Цикл романов "Рэмбо" + отдельные боевики. Компиляция. Книги 16. Романов 17 [Дэвид Моррелл] (fb2) читать онлайн

Дэвид Моррелл Рэмбо. Первая кровь

ЧАСТЬ I

Глава 1

Его звали Рэмбо, и он был с виду вполне обыкновенным парнем с длинной густой бородой и спадающими на шею волосами. Он стоял у бензоколонки на окраине города Мэдисон, штат Кентукки, вытянув вперед руку в надежде, что его подберет машина, и потягивал кока-колу из большой бутылки; возле его ног лежал спальный мешок, и кто бы мог подумать, что через день, во вторник, на него будет охотиться вся полиция округа Бэзэлт. И уж никак нельзя было предположить, что к четвергу он будет скрываться от Национальной гвардии штата Кентукки, полиции шести округов и множества частных лиц, любящих пострелять по живой мишени.

Впрочем, Рэмбо знал, что его ожидают неприятности.

Крупные неприятности, если он не будет начеку. Машина, в которую он просился, чуть было не сбила его, отъезжая от бензоколонки. Потом из потока автомобилей выскочила полицейская машина и подкатила прямо к нему — он уже знал, что будет дальше, и весь напрягся. «Нет, черт возьми. Только не в этот раз. Больше я не уступлю».

На машине крупными буквами было написано:

«НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. МЭДИСОН».

Она остановилась рядом с Рэмбо, покачивая радиоантенной, и полицейский, перегнувшись через переднее сиденье, открыл дверцу для пассажира. Он смотрел на залепленные грязью сапоги, мятые джинсы с заплатой на одной штанине, голубой свитер с пятнами чего-то, похожего на засохшую кровь, и куртку из оленьей шкуры. Его взгляд задержался на бороде и длинных волосах. Нет, не это его беспокоило, а что-то другое, но начальник полиции не мог понять, что именно — Ну, полезай сюда, — сказал он.

Рэмбо не шелохнулся.

— Я сказал, полезай сюда. Должно быть жарко под солнцем в такой куртке.

Рэмбо отпил кока-колы, взглянул на проходившие мимо машины, посмотрел сверху вниз на полицейского — и… остался на месте.

— У тебя что-то со слухом? — поинтересовался полицейский. — Садись в машину, пока я не разозлился.

Теперь Рэмбо изучал его, как только что тот изучал Рэмбо: небольшого роста и плотный, морщинки у глаз и неглубокие оспины на коже, из-за которых его лицо казалось грубым.

— Не глазей на меня.

Рэмбо продолжал его изучать: серая форма, верхняя пуговица рубашки расстегнута, узел галстука ослаблен, рубашка спереди промокла от пота. Какое у него оружие — Рэмбо видно не было. Кобура была пристегнута слева, с противоположной от пассажира стороны.

— Я тебе говорю, — сказал полицейский. — Мне не нравится, когда на меня глазеют.

— А кому нравится?

Рэмбо еще раз глянул по сторонам, потом поднял свой спальный мешок. Садясь в машину, положил мешок между собой и полицейским.

— Давно ждешь? — спросил полицейский.

— Целый час.

— Мог бы прождать и дольше. Здешние обычно никого не подвозят. Особенно таких, как ты. Это незаконно.

— Быть таким, как я?

— Не умничай. Я хотел сказать, что подвозить незнакомых у нас не разрешается. Многие из тех, кто останавливается кого-то подвезти, расстанется с кошельком, а то и с жизнью. Закрой дверь.

Рэмбо неспеша отпил кока-колы, а потом сделал то, что ему было ведено.

— Не беспокойтесь, — сказал он полицейскому. — Я не собираюсь вас грабить.

— Очень смешно. — Кстати, если ты не обратил внимания на надпись на машине: я здешний начальник полиции Тисл. Уилфред Тисл. Хотя вряд ли имеет значение, как меня зовут.

Они пересекли центральный перекресток города, где светофор переключался на желтый. По обе стороны улицы вплотную стояли магазины — аптекарский, бакалейный, оружейный, скобяной, а также десятки других. Вдали виднелись холмы, высокие, зеленые, кое-где тронутые красноватой желтизной умирающей листвы.

— Куда направляешься? — спросил Тисл.

— Это имеет значение?

— Нет. Честно говоря, никакого значения это не имеет. И все же — куда ты направляешься?

— Может быть, в Луисвилль.

— А может быть, нет?

— Вот именно.

— Где спишь? В лесу?

— Именно.

— Сейчас, я думаю, в лесу безопасно. Ночью холодает, и змеи залезли в свои норы.

Рэмбо отпил кока-колы.

— Тебя подвез сюда кто-то из нашего города? — поинтересовался Тисл.

— Я шел пешком. Встал на рассвете и шел пешком.

— Ну, я тебе очень сочувствую. Значит, недаром я взял в свою машину.

Рэмбо ничего не сказал. Он знал, что случится дальше. Они проехали по мосту над ручьем, миновали здание суда.

— Полицейский участок рядом с судом, — показал Тисл. Однако не свернул к участку, а повел машину дальше, к выезду из города. И только за щитом с надписью «ВЫ ПОКИДАЕТЕ МЭДИСОН. СЧАСТЛИВОГО ПУТИ» остановился у обочины.

— Будь осторожен, — сказал Тисл.

— И не напрашивайся на неприятности, — закончил за него Рэмбо. — Вы это хотели сказать?

— Правильно. Ты это уже слышал. Поэтому мне не надо объяснять, почему из-за похожих на тебя парней, часто бывают неприятности. — Он положил спальный мешок на колени Рэмбо и потянулся, чтобы открыть дверцу. — Ну, будь осторожен.

Рэмбо медленно вышел из машины.

— Еще увидимся, — сказал он, захлопывая дверцу.

— Нет, — покачал головой Тисл. — Думаю, не увидимся.

Он развернул машину и поехал обратно в город, посигналив на прощание.

Рэмбо смотрел вслед удалявшейся машине.

Потом допил кока-колу, швырнул бутылку в канаву и, перекинув ремень спального мешка через плечо, направился в город.

Глава 2

Воздух был густ от чада — что-то жарилось на жире. Старуха за стойкой уставилась на Рэмбо через свои бифокальные очки, рассматривая его одежду, шевелюру, бороду.

— Два гамбургера и- кока-колу, — сказал Рэмбо.

— Сделай это на вынос, — услышал он сзади.

Глянув в зеркало за стойкой, Рэмбо увидел в проеме входной двери Тисла.

— И сделай это побыстрее, Мерль, ладно? — добавил Тисл. — Парень очень спешит.

Старуха недоуменно склонила набок голову.

— Да, да, Мерль, а пока ты этим занимаешься, как насчет чашки кофе для меня?

— Как скажете, Уилфред, — проговорила она, по-прежнему недоумевая, и пошла налить кофе.

Рэмбо смотрел в зеркало на Тисла, а Тисл смотрел на Рэмбо. На рубашке у Тисла красовалась булавка Американского легиона. Интересно, на какой войне ты был, подумал Рэмбо. Для второй мировой ты слишком молод.

Он повернулся.

— Корея? — спросил Рэмбо, показывая на булавку.

— Правильно, — ответил Тисл без всякого выражения.

Они продолжали смотреть друг на друга.

Рэмбо перевел взгляд на левый бок Тисла, где висела кобура. И удивился там был не стандартный полицейский револьвер, а полуавтоматический пистолет, судя по его большой рукоятке — 9-миллиметровый «браунинг». Рэмбо доводилось пользоваться «браунингом». Рукоятка большая потому, что там тринадцать патронов, а не семь или восемь, как в большинстве пистолетов. Рэмбо отметил, что пистолет чертовски идет Тислу, в котором было пять футов и шесть или семь дюймов, а на невысоком мужчине такой большой пистолет должен выглядеть неуклюже — но не выглядел.

— Я тебе говорил не глазей на меня. — Прислонившись к музыкальному автомату, Тисл достал из пачки в кармане рубашки сигарету и зажег.

— Ну, ты меня обдурил, верно.

— Не нарочно.

— Конечно, не нарочно. И все же ты меня обдурил?

Хозяйка принесла Тислу кофе и повернулась к Рэмбо.

— Какие вам сделать гамбургеры? Простые или огородные?

— Что?

— Одно мясо или с зеленью?

— Побольше луку.

— Как хотите.

Старуха ушла жарить гамбургеры.

— Вот обдурил так обдурил, — сказал Тисл и как-то странно улыбнулся. — Я хочу сказать, на вид ты умный. И говоришь вроде как умный, вот я и решил, что ты все понял. А ты взял и вернулся. Может, у тебя с головой не все в порядке, а?

— Я голоден.

— Ну, это меня не интересует, — сказал Тисл, затягиваясь сигаретой. Такому парню, как ты, должно хватать мозгов, носить еду с собой. На тот случай, если он спешит, как ты сейчас.

Он поднял кувшинчик со сливками, собираясь налить их себе в кофе, но заметил сгустки на дне и брезгливо скривился.

— Тебе нужна работа? — тихо поинтересовался он.

— Нет.

— Значит, у тебя уже есть работа?

— Нет, работы у меня нет. Мне не нужна работа.

— Это называется бродяжничеством.

— Черт возьми, называйте это как хотите.

Тисл резко хлопнул рукой по стойке.

— Укороти язычок!

Немногочисленные посетители забегаловки сразу же устремили взгляды на Тисла. Он оглядел их и улыбнулся, будто сказал что-то смешное, потом прислонился к стойке и начал пить кофе.

— Теперь им есть о чем поговорить. — Он зло улыбнулся. Шутки кончились. Послушай, я тебя не понимаю. Все это — одежда, волосы и прочее. Неужели ты не знал, что стоит тебе появиться на главной улице, ты будешь там выделяться, как чернокожий?

Да мои патрульные сообщили о тебе по радио через пять минут после того, как ты вернулся.

— Им понадобилось так много времени?

— Язычок, — сказал Тисл. — Я тебя предупреждал.

Похоже, он хотел добавить что-то еще, но тут старуха принесла Рэмбо еду в бумажном пакете и сказала:

— Доллар тридцать один цент.

— За что? За эти крохи?

— Вы сказали вам с зеленью.

— Заплати ей, — сказал Тисл.

Она не выпускала из рук пакет, пока Рэмбо не отдал ей деньги.

— Окей, поехали, — сказал Тисл.

— Куда?

— Туда, куда я тебя повезу. — Он осушил чашку четырьмя глотками и положил на стойку монету в двадцать пять центов. — Спасибо, Мерль. — Когда они шли к двери, все взоры были устремлены на них.

— Чуть не забыл, — спохватился Тисл. — Эй, Мерль, как насчет того, чтобы почистить у кувшинчика дно?

Глава 3

Машина стояла у выхода.

— Полезай, — велел Тисл, оправляя свою потную рубашку. — Черт возьми, жарковато для первого октября. Не понимаю, как ты можешь ходить в этой куртке.

— Я не потею.

— Конечно, не потеешь.

После полумрака закусочной, у Рэмбо болели на солнце глаза, он закрыл их, откинулся на сиденье машины. А когда снова открыл, увидел щит с надписью «ВЫ ПОКИДАЕТЕ МЭДИСОН».

Тисл резко остановил машину на щебеночном крае дороги и повернулся к Рэмбо.

— Пойми наконец, — я не хочу видеть в своем городе парней, которые выглядят как ты и у которых нет работы, — сказал он. — А то не успеешь оглянуться, тут появится целая куча твоих друзей — будут попрошайничать, может даже воровать или продавать наркотики. Я и так уж подумываю, не посадить ли тебя за решетку за то неудобство, которое ты мне причинил. Но я так понимаю: парень вроде тебя, имеет право на ошибку. У тебя ум еще не такой развитой, как у людей постарше, на что я и делаю скидку. Но если ты вернешься снова, я оторву тебе задницу. Я выражаюсь ясно? Ты меня понял?

Рэмбо подхватил пакете едой, спальный мешок и выбрался из машины.

— Я у тебя спрашиваю: ты слышал, что я велел тебе не возвращаться.

— Слышал, — ответил Рэмбо захлопывая дверцу.

Тисл утопил педаль газа, и машина рванула с места, метнув в Рэмбо две пригоршни щебенки. Потом круто развернулась, визжа покрышками, и уехала в сторону города, на этот раз не посигналив Рэмбо.

Когда машина скрылась из вида, Рэмбо опустился в придорожную канаву, вытянулся на длинной пыльной траве, открыл пакет с едой.

Черт знает что за гамбургер. Он просил побольше луку, а получил одну чахлую стрелку. Кружок помидора был тонкий и желтый. Булочка оказалась жирной, рубленый бифштекс в ней — жестким.

Запив эту еду кока-колой, он сложил вощеную бумагу от гамбургеров в бумажный пакет и поджег его. Потом растоптал пепел сапогом и рассеял в разные стороны, удостоверившись, что искр нет. Черт возьми, уже шесть месяцев, как он вернулся с войны, а все еще по-прежнему тщательно уничтожает следы своего пребывания — чтобы никто не мог его по ним вычислить.

Он тряхнул головой. Не нужно думать о войне. И тут же вспомнил другие привычки оставшиеся у него с войны: привычка к бессоннице, пробуждение при малейшем шорохе, потребность спать на открытом месте — это все после долгого пребывания в плену…

— Да, лучше думай о чем-нибудь другом, — сказал он вслух и понял, что разговаривает сам с собой. — Ну и как? В какую сторону пойдешь? — Он посмотрел в направлении города, в противоположную сторону, куда вела такая же дорога, и принял решение. Подхватив спальный мешок, повесил его на плечо и зашагал в город.

На дороге валялись повсюду животные, задавленные машинами. Сначала кошка, полосатая как тигр, — похоже, красивая была кошка — потом кокер-спаниель, кролик, белка… Это тоже осталось у него с войны — теперь он больше замечал мертвых, испытывая при этом не ужас, а любопытство — как они расстались с жизнью.

Он шел мимо этих трупиков по правой стороне дороги, безмолвно голосуя в надежде, что его подвезут. Одежда Рэмбо была желтоватой от пыли, длинные волосы на голове и борода свалялись, и все, кто проезжал мимо, окидывали его взглядом. Но никто не остановился. Ну, думал он, что ж ты не приведешь себя в порядок?

Постригись и побрейся. Почисти одежду. Тогда тебя охотно будут сажать в машину. Все это так, возражал он себе, но бритва — одна из тех вещей, которые ограничивают свободу, а стрижка стоит денег, которые лучше потратить на питание. И вообще невозможно спать в лесу и выглядеть принцем. Но тогда зачем бродить вот так, зачем спать в лесу? На этой мысли круг замкнулся, возвращая его к войне. Думай о чем-нибудь другом, велел он себе. Почему бы не повернуться и не уйти прочь? Зачем возвращаться в этот город? Что в нем особенного? А вот зачем, я сам имею право решать, оставаться мне здесь или нет. Я никому не позволю решать за меня.

Этот полицейский оказался дружелюбней большинства из них. Разумнее. Может, не стоит задирать его? Сделать как он говорит и…

Нет, если кто-то улыбается, давая тебе мешок дерьма, это еще не значит, что ты должен этот мешок принять. Плевал я на его дружелюбность. Главное — это поступки.

Но ты выглядишь не очень-то мило, и от тебя можно ждать неприятностей. Он в чем-то прав.

И я тоже в чем-то прав. Со мной произошло одно и то же в пятнадцати городах. Этот последний. Больше не позволю себя толкать.

Но почему бы не объяснить ему все, не привести себя в порядок? Или ты жаждешь этих неприятностей? Надоела спокойная жизнь, а? Хочешь доказать ему, на что ты способен?

Я не обязан объясняться ни перед ним, ни перед кем-то. После того, через что я прошел, я имею право никому ничего не объяснять.

Тогда по крайней мере расскажи ему про свою медаль, про то чего она тебе стоила.

И снова его мысли вернулись к войне.

Глава 4

Тисл его ждал. Развернувшись и проехав мимо него, он увидел парня в зеркало. Тот стоял на месте, глядел вслед удаляющейся машине и, вроде бы, никуда не собирался уходить.

Боже мой, а ведь ты собираешься вернуться, вдруг понял Тисл и от неожиданности расхохотался. Ты искренне хочешь вернуться. И выражение у тебя на лице такое…

Вот Тисл и ждал. Улица, на которой стояла его полицейская машина, пересекала главную наподобие буквы «Т».

Где же парень?

Возможно, он не появится. Возможно, он ушел.

Нет, я видел, какое у него было лицо. Он придет.

— Тисл вызывает участок, — проговорил он в микрофон радиопередатчика. Есть какие-нибудь новости?

Как всегда, Шинглтон, дневной радист, отозвался сразу же, — его голос потрескивал в атмосферных разрядах.

— Нет, шеф. Ничего интересного.

— Ладно.

Я задержусь.

Этот парень раздражал Тисла — его еще и приходится ждать. Он зажег сигарету, огляделся по сторонам. Потом включил двигатель и выехал на главную улицу — посмотреть, где же парень, черт бы его побрал.

Парня нигде не было видно.

Конечно. Он взял и ушел, а такое лицо сделал специально, чтобы я подумал он вернется.

Тисл ехал по главной улице, уже уверенный в том, что парень где-то далеко отсюда, и когда тремя кварталами дальше, вдруг увидел его на левом тротуаре, прислонившегося к проволочной изгороди у ручья, то от удивления так резко нажал на педаль тормоза, что следовавшая за ним машина врезалась ему в задний бампер.

Человек, налетевший на него, от неожиданности прикрыл рот рукой. Тисл открыл свою дверцу и несколько секунд смотрел молча на провинившегося водителя, а потом направился к парню у изгороди.

— Каким образом ты попал в город?

— Волшебным образом.

— Садись в машину.

— Не думаю, что мне туда хочется.

— Тогда подумай еще раз.

Позади машины, которая смяла ему бампер, уже выстроилась очередь из других машин. Водитель стоял сейчас посреди дороги, рассматривал разбитую заднюю фару и качал головой. Открытая дверца Тисла перегораживала встречную дорожку, замедляя движение. Гудки звучали все раздраженнее, начала собираться толпа.

— Послушай, — сказал Тисл, — я пойду разберусь с этим делом, а когда закончу, чтоб ты сидел в машине.

Они смотрели друг на друга. Потом Тисл отошел к человеку, который стукнул его машину. Тот все еще качал головой, глядя на причиненный ущерб.

— Пожалуйста, удостоверение водителя, карточку страховки, документы на машину, — проговорил Тисл и закрыл дверцу своей машины.

— Но я не имел возможности остановиться.

— Вы ехали слишком близко.

— Но вы слишком резко затормозили.

— Это не имеет значения. По правилам всегда виновата задняя машина. Вы не соблюдали дистанцию, положенную на случай экстренной ситуации.

— Но…

— Я не собираюсь с вами спорить, — оборвал его Тисл. — Пожалуйста, дайте мне свое удостоверение водителя, карточку страховки и документы на владение машиной. — Он повернулся взглянуть на парня — его, конечно, уже не было.

Глава 5

Рэмбо нарочно шел по открытому месту, тем самым показывая, что он вовсе не прячется. На этом этапе Тисл мог бы окончить игру и оставить его в покое — а если не оставит, что же, значит, это Тисл хочет неприятностей, а не он.

В центре города он свернул влево, очутился на большом оранжевом мосту и дошел до его середины, ведя рукой по гладкой теплой краске на перилах. Там он остановился, стал смотреть на воду. День был жаркий, вода — быстрая и прохладная на вид.

Рядом с ним оказался автомат с шариками жевательной резинки, приваренный к перилам. Он вытащил из кармана джинсов пенни, собираясь сунуть его в прорезь, но вовремя остановился. В автомате были не шарики жевательной резинки, а рыбьего корма. Маленькая металлическая пластинка на автомате гласила:

«ПОКОРМИТЕ РЫБ. 10 ЦЕНТОВ. ДОХОДЫ ИДУТ МОЛОДЕЖНОМУ КОРПУСУ ОКРУГА БЭЗЭЛТ. ЗАНЯТАЯ МОЛОДЕЖЬ — СЧАСТЛИВАЯ МОЛОДЕЖЬ».

Ну, конечно, подумал Рэмбо. А кто рано встает, тому боженька пинка дает.

Он опять стал смотреть на воду. Скоро услышал чьи-то шаги за спиной, но даже не побеспокоился взглянуть, кто это.

— Садись в машину.

Рэмбо не отвел взгляда от воды.

— Взгляните на рыб. Их, наверное, тысячи две. Как называется эта большая золотистая? Вряд ли это настоящая золотая рыбка. Слишком она большая.

— Форель «паломино». Садись в машину.

Рэмбо продолжал смотреть на воду.

— Наверно, новая разновидность. Никогда о ней не слышал.

— Эй, парень, я с тобой говорю. Смотри на меня.

Но Рэмбо его не послушался.

— Я когда-то тоже ловил рыбу. Когда был маленький. Сейчас-то мало осталось рыбных ручьев — слишком грязная вода. А что за этим ручьем следит город, и рыбу в него специально запускают? Ее потому так много?

Именно потому. Сколько Тисл помнил себя, город всегда запускал рыбу в этот довольно глубокий ручей. Отец часто приводил его смотреть, как рабочие с рыборазводного завода штата выпускали сюда молодь. Рабочие несли от грузовика к воде ведра, ставили их в воду и наклоняли — рыбы скользили через край, иногда они радужно поблескивали.

— Черт возьми, смотри на меня! — велел Тисл.

Рэмбо почувствовал, как его схватили за рукав. Он высвободился.

— Не трогать, — произнес он, глядя на воду. — Потом снова почувствовал, что Тисл схватил его. На этот раз он резко обернулся. — Я вам сказал! Не трогать!

Тисл пожал плечами.

— Ладно, ты сам на это напросился. — Он отцепил висевшие на ремне наручники. — Давай сюда руки.

— Я серьезно вам говорю. Оставьте меня в покое.

Тисл рассмеялся.

— Ты серьезно мне говоришь? Тогда пойми наконец, что я тоже говорю тебе серьезно. Рано или поздно ты сядешь в машину. Вопрос только в том, сколько силы мне придется на это употребить. — Он положил левую руку на пистолет и улыбнулся. — Это такой пустяк — сесть в машину. Может, не будем делать из мухи слона?

Мимо шли люди, с любопытством поглядывавшие на них.

— А ведь вы эту штуку вытащите, — сказал Рэмбо, глядя на руку Тисла на пистолете. — Сначала я думал, что вы другой. Но теперь вижу, что психов вроде вас уже встречал раньше.

— Тогда за тобой преимущество, — заметил Тисл. — Потому что я таких, как ты, еще не встречал. — Он перестал улыбаться и крепко вцепился в рукоятку пистолета. — Ну, пошевеливайся.

Теперь все, решил Рэмбо.

Одному из них придется уступить, иначе Тисл пострадает. Сильно пострадает. Он смотрел на руку Тисла, сжимавшую пистолет в кобуре, и думал: глупый ты легаш, да прежде чем ты успеешь вытащить свою пушку, я оторву тебе обе руки и ноги. Я могу вырвать тебе горло и бросить тебя через перила. У рыб в таком случае окажется много корма.

Но разве можно делать с человеком подобное за такие пустяки? Мысль о том, что он способен сотворить с Тислом, умерила его гнев, позволила взять себя в руки. Еще совсем недавно он не умел себя контролировать. Шесть месяцев назад его отпустили из госпиталя как выздоровевшего. Месяцем позже, когда он спал ночью у озера, громадный негр напал на него с ножом. Он перерезал этому негру горло его же ножом, потом погнался за его товарищем, гнался через весь парк и, конечно, поймал, когда тот уже пытался завести двигатель своей машины.

Нет, нельзя, сказал он себе. Сейчас с тобой все в порядке.

Настала его очередь улыбаться.

— Окей, давайте снова прокатимся, — сказал он Тислу. — Хотя — какой смысл? Я все равно приду обратно.

Глава 6

Iолицейский участок располагался в старом школьном здании. Да еще красном, подумал Рэмбо, когда они въезжали на стоянку для машин. Он даже чуть не спросил у Тисла — что это, шутка, что ли, выкрасить школьное здание красным он знал, что все это не шутка, — просто ему захотелось выйти из этой ситуации, не пролив крови, с помощью языка, что ли…

Тебе даже не нравится этот городишко. Он тебя не интересует. Если бы Тисл к тебе не прицепился, ты бы так и прошел дальше, убеждал он себя.

Какая теперь разница?

Цветные ступени, ведущие к передней двери участка, показались ему новыми, блестящая алюминиевая дверь тоже явно была новой, а внутри он увидел ярко освещенную белую комнату во всю ширину здания и в половину его длины. В комнате стояло много столов, но только за двумя из них сидели полицейский, печатавший на машинке, и еще один, разговаривавший по приемопередатчику. Увидев его, они побросали свои дела, ион уже знал, что сейчас будет.

— Какое печальное зрелище, — сказал сидевший за пишущей машинкой.

Так было всегда.

— Разумеется, — ответил Рэмбо. — А теперь вы должны спросить у меня: «Кто ты, мальчик или девочка?» Потом должны сказать, что если я такой бедный и мне не на что принять ванну и постричься, вы устроите для меня сбор пожертвований.

— Лично меня раздражает не его внешность, — заметил Тисл, — а его язык.

Шинглтон, есть какие-нибудь стоящие новости?

Полицейский у приемопередатчика был высокий и массивный с почти прямоугольным лицом, аккуратными бакенбардами.

— Машину украли, — сказал он.

— Кто занимается этим делом?

— Уорд.

— Хорошо. — Тисл повернулся к Рэмбо. — Ладно. Давай кончим с тобой.

Они пересекли комнату и направились по коридору в заднюю часть здания. Тисл открыл дверь в конце холла, и Рэмбо на мгновение приостановился. Он спросил себя: а ты совершенно уверен в том, что хочешь пройти через это? Еще не поздно перевести все в шутку.

Что перевести в шутку? Я не сделал ничего плохого.

— Ну, давай, входи сюда, — сказал Тисл. — Сам ведь на это напрашивался.

Было ошибкой, что он не вошел туда сразу же. Секундная заминка у двери давала повод думать, что он боится, а он не хотел, чтобы так думали. Если же он войдет после того, как Тисл приказал ему, это будет выглядеть так, будто он подчиняется, а Рэмбо этого не хотел. Поэтому вошел прежде, чем Тисл успел приказать ему еще раз.

Ему казалось, что потолок кабинета давит ему на голову, захотелось пригнуться, но он себе это не позволил. На полу был ковер, зеленый и потертый, похожий на подстриженную слишком коротко траву.

Садись на скамейку, парень, — сказал Тисл. — Как твое имя?

— Называйте меня просто парнем, — ответил Рэмбо.

Скамья стояла у правой стены. Он прислонил к ней свой спальный мешок и сел — очень прямо и напряженно.

— Это уже не смешно, парень. Так как же тебя зовут?

— Парень.

— Ладно, я тебя так и буду называть, — кивнул Тисл. — Ты довел меня до такого состояния, когда я готов называть тебя любым именем, каким мне вздумается.

Глава 7

Ну что ж, придется все делать по правилам. Этот парень не хочет назвать свое имя — а единственной причиной, по которой люди не хотят называть свое имя, обычно оказывается то, что они где-то что-то под этим именем натворили. И теперь боятся, что их могут найти, справившись в картотеке розыска. Возможно, перед ним не просто парень, который никак не хочет уяснить себе истину.

Прекрасно, все равно рано или поздно он ее уяснит. Тисл сел на краешек стола, напротив парня, и спокойно прикурил сигарету.

— Хочешь закурить? — предложил он парню.

— Я не курю.

Тисл кивнул и неторопливо затянулся сигаретой.

— А не попробовать ли нам еще раз? Как тебя зовут?

— Вас это не касается.

Боже мой, подумал Тисл, невольно он оттолкнулся от стола и сделал несколько шагов в сторону парня. Не спеши, сказал он себе. Спокойно.

— Ты этого не говорил. Я не могу поверить своим ушам.

— Придется. Мое имя — это мое дело. Какие у вас причины знать его?

— Я начальник полиции.

— Это недостаточно веская причина.

— Это самая веская причина в мире, — сказал Тисл и подождал, пока от лица отхлынет жар. — Покажи мне свой бумажник.

— Не ношу…

— Покажи свои документы.

— Тоже не ношу.

— Ни удостоверения личности, ни карточки социального страхования, ни призывной карточки, ни свидетельства о рождении, ни…

— Совершенно верно, — прервал его парень.

— Ты мне не пудри мозги. Предъяви документы.

Парень даже не удостоил его взглядом. Он смотрел на висевшую на стене медаль.

— Медаль за Корею. Вы им там дали жару, а?

— Хватит, — сказал Тисл. — Встать.

Медаль он заслужил в жестоких боях. Тогда ему было двадцать лет, и он не позволит мальчишке, который выглядит не старше двадцати, смеяться над ним.

— Встать. Мне надоело все повторять тебе дважды. Встань и выверни карманы.

Парень пожал плечами и очень медленно встал. Вывернул карманы джинсов, в которых ничего не оказалось.

— Ты не вывернул карманы куртки, — заметил Тисл.

— Боже мой, вы правы, — В карманах куртки оказались два доллара двадцать три цента и пакетик GO Спичками.

— Зачем тебе спички? — спросил Тисл. — Ведь ты сказал, что не куришь.

— Мне нужно разводить костер, чтобы приготовить пищу.

— Но у тебя нет ни работы, ни денег. Где ты берешь пищу?

— Какого ответа вы от меня ждете? Что я ее краду?

Тисл посмотрел на спальный мешок парня, прислоненный к скамье, недоумевая, где могут быть документы. Он развязал мешок и развернул его на полу. Внутри оказались чистая рубашка и зубная щетка. Когда он начал прощупывать рубашку, парень сказал:

— Эй, я эту рубашку долго гладил. Постарайтесь не помять.

И тут Тисл вдруг почувствовал, что чертовски устал от этого парня.

Он нажал на кнопку интеркома на столе.

— Шинглтон, ты видел этого парня, когда он проходил. Передай по радио его описание полиции штата. Скажи, я хочу, чтобы его идентифицировали как можно быстрее. Потом взгляни, не соответствует ли он какому-нибудь описанию в наших досье. У него нет ни работы, ни денег, но выглядит он упитанным. Я хочу знать, как ему это удается.

— Значит, вы решили пойти на обострение, — сказал парень.

— Ошибаешься. Это не я решил.

Глава 8

В кабинете мирового судьи стоял кондиционер. Время от времени он жужжал и погромыхивал, и так сильно охлаждал воздух, что Рэмбо начал дрожать. На человеке за столом был просторный голубой свитер. Его звали Добзин, о чем свидетельствовала табличка на двери. Он жевал табак, но, увидев Рэмбо, перестал.

— Ну, будь я… — сказал он, скрипнув вращающимся креслом. — Когда ты мне звонил, Уилл, ты должен был сказать, что в город приехал цирк.

Ну началось. Везде одно и то же. Всегда. Дело принимало поганый оборот, и он понимал, что ему следует уступить, иначе эти люди могут причинить ему массу неприятностей. Однако ж ему снова швыряют в лицо дерьмо, снова не дают житья, и будь он проклят, если снова смирится с этим.

— Послушай, сынок, — сказал Добзин. — Я должен задать тебе один вопрос, я просто не могу его не задать. — У него было очень круглое лицо. Когда Добзин говорил, он языком запихивал табак за одну щеку, отчего она вспухала. — Я вижу ребят по телеку, они демонстрируют, бунтуют и вообще…

— Я не хожу на демонстрации.

— Интересно, у тебя не чешется от волос шея?

Всегда они спрашивают одно и то же.

— Раньше чесалось.

Добзин почесал бровь, обдумывая свой ответ.

— Да, наверное, ко всему можно привыкнуть, если, конечно, очень захочешь. А борода? Чешется под ней в такую жару?

— Бывает.

— Тогда зачем ты ее отрастил?

— Мне нельзя бриться из-за раздражения на лице.

Стоявший у двери Тисл, хихикнул.

— Погоди секунду, Уилл, быть может, он говорит нам правду.

Рэмбо не устоял перед искушением.

— Нет.

— Тогда зачем ты все это сказал?

— Надоели вечные расспросы насчет бороды.

— А почему ты отрастил бороду?

— У меня раздражение на лице и мне нельзя бриться.

Добзин словно получил пощечину.

— Ну, пожалуй, я сам на это напросился, — сказал он через некоторое время, медленно растягивая слова. — Верно, Уилл? — Он коротко хихикнул. — Взял и сел в лужу. Это уж точно. Да, да. — Он пожевал табак. — Так какое у тебя обвинение, Уилл?

— Их два. Бродяжничество и сопротивление аресту. Но это для начала, просто чтобы его задержать, пока я выясню, не разыскивают ли за что-нибудь этого парня. Лично я думаю, что его разыскивают за кражу.

— Займемся сначала бродяжничеством.

Это так, сынок?

Рэмбо ответил, что нет.

— У тебя есть работа? Ты располагаешь суммой больше десяти долларов?

Рэмбо сказал, что нет.

— Тогда ничего не поделаешь, сынок. Ты бродяга. За это полагается пять суток тюрьмы или пятьдесят долларов штрафа. Что выберешь?

— Я только что сказал, что у меня нет десяти, где же черт возьми, я возьму пятьдесят?

— Ты находишься в зале суда, — сказал Добзин, резко наклонившись вперед. Не потерплю бранных выражений в моем суде. Еще одно нарушение, и я накажу тебя за неуважение к суду. — Он умолк и принялся с задумчивым видом жевать табак. Мне так будет трудно сохранить беспристрастность, когда придется выносить приговор по второму обвинению. Я имею в виду сопротивление аресту.

— Невиновен.

— Я тебя еще не спрашивал. Подожди, когда спрошу. Что там с сопротивлением аресту, Уилл?

— Я его подобрал, когда он пытался сесть в попутную машину, и сделал одолжение, вывезя за город. Я подумал, для всех будет лучше, если он у нас не задержится. — Тисл помолчал. — Но он вернулся.

— У меня на то есть право.

— Я опять увез его из города, а он снова вернулся, а когда велел ему сесть в мою машину, он отказался. И подчинился только под угрозой применения силы.

— Думаете, я сел в машину, потому что испугался вас?

— Он не хочет назвать свое имя.:

— А зачем оно вам?

— Говорит, что у него нет документов.

— За каким чертом они мне нужны?

— Хватит, хватит, я не могу сидеть тут вечно и слушать, как вы препираетесь, — прервал их Добзин. — Моя жена больна, и я должен был в.

Пять уже быть дома и готовить детям обед. Тридцать суток тюрьмы или штраф двести долларов. Что выбираешь, сынок?

— Две сотни? Господи, я же только что сказал, что у меня и десяти нет.

— Тогда тридцать пять суток тюрьмы, — объявил Добзин, поднимаясь и расстегивая свитер. — Я хотел отменить пять суток за бродяжничество, но ты ведешь себя хуже некуда. Мне пора. Я опаздываю.

Кондиционер зажужжал и загрохотал пуще прежнего, и Рэмбо теперь не знал, отчего он дрожит — от голода или от ярости.

— Эй, Добзин, — вы еще не спросили, виновен ли я в сопротивлении аресту, сказал он.

Глава 9

Рэмбо направился было обратно в кабинет Тисла.

— Ну, нет, теперь сюда, — сказал Тисл и указал на последнюю дверь справа, с решеткой в маленьком окне вверху. Он хотел отпереть ее ключом, но тут заметил, что дверь приоткрыта на четверть дюйма. Недовольно покачав головой, Тисл распахнул дверь, Рэмбо увидел лестницу с железными перилами и цементными ступенями. На потолке горели люминесцентные лампы. Рэмбо вошел, Тисл тут же последовал за ним и запер дверь. Они стали спускаться, сопровождаемые двойным эхом.

Рэмбо издали услышал шум льющейся воды. Цементный пол был мокрый и отражал флюоресцентные огни, у дальней стены тощий полицейский поливал из шланга пол камеры. Увидев Тисла и Рэмбо, он перекрыл воду.

— Голт. — Голос Тисла отозвался гулким эхом. — Почему верхняя дверь опять отперта?

— Разве я?.. Но ведь у нас нет сейчас заключенных. Последний недавно проснулся, и я его выпустил.

— Не имеет значения, есть у нас заключенные или нет.

Стоит тебе привыкнуть оставлять дверь незапертой, когда у нас никого нет, и ты можешь забыть запереть ее, когда у нас кто-то будет. Так что изволь запирать дверь всегда.

Рэмбо было здесь также холодно, как и в кабинете Добзина, он дрожал. Ему казалось, что лампы на потолке чуть ли не касаются его головы, но все равно было слишком темно. Железо и цемент. О Господи, напрасно он позволил Тислу привести его сюда. Когда они шли от судьи, надо было вломить Тислу и убежать. Уж лучше спастись бегством, чем провести здесь тридцать пять дней.

Но, сказал он себе, какого же черта ты ожидал? Сам напросился, разве нет? Не захотел уступить.

Вот именно — не захотел. И сейчас не хочу. Если меня запрут, это еще не значит, что мне конец. Буду сопротивляться. Чтобы когда придет время отпустить меня на свободу, Тисл вздохнул бы с облегчением.

Конечно, ты будешь сопротивляться. Смех да и только. Посмотри на себя. Ты уже дрожишь. Ты же знаешь, что тебе никак нельзя сидеть в камере. Двое суток в тесной камере — и ты свихнешься.

— Вы должны понять, что мне здесь нельзя оставаться. — Это сорвалось с языка против его воли. — Сырость. Я не выдержу пребывания в сыром месте.

Когда Рэмбо попал в плен, его долго держали в камере, где земляной пол был вечно сырой.

Вот и расскажи ему об этом, черт возьми.

Но он еще решит, будто я его умоляю.

Ну вот, подумал Тисл, сейчас, когда уже поздно, парень пришел в чувство и пытается выкрутиться. Тисла ужасно раздражала такая непутевость — ведь парень фактически сам запрятал себя сюда.

— Скажи спасибо, что здесь влажно. Что мы все моем из шлангов. По уик-эндам здесь сидят пьяные, и когда мы в понедельник их вышвыриваем, со всех сторон свисает блевотина.

Тисл окинул взглядом камеры, блестевшие лужицами воды.

— Хоть ты, Голт, и оставляешь ту дверь наверху открытой, моешь ты прекрасно, — заметил он. — Немедленно принеси парню все, что полагается. — Эй, ты, — повернулся он к Рэмбо, — думаю, средняя камера тебе подойдет. Иди туда, снимай сапоги, брюки, куртку. Оставь на себе носки, трусы, свитер. Сними все украшения, цепочки, если есть, часы… Голт, на что ты там уставился?

— Ни на что.

Я ж вроде бы послал тебя за постелью и всем остальным.

— Я просто смотрел. Сейчас принесу.

Он поспешил наверх.

— Может, напомните, чтобы он запер дверь? — поинтересовался Рэмбо.

— Нет надобности.

Тисл прислушивался к звяканью отпираемой двери. Потом стало слышно, как Полт ее запер.

— Начинай с сапог.

Интересно, чего он ждет? Парень снял куртку.

— Ну вот, опять за старое. Я же велел начать с сапог.

— Пол мокрый.

— А я тебе сказал войти туда.

— Я войду туда не раньше, чем это будет необходимо. — Рэмбо сложил куртку, покосился на лужицы воды на полу и положил куртку на ступеньках. Сапоги он поставил рядом, снял джинсы, сложил их и аккуратно пристроил поверх куртки.

— Что это у тебя за шрам над левым коленом? — спросил Тисл. — Что с тобой случилось?

Рэмбо молчал.

— Похоже на пулевое ранение, — не унимался Тисл. — Где ты его получил?

— У меня носки промокли на этом полу.

— Тогда сними их.

Тислу пришлось отойти в сторону, чтобы в него не попали летящие носки.

— Теперь снимай свитер.

— Зачем? Только не говорите, что все еще ищете мои документы.

— Я произвожу тщательный обыск, чтоб убедиться в том, что ты ничего не спрятал подмышками.

— Что? Наркотики что ли?

— Кто знает? Все может быть.

— Ну, только не я. Я давно с этим завязал. Черт возьми, это же противозаконно.

— Очень смешно. Снимай.

Свитер.

В порядке исключения парень сделал то, что ему было сказано. Как можно медленнее, разумеется. У него на груди было три прямых шрама.

— А это откуда? — удивился Тисл. — Ножевые ранения. Чем ты вообще занимался?

Парень щурился на лампы у потолка и молчал. Посреди груди у него был большой треугольник черных волос. Два из трех шрамов пересекали его наискосок.

— Подними руки и повернись, — велел Тисл.

— Это не обязательно.

— Если бы существовал более быстрый способ тебя обыскать, я бы его нашел. Повернись.

На спине у парня был небольшой, но глубокий шрам.

— Чем тебя протыкали?

Штыком, подумал Рэмбо, штыком.

— Ладно, теперь опусти трусы.

Парень повернулся и измерил Тисла долгим взглядом.

— Спокойно. Я должен проверить, нет ли у тебя скрытого оружия. Мало ли что…

Рэмбо медленно приспустил трусы. Голт отпер верхнюю дверь и вошел.

— Окей, ты чистый, — сказал Тисл.

Тисл слушал, как Голт запирает дверь, потом по цементу зашаркали его шаги. Он нес выцветший хлопчатобумажный комбинезон, тонкий матрас, прорезиненную простыню и серое одеяло.

Голт прошел в камеру. Парень последовал было за ним, шлепая по лужам босыми ногами.

— Не спеши, — остановил его Тисл — Ну, решайте наконец. Сначала вы хотели, чтобы я вошел в камеру. Теперь вы этого не хотите. Как мне быть?

— Прежде всего ты должен пройти вон туда, в душ. Помойся очень тщательно. И хорошенько промой волосы. Я не хочу прикасаться к грязным.

— То есть как это — прикасаться?

— Я должен их обстричь.

— Этого еще не хватало. У вас ничего не выйдет. Я попросту не подпущу вас к себе ни с какими ножницами, ясно?

— Это обязательная процедура. Через нее проходят все от автомобильных воров до пьяных, их обыскивают, как тебя, ставят под душ и обрезают волосы, если они у них длинные. Мы даем тебе чистый матрас, и хотим получить его обратно тоже чистым, а не полным клещей и блох — ведь ты спал где попало, в лесу, в сараях и еще черт знает где.

— Волосы обрезать не дам.

— Если ты меня снова разозлишь, я устрою тебе еще тридцать пять суток отсидки. Ты сам очень хотел сюда сесть и теперь получишь все, что получают Другие. Может, успокоишься и перестанешь усложнять жизнь нам обоим? Голт, принеси ножницы, крем для бритья и бритву.

— Я соглашусь только на душ, — сказал парень.

— Вот и хорошо. Не все сразу.

Парень медленно пошел к душу, а Тисл взглянул на часы. Около шести вероятно, скоро полиция штата сообщит ему что-нибудь об этом парне.

Глава 10

Ему не хотелось туда возвращаться и он сколько мог оттягивал эту минуту. Он знал, что ни за что не вынесет, если Тисл начнет обрезать ему волосы. Выглянув из душа, он увидел Голта — тот держал в руках ножницы, крем для бритья и опасную бритву. Внутри у него все сжалось в тугой комок. Он в ужасе следил за Тислом, который показал на стол и стул рядом с лестницей, сказал что-то Голту — что именно, он не расслышал из-за шума воды. Голт поставил стул перед столом, вытащил из стола несколько газет и разложил их под стулом. На все это у него ушло совсем немного времени. Тисл подошел к Рэмбо, громко стуча ногами.

— Закрой кран, — велел он.

Рэмбо притворился, что не слышит.

Тисл подошел еще ближе.

— Закрой кран, — повторил он.

Рэмбо продолжал мыть руки и грудь. Ему дали огромный желтый кусок мыла, сильно пахнущий дезинфектантом. Потом он начал намыливать ноги — он намыливал их уже в третий раз. Тисл кивнул и отошел налево, где, наверное, был общий вентиль, потому что через секунду вода кончилась. Рэмбо замер, с него капала вода — и тут опять появился Тисл и протянул ему полотенце.

— Оттягивать нет смысла, — заметил Тисл. — Только простудишься и все.

У Рэмбо не было выбора. Он медленно вышел из-под душа, зная, что если не выйдет, Тисл вытащит его оттуда, а он не хотел, чтобы к нему кто-то прикасался. Он несколько раз вытер себя полотенцем.

— Еще немного, и полотенце все пойдет дырками, — усмехнулся Тисл.

Рэмбо продолжал вытирать себя полотенцем. Тисл попытался подтолкнуть его к стулу, но Рэмбо уклонился. Он пятился к стулу, держась лицом к Тислу и Голту. С этой минуты события развивались в стремительной последовательности.

Вначале Тисл коснулся ножницами его головы сбоку и выстриг клок волос. Рэмбо постарался сдержаться, но все же дернулся.

— Сиди смирно, — сказал Тисл. — А то пораню нечаянно.

Затем Тисл отстриг большой клок волос, и открывавшемуся левому уху стало холодно в сыром воздухе подвала.

— У тебя тут больше, чем я думал, — сказал Тисл, стряхивая волосы на газету. — Скоро твоей голове станет легче. — Газетавпитывала воду и становилась серой.

Потом Тисл отстриг еще, и Рэмбо снова дернулся. Тисл отступил за его спину, и Рэмбо напрягся: ему не было видно, что делается сзади. Он повернул голову, а Тисл надавил на нее сбоку, возвращая на прежнее место. Рэмбо высвободил голову резким движением.

Тисл снова щелкнул ножницами, и Рэмбо снова дернулся, его волосы запутались в шарнире ножниц, причинив ему боль. Все, хватит. Он вскочил со стула и резко повернулся к Тислу.

— Хватит.

— Садись.

— Я больше не позволю вам себя стричь. Если это так необходимо, позовите парикмахера.

— Сейчас уже вечер и парикмахерские не работают. А униформу я тебе не дам, пока не обрежешь волосы.

— Тогда я обойдусь без нее.

— Ты сейчас сядешь на этот стул. Голт, приведи Шинглтона. Я долго шел у него на поводу. Мы быстро приведем его в божеский вид, хотя у нас и нет ножниц для стрижки овец.

Казалось, Голт был бы рад уйти. Рэмбо слушал, как он отпирает дверь наверху. Теперь все происходило куда быстрее. Рэмбо никому не хотел причинять вреда, чувствовал, как его гнев растет и выходит из-под контроля. В следующую минуту он увидел как вниз по лестнице бежит мужчина, а на полпролета сзади него Голт. Это был тот, кто сидел у передатчика в большой комнате, Шинглтон. Сейчас он казался огромным и чуть не касался головой ламп на потолке. Он смотрел на Рэмбо, и тот почувствовал себя еще более голым.

— Неприятности? — спросил Шинглтон у Тисла. — Я понял, что у вас неприятности.

— Нет, но неприятности у него, — ответил Тисл. — Ты и Голт посадите его на стул.

Шинглтон подошел к Рэмбо.

Голт, поколебавшись, последовал за ним.

— Я человек покладистый, — сказал Голт Рэмбо. — Даю тебе выбор. Сам пойдешь или тебя отнести?

— Думаю, вам лучше меня не трогать. — Рэмбо был полон решимости сохранить над собой контроль. Пять минут — и все останется позади.

Он направился к стулу. Позади него Шинглтон сказал:

— Какой-то у тебя шрам на спине странный. Где ты его получил?

— На войне. — Напрасно он ответил на этот вопрос.

— О, конечно. Я не сомневаюсь. В какой армии?

В это мгновение Рэмбо готов был его убить.

Но Тисл опять занялся его волосами и тем самым отвлек от себя внимание. Длинные лохмы волос валялись на серой мокрой газете, прилипали к голым ногам Рэмбо.

Обрезая бороду, Тисл поднес ножницы слишком близко к правому глазу, и Рэмбо инстинктивно отклонил голову влево.

— Сиди тихо, — велел Тисл. — Шинглтон и Голт, подержите его.

Шинглтон коснулся его головы, и Рэмбо ее резко оттолкнул. Тисл хватил ножницами по бороде и уколол ему щеку.

— Иисусе! — Он шевельнул плечами. Эти люди были слишком близко. Они теснили его со всех сторон и ему хотелось кричать.

— Это может продолжаться всю ночь, — сказал Тисл. — Голт, подай со стола бритву и крем.

Рэмбо снова шевельнул плечами.

— Брить я не дамся. С бритвой не подпущу никого.

Голт уже протягивал Тислу бритву. Рэмбо видел, как блестит длинное острое лезвие, — так блестит оружие, и это был конец. Он потерял контроль, схватил бритву и встал, оттолкнув их. Он не хотел на них нападать. Только не в полицейском участке, черт возьми. Он хотел всего лишь отнять у них бритву. Побелевший от страха Голт, смотрел на бритву и уже схватился за кобуру, пытаясь достать револьвер.

— Нет, Голт! — крикнул Тисл. — Не стрелять!

Но Голт уже вытащил револьвер. Похоже, он совсем недавно на этой работе, сам не верит в то, что в его дрожащей руке револьвер, на спусковой крючок которого он вот-вот нажмет. Увидев это, Рэмбо полоснул Голта по животу бритвой. Голт непонимающе уставился на глубокий разрез, кровь быстро пропитала рубашку и уже стекала по брюкам, внутренности выпирали, словно автомобильная камера в разрез покрышки. Он попытался запихнуть внутренности обратно, но они не поддавались. Голт с легким стоном завалился на стул, свалив его своей тяжестью.

Рэмбо уже бежал вверх по лестнице. Он взглянул на Тисла и Шинглтона — один стоял возле входа в камеру, другой у стены — и понял, что они слишком далеко друг от друга и он не успеет зарезать обоих: кто-то наверняка опередит его выстрелом. Когда он был на площадке посредине лестницы, сзади раздался выстрел. Пуля шмякнулась в цемент.

Верхняя половина лестницы располагалась под углом к нижней, и он теперь оказался вне поля зрения полицейских, выше их голов. Впереди был главный холл. Он слышал позади крики, потом топот бегущих ног на нижней половине лестницы. Дверь. Он забыл про дверь, Тисл напомнил Голту, что ее всегда нужно запирать. Он бежал молясь в мыслях, чтобы Голт забыл запереть эту дверь, когда спешил назад с Шинглтоном.

— Стой! — услышал он позади, потом щелкнул курок. Он резко повернул ручку и — дверь открылась! Пригнув голову, он заворачивал за угол, когда в стену напротив впились две пули. Он толкнул на ходу малярные козлы, и на пол повалились доски, кисти, банки с краской.

— Что происходит? — услышал он за спиной и обернулся. Совсем близко стоял полицейский, смотрел в удивлении на голого Рэмбо и уже тянулся к кобуре. Четыре стремительных шага, и Рэмбо ударил полицейского ребром ладони в переносицу, и когда тот начал падать, подхватил его револьвер. Кто-то уже пробирался через разбросанный на полу хлам, и Рэмбо дважды выстрелил. Услышав вскрик Тисла, он подумал, что его преследователи теперь наверняка замешкаются и он успеет добраться до передней двери.

И он успел, по пути еще раз выстрелив в преследователей, — и очутился совсем голый под яркими косыми лучами вечернего солнца. Закричала старуха на тротуаре, мужчина в машине притормозил и разинул рот. Рэмбо бросился вниз по ступенькам. Проскочил мимо кричащей старухи, подбежал к мужчине в рабочей одежде, проезжавшему мимо на мотоцикле. Мужчина сделал ошибку, замедлив ход, чтобы посмотреть в чем дело. Когда он собрался дать газу, Рэмбо схватил его и сбросил с мотоцикла. Мужчина с грохотом стукнулся о мостовую головой в желтом шлеме. Рэмбо вскочил в седло, обжигаясь о его нагретую на солнце кожу, и мотоцикл с ревом понесся по улице. Рэмбо еще успел выпустить в Тисла, который как раз выскочил на крыльцо, последние три пули.

Он вел мотоцикл зигзагом, чтобы Тисл не смог в него прицелиться. На углу стояли люди, и Рэмбо надеялся, что Тисл не станет стрелять из боязни попасть в них. Он слышал позади себя крики, кто-то кричал впереди. На мостовую выбежал какой-то мужчина и попытался его задержать, но Рэмбо пнул его ногой и завернул налево. Дорога впереди была пустая, и он выжимал из мотоцикла все, что можно.

Глава 11

Шесть выстрелов, сосчитал Тисл. Теперь револьвер у парня пуст. Он выбежал на улицу и, щурясь от солнца, успел увидеть, как парень исчезает за углом. Шинглтон целился из револьвера. Тисл резко пригнул его руку.

— Иисусе, ты видишь, сколько народу?

— Я мог в него попасть!

— И не только в него! — Он быстро вернулся в участок, мысленно отметив три пулевые дыры в двери. — Скорее сюда! Посмотри, что с Голтом и Престоном! Вызови врача! — Сам он уже бежал к радио.

Хлопнула входная дверь — появился Шинглтон; Тисл включил передатчик и быстро заговорил в микрофон. У него дрожали руки, в животе, казалось, переливается горячая вода!

— Уорд! Где ты, черт побери, Уорд! — кричал он в микрофон. Наконец Уорд ответил, и Тисл быстро рассказал о случившемся, обрисовал тактику. — Он знает, что по Центральной дороге можно выехать из города! Сейчас он едет на запад! Перехвати его!

В комнату влетел Шинглтон.

— Голт мертв. Господи, да у него кишки наружу вылезли, — запинаясь, пробормотал он и сглотнул, стараясь перевести дыхание. — Престон жив. Не знаю, сколько протянет. У него течет из глаз кровь!

— Возьми себя в руки! Вызови по телефону «Скорую помощь!» Врача! — Тисл что-то переключил в передатчике. У него все еще дрожали руки. В животе происходило черт знает что. — Полиция штата! — крикнул он в микрофон. Мэдисон вызывает полицию штата. Срочно. — Ответа не было. Он повторил громче.

— Я не глухой, Мэдисон, — послышался мужской голос. — Что там у вас?

— Побег арестованного. Один полицейский убит. — Тисл быстро рассказал суть дела, жалея время, которое ушло на это. Потребовал перекрыть дороги.

Шинглтон положил трубку телефона.

— «Скорая помощь» уже едет, — доложил он.

— Разыщи по телефону Орвала Келлермана. — Тисл снова переключил передатчик, вызвал другую патрульную машину.

— Келлерман вышел. Я говорю с его женой. Она не хочет за ним идти, доложил Шинглтон.

Тисл взял трубку.

— Миссис Келлерман, это Уилфред. Мне срочно нужен Орвал.

— Уилфред? — Голос у нее был тонкий и ломкий. — Какой сюрприз, Уилфред. Ты так давно не давал о себе знать. — Ну почему она говорит так медленно?

Он был вынужден ее прервать:

— Миссис Келлерман, я должен поговорить с Орвалом. Это очень важно.

— Ох, мне ужасно жаль. Он поблизости, занимается своими собаками, а ты знаешь, что я не могу его беспокоить, когда он занимается с собаками.

— Вы должны пригласить его к телефону. Пожалуйста. Поверьте мне, это важно.

Она молчала, и он слышал ее дыхание.

— Хорошо, я ему скажу, но не обещаю, что он подойдет. Ты же знаешь, какой он, когда занимается собаками.

Тисл услышал, как она положила трубку рядом с аппаратом, и быстро зажег сигарету. За те пятнадцать лет, что он служил полицейским, он еще ни разу не упускал арестованного, и у него не убивали напарника. Он бы с удовольствием размозжил этому парню голову о стену.

— Почему он это сделал? — спросил Тисл у Шинглтона. — Дикость какая-то. Забрел в город неизвестно зачем и за какой-то час из бродяги стал убийцей. Эй, ты в порядке? Совсем белый. Сядь и опусти голову между колен.

— Я никогда не видел, как режут человека. Голт. Черт возьми, я с ним сегодня вместе обедал.

— Дело не в том, сколько раз это видишь. В Корее я раз пятьдесят видел, как людей вспарывали штыком, и каждый раз меня выворачивало.

Трубку на том конце снова подняли. Хорошо, если бы это оказался Орвал.

— Ну, в чем дело, Уилл?

Надеюсь, ты побеспокоил меня не из-за пустяка.

Слава Богу, это он. Орвал был лучшим другом его отца, и они часто ходили втроем охотиться. Потом, когда отец Тисла погиб, Орвал стал для него вторым отцом. Он давно ушел на пенсию, но был в лучшей форме, чем мужчины вполовину его моложе, к тому же у него была самая обученная свора гончих в округе.

— Орвал, у нас только что сбежал арестованный. Мне некогда объяснять все в подробностях, но мы сейчас разыскиваем этого парня. Я не думаю, что он задержится на дороге. Уверен, что парень пойдет в горы, а потому надеюсь, что вам захочется проветрить ваших собак.

Глава 12

Рэмбо с ревом несся на мотоцикле по Центральной дороге. Ветер резал ему лицо и грудь, глаза слезились, и он боялся, что придется сбавить скорость ему было плохо видно, что делается впереди. Машины резко тормозили, водители глазели на него, голого на мотоцикле. Люди оборачивались и показывали на него пальцами. Далеко позади завыла сирена. Он выжал из мотоцикла все, что мог, проскочил на красный свет, едва не столкнувшись с бензовозом. Вторая сирена послышалась где-то слева. Мотоциклу никогда не уйти от полицейских машин.

Зато он способен пробраться туда, куда нет дороги для полицейских машин: в горы.

Нырнув в ложбину, дорога стала подниматься на холм. Сзади подгоняли сирены, и Рэмбо взлетел на вершину холма так стремительно, что мотоцикл чуть было не опрокинулся.

Миновав щит с надписью «ВЫ ПОКИДАЕТЕ МЭДИСОН», Рэмбо свернул на грунтовую дорогу и теперь был вынужден ограничиться пятьюдесятью милями в час. Сирены быстро нагоняли. Если он останется на этой грунтовой дороге, то его настигнут до того, как он доберется до Я гор. Нужно свернуть куда-то, куда они не смогут проехать. Он взял влево и выехал через распахнутые ворота на узкую дорожку для телег с глубокой желтой колеей.

Впереди была прочная деревянная изгородь. Он приближался к ней, морщась от вопля сирен и разглядывая скот. Около сотни голов. Коровы были на поле впереди Рэмбо и понемножку выходили через открытые ворота на лесистый склон. Рев мотоцикла заставил их перейти на галоп. Это были упитанные коричневые коровы джерсийской породы, они протискивались в ворота по три в ряд и неслись вверх по склону. Он миновал ворота вместе с последними коровами и тоже помчался вверх по склону. Подъем был крутой и пришлось наклониться вперед, чтобы не опрокинуться. Наконец подъем кончился. Он перескочил через ручей, чуть не свалившись на другом берегу. Горы были уже совсем близко, и он, с трудом удержав равновесие, выжал максимальную скорость. Впереди были редкие деревья, дальше чаща, камни, кустарники. Наконец он увидел то, что искал — лощину между двумя каменистыми грядами, — и повернул туда. Сирены звучали все тише.

Это означало, что машины остановились. Полицейские выскочили из них и теперь целятся в него. Выстрел, пуля свистнула рядом с головой. Еще один выстрел, но свиста пули он не слышал. Замелькали деревья, и он скрылся из виду. В тридцати футах впереди дорогу преграждал завал из камней и упавших деревьев, он соскочил с мотоцикла — тот напоролся на камень — и стал карабкаться по густо заросшему склону. Острые ветки больно кололи голое тело. Скоро за ним кинутся полицейские. Много полицейских. Очень скоро. Но он к тому времени успеет подняться высоко в горы. Направится в Мексику. Обоснуется в маленьком мексиканском городишке на побережье и каждый день будет купаться в море. Но лучше ему не видать больше этого сукина сына Тисла — он пообещал себе, что не будет трогать людей, а этот сукин сын вынудил его убить еще раз. Если Тисл не отступится, Рэмбо устроит ему бой. Тисл еще пожалеет, что заварил эту кашу.

ЧАСТЬ II

Глава 1

У Тисла было мало времени, ибо он хотел собрать и отправить в лес своих людей до появления полиции штата. Он свернул машину с дороги на траву и проехал по следам двух машин и мотоцикла к открытым воротам в деревянной изгороди в конце поля. Сидевший рядом с ним Шинглтон упирался руками в приборный щиток, чтобы не разбить голову о стекло, — рытвины были такие глубокие, что машина с трудом их преодолевала.

— Ворота слишком узкие, — предупредил Тисла Шинглтон. — Вы не проедете в них.

— Другие проехали.

Он резко затормозил перед самыми воротами, оставив не больше дюйма со своей стороны, медленно проехал в них, потом прибавил газу и стал подниматься по склону, где на четверть пути к вершине стояли две полицейские машины. Судя по всему у них заглохли двигатели. Когда он к ним подъехал, его мотор тоже начал чихать. Он переключил на первую скорость и утопил педаль акселератора задние колеса вгрызлись в землю, и машину рывком вынесло на вершину.

Там ждал Уорд, весь красный в лучах заката. Он оказался возле машины еще до того, как Тисл ее остановил.

— Вон туда, — Уорд указал на лощину. — Осторожно, ручей. Лестер уже упал.

У ручья стрекотали кузнечики. Выйдя из машины, Тисл услышал шум мотора, приближающийся со стороны проселочной дороги. Он резко повернул голову, надеясь, что это еще не полиция штата.

— Орвал.

Старый фургончик «фольксваген», тоже красный в лучах заката, переваливался с ухаба на ухаб, потом остановился, заведомо зная о своей неспособности преодолеть подъем. Из него вышел Орвал, высокий и худой, и полицейский. Тисл решил, что собак в фургончике нет — он не слышал их лая. Правда, он знал, что у Орвала собаки дрессированы очень хорошо и без необходимости никогда не лают.

Орвал и полицейский быстро поднимались по склону. Полицейскому было двадцать шесть лет — самый молодой у Тисла. Орвал легко работал своими длинными ногами и без труда оставил его далеко позади. Его лысина, обрамленная по бокам белыми волосами, блестела под солнцем. Он был в очках, в зеленой нейлоновой куртке, зеленых хлопчатобумажных брюках и полевых сапогах со шнуровкой.

Полиция штата, снова подумал Тисл и посмотрел вниз дабы убедиться, что их еще нет. Потом перевел взгляд на приближающегося Орвала. Теперь были видны глубокие морщины на его лице и дряблая кожа шеи; Тисл ужаснулся тому, как постарел Орвал за те три месяца, которые он его не видел. Но если судить по движениям, то Орвал нисколько не постарел. На холм он поднялся почти без одышки, намного раньше молодого полицейского.

— Собаки, — крикнул ему Тисл. — Вы привезли собак?

— Конечно, только к чему такая спешка? Посмотри на солнце. Через час стемнеет.

— Можно подумать я не знаю.

— Я думаю, ты знаешь, — спокойно ответил Орвал. — Не собирался тебя учить.

Тисл пожалел, что раскрыл рот. Сейчас никак нельзя ссориться со стариком. Слишком серьезная ситуация. Орвал всегда обращался с ним так, будто ему все еще тринадцать лет, поучал его на каждом шагу — совсем как раньше, когда Тисл мальчишкой жил в его доме.

Тисл сделал усилие и выдавил из себя улыбку.

— Ну, Орвал, не обращайте на меня внимания, просто я нервничаю. Рад вас видеть. — Он протянул ему руку. Тисл искренне любил этого человека, хоть он и часто его раздражал, и сейчас ему больно было смотреть на новые морщины, седые волосы, ставшие тонкими и легкими, как паутинки.

Их рукопожатие было неловким. Тисл намеренно не встречался с Орвалом три месяца — после того, как в ярости покинул его дом. А спор вышел из-за пустяка: как нужно пристегивать кобуру, рукояткой вперед или назад. С тех пор он к Орвалу не ходил, хотя и понимал, что все дело не стоит выеденного яйца.

— Так что с парнем? — спросил Орвал. У него был глубокий, звучный голос. Куда он направился?

— Вот, смотрите, — сказал Уорд и повел обоих через ручей, по камням и вверх по лощине. Под деревьями было сумрачно и прохладно. Мотоцикл лежал на опавших листьях. Кузнечики уже не пели.

Орвал кивнул на завал из камней и вывернутых с корнем деревьев, на кустарник по обе стороны.

— Да, видно, что он карабкался справа — вон там.

Его голос словно послужил сигналом. Наверху в кустах что-то громко зашуршало и Тисл на всякий случай отступил назад и выхватил пистолет.

— Никого нет, — сверху посыпались камешки и земля — это был Лестер, с трудом удерживавший равновесие при спуске. Он насквозь промок, упав в ручей. При виде Тисла с пистолетом он выкатил свои и без того выпученные глаза. — Эй, эй, это я. Хотел проверить, нет ли парня поблизости.

Орвал задумчиво почесал подбородок.

— Напрасно вы это сделали. По всей вероятности вы перебили запах. Уилл, у тебя есть что-нибудь от парня, чтобы дать понюхать собакам?

— В багажнике. Одежда, сапоги.

— Тогда нам требуется пища и хороший ночной отдых. А на рассвете пойдем за ним.

— Нет. Сегодня.

— Как это?

— Мы пойдем за ним сейчас.

— Я только что сказал, что через час станет темно. Луны этой ночью не будет. Нас много, мы потеряем друг друга в темноте.

Тисл так и думал, что Орвал захочет отложить погоню до утра. Что ж, вполне резонно. Однако к черту резон: он не может так долго ждать.

— Будет луна или нет, мы должны идти за ним сейчас, — сказал Тисл Орвалу. — Парень уже вышел за пределы нашей юрисдикции, и за пределы города, и если мы хотим оставить его себе, то должны продолжить преследование. Если будем ждать до утра, то придется передать все это дело полиции штата.

— Вот и передай. В любом случае это грязная работа.

— Нет.

— Ну какая тебе разница? Стоит хозяину этой земли пожаловаться по телефону, что по его полям разъезжают машины и полиция штата будет здесь. Так или иначе придется им все передать.

— Не придется, если я уйду в лес еще до их появления.

Орвал покачал головой:

— Извини, Уилл, но я должен тебя разочаровать. Я бы для тебя многое сделал — но эти горы труднопроходимы даже днем, и я не поведу туда собак ночью, из-за твоей прихоти командовать парадом.

— Вы не совсем правильно меня поняли. Я прошу только, чтобы вы с собаками вошли в лес, а как только решите, что уже слишком темно, мы сделаем привал до утра. Мне нужно, чтобы формально считалось, что я преследую беглого преступника. Ну же, нам ведь с вами уже доводилось ночевать в лесу. Будет совсем как раньше, когда еще был жив отец.

Орвал вздохнул и оглядел лес. Стало темнее, прохладнее.

— Неужели ты не понимаешь, как все это глупо? У нас нет снаряжения, чтобы охотиться за ним. Ни винтовок, ни пищи, ни…

— Шинглтон может остаться и организовать все, что нам нужно. Мы дадим ему одну из ваших собак, чтобы утром он смог прийти по нашему следу. Шинглтон приведет еще четверых из моих полицейских. У меня есть друг в аэропорту округа, он говорит, что может одолжить нам свой вертолет — перебросит нас куда-нибудь, а потом полетит на разведку. А вы вот упрямитесь. Я спрашиваю вас: поможете?

Орвал опустил глаза и стал водить кончиком сапога по земле.

— У меня мало времени, Орвал. Если я смогу быстро углубиться в лес, полиции штата придется оставить руководство операцией за мной. Они будут страховать меня, расставят машины, чтобы понаблюдать за дорогами, предоставив нам ловить его в горах. Но я серьезно говорю: без ваших собак у меня нет ни единого шанса.

Орвал поднял глаза и полез в карман за кисетом и папиросной бумагой. Он обдумывал услышанное, и Тисл знал, что его нельзя торопить. Наконец он сказал:

— Может быть я соглашусь, если буду знать, что этот парень тебе сделал, Уилл?

— Он разрезал одного из моих людей чуть ли не пополам, а второй после его удара может ослепнуть.

— Ясно, Уилл. Но ты мне так и не ответил. Что этот парень сделал тебе?

Глава 2

Местность была гористая, дикая, густо поросшая лесом, рассеченная ущельями и лощинами, испещренная впадинами. Совсем как холмы Северной Каролины, где он проходил военную подготовку. И очень напоминает холмы, в которых он воевал. Рэмбо бежал изо всех сил, пользуясь последним светом угасающего дня, все вверх и вверх, выше в горы. Его голое тело покрылось разводами крови от поцарапавших его веток, босые ноги разбиты о камни.

Увидев пологий болотистый участок, он свернул в ту сторону, зная, что выйдет на ручей. И действительно, скоро показался питавший это болотце ручей. Рэмбо направился вдоль него по мягкой почве, но уже не бежал, а шел. По собственным подсчетам он проделал пять миль, и это расстояние его утомило: он был еще не в такой форме как перед пленом, еще не пришел в себя после проведенных в госпитале недель. Тем не менее помнил все, чему его учили, а его учили выживать в любых условиях, и хотя дальше бежать ему было бы трудновато, эти пять миль он пробежал прекрасно.

Ручей извивался и изгибался, и Рэмбо следовал за его руслом. Он знал, что скоро за ним будут идти собаки, но он даже не стал заходить в ручей, чтобы попытаться сбить их со следа. Это бы замедлило его продвижение, а поскольку рано или поздно ему все же придется выйти из воды, человек, ведущий собак, просто разделит свою свору и пустит по обоим берегам ручья.

Стемнело быстрей, чем он ожидал. Стояла тишина, нарушаемая лишь журчанием воды и пением ночных птиц, и он решил криками привлечь к себе внимание. Крикнул несколько фраз по-вьетнамски, потом по-французски, который учил в школе, потом громко заговорил на английском с южным акцентом, западным, негритянским… Наконец выпустил залп самых жутких ругательств… Люди, которых он ищет, наверняка поинтересуются, кто кричит что-то непонятное и ругается…

Ручей нырнул в небольшую ложбинку сбоку склона. Там никого не было. Он продолжал время от времени выкрикивать какие-то фразы. Если в самое ближайшее время он никого не встретит, то окажется возле вершины холма, у самого истока ручья, и таким образом потеряет ориентир. Так и случилось. Он подошел к роднику, из которого брал начало ручей.

Ну ладно. Он опять прокричал что-то на вьетнамском — и пошел дальше. Когда оказался в тридцати футах от источника, разом включились два фонаря, справа и слева. Он замер как вкопанный.

При любых других обстоятельствах, он бы вышел из-под фонарей стремительным прыжком и уполз в кусты. Ходить ночью по этим холмам значило рисковать жизнью — скольких непрошенных визитеров здесь уже застрелили и оставили на съедение ночным животным.

Свет одного фонаря бил ему прямо в лицо, другого — освещал голое тело. Он по-прежнему не двигался, стоял, подняв голову, и смотрел куда-то в сторону, смотрел очень спокойно, будто гуляет тут каждую ночь.

— Ну-ка, бросай револьвер и бритву, — хрипло проговорил старик справа.

Рэмбо облегченно вздохнул: они его не убьют, во всяком случае не сразу, ибо он разбудил в них любопытство. И все же есть риск в том, что он держит в руках револьвер и бритву — эти люди могут решить, что он представляет опасность и застрелить его. Но он не мог ходить по лесу без оружия.

— Да, сэр, — ровно сказал Рэмбо и выронил револьвер и бритву. — Не беспокойтесь. Револьвер не заряжен.

— Так я тебе и поверил.

Если справа старик, подумал Рэмбо, то слева должен быть молодой. Вероятно отец с сыном. Или дядя с племянником. Так всегда бывает: старики командуют, молодежь делает работу. Рэмбо чувствовал, что эти двое с фонарями его оценивают. Старик молчал, Рэмбо тоже не собирался ничего говорить, пока его не спросят.

— Па, пусть он скажет, чего голый-то ходит, — произнес тот, что слева. Судя по голосу, он был намного моложе, чем ожидал Рэмбо.

— Заткнись, — приказал старик. — Я ведь предупреждал, чтоб ни звука.

Рэмбо услышал, что старик взводит курок.

— Подождите, — быстро проговорил Рэмбо. — Я один. Мне нужна помощь. Не стреляйте, пока не выслушаете меня.

Старик молчал.

— Это правда. Я ни на кого не собираюсь нападать, хотя и знаю, что один из вас мальчик.

Он действовал интуитивно. Конечно, старик в конце концов может выстрелить. Голый и окровавленный, Рэмбо, несомненно, казался ему опасным.

— я скрываюсь от полиции. Они забрали мою одежду. Я убил одного из них. А кричал для того, чтобы кто-нибудь услышал и пришел мне на помощь.

— Да, помощь тебе нужна, это верно, — сказал старик. — Только — чья?

— Они пошлют за мной собак. Они найдут вашу самогонную установку, если мы им вместе не помешаем.

Момент был критический. Если они его убьют, то немедленно.

— Самогонную установку? — переспросил старик. — А почему ты думаешь, что она тут есть?

— Что еще могло привести вас ночью к ручью? Она у вас чертовски хорошо спрятана. Даже не видно пламени от очага.

— Ты думаешь, если бы я знал, что тут есть самогонная установка, то стал бы прохлаждаться с тобой вместо того, чтобы идти к ней? Черт возьми, я охочусь на енотов.

— Без собак? К чему тратить время на эти разговоры? Нужно успеть все сделать до того, как завтра появятся собаки.

Старик вполголоса выругался.

— Да, вы в сложном положении, — сказал Рэмбо. — Мне очень жаль, что в этом виноват я, но у меня не было другого выхода. Мне нужна пища, одежда и винтовка, и я вас не отпущу, пока не получу все это.

— Давай его застрелим, па, — сказал мальчишка слева. — Он хочет нас обдурить.

Старик не ответил, Рэмбо тоже молчал. Он давал старику время подумать. Если он будет наседать, старику может показаться, что его загнали в угол, и он выстрелит.

Рэмбо услышал, как мальчишка взводит курок.

— Опусти ружье, Мэтью, — сказал старик.

— Но он что-то задумал. Разве ты не видишь? Наверное, его прислали федеральные власти.

— Я тебе уши оборву, если ты не опустишь ружье. — Старик хихикнул. Федеральные власти. Чепуха. Посмотри на него — где бы он мог спрятать свою бляху?

— Слушай своего папашу, — сказал Рэмбо. — Он все правильно понял. Если вы меня убьете, полицейские, которые найдут меня утром, поинтересуются, кто это сделал. И пошлют собак по вашему следу. Где бы вы меня ни закопали, они…

Он помолчал, предоставив им возможность обдумать его слова.

— Если вы не дадите мне пищу, одежду и винтовку, я отсюда не уйду, пока не отыщу вашу самогонную установку, а утром по моему следу придет полиция.

Помолчав несколько секунд, старик снова выругался.

— А если вы мне поможете и дадите все необходимое, я сразу уйду подальше, и полиция не найдет ваш тайник.

Становилось все холоднее, и Рэмбо уже не мог сдержать дрожь.

Наконец, старик заговорил:

— Мэтью. Наверное, тебе лучше сбегать домой и принести то, что он просит. — Голос у него был не очень-то довольный.

— И еще принеси канистру керосина, — сказал Рэмбо. — Раз уж вы мне помогаете, я позабочусь, чтобы вы не пострадали. Я смочу одежду керосином и высушу, прежде чем одеть. Керосин не помешает собакам выслеживать меня, но помешает уловить ваш запах и пойти по вашему следу.

Мальчик продолжал светить в Рэмбо фонарем, его рука не дрогнула.

— Я сделаю, как говорит па, а ты мне не указывай.

— Ладно, можешь делать, как он сказал, — неохотно проговорил старик. — Мне он тоже не нравится, но он хотя бы понимает, во что нас втравил.

Мальчик продолжал светить в Рэмбо, как будто раздумывал, подчиниться или нет, а может просто из упрямства. Потом луч переместился-с Рэмбо на кусты и погас. Рэмбо услышал, как мальчишка с шумом пробирается сквозь заросли.

— Спасибо, — сказал Рэмбо старику, чей фонарь продолжал светить ему в лицо. Фонарь погас. — И за это спасибо, — сказал Рэмбо, у которого от яркого света уже начали болеть глаза.

— Берегу батарейки.

Рэмбо слышал, как он сделал несколько шагов в его сторону.

— Лучше не подходите близко. Нельзя смешивать ваш запах с моим.

— Я и не собирался. Здесь бревно. Я хочу сесть.

Старик зажег спичку и поднес ее к трубке. Рэмбо успел разглядеть копну спутанных волос, обветренное лицо и верхнюю часть рубашки в красную клетку.

Оба молча ждали.

Глава 3

Тисла разбудило пение утренних птиц. Он лежал в темноте у костра, завернувшись в одеяло и глядя на поздние звезды над верхушками деревьев. Будить остальных не было смысла — еще не пришел Шинглтон с припасами и людьми. Тисл плотнее обернул вокруг себя одеяло.

Его внимание привлек новый запах. Он огляделся по сторонам и увидел Орвала, который сидел в стороне и курил самодельную сигарету.

— Я не знал, что вы проснулись, — прошептал Тисл, не желая беспокоить остальных. — Давно?

— Раньше тебя.

— Но я не сплю уже целый час.

— Знаю. Сам-то я теперь сплю мало. Не потому что не могу. Времени жаль.

Подхватив одеяло, Тисл перебрался к Орвалу и прикурил сигарету от горящей ветки у костра.

— Ну и все-таки, что тебе сделал этот парень, — помолчав, спросил Орвал? Почему для тебя так важно его поймать?

Тислу очень не хотелось отвечать.

— Ну… вы же знаете мою работу. В городе спокойно, пока я контролирую всякие мелочи. Что касается ограбления или убийства, то этого не предотвратишь. Если кто-то очень хочет это сделать, он сделает. Но именно мелочи позволяют оставаться городу таким, каков он есть, поэтому за мелочами необходимо следить. Если бы я улыбнулся и спустил все это парню с рук, я и другим парням мог бы что-нибудь спустить, а потом перестал бы обращать внимание и на более серьезные вещи. Я беспокоился об этом парне как о себе. Я не могу себе позволить расслабиться. Нельзя поддерживать порядок в одном случае, и все пускать на самотек в другом.

— Но ты уж больно стремишься его преследовать, хотя уже выполнил свою часть работы. Теперь дело за полицией штата.

— Но он убил моего человека, поэтому я сам должен его арестовать. Все мои люди должны знать: я пойду на пролом, чтобы отомстить за каждого из них.

Орвал посмотрел на окурок своей сигареты, швырнул его в огонь и кивнул.

Где-то вдалеке послышался собачий лай, и это взбудоражило собак, привязанных к дереву рядом с Орвалом. Их было пять, они тоже не спали, лежали на животе и не сводили глаз с Орвала. Теперь они вскочили и подняли лай.

— Ш-ш-ш, — велел Орвал, и они, взглянув на него, умолкли.

Лежавшие по другую сторону костра, Уорд, Лестер и молодой полицейский забеспокоились во сне.

Вдалеке опять залаяла собака — она была уже ближе. Собаки Орвала залаяли в ответ. Орвал прикрикнул на них построже.

Проснулся Уорд.

-: В чем дело? Что случилось?

— Самое время вставать, — сказал Тисл.

— Что? — спросил Лестер, поеживаясь. — Холодно, черт возьми.

— Пора вставать.

— Минуту.

— Как раз через минуту они будут здесь.

Через кустарник кто-то продирался, приближаясь в их сторону. Тисл зажег еще одну сигарету, отчего в пересохшем рту появился неприятный вкус. А ведь это может быть полиция штата, вдруг подумал он и быстро встал, вглядываясь в лес.

— Холодно-то как, — пожаловался Лестер. — Хорошо если бы Шинглтон принес горячую пищу.

Тисл надеялся, что это Шинглтон и его люди, а не полиция штата. Вдруг показались пятеро мужчин. В бледном утреннем свете они быстро шли между деревьями. Тисл не мог разглядеть, какого цвета на них форма. Люди переговаривались между собой, один споткнулся и выругался, но Тисл не узнал их голосов. Если это полиция штата, то ему во что бы то ни стало нужно придумать что-то такое, чтобы остаться во главе погони.

Они уже совсем близко — Тисл разглядел Шинглтона, которого тащила собака на поводке, а за ним шли его люди, которых он как никогда был рад видеть. Они несли набитые холщовые мешки, винтовки, веревку, а у Шинглтона через плечо висел полевой радиопередатчик.

— Ты принес горячую пищу? — сразу спросил Лестер.

— Сэндвичи с ветчиной и яйцами, — ответил Шинглтон, тяжело дыша. — Термос с кофе.

Лестер потянулся к его мешку.

— Не здесь. У Митча.

Митч с ухмылкой открыл свой мешок и вытащил завернутые в вощенку сэндвичи. Все жадно набросились на еду.

— А вы здорово продвинулись в темноте, — прислонившись к дереву, сказал Шинглтон Тислу. — Я думал нагнать вас за полчаса, но пришлось потратить вдвое больше.

— Что там происходит?

Шинглтон усмехнулся.

— Полиция штата в ярости от того, что вы выкинули такой финт. Как вы и велели, я остался ждать их в том поле.

Они появились минут через десять после того, как вы углубились в лес и прямо-таки взбесились, что вы решили воспользоваться сумерками, чтобы преследовать парня. Меня удивило, что они сходу вас раскусили.

— Ну и дальше?

Шинглтон гордо улыбнулся.

— Я провел с ними полночи в участке. Наконец они согласились поступить по-вашему.

Будут блокировать ведущие вниз дороги, а сюда не сунутся. Можете мне поверить, уговаривать их пришлось долго.

— Спасибо. — Тисл знал, что Шинглтон ждет благодарности.

Шинглтон кивнул.

— Окончательно убедило их вот что: я сказал, что вы знаете парня, поэтому скорее угадаете, что он отмочит.

— А они не знают, кто числится ли за ним что-нибудь противозаконное?

— Скоро будут знать — они этим занимаются. Велели держать связь по радио. Придут при малейшем осложнении во всеоружии.

— Осложнений не будет.

Послышался рокот мотора. Тисл не мог понять, что это, но рокот все приближался. Наконец над верхушками деревьев показался вертолет, огромный, блестевший на солнце.

— Как он узнал, где мы?

Залаяли, встревоженные шумом, собаки. К реву мотора примешивался свист рассекающих воздух лопастей.

— Полицейские штата, — сказал Шинглтон, вытаскивая похожий на портсигар предмет, — вручили мне кое-что новенькое. Эта штука испускает радиосигнал. Они хотят каждую минуту знать, где вы находитесь, поэтому дали мне этот импульсатор, а приемник оставили человеку, который предоставил по вашей просьбе свой вертолет.

— Кто из наших в вертолете? — спросил Тисл.

— Лэнг.

— По твоему радио с ним можно поговорить?

— Разумеется.

Шинглтон положил радиопередатчик в низкой раз вилке дерева. Тисл щелкнул переключателем и, глядя на зависший вертолет, проговорил в микрофон:

— Лэнг. Портис. Вы готовы?

— Ждем команду, шеф. — Голос был скрипучий. Казалось, что он доносится издалека.

Тисл оглядел своих людей. Орвал торопливо собирал бумажные стаканчики и вощенку от сэндвичей и бросал в костер. Остальные укрепляли на себе снаряжение, вешали через плечо винтовки. Когда Орвал начал забрасывать костер землей, Тисл сказал:

— Ладно, выступаем.

Он был очень взволнован.

Глава 4

Все утро, пока Рэмбо бежал и шел, бежал и шел, он слышал отдаленный гул мотора и редкие приглушенные выстрелы из винтовок, а порою низкий мужской голос что-то бормотавший в громкоговоритель. Потом звуки стали ближе, он различил рев вертолета — а с вертолетами он хорошо познакомился на войне — и прибавил шагу.

Теперь уже почти двенадцать часов Рэмбо носил одежду, но после подъема в холмы голышом холодной ночью он с особенным чувством воспринимал сберегаемую одеждой теплоту. На нем были тяжелые старые башмаки, которые мальчишка принес где-то около полуночи в ложбину у ручья. Башмаки оказались чересчур большими, тогда он напихал в них листьев. Но все равно жесткая кожа натирала ему ноги, и он пожалел, что мальчишка не принес носки. А может быть, он их нарочно не захватил. Брюки же, наоборот, оказались слишком узкими — поняв, что это было сделано специально, он рассмеялся. Ботинки велики, брюки малы — над ним хорошо подшутили.

Рубашка оказалась белая, хлопчатобумажная, потрепанная на обшлагах и воротнике; старик отдал ему свою толстую шерстяную рубашку в красную клетку, которую можно было натянуть поверх белой. Он удивился, что старик вдруг ста, таким дружелюбным. Наверно, здесь сыграло роль виски. Когда они съели холодную жареную курицу, которую принес сын, старик открыл кувшинчик самодельного виски. Все трое выпили, и старик в конце концов отдал свою винтовку и завязанные в платок патроны.

— Когда выпутаешься из этого дела, пришли мне деньги за винтовку, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты дал мне слово. Не то чтобы меня волновали деньги. Благодаря виски я зарабатываю столько, что могу позволить купить себе другую. Но если ты уцелеешь, мне будет интересно узнать, как тебе это удалось, а винтовка, думаю, напомнит тебе, что я жду твоего рассказа. Это хорошая винтовка.

Рэмбо с ним согласился. Из такой винтовки можно было прострелить человека, как кусок сыра на расстоянии в полмили. Старик сделал кожаную нашлепку на прикладе, чтобы смягчить отдачу, а на мушке имелось пятнышко светящейся краски, чтобы легче было целиться в темноте.

Потом Рэмбо сделал то, что обещал: прошел вниз по ручью, прочь от того места, где старик держал бойлер, змеевики и кувшины. Вскоре он повернул на запад, позже собираясь свернуть на юг, в сторону Мексики. Он понимал, что добраться туда будет нелегко. Поскольку он не мог украсть машину — это всегда оставляет след — придется несколько месяцев идти пешком и кормиться подножным кормом.

Солнце уже стояло высоко. Он успел проделать несколько миль и сейчас бежал вверх по длинной широкой лощине. Выстрелы становились все громче, голос из громкоговорителя звучал разборчивее, и Рэмбо знал, что скоро вертолет зависнет над этой лощиной. Он как раз пересекал открытое место — там не было деревьев, только трава и папоротники — и где-то в самом начале пути услышал чуть ли не над головой свист лопастей вертолета. Он метнулся в сторону. Поблизости была только упавшая сосна, вероятно, разбитая молнией, вернуться в лес он бы не успел. Рэмбо нырнул под толстые ветви сосны, оцарапав спину. Сквозь сосновые иголки увидел вертолет — он быстро увеличивался в размерах, поднимаясь вверх вместе с лощиной.

— Это полиция, — проревел голос из громкоговорителя. — У вас нет никакого шанса, сдавайтесь. Все, кто в лесу! Возможно, вблизи вас опасный преступник. Покажитесь. Помашите, если вы видели одинокого молодого человека. — После короткой паузы голос зазвучал вновь, в точности с той же интонацией, как если бы читали по написанному: — Это полиция. У вас нет никакого шанса, сдавайтесь. Всем, кто в лесу. Возможно, вблизи вас опасный преступник. Покажитесь. Помашите, если вы видели одинокого молодого человека.

И снова и снова, одни и те же слова. Рэмбо неподвижно лежал под прикрытием веток, зная, что его не видно с земли. Но вдруг его видно с воздуха? Вертолет кружил так низко, что можно было заглянуть в застекленный кокпит. Там сидели два человека и смотрели в окна каждый со своей стороны, гражданский пилот и полицейский в серой форме. Как и все люди Тисла, этот целился из мощной винтовки с телескопическим прицелом, выставив ее из окна. Грохнул выстрел, пуля ушла в завал из камней и кустарника на краю леса — вертолет только что пролетел над этим завалом.

Господи, выходит, Тислу он очень нужен, если тот приказал своему человеку стрелять по всем подозрительным местам, не боясь попасть в невинного человека. Все невинные, конечно же, услышав объявление, выйдут чтоб показаться; по-своему Тисл прав — Рэмбо убил полицейского и его нельзя выпустить из рук. На его примере нужно показать, что бывает с тем, кто поднимает руку на полицейского. Но даже при этом Тисл был слишком хорошим полицейским, чтобы просто взять и прикончить Рэмбо, не дав ему шанса сдаться, — вот почему все время передают это объявление. А стрельба по всем подозрительным местам — это больше для того, чтобы его напугать. И тем не менее вполне возможно, что одна из пуль в него попадет, поэтому совсем не важно, с какой целью они стреляют.

Еще один выстрел — по зарослям кустов у края леса. Сейчас вертолет уже летит над лугом и скоро окажется над ним. Почти наверняка последует выстрел в лежащую на земле сосну. Рэмбо прицелился сквозь ветки, метясь в лицо стрелка, готовый превратить в месиво его лицо, как только тот прильнет к прицелу. Он не хотел никого убивать, но у него не было выбора. Более того, если он застрелит полицейского, пилот успеет броситься на пол, где его уже не подстрелишь, и уведет вертолет в сторону, а потом вызовет по радио помощь. И все будут знать, где он. Разве что он остановит пилота, взорвав у вертолета бензобак — но думать об этом глупо. Конечно, он может в него попасть. Но взорвать? Только в плохих кинофильмах взрывают бензобаки обычными пулями.

Он напрягся как струна и ждал с колотящимся сердцем, а вертолет ревел над его головой. Вот стрелок быстро склонился к телескопическому прицелу своей винтовки, и Рэмбо сам уже хотел было нажать на спусковой крючок, но тут увидел, куда тот прицелился. Хорошо, что увидел — еще было время ослабить палец. Ярдах в пятидесяти слева, рядом с большой лужей, в зарослях кустарника лежали валуны. Когдавертолет приближался, он чуть было не спрятался там, но это место оказалось слишком далеко. Сейчас вертолет несся в ту сторону. Выстрел — и он не мог поверить собственным глазам, ибо кусты зашевелились. Но это не было обманом зрения — из зарослей поднялся во весь рост большой олень с огромными рогами. Он стал неуклюже карабкаться через ведуны, упал, снова встал, поскакал по траве к лесу, а вертолет его преследовал. По ноге оленя стекал ручей густой крови, но, казалось, это не имеет значения — олень бежал без видимых усилий.

Сердце Рэмбо бешено колотилось. Они вернутся. Олень — всего лишь игрушка. Как только он скроется в лесу, они прилетят сюда. Если кто-то прятался в кустах у лужи, они решат, что кто-нибудь может спрятаться и под упавшей сосной. Нужно убираться отсюда как можно быстрей.

Но ему пришлось ждать, когда вертолет развернется к нему хвостом. Каждая секунда ожидания была невыносима. Но вот наконец пора, и он побежал в сторону леса, выбирая те места, где короткая трава, чтобы не оставлять следов. Он приближался к кустам — когда понял по звуку, что вертолет разворачивается. Значит олень уже успел скрыться в лесу. Пригнувшись, Рэмбо бросился в кусты, готовый, если нужно, выстрелить.

Ка-рак! Ка-рак! Два выстрела в лежавшую сосну, над которой вертолет ненадолго завис. Опять прозвучало объявление, зачитанное по бумажке. От напряжения Рэмбо вырвало, во рту появился противный горький вкус. Он сейчас находился в узком конце лощины. Дальше скалы плотно смыкались. Он лежал на траве, ослабевший после рвоты и смотрел, как вертолет кружит, кружит над скалами, потом удаляется, голос затихает, рев мотора тоже…

Рэмбо не мог стоять — так сильно дрожали ноги. Вертолет не должен был так напугать его. На войне он бывал в ситуациях куда более опасных и выходил из них потрясенный, но не настолько, чтобы тело отказывалось ему подчиняться. Кожа стала липкой от пота, очень хотелось пить, но вода в луже была гнилая, и от нее стало бы еще хуже.

Ты слишком долго не воевал, вот и все, сказал он себе. Потерял форму. Но ничего, скоро привыкнешь.

Схватившись за валун, он медленно встал и осмотрелся — нет ли кого поблизости. Поначалу он не был уверен, что услышал все, как есть: налетевший порыв ветра исказил звуки. Потом ветер стих, и он отчетливо расслышал дальний лай собак со стороны широкого конца лощины. Снова по его ногам пробежала дрожь. Он повернулся направо, туда, где начинались скалы и стояли одинокие деревья, и, напрягая мышцы, побежал.

Глава 5

Парень не так уж и далеко успел от них оторваться, размышлял Тисл, пробираясь вместе со своими людьми сквозь деревья и кустарник. Сбежал он в шесть тридцать, стемнело в восемь тридцать. Не мог он покрыть ночью в этих холмах большое расстояние. У него наверное был час, максимум два. Как и они он вышел с рассветом, так что получается, что у него всего четыре часа форы. А если учесть кое-какие другие факторы, то еще меньше, всего около двух часов: он голый, и это замедляет продвижение, не знает этих мест, поэтому ему приходилось иногда заходить в расщелины, не имеющие выхода и тратить время на то, чтоб выйти и найти другой путь. К тому же у него нет пищи, а голодный человек устает быстрее и идет медленнее.

— Он опередил нас меньше, чем на два часа, — сказал на бегу Орвал. Похоже, не больше, чем на час. Посмотри на собак. След такой свежий, что они даже не опускают нос к земле.

Орвал был впереди Тисла и остальных и бежал вместе с собаками, держа их на общем поводке, Тисл старался изо всех сил не отстать от него. Собственно говоря, это было смешно: темп устанавливал семидесятидвухлетний старик, а они еле за ним поспевали. Однако Орвал каждое утро пробегал пять миль, выкуривал всего четыре сигареты в день и никогда не пил, а он, Тисл, выкуривал полторы пачки, без конца пил пиво, а физических упражнений не делал уже много лет. Правда, в морской пехоте он занимался боксом и кое-чему полезному для тела научился, но сейчас все приходилось вспоминать заново. Собаки лаяли где-то впереди, Орвал быстро перебирал своими длинными ногами, пытаясь не отставать от них. Полицейские надрывались, дабы не отстать от Тисла, а тот лишь каким-то чудом поспевал за Орвалом. Когда он бежал по траве и все его тело работало в одном слаженном ритме, ему показалось на какое-то мгновение, что он может бежать вот так вечно.

Но вдруг Орвал рванул вперед, и Тисл отстал. Его ноги отяжелели, ощущение ритма и легкости исчезло.

— Не так быстро, Орвал!

Но Орвал будто не слышал его.

Глава 6

Когда Рэмбо добежал до того места, откуда начинались деревья и камни, пришлось слегка замедлить шаги и ставить ступни осторожно, чтобы не поскользнуться и не сломать ногу. У подножия скалы он нашел расщелину, которая вела наверх, и стал карабкаться по ней.

С вершины скалы лай собак был слышен лучше.

Он огляделся — нет ли поблизости вертолета. Его не было — даже не доносился рокот мотора. Казалось, его никто не выследил. Он нырнул в заросли кустов и деревьев вблизи скалы и залег там, наблюдая, что делается внизу. Примерно в миле он увидел людей, перебегавших по открытому месту. Издали они казались совсем маленькими. Он насчитал десять, но не был уверен, что эта цифра точная. Собак он вообще не видел, но, судя по шуму, их было много. Однако его беспокоило не их число, а то, что они, очевидно, взяли его след и быстро идут по нему. Пятнадцать минут — и они будут здесь. Непонятно, как Тислу удалось столь быстро его догнать. Очевидно, кому-то из преследователей хорошо известны эти места, и он ведет их кратчайшим путем.

Рэмбо вернулся к расщелине: он не позволит Тислу подняться в этом самом доступном месте. Он положил винтовку на траву, так, чтобы в нее не попала земля, и стал толкать валун, лежавший у края скалы. Валун был большой и тяжелый, но все же он подкатил его к нужному месту. Теперь он перекрывал выход из расщелины наверх. Человек, наткнувшись при подъеме на валуи, не сможет ни перелезть через него, не обойти сбоку. Людям Тисла придется долго мучиться, прежде чем они найдут способ убрать валун, а он к тому времени будет далеко. Во всяком случае он на это надеялся.

Глянув вниз, в лощину, он удивился, как далеко вперед успели продвинуться его преследователи, пока он передвигал валун. Сейчас они были уже около лужи и кустов, в которых он прятался. Человечки остановились там и смотрели на собак, нюхавших землю и отчаянно лаявших.

Наверное, что-то перебило его запах. Раненый олень, вдруг понял Рэмбо. Когда он нырнул в кусты, на него попало немного оленьей крови, и теперь собаки пытались решить, по чьему следу им идти — его или оленя. Выбрали они чертовски быстро. В ту секунду, когда собаки устремились по его следу к скале, он схватил винтовку и побежал прочь.

Кусты были густые, колючие, и он заработал немало царапин. Но вот наконец выбежал на открытое место и увидел обрыв. Под ним был лес, весь в красных, оранжевых и коричневых листьях. Обрыв был почти отвесным и спуститься здесь было невозможно.

Итак, впереди обрыв и почти такой же, только с валуном, сзади. Оставались два других пути. Если он пойдет на восток, то опять приблизится к широкому концу лощины.

Но там скорее всего идет страховочная группа Тисла.

Оставался путь на запад, куда улетел вертолет — в ту сторону он и побежал. Оказавшись на краю нового обрыва, он понял, что сам загнал себя в ловушку.

Иисусе. Собаки лаяли все громче. Он стиснул винтовку, проклиная себя за то, что нарушил одно из основных правил: никогда не иди по пути, который может тебя завести в ловушку. Иисусе. Неужели у него не только тело, а и мозги размякли, когда он валялся в госпитале? Он не должен был влезать на скалу по той расщелине. Он заслуживал того, чтобы его поймали.

Он заслуживал всего, что сделает с ним Тисл, если Рэмбо позволит себя поймать.

Теперь собаки лаяли еще ближе. Он провел рукой по лицу и увидел на пальцах кровь — так сильно исцарапал его кустарник. При виде этой крови Рэмбо разозлился на себя. Он думал, что убежать от Тисла будет легко и просто, что, пройдя закалку войной, ему все ни по чем. Теперь приходилось многое пересмотреть. То, как он дрожал и трясся после инцидента с вертолетом, должно было стать серьезным предупреждением. Он же был столь уверен в том, что убежит от Тисла, что взял и сам загнал себя в угол. Теперь вся надежда на везение, иначе ему не удастся отделаться лишь той кровью, которая сочится из царапин на его коже. Остается только одно. Он пробежал по краю обрыва, прикидывая высоту, выбрал место, где скала казалась самой низкой. Двести футов.

Ладно, сказал он себе. Сам ошибся, сам расплачивайся.

Посмотрим, какой ты смелый на самом деле.

Он засунул винтовку между ремнем и брюками, закрепил ее так, чтобы приклад упирался в подмышку, а дуло касалось колена. Лег на живот, спустил ноги и повис на руках. Опора для пальцев ног, он никак не мог найти опору для ног… Собаки истерично залаяли — вероятно, добрались до заблокированной расщелины в скале.

Глава 7

Тисл, очевидно, сразу же вызвал по радио вертолет, чтобы воспользоваться лебедкой для подъема валуна, или же осмотреть сверху склоны на тот случай, если Рэмбо все еще там скрывается. Рэмбо уже спустился по откосу примерно на десятикратную длину тела, когда услышал приближающийся гул вертолета. На каждую длину тела ушло, по его оценке, около минуты: все трещины и выпуклости приходилось осторожно ощупывать и постепенно переносить вес… Часто он повисал в воздухе, не зная, найдет ли опору для ног, как это было в самом начале. Если он захочет подняться наверх, чтобы скрыться от вертолета, на это уйдет столько же времени. Значит он не успеет. Нет смысла карабкаться вверх, тогда как продвижение вниз может еще спасти его.

Теперь он спускался быстрее, потому, что все время прислушивался к гулу вертолета и не так тщательно ощупывал скалу ногами. А, значит, рисковал. И вот вертолет появился, двигаясь в сторону этого обрыва и быстро увеличиваясь в размере. Шерстяная рубашка Рэмбо была красной, а камень серым. Рэмбо молча молился, чтобы стрелок его не заметил.

Но он знал, что стрелок заметит его рубашку.

Тупой толчок пули в камень поблизости от его правого плеча оглушил Рэмбо и так напугал, что он чуть было не разжал руки. Тряхнув головой, чтобы прийти в себя, он с лихорадочной быстротой стал спускаться вниз.

Ка-ранг! Вторая пуля с визгом срикошетила от скалы чуть выше его головы, напугав его не меньше, чем первая — теперь его можно считать покойником. Пока его спасало только то, что вертолет в движении, а это мешает стрелку целиться. Но через несколько секунд вертолет зависнет, и тогда…

А тут еще ноги никак не могли найти опору. Он висел на руках, цепляясь за камни окровавленными пальцами, а вертолет наскакивал на него, как чудовищная бабочка. Ка-ранг! Тупой удар, резкий визг осколков камня и расплавленных кусочков пули, впившихся ему в щеки. Он посмотрел на камни внизу — до них было футов сто. Пот заливал глаза, и он с трудом мог разглядеть пышное хвойное дерево, верхние ветки которого были всего в десяти футах от его ног. Может быть, в пятнадцати или двадцати, это трудно было определить на глаз.

Вертолет завис рядом с ним, струи воздуха от лопастей били в лицо. Рэмбо нацелил тело на верхушку дерева и разжал руки. Он падал долго, невероятно долго, но наконец, пробил крону и застрял между толстой веткой и стволом.

Удар его ошеломил.

Он даже дышать по-настоящему не мог. Судорожно раскрывал рот, кривился от боли — болели грудь и спина. Ему казалось, что его ранила пуля.

Но пулевого ранения не было. Грохот вертолета над головой и пробившая густую крону дерева пуля заставили его выйти из оцепенения. Он лежал довольно высоко на дереве. Винтовка по-прежнему была засунута между ремнем и брюками, но от удара сбилась на бок. Он потянул ее, она не поддалась. А наверху кружил вертолет, готовясь к новому выстрелу. Рэмбо сильно дернул винтовку, и она высвободилась. От этого резкого движения ветка, на которой он сидел, закачалась. Он потерял равновесие, заскользил бедром по жесткой коре и с трудом зацепился рукой за верхнюю ветку. Она треснула, и он перестал дышать. Если ветка сломается, падать ему очень далеко. Ветка треснула еще раз, потом все стихло, и он снова стал дышать.

Но звук вертолета стал теперь иным. Ровным. Пилот сообразил, в чем дело, и завис над ним. Рэмбо не знал, видно ли его сквозь хвою, но это не имело значения. Рано или поздно в него попадут даже вслепую. Он поспешно раздвинул ветки, высматривая вертолет.

Напротив него. Примерно на расстоянии с обычный дом. Стрелок высунул голову из кабины. Рэмбо отчетливо видел его круглое лицо с большим носом. Полицейский готовился к следующему выстрелу. Одного взгляда ему вполне достаточно. Он положил одним движением дуло винтовки на ветвь над головой и прицелился в круглое лицо, в кончик носа.

Легкое прикосновение к спусковому крючку. Попадание точно в цель.

Полицейский машинально прижал руки к изуродованному лицу. Он умер сразу, даже не успев вскрикнуть. Пилот еще мгновение удерживал вертолет на одном месте, словно ничего не случилось, потом до него дошло, что кабина вся забрызгана кровью и мозговой тканью, и что у его партнера исчезла верхняя часть черепа. Рэмбо видел, как он в ужасе смотрит на кровь, залившую его рубашку и брюки. Глаза у пилота полезли на лоб, он схватился одной рукой за пристежной ремень, другой — за рычаг управления, и нырнул на пол.

Рэмбо попытался поймать его на мушку. Сейчас он не видел пилота, но довольно хорошо представлял в каком месте он съежился на полу, и прицелился в эту часть пола. Но тут вертолет качнуло к краю обрыва, и он задел за что-то хвостом. Рэмбо показалось, что он расслышал сквозь рев мотора резкий металлический треск, но не был в этом уверен. Казалось, вертолет завис там навечно, как вдруг он перевернулся кверху брюхом и рухнул вниз: грохот, визг металла, хруст ломающихся лопастей, тупой удар внизу, взрыв и ослепительный шар огня. Осколки металла пронизали крону дерева, потом все стихло.

Рэмбо уже карабкался вниз по стволу дерева. Собаки лаяли громче, яростнее — вероятно, уже преодолели баррикаду и выбежали на гребень. Рэмбо не мог понять, как Тислу и его людям удалось взобраться так быстро. — Валун должен был отнять у преследователей больше времени. Он крепко сжимал винтовку, протискиваясь вниз между веток и почти не замечая, что иголки колют ему лицо. Болела грудь от падения на дерево — похоже несколько ребер треснули или сломались, но сейчас ему некогда об этом думать. Собаки лаяли совсем близко, и ему пришлось поторопиться. В двадцати футах от земли он обнаружил, что дальше спускаться нельзя: кончились ветки. Прыгать. Иначе никак. Он мрачно улыбнулся: именно этому его учили когда-то, он в течение нескольких недель прыгал с башен в парашютной школе. Зажав в одной руке винтовку, он обхватил другой самую нижнюю ветку, повис, потом отпустил руку и упал. Приземлился идеально. Колени согнулись как нужно, тело обмякло, он мягко прокатился и вскочил на ноги — как делал это тысячи раз. И только через несколько минут, когда бежал по камням, ощутил, что боль в груди стала сильнее. Намного сильнее. Черт возьми, так можно и проиграть.

Он бежал вниз по склону, в сторону леса. Каменистая почва осталась позади, и сейчас под ногами была трава.

Собаки наверху вдруг зашлись безумным лаем. Значит, они были там, где он слезал по откосу; следовательно, через несколько секунд в него будут стрелять. На открытом месте у него нет ни единого шанса, он должен добежать до леса, пригибаясь и петляя. Он напряг тело, готовясь принять первую пулю и не упасть, а бежать дальше… Кусты. Лес. Он задел за что-то ногой и упал, но не стал подниматься, а просто лежал, тяжело дыша, на мягкой лесной траве, от которой пахло так сладко.

В него не стреляли. Он не мог понять почему. Но вдруг понял: да просто потому, что на вершине скалы никого нет. Они еще не дошли до этого места. А он попросту обманулся. Что с ним? Раньше слух никогда так его не подводил.

Мексика. Он представил солнечный пляж и ласковые волны прибоя. Надо двигаться. Встать и идти. С трудом поднялся и уже сделал несколько шагов, когда сзади послышались крики, лай собак — вот теперь погоня была на вершине скалы.

Он свернул налево, приближаясь к кромке леса, где его никак не могли ожидать. Когда деревья стали редеть, он пополз и вскоре, спрятавшись за кустом, увидел нечто для себя интересное: в сотне ярдов были люди и собаки. Они все бежали к тому месту, откуда он начал спускаться. Собаки лаяли, один человек держал их на общем поводке, за ним бежали остальные преследователи. У края все остановились, глядя на догоравший вертолет. Рэмбо еще не видел их ближе, чем сейчас, с начала охоты на него, а ярко светившее солнце казалось еще увеличивало фигуры. Шесть собак, сосчитал он, и десять человек, девять в серой полицейской форме, десятый в зеленой куртке и брюках. Он и держит на поводке собак.

Больше всех интересовал его тот, кто ходил взад-вперед, похлопывая рукой по бедру. Тисл. Никак нельзя не задержать свой взгляд на этом коротком плотном торсе, выпяченной груди, осанке бойцового петуха. Именно петуха. Вот ты кто, Тисл, — петух.

Он улыбнулся. Потом тщательно прицелился в Тисла, разговаривавшего с человеком в зеленом. Вот Тисл удивится, если ему сейчас пробьет горло пуля. Вот будет шутка. Он так увлекся это игрой, что чуть было не нажал на спусковой крючок.

Это будет ошибкой. Конечно, ему хочется убить Тисла: после того, что он пережил, оказавшись зажатым между вертолетом и отрядом преследователей, он способен на все, только бы скрыться от погони. Думая о тех двух, погибших в вертолете, Рэмбо заметил, что волнуется меньше, чем после того, как убил Г опта. Он опять стал привыкать к смерти.

Но здесь все сложнее. Скала не остановит Тисла, лишь задержит на час-полтора. А если он убьет Тисла, это вовсе не обязательно остановит погоню — у них останутся собаки, умеющие быстро выслеживать. Гончие. Это не такие злые собаки, как немецкие овчарки, с которыми он имел дело на войне, но все же прирожденные охотники. И если они его догонят, то вполне могут напасть, а не просто загнать в угол, как их учат. Значит, нужно застрелить их в первую очередь. Потом Тисла. Или человека в зеленом, если представится такая возможность. По тому, как этот человек обращается с собаками, видно, что он хорошо умеет ходить по следу, а если и он, и Тисл погибнут, остальные растеряются и разбегутся по домам.

Конечно, эти люди понятия не имеют, как вести себя в подобных условиях стоят и сидят на виду у противника. Он презрительно фыркнул. Очевидно, им и в голову не приходит, что он еще может быть поблизости. Человеку в зеленом никак не удается успокоить собак. Он разделил общий поводок и передал троих полицейскому.

Лежа в прохладной тени кустарника, Рэмбо прицелился в ту тройку, которую человек в зеленом оставил себе, и без особого труда застрелил двух из них. Он бы попал и в третью, но человек в зеленом успел рвануть за поводок и оттащить ее от края обрыва. Полицейские кричали, бросаясь в укрытие. Вторая тройка., собак бесилась, натягивая поводок и пытаясь освободишься от державшего их полицейского. Рэмбо быстро пристрелил одну из них. Другая испугалась, метнулась в сторону и сорвалась с края обрыва. Державший поводок полицейский попытался вытащить ее наверх, но потерял равновесие, и полетел вниз, увлекая за собой последнюю собаку. Прежде чем его тело ударилось о камни у подножья скалы, он успел вскрикнуть.

Глава 8

В следующее мгновение они распластались на земле и лежали под палящим солнцем. Ни звука, ни дуновения ветерка. Это тянулось очень долго. Потом Шинглтон вдруг направил винтовку в сторону леса и начал стрелять. Он успел сделать четыре выстрела, когда к нему присоединился кто-то еще, потом третий, и вот уже все, кроме Тисла и Орвала, стреляли без перерыва — словно в костер бросили коробку патронов, которые беспорядочно взрываются.

— Хватит! — приказал Тисл.

Никто не подчинился. Полицейские палили беспрерывно.

— Я сказал, хватит! — рявкнул Тисл. — Прекратить!

Его никто не слышал. Винтовки были разных систем и различных калибров. Грохот получался разноголосый и оглушающий.

Орвал, удерживавший последнюю оставшуюся в живых собаку, тоже кричал:

— Перестаньте!

Тисл, приподнявшись из ложбинки, пригрозил:

— Кто еще выстрелит, тот потеряет двухдневную зарплату!

Это возымело свое действие. Полицейские затихли, сжимая нагревшиеся стволы винтовок.

— Иисусе, — прошептал Шинглтон.

Он был бледен, кожа обтянула скулы, как на барабане.

Уорд облизнул пересохшие губы.

— Вот именно, Иисусе.

— Никогда еще я не был в таком переплете, — пробормотал кто-то.

— Ну что, кто-нибудь попал в парня, а? — спросил Митч.

— Кто-нибудь ранен?

Все Окей, — поинтересовался Уорд.

— Все в порядке, — ответил Лестер.

Тисл смерил его взглядом.

— Это не так. Нас только девять. Джереми упал вниз.

— И с ним три моих собаки. А две другие застрелены, — сказал Орвал. Он говорил монотонно, точно автомат, и все обратили на него удивленные взгляды. Пять. Пятеро погибли. — Лицо Орвала было серым, как цементный порошок.

— Мне очень жаль, Орвал, — проговорил Тисл.

— Что тебе еще остается делать? Ведь это была твоя дурацкая идея. Ты бы мог подождать, пока за это возьмется полиция штата.

Последняя собака дрожала, прижавшись к земле, и скулила.

— Ну, ну, ну, ну, — успокаивал ее Орвал, поглаживая по спине, он глядел на двух мертвых собак у края обрыва. — Мы с ним рассчитаемся, можешь быть спокоен. Если он еще жив, мы с ним рассчитаемся. — Он перевел взгляд на Тисла, и его голос стал громче. — Ты просто не мог дождаться полицию штата, да?

Полицейские смотрели на Тисла, ожидая, что он ответит. Тисл пошевелил губами, но никто ничего не услышал.

— Что такое? — спросил Орвал. — Если тебе есть что сказать, то наберись мужества и скажи.

— Я говорю, вас никто не заставлял сюда идти. Вы наслаждались собой, демонстрируя всем нам, какой вы крепкий, бежали впереди всех, а чтобы мы видели, что вы умнее всех, быстренько поднялись по трещине в скале и сдвинули тот валун. Вы сами виноваты в том, что ваши собаки погибли. Вы так много знаете, вот и могли бы держать их подальше от края.

Орвал затрясся от гнева, и Тисл пожалел, что раскрыл рот. Он уставился в землю. Не надо было ему высмеивать стремление Орвала превзойти всех. Тем более, что Тисл был благодарен, когда Орвал сообразил, как сдвинуть валун влез на него, обвязал концом веревки, а остальным велел тянуть за другой конец, сам же использовал как рычаг толстую ветку. Валун свалился вниз, кроша мелкие выступы скалы.

— Ладно, Орвал, мне очень жаль, — примиряюще сказал Тисл. — Это были прекрасные собаки. Поверьте, я очень сожалею.

Он почувствовал, как кто-то рядом с ним внезапно дернулся. Это Шинглтон, прицелившись из винтовки, выстрелил вниз, в заросли кустов.

— Шинглтон, я сказал не стрелять!

— Там кто-то двигался.

— Тебе это стоило двухдневной зарплаты. Жена будет очень рада.

— Но я видел, там что-то шевелилось.

— Да брось ты — видел, видел… Слушай. Кстати, это всех касается. Слушайте. Никто из вас даже не оцарапал парня. Вы с такой задержкой ответили на его огонь, что он мог прочитать молитву подлиннее и спокойно уйти.

— Ну чего там, Уилл, двухдневная зарплата? — обиженно протянул Шинглтон. Вы шутите.

— Я еще не закончил. Посмотрите, сколько валяется гильз. Вы истратили половину патронов.

Полицейские посмотрели на землю — гильз было на удивление много…

— Что же вы будете делать, если снова на него наткнетесь? Расстреляете последние патроны и станете швырять в него камнями?

Все подавленно молчали.

Послышалось жалобное повизгивание. Одна из собак, застреленных Рэмбо и лежавших на краю обрыва, была еще жива. Очевидно, пуля ее оглушила, теперь же она из последних сил пыталась встать.

Орвал вскочил и сделал несколько шагов по направлению к собаке. Вдруг он пошатнулся, уронил винтовку, каким-то странным жестом схватился за спину и рухнул на землю лицом вниз. Уже когда он падал, снизу донесся выстрел. В этот раз никто не открыл огонь.

— Ложись! — скомандовал Тисл. — Всем лежать! — Полицейские вытянулись на земле. Последняя собака бросилась к тому месту, где лежал Орвал. Ее сшибла следующая пуля. Вжимаясь в землю и стискивая кулаки, Тисл дал себе слово, что будет гнаться за парнем вечно, схватит его и убьет собственными руками. Он никогда не отступит. И не потому, что он должен отомстить за одного из своих людей, Голта. Теперь это было нечто личное. Убит его приемный отец. Только сейчас, размышляя о том, как спуститься со скалы и добраться до парня, Тисл понял, какую большую ошибку он совершил. Не он гнался за парнем, а наоборот. Он позволил парню завлечь их в засаду. И, Господи, какую засаду! До ближайшего города тридцать миль по пересеченной местности, вертолет разбился, собаки мертвы. Парень, если захочет, может перестрелять их всех. Потому что местность позади них не ровная. Потому что в восьми футах от обрыва начинается подъем. Чтобы отступить, им придется бежать вверх по открытому месту, а парень будет стрелять в них из леса. Интересно, где он достал винтовку и где научился устраивать засады?

В небе появились черные тучи. Над лесом прокатился гром.

Глава 9

Орвал. Тисл не мог отвести от него глаз. Старик лежал лицом вниз у обрыва, и у Тисла так теснило в груди, что он с трудом мог дышать. Из-за меня, думал он. Единственный раз в жизни он проявил неосторожность, а я ему не напомнил, что подниматься нельзя. Он пополз к Орвалу.

— Парень нас обойдет, — упавшим голосом проговорил Лестер.

Слишком упавшим, подумал Тисл. Он неохотно повернулся: думать нужно прежде всего о живых. Их теперь семь, и у всех был растерянный вид. У всех, кроме Шинглтона.

— Я говорю, что парень нас обойдет, — продолжал Лестер. У него были порваны на колене брюки. — Он выйдет на нас с тыла.

Все головы повернулись к пологому подъему позади них, как будто парень уже мог появиться там.

— Он сюда придет, это точно, — чуть не плача, проговорил самый молодой полицейский. — Боже мой, пусть меня кто-нибудь отсюда выведет.

— Ну, иди, — сказал ему Тисл. — Беги вверх по склону. Сам увидишь, как далеко сможешь уйти, прежде чем он тебя подстрелит.

Полицейский опустил глаза.

— Ну, чего ты ждешь? — Тисл повысил голос. — Беги вверх по склону.

— Нет, — прошептал молодой полицейский. — Не побегу. — Тогда заткнись.

— Но мы должны подняться наверх, — сказал Лестер. — Пока он нас не опередил. Если мы станем мешкать, он придет туда первым и не выпустит нас отсюда.

Темные тучи вспорола молния, потом долго грохотал гром.

— Что это? Я что-то слышал, — встрепенулся Лестер.

Звук был негромкий и какой-то странный — будто кто-то задыхается. Орвал. Он начал двигаться — как-то боком, неуклюже распрямляя колени, обеими руками сжимая грудь. Как гусеница, которая поднимает спину, чтобы чуть-чуть продвинуться вперед. Но он не продвинулся ни на дюйм. И через несколько мгновений его тело расслабилось. Кровь капала с пальцев, текла изо рта.

Тисл ничего не мог понять. Он был уверен, что Орвал мертв.

— Орвал, — выдохнул он. И поспешил к нему. «Не поднимай голову», напомнил он себе, изо всех сил вжимаясь в скалу, чтобы как Орвал, не сделать из себя мишень. Но Орвал лежал слишком близко к краю, и Тисл боялся, что парень видит его снизу. Он схватил Орвала за плечо и потащил назад в укрытие. Но Орвал был слишком тяжелый, а парень мог выстрелить в любую секунду.

— Помогите мне! — крикнул Тисл своим людям.

Орвал закашлялся кровью.

— Эй, кто-нибудь, помогите мне! Быстрее!

Вдруг кто-то оказался рядом с ним, они вдвоем оттащили Орвала подальше от края, где очутились в безопасности. Тисл судорожно, прерывисто вздохнул, смахнул с глаз пот и не глядя понял, кто ему помог. Шинглтон.

А Шинглтон ухмылялся и даже смеялся. Не громко, не радостно, но все же смеялся.

— Успели. Он не стрелял. Успели.

Конечно, смешно, и Тисл тоже засмеялся. Но Орвал снова закашлялся кровью, и Тисл увидел, что ничего смешного тут нет.

Он расстегнул окровавленную рубашку Орвала.

— Спокойно, Орвал. Сейчас мы вас осмотрим, и сделаем все как надо.

Рана оказалась страшной.

— Насколько… тяжело? — морщась от боли поинтересовался Орвал.

— Не беспокойтесь, — сказал Тисл. — Мы вас починим. — Он стал расстегивать свою рубашку.

— Я спросил… как тяжело? — Это был едва слышный шепот.

— Вы же видели много раненых, Орвал. Сами понимаете, насколько это серьезно. — Он свернул свою рубашку в шар и засунул в рану на груди Орвала. Рубашка сразу пропиталась кровью.

— Я хочу, чтобы ты мне сказал. Я спросил…

— Ладно, Орвал, берегите силы. Не нужно говорить. — Он застегнул на Орвале рубашку. — Не буду вам лгать, поскольку знаю, что вы бы этого не захотели. Крови много и трудно сказать наверняка, но мне кажется, что задето легкое.

— О Господи!

— Теперь молчите, нужно беречь силы.

— Пожалуйста.

Ты не должен меня оставлять. Не оставляй меня.

— Вот уж об этом не, беспокойтесь. Мы доставим вас обратно в город и сделаем все, что сможем. Но и вы должны кое-что для меня сделать. Слышите?

Я засунул в рану рубашку, а вы должны прижимать ее к груди. Нужно остановить кровотечение. Вы меня слышите? Вы поняли?

Орвал облизнул губы и едва заметно кивнул, и Тисл почувствовал во рту тошнотворный вкус. Не было ни малейшего шанса, что свернутая комком рубашка остановит кровотечение из такой раны… Он подумал о воде.

Тисл знал, что воду Орвалу давать нельзя. Это он хорошо усвоил еще в Корее. У человека, раненного в грудь или живот, выпитая вода вызывает рвотный рефлекс, а от рвоты расширяется рана, усиливается боль. Но Орвал облизывал губы, все облизывал губы, и Тисл не мог видеть, как он мучается. Дам ему немного, подумал он. Немного ему не повредит.

У Орвала к ремню была пристегнута фляжка.

Тисл дал ему чуть-чуть. Орвал кашлянул, и из его рта вылилась пенистая вода с кровью.

— Боже мой, — сказал Тисл. Он не знал, что делать дальше. Но тут вспомнил про радио и потянулся к нему. — Тисл вызывает полицию штата. Полицию штата. Срочно. — Он повысил голос. — Срочно.

До этого он принял решение не вызывать по радио помощь, что бы ни случилось. Даже не стал никого звать, когда увидел разбившийся горящий вертолет. Но Орвал… Орвал умирает.

Радио трещало разрядами атмосферного электричества — приближалась гроза. Но вот послышался голос, хриплый и неразборчивый;

— …лиция… штата… эт…

— Я вас плохо слышу, — торопливо заговорил Тисл. — Наш вертолет разбился. У меня раненый. Мне нужен для него еще один вертолет.

— …Невозможно. Идет… буря. Все… на земле.

— Но, черт возьми, он умирает!

Голос что-то ответил, Тисл не разобрал что, потом на несколько мгновений затерялся в атмосферных разрядах, и вновь он услышал обрывок какой-то фразы.

— Не слышу! — завопил Тисл.

— …Выбрали себе… дичь для охоты… Зеленый Берет… заслуженный… медаль…

— Что? Повторите.

— Зеленый Берет? — встрепенулся Лестер.

Но голос окончательно затерялся в атмосферном шуме. Пошел дождь, его легкие капли прибивали пыль, холодили голую спину Тисла. Небо над головой заволокло черными тучами. Вспыхнула молния.

— Медаль? — переспросил Лестер у Тисла. — Вот на кого вы нас натравили? Герой войны? Зеленый Берет, черт возьми?

— Он не стрелял! — сказал Митч.

Тисл внимательно посмотрел на него, опасаясь, как бы Митч не свихнулся. Но — нет. Он был взволнован, пытался им что-то сказать, Тисл знал, что именно: он уже успел это обдумать и решил, что у них ничего не получится.

— Когда вы тащили сюда Орвала, — сказал Митч, — он не стрелял. Его уже там нет. Он сейчас обходит стороной, чтобы оказаться у нас в тылу — вот каков наш шанс спастись!

— Нет, — сказал Тисл, дождь уже вовсю хлестал его по лицу.

— Но мы могли бы…

— Нет. Быть может, он уже в пути, но может и нет. Что если ему не нужна одинокая цель и он ждет, когда мы все потеряем осторожность и высунемся?

Их лица стали пепельно-серыми.

Тучи разверзлись, хлынул настоящий ливень.

Глава 10

Такого ливня Тисл никогда не видел. К тому же еще ветер швырял воду в лицо, в рот…

— Буря? Это не буря, это конец света.

Он лежал в воде. Он думал, что хуже некуда, но дождь еще усилился. Молнии вспыхивали ярко, как солнце…

Рукой Тисл прикрыл от дождя глаза. Орвал лежал лицом вверх, с открытым ртом. Он захлебнется, подумал Тисл. Рот наполнится водой, и он ее вдохнет.

Прищурясь, Тисл смотрел на своих людей, которые тоже были в воде, и понял, что утонуть может не один Орвал. Место, где они все находились, было руслом сумасшедшего ручья. Вода стремительно сбегала по склону, перехлестывала через них и мчалась дальше, к обрыву. Хоть он и не видел края обрыва — видимости не было почти никакой — он мог себе представить, что это за водопад. А если польет еще сильней, их всех туда смоет.

И первым Орвала.

Он схватил Орвала за ноги.

— Шинглтон! Помоги мне! — прокричал он, и его слова смешались с громом.

— Хватай его за руки, Шинглтон!

Мы отходим! — Температура резко упала.

— Но, как же парень! — прокричал кто-то.

— Он нас не увидит! Он ничего не увидит!

— Но он уже может ждать нас там!

— Неважно! Все равно отсюда нужно уходить!

— Я здесь! — крикнул Шинглтон. — Я взял его за руки. Пошли!

Они вытащили Орвала из воды и поволокли наверх. Дождь еще усилился, хотя казалось бы куда сильней. Тисл поскользнулся. Он сильно ударился плечом при падении и уронил Орвала в бурный поток. Теперь пытался ухватиться за Орвала, чтобы держать его голову над водой, но снова поскользнулся и с головой ушел под воду. И — от растерянности сделал вдох. Вода хлынула в рот, нос, горло. Кашляя, задыхаясь, он судорожно метнулся наверх. Кто-то крепко схватил его. Это был Шинглтон.

— Нет! Орвал! Хватай Орвала!

Они не смогли его найти.

— Его смоет с обрыва!

— Сюда! — крикнул кто-то. — Орвал! Я держу его.

Вода доходила Тислу до колен. С трудом переставляя ноги, он побрел туда, где кто-то держал над поверхностью воды голову Орвала.

— Его несло течение! — Это был Уорд, который с трудом удерживал Орвала. Он уже плыл в сторону обрыва! И наткнулся на меня!

Тут появился Шинглтон. Вместе они вытащили Орвала и оттащили выше по склону. Здесь-то Тисл и понял, почему вода прибывает так быстро. В склоне была глубокая ложбина, и в нее стекали сверху ручьи.

— Надо пройти немного в ту сторону! — сказал Тисл. — Там будет легче подняться!

Так они и сделали. Шинглтон шел первым, пятясь в полусогнутом состоянии и держа Орвала за плечи. Тисл и Уорд следовали за ним, тоже согнувшись и стараясь взять на себя большую часть веса Орвала. А вода буквально сбивала их с ног и устоять было трудно.

Но где же остальные, думал Тисл? Почему не помогают, черт возьми? От усталости он едва переставлял ноги, руки болели в суставах. Слишком медленно они идут. Они не смогут долго нести Орвала, это ясно. Нужно выбраться на самый верх. Вдруг Уорд поскользнулся и упал, и Тисл чуть не выронил Орвала. Течение протащило их на несколько футов вниз, но Орвала они не выпустили.

И опять — вверх. Но далеко они не ушли. Шинглтон вдруг вскрикнул, упал на Тисла и ударился ему головою в грудь. Все покатились назад, выпустив Орвала. Тисл остановился уже у самого подножия склона. Он лежал на спине весь в воде.

— Я ничего не мог сделать! — прокричал Шинглтон. — Мне под ногу попал камень!

— Орвал! Его уносит течение!

Тисл побежал к обрыву. Нельзя было подходить близко к краю — там слишком сильное течение. Но боже мой, он должен удержать Орвала.

Вспыхнула молния. В ее ярком свете он отчетливо увидел, как тело Орвала падает с обрыва. Горячие слезы смешались с холодным дождем на лице Тисла, он кричал, пока горло не свело судорогой.

— Проклятые мерзавцы, я убью их за то, что они не помогли!

Рядом возник Шинглтон.

— Орвал! Вы его видите?

Оттолкнув его плечом, Тисл пошел наверх. Полусогнувшись, хватаясь за что попало, выбрался на гребень. Там было еще хуже: полная темнота, оглушительный шум, ветер пригибает деревья, дождь хлещет по ветвям. Совсем рядом молния словно топором расколола ствол дерева.

— Шеф! — крикнул кто-то. — Сюда, шеф!

Он не видел лица. Только тело, съежившееся у дерева.

— Сюда, шеф! — Человек махал руками, призывая его. Тисл рванулся к нему, схватил его за рубашку. Это был Митч.

— Что вы делаете? — сказал Митч. — Что с вами?

— Он упал с обрыва! — прохрипел Тисл и, замахнувшись, сильно ударил Митча кулаком в зубы. Тот стукнулся затылком о дерево.

— Иисусе, — прошептал Митч, тряхнул головой, еще раз тряхнул и застонал, схватившись за окровавленную челюсть. — Иисусе, что с вами? — Он плакал. Лестер и остальные убежали! А я остался с вами!

Глава 11

Тисл уже должен был добраться до леса — Рэмбо в этом почти не сомневался. Буря бушевала слишком долго и свирепо, и Тисл и его люди не могли пережидать ее на этой открытой площадке. Дождь и мрак мешали ему стрелять, и они, конечно, воспользовались этим, поднялись по склону и скрылись в лесу. Ничего, они далеко не ушли. Он очень хорошо умеет охотиться на людей под дождем. Я многому научился на войне, с горечью подумал Рэмбо, а теперь принес войну на свою землю…

Он вышел из лесу и направился к подножию скалы. Под прикрытием бури Рэмбо без труда мог бы уйти в другую сторону, глубоко в чащу. Он успел бы уйти так далеко, что его никогда бы не догнали. Но теперь это не имело значения: Рэмбо решил, что больше никогда не будет убегать. Независимо от того, преследуют его или нет. Он злился, что Тисл снова сделал из него убийцу. Но теперь он заставит Тисла убегать от него — пусть почувствует на собственной шкуре, что это такое.

Каждый шаг отдавался болью в груди — сломано минимум одно ребро. Придется что-то предпринять — но чуть попозже. Поблизости от обрыва тела не было, и Рэмбо понял, что его отнесло подальше водой. Он прошел еще немного вниз и наткнулся на тело, лежавшее лицом в воде.

Этот пояс со снаряжением погибшего — он пригодится. Рэмбо с трудом снял его, так у него болела грудь. Фляжка на поясе помялась, но не треснула. Револьвер на месте в кобуре. Поверх рукоятки — кожаная застежка, поэтому воды в кобуру попало немного. Он расстегнул кобуру, дивясь тому, как хорошо Тисл экипирует своих людей. Отличный револьвер, «кольт питон», из такого можно свалить оленя. В цилиндре — пять патронов; ячейка под бойком пуста. Он быстро засунул револьвер обратно в кобуру — от дождя — и осмотрел патронташ. В нем оказалось пятнадцать патронов. Быстро застегнул пояс на себе и нагнулся проверить карманы убитого. Ничего съестного, а он надеялся найти хотя бы шоколад.

В согнутом положении грудь болела еще больше. Нужно ею заняться. Немедленно. Он снял с полицейского брючный ремень, стащил с себя обе рубашки. По телу хлестнул дождь.

Ремнем Рэмбо туго перетянул грудь. Боль перестала быть режущей, теперь его грудную клетку распирало. Дышать было трудно, зато двигаться стало легче.

Он оделся — теперь можно идти за Тислом. Съестное у них в скале, решил он. Если Тисл захочет спуститься со скалы как можно быстрее, там-то он его и настигнет. Возможно, он успеет встретить Тисла внизу. Рэмбо быстро повернул направо и вскоре наткнулся на второе тело.

Это был старик в зеленом. Но почему он оказался так далеко от обрыва? На его поясе со снаряжением не было ни револьвера, ни пистолета, зато висел охотничий нож и патронная сумка, а в сумке пища. Мясные палочки. Целая пригоршня. Такие обычно называли охотничьей колбасой. Он стал быстро есть, почти не пережевывая, но спохватился, что так нельзя. Пищи мало и нужно использовать ее с большим толком.

Глава 12

Тисл сжал кулак, раскрыл, снова сжал. Пальцы, ободранные о зубы Митча, распухли, но губы Митча распухли куда больше. Митч попытался встать, но его не держали ноги, и он с плачем упал.

— Не надо было бить его так сильно, — сказал Шинглтон.

— Как будто я сам не знаю.

— Вы же боксер высшего класса. Совсем не обязательно было его так сильно бить.

— Я сказал, что сам знаю. Его вообще не нужно было бить. Оставим это.

— Но вы взгляните на него. Он даже стоять не может. Как он теперь пойдет?

— Неважно. У нас проблемы посерьезнее. Винтовки, радио, — все смыто с обрыва.

— У нас есть револьверы.

— Дальнобойность у них какая? Никакая. Против винтовки-то? Как только рассветет, парень может перещелкать нас с расстояния в милю.

— Если только не уберется отсюда, воспользовавшись бурей, — сказал Уорд.

— Нет. Нужно исходить из того, что он от нас не отстанет. Мы вели себя и так слишком беспечно. Теперь же обязаны рассчитывать на худшее. Даже если он не появится, с нами покончено. Ни пищи, ни снаряжения. К тому же смертельно устали. Хорошо, если хоть ползком сможем вернуться в город.

Он посмотрел на Митча, сидевшего в грязи и стонавшего.

— Помоги мне, — сказал он. Вместе с Уордом они поставили Митча на ноги.

Шинглтон покачал головой.

— Черт знает что. Посмотрите, какие у него тусклые глаза. И вы… Каково вам ночью без рубашки? Вы же замерзнете.

— Об этом не беспокойся Лучше высматривай Лестера и остальных.

— Да они уже далеко ушли.

— Только не в эту бурю. Видимость никудышная, поэтому прямо они идти не смогут. Они бродят кругами неподалеку, и если мы на них наткнемся, берегись. Лестер и самый молодой из наших так боятся парня, что могут подумать, это он идет, и начнут стрелять. Я видел подобное в Корее.

Дождь подталкивал их в спину, и они осторожно вели Митча, лавируя между деревьями. Сначала его ноги волочились по грязи, потом он немного ожил.

Герой войны, мрачно думал Тисл. Парень сказал, что был на войне, но кто бы ему поверил? Почему он не объяснил все толком?

А разве от этого что-либо изменилось? Поступил бы ты с ним иначе, чем с любым другим?

Нет. Не смог бы.

— Эй, вы дрожите, — сказал Шинглтон.

— Ты лучше смотрел бы по сторонам.

Он напряг зрение, пытаясь разглядеть среди деревьев Лестера и остальных. Если они на самом деле сбились с пути и начнут сперепугу стрелять, виноват в этом только он, Тисл, и никто иной. И вообще, кто такие его люди? Заурядные полицейские в маленьком городишке, обученные бороться с мелкими нарушениями… Надеются, что ничего серьезного не случится, что помощь всегда придет, если они в ней нуждаются, но вот они в диких горах Кентукки, помощи ждать неоткуда, их противник опасный убийца — герой войны! Только Богу известно, каким образом они продержались до сих пор. Он не должен был вести сюда своих людей. Следовало подождать полицию штата. Пять лет обманывал он себя, думая, что его полицейский участок такой же боеспособный и дисциплинированный, как в Луисвилле, но теперь ясно, что за эти годы его люди понемногу привыкли к рутине, обросли жиром.

Он тоже.

Первый выстрел смешался с громом, и Тисл не был уверен, что в действительности его слышал. Он остановился и посмотрел на остальных.

— Слышали?

— Я не знаю точно, — сказал Шинглтон. — Впереди, кажется. Чуть правее.

Потом три подряд — несомненно, из винтовки.

— Это Лестер, — сказал Уорд. — Но он стреляет не в нашу сторону.

— Не думаю, чтобы он сумел сохранить свою винтовку — мы-то не сохранили, возразил Тисл. — Это парень стреляет.

Еще один выстрел, опять из винтовки. Он ждал следующего, но его все не было.

— Он обежал кругом и встретил их у трещины в скале, — сказал Тисл. Четыре выстрела. Четыре человека. Пятым выстрелом он кого-то добил. Теперь пойдет за нами. — Он поспешно повел Митча в сторону, противоположную выстрелам.

Уорду это не понравилось.

— Постойте. Разве мы им не поможем?

Нельзя их просто так оставить.

— Кому поможем? Они мертвые.

— И он уже идет за нами, — сказал Шинглтон.

— Можно не сомневаться, — устало подтвердил Тисл.

Уорд смотрел в ту сторону, где стреляли. Поток закрыл глаза: ему стало нехорошо.

Бедняги. Он неохотно подхватил Митча, и они повернули налево, прибавив шагу. Дождь ненадолго приутих, потом хлынул с новой силой.

— Вероятно, парень будет ждать нас у скалы — на тот случай, если мы не слышали выстрелов, — сказал Тисл. — Это даст нам время. Как только он убедится, что нас не будет, то пойдет искать наш след где-нибудь здесь, но дождь все успеет смыть.

— Значит, мы от него избавимся, — сказал Уорд.

— От него избавимся, — тупо повторил Митч.

— Нет. Когда он не найдет наш след, он сделает вот что: побежит к дальнему концу скалы, стараясь опередить нас.

— Ну, тогда мы должны оказаться там первыми, не так ли, — сказал Уорд.

— Первыми, не так ли, — эхом отозвался Митч. Он шатался. У Уорда это получилось легко, а у Митча прозвучало как шутка. Тисл нервно рассмеялся.

— Да, черт возьми, мы должны оказаться там первыми, — сказал он, глядя на Шинглтона и Уорда, и радуясь их самообладанию. Вдруг он подумал, что, быть может, все еще обойдется…

Глава 13

К шести дождь перешел в крупный град и пришлось спрятаться под дерево. Тисл рвался как можно скорее продолжить путь, но он знал, что это безумие: такие здоровые градины могли убить человека. Однако чем дольше они просидят, съежившись под этим деревом, тем больше у парня будет времени и возможностей их нагнать. Надежда была лишь на то, что и ему придется где-то пережидать град.

Тисл оглядывался по сторонам, готовый каждую секунду к нападению, но вот наконец град прекратился, немного посветлело, утих ветер — и они устремились вперед. Теперь, когда стало тихо, их шаги раздавались на всю округу — сигнал для парня.

— Это плато когда-нибудь кончится? — пожаловался вслух Шинглтон. — Мы прошли уже несколько миль.

— Миль, — отозвался Митч. — Миль. Миль. Миль. — Он опять подволакивал ноги.

Вскоре он весь обмяк, и Уорд его дернул. Вдруг Уорд сам дернулся и упал на спину. Под деревьями раскатился треск винтовочного выстрела. Уорд лежал на спине и сучил ногами в предсмертной агонии. Оттуда, где лежал Тисл, ему было видно, что Уорд получил пулю в середину груди. Тисл удивился, обнаружив, что лежит на земле. Он не помнил, как бросился вниз — совершенно автоматически. И как пистолет выхватил, не помнил.

Иисусе, теперь и Уорд мертв. Он хотел подползли к нему, но что толку? А как Митч? Неужели и он? Митч неподвижно лежал в грязи, будто его тоже подстрелили. Но нет, глаза открылись. То и дело моргая, он смотрел на дерево.

— Ты видел парня? — прошептал Тисл, обращаясь к Шинглтону. — Ты видел, откуда он стрелял?

Никакого ответа. Шинглтон лежал, вжавшись в землю, глядя прямо вперед. Его лицо осунулось.

Тисл тряхнул его.

— Отвечай, когда я спрашиваю. Очнись наконец!

Шинглтон очнулся. Развернувшись, как пружина, он поднес кулак к лицу Тисла.

— Убери от меня свои грязные лапы!

— Я спросил, ты видел его?

— Я сказал, нет.

— Ты ничего не сказал!

— Не сказал, — тупо повторил Митч.

Оба посмотрели на него.

— Быстро, помоги мне, — произнес Тисл, и они потащили его к небольшой впадине, окруженной кустами. Впадина была полна дождевой воды, и Тисл медленно опустился в нее, грудью и животом чувствуя холод.

Его руки дрожали, когда он проверял пистолет — убедился, что вода не залилась в дуло. Он знал, что нужно делать сейчас, ему было страшно, но выбора у него не было. Он знал, что если будет думать об этом слишком долго, то ничего не сможет сделать.

— Оставайся здесь с Митчем, — сказал он Шинглтону. Во рту у него пересохло от волнения. — Если кто-нибудь выйдет из этих кустов и не скажет сразу, кто это, стреляй.

— Что вы имеете в виду — остаться здесь? Куда…

— Вперед. Если мы попытаемся бежать назад, по собственным следам, он просто пойдет за нами. Попробует кончить все не сходя с места.

— Но его учили таким боям.

— Меня тоже обучали в Корее ночному патрулированию. Это было двадцать лет назад, но я еще не все забыл.

— Мы можем подождать его здесь. Он обязательно придет.

— Да, подкрадется и прикончит нас. Так нельзя. Ты же сам только что сказал, он обучен таким боям. Как раз на это я рассчитываю. Он не ожидает, что я пойду к нему и буду играть по его правилам. Он думает, что я буду убегать, а не нападать.

— Тогда я пойду с вами.

— Нет. Митча нельзя оставлять одного. К тому же вдвоем мы наделаем слишком много шума.

— Он пополз в лес.

Да чего там, думал Тисл, Шинглтон все равно не поймет, почему он должен сделать это сам. Не Шинглтон, а он был во главе и допустил ошибки, из-за которых погибли Орвал и Лестер, и самый молодой полицейский и Уорд, и Голт, и двое в вертолете и все остальные. Откуда же знать Шинглтону, что он больше никого не хочет подставлять вместо себя? На этот раз будут только он и парень и больше никого — так, как в самом начале — и если случится ошибка, отвечать будет только он.

Опять стемнело, но уже не из-за густых черных туч и дождя. Просто наступил вечер. Снова похолодало, уже по-ночному, но лицо ползущего Тисла было покрыто потом.

Это был страх. Адреналин в крови. Ему ужасно хотелось повернуть и бегом вернуться назад, но он заставил себя ползти. Если он упустит свой шанс с парнем, то не потому, что боится смерти. Нет, он ее не боится. Он задолжал Орвалу. И остальным.

Потом, много позже, когда стало совсем темно, а сил почти не оставалось, Тисл повернул обратно и опять долго полз, все так же внимательно вглядываясь в каждую тень, вслушиваясь в каждый звук.

Он чуть не забыл сообщить Шинглтону, что это он возвращается. Вот было бы смешно. Рисковать, выслеживая парня, и получить пулю от своего.

— Это я, — прошептал он. — Это Тисл.

Ему никто не ответил.

Я шептал слишком тихо, и он меня не услышал, подумал Тисл.

— Это я, — повторил он громче. — Это Тисл. — Ему опять никто не ответил, и он понял: что-то случилось.

Он описал полукруг и приблизился к впадине с другой стороны. Да, что-то, несомненно, случилось. Шинглтона нигде не было, а Митч лежал спиной к воде, его горло было перерезано, кровь еще чуть-чуть дымилась на холоде. Шинглтон.

Где Шинглтон?

Возможно, он устал ждать и тоже отправился за парнем, оставив Митча, а парень появился здесь и тихонько перерезал Митчу горло. Парень, вдруг понял Тисл, парень должен быть очень близко. Он пригнулся, быстро поворачиваясь, и чуть не закричал: Шинглтон, вернись, Шинглтон! Глядя в противоположные стороны, они вдвоем могли бы заметить парня, прежде чем тот на них нападет. Шинглтон, хотелось ему крикнуть, Шинглтон!

Вместо того Шинглтон крикнул ему откуда-то справа.

— Берегись, Уилл, он меня сломал! — Крик был оборван винтовочным выстрелом, и больше Тисл уже не мог выдержать. У него случился нервный срыв, он побежал, не разбирая дороги, что-то на ходу выкрикивая. Трещина в скале, только об этом он теперь и мог думать. Скала, скала.

Глава 14

Он выстрелил в Тисла, но света было мало, а деревья стояли густо, к тому же Шинглтон схватился за винтовку, и пуля пошла низом. Очень, странно, что Шинглтон был еще жив. Он получил пулю в голову. Ему не должно было хватить сил на то, чтобы приподняться с земли и дернуть за винтовку. Стреляя в него вторично, Рэмбо невольно почувствовал восхищение — теперь уж Шинглтон точно был мертв.

Он сразу же бросился за Тислом. Тисл определенно направляется к той самой трещине в скале, и Рэмбо хотел его опередить. Но он бежал не совсем по следам Тисла — тот мог передумать и залечь где-нибудь в засаде, — а параллельно.

Он его проморгал. Вынырнув из леса, Рэмбо опустился на колени, выжидая ему был виден вход в расщелину.

Но тут он услышал тяжелое дыхание внизу и, подбежав к краю, успел заметить, как Тисл прыжками преодолевает последние футы расщелины и быстро скрывается внизу за выступом скалы. Он увидел также тела четырех полицейских. Они лежали у подножия, где он их и застрелил, и он понял, что его собственное положение не из лучших. Сейчас преимущество было за Тислом.

Если он начнет вслед за ним спускаться по расщелине, то станет такой же легкой мишенью для Тисла, какой были для него четверо полицейских.

Он очень хорошо знал, что Тисл не будет стоять внизу и ждать его всю ночь. Тисл уйдет, а он, Рэмбо, останется наверху, чтоб не рисковать. Нужно найти другой путь вниз.

Он побежал назад, к тому месту, где убил Шинглтона, миновал его тело и продолжал бежать туда, где, как он надеялся, эта огромная скала должна переходить в лощину.

Так и оказалось. Через полчаса он уже оказался в лощине.

Тогда он повернул в ту сторону, где по его расчетам, находился Тисл. Заморосил мелкий дождь. Когда упали первые капли, он увидел примятую траву. Вскоре он услышал, как далеко впереди кто-то пробирается через кусты. Рэмбо бежал, периодически останавливаясь, чтобы прислушаться: рано или поздно Тисл устроит ему засаду, но пока его слышно, можно ни о чем не беспокоиться. Ремень, которым он стянул ребра, ослаб, и Рэмбо, превозмогая боль, подтянул его. Он бы махнул на все рукой, но Тисл был в пределах досягаемости, и его нужно было только взять наверняка. Бежать было очень, очень больно…

Глава 15

Вверх — вниз, вверх — вниз, — местность была сильно пересеченная. От дождя камни сделались скользкими, и Тисл часто падал. Но ничего, он поднимется на этот холмик и увидит, сколько еще идти. Парень, наверное, где-то поблизости, тоже поднимается по этому склону, и Тисл подумал, не выстрелить ли вслепую, чтобы ненадолго его отпугнуть. Но нет, нельзя — вспышка укажет парню, куда стрелять.

Вот гребень. Сейчас. Сейчас можно стрелять. Он сделал шесть выстрелов в ту сторону, где, как он слышал, передвигается парень, и бросился на землю. Конечно, он не попал, прозвучал ответный выстрел. Теперь парень карабкался слева. Он выстрелил туда и побежал вниз, по склону с противоположной стороны.

Упал, поднялся, опять упал и уже не было сил встать. Лежал задыхаясь, но время шло, и постепенно дыхание успокоилось. Посыпались камни, это шел парень. Тисл поднялся на колени, потом на ноги — и тут обнаружил, что, сбегая с гребня, потерял пистолет. Уже нет времени за ним идти. К тому же темно.

Пошатываясь, он шел дальше, как ему казалось, кругами, уже подгибались колени, а глаза заволокло какой-то мутью.

Глава 16

Еще несколько минут, и он его возьмет. Судя по звукам, человек впереди быстро теряет ориентировку. Даже дыхание Тисла можно было расслышать, так близко они находились друг от друга. Тисл заставил его побегать, это уж точно. Он рассчитывал взять его несколькими милями раньше, а гонка все продолжается. Но ничего. Скоро все будет кончено.

Сломанные ребра не позволяли бежать быстро, но Тисл тоже сбавил скорость, так что ничего страшного. Вдруг Рэмбо споткнулся и упал. Раньше с ним такого не случалось. А впрочем, случалось… Все дело в том, что уже некоторое время он вынужден прижимать руку к тому месту, где болело — из-за дождя ремень опять ослаб. Это нарушало равновесие при беге, и боль, которой рука мало помогала, подтачивала силы… Возможно, он не сразу поймает Тисла. Но все равно это произойдет очень скоро.

Неужели он произнес это вслух?

Большая колючая ветка хлестнула его по лицу. Он знал, что это уже не дождь стекает по его лбу и щекам. Но какое это имеет значение? Впереди, совсем близко, Тисл. Еще чуть-чуть… Он свернул влево, вдоль края зарослей куманики, ожидая, что эта дорога приведет его на дно оврага, где он сможет отдохнуть, ожидая Тисла. В темноте он не увидит, как удивится Тисл, когда он в него выстрелит.

Но он шел и шел вдоль зарослей куманики, а они все не кончались. Он подумал, уж не покрывают ли они весь этот склон. Пять минут, десять, пятнадцать, двадцать, — он зря тратил время, нужно было сразу идти за Тислом, а не делать этот полукруг.

Вернуться. Может быть, по другую сторону гребня эти заросли не так обширны, может быть, там они сползают вниз. Он повернул назад и ускорил шаги, прижимая руку к груди и постанывая. Но куманике не было конца. Когда он споткнулся и упал, то остался лежать лицом в грязной от дождя траве.

Потерял. Потратил столько времени и сил — и потерял. Болело исцарапанное куманикой лицо. Ребра горели огнем, одежда была изодрана в лохмотья. На него сеял мелкий дождь, он лежал совершенно неподвижно и впервые с времен детства плакал.

Глава 17

В любую минуту парень мог появиться из зарослей куманики и броситься на него. Тисл пробирался на четвереньках и ни о чем другом не мог думать. Он был на грани истерики. Потом куманика стала ниже и гуще, и ему пришлось ползти, с трудом протискиваясь под нижними ветками. Колючки раздирали одежду и кожу.

Но куда же он ползет? Может быть, описывает круг, возвращаясь к парню? Он остановился, испуганный. Почва полого уходила вниз, наверное, он на склоне холма. Мысли путались, и он ничего не мог придумать. Мерзавец, я выберусь отсюда и убью тебя за это.

Убью за это.

Очнувшись, он понял, что на некоторое время потерял сознание. Сколько он пролежал вот так, беззащитный? Впрочем, парень не стал бы убивать его во сне. Он бы обязательно его разбудил, чтобы Тисл знал, что происходит.

Темнота перестала быть кромешной, постепенно стало сереть, и Тисл увидел вокруг колючки куманики с дюйм длиной. Провел рукой по спине — там засели дюжины колючек, дикообраз да и только. Он смотрел на свою залитую кровью руку и думал: что если парень уже давно за ним наблюдает?

Потом все смешалось в его голове. Над ним засияло солнце, и сквозь ветки куманики он увидел ярко-голубое небо и засмеялся. Над чем ты смеешься?

Смеюсь? Я даже не помню, как перестал дождь, а тут же чистое небо и день. Он опять засмеялся, смутно сознавая, что с ним что-то не в порядке. Но это тоже было смешно, и он продолжал смеяться. Потом пополз в ту сторону, куда лежал головой. Он был уже футах в десяти от заросшей куманики, на вспаханном в зиму поле, когда осознал, что выбрался. Попытался встать на ноги — и не смог. Опять пополз.

Прошло много времени, прежде чем он в очередной раз протянул руку вперед и чего-то коснулся. И не сразу понял, что это такое.

Проволока.

Он поднял голову — проволоки было много. Изгородь. И, боже милостивый, за изгородью нечто столь прекрасное, что он не сразу поверил в реальность увиденного. Придорожная канава. Щебеночная дорога. Он смеялся, просовывая голову между туго натянутой колючей проволокой, снова обдираясь и не замечая этого, он смеялся, падая в канаву. Там была вода. Он упал на спину, вода залилась ему в уши, потом стал карабкаться вверх, к дороге, скользя вниз, цепляясь и подтягиваясь наверх, опять соскальзывая — и вот одна рука коснулась дорожной щебенки.

Он не чувствовал на ощупь щебенку. Видел — да. Смотрел прямо на нее и видел. А почувствовать не мог.

Парень — более сильный боец, вдруг подумал он. Но я умею… организовывать.

За Орвала.

За Шинглтона и У орда, Митча, и Лестера, и самого молодого полицейского, за всех них.

За себя.

Я уничтожу этого мерзавца.

Тисл лежал на краю дороги и повторял это снова и снова, потом сказал то же самое человеку из полиции штата, который пытался поднять его, шепча «Боже мой», но не смог и побежал к машине — вызвать по радио помощь.

ЧАСТЬ III

Глава 1

Была ночь. Тисл сидел в кузове грузовика под брезентовым навесом и смотрел на большую карту, прикрепленную к одному из бортов. Горела только маленькая электролампа, висевшая у карты. Рядом с картой, на столике, был громоздкий приемопередатчик.

Радист сидел в наушниках.

— Грузовик национальной гвардии номер двадцать восемь занял позицию, сказал он полицейскому. — Тот кивнул и воткнул в карту еще одну красную булавку — на южной стороне. К востоку желтые булавки показывали расположение сил полиции штата. Черные булавки на западе обозначали полицию из близлежащих городков и округов; белые булавки к северу представляли полицейские подразделения Луисвилла, Фрэнкфорда, Лексингтона, Боулинг Грина и Ковингтона.

— Неужели вы собираетесь просидеть здесь всю ночь? — спросил кто-то у Тисла. Тисл повернул голову — это был Керн, капитан полиции штата. — Поезжайте домой и поспите, хорошо? — продолжал Керн. — Врач посоветовал вам отдохнуть, а здесь все равно в ближайшее время ничего серьезного не произойдет.

— Не могу.

— Почему?

— Репортеры ищут меня дома и на службе. Лучший отдых, который я могу себе придумать — это не проходить через все заново вместе с ними.

— Скоро они вас и тут найдут.

— Нет. Я велел вашим людям у дорожных заграждений не пропускать их.

Керн пожал плечами.

— Врач перевязывал вам лицо и руки бесконечно долго, наверняка такое захватывающее зрелище он видит впервые в жизни. Что это за темное пятно у вас на рубашке? Неужели опять открылось кровотечение?

— Какая-то мазь, он слишком густо намазал. Под одеждой у меня тоже повязки. Те, что на ногах, такие тугие, что я с трудом хожу. — Он заставил себя улыбнуться, как если бы тугие повязки были всего лишь неудачной шуткой со стороны врача. Он не хотел, чтобы Керн понял, как ему плохо, так сильно кружилась голова.

— Боли есть? — поинтересовался Керн.

— Раньше болело меньше, до того, как он меня туго перевязал. Он дал мне таблетки, велел принимать каждый час.

— Помогают?

— Вполне. — Это прозвучало как нужно.

С Керном приходилось говорить осторожно, преуменьшая боль, но не настолько, чтобы тот перестал ему верить и насильно вернул в больницу. Раньше, когда Тисл лежал в больнице, Керн негодовал на него за то, что он пошел в лес, не дождавшись полиции штата. «Это моя юрисдикция, и вы полезли без спроса теперь сидите здесь и не суйтесь!» — сказал Керн. Тисл молча стерпел это, давая Керну выпустить пар, но потом постепенно убедил Керна в том, что вдвоем будет легче организовать столь масштабный поиск. Был и еще один аргумент, который Тисл не использовал, но знал, что Керн сам успел об этом подумать: сейчас может погибнуть не меньше людей, чем в начале, так что будет лучше с кем-нибудь поделить ответственность.

Мимо погромыхивали грузовики, большие грузовики, в которых, как знал Тисл, сидели солдаты. Завопила сирена, быстро приближаясь в их сторону, и Тисл был рад, что можно перевести разговор на другую тему.

— «Скорая помощь?» Для кого?

— Еще одного из цивильных подстрелили.

Тисл покачал головой.

— Они прямо умирают от желания помочь.

— «Умирают» — то самое слово.

— Что случилось?

— Глупость. Группа цивильных добровольцев ночевала в лесу, чтобы быть с нами с раннего утра. Они услышали в темноте шум и решили, что это парень к ним подбирается. Схватили свои винтовки и пошли выяснять. И, конечно, разбрелись в разные стороны, потому что порядка у них никакого. А потом один из них принял другого за парня и начал стрелять. Тот стал стрелять в ответ. Подключились остальные — хорошо еще никто не погиб, только ранен.

Тисл зажег сигарету — ее трудно было держать перевязанными пальцами.

— Эти гражданские нам все испортят. Надо было все держать в секрете.

— Моя вина. Есть один репортер, который часто заходит в мой кабинет — он услышал наши разговоры, еще до того, как я приказал своим людям молчать. Теперь они гонят отсюда всех посторонних.

— Ну да, а эти типы в лесу могут опять чего-нибудь испугаться и обстрелять ваших людей. И вообще вам никогда не удастся отогнать отсюда всех до одного. Завтра утром по всем этим холмам будут шататься гражданские. Вы же видели, что они заполонили город. Их слишком много, ими невозможно управлять. И это еще не самое плохое. Вот погодите, появятся профессионалы.

— Какие профессионалы? Кого вы имеете в виду?

— В действительности они любители, но называют себя профессионалами. Люди, которые стекаются в любое место, где идет розыск. Я таких много повидал. Им все равно, кого искать, за кем гнаться, важен сам процесс. Дело в том, что такие люди никогда не сотрудничают с тем, кто стоит во главе. Они любят организовать собственные группы и идти своим путем, идти туда, где им кажется интереснее всего, оставляя неисследованными целые участки…

Вдруг сердце у Тисла затрепетало, остановилось на мгновение, потом сильно заколотилось. И он, задыхаясь, схватился за грудь.

— В чем дело? — спросил Керн. — Вы…

— Все хорошо.

Я в порядке. Просто нужно принять еще одну таблетку. Врач предупреждал, что такое может случиться. — Это было неправдой. Врач ничего подобного не говорил, но уже во второй раз сердце угрожало ему отказать.

В первый раз таблетка помогла, вот и сейчас он торопливо проглотил еще одну. А Керн ни в коем случае не должен знать, что у него что-то с сердцем.

Керн помолчал, внимательно глядя на Тисла.

— Так что сейчас с вами было?

— Ничего. Врач сказал, переутомление.

— У вас лицо было серое, как рубашка.

Мимо проехало еще несколько грузовиков, и этот шум позволил Тислу помедлить с Ответом. Потом к Керну подъехала патрульная машина, так что отвечать вообще не пришлось.

— Мне, наверное, пора спать, — неохотно сказал Керн. — Он сделал шаг к машине заколебался, повернулся. — Вы хотя бы легли на эту скамью и поспали, пока меня нет. Сколько ни изучайте карту, она вам не скажет, где сейчас парень. А утром, к началу действий, вам нужно быть в хорошей форме.

— Если устану, лягу. Я хочу удостовериться, что все в точности займут свои позиции. В холмы я с вами пойти не смогу, сил не хватит, значит, должен пригодиться в чем-то другом.

— Подразделение полиции штата девятнадцать заняло позицию, — проговорил радист, и Тисл судорожно затянулся сигаретой, глядя, как полицейский втыкает желтую булавку в восточной части карты.

Глава 2

Карта почти не содержала подробных деталей. Эти дикие холмы никто никогда толком не исследовал. Коммуникационный грузовик Тисла стоял в нижней части дуги южной дороги. Здесь Тисла нашел полицейский штата, и поскольку парень был где-то неподалеку, с этого места и управляли розыском.

Радист сказал Тислу:

— Вертолет приближается. Они что-то говорят, но я пока не разберу.

— Наши два только что вылетели. Возвращаться им еще рано.

— Может, что с двигателем.

— Или он вообще не наш. Возможно, еще одна съемочная группа с телевидения. Если так, они не должны даже приземляться.

Радист вызвал вертолет, но ответа не получил. Потом Тисл услышал грохот приближающихся лопастей и, неловко поднявшись со скамьи, пошел к открытому заднему борту грузовика. Вертолет ощупывал прожектором вспаханное поле. Не так давно Тисл полз по этому полю.

— Они зависли, — сказал Тисл радисту. — Попробуйте еще. Скажите, чтоб не садились.

Но вертолет уже опустился на землю, шум лопастей постепенно затих. В кокпите зажегся свет, оттуда вылез мужчина, и когда он шел через поле, уверенный, прямой и гибкий, Тисл, еще не разглядев одежду, понял, что это не репортер и даже не полицейский штата, возвращающийся из-за неполадок с двигателем. Это был человек, которого он специально вызвал.

Он медленно слез с грузовика и, хромая, подошел к краю дороги. Мужчина приблизился к проволочной изгороди.

— Извините, я уже всю линию облетел, ищу одного человека. Может быть, он здесь, Уилфреда Тисла.

— Это я.

— А я Сэм Траутмэн. Я прилетел по поводу моего мальчика.

Мимо прошли еще три грузовика национальной гвардии, и в свете фар Тисл разглядел форму Траутмэна, знаки различия капитана, его зеленый берет, аккуратно заткнутый за ремень.

— Вашего мальчика?

— Не совсем, пожалуй. Я не сам его обучал. Это делали мои люди. Но я обучал людей, которые обучали его, так что в некотором смысле он мой. Он сделал еще что-нибудь? Последнее, что я слышал, это что он убил тринадцать человек. — Мужчина проговорил все это ясно, отчетливо, без лишних эмоций, но тем не менее Тисл услышал нечто знакомое: по ночам в участке, так говорили отцы, шокированные и пристыженные тем, что натворили их сыновья.

Но тут все было посложней. В голосе Траутмэна звучало и другое, необычное в подобной ситуации, Тисл не сразу это понял, а поняв, удивился.

— Похоже, вы им гордитесь, — сказал Тисл.

— Да? Очень жаль. Я вовсе не намерен им гордиться. Просто он лучший из всех учеников, которых когда-либо выпускала наша школа, и если он допустил ошибку в боевых действиях, значит, в нашей школе не все ладно.

Он показал рукой на изгородь из колючей проволоки и начал перелезать через нее с той же плавной экономичностью движений, с которой вылезал из вертолета и шел через поле. Преодолев изгородь, он оказался совсем близко к Тислу, и Тисл увидел, как плотно облегает его тело военная форма — ни складки, ни морщинки.

В темноте его кожа отливала свинцом. У него были короткие черные волосы, зачесанные назад, тонкое лицо, острый подбородок. Подбородок немного выдавался вперед, делая этого человека похожим на маленького хищника — ласку, что ли? Ему вспомнились кадровые офицеры в Корее, профессиональные убийцы, люди, бывшие «на ты» со смертью. Тислу всегда хотелось держаться от них подальше. Может, напрасно он вызвал сюда этого человека?

— Вы прилетели раньше, чем я ожидал, — сказал Тисл. — Спасибо. Нам очень нужна помощь.

— Верно, помощь вам нужна, — ответил Траутмэн. — Честно говоря, и без вашей телеграммы я бы сюда приехал. Он уже не служит в армии, это строго гражданское дело, но все же я чувствую себя отчасти ответственным. Однако запомните вот что: участвовать в этой бойне я не буду. Я помогу только в том случае, если все будет делаться должным образом. Его нужно поймать, а не просто убить, не дав ему ни малейшего шанса. Да, он может погибнуть, но я не хотел бы думать, что это главная цель операции. Мы единодушны в этом вопросе?

— Да. — Тисл говорил правду. Он вовсе не хотел, чтобы парня разорвало на куски где-нибудь в холмах, да еще в его отсутствие. Нет, он хотел, чтобы мерзавца притащили вниз, чтобы можно было видеть все, что с ним потом сделают.

— Ну, тогда хорошо, — кивнул Траутмэн. — Хотя я не уверен, что от моей помощи будет какой-то прок. Думаю, никто из ваших людей не сможет подобраться к нему достаточно близко, с тем, чтобы хотя бы увидеть его, уж не говорю поймать. Он намного хитрее и сильнее, чем вы можете себе представить. Как получилось, что он не убил и вас? Не понимаю, как вам удалось от него уйти…

Опять он это услышал — смесь гордости и разочарования.

— Вы сожалеете, что мне это удалось?

— Ну, в некотором смысле это так и есть, но не стоит обижаться. Строго говоря, он не должен был допустить этот промах. С его-то навыками. Если бы вы были врагом, которого он упустил, это могло иметь серьезные последствия, и я хотел бы знать, почему так получилось: возможно, в этом есть кое-что поучительное для моих людей. Расскажите, как вы планировали розыск. Как вам удалось так быстро мобилизовать подразделения национальной гвардии?

— У них были запланированы на уикэнд военные игры. Все снаряжение было готово, оставалось только вызвать людей на несколько дней раньше.

— Но это гражданский командный пост. А где армейский штаб?

— Дальше по дороге, в другом грузовике. Но офицеры позволяют нам отдавать приказы. Они хотят знать, как их люди справятся с этим без них, и поэтому только наблюдают, как это принято в военных играх.

— Игры, — сказал Траутмэн. — Господи, все любят во что-то играть. Почему вы думаете, что он еще где-то здесь?

— Потому что все дороги, ведущие с холмов, были под наблюдением с тех самых пор, как он туда поднялся. Он бы не смог выбраться оттуда незамеченным. А если и смог, я бы это почувствовал.

— Что?

— Это трудно объяснить. У меня выработалось какое-то дополнительное чувство после всего, через что я из-за него прошел. Он там, я в этом не сомневаюсь. И утром я зашлю туда столько людей, сколько там деревьев.

— Это невозможно, поэтому преимущество останется за ним. Он специалист по партизанским боям, умеет кормиться с земли, вам же придется доставлять своим людям пищу. Если удастся, он спрячется где-нибудь и будет пережидать целый год. Он ведь один, а одинокого человека трудно найти. Ему не нужно выполнять приказы, согласовывать свои действия с другими подразделениями, поэтому он может быстрее передвигаться, сделать несколько выстрелов и сразу уйти, чтобы повторить это в другом месте. Его учили мои люди.

— Прекрасно, — сказал Тисл. — Теперь вы научите меня.

Глава 3

Рэмбо проснулся в темноте на большом плоском камне. Он проснулся из-за боли в груди. Это место распухло так сильно, что пришлось ослабить ремень, при каждом вдохе сломанные ребра пронизывала боль, и он морщился.

Он не знал, где находится. Судя ряб всему, была ночь, но он не понимал, почему тьма такая кромешная, почему не мерцают звезды или не отсвечивают слегка тучи. Руками нащупал стены влажной скальной породы. Пещера, удивился он. Я в пещере. Он начал выбираться из пещеры.

Снаружи была кристально ясная ночь, яркие звезды, луна, внизу отчетливо различались очертания деревьев и камней. Он не знал, как долго пролежал в пещере, как туда забрался. Последнее, что он помнил, это как на рассвете карабкался вверх от того места, где лежал в куманике, потом шел по лесу, пил из ручья. Он тогда специально лег в ручей, чтобы смыть усталость, а сейчас он у входа в пещеру, и уже наступила ночь.

Очень далеко внизу были огни, сотни ярких точек, они гасли и зажигались вновь, передвигались, большей частью желтые и красные. Машины на дороге, подумал он, возможно, там шоссе. Но огоньков было уж очень много для обычного шоссе. Постепенно их движение прекратилось, они остановились, образовав цепь слева направо от него на расстоянии примерно две мили. Он мог ошибиться что касалось расстояния, но теперь знал точно, что огни имеют отношение к нему. Тисл, подумал он, это Тисл за мной охотится.

Он услышал вертолет — слева, далеко, за ним еще один, а потом вертолет справа и еще несколько… Ветер донес лай собак, а вместе с ним отдаленное гудение мощных грузовиков. Если огни горят, моторы должны работать вхолостую, подумал он. Попытался сосчитать огни, но сбился и лишь прикинул, сколько же это людей, если в каждом кузове может поместиться двадцать пять — тридцать человек. Получалось много. Тисл хочет бить наверняка, он собрал все, что смог.

Но Рэмбо уже не хотел с ним воевать. Он был ранен и мучался от боли, а гнев в нем уже угас. Он убил столько людей, потратил столько сил и времени на собственное спасение — но не победил. Как все глупо и бессмысленно, подумал он. И почувствовал себя совершенно опустошенным. Зачем все это? Надо было воспользоваться бурей и уйти.

Ну, теперь он уйдет. У него был бой с Тислом, честный бой, и Тисл остался жив. На этом поставим точку.

Он тут же понял, что это будет не так просто сделать. Ибо причиной дрожи во всем теле, которую он чувствовал с момента пробуждения был не ночной холод. По спине пробежала волна жара, потом лицо покрылось потом. Это лихорадка. И очень сильная, иначе бы ему не было так плохо. Он болен. Если он станет пробираться сейчас через эту линию огней, то свалится где-нибудь по дороге. Ему и стоять-то трудно. Тепло — вот что нужно в первую очередь. И укрытие, место, где можно выгнать с потом лихорадку и дать отдохнуть ребрам. И пища он не ел с тех пор, как нашел на теле старика, смытого с утеса, сушеное мясо.

Он пошатнулся и был вынужден опереться рукой о камень у самого входа в пещеру. Ну вот и ладно, сойдет пещера, у него все равно нет сил искать что-либо получше. Он так быстро слабел, что не был уверен, успеет ли оборудовать пещеру.

Спустившись к деревьям, очертания которых видел сверху, он стал отбирать пышные мягкие ветки, которые было легко отломить. От каждого дерева брал только одну, чтобы не оставлять заметного следа. Ветки отнес в пещеру — теперь идти было очень трудно, и он спотыкался.

Потом пришлось спуститься за сухими листьями и валявшимися на земле обломками мертвого дерева. Их он запихал в шерстяную рубашку, листья нес в руках — огромной охапкой. Потом в два приема перетащил все это в глубь пещеры.

Пол здесь был сырой, он поспешно разбросал сухие листья и куски дерева и поджег листья спичками, которые дал ему старик в лесу. Спички с тех пор промокли под дождем и в ручье, но успели высохнуть, пока он спал.

Дерево было такое старое, что почти не дымило, а тот дым, который все же появлялся, уносило током воздуха дальше в туннель. Подрагивая, Рэмбо протянул руки к огню, и стал рассматривать тени на стенах пещеры. Он ошибся, это была не пещера — и он видел это сейчас вполне отчетливо. Когда-то, очень давно, здесь был рудник.

Ощущения безопасности не было. Если он нашел вход в рудник, то и другие найдут. Завтра они придут сюда, он не должен расслабляться, надо сохранить чувство времени и уйти еще до утра. Судя по луне, было около одиннадцати часов. Он успеет отдохнуть. Ну да. Он отдохнет и уйдет.

Костер согревал и успокаивал. Рэмбо наложил рядом с ним хвойных веток, сделав что-то вроде матраса, потом лег на него больной стороной к огню. Кое-где иглы покалывали через одежду, но тут уж ничего нельзя было поделать: хвойный «матрас» был ему необходим на этом сыром полу.

Только теперь, лежа, он вспомнил о том, что необходимо сделать: проверить, не виден ли свет снаружи. Добыть пищу. Что еще? Он встал и вышел из пещеры, у самого выхода пошатнулся и чуть не упал: сильно кружилась голова.

Первый винтовочный выстрел грохнул где-то внизу справа. Сразу за ним последовали еще три. Было слишком темно, и выстрелы звучали далеко — значит целью был не он. Донеслись еще три выстрела, потом завыла сирена. Какого черта? Что там происходит?

Пища.

Вот о чем нужно подумать. Пища. Он уже знал, как ее возьмет. Когда он первый раз вышел из пещеры, большая сова снялась с дерева, но через несколько минут вернулась. Сейчас смутный силуэт этой птицы уже дважды совершил в темноте свой полет. Совы опять не было на дереве. Он ждал, когда она вернется.

Далеко справа опять прозвучали выстрелы. Почему, интересно? Он стоял, подрагивая, и с недоумением ждал. По крайней мере его выстрел сольется с теми и не привлечет к себе внимания. Ночью целиться всегда трудно, но со светящейся краской, которую старик нанес на прицел, у него есть шанс. Он ждал и ждал, мучаясь от жуткого голода, но вот наконец раздался одинокий и едва слышный хлопок крыльев. Подняв глаза, Рэмбо увидел стремительно приближающийся силуэт. Сова села на дерево. Раз, два, он вскинул винтовку к плечу, целясь в темное пятно. Три, четыре, он напряг мышцы, чтобы унять дрожь. Ка-ранг! Отдача болью полоснула по ребрам, он без сил прислонился к скале, думая, что мог промахнуться, а сова улетела бы от него, но увидел как темное пятно шевельнулось. Потом мягко упало с дерева, и задев ветку, слилось с черной землей.

Собрав остатки сил, он вернулся в пещеру, лег, рассмотрел сову. Старая, решил он, жесткая.

А почему где-то там стреляли, он так и не понял.

Глава 4

Машина «Скорой помощи», завывая сиреной, промчалась мимо коммуникационного грузовика, за ней прошли три грузовика, полные гражданских — те громко сетовали, что-то кричали национальным гвардейцам вдоль дороги. За грузовиками следовали две машины полиции штата, которые за всем присматривали. Тисл постоял у обочины, освещаемый фарами, покачал головой и вернулся к коммуникационному грузовику.

— Не известно еще, сколько раненых? — спросил он у радиста.

— Только что сообщили. Один из них. Один из наших. Гражданский получил пулю в коленную чашечку, а наш в голову.

— О! — Тисл на мгновение закрыл глаза.

— Санитар сказал, он может не дотянуть до больницы.

Может, мрачно подумал Тисл. Наверняка не доживет, если учесть, что уже трое суток подряд все складывается далеко не в их пользу. Умрет по дороге.

— Я был с ним знаком? Хотя нет. Погодите. Лучше не надо мне говорить. Среди мертвых уже и так хватает тех, которых я знал. Лучше бы собрали этих пьяниц в одно место, где они больше никого не смогут подстрелить. В грузовиках сидели последние из них?

— Керн думает, что да, но он в этом не уверен.

— Значит, в лесу может оказаться целая сотня.

Господи, лучше бы это произошло между вами двумя, тобой и парнем. Сколько еще людей погибнет, прежде чем все это кончится?

Тислу опять стало хуже, подкашивались ноги, не хватало воздуха, лицо покрылось потом.

— Может, вам лучше подняться сюда и лечь? — посоветовал радист. — А то вы такой белый, что прямо светитесь.

Он слабо кивнул.

— Только не говорите этого при Керне. Передайте мне свой кофе, хорошо? Его руки дрожали, когда он запивал две таблетки, а тут как раз вернулся Траутмэн, разговаривавший с национальными гвардейцами дальше по дороже. Он только взглянул на Тисла и сказал:

— Вам нужно лечь в постель.

— Не раньше, чем все это кончится.

— Ну, на это может уйти больше времени, чем вы думаете. Это вам не Корея. Массированная атака хороша, если вам противостоит тоже группа войск смешается один фланг, а враг-то велик, его издалека видно, и можно вовремя укрепить этот фланг. Здесь это невозможно, потому что мы воюем против одного человека, да еще такого. Малейшая неувязка где-нибудь на одной линии — и он проскользнет совершенно незамеченным.

— Негативного вы назвали очень много. А позитивное что-нибудь можете сообщить?

Он сказал это излишне резко, и когда Траутмэн стал ему отвечать, в его ровном голосе звучали какие-то новые нотки:

— Мне еще нужно уточнить некоторые детали. Я пока не знаю, как вы управляете полицией своего городка, но хотел бы это знать, прежде чем что-либо начну.

Тислу требовалась его помощь, и он поспешил загладить свой промах:

— Извините. Не обращайте на меня внимания. Я из-за всего этого сам не знаю, на каком свете нахожусь.

Он чувствовал — начали действовать таблетки. Он не знал, что в них, но они несомненно действовали, ибо головокружение проходило. Хотя его не могло не беспокоить то, что периоды головокружения повторялись все чаще и продолжались все дольше. Что же до сердца, то оно успокаивалось, перебоев не было.

Он взялся за борт грузовика, чтобы влезть в кузов, но не хватило сил.

— Вот. Возьмите мою руку, — сказал радист.

С помощью радиста он залез в грузовик, но слишком быстро и чуть было не грохнулся от слабости. Траутмэн поднялся вслед за Тислом с естественной легкостью и остановился, наблюдая за ним. Что-то в недавних словах Траутмэна беспокоило Тисла, но он не мог сообразить что.

Наконец он вспомнил.

— Откуда вы знаете, что я был в Корее?

— Все очень просто. Перед тем как вылететь сюда, я позвонил в Вашингтон, и мне зачитали ваше досье.

Тислу это не понравилось. Совсем не понравилось.

— Я был вынужден это сделать, — продолжал Траутмэн. — И не воспринимайте это как вторжение в вашу личную жизнь. Мне было необходимо понять, что вы за человек — на тот случай, если вы сами виноваты в этой истории с Рэмбо, если сейчас это прежде всего месть с вашей стороны. Таким образом, я мог бы предвидеть осложнения, которые вы можете спровоцировать. Вы связались с Рэмбо, ничего о нем не зная, даже его имени, это была одна из ваших ошибок.

Есть правило, которое мы всегда повторяем — никогда не вступать в бой с врагом, если не знаешь его так же хорошо, как себя.

— Ладно. Вы знаете, что я был в Корее — ну и что дальше?

— Прежде всего, это частично объясняет то, что вам удалось от него скрыться.

— Но тут и так все ясно. Я же рассказывал вам, как все было. Я бежал быстрее него, вот и все.

— В том-то все и дело, — Траутмэн усмехнулся. — По идее, вы не могли бежать быстрее. Он моложе вас, в лучшей форме, к тому же лучше обучен. — Он помолчал. — Меня интересует следующее: Рэмбо знал, что вы воевали в Корее?

Тисл пожал плечами.

— Медаль пришпилена к стене у меня в кабинете. Он ее видел. Если ему это что-нибудь сказало…

— О, можете в этом не сомневаться. Именно это и спасло вам жизнь.

— Ну, не знаю. Я просто потерял голову, когда он застрелил Шинглтона, и кинулся прочь, как испуганная крыса. — Ему стало легче оттого, что он признался вот так, открыто.

— Конечно вы потеряли голову и кинулись прочь, — сказал Траутмэн. — Вы давно не участвовали в подобных действиях. На вашем месте кто бы не побежал? Но, понимаете, он от вас этого не ожидал. Он профессионал и, естественно, исходил из того, что человек, заслуживший медаль, тоже профессионал. — О, конечно же не такого класса как Рэмбо, к тому же потерявший форму, но все же профессионал. Этим он и руководствовался в своих поступках. Вы когда-нибудь виделишахматную партию между любителем и профессионалом?

Любитель выигрывает больше фигур. Потому что профессионал привык играть с людьми, которые тщательно продумывают каждый ход, а тут любитель переставляет фигуры по всей доске, сам толком не понимая, что делает. Ну и вот, профессионал пытается увидеть в этом какую-то систему, не находит ее, теряется и начинает проигрывать. А в вашем случае произошло следующее: вы бежали вслепую, а Рэмбо следовал за вами, пытаясь вычислить, чтобы сделал на вашем месте такой, как он. Он ожидал, что вы заляжете где-нибудь в засаде, и это его задерживало, а когда он понял, что ошибся, было уже поздно.

Радист сильно вздрогнул и повернул к ним побледневшее лицо.

— Что такое? Что случилось? — спросил Тисл.

— Наш человек, которого ранили в голову. Он только что умер.

Конечно, подумал Тисл. Иначе и быть не могло.

— Да поможет ему Бог, — вслух сказал он. — Не знаю иного пути, кроме как охотиться на парня со всей этой массой людей, но больше всего на свете я бы хотел остаться с ним один на один.

— Если бы вы оказались с парнем один на один, — сказал Траутмэн, — он бы теперь знал, как вас брать. На прямой. Он бы вас убил, это точно.

— Нет. Потому что я не пробегу. Там, наверху, я его боялся. Сейчас не боюсь.

— Напрасно.

— Нет, я учусь у вас — не связываться с человеком, пока его не знаешь. Вы так сказали. Ну так вот, я уже знаю о нем достаточно, чтобы его взять.

— Это глупо. Я вам почти ничего о нем не рассказал. Может, какой-нибудь досужий психиатр и вывел бы целую теорию из того, что его мать умерла от рака, когда он был еще маленьким, что его отец алкоголик, что, когда отец пытался убить его ножом, Рэмбо убежал из дома, захватив лук, выстрелом из которого сам чуть не убил отца. Какую-нибудь теорию в духе Фрейда. Особо выделив при этом, что в доме было голодно, и парню пришлось оставить среднюю школу и поступить работать в гараж. Все это звучало бы очень логично и в то же время ничего бы не значило. Потому что мы не берем психов. Мы исследовали его всеми тестами, он такой же уравновешенный человек, как вы или я.

— Но я не сделал убийство своей профессией.

— Конечно. Вы миритесь с системой, которая позволяет другим делать это за вас. А когда они возвращаются с войны, вы не можете вынести исходящий от них запах смерти.

— Поначалу я не знал, что он был на войне.

— Но вы видели, что он ведет себя ненормально, и не очень-то пытались выяснить почему. Он был бродягой, сказали вы. Кем он еще мог быть? Он добровольно отдал три года войне, которая, как считалось, должна помочь его стране, и вынес с этой войны единственное — искусство убивать. Мог он найти работу, на которой требовались бы эти навыки?

— На войну его никто не гнал, а после он мог вернуться в гараж.

— Он записался добровольцем потому, что думал — его так или иначе призовут, а отборные части, в которых больше шанс выжить, не берут тех, кто призван, а только добровольцев. Вы говорите, он мог вернуться в гараж. Прекрасный вариант, а? Три года, в результате которых он получил медаль, нервное расстройство и работу — смазывать машины. Вот вы хотите схватиться с ним один на один, но человек, профессия которого убивать, вызывает у вас отвращение. Иисусе, вы такой же военный человек, как и он, вот почему все так закрутилось. Надеюсь, вам удастся схватиться с ним. Это будет последний сюрприз в вашей жизни. Потому что он нечто особое. Он специалист в своем деле. Мы отправили его на войну, а он принес ее домой. Чтобы перехитрить Рэмбо хотя бы один раз, нужно изучать его годами. Вам пришлось бы пройти каждый курс, который прошел он, побывать в каждом бою, в котором побывал он.

— Вы капитан, но вас послушать, так вы не очень любите военных.

— Конечно не люблю. Кто из тех, кто в здравом уме их любит?

— Тогда зачем вы этим занимаетесь — учите людей убивать?

— Я этого не делаю. Я учу их оставаться живыми. Пока мы посылаем людей воевать где бы то ни было, самое важное, что я могу сделать, это сделать так, чтобы по крайней мере некоторые из них возвращались. Моя работа — спасать жизни, а не отнимать их.

— Вы утверждаете, что я такой же военный человек, как он. Думаю, вы ошибаетесь. Просто я выполняю свою работу, как умею. Но оставим это пока. Вот вы говорите, что приехали сюда помочь, но до сих пор все, что вы делаете говорите.

И если ваша работа спасает жизни, то почему вы еще ничего не сделали для того, чтобы помешать ему убивать людей?

Траутмэн медленно вытащил из пачки на столике радиста сигарету.

— Вы правы, я тянул время. Но предположим, я бы помогал. Теперь подумайте вот о чем. Вы бы действительно хотели чтобы я помогал? Он — лучший ученик, выпущенный моей школой за все времена. Воевать с ним было бы то же самое, что воевать с самим собой, ибо я подозреваю, что он не по своей воле попал в эту ситуацию…

— Никто не заставлял его убивать полицейского опасной бритвой. Неужели это не ясно?

— Дайте мне закончить. Рэмбо очень похож на меня, и я вел бы себя нечестно, если бы не признал, что симпатизирую ему и хотел бы, чтобы он спасся. С другой стороны, Господи, он же взбесился. Не надо было ему гнаться за вами, когда вы начали отступать. Большинство из этих людей умерли ни за что ни про что — ведь у него была возможность уйти. Это непростительно. Но несмотря на все это, я ему симпатизирую. Что, если я непроизвольно разработаю такой план его поимки, который позволит ему спастись?

— Вы этого не сделаете. Если он скроется от нас здесь, нам придется продолжать розыск, и погибнет кто-то еще. А вы уже согласились, что в такой же степени отвечаете за него, как и я. Поэтому если он ваш лучший ученик, докажите это, черт возьми. Бросьте против него все, что только можете придумать. И если он все же уйдет от нас — ну что ж, вам не в чем будет себя упрекать, и вы сможете вдвойне им гордиться. Так что по двум причинам вам не остается ничего другого как помогать нам.

Траутмэн посмотрел на свою сигарету, глубоко затянулся и швырнул ее за борт грузовика.

— Не понимаю, почему я ее зажег. Я бросил курить три месяца назад.

— Не уклоняйтесь от темы, — сказал Тисл. — Вы будете нам помогать или нет?

Траутмэн взглянул на карту.

— Я вот о чем думаю… Через несколько лет подобный розыск даже не понадобится. У нас уже есть приборы, которые можно прикрепить к брюху самолета. Чтобы найти человека, достаточно пролететь над местом, где он предположительно скрывается, и прибор зарегистрирует излучаемую телом теплоту. Сейчас таких машин слишком мало. Нам сюда такую не дадут. Почти все они на войне. Но когда мы вернемся оттуда, ни один беглец от нас больше не скроется. И такой человек, как я, будет не нужен. Что-то кончается. А жаль. При всей моей ненависти к войне я страшусь того дня, когда машины заменят человека.

— Вы продолжаете уклоняться.

— Да, я буду помогать. Рэмбо необходимо остановить, и пусть это сделает такой человек как я, который понимает этого парня и его боль.

Глава 5

Рэмбо поджаривал сову на костре. Вот до чего дошло, думал он. От ночевок в спальном мешке в лесу, гамбургеров с кока-колой в пыльной придорожной траве к постели из хвойных веток в заброшенном руднике и старой сове без соли и перца. Не очень-то все это отличается от прежних ночевок в лесу, но тогда жизнь по минимуму казалась чем-то вроде роскоши, потому что он сам хотел так жить. Но теперь, возможно, ему долго придется жить вот так, и это действительно казалось минимумом. А скоро у него и это могут отнять, и останется лишь воспоминание о сносной ночи и жареной сове. О Мексике он уже не думал. Только о том, чем накормить себя в следующий раз, на каком дереве поспать. День, ночь. День, ночь.

В груди болело, он поднял обе свои рубашки и посмотрел на ребра, поразившись, как там все распухло и воспалилось. Несколько часов сна тут не помогут, мрачно подумал он. Но, по крайней мере, голова уже не кружилась. Пора в путь.

Его испугал голос. Он прокатился неясным эхом по туннелю — казалось, кто-то стоит снаружи и обращается к нему в громкоговоритель. Как они могли узнать, где он? Он торопливо проверил, пристегнуты ли пистолет, нож и фляжка, схватил винтовку и побежал к выходу. Там приостановился — посмотреть, не ждут ли его снаружи. Но никого не было видно. Он опять услышал голос. Это явно был громкоговоритель. С вертолета. Мотор ревел где-то за гребнем, его перекрывал голос: «Группы с двенадцатой по тридцать первую. Собраться на восточном склоне. Группы с тридцать второй по сороковую. Рассеяться к северу». Далеко внизу по прежнему была застывшая в ожидании линия огней.

Да, Тисл очень хочет его взять. Там, внизу, должно быть, небольшая армия. Но зачем громкоговоритель? Разве не хватает полевых раций, чтобы координировать группы? Или они шумят для того, чтоб действовать мне на нервы? Или запугать меня, дав знать, сколько людей за мной охотится? Может быть, на севере и востоке вообще никого нет. Специальные войска, в которых служил Рэмбо, часто брали на вооружение такую тактику. Это обычно сбивало противника с толку, вызывало стремление угадать, что же специальные войска собираются делать. Было и контрправило: если кто-то хочет, чтобы ты о чем-то гадал, не делай этого. Лучшая реакция — вести себя так, будто ничего не слышал.

Голос повторял сказанное, ослабевая по мере удаления вертолета. Но Рэмбо не интересовало, что он говорит. Пусть Тисл вводит людей в эти холмы со всех сторон — неважно, он будет в таком месте, где его минуют не заметив.

Он посмотрел на восток. Небо там посерело. Скоро рассвет…

Глава 6

Лежа на самой верхней точке гребня, Рэмбо смотрел вниз и видел, как они приближаются: вначале маленькими группами, просачивающимися через лес, потом хорошо организованное методическое прочесывание таким огромным количеством людей, что сосчитать их просто невозможно. Они были примерно в полутора милях от него, маленькие точки, быстро растущие. Летали вертолеты, выкрикивающие приказания, на которые он не обращал внимания, поскольку не мог решить, настоящие они или фальшивые.

Вероятнее всего, Тисл ожидал, что он станет отступать от надвигавшихся на него людей. А он пошел им навстречу, используя при этом все возможные природные укрытия. Очутившись внизу, юн побежал налево, держась рукой за бок. Скоро ему не Придется бегать. Преследователи были минутах в пятидесяти, может быть, меньше, но если он успеет в нужное место раньше их, там у него появится возможность отдохнуть. Он с трудом поднялся на лесистый склон, невольно замедлив бег, натужно переводя дыхание, — вот он, ручей. К нему-то он и стремился выйти. Ручей, возле которого он лежал после того, как Тисл сбежал от него в куманике.

Он вышел к ручью в том месте, где вода струилась по камням, а оба пологих берега поросли травой. Шел вдоль ручья, пока не попался глубокий пруд. Здесь наконец берега стали крутыми, но тоже сплошь в траве. Пришлось пройти еще вперед, там был еще один пруд с крутыми берегами, теперь уже голыми. У дерева на этой стороне пруда обнажены корни — почву унесла вода. Рэмбо не мог ступить в грязь: остались бы следы. Перепрыгивая с одного травянистого участка на другой, он осторожно опустился в воду, стараясь не взмутить донную тину, которая могла надолго зависнуть в воде, тем самым выдавая его присутствие. Он проскользнул в нишу из влажной земли, между корнями дерева и берегом, потом не спеша и тщательно стал зарываться вглубь, забрасывая грязью ноги, грудь, притягивая ближе к себе корни дерева, забираясь глубже, глубже, как краб, замазывая грязью лицо, наваливая на себя побольше, чувствуя всем телом холодный мокрый груз — дышалось уже с трудом… Это лучшее, что он мог сделать. Других вариантов не было. Он лежал и ждал.

Долго никто не появлялся. На носу у него стала конденсироваться жидкость, залепившая веки грязь подсохла. Ему нужно было что-то делать, чем-то помогать себе сохранять спокойствие и неподвижность, и он начал считать секунды…

Наконец он их услышал. Тупые звуки шагов. Множество ног. Все выше него. И приглушенные голоса, плеск воды — люди шли по ручью. Шаги приближались, потом загрохотали прямо на нем, остановились, давили на грязь, на его грудь, сломанные ребра — как больно! Он перестал дышать. Как долго он сможет выдержать без воздуха?

Три минуты.

Если прежде сделает несколько глубоких вздохов. Значит, в данном случае две минуты. Продержаться две минуты. Но для него время сместилось, одна минута казалась двумя. Потребность в воздухе может стать слишком сильной, и тогда он не сможет сохранить неподвижность… Все. Тяжесть на его груди уменьшилась. Голоса и плеск воды удалялись. Но слишком медленно и он еще не мог вылезти. Да и кто-то вполне возможно отстал. А кто-нибудь мог оглянуться. О Господи, скорее. Он потянулся всем телом на волю, но застывшая грязь не поддавалась, он рванулся — и в полную грудь задышал свежим воздухом. Стон. Слишком шумно. Они услышат. Он быстро огляделся.

Голоса и шорох в кустах. Но никого не видно. Наконец-то он один, осталось только пересечь ближайшие дороги. Он медленно опустился на землю. Свободен.

Нет, еще не свободен. Многое предстоит преодолеть прежде, чем ты доберешься до этих дорог.

Можно подумать, я сам не знаю, возразил он себе. Всегда нужно что-то преодолевать. Бесконечно.

Вот и начинай.

Через минуту.

Нет. Сейчас. Иначе тебя поймают, и тогда времени для отдыха будет очень много.

Он неохотно поднялся и забросал грязью то место под корнями, где лежал, чтобы ничего не было заметно, если здесь пройдет еще одна группа. Пусть думают, что он в холмах, а не вблизи дорог.

Потом, отложив винтовку в сторону, забрался в самую глубокую часть пруда и смыл с себя грязь. Теперь не имело значения, что поднятая им тина замутит воду: здесь прошли люди, и все так или иначе было мутное. Мылся он тщательно. Если у тебя образ жизни животного, то вовсе не обязательно чувствовать себя животным. Этому его учили. Будь по возможности чистым. Это повышает боеспособность.

Он вылез из пруда, нашел на земле тонкую веточку и прочистил ею винтовку, дернул несколько раз затвором, проверяя легкость хода, вновь зарядил выброшенными при этом патронами, и осторожно пошел сквозь кусты в сторону дороги. Он был рад, что смыл грязь в ручье, сейчас он чувствовал себя лучше, энергичнее, вполне способным скрыться от преследователей.

Это чувство исчезло, когда он услышал собак, две своры. Одна была прямо впереди и двигалась в его сторону, другая — слева. Те, что впереди, шли, наверное, по следу, оставленному им, когда он, потеряв Тисла, добрел до этого ручья и в полубессознательном состоянии поднялся к руднику. Значит, левая свора повторяет его путь, когда он гнался за Тислом в куманике. С тех пор прошло больше суток, и, если там нет опытного следопыта, они не смогут определить, какой след оставлен им на пути в заросли куманика и какой — из зарослей. Чтобы не рисковать, они пустили собак по обоим следам.

Все эти соображения мало ему помогли. Необходимо было как-то отделаться от своры, приближающейся к ручью, а просто убежать от них он не мог — с переломанными-то ребрами. Можно устроить им засаду и перестрелять, как он перестрелял собак Тисла, но выстрелы выдадут его позицию, а в лесу столько преследователей, что его быстро окружат.

Нужно обмануть собак. Время у него есть. Они не появятся сразу в этой части ручья. Вначале его запах уведет их от воды, вверх к руднику.

У него появилась идея. Не очень хорошая, но все же. Он быстро вернулся к тому месту, где лежал зарывшись в грязь, там вошел в воду по пояс и, осторожно ступая, направился по течению ручья в сторону дороги, прикидывая по ходу, как поведут себя собаки. Они спустятся от рудника, найдут его след от «ложа» в ручье в лес, пойдут по нему и остановятся в растерянности, когда след вдруг оборвется посреди кустарника. Сопровождающие собак люди не скоро поймут, что он вернулся по собственному следу к ручью и вошел в него, а когда поймут, он будет уже далеко. Может быть, в машине, которую украдет.

Но полиция оповестит все дорожные патрули о краденой машине.

А он ее бросит, проехав несколько миль.

И что дальше? Украсть еще одну машину, а потом и ее бросить? Оставить машину и уходить пешком, чтобы вскоре услышать за спиной собак?

Пробираясь по ручью и обдумывая все варианты, он постепенно понял, как это будет трудно, почти невозможно. Тисл никогда не отстанет. Тисл не даст ему жить на свободе, даже отдохнуть не даст.

С беспокойством прислушиваясь к лаю собак, который становился все ближе, и глядя под ноги, чтобы не запнуться о крупный камень или еще обо что-нибудь, он шел, прижимая руку к ребрам, и не видел человека, пока не наткнулся на него. Тот сидел на берегу, сняв носки и ботинки и опустив ноги в воду. У этого человека были голубые глаза. Он держал винтовку наготове, подозрительно хмурясь. Наверное, он слышал, как приближается Рэмбо, и на всякий случай приготовился, но, очевидно, не верил, что это действительно может быть Рэмбо, потому что когда он понял, кто перед ним, его парализовало, а Рэмбо бросился на него. Никакого шума. Не должно быть никакого шума. Не стрелять. Рэмбо выхватил нож, отбросил винтовку противника в сторону, тот успел приподняться и Рэмбо всадил ему нож в живот и тут же провел им вверх, к ребрам.

— Иисусе, — удивленно сказал человек и умер.

— Что? — спросил кто-то.

Рэмбо невольно дернулся. У него не было возможности спрятаться.

— Я же тебе говорил, перестань жаловаться на свои ноги, — продолжал голос. — Ну, надевай ботинки, нам… — Из-за поросшего травой холмика вышел человек. Он оказался проворнее, чем его товарищ — сразу бросился к своей винтовке, прислоненной к дереву, Рэмбо попытался его опередить, но не успел, и человек выстрелил, торопливо, не целясь. Этот выстрел покончил со всеми надеждами Рэмбо. Прострелив ему голову, Рэмбо в ужасе подумал: Боже мой, что теперь делать? Сюда же все сбегутся…

В лесу встревоженно перекрикивались люди. Весь кустарник полнился шорохом и треском ломающихся веток. Собаки залаяли оживленнее, повернули в его сторону. А ему некуда бежать. Везде люди. Это конец.

Он был почти рад, что проиграл, — больше не нужно бегать, его доставят к врачу, дадут обезболивающие, уложат в постель. Чистая одежда. Сон.

Если его не пристрелят на месте, решив, будто он готов воевать дальше.

Он бросит винтовку, поднимет руки и громко крикнет, что сдается.

Эта идея вызывала у него отвращение. Он не мог просто стоять и ждать. Он никогда еще так не делал. Должно же быть что-то еще, что можно сделать. Он вспомнил о руднике и о последнем правиле: если он проигрывает и его должны взять, он по крайней мере сам выбирает место, где этому произойти, а местом, дающим ему наибольшее преимущество, был рудник. Кто знает… Вдруг там у него появится какая-то возможность спастись?

Люди с треском пробирались через кустарник и были уже совсем близко. Пока никого не видно, но скоро они покажутся. Значит, рудник. По телу полыхнул боевой огонь, как всегда перед началом схватки. Он уже не чувствовал усталости и быстро побежал прочь от ручья, в глубь леса. Услышал шум впереди, в густом кустарнике, и повернул налево, стараясь пригнуться как можно ниже. Далеко справа он увидел их, с криками бегущих к ручью. Солдаты национальной гвардии. В форме и в касках. Ночью, глядя на цепь огней, он насмешливо думал, что Тисл послал на него целую армию. Черт возьми, это действительно была армия.

Глава 7

Тисл сидел весь обмякший на скамье и смотрел, как полицейский отмечает крестиком место на карте, где нашли тела двух гражданских у ручья. Ему казалось, будто он смотрит на все это издалека: восприятие было притуплено таблетками, которых он наглотался. Он ничего не сказал Траутмэну и Керну, но когда узнал об обнаружении двух тел — один гражданский зарезан, один застрелен — он почувствовал резкую сжимающую боль в сердце. Настолько сильную, что ему стало страшно. Убиты еще двое. Сколько теперь всего? Пятнадцать? Восемнадцать?

— Наверное, он шел к дороге, когда его обнаружили эти люди, — сказал Траутмэн. — Он знает, что мы ждем его вблизи дороги, так что ему придется повернуть назад, в холмы. А когда решит, что это уже безопасно, он попробует другой путь к другому отрезку дороги. Может быть, в этот раз пойдет на восток.

— Тогда все, — сказал Керн. — Он в кольце. Линия солдат проходит между ним и холмами, туда он не пробьется. Единственное, открытое для него направление, это к дороге, но там ждет еще одна линия солдат.

Тисл в это время смотрел на карту. Теперь он повернулся.

— Нет. Вы что, не слышали? — сказал он Керну. — Парень почти наверняка уже ушел наверх. На карте же все видно.

— Не понимаю. Как он мог пройти через линию войск?

— Очень легко, — сказал Траутмэн. — Когда солдаты услышали позади себя выстрелы, одна группа отделилась от линии и вернулась выяснить, в чем дело. Они оставили дыру в линии, достаточную, чтобы пробраться к холмам. Скажите им, чтобы скорее шли дальше в холмы, иначе он успеет слишком далеко уйти.

Тисл давно ожидал от Керна того, что сейчас последовало.

— Я не знаю, — помотал головой Керн. — Все становится слишком сложным. Не знаю, как мне следует поступить. А вдруг он рассуждает не так. Вдруг он не понял, что в линии образовался просвет, и остался на месте, между солдатами национальной гвардии и дорогой. В таком случае, если я прикажу им идти в холмы, я испорчу ловушку.

Траутмэн поднял руки.

— Думайте все, что вам черт на душу положит. Мне это безразлично. Я с самого начала не хотел в этом участвовать. Но я участвую, помогаю. Это не означает, что я должен снова и снова объяснять вам простейшие вещи.

— Нет, поймите меня правильно. Я не собираюсь оспаривать ваши суждения. Просто я думаю, что он в его положении, может поступить нелогично. Почувствует, что кольцо сжимается, и начнет бегать кругами, как спугнутый кролик.

Впервые в голосе Траутмэна открыто прозвучала гордость.

— Этого не будет.

— Но если да, если это все же случится, то не вам отвечать за то, что людей направили в неверном направлении. Отвечать мне. Я должен рассмотреть это дело со всех сторон. Мы же сейчас рассуждаем теоретически. Реальных фактов у нас нет.

— Тогда позвольте мне отдать приказ, — сказал Тисл, и ему показалось, будто грузовик свалился с трехфутовой высоты: сердце сжала еще более сильная боль. Стараясь не поддаваться ей, он продолжал: — Если приказ окажется неправильным, я с радостью за него отвечу. — Он весь напрягся, затаив дыхание.

— О Господи, вам плохо? — спросил Траутмэн. — Ложитесь скорее.

Тисл жестом его отстранил. Вдруг радист сказал:

— Передают сообщение.

— Ложитесь, — настаивал Траутмэн, — или я вас заставлю.

— Оставьте меня в покое! Слушайте!

— Говорит командир национальной гвардии номер тридцать пять. Я не понимаю. Возможно, нас так много, что у собак испортился нюх. Они хотят вести нас в холмы, а не к дороге.

— Нет, у собак ничего не испортилось, — зло проговорил Тисл. — Но мы уже потеряли слишком много времени, пока вы раздумывали. Может быть, сейчас наконец отдадите этот приказ?

Глава 8

Когда Рэмбо поднимался по склону к руднику, пуля ударила в скалу в нескольких ярдах слева от него. Глядя на вход в рудник, он прибавил скорость, закрывая лицо от осколков камня, которые выбили еще две выпущенные в него пули. Это было уже у самого входа. Углубившись в туннель, вне досягаемости пуль, он остановился, и привалился к стене, переводя дыхание. Не удалось оторваться от них. Помешала боль в ребрах. Теперь солдаты национальной гвардии всего в полумиле от него. Они так увлечены охотой, что стреляют, не имея четкой цели. Резервисты, солдаты по уик-эндам. Обученные, но не набравшиеся опыта, так что дисциплина у них плохая, и от волнения они могут отмочить все, что угодно. Полезут в туннель толпой, выпустят сюда сотни пуль. Он правильно сделал, что вернулся. Если бы он попытался сдаться у ручья, они бы в спешке пристрелили его. Ему нужен какой-то буфер между собой и ними, чтобы они не стреляли, пока он будет объяснять Он вернулся ко входу в туннель, к свету, изучил крышу. Нашел место, где она опасно потрескалась, выбрал поддерживающие ее верхняки, давно подгнившие, и успел отбежать, прежде чем она обвалилась. Все заволокло пылью, и Рэмбо долго кашлял. Когда пыль осела, он увидел пространство примерно в фут между барьером из камней и почти полностью разрушенной крышей. Потянуло воздухом, стало холоднее. Он опустился на влажный пол, слушая, как потрескивает крыша. Скоро донеслись голоса.

— Как ты думаешь, его убило?

— Может, залезешь и посмотришь?

— Я?

Кто-то засмеялся, и Рэмбо невольно улыбнулся.

— Пещера или рудник, — сказал другой. Голос у него был громкий, и Рэмбо решил, что он говорит в полевую рацию. — Мы заметили как он вбежал туда, а потом все обвалилось. Видели бы вы, сколько пыли. Теперь он наш, это точно. Подождите минуту. — Потом, как будто кому-то рядом: — Убери свою дурацкую задницу от входа. Если он еще жив, очень даже просто может тебя подстрелить.

Рэмбо осторожно поднялся по барьеру из камней и выглянул наружу. В поле зрения появился солдат, бежавший слева направо, по его бедру хлопала фляга.

Ну, пора с этим кончать, подумал Рэмбо.

— Мне нужен, Тисл, — прокричал он в отверстие. — Я хочу сдаться.

— Что?

— Эй, ребята, слыхали?

— Приведите Тисла. Я хочу сдаться. — Его слова грохотом прокатывались по туннелю.

— Там, внутри. Это он.

— Положите, он там живой, — проговорил человек по рации. — Он говорит с нами. — Пауза, потом этот же человек заговорил намного ближе к входу, хотя в поле зрения не показывался.

— Что вам нужно?

— Я устал повторять. Мне нужен Тисл. Я хочу сдаться.

Теперь они шептались между собой. Снова тот человек говорил по рации, передавая новое сообщение, и Рэмбо очень хотелось, чтобы все это поскорее кончилось. Он не думал, что капитуляция вызовет у него такое чувство опустошенности. Сейчас, когда битва была окончена, ему казалось, что он преувеличил свою усталость и боль в сломанных ребрах. Конечно же, он мог воевать дальше. На войне приходилось. Потом он переменил положение, и боль вспыхнула с новой силой — оказывается ничего он не преувеличил.

— Эй, там внутри, — окликнули его. — Вы меня слышите? Тисл говорит, что не может подняться.

— Черт возьми, он же так хотел меня взять. Пусть прыгает в вертолет и летит сюда.

— Я ничего об этом не знаю. Мне только сказали, что он не может.

— Так вы говорили с Тислом или нет? Кто вам ответил, что он не может? Я хочу, чтобы он был здесь. Он будет гарантией того, что никто меня не застрелит по ошибке.

— Не беспокойтесь. Если кто-то из нас вас застрелит, то не по ошибке. Выходите оттуда осторожно, и никаких ошибок не будет.

Он задумался.

— Ладно, но мне нужна помощь — раскидать эти камни. Один я не справлюсь.

Опять они стали перешептываться, потом он услышал:

— Ваша винтовка и нож. Бросайте их сюда.

— Я даже револьвер выброшу. У меня есть револьвер, о котором вы не знаете. Я с вами честен. Я не настолько глуп, чтобы с боем пробиваться через всех вас, так что прикажите своим ребятам убрать пальцы со спусковых крючков.

— Только когда я услышу, что вы бросили оружие.

Расставаться с оружием ужасно не хотелось. Появится это отвратительное чувство полной беспомощности. Замерев в нерешительности, он ощутил легкое прохладное дуновение: в туннель шел воздух.

— Я пока ничего не слышу, — повторил голос. — У нас есть слезоточивый газ.

Так. А подойти этот сукин сын не хочет.

Он просунул в отверстие винтовку. Но не успел разжать руку, как почувствовал поток воздуха, идущий вниз по туннелю. Дует здорово, похоже, где-то есть выход, трещина, иначе быть не может. Сразу появились новые силы. Он еще не проиграл.

— Где оружие, говорю, — опять послышался голос.

Вот дуло тебе в задницу, подумал Рэмбо. Он втянул винтовку назад и поспешил в темень туннеля. Его костер уже совсем догорел, и он на ощупь нашел место, где лежал. Схватив хвойные ветки и несколько кусков дерева, понес дальше в туннель, пока не услышал, как капает вода, и не наткнулся на стену. Новый костер осветит ему путь. Дым от хвойных веток покажет, куда уходит воздух. Черт возьми, может быть, может быть…

Глава 9

Боль вспыхнула снова, и Тисл весь скрючился на скамье. Он знал, что долго не протянет. Ему необходим сон. Ох как необходим. И помощь врача. Слишком уж он себя перенапряг. Слава Богу, теперь все скоро кончится.

Еще немного, сказал он себе. Вот и все. Продержаться еще немного, и парня схватят.

Он подождал, когда Траутмэн и Керн отвернутся, и торопливо проглотил еще две таблетки.

— Вчера вечером коробочка была полная, — сказал Траутмэн, чем немало его удивил. — Не надо принимать так много.

— Нет, нет. Я уронил коробочку, несколько таблеток затерялось.

— Когда это было? Я не видел.

— Вы спали. Перед рассветом.

— Не могли вы потерять столько таблеток. Вы слишком много принимаете. И пьете кофе.

— Все в порядке. Просто судорога.

— Поедете к врачу?

— Нет, пока нет.

— Тогда я вызову врача сюда.

— Не раньше, чем его поймают!

Теперь к нему подошел Керн. Почему его не оставят в покое?

— Его уже поймали, — сказал Керн.

— Нет, его загнали в угол. Это не одно и то же.

— Ну, сейчас это всего лишь вопрос времени. Зачем вам мучиться здесь, пока его не поймают фактически?

— Я не могу вам объяснить. Вы не поймете.

— Тогда я отправлю вас в город.

— Не поеду. Я обещал.

— Кому? Что вы имеете в виду?

— Я обещал, что дойду до самого конца.

— Кому?

— Им.

— Вашим людям?

Орвалу и остальным, кто погиб?

Ему не хотелось об этом говорить.

— Да.

Траутмэн и Керн переглянулись.

— Я же говорил, что вы не поймете, — сказал Тисл.

Он обратил взор к открытой задней части грузовика — там уже показалось солнце. Вдруг в глазах у него потемнело, и он упал на пол.

— Предупреждаю, не вызывайте врача, — медленно проговорил он. — Я просто лежу и отдыхаю.

Глава 10

Огонь осветил трещину, дым потянуло вниз. Мгновение Рэмбо колебался, потом засунул винтовку за ремень, вытащил из костра нечто вроде примитивного факела и просунулся между двумя стенами. Чем дальше он шел и ниже спускался, тем ниже становилась потолочная часть трещины Вскоре свет факела показал ему место, где крыша и стены смыкались по направлению к дыре, ведущей прямо вниз Он подержал факел над дырой, но заглянуть вглубь не удавалось. Тогда он достал винтовочный патрон, бросил вниз и стал считать секунды. Три секунды — получается не так уж глубоко. Он опустил в дыру одну ногу, потом другую пытаясь нащупать опору на скользких стенах. Волной донеслись звуки. Камнепад, подумал он, но нет — это были голоса. За ним уже шли в глубь горы…

Его голова еще оставалась над краем дыры, и он уже был готов прыгнуть вниз, когда кончики пальцев его вытянутых ног нащупали что-то похожее на дерево. Верхняя перекладина лестницы. Рудник, это ведь рудник, подумал он Осторожно опустился на перекладину — она согнулась, но выдержала. Вторая перекладина сломалась под его тяжестью ион с лету сшиб еще две перекладины, но на третьей устоял. Грохот от его падения пугающе громко прокатился по каменной камере. Когда он затих, Рэмбо прислушался пытаясь различить голоса людей, но не смог: сюда они не доносились. Он посветил факелом вниз — что там Еще четыре перекладины и покатый пол. Когда идет дождь, подумал он, здесь дренируется вода, вот почему все Он спустился на пол и воспользовался единственным выходом, расщелиной пошире предыдущей, которая тоже уходила вниз. Подальше она раздваивалась. Какое направление выбрать? Дым только мешал — он давно рассеялся и ничего не показывал, но притупил его обоняние, и теперь Рэмбо не мог определить по запаху куда дым шел. Факел плохо горел в сыром воздухе, плевался искрами. Оставалось облизать палец и поднести сначала к одному отверстию, потом к другому. Он почувствовал легкое прохладное дыхание справа и неуверенно пошел в том направлении. Изгибы, повороты. Боковые ходы. Факел горел все хуже Вдруг впереди послышался какой-то шепот, и он сначала испугался, но быстро понял, что это бегущая вода. Не сразу он нашел путь к воде в провале на противоположной стороне пологой кривой — шум воды сразу стал сильнее.

Этот провал привел Рэмбо на пологий выступ — там рев воды был оглушительным.

Рэмбо посветил догорающим факелом вниз — поток водоворотом уходил в отверстие под выступом. Это был выход для воды, но не для Рэмбо. Он отбросил догоревший факел и оказался в полнейшей темноте. В такой тьме ему еще не приходилось бывать, а внизу бушевал поток, в который он мог упасть при малейшей неосторожности. Рэмбо напрягся, ожидая, что скоро привыкнет к темноте. Но не привык, начал пошатываться, теряя равновесие, и был вынужден опуститься на четвереньки. Он медленно пополз к узкой щели в конце выступа, которую успел рассмотреть, когда догорали последние искры факела. Чтобы пролезть в щель, пришлось прижаться животом к камню. В просвете щели торчали острые камни, они рвали одежду, царапали кожу. Рэмбо постанывал от боли в ребрах.

А потом он заорал в голос. И не из-за ребер. Когда он очутился в камере, где уже можно было приподнять голову и протянул руку вперед, то угодил в какую-то слизь. Комок слизи плюхнулся ему на шею, кто-то укусил его за палец, кто-то крошечный пробежал по руке. Он лежал в толстом слое слизи, которая быстро пропитывала одежду, холодила живот. Он услышал писк множества живых существ, картонное потрескивание крыльев над головой. О Господи, это же летучие мыши! А крошечные существа — жуки, которые всегда живут в колониях летучих мышей, питаясь их пометом и телами умерших животных. Что же делать? Летучие мыши — это бешенство, каждая третья колония мышей заражена бешенством.

Может хватить одного укуса… Но и пути назад нет. А вперед — есть: мыши-то вылетают на волю…

Рэмбо с трудом поднялся на ноги и пошел, глубоко увязая в полужидком слое, ничего не видя вокруг и ориентируясь лишь по легкому дуновению ветра. Он с тревогой прислушивался к шелесту крыльев над головой — шелест становился все сильней… Вдруг Рэмбо наткнулся на камень, чуть не упал и обнаружил, что камень большой и плоский — можно отдохнуть! Он затаился. Стоит ему уснуть и мыши постепенно успокоятся…

Глава 11

Рэмбо не знал, как долго пробыл в забытьи, лежа на камне, мокрый и замерзший. Проснулся он оттого, что по лицу стали задевать крылья летучих мышей. Сначала это были легкие редкие касания, потом они участились… Рэмбо вскочил и начал отмахиваться руками. Мыши летали сплошным облаком, стало трудно дышать. Полузадавленный, полузадушенный, Рэмбо, пригибаясь как можно ниже, перестал сопротивляться и позволил потоку мышей увлечь за собой. И наконец понял, в чем дело: мыши не нападали на него, они летели все сразу наружу. Он рассмеялся от облегчения. Наверное, уже наступила ночь, и мыши это почувствовали. Значит, спал он долго. Вот дурак, подумал Рэмбо, сражался с ними как сумасшедший, а они все время указывали мне дорогу…

Когда он наконец вышел на ролю, свежий воздух показался ему чем-то совершенно волшебным. Он лежал у выхода и глотал, глотал его. Куст, под которым он опустился на землю, обдавал его тончайшим ароматом леса. Внизу, довольно далеко от него, мерцал среди деревьев маленький костер. После полнейшей темноты пещер огонь был ярким и живым…

Он замер. Кто-то приглушенно говорил у костра. Кто-то двигался среди камней, потом до него донеслось чирканье спички. Когда спичка погасла, он увидел тлеющий огонек сигареты.

Они его ждут. Тисл догадался, почему он пошел вниз, в щели и пещеры.

Тисл расставил людей вокруг всего холма, на тот случай, если он найдет выход. Ну что ж, они плохо видят в темноте, а он после пещеры ориентируется прекрасно, и, отдохнув еще немного, проскользнет мимо. Теперь будет легко. Они пускай думают, что он еще в пещерах, а он тем временем успеет пройти много миль. И пускай на его пути никого не окажется.

Глава 12

Опять стало темно, Тисл не мог понять, как он оказался в сумрачном лесу. Траутмэн, Керн, грузовик. Где они все? Куда подевался день? Почему он так торопливо, спотыкаясь на каждом шагу, пробирается между деревьями?

Он прислонился к толстому стволу, чтобы перевести дыхание. Боль в груди нарастала волнами. Он настолько потерял ориентировку, что ему было страшно. Не то чтобы он потерял направление — нет. Он знал, что должен идти прямо вперед, куда-то вперед, но не понимал почему.

Траутмэн. Он помнил.

Траутмэн хотел отвезти его к врачу. Он помнил себя лежащим на полу грузовика. И мучительно искал объяснения тому, каким образом попал оттуда сюда. Возможно, он силой вырвался от Траутмэна, чтобы не очутиться в лапах у врача? А потом сбежал в лес. Все что угодно, только бы дойти до конца. Выйти на парня. Помочь в его поимке.

Но здесь что-то было не так. В таком состоянии он не мог отбиться от Траутмэна. Однако он не мог сейчас рассуждать логически и прийти к какому-либо иному выводу. Несмотря на боль в груди, он спешил вперед, подгоняемый смутным и страшным чувством, что с ним скоро что-то случится. Парень, возможно, это парень гонится за ним?

Его потревожил внезапный шум, он открыл глаза, растерянно моргая. Он опять лежит на спине. Кто-то его подстрелил? Он стал ощупывать тело в поисках раны, но обнаружил одеяло, а земли под ним не было. Мягкие подушки. Кушетка. Где он, черт возьми? Что вообще происходит? Он протянул руку, задел лампу, включил ее, обнаружил, что находится в своем кабинете. А как же лес?

Там все так реально.

Он посмотрел на запястье — часов не было. Часы на столе показывали без четверти двенадцать. Сквозь шторы заглядывала снаружи темнота.

Значит, двенадцать ночи, но последнее, что он помнил, это полдень. Что там с парнем? Где он?

Тисл попытался встать, схватившись за голову, чтобы она не развалилась, но что-то подняло и накренило пол кабинета и его швырнуло обратно. Все же он встал и каким-то образом добрался до двери, схватился за ручку обеими руками, повернул ее, ступил босыми ногами с теплого ковра кабинета на холодные плитки коридора. Здесь было темно, но впереди, у дежурного, горел свет. Он прошел половину коридора и был вынужден опереться о стену, чтобы отдохнуть.

— Проснулись, шеф? — донесся голос, — Окей?

Отвечать было слишком сложно. Он еще не разобрался сам с собой.

— Я спросил, вы окей, шеф? — сопровождаемый звуком шагов голос был уже ближе.

— Парень, — смог он выговорить. — Парень в лесу!

— Что? — голос был теперь совсем близко. — Вам нельзя ходить. Отдыхайте… Вы уже не в лесу и за вами не гонится парень.

Голос принадлежал одному из его полицейских, но Тисл никак не мог вспомнить имя этого полицейского. Он напряг память — и все-таки вспомнил:

— Харрис? — Ну да, конечно. — Харрис, — гордо сказал он.

— Идемте ко мне, шеф, выпьете кофе. Я только что приготовил свежий.

— Парень, — выдавил из себя Тисл. — Парень уже в лесу у дороги.

Да вы не волнуйтесь. Постарайтесь вспомнить. Парня загнали в старый рудник, а потом он ушел куда-то в скальный лабиринт. А ну-ка, дайте мне руку.

Он отмахнулся от Харриса:

— Я говорю, что парня там уже нет.

Но вам ведь это не известно.

— Я чувствую. Как я сюда попал? Где Траутмэн?

— В грузовике связи. Он и отправил вас в больницу.

— Вот сукин сын. Я предупреждал его не делать этого. А как я попал сюда вместо больницы?

— Вы и этого не помните? Господи, ну вы и устроили скандальчик, это ж надо! Вы сопротивлялись в машине, хватали руль, чтобы не дать им свернуть к больнице, кричали, что уж если вас хотят куда-то отвезти, лучше, если этим местом будет ваш кабинет. Наконец они испугались, что вы с собой что-нибудь сделаете, если вас не послушают, и привезли сюда. Правду сказать, они были рады от вас отделаться — так вы бушевали. Один раз схватили руль и чуть не врезались в грузовик с прицепом. Здесь они вас уложили в постель и уехали, а вы сразу встали и пошли к патрульной машине, чтобы ехать обратно. Я хотел вам помешать, но вы вскоре сами отключились. Прямо за рулем, даже зажигание не успели найти. Тут же появился доктор, он сказал, что вообще-то состояние ваше ничего, только переутомление и таблеток вы наглотались… Они одновременно и стимулируют и успокаивают, а вы приняли столько, что уже не знали, на каком свете находитесь. Доктор сказал, вы еще удивительно долго держались на ногах.

— Где мои ботинки и носки? Куда вы их дели?

— Зачем вам?

— Неважно зачем. Куда ты их положил?

— Вы, случайно, не собираетесь туда вернуться?.. Вам нужно лечь и отдохнуть, хорошо? Эти пещеры сейчас обследуют черт знает сколько людей. Вы уж ничего не сможете там сделать. А они сказали, что беспокоиться не нужно, позвонят сразу же, как только появятся какие-то новости.

— Я уже сказал, что он не… Где мои ботинки и носки, черт возьми?

Глава 13

Ботинки с носками оказались в его кабинете, у картотечных ящиков. Тисл взял из оружейного ящика «браунинг», зарядил полную обойму, пристегнул кобуру — и отметил мысленно, что пристегнул ее в точности, как учил Орвал. Когда он проходил мимо Харриса к выходу, тот поднял голову.

— Не говори, — сказал он Харрису, — не говори, что мне не стоит туда возвращаться.

— Хорошо, не буду.

На улице Тисл с удовольствием вдохнул ночной воздух. Патрульная машина стояла совсем рядом. Садясь в нее, он взглянул налево и увидел, как вся левая часть города разом осветилась, языки пламени рванулись к темным облакам.

Харрис выбежал на крыльцо.

— Парень выбрался из пещер! Только что сообщили, что он украл полицейскую машину!

— Я знаю.

— Но откуда?

Взрывная волна прошла по окнам полицейского участка — раздался звон разбитого стекла. Несколько взрывов донеслось со стороны главной дороги, ведущей в город.

— Боже милостивый, что это? — изумленно проговорил Харрис.

Но Тисл уже знал, что это, и с места рванул машину, чтобы успеть вовремя.

Глава 14

Рэмбо на предельной скорости вел мощную полицейскую машину, поглядывая в зеркало заднего вида на залитую огнем улицу, гигантские языки пламени вздымались до верхушек растущих по ее краямдеревьев. Теперь никто не сможет сесть ему на хвост, им придется объезжать зону пожара.

Он выиграет время. На всякий случай нужно сделать еще один отвлекающий маневр — чем больше маневров, тем проще ему будет скрыться. Может быть, его вообще перестанут преследовать. Бросят все силы на тушение пожара.

Впереди один из уличных фонарей не горел. Рядом с ним вспыхнули задние огни машины, ее водитель открыл дверцу, чтобы посмотреть на огонь. Рэмбо выехал на полосу встречного движения, целясь в низко расположенные фары спортивной машины. Она вырулила на правую полосу, чтобы не столкнуться с ним, но Рэмбо тут же вернулся на свою, и спортивная машина метнулась к тротуару, влетела в витрину мебельного магазина. Диваны и кресла, подумал Рэмбо. Мягкого приземления…

Продолжая вдавливать в пол педаль газа, он недоумевал, почему на улице больше нет машин.

Да что это вообще за город такой? Чуть за полночь — и все уже спят. Огни магазинов выключены. Никто не выходит из баров с пением. Ну, он оживил немного этот городишко. Это уж точно. Машина стремительно мчалась вперед. Настроение у него улучшилось. Все будет в порядке. Он укроется в Мексике. Пробраться незамеченным к шоссе оказалось не трудно. Полицейские, приехавшие в этой машине, преодолевали, наверное, холмы с остальными или прошли дальше по дороге к грузовикам. В замке зажигания не было ключа, но он без труда соединил провода напрямую, и сейчас, проскочив перекресток на красный свет, чувствовал, что пройдет всего лишь несколько часов, и он будет свободен. Полиция, конечно, сообщит по радио его примерный маршрут и его попытаются остановить, но большинство их машин, вероятно, остались позади, так что особого сопротивления впереди не будет. Он пересечет город, свернет на боковые дороги и спрячет машину. Дальше пойдет по бездорожью. Может быть, сядет в грузовой поезд. Или в какой-нибудь другой транспорт. А то и самолет украдет. Черт возьми, возможностей полно.

— Рэмбо.

Голос испугал его, голос по радио машины.

— Рэмбо. Слушай меня. Я знаю, что ты меня слышишь.

Голос был знакомый, но он его давно не слышал. Рэмбо попытался вспомнить.

— Слушай меня. — Каждое слово было четким и звучным. — Меня зовут Сэм Траутмэн. Я директор школы, в которой тебя обучали.

Да, конечно. Его никогда никто не видел — только голос в течение многих дней не дававший никому покоя.

Больше бегать, меньше есть, меньше спать. Голос всегда предвещал новые тяготы. Вот, значит, как. Тисл призвал Траутмэна на помощь. Это объясняло изменения в тактике, которую применяли преследователи. Мерзавец. Идет против своих!

— Рэмбо, ты должен остановиться и сдаться, пока тебя не убили.

— Как бы не так, мерзавец!

— Слушай меня. Я знаю, это трудно понять, но я помогаю им потому, что не хочу, чтобы тебя убили. Они уже начали мобилизовать силы у тебя на пути, а потом придумают еще что-нибудь и вымотают тебя до предела. Если бы я был уверен, что у тебя есть малейший шанс победить их, я бы сам приказал тебе не останавливаться. Но я знаю, что у тебя нет выхода. Поверь мне. Пожалуйста. Пока еще не поздно, сдайся и останешься живым. Сделать ты уже все равно ничего не сможешь.

А вот посмотрим!

Позади него, уже вдали, прогрохотали очередные взрывы. Он резко свернул машину к пустой бензозаправочной станции, затемненной на ночь. Выбил ногой стеклянную дверь, вошел внутрь и включил электрические насосы. Потом схватил лапчатый лом и поспешил наружу, сбить замки с бензоколонок. Их было четыре, по два шланга на каждой, и он пустил из всех струи бензина, поставив запоры в открытое положение. Потом отвел машину подальше и остановился. Одна спичка — и ночь превратилась в день, большое озеро огня плескалось от тротуара до тротуара, лопались оконные стекла, трескались стены домов. Адское пекло. Он сел в машину и помчался дальше, а за его спиной горящий бензин достиг припаркованные машины, и они взорвались одна за другой. Их владельцы сами виноваты — знак на фонарном столбе запрещал ставить машины после полуночи. Он подумал о том, что произойдет, когда упадет давление в подземных цистернах. Огонь пробежит по шлангам в цистерны, и в воздух взлетит половина квартала. Это отобьет охоту преследовать его, можно не сомневаться.

— Рэмбо, — сказал Траутмэн по радио. — Пожалуйста. Я прошу тебя остановиться. Все это уже бесполезно.

А вот посмотрим, опять подумал Рэмбо и выключил радио. Он уже почти проехал центр, через несколько минут будет на другой стороне города.

Глава 15

Тисл ждал. Он поставил патрульную машину поперек улицы, в том месте, где она пересекала главную площадь города, и облокотился на капот, держа в руке пистолет. От очага пожара приближались огоньки фар. Возможно, парень оказался проворнее него и уже выехал из города, но Тисл в это не верил. Он видел происходящее будто с двух сторон сразу — глазами парня из машины, несущейся к площади, и своими — глазами полицейского, опирающегося локтем на полицейскую машину. Руку с пистолетом он держал уверенно. Нужно все сделать правильно. Другого шанса не будет. И он обязан удостовериться, что это парень, а не случайно оказавшийся здесь патрульный. Рев мотора. Фары били прямо в лицо. Он прищурился, разглядывая водителя. Прошло трое суток с тех пор, как он видел парня, но трудно было не узнать форму головы, неровно выстриженные волосы. Это он. Наконец, один на один, и не в лесу, а в городе, который он знает лучше парня.

Фары ослепили его, и он выстрелил в одну, потом в другую, гильзы из его автоматического пистолета со звоном покатились по дороге. Ну, как тебе это нравится? Он прицелился, и как раз в ту секунду, когда парень пригнулся, выстрелил и разбил ветровое стекло, а потом сразу же прострелил передние покрышки — тройная отдача чуть не сбросила его локоть с капота. При такой скорости машину сразу же занесло, Тисл успел отпрыгнуть, когда она столкнулась с его машиной — грохот металла и стекла, обе машины крутанулись, и парень в своей оказался отброшенным к дальнему тротуару. Пригибаясь, Тисл побежал туда, стреляя на ходу в дверцу, потом под приборный щиток. Но парня там уже не было, только кровь на сиденье. Тисл выскочил на дорогу и увидел в просвет под машиной ботинки парня, бегущего к аллее.

Он побежал за ним, достиг кирпичной стены рядом с аллеей и приготовился, стреляя, ворваться в аллею. Непонятно было, почему столько крови на тротуаре. Он не думал, что его пуля настигла парня. Возможно, тот поранился при столкновении. Крови было много. Это хорошо. Он не сможет быстро бежать. Из аллеи послышались тупые удары, как будто парень выламывал дверь. Тисл прикинул сколько осталось у него патронов. Два выстрела в фары, один в ветровое стекло, два в покрышки, пять в дверцу. Оставалось три. Маловато.

Он торопливо вытащил обойму из рукоятки, одним движением вставил новую, задержал дыхание и ворвался в аллею, стреляя на ходу, потом упал за шеренгой мусорных баков и увидел, что дверь в оружейный магазин Огдена открыта. Мусорные баки были слишком тонкие, чтобы защитить его от пуль, но уже хорошо то, что он успел укрыться за ними. Теперь Тисл размышлял, действительно ли парень вошел в магазин или открытая дверь — всего лишь хитрость, и парень устроил засаду дальше в аллее. Он осмотрел аллею, парня не увидел. Но когда шел к двери, эта штука вылетела из темноты, разбрасывая искры. Но что?.. Динамит, а запал слишком короткий, чтобы успеть схватить палочку динамита и отбросить подальше. Отскочив, как от змеи, он попятился из аллеи, прижался к стене, зажимая уши руками, взрыв оглушил его, куски дерева, металла и картона вылетели на улицу. Он остановил себя, не побежал опять к выломанной двери. Сначала надо продумать все до конца. Парень не может остаться здесь и устроить бой. Благодаря динамиту он получил небольшую фору во времени. Так что забудь про аллею. Проверь переднюю дверь.

Он метнулся за угол дома — парень уже давно покинул магазин и перебегал через дорогу к зданию суда. Расстояние было слишком большое, чтобы попасть из пистолета. Он все же попробовал попасть — упал на одно колено, оставил второе поднятым, упер в него локоть. Держа пистолет обеими руками, прицелился и выстрелил. И промахнулся. Пуля звонко ударилась о каменную стену суда. В ответ грохнула винтовка, и пуля пробила почтовый ящик рядом с Тислом. Ему показалось, что он видит темную фигуру парня, огибающего угол дома, и кинулся за ним — но в этот момент три взрыва подряд осветили здание суда, наполнили ночь летящими осколками. О Господи, он сошел с ума, подумал Тисл, пытаясь бежать еще быстрее. Он хочет взорвать весь город.

Огонь быстро распространился в верхние комнаты здания суда, дым заполнял улицу, и Тисл не видел, куда делся парень. Справа, через улицу кто-то стоял на ступеньках полицейского участка, и он подумал — парень, но это оказался Харрис, вышедший посмотреть на пожар.

— Харрис! — торопливо крикнул он. — Парень! Назад! Назад!

Но его слова поглотил грохот колоссального взрыва, который подбросил полицейский участок, уничтожив Харриса волной пламени и обломков. Ударная волна достигла Тисла, тот стоял словно окаменевший. Харрис, участок — теперь все это исчезло. Он завопил от ярости и побежал дальше. Ах ты, сукин сын, думал он. Не надо было тебе этого делать, мог же ведь не делать, мог.

Впереди, справа от тротуара, были еще два магазина, потом лужайка перед полицейским участком, усеянная обломками горящего дерева. Пуля ударила в бетон рядом с его бегущими ногами и отрикошетила в сторону. Он бросился в придорожную канаву и ответил на выстрел — туда, где успел заметить вспышку. Тисл выстрелил еще два раза, а когда поднялся, ноги не удержали его, он свалился на тротуар. Силы окончательно оставили Тисла. Слишком он перенапрягся за последние дни.

Тисл лежал на тротуаре и думал о парне. У парня кровотечение, он тоже слабеет. Но его это не остановило. Если парень продолжает держаться, значит он еще многое может.

Но я так устал, подумал Тисл о себе, так трудно двигаться.

Да чего там устал. Просто страшно.

Он всхлипнул и, шатаясь, медленно поднялся. Парень должен быть за развалившимся зданием полицейского участка. Но он не мог убежать, потому что задний двор участка кончался высокой изгородью из колючей проволоки, а по другую сторону изгороди сразу за универсальным магазином был глубокий обрыв. У парня не хватит времени и сил, чтобы преодолеть это место. Он побежит дальше по улице, а там два дома, затем площадка для игр и принадлежащее городу поле, густо поросшее высокой травой; на поле — построенный детьми сарайчик.

Он осторожно пошел вперед, выискивая среди дыма парня и стараясь не смотреть на останки Харриса. Теперь Тисл был между зданием суда и полицейским участком, оба горящих здания освещали его, дым разъедал глаза, огонь обжигал кожу. Дым на мгновение повернул в сторону, и он увидел, что люди, живущие в двух соседних с участком домах, вышли на свои крыльца и разговаривают, показывая пальцами. Иисусе, парень и эти дома может взорвать. Убьет их, как Харриса.

— Убирайтесь к черту! — прокричал он. — Уходите быстрее!

— Что? — крикнул кто-то в ответ.

— Он близко! Бегите! Спасайтесь!

— Что? Я не слышу!

Глава 16

Он спрятался за крыльцом последнего дома и целился в Тисла. Мужчина и две женщины на крыльце все свое внимание переключили на Тисла и не заметили, что Рэмбо совсем рядом. Но когда он взвел курок винтовки, кто-то, наверное, услышал щелчок, потому что женщина вдруг наклонилась к нему через перила, шепча:

— Боже мой, Иисусе…

Это было вполне достаточным предупреждением; Тисл вскочил с тротуара и пробежал по лужайке к крыльцу первого дома. Рэмбо все же выстрелил, не надеясь попасть, но рассчитывая хотя бы напугать Тисла. Женщина закричала. Передернув затвор, Рэмбо выбросил пустую гильзу, прицелился в торчавший из-за угла ботинок Тисла и нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало кончились патроны. Перезарядить винтовку не было времени, он бросил ее и тут же выхватил полицейский револьвер, но ботинок Тисла уже исчез. Женщина продолжала кричать.

— Да заткнитесь вы ради Бога, — сказал ей Рэмбо и побежал к заднему углу дома, всматриваясь во все тени. Тисл не рискнет приблизиться спереди, где огонь сделает его прекрасной мишенью. Он проскользнет в темноту позади первого дома и будет пробираться к этому. Рэмбо остановился у самого угла и стал ждать. Его лицо было в крови, она стекала со лба: лоб он разбил, когда столкнулся с машиной Тисла.

Ожидание затянулось, на него напала сонливость, но он сразу же встряхнулся. Звуков никаких не было, однако ему показалось, что черная фигура скользит в кустах вдоль задней изгороди. Он прицелился, но выстрелить не смог. Сначала надо было убедиться, что это Тисл. Но со зрением у Рэмбо было не все в порядке: в глазах двоилось, изображение предметов было расплывчатым. Ужасно болела голова, казалось, она вот-вот треснет.

Почему тень не двигается? Или он просто не видит? А время идет. Сирены завывают все ближе. Возможно, это пожарные сирены.

А может быть, полиция. Сейчас он слышал, как люди, что стояли на крыльце, переговариваются о нем в доме. Рэмбо насторожился, ощупал взглядом местность и заметил Тисла, тот шел по лужайке. Рэмбо выстрелил совершенно автоматически, Тисл вскрикнул, его отбросило к тротуару.

Но Рэмбо не мог понять, что происходит с ним самим: он сразу будто потерял вес и медленно, очень медленно упал лицом в траву. Руки его были теплыми и мокрыми на груди. О Господи, он ранен. Тисл успел выстрелить и попал в него. Нужно двигаться. Нужно убираться отсюда. Сирены.

Стоять он не мог. Мог только ползти по земле, как червь. Пламя ближнего пожара полыхнуло сильнее, он напряг глаза и сквозь рябь увидел неподалеку детскую площадку и пополз туда на животе.

— Ружье! Где мое ружье? — кричал мужчина в доме.

— Нет. Пожалуйста, — умоляла его женщина. — Не выходи туда. Не вмешивайся.

— Где мое ружье? Куда ты его дела? Я говорил не трогать мое ружье.

Рэмбо пополз быстрее, достиг забора, калитки, открыл ее, вполз на площадку. За его спиной гулко отдавались шаги по деревянной лестнице.

— Где он? — послышался голос мужчины уже немного яснее, он выбежал на улицу. — Куда он пошел?

— Вон там! — завопила вторая женщина, та, которая видела Рэмбо с крыльца. — Вон он! За калиткой!

Мерзавцы вы все, устало подумал Рэмбо, поворачивая голову. Мужчина целился в него из ружья. Он казался очень неуклюжим, пока целился, но сразу стал грациозным, когда в него попала пуля Рэмбо — плавным движением схватился за правое плечо, легко повернулся вокруг своей оси и упал картинно, как в театре.

— Иисусе, я ранен, — простонал мужчина. — Он в меня попал. Я ранен.

Этот человек просто не знал, как ему повезло. Рэмбо целился ему в грудь, а не в плечо. Но он уже совсем плохо видел, не мог ровно держать винтовку, быстро терял кровь из раны в груди, у него не было теперь ни шанса уйти, ни возможности защищаться, ничего у него не оставалось. Кроме, может быть, последней палочки динамита из магазина оружейных товаров. К черту динамит. Сил оставалось так мало, что он и на пять футов его не бросит.

— Он в меня попал, — продолжал стонать мужчина. — Я ранен.

Ну что ж, я тоже ранен, приятель, но ведь не жалуюсь, подумал он, и, не желая ждать, когда за ним приедут люди в машинах с сиренами, пополз в высохший пруд посреди площадки для игр. Там он наконец остро почувствовал жуткую боль. Пуля Тисла пробила сломанные ребра, и боль нарастала, поглощая казалось его всего. Он царапал грудь, раздирал, рвал. Наконец, мотая головой из стороны в сторону, поднялся на ноги и, согнувшись, доковылял до изгороди, что на краю площадки. Изгородь была низкая, он перевалился через нее, ожидая, что ударится спиной о землю. Но приземлился мягко на ветки без листьев, колючки. Неужели опять куманика? Тисл спасся когда-то в зарослях куманики… Почему же он не может?

Глава 17

Тисл лежал на спине, глядя на освещавший тротуар желтый фонарь. Он заметил, что перед глазами появилась какая-то муть, и начал усиленно моргать, прижимая руки к ране в животе. Его изумляло, что помимо легкого зуда в кишечнике, он ничего не чувствовал. В спине тоже была рана, но и там он ощущал только зуд. Казалось тело уже не принадлежало ему.

Он слушал сирены, было ощущение, что они совсем рядом. Подвигал одной ногой, потом другой, поднял голову, выгнул спину. Ну что ж, хорошо, что пуля, пройдя сквозь тело, не перебила спинной мозг. Но суть-то в том, сказал он себе, что ты умираешь. Такая большая рана и почти нет боли — это значит, ты умираешь.

Его удивило, что он мог думать об этом вполне спокойно.

Кто-то был рядом с ним. Стоял на коленях. Женщина. Старая женщина.

— Я могу что-нибудь сделать? — мягко спросила она.

— Нет. Нет, спасибо. Я не думаю, что вы что-то сможете сделать… Я попал в него, вы не знаете? Он мертв?

— Он упал, кажется, — сказала она. — Я из дома, что рядом с участком. Я точно не знаю.

Звуки сирены. Очень громкие. Где-то у него в голове. А сам он, казалось ему, был где-то рядом. Как странно. Он приподнял голову, глядя в сторону площади, — из-за угла появились полицейские машины, на бешеной скорости, с «мигалками» на крышах. Шесть, сосчитал он.

Завизжали покрышки по бетону — машины, резко дергаясь, останавливались у горящего полицейского участка, вой сирен угасал. Один из полицейских показал рукой в сторону Тисла, и все побежали к нему, закрывая лица от жаркого дыхания пожара; среди них он заметил Траутмэна. Каждый полицейский держал револьвер в руке, у Траутмэна было обычное полицейское ружье, которое он, наверное, взял в машине.

Теперь Тисл разглядел и Керна. Керн приказал на бегу соседнему полицейскому:

— Вернись в машину! Вызови по радио «Скорую помощь»! — И показав рукой в сторону улицы, прокричал другим полицейским: — Уберите отсюда этих людей! Быстро! Быстро!

— Парень, — сказал Тисл.

— Молчите, — сделал жест Керн.

— Кажется, я в него попал. — Тисл проговорил это очень спокойно. Он сконцентрировал внимание, стараясь представить, что он — это парень. — Да. Я в него попал.

— Берегите силы. Не нужно ничего говорить. Сейчас приедет врач. Мы появились бы здесь раньше, но пришлось объезжать огонь и…

— Слушайте.

— Успокойтесь. Вы сделали все, что могли. Дальше мы сами.

— Но я должен вам объяснишь, где он сейчас.

— Вы ввосьмером пойдете со мной, — сказал Керн, отворачиваясь. Разделитесь. Половина с этой стороны дома, половина с той. Будьте осторожны. Остальные пусть уберут отсюда зевак. Там еще кто-то ранен? Помогите ему.

— Но его нет за домом. — Слишком поздно. Керн и его люди ушли.

— Нет его там, — повторил он уже для себя. — Керн. Что с ним такое, он совсем не слушает? — Вот и хорошо, что он в тот вечер не подождал Керна, ушел в лес. С Керном было бы вдвое больше беспорядка, и люди его погибли бы с остальными.

Траутмэн еще ничего не сказал. Немногие полицейские, оставшиеся неподалеку, не могли смотреть на кровь. Но не он.

— Нет, только не вы, Траутмэн. Вас кровь не смущает. Вы привыкли.

Траутмэн не ответил, просто смотрел.

Кто-то из полицейских сказал:

— Может быть, Керн прав. Может быть, вам лучше не говорить.

— Эй, Траутмэн, а ведь я это сделал. Сказал, что сделаю, и сделал.

— О чем это он? — спросил полицейский. — Я не понимаю.

Траутмэн жестом велел ему замолчать.

— Я ведь говорил, что перехитрю его, разве нет? — Голос Тисла звучал по-детски. Ему это не понравилось, но он ничего не мог с собой сделать. — Он был здесь, сбоку крыльца, а я вон там, у того крыльца, и я чувствовал — он ждет, когда я выйду. Ваша школа хорошо его обучила, Траутмэн. Он делал в точности, как учили, поэтому я смог его перехитрить. — Его удивляло, что рана не болит, ничто не мешает ему говорить и слова льются ровным потоком. Ах да, это потому, что он умирает. — Я представил себе, что я — это он. Понимаете? Я думал о нем постоянно и теперь точно знаю, где он и что делает. И вот тогда я понял, чего он ждет: что я приду сзади, через двор, где деревья и темно, но уж никак не со стороны улицы, потому что там все освещено огнем пожара. Понимаете, Траутмэн? Ваша школа обучила его партизанским боям в гористой местности, и он инстинктивно повернул к деревьям и кустарнику. Но я, после того, что он сделал со мной в холмах, поклялся, что никогда не буду воевать на его условиях, только на моих.

Помните, что я вам говорил? Это м о и город. И я это сделал — перехитрил его, Траутмэн. Он получил мою пулю в грудь.

Траутмэн по-прежнему молчал. Он очень долго смотрел, потом показал на рану Тисла.

— Это? Вы об этом? Но я же говорил. Ваша школа хорошо его обучила. Боже мой, какая у него реакция.

Взрыв встряхнул, казалось, весь город, небо осветилось.

— Цистерны взорвались, — злобно пробормотал полицейский.

Вернулся Керн.

— Его там нет.

— Знаю. Я хотел об этом вам сказать.

— Мои люди ищут его. Он оставил след — кровь.

Послышался крик со стороны дома:

— Он пошел по детской площадке!

— Не кричи так громко, ты же его предупреждаешь!

— Не беспокойтесь, — сказал Тисл. — На детской площадке его нет.

— Откуда у вас такая уверенность? Вы же здесь довольно долго пролежали. Сейчас он может быть где угодно.

— Нет. Необходимо представить себя на его месте. Нужно притвориться, что вы — это он. Он ползком пересек детскую площадку, перелез через изгородь и сейчас лежит в кустах куманики. Я сбежал от него по таким зарослям, в лесу они прямо-таки бесконечные, а сейчас он пытается сделать то же самое, но он тяжело ранен. Вы не можете себе представить, какая у него в груди боль. Там стоит какой-то сарайчик, его сделали дети, вот к нему он и ползет.

Керн, хмурясь, вопросительно посмотрел на Траутмэна, потом на стоявшего рядом полицейского.

— Что с ним было в мое отсутствие? Что вообще происходит?

Полицейский как-то странно покачал головой.

— Ему кажется, что он — тот парень.

Керн опустился на колени рядом с Тислом.

— Держитесь, скоро прибудет врач. Очень скоро. Я обещаю.

— Это неважно.

— Держитесь. Пожалуйста.

Завывая сиренами, подъехали две огромные пожарные машины, быстро выскочили пожарники, разматывая шланги.

Опять донесся крик со стороны дома:

— Он пересек площадку! Везде кровь! Там какое-то поле и кусты!

— Не кричать я сказал! — Потом Тислу: — Окей, сейчас узнаем, правы вы были или нет.

— Подождите.

— Он скроется. Я должен идти.

— Нет. Подождите. Я хочу, чтобы вы мне пообещали.

— Я уже обещал. Врач скоро прибудет.

— Нет. Другое. Вы должны мне обещать. Когда найдете его, я хочу увидеть его конец. Я имею право. Я слишком много вынес, чтобы не видеть конца.

— Иисусе. — Керн изумленно покачал головой. — Иисусе.

— Я выстрелил в него, попал и сразу перестал его ненавидеть. Мне теперь его просто очень жаль.

— Да, конечно.

— Нет, не потому, что он в меня попал, нет. Само по себе это не имеет значения. Если бы он в меня не попал, мне все равно было бы жаль. Только обещайте, что я увижу его конец. Это мой долг перед ним. Я должен быть с ним до конца.

— Иисусе.

— Обещайте мне.

— Хорошо.

— Не лгите. Я знаю, вы считаете, что я слишком тяжело ранен, чтобы можно было тащить меня на то поле.

— Я не лгу, — сказал Керн. — Мне пора идти.

Траутмэн остался с Тислом.

— Да, вы не идете, Траутмэн, — сказал Тисл. — Вы пока хотите остаться в стороне, так? А не кажется ли вам, что вы тоже должны это видеть? Быть там и наблюдать, как он поведет себя в безвыходной ситуации?

Траутмэн заговорил наконец, и голос его был очень сухим.

— Как вы себя чувствуете?

— Я ничего не чувствую. Нет, не то. Бетон очень мягкий.

— О! — По земле пробежала ударная волна нового взрыва, небо осветила еще одна вспышка. Огонь дошел до второй бензостанции.

— Еще одно очко в пользу вашего парня, — сказал Тисл. — В школе его хорошо обучили, тут никаких сомнений.

Траутмэн посмотрел на пожарных, поливавших из шлангов здания суда и полицейского участка, на рану в животе Тисла, и его глаза блеснули. Он передернул затвор ружья, вводя патрон с дробью в патронник, и пошел через лужайку к задней части дома.

— Зачем вы это сделали? — спросил Тисл, хотя он уже сам догадался. Подождите.

Никакого ответа. Траутмэн быстро удалялся.

— Подождите, — из последних сил повысил голос Тисл. — Вам нельзя этого делать!

Но Траутмэн уже исчез.

— Черт возьми, подождите! — закричал Тисл. Он перекатился на живот, судорожно впиваясь ногтями в землю. — Я должен быть там! Это должен сделать я!

Он поднялся на четвереньки, кашляя, из живота текла на бетон кровь. К нему подбежали двое полицейских, схватили, не давая встать на ноги.

— Вы должны отдохнуть, — сказал один из них. — Успокойтесь.

— Не лезьте ко мне! Я серьезно говорю!

Он сопротивлялся, барахтался, они мягко его удерживали.

— Я имею право! Это я начал!

— Лучше отпусти его, — сказал другой. Если он будет от нас отбиваться, то причинит себе еще больше вреда.

— Посмотри, сколько на мне крови, — возразил первый. — Ну сколько ее еще может быть в нем?

Достаточно, подумал Тисл. Достаточно. Он поднялся на ноги. Это я начал, Траутмэн, думал он. Он мой. Не ваш. Парень хочет, чтобы это сделал я.

Он пошатывался, было трудно сохранить равновесие. Он знал, что если упадет, подняться уже не сможет. И одна мысль не оставляла его, парень хочет, чтобы это сделал он.

Глава 18

Отупевший от боли, Рэмбо полз через куманику к маленькому сарайчику. В отсвете пожара он видел, что одна стена его клонится внутрь, крыша под углом, а заглянуть в приоткрытую дверь он мог, там было черно. Он полз, но, казалось, слишком много времени уходит у него, чтобы преодолеть небольшое расстояние тут он заметил, что лишь производит необходимые движения, но остается на месте. Тогда он приложил больше усилий и начал понемногу продвигаться к сараю. Но когда оказался у черного входа, что-то его остановило. Почему-то ему вспомнился душ, в который его загнал Тисл, и камера, где он хотел его запереть. Они были ярко освещены, это верно, но чувство отвращения было таким же. Все, от чего он бежал, смыкается вокруг него, думал Рэмбо, и неужели он настолько обессилел, что собирается вести отсюда бой?

Ни о каком бое не могло быть сейчас и речи. Он видел слишком много людей, умерших от пулевых ранений, чтобы не понимать, сам умирает от кровотечения. Боль засела в груди и голове, резко отзываясь на каждый удар его сердца, но руки и ноги уже онемели от потери крови, вот почему так трудно было ползти. Жизни осталось совсем немного. Но, по крайней мере, он еще мог выбрать, где окончательно расстаться с ней. Только не здесь. Тут он чувствовал себя как в пещерах. Нет, на открытом месте. Он будет смотреть в небо, вдыхать чистый воздух.

Он пополз направо от сарая, неловко забиваясь глубже в кустарник. Правильно выбрать место. Это сейчас необходимо. Удобное и успокаивающее место. Он должен его найти, пока еще не поздно.

Впереди был пологий подъем, и он медленно вполз на самый верх. Здесь не так высоко, как ему хотелось бы, но все же теперь он был над полем, а трава казалась периной, набитой соломой. Он посмотрел на облака, там плясали яркие оранжевые отсветы пожаров. Ну вот, он нашел это место.

Во всяком случае, на душе у него было спокойно. Но боль усилилась, разрывая его грудь, — а конечности немели все больше. Скоро это онемение дойдет до груди и погасит боль — а что дальше? Голова? Или он умрет еще раньше?

Он думал о Тисле. Обо всем, что случилось за последние дни. Ему было жаль, что все это случилось. Но случиться это должно было. Он сожалел, но знал, что, если бы сейчас опять был понедельник, он заново сделал бы все, что уже сделал — как повторил бы свои действия и Тисл. Ничего избежать было нельзя. Их битва касалась чего-то очень важного.

Чего же?

Да всех этих громких слов, сказал он себе: свободы и прав человека. Он начал войну на своей земле, потому что… Нет. Нет. Он убил здесь много людей и мог бы притвориться, что это было необходимо, ибо они являлись частью того, что не дает таким, как он, жить в мире. Но он не совсем в это верил. Ему слишком нравился сам бой, а риск приятно щекотал нервы. Возможно, его создала война, подумал он. Возможно, он настолько привык к действию, что в мирной жизни ему уже нет места.

Онемение распространилось по телу. Ну что ж, подумал он, если это и легкая смерть, то плохая. Беспомощная. Ему оставался один выбор — как умереть. А умирать как загнанный раненый зверь он не хочет. Лучше умереть сразу. Вспышкой.

Он достал из кармана последнюю палочку динамита, открыл коробку с запалом и взрывателями, вставил один комплект в палочку, сунул ее за брючный ремень. Помедлил, не зажигая запал.

Он оглядел свое поле боя — в глазах двоилось — и увидел человека в форме «Зеленых беретов»; осторожно, пригнувшись, тот шел в его сторону. У него была винтовка — или ружье, различить Рэмбо уже не мог. Но он хорошо видел форму «Беретов» и знал, что это Траутмэн. А позади Траутмэна, шатаясь и держась за живот, шел Тисл. И Рэмбо понял, что к смерти есть другой путь.

Глава 19

Тисл передохнул на детской площадке, опираясь о брусья, потом оттолкнулся и пошел дальше, к изгороди. Он очень боялся, что Траутмэн выйдет на поле раньше него, но теперь это исключалось — Траутмэн был впереди всего в нескольких шагах, он притаился за скамейкой и изучал густой кустарник поля. Всего несколько шагов. Тисл протянул руки и схватился за скамейку, чтобы не упасть.

Не отводя глаз от поля, Траутмэн сказал ему:

— Ложитесь. Он вас увидит.

— Если я лягу, то больше уже не встану.

— Тогда зачем все это? От вас все равно никакой пользы. Не вмешивайтесь. Вы себя убиваете.

— Лечь и позволить вам кончить это дело за меня? Нет. Я все равно умираю.

Траутмэн посмотрел на него.

Где-то поблизости, невидимый, кричал Керн:

— Ложитесь, черт возьми! Он в укрытии, и я туда людей не пошлю! Я велел привезти бензин! Он любит играть с огнем, вот мы его и подпалим!

Да, это твой стиль. Керн, подумал Тисл. Он заметил, что под ним уже набралась лужа крови.

— Ложитесь, черт возьми! — орал Керн.

Хочешь подпалить его, Керн? Примерно такой подлости я от тебя и ожидал, думал он. Но можешь не сомневаться, еще не успеет твой огонь дойти до него, а он уже придет сюда, стреляя, и прихватит с собой нескольких из твоих людей.

Есть только одна возможность сделать это — кому-то вроде меня, у кого все равно нет надежды, пойти и взять его. Ты еще мало людей потерял, а то бы сам понял это.

— Что такое? — прокричал Керн, и Тисл понял, что последние мысли он произнес вслух. Это испугало его — конец совсем близок, а нужно перелезть через изгородь, пока он еще в состоянии. На изгороди была кровь. Кровь парня. Хорошо. Он перелезет в том же месте, что и парень. Он сделал усилие и перевалился через изгородь, при этом его кровь смешалось с кровью парня. Он понимал, что должен был больно удариться о землю, но удара не почувствовал.

Траутмэн выскочил из-за скамейки, стремительно перелетел через изгородь и мягко приземлился на траву рядом с ним.

— Не лезьте сюда, — сказал ему Тисл.

— Если вы не заткнетесь, он будет знать все, что мы делаем.

— Его нет поблизости, он ничего не услышит. Он в самом центре поля. Послушайте: вы же знаете, он хочет, чтобы пришел теперь я. У меня есть право довести все до конца. Вы знаете.

— Да.

— Тогда не лезьте не в свое дело.

— Я начал это задолго до вашего участия и собираюсь помочь вам. Нет ничего позорного в том, чтобы принять мою помощь. Теперь идемте, пока вы еще можете двигаться.

— Ладно, вы хотите помочь? Тогда вначале помогите мне подняться. Сам я не в состоянии встать.

Траутмэн поднял его на ноги и исчез в кустах, а Тисл остался стоять, голова его была над кустарником, он осматривал его и думал: ползти, ползти как можно быстрее. Что бы ты ни делал, это не имеет значения. Я доберусь до него раньше тебя.

Он закашлялся и выплюнул что-то соленое, отдышавшись, пошел через кусты по прямой к сараю. Было очевидно, что парень двигался этим путем: это подтверждали сломанные ветки. Шел Тисл медленно, чтобы не упасть. Однако удивительно быстро достиг сарая. Уже собираясь войти, он вдруг почувствовал, что парня там нет. Огляделся и, будто его притягивало магнитом, пошел, шатаясь, по новому следу из сломанных веток, к большому пруду. Парень там. Он это знал, чувствовал.

В голове совсем помутилось, будто его воля принадлежала кому-то другому. Он увидел, как его рука поднимается, и пистолет целит в бугор.

Глава 20

Онемение достигло уже плеч Рэмбо, и винтовку он держал будто двумя кусками дерева. Тисл троился у него перед глазами, пистолет в его руке тоже, и он знал, что все должно быть именно так. Не медленный уход в забытье и небытие. Не подожженный запал и самоуничтожение. А вот так, последний бой, один на один с Тислом. Глаза и руки подводили его, и он не надеялся уже, что попадет в Тисла. Но если промахнется, Тисл увидит вспышку и выстрелит. По крайней мере, смерть наступит в бою. Рэмбо силился нажать на спусковой крючок, целясь в сердце смутной фигуры Тисла.

Дуло прыгало, шансов попасть — никаких. Но постараться-то нужно, иначе все теряет смысл. Он приказал своей руке нажать на крючок, но рука не действовала, а когда сконцентрировал на ней внимание, винтовка неожиданно для него выстрелила. Ах как глупо! Он обругал себя. Совсем не тот, настоящий бой, на который он надеялся, и теперь пуля Тисла оборвет его жизнь. Он ждал. Пуля должна бы уже прилететь. Он прищурился, стараясь разглядеть Тисла, распластавшегося в кустах. О Господи, он в него попал. Но он же не хотел этого! Теперь все его тело онемело до такой степени, что он уже не сможет поджечь запал. Как все глупо. Безобразно и глупо. А потом смерть взяла его, но это был не отупляющий сон, бездонный и темный, а вспышка подобная динамиту, только она пришла не со стороны живота, а вспыхнула в голове…

Глава 21

Ну вот и все, думал Тисл. Он лежал на спине в кустах, дивясь на звезды, повторяя себе, что не знает, что с ним случилось. Он и не знал. Он видел винтовочную вспышку и упал, но падал так медленно и мягко, что не мог понять, попала в него пуля или нет.

Тисл услышал шаги, кто-то шел сквозь кусты. Это парень, подумал он. Он идет, очень медленно. Это и понятно, ведь он тяжело ранен.

Но оказалось это Траутмэн, его голова появилась на фоне неба, лицо и форма лучились в отблесках пожара — а глаза были тусклые.

— Ну как? — спросил Траутмэн? — Очень плохо?

— Нет, — ответил Тисл. — Даже как-то приятно. Если не думать о том, что будет дальше. Что это был за взрыв неподалеку?

— Наверное, это я выстрелил ему в голову из ружья.

— И как вы себя сейчас чувствуете?

— Лучше, чем когда думал, что ему больно.

— Да.

Траутмэн передернул затвор, выбрасывая пустой патрон из ружья, и Тисл проследил глазами его блестящую дугу в воздухе. И умер.

Дэвид Моррелл Рэмбо 2

ЧАСТЬ I

1

Рэмбо занес над головой увесистый молот, полностью отдаваясь блаженству этого истинно дзэновского мгновения, выхваченного из потока времени. Он не чувствовал тяжести молота, и, описывая им широкую дугу, с удовольствием ощутил силу собственного размаха. Казалось, он вложил в удар всю мощь своего духа, когда молот обрушился на железный клин, загнанный в расселину великолепной — хотя бы потому, что она просто существовала на свете — скалы. Он мог разглядеть каждую трещину, каждую выбоину в камне, словно под увеличительным стеклом. Молот со звоном ударил по железу, глыба раскололась, и клин выпал. Острые камешки шрапнелью разлетелись во все стороны.

Свобода! Эта мысль пронзила его, и он внутренне сжался, пытаясь избавиться от нее.

Нет!

Он тряхнул головой.

Он запрещает себе думать о свободе.

Он запрещает себе думать о чем бы то ни было.

Только работать. Ничего больше.

Капли пота стекали по лбу и падали на металлическую поверхность клина, сверкая на солнце. Эти блестевшие в солнечных лучах бусинки вновь напомнили ему…

Об осколочных снарядах. О снарядах, выпущенных с артиллерийских кораблей. О минах-ловушках. О гранатах. О том, как полыхают огнем джунгли. Как стонут солдаты. И льется кровь… Не думать!

Ничего, кроме работы, если хочешь выжить. Он вогнал клин в следующую глыбу, взмахнул молотом и вновь яростно ударил по металлу.

Снова!

И еще раз!

И!..

Скрежет и лязг металла эхом отдавались в глубоком, продолговатом карьере. От прокаленной солнцем поверхности белесых скал исходил жар. Рядом с ним другие заключенные в изодранных, пропитанных потом робах с жирной буквой «3» на спине, задыхаясь, шатаясь от изнеможения, долбили своими молотами камень.

Им неизвестен мой секрет, думал Рэмбо. Они собачатся по вечерам, проклинают судьбу, мочатся и жалеют себя.

Никто из них не догадается, что все лишено смысла. Все, кроме самой жизни.

Даже боль может доставлять радость. Если настроить себя должным образом. Отсечь прошлое и будущее и не думать ни о чем, кроме этого мига, в котором ты живешь. Прекрасного, даже, если он наполнен болью.

Мышцы заныли. Он скользнул взглядом по угрюмым лицам часовых, державших в поле зрения каждое движение заключенных. Винтовки у них были двенадцатимиллиметрового калибра или же Спрингфилд 30/06 с оптическим прицелом.

Повода они от него не дождутся!

Наваливаясь всем своим мускулистым телом на металлический клин и ощущая дрожь ударной волны, он не мог не думать о том, что привело его сюда. Город. Полицейский. Да, Тисл. Но какого черта тот лез на рожон? Почему не спустил все на тормозах?

А ты-то сам хорош, ответил он себе.

Но у меня есть на это право.

Какое право?

Я себя не щадил, сражаясь за то, что считал благом для страны.

И все же, признайся, ты мог показаться ему подозрительным.

Только потому, что я провел несколько суток в лесу? Что у меня была помятая и небритая физиономия? Но я не сделал ничего дурного. Чего он ко мне привязался?

Ты же мог объяснить ему это. Признайся, ты действительно был похож на бродягу. Это уж точно. И потом у тебя не было работы.

Какая у меня может быть работа? Кому я нужен? Меня учили одному. Во Вьетнаме мне доверяли оружие стоимостью в миллион долларов. Там я управлял артиллерийским катером. Что же мне после этого припарковывать машины? О, Господи!

Он вновь с силой ударил по металлическому клину.

Тисл. Он цеплялся ко мне. Это он арестовал меня. Его люди побрили меня. Он ничем не лучше того вьетнамского подонка, что расписал мне грудь ножом.

И ты сорвался.

Нет, я защищался.

Ну да, сбежал из тюрьмы и болтался в горах, с этой шайкой бандитов. Все равно бы у них ничего не вышло. Ты держал под обстрелом этот город. Вспомни, как ты поступил с полицейским. А теперь…

Рэмбо опустил голову, изнемогая от волнения. Теперь, когда от его блаженного дзэновского состояния не осталось и следа, он готов был крушить направо и налево. И Рэмбо с остервенением продолжал лупить по каменной глыбе.

Теперь он расплачивается за свое военное прошлое. Да, из него сделали хорошего солдата. Там он им был нужен.

Неужели они думают, что так легко обо всем забыть? Почему его не удосужились научить тому, что могло бы пригодиться после войны?

Или это невозможно? А что если ты уже потерян для мирной жизни?

Потерян? После полугода в лагере для военнопленных в Северном Вьетнаме? Может статься, что и так. Одна тебе, видно, теперь дорога — прямиком в ад.

Как будто это не ад. Из одной тюрьмы в другую.

На этот раз в Америке. Страна свободы, доблести отчизна…

Эх, если бы только этот полицейский… Что?

Если бы он просто поинтересовался, как я живу.

2

Он опустил молот и смахнул пот со лба. Впрочем, без толку. И лицо, и руки были мокрыми от пота. Он посмотрел на ближайшего к нему охранника, и перевел взгляд на ведро с водой, стоявшее на уступе скалы футах в десяти над ним.

Охранник сжал губы и легким кивком головы ответил на его немой вопрос.

Рэмбо, тяжело ступая, начал подниматься по тропе. Впереди шел изможденный негр. Доходяга, подумал Рэмбо, наблюдая, как тот пьет из ковша, прикрепленного цепью к ведру. На какую-то долю секунды глаза обоих заключенных встретились.

Дьявольщина, казалось, говорил негр. Не могу больше.

Если каждый раз думать об этом, долго не протянешь, мысленно ответил Рэмбо. Но взгляд его сказал: дерьмовая жизнь, ясное дело. Ты, парень, не гони волну. Расслабься.

Негр покачал головой и принялся устало спускаться в забой.

Рэмбо окунул ковш в припорошенную пылью мутную воду. Теплая жидкость отдавала ржавчиной. Во Вьетнаме ему доводилось пить и не такое. Он окатил себя водой из ковша, но и это не принесло облегчения.

— Рэмбо! — услышал он резкий окрик и обернулся.

Солнце слепило ему глаза, лица охранников расплывались в знойном мареве.

Он не проронил ни слова. Разговаривать было запрещено. Скажи он хоть что-нибудь, и последует наказание — зуботычина, удар прикладом.

— Давай сюда, — продолжал тот же голос. Говорил охранник, стоявший слева. — Шагай вперед.

Они держали автоматы наизготове.

Рэмбо изо всех сил стремился казаться невозмутимым, хотя у самого засосало под ложечкой. Любопытство сменилось недобрыми предчувствиями, лишь усиливавшимися от замечания охранника:

— Кто его знает, что они там затевают. Мне приказано доставить тебя к начальству. Какая-то шишка хочет тебя видеть. Приготовься.

3

Полковника звали Сэмюэл Траутмэн. Войска специального назначения. Высокий, худой, с острым подбородком, он был в форме. Зеленый берет молодцевато сдвинут набок. На вид лет пятьдесят. Добрую половину из них он прослужил в армии. Он учился сам (а потом учил других) убивать из любого оружия, от автомата Калашникова до пистолета, спрятанного в шариковой ручке. Он воевал в пустыне и в джунглях, скрывался в гористых ущельях, был трижды ранен. У него на глазах пули косили солдат, прошедших вместе с ним огонь и воду, солдат, которых он считал своими сыновьями.

Но в сравнении с тем заданием, что предстояло ему теперь, все прежние испытанияказались не более, чем тренировкой во время учебных сборов. Самая ответственная за всю его карьеру миссия ожидала его впереди.

Полковник шел, печатая шаг, по узкому тюремному коридору, в который выходили двери камер с маленькими зарешеченными окошками. Яркий свет, лившийся с потолка, заставил его прищуриться. В нос ударил запах пота, застоявшегося воздуха, и еще чего-то — резкий, пронизывающий все. Запах отчаяния и безнадежности.

Безнадежности.

В сопровождении солдата он приблизился к дальнему концу коридора.

— Здесь? — спросил он, кивнув в сторону последней двери.

— Отойдите лучше в сторону.

Охранник, держа пистолет в одной руке, другой отстегнул от ремня связку ключей и вставил один из них в замочную скважину. Ключ со скрежетом повернулся.

— Я постою в уголке. На всякий случай.

— Нет.

Охранник вздохнул.

— Я понимаю, что мне приказано оставить вас наедине, но этот тип… Заключенные разные бывают, а этот из самых опасных. Я за него отвечаю. И за вас тоже. Кто знает, что ему взбредет в голову.

— Нет.

Охранник покачал головой.

— Только не говорите потом, что я вас не предупреждал. Если не хотите, чтобы я шел с вами, возьмите пистолет, а то…

— Помалкивай.

Траутмэн отстранил часового и толкнул дверь. Дверь тяжело подалась, и полковник увидел тесную камеру, утонувшую во мраке.

Охранник нажал на выключатель в коридоре.

— Точно. Так я и знал. В чем дело?

— Выпендривается как может. Осторожно!

Не обращая внимания на предупреждения охранника, Траутмэн шагнул в камеру. Он достал рукой до потолка и повернул лампочку. Свет загорелся.

Полковник обвел взглядом бетонные стены. К полу привинчена железная койка. В углу камеры — круглая дырка в полу, размером дюйма в три, служившая уборной. Узкое, зарешеченное оконце под потолком. Захочешь посмотреть — не дотянешься. Да и тянуться незачем: окно выходило на стену соседнего здания.

Он продолжал осматривать камеру.

Слева от него, присев на корточки, словно готовился вот-вот броситься на гостя, напрягшись всем телом и не сводя с вошедшего глаз, сидел…

Рэмбо.

Траутмэну вспомнилась пантера в клетке. Вот так целыми днями она бегает по своей клетке, натыкаясь на решетку, туда — сюда, туда — сюда, а потом скорчится в углу и ждет чего-то, сверкая неистовым взглядом.

Только теперь, оказавшись в том каменном мешке, Траутмэн отчетливо понял, что происходило в душе Рэмбо после того, как двери полицейского участка захлопнулись за ним и эта история только началась. И тут же поправил себя. Нет, началась она гораздо раньше. Новое чувство горечи, жалости, сострадания до боли сжало ему сердце. Он и не надеялся, что будет легко, но дело, видно, серьезнее, чем он думал.

— Вольно.

Траутмэн повернулся, чтобы закрыть за собой дверь, и прежде чем она захлопнулась с металлическим лязгом, он успел заметить направленный на него выжидательный взгляд часового.

— Я тут побуду, — обратился к нему солдат через маленькое, прикрытое решеткой отверстие в двери.

Выполняйте то, что вам приказано, — ответил Траутмэн. — Отойдите в тот конец коридора и оставьте нас одних.

Но я должен запереть камеру.

— Выполняйте!

Ключ снова со скрежетом повернулся в замочной скважине. Эхо шагов часового замерло вдалеке, и лишь тогда Траутмэн перевел взгляд на пленника, который так и не шевельнулся, хотя полковник, закрывая дверь, намеренно повернулся к нему спиной, тем самым давая понять, что доверяет Рэмбо и полагается на его благоразумие.

— Ну что, вольно? — повторил он на этот раз с вопросительной интонацией.

Ответом ему была звенящая тишина.

Рэмбо медленно поднялся, мало-помалу распрямляя сжавшееся в тугую пружину тело, словно боясь неосторожного, резкого движения.

Молчание становилось невыносимым.

— Джон.

— Полковник.

Рэмбо полоснул горящим взглядом по лицу гостя.

Разводить всякие антимонии этот парень не станет, подумал Траутмэн. Да и я не любитель ходить вокруг да около. А вслух произнес:

— Не возражаешь, если я присяду?

И он опустился на скрипучую койку. Жестко. Грубое одеяло кололось.

— Вот оно как на родине, — попытался он пошутить. Лицо Рэмбо исказила гримаса, он пожал плечами.

— Там. На воздухе, в карьере. Может быть, родина там? А здесь… Не знаю. Эти стены…

— Зато я знаю, Джон. Все будет хорошо. Я пришел помочь тебе. Я и так сделал все, чтобы ты не попал в этот ад.

Рэмбо фыркнул.

Бывало и похуже.

— Тоже знаю.

Траутмэн подумал и о том вьетнамском лагере, где пытали Рэмбо. Он опустил глаза, собираясь с мыслями, и заметил какой-то предмет под кроватью. Помятая коробка из-под обуви. Вот это да! Единственная не казенная вещь здесь.

— Можно посмотреть? Рэмбо не ответил.

Полагая, что молчаливое согласие ему уже дано, Траутмэн достал коробку, открыл ее и… у него перехватило дыхание.

— Твои?

Траутмэн проглотил подступивший к горлу комок и начал перебирать старые, потертые фотографии. Призраки прошлого воочию вставали перед ним. Ребята из части спецназа. Те, что когда-то были с Рэмбо. Вместе и поодиночке. От одного снимка он не мог оторвать взгляда. Рэмбо! Совсем еще юный, тщательно выбритый, с открытой улыбкой на лице, сохранявшем наивное выражение.

Траутмэн с болью разглядывал стоявшего перед ним головореза. Из всех, кто прошел через его руки, ближе и дороже этого парня у него нет. Он откашлялся и бросил, как ни в чем не бывало:

— Крепкий народ. Такую команду поискать.

Все погибли. Но ты-то жив.

— Я должен был умереть вместе с ними. Траутмэн опустил глаза. В горле перехватило.

— Почетная Медаль Конгресса.

Почет большой, это точно. Если добавить двадцать пять центов, хватит на чашку кофе. Разговор получался трудный.

Плюс две Серебряные Звезды, четыре Бронзовые, два Солдатских Креста, четыре Креста за Боевые Заслуги во Вьетнаме, — Траутмэн помедлил, — и сколько там еще Пурпурных Сердец?

— Пять штук… Мне разрешили взять побрякушки с собой. Хоть я и не просил. Зачем они мне нужны?

— А что тебе нужно?

Даже не знаю. После всего, что было со мной там, я просто хотел… хотел, чтобы кто-нибудь подошел ко мне, пожал руку и сказал: «А ты молодчина, Джон». И все. Главное, чтоб от души сказал.

Но в той войне ты стал героем, Джон.

— Выбирать не приходилось. В герои не лез. Делал…

Траутмэн подождал и спросил:

— Так что же ты делал?

— То, что мне приказывали. То, что должен был делать, чтобы выжить!

Он перевел взгляд на стены своей камеры. Стены, казалось, давили на них.

Дальше тянуть нельзя. Траутмэн поднялся, следал шаг вперед.

— Джон, я говорил, что постараюсь вытащить тебя отсюда.

Рэмбо молча смотрел на него, ничем не выказывая своей заинтересованности.

— Ты хочешь этого? Ответа не последовало.

— Понятно, не можешь не хотеть.

— И что я должен для этого делать? Здесь, по крайней мере, все просто, как дважды два. Да, я ненавижу эти стены. Но там, в забое, когда светит солнце, все не так уж и плохо. Мне там даже спокойнее.

Траутмэн прервал его кивком головы.

— Сначала выслушай меня. Нет, не так. Выслушай нас обоих.

— Вас?

— Давай прогуляемся. Траутмэн забарабанил в дверь.

— Эй, ты! Я и так знаю, что ты подслушиваешь. Отпирай эту чертову дверь.

4

Широко раскрыв глаза, словно перед ним был не обычный тюремный двор, а мираж в пустыне, Рэмбо смотрел на газоны, заросшие сочной зеленой травой, которую только что обильно полили. С наслаждением вдыхая аромат свежести, напоминавший ему о дожде, Рэмбо в сопровождении Траутмэна поднимался по тропинке к ожидавшему их грузному человеку в строгом сером костюме.

Двое охранников наблюдали за происходящим, держась поодаль. Щелкнул затвор. Перед этим они с особым тщанием проверили замки на его наручниках.

Это Мэрдок, — сказал Траутмэн. — Ну вот, Мэрдок, а это Рэмбо.

Мэрдок протянул ему руку, но Рэмбо лишь приподнял свою, демонстрируя наручники, сковывавшие его запястья.

Мэрдок только ухмыльнулся на это и зажег сигарету. Комфорта у тебя маловато. Ну да, ладно. Здравствуй. Рад видеть тебя.

Рэмбо скользнул оценивающим взглядом по лицу этого человека. Так себе лицо, ничего примечательного. И в то же время есть в нем что-то незаурядное. Вот, скажем, улыбочка, вежливая, радушная, а в глазах холодный блеск. Рэмбо озабоченно посмотрел в сторону Траутмэна и снова принялся изучать незнакомца.

— Вы из разведки?

Улыбочку Мэрдока будто рукой сняло.

— Меня предупреждали, что ты здорово сечешь. Угадал. ЦРУ, отдел специальных операций.

— С цэрэушниками дел не имею.

Не так уж мы и плохи. Поймешь, когда познакомимся поближе.

— Эту ошибку я уже совершил в шестьдесят восьмом. Во Вьетнаме.

В авантюру с карательной экспедицией ребят-спецназовцев из команды «А» его втянули цэрэушники. По заданию ЦРУ зеленые береты расстреляли группу вьетконговцев в одной деревушке близ Сайгона. После этого оказалось, что разведка дала маху, и погибшие мирные жители к диверсантам не имели отношения. Однако разведчики немедленно открестились от этой акции. Команду «А» в полном составе арестовали и судили тут же, в Сайгоне. Все они испытали на себе прелести сайгонской тюрьмы, прежде чем были отправлены в Штаты. Эта история взбудоражила тогда все части зеленых беретов во Вьетнаме. Спецназовцы даже задумали налет на тюрьму, чтобы освободить товарищей. Но как только информация о недовольстве спецназа просочилась в разведку, военное командование в Сайгоне начало проводить политику ослабления частей спецназа и постепенного вытеснения их из Юго-Восточной Азии.

Рэмбо сам не участвовал в той операции, но в ней оказались замешанными его друзья. С какой стати скрывать от этого типа, что ему известны грязные игры ЦРУ?

— В шестьдесят восьмом? — переспросил Мэрдок. — Это просто маленькое недоразумение. К тому же все о нем забыли. А главное, ты все еще не понял, о чем идет речь.

Холодный, колючий взгляд сверлил Рэмбо.

— Речь о том, что нужно сделать сейчас. Наш дорогой полковник, видно, не успел сообщить тебе, что у меня есть приказ освободить тебя. Ты ведь сам этого хочешь, не так ли? Или желаешь и дальше ловить кайф в каменоломне?

Рэмбо смотрел мимо него. Неподалеку вовсю работали поливные машины. Перед глазами Рэмбо проносилась его теперешняя жизнь: прокаленный зноем карьер, духота тюремной камеры. Брызги воды упали ему на лицо. Рэмбо внутренне подобрался. «Если хочешь выжить, надо работать. Только работать. Больше ничего».

— Послушать можно. Что от меня требуется?

— Вот это другое дело. Правильно, парень. Совсем немного требуется. Ты по этой части крупный специалист. Обычное спецназовское дельце. Слетать в одно место и быстро вернуться. Одна нога здесь, другая там. И устроить там веселое кино.

— В армии и без меня хватает зеленых беретов. Какого черта искать специалиста в тюрьме?

— Нам нужен именно ты. Компьютер в Лэнгли, заметь, выбрал не кого-нибудь, а тебя. Семь секунд — и выдал твое личное дело. Полное соответствие по всем параметрам. Отличный послужной список. Знание местности.

— Какой еще местности? — нахмурился Рэмбо.

Не торопись, дружище. Ты еще не сказал, что согласен.

— Заранее ничего не обещаю.

— Ого, может, я чего недопонял? — Мэрдок обратился к Траутмэну. — Я думал, ваш парень хочет выйти на свободу. Да или нет? Мы тебя забираем или ты остаешься? Отвечай немедленно. Если не согласен, разговор закончен. Соглашаешься — будешь работать не для ЦРУ. Информации никакой. Объяснений сейчас не будет. Сечешь?

Так и не сделав ни единой затяжки, Мэрдок бросил сигарету и раздавил ее остроносым ботинком.

— Скажите ему, — вмешался Траутмэн, — я за него отвечаю головой.

— Северный Вьетнам. — Мэрдок презрительно скривился. — Они теперь называют его Демократической Республикой Вьетнам.

Рэмбо замер. Он помнил лицо того солдата, чей нож вырезал кресты на его теле. Он помнил, как сидел в зловонной отхожей яме, куда солдаты сбрасывали нечистоты. Протухшая еда с копошащимися червями? Он привык к ней. Болото нечистот? И этим его не удивить. Вот только крестообразные шрамы на груди и на спине не дают ему покоя. Днем ли, ночью его ни на минуту не покидает желание расквитаться за них.

Траутмэн подался вперед, и Рэмбо вдруг ощутил соединяющие их невидимые узы воинского братства.

Джон, тут такое дело… Наши ребята остались там. В плену.

— И вы хотите сказать, что только теперь, после стольких лет, вспомнили о них?

Мы своих людей в беде не бросаем, — заметил Мэрдок.

Дрянная история. Но, может, справедливость и заключается в том, что он поможет этим парням?

Во взгляде Траутмэна, устремленном на него, он читал участие, надежду и уверенность в победе. Да, черт подери, хотя бы небольшой победе в той войне, которая опалила их души.

— О'кей, я согласен.

Точно рассчитанным, молниеносным движением он высвободился из наручников и отшвырнул их на траву. Мэрдок изумленно уставился на него.

Оставшись один в своей клетушке, Рэмбо сел на холодный бетонный пол, скрестил ноги. Перед ним зияла дыра в полу — его уборная.

Позади, за дверью, на этот раз незапертой, ждал охранник. Рэмбо спиной ощущал присутствие удивленного и раздосадованного таким оборотом дел стража.

С благоговением верующего, который обращается к святыне, он открыл картонную коробку из-под обуви и погрузился в созерцание своих сокровищ.

Одни воспоминания остались от его давно ушедших друзей. Обрывки воспоминаний.

Награды. Призрачные символы мужества.

И смерти в бою.

Он потрогал подошву своего ботинка, и в руках у него, словно по волшебству, появились спички.

Он даже не дал себе труда обернуться. Он и так представлял, как вытянулась физиономия охранника, как тот напрягся у своего наблюдательного поста.

Смотри, смотри. И знай, что в любую минуту я мог дотла спалить всю вашу богадельню. Интересно тебе, наверное, что я еще припрятал?

Зажав спички в одной руке, он нашарил в коробке свои награды и одну за другой принялся бросать их в дыру. Ордена и медали падали в воду с негромким плеском.

Вот эта!

Эта!

И эта!

Он не сумел бы объяснить, что толкнуло его на такой поступок, но теперь ему стало легче. Ничего хорошего от предстоящего задания он не ждал. Вполне возможно, он не вернется оттуда, и незачем потом кому-то копаться в его вещах.

Он чиркнул спичкой и поднес ее к фотографиям. Вот навсегда уходит его товарищ. Еще один. Вспыхнув, снимки быстро сгорали, их останки с шипением погружались в воду.

А теперь очередь его фотографии. Туда ему и дорога.

Недобрые предчувствия не покидали его. Подспудно он догадывался, что по сравнению с тем, что задумал Мэрдок, даже каменоломня может показаться детской игрой.

С глубоким удовлетворением наблюдал он, как пламя охватывет его собственную фотографию. Прежнего Рэмбо.

Не успокоившись на этом, он поднес спичку к картонной коробке.

ЧАСТЬ II

1

Форт Брэг ничуть не изменился — хоть это утешало. Повсюду — в казармах, в столовой, на оружейном складе, в санчасти, в гараже, на плацу и спортплощадках — толчется тьма народу. Лучшие из лучших, те, кто отличились в боевой подготовке по обычной программе, собрались здесь, надеясь со временем занять место в рядах армейской элиты. Из окна кабинета, в котором размещался Центр по специальным операциям десантно-диверсионной группы, он следил, как старательно марширует по плацу взвод новичков, прибывших на этой неделе.

Свирепого вида сержант ревел, отбивая такт:

— Р-раз — два р-раз, — два, левой! Левой, дубина! Плечи распря-я-мить! Я сказал, плечи распрямить, кисейные барышни! Вас, что же, сосунков эдаких, в полевом центре ничему не учили?

Взвод скрылся из виду. Много лет назад он был таким же наивным и неопытным, как эти юнцы. Такие слова, как «любовь к родине», «гордость за свою страну» что-то значили для него.

Интересно, знай он заранее, чем все это кончится, остался бы он служить в частях зеленых беретов?

Он настороженно осмотрелся. Обычное служебное помещение. Суровая простота обстановки. Гладкие металлические стулья, стол. Яркий свет над головой. С потолка за ними следит объектив. За порогом дежурят двое из военной полиции.

Помощник, подойдя к столу, протянул ему опечатанное дело. Положил перед ним блокнот, ручку.

— Вот твое задание, — сказал Мэрдок, сидевший напротив него.

— Распишитесь здесь, — проговорил помощник. — И еще раз здесь.

Рэмбо поставил свою подпись.

— Можешь открыть, — разрешил Мэрдок. — С материалами будешь работать только здесь. Выносить отсюда ничего нельзя. Содержание запоминай.

Рэмбо сломал печать и вынул из папки целую кипу фотокопий документов.

Мэрдок потянулся к ним.

Две тысячи четыреста американцев, пропавших без вести в Корее, Лаосе, Камбодже, значатся в официальных документах как «предположительно убитые». В отношении большинства из них так оно и есть.

Рэмбо листал бумаги. Многочисленные, убористо напечатанные докладные не так заинтересовали его, как несколько черно-белых фотографий размером восемь на десять.

Мэрдок продолжал:

— Но мы все-таки не прекращаем собирать информацию об этих людях. Мы используем непроверенную информацию: слухи, догадки. Но располагаем и свидетельствами очевидцев, а также лояльно настроенных по отношению к нам местных жителей. Повторяю, пока все это не подтверждено достоверно. Вон сколько тут материалов накопилось. С каждым годом их становится все больше и больше. Сейчас их более двух тысяч единиц. Пора начинать действовать. У нас достаточно фактов, чтобы раскопать это дело. Хотя и для Конгресса, и для Лиги американских семей, и вообще для многих у нас в стране это еще очень больная тема.

Рэмбо вглядывался в фотоснимки, сделанные с очень большой высоты. Кучка до Мишек, скорее даже хижин, скрытая в полумраке густых зарослей.

В первый момент изображение ни о чем ему не напомнило.

А в следующий — он испытал шок узнавания.

Мэрдок опередил его вопрос.

Подробности изложены в докладе Е-7. Похоже на сооружение базы вьетнамской армии в северном горном районе, которая используется сейчас в качестве лагеря для военнопленных. Как видишь, изображение нечеткое. Снято со спутника. То ли хижины, то ли бараки, в общем, это может оказаться все, что угодно.

Рэмбо оторвался от фотографий. Сердце его учащенно забилось, дыхание перехватило. Какого рожна вы хотите?..

— Чего мы хотим?

Думаете, я не узнал его? Думаете, я ослеп в своем каменном мешке? Или рехнулся там окончательно? Да это же!..

Волна ярости захлестнула Рэмбо, голос его сорвался, но слова, им не произнесенные, словно повисли в воздухе. Мэрдок процедил, оборачиваясь к Траутмэну: Вот чего вы добились. Разумеется. Я предупреждал вас. Итак, полковник, вы с ним работали, теперь возитесь с ним сами.

Мэрдок скрестил руки и откинулся в кресле.

— И без того дело скользкое, а тут еще… Траутмэн встретился взглядом с Рэмбо.

— Пойми, они знали, что ты будешь по гроб им благодарен за то, что тебя вытащили из каменоломни. Логично? Они вычислили, что ты не откажешься помочь американским военнопленным, поскольку обладаешь чувством долга. Но чего они не могли предвидеть, так это, послужат ли твои воспоминания об этом лагере… ну да, это тот самый лагерь, где ты сидел, где тевя пытали… Дьявольщина! Короче, они не могли предсказать твою реакцию на этот лагерь. Боялись, что ты наотрез откажешься ехать туда и пошлешь их подальше вместе с их заданием.

Рэмбо заставил себя несколько раз глубоко вздохнуть, справляясь с охватившим его приступом бешенства.

— Цэрэушники! У них все по-прежнему. Ложь во всем. Мэрдок отложил ручку.

— Это не ложь. Скорее, полуправда. Запомни: я тебе никогда не лгал. Просто не выкладывал все, как есть.

Рэмбо не сводил с него глаз.

Ну что? — продолжал Мэрдок. — Хочешь услышать правду? Да, ты бежал из этого лагеря. С ним связано твое новое задание. Я сказал тебе, что компьютер выдал твое дело за какие-нибудь секунды. Думаешь, дело в твоем послужном списке, в наградах? Да, и в них тоже. В том, что ты классный рейнджер? Безусловно. Сыграло роль то, что ты сам был в плену? Пожалуй. Но суть не в этом. А в том, что на свете нет второго человека, который бы знал окрестности этой базы, так как знаешь их ты. Вот тебе и правда. Степень риска при выполнении этого задания максимальная. Мог ли я быть заранее уверен в твоем ответе? Любая случайность в ту минуту могла повлиять на твое решение. Если же ты соглашаешься, если пойдешь до конца, то на время выполнения задания тебя восстанавливают в кадрах спецназа. По-моему, для тебя это немаловажно. В случае успеха операции, не могу обещать, но, думаю, что указом Президента твое дело будет закрыто. Я уже поговорил кое с кем на эту тему. Еще раз спрашиваю вас, лейтенант: согласны?

— Здорово работаете, — ответил Рэмбо.

— Это не ответ.

— Хорошо. Идет.

Рэмбо в задумчивости провел рукой по груди. Мэрдок не скрывал своего удовлетворения.

— Рад, что мы договорились. Теперь я займусь твоим отъездом.

— Как будет проходить операция?

— В два этапа: сбор разведданных и спасательная акция. Твое дело только разведка. Обследуешь местность, убедишься, что там действительно содержатся американские военнопленные. Сделаешь фотоснимки, тактические замеры и вернешься на место сбора. — Мэрдок помолчал, словно желая придать особый вес тому; что последует за этими словами. — Ничем не выдавая своего присутствия.

— То есть как? — Рэмбо перевел изумленный взгляд с Мэрдока на Траутмэна. — Я не имею права отбить наших ребят, если они там?

Мэрдок не дал Траутмэну ответить.

— Ни под каким видом. Абсолютно исключено. На второй стадии в операцию включается десантная группа «Дельта». Они атакуют лагерь.

Но ведь и я там буду. Неужели я гожусь теперь только на то, чтобы делать снимки?

Мэрдок взял ручку, постучал ею по столу.

Не кипятись, парень. На твою долю тоже хватит приключений.

— Еще бы! Заниматься фотографией. Всю жизнь мечтал. — И Рэмбо обратился к Траутмэну: — Сэр, на этот раз мы должны победить?

— На этот раз дело за тобой, — ответил полковник.

— Твой рейс в Бангкок в шесть тридцать утра. Вот паспорт, свидетельство о рождении, прочие документы. Полетишь под своим именем. Я бы не стал на этом настаивать, но в Таиланде сейчас с большим подозрением относятся к американцам, прибывающим в страну. Так что во избежание, скажем так, неожиданностей, пройдешь проверку документов под своим именем. Ну, а когда заметешь следы, оставим эти строгости.

Мэрдок улыбнулся, давая понять, что самое любопытное скрывается в его последних словах.

Рэмбо внимательно смотрел на собственную фотографию в паспорте. Снимок сделан совсем недавно. Это ему не понравилось. Он не помнил, чтобы в последнее время его фотографировали.

— Откуда это у вас? Приготовили заблаговременно? Неужели были настолько уверены в моем согласии?

— Мы не уверены ни в чем. Если бы снимок не пригодился, уничтожить его так же несложно, как сделать другой, — ответил Мэрдок. — Итак, в Бангкоке ты выходишь на связь с…

2

Лайнер японской авиакомпании пошел на посадку. Гул моторов становился глуше. Рэмбо ощутил легкое подташнивание, уши заложило. Он сжал зубы и сделал несколько глотательных движений. Доносившиеся до него звуки вновь обрели четкость. Самолет нырнул вниз, минуя полосу облаков. Рэмбо увидел сияющий в лучах солнца пейзаж Юго-Восточной Азии: умытые дождем леса, извилистые реки, аккуратные полоски возделанной земли. Впереди раскинулся громадный, многолюдный Бангкок.

Последнее воспоминание об этих краях осталось у него с тех пор, как он бросил прощальный взгляд в иллюминатор американского транспортного самолета, возвратившего его в прежний мир. В тот мир, где что-то значил Белый Дом, где награждали Почетной медалью Конгресса. В его рапорте описан побег из вьетконговского лагеря и последующие шесть недель его скитаний в джунглях — ровно столько времени ушло на то, чтобы добраться до американских частей, стоявших за демилитаризованной зоной. Но что значат сухие строки рапорта в сравнении с перенесенными ими мытарствами? Никому не дано испытать весь кошмар вьетнамских джунглей, через который он прошел. Лишь по счастливой случайности его не застрелили часовые возле американской базы. Они не могли взять в толк, что это одичавшее существо принадлежит к их расе. Вертолетом его тут же переправили в Сайгон, где медики поставили его на ноги, а оттуда… всего тридцать шесть часов спустя — никакой тебе адаптации — на базу американских Военно-воздушных Сил в Эдварде. Добрая старая Америка-Подлинный ад наступил, когда он понял, что все вокруг давно забыли Вьетнам, словно война эта была так себе, эпизодом. От него ждали того же. Будто он мог склеить из кусочков свое разбитое войной прошлое.

Вот что привело его в этот город…

Потом был Тисл.

Толчок шасси о землю вернул Рэмбо к действительности. Он достал из-под сиденья дорожную сумку — весь его багаж.

А что если сейчас поставить точку? Исчезнуть.

После всего, что выпало ему перенести во Вьетнаме, он никому ничего не должен. Восток он знает не хуже, чем Штаты. Скрыться! И не будет больше ни тюрем, ни лагерей, никаких заданий.

А почему бы и нет?

Но тут же он вспомнил об американских парнях. Пленных. Сколько лет они находятся в этом аду? Полгода его собственного пребывания в лагере просто развлекательная прогулка в сравнении с тем, что досталось им.

Вспомнился Траутмэн. Он рисковал своим положением на службе, всей своей карьерой, добиваясь освобождения Рэмбо из тюрьмы. Ведь это он вырвал своего подопечного, которого называл «сыном», из ненавистных тюремных стен.

Он глубоко вздохнул и, собрав всю свою волю, произнес:

— Я дал слово чести. Я сдержу его. Еще раз сдержу свое слово.

Но тревога не покидала его. И кивая улыбающейся стюардессе в ответ на ее дежурное: «Всего доброго. Спасибо за полет на нашем самолете», и спускаясь по трапу, он не мог избавиться от недобрых предчувствий.

3

Аэропорт Дон Мванг в Бангкоке больше всего напоминал растревоженный муравейник, если бы еще в муравейнике пахло прогорклым маслом. Отвратительный запах проникал повсюду. Стараясь не привлекать к себе внимания, он затерялся в толпе пассажиров, сошедших с самолета и, миновав бесчисленные лабиринты аэровокзала, добрался до стойки таможенного контроля. Его паспорт, как и обещал Мэрдок, оказался чище чистого.

— Цель вашей поездки?

— Отдохнуть решил.

Инспектор окинул его недовольным взглядом. Отдых в его понимании, наверняка связывался с опиумом и борделями.

Но печать поставил.

— Желаю приятно провести время.

Рэмбо вышел из помещения аэровокзала, и его тут же обдало волной столь привычного азиатского зноя. Рубашка мгновенно прилипла к телу, лицо заливало потом. Крепко сжимая в руке дорожную сумку, он начал пробираться сквозь пеструю восточную толпу, лавируя среди немыслимого хаоса машин.

Обшарпанное такси, допотопного вида «ситроен», чуть ли не въехало на тротуар. Рэмбо сел в машину.

— В отель Индра, — сказал он маленькому, вертлявому, точно ящерица, шоферу.

Едва они отъехали за угол, Рэмбо резко повернулся назад. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы оценить обстановку. Краткой фразой на тайском языке он приказал шоферу остановиться. Шофер затормозил, удивленно взглянул на странного пассажира, и брови его поползли вверх, отчего он стал еще больше похож на какого-то диковинного зверька.

Рэмбо сунул в руку шоферу десятидолларовую бумажку, подхватил свою сумку и выскрчил из машины, бросив на ходу:

— Езжай дальше! Быстро! Не стой здесь. Казалось, он попал из самолета точно в середину людского торгового района и растворился в толпе.

4

— Что вы такое несете? И еще хотите, чтобы я понял вас? Упустили-таки!

Мэрдок сжимал в руке микрофон радиопередатчика. Жилы у него на шее вздулись.

— Втроем не смогли…

В наушниках что-то щелкнуло, послышался извиняющийся голос:

— Не возьму в толк, как это вышло, сэр. В самолете он нас не видел, это совершенно точно.

— Рассказывайте теперь!

— Да нет же. Мы не отличались от прочих туристов. Такие же пестрые рубашки, джинсы, соломенные шляпы. Полный маскарад.

— О, Господи! — простонал Мэрдок.

— Сидели в самолете отдельно друг от друга. Вышли за ним из самолета. Двое местных агентов контролировали его прохождение через таможню. Когда он сел в такси, продолжали вести наблюдение на машине.

— Ну и?

— Такси внезапно остановилось.

— Хватит! Больше не желаю слушать. Мне ясно, что вы его проворонили, а где и при каких обстоятельствах, не имеет значения.

Простите, сэр. Мы не заметили ничего подозрительного с его стороны.

Мэрдок дернулся, обрывая связь. Он поднял глаза к потолку, словно взывая к высшей справедливости.

— Следующее задание подойдет этому болвану больше. Будет торчать в снегах Исландии. В Рейкьявике.

Только теперь, казалось, он вспомнил о том, что находится в помещении не один, и повернулся к Траутмэну.

— А вы… Разве вы не обещали мне, что он выйдет на связь? Это ваши слова: «Я отвечаю за него!» И кто будет отвечать за него теперь? Как вам понравится, если на вашем полковничьем мундире поубавится мишуры?

— Он выполнит свое обещание.

Траутмэн едва удержался, чтобы не посоветовать Мэр-доку обратить внимание на свой мундир. Мэрдока перекосило.

Что он там выполнит! Он терроризирует население целого города, расстреливает людей, а вы хотите убедить меня, что это пай-мальчик, бой-скаут, которого можно отпустить под честное слово.

Во всем виноват город.

Послушайте, полковник, мы с вами говорим на разных языках. Я отказываюсь понимать вас.

Город! Неужели вы не понимаете? А тому полицейскому не надо было объяснять. Если Рэмбо берется за что-то, он идет до конца.

Только до какого конца! Он устроил тому городу веселую жизнь, а вы, по-моему, с гордостью вспоминаете о его подвигах.

Траутмэн покачал головой.

— Гордость — не то слово. Я преклоняюсь перед ним. Причин для беспокойства у вас нет. Не знаю, что заставило Рэмбо затеряться в Бангкоке, но думаю, на то были серьезные основания. Я не помню ни одного случая, чтобы он нарушил данное им слово. Если он сказал, что выйдет на связь, значит выйдет.

Их прервал техник, следивший за экраном радара в углу помещения: Сэр!

Не мешайте нам, — отрубил Мэрдок. Но, сэр…

Ну что у вас там, черт побери?

Объект появился.

Что-о-о?

И движется в нашем направлении, сэр.

5

Впереди маячила золотая фигура Будды, купавшаяся в солнечных лучах. Круглый лик божества был непроницаем, его выражение могло в равной мере означать благословение и проклятие. Рэмбо рассматривал статую с высоты тридцати футов. Он парил в воздухе, наслаждаясь этим мгновением свободного полета. Последний взгляд, брошенный сквозь лобовое стекло, и вертолет резко пошел вверх, оставив фигуру далеко позади.

После того, как Рэмбо выскочил из такси в каком-нибудь квартале от здания аэровокзала и покружил некоторое время незнакомыми улицами, он сел в другое такси, которое бросил таким же манером, как и первое. Затем проскочил еще несколько улиц и снова сел в машину, все ближе подбираясь к месту встречи в хижине на окраине Бангкока.

Выведя его в поле, старик-связной отбросил брезентовое полотно, скрывавшее какую-то машину, и Рэмбо увидел вертолет ЮХ-1Д. Знакомый до боли вертолет. В памяти ожили страшные картины: стоны умирающих, огненный дождь снарядов.

Не прошло и пяти минут, как вертолет покинул Бангкок.

Вертолет легкой тенью скользнул над каналами. Пересек реку. Под ним проплывали храмовые постройки, поля, стада животных. Рэмбо рванул на себя рычаги управления, и рисовые поля скрылись из виду.

Здесь в кабине, он чувствовал себя спокойно и уверенно, хотя сам вертолет вызывал в нем воспоминания, которые все еще бередили душу. Наверняка, Мэрдок не случайно припас для него именно эту машину, ЮХ-1Д. Он хотел заставить его снова думать о войне. Если так, прием сработал.

И все-таки неприятно, когда тебя вот так просчитывают.

Но сейчас досада на Мэрдока, тревога, мысли о прошлом отошли на задний план. Сейчас главное — это восхитительное, несравнимое ни с чем ощущение свободы, это чудесное парение в вышине. Легкость, от которой распирало грудь. Он шел вверх, под облака, и снова камнем падал вниз, словно то был не вертолет, а захватывающий аттракцион. Русские горки, например. Наконец он выровнял машину, развернув ее над верхушками деревьев. Головокружение прекратилось.

Он направлял вертолет все ниже и ниже, проходя в опасной близости к верхушкам холмов. И улыбался. Вспомнилась самая первая его машина, разбитый голубой «форд» выпуска шестьдесят третьего года, там, в Аризоне. Теперь он вытворял со своим вертолетом такое, о чем тогда и вообразить не мог, думал Рэмбо, ныряя в наплывающий туман.

Он узнал место, где его ждали, и посерьезнел.

Постройки военной базы. Взлетная полоса пересекает поле, окруженное лесистыми склонами. До самого горизонта, насколько простирается взгляд, вздымаются окутанные серой жемчужной дымкой зубчатые вершины, напоминающие пейзаж на японской акварели.

База казалась заброшенной. Крыши казарм и ангаров прихвачены ржавчиной. Но спускаясь все ниже и ниже, он заметил, что взлетная полоса содержится в идеальном порядке. У входа в один из ангаров собралась кучка людей, от которой отделились двое — один в форме, другой в обычной рубашке с закатанными рукавами и небрежно повязанном галстуке. Тот, что был в гражданском, торопливо зашагал к вертолету.

Посадочная площадка примыкала к ангару. Рэмбо легко посадил вертолет, с удовлетворением отметив точность посадки. Он выключил двигатель. Пыль, поднятая его машиной, медленно оседала. Рэмбо стянул с себя наушники и соскочил на землю. Тишина в первый момент оглушила его.

Какого… какого дьявола ты устраиваешь это представление?

Его рубашка под мышками взмокла от пота.

— Докладываю, как приказано, сэр.

— Ах, тебе приказано! — Голос Мэрдока сорвался на крик. — Не валяй дурака. А кто в Бангкоке водил за нос моих людей?!

На лице Рэмбо выразилось неподдельное изумление.

Уйти от наблюдения… — Мэрдок оборвал себя.

В чем дело, Мэрдок? — спросил его подошедший к ним Траутмэн. — Неужто вы признаете, что следили за ним?

Но зачем вы следили? — недоуменно спросил Рэмбо. — Не понимаю. Я же виделся со связным. Как дого-варивадись.

У Мэрдока вырвался стон отчаяния.

— Ты прав, Джон, — заметил Траутмэн, — а что если… Мэрдок перевел недоумевающий взгляд с Траутмэна на Рэмбо.

Предположим, конечно, — продолжал Траутмэн, — что ты заметил наблюдение и постаралоя отделаться от него прежде, чем дойдешь до связного. Почему?

— Мы предполагаем или утверждаем? — задал вопрос Рэмбо.

Именно. Предполагаем.

Тогда, если допустить, что я заметил хвост, с таким же успехом можно допустить, что его заметил и кто-нибудь еще. Вы сами сказали, что к американцам в Таиланде сейчас отношение подозрительное. Так что, если я оторвался от своих, то и от чужих, возможно, тоже. Да и вам, как я понимаю, тоже ни к чему, чтобы другие знали, куда я иду, верно?

— Хитер. Ну, хитер, — скривился Мэрдок.

Но, как сказал полковник, мы ведь только предполагаем. Мне не хотелось бы причинять вашим людям неудобства.

— Но раз уж мы зашли в область теории, — не унимался Траутмэн, — существуют ли иные причины, которые могли бы заставить тебя избавиться от наблюдения?

Простите, сэр?

— Скажем, стремление доказать всем, что тебя не надо контролировать, что ты по своей воле отправился на это задание?

— Такое мне трудно предположить, сэр.

— Вывернулся-таки, — буркнул Мэрдок. Они в упор смотрели друг на друга.

Ну, ладно. — Траутмэн кашлянул, — если вы не настаиваете на продолжении дискуссии, Мэрдок, предлагаю всем пойти в укрытие. Мы же условились, что база должна иметь необитаемый вид.

Мэрдок с облегчением кивнул. Он и сам предпочел бы сменить тему разговора, в котором оказался не на высоте.

— Оди Мэрфи наконец появился, так что эту развалину можно отправить на свалку, — заявил он, кивнул в сторону вертолета и, обгоняя своих спутников, быстро зашагал к темному зияющему входу в ангар.

— Джон… — Траутмэн покачал головой. Рэмбо расплылся в улыбке.

— Слушаю, сэр. Черт меня попутал.

Идя вслед за Мэрдоком, он с любопытством озирался по сторонам. Справа виднелся прикрытый маскировочным полотнищем огромный вертолет «Агаста 109» без всяких опознавательных знаков. В заднем двигателе копались двое техников. В остальном даже самый наблюдательный взгляд не обнаружил бы на базе ничего подозрительного.

Он прищурился, войдя в темный ангар, и остановился потрясенный.

Просторное помещение наполнял гул приборов. Металлические стены нашпигованного сложнейшей электроникой зала вибрировали. В глубине мерцали призрачным светом видеомониторы. На экранах компьютеров появлялись и исчезали зловещие зеленоватые отблески. Работали радары. Все это напоминало склад, напичканный оборудованием для самых современных станций перехвата и связи. Кто это? — спросил один из техников.

— Пополнение прибыло, — ответил другой.

— Ничего себе пополнение. Ну и видок у него. Мэрдок окликнул человека, изучавшего показания приборов. Тот кивнул и направился к Рэмбо.

Американец. Высокий, с грубыми чертами лица. Джинсы и форменная рубашка ВВС, закатанные рукава которой обнажали мощные бицепсы, украшенные татуировкой.

Прикоснувшись двумя пальцами к бейсбольной кепке с надписью «Доджерс», он осклабился:

— Хэлло, меня зовут Эриксон. Добро пожаловать в преисподнюю.

Рэмбо сверлил его пристальным взглядом, словно встретился с необычной разновидностью человеческой породы.

Эриксон продолжал улыбаться, будто не замечал столь явного интереса к своей персоне.

— Значит, это тебя выбрали? Повезло тебе, как утопленнику. Хуже задания у меня не было. Может, хоть после этого отправят отдохнуть куда-нибудь на юг Франции.

— Это точно. На Лазурный берег.

— Так ты — Рэмбо? Я о тебе наслышался. Ты побывал в переделках. Это по мне. Чувствуется почерк.

Да? И какой же?

— Оставим это. Поговорим потом. Сейчас мне надо отогнать твою калошу. Между прочим, обеспечить твою переброску поручено мне.

— Что-о-о?

Эриксон прошел мимо Рэмбо, направляясь к его вертолету, стоявшему на взлетной площадке. Выйдя из ангара он обернулся и крикнул:

— В общем, я твой пилот. Привыкай к этой мысли. Тут у нас не рай, но лучше, чем в тюрьме.

— С чего ты взял, что я был в тюрьме?

Рэмбо, нахмурившись, наблюдал, как Эриксон забрался в кабину его ЮХ-1Д. Затем мрачно спросил Траутмэна:

— И это — пилот?

Мэрдок открыл было рот, но Рэмбо уже задал следующий вопрос:

— Давно вы тут обосновались?

Мэрдок бросил на него подозрительный взгляд, словно ожидая подвоха.

Постой-ка… сколько же это… промямлил он, — не все, конечно, вышло сразу, но… — Он расстегнул пуговицу пропитанной потом рубашки и закончил с некоторым вызовом:

— Двадцать два часа. Не покладая рук. Рэмбо огляделся и одобрительно заметил:

— Отличная работа.

Мэрдок напыжился и указал на дверь в дальнем конце помещения.

Пойдемте в мою берлогу.

6

Они оказались в комнате футов десяти шириной, стены которой были обшиты грубыми деревянными панелями. Лампа, укрепленная на металлической поверхности стола, освещала панель компьютера, мерцающий экран и внушительную кипу документов. Обстановку довершали несколько металлических стульев, длинный ряд железных полок, набухшая от влаги карта на стене, два жужжащих вентилятора и автомат для кока-колы. С потолка лился яркий электрический свет.

Здесь пахло пылью. Их шаги гулко отдавались в тишине. Мэрдок подошел к карте, намереваясь начать инструктаж, но ход его мыслей, по-видимому, круто изменился, и он обернулся к Рэмбо.

— Прежде чем мы перейдем к делу, необходимо кое-что прояснить. Рэмбо, мы с тобой с самого начала, скажем так, не очень поладили. Видишь, я признаю это. Началось все еще в тюрьме, потом в учебном центре. Ты не любишь, как ты говоришь, цэрэушников. Наверняка причины для этого у тебя есть. Но не торопись с выводами. Ты знаешь обо мне гораздо меньше, чем знаю о тебе я. Я как следует понюхал пороху во втором батальоне третьего полка морской пехоты. В шестьдесят шестом мы стояли в К вон Тьен, и, поверь мне, я не из тех офицеров, что отсиживались в кустах, пока их ребята шли под пули. Я знаю, что такое война не понаслышке. У меня несколько боевых наград. Пурпурное Сердце, и не одно. По ночам крики раненых все еще стоят у меня в ушах. Поверь, я прекрасно понимаю, что творится у тебя в душе, да и у всякого, кто прошел войну. Может быть, поначалу правительство и вправду делало недостаточно для своих ветеранов. Может быть, люди слишком быстро позабыли о них. Но времена меняются, и люди тоже. Сегодня американцы думают о тех, кто воевал. Думает о них и Конгресс, и та организация, которая направила меня сюда. Сейчас многие говорят, что это была грязная война. Но те парни, солдаты и офицеры, разве они виноваты? Все кончилось, и сегодня имеют значение только судьбы этих людей. — Мэрдок заговорил быстрее, словно охваченный сильным волнением. — Я к чему: давай забудем обо всем, что было между нами, и сделаем все возможное, чтобы вызволить наших ребят из плена. Чтобы вернуть их домой, на родину.

Голос его дрогнул.

Рэмбо кивнул. Слова Мэрдока тронули его.

— Вот и отлично. Нам обоим теперь полегчало, — заметил Мэрдок. — Я рад, что с этим покончено. Но есть еще одно. Я хочу, чтобы ты знал: у тебя большие шансы на успех там, где другим бы нипочем не справиться. Я рад, что ты в моей команде.

Мэрдок с улыбкой протянул ему руку.

— Помнится, в прошлый раз в этой ситуации ты испытывал некоторые… гм… неудобства.

Рэмбо оставалось только улыбнуться в ответ. Он некоторое время смотрел на протянутую руку, затем пожал ее.

— А теперь к делу.

Мэрдок снова повернулся кподробной карте этой части Юго-Восточной Азии. Палец его скользил слева направо, останавливаясь на каждом из тех пунктов, что он называл.

— Таиланд. Река Меконг. Лаос. Вьетнам. Полетишь на северо-восток, далее над Аннамскими горами. До места высадки восемнадцать минут лета в коммунистической зоне. — Мэрдок вопросительно поднял брови. — Тебя это не пугает?

— Всего восемнадцать минут? Нет. Что касается деталей, как я понимаю, самолет пойдет достаточно низко, чтобы его не запеленговал их радар.

— Низко это не то слово. Дай Бог не задеть землю крылом.

— На бреющем? Другого я и не ожидал.

— Но даже в зоне высадки, — продолжал Мэрдок, — подчеркиваю, даже при высадке самое большее, что мы можем тебе обещать, это потолок в двести пятьдесят футов. Справишься?

Рэмбо пожал плечами.

— Это зависит…

— От чего?

— Дадите ли вы мне парашют.

Лицо Мэрдока вытянулось. Он перевел изумленный взгляд на Траутмэна. Тот расхохотался.

— Дадим ли тебе… что? — переспросил Мэрдок. — Да, черт меня побери!

На пороге появился техник.

— В чем дело? — рявкнул Мэрдок. — Вы что не видите…

— Да, сэр. Но у нас возникла проблема.

— У нас у всех проблемы. Занимайтесь своим делом.

— Нам нужна ваша помощь. Вы должны…

— Неужели нельзя подождать?

— Нет, если вы не хотите выбиться из графика. Компьютер начал нести чушь. Хотя ваши программы защищены от постороннего входа в компьютерную сеть, необходимо, чтобы вы сами перепроверили систему кодов.

— Помогите ему, — сказал Траутмэн. — Я закончу инструктаж.

Мэрдок поблагодарил его кивком головы и вышел. Некоторое время они молчали, тишину нарушало только жужжание вентиляторов.

— Ну как ты? — спросил Траутмэн.

Рэмбо вытянул перед собой руку. Она не дрожала.

— Я и не сомневался, что ты в полном порядке.

— Ну, что там еще?

— Кодовое название поисково-спасательной группы «Стрекоза». Наша база здесь — «Волчье логово». Твоя кличка «Одинокий волк». Ты будешь действовать один, а потому тебе потребуется гораздо больше снаряжения, чем у тебя было раньше. Пора изменить тактику. Поменьше рассчитывай на свои бицепсы, пусть за тебя работает техника. А теперь пойдем, я покажу тебе кое-что.

7

Они вышли из кабинета и, миновав техников, занятых подготовкой аппаратуры, направились в конец темного ангара.

— Ну что скажешь? — спросил Траутмэн, показывая рукой на машину. — Вот на нем ты и полетишь.

Рэмбо подошел к выкрашенному в черный цвет одномоторному самолету. Модифицированная модель «Гольфстрим Перегрин». Самолет, лишенный всех номеров и опознавательных знаков, походил на ракету с крыльями.

— Впечатляет? — спросил подошедший Мэрдок. — Но это еще не все. Системы управления ты уже видел. Кроме этого, твою безопасность будет обеспечивать ультрасовременное оборудование. Многое здесь для тебя внове. С тех пор, как ты служил в армии, боевая техника сильно изменилась. Она сегодня столь совершенна, что твое оружие времен Вьетнама в сравнении с этой техникой — все равно, что стрела и копье.

— Согласен, — ответил Рэмбо. Ему не понравился намек на то, что он отстал от жизни. — Видите, с техникой вот какая штука: она все время становится сложнее, но иной раз что-то отказывает, а что-то приходится заменять. И как быть тогда? Вот он, — и Рэмбо указал на Траутмэна, — учил меня в Форт Брэге, что нет более совершенного оружия, чем мозг солдата.

Времена меняются, — стоял на своем Мэрдок.

— Не для всех.

Может быть, и так. Но не буду перебивать вас, полковник. И Мэрдок замолчал, скрестив руки.

После приземления, — сказал Траутмэн, — свяжешься с базой с помощью вот этой штуки.

Траутмэн подошел к ящику защитного цвета, напомнившему Рэмбо полевую радиостанцию, которой он пользовался во время войны, с той лишь разницей, что в верхней части ящика размещалась панель с неизвестными ему приборами.

— Это система спутниковой связи, — продолжал объяснение Траутмэн, — сокращенно ТРАНСАТ. А вот это нужно для того, чтобы система начала работать.

Он открыл переносную спутниковую антенну — тарелку, закрепил ее на подставке и подключил к установке ТРАНСАТ.

— Твое сообщение дойдет до нас за долю секунды. Его перехватит наш спутник-шпион и передаст наземной станции на Окинаве, а оттуда — нам.

— В этом есть смысл, — сказал Рэмбо, — враг не сможет запеленговать эту систему, как обычный радиопередатчик.

— Итак, отправляешь нам сообщение о том, что приземление прошло благополучно, и начинаешь двигаться через лес в направлении пункта Танго Новембер. Вот здесь отмечено. — И он разложил полевую карту. — Здесь у тебя встреча со связным. Местный агент Коу Фуонг Бао.

Рэмбо посмотрел на карту, ощущая смутное беспокойство, источник которого он не мог определить, или, как сказал бы Мэрдок, не мог бы вычислить.

— Он вас, кажется, не слушает, — вмешался Мэрдок.

Местный агент Коу Фуонг Бао, — без запинки повторил Рэмбо. — Продолжайте.

— Агент переправит тебя по реке до цели — пункта Бан Кла На.

— Тот самый лагерь!

Рэмбо почувствовал, как засосало под ложечкой. Мэрдок снова вмешался в разговор:

— Там ты сделаешь снимки. Повторяю, только снимки. Твоя часть операции ограничивается исключительно разведкой. Никаких боевых действий. Если пленные действительно находятся там, мы освободим их, но это уже не твоя задача. Сделав снимки, возвращаешься по реке к месту встречи в точке Эко Дельта, отмеченной на твоей карте. Там тебя ждет Эриксон, который и переправит тебя сюда на самолете.

— Ну да, и после этого мы все заживем счастливо, — съязвил Рэмбо.

— Да, конечно. Очень счастливо. Ты меня хорошо понял? Тебе все ясно?

— А что тут не понять?

— И еще о твоем оружии, — с гордостью произнес Мэрдок.

Он достал из самолета необычного вида штурмовую винтовку, над и под стволом которой были прикреплены большие цилиндры. Оптический прицел довершал сходство с…

— …Оружие из «Звездных войн», — сказал Рэмбо. — Я не могу тащить с собой такое. Это же целый «Крайслер».

— Зато в ней одной полдюжины других видов оружия. Это модифицированная винтовка М-16 А2 плюс гранатомет М-79. Она снабжена глушителем, специальным прицелом «Трактор» и лазерной системой наведения. А вот это — крепление для твоей высокочувствительной фотокамеры.

— А батареи есть? Послушайте, Мэрдок, выглядит ваша винтовка потрясающе. Думаю, она хорошо работает. В лаборатории. Но мне больше по душе автомат Калашникова АК-47.

Черт вас подери! Автомат Калашникова есть у каждого подростка во Вьетнаме.

В этом-то все и дело. В бою они не смогут определить по звуку, где мое оружие, а где их собственное. В такой ситуации они не поймут, стреляют они в меня или в своих. Может, еще и перестреляют друг друга. К тому же у меня не будет проблем с патронами.

Мэрдок смотрел на отложенную в сторону винтовку, словно ребенок, обиженный тем, что Рэмбо не понравилась его игрушка.

— Ну ладно, если ты настаиваешь… Тогда я приготовил для тебя другое. Уверен, это тебе понравится. Эта штука в твоем духе. Я уже говорил тебе, что оружие, к которому ты привык во Вьетнаме, те же копье и стрела. Так что возьми вот это.

Мэрдок извлек из кабины самолета и перебросил Рэмбо алюминиевую трубку в два фута длиной и шесть дюймов шириной.

Рэмбо поймал ее на лету, прикинул на вес — легкая.

— А что это?

— А это, черт тебя подери, лук и стрелы.

— Давно бы так.

8

Рэмбо вышел из тени ангара, солнечные лучи падали на его мускулистое тело. Он взял трубку, намереваясь немедленно испытать оружие в действии. Мэрдок повернулся к Траутмэну и с сомнением покачал головой.

— А вы уверены, полковник, что война не отразилась на нем. — И он покрутил пальцем у виска. — Странный он какой-то. Эти шутки насчет парашюта. И потом, хотя в это трудно поверить, его гораздо больше интересуют лук и стрелы, чем самый современный гранатомет. Мы не можем себе позволить прибегнуть к помощи человека, который сломается в критических обстоятельствах на вражеской территории.

— Как сломается? — Траутмэн не скрывал своего изумления. — Мне показалось, вы говорили, что хорошо изучили его личное дело. Значит, вы должны знать о нем все. Лучшего солдата я не встречал. Еще во время подготовки в Форт Брэг было ясно, что это прирожденный боец. Талант! Война у него в крови. И сейчас у него лишь одно желание — одержать победу в войне, которую его заставили проиграть.

— Прекратите, полковник, вы разочаровываете меня. Не хватало еще нам возвращаться к старым разговорам о том, что правительство связывало руки военным и тем самым помешало им выиграть войну.

— В той войне было слишком много лжи. Из-за этого погибло так много хороших парней. А сколько их еще томится в плену. Что ж, Рэмбо согласен умереть, если такова цена победы. Он умрет, не задумываясь, без страха, без сожалений. Это в нем есть самое необыкновенное. А вы говорите, сломается в критических обстоятельствах! Ни в коем случае. Ибо, Мэрдок, то, что вы называете вражеской территорией…

— Да? И что же?

— Так вот, для него это — дом.

ЧАСТЬ III

1

Легкий шум двигателя усиливался, переходя в ровное гудение, от которого начали подрагивать стены тесного кабинета, напоминавшего ему тюремную камеру. «Перегрин» готовился к полету.

Раздевшись догола, Рэмбо отбирал необходимое из разложенной на столе экипировки. Мысль предстоящей опасности возбуждала его. Он натянул полосатый маскировочный костюм, зашнуровал ботинки, натер лицо и руки зеленоватым гримом двух тонов.

Достал из чехла свой боевой нож, который сопровождал его повсюду. Для верности еще раз провел ножом по маленькому алмазному точилу, спрятанному в чехле. Для него не было более подходящего оружия, чем этот длинный охотничий нож, которым он гордился не меньше, чем Мэрдок своей чудо-винтовкой, спаренной с гранатометом. Весил он почти два фунта. Лезвие в десять дюймов длиной и шириной в два дюйма было изготовлено из сверхпрочной нержавеющей стали. Толщина лезвия не достигала и четверти дюйма. Крупные зубцы на обратной стороне лезвия прорезали корпус самолета. Против них не устояли бы металлические стены этого ангара. Рукоятка ножа, тоже из нержавеющей стали, была обмотана особо прочной леской, выдерживавшей вес до ста двадцати фунтов. Рукоятка прибавляла еще пять дюймов к длине ножа, который свободно укладывался на внутренней стороне руки у человека среднего роста между локтевым сгибом и кончиками пальцев. При помощи защелки на рукоятке выдвигались специальные отвертки по обеим сторонам лезвия — одна, обычная, прямая, вторая — крестообразная. С помощью отверстий в лезвии можно было прикрепить нож к любому шесту при помощи кожаных ремешков, закрепленных на чехле, и нож в случае нужды превращался в колье. В отвинчивающемся наконечнике рукоятки размещался миниатюрный компас, а в полости рукоятки были плотно пригнаны друг к другу крошечный складной нож острее бритвы, спички в водонепроницаемом пакете, рыболовные крючки, игла. Имея леску и эту иглу, он мог накладывать себе швы, что ему приходилось делать уже не раз. Это спасло его, когда головорезы Тисла подстрелили его в горах близ того города. Рваный шрам на мускулистом левом предплечье всегда будет напоминать ему об этом.

Обычно, подточив свой нож, он проводил зажженной спичкой вдоль сверкающего лезвия, чтобы металл, потемневший от копоти, не выдал его своим блеском в ночном бою. Но на этот раз такой необходимости не было. Они обо всем позаботились: на лезвие было нанесено темно-матовое гальваническое покрытие.

Он зарядил и осмотрел свой автомат Калашникова, еще раз проверил прицел. Затем снарядил обойму кольта разрывными пулями и вставил ее в рукоятку пистолета. Он оттянул затвор, посылая патрон в патронник, отпустил курок и, поставив пистолет на предохранитель, сунул его в кобуру, висевшую на бедре. Потом снарядил еще две обоймы и привязал каждый из них к руке.

Голос, прозвучавший из громкоговорителя, разбудил гулкое эхо в стенах ангара: «Да,минус десять минут».

Он на секунду задумался, обернувшись в направлении, откуда шел звук, потом отошел в угол тесного кабинета и сел, скрестив ноги в позе молящегося Будды. Потом скользнул глазами по грязному потолку ангара и остановил взгляд на сером коконе паутины. Он, не отрываясь, смотрел на сеть, сплетенную пауком, в своем воображении отождествляя себя с тем живым существом, что пряталось в ее сердцевине. Сознание его освободилось от посторонних мыслей, ему удалось сосредоточиться на вечности. Полностью уйдя в себя, он стал зияющей черной пустотой.

2

Новый звук вернул его к действительности. Тук-тук. Легкое постукивание пальцев по двери. Он открыл глаза, еще не окончательно вернувшись к настоящему.

Дверь скрипнула, он недовольно нахмурился. Темную фигуру на пороге освещали вспышки красных и синих огней.

Он медлил, не желая выходить из своего состояния. Какой покой снизошел на него! Там, в том измерении, где единственной реальностью была лишь эта отливающая серебром паутина.

В комнату вошел Траутмэн и с отеческой улыбкой посмотрел на Рэмбо.

— Пора, Джон.

— Я готов.

Рэмбо поднялся, пристегнул парашют, уложенный им самим. Забросил на плечо автомат Калашникова, взял со стола два кожаных колчана, каждый из которых достигал двадцати дюймов в длину. В одном был его лук, в другом стрелы. Он пристегнул колчаны по бокам и стал похож на охотника-туземца.

Дай-ка я помогу тебе, — сказал Траутмэн, надевая ему на шею футляр с прибором спутниковой связи и насмешливо поглядывая на него. — Мэрдок нагрузил тебя так, будто отправляет на отдых в Лас-Вегас. Камеру не забудь.

Привезу сочинение «Как я провел свои летние каникулы».

— Если привезешь снимки девочек, первый просмотр только для меня.

— Идет.

Они вышли на воздух и направились к самолету, мерцавшему красными и синими бортовыми огнями.

Там уже собрался весь личный состав базы во главе с Мэрдоком.

Траутмэн замедлил шаг и повернулся к Рэмбо.

— Джон… — начал он.

Ему стоило больших усилий справиться с нахлынувшими на него чувствами. Он придал своему голосу суровый, деловой оттенок:

— На все про все у тебя тридцать шесть часов. Тридцать шесть часов — прогуляться в преисподнюю и выбраться из нее. Любоваться пейзажем тебе будет некогда.

Рэмбо кивнул.

— При любом осложнении. Ты понял меня?.. При любом осложнении информируешь нас и уходишь на запасное место встречи, Хок Септембер. У тебя на карте отмечено. Понятно?

Рэмбо снова кивнул.

Огни самолета сверкали все настойчивее.

— Полковник, мы готовы к взлету! — во всю мощь своих легких крикнул Эриксон, но слова его затерялись в шуме мотора.

Траутмэн сделал знак ему рукой и произнес:

— Удачи тебе… сынок. Голос Рэмбо внезапно осекся:

— Вы помните, Мэрдок сказал, что он служил в морской пехоте, второго батальона третьего полка? В шестьдесят шестом в Кон Тьен?

— Ну и что?

— Так вот, второй батальон морской пехоты находился в Кад Санк.

— Человек может забыть подробности.

— Есть вещи, которые не забываются. Никогда.

— Ты хочешь сказать, что ты не можешь их забыть?

— И вы тоже.

Траутмэн похлопал его по плечу.

Большего он не мог себе позволить. В их солдатской жизни не было места телячьим нежностям. И Рэмбо зашагал к самолету.

Рэмбо забрался в самолет. Траутмэн наблюдал за ним. У него в горле перехватило.

Люк закрылся, двигатель взревел еще сильнее, набирая обороты, и самолет рванулся вперед. Короткий разбег — и самолет резко пошел вверх, промелькнул над самыми верхушками деревьев и скрылся в сумерках.

Внезапная тишина обрушилась на Траутмэна. Он повернулся к ангару, и сердце у него защемило.

Как вы думаете, удастся ли ему обнаружить там кого-нибудь?

Собственный голос показался ему чужим.

Мэрдок пожал плечами.

— Если вы имеете в виду американских военнопленных, то навряд ли. Но есть ряд вопросов, которые требуют выяснения. И есть люди, заинтересованные в этом.

— Вижу, все это вас не очень трогает, — сказал Траутмэн.

— Не я начинал войну, полковник. Достаточно того, что теперь мне приходится расхлебывать эту кашу за других.

3

Мощный рев двигателя наполнял самолет, корпус его дребезжал. Салон освещала единственная лампочка над овальным люком аварийного выхода. Рэмбо сидел в позе медитации, скрестив ноги, не отрывая взгляда от полоски света, которая пробивалась из штурманской кабины. Там, вместе с Эриксоном, который вел машину, находился еще один пилот, Дойл. Он наблюдал за дисплеем в верхней части кабины. Сюда сходились показания всех приборных систем самолета. Заметив отрешенный взгляд Дойла, Рэмбо заподозрил, что парень балуется наркотиками.

Шум самолета не мешал Рэмбо, он просто не замечал его, возвратившись мыслями к серебристому кокону паутины.

4

Траутмэн напряженно застыл у приборов, вглядываясь в экран радара и позабыв, что рядом с ним Мэрдок.

— Система АВАКС сообщает, что цель появилась в квадрате два — пять, — объявил техник в наушниках. — Они идут точно по графику.

И он передал в микрофон:

— «Одинокий Волк», вас понял. Сообщение принято. Траутмэн не отрывал взгляд от сверкающей точки на экране. Точка, медленно передвигавшаяся по вычерченной компьютером карте Центрального Лаоса, нестерпимо жгла ему глаза.

5

Рэмбо услышал движение в кабине пилотов и заставил себя оторваться от созданного им образа — тончайшая сетка паутины, притягивавшая к себе его мысли, растаяла. Он снова находился в самолете.

Перед ним, освещаемый лишь отблесками приборов, стоял Эриксон. Он поручил управление Дойлу и вышел в салон.

— Пойдем, покажу кое-что.

Рэмбо встал и двинулся за ним. В кабине Рэмбо устроился между креслами пилотов. Справа от него сидел Дойл, слева Эриксон, который вновь принял на себя управление.

Рэмбо бросил взгляд через переднее стекло: чернота обступала самолет. Затем глаза привыкли, и в слабом свете луны он стал различать полосу джунглей. Бескрайние, полускрытые во мраке ночи заросли проносились под крылом самолета с головокружительной скоростью.

— Кончен бал, погасли свечи, — заявил Эриксон, отключая освещение приборов.

Кабина погрузилась в полную тьму.

Впереди, заполняя своими зубчатыми гребнями весь горизонт, горделиво вздымались Аннамские горы. Одну сторону склонов заливал лунный свет, другая терялась во мраке.

На какую-то долю секунды им показалось, что самолет еще отделяет от гор достаточное расстояние, но уже в следующее мгновение пугающая своей близостью горная громада выросла прямо перед ними. Эриксон рванул рычаг управления, направляя машину резко вниз. Скалистые вершины оказались едва ли не вровень с самолетом, скользившим теперь между лесистыми склонами.

Дойл посветил маленьким фонариком на щитки приборов. Но это было лишнее. Эриксону не требовались показания приборов — он и самолет слились в единое целое. Торжествующий крик вырвался у Эриксона:

— Ура! Вот это класс!

Если бы он не был привязан ремнем, то подскочил бы на сиденье.

— Жми! Поддай еще газу! — раздался рядом возбужденный голос Дойла.

Рэмбо почувствовал как к горлу подступает тошнота.

Горы исчезли так же внезапно, как и появились, сменившись полосой непроходимого тропического леса. Эриксон вытворял чудеса пилотажа: «Перегрин» шел, едва не задевая верхушки деревьев.

— Добро пожаловать в гиблые места! — крикнул Эриксон у него над ухом.

Тропический лес по виду ничем не отличался от того, что они видели в Лаосе или Таиланде. И тем не менее все здесь было иначе. Рэмбо настороженно всматривался в открывшуюся перед ними картину. Они летели над Вьетнамом.

— Ну, начинается потеха, — бросил Дойл.

— Ты давай работай, — сказал ему Эриксон, и, отстегнув привязной ремень, поднялся со своего кресла.

Он снял наушники и посмотрел на Рэмбо.

— Собирайся. Через минуту на выход.

Рэмбо ощутил учащенное биение сердца. Усилием воли он восстановил нормальный ритм. Сорок два удара в минуту.

Эриксон открыл люк, и оглушительный шум ворвался в салон. Рэмбо, прищурившись, в последний раз осмотрел свое снаряжение, прицепил вытяжной фал к тросу над головой.

Заросли были так близко, что он уже различал листья деревьев в лунном свете. Рэмбо глубоко вздохнул.

— Осталось пять секунд. — И Эриксон начал отсчет: — Четыре, три, два, один! Приятного полета.

Желтый огонек сменился зеленым.

— Пошел! — были последние слова Эриксона. Мощный бросок вперед — и Рэмбо выскочил в открытый люк.

6

По радио вдруг донеслось испуганное: — Что за черт!

Траутмэн сразу узнал голос Эриксона.

— Что там у них стряслось? — вскинулся Мэрдок. По радио звучала отборнейшая брань.

В чем дело? — заорал Мэрдок, хватая микрофон. — Отвечайте, «Стрекоза», отвечайте!

Дьявольщина! Зажало фал, он не может отцепить его от троса, так его разэдак! — кричал Эриксон.

— Как зажало?!

— Аварийная ситуация! Парашют не отделяется от троса, его тянет за самолетом.

— Отцепите фал сами! — рявкнул Мэрдок.

— Не могу! Я же сказал — зажало. Ну так перерубите его.

— Нет ножа. О черт! Его же разорвет на части! Траутмэн сжал руки, до крови вонзив в ладони ногти. Помещение наполнил сигнал тревоги.

7

Его охватила восхитительная легкость, от которой зашлось сердце. Но тут же тело сотряс страшный удар. Плечи с силой рвануло назад. Адская боль пронзила его. Фал, застрявший в самолете, перехлестнул стропы и тянул за собой задыхающегося Рэмбо. Сильные воздушные потоки били его о фюзеляж. Еще немного — и его лоб раздавит о корпус самолета, либо разобьет о вершины деревьев, в опасной близости к которым шел самолет. Он с ужасом осознал, что произошло. Парашют не раскрылся! И хуже того — трос не дает ему оторваться от самолета.

Ветром сорвало шлем, дышать было нечем, заплечный мешок давил невыносимой тяжестью, а руки прижало к телу так, что он не мог пошевелиться.

Дернуть бы за кольцо парашюта. Но он тут же сообразил, что даже, если купол раскроется, это ему не поможет: он все равно не сможет отделиться от самолета, только запутается в парашюте.

8

Барабанные перепонки едва выдерживали рев двигателей, бешеное завывание воздушного потока. Ветром сорвало с плеча автомат, он соскользнул с беспомощно прижатой к телу руки и скрылся внизу. Крепления аппаратуры тоже не выдержали, ремень оборвался, и система спутниковой связи последовала за автоматом.

Только бы вздохнуть! Господи, только бы вздохнуть!

Дойл сжался от сотрясавшего кабину грохота. Пронзительный сигнал тревоги звенел, не переставая. Дойл взглянул вперед и ахнул: прямо на них летели горы.

Набирай высоту! Уходить надо! — испуганно крикнул он.

Рано, — отозвался Эриксон.

— Ты что, не понимаешь, мы разобьемся в этих чертовых горах!

— Нет, подождем, когда он отцепится. У него получится!

9

Руки не слушались. Ценой напряжения всех сил он заставил себя пошевелить пальцами. Вокруг не было видно ни зги, да и слепящий ветер все равно мешал смотреть. Действовать придется на ощупь. Каждое движение стоило ему почти нечеловеческих усилий. Борясь с сопротивлением воздушного потока, он все-таки дотянулся до ножа на поясе.

Лишь бы не задохнуться, не потерять сознание!

За долгие месяцы тяжелого физического труда в карьере мышцы его стали словно стальными. Лишь благодаря этому ему удалось сомкнуть пальцы вокруг рукоятки ножа и медленно, мучительно медленно, вытянуть нож из чехла.

Грудь разрывалась от боли. Хотя бы один глоток воздуха!

Достать нож не самое сложное. Рэмбо прошел многое — войну, вьетнамские тюрьмы, затем был тот город, и снова тюрьма. Но выдержал все. Теперь ему предстояло сделать невозможное.

Поднять над головой безжизненную руку и перерубить трос.

10

Траутмэн затаил дыхание. Окружающее перестало для него существовать. Мэрдок, техники, приборы — он не видел никого и ничего. Он ловил каждый звук, доносившийся из радиопередатчика. В мыслях Траутмэн находился на борту самолета, он стоял возле разверзшегося в черноту ночи люка и в отчаянии смотрел, как самолет тащит за собой нераскрывшийся парашют Рэмбо.

— У него есть нож. Это сказал Эриксон.

— Хватит! Пора убираться, — твердил свое Дойл. Нет. Он оторвется, он сделает что-нибудь. Перережет этот чертов фал.

— А я не желаю подыхать в этих горах!

— Ушел!

— Что? Куда он делся? Значит, открыл парашют?

— Откуда я знаю.

Траутмэн облизнул пересохшие губы, весь обратившись в ожидание. Давай же, дергай вытяжной трос! — мысленно молил он.

Мэрдок не сводил глаз с радиста, но тот покачал головой.

— От него ничего нет, сэр. Идут только атмосферные помехи. На этой частоте ничего.

Траутмэн схватил микрофон.

— «Стрекоза», «Стрекоза»! Вызывает «Волчье Логово». Вы меня слышите? Прием.

Голос Эриксона пробивался сквозь помехи.

— Я «Стрекоза». Вас слышу.

— Что-нибудь есть от него? Хотя бы сигнальная ракета?

— Нет, сэр. Видимость нулевая. Мы вышли из района десантирования. Вернуться и сделать еще один круг?

Мэрдок категорически замахал руками.

— Нельзя! Если коммунисты их там подстрелят, нам от этого дела не отмазаться.

Траутмэн поколебался прежде, чем дать команду пилотам. Интересы дела одержали верх. Он проговорил в микрофон:

— «Стрекоза», отставить. Повторите, как поняли — отставить. Повторный облет запрещаю. Возвращайтесь на базу.

Траутмэн отложил микрофон. В длинном зале ангара по-прежнему гудели приборы, люди же подавленно молчали.

Мэрдок в задумчивости потер лоб рукой.

— А не правильней ли закончить на этом операцию и вернуться в Штаты, не дожидаясь неприятностей?

— Ни в коем случае, — возразил Траутмэн.

— Как вы не понимаете, что после такой передряги он не мог остаться в живых.

Как раз он-то и мог.

Ну, знаете, полковник! Вы, конечно, доверяете своим людям, и это прекрасно. Но как бы там ни было, это всего лишь человек, и его возможности не безграничны. Давайте смотреть на вещи реально.

Мы обязаны дать ему этот шанс. Могло случиться все, что угодно. Отказало радио, например. Мы же с ним заключили договор, и, клянусь честью, я не собираюсь нарушать его. — Траутмэн от волнения повысил голос. — На выполнение задания мы дали ему тридцать шесть часов. Ровно через тридцать шесть часов он вернется в заданный район. Возможно, он жив, но у него нет связи, он все сделает и вернется. И он вправе рассчитывать на то, что мы тоже выполним свою часть договора. Хоть это мы должны для него сделать.

Ну, разумеется, — недовольно ответил Мэрдок, — но только тридцать шесть часов и ни минутой больше.

Ему больше и не нужно. Но и не меньше.

11

Как только парашют Рэмбо раскрылся, «Перегрин» начал быстро удаляться. Еще минута — и о нем напоминала лишь светящаяся точка в небе. Рев моторов, гудение воздушного потока — все стихло. Купол парашюта вытянул стропы, скорость падения уменьшилась, он парил над землей.

Глаза слезились от встречного ветра. Успокаиваться было рано. Он ничего не видел, но чувствовал, что вот-вот ударится обо что-то. Нет ничего опаснее, чем садиться в лесу ночью. Нужно плотно прижать одну ногу к другой, не то с размаху напорешься на сучковатый ствол. Он живо представил себе эту картину: его пропарывает насквозь, хлещет кровь. Не думать об этом! Рэмбо стряхнул с себя наваждение. Сейчас главное — сжаться в тугой комок. Мокрой веткой хлестнуло по лицу, острый сук оцарапал плечо. Парашют повис на ветвях, он рывком потянул его вниз, не обращая внимания на боль, и какие-нибудь пять футов еще продолжал спуск, пока парашют не запутался снова. Каждую секунду он ожидал страшного удара, и все-таки этот удар оказался внезапным.

Он упал в заросли папоротника и кувырком покатился по земле, натыкаясь на торчащие корни деревьев, до крови царапая и рассекая лицо и руки. Мощное дерево выросло у него на пути. Еще один толчок, болью отозвавшийся во всем теле, и все.

Он лежал на земле, приходя в себя, и дрожь сотрясала его.

Он еще не мог разогнуться, но уже был готов действовать.

Наконец освободился от парашюта и настороженно всмотрелся в черноту леса. Вспорхнули потревоженные птицы. Лесное зверье прошуршало в ветках.

Рэмбо свернул парашют и засунул его под корягу, прикрыв листьями папоротника. Удушливые испарения поднимались над землей. Насквозь промокшая рубашка липла к телу. Атмосфера была так насыщена влагой, что ему казалось, он дышит сквозь сырую тряпку.

Что осталось от его снаряжения?

Он лишился своего автомата, фотокамеры, и главное — станции спутниковой связи.

Как установить контакт с базой? Как сообщить им, что он жив? Как подтвердить, чтобы его ждали через тридцать шесть часов в условленном месте?

Что толку думать об этом? Если бы всей операцией заправлял один Мэрдок, вот тогда еще нужно было бы беспокоиться. Но ведь есть еще и Траутмэн. А на него Рэмбо может положиться до конца. Самолет будет ждать его при любых обстоятельствах.

Значит, он должен выполнить задание. Сомнений как не бывало.

Теперь ясно, что у него пропало. Посмотрим, что осталось. Нож. И еще пистолет. Колчаны, привязанные к бедрам. И хотя ему было не до шуток, он не смог сдержать улыбки при воспоминании о том, как обиделся Мэрдок, когда Рэмбо отказался от его суперсовременной винтовки. И ради чего отказался? Кажется, он сказал тогда: «Копье и стрелы, это в твоем духе».

Ну что ж, лук и стрелы у него, по крайней мере, есть.

Рембо поднялся. Глаза понемногу привыкали к бархатной темноте леса. Лунный свет едва пробивался сквозь пышную листву деревьев, зловеще поблескивавшую в тумане.

Джунгли… Они подавляли своей дикой, первозданной красотой. Переплетенные корни деревьев вонзались в землю, точно когтистые лапы сказочных чудовищ. Лианы, причудливо извиваясь, тянулись ввысь, туда, где кроны деревьев скрывали небо своим сводчатым шатром.

Тишину изредка нарушал звук падающих капель. Лес дышал, шевелился во мраке. Все здесь — неглубокие озерца, сморщенная кора, сплетенные ветви деревьев, покрытые влажной испариной плоды — жило своей тайной жизнью.

Он вынул из чехла нож, отвинтил наконечник ручки и вгляделся в светящуюся стрелку компаса. В заднем кармане у него была карта, нанесенная на непромокаемую бумагу, но он не рискнул зажигать спичку. Координаты своего маршрута он помнил наизусть и решил, что не ошибется, если двинется в северо-восточном направлении. К месту встречи со связным.

В глубь вьетнамской территории.

Он решительно вскинул голову и тенью скользнул в чащу.

12

Когда лучи рассветного солнца проникли в лабиринты джунглей, он уже взбирался по крутому склону горы, цепляясь за ветки лиан и выступающие корни деревьев. На вершине он прилег отдышаться и еще раз посмотрел на компас. Далеко внизу раскинулась, нежась на солнце, маня своей обманчивой безопасностью, покрытая сочной зеленью долина. Сопоставив наблюдения с картой и показаниями компаса, он определил свое положение и чуть изменил маршрут. Теперь, перевалив через этот хребет и спустившись к его подножью, он должен выйти к месту встречи.

Внизу пробираться сквозь густой подлесок становилось все труднее. Путь ему преградил мутный, пенящийся поток. Рэмбо, не раздумывая, шагнул в теплую воду. Речушка доходила ему до колена и пройти ее не составляло труда, но подлинным бедствием были тучи москитов, тут же облепивших его. Насекомые лезли в глаза, щекотали губы, забирались в ноздри. Он терпел, зная, что отгонять их бесполезно, тем более, что заранее позаботился ввести себе противомалярийные свечи.

Выйдя из воды, он еще выше закатал штанины. К икрам присосались жирные, черные пиявки. Он вынул из кармана рубашки пластиковый пакетик с солью, лизнул ее и не почувствовал вкуса. Это означало, что организму не хватает соли. Он как следует посыпал пиявок белым кристаллическим порошком, со злорадством наблюдая, как они извиваются в мучениях. Одна слетела с него мгновенно, дру-гие, отвратительные, налившиеся кровью червяки, еще корчились некоторое время, а затем тоже посыпались на землю. Он раздавил их подошвой ботинка.

Из другого кармана извлек горсть сушеных фруктов и положил в рот, с удовольствием ощущая, как пропитывается слюной вязкая, сладкая мякоть. Если жевать медленно, можно растянуть их на полчаса.

Наученный горьким опытом — побег из вьетнамского лагеря запомнился ему еще и тяжелейшей формой дизентерии, которую он перенес, скитаясь шесть недель в джунглях, — он больше не рискнул бы пробовать соблазнительные тропические плоды, на каждом шагу свисавшие с деревьев.

Рэмбо продолжал свой путь. Туман еще не полностью растаял. Причудливые фигуры, проступавшие сквозь утрен-ную дымку, заставляли его настораживаться, но, подойдя поближе, он убеждался, что перед ним всего лишь безобидные растения.

Сзади послышалось шуршание, и он выхватил нож. Лезвие молнией сверкнуло в воздухе, одним, точно рассчитанным движением он поразил цель. Он рубил, кромсал яростно сопротивлявшуюся, бившуюся в конвульсиях змею. Его нож проходил сквозь плоть гадины, точно сквозь масло. Лишь когда обезглавленное тело безжизненно осело на землю, Он спрятал нож и поспешил дальше.

13

Прошло еще пять часов. Рэмбо взмок от напряжения, но продолжал взбираться к вершине следующего горного кряжа. Однако там, наверху, его ждала неожиданность. Взгляду открылась не привычное глазу зрелище теряющейся внизу долины, а поросшая буйной растительностью седловина, которая вывела его к обширному плато. Он приостановился, чтобы восстановить дыхание. Облизнул соленые губы, рукой стер пот, заливавший лицо. Утренняя мгла рассеялась, и ярко светило солнце, но он почти ничего не видел в слепящих лучах.

Плато со всех сторон обступали деревья. Рэмбо замер от неожиданности, разглядев в знойном, дрожащем мареве гигантское каменное изваяние, окруженное зарослями.

Медленно, словно боясь потревожить божество, он приблизился и только теперь понял, куда попал.

Внезапное открытие ошеломило и встревожило его. Перед ним были руины заброшенного буддистского святилища. Полуразрушенные храмовые постройки, несомненно, возводились много столетий тому назад. Две внушительные каменные фигуры Будды, каждая футов тридцать в высоту, величаво-спокойные, будто их не коснулась разрушительная рука времени, как и в древние времена, охраняли вход в храм. Сквозь вьющиеся растения проглядывали потрескавшиеся, покрытые искусной резьбой стены. Островерхие крыши монастырских строений вырисовывались вдалеке.

Вот она, сказочная страна духов, подумалось ему.

Он постоял на площадке перед храмом, наслаждаясь великолепием этого зрелища, доступного лишь ему одному, й благоговейно склонил голову.

К религии он пришел не просто и не сразу. Его отец был итальянец, мать индианка из племени навахо. В детстве ему довелось не только поработать служкой в католическом храме в Бауви, штат Аризона, но и участвовать в ритуальных обрядах индейцев в деревне его матери. Но лишь пройдя Вьетнам, он сознательно выбрал для себя учение, которое больше отвечало его духу, чем религия, данная ему при рождении.

Если бы его спросили, какого вероисповедания он придерживается, он бы отнес себя к последователям дзэн-буддизма. Повлиял на его выбор один из местных жителей, с которым он повстречался на своем первом задании во Вьетнаме. Рэмбо прошел все тяготы подготовки в частях спецназа, прежде чем занял свое место в этой, самой настоящей, элите американской армии. Но первое крещение огнем он, пожалуй, не выдержал бы, не будь рядом этого вьетнамца…

Он не рвался на войну, его туда призвали. И тем, что он попал в кадры спецназа, куда принимали только добровольцев, он был обязан лишь своим уникальным природным данным, которые сразу же были замечены командирами. Став солдатом по воле случая, Рэмбо выполнял свой долг перед страной честно и до конца. Иначе он не мог.

Но боевая подготовка это одно, а реальный бой — совсем другое. Необстрелянным юнцом он упивался знаменитым бестселлером «Уловка-22». Главный герой этой книги неожиданно понял главный секрет войны: «Вот оно, что, мать вашу! Все хотят меня убить». Он любил это место. Он вспомнил эти слова, когда попал в самую первую свою передрягу. Пули вьетконговцев свистели совсем рядом, срезая ветки у него над головой, ребята из его команды «А» умирали от ран у него на глазах. Он испытал тогда жгучий стыд, заметив, что брюки у него намокли. И тут его схватил за руку тот, местный, и оттащил на безопасное расстояние.

Вьетнамец спас ему жизнь и он же раскрыл ему глаза на духовный смысл жизни, понимание которого отныне связывало их воедино.

У этого человека, не ведавшего, что такое страх, Рэмбо научился побеждать собственную слабость. Дело даже не в том, чтобы побеждать, а в том, чтобы вообще не испытывать страха. Религия дзэн изменила его отношение к жизни. Стоит ли бояться смерти, если знаешь, что смерти нет и в помине? Если ты уверен в иллюзорности и тщете всего сущего. И жизни тоже нет. Нет этого дерева, утесов, бабочек. Есть лишь сон, заблуждение, видимость. Волшебная сказка, рассказанная нам Творцом. Для человека, научившегося понимать разницу между истинным и мнимым, не существует того состояния, которое непосвященные называют смертью. Завершив свой жизненный путь, он не умирает, а соединяется с высшим божеством, которое и есть истина. Так замыкается круг жизни, исполняется предначертание судеб.

Труден путь посвящения. Он требует от человека большого усердия. Если ты просто отвергаешь жизнь, если не ценишь то, что даровано тебе свыше, пусть даже в этом иллюзорном существовании, если ты, слепец, призываешь смерть, то никогда тебе не обрести высшую истину, никогда не соединиться с Творцом. После своей кончины ненасытным вампиром ты снова вернешься к людям.

Свое мужество Рэмбо черпал в этом глубинном озарении, в понимании преходящей ценности жизни и ее соблазнов. Он-то знал, что победе Вьетконга способствовало не колебание американского правительства, а дзэнов-ское отношение к жизни и смерти. Стойкость вьетнамцев объяснялась тем, что они прекрасно понимали: годы, столетия не значат ровным счетом ничего. Джунгли, бурные горные реки, пули, косившие их солдат, тоже ничего не значат. Но в этой своей, земной, дарованной Творцом жизни они должны соблюдать правила игры: делать вид, что считают ее реальной. Ибо такова воля Творца.

Для обычных американцев, тех, кто считал Диснейлэнд и кока-колу символами своей реальности, — для них пули, свистящие в джунглях, оранжевый газ и стоны умирающих оказались выше человеческих сил. «Не могу больше!

Я хочу домой!» Он наслушался этих воплей во Вьетнаме. С этими воплями американцы ушли отсюда и проиграли. Но только не Рэмбо.

Он вглядывался в развалины. Буддийская святыня влекла его.

Почему он безоговорочно принял дзэн?

Лишь эта религия затрагивала самые тонкие струны в его душе.

Лишь она полностью отвечала его натуре.

Она помогала ему в том, что он делал.

Когда война становится твоей жизнью, когда ты каждую минуту ждешь пули, всякий может сломаться. Католик, например. Даже индеец навахо. Но не человек, исповедующий дзэн.

До него донесся шум.

Он отступил в тень стены и застыл на месте. В следующее мгновение выхватил пистолет и направил его туда, откуда послышался шум.

Слева от него, почти не задевая ветви деревьев, проскользнула невысокая фигура. Он выставил руку вперед, прицелился.

Черная куртка, штаны. Форма Вьетконга. Палец напрягся на спусковом крючке.

А что, если он не один? Выстрел привлечет внимание остальных.

Нет, он сделает по-другому.

Он нырнул в заросли кустарника и пригнулся.

Вьетнамец сделал то же самое.

На плече у него Рэмбо заметил автомат Калашникова.

Бесшумно, с кошачьей ловкостью подобравшись поближе, он метнулся на врага, обхватил его сзади и пристави, нож к горлу. Широкополая соломенная шляпа слетела головы солдата, и волна густых, отливающих иссиня-черным блеском волос, рассыпалась по плечам.

Лезвие ножа застыло в доле дюйма от нежной шеи.

— Отпустите, — раздалось по-вьетнамски.

Голос был женский.

Ей было лет двадцать, может, чуть больше. Миниатюрная, обманчиво хрупкая. Восхитительная, как все вьетнамские девушки. Точеная фигурка соперничала изяществом с восточной вазой. В широко распахнутых глазах он прочел испуг. Крупный, чувственный рот приоткрыт от неожиданности.

Она повторила на своем языке: Отпустите меня.

Длинные ресницы опустились, голос упал до шепота.

— Пожалуйста!

И она снова подняла на него глаза.

Несмотря на густой слой маскировочного грима, она безошибочно определила в нем американца, и, к его немалому удивлению, перешла на английский.

— Простите, я не хотела. Вы первый турист в этих краях за последние годы. Простите, если помешала вам.

Рэмбо во все глаза смотрел на нее, все еще не отводя нож.

Вы пришли сюда говорить с Буддой? Просить его о милости?

Он не отвечал.

Или вы просто сбились с пути? Если хотите, я покажу вам дорогу.

Он ответил ей на вьетнамском языке:

— Я не сбился с пути. Я тут жду одного человека. Она улыбнулась ему и сказала на своем родном языке:

— Может быть, этого человека зовут «Ночная орхидея»?

— Это одно из, имен, которые мне назвали.

— Значит, второе Коу Фуонг Бао?

Он чувствовал себя круглым идиотом. И не потому, что едва не убил ее — то была все-таки вынужденная предосторожность, — а потому, что, когда ему впервые назвали ее имя, он ведь перевел его на английский. По-вьетнамски «Коу» означает «девственница».

— Вы понимаете, что значит мое имя? — спросила она. Он кивнул.

— Моя мать была актриса, — попыталась объяснить она и замолчала. — А вы и есть тот самый Рэмбо?

Он снова кивнул.

— Еще секунда, — и я мог бы убить вас.

— Я была тут в засаде. Вы появились не в условленное время, и я приняла вас за бандита. Почему вы опоздали?

— Да так, были кое-какие сложности. Парашют не раскрылся.

Они смущенно смотрели друг на друга.

Вижу по глазам, — засмеялась она, — что вы не ожидали увидеть женщину. Он пожал плечами.

— Это что-нибудь меняет для вас? Он отрицательно покачал головой.

В Америке есть такая штука, называется «Движение за освобождение женщин».

— Звучит на коммунистический манер. Теперь засмеялся он.

Объяснить сложно, но в общем, смысл такой: не важен пол человека, а важно, как он делает свое дело.

Ну, тогда вам не о чем беспокоиться. — И она снова заговорила по-английски. — Давайте перейдем на английский, мне бы хотелось попрактиковаться.

— Вы здорово говорите, — признал он. — Где вы учились?

— В Сайгонском университете. В мирное время. Значит, ей не двадцать пять, а тридцать с небольшим.

Она вздернула круглый подбородок.

— Между прочим, имею степень магистра. По экономике. — Она погрустнела. — Но это теперь ни к чему — всем заправляют коммунисты. Послушайте, а вы не торопитесь? Хотите поесть?

Он хмыкнул.

— Еще бы. Что у вас с собой?

Коу сняла со спины полотняную котомку с едой, развернула ее. Он видел такие раньше. У мертвых вьетконговцев.

— Знаете, что у меня тут? Нвак нам. У него потекли слюнки.

Она разложила на пальмовых листьях рис, пропитанный соусом, запах которого дразнил его.

Рэмбо подвинул к себе один лист, взял предложенные ему палочки. Сколько времени прошло с тех пор, как он пользовался ими в последний раз? Он принялся уписывать рис, демонстрируя ей, что еще не забыл, как пользоваться палочками.

А у вас действительно есть ученая степень? — спросил он с набитым ртом.

Будьте уверены. Просто на вашем языке мне трудно говорить.

Он положил себе еще рису.

Что это за подливка?

Рыбная.

— А, помню такую.

Во рту оставался вкус чего-то острого и маслянистого. Он потянулся за новой порцией риса и опять засмеялся, сам не зная отчего.

Сверху на них все так же взирал невозмутимый Будда.

14

Они пробирались сквозь джунгли. Рэмбо присматривался к своей спутнице. Стройная, хотя фигурку не так просто разглядеть под свободной одеждой. Она двигалась с природной грацией, легко обходя препятствия, возникавшие на пути. Он оценил ее опыт, когда она вела его через непролазные заросли одной ей известными путями.

Когда она спросила, имеет ли для него значение то, что его связной — женщина, он сказал ей правду.

Лишь бы она знала свое дело. Все остальное неважно.

А соблазны? Их не будет.

Когда он вернулся в Штаты из Вьетнама, его поразило отношение американцев к своим ветеранам. Особенно непримиримо были настроены студенты, выступавшие против войны. Каких только оскорблений он не наслушался! И преступники. И детоубийцы. Почему-то чаще всего их называли насильниками. Грустно и страшно, когда этими словами встречает тебя твой собственный народ. За этими ярлыками крылось весьма серьезное обвинение. Солдатам как будто хотели сказать: раз вы побывали на войне, вы теперь способны на любые зверства.

Но насилие? Это преступление было ему особенно отвратительно. Да, он слышал о тех солдатах, что после боя насиловали вьетнамских женщин в захваченных деревнях. Таких презирали их же товарищи. Ничтожества, нелюди, которые и до армии творили то же самое, не удивительно, что во Вьетнаме они не изменились. Но те, кого он знал и уважал! Разве можно было огульно обвинять всех? Где уж понять гражданским, что война убивает в мужчине желание. Какое там насилие, если пропадает само желание быть с женщиной.

В ранней юности, которая прошла в Бауви, штат Аризона, он интересовался девочками не меньше, чем любой его одноклассник. Сексуальной революцией в те годы еще и не пахло. Ему казалось нормальным, что он не знал женщины до тех пор, пока ему не исполнился двадцать один год. На девушке, с которой у него был роман, он собирался жениться. Он до сих пор не забыл ее золотистые волосы. Потом была армия. Вернувшись с войны, он узнал, что она вышла замуж за другого и уже успела произвести на свет двух сыновей и дочку. Когда они встретились, она держалась так, будто прежде они были всего лишь знакомыми. Он понял, что ей неприятно вспоминать о нем.

Обиды на нее не было. В конце концов это он уехал от нее. Одно время его даже считали погибшим. Трудно после этого рассчитывать, что девушка тебя дождется.

Но если быть до конца откровенным, он испытывал необъяснимое облегчение.

Брак отныне для него стал невозможен.

Дети? Исключено.

После всего, что он пережил на войне, секс перестал его интересовать. Сама мысль о сближении с другим человеком претила ему. Нет, ему не просто не хотелось связывать себя чувствами. Даже тело его противилось сближению: он покрывался липким потом, желудок сводило спазмами.

И вовсе не потому, что он стал импотентом. Ничего подобного. Иной раз он видел сны, которые возбуждали его, как и прежде, но сам предпочитал справляться с этим своим состоянием.

Общение с женщиной он для себя исключил.

Когда ты так близок с другим человеком, ты становишься незащищенным, ранимым.

Теряешь контроль над собой.

И еще, как ни предохраняйся, всегда есть опасность зачатия.

Он не позволит себе иметь ребенка в этом мире насилия и жестокости. В мире, где войны и лагеря для пленных стали уделом многих. Его уделом.

Отводя рукой тяжелые ветви, он снова обдумывал ее вопрос. Так значит ли что-нибудь для него то, что с ним идет женщина?

Нет.

15

Сквозь просвет в лесной чаще они вышли к обрывистому берегу неширокой, но довольно извилистой, грязной реки. На его карте эта река называется Ка.

Он бросил взгляд вдаль.

— Как мы отсюда будем добираться на север? Помня о ее просьбе, он говорил по-английски.

Я договорилась… — она помедлила, подыскивая слова, — нас перевезут на лодке. — Ее глаза тревожно заблестели. — Другие маршруты небезопасны. Боюсь, когда мы прибудем на место, вы не найдете того, что вам нужно.

— Откуда вам это известно?

Она с огорчением покачала головой.

Два месяца тому назад я была в этом лагере. Он пуст. И уже давно. Рэмбо помрачнел.

Какой смысл посылать нас в пустой лагерь?

— Может быть, солдаты вернулись туда уже после того, как я побывала в тех местах?

— Ну, конечно, и пленных с собой привели.

Она жестом указала ему туда, где река поворачивала влево.

Пойдемте, нас ждут.

16

Еще издалека он услышал их голоса. В глубине бухты, скрытой подступавшими к самой воде деревьями, прилепилась бамбуковая хижина, кое-как прикрытая сверху листами рифленого железа. На деревянном помосте, повисшем над водой, ссорились два вьетнамца, выхватывая друг у друга бутылку. Вид у обоих был — закачаешься. Пьяные, измазанные в речной грязи. Одного украшали серьги и замусоленная ковбойская шляпа, другого — патронная лента, надетая поверх смокинга с закатанными рукавами.

Подойдя поближе, Рэмбо различил этикетку на бутылке.

«Будвейзер».

Коу по-вьетнамски крикнула им:

— Поехали!

Оба резко обернулись, не заметив, что вожделенная бутылка выскользнула из рук и скатилась в воду.

Они схватились за оружие и угрожающе прицелились.

Один из них все-таки узнал Коу сквозь пьяный угар и что-то сказал товарищу. Тот фыркнул.

Они опустили автоматы, и Рэмбо с облегчением вздохнул.

Вид у этих ребят не очень надежный, — по-английски шепнул Рэмбо своей спутнице.

А что вы хотите? Это же контрабандисты. Перевозчики опиума.

И она постаралась придать своему голосу более уверенный оттенок:

— Но для нас безопаснее плыть с ними. Ни один патруль нас не заметит, это уж точно.

— Как раз патрули меня сейчас волнуют меньше всего, — ответил он.

Рядом с хижиной покачивался на воде сампан[1] с надстроенной кабинкой из оцинкованного железа. Вьетнамец, который помахал им из лодки, имел еще более несуразный вид, чем те, кого они видели до сих пор. Несколько рядов дешевых бус украшали грудь, на одну руку надето сразу трое часов. За поясом грязных американских джинсов торчал пистолет с инкрустированной жемчугом рукояткой. Спутанные сальные волосы развевал ветер.

Человек осклабился в улыбке.

Рэмбо тихо сказал девушке:

— Говори со мной только по-английски.

Коу скользнула по его лицу удивленным взглядом. Она по-восточному низко поклонилась подошедшему к ним вьетнамцу и произнесла по-английски:

— Знакомьтесь, это капитан Тронг Кин. Рэмбо тоже отвесил поклон.

Кин улыбнулся еще шире, безобразно обнажая десны, и сказал на ломаном английском: Все пойдем в одной лодке.

Благодарю за помощь, — обратился к нему Рэмбо.

— Сильно рад помогать.

Кин не сводил любопытного взгляда с колчана, висевшего на спине у Рэмбо.

Вы хорошо говорите на нашем языке, — счел нужным польстить ему Рэмбо.

— А вы по-нашему говорите? — внезапно спросил тот по-вьетнамски.

Рэмбо, притворившись, что не понял, вопросительно посмотрел на девушку.

Кин быстро спросил по-вьетнамски:

— Он не понимает?

Она отрицательно покачала головой. Улыбка сбежала с лица контрабандиста.

— Деньги с собой?

Она протянула ему пачку американских долларов. Кин алчно пересчитал деньги и сощурился.

— Половина сейчас, половина — после.

— Такого уговора не было.

Коу в упор посмотрела на него. Кин поджал губы и отошел в сторону.

— Отдать швартовы! — крикнул он своим людям.

Те засуетились, отвязывая канат и спьяну налетая друг на друга. Один потерял равновесие и чуть не свалился в воду под непристойные насмешки окружающих.

Кин жестом пригласил их в лодку, снова расплываясь в улыбке.

Рэмбо без особого воодушевления ступил на палубу следом за Коу.

17

Вьетнамка со сморщенным лицом крепче прижала к себе ребенка и отодвинулась назад, когда Рэмбо, согнувшись, забрался под навес. В прокуренной кабинке, заваленной всяким хламом, шагу нельзя было ступить. Повсюду валялись банки из-под кока-колы, кипы старых журналов, покрытых плесенью, спущенные автомобильные шины. В углу стоял поломанный телевизор. Какого черта таскать за собой всю эту рухлядь?

От пристального взгляда Рэмбо не укрылись приклады винтовок и дробовиков, видневшиеся за горами безобидного скарба.

В кабину, где и без того было не передохнуть, ввалилась троица контрабандистов. Один, едва держась на ногах, попытался сделать глоток из бутылки «Джимми Бим виски», но бутылка выскользнула и упала на палубу. Женщина, на коленях которой спал ребенок, раскурила длинную глиняную трубку, и Рэмбо почувствовал сладковатый, одуряющий запах опиума.

Лодка накренилась, отходя от берега, ритмично застрекотал двигатель.

На пороге показался Кин.

Облизнув слюнявые губы, он по-английски обратился к Рэмбо:

— Выпить хочешь? Рэмбо покачал головой.

Плохо дело, — засмеялся Кин, — нет, ничего. Мне больше достанется.

Чертыхнувшись, он подобрал бутылку.

Поспите здесь, — сказала Коу на ухо Рэмбо. — Пока все спокойно.

— Интересно, где здесь можно лечь? — поинтересовался Рэмбо, окидывая взглядом тесную, забитую старьем кабинку. — А если на патрули нарвемся, тогда как?

— Видали мы их! Не дрейфь, парень. Кин пальцем поманил к себе Рэмбо.

Он отомкнул пыльный деревянный рундук, наслаждаясь произведенным эффектом, словно ребенок, хвастающий своими новогодними подарками.

Рэмбо заглянул внутрь.

Гордость коллекции — малогабаритная реактивная установка РПГ-7 советского производства.

В глазах контрабандиста появился угрожающий блеск.

— Понял теперь? С патрулями у нас не будет проблем. Какие могут быть проблемы? — ответил Рэмбо.

ЧАСТЬ IV

1

Траутмэн вышел из помещения и взглянул на небо. Солнце уже склонялось к закату. Лишь теперь Траутмэн почувствовал, как устали от напряжения глаза. Перед этим он несколько часов безрезультатно продежурил у молчавшей радиостанции, потом долго мерял шагами ангар.

Ждать. Ему оставалось только ждать.

И молить судьбу.

Он все еще продолжал надеяться. После той аварии с парашютом ни один человек не смог бы уцелеть. Кроме Рэмбо.

Но тогда какого черта он не выходит на связь? Никогда еще он не желал от всей души, чтобы рация оказалась неисправной. Дай Бог, чтобы она сломалась. Дай Бог, чтобы он молчал только поэтому.

К нему подошел Мэрдок.

— Есть что-нибудь? — спросил его Траутмэн. Мэрдок покачал головой.

Не по мне это, — начал Траутмэн.

— О чем это вы?

Да не могу я отсиживаться в кустах. Полечу сегодня за ним вместе с пилотами.

— Не вижу необходимости.

Может, вы и не видите, но иначе я не могу.

В таком случае я вам запрещаю.

На каком основании? — вскинулся Траутмэн.

— Риск слишком велик. Полет будет опасный, всякое может случиться. Не хватало только офицеру вашего ранга лезть под пули. Вы в свое время достаточно понюхали пороху и имеете полное право не рисковать собой. Как мне собой распоряжаться — мое дело.

— Нет, полковник, это не только ваше личное дело, но и мое тоже. Я не позволю вьетнамцам ухлопать полковника американской армии. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но само ваше присутствие на базе не является обязательным. Вам просто пошли навстречу. Ну, конечно, — он развел руками, — вас пригласили, чтобы найти управу на вашего «сынка», как вы его называете. Но здесь вы, как и любой из группы, находитесь под моей командой. И повторяю, я не допущу, чтобы вы рисковали собой. Я вообще не уверен, что дам Эриксону добро на вылет.

— Вы что же… Хотите свернуть операцию?

Есть у меня такое желание. Чем дальше, тем меньше мне все это нравится.

Но вы дали слово! Вы пообещали Рэмбо, что через тридцать шесть часов его будет ждать самолет.

— Ну кому я обещал? Подумаешь, Рэмбо. Скорее всего его и в живых-то давно нет. На что вы рассчитываете?

Вы дали слово мне, — отрезал Траутмэн. — И клянусь честью, я заставлю вас его сдержать.

Мэрдок внимательно вглядывался в лицо Траутмэна. Вы это серьезно?

— Абсолютно.

Вот оно что. Вижу, куда вы клоните. Ну что ж, мне, разумеется, ни к чему, чтобы по возвращении начальство занималось проверкой ваших рапортов. Ладно. Раз вы настаиваете, чтобы я довел эту авантюру до конца и отправил за ним самолет, черт с вами. Хотите продырявить собственную шкуру? Валяйте! Летите с ними вместе. Мое дело сторона. Хотя, знаете, полковник…

— Я вас слушаю.

Надо отдать вам должное. Вы честны со своими людьми.

2

Рэмбо спасался от духоты, стоя за открытой дверью в кабину. Собственно, это была и не дверь, а откидываемый полог ткани, сквозь прореху в которой он наблюдал за поверхностью реки с игравшими на ней отблесками закатного солнца. На корме исправно рокотал старенький навесной мотор. Иногда мимо них проплывали небольшие лодчонки с гребцами в островерхих соломенных шляпах. Сампаны побольше, на дизельном ходу, такие, как этот, попадались редко. На берегу показалась деревушка. На мелководье плескались дочерна загорелые голые ребятишки, ветер далеко разносил их голоса. Деревню опять сменили непроходимые леса. Если бы не шум двигателя, наверняка точно такая же картина предстала бы глазам тех, кто проплывал мимо здешних берегов сто или пятьсот лет тому назад.

Войны начинались и заканчивались. Режимы, идеологии приходили и уходили. Оставалась лишь эта земля и эти люди.

Людям, если вдуматься, ни к чему игры в политику. Им нужно только одно — чтобы их оставили в покое.

Он оторвался от своих размышлений, посмотрел на уютно прикорнувшую девушку. Безмятежное, спокойное лицо казалось детским. И прекрасным.

Но вот она пошевелилась, открыла глаза и улыбнулась, заметив его взгляд.

Не спите? — спросила она. Потом. Когда все кончится. По-моему, это не кончится никогда.

— Ты, наверное, права.

Двое контрабандистов, развалившихся возле больших плетеных корзин, спьяну протирали глаза, встревоженные звуком чужой речи.

Коу предложила:

— Поедим еще?

— Давай, если хочешь.

Она достала свернутые пальмовые листья, положила палочки. Одни одновременно потянулись за остатками риса, стукнувшись палочками.

— Прошу вас, — сказала она, уступая ему. Он покраснел.

— Извини, я тут совсем одичал.

— Знаю. Я шучу. Он улыбнулся.

Как вы сюда попали? — спросила она.

— Долгая история.

Она продолжала настаивать: Время у нас есть.

— Все равно не хватит, чтобы все объяснить. Он тряхнул головой.

А ты-то сама почему работаешь на цэрэушников? На цэрэушников?

Ну да. Мы же работаем на разведку.

А-а-а, — она в задумчивости облизнула палочки. — Меня завербовали в университете перед тем, как взяли Сайгон. Я подписала договор.

— На договоры они мастера.

Ему вспомнилась каменоломня, нестерпимый зной, ноющая боль во всем теле.

— Брат служил в армии коммунистов. Хотел бежать в Америку. Ему нужны были документы. В общем, они все устроили. Переправили его туда, а я осталась работать здесь, на них. Брат и мой сын, они оба сейчас в Америке.

— Твой сын?

Коу опустила глаза.

Да. Его зовут Нгуен. Ему уже двенадцать. Я не видела его восемь лет. Большой вырос, наверно. Может, не такой большой, как американские мальчики, но он сильный.

Конечно. Думаю, в Штатах он здорово окреп. Питание там не то, что здесь. А его отец? Она едва заметно пожала плечами.

— На войне погиб.

Он уже знал эту непоколебимую стойкость, с которой вьетнамцы переносили свое горе. Да, смерть она повидала и научилась принимать ее.

— Извини. Она молчала.

Он вспоминал своих соотечественников. Многие из них не видели ничего ужасного в том, чтобы убить вьетнамца. Вот когда убивают американца, другое дело. («Да что там эти узкоглазые, они и жизнь-то ценить не умеют. Вон в каких тараканьих щелях живут. Жизнь у них ничего не стоит»).

— Я думаю о нем по ночам, — сказала она дрогнувшим голосом. — Много долгих ночей.

Он заговорил о другом, понимая ее состояние и давая ей возможность овладеть собой.

— А в каком городе живет Нгуен? Она просияла и с гордостью ответила:

— В Калифорнии. Хантингтон Бич.

— Там красота. Серфингом, наверно, занимается.

— Серфинг? Что это?

— Это когда скользишь на гребне волны, а сам стоишь на доске.

— Летишь по волнам?

— Объяснить трудно. Лучше посмотреть. Девчонки по твоему сыну сохнут, уж точно.

Коу негодующе воскликнула: — Он хороший мальчик!

— Нисколько не сомневаюсь, — рассмеялся Рэмбо.

— Там он в безопасности, это главное. У нас нельзя жить спокойно. Здесь кругом смерть. Здесь убили его отца. А я хочу просто… — Коу отложила палочки. Глаза ее наполнились горечью.

— Чего ты хочешь?

— Просто хочу жить.

Рискует собой каждую минуту, и все для того, чтобы сын в безопасности рос в Америке. Какая женщина!

— А вы? Чего вы хотите для себя?

— Только одного. Уцелеть. Выжить.

— Это совсем не то же самое, что жить.

— Ты права. Я не живу уже давно.

— А у нас повсюду война. Здесь не так-то легко выжить.

— Для этого нужно…

— Да?

— Нужно самому слиться с войной. Она с удивлением смотрела на него.

— Вот почему они выбрали тебя. Ты настоящий боец.

— Просто это единственное, что я умею делать. И потом, я очень удобен.

— Как это понять?

— Объяснить тебе, что это значит?

— Нет, не надо. Я попробую догадаться сама. Это, как если бы… несколько человек попали в катастрофу на машине, а погиб только один из всех. Тот, о котором никто не вспомнит.

— В самую точку угодила.

Ее шею охватывал тонкий ремешок из кожи. Когда она наклонялась вперед, медальон на нем слегка покачивался. Он протянул руку и коснулся крошечной фигурки. Маленький золотой Будда.

— Он приносит мне удачу, — сказала она, переводя взгляд с его пальцев, держащих медальон, на лицо. — А что вам приносит удачу?

Он выпустил фигурку из рук и взялся за рукоятку ножа. Бросил взгляд в сторону контрабандистов. Она поняла его.

Услышав встревоженные возгласы на палубе, он одним прыжком подскочил к двери и отбросил матерчатый полог. Совсем рядом нарастал звук мощного двигателя, заглушавший слабенькое жужжание их мотора.

Испуганная Коу тут же метнулась к Рэмбо.

— Военные! Речной патруль!

Он напрягся. Пьяные контрабандисты, чертыхаясь и кляня все на свете, пытались подняться на ноги.

Рэмбо бросился к деревянному коробу, прикрытому брезентом, и скорчился за ним, натягивая на себя плотную ткань. И в ту же секунду на него обрушилась гора чего-то тяжелого. Он понял: Коу набрасывала поверх брезента хлам, которого тут было с избытком.

Рэмбо стиснул нож.

Вынул пистолет. Снял предохранитель.

Он затаил дыхание, боясь ненароком пошевелить брезентовое полотно.

4

Коу чем могла завалила деревянный короб. В дело пошел велосипедный насос, гитара с оборванными струнами, валик от старой стиральной машины. Сердце выпрыгивало у нее из груди. Патрульный катер подошел совсем близко. Тонкие железные листы, из которых были сложены стены их укрытия, дребезжали от его рева.

Она потянулась за своим автоматом, но в эту минуту чья-то сильная рука отбросила полотнище над входом. Перед ней вырос Кин.

Он обвел тесную клетушку налитыми кровью глазами и шагнул к рундуку. Распахнул его, вынул реактивную установку и принялся вставлять в ствол снаряд.

Коу остановила его единственной фразой, брошенной по-вьетнамски.

— Попробуй только — своими руками пристрелю! Кин выпучил глаза.

— Каким местом ты думаешь, женщина?

Но постепенно до него дошло, что гранатомет может лишь ухудшить их положение. Смирив свою заносчивость и нехотя признавая ее правоту, он буркнул:

— Что ты предлагаешь?

— Вот что.

Она достала из глубокого кармана брюк пачку северовьетнамских купюр и сунула ему.

— Действуй. У тебя это хорошо получается.

Кин туго соображал, но комплимент пришелся ему по вкусу. Он расплылся в улыбке.

— А что? Пойдет.

И, пригнувшись, вышел из кабины.

Коу тоже выглянула на палубу и тотчас зажмурилась от ярких бликов заходящего солнца, отраженных водой. Большое патрульное судно угрожающе нависало над их лодкой. Поднятые им волны захлестывали сампан, накренившийся набок. Чтобы не упасть, Коу оперлась о стенку кабины. Она бросила притворный, наивно-испуганный взгляд на людей, стоявших на борту катера.

Оглушительный рев внезапно прекратился, но наступившая тишина казалась еще более угрожающей.

Шестеро солдат на катере были в форме Северо-вьетнамского флота. Еще один возился на носу, разворачивая пулемет в сторону цели, не оставлявшей никаких сомнений. Солдаты держали автоматы Калашникова. Коренастый, сурового вида капитан поднес к губам рупор, и над водой разнесся грубый, с нотками металла голос, привыкший отдавать команды:

— Эй, на борту! Не двигаться! Все на палубу! Приготовиться к приему патруля на борт!

Флибустьеры Кина неуклюже строились на палубе, вид у них был самый дурацкий. Изможденная женщина совала проснувшемуся ребенку отвислую грудь.

Кин обвел свою лодку приглашающим жестом. Бусы на его груди звякнули.

— Нам скрывать нечего. Добро пожаловать. Выпить хотите?

Капитан пошевелил ноздрями, точно принюхиваясь. Вынул из кобуры пистолет, постучал стволом по ладони левой руки.

Спрыгнув в накренившуюся лодку, он покачнулся, едва не потеряв равновесие, но устоял на ногах и быстро выпрямился, словно боясь показаться смешным. Он окинул сампан подозрительно беглым взглядом, задержал его на девушке, стоявшей у входа в кабину и почтительно приветствовавшей его.

Капитан отстранил ее и шагнул внутрь. Кин не отставал от него.

— Не хотите взглянуть на часы? Отличные часы. Американские.

Коу заглянула внутрь, не желая пропустить ни единого слова.

Небрежно разворошив ногой хлам, капитан спросил: Какие часы? Марки «Бюлова».

— Давай сюда.

Он бросил на пол пустую бутылку, одну из тех, которыми был завален брезент, прикрывавший Рэмбо.

— Как там насчет выпить?

Кин открыл шкафчик и вынул непочатую бутылку «Катти Сарк».

Виски — что надо.

И где только берешь?

Перепадает иной раз.

А говоришь, скрывать нечего.

Так я разве скрываю?

Я смотрю, у тебя тут винтовки.

Эти что ли? Нам тоже приходится иной раз постоять за себя. Кого только не встретишь тут на реке! Вы даже представить себе не можете, какие головорезы попадаются.

Отчего же. Очень даже представляю.

Вот-вот. Вы с ними чуть не каждый день сталкиваетесь. Опасная у вас служба.

Что поделаешь? Кто-то должен защищать народные интересы. Но зато уж, будьте уверены, с нарушителями я расправляюсь как надо! Они у меня получают на всю катушку.

— Да, служба тяжелая. И платят мало. Люди не понимают, что наш флот охраняет их мирную жизнь.

Капитан катера постучал ногой по рундуку, в котором лежал гранатомет.

— Во флоте мы не привыкли ждать наград за свою службу.

— Тогда примите вот это в знак благодарности за то, что вы честно выполняете свой долг.

С этими словами Кин вынул толстую пачку денег и протянул их капитану.

Тот с готовностью взял пачку и, послюнявив палец, принялся считать купюры.

— Невелика благодарность.

Но Кин уже доставал вторую пачку.

Простите, капитан, затерялась в карманах. Теперь вижу, что вы действительно цените, как мы о вас заботимся. Дам вам один совет. Будьте поосторожнее: в этих местах стали появляться контрабандисты. Опасный народ.

Кин сплюнул на пол.

Подонки! Чтоб им света не взвидеть! Чтоб их матери прокляли тот день, когда произвели их на свет! — расходился он.

Капитан еще раз пнул ногой рундук и направился к выходу.

— Ну, ладно. Может, встретимся еще.

— С превеликим удовольствием, — отозвался Кин. Коу вовремя отпрянула от двери. Капитан бросил насупленный взгляд на протрезвевших молодчиков Кина и возвратился на катер.

Коу с облегчением следила, как там готовятся к отплытию. Раздались краткие команды, снова загудел мощный двигатель, и катер тронулся с места.

Проводив взглядом скрывшееся в излучине реки судно и дождавшись, когда шум двигателя окончательно затихнет вдали, она вошла в кабину.

— Как вы там, Рэмбо?

Груда хлама пришла в движение. Со звоном посыпались пустые банки и бутылки. Рэмбо распрямился. В одной руке был нож, в другой пистолет.

5

Непроглядный мрак ночи обступал их со всех сторон. Прошел дождь, и деревья, с которых капала вода, казались живыми. Вода хлюпала под ногами. Цепляясь за осклизлые корни деревьев, они взбирались по скалистому откосу берега. Выбравшись наверх, присели, чтобы их силуэты, освещенные луной, не выделялись на фоне темных гор. Теперь им предстоял спуск в долину.

Когда они вышли из лодки, Коу предупредила Кина: Подождешь нас здесь. Оставшуюся часть денег получишь на обратном пути.

И хотя Кин рисковал нарваться на очередной патруль, алчность пересилила страх.

Можно ли положиться на него? — раздумывал Рэмбо, в темноте спускаясь по склону. Вполне возможно, Кин не захочет дожидаться своих пассажиров, рассудив, что риск не стоит этих денег. Мы вернемся сюда, а лодки нет. Что тогда?

Тогда придется поискать другой способ пройти по реке. Только и всего, ответил он себе.

И все же, если бы Кин не был настроен дождаться их, продолжал раздумывать Рэмбо, он наверняка постарался бы завладеть всеми деньгами еще на судне, а их самих убить. Двое против восьми! Кин с полным основанием мог надеяться на то, что шансы у него есть. Но тогда можно было бы и не отправляться в плавание, а сразу разделаться с ними еще в той хижине. На берегу. Стал бы он тащить своих пассажиров в такую даль, чтобы потом бросить здесь, лишившись половины вознаграждения.

Теперь Рэмбо был почти уверен, что Кин дождется их.

Спуск закончился, они вступили в долину. Под ногами что-то перекатывалось. Он наступил на то, что показалось ему обломком сучка, раздался хруст.

Он замер на месте. Что это? Мины-ловушки? Но тогда нас давно бы не было в живых.

Он сделал еще шаг и снова остановился. Они стояли на огромной куче сухих веток, трещавших и рассыпавшихся под ногами. Он хотел обойти эту кучу, но она показалась ему бесконечной. Повсюду что-то хрустело и перекатывалось под ногами.

Сюда, на самое дно ущелья, лунный свет едва просачивался. В его скудных проблесках Рэмбо рассмотрел белесые, шаровидные предметы. И множество длинных, скрюченных, напоминавших ветки деревьев. Но тоже белесых. Что это может быть?

Что? Волна горечи закипела в нем.

Кости. Человеческие кости. Груда черепов. Стебли вьющихся растений опутывали переломанные ребра, побеги торчали из пустых глазниц.

Он склонился над этими останками и различил зубы. Вот оно что! У местного населения, чей убогий рацион составляла скудная и однообразная растительная пища, зубы, как правило, выпадали задолго до наступления старости. Большинство взрослых людей здесь не разжевывали пищу, а перетирали ее беззубыми деснами.

Скелеты и черепа, довольно крупные, с сохранившимися зубами, не принадлежали местным жителям. Американцы!

Боже праведный! Вот как они поступали с пленными. Не давали себе труда закапывать умерших…

Он с трудом проглотил подступивший к горлу комок.

Трупы сбрасывали в ущелье, и тропический лес принимал их в свое ненасытное чрево. Животные и птицы рвали тела на части. Стервятники обгладывали кости. Насекомые довершали страшную работу лесных могильщиков. Да, они все предусмотрели. Опасности распространения инфекции в этой глуши почти никакой. Смрад разлагающихся останков никогда не поднимется из глубокой теснины.

Он посмотрел на Коу. На побелевшем лице девушки застыло выражение безграничного ужаса.

Он похлопал ее по плечу и показал на противоположный склон ущелья.

Она подавила глубокий вздох и кивнула.

Стараясь производить как можно меньше шума, они осторожно ступали по страшному настилу, покрывавшему землю. Кости ломались с сухим треском. Потревоженные крысы выскакивали из-под ног и бросались прочь. Те секунды, которые занял переход по чудовищному склепу, показались им вечностью.

Наконец они достигли противоположного склона и снова начали подъем. Он не испытывал облегчения, когда ущелье осталось позади. Его мучили недобрые предчувствия. Не потому, что приближался лагерь, а вместе с ним приближалась опасность встречи с врагом. Другая мысль не давала ему покоя: на дне расселины он не почувствовал смрада гниющей плоти. Значит, останки пролежали там очень долго. По словам Коу, два месяца тому назад в лагере уже никого не было.

Вероятно, он пуст и теперь. Скорее всего, пленных он там не обнаружит.

6

Они взобрались на следующую вершину, и едва Рэмбо успел наклониться и нырнуть в заросли кустарника, как девушка схватила его за руку, испуганно глядя вперед.

Он понял. Сердце его сжалось.

Рэмбо припал к земле, вдыхая полной грудью дурманящий аромат прелых листьев, и пополз. Раздвинул ветки подлеска.

И увидел лагерь, затерявшийся во мраке горного ущелья, длинного и широкого.

Ему не приходилось раньше смотреть на лагерь с высоты, но он сразу узнал его. Полгода, проведенные здесь, запомнятся ему навсегда. Ночные кошмары, которые возвращали его в этот ад на земле, погружали страшные воспоминания еще глубже в его подсознание. Зловонная выгребная яма, дыба, на которой его пытали, бамбуковые клетки, столь маленькие и тесные, что в них невозможно было не только стоять, но даже сидеть.

Он вновь ощутил невыносимую боль в постоянно согнутых, поджатых под себя коленях, прострел в шее от того, что был вынужден сидеть, скорчившись, с прижатым к груди подбородком.

Когда ему казалось, что безумие вот-вот охватит его, он повторял: «Ты доджен выжить. Сломаться? Лишиться рассудка и с воплями, звериным воем впасть в беспамятство? Нет! Ты выдержишь все до конца. Сейчас возьмешь себя в руки только на одну короткую секунду. Так. И еще на одну секунду. Вспомни, как проводил выходные в лесу. Дома, в Аризоне. Вспомни каждую мелочь. Как ставил палатку. И как разводил костер. И как готовил походный ужин. Открывал банку мясных консервов. Наполнял котелок ее содержимым, с наслаждением пробуя пряную жирную подливку. Теперь вспомни, как подбрасывало твой старенький „форд“ на ухабистых лесных дорогах, когда ты выжимал сто десять. Облако дорожной пыли оседало позади, а ты кричал во весь голос, что жизнь хороша!».

Потом его осенило: как ни играй сам с собой в прятки, это ничего не меняло. Ты по-прежнему корчился в клетке или мучился на дыбе. Руки связаны над головой, плечи вывернуты, адская боль разрывает тело.

Вот когда помогал тот вьетнамец, что спас тебе жизнь в самом первом бою. Ты возвращался к его словам и понимал, что не стоит думать об Аризоне. И о «форде» в лесу. Прошлое ничего не значило.

Настоящее ничего не значило.

Все лишено смысла.

Все, кроме пути дзэн.

Ибо этот мир не реален.

И эта клетка. И яма. И дыба. Не реальны.

Их нет. Они иллюзия.

Боли нет. Потому что у него нет тела.

Один лишь мозг реален. И глядя на шишковатые стебли бамбука (которых все равно не существовало) и москита на стебле (москита тоже не было), на крылышки москита (раз не было москита, не было и крылышек), он представлял себя соринкой в глазу Бога. Бог был реальностью.

Так он выжил.

И теперь, глядя издалека на этот лагерь, он вспомнил все и содрогнулся. Если рассуждать логически, то следуя пути дзэн, он должен до конца воспринимать жизнь, как заблуждение. Он должен убедить себя, что лагерь тоже не существует. Но это было свыше его сил. Потому, наверное, что учение дзэн воспринималось им не как философия, а как руководство к действию, как защита от ужасов войны. Если нет лагеря, то нет и пленных. Нет американских парней, которых истязают в лагере. Все его существо воспротивилось подобной мысли.

Думай, не думай, а Коу права: лагерь, погруженный в кромешную тьму, выглядел покинутым.

Подходы к лагерю охраняли сторожевые вышки. Собственно, вышками назвать эти сооружения было трудно, потому что наблюдательные пункты часовых находились на верхушках деревьев, окружавших лагерь. Пышные зеленые кроны делали часовых невидимыми для постороннего взгляда. Строители этого лагеря умело использовали природные особенности местности. На ближних подступах путь к лагерю преграждали деревянные будки часовых. Между ними тянулись два ряда колючей проволоки.

Вход в лагерь был как раз под тем утесом, на вершине которого залег Рэмбо. Входом служили высокие деревянные ворота рядом с будкой охранника. И здесь тоже инженерная мысль устроителей лагеря шла по пути наименьшего сопротивления: вместо задней стены будку прикрывал могучий ствол дерева. Пыльная дорога вела от входа к трем деревянным баракам, расположенным буквой V. Рэмбо находился сейчас ближе к основанию V-образной фигуры, противоположный конец которой упирался в глубокую выбоину в отвесной скале.

Этот лагерь смерти не имел ничего общего с представлением американцев о концентрационных лагерях. Видимо, из опыта Второй мировой войны американцы представляли себе концлагерь как голое, открытое, ярко освещенное пространство.

Этот лагерь, зажатый в теснине, даже в солнечный день утопал во мраке.

Рэмбо знал по себе, что память выкидывает с человеком разные шутки. Например, бывает, что, возвратясь после долгого отсутствия, ты с трудом узнаешь место, о котором вспоминал в мечтах. Не потому, что оно так изменилось. Просто образ, созданный твоей памятью, не соответствует действительности. Это уже было с Рэмбо, когда он вернулся из Вьетнама домой, в Боуви, в Аризону. Воспоминания о родном городе, о доме поддерживали его дух в лагере. Он расцвечивал эти картины яркими красками своей фантазии, всматривался в них, пока мельчайшие детали не вырастали до гигантских размеров. А, возвратившись, с удивлением заметил, как неказист и невзрачен его родной город. Ему, такому, каким он стал теперь, не было места в этом городе. Нигде ему не было места.

А лагерь, открывшийся его взгляду, был в точности таким же, каким он видел его в последний раз. Все в этом мире меняется. Только ад остается прежним. Его постоянный кошмар теперь был перед ним наяву. И он оставался таким же, как всегда.

Рэмбо встрепенулся. Жажда действия переполняла его.

Коу, растянувшись в траве позади него, прошептала:

— Я же говорила вам, никого тут нет.

Он перевел изучающий взгляд с одной вышки на другую. Часовых не видно.

— Подползем поближе? — предложила она и рванулась вперед.

Рэмбо удержал ее и в ответ на ее вопросительный взгляд указал на растянутую перед ними паутину проволоки, покрытую искрящимися капельками влаги. Он повернул голову влево, и только тогда она заметила мину, прикрепленную к дереву. Если бы она по неосторожности задела проволоку, от них в одну секунду ничего бы не осталось.

Она отпрянула назад.

А Рэмбо не сводил с лагеря напряженного взгляда. В будке часового у ворот на мгновение вспыхнула искорка и тут же исчезла в темноте. Сигарета!

Инстинктом солдата он ощущал опасность, исходившую от этой будки.

Коу тоже заметила вспышку и обернулась к нему, изумленно приоткрыв рот, словно хотела что-то сказать.

Он приложил палец к ее губам.

Ибо в это время ночную тишину нарушило громкое фырчание двигателя. Во мраке зарослей мелькнул свет фар. Рэмбо впился взглядом в светящуюся точку.

К входу подъехал мотороллер, на котором сидела молодая женщина в яркой одежде. У пропускного пункта мотороллер резко затормозил, фыркнул еще раз и остановился.

Гулкое лесное эхо многократно усиливало звуки, доносившиеся снизу. Женский голос звучал игриво, с вызовом. Мужской — раздраженно и сердито.

Коу пояснила:

— Эта девушка — проститутка из деревни. Говорит, там дела у нее не идут.

Здесь, на вершине горы, они могли обменяться несколькими словами, не опасаясь быть услышанными. Но Рэмбо снова знаком приказал ей молчать. Ему не требовались объяснения. Даже, если бы он разобрал не каждое слово, произнесенное внизу, того, что он понял, было достаточно.

Часовому предлагали сделку. Весьма выгодную сделку.

Солдат разговаривал нехотя, своим тоном давая понять, что еще подумает, соглашаться ему или нет.

Наконец солдат открыл ворота и пропустил женщину с мотороллером.

— Смотри мне, — сказал он. — Через полчаса.

И он грубо объяснил, что именно намеревается проделать с ней через полчаса.

А мотороллер уже ехал в направлении бараков.

Глядя туда, Рэмбо почувствовал резь в желудке.

Одним движением он сбросил со спины оба колчана и осторожно, любовно, разложил на земле находившиеся в колчанах предметы. Они показались Коу столь необычными, что она не удержалась от вопроса.

— Что это? — прошептала она.

7

Лук. Стрелы.

Мастерски стрелять из лука он научился в ранней юности. Недаром ведь в нем текла индейская кровь. И, хотя в родном поселке его матери охотники давно пользовались ружьями, мужчины-навахо были отличными стрелками из лука. Старик индеец открыл ему великую мудрость. Он учил, что для охотника важнее всего не физическая сила. Даже не мастерство и терпение. Самое главное — уметь сосредоточить свои мысли. Рэмбо навсегда запомнил преподанный ему урок. Дряхлый, немощный старик, который и передвигался-то с трудом, опираясь на палку, отвел тетиву, столь тугую, что крепкому подростку это оказалось не под силу, и попал точно в цель, отстоявшую ярдов на тридцать. Рэмбо глазам своим не поверил, а старик сказал: «Стрелу посылает дух, а не тело. Если дух силен, тело обязательно подчинится его приказу. Отличный стрелок это все равно, что колдун у нас или священник, по твоей отцовской вере. Если хочешь метко стрелять, первым делом научись отключать свой мозг от всего окружающего, полностью погружаться в себя».

В ту пору Рэмбо был еще слишком юн, чтобы понять смысл этих слов. Но они запечатлелись в его памяти. Стрелы Рэмбо тогда гораздо чаще летели мимо цели, чем попадали в нее. «Ты слишком горяч и нетерпелив, — внушал ему старик. — Ты слишком стараешься. Волнуешься. А ты попробуй посылать стрелу одной лишь силой своего духа».

Прошло несколько месяцев. У него ничего не выходило. Уверившись, что хорошего стрелка из него никогда не получится, он решил прекратить свои тренировки. К этому выстрелу он не готовился. Он просто не думал о нем. Попытался еще раз, чтобы поскорее отделаться и забыть о позорной неудаче. Не размышляя, оттянул тетиву, мельком взглянул на цель и послал стрелу. Стрела попала точно в десятку.

И тут с ним словно что-то случилось. На короткую долю секунды он всем своим существом слился с луком и стрелой, летящей к цели. Он выстрелил так легко, будто всю жизнь только этим и занимался. И когда стрела неслась, со свистом рассекая воздух, он ощутил блаженное состояние, близкое к молитвенному экстазу верующего. Он уже знал, что стрела попадет в точку.

В это мгновение Рэмбо понял, что означало наставление его старого учителя.

С того дня он стал настоящим стрелком, безгранично преданным своему оружию. Он стрелял вдохновенно, полностью отдаваясь бесконечному мигу радости, заключенному в полете стрелы.

Он рылся в книгах, выискивая все, что можно о луке и стрелах. Автор одной книги, по всей видимости, сам заядлый стрелок, причислил изобретение лука наряду с открытием огня и развитием языка слов к трем главнейшим достижениям цивилизации. Рэмбо готов был согласиться с этим: ведь именно лук помог первобытным охотникам выжить в борьбе с силами природы.

Лук просуществовал сотню тысяч лет, не меньше, чем само человечество. Задолго до того, как появились копье и стрелы, он был главным оружием человека. И лишь к семнадцатому веку огнестрельное оружие стало вытеснять лук. Классический тип лука, из которого учился стрелять он сам, представлял собой большую деревянную дугу, пружинившую, когда натягивалась прикрепленная к ней тетива. Им пользовались лучники еще со времен нормандского завоевания Англии и битвы при Гастингсе в 1066 году.

Он с удивлением узнал о совершенно иныхконструкциях лука и не жалел времени, собирая сведения о них. Позднее знать все о луке стало частью его ремесла. В наше время получили распространение такие типы лука, которые были известны еще ассирийцам за две тысячи лет до нашей эры. Это был так называемый обратный лук, верхний и нижний концы которого изгибались при натягивании в противоположную от стрелка сторону.

В отличие от обычного такой лук имел дугу, состоящую из трех разборных частей, что облегчало переноску и хранение лука. Но главное преимущество заключалось в том, что жесткая средняя часть дуги изготавливалась из особо прочного материала, к примеру, металла, тогда как оба гибких ее конца могли быть сделаны из дерева или стекловолокна. Такая конструкция лука позволяла максимально сконцентрировать энергию выстрела, многократно увеличивая точность попадания.

Обратный лук представлялся Рэмбо самым совершенным оружием, когда-либо изготовленным рукой человека. Он овладел всеми тонкостями стрельбы из него, как до этого освоил обычный лук. За те годы, что он провел во Вьетнаме, мир сильно изменился: «Техника становится все сложнее и сложнее», — сказал он тогда Мэрдоку в «Волчьем Логове». Не составляла исключения и стрельба из лука. Появившиеся в ней усовершенствования стали таким же шагом вперед, каким был обратный лук в сравнении с прежним.

Новый тип лука назывался составным, поскольку его дуга, как и дуга обратного лука, была из трех частей. Но на этом сходство заканчивалось. Верхний и нижний концы дуги имели пазы с укрепленными в них эксцентрическими дисками. Пропущенная через диски-колесики тонкая струна тянулась от одного конца лука к другому, огибая тетиву.

Лук тем самым имел как бы три тетивы, хотя стрелок пользовался лишь одной. Собирая заново разобранный на части лук, нужно было всего-навсего вставить оба съемных наконечника дуги в пазы на ее средней части и подкрутить винтики. При этом очень важно было добиться равной плотности прилегания обоих концов дуги к ее средней части, а потому повернуть верхний винт ровно на такое же число оборотов, что и нижний — и ни одним оборотом больше. Стоило собрать дугу и привести ее в нормальное положение, как диски на ее концах автоматически растягивали тетиву вместе с двумя рядами струн.

Для чего еще нужны были колесики? Действуя наподобие системы шкивов, они уменьшали затраты усилий, которые приходилось делать стрелку, натягивая лук. Но и здесь были свои тонкости: задача стрелка облегчалась далеко не при всех условиях. При обычном натяжении тетивы на расстояние от двадцати семи до тридцати дюймов стрелок прикладывал усилие порядка шестидесяти фунтов. Однако при натяжении менее двадцати семи дюймов, требующего от стрелка особенно большого напряжения, усилия требовалось меньше ровно вполовину — от шестидесяти фунтов до тридцати.

Но и это еще не все. Концентрируя мощность толчка, испытываемого стрелой, подобный лук снижал и силу противодействия этому толчку. И, если при пользовании обычным или даже обратным луком стрела, к которой была приложена сила в шестьдесят фунтов, на долю мгновения замирала в воздухе, как бы сопротивляясь столь мощному выбросу энергии, то новая конструкция лука позволяла использовать энергию выстрела на все сто процентов. Стрела, на которую воздействовала сила, равная тридцати фунтам, не оказывая сопротивления толчку, плавно и точно летела к цели.

Он не забыл иронии Мэрдока по поводу стрел и копья. Но в его руках составной лук превращался в страшное оружие. Лук, изготовленный для Рэмбо, требовал от стрелка для натяжения тетивы усилия, равного ста фунтам. То, что делал Рэмбо, удавалось немногим. Его стрела, пролетавшая до двухсот футов со скоростью пятьдесят футов в секунду, на месте укладывала любого противника. Да что там противника! С таким луком для Рэмбо не представляло трудности убить наповал гигантского медведя.

Лук Рэмбо имел свои секреты. Как и на лезвие ножа, на лук было нанесено черное, несмываемое гальваническое покрытие для того, чтобы случайный отблеск не выдал его ночью. Средняя часть лука была изготовлена из магниевого сплава, по своей прочности не уступавшего алюминию, но еще более легкого. Концы лука были из обугленного стекловолокна с сердцевиной из кленового дерева. Лук в разобранном виде свободно вкладывался в один из колчанов, которые Рэмбо носил на спине: длина средней его части достигала двадцати одного дюйма, оба конца были короче дюймов на восемнадцать.

Коу изумленно взирала на манипуляции Рэмбо. Когда он собрал лук, соединив середину дуги с обоими концами и прикрутил винтики при помощи отвертки, что была в лезвии ножа, Коу не сдержала возгласа восхищения. Даже ночью лук, почти слившийся с чернотой зарослей, производил грандиозное впечатление.

Из второго колчана он извлек стрелы, также разборные. Полная длина их составляла тридцать дюймов.

— Лучше винтовки, — коротко пояснил он. — Выстрела не слышно.

— Неужели у вас нет другого оружия? — спросила потрясенная Коу.

Шум в лагере заставил его резко повернуть голову. Часовой на вышке справа что-то сказал охраннику, стоявшему в воротах. Еще один солдат показался из барака в центре лагеря. Он приветствовал подъехавшую к нему девушку неприличным жестом.

Рэмбо резко пригнулся и проскочил под проводом мины. Позади раздался тревожный шепот Коу:

— Как? Вы хотите пойти туда? Где же ваш фотоаппарат?

— Пропал.

Но у нас есть приказ. Я думала… что вам запрещено входить на территорию лагеря. Вы должны только снимать.

Нечем снимать.

Тогда просто наблюдайте. Потом расскажете. Нет. — Рэмбо покачал головой. — Я должен выяснить все на месте.

— А как же… Она осеклась:

— Как же приказы?

Приказы! Рэмбо хорошо знал, что это такое. Его приучили: что бы ни случилось, а приказ выполняй. Без дисциплины, без полного подчинения приказу любая операция обречена на провал.

В ушах у него снова прозвучал голос Траутмэна, муштровавшего их, необстрелянных новичков, в Форт Брэге: «Разум — ваше главное оружие. Помните об этом. Но дисциплина превыше всего. В нашем деле шальные головы не нужны. И что вы там себе думаете насчет моего приказа — меня не интересует. Если я приказываю всем справить нужду, это значит: справить нужду. Тут же. Не сходя с места. Кто начнет снимать штаны, пробежит у меня десять кругов. И потом еще десять, пока не вобьет в свою дурную башку, что я приказал справить нужду, а не штаны снимать. Всем ясно? Основа специальных операций — точность исполнения замысла. Каждый из вас только винтик в сложной машине. Можете проявлять инициативу, но только в рамках поставленной вам задачи. Можете думать самостоятельно, но не забывайте, что вы лишь винтики, от точности которых зависит работа всех остальных частей огромного механизма. Зависят жизни других людей».

В своей жизни Рэмбо боялся только одного: подвести своего названого отца или, вернее, своего единственного настоящего отца, благодаря которому появился на свет несгибаемый боец Рэмбо.

Как поступить сейчас?

Влепил бы ему сейчас Траутмэн десять кругов за нарушение приказа?

Неужто единственный человек, которого он любил, мнением которого дорожил, теперь осудит его?

Но ведь там, мучаются пленные! Полгода, проведенные в этом аду, показались Рэмбо вечностью. А они томятся там еще больше.

И он шепотом сказал Коу на ухо:

— Раз я остался без фотоаппарата…

Пот выступил у него на лбу, когда он твердо закончил:… приказы потеряли силу. Есть люди, которых нужно спасать.

Он решительно шагнул вперед, зная, что совершает непоправимое, что навлекает на себя гнев отца, поступает вопреки его воле. Он упрямо сжал лук и колчан со стрелами и начал спускаться по склону.

8

Он двигался медленно. Очень медленно. Часто останавливался и осматривал почву, кустарник. Не тянутся ли провода мин-ловушек?

Когда спуск закончился и они достигли низины, им снова пришлось распластаться на земле и подбираться ближе ползком.

Вопль, вырвавшийся из лагеря, повис над долиной, усиленный эхом. Рэмбо замер, вглядываясь в темноту. Пот градом катился по его лицу. Чуть позади, в зарослях папоротника, притаилась Коу.

Был ли это крик заключенного? Как узнаешь? Люди любой национальности — американцы ли, вьетнамцы — кричат одинаково.

Но часовые продолжали переговариваться, словно ровным счетом ничего не произошло. Тот, что находился наверху, в башне, сказал охраннику у ворот:

— Он мне совал свое вино. Хорошо, что я не выпил.

— Вот и я тоже, — поддакнул тот. — Я его как-то попробовал, так потом раскаялся: изо всех дырок газ шел.

Видимо, это показалось им очень смешным, потому что они зашлись от хохота.

— Он сам, как выпьет, так орет во сне. Снится какая-нибудь мерзость. Опять небось эти здоровые пауки.

— Надо поймать одного и подбросить ему в койку. Они надрывались от смеха.

Крик повторился, на этот раз не такой пронзительный, переходящий в тяжкий стон. Он доносился справа, из бараков.

Рэмбо знаком приказал Коу оставаться на месте. Он посмотрел на сторожевую вышку, что находилась слева. Часовой развалился, положив ноги на невысокие, в половину человеческого роста, стенки башни.

Здесь, слева, он и решил проникнуть в лагерь. Он крался вдоль колючей проволоки, прячась в кустарнике, пока не добрался до участка, расположенного прямо под сторожевой башней. По счастью, все башни здесь были обращены внутрь территории лагеря, охрана держалась лицом к лагерю. Они стерегли заключенных, пресекая всякую возможность побега, но никому и в голову не приходило, что кто-то может проникнуть в этот каменный мешок извне.

Держась под прикрытием могучего дерева, Рэмбо достал нож и перерезал проволоку зубчатой стороной лезвия. Проскользнув в дыру, снова упал на землю и пополз ко второму ряду колючей изгороди. Повезло. Проволока внутреннего ограждения не была натянута, а свободно повисала вокруг креплений. Не пуская нож в ход, он растянул проволоку и пролез в получившееся отверстие.

Рэмбо помнил, что бараки должны быть справа от него. Бесшумной тенью он метнулся туда. Но еще не подойдя к ним, почувствовал: что-то не так. Помещение имело нежилой вид. Хлопали открытые двери. В бамбуковых стенах зияли незаделанные проломы.

Но главное — барак встретил его мертвой тишиной. Если бы здесь спали заключенные, он должен был услышать какие-то звуки: сопение, храп, поскрипывание коек, бормотание во сне, или, скорее, в кошмаре.

Он подошел к чернеющему пролому и, стивнув зубы, заглянул внутрь. Там не было ничего, кроме паутины и высокой, густой травы, прораставшей сквозь дыры в дощатом полу.

Коу не ошиблась. Крайняя степень запустения говорила о том, что лагерь давно не использовали по своему прямому назначению. Судя по всему, солдаты возвратились сюда недавно.

Но с какой целью?

И если тут все-таки есть заключенные, то где они их прячут?

Рэмбо вжался в стену барака: мимо проходил охранник. Он терпеливо подождал, пока тот отойдет на безопасное расстояние, а затем в два прыжка преодолел расстояние до следующего барака. Осторожно, чуть приподнимая голову над выступом окна, заглянул внутрь. На койках, прикрытые москитными сетками, спали солдаты. Их винтовки были свалены на полу возле двери. Один из спящих протяжно застонал. Затем прихлопнул невидимое насекомое у себя на лице, перевернулся на другой бок и снова начал стонать.

Еще одна перебежка в темноте — и Рэмбо припал к окну следующего барака. Удивительно, но оттуда лился свет и слышалась музыка. Надтреснутая, старая пластинка крутилась на патефоне. Вьетнамская рок-группа нестройными голосами исполняла шлягер «Твист-н-шаут» в переводе с английского.

Рэмбо не собирался рисковать, заглядывая в окно. Он заметил щель между землей и деревянным настилом барака. Щель была около двух футов шириной. Рэмбо, сжавшись, нырнул в черный провал и, пробираясь сквозь завалы грязи и паутины, не думая о змеях, которые наверняка водились тут, дополз до того места, где дырка в полу позволяла ему наблюдать за тем, что происходит в комнате. Он лежал на спине и приглядывался.

Отсюда ему была видна лишь часть комнаты. Он видел спину охранника, открывавшего маленький холодильник, чтобы достать банку кока-колы. Сержант!

Банка чуть запотела, китайские иероглифы украшали этикетку, но Рэмбо не ошибся: это кока-кола.

И еще в одном он не мог ошибиться. Лицо этого человека! Пальцы Рэмбо до боли сжали лук. Ненависть обожгла его. Он задыхался. Сержант — тощий, долговязый, со щелочками глаз, выдававших звериную жестокость, с вечной глумливой, словно приклеенной, ухмылкой — тот самый Тай, что пытал его и грозился живьем содрать с него кожу. Тот самый, чей нож оставил рваные шрамы на его теле.

Нет, он не ошибся. Слишком часто он видел перед собой это ненавистное лицо наяву. Потом оно снова являлось ему в ночных кошмарах. Временами, когда у него не доставало сил поддерживать суровую внутреннюю дисциплину, предписываемую путем дзэн и он срывался, теряя над собой контроль, — здесь в лагере, в американском городке, в тюремном карьере — он мечтал только об одном. О том, чтобы расквитаться с этим человеком.

Прошло столько времени, а Тай все еще торчит в этой дыре. Его никуда не перевели. Почему? Ответ на этот вопрос принес ему удовлетворение.

Ты, должно быть, в черном списке, Тай. Да еще в каком! Здорово провинился, если в качестве наказания тебе продлили службу в этом аду.

Ну, будь уверен, я тебе добавлю.

Тай откупорил банку и принялся жадно пить. Пена стекала по его губам на пол. Капли падали на лицо Рэмбо. Он услышал обиженный женский голос.

— Хоть бы мне оставил.

Шлюха из деревни, что прикатила на мотороллере. Сержант опрокинул в себя остатки и швырнул женщине пустую банку.

— Хватит с тебя.

Он повалил женщину на койку и начал расстегивать ремень.

В комнате погас свет.

Лишь старая пластинка продолжала хрипеть. «Твист-н-шаут».

9

В бараках с правой стороны лагеря заключенных тоже не было. Там Рэмбо видел спящих солдат и в отделанном перегородкой закутке, должно быть, командира.

Но если здесь нет заключенных, какого черта в лагере торчат солдаты?

Он присмотрелся к подножию отвесной скалы, подступавшей к лагерю с торца. Он еще раньше заметил темневшее там углубление пещеры.

И сразу все понял.

Подкравшись к пещере, нащупал бамбуковые решетки, закрывавшие входной проем. А в мрачной сырой глубине… Пять американцев!

О, Господи, до чего ужасный у них вид!

Живые трупы. Мертвецы, восставшие из могил. Скелеты, обтянутые кожей в язвах и струпьях. Глубоко запавшие глаза казались несоразмерно огромными на изможденных лицах. Одежда, как ни странно, не болталась на исхудалых телах, а была им тесна. Куртки и штаны вьетнамских крестьян несуразно обтягивали долговязых американцев.

Один из них бредил в жару. Приступ малярии.

Другой скорчился, забившись в угол и поджав под себя колени.

Крысы шныряли по каменному полу пещеры, но пленники не обращали на них внимания.

Да, я знал, что им тут тяжко. Но я не думал, что они дошли до такого.

Даже после своих шестинедельных скитаний в джунглях он выглядел лучше.

Первое потрясение сменилось радостью. Он все-таки нашел пленных и может доказать, что их держат в этом лагере!

Он занес было нож, чтобы перерезать веревки, которыми были привязаны бамбуковые решетки. Скорее! Сейчас я освобожу вас!

Пленные в упор смотрели на него воспаленными, полубезумными глазами и… не видели.

А может быть, еще хуже, они принимали его за одного из своих мучителей и покорно, бездумно, ждали очередных пыток, не имея сил сопротивляться.

Освободить их сейчас крайне рискованно. Кто-то начнет стонать, бредить. Самостоятельно передвигаться они не могут.

Нас всех перестреляют, думал Рэмбо. А если я снова попаду в этот лагерь? Второй круг этого ада я уже не вынесу. Но что-то надо сделать!

Ему приказано: обнаружить пленников. Вернуться назад к тому месту, где его подберет самолет. Рассказать обо всем Мэр доку.

Освобождать пленных будет группа «Дельта».

Они живы! Я видел их.

А как докажешь? Он вспомнил, что фотоаппарата у него нет.

Просто расскажу.

Поверят ли они тебе на слово? Траутмэн — да. А Мэрдок? А тот комитет, который планировал эту операцию?

Кто я для них? Бывший заключенный. Преступник.

Но я должен привезти что-нибудь с собой. Показать им что-нибудь.

И тут он услышал стон.

Совсем рядом.

Но не за решеткой.

10

Он обернулся, готовый к нападению. Поднял нож перед собой.

Но увидел такое, отчего кровь застыла в жилах, и нож опустился.

Пленный висел на бамбуковом кресте. Широко разведенные руки привязаны над головой. Изощренная, продуманная пытка обрекала его на медленную, мучительную смерть. Если бы руки его были расставлены в стороны, через несколько часов он просто задохнулся бы от сильного давления массы тела на грудную клетку. С поднятыми руками давление на грудь уменьшалось. Он мог дышать.

Мучаться он будет Долго. Легко умереть ему не суждено.

Пленный был мертвенно бледен. Кожа на запястьях, перетянутых ремнями, содрана. По рукам сочилась кровь.

Шрамы от этих порезов останутся надолго. Это Рэмбо знал по собственному опыту.

Счет, по которому заплатит сержант Тай, растет.

Человек, висевший на кресте, уже не шевелился. Но когда Рэмбо прикоснулся к худой шее, прощупывая пульс, веки пленного дрогнули. Взгляд с усилием сосредоточился на Рэмбо. Под левым глазом у американца расплывался огромный кровоподтек.

— Что… — прошептал он потрескавшимися губами. Рэмбо поднес руку к губам пленного, другой рукой перерезал ремни, связывавшие его. Еще секунда — и тот соскользнул вниз. Рэмбо подхватил его.

— Американец? — прошептал пленный у него под ухом.

— Тс-с-с! — осадил его Рэмбо. — Молчи.

Он взвалил обессиленного американца себе на плечи и побежал, пригибаясь как можно ниже.

— Там… другие, — пробормотал пленный.

Рэмбо мысленно ответил ему: не бойся. Даю тебе слово, их спасут.

Внезапно черноту ночи прорезал яркий луч прожектора и выхватил из темноты фигуру Рэмбо с его ношей. Выбора у него не было. Он опустил пленного на землю, мгновенно вставил стрелу в свой лук и выстрелил.

Стрелы Рэмбо были такими же необычными, как и его лук. Наконечники, изготовленные не из дерева, которое покоробилось бы в этом влажном климате, и не из стекловолокна, которое могло разбиться, а из сверхпрочного алюминиевого сплава, имели такое же черное покрытие, как и все оружие Рэмбо. Острая, как бритва, зазубренная нарезка наконечника увеличивала проникающую способность стрелы, не уступавшей по своей убойной силе пуле.

Лучник — в философии дзэн самый загадочный и мистический образ. Тугой лук, растянуть который не всегда под силу богатырям, поддается легкому, едва уловимому движению рук монаха, не отличающегося физической мощью. Лук послушен направленной воле духа, подчиняющей себе грубую материю. Действительность иллюзорна. Памятуя об этом, монах посылал разящую стрелу в цель, столь же нереальную, как и весь этот мир. И стрела, словно заговоренная, летела точно в цель.

Часовой на вышке скрючился, не успев охнуть, когда стрела с острым зазубренным наконечником вонзилась ему в грудь.

Луч прожектора прекратил свое движение и замер на кусте папоротника.

Рэмбо торопливо подхватил американца и понесся к колючей изгороди.

В это время часовой, расхаживающий по лагерю, заметил, что прожектор метнулся куда-то в сторону. Он присмотрелся к зарослям папоротника, на которые переметнулся луч света, и затем поднял глаза вверх, стараясь понять, что происходит на башне.

В мгновение ока Рэмбо метнул свой нож. Часовой еще успел бы вскрикнуть от внезапно пронзившей его боли, если бы нож, метивший точно в горло, не перерезал голосовые связки. Часовой, закатив глаза, упал на землю.

Рэмбо вытащил нож из тела. Обтер окровавленное лезвие о траву.

Проволока возникла перед ним внезапно. Он перерезал ее своим лезвием-вилкой и, сгибаясь в три погибели, рванулся к лесу.

Прожектор на другой башне все-таки нащупал беглецов. О черт!

Вновь положив на землю впавшего в забытье американца, Рэмбо вложил стрелу в свой лук, и тетива, натянутая с силой в сотню фунтов, мощным рывком отправила стрелу в смертоносный полет.

Прожектор на башне опрокинулся, луч свет уперся в небо. Рэмбо понял, что стрела достигла цели. Необычное положение фонаря скоро привлечет остальную охрану. Он дал себе пять секунд на то, чтобы убраться на безопасное расстояние.

11

Коу притаилась в кустарнике, тщетно пытаясь разглядеть, что творится в лагере. Сердце ее бешено колотилось. Ей представлялось, что она прождала часа два, хотя Рэмбо оставил ее здесь всего пятнадцать минут назад.

После того, как женщина из деревни скрылась в бараке, лагерь снова затих и погрузился в кромешную тьму. Все было по-прежнему спокойно, хотя она знала, что там, в самом логове врага, делает свое дело Рэмбо.

Она вздрогнула и закусила губу, когда луч прожектора высветил бараки. Луч замер, соскользнув в густой папоротник, и она затаила дыхание. Но вот с противоположной стороны зажегся еще один прожектор. Не успела она испугаться, как его луч уперся в небо.

Испуганные крики огласили чащу.

На руку девушки, прижавшейся к земле, опустился тяжелый солдатский сапог. Коу вскрикнула от боли: к ней приблизилось лицо вьетнамского солдата, нацелившего автомат прямо на нее.

Пальцы на спусковом крючке напряглись.

Вдруг раздался свист, и в шею солдата впилась стрела. Он не успел сделать ни шага — стрела пригвоздила его к дереву. Разжавшиеся руки выпустили автомат. Солдат дернулся, кровь хлынула из артерии.

Внезапно рядом с ней оказался Рэмбо. Обмякшее тело лежало у него на плече.

Рэмбо жестом указал на горный перевал, через который они пришли сюда. Он мог бы и не напоминать ей: Коу уже поспешила туда.

Позади них, в лагере, раздался свист, крики солдат.

Не помня себя от ужаса, она отчаянно карабкалась по склону, цепляясь за корни деревьев.

Невзирая на панику, охватившую ее, она отметила: Рэмбо даже с тяжелой ношей на плечах держался впереди нее.

12

Запомните, полковник, вы сами напросились, — произнес сзади стоящий Мэрдок. — Я отговаривал вас. Торопитесь на собственные, извините меня, похороны.

Траутмэн даже не дал себе труда обернуться. Он засунул свой пистолет в кобуру и вышел из ангара.

Эриксон и Дойл стягивали с самолета маскировочное покрытие. Первым в самолет вскочил Эриксон, за ним Дойл. Мощные двигатели начали разогреваться, гудение усиливалось, переходя в рев.

Усевшись рядом с пилотами, Траутмэн сказал:

— Заждались, ребята. Через час будем на месте. Дойл жевал резинку, от него разило марихуаной.

— Почему бы вам не посмотреть правде в глаза? Парень у вас классный. Супермен в общем. Но он наверняка давно гниет в том лесу. Мы летим на этот пикник только чтобы вы успокоились.

— Сам успокойся, — оборвал его Эриксон и повернулся к Траутмэну. — Извините, мой товарищ не блещет хорошими манерами. Он просто боится, что мы зря потратим топливо.

Время мы сейчас тратим зря, это точно, — ответил Траутмэн. — Поднимай свое чертово корыто в воздух, а не то я сам сяду за штурвал.

— Ну ладно вам, — примирительно сказал Дойл, — потерпеть не можете.

Эриксон сосредоточился на приборах. Самолет оторвался от земли.

— Старый добрый Вьетнам, — не унимался Дойл. — Вот уж действительно праздник, который всегда с тобой.

13

Американец открыл глаза, перевел недоуменный взгляд на Коу. Рэмбо, прошедший основательную медицинскую подготовку, проверил его пульс.

Они решили сделать остановку лишь после того, как шум погони затих вдали.

Это не сон? — слабо проговорил американец. — Неужели это не сон?

— Будь уверен, — отозвался Рэмбо, позволивший расслабиться мышцам на короткое время перед тем, как снова взвалить свою ношу.

Американец облизнул потрескавшиеся губы. Он с трудом подбирал слова.

Вы, ребята, не подумайте… Я все время с кем-нибудь разговариваю. То с девушкой своей, то с матерью. И с отцом тоже.

Не бери в голову. Помолчи лучше.

— Сколько же им лет-то теперь? Сознание его медленно прояснялось. — Может, родителей и в живых нет. Но вы… вы… живые? Вы не снитесь мне? Вы отвезете меня домой?

Господи ты, Боже мой, подумал Рэмбо. Где он, дом?

— А куда же еще? — сказал он вслух и добавил: Как тебя зовут?

— Бэнкс. Лейтенант ВВС.

Американец попытался сесть. В глазах его стояли слезы.

— Это чудо, — прошептал он. — Спасибо.

14

Тяжело дыша, они преодолевали последние километры джунглей. Едва ли не скатывались по каменистому спуску берега. Сампан ждал их, покачиваясь на воде.

Кин смотрел на них, не скрывая удивления.

Ну, чего ждешь? — хрипло бросил ему Рэмбо. — Давай заводи мотор. Поехали!

— Деньги! — потребовал Кин. Коу протянул ему пачку.

— Так-то лучше.

Кин вскочил в лодку и принялся будить своих людей. Мотор заработал, лодка ожила и отчалила от берега. Матросы, еще плохо соображавшие, покосились на Бэнкса.

Американец поднял голову.

— Везение вам вышло, ребята. Пришли вовремя.

— Почему?

Лодка легко скользила по воде, на которой играли лунные блики.

Бэнкс продолжал объяснять:

— Хорошо, что вы пришли именно сегодня. Нас часто увозят из лагеря. То дороги строить, то урожай собирать. Всего неделю, как привезли обратно.

Так вы тут всего неделю? — изумился Рэмбо. Ну да, гори он синим пламенем.

— А когда вы были в лагере до этого? — вмешалась Коу.

Бэнкс наморщил лоб, вспоминая.

— Кажется, год назад. Ого! Какой же год сейчас? Коу назвала ему год.

— Нет, этого не может быть! Столько времени прошло!

— Лагерь пустовал все это время? Бэнкс кивком подтвердил.

Коу бросила встревоженный взгляд на Рэмбо.

— Я понимаю, о чем ты думаешь, — ответил Рэмбо на ее безмолвный вопрос.

Что-нибудь случилось? Что-то не так? — спросил Бэнкс.

— Нет, беспокоиться не о чем, — уверенно сказал Рэмбо.

Тебе не о чем, подумал Рэмбо.

Нам-то как раз есть о чем беспокоиться.

— Покурить найдется?

Бэнкс лихорадочно блестел глазами.

— Не курю, — ответил Рэмбо. Чтобы не молчать, он спросил:

— За что тебя на этом кресте?

— Да как вам сказать… Я поймал кобру…

— Змею? — выдохнула Коу.

— Змею, конечно. — Бэнкс покашлял. — Не так уж страшно, если правильно схватить ее. Ну я ее и подбросил им. Я и раньше такое вытворял…

Он, казалось, начинал бредить.

Рэмбо силился представить себе эту картину.

— Ох, они там и наложили в штаны. Кобру-то я в барак охранникам подсунул. Они потом из меня душу вытрясли. Живого места не оставили. Но вы бы посмотрели, как они носились по этому лагерю!

Нелегко им с тобой было, — заметил Рэмбо.

Да уж, — довольно подтвердил Бэнкс и с восхищением взглянул на Коу. — Вам спасибо, мисс. Только не обижайтесь, но вы, мисс, такая девушка, такая девушка… Знаете, я ведь женщины не видел с тех пор, как…

Коу ласково прикоснулась к его впалой, заросшей щеке.

Не надо говорить. Отдохните.

— А что вы делаете в воскресенье?

Девушка напряглась, точно натянутая струна. Бросила взгляд на Рэмбо. Он видел, как ее всю передернуло.

Она встала, чтобы скрыть волнение.

— Я принесу вам поесть, Бэнкс. Чего-нибудь вкусного. — Она сжала губы, подавляя вспышку негодования. — Только ешьте медленно. А то заболеете.

Рэмбо улыбнулся. Ему нравилось, как она держалась.

Рев мощного двигателя прервал его размышления. Сердце подскочило в груди. Он сжал в руке пистолет. Луч прожектора упал на их лодку.

ЧАСТЬ V

1

Это могло быть чем угодно, но только не вражеским патрульным катером. Если бы это был катер… Судя по реву двигателя судно большое. И прожектор у него мощнейший. Услышав голоса пиратов, Рэмбо схватил свой лук, взвалил на спину Бэнкса и направился к кабине. Прожектору все никак не удавалось нащупать сампан. Если Рэмбо успеет войти в кабину до того, как обнаружат сампан, им с Бэнксом, вероятно, удастся спрятаться, а Кину, как обычно, можно будет предложить откупные.

Приподняв парусиновую тряпку, которой был завешен вход, Рэмбо обернулся. Нет, это не сторожевой катер. Достаточно беглого взгляда, чтоб определить, что это такое. Иисусе Христе, да ведь это канонерка Военно-морского флота Соединенных Штатов. Ее массивный корпус, утыканный стволами орудий, отчетливо вырисовывался в лунном свете. Но эта канонерка больше не принадлежит Военно-морским силам Соединенных Штатов — ее захватили в качестве трофея коммунисты. И им известно, как ею управлять.

В кабине стояло зловоние и было темно. Рэмбо приблизился к Коу — она зашла сюда взять съестное для Бэнкса. Коу с тревогой вглядывалась в судно, дизель которого так страшно ревел.

— В чем дело? — спросила Коу.

Темнота нагнетала страх. Рэмбо почувствовал, как к его спине приставили дуло. Чья-то рука выхватила из кобуры его кольт 45 калибра. Кто-то отпихнул Коу, Бэнкс распластался по полу.

Ты хочешь знать, в чем дело? — хриплым от ярости голосом сказал Рэмбо. — Кин нас продал.

Кин стоял на палубе и отдавал по-вьетнамски приказания команде канонерки:

— Сюда! Сюда! Возьми штурвал!

Он вошел в кабину. Луч прожектора наконец нащупал сампан, и Рэмбо увидел, что Кин больше не улыбается.

Американская свинья! — бросил Кин и плюнул Рэмбо в лицо. От его густой слюны воняло гнилью. Рассвири-пев, Рэмбо поднял руку, целясь ребром в гортань этого подонка, но получил сокрушительный удар по затылку, на этот раз казенником гранатомета.

Почему вы застряли?

— Нас обнаружили. Я заключил с ними сделку. Выгодней, чем с тобой.

Что ты сказал?

— Это выгодней, чем деньги. Это касается моей жизни. Американская свинья! — выкрикнул Кин еще громче, надеясь, что его услышат солдаты. — Дело есть дело.

Он пожал плечами и со злостью ударил Рэмбо по щеке.

Кин совершил ошибку. Рэмбо притворился, будто потерял от удара равновесие. Конечно, это было не так. Сделав ловкий пируэт, Рэмбо выбил у Кина автомат и гранатомет, ударом локтя сломал ребра стоявшему сзади пирату, вытащил нож и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, срубил голову второму пирату. Фонтаном хлынула кровь, голова с глухим стуком упала на пол, лязгнул гранатомет, который Рэмбо подхватил буквально на лету. Он знал, что Коу схватила автомат. Кин метнулся к двери, и Рэмбо спустил курок. Стены шалаша удесятерили хлопок выстрела. Кина разорвало надвое. Окровавленная верхняя часть туловища рухнула в кабину, нижняя сделала два шага вперед и завалилась на борт сампана.

Рэмбо перепрыгнул через трупы и выскочил на палубу. Гранатомет, как помпа, сметал все на своем пути. Выстрелом пробило борт, вторым снесло у одного из пиратов переднюю часть черепа, другого отбросило в реку. Потом досталось прожектору.

Стекло разлетелось на мелкие осколки. И снова наступила тьма. До Рэмбо донеслись отчаянные вопли с канонерки, сзади раздалась очередь из АК-47. Он пригнулся и, повернувшись назад, сделал выстрел, увидел, как разлетелась в щепки бамбуковая стенка кабины. Заряд угодил в пирата, замахнувшегося на Рэмбо топором. Он бултыхнулся в реку.

В проеме кабины появилась Коу с АК-47.

Нос сампана сотряс взрыв, во все стороны полетели щепки. Рэмбо пригнулся. С канонерки открыли огонь. В ушах не стихал гул от недавнего взрыва.

— Спускай Бэнкса за борт! — велел Рэмбо Коу.

Он кинулся в кабину, рывком сорвал замок с замасленного деревянного рундука, выхватил реактивное ружье и быстро зарядил его.

Снаружи слышалась пальба. Рэмбо выскочил из кабины. Коу строчила из автомата по канонерке.

— Прыгай вместе с ним! — приказал Рэмбо. Он кинулся на корму.

Второй взрыв уничтожил то, что оставалось от носа. Рэмбо окатило брызгами. Сампан шел ко дну.

Коу закинула на плечо автомат, подняла Бэнкса и нырнула вместе с ним за борт.

Рэмбо вскинул реактивное ружье. Массивный корпус канонерки был совсем рядом — он наверняка не промажет. Спустил курок, ощутил толчок отдачи. Надпалубные сооружения канонерки осветило вспышкой, раздался грохот. Ночь превратилась в день. В воздух полетели осколки металла и человеческие тела. Тут же последовало еще несколько взрывов. «Боеприпасы», — сообразил Рэмбо. Рвануло бак с горючим.

Но калошина еще не затонула. Она, словно объятый пламенем корабль-призрак «Летучий Голландец», продолжала идти вперед.

Рэмбо отшвырнул реактивное ружье, схватил лук, колчан со стрелами, сиганул на корму, но тут…

Канонерка, столкнувшись с обломками, врезалась в сампан. Удар сообщил прыжку Рэмбо добавочную силу, и он, ныряя, больно ударился лицом о мутную поверхность воды. Его тело устремилось вглубь. Уже под водой он услыхал рев другого мотора. Когда выплыл на поверхность, облепленный с ног до головы песком и илом, учуял в воздухе запах бензина. Повернувшись в сторону объятых огнем пожара канонерки и сампана, обратил внимание, что на берегу появились солдаты. Их испуганные лица ярко освещало пламя. Одни показывали на огонь пальцами, другие кинулись в реку, точно надеясь спасти уцелевших.

Рэмбо слегка приподнял над поверхностью воды лицо и отдался на волю течения. Он вглядывался в берег, надеясь увидеть там…

Коу. Он заметил, что она укрылась за прибитыми к берегу мокрыми корягами и ветками в самом устье реки. Рядом с ней был Бэнкс — Рэмбо видел его ноги, торчавшие из-под веток. Коу совсем выбилась из сил и хватала ртом воздух.

Промокшая одежда и ботинки тянули Рэмбо ко дну. Он плыл, бесшумно рассекая воду мощными взмахами рук. Наконец ноги коснулись скользкого дна, и он ползком добрался до укрытия, где его ждали Коу с Бэнксом.

От огня, пожирающего останки сампана и канонерки, стоял такой треск и свист, что они рискнули обменяться несколькими фразами.

— Ты в порядке? — шепотом поинтересовалась Коу. От страха ее покинули силы. — Я спрашиваю…

— Мне плохо.

— Что?

— Я — убийца. Меня ждет кара в другой жизни. Это ужасно.

— Нет. Все зависит от того, кого вы убивали. Это были «что», а не «кто». Настоящие звери.

— Какого черта вы там шепчетесь? — пробормотал Бэнкс.

— Поздравляем друг друга с праздником.

— Да, да, припоминаю: сегодня четвертое июля.

— Вперед, — скомандовал Рэмбо.

— Что, сейчас мы нацепим белые бороды и наденем красные камзолы?

Рэмбо взвалил Бенкса на спину, взял лук и колчан со стрелами, поднялся на ноги. Они с Коу направились в сторону темнеющих вдали джунглей, подальше от огня.

Место подхвата, думал он, с трудом переставляя негнущиеся ноги. Болели мускулы, не хватало воздуха. Нужно во что бы то ни стало добраться до места подхвата.

Сзади раздался чей-то крик. Потом другой, уже почти за самой спиной.

Он собрал остатки сил.

2

Траутмэн сидел сзади Эриксона, напряженно следя за тем, как тот управляет вертолетом «Агаста 109». Они летели над самыми верхушками деревьев, поперек поросшей густым лесом долины, поднимаясь и опускаясь в зависимости от ландшафта. В кабине было темно.

— Ты не можешь быстрей? — спросил Траутмэн.

— Я и так выжимаю из малышки сто пятьдесят миль, — ответил Эриксон.

Впереди обозначилась гористая линия горизонта, подсвеченная снизу слабым мерцанием.

К тому же ты сам сказал, что все должно идти строго по расписанию, — продолжал Эриксон. — Мы добрались сюда скорее, чем положено. Если твой парень жив и теперь держит путь к месту подхвата, спешка ему только повредит. Нам тоже. Конги начнут выяснять, в чем дело и засекут нас.

Эриксон старался перекричать рев встречных потоков воздуха — задний отсек вертолета был открыт.

Траутмэн повернулся назад. Пристегнутый страховым поясом Дойл сидел на полу, свесив ноги, его брючины громко хлопали на ветру. Джунгли внизу сливались в одно темное пятно. Дойл наклонился к М-68, установленному рядом, отвел затвор и зарядил орудие. Траутмэн видел, как развеваются подхваченные ветром волосы Дойла. Ощутив на себе чужой взгляд, Дойл поднял голову.

— Под нами округ Инджан, — с ухмылкой сказал Дойл.

Линия горизонта светлела с каждой минутой.

3

Солнце поднималось выше и выше. Рэмбо упорно взбирался вверх по склону. У него болели плечи. Одежда взмокла от пота.

Коу раздвигала заросли, вглядывалась вперед. Утвердительно кивнув Рэмбо, пошла дальше.

Местность была изумительно красива. Они достигли края откоса. Справа высилась скала, обрывавшаяся к реке, расположенной в ста футах внизу. На противоположном берегу реки с другой стороны ниспадал сверкающий под солнечным светом водопад. Живописная лагуна внизу была окутана парами тумана.

Прямо перед ними открылась прогалина. И это было куда более приятное зрелище, чем водопад.

Потому что это — место подхвата.

Рэмбо отыскал укрытие, образованное растениями, опустил Бэнкса на землю, выпрямился, расправил плечи, пытаясь расслабить сведенные судорогой мышцы.

Его взгляд был устремлен туда, откуда они пришли — Рэмбо внимательно вглядывался в пологий склон долины.

Сквозь заросли продирались солдаты. Он слышал их громкие голоса, эхо которых отражали джунгли.

Что ж, следует отдать должное — их ведет чертовски опытный филер, не важно кто он: местный селянин или солдат. Не пройдет и четверти часа, как они окажутся здесь.

Он медленно повернулся на триста шестьдесят градусов, внимательно рассматривая местность.

Черт возьми, где же вертолет?

Рэмбо бросил взгляд на свой лук и колчан со стрелами, потом перевел его на АК-47 у Коу за плечом. Знаешь что, давай меняться. Скоро будет вертолет.

— Конечно. Я это так, на всякий случай.

Коу отдала ему автомат, он протянул ей свой лук. В колчане пачка взрывчатки С-4. Но ты не бойся — без детонатора она не взорвется.

— Знаю. Снука научил меня, как с нею обращаться.

— Отлично.

Крики, приближаясь, становились все отчетливей.

— Будет лучше, если ты исчезнешь, — сказал Рэмбо. Что? Ты не летишь с нами? — пробормотал Бэнкс.

— Мне приказано остаться здесь. Но может быть… Рэмбо в удивлении поднял брови.

Может, я останусь с вами до конца? Может, смогу чем-нибудь помочь?

Рэмбо смотрел на продирающихся сквозь заросли солдат. Вертолета пока нет и в помине.

До конца? Но это и есть конец.

Но я хочу остаться. Забыть все приказы. У меня появился шанс. Возьмешь меня туда?

Туда? Куда это? — не понял он.

— В Америку. Тебе стоит лишь захотеть. Возьми меня с собой. Как свою жену, — перешла она неожиданно на «ты».

Рэмбо оторопел. Что за чудовищная мысль. В ней скрыта угроза. Да он…

— Ты меня не понимаешь. Со мной не надо жить. Просто нужно помочь выбраться отсюда. В Хантинтон Бич. Я хочу повидать своего брата. — У Коу дрожал голос. — А самое главное увидеть сына. Ты разведешься. Скажешь, что я — плохая жена. Но я получу подданство. И останусь в Америке.

— Но я здесь для того чтобы вызволить военнопленных, — мямлил Рэмбо. — То есть… Что подумают обо мне, привези я отсюда жену?

— Подумают? — Коу выпрямилась, гордо подняв голову. — Только то, что ты — человек.

Он отрицательно покачал головой.

— В чем дело? Ты не позволяешь себе чувствовать? В тебе уже умерли все чувства? Но ведь мы еще живые. — Она указала пальцем на пурпурную орхидею, расцветшую на болоте на краю джунглей. — Мое кодовое имя — Орхидея. Цветок, который растет только на хорошей земле. Здесь под землей лежат кости животных, людей. Они погибли в джунглях. Удобряют землю. Чтоб на ней росли самые прекрасные цветы. Орхидей. Здесь много мертвых. Вьетнамцев. Вьетконгов. Американцев. И много прекрасных цветов. Но я надеюсь остаться в живых. Пускай я не такая прекрасная, но я хочу остаться живой. Я не хочу умирать.

Рэмбо кивнул в сторону, откуда доносились крики. Быть может, мы умрем скорее, чем ты думаешь, — сказал он.

Коу была похожа на убитую горем маленькую девочку.

— Я думала, что…

Рэмбо чувствовал, что у него заныло сердце. Еще вчера он бы ни за что не поверил, что с ним случится такое.

Вдруг к неописуемому удивлению Рэмбо Коу прижалась к нему всем телом и поцеловала его в щеку.

Еще удивительней было то, что он позволил ей это сделать. За последние четырнадцать лет это был его самый близкий контакт с женщиной. Когда губы Коу коснулись его щеки, ему показалось, будто через него прошел электрический разряд. От ее нежного дыхания по коже забегали мурашки.

Взяв лук и колчан со стрелами, Коу направилась к залитой солнечным светом поляне, ведущей в дремучие заросли джунглей. Ее миниатюрная фигурка в широких черных брюках быстро уменьшалась в размере.

Ты что, парень, спятил? — сказал Бэнкс. — Давай возьмем ее с собой.

Рэмбо окончательно растерялся. Инстинкт самосохранения боролся в нем с…

Ладно. Оставайся, — отрывисто бросил он. — Мы поженимся. А потом я разведусь. Будешь жить в своем Хантинтон Бич.

Коу обернулась. По ее щекам текли слезы. Но теперь она улыбалась.

— Ты… чертовски хороший парень.

— Но ты спрячься. А когда прилетит вертолет… Если он прилетит. Пока что не похоже.

Коу все поняла и кивнула. Если солдаты появятся здесь раньше, чем прилетит вертолет, Рэмбо даст ей возможность спастись.

Рэмбо, ты… сго-вор-чи-вый.

— Посмотрим.

И тут он услышал его, этот отдаленный гул, как ничто другое вселявший в сердце надежду. Спасательный вертолет.

Его радость была преждевременной: сзади послышалось учащенное дыхание. Рэмбо обернулся. На гребне склона показался солдат.

4

Траутмэн с тревогой вглядывался в окутанные дымкой скалы.

— Поторопись!

— До места подхвата три минуты лету, — сказал Эриксон.

Он наклонился над приборами. Вместо того, чтобы подняться вверх и пролететь над скалой, Эриксон направил машину в узкое ущелье. Какого черта?..

— Так быстрей. Ты ведь сам меня торопишь.

Они очутились в ущелье, крутые склоны которого отражали и усиливали рев мотора. Это была своего рода аэродинамическая труба, и вертолет подбрасывало и раскачивало изстороны в сторону. Траутмэн обхватил свое туловище руками.

— Чем скорей, тем лучше, — сказал он. Вертолет накренился на один бок. Сидевший в заднем отсеке Дойл воскликнул:

— Вот и кавалерия!

5

Рэмбо подстрелил из АК-47 еще одного солдата, пытавшегося перевалить через гребень.

— Уходи! — крикнул он Коу.

Оценив ситуацию, солдаты рассыпались и, прячась за деревьями, стали заходить с флангов.

Рэмбо поволок Бэнкса в обход поляны. Он продирался сквозь заросли, надеясь обнаружить прикрытие из камней.

— Уходи! — снова крикнул он Коу. — В лес на той стороне! Пока нас не окружили!

Я хочу с тобой! — Солдаты будут здесь раньи чем вертолет! Проклятье, да уходи же! Сделка не состоится! Убирайся отсюда!

Он пригнулся, прячась за невысокими камнями, всмотрелся в окаймлявшие склон заросли. Справа зашебуршило. Солдаты. Теперь они контролируют подступы к джунглям.

Вот и все, думал Рэмбо. Это, можно сказать, конец, Он слышал у себя над головой все усиливающийся рев. Вертолет еще слишком далеко. Его даже не видно. А патроны на исходе.

Если бы не Бэнкс, я бы смог уйти, подумал он.

Ничего не поделать — у него на руках Бэнкс.

И он его ни за что не бросит.

Рэмбо глянул в сторону поляны, на которой стояла Коу.

Хорошо хоть она его послушалась. И теперь в безопасности.

6

Вертолет вырвался из ущелья. Рев мотора больше не оглушал, и Траутмэн стал вглядываться в узкую долину. Он видел перед собой лишь макушки деревьев. Впереди замаячила новая скала, которую Эриксон облетел сбоку.

Вот. Да, впереди. — Эриксон показал пальцем. — Вон там.

Траутмэн с замиранием сердца вглядывался вдаль. Видел низвергавшийся со скалы водопад, поляну на склоне Она начиналась сразу за скалой. Слева поднимался поросший кустарником склон. За ним начинались джунгли.

С поляны взметнулось облачко пыли.

Еще одно.

И еще. На этот раз уже из зарослей. Эриксон напрягся.

— Черт побери, что там происходит?

По мере приближения вертолета границы поляны расширялись.

— Похоже, что это… Траутмэн нахмурился.

Снова взметнулось облачко пыли. Вместе с ней в воздух взлетели осколки камней и ветки кустов.

— …Перестрелка, черт бы ее побрал.

В зарослях наблюдалось движение. Траутмэн различил крохотную фигурку человека. Он тащил на спине другого и махал им не то палкой, не то винтовкой.

Снова облачко. Фигурка повалилась на землю.

— Это минометный обстрел! — воскликнул Траутмэн. — По нему ведут огонь! Господи, да ведь это же Рэмбо! Он сделал это!

— Почему бы нам не послать подкрепление? — крикнул Дойл и, вскочив на ноги, кинулся к М-60.

— Давай-ка, малыш, пониже.

По мере снижения вертолета поляна становилась все больше. Траутмэн видел, как Рэмбо целился в сторону джунглей, как вздрагивало от отдачи при выстреле все его тело. Из-за рева мотора выстрелов не было слышно, и Траутмэну сделалось жутко. Еще он видел людей, продирающихся сквозь заросли к поляне.

— Кто это с ним? — спросил Эриксон. — Ведь это не предусмотрено… Что за чертовщина? Да кто это?

— Это… это американец! О Боже! Сообщи командованию! Он нашел! Он спас одного из наших!

7

Мэрдок снова бросил взгляд на свои часы. Он ходил взад-вперед возле радиоустановки в ангаре. Почему они так задерживаются? Вертолет должен был…

— Сэр?

Сзади стоял техник.

Мэрдок стремительно обернулся.

Техник старался говорить бесстрастным голосом, но он был явно возбужден.

Есть сообщение, «Стрекоза» докладывает, что они обнаружили Рэмбо. С ним, похоже…

— Что? Продолжайте.

С ним американский военнопленный.

— Что?

Мэрдок потянулся к передатчику.

Да, сэр. — Лицо техника озарилось радостной улыбкой. — Они вызволили одного из наших! Мэрдок побледнел.

— Из наших? — Он повернулся, обращаясь к обслуживающему персоналу. — Станция переходит на особый режим! Харрисон! Мэстерс! Гудэл! Всем немедленно покинуть помещение!

Техники в недоумении уставились на Мэрдока.

— Я сказал покинуть помещение! Пошевеливайтесь! Рассерженные, недоумевающие люди сняли наушники и, сбившись в группку, направились к выходу из ангара, то и дело оглядываясь назад.

— А вы останьтесь! — велел Мэрдок технику, принесшему донесение. — Перейти на частоту КОМИНТ. Микрофон! «Стрекоза»! — орал он в микрофон. — Говорит «Вожак Стаи» «Волчьего Логова»! Готовность «Альфа-Кило-Виктор»!

В наушниках потрескивало статическое электричество.

— Роджер, «Вожак Стаи», валяй, — послышался сквозь треск голос Эриксона.

— Немедленно прекратить операцию! Повторяю! Прекратить немедленно! Возвращайтесь в «Логово»!

8

Эриксон видел, как Рэмбо снова выстрелил в приближавшихся со стороны зарослей солдат. Приказ командования поверг его в недоумение. Он надел наушники.

— «Вожак Стаи», повторите приказ!

— Прекратить! Мать твою так, прекратить! — раздался сквозь треск крик Мэрдока.

Этого было достаточно.

— Роджер, я только что получил приказ не брать их на борт, — сказал Эриксон, повернувшись к Траутмэну.

— Не брать?.. Да он свихнулся! — Траутмэн приблизил к Эриксону искаженное гневом лицо. — Получи подтверждение!

— В этом нет нужды. Поверь мне, я понял все правильно.

— Проклятье.

Эриксон почувствовал, что с него сдернули наушники. Ушам сделалось больно.

— Мэрдок! — орал в микрофон Траутмэн. — Христа ради, скажи, что с тобой? Мы их видим! Мы можем взять их, Мэрдок! Мо жем! Ты меня понял?

— Оставь, парень. — Эриксон пожал плечами. — Похоже, он не хочет тебя слушать. Держись. Мы делаем разворот.

— Не смей, ублюдок! Вперед!

— Извини, не могу. Приказ есть приказ.

— Это, поверь мне, и есть приказ!

— Спокойно, парень. Мы не на военной службе. Мы вольнонаемные по контракту. Нам приказывает тот, кто платит. Босс сказал: полный назад.

— Наемники. — Похоже, Траутмэн едва сдерживался, чтобы не плюнуть Эриксону в лицо. — Внизу люди! Наши люди!

— Нет, ваши люди, — поправил его Эриксон. Он нисколько не испугался, когда Траутмэн схватился за кобуру висевшего на поясе кольта.

Потому что за спиной Траутмэна стоял Дойл и целился ему в голову из М-16.

— Эй, слушайся во всем моего приятеля, ясно? — сказал Дойл. — Успокойся и затихни. Ты действуешь всем на нервы. Так можно заработать язву.

Эриксон резко развернул машину.

Теперь место подхвата было прямо под ними. От взвихренных винтом потоков воздуха полегли кусты. Вертолет держал путь под надежное крылышко эсминца «Бутон».

9

Рэмбо не верил своим глазам.

Он бежал по поляне с Бэнксом на спине.

Справа и слева вздымалась от взрывов земля.

«Агаста 109» внезапно прекратила снижение.

Рэмбо отчетливо видел, как пилот Эриксон, пожал плечами и махнул рукой.

Крутой вираж, мотор захлебнулся в реве, и вертолет стал удаляться.

— Что за чертовщина?.. Где он?.. — недоумевал Бэнкс. — В чем дело?

— Они нас предали.

— Эти ублюдки бросили нас?

— Остается рассчитывать только на себя.

Рэмбо опустил Бэнкса на землю, сделал наугад две очереди из АК-47, который внезапно замолк. Кончились патроны. Рэмбо выругался.

Да, нас предали, думал он.

Огонь со стороны джунглей прекратился, если не считать одиноких выстрелов. Солдаты ползком приближались к поляне. Рэмбо отшвырнул автомат в сторону и бросил прощальный взгляд на небо.

«Агаста 109» быстро удалялась в сторону базы и скоро превратилась в крохотную точку.

Солдаты подступали все ближе. Злобно щетинились нацеленные на него винтовки.

Больше всех злобствовал один из них, узнавших в человеке на поляне того пленника, который причинил ему много неприятностей. Парня, чья грудь и спина исполосованы его, сержанта Тая, ножом.

Приклад АК-47 с размаху опустился на голову Рэмбо. Он упал на землю. Прежде чем потерять сознание, подумал, изнемогая от боли и гнева: «Если выживу — а я заставлю себя выжить — этот сукин сын ответит мне за все».

10

Коу до боли в суставах стиснула лук и колчан со стрелами. Отсюда, из джунглей на противоположной стороне поляны, она, надежно скрытая густыми зарослями, видела все. Даже капельки пота на разъяренных лицах солдат, окружавших ее парня.

Он рухнул на колени, когда сержант ударил его по… Коу силилась подобрать английское выражение… по интимному месту, промежности…

В пах.

Ее сердце разрывалось от боли — Рэмбо били по спине, груди, ногам. Она ощущала эти удары на себе и едва сдерживала стоны. Но держалась стойко — так, как держался бы на ее месте Рэмбо.

Да. Он — ее парень. Между ними существует какая-то связь. Коу поняла, почему он велел ей уходить — не потому, что не хочет взять ее в Америку. Нет, он бы обязательно взял ее туда.

Рэмбо не хотел рисковать ее жизнью. Ведь солдаты были так близко, а вертолет так далеко.

Он хотел, чтоб она спаслась.

Солдаты волокли по земле почти бездыханное тело ее парня и этого военнопленного Бэнкса, который плакал навзрыд.

И Коу дала себе обещание.

Даже не обещание, а клятву.

Коснулась висевшего на шее талисмана.

Ее парень, Рэмбо, хотел спасти ей жизнь.

Она клянется Буддой, что спасет жизнь ему.

11

Мэрдок поставил на стол стакан с виски.

— Извините, льда нет. Пейте.

— Ты в своем уме? Черт возьми, ты отдаешь себе отчет в том, что ты натворил? — орал Траутмэн.

— Отдаю ли я себе отчет? Разумеется. У вас есть пять, нет, десять минут выслушать мой рассказ о прежней администрации, госсекретарях, а также всех прочих секретарях, комитетах, дипломатических отношениях и так далее?

Лицо Траутмэна пошло пятнами.

— А в это время Рэмбо будут распинать на мученическом кресте.

— Полковник, мы с вами взрослые люди. К тому же знакомы с тем, как обстоят дела. Это война. Необъявленная война. Холодная. Коварная. Упорная. А в любой войне приходится жертвовать людьми.

— Но не моими людьми.

— Всякое случается. Только не говорите мне, будто вы забыли про Ки Сан, этот никому не нужный клочок земли. И вы…

— Только не я.

Не вы, так другие допустили, чтобы сотни и тысячи хороших людей сложили головы в идиотской осаде никому не нужной кучи грязи, этой называемой стратегической высоте, не представлявшей для нас никакой ценности, ибо вокруг — сплошные джунгли. Неужели тот, кто замыслил эту операцию, забыл об уроке, который преподал французам Хо Ши Мин Дьен Бьен Фу? Жертвы? Да на войне не обойтись без жертв. Поэтому не учите, полковник, ученого. И не разыгрывайте из себя невинного младенца. Вы не настолько глупы. Уверен, у вас с самого начала возникли некоторые подозрения, однако вы молчали до последнего, что делает вас соучастником происшедшего. Не так ли?

Траутмэн швырнул в стену стакан. Во все стороны брызнули осколки, но Мэрдок даже бровью не повел. В тесной комнатенке терпко запахло виски.

Что может быть общего у меня с таким мерзавцем, как ты? Выходит, наша операция изначально была задумана как спектакль? Как и вся эта проклятая война. Спектакль, обман!

— Старая песня. Все это дело рук политиков. Траутмэн видел перед собой бесстрастное лицо Мэрдока. Постарался взять себя в руки. Сделал глубокий вдох.

— Ладно. Но в таком случае, какую вы преследовали цель?

— Я? Мне-то зачем? Я тоже выполнял приказ. У меня, полковник, есть свои обязательства — перед женой и детишками. Думаете, мне доставляет удовольствие причинять страдания другим? Я всего лишь на службе. Знать бы, что хорошо, а что плохо — и тебе прямая дорога в служители Господни, верно? Я маленький человек. Поступаю, как мне велят так называемые ученые мужи и жены. К тому же я не хочу быть шовинистом. Одним словом, делаю то, что мне говорят, и того же требую от моих подчиненных. Если бы твой парень, этот, насколько я понял, шизик, ограничился своим заданием, а именно: щелкнул несколько раз своим фотоаппаратом и слинял по-тихому, мы бы его забрали. И никаких проблем.

— Черт побери, объяснитесь!

Мэрдок в недоумении посмотрел на Траутмэна. Вздохнул. Сел в кресло.

— Все ясней ясного. Предположим, Рэмбо докладывает, что не может найти их. Поверьте, так оно и должно было быть. Насколько нам известно, тот лагерь пуст, к тому же ваш парень сам когда-то из него бежал. Разумеется, в этом есть своя символика: смельчак любит рисковать жизнью и непременно захочет во второй раз посетить ад. Предположим, его хватают — что ж, он частное лицо, герой, действующий на свой страх и риск. Ну, а если ему везет и он обнаруживает какие-то доказательства, они, ясное дело, затерялись бы где-нибудь между Таиландом и Вашингтоном. И все чисто. Никаких военнопленных. Конгресс это скушает. Легион Семей тоже. Может, даже ветераны. Разве можно себе представить, что лагерь снова заселен? Вашему парню во что бы то ни стало захотелось быть героем. Одних снимков ему мало — еще прихватил с собой сувенир. Так и прет из него этот его героизм. Вот мне и пришлось все переиграть. Другого выбора у меня не было.

— Это вопиющее предательство! Нужно немедленно выручить его!

— Как бы не так! Управление на это не пойдет. Ни за что! Да вы отдаете себе отчет в том, что бы случилось, возвратись тот второй парень на родину? Мы здесь ведем переговоры о выкупе. В семьдесят втором, когда сворачивалась война, мы условились заплатить Северному Вьетнаму четыре с половиной миллиарда долларов за оставшихся у них наших парней. Миллиардов, полковник. За этих полудурков. Такая колоссальная сумма. Но другого выхода не было.

— Итак, выкуп уплачен не был, болтовня продолжается, второй фазы переговоров об освобождении так и не последовало.

Черт возьми, что бы вы сказали, появись эти калеки на экранах в шестичасовых новостях? Что, снова начинать войну? Предпринимать вооруженное вторжение? Бомбить Ханой? Неужели вы всерьез надеетесь, что кто-то выступит перед Сенатом Соединенных Штатов с просьбой выделить четыре с половиной миллиарда за парочку всеми забытых призраков? Вы разве не читали насчет дефицита национального бюджета?

— Призраков? — Траутмэн весь напрягся. — Вы, Мэрдок, когда-нибудь принимали участие в бою? Только не повторяйте мне тот анекдот про подразделение, которым вы якобы командовали в шестьдесят шестом. Да вы видели войну только в шестичасовых новостях. Они же участвовали в бою. Их товарищи погибли в бою. Им самим повезло меньше. Думаю, они денно и нощно молят Господа о том, чтоб он послал им смерть. Но они еще не призраки. И зарубите себе на носу, вы, ублюдок, — этих парней во что бы то ни стало нужно вернуть домой.

Мэрдок покачал головой.

— Этого не будет.

— Прости вас Господи.

Мы ведем бессмысленный разговор, — изрек Мэрдок и залпом проглотил виски. — Мне следовало знать заранее, что… ну, скажем, человеку со стороны этого не понять. Поверьте, я пытался объяснить вам как можно доступней. Следовательно, я забуду наш разговор. Вам советую сделать то же самое. И больше не поднимайте этот вопрос. Это будет ошибкой с вашей стороны.

— Ошибаетесь вы.

— Да? Каким образом?

— Я сказал: прости вас Господи. Этого парня я знаю лучше, чем вы.

— Этого парня?

— Вам бы следовало помнить о том, что это Рэмбо.

12

Рэмбо ослаб от града ударов по лицу, от боли рябило в глазах. Он свисал с бамбукового креста. Руки были скручены веревкой и привязаны к шесту над головой. Перед ним маячила перекошенная от ярости физиономия сержанта Тая. На какое-то мгновение он превратился в фантастическое чудовище из кошмара. Пробежала тень, и сознание Рэмбо прояснилось. Он увидел нож, узнал Тая, в то время как воспаленный разум убеждал его: ты отсюда не убегал, ты не возвращался в Америку, не было того полицейского, тюрьмы, возвращения в Нам и этого повторного плена. Все это сон, бред — сержант Тай попросту хочет содрать с тебя живьем кожу.

Нож оказался совсем рядом с его лицом, и Рэмбо пришел в себя настолько, что смог его узнать. Это его собственный нож с особым черным лезвием, зубцами на обратной стороне лезвия и отвертками на рукоятке. Что, это тоже сон? Но если не бежал из плена, не возвращался в Нам и не был схвачен снова, то тогда нож, выходит, не его.

— Такой замечательный нож, — сказал по-вьетнамски Тай. — Какой ты добрый, что сделал мне этот подарок. Какой внимательный. Должно быть, ты сильно скучал по мне, раз столько испытал, чтоб возвратиться сюда с подарком.

У Рэмбо прояснилось в голове. Он все осознал. И содрогнулся от ужаса. Увидел разворачивающийся над ним вертолет. Солдат, берущих его в кольцо. Тая, бьющего прикладом по голове.

— Где Бэнкс?

Тай с размаху ударил Рэмбо в лицо.

Бэнкс? Ты спрашиваешь о нашем пленнике, который ушел из лагеря без нашего разрешения? Он так истосковался по своим товарищам, что мы в конце концов вняли его мольбам и снова посадили к ним.

— В пещеру?

Рэмбо повернулся, едва не закричал от страшной боли в плечах, и устремил взгляд в сторону скалы сзади построек.

Временно. Потом он присоединился к нашей компании. А сейчас будем развлекаться. Продемонстрируем на наглядном примере, что случается с теми пленниками, кто пытается совершить побег. Кстати, я не забыл, как гонялся за тобой по джунглям. Трое суток без роздыха.

Но ты улизнул от меня, хоть и был слабым и больным. Мой командир рвал и метал от ярости. Солдаты надо мной потешались. Я лишился доброго имени. Думаю, поэтому меня так и не перевели из…

Тай повернулся в сторону джунглей и грязно выругался.

Сбоку послышался голос, Рэмбо и Тай обернулись. Со стороны барака к ним приближался капитан вьетнамской армии. Пожалуй, единственный человек во всем лагере, дороживший своей честью и достоинством.

— Начинайте, сержант.

— Я как раз разъяснял процедурные вопросы. Приблизившись к Рэмбо, офицер застыл по стойке смирно.

— Меня зовут капитан Вин. А вас? Рэмбо молчал.

— Вы скоро назовете свое имя. Я уже переговорил с моим командованием по поводу вашего прибытия. Им нужна информация. Разумеется, вы явились сюда не по собственному желанию. Вертолету не удалось взять вас. На нем не было опознавательных знаков. Кто был в том вертолете? Кто отдал вам приказ направиться сюда?

Рэмбо хранил молчание.

— Вы ответите на все мои вопросы. В самом ближайшем времени.

Вин махнул рукой Таю и отошел в сторону, точно боясь запачкать свой мундир. И вытер руки.

Тай кивнул, повернулся к Рэмбо, поднял нож.

Надеешься, что я пущу в ход это? Вспомнил про свои шрамы на груди и спине? Нет. За это время мы произвели кое-какие усовершенствования. Думаю, ты их оценишь.

Рэмбо в изумлении почувствовал, как солдаты подняли распятие, ухватившись за основание оси. Его ноги повисли высоко в воздухе. Туловище качнулось влево, что отозвалось страшной болью в плечах.

Бамбуковое распятие застыло в воздухе.

Изнемогая от боли, Рэмбо свесил голову и увидел…

Яму.

Она была шириной в восемь футов. И глубиной в десять. Солнце стояло в зените, и он отчетливо видел ее дно. Никакая тень не искажала то, что он сейчас видел. Никакого обмана зрения быть не могло.

И все-таки…

Он убеждал себя в том, что его обманывает зрение. Потому что дно ямы шевелилось.

Змеи, решил он сперва. И тут же понял, что это не змеи. Зыбь.

Словно дышит сама земля. Можно сказать, пузырится.

И тут до него дошло: дно ямы не земная твердь.

Он в ужасе поежился. Плечи пронзила боль.

Ибо он понял: дно ямы не земная твердь и не вода. А что-то среднее между ними. Что-то вязкое, напоминающее зыбучие пески, воронки на болоте…

Рябь шла безостановочно, перекатываясь от одного края к другому. По всей поверхности бурлили водовороты.

Пузырьки в… Да, это слизь, решил он. И она пузырится вовсе не от жары. Нет, под ней что-то есть.

Бурозеленая слизь, от которой исходит тошнотворная вонь. Экскременты, гниющая пища, тлеющие останки животных и прочая мерзость. И все это, разлагаясь, перемешивается между собой, образуя полужидкий компост.

В котором кипит жизнь.

Живые существа колыхали, пузырили и покрывали рябью поверхность. Это были насекомые, личинки, черви, пиявки.

Бамбуковый крест начал опускаться.

Рэмбо поджал ноги. Он изо всех сил старался отсрочить отвратительный момент соприкосновения с этой зловонной слизью. С трудом подавил желание закричать: он не доставит Таю этого удовольствия. Нужно отключить разум, пересилить страх, вообразить, что ты всего лишь пылинка, прилипшая к осенней паутине, которой на самом деле нет.

Но яма со слизью есть. Ему никак не удавалось убедить себя в том, что ее не существует — на это у него нет времени. Уставшие ноги опустились сами собой, подошвы ботинок соприкасались со слизью. Она оказалась плотности пудинга, отвратительного бурозеленого пудинга.

Но тело еще не соприкоснулось со слизью, и он пока не знал, что она из себя представляет на самом деле. Лишь смотрел в отвращении на усилившуюся рябь.

Внезапно он оказался по колено в слизи, ощутил вокруг голеней мерзкую похлопывающую теплоту. Крест увлекал его все глубже. Теперь он был в слизи по ягодицы. Половые органы прижало к животу. В них впились чьи-то челюсти и жала.

Короткий миг — и он уже по шею в этой мерзости. Промокшая одежда облепила грудь. Он ошутил щипки, укусы, уколы.

Когда Рэмбо совершил побег из тюрьмы в том американском городке и, спасаясь от преследования отряда полицейских, очутился в горах, ему пришлось укрыться в стволе шахты, то есть практически он оказался в западне. Рыская в поисках другого выхода, он проникал все глубже и глубже под землю. В конце концов пришлось передвигаться ползком и на ощупь по узкому туннелю, который привел в темную гулкую пещеру. Там он очутился по пояс в птичьем помете, в кожу впились кровососы. В довершение ко всему на него напали летучие мыши. Целые полчища летучих мышей безостановочно кружили над его головой. Ему показалось тогда, что он сойдет с ума, что это и есть предел существующих на свете ужасов.

Теперь он понял, что то был не предел. От этой кишащей живыми организмами слизи несло так, что хотелось вырвать, к тому же на теле были пиявки, черви, личинки. Рэмбо с мольбой смотрел вверх, на Тая, который не спускал с него торжествующего взгляда. Прошу тебя! Вытащи меня отсюда! — так и хотелось крикнуть Рэмбо.

Но Тай усмехнулся, сделал ему «до свиданья» и взмахнул рукой.

Рэмбо с головой окунулся в слизь.

Мрак. Непереносимо.

Он задержал дыхание, ощущая, как слизь затекает в уши, забивает ноздри, пытается проникнуть в рот. Ему удалось опустить веки. Казалось, глаза вот-вот лопнут от давления, как спелые виноградины.

Вниз. Еще глубже. Легкие изнемогали без воздуха.

Рэмбо съежился. Какой-то гад стал объедать ушную раковину, что-то влезло в ноздрю, делая попытки проникнуть в носоглотку. Ему захотелось чихнуть, но он боялся, что в таком случае непроизвольно возобновится дыхание, он закашляется, слизь вместе с насекомыми и червями набьется в глотку. И наступит смерть.

Помутился рассудок. Это конец. Необходим хотя бы глоток воздуха. Ему не удалось освободить руки и оторвать от шеи, лица и груди присосавшихся гадов. Он терял сознание. Отказывал разум. Шаг в никуда, какой-то кошмар…

Яма со зловонной слизью и ее мерзкими обитателями перестала существовать. Он достиг высшего предела медитации. В дзэн это называется порогом смерти.

Он почти не ощутил толчка. Сквозь опущенные веки стал пробиваться неясный свет. Давление на грудь ослабло, слизь сбегала вниз, кожа на лице вдохнула воздух.

Крест взмыл вверх. Рэмбо чихнул, разбрызгивая во все стороны набившуюся в нос слизь. И потер ухо о плечо, пытаясь раздавить червя.

Он дышал. Иисусе, он наконец мог дышать.

Хочешь еще? — с ухмылкой спросил Тай. — Или ответишь на вопросы капитана?

— Катись ты к…

Стоявший рядом с Таем капитан Вин побелел от ярости.

— Мне следовало бы предупредить тебя, что капитан не терпит сквернословия, — сказал Тай. — Думаю, на этот раз тебе придется побыть там чуть дольше.

Он сделал знак солдатам.

Бамбуковый крест стал опускаться.

Бросив взгляд вниз и увидев у себя на груди темно-каштановых судорожно подергивающихся личинок, Рэмбо понял, что на этот раз он умрет.

Или сойдет с ума.

Тогда, может, ответить на их вопросы? Черта с два.

Из-за склона с ревом появился «хью». Рэмбо встрепенулся. Американцы! Они не бросили меня! Они увидели, как место подхвата окружают солдаты и отправились за подкреплением!

Подошвы его ботинок уже почти касались слизи.

Скорей же, скорей, Бога ради! Если меня засунут в эту яму, вы меня не увидите больше! Я умру, пока вы будете меня искать!

«Хью» приближался, становился все больше и больше. Взметнулась туча пыли, пригнулись кусты, и вертолет приземлился на плацу перед бараками. Сейчас из него выскочит команда спасательного подразделения «Дельта», на ходу паля из винтовок из строча из пулеметов.

Но почему они не стали вести обстрел с воздуха?

В ворота лагеря, подпрыгивая на ухабах, с ревом въехали два фургона и, взвизгнув тормозами, застыли на безопасном расстоянии от «хью». Распахнулись задние дверцы. Из одного фургона выпрыгнули пятнадцать солдат-вьетнамцев.

Из второго еще больше.

Только это были не вьетнамские солдаты.

Теперь Рэмбо понял, почему «хыо» не стал вести обстрел лагеря с воздуха — из второго фургона выпрыгнули на землю советские солдаты. Он определил это по знакам различия на их темной форме. Они принадлежали элитной воздушно-десантной дивизии советских вооруженных сил.

Им овладело отчаяние. Боковая дверца «хью» скользнула вбок, винт медленно замер в воздухе. Из вертолета спустились советские солдаты воздушно-десантной дивизии.

Среди них были два лейтенанта.

В мгновение ока солдаты образовали шеренгу и, застыв по стойке «смирно», отдали честь. Офицеры шли вдоль шеренги, рассматривая солдат критическими взглядами.

Рэмбо мучил страх, что вьетнамцы утопят его в этой зловонной яме, но он все равно не мог не заметить разницу в дисциплине, вернее, ее отсутствие у вьетнамских солдат. Возможно, капитан Вин, этот чистюля с безукоризненной выправкой, испытывает чувство стыда за своих соплеменников.

Советские офицеры казались громилами. У них были холодные бесстрастные глаза. Живое воплощение неотвратимости рока.

Что ж, было бы желание, думал Рэмбо, а подобные индивидуумы найдутся всегда.

Офицеры бросили взгляд в сторону Рэмбо и застыли в брезгливой позе. Один из них сделал знак капитану Вину, который, хоть и был старше по званию, поспешил к нему с подобострастным видом.

Рэмбо не слышал, что говорили советские, но судя по их возбужденной жестикуляции, они испытывали негодование. Капитан Вин несколько раз кивнул, стремительно повернулся на каблуках, крикнул:

— Сержант, вынуть из ямы пленника!

Тай был достаточно умен, чтобы не спорить с капитаном. Через пятнадцать секунд Рэмбо уже стоял на восхитительно твердой земной поверхности у края ямы. Подкашивались ноги. По туловищу стекали потоки слизи.

Советские офицеры приблизились к Рэмбо, оглядели его с ног до головы.

— Эти люди так… грубы, — сказал по-английски блондин. — И так невежественны. — Он бросил взгляд на заткнутый за пояс сержанта Тая нож Рэмбо, вытащил его из ножен. Проведя пальцем по лезвию, с восхищением закивал головой. — А вот это уже не назовешь грубым.

Приблизившись, офицер провел лезвием ножа по груди Рэмбо, облепленной огромными личинками-кровососами. Острым, как бритва, концом разрезал надвое присосавшегося к шее червя. Рэмбо ощутил холодное прикосновение стали к яремной вене. Жестом заправского хирурга советский офицер поддел останки червя и стряхнул с ножа.

— Мне кажется, у них отсутствует даже намек на сострадание, — сказал он. — Что касается нас… Кстати, мы должны представиться. Это лейтенант Яшин. Я лейтенант Подовский. Кто вы — мне все еще не известно. Но я бы хотел это знать. — Он повернулся к Таю, возле которого стояли два вьетнамских солдата. — От него воняет. Помойте его. Потом отведите туда.

Он указал пальцем на средний барак.

13

Бэнкс видел сквозь бамбуковые прутья решетки, как советские офицеры отошли от ямы. Вьетнамцы сняли Рэмбо с креста, вылили на него ведро воды и куда-то потащили.

— Мы переживали за тебя, — прошептал за спиной Бэнкса изможденный болезнями пленник.

— В следующий раз мне повезет, — сказал Бэнкс. Разумеется. — Это прозвучало неубедительно.

В следующий раз.

Кто-то закашлялся.

— Бэнкс, тебя когда-нибудь пытали русские? — спросил хриплый голос.

— Да.

— Ну и как? То есть, как тебе удалось не развязать язык?

Бэнкс угрюмо смотрел в сторону среднего барака.

— Я ни на мгновение не терял надежды, что они могут по ошибке убить.

ЧАСТЬ VI

1

Двое охранников втащили Рэмбо в казарму, кто-то грубо ткнул его кулаком в спину. Рэмбо ощутил сзади чье-то дыхание и по запаху гнили понял, что это сержант Тай. Пытаясь уйти от следующего тычка, он резко подался вперед. Тай со злостью пнул его в лодыжку.

Охранники бросили Рэмбо на пол. Советские офицеры посмотрели на Тая так, будто намеревались опять отчитать его за грубость.

Не на пол, — произнес Подовский. — Посадите его на стул.

Охранники подхватили Рэмбо и, как тряпку, швырнули на стул.

Успокойся, уговаривал себя Рэмбо, твое время еще не пришло. Надо держаться.

Он взглянул на Подо веко го, потом на его помощника. Тай наблюдал за охранниками.

Комната, в которой оказался Рэмбо, была небольшой. Его внимание привлек металлический стол. На нем стоял приемник с микрофоном.

— Спасибо, сержант, — сказал Подовский. — Можете идти. Оставьте одного солдата.

Тай покосился на Рэмбо. Ему очень не хотелось уходить, но он выполнил приказ.

Через несколько секунд в комнате остались двое русских и один охранник.

Рэмбо посмотрел в окно и увидел небольшую тень, значит солнце уже прошло зенит.

Подовский присел на краешек металлического стола. Ростом он не уступал второму офицеру, но был несколько стройнее. Очки в металлической оправе придавали ему вид президента какого-нибудь банка.

Яшин выглядел иначе. Широкие густые усы, коротко остриженные волосы и грубые черты лица делали его похожим на одного из каменных коммунистических идолов.

Первым заговорил Подовский. Он подошел к Рэмбо, держа в руке его нож, и показал на шрамы на груди.

— Я вижу, ты уже знаешь, что такое боль. Наверное, побывал в гостях у моих вьетнамских товарищей? — Он помолчал. — Не желаешь отвечать? Ну, и не надо. Капитан Вин доложил мне, что ты был раньше в этом лагере. Я просто хотел как-то начать наш разговор. Может, назовешь свое имя? Просто имя. В этом же нет ничего страшного.

Рэмбо смотрел в пол.

— Да-а, — протянул Подовский. — Нехорошее начало для дружеской беседы. Ну, ничего. Завтра или послезавтра ты мне расскажешь даже то, что не рассказал бы своей любимой девушке.

Ты такой же болван, как и те, что дома, подумал Рэмбо. Любимая девушка. Зачем она мне?

Он тут же невольно подумал о Коу. Где она? Сумела ли спастись?

— Ты же прекрасно знаешь, что глупо упорствовать, — продолжал Подовский. — Умный человек никогда не станет подвергать себя страданиям. Ну, что ж, начнем. Ты работаешь по заданию американского правительства? Кто твои связные? Где ваша база? Каков план освобождения пленных? У меня тут целый список вопросов. Ты будешь на них отвечать, а?

Рэмбо поднял голову и взглянул на чуть удлинившиеся тени за окном.

— Не будешь? Но я ведь обязан задать тебе эти вопросы. Мне же необходимо получить на них ответы. — Подовский показал ножом в сторону Яшина. — Для него ты кусок мяса. Подопытный кролик. А для меня… Для меня — солдат, такой же, как и я сам. Разумеется, с другими взглядами и другой судьбой. Такова жизнь. Я же понимаю, что твой патриотизм — ложный, разумеется, — толкнул тебя освободить своих капиталистических военных преступников. Я ценю этот патриотизм, хоть он и ложный. Но инцидент с твоей поимкой и прочие обстоятельства — все должно быть выяснено. После того, как ответишь на мои вопросы, ты свяжешься по радио со своей базой. Ты должен сказать, что не нашел никаких пленных, что вся операция бессмысленна. Согласен?

Подовский взял в руки микрофон.

Рэмбо продолжал смотреть в открытое окно.

— Ладно, — сказал Подовский. — Прошу прощения за назойливость. Иногда я слишком тороплюсь. Значит, ты решил испытать себя на выносливость? Очень хорошо. Я чувствую, мой друг уже сгорает от желания побыстрее приступить к делу. Не хочу его больше задерживать. Яшин, начинай.

2

Услышав тарахтенье мотоцикла, охранник в караульной будке у ворот отложил в сторону американский низкопробный порнографический роман и посмотрел на приближающийся свет фары. Мотоцикл остановился у самой будки, и часовой разглядел очень сексуальную женщину в облегающем платье и яркой шляпке. Женщина предложила ему как раз то, о чем он читал в книжке.

— Оба способа?

Часовой сделал вид, будто обдумывает предложение, хотя заранее знал, что согласится. Он поторговался для приличия, но женщина не снижала цены, и часовой уступил.

Похоже, местный бизнес расширялся. Эта девица на мотоцикле выглядела совершенно невинной. Сама мысль о том, что он сможет иметь ее обоими способами, вызвала эрекцию. Да, ночь начиналась неплохо. Часовой не услышал ни единого крика от пленного, которого допрашивали в казарме.

Девица оголила ногу и сделала неприличный соблазнительный жест. Часовой открыл ворота, а когда девица проехала, выругался, увидев мокрое пятно на своих штанах.

3

После разговора с часовым Коу направила мотоцикл в сторону казармы. Мотоцикл и шляпку она украла в ближайшей деревне. Но тогда она рисковала меньше, чем сейчас, когда проезжала через ворота лагеря. Часовой пропустил ее, не спросив о кожаном мешке, колчане Рэмбо и разобранном луке. Если бы он поинтересовался предметами, привязанными к ее мотоциклу, она бы ответила, что это специальные приспособления для сексуальных игр. Но, как она и предполагала, часовому с лихвой хватило и двух способов, которые она предложила, так что его воображение было целиком занято ими.

Она подъезжала к слабо освещенным окнам казармы, когда услышала ужасный крик. Его не заглушило даже тарахтенье мотоцикла.

Это кричал Рэмбо. От возмущения сильнее заколотилось в груди сердце. Она знала, что ее парень мог кричать только от непереносимой боли. Она убьет того, кто его мучил.

Тело Рэмбо трясло, его руки были привязаны к железным пружинам кровати, прикрепленной к стене. Все происходило помимо его воли. Организм рефлекторно реагировал на электрический ток. К кровати были подведены провода от генератора.

В глубине комнаты Подовский помешивал ножом в глиняном горшке раскаленные угли, а Яшин в это время занимался генератором.

— Было бы очень обидно, — говорил Подовский, — если бы мы не нашли общего языка. Повторяю еще раз свой первый вопрос: как твое имя?

Рэмбо перестал кричать — ток, подведенный к металлической пластине на груди, отключили. Вода, которой облил его Яшин, стекала на дощатый пол, смешиваясь с потом. Рэмбо вновь бросил взгляд в окно. По телу скользнул свет фары проехавшего мимо мотоцикла. Нет. Больше он не закричит.

Хватит? — спросил Подовский со злостью. Он оставил нож в горшке, схватил ведро с водой и окатил стоящего у стены Рэмбо. — Яшин, давай еще разок!

Ток с новой силой пронзил тело Рэмбо. Запахло горелой кожей. Конечности конвульсивно дергались. По ноге потекла моча. Он уже не мог контролировать реакцию организма.

Рэмбо больше не думал о гордости. Была одна лишь боль. И он кричал, кричал так, что, казалось, лопнут голосовые связки.

4

От работы генератора лампа на потолке потускнела. Яшин уменьшил обороты.

Обессилевший Рэмбо тяжело дышал, его тело содрогалось.

— Товарищ, — терпеливо произнес Подовский, — ты же видишь, как все это утомительно. Я ведь собирался в отпуск, а ты… Ах, да! Совсем забыл. — Он похлопал себя по карману. — У меня есть кое-что интересное для тебя. — Он достал листок бумаги, развернул его и поднес к глазам Рэмбо. — Расшифровка переговоров между пилотом вертолета и его командиром… позывной «Вожак Стаи»… Когда они тебя бросили на холме. Тебе, наверное, мешает пот. Ладно, я сам прочту. Уверен, ты оценишь работу наших дешифровальщиков.

Поправив очки, Подовский начал читать:

— М-м… так. «Стрекоза» вызывает «Волчье Логово». Красивые позывные. Я думаю, тебе они понятны. Ладно, почитаем самое интересное. «„Вожак Стаи“, мы их видим. Господи! Это же Рэмбо!»  --  Теперь ты понимаешь, что я знал твое имя. Рэмбо. Я и на остальные вопросы знаю ответы. Так что тебе ни к чему было подвергать себя страданиям. Ты бы сэкономил нам время.

Но я не буду отвлекаться. «Господи! С ним кто-то из наших! Да! Он освободил одного из наших».

Я надеюсь, ты улавливаешь смысл. А вот самая интересная часть переговоров:

«Стрекозе» от «Вожака Стаи». Немедленно прекратить операцию. Возвращайтесь на базу.

 Похоже, они намеренно тебя бросили. Таков был приказ. И ради этих людей ты подвергаешь себя пыткам? Разве тебе не хочется расквитаться с ними? Тебе бы самому стало легче. Поговори с ними по радио. Скажи им все. Пусть мир узнает об их преступлениях. — Подовский дружески и доверительно улыбнулся. — Тогда тобой займется врач. Тебя будут хорошо кормить. Ты выспишься. Не в этом свинарнике, разумеется, а в прекрасном госпитале на нашей базе в Кам Ран Бей.

Рэмбо перевел взгляд на темный проем открытого окна.

Подовский вздохнул.

— Значит, нет. Хорошо. Можешь продолжать орать от боли, если тебе это нравится. В этом нет ничего постыдного.

Подовский щелкнул пальцами. Яшин повернул ручку генератора, и Рэмбо почувствовал резкую жгучую боль. Она волнами покатилась по всему телу, проникая в каждую клетку организма. Он снова закричал. Это был долгий и страшный крик.

5

Крик Рэмбо разносился по лагерю, заставляя солдат оглядываться на центральную казарму. Казалось, пыткам не будет конца. Уже легкий туман сменился приятным мелким дождем — капли монотонно барабанили по ржавым металлическим крышам лагерных строений. И вот дождь превратился в настоящий грозовой ливень. Он сбил неимоверную духоту и принес прохладу. Часовые бросились в поисках укрытия. Шум грозы заглушил крик Рэмбо.

А в этот момент в соседнем бараке Коу выдернула нож из спины солдата, и тот молча опустился на пол.

Коу отняла руку от рта солдата и, не обращая внимания на пятна крови на платье, сделала на подоле разрез до середины бедра. Взяв автомат АК-47, стоявший у стены, она выключила в комнате свет и открыла дверь.

На улице шел такой ливень, что не было видно сторожевой вышки.

Тем лучше. Значит, охранник не видит ее.

Коу осторожно закрыла за собой дверь и торопливо направилась к мотоциклу. Она сняла колчан и разобранный лук, достала из сумки с инструментами отвертку и собрала лук точно так же, как это делал Рэмбо.

Рэмбо. Ее парень. Она испуганно вздрогнула, услышав, как дикий крик Рэмбо вдруг неожиданно оборвался. Ее охватили ярость и испуг. А вдруг они убили его?..

6

За окном сверкнула молния, превратив на мгновение ночь в день. Дождь не утихал.

Рэмбо, обессилевший от боли, полустоял-полувисел. Теперь он уже и сам не был уверен, сможет ли перенести еще одно включение генератора.

Похоже, Подовский подумал о том же самом, ибо с озабоченным видом подошел ближе.

Рэмбо с трудом приподнял голову. Лицо Подовского будто выплыло из тумана.

Ты еще жив? Хорошо. Это впечатляет. Ты очень крепкий. Таких крепких, я пожалуй, еще не встречал. — Улыбка слетела с его лица. — Но ведь ты уже на последнем издыхании. Разве твоя жизнь стоит тех, кто тебя предал? Не вижу в этом никакого смысла. Давай свяжемся с ними по радио. А? Давай?

Дверь открылась. Рэмбо перевел взгляд, а Подовский повернулся. В комнату вошел человек. Нет — Рэмбо понял, что зрение его подвело — два человека. Сержант Тай, накинув Бэнксу на шею тонкий шнурок, подталкивал того перед собой. Тай без всякой необходимости вдруг дернул за шнурок, и Бэнкс закашлялся.

— Видишь, какой я добрый, — сказал Подовский Рэмбо. — Я решил вас снова свести.

Он сделал знак Яшину. Тот оставил генератор, кивком велел Таю отойти и, схватив Бэнкса, сильно толкнул его нд стену слева от Рэмбо. Бэнкс застонал и медленно опустился на пол.

— Надо говорить, — сказал Подовский, обращаясь к Рэмбо, — тогда всем будет легче. Иначе… Ты сейчас увидишь.

Он снова сделал знак Яшину. На этот раз тот вытащил из раскаленных углей нож и, держа его острием вверх, стал медленно подносить к лицу Рембо.

Жар от лезвия заставил Рэмбо отвернуться. Но Яшин другой рукой грубо схватил его за подбородок и развернул к раскаленному кинжалу.

— Он хочет сделать тебе отметину на память о нашей встрече, — сказал Подовский.

И в то же мгновение Яшин прижал лезвие к левой щеке Рэмбо. Раздалось шипение, и комната наполнилась запахом горелого мяса. Рэмбо едва сдержался, чтобы не закричать. Он представил у себя на щеке этот треугольный ожог.

— Ну что, будем выходить на связь? — спросил Подовский. — Нет? Выколи ему глаз.

Рэмбо инстинктивно отдернул голову, ударившись затылком о пружины, но Яшин почему-то отступил. Только теперь стало ясно, что Подовский имел в виду не Рэмбо, а Бэнкса.

Сержант Тай схватил Бэнкса за голову.

— Если тебе не дорога твоя собственная жизнь, — проговорил Подовский, — то, может быть, ты пожалеешь своего друга.

Яшин шагнул к Бэнксу и начал медленно подносить нож к правому глазу пленного.

От отчаяния и бессилия у Рэмбо потемнело в глазах.

— Ты заговоришь, — бормотал Подовский, — заговоришь, как миленький.

Еще мгновение и глаз лопнет как мыльный пузырь, и вытечет.

Не говори! — кричал Бэнкс. — Пусть эти ублюдки делают, что хотят.

— Ты будешь говорить?

Рэмбо сник и утвердительно качнул головой. Яшин отступил. Тай отпустил голову Бэнкса.

— Прекрасно, — воскликнул Подовский. —Наконец-то мы сдвинулись с мертвой точки. Это мудрое решение. Только глупец умирает за безнадежное дело или позволяет погибнуть товарищу.

Он подошел к столу и включил радиопередатчик.

— Наши специалисты определили частоту, а ты, надеюсь не забыл позывные, а?

И снова Рэмбо молча кивнул.

— Не уступай! — крикнул Бэнкс. — Они ведь все равно нас не отпустят…

— Заткнись! — рявкнул Тай и пнул Бэнкса в лицо. Из губ потекла кровь, и Бэнкс потерял сознание.

Рэмбо отвел взгляд. Подовский поднял микрофон.

— Значит, ты назовешь себя, скажешь, что тебя поймали, операция провалилась, и что все последующие операции тоже провалятся. Пусть они не пытаются развязать новую войну. Осуди их военные преступления. Ты понял?

Рэмбо кивнул.

— Давай!

Подовский включил микрофон и поднес его к губам Рэмбо.

Тот глубоко вздохнул. Впервые он заговорил. Голос его был хриплым и измученным.

— Два, двадцать, пятьдесят шесть. «Одинокий Волк»… — он сглотнул и прокашлялся, — вызывает «Волчье Логово». Прием.

7

Находясь в ангаре, Траутмэн молча смотрел на карту Таиланда, Лаоса и Вьетнама. Именно во Вьетнаме остался Рэмбо. И только одному Богу известно, что теперь с ним… Если он вообще жив.

Вокруг него техники и солдаты торопливо укладывали оборудование, относили упакованные ящики в самолет и вертолет. Скоро прибудут другие вертолеты.

— Шевелитесь, — командовал Мэрдок.

Нет, думал Траутмэн, это еще не все. Когда мы прибудем в Штаты, я заставлю Мэрдока отвечать.

Сквозь шум и голоса солдат Траутмэн вдруг услышал хриплый голос из передатчика: «Волчье Логово», два, двадцать, пятьдесят шесть… «Одинокий Волк» вызывает «Волчье Логово». Вы меня слышите? Прием.

У Траутмэна похолодело в желудке. Он поставил стакан нетронутого кофе и бросился к рации.

Он не единственный, кто обратил внимание на голос Техники, солдаты, Эриксон, Дойл — все замерли, вслушиваясь в него.

— Два, двадцать, пятьдесят шесть, мы тебя слышим.

«Одинокий Волк», — это уже говорил связист. — Где ты находишься? Прием.

Боковым зрением Траутмэн заметил движение. Он повернулся и увидел в дверях своего кабинета Мэрдока.

— Что здесь происходит, черт побери? Почему вы не пакуетесь?

— Сэр, Рэмбо вышел на связь, — ответил радист. От этих слов Мэрдок даже пошатнулся.

Рэмбо?! Нет… Это невозможно.

8

Обливаясь потом, Рэмбо снова сглотнул. Глазами, полными ненависти, он смотрел на Подовского, который держал микрофон. Из динамика раздался голос:

«Мы тебя слышим, „Одинокий Волк“. Назови свое место нахождения. Прием».

Рэмбо не отвечал.

Голос в динамике повторил фразу.

— Ты умрешь, если не ответишь, — прошептал Подовский.

9

Траутмэн не выдержал. Он нетерпеливо выхватил у радиста микрофон.

— Джон, это Траутмэн! Какого черта ты молчишь? Где ты?

В динамике послышался стон, а потом хриплый голос. Голос Рэмбо. Он произнес только одно слово:

— Мэрдок.

В ангаре наступила полная тишина. Все смотрели на Мэрдока. Напряжение возрастало.

— Он здесь.

Траутмэн передал микрофон.

Мэрдок огляделся и изобразил на лице улыбку.

— Рэмбо, — в голосе Мэрдока звучала фальшивая радость. — Я — «Вожак Стаи». Мы рады, что ты жив. Где ты? Дай нам свои координаты, и мы прилетим за тобой. Прием.

Траутмэна чуть не стошнило от этого спектакля.

— Мэрдок, — донеслось из динамика. — Я до тебя доберусь.

Кто-то из солдат изумленно охнул. Мэрдок побледнел. Улыбка исчезла. Он опустил микрофон.

— Боже мой, — произнес он дрожащим голосом.

10

— Ах ты… — Подовский от бешенства не мог подыскать нужного ругательства. Глаза его округлились. Он хотел ударить микрофоном Рэмбо, но, размахнувшись, потерял равновесие и упал на генератор.

Сгорая от злости, Подовский повернул ручку до отказа.

Рэмбо буквально взвыл от боли, его трясло, и крутило. Он зашелся в крике и никак не мог остановиться.

Наконец, он погрузился в темноту. Темнота была внутри. В мозгу. В груди. Но в основном в душе. Темнота раздувалась, будто шар, конвульсии становились все сильнее. И вдруг темнота взорвалась.

11

Глядя, как американец дергается и извивается. Подовский вдруг понял: что-то не так. Что-то произошло. Из своего личного опыта он знал, что ток генератора не мог вызывать таких диких конвульсий, да и кричал пленный совершенно по-звериному. Казалось, это был уже не человек, а разъяренное дикое животное.

Загипнотизированный видом пленного, Подовский подошел к нему почти вплотную.

Пружины кровати гнулись и скрипели от диких усилий дергающегося американца.

Подовский слишком поздно заметил, что ток послужил допингом для пленного. Американец впал в такое дикое состояние, что пружины не выдержали и лопнули. Его рука потянулась к Подовскому, тот попытался отступить, но не успел.

Теперь ток от пленного дошел и до него. Господи! Сердце Подовского словно выпрыгнуло из груди. Руки и ноги отчаянно затряслись. А рука американца словно клещами сжимала его горло.

12

Рэмбо отшвырнул Подовского прямо на генератор. Тот повалился и сорвал провода с пластинки на груди Рэмбо. Подача тока прекратилась. Освободив вторую руку, Рэмбо кинулся на Яшина. Увернувшись от ножа, он наклонился, поднял с пола микрофон и со всей силы швырнул его прямо в челюсть Яшину. Хрустнули зубы, потекла кровь из разбитых губ, и Яшин повалился на пол.

Но сержант Тай и один из охранников уже поднимали оружие.

Нет, к обоим он не успеет. Они слишком далеко друг от друга.

И тут пол под ногами взорвался, разлетаясь щепками во все стороны. Волна отбросила Рэмбо назад, к сетке. Он инстинктивно закрыл лицо руками. Комната наполнилась дымом. В ушах стоял грохот АК-47. А когда дым рассеялся, Рэмбо увидел, как из дыры в полу выпрыгнула Коу, держа в руках автомат.

Подовский и Яшин лежали без сознания на полу. Охранник был убит, а Тай сумел выскочить в дверь, и теперь снаружи раздавались его крики.

Сверкнула молния, и загремел гром.

Рэмбо выхватил из руки Яшина свой нож. Коу кинула ему колчан со стрелами и лук.

Оба, не сговариваясь, бросились к открытому окну. Коу выпрыгнула первой, Рэмбо — за ней.

13

Снова сверкнула молния, луч прожектора пробивался сквозь пелену дождя. Коу и Рэмбо мчались по грязи к ограждению. Увидев, что столб света движется в их направлении, Рэмбо остановился, быстро вытащил стрелу, вставил в лук и выстрелил. Если бы стрела была обыкновенной, с перьями на конце, а не пластиковой, то дождь изменил бы траекторию ее полета. А сейчас она летела точно в цель. Прожектор погас.

Но их осветила молния. Раздались автоматные выстрелы. Коу отвечала короткими очередями. И снова включился прожектор, теперь уже с другой стороны. Но на этот раз молния их спасла. Она ударила в один из бараков. Огни в лагере ярко вспыхнули и погасли. Наступила темнота. Лишь трассирующие пули вспарывали темень. Грохот автоматов заглушал грозовые раскаты.

Они добежали до ограждения из колючей проволоки. Рэмбо приподнял проволоку, шипы глубоко врезались в руку. Коу проползла в образовавшийся проем. Рэмбо лег на спину, поднял луком нижний пучок и проскочил под ограждением. Впереди было еще одно. Коу остановилась у деревянного столбика и дала короткую очередь. Столбик разлетелся, образовав проем. Пули свистели совсем рядом. Но теперь они оба уже уходили в заросли.

— Ты — просто чудо, — крикнул Рэмбо, не останавливаясь.

14

Изо рта и носа Подовского еще капала кровь, когда он, взбешенный, выскочил на улицу и поразился происходящему: в сверкании молний слышались противоречивые команды, сновали солдаты, свистели пули.

Он вдруг увидел сержанта Тая, этого идиота, которого начальство справедливо гноило в вонючей дыре.

А где чистюля капитан Вин? Его ничего не интересовало, кроме собственной персоны. Главное — не запачкать формы. Он только и мечтает о переводе в Ханой, где бы его подчиненные делали за него всю работу, а он бы прохлаждался в гавани на лодке со своей любовницей.

Наверное, сидит в комнате, и боится замочить свои штаны.

Подовский зашагал по грязи, подошел к Таю и грубо схватил его за воротник.

— Найди его! Иначе я утоплю тебя в твоей вонючей яме. Найди его!

Тай испуганно заморгал.

Кто-то подошел к ним. Это был Яшин. В свете молнии было видно, что у него выбиты передние зубы.

— А когда найдешь его, то убей, — заключил фразу Яшин, перекосившись от злобы.

Тай отдавал команды своим людям, показывая в сторону леса.

Когда вьетнамцы исчезли в темноте, Подовский подумал: какого черта я связываюсь с этими дилетантами? У меня же есть свои люди. Настоящие профессионалы. Зачем мне надеяться на Тая или Вина, или других идиотов. Нет, мне нужны мои профессионалы. Они знают свое дело.

Подовский приказал построить своих людей. Он заметил, как Яшин с двумя другими солдатами кинулся к вертолету.

15

Рэмбо, петляя, уходил все глубже и глубже в темноту леса; сердце его радостно стучало от вновь обретенной свободы. Коу следовала за ним в нескольких шагах. Они достигли крутого подъема и теперь старались побыстрее подняться на него, цепляясь за мокрые, скользкие корни и ветви деревьев, падая в грязь, поднимаясь и снова падая. Выше, еще выше.

Вдруг Рэмбо замер. Он услышал шум вертолета и, повернувшись на звук, увидел, как мощные прожекторы взмыли над лесом и начали обшаривать джунгли. Пригнувшись, он рассматривал с холма темный лесной массив у другого подножия холма. Туда.

Позади шарили лучи прожекторов. Послышались крики. Беспорядочная стрельба. Поросячий визг. Потом все стихло.

Вертолет продолжал двигаться, несмотря на дождь, грозу и ветер. Только маньяк мог поднять машину в такую погоду.

И Рэмбо вдруг понял, кто сидел в вертолете.

Тот здоровенный молчун. Яшин.

16

Яшин с трудом управлял вертолетом, который швыряло порывами ветра. Наконец ему удалось выровнять полет, и он направил машину низко над лесом, рискуя зацепиться при порыве ветра за дерево и перевернуться. Тогда от машины останутся только обломки.

Но теперь для него не существовало ничего, кроме скрывшегося где-то под ним пленного и того, кто помог ему сбежать. Перед глазами все еще стояла картина, как американец швырнул в него железный микрофон. Яшин провел языком по зубам. Боль еще не прошла. Он сплюнул кровь и выругался. Ему казалось, что он нажевался битого стекла. Вглядываясь в освещенную прожекторами землю, Яшин старался не упустить из виду ни малейшего движения. Из кустов выскочила свинья. Вьетнамские солдаты бросились за ней и гнались, пока не поняли, что это не беглец. В свете прожекторов появился сержант Тай. Он махал руками и, видимо, кричал на солдат. Потом показал в сторону холма. Дождь не стихал. Поднимаясь над склоном, Яшин увидел еще нескольких солдат. Они тоже стремились к вершине холма. Сквозь шум двигателя он услышал грохот. Но это был не гром, а взрыв. Направив прожектора в сторону пламени, Яшин увидел… ноги. Одна висела на кустах, другая валялась в луже. Неподалеку лежало тело вьетнамского солдата. Около него стояло еще несколько человек. Те, кто был подогадливее, бросились дальше. Тай подгонял отставших.

Яшин направил вертолет к вершине холма и далее вдоль единственного темного спуска, ведущего в долину. На месте беглеца он бы выбрал именно этот спуск и именно эту долину. Тут было место для маневра и можно было избежать риска оказаться прижатым к утесам.

На вертолете он быстрее доберется до долины. И когда американец появится у входа в долину, его будет ожидать сюрприз. Когда в 1975 году этот вертолет захватили у армии Южного Вьетнама, то на нем обнаружили суперпулемет американского производства «дракон». Да, подумал Яшин, — у меня для тебя «дракон». Я подожду тебя там.

17

Тяжело дыша, Коу привалилась к камню. Несмотря на усталость, она была готова в любую секунду скрыться в кустарнике, если бы вертолет направился в их сторону. Рэмбо присел рядом. Он поднял вверх голову и жадно глотал дождевую воду. Пытки в лагере отняли у него почти все силы. Болел каждый сустав, каждая мышца. Бежать все дальше и дальше заставлял его лишь инстинкт самосохранения. Да еще чувство свободы.

И хотя ему очень не хотелось потерять свою свободу, он понимал, что если будет бежать до полного изнеможения, то не сможет защищаться. К тому же с ним была Коу. Она спасла ему жизнь. Если она захочет отдохнуть, то они будут отдыхать.

— У меня еще не было возможности, — проговорил Рэмбо, тяжело дыша.

Какой возможности?

— Поблагодарить тебя.

— Да, — сказала она не без гордости, — если б не я, ты остался бы без задницы.

Рэмбо рассмеялся.

— Мы с тобой — неплохая команда. Как тебе удалось подорвать нас?

— С помощью твоей взрывчатки и детонатора. Мелькнул свет. Это далеко впереди вертолет летел в сторону долины. Рэмбо и Коу инстинктивно нырнули в кусты.

— Ты выглядишь ужасно, — сказала Коу. — Тебе нужен врач. Может, ты не такой уж неуязвимый.

— Может быть.

— Что ты хочешь сделать? Дойти до Лаоса, а оттуда до Таиланда?

— Да, — ответил он. — У меня там есть одно дело.

— А потом ты поедешь в Америку?

— Трудно сказать… После моего дела меня могут там не принять.

— Но если ты туда поедешь?..

— То что?

Возьмешь меня с собой, Рэмбо?

— Ты же меня не знаешь.

— Я знаю тебя. Ты возьмешь меня в Америку. Я увижу своего Нгуена. Увижу брата. Может, буду преподавать экономику. Куплю «кадиллак». Буду смотреть «Даллас».[2]

Рэмбо рассмеялся. Но когда вспышка молнии осветила ее, он увидел, как умоляюще она смотрит на него.

— Ты спасла мне жизнь. Хочешь в Америку? Считай, что ты там.

— Ты сделал правильный выбор.

— Еще бы. Я же отличный малый.

Вверху на склоне послышались крики погони.

— Нам пора двигаться дальше, — сказал Рэмбо.

18

Они пошли вниз вдоль единственного спуска в долину. Солдаты шли за ними буквально по пятам, и это беспокоило Рэмбо. Вчера, когда за ним гнались, он всячески пытался скрыть свои следы, устраивал ловушки и засады. Но они все равно не отставали. Видимо, среди них был отличный следопыт. Возможно, лучший из тех, с кем Рэмбо сталкивался в своей жизни.

Тай с трудом сдерживал улыбку. Да, они прошли здесь. Он посветил фонариком на промокшую от дождя землю. Сквозь лужи просматривался слабый, почти незаметный отпечаток следа. Ни один из солдат, которыми он командовал, не обратил бы на этот след никакого внимания, а если бы и обратил, то не понял бы его значения.

А он понял. И еще заметил, что в десяти шагах, вниз по склону, стоит согнутый стебелек. Он не сломался, когда по нему прошел американец со своим помощником, а вернулся почти в прежнее положение. По виду стебля Тай понял, что здесь недавно проходили.

А вот куча листьев, на ней кто-то поскользнулся. Для тех, кто был рядом, это куча ничем не отличалась от других. Тай заметил, что глубокий отпечаток следа рядом с кучей еще не успел наполниться водой, а это значит, что его оставили совсем недавно. Да. Теперь уже скоро. Яшин приказал убить американца. Он убьет, но смерть его будет медленной. Надо снять с него кожу. Для этого Тай воспользуется ножом самого Рэмбо.

Тай вспомнил, как несколько лет назад Рэмбо сбежал от него в первый раз. Тогда он преследовал его в лесу три дня подряд. Это была дикая охота, но американец сумел ускользнуть от него. Самое обидное, что американец, будучи болен, все равно перехитрил его и ушел.

Начальство Тая было недовольно. А когда дошло известие, что американец благополучно добрался домой, да еще был награжден за свой побег высшей наградой, обида стала нестерпимой. К тому же Тая разжаловали в рядовые и оставили служить в охране лагеря.

Но он умел быть терпеливым. Он снова дослужился до сержанта. А самое главное, дал слово, что больше ни один заключенный от него не сбежит. Теперь он использовал любой шанс для обучения искусству следопыта. Где бы Тай ни находился, он связывался с местными охотниками и заставлял их передавать ему свой опыт. Теперь он не позволит себе снова опозориться. Если ему хоть раз еще доведется преследовать беглеца, тот от него не уйдет.

Может быть, сегодня, когда он поймает американца, начальство оценит его и, возможно, переведет в Хо Ши Мин, который во время войны назывался Сайгоном и считался самым злачным местом. А ведь после стольких лет службы в охране он заслужил перевод в большой город.

Тай видел все новые следы двух человек, убегающих от него в сторону долины, и предвкушал их скорую поимку. На лице Тая появилась садистская усмешка. Этот американец сгубил всю его карьеру, но теперь он же давал ему шанс реабилитироваться в глазах начальства.

19

Уже забрезжил рассвет, а дождь все не прекращался. Быстро пробираясь среди кустов и деревьев, Рэмбо уже мог разглядеть силуэты преследователей. Коу, бежавшая рядом, тоже все понимала и бросала на Рэмбо тревожные взгляды. Все было ясно без слов. С рассветом они потеряют преимущество, а погоня уже совсем близко. Если солдаты их увидят…

Стало еще светлее. Теперь Рэмбо различал предметы на расстоянии десяти футов. Пятнадцати. Двадцати.

Он выбежал из леса на поляну ярдов пятьдесят шириной и остановился. По спине побежали мурашки. Испугавшись открытого пространства, он хотел снова вернуться в лес. Но Коу уже преодолела почти треть поляны, и ему пришлось побежать следом.

И вдруг к великому своему ужасу Рэмбо услышал шум приближающегося вертолета. Он закричал Коу, чтобы она вернулась. Но она не послушалась и была уже на середине поляны. Он изо всех сил бросился к ней.

Вертолет уже был там. Мощный столб рыжего огня ударил по поляне.

Господи! — подумал Рэмбо, у него «дракон».

20

Направляя машину в сторону поляны, Яшин не отрывал взгляд от двух беглецов, один из которых был несомненно американцем. Он так тщательно прицелился, что от волнения непроизвольно прикусил нижнюю губу.

Но тут вспомнил, что вместо зубов у него из десен торчало лишь несколько обломков. Злость с новой силой захлестнула его, и он в бешенстве нажал на гашетку «дракона».

Яшин недаром ждал беглецов у входа в долину. Теперь он отомстит американцу за все.

«Дракон». Рэмбо уже доводилось видеть его в действии. Но сколько бы он ни сталкивался с «драконом», никак не мог привыкнуть к его страшной разрушительной мощи. Страх гнал Рэмбо к Коу. Справа его окатило волной земли. Господи! Грохот стоял невообразимый. «Дракон» — одно из последних достижений военной техники (официальное название — мини-пушка М-134) — выплевывает шесть тысяч зарядов в минуту. Шесть тысяч! Инженеры-конструкторы позаботились не только о сверхубойной силе оружия, но и об эффекте. Каждый пятый заряд трассирующий. Во время стрельбы «дракона» создавалось впечатление, что он выдавал сплошную струю огня. Вместо обычного пулеметного треска «дракон» издавал дикий рев. Видимо, именно из-за этого рева и огня солдаты и прозвали это оружие «драконом».

Поляна на глазах превращалась в сплошное месиво пыли и огня. Коу, словно ничего не замечая, продолжала бежать.

Рэмбо догнал ее, и они метнулись к ближайшим деревьям на другой стороне поляны.

Вертолет сделал очень крутой разворот и с ревом устремился к тому месту, где только что скрылись беглецы.

Впереди загорелись деревья. Огненный столб совсем рядом разрушал и сжигал все на своем пути.

21

Рэмбо все дальше и дальше уходил в лес. И вдруг он понял, что Коу больше нет рядом. В ужасе представил, что она лежит среди кустов, а возможно, и на открытом месте, развернулся и помчался назад. Скорей! Только бы успеть до следующего захода вертолета.

Он приблизился к Коу и увидел кровь, глубокую рану на спине. Закинув колчан и лук за спину, Рэмбо осторожно поднял ее на руки. Бежать! Надо успеть спрятать ее от этого ужасного «дракона».

Он в отчаянии бросился в лес, и почти в то же мгновение сзади ударил мощный столб огня. Пули пролетели мимо, но сильная взрывная волна подбросила его.

Рэмбо выставил локти, чтобы не рухнуть на Коу и не придавить ее своим телом. Не вставая, он поволок ее дальше в лес. Грязь прилипала к телу, по рукам текла кровь. Но все же он успел утащить Коу в самые заросли. Здесь даже «дракон» уже не сможет их достать.

Коу приоткрыла глаза.

— Рэмбо. Ты молодец…

Он начал трясти ее, пытаясь привести в чувство.

— Не Рэмбо. Джон. Меня зовут Джон. Глаза Коу подернулись туманом.

— Мне не больно… Совсем не больно… Почему? Он почувствовал, как ее тело обмякло.

— Ты хороший парень… Джон. Отличный… Ты меня не забудешь?

— Никогда.

Рэмбо заплакал. Коу вдруг потяжелела. Он уже столько раз держал на руках умирающих солдат, что сразу понял — это смерть.

Из груди его вырвался отчаянный горестный крик.

22

— Неужели вы думаете, что запугаете меня, полковник?

Траутмэн возбужденно ходил взад-вперед по кабинету и сердито смотрел на Мэрдока, который перечитывал донесения.

— Я хочу, чтобы спасательная команда была готова к вылету через час, — сказал Траутмэн.

Вы хотите?.. — Мэрдок поднял голову. Он как будто не верил своим ушам. — Полковник, вы рискуете своей карьерой, репутацией и даже безопасностью собственной семьи. — Он снял очки. — Неужели вы действительно считаете, что кто-то стоит всего этого?

— Да, — ответил Траутмэн. — Считаю. Рэмбо. Мэрдок удивленно открыл рот. На мгновение он лишился дара речи.

— Я вам приказываю не вмешиваться в ход операции.

— Я получу спасательную команду, или мне надо действовать через вашу голову?

Мэрдоку показалось все это забавным. Он рассмеялся.

— Вы, наверное, забыли, что здесь я командир. А вы просто «винтик». — Он показал на Эриксона и Дойла. — Мы — механизм. Эриксон, арестуйте его. Он не должен покидать базу.

Не только Эриксон, но и Дойл с готовностью откликнулись на приказ командира. Дойл потянулся к кобуре.

Траутмэн, едва сдерживаясь, повернулся к Мэрдоку и спросил:

— Значит, у Рэмбо с самого начала не было никаких шансов?

Мэрдок пожал плечами.

Ну, вы же сами сказали, полковник, что здесь он, как дома.

23

Становилось светлее. Тай слышал рев стреляющего «дракона», потом увидел сквозь редеющие деревья вертолет — и вдруг он оказался у поляны. Добыча была совсем рядом, он это чувствовал.

Вертолет завис над краем поляны и вел огонь из «дракона» по лесу на другой стороне.

Прямо перед собой Тай увидел две борозды в мокрой невысокой траве — след американца и его помощника. Он медленно двинулся вперед в сопровождении своих солдат. Не было никаких знаков, указывающих на то, что беглецы прошли по своему следу обратно. Они ушли в лес, туда, где ревел «дракон».

Тай дошел до середины поляны. Здесь все следы были уничтожены «драконом», но это уже не имело значения — направление показывал вертолет.

Чтобы не погибнуть от своих, Тай связался по радио с Яшиным и доложил, что наземная группа уже на поляне. «Дракон» умолк. Группа пересекла поляну, прошла участок леса и продолжила преследование.

Но теперь следы были глубже, их оставлял один человек. Кровь. Сердце Тая радостно забилось. Свежая кровь, ее еще не смыл дождь. Один из беглецов был ранен, и другой, по-видимому, нес его на руках. Скорее всего, следы оставлял американец.

Вперед. Вот еще след. Здесь, видимо, американец упал. Крови было еще больше.

А вот здесь он уже тащил своего друга волоком. Теперь уже недолго. Тай даже почувствовал некоторое разочарование. Погоня оказалась до смешного короткой.

24

Рэмбо отыскал защищенное место, которое, по его мнению, понравилось бы Коу. Вокруг были камни и кусты орхидей смерти, о них она когда-то говорила. Вчера утром — сто лет тому назад. Могилу пришлось рыть ножом и руками. Он понимал, что рискует, теряет драгоценное время, но не мог не похоронить ее. Ему не хотелось, чтобы над телом Коу глумились животные или люди.

Осторожно подняв ее безжизненное тело, Рэмбо опустил его в яму. Под впечатлением нахлынувших чувств он снял с ее шеи золотого Будду и повесил на свою. От платья отрезал полоску и обвязал ею лоб и затылок, как это делают индейцы.

Он начал закапывать могилу. Пропитанная дождем земля закрыла тело Коу, осталось только лицо. Но вот и его прекрасные черты исчезли под землей навсегда. Рэмбо привалил могилу камнем, прикрыл ветками. Потом стал на колени и замер, будто читал молитву.

Но колчан со стрелами, лук, грязное исцарапанное тело придавали ему вид не священника, а волка.

Все это началось так давно.

И нет ему конца.

Взгляд его затуманился. На глаза навернулись слезы. В лагере, когда его пытали, прижигали собственным ножом, он плакал, но тогда это была реакция организма на боль.

А сейчас слезы были другими.

Слезы скорби.

Ему казалось, что он уже навсегда потерял способность скорбеть.

Рэмбо поднялся, сжал пальцы в кулаки, раскинул руки в стороны, поднял голову к грозовому небу и дико, протяжно закричал изо всех сил.

Вся горечь и отчаяние, накопивщееся за последние годы, нашли выход в этом крике.

Он не просился сюда тогда, в первый раз. Ему велели прийти. У людей, пославших его, которые по ночам спокойно спали в чистых и мягких постелях, были на то свои основания. Это была не его война. Но он сражался за них.

И стал им неугоден. Потому что они знали — кругом сплошная ложь. А ложь можно скрыть, притворившись, что ничего не случилось. И они сделали вид, что его не существовало. А другие называли его убийцей.

И во второй раз он не просился. Но ему сказали, что хотят исправить свои ошибки. Сказали, что кому-то надо освободить этих пленных, потому что те, кто спал в чистых постелях, не могли этого сделать. И он пошел. И снова воевал. Но и в этот раз все оказалось ложью и обманом.

Они не хотели, чтобы я победил, они хотели, чтобы меня не стало вовсе.

Все. Теперь я больше не воюю за кого-то. Это моя война. И я буду драться до конца. Никто мне отныне не помешает победить.

Издалека доносился шум вертолета, а рядом уже была слышна погоня.

Ну что ж, вы хотите воевать? Давайте повоюем.

И война началась.

ЧАСТЬ VII

1

Уже скоро, думал Тай, пробираясь по лесу. Отпечатки ног стали ближе друг к другу — явный признак усталости американца. Нет сомнений, что он идет из последних сил. Погоня должна закончиться буквально через несколько минут. Или даже секунд.

Но надо быть осторожным. Даже загнанный зверь защищается. Нет нужды спешить. Может быть, следует растянуть удовольствие?

Тай поднял руку, приказывая солдатам остановиться. Он объяснил, что теперь надо быть осторожными. Почему-то одного солдата не хватало. Тай помнил, что один из его подчиненных подорвался у склона холма, но все равно с ним сейчас должно быть десять человек, а их только девять.

Еще одна ловушка? А может быть, кто-то поскользнулся или оступился и подвернул ногу? Или даже заблудился?

Тай удивленно заморгал. Ему показалось, что дождь сыграл с ним злую шутку. Из груди стоявшего рядом солдата торчал какой-то предмет. Палка?.. Стрела!

Солдат повалился на спину, и тут же в грудь другого тоже вонзилась стрела.

Тай испуганно бросился на землю, ища укрытия. Вдруг закричали. Свист — и еще один солдат рухнул на землю. В панике вьетнамцы открыли беспорядочный огонь из автоматов по кустам, деревьям, лианам. Тай кричал, чтобы солдаты прекратили стрельбу, но они продолжали палить из всех стволов. В приступе бешенства он начал пинать их и толкать. Только тогда они прекратили огонь.

Рядом вскрикнули. Тай повернулся и увидел падающего солдата — стрела вошла ему в левый глаз и, пройдя сквозь череп, торчала из затылка. Что же происходит?

Тай вытер рукой пот со лба и начал лихорадочно соображать.

Еще минуту назад у него было девять человек. Теперь их осталось только пять. Лук, из которого летели такие стрелы, должно быть, очень мощный. Смерть наступала мгновенно. И стрелы были не обычными, а пластиковыми.

Где же американец мог достать лук и такие стрелы?

Грохот автоматов оглушил их, и теперь стрелок из лука мог быстро менять позицию, не боясь, что его услышат. А стрелять наугад не было никакого смысла.

Тай прижался к земле и включил портативную рацию.

2

Удерживая вертолет в зависшем положении, Яшин плотнее прижал наушники. В них слышался встревоженный голос Тая.

— «Поиск один» — «Дракону». «Поиск один» — «Дракону». Прием.

Яшин ответил и спросил, в чем дело.

— «Дракон», нас атаковали. Четыре человека убиты.

— Заставьте его стрелять. У него скоро кончатся патроны. Прием.

— Он хорошо замаскировался. Прием.

— Стреляйте на его огонь.

Не понял. Повторите. Прием.

— Что у вас там уши дерьмом набиты? — разозлился Яшин. — Я говорю, стреляйте на его огонь!

— «Дракон», у него не автомат.

— Не автомат? — в голосе Яшина звучало удивление. — А что же?

— Он стреляет из лука.

— Из лука?

Яшин услышал удар, потом крик, автоматную очередь. Он в растерянности открыл рот. А из наушников продолжали доноситься выстрелы.

3

На ремонт электропроводки генератора ушла вся ночь. Лампа загорелась, но теперь это не имело значения. Подовский и так все видел, несмотря на дождь.

Куда важней была связь. Теперь он сможет координировать действия поисковых групп. Доклады вьетнамской наземной группы, возглавляемой Таем, говорили об очень скорой поимке американца.

Подовский начал было сомневаться, не ошибся ли он в оценке сержанта Тая, считая его некомпетентным и тупицей. Если американца схватят, то Тая можно будет перевести на службу в город.

Однако несколько минут назад все изменилось. Энтузиазм Подовского быстро улетучивался. Еще бы. Совсем недавно американец, казалось, был уже в руках сержанта. И вдруг этот доклад. Четверо убитых. Стреляли из лука.

Что там происходит?

А теперь Тай докладывает, что убиты еще трое. Он в панике. Отступает.

Подовский переключился на другую волну.

— «Поиск два», «Поиск два». Говорит «Охотник». Как слышите? Прием.

Из динамика послышалась русская речь.

— «Поиск два», немедленно следуйте в северо-восточный сектор. Держите связь с «Драконом». Добычу нашли. Повторяю. Добычу нашли.

Мои люди не подведут, подумал Подовский, это не болван Тай со своими идиотами. Мои люди профессионалы. Пора браться за дело по-настоящему.

Если американец начнет преследовать и добивать группу Тая, то это даже к лучшему. Десантники быстрее до него доберутся. И тогда он поймет, что глупо воевать луком и стрелами против вооруженных профессионалов.

Капитан Вин. Подовский вдруг разозлился, вспомнив о Вине. Его уже не видно несколько часов, хотя он здесь, в лагере. Вин сам настоял на том, чтобы остаться на месте и отвечать за охрану военнопленных.

Ну уж нет!

Подовский поднялся и пошел по грязи к соседней казарме. Черта с два! Его люди в дождь и грязь шли за американцем, а Вин будет отсиживаться у себя в кабинете? Нет. Он тоже должен испачкать свою форму, как все.

Как бы в подтверждение этой мысли Подовский поскользнулся и упал в грязь.

В принципе Подовский понимал, что капитан Вин ему вовсе не нужен. Его десантники разделаются с американцем… Минут через сорок. Но все равно надо заставить Вина оторвать задницу от стула.

Но тут же Подовский подумал, а не вернуться ли ему к рации?.. Нет, не для того, чтобы послушать, как завершится охота на американца… На всякий случай… Мало ли что… Не вызвать ли подкрепление?

Если американец заставил отступить преследователей с помощью лука и стрел, то что же он сможет сделать, если доберется до настоящего оружия?

И настроение Подовского упало.

4

— Сэр, АВАКС[3] перехватил странные радиообмены, — сказал техник-связист.

Траутмэн стоял под охраной у боковой стены ангара и со злостью наблюдал, как люди Мэрдока упаковывали оборудование.

«Сэр» относилось, разумеется, не к Траутмэну, а к Мэрдоку, который тут же бросился к связисту. Что за странные радиообмены?

— Из той точки, откуда с нами связывался Рэмбо. Словно не желая вспоминать фразу Рэмбо: «Я до тебя доберусь», Мэрдок закричал на одного из техников, который чуть не выронил ящик с оборудованием:

— Осторожно! Этот декодер стоит двух твоих годовых жалований. — Он опять повернулся к связисту. — Так что там странного?

Похоже на то… м-м. Да говори же ты толком, ради Бога! Там идет какой-то бой. Я не знаю. Судя по тому, что говорят коммунисты, там идет настоящая война. Война? — Мэрдок нахмурился. Да, с Рэмбо.

— Что?!

У Траутмэна потеплело на сердце.

— Судя по сообщениям, — продолжал связист, — Рэмбо был пойман, когда выходил с нами на связь. Но он убежал и…

— Что?

— Он убил семь или восемь человек из лука. Потом зарезал ножом русского. Задушил одного вьетнамца лианой, а другого тетивой. Проткнул еще одного русского палкой. Захватил их автоматы и расстрелял патроны. Он даже сделал пращу и убил другого русского камнем.

— Сам же говорил, что Рэмбо только и умеет воевать копьями и пращей, — произнес Траутмэн из своего угла.

— Заткнись! — заорал Мэрдок.

— А вот самое странное сообщение, — продолжал связист. — Коммунисты просто свихнулись. Рэмбо схватил одного русского и вытолкнул его из кустов. Другие коммуняки решили, что это Рэмбо, и изрешетили его.

— Это как раз то, о чем я и говорил, — сказал Траутмэн.

— О чем? — зло спросил Мэрдок.

— О том, что парень очень быстро адаптируется в любых условиях.

— А теперь, — связист прислушался, — погодите… Да. Сейчас русские вызвали подкрепление. Зовут на помощь вьетнамских солдат с соседних баз. И еще советский десантный взвод из Кам Ран Бей. И еще… Ого-го! Советский вертолет МИ-24. Господи! Это же такая махина со всякими пушками и ракетами. Похоже, они подняли на ноги весь район.

Так же, как и этот шеф полиции в Штатах. Он тоже напросился, — заметил Траутмэн.

Не понял, — Мэрдок повернулся к Траутмэну.

— Да в том городке. Шеф полиции решил позвать на помощь полицейских из двух городов штата. И гвардейцев тоже, не говоря уже о гражданских добровольцах. Как же они могли проиграть? — голос Траутмэна стал жестким. — Они не знали, на что способны люди из спецподразделений, как Рэмбо. И он им показал, преподнес практический урок. Помог в обновлении города. Занешь как, Мэрдок? Он сровнял весь этот городок с землей.

Хватит, — раздраженно махнул рукой Мэрдок. — Что ты хочешь сказать? К чему клонишь?

— Я хочу сказать, что теперь русские получат тот же самый урок, какой получил тот полицейский.

По-моему, ты переоцениваешь своего так называемого…

— Переоцениваю? Ничуть. В конце концов я его обучал. И когда он покончит в Наме…

— Если, полковник.

— И когда он покончит со всеми в Наме… Я же говорил, Рэмбо всегда доводит начатое дело до конца. Так вот, когда он закончит там, он сделает то, что обещал. Он доберется и до тебя.

5

Тяжело дыша, Рэмбо продрался сквозь густые заросли и выскочил из леса. Испуганные куры с кудахтаньем разлетелись в разные стороны. Удивленный, он увидел, что находится во дворе одной из двенадцати хижин небольшой деревни. Свиньи, хрюкая, шарахнулись в сторону, когда Рэмбо пронесся по двору, перепрыгнул через забор и исчез между двумя хижинами. Позади, громче кудахтанья кур и хрюканья свиней, кричали вьетнамские солдаты, пробиравшиеся следом.

Рэмбо свернул налево и побежал по грязной узкой тропинке, расталкивая на ходу жителей. Крестьяне в испуге кидались к своим хижинам. Это и понятно. Этот бешеный американец, гигант по их меркам, еще и выглядел ужасно. Весь в колючках и лианах, с жутким красно-серым лицом и страшными слипшимися волосами.

Он налетел на засмотревшегося велосипедиста, и они оба повалились на землю. Рэмбо перекувырнулся, вскочил, побежал дальше. Впереди он увидел старый грузовик, выезжающий из деревни, и кинулся наперерез. В грузовике стояли клетки с курами. Рэмбо поравнялся с кабиной, вскочил на подножку и, вытащив нож, крикнул по-вьетнамски испугавшемуся шоферу: «Жми на газ!»

Грузовик набирал скорость, громыхая и подскакивая на кочках. С левой стороны деревья кончились, и они выскочили на открытое место. Справа появились выскочившие из леса солдаты, сзади по деревенской дороге тоже бежали солдаты. Послышались выстрелы. Одна из пуль попала в лобовое стекло, и оно брызнуло мелкими осколками. Шофер в испуге закрыл лицо руками, грузовик потерял управление, резко свернул на обочину и перевернулся на бок.

Рэмбо успел соскочить с подножки и услышал, как заплакал водитель.

Извини, подумал Рэмбо, у меня не было другого выхода. Цыплята разбегались из сломанных клеток в разные стороны. Рэмбо вытащил из поваленного грузовика ржавый газовый баллон и тут же исчез в густой высокой траве.

Он все равно оставит след, думал Тай, наливаясь злобой. Явный, заметный след в траве. И тогда уже его не спасут лук и стрелы.

Подбежав к перевернутому грузовику, Тай остановился отдышаться. Теперь он чувствовал себя намного увереннее, ведь вокруг было столько солдат.

6

После приказа Подовского по радио появилось подкрепление. Со всех сторон прибывали новые и новые подразделения. Чем больше людей убивал американец, тем больше солдат наполнялись решимостью отомстить ему. Теперь их было уже двести человек. Вот-вот должно было прибыть пополнение. И это не считая вертолета МИ-24 с его мощным арсеналом.

Тай глубоко вздохнул, предвкушая тот миг, когда они схватят или убьют американца.

Разбрызгивая грязь, подъехали два грузовика с солдатами. Из кабины одного из них выскочил капитан Вин, а из кузова начали выпрыгивать его подчиненные. Тай не без удовольствия увидел, как на безукоризненно чистую форму капитана попало пятно грязи. Интересно, понравится ли ему здесь со всеми?

Вин с преувеличенным рвением направился к своим солдатам. Всмотревшись в высокую траву, он заметил следы от ног американца — они вели дальше в лес.

Тай с трудом подавил злость, когда Вин хлопнул его по плечу.

— Вон, видите. Теперь мы знаем, куда он уполз умирать!

Конечно, подумал Тай, тебе легко отдавать приказания. Идти-то по следу придется мне.

Но теперь для Тая это было не так уж важно. Главное, у него наконец появилась возможность отплатить американцу за все свои обиды. Тай вышел вперед и жестом подозвал своих солдат.

Но капитан Вин еще раз удивил его, хлопнув по плечу. Нет. Ты упустил свой шанс. Теперь я должен проследить, чтобы операция завершилась успешно!

Оттолкнув Тая, Вин шагнул в грязную канаву, перешел ее, морщась от отвращения, и остановился у оставленного американцем следа. Солдаты бросились за ним, но, не дожидаясь, пока они подойдут, Вин первым вошел в высокую траву. Через несколько секунд и капитан, и его солдаты исчезли из виду.

Тай обиженно смотрел на поле. Конечно, когда дело идет об элементарных, явных следах, Вин выдает себя за классного следопыта. Он всегда приходит на готовое. И пожинает плоды. Черт возьми!

7

Пройдя полсотни шагов по траве и зная, что его уже не видно с дороги, Вин начал отставать, отдавая своим солдатам приказы:

— Вперед! Смотреть внимательно! Здесь могут быть ловушки!

Он шел позади всех и с испугом озирался по сторонам. Воздух здесь был более влажным и тяжелым, чем на дороге. Возможно, были тут и змеи. И только широкий кровавый след, оставленный, по всей видимости, тяжело раненным американцем, придавал ему уверенности.

Пот заливал лицо Вина, форма взмокла под мышками. Он все никак не мог решиться закатать рукава.

Судьба, как ему казалось, была не благосклонной к нему. Да, ему удалось избежать участия в боевых действиях во время войны. Он служил в Ханое, и бомбы, которые изредка падали на город, ни разу не взрывались вблизи его служебного помещения или квартиры. Подчиненные выполняли за него работу, а он целыми днями катался с любовницей на лодке. Мысль о любовнице заставила его улыбнуться. А потом пришел новый начальник, и Вина перевели в глухую провинцию, на точку.

Ну, ничего. Если он сейчас поймает американца, то станет героем республики. А значит, его скоро переведут в Ханой.

Впереди послышались удивленные голоса, колонна остановилась, и Вин, сразу вернувшийся к реальности, стал пробиваться, чтобы посмотреть, в чем дело.

— Что случилось? — спросил он с негодованием. — Ищите! Он где-то здесь!

Но оказавшись впереди, Вин сам с удивлением остановился.

Лужа крови.

Две курицы с отрубленными головами на газовом баллоне.

Головы по обе стороны вентиля.

Вся эта нелепая картина напоминала какой-то ритуал жертвоприношения.

Ох, уже эти крестьяне, подумал Вин с презрением. До чего же они темные.

И тут он почуял запах газа. Потом какой-то другой запах. Что? Дым?

Пламя с шипением бежало справа по траве прямо к нему.

— Назад! — крикнул Вин. Его команда прозвучала не от страха за своих подчиненных. Он хотел сказать: «Назад, идиоты! Дайти мне дорогу!»

Вин отчаянно расталкивал людей, чувствуя спиной жар пламени. Но солдаты тоже все поняли. Спотыкаясь и падая, они напрочь блокировали тропинку.

— Назад! — снова заорал Вин. Пламя добралось до баллона.

— Наз…

8

Взрыв был похож на огненный гриб.

Тай инстинктивно отступил. На его лице появилось выражение полного недоумения. Еще секунду назад поле было совершенно тихим и спокойным. А потом вдруг справа по траве потекла огненная река, и раздался мощный взрыв в самой середине поля.

Послышались крики, выстрелы. Пламя с поля двигалось к дороге.

Из травы выскочил человек, объятый огнем. Он дико кричал, махал руками и хлопал себя по груди. Сделав два-три шага, он споткнулся, упал на колени и повалился в канаву.

И хотя человекобгорел до неузнаваемости и лежал в канаве лицом вниз, Тай узнал его. Капитан Вин.

В голове Тая промелькнула мысль: Ему захотелось лавров победителя.

9

Рэмбо лежал на краю холма, возвышающегося над горящим полем. Сквозь дым он видел реакцию солдат на взрыв. Некоторые бросились на помощь своим товарищам, другие в испуге отступали. Со стороны деревни послышался шум вертолета. Рэмбо с ненавистью посмотрел на приближающуюся машину. Тот, кто был в этом вертолете, убил Коу. Он сжал крепче лук и поклялся, что отомстит за нее. Но сначала…

Стрелы, которые он использовал, имели пластиковые стабилизаторы полета и зубчатые, с четырьмя лезвиями, наконечники. Но главная их особенность заключалась в том, что они были полыми внутри.

Рэмбо разъединил стрелу посередине, достал из колчана пакет с пластиковой взрывчаткой С-4. Из куска взрывчатки он скатал трубочку и засунул ее в верхнюю часть стрелы. Потом снова соединил две половинки стрелы. То же самое проделал еще с тремя стрелами.

Зарядив взрывчатку, Рэмбо отвинтил наконечники у всех четырех стрел и заменил их на новые широкие головки-взрыватели. При ударе такая головка немедленно срабатывала, и происходил взрыв.

Рэмбо вставил первую стрелу в лук и натянул тетиву. Он прицелился в один из грузовиков — теперь лук, стрела и цель представляли для него все, весь мир.

Стрела устремилась к цели, и мир вокруг как бы снова ожил. Круглые блоки на концах лука, которые уменьшали усилие при натяжении тетивы со ста фунтов до пятидесяти при пуске усиливали толчок с пятидесяти до ста фунтов. В момент отрыва от тетивы стрела уходила к цели со скоростью 150 футов в секунду.

Рэмбо не удивился тому, что не попал в грузовик — было слишком далеко, к тому же мешал дым. Взрыв раздался в двухстах футах от цели. Но даже с такого расстояния были слышны крики и стоны погибающих и раненых солдат.

Наведя прицел, Рэмбо быстро выпустил вторую стрелу. На этот раз она попала в цель: пламя охватило грузовик, раздался взрыв и почти тут же второй — взорвался бензобак. Осколками ранило несколько солдат.

Еще одна стрела — и второй грузовик взлетел на воздух.

Рэмбо выпустил стрелу в вертолет, но она прошла мимо и взорвалась на дороге. Хватит.

Надо экономить стрелы. Когда он убил из лука восемь солдат Тая в лесу, ему пришлось подобраться к каждому убитому и извлечь стрелы. Сделать это было легко — он свинтил наконечники и ничто не мешало извлечению стрел из тел.

Но теперь стрел оставалось мало. Надо быть очень экономным. Рэмбо отполз от края обрыва, но остановился, увидев, как солдаты, обойдя пламя в поле, двигались в его направлении. А человек, который вел их — правда, с такого расстояния это было трудно определить, — был очень похож на сержанта Тая. Рэмбо уходил по поросшему травой склону, а в небе гудел приближающийся вертолет.

10

Ну, что там? Они его убили? — спросил Мэрдок у связиста.

Траутмэн — рядом с ним находились два охранника — с нетерпением ждал, что ответит Мэрдоку техник-связист.

Похоже, что нет.

Что значит «похоже»? — Мэрдок покраснел от злости.

— Он устроил пожар. Убил вьетнамского офицера. Взорвал два грузовика. И… Не может быть!

— Что там? Говори!

— Общее число убитых уже составило сто десять человек.

Мэрдок беззвучно шевелил губами. Он медленно повернулся к открытой двери и уставился на поросшие лесом холмы.

— Что же это такое? Ничего не понимаю. Как же так? Что там происходит?

11

Тай шел по лесу. Москиты с жадностью впивались в лицо, но ему было не до них.

Его люди, образовав фалангу, двигались через густой кустарник и прислушивались к каждому звуку.

У него теперь осталось мало стрел, думал Тай. Нам нужно следовать за ним по пятам. После пыток и такой долгой погони американец измотается.

И все же Тай не очень верил в свои рассуждения. Теперь он уже не был так уверен и смел, как в начале погони. В самом деле, зачем он опять высунулся? Импульс? Или жажда мести? А может, желание добиться перевода?

Да. Наверное все это и побудило его первым броситься в погоню за американцем.

Жалкая группа людей, с которыми он опять оторвался от других, заставила его почувствовать себя совсем беззащитным. Но теперь уже нельзя останавливаться.

По правде говоря, истина заключалась в том, что Тай ненавидел американца уже не за первое унижение, когда несколько лет назад он сбежал, а за новое. Сегодняшнее. Когда стрелы этого проклятого американца, убивавшего его солдат в лесу, заставили его в панике броситься на землю в поисках укрытия. Его подчиненные, наверное, смеялись над ним.

За это американец ответит. Тай лично отрежет его мошонку и запихнет ему в рот.

Стрела вошла в идущего впереди солдата. Ее наконечник торчал из его затылка. Смерть объявилась так неожиданно, что вся фаланга сразу же рассыпалась, и солдаты открыли беспорядочную стрельбу во все стороны.

Нет! Только не это! Опять, как сегодня утром, американец вынуждал Тая снова броситься на землю, но он сдержал себя. Только не паниковать.

Он начал кричать на солдат, толкать и пинать их, заставлял двигаться в направлении лучника.

И вдруг один из них попал в ловушку. Тай заглянул в яму и увидел, что солдат нанизан на несколько острых кольев.

Остальные в замешательстве остановились.

Вперед! — заорал Тай. — Или я вас всех сам расстреляю!

Еще один солдат упал, пронзенный копьем.

У него кончились стрелы! За ним! Вперед! Он скоро начнет бросать камни, — кричал Тай.

Автоматные выстрелы сзади просто взбесили Тая.

Не стрелять! Не тратить патронов, идиоты! Стрелять только в цель!

Тай еще не закончил фразы, а уже понял, что из автомата стреляли не его солдаты. Кто-то засел гораздо дальше сзади, в кустах. Скорее всего это американец зашел в тыл и завладел автоматом убитого.

Солдаты залегли. Тай укрылся за упавшим деревом и увидел того, за кем гнался. Американец, замаскированный ветками, лианами и прилипшими к нему колючками, грязный, выглядел как демон, внезапно возникший из-под земли. В руках автомат, нацеленный на Тая.

Взгляды противников встретились.

Автомат не сработал. Американец посмотрел на оружие, бросил его и побежал.

Но не навстречу Таю, а от него. Американец отступал!

Охваченный возбуждением Тай выскочил из-за дерева, подхватил свой автомат и открыл огонь.

Расстреляв магазин, он поднял с земли другой автомат и пошел вперед, поливая огнем все на своем пути.

Ему стало весело. Он захохотал.

Значит, стрелы кончились. Теперь будет швырять копья и камни. Хотел пострелять из нашего автомата, да кончились патроны. У тебя же есть нож.

А у меня много патронов. Вот сейчас выпущу в тебя весь магазин, возьму твой нож и отрежу тебе…

Тай вдруг резко остановился. Сделал шаг вперед, споткнулся, но удержался на ногах.

Странно! Я же был уверен… У него кончились стрелы…

Только сейчас он понял, что заблуждался.

Одна из стрел торчала из его собственного живота.

Ее он видел своими глазами. И теперь чувствовал. Господи! Как больно! Будто острые лезвия разрезали внутренности.

Он уже не мог вдохнуть.

И в следующее мгновение с ужасом понял, что это смерть.

12

За мои шрамы на спине и на груди, думал Рэмбо, и за шрамы в моей душе, и за кошмары, от которых я не могу избавиться.

Но у него на душе оставался еще один шрам — смерть Коу.

Послышался рокот вертолета над лесом. Отлично. Подлетай поближе, как бы заманивал Рэмбо, еще ближе. Он достал стрелу, извлеченную из убитого. Сейчас он ее зарядит взрывчаткой.

Заманить бы вертолет, где не мешают деревья, тогда бы он смог его сбить.

Но стоит соблюдать осторожность. На вертолете «дракон».

Рэмбо уже было собрался зарядить стрелу, как вертолет неожиданно появился в просвете между деревьями. Приглядевшись, он увидел за стеклами кабины Яшина.

Яшин аж привстал — он тоже заметил Рэмбо.

Рэмбо рванулся с места, решив, что разделается с вертолетом в другой раз, и бешено помчался через кустарник. Спина напряглась в ожидании залпа «дракона». В любую секунду с неба мог метнуться огненный столб-Кустарник начал редеть. Исчезал полумрак. Усиливался солнечный свет.

Господи, Боже мой! Неужели опять поляна?

Нельзя было оставаться на открытом месте.

Резко повернув налево, Рэмбо помчался к редким деревьям. Непонятно было, почему молчал «дракон». У него же был хороший шанс. Кончился боезапас?

Рискуя, он бросил быстрый взгляд вверх. Вертолет летел в его направлении. Но «дракон» по-прежнему безмолвствовал, и Рэмбо подумал, что и на самом деле иссяк боезапас. Но тут с вертолета открыли огонь из пулемета М-60.

И в ту же секунду от вертолета отделились два предмета. Два длинных металлических цилиндра. Они по инерции пролетели немного вперед и закувыркались.

Это было пострашнее «дракона».

Напалм!

Рэмбо помчался изо всех сил, задыхаясь и не чувствуя под собой ног, лишь бы подальше уйти.

Впереди сквозь траву и кустарник он видел серебристый блеск. А сзади уже было слышно, как цилиндры грохнулись о землю. Двадцатиметровые всплески огня брызнули во все стороны. Запахло жженым деревом, спину обдало жаром. Рэмбо увидел даже собственную тень, хотя светило солнце.

И в тот же момент, когда жар стал почти невыносимым, он оттолкнулся и нырнул в серебристый ручей.

Вода остудила горячую спину. Работая руками и ногами, он постарался уйти поглубже. Поток закрутил его и перевернул лицом к поверхности, где он увидел рыжие языки пламени. Потом его снова развернуло лицом вниз. Дно речушки отливало оранжевым светом.

Подводный поток закружил Рэмбо, едва не ударив о булыжник, подкинул, снова увлек вниз. Языки пламени уже не висели над поверхностью, и Рэмбо, едва не захлебнувшись, рванулся наверх.

Он жадно и глубоко вдохнул воздух и услышал где-то внизу рокот. Водопад. И тут же ноги его куда-то провалились. Он рухнул вместе с потоком воды рядом с огромным валуном. Оглушенный падением, Рэмбо хватанул воздух, глотнув при этом воды, и опять ушел ко дну. Оттолкнувшись от камня, он снова устремился наверх.

Легкие наполнились живительным воздухом. Рэмбо протер глаза и, взглянув наверх, увидел, что там вовсю бушует пламя.

Вертолет спикировал прямо на него и открыл огонь из М-60.

А «дракон»? Молчит?

Нет. «Дракон» швырнул в его сторону столб огня. Рэмбо быстро вздохнул и нырнул в бурлящий поток, стараясь достать до самого дна.

13

Вертолет пошел вниз, вода стремительно приближалась. Яшин облизнул губы, яростно нажал на гашетку. Сзади стрелок, не переставая, палил из М-60. Вода кипела от пуль. Но Яшин хотел разрядить в поток еще и свой пистолет, бросить гильзы, все, что находилось в вертолете.

Он прекратил огонь. Замолчал пулемет. Яшин направил машину еще ближе к воде.

— Вы видите тело? — спросил он у двух солдат сзади. Они молча смотрели в открытые по обе стороны двери.

— Поток должен выбросить тело на поверхность!

А может, и нет, подумал Яшин. Если там подводное течение, его могло затянуть под какой-нибудь валун.

— А кровь? — крикнул он. — Вы видите кровь? Нет, крови они не видели, не видел ее и Яшин.

Но не может быть, чтобы американец остался в живых! Скорее всего поток растворил кровь, и поэтому ее не видно.

Он опустил вертолет еще ниже. Надо повнимательнее посмотреть.

Ты, — крикнул он пилоту, — садись за пульт, я сам посмотрю.

Пилот принял управление, а Яшин, подойдя к открытой двери слева, посмотрел вниз. Крови не было.

— Ниже! — приказал он пилоту.

Но мы уже и так почти на пределе.

— Я сказал — ниже! Пилот подчинился.

Вода теперь бурлила под самым вертолетом. Мелкие брызги залетали внутрь.

Это бессмысленно, подумал Яшин, так мы можем погибнуть.

И тут же понял, что поток унес тело дальше по течению, вот почему они не видели крови.

Давай, поднимайся и веди машину вниз по течению, — приказал он пилоту.

Тот облегченно вздохнул и начал поднимать вертолет. Солдат, стоявший напротив Яшина у другой двери, охнул и схватился за переборку, стараясь удержать равновесие, так как вертолет резко накренился.

Яшин заорал на пилота: Ты что?

— Воздушные потоки от водопада! Вертолет опять накренился.

Да держи ты машину! — снова крикнул пилоту Яшин.

— Я и так стараюсь. Но ветер…

Яшин с отвращением отвернулся от пилота и перевел взгляд туда, где только что стоял солдат — на открытую дверь.

Солдата там не было.

Яшин успел заметить мелькнувшее пятно и понял, что солдат упал вниз.

И тут же в проеме возник американец — насквозь промокший, грязный, с горящими глазами.

Он висел на посадочной стойке, промелькнуло в голове Яшина, поэтому вертолет и кренило. Наверное, вынырнул из воды и зацепился, когда вертолет поднимался.

Яшин вытащил из кобуры пистолет.

Но американец метнулся к нему и схватил за запястье. Пальцами другой руки Яшин пытался выдавить Рэмбо глаза.

Теперь противники двигались вместе, словно пьяные танцоры.

Отбив удар американца, направленный в горло, Яшин пнул противника в пах. Но тот увернулся и нанес удар по руке с пистолетом. Пальцы Яшина разжались и выпустили оружие.

Схватка продолжалась.

Вертолет опять накренился. Но теперь Яшин знал почему. Это пилот пытался лишить американца равновесия.

А вдруг я первым потеряю равновесие? — испуганно подумал он. И в этот момент их обоих отбросило в сторону, и они больно стукнулись о перегородку.

Яшин размахнулся, намереваясь ударить Рэмбо в переносицу, но вертолет качнулся, и Яшин оказался у открытой двери. Раскинув руки, он с большим трудом удержался от падения, и в этот момент вертолет накренился на другой бок. Теперь Яшина бросило внутрь, и он со всего маху ударил американца в грудь. Тот сделал несколько быстрых шагов назад и вывалился из двери.

14

Рэмбо схватился за пулемет М-60, но его развернуло вместе с ним. Ноги задели за верхушку деревьев. Яшин радостно вскрикнул.

Рэмбо одной рукой потянулся к пулемету и рывком развернул его. Теперь ствол был направлен внутрь вертолета. Этой же рукой он нажал на спусковой крючок.

Грохот М-60 перекрыл рев двигателя вертолета. Пули, вылетавшие из пулемета, разрывали тело Яшина, которое бросило к противоположной открытой двери. Брызги крови летели во все стороны. Он инстинктивно раскинул руки, пытаясь удержаться, но через мгновение камнем полетел вниз.

Это тебе за Коу!

Вертолет резко пошел вниз, потом его закачало. Пилот явно пытался сбросить Рэмбо. Но тот, теперь уже обеими руками ухватившись за пулемет, подтянулся повыше. Еще выше. Перехватившись за дверь вертолета, он неимоверным усилием втащил свое тело внутрь.

Тяжело дыша, Рэмбо выхватил нож и двинулся к пилоту.

От приставленного к горлу ножа пилот сжался.

— Даю тебе возможность выбора, — проговорил Рэмбо.

Но пилот выскочил из своего кресла и стал пятиться к открытой двери.

Оказавшийся на мгновение без управления вертолет качнулся. Пилот сделал еще несколько шагов и с криком выпал из открытой двери.

Рэмбо сел за штурвал.

15

— Все упаковано, кроме генератора и радиоприемника, — проговорил Мэрдок.

Ангар напоминал громадную пустую раковину. От каждого звука разносилось эхо. В нескольких метрах от ангара стояли заполненные оборудованием вертолеты и самолет. Они были готовы по первой команде подняться в воздух. Теперь вовсю светило солнце. Прибыло еще несколько вертолетов, чтобы забрать оставшееся оборудование. Весь личный состав стоял, ожидая приказа.

И только техник-связист, все еще сидевший у приемника, плотнее прижал наушники и поднял вверх руку, прося, чтобы окружающие не мешали ему слушать.

— Я сказал, грузите радио, — повторил приказ Мэрдок. Траутмэн, все еще находящийся под стражей, напрягся, заметив озабоченность на лице связиста.

Думаю, вам будет интересно услышать, — сказал техник, обращаясь к Мэрдоку.

А-а, — вяло отмахнулся тот. — Его уже прикончили.

Не совсем так, сэр, — продолжал техник, — сейчас я слушаю сообщения от одного из советских, он находился в лагере. У него никак не получается связаться с вертолетом. На все его запросы нет ответов. Сначала он считал, что вертолет разбился.

Что-что? — переспросил Мэрдок. — Что значит «сначала»? Ты хочешь сказать, что с вертолетом произошло что-то другое?

Так точно, сэр. Русские почти уверены, что вертолет не разбился, а был захвачен.

— Повтори, что ты сказал? — переспросил Мэрдок. Я говорю, сэр, они почти уверены, что вертолет захватил Рэмбо. Что-что?

Рэмбо, сэр. Они считают, что он захватил их вертолет…

Боже всемилостивый! Это невозможно. Дело в том, сэр, что Рэмбо, не просто захватил вертолет…

А что еще?

Он теперь атакует лагерь. Русский офицер просит помощи.

Мэрдок уставился в одну точку. На его лице появилось выражение полной растерянности и недоумения.

Я же вас предупреждал, — сказал Траутмэн, — что парень быстро приспосабливается к обстановке.

Мэрдок тяжело вздохнул и медленно повернулся к стоявшим вертолетам и самолету.

Так, — громко распорядился он, и это разнеслось по всему огромному ангару, — срочно распаковываемся!

Снимайте оборудование, несите его в ангар и подготовьте к работе.

Что? — спросил помощник Мэрдока, не веря тому, что сказал его начальник.

— Я повторяю, готовьте оборудование к работе. Операция еще не закончена, черт бы ее побрал!

16

Знойное марево рассеялось, и Рэмбо увидел лагерь. Он подлетел поближе и нажал на гашетку «дракона». Светящийся столб устремился вниз и обрушился на сторожевую вышку, стоявшую с левой стороны. В несколько секунд она превратилась в облако огня, пыли и щепок.

Теперь вертолет взял вправо и направил огонь на правую вышку. Солдаты внизу поднимали автоматы и целились в вертолет, но, попадая в зону огня, буквально лопались, словно воздушные шарики, разбрызгивая кровь.

Правая казарма превратилась в груду дымящихся развалин. Казарма в середине, та, в которой пытали Рэмбо, теперь полыхала и дымилась. Вдребезги разлетелась сторожевая будка у ворот.

Трое солдат, пытавшихся заскочить в грузовик, взлетели на воздух от мощного взрыва — это «дракон» попал в бензобак машины.

Так вам!

Рэмбо хотелось кричать. Так вам! Получайте!

А может быть, он и в самом деле кричал, сам того не замечая.

Еще один барак на глазах превратился в обломки. Получайте!

Рэмбо все стрелял и стрелял. Он не мог остановиться. Ему хотелось весь лагерь сровнять с землей. Еще одна вышка. Теперь грузовик.

Так вам!

Не будет больше этого лагеря, и кончится этот бессмысленный кровавый кошмар. Все перестанет существовать.

Но ведь и так ничего не существовало. Разве не это говорил ему учитель? Путь дзэн.

Тогда почему его охватывало радостное возбуждение при виде разлетающихся вышек и бараков? Ведь ничего этого не существовало.

Потому что его вынудили это делать. Вынудили тогда, в Штатах, и вынудили эти ублюдки из лагеря. А Мэрдок предал его. И Коу погибла.

Рэмбо повел вертолет на посадку.

Приземлившись, он выключил двигатель, вошел в салон и снял пулемет М-60. Несмотря на тяжесть оружия и боеприпасов, Рэмбо удалось спрыгнуть с вертолета.

Он шел сквозь дым и яростно поливал огнем мелькавшие фигуры в форме.

И наконец все было кончено.

17

Если не считать треска пламени, то вокруг наступила мертвая тишина.

Рэмбо шел сквозь дым по обломкам в сторону пещеры в задней части лагеря.

Испуганный и безоружный солдат выскочил из-за кучи камней и в панике бросился в сторону леса. Рэмбо не обратил на него никакого внимания.

Другой солдат выстрелил в Рэмбо из-за дерева и через секунду уже был отброшен в кусты мощным пулеметным огнем.

Рэмбо вдруг увидел бамбуковую решетку, которая закрывала вход в пещеру.

Рядом с ней стоял Подовский и целился в пленных. Ну, вот мы и дошли, как говорится, до последней точки, — сказал Подовский.

Лицо Подовского было бледным, голос дрожал.

Рэмбо шел, не останавливаясь.

Если ты выстрелишь в меня, я непроизвольно нажму на курок и убью одного из них!

Рэмбо не останавливался.

— Ты же не станешь это делать. Неужели тебе хочется, чтобы кто-то из них умер в момент спасения!

— Прикончи этого сукина сына! — крикнул из-за решетки Бэнкс.

Рэмбо был рад услышать этот голос. Он боялся, что Бэнкса могли убить в отместку за то, что ему удалось сбежать.

Я прошу тебя только об одном — дай слово, что отпустишь меня, — произнес Подовский. — Моя жизнь в обмен на жизнь одного из них.

Но Рэмбо неумолимо приближался, словно не слыша его.

Подовский дрогнул.

— Ты же победил! Что тебе еще надо?

Он резко повернулся, намереваясь выстрелить в Рэмбо, но чья-то рука просунулась между решеток и схватила его за кисть. Рука была тонкая и, видимо, очень слабая, но она вцепилась в кисть Подовского смертельной хваткой.

Рэмбо кинулся вперед и схватил руку с пистолетом. Подовский закричал и выпустил оружие.

Рэмбо бросил пулемет. Он протащил Подовского тридцать ярдов в глубь лагеря.

— Нет! — орал Подовский.

Схватив его за руку и за ногу, Рэмбо приподнял и швырнул в ту мерзкую кишащую яму, в которую опускал его самого Тай.

18

Техники с помощью солдат торопливо готовили оборудование к работе. Ангар вновь наполнился людьми и аппаратурой.

— Оставьте это в покое! — приказывал Мэрдок. — Сейчас для меня главное, чтобы побыстрее заработал радар.

Траутмэн удивленно качал головой, он никак не мог понять резкой перемены, произошедшей с Мэрдоком. Неужели после того, как он бросил Рэмбо, страстно желая его смерти, он вдруг вознамерился спасти его, помочь ему вернуться на базу?

— Уберите из вертолета оборудование, — распоряжался Мэрдок. — Эриксон, Дойл, еще раз осмотрите вооружение.

У Траутмэна засосало под ложечкой от нехорошего предчувствия. Может быть Мэрдок думал совсем о другом. Не о спасении Рэмбо… Нет. Мэрдок не способен на такое.

19

Рэмбо дал очередь из пулемета, и замок слетел. Когда он открыл дверь, пленные смотрели на него, не решаясь произнести ни слова и не двигаясь с места.

И вот оцепенение спало, и все они разом пришли в движение.

— Пошли отсюда скорей! — крикнул Бэнкс.

Те, кто был посильнее, помогали больным и слабым. Рэмбо помогал больному малярией. Они попытались бежать, но это больше походило на похоронную процессию — такими истощенными они были.

В конце концов они добрались до вертолета. Но тут из разрушенного барака раздался выстрел. Это стрелял раненый охранник. Одна из пуль попала в пленного.

Бэнкс в бешенстве поднял с земли АК-47 и разрядил в солдата весь магазин.

Рэмбо посмотрел на Бэнкса и подумал, что и для этого человека кошмары никогда не кончатся.

Да и для остальных пленных тоже.

Эта проклятая война не оставит никого из них в покое до самой смерти.

Не без труда забравшись в вертолет, пленные сбились в кучу. Рэмбо поднял больного на руки и внес его в вертолет, потом быстро закрепил М-60 и сел за панель управления.

Лопасти начали вращаться, но сквозь шум мотора Рэмбо услышал еще один едва уловимый звук. Он оглянулся и все понял. Глаза его наполнились слезами. Это плакали освобожденные пленные.

Значит он был прав: для этих людей война никогда не кончится.

Вертолет поднялся, и сердце Рэмбо похолодело. Впереди он увидел силуэт громадного советского вертолета МИ-24. Даже на таком большом расстоянии трудно было не узнать этот чудовищный гибрид вертолета и самолета.

Едва Рэмбо поднял вертолет над деревьями, как МИ-24 пошел на разворот, намереваясь атаковать. Но в этот раз Рэмбо бросил машину вправо, и огонь с вертолета противника поразил деревья слева.

Бэнкс подобрался к пулемету и открыл ответный огонь.

Рэмбо направил вертолет вниз.

МИ-24 лег на разворот и сделал его на удивление быстро. Теперь он сокращал дистанцию.

Рэмбо смотрел на деревья, которых уже касался вертолет. Пленные отчаянно хватались за борта, когда вертолет резко кренился вправо или влево.

Две ракеты одна за другой прошли совсем рядом и взорвались в джунглях.

МИ-24 приближался с угрожающей быстротой. Рэмбо увидел зигзагообразный просвет в деревьях и нырнул к реке. Деревья по обеим сторонам реки образовали нечто вроде каньона. Ширина его не позволяла МИ-24 опуститься.

Впереди ветви деревьев склонились и сплелись так тесно, что образовали сплошной зеленый тоннель. Пришлось опустить вертолет еще ниже, чтобы влететь в него.

МИ-24 выпустил еще две ракеты. Одна попала в берег, а другая взорвалась прямо в реке, так близко, что брызги залетели к ним.

А река продолжала извиваться по-змеиному, и Рэмбо каким-то шестым чувством вел над водой вертолет и ухитрялся уходить от огня МИ-24, пролетая сквозь зеленые лесные тоннели.

Слева лес озарился огнем взрыва. Вертолет подбросило мощной взрывной волной. Осколки попали внутрь, и во все стороны полетели куски металла и пластика. Один из них попал Рэмбо в плечо, другой в спину. Боль в плече была сильной, и Рэмбо решил, что получил перелом. Сзади вскрикнул кто-то из пленных, видимо, его тоже ранило.

Вертолет тряхнуло. Он потерял скорость. Нам конец, подумал Рэмбо. Еще один такой взрыв рядом и…

МИ-24 был теперь так близко, что ему не составляло большого труда попасть точно в цель. Еще десять секунд, а может, даже пять и тогда…

Рэмбо уменьшил скорость, повел вертолет вправо, затем влево, словно он теперь был неуправляемым, и нырнул в очередной тоннель из деревьев.

Долетев до середины, завис.

— Бэнкс! Посмотри, нет ли сзади огнемета!

Ты хочешь, чтобы я стрелял из огнемета в эту махину?

— Да нет же. Ты должен выстрелить в сторону леса. Огнемет полыхнул по густым кустам и деревьям. Они загорелись, повалил дым.

Рэмбо пытался представить ход мыслей советского пилота. Вертолет ушел в тоннель, но не появился с другой стороны. Наверное, он получил серьезное повреждение и упал. Пилот подождет несколько секунд, и если вертолет не появится с другой стороны тоннеля, то полетит проверять вход в тоннель. Пилот в конце концов придет к выводу, что вертолет где-то упал. Тогда он поднимется и уничтожит ракетами весь этот зеленый тоннель.

— Семь, — произнес Рэмбо. Он медленно вел вертолет к выходу. — Шесть, — он повернулся и крикнул назад: — Держитесь крепче.

— Пять.

Он увеличил обороты двигателя.

— Четыре.

Вытер с лица кровь и пот.

— Три.

Большой палец был готов нажать на кнопку огня «дракона».

— Два.

— Один.

Набрав полные обороты, Рэмбо резко бросил вертолет вперед. Желудок вжался в позвоночник, потом поехал куда-то вниз, потому что на выходе из тоннеля машина пошла вертикально вверх и… оказалась настолько близко к МИ-24, что Рэмбо успел заметить выражение полного недоумения на лице советского пилота.

Рэмбо открыл огонь из «дракона».

Столб огня. Грохот. Взрыв. Огненный шар разлетелся на тысячи осколков.

20

«Одинокий Волк» вызывает «Волчье Логово». Как меня слышите? Прием.

Мэрдок замер, услышав хриплый голос. Голос Рэмбо.

— Ответьте ему, — распорядился Мэрдок.

— «Одинокий Волк», вас слышим. Прием. Подготовьтесь к аварийной посадке, — в голосе послышалась смертельная усталость и боль. — Прибываю… — Пауза. Тяжелый вздох. — Прибываю с американскими военнопленными. Прием.

Все, кто стоял неподалеку от приемника, выжидающе посмотрели на Мэрдока. Тот молчал.

— Скажите, что будем готовы к аварийной посадке. Хорошая работа. Встречная группа уже направлена.

Кто-то радостно вскрикнул. Возбуждение перекинулось на остальных. Все присутствующие вдруг зашумели, стали похлопывать друг друга по плечам. Одни бросились за огнетушителями и носилками, другие за медикаментами и пеносмесителями для аварийной посадки.

Остались только связист, Эриксон и Дойл.

Ну, что же, черт возьми, он хорошо поработал и заслужил эскорт.

— Я не против, — сказал Эриксон. — Только все равно придется подождать, пока мы не узнаем, в каком он секторе. — Эриксон смотрел на экран радара. — Ну вот, теперь ясно. Я его вижу. — Он нахмурился. — Что-то уж очень медленно движется. Я бы на его месте рвал оттуда когти как можно быстрее. Что-то стряслось…

21

Да, «Звездные войны», — говорил Рэмбо, чтобы как-то отвлечься от боли. — Когда вы вернетесь в Штаты, я вам точно говорю, будете смотреть этот фильм несколько раз.

Пленные сгрудились вокруг Рэмбо и слушали его, как завороженные.

Его тошнило, но он продолжал говорить:

— Там есть парень — Дарт Вейдер. В черном шлеме и в накидке. У него меч… только не такой меч, а… Вон смотрите — река Меконг.

Пленные забыли о «Звездных войнах». Теперь они смотрели на реку.

— А за ней? — спросил Бэнкс. Таиланд.

— А дальше?

— А дальше — дом.

Все эти годы, — произнес кто-то, — только мысли о доме не дали мне сойти с ума. Я вспоминал все до мельчайших подробностей.

А я вспоминал пиццу.

А я сосиски.

— А я пиво и «Доджерсов».[4]

Моему сыну будет уже шестнадцать. Он теперь сможет водить машину.

Интересно, ждет ли меня жена? Ну, как там теперь, а?

— Да, расскажи, как там?

Рэмбо не знал, что ответить. Вернее, он не мог им сказать то, что думал. Это бы их доконало.

Дома? Дома все, как обычно, — соврал он. — Старые добрые Штаты не меняются.

— Да брось ты. Что-то все равно изменилось.

— Конечно. Кое-что меняется. Например, президентом стал Рональд Рейган.

Рональд? Погоди. Актер, что ли? Ну да. Он самый. — Мама родная, ну и дела!

Не мог же Рэмбо сказать им, что вместо Вьетнама теперь Никарагуа, что песня «Дайте миру шанс» Леннона сменилась бряцаньем оружия.

Может быть, именно поэтому так популярен световой меч героя «Звездных войн». Чистенькое изображение войны. Если тебе оторвало руку — не беда, на экране тебе быстро сделают новую.

Нет, он им ничего не скажет о Никарагуа. Это будет для них слишком большим ударом.

А Меконг становился все шире, и вдали в небе он увидел черную точку.

22

Мэрдок отослал из ангара связиста.

— Я сам тут управлюсь. Ты иди последи за небом. Мэрдок сел за передатчик и взял микрофон. Когда связист ушел, он заговорил:

— «Вожак Стаи» вызывает «Молот». Когда неопознанный… повторяю… неопознанный вертолет пересечет Меконг, открывайте по нему огонь. Затем следуйте к месту падения и расстреляйте все оставшиеся ракеты. Никого не брать живым. Всех уничтожить. Как поняли? Прием.

Из динамика послышался удивленный голос Эриксона.

— Э-э, сэр… Я что-то вас плохо слышу. Что ты там болтаешь? Прием.

23

— Э-э… у меня что-то в ухе, сэр.

И это была правда. К уху Эриксона был приставлен ствол автоматической винтовки М-16. Винтовку держал Траутмэн.

В глубине вертолета без сознания лежал Дойл. Брезент, за которым прятался Траутмэн, был откинут. Траутмэн спросил:

— Скажите мне, Эриксон, вы бы наверное предпочли сейчас вести туристический вертолет где-нибудь на юге Франции, не так ли?

Через стекло кабины он видел вертолет Рэмбо. Рэмбо сидел весь в крови.

Траутмэн понял, что Рэмбо его видит. Они понимающе кивнули друг другу.

24

Пролетев мимо пенной подушки на посадочной площадке, Рэмбо повел вертолет в ангар, где и посадил его. Медики и пожарные кинулись к вертолету. Из открывшейся двери вышел Рэмбо, держа в руках пулемет М-60. Он выглядел таким свирепым, что все невольно отступили.

Один из медиков заглянул в вертолет и охнул, увидев, что там все залито кровью.

Из ран Рэмбо тоже сочилась кровь, и, когда он шел, она капала, оставляя след.

Рядом с ангаром приземлился второй вертолет. Солдаты окружили Рэмбо, наведя на него дула своих автоматов. Из громкоговорителя послышался голос Траут-мэна:

— Всем бросить оружие. Повторяю, бросьте оружие. Это приказ очень сердитого полковника.

Рэмбо повернулся и посмотрел на вертолет — в открытой двери стоял Траутмэн и держал под прицелом пулемета солдат.

По его взгляду Рэмбо понял все.

Траутмэн сказал:

— У меня две дочери. Я их люблю. Поверь, я ими очень доволен. Но если бы у меня был сын, я бы хотел, чтобы он был таким, как ты.

— Мой отец, — ответил Рэмбо, — был пьяницей и бил мать. Я был рад уйти в армию. Но если бы у меня был нормальный отец, я бы хотел, чтобы он был таким, как ты.

Они смотрели друг другу в глаза. Рэмбо понял, что получил от Траутмэна разрешение.

Нажав на спусковой крючок, он направил свой М-60 на панели управления компьютером, на радар, на другие приборы.

Все разлетелось вдребезги.

Рэмбо навел пулемет на Мэрдока. Тот, съежившись, стоял у стены.

— Ты! — закричал Рэмбо, — и такие, как ты — самые страшные люди. Из-за таких, как ты, я попал сюда в первый и во второй раз. И оба раза меня предали! Вам очень не хотелось, чтобы я победил в тот раз. А в этот раз ты лез из кожи, чтобы помешать мне. Но я победил. Победил!

— Эй, послушай, — пробормотал Мэрдок, — прижимаясь к стене. — Не надо путать меня с теми, кто отдает приказы. Я ведь только посредник. Я просто…

— Инструмент, — закончил Рэмбо. — Просто инструмент, мать твою… — Он поднял пулемет. — Знаешь, что я с такими делаю?

— Погоди, я же должен… Что?

— Я должен все объяснить.

— Объясни, объясни. Что людишки, вроде тебя и тех грязных политиканов, которые только отдают приказы, затеяли бы гораздо меньше войн, если бы им приходилось самим воевать.

— Ну… Конечно… Если ты так говоришь. — Мэрдок забился в самый угол. — Конечно… Ты прав…

— Я могу сказать только это.

Рэмбо поднял пулемет, направил его на Мэрдока и нажал на спуск.

Раздался щелчок.

Мэрдок наложил в штаны.

— Там остались еще другие пленные, — сказал Рэмбо, — ты их всех отыщешь… Или я отыщу тебя… И тогда… Тогда, может быть, эта война действительно закончится.

Он бросил пулемет, повернулся и пошел…

…К Траутмэну.

25

Они молча смотрели друг другу в глаза.

— В Штатах, в тюрьме, — сказал Траутмэн, — я спрашивал тебя, чего бы ты хотел. Помнишь, что ты ответил?

Рэмбо кивнул.

— Я хотел, чтобы кто-нибудь сказал мне…

— Так вот, я говорю тебе сейчас: ты молодчина, Джон!.. Ты все правильно сделал.

У Рэмбо перехватило дыхание.

— Ну, а дальше что? Не знаю.

— Хочешь, чтобы с тобой кто-то был?

— Да. Но только… — его буквально тошнило при воспоминании, через что ему пришлось пройти. — Не сейчас.

— Понимаю… Сейчас тебе надо показаться врачам. Но тебе не кажется, что… что теперь-то все кончилось? Ты победил. За это ты получишь вторую Медаль Почета. Такого еще никогда не случалось.

Рэмбо повернулся к пленным, которых выносили на носилках из вертолета.

— Это они заслужили медаль.

— А ты?

— Я? Разве ты не помнишь, чему учил нас? Главное суметь… выжить.

— И это все?

Последний вопрос напомнил ему о Коу — она тоже это спрашивала.

— Все, — ответил Рэмбо. — А что же еще?

Бэнкс, лежа на носилках, поднял большой палец.

— Молодчина, Рэмбо!

Дэвид Моррелл Рэмбо 3

ЧАСТЬ I

1

Жизнь есть страдание.

Размышляя над первой из четырех истин Будды, Рэмбо сжимал в руках гладкую дугу бамбукового лука, огромного и очень старого. Он уперся ею в левый бок, закрыл глаза, сделал вдох, выдох, пытаясь подавить душевное смятение. Мускулы на его теле перекатывались, могучая грудь вздымалась как кузнечный мех. В памяти уже не существовали пикообразные крыши буддистского монастыря в Бангкоке, Таиланде. Точно так же перестали существовать для глаз. Не было и увитых причудливым орнаментом золоченых шпилей храмов, отблесков заката в черепице и мраморе.

Но некоторые ощущения реального мира все же не покидали. Позвякивали ветряные колокольчики. Ноздри чувствовали аромат благовония. От лука исходила сила, внушающая ужас. Доведенный до изнеможения невозможностью избавиться от всех ощущений реальности, Рэмбо открыл глаза и сосредоточился на цели.

А это была шестифутовая квадратная деревяшка, воткнутая в тугой и толстый пучок соломы на гладкой стене в тридцати ярдах от него. Рэмбо, не отрываясь, смотрел на эту деревяшку, пока она не стала увеличиваться в размерах и не поплыла в его сторону, заполняя собой все поле зрения. Он больше не слышал звяканье ветряных колокольчиков, не чувствовал аромат благовония, не ощущал тяжесть лука. Перестали существовать и островерхие крыши монастыря, и отблески заката, и монахи-буддисты, творящие вечерние молитвы. Была только цель. И страдающая душа самого Рэмбо.

Вся жизнь есть страдание — учил Будда.

Рэмбо хорошо усвоил этот урок. Всевозможные шрамы вдоль и поперек спины и груди, зубчатый шрам, пересекающий правый бицепс, шрам на левой щеке и другие, оставленные штыками, пулями, ножами, колючей проволокой, огнем и шрапнелью — все это служило веским доказательством правоты Будды.

Жизнь есть боль.

Глядя сейчас на цель, он в который раз переживал Вьетнам… жару, укусы насекомых и пиявок в джунглях, бесчисленные огневые атаки… непрекращающийся хаос воплей и взрывов, обстрелы с боевых вертолетов трассирующими пулями, минометный огонь, взрывы мин и гранат, фонтаны крови, разрываемые на части человеческие тела.

В памяти ожил плен, эти шесть месяцев сплошных мучений, побег на пределе возможного… Но одну войну сменила другая…

В Америке.

Почему тот полицейский не мог оставить меня в покое? Ведь я хотел только то, что заслужил, — свободу идти, куда захочу, делать, что захочу, тем более, что это никому не причиняло вреда. Почему он обошелся со мной так жестоко?

Но ведь ты обошелся с ним куда более жестоко.

У меня не было выбора!

Ты избрал этот путь с самого начала. Ты ведь мог подчиниться его воле и уйти с его дороги.

Но неужели я сражался во Вьетнаме, чтобы потом надо мной измывались дома? Неужели у меня нет никаких прав?

Ты вступил в противоборство и проучил полицейского, вздумавшего попирать твои права. Но после того, как ты разнес его город и попал в кутузку, какие права остались у тебя там? Дробить камни в карьере? Чувствовать, что заперт в четырех стенах камеры? Если бы полковник не сдержал свое обещание и не вызволил тебя…

Полковник. Да. Рэмбо улыбнулся. Траутмэн, который тренировал его, командовал им в Наме и был ему словно родной отец.

Это единственный человек, которому Рэмбо доверял.

Благодаря вмешательству Траутмэна, Рэмбо вновь обрел свободу, купив ее согласием возвратиться в ад, во Вьетнам, в тот самый лагерь, где его когда-то пытали, вернулся, чтобы освободить американских солдат, все еще находившихся в плену. Его миссия закончилась удачно. Спустя несколько лет после окончания войны он все-таки выиграл. Ему даже удалось одержать победу над врагом иного рода, представлявшим ту лицемерную систему, которая посылала американских солдат сражаться, не снабдив самым необходимым, чтобы это сражение выиграть.

Да, он свою миссию выполнил.

Но какой ценой! Пострадало не только его тело. Больше всего пострадала душа, ибо каждый раз, когда он убивал или видел, как убивают другие, в нем что-то умирало. Одному Богу известно, сколько смертей он пережил.

Одна из этих смертей чуть было не сломила его окончательно. Ее звали — ему доставляет такие муки вспоминать это, — ее звали Коу. Вьетнамка лет двадцати, обманчиво хрупкая, утонченно прекрасная, она была его связной с того момента, как он приземлился с парашютом в Наме. Помогала вызволять пленников. Один раз даже спасла ему жизнь.

И постепенно обучила его тому, что казалось для него невозможным. Любви.

Но, как выяснилось, у них не было времени на любовь. Потому что Коу убили.

А Рэмбо выжил, ибо ярость придала ему силы. Уже мертвая, она во второй раз спасла ему жизнь.

Его захлестнуло горькое отчаяние. Он стоял во дворе монастыря, сжимая лук и глядя на цель в тридцати ярдах от него. Его могучая грудь тяжело вздымалась. Наконец он достиг успеха в своих медитациях. Отныне для него существовала только цель.

И кожаный шнурок вокруг шеи с миниатюрным Буддой.

Этот медальон когда-то принадлежал Коу. Он снял его уже с ее трупа. Медальон обжигал ему горло.

2

Причиной страдания служит желание обладать непостоянными предметами.

Так гласит вторая истина Будды.

Рэмбо вложил в шести футовый лук стрелу длиной в три фута. Согласно старинному ритуалу натягивания стрелы лучником секты дзэн, поднял локоть до уровня глаз. Левой рукой он сжимал дугу лука, правой держал стрелу. Медленно развел руки в стороны, выгнул лук, натягивая тетиву и отводя стрелу. Даже используй он самый удобный способ натягивания тетивы, которому научил его, мальчишку из резервации индейцев навахо в Аризоне, шаман, выгибать лук было бы все равно мучительно трудно, ибо для этого требуются усилия в сотни фунтов. Такое по плечу лишь человеку, обладающему физической силой Рэмбо.

Натянуть тетиву неудобным способом дзэн было куда более трудным делом. Мышцы напряглись, руки дрожали. Со лба струился пот.

Все живое умирает, размышлял он. Все материальное подвержено тлению.

Война подтвердила эту мудрость Будды. В этом мире насилия связывать свои надежды на счастье с каким-то человеком либо предметом означает заведомо обречь себя на разочарование. Предметы взрываются, людей убивают.

Так, как убили Коу.

Он напрягся до предела, отводя лук влево, а стрелу — вправо. В обычном состоянии он бы уже выдохся, однако во время медитации дух сливался воедино с плотью, удваивая таким образом возможности.

Вероятно, все дело в силе духа. Если Будда прав, все материальное ирреально, в том числе и этот лук. Реален дух, сгибающий воображаемый лук.

Он рывком развел руки на расстояние длины трехфутовой стрелы. Теперь согнутая дуга лука вместе с натянутой тетивой образовывала,можно сказать, окружность. Что обозначало полноту бытия, всеобщность Бога, цельность Того, Кто есть Все.

Он замер в этой напряженной позе. Пот струйками сбегал по его неподвижному лицу.

3

Страдание кончается, стоит отказаться от непостоянного.

Такова третья истина Будды.

Ни один предмет, ни одно живое существо не способны дать счастье. В мире насилия и боли, разрушения и смерти весь смысл стремиться только к вечному.

Любить Коу значило обречь себя на страдания, ибо рано или поздно она бы умерла — любое положительное переживание непременно уравновешивается в будущем отрицательным.

Однако, если Будда прав… Рэмбо чуть было не вышел из состояния медитации… если Будда прав, не существует никакого будущего. Только настоящее.

Не означает ли это, что любовь нужно хотя бы на миг ухватить обеими руками и дорожить ею, ибо мгновение длится вечно?

Ему хотелось кричать. Теперь лук почти касался его груди и вздрагивал от сильного напряжения. Стрела была направлена острием влево, его левое предплечье находилось на одной линии с целью. Осталось повернуть голову влево и устремить взгляд в направлении цели.

4

Стремись к вечному. К постоянному. Это и есть Бог. Так гласит четвертая истина Будды.

Но сейчас ему нужно превозмочь свои страдания.

Что тебе нужно?

Мира.

Он отпустил тетиву. Стрела с неудержимой силой устремилась вперед. Тетива загудела звучно, мощно, в одной тональности с пульсом Вселенной.

Он не просто послал стрелу в цель, он внушил ей, каким путем лететь. Его душа, лук, тетива, стрела — все это составляло мистическое единство с целью.

Стрела разнесла цель в щепки. Резкий звук заполнил собой все. Стук от посыпавшихся на землю обломков эхом отлетел от стены и достиг барабанных перепонок Рэмбо. Казалось, он насквозь пробуравил его мозг. Время обрело протяженность.

Расширилось.

Углубилось. Остановилось.

Настоящее будет всегда. Это и есть вечность.

5

С ударом сердца время снова пошло вперед.

Рэмбо положил лук, сделал медленный выдох, тряхнул головой, распрямил плечи и постепенно начал снова ощущать окружавшие его предметы — черепицу и мрамор монастыря, позвякивание ветряных колокольчиков, аромат благовоний. Огромная золотая статуя Будды на противоположном краю двора сияла, отражая закат. Великий учитель восседал, скрестив ноги и уперевшись ладонями в колени, запечатленный в позе постижения вечности.

Рэмбо приблизился к статуе, чувствуя свою незначительность в сравнении с величием золотого Будды. Остановился и опустил голову. Наполовину итальянец, воспитанный в католичестве, наполовину индеец навахо, направляемый следовать законам религии предков, он воспринял буддизм от одного советника-монтаньяра, который спас ему жизнь и собственноручно выходил после того, как ударное подразделение Рэмбо попало в засаду в Северном Вьетнаме.

Боль нереальна. Ее не существует. Все, кроме духа, иллюзии.

Адский мир, в котором подобная теория может иметь притягательную силу. Но ад существует вопреки этой теории.

Господи, так что же тебе нужно? — мысленно повторил он вопрос. На этот раз ответ прозвучал едва слышно. Мира.

Он отвернулся от возвышающегося над ним золотого Будды и был парализован взглядом стоявшего неподалеку монаха. Это был тайский монах, который стал покровителем Рэмбо после того, как тот, пройдя во второй раз испытание Вьетнамом, скитался по Бангкоку и, выбившись из сил, попросил убежища в монастыре.

Мой сын, прости меня, но ты не мой соотечественник, — ответил ему тогда этот монах. — Тебе не понять наше мироощущение. Говоришь, какой ты религии? Дзэн.

Какие у тебя основания вероисповедовать ее? Будда… он прежде, чем стать мудрецом, был воином. Я тоже воин.

Ну и?..

Всем своим сердцем я выбираю мудрость, а не войну.

6

Бух!

Тяжелый молот опустился на болванку раскаленного металла. Звук был оглушительный, высокий и гулкий одновременно. Наполненная дымом комната отозвалась на него звякающим грохотом.

Рэмбо крепче перехватил правой рукой молот и ударил еще сильней, левой сжимая щипцы, которыми держал раскаленную докрасна металлическую болванку, лежавшую на древней наковальне.

Бух!

Его тело содрогнулось от силы собственного удара. Он снова опустил молот на наковальню.

И снова! Наковальня пела под градом сокрушающих ее ударов. Раскаленный металл не выдержал натиска и сдался.

Он плющился, раздавался вширь, приобретая плоскую форму.

Это была бронза. Днями раньше в другой части кузницы, которая еще древней этой массивной наковальни, сплавили медь с оловом, семь частей к одной.

Добавили по капле цинка и марганца. Жидкий сплав разлили по формам, где он остыл и затвердел в болванки, которые можно размягчить лишь повторным нагреванием, чтобы они также плющились под ударами Рэмбо.

Бронза.

Легендарный сплав древности. Прочный и эластичный. Упругий и стойкий к ударам. Материал, из которого изготовляли мечи и щиты, продлевавшие жизнь воинам.

Вечный.

Как сами войны.

Но красота тоже вечна. О чем свидетельствуют останки материальной культуры античности. Бронзовые медальоны и браслеты предков современного человека пережили века и тысячелетия, оказавшись столь же долговечными, как и орудия войны.

«И перекуют мечи свои на орала, и копья свои на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать».

Библейский Исайя был мечтателем. Лучше всего народы усвоили науку войны.

Но только не я! Рэмбо яростно ударил молотом по раскаленной докрасна бронзовой болванке. Хватит!

7

Он перенял навыки кузнечного ремесла у мудреца из племени его матери, который обучил его искусству стрельбы из лука.

«Дисциплинируй свой дух и развивай в себе силу, — поучал старик. — Пускай мысли пребывают в вечном движении. Приучись уважать талант ремесленника, отдавать себе отчет в том, что выполненная добротно работа лишь на первый взгляд кажется легкой. Это обманчиво. Тому примером кузнечное ремесло. Предметы, окружающие тебя, кажутся неизменными, однако их можно изменить. Лошадиная подкова может стать медальоном. Меч — лемехом плуга. И только сам дух металла сохраняет постоянство».

Дух. Истина индейцев племени навахо. И истина буддистов.

За время, прожитое им за пределами резервации, он забыл то чувство удовлетворения, которое испытывал, работая под руководством мудрого старика в жаркой деревянной кузнице: удовольствие от созидания и ощущение собственного достоинства при виде деяний рук своих. Неделю назад, когда умиротворение буддистского монастыря уже не могло отвлечь внимание от его собственных демонов, он вдруг вспомнил детство и того старого мудреца, похожего на этого монаха.

Уйти от мира еще не означает найти ответы на свои вопросы. Мир сам по себе нереален. Однако это тот самый мираж, с которым Богу было угодно его столкнуть.

Он должен действовать, должен что-то делать, куда-то приложить силы. Его мускулы болят от бездействия. Но его силы не должны быть направлены на войну. Нужно созидать красоту.

Блуждая по узким, запруженным толпами улочкам Бангкока, он обнаружил поблизости от реки литейную по производству бронзы. Другого выбора у него не было, и поэтому он вошел под ее грохочущие, пропитанные едкими запахами своды. Поскольку он принадлежал к европейской расе, его встретили в штыки. Однако хозяин литейной, оценив мускулы Рэмбо, поддался соблазну и смекнул, что этому широкоглазому можно платить меньше, чем постоянным рабочим. Он согласился испытать Рэмбо. Через два дня хозяин понял, что заключил выгоднейшую сделку.

Взметнулись искры. Рэмбо истекал потом от невыносимого жара. Когда его мускулы сокращались, капли пота орошали раскаленный металл, и он издавал шипение.

Ему хотелось страдать так, чтобы забыть.

О смерти Коу. О войне.

О передрягах, из которых он вышел с честью, но которые ненавидел всей душой.

Но он не мог забыть. Громоподобные удары молота по лежащей на наковальне бронзе напомнили ему взрывы и артиллерийский огонь. Он вызывал в памяти мучительное воспоминание о таком же лязганье кувалды по клину, вогнанному в расщелину огромного камня в том самом карьере, где он вкалывал во время своего заключения и куда попал за то, что защищал свои права от полицейского ублюдка, которому не понравилось, как он выглядит.

Он схватил молот.

Я хотел всего лишь мира. Одни медитации не помогают.

И ремесла, каким обучил его первый наставник, не помогают.

Так что же мне делать?

Стены сарая вздрагивали от рева толпы, словно от взрывов. Рев проникал в окна и двери, сотрясал стены лачуг вдоль канала. Ночь сияла неоном ближайших баров и борделей.

Рэмбо замедлил шаги на пути из литейной в монастырь. Он вдыхал запахи протухшей рыбы, гниющего мусора и чего-то еще, острого и едкого — марихуаны. Повернулся туда, откуда плыл дым, в сторону распахнутых дверей сарая. Из них неслись вопли, которые словно выталкивали наружу этот дым. Он нахмурился и продолжал свой путь вдоль канала.

Рев погромче прежнего заставил его снова замедлить шаги. Сквозь дым, который изрыгала дверь, мутно поблескивали тусклые огни. Мелькали, извивались, мельтешили тени, словно души в аду. Точно так же, как когда-то заставил себя переступить порог литейной, он теперь вошел в дверь сарая.

Это было высокое, длинное и широкое помещение, его металлические стены в налете ржавчины. В клубах дыма плавали болтающиеся на длинных шнурах лампочки. Здесь давились по меньшей мере человек пятьсот. Толкали друг друга локтями, визжали, затягивались толстыми сигаретами с марихуаной, так называемыми тайскими палочками, махали кулаками с зажатыми в них деньгами.

Четыре азиата в кричаще пестрых костюмах двигались вдоль разделенного на четыре квадрата пространства, кричали что-то в ответ толпе, выхватывали из рук людей деньги, неохотно отдавали свои. Сцена вызывала в памяти петушиные, собачьи, кабаньи бои.

Но поблизости от этих тварей стояли человеческие существа. Они были наги, если не считать повязок вокруг чресел. Их внушительные мускулы блестели от пота, пропитанного выделяющимся от возбуждения адреналином. В сузившихся зрачках затаилась злоба.

Направо от двери Рэмбо увидел деревянную раму. Он вскарабкался на самый ее верх и, оказавшись в более выгодной позиции, увидел, что эти существа были босы. Они держали в каждой руке по палке длиной в восемь дюймов.

Рефери хрипло кричал в микрофон, поблескивая золотыми зубами. Толпа вопила, когда бойцы наскакивали друг на друга, лягали ногами и били палками.

Рэмбо в отвращении покачал головой. Воистину возможности человека изобретать все новые формы зверств беспредельны. Этот вид борьбы представлял собой комбинацию кикбоксинга, тайского военного искусства и эскримы, борьбы с использованием коротких палок, распространенной на Филиппинах. Эти два смертоносные вида объединили, дабы подогреть азарт толпы.

Когда палка поразила одного из борцов в подбородок и из раны брызнула кровь, Рэмбо спустился с рамы и снова очутился под покровом пронизанной неоновым светом ночи. Он шел, все убыстряя шаги, вдоль провонявшего тухлой рыбой канала.

Монастырь манил его к себе.

9

Однако на следующую ночь, до предела вымотавшись в литейной, он снова оказался возле этого канала. Как и прошлой ночью, замедлил шаги, когда до него донесся запах марихуаны и кровожадные вопли толпы.

И снова, повинуясь внезапному импульсу, вошел в сарай и стал наблюдать хаотический поединок.

И, как и прошлой ночью, быстро покинул сарай.

Но на следующую ночь оказался там снова вопреки собственному желанию.

И на следующую.

И потом.

10

Он обвязал голову полоской материи. Его противник сидел на ягодицах в противоположном от него углу. Рты выкрикивали ставки. В ушах Рэмбо громко пульсировала кровь. Ноздри жег дым. Перед глазами плыло. На что ни пойдешь ради того, чтоб обрести мир.

Он присел на корточки на манер азиатов, глубоко задышал. Если бы он не отказался покориться воле того полицейского, то не попал бы в тюрьму.

И не оказался бы снова в Наме.

Коу была бы жива.

Золотозубый рефери отлетел в сторону. Противник Рэмбо, высокий дюжий тай, решительным шагом двинулся на середину, горя желанием сокрушить играючи этого идеального врага, явно уступающего ему во всем широкоглазого пришельца.

Рэмбо увернулся от первого удара ногой, сумел избежать удара зажатой в кулаке противника палки и сам сделал выпад ногой.

Он так и не обрел привычную форму.

Что это со мной?

Противник увернулся от очередного выпада Рэмбо и нанес безжалостный контрудар, хлестнув Рэмбо палкой по груди и одновременно пнув ступней в бок.

Рэмбо отпрянул, пронзенный болью.

Он почувствовал себя обессиленным.

Противник привел его в замешательство, обрушив шквал ударов ногой и палкой. По лбу Рэмбо струилась кровь.

Его тело не хочет отвечать. Новый град ударов ногой и палкой. Еще! Пошатываясь, Рэмбо отступил назад, защищаясь, поднял руки. Но его воля взбунтовалась.

Удар палкой пришелся в его мускулистую грудь. Он сделал выдох, чувствуя, как в нем все восстает. Но не мог пересилить себя. Внезапно понял, зачем сюда пришел — нет, не для того, чтобы занявшись самым ненавистным, дать выход своим демонам. Он пришел сюда не драться.

Он хотел быть наказанным.

За то, что такой.

За то, что не покорился воле того полицейского.

За то, что выковал первое звено цепи обстоятельств, приведших к гибели Коу.

Он смотрел на толпу залитыми кровью глазами. Готовый вот-вот взбунтоваться, вдруг остановил взгляд на человеке слишком заметном, чтобы потеряться в толпе.

Он был выше всех ростом. Одет в военную форму армии Соединенных Штатов. Европеец в толпе азиатов.

Продолговатое, похожее на мордочку хорька, но тем не менее красивое лицо мужчины выражало отвагу воина, непреклонность командира, любовь отца.

Нет!

11

Траутмэн, Самуэл, полковник, вооруженные силы Соединенных Штатов, особые войска, наблюдал с омерзительной смесью жалости и отвращения за тем, как парень, которого он считал своим сыном, позволяет себя зверски избивать, От синяков и ран Рэмбо болело тело Траутмэна. Он до такой степени отождествлял себя с ним, что даже мог ощущать вкус соленой теплой крови на губах Рэмбо. Его охватило отчаяние, захотелось повернуться и уйти. Видеть, как прекраснейший из его учеников и великолепнейший из солдат, с которым ему выпала честь иметь дело, отказывается защищаться, было для Траутмэна, можно сказать, непереносимо. Воин, удостоившийся высшей награды своей страны за проявленное мужество — учрежденной конгрессом медали доблести, да как он может не хотеть быть тем, кто есть, не подчиняться своему инстинкту и выучке, отказываться продемонстрировать свое редкое мастерство?

Однако Траутмэн знал: он ни за что не уйдет. Нельзя поддаваться слабости. Нет у него права унести с собой один-единственный шанс этого героя вновь обрести уважение к себе.

Я обязан остаться здесь, думал Траутмэн. Я должен привести его в чувство моим взглядом. Когда Рэмбо заметил меня, ему, похоже, стало стыдно. Он не хочет, чтобы я видел, что он с собой вытворяет.

Если я буду продолжать смотреть на него… Если буду выражать взглядом мое отвращение…

12

Рэмбо резко отвернулся, чтобы не видеть испепеляющего взгляда полковника. Но тут же мощный удар в плечо встряхнул его так, что он снова очутился к нему лицом.

В суженных глазах Траутмэна был лютый протест. Их взгляд жег душу Рэмбо, как луч лазера. Нет!

От зверского удара в живот Рэмбо согнулся, чувствуя, что стало двоиться в глазах. Он уставился в грязный бетонный пол, забрызганный собственной кровью.

И одновременно ощутил на себе полный отвращения испепеляющий взгляд Траутмэна.

В следующую секунду Рэмбо содрогнулся от удара палкой в область правой почки. Боль была нестерпима. Он едва устоял на ногах.

Толпа взревела. Но ее рев перекрыл один голос, хриплый, клокочущий от негодования:

— Черт возьми, Джон, встряхнись же!

Когда рассвирепевший тай нанес ему сильный удар палкой по ребрам, Рэмбо рассвирепел.

Год назад, после смерти Коу, он дал волю такой лютой злобе, что, как ему казалось, исчерпал весь ее запас. Месть опустошила его душу.

По крайней мере он до сих пор так считал. Теперь понял, что она всегда жила в нем. Медитации и праведные труды лишь смягчили, обуздали ее, загнали внутрь.

Но это в прошлом. Сейчас внутри что-то лопнуло. И злоба вырвалась наружу.

Он отбил палкой удар, направленный ему в зубы, увернулся от выпада ногой в пах и сам успел нанести ногой удар противнику в бедро. Лицо тая скривилось от боли. Он наклонился, щадя вторую ногу, и сделал попытку рубануть Рэмбо палкой по глазам, чтобы выиграть драгоценные секунды и позволить ноге обрести подвижность.

Рэмбо увернулся, сделал выпад, целясь в другую ногу противника. Тай, обороняясь, ударил его палкой по запястью. Рэмбо выронил свою. Он подавил в себе желание схватиться за парализованную болью руку. Стремительно отпрянул назад, уклоняясь от очередного удара.

Он был весь изранен, и это замедляло его реакцию. Кровь заливала ему глаза, и он не мог держать необходимую дистанцию. Он рубанул здоровой рукой, и зажатая в ней палка задела плечо противника. Тай поморщился, но, почувствовав, что поврежденная нога снова стала двигаться, свирепо ринулся в атаку.

Он попытался ударить Рэмбо ногой, и тот, уходя в сторону, врезался в визжащую толпу. Потерял равновесие, упал навзничь и покатился по полу, уворачиваясь от ударов в лицо. Вскочив на ноги, Рэмбо сделал прыжок в сторону и снова бы врезался в толпу, если бы на этот раз она не расступилась, зашедшись в едином вопле. Рэмбо ударился о стенку. Ржавый металл громыхнул, словно раскат грома.

Тай наседал, целясь в него своими проклятыми палками.

— Ради Христа, Джон! — выкрикнул полковник.

Рэмбо с гордым рыком оттолкнулся от стены. Он крутился, как вихрь, нанося удары руками и ногами, умело отражал тщетные выпады отчаянно сопротивлявшегося противника.

От удара в поврежденную ногу тай согнулся. Удар в солнечное сплетение заставил его согнуться еще ниже. Он резко поднялся, пытаясь увернуться от палки Рэмбо, и сломал ключицу.

Рэмбо подсек ногой ногу противника и изо всей силы рубанул падавшего тая по шее. Тот громко стукнулся лбом о бетонный пол.

И потерял сознание. Он лежал в луже собственной крови и стонал.

13

Толпа взорвалась яростным ревом.

Рэмбо не обращал внимания на происходившее вокруг него. Он сосредоточился на одном-единственном человеке в сарае, имевшем для него значение: на Траутмэне, который теперь еще сильней прищурился, но уже от удовлетворения. Он кивками выражал свое уважение и одобрение.

Губы полковника беззвучно шептали: «Отлично сработано, Джон».

Рэмбо опустил взгляд. Поверженный, истекающий кровью противник все еще корчился на полу от боли.

У меня не было причины делать тебе больно, думал Рэмбо. — Я хотел, чтобы ты сделал больно мне.

Рэмбо присел на корточки и тронул противника за потное, сведенное судорогой плечо. Я виноват перед тобой.

Но боль в собственном запястье, саднящие лоб и грудь напомнили Рэмбо о том, что этот человек сделал все возможное, чтобы причинить ему как можно больше боли.

Ты сделал все, что мог. И я умываю руки.

Рэмбо выпрямился, все еще безучастный к происходящему. Неизвестный сунул ему что-то в руку, но это не имело к нему никакого отношения. Имел отношение только этот одобрительный взгляд Траутмэна.

Рэмбо отпихнул от себя менял и устремился в толпу, схватил джинсы и спортивный свитер, которые оставил возле стены перед началом боя. Не одеваясь, направился к выходу, смутно сознавая, что освободившийся ринг заняла очередная пара бойцов, призванных развлечь толпу.

Он вышел из пропитанного парами марихуаны сарая и сделал глубокий вдох, освобождая легкие от ядовитого дыма и наполняя их зловонием протухшей рыбы, исходившим от канала.

Ему действовали на нервы яркий свет неоновых вывесок баров и борделей.

Что я здесь делаю?

Пожалуйста, Траутмэн, пожалуйста, не преследуй меня! Я не хочу, чтобы ты видел меня таким! Не хочу!..

— Джонни, погоди!

14

Рэмбо замер. Пронзительный рев проносящихся мимо машин и все другие звуки города куда-то исчезли. Не существовало ничего, только он и Траутмэн.

Рэмбо, истекающий кровью и сжимающий в кулаке одежду и какие-то бумажки, медленно обернулся.

— Ол райт. — Рэмбо распрямил плечи, чувствуя, что весь в поту и крови. — Полковник, я виноват, что предстал перед вами в таком виде. Я не хотел, чтобы вы знали, что со мной. Но я больше не служу. Поэтому вам нет до меня дела.

— Джон, нас с тобой связывают не только служебные узы.

— Какие еще? Семейные.

— Да. — Рэмбо не стал возражать. — Да, — хрипло повторил он. И тяжело привалился к стене сарая.

— Ладно. Что вы здесь делаете? Как вы нашли меня?

— Давай все по порядку, Джон. Оденься. Там ты смотрелся прекрасно, здесь же… Полковник пожал плечами. Рэмбо натянуто улыбнулся.

— Догадываюсь, у вас есть повод сказать, что я не в форме.

Он натянул на свои окровавленные плечи свитер. Снял набедренную повязку и надел трусы, которые достал из кармана джинсов. Натянул джинсы.

Проделывая это, обнаружил, что зажатые у него в кулаке деньги — двести американских долларов, — его приз за победу в бою.

— Кровь ничего не стоит.

— Ты когда-нибудь сомневался в этом?

— Нет, — сказал Рэмбо. — Никогда. Я спрашиваю: как вы меня нашли?

Полковник снова пожал плечами. — У меня свои методы.

— Перевожу: вы устроили за мной слежку.

— Я не должен был упускать тебя из виду. Я обязан знать, что ты делаешь.

— Зачем?

— Мы близки, ты и я.

— Мое почтение, сэр. Оставьте меня в покое.

— Теперь мой черед спрашивать.

— Что?

— Почему? — Траутмэн подошел ближе и поднял руки, словно собираясь схватить Рэмбо за плечи. — Зачем ты решил себя погубить?

— Почему бы и нет?

— Джон, ты не такой, как все. Рэмбо насмешливо фыркнул.

— Не такой, как все! — повторил Траутмэн. — После того, что ты пережил во Вьетнаме год назад, я спросил тебя, как будешь жить дальше, ты ответил: «Как придется», и я смекнул, что мне не следует спускать с тебя глаз. Я рад, что так и поступил.

Рэмбо поднял кулак с зажатыми в нем деньгами, насмешливо сощурил глаза.

— Всего лишь зарабатываю на жизнь.

— Губишь себя.

— А какая тут разница? — спросил Рэмбо.

— Большая. Я ведь сказал, ты не такой, как все.

— Убийца? Не такой, как все?

— Не убийца. Воин.

— Не вижу разницы.

— Знаю. В том-то и беда. — Траутмэн схватил Рэмбо за плечи. — Мой друг, ты величайший из воинов. Сейчас не время говорить тебе, почему я здесь. Ты устал. Тебе нужно залечить раны. Но завтра я попрошу тебя сделать мне одолжение.

— Я не стану вас слушать.

— Ты ведь не знаешь, что это.

— Догадываюсь. Это продолжение моих сегодняшних страданий.

— Не в твоих силах отказаться от судьбы.

— Будда не верит в судьбу.

— Да. Будда отвергает прошлое, — согласился Траутмэн. — Он не верит в последовательность событий. Он верит в настоящее. Но ты, мой друг, в настоящий момент в ужасном состоянии. Поэтому я хочу, чтобы завтра ты внимательно меня выслушал. Возможно, я знаю, как спасти твою душу.

— Сомневаюсь. — Рэмбо внимательно посмотрел на Траутмэна. — Как бы там ни было, вы понимаете, я не забыл то, чему вы меня обучили. Я знал, что за мной следят. Честно говоря, мне было без разницы. Слежка велась хорошо. Правда, ваш ученик заслуживает лучшего. И все равно это была хорошая работа. Тот, кто за мной следил, заслужил вознаграждение.

Рэмбо повернулся и сказал в провонявшую тухлой рыбой темноту:

— Подойти сюда, малыш. Темнота осталась неподвижна.

— Я сказал, подойди сюда, малыш. Две сотни американских долларов. Подумай. Такую сумму ты не сможешь заработать ни даже украсть за целый год.

Темнота не шевельнулась.

— О'кей, — сказал Рэмбо. — Если их не хочешь истратить ты, они достанутся рыбам.

Он поднял руку, словно собираясь швырнуть деньги в канал.

В темноте что-то шевельнулось, потом из нее выделился тощий мальчишка в лохмотьях, тай.

— Купи себе мороженое. Рэмбо улыбнулся.

Подросток боязливо приблизился к Рэмбо, сверля его недоверчивым взглядом, схватил с ладони деньги, метнулся назад и снова слился с темнотой.

Рэмбо довольный повернулся к полковнику.

— Я всегда знал, Джон, что ты пижон.

— Именно.

Рэмбо шагнул в темноту.

15

Лучи утреннего солнца вели борьбу со смогом Бангкока. Сквозь оконное стекло медленно ползущего такси Траутмэн видел пробки из велосипедов, мопедов, мотоциклов, трехколесных рикш, автобусов, машин. Воздух был пропитан выхлопными газами, и он поборол в себе искушение опустить стекло, хотя жара в такси становилась непереносимой. На его кителе появились капельки пота. Он старался отвлечься от жары, разглядывая расположившихся на тротуаре торговцев и недоумевая, как им удается не очутиться под ногами у запрудившей тротуары толпы.

В голосе сидевшего рядом с ним человека чувствовалась явная скука.

При такой скорости мы потеряем еще целый час. Лучше бы мы пошли пешком.

Но ведь туда пять миль.

Хорошая разминка. В Вашингтоне я каждое утро бегаю трусцой вдоль Потомака.

— Это Бангкок, — возразил Траутмэн. — Паровая ванна с окисью углерода. От такой прогулки не получаешь никакого удовольствия.

Его спутник, сорокапятилетний мужчина в сером костюме дипломата, провел пальцем по внутреннему манжету своего воротничка.

В этой парилке еще хуже. Велите водителю включить кондиционер.

— Скорей всего он не работает. Но даже если работает, вряд ли он его включит. Бензина здесь и так не хватает. Вы обратили внимание, что, попав в пробку, он тут же выключает мотор? Жара представляет проблему для нас, но не для него. Он к ней привык.

Мужчина в гражданском костюме вытер лоб платком. Пять футов десять дюймов роста, небольшое брюшко, красивая шевелюра цвета соли с перцем, оценивающий взгляд бюрократа.

— Будем надеяться, что это не впустую. Думаете, он согласится?

— Все зависит от обстоятельств, — не сразу ответил Траутмэн.

— Каких еще обстоятельств?

— Может ли он отрешиться от самого себя.

Такси прибавило скорость. Водитель обнаружил просвет в пробке, шмыгнул в него и свернул в переулок. Он прижал к обочине группку велосипедистов, чуть не сбил женщину, толкавшую нагруженную овощами тележку, и через десять минут такси очутилось среди полуразрушенных строений промышленного района возле реки.

Траутмэн вылез из машины. Из вентиляционного отверстия в крыше закопченного металлического сарая валил дым.

— Помните, он не терпит вранья, — предупредил Траутмэн.

— С этим никаких проблем. Это моя профессия облекать вранье в белоснежные одежды правды.

— Поверьте, он все поймет.

Они вошли в сарай. Траутмэн объяснил по-тайски хозяину, что им нужно. Повсюду раздавалось лязганье металла по металлу. Оно становилось все громче, когда они шли через цеха, где выполняли шлифовочные и граверные работы по бронзе. По мере приближения к центру литейной становилось все жарче. По лицу Траутмэна градом катился пот.

Мужчина в гражданском костюме замер, испытывая благоговейный страх:

— Господи, неужели это он?

Парень могучего телосложения, истинный уроженец Запада, стоявший к ним спиной, на которой играли мощные мускулы, ухал молотом по бруску раскаленной докрасна бронзы, лежавшему на наковальне.

Траутмэн с гордостью кивнул.

— Я даже не мог себе представить, — сказал мужчина.

— Я вам говорил.

— Я решил, что вы преувеличиваете.

— Напротив. Он единственный в своем роде. — Траутмэна едва было слышно в жутком грохоте ударов Рэмбо. — Вам лучше подождать здесь.

— С какой стати? Я с этим знаком лучше вас.

— Но вы не знакомы с ним.

16

Хоть Рэмбо и стоял спиной к двери, а удары молота о наковальню заглушали все остальные звуки, он все равно почувствовал присутствие чужих. Посмотрел на тая, раздувавшего кузнечный мех, и увидел, как подозрительно блеснули его узкие глаза.

Европейцы, решил Рэмбо. Отложил молот и вскинул взгляд на подошедшего к нему Траутмэна.

Полковник кивнул ему в знак уважения.

— Джон.

— Я же сказал, вы не должны приходить сюда, сэр.

— Не только ты такой упрямый.

— Ради Христа, прошу…

— Джон, я бы ни за что не пришел сюда, не будь уверен в том, что сведения, которые хочу тебе сообщить, очень важны. Но есть кое-что поважней. — Рэмбо ждал.

— Это ты, — сказал Траутмэн.

Рэмбо выпрямился, расправил уставшие мышцы.

— Я больше не служу. И вы за меня не отвечаете.

— Мы с тобой слишком много пережили.

— Да, — сказал Рэмбо. — Слишком много.

— Я тебя обучал. Я отвечаю за тебя. Перед тобой. Пускай ты больше не служишь в армии. Нас с тобой связывает личное.

— Я сказал вам вчера ночью, не надо меня ни о чем просить. Не желаю проходить через все это снова.

— Но еще ты сказал вчера ночью, что выслушаешь меня.

— Нет, вы меня не выслушали. Я сказал, что не хочу вас слушать.

— Черт побери, да ты взгляни на себя со стороны! В кого ты превратился! Ты потерялся, потому что не желаешь быть тем, кто ты есть!

— Зачем мне опять превращаться в того, кого я ненавижу?

— Дело не в ненависти. Дело в твоей нерешительности. Воспринимай себя таким, какой ты есть.

— Покориться судьбе? Я сказал вам вчера, что не верю в судьбу.

— Увы, в этом все и дело.

Они испытующе смотрели друг на друга.

— Джон, я прошу тебя об одолжении. Хочу, чтобы ты кое с кем поговорил.

— С человеком в сером костюме, что остался в дверях?

Траутмэн поднял вверх руки.

— Что мне еще остается? Я вынужден иметь дело с системой. Но то, что он собирается тебе сказать, очень важно. Прошу как друга, выслушай его. Потом можешь послать его к черту. Но сделай мне одолжение и…

— Ладно, — коротко бросил Рэмбо.

Что? — недоверчиво переспросил Траутмэн.

— Ради вас. Мне это нетрудно. Разговор ни к чему не обязывает. Но, полковник… — Рэмбо в нерешительности замолчал. — Если я пошлю его подальше…

— Да?

— Никаких личных обид.

— Справедливо. — Траутмэн сделал глубокий вдох, потом такой же выдох. — Но вернемся к нашей сделке. Выслушай внимательно, Джон. Обещаешь?

— Слово чести. Но пускай он меня убедит.

Губы Траутмэна тронула обнадеживающая улыбка. — Это уже его дело.

— Как бы там ни было, сэр, я вам верю. Надеюсь, мне не придется об этом пожалеть.

— О большем я и не прошу тебя, Джон. Верь мне.

Рэмбо недоверчиво приблизился к мужчине, представлявшем собой ту самую систему, которую он ненавидел.

— Роберт Бриггс, — сказал Траутмэн. — Государственный департамент разведывательной службы Соединенных Штатов.

— О, — упавшим голосом произнес Рэмбо.

— Работает в штате нашего посольства здесь, в Бангкоке, однако сфера его влияния…

— Нет нужды для подобных откровений, — заметил Бриггс.

— …Гораздо обширней. Он помог мне не упустить твой след, — завершил свою речь Траутмэн.

— Почему? — спросил Рэмбо.

— Ну, скажем, потому, что хорошие люди на вес золота. — Бриггс улыбнулся, провел носовым платком по потному лбу. — Не могли бы мы побеседовать в более удобном месте?

Рэмбо покачал головой.

— Прошу прощения. Но у меня работа.

Бриггс нахмурился и снова провел платком по лбу.

— В таком случае, — он покосился на тая, подручного Рэмбо, — скажи, пускай он выйдет. Не хочу, чтобы нас подслушивали.

Рэмбо произнес несколько слов по-тайски. Подручный вышел. Рэмбо вздохнул.

— Итак, в чем дело? Я ведь сказал, у меня работа.

— Если ты будешь относиться подобным образом… — Бриггс еще сильней нахмурился. — Шестнадцать дней назад в Афганистане пропал без вести внештатный журналист с американского телевидения. Вместе с группой кинодокументалистов он пытался проникнуть в зону боевых действий.

— Внештатный журналист с телевидения?

— Я сказал что-то не то?

— Мне кажется, он был одним из ваших секретных агентов, не так ли?

Бриггс перевел взгляд на Траутмэна, потом снова уставился на Рэмбо.

— Это делает тебе честь. Ты прав. Он был одним из наших. Он получил задание доставить срочную помощь оружием и медикаментами афганским повстанцам. Предполагалось, что он должен был собирать факты, снимать, одним словом, накапливать информацию, служащую доказательством зверств и беззаконий советских. Мы подозреваем, что они готовят грандиозное наступление на повстанцев. Мы не получили от него донесений, из чего сделали вывод, что он и его группа засвечены. Нам хотелось бы знать это наверняка.

— Понимаю, — сказал Рэмбо.

— Большая нация расколота на два противостоящих друг другу лагеря. В итоге весь регион втянут в его противостояние.

— Я сказал, что понимаю, но мне нет до всего этого дела, — проговорил Рэмбо. — Эта война не моя.

— Джон, борцам за свободу приходится вести бой с самыми мощными боевыми вертолетами в мире, в их же распоряжении никуда не годные винтовки, которым уже полвека, — вмешался Траутмэн.

— Какое они имеют отношение к вам, сэр?

— Я вступаю в их ряды.

Казалось, комната уменьшилась в размерах.

— Нет, — возразил Рэмбо, — вы…

— Джон, они верят в свободу. Какого же черта я буду оставаться в стороне?

— Но вы уже отвоевали на своих войнах! Заработали медали! Пускай жопы вроде этой, — он кивнул в сторону Бриггса, — посылают на верную смерть других, а не вас.

Рэмбо повернулся, намереваясь вернуться в кузницу.

— Джон! Я хочу, чтобы ты был рядом со мной! Чтобы ты возглавил миссию!

— Вы полагаете, я так глуп? — удивился Рэмбо. — Американский полковник не имеет права подвергать себя риску. Если вас поймают, в руках у Советов окажется крупный козырь. Если же вас возьмут в плен, это отвлечет внимание мировой общественности от их вторжения в Афганистан. ООН подымет…

Траутмэн покачал головой.

— Я не стану пересекать границу. В Пакистане я буду обучать афганских беженцев навыкам ведения боя.

— Какая в таком случае отводится роль мне?

— Ты пересечешь границу вместе с отрядом афганцев, выяснишь, что случилось с этим журналистом и завершишь начатую им работу. Будешь делать снимки. Собирать доказательства, что советские готовят наступление. Факты их зверств. Одним словом, сведения, которые помогут восстановить мировую общественность против Советского Союза.

— Делать снимки? Мне это кое-что напоминает, а? Это же самое я должен был делать и в последний раз. А что, правительство окажет мне всевозможное содействие?

Траутмэн покачал головой.

— Это секретная миссия.

— Ясно. Как в последний раз. Если меня возьмут в плен, я работаю сам на себя. Правительство от меня откажется. Как обычно. Это надувательство, сэр.

Бриггс в изумлении воздел руки.

— Мне сказали, будто вы величайший из солдат.

— Я на самом деле никто, — возразил Рэмбо. — Моя война завершена.

— Разумеется, — кивнул Бриггс. — Сейчас воюет не Америка. Ну, как насчет завтра?

— Завтра не существует.

— Это ты так считаешь. Хочешь верь мне, хочешь нет, но завтра мы можем оказаться втянутыми в эту войну сильней, чем ты думаешь.

— Только не я.

Рэмбо отошел в сторону.

— Но ведь ты… — не унимался Бриггс.

— Я выполнил свой долг. Теперь черед других. — Рэмбо бросил печальный взгляд на Траутмэна. — Мне бы хотелось, сэр, чтобы это был не ваш. — Он почувствовал, как перехватило дыхание. — Никаких личных обид?

— Я обещал тебе, Джон. Никаких личных обид.

У Рэмбо заныло в груди.

— Спасибо, — произнес он и вышел из кузницы.

17

— Вам следовало предупредить меня, что ваш герой — настоящая примадонна, — бушевал Бриггс. — Мы лишь зря потратили время.

— У него полное право дать нам от ворот поворот, — сказал Траутмэн. — Он больше не обязан подчиняться чьим бы то ни было командам.

— Он повернул все таким образом, что мне пришлось его упрашивать.

Траутмэн пожал плечами.

— Мы сделали все возможное. Просто ему ничего не нужно. Он заслужил, чтобы его оставили в покое. Он не обязан подставлять свою задницу, если ему не хочется.

— Вы утверждаете, он не хочет рисковать? Черт побери, ваш вояка попросту струсил.

— Что вы несете?

— Он сломался год назад, когда выполнял задание во Вьетнаме. Да он не хочет взяться за это потому, что превратился в труса.

Траутмэн рассвирепел.

— Этот парень принес в жертву своей стране больше, чем вы, и я…

— Не отрицаю его прошлых заслуг. Они у него впечатляющие. Я изучил его досье.

— Впечатляющие? Две серебряные звезды, четыре бронзовые звезды, два солдатских креста, четыре вьетнамских креста за отвагу, дюжина пурпурных сердец, а также медаль конгресса за доблесть! Черт побери, вы правы — впечатляет!

— Все это я помню. Но, полковник, дело в том, что это уже история. Меня волнует то, что происходит сейчас или что произойдет завтра, а не события прошлого месяца либо пятнадцатилетней давности, — сказал Бриггс.

— Ты ублюдок.

— Но практичный ублюдок. Этот мир находится в ужасном состоянии. Если все покинут строй… Возьмем вас, полковник. На вашу долю выпало немало сражений. Но вы вернулись в строй, чтобы продолжить борьбу. В отличие от вашего бывшего вояки…

— Но это вовсе не значит, что я храбрей его, — возразил Траутмэн.

— В таком случае что это значит?

— Что я дурак.

— Тогда, полковник, возблагодарим Бога за то, что он создал дураков. А теперь вам пора. Завтра вы уже должны быть в Пакистане.

ЧАСТЬ II

1

Тропа была узкой и крутой. Столь сурового и непривлекательного для глаза пейзажа Траутмэн не видел давно. Сияли звезды, однако тьма казалась почти кромешной. Он скорей чувствовал, чем видел черные глыбы валунов и похожие на привидения тени вытянувшегося в линию каравана. Ночь усиливала вой ветра, скрежет лошадиных копыт о камни. Скрипели веревки под тяжестью привязанных к спинам лошадей корзин.

От разреженного горного воздуха Траутмэн чувствовал головокружение и тошноту. Дрожал от холода, хоть и закутался в шерстяное одеяло. Он споткнулся о невидимый камень. С трудом поймал равновесие и весь встрепенулся, услышав новый звук — угрожающе назойливое глухое урчание: у-у-у. Это был противоестественный чужеродный звук, который доносился сверху. Бешено забилось сердце. Звук приближался, перерастая в рев.

Караван встал. Погонщики орали друг на друга. Траутмэн не понимал их языка, но и без переводчика было ясно, что их охватила паника. Нужно в укрытие!

Черт побери, но где его взять? Траутмэн напряженно вглядывался в окружавшую его темень. Вокруг пустыня! Валуны не спрячут от надвигающейся смерти. Рев уже оглушал, и Траутмэн почувствовал, что вокруг началась суматоха. Погонщики спрыгнули с лошадей и заставляли их лечь на землю.

Он не понимал, зачем. Но вдруг понял. Тоже бросился на землю, накрыл голову одеялом и замер. Если нельзя укрыться за камнем, то почему самому не превратиться в камень?

Рев перерос в зловещий грохот. Сквозь дырку в одеяле Траутмэн видел огромные штуковины, нависавшие над их головами и затмевавшие собой звезды. Они напоминали очертаниями крытые товарные вагоны. Но у этих вагонов были крылья, ракеты, боеголовки, пушки, пулеметы. Советские вертолеты МИ-24, обладающие поразительной огневой мощью. Траутмэну казалось, будто он наглотался стекла.

На одном из вертолетов вспыхнул прожектор. Его огненный луч заскользил по бесплодной земле. Второй, третий… Они обшаривали местность, приближаясь к ним.

Траутмэн прижался к земле, боясь пошевелиться и стараясь не дышать. Впереди, в ста ярдах от него, в воздух поднялось облако пыли от струй воздуха работающего мотора. Если они приблизятся, с нас посрывает одеяла! — подумал Траутмэн. Они нас заметят! Они!..

Внезапно поиски прекратились. Вертолеты кровожадно зависли над землей, словно решили поизмываться над своими жертвами. Потом вдруг резко изменили направление, двинулись влево от тропы. Поднялись выше и обогнули ущелье. Прожекторы погасли, грохот превратился в отдаленный гул.

Улеглась пыль.

Траутмэн медленно поднялся с земли. Сделал глубокий вдох. Холод не загасил бушующее внутри него пламя.

2

Ночью Рэмбо внезапно проснулся. Он был один в своей комнате в буддистском монастыре. Уже целую неделю, с тех самых пор, как отказался отправиться с Траутмэном в Пакистан, он испытывал угрызения совести, с особой силой терзавшие его по ночам. Он думал об одном — о том, что отказал полковнику. Он больше не мог погружаться в медитации. Лук дзэн его отныне не слушался. Кузница не отвлекала его мысли. Он маялся тревогой. И никак не мог избавиться от сильного чувства вины.

Ты оттолкнул полковника. Ему была необходима твоя помощь, но ты повернулся к нему спиной. Он бы сделал для тебя все, что угодно, а ты отказался ему помочь.

Черт побери, я должен был пойти с ним!

Рэмбо осознавал, что причина тревоги не в раскаянии, не в чувстве вины и стыда. Вчера ночью его охватил страх, и это повторилось сегодня. Все нутро свело судорогой страшного предчувствия.

Что-то не так. Что-то должно случиться.

Я нужен полковнику. Он просил о помощи, но я его оттолкнул. А теперь, когда он попал в беду, меня с ним нет.

Когда? Или если.

Когда. Что-то непременно должно случиться. Он в этом не сомневается.

3

Подошла очередь Траутмэна ехать верхом. Полусонный, он согнулся в седле и раскачивался из стороны в сторону. Караван шел сквозь ночную тьму, все выше и выше забираясь в горы.

Лошадь остановилась, онвыпрямился, стряхнув с себя сон.

Караван стоял. Погонщики смотрели на какую-то неподвижную точку над линией горизонта. Траутмэн сощурил глаза.

Что это? Валун? Хижина?

Увы, это невозможно, определить в призрачном свете луны.

Его попутчики сняли с плеча винтовки М-16 и стали красться вверх. Траутмэн соскочил с лошади, вынул револьвер и присоединился к ним. По мере приближения тень приобретала все более четкие очертания. Это был…

Человек на верблюде! Траутмэн нахмурился. Верблюд? На такой высоте? Нахмурился еще сильней, когда увидел, что у человека на коленях А К-47.

Группа Траутмэна остановилась на предусмотрительно приличном расстоянии от всадника. Люди подозрительно перешептывались. Один из погонщиков окликнул всадника, тот ему что-то ответил. Потом они обменялись несколькими фразами.

— Что они говорят? — спросил Траутмэн у переводчика.

— Тот на верблюде, говорит, что его люди погибли. Он хочет идти вместе с нами.

— А ему можно доверять? — спросил Траутмэн. Переводчик пожал плечами.

Погонщик что-то спросил у всадника. Тот ответил. Переводчик нервно переминался с ноги на ногу.

— Человек на верблюде сказал, что он из Джеджелега. Это наша деревня. Я всех там знаю. Его я не знаю.

Кто-то из погонщиков от страха открыл огонь. Из головы всадника фонтаном брызнула кровь, и ночь превратилась в хаос.

Траутмэн метнулся в сторону и припал к куче камней. Противник вел смертоносный перекрестный огонь из десятков винтовок. Ночь пронзили предсмертные вопли погонщиков.

Траутмэн расстрелял все патроны, заменил магазин и приготовился снова нажать на спуск, но вдруг понял, что воцарилась тишина. Были слышны лишь страдальческие стоны раненых погонщиков да дикое ржание лошадей с простреленными внутренностями. Еще звенело в ушах. В воздухе пахло кордитом, экскрементами и кровью.

Тишина огласилась злобными выкриками. Правительственные войска Афганистана покидали свои секретные позиции. Под подошвами тяжелых ботинок хрустели камни.

Вокруг него вырос лес винтовок. Какой-то солдат выбил у него револьвер. Траутмэн поднял обе руки, но получил удар в живот прикладом и упал на землю.

Другой солдат ударил его в бок. Траутмэн покатился по земле. Его настиг сильный удар в затылок. Ночь окрасилась в красный цвет.

4

— Сэр, это посольство Соединенных Штатов, а не бюро по розыску пропавших без вести. — Чиновник, уютно устроившийся в вестибюле, уставился на Рэмбо поверх своих очков. — Даже будь это бюро по розыску пропавших без вести, все равно сделать ничего нельзя. Мы с вами находимся в Таиланде, вы же утверждаете, что разыскиваемый вами человек отправился в Пакистан.

Рэмбо старался быть вежливым. Чиновнику определенно не понравилась его внешность. Вместо костюма, сорочки и галстука, которых Рэмбо попросту не имел, на нем были застиранные джинсы и рубашка из хлопка. Он закатал рукава и расстегнул две верхние пуговицы. Клерк скользнул взглядом по длинной густой шевелюре Рэмбо, мускулистым рукам и груди, медальону Коу на шее, шраму на левой скуле и всем своим видом выказал безразличие.

— Я не говорил, что прошу посольство разыскать моего друга, — сказал Рэмбо.

— В таком случае объяснитесь, что именно вам нужно? Чиновник нацелил кончик ручки на какой-то очень важный документ. У Рэмбо возникло желание запихнуть этот документ ему в глотку.

— Я хочу видеть Роберта Бриггса.

Чиновник почесал щеку.

— Бриггса? Что-то не припоминаю, чтобы среди здешних служащих значился человек по фамилии Бриггс.

— Он в штате Государственной разведывательной службы.

— Они держат в тайне фамилии своих служащих. Откуда вам известно, что он работает в разведывательной службе?

— Так вы узнаете, согласен он поговорить со мной или нет? — спросил Рэмбо.

— Здесь иной порядок работы. Нельзя просто так зайти с улицы и попросить встречи с офицером разведки. Откуда мы знаем, что у вас на уме? Может, вы террорист. Кстати, позвольте поинтересоваться, что вы делаете в Таиланде?

— В данный момент теряю терпение.

— Оставьте вашу фамилию, адрес и номер телефона, — высокомерно сказал чиновник. — Если он захочет поговорить с вами…

— Спросите это у него. Прямо сейчас, — сказал Рэмбо.

— Мне кажется, мы и без того потратили уйму времени. Похоже, вы принадлежите к той породе американцев, которые подрывают наш авторитет за границей. — Чиновник постучал ручкой по столу. — Итак, вы уйдете добровольно… или же?..

— Не нужно разговаривать со мной так.

— Это угроза?

Рэмбо очутился в коридоре.

— Эй, вы куда? Рэмбо ускорил шаги.

— Бриггс! Вы слышите меня. Бриггс? Мне нужно с вами поговорить.

Персонал посольства испуганно пялился на Рэмбо.

— Бриггс!

— Задержите его!

— Мне нужно поговорить с Бриггсом!

— Ни с места, приятель!

Рэмбо обернулся. В вестибюле стоял парень в форме морского пехотинца Соединенных Штатов и держал наготове револьвер.

— Мне нужен Бриггс!

Рэмбо продолжал идти вперед.

— Стоять! — рявкнул пехотинец.

Возле него теперь оказались еще два солдата. Возможно, он вооружен. Он мне угрожал. Бриггс!

— Стой!

Рэмбо уже был возле лестницы. Пехотинцы целились в него из револьверов.

— Стойте! Не стрелять! — скомандовал чей-то голос. Рэмбо обернулся и увидел, что к нему через вестибюль спешит Бриггс.

— Все в порядке, сержант. Я знаю этого человека. Убрать оружие.

— Но, сэр…

— Все замечательно, — сказал Бриггс.

Похоже, пехотинцев охватили досада и смущение.

— Если вы так уверены…

— Сержант, вы поступили правильно. Вы и ваши люди могут расслабиться. Ситуация находится под контролем.

Пехотинцы неохотно опустили револьверы. Бриггс вошел в коридор. — Нам нужно поговорить, — начал Рэмбо. Да, я так и понял.

— Будьте наготове, — сказал кто-то охранникам.

5

Бриггс захлопнул дверь офиса.

— Садись. Кофе или?..

— Я пришел по поводу полковника, — сказал Рэмбо.

— Я понял. Но как, черт побери, ты узнал? Мы держим это в секрете. Мы не скажем репортерам до тех пор, пока не поймем, как развиваются события.

— Репортерам? О чем вы говорите? Полковник. Ты сказал, что пришел по поводу… Господи, да ведь ты ничего не знаешь.

— Я хочу получить от вас распоряжения. Что, черт побери, случилось?

— Мне не позволено…

— Бриггс, если с полковником что-то случилось, а вы утаили от меня…

В комнате стало тихо. Рэмбо шагнул вперед.

— Ладно, — пошел на попятную Бриггс. — Расслабься. Он тяжело плюхнулся за свой стол.

— Бриггс…

— Возникли непредвиденные трудности. — Бриггс вздохнул. — Нам пока лишь известно, что полковник обучал в Пакистане беженцев, которые возвращались в Афганистан и воевали с советскими. Судя по всему, ему захотелось самому испытать все трудности, с которыми сталкиваются повстанцы, пробираясь по пути домой через горы. Он примкнул к каравану повстанцев, намереваясь повернуть назад, как только они достигнут афганской границы. Но граница не перегорожена. То ли повстанцы неправильно вычислили расстояние, то ли проводник Траутмэна допустил ошибку. Как бы там ни было, он оказался в Афганистане. Караван был атакован правительственными войсками Афганистана. Одному повстанцу удалось скрыться. Он видел, как полковника брали в плен. Нам не известно, что произошло с ним в дальнейшем, но мы догадываемся. Солдаты передадут полковника советскому командующему округом.

— И что вы собираетесь предпринять?

— Наши возможности весьма ограничены, поскольку мы опасаемся советской пропаганды.

— Спрашиваю еще раз: что вы собираетесь предпринять? — повторил Рэмбо.

— У нас связаны руки.

— Они у вас настолько свободны, насколько вы этого захотите.

— Я буду с тобой откровенен. Ты бывший солдат, а я дипломат. В настоящий момент мы даже не можем признать тот факт, что это случилось именно с полковником Траутмэном. Иначе будут сорваны секретные переговоры по поводу передачи заложников.

— Вы хотите сказать, что сперва освободите других американских заложников, а потом уже будете договариваться о его освобождении?

— Мы не уверены, что сможем договориться о его освобождении. Проклятие, а вдруг советские будут его пытать или обработают лекарствами и он расколется?

— Он не расколется, — сказал Рэмбо.

— А если расколется? Допустим, они заставят его признать, что Соединенные Штаты финансируют, вооружают и обучают афганских повстанцев? Или заставят сказать, что он пересек афганскую границу с одобрения правительства Соединенных Штатов?

— Клянусь вам, они никогда не заставят его это сделать, — сказал Рэмбо.

— Я ценю лояльность, однако политические реалии таковы, что Соединенным Штатам, вероятно, придется настаивать на том, что Траутмэн бродяга, что нашему правительству ничего не было известно о его деятельности. Возможно, нам придется отказаться от него.

— Вы ублюдок.

— Траутмэн меня тоже так обозвал. Это моя работа. Но то, о чем я вам только что сказал, рассчитано на самый худой конец. Возможно, к этому не придется прибегать. Все зависит от советских. Возможно, они не используют захват полковника как повод для массированной пропагандистской кампании. Не исключено, что они согласятся освободить его в обмен на наше обещание умерить критику по поводу советского вторжения. Или же отдадут его нам в обмен на одного из своих шпионов. Кто знает? Мы пока выжидаем. Поверь, наступит критический момент, и ему на помощь придут официальные круги.

— Сейчас критический момент. Чем дальше, тем легче обо всем забыть.

— В настоящий момент он не может получить помощь от официальных кругов.

— Тогда пускай ему помогут не официальные круги.

— Что?

— Дайте мне все необходимое. И забудьте о моем существовании.

— Ты изъявляешь желание идти по его следу? — изумленно спросил Бриггс. — А что если и ты попадешь в плен?

— Если я попаду в плен, вы можете заявить журналистам, что я тот самый бывший солдат, который снова захотел вернуться на войну. Пускай правительство скажет, что они счастливы от меня избавиться.

— Вернуться на войну? Неделю назад ты отказался это сделать. Почему же сейчас?..

— Потому что полковник сделал бы ради меня то же самое.

6

Рэмбо раздувал кузнечный мех, направив струю воздуха в горящие уголья, вспыхивающие белым пламенем. По его обнаженному торсу бежали ручейки пота. Мускулы перекатывались под кожей упругими шарами. При помощи щипцов он вытащил из печи раскаленный до 440 градусов брусок нержавейки. Схватил свой тяжеленный молот и начал бить им по раскаленному докрасна металлу. Удары были оглушительные. Они сотрясали все вокруг. Болело уставшее плечо. Но он ударял и ударял по железу. За Траутмэна. Нужно найти Траутмэна. Нужно спасти Траутмэна.

Вскоре Рэмбо уже изучал со всех сторон выкованный им предмет. Это был плоский клинок в двенадцать дюймов, два с половиной дюйма в ширину и в четверть дюйма в толщину. С обоюдоострым лезвием. С изгибом. С восемью зарубками — по четыре с каждой стороны. В память о восьми друзьях, погибших в Наме. Оружие оказалось тяжелым. Чтобы немного облегчить его, пришлось сделать посередине лезвия канавку. Он сделал и желобок для стока крови, чтобы нож не засасывало и клинок можно было без труда вытащить из тела. Долго обрабатывал его, полировал, точил — клинок должен быть прочным и острым. Потом он сделает ручку — она будет под углом, это дает выигрыш в силе — если нож направляешь вниз. Длина клинка составит восемнадцать дюймов. Орудие войны. Нож усовершенствованной модели Боуи,[5] похожий на миниатюрный афганский меч — ему вот-вот предстоит пересечь границу страны, где современное оружие вступило в противоборство с оружием средневековья, где века не чередуются, а набегают друг на друга. Страны, в которой нет разницы между вчера и сегодня.

Скорбно склонив голову, Рэмбо сунул светящееся лезвие в бочку с водой. Словно взбешенный собственным предназначением нож злобно зашипел. Его окутал пар.

7

Траутмэн стонал, медленно приходя в себя. Тело и голова разламывались от боли. Он подозревал, что ему сломали прикладом ребра и повредили череп. Он задыхался от приступов сухого удушья. Перед глазами пляса* ли огни. Он лежал на полу маленькой камеры с каменными стенами и потолком и железной дверью. Решетка из стальных прутьев на двери образовывала высокое узкое окно. За решеткой, похоже, был коридор. С трудом повернув голову, Траутмэн увидел, что в самих стенах окон нет. Камера была пуста. Ни нар, ни даже отхожего места. Ослепительно яркая лампочка под потолком была защищена металлической сеткой.

Он попытался собраться с мыслями, отогнать дурные опасения. Он помнил, что был пленен правительственными войсками, потом его избили до бессознательного состояния. Когда солдаты погрузили его в советский боевой вертолет, он на короткое время пришел в себя. Во время полета его стошнило. Когда вертолет сел и Траутмэна положили на носилки, он начал кое-что припоминать…

Его глазам предстала внушительных размеров крепость в ореоле утренней дымки посреди серо-коричневой пустыни. Высокие гранитные стены были опутаны колючей проволокой. По углам возвышались сторожевые башни. Советские патрули несли караул возле стен и на парапетах. В воздухе висела пыль от снующих взад-вперед танков и бронетранспортеров. Из-за стен крепости в воздух с ревом поднимались неуклюжие боевые вертолеты.

У Траутмэна отшибло память, едва в двери щелкнул ключ. Он следил с опаской за тем, как открывалась дверь. Вошел советский офицер, худой, с квадратными плечами. Мужчина сорока с лишним лет, седовласый, с напыщенно значительным выражением лица.

— Я полковник Зейсан. На вашей бирке указано, что вы Сэмуэл Траутмэн, полковник вооруженных сил Соединенных Штатов. Часть особого назначения. Пародия на наш спецназ, группу специального назначения.

Траутмэн хранил молчание.

— Я могу облегчить вам жизнь, либо сделать ее мучительной, — продолжал полковник. — Выбор за вами. Я мог бы доложить о вас моему командованию и отправить в Кабул. Но я ненавижу эту страну. Вы можете помочь мне ее покинуть, но для этого вам придется сообщить мне ценную информацию, которая бы произвела впечатление на мое командование. В обмен на это я гарантирую, что вам больше не причинят никакого вреда. Итак, начнем. С какой целью вы в Афганистане? Кто еще собирается пересечь границу? Сознаетесь ли вы публично в том, что вас направило сюда ваше правительство? Известно ли вам, где мои солдаты могут отыскать лидера повстанцев Мосаада Хайдара с его шайкой бандитов? Я хотел бы знать это и кое-что еще.

— Катись в ад, — сказал Траутмэн.

— Нет, это ты уже в аду. Сейчас я познакомлю тебя с прапорщиком Кауровым.

В камеру вошел грузный солдат с обритой головой и свирепым выражением лица.

— Думаю, вы с ним поладите, — сказал Зейсан.

Как только Зейсан вышел из камеры и закрыл за собой дверь, Кауров приблизился к Траутмэну.

Через пять секунд Траутмэн понял, что Зейсан был прав.

От удара ботинком Траутмэн лишился зубов. Потом его вырвало.

Второй удар пришелся в пах. Он на самом деле был в аду.

ЧАСТЬ III

1

Пешавар, Западный Пакистан, со всех сторон окружала выжженная солнцем пустыня. Рэмбо вглядывался туда, куда ему предстояло держать путь. В десяти милях легендарный перевал Кхибер, извилистая тропа между тысячефутовыми известняковыми скалами, ведущая к покрытым снегом вершинам величественных гор Гиндукуш.

Эти горы в Афганистане.

То и дело вздрагивая от душераздирающих воплей отчаяния, Рэмбо наблюдал окружавший со всех сторон хаос. В 1979 году советские войска вторглись в Афганистан и их 115-тысячная армия опустошила страну, истребив ни много, ни мало миллион сельских жителей, вынудив полтора миллиона искать убежище в Иране, а три в Западном Пакистане. Большинство из беженцев рассеялись по той самой пустыне, которая была теперь перед глазами Рэмбо. Газетчики называют это лагерем беженцев, однако слово «лагерь» ни в коей степени не передает всего кошмара.

Три миллиона изгнанников. Даже в голове не укладывается. Они живут в хлипких палатках, сооруженных из одеял и поставленных так тесно друг к другу, что между ними с трудом можно протиснуться.

Госпитали больше похожи на пункты оказания первой помощи, в которых не хватает медперсонала, оборудования. Это всего лишь нагромождение коек под палящим солнцем. Он видел детей с оторванными ногами, обожженных женщин, ослепленных стариков. Раненые повстанцы лежат, устремив взгляд в небо. Они страдают безмолвно и лишь умоляют докторов поскорей помочь им выздороветь и вернуться в строй.

Люди страдают душой и телом. Крестьяне тоскуют по своей земле и брошенным домам. Пастухи чувствуют себя ненужными без своих стад. Покрытые паранджой женщины, обычно избегающие попадаться на глаза незнакомым людям, вынуждены терпеть позор постоянного пребывания среди чужих людей. Гордый независимый народ, воспитавший в себе достоинство и полную самостоятельность, теперь целиком зависит от милости. Сведенные голодом желудки вынуждают людей протягивать руку за подаянием.

Рэмбо видел слева от себя бесконечную цепочку беженцев, бредущих к цистернам Красного Креста, чтобы наполнить водой бензиновые канистры. Справа такая же цепочка сломленных духом людей с изодранными плетеными корзинами держит путь к кучам зерна, пожертвованного Западом. И это вместе с чаем и сухим обезжиренным молоком составляет скудный рацион беженцев.

Единственным утешением осталась для них религия, их страстная вера в Ислам. Пять раз в день — перед рассветом, после полудня, перед закатом, сразу после заката и через два часа после наступления темноты они объединяют души в единой хвале своему Господу, упав на колени лицом к Мекке и творя громкие молитвы. Смысл каждой из них одинаков: «Аллах-о-Акбар. Бог велик. Нет Бога, кроме Аллаха».

Даже в таком аду не забывают о Боге, думал Рэмбо. Сейчас он не слышал молитв, а только вопли и стоны. Ему хотелось закрыть глаза и бежать отсюда, он едва удерживался от желания пасть на колени и молить Бога христиан, индейцев навахо, буддистов помочь этим забытым всеми людям.

Но если им не поможет Бог, им поможет он.

Отплатит страданиями за их страдания.

Будет мстить.

Эта пришедшая к нему столь неожиданно мысль его поразила. Нет! Это война не твоя! Ты покончил с войной! Это не твое дело!

Тогда что ты тут делаешь?

Траутмэн, подумал он.

Твердя это имя как заклинание, он отвернулся, чтобы не видеть кошмара.

2

Эта грязная лавчонка находилась на окраине Пешавара. Внутри царил полумрак. По сравнению с улицей здесь было прохладно. Спертый воздух пропах кэрри. У высокого костлявого пакистанца за прилавком были волосы цвета древесного угля и расширенные от марихуаны зрачки. Он изучал Рэмбо с осторожностью, смешанной с алчностью.

Рэмбо изучал товар купца. От пола до потолка полки были завалены, можно сказать, всеми типами оружия. Винтовки, базуки, пулеметы, мортиры, револьверы. Всех объединяло то, что они были устаревшие и в ужасном состоянии. На полках вдоль одной из стен лежали только ножи и мечи.

Торговец оружием смотрел на длинный изогнутый нож, висевший в ножнах на поясе у Рэмбо.

— Хочешь купить оружие?

— Я ищу человека по имени Муса. Торговец оружием от удивления выпрямился.

— Почему ты пришел сюда? Почему ты решил, что найдешь его здесь?

— Он любит наблюдать, как растут горы.

— Когда они растут?..

— Они стонут.

Торговец оружием кивнул. Несмотря на произнесенный Рэмбо пароль он испытывал недоверие, но тем не менее не спеша направился в завешенный тряпкой проем, ведущий в заднюю комнату.

Рэмбо устремил взгляд направо. Поверх выставленной на продажу груды искусственных рук и ног. Его лицо окаменело. Во рту сделалось горько.

Он обернулся, услыхав, как зашуршала занавеска, увидел выходившего из задней комнаты торговца. За ним следовал мужчина с грудью бочонком. У него было болезненно желтое лицо, на котором живо блестели черные глаза, острые черты, густая черная борода. Заметив, что Рэмбо разглядывает протезы, афганец сказал:

— Они продают много этого добра на моя родина. — У него оказался низкий голос. — Ты от Бриггса?

Рэмбо кивнул.

— Я Муса. А тебя зовут… Рэмбо?

Рэмбо снова кивнул.

— Ты и Муса предстоит долгий дорога. Хочешь сперва поесть?

Рэмбо покачал головой.

Муса пожал плечами.

— Длинный дорога.

— Тебе известно, где американский полковник?

— Нет. Мы отыщем в том районе повстанцы. Они знают. Пошли. Поедим.

Рэмбо прошел вслед за Мусой за занавеску.

3

Комнатка была небольшая и затхлая. Сквозь щели в грязных осыпающихся стенах в нее проникали снаружи песчинки, отчетливо видимые в лучах солнечною света.

Муса не предложил Рэмбо поесть, вместо этого открыл какую-то корзину.

— Бриггс сказал, тебе это потребуется. Рэмбо заглянул в корзину.

Пластиковые взрывчатки, детонаторы, проволока, запалы, батареи.

— Надеюсь, ты потешишь себя и сделаешь много громкий взрыв, — сказал Муса.

— Бриггс говорил тебе, что еще мне нужно?

Муса указал пальцем на другую корзину.

— Винтовки… и это.

Он дал Рэмбо длинную холщовую сумку.

Рэмбо открыл ее и увидел автоматическую винтовку, к стволу которой был прикреплен гранатомет. В карманах сумки обнаружил запасной магазин, три коробки патронов и коробку 40-миллиметровых гранат для гранатомета, которые отдаленно напоминали формой пулеметные гильзы большого калибра. Осматривая донышко винтовочного патрона, он с удовлетворением отметил, что его калибр не 5.56 миллиметров (этот тип винтовки М-16 был на вооружении НАТО), а 7,62 (АК-47, находящееся на вооружении советской армии).

Отлично. Бриггс последовал его указаниям и прислал специально модифицированную М-203. Там, куда держит путь Рэмбо, вряд ли возможно раздобыть что-либо из боеприпасов НАТО, зато наверняка навалом советских боеприпасов, которыми он сможет пополнить свое снаряжение. У этой модифицированной винтовки есть еще одно преимущество: она стреляет как АК-47, а не как М-16, и это весьма важно в бою: не исключается, что советские подумают, будто стрелял свой и не сразу догадаются открыть ответный огонь.

Он снова засунул оружие и боеприпасы в сумку.

— Я готов.

— Рано.

Рэмбо нахмурился.

— Бриггс передал для тебя еще кое-что.

— Что? Не понимаю. Я больше ничего не просил.

— Я тоже не понимаю. Бриггс сказал, он посылает тебе что-то новый и одновременно старый. Он сказал, ты знаешь, что это такой.

Муса вручил ему еще две сумки.

Рэмбо еще сильнее нахмурился. Сумки оказались меньше той, в которой лежала М-203. Прикинул, что каждая длиной в два фута. Недоумевая, отогнул края. Увидел, что внутри, и ухмыльнулся.

Из первой сумки он вытащил рукоять и два крыла разобранного лука. На первый взгляд ему показалось, что это лук той самой модели, которой он пользовался год назад, когда вернулся во Вьетнам, чтобы освободить американских военнопленных.

Лук был черного цвета, его рукоять сделана из магния, крылья из обогащенного углеродом стекловолокна. К прорезям на концах крыльев крепились подвижные колесики-барабаны. Эти колесики сообщались между собой тросом, который свободно ходил между крыльями, отчего создавалось впечатление, что у лука три тетивы, хотя для запуска стрелы использовалась одна.

Система вращающихся колесиков, соединенных между собой тросом, служила двум целям. Во-первых, стоило лучнику оттянуть назад стрелу, и колесики вращались, уменьшая усилие. Вместо усилия в сто фунтов ему требовалось приложить всего в пятьдесят. И во-вторых, когда лучник отпускал стрелу, колесики возвращались в исходную позицию, не просто удваивая тем самым скорость полета стрелы, но еще и подталкивали ее, уменьшая сопротивление воздуха. В результате лучник тратил минимум усилий, а стрела летела с максимальной точностью и скоростью.

Поскольку лук был сконструирован таким образом, что при минимальном усилии достигался максимальный результат, его назвали комбинированным. В разобранном виде спокойно умещался в сумку длиной в два фута. Закрепить крылья на рукояти не составляло никакого труда. Хитроумное, бесшумное, смертоносное оружие.

Рассматривая его, Рэмбо понял, что ошибся, приняв поначалу за ту же самую модель, какую использовал год назад в Наме.

Собранный лук был длинной в сорок дюймов, на четыре дюйма меньше предыдущей модели, следовательно, его было удобней нести в бою. Колесики чуть крупнее, а поэтому механизм мощней. К тому же к рукояти крепился колчан с семью стрелами, расположенными параллельно тетиве. Наконец приделанная к рукояти приставка вместе с выступом, на который кладется стрела, позволяла брать стрелу на шесть дюймов короче обычной, что не сказывалось на силе и дальности ее полета.

Рэмбо быстро осмотрел содержимое второй сумки, обнаружив в ней достаточное количество складных стрел. Они были черного цвета — черное не отражает солнечных лучей. И сделаны из алюминия — дерево от жары деформируется. Ну, а оперение нейлоновое — нейлон долговечней перьев.

Но все-таки это не совсем такие стрелы, какими он стрелял во Вьетнаме. Новые было проще собирать. А те, которыми он стрелял во Вьетнаме, приходилось свинчивать, на что уходило драгоценное время. Через эти стрелы был продернут тросик, скреплявший воедино половинки каждой. Для того чтобы соединить древко, нужно лишь приставить одну половинку к другой по прямой линии. Благодаря натяжению тросика древко мгновенно превращалось в одно целое.

Под стрелами Рэмбо обнаружил пластмассовую коробку с мягкой подкладкой. В ней лежали наконечники, каждый с четырьмя острыми, как бритва, зазубринами (в дюйм шириной и в два с половиной длиной, такими же черными, как лук и стрелы), наконечники навинчивались на резьбу, нарезанную на головке стрелы. На наконечниках название: «Медноголовый потрошитель».[6] Если же он не захочет пользоваться этими наконечниками, можно прикрепить другие, лежавшие в той же самой обитой мягкой материей коробке — конусообразные с надписями «Разрыв» и «Слезоточивый газ».

Лук и стрелы изобрели тысячелетия назад. Рэмбо вдруг отчетливо вспомнил, как, погрузившись в медитации, натягивал древний лук дзэн в буддистском монастыре в Таиланде. И тот ужас, который пережил, пользуясь тем комбинированным луком, которым был вооружен во время последнего пребывания в аду Вьетнама.

Тренируясь собирать и разбирать эту усовершенствованную модель древнего и в то же время столь современного оружия, Рэмбо снова не мог сдержать улыбки.

— Да, Бриггс был прав, — сказал он, повернувшись к Мусе. — Это нечто новое и в то же время старое.

— Я все еще не понимать.

— Поймешь.

Муса был чем-то озабочен.

— В чем дело? — спросил Рэмбо.

Муса указал пальцем на джинсы Рэмбо и его хлопковую рубашку.

— Ты должен переодеваться. Туда, куда мы идем, одеваться не так, понимаешь?

Рэмбо согласился с Мусой. Но Мусу все еще что-то беспокоило.

— Что?

Муса показал на медальон Коу, висевший на шее у Рэмбо.

— Куда мы идем, все мусульман. Буддист не любят.

— Этот медальон имеет для меня особое значение.

— Мусульман не любит буддист.

Рэмбо напрягся. Он знал, что Муса прав. Солдат должен быть хамелеоном, должен принимать обычаи людей, к которым обратился за помощью. Но снять медальон Коу означает для него предать память о ней, признаться себе в том, что она мертва.

Но если не снять медальон, можно обречь на смерть себя.

Он нехотя подчинился. Вопреки собственной воле развязал шнурок, снял медальон с шеи и положил в карман. И сразу же почувствовал себя нагим.

— Хорошо, — кивнул Муса. — А теперь будем есть пища.

4

Лошадь, на которой сидел Рэмбо, была привычной к крутым горным дорогам. Он держал поводья в правой руке, левой сжимал веревку, за которую была привязана идущая сзади лошадь-носильщик. Впереди него ехал Муса и тоже вел на веревке груженную поклажей лошадь.

Оба мужчины были в традиционных афганских одеяниях, мешковатые штаны и длинные рубашки навыпуск, на Мусе — афганская шляпа, похожая на башню, которую насадили на его макушку, увенчанную клочком гладкой шерстяной материи. Рэмбо был простоволос. Муса обулся в сандалии. Рэмбо надел армейские ботинки. С одного боку на поясе у него висел нож, с другого — сумки с разобранным луком и стрелами. В притороченной к седлу муфте лежала винтовка.

Полный тревожных дум, Рэмбо тем не менее наслаждался прохладным и чистым горным воздухом. Его особый аромат и, конечно же, сам пейзаж оживили воспоминания детства, прошедшего в беспрестанных скитаниях всем лагерем по горам северной Аризоны.

Узкая тропа, по бокам которой тянулись поросшие пихтой склоны, все круче и круче взбиралась в гору. Муса обернулся к Рэмбо:

— Я показываю тебе лучший дорога. Советский не найдет. Превосходный дорога!

— Я думал, мы пойдем через перевал Кхебер.

— Кхебер наблюдают советские. Это лучший дорога. Тяжелей, но лучший.

Тропа становилась все круче.

— Скажу тебе про Кхибер. Там больше всего идет сражений, — рассказывал Муса. — Самый кровавый сражений. В прошлом веке англичане два раза пытались завоевать Афганистан. Первый раз они проиграли и вернулись домой. Во второй раз им дали хороший пинок в задница. Они побежали. На скалах перевала Кхибер сидел афганские воины. Не много. Они убили шестнадцать тысяч британских солдат.

Шестнадцать тысяч? — думал Рэмбо. За один день и в одном месте? Он недоверчиво покачал головой. В такое почти невозможно поверить.

Они перевалили через вершину и начали спускаться. Такая же извилистая тропа вела в каменистое, поросшее пихтовыми деревьями ущелье. На противоположной стороне его вздымались зубчатые, покрытые снегом вершины Гиндукуш.

Увлекшись своим рассказом, Муса, похоже, не обращал на них ни малейшего внимания.

— Два с лишним тысячелетия войны. Афган никогда не покорится. Сильный страна. Сильный люди. — Муса направил лошадей в проход между двумя валунами, свернул на перемычку.

— Александр Великий, Чингис-хан, персы, монголы, англичане, а вот теперь советские — все хотят завоевать мой страна. У них ничего не выйдет.

Они очутились на высокогорном лугу.

— Ты не много разговариваешь, — заметил Муса. — Почему?

— Я предоставляю это делать тем, у кого лучше получается.

— Как у меня?

Рэмбо усмехнулся.

— Как у тебя.

Дорога шла лесом.

— Есть замечательный молитва. Хочешь послушать?

— Почему бы и нет?

— Избавь меня от яда кобры, когтей тигра и мести афгана. Ты понимаешь молитва?

— Я заметил, вы никогда не ругаетесь.

— Верно. Советские бомбят наши дома, травят посевы, насилуют наших женщин, жгут наших детей, убивают наших животных, пытают наших молодых людей. Рассказывать, в Квархаи они повесили женщин за ноги на ветка деревьев и упражнялись колоть штыком. В провинции Логар, рассказывать, связали вместе стариков из деревня, бросили в грязь и давили танка. Каждый год мы воюем больше и больше. Каждый год все больший советский погибать. Мы заставим их пожалеть, что они пришли к нам. Они будут знать, что такое месть афгана. Может, ты нам помогай?

— Нет, — сказал Рэмбо. — С меня хватит войны. — Он старался выдержать испытующий взгляд Мусы. — Я здесь, чтобы найти моего друга.

— Что ж, ты не афган, — сказал Муса. — Как ты можешь понять афган?

5

К полудню они миновали еще один горный хребет и теперь вели своих испуганных лошадей вниз по узкой тропе, слева обрывающейся тесным ущельем, как полагал Рэмбо, глубиной не менее пяти тысяч футов. Камни от копыт лошадей с грохотом срывались вниз, падая в бушующий на дне ущелья поток. Рэмбо шел, взяв свою лошадь под уздцы. Он гладил ее морду и бормотал что-то ободряющее лошади-носильщику.

— Ты умеешь с лошадьми, — отметил Муса.

— Я вырос с ними. Мой дядя обучал лошадей для военных. Он научил меня обращаться с ними.

— Хорошо научил. Если на то воля Аллаха и ты спасешь твой друг, скажи дядя, он нам помог.

— Мой дядя умер два года назад.

— Жалко. Советские убили мой дядя позапрошлый месяц.

Тропа внезапно сделалась шире. Рэмбо не подал вида, что его потряс рассказ Мусы. Он молча шел за ним.

Тропа ушла в сторону от ущелья и теперь вела по склону, поросшему пихтовыми деревьями.

Муса прищурился, глядя на солнце, которое уже одолело три четверти своего небесного пути. Спешился, привязал лошадей, вытащил из притороченной к седлу сумки коврик и расстелил его на земле, скудно поросшей горной травой.

Рэмбо собрался было оставить Мусу одного.

— Ты не часто молишься? — окликнул его Муса.

— Я делаю это иначе, чем ты. Я погружаюсь в медитации. Я размышляю о страданиях и о том, как их можно избежать.

— Это глупо. Страдания избежать невозможно. Если ты страдаешь, значит на то воля Аллаха. На все воля Аллаха.

— На то, чтобы пришли русские, тоже воля Аллаха?

— Это испытаний мой народ. Если Аллах захочет, он заставит захватчик уйти. Но мы нужно доказать, что достойны воле Аллаха, поэтому мы должны сражаться.

— Аллах хотел, чтобы твой дядя погиб?

— На все воля Аллаха. Аллах разрешать мой дядя умереть, чтобы испытать меня. Как и ты, я много размышлять о страданиях. Но я не виню Аллаха. Я виню советские. Они убили мой дядя. Аллах разрешать им сделать это.

— Что-то слишком сложно.

— Нет. Все просто. Жизнь испытывать, достоин ты ее или нет.

Муса посмотрел на небо, сверился со стрелкой компаса, опустился на колени лицом на юго-запад, туда, где Саудовская Аравия и Мекка. Коснулся лбом коврика и стал громко молиться:

— Аллах-о-Акба. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет его пророк.

Рэмбо отошел в сторону.

6

Когда солнце стало клониться к горным вершинам, они достигли дна поросшего лесом ущелья, перешли неглубокий, ослепительно блестевший под солнцем ручей и оказались возле двери бревенчатой лачуги с низкой крышей. Из трубы шел дым. В загоне сзади лачуги стояло несколько изможденных дорогой лошадей. Лачуги подобного рода Рэмбо встречал в горах северной Аризоны. Мы пьем здесь чай, — пояснил Муса.

— Чай?

— Афган должен пить чай. Хороший традиция. Потом спать.

— Но у нас нет времени. Мы должны продолжить путь.

— Ночью? Мы сорвемся в ущелье. Полковник попал в беда, потому что проводник вел его ночью. Лучше пить чай.

Они отвели лошадей в загон, расседлали, сняли груз, расчесали, напоили и накормили. Животные раздували ноздри, с любопытством обнюхивая тех, с которыми очутились в одном загоне.

— Жди здесь, — велел Муса, переступая порог лачуги. Рэмбо слышал как он поприветствовал людей внутри, стал им что-то объяснять. До него долетал гул нескольких голосов.

Муса сделал ему жест войти.

Комната была еще ниже и меньше, чем казалось снаружи. Низкая коробка двенадцать на шестнадцать футов. С голыми стенами. Между старыми ковриками, на которых сидят люди, проглядывала земля. В убогом камине горели сосновые поленья, источая пахнущий смолой дымок.

У очага шестеро афганцев испытующе глядели на пришельцев. Пятерым из них около тридцати. Шестой стар, но еще бодр. Определенно их вождь. На всех, как и на Рэмбо, мешковатые штаны и длинные рубахи навыпуск. Макушки венчали характерные афганские головные уборы из обмотанного вокруг головы шарфа. На старике шерстяная фуфайка.

Не выпуская из рук пиал, они оценивающе разглядывали Рэмбо. Отвернувшись, заговорили между собой, негромко, но оживленно. Возле каждого лежали ленты с патронами и винтовки Энфилда устаревшего образца.

Рэмбо обратил внимание, что у одного из молодых парней лоб в пунцовых шрамах, у старика не хватает трех средних пальцев на левой руке.

Они не любят чужие, особенно неверные, — пояснил Муса. — Я сказал, ты не обычный неверный, тебе можно доверять, ты пришел убивать советские.

— Выручить полковника, — поправил Рэмбо.

— Я изменил правда, чтобы поручиться за тебя. Хорошо, что твой винтовка в сумке.

Рэмбо оставил все свое снаряжение возле стены.

— Они моджахеды, — сказал Муса, усаживаясь напротив афганцев. — Святые воины. Солдаты Аллаха. Все повстанцы называют себя моджахеды. — Он открыл свою переметную суму, собираясь заварить чай. — Они называются так потому, что ведут джихад, священный война, против советский. В нашей святой книге, Коране, Аллах позволяет сражаться только с двумя врагами: неверные и те, пускай они даже мусульмане, кто несправедливо выгоняет нас из наших дома. Советский не просто неверные. Они атеисты. Мерзость. Это настоящий священный война. Моджахеды дерутся с советской, идут в Пакистан за боеприпасами, снова возвращаются на война.

— Но разве враги не появляются в горах?

— Часто.

— Тогда почему эти люди не поставят часового?

— А если бы мы были русскими? Может, у них есть часовой. Может, он решил, мы не опасный и позволил нам придти сюда.

— Шесть лошадей в загоне. И их здесь шестеро. Нет, не похоже, чтобы они выставили часового.

— Святой воин не похож на обычный солдат. Нужно верить в Бога.

Повстанцы вдруг замолчали, и один из них запел. Сперва его голос звучал негромко, но постепенно окреп, к нему присоединились голоса остальных. Это была печальная, унылая мелодия, в которой все время повторялись одни и те же высокие ноты. Голоса напоминали мандолины, настроенные на арабский лад.

— Они просят Аллаха сделать их мучениками, — пояснил Муса. — Умереть в священной война величайшая честь. Мученики сразу попадать в рай. Их ожидать много удовольствия.

— В войне главное выжить, чтобы убивать врага.

— О, они убивают много советский, — сказал Муса. — Моджахеды не становятся мучениками, если враг не умирает вместе с ними. У афганов есть святой день, когда они почитают своих покойников. День мучеников.

Рэмбо все больше и больше нервничал. Люди пели довольно громко, и их вполне могли услышать снаружи лачуги и даже на другой стороне ущелья. Если моджахеды на самом деле не выставили часового, если советский патруль услышит песню…

— Надеюсь, они в другой раз получат то, что желают, — сказал Рэмбо. — Мне что-то не хочется попасть в число мучеников.

— Иншалла, — ответил Муса.

— Что это означает?

— Воля Господа. Буду делать чай. Кушать и отдыхать. Завтра будет длинный день.

7

Они достигли поросшей лесом вершины горы, и взору открылось пустынное плато, залитое слепящим полуденным солнцем. Пихты сменились чахлым кустарником. Ниже даже не росла трава. Бесплодная земля вздымалась и опускалась, точно изнутри на нее давили чьи-то гигантские пальцы.

— Когда-то здесь была пашня, — сказал Муса. — Советский кидать химия. Убивать пшеница.

Когда они очутились в низине этой пустоши, Муса указал пальцем на небо. Рэмбо сощурил глаза. Он не сразу разглядел то, на что ему показывал Муса.

Но вдруг все понял и нахмурился. Там, вдалеке, голубизна неба стала сереть. Белые облака темнели. Из них вырывались черные столбы, которые засасывали в себя землю.

— Будет черный буря, — сказал Муса. — Здесь всегда что-нибудь случается. Нужно остановиться и подготовиться к буре.

Муса отдавал приказания, Рэмбо их быстро исполнял.

Зайдя в лощину, они сняли с лошадей поклажу и седла, разложили все это по углам воображаемого квадрата, внутри которого заставили лошадей лечь на землю. Одно животное сопротивлялось, и Рэмбо обхватил рукой его за шею и повалил на землю. Вместе с Мусой они накрыли лошадей одеялами, концы которых привязали к лежавшим по углам седлам и корзинам.

В воздухе появились частички пыли. Вой ветра все усиливался.

— Быстрей, — торопил Муса.

Они забрались под одеяла и легли на животы между лошадьми, положили на каждую руку, чтобы успокоить и не позволить встать. Зажали края одеял в поднятых кверху кулаках, плотней укутались сами и укутали головы животных.

Стало трудно дышать. Рэмбо с тревогой заметил, что мрак под одеялами сгустился.

Он едва слышал приглушенный голос Мусы.

— Кто-то назвал Афганистан Ягистаном.

— Что?

— Земля необузданных.

— Какое это имеет отношение к?..

— Земля свободы.

— Молчи. Береги силы.

— Мы покажем советский, что это правильный название.

— Я сказал тебе успокойся.

— Но Ягистан означает еще…

— Заткнись!

— Неуправляемая земля.

В этот момент на них с жутким ревом обрушился черный ураган.

ЧАСТЬ IV

1

Они укрылись от черной бури под одеялами. Наметенный песок прижимал их к земле. Оглушенный ревом бури Рэмбо шепотом успокаивал лошадей. Под одеялами становилось жарко и душно. Мысли путались. В бреду Рэмбо увидел Коу, умиравшую в конвульсиях у него на руках. Видения были туманны и расплывчаты. Фигура Коу раздвоилась и превратилась в Траутмэна, которого он в последний раз встретил в литейной. Голос Траутмэна эхом донесся издалека:

— Никаких личных обид.

Рэмбо хотелось зарыдать. Черт подери, ему нужно было спасти полковника!

Рэмбо уже настолько привык к реву ветра, что когда снаружи стихло, ему все еще казалось, будто буря продолжается. Внезапно он понял, что не слышит ничего, кроме дыхания и звона в ушах.

Дышать… Дышать скорее…

Рэмбо попробовал скинуть одеяла, но ему не удалось. Тогда он попытался выбраться из-под них. И не смог.

Попробовал подняться. Не вышло.

Нет воздуха. Слишком ослаб.

Медленно подтягивая колени и упираясь руками в землю, он со всей силы выгнул спину, но не смог сдвинуть одеяла. Уперся сильнее, но вновь безрезультатно!

Мы здесь задохнемся!

Лошади едва дышали. Легкие жгло. Он терял сознание. Нет!

Он боролся с желанием лечь на землю и заснуть. Дюйм за дюймом Рэмбо подтягивал руку к груди. Наконец ему удалось разорвать рубаху. Теперь у него оставалось одно-единственное средство.

Ему нужно дотянуться до ножа. Вынуть изножен. Разрезать одеяла.

Когда это удалось, песок хлынул ему на голову, забивая уши, глаза, рот. Он начал разгребать песок, уперевшись коленями в землю и стремясь разогнуться.

Его легкие разрывались. Он сопротивлялся желанию вдохнуть. Но сознание его затуманилось, и он вдохнул песок.

И тут же выскочил из своей могилы навстречу такому яркому солнцу, что, казалось, будто в глаза его впились сотни раскаленных игл. Он начал выкашливать песок из легких.

Его вырвало.

Он выпрямился и зарыдал, когда увидел, что ему еще предстоит. Он-то выбрался из-под трехфутовой горы песка, но Муса и лошади оставались погребенными. Они умрут, если он им не поможет выкарабкаться.

Он заработал как безумный. Мощными гребками начал раскапывать наметенную на одеяла гору песка. С возгласом радости Рэмбо наконец добрался до одеял в том месте, где они были разрезаны. Он рванул одеяло и увидел лежащего ничком Мусу рядом с одной из лошадей.

Афганец не дышал.

— Муса!

Рэмбо заработал еще яростнее, отрыл его и рывком перевернул лицом вверх. Обычно смуглое лицо афганца было серым. Глаза закрыты, грудь не двигалась. Рэмбо надавил ему на ребра, стараясь заставить работать легкие. Затем он открыл рот Мусы, чтобы убедиться, что там нет песка, и, глубоко вдохнув, сделал выдох ему в рот. Потом еще. И еще.

И еще.

И…

Муса закашлял.

Облегченно вздохнув, Рэмбо сделал еще одну попытку.

Муса опять закашлял. При следующей попытке он приподнял руку, слабо отстранил Рэмбо и судорожно задышал.

Рэмбо сел на кучу песка. Он успел освободить голову одной из лошадей и теперь начал раскапывать остальных животных.

Добравшись до них уже на исходе сил, он проверил, не попал ли им в ноздри песок. Две лошади из четырех дышали, другие не подавали признаков жизни.

Рембо сделал еще усилие и освободил от песка их тела. Теперь можно было отдохнуть. Справа от него лежал Муса и тяжело дышал.

— Как это чудесно, какой подарок Аллаха — дышать… — сказал Муса.

Руки Рэмбо кровоточили. Но сейчас даже боль он ощущал с наслаждением. Он приподнялся на локтях и взглянул на лошадей.

Две были мертвы. Рэмбо подполз к курдюку с водой и смочил рты дышавшим лошадям. Языки их тут же заработали, облизывая губы. Рэмбо попробовал поставить лошадей на ноги.

Они сопротивлялись. Он осторожно потянул за поводья. А что если они не подымутся? Но лошади беспокойно задвигались и медленно поднялись. Он наполнил водой металлическую миску и дал попить сначала одной лошади, потом другой. Сразу много пить он не позволил, так как опасался, что им станет плохо.

Оставалось еще одно дело. Он так ослаб, что оно показалось ему самым тяжелым за всю его жизнь. Взнуздать лошадей. Закончив, Рэмбо опустился рядом с Мусой и протянул ему курдюк.

— Нет, — ответил Муса. — Ты спас мне жизнь. Пей первым.

Рэмбо не спорил. Он глотнул чудесную живительную влагу, и она потекла по его пересохшему горлу. Не смахивая капель с губ, он протянул курдюк Мусе, и тот взял его теперь с благодарностью.

— Нам повезло, — сказал Рэмбо, — у меня почти не было сил, чтобы…

— Нет, — не повезло, — возразил Муса. — Аллах хотел, чтобы у тебя хватил сил.

— Тогда скажи ему за меня спасибо.

— Почему бы тебе самому не поблагодарить его?

— Я не знаю, как.

— Я тебя научу.

На заре они уже почувствовали себя достаточно отдохнувшими, чтобы продолжить путь. Умелый уход Рэмбо быстро восстановил силы лошадям. Муса помолился. Они поели и зарыли корзины с грузом. Муса отметил место валуном, но выглядел обеспокоенным:

— Если черная буря вернутся, она засыплет камень. Мы никогда не найдем это место.

Оседлав двух оставшихся лошадей, они отправились в путь.

— На все воля Аллаха!

— Да, — сказал Рэмбо, — на все воля Аллаха.

3

— Я хочу, чтобы ты меня научил, — сказал Рэмбо.

— Исламу? — спросил Муса.

— Говорить по-афгански.

Муса с сомнением покачал головой.

— Я знаю, что за короткое время не выучусь хорошо говорить, — сказал Рэмбо, — но понимать основные слова я смог бы.

— В Афганистане десять национальностей, восемь языков, тридцать два диалекта. Нет такого понятия как афганский язык.

Рэмбо вспомнил, что ему говорил Муса, когда началась черная буря. Земля, полная сюрпризов.

— А какой самый распространенный?

— Два. Пашто и дари.

— Тогда научи меня хоть некоторым словам одного из них.

Далекие отзвуки превратились в могучий рев. Вздрогнув, Рэмбо осадил лошадь. Еще одна черная буря?

Сквозь усиливающийся рев он услышал раскатистое вумп-вумп-вумп и внезапно понял, что этот звук означал нечто более опасное, чем черная буря.

Это летели два советских боевых вертолета. Сначала они находились справа за кряжем. Теперь появились над пустыней. МИ-24. В причудливых разводах, с крыльями и смотрящими вниз пулеметами.

Рэмбо спрыгнул с лошади и повел ее к груде валунов. Муса устремился за ним. Они достигли укрытия и спрятались от быстро увеличивающихся машин.

— Они нас видят, — сказал Муса.

Вертолеты двигались в сторону хребта в четырехстах футах впереди, Рэмбо схватил гранатомет.

Однако стрелять пока необходимости не было. Вместо того чтобы лететь к камням, где они прятались, вертолеты продолжали кружить над хребтом. И вдруг будто свалились за него, тут же пропав из виду. Через пять секунд Рэмбо услышал пулеметные очереди и щелчки попадавших в мишень пуль.

Он вскочил на лошадь и рванулся к хребту.

— Нет! — завопил Муса.

Но Рэмбо его уже не слышал. Из-за хребта доносились взрывы. Добравшись почти до края хребта, он резко остановился и спешился.

Довольно большой участок открывшейся внизу долины еще не был разрыт снарядами. Земля зеленела всходами, поле пересекал ручей. На дальнем краю долины виднелись глинобитные домики, карабкающиеся вверх по склону горы. Домишки напомнили ему пуэбло в Аризоне. В деревушке было около пятидесяти домиков, и вертолеты уничтожали их ракетами и снарядами.

Деревня находилась довольно близко, поэтому можно было видеть разбегавшихся в панике местных жителей. Женщины в чадрах тащили детей в дома. Мужчины отстреливались из допотопных ружей и пулеметов.

Но вертолеты держались на таком расстоянии от земли, что даже если пули и достигали их, то не причиняли им вреда.

Глиняные стены занялись огнем, и деревню заволокло дымом. Но вертолеты продолжали стрелять. Дом, куда спрятались три женщины, внезапно исчез. Тела мужчин, укрывшихся за большим каменным резервуаром для воды, были изрешечены пулями.

Вертолеты продолжали обстрел, превращая дома в груды мусора.

Рэмбо, наконец, дал волю бушевавшей в его душе ярости. Он вернулся к лошади и выхватил оружие. Муса подъехал к нему.

— Они убить тебя! Ложись!

Но Рэмбо, не обращая на него внимания, заряжал гранатомет. Он прищурился и окинул взглядом деревню. Пять афганских мужчин лежали разрезанные пополам пулеметной очередью. На левом краю деревни он увидел девочку, выбравшуюся из объятий убитой женщины и в ужасе убегавшую от скакавших вокруг нее пуль. Девочка бежала от развалин деревни к рощице, а вертолет преследовал ее.

Деревня была в сотне футов от Рэмбо, но вертолеты находились совсем рядом. Он прицелился, левой ногой уперевшись в камень и положив локоть на согнутое колено.

Девочка почти добежала до деревьев, вертолет дал еще одну очередь вдоль тропы.

Рэмбо выстрелил. Граната рванулась к цели, и он увидел, как она попала в носовую часть вертолета. Окно разлетелось вдребезги. Кокпит взорвался, и машина начала разваливаться. Обломки на мгновение зависли в воздухе, а затем, кружась, объятые пламенем, рухнули на поле. Последовал еще один взрыв.

Рэмбо посмотрел на девочку. Она поняла, откуда стреляли. Бросив безумный взгляд на край хребта, где стоял Рэмбо, девочка со всех ног понеслась к деревьям.

Земля под ногами Рэмбо содрогнулась от взрыва. Его подбросило, и он тяжело упал на камни. Вокруг него клубился черный дым. Еще один взрыв потряс землю. Пилот второго вертолета видел, как был уничтожен его напарник, и теперь направил ревущую машину к краю хребта. Муса, скакавший к Рэмбо, остановился, развернул коня и пытался уйти от следующей атаки. Как раз вовремя. Последовал новый взрыв.

Лошадь Мусы понесла. Муса попытался ее успокоить. Она промчалась мимо камней, за которыми они только что прятались, внезапно на полном скаку остановилась, встала на дыбы и развернулась в другую сторону.

Пулемет поливал свинцом хребет. Рэмбо катался по земле в тучах пыли. Земля под ним вдруг вздрогнула. На мгновение он почувствовал, что оказался в воздухе, но тут же вскрикнул, ударившись спиной о скалы. Ошеломленный, он лежал на дне оврага. По мере приближения шквала пулеметного огня его замешательство все усиливалось. Земля содрогнулась от нового взрыва. Тучи пыли и клубы черного дыма накрыли его.

Вдруг огонь прекратился. Звук пропеллера вумп-вумп-вумп был очень близким, будто пилот вертолета ждал, когда осядет пыль, чтобы посмотреть на результат атаки.

Полуоглохший, Рэмбо перезарядил гранатомет и направил его в сторону обрыва. Пыль и дым застилали цель. Запах кордита мешал дышать. Он прицелился в направлении грохота. Дым немного рассеялся. Они заметили друг друга почти одновременно, Рэмбо успел увидеть изумленные глаза пилота.

Рэмбо нажал на спуск и тут же скатился вниз. Вертолет взорвался. Хотя он не видел взрыва, но услышал и почувствовал его. Обломки посыпались в лощину. Искореженный винт рухнул на склон, раздался еще взрыв, и упали останки корпуса.

Рэмбо встал, преодолевая боль, и начал двигаться вверх. Когда он стрелял, вертолет висел прямо над склоном. Теперь пылающие обломки кувыркались по долине к ручью.

Рэмбо со злостью выдохнул. Напряжение спало, и на него навалилась усталость, как это обычно с ним бывало после боя.

Время, казалось, остановилось. Он посмотрел вниз, на дымящиеся развалины деревни, на рощицу, в которой скрылась девочка, потом повернулся в ту сторону, где оставил Мусу. Во время боя он смутно осознавал, что Муса сначала был где-то рядом, но потом укрылся от второго вертолета. Вдруг он услышал испуганное ржание его лошади.

Сейчас Рэмбо заметил ее вдалеке без седока. Он начал искать взглядом Мусу, но вдруг застыл, увидев второе животное ярдах в тридцати от себя. Лошадь лежала на боку. Из развороченного бока вываливались внутренности. Рэмбо избавил животное от страданий, пристрелив ее.

Муса попытался встать, но тут же завалился на спину. Рэмбо бросился к нему на помощь.

Он снял с него афганскую круглую шапочку и тщательно осмотрел затылок. Крови не было, зато была большая шишка.

— Тебя не мутит?

— Нет.

— Посмотри на меня. На мою руку.

Рэмбо поводил пальцем перед его лицом. Глаза Мусы следили за пальцем.

— У тебя не двоится в глазах?

— Нет.

Рэмбо посмотрел на шапку густых волос афганца.

— Похоже, они спасли твою голову. Тебе повезло, что шапочка не свалилась.

Муса попытался возразить.

— Молчи, — приказал Рэмбо, — я знаю, что ты мне скажешь. Аллах пожелал, чтобы шапочка не свалилась с головы. На все воля Аллаха.

Невзирая на боль, афганец улыбнулся.

— Как ты думаешь, с тобою будет все в порядке, если я тебя оставлю? — спросил Рэмбо. — В деревне могут быть люди. Я умею снимать боль, может, смогу им помочь.

— Иди с Аллахом.

Рэмбо бросился к краю обрыва.

4

Рэмбо в отчаянии осматривал дымящиеся руины деревни. Он был не новичок на войне, но до сих пор не мог смириться с ее безумием. В деревне почти ничего не осталось. Трудно было даже вообразить, что здесь жили люди. Повсюду лежали трупы. Некоторые были без головы, некоторые с оторванными конечностями. Многие тела обгорели. Над раздавленными стенами трупами и лужами крови уже вились тучи мух. В небе кружили стервятники.

Рэмбо услышал стон и рванулся к обломкам. Под ними он нашел старика с простреленной головой. Старик умер при первом прикосновении Рэмбо. Стукнул камень. Рэмбо повернулся и увидел макушку маленькой головки за кучей мусора. Он кинулся туда, но испуганная девчушка бросилась бежать по тропе, ведущей к роще за деревней. Он подумал, что это та же девочка, которую он видел с хребта, и рванулся за ней.

— Подожди!

Но девчушка бежала от него как от дьявола.

— Стой! Я не трону тебя!

Это было бесполезным занятием. Она не понимала, что он кричит. Но он надеялся, на нее подействует успокаивающий тон.

— Пожалуйста, не убегай! Я хочу помочь! Но она не останавливалась.

Пока Рэмбо гнался за ней по тропе, он почувствовал теплое дуновение в лицо и услышал отдаленный гул, но звук не был похож ни на вой черной бури, ни на рев советских вертолетов. Он помнил его из детства, когда жил в резервации. Кони. Много коней.

Рэмбо заколебался. За деревьями он увидел быстро приближающиеся клубы пыли. В них просматривались фигуры всадников. Афганская конница.

Всадники внезапно появились из клубящейся пыли между Рэмбо и убегающей девочкой. Лица их были искажены ненавистью. Окружив его, они принялись толкать его лошадьми, хлеща нагайками и кнутами.

Вдруг они остановились. Командиром оказался самый высокий из них. Его бородатое лицо как бы сошло с фотографии из исторической книги. Он хмуро смотрел на Рэмбо.

— Русси! — прорычал он.

Рэмбо не нужен был переводчик, чтобы понять, что его приняли за русского.

— Нет! Я американец!

— Русси! — командир отдал какие-то приказы. Рэмбо их не понял.

Его ударили прикладом по шее, он качнулся вперед, но тут же получил удар в грудь. Кольцо лошадей вокруг него сомкнулось. На шею ему накинули веревку. Один из конников надел ему веревочную петлю на правую руку, другой — проделал то же с левой рукой. Концы веревок всадники привязали к седлам и начали двигаться в разные стороны. Рэмбо оказался растянутым между лошадьми.

— Нет! Я американец! Я пытался…

Всадники продолжали тянуть. Рэмбо чувствовал, что руки его вот-вот выскочат из суставов. Они сейчас разорвут меня!

С отчаянным криком он схватился за веревки и начал тянуть изо всех сил. Лошади споткнулись. Всадники издали какие-то звуки и пришпорили лошадей.

— Я здесь чтобы помочь! — закричал Рэмбо. — Я не русский!

Афганский командир дал знак всадникам двигаться. Рэмбо почувствовал, что жилы его вот-вот начнут рваться.

— Нет!

Его крик слился еще с чьим-то криком. Это кричал Муса, приближавшийся к конникам. Всадники приостановились. Муса говорил быстро и яростно. Командир афганцев сделал знак ослабить веревки.

— Продолжай говорить, — попросил Рэмбо Мусу.

Командир о чем-то спросил, Муса ответил. Командир взмахнул рукой в сторону вертолетов и что-то добавил.

Муса повернулся к Рэмбо.

— Он не верит, что ты сбивал вертолеты.

Тоненький голосок заставил мужчин повернуть головы.

Какая-то девочка стояла на тропе, ведущей к роще. Ее голос дрожал от волнения. Она показала сначала на горевшие обломки вертолетов, потом на Рэмбо.

Группа всадников замолкла. Они посмотрели друг на друга, и скептицизм их сменился изумлением, когда они услышали ее рассказ. На сей раз командир дал знак своим людям снять с Рэмбо веревки.

Руки Рэмбо были так напряжены, что некоторое время еще оставались в прежнем положении, а затем, упав, повисли словно плети. Он ослабил петли и стал растирать затекшие кисти.

Командир спешился и стоял теперь с Рэмбо лицом к лицу. Горячий ветер раздувал полы его рубахи. Он так внимательно смотрел в глаза Рэмбо, что, казалось, мог читать в его душе. После нескольких слов благодарности, афганец положил сильные руки на плечи Рэмбо и расцеловал его.

Рэмбо почувствовал щекой жесткую бороду и увидел слезу, блеснувшую в уголке глаза воина.

Афганец подошел к девчушке, наклонился и обнял ее. Всхлипывая, она еще крепче прижалась к нему.

Муса стоял рядом с Рэмбо:

— Его зовут Халид. Великий воин. Это, — кивнул он на дымящиеся руины, — его деревня.

— Скажи ему, — Рэмбо сглотнул. — Скажи ему, я сожалею.

— Скажу в свое время. Девочку зовут Халима. Халид твой должник.

— За что он мне должен? За сбитые вертолеты? Что в этом хорошего? Деревня-то разрушена.

— Ты спас его дочь.

У Рэмбо перехватило дыхание. Шум сзади отвлек его. Мужчины спешились. Привязав лошадей к торчащим балкам, молча вошли в то, что недавно было их деревней.

— Они хотят разыскать тела тех, кто был им дорог, — сказал Муса. — Чтобы похоронить их.

Рэмбо услышал их горестные стоны и побрел за ними.

— Куда ты? — спросил Муса.

— Я помогу выкопать могилы.

5

Они копали найденными среди развалин лопатами. Времени, чтобы приготовить тела для захоронения, не было. Они знали, что новые вертолеты будут посланы на поиски этих двух. Из-за нехватки людей и лошадей афганцы не могли отвезти такое большое количество тел к подножью гор, где обычно совершались захоронения, и потому вынуждены были все сделать на месте. Со всеми возможными в этот момент почестями они опустили тела в траншеи и начали забрасывать их землей. На могилы положили зеленую ткань — цвет Ислама. Афганцы быстро прочитали молитвы. Хотя голоса звучали скорбно. Муса объяснил, что слова молитвы были радостные.

— Те, кто здесь умер, — все мученик. Они сейчас уже в раю.

Рэмбо не стал возвращаться к их давнему спору. Хотя и вспомнил его. Прославлять погибших за их жертву, радоваться, что их мучения закончились, но не выбирать смерть, и никак уж не желать ее себе. Заставить умереть врага.

— А теперь — месть, — сказал Муса.

Халид подал сигнал к окончанию ритуала. С глазами, полными слез, он отвернулся от могилы жены, поднял всхлипывающую дочь и посадил на коня. Остальные тоже вскочили в седла. Рэмбо и Муса сели позади двух всадников и обхватили их, чтобы не упасть.

Все отправились в предгорья. В тот момент, когда они достигли сосен, Рэмбо услышал отдаленный рев приближавшихся боевых машин.

«Вовремя, — подумал он. Еще бы минута — и нас засекли».

На все воля Аллаха, — сказал Муса.

6

Траутмэн дернулся, когда дверь его камеры распахнулась. Бок жгло. Спина разламывалась. Разбитые губы распухли. Лицо было сплошным синяком. Больше всего болели глаза. Даже когда он их плотно зажмуривал, яркий свет ламп все равно добирался до зрачков и щипал глаза, будто в них ему насыпали белого раскаленного песка. Спать. Если бы я мог хоть немного вздремнуть…

Из-за открытой двери послышался хриплый голос.

— Лейтенант, он готов отвечать? — Траутмэн понял, что говорили по-русски.

Неуверенный голос ответил:

— Полковник, он не спит уже тридцать шесть часов. Когда он начинает дремать, мы поднимаем его вот этим.

Клаксон загудел так громко, что Траутмэн вскрикнул и схватился за голову, опасаясь за барабанные перепонки.

К счастью, звук прекратился. Послышались шаги. Съежившийся в углу камеры Траутмэн покосился на вошедшего прямого, как палка, полковника, сообщившего, что его имя Зейсан.

Лишенным эмоций голосом, полковник объявил:

— Я хочу, чтобы вы ответили на вопросы.

Траутмэн прикрыл рукой глаза, защищая их от яркого света, и облизнул вспухшие, в трещинках, губы.

— Вы зря страдаете, — сказал Зейсан. — Может быть, глоток холодной воды? Ответьте на мои вопросы — и вам дадут. Итак, можете ли вы сообщить, где сейчас главарь повстанцев Мосаад Хайдар? И с какой целью вы здесь сами?

— А зачем вы здесь? — спросил Траутмэн. — Почему бы вам не убраться к дьяволу из Афганистана?

— Вы хотите мучиться? Что ж, у меня есть время. — Зейсан сделал знак кому-то в коридоре.

Вошел бритоголовый прапорщик по фамилии Кауров. Он схватил Траутмэна за волосы и ударил головой об стену.

Снова началось неописуемое…

ЧАСТЬ V

1

После жаркой пустыни прохладный горный воздух казался сладким. Земля под копытами лошадей была мягкой и податливой. Из-за спины афганца Рэмбо осматривал тропу, вьющуюся между камнями впереди Халида и других всадников. Она поднималась к соснам, чей хвойный аромат казался сейчас величайшим из земных чудес. Там среди деревьев Рэмбо заметил движение и уже было вскрикнул, предупреждая, но понял, что это были дети. Несмотря на свое горе, Халид попробовал улыбнуться. Дети бежали рядом с лошадьми.

Вскоре деревья расступились, открывая поляну, окруженную скалами. Слева небольшой водопад наполнял каменный бассейн. По всей поляне стояли палатки, на некоторых была накинута маскировочная сеть. Женщины в чадрах и длинных платьях до лодыжек готовили на поляне еду на бездымных углях в каменных очагах. Одни замешивали тесто для хлеба, другие штопали одежду, третьи кормили животных. Мужчины собирались в кружки, пили чай и чистили старые английские ружья. Одна из групп наблюдала борьбу двух подростков. Зрители выкрикивали советы и подбадривали борющихся. Когда Халид со своим отрядом въехал в лагерь, жители деревни бросили свои занятия и столпились вокруг прибывших. Сначала они обрадовались Халиду и его людям, потом встревожились, глядя на их печальные лица. На Рэмбо смотрели с подозрением, как на неверного и чужака.

Халид и его дочь спешились и стали рассказывать о происшедшем. Раздались горестные стоны.

Рэмбо стоял сзади.

Подошел Муса.

— Это их лагерь? — спросил Рэмбо.

— Да, пока их не найдут русские. Халид решил, что в деревне слишком опасно. Он выбрал это место и перевести людей сюда. Но не смог все сразу. Слишком много народа. Слишком много вещи перевозить. Свою дочь и жену он оставил в деревня, не делая для нее никакие поблажки. Сегодня он за ними вернулся.

Рэмбо представил, что творилось в душе Халида. Стремление Халида к справедливости стоило его жене жизни.

— Скоро русские найдут это место, — сказал Муса, — тогда придется искать новое.

— Потом опять, — добавил Рэмбо. — И так — без конца.

— На все — воля Аллаха, — заключил Муса.

2

Под палатками находилось несколько потайных входов в скальные пещеры. В одну из пещер, довольно просторную, Халид ввел Рэмбо и Мусу. Солнце садилось, и там уже царил сумрак.

Это был лазарет. Больные и раненые лежали на расстеленных одеялах и сене или на пропитанном кровью холсте. Рэмбо увидел здесь костыли и искусственные конечности из дерева и из металла и почувствовал себя будто в магазине Пешавара. На каменном карнизе лежало несколько деревянных ног. Под потолком была протянута веревка, на которой висели керосиновые лампы.

Халид подвел дочь к фигуре, склонившейся над раненым. Человек менял повязку на окровавленной груди. Когда он выпрямился, Рэмбо увидел усталую блондинку лет сорока, одетую в рубашку и брюки цвета хаки. Черты лица ее были грубоваты. Она закурила.

Осипшим голосом он повторил ей свой рассказ.

Глаза женщины сузились. Она что-то ответила, потрясенная услышанным, и повернулась, чтобы осмотреть Халиму. Девочка не реагировала на происходящее, замкнувшись от горя и только что пережитых кошмаров. К ним подошла афганская женщина в чадре, чтобы помочь. Халид озабоченно смотрел, как ребенку обрабатывают раны и синяки. Потом отвел ее в сторону. Собственное горе он постарался спрятать, чтобы хоть как-то поддержать ее.

Блондинка изучающе посмотрела на Рэмбо.

— Американец? — спросила она с голландским акцентом, не вынимая сигареты.

Он кивнул.

— Мишель Пиллар, — блондинка протянула руку.

— Рэмбо, — он пожал ее.

Она продолжала расспросы: — У вас с собой нет фотоаппаратуры. Очевидно, вы не журналист. Вы здесь явно не для того, чтобы поснимать и сбежать. Тогда зачем?

— Я разыскиваю кое-кого.

— Кого? — женщина затянулась сигаретой.

— Друга. Другого американца. Русские взяли его в плен.

Помоги ему Бог. Где они его держат?

— Надеюсь, эти люди подскажут мне. Внезапно вклинился Халид.

— Он просит вас говорить потом, — сказал Муса. Халид вышел из пещеры. Рэмбо и Муса последовали за ним.

— Он и все остальные будут молиться. Когда они кончат, ты поговоришь с советом.

3

Наступила ночь. Тридцать партизан расположились у костра. В их черных глазах отражался огонь. Взоры собравшихся были устремлены на Рэмбо. Халид сидел с левого края. На совет явились два командира других отрядов. Один был худой чисто выбритый молодой человек лет тридцати. Его звали Рахим, и, похоже, по положению и авторитету он был на равных с Халидом. Другой — мрачный мужчина лет сорока, высокий и бородатый. В его бороде серебрились пряди седых волос. Звали его Мосаад. Обращались к нему все как к живому герою легенды.

Было ясно, что Мосааду не нравилось иметь дело с чужаками и особенно с неверными.

Пока Мосаад, Рахим и Халид вели друг с другом жаркую беседу, Муса сидел рядом с Рэмбо и давал пояснения.

— Мосаад говорит, что ты русский шпион.

— Это чушь, — возразил Рэмбо. — Шпион станет стрелять по своим вертолетам.

— И Халид так сказал. Мосаад говорит, что русский не ценят человеческую жизнь, даже своих же русских. Он считает, что русский на все пойдут, чтобы обмануть и убить нас.

— Я же спас дочь Халида. Неужели этого не достаточно, чтобы понять, что я не враг.

— Мосаад спрашивать, почему тогда ты не спас всех люди в деревне. Халид говорит, он верит тебе. Мосаад утверждает, что ты из КГБ. Рахим — как это у вас говорят — колебаться.

Партизаны молча слушали спор трех вождей. Муса объяснял:

— Халид убеждать их, что ты не русский. Выглядишь не как русский и говоришь не по-русски.

— Хорошо.

— Но я думаю, они не будут тебе помогать.

Партизаны повернулись к Рэмбо. Муса заговорил с ними уважительно и горячо. Рахим прервал его. Пока говорил он и другие вожди, Муса переводил.

— Ты сказал, что ты американец. Но Америка нам не друг. Нам нужна помощь от другой стран, но ее пока нет. Мы тоже не будем помогать тем, кто не помогает нам.

Рэмбо попытался ответить, но Мосаад остановил его: — Мы знаем, что твоя страна помогает многим народам. Но не Афганистану. Мы боремся за выживание одни.

Наконец у Рэмбо появилась возможность вставить слово:

— Я здесь не по заданию правительства, а по своей воле. Хочу найти друга. Мне известно, что Америка посылала вам помощь. Мой друг пытался выяснить, почему то, что посылает наша страна, не доходит сюда.

— Пустые слова, — сказал Мосаад.

— Оружие, которое я привез, — не просто слова.

Мосаад выпрямился:

— Автоматы и амуницию, — уточнил Рэмбо. — И взрывчатку. Столько, сколько могли увезти две лошади. Рахим огляделся:

— Где эти лошади? Я не вижу оружия.

— Пустые слова. Ружья — ложь, — проворчал Мосаад.

— Мы закопали оружие и отметили место. Оно в трех часах езды отсюда, — сказал Рэмбо.

— Вы думаете, что сможете найти это мифическое место? — спросил Мосаад.

— Нет.

— Конечно, нет. Оружия не существует. Но я могу найти, — сказал Муса. Ты уверен?

— Если песок не занес камень.

— Если. Если ты не сможешь найти оружие, вы оба умрете, — сказал Мосаад.

Молчавший весь разговор Халид наконец заговорил:

— Я верю американцу. Я верю, что он привез оружие. Если оно не найдется, это не его вина. Он спас мою дочь, и я не дам убить его.

— Подожди до завтра и увидим, — сказал Мосаад.

— А что, если оружие найдется? — спросил Рэмбо. — Вы поможете мне разыскать друга?

— Если он в плену у русских, его не спасти.

— Я в это не верю.

— Многие повстанцы схвачены. Их пытают, потом убивают. Его нельзя спасти, — сказал Мосаад.

— Я должен попробовать.

— Если не убьем тебя мы, то убьют русские.

4

На заре, когда жители деревни уже закончили утренние молитвы, Рэмбо увидел, как Муса и три поветанца выехали из лагеря с двумя в поводу лошадьми. Один из них был из отряда Халида, два других — из отрядов Рахима и Мосаада, которым хотелось иметь своих представителей.

Ищи лучше Муса, размышлял про себя Рэмбо. Жизнь полковника теперь зависит от тебя. Найди эти ружья. На все воля Аллаха.

Рэмбо следил взглядом за всадниками, пока те не добрались до подножья гор. Вдали в пустыне виднелись клубы пыли.

Повернувшись влево, он посмотрел на поляну, где играли десять афганских всадников. Каждый из них пытался на полном скаку вытащить копьем из земли трехдюймовый колышек для палатки.

Когда Рэмбо вышел на поляну, афганцы заметили его и стали еще азартнее соревноваться в меткости и ловкости.

— Как вы думаете, когда они возвратятся с ружьями?

Голос сзади заставил его обернуться. Это была та блондинка — голландка Мишель из госпиталя.

— Рано утром, — ответил Рэмбо.

— Не обижайтесь на этих людей за подозрительность. После всего пережитого им очень трудно поверить чужаку.

— Я только надеялся…

— Если оружию суждено найтись, оно найдется.

— Вы долго прожили в Афганистане.

Мишель подняла бровь. — Как это вы догадались?

— Суждено найтись? Вы мыслите как мусульмане, — объяснил Рэмбо.

— В Исламе много мудрости, сказала Мишель. Вера в судьбу и предначертание помогает этим людям переносить страдания.

Рэмбо покачал головой и произнес скептически:

— Я не могу этого принять. Я не верю в судьбу. А страдания бессмысленны.

— Но страдания — это факт. С этим нужно считаться. — Мишель указала на госпиталь: — Я сталкиваюсь с этим ежедневно. Я не смогла бы продолжать, если бы знала, что все это бессмысленно.

— И вы нашли смысл?

— Нет еще.

— Думаю, что и не найдете. Рэмбо оглянулся на играющих.

Кто-то наконец вытащил колышек из земли веселые возгласы зрителей.

Несколько всадников повернули к Рэмбо. Следующий игрок промахнулся и был осмеян. Еще несколько человек повернули к Рэмбо.

— Они не так беззаботны, как вам может показаться, — сказала Мишель. — Война всегда у них на уме. Они играют, грустя о своей родине и… гордясь ею. Чтобы не забывать, какой была их страна.

Один из выбывших из игры обратился к Рэмбо.

— Что он говорит? — спросил Рэмбо.

— Он хочет, чтобы вы присоединились к их игре, — ответила Мишель.

Афганец сделал знак Рэмбо, чтобы тот сел на коня. Другой игрок указал на колышек.

— Не смотрите на них, — сказала Мишель. — Они заставят вас играть.

Два других игрока закричали на Рэмбо. Он покачал головой и поднял руки, как бы показывая, что ничего не знает об игре.

Всадники снова сердито закричали.

— Что они сейчас кричат? — спросил Рэмбо.

— Обычные афганские оскорбления. Не принимайте близко к сердцу.

— Скажите мне…

— Они думают, что вы боитесь. Рэмбо напрягся: — Мы не допустим этого, — он вышел на поляну.

— Нет, — заволновалась Мишель, — они играют с детства! Игра не такая простая, как кажется.

— Вы не понимаете. Я должен их заставить уважать себя.

Он подошел к играющим. Ухмыляющиеся афганцы протянули поводья. Рэмбо вскочил в седло и взял копье. Игроки подталкивали друг друга.

Рэмбо, не отрываясь, смотрел на колышек в пятидесяти ярдах от него. Как и в монастыре при стрельбе из лука, он весь сосредоточился на цели — больше для него ничего не существовало. Но теперь вместо лука он сжимал копье. Рэмбо пришпорил коня, и тот рванулся вперед с потрясающей скоростью.

Сжав копье до боли в пальцах, Рэмбо прицелился. Колышек был уже совсем близко.

Он размахнулся.

Копье вонзилось в землю, а сам Рэмбо от резкого усилия вылетел из седла. Афганцы захохотали.

Рэмбо медленно встал и холодно взглянул на них.

Смех быстро распространился по поляне. Из лагеря пришли новые зрители и теперь стояли среди деревьев по краям поляны.

Рэмбо подошел к лошади и снова вскочил в седло.

— Нет! — закричала Мишель. — Вас убьют!

Рэмбо проигнорировал ее слова. На этот раз протянутое ему копье он не взял.

Ухмылки сползли с лиц зрителей. Они удивленно переглядывались.

Рэмбо отъехал на исходную позицию. Снова все свое внимание он сосредоточил на колышке.

Рэмбо пришпорил лошадь так сильно, что бедное животное припустило галопом с еще большей, чем в первый раз скоростью.

Колышек быстро приближался.

Издав клич, Рэмбо выхватил огромный нож, отпустил поводья, ухватился за седло и нагнулся так, что голова его оказалась на уровне подпруги. Его длинный, почти как меч, нож блеснул на солнце и вонзился в колышек.

Держа нож в высоко поднятой руке, так, чтобы все могли видеть вытащенный колышек, Рэмбо выпрямился в седле и объехал вокруг поляны.

Афганцы не смогли удержаться от восхищения. Они кричали, улюлюкали и хохотали.

Вновь нагнувшись, Рэмбо воткнул колышек в землю и вернул лошадь хозяину.

Мосаад смотрел на все это из-за деревьев. Он вышел вперед. Серебро в его бороде блеснуло на солнце. Голос напоминал рычание.

— Слов его Рэмбо не понял.

Мишель перевела, с трудом скрывая тревогу:

— Он говорит, ваш спектакль был впечатляющим. Теперь он хочет знать, не хотите ли вы сыграть с ним в другую игру.

— Я должен сыграть, — ответил Рэмбо. — Я говорил вам, нужно заставить его поверить мне.

— Нет, — возразила Мишель, — подумайте лучше, как вам можно выкрутиться. Он хочет обмануть вас и поставить в глупое положение.

— Я окажусь в глупом положении, если откажусь.

— Похоже, я знаю, что за игра у него на уме. Боюсь, это…

— Бузкаши, — сказал Мосаад.

— Бузкаши? — переспросил Рэмбо. — Мишель, что такое бузкаши?

— Игра в бычка. Игра…

Это афганский национальный спорт, — пояснила Мишель. — Мосаад в ней мастер. Его искусство известно по всей стране. Играть с ним — это примерно то же, что боксировать с чемпионом в сверхтяжелом весе.

— Тогда у меня нет выбора.

Мосаад ждал. Когда Рэмбо согласился, глаза его блеснули ярче.

— Мишель, а ну быстро расскажи, как, черт подери, играть в нее?

5

В бузкаши играли верхом. Обезглавленного теленка сбрасывали в траншею. Суть игры была в том, чтобы добежать до траншеи, победить других игроков в борьбе за обладание теленком, вытащить тушу, кинуть ее на седло и проскакать через поле. На дальнем конце поля нужно было объехать вокруг столба, вернуться назад и сбросить тушу в траншею, где все начиналось. Тем временем другие игроки должны были отнять теленка, чтобы самим вернуть тушу в канаву.

Это было просто.

Необычно.

И грубо.

Все население лагеря собралось посмотреть. Еды не хватало, поэтому закололи больного бычка. Как только кровь перестала хлестать, его тушу кинули в ров.

Рэмбо, Мосаад и другие афганцы стояли рядом со своими лошадьми и ждали начала игры. Мосаад расставил ноги и выпятил грудь колесом — чемпион, собравшийся доказать, что он все еще лучший.

Судил эту игру деревенский палач. Единственным ее правилом было — делай все, чтобы выиграть.

Рэмбо снял рубашку. На плечах и руках его перекатывались мощные мускулы.

Палач поднял меч и закричал.

Игра началась.

Мосаад и другие афганцы рванули вперед. Рэмбо за ними. Ров превратился в кучу-малу из переплетенных тел и хватающих рук. Один афганец застонал и согнулся. Другой схватил тушу за ногу, но его тут же отбросили. Нападавший поднял теленка, но почти в тот же момент был сбит с ног. Из шеи теленка хлестала кровь.

Кровь попала на лицо и руки Рэмбо. Он проталкивался к туше, но как только добрался до нее, то почувствовал, что ему ударили под колени.

Это был Мосаад. Он протискивался к туше, на ходу разбрасывая противников. Схватив теленка, Мосаад двинул нападавшему в пах и стал пробиваться к лошади. Еще лежа на земле, Рэмбо дернул Мосаада за лодыжку, повалил его и схватил теленка. Кто-то наступил Рэмбо на спину, кто-то — на голову.

Выплевывая грязь, Рэмбо вскочил на ноги и рванулся к Мосааду, чтобы не дать тому бросить тушу на седло. Мосаад попытался оттолкнуть Рэмбо, но тот уклонился, сам обхватил афганца сзади и бросил его на землю. Потом проскочил мимо двух других, ушел от удара кулаком и кинулся к игроку, который ухитрился взвалить тушу на седло.

Но Мосаад оказался первым. Он сбил Рэмбо на землю и наступив ему на спину, вскочил на лошадь. Животное тут же рванулось вперед.

Рэмбо метнулся к лошади, поймал Мосаада за плечо, и оба оказались на земле. Мосаад зарычал, ударил Рэмбо в поддых и погнался за лошадью с теленком. За ним кинулись остальные.

Туша начала сползать. Кто-то втолкнул ее обратно и попробовал вскочить в седло, но тут же был сбит. Следующего игрока тоже оттолкнули. В конце концов Мосааду удалось, растолкав борющихся, вскочить в седло.

Рэмбо первым добрался до своего коня. Пока зрители подбадривали Мосаада, Рэмбо устремился за ним, подгоняемый другими наездниками. Туша лежала перед Мосаадом на шее лошади. Ноги свешивались по бокам.

Рэмбо догнал его и схватил теленка. Мосаад сбил его руку с туши.

Рэмбо сделал еще одну попытку. Мосаад натянул поводья и стеганул Рэмбо по рукам и по лицу.

В ярости Рэмбо схватил Мосаада и, не обращая внимания на боль в руках, так сильно дернул, что чуть было не скинул его. Однако афганец ухитрился выпрямиться.

Стащив тушу теленка, Рэмбо удерживал ее на весу, пытаясь взвалить на свою лошадь. Огромный вес согнул его. Трехсекундная задержка дала Мосааду шанс догнать Рэмбо и схватить теленка за другую ногу. Скача рядом, они тянули каждый к себе. Шкура теленка трещала, жилы лопались.

Мы разорвем его! — лихорадочно думал Рэмбо.

Неожиданно их окружили остальные всадники. Толкая обоих, они пытались заставить их бросить тушу. Рэмбо получил копытом в ногу. Он застонал, пальцы его немного разжались, и Мосаад один завладел тушей.

Действие переместилось на край поля. Мосаад, держа бычка, обогнул камень и уже скакал назад. Когда Рэмбо поравнялся с камнем, две лошади столкнулись и сбросили седоков, а он помчался вперед.

Мосаад волочил теленка по земле. Шкура на животе лопнула. Рэмбо подъехал ближе. Он уклонился от всадника, пытавшегося его сбить, и тут же ушел от другого, преградившего ему путь. В конце концов ему удалось вырваться вперед и при этом никого не пропустить.

Стремясь к цели, он думал, что ему неважно, кто из них выиграет, он или Мосаад. Если я выиграю, Мосаад потеряет авторитет и возненавидит меня, откажет в помощи, даже если Муса отыщет спрятанное оружие.

В замешательстве Рэмбо снова приблизился к Мосааду и снова попробовал схватить теленка. Мосаад хлестнул его по лицу и глазам.

Рэмбо показалось, что на него напал целый рой шершней.

— Ты, недоносок!

Обливаясь кровью, Рэмбо в ярости рванулся к Мосааду, схватил его за бороду и резко дернул.

Мосаад заорал, как угорелый, отпустил теленка, а Рэмбо тем временем воспользовался ситуацией и завладел им. Он уже хотел было кинуть тушу на седло, но передумал и положил ее себе на плечи. Согнувшись под тяжестью, Рэмбо отпустил поводья, управляя при этом лошадью коленями, и схватил руками за ноги теленка.

С обеих сторон всадники пытались дотянуться до туши, но Рэмбо умело уходил от них, продолжая скакать вперед. Траншея приближалась. Мосааду наконец удалось сбить правую руку Рэмбо с ноги теленка и ухватиться за нее самому. Левой рукой Рэмбо держался за тушу, а правой пытался расцепить пальцы Мосаада.

Теленок лежал на плечах Рэмбо. Рана на брюхе открылась… Телячьи внутренности хлынули на Рэмбо: желудок, печень, кишки болтались на его голой груди. Кровь залила его. Кишечник развевался, как вывернутые наизнанку змеи. Внутренности шлепали по нему, вились и раскачивались. Он весь был испачкан чем-то влажным, теплым и скользким. Вонь была такая, что казалось, его вот-вот вырвет.

Мосаад не отпускал. Даже когда они достигли рва, Мосаад не сдался. Падая, Рэмбо попытался увлечь за собой противника. Только тогда Мосаад отпустил. Рэмбо свалился в яму на теленка.

Он лежал на спине, тяжело дыша и борясь с тошнотой.

Единственное, что он сейчас слышал, было дыхание. Всадники и зрители застыли в молчании, изумленные, что он, чужак и неверный, победил. Мосаад смотрел на него, и глаза его горели, как два угля.

Вождь что-то прорычал, соскочил с лошади и ринулся в траншею. Он схватил Рэмбо за плечи и поставил его на ноги.

Рэмбо не сопротивлялся. Он знал, уже то, что он поддался эмоциям, позволив злости взять верх, и выиграл, заслуживало наказания.

Но неожиданно Мосаад обнял его. Рэмбо в удивлении заморгал. Кровь испачкала рубаху Мосаада. Ошметки внутренностей налипли на него. Он поцеловал Рэмбо в щеку и пожал руку.

Тут уж и жители лагеря поняли, как им реагировать. Поляна огласилась радостными возгласами. Другие игроки подходили и обнимали Рэмбо, сами пачкаясь в крови. Что-то бормоча, они целовали Рэмбо и хлопали по руке. Потрясенный Рэмбо лишь улыбался в ответ.

Мосаад произнес речь, подошел к Рахиму и Халиду и кивнул в сторону Рэмбо.

Возбужденно переговариваясь, жители возвращались в лагерь и исчезали за деревьями. Уста; игроки вели не менее усталых лошадей. Подошла Мишель и закурила.

— Похоже, вы приобрели друга.

Все еще сконфуженный, Рэмбо прикоснулся к испачканному лицу.

Мосаад говорит, — продолжала Мишель, — ни один русский не смог бы победить его в бузкаши. Вы для него уже не враг. Могу добавить: вы хороший психолог.

Рэмбо выбрался из ямы. — Я ничего не понимаю.

— Сначала я надеялась, что вы достаточно сообразительны, чтобы проиграть.

— Да, я так и собирался сделать.

— Но вы не любите проигрывать.

Рэмбо посмотрел на вымокшие в крови брюки.

— Похоже на то.

— Эти люди чувствуют, когда человек должен или победить или погибнуть. Вы не смогли бы обмануть их. Мосаад возненавидел бы вас, если бы вы поддались. Поэтому я так и сказала. Вы поняли, что должны выиграть. Мосаад поверил вам. Он говорит, что тот, кто победил его, необыкновенный человек. Он и себя считает особенным человеком. Чемпион, покорившийся чемпиону. Вы очень проницательны.

Честно говоря, я ни о чем таком не думал. Я просто делал…

— То, что было естественным. — Мишель выдохнула облачко дыма. — Этого было достаточно. Мосаад даже пожал вашу руку.

— И поцеловал в щеку.

Вы не понимаете афганских обычаев. У этих людей есть поговорка: поцеловать человека в щеку — значит быть просто вежливым, пожать руку — запомнить его навсегда.

Рэмбо почувствовал волнение.

— Зайдите в госпиталь, — сказала Мишель. — Япродезинфицирую ваши порезы.

— Нет. Мне сначала нужно кое-что сделать. Что?

— Позаботиться о лошади.

Афганцы с одобрением посмотрели, как Рэмбо снял с лошади седло и отер ее потные бока.

— Что вы думаете о бузкаши?

— Скажем так, она не заменит бейсбол.

6

Седобородый старик влез на валун и уныло затянул полуденную молитву. Афганцы собрались вокруг него, расстилая одеяла и располагаясь лицом на юго-запад, в сторону Мекки.

Рэмбо повернулся к пещере. Раненый, которого Мишель вчера лечила, умер этой ночью. Мальчик с черным обожженным лицом лежал на своем месте. Рэмбо с жалостью вздохнул.

Мишель подошла к нему с тряпицей и тазом с водой.

Зайдите за это одеяло, разденьтесь и вымойтесь. Вы найдете чистую рубашку и брюки. Я хочу вынести вашу окровавленную одежду, прежде чем моим пациентам станет дурно от вони.

— Неужели, я так плохо пахну? — Рэмбо покачал головой. — Думаю, я уже принюхался.

— Человек может почти ко всему привыкнуть.

— Нет, — Рэмбо кивнул на лицо мальчика. — Не ко всему.

Он зашел за одеяло. Когда же вернулся, Мишель промыла и продезинфицировала раны на его руках и щеках.

— Царапины не слишком серьезны, — сказала она. — Шрамов не останется.

— У меня их и так хватает.

— Я заметила. — Ее глаза приняли странное выражение, когда она рассматривала шрамы на его груди, правых бицепсах и левой скуле. — Кто вы?

— Человек, стремящийся к мирной жизни.

— Совершенно очевидно, что вы пережили обратное. Стремящийся к мирной жизни? — Мишель вздохнула. — Да не все ли мы хотим этого?

Услышав стук деревяшки о скалу, Рэмбо обернулся и увидел безногого старика, ковылявшего на костылях ко входу в пещеру.

— Ему оторвало ноги миной, — сказала Мишель. — Теперь он — ползающий миноискатель.

— Что?

— Он ползет по минному полю и разыскивает безопасную тропу. Он считает, что ему уже нечего терять… Кроме своей жизни. Но жизнь для него ничто по сравнению с судьбой страны. Как и для других афганцев. Дух их велик и силен, но и только.

Рэмбо вышел из пещеры подавленный. Он закрыл глаза, чтобы унять боль, открыл их, и душа его наполнилась надеждой при виде Мусы, въезжавшего в лагерь в сопровождении трех всадников и двух нагруженных корзинами лошадей.

Жители начали поспешно распаковывать корзины. Халид, Рахим и Мосаад протолкались сквозь толпу. Мосаад мечом поддел крышку корзины, заглянул внутрь и достал ружье.

Мишель вышла из пещеры:

— О, теперь они помогут вам найти вашего друга.

7

Траутмэн лежал ничком на полу своей ярко освещенной камеры. Лицо его было сплошным синяком. Каждое движение причиняло боль. Последний раз, когда он справлял малую нужду, он мочился кровью.

Его окружали полковник Зейсан, сержант Кауров и еще несколько человек.

— Вы здесь один, — сказал Зейсан. — Ваша жизнь в наших руках. Никто не справлялся о вас. Никто не пытался разыскивать. Правительство вами не интересуется.

Траутмэн смотрел в стену, игнорируя его.

— Да, я презираю их всех за то, что и вас. Меня тоже сделали пушечным мясом, — сказал Зейсан, — но уверяю вас, я все же не намерен терять свой шанс и надеюсь выбраться из этой задницы. Итак, если вы хотите освободить себя от этих страданий, ответьте, зачем вы здесь?

Сержант Кауров ударил Траутмэна в живот. Колени Траутмэна поджались к груди. Стон его был нечеловеческим.

— Зачем ты здесь?

— Я не планировал, — Траутмэн судорожно хватал ртом воздух, — пересекать границу. Я сделал ошибку…

— Ответь еще раз. Правду!

Кауров ударил Траутмэна по спине.

— Что ты делал за границей?

— Осматривал достопримечательности.

— Шпион! Сколько американцев было с тобой?

— Никого!

— Лжец! Сколько американцев перешло границу?

Кауров ударил Траутмэна в пах. Его вырвало.

— Не трать мое время и не оскорбляй мою разведку, — сказал Зейсан. — Вчера были сбиты два вертолета. Этого никогда не случалось в моем секторе. Ты думаешь я поверю, что твое появление и вчерашняя атака — совпадение? Где находится главарь мятежников Мосаад Хайдар? Где другие бандиты Халид и Рахим? Ты пришел сюда, чтобы пообещать им оружие, помощь и обучить, как убивать больше моих людей. Где их база?

Кауров ударил Траутмэна в лицо.

— Где? Если существует план учинить беспорядок в этом районе и подорвать мой авторитет — так и скажи. Мы это пресечем, — произнес Зейсан.

ЧАСТЬ VI

1

Рэмбо сидел среди подсвеченных закатом деревьев на краю лагеря. Он заканчивал чистить свой комбинированный автомат-гранатомет и в третий раз в день проверял ящик со взрывчаткой.

В лагере тем временем готовились к свадьбе. Женщины надели нарядные чадры. Мужчины с помощью щепок наносили себе на веки тонкие полоски красной, зеленой или голубой краски. Некоторые воткнули в свои тюрбаны яркие цветы. Музыканты играли на экзотических инструментах. Небольшая прямоугольная коробка задняя стенка качала воздух, а на передней находились клавиши — звучала словно верхние регистры аккордеона. Узкий и длинный струнный инструмент издавал звуки слишком высоко настроенной мандолины. Из скудных деревенских запасов съестного готовились острые блюда. Запах баранины, смешанной с кэрри и рисом, возбужда; у Рэмбо аппетит.

К нему подошел Муса.

— Иногда невозможно постичь, в чем смысл жизни. Люди утром жениться, а вечером умирать. Война заставляет их спешить.

— Да, — сказал Рэмбо, — здесь дни, как годы.

Стук копыт заставил его схватиться за оружие. Всадник галопом ворвался в лагерь, соскочил на землю и поспешил к Халиду.

Прибывший торопливо начал о чем-то говорить.

Его военная форма встревожила Рэмбо и он сказа; Мусе:

— Да это же форма правительственных войск!

— А еще он наш шпион. Появившись здесь, он уже не сможет вернуться назад на базу. Но его сведения того стоят.

— Какие сведения?

— Он говорит, что завтра русские высылать в этот район колонну бронетехники.

2

Теперь танцы мужчин превратились из свадебных в воинственные. Тени сплетались в свете лагерных костров, воздух вибрировал от звука ситар и барабанов. Весть о завтрашней схватке уже разнеслась по остальным деревням. Многие моджахеды возбужденно суетились, проверяя оружие и подготавливая лошадей. Детишки широко раскрытыми глазами наблюдали из пещер, а женщины спешили помочь мужьям.

Халид, Рахим и Мосаад вышли из палатки; все трое говорили, перебивая и не слушая друг друга.

Рэмбо смотрел на происходящее из темноты деревьев.

— Муса, о чем они спорят?

— Кто поведет боец. Кто придумает, как внезапнее напасть. Каждый из начальник считает себя умнее других. И каждый уверен, что его план лучше. Все говорить, что им известна воля Всевышнего.

— И если они не договорятся, их всех убьют.

Муса пожал плечами.

— Вечно они ссориться. Повстанцы все такие. Афганистан — страна племен. Все племена, все вожди равны. Каждое племя само по себе, работай вместе не умеют.

— У нас в Америке в таком случае говорят: нечего ругаться, надо дело делать.

— И добавил: — А иначе русские их в порошок сотрут.

Рахим покачал головой и отошел в сторону. Халид и Мосаад последовали за ним, каждый продолжая отстаивать свое.

Пока они спорили, все трое приблизились к деревьям, где стоял Рэмбо. Костер высветил в темноте его фигуру. Увидев чужака, они перестали спорить.

Рэмбо знал, что сейчас произойдет. По крайней мере, подумал он, есть хоть один вопрос, в котором у них нет разногласий.

— Ты будешь сражаться с нами, американец, — сказал Халид.

Муса перевел его слова.

— Нет, я пришел сюда для того, чтобы спасти моего друга.

— Это подождет, — прервал его Рахим. — Мы должны остановить советскую колонну до того, как солдаты заметят наши деревни.

— А как насчет моего друга?

— Прежде чем помочь тебе, мы поможем своим, — убежденно сказал Мосаад. — Так ты намерен драться или будешь смотреть?

Этого он и ждал. Они бросают мне вызов, подумал Рэмбо. Они считают это делом чести. Если я теперь не полезу в драку, меня сочтут трусом.

И все снова вернется к тому, с чего началось. Всей душой Рэмбо хотелось этого избежать.

— Где вы собираетесь на них напасть? — спросил он.

— В ущелье, километрах в двадцати отсюда, — сказал Мосаад, — довольно далеко, чтобы они не заподозрили, где мы прячемся.

— Я хочу уйти туда за два часа до рассвета. Мне нужны шесть человек.

— Нет. Ты пойдешь вместе с нами.

— А теперь послушайте меня внимательно, — сказал Рэмбо. И голос его зазвучал словно отточенная сталь клинка у него на поясе. — Если вы хотите, чтобы я помогал, то позвольте мне это делать по-своему.

Вожди удивленно заморгали, пораженные тоном Рэмбо. Никто — и уж тем более ни один пришлый — никогда не разговаривал с ними так. Они недоуменно посмотрели друг на друга.

Мосаад прикоснулся к своей серебристой бороде. Словно вспомнив о бузкаши и о той особой связи, что между ними после этого возникла, он медленно кивнул.

3

Рэмбо натянул поводья и остановил своего коня на краю обрыва над загроможденным камнями ущельем. Лунный свет мерцал на песке, похожем на щелок, и на бесчисленных валунах, напоминавших огромные черепа.

— Что это за место?

Муса остановился рядом с шестью моджахедами, следовавшими вместе с ним.

— Его называют Ущельем Боли.

Луна высветила разбитую дорогу, которая шла через узкий перевал справа. Перевал походил на туннель, его стены сливались с обрывистыми скалами по бокам ущелья.

— Вон там, — показал Рэмбо, — мы и заложим заряды. Когда они достигли верхней точки перевала, темнота уже превратилась в обманчивую предрассветную мглу. Рэмбо снял с коня ящик со взрывчаткой. Дожидаясь первых лучей солнца, он изучал подходы к перевалу с обеих сторон и готовил заряды, набивал мягкую взрывчатку С-4 в металлические трубки, вставлял в каждую из них детонатор и соединял его потом с миниатюрным радиоприемником на батарейках. Наконец он плотно закрыл все трубки.

— Муса, скажи людям, которые с нами пришли, чтобы они обращались с этими штуками бережно, словно с младенцами. Если они будут неаккуратны, то могут порвать провод и детонатор сработает.

— Они сделают, как ты скажешь. Они мечтают умереть в бою, а не от взрывчатка.

— Кончай разговоры о смерти! — резко оборвал его Рэмбо. Он показал ключевые места по обеим сторонам перевала и в ущелье. — Скажи людям, чтобы они поглубже заложили заряды в расселины и сверху прикрыли камнями.

Мужчины начали спускаться по углублению в скале.

Утро разгоралось все ярче, и Рэмбо заметил, как трое пересекли дно долины и начали карабкаться по противоположному склону. Муса отправился в ущелье. Рэмбо не мог видеть людей, которые находились на скале прямо под ним, но все остальные выполняли указания в точности, поэтому он постарался успокоиться и занялся установкой зарядов вдоль самого гребня.

Через час Муса и остальные возвратились. Рэмбо вручил ему небольшой радиопередатчик, а второй оставил себе.

Чтобы подорвать заряд, нужно щелкнуть рычажком и включить передатчик, а потом нажать на эту кнопку. Передатчик пошлет сигнал по радио. Приемник его поймает, и ток от батарейки подожжет детонатор. Тогда С-4 взорвется.

Муса кивнул.

Рэмбо стало интересно, понял ли тот, как работает дистанционный взрыватель. Однако Муса его удивил.

— Когда я нажму на кнопка, разве не все заряды сработают сразу?

— Нет, если ты все сделаешь как надо. Видишь шкалу над кнопкой? Номера на шкале соответствуют разным зарядам. Заряды с номерами от одного до шести ты разместил на дне долины, а с седьмого по двенадцатый вдоль той стены ущелья. Шесть следующих расположены по этому склону. И еще шесть я поставил здесь на гребне. Если хочешь подорвать номер двенадцать, перемести шкалу на двенадцать и нажми на кнопку.

— Это сложно, — кивнул Муса, — но я все запомнить.

Рэмбо сжал его руку. — Я знаю, что ты справишься.

— У тебя тоже есть передатчик, — сказал Муса.

— В точности такой же, как у тебя. Я хочу, чтобы была страховка на случай, если один из них не сработает.

— Или один из нас умрет.

— Я сказал тебе, кончай говорить о смерти!

Они подвели коней к впадине и привязали их к чахлому кусту. Выбираясь из лощины, Рэмбо взглянул в сторону дальнего конца ущелья. Группа конных бойцов приближалась к перевалу. Они разделились, одни двинулись направо, другие налево, некоторые остановились посередине. Спешившись, они попрятали коней за скалами на безопасном расстоянии от перевала и побежали вперед. Достигнув боевых позиций, бойцы падали на землю и укрывались одеялами песочного цвета, сливаясь с окружающими их огромными камнями.

— Кто обучил вас так умело сражаться?

— У нашего народа тысячелетний опыт.

Хотя ответ и произвел на Рэмбо впечатление, какая-то тревога по-прежнему не отпускала его.

— Когда должны подойти русские?

— Примерно через час.

Рэмбо почувствовал, как тревога усилилась и пополз вперед, чтобы в последний раз изучить перевал.

Его беспокойство нарастало. Лежа на животе, он посмотрел вниз с обрыва. По-прежнему он не мог различить, где же прячутся моджахеды. Он не сомневался, что все заряды расположены как надо. И все же что-то ему не нравилось.

— Слишком все кажется легко. Будь я русским, я бы об этом месте побеспокоился заранее. И принял бы некоторые предосторожности, прежде чем сюда соваться.

— Русский верят в свой неуязвимость.

— Может быть, — Рэмбо еще раз попытался стряхнуть свою тревогу. — Нам лучше разделиться. Я переберусь на противоположную сторону.

Он положил радиопередатчик в рюкзак и забросил его за спину. Потом перекинул через плечо автомат-гранатомет и переполз на край обрыва. Опор для рук и ног хватало. Спуск предстоял не трудный.

— Ты сражаешься с нами. Ты теперь один из нас, — сказал Муса. — Да хранит тебя Бог!

Голос Рэмбо прозвучал хрипло от нахлынувших чувств.

— И тебя тоже.

4

Рэмбо был уже в середине ущелья, когда почувствовал, как ему сжало грудь. Резкий скрежет танковых гусениц послышался со стороны перевала. Он казался совсем близко. Рев дизельных двигателей приближался с устрашающей скоростью.

Рэмбо бросился бегом. У обочины он упал и пополз через завалы камней, пока не нашел валун, за которым можно было укрыться. Одна его ладонь была поранена и начала кровоточить.

На перевале показался орудийный ствол. Мчащийся со скоростью 90 километров в час БТР с ревом выскочил на дорогу. Он был длинный и узкий, с низкой посадкой, на нем была установлена противотанковая ракета, один пулемет стоял на турели и еще несколько — спереди. Пятеро членов экипажа могли разместиться впереди, а в заднем отсеке были места еще для шести солдат.

На дороге появился БТР. Потом третий и наконец — танк. БТРы сразу показались карликами рядом с ним. Его орудие и пулеметы были более мощными. С перевала уже мчались грузовики с солдатами. Четыре, пять, шесть. Еще пять пока стояли в укрытиях за перевалом. А за ними — танк и два БТРа.

Все они появились в поле зрения так быстро, что у Рэмбо не было времени скинуть со спины рюкзак, выхватить передатчик, установить нужный номер и нажать на кнопку.

— Взорви их, Муса!

Но все было тихо.

Внезапно Рэмбо понял: Муса боится, что я слишком близко к зарядам.

— Нажми на кнопку, Муса!

Рэмбо потянул свой рюкзак.

— Ну давай же, Муса!

Сильный взрыв отбросил его назад. Второй взрыв оглушил. Он зашевелился и попытался укрыться за скалой. Летящие осколки камней били по ней и поднимали вокруг песок. Обломок валуна едва не угодил Рэмбо в колено. Дым застлал ущелье, скалы взрывались, шатались и падали, тонны камня обрушивались на грузовики, БТРы, и тот танк, что еще не успел выбраться с перевала. Солдаты орали. Скрежетал металл. Пыль стояла столбом.

Рэмбо скорее ощущал все это, чем слышал или видел. Оглушенный взрывами, он все-таки умудрился снять рюкзак. С передатчиком в одной руке и автоматом в другой Рэмбо рванулся к валуну в двадцати метрах позади него.

Техника, которая выбралась с перевала, остановилась. Солдаты выскакивали из грузовиков. Мускулистые бойцы спецназа на ходу вели непрерывный огонь и, оказавшись на земле, тут же откатывались в стороны. Застрочили пулеметы танка.

Афганские воины сбросили свои песочного цвета одеяла и открыли огонь в тот самый момент, когда взрыв потряс скалы. Треск одиночных винтовочных выстрелов был едва различим на фоне очередей из М-16. Еще громче было настойчивое стаккато китайского пулемета образца шестидесятых годов.

Спецназовцы попадали на дорогу, большинству из них удалось добраться до камней и открыть встречный огонь из АК-47. Заговорила пушка БТР. Танк содрогнулся от выстрела своего крупнокалиберного орудия. Земля дрожала. Камни дробились в песок. Афганских бойцов рвало на куски, ошметки их тел разлетались по воздуху кровавым дождем.

На самом перевале три грузовика и один из БТРов были стиснуты камнями, но не уничтожены. Солдаты спешили выбраться из них, карабкаясь через груды обломков, стремясь поскорее присоединиться к сражающимся.

Рэмбо повернул шкалу передатчика. Установив ее на нужной цифре, он нажал на кнопку. Еще один кусок скалы взлетел в воздух, обрушив поток камней на орущих солдат. Рэмбо перевел шкалу на новый номер, но прежде чем он успел коснуться кнопки, от сильного взрыва взлетели в воздух скалы на противоположной стороне ущелья, и на солдат обрушилось еще большее количество камней. Этот взрыв — дело рук Мусы, понял Рэмбо и нажал на кнопку взрывателя. Бу-у-ум! Новый град камней.

Неожиданно короткая очередь срикошетила от камня, который служил прикрытием для Рэмбо. Вокруг фонтанчиками поднимался в воздух песок. Его нащупал стрелок БТРа! В любую секунду пушка может…

Рэмбо быстро набрал пятерку и нажал на кнопку. Песок встал перед БТРом мощной стеной. Камни застучали по металлу. Сам БТР не пострадал. Заряд был заложен слишком далеко впереди машины. Но вихрь поднятого взрывом песка должен был наверняка закрыть обзор водителю и дать Рэмбо возможность достичь укрытия понадежней.

Стреляя из своего автомата короткими очередями, он перебежками отступал назад, пока чуть было не налетел на валун. Рэмбо на ходу перемахнул через него, прижался к земле, и как раз в этот момент прогрохотала пушка БТРа. Стрелок решил вести огонь, даже не видя мишени. Камень, за которым спрятался Рэмбо, разлетелся в куски. От него поплыл кислый, обжигающий ноздри дым.

Афганцы продолжали стрелять. Снаряд из старого 88-миллиметрового безоткатного орудия попал в танк. Удар был сильный, но и его мощности не хватило, чтобы пробить массивную танковую броню. А пулеметы танка косили повстанцев. Те с криками бежали кто куда.

Рэмбо выстрелил из гранатомета по спецназовцам, которые вели огонь из-за каменной гряды. Взрыв смешал тела и камни. Он выпустил очередь из автомата по кучке солдат, пытавшихся обойти его с фланга.

Справа от него пушечный выстрел танка превратил несколько афганцев в облако кровавого пара. Еще троих перерезало пополам пулеметной очередью.

Бу-у-у-ум! В горловине ущелья образовался камнепад, похоронивший советских солдат, пытавшихся там укрыться. Опять Муса!

Рэмбо продолжал стрелять.

Внезапно в груди у него похолодело. Взрывы и автоматные очереди заглушил раздавшийся с неба вой. На ущелье падала ракета, за которой тянулся дымчатый хвост. Мгновенная вспышка — и вместо груды камней образовался кратер, залитый кровью. Откуда-то сверху прогремели пушки. Повстанцы рассеялись. Наверху скорострельные пулеметы выплевывали по сотне пуль в секунду, образуя в песке канавы и дробя все, во что они попадали.

Советский десантный вертолет! Оглушительный шум боя помешал Рэмбо услышать рокот приближающегося МИ-24. Пугающе громадный, он возник над тем местом, где когда-то был перевал, и ринулся к ущелью. Его уродливые крылья вспыхнули, когда он выпустил еще две ракеты. Пушки изрыгали струи дыма. Из пулеметов вырывались языки огня.

Атака захлебнулась. Земля тряслась. Куда бы ни повернули повстанцы, везде их ждала пылающая, обжигающая, взрывающаяся смерть.

Вертолет пронесся над полем боя. Поднятый винтом ветер закручивал пыль в воронки. Советские солдаты ринулись в контратаку, усилив смятение афганцев. Повстанцы начали отступать.

Только теперь Рэмбо понял, что беспокоило его, когда он в последний раз рассматривал перевал перед появлением БТРов. Ловушка здесь была очевидной, поэтому русским было необходимо провести воздушную разведку. Эта птица смерти, по-видимому, должна была обследовать перевал еще до того, как через него пойдет колонна, но, вероятно, что-то задержало вертолет, и он опоздал на несколько минут.

Атаку предотвратить он уже не мог, но все еще успевал уничтожить нападавших.

Вертолет сделал круг над полем боя, чуть ли не касаясь того выступа, с которого Рэмбо изучал перевал, и развернулся для еще одного опустошительного захода. Когда он ринулся вниз, стреляя из всех расположенных под крыльями стволов, Рэмбо постарался принять удобную позицию. Повстанцы стреляли по вертолету из М-16.

Но даже если их пули и попали бы в мчащуюся крылатую машину, они не могли причинить вреда броне.

Зато могло помочь другое! Пульс молотом стучал у Рэмбо в висках, когда он рывком перевел шкалу радиоприемника. Окутанный дымом и пылью, он едва смог увидеть нужный номер. Тело его вздрагивало от близких взрывов. Рокочущий вертолет прошел над головой. Он снова выходил на боевой разворот. В разрывах дымной пелены Рэмбо увидел, как вертолет чуть было не коснулся утеса около перевала.

Он нажал на кнопку взрывателя. Каменный выступ превратился в огненный шар. Быстро переместив шкалу на следующий номер, он снова нажал на кнопку. Еще один взрыв. Пока Рэмбо дожидался, когда Муса и моджахеды поставят заряды, он сам заложил свои на вершине утеса.

На случай, если бой переместится в том направлении. Или если повстанцам придется уходить через гребень и нужно будет задержать вражескую погоню. На всякий случай… Всегда надо быть готовым к неожиданностям.

Этому его научил Траутмэн.

Траутмэн…

Рэмбо установил шкалу на нужном номере и нажал на кнопку.

Первый взрыв подкинул вертолет. Но машина продолжала полет.

Второй взрыв чуть было не опрокинул вертолет набок. Но он сумел набрать скорость.

Третий взрыв все-таки перевернул вертолет вверх тормашками. Его вращающиеся лопасти, которые теперь оказались снизу, не могли удержать давящего на них веса машины.

Крылатая коробка умудрилась продержаться в воздухе еще некоторое время, а затем начала падать, как при замедленной съемке. Огненная вспышка последовала сразу же за ударом. Широченный язык пламени опалил скалу. Тряхнуло так, что Рэмбо вздрогнул.

Что если Муса у той скалы? Неужели я его убил?

Рэмбо вздрогнул снова, на этот раз от грохота пушки БТРа. Снаряд разорвался в двадцати ярдах позади него. Повстанцы прекратили отступление и с криками снова бросились в атаку. БТР двинулся им навстречу.

Взрыв прямо под ним оторвал одну гусеницу и разворотил днище машины. Показалось пламя. Раздались вопли.

Этот взрыв мог вызвать только заряд, который подорвал Муса. Значит Муса жив!

У повстанцев был всего один РПГ-7; это оружие они добыли, разбирая обломки после успешной атаки два месяца назад. Им дорожили и держали в запасе до последней минуты, стрелок использовал его только когда был уверен, что цель будет поражена. И вот сейчас афганец с РПГ выстрелил, и прошившая металл ракета уничтожила второй БТР. Его покореженный корпус разорвало, когда вспыхнуло горючее и сдетонировал боезапас.

Оставшиеся в живых советские солдаты бросились спасаться бегством через заваленный перевал. Повстанцы с криками погнались за ними.

Однако танк по-прежнему оставался на месте, и его пулеметы, не переставая, строчили, а пушка продолжала вести прицельный огонь. Афганцы, неосторожно высунувшиеся из укрытия, чтобы отпраздновать победу, очень быстро получали возможность умереть смертью мученика, о которой столько мечтали.

Танк устремился вперед, стреляя на ходу и круша гусеницами все на своем пути. Еще несколько повстанцев упали на камни.

Раненый афганец попытался в предсмертном броске подорвать танк. Взрывчатка с дымящимся запалом упала в пяти шагах от бросавшего. Танк приближался, но слишком медленно, чтобы попасть под взрыв. Повстанцы в отчаянии поливали приближающуюся махину автоматными очередями. Ствол пушки начал разворачиваться в их сторону.

Рэмбо вскочил на ноги и помчался к дымящемуся взрывпакету. Он подхватил пакет на бегу и метнулся навстречу танку. Шквал пулеметных очередей заставил его броситься на землю. Падая, Рэмбо кинул пакет; тот угодил на турель пулемета. Танк был уже рядом, его тень накрыла Рэмбо, прижавшегося к земле, чтобы не быть раздавленным днищем машины. Справа и слева злобно скрежетали гусеницы. Увидев наконец дневной свет, Рэмбо вскочил на ноги и изо всех сил бросился бежать. Легкие саднило, ноги пронзила боль. Взрыв швырнул его на землю. Горячий ветер обжег шею.

Переведя дыхание, Рэмбо оглянулся. Пулеметная турель покосилась, ствол смотрел в землю. Из развороченных внутренностей машины рвался огонь.

Рэмбо обессилевший лежал на песке.

Его накрыла тень. Он полез за ножом.

И остановился, увидев улыбающегося Мосаада, протянувшего руку, чтобы помочь ему встать.

5

Со стороны перевала еще раздавалась редкая беспорядочная стрельба — уже не автоматные очереди, а отдельные выстрелы из винтовок. Повстанцы охотились за советскими военными, прячущимися в завалах по ущелью. Рэмбо почувствовал отвращение, догадавшись, что пойманных солдат афганцы тут же убивают.

Если не считать этой стрельбы, то бой окончился. Пыль улеглась. Среди обломков и трупов бродили повстанцы, собирая трофейное оружие и боеприпасы.

Афганец перерезал горло раненому советскому солдату.

Рэмбо отвернулся.

Эта война не моя!

Эти люди едва в состоянии прокормить самих себя, не говоря уж о пленных. У них слишком много своих раненых, чтобы тратить медикаменты на раненых врагов. Если они позволят пленным уйти, эти советские снова вернутся и опять будут убивать повстанцев. У повстанцев нет выбора. Им приходится убивать пленных.

И все же…

Эта война не моя!

Шум заставил его обернуться. Слева, в отдалении от поля боя, образовался кружок возбужденных повстанцев, которые бросали куда-то камнями.

У Мосаада загорелись глаза. Он побежал к гогочущей толпе. Халид и Рахим тут же к нему присоединились и начали расталкивать всех, чтобы прорваться в центр.

Смущенный и недовольный, Рэмбо поспешил за ними. Когда он увидел, что служило мишенью для повстанцев, ему стало нехорошо. Русский солдат — парень не старше лет двадцати — лежал на песке, обхватив руками голову и пытаясь защититься от камней, которыми афганцы забрасывали его.

Один из моджахедов оторвал руки русского от его головы. Парень бросил вверх испуганный взгляд. Он напомнил Рэмбо забитого и несчастного щенка. Светловолосый, голубоглазый, совсем еще мальчишка, с мягкими чертами лица, которые выдавали в нем жертву, а не насильника.

Повстанцы схватили пленного за плечи и закрутили его как волчок. Парень рухнул на песок, и в него снова полетели камни. Один из афганцев достал нож, схватил парня за волосы, рывком запрокинул ему голову, чтобы удобнее перерезать обнажившуюся шею…

Рэмбо метнулся через толпу и перехватил кисть афганца за мгновение до того, как лезвие коснулось тела. Сверкающий клинок дрожал в миллиметрах от вздувшейся на шее вены; афганец пытался высвободиться из рук Рэмбо, а тот изо всех сил старался отвести нож в сторону.

Афганец зарычал. Рэмбо вывернул ему руку и перехватил нож.

Афганец отскочил и направил свою винтовку в грудь Рэмбо.

Из толпы выбежал Халид и, схватившись за ствол, опустил его в землю. Он рявкнул на афганца и тут же обратился к Рэмбо с еще большим гневом.

— Он говорит, что спас тебе жизнь, а теперь вы квиты за то, что ты спас жизнь его дочери. Тебе не надо было вмешиваться.

Рэмбо обернулся. И увидел Мусу.

Но у него не было времени сказать ему: «Слава Богу, ты жив! Слава Богу, тебя не было на скале, когда я подорвал там заряды!»

Афганцы сгрудились плотнее, их позы стали напряженнее. Рахим заговорил с яростью в голосе. Муса начал переводить.

— Ты отнял у этого человека нож. Ты обесчестил его. За оскорбление полагаться месть.

— Я не хотел его оскорбить! Я просто пытался… Афганец никогда не нападает на афганца.

— Но я же не один из вас! — настаивал Рэмбо. — Я не знаю ваших правил!

— Говори спокойнее, — произнес Муса. — Афганец никогда не кричать. Пусть сила будет в твоих словах. Крик — тоже оскорбление.

Рэмбо собрал всю силу воли, чтобы заставить голос звучать спокойно.

— Переведи ему, что я не хотел оскорбить его честь. Я уважаю его отвагу. Он великий воин. Но я не могу ему позволить убить пленника. Я не стал бы вмешиваться без веской причины. Пусть он выслушает…

Афганец, чей нож отнял Рэмбо, дрожал от ярости, и взгляд его стал бешеным.

— Скажи ему, что я приношу извинения. Вот каким ничтожным я чувствую себя перед ним.

Рэмбо прижал нож к своему плечу и медленно провел им, разрезая тело. Хлынула кровь.

Афганец выпрямился. Рэмбо подал ему нож рукояткой вперед.

— Я глубоко сожалею о том, что произошло. Но твоя честь не пострадала. Ты не зря вынимал нож. Он испил крови.

Афганец замер в нерешительности.

— Прости меня, и я стану твоим должником, — сказал Рэмбо.

Кровь капала с его руки. Воин заколебался, недовольно повел плечами и взял свой нож.

— Благодарю тебя, — сказал Рэмбо. Афганцы одобрительно зашептались. Рэмбо расслабил плечи.

Мосаад ворчливо сказал что-то, Муса перевел:

— Он сказал, что надо поступить иначе. Так, как учит Коран. — Устроить суд. Вынести приговор. Проявить справедливость и уж потом убить пленника. Рахим возразил:

— Нет. Коран требует суда только над мусульманами. Неверных наш закон не охраняет. Этот солдат — хуже неверного. Он атеист. И к тому же трус. Когда мы напали, он убежал в камни и спрятался. Он не заслужил чести быть судимым. Палач должен увести эту паршивую собаку долой с наших глаз и обезглавить!

Афганцы закивали. Худой палач вышел вперед со своим топором.

— Муса, скажи им «нет», — стараясь придать голосу убедительность и при этом не повысить тона, проговорил Рэмбо. — Скажи им, что они должны меня выслушать. Скажи им, что мне нужен этот человек. Я думаю, он может помочь мне спасти моего друга.

— Мы обсудим это на совете, — ответил Мосаад.

— Тогда заодно обсудите и еще кое-что, — сказал Рэмбо. — С тех самых пор, как я здесь появился, мне все время приходится оказывать кому-то услуги. Теперь пришло время оказать услугу мне. Вы обещали помочь мне найти друга. Вы все время говорите о чести. Я ловлю вас на слове. Выполните свое обещание. Если этот человек окажется в силах помочь мне, оставьте его в живых.

Афганцы, казалось, были шокированы этой речью.

— Плохо! — сказал Муса. — Тебе не надо было сомневаться в их слова. Теперь у них единственная выбор — убить тебя или выполнить просьбу.

Затаив дыхание, Рэмбо ждал решения.

Вперед вышел Мосаад.

— Ты заявляешь, что не смогу выполнить свое обещание?

— Будешь считать, я тебе о нем напоминаю.

— Знаешь ли ты, чем рискуешь, когда так говоришь?

— Знаю.

Мосаад бросил на Рэмбо изучающий взгляд.

— Должно быть, твой друг и впрямь для тебя много значит.

— Он для меня как отец.

Мосаад помолчал несколько секунд.

— Ты хранишь верность, как афганец. В тебе есть страсть и мужество. Мы отдадим тебе этого человека. Но если он тебе не поможет, — Мосаад взял у палача топор, — если он попытается нас предать, тогда его голову ты отрубишь сам.

6

Траутмэн поднял голову из кровавой лужи. Он зажмурился от слепящего света, который заливал его камеру, и взглянул в сторону маленького зарешеченного оконца на двери.

Послышались шаги.

Но не уверенная поступь полковника Зейсана и прапорщика Каурова, возвращающихся продолжить допрос и снова пытать его.

Нет, на этот раз шаги были шаркающие.

Множество ног. Кто-то упал. Удар дубинки по телу. Человеческий стон. Чья-то просьба. Новые удары дубинкой. Грубые команды охранников. Снова шарканье ног.

Помогая себе руками, Траумэн встал на колени и оперся о стенку. Он нашел силы подняться и, спотыкаясь, доковылял до окошка на двери.

Через прутья решетки Траутмэн увидел бредущих мимо камеры афганцев, подгоняемых охраной. Хотя все плыло у него перед глазами, он насчитал с десяток узников, и несмотря на полный беспорядок мыслей, у него хватило догадливости понять, что эти пленные в тюрьме уже давно. Их толкали не в сторону камер. Охрана гнала людей в том направлении, откуда всегда появлялся полковник Зейсан.

К той двери, в которую сюда привели самого Траутмэна. В сторону внутреннего двора.

Ноги Траутмэна отказались его держать. Он соскользнул вниз от окна, оставляя на металле кровавый след от разбитых губ.

У него возникло тошнотворное предчувствие.

Он сообразил, оседая на пол, что если бы советские собирались освободить пленных, то охрана обращалась бы с ними иначе. И сами пленники не молили бы о чем-то, не упрашивали солдат.

Маловероятно было и то, чтобы десятерых пленных вместе стали бы допрашивать.

Предчувствие Траутмэна окрепло, и он не смог сдержать стона.

7

Майор Азов разглядывал двор крепости из окна кабинета полковника Зейсана. Заходящее солнце отбрасывало тень от стены на шеренгу солдат, замерших по команде смирно.

Азов с отвращением покачал головой. Ему было сорок лет, и с его огрубелым лицом солдата удивительным образом контрастировали живые, полные чувства глаза. Ему страстно хотелось, чтобы он никогда не знал этой неуправляемой страны, и уж тем более не воевал здесь.

Азов повернулся к своему начальнику.

— Товарищ полковник, при всем моем уважении я должен заметить, что это была ваша идея отправить колонну вместо того, чтобы подождать, пока мы выясним, где прячутся эти бандиты.

— Вы хотите сказать, что случившееся было моей ошибкой? — переспросил Зейсан.

— Ну что вы, конечно, нет. Мы должны захватить инициативу. Однако мы не всегда можем предвидеть последствия, даже если тактически все спланировано прекрасно.

— Вы называете потерю трех вертолетов, двух танков, шести БТРов и свыше сотни солдат в течение двух дней хорошим планированием?!

Азов не решился еще раз напомнить, что идея отправки колонны принадлежала полковнику.

— Повстанцам следует преподать урок, — сказал Зейсан. — Они прячутся вблизи места нападения. Я в этом уверен. Завтра я отдам приказ о полномасштабной операции по их выявлению и уничтожению.

— А что, если они хотят внушить вам, будто прячутся в том районе? Слишком поспешными действиями вы можете как раз оправдать их надежды. Они могут опять расставить ловушку.

— Не перечьте мне, майор! Вы уже говорили о последствиях. То, что повстанцы устроили сегодня, должно действительно иметь последствия!

Азов снова посмотрел в окно на строй солдат в затененном дворе.

— А как с американским пленным?

— Что вы имете в виду?

— Его надо бы отправить в Кабул, прежде чем вы начнете объяснять местным насчет последствий. Если он узнает о… — Азов сделал жест в сторону окна.

— Американец останется тут, пока не скажет мне, где скрываются мятежники, и пока я не разберусь с этим недоразумением!

Кто-то постучал в дверь кабинета. Вошел прапорщик Кауров.

— Пленные мятежники доставлены во двор по вашему приказанию!

— Исполняйте приказ дальше.

Азов еще сильнее пожалел, что попал сюда.

8

Несмотря на толстые каменные стены камеры, Траутмэн расслышал глухие раскаты выстрелов во дворе. И далекие крики.

Голова его лежала в луже крови, а стоны перешли в проклятия.

9

Фамилия пленного была Андреев. Он сидел рядом с Рэмбо у входа в пещеру и смотрел, как солнце опускается за горы. Афганцы молились, встав на колени. Рэмбо уважительно подождал, пока молитва будет окончена, а потом по-русски объяснил Андрееву, что он от него хочет.

Голубые глаза солдата расширились: Вы так хорошо говорите по-русски!

— Это одна из моих военных специальностей. Еще я говорю по-тайски и по-вьетнамски.

— Вы солдат?

— Был когда-то, — Рэмбо задумался. — Пожалуй, можно сказать, что я в отставке. Я тебе задал вопрос. Ты знаешь, где прячут американца?

— Да, я видел вашего друга. Рэмбо наклонился ближе к пленному.

— Где?

— В крепости.

— Он жив?

— Кто знает, сколько он еще продержится? Они его здорово колотят. Каждый день.

Желваки заиграли на скулах у Рэмбо.

— Покажи мне, где они держат. Нарисуй карту.

— Все равно его нельзя выручить. Крепость защищена слишком хорошо. Даже все эти мятежники не возьмут ее.

— Они и не собираются туда идти. Я пойду сам.

— Вы? — изумился Андреев.

— Со своим другом. У двоих есть шанс проникнуть внутрь незамеченными.

— Но вокруг крепости минные поля! Даже если у вас есть карта, без проводника через них не пройти, — Андреев что-то прикинул про себя. — Вам придется взять с собой меня.

— Придется? Подумай как следует.

— Вы не уверены, можно ли мне доверять?

— Вот там стоит человек с топором, у которого нет сомнений по этому поводу. Почему ты бежал с поля боя?

— Вы думаете, я трус?

— Я ничего про тебя не знаю. И даю тебе шанс объясниться.

Андреев пригладил свои светлые волосы.

— То, что мы здесь делаем, неправильно. Я люблю свою страну, но эту войну ненавижу. Многие солдаты думают так же, как я. Некоторые даже бегут. Это плохая война. Как во Вьетнаме.

— Да, — сказал Рэмбо, — как во Вьетнаме. — Он почувствовал привкус во рту. — Ты хочешь сказать, что собирался дезертировать?

Андреев недоуменно огляделся.

— Похоже, я так и сделал.

— Если только эти люди тебя примут. Андреев опустил взгляд.

— Да. Конечно, если…

— Они захотят, чтобы ты сражался против своих. Ты способен на это?

— Солдаты в крепости для меня не свои. Я родом из очень большого города, Пермь называется. Там у меня свои. А те, кто живет в Москве, они и понятия не имеют, как у нас плохо. Военные забирают молодежь из деревни и посылают служить подальше от дома. А в Москве говорят, что мы здесь побеждаем. Это неправда. На войне никто не побеждает. Это война не моя. Плохая война. Если мне афганцы разрешат остаться, то они для меня и будут свои.

Рэмбо пристально на него посмотрел.

— Вы можете мне доверять. Андреев не подведет американца. А вот можно ли вам верить?

— Чтобы спасти тебя, я рисковал своей жизнью.

— А я теперь рискую своей, чтобы помочь вам.

— Ну хорошо. Я об этом подумаю. Рэмбо обернулся на звук шагов по камням.

К ним приближалась Мишель с дочкой Халида и с неизменной сигаретой в зубах.

— Я подумала, тебе интересно посмотреть, как поживает твоя подружка.

Рэмбо улыбнулся ребенку, которого ему довелось спасти. Малышка заговорила.

— О чем это она, Мишель?

— Да так, ни о чем.

— Скажи мне.

— Ты же знаешь, что такое дети. Сначала скажут, а потом подумают. Она сама не соображает, о чем говорит.

Рэмбо ждал.

— Ну ладно, — произнесла Мишель. — Она надеется, что скоро тебя ранят и тогда она сможет за тобой ухаживать.

— Может быть, ей и повезет.

ЧАСТЬ VII

1

Рэмбо изучал нарисованную Андреевым карту до тех пор, пока не выучил наизусть каждую относящуюся к крепости мелочь. Он поднялся со своего места в углу лазарета, где сидел рядом с керосиновой лампой, откинул одеяло и вышел в темноту.

В эту ночь повстанцы не зажигали огней. Лагерь полностью был погружен во тьму. Если вертолеты прилетят в предгорья, чтобы отомстить за дневное нападение, они откроют огонь, заметив малейшее движение. Прошло несколько секунд, прежде чем глаза Рэмбо привыкли к темноте. Светомаскировка палаток была идеальной — они не выделялись среди ночных теней. Только редкие всхрапы да чмоканье копыт в грязи выдавали место, где среди деревьев были спрятаны кони. Даже погода сегодня была союзником, небо затянули плотные облака и скрыли свет звезд.

Совсем рядом, справа от стены обрыва, отделился неясный контур человека, до этого полностью сливавшийся с камнями.

— Муса, мне надо, чтобы ты попереводил.

Они зашагали к палатке прямо перед ними. Негромкий разговор оборвался, едва они вошли внутрь. Пламя свечи выхватило встревоженные лица Халида, Рахима и Мосаада.

— Этот советский рассказал тебе что нужно? — спросил Халид.

Рэмбо развернул перед ними карту.

— Но как проверить, правда ли это? — спросил Рэмбо.

— Я показал ее вашему шпиону, тому солдату, который вчера прискакал предупреждать о колонне. Он сказал, что подразделение афганцев, в котором он служил, размещалось не в самой крепости, а рядом. Однако он дважды бывал внутри и на карте показано все то, что он успел там рассмотреть.

— А как насчет того, что он рассмотреть не успел? — не успокоился Мосаад.

— Это я скоро узнаю.

— Скоро? — нахмурился Мосаад. — А как скоро? Когда ты собираешься уйти?

— Сегодня ночью.

— Этой ночью? Но тебе нужно время приготовиться.

— Нет у меня времени. Пленный сказал, что они пытают моего друга. Боюсь, они могут убить его. Я должен его выручить как можно скорее.

— Мне это не нравится, — заявил Мосаад.

— Я и сам не в восторге.

Мосаад с восхищением посмотрел на Рэмбо.

— Я обещал помочь тебе и хочу выполнить обещанное. Сколько тебе нужно людей?

— Муса и еще пятеро, чтобы постеречь лошадей.

— Но как же можно атаковать крепость такими слабыми силами?

— Я не буду атаковать. По крайней мере так, как привыкли вы. У нас это называлось набегом. «Проныра Питер».

— Проныра Питер? Это что за…

— Засунуть и тут же слинять.

Перевод Мусы вызвал веселое оживление вождей.

— Тогда я буду молить Аллаха и за твою задницу, — сказал Халид.

Однако следующая фраза Рэмбо заставила их посерьезнеть.

— Я возьму с собой пленника.

— Неужели ты ему веришь? — спросил Мосаад.

— Нет. Но мне приходиться рисковать. Он говорит, что вокруг крепости — минные поля. Нужно, чтобы он меня через них провел.

— Но что если он закричит и даст знать часовым? Он может предать тебя.

— Обещаю, если он позовет часовых, то умрет первым.

— Но вторым можешь оказаться ты сам, — заметил Мосаад.

— В таком случае вам потом не придется объяснять, каким дураком я оказался.

Мосаад сжал плечо Рэмбо.

— Мне бы не хотелось, чтобы такой прекрасный игрок в бузкаши не дожил до следующей победы.

— Следующий раз победа будет твоя.

— Что ж, пусть нам выпадет случай это проверить. Они улыбнулись и вышли из палатки. Оказавшись в темноте, Мосаад посмотрел на небо. Голос его был суров.

— Аллах лишает тебя своего благословения.

— Не понимаю, о чем ты.

Вождь показал на клубящиеся облака. Они надвигались, пряча далекие звезды.

— Будет буря.

Пульс Рэмбо стал чаще.

— В таком случае, ты ошибаешься, — сказал он возбужденно. — На самом деле Аллах благословил меня!

— Теперь я ничего не понимаю, — произнес Мосаад.

— Нет времени сейчас объяснять. Муса, нам надо уйти до начала бури.

Рэмбо поспешил мимо еле различимых палаток и вошел в ту, где афганцы держали под стражей Андреева.

— Ты идешь со мной, — сказал Рэмбо. — Быстрее!

— Вы даете мне шанс проявить себя?

— Если ты сбежишь с поля боя, как тогда…

— Я не трус. За то, во что я верю, я буду сражаться.

— Ты поверь, что если мне что-то покажется подозрительным, то… — Рэмбо вытащил свой длинный изогнутый нож, — то я доведу до конца игру, которую воины начали сегодня утром. Я тебе глотку перережу.

2

Ветер крепчал. Пока Рэмбо вел своего коня вниз по каменистому склону, стараясь попасть в лощину, летящий песок жалил его в лицо. В нарастающем хаосе бури трудно было находить дорогу. Спасибо и на том, подумал Рэмбо, что хоть до этого места мы добрались до начала бури.

И все равно путь был тяжелым. Хотя группа и шла знакомыми тропами, часто приходилось искать объезд вокруг свалившихся камней и поваленных деревьев. Если бы не прекрасное знание местности афганцами, им ни за что не удалось бы добраться сюда до рассвета. Зато теперь буря кстати, подумал Рэмбо.

Вместе с темнотой она обеспечивала прекрасное прикрытие и вдобавок должна была отвлечь внимание часовых. Да, Мосаад наверняка ошибался. Аллах вовсе не оставил нас своей милостью.

Аллах? — Рэмбо удивился собственным мыслям. Вот что значит слишком долго прожить среди мусульман. Начинаешь и сам думать, как они.

Рассуждения о судьбе никогда его не занимали. Он верил в то, что сам распоряжается своей судьбой, а не наоборот. Но эта налетевшая буря, словно ниспосланная самим провидением, заставила его задуматься.

Нет, решил он наконец. Просто мне везет. Или, может статься, везеньем по незнанию называют Божий промысел. Неожиданно ему вспомнились слова Траутмэна, произнесенные им в литейной в Бангкоке в их последнюю встречу.

— Джон, ты должен смириться со своей судьбой. Я не верю в судьбу!

— Да. И в этом твоя беда. Ты должен принять себя таким, какой ты есть.

— Принять то, что ненавижу?

Ну что ж, и сейчас его работа была ему ненавистна, но он делал то, что получалось у него лучше всего и в чем ему не было равных.

Конь впереди замедлил шаг и встал. Рэмбо почувствовал, что животное обернулось. К нему подошел Андреев. Муса и остальные воины подвели своих коней к лощине и присоединились к ним.

Голос Андреева был еле слышен за воем ветра.

— Лошадей оставим здесь. Склоны хоть немного их прикроют.

— До крепости еще далеко?

Андреев поднес к глазам светящийся циферблат компаса и показал рукой на северо-запад.

— Сотни три метров вон в том направлении.

— Ты уверен? В этой буре недолго и ошибиться.

— Я здесь провел целый год. Поверьте, я хорошо знаю, где крепость.

— Тут рядом пройдешь и не заметишь.

— Она большая, заметите. Но запомните: они держат пленников в северной части, в подвале, — сказал Андреев. К ним подошел Муса.

— Намажься этим, — он открыл какую-то жестяную банку.

— Что это?

— Жир леопарда, смешанный с сажей.

— В такую бурю? Маскировка нам не нужна.

— Здесь, — да, — сказал Муса. — А в крепости?

— Согласен, — кивнул Рэмбо.

— Сторожевые собаки боятся запаха леопарда. Учуяв его, они убегают, поджав хвост.

Рэмбо растер жир по лицу и по тыльной стороне ладоней. Кисти он вытер о рубаху — ему совершенно не хотелось, чтобы они скользили. Он должен быть готов крепко держать оружие.

Летящий песок налипал теперь на лицо и делал человека совершенно неразличимым в буре.

Пока Муса и Андреев мазали жиром друг друга, Рэмбо лишний раз проверил, что нож надежно укреплен на поясе, а вместе с ним — чехол для лука и стрел. Он подтянул лямки рюкзака и вскинул на плечо автомат-гранатомет. Муса и Андреев проверили свои винтовки.

— И последнее, — Рэмбо отвязал от своего седла свернутую веревку и перекинул ее через руку. На одном из концов веревки был привязан крюк.

— Все готовы?

Готовы были все.

Рэмбо перевел дыхание, успокаивая нервы… Подумал о Траутмэне… И крепко ухватился за гимнастерку Андреева.

— Пошли.

Стараясь перекрыть голосом рев бури, Муса что-то прокричал пяти афганцам, остававшимся стеречь коней.

— Я им сказать: если мы не вернемся через час, пусть уходить.

Муса вцепился в рубашку Рэмбо. Они вышли из лощины. Буря поглотила их.

3

Ветер толкал Рэмбо в спину и пригибал его к земле. Летящий песок драл голую кожу на шее, голове и руках, резал уши. Рэмбо потерял представление о времени и пространстве. Муса сказал афганцам, чтобы через час они уходили, но казалось, что прошло не меньше получаса. Непрестанная круговерть песка внушала Рэмбо мысль, что больше ничего, кроме бури, нет, что долина давно провалилась в тартарары и он падает в бесконечность, а его желудок комом подкатывает к горлу.

Идущий позади Муса все крепче сжимал рубаху Рэмбо, а сам Рэмбо сильнее держался за гимнастерку шедшею первым Андреева. Время от времени русский останавливался, наклонялся вперед и тщательно корректировал их курс по компасу. Они старались выдерживать ритм движения, идти с максимальной скоростью, которую позволяли буря и их собственная осторожность.

Казалось, прошло еще не меньше получаса, хотя Рэмбо старался уверить себя, что на самом-то деле они покинули лощину не более десяти минут назад.

Крепость. Мы должны были бы уже выйти к ней, подумал он. Наверное, Андреев где-то ошибся. Мы проскочили мимо. Она уже позади. И теперь мы будем идти, пока не упремся в противоположную сторону долины.

Дисциплинированность боролась в нем с опасениями. Разум подавлял разочарование. Решимость гнала его вперед.

Впереди замаячил рассеянный песком свет, и сомнения исчезли. Прожектор! Крепость! Рэмбо почувствовал прилив возбуждения, когда заметил второй, а затем и третий мутные источники света. Цепочка огней тянулась поперек их пути.

Прожектора не представляли опасности. Какими бы мощными они ни были, им не под силу справиться с пеленой гонимого ветром песка. Их размытый свет скорее помогал ориентироваться по ним как по маякам.

Андреев тоже их заметил. Так же, как и Муса. Быстро пригнувшись, они замедлили шаги и пошли крадучись.

Андреев остановился. Рэмбо не понял почему и постарался разглядеть, что же там впереди. Он различал какую-то тень перед русским, но не мог понять, что это.

Вдруг до него дошло.

Колючая проволока.

Она лежала петлями высотой по грудь прямо перед ними, словно огромная игрушка из смертельно острых пружинок, вытянутая во всю длину.

По пути в долину Андреев объяснял им:

— Я помогал минировать поле. Оно начинается сразу за колючкой. Так сделано специально, чтобы солдаты на него случайно не забрели и не подорвались.

Колючая проволока и впрямь служила скорее символической границей, чем серьезным препятствием, и Рэмбо с его двумя попутчиками достаточно было набросить на нее одеяло. Несколько шипов проткнули плотную ткань и поцарапали ноги Рэмбо, но боль была не сильной.

Теперь они стояли на границе минного поля, и хотя Андреев предупредил, что крепость расположена в пятидесяти метрах от проволоки, Рэмбо все еще не мог различить стену. Прожектора, два по углам крепости и один посередине стены, медленно вращались, прощупывая дно долины. Несмотря на то, что Рэмбо был совсем близко, он не боялся, что они его нащупают. В их свете не видны были лазутчики в песочного цвета одежде и с запорошенными песком лицами. По ним скользнул луч, и они залегли возле колючей проволоки. Прошло несколько напряженных секунд. Сирена не завыла.

Как объяснил Андреев, вертолеты, танки и БТРы хранились за щитами из рифленого железа, закрывавшими дальнюю часть крепости. Эта отведенная для техники территория была крытой, но вертолеты стояли под открытым небом, а во время бури машины зачехляли брезентом.

Впереди и с боков все было открыто, зато охрана постоянно патрулировала эту часть периметра, иногда даже с собаками. Вопрос в том, подумал Рэмбо, ходят ли патрули в такую бешеную погоду, как сейчас. Конечно, это еще не настоящая черная буря, но дует сильно. Насколько четко сработает караул ночью, когда непрерывно дует ветер с песком? Вряд ли они сейчас в хорошей форме. Они ведь рискуют. Лишние полчаса на таком ветру могут закончиться лазаретом. Вполне возможно, что начальство решит спрятать караул под прикрытием стен, рассчитывая, что взрывы на минном поле всегда предупредят караульных на вышках о приближении противника.

Авось.

Но он не мог рассчитывать на авось, и к тому же в данный момент им предстояло решить другую проблему — преодолеть минное поле. Андреев повернулся к торчащим кольцам колючей проволоки. Он стал осторожно нащупывать путь вдоль нее, пока не добрался до одного из поддерживающих колючку столбиков. Дойдя до него, он снова повернул в сторону крепости.

Очередной движущийся сноп света заставил их вжаться в землю. Прошло несколько напряженных секунд. И снова никто не поднял тревогу.

Рэмбо встал на колени и почувствовал, как рядом Муса и Андреев сделали то же самое. Андреев начал медленно продвигаться вперед.

— Мы закладывали взрывчатку, ориентируясь по столбам, — объяснил Андреев.

— То есть нет системы в минировании поля, — сказал Рэмбо.

— Да, если вы хотите превратить дорогу или поле в ловушку, на которой подорвется любой подошедший отряд или машины. Другое дело крепость. Предположим, повстанцы прорвутся через проволочное заграждение. Проволока — это помеха, а не препятствие. Допустим, они подорвутся на минах. Придется убирать все, что от них останется. Значит, на поле должны будут выйти солдаты и забрать трупы. Конечно, они пойдут с миноискателями, однако гораздо безопаснее, если солдаты заранее знают, где устанавливались мины. У нас была специальная система, как ставить мины по отношению к столбам; она основана на нечетных числах, один, три, пять и семь. Они означают число шагов в сторону крепости от столбов. На раз мы ставили мину в метре справа. На три, в метре слева. И так далее. После семи мы меняли направление.

— Довольно! — Рэмбо поднял руки. — Ты меня убедил. Без твоей помощи нам через мины не пробраться.

И Андреев их повел. Скрючившись под струями песка и воющим ветром, он осторожно ощупывал землю и мало-помалу продвигался вперед.

Рэмбо и Муса следовали за ним.

Если он ошибется, мы взлетим на воздух все вместе, подумал Рэмбо. Но мы не можем отставать. Мы должны идти по пятам, чтобы видеть, куда он наступает.

Через облепленный песком грим на лице Рэмбо начал сочиться пот. Андреев осторожно шел все дальше и дальше. Снова в их направлении протянулся мутный луч.

Если мы ляжем на землю, то можем подорваться. Но если мы не ляжем…

Рэмбо пригнулся и сжался в комок. Бледный конус подбирался все ближе. Рэмбо встал на колени. Луч был совсем рядом. Рэмбо распластался на песке. Луч прошел над головой, не останавливаясь, и продолжил свой поиск.

Расслабив сведенные мышцы, Рэмбо распрямился и снова зашагал. Впереди Андреев, по-прежнему прощупывая землю, продолжал углубляться в минное поле.

Чувство времени снова изменило Рэмбо. Мы слишком медлим! Люди, оставшиеся с лошадьми, уйдут прежде, чем мы доберемся до крепости!

Но Рэмбо не осмеливался подгонять Андреева. Если уж на то пошло, им стоило бы двигаться еще медленнее.

Андреев что-то прикинул в уме, сделал шаг, другой и остановился.

Рэмбо замер в тревожном ожидании. Должно быть, русский запутался и не знает, куда идти, подумал он. Ну давай же! Мы не можем оставаться в этой ловушке. Его пульс участился от волнения, когда он увидел, что они снова вышли к колючей проволоке.

Русский кинул на нее одеяло. Они быстро перебрались через препятствие.

Рэмбо поспешил к стене.

После второго ряда колючей проволоки мин нет, предупреждал Андреев. Там уже надо опасаться только караула.

Но будут ли вообще караульные вне крепости в такую погоду? Если да, то Рэмбо сможет увидеть их лишь под самым носом.

Но он не мог себе позволить об этом беспокоиться. У него хватало других проблем.

Например, как поступить с Андреевым. Советский солдат свое дело сделал. Он провел Рэмбо и Мусу через минное поле. И теперь от него вреда больше, чем пользы.

Можно ли доверять Андрееву? Этот вопрос донимал Рэмбо. Если позволить ему вместе с ними проникнуть в крепость, не побежит ли русский к часовым? Не поднимет ли он крик и не всполошит ли охрану? Какие у Рэмбо основания хоть немного ему верить?

Никаких.

И сколько угодно причин для подозрений. Андреев вполне мог притвориться перебежчиком, чтобы сохранить себе жизнь.

Я должен спасти Траутмэна! Я не имею права из-за кого-то сорвать операцию!

Еще в лагере, взяв Андреева с собой, Рэмбо хорошо представлял себе последствия этого шага, но подумал, что у него будет время все взвесить и принять окончательное решение по дороге к крепости.

Но теперь времени на размышления уже не оставалось. Он должен был решиться. Что же делать с Андреевым?!

Русский был совсем рядом, он стоял, прижавшись к стене.

Траутмэн.

Неуловимым для Андреева движением Рэмбо достал нож. Он приготовился закрыть ему ладонью рот и в тот же момент ударить ножом в спину.

Смерть будет почти мгновенной. Из зажатого ладонью рта не вырвется ни звука.

Я не хочу этого!

Но у меня нет выбора.

Рэмбо напряг мышцы для броска.

И не мог пошевелиться.

Он призвал на помощь всю свою волю.

Ну же!

Нельзя так рисковать из-за него! Давай же!

Слишком поздно. Андреев отскочил от стены.

Рэмбо рванулся, чтобы остановить его. Его подозрения оправдались. Все это время русский только и думал, как сбежать. В такой буре я его ни за что не поймаю!

Но Андреев не собирался сбегать. Он мчался в сторону часового, чья фигура мутным пятном обозначилась в песчаной буре.

Андреев ударил солдата в челюсть прикладом винтовки.

Часовой отлетел назад.

Андреев ударил еще раз. Часовой упал.

И больше не шевелился.

Для верности Андреев нанес третий удар и встал на колени проверить пульс. Обернувшись, он увидел прямо над собой Рэмбо с занесенным для удара ножом.

Рэмбо спрятал клинок.

Сегодня ночью Аллах позаботился о тебе, Андреев.

Они оттащили часового к стене. Рэмбо выбрал место как раз посередине между двумя прожекторами на углу. От одного до другого было по крайней мере сто метров. Он снял с плеча бухту веревки, убедился, что она нигде не запуталась, и освободил тот конец, к которому был привязан крюк. Раскрутив крюк, он попытался забросить его на стену, но порыв ветра помешал ему.

Крюк потерял скорость и упал, не долетев.

Рэмбо повторил попытку.

Патрулируют ли часовые стену в такую бурю? Или они прячутся в караульных будках? Заглушит ли вой ветра удар крюка о камни?

Ну, с Богом, подумал Рэмбо.

Он еще раз метнул крюк.

На этот раз крюк зацепился.

4

Траутмэн оторвал голову от окровавленного пола ярко освещенной камеры и содрогнулся от топота по коридору двух пар тяжелых сапог. Траутмэн много раз слышал эти шаги и не мог спутать их ни с какими другими. Он сжался в предчувствии новых пыток.

Но полковник Зейсан нарушил привычный порядок. Он не приказал охраннику отпереть дверь. Он не вошел, печатая шаг, внутрь в сопровождении прапорщика Каурова, а задержался в коридоре. Взглянув в маленькое зарешеченное окошко, Зейсан заговорил резким голосом, словно водил напильником по металлу.

— Мое начальство недовольно последним инцидентом в этом секторе. А я недоволен тем, что оно недовольно. Обещаю, что самым недовольным из всех нас окажешься ты. Мое терпение лопнуло. Будешь отвечать на вопросы?

Траутмэн простонал: — Если я вам отвечу на них, вы тут же расстреляете меня. Как пленных повстанцев.

— А если не станешь отвечать, то пожалеешь, что тебя не расстреляли. Ты пока не знаешь, как может быть больно. Обещаю, сегодня ночью ты у меня заговоришь. А еще обещаю, что после этого ты получишь награду. Тебе дадут воды. Я выключу лампы в твоей камере. Даже врача пришлю, чтобы он тебе дал обезболивающее. Кнут и пряник. У тебя есть тридцать минут. Подумай. За это время у тебя появится еще одна веская причина отвечать.

Полковник замолк и отошел от окошка камеры.

Что он имел в виду, когда говорил о веской причине отвечать, подумал Траутмэн. Может быть сейчас откроется дверь, и прапорщик Кауров бросится на него?

Дверь действительно открылась, но не та, что вела в камеру Траутмэна, а соседняя, в камеру справа, и в нее протопали две пары тяжелых сапог.

— Сколько тебе лет? — услышал он вопрос, заданный Зейсаном по-английски и на афганском диалекте.

Дрожащий мальчишеский голос что-то ответил ему.

— Тринадцать? — переспросил Зейсан по-английски, и добавил на диалекте. — Какая жалость.

Траутмэн не понимал, что все это значит. Почему Зейсан переводит все, что говорилось в соседней камере? И неожиданно его осенило.

Он переводит для меня!

Господи, он хочет, чтобы я понимал, что происходит.

— Какая жалость, — еще раз повторил Зейсан сначала по-английски, а потом на диалекте. — Там в соседней камере сидит человек, который не хочет отвечать на мои вопросы. Из-за его упрямства мне придется порасспрашивать тебя. Знаешь ли ты, где прячется главарь мятежников по имени Мосаад Хайдар?

Мальчик с дрожью в голосе ответил что-то по-афгански.

— Нет? — спросил Зейсан. — Какая жалость. Прапорщик, плесни-ка ему кислоты в грудь.

В последовавшем нечеловеческом крике было столько муки, что заставило Траутмэна забиться в самый угол камеры и как можно крепче зажать своими искалеченными руками уши.

Но как он ни старался, избавиться от душераздирающих воплей ему не удавалось.

— Эх, если бы этот американец согласился нам помочь… — произнес Зейсан.

5

Рэмбо взобрался по веревке на стену, посмотрел по сторонам и опустился на камни. Он дернул за веревку, сообщая Мусе и Андрееву, что добрался до цели. Теперь один из них тоже начнет подъем.

Рэмбо надо было успеть многое сделать до того, как они к нему присоединятся. Он скинул рюкзак, вытащил мину и подкрался к караульной будке на углу крепости. Через ее рифленую металлическую стенку до Рэмбо доносились неясные голоса. Установив взрыватель на срабатывание через пятнадцать минут и прикрепив мину к стенке, он метнулся к рюкзаку. Еще с одной миной в руке он подобрался ко второй металлической будке, что стояла посередине стены, скрывавшей прожектор и солдата. Снова установив взрыватель на пятнадцать минут, он прикрепил коробку к металлу.

Сквозь пелену пробивался свет, благодаря которому Рэмбо заметил пять машин, припаркованных рядом с тремя БТРами.

На тот случай, если вдруг старшие офицеры рискнут высунуться из крепости, чтобы полюбоваться результатами зверств, творимых по их приказам.

Около машин на посту стояли двое солдат. Несмотря на весьма поздний час, еще семеро, громко смеясь, вышли из двери справа от Рэмбо и направились к двери прямо напротив него. Один дал другому сигарету и никак не мог справиться с зажигалкой.

Вернувшись к рюкзаку, Рэмбо увидел Мусу и Андреева. Его снова начали одолевать утихшие было сомнения, можно ли полностью доверять Андрееву.

Понял ли русский, что я собирался его убить? Или он напал на часового, чтобы развеять мои подозрения?

Но раздумывать над этим больше не было времени. Чему быть, того не миновать.

И все же ему было не по себе, пока он собирал свой лук и вставлял стрелы в прорези специального колчана, крепившегося к рукоятке. Наконечники стрел назывались «Медноголовый потрошитель».

Рэмбо повел свой маленький отряд по маршруту, намеченному на карте, и они оказались у потайной лестницы рядом с будкой караула, которая находилась на правом углу стены.

Не снимая с плеча автомат-гранатомет, Рэмбо вынул стрелу и приготовил лук к бою. Пока не прогремели взрывы мин, он хотел стрелять из бесшумного оружия.

Его предосторожности оправдались, когда им навстречу попался поднимавшийся по лестнице советский солдат. Он смотрел себе под ноги, поэтому не сразу заметил Рэмбо. А когда заметил и потянулся было за автоматом, тут же был пронзен стрелой. Солдат начал оседать, Рэмбо бросился вперед и подхватил его прежде, чем автомат загремел бы по камням.

6

Афганистан! Майора Азова тошнило от одного этого слова. Хотя он не верил в Бога, на ум ему не приходило иного определения, кроме как «адское пекло». Песчаная буря, бушевавшая ночью, лишь еще больше разбередила его душу. Безумие этой бури могло сравниться лишь с безумием его командира. Полковник Зейсан был столь озабочен доказательством начальству своей полезности, так хотел вырваться из этой бездарной войны, что был готов на все.

Слухи о последних намерениях полковника достигли ушей Азова всего пять минут назад. Он тут же отложил в сторону пьесу Гоголя и устремился в крепостные казематы, чтобы выяснить на месте, насколько слухи соответствуют действительности.

Слухи оправдались. Его сапоги торопливо прогрохотали по коридору мимо камеры пленного американца и замерли возле распахнутой двери соседней камеры. Азов изумленно застыл, и на его лице отразилось омерзение, когда он увидел вспухшую волдырями от кислоты кожу орущего афганского мальчишки, которого допрашивал полковник Зейсан.

— Отвечай, — сказал Зейсан к удивлению майора Азова сначала по-английски, а потом на афганском диалекте — отвечай, где скрывается главарь мятежников Мосаад Хайдар?

Мальчишка кричал, не переставая.

— Это все из-за того американца, — произнес Зейсан. Прапорщик Кауров плеснул на мальчика еще кислоты.

Мальчишка завизжал громче.

Не в силах сдержаться, майор Азов ворвался в камеру.

— Что вы тут вытворяете! — крикнул он по-русски. — Чем больше вы мучаете этих людей, тем сильнее они сопротивляются! Они ведь узнают обо всех зверствах! Мятежники начинают активнее атаковать. Нам надо договариваться с ними, а не мучить! Или уйти! Ведь совершенно бессмысленно…

— Я сам решу, что бессмысленно, а что — нет, товарищ майор, — полковник повернулся к прапорщику. — Плесни-ка еще разок.

Полковник посмотрел на часы.

— Скоро мы покажем американцу, причиной каких мучений он стал.

— А если американец действительно не знает, где скрываются мятежники? — спросил Азов. — Даже если и знает, что толку в его ответах? Это же бессмысленная война! Что мы вообще здесь делаем? Родину защищаем? Ведь нет же! От этих пыток нашим семьям спокойнее не станет. Зато враги будут еще злее! Эту страну правильно окрестили — неуправляемая!

— Это вы становитесь неуправляемы! — рявкнул полковник Зейсан. — Похоже, вы устали от боев. Вы здесь слишком долго засиделись!

— Вот тут я с вами согласен! Но я еще не совсем потерял контроль над собой! А вот вы!..

— Это уже слишком! Вон отсюда! — приказал полковник. — Завтра вы отправитесь в Кабул! Оттуда в Москву! А потом в какую-нибудь дыру!

Азова затрясло от ярости, когда он увидел, как прапорщик Кауров плеснул кислоту и мальчишка завизжал еще отчаяннее. Не в силах прекратить это издевательство, Азов выскочил из камеры, пронесся по коридору, стремясь как можно быстрее покинуть это кошмарное здание.

Рэмбо втащил мертвого солдата по лестнице наверх. Здесь на стене он снова оказался в темной круговерти бури. Он положил тело в нишу между стеной и ступенями — там до конца бури тело вряд ли обнаружат. Потом быстро вернулся к Мусе и Андрееву.

Кивнув друг другу, они осторожно двинулись вниз, Рэмбо впереди. Вдруг Андреев дотронулся до плеча Рэмбо и протиснулся вперед.

Рэмбо напрягся и оттолкнул было его назад, но остановил свой порыв, уловив логику русского. Андреев был в форме. Если солдат увидит его спускающимся по лестнице, то не станет поднимать тревогу. Только бы он не узнал Андреева и не вспомнил, что после вчерашнего боя он объявлен пропавшим без вести. Солдат, конечно, удивится, когда Андреев появится в форте. В лучшем случае солдат подойдет с вопросами, в худшем — позовет на помощь. Рэмбо мог лишь надеяться, что если Андреева увидят издалека, то не узнают.

Андреев спустился и осмотрел двор. Потом махнул Рэмбо и Мусе, чтобы те шли к нему.

А что если он обманывает нас? — думал Рэмбо. Что если мы спустимся и увидим там солдат?

И снова он отбросил свои подозрения. Все, что случится, будет зависеть лишь от судьбы. Он пополз вниз по ступеням и футах в сорока от машин увидел двух часовых, смотрящих на крышу армейского грузовика. Согнувшись в три погибели под кузовом, Рэмбо и Муса достали из вещмешка мину с часовым механизмом. Они установили ее на срабатывание через полчаса и прикрепили к передней оси. Муса достал еще несколько мин, выполз из-под грузовика и метнулся к стоящим рядом БТРам. Рэмбо последовал за ним, не разгибаясь и все время посматривая по сторонам, готовый тут же прыгнуть за укрытие при появлении солдат.

В это время Андреев, настороженно озираясь, пробирался вдоль стены справа от лестницы. Он миновал несколько дверей и остановился в тени именно у той, которая по описаниям вела к нижним камерам.

Муса кончил минировать БТРы. Рэмбо сделал то же самое с машинами, внешне напоминающими джипы. Так как уже прошло некоторое время, последнюю мину он поставил на срабатывание уже через двенадцать минут. Взрывы должны были произойти почти одновременно.

Пока Рэмбо двигался к Андрееву, он увидел большую цистерну с горючим в конце ряда машин. Мишень показалась ему слишком соблазнительной, и он свернул к ней.

Вдруг Рэмбо увидел, что один из часовых двигался в его направлении. Он упал на землю.

Но этого было недостаточно, чтобы обезопасить себя. Когда Рэмбо подполз под джип, он увидел сапоги подошедшего часового как раз у бампера автомобиля. Возможно, часовой смотрел на площадку между джипом и цистерной.

Сапоги переместились в сторону и были лишь в ярде от его лица.

Вдруг Рэмбо услышал удивленный возглас часового.

— Я думал, тебя убили!

Иисусе. Он заметил Андреева.

— Где ты был? — спросил часовой. — Как тебе удалось выжить в таком бою, Андреев? Как ты попал сюда?

Заметит ли часовой Мусу? Надежно ли Муса спрятался? Рэмбо волновался.

С бешено колотящимся сердцем он выполз из-под джипа и рискнул взглянуть поверх машины. Он увидел, что второй часовой идет к первому.

— После того, как нас разбили, мне удалось пробраться незамеченным, — сказал Андреев. — Я вернулся сегодня вечером. — Он выдавил смешок. — Пришлось прогуляться.

— Мне никто не сказал, что ты вернулся, — произнес часовой смущенно. — Слух-то должен был пройти.

— Я был у полковника Зейсана с докладом. — Тут Андреев со всего маху ударил часового прикладом в лицо.

Другой часовой выпрямился и прицелился, но Рэмбо опередил его, выпустив стрелу из лука, и сразил солдата.

Рэмбо повернулся, чтобы прицелиться в часового, который стоял рядом с Андреевым, но стрелять не пришлось. Андреев нанес часовому еще один удар, и тот рухнул на землю.

Рэмбо поспешил к ним. Муса вылез из-под БТРа, они подтащили тела к машине и запихнули их под нее. Уходя, Рэмбо прикрепил мину к цистерне.

8

Услышав приглушенные вскрики, Рэмбо напрягся. Они вдруг стали пронзительными. Стало ясно, что кричит не мужчина, а мальчик.

Первым порывом Рэмбо было рвануться на крики, но вспомнив об осторожности, замешкался. Андреев, шедший впереди, уже был внизу.

— Андреев? — послышался вдруг удивленный мужской голос.

Андреев сделал шаг вперед и скрылся из поля зрения Рэмбо.

— Мятежники схватили меня, но я бежал. Только что вернулся сюда. У меня важная информация. Я знаю, где прячутся бандиты.

— Бандиты?.. Тебя хочет видеть полковник.

— Я его и ищу. У себя его нет. Часовой сказал, возможно, он здесь.

Мальчик продолжал кричать.

— Да, — ответил голос, — полковник здесь. — Звякнули ключи. Стукнула цепь. Послышались шаги. — Я тороплюсь сообщить ему…

Хриплая речь вдруг превратилась в бульканье.

Рэмбо поспешно спустился и увидел Андреева, бившего охранника его же дубинкой.

Охранник покачнулся, споткнулся и растянулся на полу. Андреев не выпустил дубинку, пока лежащий не затих.

Рэмбо взял кольцо с ключами. Муса помог Андрееву оттащить труп в маленькую подсобку.

Охранник сидел за перегородкой у металлической двери с зарешеченным окошком. Дверь вела в коридор, по сторонам которого виднелись двери камер.

Из коридора неслись вопли, от которых кровь стыла в жилах.

Увидев солдата, заглядывавшего в среднюю камеру, Рэмбо наклонился так, чтобы его нельзя было заметить в окошко. Муса и Андреев вернулись из подсобки.

Рэмбо установил мину на срабатывание через девять минут и положил ее за перегородку. Вдруг до него донесся приглушенный звук мотора.

— Что это? — прошептал он. Андреев кивнул на другой коридор.

Генераторная.

— Покажи.

Они быстро прошли по другому коридору и добрались до двери, за которой оглушительно ревел двигатель.

Андреев вошел, огляделся и жестом подозвал Мусу и Рэмбо.

Рэмбо убедился, что комната была пуста, и положил мину прямо под мотор. Вещмешок его опустел. Он спрятал его под ветошью в бочке.

Это шоу лучше смотреть со стороны, — подумал он. Возвращаясь из генераторной в комнату охраны, он вспомнил о Траутмэне. Мысли его были мрачными. А если Траутмэн не здесь, внизу? Вдруг его перевели в другую часть крепости уже после того, как Андреев покинул форт? Или его могли увезти в Кабул. Или…

Нет! Не думать об этом! Или…

Траутмэна могли убить.

От этой мысли невозможно было избавиться. Она не давала Рэмбо покоя.

Я не мог опоздать к нему!

Рэмбо добрался до двери в тюремный блок. Он перебрал несколько ключей, пока не нашел нужный. Когда замок наконец открылся, Рэмбо потянул за ручку двери и пропустил Андреева вперед.

Крики, доносившиеся из коридора, усилились. Очевидно, страдание кричавшего достигло предела.

9

Внезапно крики оборвались. Эхо жило еще какое-то мгновение, но и оно пропало. В коридоре стало тихо.

Кроме шагов Андреева, не было никаких звуков. Охранник в коридоре уже повернулся в его сторону, выясняя, почему открылась дверь.

Андреев протягивал ему пакет, будто принес срочное письмо. Охранник оставил пост, чтобы принять пакет.

Сделав шагов десять, охранник заколебался, лицо его вытянулось от изумления. Он открыл было рот, но произнести ничего не успел. Андреев бросился на пол. Охранник, опешивший от столь неожиданного выпада, даже не успел среагировать на внезапное появление Рэмбо в конце коридора.

Рэмбо выстрелил из лука. Посланная со скоростью двести пятьдесят футов в секунду стрела попала охраннику в правый глаз. Солдат дернулся и упал на спину. Кончик стрелы, насквозь пробивший череп и вышедший из затылка, уперся в бетонный пол. Голова убитого неестественно повернулась.

Снова в коридоре наступила тишина.

Мусу Рэмбо оставил наблюдать за лестницей с улицы, а сам проскользнул к Андрееву — тот в это время втаскивал труп в пустую камеру.

Рэмбо вошел туда. Из коридора их сейчас не было видно. Они услышали голоса, доносившиеся из камеры чуть дальше по коридору.

— Полковник, мальчик мертв, — говорил хриплый голос по-русски. — Кислота разъела сердце.

— Какая жалость!

Хриплый голос говорил по-английски, но с явно русским акцентом, и Рэмбо не понял, почему этот человек не говорил на родном языке.

— Вот что случается, когда преступники не каются, — продолжал тот же голос. — Их смерть бессмысленна. Действительно, при иных обстоятельствах мальчик остался бы жив. Если бы американец честно сказал мне то, что я хочу узнать, мне не пришлось бы допрашивать ребенка. Во всем виноват американец, а не я.

Ублюдок! — раздалось из соседней камеры по-английски.

При звуке этого голоса сердце Рэмбо замерло. Его охватило радостное возбуждение.

Ошибки быть не могло. Даже такой, дрожащий от боли, осипший от ненависти, голос мог принадлежать только…

Траутмэну.

Ты жив!

Траутмэн продолжал выкрикивать ругательства:

— Педераст! Сифилитик!

Голос Траутмэна сорвался, и он застонал и бессилия.

— Ай-яй-яй! — произнес хриплый голос. — Наш слушатель, когда захочет, может говорить. Какая жалость, что это не случилось раньше. Интересно… Если мы пригрозим ему допросить другого заключенною, более юного, может, наш американский снизойдет и до беседы с нами…

Наступившую тишину прорезал крик Траутмэна.

— Я не знаю, где прячутся мятежники.

— К моему удовольствию, мы это скоро выясним. Но возможно, это знает ребенок, которого мы сейчас допросим.

Рэмбо взял ключ, которым он открывал дверь в коридор, и вставил его в скважину двери той комнаты, где они сейчас прятались.

Он надеялся, что ключ подходит ко всем дверям.

Он выглянул из двери, никого не увидел и тихо, почти бесшумно, направился к закрытой двери камеры Траутмэна, которая находилась рядом с открытой камерой.

Рэмбо не знал, сколько там было людей. Он различил только два голоса, но опасался, что там много людей. Вряд ли он справится с ними, не поднимая пальбы.

А стрелять он не хотел. Это значило поднять на ноги всех в крепости.

Но можно было поступить иначе.

Через четыре минуты мины взорвутся. Тогда звуки его выстрелов никто не услышит.

Но сейчас ему нужно действовать бесшумно.

Он остановился около раскрытой двери, из которой доносились голоса.

— Приведите другого пленника, — сказал по-английски хриплый голос. — На этот раз девочку. Если она не признается, ее смерть также будет на совести американца.

Услышав приближающиеся тяжелые шаги, Рэмбо резко бросился в дверной проем. Он ухватился за решетку на окне, захлопнул дверь и воткнул ключ в замок, стараясь не дать солдату открыть дверь.

Рэмбо провернул ключ. Замок заперся.

Люди в камере испуганно завопили.

На крик могли сбежаться.

Он поднял нож и пырнул им через решетку солдата, пытавшегося открыть дверь. И тут же понял, что убив его, он не сможет заставить замолчать другого, который не попал в поле его зрения.

Рэмбо спрятал нож, достал стрелу и снял наконечник. Это был конический наконечник. В отличие от четырехгранных «Медноголовых потрошителей» шуму он не наделает, но уж наверняка заставит замолчать тех, кто был в камере.

Изнутри вновь забарабанили по двери. Крики стали громче.

Со всей силы Рэмбо метнул наконечник в камеру. Капсула со слезоточивым газом ударилась о противоположную стену и лопнула, выпустив облачко белого газа, который сразу же заполнил все углы.

Люди внутри закашляли. Рэмбо бросил вторую капсулу. Рука, державшаяся за решетку, исчезла. В камере зашлись в кашле.

Схватив ключ, Рэмбо бросился к соседней камере. Дрожащей рукой он с трудом нашел замочную скважину и повернул ключ. Траутмэн лежал в полубеспамятстве в забрызганной кровью зловонной камере.

— Иисусе, полковник!

— Рэмбо? — Траутмэн заморгал, не веря своим глазам и опасаясь, что ему все это мерещится.

— Выбирайтесь отсюда, полковник. Поднимайтесь. — Рэмбо обхватил его, поднял на ноги и, поддерживая, вывел из камеры.

— Но, Джон, как…

— Пойдемте, сэр. Не разговаривайте.

10

Ураган различных чувств обрушился на Траутмэна, лишив его сил. После ослепительных огней камеры нормальный свет в коридоре казался ему тусклым. Все виделось как бы в дымке.

Но у него не было никаких сомнений, что именно Рэмбо ворвался к нему в камеру. И сейчас именно он помогал ему ковылять по коридору.

Рэмбо изредка останавливался, делая что-то, что Траутмэн не понимал.

Наконец до него дошло — Рэмбо отпирал остальные камеры, освобождая заключенных.

Но среди смутно различаемых им бегущих по коридору фигур афганцев Траутмэн ясно увидел блондина в форме Советской Армии! Неужели солдаты настигли их?

Траутмэн попытался убежать от солдата, Рэмбо крепче обхватил Траутмэна и еще быстрее повел его к солдату.

— Нет! Они убьют нас, Джон!

Смятение Траутмэна лишь усилилось, когда Рэмбо быстро заговорил с солдатом о чем-то по-русски. Солдат ответил.

У Траутмэна закружилась голова: Рэмбо, кто это?

11

— Потом объясню, — ответил Рэмбо. — Нам надо скорее уходить отсюда.

Они добрались до конца коридора, прошли через открытую дверь, остановились и стали ждать, пока Муса проинструктирует освобожденных мятежников.

Мины взорвутся через две минуты. Пойдем, — сказал Рэмбо.

Дверь сверху отворилась. Вошедший солдат закрыл ее, спустился до середины лестницы, и теперь смотрел широко раскрытыми от изумления глазами то на Траутмэна и Рэмбо, то на афганцев. Придя в себя, он развернулся и быстро побежал.

— Муса! Не стреляй! — предупредил Рэмбо. Одной рукой он поддерживал полковника, поэтому не мог снять лук с плеча. Свободной рукой Рэмбо вытащил нож и бросил. Длинный кривой клинок вонзился солдату в спину. Когда солдат упал, Муса подобрался к нему и зажал рот рукой, чтобы приглушить предсмертные стоны.

Рэмбо вместе с Траутмэном поспешил наверх. Он вытащил нож из трупа, приоткрыл дверь и оглядел заметенный песком двор. На улице завывал ветер. Часовых не было.

Мины. Он проверил по часам. У них оставалось только девяносто секунд, чтобы выбраться отсюда.

Он вывел Траутмэна во двор и подвел к северной стене, от которой падала тень внутрь двора. Напротив стояли ряды джипов, БТРов и грузовиков. Под машинами тикали часовые механизмы.

Вперед!

Он еще крепче ухватил Траутмэна и ускорил шаг Андреев поспешил за ними. Муса с афганцами не отставали.

Лестница, ведущая на стену, приближалась. Двадцать футов. Десять. И в тот момент, когда Рэмбо уже втащил на нее Траутмэна, во дворе раздался крик.

Их заметил солдат, стоящий в открытых дверях. Он достал из комнаты ружье и прицелился.

Выбора не оставалось. Муса выстрелил первым.

Услышав выстрел, выскочили другие солдаты и, не сразу сообразив, в чем дело, хватали оружие.

Муса продолжал стрелять. Солдаты падали под его огнем. Раздался вой сирены. Солдаты открыли ответный огонь.

Рэмбо тащил Траутмэна вверх по лестнице, пока они не скрылись от солдат во дворе. Муса и Андреев обстреляли двор и рванулись наверх. Рэмбо усадил полковника, снял свой М-203 и рискнул спуститься вниз, чтобы удобнее расположиться со своим гранатометом.

До взрывов оставалось еще тридцать секунд. Ему нужно было отвлечь солдат. Он выстрелил в цистерну с горючим. Граната взорвала цистерну, и в ту же секунду под ней детонировала мина. Огненное облако охватило все в радиусе двадцати футов. Обожженные солдаты с криками падали на землю, рядом стоявший джип взлетел в воздух.

Рэмбо взбежал по лестнице и схватил Траутмэна. Сверху раздались выстрелы. Часовые из караулки, решил он. Он услышал взрыв М-16. Это наверняка стрелял Муса. Затем громкий стук автомата Калашникова. Это Андреев. Хотя мог быть и чужой — в такой неразберихе трудно что-либо разобрать. Выстрелы со стены прекратились. Но во дворе стрельба продолжалась. Внизу появился солдат и прицелился вверх, но его тут же отбросил взрыв сзади.

Начали рваться мины.

Во дворе взрыв следовал за взрывом. Ветер раздул огонь, и он, облизывая каменные стены, ворвался на лестницу. Рэмбо легко контузило. Он выпрямился, поймал равновесие и потащил Траутмэна вверх.

На стене опять послышались выстрелы. Похоже, там появились солдаты с прожекторной вышки. Из будок бежали еще несколько солдат.

Рэмбо вдруг понял, что мины, которые он поместил под будки и вышку, еще не сработали. Муса с Андреевым и афганцы могут подорваться. Да и они с Траутмэном не должны пока появляться у стены.

На стене крепости стреляли. Во дворе взорвалась еще одна машина. Рэмбо спиной почувствовал удар взрывной волны. Наверху почти одновременно рванули мины под будками. Пламя лизнуло верхние ступени лестницы, но тут же было сбито ветром.

Рэмбо поднял Траутмэна еще выше. Он помог ему перешагнуть через обломки, и они едва устояли от налетевшего на них шквала. Как раз в этот момент на середине стены взорвалась вышка, и их с Траутмэном чуть было не сбило с лестницы ударной волной.

По ступеням ползли солдаты.

Свободной рукой Рэмбо прицелился и выстрелил из автомата-гранатомета. Солдат на лестнице как не бывало.

— Муса! — крикнул Рэмбо. — Андреев!

Успели ли они уйти со стены до того, как начали рваться мины, которые он заложил? Во дворе взорвался БТР.

Два приглушенных взрыва донеслись с северной части форта. Свет в форте погас — вышел из строя генератор. Во дворе, попав под огонь, солдаты метались в панике.

Рэмбо еще раз быстро выстрелил и потащил Траутмэна вдоль стены.

— Муса! Андреев!

На стене лежали несколько тел. Рэмбо с Траутмэном рванулись к ним. Взрывом было убито дваповстанца. Муса медленно встал, тряхнул головой. Андреев приподнялся и тут же упал. Из груди у него торчал металлический осколок. Гимнастерка была залита кровью.

— Нет! — закричал Рэмбо.

Андреев с усилием попробовал сесть, но в этот момент пуля раздробила ему череп.

— Нет! — Рэмбо резко развернулся. — Нет! — Поддерживая Траутмэна, он одной рукой стрелял в то место, где под ним бушевал огонь. Раздался взрыв, и не стало еще одного БТРа. Рэмбо продолжал стрелять.

12

Майор Азов оторвал взгляд от пишущей машинки. Сначала он собирался напечатать рапорт с просьбой о переводе в другую часть, в какую угодно, лишь бы подальше отсюда. Но вспомнив пузырившуюся от кислоты кожу на груди мальчишки, которого пытали у него на глазах, Азов вытащил бумагу из машинки и порвал. Потом торопливо заправил новый лист и принялся печатать другой документ; на этот раз он просил уволить его из армии. Он сыт по горло этой войной. Его единственным желанием было вернуться в деревенские края, где он вырос; смотреть, как наливаются колосья, а не как умирают люди.

Но как бы страстно Азов ни мечтал распроститься с войной, она не желала его отпускать. Война напомнила о себе яростной перестрелкой. Грохнувший во дворе взрыв вышиб стекла в его комнате на втором этаже. Падая на пол, майор закрыл лицо руками, защищаясь от осколков. Во дворе вырос слепящий столб пламени высотой до его окна. Второй взрыв тряхнул пол, к которому он припал грудью.

Шатаясь, Азов поднялся на ноги и услыхал вопли, взрывы, и вновь отчаянные вопли людей. Он машинально достал из кобуры пистолет и укрылся за стеной рядом с выбитым окном. Во дворе метались языки пламени. Повсюду валялись обломки от газиков, БТРов и грузовиков. Солдаты обстреливали лестницу в северо-восточной части крепости, потом перенесли огонь на восточную стену.

Азов осторожно выглянул из окна. Трех секунд оказалось достаточно, чтобы оценить ситуацию. Картина боя вызвала у него недоумение. Все говорило о том, что атака началась на снаружи, а изнутри крепости. Он не слышал характерного свиста орудийных снарядов, разметавших военную технику по двору. Это навело его на мысль, что кто-то мог установить мины на днища машин. Рискнув еще раз выглянуть, Азов заметил на стене фигуры, главным образом, афганских крестьян. Впрочем, один из людей на стене — блондин в военной форме — был, похоже, советским солдатом. Его действия поразили Азова: дат стрелял не в бегущих афганцев, а вниз во двор.

Очередной взрыв отбросил Азова от окна, но в последний момент он успел увидеть, как один из афганцев перегнулся через стену и исчез, видимо, соскользнув по веревке. Майор пришел в себя от удара взрывной волны и, спотыкаясь, вернулся на прежнее место.

Он снова выглянул. Еще один афганец пропал из виду. Потом другой. Может быть, солдатам удалось отразить атаку группы, ухитрившейся преодолеть крепостную стену?

Азов покачал головой. Вряд ли. Налетчики всегда вооружены, а большинство афганцев на стене безоружны! Но почему тогда советский солдат, находящийся на стене, обстреливает двор?

Внезапно Азова осенило. Афганцы не нападали! Они бежали из казематов! А советский солдат прикрывал их!

Караульная будка в северо-восточной части крепости взлетела на воздух. Взрывная волна сбила с ног трех оставшихся афганцев и русского солдата. Они попытались подняться, но еще один взрыв снова бросил их на камни.

Стрельба не прекращалась. Азов подумал про себя, что его долг сейчас — не сидеть в безопасной комнате, а поскорее присоединиться к солдатам во дворе. Он обязан сам повести своих людей в бой! Но страстное желание покончить с войной оказалось сильнее рефлекторного желания выполнить служебный долг и поступить так, как его приучили за долгие годы в армии.

Нет! Эта не моя война!

На стене появились еще два человека. Один из них спотыкался. Пленный американец! Помогавший ему был одет по-афгански, но тоже смахивал на американца. Несмотря на несущиеся по ветру тучи песка, Азов прекрасно его рассмотрел. То, что он увидел, производило сильное впечатление. Второй американец был высок и мускулист. Держался он очень уверенно. Его длинные черные волосы развевались на ветру. Он наклонился над лежавшими. Один из афганцев сумел встать на ноги. Советский солдат попытался сесть, упал, снова привстал, и голова его дернулась как от попадания пули. Американец резко выпрямился. Придерживая одной рукой спасенного соотечественника, другой он вел по двору огонь из автомата. Отдача сотрясала его тело, но могучие руки крепко держали оружие.

— Нет! — прокричал американец. — Нет! — повторил он еще раз.

— Нет! — его крик перекрыл вой ветра.

Сам не осознавая, что делает, Азов поднял пистолет. Удивленный собственным действием, он все же не остановился. Он подчинился многолетней выучке и прицелился в американца. Мишень была как на ладони, и Азов ни секунды не сомневался, что поразит ее. Он прицелился американцу в грудь.

С юных лет Азов превосходно стрелял из пистолета. Он всегда гордился тем, что больше всех в части выиграл соревнований по стрельбе. Ему принадлежал абсолютный рекорд дивизии. И сейчас он был уверен, что поразит противника, если плавно нажмет на курок. Полковник им будет очень доволен.

Азов медленно опустил оружие.

К черту полковника!

Это война не моя! Я с войной покончил!

13

Последняя пустая гильза вылетела из автомата Рэмбо, и ветер отнес ее в сторону. Рэмбо отшвырнул пустой магазин, схватил прикрепленный к прикладу новый и вставил его на место.

Вместо того чтобы возобновить стрельбу, он повернулся и прокричал Мусе:

— Спускайся по веревке, живо!

Муса выпустил очередь по солдатам, показавшимся наверху ведущей на стену лестницы. Когда они посыпались вниз, он схватился за веревку и начал спуск.

Рэмбо дал три очереди по солдатам, вновь показавшимся на лестнице. Он усадил Траутмэна, лихорадочно выбрал всю веревку, свисавшую со стены, а свободным концом обвязал полковника под мышками. Под свист пуль Рэмбо опустил Траутмэна на веревке через стену. Крепко уперевшись ногами, он накинул веревочную петлю на левое плечо и быстро начал спускать его на землю.

Веревка обжигала Рэмбо ладони, пули с визгом проносились над головой, но Рэмбо не обращал на это внимания. Сейчас для него существовал только Траутмэн.

Взрыв, раздавшийся внизу, снаружи крепости, заставил его вздрогнуть. Нет! Неужели освобожденные им узники не послушались его! Наверное, кто-то из них запаниковал и, поранившись о колючую проволоку, выскочил на минное поле!

— Муса, останови их!

Пуля обожгла ему плечо. Он ускорил бег веревки в руках и вдруг почувствовал, как она ослабла. Он развернулся, намереваясь выстрелить из гранатомета по лестнице и спешащим к ней солдатам.

На какое-то мгновение он увидел лицо в окне напротив. Офицер опускал пистолет.

Рэмбо не понял, в чем дело. Он взял свой М-203 на плечо, схватил веревку и проверил, надежно ли держится крюк. Раньше он никогда не спускался с такой скоростью. У него захватило дух, из обожженных ладоней сочилась кровь. Он спрыгнул на землю, выпрямился и тут же рванулся к едва видневшимся в пелене песка фигурам.

Траутмэна держал Муса. Оставшиеся в живых афганцы испуганно переглядывались.

— Как теперь пройти через минное поле? — спросил Муса. — Без Андреева…

Рэмбо выпустил гранату в сторону колючей проволоки, увидел вспышку и, яростно строча из автомата, устремился к проходу. Раздались взрывы мин. Над головой пролетели осколки. Он выхватил из кармана гранату и перезарядил гранатомет. Рвануло еще несколько мин.

Рэмбо сменил магазин в автомате и ринулся вперед, поливая свинцом противника. Песок от взрывов смешивался с клубами песка, поднятыми черной бурей, и Рэмбо казалось, что он пробирается через бушующее море.

Но он, проделав взрывом проход во втором ряду колючей проволоки, продвигался все дальше, успевая при этом подгонять афганцев. Наконец обернулся к Мусе, поддерживавшему Траутмэна.

Давай теперь я понесу.

— Я взять у Андреева компас, когда его убили. Да простит мне Аллах мой эгоизм в ту минуту.

Рэмбо взвалил Траутмэна на плечо. Взглянув на светящийся компас, выбрал направление и побежал. Сначала грузное тело Траутмэна мешало бегу, но Рэмбо быстро приноровился. Теперь он со всех ног убегал от горящей, скрывающейся за пеленой песка крепости. Лошади! Он должен пробиться к оставленным лошадям!

ЧАСТЬ VIII

1

Когда солдат отпер дверь камеры, полковник Зейсан вышел первым, оттеснив прапорщика Каурова, споткнулся и вдруг зашелся в приступе кашля. Коридор был освещен тусклым светом солдатского фонаря. Десять минут назад после очередного взрыва здесь погасли все лампочки. Зейсан старался дышать через носовой платок, но все равно едкий слезоточивый газ раздражал носоглотку. Глаза воспаленно горели и слезились. Лицо точно ошпарили кипятком.

Болели горло и легкие, и он не мог разговаривать. От взрывов во дворе содрогнулись стены камеры, он выхватил у солдата фонарь и бросился по коридору, превозмогая боль в груди. Такой массированный обстрел, подумал он. Похоже, повстанцы атаковали большими силами.

Он тут же понял, что всему виной человек, заперший их в камере еще до начала битвы. Зейсан видел его мельком, через зарешеченное окно в двери. Он был одет как афганец, но его раскрашенное лицо, похожее на свирепую маску, выдавало в нем европейца или, скорей, американца. Атака началась после того, как в камере взорвался снаряд со слезоточивым газом. Остальные камеры оказались открыты, и заключенные скрылись. Каким образом американцу удалось пробраться в крепость? Каким образом такой большой группе повстанцев удалось проникнуть внутрь вместе с американцем, причем незамеченной!

Зейсан, сопровождаемый прапорщиком Кауровым и солдатом, перелез через кучу щебня в конце коридора. Луч его фонаря наткнулся на труп солдата. Спотыкаясь, Зейсан поднялся по лестнице, распахнул дверь во двор. Он невольно попятился, увидев перед собой картину страшного опустошения. Двор был завален обломками. Покореженные останки грузовиков, джипов и бронемашин были охвачены пламенем. Зейсан закашлялся от густого дыма. Повсюду валялись трупы. Солдаты бегали с огнетушителями, вытаскивали из-под обломков раненых, целились в массивные ворота крепости и рыскали в поисках врага.

Зейсан остановил пробегавшего мимо лейтенанта.

— Навести порядок!

Лейтенант вздрогнул, превратившись весь во внимание. Пусть солдаты прекратят огонь, иначе перестреляют своих на стене. Организовать бригаду для помощи врачам. Разыскать техников. Выяснить, можно ли отремонтировать генераторы, — Зейсан снова зашелся в кашле. Взмахом руки подозвал прапорщика Каурова. — Пусть офицеры срочно представят рапорты. Где майор Азов?!

Он тут же увидел его возле сгоревшего грузовика в центре двора и устремился к нему.

Азов пытался поднять тяжелую железку, придавившую раненого.

— Какие у нас потери? — спросил Зейсан. Азов тужился приподнять железку.

— Не двигайся, — велел он, обращаясь к раненому. — Сейчас придет доктор.

— Отвечай на мой вопрос, майор. Какие у нас потери? Раненый захлебывался кровью.

— Нет, — сказал Азов.

По телу солдата пробежала дрожь.

— Нет, — шептал Азов.

Солдат затих. Азов растерянно смотрел на него.

— Какие у нас потери, майор Азов?

В глазах Азова появились проблески сознания. Похоже, только сейчас он ощутил присутствие полковника и до него дошел смысл его вопроса.

— Потери? — упавшим голосом переспросил он. — Насколько мне известно, двадцать человек убитыми. Раненых, вероятно, вдвое больше.

Зейсан дернулся, словно его ударили.

— А у повстанцев? Похоже, их была целая армия. Скольких мы уничтожили?

Двух афганцев убили на стене, еще двое подорвались на минном поле.

Зейсан даже поперхнулся от изумления.

— У нас сорок убитых и раненых и всего лишь четверо у противника?! Но это невозможно!

— Вы меня не так поняли. Афганцы не нападали на крепость.

— Что же они делали?

— Убегали из нее. Это были заключенные. И мы не смогли уничтожить ни одного из нападавших?

— Одного уничтожили. Но это был не афганец.

— Какой-то бред!

— Им помогал один из наших солдат. Дезертир. Его мы и пристрелили. Кроме него, — Азов махнул рукой, указывая на трупы в пепелище, — были еще двое. Афганец и американец. В основном все это дело рук американца — я видел все из окна. Ты его видел?!

— Он стоял на стене. Поддерживал одной рукой плен-американца, другой стрелял.

— Почему ты не застрелил его?

— Все случилось слишком быстро. Я не успел…

— Не успел?! Ведь ты — чемпион дивизии по скоростной стрельбе из пистолета… Нет, ты наверняка все перепутал. Два человека не могут натворить таких дел.

— Но…

— Слушай меня внимательно! Крепость атаковали как минимум две сотни повстанцев. Накануне бури я приказал усилить охрану. Несмотря на предпринятые меры, повстанцы смогли незаметно подобраться к крепости. И обрушили на нее сокрушающий удар. Но наши солдаты героически отразили атаку и нанесли тяжелейший урон противнику. Отступая, повстанцы унесли раненых.

— Но все было совсем не так! Я видел…

— Что ты видел? Неразбериху, да и только. Все произошло слишком быстро — ты сам мне об этом сказал. Даже у тебя, чемпиона по скоростной стрельбе, не было ни секунды, чтобы выстрелить в атакующих. Вот что должно быть в твоем рапорте, иначе мне придется отдать тебя под трибунал за трусость и отказ выполнить приказ. Азов угрюмо кивнул.

— Твои приятели-офицеры должны написать рапорты, похожие на твой. Проследи за этим. Два человека не в состоянии произвести подобные разрушения.

Зейсан не сказал, что если все произошло именно так, ему придется давать объяснения начальству. А у него их нет. Значит, карьере придет конец. Он застрянет в этой чертовой стране до скончания века, а это для него полный крах. Он без того уже провинился перед начальством, и спасти его может лишь…

— Я был слишком мягкотелым. И слишком полагался на своих подчиненных. На этот раз я сам возглавлю карательную экспедицию. Уничтожить, думал он. Стереть с лица Земли!

— Соберите людей! Мы выступаем через час!

— В такую бурю? Но ведь ничего не видно!

— Противнику тоже ничего не видно! Он надеется, что мы будем отсиживаться в крепости. На этот раз я воспользуюсь его тактикой! Я захвачу его врасплох, точно так же, как он застал врасплох нас!

2

Рэмбо ускорил шаг. Сделал его пружинней. Он бежал с Траутмэном на плече. Скорей бы найти лощину в этом хаосе песка и мрака. Он взглянул на слабо фосфоресцирующую стрелку компаса и немного изменил направление. Муса бежал сзади. Рэмбо молил Бога, чтобы человек, который ждет их в лощине, не последовал наставлениям Мусы и не тронулся в путь по истечении часа. Ноги и плечи нещадно болели, мышцы сводила судорога, с ободранных веревкой ладоней сочилась кровь, но он лишь ускорил бег.

Он почувствовал, что дорога пошла в гору. Вот и конец долины! Скоро начнется предгорье!

Но еще нужно найти лощину, где они оставили лошадей. Он остановился, поджидая Мусу. Хоть бы Муса не очень сильно отстал, иначе они могут потерять друг друга.

Из темноты вынырнул чей-то силуэт.

Муса остановился, тяжело дыша.

— Лощина должна быть где-то здесь, вдоль этого склона, — Рэмбо старался перекричать рев ветра. — Возьми правее, пройди две тысячи шагов. Если не найдешь, поворачивай обратно и догоняй меня.

— А если мы не найдем ту лощину?

— Пойдем в горы пешком.

— Далеко не уйдем — нас найдут солдаты.

— Они не станут нас искать, пока не утихнет буря, — сказал Рэмбо.

— Через час рассвет. Днем буря тише.

— Нам это тоже на руку. Давай не будем терять время.

Муса скрылся во мраке.

Рэмбо обратился в лежащему на его плече Траутмэну.

— Как дела, полковник?

— Это самое комфортабельное путешествие в моей жизни, Джон.

Рэмбо усмехнулся.

Но его улыбка тут же погасла, едва он почувствовал, как по его телу струится что-то липкое и теплое. Поглощенный собственными заботами, он не ощутил это раньше.

Он попытался убедить себя в том, что кровотечение вызвано пулей, зацепившей его руку, но знал, что это так.

Куда вас ранило, сэр?

— В плечо.

— Боже.

— Я зажал рану, но кровь не останавливается. Я теряю силы.

Рэмбо оторвал от своей рубашки полосу материи и обмотал ею плечо Траутмэна. Сняв наконечник, разломил стрелу пополам и, вращая обломок, туго стянул жгут. Теперь он шел очень осторожно, считая каждый шаг.

— Держись.

— Это ты держись, — Траутмэн сделал слабую попытку пошутить и тихо засмеялся. Его губы были возле самого уха Рэмбо, однако казалось, голос доносится издалека.

Рэмбо шел, а Траутмэн все продолжал говорить.

— Я до сих пор не могу поверить в то, что это ты, Джон. Как это тебе удалось?

— Судьба, сэр.

— Что?

— Я сделал то, что вы хотели.

— Не понимаю.

— Вы говорили, чтобы я следовал… — Рэмбо споткнулся о невидимый камень, но тут же выпрямился. — Это моя судьба. Сэр, я сейчас занят. Вы, кажется, тоже. Давайте поговорим об этом позже.

— Говоря по правде…

Рэмбо насчитал уже сто шагов.

— По правде, сэр?

— Я бы не возражал дать моим голосовым связкам отдохнуть. Меня клонит в сон.

Рэмбо ускорил шаги. Не давай ему умереть. Не давай ему умереть.

С кем он разговаривает? Сам с собой? Или с Аллахом.

Быстрей, не то полковник истечет кровью. Пятьсот шагов, а лощины все нет.

Он снова споткнулся о невидимый камень и на этот раз не смог удержать Траутмэна. Рухнул на землю, заскользил вниз, в пропасть, в отчаянной попытке затормозил, со всего размаху ударился о валун.

Лощина. Это она!

Он заставил себя встать на ноги. Лощина была пуста! Иисусе! Они ушли! Бросили нас!

Он двинулся назад, туда, где остался Траутмэн. И вдруг замер, услышав совсем близко лошадиное ржание!

Ему на плечо легла чья-то рука. Он схватился за нож, потянул к себе…

Все в порядке.

Он обнял афганца. Рэмбо не знал, что он ему говорит, но все ясно и так.

Ты ожидал слишком долго, дольше, чем тебе велел Муса, думал Рэмбо. Даже несмотря на бурю ты слышал взрывы. Скорее всего, ты испугался…

Но все равно остался.

Рэмбо пожал руку афганца. Он вспомнил, как после игры в бузкаши Мосаад пожал ему руку, и Мишель сказала: «Пожать руку — величайшая честь».

Я никогда не забуду тебя.

Рэмбо повел афганца за собой.

Сюда… Теперь сюда…

Иисусе, где же это?

Рэмбо отдернул руку, наткнувшись на окровавленное плечо Траутмэна. Полковник застонал.

— Давай перенесем его, — сказал Рэмбо.

Афганец понял и что-то ответил, пытаясь перекричать ветер.

Скорей! Мы должны уходить.

Муса! Вспомнил Рэмбо. Нужно подождать Мусу!

— Справа ущелье. Я не смог ходить дальше, — услышал он вдруг голос Мусы.

— Помоги мне.

— Сейчас.

Рэмбо взвалил Траутмэна себе на плечи. Они добрались до лошадей, и Муса помог поднять раненого. Рэмбо сел в седло, Траутмэна посадил перед собой. Остальные шли пешком, ведя за собой лошадей. Они начали восхождение.

3

Зейсан вышел из крепости в сопровождении солдат. Ураган вздымал тучи песка. Жуткий вой бури не мог заглушить мерный рев, доносящийся откуда-то справа. Что-то там сверкнуло. Еще раз. Еще. Отдельные вспышки слились в поток огней. Они приближались, похожие сквозь завесу песка на вспыхивающие глаза какого-то чудовища. Шум нарастал. Из бури вынырнули темные громады. Это была вызванная полковником из строго охраняемой зоны позади крепости колонна танков и БТРов.

Машины остановились. Двигатели работали на холостых оборотах, но земля все равно сотрясалась от их рева.

Зейсан прокричал команды прапорщику Каурову и майору Азову. Они все трое подошли к БТРу, вскарабкались на его броню и через распахнутый люк нырнули внутрь машины.

Стрелок с лязгом захлопнул и запер люк. Сюда, внутрь, рев бури не проникал. Зейсан слышал лишь приглушенный рокот двигателя.

Зейсан пробрался через узкое и тесное пространство, набитое снарядами и пулеметными лентами, сел за спинами пятерых членов экипажа, жестом велел прапорщику Каурову и майору Азову занять места в хвосте машины.

Присутствие Каурова полковник считал необходимым — он редко выходил куда-либо без его охраны. Азов — другое дело. Без него можно и обойтись. Следовало бы оставить его в крепости помогать другим офицерам следить за восстановлением разрушенного. Но Азов был столь изворотлив (и, если Зейсан не ошибался, труслив и ненадежен), что полковник решил наказать майора и взять с собой. Пусть хоть раз почувствует, что такое война, а не болтовня о ней, думал Зейсан. Как только начнется стрельба, ты окажешься на передовой, Или ты отличишься в бою, Азов, или свои следующие двадцать годков жизни проведешь за решеткой.

С каменным лицом Зейсан обратился к командиру БТРа.

— Передайте колонне: вперед!

Командир повиновался. Двигатель БТРа взревел. Машина резко рванулась вперед, и Зейсана вдавило в сидение. Командир щелкнул тумблером, огни прожекторов погасли. Они больше не нужны. Только будут мешать работе чувствительных приборов и помогут врагу обнаружить цель.

На крошечном зеленом экране впереди бесновался песок. Изображение передавал прибор ночного видения. Когда утихнет буря, колонна будет уже далеко от крепости. Повстанцы, наблюдающие за крепостью с гор, не обнаружат никаких следов танков и БТРов и почувствуют себя в безопасности. Они не будут ведать о том, что возмездие близко, что карательный отряд готовит удар с гораздо более близких позиций, чем ожидают повстанцы.

Зейсан был полон решимости. Разумеется, если его предположения неверны, его план может рухнуть. Для атаки нужно иметь определенную цель, конкретное направление. Иначе вся эта гонка сквозь бурю бессмысленна.

Он знал цель. Два дня назад, во время налета на кишлак в долине к северо-востоку от крепости были сбиты два вертолета. Вчера колонну БТРов атаковали в долине на юго-востоке. Те двое, что напали на крепость, ушли на восток. Конечно же, они могли изменить направление, чтобы запутать преследователей. Но зачем им это? Зачем терять время, если ночь и буря и так надежно их укрывают? Тем более, что маневрируя, они вполне могут сбиться с пути и заблудиться в этой буре?

Проверяя свое предположение с точки зрения логики, Зейсан все больше убеждался в своей правоте. Восток. Все указывает на то, что они пошли на восток. Итак, цель определена и можно все силы сосредоточить на этом участке. Внезапность дает существенное преимущество в поиске и разгроме повстанцев. Правда, возможность ошибки не исключена. Но если это и так, то он только теряет время. С другой стороны, если его расчеты верны, победа заставит его начальство забыть о его недавних неудачах в этом секторе.

Зейсан бросил взгляд на сидящего в десантном отделении Азова. Я так же, как и ты, всей душой ненавижу эту войну. Лучше бы она никогда не начиналась. За восемь лет борьбы с повстанцами мы все так же далеки от победы. Мы уничтожили полмиллиона людей, мы вынудили четыре миллиона уйти в соседние страны. Мы заставили еще пять миллионов бежать из кишлаков в города. Мы стерли с лица Земли тысячи кишлаков и отравили миллионы гектаров плодородных земель. Мы бросали на повстанцев лучшие в мире вертолеты и БТРы.

И не сломили их. Чем круче были наши меры, тем упорнее их сопротивление. Эта война сокрушила судьбы многих людей, сломала тысячи карьер. Мою тоже может сломать. Но я сделаю все. Буду пытать, зверствовать, убивать, лишь бы добиться одобрения командования, заслужить повышение и получить назначение в другое место. Куда угодно, только бы подальше от этой страны и от этой бессмысленной войны.

Да, думал полковник. У нас есть общее с тобой, Азов. Мы оба ненавидим то место, где находимся, и то, что делаем. Но в отличие от тебя я не позволю этой войне меня сломить. Ты сдаешь свои позиции, а я утверждаюсь. Ты позволяешь судьбе управлять тобой, а я управляю судьбою. Чего бы мне это ни стоило, я принимаю вызов.

Он снова перевел взгляд на зеленоватый экран. Буря успокаивалась, ветер слабел. Часа через два воздух станет чистым и прозрачным…

Только бы не раньше, молил Зейсан. Только бы буря не утихла до утра. Тогда мы уже будем далеко от крепости и готовы к бою. Это все, о чем я прошу.

Колонна, в которой шел БТР Зейсана, продвигалась на юго-восток, в сторону прилегающей к горам долины. Вторая колонна направлялась на северо-восток, намереваясь подойти к горам с противоположного фланга. Когда колонны разойдутся и займут исходные позиции, Зейсан подаст сигнал. Обе колонны войдут в горы, и тиски начнут сжиматься. Конечно, спустя некоторое время дорога для танков и БТРов станет непроходимой. Тогда солдаты высадятся из машин и продолжат поиски. Как только найдут лагерь повстанцев, они сообщат его координаты. Танки и БТРы начнут его обстрел из орудий и ракетных установок. Словно планируя охоту на птиц или кроликов, Зейсан стал думать о том, что можно добить жертву. Когда закончится буря, нужно поднять в воздух вертолеты. Прочесать каждый хребет и каждое ущелье. Если там окажутся мятежники, уничтожить их.

Атакой на крепость вы здорово помогли мне, заключил Зейсан. Вы загнали меня в угол так, что теперь я смотрю на вещи просто. Я не имею возможности наносить удары по всем направлениям, но если вы засели в восточных горах, я вас достану. Мне плевать, сколько времени займет эта операция, но я найду вас. И я обрушу на вас все муки ада и заставлю пожалеть о том часе, когда вы решили освободить американца и потревожить меня.

Зеленоватый экран показывал, что буря постепенно идет на убыль. Зейсан вспомнил другого американца. Того, чье лицо было скрыто под свирепой маской. Того, кто вторгся в крепость и запер его в камере, заполненной слезоточивым газом. Кто, по словам Азова, стрелял, стоя на стене. Зейсан не знал, что именно написал в рапорте Азов. Вполне возможно, ему еще предстоит нагоняй от начальства. Но одно знает твердо — второй американец существует. Доказательство этому — обожженное слезоточивым газом лицо самого Зейсана. Полковник поклялся священным мавзолеем Ленина, что человек, накликавший все эти бедствия, подвергнется всем мукам ада, каким еще не подвергался ни один афганец.

4

Они шли в кромешной тьме, взбираясь все выше и выше. Тучи песка поредели, но ветер был еще сильный.

Деревья гнулись и скрипели. По крайней мере теперь нам не будет досаждать песок, думал Рэмбо.

Он сжал бока лошади. Руки его были заняты — он придерживал Траутмэна, навалившегося на него всей тяжестью. Где-то впереди шел невидимый в темноте моджахед и вел лошадей за поводья.

— Полковник? Ответа не последовало.

— Полковник, нужно ослабить жгут. Тело Траутмэна обмякло.

Полковник?! — Рэмбо приложил ладонь к левой стороне груди Траутмэна. Сердце едва билось. Он хлопнул Траутмэна по щеке. — Очнитесь, сэр!

— Что? — Траутмэн тряхнул головой, — я… простите меня… должно быть…

Говорите! Все время говорите!

— Я куда-то плыву…

Нельзя, сэр, — сказал Рэмбо и мысленно добавил: «Боюсь, в следующий раз вы не проснетесь».

— Слушаюсь. Ты…

— Говорите, говорите!

— …начальник.

— Так-то лучше. Произнесите речь.

— Какую?

— Какую угодно. Давайте клятву верности или исповедуйтесь.

— Исповедоваться? Я пресвитерианин, а не католик!

— Прекрасно, сэр. Сойдет, главное, что вы не республиканец.

— Ублюдок.

— Отлично, сэр! Обзывайте меня, говорите все, что придет вам в голову. Итак, «Клянусь в верности…»

— «…знамени…» — машинально продолжил Траутмэн.

— «…и республике, которую оно олицетворяет…» — Рэмбо ослабил повязку на плече у Траутмэна.

Хлынула кровь. Иисусе!

Рэмбо, любивший Траутмэна всей душой, решил снова затянуть жгут, чтобы остановить кровь. Эта любовь сделала его жестоким. Если кровь не будет проходить через вены, может развиться гангрена. И полковник умрет, но уже не от потери крови.

— «…единому под Богом народу, единому и неделимому», — бормотал Траутмэн, — «Свобода и…»

Рэмбо подождал немного, потом быстро затянул жгут.

— «…справедливость для всех». Кровотечение остановилось. Рэмбо вздохнул.

— Продолжайте, сэр. Вы прекрасно справились с клятвой. Давайте-ка приступим к «Звездно-полосатому флагу».

— Дай передохнуть. Да и кто знает слова этого… Кажется, вы правы. А как насчет… секунду… сейчас соображу… «Рожденный бегать» Брюса Спрингстина?

— Кого?

— Да… это, пожалуй, слишком старо для вас. Извиняюсь. Может быть, Кол Портер? «И ночью, и днем…» «Только ты…»

— Угадали, сэр! Только я. Продолжайте говорить и не пытайтесь меня обмануть. Вам нельзя спать.

5

Ненависть. Прапорщик Кауров не мог решить, кого из офицеров ненавидит сильнее. Он сидел в десантном отсеке БТРа, чувствуя, как покачивается машина, и прислушивался к приглушенному урчанию двигателя. Он избегал смотреть на сидящего рядом майора Азова. Если он будет смотреть на него, то даже в этом призрачно зеленоватом сумраке БТРа майор сумеет увидеть отвращение на лице прапорщика. Кауров же старался никогда не показывать офицеру свои чувства.

Он презирал слабоволие в себе и в других, а поведение майора в последние несколько месяцев вызывало нечто большее, чем обыкновенное презрение. Азов не просто потерял самообладание, чем вызвал гнев командира, но еще не смог скрыть, что нервишки у него пошаливают. Брезгливость, с которой он наблюдал, как пытали парня, непростительна. Его пассивность во время и после нападения на крепость отвратительна, а сейчас его присутствие здесь просто оскорбляет.

Сила. Только сила что-то значит, думал Кауров. Сила и дисциплина — вот что в цене. Если у мужика нет твердости, он не мужик. Его нельзя уважать. Он сломается, а стойкость важнее всего. Стойкость дает единственный шанс выжить.

Кауров усвоил это с пеленок. Он рос в трущобах Ленинграда. С каждым днем он все больше и больше понимал, что родители, братья, сестры, друзья — все смирились с рабской долей. Но Кауров поклялся вырваться из этого заколдованного круга. У него не было влиятельных покровителей среди бюрократии, он не мог рассчитывать на поступление в институт, не имел шансов получить работу, позволившую бы выбиться в люди. В восемнадцать его призвали в армию, и следующие два года стали для него сущим адом. Но выход ему подсказала интуиция. Если жизнь — постоянная борьба, то нужно сделать борьбу своей профессией. Армия обеспечивала едой, одеждой и кровом. Такую жизнь вряд ли можно назвать шикарной, но все же это лучше, чем то, к чему он привык. Разумеется, чем выше у тебя звание, тем лучше твоя жизнь. Кауров решил выслужиться, понравиться начальству, чтобы его выделили среди солдат, чтобы он смог подняться в чине до положения, когда сам сможет отдавать приказы и заживет не хуже тех, кому так завидовал. Он не сомневался в успехе. У него для этого есть все необходимые качества. Он сильнее и тверже всех других.

И вот он, тридцативосьмилетний прапорщик, сидит в десантном отсеке БТРа. Впереди — очередное сражение. За двадцать лет службы в армии он не продвинулся дальше прапорщика. И хоть он не раз демонстрировал свою силу и жестокость, чаще командовали все-таки им. Жил он не лучше обыкновенных призывников-новобранцев. Привилегии офицерского состава на него не распространялись.

Полковник… думал Кауров, поглядывая на Зейсана. — Даже не знаю, кого я ненавижу больше: майора за его безволие, или тебя за твою неблагодарность. Я стал тебе необходимым. Ты теперь шагу не ступишь без меня, твоего телохранителя. Какое бы грязное дело ты ни затеял, выполнять его ты пошлешь меня.

Но тебе, сукин сын, никогда и в голову не придет представлять меня на повышение.

Быть может, я слишком часто высовывался. Или стал для тебя незаменим. Этот парнишка, которого ты приказал пытать… Я лил кислоту прямо на то место, где у него сердце. Только я мог выполнить такой приказ. Только у меня хватило духу смотреть, как пузырится кожа на груди этого парня, и дышать испарениями кислоты с его тела. Но я все же продолжал выполнять твой приказ.

Я стоек, это факт. Но, признаюсь, и тот паренек оказался несгибаем. Он прошел через самые страшные муки. Быть может, он не знал того, чего хотел от него полковник, но я в этом сомневаюсь. Он словно хотел сказать своим взглядом: «Я сильнее вас. Сильнее и отважнее. Я не предам своих».

Хотелось бы знать, полковник, как бы повел себя под пыткой ты. Молил о пощаде? Отвечал на вопросы, выдавал секреты, предавал товарищей, чтобы спасти собственную шкуру? Был бы ты так же стоек, полковник? Ты без труда можешь заставить страдать других, тебе даже не приходится мараться самому — вместо тебя мараюсь я. Обычно ты даже не утруждаешь себя присутствовать при этом. Интересно, как бы ты вел себя на пороге смерти? Как бы ты запрыгал?

БТР, покачиваясь, мчался вперед. По выражению лица полковника Кауров догадался, что тому впервые придется понюхать порох. Не струсишь ли ты, ублюдок? Посмотрим…

6

— Мы почти на месте. Крепитесь, сэр, — сказал Рэмбо. Траутмэн не отвечал.

Перевалило за полдень. Ветер стих. Отряд быстро прошел по лесу, пересек поле, на котором Рэмбо играл в бузкаши, и вновь вошел в лес. Рэмбо вглядывался вперед, в надежде увидеть лагерь. Чем дальше они углублялись в лес, тем больше росла его тревога.

Что-то случилось.

Мы уже должны были увидеть палатки и людей из кишлака, подумал он.

И почти в тот же момент увидел и палатки, и снующих возле них людей.

Расслабься, иначе скоро превратишься в параноика!

Но когда они въехали в лагерь, Рэмбо вновь охватила тревога. Палаток осталось совсем мало. Люди поспешно собирали вещи и грузили на спины мулов. Женщины и дети носили посуду, циновки и прочий скарб. Мужчины проверяли оружие.

— Выясни, что происходит, Муса!

Рэмбо спрыгнул с лошади и понес Траутмэна в госпиталь.

У входа в пещеру появилась Мишель. Она заметила его и поспешила на помощь.

Муса, поговорив с бойцами, подошел к Рэмбо.

— Они боялись, что ты не вернуться назад. Думать, русские убить тебя.

— Расскажешь мне все потом. Сейчас нужно позаботиться о полковнике.

— Они говорить, что будут благодарить Аллаха. Подбежала Мишель и взяла Траутмэна за ноги. Муса шел рядом с ними.

— Они говорить, что рады видеть тебя живым. И рады, что ты вернуться со своим другом.

— Поблагодари их за меня. Скажи, я ценю их заботу. Скажи им все, что угодно, но сейчас мне нужно…

С помощью Мишель Рэмбо внес Траутмэна в сумрачную пещеру и опустил на кучу соломы.

Траутмэн был без сознания. Даже в полумраке пещеры Рэмбо хорошо видел его распухшее, все в кровоподтеках лицо.

— Плечо, — сказал Рэмбо, — он ранен в плечо.

— Думаешь, я не вижу? — сердито отозвалась Мишель и схватила сумку с инструментами.

Траутмэн застонал.

— Ты должен выслушать меня, — настаивал Муса.

— Не сейчас, — ответил Рэмбо.

— Сейчас! Все уходить! Им жаль, но они должны! Рэмбо в унынии покачал головой.

Да! — продолжал Муса, — пойми-же ты, наконец! Выслушай меня!

— Проклятье! Мишель, я должен поговорить с ними. Чем я могу тебе помочь?

— Помолиться за своего друга.

— Спаси его! Пожалуйста!

— Заткнись! И убирайся отсюда! Бога ради, не мешай мне!

— На все воля Аллаха.

7

Вожди сидели полукругом, по краям расположились бойцы. У всех были мрачные лица. Это напоминало ему тот совет старейшин, на который его пригласили, когда он впервые попал сюда. Рэмбо сел. На душе было тревожно.

— Еще раз объясни мне, в чем дело? — попросил он Мусу.

— Они уходить, — ответил Муса.

— Почему?

— Из-за тебя… Они тебе обещать покровительство.

— Я не понимаю…

— Они знать, что своим нападением на крепость ты раздразнил врага.

— А они сами? Их нападение на колонну БТРов не разозлило врага?

— Это война. А нападать на крепость — это сводить личные счеты.

— Афганская война.

— Да, самая безумная…

— Священная война. Они уходить сейчас. Такова воля Аллаха.

Слишком много нападений, — заговорил Халид, — и слишком уж они частые. Враг разозлен. Будет рыскать повсюду. Он не успокоится, пока не найдет наш лагерь.

— Это и есть покровительство, которое эти люди тебе обещали, — добавил Муса. — Не помогать тебе, а разрешить уйти спасать твой друг. Они знать, что после твоего нападения на крепость им придется отсюда уйти и искать новое пристанище, но они не мешать тебе.

Рэмбо виновато потупился. Он все понял. Он был так поглощен заботами о полковнике, что не подумал о том, чем жертвуют ради него эти люди. Скольким пришлось покинуть свои дома? Скольким еще предстоит лишиться крова? Да и зачем вообще столько страданий и жертв?

— Скажи им, я очень сожалею, — пробормотал Рэмбо. — У меня не было выхода… Я должен был спасти друга.

Заговорил Мосаад. Муса перевел:

— Он говорить, что они позволять тебе спасать своего друга, потому что ты сам их друг.

— Спасибо.

— Он говорить, что человек, который оставлять друга в беде, не может быть их другом.

— Скажи ему, хоть мы и разные, в нас много общего. Мы делаем то, что должны делать. У нас нет выбора.

— Мосаад говорит, ты заблуждаешься насчет различий. Ты думаешь, как мусульманин.

— Я не совсем его понял.

— Мы делаем то, что должны делать. Он говорит ты веришь в судьбу.

Рэмбо вспомнил последний разговор с Траутмэном: «Ты потерял себя. Потому что не хочешь смириться, не хочешь быть тем, кто есть».

«Почему я должен быть тем, кого ненавижу?» «Это не ненависть. Скорее, непонимание. Смирись со своей судьбой».

«Я не верю в судьбу». «Да. И в этом твоя беда».

Рэмбо чувствовал себя виноватым. Он повернулся к пещере, в которой лежал искалеченный и полумертвый от потери крови Траутмэн.

Это моя вина. Сделай я то, о чем он меня просил, мы бы оказались в Пакистане и его бы не схватили. И не пытали. Не всадили бы пулю. И он бы не лежал сейчас едва живой в пещере.

Судьба? Это все она. Я ее отвергал. Не делал того, что подсказывало мне сердце.

Он молился всем богам — Христу, Будде, Аллаху, богам племени Навахо, прося их не отнимать жизнь Траутмэна. Цепляясь за последнюю надежду, он задавался вопросом, а что если мусульмане правы и все в это мире случается не просто так, а имеет какую-то цель, что все это — воля Аллаха? Может, поиски Траутмэна и тяжкие испытания, выпавшие на его долю, штурм крепости, освобождение из плена Траутмэна — может, все это происходило по воле Всевышнего?

Но во имя чего?

Разумеется, не во имя смерти Траутмэна. Нет, думал Рэмбо, я не могу этому поверить. Рэмбо в смятении устремил взгляд на вождей: судьба? Что ждет их? Куда они направятся?

— Мосаад говорит, нужно переместить лагерь на запад, туда, где не ждут враги, и продолжить борьбу.

Рэмбо вздохнул. Безысходность жизни этих людей повергла его в отчаяние.

— Этот план ничем не хуже других. Рахим прервал его.

— Он не согласен, — перевел Муса, — нужно уходить на север.

В разговор снова вступил Халид.

Прежде чем Муса успел перевести, Рэмбо сказал:

— Готов поспорить, он хочет пойти в другом направлении.

Муса кивнул:

— На юг.

— Почему бы им всем не двинуться на восток, в Пакистан? Там они могли бы передохнуть, набрать новых людей и пополнить запасы.

— Нет. Они говорят, уйти в Пакистан — это убежать от войны. Они оставаться, чтобы воевать.

— Тогда почему бы им не объединиться? Чем их будет больше, тем больше у них шансов одолеть русских.

— Вспомни, что я готовить тебе, — ответил Муса, — это страна племен. Все племена и все вожди равны. Каждый вождь думать, его план — самый лучший. Каждый считать, что слышит воля Аллаха.

— Но вчерашняя атака на колонну показала, как много они могут сделать, если действуют сообща.

— Это так. Но это не типично для афганцев. Они привыкли ссориться. Так было тысячи лет. Каждый идет своя дорога и каждый воюет своя война.

Рэмбо уныло покачал головой. Заговорил Мосаад.

— Он спрашивает, что ты собираешься делать? — перевел Муса.

— Ждать, пока не поправится мой друг. — И мысленно добавил: — «Я надеюсь, что он поправится». — Как только он сможет двигаться, мы пойдем в Пакистан.

— Мосаад говорит, вам лучше не оставаться здесь. Вас найдут советский. Вам лучше идти с ним в его новый лагерь.

— Мой друг слишком плох, чтобы отправиться в путь. Если я даже и решил бы двигаться, мы, не теряя время, пошли бы сразу в Пакистан.

Мосаад выслушал, кивнул и заговорил:

— Он сказал, ты должен делать лишь то, что сам считать нужным, — перевел Муса.

— Скажи, что я всегда буду ценить его дружбу, — Рэмбо склонил в поклоне голову.

Вожди встали и почти в унисон произнесли одно из немногих знакомых Рэмбо афганских выражений. Рэмбо повторил его по-афгански:

— Да поможет вам Бог!

Вожди сердечно простились с Рэмбо и направились к своим племенам.

Рэмбо озабоченно повернулся в сторону пещеры.

— Теперь осталось молиться и ждать, — произнес у него за спиной Муса.

— Нам? Ты уверен, что хочешь остаться? Для тебя это не обязательно. Ты можешь уйти с одним из племен, и я не стану из-за этого думать о тебе хуже. Даже наоборот — это было бы весьма разумно с твоей стороны.

— Я начал с тобой. С тобой и закончу.

— Ты должен знать, что можешь уйти, если…

Муса был оскорблен до глубины души, Рэмбо поспешил извиниться:

— Прости! Я — невежественный иностранец.

— Я остаюсь. Ты мой друг. Без меня ты не найти дорогу обратно в Пакистан.

Рэмбо положил руку ему на плечо:

— По правде говоря, мне было бы без тебя грустно, — он благодарно улыбнулся Мусе, но на душе было тяжело. — Надо взглянуть, как дела у полковника.

8

Привыкнув к полумраку пещеры, Рэмбо подошел к Траутмэну, и сердце его сжалось от тревоги за полковника.

— Как он?

Рубашка на левом плече полковника была разорвана. Занятая промыванием раны, Мишель ответила, не поднимая головы:

— Пуля прошла навылет. Она вошла довольно высоко и не задела ни сердце, нилегкое. Это — из хороших новостей.

— А из плохих?

— Он здорово избит и потерял слишком много крови. Не уверена, выдержит ли его организм…

— Сделай ему переливание крови.

— Была бы кровь, я давно бы это сделала.

— Возьми мою.

Она смерила его пристальным взглядом:

— У меня нет оборудования, чтобы определить твой тип крови.

— У нас обоих первая группа. Резус положительный.

— Это точно?

— Полковник однажды давал мне свою кровь. Она испытующе посмотрела на Рэмбо.

— Нет. Ты выглядишь ужасно. Ты уже трое суток не спал и одному Богу известно, когда в последний раз ел. Ты весь в крови, и я боюсь, на тебе не только кровь твоего друга… Ты явно не годишься в доноры.

— Начинай, или я сделаю это сам. Ее взгляд стал тверже.

— Да. Я думаю, ты именно так и поступишь. Но ты рискуешь.

— Мне не привыкать. Начинай!

— Сними рубашку. Вымой руки. Нужно продезинфицировать левое предплечье. Я не хочу заражения крови.

Она взяла правую руку Траутмэна и протерла ее с внутренней стороны.

— У тебя за спиной стол — ложись на него. Нужно, чтобы ты был выше, тогда кровь пойдет вниз.

Рэмбо быстро повиновался.

Мишель извлекла из пластикового пакета стерильные иглы и трубку, соединила их между собой, присоединила капельницу и ввела одну иглу в сгиб левой руки Рэмбо, другую — в правую руку Траутмэна. Открыла капельницу.

Кровь из руки Рэмбо устремилась к руке Траутмэна. Мишель повернулась к Мусе:

— Принеси Рэмбо воды. Раздобудь что-нибудь поесть. Ему нужно поддержать свои силы. Муса быстро вышел.

Рэмбо повернул голову, наблюдая за Мишель.

— Спаси его.

— Заткнись и не мешай работать!

Мишель наложила швы на рану Траутмэна, промыла ее и перевязала. Достав шприц, она ввела ему антибиотик.

— Это все, что я могу сделать. Это последняя инъекция — больше у меня не осталось никаких лекарств. Теперь все зависит от твоего друга. И Аллаха. Если я немедленно не вытащу иглу, переливание понадобится тебе. — С этими словами она перекрыла капельницу и извлекла иглы. — Согни руку в локте и подержи ее в этом положении.

Траутмэн — все еще не пришел в сознание, и она сама согнула его руку.

Рэмбо пил воду из котелка, принесенного Мусой. Он съел персик и взялся за миску холодного риса, смешанного с каким-то ужасным мясом. У него был горький вкус, и Рэмбо не рискнул спросить, мясо какого это животного.

— Сделай мне одолжение, — попросила Мишель.

— Все, что захочешь.

Меня тошнит от одного твоего вида. Смой этот жир и песок с лица!

Рэмбо невольно рассмеялся.

— Это — последняя чистая рубашка, которую я смогла отыскать. Когда и она запачкается, будешь киснуть в собственной грязи.

Рэмбо все смеялся.

— Что в этом смешного? — возмутилась Мишель.

— Ничего. Мне очень хорошо. Давно так не было.

— Мне тоже. Я уже забыла, когда в последний раз смеялась. — Она покачала головой: — Думаю, пора возвращаться домой.

В этот момент в пещеру вошли повстанцы и подняли раненых.

— Что они делают? — удивился Рэмбо.

— Эвакуируют своих людей.

Но некоторым пациентам нельзя двигаться.

— Знаю. Мосаад говорит, раненые все равно умрут, если советские найдут пещеру. Но он утверждает, у них есть шанс уцелеть, если их перевести в другой лагерь.

— А ты как считаешь?

— Хочешь правду? Я видела так много смертей, что мои чувства атрофировались. — Ее руки дрожали, когда она прикуривала. — Думаю, мне пора убираться домой.

Рэмбо встал.

— Осторожнее, — предупредила Мишель. — Голова не кружится?

— Все нормально, — солгал Рэмбо.

Когда мир вокруг него перестал вращаться, он опустился возле Траутмэна. Рэмбо следил, как поднималась и опадала грудь Траутмэна.

— Он выживет?

Мишель не ответила.

— Скажи мне, какие у него шансы? Мне нужно знать…

Снаружи послышались испуганные голоса.

9

Рэмбо выскочил из пещеры.

Повстанцы бежали к своим лошадям. Женщины спешили закончить сборы. Дети отгоняли от лагеря овец и коз. Все истошно кричали.

Справа, у края лесистого склона, откуда открывался вид на предгорье и долину, стояла группа мужчин. Внезапно они кинулись к лошадям, громко переговариваясь между собой.

Рэмбо устремился к обрыву. Всеобщий галдеж не мог заглушить этого страшного рева. Рэмбо остановился на краю обрыва. Нагнулся, всматриваясь вперед.

Воздух сотрясался от рева винтов. Столько вертолетов Рэмбо видел впервые в жизни. Сердце бешено колотилось. Даже на таком большом расстоянии Ми-24 имели грозный вид. Десять. Пятнадцать. Досчитав до двадцати, Рэмбо сбился. Они были прямо под ним и поднимались параллельно склону гигантским клином, который постепенно разворачивался, расходясь веером влево и вправо.

Они обследуют все ущелья и хребты, пройдут над каждой поляной и каждым кустом. Вертолеты методично прочешут каждый свой квадрат. Проверят и перепроверят все подозрительное. Расстреляют все, что осмелится пошевелиться.

Рэмбо увидел далекие вспышки выстрелов и услышал треск пулеметных очередей. На склоне взметнулись столбы пыли.

Рэмбо кинулся прочь от склона, туда, где был разбит лагерь. Большая часть людей уже тронулась в путь. Отряд Халида уходил в одном направлении, Рахима — в другом. Мосаад отдал последние распоряжения своим людям и вскочил в седло. Он заметил Рэмбо и что-то крикнул, указывая на пещеру.

Рэмбо не понял.

— Муса, что он говорит?

Муса повернулся. Он с трудом уловил смысл вопроса. Снова затарахтели пулеметы, далеко внизу разорвалась ракета.

— Он сказал, вертолеты расстреливают все подряд. Заметят пещеру — пустят ракету. Если остаться здесь — умрешь. Он хочет, чтобы ты пошел с ним.

— Но я не могу!

Мосаад продолжал что-то кричать.

— Он говорит, вертолеты летят с запада. Теперь он не может идти туда. Он идти на восток. К Пакистану. Иди с ним. Его люди тебя защитят.

— Я не могу оставить полковника!

— Бери его с собой!

Рэмбо посмотрел на раненых, которым афганцы помогали выходить из пещеры, некоторых выносили на руках. Кое-кто из раненых мог сидеть в седле без посторонней помощи, других приходилось сажать впереди и поддерживать — такими они были слабыми.

Так Рэмбо поддерживал Траутмэна во время их долгого пути обратно. К концу их пути полковник, несмотря на все усилия Рэмбо, впал в беспамятство. Из-за тряски рана Траутмэна воспалилась, и усилилось кровотечение.

Если я снова посажу его на лошадь, думал Рэмбо, рана откроется. Он истечет кровью и умрет.

— Мой друг не может передвигаться верхом!

Внизу у подножья гор продолжали реветь вертолеты. Все так же строчили пулеметы. Взорвалась еще одна ракета.

— Мы будем вам обузой! — сказал Рэмбо. — Из-за нас погибнут твои люди! Уходите одни! Быстрее!

Темные глаза Мосаада сверкнули гневом. Он хотел было возразить, но на склоне взорвалась еще одна ракета. Мосаад рывком развернул коня, намереваясь повести людей за собой. Они уходили, огибая скалу справа. Племя Халида уже скрылось в этом направлении, держа путь на юг. При первой же возможности Мосаад свернет с тропы и поведет своих людей в горы, прочь от лагеря и приближающихся вертолетов, на восток. Люди Рахима входили в лес. Им остался единственный путь — на север.

На поляне стало непривычно тихо. Но тут же застрекотали пулеметы, грохнули пушки. Рэмбо бросился назад к вышедшей из пещеры Мишель.

— Тебе нельзя здесь оставаться. Возьми мою лошадь. Ты еще успеешь догнать Мосаада.

— Я не брошу своего единственного пациента.

— Ты и так сделала очень много. Я проходил медицинскую подготовку и сам смогу о нем позаботиться.

— А кто позаботится о тебе, если тебя ранят? Ты же не сможешь отстреливаться и одновременно следить за своим другом. Я остаюсь.

— Но…

— Я не брошу пациента! — Ее взгляд стал холодным. Она была настроена весьма решительно. — Я не хочу, как трус, бежать из Афганистана!

Воздух сотрясался от гула вертолетов. Пушки теперь палили безостановочно.

— Мосаад был прав, вертолеты стрелять по всему подозрительному, — сказал Муса.

Рэмбо огляделся. Трава на поляне была примята. И хотя следы костров были ликвидированы, грязь и камни на их местах выглядели подозрительно.

— Мосаад был прав еще и в том, что когда они заметят пещеру, то заподозрят, что там кто-нибудь прячется, и обязательно выпустят по ней ракету.

— Что же в таком случае нам делать? Прятаться в лесу? — спросил Муса. — Нас немного и они могут нас не заметить.

— У нас кончается продовольствие. Так что все равно придется уходить. Если их карательная экспедиция будет идти по полному сценарию, — а вертолеты — лучшее тому доказательство — здесь вот-вот появятся солдаты.

— Такими разъяренными я их еще не видел, — заметил Муса.

— Да… Я, похоже, здорово им насолил, — в голосе Рэмбо не было даже намека на торжество.

— Итак, что будем делать?

— Уходить.

— Но ты сказать повстанцам, что мы остаемся, — удивился Муса.

— Я говорил это до появления вертолетов.

— Но ведь ты просить Мосаада оставить нас здесь уже после того, как они появились.

— Это из-за полковника. Он истек бы кровью и умер, если бы мы повезли его на лошадях. Мы бы задержали движение отряда Мосаада, и его люди могли погибнуть. Вот почему я попросил Мишель уйти с ними. Вот почему я снова прошу тебя, Муса, пока не поздно, догони их!

— И бросить тебя и твоего друга? — спросила Мишель. — А что ты собираешься делать? Как ты будешь его транспортировать?

— Я уже придумал. Сейчас некогда объяснять. Стрельба внизу участилась, Рэмбо вытащил нож и бросился к деревьям.

— Я без тебя не уйду! — настойчиво повторял Муса.

— Я тебя тоже не брошу! — отозвалась Мишель.

— Тогда готовьте полковника к дороге! — крикнул на ходу Рэмбо. — И помните: я вас предупредил! Торопись, Муса! Мне потребуется твоя помощь.

10

Рэмбо рубил ножом молодой побег. Срубив деревце под корень, бросил его Мусе.

— Возьми нож, срежь ветки и обруби верхушку. Оставь от ствола двенадцать футов.

Он огляделся, нашел еще одно молодое деревце таких же размеров и, срубив его, бросил Мусе.

— Мне потребуется два одинаковых шеста.

Он срубил с деревьев несколько веток, очистил их от листьев, нарезал на куски по четыре фута каждый и вернулся к Мусе.

Афганец разложил ветки поперек шестов. Рэмбо разрезал веревку на куски по два фута каждый и, встав на колени, начал прикручивать концы веток к шестам. Муса ему помогал.

Между ветками должно быть около восьми дюймов, — давал указания Рэмбо, — это длина лезвия твоего ножа.

Муса молча кивнул. Он работал быстро, как только мог.

Рэмбо проверил каждую ветку. Ни одна не шевелилась. По лицу его струился пот, и он, защищая глаза, повязал лоб полоской материи.

— Под спину нужно будет подложить что-нибудь мягкое. — Рэмбо нарезал кедрового лапника, сделал из него подстилку и выволок носилки на поляну.

Рев вертолетов становился все громче.

— Носилки слишком длинный, — сказал Муса. — Неудобно. Лучше отрезать. Тогда мы сможем нести твой друг.

— Если мы будем тащить эти носилки вдвоем, то не сможем идти быстро.

— Мы не будем нести их вдвоем?

— Не будем.

— Но как?..

Рэмбо отвязал свою лошадь и вывел ее на поляну. По обеим сторонам седла он сделал прорези. Вернувшись к носилкам, поднял их и просунул шесты в обе прорези. Потом проделал еще несколько дырок, закрепил в них концы шестов. Перекинул через спину лошади кусок веревки и туго стянул концы между собой.

Вертолеты ревели уже где-то совсем рядом. Стрекот пулеметных очередей участился.

— Муса! Возвращайся назад к обрыву. Рассчитай время между вспышками и звуком выстрелов.

— Но…

— Не спрашивай, зачем это нужно! Сделай то, что я прошу!

Муса скрылся, и Рэмбо бросился к пещере.

— Он готов, Мишель?

Рана уже не кровоточит. Пульс слабый, но ритмичный. Давление низкое, но могло быть и хуже.

— Возьми его за ноги, а я возьму за плечи.

Они бережно вынесли Траутмэна из пещеры и положили на покрытые лапником носилки. Ветки слегка прогнулись, но выдержали вес тела.

Траутмэн застонал.

— Простите, полковник. Мне жаль вас беспокоить, но нам необходимо избежать встречи с весьма рассерженными гостями.

Веки Траутмэна дрогнули. Джон?

— Это я, сэр, — Рэмбо перекинул веревку через грудь Траутмэна и привязал его к носилкам. Он разобрал свой лук и оставшиеся стрелы и закрепил их в сумках на поясе. Автомат-гранатомет засунул под веревку на носилках.

— Форт Брэгг… Что ты здесь делаешь?

— Это не Форт Брэгг. Это… Попытайтесь заснуть, полковник.

Он обернулся на шум. Возвращался Муса.

— Вспышка. А через пять секунд выстрелы.

— Скорость звука — миля в секунду. Значит, вертолеты в пяти милях отсюда. Им потребуется время, чтобы прочесать все вдоль и поперек. Каждый раз они будут забираться все выше и выше. Когда они…

Склон содрогнулся от взрыва.

Рэмбо бросился к лежащим на земле концам шестов.

Он взялся за шесты и попытался распрямиться. Его тело дрожало. От напряжения колени, спину, руки и плечи сводило судорогой. Однако ему удалось встать и поднять носилки. Их ручки впились в ладони Рэмбо. Мышцы пронизывала резкая боль. Казалось, сухожилия вот-вот порвутся.

— Веди лошадь, Муса! Торопись! Мишель, садись на лошадь Мусы и догоняй! Уходим отсюда ко всем чертям!

Внизу все громче и громче ревели вертолеты. Отряд обогнул скалу и исчез в лесу.

ЧАСТЬ IX

1

Хоть Рэмбо и обмотал голову полоской материи, пот заливал ему глаза. Носилки мешали смотреть под ноги. Он споткнулся о бревно, лежавшее поперек тропы, и с трудом поймал равновесие.

Муса оглянулся, нахмурился.

— Вперед, — сказал Рэмбо, — хлестни лошадь.

Ехавшая сзади Мишель с беспокойством заметила: — Ты ослаб от потери крови. Ты не спал и почти ничего не ел. Тебя ранили во время нападения на форт. Побереги себя. Ты можешь не выдержать.

— Выдержу сколько потребуется. — Рэмбо перехватил ручки носилок и заставил себя идти дальше.

— Ты же издеваешься над собой!

— Черт возьми, а что делать?

На носилках без сознания лежал Траутмэн. Когда носилки покачивались, голова полковника ударялась о края, и Рэмбо старался идти как можно плавнее.

— Давай привяжем носилки еще и к моей лошади.

— Нельзя. Мы и так рискуем. Вдруг лошади понесут?

— Натянем поводья.

— Это не поможет, — сказал Рэмбо. — К тому же, нам станет труднее обходить ямы и бревна. Мы будем двигаться еще медленнее.

Они достигли вершины холма. Пока они двигались на юг, в том направлении, куда ушел отряд Халида. Внимание Рэмбо привлекли следы подков на суглинистой почве склона. Следы тянулись с востока. Рэмбо догадался, что их оставлял отряд Мосаада. Теперь он точно знал место, где Мосаад сделал остановку, а потом повернул на Пакистан.

Разумеется, подумал Рэмбо, Пакистан.

Там безопасность.

Там окажут помощь Траутмэну.

Он еще решительнее зашагал за лошадью Мусы, шедшей впереди отряда. По мере того, как они спускались в предгорья, пулеметная стрельба становилась громче.

Как же они озлоблены, думал Рэмбо. Похоже, стреляют по всему, что им кажется подозрительным. Так скоро расстреляют весь боезапас.

Эта мысль вселяла надежду, которая тут же сменилась унынием, потому что разум подсказывал: да, враги озлоблены, но ведь они не кретины, и если они позволяют себе роскошь стрелять во что попало, значит в отсеках десантного вертолета много боеприпасов. Ракеты и реактивные снаряды обычно транспортируются снаружи, под крыльями. Пушки же и пулеметы заряжаются изнутри. Внезапно Рэмбо понял, что советские главным образом стреляли из пулеметов, а интенсивность обстрела говорила о том, что у них солидный боезапас. Тяжелое оружие они приберегали для более важных целей.

Но куда больше его беспокоила мысль, что вряд ли советские обнаружили столько подозрительных объектов.

Не может быть, чтобы они вели огонь по каждому мало-мальски пригодному укрытию. Если только…

Если только советские не хотят таким обстрелом посеять панику среди скрывавшихся в горах моджахедов.

Страх вынудил Рэмбо крепче сжать ручки носилок. Он ускорил шаги.

Рэмбо вспомнил один из способов охоты на фазанов или кроликов. Охотник поднимает шум и выгоняет жертву из укрытия.

А кролики-то сейчас мы. И делаем то, что хотят советские — убегаем.

Но только потому, что у нас нет выбора. Мы не могли оставаться в пещере. Нас бы там просто расстреляли с вертолетов.

А поэтому — вперед. Им не удастся нас обнаружить.

— Муса, прибавь шагу!

Деревья стали попадаться реже. Рэмбо вышел на заросшую травой поляну.

— Муса, мы не должны выходить на открытую местность! Надо обойти поляну за деревьями.

Рэмбо очень устал и страдал от боли, но темпа не сбавлял. Скоро мы выйдем на открытую местность и будем как на ладони, думал он.

В это проклятое мгновение он вспомнил еще один способ охоты на кроликов. Пока один охотник поднимает шум, заставляя жертву в страхе покинуть укрытие, второй прячется на другом конце поля и спокойно ждет свою жертву. Не мы ли эта жертва? Ведь мы не запутываем следы, а мчимся вперед, не разбирая дороги.

2

Полковник Зейсан стоял между БМП и скалой. Машину он покинул неохотно. Вентилятор едва работал, так как двигатель машины был выключен и аккумуляторы разряжались. Когда, наконец, воздух внутри стал спертым, а солнце раскалило БМП, пришлось подвергнуть себя риску. Вообще-то, риск был не очень велик. Находясь в этом месте, он не мог стать мишенью для снайпера. Однако он еще никогда не был так близко к линии огня и поэтому чувствовал себя неуютно.

Но он старался этого не показывать. Ни стоявший понуро рядом майор Азов, ни ждавший приказа прапорщик Кауров страха явно не испытывали. А командир должен служить примером для подчиненных.

Спокойно, приказал себе полковник. Я должен выглядеть спокойно и уверенно. Риск небольшой. И что только не сделаешь, чтобы смотаться из этой страны.

Колонна покинула форт под прикрытием бури, миновала перевал и достигла долины к югу от восточного хребта. Около полудня буря утихла, пыль осела. Показались покрытые снегом вершины гор.

В середине дня вертолеты начали атаку. Зейсан из укрытия прислушивался к реву моторов и стрельбе. Он улыбался. Моджахеды должны испугаться и поддаться панике — штурм организован что надо. Они решат, что у них нет иного выхода, свернут лагерь и перенесут его в другое, более безопасное с их точки зрения место.

Зейсан заулыбался еще шире. Если они побегут, расставленные в предгорьях посты заметят движение. Он прикажет вертолетам обстрелять их с воздуха и им придется повернуть в эту долину. Ну, а как только они выйдут на открытую местность, его колонна сравняет их с землей. Никаких пленных. Все до одного моджахеды должны умереть.

Если моджахеды решат пробираться на север, они наткнутся на другую засаду. Посты расставлены и там. Вертолеты загонят это стадо прямо под огонь второй колонны, которая быстренько с ними расправится.

Конечно же, было бы куда лучше, если бы честь перебить их выпала моей колонне. Однако, независимо от того, кому достанется слава, начальство будет мною довольно. Ведь план-то мой!

На какое-то мгновение ему даже захотелось, чтобы эта слава досталась не ему. В конце концов он уже привел сюда эту колонну, ну а для того, чтобы командовать сражением или хотя бы за ним наблюдать, нужно обладать изрядной силой духа. Ему ни к чему подобное испытание. Но командир обязан выполнить свой долг.

Итак, куда они повернут: на юг или на север? В каком секторе это произойдет? Бросить, что ли, монетку?

Следует учесть все. На воздух моджахеды не пойдут — оттуда ведется огонь. Значит, выход у них один: идти на запад, в сторону Пакистана. Но местные моджахеды очень упрямы и продолжают воевать. Уйти в Пакистан для них равнозначно отступлению, а моджахеды скорее предпочтут умереть, чем дезертировать.

Правда, моджахеды могут принять самое неожиданное решение. Если они пойдут на восток, для Зейсана будет труднее расставить им ловушки. Здешняя долина тянется с востока на запад. Окружающие ее с севера и с юга горы неприступны для БМП, часть перевалов контролироваться не будет, и они смогут выскользнуть.

Тут свое слово скажут тяжелые десантные вертолеты. Отличные ребята сконструировали эти машины! Такие громадины, а весят всего восемь тонн. И грузоподъемность их достаточна, чтобы перебросить по воздуху в эти восточные долины их колонну и отрезать путь моджахедам. Разумеется, если они выберут этот неожиданный путь отступления.

Нет, он не такой трус, как этот майор Азов. Тот бы попросту сбежал.

— Что так серьезны, майор? — повернулся Зейсан к Азову. — Мы, можно сказать, разбили врагов.

— Врагов! Чьих врагов?..

— Родины, конечно.

— Но ведь афганцы не нападали на нашу родину.

— Конечно, нет! Они же недоразвитые. А мы — великая держава! Они не такие идиоты, чтобы нападать на Советский Союз.

— Тогда зачем же мы напали на их страну, полковник?

— Вам это известно и не хуже меня. Афганистан граничит с Ираном. В Иране много нефти, а нефть нужна нашей родине.

— И из-за этого мы истребили миллион афганцев?

Ну, это не так уж и много.

— Конечно, если вы не один из них.

— Но вы-то, майор, советский человек, — Зейсан свирепо глянул на майора, потом обратился к Каурову. — Скоро у вас, прапорщик, будет возможность уничтожить еще больше врагов.

— Так точно, товарищ полковник, — решительно отозвался прапорщик. О таких как он говорят, что природа над ним долго не мудрила. — Я с нетерпением жду, когда мы с вами пойдем в бой.

Губы прапорщика растянулись в подобии улыбки. Но сквозь эту улыбку проглядывало… Презрение? Не может быть. Прапорщик был образцом учтивости и послушания. Но если это и было презрение, оно относилось к майору.

Полковник обернулся на чей-то голос.

— Полковник, вертолеты просят разрешения начать операцию по смене, — сказал офицер связи, показавшийся из люка танка.

— Разрешаю.

Согласно разработанному Зейсаном плану, вертолеты должны были вести непрерывный огонь. Но нужно пополнять запасы горючего. Зейсан хотел, чтобы огневая мощь не ослабевала, поэтому остановился на системе смен. Треть машин уходила на базу для заправки и пополнения боекомплекта. Когда машины снова возвращались на позиции, на базу уходила следующая смена и так далее. Это гарантировало Зейсану постоянное превосходство в силе огня.

Кажется, я продумал все до мелочей, — успокаивал он себя. — Теперь все решит время.

3

Рэмбо снова споткнулся и потерял равновесие. Чтобы не выронить носилки с Траутмэном, он упал на колени.

— Тебе надо отдохнуть, — сказала Мишель.

— Когда стемнеет. — Он с трудом разлепил пересохшие губы и посмотрел на заходившее солнце. Оно уже коснулось гор. Казалось, что это не солнце, а огромный заполненный кровью шар, готовый вот-вот лопнуть.

Ныли руки, натруженные носилками. Рэмбо выпрямил колени и потянулся, с ужасом прислушиваясь к похрустыванию суставов.

В предгорьях ревели вертолеты.

— Вперед!

Склон стал еще круче. Деревья попадались все реже. Слой почвы был тонок, сквозь него проступали камни. Рэмбо приблизился к гребню гряды, предупредив всех остальных, чтобы не высовывались из-за выступов скал. Увидел вертолеты, усеявшие в предгорьях все небо.

Они кружили, как стервятники, постепенно забираясь все выше в горы и поливая огнем все вокруг. На винтах вертолетов играли блики заходящего солнца. Оно постепенно садилось, и отблески гасли один за другим. Одна из машин выпустила ракету, тянувшую за собой дымящийся след. Она точно ножом срезала деревья на своем пути и взорвалась на краю обрыва.

Рэмбо показалось, что ракета угодила как раз туда, где находился их лагерь. Деревья охватило пламя, ярко расцветившее сгущавшиеся сумерки. Солнце уже закатилось, и на фоне закатного зарева было отчетливо видно, как из-под брюха одной из машин выползло желтое облачко. Ядовитый газ.

Рэмбо захлестнула ярость. Эти парни не брезгуют ничем, с горечью думал он.

Пламя бушевавшего в предгорье пожара разогнало сумерки. Вспышки взрывов напоминали огни фейерверка. Прожектора вертолетов тщательно обшаривали окрестности.

— Может, отдохнешь? — спросил Муса.

Рэмбо посмотрел туда, где все было залито светом прожекторов.

— Не сейчас. Вот одолеем тот склон… Муса что-то пробормотал.

— Что?

— Ты убьешь себя.

— Ну, что ж, если так надо…

Он увидел, что впереди, кроме редких деревьев, лишь валуны, снова споткнулся и остановился.

Руки тряслись. Он присел на край носилок и попытался распрямить спину. Мышцы пронзила резкая боль. Он сполз на землю.

Мишель спрыгнула с лошади и опустилась рядом.

— Позаботься о полковнике, — сказал Рэмбо.

— Но…

— Черт побери, позаботься о полковнике!

— Ну и упрямый же ты!.. — Она взяла свою сумку и захлопотала возле лежавшего на носилках Траутмэна.

Рэмбо хватал ртом воздух и пытался расслабиться. Его била дрожь. Рядом присела Мишель.

— Он все еще без сознания. Дышит нормально, но пульс слабый, — сказала она.

— Это плохо?

— Я боюсь за него. Возобновилось кровотечение.

— Черт!

— Его лихорадит. Надо бы дать ему немного воды.

Рэмбо подождал, когда пройдет головокружение и подошел к Траутмэну. Муса открыл флягу, поднес горлышко к губам полковника и влил ему в рот воды.

Даже в темноте Рэмбо увидел что почти вся вода вылилась обратно.

— Попробуй еще раз! Полковник, вы должны попить!.. Муса снова влил воды, но и она вылилась.

— Очнитесь, полковник! — сказал Рэмбо.

Полковник не отвечал.

— Очнитесь же!

Траутмэн шевельнулся и приподнял руку. Но она тут же упала на носилки.

— Вы слышите меня, полковник? Вы должны попить.

— Что? — голос Траутмэна был похож на шелест ветра в опавших листьях. — Что, Джон? Ему удалось сделать один глоток.

— Отлично, сэр. Еще немножко.

Траутмэн отпил еще немного.

— Мне снилось… Да, сэр?

— Что мы с тобой в Брэгге.

— Это не Форт Брэгг, сэр.

— Когда я впервые увидел тебя…

— Это когда вы начали тренировать меня? Я помню.

— Я ведь очень неодобрительно относился к тебе, помнишь?

— Нет, сэр, вы просто были строги со мной.

— Я не это имел в виду. Я… — Траутмэн закашлялся. — Я лепил тебя. Лепил безжалостно.

Рэмбо почувствовал внутри себя пустоту.

— Хватит, сэр. Вам надо отдохнуть.

— Прости меня, Джон.

Мишель смочила носовой платок, обтерла им лицо полковника и положила платок ему на лоб.

— Надо бы накормить и напоить лошадей, — произнес Муса.

— А тебе надо поспать, — сказала Мишель, обращаясь к Рэмбо.

— Потом.

— Нет, сейчас. — Мишель схватила его за руки. — У тебя ободраны ладони. Я продезинфицирую и перевяжу их. Выпей немного воды и съешь что-нибудь.

— Вряд ли я смогу.

— Бога ради, послушайся меня!

Рэмбо сделал глоток из фляги Мусы и отломил кусок сухого твердого хлеба. Темноту в предгорьях вспарывали лучи прожекторов. Казалось, они появляются из ниоткуда и исчезают в никуда. Это же «ниоткуда» выплевывало пулеметные очереди.

Он повернулся к мерцавшим в сумерках заснеженным пикам гор.

— Муса, когда мы перейдем через них?

— Завтра.

— Это трудно.

— Если Всевышний поможет, мы спустимся в долину на той стороне гор завтра днем.

— Днем?

— Ты хочешь выйти на рассвете?

— Опасность нужно видеть.

— Но нас за это время успеют расстрелять из пулеметов. Выходим ночью.

— Но тебе надо поспать, — настаивала Мишель. — Иначе ты просто свалишься.

— Если эти вертолеты найдут нас, я засну навсегда. Вы, впрочем, тоже. Выходим сейчас!

Рэмбо вглядывался в горы. Отряд Мосаада, конечно же, идет быстрее и наверняка уже ближе к вершине. Он знал, что они не будут делать привала. Но что с Рахимом и Халидом? Удалось ли им спрятаться?

Извиваясь, как змея, Халид пробирался вниз по темному склону мимо невидимых деревьев. Его отряд стоял выше, на лесистом плато, куда они вышли сразу после захода солнца. Справа, на западе, ревели вертолеты: он видел лучи их прожекторов, языки пламени, вспышки трассирующих пуль. Вдруг половина прожекторов погасла, потом они вспыхнули чуть дальше.

Ушли на заправку, думал Халид.

Слишком их было много. А может, они решили взять их на испуг? Раньше советские не собирали столько вертолетов сразу. Наверное, они задались целью выкурить повстанцев из их убежищ на равнину, чтобы расчистить путь для наступления. А может, они успели расставить ловушки. Правда, что-то не похоже.

Халид вознес молитву Аллаху. Его людям нужна помощь Всевышнего. Но нельзя надеяться только на Аллаха, надо и самому разведать, что впереди. Командир в ответе за своих людей.

Американец спас его дочь. Халид чувствовал угрызения совести, что не взял его с собой. Но ведь он предлагал уйти вместе, а американец отказался — он не мог бросить друга. Халид высоко ценил дружбу, но у него были обязательства перед людьми. Что ж, американец сделал свой выбор.

Хватит думать об этом прошлом! Лучше думать о том, что предстоит.

Прячась в тени деревьев, Халид ползком добрался до обрыва и прислушался к тому, что творилось внизу.

Если вверху, слава Аллаху, светили звезды, то внизу была кромешная тьма — царство дьявола. Но ничего, скоро взойдет благословенная луна. Она рассеет эту тьму, а пока Халид останется здесь и передохнет.

Вдруг снизу донесся звук, от которого у него похолодело внутри. Это мог сорваться камень с края обрыва.

Или же падавшая сухая ветка зацепила по дороге другую ветку.

Но мог быть и удар винтовки о камень. Или фляги. Или щелчок тумблера переговорного устройства. Халид насторожился.

Он вспотел, хотя дул холодный ночной ветер. Вот! Снова этот звук! И — шепот!

Непонятный шепот! Русская речь!

В тишине ночи этот шепот просто оглушил Халида. Так значит…

Советские выставили посты. Они считают, что мы, скрываясь от огня вертолетов, пойдем на север или на юг, но только не на восток, поскольку для нас это капитуляция.

Итак, внизу — ловушка.

Надо выбраться из этого обрыва, возвратиться к своему отряду и увести людей в Пакистан.

Но, может, враги расставили ловушки и в том направлении? Уж не думают ли они, что раз мы не поступали так никогда, то не поступим и впредь?

Он бесшумно скользнул между камнями. Теперь их очертания стали слегка различимы в свете взошедшей луны. Слава Аллаху, этот небесный светильник хорошо освещал его путь.

4

И луна и солнце здесь необычные, думал Рэмбо. Благодаря горному воздуху и игре света луна, казалось, вот-вот упадет, такой она была большой. Ее серебряный свет проникал повсюду.

Рэмбо шел по белым в лунном свете камням. Муса и лошадь, к которой были привязаны передние ручки носилок, казались привидениями. Обернувшись, он увидел Мишель верхом на второй лошади. Внизу в долине шарили лучи прожекторов этих стервятников.

Он перехватил поудобнее ручки носилок и продолжил подъем. Ночь была холодной, но он обливался потом. Шуму от них было довольно много: в холодном воздухе шарканье подошв по камням казалось оглушительно громким. Вниз по склону катились потревоженные копытами лошадей камни.

Деревья кончились.

Они уже поднялись до такой высоты, когда стало трудно дышать. Легкие работали, как меха в кузнице в Бангкоке, но воздуху не хватало. У Рэмбо закружилась голова, мышцы живота свело судорогой.

— Полчаса, — произнесла ехавшая сзади Мишель.

Он кивнул. Они решили поить Траутмэна через каждые тридцать минут. Рэмбо ни за что не стал бы тратить время на отдых, но ради Траутмэна был готов на все. Он опустил ручки носилок на землю и помассировал затекшие руки. Муса тем временем вливал воду из фляги в рот Траутмэну. Вода стекала по шее полковника, но губы шевелились. Траутмэн пил.

— Теперь попей ты, — сказал Муса.

— Я не хочу пить.

Рэмбо чувствовал, что его поташнивает.

— Попей.

Он отпил немного воды, Мишель отломила кусочек хлеба и протянула ему. Он жевал и думал, что, быть может, ему удастся обмануть голодный желудок. Взялся за ручки, чувствуя, как напряглись сухожилия, и зашагал вперед.

Они добрались до границы снегов. Стало холодно. Мишель накрыла Траутмэна одеялом. Концы другого одеяла она завязала вокруг шеи Рэмбо. Потом перехватила одеяло веревкой на поясе, так что оно прикрывало его до колен. Сама Мишель и Муса также обернули себя одеялами. Они шли вперед. Мерзли лица и руки. Изо рта валил пар. Снег был твердым. Когда ботинки проламывали наст, противно поскрипывала сухая крошка. Рэмбо старался ступать в ямки, оставленные копытами лошади Мусы.

Он заметил впереди утоптанную площадку. Она тянулась наискосок слева направо. Что это могло быть? Подойдя ближе, он различил следы подков. И все понял. Здесь шел отряд Мосаада. Он продвигался гораздо быстрее и сейчас, возможно, уже перевалил через хребет и достиг леса на той стороне.

Вперед, мысленно сказал Рэмбо.

Но тут же вспомнил про вертолеты. Идти по протоптанной дороге, конечно же, было легче, но и опаснее. Когда вертолеты поднимутся сюда, они, несомненно, заметят ее. И станут прочесывать в надежде обнаружить группу, оставившую этот след.

Он задумался. Перед ним был кулуар, посередине которого, поблескивая в лунном свете, шла узкая тропа.

— Муса, эта тропинка выведет нас к цели?

— Да, но это более трудный дорога. Будет легче, если мы пойдем там, где прошел отряд.

— Мы не можем идти здесь. Нас заметят вертолеты.

— Они заметят и узкий тропинка.

— И решат, что важнее захватить большой отряд, — сказал Рэмбо. — Они бросят на это основные силы. Ну а нам останется одна машина, а не двадцать.

Муса внимательно посмотрел на хорошо утоптанную дорогу, дернул поводья и повернул лошадь. Рэмбо с трудом удерживал носилки. Они пошли дальше вверх, проваливаясь в глубокий снег.

5

Солдат дрожал от холода. Не спасали даже меховая шапка, валенки и полушубок. Сейчас бы выпить чего-нибудь горячего или размяться! Но им приказано сидеть в укрытии. И вот он сидел на выступе скалы, на полпути к вершине, и злился на тех, кто его сюда послал.

Он обернулся и взглянул на своего напарника. Тот храпел в спальном мешке, из узкой горловины которого шел пар. Ничего, думал часовой, остался всего час. Потом наступит мой черед спать, а ты будешь морозить задницу.

Они торчали тут со вчерашнего полудня. Их забросил вертолет. Прекрасный наблюдательный пункт, вероятно, единственная точка, откуда видны все дороги, по которым моджахеды могли перевалить через горы.

Правда, уже после захода солнца они обнаружили, что их прибор ночного видения на морозе не работает. Зеленоватое изображение в окуляре дрожало и было едва различимо. Линзы покрылись изморозью, и солдат, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть, здорово пострадал — кожа лица примерзла к окуляру. Пришлось отдирать.

Прибор был бесполезен.

Надеясь, что приказ могут отменить, он сообщил но рации, что без прибора ночного видения ничего не разглядеть. Но пришел приказ продолжать наблюдение. Он поежился, мечтая о времени, когда разбудит напарника, а сам заберется в спальный мешок.

Вдруг ему показалось, что внизу в кулуаре что-то движется.

Он вздрогнул и напряг зрение.

Человек. Лошадь. Носилки. На носилках кто-то лежит. Человек на другом конце носилок. Кто-то еще. Вторая лошадь.

Солдат схватился было за рацию, но передумал. Даже если я буду говорить шепотом, враг может услышать. И я потеряю преимущество внезапности, решил он.

Трое, не считая раненого на носилках. Это не тот большой отряд, о котором шла речь и ради которого затеяна вся эта операция.

Он расстегнул спальный мешок и зажал напарнику ладонью рот. Второй солдат открыл глаза, вздрогнул. Первый приложил палец к губам и показал вниз. Второй все понял и кивнул в ответ.

Они вдвоем всматривались в движущиеся внизу тени.

Первый солдат потянулся за автоматом.

6

Самое худшее, можно сказать, позади, думал Рэмбо. Так, по крайней мере, должно быть. Он не знал, как долго сумеет оставаться на ногах.

Ради Траутмэна?

Да хоть всю жизнь.

Он подхватил носилки и, утопая в снегу, побрел дальше. Скоро они перевалят через хребет. Снег кончится, снова будут камни и деревья. Они спустятся в другую долину, в тепло.

Вперед!

— Муса, как ты думаешь, когда мы… Муса обернулся на его голос и упал.

Сначала Рэмбо решил, что он просто споткнулся. Но тут раздался треск автоматной очереди. Стреляли откуда-то со склона справа.

Рэмбо опустил носилки. Траутмэн стонал в агонии.

— Мишель, быстрей!

Мишель хлестнула лошадь.

Открыл огонь второй часовой, Рэмбо отстреливался, не отходя от носилок. Он надеялся, что они не будут стрелять по Траутмэну. Пока стреляли очередями, то есть почти наугад. Это значит, у беглецов еще оставался шанс на спасение. Но если они перейдут на одиночные выстрелы и начнут вести прицельный огонь…

Рэмбо встал на колени и уперся плечом в приклад. Перед ним пули фонтанчиками поднимали снег.

Он прицелился.

Лошадь, к которой были привязаны передние ручки носилок с Траутмэном, понесла.

Рэмбо выстрелил. На этот раз он использовал свое оружие как гранатомет. Прогремел взрыв и на мгновение ослепил Рэмбо. В свете вспышек он прицелился и несколько раз выстрелил, стараясь заставить часовых залечь. Они действительно перестали стрелять, то ли напуганные взрывом, то ли перезаряжали оружие.

Рэмбо не надеялся, что убил их.

Лошадь с носилками продолжала нестись вперед.

Рэмбо перезарядил гранатомет и снова прицелился. Часовые начали стрелять. Рэмбо нажал на спуск. Граната разорвалась чуть пониже того места, откуда шел обстрел. Снежный пласт содрогнулся.

И тут его осенило. Не по часовым надо стрелять! Он перезарядил гранатомет, прицелился и выстрелил.

Теперь граната разорвалась выше, там, откуда нависал огромный снежный карниз.

Он даже не взглянул туда, где должен был прогреметь взрыв. Вскочил и побежал из последних сил.

Мишель достигла края кулуара, спрыгнула со своей лошади и поджидала вторую, к которой были привязаны носилки. Когда та с ней поравнялась, схватила поводья и натянула их. Лошадь дернулась. Мишель не устояла на ногах. Лошадь вырвала поводья и понеслась дальше.

Прогремел взрыв. Горы вздрогнули. Огромный пласт снега сполз сверху, подтолкнул другой, и через мгновение все это обрушилось вниз.

Рэмбо мчался, не спуская глаз с лошади и носилок.

Траутмэн!

Он не знал, кричит ли вслух или про себя. Он все равно не услышал бы этого крика. Грохот рухнувшего снега заглушил все остальные звуки.

Он подбежал к Мусе. Афганец пытался подняться, снег вокруг был весь в крови.

Рэмбо взвалил Мусу себе на плечи. Он надеялся успеть укрыться в безопасном месте до того, как снежная лавина спустится с горы.

Когда взорвалась третья граната, выстрелы прекратились. Пули больше не вспарывали снег. Часовым пришлось самим спасаться от приближавшейся к ним смерти.

Рэмбо бежал с Мусой на плечах. Ему казалось, он слышит крики, которых, конечно же, слышать не мог. Лавина катилась на плато, на котором была засада. Камни, подхваченные неудержимой силой, с грохотом неслись вниз, сметая все на своем пути.

Рэмбо торопился вынести Мусу из опасного места.

Он не мог бежать очень быстро. Под двойной тяжестью снег проваливался глубже, дышать становилось все трудней и трудней. Казалось, сердце выскочит из груди и помчится вперед, оставив тело на произвол судьбы.

Он немного просчитался. Поэтому, когда от грохота лавины, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки, он упал лицом в снег, тут же поднялся и прикрыл собой Мусу…

Он кричал, что есть сил.

Лошадь.

Носилки.

Траутмэн, мелькнуло в сознании.

Его окутала тишина. На мгновение показалось, будто он снова в пустыне и черный ветер похоронил его заживо под песком. Во рту и в носу горит огнем, он пытается высвободить голову, набрать в легкие воздуха и откопать Мусу.

Но сейчас он выбирался не из-под песка. Это был снег. Вместо обжигающего жара пустыни леденящий холод горного перевала. Придя в сознание, он стряхнул с головы снег, сделал глубокий вдох, схватил Мусу за плечи и потащил из сугроба. Он разгребал снег, а потом подтаскивал к себе Мусу. Правая нога Мусы была вся в крови, и Рэмбо спешил изо всех сил.

Хотелось перевести дух, но он опасался, что может сойти вторая лавина, поэтому остановился лишь тогда, когда они добрались до перевала. Здесь он рухнул на снег рядом с Мусой.

Афганец что-то пробормотал.

— Не слышу, — сказал Рэмбо. Подвинулся ближе. Муса повторил, и он на этот раз расслышал.

— Да, — сказал Рэмбо, — мы в двух шагах от рая.

Мишель приблизилась к ним нетвердой походкой.

— Как ты? — озадаченно спросил Рэмбо.

Она поддерживала левой рукой правую и стонала. — Меня свалила лошадь.

— А что с твоей рукой?

— Думаю, я ее сломала.

Рэмбо охватило чувство безысходности. Такое уже не под силу вынести. Но он не имел права впадать в отчаяние.

Рэмбо заставил себя встать на ноги, оторвал кусок от одеяла и обмотал им раненую ногу Мусы. Потом снял с его пояса нож. Ножнами зафиксировал жгут. Кровотечение прекратилось.

Траутмэн, обожгла мысль.

— Я сейчас вернусь!

Рэмбо встал, и перед глазами все поплыло. На какой-то момент он даже потерял сознание, но, совладав с собой, устремился вниз по следам лошади, тащившей носилки. Эта проклятая лошадь могла свалиться с обрыва вместе с носилками…

Он обнаружил носилки в пятидесяти метрах ниже по склону. Лошади поблизости не было.

Носилки при падении перевернулись. Под ними, лицом в снегу, лежал Траутмэн.

Рэмбо зарычал. Он одним рывком перевернул носилки. Траутмэн был привязан к ним веревкой. Лицо и лоб Траутмэна были в снегу. С правой стороны снег стал красным. Возобновилось кровотечение!

Облепленные снегом веки Траутмэна вздрогнули.

Рэмбо осторожно смахнул с его лица снег, очистил рот и ноздри.

Полковник, потерпитееще немного! Не умирайте! Скоро вы будете внизу, в тепле!

Рэмбо кинулся вверх по залитому светом луны склону. Справа он увидел какую-то тень. Лошадь. Та, на которой ехала Мишель. Он осторожно приблизился к ней, схватил поводья и повел за собой.

Мишель сидела на снегу рядом Мусой, держась за свою правую руку. Даже при свете луны было видно, как она бледна.

— Муса, ты сможешь ехать верхом? — спросил Рэмбо. Муса приоткрыл глаза.

— Сделаю все, что в моих силах.

Рэмбо оторвал от своего одеяла еще одну полосу, соорудил из нее повязку, которую надел на шею Мишель.

— Сможешь идти? — спросил он у нее.

— Ты слышал, что сказал Муса. Я тоже сделаю все возможное.

Рэмбо поцеловал ее в щеку.

Он прорезал в попоне дырки для ручек носилок.

— Приведи лошадь, — попросил он Мишель.

Рэмбо снес Мусу к тому месту, где оставил носилки. Приподняв их, вставил ручки в проделанные отверстия, обвязал их веревками, которые на всякий случай прикрепил к седлу. Потом помог Мусе взобраться на лошадь. Муса вскрикнул. Рэмбо боялся, как бы Муса не потерял сознание.

Но Муса быстро пришел в себя.

— Поехали, — сказал он.

Мишель взяла лошадь под уздцы, Рэмбо поднял край носилок, и они пошли вниз. Рэмбо с тревогой смотрел на залитый кровью лоб Траутмэна. Его захлестнула волна гнева. Впервые в жизни, думал он, мой гнев вызван моим бессилием. Тут он понял, что плачет.

7

Полковник Зейсан проснулся от бьющего в глаза света. Кто-то тряс его за плечо.

— В чем дело? — спросил он.

— Вы приказали сообщить вам, если посты заметят передвижение моджахедов.

Зейсан вскочил. Он спал в отсеке для солдат в одной из БМП.

— А что, разведчики заметили передвижение моджахедов?

— Не совсем так… — произнес офицер связи.

— Не совсем так? Что это значит? Ты не имел права будить меня, пока…

— Один из наблюдательных постов не вышел на связь в положенное время. Я не могу связаться с ними по рации. Пост находился на склоне горы с восточной стороны. Дозорные с БМП сообщили, что в том направлении отрядом всадников протоптана тропа. Она идет в сторону перевала, вблизи расположения поста.

Зейсан потянулся.

— Покажи на карте.

Офицер связи прошел в носовую часть БМП и вернулся с картой. Расправил ее и указал на нужный район. Здесь находится перевал, за подступами к которому следили наши разведчики, — сказал он. — Вот здесь, примерно в полукилометре вправо — следы, о которых я вам говорил. Они ведут к другому перевалу. Зейсан внимательно изучал карту.

— Оба перевала ведут в одну и ту же долину, — его палец прочертил линию вдоль узкой долины, — на дальнем конце которой есть один-единственный выход. Если они перешли через перевал, то куда они держат путь?

— В Пакистан.

Зейсан вскочил и кинулся к выходу.

— Свяжись с вертолетами. Передай, чтобы третья часть машин немедленно летела туда. Пускай команды БМП готовятся к погрузке и для переброски в эту долину. К восточному перевалу. Если я смогу вовремя их блокировать, моджахеды окажутся в ловушке.

8

Луна покидала небосклон. Мосаад вел свой отряд, справляясь по звездам. Крутые склоны узкой долины густо поросли лесом, но на дне деревьев не было, а лишь росла трава, поэтому Мосаад ощущал себя беззащитным даже в темноте. Он нервничал и все время торопил своих людей.

И все-таки отряд шел довольно быстро. Он оставил лагерь в середине дня. Люди не стали делать привал для молитвы, они все шли и шли, даже когда оказались высоко в горах. Аллах поймет и простит Мосаада. Они возносили ему молитву в наших сердцах. Мы не могли остановиться, чтобы помолиться вслух. Нужно уйти от этих вертолетов. Мы обязаны выжить и продолжать эту священную войну во имя Аллаха. Огромная луна, дар Всевышнего, освещала людям Мосаада дорогу, чтоб они могли идти быстрей.

Дети молились за отцов. Мулла возносил молитвы за раненых. Женщины стойко переносили лишения и прекрасно управлялись с лошадьми.

Переход, на который в обычное время ушло бы два дня, если останавливаться для молитв, еды и отдыха, будет проделан за полдня и одну ночь.

Долина поднималась вверх. Достигнув опушки леса, Мосаад отыскал звериную тропу и скомандовал людям выстроиться за ним по одному. Когда они вступили в лес, горы впереди уже сияли в первых лучах рассвета. Вскоре Мосаад выехал на поляну, пересек ручей и снова въехал в лес. Склон стал круче. Вершины гор уже были хорошо освещены, но в лесу все еще царила тьма. Теперь деревья стали пониже, и они увидели тропу. Это была дорога в Пакистан.

Едва утомленные люди ступили на эту тропу, Мосаад услышал далекий звук, постепенно переходящий в нарастающий рев множества моторов и винтов.

Вертолеты! Они нас обнаружили!

Мосаад велел своим людям идти вперед и побыстрее.

Вертолеты, похоже, находились где-то в районе ручья на краю долины. Он обернулся, пытаясь хоть что-нибудь увидеть в кромешной тьме. Прожектора то вспыхивали, то гасли. Вспышка — и снова тьма, еще более густая, чем до этого. Свет, отраженный землей, подсвечивал снизу очертания гигантских птиц. Под каждым вертолетом висело, раскачиваясь, что-то большое и непонятное.

Мосаад не знал точно, что это, но когда стало светло, все понял. Он пришпорил лошадь и заставил ее перейти на быстрый галоп.

Достигнув вершины, он остановился, тропа круто обрывалась вниз. Перед ним открылась величественная панорама родных гор, освещенных первыми лучами утреннего солнца, и душа его переполнилась теплыми чувствами. Долго здесь оставаться нельзя. Мосаад хлестнул лошадь и начал спуск в сторону Пакистана.

Туда, где безопасно.

Он думал о вертолетах и о том страшном, что они опустили на землю.

Он вспомнил американца, чемпиона по бузкаши, который шел следом за его отрядом. Это настоящий воин, он настоял на своем и остался с раненым товарищем, не испугавшись вертолетов.

А я увел своих людей в безопасное место.

У каждого свой долг. Каждый из нас поступил так, как считал правильным. А что, если…

Его и без того мрачное настроение еще ухудшилось. Такова была воля Аллаха и провидения. Мосаад стал подгонять женщин. Он приказал детям, сидящим в седлах позади своих отцов, вести себя тихо.

Вперед же! Веди их вперед. В Пакистан.

Своим праведным воинам, верным Исламу, он приказал развернуть лошадей и приготовиться к бою. Он знал, что если за такой приказ Аллах покарает его, он погибнет в этом бою.

9

Чем ниже они спускались, тем теплее становилось, и к Рэмбо начали возвращаться силы. Здесь уже не приходилось так напрягаться, и тело лучше слушалось, чем на самом верху, среди снегов. Они вступили в зону лесов.

Воздух стал влажным. Под тяжестью лежавшего на носилках Траутмэна у Рэмбо затекли плечи и онемела спина. Глаза застилала пелена, но уже не от слез, а от изнеможения. И все-таки с теплом пришла слабая надежда на спасение — по крайней мере Траутмэн больше не бился в агонии.

Может быть, думал Рэмбо, худшее и в самом деле позади. Может, мы уже оторвались от погони.

И скоро доберемся до места, где окажут помощь Траутмэну.

И Мусе, который ехал впереди, мерно покачиваясь в седле. Он так ослаб от потери крови, что его пришлось привязать к лошади, чтобы он не свалился.

И посеревшей от изнеможения Мишель, которая еле брела за лошадью. Рука ее распухла и напоминала бревно.

Утреннее небо было чистым и ясным. Частые деревья служили хорошим прикрытием. Со стороны возвышавшихся за их спинами гор донесся рев мощных вертолетных моторов. Издалека он был похож на гудение пчел. Такой же рев послышался и снизу. Вертолеты сновали над долиной, к которой держал путь небольшой отряд Рэмбо. Рев сменился урчанием нескольких моторов. Рэмбо не мог видеть происходившего из-за деревьев, но судя по звуку, поиски сместились ниже. Обследовав тропу, ведущую в Пакистан, вертолеты наконец улетели.

В горах стало тихо. Потом наступила тишина и в долине. Единственными звуками, ее нарушавшими, были шелест ветра, фырканье лошадей и журчанье ручья. Здесь, у ручья, Рэмбо остановил свой маленький отряд. Он присел на край носилок. Было непривычно тихо.

— Как ты думаешь, они улетели совсем? — спросила Мишель.

Рэмбо пожал плечами.

— Возможно, они решили сделать передышку. Или поняли, что потеряли нас, и мы уже в Пакистане.

— А, может, они хотят, чтобы мы так считали, — Мишель смотрела на деревья затуманенным болью взглядом. — Может, это обычный трюк.

— Одно хорошо: если они надумают вернуться, мы услышим их издалека.

Рэмбо наклонился к воде и стал пить. Вода была холодная и сладкая, как горный воздух. Он наполнил флягу и протянул ее Мишель.

Она скорчила гримасу, но все-таки отпила немного из фляги. Рэмбо дал воды Траутмэну, потом Мусе.

Рана Траутмэна перестала кровоточить. Но его лицо было еще цементно-серого цвета, а лоб пылал. Мусу тоже лихорадило, хотя он был в сознании.

Рэмбо с трудом открыл слипающиеся глаза. Он испытывал неодолимое желание лечь.

Ты, ленивая сволочь.

Отпив еще немного воды, он наполнил флягу, сунул в рот кусок черствого хлеба и поднял носилки.

10

Рахим провожал взглядом улетевшие вертолеты. Выждав еще пять минут, подал людям сигнал, что можно выходить из леса. Прошлой ночью, прячась от налетевших с запада вертолетов, он в темноте нашел дорогу и начал было спускаться в долину, но что-то подсказало ему не торопиться.

Аллах хранил Рахима. При ярком свете луны Рахим разглядел танки, БМП и суетящихся вокруг них солдат. Ловушка, понял он. Вертолеты пытались заставить их отступить в ловушку.

А на юге другие танки и БМП, наверняка, поджидали Халида. Рахим вознес молитву за Халида, за себя и за своих людей. Итак, с запада, юга и севера им угрожала опасность. Значит, оставалась всего одна дорога. В Пакистан.

Утром он вывел отряд из леса, и они начали подъем в зону снегов. Добрались до хорошо утоптанной дороги, по которой прошел большой конный отряд. Отряд Мосаада, решил Рахим. Он глядел в небо, опасаясь снова увидеть вертолеты.

Однако небо было чистым. Пересекли узкую тропинку, уходившую в сторону от проложенной Мосаадом дороги. На ней были явно видны следы двух лошадей и трех пеших людей. Он так и не понял, кто были эти люди и почему они не пошли по проторенной дороге, а свернули на занесенную снегом тропу. Он повел своих людей прямой и утоптанной дорогой, и вскоре они достигли перевала.

Рахим шел впереди и поторапливал отряд. Теперь они спускались по противоположному склону. Снег и камни быстро кончились, и отряд вступил в лес. Там Рахим перегруппировал людей.

Внезапно в лесу началось движение.

Рахим сдернул с плеча винтовку и прицелился…

Но тут же снял палец с курка.

Из-за деревьев вышел Халид.

— Я обнаружил ловушку на юге.

— А я — еще одну на севере.

Халид угрюмо кивнул и жестом указал на восток. Похоже, нам все-таки придется идти вместе.

11

Рэмбо добрался до конца поросшего лесом спуска. Впереди простиралась долина.

— Мы не можем идти по открытой местности, Мишель. Если вертолеты вернутся, нам некуда будет спрятаться.

— И что делать?

— Надо идти в обход, прячась за деревьями, — он заметил вдалеке каменистую тропку, ведущую в Пакистан. — Это не намного длиннее, — Рэмбо перевел взгляд на носилки. — Полковник, вы слышите? Мы почти пришли.

Он был поражен видом Траутмэна. Глаза его были закрыты, он, казалось, так и не пришел в сознание, однако, похоже, что-то слабо пробормотал.

Окрыленный новой надеждой, Рэмбо зашагал вперед. Долину они обошли краем леса. Но прежде чем достигли ее края, им пришлось трижды отдыхать. Силы их были на исходе.

Мишель отыскала звериную тропу и повела по ней лошадь. Впереди был ручей. За ним каменистая тропа снова начинала петлять между деревьями.

Все-таки мы дошли! — думал Рэмбо, бредя по зеленому лугу.

От радости он даже ускорил шаги.

И тут взревели моторы.

От неожиданности он споткнулся.

Нет!

За деревьями началось движение. БМП одна за другой вырывались из леса и останавливались, чтобы навести орудия. Нет!

Рэмбо был парализован отчаянием.

Все кончено. Бежать бесполезно. Через несколько мгновений их разнесут в клочки. Оставалось лишь уповать на милосердие врагов, надеясь, что они, может быть, окажут помощь раненому Траутмэну и доставят его в госпиталь.

Он присел на край носилок и тут же его сбило ударной волной.

12

Земля вздрогнула.

— Не стрелять! — крикнул майор Азов. Полковник Зейсан не обратил на него ни малейшего внимания.

— Огонь! — скомандовал он. — Теперь левее! Огонь! Раздался новый взрыв. В воздух полетели комья земли.

Женщина с рукой на перевязи, вскрикнув, упала. Ее накрыло землей.

— Огонь! — приказал Зейсан.

— Нет! — кричал Азов.

Грохнул третий взрыв. Снаряд разорвался сзади американца, и он упал.

Лошадь понесла. Привязанный к седлу лошади раненый качнулся в одну сторону, потом в другую. Носилки подбросило.

Перед лошадью! — скомандовал Зейсан.

— Нет! — закричал Азов. — Они же не сопротивляются! Новый снаряд разорвался перед лошадью и перебил ей ноги. Лошадь тяжело повалилась на бок, придавив ногу раненому и опрокинув носилки. До Зейсана донеслись крики.

— Еще один! — скомандовал он, не обращая внимания на протесты Азова. — Американец пытается встать! Давай поближе к нему.

— Ах ты, сукин сын! Я заставлю тебя заплатить мне за все! — сказал Зейсан. — За то, что ты поставил под угрозу мою карьеру. А потом, Азов, я займусь и тобой!

Взорвался еще один снаряд. Снова к небу взметнулся столб земли. Американец упал во второй раз.

— Пулемет! — приказал Зейсан.

И тут же услышал, как передернули затвор. Но не пулемета.

Очень близко. За его спиной. Он в ужасе обернулся.

Майор Азов оседал на землю. Его голова была в крови. В руке он сжимал пистолет, нацеленный на…

— Меня?! — Зейсан застыл в ужасе, потом перевел взгляд на прапорщика — это он выстрелил из своего АК-47 в голову майора.

— Тебя ждет награда за это, прапорщик!

— Нужна мне ваша медаль! — С обидой сказал Кауров. — Я хочу повышения в звании!

— Но это же невозможно! У тебя нет образования, ты не можешь стать офицером! Ты, конечно же, понимаешь…

Ствол автомата повернулся в сторону полковника.

— Подожди! — завопил Зейсан, видя палец Каурова на спуске. — Конечно! Если ты хочешь повышения… БМП сотряс взрыв.

13

Рэмбо снова упал. Но на этот раз взрыв прогремел со стороны БМП. В БМП попала выпущенная из-за деревьев ракета. Машина перевернулась, и экипаж оказался на земле.

Из того же места вылетела еще одна ракета. И взорвалась еще одна БМП.

Из-за деревьев послышались винтовочные выстрелы и автоматные очереди. Рэмбо приподнялся и заметил советского командира, выкрикивавшего какие-то приказы. Огонь со стороны леса усилился, и командир заорал еще громче. Башни БМП пришли в движение, разворачиваясь в сторону леса.

Взорвалась и загорелась третья БМП.

Раздался пушечный выстрел, и в воздух полетели горящие обломки деревьев.

14

Мосаад кричал своим людям, чтобы они не прекращали огонь. Он опустошил магазин, отбросил его, вставил следующий и передернул затвор.

Предчувствия его не подвели. Перед рассветом он слышал гул вертолетов, видел, как они опускали на землю что-то тяжелое и решил вернуться на эту землю, ставшую ничейной.

Он не выбирал, по каким законам ему жить, а повиновался чувству долга. Если вертолеты приволокли сюда нечто, похожее на БМП, значит здесь ставилась ловушка. Он не знал, для кого именно. Для вождей его племени. Или для американца. Какая разница!

Сейчас им руководило чувство долга.

Мосаад прятался в лесу все утро. Наконец, он увидел, как на лугу появился этот американец и его изможденные спутники.

В то же мгновение из леса выскочили советские БМП. Заговорили орудия. Американец упал. И Мосаад приказал людям подползти как можно ближе к опушке, чтобы использовать преимущество внезапности своего нападения на врага.

Один из его бойцов выстрелил из советского гранатомета РПГ-7, который Мосаад два дня назад захватил во время боя. Одна БМП взорвалась.

Так!

Мосаад ликовал.

Само провидение заставило его остаться здесь. Отличное место! Прекрасное время!

15

Рэмбо не знал, кто атакует советских. Но он понял, что у него появилась надежда. На перевале их накрыла лавина и унесла его основное оружие — гранатомет. Однако у него оставался лук. Он быстро собрал его, прицелился и выпустил стрелу с разрывным наконечником. Раздался взрыв, и несколько солдат упало. Другие заметались в панике, пытаясь спастись. Он стрелял до тех пор, пока не выпустил все стрелы.

Носилки с Траутмэном перевернулись, и Рэмбо бросился на помощь. Но тут до него дошло, что лошадь убита и, падая, придавила Мусу. Мишель лежала без сознания рядом. Им тоже нужно было помочь, но сперва он должен спасти Траутмэна.

Загремели выстрелы.

На этот раз стреляли сзади. Обернувшись, Рэмбо увидел всадников, воинов Аллаха, мчавшихся в атаку с именем господа на устах. Эта живая лавина накатывалась на него, и он заорал даже громче, чем они.

Солдаты поняли, что угодили в окружение. Они открыли встречный огонь, и несколько всадников упало.

Один из них упал рядом с Рэмбо и выронил автомат.

То, что нужно! Подхватив поводья, Рэмбо вскочил в седло и понесся вперед. Да, он устал, но это не помешает ему расправиться с врагами.

Справа он видел Халида, слева — Рахима. Рэмбо не знал, что привело их сюда, но был им благодарен.

Рэмбо продолжал стрелять, пока магазин не опустел. Он отшвырнул бесполезное оружие и продолжал скакать вперед. У него оставался еще нож. Он выхватил его из ножен и рубанул им, словно мечом, возникшего перед ним солдата.

Впереди маячили БМП. Почти все они горели. Кое-кто из солдат еще отстреливался.

Советский командир, тот самый, который приказывал открыть огонь по раненым друзьям Рэмбо, в панике улепетывал.

Рэмбо хлестнул лошадь, бедное животное рванулось из последних сил.

Он направился к ручью, к крайней слева машине… Перемахнул через нее и на миг оказался в воздухе… Когда копыта коня коснулись земли, Рэмбо увидел совсем рядом убегавшего врага. Взмах ножом… И череп беглеца рассечен.

Лошадь поскользнулась, потеряла равновесие и стала заваливаться на бок, угрожая придавить своей тяжестью Рэмбо.

Он соскочил на землю.

Кувыркнулся через голову.

И ударился грудью о ствол дерева.

От удара Рэмбо чуть не потерял сознание. Он судорожно ловил ртом воздух. Мышцы свело судорогой. Бой затих.

Со всех сторон его окружали огонь, дым и смрад. Вокруг лежали поверженные воины Аллаха, души которых были уже в раю.

Над ним возвышался огромный, точно вытесанный из камня советский прапорщик. В руках он сжимал автомат и хмуро глядел на полковника, из черепа которого торчал нож. Прапорщик повернулся к Рэмбо. Казалось, сейчас он выстрелит. Но он отшвырнул автомат.

— Не понимаю, — сказал Рэмбо.

Услышав русскую речь, прапорщик недоуменно уставился на Рэмбо.

— Почему ты не убил меня? — спросил Рэмбо. Прапорщик кивнул в сторону полковника.

— Этот подонок все-таки дал деру. Я всегда знал, что он трус. Я как раз целился в него, но ты его прикончил раньше.

— Но ведь я твой враг. Почему ты не убил меня?!

— Жизнь — страдание.

Рэмбо был изумлен. Его поразило это знакомое ему слово. Вспомнился монастырь в Бангкоке и первая истина Будды.

— Знаю.

— Я сделал страдание моей профессией. А эти люди сделали его своей жизнью. Я упрямее их. Скажи им, что я буду сражаться на их стороне.

16

Рэмбо стал переворачивать носилки и услышал стон Траутмэна.

— Слава Богу, вы живы. Теперь уж я обязательно доставлю вас в госпиталь, сэр.

Траутмэн слабо постанывал.

Моджахеды подняли лошадь и освободили из-под нее Мусу. Афганец корчился от боли. Мертвая лошадь, падая, придавила ему раненую ногу. Рэмбо надеялся, что кость осталась цела. Когда он увидел, что Муса пошевелил ногой, он преисполнился благодарности к Всевышнему.

Мишель пришла в себя. Два моджахеда помогли ей подняться. Сломанная рука разламывалась от боли, но Мишель хотя бы могла передвигаться.

Подошел Мосаад и быстро-быстро заговорил.

Рэмбо повернулся к Мишель.

— Я знаю, тебе очень больно. Мне не хотелось бы тебя затруднять, но все же, что он говорит?

— Он говорит, что его люди и через тысячи лет будут слагать легенды об этих нескольких днях, этом бое, о тебе.

У Рэмбо пересохло во рту.

— Скажи, что я никогда не забуду Мосаада, его людей, их мужество. И сделаю все, чтобы хоть как-то помочь им.

Мосаад подошел к Рэмбо и пожал ему руку. Это была величайшая честь, ибо Рэмбо был чужак, к тому же неверный. Мосаад снова заговорил.

— Его беспокоят вертолеты, — в голосе Мишель звучала тревога. — Советские захотят связаться по рации с этой колонной, им никто не ответит, они опять прилетят сюда.

— К тому времени мы уже будем в Пакистане. — В голосе Рэмбо слышалось ликование. Он оглянулся на Траутмэна. — Вы слышите меня, сэр? В Пакистане! Я доставлю вас в госпиталь. И вы будете в порядке!

Но он не хотел искушать судьбу.

— Если Бог даст… — добавил он.

Направляясь в сторону тропы, ведущей в Пакистан, он вспомнил слова русского прапорщика.

Жизнь — страдание. Я сделал страдание моей профессией.

Да, теперь все ясно. И он, наконец, сделал то, что хотел Траутмэн.

Отныне он будет следовать своему земному предназначению.

Эта мысль его поразила. Предназначению?

Неужели ему предназначено именно это?

Когда-нибудь он получит ответ на свой вопрос. Господь сделал его воином. Пока страдают невинные, у него есть цель в жизни. У него есть цель, которой он служит.

Он должен страдать за других.

Рэмбо улыбался, поднимаясь по тропе, уводящей его в Пакистан, в будущее. И, даст Бог, в спасение.

Конрад Граф Рэмбо на Сонг-Бо

Пролог

Смерть не взяла его. Когда все тело онемело до такой степени, что он не мог уже поджечь запал, его охватило тупое чувство безразличия. «А катись все к черту», — подумал он равнодушно и опустил голову на траву. Он не ощутил ее тепла, которое она вобрала в себя за этот душный горячий день, не уловил запаха пыли. Но когда кто-то стал приближаться к нему, медленно, осторожно, он скорее почувствовал шаги, чем услышал.

Неужели он не попал в Тисла и последняя пуля будет все же за полицейским? Ну что ж: пусть доставит себе удовольствие, — он заслужил это. Но ведь даже полицейский не станет добивать беспомощного поверженного врага! Надо помочь Тислу и успокоить его совесть: пусть он думает, что победил в равной схватке. Надо подняться, надо заставить себя подняться!

Рэмбо задержал дыхание, сосредоточился и, упираясь руками в мятую траву, неимоверным усилием воли заставил себя оторваться от земли. Сердце бешено колотилось, будто он поднимался по отвесной скале. Он передохнул и попытался сесть. И это ему удалось, хотя и причинило новые страдания. Теперь нужно открыть глаза — ведь Тисл не станет стрелять в него, если у него будут закрыты глаза. Это оказалось не так просто. Лицевые мускулы были словно чужие, а веки налились свинцовой тяжестью. А может быть, были залиты кровью?

«Раскис, как новобранец», — подумал о себе с презрением Рэмбо и встряхнул головой. Это ему только показалось, что он встряхнул головой. На самом деле лишь дернулась его шея. Но этого движения оказалось достаточно, чтобы почувствовать остатки жизненной силы и все же заставить себя открыть глаза.

Лучше бы он их не открывал: перед ним стоял капитан Траутмэн. На остром лице с тонким подбородком играли темно-багровые отблески огня, и казалось, что он гримасничает. Но он не гримасничал. Глаза его не выражали ничего. Они смотрели на Рэмбо спокойно, и в них тоже играли отблески огня. Траутмэн медленно поднял винтовку, и ее черный зрачок посмотрел сначала Рэмбо в глаза, потом поднялся дюйма на три выше.

— Мерзавец, — сказал Рэмбо тихо и спокойно, но Траутмэн услышал его.

И в следующее мгновение Рэмбо ослепила яркая вспышка, опрокинув тело навзничь. Выстрела он уже не услышал.

Когда он очнулся, то не сразу понял, где он и что с ним. Он открыл глаза и снова увидел перед собой лицо Траутмэна с вытянутым вперед подбородком.

«Черт вас всех побери», — подумал Рэмбо, закрывая глаза и стараясь вспомнить, что же могло произойти после того, как его убили. Но тут уловил давно уже забытый запах хлороформа и понял, что никто его не убивал и что неплохо было бы во всем разобраться. Значит, капитан поднял тогда ствол чуть выше трех дюймов, иначе бы его голову не собрать ни в одной мастерской.

— Я знал, что ты выкарабкаешься, Джони.

Рэмбо открыл глаза и посмотрел на Траутмэна. И только теперь он вдруг ярко вспомнил все, что произошло в последний момент там, в Мэдисоне: и черный зрачок смерти, и вспышку, ослепившую его до черноты.

— Ну и шутки у вас, капитан, — сказал Рэмбо и не узнал своего голоса — хриплого, противного.

— Надо было успокоить Тисла. И я утешил его перед смертью ложью.

— Я не хотел его убивать, — Рэмбо помолчал и добавил: — Он сам напросился.

— Знаю. Он тоже не хотел твоей смерти… Во всяком случае, у него была надежда, что тебя не разорвет на куски где-нибудь в холмах.

— Понял, — Рэмбо усмехнулся, представив себе, что сделал бы с ним Тисл, попадись он ему в лапы. С этого психа все и началось. А ведь он сперва решил, что встретил порядочного человека. Все они одинаковые. И чтобы не думать больше об этом, спросил: — Сколько я здесь проболтаюсь?

Траутмэн пожал плечами. — Надеюсь, тебя не задержат.

— А потом?

— Что об этом думать? Тебе надо восстановить форму.

— Чтобы я сам мог дойти до электрического стула?

— Не говори глупостей. Я ведь не только учил вас оставаться живыми, я и помогал вам выжить. Разве не так?

— Я даже не знаю, стоит ли мне благодарить вас, капитан.

— А я в этом и не нуждаюсь. Такие люди, как ты, Рэмбо, слишком дорого нам обходятся, чтобы их могли поджаривать на вертеле, как цыплят.

— Не дешево, — согласился Рэмбо и поинтересовался: — От Мэдисона что-нибудь осталось?

— Ты стоишь десять Мэдисонов, малыш. И не спорь — я знаю, что говорю. И я тебя понимаю, другие — могут не понять.

— О'кей, капитан.

Рэмбо почувствовал, как от долгого разговора голова его закружилась, тело ослабло, и он с трудом сдерживал себя, чтобы не уснуть на полуслове. Ему не хотелось, чтобы Траутмэн заметил его слабость. Но капитан и сам понял, что слишком утомил своего ученика, и поспешил проститься.

— Помни об одном, сынок, — сказал он вставая, — у тебя есть человек, который учил тебя выживать. Смерть в учителях не нуждается.

Приговор суда присяжных штата Кентукки другим быть и не мог: смертная казнь. Рэмбо выслушал его так спокойно, что Траутмэн, сидевший в зале, невольно выпрямился и выпятил грудь. Он мог гордиться своим лучшим учеником! Этот страшный приговор, подводивший черту под жизнь человека, ничуть не тронул и его. Он уже знал: такие приговоры не для его мальчиков. Суд успокоил общественность, и этого было достаточно для того, чтобы никто больше не совал нос туда, куда не следует.

А дальше все пошло обычным порядком: апелляция, пересмотр дела и новый приговор — исправительные работы.

— Ты жив, сынок, и это главное, — сказал ему после суда Траутмэн. — Знай, о тебе всегда помнят. Я помогу тебе сразу же, как только представится возможность.

— Разве я жалуюсь? — спросил Рэмбо. — По крайней мере теперь все ясно.

Траутмэн внимательно посмотрел на своего ученика.

— Послушай, Рэмбо, ты уж дай им там постричь себя.

ЧАСТЬ I

Глава 1

В этом монолите было, пожалуй, не меньше пяти тонн. Он уже дал трещину, и чтобы расколоть его, нужен был еще один хороший удар. Рэмбо выбрал стальной клин фунтов на пятнадцать, вставил его в выемку, пристукнув для верности кувалдой, и разогнулся, чтобы дать мышцам отдохнуть.

Полуденное солнце палило нещадно. Воздух замер, и в этой неподвижности лениво висела над каменоломней белая пыль. Эта пыль стекала вместе с потом по лицам и черным спинам заключенных, забивая ноздри, густо отхаркивалась вместе с бранью и ругательствами. Горы, куда ни кинь взгляд — громады гор. И на фоне мрачного нагромождения камней люди казались суетливыми черными муравьями, бессмысленно копошащимися в старых морщинах земли.

Рэмбо провел по лицу ладонью и хорошенько вытер ее о штаны. Он уже взялся за рукоять кувалды, когда заметил, что к нему неторопливо направляется полицейский охранник. Не доходя нескольких шагов, он остановился и уставился на Рэмбо огромными черными стеклами очков. Толстые красные щеки его лоснились от пота.

— Эй, Рэмбо, бросай кувалду, пошли.

Рэмбо, будто не слыша, сжал рукоять кувалды, размахнулся из-за плеча и со страшной силой ударил по клину. Монолит раскололся, и клин провалился в трещину.

— Тебе сколько раз говорить, Рэмбо?

В голосе охранника послышались нетерпеливые нотки.

«Жирная свинья, — беззлобно подумал Рэмбо. — Мне совсем некуда торопиться» Он не спеша опустился на корточки и стал шарить в расщелине рукой, пытаясь нащупать клин. Клин был очень хорош, и Рэмбо не хотелось, чтобы он затерялся. Наконец он его нащупал, вытащил и положил рядом с кувалдой на камень. Только, тоща он посмотрел на охранника.

— Вы мне?

— Тебе! А то кому же? Вперед, — охранник ткнул пальцем в сторону ворот и пошел вслед за Рэмбо.

По ту сторону сетчатой ограды Рэмбо увидел «джип» и рядом с ним прямую фигуру человека в военной форме. За его поясом торчал зеленый берет. Рэмбо сразу узнал его по тонкому лицу и выдающемуся вперед подбородку. «Значит, теперь все будет зависеть только от тебя, — сказал он сам себе. — И еще неизвестно, нужно ли тебе это» Он бросил взгляд на знаки различия Траутмэна и увидел, что тот стал уже полковником.

Рэмбо подошел к сетке и остановился. Траутмэн кивком головы отослал охранника и вплотную подошел к другой стороне сетки.

— Привет, Джони. Как дела?

— Нормально.

Траутмэн помолчал и долгим взглядом посмотрел на каменоломню.

— Мне очень жаль, что тебя засунули в такую дыру.

— Бывало хуже.

— И все-таки неприятно. Рэмбо промолчал.

— Я говорю, неприятно торчать в такой дыре еще пять лет. Помнишь, я обещал помочь тебе, как только представится возможность. Она представилась. Или тебя это устраивает? — он кивнул в сторону каменоломни.

— По крайней мере здесь мне все ясно.

— А у меня к тебе есть предложение.

— Простите, сэр, я не поздравил вас.

— С чем?

— Вы уже полковник.

— Ты не слушаешь меня?

— Слушаю, сэр: у вас ко мне есть предложение.

— Хорошее предложение. Это то, что надо, мой мальчик. Слушай. Мы готовим в Индокитае операцию. Нам нужен человек. Информационный компьютер выдал твои данные, Джони. Больше кандидатуры нет.

Рэмбо скосил глаза в сторону.

— Вьетнам?

Ты отгадал, Джони. Операция по розыску военнопленных во Вьетнаме.

— Я не верю этим компьютерам. Почему я?

— Это лагерь военнопленных, из которого ты бежал в 1973 году. Лучше тебя местность не знает никто, — Траутмэн увидел в глазах Рэмбо на секунду мелькнувший интерес и, чтобы не дать ему погаснуть, добавил: — Тебя хотят восстановить в армии США, Джони. А если операция завершится успешно, президент обещал рассмотреть вопрос о твоей полной реабилитации. Заманчиво?

— Да, сэр.

— Вот и хорошо. Все формальности я здесь улажу. Встретимся в Таиланде, в центре по подготовке операции.

— Есть, сэр.

Траутмэн покосился в сторону охранников, которые, сбившись у ворот, с любопытством наблюдали за странной беседой полковника с нашивками спецслужбы с их заключенным.

— Я хочу, чтобы ты знал, Джони, — сказал Траутмэн, — я сделал все, чтобы вытащить тебя отсюда. Ничего лучшего придумать было нельзя.

Рэмбо посмотрел ему в глаза.

— А на этот раз нам разрешат победить?

— На этот раз все будет зависеть от тебя. До встречи. Траутмэн повернулся и уверенный, прямой, гибкий легким шагом пошел к «джипу».

Глава 2

Мертвая, выжженная солнцем равнина, покрытая, будто заплатами, грязно-бурыми пятнами, простиралась до бесконечности. Не за что было глазу зацепиться. Наконец внизу показалась река, и Рэмбо понял, что это один из притоков Меконга — естественной границы между Таиландом и Лаосом. Значит, граница рядом и долгое путешествие наконец-то приближается к концу. И он не ошибся.

Через четверть часа вертолет заложил крутой вираж и пошел на посадку. Рэмбо успел заметить внизу серебристый гофрированный купол вертолетного ангара, несколько военных палаток, сборный щитовой дом, который мог служить и казармой, и полевым штабом, и чуть в стороне — посадочный круг.

Рэмбо уже ждали. Едва вертолет приземлился, дверца открылась, и в проеме появилась улыбающаяся физиономия молодого офицера с нашивками лейтенанта.

— Привет, Рэмбо! — закричал он и, чтобы не надрывать голос, оттащил Рэмбо подальше от вертолета. — Я Эрлсон. Только вас и ждем. А вы, кажется, не очень разговорчивый? Ничего, у нас тут тоска зеленая — она вам развяжет язык. А иначе вы свихнетесь от скуки, — Эрлсон захохотал и сразу же замолчал, увидев приближающегося Траутмэна. — До встречи, Рэмбо!

Полковник позволил себе улыбнуться — видно, он и в самом деле был рад встрече. Во всяком случае, для него появление Рэмбо означало начало действия. Бездеятельность томила и раздражала его. Теперь наступила ясность.

— Привет, Рэмбо. Как долетел?

— Доброе утро, сэр. Все нормально.

— Отлично. Сейчас я познакомлю тебя с майором Мэрдоком из отдела специальных операций. Ты будешь иметь дело с ним.

— Я предпочел бы иметь дело с вами. Я не знаю Мэрдока. Траутмэн уловил в его голосе обиду.

— Мы на службе, Рэмбо, — сказал он сухо и, чтобы немного смягчить свой тон, добавил: — И кроме того, я буду рядом.

Он толкнул дверь в ангар, и Рэмбо увидел перед собой офицера с торчащими розовыми ушами, сидящего за столом и углубившегося в чтение бумаг.

— Мэрдок, — окликнул его Траутмэн, — это Рэмбо.

— О, привет, Рэмбо! Как добрались? — Мэрдок выбрался из-за стола и протянул мягкую пухлую ладонь. — Нас здесь совсем доконала проклятая жара! Эй, кто-нибудь! Воды похолодней!

Солдат принес воды. Мэрдок взмахом руки освободил на столе место от бумаг и велел поставить бутылки. И все говорил и говорил не переставая. Казалось, ничто не может заставить его замолчать. «Они и в самом деле одурели здесь от жары и безделья», — подумал Рэмбо, вспомнив еще одного разговорчивого — Эрлсона.

— Садитесь, — Мэрдок ногой пододвинул к столу один стул, другой и сел сам. — Времени у нас в обрез, так что сразу перейдем к делу.

Я тут смотрел ваше дело, Рэмбо… Где оно? — Он пошарил глазами по столу и вытащил из-под бумаг серую папку. — Вот! Интересная штука! — Мэрдок перевернул обложку и стал водить пальцем по строчкам. — Так-так-так… Рэмбо Джон Джейк. Родился 7 июня 1947 года в штате Аризона от родителей индейского и немецкого происхождения. Вступил добровольцем в десантные войска 6 июля 1967 года. Прошел спецкурс по владению любым оружием, вождению вертолета, знанию языка противника. На счету 59 убитых. Все верно? — Мэрдок оторвал голову от бумаги и посмотрел на Рэмбо.

— Верно, — ответил за Рэмбо Траутмэн, не сводя глаз с Мэрдока.

— Хорошо, — Мэрдок снова положил палец на бумагу. — Имеет Серебряную звезду, четыре Бронзовых, четыре ордена Доблестного Сердца, орден За безупречную службу, Почетный орден Конгресса. Да-а, без работы вас не оставляли…

Рэмбо сидел прямо, не шевелясь, и смотрел куда-то поверх головы Мэрдока. Майор подождал немного, думая, что Рэмбо что-то скажет, но тот молчал, и тоща он решил сразу же перейти к заданию.

— Вам, наверное, известно, — он обращался теперь только к Рэмбо, — что около двух с половиной тысяч американцев считаются пропавшими без вести. Скорее всего, они погибли, но для их родителей и многих американцев эта проблема… как бы сказать… у одних задевает родственные, а у других — патриотические чувства. Вы меня понимаете?

Рэмбо продолжал смотреть поверх головы Мэрдока. И Мэрдок смутился.

— Разумеется, Рэмбо, — сказал он, — вы знаете обо мне гораздо меньше, чем я о вас Я командовал 2-м батальоном 3-й армии под Хандумом в 1966 году. Потерял много хороших солдат — своих товарищей… И я прекрасно понимаю вас и всех ветеранов… Ну, конечно, правительство и определенные круги общества… Но нам нужны неопровержимые доказательства того, что во Вьетнаме содержатся наши военнопленные. Неопровержимые! Как только мы их получим, мы найдем способ вернуть наших соотечественников на родину. Ваша задача как раз в этом и заключается: сфотографировать американцев, которых, по вашему мнению, держат в плену.

Рэмбо посмотрел на Мэрдока.

— Только сфотографировать?

— Да, только сфотографировать, — Мэрдок нахмурился и пристукнул ладонью по столу. — И ни при каких обстоятельствах не вступать в конфликт с противником.

— Оставить пленных там? — опять не понял Рэмбо.

— Я повторяю, с противником в конфликт не вступать. — Этот Рэмбо начинал его раздражать. — Вторая часть операции предполагает освобождение пленных группой «Дельта» под командованием полковника Траутмэна. Вам ясно? — Мэрдок поднялся и прошелся взад-вперед вдоль стола. — Как бы там ни было, я считаю, что при вашем участии мы имеем кое-какой шанс на успех операции. Благодарю вас. Жду обоих в штабе планирования через час.

Глава 3

Щитовой дом, который Рэмбо принял с вертолета за казарму или полевой штаб, и на самом деле оказался штабом планирования операции. Здесь к ней готовились серьезно, что Рэмбо понял сразу: такого количества электроники, собранной вместе, он не видел ни разу. Аппаратурой были заставлены все стены — от пола до потолка. И самое простое, что он увидел и с чем познакомился еще на спецкурсах, были радары, компьютеры и ультракоротковолновый передатчик. Обо всем остальном он не имел никакого понятия. Мигали разноцветные лампочки, ползли по молочным экранам ломаные и волнистые линии, на разные голоса гудели зуммеры, щелкали тумблеры. И Рэмбо стал с любопытством осматривать все это, стараясь понять, какую пользу или какой вред может принести человеку это нагромождение техники. Но поскольку, как он догадался, все это должно работать только на предстоящую операцию, а значит — на него, то прежде всего и подумал о себе. И все стало ясно. Нет, не стоит вся эта куча блестящего дерьма и одного удачного выстрела. Опусти тогда Траутмэн ствол на три дюйма ниже, и не помог бы ему никакой компьютер и никакие радиоволны. Но Траутмэн не опустил ствол, потому что он был и остается человеком. Своим человеком. Порядочным парнем, а не машиной с электронными мозгами и лампочками вместо глаз. А этот надутый индюк Мэрдок, видно, и в самом деле думает, что Рэмбо в восторге от всех этих стекляшек и жестянок, которые будто бы должны помочь ему выжить. Тогда какого черта они тащили его сюда через десяток стран, если могут обойтись своими игрушками!

— Рэмбо, идите сюда, — Мэрдок разложил на столе карту и нагнулся над ней так, что китель готов был лопнуть на его толстой спине. Он внимательно вглядывался в одну точку.

Траутмэн стоял рядом — прямой, невозмутимый, и видно было, что карта совсем не интересовала его: он давно знал ее наизусть. Рэмбо неторопливо подошел к столу и мельком бросил взгляд на карту. Господи, он облазил этот район вдоль и поперек, на черта ему нужна эта карта! Мэрдок мог бы поговорить и по-человечески. Но Мэрдок там никогда не ползал на животе, его не сосали пиявки и не грызли за пятки бамбуковые крысы, потому он очень надеялся на карту, линейку и циркуль. Тыча циркулем в карту, Мэрдок воображал себя сейчас по меньшей мере генералом Эйзенхауэром.

— Вас перебросят через Лаос и Аннамский хребет в район Сонг-Бо.

— В район Черной речки, — сказал Рэмбо, глядя в потолок.

— Правильно, — кивнул Мэрдок. — Прыгать будете с высоты триста футов. Устраивает?

— Вполне.

— Поскольку вы летите один, вам придется взять технического снаряжения больше, чем обычно. Так что не очень-то хватайтесь там за свой тесак. Здесь за вас будет работать техника, — Мэрдок помолчал и недоверчиво покосился на Рэмбо. — И вообще постарайтесь забыть о войне. Думайте только о задании — иначе вам не выжить.

— Один раз я там уже выжил, — Рэмбо начинал надоедать этот нудный разговор.

Но Мэрдок словно не расслышал его замечания.

— Трудно поверить, — продолжал он, — но все эти приборы, — он обвел вокруг рукой, — будут работать только на вас. Впечатляет?

Рэмбо давно это понял и поэтому промолчал.

— Это поможет тебе, Джони, — вставил Траутмэн, но по его тону Рэмбо понял, что полковник тоже не слишком высокого мнения о всей этой технике.

Почувствовав поддержку, Мэрдок улыбнулся и ободряюще посмотрел на Рэмбо.

— Так что, Рэмбо, можете чувствовать себя спокойно. Наше оборудование — самое совершенное оружие в мире!

— Я всегда считал, что лучшее оружие — это голова.

— Времена меняются, — упрямо сдвинул брови Мэрдок.

— Для кого как, — Рэмбо отвернулся к одному из экранов, на котором его заинтересовала пляшущая кривая, быстро бегающая слева направо: в самом деле, что бы она могла значить?

— Вернемся к плану операции, — продолжал Мэрдок. — В месте выброски вас будет ждать наш местный агент. Он проведет вас в район Ван-Ен…

Рэмбо продолжал с интересом наблюдать за пульсирующей линией. И Мэрдок взорвался.

— Полковник, — он поднял голову к Траутмэну, — он совсем не слушает меня!

— Агент будет сопровождать меня в район Ван-Ен, — повторил Рэмбо слова майора и добавил: — Это опять на Сонг-Бо — на Черной речке.

Мэрдок сел и вытер красным платком пот, обильно выступивший у него на лице.

— Знаете, полковник, — сказал он устало, — я боюсь, что он еще неупокоился после войны… Если он попадется в этом аду, я не ручаюсь за него: он может не выдержать и наговорит лишнего.

— Не выдержит? — Концы губ Траутмэна опустились, что придало его лицу презрительное выражение. — Рэмбо — лучший солдат, какого я только видел в деле. Это боевая машина, которая хочет выиграть войну, проигранную другими. И если для этого нужно умереть, он умрет без страха и сомнения. И еще, майор: все, что вы назвали адом, он называет домом.

Рэмбо посмотрел на полковника. Да, это настоящий парень. Лучше было бы иметь дело с ним, чем с этим напыщенным индюком Мэрдоком. Он ему сразу не понравился.

Глава 4

Траутмэн стоял у задней стены палатки и смотрел, как Рэмбо тщательно отбирает и укладывает в сумку оружие. Лук со стрелами, на которые навинчивались взрывные устройства, он вложил в брезентовой чехол и крепко замотал его манильской веревкой. Кажется, все. Рэмбо посмотрел на часы, потом на Траутмэна.

— Я готов, сэр.

— Тридцать шесть часов тебе должно хватить, Джони. Так что не зевай там. И если что-нибудь пойдет не так, пробирайся к точке эвакуации.

— Не беспокойтесь, полковник, все будет о'кей.

— Я так и думаю, сынок.

Траутмэн выключил свет, и они вышли из палатки. Небо было усеяно крупными звездами. Неподалеку тихо тарахтел моторами самолет. Они подошли к нему, и Рэмбо забросил в открытую дверь сумку и чехол с луком. Траутмэн протянул руку и нащупал жесткую в бугристых мозолях ладонь Рэмбо.

— Удачи тебе, сынок.

— Спасибо, сэр, — Рэмбо помолчал, а потом спросил: — Помните, Мэрдок говорил, что он командовал 2-м батальоном под Хандумом?

— Да.

— 2-й батальон сражался под Тайсуном, и командиром у них был парень что надо. Потом он погиб… Так что я верю только вам, полковник.

И Рэмбо исчез. Заскрежетал о борт самолета железный трап, дверь захлопнулась, и самолет взревел моторами.

Траутмэн проследил глазами, как он набрал скорость, уменьшился в размерах и, мелькнув на горизонте черной точкой, слился с темнотой ночи.

Мэрдок сидел рядом с оператором против зеленого экрана радара и внимательно наблюдал за вращающейся по кругу стрелкой. Увидев входящего Траутмэна, он поднялся и подошел к нему.

— Все нормально, полковник?

— Да. Как вы думаете, он найдет их?

— В этом лагере вряд ли. Но люди задают вопросы, и их нужно успокоить.

Траутмэн посмотрел на порозовевшие кончики ушей Мэрдока.

— Мне показалось, что вам все это безразлично, майор.

— Я здесь ни при чем, полковник, — поморщился Мэрдок. — И никто не заставит меня заглаживать чужие ошибки.

— Но ведь мы говорим о наших людях.

— Их посылали туда тоже наши люди. И оставим этот разговор, полковник. Мне нужно работать.

Мэрдок повернулся, прошел к радару, сел и уставился на вращающуюся стрелку с таким внимание, будто от ее вращения зависела вся его жизнь.

Траутмэн посмотрел ему в толстую жирную спину и вышел. Было душно. С раскаленного за день плато наплывал тяжелым ватным одеялом теплый до тошноты воздух. Траутмэн вспомнил, что в холодильнике должна быть вода, и направился к ангару. Он знал, что не уснет в эту ночь, — неясное чувство тревоги охватило его.

Глава 5

Рэмбо поднял руку и посмотрел на часы: до выброски оставались считанные минуты. Он закрыл глаза и откинул голову. Мерно гудели моторы.

Штурман в пилотской кабине сверился с показаниями приборов и наклонился к пилоту.

— Гаррисон, заходим в заданный район.

— Понял, — кивнул пилот.

— Как он определит место посадки?

— Они подсветят ему ракетой. Иди предупреди его.

Штурман прошел в салон, и ему показалось, что Рэмбо спит. Он уже хотел тронуть его за рукав, но Рэмбо открыл глаза. — Пора?

— Да. Приготовьтесь. — Я готов.

Рэмбо поднялся и подошел к двери. Над дверью! за красным стеклом загорелась лампочка готовности N 1, и штурман стал отсчитывать секунды:

— Пять, четыре, три, два, один. Пошел! — он рывком сдвинул дверь и хлопнул Рэмбо по парашюту. Рэмбо бросился в провал, и в то же мгновение штурман с ужасом услышал тупой мягкий удар по фюзеляжу. Стропа основного парашюта заклинилась в дверной щели и не отпускала Рэмбо. Штурман стал дергать дверь, но она не подавалась ни взад, ни вперед. Пилот, почувствовав удар, тревожно обернулся.

— Что случилось? — прокричал он в салон.

— Он зацепился! Его разорвет на части или разобьет о фюзеляж! Пилот схватил микрофон.

— Центр! Центр!

Голос Мэрдока прозвучал будто рядом:

— Что там у вас?

— Он завис!

— Как завис? — Мэрдок ничего не мог понять, такой чепухи он даже не предполагал. — Объясните же, черт возьми!

— Его тащит за самолетом, майор!

— Так отцепите его! — Мэрдок начинал злиться.

— Мы не можем отцепить! Его разорвет!

— Тогда немедленно возвращайтесь, Гаррисон! Я приказываю! Пилот позеленел от злости, как же он посадит самолет с человеком, болтающимся у него на буксире!

— Я не могу этого сделать, майор! — пилот прижал микрофон к животу и повернулся к штурману. — Он еще живой?

— Он сбрасывает груз!

— Он сбрасывает груз! — прокричал пилот в микрофон.

— Вы видели ракеты на месте выброски? — донесся голос Мэрдока.

— Ничего мы не видели…

Парашют смягчил удар Рэмбо о фюзеляж, и с этого мгновения он стал считать про себя секунды, чтобы определить потом расстояние до намеченного пункта приземления. И стал сбрасывать с себя все, что мешало ему освободить запасной парашют. Когда почувствовал себя свободным, он вытащил нож и одним ударом отсек трос.

— Ну что там у вас? — надрывался голос Мэрдока.

Пилот оглянулся и по выразительному жесту штурмана все понял.

— Он отцепился, майор! — радостно прокричал Гаррисон в микрофон. — Мы возвращаемся! — он выключил связь и заложил такой вираж, что штурмана бросило на лавку, на которой еще недавно сидел Рэмбо.

Мэрдок отложил микрофон и посмотрел на Траутмэна. — Может, это и лучше, что он остался безо всего, — проговорил он задумчиво. — Это избавит нас от лишних хлопот. Но наша совесть перед президентом и правительством чиста: мы сделали все, что от нас зависело, полковник. Теперь он едва ли выживет.

— Это ничего не значит, — возразил Траутмэн. — У него есть тридцать шесть часов, чтобы выйти на место эвакуации. А это для Рэмбо немало. И мы должны будем забрать его оттуда, майор, и, таким образом, выполнить свой долг до конца.

— Конечно, конечно, полковник, — легко согласился Мэрдок. — Но все-таки не забывайте, что через тридцать шесть часов мы сворачиваемся.

— Я помню об этом, — Траутмэн невозмутимо посмотрел на Мэрдока.

Глава 6

У Рэмбо при такой высоте да еще на запасном парашюте совсем не оставалось времени для маневрирования. Но он все-таки успел использовать те мгновения, которые ему были отпущены. Он падал на черный массив джунглей, когда, развернувшись всем корпусом, увидел внизу, совсем рядом, блеснувшую водную гладь Сонг-Бо. Он резко рванул к себе стропу, парашют круто скользнул к воде и бросил его на отмель. Он устоял на ногах и подтянул к себе упавшее в воду шелковое полотнище. Это даже хорошо, что он приземлился рядом с речкой — не нужно будет копать яму, чтобы прятать парашют, и тратить на это время. Он нашел на берегу гладкий валун фунтов на пятьдесят, замотал его в полотнище и крепко перевязал крест-накрест стропами. Потом положил этот груз на голову и вошел с ним в реку. Он шел до тех пор, пока не скрылся под водой вместе с поклажей. Здесь он освободился от нее и вернулся на берег.

Двадцать две секунды он болтался под самолетом на тросе, как телок на привязи. Значит, место приземления, где его должны были ждать, в полутора милях отсюда к юго-западу. Рэмбо вытащил нож и вгляделся в компас, вделанный в торец рукоятки.

Звезды поблекли, и небо начало быстро светлеть. Рэмбо вошел в лес, вдохнул его влажный прелый воздух, смешанный с терпкими запахами болотистой земли, гнили и цветов, и сразу же почувствовал себя свободно и раскованно. Он вернулся в свой дом, который не успел еще забыть его и который принял его, как своего. Рэмбо все видел, слышал, осязал, улавливал тончайшие оттенки запахов и чувствовал, что он снова живет. Он был теперь самим собой, и от него самого зависела его собственная жизнь. Так и должно быть. Так должно быть всегда! Он волен управлять своей жизнью по собственному желанию, а не по чьему-то капризу или настроению.

Рэмбо резко выбросил руку, и его железные пальцы сжали около головы аспидно-черную змею футов пяти длиной. Он поднес ее голову к своему лицу и долго смотрел в блестящие бусинки немигающих глаз. Чем-то они напоминали ему глаза Мэрдока. От этого мерзавца всего можно ожидать. Он думает, что в окружении своих лампочек, экранов и остального дерьма владеет ситуацией, все знает и находится в полной безопасности. Ошибаешься, Мэрдок, ты всего-навсего лишь раб этих приборов, а уничтожить тебя может любой, кто сидит выше тебя. И ты не узнаешь даже его имени. Здесь же по крайней мере все просто и ясно.

Рэмбо слегка придавил змею, и она широко раскрыла свою пасть, показав два длинных изогнутых ядовитых зуба. «Я пришел домой, — подумал Рэмбо, — и ты здесь такая же хозяйка, как и я. Не будем ссориться. Может, ты и не хотела сделать мне ничего плохого. Но я ведь тоже не собираюсь крошить тебя на куски. Живи!» И он отбросил змею далеко от себя.

Уже совсем рассвело, и Рэмбо, еще раз сверившись с компасом, быстро пошел вперед. Через четверть часа на его пути попалась неширокая мелкая заиленная речушка, видимо, впадавшая в Сонг-Бог. Он хотел уже перейти ее, как его внимание привлек странный предмет, напомнивший ему о человеке. Он подошел ближе и увидел, что это был знаменитый русский «АК» — автомат Калашникова. Виднелся только приклад, ствол торчал в иле, который со временем затвердел и превратился в камень. Рэмбо тронул приклад ногой, и автомат переломился. Сколько же лет он торчал здесь и как попал сюда? Рэмбо прошел еще несколько шагов и увидел то, что осталось от хозяина: это был выбеленный солнцем, маленький скорчившийся скелет, на котором кое-где сохранились обрывки выцветшей ткани. По выдающимся скулам черепа и по зубам Рэмбо определил, что это был молодой вьетнамец, возможно, подросток. Череп был не поврежден. Какого черта занесло этого парня сюда и что ему здесь было делать? Вот такие и числятся в списках без вести пропавших. И тут он вспомнил, что ведь и те, кого он должен был найти, тоже без вести пропавшие. Сколько их еще разбросано по джунглям, вроде этого парня, но ведь другие могут быть и в плену! Если только они живы, он найдет их. И не будет фотографировать — пусть этим занимаются репортеры, если могут. Он должен показать их живыми, и он покажет их, если только они живы!

Рэмбо быстро перешел через речушку и остановился, чтобы сбросить с себя сразу же присосавшихся к штанам пиявок. Эти твари обладали удивительной способностью в мгновение ока присасываться ко всему живому, к чему они прикасались хотя бы на долю секунды. Рэмбо счистил пиявок ножом и огляделся.

Солнце осветило уже верхушки деревьев, а лес никак не мог успокоиться: резкие крики птиц, тяжелое чавканье раскисшей земли под чьей-то поступью, ожесточенные визги обезьян, предостерегающий свист и шипение ползающих и лазающих гадов — все говорило о том, что идет яростная борьба за выживание. Она шла везде — наверху, внизу, на стволах деревьев и в воздухе, в ветвях и под ногами. Даже в земле и загустевшем иле она была не менее жестокой, но проходила без криков, предсмертных воплей и стонов — молча, сосредоточенно, по-деловому.

Свою сумку Рэмбо увидел сразу, как только вышел на небольшую голую каменистую возвышенность. Она висела на нижних ветвях старого дуба, пробив своим весом густую крону. Чехол с луком он сбросил раньше на три секунды. И ему пришлось несколько раз обойти эту каменистую площадку, прежде чем он нашел его.

Рэмбо открыл сумку и выбросил оттуда все, что навязал ему этот красноухий майор: фотоаппарат с телескопической трубой, прибор, который должен был посылать в штаб сигналы и, может быть, давно уже посылал их, еще с полдюжины приборов в футлярах, назначение которых он не знал, но должен был таскать на себе, чтобы Мэрдок в любое время мог следить за ним. Все это Рэмбо разбил, втиснул в расщелину между камнями и заложил большим куском породы, поросшей мхом. Пусть теперь Мэрдок до одурения слушает свои приборы — что-то они скажут ему!

Рэмбо перекинул через плечо ставшую совсем легкой сумку, лямки чехла и скрылся в чаще. Теперь надо было искать агента. Он должен был быть где-то рядом, но его могло и не быть совсем. Мэрдоку Рэмбо не верил. Что ж, в любом случае он найдет дорогу и один. И без компаса. Тогда у него не было не только компаса, но и обломка ножа. Потом он добыл все, что нужно было, чтобы выжить. И он выжил.

Чуть в стороне резко застрекотала сорока. Что могло ее так растревожить? Рэмбо в два прыжка достиг густых зарослей папоротника и осторожно раздвинул широкие листья. Перед ним мелькнула остроконечная соломенная шляпа и скрылась в зарослях. Рэмбо вытащил нож и бесшумно прыгнул в сторону.

Глава 7

Лейтенант Эрлсон перебрал на щите все ручки настройки, но так и не поймал ни одного сигнала. Он снял наушники и обернулся к Мэрдоку.

— Сэр, сигналы пропали.

Мэрдок покосился на Траутмэна, но лицо полковника сохраняло полную невозмутимость. Он медленно потягивал из длинного тонкого стакана пепси и будто не слышал слов Эрлсона. Мэрдок поднялся из-за стола, сел на его место и сам стал крутить ручки настройки. Но эфир был пуст — в наушниках не раздалось ни одного щелчка.

— Эрлсон, прежде чем пропасть, сигналы затухали или прекратились сразу?

— Сразу, сэр, — Эрлсон вскинул глаза на Траутмэна, но все же высказал свое предположение: Будто в аппарат попала пуля или…

— Что — или, Эрлсон?

— Или, простите, сэр, по нему ударили кувалдой.

— Ищите, Эрлсон, ищите, — Мэрдок передал ему наушники и возвратился к столу. — Хотя, честно говоря, я думаю, все кончено.

— Рэмбо не доверяет приборам, — сказал Траутмэн.

— Приборы работают независимо от того, доверяют им или не доверяют. Они работают — и все!

— Ошибаетесь, Мэрдок. Когда им не доверяют, их просто заставляют замолчать.

— Не хотите ли вы сказать, — фыркнул Мэрдок, — что Рэмбо уничтожил всю аппаратуру?

— Это джунгли, Мэрдок: в них свои правила игры.

— Но это варварство! — возмутился Мэрдок. Траутмэн поставил стакан на стол и поднялся.

— Мэрдок, но ведь Рэмбо пошел не к английской королеве на прием.

Мэрдок засопел и повернул голову к лейтенанту.

— Ну что там, Эрлсон?

— Тишина, сэр.

Глава 8

Вьетнамец был изящен, как девушка. Он шел легко и бесшумно и постоянно останавливался, то выискивая что-то в траве, то внимательно оглядывая заросли. «Может, он ищет меня? — подумал Рэмбо. Тогда надо помочь ему» И в тот момент, когда вьетнамец в очередной раз нагнулся, он прыгнул на него, зажал ему ладонью рот и занес нож. Шляпа с головы вьетнамца упала, и Рэмбо невольно разжал ладонь: это и в самом деле была девушка.

— Рэмбо!

Рэмбо спрятал нож и сел рядом с ней на траву.

— Мне не сказали, что меня встретит девушка, — сказал он по-вьетнамски. — Я думал, меня встретит парень.

— Разве тебе не все равно?

— Конечно, все равно, — Рэмбо посмотрел девушке в лицо. Она, пожалуй, была красивая. Даже очень красивая. — Как тебя зовут?

— Дин Ма, — девушка помолчала и, смущенно улыбнувшись, добавила: — Если хочешь, зови меня просто Ма. Цветок дерева ма приносит счастье.

Рэмбо кивнул. Он знал, что, когда дарят цветок дерева ма, это значит тебе дарят любовь. Но при чем же здесь счастье? Счастье — это удача, так понимал Рэмбо. А любовь, как он часто видел, не всегда приносит удачу. Но ему не хотелось огорчать девушку, и он еще раз кивнул.

— Я знаю об этом, — сказал он. — Но нам пора идти. Мы и так потеряли много времени.

— Почему ты опоздал? Ты не видел моей ракеты?

— Нет. У меня в то время были другие заботы: я зацепился после выброски, и меня протащило лишних полторы мили, — Рэмбо посмотрел на маленький узелок в руке Ма и спросил: — А где твоя ракетница?

— Я оставила ее в камнях. Это не черепаховый гребень, чтобы носить ее с собой.

Ма шла быстро и уверенно, и Рэмбо похвалил ее про себя. Он любил людей, которые знают свое дело — с ними всегда легко и просто.

— Сколько до лагеря? — спросил он.

— Это не близко. Но я договорилась с людьми Фам Вана, и они помогут нам добраться до лагеря по реке.

Еще новость. Рэмбо не привык, чтобы в его дела впутывались чужие люди.

— Кто это — Фам Ван?

— Главарь местных речных пиратов.

— Бандит?

— Тебе какое дело? Я уплатила ему, дала задаток, и он отвезет нас к лагерю и обратно. Это небезопасно, но любой другой путь займет слишком много времени, чтобы только посмотреть на пустой лагерь.

«Опять — пустой лагерь, — подумал Рэмбо. — Все будто там побывали и все видели своими глазами».

— Ты сама видела, что он пустой? — спросил он.

— Говорят… Все так говорят.

— Но ведь он охраняется? Зачем охранять пустой лагерь?

— Охраняется военная база в районе бывшего лагеря.

Рэмбо промолчал и весь напрягся. Ма, не оборачиваясь, тихо сказала:

— Спокойно, Рэмбо, это охрана Фам Вана. Мы пришли.

С дерева, под которым они только что прошли, их проводили две пары внимательных глаз.

Глава 9

Рэмбо вышел с Ма из зарослей и увидел широкую спокойную гладь Сонг-Бо. На берегу горел костер, и два полуголых вьетнамца переворачивали на жаровне куски рыбы. Несколько человек, усевшись на корточки в кружок, чинили сеть. Один из них повернулся к катеру, который стоял у бамбукового пирса, укрепленного на сваях, и крикнул:

— Ван, к тебе пришли!

На палубу вышел огромный жирный вьетнамец с лоснящимся на солнце толстым животом и, увидев Ма, заулыбался, обнажив черные зубы. Его узкие глазки совсем превратились в щелки.

— Ты пришла, Ма! А мы думали, что вы уже решили остаться в джунглях, — он расхохотался, и живот его заколыхался. Идите сюда.

Рэмбо и Ма прошли по пирсу и спрыгнули на грязную, в рыбьей чешуе, палубу буксира. Здесь пахло свежей рыбой и машинным маслом.

— Это Рэмбо, — сказала Ма, кивнув в сторону своего спутника.

— Пусть будет Рэмбо, — согласился Ван и опять показал черные зубы. — Я ведь не военный патруль и не таможня. Можем отправляться?

Рэмбо кивнул.

— Мы и так задержались. Ван повернулся к девушке.

— Ты принесла должок, Ма?

Ма развязала свой узел и подала Вану пачку долларов.

— О'кей, — улыбнулся Ван и сунул деньги в бездонный карман выцветших штанов. Потом он подошел к фальшборту и тонко свистнул. Из зарослей выбежали пять вьетнамцев, увешанных автоматами, ножами и гранатами, и поднялись на борт катера.

— Мы готовы, сэр, — улыбнулся Ван.

— Здесь часто появляется патруль? — спросил Рэмбо.

— Появляется…

— А если он появится на этот раз?

Ван поманил Рэмбо за собой к рулевой рубке и открыл крышку длинного зеленого ящика, укрепленного на палубе. Там лежал новенький гранатомет.

— Хорошая штука?

— С ней всегда спокойнее, — согласился Рэмбо и пошел к Ма, которая сидела на баковом кнехте и задумчиво смотрела вдоль реки.

— Садись, — сказала она и кивнула на кусок брезента, который лежал рядом на палубе.

Рэмбо положил сумку, чехол с луком и сел. Заработал дизель, и палуба под ним затряслась мелкой дрожью. Катер медленно отвернул от пирса и, набирая скорость, вышел на середину реки. От воды и легкого ветра потянуло прохладой.

— Хочешь есть? — спросила Ма.

Рэмбо отрицательно покачал головой. Неизвестно еще, что их ждет впереди, и он не хотел набивать свой желудок пищей.

— Тогда попозже, — сказала Ма и, глядя на реку, спросила: — Как ты сюда попал?

— Это длинная история.

Чтобы рассказать об этом, нужно было перетрясти всю свою жизнь, а Рэмбо даже не знал, хотелось ли ему этого. Но девушке, видно, было интересно кое-что узнать, и она сказала:

— Да ведь у нас и путь не близкий.

— После того, как я ушел из спецвойск, — начал Рэмбо нехотя и помолчал, раздумывая, стоит ли продолжать. — Короче, я часто переезжал с места на место.

— А после того, как ты ушел из армии? — напомнила ему Ма.

— Я вернулся в Штаты и увидел, что там идет другая война.

— Какая война? — удивилась Ма.

— Молчаливая война против тех, кто воевал… Кто старался победить… — Рэмбо никогда не мог говорить об этом спокойно и оборвал себя. — Короче, это мои проблемы. А как попала в это ты?

— Мой отец работал на разведку. Потом его убили, и я заняла его место. Тут слишком много смерти. Кругом смерть… А я не хочу жить, Рэмбо. А чего хочешь ты?

— Победить. Победить и выжить.

Ма грустно улыбнулась и посмотрела в глаза Рэмбо.

— Здесь не так-то просто выжить. Здесь идет невидимая война.

— Для того, чтобы выжить на войне, не надо от нее бегать, — Рэмбо сказал это просто, потому что верил в это, а получалось, будто он бахвалится. Он обозлился на себя, но ничего объяснять не стал.

Ма поняла его правильно.

— Потому-то они тебя и выбрали, что ты любишь драться? — спросила она.

— Я не представляю ценности, — пояснил все же Рэмбо. — Я расходный материал.

— Расходный? — не поняла Ма. — Что значит расходный материал? Рэмбо и сам не мог объяснить этого толком, он это просто знал.

И чувствовал, что он расходный материал и ничего больше. И все-таки попытался объяснить Ма так, чтобы она смогла понять.

— Видишь ли, — сказал он — это, как если бы тебя пригласили в гости, а ты не пришел, но этого никто не заметил.

Ма тихонько засмеялась, и на ее груди мелко затрясся темный медальон.

— Ты хорошо объяснил. Это плохо, когда тебя никто не замечает. Рэмбо был доволен, что девушка поняла его, и дальше продолжать этот разговор у него не было ни малейшего желания.

— Что это? — спросил он, показывая глазами на медальон.

— Он приносит мне удачу.

— Значит, ты не хочешь умереть, раз веришь в удачу.

— Это не важно, — Ма нагнула голову, и щеки ее порозовели. — А что приносит удачу тебе?

Рэмбо вытащил нож.

— Наверное, это.

Ма посмотрела ему в глаза, и Рэмбо смутился.

Глава 10

Мэрдок вызвал в штаб всех специалистов и приказал им задействовать аппаратуру на полную мощность. Траутмэн понимал причину рвения майора, который хотел показать ему, что сделал все от него зависящее и совесть его чиста. Хотя Мэрдок и был убежден, что Рэмбо нет в живых с тех пор, как только замолчал его передатчик. Он мог сорваться со скалы и разбиться вдребезги, его могли уничтожить вместе с прибором из гранатомета, мог превратить в месиво дикий слон — могло случиться все, что угодно. Но в этом его, Мэрдока, вины никакой уже не было. А если Рэмбо сам уничтожил прибор, чтобы его не засек противник, то он трижды идиот, потому что передатчик посылал сигналы в диапазоне, совершенно недоступном для вьетнамских принимающих устройств. И он предупреждал его об этом. Но ведь этот супермен даже не слушал его!

Мэрдок терпеть не мог этих суперменов, у которых гонора на доллар, а дела — на цент. Когда-то их действительно выручал тесак. Но времена меняются, и теперь человек беспомощен без электроники, которая в тысячи раз усовершенствовала все его природные органы чувств.

— Мэрдок, — прервал его размышления голос Траутмэна, — не забудьте предупредить экипаж эвакуации, чтобы к утру он был готов.

— Полковник, неужели вы верите, что Рэмбо жив? Зачем рисковать еще и экипажем?

— Мы должны действовать по инструкции, майор. Иначе задание будет сорвано.

— Ну, хорошо, хорошо…

Мэрдок и сам понимал: каким бы бессмысленным ни был полет, без него операцию нельзя будет считать завершенной. Но ведь полковник и в самом деле верит, что его Рэмбо не только жив, но и выполняет задание! Вот это упрямство и раздражало больше всего Мэрдока. И не будь здесь полковника, он давно бы уже приказал свернуть штаб. Но делать было нечего, раз уж так сложились обстоятельства.

— Хорошо, полковник, — повторил он, — никто не собирается нарушать инструкцию. Я скажу Гаррисону, чтобы он готовился. Но, положа руку на сердце, полковник, откуда у вас такая уверенность, что Рэмбо жив? Неужели вы в самом деле верите в это?

— Я знаю Рэмбо, майор.

— И все?

— Мне этого достаточно.

Глава 11

— Подожди меня здесь.

Ма молча кивнула, а Рэмбо поднялся и прошел на спардек, где, прислонившись спиной к двери рубки, стоял Ван и прощупывал острыми глазками проплывающий мимо берег. Солнце уже низко склонилось к горизонту, и наступил тот час, когда ночная жизнь джунглей еще не началась, а дневная тихо и незаметно замирала. Лишь изредка раздавался резкий крик птицы, да неполадившие между собой короткохвостые макаки вдруг раздраженным визгом нарушали лесной покой, и снова наступала тишина.

Рэмбо встал рядом с Ваном. За углом рубки его головорезы играли в кости, переругиваясь при проигрыше и довольно похохатывая при выигрыше. Все как обычно. Рядом зеленел ящик с гранатометом. Итак, пять головорезов с толстым Ваном во главе, рулевой и моторист — всего восемь человек. В машинном отделении может быть еще механик. Но Рэмбо не был в этом уверен — для такого катера хватит и одного моториста.

Весь этот подсчет Рэмбо сделал помимо своей воли — в силу привычки: он всегда должен знать ситуацию. Так спокойней. Он не доверял этим людям. Он вообще не доверял людям, которых можно легко купить. Сейчас они были с ним, потому что им за него хорошо заплатили. Но им могут заплатить еще больше, и тогда они станут его врагами. А врагов надо знать. Рэмбо еще раз отметил про себя, что ящик с гранатометом не запирался, он закрывался на две защелки. Теперь по крайней мере все было ясно.

Первым не выдержал молчания Ван.

— Скоро будем на месте, — сказал он, не поворачивая головы. Рэмбо кивнул и, помолчав, спросил:

— Ты видел здесь американцев, Ван?

— Видел.

— Когда?

— Когда шла война.

Ван, конечно же, понимал, о чем хотел спросить его Рэмбо. Значит, не хочет отвечать. Ну и черт с ним.

Из-за далеких гор всплыла яркая полная луна и осветила все дрожащим призрачным светом. Казалось, катер стоит на месте, а джунгли проплывают мимо него, будто кадры из фантастического кино.

— Мы высадим вас в полумиле от лагеря. Ближе нельзя, — сказал Ван. — Услышат мотор.

— Кто услышит?

Ван удивленно посмотрел на Рэмбо и улыбнулся.

— Как — кто? Джунгли, Рэмбо! Джунгли услышат, — Ван открыл дверь в рубку и, обернувшись, добавил: — Мы на месте. Приготовьтесь.

Ван отодвинул корпусом рулевого и сам встал на его место. Мотор сбавил обороты, и катер стал медленно приближаться к берегу. Рэмбо прошел на бак и взял сумку и чехол с луком. Ма молча поднялась и подошла к борту. Нос катера мягко врезался в заросли, и ветка сбила с головы Ма шляпу. Рэмбо на лету подхватил ее и протянул девушке. Она взяла ее и, не надевая, улыбнулась Рэмбо. При свете луны она казалась еще прекраснее.

Глава 12

Катер тихо ткнулся носом в берег, и Рэмбо оценил мастерство толстого Вана. Значит, ему не впервой бывать здесь, если он знает эти заросли как свои пять пальцев. Стало быть, у него тут свои интересы. И если кроме военной базы тут ничего больше нет, то Ван может быть связан только с ее гарнизоном. Рэмбо совсем не интересовало, чем мог быть полезен гарнизону Ван — поставлял ли он ему наркотики, спирт или проституток. Важнее было другое: среди врагов Рэмбо у Вана здесь должно быть много друзей. И это ничего хорошего не сулило, однако проясняло обстановку, в которой предстояло действовать. И Рэмбо решил, что пока все складывается хорошо.

Подошел Ван с рулевым, и они легко и бесшумно перекинули на берег бамбуковый трап. Ван хлопнул Рэмбо по плечу и улыбнулся.

Рэмбо спустился на берег и помог сойти Ма. Трап тотчас же убрали, и на катере все замерло. Ма тронула сзади Рэмбо за плечо и молча показала рукой вдоль реки. Рэмбо кивнул, вынул нож и сверил направление с компасом.

Скоро заросли отошли от реки, и идти стало легче. Приблизительно через полмили Ма остановилась и, встав спиной к реке, снова вытянула перед собой руку, а потом приложила палец к губам. Значит, цель где-то рядом. Рэмбо вытащил нож и вошел вслед за Ма в лес. Девушка шла осторожно, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. И Рэмбо вспомнил, как и он сам тогда, когда бежал из лагеря, так же прислушивался к каждому шороху и писку. И не здесь ли он шел к реке? Джунгли меняются каждый год, и теперь не узнать тот путь, который он когда-то прошел. Да тогда и не было луны — она плохой союзник при побеге. Но звезды Рэмбо запомнил. Они почему-то показались ему ярче обычного. Наверное, потому, что он оказался на свободе, а на свободе все кажется прекраснее. Во всяком случае, больше он таких звезд никогда не видел. Наверное, когда привыкаешь к свободе, привыкаешь и к окружающему тебя миру, и он начинает терять в твоих глазах первозданную красоту.

Ма вдруг резко свернула влево и шла теперь быстро и уверенно. Через десяток ярдов Рэмбо почувствовал знакомый запах. Он не был таким острым и резким, каким запомнился ему, но его нельзя было спутать ни с каким другим. Это был запах человеческого стойла, которым пропитались почва, трава, деревья вокруг и, казалось, сам воздух. Рэмбо запомнил его на всю жизнь. И сейчас он вдруг подумал: не этот ли запах страданий и скорби, невыносимых мук и отчаяния привел его сюда? Он должен был вернуться. Вернуться для того, чтобы очистить этот гнойник и отомстить за все унижения — свои и своих товарищей.

Ма раздвинула впереди листья папоротника и обернулась к Рэмбо. Он приблизился к ней и стал у ее ног на корточки. Перед ним был его лагерь. Эта огромная, вытоптанная тысячами ног и утрамбованная телами площадка была его домом в течение долгих дней и ночей. Тогда здесь стояло две длинных — от одного конца лагеря до другого — хижины, покрытых банановыми листьями. И их загоняли туда на ночь, как скотину в стойло. От этих хижин остались лишь пожелтевшие листья да кое-где торчащие в земле бамбуковые палки.

Рэмбо отлично помнил, где был его загон и его место: в самой середине хижины, подальше от угловых сторожевых вышек и прожекторов. Он протянул руки к колючей проволоке, местами обвисшей и порванной, и попробовал согнуть ее — она сразу же сломалась в его пальцах. Время не пощадило даже железо. А что же люди?

Рэмбо посмотрел на Ма.

— Теперь ты видишь? — тихо спросила она и кивнула на лагерь.

Рэмбо промолчал. Откуда же этот запах грязных и потных тел, гниющих ран и человеческих испражнений? Не могло же его не смыть дождями, не высушить солнцем, не развеять ветрами!

— Я ничего не вижу, — сказал Рэмбо, и на его скулах зашевелились желваки.

— Где твой фотоаппарат?

— Я разбил его.

— Почему? — Ма удивленно вскинула голову.

— Он был слишком тяжел для меня, — сказал Рэмбо. — И он не мог увидеть того, что хочу увидеть я.

— Но что ты хочешь увидеть?

— Людей. Они здесь, и я их чувствую.

— Солдат гарнизона? — спросила Ма.

— Нет. Я пришел за товарищами. Они здесь, и я их чувствую, — упрямо повторил Рэмбо и упал лицом в траву, успев бросить голову Ма к себе на колени. Луч фонаря рассек темноту над их головами, и где-то совсем рядом затрещал мотор мотоцикла.

Глава 13

Рэмбо оставил сумку и чехол с луком и стрелами и знаком дал понять Ма, чтобы она ждала его. Не успела Ма сказать и слова, как Рэмбо исчез в зарослях. Ему очень хотелось узнать, кто это так свободно раскатывает ночью на мотоцикле в расположении лагеря.

И если треск мотора не вызвал никакой тревоги, то уж на его шаги вряд ли кто обратит внимание.

Мотор чихнул несколько раз и заглох. Потянуло бензиновой гарью. Рэмбо подошел ближе и услышал голоса.

— Выключи свет, подружка. Ты не на проспекте в Ханое. Послышался приглушенный девичий смех.

— Я думала, вы боитесь темноты.

Рэмбо услышал легкие шаги, щелкнул выключателем, и свет фонаря погас.

— Мы даже любим темноту, — ласково пробормотал мужчина, и девушка засмеялась, видимо, отбиваясь от его ласк.

— Позови лучше Нгуйена, — попросила она.

— Везет же моему другу, — засмеялся мужчина и негромко крикнул в темноту: — Нгуйен, выходи, к тебе гости!

Рэмбо сделал еще несколько шагов и увидел, что в зарослях стоит бамбуковая хижина. Циновка, закрывающая вход, поднялась, и в проеме, слабо освещенном изнутри фонарем, показалась фигура вооруженного солдата.

— Здравствуй, любовь моя, — сказал он девушке. — Ты не боишься ездить по ночам?

— Это наш лес, Нгуйен, и он защищает своих.

— Однако от села добрых три мили, — возразил Нгуйен и тихо засмеялся. — И все же я рад, что ты приехала. Дуньти, — обратился он к товарищу, — будь добр, покарауль уж заодно мой автомат и пояс В следующий раз я тоже не откажу тебе.

Нгуйен положил у ног своего товарища автомат и пояс с ножом, обнял девушку за талию и повел ее в заросли.

— Не забудь, — крикнул ему вслед часовой, — что через час ты сменяешь меня. Поторапливайся!

Но Нгуйен его уже не слышал — он весело болтал с девушкой.

Рэмбо осторожно обогнул хижину и приблизился к тому месту, куда направился Нгуйен с девушкой. Из их болтовни можно было кое-что и узнать — ведь не о любви они будут говорить целый час! И что о ней вообще можно говорить?

Он услышал их голоса совсем рядом и остановился. Он мог, если бы захотел, даже увидеть их, но ему это совсем было не нужно. Поэтому Рэмбо нащупал ладонью гладкий корень, удобно устроился на нем и стал слушать.

— Когда лагерь закроют, ты уедешь отсюда, и мы больше не увидимся, — тихо сказала девушка.

— Нашла о чем беспокоиться, — весело ответил Нгуйен. — Эти американцы живучие, и их еще около двухсот человек. На наш век хватит!

— А их не могут перевести куда-нибудь дальше?

— Не волнуйся — такой товар опасно перевозить по стране. Лагерь останется здесь до тех пор, пока в нем будет хоть один американец. Здесь самое тихое место в стране, никому и в голову не придет искать их здесь. Так что, любовь моя, живи и наслаждайся!

Послышался звук поцелуя, девушка счастливо засмеялась, и Рэмбо поднялся. Значит, этот пустой лагерь держат для отвода глаз. Чтобы отвлечь внимание любопытных и назойливых. И Мэрдок знает, что лагерь пустой. И когда он затеял эту грязную операцию с полевым штабом, напичканным электроникой, он устраивал спектакль, который должен был успокоить общественное мнение там, в Штатах. Они послали сюда Рэмбо для того, чтобы он сыграл заранее написанную для него роль без слов. Но он не станет ее играть. Достаточно того, что он однажды уже сыграл в одном спектакле и в благодарность заслужил от правительства и Конгресса более десятка наград, а от соотечественников — презрение и клеймо убийцы. И это еще ему повезло. А вот для этих сотен несчастных спектакль все еще продолжается — страшная трагедия, которую кому-то очень хочется скрыть. Но теперь вряд ли им это удастся.

Рэмбо вернулся к хижине, подошел к ее задней стене и прислушался. В хижине стояла тишина. Потом он услышал тихий храп — спокойный, безмятежный. Рэмбо вставил лезвие ножа между бамбуковыми стволами и осторожно повернул его. Бамбук чуть скрипнул, но не нарушил покой спящего — он по-прежнему храпел ровно и самозабвенно. Рэмбо заглянул в образовавшуюся щель. Под потолком висел электрический фонарь и освещал четырех одетых солдат, спавших на циновках посреди хижины. Рядом с ними лежали автоматы и пояса с ножами.

Рэмбо вытащил из щели нож и стал искать сторожевую вышку. Если есть лагерь, должна быть и вышка. И он нашел ее. Она была невысокая — всего футов пятнадцать. На верхней площадке темнел силуэт часового. Он курил сигарету, и красноватый ее огонек отражался в стекле прожектора. Рэмбо проследил, куда был направлен прожектор. Обычно его держат направленным на охраняемый объект. Тогда в случае тревоги часовому достаточно будет только включить его и не тратить время на установку.

Рэмбо снова подошел к хижине, теперь уже с той ее стороны, где стоял часовой и охранял оружие Нгуйена. Рэмбо не хотел его сейчас трогать, чтобы не вызвать преждевременной паники. Но потом подумал, что раньше чем через сорок минут Нгуйен не вернется, а смена должна отдыхать почти до утра, и решился. Да и два автомата могут пригодиться Ма, когда он пойдет искать лагерь.

Рэмбо не стал даже таиться, он быстро подошел к часовому сзади, и когда тот удивленно обернулся, видимо, подумав, что возвратился Нгуйен, все было кончено. Рэмбо взял автоматы, пояс Нгуйена, оттащил труп часового в заросли и вернулся к Ма.

Глава 14

Начальник караула перестал храпеть и зачмокал во сне губами. Потом окончательно проснулся. Ему захотелось выйти, но лень было вставать. Наконец, он пересилил себя и сел. Рука потянулась к автомату, но на полпути остановилась. Не хватало еще и по нужде ходить с автоматом.

Он вышел из хижины и не увидел часового. Зашел за угол, заметил на тропинке мотоцикл и все вспомнил. К Нгуйену приехала девушка из соседнего села и теперь она наверняка тешит любовью и часового, и его смену. Солдаты совсем распустились в этой глуши. Только и жди, что скоро построят еще одну хижину и устроят в ней публичный дом. Что ж, денег хватает, а тратить их не на что.

Он отошел в сторону, сделал свое дело и хотел уже окликнуть Нгуйена: может, и для начальника найдется там местечко? Но раздумал, а утром решил все же задать обоим хорошую взбучку.

Он вошел в хижину, и, укладываясь, задел локтем соседа. Тот проснулся и мутными спросонья глазами посмотрел на начальника.

— Что тебе не спится?

— Часовые устроили секс-шоу во время дежурства. Я не стал им мешать. Но утром я им вправлю мозги.

— Позавидовал?

— Спи! — зашипел на него начальник. — А то подниму тревогу и заставлю вас всю ночь бегать по джунглям, — он уткнулся носом в потные руки и через минуту захрапел.

Его сосед так ничего и не понял. Он повернулся на другой бок и сразу же заснул.

Глава 15

Ма увидела Рэмбо с двумя автоматами на плече и ни о чем не спросила. Он положил автоматы и бросил на них пояс с ножом.

— Это может тебе пригодиться, — сказал он. — А может и не пригодится. Пусть будет с тобой.

— Ты хочешь снова идти? — спросила Ма.

— Да. Я хочу посмотреть кое-что.

— Но ведь ты убедился, что лагерь пуст. Ты выполнил задание.

— Нет. Я еще не выполнил задание. Они требуют доказательств. И я иду сейчас за ними.

Мы не могла понять, какие ему еще нужны доказательства и где он их сможет достать.

— Что же ты хочешь делать? — спросила она.

— Ты останешься здесь и будешь ждать меня. А я скоро вернусь.

— С доказательствами? — Да.

Рэмбо достал из чехла лук, колчан со стрелами и повесил все это за спину.

— Зачем тебе это? — спросила Ма.

— Я не люблю шум. Обычно они первыми начинают шуметь. Но тут уж ничего не поделаешь.

Ма чувствовала, что теперь его не остановят никакие силы, но все же еще раз напомнила ему:

— Рэмбо, ты выполнил задание. Мне сказали, что ты не будешь драться. Ты нарушаешь приказ.

Рэмбо посмотрел на нее темными, как омут, глазами.

— Приказ? Хватит мне приказывать! Я свободный человек и делаю то, что велит мне моя совесть. Тот, кто мне приказывает, — лжец. Такие не имеют права приказывать. — Он наклонился к Ма и попросил: — Ведь ты подождешь меня? Я должен идти, иначе я не прощу себе этого. Я скоро вернусь, Ма. И ты меня жди.

ЧАСТЬ II

Глава 1

Рэмбо посмотрел на часы: через десять минут Нгуйен должен сменять часового, и вряд ли он заступит на пост хоть минутой раньше. Пожалуй, это единственный воинский ритуал во всех армиях мира, который соблюдается неукоснительно и в годы мира, и в годы войны — смена караула. Потому что здесь действует не столько приказ — орудие насилия старшего над младшим, сколько чувство солдатской солидарности, уважение к товарищу по оружию.

Нгуйен уважал своего дуньти — друга, товарища, и поэтому готов был сменить его минута в минуту. Он стоял, прислонившись спиной к каштану, курил сигарету и молча смотрел, как его подруга приводит себя в порядок.

Эта девушка больше всего сейчас беспокоила Рэмбо. Он не воевал с женщинами, его врагами были солдаты. Но теперь она встала между ним и солдатами, и с ней надо было что-то делать. Ему нужен был Нгуйен. Но его подруга могла наделать столько шума, создать такую панику, какую не вызовет даже одиночный выстрел. Выстрел может быть и случайным, женский крик о помощи — совсем другое дело. А Рэмбо не хотел убивать ее, он просто не мог этого сделать, чтобы не потерять уважения к самому себе. И он решил действовать по обстановке, тем более никто не мешал ему быть хозяином положения.

Нгуйен загасил сигарету и обнял девушку за плечи.

— Пойдем, любовь моя. Мне пора. — Я готова.

Они направились к машине, а Рэмбо стал обходить их и остановился в зарослях так, чтобы видеть и хижину, и мотоцикл. Нгуйен, а за ним и девушка вышли из зарослей и подошли к хижине.

— Дуньти! — тихо позвал Нгуйен и осмотрел то место, где стоял часовой, которого он должен был сменить.

Ясно, он искал свой автомат и пояс И когда он не нашел ни того, ни другого, его осенила догадка, и он тихо засмеялся.

— Мой друг давно уже видит второй сон. Хорошо еще, что догадался взять мой пояс, а то бы его могли сожрать крысы.

— Проводи меня, — сказала девушка.

— Конечно, — согласился Нгуйен. — Я помогу тебе оттащить мотоцикл подальше, и там ты его заведешь. А то ты разбудишь весь караул, и уж тогда мне несдобровать.

Они подошли к мотоциклу, и Нгуйен повел его по тропинке. Рэмбо последовал за ним. Ярдов через тридцать Нгуйен остановился и, тяжело дыша, сказал:

— Ну и машина у тебя!.. У меня уже не осталось сил на дежурство.

— Нгуйен, ведь я на ней езжу, а не она на мне, — девушка засмеялась, чмокнула парня в щеку и завела мотор. — Пока!

Треск разорвал ночную тишину, и вонючее облако бензиновой гари окутало ближайшие заросли. Нгуйен замотал головой и нагнулся, закрывая согнутойрукой нос и рот. Он уже не разогнулся. И даже ничего не успел понять, когда в одном прыжке на него навалилось что-то огромное и тяжелое и чем-то остро и горячо ударило в сердце.

Рэмбо оттащил Нгуйена в заросли. С этого места часового на вышке не было видно. Рэмбо прошел несколько шагов и увидел на фоне чистого звездного неба черный корпус прожектора. Куда же делся часовой? Спуститься он не мог — это строжайше запрещалось инструкциями. Рэмбо знал об этом. Значит, он спит или лежит под прожектором.

Треск мотоцикла мог разбудить караул, и надо было торопиться.

Начальнику караула приснился кошмарный сон — будто на его пост напала рота американских солдат. Бой разгорался с каждой минутой, но, странное дело, все происходило в абсолютной тишине: не было слышно ни автоматных очередей, ни разрывов гранат, ни криков, ни стонов раненых. Это был какой-то нереальный, фантастический бой, и начальник караула действовал, как заведенная машина. И вот, когда, казалось бы, все было кончено, из-за кустов появился огромный американский солдат с волосатыми руками и направил на него ствол автомата. Начальник хотел упасть на землю, побежать, но не мог даже пошевелиться. Он с ужасом смотрел в дуло автомата и ждал неминуемой смерти. И она пришла.

Треск автоматной очереди разорвал тишину, и начальника караула подбросило на циновке. Он с трудом успокоил заколотившееся сердце, и в самом деле услышав треск. Но это был треск удалявшегося мотоцикла. Начальник караула огляделся и увидел, что его соседи тоже сидят на циновках и смотрят на него испуганными глазами.

— С меня хватит! — рявкнул начальник и стукнул кулаком по циновке. — Я прекращу это безобразие! В конце концов это военный пост или бордель?!

От его крика зашевелился и четвертый солдат, которого не смог разбудить треск мотоцикла.

— Прекрати это безобразие, начальник, — хмуро согласился солдат слева, которого подняли за эту ночь уже второй раз. — Только не шуми, пожалуйста, — люди хотят спать.

— Кажется, вы все у меня теперь поспите, — пробормотал начальник. — Вот сейчас придет Нгуйен… — он посмотрел на часы. — А-а, Нгуйен проводил свою милашку и заступил на пост… Кого он сменил?

Никто ему не ответил. Его соседи уже лежали и смотрели в потолок — сон был разбит. Начальник караула стал ждать сменившегося часового, но он не шел.

— Что они теперь там — в кости играют?

И он решил преподать им урок сейчас же, не откладывая до утра. Он затянул потуже пояс, взял автомат, надел фуражку, чтобы выглядеть официально, и вышел наружу.

— Теперь уже не уснешь, — вздохнул сосед начальника слева. Сейчас начнется учение.

Но снаружи стояла тишина. Никто никого не учил, никто не оправдывался, и солдата это удивило.

— Пойду посмотрю, — сказал он товарищу и сонно побрел к выходу.

Солдат проводил его глазами и попытался уснуть. Но сон не приходил, им овладело беспокойство. Что они там делают? И почему не слышно голосов? Солдат приподнял голову и прислушался. Джунгли жили своей привычной жизнью. Вот по вершинам деревьев прошел легкий ветерок, и листва тихо зашелестела, будто перешептываясь. Ему показалось даже, что он услышал тихий сдержанный смех. И тогда он все понял: да ведь эта девушка наверняка привезла с собой из деревни рисовой водки, и теперь Нгуйен угощает тех, кто не спит. Потому-то и не слышно их голосов, что они не хотят будить остальных.

Солдат вскочил и выбежал из хижины. Он упал тут же, не успев ничего сообразить.

Рэмбо откинул циновку и вошел в хижину. У него не было времени ждать, когда проснется последний солдат. Он сел возле него на корточки и ткнул его коленом в бок. Солдат испуганно вскинул голову, посмотрел выпученными от страха глазами на незнакомого человека и тут же упал снова. Рэмбо вытер о его гимнастерку нож и вышел из хижины.

Глава 2

Джек Смит, бывший солдат 3-й армии США, а ныне военнопленный, не смог уснуть — не давала боль. Рана на плече начала гноиться, вокруг нее образовалась красная опухоль с синеватым оттенком, а это ничего хорошего не предвещало. Он даже не мог вспомнить, откуда вдруг появилась эта рана — то ли напоролся в лесу на деревянный шип и сгоряча не заметил этого, то ли укусила какая-нибудь тварь, которых в джунглях не счесть. Рана ныла и горела, и ее больные пульсирующие толчки отдавались во всем теле. Врача в лагере не держали, а санитар из военнопленных мог помочь только советом терпеть да надеяться на собственный организм — лекарств у него не было.

Джек повернулся на своей подстилке из пожухлых банановых листьев и спугнул толстую черную крысу. Она отбежала в сторону и остановилась, повернувшись к нему. Ее морда вытянулась, и острый нос зашевелился — она жадно принюхивалась к запаху гниения. Эти крысы обнаглели и совсем перестали бояться человека. Джек пошарил вокруг себя, чем бы бросить в нее, но ничего не нашел и ударил пяткой по подстилке.

— Пшла, сволочь!..

Крыса лениво повернулась и скрылась под листьями. На них давно уже никто не обращал внимания, как никто не обратил внимания и на ругань Джека. Это было привычно, это никого не затронуло, потому что и крысы, и древесные лягушки, и змеи, и пиявки, и сколопендры входили в эту жизнь так же естественно, как в жизнь нормального человека входит кошка или комнатная собачка. И ругательства были привычными и не вызывали никакой реакции — обходились тремя-четырьмя глаголами, которые от частого употребления стерлись, потускнели и потеряли всякий смысл. Жизнь здесь давно остановилась, как останавливается она на старом отрывном календаре, заброшенном за ненадобностью в пыльный чулан.

Когда Джека и других таких же парней, как он, кинули сюда через два океана и десяток стран защищать жизненные интересы Америки, у него в Штатах оставались мать и невеста. Он теперь уже смутно помнил и ту и другую и не знал, живы ли они. Конечно, живы — все-таки они были дома. А вот его они наверняка давно похоронили. Мать уже выплакала все слезы, а невеста, если повезло, вышла замуж и растит детей. Не его детей. А ему вот не повезло. И войну проиграл, а стало быть, и славой не овеян, и денег не заработал, которые должны были обеспечить его семейное счастье. Джек даже не помнил, а была ли у него самого жизнь, или все, что было прежде, ему привиделось во сне? Ведь бывают фантастические сны, в которых происходит то, что на самом деле и вообразить невозможно.

Но в последнее время он не задумывался над этим. Он вообще ни над чем не задумывался, потому что разучился думать. Здесь это было липшее и могло причинить только боль, которой хватало и без этого. На его долю оставалось лишь одно — гнить заживо и неизвестно сколько ждать своего конца. Если этот конец не приблизит пуля охранника, которому надоест нюхать гниющий у него под носом кусок живого мяса.

От неподвижности плечо успокоилось, боль вошла внутрь и затаилась. Джек знал, что она собирается с новой силой, чтобы, вырвавшись потом наружу, как огненная лава из вулкана, обрушиться на него, довести до нечеловеческого крика и помутить рассудок. И когда за его спиной раздался резкий скрип, он не сразу понял, что это могло быть — слуховая галлюцинация или его собственный зубной скрежет. Он притих, увидев, что десятки пар глаз его товарищей смотрят на него расширенными зрачками. Может быть, у него началась агония, и теперь его товарищи по несчастью считают последние минуты его жизни? Но его друзья смотрели не на него, а куда-то через его голову, туда, откуда раздался этот странный скрип. Джек заставил себя повернуться и встретился глазами с незнакомым ему человеком. Он раздвигал мощными руками бамбуковые прутья клетки, и в глазах его было столько боли и страдания, что Джек забыл о собственной боли.

— Я Рэмбо, — сказал человек сдавленным голосом. — И я пришел освободить вас.

Никто даже не пошевелился, не издал ни одного звука — эти люди настолько отупели, настолько потеряли человеческий облик, что простые слова, сказанные на их родном языке, с трудом доходили до помутневшего сознания. И когда Рэмбо понял это, он вынул нож и стал крушить, резать и рвать бамбуковые прутья с таким ожесточением, с такой яростью, что пробудил, наконец, в этих несчастных какие-то чувства. Когда он вошел в клетку, его окружили полуголые, обросшие, изможденные существа в лохматом тряпье, которых только при большом воображении можно было принять за людей. Они ощупывали Рэмбо, трогали его лицо, волосы, лук с колчаном. И когда до их сознания окончательно дошло, что этот человек пришел, чтобы освободить их, они боязливо разбежались по своим местам и сжались в испуге.

— Как ты попал сюда?

— Уходи! Они убьют тебя!

— Зачем ты пришел?

— Он хочет навлечь на нас гнев начальника!

Рэмбо сжал зубы и опустил глаза. На него снизу вверх смотрел с мольбой Джек Смит. Рэмбо нагнулся и поставил его на ноги.

— Ты можешь идти?

— У меня болит плечо, — сказал Джек.

— Пойдешь со мной, — Рэмбо повернулся к остальным, и они притихли. — Эй, вы! Я сказал, что освобожу вас, и я это сделаю! Я это сделаю, это говорю вам я — Рэмбо!

Он схватил Джека за руку и потащил за собой в пролом.

Глава 3

Это они хитро придумали — устроить лагерь для военнопленных неподалеку от расформированного еще в самом конце войны. Тот лагерь, из которого когда-то бежал Рэмбо, был одним из крупнейших в стране, и о нем знали все. И всем его показывали — журналистам, государственным деятелям, представителям общественных организаций. Его можно было сфотографировать с воздуха. Он был пуст и свидетельствовал о выполнении договорных обязательств одной из бывших воюющих сторон.

Недалеко от него и создали небольшой лагерь, в котором содержались теперь те военнопленные, которые считались без вести пропавшими. И никому в голову не приходило, что совсем рядом с пустым полем могла таиться клетка с людьми.

Еще до войны здесь была деревня. Потом, когда прогремели первые боевые выстрелы, здесь расположился штаб партизанского движения. Скрытый в непролазных зарослях джунглей, он никогда бы не привлек внимания американцев, если бы не предательство. И тогда на этот несчастный клочок земли обрушили сотни тонн фугасных бомб. На месте деревни образовалась гигантская воронка, которая буйно поросла потом травой и кустарником. Вот эту воронку и использовали для лагеря, соорудив в ней из бамбука огромную клетку для людей. Со временем она заросла травой, покрылась мхом, и ее нельзя было обнаружить ни с суши, ни с воздуха. На каждой из ее четырех сторон был пост и сторожевая вышка. Пост, который уничтожил Рэмбо, охранял ту сторону лагеря, которая была обращена к реке. Поэтому путь к Сонг-Бо был свободен. Но оставался еще часовой на сторожевой вышке.

Рэмбо выбрался из ямы и, желая помочь Джеку, схватил его за больное предплечье. Джек вскрикнул, и перед его глазами поплыли красные круги. Часовой на вышке услышал голос и перегнулся через ограждение, всматриваясь в темноту.

— Эй, дуньти! Нгуйен, ты? Почему не идет смена? — в голосе часового Рэмбо уловил беспокойство.

Конечно, его давно должны были сменить, и он вправе нервничать. Рэмбо снял с плеча лук и потянулся к колчану за стрелой.

— Подожди, дуньти! — крикнул он часовому, стараясь подражать беспечным интонациям Нгуйена.

Но часовой слишком хорошо знал голос своего товарища, чтобы спутать его с чьим-либо другим. Он включил прожектор, и в то же мгновение стрела насквозь пронзила его шею. Он дернулся и опустился на площадку.

Рэмбо взбежал по узкой бамбуковой лестнице наверх и выключил прожектор. Когда после яркого света глаза его привыкли к темноте, он осмотрелся и увидел остальные три вышки. Третья, у противоположной стороны, была слишком далеко. Но до двух других можно было достать, если хорошо постараться. Рэмбо хорошо видел силуэты часовых, которые, кажется, смотрели в его сторону. И они могли в любой момент включить свои прожекторы.

Рэмбо легко снял двумя стрелами часовых. Дальний часовой должен теперь успокоиться — никакой тревоги не было. Мало ли что могло заинтересовать его товарища у противоположной стены — зверь, подозрительный шум. Да он просто мог осветить постового внизу, чтобы тот не дремал.

Джек ждал Рэмбо на прежнем месте. Он не знал, куда ему идти и стоит ли идти вообще, не представлял себе, что происходит, и была минута, когда он хотел уже было возвратиться на свою гнилую подстилку. Но, вспомнив о клетке, решил, что лучше уж покончить со всем раз и навсегда здесь, под открытым небом, чем гнить заживо в зловонной яме.

Рэмбо появился перед ним словно из-под земли. Он бросил ему автомат и дал знак следовать за собой. Джек поднял оружие и впервые за многие годы снова почувствовал себя человеком — солдатом. Теперь у него в руках был автомат, и он мог сражаться, мог снова защищать себя, и никакие силы не способны были вернуть его в унизительное рабство. Ему показалось даже, что он совсем перестал чувствовать боль в плече.

— Как тебя зовут? — спросил Рэмбо, когда они отошли подальше.

— Смит, Джек Смит, — ответил бывший солдат и попросил: — И не надо так быстро — я отвык от этого.

— Тебе придется немного потерпеть, — сказал Рэмбо, не сбавляя шаг. — У нас мало времени. Что у тебя с плечом?

— Наверное, заражение. Не знаю.

Рэмбо все же остановился, чтобы Джек мог отдышаться, и посмотрел на небо.

— Скоро светает. Пока дойдем, рассветет, — сказал он и спросил: — Откуда ты?

— Из Аризоны.

— Я там родился.

— Где? — вскинулся Джек. Его глаза стали лихорадочно ощупывать лицо Рэмбо, словно он надеялся увидеть знакомые черты.

— В Финиксе, — ответил Рэмбо. — Но я давно там не был.

— В Финиксе! Скажи на милость… А я из Тусона. Это же совсем рядом — и тридцати миль не будет!

— Пошли, — коротко сказал Рэмбо, и Джек замолчал. Он понял — при такой ходьбе лучше не разговаривать.

Через полсотни ярдов Джек опять стал задыхаться и хотел уже попросить Рэмбо остановиться, чтобы передохнуть, когда тот сам присел вдруг на корточки, приложил ладони ко рту и издал скрипучий звук, напоминающий крик павлина. Ему ответили. И почти тотчас из зарослей вышла Ма. Она посмотрела на Джека и все поняла.

— Ты все-таки нашел их?

— Да. Но я не могу увести всех. Принеси мою сумку.

Ма скрылась в зарослях и вернулась с сумкой и двумя автоматами.

Уже совсем рассвело. Рэмбо велел Джеку сесть, вынул из сумки флягу и ампулу с одноразовым шприцем.

— Если не будешь дергаться, мы быстро покончим с этим.

Он снял с Джека то, что осталось от рубашки, осмотрел рану и промыл ее спиртом. Потом протер смоченным в спирте тампоном руки, нож и подал его Ма ручкой вперед.

— Держи.

Он сделал Джеку укол в предплечье, и когда боль стала тупой и словно чужой, полоснул по опухоли ножом. Джек отвернулся, и под его скулами заиграли желваки. Он чувствовал, как этот парень копошится в его ране, потом ощутил на руке теплую струйку и не стал смотреть, что это — кровь или спирт. Он с трудом проглотил в горле горячий комок, и когда посмотрел на плечо, то увидел на месте раны чистый пластырь.

— Помоги ему одеться, — сказал Рэмбо Ма и стал укладывать сумку.

— Спасибо, Рэмбо, — Джек расчувствовался и, видимо, не собирался ограничиться одним коротким «спасибо», но Рэмбо повесил ему на шею автомат и тем самым прекратил разговор.

И в этот момент со стороны лагеря раздалась длинная, очень длинная автоматная очередь.

Глава 4

Начальник лагеря — коротышка Дин — загостился в эту ночь у своего приятеля в соседней деревне. Приятель слыл зажиточным крестьянином и был обязан Дину. С тех пор, как рядом появился лагерь бывших военнопленных, не пожелавших возвратиться на родину, — так объяснил крестьянам Дин, — на полях появилась дешевая рабочая сила. Дин не скупился и сдавал своих янки внаем поштучно или группами, установив умеренную плату за каждый рабочий день своего раба. За это его снабжали продуктами и водкой. В деревне начальника лагеря уважали, и каждый старался чем-нибудь угодить ему. Своему приятелю Дин давал бывших солдат бесплатно.

Когда было уже много съедено и выпито, Дин вдруг вспомнил о дочке хозяина.

— Послушай, — спросил он, с трудом разлепляя отекшие веки, — а где твоя красавица?

— Ах, господин начальник, что вам моя дочь! Вы можете взять себе любую женщину в деревне.

— Так где же она?

Дину нравилась дочка приятеля, и он непременно хотел видеть ее.

Наверное, поехала в лагерь, господин начальник. В деревне скучно, вот и ездят девушки развлекаться с вашими парнями. Что в этом плохого?

Дин не видел в этом ничего плохого. Пусть развлекается, и его парням веселее. А то они совсем скоро одичают в этих джунглях. И еще неизвестно, сколько им всем еще торчать здесь. Нет, конечно, никто его не дергает, служба спокойная. И в округе его уважают. Но все же… Что хотел сказать Дин, он и сам не знал, — мысли его уже путались. И в это время он услышал треск мотоциклетного мотора. Мотоциклист подъехал к хижине, и мотор заглох.

Вошла дочь хозяина.

— Где ты была, дочка? — спросил хозяин. — Уже так поздно.

— Ездила проведать Нгуйена.

— Нгуйен? — вскинул голову Дин. — Это мой солдат?

— Да, он проводил меня и заступил на дежурство.

— Значит, там все в порядке? — спросил Дин и, довольный, улыбнулся. — Мои солдаты — лучшие в мире! А ты, красавица, когда бываешь у нас, заходи ко мне. Почему ты никогда не заходишь ко мне, а? — он засмеялся, встал и шутливо погрозил девушке пальцем. — Приеду, спрошу Нгуйена, хорошо ли ему было с тобой. Может, ты его чем обидела? — и заплетаясь ногами, он пошел к двери.

Хозяин проводил его до мотоцикла с коляской, в которой спал солдат. Дин растолкал его, ввалился в коляску и приказал:

— Домой. Поедем к Нгуйену!

Дин хотел немного вздремнуть дорогой, но коляску так подбрасывало на корнях и камнях, что ему пришлось крепко сжать зубы, чтобы не прикусить себе язык, и вцепиться обеими руками в борта.

Уже подъезжая к лагерю, солдат притормозил.

— Куда прикажете, господин начальник? Домой? — Ему хотелось спать, а не трястись по лесным тропинкам при свете луны.

Хмель еще кружил голову Дину, и он повторил:

— Поедем к Нгуйену.

Он вдруг почувствовал себя обиженным, что девушка предпочитает ему какого-нибудь Нгуйена. А он все-таки начальник лагеря, а не какой-нибудь мальчишка. Вот Дин и проверит сейчас, каков солдат из этого Нгуйена. Он велел остановиться подальше от поста, взял автомат и осторожно пошел к хижине. Обогнув ее, он выглянул из-за угла и никого не увидел. Заглянул за другой угол — и там не было часового.

Неужели все спят? Ну, стервецы! Дин отбросил циновку на двери, увидел под фонарем спящего на спине солдата, подбежал к нему и пнул его ботинком в бок. Солдат не пошевелился. И тогда Дину бросилось в глаза большое кровавое пятно на его груди. Он закричал, и на его крик прибежал мотоциклист. Увидев труп, он в ужасе попятился назад и выскочил наружу.

— Эй, на вышке!

Часовой на вышке молчал. И пока мотоциклист торопливо, соскальзывая ногами со ступенек, поднимался к нему, Дин осмотрел место часового и по следу примятой травы обнаружил в ближайших зарослях трупы солдат. Нгуйена среди них не было.

Дин сразу отрезвел. Он услышал скрип лестницы и увидел, как мотоциклист спускает с вышки безжизненное тело часового-прожекториста. И только тогда Дин вспомнил, что держит в руках автомат. Он поднял его, и ночную тишину прорезала длинная очередь. Он стрелял до тех пор, пока в диске не кончились патроны.

Глава 5

— Вертолет к вашим услугам, полковник, — Мэрдок избегал смотреть в глаза Траутмэну. — И все же я советовал бы вам еще раз подумать.

— О чем?

— Гаррисон и его штурманы — опытные авиаторы, и вам совсем ни к чему лететь с ними. Они прекрасно знают, что от них требуется, и выполнят свой долг до конца.

— Ваш Гаррисон уже показал однажды свое мастерство, — усмехнулся Траутмэн.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Мэрдок.

— Только то, что он протащил Рэмбо несколько миль под фюзеляжем.

— Ну, знаете!.. — Мэрдок чуть не задохнулся от негодования. — Еще неизвестно, кто здесь больше блеснул мастерством Гаррисон или ваш супермен!

Мэрдок мог бы наговорить Траутмэну еще кучу дерзостей, защищая честь своих авиаторов, но, увидев спокойное лицо полковника, вовремя сдержал себя.

Не будем ссориться, — сухо сказал Траутмэн. — Я обещал Рэмбо быть рядом с ним и не хочу его обманывать. И кроме того, простите, Мэрдок, но я ведь не знаю, чего вы потребовали от экипажа.

Мэрдок напыжился, но промолчал. Не мог же он открывать свои карты перед полковником! Траутмэн всего-навсего исполнитель, такой же, как и его Рэмбо, только выше чином. Он же, Мэрдок, — творец! Творец большой политики, доступ к которой всем этим траутмэнам строго запрещен. Так пусть уж лучше думает, что и он участник большой игры.

Хорошо, полковник, — сказал Мэрдок примирительно. — Я ценю ваше благородство, и если я чего хотел, так только предостеречь всех от всяких случайностей. Поверьте, бессмысленная потеря людей всегда оставляет на душе горький осадок.

Благодарю вас, Мэрдок, за теплую заботу. — Траутмэн посмотрел на часы. — Мне пора. Прощайте.

Прощайте, Траутмэн. Я буду молиться за вас. Он проводил полковника насмешливым взглядом, и когда тот скрылся за дверью, приказал личному составу готовиться к свертыванию операции.

Траутмэн подошел к вертолету и, к своему удивлению, увидел, что Гаррисон со штурманом лежат на траве и дремлют.

— Гаррисон, вы разве не получили приказ?

Гаррисон неторопливо поднялся и с недоумением посмотрел на Траутмэна.

Мы все-таки летим, полковник?

— Запускайте двигатель. Разве кто-нибудь отменял приказ? Гаррисон пожал плечами.

Не знаю. Но я подумал… У нас и так мало горючего, полковник.

— Хватит болтать, Гаррисон. Поехали.

Траутмэн залез в кабину, и Гаррисону со штурманом не оставалось ничего другого, как последовать его примеру.

Глава 6

Рэмбо не хотел рисковать и не пошел сразу к реке. Он знал, что солдаты прежде всего отсекут их от Сонг-Бо и тем самым сузят круг своего поиска. Кроме того, они, конечно же, подумают о катере Вана и постараются найти его. Пока они будут его искать, нужно опередить их. Поэтому Рэмбо велел идти на север, чтобы обойти лагерь там, где их меньше ждут, а потом круто свернуть к реке и выйти прямо к катеру. Этот путь был значительно длиннее, чем если бы идти вдоль реки, но намного безопаснее.

Они прошли, вернее, пробежали первые четверть часа и не услышали ни одного выстрела, ни одного голоса. Значит, погоня еще не началась. И Рэмбо, посмотрев на страдальческое лицо Джека, разрешил три минуты отдыха.

Ты уверена, что военная база тут действительно существует? — спросил Рэмбо Ма, — Или это такая же пустышка, как заброшенный лагерь?

Существует, — кивнула Ма. — Я ходила туда.

Зачем?

Чтобы убедиться, что она существует. Она далеко отсюда?

Нет. Ты думаешь, они пришлют солдат оттуда?

— Но ведь не снимут же они лагерную охрану.

Ма не подумала об этом. Но чтобы добраться сюда, солдатам базы потребуется не меньше часа. Она так и сказала об этом Рэмбо. Он ничего не ответил и посмотрел на Джека. Ты готов? Надо потерпеть.

Я потерплю, — сказал Джек. — Но скажи мне, неужели и в самом деле все считают, что здесь нет военнопленных?

— Считают, — коротко ответил Рэмбо и поднялся. — Пошли.

И в этот момент они услышали шум вертолета. Он шел навстречу им с севера, и они скрылись в зарослях. Вертолет пролетел над их головами и завис над заброшенным лагерем. Потом он сел, и пилот выключил двигатели. «Значит, прилетело начальство», — подумал Рэмбо, и, стало быть, пройдет не меньше часа, прежде чем высокие чины выяснят все обстоятельства происшествия, а уж потом примут решение. Это его вполне устраивало.

Глава 7

Начальник лагеря Дин срочно дал знать о чрезвычайном происшествии на военную базу, а сам стал искать с солдатами Нгуйена. Его нашли недалеко от того места, где стоял мотоцикл девушки: на вытоптанной траве Дин обнаружил даже небольшое масляное пятно. И тогда он вспомнил. Дочь его приятеля, возвратившись ночью из лагеря, сказала, что Нгуйен, прежде чем заступить на дежурство, проводил ее. Вот здесь они и стояли. Дальше идет только след от колес мотоцикла. Значит, девушка уехала, а Нгуйен остался, чтобы погибнуть. А может, Нгуйен сперва погиб, а потом уж девушка уехала?

И Дин приказал немедленно привезти ее из деревни. Он ничего не хотел думать по этому поводу, ничего не предполагал — он просто был начальником лагеря. Но в этом совпадении — живая девушка и мертвый Нгуйен что-то показалось ему подозрительным. И чтобы хоть как-то оправдаться в глазах начальства за вырезанный пост, он решил проявить усердие.

Девушку привезли в тот момент, когда на поле бывшего лагеря сел военный вертолет. Дин взял мотоцикл с коляской и сам поехал встречать гостя. Им оказался плотный высокий мужчина с обрюзгшими щеками, одетый в полувоенную форму. Не подавая руки, он представился:

— Начальник контрразведки Дзанг, — и мотнув головой за спину, добавил: — Мой помощник Нго.

Стоявший за спиной Дзанга толстяк с могучей шеей, которая не давала ему поднять голову, исподлобья смотрел на Дина маленькими острыми глазками.

Дин привез их к несчастному посту и объяснил ситуацию. Дзанг с помощником прошел в хижину и велел снять полотно, которым были накрыты трупы солдат. Все три прожекториста были убиты стрелами, все постовые — ударом ножа в сердце.

— И никто ничего не слышал? — спросил Дзанг.

— Никак нет, господин Дзанг, — преданно глядя в глаза начальнику контрразведки, ответил Дин и вдруг опомнился. — То есть, может быть, кто слышал. Но ведь они все убиты! и тогда он вспомнил, что один свидетель все-таки есть. — Четвертый часовой на вышке остался жив, господин Дзанг.

— И что он говорит?

— Он сказал, что видел, как на нашем посту загорелся прожектор.

— И что же?

— А потом погас, — упавшим голосом сказал Дин.

— И это не показалось ему подозрительным?

— Нет, господин Дзанг. Это обычная проверка: мало ли что могло померещиться прожектористу. Ведь не было никакого сигнала тревоги.

— А лагерь?

— Что лагерь? — не понял Дин, и ему вдруг стало жарко: он забыл проверить лагерь! Голова совсем не работала. И чтобы как-то загладить свою нерасторопность, пробормотал: — Я не осмелился сам, господин Дзанг… Следы, улики… Я ждал вас.

«Загубить пост он позволил, — подумал с неприязнью Дзанг, — а свой собственный лагерь проверить не осмелился. Сволочь!»

— А где вы сами были в это время, когда все это?.. — Дзанг обвел рукой вокруг.

— Я?.. — Дин еще не придумал, где он мог быть, когда вырезали его пост, и чувствуя, что ему становится плохо, пробормотал: — Дела, господин Дзанг… Очень много дел, господин Дзанг…

Но когда они спустились к лагерю, и Дин увидел развороченную стену клетки, у него подкосились ноги.

— Здесь что, бушевал дикий слон? — с издевкой спросил Дзанг. — И вы так увлеклись своими делами, что ничего не слышали?

Дин промолчал — говорить ему было нечего. Начальник контрразведки прошел в пролом и оглядел военнопленных, которые лежали, не шевелясь, и делали вид, что спят.

— Что здесь произошло? — спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно.

Никто даже не пошевелился. Дзанг подождал немного и обернулся.

— Нго, где ты?

— Я здесь, господин.

— Спроси вон того, что он видел сегодня ночью.

Нго подошел к человеку, на которого показал Дзанг, и тот сжался под его взглядом.

— Что ты видел сегодня ночью? — спросил его Нго.

— Я не понимаю… Что вы хотите? — бывший солдат готов был вжаться в подстилку, если бы мог.

И тогда Нго взял его одной рукой за шею и рывком поставил на ноги.

— Может быть, ты спал? — спросил Нго и сжал его шею. Пленный захрипел.

— Скажи ему, Вольф, или он задушит тебя, — донеслось из угла. Нго разжал пальцы и улыбнулся. Вольф потер ладонью шею.

— Он взял Смита и ушел, — сказал он тихо.

— Кто — он? — спросил Дзанг.

— Я не знаю. Мы его не видели раньше.

— Это был вьетнамец, американец?

— Он говорил по-английски, — сказал Вольф. — А был похож на индейца.

— Интересно, — протянул Дзанг. — Во Вьетнаме появились индейцы! И вы ничего не знали об этом, Дин?

Дин чувствовал, что приходит его конец, и опять промолчал.

— Он был один? Вооружен?

— Один. И у него был, кажется, только лук с колчаном.

— И о чем же он говорил с вами?

Вольф оглянулся на товарищей и упрямо повторил:

— Он взял Смита и ушел.

— Значит, в джунглях появился американский индеец, который крадет военнопленных, — задумчиво проговорил про себя Дзанг. — Ему очень нужны военнопленные! Это уже интересно, — он повернулся и быстро поднялся наверх.

И тут Дин вспомнил о девушке. Проклятая голова совсем не работала! Он догнал Дзанга и, заикаясь, объяснил ему, что задержал девушку, которая могла действовать заодно с этим индейцем.

— Что же вы молчали? Где она?

Девушку как привезли на мотоцикле, так и оставили сидеть в коляске под охраной часового. Дзанг посмотрел на ее испуганное заплаканное лицо и спросил, кто она и что делала ночью в лагере. Девушка назвала своего отца и объяснила сквозь слезы, что Нгуйен был ее женихом, а теперь его убили, и она не переживет этого… Но Дзанг уже не слушал ее. Он повернулся к начальнику лагеря и, глядя на него глазами, тихо прошипел:

— Вы совсем отупели в джунглях, Дин. Вам надо сменить обстановку. Немедленно отправьте девчонку домой!

Ее отец был осведомителем Дзанга, и теперь он еле сдерживал свою ярость, чтобы не надавать этому тупице Дину пинков. Потерять столько времени из-за этого идиота! Ну, это ему даром не пройдет…

— Нго! К вертолету!

Нго с одного рывка завел мотор, Дзанг плюхнулся в коляску, где только что сидела девушка, и мотоцикл с треском развернулся на тропе.

Сколько же времени потерял он, и как далеко мог уйти этот таинственный индеец со своим Смитом? И зачем ему нужен был именно Смит? «Слишком много вопросов, — подумал Дзанг. — Надо выбрать главный» А главным был один: куда они могли направиться, в какую сторону? Конечно, только к лаосской границе. И тогда, стало быть, индейцу нужен был не обязательно этот Смит, а любой военнопленный. Любой! Он и взял того, кто первый попался ему под руку. И этот Смит сейчас был намного дороже того, кто похитил его. Все встало на свои места. Самое важное сейчас — не дать им переправиться через Сонг-Бо, оцепить весь участок реки.

И когда в вертолете Дзанг надел наушники и услышал голос с военной базы, с которой радист держал постоянную связь, то первое, о чем он спросил: сколько и когда было послано солдат? Ему ответили, что две роты должны уже поступить в его распоряжение. И тогда он задал второй вопрос:

— Где сейчас катер Фам Вана?

— Фам Ван ушел вчера вечером вверх по Сонг-Бо, — ответили ему.

И Дзанг улыбнулся.

— Были ли на борту посторонние?

— Да, парень, похожий на индейца, и с ним молодая красивая женщина по имени Ма, Она передала Вану валюту.

Дзанг был доволен собой — его осведомители не зря получали деньги. Даже в банде осторожного и подозрительного Вана ему удалось купить нужного человека. Все продается, все покупается.

Дзанг воспрянул духом и велел радисту связать его с командирами рот.

Глава 8

Им пришлось сделать порядочный крюк, прежде чем они повернули на юг, к реке. И опять они не услышали ни одного выстрела, ни одного голоса. Рэмбо понял, что тот, кто организовал их поиск, — серьезный человек, и к ним относится тоже серьезно. Пожалуй, он даже имел опыт борьбы с партизанами. И Рэмбо подумал, что это даже хорошо — иметь дело с профессионалом, маневры которого можно предугадать, чем с дилетантом, действия которого всегда непредсказуемы. Этот профессионал должен был построить две цепи солдат, чтобы исключить всякую случайность.

Значит, Рэмбо поступил правильно, выбрав этот путь. Теперь солдаты должны блокировать реку, на которую, конечно, уже выдвинуты посты, и его задача состоит в том, чтобы нащупать в кольце хотя бы небольшой разрыв. И если это не удастся, придется прорываться к реке. Но Рэмбо очень не хотелось бы этого делать — неизвестно еще, как поведет себя Ван, услышав пальбу. Не даст ли он своему катеру задний ход, чтобы не вмешиваться в слишком опасные дела.

Первых солдат Рэмбо увидел ярдах в ста от берега, где, по его расчетам, должен стоять катер Вана. Они шли медленно, то и дело останавливаясь и внимательно оглядывая заросли. Они не перекликались между собой. Им незачем это делать, потому что они старались идти так, чтобы слева и справа видеть соседа. И Рэмбо понял, что втроем им не пройти незамеченными через две цепи. Нужно делать «коридор» Он положил лук с колчаном перед Ма, жестом велел оставаться с Джеком на месте и скрылся в зарослях.

У него не было выбора. И когда солдат, шедший впереди, скрылся от соседей за стволами деревьев, он прыгнул на него, и сразу все было кончено. Рэмбо быстро раздел его, взял автомат и вернулся на место. Время шло на секунды, в каждую из которых могли заметить отсутствие солдата и поднять тревогу.

Рэмбо помог Ма переодеться в солдатскую форму, натянул ей поглубже на голову форменную фуражку и повесил на шею автомат. Уже через минуту Ма шла в цепи. У соседей даже не шевельнулось подозрения. Каждый внимательно осматривал свой путь.

Теперь Рэмбо мог выдвинуться с Джеком вперед — Ма шла за ними. И Рэмбо увидел, что впереди солдат уже не было. Значит, не так уж и много прислали их, и тот, кто командовал операцией, допустил ошибку, стараясь охватить как можно больший участок реки: ячейки у сети получились слишком большими. И теперь Рэмбо презирал неудачливого ловца.

Глава 9

Дзанг сидел в вертолете и ждал новостей. Командиры рот выходили в эфир через каждые пять минут, но ничего нового не сообщали. А длинная цепь солдат подходила уже к берегу — до реки оставалось не более сорока ярдов.

Радист непрерывно держал связь со всеми судами на Сонг-Бо, но и их капитаны не могли сказать ничего утешительного. Катер Вана молчал, будто его не было вообще, — его позывные радист так и не услышал. Но ведь он должен быть где-то совсем рядом, чтобы принять на борт беглецов. В этом Дзанг ничуть не сомневался — видно, Вану хорошо заплатили, если он не боялся вступать в конфликт даже с военными. И Дзанг велел радисту вызвать речной сторожевой пост.

Связавшись с начальником поста, он приказал ему немедленно выслать сторожевой катер. Он должен пройти вверх по Сонг-Бо вдоль левого берега и во что бы то ни стало найти катер Фам Вана.

Теперь индеец с пленным был в мешке, который оставалось только завязать. Если же они ушли вглубь, тем хуже для них. Тогда Дзанг будет лишь ждать, когда их приведут к нему местные крестьяне. Уж они-то не станут давать приют бродягам, вооруженным луком и автоматами.

Дзанг вспомнил, что с лагерного поста исчезло три автомата. Тогда он подумал, что лишний автомат индеец мог взять про запас. Но сейчас он засомневался в этом: зачем ему таскать с собой оружие, если он мог взять только диск с патронами? Значит, их трое? Да, трое. И когда индеец заходил в лагерь, другой охранял его наверху. Потом к ним присоединился Смит, поэтому им и нужно было три автомата. И третьей была молодая красивая женщина по имени Ма. Дзанг не забывал о ней, но считал, что Ма выполняла лишь роль проводника. Значит, не совсем так: она была еще и активной участницей акции. Они могли пробираться к реке все вместе — втроем, а могли рассредоточиться. Но не поодиночке. Им нужен был пленный, поэтому с ним обязательно должен оставаться один из двух похитителей. Один и два — только так они могли отходить к реке. Причем третий в самый критический момент должен будет прикрывать отход двоих. Но он может и отвлекать внимание от них, чтобы дать им возможность уйти. И в том, и в другом случае без крови не обойтись.

Дзанг приказал командирам рот быть предельно внимательными, и в случае стычки с кем-либо из преследуемых не мять цепи, не поднимать панику, а продолжать движение к берегу.

С реки послышался шум мотора, и над Сонг-Бо раздался вой сирены. Дзанг выругался. Он связался со сторожевиком и рявкнул:

— Это что, обязательно нужно было?

— Что именно, господин Дзанг?

— Выть на всю реку, идиоты!

— У нас сторожевой корабль, господин Дзанг, — донесся обиженный голос командира катера. — И мы…

— Где вы? — перебил его Дзанг.

— На траверзе Ван-Ен.

— И вы ничего не заметили?

— Нет, господин Дзанг.

— Продолжайте поиск, — Дзанг отключил связь и недовольно засопел. Этот вой сбил весь порядок его мыслей. Ему вдруг стало казаться, что он о чем-то забыл, что-то упустил, чего-то недодумал. Но что? И тогда он вспомнил о красной ракете. Ее должна была выпустить группа захвата. Дзанг просил командира группы выходить с ним на связь только с случае крайней необходимости, а при завершении операции дать сигнал красной ракетой. Ракета не появлялась. Да и где могла быть эта группа, если до сих пор никем не обнаружен катер Вана.

Глава 10

Рэмбо увидел солдат этой группы, человек двенадцать, когда до реки оставалось ярдов тридцать. Они шли левее как-то вразброс и явно нервничали. Солдаты понимали: чем ближе к реке, тем больше неожиданностей их подстерегает. Ежеминутное ожидание этих неожиданностей заставляло их то сбиваться в кучу, то рассеиваться. И Рэмбо решил воспользоваться этим. Он пропустил группу мимо себя, и, оказавшись у них в тылу, выпустил одну за другой четыре стрелы. Группа сразу поредела, и по сигналу офицера начала медленно возвращаться назад, не понимая, что могло случиться. Рэмбо опять оказался у них сзади и выпустил еще четыре стрелы и первую — в офицера. Четверка, оставшаяся в живых, сбилась в кучу и вскинула автоматы. Но никто не собирался на них нападать, и джунгли жили своей обычной жизнью. Кроме того, командир приказал соблюдать строжайшую тишину и применять оружие только по его приказу — в исключительном случае. Теперь командира не было, и некому было подсказать, наступил ли этот исключительный случай. А враг не появлялся. И тогда их охватил панический суеверный ужас. Они стали пятиться назад, потом повернули, бросили автоматы и, закрыв головы руками, кинулись бежать, — молча, без стонов и жалоб, чтобы не вызвать ярость лесного духа.

Глава 11

Ма сбросила с себя в зарослях солдатскую форму и догнала Рэмбо и Джека уже у самого катера. Ван подал им трап и дал знак рулевому. Катер на малых оборотах стал выходить из кустов. И в тот же момент на берегу показались солдаты. Они вскинули автоматы, но команды открыть огонь не последовало. И Рэмбо понял: игра только начинается — их хотят взять живыми.

Когда командир первой роты доложил Дзангу, что двое мужчин и женщина взошли на борт катера, и он отходит, начальник контрразведки приказал прекратить операцию. Солдаты выполнили свою задачу — выгнали из леса зверей и загнали в клетку. Теперь оставалось только поломать им зубы и когти, чтобы они не кусались и не царапались, и высадить на берег.

Дзанг связался со сторожевиком и приказал ему догнать и взять катер Вана вместе с экипажем и пассажирами.

Ван заменил рулевого и сам вывел катер на середину реки. Только после этого он включил рацию и сразу же понял, что его ищут, давно ищут и хотят с ним поговорить. Поговорить серьезно. Командир сторожевика, которого еще и не было видно на реке, приказал Фам Вану застопорить машину и ждать его прибытия. Вана это ничуть не заинтересовало. Если бы он все время слушал эти глупые приказы, ему нечего было бы делать на реке. Ван никогда не мечтал о новой рации, его вполне устраивала именно эта, старенькая, которая всегда выходила из строя, когда ему что-то приказывали. И вообще он не был обязан держать ее включенной: Ван работал сам по себе и не нуждался в советах. Но когда он услышал спокойный голос Дзанга, этого свирепого начальника контрразведки, то понял, что дело принимает серьезный оборот. И он решил ответить. Дзангу он просто не мог не ответить.

— Господин Дзанг, я вас плохо слышу, — сказал он шепотом, прикрывая рот ладонью. — Я попытаюсь наладить рацию… Вы меня слышите?..

— Ван, — сказал Дзанг, не повышая голоса, — я знаю, что ты меня слышишь прекрасно. Так вот, слушай внимательно. Если ты не остановишься и не арестуешь немедленно своих пассажиров, я прикажу расстрелять твое корыто.

— Рация… — пробормотал Ван.

— Заткнись! — рявкнул Дзанг. — Это опасные государственные преступники! А теперь думай. У тебя совсем не осталось времени, но оно еще есть.

Ван отключился и передал управление рулевому. Не надо было выходить в эфир — лучше бы он ничего не слышал. А теперь Дзанг уверен, что его хорошо поняли, и ничто не помешает ему выполнить свое обещание. Но ведь Ван получил уже за свою работу деньги, и все видели это. Ему незачем было скрываться — капитан доверял своему экипажу, а экипаж верил капитану. Что же станется с его бизнесом, если он будет получать деньги и не выполнять свои обещания? Завтра же об этом узнают по всей Сонг-Бо, и он никому не станет нужен.

Ван спустился на палубу и посмотрел вверх по реке. Из-за поворота показался сторожевик, и вслед катеру Вана полетела красная ракета — сигнал остановиться или сбавить ход. Этого уж Ван никак не мог не заметить. Ракету увидели все. Теперь он не мог сослаться и на испорченную рацию.

Ван покосился на своих пассажиров, которые стояли на корме и спокойно смотрели, как ракета, описав пологую дугу, плюхнулась в воду далеко позади. И тогда ему в голову пришла блестящая мысль. Как же он не додумался до этого раньше! Он подошел к Ма и, улыбаясь, показал ей глазами на Джека.

— Ма, мы ведь так не договаривались.

— О чем ты, Ван?

— Ты говорила, что вас будет двое. А вас стало трое. Мы так не договаривались.

— А какая тебе разница, — спросила Ма, — двое или трое?

— Ты что — смеешься надо мной? Двое — это совсем не трое.

— Я уплачу тебе за третьего, Ван. Как только мы сойдем на берег.

— Ты не поняла меня, Ма, — сказал Ван. — Я ведь не о деньгах. Ты нарушила договор. Мы ведь не так договаривались.

— Что же теперь делать, Ван?Никто не мог знать этого заранее, — Ма тоже улыбнулась Вану. — Ведь не хочешь же ты выбросить его за борт?

— Ну что ты, Ма! Разве я об этом! Просто из-за этого третьего, как я понимаю, у меня могут быть большие неприятности. Ты обманула меня, Ма.

— Я не хотела этого, Ван. Кто же знал, что так получится, — Ма поняла уже, что Ван нашел прекрасный предлог, чтобы, сделав подлость, спасти свою репутацию. И теперь никто не осудит его за вероломство, — его обманули, и он вынужден был принять меры. — И что же ты предлагаешь, Ван?

— Я думаю, сдаваться властям у вас нет никакого желания, поэтому я вынужден арестовать вас.

Ван поднял руку, и из-за рубки показалось пять автоматных стволов. Бандиты Вана окружили группу Рэмбо, приказали бросить оружие и сесть на палубу. Сторожевик быстро приближался.

Глава 12

Мэрдок встрепенулся, он сразу узнал раскатистый бас генерала. Генерал был молод, жизнерадостен и играл своим голосом, как провинциальный актер в старой трагедии.

— Майор Мэрдок? — пророкотал голос.

— Майор Мэрдок слушает вас, господин генерал!

— Что у вас нового, Мэрдок?

Операция приближается к завершению, господин генерал.

— От Рэмбо так и не поступили сигналы?

— Никак нет, господин генерал. Было бы удивительно, если бы он остался жив.

— Это упрощает нашу задачу, — нежно пророкотал генерал и, помолчав, спросил: — Где Траутмэн?

— Он вылетел за Рэмбо, господин генерал.

— Разве это входило в его задачу, Мэрдок?

— Нет, господин генерал, полет не входил в его задачу. Но как руководителю группы «Дельта» я не мог ему отказать.

— Вы что же, Мэрдок, всерьез полагаете, что группа «Дельта» будет задействована? Что с вами, Мэрдок?

— У меня нет в этом ни малейшей уверенности, господин генерал. Но я хотел бы, чтобы отчет об операции скрепила и подпись полковника — это придаст документу большую убедительность.

— Наверное, вы правы, — сказал, подумав, генерал. — Ну что ж, я желаю вам успеха, Мэрдок, и надеюсь, что не услышу от вас докладов ни о каких эксцессах.

— Можете быть уверены, господин генерал. Мэрдок был доволен, что все идет, как надо.

— Эрлсон, — попросил он, — свяжите меня с Гаррисоном.

— Я вас слушаю, майор, — сразу же отозвался пилот.

— Где вы, Гаррисон?

— Подходим к заданному району.

— Гаррисон, я ничего не предполагаю и ничего не имею в виду, но хочу еще раз предупредить вас: я не желаю слышать докладов ни о каких эксцессах.

— Я вас понял, майор.

— И еще хочу напомнить вам: вы командир вертолета, и на его борту нет никого, кто мог бы приказывать вам. Всякое вмешательство в ваши действия можете расценивать как попытку насилия над вами. Вы все поняли, Гаррисон?

— Я все понял, майор, — Гаррисон отключил связь и обернулся. — Господин полковник, входим в заданный район.

Траутмэн кивнул и придвинулся ближе к пилотской кабине.

Глава 13

Ван махнул рулевому рукой, и тот застопорил ход. Наступила тишина. Катер несло теперь по течению.

— Это все из-за меня, — тихо сказал Джек. — Не надо вам было связываться со мной.

Рэмбо промолчал и только выразительно показал Джеку глазами на одного из подручных Вана, который стоял рядом с ним и больше смотрел на приближающийся сторожевик, чем на тех, кого он должен был охранять. Теперь все, собравшись на корме, смотрели на сторожевик, и даже подозрительный Ван на секунду потерял осторожность и отвернулся от Рэмбо. Этого было достаточно. Рэмбо выхватил из потайного кармана пояса стальное лезвие, и Ван только дернулся. Джек выбил у стоящего рядом бандита автомат и дал длинную очередь. Все произошло в одно мгновение. Обезумевший от страха рулевой застыл в неподвижности, а потом с диким криком прыгнул прямо из рубки за борт. Но он не рассчитал и, зацепившись ногой за леер, ударился головой о брус и безжизненно шлепнулся в воду.

Сторожевик был уже совсем рядом, но у Рэмбо хватило времени, чтобы выхватить из зеленого ящика гранатомет и всадить заряд в самое основание его рубки. Раздался взрыв, и в воздух полетели обломки досок. Всю команду, будто шквалом, смело за борт. Сторожевик охватило пламя. И этот огненный вихрь неумолимо настигал их с каждой секундой.

Рэмбо подхватил свой лук с колчаном, автомат, валявшийся на палубе, и подтолкнул Ма к борту.

— Прыгай! Джек!

Джек прыгнул через борт, и за ним в воздухе мелькнуло тело Ма. Рэмбо выбросило за борт в момент столкновения катеров. Он плыл под водой до тех пор, пока хватало сил не задохнуться. И когда, наконец, вынырнул и оглянулся, то увидел гигантский столб огня, смешанный с черными клубами дыма. Джек и Ма подплывали уже к правому берегу. Выбравшись вслед за ними на отмель, Рэмбо хотел подняться, и в ту же секунду рядом ударила граната, другая. Из-за камней выбежали солдата*. Они не стреляли в уверенности, что противник не окажет никакого сопротивления.

— Ложись! — крикнул Рэмбо Ма, и не успела она плашмя упасть на землю, как Рэмбо стал поливать солдат свинцом. Он не знал, сколько их и где они еще могут ждать его. Но у него оставались считанные минуты, и ему нужно было успеть добраться до места эвакуации. Эта каменистая площадка, удобная для посадки вертолета, должна была находиться где-то рядом, и Ма показывала рукой, куда нужно бежать, когда из-за леса показался вертолет.

— Назад, Ма, назад!

Она выполнила свое задание, и теперь ей нужно было уходить.

— Уходи, Ма! Ты здорово мне помогла, а теперь уходи!

— Я останусь с вами до конца, — сказала Ма и выхватила из рук убитого солдата автомат.

— Это и есть конец, иди, Ма.

Рэмбо бросился с Джеком к площадке. Ма посмотрела им вслед и, не выдержав, закричала:

— Рэмбо! Ты не расходный материал! Слышишь меня? Ты не расходный материал!

Она не была уверена, расслышал ли ее Рэмбо за шумом вертолета, но ей очень хотелось, чтобы он услышал и понял ее. Она прыгнула в сторону и скрылась в зарослях.

Глава 14

Гаррисон сразу увидел Рэмбо с человеком, одежка которого чем-то напоминала форму американского солдата. Они стояли на каменистой площадке и махали ему руками. Гаррисон отказывался верить своим глазам. Он был абсолютно убежден, что Рэмбо давно нет в живых, и первым высказал эту мысль Мэрдоку еще тогда, после ночного полета. Если запасной парашют и сработал, то он мог опустить на землю лишь безжизненное тело незадачливого парашютиста. Тогда Мэрдок попытался сделать вид, что крайне огорчен и озабочен происшедшим, но Гаррисон-то хорошо его знал и видел: Мэрдок был даже доволен таким исходом — это освобождало его от излишних забот. Но рядом стоял Траутмэн, и Мэрдок не мог позволить себе оставаться равнодушным к такому чрезвычайному событию, как гибель его агента. Траутмэн же, кажется, не обратил на сообщение Гаррисона никакого внимания: он верил только Рэмбо. В полковнике жила какая-то фанатическая вера в своего ученика, и ничто не могло поколебать ее. И Траутмэн оказался прав! Рэмбо не только выжил, но и помог выжить кому-то еще.

— Это Рэмбо, Гаррисон! — Траутмэн показывал пальцем вниз.

— Но он не один, — Гаррисон завис над площадкой, не зная, что предпринять. Он оказался в нелепой ситуации. С одной стороны, он должен был взять на борт Рэмбо — за этим он и прилетел сюда. Но, с другой стороны, Рэмбо здесь не должно быть: так считал Мэрдок. И что он имел в виду, когда говорил о нежелательных эксцессах? Гаррисон понял так, что он должен был избегать конфликтов с пограничниками, но Мэрдок, кажется, понимал под эксцессами нечто совсем другое. И чтобы избежать неприятностей, Гаррисон связался со штабом.

— Майор, мы видим Рэмбо, но он не один.

Мэрдок, казалось, лишился дара речи, но быстро взял себя в руки.

— Как не один? — спросил он в недоумении. — С ним агент?

— Нет, — ответил Гаррисон. — Судя по всему, с ним военнопленный. Он, наверное, нашел одного из наших. Что делать, майор? Я жду приказаний. Торопитесь, их окружают!

На площадке показались солдаты. Штурман не выдержал и выпустил из пулемета длинную очередь. Солдаты бросились врассыпную. Рэмбо не мог понять, почему вертолет висит над площадкой и теряет драгоценные секунды.

Мэрдок в штабе нервничал оттого, что не мог при людях, которые слышали начало разговора, отдать приказ Гаррисону возвращаться. А время шло — ведь могли обстрелять и вертолет. И тогда он, вне себя от ярости, затопал ногами.

— Вон отсюда! Все вон отсюда! Быстро!

Солдаты и офицеры, опрокидывая стулья и бутылки с водой, бросились к выходу, не понимая, что могло случиться. Мэрдок вырвал у радиста микрофон, а самого отшвырнул плечом.

— И вы вон отсюда!

Когда радист выбежал за дверь, Мэрдок перевел дыхание и, пытаясь казаться спокойным, проговорил:

— Гаррисон, немедленно прекращайте операцию и возвращайтесь на базу.

Гаррисон не удивился. Теперь он понял, что имел в виду Мэрдок, когда дважды упомянул об эксцессах: ему не нужны были военнопленные. Но пилот был исполнительным офицером и подчинялся Мэрдоку. Поэтому, чтобы в дальнейшем не было недоразумений, попросил:

— Повторите приказ, я вас не понял.

— Приказываю немедленно прекратить операцию, — раздельно и четко произнес Мэрдок, — и возвращаться на базу.

Гаррисон повернулся к Траутмэну.

— Господин полковник, я получил приказ возвращаться. Траутмэн выхватил у Гаррисона микрофон.

— Мэрдок, какого черта! Мы их видим! Я пошел вниз! Траутмэн бросил микрофон и хотел перехватить у Гаррисона управление. Но Гаррисон подставил ему спину и бросил взгляд на штурмана.

— Штурман, арестуйте полковника.

И в следующее мгновение Траутмэн почувствовал, как в его правый бок жестко уперся ствол пистолета.

— Спокойно, полковник. Никуда вы не пойдете, и не мешайте работать пилоту.

Траутмэн опустился в свое кресло и закрыл ладонями лицо.

— Сволочи!.. Сволочи… Там люди, там наши люди…

Ему никто не ответил. Траутмэн понял, что его втянули в какую-то грязную игру, в которой и он, и Рэмбо оказались всего-навсего подставными фигурами. И это было отвратительно, гадко. И если его хоть что-то успокаивало, то только то, что Рэмбо жив, а значит, не все еще потеряно. Он открыл глаза и увидел пистолет, который продолжал держать в руке штурман.

— Уберите свою железку, — сказал он штурману. — А то как бы я не размозжил вам ею вашу глупую башку.

Он отвернулся и посмотрел вниз. Под ними уже громоздились острые пики вершин Аннамского хребта.

Глава 15

Дзанг был поражен, когда перехватил и записал на пленку радиопереговоры вертолета с таинственной базой в Таиланде. Он прокрутил пленку несколько раз и задумался.

Теперь ему было ясно лишь одно. С территории Таиланда через Лаос был переброшен агент по имени Рэмбо. Он должен был обнаружить лагерь военнопленных и похитить одного из них. Считалось, что во Вьетнаме американских военнопленных больше нет. Американцы хотели доказать, что они есть. И здесь мысль Дзанга заходила в тупик. Если Рэмбо все-таки нашел лагерь и увел военнопленного, то почему в последнюю минуту вертолет отказался взять их на борт? А ведь именно для выполнения этой задачи, как понимал Дзанг, и была развернута в Таиланде временная база. Раньше об этой базе он ничего не слышал. Ради этой операции была задействована агент-проводник, работающая на территории Вьетнама. Они блестяще выполняют свое задание. Вертолет возвращается за ними в заранее условленное время и место и — отказывается их принять. Что вдруг могло случиться? Только одно: в большой политике произошел невидимый для постороннего взгляда сдвиг, который чуть сместил какие-то акценты, и все стало выглядеть в совершенно ином свете.

И тогда Дзанг решил связаться со своим бывшим шефом, который работал теперь в министерстве иностранных дел. Обменявшись любезностями Дзанг как бы между прочим спросил:

— А что, господин генерал, американцы не пытаются по линии МИДа нащупать контакты со своими военнопленными?

— Ну, это был бы уже верх наглости! — возмутился генерал. — Это все равно, как если бы они потребовали у нас материальное вознаграждение за разрушенную ими же страну. Что это вам взбрело в голову, Дзанг?

— Почему же они нащупывают эти контакты по линии военной разведки? — спокойно спросил Дзанг.

— Вы думаете? — недоверчиво спросил генерал, забыв, что разговаривает с начальником контрразведки. — Знаете, Дзанг, им вообще следует помалкивать — они предали своих военнопленных. И по каким бы линиям ни действовали, это не в их пользу: со всех точек зрения они выглядят не лучшим образом. Я вам расскажу об этом как-нибудь поподробнее, а сейчас, простите, Дзанг, у меня куча дел.

Итак, никаких сдвигов в большой политике не произошло. А что касается подробностей, связанных с проблемой американских военнопленных, то Дзанг знал о них не меньше генерала. И сейчас это ровным счетом ничего не проясняло.

А может быть, американцам нужен был все-таки именно Смит?..

Дзанг связался с лагерем военнопленных и услышал испуганный голос Дина. Начальник лагеря все еще не мог прийти в себя. Ах, как бы хотелось Дзангу рявкнуть на него, но он сдержал себя и приказал срочно найти дело военнопленного Смита и зачитать ему его анкетные данные.

— Я готов, — сразу же ответил Дин.

Значит, дело Смита лежало перед ним. Видно, этот растяпа Дин тоже ломал голову над вопросом: кто такой Смит и зачем он понадобился этому индейцу.

— Читайте, — приказал Дзанг.

— Смит Джек Джеймс, — захлебываясь и торопясь, зачастил Дин.

— Не гоните! — оборвал его Дзанг. — За вами пока еще никто не гонится.

— Так, — сбавил скорость Дин, — Джек Джеймс, родился 27 сентября 1945 года в штате Аризона… Отец давно умер. Был сельскохозяйственным наемным рабочим. Мать… в общем, случайные заработки.

— Хватит, — Дзанг прервал связь.

Нет, такой Смит никому не нужен. Значит, он просто первым попался Рэмбо на глаза, и, стало быть, ему был нужен любой военнопленный. И в этом Дзанг уже не сомневался. А чтобы найти окончательные ответы на все вопросы, которые так мучили Дзанга, нужен был сам Рэмбо. Только он и мог знать то, что хотел бы знать и Дзанг. На всякий случай он запросил информационный отдел контрразведки, попросил сообщить, что им известно о человеке по имени Рэмбо, и стал искать связь с командиром правобережного отряда.

Глава 16

Рэмбо ничего не мог понять — вертолет висел над ними в каких-нибудь двенадцати ярдах и не садился. Он хорошо видел Гаррисона, который вел по рации какие-то длинные, бесконечно длинные переговоры и не сажал машину. Когда штурман отогнал пулеметной очередью солдат, Рэмбо решил, что он расчистил себе место для посадки. Но вертолет не садился.

Джек прокричал что-то и в отчаянии затряс над головой кулаками. И тогда Рэмбо увидел за плексигласом фонаря искаженное яростью лицо Траутмэна. Оно появилось в пилотской кабине рядом с лицом Гаррисона и сразу же скрылось, будто полковника кто одернул. Вертолет резко свернул в сторону и стал уходить, набирая высоту.

— Они предали нас! — закричал Джек. — Это опять виноват я, Рэмбо: я им не нужен! Мы все им не нужны!

Он упал на колени и заплакал, обхватив голову руками. Рэмбо не мог поверить, что их бросили. Но зачем же они тогда прилетали? И тогда он вспомнил слова Мэрдока. «Только сфотографировать, — сказал он. — И ни при каких обстоятельствах не вступать в конфликт с противником» Мэрдоку нужны были снимки пустого лагеря, а Рэмбо привел военнопленного. Джек прав — он им не был нужен. Но почему? Этого Рэмбо понять не мог.

Вертолет скрылся за верхушками деревьев, и наступила тишина. «Мэрдок еще ответит за это», — решил Рэмбо, проводив глазами вертолет, и поднял Джека.

— Вставай, Джек, нам пора идти. Нас ждут.

Джек поднялся и увидел, что площадка плотно окружена солдатами. Они стояли молча, держа их под стволами автоматов. С пистолетом в руке вперед вышел офицер и приказал Рэмбо положить оружие. Рэмбо не стал возражать. Он осторожно положил на камни автомат и лук с колчаном.

— Это нужно сберечь, — сказал он офицеру. — Они могут мне еще пригодиться.

Офицер оценил шутку Рэмбо и позволил себе улыбнуться. Потом он велел ему с Джеком отойти в сторону и сесть, а сам стал вызывать по рации вертолет с военной базы. Ему приказали ждать, и он подошел к Рэмбо.

— С вами была женщина, — сказал он.

— Я этого не заметил, — безразлично ответил Рэмбо.

— О чем он спрашивает? — Джек понял из фразы офицера только одно вьетнамское слово: «женщина».

— Не называй ее имени, — предупредил Рэмбо и обратился к офицеру по-вьетнамски: — У вас здесь хорошо. Мне нравится. Мой друг просил передать вам, что он тоже доволен.

— У господина Дзанга вам понравится еще больше, — сказал офицер. — Господин Дзанг очень любит принимать таких гостей, как вы.

— Я с ним не знаком. Кто это — господин Дзанг?

— Скоро он вам сам представится, — вежливо улыбнулся офицер. — Но чтобы вы заранее подумали, как вам следует вести себя с ним, могу сказать: господин Дзанг — начальник контрразведки.

— Я встречался с более значительными людьми, — сказал Рэмбо. — Думаю, что не ударю в грязь лицом и перед господином Дзангом.

— Я вижу, вы очень разговорчивы, — заметил офицер, — и не доставите господину Дзангу больших хлопот.

— А это уже его проблемы, — буркнул недовольно Рэмбо и отвернулся.

В самом деле, что это он вдруг так разговорился? С ним это случалось довольно редко. И когда он снова вспомнил о Мэрдоке и вертолете, то догадался: он хотел забыть обо всем этом, и отвлеченный разговор был для него сейчас, как наркотик. О Мэрдоке будет еще время подумать, а теперь нужно приглушить, задавить все чувства и стать самим собой, чтобы быть готовым к встрече с господином Дзангом. Значит, этот господин, которого он принял за профессионала, и устроил на них облаву. Что же, один раз Рэмбо уже обвел его вокруг пальца и повел в счете 1:0. Наверное, господину Дзангу это очень не понравилось, и теперь он будет стараться во что бы то ни стало сравнять счет. И, конечно же, станет нервничать. А нервный противник — слабый противник: он быстро теряет контроль над собой и совершает множество ошибок.

— Так, значит, женщины вы не заметили? — спросил офицер. — А говорят, женщина очень красива.

— Я равнодушен к женщинам.

Чуткое ухо Рэмбо уловило далекий звенящий звук мотора. Он посмотрел туда, за реку, откуда доносился этот звук, и заметил черную точку, которая быстро увеличивалась в размерах. Он обернулся и обвел глазами заросли, в которых скрылась Ма. Она молодец, эта девушка. Она обещала остаться с ним до конца, и он верил ей: ведь конец еще не наступил. Рэмбо повернулся к офицеру и громко спросил:

— Это летит сам господин Дзанг, или он встретит нас с почетным караулом на военной базе?

— Думаю, он встретит вас на базе. У него свой вертолет. Солдаты плотным кольцом окружили Рэмбо с Джеком и оттеснили их в сторону, освободив площадку. Вертолет сел, и из него вышло несколько офицеров. Они надели на Рэмбо и Джека наручники и повели к вертолету. Проходя мимо своего лука с колчаном, Рэмбо остановился и обратился к окружавшим его офицерам:

— Прошу захватить мое оружие: господину Дзангу оно может послужить важным вещественным доказательством.

Ма проводила глазами вертолет и стала спускаться с дерева. Она поняла, что Рэмбо рассчитывал на нее, когда громко спросил офицера о военной базе. Он давал ей знать, где он будет, где его искать. Значит, он обманул ее, когда сказал, что наступил конец. Он хотел спасти ее и спас И теперь она должна спасти Рэмбо, и она спасет его, потому что он человек, а не расходный материал. И он верит в нее.

Амулет всегда приносил ей удачу. А она принесет удачу ему, Рэмбо: ведь он верит в нее.

Глава 17

Гаррисон посадил самолет, выключил моторы и откинулся на спинку кресла.

— Вы свободны, господин полковник, — устало сказал он.

— Благодарю вас! — рявкнул Траутмэн, открыл дверь и спрыгнул на площадку.

Он пытался сдержать свой гнев и не мог. Такого с ним никогда еще не случалось. Но ведь его никогда и не предавали так — нагло, бесстыдно, в открытую! Он распахнул дверь штаба и остановился, заставляя себя успокоиться. Мэрдок поднялся из-за стола и, улыбаясь, вышел навстречу.

— А, господин полковник! С благополучным возвращением!

— Я хочу поговорить с вами, Мэрдок, — сдержанно сказал Траутмэн и обвел глазами солдат и офицеров, испуганно смотревших на него.

— Вы хотите… — начал было Мэрдок, но Траутмэн перебил его:

— Я хочу поговорить только с вами, Мэрдок.

— Хорошо, полковник. В конце концов настало время поговорить, — он обернулся к своим подчиненным. — Прошу оставить нас одних, господа.

Штаб быстро опустел.

— Садитесь, полковник, — Мэрдок подождал, когда Траутмэн сядет, и сам сел по другую сторону стола. — Итак, о чем вы хотели поговорить?

Траутмэн, собравшийся высказать Мэрдоку все, что он думает о нем и его операции, распалявший себя во время полета, вдруг растерялся и не знал, с чего начать.

— Я видел Рэмбо так, — наконец сказал он, — как вижу сейчас вас. Его окружали враги… И я его бросил. Я оставил его, Мэрдок. Что произошло? Я ничего не могу понять!

— Успокойтесь, полковник. Ведь Рэмбо был не один?

— Не один. С ним был военнопленный. Я это сразу определил — на нем была форма… Вернее, то, что осталось от формы.

— Господин полковник, мы военные люди, и оба прекрасно знаем, что заслуживает солдат, не выполнивший боевой приказ. Рэмбо не выполнил своего задания.

Траутмэн даже приподнялся на стуле.

— Рэмбо?.. Не выполнил?.. Да он сделал больше, чем от него требовалось!

— А от него требовалось только выполнить приказ, — спокойно сказал Мэрдок. — Вы помните, полковник, я обратил ваше внимание на то, что он невнимательно слушал меня. И вот вам результат.

Траутмэн хотел что-то возразить, но Мэрдок предупреждающе выставил перед собой ладонь.

— Простите, полковник, я не закончил. Я дважды повторил ему приказ сфотографировать — только сфотографировать! — лагерь, к которому его выведет наш агент, и ни при каких обстоятельствах не вступать в конфликт с противником. Вы помните мои слова, полковник?

— Да, Мэрдок, прекрасно помню. Вы приказали сфотографировать американцев, которых, по его мнению, держат в плену.

— Это не имеет никакого значения, — возразил Мэрдок. — В том лагере, к которому его должны были вывести, американцев нет.

— И вы знали об этом?

— Разумеется.

— Но тогда чего вы добивались? Какие вам нужны были доказательства?

— Нам нужны были доказательства того, что американских военнопленных во Вьетнаме нет.

Траутмэн поднялся.

— Что вы хотите этим сказать?

— Сядьте, Траутмэн, и не стройте из себя невинную девицу. Если вы о чем-то успели забыть, я вам напомню. Но, скорее всего, вы не забыли, а просто не придали в свое время одному эпизоду никакого значения. Так вспомните. Сразу же после войны мы должны были, по соглашению, выплатить Вьетнаму за нанесенный стране ущерб триста миллионов долларов. Мы не выплатили им, Траутмэн.

— И они отказались вернуть нам пленных?

— Они отрабатывают деньги, которые соотечественники оставили в своем кармане. Думаю, теперь вы все поняли, полковник. А мы вынуждены были объявить наших пленных без вести пропавшими.

— И теперь вы хотели подтвердить свою ложь фотодокументами и вот этой, — Траутмэн обвел вокруг рукой, — вот этой театральной декорацией?

— Да, полковник, мы собрали с помощью этой декорации достаточно свидетельств того, что наших пленных не существует. И эти свидетельства будут щедро представлены прессе и телевидению.

— Но Рэмбо доказал обратное: пленные есть!

— Рэмбо мы преподнесем средствам информации как национального героя, погибшего в поисках истины. Вас это устраивает? А потом… Со временем, полковник, со временем!.. Мы подключим дипломатические каналы. Если ничего не удастся, то ведь вашу группу «Дельта» никто еще не упразднял. Ждите своего часа, полковник.

Мэрдок прошел к холодильнику, вынул запотевшую бутылку пепси, налил в стаканы себе и Траутмэну. Отхлебнул глоток и посмотрел на него так, как смотрит мать на больного ребенка.

Траутмэн, вы представляете себе, что было бы, если б хоть один военнопленный выступил по национальному телевидению? Это было бы равносильно объявлению войны. Снова вторжение, бомбежка Ханоя, антивоенные митинги, смена правительства… Неужели вы всерьез полагаете, что кто-то пойдет на это из-за нескольких десятков призраков?

— Людей, людей, черт побери!

— Полковник, — в голосе Мэрдока появились предостерегающие нотки, — вы, как и ваш Рэмбо, никак не навоюетесь. А времена меняются, и не забывайте об этом. Я же, со своей стороны, готов забыть о нашем разговоре.

— Благодарю вас Услуга за услугу: а я прошу вас не забывать о Рэмбо.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он придет к вам, Мэрдок. Мэрдок улыбнулся.

— Я не суеверный, полковник. И кроме того…

Его перебило жужжание зуммера, на табло загорелась красная лампочка. Мэрдок схватил микрофон, щелкнул тумблером.

— Майор Мэрдок у аппарата.

Раздался знакомый рокочущий голос генерала.

— Почему не докладываете, Мэрдок? Что-нибудь не так?

— Прошу прощения, господин генерал, только что возвратился полковник Траутмэн. Все так, господин генерал! Завтра мы сворачиваемся.

— Благодарю вас, Мэрдок. Дайте мне Траутмэна.

Мэрдок протянул полковнику микрофон и зажал его ладонью.

— Послушайте мой совет, полковник: не усложняйте себе жизнь. Поверьте, это очень серьезно.

Траутмэн взял микрофон.

— Полковник, вы слышите меня? — пророкотал голос генерала.

— Я вас слышу, господин генерал.

— У вас все в порядке?

— Да… Но я хотел бы, чтобы вы приняли меня.

— С удовольствием, Сэм! Я тоже соскучился по тебе, старина. Жди благодарность от президента. А я обнимаю тебя, дружище, и благодарю от своего имени.

Раздался щелчок, красная лампочка погасла. Мэрдок осторожно вынул из ладони Траутмэна микрофон и с довольной улыбкой предложил:

— А не выпить ли нам чего-нибудь покрепче…

Глава 18

Сообщение о захвате Рэмбо должно было бы обрадовать Дзанга, но не обрадовало. Слишком велики были потери, чтобы он мог чувствовать себя удовлетворенным. Пусть гибель сторожевого катера останется на совести его командира, который не сумел взять этого индейца. Что касается Фам Вана и его бандитской команды — туда им и дорога. Пусть гибель часовых в лагере будет вечным укором этому растяпе Дину. Но смерть семи солдат и офицера, жизни которых были доверены ему, Дзангу, а он не сумел сохранить их, лежала только на его совести и больно ущемляла самолюбие.

Он снова и снова, пытаясь быть беспристрастным, анализировал свои действия и не находил в них никаких ошибок. Но ведь Рэмбо ушел от него! Значит, все дело в нем, руководителе операции! Видимо, он недооценил Рэмбо, если тот смог переиграть его. Противника надо знать. Дзанг вступил с ним в борьбу, не имея о нем ни малейшего представления. И как бы ни оправдывал себя профессиональный контрразведчик — недостатком времени, ограниченностью места действия, скоротечностью событий, он не мог не признать, что действовал опрометчиво. И сознание собственной неполноценности давило на его мозг, вызывало приступ бешеной ненависти к противнику.

Он с трудом оторвался от своих мыслей, когда радист, кажется, уже дважды окликнул его.

— Информационный отдел, господин Дзанг. Дзанг взял микрофон.

— Ну что там у вас?

— Очень немного, господин Дзанг, но кое-что мы все же нашли. Вы меня слушаете?

— Слушаю, слушаю, — Дзанг нетерпеливо заерзал в кресле.

— Итак, — информатор сделал паузу и стал читать. — Рэмбо Джон Джейк, родился в сорок седьмом году в Соединенных Штатах Америки, штат Аризона. Служил в американской десантной части, переброшенной во Вьетнам в 1968 году. Взят в плен в 1972 году. Содержался в лагере под Ван-Ен.

— Как вел себя в лагере? — спросил Дзанг.

Ничем особенно не выделялся, господин Дзанг. Молчалив, сдержан, физическую боль переносит спокойно… Обладает мгновенной реакцией. Это естественно, господин Дзанг, — десантник!

— Хорошо. Дальше.

— В 1973 году, разоружив охрану, совершил побег с группой военнопленных. Вся группа была уничтожена, Рэмбо удалось уйти. Считается, что он погиб в джунглях. Все, господин Дзанг. У вас будут вопросы?

Если больше нечего добавить, то какие могут быть вопросы?

— Благодарю вас.

Дзанг вздохнул с облегчением, будто сбросил с себя непосильный груз. То, что он услышал, уже несколько оправдывало его в собственном мнении. Мало того, что Рэмбо был профессиональным военным, он еще и прекрасно знал местность, в которой действовал. Мгновенная реакция? Об этом Дзангу уже рассказали солдаты. А вот что касается безразличия к физической боли, то в этом Дзанг очень сомневался. Боль — это то, к чему никто не может привыкнуть. Можно относится спокойно даже к смерти. К боли относится спокойно невозможно.

Теперь, когда он знал, кто предстанет перед ним, легче будет развязать ему язык. И потом ведь есть еще этот Смит. И если Рэмбо так уж нечувствителен к собственной боли, то ведь его может глубоко тронуть боль товарища. Жаль, эти растяпы упустили красивую девушку по имени Ма… Но Дзанг был уверен, что теперь она далеко не уйдет. Он негромко позвал:

— Нго, где ты?

В проеме двери показалась форменная фуражка, надвинутая на низкий лоб Нго.

— Я здесь, господин.

— Иди на базу, — сказал Дзанг. — Я вижу, ты скучаешь. Там тебя ждет работа. Тебе дадут одного человека: я хочу, чтобы ты подготовил мне его.

— Я подготовлю, господин, — улыбнулся Нго, и даже начальнику контрразведки стало не по себе.

— Нет, это не то, что ты думаешь, — поморщился Дзанг. Ты только устроишь ему ванну и ничего больше. Понял меня?

— Понял, господин.

— Пусть он купается до моего прихода. И будь с ним осторожен — это очень нехороший человек, Нго. Совсем нехороший.

— Когда вы придете, господин, — опять улыбнулся Нго, — он будет совсем хороший.

Глава 19

Территория военной базы, огороженная колючей проволокой, располагалась рядом с лагерем, но к лагерю база не имела никакого отношения. Правда, иногда Дин, когда его просили об этом, посылал туда военнопленных на разные черные работы. Их там кормили, и хозяйству Дина это тоже приносило какой-никакой навар.

На базе был солдатский клуб, в котором личному составу почти ежедневно крутили старые киноленты. А когда фильмы надоедали, устраивали танцы. Так на базе стали появляться девушки из ближних деревень. Солдаты почти всех их знали в лицо и, конечно же, знали, кто ищет женихов, а кто не прочь заработать несколько донгов.

Ма лишь однажды приказали посмотреть эту базу. И она сходила туда с девушками из соседнего села, где у нее жила дальняя родственница. Больше базой не интересовались. Ма понимала, что сейчас ее ищут. И стоит только ей появиться на базе одной, на нее сразу же обратят внимание. Ничего не оставалось делать, как идти в деревню, чтобы вечером присоединиться к девушкам, — рисковать она не могла.

Родственница старушка покормила ее, перебрала все деревенские новости и почему-то шепотом рассказала о несчастье, случившемся у соседей: у дочки хозяина убили жениха Нгуйена, который служил где-то тут рядом.

— Кто же убил? — спросила Ма.

— Этого никто не знает — даже сам начальник, — испуганно выкатила выцветшие глаза старушка. — Думаю, без лесного духа здесь не обошлось… Ведь ее, дочку хозяина, даже возили туда, спрашивали…

— И что же?

— Ничего. Отпустили… Откуда ей знать то, чего и сам начальник не знает?..

Ма догадывалась, что база не связана с лагерем. Но если такое происшествие случилось в лагере, то не поднимут ли тревогу и на базе? Это намного бы все усложнило. Если базу закроют, придется пробираться одной, а это уже небезопасно.

Остаток дня она не могла найти себе места: что с Рэмбо? Она понимала, что, прежде чем уничтожить, его будут допрашивать, может быть, пытать. Может, уже пытают, и он ждет ее, а она ничем не может помочь ему.

Наконец, наступил вечер, и девушки все-таки собрались в клуб. Они с удовольствием приняли в свою компанию Ма и отправились в путь.

Глава 20

Солнце палило нещадно. От испарений воздух стал вязким и клейким. Рэмбо лежал, уткнувшись лицом в траву, и вдыхал гнилостный запах болотной тины. Болото было где-то рядом, он почти физически ощущал его. Рядом лежал Джек и, стараясь сдержать стон, скрипел зубами. Он уже не мог понять, что у него болит. Боль от раны разлилась по всему телу, проникая в каждую клетку, и теперь он весь горел, словно в огне.

В двух шагах от них в тени от хижины сидел солдат и что-то лениво жевал, смачно сплевывая. Потом Рэмбо услышал, как он быстро встал, переложив автомат из руки в руку, и отошел в сторону.

— Сюда, Нго, сюда! Они здесь! — крикнул он.

Кто-то медленно подошел тяжелой походкой и остановился рядом с Рэмбо.

— Тебе нужны оба? — спросил солдат. — Забирай их, они мне надоели. Пойду вздремну.

— Нет, ты не пойдешь, — ответил Нго, — ты будешь охранять этого. Мне нужен только один.

Он ткнул носком ботинка Рэмбо в бок.

— Вставай, здесь слишком жарко. Пойдем купаться.

Рэмбо открыл глаза и сел. Перед ним стоял толстяк с короткой бычьей шеей и оценивающе сверлил Рэмбо острыми глазками. Рэмбо поднялся. Нго взял у солдата ключи от наручников и подтолкнул Рэмбо кулаком в спину.

— Пошел.

Они прошли шагов двадцать и вышли на небольшую насыпную плотину, где их ждали четыре солдата, сидевшие на толстой связке бамбука. Теперь Рэмбо увидел, откуда шел тошнотворный гнилостный запах. Болото почти до середины поросло густо-зеленой растительностью, и только в самом центре и у плотины чернела вода. Поверхность ее будто шевелилась: болото кишело пиявками. И Рэмбо понял, какое купание готовит ему Нго. «Пусть позабавится, — подумал он. — Может, потом придумает что-нибудь поновее».

Нго снял с Рэмбо наручники, солдаты крепко прикрутили его руки к бамбуковой связке и сбросили с плотины. Рэмбо окунулся в теплую болотную гниль, но бамбук удержал его голову над поверхностью. Он оказался лицом к болоту. Нго захохотал.

— Ну как, дуньти, это лучше, чем печься на солнце?

— Мне нравится, — спокойно сказал Рэмбо и уже не слушал ни ругательств Нго, ни смеха солдат на плотине. Он думал о Ма. Он все-таки правильно сделал, что прогнал ее. Еще немного, и ей бы не уйти. А теперь она на свободе и она придет. Ма не может не прийти, потому что она не считает его расходным материалом, как остальные. Как этот мерзавец Мэрдок. Вспомнив о Мэрдоке, Рэмбо представил себе, как он придет к нему — а он обязательно придет! — и возьмет его за глотку. Конечно, эта жирная свинья с розовыми ушами сразу наложит в штаны от страха.

Рэмбо почувствовал, как по шее, а потом по щекам поползли пиявки и на скулах остановились. Это хорошо. Плохо, если бы они залепили глаза. Хотя, по правде говоря, что тут и смотреть? Перед его глазами бегали жучки, комары, и он хорошо видел, как под их ножками упруго прогибалась поверхность воды. Раньше ему не доводилось этого видеть. Потом вся эта мелкая живность замелькала в глазах черными точками, слилась в один темный вращающийся круг, и он потерял сознание.

Когда он очнулся, то никак не мог открыть левый глаз — его будто залепили клейким пластырем. Он попытался нагнуть голову, чтобы достать лицом до воды, но это ему не удалось. Да пиявку и не смоешь водой. «Черт с ней, пусть сидит, если ей нравится, — подумал Рэмбо. — Надоест, отвалится сама».

Время близилось к вечеру. База жила своей жизнью. Рэмбо слышал голоса, треск мотоциклетных моторов. Где-то недалеко жарили рыбу, и запах дыма смешивался с запахом гнили. На плотине остановилось несколько человек, наверное, солдаты. Они поговорили о чем-то, посмеялись и пошли дальше. «Если Нго не придет до утра, — подумал Рэмбо, — эти твари оставят от меня одну оболочку. А я нужен Дзангу живой, и ему пора бы и прийти».

И Дзанг пришел. Он велел вытащить Рэмбо и отвязать. Никогда еще Рэмбо не чувствовал себя таким слабым и беспомощным. Ноги его подогнулись, и он бы упал, если б его не поддержали солдаты. Дзанг усмехнулся.

— Ну как, Рэмбо, — спросил он, — ведь это не больно?

Рэмбо спокойно посмотрел ему в глаза. «Этот старый обвисший мешок с дерьмом и есть, наверное, сам Дзанг», — подумал он без всякого интереса и сказал, глядя поверх его головы:

— Не больно, Дзанг.

— Ты знаешь, кто я? — удивился Дзанг.

Но Рэмбо не ответил. И тогда Дзанг вынул из ножен широкий плоский штык и поднес к его левому глазу. Рэмбо не шевельнулся.

Дзанг осторожно снял острием штыка пиявку с глаза Рэмбо и улыбнулся.

— Теперь ты лучше будешь видеть. Значит, ты знаешь, кто я. А я знаю, кто ты. Нам легче будет разговаривать, Рэмбо. Нго, — он повернулся к своему помощнику, — ты знаешь, я не выношу пиявок… Помоги ему почиститься и приведи ко мне.

Глава 21

— А почему я тебя не видел раньше?

— Не знаю. Я была здесь.

— Да подожди, не беги!

Молоденькому солдату Ма понравилась сразу, как только он увидел ее на контрольном посту. И он решил во что бы то ни стало познакомиться с ней поближе. Девушки, с которыми пришла Ма, поняли это и с веселым смехом оставили их на тропинке между контрольным постом и клубом.

— Не задерживайся, Ма, — опоздаешь к началу!

— У тебя хорошее имя, — улыбнулся солдат и поправил автомат не плече, пытаясь придать себе бравый вид.

— Это имя у каждой третьей девушки, — засмеялась Ма. — Но мне нужно идти.

— У тебя здесь уже кто-нибудь есть? — ревниво спросил солдат.

И Ма усмехнулась: этот Коротышка, как прозвала она его про себя, уже ревнует. Ее не интересовало его имя. Наверное, он считал себя неотразимым сердцеедом, потому что сразу же повел себя уверенно, ничуть не сомневаясь в своей победе. «Это даже хорошо, — подумала Ма. — С таким петушком будет меньше мороки».

— Я никого здесь не знаю, — ответила она, — но хотела бы познакомиться. В деревне так скучно.

Послушай, Ма, я сейчас заступлю на пост. Видишь вон тот склад? Придешь?

— А ты меня не застрелишь? Коротышка рассмеялся.

— Я тебя буду охранять. Там нам никто не помешает… поговорить. Ты тихонько свистни, а я тебе отвечу. Умеешь свистеть?

Ма тихо свистнула, и Коротышка остался доволен.

— Как только начнется кино, сразу уходи. Я буду ждать тебя, Ма.

Она успела к началу сеанса. Свет еще горел, и нетерпеливые подружки, оставившие для нее крайнее в ряду место, сразу же потянулись к ней пошептаться.

— Что он тебе сказал, Ма?

— Как его зовут?

— Красивый парень, только очень маленький…

Ма ничего не успела ответить: погас свет, и фильм начался. Это была какая-то старая американская лента про роковую любовь. Ма видела ее, когда еще был жив отец. Подружки ее сразу замолчали и вытянули к экрану шеи. Ма посидела минут пять и тихо, согнувшись, чтобы никому не мешать, вышла из зала. На нее никто даже не обратил внимания.

День близился к концу. Ма обогнула клуб и напрямую через кустарник пошла к складу. Это был длинный бамбуковый сарай, крытый банановыми листьями. Ма подошла поближе и тихо свистнула.

Глава 22

— Нго, чем ты там занят? — Дзангу очень хотелось, чтобы Рэмбо, который сидел на полу и смотрел куда-то в потолок, обратил внимание на его помощника.

— Я хочу приготовить инструмент, господин, — сказал Нго. — Может, он мне понадобится.

Рэмбо не повернул голову и не поинтересовался, что там готовит этот Нго. А Нго снял чайник с электроплиты и положил на нее острие длинного ножа.

— Я думаю, до этого не дойдет, Нго, — продолжал Дзанг. Вот увидишь, мы поладим с Рэмбо. Он умный парень и уже бывал у нас, так что понимает: Азия это не Европа или какая-то там Америка. Азия — это Азия! А впрочем, — добавил он, — делай, как знаешь, а мы пока поговорим с Рэмбо.

Рэмбо надоело смотреть в потолок, и он перевел взгляд в дальний угол хижины.

— Объясни мне, Рэмбо, зачем тебе понадобился военнопленный? Молчишь… А я тебе скажу, почему молчишь: ты сам не знаешь, зачем он тебе нужен. Думаю, что и тому, кто посылал тебя сюда, он тоже не нужен. Я угадал?

По лицу Рэмбо пробежала тень, и Дзанг понял, что его слова попали в цель.

— Видишь ли, — продолжал он, — я понял это из разговора майора Мэрдока с пилотом Гаррисоном. Вот послушай, и тебе самому все станет ясно.

Дзанг пододвинул к себе на столе портативный магнитофон, который лежал рядом с луком и колчаном, нажал кнопку, и Рэмбо услышал знакомые голоса:

«ГАРРИСОН. Майор, мы видим Рэмбо, но он не один.

МЭРДОК. Как не один? С ним агент?

ГАРРИСОН. Нет судя по всему, с ним военнопленный. Он, наверное, нашел одного из наших. Что делать, майор? Я жду приказаний. Торопитесь, их окружают!»

Наступила пауза, после чего послышалась длинная пулеметная очередь, и — снова пауза, после которой Рэмбо услышал спокойный голос Мэрдока:

МЭРДОК. «Гаррисон, немедленно прекратить операцию и возвращаться на базу».

И тут в запись ворвался возмущенный голос Траутмэна: «Мэрдок, какого черта! Мы их видим! Я пошел вниз!» Что-то щелкнуло, и запись оборвалась.

Дзанг выключил магнитофон и посмотрел на Рэмбо.

— Вот видишь, Рэмбо, ты зря старался. Ни твой Смит, ни ты сам никому не нужны: свои тебя бросили, а для нас ты тоже не представляешь никакой ценности. Но ведь зачем-то тебя все-таки посылали! Зачем, Рэмбо?

Но Рэмбо не слушал Дзанга. Вся его ненависть обратилась теперь к Мэрдоку. Этот мерзавец должен ответить за все, и он ответит. Нужно только выжить. Что они могли сделать с Траутмэном? Траутмэна он им тоже не простит. Дзанг, кажется, начинает злиться. Но он — враг, и он должен злиться, когда ему не подвластен противник. Против Дзанга он ничего не имеет — здесь все идет по правилам: кто кого переиграет. Но Мэрдок!..

— Рэмбо! — рявкнул, не сдержавшись, Дзанг. — Ты меня не слушаешь? Понимаю, этой записью я испортил тебе настроение. Но пойми и меня, я не могу подлаживаться под твои капризы. Ответь мне, зачем тебя посылали, и ты будешь таким же военнопленным, как и твой Смит. Вы,кажется, успели подружиться, и вам, думаю, не хотелось бы расставаться. Отвечай, Рэмбо. Только не рассказывай, что ты соскучился по своему лагерю, из которого сбежал в семьдесят третьем.

И это он знает!

— Дзанг, — сказал Рэмбо, — если ты все знаешь, какого черта пристал ко мне?

Дзанг чуть не задохнулся от возмущения, но выровнял дыхание и, стараясь быть спокойным, сказал:

— Я ведь не спрашиваю тебя, где ты спрятал красивую девушку по имени Ма. Я спрошу об этом позже. А может быть, и не спрошу. Ну и что же, Рэмбо?

— Пошел вон от меня, — сказал Рэмбо, не повышая голоса, и отвернулся.

— Я думал, мы договоримся, — вздохнул Дзанг и обратился к помощнику: — Нго, нашему другу стало холодно после ванны, согрей его.

Нго подошел к Рэмбо и тихо сказал:

— Встань.

Рэмбо нехотя поднялся с пола. Нго обхватил его сзади могучими руками, подтолкнул к металлической решетке, стоящей у стены, развернул и привязал к ней спиной за руки и за ноги. Потом он включил ток и стал медленно увеличивать реостатом напряжение. Рэмбо почувствовал, как все его тело начинает сводить судорога. Казалось, она выворачивала суставы и скручивала ребра. Он невольно застонал, и тогда Нго еще довернул ручку реостата. Рэмбо закричал.

— Подумай, Рэмбо, ради чего ты все это терпишь? Ради тех, которые, не задумываясь, предали тебя? — Дзанг безнадежно махнул рукой, и Нго стал медленно вращать ручку.

Рэмбо закричал так, что замерли от ужаса в своей клетке военнопленные, умолкли в джунглях птицы, и Ма вздрогнула всем телом: она узнала его голос.

Глава 23

— Что это?

Коротышка от обиды чуть не застонал. Отложив автомат в сторону, он обнял Ма и только хотел ее поцеловать, как раздался этот страшный вопль.

— Чего ты испугалась? — бросил он недовольно. — Припекли, наверное, бандита.

— Какого бандита? — спросила Ма и освободилась из объятий Коротышки.

— Поймали какого-то индейца с луком и стрелами, — Коротышка снова потянулся к Ма. — Да нам-то что до этого! Ма, дорогая моя…

Ма ребром ладони коротким взмахом ударила Коротышку по шее. Он стал хватать ртом воздух и рухнул на траву. Ма взяла его автомат, передернула затвор и прыгнула в кусты.

Глава 24

— Выключи свой аппарат, Нго. Я вижу, наш друг согрелся — видишь, какой он мокрый. Ну что, Рэмбо, теперь ты мне скажешь что-нибудь? Опять молчишь… Нго, что ты там приготовил на плите?

Нго снял со спирали нож с раскаленным добела концом. Он подошел к Рэмбо и оглянулся на Дзанга, тот чуть кивнул головой. Ему было интересно: действительно ли так уже равнодушен этот Рэмбо к боли. Нож коснулся щеки Рэмбо и пошел вниз, к подбородку. Послышалось тихое шипение, и по хижине пополз приторный запах горелого мяса. Грудь Рэмбо заходила ходуном, но он не издал даже стона. «Ах ты, дерьмо. Ну погоди, я доберусь до тебя» Теперь он и сам не знал, кому грозит. Мэрдок, Дзанг и этот толстый палач Нго — все они вдруг объединились в его сознании в одно целое, имя которому — Враг. И нужно было выжить, чтобы наказать Врага. И он посмотрел на Дзанга с такой ненавистью, что тот опустил глаза.

Кончик ножа дымился. Нго вытер его о край плиты и снова положил на спираль.

— Хорошо, — сказал Дзанг, — я понимаю, ты молчишь, потому что тебе нечего сказать. Теперь я это вижу. Извини, что Нго пришлось побеспокоить тебя. Но ты сам виноват. И я хочу тебя выручить.

Дзанг подошел к передатчику, включил его и настроил.

— Можешь вызвать своего майора и спросить его, зачем он посылал тебя сюда. Если майор сможет объяснить это, ты пойдешь отдыхать. Скажу тебе честно, как солдат солдату, ты мне нравишься, и я хочу тебе помочь.

Теперь Рэмбо смотрел не на Дзанга, а опять поверх головы, и в глазах его было полное безразличие. И Дзанг понял, что никакие пытки не заставят его говорить. Ну что ж, в запасе есть еще этот — военнопленный Смит, Джек Смит. Если уж Рэмбо так полюбил его, не станет же он ему желать зла.

— Нго, приведи сюда того военнопленного, который прохлаждается на травке. Думаю, безделье его утомило.

— Я приведу его, господин.

Нго вышел и через минуту приволок и бросил на пол Смита. На него было больно смотреть: щеки его совсем ввалились, глаза безумно шарили по Рэмбо, словно Смит не верил, что тот еще живой. Отдышавшись, он поднялся и сказал тихо, но внятно:

— Не говори им ничего…

— Что ж, Рэмбо, — сказал Дзанг, — если тебе не дорога собственная жизнь, может, ты пожалеешь жизнь своего товарища. Ведь не затем же ты его спасал, чтобы отдать нам. Нго, мне кажется, два глаза для Смита очень много — хватит ему и одного. Как ты думаешь?

— Хватит, господин, — улыбнулся Нго и снял с плиты раскаленный нож.

Смит с ужасом смотрел, как Нго подходит к нему. И все же у него хватило еще сил, чтобы повторить:

— И все равно не говори им ничего.

Нго зажал голову Смита в сгибе своей толстой руки и поднес острие ножа к его левому глазу.

— Не надо, — глухо сказал Рэмбо.

— Нго, отпусти его, Рэмбо просит за своего друга. Я знал, что он настоящий друг Смита. Будешь говорить, Рэмбо?

Рэмбо кивнул.

— Отвяжи его, Нго, и проводи к передатчику.

Нго разрезал на руках и ногах Рэмбо веревки и хотел подхватить его, но Рэмбо так посмотрел на своего палача, что тот набычился и отступил. Почувствовав себя свободным, Рэмбо вздохнул полной грудью и расправил мышцы. «Ну, Дзанг, хватит, — подумал он. — Ты слишком много возомнил о себе и в самом деле почувствовал себя хозяином. Пора переубедить тебя в этом».

Он еще не знал, что предпримет в следующее мгновение, но уже чувствовал, как нарастающая в нем ненависть вливает в его мышцы живительную силу. Он снова ощущал себя самим собой. Но он не стал искушать злобный нрав Дзанга и нарочито медленно, едва передвигая ноги, подошел к аппарату. «Нужно отдохнуть. Нужно за эти минуты полностью восстановить силы. Другого случая может и не быть». Он сел на стул и закрыл глаза.

— Мне нужно отдохнуть, — сказал он устало. — Иначе они могут подумать, что я говорю под пыткой.

Дзанг весело рассмеялся.

— В самом деле, Рэмбо! Ты молодец. Они подумают! Отдохни. Хочешь пить?

Рэмбо отрицательно покачал головой. Минуты через две, когда дыхание полностью восстановилось, он открыл глаза и взял в руку стойку микрофона. Это была литая чугунная стойка, и она очень понравилась Рэмбо. Другой рукой он проверил настройку и стал вызывать штаб.

— Два — семь — девять — два — девять. Говорит Одинокий Волк. Два — семь — девять — два — девять. Говорит Одинокий Волк. Ответьте мне.

И он услышал радостный голос Траутмэна.

— Одинокий Волк, мы слышим тебя! Где ты? Сообщи, где находишься!

Рэмбо посмотрел на Дзанга. Дзанг показал глазами на Смита, которого Нго снова держал за шею и водил у его лица острием ножа.

— Смелее, Рэмбо, — заерзал на стуле Дзанг. — Вы же не хотите, чтобы ваш друг умер!

— Джони, — волновался полковник, — ответь мне. Где ты?

— Мэрдок, — сказал Рэмбо и сжал стойку микрофона.

— Рэмбо! — сразу же раздался бодрый голос майора. — Это я — Мэрдок. Мы рады, что вы живы. Где вы находитесь? Мы прилетим за вами.

Рэмбо поднялся, сжимая в руке стойку микрофона, и громко сказал:

— Мэрдок, слушай меня внимательно. Я сам приду за тобой!

Почти не размахиваясь, Рэмбо ударил Дзанга стойкой в солнечное сплетение и резко обернулся. Нго не успел опустить нож на его плечо, — короткая автоматная очередь разнесла его череп.

— Ма, я знал, что ты придешь!

В дверях стояла Ма с автоматом в руках.

Глава 25

«Конец индейцу», — подумал Дин, услышав короткую автоматную очередь. Он уже подходил к хижине начальника контрразведки и тут остановился в раздумье: идти или не идти. Дзанг просил зайти к нему вечерком, чтобы посмотреть на человека, который вырезал его пост. У Дина очень чесались кулаки — не мешало бы выбить этому индейцу зубы, чтобы больше не кусался. Но он боялся Дзанга. Дину уже рассказали о его крутом нраве — во время пыток контрразведчик зверел и терял над собой контроль. Да и с его помощником Нго не хотелось бы лишний раз встречаться: бандитская рожа, никогда не знаешь, что он замышляет. И зачем это вдруг Дзанг позвал его, Дина? Может, он и не хочет видеть этого индейца. Значит, у Дзанга было на уме что-то другое.

В это время в хижине Дзанга раздался треск, будто разбили ящик или раскололи ударом приклада череп. Дин попятился. «Конец военнопленному Джеку Джеймсу Смиту, Соединенные Штаты Америки, штат Аризона…»

— Дин, что вы здесь делаете?

Дин вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял знакомый офицер с базы.

— Я?.. Меня пригласил господин Дзанг, — пробормотал Дин. — Но, думаю, что не вовремя… Я там буду лишним.

Офицер рассмеялся.

— Господин Дзанг не любит лишних. Слышали? Кажется, одного лишнего он уже убрал. Сходите лучше в кино — там веселее.

— Благодарю вас Я наверное, так и сделаю.

И они разошлись: офицер пошел дальше по своим делам, а Дин, спотыкаясь на кочках и корневищах, поторопился к клубу, словно там было его спасение от безжалостного Дзанга и свирепого Нго.

Глава 26

Рэмбо вырвал из передатчика шнур микрофона и связал им за спиной руки Дзанга. Другим шнуром, который вел от реостата до железной решетки, где его пытал Нго, он обмотал ноги Дзанга, стащил с него ботинки, снял носки и засунул их ему в рот. Ма скинула передатчик на пол и ударила по нему прикладом автомата. У стола, где стояла плита, она увидела сумку с продуктами и перекинула ее через плечо.

— Уходим, — Рэмбо взял со стола лук с колчаном и увидел портативный магнитофон. — Возьми его, Ма, а я понесу твой автомат.

Он осторожно выглянул за дверь и, к своему удивлению, не заметил никакой тревоги. Светила полная луна, ярко мерцали звезды в мире ничего не изменилось. База будто вымерла. Ма помогла подняться Смиту с пола.

— Вы можете идти?

— Наверное…

Они обогнули хижину Дзанга, и Ма через кустарник повела их к складу, где оставила Коротышку. За складом тянулось проволочное ограждение. Коротышки на месте не было. Ма обошла склад и нигде не обнаружила его.

— Он поднимет тревогу, — сказал Смит.

— Нет, — ответила Ма. Часовой, который на посту занимался любовью и у которого девушка отняла оружие, не покажется на глаза товарищам. Военный суд будет, конечно, строже. Он мог только уйти в джунгли.

Ма подошла к колючей изгороди и показала на дыру в ней. Здесь же лежала форменная фуражка — видно, Коротышка так торопился и нервничал, что не стал за ней возвращаться.

Они вылезли за территорию базы и пошли по направлению к лагерю.

В четвертый раз Рэмбо шел по этому пути. Первый раз в семьдесят втором, когда их привели сюда. Потом — в семьдесят третьем, когда бежал. В третий раз вчера. Казалось, какая-то неведомая сила держит и не хочет отпускать его отсюда. Если бы он верил в лесных духов, ему проще было бы объяснить, какая сила кружит его вокруг лагеря и водит вдоль Сонг-Бо. Но Рэмбо не верил в чертовщину, он полагался только на себя и на случай. Впрочем, он был уверен, что и случай зависит только от него.

У того конца лагеря, где Рэмбо снял пост, они остановились.

— Тебе придется подождать нас, Джек, — сказал Рэмбо.

— Вы думаете вернуться? — спросил недоверчиво Джек.

— Я не думаю, я вернусь, — упрямо сказал Рэмбо. — Я обещал вас освободить и освобожу.

Ма вынула из сумки пачку галет и целлофановый пакет с запеченной рыбой и сунула в руки Джека.

— Возьмите. Вам нужно набраться сил.

Джек прижал это богатство к груди, и в глазах его появились слезы. Он опустил голову и отвернулся, ему было стыдно за свою слабость, за свое ничтожество, до которого низвело его рабство, было стыдно за то, что он живет на свете. Но Рэмбо так уверенно обещал им свободу, что Джек, истосковавшись по ней, не мог не поверить ему. Он поднял голову, чтобы поблагодарить хотя бы за слова утешения, но ни Рэмбо, ни Ма уже не было.

Глава 27

Дин смотрел фильм, на экране мелькали кадры, но он ничего не видел — он думал о Дзанге, а в его воображении стоял, набычившись, угрюмый Нго. И он никак не мог отогнать от себя это видение.

Его место было крайним в ряду, на котором сидели девушки из соседней деревни. Дин узнал некоторых из них и подумал о дочери своего друга-крестьянина. Интересно, пришла ли она в кино после гибели своего жениха Нгуйена? Вряд ли. Он хотел спросить об этом соседку, но так и не вспомнил, как зовут дочку друга.

Опомнившись, он мысленно обругал себя последними словами: его ждет Дзанг, а он думает о какой-то девушке! Но Дзанг ведь не приказывал ему прийти, а просил. Он так и сказал: «Дин, прошу вас быть сегодня вечером у меня» Нет, даже просьба Дзанга — это приказ. С контрразведкой шутить нельзя. Ведь Дзанг может подумать, что Дин избегает его, скрывается. А почему? И Дзанг очень серьезно будет спрашивать, почему Дин скрывается. И что же это за напасть вдруг обрушилась на его голову!

Дин поднялся и вышел из клуба. Лучше идти самому, а не ждать, когда тебя приведут в наручниках. Этот Дзанг все может.

Луна хорошо освещала тропинку, ведущую к плотине, недалеко от которой стояла хижина Дзанга. Дин не дошел до нее шагов двадцать и остановился. Из хижины не доносилось ни звука. Если с индейцем и Смитом все покончено, то где трупы? Они, наверное, должны были выбросить их из хижины. Чего на них любоваться? Дин подошел ближе, осмотрелся, но трупов не увидел. Тогда он подошел к двери. Как же он сразу не обратил внимание на то, что дверь была приоткрыта и на траву падала яркая полоска света! Дин открыл дверь шире и заглянул внутрь.

— Разрешите?

Ему никто не ответил — хижина была пуста. И это обрадовало Дина: он приходил, но никого не было, господин Дзанг! Он уже хотел тихо притворить дверь, когда услышал то ли стон, то ли мычание. Он снова заглянул в хижину и увидел под столом связанного человека. Но это был явно не индеец: связанный человек в полувоенной форме скорее был похож на самого Дзанга. И Дин рискнул войти. И как только он вошел, сразу же увидел на полу за столом жирную тушу Нго, у которого вместо головы было нечто бесформенное, лежащее в луже крови. Дин отвернулся, присел на корточки и повернул к себе лицом связанного человека. Это был Дзанг.

— Вы просили прийти, господин Дзанг, — сказал Дин почему-то тихо, испуганно глядя ему в лицо. — Что с вами, господин Дзанг?

Вместо ответа Дзанг замычал и затряс головой. Выпученные красные глаза пылали злобой и ненавистью. И только тут Дин заметил, что из его рта торчит носок. Он потянул за него и вытащил весь кляп. Дзанг глубоко вздохнул и судорожно зевнул.

— Да развяжите меня, черт побери!

Дин трясущимися руками принялся распутывать узлы, но провод не поддавался его коротким толстым пальцам.

— Возьмите нож. Там! — Дзанг мотнул головой в сторону стола, на котором стояла плита.

Дин взял с плиты нож с раскаленным добела концом и не знал, что с ним делать.

— Подуйте на него! — со злобой выкрикнул Дзанг.

Дин подул и только тогда опомнился: этот Дзанг еще и издевается над ним! «Если б не я, лежать бы тебе с крысами до утра!»

Наконец, он кое-как размотал провод и помог Дзангу сесть на стул. Дзанг молчал и только тяжело дышал. Дин стоял за его спиной и тоже молчал. «Вот так, господин Дзанг, — думал он. — Да, у меня вырезали пост, но зато я сам не попался в капкан. А тебя скрутили, как поросенка. Что ты теперь скажешь?»

И Дзанг сказал, глядя в пол:

— Благодарю вас, Дин. Я не забуду этого, — он помолчал и стал с трудом выдавливать из себя слова: — Как вы понимаете, об этом никому ни слова… Слышите?

— Конечно, господин Дзанг, я понимаю… Я ничего не видел, пробормотал Дин и мстительно подумал: «Вот ты и сам затрясся, скотина. Это тебе урок!»

Мы сами разберемся в этом… инциденте, Дзанг поднялся, шагнул и споткнулся обо что-то. Он посмотрел себе под ноги и увидел разбитый передатчик. — Дин, объявите тревогу.

Дин выскочил за дверь, на ходу выхватывая пистолет, и стал палить в воздух.

— Тревога! Тревога!

На сторожевых вышках лагеря вспыхнули прожекторы.

Глава 28

Рэмбо услышал пистолетные выстрелы, когда спустился с Ма к реке. Они подошли к тому месту, где еще вчера их ждал Ван со своим катером. Теперь нет ни Вана, ни его команды, ни катера. Не нужно было ему хитрить. Перехитрил сам себя. Но почему Ван поставил катер именно здесь? Рэмбо внимательно осмотрел место и обнаружил в зарослях большой бамбуковый плот. Вряд ли он служил для переправы или для путешествий по Сонг-Бо: его неудобно было спускать к реке, и связан он был так, чтобы только не расползлись стволы. Так настоящие плоты не вяжут. Это, скорее всего, была площадка, на которой Ван вел свой торг — маленькая базарная площадь. Между стволов бамбука Рэмбо обнаружил множество окурков, смятые пачки из-под сигарет, жестяные банки из-под воды, пива, фруктов. Конечно, место было выбрано очень удачно: недалеко от базы, скрытное, и глубина у берега позволяла катеру входить в самые заросли, густо окружающие эту уютную бухту.

Здесь и остановились Рэмбо и Ма. Рэмбо лег на спину и стал смотреть на крупные, совсем близкие звезды. Ма села рядом.

— Утром начнется охота, — сказал Рэмбо.

— Надо было уничтожить Дзанга, — Ма ненавидела его за то, что он причинил столько боли Рэмбо.

— Нет, не надо, — возразил Рэмбо. — Дзанга я уже знаю, он глуп и самоуверен. Это хорошо. Другой на его месте может оказаться умнее.

Ма согласилась с Рэмбо и посмотрела на его лицо.

— Ты ужасно выглядишь.

— Трудная ночь.

— День тоже был суетливый, — сказала Ма и вгляделась в кровоточащий шрам на щеке Рэмбо. — Кто тебя так — Дзанг?

— Нго.

— Значит, я отомстила за тебя, — сказала Ма и погладила пальцами щеку вокруг раны. — Тебе очень больно?

Рэмбо зажмурился.

— Нет, мне приятно. У тебя шелковые пальцы. Ма тихо засмеялась и поднялась.

— Сейчас я сделаю тебе компресс, и к утру все будет о'кей.

— Так не бывает, — сказал Рэмбо. — Если только ты не волшебница.

— У меня бабушка была колдунья, и она меня кое-чему научила. Ма сошла с плота и стала ходить вокруг, срывая какие-то листья и травы. Потом она спустилась к воде, вымыла все это и вернулась. Рэмбо повернул голову и с любопытством наблюдал за ней. Ма оторвала от платья небольшой лоскут, положила на бамбук и стала тщательно жевать листья. Наверное, они не были сладкими, потому что лицо Ма сморщилось, и она дернула головой. Она выплюнула кашицу на лоскут и размазала ее ровным слоем.

— Может, тебе это неприятно видеть, но так надо, — сказала она и приложила свое снадобье к ране.

— Мне это приятно, — сказал Рэмбо, и действительно через несколько минут боль утихла, и он почувствовал себя на верху блаженства. — Ма, если тебе не трудно… Дотронься еще пальцами до щеки.

Ма улыбнулась и стала тихо, едва касаясь, водить кончиками пальцев по щеке Рэмбо.

— Знаешь, Ма, — сказал он, закрыв глаза, — я хотел тебе сказать… Ну, понимаешь, все, что ты сделала там… Я никогда не забуду. Спасибо тебе, Ма.

— Я тоже не забуду, — сказала Ма. — Если бы ты не прогнал меня тогда, я бы не могла тебе помочь.

— Я думал, ты обиделась.

— Сперва обиделась, а потом поняла. Ты молодец, Рэмбо, Ма помолчала и вдруг спросила: — Послушай, а я ведь не знаю, как твое имя?

— Это не главное, — сказал Рэмбо. — Но если хочешь — Джон. Полковник иногда называет меня Джони. Это когда он очень хочет помочь мне.

— Кто это — полковник? Он послал тебя?

— Нет. Его тоже обманули. Как и меня. Поэтому я и должен выжить, чтобы отомстить: за себя, за полковника, за всех наших.

— Плохие люди есть везде, Джони. Можно, я тоже буду называть тебя Джони?

— Мне это приятно, — сказал Рэмбо. — Помню, мать тоже называла меня так. Но это было давно, и я уже стал забывать.

— Я не утомила тебя, Джони?

— Нет, мне нравится, когда ты говоришь.

Ма прикоснулась пальцами ко лбу Рэмбо, погладила его брови.

— Что ты думаешь теперь делать? Попытаешься опять пробраться в лагерь?

— Я проберусь.

— Но как?

— Чтобы выжить на войне, не надо от нее бегать.

— Ты уже говорил мне об этом. Но война давно кончилась, Джони.

— Для меня и таких, как Смит, она продолжается. Разве не так?

— Наверное, — сказала Ма. — А когда ты спасешь их, опять уедешь в Америку?

— Да.

Ма помолчала, не решаясь спросить. И все-таки спросила:

— А ты не хочешь взять меня с собой, Джони?

— Я возьму тебя, Ма. Мне хорошо с тобой.

— Спасибо. Я не буду тебе в тягость, — Ма нагнулась и поцеловала Рэмбо в губы. — А теперь спи. Тебе надо отдохнуть.

— А ты?

— Я посижу. Мне не хочется спать.

Рэмбо уснул мгновенно. Ма слушала его ровное дыхание, смотрела на его лицо и ни о чем не думала. Ей было хорошо сейчас, и она не хотела загадывать, что будет, когда наступит утро. А Штаты были так далеко, что Ма и вообразить себе не могла ни этой дали, ни той жизни, которая могла бы быть ее жизнью. И если она спросила Рэмбо, возьмет ли он ее с собой, то только для того, чтобы услышать от него то, что могло бы считаться объяснением в любви. Это объяснение она услышала и теперь была счастлива.

Наступал рассвет. Нагретая за день река все еще отдавала свое влажное тепло и без того разморенным от сырости джунглям.

Рэмбо проснулся так же сразу, как и уснул. Он открыл глаза и нащупал руку Ма.

— Ты здесь, Ма?

— Здесь, Джони. Тебе что-нибудь приснилось?

— Нет, я не вижу снов — они мешают спать. Что там у меня со щекой?

— Сейчас посмотрим. Лежи.

Она сходила к реке, оторвала от платья еще лоскут, прополоскала его в воде и вернулась. Когда она очистила рану от травы и промыла ее, то осталась довольна.

— Я же говорила тебе, что все будет окей.

— Ты молодчина, Ма. А теперь пошарь в сумке, что там у тебя? Ма вытащила пачку галет, несколько целлофановых пакетов и две банки с соком. Это было все, что, наверное, приготовил Нго на завтрак себе и своему господину. Они поели, и Рэмбо засунул сумку с пустыми банками и мусором под плот.

— Спасибо тебе, Ма. Ты хорошая хозяйка, — Рэмбо поцеловал девушку, и она стала подниматься.

— Я люблю тебя, Джони, — сказала она, вздохнув, и поднялась во весь рост.

В этот момент и раздалась короткая автоматная очередь.

Едва ли Коротышка и сам знал, почему его сразу же потянуло именно сюда.

Вчера, когда он очнулся, то обнаружил: нет ни красивой девушки Ма, ни его автомата. Он даже не сразу понял, что произошло с ним. А когда память его окончательно прояснилась, вспомнил: офицер говорил им не только о двух пойманных бандитах, но и о девушке, которая успела скрыться. Неужели Ма и была той самой девушкой? Если это так, то Коротышка даже и представить себе не мог, какое наказание ждет его — о Дзанге ходили самые невероятные слухи. И тогда он решил уходить. Но он не рискнул идти в джунгли без оружия. Коротышка пришел в караулку, минуту-другую потолкался среди бодрствующей смены, незаметно взял из стойки автомат, прихватил ножницы, которыми резали при ремонте изгороди проволоку, и так же незаметно вышел. За складом он вырезал в ограждении «окно», бросил ножницы и кинулся бежать. В районе плотины, как он определил по звуку, раздалась автоматная очередь. Нет, это еще не погоня, еще рано. Где-то с него слетела фуражка, но он не стал искать ее — Коротышка торопился уйти как можно дальше. Он не помнил, сколько он бежал, время для него остановилось.

Горы Аннамского хребта, синеющие далеко за Сонг-Бо, стали темнеть. Наступала ночь.

Река была рядом, и Коротышка решил не уходить от нее далеко, а рано утром продолжить свой путь на восток. Нужно было дойти до деревни, снять с себя форму, переодеться в крестьянскую одежду, а там будет видно, что делать дальше.

«А что будет видно?» — с тоской подумал Коротышка и в этот момент услышал далекие пистолетные выстрелы со стороны базы. Но он так же не обратил на них никакого внимания, как и на автоматную очередь — подгулявшие офицеры позволяли себе иногда расслабиться. Коротышка даже не оглянулся. На берегу он остановился, присел на корточки и сполоснул парной водой разгоряченное лицо.

Фам Ван!.. Вот к кому он всегда мечтал попасть в команду! Вольная жизнь, много денег и немало приключений. Но вспомнив о последнем приключении Вана, Коротышка вздохнул и возблагодарил судьбу, что не попал в его команду.

Он выбрал себе в зарослях место, устроился поудобнее и лег. Очень хотелось есть. И сигареты кончились. Хорошо, что есть спички. И он вспомнил.

Вспомнил плот Фам Вана, на котором тот устраивал небольшой базар. Там всегда было много окурков, там же угощали друг друга, совершая большие и малые сделки. Не могли же они все выпить и съесть! Завтра он поищет на плоту и наверняка найдет не до конца опустошенные банки и бутылки. С этой мыслью он и уснул.

Коротышка проснулся от боли — какая-то тварь укусила его в лодыжку. Не открывая глаз, он подтянул ногу к себе и стал скрести ногтями укушенное место. И тогда проснулся окончательно, открыл глаза и вспомнил, где он.

Восток заметно побледнел. Надо идти. На базе, конечно, уже подняли тревогу: в это время его должны были сменить на посту. До плота, по его расчетам, оставалось несколько шагов. И тут он услышал знакомый женский голос. Он узнал бы его из тысячи других. Коротышка вскинул автомат, и когда Ма показалась из зарослей, выпустил очередь и в то же мгновение упал сам. Но прежде чем упасть, он увидел страшное, искаженное ненавистью лицо, обрамленное длинными растрепанными волосами, с красным шрамом на щеке.

Рэмбо бросил автомат и успел подхватить медленно оседающее тело Ма. Из уголка ее рта потекла тонкая струйка крови.

— Ма, ты что?.. — Рэмбо опустил ее голову себе на колени и нежно погладил, как засыпающего ребенка. — Ма, нам надо идти… Ты слышишь меня, Ма?

Ма пошевелила губами, она не могла говорить. Рэмбо чуть приподнял ее голову, и она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Ты… Ты ведь не забудешь меня… Джони?

— Нет, Ма… Я не забуду тебя… Не-ет! — закричал он яростно, когда почувствовал, как ее тело обмякло и глаза застыли, мертво глядя в небо. — Не-ет!

Он упал вниз лицом и стал бешено колотить по плоту кулаками. Потом затих, и только плечи его тряслись, как в ознобе, и он долго не мог успокоить в себе эту дрожь.

Потом он поднялся, закрыл ей глаза и долго смотрел в ее лицо, в лицо Ма, которую он хотел взять с собой в Америку, в штат Аризона… «Теперь война для тебя кончилась, подумал он. — А для меня все еще продолжается. Я отомщу за тебя, Ма. Они рады будут теперь умереть, сами будут искать своей смерти, чтобы только не встретиться со мной. Это будет ужасная месть, Ма. Ты почувствуешь это даже там… Там, где ты будешь».

Рэмбо посмотрел на подол ее темного платья, на то место, откуда она брала лоскуты для его раны, и оторвал длинную ленту. Он повязал этой лентой свой лоб и будто почувствовал прикосновение шелковых пальцев Ма. Потом он снял с нее медальон и повесил себе на шею. «Он не принес тебе удачу, Ма, — подумал он. — Может, принесет мне».

Он взял оружие, поднял легкое тело Ма на руки и понес к реке. Стволом автомата и руками он вырыл на берегу могилу, выложил ее листьями папоротника и опустил тело. Сверху он тоже положил листья и засыпал все землей. Потом он выровнял ладонями небольшой холмик и поднялся.

Одинокий Волк… Только теперь он почувствовал все свое одиночество, внутри образовалась черная пустота. Но постепенно эту пустоту стала заполнять горячая тугая волна жгучей ненависти. И когда она заполнила все его существо и ему стало трудно дышать, он, чтобы не задохнуться, поднял лицо к небу и закричал. И крик его, в котором смешались боль тоски и ярость мести, разнесся далеко над джунглями и над мутной гладью величавой Сонг-Бо.

ЧАСТЬ III

Глава 1

Полковник Траутмэн так и не уснул в эту ночь. Ему не давал покоя вчерашний разговор с Рэмбо. Он пытался понять, откуда он мог говорить и почему не сказал, где находится. Хотя Мэрдоку он ничего другого и не мог сказать, как только обрушить на него свою ненависть. «Мы прилетим за тобой!» Уже один раз прилетали. Рэмбо имел все основания не верить Мэрдоку и знал цену его обещаниям. Майор начал со лжи и сразу же вызвал у Рэмбо презрение. И кончил тоже ложью, которая обернулась прямым предательством. Оглянувшись в последний момент, прежде чем вертолет скрылся за лесом, Траутмэн сам видел, как Рэмбо и военнопленного окружают солдаты. Сопротивляться было бессмысленно. В такой ситуации, чтобы выжить, остается один выход: сдаваться. Что Рэмбо и сделал. Иначе он был бы мертв. Стало быть, Рэмбо взяли и заставили говорить из штаба базы. Другого варианта здесь и быть не могло. Об этом свидетельствовала и вклинившаяся в разговор фраза, сказанная кем-то по-вьетнамски: «Смелее, Рэмбо…» Дальше трудно было разобрать, кроме последних слов: «…друг умер». Может быть, речь шла о военнопленном, которого хотел спасти Рэмбо?

Значит, от него требовали, чтобы он что-то передал или о чем-то спросил. Рэмбо не сделал ни того, ни другого, а вместо этого стал угрожать Мэрдоку. Стало быть, Рэмбо в форме и уверен, что вернется. Более того, Траутмэн не сомневался, что Рэмбо уже на свободе. В этом убеждала запись на пленке после того, как Рэмбо, видимо, бросил микрофон. Бросил ли? Скорее всего, он ударил им по чему-то мягкому, после чего раздался треск автоматной очереди и Рэмбо громко сказал: «Ма, я знал, что ты придешь!» Потом запись резко оборвалась — аппарат или отключили или разбили.

Траутмэн попросил Мэрдока прокрутить пленку несколько раз, и он зримо увидел перед собой всю картину происшедшего. Мэрдок был начисто лишен воображения, поэтому запись не столько заинтересовала его, сколько вызвала в нем глухое раздражение. Этот щенок еще смеет угрожать ему! К тому же он настолько глуп, что совершенно не думает о том, что на его пути две государственные границы. А за эту угрозу он еще ответит… Подумав так, Мэрдок удивился сам себе: неужели в его подсознании тоже гнездится наивная мысль о возвращении Рэмбо? Чушь собачья! Просто разгулялись нервы. Совсем не думал, что с этими безмозглыми суперменами будет столько мороки.

— Кто эта Ма?

— Что? — Мэрдок не сразу понял, о чем спросил его Траутмэн, и ему нужно было время, чтобы собраться с мыслями. — Это наш агент. Она должна была проводить Рэмбо к лагерю. И она уже выполнила свою задачу. Не понимаю, какого черта она еще крутится там!

— Значит, она хотела помочь Рэмбо.

— Ему нечего было помогать. Щелкнуть затвором фотоаппарата может любой мальчишка. Нет, полковник, упаси Бог, чтобы я еще когда-нибудь связался с вашими мальчиками.

— Чем они вам не нравятся? — холодно спросил Траутмэн. — Тем, что в отличие от других честно выполняют свой долг?

— Прекратите, полковник. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. И не усложняйте себе жизнь.

С Мэрдоком бесполезно говорить. И Траутмэн вспомнил разговор с генералом. Ведь генерал так и не услышал всей правды, он вообще не знает, что происходит. И Траутмэн укорил себя за то, что сразу не сказал ему о военнопленных, найденных Рэмбо. Это, конечно бы, изменило весь ход событий. Но разговор был таким неожиданным и таким быстротечным, что Траутмэн не успел ничего сказать о развитии самой операции. А Мэрдок вряд ли довел до сведения генерала такую незначительную «подробность».

Генерал был старым боевым другом Траутмэна, хотя они и не считали себя стариками. В каких только точках земного шара они ни побывали: Африка, Латинская Америка, Ближний Восток… Всего и не упомнишь. Солдат солдата всегда поймет. А этот напыщенный майор если и нюхал порох, то только на учебных полигонах да на закрытых стрельбищах. Даже не мог правдоподобно соврать от своем участии во Вьетнамской войне. И кому? Рэмбо! Человеку, который по именам знал весь офицерский состав 3-й армии.

И Траутмэн твердо решил с наступлением утра связаться с генералом и попросить его немедленно ввести в действие группу «Дельта». Это будет блестящее завершение операции!

Траутмэн встал с постели и вышел из палатки. Уже светало. Он пробежал свою обычную пятикилометровку, умылся, побрился и приготовил кофе. Он не ходил завтракать в столовую, а ограничивался чашкой крепкого кофе по-турецки собственного приготовления. За чашкой кофе он окончательно продумал весь план разговора с генералом и направился к штабу.

Мэрдок был уже на месте. Он один сидел за столом среди нагромождения аппаратуры и что-то быстро писал. Этот Мэрдок вообще отличался пунктуальностью, ревностной службой и исключительным послушанием — всеми теми качествами, которые особенно ценятся начальством. Он встал и протянул полковнику руку.

— Доброе утро, полковник. Как спали?

— Доброе утро, Мэрдок. Благодарю вас, спал прекрасно. Я хотел бы попросить вас связать меня с генералом.

— Что случилось? — притворно удивился Мэрдок. — Вам приснились какие-нибудь идеи?

— Нет, я обдумал их наяву.

— Вы не хотели бы поделиться ими со мной?

— Вы услышите об этих идеях, когда я буду излагать их генералу. Мэрдок, вы помните, генерал обещал принять меня?

— Конечно.

— Свяжите меня с ним и считайте, что я пришел к нему на прием.

— Вы что-то решили, полковник?

— Мэрдок, вы же будете присутствовать при разговоре.

— Это так, полковник, — Мэрдоку явно не хотелось нарушать спокойное течение событий, и он, видимо, искренне хотел предостеречь Траутмэна от неприятностей. Я догадываюсь, о чем вы собираетесь говорить, и хотел бы еще раз предупредить вас, полковник: не ввязывайтесь в политику. Это большая политика, а вы в ней — маленькая шестеренка. И как только они почувствуют, что шестеренка дает сбои, ее сразу же выбросят и заменят другой. — Мэрдок умоляюще посмотрел на Траутмэна и не увидел на его непроницаемом лице никаких сомнений. И тогда он напомнил ему о том, что не могло не тронуть полковника. — Как я понял, генерал считает вас своим другом?

— Смею надеяться.

— Так вот, вы потеряете этого друга.

— Что вы говорите, Мэрдок?

— Он вам руки не подаст.

— Ну знаете!.. — Траутмэн готов был возмутиться, но сдержался: что может знать этот Мэрдок о боевой дружбе!

— Хорошо, полковник, — вздохнул Мэрдок. — Но не говорите потом, что я вас не предупреждал.

Он сел к аппарату, и через минуту Траутмэн услышал знакомый рокочущий голос генерала.

— Говорит Мэрдок. Сэр, вы обещали принять полковника Траутмэна — он пришел на прием.

Генерал красиво рассмеялся.

— К чему такая торжественность, Мэрдок? Где он там? Давайте мне его, у меня как раз есть свободное время.

— Доброе утро, сэр, — Траутмэн сел поудобнее.

— Доброе утро, дружище! У вас что там сегодня — торжественное построение?

— Это очень серьезно, сэр, — Траутмэн помолчал и решил выложить сразу все. — Сэр, Рэмбо обнаружил на Сонг-Бо лагерь с нашими военнопленными. Необходимо срочно задействовать группу «Дельта» К выполнению второй части операции, готов. Жду приказа, сэр. Вы меня слышите, генерал?

В динамике что-то пророкотало, и наступила пауза. Траутмэн хорошо слышал тяжелое дыхание и тихий угрожающий рык. Видимо, генерала все-таки потрясло сообщение, и ему нужна была эта пауза, чтобы переварить новость. Траутмэн молчал и ждал.

— Слушайте меня внимательно, полковник, — наконец проговорил генерал. — Группа «Дельта» расформирована в связи с окончанием операции. Вам предписано по возвращении домой приступить к исполнению своих прежних обязанностей. Вы все поняли?..

— Нет, сэр. Я не понял, почему мы бросаем на произвол судьбы наших военнопленных?

— Оставьте это политикам, полковник, и не вмешивайтесь не в свои дела! — голос генерала набирал силу.

— Я считаю, сэр, что судьба наших сограждан, преданных политиками…

Молчать! — генерала прорвало. — Я приказываю вам, полковник, немедленно отправиться под домашний арест. Выполняйте приказ. Все! Связь оборвалась.

— Я предупреждал вас, полковник, — Мэрдок щелкнул тумблером. — Вы не прислушались к моему совету.

Траутмэн молча прошел мимо него и у двери остановился.

— А что если Рэмбо возвратится не один… Что тогда, Мэрдок? Мэрдок хотел улыбнуться, но улыбки не получилось.

Глава 2

Рэмбо поднял автомат, ствол которого был забит землей, и забросил в реку. Потом пошел к тому месту, где нашел свою смерть убийца Ма. Он не стал переворачивать его, чтобы посмотреть ему в лицо. Взял автомат, который лежал рядом с ним, и поднялся на плот. Здесь развязал колчан, достал взрывные устройства и стал навинчивать их на стрелы. Этот недоумок Дзанг даже не поинтересовался содержимым колчана. Если бы он увидел эти наконечники, то конечно бы, изменил свое отношение к древнему оружию американских индейцев.

Интересно, что теперь предпримет Дзанг? Опять бросит солдат прочесывать джунгли до Сонг-Бо? Да, так он и сделает. Теперь он знает, кто его противник, и понимает, что в глубь страны Рэмбо не пойдет: он опять будет отходить к реке и попытается переправиться через нее. Что ж, тогда придется спутать все его планы.

И Рэмбо стал уходить от реки. Он пошел тем путем, которым они шли к катеру Вана. Тогда он приметил чуть в стороне огромный обломок скалы футов тридцать высотой, заросший мхом. Рэмбо обошел его с востока и по расщелинам поднялся на вершину. Это была прекрасная смотровая площадка — база была перед Рэмбо, как на ладони.

Чуть правее того склада, который стоял у ограждения, он увидел еще два, а за ними — серебристые цистерны с горючим. Ближе к реке, за плотиной, стояло еще два склада. Значит, солдаты, которые стояли тогда на плотине и смеялись над ним, шли сменять караул. А вот, почти рядом с прудом, где он кормил собой пиявок, и хижина Дзанга. Конечно, Дзанга там уже нет — без связи ему нечего там делать. Он или в штабе, или в своем вертолете. «У него свой вертолет», — именно так сказал тогда офицер, взявший Рэмбо. Вертолет Рэмбо не увидел, а вот штаб не угадать было нельзя. Он стоял ярдах в тридцати от хижины Дзанга, почти в центре базы — куб из гофрированного дюраля, покрытый банановыми листьями.

Первая стрела разнесла штаб в клочья, и от его обломков вспыхнула хижина Дзанга. Вторая ударила в цистерну с горючим, и серия оглушительных взрывов сотрясла землю. Рэмбо почувствовал, как содрогается под ним камень. Взрывной волной, как карточные домики, снесло все хижины, которые за мгновение до этого мог видеть Рэмбо. Огромный багровый факел, смешанный с черными клубами дыма, взметнулся к небу и закрыл солнце. До Рэмбо донеслись вопли раненых и горящих людей. Он видел, как солдаты, объятые пламенем, катались по траве, вскакивали и снова падали, чтобы догореть, дотлеть и оставить после себя только черный дымящийся комок.

Рэмбо спустился вниз и побежал берегом реки к лагерю. Дважды его пытались остановить, но он проложил себе путь автоматными очередями. И тогда услышал истерический вопль:

— Деса-ант!

Это страшное слово разнеслось по всей базе, и паника усилилась. Ужаснее всего было то, что никто не видел неприятеля ни с реки, ни с воздуха. А тот, кто видел Рэмбо, уже ничего не мог сказать. С автоматом он прорвался между складов у плотины, обернулся, выпустил в них две последние стрелы и бросил лук. Теперь море огня охватило базу со всех сторон.

Когда Рэмбо подбежал к лагерю, он не увидел ни одного часового.

— Рэмбо!

Это был Смит с автоматом.

— Мы ждем тебя, Рэмбо. Ты обещал.

— Где охрана?

— Мы перебили ее. Кто-то убежал. У нас есть оружие, Рэмбо. Из зарослей стали выходить военнопленные с автоматами.

— Теперь мы охраняем себя сами. Что нам делать?

— Ждите меня здесь.

Рэмбо бросился к караульному посту. Отбросив циновку, он вскинул автомат. Хижина была пуста, и только в правом ближнем углу он увидел скорчившуюся фигурку солдата. Солдат закрыл голову руками и бормотал что-то про себя. Рэмбо взял его за шиворот и встряхнул. Солдат с ужасом смотрел на него расширенными зрачками: он понял, что это и есть тот самый американский индеец, который уничтожил недавно этот пост. Но солдаты с базы говорили, что он у Дзанга в руках! Как он оказался здесь?

— Где вертолет Дзанга? — спросил Рэмбо.

Солдат, услышав, что американский индеец говорит по-вьетнамски, совсем потерял дар речи, и Рэмбо пришлось еще раз встряхнуть его.

— Где стоит вертолет Дзанга?

— Вертолет… На поле, — выдавил из себя солдат.

— Что это за поле?

— Там, — солдат махнул рукой. — Бывший лагерь военнопленных.

Рэмбо отпустил его и выбежал из хижины. Надо взять вертолет Дзанга!

Глава 3

Дзангу крупно повезло. Едва он выскочил из штаба и успел пробежать полсотни шагов, как сзади рвануло. Взрывной волной его сбило с ног и оглушило. С трудом он поднялся на корточки, оглянулся и не увидел штаба. А вслед за тем одна за другой стали рваться цистерны с горючим. Дзанг, спотыкаясь и падая, побежал к своей хижине, но еще издали увидел на ее месте бушующее пламя. Он бросился ближе к пруду это было единственное спасение в море огня. И когда он уже добежал до плотины, там, за прудом, взлетели в воздух два склада с боеприпасами.

Мимо него с искаженными от страха лицами пробегали солдаты, офицеры, и он никого не в силах был остановить — все словно обезумели. И тогда он услышал крик, который потряс базу не меньше взрыва: — Деса-ант!

Дзанг сел на берегу пруда. Нужно было прийти в себя, понять происходящее, оценить ситуацию. В голове шумело, жирный черный дым, потянувшись над землей, проникал в легкие и выворачивал наизнанку. Неужели все это мог сделать один человек? Неужели все это — Рэмбо? А почему бы и нет… Если он мог уничтожить лагерный пост и снять на вышках часовых, если ему удалось разнести в щепки два катера, то кто мог помешать ему поднять на воздух склад с горючим, для которого достаточно всего одной спички?

Значит, он недооценил индейца и поплатился за это. Его не нужно было брать живым, его следовало уничтожить еще там, на правом берегу, когда он стоял в оцеплении солдат. И если не уничтожили там, то надо было приказать Нго прикончить его сразу же здесь, на базе. А они кормили им пиявок, трясли на решетке, царапали щеку… Плевать он хотел на все это! И вот результат: Нго размозжили голову, а Рэмбо теперь добирается до него. И, может быть, он уже рядом, следит за ним. Дзанг был не из пугливых, ноему стало не по себе. Он оглянулся и выругал себя за трусость. И только теперь понял, почему чувствует себя неуютно — при нем не было никакого оружия.

Дзанг поднялся на плотину и увидел два трупа — солдат достали осколки, когда взлетели на воздух склады с боеприпасами. Рядом с ними валялись два автомата. Дзанг взял один и пошел к своему вертолету. Оглянувшись, он увидел на месте бывшего штаба искореженные листы дюраля и понял, что теперь кроме него некому взять на себя ответственность.

Он собрал испуганных офицеров и приказал им прекратить панику и привести солдат на место бывшего лагеря.

Когда Дзанг вышел к вертолету и обернулся, он увидел за собой толпу солдат. Среди них были раненые, обожженные, одежда с некоторых свисала клочьями.

Постройте их и пересчитайте, — приказал он старшему по званию офицеру.

Солдат построили. Их оказалось чуть больше сотни, это из трехсот пятидесяти человек гарнизона!

Дзанг рассудил, что теперь Рэмбо попытается во что бы то ни стало захватить вертолет. Больше ему не на чем выбраться отсюда. Поэтому он приказал офицеру с пятьюдесятью солдатами занять вокруг вертолета круговую оборону, а остальным — прочесать побережье.

Дзанг поднялся в пилотскую кабину и с удовольствием сел в кожаное кресло. Здесь он чувствовал себя уверенно. Пилот и стрелок-радист, как всегда, были на месте. Они молча смотрели на Дзанга и ждали его вопросов. Дзанг не любил, когда подчиненные задавали вопросы ему.

— Что в эфире? — усевшись поудобнее, спросил наконец он.

— Соседи очень волнуются, господин Дзанг. Они спрашивают, что у нас происходит и почему молчит штаб.

— Они выслали нам помощь?

— Нет, господин Дзанг. Они сказали, что, пока не выяснят обстановку, не могут оставить без прикрытия свой участок.

Соседняя база была в трех милях севернее. «Идиоты, — выругался про себя Дзанг. — Может быть, они думают, что началась война?»

— Свяжите меня с ними.

Соседи откликнулись сразу же. На связь вышел сам командир базы.

— Дзанг, наконец-то! Что у вас случилось?

Диверсия, — сдержанно ответил Дзанг. Действует группа диверсантов из двух, возможно, из трех человек.

— Но мы видим в вашей стороне гигантский столб огня и дыма!

— Так всегда горят горюче-смазочные материалы, — сухо ответил Дзанг и не стал больше распространяться на эту тему. — Командир, я прошу прислать сотню автоматчиков.

— Дзанг, а вы уверены, что действует только одна группа?

— Уверен.

— Ведь если это десант…

— Это не десант, — зло перебил его Дзанг. — Это даже не группа: это один человек, если на то пошло! И если вы не поможете нам его нейтрализовать, он прорвется к вам, и над вашей базой тоже повиснет черная туча!

— Ну хорошо, хорошо, Дзанг. Я вышлю к вам автоматчиков.

— Спасибо, — Дзанг вытер со лба пот и попросил радиста связать его с боевым вертолетом своей базы. Этот вертолет использовали очень редко: лишь на военных учениях и на учебных тревогах. Его команда — пилот с помощником и стрелок-радист — подчинялись только командиру базы. Теперь командовал тем, что осталось от базы, он, Дзанг. Он приказал экипажу поднять машину в воздух, пройти вдоль левого берега Сонг-Бо и при обнаружении террориста или террористки немедленно уничтожить всеми имеющимися средствами вплоть до напалма.

— Что с командиром? — спросил все же стрелок-радист.

— Штаб уничтожен, — ответил Дзанг. — Связь только со мной.

Он снял наушники и стал смотреть в боковое стекло. Через три минуты над джунглями показался вертолет.

Глава 4

Рэмбо поднялся на сторожевую вышку и увидел голубой вертолет Дзанга, который стоял ярдах в двухстах, окруженный полусотней автоматчиков. Но Рэмбо увидел и другое: растянувшись двумя цепями, к реке спускались солдаты. «Видно, Дзанг поумнел за последние сутки. Он закинул сеть, из которой трудно будет выбраться». И даже если он постарается и обойдет цепи с востока, вертолет ему не взять: слишком много перед ним открытого пространства. И, как он понял, Дзанг не будет теперь брать его живым — он нужен ему только мертвым.

Ну что ж, если Дзанг не хочет подпустить Рэмбо к себе, то надо выманить оттуда самого Дзанга.

Чуть выше по Сонг-Бо Рэмбо заметил перекат — каменистая гряда наполовину перекрывала реку, которая прорываясь через расщелины между камнями, яростно кипела и бурлила, поднимая фонтаны брызг. Берег у переката был загроможден крупными валунами. А ярдах в тридцати от воды сплошной стеной стоял сухой тростник. Лучшего места для игры с Дзангом нельзя было и придумать.

Рэмбо спустился с вышки, вышел к реке и побежал берегом к зарослям тростника. В колчане у него оставалось два зажигательных устройства. Все-таки он был благодарен Дзангу за то, что тот не проверил его колчан. Рэмбо вынул два небольших металлических шара, напоминающих мячи для игры в гольф, довернул запалы и выбросил колчан. Теперь он был ему не нужен.

Солдаты шли медленно, с трудом продираясь сквозь жесткий тростник, и стоял такой треск, будто приближалось стадо диких слонов. Но выйти из зарослей Рэмбо им не дал. Определив, что до открытого места им осталось идти не больше тридцати футов, он бросил перед цепью солдат первый шар. Тростник вспыхнул, как порох. Солдаты с криками и воплями кинулись назад, и в этот момент Рэмбо забросил второй шар за вторую цепь. Солдаты оказались в кольце сплошного огня.

Рэмбо отошел к реке и сел за валун. Но к нему так и не прорвался ни один автоматчик. И тут он услышал звенящий звук мотора. Вертолет обошел кипящее море огня, развернулся над Сонг-Бо и пошел, снижаясь, вдоль берега на Рэмбо. Но это не был вертолет Дзанга. На него шла боевая машина, выкрашенная в ядовито-зеленый цвет. «Что ж, — успел подумать Рэмбо, — это уже лучше». И в следующее мгновение далеко перед ним ударила ракета. Рэмбо даже не пригнулся. «Если они так будут стрелять, — огорчился Рэмбо, — то долго придется играть в кошки-мышки» Он вышел из-за валуна и, пока вертолет разворачивался, перебежал к перекату. Вторая ракета врезалась в реку ниже по течению, подняв столб воды. Вертолет снова пошел на разворот. Но почему он не зависает? Ведь они могли просто расстрелять его из пулемета. Значит, Дзанг очень поумнел, — он наверняка посоветовал пилоту держаться от Рэмбо подальше. И пилот не хотел рисковать.

— Мы обнаружили его, господин Дзанг! — радостно кричал в микрофон стрелок-радист. — Ему некуда деться!

— Он один?

— Один, господин Дзанг. Мы загнали его в реку!

— Смотрите, как бы он не ушел от вас по дну реки.

Не уйдет, господин Дзанг, засмеялся стрелок-радист. Будьте спокойны.

— Я не успокоюсь, пока не увижу его труп.

— Мы покажем его вам. Идем в атаку!

Рэмбо по камням добежал до конца гряды и остановился, глядя на приближающийся вертолет. Он видел, как из-под его брюха вывалились две оранжевые бочки и, кувыркаясь, понеслись прямо на него. «Напалм — это серьезно», — подумал Рэмбо, бросил автомат и прыгнул в воду. Течение подхватило его и отбросило под гряду. Здесь было спокойнее. В последний момент он увидел, что вертолет опускается к реке, и не стал ждать, когда рванут бочки. Он нырнул и обхватил ногами гладкий скользкий валун. Надо немного продержаться.

Стрелок-радист открыл бортовую дверь и высунулся. Вертолет коснулся поплавками воды.

— Командир, его нигде нет!

— Смотри лучше! — обернулся пилот. — Потом я подниму машину.

Стрелок-радист вытянул шею, и вдруг какая-то страшная сила вырвала его из дверей и бросила в реку. Рэмбо, стоя на поплавке, заглянул внутрь. Пилот и его помощник внимательно осматривали реку и были так увлечены, что скорее почувствовали, чем услышали Рэмбо, когда он уже шагнул к пилотской кабине. Они обернулись одновременно, и помощник пилота не растерялся. Это был не человек, а североамериканский гризли. Огромный, массивный, он бросился на Рэмбо, сбил его с ног, и они покатились к напольному люку, который стрелок-радист не успел закрыть. Голова Рэмбо оказалась над люком, а на нем сидел этот верзила и упирался в его подбородок жесткой потной ладонью. Рэмбо дал ему возможность насладиться своей силой, и, когда помощник пилота уже торжествовал победу и на долю секунды расслабился, Рэмбо выскользнул из-под него, и тяжелая туша рухнула в люк. Пилот не стал искушать судьбу и, распахнув дверь кабины, прыгнул в реку.

Рэмбо сел за штурвал и осмотрелся. Пулемет был на месте. Между креслами пилота и его помощника он увидел длинный зеленый ящик, точно такой же, какой стоял на палубе катера Вана. Тогда эта штука здорово выручила Рэмбо. Он открыл замки и полюбовался новеньким гранатометом. Он был готов к действию хоть сейчас. Из-под кресла помощника торчал ствол автомата. Авиатор даже не воспользовался им. А ведь он не растерялся. Вот к чему приводит самонадеянность.

Рэмбо остался доволен осмотром — вертолет был почти новым и, видимо, редко использовался. Правда, был заполнен всего один пулеметный ящик. Экипаж явно не готовился к бою или надеялся на легкую победу. Опять самонадеянность. Он включил рацию и услышал знакомый голос.

— …Почему не отвечаете? Что случилось? — надрывался Дзанг. Чувствовалось, что беспокойство его достигло предела.

Рэмбо не стал отвечать и выключил рацию. Ему еще нужно было время, чтобы взять военнопленных и уйти. А если он ответит, Дзанг сразу же прилетит сюда и навяжет бой. Пусть пока волнуется и ждет, когда ему ответят. Время сейчас играло на Рэмбо.

Глава 5

Траутмэн сидел в своей палатке у открытого полога и смотрел в дрожащее марево. Безжизненное, выжженное солнцем плато уходило в бесконечность. Горизонта не было, и не было дали — все растворилось в зыбком мареве. Полковник поймал себя на том, что и мысли его под воздействием этой картины не имеют четких очертаний. Они расплывчаты, неопределенны и не ограничены строгой линией горизонта. Ему не хотелось думать ни о большой политике, которая всегда была ему отвратительна своей мерзостью, ни о генерале, предавшем старую солдатскую дружбу, ни о Мэрдоке, готовом выполнить любой бессмысленный приказ. И тогда он зацепился мыслью за Рэмбо. Если не произойдет никакой случайности, он вернется. Рэмбо попадал не в такие переплеты — и возвращался.

Послышались шаги, и Траутмэн увидел Эрлсона. Он шел от ангара, неся в руке целлофановую сумку.

— Как себя чувствуете, сэр?

Благодарю, Эрлсон. Что нового? Заходите, у меня хоть не печет солнце.

Эрлсон вошел в палатку и выставил на стол несколько бутылок пепси.

— Прямо из холодильника, сэр. Вам открыть?

— Откройте, Эрлсон. Посидите со мной, если не торопитесь. Эрлсон открыл две бутылки и сел.

Есть новость, сэр. Только между нами. Военная база на Сонг-Бо, которую мы прослушиваем, не подает никаких признаков жизни.

— Вы перехватываете радиопереговоры штаба?

— Не только. Все радиоточки базы. И они вдруг все замолчали.

— И что думает по этому поводу Мэрдок? Эрлсон пожал плечами.

— Это необъяснимо, сэр, и Мэрдок отказывается что-либо думать.

Траутмэн чуть улыбнулся, его лицо просветлело.

— Когда это случилось, Эрлсон?

— Утром, сэр.

— А накануне вечером замолчал передатчик, по которому выходил на связь Рэмбо?

Совершенно верно, сэр, добродушное лицо Эрлсона расплылось в улыбке. — Неужели вы полагаете, полковник…

— Я не полагаю, — сказал Траутмэн. — Рэмбо жив. И, думаю, он уже не нуждается в помощи. Скоро он будет здесь. Это приятная новость, Эрлсон.

Лейтенант с сожалением посмотрел на Траутмэна. Как бы ему самому хотелось верить в это, но чудес не бывает. А полковник — фанатик. Тем тяжелее для него будет разочарование.

— Сэр, простите меня, но здесь можно рехнуться, — Эрлсону было очень жаль полковника. — Пойдемте в штаб, там хоть есть с кем поговорить.

— Как вы знаете, я под арестом.

Все мы здесь под арестом, сэр. Генерал, видимо, только по карте представляет себе географическую точку, где мы находимся…

— Наверное, вы правы, Эрлсон, и нарушение приказа о моем аресте будет весьма и весьма условным.

— В самом деле, сэр. И Мэрдок будет рад вас видеть. По правде говоря, он очень страдает.

Эрлсон пропустил Траутмэна вперед и вышел за ним из палатки. Они сразу будто попали в пылающий камин.

Никогда не думал, сэр, что есть страны, на земле которых можно жарить яичницу.

— Что с вами, Эрлсон? Ведь это всего-навсего двадцатая параллель. И кроме того, вам повезло. Хотелось бы мне посмотреть на вас, когда начнутся тропические дожди.

— Думаю, к этому времени мы успеем дать деру, — засмеялся Эрлсон.

Мэрдок не удивился появлению Траутмэна. Он понял, что его вытащил из палатки Эрлсон.

— Здравствуйте, Мэрдок. Я не помешаю?

Мэрдок вышел, улыбаясь, навстречу и крепко пожал Траутмэну руку.

— Здравствуйте, полковник. Я уж было и сам хотел послать за вами. Здесь и того веселее — хоть зуммеры жужжат.

— Что нового, Мэрдок?

Мэрдок подозрительно посмотрел на Эрлсона, но тот спрятал взгляд и прошел к локатору.

— А что у нас может быть нового? Тишина. Мертвая тишина! Хотите что-нибудь выпить, полковник?

— Благодарю. Эрлсон уже угощал меня, — Траутмэн сел и положил ногу на ногу. — Мэрдок, вы ничего не слышали об эсминце «Элдридж»?

Мэрдок посмотрел задумчиво в потолок, но ничего не вспомнил.

— Нет. А что с ним случилось?

— В начале сороковых годов с ним проводили опыты, в результате которых он исчез.

— Утонул?

— Нет. Просто исчез на глазах изумленных свидетелей. А потом снова появился.

— Гипноз?

— Опять не угадали. Вокруг него создали такое электромагнитное поле, что он оказался в другом измерении. Вместе с командой. А через некоторое время снова появился на том же месте.

Фантастика? Я не читаю фантастику, полковник. Все это бред больного воображения.

Не скажите. Опыты проводил гениальный Эйнштейн. Об этом были сообщения в серьезных научных журналах, а в газетах — интервью с членами экипажа. Мэрдок внимательно посмотрел на Траутмэна и рассмеялся.

— Полковник, я знаю, к чему вы клоните. Вы же боевой офицер, реалист, а верите в другие измерения! Одной шальной пули достаточно, чтобы разрушить все ваши измерения. И поверьте…

Он не договорил и бросился к аппарату.

— Два — семь-девять — два — девять… Говорит Одинокий Волк. Ответьте мне.

Мэрдок схватил микрофон.

— Волк, это вы…

— О'кей.

И связь прервалась.

Траутмэн улыбался. Мэрдок посмотрел на него и побледнел.

— Фантастика…

Глава б

Убедившись, что связь со своим штабом устойчива, Рэмбо опять отключил рацию, чтобы не привлекать внимания Дзанга, и поднял вертолет в воздух. Он пролетел над Сонг-Бо и развернулся над тем местом, где оставил Ма. Ему показалось даже, что он увидел небольшой холмик.

— Прощай, Ма… Я не забуду тебя, — сказал он вслух и направил вертолет в сторону лагеря.

Он увидел своих соотечественников там, где и оставил их недавно, — на поляне перед постом, до которого так и не дошел в свой последний раз солдат Нгуйен.

Пленные махали ему руками, кричали что-то, возбужденно бегали по поляне.

Рэмбо посадил машину и открыл дверь.

— Я не могу взять всех! — крикнул он в толпу. — За вами прилетят. Я обещаю вам это. Сейчас я возьму только больных. Смит, где ты? Помоги отобрать людей.

— Я здесь, Рэмбо! — Смит подбежал к вертолету, и в это время раздалась автоматная очередь.

Смит выронил из рук автомат и повалился на бок. Рэмбо бросился в кабину и нажал на пулеметную гашетку. Это взбодрило военнопленных, и те, у которых было в руках оружие, повернулись к зарослям. Начался бой. Тем временем раненые и больные забирались в вертолет.

«Значит, Дзанг бросил сюда последних солдат — свою охрану, и скоро сам будет здесь, — подумал Рэмбо. — Надо уходить».

Он высунулся из кабины, дал знак, чтобы закрывали дверь, и поднял тяжелую машину в воздух. Надо успеть набрать высоту, только набрать высоту. И когда он начал разворачиваться над Сонг-Бо, увидел, как прямо на него идет голубой вертолет. Все-таки он выманил Дзанга, но как раз сейчас он и не был нужен Рэмбо.

Глава 7

Дзанг слишком поздно понял, что опять упустил время. В который раз этот индеец провел его! Нужно было сразу вылетать, как только Дзанг почувствовал что-то неладное, как только зародилось тревожное чувство. Но он никогда не доверял своим чувствам, ему нужно было услышать голос радиста. Увы, радист вертолета упорно молчал.

Сперва Дзанг ждал, когда вертолет выйдет из атаки, и ему доложат об уничтожении или захвате Рэмбо. Но время шло, а вертолет молчал. Тогда Дзанг подумал о худшем: не упала ли машина в реку, увлекшись погоней? И не остался ли в таком случае Рэмбо живым и невредимым? Если это так, он опять попытается прорваться к лагерю, и никто не помешает ему это сделать. И Дзанг приказал своей охране идти и защищать лагерь, а экипажу объявил пятиминутную готовность. Он еще на что-то надеялся, а время шло. И когда, наконец, со стороны реки появился вертолет и низко пошел над джунглями, Дзанг вздохнул с облегчением и спрыгнул на землю, он сгорал от нетерпения. И уже в следующее мгновение все понял.

Вертолет не долетел до него. Он завис над лагерем и стал спускаться. Только тогда до сознания Дзанга дошло, что Рэмбо снова обвел его вокруг пальца. Но разве мог он хотя бы предположить, что безоружный человек может захватить боевую машину! И как он доверил такую операцию обленившемуся и бездарному экипажу! А ведь если бы радист держал связь, Дзанг мог уничтожить Рэмбо еще на реке. Без всяких усилий.

Сейчас оставалась последняя возможность рассчитаться с индейцем: расстрелять его, пока он не взлетел. И-Дзанг приказал поднять машину и вести ее на лагерь, а сам в последний раз попытался связаться с вертолетом. И он услышал две последние фразы:

— Волк, это вы?..

— О'кей.

И рацию отключили. Он сразу узнал эти голоса: один принадлежал Мэрдоку, другой — Рэмбо. Неужели он еще на что-то надеется? И тут он увидел, как зеленая машина поднялась над деревьями и стала уходить в сторону реки, резко набирая высоту. Дзанг и тут не успел. Отодвинув плечом стрелка-радиста, он сам встал за пулемет. Теперь он никому не доверял.

Глава 8

Рэмбо, разреши мне стать за пулемет? — прокричал кто-то над его ухом. — Я Боби-стрелок!

Рэмбо кивнул, не оборачиваясь, и бросил машину в сторону. На одно мгновение он увидел искаженное яростью лицо Дзанга и услышал, как по поплавкам ударила пулеметная очередь.

Пулемет Боби коротко огрызнулся, но не достал голубую машину Дзанга.

Пилот Дзанга стал набирать высоту и заходить сзади. Но Рэмбо понял его маневр, скользнул вбок, уходя от пулемета, резко набрал высоту и сам оказался на хвосте у Дзанга. Теперь Боби дал длинную очередь и прошил брюхо голубой машины. Пилот Дзанга отвел вертолет в сторону — кажется, это его отрезвило, и он вспомнил, с кем имеет дело.

Рэмбо не отходил от Сонг-Бо. Река был то слева, то справа, то под ним. Он не хотел рисковать жизнью людей, которых обещал спасти, и в крайнем случае надеялся посадить машину на воду. Экипаж как чувствовал, что больше им заправиться будет негде: если прибор не врал, то баки были заполнены под завязку, и Рэмбо мог позволить себе немного поиграть с Дзангом. Сверху хорошо было видно, как пылают развороченные цистерны и озеро с горючим, стекающим огненными ручьями к реке.

Теперь Дзанг бил издалека, опасаясь подойти ближе. И тогда Рэмбо решил сам атаковать. Он поднял машину и сделал вид, что уходит за реку, к границе. Дзанг этого допустить не мог и бросился вслед. Рэмбо только этого и ждал. Он кинул вертолет ему навстречу и, развернув, дал возможность Боби выпустить прицельную очередь. Но пилот Дзанга вовремя рванул машину вверх, и пули еще раз прошили голубое брюхо вертолета.

Рэмбо понял, что его противник не новичок в воздушном бою. Дзанг мог себе позволить отобрать лучшего пилота.

Рэмбо довернул машину и подставил кабину Дзанга под пулемет. Боби-стрелок был, видно, мастером своего дела. Он не упустил эту возможность. Рэмбо видел, как несколько пуль пробили плексиглас кабины, но пулемет Боби тут же захлебнулся. Стрелок даже закричал от досады.

— Все, Рэмбо!

Рэмбо и без него знал, что с таким боезапасом много не навоюешь. Но он был жив, и значит, не все еще кончено — так его учили, так он привык думать.

— Уходи отсюда! — крикнул он Боби. — Всем лечь на пол! Рэмбо одной рукой открыл замки на длинном зеленом ящике, вынул гранатомет и положил рядом.

— Ну что, Дзанг, давай — действуй, — сказал он вслух. — Ты же видишь, я жду тебя.

Дзанг понял, что Рэмбо беспомощен, но еще не решил, что с ним делать. На всякий случай он приказал держать машину подальше, ведь этот ненормальный индеец мог пойти и на таран: ему нечего терять. И Дзанг оставлял пилоту возможность маневрирования. Но когда Рэмбо подставил под его пулемет кабину, Дзанг не выдержал и дал короткую очередь. Несколько пуль прошили фонарь, и Дзанг ясно увидел, как Рэмбо резко откинулся в кресле, будто получил прямой удар в переносицу. Вертолет начал резко снижаться к реке, болтаясь, словно пьяный, из стороны в сторону.

Пилот Дзанга подвел свою машину ближе и стал снижаться вместе с вертолетом Рэмбо. В какой-то момент Дзанг увидел изуродованное лицо Рэмбо, запрокинутое кверху. Челюсть его отвисла, и рот был широко открыт, словно он закричал перед смертью, да так и остался с открытым ртом.

Дзанг устало опустился в кресло и показал пилоту пальцем вниз.

— Садись!

Это была достойная победа, и Дзанг не скрывал своего торжества.

Мы отбуксируем его к берегу! — прокричал он пилоту и в этот миг увидел, как Рэмбо поднялся во весь рост и поднял гранатомет.

В следующее мгновение голубой вертолет Дзанга разлетелся на куски.

Глава 9

Рэмбо убавил обороты, обернулся и только теперь увидел своих пассажиров: изможденные обросшие лица бывших военнопленных; полуистлевшая форма, свисающая клочьями с иссохших тел; неестественно тонкие руки; ноги, обмотанные тряпьем, обутые в разбитые армейские ботинки и просто босые… Но прежде всего он увидел глаза, множество счастливых глаз, в которых стояли слезы. Эти глаза смотрели на него с верой и надеждой. И он не мог обмануть их веру в свободу и надежду на спасение.

— Боби, посчитай, сколько нас.

— Двенадцать. Вместе с тобой, Рэмбо.

— Сколько больных и раненых?

— Все больные, Рэмбо. А раненых трое. Крепко задело Смита.

— Какого Смита?

— Джека Смита, Рэмбо. Твоего приятеля.

— Значит, он жив? — обрадовался Рэмбо. — Несите его сюда.

Джека посадили в кресло помощника пилота, Рэмбо пристегнул его ремнями и осмотрел рану. Опять это плечо! Пуля прошла под ключицей и застряла, видимо, в лопатке.

Рэмбо достал из медицинского ящика бинт, йод, пластырь и обработал рану.

— Ты потерпишь, Джек?

— Я потерплю, Рэмбо… Мне осталось недолго… Я хочу поговорить с тобой.

Мы поговорим. А теперь сиди спокойно. Или тебе лучше лечь?

— Нет… Мне хорошо рядом с тобой.

Рэмбо прибавил обороты, вертолет оторвался от воды и стал набирать высоту. Внизу проплыла знакомая каменистая площадка, где его должны были встретить, но вместо этого — предали. Мэрдок!.. Теперь Рэмбо встретится с ним. Мэрдок не верил в это, теперь ему придется поверить. Ну да, он ведь верил только в свои железки и лампочки. Как он тогда сказал? «Все эти приборы будут работать только на вас. Так что, Рэмбо, можете чувствовать себя спокойно».

Ах, мерзавец! Если бы Рэмбо надеялся на железки и лампочки, его давно бы уже не было в живых. Мэрдок командовал батальоном под Хандумом! Если об этом рассказать вьетнамским попугаям, они хохотали бы на все джунгли!

Позади остались тропические и хвойные леса восточного склона Аннамских гор, и Рэмбо набрал высоту семь тысяч футов. Когда он бросил взгляд на карту Мэрдока, там, в штабе, он приметил лишь две заметные вершины, которые могли служить ему ориентиром: одна — около шести тысяч футов, должна показаться чуть восточнее и другая, милях в семидесяти от Меконга, намного выше. Тоже на востоке. Мимо первой вершины он уже проскочил и убедился, что маршрут взял правильно.

Когда горы стали мельчать и опускаться и внизу поплыли лиственные леса, а потом показались саванны, Рэмбо снизился до полутора тысяч футов и позволил себе расслабиться. Он включил рацию и сразу же связался со штабом. Ему ответил Эрлсон.

— Эрлсон, это я — Рэмбо.

— Где вы, Рэмбо? Ответьте мне! — Эрлсон покосился на Мэрдока. Мэрдок и Траутмэн, сидевшие за столом, поднялись. Но Мэрдок даже не сделал попытки приблизиться к аппарату. Он словно окаменел.

— Эрлсон, я буду через тридцать минут. Слушайте меня внимательно. На борту больные и раненые — одиннадцать человек. Их нужно встретить. Вы поняли меня?

— Я вас понял, Рэмбо! Мы встретим вас!

— Все, — Рэмбо отключил рацию и повернулся к Смиту.

Джек хватал ртом воздух и, видно, пытался что-то сказать. Рэмбо надел на него наушники с микрофоном и спросил:

— Плохо, Джеки?

— Я… не долечу, Рэмбо… Все…

— Держись, Джеки. Мы уже пролетаем вторую вершину. Скоро будет Меконг. Ты не видел сверху Меконг, Джеки? Я тоже. Мы вместе посмотрим Меконг. Это граница.

— Не надо…

— Что не надо?

Рэмбо слышал его тяжелое хриплое дыхание. Временами в горле у Джека что-то булькало, и тогда дыхание прерывалось.

— Слушай, Рэмбо, — отрывисто сказал Джек. — Ты вернешься… в Аризону. Найди… мою мать. Ты помнишь… Тусон… Тусон, Рэмбо. Скажи ей… Скажи ей… — в горле Джека заклокотало, и голова его упала на грудь.

Сзади стоял Боби-стрелок. Он отстегнул ремни на Джеки, взял под мышки его легкое обмякшее тело и вытащил из кабины. Потом вернулся, сел на его место и надел наушники.

— Джеки отмучился, — сказал он после паузы. — Он слишком много страдал…

Рэмбо кивнул. Лицо его окаменело. Как сквозь туман, он видел приближающуюся темную ленту Меконга. Джек не перелетел через Меконг и не посмотрел на него сверху. Он не смог потерпеть еще немного…

— Рэмбо, — услышал он голос Боби, — нам нечем отблагодарить тебя. Ребята просили передать тебе вот это, — и он положил ему на колени что-то большое и тяжелое.

Рэмбо опустил глаза и увидел свой любимый нож с зазубринами и компасом, вделанным в торец ручки. Он наполовину был вынут из ножен — его ножен!

— Где вы взяли его?

— Ребята сняли с какого-то мертвого вьетнамца. Он лежал на берегу реки.

Значит, это был один из бандитов Вана. Рэмбо даже запомнил его. Он снял нож с пояса Рэмбо и повесил себе на пояс А потом он охранял их. Это у него Смит выбил автомат, когда Рэмбо пырнул Вана. Стало быть, доплыл бандит до берега. А скорее всего, его бросила туда взрывная волна.

— Это мой нож, — сказал Рэмбо. — Вы мне сделали большой подарок, Боби. Спасибо.

Рэмбо пристегнул ножны к поясу. Он вспомнил, как они сидели на палубе катера, и Ма спросила, что ему приносит удачу. И тогда он показал ей этот нож. Все-таки он принес ему удачу. А вот Ма с талисманом не повезло. Рэмбо нащупал на груди маленький медальон. Значит, он принес удачу ему. Ма и после смерти заботилась о нем и еще раз спасла его.

Рэмбо посмотрел вперед и увидел знакомые постройки базы. Он показал Боби глазами вниз.

— Мы прилетели, Боби-стрелок.

— Какая это страна, Рэмбо?

— Таиланд.

Рэмбо завис рядом с вертолетом Гаррисона и стал опускаться. Он видел, как из штаба, из ангара, из палаток выбегали люди и бежали к нему. Они что-то кричали и размахивали руками. У вертолета Гаррисона стоял, подняв вверх два растопыренных пальца, улыбающийся полковник Траутмэн.

Глава 10

— Благодарю вас за службу, Мэрдок, — в голосе генерала звучала такая откровенная издевка, что Мэрдок задержал дыхание и надулся. — Вы не могли провести даже такую дерьмовую операцию. Вы обещали мне, что я не услышу от вас докладов ни о каких эксцессах. Вы убеждали меня, что у вас все о'кей. И что же? — рокот генерала набирал силу. О чем вы мне докладываете? Вы что, хотите быть умнее правительства? Хотите диктовать ему свою волю? Кто вы такой, Мэрдок? Что вы о себе думаете?

Мэрдок потихоньку перевел дыхание. Лицо его покрылось крупными каплями пота.

— Сэр, я не предполагал, что Рэмбо…

— Молчать! — мембрана задрожала. — Я знать не желаю никакого Рэмбо! Я разговариваю с вами, а не с бандитами полковника Траутмэна! Извольте отвечать за себя! Вот они-то как раз и делают то, что им приказывают, в отличие от вас, Мэрдок! Я очень подозреваю, что вы не смогли даже вразумительно объяснить Рэмбо его задачу. Вы способны работать только с клерками, Мэрдок, — крутые парни вам не по зубам!

Выкрикнув последнюю фразу, генерал, кажется, сказал все, что хотел сказать, и замолчал. Мэрдок тоже молчал, опасаясь неосторожным словом снова вызвать гнев начальства.

— Ну что вы теперь молчите?

— Жду ваших приказаний, сэр.

— Что толку от моих приказаний, если вы их не выполняете, — пробурчал генерал. — Рэмбо сел?

— Так точно, сэр.

— Я вам не завидую. Выкручивайтесь сами и не смейте мне жаловаться! Это крутые парни, Мэрдок. Да вы скоро убедитесь в этом сами. Я высылаю санитарные вертолеты. Вы будете лично сопровождать их до Кхонкэна. Там прекрасный госпиталь. Я назначу вас сестрой-сиделкой, Мэрдок, и когда наши люди почувствуют себя хорошо, вы будете по одному отправлять их на родину. Никто не собирается выгребать за вас дерьмо.

В передатчике щелкнуло. Мэрдок осторожно положил на стол микрофон, сел и устремил взгляд в одну точку.

Глава 11

— Я знал, что ты вернешься, сынок, — Траутмэн обнял Рэмбо и прижал к себе. — Ты молодец. Я горжусь тобой.

— Я тоже, сэр, горжусь вами, Я все знаю.

— Их много там осталось, Джони? — Траутмэн кивнул на солдат, которым помогали спускаться из вертолета.

— Много сэр. Посмотрите на одного из них.

Рэмбо подошел с Траутмэном к носилкам, на которых лежало тело Смита, и снял с его лица покрывало.

— Это Джек Смит, — сказал он. — Тусон, штат Аризона.

— А ты из Финикса, Джони. Это совсем рядом. Рэмбо кивнул.

— А ведь он мог бы остаться живым, сэр.

— Это с ним я видел тебя? — спросил Траутмэн.

— С ним. А потом Мэрдок предал нас — его, меня, всех. И Джек погиб. А Мэрдок жив. Ведь он жив, сэр? С ним ничего не случилось?

Траутмэн внимательно посмотрел на Рэмбо.

— Ты что задумал, Джони?

— Ничего. Просто хочу с ним поговорить.

— Только не делай глупостей. Ты меня слышишь?

Рэмбо кивнул и полез в вертолет. Там он достал из-под сиденья помощника пилота автомат, спрыгнул на землю и молча прошел мимо Траутмэна.

— Ты меня понял, Рэмбо? — крикнул ему вслед полковник. Рэмбо, не оборачиваясь, кивнул. Он подошел к штабу, ударом ноги распахнул дверь и остановился.

Мэрдок, побледневший, смотрел на него расширенными от ужаса глазами. Рэмбо поднял автомат, и его черный зрачок уставился Мэрдоку в лоб. И лишь в последний момент Рэмбо поднял ствол на три дюйма выше и нажал на спусковой крючок. Треск бесконечной автоматной очереди слился со звоном стекла и взрывами компьютеров и радаров. Аппаратуру охватило пламя. Когда патроны кончились, Рэмбо отбросил автомат, вынул нож и медленно, очень медленно стал подходить к Мэрдоку. Мэрдок отступил на шаг и уперся задом в стол.

Послушай, Рэмбо, ты знаешь, не я отдаю приказы. Я их только выполняю. Так же, как и ты. Что ты хочешь?.. Клянусь тебе, то, что случилось, не должно было случиться! Рэмбо, остановись!

Рэмбо взял Мэрдока левой рукой за горло и опрокинул на стол. Потом он поднял свой страшный нож и обрушил его в двух дюймах от виска Мэрдока.

— Задание выполнено, — сказал Рэмбо и посмотрел в белые от страха глаза Мэрдока. — Ты знаешь, что там остались другие?

— Да, Рэмбо…

— И знаешь теперь, где их искать?

— Знаю…

— Разыщи их или я разыщу тебя.

Рэмбо отпустил Мэрдока и вышел из штаба. У двери стояла толпа солдат и офицеров. Бывшие военнопленные сбились в отдельную группу. Они ничего еще не могли понять.

Подошел Траутмэн.

— Он живой? Рэмбо кивнул.

— Тебя ждет еще одна почетная медаль Конгресса, — сказал Траутмэн.

— Отдайте им, — Рэмбо кивнул в сторону бывших военнопленных. — Они заслужили ее, сэр.

— Я сдержал свое слово, Джони — теперь ты свободен.

Рэмбо поднял глаза, посмотрел куда-то выше головы полковника и промолчал.

— Все, что здесь произошло, Рэмбо, несправедливо, — продолжал Траутмэн. Но нельзя же из-за этого ненавидеть всю страну!

— Ненавидеть?.. Я умру за нее, сэр.

— Так что же ты хочешь?

— Я хочу того же, что и они, — Рэмбо показал на группу изможденных оборванных людей, которые когда-то были солдатами. — Хочу того же, чего хотел каждый парень, который приехал сюда и отдал все, что мог. И проливал свою кровь. И был убит, — он кивнул в сторону носилок с телом Смита. — Я хочу, чтобы наша страна любила нас так же, как любим ее мы. Больше я ничего не хочу.

На глазах Рэмбо показались слезы. Он повернулся к бывшим солдатам 3-й армии Соединенных Штатов Америки, и они вытянулись перед ним, отдавая ему честь. Что он мог им сказать? Ничего, кроме того, что они уже слышали. Рэмбо почувствовал, что ему сейчас нужно побыть одному. Очень нужно побыть одному.

Он прошел мимо людей, которые расступились, давая ему дорогу, и когда остался один, остановился и вздохнул глубоко.

Впереди расстилалось голое безжизненное плато, и над ним дрожал, скрывая горизонт, перегретый солнцем воздух. Туда, в таинственную неопределенность, и направился Рэмбо.

Траутмэн долго смотрел ему вслед. До тех пор, пока Рэмбо не растворился в этом дрожащем мареве.

Конрад Граф Рэмбо под солнцем Кевира

ЧАСТЬ I

Глава 1

Время потеряло для него свое значение. Оно утратило протяженность и стало сбиваться в кольца — в кольца дней, недель, месяцев. Он заранее знал, что сегодня будет то же, что было и вчера, а завтра повторится то, что было сегодня. Это однообразие дней становилось невыносимым, оно сушило мозг и отравляло душу. Ощущение бессмысленности существования угнетало своей безысходностью.

Автомастерская стояла в самом начале дороги, ведущей из Тусона в Финикс — административный центр штата Аризона. Там, в Финиксе, в самом сердце Кордильер, была родина Рэмбо. Но его давно уже ничто не связывало с ней. Как, впрочем, ничего не связывало и с Тусоном, после того как умерла мать Джека Смита, тело которого он привез ей из далекого Таиланда в цинковом гробу.

Рэмбо проводил взглядом старенький «опель», у которого он только что прочистил карбюратор, и вытер ветошью руки. Со стороны гор надвигались тяжелые облака, оставляя на острых вершинах свои грязные косматые клочья. Резко похолодало. Все вокруг стало сумеречно и неприглядно, хотя время только еще перевалило за полдень. Мерзкая погода! Рэмбо решил зайти на станцию и выпить чашку горячего кофе, но увидел приближающийся со стороны Тусона «джип» и остался на месте. За рулем сидел мужчина в темных очках. Машина была новая и вряд ли нуждалась в помощи механика. Это Рэмбо отметил сразу. И тем не менее, подъезжая к станции, она сбавила ход и мягко притормозила рядом с ним. На ее дверце он увидел красно-голубой знак армии США. Рэмбо выждал несколько секунд, но водитель из машины не выходил. И тогда он нагнулся к открытому окну и спросил:

— Что-нибудь не так, сэр?

— Все так, Джони. Я просто соскучился по тебе.

Дверца хлопнула, стройный прямой господин с седой головой, одетый в черную кожаную куртку, легким шагом обогнул машину и, остановившись против Рэмбо снял очки.

— Здравствуй, малыш.

— Сэр?

Они бросились друг другу в объятия и замерли. Объятия Рэмбо были так искренни, что полковник Траутмэн легонько похлопал его по спине.

— Ты не потерял форму, сынок, — сказал он и, вздохнул полной грудью, когда Рэмбо отпустил его, улыбнулся. — Ты все такой же.

— Это хорошо, сэр?

— Это прекрасно, Джони. Ты когда освободишься?

— Я почувствовал себя свободным, как только увидел вас, — улыбнулся Рэмбо.

И он не лгал. Стоило ему лишь увидеть Траутмэна, как он понял, что его бессмысленному существованию пришел конец. Что заколдованный круг, по которому лениво вращалась вся эта нудная, до ломоты в скулах, жизнь, лопнул, и он вновь ощутил свободу. Ту свободу, которая позволяла ему быть самим собой, а не придатком того, благопристойного общества, которое само по рукам и ногам было опутано тысячью нелепых условностей и предрассудков, порождающих лишь лицемерие и ханжество. И еще он понял, теперь уже окончательно, что обманывался, когда пытался укрыться от самого себя в тихом уголке Кордильер. Грешно обманывать других, себя обмануть невозможно: это равносильно сумасшествию.

Но почему он решил, что полковник пришел дать ему свободу?

— Сэр, — спросил он, — вы надолго задержите меня? Траутмэн понял вопрос Рэмбо и улыбнулся.

— Это будет зависеть только от тебя, мой мальчик. В мире еще так много несправедливости.

— Я вас понял, сэр, — ответил Рэмбо улыбкой на улыбку. — Позвольте только переодеться.

Он прошел в мастерскую, сбросил с себя комбинезон, натянул старые джинсы, набросил на клетчатую ковбойку потертую джинсовую куртку и взял с верстака свою видавшую виды сумку с термосом. Хозяин молча наблюдал за ним, не понимая, что происходит. Рэмбо прошел мимо него и в дверях остановился.

— Хозяин, я очень благодарен за все и, кажется, не остался вам должен. Прощайте, я тороплюсь.

Траутмэн уже сидел за рулем. Рэмбо сел рядом и бросил сумку на заднее сиденье.

— Куда ты меня приглашаешь? — спросил Траутмэн.

— К себе домой, сэр. Придется вернуться в Тусон. Траутмэн развернулся, и в последнюю минуту Рэмбо увидел своего хозяина, который взмахнул рукой и хотел что-то крикнуть, но, видимо, увидев на дверце знак армии США, сразу же раздумал.

Глава 2

— Этот домик, сэр, — плата правительства за страдания и смерть Джека Смита.

Рэмбо сидел с полковником Траутмэном за столом на уютной застекленной веранде и задумчиво смотрел на клумбу, которая занимала большую часть чистого ухоженного дворика. Цветы на ней уже увяли, осыпались, и она напоминала теперь могильный холм, от которого веяло тоской и печалью. Эту клумбу Рэмбо соорудил с миссис Смит в память о Джеке. И когда Рэмбо носил для нее землю, он и сам не знал, что у него получится: клумба или могильный курган.

— Еще кофе, сэр?

— Спасибо, Джони, не надо. Значит, ты теперь домовладелец?

— Миссис Смит завещала мне все свое состояние, ведь я заменил ей сына. А кроме меня у нее никого не оставалось.

— И большое состояние?

— Все, что вы видите, сэр, — плата за Джека. Но я не могу этим пользоваться только потому, что я жив, а он погиб. Это несправедливо.

— И что же ты решил?

— У Джека была невеста. Он очень любил ее. Она тоже любила его. И они не виноваты, что так все получилось. Теперь она — мать взрослых детей. Думаю, этот домик по праву должен принадлежать ей. Пусть хранит память о Джеке.

— Ты правильно решил, Джони. И потом… Мне показалось, тебя не слишком-то устраивает Тусон. Или я ошибаюсь?

Рэмбо внимательно посмотрел Траутмэну в глаза.

— Скажите, сэр, что у вас на уме?

И Траутмэн, откинувшись в плетеном кресле, неожиданно громко рассмеялся. Рэмбо впервые услышал смех полковника. Он считал, что самое большее, на что способен Траутмэн в проявлении своих чувств, так это на сдержанную улыбку. Оказывается, Траутмэн умеет еще и смеяться, да так заразительно и искренне, что Рэмбо, глядя на него, улыбнулся, но сразу же согнал улыбку с лица. Может, он сказал что-то не то?

— Чем я вас рассмешил, сэр?

— Прости, малыш, я не хотел тебя обидеть, — Траутмэн вынул из кармана платок и вытер слезы на глазах. — Просто я подумал, что скоро нам с тобой не нужно будет разговаривать: достаточно посмотреть друг другу в глаза, чтобы понять, что у кого на уме. Рэмбо смутился и покачал головой.

— Вы правы, сэр. Видно, так оно и есть. Но ведь иной раз словами и не выразишь то, что могут сказать глаза. К тому же глаза не лгут.

— Боже мой, малыш, уж не стал ли ты писать стихи? — Траутмэн чуть улыбнулся, так, чтобы не обидеть Рэмбо.

— Нет, не стал. Но то, что здесь в самом деле можно свихнуться, это точно. Скажите сэр, — Рэмбо обвел вокруг рукой, — неужели вот это все и называется счастьем?

Траутмэн посмотрел на своего ученика с такой невыразимой печалью, с такой болью, что Рэмбо почувствовал себя неловко. Неужели он действительно потерял себя, растворился среди других, если стал задавать такие идиотские вопросы? А все это от того, что ленивая жизнь оставляла слишком много времени для праздных размышлений. И размышления эти, хотел он того или нет, принимали направление, общее для образа мыслей тех людей, которые окружали его.

— Значит, я угадал, — сказал наконец Траутмэн после долгого молчания. — Тусон не для тебя, сынок. Ты ведь и сам не хочешь, чтобы твои мозги заросли свиным салом.

— Поэтому я и спросил, сэр, что у вас на уме, — вздохнул Рэмбо.

— Да-а, протянул задумчиво Траутмэн, — ты уже научился и вздыхать, как хозяйка, которая забыла купить салат к обеду. Мне это не нравится, малыш. Поэтому я предлагаю тебе завтра прокатиться со мной. Это недалеко — по соседству. Если тебя что-то не устроит, ты сможешь сразу же возвратиться в Тусон.

— Почему меня что-то может не устроить, сэр?

— Не знаю, — пожал плечами Траутмэн. — Ты стал другим, и, может быть, у тебя изменилось понятие о справедливости.

Глаза Рэмбо потемнели, и он напрягся. Траутмэн поспешил успокоить его.

— Извини, — сказал он, — но мы долго не виделись, именно поэтому я так и подумал. — Траутмэн помолчал и спросил своим обычным спокойным тоном: Ты что-нибудь слышал о наших заложниках в Иране?

— Сэр, об этом знает вся страна.

Рэмбо вспомнил, как на другой день после захвата американского посольства в Тегеране по Тусону прокатилась волна митингов. На центральной площади собрался весь город, и многотысячная толпа несколько минут скандировала одну фразу: «Спустить на них Джона Уэйна! Спустить на них Джона Уэйна!» Голливудский актер Джон Уэйн былкумиром Рэмбо. Сколько он себя помнил, Джон Уэйн всегда был с ним: и когда в роли ковбоя дрался с индейцами, его соплеменниками, и когда в роли «зеленого берета» уничтожал корейцев, а потом вьетнамцев. И кто знает, как сложилась бы судьба Рэмбо, если б не бесстрашный Джон Уэйн… Тусон, Финикс, вся страна требовала от правительства Соединенных Штатов спустить на вероломных иранцев Джона Уэйна!

— Я сам стоял тогда в толпе, сэр, и требовал от правительства то, что требовали все. В тот день никто не мог оставаться дома.

— Ничего не могу сказать о правительстве, — заметил Траутмэн, — но президент услышал и твой голос, малыш.

Рэмбо выпрямился в кресле, глаза его заблестели.

— Сэр, мы все-таки спустим на них Джона Уэйна?

— Нет, мы сначала восстановим справедливость — освободим заложников.

И тогда Рэмбо все понял.

— Вы хотите, чтобы я принял участие в освобождении посольских крыс?

— Джони, ты ведь только что возмущался вероломством иранцев.

— Думаю, сэр, за вероломство их и следует наказать. Но чтобы рисковать за чиновничьи шкуры!.. — Рэмбо поднялся во весь свой огромный рост и навис глыбой над полковником. Возмущению его не было предела. — Я не знаю их темных делишек и знать не хочу. Если они там что-то напакостили, пусть сами и убирают за собой. Как вы могли, полковник…

— Сядь!

Рэмбо сам напомнил Траутмэну о его воинском звании, и теперь ему ничего не оставалось делать, как исполнить приказание. Он сел и опустил глаза.

— Простите, сэр, но я хотел…

— Ты разучился слушать, Рэмбо, — оборвал его Траутмэн и, успокоившись, продолжал: — Ведь я тебе ничего еще не сказал. Посольскими крысами, как ты изволил выразиться, займется команда «Дельта».

— Ваша команда, сэр?

— Да. Формально ты должен будешь войти в нее, но действовать станешь самостоятельно. Дело в том, что один человек просил, чтобы именно ты исполнил его просьбу — спас его сына.

— Я знаю этого человека?

— Конечно. Это Ральф Пери.

Рэмбо задумался, но как ни напрягал свою память, человека с такой фамилией вспомнить не мог.

— Я ничего не слышал о нем, сэр.

— А ты вспомни Рождество семьдесят второго года, — попросил Траутмэн. — Чем ты тогда занимался?

Как мог забыть Рэмбо это Рождество! Это было, пожалуй, единственное Рождество, которое он запомнил на всю жизнь. Он был тогда во Вьетнаме, в лагере военнопленных. Казалось, весь мир забыл о них, и чувство одиночества, заброшенности доводило людей до отчаяния. И вот на Рождество из далекой Америки вдруг, как дар небесный, пришли подарки. Рождественские подарки! И лагерь ожил. Бывшие солдаты, голодные, оборванные, потерявшие человеческий облик, воспрянули духом. Они обнимались, со слезами на глазах прощали друг другу обиды и просили прощения, ликовали, почувствовав себя снова людьми: родина вспомнила о них, она их не забыла!

— Не родина, Джони, — прервал воспоминания Рэмбо Траутмэн, — Ральф Пери. Это он лично закупил и сумел передать вам свой дар. А тогда было нелегко это сделать, поверь. Пери сделал то, на что не хватило способностей у правительства.

— Я не мог этого знать, — растерянно пробормотал Рэмбо.

— Да, Пери не кричит об этом на каждом перекрестке. А как ты думаешь, кто освободил тех военнопленных, лагерь которых ты нашел во Вьетнаме? Ведь мою «Дельту» тогда расформировали.

— Я слышал, правительства двух стран…

— Опять ты о правительствах! — недовольно перебил его Траутмэн. — Это тоже сделал Ральф Пери! Ни правительство, ни «Дельта» не имели к этому никакого отношения. Это сделал Ральф Пери, сынок! Он завершил работу, которую начал ты.

— Но почему я ничего не знаю о нем, сэр? — Рэмбо был в отчаянии.

— Зато он все знает о тебе. Ведь ты герой, а он всего-навсего скромный бизнесмен. И он просит, чтобы ты помог ему.

Рэмбо встал, прошелся по веранде, снова сел. Он с трудом справлялся с охватившим его волнением. И такой человек просит, чтобы ему помогли! А разве его кто просил посылать рождественские подарки, спасать военнопленных? Неужели нужно ждать, когда тебя попросят сделать добро, а не искать самому тех, кто нуждается в твоей помощи!

— Сэр, — Рэмбо почему-то было стыдно смотреть в глаза Траутмэну, — не сочтите меня неблагодарным. Отнесите мое поведение за счет моего невежества. Вы рассказали мне такое, после чего я чувствую себя самовлюбленным щенком. Этот Ральф Пери великий человек. Кто его сын?

— Том Пери. Такой же бизнесмен, как и его отец. Он совсем еще молод — ему всего двадцать шесть лет. Он имел несчастье оказаться в посольстве в тот момент, когда стражи исламской революции захватили его.

— Я найду Тома, сэр. Я найду его, чего бы мне это ни стоило.

— Я уверен в этом, сынок. И рад, что вижу снова перед собой Рэмбо таким, каким привык его видеть всегда. А теперь давай отдыхать. Завтра у нас будет длинный день.

— Я постелю вам, сэр. А сам успею еще уладить дела с бывшей невестой Смита. Это тоже будет для нее рождественский подарок.

Глава 3

Еще только рассветало, когда они выехали и Тусона на дорогу, ведущую в Финикс. Небо очистилось, и день обещал быть ясным.

— У тебя есть водительские права? — спросил Траутмэн, когда они отъехали от города мили на полторы.

— Я же автомеханик, — пожал плечами Рэмбо и добавил: — И кроме того, добропорядочный житель Тусона.

— Был, — улыбнулся Траутмэн. — Хочешь сесть за руль?

— С удовольствием, сэр.

Траутмэн остановил «джип», и они поменялись местами.

— Когда прикажете быть в Финиксе, сэр? — спросил Рэмбо.

— Думаю, для тебя каких-то сто с лишним миль не дорога.

— Это верно, сэр. И я постараюсь.

Рэмбо выехал на середину автострады и выжал из машины все, на что только она была способна. Лишь проезжая мимо своей автомастерской, он чуть сбавил скорость и нажал на сигнал. Но никто не вышел. Рэмбо усмехнулся. Теперь хозяину будет трудно, пока не найдет себе помощника — какого-нибудь тусонца.

Дорога была почти пустынна и легко, миля за милей стелилась под колеса «джипа» Тусон оставался все дальше и дальше, и Рэмбо почти физически ощущал, что пробуждается от длинного однообразного сна, когда до бесконечности повторяются одни и те же картины, проплывают одни и те же лица, но ничего не происходит и произойти не может. От такого сна устаешь и утром встаешь разбитый, с ощущением какой-то неопределенности и неясности. И Рэмбо гнал так, словно боялся снова впасть в эту обволакивающую спячку, лишающую человека способности к действию. Ему нужна была сейчас скорость и только скорость, — она раскрепощала его и приносила облегчение. И в какой-то момент он вдруг совершенно забыл и про Тусон, и про какого-то хозяина какой-то мастерской, и про свое наследство, которого у него уже не было, и устремился мыслями вперед, туда, где была иная, настоящая жизнь, в которой он наконец-то опять почувствует себя самим собой.

— Сэр, а почему плато Колорадо? — спросил он, не спуская глаз с дороги. — Может, я чего-то не понял?

— Ты все правильно понял, Джони, — кивнул Траутмэн. — Топографические особенности плато Колорадо напоминают ландшафт Деште-Кевира: Большой соляной пустыни в Иране, где нам придется действовать.

— Но ведь американское посольство в Тегеране, а не в соляной пустыне.

— Ты очень догадлив, мой мальчик, — сказал Траутмэн и покосился на Рэмбо — не обиделся ли? Но Рэмбо только улыбнулся. — Но действовать нам придется с Кевира. Там у нас промежуточная база, с которой мы сделаем большой прыжок и окажемся у стен Тегерана. А уж мои мальчики покажут, на что они способны.

— А я? Ведь я уже не мальчик, с вашего позволения, сэр.

— Да? — притворно удивился Траутмэн. — В таком случае придется дать тебе свободу действий, — и добавил уже серьезно: — О тебе еще будет время поговорить. — Траутмэн помолчал, глядя перед собой на летящую под колеса ленту дороги, и вдруг спросил: — Послушай, Джони, а чем ты занимался в свободное время в своем Тусоне? Ведь у тебя, должно быть, была уйма свободного времени.

— Да, сэр. Больше чем надо. Я размышлял…

— Ну, это я уже понял, — вставил Траутмэн.

— И изучал арабский, — закончил Рэмбо. — Я нашел араба, который учил меня, а я платил ему за это. И мы оба были довольны.

— Но почему арабский? — удивился Траутмэн.

— Я хотел читать Коран только на арабском.

— Ну и как?

— Я хорошо читаю и неплохо говорю. Так сказал учитель. Мы с ним говорили только по-арабски. Он и слышать не хотел английского.

На этот раз Траутмэн долго молчал, потом повернулся всем корпусом к Рэмбо и стал смотреть на него так, будто впервые увидел.

— Не смотрите на меня так, сэр, — я могу вильнуть. А на такой скорости…

— Малыш, ты меня удивляешь! Почему же ты сразу не сказал, что знаешь арабский?

— Потому что вы меня не спрашивали, сэр.

— Я горжусь тобой, Джони, — Траутмэн осторожно похлопал Рэмбо по коленке. — Ты даже не представляешь себе, как это здорово. Но теперь тебе придется изучать персидский.

И Рэмбо все-таки вильнул. Он выправил машину и быстро взглянул на Траутмэна.

— Не хотите ли вы сказать, сэр, что пока я не выучу персидский, мне не видать Тегерана? Тогда куда и зачем мы едем? И неужели в Тегеране нет арабов?

Траутмэн замотал головой, как от зубной боли.

— Прекрати, Джони! Арабы есть даже в Тусоне, как ты сам убедился. В конце концов ты можешь даже изображать из себя глухонемого. Но подумай сам, что тебе предстоит!

Рэмбо с полмили молчал, а потом согласно кивнул.

— Я подумал, сэр. Вы правы. Мне это только на пользу.

— Ну и умница, — Траутмэн вытянул шею и стал вглядываться в дорогу. — Вон у того столба, малыш, свернешь налево.

— Мы поедем другой дорогой?

— Своей дорогой, — уточнил Траутмэн.

На столбе был прикреплен щит с надписью: «Частное владение» Рэмбо свернул на узкую асфальтированную дорогу и не мог удержаться, чтобы не пошутить:

— Это ваши владения, сэр?

Но шутка оказалась неуместной.

— Мои, — ответил Траутмэн. — А если быть более точным — записаны на мое имя. Послушай, Джони, ведь не одному же тебе быть владельцем частной собственности! Смотри внимательнее.

Дорога резко свернула в сторону и круто пошла вниз, в лощину, на дне которой Рэмбо увидел небольшой аэродром, окруженный металлической сеткой. В середине его стояло два легких вертолета. У самой сетки матово серебрилось сооружение, которое могло служить и ангаром, и служебным помещением, и складом. На территории не было видно ни души. Но когда «джип» подъехал ближе, откуда-то появился солдат, распахнул металлические створки ворот и отдал полковнику честь.

Траутмэн велел Рэмбо подъехать к ангару и посигналить. Рэмбо выключил мотор и посигналил. Из ангара выбежал молоденький розовощекий лейтенант и вытянулся, увидев выходящего из машины Траутмэна.

— С приездом, сэр.

— Благодарю, лейтенант. У вас все готово?

— Да, сэр, — он покосился на странного человека в ковбойке, потертых джинсах и со старой сумкой в руке, приехавшего с полковником, и растерянно спросил: — Вы даже не отдохнете, сэр?

— Мы не устали, лейтенант. Летим сейчас же. Возьмите, что вам необходимо, и догоняйте нас.

Траутмэн дал знак Рэмбо следовать за ним. Лейтенант с планшеткой в руке догнал их уже у вертолетов. Траутмэн по-хозяйски открыл дверь вертолета, пропустил вперед себя Рэмбо и вслед за ним забрался сам.

— Что нового, лейтенант?

— Все в норме, сэр, — улыбнулся лейтенант, надевая наушники.

— Приятно слышать, — буркнул Траутмэн и обернулся к Рэмбо. — Ты не летал еще над Кордильерами, Джони?

— Нет, сэр. Я летал над Аннамскими горами.

Траутмэн бросил на Рэмбо быстрый взгляд. Никак не может забыть эти Аннамские горы! Кажется, над ними и умер Джек Смит…

— Нет, Джони, Кордильеры — это совсем другое, — рассеянно проговорил Траутмэн и замолчал.

Вертолет стал медленно подниматься.

Глава 4

Безжизненные равнины, зажатые горами, и сами горы, полуразрушенные временем и лишенные растительности, не произвели на Рэмбо никакого впечатления. Однообразный пейзаж, расстилающийся внизу, наводил тоску и уныние. Но если этот ландшафт лишь напоминал некоторые особенности Деште-Кевира, то что же могла представлять собой сама Соляная пустыня! Этого Рэмбо вообразить себе не мог.

Через три четверти часа вертолет сделал крутой вираж, выскочил из-за бесформенной гряды, и глазам Рэмбо представилась бескрайняя, плоская, как сковорода, равнина.

— Смотри внимательно, Джони! — прокричал ему Траутмэн.

На пологом откосе холма Рэмбо увидел приземистое здание с плоской крышей и рядом с ним несколько построек цементно-серого цвета. Все эти сооружения были заключены в квадрат кирпичного забора красного цвета со стороной примерно в полмили.

Траутмэн притянул к себе Рэмбо и прокричал:

— Американское посольство в Тегеране!

Он дал возможность Рэмбо полюбоваться этим бесхитростным архитектурным ансамблем еще несколько секунд и приказал лейтенанту идти на посадку. Вертолет сел рядом с небольшим военным городком, расположенным приблизительно в пяти-шести милях от «американского посольства в Тегеране». Рэмбо посмотрел на часы: девять с четвертью. Траутмэн прав — день будет длинным.

Подъехал «джип», и из него вышел дежурный офицер. Он доложил Траутмэну обстановку и, помолчав — не забыл ли чего? — добавил, улыбаясь:

— Штурм, как обычно, в одиннадцать ноль-ноль.

— Благодарю вас, — Траутмэн пожал дежурному руку и спросил: — Пери у себя?

— Он ждет вас, сэр.

Хорошо. Отвезите нас к нему. Садись, Джони, Траутмэн хлопнул Рэмбо по руке и сел впереди.

Дежурный удивленно посмотрел на Рэмбо, хотел что-то сказать, но промолчал. Видно, здесь не принято было задавать лишних вопросов. Рэмбо спокойно забросил сумку на заднее сиденье и сел рядом с ней. Машина круто развернулась.

Утепленная оранжевая палатка Ральфа Пери стояла за ангаром. Она резко выделялась среди серых, стальных, серебряных построек городка. Пери словно бы подчеркивал свою непричастность к происходящему и утверждал свою принадлежность к сугубо штатскому сословию.

— Подождите меня, пожалуйста, — сказал Траутмэн дежурному, выходя из машины, и дал знак Рэмбо следовать за ним.

У палатки он остановился, бросил быстрый взгляд на Рэмбо и откинул полог.

— Вы разрешите, Ральф?

— О, Сэм, конечно!

— Заходи, Джони, — Траутмэн подтолкнул Рэмбо и вошел вслед за ним. — Здравствуйте, Ральф. Я привез вам его.

Рэмбо увидел перед собой высокого стройного господина в джинсах и в такой же, как у него, ковбойке. Лицо его было словно вырублено из куска темного камня, на котором резко выделялись белые лохматые брови. Голова его с короткой стрижкой тоже была совершенно белая, хотя на вид ему было чуть более пятидесяти. Несколько мгновений он пристально смотрел на Рэмбо выразительными серыми глазами и, не сдержав порыва, обнял его.

— Здравствуйте, Рэмбо, — пробормотал он. Вы — единственная моя надежда. Спасибо, что приехали.

— Ральф, — предупредил Траутмэн, — прошу не называть его по фамилии — у него ее еще нет.

Пери отстранил Рэмбо, удивленно посмотрел на Траутмэна и сразу же все понял.

— Ах, да! Простите, Сэм, у вас ведь все законспирировано, засекречено. Я буду называть его… — Пери посмотрел на Рэмбо.

— Малыш, — подсказал Рэмбо и покосился на Траутмэна. Полковник улыбнулся и отвел глаза в сторону.

— Хорошо, малыш. Тома я тоже так называл… — Пери осекся и с трудом поправил себя: — Называю.

— Мне пора идти, — сказал Траутмэн, — а вы поговорите. Думаю, Джони, тебе будет интересно посмотреть на учение?

— Конечно, сэр. Если позволите.

— Я пришлю за вами машину.

Траутмэн вышел, и Рэмбо с Пери остались одни. Свет от яркого электрического фонаря, подвешенного на верхней рейке, будто бы раздвигал светлые стены палатки, и она казалась более вместительной, чем была на самом деле. Однако, кроме походной кровати, стола, стульев, тумбочки и холодильника, которые занимали почти все пространство, сюда, пожалуй, уже ничего нельзя было втиснуть.

— Садитесь, Джони, сейчас я буду вас угощать. Что вы пьете?

— Воду, сэр.

— Как воду? — поднял брови Пери. — Только воду? Рэмбо пожал плечами.

— Если позволите, я бы мог выпить и чашечку кофе. Только кофе и больше ничего. Мы с полковником уже завтракали.

Пери задумался, стоя у холодильника.

— Хорошо, малыш, — махнул он рукой. — А я позволю себе рюмку коньяку. Вы не возражаете?

— Ничего не имею против, сэр.

Пери достал из холодильника легкую закуску, бутылку коньяку, вынул из тумбочки рюмку, чашки и большой термос.

— Вы не подумайте, ради бога, что я увлекаюсь этим, — сказал он, наливая себе коньяк. — Но после того, что случилось с Томом, я не узнаю сам себя. Нервы ни к черту, — он налил в чашки ароматный кофе из термоса и посмотрел на Рэмбо. — Вы же сами были в плену, Джони? Я не представляю себе этого. Это должно быть ужасно!..

— Успокойтесь, сэр, — Рэмбо стало по-настоящему жалко этого человека, и ему очень хотелось как-то утешить его. — Сэр, заложники — это совсем не то что пленные. Поверьте мне. Ничего похожего. Все-таки посольство никак не сравнить, скажем, с земляной ямой в джунглях, где по тебе ходят крысы и прыгают земляные пиявки.

Рэмбо заметил, как лицо Пери из темного стало превращаться в серое и покрылось пятнами. И он опомнился.

— Сэр, ну что вы в самом деле! Я только хотел сказать, что в посольстве все совершенно по-другому. Там паркет, ковры, хрусталь… Выпейте, сэр, и вам станет лучше.

Пери поднял рюмку. Рука его заметно дрожала. Он посмотрел на Рэмбо таким умоляющим взглядом, словно от него теперь зависела вся его жизнь. Вздохнув, он выпил залпом и отхлебнул глоток кофе.

— Вы знаете, Джони… — Пери на секунду запнулся. — Ведь с вами можно говорить откровенно?

— Да, сэр, — кивнул Рэмбо.

— Я не верю в эту затею, — Пери махнул рукой, видимо, в сторону «американского посольства в Тегеране» и внимательно посмотрел на Рэмбо.

— Я тоже, — просто сказал Рэмбо и отхлебнул кофе.

— А вы почему? — быстро спросил Пери. Рэмбо грустно улыбнулся.

— Ведь вы еще не сказали, почему не верите вы. Но я скажу. Пока они доберутся до заложников, им достанутся только их трупы.

По лицу Пери прошла судорога.

— Я тоже так думаю. И что же делать?

— Сэр, — сказал Рэмбо как можно спокойнее, — когда все думали, что делать с теми, кто остался во Вьетнаме, вы делали то, что подсказывало вам сердце. Я сделаю для вас все, сэр, или не вернусь.

— Вы вернетесь, Джони. Вместе с Томом. Я верю в вас и вашу удачу. Полковник так много рассказывал мне о вас. Ведь вы спасли ему жизнь?

— Это не совсем так, сэр, — поправил Рэмбо. — Сначала он спас жизнь мне.

Пери удивленно поднял брови.

— Вот как! Сэм не говорил мне об этом.

— Сэр, ведь вы тоже не любите говорить о себе. И я бы никогда не узнал о вас, если бы не полковник Траутмэн. Оставим лучше этот разговор.

— Хотите еще кофе, Джони?

— Благодарю, сэр. Я хотел бы посмотреть, как будут штурмовать посольство. И вообще, простите, мне не терпится осмотреть эту коробку.

— Пожалуй, я составлю вам компанию. Я буду вашим гидом, если вы не возражаете, конечно.

— Буду благодарен, сэр. Думаю, уж вы-то изучили ее вдоль и поперек.

— Вы угадали. Я все время думаю, где может быть Том… Но, по правде говоря, само это зрелище — я имею в виду штурм — вызывает во мне ужас, когда я представляю себе, что в это время будет происходить там, внутри посольства!

Пери убрал все со стола и расставил по местам. И Рэмбо отметил, что этот человек во всем привык обходиться без посторонней помощи. И будь он помоложе, наверняка сам бы отправился на поиски своего Тома.

— У вас найдется бинокль, сэр? — спросил Рэмбо.

— Конечно, — Пери достал из-под подушки старый цейсовский бинокль и повесил его на шею Рэмбо. — Знаете, я его всегда держу при себе — люблю по утрам смотреть на горы.

Они вышли из палатки в тот момент, тогда из-за ангара выскочил «джип» и как вкопанный встал рядом с ними. Молодой крепкий солдат в зеленом берете, надвинутом на самые брови, легко выпрыгнул из машины и, играя своей молодцеватостью, отдал честь.

— Сэр, — обратился он к Пери, — полковник приказал отвезти вас, куда вам будет угодно. Куда вам угодно, сэр?

Пери посмотрел на Рэмбо.

— В посольство, — не задумываясь ответил Рэмбо.

— Конечно же, в посольство, — подтвердил Пери и полез в машину на заднее сиденье.

Рэмбо сел рядом с ним и посмотрел на часы: десять тридцать.

— Успеем, — не оборачиваясь сказал «зеленый берет» и так рванул машину, что пассажиров прижало к задней спинке.

«Что у него — глаза на затылке? — подумал Рэмбо. — Как он мог заметить, что я посмотрел на часы?» И только тут увидел в верхнем зеркальце улыбающееся лицо солдата. «Мальчик» полковника Траутмэна, видно, был доволен и своей находчивостью, и своей жизнью, и вообще — всем на свете. Для него штурм макета был игрой, ребячьей забавой. И, конечно же, он и представить себе еще не мог, что при штурме, случается, и убивают. Ну, в том, что убивают, он, пожалуй, еще и не сомневался. Только не относил это на свой счет. Он был уверен, что при его-то силе и ловкости он способен и от пули увернуться, и нож перехватить, и над обрывом зависнуть. Такие безрассудно отчаянные и погибают в первую очередь.

Рэмбо закрыл глаза и стал считать до десяти, чтобы сбросить с себя эти несвоевременные и глупые фантазии. А когда открыл глаза, перед ним возникла странная картина.

— Кто это? — спросил он у «зеленого берета».

— Стражи исламской революции — моджахедины. Они охраняют наше посольство с заложниками.

— А заложники там тоже есть? «Зеленый берет» рассмеялся.

— Ну что вы! Когда посольство возьмут, дело уже будет сделано.

Разномастная толпа скучилась у ворот, несколько человек сидели, прислонившись к кирпичной стене. «Зеленые береты», изображавшие из себя «стражей исламской революции», в халатах, накидках, плащах держали в руках длинные палки, американские винтовки М-16. Рэмбо приметил даже два-три автомата Калашникова.

«Джип» подъехал к воротам, и «моджахедины» с любопытством уставились на него. «Зеленый берет» выпрыгнул из машины, подошел к старшему, которого легко было отличить по дорогому халату, о чем-то поговорил с ним, и ворота открылись. «Джип» остановился у подъезда «посольства», «зеленый берет» подождал, когда выйдут его пассажиры, и приветственно поднял руку.

— Пока, господа! Машине здесь нельзя находиться — она будет мешать операции.

Он развернулся и выехал с территории «посольства». Ворота медленно закрылись.

— И что вы на это скажете, Джони? — спросил Пери.

— Я думаю, созданы условия, максимально приближенные к боевым, сэр.

— Да? — недоверчиво спросил Пери. — А мне это кажется дешевой провинциальной опереткой. Простите за откровенность.

Рэмбо промолчал. Здесь он откровенничать просто не имел права. Это его не касалось. А у этой идеи могло быть великое множество целей, из которых освобождение заложников далеко не главная. Но Рэмбо терпеть не мог политиков и в политику не ввязывался. Он сыт ею уже по горло. Со Вьетнама. У человека должна быть одна цель — попытаться сделать жизнь справедливой. И за торжество справедливости он готов был пожертвовать собой. Пери довел до конца дело Рэмбо во Вьетнаме и спас сотни жизней. А теперь угрожают жизни его единственного сына. И это несправедливо. Рэмбо поклялся, что восстановит справедливость, и он восстановит ее, чего бы это ему ни стоило. Он — Одинокий Волк, и на все эти шоу с «американским посольством в Тегеране» ему от души наплевать.

— Сэр, — спросил он Пери, оглядывая макет посольства, — а разве у входа охраны нет?

— Будет, — буркнул Пери. — Еще есть десять минут. Сюда подвезут поваров, писарей, техников, оденут их в халаты и дадут в руки палки. Да черт с ними! Где бы вы хотели устроиться, Джони?

— Разумеется, на крыше.

— Тогда пойдемте.

Они вошли внутрь «посольства», первый этаж которого был условно разделен на комнаты, холлы так, как, видимо, все выглядело в действительности. Поднялись по лестнице на второй этаж и через открытый люк вышли на крышу. Здесь было устроено нечто, напоминающее смотровую площадку, и стояло несколько легких плетеных кресел.

— Отсюда полковник наблюдает иногда за ходом боевых действий, — пояснил Пери и пододвинул Рэмбо кресло. — Садитесь. Сейчас начнется первое действие спектакля. Смотрите вон туда.

Рэмбо поднял бинокль.

Глава 5

Через равнину, напрямую от военного городка к «посольству» мчался автобус. У ворот он остановился, высадил десятка два «стражей исламской революции», развернулся и запылил обратно. Часть «стражей» осталась у подъезда, часть расположилась на первом этаже.

В одиннадцать ноль-ноль от военного городка в небо взлетела зеленая ракета. Операция началась.

— Кстати, сэр, как называется операция? — спросил Рэмбо, обернувшись к Пери.

— Красиво называется, — ответил Пери, — «Голубой свет».

Рэмбо согласился, что название действительно — красивое, и поднес бинокль к глазам. Над северо-западной грядой гор показался транспортный самолет С-130 «Геркулес». И вскоре до Рэмбо донесся мощный тяжелый гул его моторов. «Геркулес» стал снижаться и, подняв за собой бурое облако пыли, приземлился посреди равнины.

— Это самолет-заправщик, — прокомментировал Пери. — Он прилетел из Египта, с военно-воздушной базы «Каиро-Вест», где расквартирован наш военный персонал. А совершил посадку в пустыне Деште-Кевир, в районе города Тебес. Вы представляете себе все это? Ну и хорошо. А вот и «зеленые береты».

С северо-востока быстро приближались три вертолета РХ-53Д.

— А эти откуда взялись, сэр?

— С авианосца «Нимиц», который бороздит воды Оманского залива. Сейчас «Геркулес» должен их дозаправить, и они сделают бросок к предместью Тегерана.

Сколько Рэмбо ни вглядывался, он не заметил у вертолетов никакого движения.

— Почему же они не дозаправляются? — удивился он. — Ведь идет время.

— Эту техническую деталь полковник опускает, как незначительную. А времени они выдерживают ровно столько, сколько требуется на дозаправку.

— А где предместье Тегерана, сэр?

Посмотрите налево, Джони. Там, где стоят два автобуса и «джип», — это и есть предместье Тегерана.

— Но как могут сесть американские боевые машины у стен чужой столицы? Ведь это война!

— Нет, Джони, — мягко возразил Пери, — вертолеты будут закамуфлированы под иранские военно-воздушные силы. И с их опознавательными знаками.

Пауза с вертолетами затягивалась. По расчетам Рэмбо, они должны были бы уже дозаправиться. Но они по-прежнему стояли на месте.

— Что-нибудь случилось, сэр? Время уже вышло. Уж я-то знаю в этом толк.

— Помножьте свое время на два, — посоветовал Пери. — Здесь всего три вертолета, а их будет шесть. Смотрите, начинается второе действие спектакля.

Рэмбо увидел, как вертолеты взлетели и, не успев набрать высоту, сели рядом с автобусами. Понадобилось не более двух минут, чтобы «зеленые береты», одетые под моджахединов, покинули боевые машины и заняли автобусы, которые сразу же рванули к «посольству», следуя за «джипом».

И в этот момент у ворот «посольства» что-то произошло. Послышались крики, вопли, ругательства, началась свалка.

— Что случилось? — удивился Рэмбо.

— Это третье, заключительное действие. «Пятая колонна» в резерве, — пояснил Пери. — Сторонники свергнутого шаха устраивают беспорядки, чтобы обеспечить «зеленым беретам» внезапность нападения.

Между тем «джип» и автобусы на полном ходу чуть не врезались в толпу. Полковник Траутмэн, в развевающемся халате и тюбетейке, с пистолетом в руке бросился к проходной. Из автобусов высыпали «зеленые береты» и сразу же смешались с толпой. Ворота распахнулись, толпа заполнила двор и смяла охрану подъезда. Внизу раздался топот множества ног, и через три минуты первый этаж опустел. «Зеленые береты» выскочили из ворот, заняли автобусы, и они, с ходу набирая скорость, запылили к далеким вертолетам вслед за «джипом» полковника.

— А это уже дивертисмент, — пояснил Пери, брезгливо глядя, как вертолеты с «зелеными беретами» и будто бы освобожденными заложниками взлетели над равниной и взяли курс к одиноко стоящему «Геркулесу». — Ну и как вам показалось все это, Джони?

Рэмбо медленно поднялся, передал Пери бинокль и посмотрел на далекие темные горы.

— Я не люблю суеты, сэр. И не выношу шума там, где должна быть тишина. Мои позывные — Одинокий Волк. Стая меня угнетает: она не позволяет зверю проявить самостоятельность.

— Если я не ошибаюсь, — сказал Пери, — это уже пятнадцатая репетиция спектакля. И каждая последующая все больше и больше убеждает меня в бессмысленности этой затеи. Я думаю, они играют сами с собой и настолько увлекаются, что забывают о цели игры.

— Кажется, сэр, нам здесь больше нечего делать, — сказал Рэмбо и направился к люку. Ему не хотелось обсуждать действия своего полковника. В конце концов ему лучше знать, чем заниматься.

— Да, — согласился Пери. — «Геркулесу» с заложниками осталось взлететь, а полковнику Траутмэну — выпустить красную ракету. Давайте спускаться.

Внизу Рэмбо обошел все помещение, заглядывая в каждый уголок, и даже постучал каблуком по полу.

— Что вы хотите здесь найти, Джони? — спросил Пери.

— Заложников, сэр.

— Вы пугаете меня, — проворчал Пери.

— Простите, сэр, но ведь не в холле они держат их, как полагают «зеленые береты».

Они вышли из подъезда. «Стражи исламской революции» бесцельно бродили по двору, болтали между собой, некоторые спали прямо на земле, завернувшись в свои халаты, в ожидании, когда завершится операция и их снова отвезут в городок. У открытых ворот никого уже не было.

— Вы не против, если мы пройдемся пешком? — спросил Пери.

— С удовольствием, сэр.

Пройдя в молчании несколько шагов, Пери остановился и обернулся.

— Я разговаривал со многими из тех, кто вернулся из Тегерана уже после захвата заложников. Они рассказывали мне, что творится вокруг нашего посольства. Это тысячные толпы людей, а не горстка поваров и писарей. К нему не смогут пробиться при желании даже танки! Да что там говорить, — Пери безнадежно махнул рукой и, опустив голову, зашагал дальше.

— Но что хотят эти иранцы? — никак не мог понять Рэмбо. — Выкуп?

— Ну, это было бы слишком просто. Руководитель исламской революции аятолла Хомейни потребовал от США, чтобы они признали свою ответственность за вмешательство во внутренние дела Ирана в прошлом и обязались не прибегать к такому вмешательству в будущем.

— И что же наш президент? Ведь это еще проще — дать обязательство.

— Нет, малыш, не проще. Наш президент категорически отказался дать такие заверения.

Господи, опять политика! Кажется, уже шагу ступить нельзя, чтобы не вляпаться в эту политику. Конечно, президенту виднее, как поступать, но люди-то при чем? Почему они должны страдать?

— Но ведь кто-то должен отвечать за жизнь этих людей?

— Конечно, — согласился Пери. — За жизнь заложников несет ответственность лично президент Америки, — так сказал аятолла Хомейни. И еще он сказал, что отважные мусульмане, охраняющие «шпионское гнездо», как он называет наше посольство, не подчиняются ни ему, ни правительству. Поэтому, если будет совершено нападение на посольство, он не может отвечать за жизнь заложников.

Рэмбо даже остановился от неожиданности.

— Послушайте, сэр, тогда зачем все это?

— Вот поэтому я и обратился к вам, Джони. Меня приводит в ужас сама мысль, что может произойти, если «голубой свет» все же вспыхнет.

И в этот момент они увидели, как «Геркулес», взревев моторами, тяжело оторвался от земли и взял курс на северо-запад. В воздух взлетела красная ракета.

Глава 6

На другой день Ральф Пери улетел в Денвер по делам своей компании «Пери груп».

— Пока «зеленые береты» здесь, — сказал он Рэмбо на прощание, — я спокоен за жизнь Тома. И не теряю надежды на благоразумие нашего президента. Но все-таки главная моя надежда, Джони, на вас. Каждый день, проведенный моим сыном там, убавляет мне год жизни здесь. Больше мне вам нечего сказать.

Пери оставил Рэмбо свою палатку, и Траутмэн остался доволен его решением: он хотел, чтобы Джони как можно меньше входил в контакт с его «зелеными беретами». Полковник слишком хорошо знал цену нелепым случайностям, чтобы подвергать им своего лучшего ученика.

Проводив Пери, Траутмэн отвез Рэмбо в палатку. Теперь она выглядела сиротливо и неуютно, и Рэмбо все казалось, что вот сейчас войдет хозяин, он услышит знакомый голос и не будет знать, как утешить этого человека в его отцовском горе. Утешать Рэмбо не умел, он умел только помогать. Ведь и Пери не утешал, а помогал тем, кто нуждался в помощи. И Рэмбо почувствовал, как близок ему стал Пери всего лишь за сутки, проведенные с ним. Он не мог еще представить себе, что ему предстоит делать, в какой обстановке, среди каких людей, но уже был уверен, что ради этого человека он сделает все. И когда он почувствовал в себе эту уверенность, без которой немыслимо никакое начинание, он сразу же обрел и душевное спокойствие и способность к трезвому анализу своих действий.

Чем я должен заниматься, сэр, и долго ли проторчу здесь? — спросил он Траутмэна.

— Это будет зависеть только от тебя, — жестко сказал Траутмэн. — Начнем с того, что с этой минуты ты должен забыть, кто ты. Ты не Джон Джейк Рэмбо из Финикса. Теперь ты Камаль Салам, араб из Каира, которому в недалеком будущем предстоит совершить паломничество в священный город Кум, чтобы поклониться гробнице Фатимы — сестры восьмого имама Абу Хасана Али-ар-Резы.

Глаза Рэмбо округлились и потемнели.

— Постойте, сэр, мне это обязательно нужно знать?

— Как свои пять пальцев. И еще многое другое, о чем ты и понятия не имеешь. Это будут не джунгли, Камаль, а города, где живут не бессловесные обезьяны, а очень даже умные люди с древней культурой, своими обычаями, традициями, религией. Вместо лука со стрелами и гранатомета тебе понадобятся знания. Остальное у тебя все есть, для того, чтобы выжить. Сегодня тебе принесут книги, карты, схемы, таблицы по Ирану. Это самое необходимое, что было отобрано специалистами. Пока ты не изучишь все это и не сдашь экзамен иранисту, ни о каком паломничестве и речи быть не может, — Траутмэн посмотрел на окаменевшего Рэмбо и добавил: — Если это не для тебя, Камаль, я могу сегодня же отправить Рэмбо обратно в Тусон. Думаю, твой хозяин не потерял еще надежду на встречу с тобой.

Рэмбо сверкнул глазами в сторону полковника.

— Я лишь внимательно слушаю вас, сэр. Прошу вас, продолжайте.

— Сегодня же к тебе придет иранец Али Мохаммед Барати. Он будет учить тебя персидскому языку. Ты араб, и тебе не обязательно знать фарси в совершенстве. Но разговаривать и понимать собеседника-иранца ты обязан, — Траутмэн помолчал, собираясь с мыслями, и неожиданно спросил: — Ты знаешь, что такое САВАК?

— Только то, что писали о ней газеты, — Рэмбо запрокинул голову и стал вспоминать: — САВАК — служба безопасности при шахском режиме. За четверть века уничтожила более трех миллионов иранцев. Как я понял, сэр, это то же самое, что КГБ у русских. И еще. После возвращения Хомейни в Иран слава САВАКа, генерал Насири, был казнен.

Траутмэн удивленно посмотрел на Рэмбо.

— Поразительно, — медленно проговорил он. — Оказывается, ты не только размышлял, но и следил за событиями.

— Меня интересовало только то, сэр, что могло мне пригодиться.

— Это тебе пригодится, Камаль, — согласился Траутмэн. — САВАК — это детище ЦРУ. Ее инструкторы до последнего времени обучались, оснащались и консультировались ЦРУ. Так вот, твой учитель Али Мохаммед Барати — агент САВАКа. В конце прошлого года он прошел спецподготовку на базе ЦРУ в Маклине, штат Виргиния. Он лично знаком со многими из тех, кто хотел бы, да не успел бежать из Ирана после революции, а теперь лег на дно. Вероятнее всего, он составит тебе компанию в паломничестве по святым местам. Я не успел понять, что это за человек. Постарайся узнать его сам. Кажется, пока все. О деталях речь впереди, как только ты закончишь свое образование и будешь готов к путешествию. А за это время заложников могут отпустить, выкупить или — убить.

— Я постараюсь не задерживаться здесь, сэр. Очень постараюсь.

— Ну и прекрасно. У тебя есть вопросы?

Рэмбо встал.

— Есть, сэр. Мне нужен план американского посольства в Тегеране. Макет меня не устраивает.

— Тебе передадут его вместе с книгами. Желаю успехов, Камаль. Траутмэн поднялся, посмотрел на часы и быстро вышел. Рэмбо не успел даже проводить его. Он откинул полог и увидел лишь клуб пыли от скрывшегося за ангаром «джипа».

Глава 7

Рэмбо посмотрел, что ему досталось в наследство от Пери, и был очень обрадован, когда обнаружил в тумбочке спиртовую горелку и с полфунта китайского чая в расписной жестяной коробке. Он еще не знал, что пьют в Иране, но ему почему-то показалось, что нужно привыкать к чаю, тем более что это не создавало для него никаких неудобств — ему было совершенно все равно, к чему привыкать. Холодильник был забит консервными банками и бутылками с пепси. Запас был основательным, и это освобождало Рэмбо от хождения в столовую, которую он терпеть не мог. У палатки остановилась машина, и чей-то голос позвал:

— Господин Салам! К вам можно?

Черт побери, ведь это он и есть «господин Салам»!

— Войдите, — Рэмбо откинул полог.

В палатку вошел тот самый «зеленый берет», который отвозил его с Пери в «посольство». В руках он держал внушительную картонную коробку и целлофановый пакет.

— Это вам от господина полковника, — он поставил на стул коробку. — А это постель, — на кровать лег целлофановый пакет. — Чтобы вы хотели на обед, господин Салам?

— Спасибо за все. Как тебя зовут?

— Боб Симеон, господин Салам, — «берет» улыбнулся и показал все свои белые крепкие зубы.

— Боб, мне право неловко тебя утруждать…

— Я только исполняю приказы полковника Траутмэна, — перебил его Боб. — Господин Пери остался доволен мной.

— Ну если так, — улыбнулся Рэмбо, — корми меня так же, как ты кормил господина Пери. Я не привередлив, Боб.

— Понял, господин Салам. Душ, туалет и вода в ангаре. Он пуст и всегда открыт. Что еще?

— Благодарю, Боб. Я не стану утруждать тебя. Можешь идти.

— Счастливо оставаться, господин Салам, и Боб с белозубой улыбкой скрылся за пологом.

Рэмбо услышал, как «джип» заурчал и, коротко рявкнув, швырнул из-под колес мелкий гравий. Он открыл коробку и увидел в ней не менее двух десятков книг. Наверху в зеленом бюваре лежали листы с планами американского посольства в Тегеране. Рэмбо быстро перебрал их и нашел то, что ему было нужно: план подвального помещения и схему канализационных «сооружений. Он отложил все это в сторону и стал вытаскивать из коробки книги: „Географический словарь Ирана“, „Краткий путеводитель по Ирану“, „История Персии“, „Американцы в Иране“, словари, грамматики, справочники. Он разложил их на кровати, сел против них и задумался. Но мысли его были далеки от этих книг — он уже видел себя в Тегеране у американского посольства. Игра „зеленых беретов“, видимо, была расписана по минутам и секундам и исключала все случайности. А они таились на каждом шагу. Но даже если предположить, что „Дельта“ прорвется через тысячную толпу и захватит здание посольства, никакая внезапность не предопределит ход дальнейших событий, у моджахединов всегда останется время уничтожить заложников. Если от них отрекся аятолла, если их бросил на произвол судьбы президент, ничто не помешает охране исполнить свой долг так, как они понимают его.

— Господин Салам разрешит войти?

Рэмбо встал и увидел перед собой молодого человека среднего роста в форме „зеленых беретов“. Из-под черных, сросшихся на переносице бровей на Рэмбо смотрели темные, чуть навыкате, умные глаза. Под тонким прямым носом чернела, будто нарисованная, ниточка усов.

— Здравствуй, Али, — Рэмбо пожал крепкую руку гостя. — Садись, пожалуйста.

— Благодарю, — Али посмотрел на книги и улыбнулся. — Это не так страшно, Камаль. Можно я буду называть тебя по имени?

— Конечно, — согласился Рэмбо. — Это всегда короче и проще. Угостить тебя чаем?

— С удовольствием выпью чашечку.

Рэмбо поставил на горелку чайник и, сдвинув книги в сторону, сел на кровать.

— Думаю, ты поможешь мне быстро с этим разобраться, — он кивнул на книги. — У меня мало времени. Очень мало, понимаешь?

— Понимаю. У меня его еще меньше. Я иранец и должен быть сейчас там, а не здесь.

Это Рэмбо устраивало. Если уж Али так не терпится ввязаться в эту заварушку, он не станет тянуть.

— Отлично, — согласно кивнул Рэмбо. — Тогда, пожалуй, завтра с утра и начнем. Не возражаешь?

— Почему не сейчас же? — удивился Али.

— Сегодня я должен закончить свои дела.

Рэмбо заварил чай и разлил по чашкам. Палатка наполнилась восхитительным ароматом. Али даже зажмурился от удовольствия.

— Камаль, откуда это у тебя?

— Досталось по наследству, — Рэмбо отхлебнул глоток и спросил: — Послушай, ты был в Тегеране?

— Я там родился. Тебя, конечно, интересует американское посольство? — Али спокойно посмотрел на Рэмбо из-под сросшихся бровей. — Я в нем бывал и не раз. Мой отец вел дола с некоторыми американскими фирмами и за это мог пострадать. Сейчас я не знаю, где он, и хочу найти его.

Рэмбо промолчал. Еще одна несправедливость! Ну почему отец должен искать сына, сын — отца? Неужели только потому, что кому-то не терпится поиграть в большую политику, в которой уже нет стран, а есть регионы, нет людей, а есть человечество? Кому нужна такая политика, в которой человек не находит себе ни покоя, ни утешения?

Али заметил, как изменилось вдруг настроение Камаля, и проникся к нему благодарностью за молчаливое сочувствие.

— Извини, — сказал он, — я отвлек тебя от разговора напоминанием о своем личном горе. Но раньше или позже мне все равно придется рассказать тебе о своем отце. Ты спросил о посольстве. Его макет строился по плану, и ничего нового добавить я тебе не смогу.

— Скажи, Али, как тыдумаешь, в какой части посольства могут держать заложников?

— Я бы выбрал для этого подвал.

Рэмбо согласно кивнул — именно так думал и он.

— Но, как ты можешь догадаться, — добавил Али, — по подвалу я не лазил. И потом должен сразу же предупредить тебя: пятьдесят заложников вместе держать не станут. Они могут быть разбросаны не только по всему Тегерану, но даже по другим городам.

— Это ты так думаешь, — спросил Рэмбо, — или это обычная практика?

— Практика, — уверенно сказал Али. — Так было в Ливане, когда „Хезболлах“ — „Партия Аллаха“ — держала заложников в подвалах нескольких домов в шиитском предместье Бейрута и в казармах Баальбека. Так действует группировка „Исламский джихад“ и шиитское движение „Амаль“ Почему же моджахедины должны действовать по-другому?

— Но какой же тогда смысл в операции группы „Дельта“?

— Камаль, — укоризненно произнес Али, — а откуда тебе известно, что целью операции является освобождение заложников — обычных чиновников, не представляющих никакой ценности?

Об этом Рэмбо как-то не подумал. И теперь он вспомнил о лагере военнопленных во Вьетнаме. Ведь тогда его посылали с определенной целью: доказать, что лагерь пуст. А когда он все-таки нашел военнопленных, они оказались никому, кроме Пери, не нужны. Может быть, и эти заложники так же нужны правительству, как и те военнопленные? Али словно прочитал мысли Рэмбо.

— Не забывай, Камаль, что ровно через год в вашей стране состоятся выборы президента. И чтобы собрать очки в предвыборной компании, Картеру вовсе не обязательно освобождать все посольство, — ему достаточно одного человека. Но такого, кого бы знала вся Америка. Сын Ральфа Пери, освободителя американских военнопленных, — это то, что нужно.

— Но девяносто „зеленых беретов“ будут просто уничтожены!

— Нет, не просто, — возразил Али. — Они станут национальными героями, а народный гнев перекинется на кровожадных моджахединов.

Рэмбо посмотрел на Али так, словно впервые увидел.

— Выходит, я буду набирать очки президенту?

Нет, Камаль, ты постараешься помочь хорошему человеку найти его сына.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Рэмбо и улыбнулся. — А ведь ты уже начал учить меня, Али.

Али развел руками.

— Просто ты должен знать то, что тебе нужно знать, — сказал он. — Чтобы не задумываться тогда, когда нужно будет только действовать. Если не секрет, чем ты решил сегодня заняться?

Рэмбо хотел один сходить к макету посольства, чтобы на месте со схемой в руках представить себе расположение подвальных помещений. По укоренившейся привычке действовать в одиночку, он не хотел делиться своими замыслами даже с Али. Но теперь он понял: то, что ему предстоит, не похоже на то, что он делал прежде. И что в Тегеране Одинокому Волку останется лишь выть на луну. Кроме того, он начал проникаться доверием к Али, а ведь им еще вместе работать. И он поделился с ним своими планами и пригласил с собой.

— Отличная мысль, — согласился Али. — Пусть посольство охраняет хоть весь Тегеран, но ведь кто-то туда все же входит!

— Я войду туда, — спокойно сказал Рэмбо и посмотрел на Али. Али не выразил ни удивления, ни недоверия. Он поднял брови и так же спокойно спросил:

— А почему бы и нет?

Рэмбо разложил на полу „посольства“ план расположения подвальных помещений и стал переносить их контуры куском породы на доски. Али по схеме разметил расположение водоснабжения и канализации. Покончив с этим, они перешли туда, где должен был находиться продовольственный склад, и сели на пол.

— Здесь? — Рэмбо постучал пяткой по доскам и вопросительно посмотрел на Али.

Али дотянулся рукой до „винного погреба“ и постучал кулаком по полу.

— А может, здесь?..

Глава 8

Том Пери, двадцатипятилетний красавец, сын миллионера и сам преуспевающий бизнесмен, сидел в котельной американского посольства на восемнадцатидюймовой трубе, обмотанной асбестовой изоляцией, и размышлял о превратностях судьбы. Казалось бы, ничто не предвещало такого крутого поворота событий.

Совсем еще недавно Том был приглашен вместе с другими американскими бизнесменами в Ниаваранский дворец — блестящую шахскую резиденцию. И сам "царь царей", могущественный шахиншах, лев Ирана Мохаммед Реза Пехлеви благосклонно изволил пожать ему руку. А потом он был представлен шахине. Сорейя одарила его такой ослепительной улыбкой, что Том, кажется, чуть не потерял рассудок. Все слова, которые он приготовил для соответствующего случая, вылетели у него из головы, и он стоял истуканом до тех пор, пока это не сочли неприличным и не увели его вежливо, но настойчиво в банкетный зал. Несколько ночей потом снилась ему обворожительная улыбка шахини.

Молодящийся шах был еще крепок и бодр и чувствовал себя спокойно и уверенно, как и подобает "царю царей". Но уже исподволь что-то назревало, разливалось тревогой, смутными слухами. Из Франции ждали возвращения после многолетней эмиграции аятоллы Рухоллы Мусави Хомейни — злейшего врага шаха. И тогда в "Нью-Йорк тайме" промелькнуло: "Если Хомейни придет к власти, то ограничит роль в Иране иностранных компаний, выдворит американских советников, прекратит экспорт нефти в Израиль и Южную Африку".

Том Пери пропустил это мимо ушей. Он не был связан с нефтяными компаниями — его бизнес процветал на радиоэлектронике. И он твердо был уверен: пока существует цивилизация, в нем будут нуждаться в любой стране.

А зять шаха Захеди, посол Ирана в США, успокаивал своего тестя сладкозвучными речами: дружба Америки с Ираном непоколебима, и пока вращается Земля, шаху нечего опасаться — враги его иллюзорны, а друзья могущественны.

Но аятолла не побоялся клыков льва Ирана. Он лучше всех знал, что клыки эти давно уже сгнили изнутри. И лев даже не рыкнул, когда в международном Мехрабадском аэропорту приземлился самолет из Парижа и сотни тысяч людей приветствовали неустрашимого аятоллу. Том тоже ходил в аэропорт, но, конечно же, не для того, чтобы приветствовать этого белобородого старика. Он интересовал его как экзотическая личность. Том даже не хотел понять его или просто задуматься, чем вызвано народное ликование: Восток — всегда загадка. И он вместе со всеми проводил аятоллу до здания школы "Рафа" на окраине Тегерана, где Тома чуть не смяли на узкой и неказистой улочке. И все же он был доволен, что видел Хомейни своими глазами — будет что рассказать на родине друзьям и знакомым.

Но вот на первой же пресс-конференции тихий голос восьмидесятилетнего старца прозвучал уже набатом: аятолла камня на камне не оставил от американской политики в Иране. И запылали Лавизанские казармы шахских гвардейцев, и бежал шахиншах, лев Ирана, со своей обворожительной шахиней, и сотни американцев, европейцев и японцев бросились к Мехрабадскому аэропорту. Стали готовиться к эвакуации на военно-транспортных самолетах пять тысяч американцев. А представитель госдепа успокаивал и Америку, и посольство: отъезд из Ирана некоторых групп американского персонала носит "временный характер".

И даже когда через две недели после возвращения Хомейни группа вооруженных иранцев захватила американское посольство, Том лишь удивился: разве можно так неосторожно поступать с представителями могущественной страны? Вскоре выяснилось, что этот инцидент был спровоцирован агентами САВАКа, как предлог для вмешательства США в дела Ирана. Представители новой власти извинились перед послом и сотрудниками посольства, и эти извинения были приняты: ни одна-из революций еще не обходилась без провокаций.

Том Пери был уверен, что пройдет время, политические и религиозные страсти улягутся и жизнь вновь войдет в свою привычную колею. В конце концов человек создан не для того, чтобы разрушать, а чтобы созидать и укреплять созданное. И Том укреплял свои деловые позиции, насколько это было в его силах, в далекой от родины стране. Но время шло, и он стал чувствовать настороженное к себе отношение со стороны иранских партнеров. А когда в Персидский залив вошли американские авианосцы и ракетные крейсеры, Том понял, что его деловой карьере в Иране пришел конец — настороженность сменилась откровенной враждебностью. И он решил покинуть страну.

Тот день, когда он пришел в американское посольство, стал для него роковым. Посол не смог его принять, и он пошел к первому секретарю посольства, с которым был на дружеской ноге. Кажется, они успели лишь обменяться любезностями, когда дверь распахнулась, толпа вооруженных молодых иранцев ворвалась в кабинет, их тщательно обыскали и бесцеремонно погнали по коридору. Все произошло так неожиданно и скоротечно, что Том опомнился только в конференц-зале, куда стали загонять, видимо, всех, кто оказался в этот момент в посольстве.

— Опять провокация? — спросил Том своего приятеля — секретаря.

— Кажется, все повторяется, — усмехнулся секретарь. — Знакомый сценарий.

Посол, как всегда надменный и хладнокровный, цедил через зубы слова о спокойствии и благоразумии. Когда все были собраны, вперед вышел плотный коренастый иранец с заросшей черными волосами физиономией и на ломаном английском сделал официальное заявление.

— С этого времени. — сказал он, — мы объявляем вас заложниками иранского народа. Ваша дальнейшая судьба будет зависеть только от вашего президента. Связь с внешним миром прекращается, посольство окружено верными стражами исламской революции. Всякая попытка вашего освобождения бессмысленна. Мы не хотим вашей крови, и не вынуждайте нас пролить ее. Господина посла прошу следовать за мной.

Том бросился к чернобородому, пытаясь объяснить ему, что он не имеет никакого отношения к дипломатическому корпусу, что он попал сюда совершенно случайно. Но несколько молодых людей оттеснили его автоматами от своего вожака, и тот только сочувственно улыбнулся.

— В свое время мы выслушаем каждого, кто захочет поговорить. Но это ничего не изменит.

Их пересчитали, как баранов, и загнали в подвал. Потом отбирали по два-три человека и уводили. Больше их никто не видел. Наконец наступила очередь Тома. Ему завязали глаза и вывели за дверь. Единственное, что он мог в таком положении, так это считать ступени — вверх и вниз по бесконечным переходам. А когда с Тома сорвали повязку и он увидел себя в котельной, то понял, что находится на том же уровне, что и прежде, но не мог уже сообразить, в какой части посольства эта котельная. Дверь за ним захлопнулась, и он услышал скрежет засова. Значит, замка на засове нет. Память услужливо отмечала множество таких мелочей, на которые в нормальной обстановке он не обратил бы ни малейшего внимания. Помимо его воли начал действовать инстинкт самосохранения.

Он обошел котельную вдоль стен, заглянул за котлы, в топку, нажал плечом на дверь — все было сработано на совесть и не оставляло никакой надежды даже на попытку спасения. Оставалось уповать лишь на благоразумие новой власти, которая вдруг одумается, снова принесет свои извинения, и весь этот кошмар останется позади.

Но время шло, а власти не одумывались. И когда однажды вместе с завтраком охранник оставил ему газету "Кейхан" и он прочитал заявление аятоллы, то понял: отныне его жизнь не стоит и ломаного динара. Хомейни перекладывал всю ответственность за жизнь заложников на американского президента, в упрямстве которого Том имел уже возможность убедиться.

Глава 9

Абдолла-хан переживал не лучшие времена. Когда расстреляли его покровителя — главу САВАКа генерала Насири, он лишь вздохнул свободно: пожалуй, никто больше, чем сам генерал, не знал о подлинной роли Абдоллы-хана в организации. Формально он не входил в САВАК, так было удобнее и ему, и генералу, но фактически ни одна более или менее крупная акция шахской охранки не обходилась без непосредственного участия Абдоллы-хана. Теперь главного свидетеля всех его тайных дел не существовало, но от этого Абдолле-хану не было спокойнее. Все казалось ему зыбким и неопределенным — всегда мог вдруг появиться человек, который если и знал об Абдолле-хане меньше генерала, но вполне достаточно для того, чтобы вздернуть его под перекладиной. А Абдолла-хан мучительно искал выход из создавшегося положения.

С первых же дней февраля он стал ярым сторонником идей аятоллы и горячим защитником принципов исламской революции. Аятолла не мог не заметить этого, и когда в предместьях священного города Кума решили открыть школу Ходжатия, руководителем ее был назначен Абдолла-хан. В этом специальном учебном центре должны были проходить двухгодичную подготовку приверженцы исламской революции не только из Алжира, но и из Ливана, Ирака, Алжира, Туниса и других стран Востока. Здесь изучали теологию, миссионерство и организацию террористической деятельности. Школа готовила специалистов для закладки в Европе "исламских мин". При Ходжатии был небольшой аэродром с двумя вертолетами и учебным самолетом, так что ученики и их наставники не были ограничены в средствах передвижения ни по стране, ни за ее пределами.

Имя Абдоллы-хана мало что говорило простому иранцу — шеф школы не изменил своим привычкам оставаться в тени. Более того, именно сейчас ему как раз и не хотелось афишировать свое имя. Но тому, кто знал о его отношениях с аятоллой и догадывался о его деятельности, имя Абдоллы-хана внушало такой ужас, как в свое время имя генерала Насири. Но революцию нужно было не только защищать, но и экспортировать, поэтому людей, подобных Абдолле-хану, принимали как жестокую необходимость. Сам же он от этой необходимости хотел избавиться, и чем скорее, тем лучше.

И, кажется, случай этому представился, когда он узнал, что среди заложников американского посольства случайно оказался Том Пери сын влиятельного в Америке бизнесмена, миллионера Ральфа Пери. Над этим следовало подумать.

У Абдоллы-хана не сложилось пока еще никакого определенного плана, но он интуитивно чувствовал, что Том Пери — это то, что может изменить всю его судьбу. И здесь не следовало торопиться, но нельзя было медлить, чтобы не упустить возможность. Другой такой может ведь и не представиться. Для начала он попросил своего помощника Фуада наведаться в посольство и поговорить с Томом Пери.

— О чем, саркар? — спросил Фуад.

По законам исламской омерты он не имел права интересоваться большим: саркар сам скажет, если нужно. Абдолла-хан знал, что Фуад слепо подчиняется ему: кроме всего прочего, Фуад был обязан ему жизнью. В февральские дни революции Фуада, агента САВАКа, ждала виселица. И только заступничество Абдоллы-хана спасло его. Абдолла-хан сумел убедить аятоллу, что смерть Фуада оборвет множество невидимых нитей, связывающих Иран с исламским Востоком, и многие из их друзей там, за границей, не поймут этой жертвы. Абдолла-хан и сам, наверное, не мог объяснить, зачем он спас Фуада, человека, который слишком много знал и о нем самом. Верил ему? Но разве в этом мире можно кому верить?! Скорее всего, ему нужен был такой человек — обязанный ему жизнью.

— Знаешь, Фуад, — раздумчиво продолжал Абдолла-хан, — я думаю, этот американец не имеет никакого отношения к шпионскому гнезду. Фамилия Пери слишком известна во всем мире, чтобы Том мог рисковать ее авторитетом. А когда все уляжется, мы не должны остаться в изоляции. Какие-то связи нужно сохранить, поэтому беспокоиться о будущем нужно уже сейчас. Ты меня понял, Фуад?

Фуад вовсе не был обязан понимать своего господина, он должен был слушать и выполнять его желания. Абдолле-хану же хотелось сейчас, чтобы Фуад именно понял, что он думает лишь о будущем своей страны и не помышляет ни о каких личных интересах. И он повторил:

— Мы должны думать о будущем страны, Фуад. Спроси американца, как он себя чувствует, нет ли в чем нужды. Поговори с ним о его семье, узнай, в каких он отношениях с отцом. В общем, познакомься с этим человеком, а потом расскажешь, какое впечатление он произвел на тебя.

— Я все сделаю, как вы велите, саркар, — Фуад поклонился и вышел.

Он ненавидел Абдоллу-хана так, как только может ненавидеть раб своего господина. Да, он спас ему жизнь в те страшные февральские дни. Но спас лишь для того, чтобы пожертвовать им тогда, когда это будет нужно ему, Абдолле-хану. В этом Фуад ничуть не сомневался. И сразу же насторожился, как только речь зашла об американце. Абдолла-хан явно что-то задумал, и в его планах ему, Фуаду, отводилась не лучшая роль. Все эти разговоры о будущем страны — пустая болтовня. Единственное, что могло сейчас беспокоить Абдоллу-хана, это его собственное будущее, потому что настоящее не было таким прочным и основательным, как могло бы показаться кому-то со стороны. Жизнь аятоллы не вечна, а дальнейшее — непредсказуемо. В одном можно твердо быть уверенным — рано или поздно Фуаду и его господину придется держать ответ перед собственным народом. А очень хотелось бы избежать этого. И Фуад решил, если к тому представится случай, поменяться ролями со своим господином.

Глава 10

— Али, — попросил Рэмбо, — расскажи мне еще о своем отце.

Он лежал на кровати Ральфа Пери и смотрел в темноту широко раскрытыми глазами. Походная кровать Али стояла у противоположной стены, так что стол и стулья приходилось сдвигать на ночь к холодильнику. Рэмбо сразу же решил, что будет намного удобнее, если они будут жить вместе. И эти пять месяцев, что они провели под одной крышей, пролетели, как один день.

Рэмбо уже довольно сносно говорил с Али по-персидски, мог с закрытыми глазами совершить путешествие по улицам Тегерана, Кума и Тебеса, не обращаясь к помощи прохожих; приготовить, если случится нужда, отличный челоу-кебаб — жареную баранину с отварным рисом. Он мог перечислить по порядку всех двенадцать праведных имамов, знал шиитские святыни, праздники и траурные дни. Он настолько проникся идеями исламской революции, что Али стал опасаться, не возникнут ли между ним и его способным учеником идейные разногласия, которые могут помешать общему делу. Но успокоился, как только понял отношение Рэмбо к политике. Ему нужно было помочь Ральфу Пери найти и спасти его сына, и он готов был спасать его хоть от шахской охранки, хоть от исламской революции — это уже не имело для него никакого значения.

— Неужели революция, — пояснил свою мысль Рэмбо, — преследует своих бизнесменов? Мне этого не понять.

— Мой отец, Мохаммед Барати, работал с американскими фирмами и, значит, был связан с американским империализмом — в этом вся его вина. Неужели это не понятно? Ему покровительствовал сам шах Реза Пехлеви. И об этом, конечно же, никто не забыл, — Али беспокойно заворочался на своей постели. — Если он еще жив, об этом должен знать Абдолла-хан. Когда-то они вместе учились в Тегеранском университете и считались лучшими друзьями. Потом их пути разошлись, но дружбу они сохранили. Абдолла-хан сейчас большой человек — такие люди нужны любому режиму. Я с ним никогда не работал и плохо его знаю. Но я хорошо знаком с Фуадом — его помощником или телохранителем, — понятия не имею, кем он сейчас состоит при своем господине. Мы были с Фуадом в Ливане, в Египте, еще кое-где. И, по правде говоря, не представляю, что может связывать этих двух разных людей.

— Так ты рассчитываешь на Фуада или на Абдоллу-хана? — спросил Рэмбо.

— Там будет видно, Камаль. Я просил полковника, чтобы ЦРУ поддержало нас Тогда и Фуад, и Абдолла-хан будут беспокоиться о нашей безопасности так, как они заботятся о собственной. А это главное. И давай спать, саркар, — Али скрипнул кроватью и затих.

Глава 11

Это утро ничем не отличалось от других. Рэмбо и Али пробежали свой обычный десятимильный маршрут до "посольства" и обратно, приняли душ и только успели позавтракать, как у палатки остановился "джип".

— Разрешите? — Боб откинул полог и вошел, как всегда улыбающийся и розовощекий. — Доброе утро. Если вы позавтракали, господа, я готов отвезти вас к полковнику.

— Мы готовы, Боб, — сказал Рэмбо и не удержался, чтобы не спросить: — Скажи, Боб, у тебя бывают когда-нибудь неприятности?

Боб показал свои белые зубы.

— Нет, господин Камаль, — я их всегда оставляю за дверью. Рэмбо переглянулся с Али, и они засмеялись. Этот Боб был бы незаменим в любой ситуации. А все же интересно, как бы он повел себя при штурме посольства или под солнцем Кевира.

Через десять минут Рэмбо и Али вошли в кабинет полковника, и Траутмэн представил им своего гостя — ничем не примечательного человека лет сорока в штатском костюме и с офицерской выправкой.

— Майор Кэнби из Центрального разведывательного управления. Он хочет познакомиться с вами.

Рэмбо и Али представились сами. Задержав ладонь Рэмбо в своей руке, Кэнби спросил его на фарси, как он себя чувствует и каково его настроение. Рэмбо с честью вышел из этого испытания, и майор, кажется, остался доволен. Траутмэн пригласил всех садиться и занял место на стуле в стороне, давая этим понять, что уступает майору свое кресло за столом.

— Я только что из Ирана, господа, — начал Кэнби бесцветным, обыденным тоном, будто сообщил, что он вернулся из гарнизонного буфета. — Обстановка очень сложная, и ничто не предвещает, что она может измениться в ближайшее время к лучшему. Поэтому совет национальной безопасности и принял решение о рейде. Но это уже относится к компетенции полковника, — Кэнби посмотрел на Траутмэна и слегка кивнул ему. Я присутствую здесь лишь как консультант. Хочу засвидетельствовать, что американское посольство в Тегеране блокировано и проникнуть в него нет ни малейшей возможности. Когда вы сами убедитесь в этом, — он посмотрел на Рэмбо и Али, — думаю, попытаетесь найти верное решение. Аятолла находится в Куме. Впрочем, это известно из газет. Наши люди в Куме испытывают неуверенность и поэтому чрезмерно осторожны, но не думаю, что они откажутся помочь нам. В противном случае мне придется лишь сожалеть об их судьбе. Я передал полковнику имена и пароли, он сообщит вам их, когда сочтет нужным, — он снова кивнул Траутмэну и поднялся. — Где мы встречались в последний раз, Али?

— В Маклине, штат Виргиния, сэр, — Али не проявил никакого удивления, что майор узнал его.

— Да-да, — задумчиво покачал головой майор. — Тебе надо быть особенно осторожным, Али. Ты понимаешь, о чем я?

— Понимаю, сэр.

— Если возникнут сложности с нашими общими друзьями там, в Куме, напомни им обо мне. Это придаст им решительности, — Кэнби чуть заметно улыбнулся. — Прошу простить, но у меня время связи. Буду готов ответить позже на все ваши вопросы.

Майор раскланялся и вышел. Рэмбо посмотрел ему вслед и повернулся к Траутмэну.

— Он за штурм, сэр?

— Он не видит другого выхода.

— Но мне показалось, что он не исключает и успех нашей операции, — недоумевал Рэмбо. — Зачем тогда все эти имена, пароли?

— А это для того, Камаль, — сказал жестко полковник, — чтобы ты не чувствовал себя ни в Куме, ни в Тебесе слепым котенком.

— Значит, мы скоро отправляемся в путь, сэр?

— Завтра утром.

ЧАСТЬ II

Глава 1

Ровно в восемь по местному времени на Мехрабадском аэродроме приземлился рейсовый авиалайнер, совершивший полет по маршруту Каир — Тегеран. Из него вышел богатый араб Камаль Салам в сопровождении иранца Али Мохаммеда Барати. Они намерены были посетить священный город Кум, чтобы поклониться гробнице Фатимы, а затем проследовать к святилищу имама Резы в Мешхед. Вторую часть пути паломники собирались совершить по дороге, огибающей Деште-Кевир с юга и востока, чтобы иметь возможность проведать в Тебесе дальнего родственника Али.

В аэропорту паломники взяли такси и направились на железнодорожный вокзал. Через Кум шли два поезда: Тегеран — Хоррам-шахр и Тегеран — Бендер-Аббас До Кума поезд добирался чуть ли не три часа, и паломники, посоветовавшись, не стали торопиться, и взяли два билета на вечерний поезд. Впереди у них был целый день, и они решили посвятить его осмотру достопримечательностей Тегерана.

— Веди меня, Камаль, — попросил Али. — Я хочу посмотреть, хорошо ли ты знаешь Тегеран.

— Пожалуй, тут трудно заблудиться, — Рэмбо посмотрел на высокие трубы кирпичных заводов, над которыми нависли слоистые облака темно-серого дыма, и повернул от них к северу.

Они прошли десятки постоялых дворов, караван-сараев, авторемонтных мастерских, гаражей под открытым небом, маленьких базарчиков, где можно было купить все — от рваных носков до нейлоновой рубашки. На каждом углу в ларьках, на подносах, в ящиках, корзинах, стоящих на мостовой и на тротуаре, продавали зелень и фрукты, вяленое мясо и вареный рис, лепешки и бобы — самую нехитрую и самую дешевую еду в столице. Но чем выше они поднимались к центру города, тем чище, свободнее и шире становились улицы. Незаметно исчезли уличные торговцы, перестали попадаться вьючные ослики, исчезла шумная разноголосица. Нескончаемыми рядами потянулись магазины и солидные лавки, занимающие все первые этажи зданий.

Только к полудню они вышли к центру города, туда, где пересекаются улицы Надери и Истанбули. А еще выше, взбираясь по склонам Эльбурса, громоздились, блестя стеклом и металлом, высотные дома, занятые офисами, магазинами, кафе. Там были расположены самые роскошные гостиницы "Хилтон", "Ванак", "Майами" Туда не ходили двухэтажные дизельные автобусы, из-рыгающие клубы чада и смрада. В ту сторону проносились "мустанги", "мерседесы-автоматики", "импалы" да небольшие такси марки "пейкан", окрашенные в ярко-оранжевый цвет. Там, на склонах Эльбурса, в тени платанов и кленов нашли себе место посольства иностранных государств.

Рэмбо пытался обнаружить какие-нибудь приметы исламской революции — митинги, возбужденные толпы людей, погромы или стычки, но ничего этого не увидел. Дважды им попадались на глаза открытые грузовики, в которых стояли во весь рост вооруженные люди в гражданской одежде. Но они ни у кого, как заметил Рэмбо, не вызывали никакого интереса. Да еще ему бросился в глаза красочный плакат, приклеенный к стене какого-то государственного учреждения. На нем был изображен аятолла. Он стоял на вершине горы с распростертыми руками и изгонял дьявола-шаха. Шах в черном развевающемся плаще, с копытами на ногах и маленькими рожками послушно улетал прочь. Его лицо не выражало никаких чувств — видимо, было добросовестно срисовано с портрета шаха. И эта мирная обстановка с базарчиками и магазинами, с деловито снующими машинами, заполнившими улицы, со спешащими по своим делам людьми выбила Рэмбо из того состояния собранности и готовности к действию, в котором он прилетел сюда. Он не знал, кто его враг, кто — друг, — никто на него просто не обращал внимания. Его задевали, толкали, затирали в уличной толпе, и он кого-то задевал и толкал, но это было обычной суетой, где и сам он совершенно ничем не выделялся.

В какой-то момент Рэмбо даже показалась забавной эта игра в паломничество. Где-то, на другой стороне земного шара, серьезные умные люди месяцами разрабатывают масштабную операцию, в которой задействованы тысячи людей, оснащаются новейшей техникой боевые вертолеты в Омане и мощные "Геркулесы" под Каиром, где-то на плато Колорадо сотня "зеленых беретов" в тридцатый раз штурмует макет американского посольства, сам он, Рэмбо — Камаль Салам, уже в центре надвигающихся событий, а деловые и спокойные тегеранцы словно заранее демонстрируют свое пренебрежение и к нему, и к тем, кто стоит за ним. Может быть, пока они добирались сюда, президент переборол свое упрямство и заложники были отпущены? Но газеты ничего не сообщали об этом. Может, не успели?

— Мы не опоздали с тобой, Али? — спросил он.

— Почему ты так подумал?

Рэмбо выразительно посмотрел по сторонам.

— Ах, это! — улыбнулся Али. — То, что ты ожидал увидеть, длилось совсем недолго. А потом все опять стало так же, как и сто, и тысячу лет назад. Слава Аллаху, мы не Европа. Пойдем перекусим, а потом поднимемся до самой красивой улицы города.

— Пехлеви, — подсказал Рэмбо.

Ты не останешься без работы, Камаль, — засмеялся Али. — В крайнем случае попытаешься устроиться гидом в "Интурист".

Они зашли в прохладное полупустое кафе, съели по тас-кебабу — рагу из мяса, лука и картофеля, запили дугом и снова вышли на душную оживленную улицу.

— Дуг нужно готовить самому, — сказал Рэмбо. — По своему вкусу: больше сыворотки, меньше — воды. Думаю, здесь не пожалели воды.

— А там я для тебя не жалел сыворотки, — усмехнулся Али. — И не забывай, что здесь вода ценится дороже сыворотки. Ты еще, может, вспомнишь об этом.

Они поднялись по улице, и тут, сразу за поворотом, Рэмбо увидел кирпичную стену красно-желтого цвета, у которой толпилось несколько сот человек. Он сразу узнал эту стену и торчащие из-за нее обрубки серых цементных построек. Макет посольства на плато Колорадо, пожалуй, ничем не отличался от его натуры.

Рэмбо с Али прошли за угол и увидели, что и там стоит толпа. Скорее всего, люди окружали посольство со всех сторон. Они лениво переходили с одного места на другое, словно пытаясь найти щель, через которую можно было бы заглянуть внутрь. Но забор в несколько кирпичей толщиной не позволял удовлетворить их любопытство, и тогда они отпускали в адрес "шпионского гнезда" ядовитые реплики и уходили. Их место сразу же занимали другие. Видимо, здание американского посольства стало для многих таким же местом паломничества, как и какая-нибудь шиитская святыня. Только здесь не молились, а проявляли обычное человеческое любопытство: ну как же, быть в Тегеране и не сходить посмотреть на "шпионское гнездо"!

Рэмбо протиснулся с Али к воротам и увидел тех самых "отважных мусульман", которые не подчинялись ни правительству, ни самому аятолле. Их было не менее трех десятков — чернобородых и бритых, волосатых и лысых, толстых и тощих. И среди них Рэмбо не приметил ни одного, кто выделялся бы военной выправкой. И вместе с тем все эти студенты, торговцы, ремесленники пытались придать себе грозный вид, широко растопырив ноги и крепко сжимая в руках автоматы. Их остекленевшие взгляды были устремлены прямо перед собой, но они, казалось, ничего не видели.

Рэмбо тоже было интересно посмотреть, что там — за забором. Ведь должны же они когда-нибудь открывать ворота! И ему повезло. Вдруг толпа заколыхалась, и его оттеснили с Али в сторону. Рэмбо оглянулся и увидел грузовик с моджахединами. Машина остановилась у ворот, борта ее с громким стуком упали, и моджахедины, спрыгнув на землю, быстро образовали вокруг неё кольцо. В кузове остался стоять маленький толстый бородач в распахнутой на груди черной рубашке. У его ног бугрились три целлофановых мешка.

— Мусульмане! — крикнул толстяк хриплым голосом. — Эти люди, — он указал носком ботинка на мешки, — пытались освободить своих сообщников — американских шпионов. Аллах покарал их безумием! Теперь они здесь, и вы их видите. Такой же конец ожидает всякого, что посягнет на волю народа. Воля народа — воля Аллаха!

Раздался восторженный вопль толпы, и она колыхнулась.

— Но мы не жестоки, — продолжал толстяк. — Мы оставим эти трупы на ночь презренным шпионам, — пусть они совершат над ними свой христианский обряд. А утром мы выбросим их собакам! И так мы будем поступать всегда во имя Аллаха, всемогущего и милосердного!

Толпа снова заревела, и ворота медленно открылись. Рэмбо протиснулся к машине и оказался у ее заднего борта. Он шел за охранником до тех пор, пока его не оттеснили моджахедины, сторожившие ворота. Но он успел заглянуть во двор. И то, что он там увидел, не обрадовало его: двор был полон вооруженных людей.

Рэмбо нашел в толпе Али, и они стали молча спускаться к центру города. А через два часа сели в поезд Тегеран — Хоррамшахр.

Глава 2

— Он здесь, саркар.

Молодой безусый страж исламской революции в зеленой рубахе нараспашку, широких темных шароварах и драных гиве, надетых на босу ногу, со скрежетом отодвинул железный засов. Он мог не подчиняться ни правительству, ни аятолле, но Фуад был правой рукой самого Абдоллы-хана, и этим сказано больше, чем надо. Если все в воле Аллаха, то его карающий меч держал сейчас таинственный и всемогущий Абдолла-хан.

— Подожди меня здесь, — Фуад вошел в котельную и закрыл за собой дверь.

С драного ватного тюфяка, лежащего на фундаменте котла, быстро поднялся заросший черной щетиной человек в помятом костюме, подошел к Фуаду и внимательно посмотрел ему в лицо.

— Кто вы? — спросил он по-персидски. — Кажется, я вас раньше не видел?

— Не видели, — покачал головой Фуад. — Можете говорить по-английски.

Фуад осмотрел котельную и подошел к толстой трубе, идущей по полу вдоль стены.

— Присядем, господин Пери? Том усмехнулся.

— К сожалению, кресла предложить не могу, — он подождал, когда сядет гость, и сел рядом. — Итак, кто же вы?

— Зовите меня просто — Фуад. Мое полное имя вам трудно запомнить, — как бы извиняясь, Фуад улыбнулся Тому. — Скажите, господин Пери, как случилось, что вы оказались в посольстве в тот момент, когда… Ну, вы понимаете, о чем я говорю.

— Я хотел обговорить свой отъезд на родину.

— Вы хотели покинуть Иран? Почему?

Неужели это нужно объяснять, господин Фуад? Том резко встал и повернулся лицом к странному гостю. — Вы так и не сказали, кто вы. Ваше имя мне ничего не говорит. Вы представляете правительство, канцелярию аятоллы или?..

— Вот именно, господин Пери, — или.

— Я так и подумал, — Том сел на тюфяк и отвернулся, показывая всем своим видом, что дальнейший разговор его совершенно не интересует. — Вы обратились не по адресу, господин Фуад. Я бизнесмен и в ваши игры не играю.

Фуад с сочувствием посмотрел на Тома.

— Напрасно вы так со мной, господин Пери. Разве я могу вас обвинять в чем-нибудь недостойном? Вы носите фамилию отца, имя которого…

— Не трогайте моего отца! — Том вскочил со своего ложа и зло посмотрел на Фуада. — Вы недостойны произносить даже его имя.

Фуад спокойно посмотрел на Тома снизу вверх.

— Разве я осмелюсь упоминать имя такого уважаемого человека? Я просто хотел сказать, что ваш отец, видимо, не останется безучастным к судьбе сына.

В глазах Тома мелькнула догадка, ему показалось, что он понял намерения этого Фуада.

— Вы говорите о выкупе? — спросил он. — Отец вам выплатит любую сумму.

— Мы не торгуем людьми, господин Пери.

— Тогда чего же вы хотите? — Том отказывался что-либо понимать.

— Господин Пери, Аллах свидетель, лично мне ничего не нужно. Я в своей жизни привык довольствоваться самым малым. Для меня всегда было достаточно, если человек сохранял чувство благодарности.

— Господин Фуад, вы можете быть уверены, что это чувство мне совершенно не чуждо. Мое воспитание…

Фуад быстро встал и выставил перед собой ладонь.

— Вы опять меня не поняли, господин Пери, — сказал он с искренним сожалением. — Ведь я вам ничего не предлагал и ничего не обещал. Не так ли?

Том хмыкнул и снова сел на свой тюфяк.

— Какой-то бессвязный разговор, — пробормотал он, и вдруг его осенило. — Послушайте, ведь за меня могут поручиться ваши же иранские бизнесмены, которые прекрасно знают меня и с которыми я до конца оставался в самых добрых отношениях. Свяжитесь с ними!

— Кого вы, например, имеете в виду?

— Думаю, одного имени уважаемого Мохаммеда Барати будет достаточно, чтобы оправдать меня в глазах правительства и общественности.

Лицо Фуада окаменело. Как же он мог забыть о Мохаммеде Барати! И теперь, когда Пери напомнил ему о нем, все стало на свои места. Фуад был так потрясен своим открытием, что стал возносить про себя молитву во имя Аллаха, великого и всемогущего, просветившего его разум и открывшего путь к земному спасению.

— Что с вами? — Том встряхнул Фуада за плечо. — Вам плохо?

— Все прошло, господин Пери, — Фуад вздохнул глубоко и улыбнулся. — Просто здесь душно. Вам нельзя тут долго находиться.

— Я тоже так думаю, — Том почувствовал, что Фуад чего-то не договаривает, и в нем стала зреть надежда. — Так что вы мне скажете о Мохаммеде Барати? — напомнил он.

— Все в руках Аллаха, — Фуад поднял голову к потолку. — Аллах всемилостив и милосерден. Господин Пери, я хотел бы, чтобы наш разговор остался между нами. Это в ваших интересах, уверяю вас И еще одно. Никому — слышите? — никому больше не называйте имя Мохаммеда Барати. Это уже не в ваших интересах.

Том удивленно вскинул голову и хотел попросить объяснений, но Фуад уже открыл дверь и, обернувшись, сказал:

— Я попрошу, чтобы вам приносили книги и газеты.

Дверь захлопнулась, и снова раздался противный скрежет засова.

— Ну и что ты скажешь, Фуад? Садись, пожалуйста, удобнее и рассказывай, — Абдолла-хан усадил своего помощника в кресло и сел напротив. — И что же это такое — Том Пери?

Кабинет Абдоллы-хана был невелик, и в нем не было ничего лишнего — стол с телефоном, два кресла, лавка вдоль стены. Пол покрывал недорогой выцветший ковер. Абдолла-хан не хотел, чтобы даже обстановка в его кабинете привлекала внимание.

— Ничего особенного, саркар, — сказал Фуад, глядя своему господину прямо в глаза. — Воспитанный интеллигентный молодой человек. Он очень огорчен, что все так получилось. Вы правы, саркар, я тоже убедился, что Том Пери не имеет никакого отношения к шпионскому гнезду. Он случайно оказался в посольстве.

— Я был изначально уверен в этом, — кивнул Абдолла-хан. — Это чистый бизнесмен, которого совершенно не интересует политика. И что же он думает о своем будущем?

— Он уверен, что все уладится, саркар. Что все недоразумения между нашими странами исчезнут, и мы снова, как и прежде, станем друзьями, — Фуад подумал и добавил: — Мне показалось, что он готов с отцом вложить в исламскую революцию любые средства, чтобы доказать свое лояльное отношение к ней.

Абдолла-хан закрыл глаза. Лицо его оставалось бесстрастным и непроницаемым. Но Фуад хорошо знал своего господина и прекрасно понимал: то, что он сейчас сказал, было главным: Ральф Пери готов выкупить сына за любые деньги. А теперь Абдоллахан, проглотив эту новость, медленно, не торопясь, переваривал ее.

— Как ты думаешь, Фуад, — спросил он наконец, глядя в глаза своему собеседнику, — исламская революция может принять от американского империалиста помощь?

— Если это будет угодно Аллаху, саркар, — Фуад наклонил голову.

— Ты прав, Фуад, все в руках Аллаха. Но я подумал вот о чем. Ведь заложников иногда убивают — чтобы поторопить события. Будет очень жаль, если это произойдет с Томом Пери. Революция от этого только потеряет. Ты согласен со мной, Фуад?

Фуад не поднял глаз.

— Мое мнение ничего не значит, саркар. Но мне было бы очень обидно, если бы Том Пери упустил возможность помочь исламской революции.

Абдолла-хан поднялся, опустив руку на плечо Фуада.

— Благодарю тебя, Фуад. Мы подумаем обо всем этом, и да поможет нам Аллах.

Глава 3

Рэмбо и Али вышли из вокзала города Кум на улицу, и их сразу подхватил могучий поток тысяч паломников. У Рэмбо в глазах зарябило от яркого и красочного разноцветья: кремовые чалмы из Джушегана, войлочные шапки из Бафка, велюровые шляпы из Тегерана, зеленые и желтые тюбетейки из Рафсанджана, фиолетовые ермолки из Мешхеда, кепки из Резайе, черные и серебристые папахи из Себзевара, голубые фески из Санандаджа, клетчатые деревенские платки — все это перекатывалось волнами и устремлялось туда — к центру. Здесь невозможно было заблудиться — все улицы города, переулки и закоулки, постройки и даже двери и стены были ориентированы на Священную площадь, на которой высились минареты и горели в лучах заходящего солнца купола Золотой мечети, где и находилась гробница сестры имама Резы — Фатимы.

Рэмбо и Али издалека полюбовались воротами мечети, напоминающими каменные кружева, и за Священной площадью, в окружении десятков лавок и лавчонок, увидели огромное здание гостиницы. На ее западной стороне, над входом висела вывеска: "Уповая на Аллаха", а чуть ниже — другая: "Гостиница Бахар". Два паломника вошли в дверь и сразу же попали в живительную атмосферу оазиса. Духота и суета города остались там, снаружи, а здесь царило спокойствие, во всем чувствовались размеренность и основательность.

Услужливая и внимательная администрация в мгновение ока отвела богатым гостям из Каира двухместный номер "на неопределенное время" и, пожелав им спокойного отдыха, оставила в покое. Рэмбо тут же, привалившись к двери, сел на пушистый, наверное, в три пальца толщиной ковер и посмотрел на Али.

— Я думаю, — сказал он, — нам не следует здесь задерживаться. Когда сторожевую собаку берут из конуры и кладут с собой на диван, она теряет нюх и превращается в домашнюю кошку.

— Камаль, — засмеялся Али, — если бы ты не показал им свой толстый кошелек, они наверняка предложили бы тебе собачью конуру.

На это Рэмбо ничего не возразил. Никак он не мог привыкнуть к толстому кошельку!

— Пожалуй, это так, — согласился он вставая. Пойду искупаюсь.

— Я закажу обед в номер, — предупредил Али. — Майор Кэнби был прав: незачем лишний раз болтаться среди паломников. Что тебе заказать?

— Гуся с яблоками, — буркнул Рэмбо и скрылся в ванной.

Городской парк, расположенный почти рядом с гостиницей, был когда-то кладбищем. Со временем деревьев здесь стало больше, чем могил. Но, кажется, лавок и магазинов, которые окружали парк, было еще больше, чем деревьев. Здесь можно было купить такие уникальные вещи, которые не найдешь ни в одном музее мира: обломок кафеля от несуществующего мавзолея Чингис-хана, древнюю монету шаха Аббаса, отчеканенную в единственном экземпляре, кусок материи от походного плаща великого царя Кира, сандалию, утерянную праведным халифом Омаром, и многое-многое другое, что или представляло историческую ценность, или свидетельствовало о высоком искусстве предков.

Тут же, чуть в стороне, гудел, точно шмелиный рой, базар. В его узких проходах смешивались все запахи — кардамона и розовой воды, сэдра и хны, влажной земли и свежей зелени, кипящей лапши и жареной баранины. И только тяжелый кислый дух, которым тянуло порой из рядов валяльщиков войлока, портил общее впечатление.

В мастерской Ага-Махди валяли войлочные шапки. Сам хозяин, потерявший несколько лет назад глаз, с годами стал бояться ослепнуть совсем и переложил работу на двух своих помощников. Ага-Махди не был разговорчивым собеседникоми все свое время проводил в задней комнате за пиалой крепкого душистого чая.

Сегодня он еще не успел заварить чай, как к нему вошел один из помощников.

— К вам гость, баба, — сказал он и, помолчав, добавил: — Говорит, что старый знакомый.

— Как его зовут? — спросил Ага-Махди недовольно.

Он не любил гостей, а старых знакомых у него уже не осталось: одни умерли, другие разъехались, третьи пропали, а многих он и сам бы не хотел видеть.

— Он говорит, что вы его узнаете сами, баба.

Ага-Махди засопел, но ничего не оставалось делать, — не отказать же человеку в гостеприимстве!

— Ладно, — сказал он ворчливо, — зови. И принеси мне еще одну пиалу.

Помощник вышел и сразу же возвратился с гостем и пиалой в руке. Он поставил пиалу на кошму перед хозяином и плотно прикрыл за собой дверь с другой стороны.

— Мир дому твоему, Ага-Махди. Да продлит Аллах твои годы. Ты совсем перестал видеть, что не узнаешь меня?

На Ага-Махди смотрели из-под черных сросшихся бровей темные, чуть навыкате, глаза. Голова валяльщика затряслась, и он чуть не опрокинул медный чайник, пытаясь быстро подняться на ноги.

— Велик Аллах и милосерден! Господин…

— Просто Али.

Али помог войлочнику сесть и опустился рядом с ним.

— Значит, узнал, — улыбнулся Али. — А мне так бы не хотелось, чтобы ты потерял память. Ведь это очень плохо, когда человек теряет память. Верно, Махди?

— Верно… Али. Это плохо… Это хуже, чем потерять глаз.

— Хуже, Махди, намного хуже. Но, слава Аллаху, я рад, что ты ничего не забыл.

Разве мог Ага-Махди забыть, как шакалы из САВАКа выворачивали ему суставы, а потом, отчаявшись вытрясти из него золото, взяли да и выкололи ему глаз. Да еще и смеялись при этом. Лишиться бы ему тогда и другого глаза, если бы не подоспевший Али Мохаммед Барати. Он был тогда большим человеком в САВАКе, и он сохранил Махди второй глаз, а может, даже спас от смерти. Он убедил Махди, что чем заниматься рискованной контрабандой золота в Пакистан, гораздо выгоднее и безопаснее работать на САВАК. И он даже не спросил о золоте, из-за которого эти шакалы лишили его глаза. "Если оно у тебя действительно есть, — сказал он тогда, — пусть остается у тебя. Золото всегда может пригодиться" И оно пригодилось Махди. На него он купил себе мастерскую, нанял двух работников, а на его счету в сберегательной кассе было достаточно денег, чтобы не беспокоиться за свою старость. И счет этот постоянно увеличивался с тех пор, как он стал не пробираться в Пакистан горными тропами, а ездить в первоклассных вагонах с заграничным паспортом. У него и сейчас по ту сторону границы достаточно друзей, которые могли бы… Они многое могли — его друзья. Али знал об этом лучше других, и он вспомнил о нем, конечно же, не потому, что шел мимо.

Ага-Махди налил гостю чая и пододвинул поближе блюдо со сладостями.

— Сколько же мы не виделись, Махди?

— И не говори, баба, — сокрушенно помотал головой валяльщик. — Годы, как вода. И силы еще есть, да к чему их приложишь? Ох, баба, как меняются времена!..

Али понял Махди и не стал оттягивать время. Ради денег Махди и сейчас перейдет хоть десять границ по горным тропам.

— Времена меняются, люди остаются, — сказал он, прихлебывая чай. — Я рад, что ты жив-здоров и ничуть не изменился. Кого видишь из старых друзей?

Ага-Махди помолчал, собираясь с мыслями. Сейчас такое время, когда лучше не видеть никого. И чтобы тебя поменьше видели.

— Али, — сказал он, — ты помог, когда мне было совсем плохо, я всегда помогу тебе. Скажи сразу, кого бы ты хотел видеть?

— Фуада.

— Когда?

— Сегодня.

— Ты его увидишь, если только он в Куме.

— Найди его в Тегеране, Ширазе, Мешхеде, где хочешь, и привези сюда. Я должен его видеть.

Ага-Махди придвинулся к Али поближе и наклонился к нему.

— Скажи, Али, времена могут снова измениться?

— Все в руках Аллаха, Махди.

Ага-Махди вздохнул и провел пальцами по лицу.

— Поистине Аллах велик и всемогущ. Где бы ты хотел встретиться с Фуадом?

На Священной площади у ворот мечети в полдень. Если не придет он, приходи сам.

Али вынул из кармана и положил на кошму два золотых пехлеви.

— Это тебе на такси, Махди. И не жадничай — получишь еще. Ага-Махди быстро накрыл ладонью деньги и уперся единственным глазом в поднимающегося Али.

— Я найду его под землей, Али.

— Ты мне еще понадобишься, Махди, может, я попрошу тебя о чем-нибудь. Но может случиться и так, что к тебе придет араб из Каира. Ты сделаешь для него все, что сделал бы для меня. Ты хорошо понял, Махди?

— Аллах свидетель, я отдам за тебя последний глаз, Али.

— А я найду тебе тогда до конца дней твоих трех поводырей. Да продлит Аллах годы твоей жизни!

Рэмбо медленно ходил по базару, угощаясь халвой, сладкими лепешками с орехами, вяленым инжиром, и не сводил глаз с мастерской Махди. Время шло, но Али не появлялся. Рэмбо уже стало плохо от всех этих восточных сладостей и от дуга, который он поглощал в неимоверном количестве. Наконец Али вышел и направился в сторону городского парка. Рэмбо, с трудом отбившись от торговца, который никак не хотел отпускать его без куска брынзы, стал протискиваться сквозь толпу.

Он увидел Али у древнего надгробного камня, испещренного замысловатой арабской вязью, и подошел к нему.

— Он найдет его, — сказал Али, не отрывая взгляда от камня. — И поможет тебе, если будет нужда.

— Зачем мне его помощь? — не понял Рэмбо.

— Просто скажешь ему, что ты араб из Каира, — закончил Али и медленно пошел по тропинке.

Рэмбо шел рядом и хмурился. Через два дня он должен быть почти за триста миль отсюда — в Тебесе, в самом сердце Деште-Кевира; Али должен собрать в Тегеране шахских сторонников, чтобы устроить беспорядок у посольства в нужный момент, да еще найти своего отца, а они все играют в паломников и шпионов. Он хотел высказать Али все, но вместо это проворчал:

— Не нравится мне все это. Али улыбнулся.

— Почему же? Все идет хорошо, Камаль. Ведь это Восток!

Глава 4

Приближался полуденный намаз. Толпы паломников стали заполнять Священную площадь, вливаться узким ручейком во внутренний дворик мечети. Али стоял у левой колонны ворот и внимательно разглядывал расставленный тут же под парусиновым навесом бронзовый и медный товар чеканщика — кувшины, чаши, блюда, подсвечники. В былые времена они всегда встречались с Фуадом здесь — у левой колонны, рядом с открытой лавкой чеканщика.

С минарета раздался резкий высокий голос муэдзина, призывающий правоверных к молитве. Толпа рухнула на колени. Опускаясь на молитвенный коврик, Али задел локтем соседа и невольно скосил глаза: рядом был Фуад.

Али никогда еще не молился так истово и горячо. Именно сейчас, в эти минуты, он понял, что его ждет удача, что он найдет своего отца, и они с Камалем освободят и спасут Тома Пери. Он не мог объяснить себе, откуда вдруг пришла к нему эта уверенность, что породило ее, но он плечом касался плеча Фуада и через силу сдерживал в себе охватившую его радость. Ведь Фуад мог и не прийти. Но он пришел! И если он сейчас здесь, значит, он с Али!

— Иди за мной, — тихо сказал по-арабски Фуад, поднялся и пошел в сторону городского парка.

Али оглянулся, увидел недалеко от себя Камаля и, улыбнувшись, кивнул ему.

В дальнем конце парка стояла старая чайхана. К ней и направился Фуад. Но когда Али ускорил шаги и вошел в чайхану, то увидел, что Фуад уже выходит из нее с другой стороны. Он догнал его за густыми кустами жимолости и барбариса, в зарослях фисташника.

— За нами следят, — тихо проговорил Фуад и прислушался. — Кто?

Но Фуад приложил палец к губам и вытянул шею, пытаясь что-то рассмотреть сквозь кусты.

— Кажется, афганец, — сказал он тихо. — А может, араб. Я заметил его еще у мечети.

Али чуть не рассмеялся. Он раздвинул кусты и негромко позвал:

— Камаль, где ты?

— Я здесь.

Али и Фуад от неожиданности вздрогнули и обернулись — Рэмбо стоял сзади и спокойно смотрел на них, испытывая полное удовлетворение. Если уж этот Фуад так быстро вычислил его в городе, то в лесу, даже если в нем всего три дерева, ему, Рэмбо, нет равных.

— Это Камаль, — представил Али, — араб из Каира. Мы приехали с ним посетить святые места.

— Где бы мы могли поговорить? — спросил Фуад, не обращая внимания на слова Али. — Где вы остановились?

— В гостинице "Бахар". У нас отдельный номер, — уточнил Али.

— Прекрасно! В этот караван-сарай можно привести верблюда, и никто не заметит. Пошли?

Они обогнули заросли, чайхану и через парк вышли к гостинице.

— Скажи, Фуад, за тобой может быть слежка? — спросил Али.

— Нет. Абдолла-хан мне полностью доверяет и считает, что я ему доверяю тоже. Ему нельзя терять мое доверие. Проще убить меня.

— Но ведь сейчас ты все же заметил за собой слежку? Фуад улыбнулся.

— Видишь ли, Али, твой товарищ делал все для того, чтобы на него обратили внимание. Он таращил глаза то на меня, то на тебя, то озирался вокруг, будто за ним гонятся. А потом пошел за нами следом. Честно говоря, я даже не понял, что ему от нас надо. Извините, Камаль, я не хотел вас обидеть, — он взял Рэмбо за локоть и легонько сжал его. — Не обижаетесь?

— Но ведь и в роще вы вели себя, как малолетние скауты, — сказал Рэмбо.

— Сдаюсь! — засмеялся Фуад. — Значит, мы в расчете.

Ему сразу же понравился этот простодушный "араб из Каира" с английским акцентом. Рэмбо тоже понравилась искренность Фуада. Ну, а что касается Али, то ему было приятно, что его друзья быстро нашли между собой общий язык. Так они и вошли в обитель покоя и комфорта — веселой компанией праздных молодых людей, "уповающих на Аллаха".

Когда было съедено по челоу-кебабу и по хорошему куску брынзы, когда был выпит кувшин холодного дуга и обговорены все новости Старого и Нового света, наступила пауза. Та пауза, которая всегда отделяет пустую малозначительную беседу от того разговора, ради которого и собирается застолье. В эту паузу каждый уступает другому возможность начать разговор первым. И здесь уж все зависит от степени взаимного доверия.

Рэмбо никогда не был дипломатом, поэтому чувствовал, что его время не наступило — он выйдет на сцену тогда, когда у актеров кончатся все реплики и настанет момент действовать.

Фуад не считал себя вправе начинать с вопросов — это могло сразу же вызвать подозрительность. А ему хотелось сохранить ту искренность в отношениях, которая только что зародилась, и растерять которую было бы непозволительно.

И Али почувствовал, что пока не начнет он, пауза будет длиться до бесконечности. Ему ничего не оставалось, как начать разговор первым.

— Фуад, — сказал он, тщательно подбирая слова, — мы не виделись с тобой два года. И каких года! За это время в стране произошли такие события, что…

— Не знаешь, кому верить, а кому — нет? — перебил его Фуад. — Я не обижаюсь на тебя, Али. Ты, конечно, прав. Раньше я служил шаху, теперь — его злейшему врагу аятолле. Ты тоже раньше служил шаху, но я не знаю, кому ты служишь сейчас. Судя по тому, что ты приехал с американцем, можно предположите, что теперь ты служишь Штатам?

Рэмбо напрягся до предела. Он держал в руке стакан с дугом и так сжал его, что костяшки его пальцев побелели.

— Фуад, — мягко сказал Али, — откуда ты взял, что Камаль — американец?

Фуад грустно улыбнулся.

— Вот ты мне уже и не доверяешь. Почему же я должен доверять тебе? — Фуад, продолжая улыбаться, посмотрел на Рэмбо. — Рэмбо, скажи моему другу, кто ты.

Стакан в руке Рэмбо хрустнул, и он осторожно отпустил его. На белую скатерть потекла белая струйка дуга. Выпуклые глаза Али, казалось, вылезут из орбит. Он переводил взгляд с одного своего друга на другого и ничего не мог понять. Удивлению его не было предела. Фуад тихо засмеялся.

— Я тебя хорошо изучил, Али, и теперь вижу, что ты и в самом деле не знал, с кем приехал. А мы с Рэмбо старые друзья. Я ему уже один раз оказал услугу. В Афганистане. Помнишь, Рэмбо?

Рэмбо впился взглядом в Фуада. — Салих?!

— Наконец-то! — рассмеялся Фуад. — Я тебя тоже не сразу узнал. Ведь прошло столько времени! А потом стал вспоминать. И когда ты обошел нас в фисташковой роще, я уже не сомневался, кого мне Аллах привел встретить. Вьетнамская выучка! Мы с Ага-Махди работали тогда в Афганистане, — пояснил он все еще не пришедшему в себя Али, — и когда там появился Рэмбо, генерал Насири поручил мне узнать, что задумали американцы. Он очень обиделся на ЦРУ за то, что оно не информировало его об этом. Я стал одним из проводников Рэмбо и убедился, что он действует по собственной инициативе и ЦРУ не имеет к его делам никакого отношения. А знаешь, Рэмбо, ведь я получил за эту операцию медаль: сохранил дружеские отношения между САВАКом и ЦРУ Теперь я могу узнать, кого ты хочешь спасать здесь?

Рэмбо покосился на Али, который, кажется, еще не мог опомниться от поразившей его новости. Али не мог простить себе недомыслия. Ведь если б он еще там, на плато Колорадо, хорошенько поразмыслил, то без особого труда понял бы, что Ральфу Пери мог вызваться помочь только Рэмбо, связанный с ним по делу об американских военнопленных во Вьетнаме. Что в отдельной палатке мог жить только человек, не служащий в армии США и, стало быть, не подчиняющийся ее уставам. Но тогда ему и в голову не приходило, что судьба свела его с самим Рэмбо, о котором он был так много наслышан.

— Ты прав, Фуад, — сказал после долгого молчания Али, — я действительно не знал, с кем приехал. Теперь я знаю, и это мне придало еще больше уверенности в успехе нашего дела.

— Без меня, — сказал Фуад, — у вас вообще не может быть никакой уверенности.

Али и Рэмбо разом вскинули глаза. Фуад выдержал их взгляд и усмехнулся.

— Али, — сказал он, — я могу догадываться, зачем приехал Рэмбо, но вот зачем приехал ты, мне и догадываться не нужно — ты хочешь найти отца.

Али рванулся к Фуаду.

— И ты знаешь, где он?

— У Абдоллы-хана.

— В школе Ходжатия?

Фуад кивнул.

— Теперь вы не будете бояться, что я вас выдам, — сказал он, — и нам легче будет разговаривать.

Али, кажется, ничего уже не слышал. Он схватил руку Фуада и прижал к своей груди.

— Фуад, клянусь Аллахом, мне не хватит всей моей жизни, чтобы отблагодарить тебя за эту весть! Я знал, что Абдолла-хан не оставит отца в трудную минуту. Ведь они когда-то были лучшими друзьями. А что, отцу грозит опасность?

Фуад отрицательно покачал головой.

— Нет, Али, ему ничего не грозит и не грозило.

— Зачем же он тогда прячет его? Ведь он его прячет?

— Он запугал твоего отца. Он сказал ему, что его ищут по всему Ирану как американского шпиона и отца американского шпиона.

Али упал на диван и закрыл лицо руками.

— О Аллах, и ты не покараешь этого шакала, эту ядовитую змею! — он вскочил и непонимающим взглядом посмотрел на Фуада. — Но зачем? Зачем он это делает?

— Я думаю, он собирается ограбить его и бежать в Саудовскую Аравию. Там у него фиктивная фирма, куда он просит таких простаков, как твой отец, перечислять деньги в помощь исламской революции. И обещает за это прощение аятоллы.

— А потом?

Фуад отвернулся от заглядывающего в его лицо Али.

— Потом?.. Потом эти люди просто исчезают. Али закрыл глаза и сжал кулаки.

— Я убью его…

— Нет, не убьешь, — спокойно возразил Фуад.

— Почему? — Али шагнул к Фуаду. — Ты мне не позволишь?

— Да, я не позволю, — Фуад помолчал и добавил: — Прежде чем не спасу одного человека. А без Абдоллы-хана я не смогу этого сделать.

— Кто этот человек? — ревниво спросил Али.

— Том Пери, сын Ральфа Пери.

Рэмбо вскочил со стула, забыв о всякой выдержке.

— Он мой! Я пришел за ним!

— Я ждал, когда ты скажешь об этом, — Фуад сделал жест рукой, приглашая Рэмбо садиться. — Рэмбо, не удивляйся, что я такой всезнайка. Я действительно много знаю, но еще больше размышляю. Ведь газеты в свое время много писали о ваших военнопленных во Вьетнаме и о том, какую роль в этой истории сыграл ты и Ральф Пери. И когда я убедился, что ты — это ты, я сразу же понял, зачем ты здесь. Разве это так уж и сложно? Ведь ты Дон-Кихот, Рэмбо.

— Я не сражаюсь с ветряными мельницами…

— Это я заметил еще там, в Афганистане, когда ты спасал своего полковника. Но ты веришь в справедливость.

— Разве это плохо?

— Наверное, нет. Я просто завидую тебе, — Фуад помолчал и посмотрел на Али. — Али, ты неблагодарный человек. Почему ты не спросишь, а чего же хочу я?

— Потому что я уже знаю: ты хочешь выбраться из этой помойной ямы и заручиться в Штатах покровительством, чтобы остаток своей жизни отмываться от дерьма. И не мне осуждать тебя, потому что этого хочу и я.

— Спасибо за понимание и за откровенность, — Фуад слегка обнял Али и похлопал его по спине. — Недавно здесь был наш общий друг Кэнби. Несколько раз встречался с Абдоллой-ханом. Мне показалось, он чем-то запугивал его. Именно после отъезда майора Абдолла-хан стал нервничать и даже слетал пару раз в Саудовскую Аравию. Ну, это так, к слову. А я сейчас подумал о другом… — Фуад посмотрел в потолок, но вдруг засмеялся и махнул рукой. — Нет, я все-таки не буду спрашивать, зачем вас послало сюда ЦРУ.

— И правильно сделаешь, — улыбнулся Али. — Зачем тебе вляпываться еще и в чужое дерьмо?

Фуад пожал плечами.

— Вот и я подумал — зачем? Займемся лучше своими делами. Думаю, у нас остается слишком мало времени. Прошу садиться. Али, попроси, чтобы принесли еще кувшин дуга. Да похолоднее.

Глава 5

Если встать спиной к Священной площади и идти по улице на восток до тех пор, пока не останутся позади городские предместья, то перед глазами предстанет унылая и однообразная картина. Но это еще не Деште-Кевир — это ворота в Великую пустыню, отделенные от нее Кумским озером. А между городом и озером, сливаясь цветом с омертвевшей низменностью, стоит, будто приплюснутое, двухэтажное здание. Издалека оно кажется караван-сараем — долгожданным раем для уставшего путника. Но в ту сторону нет караванных троп, а путники, уповая на Аллаха, обходят это проклятое место далеко стороной. Когда-то здесь была высшая школа САВАК, выпускники которой ревниво оберегали подножие шахского трона. Если сюда привозили человека, то можно было смело сказать, что его поглотила пустыня…

Если бы эта школа стояла в городе, то в дни революции ее бы сожгли, как сожгли Лавизанские казармы ненавистных шахских гвардейцев. Но она стояла вдали от людских глаз, и она уцелела, окруженная многомильным рядом колючей проволоки. Уцелели и подсобные постройки, и небольшой аэродром, и цистерны с горючим. Разнесло лишь ветром перемен учеников и учителей.

А когда у новой власти сразу же возникла нужда в экспорте революции, то для подготовки миссионеров лучшего места нельзя было и придумать. Так школа САВАК стала школой Ходжатия. Пригодились и мрачные подвалы, о которых если и рассказывали леденящие кровь ужасы, то только шепотом — и при старой и при новой власти.

Абдолла-хан знал эти подвалы как свои пять пальцев. Во всяком случае, так он считал. Когда он только что пришел сюда, он приказал Фуаду начертить план подземелья с действующими и замурованными камерами, с явными и тайными ходами. Фуад исполнил волю хозяина, вымерив все до дюйма. Абдолла-хан внимательно изучил бумагу, запомнил все и тут же на глазах Фуада сжег ее.

— Пусть это сохранит наша память, — сказал он.

Фуад согласился, тем более что в его памяти сохранилось много больше того, чем в памяти саркара.

Мохаммед Барати не был узником Ходжатии — он был почетным гостем Абдоллы-хана и содержался в угловой комнате второго этажа с одним окном, забранным стальной решеткой. У двери со стальными запорами всегда стоял охранник, который оберегал драгоценную жизнь гостя. Никто не знал его имени. Впрочем, никому под страхом строгого наказания и не разрешалось разговаривать с ним. Но, слава Аллаху, гость и сам был молчалив и задумчив.

Каждый день Абдолла-хан навещал своего гостя, иногда даже обедал с ним. В последние дни он стал приходить к нему чаще и беседовать дольше — после того, как его навестил старый знакомец из ЦРУ майор Кэнби. В свое время Абдолла-хан имел неосторожность оказать некоторые услуги ЦРУ, о которых не знал даже САВАК. Правда, ему хорошо заплатили, но лишь после того, как он оставил в своем досье множество отчетливых следов. Кэнби невзначай напомнил ему об этом, и Абдолла-хан понял: долго это продолжаться не может. И он решил действовать.

Состояния Мохаммеда Барати было достаточно, чтобы обеспечить себе безбедное существование до конца дней своих. Но когда вдруг в поле зрения Абдоллы-хана оказался сын американского миллионера Том Пери, он понял, что шансы его могут удвоиться или даже утроиться. Можно было вывезти Тома за границу, получить за него не то чтобы выкуп, а приличную компенсацию и обрести в Штатах покровительство влиятельного человека. Но хорошенько поразмыслив, он понял и другое. Кэнби не оставит его в покое — он ему нужен здесь, в Иране, а не в Штатах. И в отместку за предательство сделает все, чтобы эту удавку на шее Абдоллы-хана затянуть до отказа. Лучше уж удовлетвориться пожертвованием исламской революции, да продлит Аллах ее годы.

— О, Мохаммед, брат мой! — Абдолла-хан вошел в угловую комнату второго этажа и нежно обнял своего друга юности. — Как ты себя чувствуешь? Как твое здоровье?

— Благодарю тебя, Абдолла, за все, но как может чувствовать себя человек, который каждую минуту…

Да-да-да, с сочувствием покачал головой Абдолла-хан. Ужасные времена, ужасные люди.

Они сели на диван и посмотрели друг на друга: Мохаммед Барати — с надеждой, Абдолла-хан — с невыразимой тоской.

— Я вижу, ты не принес мне ничего утешительного, — сказал Мохаммед.

— Увы, брат мой, — Абдолла-хан помолчал и грустно улыбнулся. — Есть одна новость. Но она не слишком утешительная. Однако свободу ты можешь получить хоть сейчас.

— Чтобы меня убили по дороге?

— Нет, брат мой. Ты меня не слушаешь?

— Прости, — Мохаммед положил руку на колено Абдоллы-хана. — Я стал рассеян. Ты говорил о какой-то новости?

— Да. Вчера аятолла объявил, что избавит от преследования всех, кто докажет свою преданность революции.

— Но чем я могу доказать ее? — удивился Мохаммед. — Я не отказываюсь от налогов, готов пожертвовать бедным, если нужно…

— Вот! — перебил его Абдолла-хан. — Аятолла, да продлит Аллах его век, призвал мусульман следовать шариату, который мы стали забывать. В истинно исламском государстве, сказал он, все богатства должны быть распределены поровну, чтобы исключить всякое неравенство среди мусульман. Он мудр, наш защитник правоверных, да сохранит его Аллах.

— Я должен отдать все? — спросил Мохаммед, заглядывая в глаза Абдоллы-хана.

Абдолла-хан вздохнул.

— Ты не должен выделяться среди других. Только этим ты можешь доказать свою любовь к истинно исламскому государству.

Мохаммед Барати опустил голову и долго сидел молча.

— Я знал, что эта весть не принесет тебе радости, — нарушил молчание Абдолла-хан и ободрил своего старого друга: — Но ты не переживай. Может, что-нибудь еще и придумаем. Да! — вдруг вспомнил он, — скоро меня переводят в Ирак с повышением. Поздравь меня, брат мой!

Мохаммеда Барати словно подбросило пружиной.

— Как? А я? Что будет со мной?

— Ах да! Бедный Мохаммед! — Абдолла-хан обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону.

Горю его не было предела. И Мохаммед Барати, забыв о своем положении, пожалел его больше, чем себя.

— Хорошо, — решил он, — я перечислю все деньги в "Фонд исламской революции". Это будет лучше, чем мучить и себя, и других. В конце концов ведь я мусульманин и здесь моя родина.

Абдолла-хан поднялся и обнял своего лучшего друга и брата.

— Наверное, ты прав, — сказал он и вздохнул. — Все мы мусульмане, а Аллах велик и милосерден. Исполни свой долг, а я не стану мешать тебе. До вечера, брат мой.

Он вышел и спустился вниз. У двери его кабинета стоял Фуад.

— Ты ждешь меня? — спросил Абдолла-хан.

— Да, саркар. Есть новости.

— Заходи, — Абдолла-хан отпер кабинет и пропустил Фуада. — Садись, рассказывай.

Но Фуад не стал садиться.

— У нас гости, — сказал он. — Они хотят поговорить с вами, саркар.

— Кто это? — Абдолла-хан сел и без интереса посмотрел на своего помощника.

Теперь его не интересовали никакие гости. Одно дело почти разрешилось, а в успехе другого он был абсолютно уверен. Нужно лишь ускорить события. Сейчас все зависело только от него самого.

— Так что это за гости? — повторил он.

— Паломники из Каира, саркар.

Абдолла-хан удивленно посмотрел на Фуада и рассмеялся.

— Фуад, ты меня развеселил! Может, они приняли нашу Ходжатию за мавзолей, а меня — за праведного имама?

— Нет, саркар. Они прибыли от самого Кэнби.

— О, от самого Кэнби! Это, наверное, серьезно. Абдолла-хан уже освободился от страха. Аллах с ним, с этим Кэнби. Через неделю он уже будет в Мекке, по ту сторону Аравийского полуострова. А до той поры он готов наобещать посланцам майора все, что им будет угодно. Время! Сейчас нужно только выиграть время.

— Где ты их нашел, Фуад? — спросил Абдолла-хан. — И много их?

— Это они нашли меня, саркар. Думаю, в Кум заброшен десант паломников-арабов. С английским акцентом.

— Почему ты думаешь, что десант?

— Я разговаривал у мечети с некоторыми, которые показались мне подозрительными, и у всех английский акцент и выправка "зеленых беретов".

Не зря вынюхивал этот Кэнби, подумал Абдолла-хан. После его визита всегда что-нибудь случается. Неужели покушение на аятоллу? А может, его хотят выкрасть и обменять на своих заложников? Скорее всего, это вернее. И что же тогда?… Абдолла-хан заволновался.

— Сколько ты привел? — спросил он.

— Двоих, саркар, — араба и иранца.

— Где ты их держишь?

— В гимнастическом зале, саркар. Абдолла-хан поднялся и вышел из-за стола.

— Ну разве так можно, Фуад? Что они подумают о нас? Зови же их. Нет, вначале прикажи накрыть стол.

Фуад вышел, и через пять минут в кабинет Абдоллы-хана вкатили стол со сладостями, запотевшими кувшинами и бутылками пепси. А еще через минуту Фуад открыл дверь и пропустил мимо себя двух гостей в длинных аба — темных накидках.

Абдолла-хан мельком взглянул на высокого могучего араба, остановил свой взгляд на иранце, вгляделся в него, и ему стало не по себе.

— Али? — спросил он сдавленным голосом.

— Да, это я, баба, — Али наклонил голову, чтобы успокоиться и сдержать клокотавшую в нем ярость.

— Сынок! — Абдолла-хан дрожащими руками обнял Али и прижался лицом к его плечу. — Как ты вырос.

Али закрыл глаза и стал считать про себя по-персидски: "Йэк, до, се, чар, пэндж…" Он сосчитал до десяти, когда Абдолла-хан отпустил его. Еще бы немного, и он уже не выдержал.

Абдолла-хан усадил гостей в кресла, а сам с Фуадом сел на лавку.

— Велик Аллах и милосерден, — Абдолла-хан провел кончиками пальцев по лицу. — Ах, Али, ведь я тебя помню совсем еще мальчиком. Мы с твоим отцом…

— Извините, саркар, — перебил Рэмбо. Он увидел, что этого Али уже может не выдержать. — У нас очень мало времени.

Этот араб говорил по-персидски очень скверно, и Абдолла-хан решил помочь ему.

— Вы можете говорить по-английски, — сказал он. — Думаю, вам так будет удобнее.

— Благодарю, — Рэмбо с удовольствием перешел на родной язык. — Майор Кэнби очень просил вас помочь нам в одном деле. Он надеется, что вы не откажете.

— Он передал что-нибудь для меня? — спросил Абдолла-хан.

— Конечно.

Рэмбо откинул на груди аба, вынул из кармана бумажку с паролем и отдал Абдолле-хану. Тот, мельком взглянув, спокойно порвал ее, положил клочки на стол и удивленно спросил:

— И это все?

— Нет, саркар, не все. Еще он передал копию досье на вас.

— Зачем?

— На тот случай, если вы забудете о нашей безопасности.

— И что тогда? — нервно спросил Абдолла-хан.

Если с одним из нас произойдет неприятный случай, тут же досье ляжет на стол аятоллы. Ведь аятолла в Куме?

Абдолла-хан сжал зубы, и на его скулах заиграли желваки. Какая же свинья этот Кэнби!

— А если вы утеряете это досье? — не сдержал он гнева. — Что позволяет себе этот Кэнби!

— Не беспокойтесь, саркар. У наших людей в Куме три копии. Если одну потеряют, останется еще две.

Этого Абдолла-хан не ожидал. Какой-то подлый шантаж! Но ведь он еще нужен ЦРУ. Кроме него, у них никого не осталось, если не считать разбежавшихся шахских ищеек! Эти ребята из ЦРУ всегда вели себя нагло в Иране. Сейчас, пользуясь обстановкой, они удвоили свою наглость. Абдолла-хан готов был растерзать этого самоуверенного американца, сгноить в подвале, жечь огнем. Но он ничего не мог сделать и должен был теперь молча сносить издевательства этого щенка. Вот она — удавка! Он почти физически ощутил ее и непроизвольно потрогал ладонью шею.

Рэмбо не оставил без внимания этот жест и решил удавку несколько ослабить.

— Когда вы поможете нам сделать свое дело, все три копии лягут на ваш стол. Так велел Кэнби.

Слава Аллаху! И Абдолла-хан вдруг опомнился. А что, собственно, произошло? Кэнби, конечно, же, подстраховал своих людей, как считал нужным, — он за них отвечает в конце концов. Обычная работа. Просто сдали нервы, и он потерял выдержку. Не следовало бы показывать свою слабость этому бесцеремонному цэрэушнику.

Абдолла-хан взял себя в руки и улыбнулся.

— И чем же я могу вам помочь? — спросил он. — Угощайтесь, прошу вас. Али… — он вопросительно посмотрел на Рэмбо.

— Камаль, — подсказал Рэмбо.

— Угощайтесь, Камаль. Так я слушаю вас.

— Среди заложников посольства, — начал Рэмбо не торопясь, — находится человек, который не имеет никакого отношения к дипломатическому корпусу.

— А я не имею никакого отношения к заложникам, — улыбнулся Абдолла-хан.

— Я этого не слышал, — спокойно сказал Рэмбо.

— Вы мне угрожаете? — повысил голос Абдолла-хан.

— Вы правильно меня поняли, саркар, — Рэмбо слегка поклонился. — Еще одна ложь будет вашей последней ложью, — я прерву наш разговор. Мы обойдемся без вас, но вы уже не будете нужны никому, — Рэмбо помолчал и все же решил добавить для убедительности: — Не позднее чем сегодня к вечеру аятолла просто прикажет отрубить вам голову, а тело бросить собакам. Извините, саркар, за резкость. Но я знаю аятоллу — именно так он поступает с предателями. Он решительный человек, и я преклоняюсь перед ним, да продлит Аллах его годы.

Лицо Абдоллы-хана налилось кровью. Нет, не было никакой возможности освободиться от этой удавки!

— Наши люди из охраны посольства — а их там много — сказали нам, что уважаемый Фуад, — Рэмбо посмотрел в сторону Фуада, — приходил туда. К кому вы ходили, уважаемый Фуад?

Фуад даже не пошевелился. Он продолжал молча смотреть в живот Али, будто этот разговор вовсе его не касался.

— Так к кому он ходил, саркар?

— К Тому Пери, — выдавил из себя Абдолла-хан.

— А зачем?

— Об этом долго рассказывать, — нехотя проговорил Абдолла-хан.

— Постарайтесь покороче, саркар, — попросил Рэмбо. — У нас действительно нет времени.

— Пери честный бизнесмен, а такие люди еще будут нужны нашей стране, — заученно сказал Абдолла-хан. — Наши страны…

— Так вы хотели его освободить? — перебил Рэмбо.

— Мы хотели прощупать возможности.

— Это верно, Фуад?

— Саркар никогда не лжет, — сказал Фуад, продолжая смотреть в живот Али.

— И вы прощупали эти возможности? — спросил Рэмбо Абдоллу-хана.

— Том Пери готов пожертвовать любую сумму "Фонду исламской революции", чтобы доказать свою лояльность новому правительству.

— Саркар, — укоризненно сказал Рэмбо, — если бы вы не нервничали, мы давно бы обо всем договорились. Ральф Пери, со своей стороны, готов заплатить ЦРУ любую сумму, чтобы выкупить оригинал вашего досье и доставить, куда вам будет угодно.

— В обмен на Тома Пери? — спросил с нажимом на имени Абдолла-хан и рассмеялся.

Теперь он понял, кто такой этот Том Пери, если для его освобождения ЦРУ бросило в Кум целый десант "паломников" и даже готово откупиться от него, Абдоллы-хана! И он почувствовал себя хозяином положения.

— Вы думаете, иранские чиновники щепетильнее ваших — американских? — спросил он Рэмбо с издевкой. — Да если даже Том пожертвует "Фонду" все свое состояние, им-то что до этого? Они-то что будут иметь? Лично мне ничего не нужно, но что я могу предложить им?

Рэмбо начала раздражать ненасытность этого человека, но в конце концов он мог обещать ему все, что угодно, хоть Луну с неба. И он миролюбиво сказал:

— Неужели вы думаете, что Ральф Пери не предусмотрел этого?

— У меня больше нет вопросов, — развел руками Абдолла-хан.

Он был доволен. Теперь все решало время. И это время нужно ускорить. Он поднялся.

— Когда вы думаете покончить со всеми формальностями? — спросил Рэмбо.

— Доверенные лица Ральфа Пери в Тегеране и в Тебесе, — объяснил Рэмбо. — Али должен встретиться с человеком Ральфа в Тегеране, я — в Тебесе. Это не ближний путь. Вот если бы вы были столь любезны, саркар…

— Я вас понял, Камаль. Все мы заинтересованы в быстрейшем завершении общего дела. Фуад, прикажи пилоту готовиться.

— Слушаюсь, саркар, — Фуад поклонился и вышел.

Абдолла-хан улыбался. Он был доволен собой. Тяжелое впечатление от начала разговора, не предвещавшего ничего хорошего, было неожиданным образом сглажено великолепным завершением. Американцы умеют ценить своих людей, ну а он, Абдолла-хан, всегда умел еще и поднять эту цену. Но главное сейчас время, время и время! Мир так шаток и неустойчив, события так быстротечны, что тот, кто не выиграет время, не выиграет ничего.

— Когда за вами прислать самолет в Тебес? — спросил он Рэмбо.

— Через два дня.

— Почему так долго? — удивился Абдолла-хан и, махнув рукой, рассмеялся, — Извините, я задаю, наверное, лишние вопросы. А за тобой, Али, я приеду сам на машине. И дорогой мы поговорим с тобой. А нам есть, что вспомнить и рассказать друг другу, а? — Абдолла-хан рассмеялся и неожиданно оборвал себя. — Прости, сынок… Я понимаю твое состояние. Значит, о твоем отце так ничего и не слышно… Но, уверяю тебя…

— Пора, — оборвал его Рэмбо и так сжал локоть Али, что хрустнули пальцы.

Пилот уже прогревал моторы.

— Да, пора, — на лице Абдоллы-хана появилось выражение озабоченности и даже отеческой тревоги. — Фуад вас проводит. Да хранит вас Аллах.

Фуад ждал их у школы. Они прошли несколько шагов молча, и вдруг Али рванулся, но Рэмбо крепко сжал его за руку.

— Я убью его…

Глаза у Али остекленели.

— Успокойся, Али, — сказал, не поворачивая головы, Фуад. — Он не достанет твоего отца. Я обещаю тебе. Мы же обо всем договорились. Да поможет вам Аллах.

Фуад остановился и стал смотреть, как два человека в длинных темных аба, не оборачиваясь, сели в самолет, пилот включил форсаж, и в воздух поднялось густое облако грязно-серой пыли.

Глава 6

Пилот высадил Али на частном аэродроме у южного предместья Тегерана и взял курс на юго-восток. Уже через четверть часа полета на Рэмбо пахнуло горячим дыханием Кевира. Он, не отрываясь, смотрел в иллюминатор, пытаясь обнаружить хотя бы зеленое пятно, одинокое деревце, обжитый клочок земли — все напрасно. И это необъятное пустынное пространство напомнило ему океан. Здесь были тот же простор и безбрежность, которые лишают надежды, бесконечные гряды волн, солнечные блики, которые отражались от глянцевой поверхности солончаков, не было лишь воды. Он посмотрел вдаль, туда, где должна быть граница земли и неба, и не увидел ее — белая полоса солончаков сливалась с бледно-голубым небом, растворялась в нем, и создавалось ощущение нереальности. Существовало только космическое пространство, не имеющее ни начала, ни конца, и начисто исчезало понятие времени. Похоже, что сам Всевышний не чаще, чем раз в столетие, заглядывает в эти обширные мертвые пространства, чтобы справиться: что же в них происходит? И убедившись, что все осталось так, как было и при сотворении мира, вздыхает и в горестном раздумье вновь покидает эти места. А может, и вовсе не скорбит его душа, а напротив — тихо отдыхает в таких вот заповедниках забвения, где разрешено бродить только безмолвным духам. Никогда не проникнуть человеку в тайны Божьего Промысла…

Когда там, на плато Колорадо, он рассматривал ту часть карты, которая относилась к Кевиру, он долго не мог понять, чего в ней больше — недомыслия картографа или небрежности типографского печатника: это был просто чистый лист бумаги с разбросанными кое-где точками да заштрихованными участками в нескольких местах. Теперь он понял, что и тот, и другой выполнили свою работу даже с излишней добросовестностью. Во всяком случае, того, что было помечено на карте точками, в натуре он еще не заметил — вероятно, или было занесено песками, или оставлено людьми.

То ли виной тому был монотонный шум моторов, то ли унылый пейзаж внизу и бездонно глубокое небо вверху, но Рэмбо стало казаться, что их самолет висит на веревке, прочно прикрепленной к поднебесью, а движутся внизу волны барханов. И ощущение это было настолько реальным, что он мотнул головой, отвернулся от иллюминатора и закрыл глаза. Ему, привыкшему к мгновенной смене действий, событий, пейзажей, все это казалось кошмарным сном, спячкой наяву, затянувшимся бредом. Хуже всего было то, что он знал — бред этот не прекратится ни сегодня, ни завтра. Значит, нужно привыкнуть к этой мысли, не думать об этом, и все встанет на свои места. И Рэмбо стал думать об операции Траутмэна.

Интересно, тот, кто разрабатывал эту операцию, был ли хоть раз в Кевире? Или просто — разложил перед собой карту с точками и штрихами, раздвинул циркуль от Тегерана до побережья Омана и в середине оказался некий город Тебес. А на сотни миль вокруг — безжизненная пустыня. И стратег поставил там кружок: лучшей промежуточной базы трудно было и придумать!

А что же майор Кэнби? Ведь он недавно был в Тегеране, видел, как охраняется посольство, видел толпы людей вокруг него. Неужели ему и в голову не пришло предостеречь стратегов, убедить в бессмысленности операции, в которой могут напрасно погибнуть десятки людей? Ну, конечно, кто же осмелится перечить самому президенту!

Рэмбо посмотрел в иллюминатор: все то же. И он отвернулся.

Когда Рэмбо покидал с Али плато Колорадо, президент уже утвердил операцию "Голубой свет" и срок ее проведения.

— Я буду рад, Джони, — сказал Траутмэн на прощание, — если ты присоединишься к нам в Кевире. Но буду больше рад, если ты сделаешь свое дело раньше нас.

Что мог Рэмбо тогда ответить? Он привык действовать, сообразуясь с обстоятельствами, и поэтому всегда выигрывал в отличие от тех, кто рассчитывал на карту и циркуль. Он поблагодарил тогда полковника и честно сказал ему, что не верит в успех его операции, которая больше смахивает на бесшабашную авантюру. Но заверил, что, если у него не будет другого варианта, он, конечно же, использует этот последний шанс.

Он нашел свой вариант и верил в его надежность, как в самого себя. И чем больше он убеждался в своем будущем успехе, тем яснее представлял грядущий позор группы "Дельта", позор полковника Траутмэна. И если отменить операцию уже было нельзя, то еще можно дать ей хоть какой-то шанс на успех. В том виде, в каком ее представляли себе на плато Колорадо, она была обречена на полный провал.

Рэмбо видел толпы у посольства, видел его двор, заполненный моджахединами, и он посчитал своим долгом дать Траутмэну последний совет. Он не был уверен, что полковник изменит выверенный за полгода учений план действий. Это его дело. Но Рэмбо будет считать себя свободным от угрызений совести.

Самолет накренился, Рэмбо посмотрел в иллюминатор и замер. В первый момент ему показалось, что наконец-то он увидел мираж, или в его задремавшем мозгу начались галлюцинации: на него наплывал сказочный город с садами, рощами и настоящими пальмами. Но самолет выровнялся и пошел на посадку. Он сел рядом с дорогой в сотне ярдов от глинобитных домов городка.

Пилот сбавил обороты и обернулся.

— Тебес, саркар.

Это были первые слова, которые Рэмбо услышал от пилота. Правда, когда высаживал Али, он тоже сказал: "Тегеран, господа" Неразговорчивый народ у Абдоллы-хана.

— Благодарю вас, — Рэмбо взял сумку. — Вы сразу полетите обратно?

— Да, саркар.

— И у вас хватит горючего?

— Да, саркар.

— Да сохранит вас Аллах.

На это пилот ничего не ответил, и Рэмбо спрыгнул на землю. Он отошел в сторону и увидел под крыльями дополнительные баки. Прекрасная машина, подумал он, и обласкал ее взглядом. Самолет коротко пробежал по твердой извилистой поверхности, легко взмыл в воздух и взял курс на северо-запад.

Рэмбо вышел на дорогу и встал спиной к городу. Сверху дорога казалась тонкой извилистой линией, проведенной карандашом на чистом листе бумаги, которую легко стереть ластиком. И теперь она не выглядела внушительнее — неровная, ухабистая, она прерывалась местами, словно пересыхающая река. И сколько ни вглядывался Рэмбо вдаль, не увидел на ней никакого движения.

Где-то здесь лежала граница между двумя великими пустынями. Справа от дороги простиралась Деште-Кевир, слева — Деште-Лут. Разделение было настолько условным, что, если бы Рэмбо не знал об этом, ему не пришло бы и в голову делить это пространство на две части с разными названиями. И все же было что-то, что отличало их друг от друга. Рэмбо вгляделся внимательнее, и его взору предстала поразительная по красоте панорама.

Раскаленные солнечные лучи прожигали дрожащую сетку испарений, висевшую над хрусталем солончаков пустыни Лут, и высекали из соляных кристаллов тысячи невиданных красок. Небо в ярком солнечном сиянии казалось блеклым, сливалось с пеленой тумана над пустыней.

На западе же отражение солнца в солончаках, бледное небо над пустыней создавали такое обманчивое освещение, что казалось, будто часть этой пустынной впадины стоит перпендикулярно к крыше неба, и на ее белой стене сверкает мелкая зеркальная мозаика. В камфорно-белой глубине Кевира скользили и перемещались какие-то неузнаваемые полупрозрачные тени. Казалось, в этой картине нет ничего реального, вещественного, что зрение потеряло способность воспринимать окружающее, и воображение рисует иллюзорные образы и миражи. В состоянии,близком к галлюцинациям, Рэмбо закрыл ладонью глаза, а перед ним все стояла потрясающая картина увиденного. Не поднимая голову, он повернулся и зашагал к городу.

У окраины стоял полицейский и, как видно, поджидал его. Рэмбо подошел ближе, и полицейский радушно улыбнулся.

— Здравствуйте, господин. Я смотрел, как вы восторгаетесь этой красотой. Такого не увидишь нигде в мире — только у нас! — и без всякого перехода поинтересовался: — Господин путешествует или приехал отдохнуть?

Рэмбо объяснил, что он араб из Каира, приехал в Иран поклониться святым местам, а так как много слышал о прекрасном городе Тебесе, то решил осмотреть его, прежде чем продолжить путешествие в Мешхед, чтобы поклониться гробнице имама Резы.

Полицейский остался очень доволен объяснением Рэмбо. Но больше всего ему, видимо, понравилось то, с каким уважением отнесся паломник к его родному городу.

— О, господин, — сказал он, — вас не обманули. Тебес — самый прекрасный оазис Деште-Кевира. Это единственное место в этих краях, где растут финики и цитрусовые. Поэтому у нас бывает много иностранцев. Некоторые специально приезжают из Англии, Штатов, Франции, только чтобы отдохнуть у нас Да-да, не улыбайтесь! Вот и сейчас у нас живут две старушки-англичанки. Тебес — это шикарная гостиница пустыни! — он вдруг осекся и смущенно добавил: — Правда, гостиниц в городе пока нет. Нет и дома для приезжих. Но все это будет, господин, уверяю вас!

— Где же тогда живут гости? — спросил Рэмбо.

— Как где? — удивился полицейский. — Можно в чайхане, можно в школе — она сейчас как раз пустая, можно просто в любом саду. У нас чудесный парк Гольшан! Вы увидите, он оправдывает свое название.

— Если оправдывает, — улыбнулся Рэмбо, — тогда я и остановлюсь в этом цветнике.

— Вас проводить, господин? Это в двух шагах отсюда, — полицейский ткнул пальцем через свое плечо.

— Благодарю вас, не беспокойтесь. Я не тороплюсь.

— Тогда желаю приятно провести время, — полицейский приложил руку к сердцу, и лицо его озарилось улыбкой.

Рэмбо прошел к парку пустынной улочкой мимо длинных глинобитных стен, стараясь держаться в тени. Жара была, как в геенне огненной. Ему вспомнилось из прочитанного на плато Колорадо — все женщины Ирана, ругая своих детей, говорят: "Чтоб тебя унесло в Тебес!" Тогда он посмеялся над наивностью иранских женщин, теперь понял, насколько ужасно это пожелание. Но когда он вошел в парк, то окончательно решил, что родительницы, желающие, чтобы их детей "унесло" в Тебес, никогда в этом Тебесе не были. Он не видел такого обилия воды и зелени ни в Куме, ни в Тегеране. Водой были заполнены бассейны, она била из фонтанов, текла в арыках. А между соснами, кипарисами, пальмами и чинарами — везде, где только было свободное место, благоухали, поражая своей яркостью, огромные цветы. Выложенные кирпичами террасы придавали всему этому великолепию сходство с иллюстрацией к "Тысяче и одной ночи". И Рэмбо, наверное, нисколько бы не удивился, если б к нему спустился сейчас халиф и пригласил посетить свой дворец.

Но вместо халифа он увидел вдруг перед собой непонятно откуда появившегося аборигена лет пятидесяти. Его темное, почти черное лицо было изрезано густой сетью морщин и казалось древней картиной, на которой потрескалась краска. Но из-под кустистых выцветших бровей на Рэмбо смотрели живые и умные глаза, будто две маслины.

— Господин хочет пообедать? — спросил он с улыбкой.

Рэмбо осмотрелся и увидел, что стоит рядом с чайханой, которую не заметил сразу за кустами барбариса.

— А чем вы можете меня накормить?

— Всем, что только господин пожелает: жареный барашек, шашлык, жареные цыплята, тас-кебаб, кислое молоко, брынза, яичница…

— Стоп, стоп, стоп! — остановил его Рэмбо. — А вы могли бы приготовить гоурму по-азербайджански?

Абориген согнал с лица улыбку, как-то скис и обреченно протянул:

— Мог бы… Но у меня нет специй.

Пароль, который дал майор Кэнби, сработал, но Рэмбо сразу почувствовал, что Давуд давно не ждал таких гостей и не слишком-то обрадовался ему.

— Меня зовут Камаль, — сказал он и напомнил: — Ты хотел меня накормить.

— Заходи, Камаль, — сказал бесцветным голосом Давуд. — Мой дом — твой дом.

Движения Давуда стали вялыми, глаза его потухли. Он явно был недоволен приходом такого гостя и только вынужден был выполнять свои обязанности.

Он постелил в углу террасы ковер, набросил на него софре — плотную цветную скатерть и стал ждать, когда Камаль смоет с себя пыль в арыке. Ему не терпелось спросить, надолго ли прибыл гость и какая у него нужда здесь, в заброшенном Аллахом крае, но правила гостеприимства не позволяли ему задать этот вопрос сразу. Нужно было накормить гостя и подождать, когда он скажет об этом сам.

Рэмбо понял Давуда и решил не томить его. Он снял ботинки, сел на софре и попросил:

— Давуд, принеси, пожалуйста, простокваши и брынзы. Я не хочу сейчас есть. Ты покормишь меня позже.

Давуд молча ушел и сразу же вернулся с кувшином, чашкой и брынзой, накрошенной в тарелке.

— Сядь со мной, Давуд. Ведь ты не занят? — спросил Рэмбо.

— Чем занят? — удивился Давуд. — Днем люди прячутся от жары по домам, а паломников нет.

Он сел напротив Рэмбо, налил ему в чашку простоквашу и стал смотреть, с каким наслаждением пьет Камаль холодный напиток. Ему приятно было видеть, что гостю нравится его угощение. И это немного примирило его с Камалем. Рэмбо поставил на софре пустую чашку, и Давуд снова наполнил ее.

— Спасибо, Давуд, у тебя очень вкусная простокваша, — Рэмбо вытер губы тыльной стороной ладони. — Я вижу, — сказал он, — тебе не нравятся такие гости, как я.

— Как можно так говорить! — обиделся Давуд почти искренне и даже приподнялся на ковре.

Но Рэмбо жестом руки посадил его на место.

— Не надо, Давуд. Я ведь вижу… Но я у тебя не задержусь, даже не останусь ночевать.

— Ты нашел другую чайхану? — ревниво спросил Давуд по привычке чайханщика, но Рэмбо видел, как глаза его снова заблестели, он оживился и стал тем прежним аборигеном, которого он увидел несколько минут назад.

— Нет, — сказал Рэмбо, — в ночь я уйду из Тебеса. Давуд растерянно улыбнулся.

— Камаль шутит? Кто же в ночь уходит в пустыню один?

— Я буду не один, — улыбнулся Рэмбо. — Ты достанешь мне осла. — Осла?

— Ну да, обычного вьючного осла. Я куплю его. И куплю продукты, которые ты навьючишь на него.

— Эй вай, Камаль, что ты задумал? — Давуд, кажется, перепугался больше, чем если бы Камаль остался у него жить или попросил взорвать мечеть.

— Так ты приведешь мне сегодня осла? — спросил Рэмбо.

— Если надо, отчего же не привести, — вздохнул Давуд. Он понял, что Камаль человек серьезный, переубедить его невозможно, и смирился. — Могу отдать своего. Бери!

— Мне все равно, — согласился Рэмбо и спросил: — Ты был когда-нибудь в крепости Хазане?

— Крепость? — удивился Давуд. — Когда Хазане был крепостью? Этого не только старики, но и старики стариков не помнят. Говорят, там был похоронен принц Касем, сын святейшего Абуль-Фазла. Но когда? Нет, этого никто не помнит. Я видел эти развалины, там еще стояла стена. Правда, это было так давно.

— Как найти Хазане?

Давуд внимательно посмотрел на Рэмбо и рассмеялся.

— А, Камаль, ты хитрый! Ты хочешь идти ночью по звездам? По звездам никогда не заблудишься. Я думаю, Аллах для того и создал их, чтобы человек не крутился в этом мире, как старый слепой козел. Я научу тебя, как найти Хазане. Но ведь это далеко — фарсангов двадцать отсюда.

Рэмбо прикинул в уме: что-то около шестидесяти миль или чуть больше. Так ему и сказал Траутмэн.

— Я знаю, — кивнул Рэмбо. — Если каравану нужно двадцать часов пути, нам с ослом путь будет намного короче.

Не говори так, Камаль, предостерег Давуд. Коварнее и страшнее Деште-Кевира на земле нет ничего. Послушай, может, тебе найти проводника?

— Нет, — сказал Рэмбо, — ведь я не вернусь.

Теперь Давуд окончательно отказывался что-нибудь понимать. Может, Камаль хочет стать святым, собираясь идти к гробнице имама Резы в Мешхед через пустыню? Но ведь это самоубийство, которого Аллах не прощает ни одному из правоверных.

— Ты мусульманин, Камаль? — спросил он осторожно, чтобы не обидеть гостя.

— Такой же, как и ты, — ответил Рэмбо. — Я араб из Каира, шиит. И пусть тебя не беспокоят мои причуды. Во всем воля Аллаха, не так ли, Давуд?

— Аллах велик и милосерден, — вздохнул Давуд. — Если ты поел, пойдем посмотришь осла.

— Спасибо за угощение, Давуд, — сказал Рэмбо, поднимаясь с ковра. — А осла я смотреть не стану, я и так их много повидал на своем веку. К вечеру ты навьючишь на него столько воды и продуктов, сколько мне с ним нужно на четыре дня пути.

— Если идешь в пустыню на четыре дня, бери запас на десять — так у нас говорят.

Давуд по-человечески жалел этого человека, добровольно обрекающего себя на страдания, и был рад, что нежеланный гость оставит его в покое да еще и заплатит за то, что мог просто взять. Этот араб не был похож на тех, которые молча приходили, отъедались, как бараны на пастбище, и так же молча уходили дальше, не заплатив ни единого динара.

— Делай, как знаешь, — сказал Рэмбо. — А я пойду посмотрю пустыню. Она мне начинает нравиться.

— О Аллах! — чуть не застонал Давуд и пошел прощаться со своим ослом.

— Положи это в свою сумку, которую ты понесешь с собой, — Давуд передал Рэмбо флягу с водой и узелок с пищей.

— Ты боишься перегрузить своего осла?

— Нет, я боюсь, чтобы ты не умер сразу.

— Сколько я тебе должен. Давуд? — спросил Рэмбо и сунул в руку чайханщику пачку ассигнаций. — Здесь три тысячи туманов. Этого достаточно?

Давуда чуть не хватил удар.

— Камаль, нашему рабочему нужно полгода расчищать дорогу, чтобы заработать такие деньги! Послушай, я мог бы тебя даже проводить до Хазане, но на кого я оставлю чайхану?

— Спасибо тебе, Давуд. Я же сказал, мне не нужен проводник.

Небо искрилось крупными звездами, и стояла такая тишина, что, казалось, все вымерло вокруг и ничто не может ее нарушить.

Давуд шел впереди. Рэмбо вел за ним на поводу навьюченного осла. Они вышли из городка, и за дорогой Давуд остановился. Он подождал Рэмбо и, указывая рукой впереди себя, спросил:

— Ты знаешь эту звезду?

— Ее знает каждый мальчишка — это Полярная звезда.

— Тебе не придется даже задирать кверху голову — звезда всегда будет перед тобой. А днем… — Давуд помолчал и вдруг решительно дернул Рэмбо за аба. — Давай вернемся, Камаль. Аллах не простит мне этого!

— Давуд, зачем мне звезда, если у меня есть компас? — усмехнулся Рэмбо.

— Твой компас — игрушка для детей! — взорвался Давуд. — А это — пустыня!

— Ладно, прощай, Давуд. Спасибо тебе за все.

Рэмбо потянул осла, но тому, видно, очень не хотелось расставаться с хозяином и идти ночью в пустыню, и он уперся всеми четырьмя ногами. И тогда Давуд, не сдержавшись, дал ему такого пинка, что он взбрыкнул, и Рэмбо пришлось пробежать рядом с ним несколько шагов.

Давуд долго смотрел вслед двум теням, и когда они растворились в черном мраке пустыни, вздохнул и пошел домой.

Глава 7

Эфир был накален до предела. Полковник Траутмэн довел шифровальщиков до бешенства. Радиоволны неслись через страны, хребты и реки и, едва успев достигнуть цели, вновь возвращались с бешеной скоростью. Авианосец "Нимиц" медленно утюжил воды Оманского залива, а в его радиорубке полковник Траутмэн лихорадочно запрашивал военно-воздушную базу "Каиро-Вест", что с "Геркулесами" и почему с ними нет автономной связи, когда до начала операции остаются считанные часы. Потом он носился по палубе, как начинающий входить во вкус молодой боцман, и делал разнос командирам вертолетов и "зеленым беретам", попадавшимся на его пути: за оторванную пуговицу, за неисправный маслопровод, за берет, надвинутый не на то ухо.

Если бы Рэмбо увидел его в те минуты, он не узнал бы своего всегда невозмутимо-спокойного учителя и не мог понять причины его возбужденного состояния. Были операции и более сложные, и более рискованные. Что же случилось сейчас?

Траутмэн, конечно же, мог бы объяснить свое душевное состояние, но вряд ли бы он открылся кому бы то ни было и поделился своим смятением. Он более, чем кто-либо, знал, что операция обречена на провал, и тем не менее обязан был провести ее. Он давно уже понял, что он и его мальчики такие же заложники, как и члены дипломатического корпуса в Иране. Заложники своих политиков, которым ровным счетом наплевать и на свое посольство, не представляющее ни для кого никакого интереса, и на сотню "беретов", не имеющих никакой ценности, и на него, полковника Траутмэна, который всегда был пешкой на втором поле, лишенной шансов превратиться в ферзя. Все они должны будут лечь на шахматном поле большой политики. И вот тогда, когда они лягут, и начнется настоящая игра: игра великой Америки с посмевшим возмутиться карманным Ираном.

Но Траутмэн был солдатом. А солдатами командовали политики.

Он мог презирать их, ненавидеть, не уважать, но они были избранниками народа и выражали его волю. Воля же народа для Траутмэна была превыше всего. Если стране нужна его жизнь — "ради защиты национальных интересов США", как сказал президент, — он отдаст ее безропотно и с сознанием честно выполненного долга. На его гроб ляжет звездно-полосатый флаг, и троекратный салют разбудит в сердцах соотечественников благодарное чувство к защитнику их интересов. О большем полковник не мог и мечтать.

Траутмэн все понимал, и если порой еще в чем-то сомневался, то эти сомнения отбрасывал прочь, как ересь. А ересь в армии была подобна заразе. Так считал полковник и делал все, чтобы армия оставалась чиста духовно и физически.

Траутмэн посмотрел на себя со стороны и осудил за суету и нервозность. Сделав замечание механику за ненадежный трос, он тут же извинился перед ним, высказав уверенность в профессионализме личного состава. А когда "Геркулесы" из Египта откликнулись наконец на его позывные, он окончательно успокоился и взял себя в руки. "Берегы" снова увидели перед собой того Траутмэна, которого они любили и боготворили.

Один из "Геркулесов", переоборудованный под самолет-заправщик, сообщал, что готов загрузиться, как только поступит команда. Другой, к счастью команды "Дельта", был в полной боевой готовности.

Траутмэн подошел к фальшборту и посмотрел туда, где должен быть Иран. Берега не было видно, его скрывала и даль, и молочно-белая дымка на горизонте. Но там, за этой далью, в этой непонятной стране, был уже его Рэмбо. Траутмэну вдруг до тоски душевной захотелось узнать, что с ним и где он. Майор Кэнби, этот цэрэушный чистоплюй, всегда дает понять, что знает намного больше, чем говорит. И судить по его речам, это все равно, что гадать на кофейной гуще. Траутмэн даже не верил в те знакомства и пароли, которыми он снабдил перед отлетом Рэмбо и Али. Полковник, когда дело касалось Рэмбо, не верил ни в кого и ни во что — он верил только в него, своего мальчика. Джони выпутается, малыш всегда найдет выход, сынок не позволит оставить себя в дураках.

Траутмэн поднял голову, посмотрел с тоской в далекое синее небо и прошептал:

— Джони, сынок, где ты?..

Глава 8

Рэмбо не сразу понял, что произошло. Еще совсем недавно, несколько часов назад он сгорал от испепеляющего солнца, изнывал от иссушающей жары, даже сидя в чайхане Давуда, и вдруг будто упал на дно глубокого колодца или попал в морозильную камеру холодильника. Его уже не согревала даже быстрая ходьба. И тогда он побежал. Но навьюченный осел был обычной рабочей скотиной и не хотел разгадывать замысел своего хозяина. Он так же, как и прежде, размеренно отмеривал пустыню своим неторопливым ослиным шагом: один фарсанг — это расстояние, которое проходит караван за час пути. Осел мог не знать, что это за расстояние, но десятки поколений его собратьев за многие и многие века выработали тот шаг, который не изнуряет и позволяет проходить огромные пространства без видимых усилий. Поэтому попытку хозяина ускорить шаг он просто не понял.

Рэмбо пробежал несколько десятков ярдов и остановился. Осел так же неторопливо шел сзади. Он, наверное, знал, даже был уверен, что хозяину без него нечего делать, и как бы он ни резвился, он вернется к нему или будет стоять и ждать — фарсанг есть фарсанг. Рэмбо эта мера пустыни никак не устраивала, и он на нее не рассчитывал. Он подождал осла и решил исследовать содержимое вьюков, чтобы или освободиться от части груза, или же взять ее на себя. И первое, что он увидел, была толстая кофта, связанная из верблюжьей шерсти. Давуд даже это предусмотрел! Если бы Рэмбо знал об этой кофте, он бы не пожалел еще три тысячи туманов. А впрочем, как знать. Скорее всего, он посмеялся б над этой причудой Давуда, и кофта осталась бы в Тебесе. Рэмбо натянул ее на себя и почувствовал, что теперь нужда в беге отпала, а веками выверенный фарсанг восторжествовал. Больше во вьюках не было ничего такого, от чего бы можно было их освободить. Вода, вяленое мясо, пресные лепешки, сушеные фрукты — всего этого, по расчетам Давуда, видимо, и должно было хватить на десять дней пути. Многовато, но тут Рэмбо с Давудом спорить не стал — ему лучше знать, чего и сколько нужно для того, чтобы дойти до Хазане. Еще на дне одного вьюка Рэмбо обнаружил кусок плотной материи, сложенный в несколько раз, и догадался, что это тент, который должен был заменить ему палатку. Он вспомнил, что Давуд говорил ему что-то об этом. А вот и жерди, притороченные к бокам осла. Этот Давуд и в самом деле снарядил его чуть ли не до Мешхеда. Аллах с ним, ему лучше знать, что нужно путешествующему пустыннику.

Рэмбо завязал вьюки, и когда в его руках лопнула веревка, над его ухом будто бы громыхнул пистолетный выстрел. Рэмбо оглянулся и сразу понял — он нарушил мертвое безмолвие. Вокруг стояла такая тишина, что, казалось, где-то в далекой вышине звезды не мерцают, а тихо потрескивают. Но, странно, потрескивания этого он не слышал, а словно бы ощущал. Ему никогда еще не доводилось ощущать звуки, и это было настолько непривычно, нереально, что он не выдержал и громко сказал:

— Ну ты, длинноухий, пошел!

И не понял — он это сказал, или кто-то внутри него, или он просто вообразил себе, что сказал. Звук не разнесся, не повис в воздухе — он мгновенно исчез, словно ночная мгла и могильная тишина придушили его.

Звездный небосвод медленно вращался вокруг Рэмбо, ручка ковша Большой Медведицы задиралась кверху, а Полярная звезда стояла так низко над горизонтом, что, казалось, рано или поздно, но можно дойти до нее и потрогать ее рукой. Интересно, сколько до нее фарсангов и сколько нужно навьюченных ослов, чтобы хватило пиши и воды на весь путь?

Рэмбо шел широким размеренным шагом, приноровившись к шагам осла, и хруст галечника под ногами воспринимал, как некий звук, присущий самой пустыне, и уже не обращал на него внимания. Кофта согрела его, и он чувствовал себя легко и свободно, как никогда.

Где-то впереди, чуть ли не под Полярной звездой, и слева длинной дугой матово серебрились солончаки. Давуд предостерегал об их коварстве. Но ведь он предупреждал об осторожности и на этом ровном, как стол, участке. У этих аборигенов, подумал Рэмбо, врожденный страх перед неведомым. И все трагедии, случившиеся в пустыне за многие века, отложились в их памяти, спрессовались в одно общее впечатление: коварству Кевира нет предела.

Рэмбо посмотрел на часы. Если он так будет идти, то, пожалуй, к утру половина пути будет пройдена. Да и утром, пока солнце еще не поднимется достаточно высоко, можно будет пройти фарсанга два-три и после этого уже позволить себе отдохнуть.

Он так ушел мыслями вперед, что не сразу понял, отчего это осел вдруг заупрямился и замотал головой, словно пытаясь освободиться от повода. Рэмбо остановился, и до его слуха донесся непонятный звук, напоминающий то ли шум ветра, когда он шелестит в кронах деревьев, то ли клокотание воды на речных перекатах. Он не мог понять, откуда доносится этот звук, и чем он может угрожать ему. Он покрепче намотал повод на руку и хотел уже проучить осла, как что-то тяжелое и липкое ударило его по ногам, опрокинуло навзничь и потащило по галечнику. Он попытался подняться, но повод, намотанный на руку, тянул его за собой, не давая возможности даже стать на колени. Полы длинной аба обмотались вокруг ног, сама накидка плотно обхватила тело, и он почувствовал себя так, будто его заливают жидким цементом. И цемент этот начинает застывать. Движение прекратилось.

Рэмбо поднимался так, как поднимается муха, попавшая с лету на клейкую бумагу. Он с неимоверным трудом вытащил свободную от повода руку и медленно, напрягая все свои мышцы, готовые лопнуть, поднялся на четвереньки. Осел, как ни странно, стоял на ногах. Но этот осел уже не был тем животным, которого вручил ему Давуд. Перед ним стояло нечто черное и бесформенное, лишь отдаленно напоминающее навьюченного осла. Селевой поток, наигравшись им, поставил его на ноги и, будто в назидание, показывал теперь хозяину. Рэмбо освободил руку от повода, взял осла за шею и потянул за собой.

Они выбрались из грязи, когда небо начало светлеть. Рэмбо сбросил с себя аба вместе с сумкой, висевшей за спиной, снял с осла вьюк — один вьюк. Другой поглотил сель. Потом достал из вьюка флягу с водой, снял кофту, намочил чистый рукав и протер лицо. Плеснул еще воды и вытер морду бедному животному, чтобы оно могло хотя бы открыть глаза. Ножом он соскреб грязь со всего, с чего можно было соскрести, и оглянулся.

Селевой поток тянулся с северо-востока, оттуда, где должны быть горы Хельван — несчастная тонкая стенка, условно разделяющая Кевир и Лут. Значит, где-то там, миль за шестьдесят отсюда, вчера прошел дождь или выпал град, и маленькие ручейки, соединившись в каком-нибудь горном ущелье, обрушились вниз, сметая все на своем пути. Часть потока вырвалась из теснины и устремилась в низменность. Но, пробежав эти мили, заблудившаяся в пустыне грязевая река выдохлась, утратила свою силу и, лишь слегка потешившись одиноким путником и его ослом, остановилась. И Рэмбо возблагодарил Бога, что все кончилось благополучно. Ярдах в пяти от берега он увидел второй вьюк, но даже не подумал лезть за ним, — это было бы совершенно безрассудно.

Солнце выкатывало из-за горизонта, и Рэмбо подумал, что будет с ними, когда оно подсушит и хорошенько прокалит на них всю эту грязь. Но долго думать об этом не хотелось, и Рэмбо двинулся вперед, оставляя солнце с правой стороны — пока он мог обходиться и без компаса. Но не пройдя и двух фарсангов, понял, что следует сделать привал. Идти стало совсем невозможно — брюки затвердели и превратились в две цементные трубы. Осел не мог пожаловаться, но всем своим видом показывал, что дальше он мучиться не намерен — он шел, широко расставив задние ноги.

К счастью, остался тот вьюк, в котором лежал тент. Рэмбо растянул его с восточной стороны на кольях и разделся догола. Он разложил одежду на галечнике и стал усердно мять ее пятками. Застывшая грязь отваливалась кусками. А после того, как он протер каждый дюйм ткани в своих ладонях, одежда стала даже мягче, чем была, но несколько изменила свой первоначальный цвет. Потом он занялся ослом. Повалил его на бок и стал разминать пальцами засохшую корку на животе и между ног. Это заняло гораздо больше времени, чем он предполагал. Только после этого они поели и выпили по глотку воды. Рэмбо мог бы сразу отправиться дальше, но ослу нужен был отдых. К тому же следовало переждать самую жару.

Измученный осел, переживший потрясение, был не настолько глуп, как о нем привыкли думать европейцы. Пока Рэмбо укладывал вьюк, он завалился в самый угол тента и, тяжело вздохнув, закрыл глаза. Рэмбо намотал на руку повод, закутался в аба и лег рядом, глядя в необъятное чужое небо. Неведомо откуда вдруг появились в бездонно-синей пустоте рваные клочья облачков. Они трепетали, извивались, сталкивались друг с другом и мыльными пузырями уносились еще выше, чтобы раствориться в синеве. Где-то в далекой вышине гуляли ветры, а здесь царили мертвая тишина и безмятежный покой.

И вдруг среди этой тишины раздался оглушительный раскат грома. Осел вздрогнул, но даже не открыл глаза. Рэмбо приподнялся на локте, осмотрел небосвод и не увидел ничего такого, что предвещало бы грозу. Да и где собрать столько облаков, чтобы покрыть это бесконечное голубое пространство! Может, от отупляющей тишины гор Хельван громыхнуло несколько раз, и в ушах остался стоять такой протяжный звон, что, казалось, он пытается высверлить в черепной коробке мозги. Это было отвратительное ощущение, и от него невозможно было избавиться.

Рэмбо закутал голову в аба, повернулся на бок и только теперь понял, откуда этот звон — со стороны восхода поднимался легкий ветерок, который погнал с просторов Кевира песок. Это был даже не звон, а странный звук, состоящий из смеси тихого скрежета, скрипа и потрескивания — страшная мелодия пустыни.

Если ветру захочется поиграть с песком, человеку в этой смертельной игре места не останется. Но ветер, кажется, дул ровно, в небе по-прежнему лопались и исчезали мыльные пузыри легких облачков, а на много фарсангов вокруг простиралась уныло-однообразная равнина галечника.

Что там говорил Давуд? Горы — старые дети природы. Их веками зачинают, чтобы только еще через века родился младенец. Барханы — дети одной ночи или одного дня. Ветер выметает из чрева пустыни своих детей, чтобы тут же, на бегу, пожрать этих ублюдков. Так говорил Давуд, предупреждая о коварстве Кевира.

Ветер и песок пели свою монотонную песню, и под эту унылую мелодию Рэмбо уснул.

Проснулся он от того, что кто-то дергал его за руку и душил. Он открыл глаза и ничего не увидел. Рывком сорвал с головы аба и вздохнул облегченно. Солнце стояло в самом зените, и его прямые лучи прожигали все тело насквозь. Осел, пятясь, тащил Рэмбо за повод, намотанный на руку, Рэмбо оглянулся и увидел, что тент покосился от какой-то тяжести, навалившейся на него с другой стороны. Он вскочил и не поверил своим глазам — на него наползали барханы. Они были словно живые и медленно, но упрямо перекрывали ему путь на север. Рэмбо свернул тент, навьючил осла и бросился от них прочь. Он повернул на северо-запад, пытаясь обогнуть их, чтобы опять выйти на твердый галечник. И это ему удалось. На этот раз осел был куда послушнее и не нуждался в понукании. Животное понимало, что пески для него — не лучшая дорога.

Когда барханы остались позади, у Рэмбо уже не было сил продолжать путь. Ветер утих так же неожиданно, как и начался. Снова нависла тишина, и Рэмбо почувствовал себя куском баранины, которую обжаривают на вертеле на слишком сильном огне. Он достал флягу, дал глотнуть ослу и намочил ему морду. Потом оторвал от аба кусок полотна, смочил его и положил себе на голову. Через пять минут ему показалось, что у него испаряются мозги. И тогда он догадался обмотать себе голову сухим куском материи, — получилось нечто вроде чалмы, и стало гораздо легче. Надо было идти, и он пошел, как во сне, ни о чем не думая, ничего не видя, туда, где должна появиться Полярная звезда. Только бы выдержать до тех пор, когда она появится. Но стрелки часов словно остановились. Может, остановилось время? Рэмбо приложил часы к уху и услышал мерное тиканье механизма. Наверное, пустыня не была подвластна обычному ходу времени и жила по своим законам, выверенным веками и тысячелетиями, а не по часам и минутам.

И все же время шло. Рэмбо очнулся от того, что под его ногами начало что-то хрустеть. Неужели он спал и передвигался с закрытыми глазами? Так оно и есть. Он осмотрелся и понял, что достиг солончаков — знаменитых кевиров, давших название этим Богом забытым пространствам. Он оглянулся, чтобы увидеть барханы, и не увидел их. А может быть, их и не было, и они только приснились? Рэмбо не хотел даже думать об этом, как не хотел думать и о том, спит он еще или уже проснулся, — он просто боялся сойти с ума. Но соль хрустела под его ногами, и он нагнулся, чтобы пощупать эту гладкую блестящую поверхность. Ничего особенного — обычная соляная корка, причудливыми красками которой он восторгался издалека еще вчера. Сейчас перед ним была просто высушенная солнцем поверхность, ослеплявшая своим блеском глаза до ломоты в висках.

Эти кевиры он видел ночью. Они матово серебрились там, куда он шел, — на севере. Но они изгибались дугой, и теперь он не знал, в какую точку этой гигантской дуги попал. И все-таки надо было идти, и он шел, словно в бреду или полусне до тех пор, пока осел не дернул его за повод. Он вскинул голову и увидел огромный серый шар перекати-поля. Наверное, тысячу миль катилась какая-то колючка, чтобы встретиться наконец с другой, прицепиться к ней и продолжать поиск третьей колючки. И сколько же им пришлось мерить пространство, чтобы образовался такой шар — верблюжий деликатес!

Рэмбо отпустил повод, и осел бросился вслед за шаром. Он догнал его, потому что ветра не было, а шар ловил только слабые вздохи пустыни. И в тот момент, когда он его догнал, раздался треск, будто разломили сухарь, и осел исчез. Это было настолько неожиданно и нереально, что несколько мгновений Рэмбо не чувствовал ни страха, ни удивления. А когда до него дошел смысл всего происшедшего, он сел на глянцевую поверхность и закрыл голову руками.

Глава 9

Абдолла-хан был потрясен — исчез Мохаммед Барати! Исчез так, будто его никогда и не было в угловой комнате второго этажа. Целыми остались стальная решетка на окне, стены и потолок, запоры на двери, а Мохаммеда не было. Сам охранник, стороживший гостя хозяина, был потрясен не меньше Абдоллы-хана и долго не мог ответить ни на один вопрос саркара.

— Но ведь не мог он испариться? Не мог пройти сквозь стены? — допытывался Абдолла-хан. — Его могли только выпустить, ты это понимаешь?

Этого охранник понять не мог, потому что у него не было ключей — они были только у саркара. И Абдолла-хан велел допросить его с пристрастием. Он не верил в сверхъестественные силы и в чудеса. Там, где они случаются, надо искать человека. Охранника дважды обливали водой, но едва придя в сознание, он снова клялся Аллахом, что не имеет понятия, каким образом исчез гость хозяина. Абдолла-хан просил его назвать имя Фуада, но охранник божился, что не видел господина Фуада уже трое суток. Фуада действительно не было в Куме, — он уехал в Тегеран. Охранника отпустили, и Абдолла-хан стал ждать Фуада. Когда Фуад возвратился, Абдолла-хан рассказал ему о случившемся и попросил сказать, что он думает об этом.

— Этого не может быть, саркар, — сказал Фуад спокойно. — Мохаммед не был джинном, он был обычным человеком.

— Я тоже так думаю, — согласился Абдолла-хан и повел Фуада на второй этаж, в угловую комнату.

Здесь все было так, словно ничего и не произошло. Фуад осмотрел решетку, постучал костяшками пальцев по стенам и спросил Абдоллу-хана:

— Простите, саркар, вы меня не разыгрываете? Абдолла-хан закрыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и только потом ответил:

— Нет, Фуад, я тебя не разыгрываю, — и подумав, добавил: — Но ведь территорию школы он все равно покинуть не мог? Тогда действительно нужно согласиться, что Мохаммед Барати был джинном. А я не могу в это поверить, Фуад, ведь я знал его с юности.

Оба надолго замолчали. Потом Фуад стал выводить сам себя из глубокой задумчивости.

— Если вы позволите, саркар, — сказал он, поклонившись. — Я подумал об этих "паломниках" — арабах с английским акцентом. Не начинают ли они уже действовать? И не их ли это рук дело?

— Но ведь мы договорились обо всем с Камалем и Али, — удивился Абдолла-хан.

— Мы говорили с ними о Томе Пери. О Мохаммеде Барати они и понятия не имеют. Значит, одна группа не знает, чем занимается другая. Разве так не бывает, саркар?

— Бывает, — согласился Абдолла-хан. — И все же?

Он внимательно посмотрел на Фуада, никак не понимая, каким образом могли эти "паломники" похитить из охраняемой внутри и снаружи Ходжатии человека! Похитить так, что, никто ничего не видел и не слышал.

— Я подумал, саркар, — продолжал почтительно Фуад, чтобы не обидеть домыслами своего господина, — не использовали ли они какое-нибудь новое пси-оружие, о котором сейчас так много пишут? И если это так, то что мешает им похитить из посольства любого заложника? Хотя бы того же Тома Пери. Это было бы очень неприятно, саркар. А вдруг группа, похитившая Барати, — это вовсе не группа Камаля и действует совсем самостоятельно? Простите, саркар, я совсем запутался. Но я верю Али.

— Я тоже ему верю, — кивнул Абдолла-хан.

Но он был человеком старого закала и не верил во всю эту дьявольщину с пси-оружием. Но вот ведь Мохаммед Барати исчез, и никто не может объяснить, как это могло случиться. Если еще исчезнет Том Пери…

Абдолла-хан боялся даже подумать, что будет, если исчезнет Том Пери. Но он ничем не выдал своего волнения и продолжал молчать, давая возможность Фуаду высказаться до конца. Фуад это понял и сказал то, что и хотел услышать от него господин.

— Саркар, — сказал он, — нужно немедленно перевести Пери из посольства в Ходжатию.

Абдолла-хан помолчал еще ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы убедить Фуада в своих сомнениях. Пусть это останется мыслью Фуада.

— А если Пери похитят отсюда, как похитили Барати?

— Простите, саркар, но покойников не похищают: они никому не нужны.

Абдолла-хан недоверчиво посмотрел на Фуада. — Ты думаешь, они нужны нам?

— Нет, саркар, нам тоже не нужны, — Фуад позволил себе улыбнуться. — Я просто вспомнил одну шутку, мы часто использовали ее в Ливане при перевозке заложников. Доверьтесь мне, саркар. От вас мне будет нужна только бумага из канцелярии аятоллы.

— Ты получишь ее сегодня же, — не раздумывая сказал Абдолла-хан.

Том Пери читал книгу, когда заскрежетал засов, открылась дверь в котельную и вошел Фуад. За ним, кажется, стояло еще несколько человек. А, возможно, это ему действительно показалось, потому что больше он ничего не помнил. Может быть, запах хлороформа?..

Его положили в гроб и вынесли наверх. У подъезда стояла грузовая машина с открытыми бортами. Гроб, не закрывая крышкой, поставили на платформу, машина выехала за ворота посольства и остановилась.

Любопытствующая толпа бросилась к машине, но ее напор сдержали вооруженные люди. Рядом с гробом оказался маленький толстый бородач, провожающий неверных в ад, и крикнул хриплым голосом:

— Мусульмане! Одним шпионом стало меньше. Это Том Пери. Его черная душа не выдержала угрызений совести, и он умер, чтобы поспешить покаяться перед свои Богом. Пусть торопится. А его смерть ляжет еще одним несмываемым пятном на совести его президента. Аллах свидетель, мы не хотели его смерти. Но все в воле Аллаха, великого и милосердного!

Толпа стояла в молчании и испуганно смотрела на гроб: человек, умерший своей смертью, вызывал у нее страх. Машину заполнили вооруженные люди, борта закрыли, и она тронулась в путь. От Священной площади она свернула налево, в ту сторону, где открывались ворота в Деште-Кевир.

Глава 10

К концу второго дня пути Рэмбо вышел из солончаков и без сил упал на галечник, закрывшись с головой тем, что осталось от аба. А ведь Давуд предупреждал об этих коварных кевирах, способных поглотить караван. Солончаки, говорил он, — это слоеный пирог из соляных корок и слоев глины. Слой глины опускается и под прикрытием соляной корки превращается в зыбкое болото. Бедный осел не успел издать даже предсмертного крика. Но ведь своей смертью он спас ему жизнь. Пойди тогда Рэмбо вместе с ним за этой чертовой колючкой, и его путешествию пришел бы мгновенный и бесславный конец. А Давуд и здесь предупреждал: иди только на звезду и не сворачивай в сторону ни на один градус, не надейся на компас — иди по караванной тропе. Тропы не было видно, ее давно никто не протаптывал, но оставалось направление тропы, и каждый шаг в сторону от нее грозил гибелью.

Когда животное рухнуло под солончаковой коркой, Рэмбо охватил такой страх, который он не испытывал за всю свою жизнь. У него было ощущение, что он сидит на маленьком твердом островке, окруженном со всех сторон бездной. Этот страх сковал все его движения, и он не мог заставить себя сдвинуться с места, пока не увидел долгожданную Полярную звезду. Тогда он встал и, как безумный, бросился ей навстречу. Если уж ему суждено погибнуть, он погибнет сразу. Но он не погиб. Солончак хрустел у него под ногами зло и раздраженно, а он бежал и бежал до тех пор, пока не почувствовал, что победил страх. И тогда пошел, ступая твердо и уверенно, широким размеренным шагом. Теперь он победил и выверенные тысячелетиями фарсанги.

Но он остался без воды и пищи. Того, что Давуд велел положить в сумку, действительно должно хватить лишь на то, чтобы не умереть сразу. И теперь не было тента, чтобы укрыться в его тени хотя бы в самые палящие дневные часы, когда солнце уже не жгло, а жалило тысячами игл. Его аба превратилась в рваный кусок бесцветной материи.

Нужно было вставать, чтобы еще засветло найти эту чертову крепость. Рэмбо поднялся, достал флягу и смочил горло — утолять жажду было уже нечем.

Он не прошел и фарсанга, как увидел немного правее своего пути бесформенный холм. Значит, когда он огибал барханы, путь его сместился к западу, и осел поплатился за это жизнью. Как, впрочем, поплатился за это и его хозяин. Рэмбо ускорил шаг и вскоре вошел в караван-сарай. Это была обычная прямоугольная просторная постройка, которую можно встретить в любом городе Ирана. По углам ее возвышались башни, которые придавали караван-сараю солидный вид. Стертые каменные плиты двора свидетельствовали о том, что на них не менее ста лет осторожно ступали верблюды, топтались козы и овцы. Рэмбо поразило то, что годы не сумели вытравить отсюда острый и густой запах овечьего помета, который оживлял этот безмолвный и пустой караван-сарай. В некоторых местах были сложены большие вороха верблюжьей колючки. Остались ли они от прежних времен или сюда заходили еще местные пастухи, это понять было трудно.

Позади караван-сарая тянулась стена. Видно, это и была та самая стена, о которой упоминал Давуд. От жилищ ничего не осталось, кроме бесформенных холмов. Еще более печальный вид имели заброшенные пашни. Пораженные язвами солончака, они превратились в подобие чудовищного скелета. Окружающие их сухие и почти занесенные песком арыки, разрушенные земляные ограды — все показывало, что когда-то здесь были плодородные поля, которые кормили жителей крепости. Что заставило их покинуть родные места? Какая напасть обрушилась на них? Скорее всего, несколько лет уничтожительной засухи. Этого достаточно, чтобы сдать крепость демону пустыни, а ее уродливые останки выставить напоказ другим обитателям Кевира как напоминание о своенравных капризах пустыни.

Рэмбо отошел от крепости на восток и увидел в косых лучах заходящего солнца огромную идеальную поверхность, будто утрамбованную гигантским катком. Значит, этот естественный аэродром был намечен не только с помощью циркуля и линейки, но и с помощью космического спутника.

Солнце зашло за горизонт, и Рэмбо почувствовал, будто он снова опускается в глубокий колодец. И тогда он вспомнил о ворохах верблюжьей колючки в караван-сарае. Несколько десятков ярдов туда и обратно быстро согрели его, но он весь искололся. И пришлось из остатков аба сделать себе нечто вроде рукавиц. Когда он перенес из караван-сарая всю колючку на это обширное поле и разложил ее на три равные кучи так, что образовался треугольник, наступила полночь. И в мертвой тишине его чуткое ухо уловило знакомые звуки. Они нарастали с двух сторон: с востока — гулкие и монотонные, с юга — трескуче-вызывающие. Из Египта шли "Геркулесы", с авианосцев в Оманском заливе — вертолеты. Все начиналось так слаженно, так выверенно, что Рэмбо на какую-то секунду даже поверил в успех операции и осудил себя за то, что позволил себе вмешиваться в это грандиозно-масштабное дело, в котором ему просто нет места, где он не больше, чем песчинка в бескрайнем Кевире. Но это мимолетное сомнение так же быстро погасло в его сознании, как и вспыхнуло. Он вспомнил учения на плато Колорадо, толпы вокруг посольства в Тегеране, и ему стало не по себе. Он неторопливо достал из сумки целлофановый пакет со спичками, и когда услышал, что машины приближаются, стал поджигать один ворох колючек за другим.

Сперва, включив прожекторы, на солидном расстоянии друг от друга сели два "Геркулеса", потом приземлилось шесть вертолетов. Рэмбо стоял в центре треугольника, образованного тремя кострами, и грелся. Траутмэна он узнал сразу, как только тот вошел в луч прожектора, направляясь к нему. Колючка догорела, Рэмбо оказался в темноте, и тогда он пошел навстречу Траутмэну.

— Сэр, я здесь! — крикнул он и, не выдержав, побежал. Они остановились друг против друга в двух шагах.

— Мальчик мой, — сказал Траутмэн, — что с тобой случилось?

— Это пустыня Кевир, сэр, — улыбнулся Рэмбо. — Разве не бывало хуже?

Они шагнули друг другу навстречу, и Траутмэн сжал Рэмбо в своих объятиях.

— Главное, ты живой, — сказал он с облегчением. — Остальное не имеет никакого значения, — Траутмэн отпустил Рэмбо и еще раз оглядел с ног до головы. — Тебе здесь было тяжело?

— Я здесь впервые испугался, сэр — признался Рэмбо.

— Что ты говоришь? — Траутмэн был поражен. Тогда я не могу даже вообразить, что ты мог пережить… У тебя ничего не получилось, Джони? Идешь со мной?

— У меня получится, сэр. Я здесь для того, чтобы предупредить вас.

— О чем?

— Сэр, если вы не измените план, вас уничтожат. И уничтожат заложников. Тогда и я ничего не смогу сделать.

Что-нибудь случилось? Траутмэн тревожно посмотрел на Рэмбо.

— Пока ничего не случилось, сэр. Но может случиться так, что прольется много крови, а вся операция окажется бессмысленной.

Траутмэн оглянулся на машины. Все шло, как на учениях, — "береты" из "Геркулеса" быстро занимали места в вертолетах, вертолеты готовились к дозаправке.

— Ты хочешь что-то предложить, Джони?

— Да, сэр, — шанс на выигрыш. Нельзя штурмовать посольство — это гибель и ваша, и заложников. Они перестреляют всех, пока вы доберетесь до них. Нужно один вертолет сажать на крышу посольства, три — во двор и два — перед воротами. Только так можно обеспечить внезапность нападения, сэр.

Рэмбо разволновался. — Послушайтесь моего совета, сэр. Ведь я все видел своимиглазами и все рассчитал. Тогда я пойду с вами. Если — нет, в предместьях Тегерана я с вами расстанусь.

Траутмэн долго молчал. Не им разрабатывалась операция, и не ему изменять ее в последний момент. Вот тогда-то в случае неуспеха вся вина ляжет только на него. И его проклянут, как изменника и виновника гибели десятков людей.

— Нет, Рэмбо, — сказал он твердо, — я не могу себе этого позволить. И ты прекрасно понимаешь почему.

— Понимаю, сэр, — Рэмбо помолчал и глухо добавил, — мне очень жаль вас, сэр.

— А вот этого не надо, — строго сказал Траутмэн, и в этот момент послышался жуткий металлический скрежет.

Они посмотрели туда, где стоял самолет-заправщик, и увидели, как вертолет лопастями крошит крыло "Геркулеса" Это продолжалось еще какую-то секунду, и вслед за тем почти одновременно раздалось два мощных взрыва, потрясших пустыню. Звезды померкли в огромном зареве огня.

Траутмэн и Рэмбо бросились к вертолетам, которые ждали своей очереди на дозаправку. Их очередь так и не наступила — теперь они были беспомощны. Случилось непоправимое. Операция закончилась, едва успев начаться. Траутмэн приказал команде освободить вертолеты и занять места в "Геркулесе".

— Теперь ты меня не жалеешь, Джони? — спросил он, подойдя к Рэмбо.

— Я даже не мог ожидать такого благополучного исхода, — не покривил душой Рэмбо. — Я рад за вас, сэр, вы откупились малыми жертвами.

— Может, ты и прав, — сказал задумчиво Траутмэн и удивленно посмотрел на Рэмбо. — Ты разве остаешься?

— Конечно, сэр. Я останусь с ними, — Рэмбо кивнул в сторону обгоревших и покалеченных трупов, которые "береты" положили в один ряд и накрыли полотном. — Ведь вы не берете их?

Траутмэн смутился.

— Послушай, Джони, как мы можем везти трупы в чужую страну? У нас нет времени даже похоронить их. Через несколько минут все станет известно в Тегеране, и нам, попросту говоря, надо уносить ноги. Как ты доберешься до Тегерана? Опять переживешь страх?

Вместо ответа Рэмбо, осмотрев боевое снаряжение на поясе полковника, попросил:

— Подарите мне все это, сэр. Ведь оно вам больше не пригодится. Траутмэн молча отцепил от пояса все сумочки и отдал Рэмбо.

— Если можно, сэр, и это тоже, — он указал на флягу, висевшую у Траутмэна на поясе. — Ведь там вода?

— Вода, сынок. Возьми.

Все "береты" были в гражданской одежде под моджахединов. Траутмэн остановил одного, снял с него халат и отдал Рэмбо.

— Бери, сынок, а то тебе будет холодно. Не дай Бог тебе простудиться.

— Спасибо, сэр, и передайте Ральфу Пери, что теперь-то я непременно привезу ему сына. Мне так хочется сделать ему приятное.

— Прощай, сынок, и береги себя.

Они обнялись, и Траутмэн, не оглядываясь, пошел к "Геркулесу". Когда огромная машина, взревев моторами, поднялась в воздух, Рэмбо огляделся. В стороне еще пылали искореженный вертолет и самолет-заправщик. Рядом стояло пять новеньких вертолетов. И он подумал, что, пожалуй, на любом из них он мог бы долететь до Тебеса и подарить его там Давуду вместо погибшего осла. Недалеко от него под полотном лежали "береты", так и не успевшие совершить подвиг и стать национальными героями. Сколько же их? Рэмбо откинул полотно с их лиц и, всматриваясь в них, стал считать. Восемь! И последним, восьмым, лежал Боб Симеон, тот самый неунывающий Боб с плато Колорадо, который оставлял свои неприятности за дверью. На этот раз он привез их с собой.

Рэмбо снова накрыл эти мертвые лица полотном, отошел в сторону и стал осматривать содержимое боевого снаряжения своего полковника. Ему очень понравились миниатюрные газовые баллончики, и он отложил их в сторону вместе с компактным респиратором, защищающим от действия газа. Больше здесь не оказалось ничего, заслуживающего его внимания. Пожалуй, еще бинты — они пригодятся сейчас же. После этого Рэмбо разделся, приложил к внутренней стороне бедра баллончики, респиратор и деньги, которые еще оставались у него, и плотно обмотал ногу бинтом. Свой нож он приложил к внутренней стороне правой руки так, что конец его чуть высовывался над ладонью, и тоже обмотал бинтом. Оставалось лишь густо замазать все это, а заодно и лицо, маслянистой сажей, которой покрылось все вокруг. После этого он испачкал, а потом порвал штаны, рубаху и халат, чтобы ни у кого не появилось намерения заняться мародерством, оделся и стал ждать.

Лишь только рассвело, он услышал характерный треск вертолетов. Пора занимать свое место. Он лег рядом с Бобом Симеоном и сказал:

— Привет, Боб, вот мы снова и встретились с тобой. Теперь мне придется оставить свои неприятности за дверью, может, мне повезет больше.

И когда увидел приближающиеся вертолеты иранских ВВС, накрыл лицо полотном.

Часть III

Глава 1

Весть о высадке американского десанта в Кевире разнеслась по всему Тегерану рано утром. Говорили разное — и то, что "береты" хотели освободить заложников в посольстве, и то, что они намеревались убить или захватить самого аятоллу, и даже то, будто они доставили сюда самого шаха, чтобы восстановить его на троне. Никто ничего не знал определенно. Точно было лишь известно, что Аллах покарал неверных слепотой: их вертолеты начали сталкиваться друг с другом, взрываться, а обезумевшие янки, оставшиеся в живых, в ужасе бежали.

Но и это утверждение подвергали сомнению, ссылаясь на заявление самого аятоллы: бежали далеко не все, многие из них рассеялись по Кевиру и бродят теперь в ожидании медленной смерти. Не вызывали сомнения лишь десять трупов. Их привезли в целлофановых мешках на двух открытых машинах к зданию посольства и показывали всем, кто хотел видеть. А потом оставили на сутки в посольстве в назидание заложникам — так будет со всяким, кто рискнет их освободить.

Абдолла-хан считал, что знает больше других. Сопоставив события последнего времени — визит Кэнби, появление в городе группы "арабских паломников" и, наконец, десант в Кевире, — он пришел к выводу, что все это составные одной операции, целью которой служило освобождение американских заложников. Сюда же он относил и похищение, а он уже не сомневался в этом, Мохаммеда Барати.

Но теперь у него был Том Пери — не чета доморощенному капиталисту Барати. Этого-то он уже не допустит. На все воля Аллаха, и случилось с Томом непредвиденное, он, Абдолла-хан, не будет нести за это никакой ответственности. Фуад интересовался Томом Пери. Он ходил к нему в посольство, и о чем они говорили — неизвестно, он настоял на том, чтобы перевести его в Ходжатию, он же сам и привез его. Теперь Фуад отвечал за жизнь Тома, как за свою собственную. Абдолла-хан так и сказал ему, когда он привез Тома в школу:

— Фуад, если с ним случится то же, что и с Барати, я не смогу тебе уже ничем помочь. Ты понимаешь меня?

— Да, саркар, — согласился Фуад. — Но ведь мы нашли для него надежное место.

— Барати сидел за стальной решеткой и стальной дверью, — напомнил Абдолла-хан.

— Том — в каменном мешке, саркар. Абдолла-хан недовольно поморщился.

— Все мешки имеют свойство рваться, — сказал он. — Я предупредил тебя, и этого довольно. А теперь скажи мне, Фуад, ты не находишь ничего странного в том, что Камаль полетел в Тебес накануне высадки американского десанта?

Фуад удивленно посмотрел на своего господина.

— Простите, саркар, но Камалю нужен Том Пери, и если он выполнит все ваши условия, он его получит. Десант ему может только навредить.

— Каким образом?

Фуад пожал плечами.

— Но это же вызовет теперь еще большую подозрительность ко всем иностранцам, саркар. А Камалю это совсем не нужно.

Абдолла-хан помолчал, раздумывая. Может быть, Фуад и прав. Но очень уж странное совпадение. Впрочем, видимо, все это плод разыгравшейся фантазии. Камалю нужен Том, иначе бы он не приходил сюда, и все переговоры с ним следовало бы считать бессмыслицей. А в бессмыслицы Абдолла-хан не верил.

— Ты убедил меня, Фуад, — сказал он. — А теперь прикажи пилоту лететь в Тебес Камаль уже ждет его.

Фуад повернулся, но Абдолла-хан остановил его.

— Подожди, Фуад, — сказал он. — Так ты полагаешь, мне не следует ехать за Али в Тегеран?

— Не следует, саркар. Али сказал, что у представителя Ральфа Пери остались кое-какие неувязки с банком.

— Но ты сказал — это несерьезно? — напомнил Абдолла-хан.

— Несерьезно, саркар. Обычная волокита.

— Ну хорошо. Иди.

Фуад вышел, а Абдолла-хан взял из тайника под подоконником ключи, прошел в конец длинного коридора, открыл одну за другой две стальные двери и очутился в небольшой комнате без окон, напоминающей пустую бетонную коробку. Он включил свет, поднял за кольцо люк в углу комнаты и стал спускаться по каменной лестнице.

По обе стороны длинного бетонного коридора, освещенного редкими электрическими лампочками, были расположены камеры. Никто, кроме самого Абдоллы-хана и его верного помощника Фуада, не знал, кто в них находится. В прежние времена они не пустовали никогда. А кто мог знать, пустуют ли они сейчас? Того, кто попадал сюда, выносили потом в брезентовых мешках через единственную дверь, которую охраняли снаружи сарбазы — солдаты. Внутри охрану не держали, потому что в ней не было нужды, — из этого каменного мешка никому еще не удавалось бежать ни при старой, ни при новой власти. Чтобы несчастные узники не могли задохнуться раньше отпущенного им срока, все подземелье было оборудовано несложной системой бадгиров вентиляционных труб, — традиционным устройством всех иранских домов.

Камеры не походили одна на другую, как номера в любой гостинице. Были здесь просто каменные коробки без единого предмета, не считая вмурованных в стену лампочек, но были и камеры с кроватями, столиками, стульями и даже набором старых газет и журналов. Они предназначались для важных особ, которых не следовало сразу доводить до отчаяния, сохранив им возможность рассуждать здраво и трезво. Том Пери находился именно в такой камере.

Когда Абдолла-хан открыл дверь, Том лежал на кровати и не обратил на него ни малейшего внимания. И только врожденный такт все же заставил его лениво подняться и сесть.

— Здравствуйте, Пери, — Абдолла-хан улыбнулся и показал рукой на стул. — Вы позволите?

— Будьте столь любезны, — усмехнулся Том.

— Как вы себя чувствуете? — участливо спросил Абдолла-хан, усаживаясь. — Простите, что с вами так обошлись, но обстоятельства вынуждают.

— Обстоятельства всегда выше нас, — согласился Том и спросил: — С кем имею честь?

— Абдолла-хан, — он слегка склонил голову. — Я веду переговоры о вашем освобождении. Думаю, сегодня же, как только вернется наш посредник между мной и вашим отцом, мы все и уладим. Аятолла не карает тех, кто доказывает делом свою приверженность исламской революции. Я принес вам хорошую весть?

— У меня нет слов, господин Абдолла-хан, — улыбнулся Том.

Он улыбался, а ему хотелось броситься сейчас на этого "господина" и задушить собственными руками. Когда его привезли сюда, он очнулся и опять увидел перед собой лицо Фуада, ему так же хотелось задушить его. Но нескольких коротких минут наедине хватило, чтобы Том смог полностью довериться ему: Фуад назвал имя Рэмбо, который пришел за ним, и этого было достаточно. Теперь Том должен был лишь во всем соглашаться с этим "господином" и не позволять себе ничего лишнего.

— У меня нет слов, — повторил он.

— Ну, слова здесь и не нужны, — тихо засмеялся Абдолла-хан. — Наши бедные чиновники…

— Я знаю, что вы имеете в виду, — перебил его Том. — Господин Фуад говорил мне об этом. Кстати, это его настоящее имя?

— Ну, конечно, — улыбнулся Абдолла-хан. — А вам знаком некий Камаль? Правда, я тоже не знаю, настоящее ли это его имя.

— Безусловно! Камаль большой друг моего отца. Если посредником служит Камаль, можете считать, что дело сделано.

— Ну и прекрасно, — Абдолла-хан поднялся. — Я послал за ним, и скоро он будет здесь. Да сохранит вас Аллах.

Том уже не слышал, как дверь за Абдоллой-ханом закрылась, как в замке повернулся ключ. Он думал о Камале — о Рэмбо. Он не мог знать, что задумал Рэмбо, какую роль во всем этом играет Фуад — приближенный человек Абдоллы-хана. Он только верил. Верил в то, что для Рэмбо нет ничего невозможного, и значит, он поможет ему, спасет. И он стал молиться.

Глава 2

Пилот посадил самолет там же, где в прошлый раз высадил своего пассажира — у крайних домов Тебеса. Он выключил мотор и стал ждать. Но прошел час, и никто не появился. Господин Фуад не объяснил ему, должен ли он просто ждать этого Камаля, или же обязан найти его. Господин Фуад сказал: "Лети в Тебес и привези господина Камаля". Больше он ничего не сказал. Значит, главное — привезти. И если он сам не идет, его нужно найти.

И тогда пилот спустился на землю и пошел в город. Солнце стояло над головой и палило так нещадно, что скоро пилот почувствовал себя дурно. На свое счастье, он сразу же встретил полицейского.

— Здравствуйте, господин. Добро пожаловать в наш город, — полицейский улыбался так, словно встретил родного брата. — Теперь вы сами решили отдохнуть у нас? И правильно сделали. Тебес — лучший город в мире. Это единственное место в этих краях, где растут финики и цитрусовые. Поэтому все иностранцы…

Пилот поднял руку и застонал — его и без этих речей мутило.

— Остановитесь ради Аллаха! Я прилетел не отдыхать. Я прилетел за человеком, которого оставил здесь в прошлый раз.

Прекрасный был человек! — вспомнил полицейский. Ему очень понравился наш город и пустыня. Он любовался отсюда Деште-Кевиром.

— Почему вы сказали был? Он что умер?

— Что вы такое говорите! Почему умер? — вытаращил глаза полицейский. — Он собирался совершить паломничество в Мешхед, но так был восхищен нашим городом, что…

— Так где он сейчас? — оборвал его пилот раздраженно.

— Кто? — не понял полицейский.

— Тот человек, который собирался в Мешхед, — сдерживая раздражение, напомнил пилот.

— Как где? — удивился полицейский. — Он сразу же пошел в чайхану. Куда же еще?

— И что он — до сих пор сидит в чайхане? — пилот уже совсем ничего не соображал.

— Зачем сидит? — обиделся полицейский. — Хочет сидит, хочет гуляет. Разве у нас негде погулять?

— В какую чайхану он пошел? Где это?

— Я мог бы проводить вас, если бы не был так занят, — полицейскому совсем не понравился этот человек, который все время не дает говорить и не интересуется его городом, и он махнул за плечо рукой. — Там, в парке Гольшан.

Пилот поплелся вдоль длинной узкой улочки и вскоре вышел к парку. Дойдя до первого же арыка, он опустился на колени и долго плескал себе холодной водой в разгоряченное лицо. Потом увидел чайхану и поднялся к ней по террасовым уступам. Чайханщик встретил его широкой улыбкой, а это уже стало раздражать пилота, — чему в такую адскую жару можно улыбаться?

— Господин хочет пообедать? — спросил чайханщик.

— Нет, принеси мне кувшин дуга, — пилот снял ботинки и сел на разостланный ковер. — Как тебя зовут?

— Давуд, господин. А может быть, яичницу?

— Можно и яичницу, — пилот только сейчас, в тенистом парке, почувствовал, как проголодался. — И кусок жареной баранины, добавил он вслед Давуду.

Пока жарилось мясо. Давуд принес дуг и поставил перед гостем яичницу.

— Скажи мне, Давуд, — спросил пилот, выпив две чашки дуга подряд, — три дня назад у тебя был гость. Где он сейчас?

— Какой гость? — удивился Давуд. — У нас здесь всегда гости.

Он сразу понял, о каком госте спрашивает этот господин, который не очень-то ему понравился. Понял он, что и мозги у господина разжижены не только от жары, и решил пошутить.

— Если вы говорите об арабе по имени Камаль, уважаемый, то я его помню. Красивый араб, высокий, сильный.

— Ну, конечно, о нем! — пилот был явно обрадован, что наконец-то ему удалось найти этого Камаля. — Где он?

— Я думаю, уважаемый, — вздохнул Давуд, — он уже в Ширазе.

— Что ему делать в Ширазе? — удивился пилот.

— Как что? — удивился и Давуд. — Ведь чтобы попасть в Мекку, надо идти через Шираз. Иначе в Мекку не попадешь.

Пилот глубоко задумался, но вдруг вспомнил полицейского.

— А полицейский мне сказал, что он собирался в Мешхед.

— Ну да, в Мешхед, — подтвердил Давуд. — А потом передумал и решил идти в Мекку. Он очень хотел стать хаджи.

Давуд принес мясо и долго смотрел, как гость медленно жует его, наморщив свой маленький низкий лоб. О чем он мог думать и кто послал его за человеком, осмелившимся в одиночку уйти в пустыню? А ведь Камаль торопился и мог попасть в крепость к тому времени, когда в той стороне сегодня ночью что-то громыхнуло и осветило заревом Кевир. Но об этом Давуд не позволил себе даже размышлять. Пусть все думают, что скоро одним хаджи станет больше.

Абдолла-хан был в ярости. Этот растяпа пилот нарушил все его планы. А главное — уходило драгоценное время, каждый час которого мог обернуться для него крахом всех надежд. Ведь в любую минуту Аятолла мог договориться с президентом Штатов о выкупе заложников, об их обмене. Да достаточно президенту извиниться перед новым правительством за политику Америки в Иране — и заложники будут выпущены на свободу. Аятолла только этого и ждет от президента. И кто знает, в какую минуту одумается президент. Может, именно в эту, — после позорного провала десантной операции.

И этот идиот утверждает теперь, что Камаль ушел в Мекку! Какая Мекка? В Мекку должен уйти он, Абдолла-хан! Неужели этот тупоумный осел смеется над ним, намекая на Саудовскую Аравию? Но не сам же он мог догадаться о его планах? Фуад? Как бы ни был подозрителен Абдолла-хан, мысль о предательстве Фуада не укладывалась у него в голове. Этого просто не могло случиться! Но ведь намек был таким прозрачным!

Абдолла-хан с ненавистью посмотрел на перепуганного, ничего не понимающего пилота. Или он уж слишком туп, или почему-то уверовал в свою безнаказанность. Но сейчас Абдолле-хану было не до него.

— Пока я тебя посажу в камеру, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты хорошенько подумал, прежде чем я спущу с тебя твою ослиную шкуру.

Он вызвал охрану и велел проводить дрожащего от страха пилота в подземелье. После этого он отправил половину своих учеников в Кум, а другую половину в Тегеран. Ведь не мог провалиться Мохаммед Барати сквозь землю! Если его и похитили, то держат или здесь — в Куме, или в столице. Абдолла-хан не исключал, что он мог встретиться с Али, и поэтому приказал найти Али в Тегеране и не спускать с него глаз.

Когда школа опустела, Абдолла-хан немного успокоился. Оставалось только ждать. Ждать Камаля, который будет теперь добираться через пустыню до Кума, по милости этого идиота, не меньше двух-трех дней. Больше ничего не оставалось делать.

Глава 3

Когда все девять трупов в целлофановых мешках уложили рядами в котельной и послышался скрежет засова, Рэмбо мог наконец вздохнуть полной грудью и открыть глаза. Все это было не самое страшное. И оно осталось позади. Жаль, сняли с него часы, и он не знал, сколько теперь времени. Но ведь можно приблизительно и подсчитать.

Вся эта заваруха началась в полночь. А с рассветом прилетели иранские вертолеты. Было шесть тридцать, он посмотрел тогда на часы. Несколько минут сарбазы осматривали новенькие американские вертолеты, сгоревший самолет-заправщик, лопасти несчастного вертолета, отброшенные взрывом на несколько ярдов в сторону. Только потом они сбросили полотно с мертвых, и кто-то невесело пошутил:

— Какие аккуратные эти американцы, они даже приготовили нам трупы, чтобы легче было их пересчитать.

— И любезно доверили нам их похоронить, — добавил другой. Сарбазы обшарили у всех карманы, сняли часы, у кого они были, и стали запихивать трупы в приготовленные целлофановые мешки. Вот здесь Рэмбо и забеспокоился. Если мешок завяжут слишком крепко, он непременно раздует его своим дыханием, пока не задохнется. Но если узел даже даст возможность дышать, мешок сразу запотеет и выдаст его.

Но, слава Богу, сарбазы не стали канителиться и, не откладывая дела в сторону, загрузили мешки в вертолеты. Они не бросали их с раскачки, не валили друг на друга, а словно боясь попортить товар, клали рядом, мешок к мешку, лицом вниз, чтобы не видеть страшные лица. Вот тут-то в один из удобных моментов Рэмбо и прорезал целлофан концом ножа рядом с лицом.

На все это ушел, наверное, час с небольшим. Значит, в восемь они взлетели и взяли курс на Тегеран.

В полете трясло, как на ухабистой дороге, и Рэмбо мог позволить себе эти полтора часа перемещать участки своего тела так, чтобы не отлежать на металлическом полу. Он даже расширил пальцами дыру и дышал в нее ровно и спокойно. Итак, девять тридцать.

На аэродроме уже ждали грузовые машины. Из обрывков разговоров Рэмбо понял, что их было не меньше десятка, видно, иранцы надеялись заполучить гору трупов. Кто-то подал мудрую команду грузить по три мешка на борт. Это должно было выглядеть очень внушительно — получался чуть ли не караван. И еще по меньшей мере час тряски на машине позволил Рэмбо не стеснять себя в дыхании.

Получается, что до десяти тридцати он был обычным пассажиром, лишь несколько скованным в движениях. Но это его никогда не угнетало и не раздражало, ведь он занимался йогой, и самосозерцание всегда доставляло ему удовольствие. Когда Рэмбо достигал нирваны, абсолютной отрешенности от внешнего мира, он чувствовал себя на верху блаженства.

Когда машины остановились и он услышал знакомый хриплый голос толстяка (часто же ему приходится кричать!), провожающего неверных в ад, то понял, что "караван" достиг цели. Прославив всемогущего Аллаха, толстяк снова напомнил всем, что так будет с каждым, кто… Это Рэмбо уже слышал и поэтому стал отрешаться от внешнего мира. Это ему не удалось, потому что минут через десять машины снова тронулись и остановились, видимо, у подъезда посольства. Мешок взяли за четыре угла и долго несли по переходам и этажами. Потом положили на что-то жесткое (цементный пол?), и кто-то грубым голосом сказал:

— Можете любоваться на своих спасителей, господа. Ваш президент не жалеет своих людей. Он не мог их даже похоронить и бросил, как собак, посреди пустыни. Тьфу! — говоривший презрительно плюнул, и наступила странная пауза.

— Что это? — раздался в тишине испуганный молодой голос.

— Дыра, — грубый голос недоумевал. — Ну и что? Хочешь заштопать?

И Рэмбо понял, что произошло: его мешок, видно, лег так, что сморщился и вместо незаметного разреза получилась дыра. В этот момент он, наверное, совсем перестал дышать.

— Ну и что? — переспросил зло грубый голос.

— Нужно бы засунуть его в другой мешок, — неуверенно произнес молодой голос. — Он ведь будет пахнуть.

Все захохотали.

— Заткни тогда себе нос! — сказал грубый голос. — Пусть нюхают, — это их гость, а не твой. Пошли.

Раздался топот многих ног, и дверь захлопнулась.

Рэмбо стал думать. Когда он начал думать, было уже, наверное, около одиннадцати.

А думал он об одном: открыться или не открываться перед заложниками? Он мог бы тихо пошевелиться или вздохнуть, чтобы не напугать их и не заставить закричать от невольного ужаса. А потом спросить, где может находиться Том Пери. Ведь ему нужно знать только это и ничего больше. Но могли ли они знать, где Том? Скорее всего, они и сами не знают, где находятся. Тогда зачем открываться? Чтобы рассказать, что это за парни лежат перед ними? Совсем неподходящее место для рассказов. И вообще Рэмбо не доверял всем этим чиновникам-чистоплюям. Ведь обязательно кто-нибудь да взвизгнет, а еще хуже станет требовать врача или представителя общества Красного Креста. Нет уж, лучше сосредоточиться и послушать, о чем говорят эти дипломаты. Ведь не молчат же они все время!

Кто-то стал молиться. Рэмбо не знал, есть ли в посольствах священники. Но "со святыми упокой" он прочитал отменно. Потом наступила пауза, послышались вздохи, и начался неторопливый разговор. Точно на поминках, подумал Рэмбо. Посольские долго гадали, кто бы это мог пострадать за них. Но в самом тоне разговора чувствовалось удовлетворение и гордость: видите ли, за них люди отдают свои жизни! Дерьмо, подумал Рэмбо. Да, может, один Боб Симеон стоил больше всех вас вместе взятых и с послом в придачу. В то время, как вы подшивали никому не нужные бумажки, Боб уже думал, как защитить национальную гордость страны, спасти родину от позора. Все-таки он, Рэмбо, правильно сделал, что не открылся этим самовлюбленным господам. Ничего хорошего из этого бы не вышло.

Потом разговор перешел на сами трупы. Посольские стали тихо, но зло возмущаться поведением моджахединов, которые взяли в обычай доставлять им сюда покойников.

Это варварство, — сказал первый, — держать живых людей с мертвецами!

— Они хотят заразить нас трупным ядом, — поддержал его другой. — Ведь это зараза! При такой жаре…

— Дикость! — перебил его первый.

От негодования они даже задохнулись и сразу же замолчали. Молодой неунывающий Боб стал заразой! О чем они говорят! О, как велико было сейчас желание вскочить и вытаращить на них глаза, чтобы они наложили в штаны и задохнулись в собственном дерьме. И Траутмэн хотел, чтобы Рэмбо помог ему освободить этих слизняков! Ведь они еще год просидят на заднице и палец о палец не ударят, чтобы самим попробовать выбраться отсюда. Ведь их пятьдесят здоровых мужиков! Нет, будут ждать, пока за них еще погибнут несколько десятков симсонов. А когда их все же кто-то освободит, станут требовать извинений от иранского правительства.

Мозг Рэмбо клокотал, но сердце его билось так же размеренно и спокойно, как и прежде.

Наконец, он услышал имя Тома Пери! Судя по разговору, это имя не давало им покоя. Здесь, куда не доходило никаких вестей, это, видимо, была для посольских последней и единственной новостью. И новость эта была тоже связана со смертью.

— Том никогда не жаловался ни на какие болезни, — сказал первый. — Накануне ареста я играл с ним в теннис, и он носился по корту, как заяц.

— Но ведь бывает вдруг…

Начал было второй, но первый сразу же перебил его:

— Не бывает! Вы имели в виду инсульт или нечто подобное! Ха-ха! Только не с Томом. Я все же думаю, его убили.

— Чепуха! — оборвал третий. — Заложников убивают, когда хотят запугать и этим самым ускорить те или иные события. Поэтому об этом официально объявляют, иначе убийство становится бессмысленным.

После небольшой паузы второй тихо спросил:

— Так вы все-таки полагаете, что его просто перевезли в другое место?

— Только так, — уверенно сказал третий. — Не забывайте, Том Пери — миллионер и сын миллионера. А резать курицу, несущую золотые яйца, не станет даже сумасшедший. Так что успокойтесь и не слишком убивайтесь о своем Томе.

— Но тогда, к чему весь этот спектакль?

— К чему… — хмыкнул третий. — К тому же, к чему похищают золотые музейные безделушки, — чтобы перепродать! Да заткните вы кто-нибудь эту дыру — он уже начинает смердеть!

Рэмбо понял, что речь пошла опять о дыре в его мешке, и приготовился к худшему. Но, на его счастье, послышался тихий голос того, кто читал над ним молитву.

— Не тревожьте покойного, — сказал он. — Это нехорошо.

И все замолчали. Значит, Тома здесь нет, и он уже у Абдоллы-хана! Рэмбо даже не понял, обрадовала его эта новость или огорчила. Если бы Том был здесь, он увел бы его уже сегодня. И ему было обидно, что так нескладно получилось. Но ведь он знал, что Абдолла-хан сделает все, чтобы заполучить Тома. И Фуад, конечно же, поторопил своего саркара. Ну что ж, теперь будет проще. И Том почти уже на свободе. Обрадовавшись за Тома, Рэмбо стал теперь думать о себе. Но его размышления были нарушены самым хамским образом. Открылась дверь, и послышался топот множества ног.

— Конечно, — сказал знакомый грубый голос, — вам следовало бы оставить их до утра. Ведь вы боитесь ночью покойников? — он рассмеялся. — Но здоровье Тегерана нам дороже. Мы принесем их вам утром. Вы с ними проститесь перед тем, как мы их бросим собакам.

Рэмбо подняли и опять понесли по переходам и лестницам. Наконец, заскрежетал засов, открылась дверь, и его положили на цементный пол. И вот когда дверь снова закрылась и засов стал на место, и он понял, что до утра его уже не побеспокоят, то вздохнул полной грудью и открыл глаза.

Стало быть, сейчас полдень.

Глава 4

— Фуад, — спросил Абдолла-хан, — где мы нашли этого пилота?

— Вы имеете в виду сарвана?

— Неужели он был капитаном? — удивился Абдолла-хан. — Но он же круглый идиот!

— Это армия, саркар, — пожал плечами Фуад. В ней великий Фирдоуси может быть обычным сарбазом, а вьючный осел — сарваном. На все воля Аллаха.

Абдолла-хан рассмеялся. Он был в прекрасном настроении. Что ни говори, а Том Пери в его руках! Как только вернутся Камаль с Али и положат на стол чеки, или то, что может заменить их, все будет кончено. И все исчезнут бесследно. Об этом он позаботится заранее. Фуада жалко, все-таки он был верным псом. Но ведь Абдолла-хан и так продлил ему жизнь, и он должен быть благодарен за это. Теперь нужно продлить жизнь пилоту, этому бывшему шахскому сарвану — единственному человеку, в котором у него теперь была нужда. Но надо быть уверенным в нем. И Абдолла-хан, не переставая смеяться веселой шутке, похлопал Фуада по плечу.

— Клянусь Аллахом, ты хорошо сказал! И знаешь, я вспомнил: мне порекомендовал этого пилота мой старый приятель, — Абдолла-хан перестал смеяться и серьезно посмотрел на Фуада. — Понимаешь, этот сарван показался мне каким-то странным, когда возвратился из Тебеса. Откуда он взял, что Камаль отправился в Мекку? Таким, как Камаль, прямой путь в ад, а не к святым местам. Почему он заговорил о Мекке?..

— Думаю, саркар, над ним кто-то пошутил.

— Я тоже так думаю, — согласился Абдолла-хан. — И все же я прошу, поговори с ним. Я все-таки хочу убедиться, что он просто глуп. Ты понял меня, Фуад?

— Понял, саркар. Я сделаю, как вы велите.

Фуад поклонился и вышел. Значит, Абодолла-хан совершенно уверен в успехе своего плана, если его уже заинтересовал пилот.

Фуад спустился вниз и открыл камеру. Это была пустая бетонная коробка, в углу которой стоял на коленях и молился бывший сарван шахских ВВС Фуад не стал ему мешать, и молча встал у двери.

Но вот сарван сделал последний поклон, ударившись лбом о бетонный пол, вскочил и шагнул к Фуаду.

— В чем я виноват, саркар? — он весь трясся, как в лихорадке. — Я все сделал, как вы велели. Я все узнал и обо всем рассказал господину. За что он сердится на меня?

— Успокойся, сарван. Кто тебе сказал, что Камаль отправился в Мекку?

— Как кто? Чайханщик Давуд. Камаль обедал у него, а потом пошел в Мекку. Он захотел стать хаджи.

Фуад вздохнул и с жалостью посмотрел на сарвана.

— А ты знаешь, кто такой Давуд?

— Я же сказал — чайханщик. Его и полицейский знает.

— Ошибаешься, сарван. И полицейский ошибался, — Фуад помолчал и тихо, но веско добавил: — Твой чайханщик Давуд — американский шпион. Он готовил американскому десанту посадочную площадку в Кевире. А полицейский видел, как ты в тот же день прилетал к Давуду и беседовал с ним. О чем, сарван?

Сарван остолбенел.

— Саркар, но ведь вы сами послали меня!

— Разве мне кто поверит, — вздохнул Фуад. — Давуд-то уже арестован.

— Эй вай! — Ноги сарвана подкосились, он упал на колени и закрыл голову руками. Потом, вдруг вспомнив о чем-то, он резко поднял голову. — Саркар, но ведь Камаль тоже с ним беседовал.

— Камалю будет еще хуже — ведь он иностранец. Сарван застонал.

— Что тебе обещал господин? — спросил Фуад.

— Содрать шкуру, — глухо проговорил сарван.

— Это плохо, — задумался Фуад. — Ты знаешь, наш господин всегда держит свое слово.

Сарван обхватил руками ноги Фуада и прижался к ним лицом.

— Саркар, спасите меня! Я буду вашим рабом до конца своих дней! Я буду вам мыть ноги перед сном… — сарвана душили слезы, и он уже не мог договорить, что еще готов делать для саркара.

— Успокойся, сарван, — Фуад помог пилоту подняться и спросил: — У тебя ведь всегда самолет с полным баками?

— Конечно, саркар, так велел господин, — пилот наморщил лоб, но так и не мог понять, к чему задал этот вопрос саркар.

— Ты мне нравишься, сарван, — сказал Фуад, — и я попробую что-нибудь сделать для тебя. Но ты ничего не должен говорить господину о нашей встрече, — мы просто с тобой беседовали. Ты ведь знаешь, как вспыльчив наш господин, — одному Аллаху известно, что он может подумать.

— Я буду уповать на вас, саркар! — пилот бросился на колени и обнял ноги Фуада.

— Уповай на Аллаха.

— Ну и что, Фуад, наш сарван просто глуп или слишком хитер? Фуад улыбнулся.

— Просто глуп, саркар.

— Я так и думал, — Абдолла-хан был доволен ответом. — Это хорошо, Фуад.

— Но если позволите?.. — добавил Фуад.

— Говори.

— После того, как он посидит в мешке еще сутки или двое, преданнее его собаки вы не найдете. Он вам ноги будет мыть за то, что вы не содрали с него шкуру.

Абдолла-хан рассмеялся. Он хотел сказать, что всегда нужно иметь под рукой того, кто обязан тебе жизнью. Но вспомнив о самом Фуаде, промолчал.

— Хорошо, — сказал он, — пусть посидит. Он ведь нам сейчас все равно не нужен.

— Не нужен, саркар, — согласился Фуад.

Глава 5

После полудня Рэмбо уже не нужно было отсчитывать время. Приблизительно через два часа дверь открылась, и вошли, как он понял, два моджахедина.

— Будешь пересчитывать? — засмеялся один. — Кажется, никто не убежал.

— Да ладно тебе, — смутился другой. — Зачем вообще их охранять?

— Приказано — охраняй. Не успеешь оглянуться, и два часа пройдет.

— Лишнее все это…

Дверь снова закрылась. Теперь Рэмбо знал — сейчас два часа. Раньше четвертой смены выходить нельзя. И еще он узнал, что охраняет котельную один человек. Конечно, для покойников и одного вполне достаточно. Это хорошо. Оказывается, можно просто лежать, не шевелясь, и в то же время узнать много нужного и интересного. Люди слишком болтливы, подумал он, они говорят даже тогда, когда их никто не просит об этом. Верно замечено: язык мой — враг мой.

Итак, осталось отдыхать не меньше шести часов. Хотя он и имел возможность сейчас шевелиться, но лежать на цементном полу, честно говоря, было очень неудобно. Но все это запланированные неудобства, и Рэмбо не стал о них даже думать. Он не стал думать и о том, как выбраться из котельной, — если дверь открывают, то почему бы и не выйти через нее? Гораздо сложнее выбраться из посольства. Впрочем, и это особых трудностей не представляло, — ведь он собирался выкрасть отсюда Тома, значит, продумал, как это сделает. Но с Томом он мог идти напролом. Сейчас он этого позволить себе не мог. Нужно уйти так, чтобы его не видела ни одна живая душа, и исчезновение покойника никто не заметил. Трупов было девять — девять и должно остаться.

Если поднимется хоть малейшая паника и его обнаружат, или, хуже того, увидят, это сразу же станет известно Абдолле-хану, и он поймет, что его просто хотят обвести вокруг пальца. А этого допустить никак нельзя.

И он стал восстанавливать в памяти план расположения подвальных помещений посольства. Тот план, который они изучали с Али там, на плато Колорадо. Уйти можно было двумя путями — через кухню и через винный погреб. На кухне была канализация, в винном погребе — колодец ганатной системы. Кухня была рядом, в винный погреб нужно было идти через первый этаж.

Рэмбо задумался, но тут скрипнул засов, и дверь открылась.

— Считать будешь? — спросил знакомый голос, и раздался смех. Хоть бы сочинил что-нибудь новенькое, подумал Рэмбо. Так они и будут от охранника к охраннику передавать этот остроумный вопрос? Но новый страж шутки не принял.

— Крысы их до утра не сожрут? — спросил он озабоченно.

— Здесь нет крыс.

Крысы везде есть, назидательно заметил новый страж, и дверь захлопнулась.

Стало быть, четыре часа. Как быстро идет время, когда есть о чем подумать. Итак, канализация. Тегеран, наверное, единственный город в мире, где нет ни коллекторов, ни очистных сооружений. Вода и нечистоты пробивают себе подземный путь сами. Веками размывая галечник и глину, они частью фильтруются, частью уносятся дальше, чтобы, слившись с другими потоками, обрести силу и расширить свою подземную дорогу.

Можно бы, конечно, использовать этот путь, если б не было другого, который нравился Рэмбо больше: через ганаты. Это тоже иранское изобретение. Ганаты — незаменимая система водоснабжения в этой стране. Они представляют собой соединенные подземными галереями колодцы, перехватывающие потоки грунтовых вод. Один из таких колодцев был отмечен в винном погребе. Значит, придется идти через первый этаж.

Теперь, когда все было решено и думать стало больше не о чем, время потянулось медленной улиткой. Может быть, о них уже забыли или в самом деле решили, что глупо охранять мертвецов? Нет, пришли.

— Девять покойников принял, девять и передаю, — сказал серьезно страж, лишенный юмора.

Видно, новый охранник действительно начал пересчитывать мешки, потому что серьезный моджахедин вдруг рявкнул:

— Ты думаешь, я ими торгую поштучно? И дверь захлопнулась.

Рэмбо разбинтовал под халатом нож, разрезал им штанину и разбинтовал бедро. Делал все это он неторопливо и осторожно, стараясь не шелестеть целлофаном: береженого Бог бережет. А торопиться ему было некуда. Нож он положил себе под правую руку, слева сложил баллончики, респиратор и деньги. И стал ждать. Дальше все зависело от обстоятельств, которые только нужно уметь использовать.

Наконец, пришел четвертый страж — его! Как бы Рэмбо хотелось посмотреть на него! И он попытался представить по голосу.

Несколько секунд длилось молчание, видно, его страж рассматривал мешки. Потом котельная наполнилась густым рокотом.

— О великий пророк!.. — после паузы он спросил: — Ты не знаешь, чего им не хватало?

Этот подойдет, подумал Рэмбо с удовлетворением: он уже примерял на себя его одежду.

— Налюбовался? Пошли, я опоздаю на кухню.

— И чего им не хватало?

Дверь захлопнулась, и как-то неуверенно скрипнул засов. Рэмбо показалось, что страж его задвинул не до конца. Или он был обескуражен и напуган увиденным, или, наоборот, хочет снова зайти, чтобы посмотреть на трупы.

И Рэмбо решил выждать. Шел девятый час В посольстве наверняка никого, кроме охранников, не осталось. Да и их не должно быть много, если оцеплено все здание и стена вокруг.

Ждать пришлось недолго. Засов чуть скрипнул. Дверь открылась и снова закрылась. Вошел или нет? Вошел. Послышались тяжелые шаги и вздох. Об пол что-то стукнуло, это он положил автомат или винтовку, и послышался шорох целлофана.

Господи, догадался, наконец, Рэмбо, да ведь эта сволочь пришла мародерничать! Ах, ты, мерзавец! Видит Бог, он не хотел крови, но надругательств над покойными не потерпит. Рэмбо разжал левую ладонь, осторожно положил баллончик, а правой сжал рукоять ножа.

Страж сопел рядом с ним и, видимо, был очень недоволен. Сарбазы добросовестно потрудились еще там, в Кевире. Ага, вот очередь дошла и до него. Страж развязал мешок и дернул его за нижние концы так, что Рэмбо по грудь оказался снаружи. Потом страж нагнулся над ним и стал обшаривать двумя руками грудь. И тогда Рэмбо открыл глаза, свои огромные, словно омут, глаза и ударил его снизу ножом в живот. Страж с искаженным от страха лицом стал наваливаться на него, но Рэмбо дернулся в сторону, и он рухнул рядом. Рэмбо даже показалось, что страж умер раньше, чем он воткнул в него нож. От страха.

Это был грузный бородатый моджахедин лет сорока с изрытым оспой лицом. Маска ужаса так и застыла на его лице. Рэмбо за ноги оттащил его на свободное место, быстро разделся и сунул свое тряпье в холодную топку. Переодеться в шаровары и халат бородача было делом одной минуты. А еще через минуту бородач лежал в целлофановом мешке на месте Рэмбо.

Запахивая халат, Рэмбо почувствовал, как его ударило по бедру чем-то тяжелым. Он отбросил полу и увидел пришитый к внутренней стороне халата карман, напоминающий сумку. Он сунул в неге руку и вытащил горсть браслетов, часов, цепочек, четок. Здесь был даже хромированный будильник. Рэмбо стал швырять все это в топку, пока под руку не попалось что-то маленькое и круглое. Это было зеркальце в серебряной оправе. Рэмбо посмотрелся в него и вконец уверился, что бородач, прежде чем он всадил в него нож, умер от страха.

Слева от двери на стене висел большой металлический язык. Рэмбо осмотрел его и обнаружил то, что ему и было нужно: пластиковый баллончик с эмульсией и бутылку керосина. Еще был какой-то арабский растворитель ржавчины, но Рэмбо побоялся выжечь себе глаза. Эмульсия тоже оказалась непригодной для косметики, и Рэмбо ограничился керосином. Ему пришлось долго потрудиться, прежде чем он превратился в обычного, заросшего жесткой щетиной моджахедина. Но чего-то все-таки не хватало. И тогда он отрезал ножом широкую полоску от халата и намотал себе на голову по самые брови. Вот теперь, кажется, все. Но от него за целую милю стало разить керосином.

Он положил в освободившийся карман баллончики, респиратор и деньги, которые плотно обернул в кусок целлофана, отрезанного от собственного мешка.

Автомат лежал рядом с первым трупом. Рэмбо повесил его на плечо, спокойно вышел, закрыл за собой дверь и до упора задвинул засов. Кругом стояла тишина. Впереди по коридору, шагах в десяти, светился плафон. Второй был справа, сразу же за поворотом. Третий был укреплен прямо над головой Рэмбо — у входа в котельную. И он ему очень не нравился. Рэмбо дотянулся до плафона, отвинтил его, вывернул лампочку и снова поставил плафон на место. Стало уютнее. И тут за поворотом он услышал шаги. Рэмбо вытянулся и взял автомат за ремень. Показался среднего роста человек в темном костюме. Лица его в полумраке Рэмбо даже не рассмотрел. Это хорошо. Значит, и его лицо не рассмотрят. Видимо, это был дежурный.

— Почему темно?

Рэмбо молча показал рукой на плафон. Он решил открывать рот только в крайнем случае — не следует щеголять лишний раз своим знанием персидского. С него вполне достаточно и того, что он понимает, о чем говорят другие.

— Перегорела лампочка, — мудро заметил дежурный и добавил: — Я пришлю электрика. Не спи.

Он уже пошел дальше, но вдруг, словно споткнувшись, остановился и обернулся.

— Это от тебя так несеткеросином?

— Да, — сказал Рэмбо, словно извиняясь.

— Шофер?

Рэмбо только развел руками, мол, что поделаешь. Дежурный мотнул головой, и скоро шаги его стихли. Снова наступила тишина. Теперь Рэмбо знал, что ему делать. Говорливость людей всегда помогала ему. Он поправил на плече автомат и уверенно пошел в ту сторону, откуда появился дежурный.

И все же первым этажом идти он не решился. Это было слишком опасно, у парадных дверей наверняка околачивается целая толпа моджахединов. Нужно сразу подняться на второй, а уж потом спускаться в другом конце здания.

На втором этаже стоял лишь один страж у двери, обитой коричневой кожей. Рэмбо подошел к нему и, стараясь за безобразной шепелявостью скрыть свое произношение, спросил небрежно:

— Электрика не видел?

Страж пожал плечами, и Рэмбо зашагал дальше. За поворотом он отрезал от халата карман, взял его в руку, как сумку, и стал спускаться в подвал. У винного погреба клевал носом мальчишка с винтовкой. Увидев Рэмбо, он встрепенулся и выпучил на него глаза. Рэмбо подошел и потряс сумкой.

— Я электрик. Открой.

Страж с готовностью отпер замок и выжидающе посмотрел на Рэмбо.

— Можешь идти. Я останусь тут до утра. Лицо юноши расплылось в улыбке.

— Спасибо, баба. Сил нет, как спать хочется.

Он сунул Рэмбо замок с ключами и сразу же исчез.

Рэмбо закрыл за собой дверь и осмотрелся. Заложников здесь не было, иначе бы они перепились: огромных бочек вдоль стен хватило бы не на один год сидения. А вот, у противоположной стены, и бетонное кольцо ганатового колодца. Оно было около тридцати дюймов в диаметре. Рэмбо снял с него круглую деревянную крышку и заглянул внутрь. Темно, ничего не видно. Он отколупнул от выщербленного в одном месте кольца несколько камешков и стал бросать их в колодец, прислушиваясь к всплескам. Камешки летели секунды полторы. Значит, до воды не менее десяти метров. Могло быть и намного больше.

Рэмбо снял халат, ботинки, носки, повязку с головы. Теперь все это могло только мешать. Он выдернул из ботинка шнурок, обвязал им ручку ножа и повесил его на шею. Целлофановый пакет с деньгами засунул за пазуху. Все остальное, вместе с автоматом, завернул в халат и запихнул в цель между крайней бочкой и стеной.

Спуск занял не более двадцати минут. Шершавая поверхность бетонных колец хорошо держала тело, и только в самом низу, уже у воды, ноги его не нащупали привычной опоры и соскользнули по многолетнему наслоению слизи. Он по грудь оказался в обжигающе ледяной воде. Сильное течение само подсказало ему направление движения. Теперь нужно идти до тех пор, пока он не увидит далекие звезды из другого колодца. Но звезды можно и не увидеть, ведь многие колодцы закрывают крышками, поэтому время от времени нужно будет прощупывать над собой верхний свод. Но пока об этом нечего заботиться, нужно еще ярдов сто пройти под территорией посольства.

В голове стоял странный шум, и он обратил внимание на то, что не слышно было ни журчания потока, ни всплесков, ни всего того, что связано с движением воды. Стоял именно шум, отдаленно напоминающий и подземный гул, и приглушенные расстоянием раскаты грома. Этот шум был осязаемо плотным, он давил на перепонки, и, казалось, от него вибрируют мозги. Все тело сковало словно ледяным колючим панцирем. У Рэмбо создалось впечатление, что он продирается через мелкие металлические терки. Вот когда он мечтательно вспомнил о палящем солнце Кевира. Хоть бы на секунду оно блеснуло над ним и согрело его горячими лучами! Но воспоминание о Кевире не согрело его. А ярдов через пятьдесят он вдруг не почувствовал под ногой опары и с головой ухнул в поток: под ногами была бездна. Его несло, наверное, ярдов десять, прежде чем он сделал рывок и, вынырнув из воды, так ударился головой о камень, что чуть не потерял сознание. Между поверхностью потока и потолком галереи было, пожалуй, не более десяти дюймов свободного пространства. А чтобы не напороться головой на камень, он снова нырнул и плыл до тех пор, пока не ударился коленкой о щебень. Тогда он осторожно стал вставать, подняв над головой руку. И не достал потолка. Он посмотрел вверх и не увидел звезд. Вода теперь доходила ему до пояса, и скорость потока заметно уменьшилась. Значит, здесь галерея расширилась, размыв легкие породы.

Сколько же он прошел? Прошел ярдов пятьдесят, потом его несло потоком ярдов тридцать. Это было слишком мало. И Рэмбо ускорил шаги, подняв над головой руку. Рука не доставала до потолка, но зато он со всего ходу нарвался боком на каменный выступ. Его перевернуло и бросило в поток. С трудом он поднялся на колени и перевел дух: ощущение было такое, что у него вырвали ребро. Он потрогал ушибленное место, но ничего не почувствовал — тело было словно чужое. Боль затаилась внутри.

Теперь он сбавил ход и вытянул правую руку в сторону, чтобы постоянно чувствовать стену галереи. Ему вовсе не хотелось отравлять своим трупом чистую воду тегеранцев, которые ему не сделали ничего плохого.

Наконец он стал замечать, что начинает терять в этой могильной тьме счет времени и расстоянию. Стало быть, он прошел уже достаточно, и пора смотреть вверх. Он стал поднимать голову, и по его лицу будто проползла толстая холодная змея. Он резко взмахнул рукой, и в его ладони оказалась веревка, а над ним мерцали крупные далекие звезды. Рэмбо провел ладонью по веревке вниз и нащупал большой металлический бидон к которому она была привязана. Как же он не наткнулся на него? Наверное, прошел рядом, а веревка сильно провисала. Он еще раз ощупал бидон. Видно, хозяин всегда хотел иметь под рукой холодный дуг или простоквашу или… просто прятал вино, выдавая себя за правоверного мусульманина. Да какое для Рэмбо это имело значение!

Он осторожно потянул веревку, и она легко подалась. Опасаясь, что ее конец может свалиться ему на голову, отошел чуть в сторону и почувствовал, как веревка напряглась. Рэмбо повис на ней, подергался — веревка держала. И тогда он медленно стал подниматься, упираясь ногами и спиной в бетонные кольца колодца. Он высунул голову над верхним кольцом и осмотрелся. Колодец оказался в небольшом фруктовом саду, за которым чернела глиняная стена. С другой стороны двора смотрел темными окнами типичный иранский домик. Значит, было уже поздно, и все спали. Стояла такая умиротворенная тишина, что Рэмбо вылез, сел на край кольца и зажмурился от удовольствия, подняв лицо к небу. Но скоро сообразил, что, если ненароком выйдет хозяин и увидит его в таком виде и в таком положении, то, скорее всего, грохнется оземь.

Он перебежал сад и по ветке яблони перебрался на стену. Внизу тянулась длинная пустынная улица. Он спрыгнул на землю, снял с шеи нож, перебросил его через стену в сад и пошел под уклон, подальше от посольства. Ах, если бы там был Том, теперь они шагали бы вместе, и все осталось бы позади. Но Тома рядом не было, и приходилось снова спешить.

Глава 6

В то время, как ученики Ходжатии рыскали по всему Тегерану и Куму, Али сидел у валяльщика Ага-Махди и ждал Рэмбо. Но он как сквозь землю провалился.

После того, как они расстались на частном тегеранском аэродроме и Рэмбо полетел дальше, в Тебес, Али сумел собрать несколько десятков шахских сторонников. Каждую ночь они ходили к американскому посольству и до утра следили за дорогой, на которой должны были появиться автобусы с "беретами" И "береты" наконец-то появились. Только не в автобусах, а в трех открытых грузовиках, упакованные в целлофановые мешки. Операция провалилась, и беспорядки устраивать не потребовалось. Шахские сторонники мрачно и задумчиво разошлись. Али вернулся в Кум и сразу же попросил Махди привести к нему Фуада.

Фуад пришел поздно вечером, когда уже стемнело. И хотя он старался держаться спокойно, видно было, что ему не по себе.

— Что-нибудь случилось? — спросил Али.

— Случилось, — буркнул Фуад. — Сегодня Абдолла-хан посылал за Рэмбо в Тебес. Пилот вернулся ни с чем.

— Что, Рэмбо нет в Тебесе?

— Нет. Он ушел в Мекку, потому что захотел стать хаджи. Так сказали там этому идиоту. Теперь пилот сидит в камере и молится, Абдолла-хан обещал содрать с него шкуру.

Али был обескуражен такой новостью.

— А что ты думаешь обо всем этом?

Уповаю на Аллаха. И еще одна новость: Абдолла-хан отобрал у меня ключи от камеры Тома Пери. Час от часу не легче.

— Чем ты вызвал его подозрение, что он уже не доверяет тебе?

— А он никогда никому и не доверял, — усмехнулся Фуад. — И сделал он это не из недоверия, а из любви ко мне. Он сказал, что, если Пери исчезнет так же, как и Барати, он может плохо подумать обо мне, а ему не хотелось бы этого, потому что он любит меня, как брата. Али покачал головой.

— Не нравится мне все это. Абдолла-хан что-то задумал. Что он мог задумать, Фуад?

Фуад пожал плечами.

— Это одному Аллаху известно. Твоего отца он потерял и теперь вцепится в Тома Пери зубами и ногтями. А Рэмбо он ждет, как пророка, — Фуад помолчал и осторожно спросил: — Али, как ты думаешь, Рэмбо ведь мог и не выжить?

— Его всю жизнь только тому и учили, чтобы выживать.

— Это так, — согласился Фуад и уточнил, — среди людей. А пустыня слепа. В нее уходят, чтобы не вернуться, целые караваны.

— Но ведь ты был с ним в горах, — напомнил Али.

— Что горы! — вздохнул Фуад. — Мертвые камни. А пустыня — она живая. Она любит поиграть с человеком.

— Совсем не о том заговорил, — упрекнул его Али. — Иди отдыхать. Ты устал. А завтра приходи встречать Рэмбо.

Фуад засмеялся.

— Спасибо, ты меня утешил. Я приду, если Абдолла-хан не придумает еще чего-нибудь.

Глава 7

— Уважаемый, помогите старому терьяки.

За углом стены сидел на корточках обросший седой щетиной курильщик опиума и протягивал руку. О его пороке сразу можно было догадаться по изможденному лицу и лихорадочно блестящим глазам.

— Видно, сама судьба послала мне вас в такую пору, — терьяки с трудом встал и, посмотрев на Рэмбо, в испуге отшатнулся. — О, Аллах! Вас ограбили и бросили в арык?

— Бросили, — кивнул Рэмбо. — А что ты здесь сидишь, разве рядом есть терьячная?

— Господина проводить? — глаза терьяки блеснули.

— Проводи, и я велю угостить тебя.

Это, пожалуй, единственное место, где можно переодеться и привести себя в порядок, не вызывая никаких подозрений. В таком виде, если и не задержит полиция, то уж все равно ни один таксист не посадит в машину.

Терьяки, шедший впереди, свернул в небольшой сад, подошел к деревянному сараю и махнул Рэмбо рукой. Они вошли в полутемное, освещенное лишь тусклой лампочкой, помещение, напоминающее чайхану. Рэмбо сразу же споткнулся о чьи-то ноги и, присмотревшись, увидел на полу десятки спящих вповалку людей. Они так густо устилали пол, что, наверное, невозможно было поставить ногу, чтобы не наступить на кого-нибудь. Но терьяки и не повел по спящим. Он сразу свернул налево, отшвырнул кого-то со своего пути ногой и потянул Рэмбо за грязную цветастую занавеску.

Здесь и была терьячная, наполненная смрадом и зловонием, наверное, всех помоек и свалок Азии. Густой сладковатый дым стелился сизыми слоями над тряпьем и рванью, в которых трудно было угадать человеческие тела, только бледные пятна лиц. И казалось диким, что при таком множестве людей не было слышно ни громкого разговора, ни смеха, ни плача — абсолютный покой, изредка прерываемый сдержанным блаженным стоном или тихим бессвязным бормотанием.

Неслышно подошел маленький китаец в черном шелковом халате. Он поклонился, и Рэмбо увидел косичку, которая спускалась из-под бархатной малиновой шапочки.

— Господин хочет отдохнуть? — спросил он Рэмбо, не обратив ни малейшего внимания на его вид. — У господина есть деньги?

— Есть, — сказал Рэмбо. — Угостите этого человека, я заплачу за него. Он проводил меня сюда. А к вам у меня просьба.

— Хорошо, — китаец незаметно кивнул в одну сторону, в другую и пригласил: — Прошу за мной, пожалуйста.

Рэмбо краем глаза заметил, как от стенки отделились двое и лениво пошли за ними. Эти не были похожи на терьяки. Таких Рэмбо уже видел в Афганистане. Китаец открыл маленькую дверь в другом конце своего обширного заведения, и Рэмбо оказался в небольшой уютной комнатке с зеркальным трельяжем, тахтой, обитой красно-золотистым шелком, небольшой ширмой, расцвеченной зелеными драконами, и низким лакированным столиком, вокруг которого лежали пуфики.

Китаец остановился посреди комнаты и повернулся к Рэмбо.

— О чем хотел попросить господин?

— Видите ли, я упал в арык и в таком виде не могу возвращаться в гостиницу. Мне хотелось бы во что-то переодеться.

— Но господин иностранец должен был заметить, что я торгую вовсе не одеждой.

— Жаль, — сказал Рэмбо, пропустив мимо ушей замечание об иностранце. — А то бы я хорошо заплатил.

— Хорошо — это сколько? — без всякого интереса спросил китаец.

— Но у вас же не магазин, — и Рэмбо повернулся к двери.

— Подождите. У господина есть восемьсот туманов?

— Есть.

Китаец открыл дверцу встроенного в стену шкафа, снял с вешалки темно-синий европейский костюм и бросил на тахту белую рубашку. Потом посмотрел на ноги Рэмбо.

— У господина ботинки с носками утонули в арыке?

— Так случилось.

Китаец достал из того же шкафа желтые ботинки и носки.

— У господина есть полторы тысячи туманов?

— Есть.

Рэмбо вынул из-за пазухи целлофановый пакет, развернул и отсчитал тридцать бумажек по пятьсот риалов. Глаза китайца блеснули в узких щелках и сразу же погасли.

— Может, господин желает такси? Мои люди вас проводят. Где господин остановился — в "Хилтоне", "Майами"?

— В "Хилтоне". Я так вам благодарен, — Рэмбо взял еще одну бумажку в пятьсот риалов и вложил в руку китайца. — Это за терьяки, который проводил меня к вам.

— Спасибо. Я скажу, чтобы вам взяли такси. Переодевайтесь, китаец сунул деньги в карман халата и вышел.

Рэмбо сбросил с себя мокрую одежду, вытерся досуха полотенцем, висевшим на косяке, и стал одеваться. Костюм оказался в самую пору. Это был действительно шикарный костюм, и Рэмбо ничуть не сомневался, что китаец не захочет с ним расстаться и надеется сегодня же повесить его на свое место.

Китаец вернулся, взял с трельяжного столика одеколон и обрызгал Рэмбо.

— Арык, в который упал господин, был, наверное, с керосином, — объяснил он и поклонился. — Такси ждет вас, — он открыл дверь и сказал кому-то: — Проводите гостя.

Рэмбо вышел в терьячную и лицом к лицу столкнулся с одним из тех двоих, которых он заметил раньше. Второй оказался за спиной. Рэмбо молча последовал за провожатым. В сумеречном свете чайханы Рэмбо остановился на секунду и, не оглядываясь, ударил локтем идущего вслед. Видимо, удар пришелся в солнечное сплетение его сопровождающий даже не охнул. Рэмбо услышал лишь, как он мягко повалился на спящих.

Они вышли в сад, и Рэмбо наконец-то полной грудью вдохнул чистый ночной воздух.

— И где же такси? — спросил он.

— Здесь, рядом, — не оборачиваясь, ответил провожатый.

И в самом деле через несколько шагов Рэмбо заметил стоящее в переулке такси. Тогда он просто сделал широкий шаг, обнял своего провожатого левой рукой за шею и крепко прижал к себе. Тот захрипел. Свободной рукой Рэмбо вытащил у него из-под пояса нож, а из кармана — увесистый кастет.

Ты посадишь меня в такси и вернешься, — сказал он. Тебя ждет хозяин.

Он отпустил шею провожатого и взял его под руку, как доброго приятеля. Они подошли к машине.

— Отвезешь господина в "Хилтон", — сказал сдавленным голосом провожатый и закашлялся.

Таксист Несколько секунд тупо смотрел на него и все же спросил:

— А вы?.. Вы разве не едете?

— Его ждет хозяин, — сказал Рэмбо, садясь в машину. — Поехали. Таксист, ничего не понимая, стал медленно отъезжать, все еще надеясь, что его окликнут, остановят. Но провожатому Рэмбо было не до него, — он растирал ладонью помятое горло и беспомощно оглядывался, недоумевая, куда мог деться его напарник.

— Выезжай на Кумское шоссе, — сказал Рэмбо. — Я хочу съездить в Кум поклониться гробнице Фатимы.

Таксист резко затормозил и дернулся.

— Извини, баба, может быть, тебе не по пути, тогда мне придется высадить тебя, — мягко сказал Рэмбо. — Но если ты поторопишься, я хорошо заплачу. И это будут честно заработанные тобою деньги. Договорились, баба?

Таксист молча развернулся, и через десять минут они мчались по пустынному Кумскому шоссе.

Через два часа Рэмбо щедро рассчитался с таксистом на священной площади Кума и пошел к дому валяльщика. Небо еще только начало сереть, когда он постучался в знакомую дверь. Ему открыл работник.

— Скажи своему господину, — попросил Рэмбо, — что приехал араб из Каира.

— Камаль! Наконец-то!

Из-за работника к Рэмбо бросился в одних трусах Али и крепко обнял своего друга.

Глава 8

Абдолла-хан долго смотрел на Фуада немигающим взглядом, не зная, что и думать.

— Клянусь Аллахом, Фуад, — наконец проговорил он, — в нашей Ходжатии творится что-то неладное.

— Что-нибудь случилось, саркар?

— У нас пропал пилот. Камера закрыта, стены целые, а сарвана нет. Что ты скажешь, Фуад?

Фуад посмотрел в глаза своему господину.

— Этого не может быть, саркар.

— Я тоже так подумал, — согласился Абдолла-хан. — Я бы понял, если бы пропал Том Пери, но — пилот! В конце концов я и сам могу сесть за штурвал. Но кому нужен пилот?

— Простите, саркар, он нужен сам себе, — ведь вы обещали содрать с него шкуру.

— Значит, здесь обошлось без пси-оружия, — Абдолла-хан вздохнул. — Его кто-то просто пожалел. Кто, Фуад?

— Наверное, тот, кто охранял, саркар.

— Разумный ответ, — кивнул Абдолла-хан. — Поэтому я попрошу тебя, Фуад, выставить к самолету людей, а с теми, кто дежурил, мы поговорим.

— Позвольте узнать, саркар, когда пропал пилот?

— Ночью, Фуад, ночью.

Фуад поклонился, и в этот момент зазвонил телефон. Абдолла-хан снял трубку, и лицо его расплылось в улыбке.

— Пропустите, — сказал он и положил трубку. — Подожди, Фуад, пришел Камаль.

— Один?

— Нет, с Али. Иди, встреть их.

Фуад вышел. Абдолла-хан подумал и снял трубку.

— Пришли гости, — сказал он. — Будьте готовы к встрече.

Он поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. Итак, развязка наступила. Пожалуй, это и лучше, что нет пилота. Лишний человек — лишние заботы. Так когда-то говорил генерал Насири. А заботы следует оставлять своим врагам. Абдолла-хан выдвинул верхний ящик стола и взял пистолет, но, подумав, бросил на место. Зачем теперь ему это? Он свободный человек, и руки его чисты.

В дверь постучали. Абдолла-хан улыбнулся.

— Прошу.

Фуад открыл дверь и пропустил вперед Рэмбо и Али. Абдолла-хан широко раскинул руки.

— Господин Камаль! Али! Рад вас видеть живыми и здоровыми. Фуад, прикажи накрыть гостям стол.

— Благодарим вас, саркар, — остановил Рэмбо. — Мы поели, и у нас мало времени.

— Ах, Камаль, у вас никогда нет времени! Да-да-да, времени ни у кого нет. Как там у вас говорят: время — деньги. Ах, эти деньги!.. Как ваше путешествие? А мне сказали, что вы отправились в Мекку. Шутники!

— Мы можем видеть Тома Пери! — спросил Рэмбо, дождавшись, когда Абдолла-хан выговорится.

— Ну конечно! Он доказал свою преданность аятолле?

— Доказал, — сказал Рэмбо. — И это доказательство у меня в кармане. Но мы хотели бы увидеть Пери.

— Он рад будет с вами встретиться. Прошу.

Абдолла-хан повел гостей по длинному коридору, открыл две стальные двери и включил свет. Теперь ему нечего было опасаться посторонних глаз. Он с каким-то даже удовольствием демонстративно открыл люк и жестом пригласил следовать за собой. Не оглядываясь, Абдолла-хан прошел вперед, остановился у одной из камер и отпер ее.

— Пери, к вам можно?

Рэмбо подошел к двери и увидел Тома. Пери несколько секунд молча смотрел на Рэмбо, губы его задрожали, и он бросился к нему на шею.

— Все хорошо, Том. Все идет прекрасно. Отец ждет тебя, малыш. Абдолла-хан улыбнулся и хлопнул в ладоши. Где-то стукнула распахнутая настежь дверь, и в коридор ворвалось десятка два вооруженных автоматами людей. Абдолла-хан на какое-то мгновение опоздал броситься им навстречу. Его шею сдавила железная рука Рэмбо, а в висок уперся ствол пистолета.

— Саркар, — сказал Рэмбо, — велите убраться этим людям вон. Я не люблю шума.

Лицо Абдоллы-хана налилось кровью.

— Вон, — прохрипел он. — Вон отсюда! Охранники растерялись.

— Абдолла, у меня мало времени, — сказал Рэмбо и слегка придавил ему горло.

Вон, собаки! — прохрипел снова Абдолла-хан, и охранники, толкаясь, бросились к выходу.

— Вы нечестно поступили со мной, — сказал Рэмбо. — Подумайте над этим, а мы не будем вам мешать.

Он втолкнул Абдоллу-хана в камеру, запер ее и ключи положил в карман.

— Поторопись, Камаль, — Фуад бросился в дальний конец коридора.

Это была обычная хозяйственная кладовая. Когда Али вошел в нее, Фуад показал ему на потолок.

— Там, Али, сидел в гостях у Абдоллы-хана твой отец. А здесь он вышел.

В углу, в потолке, с трудом можно было рассмотреть квадрат люка.

— А ковер в комнату я покупал сам.

Фуад сдвинул с места бочку, и под ней оказался еще один люк. Он открыл его, спустился вниз и включил свет. Это был бетонный, довольно просторный полукруглый тоннель.

Запасной ход бывшего начальника школы. Абдолла-хан не знал о нем, как не знал и об этом, — Фуад постучал костяшками пальцев в деревянную крышку над головой, и она открылась.

— Отец!

Это был пропавший Мохаммед Барати. Али обнял его и заплакал. Вслед за отцом Али спрыгнул пилот. Увидев Рэмбо, он вытаращил на него глаза и долго ничего не мог сообразить.

— Господин Камаль? — проговорил он наконец. — Вы уже хаджи?

— Нет, уважаемый, — огорчил его Рэмбо. — Я решил, что нам вместе нужно совершить хадж в Мекку.

— Мы летим в Мекку?

— Если хватит горючего.

— Саркар, у меня всегда полные баки! Так велел господин, — пилот вдруг запнулся. — Он теперь не сдерет с меня шкуру?

— Нет, баба, — успокоил его Рэмбо, — если только мы поторопимся.

— Камаль, мы рискуем, — Фуад нервничал.

Это не был тот тоннель, который прошел Рэмбо прошлой ночью. Бывший начальник школы хорошо побеспокоился о своей безопасности. Ярдов через двести Фуад остановился, поднялся по металлической лестнице и сбросил с колодца деревянный щит.

— Сарван, — позвал он, — готовь самолет.

Пилот поднялся вслед за Фуадом. Ганатовый колодец был шагах в двадцати от самолета. Сколько раз пилот поднимался и садился рядом с ним и даже ни разу не подумал, что это за колодец и какая в нем надобность.

Фуад смотрел, как пилот, петляя и пригибаясь, словно ждал выстрела в спину, побежал к самолету. За ним, поддерживая отца, бежал Али с Томом. Рэмбо остановился на секунду, схватил Фуада за руку.

— Чего ждешь? — крикнул он в бешенстве.

— Беги! — Фуад вырвал руку и оглянулся. — Беги, Рэмбо.

— Фуад…

Глаза Фуада потемнели. Он обнял Рэмбо и тихонько ткнул его кулаком в грудь.

— Иди. Да поможет вам Аллах. А я решил рассчитаться, — и чуть не выкрикнул: — Имею я право рассчитаться?

— Имеешь, — Рэмбо посмотрел в глаза Фуаду, повернулся и медленно, будто нехотя, пошел к самолету.

Фуад подождал, когда Рэмбо сядет в самолет, и побежал к цистернам. Он открыл один кран, другой, и в этот момент из-за школы вырвалась толпа охранников. Впереди был Абдолла-хан. Он еще ничего не понял. Он услышал только, как на взлетной полосе взревел моторами его самолет, а у ближней цистерны стоял Фуад и, заложив руки в карманы, спокойно смотрел на него. Вначале Абдолла-хан почувствовал острый запах бензина и лишь потом увидел на земле черное расплывающееся пятно.

— Фуад! — Абдолла-хан бросился к нему, и в этот момент раздался взрыв.

Самолет качнуло на взлете ударной волной, но пилот удержал его. Рэмбо, обернувшись, не отрываясь смотрел в стекло фонаря.

Над Ходжатией бушевало пламя, и вихрились клубы черного дыма.

— В Мекку, саркар? — улыбнулся пилот.

Рэмбо задумчиво кивнул. Нет, он не станет от этого хаджи. Нельзя торопиться на состязание праведников, а по пути творить недоброе. И он не почувствовал никакого удовлетворения. Внутри что-то оборвалось, и образовалась глубокая пустота. И зачем все эти муки, боль и страдания!

О, Аллах, великий, всемогущий и справедливый! Рэмбо хотелось плакать, но слез не было.

Конрад Граф Рэмбо под Южным Крестом

ПРОЛОГ

Сюда уже не доносился грозный рев водопадов Стэнли. А вскоре на правом берегу Луалабы, дающей начало великой реке Конго, показался крааль племени панамолей — селение из нескольких хижин, обнесенное плетеной изгородью. Полицейский капрал Нголле сбавил обороты подвесного мотора и направил лодку вдоль берега.

Солнце клонилось к закату. Голый пологий берег против крааля, вытоптанный и утрамбованный за многие годы ногами людей и копытами животных, был пустынен и безжизнен. И даже звон цикад, которые не умолкают ни днем, ни ночью, здесь не был слышен. Нголле не любил шума, но он подозрительно относился и к тишине, в которой всегда чувствовал затаившуюся угрозу.

— Что они там — вымерли? — пробормотал он недовольно и поднес к глазам висевший на шее бинокль.

Полицейский Иненга поднялся во весь свой огромный рост с носовой елани и посмотрел в сторону крааля.

Панамоли — плохие люди, дурные обычаи, — сказал он и презрительно скривил рот. — Никогда не знаешь, что у них на уме. Пора на пост, капрал. Только-только успеем до темноты.

Нголле переводил бинокль с хижины на хижину, но так и не увидел ни одного человека. Похоже, что они попрятали даже своих кур и коз. Капрал опустил «цейс» на грудь и вопросительно посмотрел на иненгу.

— Их колдун — тал, тот, кто танцует ночью, — пояснил Иненга, хотя капрал отлично знал это и без него. — Если он собирается сегодня ночью танцевать, ни один панамоль не выйдет из хижины. Кому же охота ослепнуть или умереть? Дикие люди.

Капрал чуть заметно усмехнулся. Иненга был из народности балуба и давно ли сам перестал вздрагивать при одном упоминании ла-джока — колдуна? И не храбрится ли он сам перед собой, скрывая свой страх под формой полицейского?

— Ладно, — сказал капрал, — нам до панамолей нет никакого дела. Пора домой.

Он стал медленно разворачивать лодку на середину реки, и в этот момент его внимание что-то привлекло в прибрежных зарослях в полумиле ниже по течению.

— Иненга, что там происходит?

Иненга посмотрел туда, куда показывал капрал. Сразу от зарослей начинался лес. Стаи желтоголовых птиц-носорогов с пронзительными криками поднялись в воздух и метались между вершинами деревьев. На мелководье, у самого берега, творилось что-то непонятное — гнулись заросли тростника и бамбука, тряслись расцвеченные ярко-розовыми цветами лианы, спускающиеся с прибрежного древокорника, но не было слышно ни звуков борьбы, ни предсмертных стонов и криков, ни победных возгласов. И эта молчаливая борьба — или игра? — насторожила капрала. Он снова развернул лодку и стал приближаться к зарослям.

— Капрал, — осторожно напомнил Иненга, — это тоже не наше дело.

Нголле ничего не ответил. Его, полицейского, приучили не вмешиваться в дела племен, но никто не мог запретить ему, старому охотнику и следопыту, интересоваться жизнью зверей. Он даже приподнялся в нетерпении и вытянул шею, пытаясь что-нибудь разглядеть в зарослях тростника. И в этот момент, когда он выключил мотор и сухие стебли прошуршали по металлической обшивке, страшный удар перевернул лодку, он вылетел из нее, широко раскинув руки, и увидел рядом с собой зубастую пасть крокодила. Где-то рядом дико вскрикнул Иненга, и голос его сразу же захлебнулся в воде. Нголле рванулся к берегу и в это мгновение почувствовал, как в его спину ткнулось что-то острое, горячее и проползло до самой поясницы. В ужасе он на секунду обернулся и успел увидеть блестящее лезвие длинного ножа, который сорвал с его плеча кусок мяса. Вода бурлила вокруг него, мелькали крокодильи морды, и тогда он, не помня себя от отчаяния и страха, бросился вперед.

Он пришел в себя уже в лесу и не мог понять, как ему удалось втиснуть свое тело в плотные узлы корневищ огромного дерева. Ему все еще казалось, что за ним гонятся, — в ушах стоял топот множества ног. А может, это кровь била толчками в висках? Ведь не могли же крокодилы гнаться за ним по лесу? И тогда он вспомнил длинное лезвие ножа. Неужели страх помутил его рассудок?

Спину жгло, словно огнем. Нголле осторожно пощупал правой рукой около поясницы, и пальцы его стали липкими от крови. Сдерживая готовый вырваться стон, он выбрался из переплетений корневищ, снял брюки и вынул из них широкий кожаный ремень. Это стоило ему больших усилий. Каждое движение причиняло острую боль во всем теле, и он почувствовал головокружение.

Если идти вдоль берега реки, до поста не менее трех миль, и их надо пройти во что бы то ни стало. Он обмотал брюки вокруг тела и крепко затянул ремнем. К левому плечу он приложил широкий лист папоротника и стянул его под мышкой оторванной от рубашки лентой. Теперь можно было идти.

Нголле, как дикий зверь, медленно покрутил головой, втягивая широкими ноздрями запахи леса, и сразу же почувствовал слева болотную гниль реки. Было еще достаточно светло, солнце щедро освещало верхушки деревьев. Теперь нужно было выйти из леса, пока оно не скроется за горизонтом, — тогда сразу же наступит тьма, без заката, без сумерек. А ночь он не выдержит. Это он знал точно. И капрал ускорил шаги, или ему только показалось, что ускорил, — ведь ему так хотелось дойти до своего поста в Понтьевиле.

Начальник полиции района капитан Сандерс нервничал. Давно уже возвратились с дежурства все патрули, и речные, и береговые, а капрал Нголла со своим балубой как сквозь землю провалился. В общем-то ничего особенного произойти не могло: участок от Понтьевиля до водопадов Стэнли считался самым спокойным. Но река есть река, а на ней не исключены всякие неожиданности. И капитан Сандерс не мог скрыть волнения. Полицейский врач Ламбер только посматривал изредка на часы и тихо вздыхал. Он собирался со своим другом Сандерсом зайти, как обычно, после дежурства в бар и пропустить стаканчик-другой, прежде чем разойтись по домам. И вот теперь этот капрал Нголле нарушал их раз и навсегда заведенный порядок.

— Да возьми ты себя в руки, сядь! — не выдержал наконец Ламбер. — В глазах рябит от твоего хождения. Ничего с ними не случится. Может у них мотор заглохнуть? Может. И будут шлепать теперь на веслах, пока на ладонях мозоли не набьют.

Пора бы уж и на веслах прийти, недовольно пробормотал Сандерс и, помолчав, добавил: — Нет, тут что-то не то, я чувствую. Ждем еще пять минут, и я отправляю вверх по реке патрульные катера.

Не успел он договорить фразу, как дверь без стука распахнулась, и в проеме появился Нголле, поддерживаемый дежурным полицейским. Сандерс вздрогнул: капрал от плеч до пят был в крови, и то, что было обмотано вокруг его тела, набухло от крови.

— Это крокодилы, капитан, — сказал он, с трудом разлепив толстые спекшиеся губы. — Они сожрали балубу… А я дошел, — и он рухнул на пол.

Его перетащили в небольшую комнатку Ламбера, которая служила амбулаторией, и уложили на топчан.

— Выйдите отсюда, — попросил Ламбер. — Будет нужно, я вас позову.

Сандерс и дежурный вышли в коридор. Сандерса трясло. Всякое ему приходилось видеть, но жертву крокодилов он видел впервые. И это было страшно. Он отослал дежурного на место, а сам прошел в свой кабинет, сел в плетеное кресло и положил руки на стол. И только теперь заметил, что и руки его, и форменная рубашка в крови Нголле. Он сбросил ее с себя, пошел в туалет и тщательно вымыл руки. Проходя по коридору, остановился на минуту у двери амбулатории и прислушался. Из-за двери не донеслось ни звука, и Сандерс прошел к себе, достал из шкафа чистую рубашку и переоделся.

Вообще-то случай не такой уж и редкий на африканских тропических реках, но чтобы это случилось с полицейским патрулем, такого еще не бывало. И кто позволил одурачить себя каким-то крокодилам? Охотник и следопыт, опытный полицейский Нголле!

Вошел Ламбер и молча сел на лавку у стены.

— Сандерс, это не крокодилы, — сказал он наконец после долгой паузы. — Крокодилы рвут мясо, а на теле Нголле раны глубокие и с ровными краями.

— Он выживет?

Ламбер отрицательно покачал головой.

— Он хочет тебе что-то сказать. Поторопись, а то, боюсь, будет поздно.

Сандерс отбросил кресло и выбежал из кабинета.

Нголле лежал лицом вниз, и по его спине, залепленной пластырями, изредка пробегала крупная дрожь. Сандерс опустился перед ним на корточки и посмотрел ему в лицо.

— Нголле, дружище, ты меня слышишь?

Веки капрала дрогнули, и он открыл глаза. Видно, ему нужно было собраться с силами, чтобы произнести фразу.

— Ла-джок панамолей… танцует сегодня ночью. — Нголле отдохнул немного и добавил ясно, без пауз: — А у крокодилов были длинные ножи.

Сандерс вытаращил глаза, — этого он никак не ожидал услышать.

— Что еще, Нголле? Скажи что-нибудь еще! — капитан уже поднял руку, чтобы встряхнуть капрала, но вовремя опомнился. Нголле, сколько их было?

— Тал танцует ночью… — сказал он уже в бреду.

Веки его смежились, а нижняя губа обиженно отвисла. Полицейский Нголле, охотник и следопыт, переселился, как говорили его предки, в страну облаков.

Сандерс поднялся и медленно побрел к себе. Ламбер сразу понял, что случилось, и спросил только:

— Он тебе сказал что-нибудь?

— Это было ритуальное убийство. — Сандерс подошел к окну и стал смотреть в ночь. — Ты знаешь, Ламбер, я никогда не мешал им резать друг друга. И своих людей просил не вмешиваться в племенные дела. Но они слишком зарвались, и я им этого не прощу.

— Ты говоришь о людях-крокодилах?

— Да, — кивнул Сандерс, не оборачиваясь. — Они далеко зашли, если начали нападать на представителей власти. Великий Ньямбе лишил их рассудка, а бешеных собак надо убивать, иначе они перекусают всех.

Утром капитан Сандерс отправил в Киншасу телеграмму, в которой, объяснив происшедшее, просил прислать к нему опытных охотников-следопытов, хорошо знающих джунгли. А уже на следующий день из министерства внутренних дел сообщили, что такой человек сержант Питер Гвари будет направлен в его распоряжение, как только представится возможность.

ЧАСТЬ I

Глава 1

Сообщение, которое Ральф Пери получил по телетайпу из далекой Африки, повергло его в состояние прострации. Он долго не мог сообразить, о чем идет речь, и даже подумал поначалу, что в текст, предназначенный ему, странным образом вплелась информация какого-нибудь чиновника тропического заповедника. Он попросил подтвердить текст, и подтверждение управляющего алмазным синдикатом было получено. И тогда Ральф Пери заставил себя сосредоточиться и еще раз внимательно, без предубеждений и предрассудков, перечитал сообщение. Оно было кратким:

«Сообщаем, что ваш брат Джеймс Пери похищен крокодилами. Крокодилы требуют алмазы. Судьба Джеймса Пери зависит от каждой фазы луны. Просим срочно прислать опытного детектива.»

Когда Ральф Пери обратил наконец свое внимание на два главных глагола сообщения — «похищен» и «требуют», — ему стала понятна суть происшедшего. Осталось только снять флер с экзотического антуража. Он показал текст знакомому африканисту, и тот, не задумываясь, пояснил, что Джеймс Пери похищен тайным обществом людей-крокодилов, которые требуют за него от синдиката выкуп алмазами. Причем, вероятно, угрожают ритуальным убийством, если их требования не будут выполнены к той или иной фазе луны.

— Но брат говорил мне, что при синдикате существует «алмазная полиция», — вспомнил Ральф Пери. — Именно она следит за утечкой камней и путями их перемещения. Зачем им еще детектив?

— Я думаю, — высказал осторожное предположение африканист, там, где замешаны древние религиозные культы, местная полиция находится в крайне щекотливом положении.

— О каких культах вы говорите, если речь идет о самой банальной уголовщине! — возмущению Ральфа Пери не было предела.

— Там об этом думают иначе, — мягко возразил этнограф. — Это Африка. И когда они просят прислать им опытного детектива, то, конечно же, не имеют в виду полицейского комиссара, обезвредившего десяток-другой бруклинских банд. Им нужен человек, который, кроме всего прочего, прекрасно знал бы джунгли и мог выжить в них. И, естественно, пользовался бы вашим полным доверием — ведь речь идет о жизни вашего брата.

Ральф Пери откинул голову и болезненно поморщился. Но ведь нельзя испытывать судьбу, постоянно находясь на грани выживания! Когда Рэмбо доставил целым и невредимым его сына Тома, Ральф Пери дал себе слово сделать все, чтобы оградить этого человека от мук и страданий, уже достаточно выпавших на его долю. Он отвез Рэмбо на свое ранчо во Флориде и предоставил ему полную свободу, которая, по его мнению, помогла бы ему скорее забыть кошмарные дни, проведенные в Иране. И вот теперь он, Ральф Пери, должен был сам не только лишить Рэмбо этой свободы, но и просить его снова жертвовать собой, теперь уже ради своего брата. Ведь выбора у него не было, потому что не было другого человека, которому он мог бы полностью довериться, и в котором нуждался синдикат.

Ральф Пери поблагодарил африканиста и отпустил. Теперь предстояла встреча с Рэмбо, и он представления не имел, с чего ему следует начать разговор. Во всяком случае, с чего бы он ни начал, суть его останется неизменной. И Ральф Пери понял, что его смущает форма, в которую должна быть облечена его просьба. А может, предложение? Или — мольба? Ему очень не хотелось обидеть Рэмбо своей назойливостью и тем самым создать о себе ложное представление. Но ведь речь идет о его родном брате Джеймсе! Неужели для того, чтобы вызвать к нему сострадание, нужно лицемерить и изворачиваться? Вот этого-то Рэмбо как раз и не поймет. И не нужно с ним хитрить.

Ральф Пери нажал кнопку селектора и предупредил помощника, что через два часа вылетает на ранчо.

— Держись, Джони, держись! Еще немного!

Берейтор смотрел то на секундомер, то на Рэмбо, который держался на этом норовистом необъезженном жеребце уже полторы минуты. Жеребец, испуганно тараща крупные, налитые кровью глаза, храпел от возмущения, поднимался на дыбы и вдруг, падая на передние ноги, взбрыкивал, вскидывал задом, стараясь сбросить с себя седока. Рэмбо казалось, что его взбалтывают, как коктейль в миксере. Он то оказывался на шее жеребца, то его бросало на круп, и каждую секунду он готов был вылететь в правую или левую сторону.

— Стоп! Молодец, Джони, ты выдержал две минуты.

Берейтор, медленно перебирая руками длинный повод и ласково успокаивая жеребца, подошел к нему и взял под уздцы. Рэмбо неловко спрыгнул и встал, растопырив ноги. Колени его дрожали. Но он был доволен: не каждый бы мог удержаться две минуты на этом породистом дьяволе.

У Ральфа Пери на ранчо была лучшая конюшня скаковых лошадей не только в штате, но, пожалуй, и на всем восточном побережье. За последнее десятилетие не было ни одного соревнования, которое могло бы огорчить ее владельца.

Здесь, на ранчо, Рэмбо впервые серьезно задумался о своем жизненном предназначении. Черт побери, кто внушил ему, что он автомеханик? И неужели он и в самом деле не мог жить до сих пор без всех этих прогоревших цилиндров и выхлопных труб, лопнувших мостов и карданных валов, дефектных поршней и пальцев, всего того бездушного металлолома, из которого и состоит любая машина — скопище вони и грязи? Да нет, просто ему казалось, что больше он ни к чему не приспособлен. Работа в мастерских помогала ему пережить трудные времена. Она была не душевной потребностью, а средством, с помощью которого он выживал. Его учили выживать, и он выживал в любых ситуациях.

На ранчо он понял, что, оказывается, работа может быть не гнетущей необходимостью, а светлой радостью, сравнимой разве что с воспоминаниями детства.

Это осталось в памяти, как детский сон. Мать повезла тогда маленького Джони в Скалистые горы, чтобы показать своим родственникам навахо. Тогда его впервые и посадили на лошадь, чтобы дать почувствовать себя настоящим индейцем. Старый морщинистый вождь, или потомок вождей, с длинными седыми космами, которые были подвязаны на лбу кожаным ремешком, водил на поводу вокруг себя дряхлую гнедую кобылу, а Джони сидел на ее жестком костлявом хребте, замерев от восторга и счастья. И все навахо окружили тогда его и, улыбаясь, смотрели, как мать испуганно бросалась к своему Джони, когда ей казалось, что вот сейчас он упадет и расшибется.

За далью времен и длинной цепью событий этот маленький и незначительный эпизод, казалось бы, забылся. И все же индейская кровь взыграла в нем, как только он увидел конюшню Ральфа Пери.

Теперь он все свое время проводил с лошадьми — чистил их, купал, холил, ухаживал за жеребыми кобылами, объезжал, лечил, словно всю жизнь только этим и занимался. Среди конюхов, берейторов, жокеев он стал своим человеком. Все начисто забыли о том, что все-таки он — личный гость самого хозяина. И это радовало Рэмбо, потому что положение личного гостя сковывало его, ставило в двусмысленное положение, лишало самостоятельности. Ему больше доставляло удовольствия чистить с конюхом денники, чем выносить угодливый взгляд дворецкого, готового выполнить любое желание гостя. Видно, Ральф Пери дал крепкий наказ своим людям, чтобы берегли его здоровье и душевный покой. Слава Богу, теперь у Рэмбо и того, и другого было в избытке.

Глядя, как Рэмбо, широко расставив ноги, идет к лужайке, берейтор расхохотался.

— Ну, Джони, быть тебе настоящим берейтором! Когда-то я тоже так начинал, и походка была не лучше твоей. Полежи, и все пройдет.

Рэмбо упал навзничь на траву и раскинул ноги. И тут он увидел, как прямо на него идет, снижаясь, авиетка Ральфа Пери.

— Джони, хозяин летит!

— Вижу.

Рэмбо вскочил и побежал, широко раскидывая ноги, за конюшню. Посадочная площадка была ярдах в двухстах от нее, и самолет всегда заходил на посадку так, чтобы не беспокоить лошадей шумом мотора.

Авиетка мягко пробежала по полю и замерла. Ральф Пери спрыгнул на короткоподстриженную траву и, увидев Рэмбо, помахал ему рукой.

— Привет, Джони!

— Добрый день, сэр! С благополучным прибытием.

Пери обнял подбежавшего Рэмбо и, отступив на шаг, озабоченно посмотрел на его ноги.

— Что у тебя с ногами, малыш? Мне показалось…

— Это не с ногами, сэр, — успокоил его Рэмбо. — У вас очень норовистые лошади.

Пери рассмеялся.

— Но у меня есть берейтор, зачем тебе-то понадобилось объезжать моих лошадей?

Мне это нравится, сэр, улыбнулся Рэмбо. — У вас отличные лошадки.

— Вот как! — притворно удивился Пери. — А я этого и не знал. Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, сэр. За эти полгода вы меня совсем избаловали. Пери отчего-то смутился и, не глядя на Рэмбо, отрывисто сказал:

— Ты мне нужен, Джони. Прости, что я отвлек тебя от дела.

— Сейчас, сэр?

— Да. Идем ко мне.

Выскочил с умильным выражением на лице дворецкий, но Пери жестом остановил его и прошел мимо. Они зашли в библиотеку, и Пери, плотно прикрыв за собой дверь, ткнул пальцем в диван.

— Садись, малыш. Дай мне прийти в себя.

— Что-нибудь случилось, сэр? — спросил Рэмбо, опускаясь на диван.

— Случилось. Даже не знаю, с чего начать… А впрочем, — Пери вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и подал Рэмбо, — читай сам.

Рэмбо внимательно прочитал текст и отложил листок в сторону.

— Ты что-нибудь понял? — спросил Пери.

— Конечно, сэр. Я все понял. Не стану вас пугать, но это очень серьезно.

— Послушай, Джони, — Пери нагнулся, чтобы поближе посмотреть в глаза Рэмбо, — откуда тебе все это известно?

— В свое время, сэр, я много занимался Африкой. Даже изучал португальский и французский языки.

— Зачем?

— Видите ли, сэр, нас готовили для заброски в Анголу, когда там началась заварушка зимой семьдесят пятого. Но мы опоздали Советы и кубинские барбудос опередили нас. И тогда меня послали второй раз во Вьетнам. Ну, об этом вы знаете.

— И что же тебе известно о крокодилах?

И тогда Рэмбо решил щегольнуть всем запасом своих знаний.

— На берегах Конго, — начал он, — их называют ула — король, монду — страшный воин, момтуану — людоед. Но ведь вы хотели узнать о людях-крокодилах, сэр?

— Ну естественно!

— Люди-крокодилы, сэр, это тайные союзы или общества, члены которых могут превращаться в крокодилов, а крокодилы — в людей. Так нам объяснили, сэр, и я это накрепко запомнил.

— Что за чушь, — брезгливо поморщился Пери. — Когда это было?

— Всегда, сэр. В Западной Африке и теперь верят в это. Как верят и в людей-гепардов, людей-леопардов и в прочих людей-зверей, — Рэмбо подождал, пока Пери переварит эту информацию, и закончил: Колониальным властям было выгодно поддерживать эти древние верования африканцев, и они не вмешивались, когда кто-то у кого-то из своих вырезал сердце и печень при ритуальном убийстве. Что с вами, сэр?

Темное лицо Пери посерело, и он выкатил глаза. Рэмбо вскочил, налил из графина воды в стакан и поднес Пери. Зубы Пери выбили дробь о стекло.

— Хватит, Рэмбо, — сказал он, отдышавшись. — Ты и так рассказал мне больше, чем надо. Вижу, ты был хорошим учеником.

— Я был первым учеником, сэр. Так говорил всегда Траутмэн, — Рэмбо замолчал, смутившись от собственного хвастовства, но все же добавил: — Извините, сэр, но я хотел бы…

— Что еще?

— Судя по письму, которое вы мне показали, эти общества и в самом деле изживают себя. Теперь они превращаются в обычные банды головорезов.

— Хватит, Джони! Рэмбо пожал плечами.

— Я только хотел уточнить, сэр. Простите, если что не так, — он помолчал, вспоминая о чем-то, и наконец лицо его прояснилось. — Вспомнил, сэр!

— Что ты вспомнил?

— Еще нас предупреждали о возможных встречах в джунглях с кумирами.

— А это еще кто?

— Понимаете, сэр, африканцы такие же люди, как и мы. И они тоже совершают порой какие-нибудь преступления. У нас бы, скажем, за это посадили в тюрьму — и делу конец. А у них изгоняют из деревни в джунгли. И вот эти кумиры собираются в банды и разбойничают.

— К чему ты мне это рассказал, Джони?

— Мне показалось, сэр, что вам будет интересно об этом знать. Пери промолчал, и Рэмбо, немного обидевшись за африканские тропики, добавил:

— А мне, признаться, тогда очень хотелось в Африку. Нам столько интересного рассказывали о ней. А я вместо Африки вляпался в это дерьмо — во Вьетнам.

— Не скромничай, малыш, ты сделал тогда великое дело, — Пери сказал это лишь для того, чтобы что-то сказать. Он уже говорил Рэмбо эту фразу не один раз. Сейчас он думал совсем о другом — о брате Джеймсе — и опять не знал, с чего начать разговор: ему не хотелось даже намеком подталкивать Рэмбо к этой мысли. Из неловкого положения вывел его сам Рэмбо. Он вдруг взял с дивана листок и еще раз перечитал текст.

— Сэр, — спросил он, — а вы нашли детектива?

Седые лохматые брови Пери сошлись на переносице, на скулах заиграли желваки. Казалось, вот-вот и слезы брызнут из его глаз. Но Пери сдержал себя, и из груди его вырвался стон.

— Джони! Боже мой, это же какое-то проклятие висит над всем моим родом! Ну в чем я провинился, за что мне такие муки!

Рэмбо выдержал паузу, и когда Пери немного успокоился, спросил:

— Сэр, не понимаю, зачем им нужен детектив? Джунгли — это не Чикаго.

— Ну откуда мне это знать, малыш!

— Я думаю, сэр, там нужен такой человек, как я, — закончил свою мысль Рэмбо.

Пери вскинул голову и внимательно посмотрел на Рэмбо. Теперь, когда все решилось так просто, его вдруг снова стали мучать угрызения совести: а имеет ли он право рисковать жизнью другого человека ради спасения своего брата? Того человека, который совсем недавно спас его сына. Об этом он и сказал Рэмбо с присущей ему прямотой.

Что вы, сэр! — удивился Рэмбо. — Я же сказал вам, что давно мечтаю побывать в Африке. Ну а если к тому же мне еще посчастливится помочь вашему брату, сэру Джеймсу, то моя прогулка окажется вовсе не бесполезной.

— Я не смел тебя просить об этом, Джони, — сознался Пери. — Ты и так много сделал для меня и моего сына. И мне стыдно…

— Сэр! — перебил его Рэмбо. — Вы и не просили меня ни о чем. Но мне так хочется посмотреть, как люди превращаются в крокодилов! Когда мы летим, сэр?

— Если ты не против, малыш…

— Я не против, — снова перебил Рэмбо. — Позвольте мне только проститься с вашими лошадками — я так привык к ним, — он прошел к двери, взялся за ручку и, подумав, обернулся. — Я выбью зубы у этих крокодилов, сэр, и привезу вам на память. Говорят, они приносят счастье.

Глава 2

Сержант Питер Гвари из племени мангбету почти полгода шел по следам «мамбелы» — самого известного и самого таинственного союза людей-леопардов. Дело осложнялось тем, что его успели узнать все, он же не знал никого. То есть никого из тех, кому бы мог довериться. Он ходил от крааля к краалю, изображая из себя следопыта-охотника, заводил среди мужчин и юношей разговоры о повадках и местах обитания зверей и птиц, о лесных тропах, но лишь только он пытался заговорить о «мамбеле», как все умолкали или просто расходились, оставляя его в одиночестве.

Гвари знал, что тот, кто вступал в тайный союз, давал «клятву крови» не разглашать его секреты даже под пыткой. Того же, кто нарушит эту клятву, непременно постигнет безумие, а члены его семьи будут растерзаны зверем-покровителем. Не только далекие и близкие предки Гвари, но и многие его сверстники магбету все еще свято верили в то, что человек «мамбелы» способен принимать образ леопарда, которому поклонялся и в котором видел священный символ своего союза. Днем члены «мамбелы» ничем не отличались от остальных мужчин крааля, но лишь только наступала ночь, они собирались на лесной поляне, набрасывали на себя скальп и шкуру леопарда, вооружались железными, остро отточенными когтями и, начинали свой жуткий танец, подражая повадкам зверя-покровителя. И тогда низко над землей прокатывалось глухое раскатистое рычание, будто эхо отдаленного грома. Хищники осторожно ходили друг за другом, мягко ступая по траве, и вдруг делали угрожающие выпады в сторону невидимой жертвы. Движения становились все быстрее и быстрее, рычание переходило в яростный рев, выпады и прыжки следовали один за другим, и когда, наконец, дикое исступление достигало предела, люди бросались наземь и застывали. Но это уже были не люди — это были леопарды, приготовившиеся к прыжку. Превращение свершилось. И тогда они осторожно выходили на охоту. Жертва была обречена заранее, и уже никакие силы не могли предотвратить неизбежное, потому что такова была воля ла-джока. Ее не могли оспорить ни вождь, ни старейшина, ни ганги — жрецы племени. Ла-джок знал, кого принести в очередную жертву — он карал тех, кто стал забывать и нарушать племенные обычаи и верования, для кого новые порядки стали выше племенных традиций.

Наутро несчастного находили со знаками агассу — следами когтей леопарда — и вспоротым от пояса до горла: людям-леопардам нужны были сердце и печень, чтобы принести их в жертву священному котлу. А потом родственники убитого высушивали тело на малом огне, обмазывали красной глиной и на три дня выставляли в середине крааля. И все эти три дня вместе со всеми жителями пели, плакали и пили пальмовое вино и люди «мамбелы», превратившиеся уже из леопардов в обычных людей.

Нет, нелегко было сержанту Гвари выследить союз людей-леопардов, истоки которого затерялись еще в охотничьей древности континента — культах хищных животных, а расцвет пришелся на мрачные времена работорговли. В ту пору, да и много позже, власть людей «мамбелы» была беспредельна: они смещали и уничтожали неугодных им вождей племен, держали в повиновении и страхе целые государства, отправляли в рабство десятки и сотни тысяч своих соплеменников. Они обладали реальной властью на всем западном побережье Африки, которая получила когда-то название «страна леопардов».

В последнее время «мамбела» то уходила в небытие, то вновь возрождалась, и тогда ее ужасные ритуальные расправы наводили ужас на всю округу. Но это уже были предсмертные конвульсии «мамбелы». И сержант Гвари добил хищного зверя.

Он знал, что большинство неофитов вступало в тайный союз по наследству, но некоторых приглашали. И они должны были доказать свою исключительную преданность союзу — принести в жертву своего близкого родственника. Случилось так, что в одном из краалей, где остановился Гвари, он заметил странное поведение юноши, который вдруг стал подозрительно преследовать своего родного брата. Брат тоже обратил на это внимание, тем более что раньше они особых родственных чувств друг к другу не питали, но не придал этому никакого значения: старший брат не обязан отчитываться перед младшим в своих поступках и намерениях. Гвари стал следить за ними, не спуская с них глаз ни днем, ни ночью.

…Он перехватил руку старшего брата в последний момент. Братоубийства не свершилось, и юноше пришлось раскрыться. Гвари убедил его, что поскольку он не давал еще «клятву крови», то за раскрытие секретов союза безумие ему не грозит. В противном же случае он, сержант Гвари, постарается обеспечить ему обвинение в попытке покушения.

В память об этой операции Гвари оставил у себя когти, которые нашел в потайном месте у одного из членов «мамбелы» Они были выкованы из пористого металла и уже несколько суток лежали в посудине, впитывая в себя яд гадюки-габун. «Заряженный» таким образом металл убивал человека в одно мгновение.

Опасаясь мести ла-джока, министерство внутренних дел сразу же отозвало сержанта Гвари в Киншасу. Там его обласкали, выдали крупную денежную премию и предоставили недельный отпуск, предупредив, однако, чтобы он никуда не выезжал.

— Мы ждем со дня на день человека из Штатов, — сказал ему полицейский чиновник, — которого попросил прислать алмазный синдикат. Вы будете работать вместе.

— Но я никогда не занимался алмазами, — возразил Гвари.

— Вам все объяснят в Понтьевиле, сержант.

— Где это — Понтьевиль?

— В верховьях Луалабы, — и чтобы окончательно успокоить Гвари, чиновник добавил: — Там люди-крокодилы напали на полицейский патруль и убили двоих. Как вы понимаете, мы не можем оставить преступников безнаказанными.

— Это другое дело, — согласился Гвари. — Но алмазы…

— Вам все объяснят в Понтьевиле, повторил чиновник и пожелал хорошего отдыха, которого, впрочем, может и не быть.

Отдохнуть Гвари и в самом деле не удалось. Через день его вызвали в министерство и представили могучему, атлетически сложенному метису.

— Это Рэмбо, сержант.

Рэмбо пожал Гвари руку, и тот почувствовал его силу. Питер Гвари сам не жаловался на свое сложение: рост шесть футов и три дюйма, вес за двести фунтов. Но Рэмбо был, пожалуй, еще покрупнее, и это понравилось сержанту — с таким можно смело идти на любое дело. К тому же, как он понял, они был ровесники, а одногодкам всегда легче понять друг друга. И еще Гвари понравилось то, что он, негр с очень черной кожей, будет работать все-таки не с совсем белым человеком, а в джунглях это немаловажно.

— Гвари, у вас всего полчаса на сборы, — перебил его мысли полицейский чиновник. В порту уже ждет гидроплан. Вам лететь около трех часов, поэтому у вас будет достаточно времени, чтобы познакомиться поближе. Я надеюсь на вас, сержант. Мы не должны позволять действовать безнаказанно кому бы то ни было, когда под угрозу ставится жизнь представителей власти. Сам министр просил передать вам, что придает особое значение вашему заданию. Держите с нами постоянную связь и берегите гостя. Думаю, ему нелегко придется на нашем континенте. Желаю успеха.

Гвари не понадобилось полчаса. Он забежал в свою холостяцкую квартиру и уже через пять минут выбежал с оранжевой сумкой, в которой всегда было приготовлено все, что необходимо для больших и малых путешествий. А через час гидроплан, взревев моторами, пробежал по водной глади Конго, взмыл над столицей и взял курс на восток.

Глава 3

Альбер Шаве разливал в сарайчике подкрашенный соком манго спирт в бутылки из-под джина, когда услышал шум моторов гидроплана. Он вышел во двор и увидел, как самолет делает круг, прежде чем идти на посадку.

— Жанна! Где ты, черт тебя побери!

Из дома вышла длинная сухощавая женщина в темном платье, которое висело на ней, как на вешалке. Узкий кожаный ремешок на голове стягивал ее длинные прямые волосы. Когда-то она была, видимо, очень красива, но годы и тропики состарили и высушили ее. В память о былой красоте остались лишь большие выразительные глаза да прямой, когда-то изящный нос, который начал уже заостряться. Она перехватила взгляд мужа и подняла голову. Гидроплан снова стал разворачиваться над рекой, выбирая место для посадки.

— Не нравится мне это, — поморщился Шаве. — Не ко времени…

— Или наоборот — слишком ко времени, — усмехнулась Жанна.

— Заткнись, — беззлобно посоветовал Шаве. — Лучше возьми лодку и спустись до Понтьевиля. Посмотри, кого это черти принесли, и кто их встретит. Не нравится мне все это, — повторил он с досадой.

Жанна молча стала спускаться к реке. Проводив ее взглядом и дождавшись, когда она заведет мотор, Шаве приставил ко рту ладони и издал громкий пронзительный крик, ничем не отличающийся от птичьего крика гигантского бананоеда. Из-за сарая выскочил негр, вся одежда которого состояла из грязной набедренной повязки, и остановился в двух шагах от Шаве, глядя на него преданными глазами. Лоб его стягивала широкая красная лента. Насечки на щеке свидетельствовали о том, что он принадлежал к племени панамолей.

— Мьонге, — сказал Шаве, глядя на него в упор красно-голубыми глазами с красными веками, — ты видел железную птицу?

— Да, сэр.

— Беги в Понтьевиль и запомни тех, кто прилетел. Ты будешь теперь следить за каждым их шагом. И когда узнаешь что-нибудь интересное, придешь и расскажешь мне. Ты все понял, Мьонге?

— Я все понял, сэр.

— Тогда беги.

И негр скрылся так же быстро, как и появился. От дома Шаве до Понтьевиля было не более четырех миль. Он стоял как раз между краалем панамолей, у которого произошло нападение людей-крокодилов на полицейский патруль, и алмазным участком. Альбер Шаве поселился здесь с женой четверть века назад, в ту пору, когда ни о каком Заире он и понятия не имел. Страна тогда называлась гордо и звучно — Бельгийское Конго. И он, бельгиец Альбер Шаве, обладал здесь полной и безраздельной властью.

Небольшое месторождение алмазов, которое он приобрел тогда, его вполне устраивало. В противном случае он давно бы продал его соседнему алмазному синдикату, который уже не раз предлагал ему за него приличную сумму. Особенно на этом настаивал председатель правления синдиката Джеймс Пери. Не следовало бы ему быть таким настойчивым…

Шаве закурил сигару и неторопливо спустился к берегу реки. Он сел на обломок ствола кокосовой пальмы, отполированной за многие годы его штанами и платьями Жанны, и устремил взор вниз по реке. Ждать пришлось недолго. Не успел он докурить сигару, как послышался треск мотора и из-за прибрежных зарослей показалась лодка. Жанна разогнала ее и выключила мотор. Лодка мягко прошуршала днищем по песку и остановилась. Женщина спрыгнула на берег, привязала лодку за старую, потемневшую от времени корягу и села рядом с мужем.

— Это из Киншасы, Альбер, — сказала она, отдышавшись. — Негр и метис Очень черный негр и смуглый метис.

— И кто их встречал?

— Управляющий алмазным синдикатом.

— Сам? — удивился Шаве.

— А почему бы и нет? — спросила Жанна. — Это могут быть геологи, инженеры. Во всяком случае, управляющий был с ними очень почтителен и увез их в своей машине.

— И много у них было вещей?

— У негра — оранжевая сумка, у метиса — темная сумка через плечо.

— Значит, они ненадолго, — сделал вывод Шаве.

— Это ни о чем не говорит, — возразила Жанна. Вещи могут прийти потом.

— Ага! — словно обрадовался Шаве. — Значит, они торопились? А насколько мне известно, у соседей на руднике никакой аварии не произошло. Так что не болтай языком. Все сказала?

Жанна подумала, вспоминая, что могла упустить из своего короткого наблюдения, но больше она и в самом деле ничего не видела. Разве что…

— Мне показалось, — сказала она, — что на берегу был Мьонге. Я не ошиблась?

Шаве молча кивнул, достал из нагрудного кармана рубашки сигару и снова закурил.

— И все-таки плюнь мне за пазуху, если это не связано с полицейским патрулем, — сказал он наконец и тяжело засопел. — Идиоты! — добавил он зло.

За долгие годы суровой жизни в тропиках Жанна научилась понимать мужа с полуслова и даже с одного взгляда. Иона подтвердила:

— Недоумки. У меня тоже предчувствие, Альбер, что…

— Заткнись, — устало отмахнулся Шаве. — Пойдем лучше выпьем. Я хочу сегодня отдохнуть.

— Напиться?

— Я сказал — отдохнуть, — повысил голос Шаве.

Он тяжело поднялся с бревна и медленно, ссутулившись, пошел к дому. Жанна посмотрела ему вслед и будто только что заметила, как постарел и сдал ее Альбер. Шею его изрезали глубокие морщины, лысина на макушке расползлась, и сам он стал похож на старую, с трудом сохраняющую былую силу гориллу. Жанна вздохнула и покорно пошла вслед за ним.

Глава 4

Начальник полиции района капитан Сандерс был крещеный мулат. Но он плохо понимал христианского Бога, у которого надо было все время что-то просить только лишь потому, что он был всемогущ, и скептически относился к местному, тоже всемогущему, Богу Ньямбе, которого, напротив, просить ни о чем не следовало, — он не имел власти ни над духами, ни над жизнью людей и держал связь со смертными через своих бестелесных посредников — мокиссо. Поэтому капитан Сандерс верил только в удачу. И когда он увидел перед собой двух могучих красавцев, один из которых представлял министерство внутренних дел республики, а другой прибыл из самих Штатов, он понял — удача будет.

Сандерс объяснил, что не встретил гостей из чисто конспиративных соображений: поселок небольшой, и через час всем было бы известно, что капитан что-то затевает, если к нему прибыло подкрепление из самой столицы. А теперь пусть все думают, что приезжие, которых встретил сам управляющий, — новые служащие синдиката. И в будущем ему, капитану Сандерсу, будет очень удобно, не привлекая ничьего внимания, встречаться с гостями здесь, в синдикате — в кабинете шефа «алмазной полиции» господина Артура Бирса.

— Как видите, — заключил он, довольный сам собой, — мы с господином Бирсом предусмотрели все, чтобы исключить малейшие подозрения в ваших отношениях с нами. И в связи с этим у меня к вам вопрос, сержант: вам доводилось раньше бывать в наших краях?

— Я впервые на Луалабе, капитан.

Прекрасно! А встречались ли вы когда-нибудь с бельгийцем Альбером Шаве или же с его супругой мадам Жанной Шаве?

— Впервые слышу эти имена, — пожал плечами Гвари.

— Превосходно! — капитан Сандерс заговорщицки посмотрел на Бирса и, кажется, даже подмигнул ему, довольный. — Нам были нужны как раз такие люди, которых бы никто не знал из местных жителей. Вы меня поняли? Рэмбо, вам все понятно?

— Говорите чуть помедленнее, — попросил Рэмбо, не успевавший следить за французской скороговоркой капитана.

— Простите, — и Сандерс стал говорить так, будто читал лекцию студентам-первокурсникам, придавая значение каждому своему слову. Альбер Шаве разрабатывает небольшое месторождение алмазов, которое он приобрел еще при колониальных властях. Его рудничок находится между краалем панамолей, где произошло нападение на полицейский патруль, и разработками алмазного синдиката. Это рядом с нами. Так вот, мы подозреваем, что рудничок Шаве, который он разрабатывает уже четверть века, давно стал нерентабельным, и если там что и есть, то только змеи и лягушки.

— Так почему он не бросит его, — усмехнулся Гвари, — или не продаст?

— А-а, вот в этом все и дело! — Сандерс ткнул пальцем в грудь сержанта. — Он ему нужен!

— Синдикат, — сказал Бирс, — если я не ошибаюсь, пять раз предлагал ему уступить участок. И каждый раз довольно значительно увеличивал сумму. Шаве и слушать об этом не хочет.

— Но почему? — ничего не мог понять Рэмбо.

— Видите ли, — стал осторожно подбирать слова Бирс, — я ничего не смею утверждать определенно, но на этом несчастном участке Шаве было добыто в последнее время несколько крупных алмазов, удивительно схожих с нашими.

— А разве можно определить, из какого месторождения алмаз? — недоверчиво спросил Рэмбо.

— Так же, как и золото, — сухо ответил Бирс. Ему было не понятно, как люди могут не знать таких простых вещей.

— Но ведь не шарит же у вас Шаве по ночам на разработках! — не выдержал Гвари.

— Нет, сержант, не шарит, — мягко ответил Сандерс, сдерживая горячность африканца. — Он скупает краденые алмазы у шахтеров синдиката.

— Значит, плохо работает «алмазная полиция», если позволяет шахтерам воровать алмазы! — снова не сдержался Гвари.

Бирс от такого оскорбления даже поднялся со стула. Маленький, толстенький, с добродушной круглой физиономией, он хотел изобразить на своем лице чувство глубокого негодования, но вместо этого оно приняло жалкое, растерянное выражение.

— Плохо работает «алмазная полиция»? — переспросил он, чуть не плача. — А вы знаете, что у нас каждый человек, выходящий с территории разработок, проходит через самую современную специальную аппаратуру? При малейшем подозрении мы пичкаем шахтеров слабительным. Мы проверяем у них даже свежие раны, в которые можно запихнуть алмаз. Мы оплачиваем десятки осведомителей, в которых, впрочем, тоже не уверены. Мы… — Бирс сел и устало махнул рукой. — Да что там говорить. И тем не менее в последние годы наши алмазы регулярно появляются на черных рынках Африки, Европы и Америки. Мало того, что они украдены у синдиката, они еще и подрывают твердые цены на мировом рынке. Кстати, — перебил вдруг сам себя Бирс, — синдикат назначал очень высокое вознаграждение тому или тем, кто обнаружит, наконец-то, пути утечки алмазов.

Наступила пауза. Потом Гвари, тяжело вздохнув, повернулся всем корпусом к Бирсу, чуть не развалив стул.

— Передайте управлению синдиката нашу самую глубокую признательность, — сказал он, не скрывая насмешки. — Но я не понимаю, какое отношение ко всему этому имею, например, я? Повторяю, следить за тем, кто ворует и кто скупает камни, — дело «алмазной полиции», которая состоит на службе синдиката. Я на его службе не состою. Министерство поручило мне заняться тайным союзом людей-крокодилов, которые посягнули на жизнь представителей власти. И я не пойму, что может быть общего между воровством алмазов и изуверами, которые до сих пор морочат головы темным и запуганным крестьянам?

— А заодно уж, господа, — подхватил мысль сержанта Рэмбо, объясните и мне: почему вы только и говорите о воровстве алмазов и ни слова не сказали о вымогательстве? Ведь сэра Джеймса Пери, думаю, похитили не для того, чтобы сделать из него святого.

Сандерс спокойно посмотрел на Рэмбо, потом перевел взгляд на Гвари и спросил:

— У вас все?

— Все, сэр, — буркнул Гвари.

Тогда успокойтесь и слушайте дальше, ведь разговор еще не окончен. Мы уверены, что утечка алмазов, союз людей-крокодилов, похищение сэра Джеймса — все это связано между собой. И узел завязал Альбер Шаве.

— И на чем основана ваше уверенность? — спросил Гвари.

— На интуиции, — улыбнулся Сандерс.

— Капитан шутит, — Бирс тоже позволил себе улыбнуться. — А если серьезно, то обратите внимание на одно странное обстоятельство: во всех последних преступлениях людей-крокодилов их жертвами были только горняки нашего синдиката — люди совершенно разных племен. А это уже, согласитесь, не ритуальные убийства.

— А полицейский патруль? — спросил ехидно Гвари.

— Это исключение, — даже не задумался Бирс, — которое лишь подтверждает правило.

— Я считаю, — сказал Сандерс, — полицейский капрал Нголле, который умер от ран, мог кое-что знать о них, и они решили убрать его, — он помолчал и добавил: Последними его словами были: «Тал танцует ночью». И вот я все думаю: ведь что-то он хотел этим сказать!

Никто не мог знать, что имел в виду полицейский капрал Нголле, и поэтому все промолчали.

— Сколько алмазов вы уже отдали за сэра Джеймса? — спросил Рэмбо.

— Два, — вздохнул Бирс. — Через десять дней должны передать еще один.

— И как же вы их передаете, — поинтересовался Рэмбо, — из рук в руки?

— Можно сказать, что и так, — простодушно согласился Бирс и покосился на Сандерса.

— Из рук в руки, — подтвердил капитан. — Точно так же, как и они передают нам свои записки: их находит какой-нибудь горняк на разработках и передает мастеру. И откуда нам знать, что этот горняк ночью не превратится в крокодила?

— Вы сказали, Бирс, — напомнил Рэмбо, — что через десять дней должны передать им еще один алмаз. Значит, они прислали еще записку?

— Прислали. — Бирс открыл стоящий в углу несгораемый шкаф, вынул бумагу и протянул Рэмбо.

Это был листок, вырванный из фирменного блокнота Джеймса Пери. Рэмбо сразу же узнал характерный почерк сэра Джеймса: Ральф Пери давал ему читать письма брата. Наверху рукой сэра Джеймса было написано по-английски всего две фразы: «Я еще жив. Господи, сделайте же что-нибудь!» Подпись и вчерашняя дата. Дальше следовал текст, написанный той же ручкой, теми же латинскими буквами, но понять который было уже совершенно невозможно.

Рэмбо вопросительно посмотрел на Гвари, который взял у него листок и, кажется, свободно прочел послание, потому что брови его сдвинулись, и он возмущенно засопел.

— Это на языке лингала, — объяснил он Рэмбо. — Лингала знают почти все конголезцы.

— Но что пишут крокодилы?

— Они требуют умилостивить гнев нгандо-покровителя в полнолуние освященным у панамолей камнем.

— Кто это — нгандо? — не понял Рэмбо.

Крокодил, пояснил Гвари. Иначе они будут вынуждены принести ему в жертву Белого Хранителя Алмазов.

— Так они называют сэра Джеймса, — удрученно добавил Сандерс и замолчал.

— А кто должен освятить этот камень? — спросил Рэмбо.

Ганга — жрец панамолей, пожал плечами Бирс, словно бы удивляясь такому наивному вопросу.

— А потом? — спросил Рэмбо. — Что потом? Кто и кому передает алмаз?

— Жрецу передает камень наш служащий, — сказал Бирс, — и просит освятить его, потому что жертвует нгандо-покровителю. Жрец освящает камень и оставляет у себя. А когда появляется луна, он в присутствии всех жителей крааля и нашего сотрудника вдавливает алмаз в комок глины и прикрепляет его к наконечнику стрелы. Потом выходит на берег реки, просит у нгандо-покровителя милости, произносит заклинание и пускает стрелу на середину Луалабы.

— И это все? — спросил Рэмбо.

— Нет, — нервно дернул шеей Бирс. — После этого они пляшут, поют и напиваются.

— Стрела, конечно, тонет? — усмехнулся Гвари.

— Ночью этого не видно, — Сандерс понял, что хотел сказать сержант. — Но предполагается, что нгандо не брезгует жертвой и принимает ее. Иначе… Иначе сэра Джеймса давно бы уже не было в живых.

— Значит, между нгандо-покровителем и людьми-крокодилами существуют очень доверительные отношения, — сделал глубокомысленный вывод сержант.

— Гвари, — прищурился Сандерс, — а вам случалось когда-нибудь хватать жреца за руку, когда он священнодействует перед всем краалем? Вижу, не случалось, иначе бы вы не сидели сейчас среди нас Так что оставьте вашу иронию при себе.

— Извините, капитан, если чем-то обидел вас, — улыбнулся Гвари. — Поверьте, я этого не хотел и вовсе не иронизировал. Я подумал вот о чем. Африканцы, как дети, — они не умеют обманывать. И если обманывают, тоже по-детски наивно и простодушно, то, значит, к этому кто-то их принуждает. Или использует их доверчивость. Теперь я согласен с вами, капитан, — нужно начинать с этого бельгийца Альбера Шаве. Как думаешь, Рэмбо? Или у тебя есть свои предложения?

Нет, Рэмбо поднялся, давая понять, что для него разговор окончен. — С чего-то все равно надо начинать. Пусть будет Шаве, я согласен.

— Вот и прекрасно! — капитан Сандерс был доволен, что все пришли, наконец, к единодушному мнению. Об операции, кроме нас, знает еще лишь один человек управляющий синдикатом. Поэтому будьте очень осторожны и не давайте ни малейшего повода кому бы то ни было заподозрить вас в чем-то: не расширяйте круг посвященных.

— Благодарим за предупреждение, капитан Сандерс, — улыбнулся Гвари. — Но нам и в самом деле хотелось бы на прощание так же собраться всем вместе.

Глава 5

Рано утром Рэмбо и Гвари вышли из небольшой гостиницы, примыкающей к управлению синдиката. На них были синие хлопчатобумажные спецовки, какие носили на разработках все инженерно-технические работники, а головы покрывали легкие «жокейки» с большими целлулоидными козырьками. Рэмбо нес небольшой ящик с теодолитом, на плече Гвари лежали тренога и геодезическая рейка с яркими красными делениями. Они сели в поджидавший их служебный автобус, и машина, мягко шурша шинами, покатила по широкой гравийной дороге.

Правый берег Луалабы, параллельно которому шла дорога, был намного выше левого, и вся река далеко просматривалась вверх и вниз по течению. На той ее стороне сплошным массивом густо зеленели джунгли, расцвеченные, словно красочными заплатами, голубыми, красными и бледно-зелеными пятнами. На этой же стороне, справа от дороги, уже через полмили показались разрушительные следы безжалостной деятельности человека. Сперва исчезли деревья, потом — кустарники, трава, и уже ближе к разработкам с живой земли будто сняли кожу и расковыряли тело ямами, котлованами и уродливыми траншеями.

— Джон, — Гвари толкнул локтем в бок задумавшегося Рэмбо, — как ты думаешь, неужели алмазы красивее того, что здесь было? Неужели мертвый камень дороже живого леса со зверьем, птицами и даже — змеями и лягушками?

— Я думаю, — сказал Рэмбо, продолжая смотреть в окно, — что если на земле есть самое тупое и безмозглое существо, то это человек. И самое жадное в мире существо — тоже человек. Даже крокодил, нажравшись, не станет больше убивать. Человек никогда не насытится, только если подавится и сдохнет.

Гвари удивленно посмотрел на Рэмбо.

— Ты так ненавидишь людей, Джон? — спросил он. — Тебе, наверное, трудно жить.

— Ошибаешься, — возразил Рэмбо, — я их так же ненавижу, как и люблю. А я их очень люблю, Пит. Иначе меня не было бы здесь.

— Это другое дело, — кивнул Гвари. — Люди разные. Я иногда сам себя не понимаю, как же я могу судить о других? — Гвари рассмеялся и стал подниматься. — Кажется, мы приехали, Джон.

— Уже? — удивился Рэмбо и высунулся из окна, крутя головой. Автобус остановился у закрытых металлических ворот, рядом с которыми стояло приземистое бетонное здание. Видимо, это была проходная с той самой современной аппаратурой, о которой говорил Бирс.

— Приехали, — обернулся к ним шофер африканец и ткнул пальцем в лобовое стекло. — Вас уже ждет мастер.

Хмурый неразговорчивый мастер, удостоверившись, что это именно те люди, которых ему поручено встретить, провел их через проходную, и в самом деле напичканную всевозможной аппаратурой, на территорию разработок. Теперь они оказались за двумя рядами колючей проволоки. Ограждение, высотой футов в десять, с одной стороны уходило прямо в реку, на берегу которой стояла вышка с часовым, с другой — поднималось вверх по склону, где торчала еще такая же вышка.

На дороге, выложенной бетонными плитами, стоял автокар с прицепленным к нему миниатюрным вагончиком. Мастер предложил им занять места в вагончике, завел свою машину, и они покатили.

Дорога, как понял Рэмбо, разделяла весь гигантский участок на две части. Слева, до самой реки, добыча производилась открытым способом. Десятки детей и подростков, вытянувшись бесконечной живой цепочкой, заполняли в карьере свои корзины породой и несли их на головах к берегу, где взрослые, стоя по пояс в воде, промывали ее в частых решетах. Справа от дороги алмазоносный пласт, видимо, круто падал вниз, и здесь уже драгоценный камень добывали шахтным способом, о чем свидетельствовали копры, терриконы и шахтные строения.

Доехав почти до противоположного ограждения, автокар свернул налево и стал спускаться к реке. Они остановились на самом берегу рядом с палаткой, ярдах в ста от промывальщиков. Недалеко, у самого ограждения, стояла вышка с часовым.

Мастер откинул полог палатки и заглянул внутрь.

— Здесь вы найдете все необходимое, — сказал он. — Обед и ужин будут привозить. Для, приготовления кофе есть спиртовая горелка. Желаю всего хорошего, господа.

Мастер развернул свой автокар с вагончиком и на прощание, не оборачиваясь, поднял руку в знак приветствия. Рэмбо и Гвари остались одни.

— Ну что, Пит, за работу? — спросил Рэмбо.

— А я бы с удовольствием выпил чашечку кофе, — улыбнулся Гвари. — И потом, лучше нам сперва разобраться с этим идиотским инструментом в палатке.

Они внесли теодолит и треногу в палатку, и пока Гвари готовил кофе, Рэмбо укреплял инструмент винтами. Вчера Бирс, работавший когда-то в изыскательских партиях, за час научил Рэмбо в своем кабинете, как установить и отрегулировать теодолит. Большего от него и не требовалось.

— Гвари будет ходить с рейкой по площадке, — объяснял он Рэмбо, — а вы смотреть на него вот в этот окуляр и делать вид, будто что-то записываете. Этого достаточно для того, чтобы вы не привлекали внимания. У вас же будет возможность наблюдать и за нашими горняками, и за участком Шаве. А когда осмотритесь и у вас родятся идеи, мы опять соберемся и решим, как действовать дальше.

Палатка стояла боком к проволочному ограждению, и, отбросив целлулоидное окно, Рэмбо с интересом оглядел открывшуюся ему панораму.

Огороженный алмазный участок Шаве отделяла от разработок синдиката ничейная полоса ярдов в сто шириной, вытоптанная в еще далекие времена устроителями проволочных ограждений так, что на ней, кроме бледно-зеленого мха, ничего уже не росло. Зато песчаный берег в этом месте манил идеальной чистотой, будто на него и не ступала нога человека. Это был даже не берег, а золотая сказка. Но и попасть на него было не так-то просто: с юга следовало бы обойти разработки синдиката, а с севера — дом Шаве и его алмазный участок. Рыбака, догадавшегося освоить этот берег, ждала бы большая удача. В пустой породе, которую промывальщики синдиката сбрасывали в реку выше, была масса термитов, муравьев, личинок, жучков, червячков, и вся эта живность, спускаясь вниз по течению, не могла не собрать здесь стаи жирующих рыб.

На участке Шаве не было шахт. Пять или шесть африканцев лениво носили корзины с породой к реке, а потом так же не торопясь промывали ее в решетах. Ни вышек с часовыми, ни надсмотрщиков, ни самого хозяина Рэмбо не увидел. И это лучше всяких слов убедило его в том, что охранять здесь действительно было нечего, и самим африканцам-горнякам, видимо, надоела уже эта бессмысленная роль людей, переливавших из пустого в порожнее.

Палатка наполнилась ароматным запахом кофе.

— Садись, Джон, — позвал Гвари, — и расскажи, что ты там увидел. Рэмбо сел на раскладной матерчатый стульчик и с удовольствием отхлебнул глоточек крупного кофе.

— Я убедился, — сказал он, — что и капитан Сандерс, и Бирс были правы: ни черта у него нет. И я понял, почему они не могут схватить бельгийца за руку. Даже если Сандерс явится к нему со своими молодцами с обыском и наложат арест на найденные алмазы, ничего он этим не докажет, и ему останется только извиниться перед Шаве.

— Я ничего не понимаю в этих камешках — поддержал его Гвари, — но думаю, Бирс хвастанул, когда сказал, что может отличить свои алмазы от любых других. Может, от южно-африканских он и отличит, но участок-то Шаве в ста ярдах отсюда, и вряд ли его алмазные пласты чем-нибудь отличаются от синдикатских.

— Конечно, Бирс прихвастнул, — согласился Рэмбо. — Если бы он сумел убедительно доказать, что алмазы, которые могли бы обнаружить у Шаве, это алмазы синдиката, нам бы здесь и делать было нечего. В том-то и дело, что он никогда не сможет этого доказать. Бирс — просто трепло и пустой болтовней прикрывает свою беспомощность.

Гвари рассмеялся.

— Джон, — спросил он, — ты видел аппаратуру в проходной?

— Человек хитрее всякой аппаратуры.

— Она просвечивает человека с головы до пят, до печенок и селезенок! А двойной ряд проволоки с часовыми? В самом деле, как можно вынести алмаз?

Рэмбо поставил пустую чашку на низенький столик и уставился на Гвари.

— Пит, — сказал он, — я не верю ни в колдунов, ни в экстрасенсов. И если воруют и выносят, значит, это возможно, и делают это обычные люди… у которых, правда, варит котелок. И если мы не найдем вора, нам не выйти на бельгийца. А без него, как я понял, ты не выйдешь на людей-крокодилов, а я буду искать в джунглях сэра Джеймса, как иголку в стоге сена. Пойдем работать — надо осмотреться.

Солнце уже набирало силу, и Рэмбо с Гвари, сняв с себя одежду, остались в одних плавках. Рэмбо выбрал небольшой пригорочек, укрепил на нем треногу и стал винтами устанавливать теодолит по горизонтальным уровням. Воздушный пузырек никак не хотел останавливаться на средней риске, и Гвари, не выдержав, плюнул.

— Послушай, Джон, — сказал он, — чего ты с ним возишься? Нужен он тебе? Ну его к дьяволу!

Нужен, Пит. А вдруг подойдет мастер да случайно глянет на наш прибор. Тогда дураком нужно быть, чтобы не понять, какие мы с тобой топографы.

Гвари смущенно переступил с ноги на ногу и должен был согласиться, что действительно, как сказал капитан Сандерс, расширять круг посвященных ни к чему.

— Куда мне с этой деревяшкой? — спросил он, держа рейку, будто винтовку, с которой собрался идти в штыковую атаку.

— Знаешь, Пит, я хотел бы поглядеть на рабочих Шаве. Бирс говорил, что у него, как и здесь, тоже работают панамоли. Он что, больше платит?

— Этого никто не знает, но тут есть, о чем подумать.

— О чем именно? — спросил Рэмбо, чтобы проверить свою догадку. Видишь ли, обычно весь крааль работает на одного хозяина.

Почему же несколько панамолей таскают корзины у Шаве? Тут рядом, как сказал Сандерс, живут и зулу, и малави, и рунди. Почему Шаве не взял рабочих оттуда?

— Вот именно! — Рэмбо установил, наконец, теодолит и осмотрелся. — Знаешь что, Пит, поднимись повыше, а потом будешь спускаться к часовой вышке и встанешь так, чтобы я мог полюбоваться на участок Шаве, не вызывая подозрений.

— О'кей, сэр, — блеснул зубами Гвари и пошел на свое место.

Отойдя шагов на двадцать, он поставил рейку на землю и повернул ее красными делениями к Рэмбо. Рэмбо посмотрел в трубу, увидел увеличенное перевернутое изображение Гвари и полюбовался его довольной физиономией. Когда ему показалось, что он уже довольно насмотрелся на нее, махнул рукой и нарисовал в тетради несколько нулей. В это время Гвари перешел на новое место. Работа пошла споро.

Вначале горняки, и взрослые и дети, наблюдали за ними исподтишка: чем это занимаются крепкие и здоровые мужчины, но ничего особенного так и не увидели и потеряли к ним всякий интерес. Это устраивало «топографов».

Гвари неторопливо передвигался к ограждению и, наконец, встал с рейкой так, что оказался в створе между теодолитом и участок Шаве. Теперь Рэмбо имел возможность видеть крупно каждого горняка в отдельности. Это были сильные мускулистые молодые люди, все панамоли, о чем можно было судить по племенным насечкам на лицах. И что сразу заметил Рэмбо, они не утруждали себя. Корзины, которые они таскали от карьера к реке, были почти пусты, и промывали они породу не только лениво, но и небрежно. Нерадивые работники или же люди, уверенные, что ничего в этой пустой породе они не найдут, хотя бы промоют всю землю еще на сотню ярдов в глубину?

Рэмбо махнул Гвари рукой и нарисовал в тетради кружочки. Гвари, чтобы не выходить из створа, прошел вперед несколько шагов и остановился. Рэмбо стал обшаривать, чуть поводя трубой, участок от карьера до реки и неожиданно увидел еще одного пана-моля с красной повязкой на лбу. Он сидел на корточках у края карьера и, многократно приближенный оптикой, смотрел прямо в окуляр теодолита. Рэмбо даже отшатнулся, хотя сразу же понял, что за двести с лишним ярдов панамоль не мог смотреть вобъектив, — он просто смотрел в их сторону. Вряд ли он вообще видел на таком расстоянии, куда направлена труба. И все-таки не взгляд африканца заставил его отшатнуться: он узнал этого панамоля, он уже видел его и видел не раз. Рэмбо еще раз посмотрел в трубу. Да, это он, ошибки быть не могло. Но теперь панамоль отвернулся и равнодушно смотрел на реку. Рэмбо укрепил винтом трубу, оставил у треноги тетрадь с карандашом и пошел к Гвари. Он взял у него рейку и сказал:

— Не трогай трубу. Посмотри на панамоля и вспомни, где ты мог его видеть.

Гвари подошел к теодолиту и посмотрел в окуляр. Панамоль сидел на прежнем месте. Но сколько ни всматривался в него Гвари, вспомнить его так и не смог. Африканец был неприметный и совершенно ничем не отличался от остальных таких же неприметных панамолей. Гвари поднял карандаш с тетрадью, дописал в нее еще несколько кружков и махнул Рэмбо, подзывая его к себе.

— Я не знаю этого панамоля, — сказал он, когда Рэмбо подошел. — А откуда знаешь его ты?

— Когда мы вышли из гидроплана, он болтался неподалеку. А сегодня утром он сидел за клумбой против гостиницы.

Гвари вытаращил глаза.

— Ты что — все видишь?

— А ты, следопыт? Ты не приметил даже эту красную повозку? Гвари обиделся и недовольно засопел.

— В джунглях от меня не ускользнет даже змея, — сказал он, по-детски надув губы. — Я читаю следы зверей.

— Я не хотел тебя обидеть, Пит, — Рэмбо взял Гвари за руку. — Извини, я не подумал об этом, — Мне-то чаще приходится читать следы людей.

Гвари не мог долго обижаться. Он шутливо ткнул Рэмбо кулаком в бок и улыбнулся.

— Наверное, потому нас вместе и запрягли, чтобы мы разобрались, где люди, а где звери. Все о'кей, Джон. И что же ты думаешь об этом панамоле?

Рэмбо пожал плечами.

— Ничего не думаю, я вижу — он следит за нами, — и, довольный, добавил: — Это же очень хорошо, Пит!

— Что — хорошо? — не понял Гвари.

— То, что все становится на свои места, — пояснил Рэмбо. — Теперь я окончательно убедился, что Сандерс с Бирсом были правы, и мы на верном пути: Шаве струхнул и, значит, ему есть чего бояться. Я заметил и еще кое-что. Пит, когда мы сходили на берег, ты видел что-нибудь на реке?

— По-моему, она была пуста, Гвари подумал и вспомнил: — С верховьев Луалабы шла единственная моторка и ею управляла женщина. Это была белая женщина, Джон, поэтому я и запомнил ее.

— Правильно, Пит. А когда мы садились в машины, она развернула лодку и ушла вверх по реке, не приставая к берегу. Она возвратилась куда-то сюда, Пит. И бьюсь об заклад, это была мадам Шаве, Рэмбо торжествующе посмотрел на Гвари. Или здесь, среди панамолей, малави и рунди живут еще белые женщины?

Гвари после длинной паузы осторожно спросил:

— Неужели ты думаешь, что Альберу Шаве уже известно, кто мы?

— Нет, Пит, именно это он и хочет узнать. Если Шаве абсолютно уверен, что его нельзя уличить в скупке краденых алмазов, то с чего бы вдруг он так забеспокоился?

— Но ведь не думаешь же ты, что он замешан в истории с полицейским патрулем?

— Как знать, как знать… — Рэмбо задумался, искоса наблюдая за работой синдикатских промывальщиков. — Ведь капрал-то ушел от людей-крокодилов и добрался до полицейского поста. И Шаве неизвестно, что он мог рассказать Сандерсу перед смертью.

— Но капрал Нголле не назвал его имя.

— А может, не успел назвать? Или чего-то боялся? — спросил Рэмбо, продолжая внимательно наблюдать за промывальщиками. И вдруг голова его дернулась, будто его ударило током, и он, улыбаясь, посмотрел на Гвари. — Как ты думаешь, Пит, неужели здесь глинистое дно?

— С чего это ты решил? — удивился Гвари. — Ты же видишь — песок.

— Вот и я так подумал. Надо искупаться вечером, а очень не хочется идти по глинистому дну.

— Хитришь, Джон?

— Знаешь что, Пит, поставь, пожалуйста, еще раз рейку на старом месте: хочу посмотреть, чем занимается наш панамоль.

Гвари отошел к заграждению и поднял рейку. Рэмбо прильнул к окуляру. Панамоля на месте не было Рэмбо чуть сдвинул трубу и успел увидеть лишь его спину, прежде чем он скрылся за отвалами породы.

Глава 6

Мьонге обошел карьер и по тропе, петляющей между могучими деревьями, направился к дому своего господина, человека, который в любое мгновение мог изменить его тело и заставить продолжать свое существование в воде — в мире ушедших предков.

Мьонге было лет восемь, когда на его глазах стая разъяренных крокодилов перевернула лодку, с которой ловили рыбу его отец и мать, и разорвала их на части. Мьонге видел, как забурлила у берега, кроваво запенилась вода, и в ужасе, с криком бросился бежать к краалю. Он метался в бреду всю ночь, и люди, приготовив костер и красную глину, ждали, когда он переселится в страну облаков. Но утром в крааль пришел Шаве, взял мальчика и унес его на руках к себе. И никто из панамолей не сказал ни слова — все опустили головы, чтобы не встретиться со взглядом колдуна, взглядом, который поражает и выжигает внутренности человека. А то, что Шаве — колдун, знали не только взрослые, но и дети, едва научившиеся ходить. Ведь колдуна очень просто отличить по красным глазам и светлой коже. К тому же, кому не известно: чем дальше родина колдуна, тем могущественнее его сила. А Шаве родился за океаном, в такой дали, которую панамоли не могли себе и вообразить. Поэтому и могущество Шаве было беспредельным. Он мог при желании лишить человека рассудка и способности видеть. Он все мог — этот Шаве. Для него не существовало ничего невозможного. И он принес тогда меленького Мьонге в свой дом.

Мьонге смутно помнил, — а может, это было в бреду? — как он долго и мучительно переселялся в страну облаков и никак не мог достичь высоты. Но он все-таки достиг ее и забыл себя. Он не помнил себя до тех пор, пока Шаве не оживил его. Мьонге не знал, выкопал ли он труп из земли или вернул с высоты. Это уже не имело никакого значения: теперь он был зомби — оживший мертвец. И колдун должен был умертвить его второй раз, чтобы съесть тело и стать еще могущественнее. Но Шаве не убил Мьонге — у него и так достаточно был могущества, — он сделал его своей тенью, лишенной и воли, и желаний. И та оболочка, которая когда-то была его телом, уже принадлежала не ему, а его господину. Мьонге знал это и считал справедливым. Так было из века в век, из поколения в поколение.

Мьонге подошел к веранде и остановился, опустив голову. Он не должен был звать господина, господин сам увидит его, когда ему будет нужно, и позовет его в дом или взмахом руки отошлет за ненадобностью. Мьонге готов был стоять в такой позе вечность, если это понадобится его господину. Но ему пришлось ждать совсем недолго. Скоро Шаве увидел его и жестом пригласил войти. Мьонге вошел, не поднимая головы, остановился у порога и только теперь посмотрел господину в глаза: Шаве не любил, когда при разговоре с ним люди прятали глаза, — тогда он подозревал их в неискренности.

Шаве, сидя в низком плетеном кресле, неторопливо закурил сигару, выпустил в потолок клуб дыма и только тогда спросил:

— Что ты узнал еще, Мьонге?

— Они остановились в гостинице, сэр. Ночью не выходили. Утром автобус отвез их на разработки.

— И что они там делали?

— Один носил раскрашенную доску, а другой смотрел на него в трубу, сэр. Давно-давно к вам тоже приезжали такие.

— Топографы? — напомнил Шаве забытое Мьонге слово.

— Топографы, сэр.

Мьонге весь день вспоминал это слово, но так и не смог вспомнить. И теперь удивлялся, как он мог забыть его. Но это действительно было тогда, когда Мьонге был мальчиком. Два топографа несколько дней ходили по участку, и Мьонге даже помогал им носить… Рейку! Это слово вспомнилось сразу, и Мьонге решил поправить сам себя.

— Это была не доска, сэр, — сказал он, — рейка.

— А как же ты мог видеть все это, Мьонге? Или тебе кто рассказал об этом?

— Я видел своими глазами — это рядом с вашим участком, сэр, недалеко от их береговой вышки. Им поставили там палатку.

Шаве пожевал кончик сигары и сплюнул. Значит, его подозрения напрасны. Просто синдикат никак не успокоится и не оставляет надежды заполучить его участок. На кой черт он им сдался, если он пуст? Правда, об этом никто и понятия не имеет. Но синдикат не станет вкладывать деньги в пустую породу. Значит, что-то пронюхали и надеются на шахтные разработки. Может, их пласт вильнул в его сторону. Но он, Шаве, вкладывать деньги в это дерьмо совсем не намерен — пока есть синдикат, будут и алмазы. Куда ему торопиться? А когда придет время, он постарается не продешевить — пусть повышают цену.

Шаве поднялся и подошел к Мьонге вплотную, глядя на него немигающими красно-голубыми глазами. В такие минуты Мьонге цепенел и ждал мгновения, когда колдун возьмет его тело. Но оно пока не нужно было человеку со светлой кожей.

— Ты все хорошо узнал, Мьонге, и я тобой доволен. Но ты не должен упускать их из виду, пока они здесь. Ты меня понял?

— Я все понял, сэр, — Мьонге замялся.

— Говори, — приказал Шаве.

Если бы у меня был бинокль, сэр…

— Ну, конечно, Мьонге! Я бы мог догадаться и сам. Возьми, — он снял со стены кожаный футляр, висевший на ремешке, и надел его на шею Мьонге. — А теперь иди.

Мьонге нагнул голову и вышел за дверь.

Глава 7

Рэмбо достал из ящика брезентовый чехол и набросил на теодолит.

— Кажется, нам везут обед, — сказал он. — И мы его заработали.

— Если мы чего и заработали сегодня, — заметил Гвари, — то только чашку кофе без сахара.

— Ошибаешься, Пит, — возразил Рэмбо. — И потом ведь день еще не кончился.

После обеда Рэмбо растянулся на кровати и посоветовал Гвари последовать его примеру.

— Все равно пока не уйдут наши горняки, — сказал он, — нам нечего делать. К тому же не стоит их волновать своим присутствием. Я заметил, что некоторые из них очень нервничают, когда мы смотрим на них. Я сплю, Пит.

Гвари хотел спросить, когда это он успел заметить нервных горняков, если все время обшаривал участок Шаве, но Рэмбо сразу же уснул или притворился, что спит. Гвари ничего не оставалось делать, как тоже лечь. И вскоре в палатке все затихло.

Рэмбо проснулся, когда солнце уже клонилось к закату. Он поднялся и посмотрел в окно. На участке Шаве все так же лениво передвигались от карьера к реке и обратно рабочие с корзинами на головах. Рэмбо перевел взгляд на то место, где сидел утром ничем не примечательный панамоль, и в этот момент там вспыхнул и тотчас погас солнечный зайчик. Рэмбо отшатнулся от окна.

— Пит! — позвал он.

Но Гвари был уже рядом с ним.

— Что там?

— Не высовывайся, — предупредил Рэмбо. — Поздравляю, теперь мы под микроскопом у этого панамоля.

— Ну что ж, — не смутился Гвари, — надо показать ему, что мы честно отрабатываем свой кусок хлеба.

Они вышли из палатки, и работа закипела. Гвари бодро перебегал с рейкой с места на место. Рэмбо смотрел в окуляр на его довольную физиономию, махал рукой и записывал в тетрадь очередные нолики. Но теперь он ни разу не направил трубу в сторону участка Шаве, он встал даже к нему спиной.

Часа за полтора до заката Рэмбо сложил над головой руки крестом, и Гвари сразу понял, что на сегодня для любопытного панамоля вполне достаточно. Рэмбо внес теодолит в палатку и поставил его у стенки сбоку от окна.

— Он нам может пригодиться, — пояснил он Гвари. — Садись, отдыхай. Нам, возможно, придется сегодня еще побегать.

— Ты заметил какой-нибудь след?

— Не знаю, — Рэмбо сам еще не был уверен в этом и, чтобы проверить свою догадку, спросил: — Скажи, Пит, вот если бы ты нашел алмаз и захотел вынести его, как бы ты это сделал?

— Джон, — воскликнул Гвари, — если бы я это знал, то вознаграждение синдиката уже лежало бы у меня в кармане!

Проходная и ограждение исключены, — не обращая внимания на его слова, стал размышлять вслух Рэмбо, — что остается?

— Послушай, Джон, — вдруг вспомнил Гвари, — а что если выпустить стрелу с алмазом за территорию разработок, как тот жрец, о котором рассказывал Бирс? А потом подобрать ее.

— Молодец, — похвалил Рэмбо. — Сотни панамолей, часовые, охранники и мастера будут просто реветь от восторга и преподнесут тебе именной лук со стрелами.

— Ты прав, — смутился Гвари, — это глупо. Остается река. Но это еще глупее.

— Почему же? — удивился Рэмбо.

— Да потому что катера «алмазной полиции» ходят почти по головам промывальщиков.

— А в колдунов ты не веришь, — с сожалением сказал Рэмбо.

— Не верю, — буркнул Гвари.

Видно, он хотел сказать что-то еще, но в этот момент почти одновременно в разных концах разработок раздались переливчатые трели свистков. Для горняков кончился еще один рабочий день, и они неторопливо потянулись от реки вверх, к проходной, чтобы пройти под невидимыми лучами, которые в очередной раз обшарят каждый дюйм их внутренностей.

— Пойдем, Пит, купаться.

Рэмбо вышел из палатки и посмотрел на реку. Ярдах в тридцати от берега стоял на якоре лишь один катер, в рубке которого дремал рулевой. Рэмбо спустился к реке, но в воду заходить не стал, а пошел вдоль берега туда, где только что стояли промывальщики. Гвари ни о чем не спрашивал, он давно уже понял, что Джон все-таки вышел на какой-то след.

Рэмбо подошел к тому месту, где стоял крайний промывальщик, и неторопливо вошел в реку. Когда вода дошла ему до пояса, он остановился и стал топтаться, как показалось Гвари, на одном месте, словно прощупывая что-то ногами.

— Пит, — сказал Рэмбо тихо: голос на реке раздается очень далеко, — а дно здесь действительно песчаное, ты прав.

Наконец, он что-то нащупал ногой, и лицо его расплылось в улыбке.

— Есть, Пит.

Он опустился под воду с головой, и когда вынырнул, повернулся спиной к катеру и показал Гвари бамбуковую палку с вымазанным землей концом.

Гвари вопросительно посмотрел на Рэмбо. Палка как палка, и, скорее всего, промывальщик отмечал ею место, где ему надлежало стоять.

— На ней ничего нет, — многозначительно сказал Рэмбо и снова скрылся под водой.

Когда он вынырнул, палки в его руках уже не было, видно, он воткнул ее на прежнее место.

— Да окунись же ты! — Рэмбо сделал Гвари подсечку и выбежал на берег.

Гвари догнал Рэмбо уже у палатки.

— Джон, да объясни же ты мне, наконец, что все это значит! Рэмбо видел, что следопыт начинает терять терпение: его профессиональная гордость была уязвлена.

— Скоро ты увидишь все сам, Пит, — утешил он его. — Наберись терпения. Видишь ли, я ведь могу и ошибиться. Заходи в палатку.

— А что я увижу из палатки? — не понял Гвари. — Ты что — дуришь меня?

Рэмбо слегка подтолкнул Гвари плечом, и тот, потеряв равновесие, упал на свою кровать. Смеясь, Рэмбо сел рядом.

— Отдохни, Пит, — сказал он. — Ему идти сюда ровно тридцать минут. А если он не придет, значит, я потерял нюх и уже не могу читать следы людей. А пока, Пит, приготовь по чашечке кофе. Чего зря время терять?

Гвари поднялся и поставил на горелку кофейник. И уже не стал спрашивать, кто, куда и зачем придет через тридцать минут. В конце концов можно и умерить свое любопытство.

Они пили кофе почти в полном молчании: Рэмбо мучили сомнения, Гвари же надоело быть навязчивым. Наконец, кофе был выпит, Рэмбо поблагодарил Гвари за отлично приготовленный напиток и поднялся. Он подошел к окну, осторожно, не высовываясь, посмотрел сбоку на ничейную полосу и не мог сдержать радостной улыбки.

— Пит, он идет, — прошептал он и жестом подозвал Гвари. — Посмотри, кто это?

Гвари встал рядом с Рэмбо, и ему было достаточно одного взгляда, чтобы узнать этого человека.

— Это наш промывальщик, на месте которого мы только что были. И что?

Гвари никак не мог понять, почему Рэмбо так заинтересовался горняком. Да, но ведь он угадал, что промывальщик придет, и даже назвал время, когда он явится. Значит, Рэмбо все-таки напал на верный след, читать который Гвари, увы, было не дано.

Рэмбо ничего не ответил, и осторожно отстранив Гвари, поставил теодолит так, чтобы хорошо видеть берег реки и в то же время сам инструмент не был заметен со стороны: он ни на минуту не забывал, что находится под микроскопом любопытного панамоля.

Горняк, средних лет африканец с курчавой черной головой, одетый в клетчатую рубаху и выцветшие синие джинсы, прошел уверенной походкой ярдах в тридцати от Рэмбо. На берегу он разделся и вошел в воду, не оглядываясь и не озираясь по сторонам. Когда вода достигла его груди, он остановился и, пошарив руками, что-то нащупал и стал вытаскивать на берег. Это была грубо сплетенная из камыша корзина с узкой углубленной горловиной с одной стороны: самая простейшая рыболовная снасть, которая не требует в обращении с собой ни сноровки, не умения.

Рэмбо стал смотреть в трубу теодолита: теперь его интересовали каждая мелочь, каждое движение этого человека. Выбросив на песок несколько крупных рыбин, горняк поднял свою снасть и снова понес ее на глубину. Установить ее на место было делом одной минуты, но горняк не торопился выходить из воды. Он то окунался с головой, то шевелил плечами, то резко качался из стороны в сторону, — словом, делал все, чтобы произвести на случайного наблюдателя впечатление купающегося человека. Но Рэмбо увидел то, что и хотел увидеть. За всеми этими отвлекающими движениями от него не ускользнули главные — движения рук вод водой. Горняк правой рукой будто бы подтягивал к себе веревку, а левой перехватывал ее — так делают, когда подтягивают к себе летающего змея. Это продолжалось довольно долго, потому что веревка была очень длинная.

— Сто тридцать ярдов, — сказал Рэмбо, и Гвари, который поверх его головы наблюдал за горняком, опять ничего не понял.

Наконец, веревка кончилась, горняк поднес правую руку ко рту и дернул головой. Рэмбо увидел, как влажно блеснула леска. Значит, это была не веревка, а леска, и конец ее, на котором было что-то привязано, горняк откусил. Теперь он вдруг заторопился. Выбежав из воды, он сразу же сунул что-то в карман джинсов, а на кусок лески нанизал свой улов. Оставшийся моток он положил в другой карман, быстро оделся и широким шагом пошел прочь от реки, перекинув связку рыб через плечо. А что же делает любопытный панамоль? Рэмбо навел трубу на участок Шаве и обшарил все отвалы, карьер, берег — участок был пуст. Да иначе и быть не могло — через полчаса солнце скроется за зеленым массивом джунглей, и наступит тропическая ночь. А через час взойдет луна и осветит все зыбким призрачным светом.

— Пит, — сказал Рэмбо, — нам надо прогуляться до этого шикарного пляжа.

— Где горняк ловит рыбу?

— А вот это нам и предстоит узнать: что он там ловит.

— Может, дождемся восхода луны? Гвари не понимал, к чему такая спешка.

— Но мы же следопыты, Пит, — мягко упрекнул его Рэмбо. — И к тому же до восхода луны всякое может случиться.

— Разве я против, Джон? — Гвари стало неловко за свою нерешительность. — Я просто подумал…

— Вот и хорошо, — не дал ему договорить Рэмбо. — Пошли.

Он прицепил к поясу длинный широкий нож в кожаных ножнах и вышел из палатки. Солнце освещало лишь верхушки деревьев. Они успели дойти до проходной, прежде чем на землю спустилась тьма. На вышках зажгли прожекторы, и их молочно-белые лучи осветили берег и воду, уродливый карьер с безобразными отвалами, терриконы и копры.

У Рэмбо и Гвари были круглосуточные пропуска без права обыска, подписанные управляющим синдиката и шефом «алмазной полиции» Бирсом. И тем не менее и дежурный, и два полицейских были весьма удивлены желанием топографов прогуляться в такую пору вокруг территории прииска.

— Дня нам не хватит, — пояснил Рэмбо, — а у нас очень жесткий контракт. Приходится работать и при луне.

— Это ваше дело, — согласился дежурный, крупный седой африканец, — но у нас здесь не очень спокойно. Вас, наверное, предупреждали?

Что вы имеете в виду? — спросил с простодушной наивностью Рэмбо.

— Ну, знаете, — дежурный явно не хотел вдаваться в подробности, — всякое может быть. Это джунгли! Хотите я вам дам сопровождающего? Или оружие. У вас есть оружие?

Дежурный не на шутку испугался за жизнь обладателей таких редких пропусков. Было видно, что ему очень не хотелось отвечать за чужие судьбы своей судьбой. Рэмбо, смеясь, похлопал ладонью по своему ножу и успокоил дежурного тем, что дал слово не отходить от ограждения далее трех шагов и вернуться на позже, чем через два часа.

— Учтите, — предупредил все же дежурный, — если через два часа вы не вернетесь, я вышлю патруль.

Рэмбо и Гвари вышли из проходной, отошли немного и, не сдержавшись, рассмеялись.

— Я уже не пойму, — сказал Рэмбо сквозь смех, — кто за кем следит. По-моему, все — за нами.

— Ты неблагодарный, Джон, — упрекнул его Гвари. — Ведь он беспокоится только о нашей безопасности. А все же придется нам поторопиться, пока он не прислал сюда патруль.

И они ускорили шаги. Им предстояло обогнуть ограждение и выйти через ничейную полосу к реке — путь не более чем в две-две с половиной мили. Чтобы к ограждению нельзя было подойти незаметно, все деревья и кустарники вокруг были вырублены. В сумеречном свете прожекторов, освещающих территорию разработок, хорошо была видна неширокая тропинка, протоптанная, видимо, патрулем внешней охраны. Когда они в полном молчании подошли к берегу, появилась луна, похожая на большой перезрелый банан, и высветила на реке широкую серебристую дорогу.

Они разделись и бесшумно вошли в теплую, нагретую за день воду. На рыболовную снасть горняка Рэмбо наткнулся сразу и тут же скрылся под водой. Вынырнул он, держа в руке бамбуковую палку, наполовину измазанную землей. Молча, с трудом скрывая радость, Рэмбо потряс ею перед лицом Гвари и снова нырнул, чтобы воткнуть ее на прежнее место.

Когда они вышли на берег, Рэмбо принялся тщательно обследовать то место, где горняк сбрасывал с себя одежду. И он нашел то, что искал, — желтую пластмассовую катушку, на которой болтался кусок лески.

Обратно Рэмбо чуть ли не бежал, видно, ему не терпелось рассмотреть находку получше и поделиться, наконец-то, с Гвари своим открытием. Гвари же изо всех сил старался понять, что обнаружил Джон, чему он так радуется, — и не мог. Он бежал за Рэмбо по пятам и ругал себя за бестолковость. То, что обнаружил Рэмбо, видимо, было так прсто, что не укладывалось у него в голове.

— Слава Богу! — радостно встретил их дежурный в проходной. — Заставили вы меня поволноваться. А я уж и патруль приготовил вам вслед.

— Помилуйте, — не выдержал Рэмбо, — да что же здесь может случиться?

— О, не говорите так, — замотал головой дежурный. — После того, как у крааля панамолей крокодилы напали на полицейский патруль, всего можно ожидать.

— Здесь нет крокодилов, — веско сказал Гвари, — весь берег в разработках!

Дежурный грустно посмотрел на Гвари и только тяжело вздохнул. Ну что говорить с этой молодежью: силы много — ума мало.

Наконец, они добежали до палатки, плотно закрыли полог, окно, чтобы не налетела всякая пакость, и включили электрический фонарь. Рэмбо вынул из кармана катушку, внимательно осмотрел ее и передал Гвари, который сел ближе к свету и тоже осмотрел ее со всех сторон. Это была обычная катушка, какие продают, наверное, во всех странах мира, и Гвари не нашел в ней ничего примечательного, если не считать маленькой особенности. Отверстие в середине катушки с одной стороны было заткнуто плотной пробкой. Но мало ли зачем это было нужно рыбаку! Всякому известно, что каждый рыбак имеет свои секреты. Рэмбо, увидев, что Гвари так ничего и не понял, взял у него катушку, положил на стол и сел перед ней.

— Правильно говорят, Пит, — сказал он, — что все гениальное на удивление просто. Когда я впервые прошел сюда через проходную и огляделся здесь, на разработках, я сразу понял, что переправлять отсюда алмазы можно только рекой. Это единственные ворота, которые никем не охраняются.

— А катера? — удивился Гвари.

— Это несерьезно, — поморщился Рэмбо. — И я стал наблюдать за рекой, а вернее, — за людьми, которые стоят в реке.

— За промывальщиками?

— Верно, Пит, — за промывальщиками.

— Но ведь ты весь день смотрел на участок Шаве!

— Ну да, — подтвердил Рэмбо, — а в зеркальце, которое укреплено на трубе, я наблюдал за тем, что происходит сзади. И вот я заметил, что крайний промывальщик-панамоль вдруг стал нервничать. Да здесь, недалеко от них, оказались еще и мы, и он совсем потерял контроль над собой. Вот я и отвернулся, чтобы не смущать его. И тогда промывальщик поскользнулся и упал в воду. Тут я и спросил тебя: неужели здесь глинистое дно? Ну а когда мы с тобой нашли в воде этот бамбуковый колышек, я сразу все понял. Пит, ведь это так просто! Промывальщик берет катушку с леской длиной в сто тридцать ярдов с привязанным к концу куском деревяшки и пускает эту деревяшку плыть по течению. Она плывет и разматывает катушку, которую промывальщик цепляет на бамбуковый колышек. На всю эту операцию достаточно двух-трех секунд, никто и глазом не успеет моргнуть. А потом…

— Потом он идет к своей корзине за уловом, — подхватил Гвари, — находит свой поплавок и привязывает другой конец лески ко второму колышку.

— Молодец. Пит! Снасть готова. А когда он находит алмаз, ему достаточно засунуть его в середину катушки, заткнуть ее с другой стороны заранее приготовленной пробкой и пустить по течению. Все! Катушка будет плыть до тех пор, пока ее не остановит леска, укрепленная на втором колышке. Остается лишь вытянуть добычу.

Гвари с немым удивлением смотрит на Рэмбо.

— Джон, — наконец проговорил он, — как же все просто! Я бы в жизни не додумался. Ты читаешь следы людей даже на воде! Джон, ведь мы могли его арестовать. Почему мы не сделали этого?

— Пит, — улыбнулся Рэмбо, — разве ты уже служишь в «алмазной полиции» синдиката?

Гвари с досадой хлопнул себя ладонью по лбу.

— Черт побери, Джон, ты так заинтриговал меня этой историей, что я действительно забыл, зачем приехал сюда.

— Боюсь, Пит, — сказал задумчиво Рэмбо, — что тебе очень скоро напомнят об этом. Так скоро, как ты и не предполагаешь.

— Ты думаешь, его убьют?

Рэмбо молча разделся и лег на кровать.

— Давай спать, Пит, — сказал он сонным голосом, — я уже сплю. Гвари выключил фонарь, лег, но долго еще ворочался, переваливаясь с боку на бок. Уснул он только под утро.

Глава 8

Капитан Сандерс не успел допить свою чашку утреннего кофе, как вошел Ламбер.

— Закругляйтесь, Сандерс, — сказал он, усаживаясь на стул. — А потом я вам что-то скажу.

— Да уж говорите сразу, капитан одним глотком опорожнил чашку и отставил ее с громким стуком. — Разве врач может сказать что-нибудь приятное?

— Сразу так сразу, — кивнул Ламбер. — Опять ритуальное убийство.

— Где? — упавшим голосом спросил Сандерс.

— В лесу. Чуть южнее крааля панамолей.

Капитан Сандерс закрыл глаза, представляя себе место, где могло произойти убийство. А представив, в упор посмотрел на Ламбера.

— Говорите уж точнее, Ламбер: между домом Шаве и краалем! Ламбер вскинул брови, пытаясь тоже представить себе место преступления.

— Можно сказать и так. Но, говорят, все-таки чуть в стороне. Я связался с Бирсом, он уже должен выехать.

— Спасибо, — сухо поблагодарил Сандерс. — Фотограф с вами?

— В машине.

Недовольно сопя, Сандерс встал, поправил на поясе кобуру с пистолетом и на ходу снял с вешалки фуражку.

— Пошли.

Фотограф сидел рядом с шофером. Он знал, что капитан любит сидеть сзади, где можно и вздремнуть в уголке, и спокойно поразмышлять. Сандерс коротким взмахом руки поприветствовал шофера и фотографа и протиснулся на свое место. Ламбер сел рядом, захлопнул дверцу и кивнул шоферу.

— Поехали.

Машина рванула с места и через пять минут выехала из Понтьевиля. До крааля панамолей было не более четырех миль, а еще через милю стоял дом Шаве.

Кто обнаружил убитого? — спросил после долгого молчания Сандерс.

— Тано — птицы-могильщики. Они стали слетаться к опушке леса, и жители решили посмотреть, что случилось. Там его и нашли.

— Эти тано не растащат труп по частям, пока мы доедем?

— Не растащат, — успокоил Сандерса Ламбер. — Его охраняют пана мол и, — ведь это их соплеменник.

Капитан Сандерс выругался про себя и остальную часть пути молчал. Опять, конечно же, горняк, — все панамоли крааля работают на синдикат. Нет, не все: несколько человек копаются на участке Шаве. И сколько помнит капитан, ни с одним из них еще не случалось ничего подобного. Больше всех везет? Опять догадки, домыслы, подозрения — Сандерс сыт уже ими по горло. А ему нужны доказательства. Доказательства — чего? Этого Сандерс пока и сам не знал, он только предполагал. И снова мысли его вернулись на круги своя.

Дорога пошла лесом. Солнце осветило верхушки деревьев, и его косые лучи пробивали уже кое-где редколесье. И тогда на полянах открывались картины, поражающие ярким буйством красок. Стаи карликовых зимородок, сверкая лазурно-голубым, оранжевым и светло-коричневым оперением, срывались вдруг с места и исчезали в густо-зеленых кронах деревьев, чтобы через секунду появиться с другой стороны. Отливая металлическим блеском, порхали маленькие изящные нектарницы, на мгновение зависая в воздухе на одном месте, и тогда можно было видеть, как мелко-мелко дрожат их пестрые крылышки. Падали с высоты с пронзительным громким криком стаи черно-белых птиц-носорогов, хлопая большими взъерошенными крыльями со звуком, напоминающим дыхание кузнечных мехов. И чертили воздух по всем направлениям кроваво-красными молниями изящные глазастые стрекозы.

Капитан Сандерс вздохнул и отвернулся от окна. Господи, сколько же красоты в мире! А он не помнит даже, когда в последний раз выезжал не на задание, а просто так — отдохнуть в лесу, полюбоваться этой красотой, послушать голоса птиц. Проклятая служба! Он покосился направо, и все очарование леса сразу же исчезло. Где-то здесь, совсем недавно, полицейский капрал Нголле скрывался в корневищах дерева, истекая кровью, от преследовавших его людей-крокодилов. Сандерс проследил потом весь его путь по кровавой дорожке от реки до поста. А на берегу он увидел взрезанный труп Иненги с вырванными сердцем и печенью.

Они проехали мимо крааля панамолей, притихшего и безлюдного, и вскоре увидели на опушке леса небольшую группу людей. Машина остановилась, и к ней подошел шеф «алмазной полиции» Бирс. Он молча пожал руки полицейским и жестом пригласил их следовать за ним.

Африканец с курчаво-черной головой, одетый в выцветшие синие джинсы и клетчатую рубашку, лежал навзничь, широко раскинув руки и ноги. Он был вспорот от пупка до горла, словно бритвой, и по его выпущенным кишкам ползали слепни и зеленые мухи.

Ламбер нагнулся над ним, и ему достаточно было беглого взгляда, чтобы убедиться, что у бедняги вырваны и сердце и печень. И тут он почувствовал характерный запах горелого дерева, смешанный со слабым запахом спирта. Он встал на колени, обнюхал лицо покойного и внимательно посмотрел в его незрячие, неестественно расширенные зрачки.

— Это ритуальное убийство, — сказал он Сандерсу, поднимаясь. — Но панамоль был пьян, точнее — смертельно отравлен: от него несет метиловым спиртом.

— Вы не ошибаетесь, Ламбер? Может, он запивал сорговую водку пальмовым вином?

— Нет, капитан. Тогда бы от него пахло ячменным настоем, а от него несет горелыми чурками.

Сандерс посмотрел в сторону крааля, а потом перевел взгляд туда, где за бамбуковыми зарослями стоял дом Шаве.

— Потому он и отклонился от прямого пути, Ламбер? — спросил он.

Ламбер прекрасно понял намек капитана: африканец мог достать метиловый спирт только в доме Шаве, Но не стал поддерживать его подозрение.

— Я не знаю, каков был его путь, — сказал он официальным тоном, — но отклоняться он мог и по другой причине.

— По какой же?

— До того, как его убили, он ослеп. Сандерс внимательно посмотрел на врача.

— Да, Ламбер, — сказал он в раздумье, — тогда вы правы — это действительно древесный спирт.

Он отошел к жителям крааля, которые охраняли труп от хищных птиц, и узнал от них, что звали убитого Макиуда, что работал он в синдикате промывальщиком, и что вчера вечером он вместе со всеми вышел с территории прииска. Больше его никто не видел.

— А не мог он по пути зайти в дом Шаве? — спросил Сандерс. Панамоли как-то странно переглянулись и стали медленно расходиться.

Постойте! — Сандерс успел схватить за руку замешкавшегося старика. — Так, значит, он мог зайти к Шаве?

Старик испуганно оглянулся на удаляющихся односельчан и, вытянув шею, тихо сказал:

— Нет, маса. Панамоль боится Шаве. Он не ходит к нему в дом.

— Потому что Шаве — ла-джок? Он тал, который танцует ночью?

— Нет, маса. Шаве не тал, он йир — дурной глаз.

— Но ведь у него работают люди из вашего крааля! — пытался хоть что-то выбить из старика Сандерс.

— Не знаю, маса. Я старый. Спроси другой люди, — старик осторожно, но решительно освободился от руки капитана и вприпрыжку стал догонять своих соплеменников.

Сандерсу ничего не оставалось делать, как, попросив фотографа остаться у трупа, пригласить Бирса и Ламбера пройтись по следу Макиуды. Вокруг тела следы были затоптаны множеством ног людей, приходивших посмотреть на своего соплеменника. А дальше след уже можно было «читать».

— Смотрите, — Сандерс показал на след, уткнувшийся в ствол молодой смоковницы. — Здесь Макиуда уже ничего не видел, столкнулся с деревом и упал. Видите, он достаточно повалялся по траве, прежде чем смог встать.

Дальше следы были неровными и шли зигзагом.

— А вот здесь Макиуда тоже повалялся, — Сандерс остановился у основательно примятой травы и осмотрелся. И прежде чем упасть, он пытался за что-нибудь ухватиться и поломал ветки аноны. Ламбер, посмотрите, что там? Да не берите голыми руками! Возьмите хотя бы в платок.

Ламбер вынул из кармана носовой платок, нагнулся и поднял за горлышко пустую бутылку из-под джина. Он поднес ее к носу и понюхал.

— Именно этим, — с удовлетворением сказал он, — и пахло от покойного. Если здесь и есть что от джина, то только шикарная наклейка.

Сандерс молча кивнул, и они пошли дальше. Но дальше было уже неинтересно, и капитан вскоре остановился.

— Я не хочу, чтобы нас видел Шаве, сказал он. — Обыскать его дом мы сейчас не можем, никаких обвинений предъявить тоже не можем, а спрашивать, был ли у него Макиуда, просто глупо. Мы можем его только насторожить. А в нашем положении делать это никак не следует. Бирс, — повернулся он к шефу «алмазной полиции», вы не хотели бы встретиться сегодня у вас с нашими друзьями?

— Да, — согласился Бирс. — Думаю, им надо показать снимки убитого.

— На том и договорились, — решил Сандерс. — Не будем забывать, что разумная медлительность всегда мудрее необдуманной торопливости.

И Бирс с Ламбером ничего не могла возразить против этих справедливых слов.

Глава 9

Мьонге в этот день не повезло. Он не видел, как со стороны бамбуковых зарослей почти к самому дому подходили полицейские, и потерял из виду топографов. Час или два они поработали на прежнем месте, а потом взяли свои инструменты, ушли за карьер, и отвалы скрыли их от глаз Мьонге.

— Этот панамоль, — сказал Рэмбо Гвари, — действует мне уже на нервы. Не люблю, когда меня рассматривают под микроскопом.

И они перешли за отвалы.

— Не знал, что у тебя такие слабые нервы, — усмехнулся Гвари, глядя, как Рэмбо, не торопясь, устанавливает теодолит.

— Не в этом дело, Пит, — сказал Рэмбо. — Думаю, после гибели промывальщика Сандерс с Бирсом захотят встретиться с нами. И не нужно, чтобы любопытный панамоль видел, как мы будем уходить с разработок. В такой день это его может очень насторожить.

Когда утром Рэмбо с Гвари увидели, что промывальщика нет на своем месте, они сразу все поняли. А проезжающий мимо палатки на автокаре мастер остановился на минутку и рассказал, что сегодня, то ли ночью, то ли утром, промывальщик был убит людьми-крокодилами.

— Вот тебе и напомнили, зачем ты сюда приехал, — сказал Рэмбо Гвари. — И теперь Сандерсу с Бирсом захочется узнать, не заметили ли мы накануне чего-нибудь подозрительного.

— А мы заметили, Джон?

— Нет, Пит, мы ничего не видели, кроме панамоля, который следит за нами. Бирс ведь только и ждет, когда мы сделаем за него работу. Больше ему ничего и не нужно. Он сразу же перекроет путь утечки алмазов, а мы останемся с носом. Тогда тебе с Сандерсом не выйти на людей-крокодилов, а мне не видать сэра Джеймса, как своих ушей.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Гвари, но подумав, неуверенно предложил: — А может, Сандерсу все же следует рассказать? Ведь его-то алмазы не интересуют. Ему, как и мне, нужно добраться до крокодилов.

— Пит, — Рэмбо начал терять терпение, — да ведь он в пылу рвения окружит с реки и суши дом Шаве своими полицейскими и будет считать, что выполнил свой долг. Тебе что — не терпится похвастать нашими успехами? Ты такой честолюбивый?

Ну, что ты, Джон, — обиделся Гвари. — Я просто думаю, как лучше.

— А лучше, как сказал сам капитан Сандерс, не расширять круг посвященных. Давай слушаться старших по званию.

Убедил, — кивнул Гвари. К тому же промывальщик убит, и еще неизвестно, будет ли у него замена.

— Не волнуйся, — успокоил его Рэмбо. — Это не первая жертва, а алмазы все утекают и утекают.

Теперь на месте прежнего промывальщика стоял молодой стройный парень. Он не промывал породу, а словно играл с решетом, легко и ловко, и каждый мускул под его черной кожей перекатывался и подрагивал, откликаясь на малейшее движение. Укрепив теодолит на новом месте, Рэмбо долго смотрел на него в трубу, любуясь молодым сильным телом. А потом взял у Гвари рейку и дал возможность полюбоваться ему.

И запомни его, Пит, хорошенько, — посоветовал Рэмбо. — На всякий случай.

— Неужели и этот… — Гвари недоговорил, увидев подходившего к ним мастера.

— Управляющий прислал за вами машину, господа, — сказал он. — Просил срочно. Оставьте инструменты здесь, никто их не возьмет.

Уже через несколько минут Рэмбо и Гвари вошли в управление, поднялись на второй этаж и сразу направились к кабинету Бирса. Рэмбо без стука открыл дверь и увидел перед собой капитана Сандерса и Бирса. Сандерс попытался изобразить приветливую улыбку, но у него получилась лишь жалкая гримаса.

— Садитесь, — предложил он и стал ходить по кабинету. — Случилось несчастье…

— Нам уже сказали, — перебил его Рэмбо.

— Кто? — удивился Сандерс.

— Мастер на участке.

— И что вы думаете об этом?

— Видите ли, капитан, — начал Рэмбо, — одного дня наблюдений совсем недостаточно для того, чтобы делать какие-то выводы.

— Да, конечно, — согласился Сандерс, взял со стола бювар и подал Рэмбо. — Посмотрите, пожалуйста, снимки этого человека. Его звали Макиуда, и он был промывальщиком.

Рэмбо открыл бювар и сразу же передал его Гвари.

— Мы запомнили его с Гвари, — сказал он.

— Он что, — спросил Сандерс, — вел себя как-то странно или подозрительно?

Нет, просто он стоял к нам ближе остальных. Ты что-нибудь заметил, Пит?

— Ничего особенного, — пожал плечами Гвари. — Обычный горняк. Верно, Джон?

— Обычный, — кивнул Рэмбо. — Даже старательный.

Боюсь, что синдикат опять потерял камень, мрачно сказал Бирс, нервно барабаня пальцами по столу. А через несколько дней мы отдадим еще один — крокодилам! Господи, — он обхватил голову руками, — это какой-то ужас! — и вдруг без всякого перехода, резко вскинув голову, спросил: — А куда вы сегодня ночью ходили?

Рэмбо усмехнулся и покосился на Гвари.

— Нам пришла блажь искупаться при луне там, где ничейная полоса. Бесподобный песок? — улыбка медленно сошла с лица Рэмбо, и он в упор посмотрел на Бирса темными глазами. А впредь, Бирс, не советую вам снимать с нас допросы: не забывайте, что мы работаем не на «алмазную полицию».

— Ну, хорошо! — замахал руками Бирс. — Я ведь к тому, что дежурный беспокоился о вас.

— А между прочим, промывальщики, — добавил Рэмбо, — вышли со всеми рабочими через проходную, и никто из них не пытался перепрыгнуть через колючую проволоку. Вы поняли меня, Бирс?

— Ну, не надо, не надо, — болезненно поморщился Сандерс. — Мы ведь как раз и хотим разобраться во всем.

Верно, — согласился Рэмбо. — Тогда давайте к делу. Капитан, что это за панамоль с красной повязкой на лбу торчит у Шаве на руднике?

— Так и знал! — всплеснул руками Сандерс. — Он уже следит за вами? Прекрасно! Значит, Шаве забеспокоился, занервничал. Он выдал себя, Бирс!

— Так что это за панамоль? — повторил Рэмбо, не обращая внимания на чрезмерные восторги капитана. — Я хочу знать о нем все.

— Его зовут Мьонге. Это зомби Шаве.

— Простите, — не понял Рэмбо, — разве Шаве колдун?

— Конечно! — воскликнул Сандерс. У него не только красные глаза, но еще и красные веки, а это верная примета ла-джока. Таких глаз ни у кого не найдешь не только в бассейне Конго, но и во всей Африке! Когда Шаве смотрит на панамоля, зулу, руанда, рунди, шона, на любого другого африканца из крааля, негр цепенеет, как лягушка перед змеей. — Сандерс выдержал паузу и вздохнул. А у него всего-навсего запущенная трахома. Когда он приехал сюда, на него было страшно смотреть. Ламбер предложил ему тогда курс лечения, но он выгнал его из дома и велел самому лечиться от идиотизма. После этого Ламбер плюнул на него.

— Но это очень опасная болезнь, — сказал Рэмбо. — Я-то уж знаю. Если не лечиться, можно ослепнуть.

— Можно, — подтвердил Сандерс. — Видимо, он лечится сам, иначе давно бы ослеп. Но у меня такое впечатление… Понимаю, грешно так говорить, но у меня сложилось впечатление, что он боится потерять цвет своих глаз, который дает ему власть над темными забитыми людьми. И он не пытается довести свое лечение до конца.

Гвари брезгливо поморщился.

— Неужели это возможно, капитан?

— Для него возможно, — кивнул Сандерс. — Но прежде чем он ослепнет, он лишит зрения тех, кто видит лишнее. — Сандерс помолчал и тяжело вздохнул. — Макиуду убили уже слепого: Шаве дал ему бутылку древесного спирта.

— За алмаз, — не сдержался Бирс, — который, возможно, не имеет цены.

Сандерс посмотрел на Бирса укоризненно, и Бирс смутился.

— Простите, — пробормотал он и, сложив на животе руки, уставился в потолок.

— Такчто же Мьонге? — напомнил Рэмбо Сандерсу.

— О, это старая история! — оживился капитан. — Но, думаю, вы можете извлечь из нее какую-нибудь пользу. Вас не раздражает, что я хожу? Не могу говорить сидя.

— Как вам удобнее, капитан, — пожал плечами Рэмбо.

— Так вот, — начал Сандерс, неторопливо вышагивая по кабинету. — Шаве приехал к нам в пятьдесят пятом, когда независимого государства Заир еще не существовало, а было Бельгийское Конго. Колониальные власти сквозь пальцы смотрели на все тайные союзы людей-крокодилов, людей-леопардов и прочие древние религиозные культы африканцев. Им было выгодно поддерживать межплеменную вражду — это понятно. Я тогда был сержантом, как Гвари, и помню, нам запрещали вообще вмешиваться в племенные междоусобицы, не говоря уж о том, чтобы попытаться расследовать ритуальные убийства. Бельгийцы предоставили африканцам полную свободу резать друг друга. А когда страна получила независимость, первый наш премьер Патрис Лумумба стал резко выступать против сепаратизма, предрассудков и невежества. И вы знаете, в нашем крае наступило временное затишье. А потом Лумумбу зверски убили…

И, кстати, убийство тоже попытались представить как ритуальное, — вставил Бирс.

— Вот именно, — кивнул Сандерс. — Тогда у нас и появился этот тайный союз людей-крокодилов. И первой их жертвой стали родители Мьонге. Они растерзали их на глазах у мальчика, и Мьонге был так потрясен — видимо, нервный стресс, — что панамоли приготовились уже его хоронить. Но Шаве взял мальчика к себе, выходил и внушил ему, что было очень нетрудно, будто он возвратил его к жизни из мертвых. Так Мьонге стал зомби. И в этом абсолютно уверены все жители крааля панамолей.

— А Мьонге? — спросил Рэмбо.

— Об этом спросите его сами, — усмехнулся Сандерс.

— А на каком языке мне с ним разговаривать? — вполне серьезно спросил Рэмбо.

— Конечно, на французском. Шаве научил зомби своему родному языку, — Сандерс внимательно всмотрелся в лицо Рэмбо, и ему, видно, пришла в голову какая-то идея. — Послушайте, Рэмбо, а ведь вы могли бы соперничать с Шаве.

— В чем? — не понял Рэмбо.

— В колдовстве. Вы больше него обладаете всеми признаками настоящего колдуна: у вас такая же, как и у него, светлая кожа, но кроме того — поразительный шрам на щеке, знак агассу, и пронзительный взгляд. Вы даже Бирса смогли смутить, а ведь он далеко не африканец.

Бирс недовольно заерзал на стуле, а Рэмбо стало неловко.

— Простите, Бирс, я не хотел этого, — сказал он и задумчиво посмотрел на Сандерса. — Я подумаю над вашими словами, капитан. В них что-то есть, — он поднялся. — А теперь, если мы вам больше не нужны, отвезите нас обратно.

— Послушайте, ребята, — у Сандерса опять родилась идея, — а может, вам лучше жить в гостинице? Ведь ночью все равно нечего смотреть.

Рэмбо улыбнулся. Ну что вы, капитан! Ночью я подолгу смотрю на Южный Крест. Бог знает, когда я его еще увижу.

Шутите, Рэмбо? Ну, хорошо, это ваше дело, — Сандерс покосился на Бирса и чуть улыбнулся. — Не буду совать свой нос куда не следует, чтобы мне его не прищемили.

Бирс пропустил намек капитана мимо ушей и стал вызывать по телефону машину.

Глава 10

— Ваши инструменты в целости и сохранности, — встретил Рэмбо и Гвари мастер, когда они подошли к отвалам.

— Ну, конечно, — сказал безразличным тоном Гвари, — это ведь не алмазы — их не утащишь.

Мастер нахмурился.

— Не слушайте сплетни, господа, — сказал он по-отечески мягко. — У нас не крадут алмазы — это исключено. Вы сами видели аппаратуру в проходной, зачем же так говорить?

— Мой друг неудачно пошутил, — улыбнулся Рэмбо, — и забудьте об этом. Мы тут поспорили с ним: вон тот новый промывальщик — он тоже панамоль или зулу?

Мастер посмотрел на берег.

— А, Ньяма? Конечно, панамоль. Здесь почти весь крааль панамолей. Но тут работают и другие: зулу, малави, рунди…

— И вы всех знаете по именам? — удивился Рэмбо.

— Конечно, нет. Только промывальщиков. А их не так и много. Господам что-нибудь нужно?

— Спасибо, ничего. Мы переходим на прежнее место, Рэмбо сложил треногу и взял ее под мышку.

— Желаю успеха, — мастер поклонился и пошел к своему автокару.

Рэмбо и Гвари перенесли инструменты к палатке, как раз когда везли обед. Они плотно поели легли отдохнуть.

— Джон, — спросил Гвари, — ты что, даже не хочешь посмотреть на любопытного панамоля?

— На Мьонге? — спросил бесцветным голосом Рэмбо. — А чего на него смотреть? Его надо украсть.

— Что-о? — Гвари даже поднялся с кровати и посмотрел на Рэмбо. — Тоже неудачная шутка?

Рэмбо закрыл глаза.

— Послушай, — сказал он, улыбаясь, — а ведь мастер и в самом деле не знает, что у них крадут алмазы. И никто не знает, кроме членов правления синдиката, полиции и… воров с перекупщиками.

— Да нас с тобой, — добавил Гвари. — Это еще можно понять, но что ты сказал о Мьонге?

— Мы вернемся к этому позже, Пит. Ты напомнишь мне, если я забуду. А вот почему Сандерсу так понравился мой шрам? Если бы он видел все мои шрамы, он бы пришел в восторг?

— Он бы визжал от радости, — без улыбки сказал Гвари, — и у него родилась бы идея, достойная провинциального полицейского. Для начала он объяснил бы тебе, что это не шрамы, а знаки агассу: следы когтей крокодилов. А закончил бы тем, что предложил идти в крааль, чтобы стать вождем панамолей. И тогда ты бы легко раскрыл тайный союз, нашел своего сэра Джеймса, а он бы получил орден и повышение по службе. Ведь в самом деле еще совсем недавно людей с такими рубцами, как у тебя, запросто выбирали вождями племен.

Вот как! — удивился Рэмбо и даже открыл глаза. Я знал об этом, но не думал, что все это так серьезно.

— Так же серьезно, — сказал Гвари, — как если бы без рубцов тебя приняли за бестелесный дух — за человека без рода и племени. Так что радуйся.

— Я радуюсь, Пит, и думаю, что те, кто меня рубцевал, — Рэмбо потрогал на щеке шрам, — были все-таки страшнее крокодилов. Давай отдохнем. Я уже сплю, Пит.

Гвари удивленно хмыкнул: он никак не мог поверить, что можно так вот, мгновенно засыпать и так же мгновенно просыпаться — будто и не спал. Он закрыл глаза и решил сразу же уснуть. И чем больше он думал об этом, тем дальше уходил от него сон. Он уснул только тогда, когда прислушался к спокойному дыханию Рэмбо.

Вторую половину дня Рэмбо и Гвари провели в ожидании конца рабочего дня. Рэмбо исследовал каждый дюйм участка Шаве, но так нигде и не обнаружил Мьонге. Или же он удостоверился, наконец, что люди, прибывшие из Киншасы, действительно топографы, или же нашел себе такое укрытие, которое не сможет обнаружить ни одна труба. Новый промывальщик Ньяма работал, как заведенный механизм, и сколько Рэмбо с Гвари ни наблюдали за ним, не обнаружили ничего подозрительного.

Но вот раздались трели свистков, и рабочие потянулись к проходной. Ньяма бросил решето на испытанный прибрежный песок и окунулся несколько раз, смывая с черного тела серый пот. Рэмбо следил за каждым его движением, но ни одно не привлекло его внимания. Ньяма вышел из реки, легким небрежным движением подхватил решето и неторопливо пошел вслед своим соплеменникам.

Рэмбо внес теодолит в палатку и снова, как и в прошлый раз, установил его у окна.

— Джон, — спросил Гвари, глядя на приготовления Рэмбо, — ты думаешь все-таки, что не один Макиуда знал этот хитроумный способ?

— Даже не сомневаюсь, — уверенно сказал Рэмбо. — Ведь Макиуда был не первым, кого постигла печальная участь.

— Но тогда почему они лезут под ножи крокодилов? — не мог понять Гвари.

— А кто из панамолей знает, что в этом виноваты алмазы? — ответил вопросом на вопрос Рэмбо. — Макиуда нашел камень, о котором никто не знал, и сразу же понес его Шаве. А кому известно, что он был у бельгийца? Опять никому. Так что для панамолей это обычное ритуальное убийство.

Гвари вполне удовлетворило это объяснение, но оставалось еще одно обстоятельство.

— Но когда Ньяма увидит, — сказал он, — что второй колышек пуст, он сразу догадается, что Макиуда взял алмаз и убили его с целью ограбления. Неужели у него сразу же не возникнут подозрения?

— Знаешь, Пит, отчего ты так мудро рассуждаешь? — спросил Рэмбо. — Оттого, что ты знаешь больше Ньямы. А он и думать об этом не станет. Он просто решит, что Макиуда не успел размотать леску. Что-то ему помешало, или не приготовил катушку. Да мало ли причин!

— Пожалуй, ты опять прав, — согласился Гвари и осторожно выглянул в окно. — Джон, — все же не смог скрыть удивления следопыт, — он идет!

— Отлично. Вот теперь ты сам убедишься, знает ли панамоль столько же, сколько знаешь ты, мудрец.

Ньяма прошел мимо них легкой пружинящей походкой, играя мускулами, словно бегун перед стартом. На нем была лишь светлая набедренная повязка, впрочем, не настолько изящная, чтобы в ее складках не могла поместиться какая-то катушка. Рэмбо отметил это сразу. Ньяма, не останавливаясь, сразу же вошел в воду, уверенно прошел несколько шагов и резко остановился, наткнувшись на корзину. Он отвязал ее, вытащил на берег и выбросил на песок пять-шесть рыбин, которые, упруго извиваясь, начали свой предсмертный танец. Ньяма отшвырнул их ногой подальше от воды и пошел ставить корзину на место. Когда он привязал ее к шесту, ему осталось найти на воде поплавок, за который была привязана леска. Но Ньяма не стал его искать, он сделал проще: поплыл, пока не наткнулся на саму леску. Вернувшись к корзине, он погрузился в воду, и через несколько секунд все было сделано. Макиуда был постарше и поэтому — осторожнее и осмотрительней, молодой и горячий Ньяма надеялся еще на ловкость и проворство.

На берегу он достал из складок своей набедренной повязки кусок лески, нанизал на нее за жабры улов и таким же пританцовывающим упругим шагом стал подниматься вверх от реки.

— Знаешь, — сказал Рэмбо, отходя от окна, — когда он нырнул, чтобы привязать леску, у меня было такое ощущение, что он затягивает петлю на своей шее. Итак, снасть для ловли алмазов готова, как думаем мы с тобой, но не будем надеяться на наше воображение.

— Неужели ты хочешь пощупать ее руками? — усмехнулся Гвари.

— Обязательно, иначе я не усну.

Вначале они проверили первый колышек и убедились, что на нем резиновым кольцом была укреплена катушка. Рэмбо осторожно подергал леску, и она слегка спружинила. Значит, привязана.

А может, зацепилась за что-нибудь? — недоверчиво спросил Рэмбо.

— Джон, ну за что она может зацепиться, если тут кругом песок!

— Гвари не то чтобы лень было прогуляться до второго колышка, — его стала раздражать дотошность Рэмбо.

— Пит, — мягко сказал Рэмбо, — ведь ты не хочешь попасть на ножи из-за нелепой случайности?

Гвари этого не хотел, и они сходили и проверили при луне второй колышек — леска была на месте. Гвари теперь сам почувствовал себя намного увереннее.

Уже в палатке, укладываясь спать, Рэмбо спросил:

— Пит, ты знаешь, почему я сразу засыпаю.

— Что-нибудь насчет чистой совести? — ухмыльнулся Гвари.

— Нет, — меня не мучат сомнения. Подумай над этим. А я уже сплю.

Глава 11

Мьонге был потрясен. Так потрясен, что на это даже обратил внимание его господин — Шаве.

— Что с тобой, Мьонге? — спросил он, когда увидел, что его зомби не смеет смотреть ему в глаза. — Что-нибудь случилось?

И тогда Мьонге поднял голову, но взгляд его был отсутствующим и странным, словно бы он смотрел не на своего господина, а внутрь себя.

— Я бы хотел, чтобы Ньямбе не сотворил меня, — сказал он отрешенно.

— Но Великий Ньямбе не спас тебя от смерти, и вторую жизнь дал тебе я, — пытался уловить ускользающий взгляд панамоля Шаве. — Мьонге, разве ты забыл об этом?

— Нет, сэр, не забыл. Я все время помнил об этом, но теперь пришли и за ней.

— За кем, Мьонге? — не понял Шаве. — За твоей второй жизнью? — Да, сэр.

Шаве рассмеялся, но сразу же сообразив, что это не к месту, оборвал смех.

— Но ведь ты знаешь, что, кроме меня, над второй твоей жизнью не властны ни Ньямбе, ни мокиссо, ни люди, ни звери. А мне она пока не нужна. Так кто же хочет отнять ее у тебя?

Мьонге промолчал, а промолчав, понял, что он не хочет умирать. Если он назовет сейчас того, кто могущественнее его господина, тот мгновенно поразит Мьонге безумием и изменит его тело.

— Почему ты молчишь, Мьонге? — Шаве начал терять терпение. — Посмотри мне в глаза и скажи, что хочешь сказать.

Мьонге посмотрел господину в глаза, но Шаве не увидел в них ни страха, ни преданности в них была лишь обреченность. И бельгиец почти физически почувствовал, как его власть дрогнула перед слепой и могущественной силой, имя которой Судьба, — ведь только она отнимает у человека надежду и веру, обольщая его покоем обреченности.

— Я видел глаза нгандо-покровителя, — сказал наконец Мьонге. — Он пришел за мной.

— И где же ты их видел? — спросил Шаве.

Сейчас Мьонге солжет своему господину и сразу же ослепнет. Так говорил сам господин. Мьонге не хотел уходить в мир вечного мрака, и поэтому никогда не лгал господину. Но вот сейчас он впервые скажет ему неправду, и наступит тьма. Но она уже не страшила его, потому что он видел глаза нгандо-покровителя, который пришел за его второй жизнью.

— Я видел их во сне, — спокойно солгал Мьонге.

Но после этих слов тьма не наступила. Он по-прежнему видел свет и в этом свете — лицо господина и его напряженно-внимательный взгляд. Мьонге улыбнулся: неужели его господин потерял свою колдовскую силу?

Шаве не понял улыбки панамоля, но она ему не понравилась. Если он солгал и не ослеп после этого, вера в его могущество развеется как дым. Если же он сказал правду и позволил себе улыбнуться при этом, то, значит, потерял уже страх перед ним, его господином, и отдал себя во власть другому покровителю.

Шаве не хотелось верить, что Мьонге осмелился его обмануть. Значит, он сказал правду, а улыбнулся просто своим воспоминаниям о странном сне, который, однако, произвел на него сильное впечатление.

— Никогда не верь снам, Мьонге, — сказал Шаве, пытаясь придать своим словам значительность. — Сны — это дети ложного мира: в них больше каприза, чем смысла. Ты меня понял, Мьонге?

— Да, сэр, — заученно ответил Мьонге бесцветным тоном.

— Вот и хорошо, — без всякого выражения сказал Шаве и, не зная, что еще добавить, устало махнул рукой. — Иди, Мьонге.

Он вдруг почувствовал в себе страшную опустошенность, будто бы тугой мяч проткнул иглой, и он стал терять свою упругость и форму. Шаве видел, что он впервые ни в чем не убедил Мьонге, а тот даже и не пытался скрыть своего полного безразличия к его словам. Все это настолько огорчило и смутило Шаве, что нарушило его душевное равновесие, и наступила полная апатия. В таком состоянии не было желания ни думать, ни действовать, хотелось лишь одного — забыться.

— Жанна! — крикнул он. — Где ты, черт тебя побери!

Мьонге услышал этот голос, приводивший его когда-то в трепет, у бамбуковых зарослей, и он не произвел на него никакого впечатления. И Мьонге не удивился этому: сегодня он увидел, что господин потерял колдовскую силу, и уже не боялся его. Сейчас Шаве будет пить со своей женой джин, пока не рухнет на пол и не превратится в беспомощное и безвольное существо, которое ничем не станет отличаться от его соплеменников, пьющих сортовую водку.

Мьонге, помогая недавно Жанне раздеть господина и перенести на постель, к ужасу своему не увидел на его теле ни одного рубца, который свидетельствовал бы о принадлежности человека к роду живущих. Его тело, жирное и бледное, было гладким и скользким — к нему не прикасался ни коготь зверя, ни нож жреца-ганги. Такое тело могло принадлежать только духу или оборотню. И тогда Мьонге подумал о своих племенных знаках. Если у него после смерти изменилось тело, значит, должны были исчезнуть и племенные насечки? Но они остались! Стало быть, он не умирал, и Шаве обманул его так же, как обманул вместе с гангой крокодила-покровителя?

…Это случилось совсем недавно — в первую четверть луны. Господин послал его в крааль панамолей, чтобы он взял у ганги то, что он передаст ему. Мьонге пришел в крааль, когда там появился белый человек из алмазного синдиката. Он вынул из черной коробочки великолепный алмаз, попросил жреца освятить его и принести в жертву нгандо-покровителю. Мьонге видел этот алмаз, как видели и все панамоли, которые принесли ганге для освящения свои талисманы. И все были в восторге от красоты камня и от щедрости белого человека.

Ганга положил это бесценное сокровище среди кусочков дерева, речных камешков, зубов крокодилов и леопардов, стеклышек всего того, что принесли для освящения бедные панамоли, и ударил себя по коленям толстым ремнем из кожи бегемота. Ганга сидел на старой циновке, сплетенной из камыша, и лицо его выражало лишь то, что было изображено на нем красной и синей краской. Продолжая полосовать свои ноги, ганга то шепотом, то криками, то призывными воплями стал умолять мокиссо явиться ему и удостоить талисманы своим освещением. Но посредники между богом и людьми все не являлись, и ганга стал бить себя в грудь, потрясать сухими кокосовыми орехами, наполненными высушенным горохом, и выкрикивать слова, которые могли быть понятны лишь мокиссо:

— Кунг-кундунг-кикундунг! Кунг-кундунг-кикундунг!

И панамоли, желая помочь своему ганге привлечь внимание мокиссо, ударили в барабан и подхватили его призыв, раскачиваясь в такт ударам:

— Кикундунг!.. Кикундунг!..

Били барабаны, выскребал слух шелест кокоса, и качались черные, блестящие от пота тела, окружившие гангу плотным кольцом. Нарастал ритм ударов, голоса переплелись и спутались, и тогда рассек их вдруг резкий нечеловеческий вопль ганги. Невидимые силы стали ломать его, выворачивая суставы рук и ног. Пана-моли бросились к нему и прижали к земле. Наступила тишина. Ганга долго лежал без движения, потом глубоко вздохнул, открыл глаза и, покачиваясь, поднялся.

— Мокиссо явились мне, — сказал он торжественно, — и удостоили освятить то, что вы принесли с собой.

Радостные панамоли сразу же разобрали свои талисманы, оставив мокиссо в благодарность щедрые приношения: копченое мясо, жареную рыбу, пальмовое масло, лепешки из маниоки, фрукты хлебоплода, запеченные в золе, куриные яйца. Ганга взял алмаз, приношения и перенес все в свою хижину. Он вышел из нее с луком и стрелой, когда на небе показалось узкое кривое лезвие луны.

Ганга положил на землю лук и стрелу, достал из выдолбленной сухой тыквы, висевший у него через плечо, комок глины и скатал из нее между ладонями небольшой шарик. Потом извлек из-под набедренной повязки сверкнувший кусочек алмаза и поднял его, чтобы все видели, высоко над головой. Этот алмаз он вдавил в глиняный шарик и насадил его на наконечник стрелы. Подняв над собой лук и стрелу, ганга медленно спустился к берегу реки и стал просить нгандо-покровителя принять жертву, которую приносят ему белые люди.

Человек, передавший ганге алмаз, стоял тут же, среди панамолей, и не мог скрыть злобы и ненависти, которые горели в его глазах.

Ганга произнес заклинание, вложил стрелу в лук, натянул тетиву, и в полной тишине раздался шелестящий свист. Стрела мелькнула черной точкой и через несколько мгновений плюхнулась в воду. Раздался крик восторга, и панамоли, кружась и приплясывая, запели песнь во славу великого нгандо-покровителя.

Белый человек резко повернулся и быстрым шагом ушел в темноту. Мьонге не понял, чем он остался недоволен, если сам принес жертву и покровитель принял ее. Может, ему стало жалко алмаз и он раскаялся в своем необдуманном поступке? Белого человека трудно понять. Мьонге повернулся и увидел подходящего к нему гангу.

— Мьонге, — сказал он, — иди за мной.

Ганга провел его через пляшущих и поющих панамолей в свою хижину и вложил в руки точно такой же глиняный шарик, в котором отправил жертву нгандо-покровителю.

— Отнеси это своему господину, — сказал он. — И неси осторожно, как если бы ты нес собственное сердце.

Глина была еще влажная, но она не напомнила Мьонге живое сердце, потому что он ощутил ее холод. Если бы ганга не предупредил его об их лишней осторожности, может, ничего бы и не случилось. Но Мьонге так боялся сжать этот комочек глины, чтобы случайно не раздавить, и так опасался уронить его, что в конце концов перестал следить за тропой, зацепился ногой за тонкую плеть корневища и упал. Шарик выпал из его рук, раскололся у него перед лицом, и Мьонге не поверил своим глазам: перед ним лежал тот самый алмаз, который он прекрасно запомнил и который предназначался в жертву нгандо-покровителю! Неужели ганга мог обмануть своего покровителя, и тот не покарал его ни безумием, ни слепотой? И почему сам покровитель не бросил обратно эту лживую стрелу и не пронзил ею грудь обманщика?

Мьонге слепил две половинки шарика и, растерянный, убитый, принес своему господину.

Шаве ждал его у веранды, пыхтя зажатой в зубах сигарой.

Увидев Мьонге, он почти вырвал из его рук этот кусочек глины и даже не обратил внимания на состояние своего зомби.

— Это мне очень нужно, Мьонге, — ласково бормотал он, оглаживая ладонями глиняный шарик. — Он поможет мне изгонять из людей злых духов.

И сразу же забыв об оставшемся стоять Мьонге, он быстро вошел в дом и запер за собой дверь.

Потом, через две четверти луны, Мьонге снова ходил в крааль на обряд принесения жертвы белым человеком из синдиката. И опять ганга передал ему глиняный шарик. На этот раз Мьонге, уже не испытывая никакого страха, сам разломил его и снова увидел тот алмаз, который предназначался в жертву. И в Мьонге вошло великое сомнение. Он не мог понять, почему белый человек приносит такие дорогие жертвы покровителю черных? Почему ганга вместо покровителя жертвует алмазы его господину? И, наконец, почему сам покровитель, обманутый и униженный, не поразит гневом и яростью своих обидчиков?

Мьонге ждал. Он был уверен, что должно произойти нечто ужасное, от чего содрогнется земля и небо. Мьонге умел ждать и был готов ко всему. Но этот удар яркой вспышкой молнии ослепил его и поразил в самое сердце. И это было тем более неожиданно, что он и раньше мог об этом догадаться: еще там — в Понтьевиле.

Когда он впервые увидел этого смуглого — не белого и не черного — гиганта с широким рубцом через всю щеку, что-то шевельнулось в его груди, но тут же замерло, затаилось. Потом, уже с участка Шаве, Мьонге заметил, что этот человек подолгу смотрит на него в трубу, которая, как бинокль, способна приближать к себе все, на что ее наводят. Это он знал еще с тех пор, когда помогал топографам носить рейку, и они позволяли ему заглянуть в маленькое стеклышко. Мьонге делал вид, что внимание к нему смуглого гиганта его мало волнует и совершенно не беспокоит. Он отворачивался и бесцельно смотрел на солнечные блики Луалабы. А человек, он видел, все наблюдал за ним. И тогда ему самому захотелось поближе посмотреть на него.

Он попросил у своего господина бинокль, и когда впервые навел его на обнаженную фигуру гиганта, чуть не выронил из рук: все тело этого человека было испещрено священными знаками агассу так, как бывает изрыт копытами десятков коз берег Луалабы. Знак агассу на его щеке всего лишь предупреждал, и этого предупреждения там, в Понтьевиле, Мьонге не понял. И когда этот человек повернулся к нему лицом, и Мьонге увидел устремленный прямо на него пронзительный испепеляющий взгляд огромных, словно омуты, глаз, он упал лицом в землю и крепко зажмурился. Он понял: пришел нгандо-покровитель, от гнева которого теперь не уйти никому, кто так подло и коварно обманывал его, — ни жрецу, ни Шаве, ни ему, Мьонге, который способствовал обману своим молчанием. У Мьонге он просто возьмет жизнь, и беспомощный гладкий Шаве не сможет ему воспротивиться, потому что потерял свою колдовскую силу. А в этом Мьонге сегодня окончательно убедился сам. И если он еще сможет как-то смягчить гнев нгандо-покровителя, так это принести ему в жертву белого человека. Того самого, которого поручил ему охранять и беречь теперь уже бессильный бельгиец Шаве.

Глава 12

На рассвете, пока не пришли горняки, Рэмбо прорезал ножом противоположную от окна стенку палатки и установил против нее теодолит, чуть высунув трубу в прорезь. Придвинув стул, он удобно устроился на нем и прильнул к окуляру. Берег, у которого должны стоять промывальщики, был виден прекрасно — от отпечатков босых ног до каждого камешка. Но когда чуть позже промывальщики заняли свои места и Рэмбо еще раз посмотрел, как работает Ньяма, он понял, что напрасно испортил палатку: за ловким и быстрым негром нельзя было уследить. Он время от времени то вдруг погружался в воду с головой, чтобы освежиться, то начинал приплясывать, будто в голове его отбивали ритмы барабаны, то подходил ближе к берегу, чтобы в следующую секунду оказаться по грудь в воде. И решето в его руках, казалось, не оставалось в покое ни на мгновение. Он работал играючи.

Рэмбо отвернулся от теодолита и посмотрел на Гвари.

— Думаю, Пит, нам пора менять наблюдательный пункт.

— Не понимаю, — вздохнул Гвари, — зачем ты разрезал хорошую палатку? Мы ведь прекрасно увидим и в окно, когда он пойдет за алмазом.

— А может, он пойдет за рыбой?

— Тоже верно, — согласился Гвари и все же добавил, — или за тем и другим сразу. Остается провожать его каждый вечер до крааля?

— Верно, Пит. Или — до дома Шаве. Но никто, даже сам Ньяма, не знает, когда он пойдет к нему. И поэтому мы не успеем предупредить в случае чего ни Сандерса, ни «алмазную полицию», так что помочь нам они ничем не смогут. Остается надеяться только на самих себя.

За час до конца работы на руднике Рэмбо и Гвари вышли из проходной и, обогнув ограждение, поднялись на дорогу, ведущую мимо участка Шаве и его дома к краалю панамолей. Здесь, налево от дороги, к ничейной территории уходила заросшая тропа. На нее свернет Ньяма, по ней возвратится назад. Другого пути, чтобы попасть в крааль или к дому Шаве, нет. По другую сторону дороги начинался лес. Тут Рэмбо с Гвари и решили выбрать себе убежище.

Гвари облюбовал поросшее мхом и опутанное лианами дерево и с легкостью обезьяны обследовал его нижние ветви.

— Места никем не заняты, — донесся сверху его голос. — Прошу, Джон, здесь очень даже уютно.

Рэмбо не так ловко, но все же быстро сумел подняться к Гвари и сел на соседнюю ветку. Она была покрыта толстым слоем мха, и Рэмбо почувствовал, будто придавил губку, насквозь пропитанную водой. Ее струи шумно пробарабанили по нижней листве, и Рэмбо затих, стараясь не шевелиться. Он осторожно раздвинул перед собой лианы и мелкие ветки, и перед ним открылась серебристая гладь Луалабы. Река была пустынна, и только чуть левее, против территории синдиката, медленно курсировали взад-вперед два катера «алмазной полиции».

Трели свистков раздались будто над самым ухом, и Рэмбо увидел, как от шахты к проходной потянулись люди. На участке Шаве не было ни одного человека. Возможно, они работали у реки — по ту сторону отвалов.

— Джон, — сказал Гвари, — если подняться еще футов на восемь, думаю, можно увидеть дом Шаве.

— Поднимись, Пит, — попросил Рэмбо, — и посмотри, как к нему можно попасть в гости.

Гвари, видимо, доставляло огромное удовольствие лазать по деревьям — в мгновение ока он скрылся в густой кроне, не сломав ни одной веточки. И через две-три минуты, довольный, уже сидел на своем месте.

— Джон, — сказал он, улыбаясь, — господин Шаве помахал мне ручкой — он приглашает нас.

— Ты видел дом?

— Он сразу же за его участком, — Гвари уселся поудобнее. — Хорошая крыша под оцинкованным железом. Мы сегодня пойдем к нему?

— Обязательно. Даже если к нему не пойдет Ньяма.

— Я тебя понял, Джон, — кивнул Гвари. — Надо же знать, как живет сосед.

На дороге показались первые горняки, и Гвари умолк. Панамоли растянулись длинной цепочкой, изредка вяло переговариваясь между собой. Не было слышно ни смеха, ни громкого разговора, ни шуток — так расходятся с похорон. Дети и подростки не шалили, не бегали взапуски, они шли вместе со взрослыми неторопливым размеренным шагом, и только когда отставали, пробегали несколько шагов и снова входили в общий ритм движения.

Наконец, когда все прошли, показался Ньяма. Промывальщиков проверяли особенно тщательно, их самих могли «промыть», поэтому все привыкли к тому, что они уходили последними. Ньяма шел своей легкой танцующей походкой, и сворачивая на тропу, даже не оглянулся и не посмотрел по сторонам.

Солнце за Луалабой повисло уже над самым лесом, и его свет, дробясь в листве, слепил глаза яркими вспышками лучиков. Рэмбо нагнул голову и приставил ко лбу ладонь козырьком. И тут его осенило.

— Пит, — прошептал он, — ведь если ты поторопишься, то успеешь проверить колышек, пока я буду идти за Ньямой. Тогда мы будем точно знать, есть у него камень или нет.

— Черт возьми, — удивился Гвари, — как же это раньше не пришло нам в голову? Конечно, я потороплюсь. Если Ньяма пойдет к Шаве, остановись там, где он свернет с дороги.

Ньяма появился неожиданно из-за кустов желтой акации, что росли у самой дороги. В руке он держал несколько крупных, нанизанных на леску рыбин. Ньяма вышел на дорогу, полюбовался уловом и зашагал в сторону крааля.

Гвари бесшумно спустился с дерева, перебежал дорогу и исчез. Рэмбо спрыгнул на землю и пошел краем леса за Ньямой. Солнце еще освещало верхушки деревьев, но внизу было уже сумеречно, и Рэмбо, не боясь быть замеченным на фоне темного леса, вышел на обочину. Вот уже остался позади участок Шаве, и вскоре Рэмбо заметил отходящую от дороги влево широкую тропу, которая, видимо, и вела к дому бельгийца. Ньяма прошел мимо. Рэмбо проводил его еще ярдов пятьдесят и, убедившись, что панамоль идет к краалю, вернулся на развилку и стал ждать.

Солнце зашло, и наступила тьма. Сзади вспыхнуло слабое красное зарево — это на разработках синдиката включили прожекторы. Рэмбо сошел с дороги и присел на корточки. Ждать ему пришлось недолго. Вскоре на фоне зарева он увидел быстро приближающуюся фигуру Гвари. В призрачном розовом свете она казалась огромной и нереальной. Рэмбо поднялся и вышел ему навстречу.

— Все на месте, — голос у Гвари был ровный, словно бы он и не пробежал две с лишним мили. — Ньяма без алмаза.

— Поэтому он пошел домой жарить рыбу, — тихо ответил Рэмбо. Взошла луна. Теперь она, скорее всего, была похожа уже не на банан, а на половину желтой тыквы. Она осветила все вокруг ровным матовым светом, лес словно вплотную придвинулся к дороге и наполнился от вершин деревьев до земных трещин неумолчными криками, свистом, кваканьем, треском, щебетом и доводящим до одурения звоном цикад.

— Интересно, — прошептал Гвари, — какой алмаз крокодилам приготовил Бирс к полнолунию…

— Как бы они не подавились им, — прошипел Рэмбо и сошел с дороги на тропу, ведущую к дому Шаве.

Гвари в два прыжка обогнал его и пошел первым. Красиво шел Гвари. Так, наверное, ходят леопарды мягко, бесшумно, осторожно. Шея его была вытянута вперед, и Рэмбо казалось, что он втягивает своими широкими ноздрями даже запах лунного света. Видимо, так это и было на самом деле. Гвари вдруг останавливался, высоко поднимал голову, вдыхая теплый ночной воздух, и снова продолжал путь неслышным шагом.

Вскоре они наткнулись на плетеную изгородь футов в пять высотой, которая кольцом окружала большой дом с верандой и бамбуковый сарай. Двор был совершенно пуст и чист. Рэмбо не увидел ни ведра, ни миски, ни корыта — ничего из того, что есть в каждом дворе, где ведут хоть какое-нибудь хозяйство. Значит, чета Шаве не держала даже кур. Только в стороне от сарая торчали, врытые в землю, два бамбуковых ствола, между которыми провисала белье-вар веревка. Черные квадраты окон смотрели пусто и равнодушно, и только из окна, выходящего к реке, падал на землю слабый рассеянный свет.

Гвари позвал жестом Рэмбо, и они обошли вокруг изгороди, не обнаружив ничего, достойного внимания. Темная широкая калитка, плетенная из толстого камыша, была почти напротив освещенного окна. Гвари снял с нее проволочное кольцо, осторожно открыл и, пропустив вперед Рэмбо, снова закрыл. Они быстро пересекли двор и остановились под окном, наполовину завешенным цветастыми занавесками. Но окно было высоко — футах в восьми от земли. И тогда Рэмбо встал спиной к стене и сцепил перед собой пальцы рук. Гвари снял тяжелый ботинок, чтобы не раздавить Рэмбо пальцы, наступил на его ладони и стал медленно выпрямляться. Видно, он высмотрел там что-то очень интересное, потому что пальцы Рэмбо стали уже затекать, когда он опустился. Теперь Гвари стал спиной к стене, и Рэмбо, подтянувшись к окну, увидел между занавесками щель пальца в два шириной. Он осторожно заглянул в нее, и его глазам представилась идиллическая картина семейного счастья.

Альбер Шаве и его супруга Жанна сидели в полоборота к нему за столом и играли в карты. Под потолком висел электрический фонарь и освещал только стол, на котором стояли бутылки, банки, стаканы и валялись бананы вперемежку с кожурой. А над столом слоистыми облаками стелился пепельно-серый сигарный дым.

Обнаженный, заросший густым седым волосом, Шаве напоминал крупную обезьяну, задремавшую на ветке. Могучие руки его лежали на столе, но карты уже вываливались из толстых непослушных пальцев. Шаве несколько раз пытался поднять голову, но шея не повиновалась ему. И тогда Жанна что-то сказала, бросила карты на стол и поднялась.

Рэмбо резко пригнулся, опустился на землю и дал знак Гвари быстро уходить: не хватало еще, чтобы Жанна открыла окно или вышла во двор. Гвари подхватил свой ботинок, они выбежали за калитку, обогнули изгородь и снова оказались на тропе.

Глава 13

Сандерс и Бирс томились неизвестностью. Пошел третий день со времени их последней встречи с Рэмбо и Гвари, и пора бы уж накопить достаточно наблюдений, чтобы поделиться какими-то идеями и соображениями. В конце концов, размышлял Сандерс, труба теодолита не тот инструмент, с помощью которого можно не только рассмотреть, но и взять похитителей алмазов за руку. Не говоря уж о тайном союзе людей-крокодилов и сэре Джеймсе. Шеф «алмазной полиции» тоже горел нетерпение^. Приближалось полнолуние, и потеря синдикатом очередного алмаза грозила обернуться для Бирса не только позором, но и потерей всякого доверия у терпеливой до сих пор администрации. И они решили послать за «топографами» машину от имени управляющего, чтобы окончательно выяснить намерения обеих сторон и наметить более решительный план действия.

Вскоре машина возвратилась, но ни Рэмбо, ни Гвари она не привезла. А через несколько минут управляющий передал, не читая, через секретаршу записку Бирсу, которую привез шофер. В ней Рэмбо извинялся, что не может прибыть с Гвари, так как до дождей, пользуясь погожими солнечными днями, хочет завершить свою работу.

— Ну и что вы думаете об этом? — спросил Бирс. Сандерс пожал плечами.

— Понятия не имею. Если они напали на какой-то след, то запросили бы помощь. Ведь не думают они вдвоем задержать банду головорезов?

Бирс думал о своем и поэтому записку Рэмбо понял иначе.

— Но для того, чтобы арестовать одного вора, — сказал он, — у них достаточно сил.

Вы все о своем, Бирс, недовольно поморщился Сандерс. Поймите, если они и обнаружат похитителя, то и вида не покажут. Они будут идти по его следу. А вот там, куда приведет их след… Сандерс оборвал себя, и Бирс понял его опять по-своему.

— Я мог бы, — сказал он, — перебросить нескольких своих парней поближе к дому Шаве. На всякий случай.

— Вы с ума сошли! — пришел в ужас Сандерс.

— Так что же делать?

Бирса волновали только алмазы, и сейчас, интуитивно чувствуя, что Рэмбо с Гвари напали на след похитителя, он готов был развить бурную деятельность и завершить операцию в оставшиеся до полнолуния дни. Остальное его не интересовало. Сандерс понял сокровенное желание Бирса и, помолчав, внушительно сказал:

— Бирс, если вы пошевелите хотя бы пальцем, я сегодня же порекомендую ребятам порвать с синдикатом все отношения. В конце концов, как я теперь понимаю, они решат свои проблемы и без вас А вот похитителя алмазов могут оставить вам на память.

Бирс обиженно засопел.

— Напрасно вы так, Сандерс. Я ведь только советуюсь.

— Тогда считайте мои слова дружеским советом.

Пока Рэмбо шел с Гвари от дома Шаве, он понял, что взять бельгийца с поличным они никак не смогут, как не успеют предотвратить и гибель Ньямы. Шаве, не задумываясь, расстреляет каждого, кто посягнет среди ночи на неприкосновенность его жилища. К тому же, и Рэмбо был в этом абсолютно уверен, около десятка людей-крокодилов обеспечат Шаве полную тайну сделки. Если же подключить сюда полицию, перестрелка и поножовщина будут обеспечены. И не дай Бог, подстрелят Шаве: ведь еще неизвестно, кто, кроме него самого, знает, где находится сэр Джеймс. Тогда брат Ральфа Пери будет просто обречен. И у Рэмбо родилась идея, которой он и поделился с Гвари на следующее утро.

— Думаю, — сказал он, — Ньяме не следует доверять щекотливое дело с алмазом. Шаве отравит его, подручные добьют, а мы останемся с носом.

— И что же ты решил? — спросил Гвари.

— Пожалуй, я сам отнесу алмаз Шаве и предложу ему очень выгодную сделку.

— Какую сделку? — не понял Гвари. — Какой алмаз?

— Который мы возьмем у Ньямы, — спокойно сказал Рэмбо, как о чем-то уже решенном. — А Шаве я предложу похитить меня за выкуп синдиката.

— Ты ненормальный, Джон, — решил Гвари. — Предположим, ты останешься жив. Предположим! И что тебе даст эта афера?

Рэмбо загадочно улыбнулся.

— Нет, Пит, это не афера. Я все продумал. Шаве станет жертвой собственной жадности.

Тогда выкладывай, Гвари поставил на горелку кофейник и приготовился слушать.

Замысел Рэмбо был действительно рискованный, но при удачном его осуществлении сулил несомненный успех. Гвари задумался. Кажется, Рэмбо предусмотрел все до мелочей. Но если Ньяму нужно встретить на ничейной полосе, то как они успеют узнать, есть при нем алмаз или нет? Ведь в случае ошибки им здесь просто нечего будет делать.

— Ах, Пит, — сказал Рэмбо, — мы с тобой два больших идиота. Нас так увлек способ добычи алмазов из Луалабы, что мы совсем забыли, как они туда попадают. А ведь достаточно здесь проверить колышек, как только уйдут промывальщики, и все станет ясно: уплыл алмаз или катушка на месте. И мы встретим Ньяму, когда он еще будет подниматься от реки.

— Спишем свой идиотизм на наше волнение, — смущенно пробормотал Гвари и стал разливать кофе.

После завтрака они вышли из палатки, Рэмбо установил теодолит и осмотрел участок Шаве. Любопытный Мьонге исчез. Это хорошо значит, он окончательно убедился, что неожиданные соседи не представляют никакой опасности и, стало быть, уверил в этом и своего господина. Горняки были все те же — молодые, сильные и до безобразия ленивые. Рэмбо прекрасно запомнил их лица и дал возможность Гвари хорошенько их рассмотреть.

Впереди предстоял длинный и нудный день, который нужно было как-то убить. И сколько таких дней еще впереди, никто не мог знать. Если бы алмазы здесь валялись под ногами!

Через час-полтора на дорожке показался автокар мастера, и Рэмбо понял, что Сандерс с Бирсом соскучились по ним.

— Пит, — предупредил он, — мы никуда не едем. У нас дел по горло. Гвари не стал спорить и молча кивнул. Конечно, можно было бы прокатиться, поболтать — «укоротить день», но и Рэмбо, и Гвари прекрасно знали, что разговор будет пустой и бессмысленный, что будет больше вопросов, чем советов, в которых никто не нуждается, и в конце концов кто-то не выдержит и наговорит колкостей, а это совсем ни к чему. Лучше уж сохранить душевное равновесие и не позволять никому наматывать свои нервы на чужой кулак.

— Доброе утро, господа, — мастер сошел с автокара и слегка поклонился. — Вас ждет машина от управляющего.

Рэмбо, сославшись на множество дел, сказал, что, к сожалению, машиной они воспользоваться не смогут, а вот если господин мастер сделает милость и подождет две-три минуты, то он передаст господину управляющему через шофера маленькую записочку с извинениями. Он вырвал из тетради листок, быстро набросал несколько ничего не значащих фраз, передал бумагу мастеру, и он уехал. После этого Рэмбо написал еще одну записку — Артуру Бирсу. В ней он просил шефа «алмазной полиции» обеспечить горняку Ньяме надежное убежище на несколько дней, так как ему грозит ритуальное убийство. Эту записку Рэмбо положил в задний карман джинсов — она может пригодиться в любой день и в любой час и всегда должна быть под рукой.

После обеда Рэмбо и Гвари хорошо выспались, выпили по чашке кофе, и в это время раздались трели свистков. Горняки потянулись к проходной. И лишь только промывальщики скрылись за отвалами карьера, Рэмбо хлопнул Гвари ладонью по спине.

— Вперед, Пит.

Они добежали до того места, где только что стояли промывальщики, и быстро скинув с себя одежду, бросились в воду. Рэмбо сразу же наткнулся на колышек и нырнул: катушки на нем уже не было. Гвари не выдержал и тоже нырнул. Рэмбо нащупал его ладонь и провел ею сверху вниз по гладкой поверхности бамбука. Вынырнув, они посмотрели друг другу в глаза и, не говоря ни слова, побежали к берегу.

Все это заняло несколько минут, и когда они подошли к проходной, она была уже пуста. Выйдя за территорию прииска, они успели заметить, как Ньяме свернул за ограждение. Теперь спешить было некуда, и они, перебежав через дорогу, неторопливо двинулись за ним краем леса.

У кустов акаций Ньяма свернул налево и пошел вниз, к реке. Рэмбо с Гвари перешли дорогу и остановились за кустами. Здесь их не было видно ни с дороги, ни с ничейной полосы.

Ждать им пришлось недолго. Когда Рэмбо увидел довольную физиономию Ньямы с блуждающей улыбкой на губах и обратил внимание на то, что панамоль даже забыл о рыбе, сомнения его уже не мучили. И лишь Ньяма поравнялся с кустами, Рэмбо появился перед ним, словно из-под земли. Ньяма быстро оглянулся, увидел за собой огромного негра и окаменел.

Рэмбо протянул Ньяму руку ладонью вверх и сказал спокойно, даже с некоторым оттенком добродушия, чтобы вконец не перепугать панамоля:

— Ньяма, положи это сюда.

Ньяма, будто завороженный розовым рубцом на щеке Рэмбо, достал из кармана мокрый комочек тряпочки, положил дрожащей рукой на ладонь Рэмбо и упал на колени,ткнувшись лбом в землю.

Рэмбо развернул тряпку и увидел превосходный алмаз. Он показал его Гвари, переложил в свой платок и засунул в карман.

— Ньяма, — сказал он, — встань и слушай меня внимательно.

Панамоль медленно поднялся и, боясь смотреть в глаза человеку, который днем ходил со всевидящей трубой, прижал руки к груди.

— Ты ведь шел к Шаве? — спросил Рэмбо.

— К Шаве, господин, — не поднимая головы, тихо ответил Ньяма.

— А ведь он хотел тебя убить, Ньяма: отдать нгандо-покровителю, Рэмбо придержал Ньяму, у которого подкосились ноги, за руку и встряхнул. — Тебе нельзя идти и в крааль, они ждут тебя у дороги.

— Возьмите меня с собой, господин, — тихо попросил Ньяма. Рэмбо достал из заднего кармана джинсов записку.

Нет, Ньяма. Ты пойдешь сейчас с этой бумагой в синдикат, найдешь там господина Бирса, и он спрячет тебя.

И больше не выпустит? — спросил Ньяма без всякого выражения, тупо глядя в бумагу.

— Выпустят! Если ты ни слова не скажешь ему про алмаз.

Рэмбо начал уже сомневаться в понятливости панамоля, от которого, между прочим, могла зависеть его собственная жизнь. И он решил все же припугнуть Ньяму.

— Запоминай, что я скажу тебе, Ньяма. И смотри мне в глаза!

Ньяма поднял голову и по сверкающему взгляду человека с впечатляющим знаком агассу начал понимать теперь, кто стоит перед ним.

— Я сам приду за тобой в полнолуние, — сказал внушительно Рэмбо, не сводя с перепуганного Ньямы немигающего взгляда. Но я повелеваю тебе никому даже упоминать об этом алмазе. Никому! Ты слышишь? Иначе тебя не спасут ни твои мокиссо, ни сам Великий Ньямбе. Ты не видел этот алмаз. Повтори!

— Я ничего не видел, господин…

— А теперь беги и не оглядывайся.

Ньяме, потеряв всю свою живость, ссутулившись, выбрался на дорогу, хотел, видимо, оглянуться, но раздумал и бросился во всю прыть в сторону синдиката.

— Ты думаешь, он все понял? — спросил Рэмбо, глядя ему вслед.

— Он понял, Джон, — кивнул Гвари. — Ты здорово его напугал. Но Шаве бельгиец, а не темный панамоль. Не забывай об этом.

— И ты не забывай, — напомнил ему Рэмбо, — что я американец, а не какой-то одуревший от джина бельгиец, который строит из себя колдуна. На, возьми, — он снял с пояса свой нож в кожаных ножнах и укрепил на ремне Гвари. — Мне он теперь ни к чему, а тебе без него никак нельзя.

Они вышли на дорогу и пошли в сторону крааля. Луна стояла между первой четвертью и полнолунием, и свет ее был уже не призрачным, а словно бы голубым. У тропы, ведущей к дому Шаве, они остановились и обнялись, как перед долгой разлукой.

— Будь осторожен, Джон, — сказал Гвари и ободряюще похлопал друга по спине.

— Ладно, Пит. О чем ты? Ведь я буду знать, что где-то рядом со мной всегда ты.

По тропе Гвари опять пошел первым — осторожно, мягко. У изгороди он остановился, пропустил Рэмбо вперед и слегка подтолкнул локтем. Рэмбо выпрямился и, уже не таясь, широким шагом направился к калитке. Он снял с нее проволочное кольцо, пересек двор и постучал в дверь веранды. Среди привычных лесных звуков и звона цикад стук показался Гвари слишком громким и вызывающим. Открывать не торопились, и на веранде не показалось даже огонька, когда женский голос спросил из-за двери:

— Кто там?

— Ваш сосед, — ответил Рэмбо.

Дверь открылась, и из глубины веранды донесся низкий глухой голос самого хозяина:

— Что вы хотели?

Есть дело, господин Шаве. Может, впустите меня в дом? Я один.

После небольшой паузы («Наверняка прячет какой-нибудь „кольт“ в карман», — подумал Гвари) хозяин пригласил:

— Заходите… сосед.

Рэмбо вошел в дом, и дверь за ним захлопнулась.

ЧАСТЬ II

Глава 1

Артур Бирс только собрался прилечь и почитать перед сном, как раздался телефонный звонок. Бирс поморщился и снял трубку. Звонил дежурный по управлению.

— Простите, господин Бирс, но с вами очень хочет встретиться один панамоль.

Бирс выругался про себя. Этого еще не хватало!

— Он что — не может подождать до утра? Если все панамоли…

Простите еще раз, господин Бирс, — вежливо перебил его дежурный, — но у него к вам записка.

— От кого?

— Он не говорит от кого, и не показывает ее. Он хочет передать ее только вам.

Бирс посопел в трубку и уже спокойнее спросил:

— Откуда этот панамоль? Он наш?

— Да, господин Бирс, наш промывальщик.

Это уже серьезно. Все промывальщики были под особым покровительством, и под особым надзором «алмазной полиции».

— Хорошо, — сказал он, — я иду.

Бирс жил в гостинице, как все одинокие специалисты, и уже через четверть часа вошел в управление. Полуголый панамоль, увидев его, бросился ему навстречу, протягивая скомканный в руке клочок бумаги. Бирс взял записку и, не останавливаясь, буркнул:

— Иди за мной.

Панамоль никогда не был в этом большом доме и вопросительно посмотрел на дежурного. Тот нетерпеливо махнул рукой, и Ньяма стал догонять шефа «алмазной полиции».

Бирс открыл свой кабинет и пригласил Ньяму. Панамоль вошел и остановился у двери, не рискуя испачкать чистый пол своими грязными ногами. Бирс сел за стол и стал читать записку, а прочитав ее, задумался. Откуда мог знать Рэмбо, что на панамоля готовится нападение? Записка была написана не на пеньке и не на стволе, а за рабочим столом в нормальной обстановке. Это ясно. Значит, он заранее ее написал?

— Где ты встретил этого человека, Ньяма? — спросил Бирс, постучав ногтем по записке.

— Там, господин, — Ньяма неопределенно махнул рукой.

— Где — там? На территории разработок?

— Да, господин, — не задумываясь, ответил Ньяма.

Он готов отвечать так, как хочется господину. Ведь тот человек не вошел говорить только об алмазе. А никакого алмаза он не видел. Ньяме и в самом деле стало казаться, что алмаз ему только приснился: мелькнул на мгновение и исчез.

— Он что, — продолжал Бирс, — подошел к тебе, дал записку и велел идти ко мне?

— Да, господин.

Бирс шумно вздохнул и закатил глаза. Легче фунт соли съесть, чем говорить с этими панамолями, рунди, руанда, зулу, малави — чтоб их черт побрал! Бирс дал себе немного успокоиться и сказал мягко, по-отечески:

— Ну, хорошо. А теперь расскажи все по порядку, как было дело.

— Хорошо, — ответил простодушно Ньяма. — Меня надо прятать.

— Я тебя спрячу, — пообещал Бирс, — но ты мне скажи…

И он запнулся, вспомнив, что только что задавал уже вопрос, который хотел задать снова, и вызвал по телефону дежурного «алмазной полиции» С этим панамолем можно проговорить до утра и ничего не добиться. Проще завтра встретиться с самим Рэмбо и все выяснить. Но почему он не приехал сегодня? И не связано ли это как раз с Ньямой и, стало быть, с алмазами?

Вошел дежурный полицейский, и Бирс приказал ему покормить панамоля и запереть до утра на складе. Оставшись один, Бирс стал вспоминать, какую же его мысль перебил дежурный? Ах, да — почему Рэмбо с Гвари не приехали сегодня в управление, если, судя по всему, разворачиваются какие-то важные события? И опять он не додумал свою мысль. Зазвонил телефон. Пытаясь сохранить спокойствие, дежурный с прииска сообщил, что топографы вышли с территории разработок сразу же за рабочими и до сих пор не возвращались.

Бирс просил дежурных докладывать ему, когда и на какое время выходят топографы за территорию. Нет, он не следил за ними, как мог подумать этот несдержанный американец. Просто он считал, что должен знать все, что происходит на прииске. Он знал, что раньше более чем на два часа топографы за территорию не выходили. Ну что ж, это понятно — обычная прогулка перед сном. Но ведь сейчас время уже к полуночи. И Бирс заволновался.

— Может, они ночуют сегодня в гостинице? — спросил он.

— Нет, господин Бирс, — печально ответил дежурный, — в гостинице их нет.

Бирс не знал, что и думать.

— Хорошо, — сказал он. — Как только они появятся, сразу же сообщите мне. Я еще буду в управлении.

Он положил трубку и задумался. Не дай Бог, если этот самоуверенный американец попадет в какую-нибудь историю! Да и за африканца придется отвечать перед министерством внутренних дел. Он у них там не особом счету. Может, стоит обыскать ближний лес до крааля панамолей? И он вспомнил о Сандерсе, который не советовал ему даже шевелить пальцем. И чего он осторожничает?

Бирс решительно снял трубку и набрал номер. Сандерс ответил сразу же, значит, не спал.

— Извините, Сандерс, за поздний звонок. Вы еще не ложились?

— Нет, — выдохнул капитан. — Что случилось?

— Даже не знаю, как и сказать. Думайте сами.

И Бирс, выложив капитану все новости, замолчал.

— А что вы от меня-то хотите? — не понял Сандерс.

Как что? — удивился Бирс. — Но ведь надо что-то предпринимать, искать, шевелиться в конце концов!

— А сколько сейчас времени? — откровенно зевая, спросил Сандерс.

— Что? Ах, время, — Бирс посмотрел на часы. — Ровно полночь. Я думаю, пора…

Я тоже так думаю, Бирс, перебил его Сандерс. Да, пора спать. А утром я приеду к вам. Спокойной ночи, — и Сандерс положил трубку.

Черт бы их всех побрал! — выругался про себя Бирс Как будто никому ни до чего нет дела! Один Бирс за всех в ответе! Он встал, лягнул с досады легкое плетеное кресло и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Только у подъезда управления, услышав привычные звуки леса, он успокоился и вдохнул полной грудью густой тревожащий запах ночи. Было так светло, что он увидел на траве свою черную тень. Он поднял голову и, взглянув на луну, чуть не застонал от отчаяния: скоро, совсем скоро она засияет своим полным диском.

Эта луна сведет его с ума! До гостиницы он чуть ли не бежал, и только оказавшись в своем номере, опомнился, выпил воды и, тяжело дыша, сел на кровать. И тут же телефонный звонок заставил его вздрогнуть.

— Господин Бирс, — донесся до него растерянный голос дежурного с прииска, — простите, но их все нет.

— Спокойной ночи, — раздраженно пожелал Бирс и бросил трубку.

Глава 2

Идите за мной, — сказал Шаве и пошел вперед. Мы не настолько богаты, чтобы устраивать в доме иллюминацию.

Рэмбо прошел за ним через темную комнату и оказался в другой, той самой, которую видел уже в окно. Откуда-то из темного угла доносилась тихая музыка. Рэмбо покосился и увидел освещенную шкалу радиоприемника. На столе с тех пор ничего не изменилось, здесь менялись разве что бутылки. Шаве обернулся и посмотрел на Рэмбо долгим изучающим взглядом. Его глаза и особенно воспаленные красные веки производили удручающее впечатление. Но Шаве, видимо, настолько привык считать свой взгляд магическим, парализующим, что совсем забыл, кто перед ним стоит. И Рэмбо поспешил представиться.

— Я горный инженер Джон Рэмбо из Штатов, — сказал он, — и не состою на службе у синдиката. Они попросили специалиста из частной конторы, и я с удовольствием вызвался приехать сюда.

— Синдикат не доверяет своим специалистам? — спросил Шаве, не скрывая усмешки.

— Абсолютно доверяет, но сложились такие обстоятельства, которые требуют контрольной проверки. Это может быть связано с крупными капиталовложениями, и синдикат не хочет рисковать. Это его право.

— Садитесь, — махнул рукой на стул Шаве. — Что будете пить? Рэмбо посмотрел на стол и увидел банку с ананасовым соком.

— Если можно, сок.

Шаве достал из буфета чистый бокал, налил в него сок и поставил перед Рэмбо. Себе же плеснул в стакан из бутылки и выпил, как пьют обычную воду. Рэмбо видел, что Шаве тянет время, чтобы осмыслить то, что он ему сказал. После джина дремавший мозг Шаве прояснился, и он сразу понял, о чем будет разговор: этот янки станет сейчас предлагать ему приобрести коммерческую тайну. Стало быть, как он и думал, синдикат снова раскрыл рот на его участок.

Рэмбо сделал глоток из бокала и посмотрел его на свет.

— Отличный сок, — похвалил он, тоже не пытаясь опережать события.

— Я беру его в Понтьевиле, поэтому он всегда свежий, — сказал Шаве и поинтересовался: — Вы впервые в Африке?

— Да. Я приехал сюда, чтобы заработать, — простодушно сказал Рэмбо.

— Всего-то? — усмехнулся Шаве.

— А разве сюда едут еще за чем-то? — удивился Рэмбо.

— Конечно, — кивнул Шаве и плеснул себе в стакан из другой бутылки. — За приключениями, например. Кстати, где вы заработали такой шикарный шрам?

— Во Вьетнаме. Я воевал там.

— М-м, — неопределенно промычал Шаве. — Значит, приключения должны вам уже надоесть. И вы мне хотите предложить сделку.

— Что-то в этом роде, — Рэмбо оглянулся на дверь. — А где ваша жена? Мы не мешаем ей?

— Я послал ее прогуляться, — сказал Шаве и добавил: — У меня нет тайн от жены. А ведь вы хотите продать мне какую-то тайну?

— Не только.

— О, у вас богатый ассортимент. Но хочу предупредить, чтобы не обольщались, — на мне вы ничего не заработаете.

— Почему же? — искренне удивился Рэмбо.

— Потому что тайну вашу я знаю, а больше у вас нет ничего такого, что могло бы заинтересовать меня.

— Ну не скажите, — улыбнулся Рэмбо, спокойно вынул из кармана платок, развернул его и положил на стол алмаз.

Веки Шаве дрогнули.

— Жанна! — крикнул он и выскочил из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Жанна сидела у окна веранды и задумчиво смотрела на звезды.

Услышав шаги мужа, она даже не пошевелилась. Шаве стал перед ней и засунул руки в карманы.

— Он пришел один, — сказала Жанна. — Совсем один.

— А где тараканы? Они уже здесь?

Жанна молча кивнула в сторону сарая, и Шаве успокоился. Он неторопливо вернулся, сел на свое место и налил в стакан вина. Но пить не стал — взгляд его упал на алмаз, и он, кажется, сразу забыл обо всем на свете.

— Откуда он у вас? — кивнул Шаве на камень.

— А не все ли равно? — удивился Рэмбо. — Но если уж это вас так интересует, — я взял его у промывальщика Ньямы.

— Как это — взял? — не понял Шаве. — Отняли? Рэмбо пожал плечами.

— Взял, — повторил он. — Он сказал, что хочет продать его вам. А я решил, что у меня это получится лучше.

— И тогда вы его отняли у него?

— Называйте, как хотите: взял, отнял — ведь теперь это не имеет никакого значения.

— Вы что — убили Ньяму? — Шаве наклонился и обдал Рэмбо винными парами.

— Ну что вы! — Рэмбо отстранился от Шаве. — Когда он бросился на меня, я его просто утопил. В Луалабе, рядом с вашим участком.

Шаве залпом опорожнил стакан и внимательно посмотрел на Рэмбо.

— Ну да, — задумчиво сказал он, — чему-чему, а уж убивать-то вас там научили…

— Вы о Вьетнаме? — спросил Рэмбо. — Научили, Шаве, научили. Шаве поднялся, взял алмаз и стал рассматривать его на свет.

Потом зажег свечу, выключил фонарь и полюбовался игрой камня при живом пламени.

— Хороший алмаз, — сказал он, наконец, положил камень на стол, загасил свечу и включил фонарь. — Но все дело в том, что я добываю алмазы, а не покупаю их. Кому-то выгодно распространять слух, будто я скупаю краденые алмазы. И теперь мне представилась прекрасная возможность опровергнуть этот слух. И знаете, каким образом?

— Понятия не имею, — широко улыбнулся Рэмбо.

— Я свяжу вас, а утром доставлю в Понтьевиль самому капиталу Сандерсу.

— Кто это — Сандерс?

— Начальник полиции района, — улыбнулся в ответ Шаве. — Интересная мысль? Жанна, иди сюда! — крикнул он и стал очищать банан.

Вошла Жанна.

— Что ты хотел, Альбер? — спросила она сонным голосом.

— Пошли кого-нибудь в крааль и пусть приведут сюда Ньяму. И быстро!

Жанна молча вышла. Значит, Шаве с женой уже не одни, и Жанна не просто прогуливалась после прихода Рэмбо. Это и понятно, иначе Шаве не вел бы себя так самоуверенно и нагло.

— Мне скучно с вами, Шаве, — сказал Рэмбо, взял алмаз, завернул его в платок и положил в карман. — Пожалуй, я зря теряю время.

Он хотел встать, но Шаве неторопливо достал из кармана миниатюрный браунинг, который почти скрылся в его широкой ладони.

— Сядьте, Рэмбо, — попросил он. — Ведь я могу подумать, что вы пришли среди ночи соблазнить мою жену, и пристрелить вас убийцу, насильника и вора.

— Нет, Шаве, — сказал Рэмбо, — все-таки я зря, пожалуй, теряю время.

И в следующее мгновение огромная туша Шаве тяжело рухнула на пол, и не успел он что-то сообразить, как руки его оказались прижатыми к полу, а ствол браунинга уперся ему в лоб.

— Шаве, — укорил Рэмбо, — вы же сами только что сказали, чему нас научили во Вьетнаме. Зачем же испытываете судьбу? Неужели этот алмаз так вскружил вам голову? А я ведь хотел предложить еще по меньшей мере три-четыре камня. И вдобавок — сумму, превышающую стоимость дюжины таких алмазов. Вы будете меня слушать спокойно?

Такие кульбиты были уже явно не по возрасту Шаве. Сердце его колотилось, и он никак не мог восстановить дыхание. И только когда Рэмбо, сидевший на нем верхом, поднялся, Шаве протянул руку и осевшим голосом пробормотал:

— Помогите же мне встать, черт побери.

Рэмбо бросил браунинг на стол и поставил Шаве на ноги. Бельгиец дрожащей рукой налил себе в стакан джина, жадно выпил и сел на место.

— Я не ушиб вас? — спросил Рэмбо. — Сами виноваты. Вы одичали здесь, Шаве, и манеры у вас дикие. Оставьте их для своих панамолей. И предупреждаю, — если вы захотите меня убить, подумайте прежде десять раз. Это вам дружеский совет. Так вы готовы выслушать меня?

Все-таки встряска и стакан джина подействовали на Шаве отрезвляюще. Теперь он понял, что перед ним действительно не темный панамоль из крааля, которого он может загипнотизировать взглядом своих трахомных глаз, а сильный и жестокий делец. Его не испугаешь ни пулей, ни зубами крокодила — он сам готов перегрызть глотку кому угодно. Такие ему еще здесь не встречались, и Рэмбо его заинтересовал, хотя никакого доверия к нему он еще не испытывал.

Валяйте, — сказал Шаве, и чтобы показать искренность своих намерений, взял браунинг и бросил в ящик буфета.

Рэмбо смахнул алмаз со стола в ладонь и вложил его в руку Шаве.

— Бросьте это туда же, — сказал он. — Я дарю его вам, как залог нашего будущего содружества.

Шаве молча открыл буфет, бросил алмаз в одну из множества рюмок и сел, отведя глаза в сторону.

— Напрасно вы не пьете, — сказал он. — Это дело надо было бы вспрыснуть.

Рэмбо налил себе из банки сок, а Альберу Шаве плеснул в стакан джин.

— Вот это уже мужской разговор, — сказал он и поднял бокал.

И в этот момент вошла Жанна. Она остановилась у двери и вопросительно посмотрела на мужа.

— Говори, Жанна, у нас нет секретов, — сказал Шаве ровным голосом.

Но Рэмбо видел, как тело его напряглось и пальцы, сжавшие стакан, побелели.

— Ньямы нет в краале, — сказала Жанна. — Он пропал.

Шаве обмяк, и губы его болезненно скривились. Рэмбо так и не понял, — то ли ему жалко стало Ньяму, которого он, видимо, знал, то ли ему претил сам способ убийства, выбранный Рэмбо.

— Иди, дорогая, — сказал он растерянно жене. — Сегодня ты мне больше не нужна.

— Ньяму нужно искать в Понтьевиле, — сказал Рэмбо, как только Жанна вышла.

— В Понтьевиле? — не понял Шаве. — Но почему?

— Потому что раньше он не всплывает. Поверьте, уж я-то в этих делах разбираюсь, убежденно сказал Рэмбо и снова поднял бокал. — Ваше здоровье, Шаве.

Шаве молча, одним глотком, опустошил стакан и посмотрел на Рэмбо. Глаза его от выпитого, да и потому, что был поздний час, совсем покраснели. Вот такие они и в самом деле могли вызвать у забитых панамолей мистический ужас. Но Рэмбо увидел теперь в них лишь напряженное ожидание и не заметил уже никакой настороженности: видимо, убийцы своей уязвимостью перед законом внушали ему полное доверие.

— Я вас слушаю, Рэмбо, — сказал он совершенно трезвым голосом и достал из нагрудного кармана рубашки сигару.

— Наконец-то, — сдержанно улыбнулся Рэмбо. Так вот, отправляясь в Африку, я застраховал свою жизнь на довольно большую сумму. На очень большую сумму, — добавил он внушительно.

— И вы хотите предложить эту страховку мне?

Рэмбо впервые услышал смех Шаве, напоминающий нечто среднее между кашлем заядлого курильщика и лаем крупной простуженной собаки. Тело его вздрагивало, и на глазах выступили слезы. Но Рэмбо даже не улыбнулся, чтобы подольститься к хозяину.

— Вы почти угадали, Шаве, — сказал он. — Мы поделим эту страховку пополам. Согласны?

Шаве оборвал смех на всхлипе и уставился на Рэмбо немигающим взглядом.

— Все-таки я вас должен убить? — спросил он, ничего уже не соображая. — Но тогда я совсем ничего не получу, а вы-то уж и подавно.

— Нет. Все гораздо проще — вы меня похитите, — Рэмбо заметил, как Шаве нервно дернулся, и предупредительно поднял руку. Успокойтесь, Шаве. Дело в том, что синдикат взял на себя обязательство обеспечить мою безопасность. И чтобы не платить страховой компании ту огромную сумму, в которую я оценил свою жизнь, они будут вынуждены выложить вам три-четыре алмаза, которыми вы ограничитесь. А их стоимость мы поделим пополам. Ну и как, Шаве?

Шаве задумчиво наполнил свой стакан, сделал глоток и, не глядя на Рэмбо, спросил:

— А как вы представляете себе это практически?

— Ну это уже ваша забота, Шаве.

Идея в самом деле была так заманчиво проста и бесхитростна, что Шаве в волнении поднялся и прошелся по комнате. В сущности, никакого риска и — целое состояние. И почему он должен еще делиться им с кем-то? И тут его мысль запнулась.

— Рэмбо, — сказал он, — а ведь вы не производите впечатления доверчивого человека. И с чего это вдруг такое доверие ко мне?

Помилуйте, удивился Рэмбо, — откуда вы взяли, что я вам доверяю? Между нами не может быть никакого доверия — только деловые отношения. Если вы обманете меня на этой мелочи, вы не получите от синдиката законным путем в десять раз больше. Вам просто невыгодно меня обманывать! Или это непонятно?

— Вы имеете в виду ту самую коммерческую тайну?

— Когда синдикат выкупит меня у вас, я продам вам экземпляр бесценной документации, — Рэмбо поднялся и вплотную подошел к бельгийцу. — Шаве, у вас не хватит фантазии, чтобы вообразить себе то, что вас ожидает. Это говорю вам я — горный инженер. И вы еще раздумываете.

Шаве уже не раздумывал. В конце концов, как бы ни храбрился этот янки, а он у него в руках. И Шаве совершенно ничем не рискует, за него все сделают крокодилы. — А все-таки жаль, что вы не пьете! — искренне огорчился он.

Глава 3

Дверь веранды захлопнулась, и не успел Гвари подумать о надежном и удобном убежище, как она снова открылась, и во двор вышла Жанна. Быстрым шагом она пересекла двор и от калитки свернула вдоль берега реки к краалю панамолей. Гвари не пошел за ней следом. Рано или поздно она вернется, и тогда можно будет понять, зачем она ходила. Гвари огляделся.

Он не сомневался в успехе задуманного, ведь Рэмбо рисковал своей жизнью. И теперь многое зависело от Гвари, который ни на мгновение не должен был выпускать из виду своего товарища. А для этого нужно выбрать место, откуда можно было бы видеть и дом Шаве, и тот вероятный путь, по которому должны пойти похитители.

Два пути он исключил сразу — в сторону крааля и к алмазным разработкам. Пожалуй, переправлять Рэмбо за реку Шаве тоже не отважится — можно очень просто напороться на полицейские катера. Кроме того, за рекой проходила железная дорога, соединяющая Понтьевиль с Убунду, между которыми судоходству по Луалабе мешали водопады Стэнли. Оставался один путь — на восток, в девственный тропический лес.

Перед отлетом из Киншасы министерский чиновник познакомил Гвари с картой местности, где ему предстояло действовать. На сотни миль к востоку — до самого озера Эдуарда — простирался сплошной лесной массив. И единственное, что ему запомнилось, — это узкая лента реки Линди, нанесенная на карту дрожащей или неуверенной рукой. Она впадала в Луалабу у северной окраины Понтьевиля. Ни одного поселка на этом огромном пространстве помечено не было. А краали как возникают, так и исчезают. Возможно, у Шаве были какие-то связи с кочующими племенами, у которых он мог держать своих заложников.

Справа от дома, у самого края леса, Гвари приметил одинокую смоковницу, на которую когда-то рухнула старая масличная пальма. Их кроны смешались, переплелись и запутались в лианах так, что образовался огромный фантастический шар. Его и облюбовал Гвари. Он успел вовремя устроиться на толстой ветке смоковницы так, чтобы иметь возможность наблюдать за верандой. Жанна вернулась и вошла в дом. И в этот момент чуткое ухо Гвари уловило мягкую поступь неторопливых шагов. Он на сколько мог свесился с ветки и осторожно выглянул из-под кроны.

Странное существо медленно передвигалось между деревьями у самой опушки всего ярдах в восьми от него. Сколько Гвари ни вглядывался, не мог понять — зверь это или человек? И лишь когда из-за крайнего дерева высунулась длинная морда с оскаленной пастью, он от неожиданности чуть не свалился с дерева: это был человек-крокодил! Низко пригнувшись к земле и волоча за собой хвост, он прошел несколько шагов и остановился. Раздался короткий пронзительный крик. Ему ответили справа, слева и из-за дома. Значит, Жанна ходила за крокодилами Шаве хотел удостовериться, что Рэмбо пришел один, а его дом не окружен парнями Сандерса. Стало быть, бельгиец уже обнюхивает наживку, которую предлагает ему Рэмбо. И теперь он должен заглотнуть ее.

Гвари сжал в руке рукоять ножа и напрягся. Ему стоило большого труда сдержаться и не обрушиться сверху на старую высушенную шкуру с безвольно болтающимися когтистыми лапами и посмотреть в глаза тому, кто напялил ее на себя. Но он заставил себя успокоиться и должен был признаться, что эта внезапная встреча все-таки привела его в замешательство.

Между тем крокодил с необычайным проворством добежал до калитки, пересек двор Шаве и скрылся в бамбуковом сарае. Следом за ним показался еще один, еще… Когда скрылся последний, седьмой крокодил, Гвари почувствовал, что его рука, все еще сжимающая рукоять ножа, оцепенела. Он оставил нож в покое и весь превратился в слух, пытаясь уловить хоть какие-то голоса из дома, чтобы по их тону определить степень накала страстей. Но в доме все было тихо, и эта безмятежная тишина, как ни странно, действовала на Гвари угнетающе.

Но вот раздался громкий голос Шаве, зовущий Жанну, хлопнула дверь, и опять все стихло. Где-то совсем рядом засвистела птица, которую Гвари никогда не видел, но свист ее всегда доводил его до бешенства. Высокий пронзительный звук на одной ноте прерывался как будто точно рассчитанными паузами. Потом паузы эти становились все короче и короче, и наконец свист сливался в один протяжный звук, набирающий нестерпимую высоту, и резко обрывался. В ушах еще продолжало звенеть, когда неутомимая птица начинала все сначала. И так — до бесконечности. Гвари зажал ладонями уши, но свист уже проник вглубь его, в самый мозг и, казалось, теперь уже никакие силы не могли выскрести его оттуда. Он заглушил все голоса леса, и голова была заполнена только им.

Гвари на какое-то время отвлекся и закрыл глаза, а когда снова посмотрел на двор Шаве, то увидел, как Жанна открыла дверь сарая, что-то негромко сказала и один из крокодилов, уже без шкуры, выскочил из калитки и бросился бежать в сторону крааля панамолей.

Жанна вошла в дом, но теперь Гвари даже не пытался прислушиваться к его звукам — все его существо заполнил нескончаемый свист. И когда птица наконец-то улетела, Гвари долго еще мотал головой и крепко прижимал к ушам ладони.

Крокодил вернулся быстро. Жанна, видимо, услышала его шаги и открыла дверь веранды. Крокодил сказал ей что-то и снова скрылся в сарае. Теперь уже ждать пришлось недолго. Через четверть часа из дома вышел сам Шаве. Он прошел к сараю, открыл дверь, и Гвари услышал лишь невнятное бормотание на дикой смеси лингала и французского. Крокодилы вынесли длинный толстый бамбуковый шест, свернутую буйволовую шкуру — в таких переносят больных и раненых — и пошли гуськом вслед за Шаве на веранду. Больше Шаве не выходил. Вышли крокодилы. Четверо из них несли в буйволовой шкуре, подвешенной на шесте, Рэмбо, двое шли впереди, один, с тяжелым рюкзаком за плечами, замыкал шествие. Рэмбо дернулся так, что крокодилы пошатнулись и остановились.

— Шаве, — донесся до Гвари громкий голос Рэмбо, — это нужно сделать сегодня же!

— Знаю, — буркнул Шаве и захлопнул дверь.

Гвари понял, что Рэмбо сказал это не для Шаве, а для него. Он дал знать Гвари, что все идет хорошо и ничего страшного с ним не случилось. Крокодилы обогнули изгородь и прошли мимо смоковницы. Гвари даже попытался увидеть Рэмбо, но края шкуры сомкнулись, и он лежал, как гусеница в коконе. И Гвари утешился тем, что Рэмбо думает о нем и знает — он здесь, он где-то рядом. Когда крокодилы вошли в лес, Гвари спустился и пошел вслед за ними.

Крокодилы шли молча и бесшумно. Гвари сразу же обнаружил их по свету фонарей, которые несли первый крокодил и последний. Постепенно глаза Гвари привыкли к темноте, и он стал различать в зеленовато-фосфорическом свете отдельные стволы гигантских деревьев и кажущиеся живыми змееподобные плети лиан. Когда Гвари попадал в ночной лес, ему всегда казалось, что он погружается в подводный мир. И это ощущение порой было настолько реальным, что ему хотелось скорее выплыть, чтобы не задохнуться. Тяжелый и влажный воздух проникал в него через все поры тела, и ему казалось, что его легкие, превратившись в губки, больше уже не могут впитать в себя влагу и их следует хорошенько отжать.

Крокодилы шли по тропе. В тропических лесах всегда ходят след в след, и поэтому тропа никогда не бывает более фута шириной. Со временем ее так вытаптывают, что она становится похожа на желоб, и когда идут дожди, превращается в ручей, а ручей разливается рекой. Сейчас тропа была твердой, как камень, и Гвари никак не мог понять, как и где можно спрятать человека на таком хоженом-перехоженом пути. Он понял это, когда начало светать и картины леса приобрели тускло-серый оттенок.

Крокодилы выключили фонари, и Гвари пришлось отстать от них — теперь он стал «видеть» ушами. Из десятков и сотен привычных лесных звуков он должен был выделить лишь те, которые может произвести только человек, даже если это человек-крокодил. Под ногой человека не так хрустит сухая ветка, он не с таким шумом пройдет через заросли, не так спугнет птицу, как это сделает зверь. Гвари никогда не смог бы всего этого объяснить, он просто чувствовал, когда сливался с лесом, растворялся в нем, становился его частью.

И сейчас он скорее почувствовал, чем услышал, что шаг крокодилов стал иным — не жестким, а мягким, не ровным, а дерганым. А потом они и вовсе остановились. Гвари обошел их плавным полукругом и понял, в чем дело. Крокодилы свернули с тропы и сразу же наткнулись на огромный ствол рухнувшего дерева. Они повернули в сторону вывороченного корневища, а Гвари стал ждать их, укрывшись в густой кроне упавшего великана. Крокодилы прошли почти рядом с ним. Когда последний из них скрылся в чаще, Гвари снова пошел следом.

Солнце уже взошло и пыталось пробиться тонкими иглами лучей сквозь плотную вязь листвы. Еще через час Гвари услышал впереди треск и сухой скрежет камыша. Но ни реки, ни озера здесь не должно быть. Гвари помнил это прекрасно. Единственная в этих местах река Линди осталась где-то севернее не ближе двадцати миль. Может, здесь проходил один из ее мелких притоков, которым пренебрег даже картограф?

Камышевые заросли начинались сразу же от леса. Гвари остановился перед просекой фута в полтора шириной и присел. Треск и шелест от шагов крокодилов были такими, будто на водопой шло стадо диких слонов. В таком шуме, лишенный глаз и ушей, Гвари идти вслед не решился. Он выбрал крайнее дерево, взобрался на его нижние ветви, и глазам его предстала удивительная картина. Прямо перед ним расстилалась темно-серая поверхность озерной глади, на которой начали уже играть золотистые солнечные блики. Озеро имело форму почти правильного круга ярдов шестьсот в диаметре. А в самом центре его возвышался небольшой островок, поросший густым кустарником, среди которого выделялись масличные пальмы, акации и гигантские папоротники. Вглядевшись пристальнее, Гвари обнаружил верхушку остроконечной камышовой крыши. Теперь стало понятным, почему это прекрасное озеро картографы оставили без внимания. Окруженное широкой и густой стеной высокого камыша, который начинался далеко от берега, оно казалось недоступным даже внимательному глазу. Можно было сколько угодно ходить около него и не подозревать о его существовании.

Наконец экспедиция Шаве вышла из зарослей камыша и ступила на илистую отмель. Гвари взглянул на нее и не поверил своим глазам. На этой небольшой, чистой от всякой растительности отмели лежало по меньшей мере полдюжины крокодилов. Еще столько же застыло бревнами у самого берега. Они были словно в спячке, и на один из них даже не шелохнулся, когда семь мужчин, с треском ломая камыш, вышли к озеру. Двое из них, не обращая никакого внимания на крокодилов, вывели из зарослей длинную долбленую лодку, положили на ее дно Рэмбо вместе с шестом, на котором его несли, и бросили туда же рюкзак. Лишь оттолкнувшись длинным веслом от берега, они помогли Рэмбо сесть на дно лодки и показали на крокодилов. Рэмбо, кажется, не проявил к ним никакого интереса и, отвернувшись, стал смотреть на быстро приближающийся остров.

Гвари не был суеверным человеком, но когда он увидел, как спокойно люди-крокодилы ведут себя среди своих покровителей, ему стало не по себе. Неужели и в самом деле они питают друг к другу родственные чувства? Пока Гвари терялся в головоломных загадках, недоступных его пониманию, люди-крокодилы увидели что-то чуть в стороне от того дерева, в листве которого он укрылся. Они показывали пальцами на вершины деревьев и громко смеялись. Гвари было совершенно наплевать, что их так заинтересовало, он вдруг, к великому своему изумлению, узнал в людях-крокодилах горняков-панамолей Шаве! Сколько раз он смотрел на них в трубу теодолита и теперь вот они, все перед ним! Это открытие так потрясло его, что он совершенно забыл о настоящих крокодилах, а когда снова посмотрел на них, безжизненных и неподвижных, словно бревна, то понял, что это обычные чучела, набитые мусором, пугала для тех, кого мог бы соблазнить этот сказочный остров.

Гвари видел, как Рэмбо ссадили на остров, подали ему рюкзак, и лодка отплыла обратно. Рэмбо постоял немного, осматриваясь, потом повернулся и пошел в сторону хижины.

Когда лодка вернулась, ее снова спрятали в прибрежных зарослях. Панамоли собрались в кружок, о чем-то оживленно поговорили и двинулись к просеке. Затрещал камыш и вспугнул пару змеешек, напоминающих бакланов. Толстые и жирные, они тяжело пролетели несколько ярдов над озером и шумно плюхнулись в воду, высунув над поверхностью лишь длинные шеи с маленькими головками.

Наконец все стихло, если не считать лесного гомона, к которому Гвари привык и на который не обращал никакого внимания. Он спустился с дерева, разделся догола, вытряс одежду и осмотрел свое тело. Он сбросил с себя несколько черных муравьев, выковырнул ногтем с живота толстого клеща, успевшего крепко въесться в кожу, и проверил ногти на ногах. Не дай Бог, если фараонова вошь отложит под ногтем яйца — легче будет отрубить палец. А тогда ты уже не ходок. Но, кажется, с ногами все в порядке. Гвари, не торопясь, оделся, прислушался и, не услышав ничего, что напоминало бы о человеке, вошел в просеку.

Выйдя на отмель, он покосился на крокодилов, лежащих в тех же позах и на тех же местах, и все же вынул нож. Картина, конечно же, внушала ужас, и Гвари простил себя за чрезмерную осторожность, которую он не хотел бы назвать трусостью. Он нашел кусок гнилой коряги и запустил им в ближайшего крокодила. Удар угодил в голову, но, кроме того, что коряга рассыпалась, ничего не произошло. И тогда Гвари смело вступил в воду и вытащил из зарослей лодку с лежащим в ней веслом. Чтобы не перевернуться, он подвел ее к берегу, сел и оттолкнулся от илистого дна. Проплывая мимо торчащих из воды пары глаз и пары ноздрей, он не удержался и пнул крокодила в морду веслом. Он погрузился, как поплавок, и снова всплыл. Гвари плюнул ему в пустые глаза и, уже не оглядываясь, направил лодку к острову.

Глава 4

Шеф «алмазной полиции» Артур Бирс спал плохо. Он не помнил, что ему снилось, и снилось ли вообще что-нибудь, но когда проснулся, ощущение было такое, что уже не уснет, и поднялся.

Теплая вода из-под крана не освежила его, как и не взбодрила чашка кофе из термоса — тоже теплого и с каким-то неприятным металлическим привкусом. Он вышел из гостиницы в сумрачно-мутный рассвет, взял в гараже машину и, пообещав дежурному через час вернуться, выехал на разработки.

Небо заволокло густыми мягкими облаками, которые неподвижно висели над самой головой. Создавалось впечатление, что на разгоряченную истомную землю набросили толстое пуховое одеяло и оно стесняло и без того ее короткое и прерывистое дыхание.

Над Луалабой поднимались косматые раздерганные клочья тумана, и в его просветах тускло-серая река казалась печальной и сиротливой.

Бирс остановил машину у ворот территории разработок и вошел в проходную. Шеф «алмазной полиции» никогда не приезжал так рано, и растерявшийся дежурный вместо обычного рапорта или хотя бы приветствия почему-то тихо сказал:

— Они так и не вернулись, господин Бирс.

Бирс ничего другого и не думал услышать. Он неопределенно махнул рукой и велел позвать мастера, который отвез бы его к палатке топографов. Мастер не замедлил явиться, и уже через десять минут Бирс стоял перед палаткой. Он не стал входить в нее, а сперва обошел вокруг и сразу же заметил в одной из стен разрез. Он засунул в него палец, но это не дало ему никакой пищи для размышлений. Войдя в палатку, Бирс включил электрический фонарь и сел за стол. Среди чашек и тарелок лежала тетрадь. Он открыл ее и увидел, что половина ее страниц испещрена ноликами, закорючками и цифрами, значение которых никак нельзя было понять. Два листка были вырваны. И тогда Бирс вспомнил, что на одном Рэмбо написал ему записку с извинениями, а другой передал панамоль, который сидит теперь под замком. И листки, судя по всему, были вырваны в одно и то же время. Почему Бирс решил так, он и сам бы не мог объяснить, а если бы и попытался это сделать, то, скорее всего, сослался бы на интуицию, которая никогда его еще не подводила. Но что из этого должно следовать, он тоже не знал, поэтому прихватил тетрадь для Сандерса и покинул палатку.

Возвратившись в управление, он закрылся в своем кабинете, раскрыл тетрадь и углубился в изучение ноликов и закорючек. Он провел за этим занятием не менее часа, прежде чем вспомнил, что ведь сам учил Рэмбо «делать вид», будто он что-то записывает в тетрадь. Вот он и записывал это «что-то» Бирсу стало неловко перед самим собой. Обстоятельства последних дней совсем измотали нервы. И голова забита черт знает чем.

В дверь стукнули, и не успел Бирс ответить, как вошел мрачный невыспавшийся Сандерс.

— Ну что тут у вас, Бирс? — спросил он, подавая ему руку. — Пропали парни? А где панамоль?

Бирс молча показал Сандерсу на тетрадь. Сандерс сел за стол, перелистал тетрадь и вопросительно посмотрел на Бирса.

— Что это?

— Это рабочая тетрадь Рэмбо, — пояснил Бирс. — И в ней вырвано два листа.

Вспомнив о листах, Бирс опять выругал себя за беспамятство и вытащил из ящика стола две записки Рэмбо. Он разгладил их и приложил к корешкам вырванных страниц — они совпали.

— Вот! — сказал он торжественно и посмотрел на Сандерса.

— Ну и что? — не понял Сандерс.

— А то, что Рэмбо написал сразу две записки, — раздражаясь недомыслием Сандерса, ответил Бирс. — Одну — нам, а другую передал панамолю Ньяме.

— И что из этого следует? — все никак не мог понять Сандерс. Бирс напыжился, соображая, что из этого может следовать, но как ни напрягал свою мысль, ничего дельного выжать из нее не смог.

— Я подумал, может, вы заинтересуетесь этим, — глубокомысленно сказал он и поджал губы.

— Не заинтересуюсь, Бирс, — сухо сказал Сандерс. — Прикажите лучше привести панамоля.

Бирс вздохнул и позвонил дежурному «алмазной полиции» Привели Ньяму.

— Как тебя зовут? — спросил Сандерс.

— Ньяма, господин, — ответил отдохнувший и выспавшийся панамоль.

— Скажи, Ньяма… — начал Сандерс, и Бирс опять услышал то же самое, что слышал и вчера.

Сандерсу, наконец, надоел этот бессмысленный и бессвязный разговор, он помолчал и, вдруг улыбнувшись обезоруживающей улыбкой, самым задушевным тоном спросил:

— А все-таки согласись, Ньяма, ведь алмаз был превосходный, а?

— Да, господин, — не мог сдержать улыбки Ньяма, вспомнив, какой алмаз взял у него этот человек со шрамом.

И тут же, опомнившись, Ньяма прикусил язык, но было поздно.

— И ты его хотел продать Шаве? — продолжал мягко Сандерс. Ньяма внимательно смотрел на Сандерса, всем своим видом показывая, что понятия не имеет, о чем идет речь.

— Алмаз, — повторил Сандерс, — ты хотел продать Шаве?

— Какой алмаз, господин? — удивленно спросил Ньяма.

— О котором мы только что говорили.

— Мы говорили, господин? — спросил непонимающе Ньяма.

— Ну да, говорили! Только что!

— Успокойтесь, Сандерс, — Бирс мягко положил руку на плечо капитана. — Все равно вы ничего от него не добьетесь.

Он вызвал дежурного и приказал ему отвести упрямого панамоля на прежнее место.

— Вы думаете, он нашел алмаз? — спросил Бирс, когда они остались с Сандерсом одни. — Тогда где он?

— У Рэмбо. Он выследил Ньяму, взял у него алмаз и сам пошел с ним к Шаве.

У Бирса округлились глаза.

— Сандерс, — выдавил он из себя, — откуда вы это взяли?

— А вы подумайте хорошенько, — Сандерс постучал себя пальцем по лбу, — и сами придете к этому выводу. Ведь панамоль проговорился, что алмаз-то у него был!

— Но сержант Гвари мог просто арестовать его, — никак не мог понять Бирс. — Почему он этого не сделал?

— Потому что ни Гвари, ни Рэмбо не служат в «алмазной полиции», — жестко напомнил капитан Бирсу. — Сколько раз можно это повторять? Зазвонил телефон. Бирс снял трубку.

— Доброе утро, господин управляющий, — Бирс выпрямился. — Ах, не доброе?.. У меня капитан Сандерс, господин управляющий… Слушаюсь, господин управляющий.

Бирс положил трубку и посмотрел на Сандерса.

— Еще новость? — спросилкапитан, не ожидая теперь уже ничего хорошего.

— Новость, — сказал Бирс. — Нас приглашает к себе господин управляющий.

Управляющий синдикатом встретил их явно не в лучшем настроении.

— Здравствуйте, господа, — он взял со стола бесформенный листок бумаги и подал Бирсу. — Это нашли сегодня на разработках. Читайте вслух, Бирс. Может быть, я не так перевел?

Текст был написан на языке лингала, таким же явно искаженным почерком, как и послания людей-крокодилов, на обрывке оберточной бумаги. Бирс пробежал глазами этот текст, и лицо его окаменело.

— «Жизнь вашего Рэмбо, — медленно начал читать он, — мы оценили в сто карат. Положите алмазы в бутылку и закопайте в песок на берегу реки против крааля панамолей. Если к полнолунию вы не сделаете этого, то наутро получите голову Рэмбо. Мамбела» Бирс посмотрел на управляющего, на Сандерса и снова уткнулся в бумагу. — Еще приписка самого Рэмбо: «Прошу не предпринимать никаких полицейских мер. Рэмбо».

— Я тоже так перевел, — кивнул управляющий. — Что бы все это значило, Бирс? И что это еще за «Мамбела»? Они что, думают, что мы алмазы гребем лопатой? Бирс, я вас спрашиваю.

— Извините, господин управляющий, — выручил Бирса Сандерс, — Бирс может ничего и не знать о «мамбеле» Это тайный союз людей-леопардов, который прикончил сержант Гвари на нижнем Конго. Так нам сообщили из Киншасы. Я думаю, под этим именем действуют все те же люди-крокодилы.

— У меня уже создается впечатление, господа, что люди истребляют зверей, чтобы самим занять их место, — управляющий покосился на Бирса. — А где Гвари?

Бирс посмотрел на Сандерса.

— Господин управляющий, — сказал капитан, — ни Гвари, ни Рэмбо перед нами не отчитываются, и у них свои методы работы.

— Какой работы? — воскликнул в отчаянии управляющий. — За которую мы должны расплачиваться алмазами? Ну хорошо. Значит, о Гвари вам ничего не известно. Бирс, возьмите эту бумажку и подумайте над ней. У нас осталось три дня, и не вынуждайте меня составить о вас определенное мнение. Благодарю вас, Сандерс, за участие.

Бирс вышел от управляющего красный, как вареный лангуст. В своем кабинете он бросил послание «мамбелы» на стол и с мольбой посмотрел на капитана.

— Сандерс, — голос Бирса дрожал, — ну скажите же что-нибудь!

— А что бы вы хотели от меня услышать? — удивился Сандерс. — Да успокойтесь, черт побери, и возьмите себя в руки.

— Я спокоен, — Бирс вскинул голову. — Я совершенно спокоен. Но я хотел бы услышать, чем вы собираетесь мне помочь.

— Только советом, Бирс.

— Каким именно?

— Ждать и не суетиться.

— Благодарю вас, — Бирс прижал ладонь к груди и поклонился. — А когда они похитят управляющего, можно будет прикрыть синдикат. Сандерс, я вас серьезно спрашиваю.

— А я вам серьезно и ответил, — спокойно сказал Сандерс. — Послушайте, если Рэмбо просил спрятать Ньяму, вы думаете, это нужно панамолю? Уверяю, что это нужно самому Рэмбо. А если кто-то воспользовался именем «мамбелы», то, поверьте, только с подачи Гвари или Рэмбо, в наших краях о «мамбеле» никто и понятия не имеет. Вам все это говорит о чем-нибудь?

Бирс насупил брови, пытаясь переварить слова Сандерса, но так и не понял рассуждений капитана. Ему ясно было одно — через три дня синдикат должен заплатить за сэра Джеймса, и теперь еще за Рэмбо, целое состояние. И после этого о нем составит «определенное мнение» не только управляющий.

— Ведь все так просто, Сандерс, — не отвечая на вопрос капитана, стал развивать свой план Бирс. — Вы скрытно приведете сюда своих людей, и они вместе с моими ребятами окружат в день передачи алмазов крааль и берег реки. И все будет кончено!

Сандерс задумчиво посмотрел на Бирса и печально покачал головой.

— Бирс, — сказал он, — в славные времена короля Леопольда вам цены бы не было. Но ведь сейчас у нас Демократическая Республика, Бирс! Как вы забыли об этом? И потом, неужели в человеческой голове меньше каратов, чем в каком-то камешке? — Сандерс огорченно махнул рукой и подошел к двери. — Будут новости, коллега, звоните. Всегда рад помочь.

И Сандерс вышел из кабинета. Бирс тихо выругался, сел за стол и перечитал на клочке бумаги приписку: «Прошу не предпринимать никаких полицейских мер. Рэмбо» Ну, конечно, — каждому своя голова дороже! Он смахнул рукой записку на пол и долго сидел, бездумно глядя в одну точку. Потом вздохнул, поднял бумагу с пола и положил ее вместе с другими такими же в ящик письменного стола.

Глава 5

Рэмбо поднялся к хижине и заглянул внутрь. Она была просторна и пуста, если не считать полусгнившей циновки, брошенной у входа, да нескольких разбросанных калебас — сосудов из высушенной тыквы. Пахло застоявшейся сыростью и сладко-кислой прелью. Рэмбо опустил на траву рюкзак и принялся за работу. Прежде всего он выбросил подальше циновку и изгнал целое семейство жаб, нашедших под ней приют. За ними отправились и калебасы, способные лишь на то, чтобы отравить человека или в лучшем случае вызвать у него жестокую дизентерию.

После этого он собрал на берегу сушняк, сложил в хижине небольшой кучкой и поджег, чтобы выкурить тошнотворный запах. И когда стал спускаться к берегу, чтобы искупаться, увидел, как от камышей отходит лодка с Гвари. Он сбросил с себя одежду и поплыл навстречу.

Берегись, Джон! — решил подшутить над ним Гвари. — Здесь крокодилы!

— Поцелуйся с ними, Пит!

Рэмбо ухватился за корму и стал подталкивать лодку к острову. Гвари бросил на дно весло и, не раздеваясь, прыгнул на Рэмбо, но тот поднырнул под лодку и, обхватив ее руками, погнал к берегу. На мелководье Рэмбо оставил лодку и бросился на Гвари. Гвари не устоял и плюхнулся в воду.

— Я не знал, что ты такой храбрый, Джон, — сказал он, сидя в воде. — Неужели ты не боишься крокодилов?

— А почему я их должен бояться? — спросил Рэмбо, натягивая штаны. — Они такие же звери-крокодилы, как люди-крокодилы. Ты узнал их, Пит?

— Всех до одного.

— И ты не предъявил им ордера на арест? — с притворным ужасом спросил Рэмбо. — Ты отпустил их?

— Да, сэр, — вздохнул Гвари, стягивая с себя одежду. — Я испугался, что они вернутся на остров и станут жарить твою печень. Ведь они тоже не завтракали. — Гвари принюхался и поднял голову. — Джон, твоя хижина горит!

— Не горит, — успокоил его Рэмбо. — Это я выкуриваю из нее злых духов. Пошли.

— Неужели Шаве дал тебе спички? — удивился Гвари.

— Нет, я утащил их у него со стола. Но он мне дал продуктов на три дня, чтобы я не умер с голода. Правда, на тебя он почему-то не рассчитывал.

Они поднялись к хижине, и Гвари заглянул внутрь. Она была полна дыма.

Ты что, приготовился здесь жить? — спросил он и бросил на крышу свою одежду. — Все три дня?

Нет, Пит, просто я привык все делать основательно. Рэмбо сел у рюкзака и развязал его. — Шаве получил от меня то, что ему и было нужно, — записку для синдиката. И когда он хорошенько подумает, то в любой момент может решить, что лучше синица в руке, чем журавль в небе. В полнолуние он получит алмазы за меня и сэра Джеймса и смоется.

— Но ведь ты сказал, что озолотишь его?

— Это журавль в небе, — повторил Рэмбо. — А Шаве хоть и жаден, но очень осторожен. И потом, подумай сам, — пока я живой, я для него опасен.

Рэмбо перевернул рюкзак и вывалил все его содержимое на траву. Здесь были лепешки, вяленое мясо, жареная рыба, бананы, какие-то фрукты в целлофановых пакетах, вода в бутылках. Рэмбо взял две банки с ананасовым соком и попросил у Гвари нож.

— Пит, — сказал он, взрезая банки, — не кажется ли тебе, что нам вполне достаточно по банке сока?

Гвари покосился на продукты и вздохнул.

— Знаешь, Джон, мне тоже что-то не хочется сидеть за одним столом с Шаве. И потом, если он задумал отравить тебя, то я-то здесь при чем?

Рэмбо ничего не успел ответить, как где-то совсем рядом, над ближним лесом сверкнула яркая вспышка молнии и страшный удар грома потряс, кажется, до основания весь этот маленький островок. В мгновение ока тучи заволокли все небо, низко опустились над озером, и сверху хлынули потоки ледяной воды.

— Лодка! — крикнул Гвари и бросился к берегу.

Рэмбо кинулся следом. Потоками воды лодку уже стащило в озеро и почти затопило. Они перевернули ее и засунули в густые кусты низкорослой акации. Молнии уже сверкали со всех сторон, удары грома слились в один зловещий грохот. И этот грохот прорезали вдруг пронзительные истеричные крики шимпанзе в лесу. Воздух пульсировал каким-то мертвящим синим светом.

Рэмбо и Гвари добежали до хижины и бросились в ядовито-вонючий дым. И тут Гвари вспомнил о своей одежде. Он выскочил наружу и стал обшаривать руками тростниковую крышу — она была пуста. Рэмбо бросился на помощь. Штаны они нашли в папоротнике, рубашка зацепилась за ствол пальмы.

Ливень прекратился так же неожиданно, как и начался. Рэмбо запрокинул голову и не поверил своим глазам. По-прежнему ярко светило солнце на бездонном голубом небосводе, и те же голоса, только, пожалуй, более возбужденные, наполнили своим гамом посвежевший лес. Ни продуктов, ни пустого рюкзака, ни банок с недопитым соком на месте не оказалось — все смыло и разметало бешеными потоками. Над островом повисло густое дрожащее марево.

Гвари выжал свою одежду и бросил на ветки акации.

— Сушись, Джон, пока не поздно, — сказал он. — А нам этот дождичек прибавит теперь хлопот.

— Может, он местный, Пит, и ничего страшного еще не произошло? — спросил Рэмбо с надеждой, снимая с себя мокрую одежду.

— Нет, Джон, он пришел с Луалабы и испортил теперь нам весь путь.

— Ты думаешь, к ночи мы не доберемся до Луалабы? — Рэмбо это уже начинало не нравиться.

Гвари грустно улыбнулся.

— Джон, — сказал он, — не забывай, что ты в тропиках — здесь день всегда равен по продолжительности ночи и никак не может быть более двенадцати часов. Это, во-первых. А, во-вторых, ни один ганга не скажет тебе, сколько ты можешь пройти в лесу за один час, за одну минуту и даже за одну секунду, потому что здесь смерть прячется под каждой травинкой.

— Ты все сказал? — спросил Рэмбо, выслушав длинную речь Гвари.

— Все, — кивнул Гвари, потому что к сказанному он действительно ничего уже добавить не мог.

— А теперь слушай меня, — Рэмбо заглянул в глаза Гвари. — Пит, я тебя очень хорошо понял. Но и ты пойми, — если мы не вернемся на Луалабу хотя бы завтра, нам не стоит вообще выходить из леса. Останемся здесь с шимпанзе. Но не думаю, чтобы и они приняли нас с восторгом.

Гвари обиженно засопел.

— Ты убеждаешь меня, — сказал он, — как младенца. А у нас про лес говорят: здесь никогда не теряешь времени, когда стараешься избавиться от опасности. Старая мудрая поговорка.

— Пит, — терпеливо продолжал Рэмбо, — я очень ценю и уважаю старые африканские поговорки. Но, скажи, что делать?

Гвари страшно выкатил белки глаз и, нагнувшись к уху Рэмбо, таинственно прошептал:

— Удирать отсюда, сэр!.. — его толстые губы растянулись в улыбке. — Джон, мне тоже не хочется провести остаток дней на деревьях. Давай тогда одеваться.

Они натянули на себя влажную одежду, и Рэмбо, почувствовав в кармане что-то непривычное, осторожно вытащил мокрую, раздавленную в лепешку коробку спичек.

— Чужим добром богат не будешь, — сказал Гвари и пошел к кустам акации.

Они вытащили лодку, спустили на воду, и Гвари взял весло.

— Простись со своей хижиной, Джон, и в путь.

— Зря я только ее протопил, — огорчился Рэмбо и сел поближе к носу.

Гвари оттолкнулся веслом, и остров стал удаляться. Когда они подплыли к берегу, то не узнали его. Отмель была затоплена. Часть крокодилов осталась на дне, привязанная к корягам, часть всплыла хвостами кверху. Гвари направил лодку в просеку, которая превратилась в реку не менее двух футов глубиной, — лодка лишь иногда скребла днищем по тростнику. Когда просека кончилась и начался лес, лодка проскрежетала по корням деревьев и остановилась.

— Приехали, — сказал Гвари и швырнул весло далеко в заросли. — Посиди, Джон, а я прогуляюсь.

Он вышел из лодки и скрылся в лесу. Рэмбо огляделся. Вода была кругом. Ею были насыщены толстые лоснящиеся стволы деревьев; пропитан окутавший ветки мох, из которого она сочилась и стекала тонкими струйками; наполнены жирные томные лианы. Она мутно мерцала озерцами и бесчисленными ручейками, которые журча и пенясь, деловито размывали могучие корни деревьев. И уже какая-то живность резвилась в этих водах, и шла вековечная борьба за свое место в этом беспокойном мире. Между деревьями и в зарослях уродливыми нагромождениями теснились коряги, обломки веток, оборванные куски лиан, сорванные листья, цветы, будто кто-то в ярости разбросал все это и, натешившись, ушел, даже не оглянувшись.

Гвари вернулся не оттуда, куда уходил. Значит, сделал небольшой крюк. Он сел на край лодки и посмотрел на Рэмбо.

— Здесь мы не пройдем, Джон, — сказал он. — Сплошное море с подводными рифами. Надо идти к Линди.

— Что это? — не понял Рэмбо.

Река приток Луалабы. Думаю, до нее не больше двадцати миль, — Гвари подумал и, чтобы взбодрить Рэмбо, добавил: — А может, и много меньше. Там мы свяжем плот и спустимся прямо к Понтьевилю. Тебя это устраивает?

— Так это отлично, Пит! Что же ты сидишь?

— Жду, когда ты уложишь провиант, — невозмутимо ответил Гвари. — И, кстати, забери свой тесак. Он мне уже ногу отбил.

Гвари снял со своего ремня нож и укрепил его на поясе Рэмбо.

— Тогда я готов, — Рэмбо вылез из лодки в воду и оглянулся на нее. — Пит, неужели мы оставим ее банде Шаве? Пусть уж они думают, что ее погрызли их зубастые покровители.

Он вынул нож и двумя страшными ударами пробил в ее борту дыру дюймов десять в диаметре.

— Правильно, Джон, — согласился Гвари. Крокодилы должны плавать, а не кататься в лодке.

Он поднял голову, посмотрел на густой зеленый шатер, закрывающий небо, и длинно втянул ноздрями густой влажный воздух. Ни слова не говоря, он выбрал направление и уверенно зашлепал по воде. Рэмбо пошел за ним в затылок. Ярдов через пятьдесят вода ушла из-под ног, и они ступили на упругий ковер слежавшихся листьев. Но, к сожалению, ковер этот оказался длиною не более ста шагов, и за кромкой его встала глухая стена зарослей и перепутанных лиан.

Гвари взял у Рэмбо нож и стал резать и рубить им проход. Скоро рубашка его, не успевшая подсохнуть, почернела от пота. Здесь было, пожалуй, не больше тридцати градусов по Цельсию, но когда Гвари, наконец, прорубил, прорезал, прогрыз узкий проход и вышел на чистое место, его словно вынули из реки.

Через двадцать-тридцать шагов тесак перед новой стеной зарослей взял Рэмбо. Ему казалось, что Гвари недостаточно ловок и силен, и он покажет ему теперь, как нужно работать ножом. И он с яростью врубился в эту ненавистную зеленую массу. Но она не сопротивлялась и была податлива, и скоро Рэмбо увяз в ней, не продвинувшись ни на шаг. Пот лил с него ручьями, все тело щипало и чесалось, а мокрая рубашка стала стеснять малейшее движение. И тоща Рэмбо умерил свой пыл. Он понял, что его не хватит надолго, если он будет выкладываться, надеясь лишь на крепость своих мышц, и что весь лес тесаком не вырубишь. И он стал рубить и подрезать лишь те ветки и лианы, которые мешали проходу. Через три-четыре минуты он прорубил заросли и оглянулся на Гвари, явно ожидая одобрения. И Гвари не стал ломаться.

— Молодец, Джон, — сказал он. — Если мы так будем идти и ничего не случится, то мы когда-нибудь выйдем к Линди.

Рэмбо так посмотрел на Гвари, что тот поспешил взять у него нож и пошел крушить очередную преграду.

Часа через два они наткнулись на тропу и, исследовав ее, Гвари предположил, что она может идти в сторону Линди, где возможно, стоит крааль какого-нибудь местного племени.

— Ну, а если она окажется нам не по пути, — решил Гвари, — мы ведь всегда можем оставить ее.

— Будем идти, пока она нам по пути, — согласился Рэмбо.

И в этот момент Гвари сбил его с ног и упал рядом. Низко над ними свистнула стрела и ткнулась в ствол дерева. Рэмбо дал знак Гвари отползти, а сам быстро продвинулся вперед.

— Кто вы? — спросили из-за деревьев на языке лингала. Гвари подумал и тоже спросил:

— А вы кто?

Вместо ответа над Гвари свистнула вторая стрела и ушла в заросли.

— Что вам здесь нужно? — спросил невидимый стрелок.

Гвари услышал шорох травы и быстро отполз с тропы за дерево, в котором торчала стрела.

— Мы идем своей дорогой, — крикнул он. — Что вы от нас хотите?

— Твою печень! — Пит!

Треснули ветки кустарника, и Гвари бросился на зов Рэмбо.

Глава 6

Вторые сутки лучи солнца не могли пробиться сквозь плотные пепельно-серые облака, нависшие над Луалабой. Мьонге посмотрел на тоскливую, словно застывшую реку и спустился к дороге, ведущей в крааль панамолей. Он прошел мимо бамбуковых зарослей, скрывающих дом Шаве с севера, и вскоре вышел к тому месту, где как говорили, был убит людьми-крокодилами Макиуда. С тех пор прошло всего четыре дня, но все здесь уже поросло буйной травой, мелким кустарником, и теперь не найти никакой приметы, которая напоминала бы об этой страшной истории.

Мьонге не ходил смотреть на мертвого Макиуду. Он вообще боялся всего, что напоминало о смерти. А всякое ритуальное убийство воскрешало в его памяти кровавую картину, которую он видел много лет назад с берега Луалабы. Когда он вспоминал об этом, ему казалось, что Великий Ньямбе поражает его безумием, — он словно погружался в глубину душного ночного леса и переставал чувствовать свое тело. Чтобы выйти из этого состояния, он пытался представить себе отца и мать живыми, поющими или танцующими, но это ему почти никогда не удавалось: Мьонге запомнил их на всю жизнь в кроваво-пенистых водах реки. И он знал, что теперь до конца дней своих в него вселился ужас — неистребимый ужас перед нгандо-покровителем, способным перевоплощаться в человека, чтобы карать тех, кто стал забывать обычаи предков.

Покровитель возьмет его тело, и Мьонге сразу же освободится от ужаса. Но ему не хотелось, чтобы он взял и тело жреца панамолей: ганга был человеком, который заменил ему отца и мать. Для Шаве Мьонга всегда оставался зомби — ожившим мертвецом, для ганги он был сыном, никогда не умиравшим и не изменявшим свое тело. Ганга не смел бы обмануть покровителя по своей воле. Его мог заставить это сделать только колдун. Значит, Шаве вложил в сердце ганги страх, и он, Мьонге, должен теперь освободить его от этого страха. И тогда они вместе принесут покровителю достойную жертву и отведут от себя его справедливый гнев.

Хижины в краале стояли по кругу, обнесенному плетеной изгородью. Мьонге прошел к хижине ганги и остановился у входа так, чтобы заслонить свет, проникающий внутрь. Так он делал всегда, и ганга всегда узнавал, кто приходил к нему.

— Это ты, Мьонге? — донесся до него слабый старческий голос. — Заходи, ты пришел вовремя.

Мьонге вошел в хижину и присел перед гангой на корточки. Ганга лежал на нескольких толстых циновках под двумя одеялами. Взгляд его, устремленный вверх, был мутный и не выражал ничего, кроме собственной жизни. Мьонге молча ждал, когда ганга заговорит первым. Только теперь, всматриваясь в его лицо, лишенное ритуальных красок и освещенное тусклым светом серого дня, Мьонге увидел, как стар и немощен ганга. Он был, пожалуй, самым старым человеком в краале и, наверное, многих помнил, когда они еще только родились. Ганга многое помнил и о многом знал, что другие успели забыть, а познать так и не сподобились. Поэтому ганге и дозволено вот уже почти два десятка лет призывать мокиссо и просить их за людей.

Наконец ганга повернул голову, увидел Мьонге, и в глазах его появилось осмысленное выражение, как бывает, когда человек видит человека.

— Ты вовремя пришел, Мьонге, — повторил он. — Еще немного и ты не застал бы меня.

— Ты собирался уходить? — спросил Мьонге. — Куда же?

— Откуда не возвращаются. Мьонге промолчал, и ганга спросил:

— Ты сейчас подумал о себе?

— Да, — сказал Мьонге. — И о тебе тоже.

— Что ты хочешь этим сказать?

Мьонге придвинулся ближе к старику и прошептал ему в лицо: Я видел нгандо-покровителя. Он пришел взять мое тело. И твое. И Шаве.

— Я ждал его, — спокойно сказал ганга.

— Но он не возьмет твое тело, — улыбнулся Мьонге. — Тебя околдовал Шаве, а теперь он потерял свою силу: я сказал ему неправду, и он не наказал меня! Ганга, разве ты не чувствуешь, что освободился от страха?

— Откуда ты знаешь о моем страхе? — спросил ганга.

А разве не страх перед колдуном заставил тебя обманывать нгандо-покровителя? Ганга отвернулся от Мьонге и снова стал смотреть вверх.

— Ты знаешь и об этом, — сказал он без всякого выражения, закрыл глаза и замолчал.

Он молчал так долго, что Мьонге, гладя на его неподвижное лицо, испугался.

— Ганга, ты не ушел? — спросил он, боясь дотронуться до него рукой.

— Нет, Мьонге, — сказал, не открывая глаз, ганга, — я думаю. Прежде чем уйти, я должен снять с себя вьюк, который не даст мне подняться в страну облаков. Он слишком тяжел.

— Так оставь его мне, — попросил Мьонге.

— Боюсь, что он придавит тебя, — ганга открыл глаза и покосился, не поворачивая головы, на Мьонге. — И ты все равно готов принять этот груз?

— Говори, ганга.

Старик опять надолго замолчал, но теперь лицо его исказила гримаса боли, и он дышал тяжело и натужно, словно груз, который собирался сбросить, не давал ему освободиться от себя.

— Говори, ганга, говори, — Мьонге уперся руками в циновку, на которой сидел, и нагнулся. — Ты видишь, я уже подставил плечи.

Ганга поднял голову, посмотрел на Мьонге невидящим взглядом и хрипло выкрикнул:

— Шаве не колдун, он понго — кровожадная горилла! А теперь, Мьонге, ты можешь убить меня, как я убил твою мать и твоего отца, — ганга опустил голову на циновку и закрыл глаза.

Мьонге медленно поднялся и долго всматривался в изборожденное глубокими морщинами лицо старика. Оно было спокойным и даже умиротворенным. И Мьонге подумал, что ослышался или не так понял гангу. Но потом догадался, что это и был тот груз, от которого он освободился. И теперь этот груз придавил Мьонге, и он почувствовал всю его непомерную тяжесть.

В хижине резко потемнело, и вдруг яркая вспышка молнии разорвала мрак и с жутким раскатистым треском ударил гром. Потоки воды обрушились на крышу, будто тугие струи водопада. Грохот воды и грома, беспрерывное сверканье молний, треск поверженных деревьев в лесу не заставили гангу даже пошевелиться. В свете молний, освещавших хижину, лицо ганги напоминало синюю ритуальную маску.

Дождь прекратился внезапно. Густая черная туча ушла за лес, и он снова ожил. Где-то рядом с хижиной журчал ручей.

— Расскажи мне все, ганга, — сказал Мьонге, — и я подумаю, как поступить.

— Подумай, — согласился ганга, не открывая глаз, — а я буду смотреть сны прошлого и рассказывать о том, что увижу, — он помолчал и вздохнул. — Тогда у нас были бельгийцы, и они не мешали нам жить по древним обычаям, так, как жили наши отцы, деды и деды дедов, — не мешали резать друг друга. Потом на нижнем Конго что-то случилось, и нам сказали, что наши обычаи дурные, и мы должны забыть о них. Панамоли всегда поклонялись нгандо-покровителю, и мы не перестали ему поклоняться. Но он не получал уже от нас человеческие жертвы, потому что исчезли люди-крокодилы, и некому стало резать друг друга. А потом пришел белый Шаве с красными глазами и красными веками и сказал, что нгандо-покровитель недоволен теми, кто стал забывать обычаи предков. И тех, кто не понравился Шаве, он скоро наказал безумием, лишил зрения и переселил в страну облаков. И панамоли испугались. Тогда Шаве сказал, что нгандо ждет жертв, стал снова собирать людей-крокодилов и требовать от них клятву крови. Я дал тогда клятву и твой отец, Мьонге, тоже дал клятву. Но он сразу же ее и нарушил — рассказал об этом своей жене, твоей матери. И Шаве велел исполнить обычай, чтобы гнев нгандо не обрушился на всех панамолей. — Ганга помолчал, прислушиваясь к дыханию Мьонге, и добавил: — Мы спасли племя от мести покровителя. Так сказал тогда Шаве. Но ты остался один. Шаве взял тебя к себе и велел мне изгнать из твоего тела злых духов. Мой отец был ганга, и он научил меня, как это делать. Я спас тебя, Мьонге, и ты стал мне сыном. А Шаве убедил тебя, что ты — зомби, мертвец, которому он дал вторую жизнь.

— Почему ты раньше не сказал мне об этом? — спросил Мьонге. — Ты боялся Шаве?

— После этого я стал гангой, и Шаве предупредил меня, если я не буду молчать, он расскажет тебе, что убил твоего отца и твою мать. Ведь сам Шаве не давал клятву крови. И тогда ты возненавидишь меня, а племя изгонит из крааля. Теперь я потерял тебя, и уже ничего не боюсь. Ты можешь убить меня, Мьонге, и помочь переселиться в страну облаков. Я устал.

Мьонге молчал, Ганга предупредил, что груз может оказаться непосильным, и теперь он придавил его всей своей тяжестью.

— Ганга, — просил он, — чтобы не потерять меня, ты не боялся даже гнева нгандо-покровителя, когда обманывал его?

— Тебе этого не понять, Мьонге. — Ганга помолчал и спросил:

— И что ты решил?

— Когда я пойму тебя, я решу и скажу, — пообещал Мьонге.

— Но я могу уйти, поторопись.

— Ты не уйдешь, ганга, — сказал Мьонге и поднялся. — Не уйдешь, пока я не решу.

— Я подожду, — согласился ганга. — Мне это нужно знать. — И, помолчав, спросил: — Куда ты сейчас?

— К Шаве.

— Не говори ему ничего, — попросил ганга. — Возьми там, в кале-басе, все, что увидишь, и отнеси ему. Он поймет, что я хотел ему сказать.

Мьонге взял высушенную тыкву и достал из нее три влажных глиняных шарика. Он разломил один и увидел в нем круглый черный камешек с берега реки. Сложив опять две половинки, Мьонге сжал их в ладонях и положил вместе с остальными в калебасу.

— Я передам их, — сказал он. — Шаве поймет, что ты хотел ему сказать: в тебе нет больше страха. А ты не уходи, я скоро вернусь.

Он повесил калебасу через плечо и вышел из хижины. Обойдя крааль, он поднялся к дороге и скоро опять вышел к тому месту, где был убит Макиуда. Значит, его убил тоже Шаве? И полицейский патруль? И еще тех, кто был раньше? Но кто эти люди-крокодилы, которые исполняют его волю? В доме Шаве никогда не упоминали о них, как не говорили и о ритуальных убийствах. Мьонге считал, что Шаве щадит его память об отце и матери, и был благодарен ему за это. Выходит, причина совсем в другом: Шаве не хотел, чтобы на него упала хотя бы тень подозрения. И тогда Мьонге вспомнил, что всякий раз накануне ритуального убийства Шаве отсылал его к ганге. И в то время, когда люди-крокодилы приносили покровителю очередную жертву, в краале танцевал тал. Тогда люди прятались по хижинам, закрывая в них все щели, чтобы не ослепнуть, случайно увидев его ночные прыжки и полеты. А утром, проснувшись, жители крааля высматривали на вершинах деревьев тано-тано-могильщикаи готовили глину, чтобы обмазать ею труп.

Неужели нгандо-покровитель так жесток, чтобы требовать столько жертв? Или их требует Шаве — кровожадный понго? Тогда зачем?

Мьонге вошел во двор Шаве и остановился у веранды. Хозяин заметил его из окна и вышел.

— Ты что принес, Мьонге? — спросил он, увидев у него в руках калебасу.

— Это велел передать ганга, господин, — сказал Мьонге и протянул Шаве калебасу.

Шаве взял ее и встряхнул. В калебасе глухо стукнуло.

— Хорошо, Мьонге. А почему ты ничего не говоришь о топографах?

— Их нет, господин, — сказал Мьонге, хотя сегодня он и не смотрел в сторону разработок.

Теперь, когда он знал о Шаве все или почти все, ему даже доставляло удовольствие лгать своему господину, чтобы лишний раз убедиться в его бессилии.

— Они уехали? — спросил Шаве.

— Их нет, господин, — повторил Мьонге.

— Это хорошо, что их уже нет, — сказал Шаве, — у тебя не будет лишних забот. Подожди меня здесь. Может, ты мне понадобишься.

Шаве вошел в дом и перевернул над столом калебасу. Из нее выпало три глиняных шарика. Шаве разломил один, другой, третий, и из каждого выпало по черному камешку. Шаве почувствовал, как в голову ударила кровь. Этот ганга смеется над ним? Он потерял страх? Так нужно напомнить ему о нем! Шаве вышел во двор и остановился против Мьонге.

— Мьонге, — сказал он, сдерживая ярость, — иди в крааль и скажи талу, чтобы он танцевал сегодня всю ночь. Так хочет нгандо-покровитель. Ты понял меня, Мьонге?

Нет, подумал Мьонге, тал не будет танцевать сегодня ночью, потому что так хочет Шаве, а не нгандо-покровитель. И Мьонге нужно еще встретиться с жрецом, чтобы сказать ему свое решение. Ведь он ждет его.

— Ты почему стоишь, Мьонге? — удивился Шаве и вдруг вспомнил, что через три дня наступит полнолуние и тогда некому будет освятить алмазы. И он с досадой махнул рукой. — Не ходи никуда, Мьонге. Пусть сегодня ночью тал отдыхает.

Он повернулся и, ссутулившись, тяжело ступая, вошел в дом. Увидев на столе комки глины, он сел и задумался. Что хотел этим сказать ганга? А может, он, Шаве, просто не понял его? А нужно понять, и понять до полнолуния.

Глава 7

Гвари прыгнул через тропу, врезался в кустарник и сбил с ног не успевшего опомниться негра с топором. Топор вылетел у него из рук, Гвари подхватил его и занес над лежащим негром. Тот скорчился и обхватил голову руками. Недалеко, отбросив в сторону лук и колчан, лежал без движения второй негр. Третьего Рэмбо держал за шею согнутой в локте рукой. Он сжал его слегка за горло и отпустил. Негр обмяк и рухнул у его ног.

— Здесь все, Джон? — спросил Гвари.

— Думаю, все. Я обошел их сзади, пока они торговались насчет твоей печени.

Гвари кивнул на лежащего в стороне негра.

— Ты убил его? — спросил он.

— Нет, я даже не вынимал нож. Просто он неудачно подвернулся мне. Спроси их, — попросил Рэмбо, — кто они и что им от нас надо.

Гвари ткнул носком ботинка негра в бок. Кто вы, — спросил он на языке лингала, — и что вы хотели от нас?

Негр молчал, и тогда Гвари посмотрел на негра, лежащего у ног Рэмбо.

— Может, ты скажешь? Из какого вы племени?

— Баллеги, — нехотя проговорил негр, исподлобья глядя на Гвари.

— Где ваш крааль?

— Мы не живем в краале. Мы лесные люди.

Гвари посмотрел на Рэмбо.

— Это кумиры, Джон, — сказал он. — Их выгнали из крааля, и теперь они промышляют грабежом. Что будем с ними делать?

Третий негр пришел в себя, сжал руками голову и сел, глядя мутными глазами то на Рэмбо, то на Гвари. Он, видимо, еще не понял, что же случилось.

— А что с такими делают вообще? — спросил Рэмбо. Гвари пожал плечами.

— По старому обычаю, — сказал он, — они уже наши рабы. И если вернутся к своим соплеменникам, их будут презирать как рабов. Но все дело в том, что они, видно, здорово напакостили соплеменникам, если уже те выгнали их в лес. И поэтому никогда не вернутся к ним. Таких лесных людей просто убивают.

И чтобы последняя фраза была понятна кумирам, Гвари повторил ее на языке лингала. Они сразу все поняли. Молчаливый негр схватил правую ногу Гвари и поставил ее на свою голову. Негр Рэмбо не замедлил проделать то же самое с ногой своего господина.

— Что они делают? — не понял Рэмбо.

— Они признают себя нашими рабами, — пояснил Гвари. — Они не хотят, чтобы их убили. Это трусливые баллеги, Джон.

Рэмбо выдернул ногу из рук негра.

— Пит, — спросил он, — они знают, в каком веке живут?

— Не беспокойся, Джон, знают, — усмехнулся Гвари. — В прошлом веке после этого ритуала они лизали бы тебе зад, а сейчас, не успеешь ты отвернуться, и они всадят стрелу в спину. Подлый народ.

Он размахнулся и стал рубить топором лежавшие на земле лук и колчан со стрелами. Потом согнал всех кумиров в кучу, произнес перед ними короткую, но очень энергичную речь и завершил ее угрожающим взмахом топора. Кумиров как ветром сдуло. Рэмбо рассмеялся.

— Что ты им сказал, Пит? — спросил он.

— Они поняли, утвердил Гвари Рэмбо и засунул топор за ремень. — Мы и так потеряли с ними много времени.

Вернувшись на тропу, Гвари остановился и осмотрелся.

— Знаешь, Джон, — сказал он, — когда я рванулся к тебе, мне показалось, что где-то мелькнуло сафу.

— Что это?

— Это наш завтрак, обед и ужин, — Гвари прошел через кустарник и бросился к небольшому дереву, усыпанному плодами, похожими на сливу. — Иди сюда, Джон! Этого нам хватит до Понтьевиля. Ты такого не пробовал никогда в жизни.

Рэмбо сорвал плод, положил в рот и почувствовал давно забытый вкус винограда.

— Пит, — воскликнул он, чуть не захлебнувшись соком, — но ведь это настоящий виноград!

— Нет, Джон, это настоящее сафу! И оно хорошо тем, что созревает вовремя, — когда ничего другого нет.

— Ты прав, — согласился Рэмбо, набив рот сочными плодами, — оно созрело очень даже вовремя.

Гвари срубил несколько лиан, хитроумно переплел их, и получилось нечто вроде плетеной сумки, которую они и заполнили плодами.

Эта тропа их здорово выручила. Они прошли по ней по меньшей мере около трех часов, прежде чем она резко вильнула в сторону.

— Жаль, — огорчился Гвари. — А я уж подумал, что мы поужинаем сегодня устрицами и раками. Не вышло.

Как считаешь, Пит, — спросил Рэмбо, — мы прошли половину пути?

Думаю, ты сам почувствуешь, когда мы станем подходить к Линди.

Гвари вытащил из-за пояса топор и пошел крушить заросли. Рэмбо, чтобы не мешала, оставил сумку, и стал помогать Гвари ножом. В четыре руки работа пошла намного быстрее.

— Пит, — сказал Рэмбо, — а все-таки здорово, что мы встретили кумиров. Топор — это вещь, верно?

— Здорово, Джон, — согласился Гвари. — Если бы у них было еще и вяленое мясо!.. — и он напомнил: — А ты не забывай хотя бы о сафу.

Об этом уж Рэмбо не забывал, но когда вернулся к началу просеки, ничего не обнаружил. Он обшарил весь кустарник, заглянул под каждый лист папоротника — сафу как не было. И тоща он позвал Гвари.

Гвари внимательно осмотрел место и поднял голову. На толстой ветке гигантского дерева сидел белоносый гвенон и жадно пожирал обед и ужин незадачливых следопытов. Обезьяна была черная, как уголь, только на носу ее белело большое пятно, будто она ткнулась в блюдце со сметаной и забыла вытереть свою физиономию.

— Бандитка! — крикнул ей Рэмбо.

И Гвари расхохотался. Только гвенон не обратил на них никакого внимания.

— Не ругайся на нее, Джон, — сказал Гвари. — Ведь она развязала тебе руки.

Теперь и в самом деле было не до сафу. Заросли сгустились, а когда Рэмбо и Гвари прорубались сквозь них и выходили на чистое пространство, то все чаще и чаще стали попадать или в болото, или в трясину. Нанесенные потоками дождей нагромождения гниющих коряг, сучьев, веток, оборванных лиан приходилось обходить, чтобы через десятки ярдов снова прийти почти к тому же месту. Ноги давно уже не ощущали ни тверди, ни упругости слежавшихся листьев — они вязли в сплошном месиве гнили и разложения. Влажный тошнотворный воздух застыл в своей неподвижности и остановил время — здесь начиналась вечность. И Рэмбо казалось, что горячее и зловонное дыхание смерти смешивается с его дыханием, заполняет все поры его тела, которое тоже начинает разлагаться, становясь такой же частицей всеобщего гниения, как и все вокруг. Полчища зеленых мух и серых пятнистых слепней, облепивших все тело, довершали это впечатление. И ко всему этому тучи мелкой мошкары забивали нос, уши, глаза. Стоило лишь чуть открыть рот, чтобы сделать короткий глоток воздуха, и они сразу же залепляли глотку, словно пластырем.

Рэмбо не мог уже ни чувствовать, ни думать. Но когда помимо его воли где-то в уголке сознания всплыли слова Гвари о Линди, которую он должен почувствовать сам, Рэмбо стал как бы медленно просыпаться. Значит, Линди рядом, значит, они все-таки приближаются к ней! Рэмбо прикрыл ладонью рот и нос и крикнул:

— Пит! Она рядом?

Мы пришли, Джон, Гвари обернулся и, не раскрывая рта, растянул в улыбке губы.

Рэмбо посмотрел на него и пришел в ужас, неужели и у него такое же лицо? У Гвари не было лица, он будто напялил на себя страшную африканскую маску, и в сумерках она казалась еще страшнее, потому что была живая.

Они вышли на затянутый илом широкий берег уже при свете луны. И сразу же все мухи, слепни, мошкара отстали от них, и Рэмбо наконец-то вздохнул полной грудью. Он вдыхал прибрежную и речную гнилостную прель, как живительный бальзам, а мириады бабочек, облепивших его голову и лицо, даже не сгонял, с удовольствием ощущая их легкое прикосновение.

— Пит, мы дошли, — широко улыбаясь, сказал Рэмбо. — Ведь это Линди?

Он смотрел на зыбкую лунную дорожку, мерцающую на темной глади реки, и все еще не верил своим глазам.

— Линди, Джон, Линди, — Гвари сел на влажный ил и, улыбаясь, тоже посмотрел на лунную дорожку. — Другой реки здесь просто нет.

Рэмбо разделся и пошел к воде.

— Осторожно, Джон, — предупредил Гвари. — Здесь могут быть не чучела, а настоящие крокодилы.

Он поднялся и внимательно осмотрел берег — следов крокодилов не было видно. И тогда тоже разделся и вошел вместе с Рэмбо в обжигающе ледяную воду. Рэмбо даже застонал от удовольствия. Течение сбивало с ног, и они не стали заходить на глубину. Они смыли с себя вместе с потом раздавленных мух, слепней и мошек и, дрожа от холода, выбежали на берег. Их одежда была так пропитана потом, что они решили — не будет хуже, если ее сполоснуть в реке.

— Пит, — спросил Рэмбо, выжимая штаны закоченевшими руками, — судя по течению и по моим рукам, это горная река?

Да. Если бы мы отклонились вместе с той тропой и прошли миль двести, то наткнулись бы на исток Белого Нила и попали в Средиземное море.

— Что ты говоришь! — удивился Рэмбо. — А ведь в Каире у меня должны бы остаться знакомые.

— У тебя и в Понтьевиле они остались, — напомнил Гвари. — А до Понтьевиля, как я думаю, не больше двадцати миль. Рукой подать! Так что за работу, сэр.

Чуть в стороне они приметили подходящий ствол рухнувшего дерева толщиной дюймов двадцать у корня. Дерево было подмыто рекой, и его вывернуло вместе с корнем. Падая, оно развернулось и только вершиной достало реки, весь же ствол лежал на отмели. У него была довольно твердая древесина, и пока судостроители отрубили корни, они не только согрелись, но и взмокли.

Созвездие Южного Креста не прошло еще и первой четверти своего пути, как у воды лежали уже два бревна футов по восемь длиной. По другую сторону отмели темнели густые бамбуковые заросли. И в то время, как Рэмбо рубил бамбук и складывал его рядом с бревнами, Гвари готовил лианы. Они постелили на бревна бамбук и связали свой катамаран лианами. Рэмбо сходил в заросли и вырубил два длинных шеста. Со стороны катамаран казался маленьким и ненадежным, но когда Рэмбо снова подошел к нему, он внушил ему уважение.

Гвари собрал на берегу всю одежду, связал куском лианы и укрепил на бамбуковом настиле так, чтобы она не свалилась в воду. Они еще раз осмотрели отмель, бросили прощальный взгляд на темную стену леса, в котором остались все их муки и страдания, и стащили катамаран на воду. Почувствовав реку, он ожил и закрутился, будто норовистый конь. Гвари с силой оттолкнулся шестом от берега, и их понесло на середину реки.

Рэмбо смотрел на быстро проплывающие берега, и ему казалось, что он попал в мир волшебной сказки, — настолько все было неестественно, таинственно и страшно. Деревья, которые наверняка были и высокими и стройными, смотрелись на фоне звездного неба уродливыми бесформенными обрубками. А когда катамаран приближался к берегу, можно было поклясться, что и обнаженные корни деревьев, и петляющие лианы шевелятся, извиваются и стараются скрыться от пристального взгляда человека. Эту иллюзию создавали зыбкие волны тумана, поднимающиеся от воды и просачивающиеся через сплетения стволов и веток.

Здесь, на реке, лесные крики, треск и щебет и даже назойливый звон цикад казались далекими и обманчивыми всех их почти глушила неумолчная, сливающаяся в один дрожащий звук какофония кваканья, бульканья, скрипа и скрежета мириад лягушек. Создавалось впечатление, что они заполнили этим звуком все пространство от реки и до звезд, и нигде нельзя было найти от него спасения.

— Пит, — спросил Рэмбо, — ты умеешь петь? Гвари рассмеялся.

— А я думал, ты заслушался пением лягушек. Не хотел тебе мешать. Ты хочешь, чтобы к этому гаму присоединился еще и мой голос?

— Не прибедняйся, Пит. Наверняка ты поешь, а я ведь не слышал еще ни одной африканской песни.

Рэмбо ничего не понимал в музыке и не чувствовал мелодию, но ему очень хотелось сейчас, чтобы Гвари спел что-нибудь и хоть этим отвлек его от раздражающей лягушачьей какофонии. Его так донял этот оркестр, что он готов был уже броситься в воду, чтобы только не слышать его. И Гвари выручил.

— Хорошо, — сказал он, — я спою тебе старую песню мангбету — песню моего племени, которую пела мне еще покойная мать. Больше ты эту песню нигде не услышишь.

Гвари запрокинул голову к звездам и стал размеренно отбивать ладонями по бамбуку медленный ритм. То ли он забыл мелодию, то ли воспоминания детства охватили его, но ритм он отбивал долго. И Рэмбо даже не заметил, когда он начал петь. Голос у Гвари был низкий, грудной, и Рэмбо уловил его лишь тогда, когда он стал набирать высоту. Но не успев подняться, он снова перешел в низкий рокот, напоминающий шум воды на речных порогах. Гвари не подражал ни голосам леса, ни шорохам ветра в кронах деревьев, ни шуму грозы, но в его мелодии и непривычных для слуха словах Рэмбо слышал все эти звуки. И не понимая ни одного слова, он мог бы рассказать, о чем поет этот африканец из племени мангбету. Скорее всего, от песни матери осталась лишь мелодия, а пел Гвари, видимо, о том, что случилось с ним и его товарищем, как шли они через лес и вышли к горной реке Линди, какой хороший катамаран они построили и как быстро он несет их по водам реки.

Еще Гвари наверняка описывал в своей песне ночной лес, крики животных и птиц и с ума сводящее кваканье лягушек.

Гвари кончил петь, когда лес вдруг отступил от берегов ярдов на двести и фантазия импровизатора сразу же иссякла.

— Ты спел хорошую песню, Пит, — искренне сказал Рэмбо. — И я все понял. Спасибо тебе.

Гвари смутился.

— Я рад, что она тебе понравилась, — сказал он и рассмеялся. — Но если бы я спел тебе ее в Штатах, ты бы ничего не понял.

Наверное, согласился Рэмбо и стал всматриваться в розовое пятно над лесом впереди и чуть левее реки. Пит, —спросил он, приподнимаясь, — что это?

— Понтьевиль, Джон. Давай гладиться, одеваться и приводить себя в порядок.

Гвари размотал влажный узел, и при одном взгляде на свои штаны и рубашку его тело покрылось мурашками.

— Знаешь, Джон, — сказал он, — я подожду одеваться, а ты как хочешь.

— А я оденусь, — на мне высохнет быстрее.

Рэмбо с трудом натянул на себя влажную одежду и сел. Он готов был прыгнуть в Линди, чтобы быстрее вплавь добраться до этого Понтьевиля, который кажется, ничуть не приближался, хотя катамаран их несло со скоростью не менее четырех-пяти миль в час.

Понтьевиль открылся с первыми лучами солнца. Рэмбо и Гвари, работая шестами, стали подгребать к левому берегу, туда, где в месте впадения Линди в Луалабу стояло несколько стандартных складов из белого гофрированного железа. Катамаран ткнулся в дно ярдах в пятидесяти выше первого склада. Рэмбо и Гвари спрыгнули на берег и оттолкнули катамаран шестами.

— Пусть послужит кому-нибудь еще.

— Отличная штука, — проводил грустным взглядом беспризорный плот Рэмбо.

Гвари оделся, засунул топор за ремень и прикрыл его рубашкой.

— Я готов, сэр, — сказал он.

— Тоща в путь.

И они направились в просыпающийся город.

Глава 8

Бирс проснулся с рассветом. И настроен но был решительно. Нужно действовать, и действовать немедленно. Если каждый думает только о себе, он тоже должен прежде всего позаботиться о своем положении. А оно ему представлялось сейчас шатким, как никогда.

Капитан Сандерс выполнял свою задачу. Ему нужно было найти убийц полицейских. Правительство в Киншасе не могло позволить себе оставить безнаказанным убийство представителей власти на местах, чтобы не подорвать свой авторитет. Поэтому оно и прислало ему в помощь лучшего следопыта министерства — сержанта Гвари. Только где теперь этот Гвари? В своей записке Рэмбо ни словом не обмолвился о нем. Или ему не разрешили о нем упоминать, или же он сам не имел понятия, где его товарищ. Выкуп за него никто не требует. Из этого следует только одно: голова Гвари не представляет для похитителей никакой ценности, и скорее всего, ее давно уже снесли. И что теперь предпримет Сандерс, одному Богу известно.

Хваленый детектив Рэмбо вместо того, чтобы искать сэра Джеймса, сам попал в такое же положение. И кто знает, не сидят ли они сейчас вместе в какой-нибудь слоновой ловушке или заброшенной хижине, коротая дни в задушевных беседах?

Но Рэмбо остался единственным человеком, который обнаружил похитителя алмазов, и, значит, знает способ, с помощью которого эти алмазы уходят за территорию прииска. В этом Бирс был абсолютно уверен. И, следовательно, для него, Бирса, самую большую ценность сейчас представляет Рэмбо, которого нужно немедленно выкупить. И в этом предстоит убедить управляющего синдикатом.

Бирс наскоро позавтракал и пошел в управление. Прежде всего он позвонил дежурному «алмазной полиции» и узнал, что панамоль Ньяма жив-здоров и ему, кажется, здесь нравится.

— Еще бы ему не нравилось, дармоеду! — вспыхнул Бирс и заставил себя успокоиться. — Он не хотел бы поговорить со мной? Или, хотя бы, не изъявил желания встретиться?

Извините, господин Бирс, — смущенно сказал дежурный, — он вообще все время молчит и только ест.

— Чтоб он лопнул, — пожелал Бирс и бросил трубку.

Он был уверен, что Ньяма имеет прямое отношение к краже алмазов, и то, что он пришел к нему сам, ни о чем еще не говорит. Этот Рэмбо мог его чем-то запугать, что-то пообещать. Во всяком случае, если и Рэмбо сгинет так же, как и Гвари, с Ньямы придется спускать шкуру.

Бирс достал из ящика стола послание «мамбелы» Он знал его уже наизусть вместе с припиской Рэмбо, но перечитал еще раз, пытаясь найти между строк тайный смысл, намек, подсказку, но ничего, кроме того, что было написано, не обнаружил. Он посмотрел бумагу на свет и увидел лишь ровное круглое пятно, которое ничего не могло значить или же означало только то, что на листок когда-то ставили грязный стакан.

И тогда он подумал о стоимости головы Рэмбо — сто карат. Ведь «мамбела» не требует камень в сто карат и непременно с голубовато-белым или голубовато-стальным цветом с сильной «игрой» В записке ясно написано: «Жизнь вашего Рэмбо мы оценили в сто карат». Значит, это могут быть и «розетки», и «искры» — самые маленькие алмазы общим весом в сто карат? Бирс поймал себя на том, что готовится к неприятному разговору с управляющим, пытаясь подсказать ему, как уменьшить убытки синдиката. Нет, лучше уж об этом даже не заикаться. Разговор в этом направлении может зайти так далеко, что у Бирса не найдется слов для оправдания.

Управляющий пришел как обычно минута в минуту — о его приходе можно было судить по ожившим звонкам и торопливым шагам в коридоре. Бирс вздохнул и пошел на прием. Шеф «алмазной полиции» имел у управляющего каждое утро свои десять минут. Это были обычные запланированные минуты, но в последние дни Бирсу казалось, что управляющий вздрагивает при его появлении, словно кроме неприятностей от шефа, «алмазной полиции» он ничего уже не ждал.

Управляющий хмуро ответил на приветствие Бирса, даже не встав из-за стола, и молча выслушал его план о скорейшем выкупе Рэмбо, который, судя по всему…

— Короче, — перебил его управляющий, — вам нужны алмазы. Я не ввязываюсь в ваши дела, Бирс, в конце концов за все будете отвечать вы. Но вы, Бирс, хотя бы посоветовались с капитаном Сандерсом?

— У Сандерса другие задачи, господин управляющий, и ему, как мне кажется… — начал Бирс, но управляющий снова его перебил.

— Ведь мы же условились, Бирс! — не выдержал он и пристукнул ладонью по столу. — Задача у всех одна, и все действия должны быть согласованы. Я надеюсь, что вы ничего не предпримете, прежде чем не поставите в известность капитана Сандерса. Слышите, Бирс, — я надеюсь.

Управляющий вышел из-за стола, открыл дверцу бронированного сейфа, вмурованного в стену, и вынул из него завернутую в белую бумагу небольшую бутылку.

— Здесь сто карат, — сказал он, передавая бутылку Бирсу. — Я даю их вам, Бирс, с полной уверенностью, что они вновь возвратятся на это же место.

У Бирса отвисла челюсть.

— Но ведь это выкуп, — напомнил он управляющему.

— Совершенно верно, — управляющий захлопнул дверцу сейфа и посмотрел в глаза Бирсу. — И тем не менее я хочу их снова видеть здесь. Не упрощайте себе работу, Бирс, — она у вас не так уж легка, как вы могли думать о ней прежде. Я вас не задерживаю.

Бирс, ничего не соображая, вышел от управляющего и, закрывшись в своем кабинете, развернул бумагу. На дне бутылки из-под «пепси» лежало несколько великолепных алмазов — это было видно сразу. Бирс встряхнул бутылку и пересчитал их — пять камней с голубовато-зеленым опаловым отсветом чуть не повергли его в шок. Как надеется управляющий получить их обратно? Уму непостижимо! Бирс завернул бутылку в бумагу, положил в ящик письменного стола на послание «мамбелы» и задумался. Но сколько он ни думал, выход был один — перехватить того или тех, кто придет за выкупом. Конечно же, управляющий именно это и имел в виду. Больше ничего не оставалось делать. Если предположить, что эти алмазы попадут в руки похитителей, о них можно будет рассказывать лишь в своих воспоминаниях.

И Бирс принял решение. Он был уверен, что за берегом уже наблюдают. Следить могли почти из любой хижины крааля, их прибрежных зарослей тростника и бамбука, с участка Шаве и даже с чердака его дома. Поэтому он с алмазами пойдет один. Его знают все в округе, и когда он уйдет, у похитителей не будет никаких сомнений в том, что выкуп на месте. Сложнее устроить засаду. Его людей тоже знали все, поэтому их нужно было спрятать так, чтобы не заметила ни одна душа. Поразмыслив над этим, Бирс пришел к единственно верному решению: полицейские должны сами проявить находчивость и смекалку, и их не следует водить на помочах.

Он тут же велел составить группу из десяти крепких парней и привести к нему в кабинет. Бирс объяснил им задачу, приказал переодеться, чтобы не бросались в глаза, и через час назначил начало операции. В случае необходимости командир группы должен был дать красную ракету, по которой к ним на помощь придет группа захвата и завершит операцию.

Отпустив людей, Бирс сел за стол, взял широкий лист бумаги и набросал на нем схему местности, на которой предстояло действовать. На самом берегу Луалабы стоял старый ритуальный столб, увешанный выцветшими вылинявшими лоскутками и ленточками. Это было единственное приметное место напротив крааля, и, конечно же, похитители имели в виду этот столб, когда указывали, где нужно оставить выкуп. Бирс взял красный карандаш и провел к столбу три жирные стратегические стрелы. И тут же вспомнил о реке. А что если похититель, или похитители, возьмет алмазы и поплывет на другой берег? Он вызвал дежурного «алмазной полиции» и приказал ему немедленно переправить на левый берег Луалабы трех полицейских. На схеме появилась еще одна жирная стрела. Теперь столб был блокирован полностью. Он сложил листок и положил в накладной карман рубашки — нужно будет еще раз сверить схему с местностью.

Бирс так вошел в роль полководца, движущего корпуса и армии, что когда оставил управление, у него даже изменилась походка. В руке у него была бутылка, завернутая в целлофановую сумку, и держал он ее так, как видно, адмирал Нельсон держал подзорную трубу перед Трафальгарским сражением.

На пирсе, где швартовались катера «алмазной полиции», он взял весельную лодку и стал спускаться вниз по течению, когда дом Шаве остался позади и показались хижины крааля, он налег на весла, и лодка ткнулась в песок почти рядом со столбом.

Берег был пустынен, и только в краале бродило несколько женщин, да ребятишки бегали вокруг хижин. Бирс неторопливо разделся, сложил одежду на корму и вошел в воду. Купаться ему совсем не хотелось, но он все же проплыл несколько ярдов и вернулся к лодке. Там он вытащил из сумки бутылку и, небрежно помахивая ею, пошел к столбу. Здесь он остановился и сделал вид, будто пьет из горлышка «пепси» Тот, кому нужно, рассудил Бирс, сразу поймет, что к чему. Он сел рядом со столбом на песок спиной к краалю, выкопал глубокую ямку, поставил в нее бутылку и засыпал песком, будто ничего и не было.

Бирс потянулся и подумал о том, что следовало бы для вида позагорать, но решил, что если его увидят здесь панамоли, то не поймут: к чему это вдруг шеф «алмазной полиции» валяется там, куда водят на водопой коз. Он быстро встал, смыл с себя песок и, не одеваясь, сел за весла.

Возвратившись в свой кабинет, Бирс уже не мог усидеть на месте. Он вынул из кармана схему, разложил на столе и стал гадать, где могут быть его крепкие парни. Но тут он вспомнил о Сандерсе. Все-таки следует ему позвонить, иначе управляющему может очень не понравиться его поведение. Да и не стоит всю ответственность брать только на себя. Пусть ее разделит с ним и Сандерс. Только вот надо ли ему говорить о засаде? Ведь он просил не шевелить и пальцем. Ну так ему легче рассуждать, что следует, а чего не следует делать. А когда здесь все закончится, тот, кому это положено, найдет все концы и развяжет все узлы. В конце концов каждый должен заниматься своим делом.

Он снял трубку и набрал номер. Сандерс ответил сразу, и голос его был подозрительно бодр и даже весел.

— Как вы себя чувствуете, Бирс? — спросил он.

И Бирс решил, что и его дела не так уж плохи, и нечего ему прибедняться.

— Прекрасно, Сандерс, — хохотнул он в трубку. — Что у вас нового?

— А у вас, Бирс? — в свою очередь спросил Сандерс. — Судя по вашему настроению, вам повысили жалованье?

— Пока еще нет, — рассмеялся Бирс, — но почему бы начальству и не обратить на меня внимание. Я ведь, кажется, не сижу сложа руки.

Сандерсу, видимо, очень не понравилась последняя фраза Бирса, и он забеспокоился.

— Бирс, — сказал он серьезно, — помните, я вас предупреждал? Не делайте глупостей. Впрочем, с вами хотят поговорить.

Бирс переложил запотевшую трубку из руки в руку, и когда услышал другой голос, ему стало плохо.

— Бирс, — сказал Рэмбо, — мы с Гвари в Понтьевиле. Ради Бога ничего не предпринимайте, и никому ни слова о том, что вы слышали меня. Никому, иначе вы ответите за это. Вы поняли меня, Бирс?

Шефу «алмазной полиции» не хватало воздуха. Но, может быть, похитителям все-таки удалось взять выкуп, и они сразу же отпустили Рэмбо? Это предположение было глупейшим, и все же Бирс не удержался и спросил:

— Вы давно у Сандерса, Рэмбо?

— С рассвета. Я вас предупредил, Бирс, — Рэмбо положил трубку.

Бирс несколько секунд сидел в оцепенении. Потом схватил трубку и приказал дежурному «алмазной полиции» поднять тревогу и вызвать группу захвата. Через две минуты автобус с полицейскими во главе со своим шефом мчался в сторону крааля. Он спустился к самой реке и, взвизгнув тормозами, остановился. Бирс выскочил из него и бросился к столбу. Он стал лихорадочно окапывать его со всех сторон, и окружавшие его полицейские переглянулись между собой: тропики иногда странным образом влияют на психику белого человека. Увидев сослуживцев, вышли из своих укрытий и стали подходить полицейские из первой группы.

Бирс вскопал пальцами яму, пока она не наполнилась водой, — бутылки не было. Тогда он, побледневший, с безумными глазами, поднялся и посмотрел на подошедших полицейских.

— И вы что, — спросил он осипшим голосом, — так никого и не видели?

— Так ведь никого и не было, шеф, — вышел вперед самый смелый. — После того, как вы уплыли, мальчишки пригнали коз на водопой и сразу же угнали обратно. И больше никто не приходил.

— Идиоты…

Бирс почувствовал, что ноги его не слушаются. Ему помогли подняться в автобус и усадили в кресло. Но полицейские не могли понять, завершилась операция, или нужно ждать кого-то еще. От Бирса ничего добиться уже было нельзя.

Глава 9

Дежурный полицейского поста в Понтьевиле долго не мог понять, чего от него хотят эти два странных заросших человека, одетых во влажную помятую одежду, давно потерявшую свой первоначальный цвет. Огромный негр с распухшим лицом и торчащим из-под рубахи топорищем утверждал, что он сержант Гвари из министерства внутренних дел, а его приятель — мулат с тесаком, висевшим на поясе в кожаных ножнах, — прибыл из самих Штатов. Это утверждение так не вязалось с внешним видом ранних визитеров, что дежурный незаметно переместил кобуру на поясе ближе к руке. И все же он рискнул позвонить капитану Сандерсу лишь после того, как уловил в голосе так называемого сержанта знакомые начальственные нотки. К его удивлению, капитан, услышав имя Гвари, кажется, потерял дар речи, а потом, опомнившись, приказал спрятать их до его прихода в своем кабинете и бросил трубку.

Через десять минут Сандерс влетел на пост, чуть не сшиб дежурного, распахнул дверь кабинета и застыл, глядя блестящими глазами на Рэмбо и Гвари.

— Ребята, я как только впервые увидел вас, сразу понял: удача будет! Такие парни не могут пропасть! — он бросился их обнимать, и его рубашка сразу же стала мокрой. — Черт возьми, вы что, купались в Луалабе?

— И в Луалабе, и в Линди, капитан, — засмеялся Гвари, — чуть было не попали в Белый Нил!

— Под душ! Немедленно под душ!

Сандерс втолкнул Рэмбо и Гвари в душевую, приказал дежурному найти две чистые формы попросторнее и позвонил Ламберу.

— Ламбер, — крикнул он в трубку, — срочно приходите на пост!

Опять убийство? — спросил доктор, не проявляя никаких чувств.

— Нет, воскрешение из мертвых.

Сандерс положил трубку и вышел к дежурному, который нес уже форменные брюки и рубашки. Сандерс посмотрел на них и покачал головой.

— Знаешь, — сказал он, — им это все равно не подойдет. Сбегай лучше к Салему и возьми у него все, что нужно, чтобы одеть двух красивых молодых ребят. Счет пусть пришлет мне. И купи по пути что-нибудь поесть. И побольше! — он сунул полицейскому в карман пачку заиров и подтолкнул к двери.

— Понял, капитан, — дежурный так рьяно бросился выполнять задание, что чуть не столкнулся с Ламбером.

— Что тут происходит? Кто воскрес, Сандерс?

Ламбер не мог понять, держаться ли ему официального тона или же обращаться к своему начальнику по-дружески. Но он так торопился, что не успел позавтракать, и поэтому недовольно проворчал:

— Поставь лучше кофе, Сандерс. Ты не дал мне даже поесть.

— Ламбер, дорогой, они вернулись! — Сандерс схватил Ламбера за плечи и посмотрел ему в глаза. — Те парни, о которых я тебе говорил, вернулись!

— Слава Богу, — Ламбер знал, какую надежду возлагал его друг на этих ребят, и был рад за него. — Ты ведь верил в них, Сандерс, и оказался прав. Им нужна моя помощь? Они ранены?

— Кажется, нет. Но они здорово покусаны, Ламбер.

— Кем? — испугался доктор.

— Да нет, не крокодилами, — успокоил его капитан. — Скорее всего слепнями и всякой мелкой пакостью. Посмотри, может, их чем-нибудь намазать?

Они зашли в душевую, и Сандерс крикнул сквозь шум воды:

— Ребята, я привел вам доктора! Выходи по одному!

Рэмбо выключил душ и вышел из кабины. Из другой кабины показался Гвари. Они встали рядом и, улыбаясь от наслаждения, посмотрели на Ламбера. Доктор окинул их взглядом с головы до ног и усмехнулся.

— Капитан, кто их может покусать? Сандерс пожал плечами.

Ну дайте им хотя бы по простыне, — попросил он и, подумав, добавил: — А вы все же посмотрите их — лес есть лес. А я пока поставлю кофе.

Не успел кофе закипеть, как вернулся дежурный, нагруженный сумками, коробками и пакетами. Сандерс забрал у него пакеты с едой и отправил его к Ламберу.

Стол был накрыт, когда доктор представил капитану своих пациентов. Сандерс оглядел их и остался доволен.

— Теперь вас можно пускать в приличный дом, — сказал он и стал разливать кофе.

Только теперь, вдыхая душистый запах кофе и глядя на обилие еды на столе, Рэмбо и Гвари почувствовали, как они голодны.

— Капитан, — сказал Рэмбо, — мы с Гвари уже и не думали, что в мире может существовать все это, — он обвел взглядом стол. — Верно, Пит?

Гвари только кивнул, потому что рот его был набит.

Чтобы не заглядывать гостям в рот, Сандерс завел было с Ламбером разговор о городских новостях, но доктор не поддержал его, и он быстро иссяк сам собой. Да и самому Сандерсу не терпелось скорее услышать от Рэмбо и Гвари что-нибудь поинтереснее, чем городские сплетни. Он замолчал, и в кабинете наступила длинная томительная пауза, которую вдруг разрядил громкий стук входной двери и оживленные голоса, — на посту начинался новый рабочий день. Сандерс чертыхнулся и вышел. Он предупредил дежурного, что его нет, велел передать свои полномочия заместителю, вернулся в кабинет и запер дверь на ключ. Все уже было съедено и выпито, и кроме пустых чашек на столе ничего не осталось.

— Господа, — сказал Сандерс, садясь на свое место, — у меня нет тайн от доктора Ламбера. Так что, если вы хотите что-то сказать, прошу.

Рэмбо пожал плечами.

— Сандерс, мы можем только подтвердить ваши предположения. Да, они оказались верными: Шаве действительно скупает ворованные алмазы. Скажу больше, мы с Гвари знаем теперь всю банду людей-крокодилов в лицо. Сандерс даже приподнялся на стуле.

— Черт возьми, Рэмбо… Ну не томите же!

— Это его горняки-панамоли.

Я так и знал, — Сандерс опустился на стул и вытер платком взмокший лоб. — Теперь ясно, кто похитил Джеймса Пери.

— Всем все ясно, — усмехнулся Гвари, — только никто никому не может предъявить никаких обвинений.

— Помилуйте, — возмутился Сандерс, — разве Шаве не похищал Рэмбо?.

— Не похищал, — спокойно ответил Гвари.

Сандерс глупо хохотнул и вопросительно посмотрел на Рэмбо. А-а, понимаю, — протянул он. Шаве не имеет отношение к «мамбеле»?

— Значит, управляющий синдикатом получил письмо от «мамбелы»? — Рэмбо пропустил мимо ушей вопрос Сандерса и спросил: — И что же он с Бирсом намерен делать?

— Естественно, заплатить за вас выкуп, — удивился Сандерс наивному вопросу. — Но теперь, конечно же, об этом не может быть и речи.

— Ошибаетесь, Сандерс, — мягко возразил Рэмбо. — У меня на этот счет как раз другие соображения. Именно здесь мы и можем взять всю эту теплую компанию. Ведь Шаве не знает, что я бежал.

— Значит, он все-таки вас похищал, черт возьми! — вскинулся Сандерс.

— Какое это имеет значение! — поморщился Рэмбо. — Главное, он не знает, что я на свободе. Вы поняли меня, Сандерс? Мы застанем их врасплох.

Сандерс вытаращил на Рэмбо глаза и онемел.

— Я вижу, вы меня поняли, — улыбнулся Рэмбо. — Можете готовить восемь пар наручников — только для мужчин.

Сандерс уже не мог усидеть на месте. Наконец-то наступил его звездный час, и он не упустит свой шанс.

— Когда мы начнем, ребята? — спросил он.

— Завтра, — сказал Рэмбо. — А сегодня все обсудим.

— Отлично!

Сандерс не мог уже сдержать охватившего его возбуждения. И в этот момент зазвонил телефон. Он снял трубку, и лицо его расплылось в улыбке.

— Как вы себя чувствуете, Бирс? — спросил он.

Судя по всему, Бирс чувствовал себя великолепно, все даже услышали его телефонно-металлический смех. И Рэмбо переглянулся с Гвари — что бы могло его сейчас так радовать? Но вот улыбка сползла с лица Сандерса, и он забеспокоился.

— Бирс, — в голосе капитана появилась тревога, — помните, я вас предупреждал? Не делайте глупостей.

Этот идиот Бирс может все испортить. И тогда Рэмбо встал и протянул руку к телефонной трубке.

— Дайте мне сказать ему, Сандерс, — попросил он.

— Впрочем, с вами хотят поговорить, — сказал Сандерс Бирсу и передал трубку Рэмбо.

Услышав голос Рэмбо, Бирс, кажется, потерял дар речи. Во всяком случае, довольное сопение сразу же прекратилось, и в трубке наступила полная тишина. Когда Рэмбо сказал Бирсу все, что хотел сказать, шеф «алмазной полиции» вдруг задал странный вопрос:

— Вы давно у Сандерса, Рэмбо?

Рэмбо ответил и, положив трубку, задумался.

— Не нравится мне этот вопрос. Почему это его так заинтересовало?

— Не обращайте внимания, — небрежно махнул рукой Сандерс. — Бирс иногда чрезмерно любопытен. Даже больше, чем это необходимо при его должности.

Он снял со стены схему района и, убрав чашки, положил ее на стол. У Рэмбо вдруг появилось ощущение, что он занимается совершенно ненужным делом. Это случалось с ним, когда его одолевали предчувствия или сомнения. Иногда он мог объяснить их причину, порой же, видимо, просто срабатывал какой-то внутренний механизм самозащиты.

Рэмбо смотрел на схему, слушал бойкие наставления Сандерса, но никак не мог сосредоточиться. В голове его гвоздем засел вопрос Бирса: «Вы давно у Сандерса, Рэмбо?» Значит, совсем недавно он успел сделать какую-то глупость? Или только собирался? И велика ли цена этой глупости? Рэмбо не мог больше вынести неведения и, оборвав Сандерса на полуслове, попросил:

— Капитан, извините меня, но прошу вас — позвоните все-таки Бирсу.

— Зачем? — удивился Сандерс. — Его помощь нам совсем не потребуется, уверяю вас.

— Позвоните, Сандерс, — упрямо повторил Рэмбо. — Спросите, какие у него новости.

Сандерс хмыкнул, снял трубку и набрал номер. И все услышали длинные гудки.

— Его нет на месте, — Сандерс положил трубку.

Рэмбо почувствовал неладное, и его беспокойство передалось, кажется, всем.

— Позвоните управляющему, — попросил он.

— И что я ему скажу? — спросил Сандерс.

— Поинтересуйтесь, где может быть Бирс.

Сандерс снова снял трубку. Управляющий ответил сразу. Слышимость была прекрасная, и Сандерс отстранил трубку от уха, чтобы могли слышать все.

— Я только что собирался вам звонить, Сандерс, — сказал управляющий. — Случилось что-то непонятное. Утром я вручил Бирсу то, что он просил, и он сам отнес это на условленное место. А буквально через несколько минут он неожиданно поднял тревогу, выехал на место, чтобы зачем-то взять то, что оставил, но там ничего уже не было. Вы все поняли, Сандерс?

— Я хорошо вас понял, господин управляющий.

— Так что могло случиться, капитан? Я просил его связаться с вами. Вы говорили с ним?

— Да, господин управляющий, — упавшим голосом сказал Сандерс, — говорил. А где сейчас Бирс?

Его положили в лечебную палату — сердечный приступ. Врач сказал, что это очень серьезно, — управляющий выдержал приличествующую случаю паузу и спросил: — Но ведь мы сделали все, что они от нас требовали, Сандерс. Не так ли?

— Да, господин управляющий, благодарю вас. Да, я приеду сегодня же, — Сандерс положил трубку и сел. — Все слышали?

Ему никто не ответил. Потом Рэмбо посмотрел на Сандерса исподлобья длинным тяжелым взглядом и спросил:

— Капитан, вы можете дать Гвари пистолет? Его оружие осталось в гостинице.

— Ну, конечно. Мы все будем вооружены.

— Все меня теперь совершенно не интересуют, — сказал Рэмбо. — Я не люблю суеты и шума. Думаю, Бирс уже и так поднял всю округу на ноги. Мы пойдем с Гвари вдвоем. Дайте ему пистолет.

Но это безумие, Рэмбо, — Сандерс беспомощно оглянулся на Ламбера, будто ища у него поддержки. — Если Бирс поступил опрометчиво, то это вовсе не значит…

— Мы теряем время, капитан, — перебил его Рэмбо. — Дайте Гвари оружие и прикажите отвезти нас, куда мы скажем.

Такой поворот дела явно не устраивал Сандерса. Но он понимал, что теперь ему Рэмбо не переубедить. Своим поступком Бирс лишил доверия и его, Сандерса. Ну что ж, у каждого свой метод работы.

— Хорошо, Рэмбо, — сказал он, смирившись. — Пусть будет по-вашему. Но обещайте, что в крайнем случае вы дадите мне знать о себе, чтобы я мог прийти на помощь.

Благодарю, капитан, но я всегда был Одиноким Волком. Теперь нас двое, и вряд ли нам понадобится вообще какая-нибудь помощь. А мы с Гвари, надеюсь, мешать друг другу не будем.

Через десять минут Сандерс загнал всех своих полицейских в комнаты, Рэмбо с Гвари быстро прошли по безлюдному коридору и юркнули в открытые задние дверцы «джипа» с зашторенными окнами. Машина сразу же рванула с места и помчалась в сторону алмазного синдиката.

Глава 10

Шаве не ожидал получить такой щедрый подарок. До самого последнего времени он не очень-то надеялся на эту авантюру янки и ждал от него подвоха. Но вот ему принесли бутылку из-под «пепси», он вытряс из нее алмазы и не поверил своим глазам.

— Это целое состояние, Альбер, — сказала Жанна, стоя за спиной мужа.

— Это два состояния, дорогая! — воскликнул Шаве, не в силах оторвать глаз от игры камней. — Но ведь он обещал еще в десять раз больше. Ты слышишь? В десять раз больше! За что бы такое, Жанна? Я думаю, этот инженер пронюхал что-то о нашем участке. А ты как думаешь?

— Я думаю, мы слишком засиделись здесь, Альбер, и пора убираться в Европу. Я хочу, чтобы меня похоронили по христианскому обычаю на нормальном кладбище, а не обмазывали глиной и не подвяливали на костре, как козье мясо.

Шаве рассмеялся.

— Хорошо говоришь, женщина, но не умно. Я же обещал тебе — закончим это дело и не останемся здесь ни на одну минуту.

— Я слышу это уже двадцать лет, — вздохнула Жанна и, помолчав, добавила: — И я не верю этому янки ни на столько, — она показала мужу кончик мизинца.

— Ты просто одичала здесь, Жанна, — сказал снисходительно Шаве, — и отвыкла от людей. От современных людей. Я тоже ему вначале не поверил. Но ты ведь видишь, все идет так, как он и задумал. Этот парень, видать, большой пройдоха. Налей что-нибудь, Жанна, — это дело надо спрыснуть.

Жанна плеснула ему в стакан джин и взяла свою рюмку, в которой оставалось вино.

— Альбер, — напомнила она, — но ведь ты должен ему половину этого, — она кивнула на алмазы. — Отдашь два камня?

Шаве глухо зарычал и со стуком поставил стакан на стол, даже не успев глотнуть.

— Черт бы тебя побрал, Жанна! Что же ты мне это под руку-то? А ведь я и в самом деле забыл.

— Вот тебе как раз и останется одно состояние, а не два. Так что я была права, Альбер. И потом, подумай, когда янки получит свою долю, ты его можешь больше и не увидеть.

Жанна допила рюмку и вышла из комнаты, оставив мужа в глубокой задумчивости. Черт побери, а ведь она может оказаться и права. Шаве закурил сигару и весь погрузился в облака табачного дыма. И мысли его плавали бесформенными облаками, гонимые то соблазном, то страхом. Он так и не мог прийти к какому-то определенному решению, когда возвратилась жена.

— Тебя хочет видеть панамоль, — сказала она.

— Убери это, — Шаве показал глазами на алмазы и вышел. У веранды стоял его горняк.

— Что тебе? — спросил Шаве.

— Может, господину это нужно знать: у Священного Столба собиралась вся «алмазная полиция» синдиката, — сказал горняк. Теперь они уже уехали.

— Они были на машине?

— Да, господин, на автобусе.

— И что же они там делали?

— Господин Бирс сам копался в песке, что-то искал.

— Когда это было?

— После того, как мы взяли жертву, господин.

Шаве нахмурился. Черт побери, что это могло значить? Ведь не раздумали же они выкупать своего человека! Нет, что-то должно было случиться. Но что? Может быть, они хотели заменить алмазы? Но у них было достаточно времени для раздумий. И потом это мог сделать один Бирс, не прибегая к помощи всех своих молодчиков. Шаве не любил головоломок, у него от них болела голова. В конце концов выкуп он взял и делиться им не намерен ни с кем. Это он понял сразу, как только увидел алмазы. И если сам янки сказал, что никому не доверяет, то почему он, Шаве, должен доверять ему? Чушь собачья! И Шаве понял, что его головная боль теперь — это Рэмбо. Не будет Рэмбо — не будет головной боли. Можно, конечно, оставить его гнить на острове, но лучше будет отдать этим тараканам, которые воображают себя грозными крокодилами. Время от времени нужно поддерживать в них эту иллюзию, чтобы они не забывали славные обычаи предков.

Панамоль стоял перед ним, глядя ему в глаза, и думал, о чем еще может спросить господин. Но он уже ему все сказал.

— Я слышал сегодня, — задумчиво начал Шаве, устремив взор куда-то поверх головы панамоля, голов нгандо-покровителя. Он был недоволен и гневался, что вы давно не приносили ему в жертву белого человека. И я обещал ему, что он получит его сегодня ночью. Собери всех и идите на озеро. Там вас ждет жертва. Принесите мне ее сердце и печень для Священного котла. Ты все понял?

— Да, господин.

Панамоль убежал, и Шаве вернулся в дом. Жанна раскладывала пасьянс. Шаве посмотрел на стол и не увидел алмазов.

— Ты правильно сделала, Жанна, что убрала их, — сказал он. — В самом деле было бы глупо делиться таким богатством с человеком, которого мы совсем не знаем. Я думаю, он все-таки плохой человек.

— Они убьют его? — спросила Жанна без всякого выражения.

Ну что ты говоришь, Жанна! — поморщился Шаве и взял стакан. Они принесут его в жертву нгандо-покровителю, — он отхлебнул из стакана, осторожно поставил его на стол и улыбнулся. — Ты права, дорогая, мы слишком засиделись здесь. Завтра — полнолуние. Мьонге принесет мне еще одну красивую безделушку, и мы не станем больше искушать судьбу. Мы сразу же уедем, Жанна. Жанна отложила карты и поднялась.

— Ты уже решил, Альбер? — она посмотрела ему в глаза. — Поклянись, черт побери!

— Клянусь, Жанна. Это серьезно.

Жанна, не сдержав слез, подошла к мужу, обняла его за шею и зарыдала. Шаве неловко погладил ее по спине, успокаивая, похлопал по лопаткам. Господи, кажется, совсем еще недавно они были молодыми, красивыми, полными сил и бьющей через край энергии. Ухватившись за этот клочок земли, они готовы были вывернуть его наизнанку, чтобы через пять-шесть лет возвратиться домой, затмив всех и вся блеском алмазного сияния. Но сияние это было настолько ослепительным, что прежде всего затмило их самих. Теперь они были богаты. Необычайно богаты. Но жизнь прошла, и вместе с ней потухли желания, которые в молодости, казалось, были неутолимы.

— Я тоже устал, Жанна, — сказал Шаве, ткнувшись носом в ее волосы, пахнущие дешевым мылом. — Я очень устал.

Краем глаза он заметил, как через двор к сараю один за другим пробежали его панамоли. «С этими тоже нужно рассчитаться по совести, — подумал он. — Старость должна быть не только обеспеченной, но и спокойной».

Глава 11

Рэмбо чуть отодвинул угол занавески на боковом окне: «джип» промчался мимо крааля панамолей. Впереди была пустынная дорога.

— Когда мы выйдем, — сказал Рэмбо шоферу, — гоните до управления синдиката. Там отдохнете и вернетесь в Понтьевиль.

Шофер молча кивнул. Они проехали мимо тропы, ведущей от дороги к дому Шаве, и, поравнявшись с участком бельгийца, Рэмбо постучал пальцем по спине шофера. Машина притормозила на две-три секунды, и когда шофер услышал стук дверцы и обернулся — его пассажиров уже не было. Он нажал на педаль газа, и «джип» скрылся в густых клубах пыли.

Рэмбо и Гвари остановились в придорожных зарослях и прислушались. Лес жил своей обычной жизнью.

— Я пошел? — спросил Гвари, поправляя под рубашкой кобуру, съехавшую назад.

— Подожди, — остановил его Рэмбо. — Посмотрим, чем занимаются наши друзья-крокодилы. Если, конечно, они здесь.

Рэмбо взобрался на ближнее дерево, и Гвари последовал его примеру. Отсюда участок Шаве просматривался до самой реки. Горняки были на месте. Но когда Рэмбо пересчитал их, оказалось, что одного не хватает.

— Куда он мог деться, Пит?

— Он мог заболеть.

— Наверное, мог, — согласился Рэмбо. — Но когда ты пойдешь к своей смоковнице, будь осторожен, — как бы этот больной не пырнул тебя в спину.

Гвари укоризненно посмотрел на Рэмбо.

— О чем ты, Джон?

— Извини, пошутил, — улыбнулся Рэмбо. — Я ведь уже убедился, что ты великий следопыт. Но все равно, прошу тебя, будь осторожен — все-таки это люди-крокодилы.

— А тебе, пожалуй, лучше здесь и остаться, — посоветовал Гвари. — Отличное место. Если не нападут муравьи и не сгонят тебя с него.

— Я не отдам его муравьям. Пока, Пит, — Рэмбо похлопал Гвари по коленке. — Встретимся, как зажгут прожекторы. А если тебе будет скучно, приходи раньше. Один сук я оставляю за тобой.

Гвари кивнул, спустился вниз и скрылся в зарослях. Дорога была по-прежнему безлюдной, но он не стал выходить на нее, а пошел краем леса. Не доходя до тропы, которая вела к дому Шаве, он перебежал дорогу и бесшумно ступая, медленно направился к своему проверенному убежищу. Поравнявшись со смоковницей, он присел у ее ствола и весь превратился в слух. Он не услышал ничего подозрительного и, взобравшись на дерево,! сразу же нашел тот, свой сук. Устроившись поудобнее, он взглянул на двор Шаве.

У веранды стоял сам хозяин, а напротив него, спиной к Гвари, африканец. И Гвари сразу узнал его по этой мощной спине и высокому росту — это и был седьмой горняк Шаве. Видимо, благодаря своему мощному телосложению он исполнял роль старшего и среди горняков, и в стае людей-крокодилов. Шаве смотрел куда-то вдаль, поверх головы панамоля и молчал. Не слышно было, как ни напрягал слух Гвари, чтобы и панамоль говорил. Наконец, Шаве открыл рот, но Гвари не разобрал ни одного слова. Пожалуй, речь была слишком длинна для самоуверенного и заносчивого бельгийца, разговаривающего со своим чернокожим рабочим. Это мог быть только приказ, и Шаве хотел, чтобы его хорошенько запомнили. Панамоль, видно, понял своего господина и не заставил его повторять. Он бросился в сторону реки, и Гвари сразу же потерял его из виду. Шаве вошел в дом и захлопнул за собой дверь.

Через минуту от реки послышался короткий пронзительный крик. Ему ответили со стороны участка. Гвари запомнил этот крик еще с той ночи. Он не напоминал ни один из знакомых ему звуков леса, потому что принадлежал человеку и предназначался для людей. А еще через короткое время он увидел, как панамоли цепочкой, друг за другом, пересекли двор и скрылись в бамбуковом сарае.

Шаве не выходил, не показывалась и Жанна. Значит, Шаве все уже сказал, и добавить ему было нечего. Когда Гвари увидел высунувшуюся из двери сарая крокодилью морду, он глазам не поверил, — неужели они идут на ритуальное убийство средь бела дня? Но тут он вспомнил о полицейском патруле — ведь на него напали тоже не ночью. Гвари на мгновение растерялся, такой вариант они с Рэмбо совсем не предусматривали. Конечно, в крайнем случае у него хватит пуль для всей этой банды. Но начнись пальба, и Шаве уже не застанешь врасплох. Предупредить Рэмбо Гвари тоже не успеет. И он решил действовать по обстановке. Когда последний человек-крокодил, блеснув из-под шкуры широким лезвием ножа, прошел мимо смоковницы и скрылся в зарослях, Гвари спустился на землю и пошел вслед.

Они не остановились у дороги, а, низко пригнувшись, быстро перебежали ее и углубились в лес По треску сучьев Гвари понял, что шли они совершенно не таясь и очень торопились. И когда он почувствовал под ногами тропу и узнал ее, он остановился. Это была та самая тропа, по которой люди-крокодилы несли Рэмбо к озеру. Она не успела еще просохнуть после дождей и скопила в своем желобе мелкие сучья, ветки и листву. Но Гвари обмануть этим было нельзя, для него не существовало двух одинаковых троп. И тогда он повернулся и пошел назад. Он понял: Рэмбо был бы обречен благодаря стараниям этого идиота Бирса, если бы задумал продолжить свою игру с Шаве. Шаве получил свой выкуп, и теперь Рэмбо был ему совсем не нужен. У Гвари даже мурашки побежали по спине, когда он представил себе, что могло бы произойти. Вечером он расскажет об этом Рэмбо, и они посмеются вместе. Правда, смеяться Гвари почему-то не хотелось.

Он вернулся к дому Шаве, но не полез на дерево, чтобы не кормить собой насекомых, а выбрал место в зарослях, у самой изгороди. Теперь ему некого было опасаться. Впрочем, оставался еще Мьонге, но какого черта он сюда полезет? С этой стороны лежал лишь безлюдный участок Шаве, и к тому же Гвари не так просто было и обнаружить. Теперь панамоли, воображающие себя крокодилами, вернутся не раньше завтрашнего вечера. Конечно, они лучше Гвари знают свой лес, но все равно с такой легкостью, как в прошлый раз, им после ливня до озера не дойти.

Вышла Жанна с тазом, в котором лежало белье, и неторопливо пошла к реке. Тут же появился Шаве с сигарой в зубах и пошел за ней. Дом остался пуст. Где же Мьонге? Скорее всего, в краале. Больше ему негде быть. И напрасно Рэмбо кормит на дереве муравьев и клещей.

Мьонге появился неожиданно. Рэмбо увидел его, когда он вышел из-за отвалов, хотя мог поклясться, что до сих пор его на участке не было. Он возник вдруг там, где обычно сидел, наблюдая за ним с Гвари в Бинокль. Теперь нужно только не упустить его из виду.

Мьонге спустился с отвалов в сторону дороги и пролез через большую дыру в ограждении. Значит, он собрался идти в крааль. Рэмбо слез с дерева, пробежал краем леса сотню ярдов и спрятался в придорожных зарослях. Мьонге не спешил, и у Рэмбо было время подумать, как его взять: пропустить мимо себя, навалиться, зажать рот и утащить в лес. Если Мьонге успеет крикнуть, могут услышать в доме Шаве. И тогда придется его чуть пристукнуть, чтобы он не мог увидеть, кто на него набросился, и уходить. Но Рэмбо вовсе не рассчитывал на неудачу. Мьонге не должен даже пикнуть.

Рэмбо смотрел на приближающегося панамоля, на его отрешенный, ничего не видящий взгляд, устремленный, кажется, в никуда, на его угловатую хрупкую фигуру, и в нем вдруг вспыхнуло чувство сострадания к этому несчастному человеку, которому внушили, что он оживший мертвец. И в последнюю секунду, когда Мьонге оказался рядом, Рэмбо прыгнул на дорогу и сказал:

— Здравствуй, Мьонге.

Если бы сверкнула молния и над головой грянул гром, если б разверзлась под ним земля, Мьонге не так бы испугался, как сейчас, когда перед ним неожиданно появилось живое воплощение нгандо-покровителя со страшным знаком агассу на щеке. Он упал на колени и ткнулся лбом в землю, обхватив голову руками. Он уже не чувствовал своего тела, потому что оно стало невесомым и, легко покачиваясь, медленно поднималось к облакам. И тут он вспомнил, что не принес покровителю обещанную жертву, что его ждет ганга, и очнулся, боясь открыть глаза. И когда его согнутой спины коснулась горячая ладонь покровителя, он вздрогнул, как от ожога.

— Встань, Мьонге. Я не сделаю тебе ничего плохого.

Голос рокотал и доносился до Мьонге откуда-то с головокружительной высоты. Потом сильные руки крепко взяли его за плечи, подняли и поставили на ноги. Тогда Мьонге открыл глаза и сразу же зажмурился — слишком близко он встреться с пронзительным взглядом покровителя.

— Иди за мной, Мьонге.

Рэмбо, не оглядываясь, шагнул в заросли, и Мьонге, будто во сне, поплелся следом. Рэмбо вспомнил слова Сандерса о том, что он обладает всеми признаками настоящего колдуна и может соперничать с Шаве: у него светлая кожа, проницательный взгляд и внушительный знак агассу на лице, чего нет даже у бельгийца. Значит, Мьонге принял его за колдуна или же за ли — человека, обладающего таинственной и опасной силой. Этим можно было бы воспользоваться, но Рэмбо совсем не хотелось уподобляться трахомному мерзавцу Шаве. И много ли чести в том, чтобы обмануть или запугать взрослого ребенка.

Рэмбо остановился у обломка ствола когда-то рухнувшего от старости дерева и вытащил из ножен тесак. Мьонге снова упал на колени, но Рэмбо этого не видел. Он снял со ствола кору, изъеденную муравьями, жучками и гусеницами, вложил тесак в ножны и оглянулся. Увидев Мьонге, дрожащего от страха, на коленях, Рэмбо сообразил, что напугал его страшным ножом. Досадуя на свою оплошность, Рэмбо поднял панамоля и посадил на ствол.

— Я не хотел, чтобы нас искусали красные муравьи, — объяснил он и сел рядом.

Этого Мьонге допустить никак не мог и рванулся, но Рэмбо обнял его за плечи и удержал на месте.

Пойми, Мьонге, — сказал он внушительно, — я не колдун и не ли.

— Я знаю, — согласился Мьонге. — Ты нгандо-покровитель и пришел наказать меня за обман.

— Я не нгандо-покровитель, — стараясь говорить спокойно, терпеливо объяснил Рэмбо. Не хватало еще, чтобы его приняли за Великого Ньямбе. Меня зовут Рэмбо. Но я действительно хочу наказать, но только не тебя, а твоего господина. Он не колдун, Мьонге. Он обманщик и убийца. И он не давал тебе вторую жизнь, он обманул тебя.

— Да, ганга говорил мне об этом.

Теперь Мьонге было трудно переубедить, что рядом с ним — не покровитель. Тогда откуда он знает то, что знает и ганга? И имя егозвучит совсем как имя Великого Ньямбе — Рэмбо! Будто раскат и удар грома.

— Я думаю, твой господин обманул и гангу, — сказал Рэмбо.

— Он вселил в него страх, и ганга обманывал живущего в воде, чтобы не потерять меня.

— Значит, он больше любит тебя, чем живущего в воде, — сказал Рэмбо. — Твой ганга хороший человек, и ты его должен любить так же, как он любит тебя.

Мьонге задумался. Шаве всегда говорил, что нгандо-покровитель жесток и кровожаден и постоянно требует жертв. Но, оказывается, ему не нужны жертвы, и он больше думает о людях, чем о себе. Шаве всех обманул, и поэтому покровитель справедливо лишил его колдовской силы.

— Я понял тебя, господин, — сказал Мьонге, — и скажу об этом ганге.

— Завтра полнолуние, Мьонге, — напомнил Рэмбо. Белые люди принесут жертву, и ганга опять обманет живущего в воде?

Мьонге вскинул глаза и впервые решил посмотреть в лицо покровителю.

Нет, господин, — ведь он уже избавился от страха. Я принесу эту жертву тебе.

— Спасибо, Мьонге. Пусть это будет подарок. Рэмбо никак не хотелось влезать в шкуру кровожадного крокодила.

— Пусть будет подарок, — согласился Мьонге. — В жертву я дам тебе белого человека.

Рэмбо чуть не свалился с бревна, и ему стоило огромного труда сохранить хотя бы видимость спокойствия. И теперь ему вдруг захотелось, чтобы Мьонге принимал его за кого угодно — за Ньямбе, за мокиссо, за ли, за тала, за крокодила, за черта рогатого, но только бы не раздумал пожертвовать ему белого человека. Он перевел дух и спросил так спокойно, что у него чуть не перехватило горло:

— Когда ты мне дашь его, Мьонге?

— Когда Рэмбо потребует.

Мьонге сполз с бревна и опустился перед ним на колени. Рэмбо пришлось снова усаживать его на место.

— Я хочу получить его сегодня, как только появится луна.

— Хорошо, Рэмбо, — мы пойдет за ним вместе, — Мьонге поднялся и опустил голову.

— Это далеко?

— Через дорогу. Прости, Рэмбо, меня ждет ганга. Я должен сказать ему, что я решил, и тогда он легко уйдет в страну облаков.

— Но завтра он должен освятить жертву, — напомнил ему Рэмбо.

— Я попрошу его подождать: он освятит ее, а потом уйдет.

И никому не говори мое имя. Слышишь? Я запрещаю тебе, Мьонге!

— Хорошо, Рэмбо. Я один буду знать его. Жди меня здесь. Мьонге повернулся и скрылся в зарослях.

Глава 12

Луч фонаря уткнулся в борт лодки, в то место, где зияла огромная рваная дыра. Люди-крокодилы остановились и внимательно осмотрели ее. Удар, видимо, был нанесен топором. Но кто мог найти лодку в зарослях, вытащить сюда и разбить? Единственный человек, который знал об этом озере, был сам господин, потому что он его когда-то и обнаружил. Но последний раз господин был здесь пять лет назад. Этот путь стал для него слишком тяжел.

Панамоли выбежали на отмель, и в эту минуту из-за облаков показалась луна. После ливня несколько чучел крокодилов торчали из воды вверх хвостами. Те, что были не берегу, покрылись толстым слоем ила, и в них трудно было узнать теперь грозных и коварных хищников. Они больше напоминали снесенные потоками воды коряги и сучья.

Люди-крокодилы стали в круг, пригнулись и молча пошли друг за другом, покачивая из стороны в сторону зубастыми мордами и волоча за собой хвосты. Они делали угрожающие выпады, броски, но все движения ритуального танца были на этот раз не столько ловкими и красивыми, сколько нервными и резкими. Никому не давала покоя разбитая лодка. Что-то случилось или должно было случиться. Недалекий остров был мрачен и загадочен.

Наконец танец был закончен, люди-крокодилы сбросили с себя шкуры и пошли к лодке. Они принесли ее к озеру и спустили в воду. Если в ней нельзя плыть, то за нее можно держаться. Набросив на себя крокодильи шкуры, люди взялись за чуть выступающие над водой борта и поплыли к острову.

Семь крокодилов, сбившихся в стаю и приближающихся к острову, способны были вызвать панический ужас у человека с самыми крепкими нервами. Но остров молчал, будто притаился.

Люди-крокодилы вытащили лодку на берег и, растянувшись полукольцом, сверкая длинными широкими ножами, стали приближаться к хижине. Они не торопились, ведь крокодилы не торопятся, напрягая мышцы для смертельного броска. И когда до хижины осталось два-три шага, они молча прыгнули и вонзили в нее свои ножи. Из хижины не донеслось ни звука. Они ворвались внутрь, хижина была пуста. Они бросились обшаривать заросли, кустарник, деревья — все было напрасно. Нгандо-покровитель остался без жертвы, господин — без сердца и печени для Священного котла.

Ярость людей-крокодилов должна была найти выход, чтобы не дать им задохнуться в собственном ожесточении, доводящем до бешенства. И тогда над озером раздался дикий ужасный вопль, и на другом берегу пронзительно закричали испуганные обезьяны.

Глава 13

На разработках алмазного синдиката включили прожекторы, и слабое красное зарево осветило дорогу. Рэмбо еще раньше вышел навстречу Гвари и ждал его в зарослях против тропы. Гвари появился неожиданно — он прыгнул на дорогу чуть в стороне и тихо позвал:

— Джон, выходи.

Рэмбо, сопя, вылез из зарослей.

— Пит, я не шевелился.

— Но ведь ты дышал, — серьезно пояснил Гвари и тихо рассмеялся. — Шучу, Джон. Просто я подумал, что тебе там ночью нечего делать, и ты придешь встретить меня.

— Может, все-таки не будем гулять по дороге? — спросил Рэмбо.

— Сегодня можем и прогуляться, — беспечно ответил Гвари. — Ты знаешь, куда ушла эта банда крокодилов?

— Неужели за моей печенью? — не очень-то и удивился Рэмбо.

— За ней, — кивнул Гвари. — Я проводил их немного. Но они так торопились, что я отстал. Ты оказался прав, Джон: Шаве не погнался за журавлем в небе.

— Он не фантазер, я это заметил сразу. Как ты думаешь, когда они вернутся?

— Не раньше завтрашнего вечера. Я ведь видел, что там наворочала гроза, — Гвари посмотрел на участок Шаве, мимо которого они проходили. — А что у тебя? Ты ведь хотел похитить Мьонге. Раздумал?

Рэмбо взял Гвари под руку и свернул в заросли.

— Давай все-таки не будем торчать на дороге.

Он прошел вперед и сразу же наткнулся на ствол, на котором сидел с Мьонге.

— Садись и слушай, Пит, — сказал он, дернув Гвари за руку. У меня уже нет времени объяснять тебе все. Сейчас придет Мьонге, и я не хочу, чтобы он видел тебя. Просто я не знаю, как он тогда себя поведет. Так что сиди, пока я тебя не позову. Все понял?

Гвари ничего не понял, но сразу схватился за пистолет.

— Возьми пушку, Джон. Это пригодится.

— Нет, Пит, не нужна мне твоя пушка. Я не собираюсь беспокоить пальбой господина Шаве. Пока.

Он хлопнул Гвари по спине и скрылся в зарослях. Из-за реки показалась луна. Теперь она была похожа на зрелый ананас, чуть потемневший с одного бока. И Рэмбо сразу же увидел идущего по дороге Мьонге. Он пошел ему навстречу. Мьонге остановился в двух шагах от Рэмбо и посмотрел ему в глаза.

— Я передал ганге, — сказал он, — что ты на него не сердишься. Я тоже решил, что он не виноват, — его околдовал Шаве, когда у него была сила. Теперь ты отнял ее у него, и ганга просил отдать тебе белого человека. Он сказал, что тогда Шаве потеряет и свое тело. Мы хотим, чтобы он не изменил, а потерял тело. А сейчас иди за мной.

Мьонге сошел с дороги, пролез через дыру в проволочном ограждении и стал подниматься в отвалы. Среди двух когда-то конусообразных, а теперь осевших насыпей оказалась тропа. Она была твердой, узкой и уходила вниз. Потом звезды над Рэмбо исчезли, и он очутился в полной темноте. Он слышал отчетливые шлепки босых ног Мьонге по влажной глине и старался не отставать. Стало прохладно, но, как ни странно, воздух не казался спертым и застоявшимся. Значит, где-то была вытяжка. Шахту забросили, а вытяжные трубы остались.

Мьонге впереди остановился. Рэмбо вытянул руки и, осторожно ступая, хотел уже тихонько свистнуть, как его ослепил яркий свет.

Мьонге включил электрический фонарь. Широкий луч упал на глиняный пол, скользнул по низким сводам штольни, по полусгнившим деревянным стойкам и уперся в бамбуковую решетку, перегородившую этот мрачный коридор. Щелкнул замок, Мьонге открыл дверь, которую Рэмбо раньше не заметил, и жестом пригласил следовать за ним. Рэмбо вошел за странную решетку и понял, что это был отгороженный тупик штольни. Луч фонаря пробежал по исковерканным кирками и лопатами стенам и высветил высокую деревянную лежанку на толстых опорах с набросанным на нее тряпьем.

— Бери его, Рэмбо, — сказал Мьонге так просто, будто предлагал лишний кукурузный початок.

Рэмбо выхватил у него фонарь и подошел ближе. Тряпье зашевелилось, кто-то спрятался под ним и притих. Рэмбо протянул руку, и в этот момент вся эта куча рвани разлетелась в стороны. Луч фонаря дрогнул. На Рэмбо смотрели глаза безумного человека.

— Рэмбо? — спросил он отрывисто. — Где Рэмбо?

— Это я, сэр. И я пришел за вами, — сказал по-английски Рэмбо. Джеймс Пери бросился Рэмбо на шею, чуть не свалившись со своего ложа. Луч фонаря заметался и застыл на гнилой деревянной стойке.

— Твое имя знают даже белые, — сказал в тишине Мьонге. — Панамоли тоже должны его знать.

— Ты скажешь им об этом потом, когда меня здесь не будет.

— Хорошо, — согласился Мьонге. — А теперь надо возвращаться.

— Вы можете идти, сэр? — спросил Рэмбо.

— Конечно, — тряхнул седой спутанной гривой Пери. — Я не болен. А этот тюремщик…

— Не надо, сэр, — остановил его Рэмбо. — Ведь он спас вам жизнь. Пери хмыкнул, но ничего не сказал. Он достал из-под тряпья электрический фонарь и старую потрепанную книгу. Но, подумав, швырнул книгу обратно и включил фонарь.

Они вышли из штольни под звездное небо, и ноги у Пери подкосились. Рэмбо подхватил его и удержал.

— Простите, — пробормотал Пери виновато. Всему виной этот воздух и… небо. Я отвык от них.

— Я пошел, Рэмбо, — сказал Мьонге. — Завтра я скажу ганге, что ты принял от нас белого человека, и мы будем ждать, когда Шаве потеряет свое тело.

— Я встречу тебя завтра, Мьонге. Прощай.

— Прощай, Рэмбо.

Мьонге прыгнул за отвалы и, не оглядываясь, пошел к дому Шаве.

— Вам лучше? — спросил Рэмбо Пери, который еще опирался на его руку. — Мы сейчас выйдем отсюда и отдохнем.

— Да-да, — вскинулся Пери, — подальше от этого кошмара. Ради Бога, подальше! Куда идти?

Рэмбо показал рукой на дыру в проволочном ограждении, и Пери, расправив плечи, направился к ней, пытаясь всем своим видом показать, как он бодр и энергичен. Но ноги в коленях не гнулись, и он шел словно на ходулях и не мог координировать свои движения. Это была походка пьяного, пытающегося изображать из себя трезвого человека. Рэмбо помог ему пролезть через дыру, перейти дорогу и тихо свистнул.

Гвари следил за ними от самых отвалов и готов был прийти на помощь каждую секунду.

— Я здесь, Джон.

Пери вздрогнул и отступил на шаг, увидев перед собой огромного и очень черного негра.

— Сэр Джеймс должен отдохнуть, Пит, — сказал Рэмбо. — А потом мы решим, что делать.

Они провели Пери через заросли и усадили на бревно.

— Это сержант Питер Гвари, — представил Рэмбо. Его приел; министерство внутренних дел из Киншасы.

Благодарю вас, господа, Пери хотел о чем-то спросить, но только махнул рукой. Пропади все пропадом, если я хоть что-нибудь понимаю. Меня выкупили или похитили у похитителей?

— Вы на свободе, сэр, и это главное, — сказал Рэмбо.

— Но ведь мы были на участке Шаве! — никак не мог сообразить Пери. — Кто умудрился прятать меня на его участке?

— Сам Шаве и умудрился, сэр, — начал Рэмбо. — Но об этом потом. Нам не хотелось бы вызывать машину из синдиката. Видите ли, чем меньше людей будет знать о вашем освобождении, сэр, тем лучше для нас, — нельзя дать уйти Шаве. Вы поняли меня, сэр?

Пери поднялся и посмотрел в сторону невидимого участка.

— Вот теперь я, кажется, начинаю кое-что понимать. Ах, подлец! Кто мог подумать! Вы знаете, он не мог простить мне, что я слишком энергично настаивал на отторжении его участка. Я напомнил правительству Заира, что участок Шаве, не приносящий казне никакого дохода, при определенных условиях…

За две недели одиночества Пери отвык от человеческого общения, и теперь слова извергались из него бурным потоком.

— Простите, сэр, — перебил его Рэмбо. — Если вам трудно идти, мы с Гвари донесем вас до дома на руках.

— Вы с ума сошли! — воскликнул Пери и даже отшатнулся от Рэмбо. — Я ведь не инвалид и прекрасно дойду сам. В конце концов мне нужно снова научиться ходить. Мое узилище было так тесно, что я не успевал разбежаться. И потом — я хочу согреться. Вы знаете, от чего я страдал больше всего? От холода!

Рэмбо понял, что Пери не остановится, осторожно взял его под руку и вывел на дорогу.

— Теперь можете продолжать, сэр, — сказал он и напомнил: — Вы остановились на холоде.

— Ну да! — неловко шагая на негнущихся ногах, улыбнулся Пери. — И вы знаете, почему я не околел? Из принципа! Да-да, я не хотел превратиться в ходячий анекдот: Джеймс Пери околел в Африке от холода!

И он рассмеялся звонким молодым смехом. Было странно слышать этот смех человека, только что вырванного из мрачной глубины заброшенной шахты, заросшего седым волосом до самых глаз и почти разучившегося ходить. А ведь Рэмбо так и не спросил тогда у Пери — моложе или старше его брат. Ведь тогда это не имело никакого значения. Впрочем, как и сейчас. Наверное, все-таки моложе. Это видно и по живым глазам сэра Джеймса.

Пери говорил не останавливаясь, и когда Рэмбо вежливо попросил его помолчать, он, к своему удивлению, увидел, что они уже подходят к гостинице.

— Сэр, — сказал Рэмбо, — вы должны очень строго предупредить дежурного, чтобы он молчал. Вам придется не выходить из своей комнаты ровно сутки. Но это все равно лучше, чем сутки в штольне, не так ли?

— Разумеется! — рассмеялся Пери и, оборвав себя, прижал к губам палец. — Сейчас вы услышите, что я скажу ему!

Он подошел к двери и нажал кнопку звонка. Губастый молодой негр в форменной голубой одежде с золотыми галунами неторопливо подошел к застекленной двери. Он прижал нос к стеклу и, увидев обросшего седым волосом господина Пери, в ужасе отшатнулся. Вряд ли он решился бы открыть дверь человеку, принявшему другое тело, но он увидел за ним двух топографов, с которыми был вежлив сам управляющий. И тогда он отпер дверь и на всякий случай отошел в сторону.

Пери приблизился к нему вплотную, отчего негр закатил глаза под потолок, и спросил:

— Как тебя звать?

— Элиас, сэр.

— Слушай меня, Элиас. Никому, совсем никому не говори, что ты меня видел. Помни, как только ты скажешь обо мне кому-нибудь, я сразу же уволю тебя и отдам под суд. Все понял?

— Да, сэр, — вытаращил в испуге глаза Элиас.

— Ну и прекрасно. А теперь дай мне запасной ключ, свой я потерял.

Негр достал из шкафчика ключ и подал трясущимися руками Пери. Они поднялись на второй этаж. Никто им не встретился. Была уже глубокая ночь, и все спали мертвым сном. Пери открыл дверь, пропустил Рэмбо и Гвари, включил свет и запер дверь.

— В гостях хорошо, — сказал он, — а дома лучше. Прошу располагаться, господа.

— Я позвоню, сэр? — спросил Рэмбо.

— Конечно, — Пери заглянул в холодильник и улыбнулся. Проходя мимо, Рэмбо бросил взгляд через плечо Пери.

— У вашего брата, сэр, — сказал он, — тоже холодильник никогда не пустовал, когда мы были с ним на плато Колорадо.

— О, вы мне расскажете еще об этом, — оживился Пери. — Все Пери запасливые люди. Я приготовлю кофе, а уж потом будем мыться.

— Кофе с удовольствием, — сказал Рэмбо, — а наше купание отложим на сутки. Мы должны будем уйти, сэр.

Он набрал номер телефона и услышал мрачный голос Сандерса.

— Сандерс, вы что, не спите? — удивился Рэмбо.

Черт возьми! — радостно воскликнул Сандерс, услышал голос Рэмбо. — Разве вы дадите уснуть?

— А что случилось?

— У меня как раз ничего не случилось, но я беспокоюсь о вас! Что с вами? Где вы?

— Сандерс, скоро мы встретимся и все вам расскажем, успокоил его Рэмбо. — Гвари вам шлет привет. А теперь слушайте меня. Завтра с наступлением темноты, но не раньше, Сандерс, возьмите с собой человек шесть и устройте засаду у дома Шаве. Если вы понадобитесь, я свистну. А сейчас разбудите Ламбера и пусть он едет в гостиницу синдиката.

— Кто ранен? — чуть не вскрикнул Сандерс.

— Да успокойтесь вы, никто не ранен. Просто нужно осмотреть одного человека.

— Кого?

— Из двенадцатого номера. Алло, Сандерс! — Рэмбо понял, что капитан потерял дар речи, и выдержал паузу. — Пусть стукнет три раза в дверь, и ему откроют. А потом Ламбер присоединится к вам. Может, он нам и понадобится. А вы сюда не звоните, я отключаю телефон. До встречи, Сандерс, — Рэмбо положил трубку и выдернул из телефонной розетки вилку.

Пери угостил своих освободителей кофе, покормил и заставил взять сумку с продуктами и банками сока.

— Сэр, — сказал на прощание Рэмбо, — не отказывайтесь от услуг доктора Ламбера и постарайтесь хорошенько выспаться. В следующую ночь нам опять придется вас потревожить.

Внизу нервно ходил по вестибюлю дежурный Элиас Увидев Рэмбо и Гвари, он бросился им навстречу.

— Господа, это действительно хозяин? — спросил он.

— Да, Элиас, это твой настоящий хозяин, — внушал ему, как малому ребенку, Рэмбо. — А если ты будешь слишком любопытным, он сразу же напомнит тебе об этом. Ведь он обещал?

— Да, сэр, обещал, — переступил негр с ноги на ногу.

— А он держит свое обещание. Кстати, нас ты тоже не видел, Рэмбо подумал, не нужно ли еще чего внушить этому Элиасу, и спросил: — Ты знаешь доктора Ламбера из Понтьевиля?

Элиас широко улыбнулся и окончательно успокоился.

— Его у нас все знают, сэр.

— Это хорошо. Скоро он будет здесь, чтобы навестить твоего хозяина. Открой ему.

Рэмбо и Гвари вышли на дорогу.

— Джон, — сказал Гвари, — у нас впереди пустой длинный день и полно еды. Чем ты думаешь заняться?

— Понятия не имею, — Рэмбо как-то даже не подумал об этом. — А что ты предлагаешь?

— Завтра ты улетишь отсюда, Джон, и тебе нечего будет рассказать дома о тропической Африке, — с грустью сказал Гвари. Ну что ты видел, кроме слепней, коряг да непролазных зарослей? Да и то ночью. Я хочу показать тебе, Джон, настоящий тропический лес днем. Ты увидишь, как здесь рождаются и умирают деревья, как распускаются цветы. Ты увидишь таких птичек и зверушек, каких не встретишь больше нигде в мире. Я тебя уведу в сказку, Джон.

Рэмбо так посмотрел на Гвари, будто впервые увидел.

— Пит, ты случайно не пишешь стихи? Но ты уговорил меня. Я хочу в лес!

— Не кричи, — успокоил его Гвари. — Привыкай к тишине. В лесу человек должен молчать и смотреть глазами, ушами, ноздрями, всеми порами своего тела. Только тогда он увидит лес. Пошли, Джон. К восходу солнца мы должны выбрать себе райский уголок.

Рэмбо поднял голову и нашел созвездие Южного Креста. Если завтра будет облачно, он может его больше и не увидеть.

Глава 14

Жанна открыла старый, окованный железом сундук, доставшийся ей еще от покойной матери, и вытащила из-под белья корсет. Она хранила его в память о свадьбе.

Шаве сидел за столом и, подперев рукой подбородок, задумчиво наблюдал за ней.

— Он тебе тогда совсем не был нужен, — сказал он. — Зачем ты его так затянула на себе?

— Наверное, хотела понравиться красавцу Альберу еще больше.

— Глупости говоришь, — проворчал Шаве. Ты уже тогда знала, что больше нравишься мне без корсета.

Жанна промолчала, но зато громко хлопнула тяжелой крышкой сундука. Она сдвинула ладонью бутылки, стаканы, банки в сторону, освободила часть стола и развернула на нем корсет. Шаве протянул руку и погладил черную скользкую поверхность, ощущая под пальцами жесткие полоски китового уса. Жанна отстранила его руку, взяла лезвие и осторожно прорезала шелк вместе с холщевой подкладкой там, где проходил ус. Шаве пододвинул ей ближе открытый кожаный мешочек, и Жанна вынула из него первый алмаз. Она вставила его в разрез, чуть сместила в сторону и обшила крепкими черными нитками.

— С почином тебя, Жанна, — улыбнулся Шаве и поднял стакан. Когда ты закончишь, твоему корсету цены не будет.

Жанна выразительно посмотрела на мужа.

— И тогда, наконец, — сказала она, — я тебе больше понравлюсь в корсете.

— Ах, Жанна, — засмеялся Шаве, — все-таки прорвалось!

Он осушил стакан и высыпал из мешочка все алмазы на сюл. Это были крупные первосортные камни, от которых даже привычный к их игре Шаве не мог отвести взгляда.

— Добавлять не будешь? — спросила Жанна.

— Нет, всю мелочь я зашил уже сюда, Шанс похлопал себя по поясу. Не забудь оставить место для двадцать пятого, который принесет сегодня Мьонге. Я думаю, они слишком дорожат жизнью своего сэра, чтобы отделаться какой-нибудь «розеткой».

— А что ты думаешь об этом сэре?

— Дорогая, почему я должен ломать о нем голову! — Шаве отвернулся и пожевал губами. — Ты ведь знаешь, там сгнили все стойки, и достаточно подломиться одной, как все рухнет к черту и не останется никаких следов от этого сэра. Кстати, если уж на то пошло, ни ты, ни я и в глаза его не видели. Это рискованные проделки крокодилов, и нас они не касаются.

— Ты прав, Альбер, — кивнула Жанна, ловко орудуя иглой. — А куда ты их дел?

— Кого? — не понял Шаве.

— Своих крокодилов. Я не вижу их со вчерашнего дня.

— Я их отправил погулять.

— К янки?

— Он нам уже не нужен, — вздохнул Шаве и перекрестился. — Нам никто уже не нужен, Жанна, если мы хотим остаток жизни провести спокойно.

— А куда ты денешь тараканов?

— Я им устрою сегодня прощальный вечер.

Игла в руке Жанны дрогнула, и она уколола палец.

— Ты хочешь их отравить? — спросила она тихо. — Подумай, Альбер.

Не беспокойся, я уже все продумал. Когда мы доберемся до Понтьевиля, я заявлю в полиции, что панамоли напали на нас, ограбили и хотели принести в жертву своему нгандо-покровителю. Ведь нам чудом удалось бежать, а, Жанна? Жанна внимательно посмотрела в глаза мужу и вздохнула.

— Знаешь, Альбер, я не успела прихватить с собой даже лишнего платья.

— Умница! — засмеялся Шаве. — И ты увидишь, нам еще будут собирать пожертвования.

Он налил себе в стакан немного джина, выпил и поднялся.

— Не буду тебя отвлекать. А ты поторопись, у нас может не остаться времени.

Шаве вышел из дома, вынул из кармана рубашки сигару и закурил. Солнце уже перевалило за Луалабу и повисло красным шаром над далеким лесом. Шаве нахмурился, неторопливо прошел к сараю и распахнул дверь. Сарай разделялся перегородкой на две неравные части. В большей его части иногда отдыхали и обедали горняки-панамоли. Здесь же они готовились к своим ритуалам, пряча крокодильи шкуры в большой ларь, который был их личной собственностью. Шаве велел им купить замок с ключом и засвидетельствовал этим самым, что не имеет к имуществу своих рабочих никакого отношения. Он свято охранял право частной собственности. За перегородкой был маленький склад Шаве. Там хранилась его частная собственность и тоже под висячим замком.

Шаве открыл дверь и забросил замок с ключом за мешки, стоящие в дальнем углу. Потом перенес на веранду ящик с бутылками из-под джина, в которые был разлит метиловый спирт, подкрашенный соком манго. Еще с дюжину бутылок оставил у самой двери, чтобы их сразу можно было увидеть.

Почти всю боковую стену занимал стеллаж, на полках которого Шаве держал товар для собственного пользования и для обмена и продажи — консервированные продукты, материю, посуду, топоры, ножи много всего такого, без чего нельзя обойтись в хозяйстве. Этот стеллаж был предметом зависти всех аборигенов, которым посчастливилось хоть раз заглянуть сюда. Шаве встал на бочку, ухватился за верхний угол стеллажа и стал отжимать его от стены. Стеллаж накренился. Шаве уперся в стену ногой, и стеллаж, скрипя и растрескиваясь, рухнул на бочки, бидоны, канистры и бутыли, подняв серое облако пыли. Шаве спрыгнул с бочки, не удержался на ногах и упал в дверях на спину.

— Господину больно?

Шаве открыл глаза и увидел над собой испуганные черные лица своих горняков.

— Помогите мне, — попросил он, тяжело поднимаясь. Панамоли посадили его на бочку, с сожалением глядя на рухнувший стеллаж.

— Мы все сделаем, как было, — сказал кто-то из них.

— Это подождет, — Шаве оглядел панамолей, и ему не понравилось, что они прячут от него глаза. Его охватило предчувствие беды. — Что вы мне принесли? — спросил он, сдвинув брови.

— Его там нет, господин, — ответил негр-гигант, боясь смотреть Шаве в глаза.

— Как нет? — этого Шаве не мог понять.

— Совсем нет. Он убежал.

И только теперь Шаве понял, почему Бирс раздумал давать выкуп за Рэмбо и шарил вокруг Священного столба. Значит, к тому времени Рэмбо или вернулся, или же как-то дал знать, что он на свободе. Выходит, этот янки все-таки обманул его! Но ведь не мог он отказаться от своей доли выкупа? Мысли Шаве перепутались. Если Рэмбо хотел его уличить, он давно бы сделал это, ведь про шло уже больше суток с тех пор, как Бирс прислал свою команду на берег Луалабы. И, кстати, мог бы сразу подключить полицию Сандерса и нагрянуть к Шаве с обыском. Но он не сделал это. Не сделал и сегодня. Значит, с Рэмбо просто что-то случилось и лес у всегда может что-то случиться и остаться веч мои тайной. Но вея ком случае, до утра нечего опасаться. А к утру, когда окажется в Понтьевиле, он опередит события.

— Вы устали, — сказал Шаве, — и проголодались. Сегодня у нас с женой большой праздник, и мы приглашаем вас к себе в гости.

Панамоли переглянулись. Они не принесли господину печень и сердце жертвы — не исполнили его волю. А он не только не сердится, но и приглашает их в гости!

Первый раз Шаве позвал их в дом, когда, вернувшись из Понтьевиля, узнал, что они принесли в жертву полицейский патруль. Тогда господин был в ярости, опасаясь, что бессмысленное убийство полицейских привлечет внимание столичных властей. И успокоился лишь после того, как узнал, что люди-крокодилы действовали по воле тала панамолей. Полицейский капрал Нголле заметил, что люди-крокодилы приносят жертвы тогда, когда тал танцует ночью, а все жители крааля прячутся в хижинах и ничего не видят. И он предупредил тала, что обвинит его в соучастии в убийстве. И тогда ла-джоку ничего не оставалось делать, как обратиться к помощи людей-крокодилов, которые и отправили любопытного капрала, а заодно и его помощника, в страну облаков.

Теперь господин приглашает их в свой дом во второй раз. Значит, у него и его жены действительно большой праздник, и он не хочет омрачать его своим гневом.

— Отдохните, пока жена приготовит еду, — сказал Шаве и пошел к дому.

Жанна зашила последний алмаз и сняла платье.

— Помоги мне, Альбер.

Она приложила к себе корсет и повернулась к мужу спиной. Шаве зашнуровал его и осторожно стянул.

— Не туго?

— Хорошо. Завязывай.

— Ты почти такая же, Жанна, как и тогда, — сказал Шаве, завязывая узел. — Одевайся.

Жанна оделась и прошлась по комнате.

— Твои тараканы вернулись? — спросила она, поднимая и опуская руки. — Кажется, пора бы.

— Они вернулись, но не нашли янки.

Жанна застыла, глядя на мужа испуганными глазами.

— И что теперь?

Ничего, пожал плечами Шаве. Просто мы раньше уйдем. Дождемся Мьонге и сразу уйдем. И тогда Жанна вспомнила.

— Послушай, Альбер, — спросила она, — а что ты думаешь делать с Мьонге?

Шаве устало махнул рукой.

— Нашла о чем ломать голову. Лучше накрой на стол, я уже пригласил тараканов в гости.

— И что им прикажешь подать? — усмехнулась Жанна.

— Все, что есть в доме, дорогая, — ведь они обчистили нас до нитки. Ящик с джином я оставил на веранде. Выставь им все, пусть обожрутся.

— Ну, что ж, — оглядела неубранный стол Жанна, — через десять минут зови гостей.

Шаве кивнул и вышел из комнаты.

Глава 15

Белый человек из синдиката бросил на циновку крупный алмаз и посмотрел на гангу с нескрываемым презрением. Но ганга не видел этого — он сидел с закрытыми глазами, и раскрашенное лицо его было непроницаемым. Он ощутил настроение белого человека по стуку камня, который был не положен, а брошен. Ганга ударил себя по коленям толстым ремнем и не почувствовал боли. Значит, это было уже не его тело, а другое. Но еще оставалась боль внутри, и когда она покинет его, тогда он переселится в страну облаков.

Ганга, с трудом поднимая тяжелый ремень, бил себя по коленям и слышал свой голос будто со стороны:

— Кунг-кундунг-кикундунг… Кунг-кундунг-кикундунг…

Голос не выражал ничего — ни призыва, ни мольбы. Это была жалоба старого человека на свое одиночество и на свою тоску. Но мокиссо сразу же услышали его, потому что они были рядом — ганга видел их мелькающие тени и ощущал на лице слабое колебание воздуха от их движений. Они освятили то, что принесли им люди, и растаяли, растворились, слились с темнотой. В глазах ганги померк свет и он затих. Ему стало покойно и хорошо. Он не ощущал себя.

Панамоли молча стояли вокруг, не смея потревожить этот покой, и ждали, когда ганга снова вернется к ним. И тогда Мьонге, стоя позади него, не выдержал и тихо сказал:

— Ганга, не уходи…

И ганга услышал его — единственный голос, который он мог еще услышать. Он открыл глаза и протянул дрожащие руки. Ему помогли подняться, и он сказал, что мокиссо явились ему и освятили все, что принесли ему панамоли и белый человек. Ганга не мог уже нагнуться и показал Мьонге глазами на циновку. Мьонга поднял алмаз и помог ганге дойти до хижины. Там он протянул ему камень, но ганга отстранил его руку.

— Ты отдашь его нгандо-покровителю, — сказал старик. Ведь он предназначен ему. А реке я отдам то, что ей и принадлежит.

Он вынул из калебасы речной голыш, обмазал его синей глиной и насадил на стрелу. Второй комочек глины с вдавленным в него голышом ганга велел передать Шаве.

— Если он не глуп, он сохранит его на память, — сказал он и, подумав, добавил: — До тех пор, пока покровитель не возьмет его тело.

Он снял со стены лук и вышел из хижины.

— Веди меня, Мьонге, я уже плохо вижу.

И Мьонге не стал говорить ему о полной луне. Он взял его под руку и медленно повел к реке. Панамоли ждали его, растянувшись цепочкой вдоль берега.

Полная круглая луна высеребрила Луалабу, и дальний лес на другой стороне не казался мрачным и диким, освещенный ровным спокойным светом.

Ганга вложил стрелу в тетиву и высоко поднял голову. Лицо его, раскрашенное красной и синей краской, было спокойно и торжественно. Он стал просить реку принять в жертву то, что принадлежит ей по праву. Он не обращался к нгандо-покровителю — он обращался к реке, откуда вышел и куда собирался возвратиться, может быть, рыбой, может быть, крокодилом, а, может быть, и простым тростником. И тогда он запел старую песню панамолей о Луалабе, все подхватили ее, и ганга заплакал. Он был счастлив, потому что покидал мир горя и забот и собирался переходить в жизнь, полную радости и счастья. Когда песня кончилась и все замолчали, ганга громко произнес заклинание и выпустил стрелу. Она прочертила короткую черную дугу и плюхнулась в воду. Ганга выронил лук и упал. Панамоли подхватили его и с танцами и песнями понесли в крааль. Ганга переселился в страну облаков, и ему можно было только завидовать.

Мьонге прошел мимо крааля и направился к дороге. Под этим огромным звездным небом и необъятным лунным светом он вдруг почувствовал себя страшно одиноким. Его отца и мать взял ганга, потому что ла-джок Шаве вложил в его сердце страх. Ганга освободился от страха и теперь обрел другую жизнь, полную забвения. Шаве потерял свою колдовскую силу и уже не может изменить тело Мьонге по своему желанию. Когда-нибудь, когда устанет, он сам переселится в страну облаков и снова встретится там с гангой. А сейчас он должен передать алмаз нгандо-покровителю, чтобы он взял тело Шаве, белого Шаве, перед которым у него не было никакого страха. У него не было страха и перед нгандо-покровителем. Мьонге заметил это за собой еще при их первой встрече. Теперь он понял, почему потерял страх перед всеми, — он был одинок, и ему некого было огорчать своей смертью.

— Мьонге!

Он остановился и осмотрелся. Он не успел даже заметить, как дошел по дороге до тропы, ведущей к дому Шаве. Перед ним стоял Рэмбо. Мьонге достал из кармана алмаз и протянул ему.

Ганга просил передать это тебе, — сказал он. А сам ушел в страну облаков.

Рэмбо взял алмаз и сжал в руке.

— Жаль, Мьонге, Рэмбо хотелось утешить его, но он не умел утешать и не знал, как это делать, и только повторил: — Мне очень жаль, Мьонге. — Он положил алмаз в карман и спросил: — Ведь ты идешь к Шаве?

— Ганга просил ему тоже кое-что передать.

— Когда ты передашь, ты скажешь мне, что делает Шаве? — спросил Рэмбо.

— Скажу, Рэмбо. Я передам и вернусь. И тогда он потеряет свое тело?

— Он обязательно его потеряет, — сказал Рэмбо. — Это я тебе обещаю. Иди.

Мьонге молча повернулся и вышел на тропу.

Глава 16

Панамоли ничего уже не ели, они только пили. И если вначале, опустив глаза, молча ждали, когда господин наполнит их стаканы, то теперь не обращали на Шаве ни малейшего внимания. Их взгляды скользили по нему, как по пустому месту. Шаве понимал, что гости дошли до состояния, когда их глаза еще видят, но мозг уже отказывается воспринимать окружающее таким, какое оно есть на само деле. И все равно в нем клокотало глухое раздражение. Чтобы не сорваться и не вышвырнуть этих наглых черномазых вон, он отошел к окну, встал рядом с женой и стал смотреть в окно.

За их спинами кто-то начал выбивать на перевернутой кастрюле ритмы Африки и затянул песню. Его дружно поддержали, стуча ладонями по столу. Зазвенела посуда. Но за столом гостям было слишком тесно, и они стали по одному выходить на середину комнаты, пытаясь изобразить хотя бы подобие танца. Они кривлялись, вихлялись, орали и громко хохотали, когда падали друг на друга. И тогда, чтобы заглушить их дикие выкрики и стук, Шаве подошел к приемнику и включил его на полную мощность. Металлические ритмы рока смели гостей с мест, будто порывом ветра. Пол под жесткими ударами пяток затрясся мелкой дрожью, зазвенела и задребезжала посуда в буфете.

— Пришел! — Шаве увидел в окно Мьонге. — Открой им все бутылки, — сказал он Жанне, — и жди меня.

Он вышел во двор и молча уставился на Мьонге. Вот и Мьонге потерял страх перед ним — тоже смотрит на своего господина, как на пустое место. Но Шаве было уже наплевать на всех — скоро он будет далеко отсюда, так далеко, что одно только расстояние заставит забыть об этом нелепом и диком мире, в котором нет никакого понятия о добре и зле, а есть только власть грубой силы.

Мьонге вынул из кармана глиняный шарик и молча подал господину. Шаве взял его, подумал и не стал таиться перед своим зомби. Он разломил его, вынул двумя пальцами простой речной голыш, и ему стало не по себе. Он почувствовал, как дернулось сердце и застучало гулко и невпопад. Ему нужно было понять раньше, что хотел сказать ганга еще тогда, когда передал три речных камешка: он потерял страх перед ним. И если Шаве на что-то еще надеялся, то теперь ганга подтвердил, что эти надежды были напрасны.

— Возьми это себе на память, Мьонге, — сказал Шаве, протягивая ему голыш.

Но Мьонге спрятал руки за спину.

— Нет, — сказал он, — ганга велел передать это на память господину, пока покровитель не возьмет его тело.

Неужели это сон в лунном свете, залившем все вокруг и отуманившем голову? Шаве зажмурился и снова открыл глаза, пробуждение не пришло. И словно во сне, каким-то чужим голосом он позвал:

— Иди за мной.

Мьонге обернулся на дом, откуда доносился грохот музыки и тяжелый топот ног. В окне четко выделялась фигура Жанны.

— Джон, они, кажется, устроили танцы и не собираются уходить.

— Они уйдут, Пит. Неужели ты думаешь, Шаве настолько глуп, что станет ждать, когда я натравлю на него полицию? Надо брать его только с алмазами, иначе потом их просто не найдешь. Да и не могу я остаться должником синдиката.

Рэмбо и Гвари стояли за кустами акаций у изгороди и слушали глухие ритмические удары, доносившиеся из дома Шаве. Наконец появился Мьонге и остановился напротив окна. Вслед за ним вышел Шаве, взял что-то у Мьонге и хотел возвратить, но тот спрятал руки за спину. Тогда Шаве пошел к своему участку, и Мьонге, оглянувшись на дом, последовал за ним.

— Пит, а ведь они идут к шахте.

Раздался треск: Шаве крушил свою изгородь, чтобы напрямую пройти к участку.

— Беги к дороге, Пит, — прошептал Рэмбо. — Оттуда ближе к отвалам. А я пойду следом за ними.

Гвари пригнулся и побежал к тропе. Рэмбо осторожно двинулся за Шаве и Мьонге. Здесь в проволочном ограждении тоже была дыра. Рэмбо остановился перед ней и присел на корточки. Перед ним лежало голое ровное пространство, и нужно было дождаться, пока Шаве скроется за отвалами, чтобы перебежать его незамеченным.

Шаве шагал широко, низко нагнув голову и ссутулившись больше обычного. Руки его были засунуты глубоко в карманы. Мьонге отставал он него шагов на пять. Поднявшись на отвал, Шаве остановился и подождал его. Когда Мьонге поравнялся с ним, он спрыгнул за отвал. Мьонге повернулся, будто надеясь увидеть кого-то, и стал спускаться за своим господином.

Шаве вошел в штольню, и его тяжелые шаги гулко отдались под ее сводами. Мьонге снова отстал и, нащупав в темноте скользкий треснувший стояк, остановился. Как-то он больно ударился об него, стояк коротко треснул, и сверху посыпалась земля. У Мьонге тогда остановилось сердце, и на лбу выступил холодный пот.

Сейчас он осторожно потрогал дерево и чуть не уколол ладонь — огромная тяжесть пласта расщепила стояк вдоль и наискось. Шаве продолжал идти вперед и вдруг остановился, не слыша за собой шагов.

— Мьонге, где ты?

Голос прозвучал глухо и беспокойно. Мьонге улыбнулся.

— Отзовись, Мьонге!

— Я здесь, господин.

Иди ко мне, Шаве сразу успокоился, и голос по-прежнему стал строгим и требовательным.

— Остановись, господин, и не двигайся, — предупредил Мьонге. Здесь стало опасно даже кричать. Там нет белого человека.

Наступила тишина.

— А где он, Мьонге? — наконец спокойно спросил Шаве.

— Я подарил его покровителю.

Мьонге нажал плечом на стояк, и раздался угрожающий треск. Сверху посыпалась земля.

— Мьонге, не делай этого! — закричал Шаве.

Выстрел был как удар грома. У Мьонге зазвенело в ушах. Он хотел что-то сказать господину, но услышал его быстрые приближающиеся шаги и всем своим телом налег на стояк. Он переломился, как спичка, верхний брус рухнул ему на голову, и Мьонге уже не слышал, как трещали опоры и верхний пласт мягко ухнул в пустоту. Штольня будто тяжело вздохнула и выбросила из себя густой клуб пыли.

Рэмбо успел отскочить назад и, споткнувшись обо что-то, сел на землю. Гвари подбежал к нему и остановился, тупо глядя на темную щель, оставшуюся от входа в штольню.

— Жаль Мьонге, — сказал Рэмбо, вставая. — Очень жаль.

Гвари молча повернулся и стал подниматься на отвал. Рэмбо догнал его, и они пошли напрямую через участок, уже не таясь, к дому Шаве, откуда доносились глухие удары ритмов.

Шаве не появлялся, и Жанна начала беспокоиться. Панамолям стало тесно в комнате, и они, толкаясь и натыкаясь друг на друга, вывалились во двор, оставив двоих лежать на полу. Жанна не знала, мертвые они или просто перепили. Она перешагнула через них, подошла к столу и по привычке хотела убрать посуду. Но вспомнив, что нужно уходить, перевернула стол на лежащих панамолей.

Дикие звуки из приемника били по барабанным перепонкам. Она хотела выключить его или ударить ногой, но раздумала и решила пойти вслед за Альбером, чтобы встретить его на участке и уже не возвращаться домой. Она выдвинула ящик буфета, взяла толстый бумажник с документами и деньгами и хотела засунуть его за корсет, но он не влезал. И тогда она нашла пояс, затянула его на талии и опустила бумажник за пазуху. Ей не хотелось ничего иметь в руках, чтобы не вызвать подозрений. Оглядев последний раз комнату, она вздохнула и вышла во двор.

То, что она увидела, заставило ее оцепенеть. Пять крокодилов широким кругом ходили друг за другом, низко пригнувшись, качаясь из стороны в сторону и размахивая длинными острыми ножами. Жанна хотела пересечь этот страшный круг, но когда оказалась в середине, крокодилы вдруг увидели перед собой жертву, которую нужно было принести нгандо-покровителю. Они стали медленно приближаться к ней со всех сторон. Жанна хотела закричать, но ужас перехватил ее горло. Когда крокодилам осталось до нее два шага, они сделали прыжок и вонзили в нее свои ножи. И Жанна только всхлипнула.

Рэмбо услышал этот всхлип, когда подбежал к изгороди. И тогда он резко свистнул. Двор заполнился полицейскими. Рэмбо стоял с Гвари у изгороди и смотрел, как парни Сандерса выворачивают пьяным панамолям руки и куда-то уводят, как доктор Ламбер, стоя на коленях, щупает пульс Жанны. Потом подошел Сандерс и, улыбаясь, крепко пожал руку Рэмбо и Гвари. Рэмбо отстранил его и подошел к Жанне. Она лежала на боку, неловко подвернув под себя руку.

— Странно, — пробормотал Ламбер, — она еще жива. Рэмбо, помогите мне освободить ее от этого… хомута.

Рэмбо вынул нож, разрезал платье вдоль всей спины и осторожно развязал шнур на корсете. Жанна сразу же обмякла, будто вздохнула. Рэмбо вытащил корсет, и вместе с ним выпал бумажник. Он поднял его и передал подошедшему Сандерсу.

Корсет я оставлю себе на память об этом приключении, — усмехнулся Рэмбо.

— Странная память об Африке, — пожал плечами Ламбер и, подержав руку Жанны, поднялся. — Все, господа. Теперь можно уносить.

Полицейские подняли тело и унесли.

— Сандерс, — сказал Рэмбо, кивнув головой на дом, — пусть поищут там, — двоих не хватает.

Он подошел к крокодильей шкуре, поднял ее за пасть и отрезал ножом голову.

— Это тоже на память, — сказал он. — Я обещал одному человеку выбить у крокодилов зубы и привезти ему.

— Вот это я понимаю — память! — одобрил Ламбер. — А то — дамский корсет! Фу!

— Кому что, — не смутился Рэмбо и, засунув корсет в крокодилью пасть, пошел к дороге.

Глава 17

Оставалось часа три до рассвета, когдаРэмбо и Гвари вошли в гостиницу синдиката.

— Джон, — сказал Гвари, — иди сам освобождай Пери. А я устал до чертиков. Искупаюсь и завалюсь спать. Когда вернешься, не буди меня. Иди, освободитель. Оставь крокодила, чего ты с ним таскаешься?

— Я хочу показать его Пери, — сказал Рэмбо и пошел на второй этаж.

У двери двенадцатого номера он остановился и трижды стукнул кулаком. Замок щелкнул, и он увидел перед собой совсем другого Пери — гладко выбритого, помолодевшего, в шелковом голубом халате.

— Боже, что это? — отшатнулся он, увидев перед собой раскрытую зубастую пасть крокодила.

— Это подарок вашему брату, — сказал Рэмбо. — Я обещал ему. Он прошел к столу к положил голову рядом со стопкой бумаг. Можно она тут полежит, сэр?

— Пусть полежит, — пожал плечами Пери и спросил: — Как я понял, можно уже не запираться?

— Вы правильно поняли, сэр. Мы с Гвари сделали свое дело и можем возвращаться по местам.

— И вы арестовали Шаве?

— Увы, сэр, — Рэмбо развел руками. — Шаве погиб в шахте, а обвалилась.

— Это ужасно, Пери помолчал, наливая в кофейник воду, и вздохнул. Значит, тайна наших алмазов похоронена вместе с ним?

— Сэр, — спросил Рэмбо, — управляющий так и не знает, что вы здесь?

— Конечно, ведь вы отключили у меня даже телефон, и я его так и не включал.

— Не могли бы вы пригласить его сейчас сюда? — спросил Рэмбо и вставил вилку в розетку.

— Если это нужно, пожалуйста, — Пери снял трубку и набрал номер.

Долго не отвечали, потом послышался сонный голос управляющего:

— Слушаю вас.

— Доброе утро, сэр, — сказал Пери. Не могли бы вы зайти ко мне?

Наступила пауза, наконец управляющий осторожно спросил:

— Простите, к кому это — к вам?

— Вы что, сэр, забыли уже меня? — улыбнулся Пери. — Это я — Пери.

— Пери? Господин Пери, где вы?

Можно было подумать, что управляющий бросится сейчас спасать своего начальника от банды людей-крокодилов.

— У себя в номере, — продолжал довольно улыбаться Пери. — Где же мне еще быть?

Не успел вскипеть кофе, как управляющий без стука ворвался в номер.

— Простите, сэр, — сказал он, растерянно глядя на Пери, — я думал, надо мной пошутили. Вы живы, сэр? Слава Богу!

Они обнялись, и управляющий окончательно убедился, что это действительно живой сэр Джеймс Пери.

— Рэмбо, — сказал Пери, — может быть, вы все-таки уберете эту гадость со стола? Я хочу вас угостить кофе.

— Это не гадость, сэр, — улыбнулся Рэмбо. — Очень даже не гадость. Я не знаю, правильно ли я поступил, но мне казалось… Впрочем, это уже ваше дело.

Он вытащил из пасти крокодила корсет и развернул его на столе, сбросив голову на пол.

— Если бы это увидел Сандерс, — продолжал Рэмбо, нежно поглаживая ладонью корсет, — или сержант Гвари из министерства внутренних дел, они бы настояли, чтобы представить это суду. А суд, не сомневаюсь, обратил бы это в пользу государства. И вы ничем не могли бы доказать, что это ваша собственность.

Пери и управляющий непонимающе переглянулись. Рэмбо, — сказал Пери, — если это все, что осталось от мадам Жанны Шаве, а больше, думаю, вы не у одной африканской дамы не найдете подобной принадлежности, то как мы можем претендовать на это, как на свою собственность? Или я не понял вашей шутки?

Рэмбо достал нож и провел им ровно по китовому усу — на черном шелке блеснуло четыре алмаза. Пери и управляющий чуть не столкнулись лбами над столом. А Рэмбо продолжал резать корсет, будто линовал лист бумаги. Наконец он сделал последний разрез и ссыпал с корсета все алмазы на стол.

— Вы и после этого не будете претендовать на эту собственность? — спросил Рэмбо.

— Господи, — перебирая дрожащими пальцами камни, выдохнул управляющий, — это же наши камни! Я их почти все знаю «в лицо» Вот за эти, Рэмбо, пять штук, мы выкупили вас.

— У меня нет слов, — усмехнулся Рэмбо. — Благодаря своего Бирса.

— Он у нас уже не работает, небрежно бросил управляющий, продолжая перебирать алмазы. А вот эти два, сэр, мы отдали нгандо-покровителю, чтобы продлить ваши дни. Одного не хватает, — последнего. Жаль…

— Ах, да! — Рэмбо вынул из кармана алмаз, который передал ему Мьонге, и положил на стол. — Этот, сэр?

— Ну, конечно! Рэмбо, вы честно заслужили обещанную синдикатом премию.

— Почему же только я? — удивился Рэмбо. — Я работал с Гвари. Управляющий вскинул голову.

— Рэмбо, неужели об этом никто больше не знает?

— Ни один человек, — кивнул Рэмбо и добавил: — Из оставшихся в живых.

Зазвонил телефон и Пери вздрогнул.

— Боже мой, — смутился он, — я уже отвык от телефонных звонков. — Он поднял трубку. — Слушаю вас.

Звонил доктор Ламбер. Он справился о самочувствии сэра Джеймса и спросил, не у него ли Рэмбо. Пери передал Рэмбо трубку.

— Они мрут, как мухи, Рэмбо, — сказал Ламбер без предисловий. Остались двое и те ослепли. Им, я думаю, сохраню жизнь — для суда.

— А те двое, что были в доме Шаве? — спросил Рэмбо.

— Они уже были мертвы. С вами хочет поговорить капитан.

— Алло, Рэмбо, — сказал Сандерс, — мы перерыли весь дом и сарай и не нашли ни одного алмаза.

Рэмбо промолчал и спросил:

— Так что вы от меня-то хотите, Сандерс?

— Я подумал, может быть, у вас есть какие мысли на этот счет*.

— У меня? — Рэмбо опять помолчал. — Конечно, есть ярдах в четырех от входа в штольню лежит Мьонге. А чуть дальше — Шаве. Достаньте его, и вы получите алмазы.

— Черт возьми! Как же я не подумал об этом? Спасибо, Рэмбо, — и Сандерс бросил трубку, даже не попрощавшись.

— Вы думаете у Шаве тоже есть корсет? — осторожно спросил управляющий.

— Корсета нет, но я заметил у него прекрасный пояс, — ответил Рэмбо. — Не уверен, что в нем есть что-нибудь стоящее. — И он обратился к Пери. — А вы не хотели бы отдохнуть у брата, сэр?

— С огромным удовольствием! — воскликнул Пери и, вздохнув, добавил: — Только не сейчас. Теперь будет много дел. Нужно заниматься выкупом участка Шаве, расширять производства, ставить промывочные машины вместо панамолей… — Пери махнул рукой. — Давайте лучше пить кофе.

— И не забудьте отпустить панамоля Ньяму, — добавил Рэмбо. — Он мне уже не нужен.

Рэмбо спустился в своей номер, когда показалось солнце. Гвари спал безпробудным сном, разметавшись на постели. Рэмбо тихо разделся, но задел на столике чугунную пепельницу, и она грохнулась на пол. Гвари вскочил и вытаращил глаза. Увидев Рэмбо, он успокоился и, вздохнув, положил голову на подушку.

— Я все думаю, Джон, — начал он.

— Ты не думаешь, а все спишь, — возразил Рэмбо.

— Я все думаю, — повторил Гвари, — а ведь мы могли бы спасти и крокодилов, и Шаве, и Жанну. Если бы мы…

— Нет, — перебил его жестко Рэмбо. — Я не вмешиваюсь в жизнь зверей. Пусть они сами грызут друг друга. — Он сел на кровать и посмотрел на залитое солнцем окно. — Мне жаль Мьонге, — сказал он с тоской. — Ах, как мне жаль Мьонге!

Дэвид Моррелл Защитник

Посвящается Генри Моррисону, работавшему со мной в качестве литературного агента с 1968 года — можно сказать, всю жизнь.

Я сердечно благодарю тебя за твою дружбу и наставления. Ни одна из эмоций не может сравниться со страхом по части лишения ума человеческого способности рассуждать и действовать.

Эдмунд Бурке,

«On the Sublime and Beautiful»

«The Protector» 2003, перевод М. Новыш

Пролог Чрезвычайная ситуация

1

Полиция разогнала бунтарей.

Сент-Луис, Миссури, 14 апреля (Ассошиэйтед Пресс). То, что, как опасались власти, станет третьим днем бунта, закончилось этим утром. Две тысячи полицейских, одетых в защитное снаряжение, применили для разгона десяти тысяч протестующих дубинки, слезоточивый газ и перцовые баллончики. Беспорядки, нарушавшие работу конференции Всемирной торговой организации, практически превратили деловые кварталы города в зону боевых действий. Ущерб от поджогов и других актов вандализма оценивается примерно в 15 миллионов долларов.

Участники акций протеста в очередной раз заявили, что ВТО игнорирует нарушения трудового и природоохранного законодательства в развивающихся странах. Хотя четыре года назад в Сиэтле происходили такие же демонстрации протеста, и власти Сент-Луиса считали, что они к ним готовы, полиция была просто ошеломлена размахом событий. "Мы готовились к этому полгода, — сказал на пресс-конференции Эдвард Гейнс, начальник городской полиции. — Но анархисты организовали свои действия намного лучше, чем это было в Сиэтле. Слава богу, нам в конце концов удалось измотать их".

2

— Анархисты, — отозвался оператор телеуправляемого танка. — Чудесно сказано.

— Эл рекомендовала шефу полиции выразиться именно так, — ответил генерал.

— Шеф полиции и понятия не имел, что тут происходит. Операция прошла отлично, — вступил в разговор армейский аналитик.

Кроме них, в креслах с высокими спинками, установленных в фургоне-купе с темной отделкой стен, сидели двое мужчин в военной форме с погонами подполковников и рослая женщина спортивного телосложения в комбинезоне цвета хаки, сильно похожем на военный. Генерал имел в виду именно ее, говоря «Эл», вместо полного имени «Алисия». В данный момент все они просматривали видеосъемки недавних событий на большом экране проекционного телевизора.

Развернутый выпуск новостей Эн-би-си закончился, наступил черед более сжатого обзора, транслируемого Си-эн-эн. Мелькали кадры первого дня беспорядков. Процессия демонстрантов тянулась от стадиона Буша и Федерального суда до громады Американского центра, где, собственно, и проходила конференция ВТО. К ночи деловые кварталы Сент-Луиса были полностью парализованы. Бунтари били все стекла, находящиеся в пределах их досягаемости, переворачивали и поджигали машины. Усеянные битым стеклом тротуары сверкали в свете пожаров.

На кадрах следующего дня демонстрантов было еще больше. Они запрудили улицы, ломая все, что попадалось им под руку. На пресс-конференции мэр города объявил о введении чрезвычайного положения и рекомендовал всем гражданам воздерживаться от посещения деловых кварталов.

На третий день огромные силы городской полиции, в помощь которой были приданы полиция штата и национальная гвардия, перешли в наступление. На экране пошли кадры, где силы правопорядка применили слезоточивый газ и вытеснили бунтарей в сторону Мемориального парка, освободив Маркет, Честнат и другие улицы делового квартала. Здесь, среди зелени, окружавшей Гейтвэй-Арк, отступающие в смятении просто растоптали палаточный лагерь, который сами же до этого и поставили.

Камера, находящаяся на вертолете, под назойливую болтовню репортера показывала, как бунтарей вытесняют за Гейтвэй. Демонстранты осыпали неуклонно наступающих полицейских градом камней и бутылок. К одной из бутылок была привязана тряпка, а внутри плескалась какая-то жидкость. Юноша поджег тряпку и кинул бутылку, после чего камера резко повернулась, показав место падения бутылки, охваченное пламенем. Между тем репортер негромко заметил, что одетые в защитные жилеты, шлемы и газовые маски и вооруженные дубинками и щитами полицейские напоминают «армию Робокопов». Не обращая внимания на град камней и горящий бензин, блюстители порядка начали стрелять гранатами со слезоточивым газом. Облака газа стали столь плотными, что почти скрыли из виду демонстрантов.

Затем пошло изображение с камеры, находящейся на барже, идущей по Миссисипи. Бунтари дрогнули, оказавшись под воздействием газа. Сгибаясь пополам и кашляя, они выглядели очень испуганными, в противовес ярости, наполнявшей их мгновение назад. Потом стали видны полицейские в газовых масках, теснящие демонстрантов щитами и размахивающие дубинками.

Началась паника, и бунтари ринулись в единственном направлении, оставленном им для отступления, — к Миссисипи. Тысячи людей посыпались в реку. Единственное, что беспокоило их в эту секунду, — возможность остаться на плаву. Темные шеренги полицейских дошли до берега и заняли позицию.

— Я думаю, вы заметили молодого человека, бросившего бутылку с коктейлем Молотова, — сказал генерал. — Либеральная пресса уже заявила, что он входил в группу провокаторов. Согласно их теории, корпорации, чьи интересы оказываются под угрозой, оплачивают услуги бандитов, чтобы те совершали акты насилия. В результате полиция начинает применять в ответ силу, и законопослушным демонстрантам приходится защищаться, что переводит их в разряд бунтовщиков и дискредитирует в глазах остального общества.

— Теория тайных операций, — вздохнул оператор телеуправляемого танка. — Ей всегда найдется место в такого рода событиях. Но в данном случае журналисты были правы. Просто они не поняли, какая именно тайная операция была проведена здесь.

Генерал утвердительно кивнул.

— И она произошла на глазах всей страны, перед объективами телекамер. Ее показали по всем каналам, без купюр. Но никто не заметил главного.

— Как я и говорил, операция прошла отлично, — отозвался оператор, обводя сидевших рядом с ним четверых мужчин и женщину довольным взглядом.

3

Рейнджеры погибли при выполнении учебного задания.

Кэмп-Раддер, Флорида, 24 апреля (Ассошиэйтед Пресс). Начальник учебного центра Кэмп-Раддер, где базируется шестой учебный батальон армейских рейнджеров, подтвердил тот факт, что два дня назад во время ночного тренировочного марш-броска пятнадцать рейнджеров утонули в болоте. По его словам, официальное сообщение о происшествии было сделано не сразу, поскольку первыми следовало оповестить родственников погибших.

"Мы продолжаем выяснять обстоятельства, — сказал подполковник Роберт Боланд. — Тренировки в этом районе проводятся постоянно, и до сих пор у нас не возникало практически никаких проблем. Безусловно, та ночь была необычно холодной для этого времени года, а уровень воды сильно повысился из-за прошедшего накануне дождя. Но, в конце концов, это же рейнджеры. Они уже достигли уровня подготовки, позволяющего им выживать в куда более суровых условиях. Все, что мы знаем о происшедшем, — это то, что они просто не вышли на связь в условленное время".

4

Болото — мой друг, повторял Брэддок самому себе.

Держа над головой свою «М-16», он шел вброд, по грудь в холодной воде. Для того, чтобы сделать очередной шаг, надо было сначала выдернуть обутую в армейский ботинок ногу из вязкой грязи. Болото — мой друг... Давным-давно, когда он только стал рейнджером, это заклинание вдолбили ему в голову инструкторы по выживанию.

Болото — мой друг.

С тех пор много чего произошло. Брэддок успел повоевать в Гренаде, Панаме, Ираке, Афганистане, а также участвовал во множестве других операций, о которых нигде не сообщалось. Большинство их проходило в джунглях. Теперь он сам стал инструктором. Слегка наклонившись вперед, чтобы уравновесить тридцать килограммов снаряжения, висевших у него за плечами.

Брэддок шел вперед сквозь темноту. Ему оставалось лишь надеяться, что все солдаты, идущие вместе с ним, уже хорошо усвоили это нехитрое заклинание.

Аллигаторы — мои друзья.

Змеи — мои друзья.

Не думай ни о чем.

Просто повторяй эти слова и поверь в них.

Он едва не потерял равновесие, когда что-то, похожее на утонувшее бревно, дернулось у него под ногами. Не обращать внимания. Сконцентрироваться на повторяемых словах. Хорошо бы, чтобы все остальные делали то же самое.

Они уже три часа шли по болоту. Впереди было еще два часа такого же пути. Вы уже прошли больше половины, хотелось сказать Брэддоку, чтобы подбодрить солдат, но он не сделал этого. Данная тренировка должна была проходить в режиме полного молчания. Даже радиосвязь с другим отделением, шедшим в четверти мили от них, которую следовало проводить раз в полчаса, состояла лишь из беззвучного обмена радиосигналами. В качестве дополнительной тренировочной нагрузки, они шли без очков ночного видения. Считалось, что рейнджерам не следует полагаться на столь сложное оборудование, которого у них в конкретной ситуации может и не оказаться.

Темнота — мой друг.

Для тренировки была выбрана безлунная ночь. В дополнение к этому, плотная облачность, оставшаяся от вчерашних ливней, закрывала звезды. В темноте лишь едва виднелись стволы мертвых деревьев. По сравнению с окружающей чернотой они казались серыми. В этих условиях человеческий глаз работал на пределе чувствительности. Казалось бы, что черно-зеленый камуфляжный грим, которым они покрыли себе лица перед выходом, не нужен в условиях практически полного отсутствия видимости. Но Брэддок учил своих подчиненных готовиться к любым возможным неожиданностям, говоря, что камуфляжный грим является необходимым даже в ночной операции.

Мокрое и холодное обмундирование уже давно прилипло к его ногам, бедрам и груди. Слабое свечение впереди подсказало Брэддоку, что разведчик отделения воспользовался компасом с подсветкой, чтобы скорректировать направление движения. Вслед за ним повернули и остальные. По идее, за такое нарушение дисциплины следует наказать его. Лишить увольнения или заставить пробежать несколько лишних миль. «Я не должен был видеть этот свет, — подумал Брэддок. — Если увидел я, то в боевой обстановке этот свет увидел бы и вражеский снайпер».

Несмотря на нанесенный на кожу репеллент, москиты прочно обосновались на лице Брэддока, оставляя после себя маленькие зудящие и кровоточащие ранки. Не обращать внимания. Насекомые — мои друзья.

Он прислушался. Вода еле слышно журчала, обтекая продвигающихся сквозь нее солдат. Поднятые над головой руки, в которых он держал свою «М-16», едва не сводило судорогой. Зловонная болотная жижа уже плескалась у его подбородка. Что-то, находившееся под ее поверхностью, толкнуло его в левый бок. Ноздри заполнял запах гниющих растений.

Брэддока передернуло.

«Плохо. Я бывал в таких местах, по сравнению с которыми это — курорт. Похоже, я теряю квалификацию».

Над головой поплыл серый туман, ударив в нос своим резким запахом. Вода становилась все холоднее, и Брэддок снова вздрогнул, еще сильнее, чем в первый раз. Но онемевшие от холода ноги и ощущение тяжести в груди не имели сейчас никакого значения. Его голова была занята более важными мыслями.

«Сейчас начнется», — думал Брэддок.

За годы службы он выработал идеальное чувство времени. В следующий момент над головой вспыхнули осветительные ракеты, разом разогнав темноту. Лишь нависавший над болотом туман немного смягчал резкий свет, исходивший от них, рассеивая его и создавая ореол вокруг каждой ракеты. Подчиненные Брэддока с удивлением уставились на неожиданную иллюминацию. Ракеты медленно опускались вниз. Их свет отражался от грязной воды, в которой стояли рейнджеры. Хотя Брэддок и знал подробности тренировочной процедуры, он не имел права заранее сообщать о них солдатам.

Предугадывай ход событий.

Ничто не должно застать тебя врасплох.

Неожиданная угроза нападения была частью тренировки, которую предстояло пройти и так уже порядком измотанным солдатам. Над самыми верхушками древесных стволов, торчащих из болота, пронеслись три реактивных истребителя. Они шли на такой скорости, что оглушительный грохот обрушился на людей, когда самолеты уже исчезли из виду. У Брэддока в кармане лежал радиомаяк в водонепроницаемом корпусе, благодаря которому пилоты знали, где находится группа, чтобы не накрыть ее своим огнем. В поверхность болота вонзились ракеты и двадцатимиллиметровые трассирующие снаряды, выпущенные с самолетов. В двухстах ярдах от солдат освещенная взрывами и огнем ночь стала днем.

— Боже, — проронил кто-то.

Нет! — мысленно прокричал Брэддок. Мы должны соблюдать режим молчания!

— Какого... Они что, не знают, что мы здесь? — сказал кто-то другой.

Брэддок ринулся вперед, в сторону второго солдата, так быстро, насколько это позволяла окружавшая его вода, и посмотрел ему в глаза. Заткнись немедленно — вот что можно было прочитать в его взгляде.

Над их головами плыл дым от трассирующих снарядов. Запах пороха и разлагающихся обитателей болота был столь силен, что Брэддока чуть не стошнило.

— Боже, эти ракеты чуть не попали в нас, — сказал третий солдат.

С громким плеском воды Брэддок развернулся к нему и жестом приказал ему молчать. Проклятье. Надо же контролировать себя! Выполняйте приказ! — хотелось ему заорать во все горло.

Казалось, вода стала еще холоднее. В левый бок Брэддока снова ткнулось что-то мягкое, и он вздрогнул еще сильнее. Сердце колотилось как бешеное, дыхание тоже участилось.

— Никто не говорил про ракеты, — дрожащим голосом произнес четвертый солдат.

Взбешенный, Брэддок обернулся к нему, но в этот момент осветительные ракеты с шипением упали в воду, и на болото вновь опустилась тьма. Он задрожал так, что застучали зубы.

Одновременно с этим он почувствовал резкое жжение в животе. Неконтролируемый страх заставил его мышцы судорожно напрячься. Сердце как будто горело. Дыхание стало еще быстрее и совершенно не поддавалось контролю. Так. Вдох, раз, два, три. Задержка, раз, два, три. Выдох, раз, два, три. Задержка, раз, два, три.

Но его грудная клетка продолжала судорожно подниматься и опускаться, отказываясь подчиняться мозгу. Непонятно. По сравнению с теми реальными боевыми операциями, в которых он участвовал, эта была просто прогулкой. Болото — мой друг. Темнота — мой друг. Что со мной происходит? — хотелось закричать Брэддоку.

И тут один из солдат, самый лучший в этой тренировочной группе, действительно закричал.

— Меня что-то кусает!

Нет! Кричать, потеряв всякий контроль над собой, могут только гражданские. Это недопустимо!

— Змея!

Бревно — или что-то еще — ткнулось в бок Брэддоку.

— Аллигатор!

— У меня что-то под...

Неожиданно один из солдат в панике выпустил очередь в темноту. В воде отразились вспышки выстрелов. От стволов мертвых деревьев в разные стороны полетели щепки, когда в них вонзились пули. Солдаты кричали и стреляли в темноту. Пуля обожгла правую руку Брэддока. Он потерял равновесие и упал навзничь. Грязная болотная вода залила его рот и нос.

Под водой треск очередей «М-16» слышался глухо и отдаленно. Не выпуская из рук винтовку, Брэддок попытался встать, борясь с весом рюкзака, тянувшего его назад. Когда он вынырнул на поверхность, судорожно хватая ртом воздух, звук выстрелов окончательно оглушил его. Вокруг висел пороховой дым и сверкали вспышки выстрелов.

— Прекратить огонь! Прекратить огонь! — прокричал он, с трудом узнав свой голос. Страх, сжимавший горло, исказил его до неузнаваемости, превратив хриплый низкий голос в подобие визга.

Пуля ударила Брэддоку в левое плечо, снова повалив его в воду. Казалось, какие-то зубы вцепились ему в горло. Нет! Болото — мой друг! Аллигаторы...

Когда он вновь встал на ноги над поверхностью воды, где продолжалась паническая стрельба и крики, в него попала следующая пуля, которая начисто снесла ему затылок.

Часть первая Оценка уровня угрозы

1

Обувь и часы. Уже давно Кавано понял, что одним из навыков, которым должен обладать хороший агент-защитник, является способность отслеживать подозрительных людей по обуви и часам. Возьмем, к примеру, мокасины. Если человек носит такую обувь, вряд ли это профессиональный убийца или похититель. Любой человек, которому пришлось достаточно пострелять и побегать, знает, насколько легко мокасины спадают с ног. Для таких занятий подходят сапоги или обувь на шнуровке. Тонкие подошвы. Еще одно свидетельство, что человек не представляет серьезной опасности. Для боя, особенно рукопашного, нужны толстые и крепкие подошвы. Конечно, человек в мокасинах или модельных туфлях на тонкой подметке тоже может оказаться твоим врагом, однако в этом случае понятно, что тебе противостоит непрофессионал.

Часы также много говорят о своем владельце. Оперативники, прошедшие обучение в 70-х и 80-х, обычно предпочитали «Ролекс» в герметичном корпусе, модели, сделанные для ныряльщиков и пилотов. Кроме того, что эти часы славились своей прочностью и надежной работой в самых суровых условиях, при необходимости их можно было продать за неплохие деньги. Конечно, не всякий человек, у которого на руке виднелся «Ролекс», подпадал под подозрение. Он должен был быть не моложе сорока лет, чтобы попасть в возрастную категорию людей, обучавшихся в те годы. Другими отличительными признаками оперативников этого поколения была повседневная одежда, обычно состоящая из джинсов, футболок, кроссовок и курток-ветровок, часто кожаных. Свободно сидящая ветровка позволяет спрятать под ней пистолет. Для обычного человека такой внешний вид не являлся чем-то незаурядным, но Кавано автоматически ставил людей, одетых подобным образом, под подозрение.

Оперативные работники, прошедшие подготовку в 90-х годах и позже, одевались по-другому. Безусловно, они были моложе и предпочитали не тратиться, к примеру, на дорогие часы. Чаще всего они выбирали массивные электронные часы с герметичным обрезиненным корпусом, способным выдержать самые жестокие удары. Такими можно обзавестись практически в любом спортивном магазине. Полезной функцией подобных часов являлось наличие таймера и секундомера. В одежде эти оперативники предпочитали свободно сидящие походные брюки с большими накладными карманами (удобно прятать оружие), туристические ботинки (толстая жесткая подошва), свитеры свободного покроя (удобно прятать оружие) и поясные сумочки (удобно прятать оружие). Поскольку большинство людей, наполняющих улицы городов, не отличается хорошим вкусом в выборе одежды, человек, одетый в описанном стиле, не выделяется из толпы. Однако Кавано также ставил таких людей под подозрение.

Часы. Кавано вспомнил операцию в Стамбуле. Его послали в качестве помощника для службы охраны американского миллиардера, отправившегося в Турцию на переговоры по слиянию корпораций. Миллиардер, публично оказывавший финансовую поддержку Израилю, отправился в мусульманскую страну, несмотря на многочисленные угрозы в его адрес со стороны террористов. Непосредственно перед прилетом личного самолета этого богача в стамбульский аэропорт Кавано приступил к проверке залов и окружающей территории, битком забитых самыми разными людьми. Костюмы европейского типа и арабские накидки равно не могли служить признаком для распознания угрозы. Но Кавано знал, что его противников обычно выдают часы. Заметив полдюжины людей в абсолютно разной по фасону, но одинаково мешковатой одежде, ботинках на толстой подошве и с массивными черными часами спортивного типа в обрезиненном корпусе на руках, он взял их на заметку. Все они были примерно одинакового возраста, от тридцати до сорока. Хотя явных признаков того, что они как-то взаимодействуют между собой, не было, Кавано насторожился и принял меры к тому, чтобы клиент вышел из аэропорта другой дорогой...

Не то чтобы он делал это совершенно сознательно. Привычка настороженно воспринимать мир согласно концепции «желтого» режима поведения, теории легендарного подполковника Джеффа Купера, признанного эксперта в области безопасности, была естественной для Кавано. По теории Купера, «белый» режим поведения соответствовал полному отсутствию контроля за окружающей обстановкой. Так ведет себя большинство людей. «Оранжевый» режим означал полную готовность к действиям перед лицом опасности, а «красный» — ведение боя в ситуации непосредственной угрозы жизни.

«Желтый» режим поведения включал в себя внимание к обуви, одежде и другим приметам окружающих. Кавано находился, как обычно, в этом состоянии, когда вышел из такси у Колумбус-Серкл и направился к Центральному парку. Было примерно два часа дня. Он шел между деревьями, избегая пешеходных дорожек, чтобы удостовериться в том, что за ним никто не следит. Затем вышел в Вест на Семидесятую улицу и прошел несколько кварталов, случайным образом меняя направление движения так, чтобы постепенно смещаться на юг. Затем он поднялся по ступенькам от Девятой авеню и вышел на огромную площадь перед Линкольн-центром.

Постоянное состояние настороженности имело еще один плюс. Кавано жил текущим моментом, ценя каждую секунду, видя перед собой не только толпу людей, заполонивших площадь, но и необычно чистое небо. Он наслаждался теплом, которое дарило в этот день майское солнце. Подойдя к фонтану, он сел спиной к нему и стал наблюдать за окружающей обстановкой. Двое юношей играли в фрисби. Студенты, скорее всего, из Жульяра, который находился неподалеку, сидели на скамейках, уткнувшись в свои учебники. Люди с выражением исключительной занятости на лице входили и выходили из окружающих зданий. Ворковали влюбленные парочки. Развернувшись, Кавано увидел сидящего на краю фонтана мужчину, по виду — типичного бизнесмена с портфелем в руке. Тот смотрел на часы.

Вопреки своим привычкам, Кавано сменил позу, чтобы посмотреть на бизнесмена повнимательнее. Это был человек тридцати с небольшим, среднего роста и обычного телосложения, с темными, коротко стриженными волосами. Ничего необычного для бизнесмена. Дорогой черный костюм, идеально подогнанный по фигуре. Оружие прятать некуда. Черный портфель, тоже недешевый. Блестящий, по современной моде. Когда мужчина скрестил ноги, Кавано смог повнимательнее рассмотреть обувь. Массивные черные «оксфорды», такие новые, что подошва практически не поцарапана. Но вот часы...

Абсолютно не важно, что это были типичные современные часы, с кучей циферблатов и кнопок. Бизнесмен, начиная с определенного уровня, должен выглядеть ненавязчиво, хотя некоторые и были склонны ко всяким новинкам, типа двух циферблатов, показывающих время в различных часовых поясах, таймеров. Часы явно не соответствовали складу характера этого человека. Но в первую очередь Кавано обратил внимание на то, что они совершенно не соответствовали его внешнему виду. Корпус часов был столь массивным, что мужчине пришлось расстегнуть пуговицу на манжете рубашки. На фоне безупречного во всем остальном внешнего вида это просто бросалось в глаза.

Бизнесмен снова посмотрел на часы, а затем перевел взгляд на двери Эвери-Фишер-Холл, одного из зданий Линкольн-центра.

В этот момент Кавано почувствовал, что кто-то идет прямо к нему, и увидел высокого худощавого мужчину с аккуратно подстриженными усами в широкополой шляпе. Под ней, как знал Кавано, скрывались редеющие седые волосы. Хотя мужчине было уже за пятьдесят, в нем чувствовались сила и выносливость, которым позавидовали бы куда более молодые. Туфли были начищены до такого блеска, что, казалось, в них можно рассматривать проходящих людей, как в зеркале. Серый костюм в узкую полоску выглядел на нем как военная форма, а рубашка была идеально накрахмалена. Единственными яркими цветами в его одежде были синий и красный на галстуке, которых оказывалось явно недостаточно, чтобы скрыть природную бледность лица.

— Дункан, — с улыбкой произнес Кавано, пожимая ему руку. — Ты выглядишь не очень-то здорово. Надо проводить больше времени на свежем воздухе.

— Мне это вредно, — ответил Дункан Вентворт. Значительную часть своей жизни он провел на открытом воздухе, служа в составе подразделения «Дельта Форс» сначала офицером, а затем и главным инструктором. Три операции по поводу рака кожи вынуждали его постоянно защищать лицо от солнца при помощи широкополой шляпы. — А вот ты чересчур загорел. Чаще пользуйся солнцезащитным кремом.

— Да уж, озоновый слой, который становится все тоньше. Дополнительный повод для беспокойства, — ответил Кавано, снова глянув на бизнесмена в черном костюме, продолжавшего сидеть на бортике фонтана. — В любом случае сегодня слишком хороший денек, чтобы торчать в офисе. Когда я узнал, что ты занимаешься проверкой организации дополнительных мер безопасности в Линкольн-центре, я предпочел встретиться здесь, а не в твоем кабинете, — добавил Кавано, имея в виду под офисом штаб-квартиру «Всемирной службы защиты», охранного агентства, созданного Дунканом после увольнения из подразделения «Дельта Форс». С тех пор прошло всего пять лет, но агентство уже имело филиалы в Лондоне, Париже, Риме и Гонконге. На очереди было открытие отделения в Токио. Репутация «Службы» была чрезвычайно высока, поскольку Дункан нанимал к себе на работу профессионалов высшего уровня, имевших опыт участия в спецоперациях. К тому же многие из них в прошлом обучались у него в «Дельте».

— Как твои раны? — спросил Дункан.

— Зажили.

— Посол просил передать свои наилучшие пожелания.

— Ему очень повезло.

— Еще бы. Иметь рядом с собой такого профессионала, как ты, который примет удар на себя.

— Всякий раз, когда ты начинаешь мне льстить, я жду, чего же ты от меня попросишь, — ответил Кавано, усмехнувшись.

Дункан виновато взглянул на него.

— Ты думаешь, что уже готов снова приступить к работе?

Кавано снова посмотрел через плечо на мужчину в черном, который в этот момент глядел на часы. Его поза стала еще более напряженной, когда он перевел взгляд на Эвери-Фишер-Холл. Расстегнутая манжета на руке с массивными часами выглядела все подозрительнее.

Вдруг Кавано увидел что-то, заставившее его застыть. Мужчина медленно положил руки на портфель, коснувшись пальцами замков так, будто собирался открыть их.

— Минуту, Дункан, — сказал Кавано, вставая. Он обошел вокруг фонтана и проследил за направлением взгляда мужчины в черном. Из дверей Эвери-Фишер-Холл вышла рыжеволосая женщина лет тридцати, красивая и хорошо одетая. Рядом с ней шел мужчина. Женщина поцеловала его в щеку, прощаясь, и пошла через площадь. «На то, чтобы пройти через толпу и оказаться рядом с мужчиной, вперившимся в нее взглядом, ей хватит десяти секунд», — подумал Кавано.

Кавано двинулся к мужчине, автоматически заходя в «мертвую зону». В тот же миг мужчина открыл портфель и засунул в него руку.

Женщина подошла ближе. Она посмотрела на мужчину, видимо узнав его, что немало удивило Кавано. Большинство же окружающих вряд ли понимали, что происходит рядом с ними. В следующую секунду женщина замерла на месте, потому что мужчина бросил портфель на землю. В его руке был пистолет.

Все произошло в одно мгновение. Мужчина рванулся к женщине, та закричала, Кавано бросился на мужчину со спины, хватая его за руку с пистолетом и заламывая ее вверх. Выкрутив мужчине кисть руки, Кавано вырвал у него пистолет и отбросил его назад, а затем подвел мужчину к фонтану, продолжая удерживать болевой контроль, и опустил его голову в воду.

— Да, ты действительно выздоровел, — сказал Дункан, подходя к Кавано.

— Ты и дальше будешь стоять, весь из себя довольный, или все-таки позовешь полицейского?

— Ты не думаешь, что ему иногда надо дышать? — парировал Дункан, доставая мобильный телефон.

— Не думаю, но придется позволить, иначе мы никогда не узнаем, почему все это произошло.

— Она подала на развод, или что-нибудь еще в этом духе, а он, конечно же, не смог смириться с ролью неудачника, — предположил Дункан.

— Естественно. Но я хочу знать, зачем он так разоделся. Посмотри на его огромные часы, из-за которых пришлось расстегнуть манжету. Он вряд ли носит костюм каждый день.

— Если ты сейчас же не дашь ему возможность сделать вдох, мы никогда не узнаем об этом.

— Вредина, — констатировал Кавано, подымая из воды голову неудавшегося убийцы и глядя, как тот отплевывается.

После нескольких повторных погружений мужчина стал более сговорчивым и рассказал свою историю. Прикончив сначала свою жену, которая действительно подала на развод и назначила ему встречу у своего юриста, он собирался застрелиться, поэтому надел новый костюм и ботинки, в которых, согласно завещанию, его должны были похоронить.

— Можно подумать, что ты прочел его мысли, — усмехнулся Кавано.

Однако затем выяснились и другие детали. Несостоявшийся убийца постоянно смотрел на часы, поскольку жена назначила ему встречу по окончании рабочего дня, чтобы вместе отправиться к ее адвокату. Первый циферблат часов показывал текущее время. На втором отсчитывалось время с момента, когда жена заявила, что подает на развод. Третий работал в режиме обратного отсчета, показывая, сколько времени ей осталось жить.

Кавано снова макнул мужчину головой в фонтан.

— Так что ты скажешь? — спросил Дункан.

— По поводу?

— Ты готов к новому заданию?

2

Отель «Уорвик» недавно отремонтировали, однако его вестибюль, отделанный мрамором и темным деревом, оставили в стиле, традиционном для Манхэттена. Войдя, Кавано свернул налево и направился в бар, где царила тишина. За столиком в углу сидела красивая зеленоглазая женщина с загадочным выражением лица. Место выбрано правильно — спиной к внутренней стене, подальше от многочисленных окон. Конечно, если бы он думал, что ей грозит хоть малейшая опасность, он бы вообще не стал встречаться с ней в людном месте.

Джэми Трэверс, так звали женщину, в последнее время жила с Кавано на горном ранчо неподалеку от Джексон-Хоул в Вайоминге. Их уединенная жизнь нарушалась лишь время от времени, когда Кавано отправлялся на очередное секретное задание. Он старательно следил за тем, чтобы она постоянно поддерживала свое умение обращаться с оружием, а также просил своих коллег, не занятых в этот момент на операциях, проследить за ее безопасностью. Два года назад Джэми проходила свидетелем по делу о гангстерской разборке, которую имела несчастье наблюдать непосредственно. Глава группировки, попавший в тюрьму после того судебного процесса, заказал ее убийство, и дважды, несмотря на защиту, предоставленную полицией, ее действительно чуть не убили. Это заставило Кавано немедленно вмешаться и организовать ее исчезновение. Заказ на убийство потерял силу, когда босс гангстеров скончался от удушья прямо в федеральной тюрьме, подавившись спагетти с фрикадельками. Хотя его смерть и выглядела абсолютно естественной, Джэми была убеждена в том, что Кавано приложил к этому руку. На все ее вопросы он отвечал одним словом «Кысмет»[7], хотя ранее обмолвился, что единственной возможностью устранения угрозы в такой ситуации может служить лишь смерть мафиози. Вскоре после этих событий они поженились и продолжали жить в Вайоминге. Однако теперь основным мотивом стала красота окружающей природы, а не скрытность.

Бежевые брюки и изумрудного цвета блузка идеально сочетались с ее блестящими темными волосами, ниспадавшими на плечи. Кавано в очередной раз восхитился своей женой. Он подошел к столику и сел рядом с ней. Их место в баре позволяло им контролировать оба входа и следить за всеми, кто проходил по улице мимо окон, выходивших на Пятьдесят четвертую и авеню Америка.

— Что ты пьешь? — спросил Кавано.

— "Перье" с лаймом.

— Как прошел день? Не ощущаешь себя здесь в роли туристки?

— Это здорово. Я, оказывается, так давно не была в Музее современного искусства. Как будто повидала старого друга. А как прошел твой день?

Кавано рассказал ей о встрече с Дунканом и сопровождавших ее событиях.

— Ты берешься за новое задание? — удивленно спросила Джэми.

— Поскольку мы собирались лететь домой послезавтра, это не слишком нарушит наши планы, тем более что завтра ты хотела повидаться со своей матерью. Я не думаю, что тебя сильно огорчит, если ты отправишься домой чуть раньше меня. Я управлюсь в течение недели, и мы снова будем вместе.

— Но ты едва оправился от ран, полученных на предыдущем задании.

— Это обещает быть более легким.

— Последний раз ты говорил мне то же самое.

— За эту работу хорошо платят.

— Я зарабатываю столько, что нам хватит на двоих, и еще останется, — парировала Джэми.

Кавано оставалось только согласиться. Его заработок агента-защитника вполне позволял им жить в «Уорвике», без роскоши, но с комфортом. Но если бы они решили расходовать деньги Джэми, полученные от продажи многообещающей IT фирмы, которую она основала во времена Интернет-безумия 90-х, этого хватило бы на апартаменты в «Плаза» или, по крайней мере, в «Сент-Регис».

— Почему ты не позволяешь мне позаботиться о тебе? — спросила Джэми.

— Глупая мужская гордость.

— Заметь, не я это сказала.

— Людям нужно, чтобы их защищали, — ответил Кавано, пожимая плечами.

— И это твое призвание. Наверное, мне не следовало заводить разговор на эту тему. Так почему твое нынешнее задание должно оказаться легким? — спросила Джэми, беря его под руку.

— Клиент не хочет, чтобы кто-то постоянно прикрывал его.

— О-о? — опять удивилась Джэми. — Так чего же он хочет?

— Примерно того же, что и ты, в свое время. Исчезнуть.

3

Кавано вышел из машины. Этот двухлетний «Форд-Таурус» ему предоставила «Всемирная служба защиты». Конечно, под его капотом стоял мотор, достойный гоночного автомобиля, и подвеска также была доработана, чтобы выдержать самые тяжелые испытания, однако главным достоинством машины было то, что эта модель, к тому же окрашенная в пыльный серый цвет, имела столь обычный внешний вид, что ее было практически невозможно запомнить и выделить среди миллионов других, заполнявших улицы. Тем не менее в этот воскресный день «Форд Таурус» оказался единственным автомобилем в заброшенном промышленном районе Ньюарка. Кавано внимательно осмотрел стены склада, покрытые пестрым граффити. Это было длинное трехэтажное здание, в котором, наверное, уже не осталось ни одного целого окна, с открытыми нараспашку ржавыми воротами. Судя по всему, здесь была не просто свалка, а пристанище бездомных. Внутри виднелись мятые картонные коробки, в которых они укрывались на ночь. Рядом с коробками лежали черные пластиковые мешки, в которые обитатели здания складывали свое небогатое имущество.

Небо закрывали темные облака, и на улице было холодно. С реки, протекавшей позади склада, доносился рокот лодочных моторов. Послышался гудок буксира. Потом прогремел гром. Кавано прижал правый локоть к боку. В кобуре под курткой лежал девятимиллиметровый «зиг-зауэр 225». Восемь патронов в обойме, девятый — в патроннике. Не слишком внушительно, если сравнить с обоймой«беретты» на пятнадцать патронов плюс шестнадцатый в патроннике. Но большая обойма приводит к тому, что рукоятка не очень удобно лежит в руке, и ухудшается точность прицеливания. Лучше выпустить девять пуль точно, чем шестнадцать — куда попало. Кроме того, еще в восьмидесятых командиры воздушно-десантных подразделений пришли к выводу, что «зиг-зауэр 225» более удобен для скрытого ношения, поскольку он легче и тоньше большинства других пистолетов калибра 9 мм. На случай же, если одной обоймы не хватит, в специальном кармашке на поясе лежали еще две.

Холодный ветер усилился. Будет дождь. Из ворот склада выглянули несколько людей с давно не бритыми лицами.

Кавано вынул мобильный и набрал один из номеров, выданных ему Дунканом для работы на сегодняшний день. На другом конце линии раздался гудок. В воротах замаячили еще несколько бездомных. Одни глядели с опаской, другие — оценивающе.

Прозвучал второй гудок.

— Да? — услышал Кавано дрожащий мужской голос, как будто отдававшийся эхом.

— Я не знал, что склад уже не работает, — произнес он условленную часть фразы.

— Вот уже десять лет, — прозвучал отзыв. Голос продолжал звучать неуверенно. — Вас зовут...

— Дэниэл Прескотт. Дэниэл, а не Дэн.

Это также входило в обусловленный обмен фразами.

Множество людей с изможденными лицами разглядывали Кавано. Толпа оборванцев пыталась определить, кто он — враг, благодетель или добыча.

На грязный тротуар упали первые капли дождя.

— "Всемирная служба защиты" претендует на роль лучшей в мире, — послышалось в трубке. — Я ожидал увидеть машину покруче.

— Мы действительно лучшие, в частности благодаря тому, что не привлекаем к себе, а тем более к нашим клиентам ненужного внимания.

Капли дождя стали крупнее.

— Очевидно, вы меня уже заметили, — сказал Кавано. — Как и было договорено, я прибыл один.

— Откройте двери машины.

Кавано подчинился.

— И багажник тоже.

Кавано выполнил и это требование. По всей вероятности, у клиента была выгодная позиция для наблюдения, позволявшая заглянуть внутрь машины.

Темные облака стали еще плотнее. Дождь потихоньку расходился.

Кавано услышал в трубке слабые звякающие звуки, отдававшиеся эхом.

— Алло? — спросил он.

Нет ответа.

— Алло? — переспросил Кавано.

Звуков стало больше, но ответа так и не последовало.

Гром прогремел совсем близко.

Несколько бомжей вышли из ворот склада. Они были такими же нечесаными и заросшими, как и остальные, но в их глазах светилось безумие, в отличие от пустых и покорных взглядов тех, что появились первыми. «Наркоманы, — подумал Кавано. — Настолько одержимые желанием новой дозы, чтобы безрассудно напасть на прохожего, по глупости рискнувшего посетить этот городской ад».

— Эй, я пришел, чтобы помочь вам, а не промокнуть до нитки, — сказал он в трубку.

Снова металлическое позвякивание.

— Я думаю, что мы оба ошиблись, — заявил Кавано, закрывая багажник и левую дверь. Уже собираясь сесть в машину, он услышал дрожащий голос:

— Прямо перед вами, слева. Видите дверь?

— Да.

Это была единственная целая дверь во всем здании. И она была закрыта.

— Входите, — произнес неуверенный голос.

Кавано сел за руль.

— Я же говорю, входите.

— Сначала я переставлю машину.

Кавано проехал мимо площадки, засыпанной битым асфальтом, когда-то служившей стоянкой. Оказавшись около двери, он развернул машину так, чтобы в случае опасности можно было сразу ехать по той дороге, которая и привела его к складу.

— Вхожу.

Выйдя из машины, Кавано закрыл ее при помощи дистанционного пульта и побежал к двери, не желая мокнуть под усиливающимся дождем. Периферическим зрением он почувствовал движение слева от себя и обернулся. Из дверей склада вышли еще несколько наркоманов. Они стояли под дождем и внимательно следили за ним. Интересно, что его ждет за дверью? Другие наркоманы? Кавано положил мобильный телефон в карман и достал пистолет из кобуры, хотя до сего момента и не собирался этого делать. Повернув дверную ручку, он обнаружил, что под грязью скрывается блестящая поверхность. Замок новый. Не заперто. Скрипнула тяжелая дверь, и Кавано нырнул внутрь.

4

Он закрыл дверь настолько быстро, насколько это позволили петли, протестующе взвизгнувшие от такого насилия. «Теперь я не стою, как мишень», — подумал Кавано. Переместившись в наиболее темный угол, он огляделся. Перед ним виднелся бетонный лестничный колодец, внутри которого он разглядел уходившие вверх металлические ступени. С перил свисала паутина.

Слева послышался звук мотора, приводившего в движение лифт. Пахло плесенью и сыростью.

Направив пистолет в сторону лестницы, а затем лифта, Кавано протянул руку назад, чтобы закрыть дверь на замок. Однако прежде, чем он успел коснуться массивного замка, тот издал резкий щелчок. Дистанционное управление.

Кавано сосредоточился, чтобы преодолеть охватившую его неуверенность. Признаков опасности не было. Кроме того, Дункан сказал ему, что нынешний клиент — человек со странностями, но вполне отвечающий за свои действия.

"Этот Прескотт просто очень осторожен, — стал убеждать себя Кавано. — Черт побери, если он действительно настолько беспокоится, что решил прибегнуть к помощи «Службы защиты», естественно, он позаботился и о том, чтобы двери надежно закрывались. Ведь это он в опасности, а не я.

А зачем тогда я достал пистолет?"

Кавано извлек из кармана куртки телефон.

— Что дальше?

Его голос отдался эхом в пустом помещении.

Словно в ответ, открылись двери лифта. Внутри горела мощная лампа.

Кавано ненавидел лифты. Эти маленькие закрытые коробки — просто готовые ловушки. И никогда не знаешь, на что напорешься, когда откроются двери.

— Спасибо, но я немножко поупражняюсь, — ответил он в трубку. — Я поднимусь по лестнице.

Когда глаза Кавано адаптировались к царившему полумраку, он увидел небольшую камеру видеонаблюдения, установленную под лестницей и направленную на дверь.

— Мне сказали, что вы хотите исчезнуть. По-моему, вы уже преуспели в этом.

— Недостаточно, — ответил дрожащий голос. На этот раз его источником был не телефон, а скрытый в стене динамик.

Кавано убрал телефон. В нос ударил незнакомый острый запах. Можно было подумать, что где-то рядом лежит труп. Пульс Кавано участился.

Несмотря на максимально возможную мягкость походки, выработанную тренировками, металлические ступеньки загромыхали под ногами, когда он стал подниматься по лестнице.

Кавано дошел до площадки и немного выпрямился, оказавшись перед массивной металлической дверью. Резкий запах усилился, вызывая неприятные ощущения в желудке.

— Другая дверь, — раздался голос со стены.

Нервничая еще больше, чему не было никакого объяснения, Кавано поднялся выше и остановился у двери посередине лестничного марша.

— Не эта, другая, — сказал голос. — Кстати, пистолет у вас в руке должен придать мне уверенности?

— Не знаю, как вам, но в данных обстоятельствах он придает уверенности мне.

Послышался звук, похожий на едкий смешок.

Здание начало слегка вибрировать. Снаружи шел сильный дождь.

Наверху была еще одна дверь. Последняя. И открытая. За ней виднелся хорошо освещенный коридор, заканчивавшийся закрытой дверью.

«То же самое, что лифт», — подумал Кавано. Едкий запах все усиливался. Он почувствовал, что все мышцы его тела напряжены. Что же такое происходит? Интуиция просто кричала, что надо немедленно убираться отсюда. Внезапно Кавано задумался над тем, сможет ли он выбраться из здания. Хотя за отворотом воротника прикреплен набор отмычек, их может оказаться недостаточно для того, чтобы открыть дверь внизу. Борясь с учащающимся дыханием, Кавано продолжал убеждать себя в том, что опасность грозит Прескотту, а не ему, поэтому клиент и предпринял все эти меры предосторожности, а не устроил ловушку для агента.

Он глянул на камеру видеонаблюдения в коридоре, куда ему предстояло войти. «Черт с ней», — подумал Кавано. Выступивший на руках пот раздражал его. «В конце концов, если бы Прескотт хотел убить меня, он уже имел возможность сделать это». Сердце колотилось, как бешеное, но чутье подсказывало, что следует принять ситуацию такой, какая она есть. Необъяснимое желание убежать отсюда было бессмысленным. «Нет никаких причин думать, что мне грозит опасность», — сказал себе Кавано. Ругаясь на себя, он принял окончательное решение и убрал пистолет обратно в кобуру. «Если я вхожу в этот коридор, от оружия все равно не будет никакого толку».

Звук захлопнувшейся за ним двери и громкий щелчок замка уже не удивили его. После полумрака, царившего на лестнице, яркий свет ударил по глазам. Ну, по крайней мере, исчез этот едкий запах. Кавано чуть успокоился и пошел к двери в конце коридора. Дойдя до нее, он повернул ручку и толкнул дверь. За ней оказалась ярко освещенная комната, уставленная мониторами видеонаблюдения и терминалами. На другом конце комнаты виднелось окно, заложенное кирпичами.

Но главным объектом в этой комнате был грузный мужчина лет сорока с небольшим, стоявший в окружении всей этой техники. На нем были широкие брюки и белая рубашка, весьма мятые. Рубашка просто прилипла к его внушительному животу, у подмышек также были видны пятна пота. Густые волосы песочного цвета были всклокочены, а лицо уже давно соскучилось по бритве. Мешки под глазами говорили о хроническом недосыпании. Зрачки глаз были расширены от нервного напряжения.

Мужчина навел на Кавано самозарядный «кольт» 45-го калибра, но дуло пистолета дрожало.

Кавано понял, что он хорошо сделал, убрав свой пистолет в кобуру. В противном случае этот человек выстрелил бы в него, не задумываясь. Изо всех сил успокаивая свое дыхание, Кавано поднял руки вверх, выражая покорность. Несмотря на то, что на него был направлен большой пистолет, находящийся в дрожащей руке, все нервное напряжение, которое скопилось внутри Кавано за время подъема по лестнице, было ничем, по сравнению со страхом, который испытывал стоящий перед ним человек. Никогда еще, если не считать боевых ситуаций, Кавано не видел столь перепуганных людей.

5

— Не забудьте, вы сами вызвали меня, — сказал Кавано. — Я пришел, чтобы помочь вам.

Прескотт продолжал держать пистолет наведенным на Кавано. Его зрачки расширились. Атмосфера страха в комнате продолжала усиливаться.

— Мне известен номер телефона для однократного звонка, я произнес все кодовые фразы. Эта информация есть только у «Всемирной службы защиты».

— Вы могли узнать все эти сведения у того, кого они послали, — ответил Прескотт. Дрожь в его голосе не была эффектом мобильной связи. Это был самый настоящий страх.

Дверь позади Кавано захлопнулась, щелкнул механизм замка с электронным управлением. Усилием воли Кавано подавил дрожь.

— Я не знаю, кто или что вас так напугало, но полагаю, что человек, который хотел бы добраться до вас, в последнюю очередь стал бы пробираться по тому пути, который вы так тщательно оборудовали. Логично предположить, что я не представляю для вас угрозы.

— Непредсказуемость — наилучшая тактика, — ответил Прескотт. Его рука, держащая пистолет, дрожала не меньше, чем его голос. — Кроме того, эта логика работает против вас. Если один человек не представляет угрозы, как он может обеспечить надлежащую защиту?

— Вы не говорили о защите. По вашим словам, вам надо исчезнуть.

Пятна пота у подмышек все увеличивались. Прескотт опасливо наблюдал за Кавано.

— Я всегда разговариваю с клиентом один на один, когда впервые встречаюсь с ним. Мне надо задать ряд вопросов, чтобы оценить уровень угрозы. Затем я определяю, каков уровень необходимой помощи со стороны при выполнении конкретного задания.

— Мне сказали, что вы служили в подразделении «Дельта», — проговорил Прескотт, облизывая свои полные губы, пересохшие от нервного напряжения.

— Верно.

Изнурительные тренировки сформировали у Кавано фигуру, классическую для спецназовца — мощные плечи и грудь, плавно переходящие в подтянутые и мускулистые таз и бедра.

— Много тренировались, — сказал Прескотт. — Вы думаете, этого достаточно, чтобы защищать другого человека?

— Хотите ознакомиться с моим послужным списком? — хмыкнул Кавано. Ему надо было во что бы то ни стало успокоить Прескотта.

— Если вы намерены убедить меня в том, что вы здесь для того, чтобы помочь мне, чтобы работать на меня.

— Не ставьте все с ног на голову. Когда я разговариваю с потенциальным клиентом, это не значит, что я хочу работать на него. Бывают случаи, когда я не желаю это делать.

— Хотите сказать, что клиент должен вам понравиться? — с отвращением спросил Прескотт.

— Иногда они мне не нравятся. Но это не означает, что они не имеют права на жизнь. Я защитник, а не судья. Однако имеются и исключения. Я не работаю с наркоторговцами, педофилами и другими явными ублюдками. Вы таковым не являетесь?

— Конечно, нет, — ответил Прескотт, глядя на Кавано с недоверием.

— В таком случае есть лишь одно условие, на основе которого я приму решение, буду ли я защищать вас.

— Какое?

— Вы готовы сотрудничать?

— Что? — переспросил Прескотт, моргнув.

— Я не могу защищать человека, который не в состоянии подчиняться моим приказам. Это один из парадоксов работы защитника. Некто нанимает меня. Теоретически он главный. Однако в вопросах обеспечения безопасности главным становлюсь я. Я начинаю отдавать приказания, и моему нанимателю приходится воспринимать меня в качестве начальника. Вы готовы сотрудничать таким образом?

— Все, что угодно, чтобы остаться в живых.

— Вы будете делать то, что я скажу?

Прескотт задумался, а затем опасливо кивнул.

— О'кей. Тогда вот вам первый приказ: опустите этот чертов пистолет, пока я не вколотил вам его в глотку.

Прескотт заморгал и отступил на шаг назад, как будто Кавано влепил ему пощечину. Теперь он держал пистолет более крепко. Затем, нахмурившись, Прескотт медленно опустил пистолет.

— Отличное начало, — констатировал Кавано.

— Если вы не тот, за кого себя выдаете, убейте меня прямо сейчас, — ответил Прескотт. — Я больше не могу так жить.

— Расслабьтесь. Кем бы ни были ваши враги, я не один из них.

Кавано осмотрел комнату. В правом углу, позади мониторов и терминалов, стояли койка, мини-холодильник, раковина и небольшая плита. За ними виднелись душ и унитаз, от которых отходила канализационная труба. Еда, которой были уставлены полки на стенах, свидетельствовала, что Прескотт не слишком беспокоился о своем излишнем весе. Упаковки макарон и сыра, банки с равиоли и лазаньей, коробки с шоколадом, печеньем и чипсами. Кока-кола, обычная, не диетическая.

— Сколько времени вы здесь находитесь?

— Три недели.

Кавано посмотрел на книги. От геологии до фотоальбомов. Художественной нет. Судя по обнаженной женщине на обложке одной из книг, и эротика. Белым пятном среди всего этого виднелся томик стихов Робинсона Джефферса, рядом с которым стояли несколько книг, посвященных поэту.

— Вы любите стихи?

— Умиротворяют душу, — ответил Прескотт напряженным тоном. Казалось, он решил, что Кавано смеется над ним.

Кавано взял книгу в руки и открыл ее наугад, читая первые попавшиеся строчки:

Построил башню ей, когда был молод.

Когда-нибудь она умрет.

Прескотт насторожился еще сильнее.

— Знает, как привлечь мое внимание, — сказан Кавано, ставя книгу на место и продолжая осмотр комнаты. Рядом с небольшим телевизором лежали видеокассеты. Странные вкусы у этого Прескотта. Триллер с Клинтом Иствудом и слезливая история юношеской любви с Троем Донахью и Сандрой Ди.

— Я видел норы и похуже этой. Бомжи и наркоманы в качестве прикрытия. Умно. Как вы узнали об этом складе? И как вам удалось так оборудовать комнату?

— Я сделал все это год назад, — ответил Прескотт.

— Каковы бы ни были неприятности, вы их предвидели?

— Только не ту, которая произошла.

— Так зачем же вы...

— Я всегда принимаю меры предосторожности.

— Не понимаю.

— На всякий случай.

— На случай чего?

Изображение на одном из мониторов привлекло внимание Кавано, заставив его резко прервать разговор:

— Секунду.

6

— Что случилось? — вскрикнул Прескотт, резко развернувшись к экрану.

На черно-белом мониторе было видно, как десяток оборванцев приближались к «Таурусу». Шел дождь.

— Боже, — прошептал Прескотт.

— Наркоманы — удивительные люди, — ответил Кавано. — Что бы ни оказалось в их поле зрения, если оно без присмотра, они попытаются украсть его. Я слышал про парня, который украл у собственного отца сорок фунтов собачьего корма, чтобы купить дозу крэка. Что еще удивительнее, торговец взял у него этот корм вместо денег. Говорят, он сам его съел.

На экране было видно, как одни промокшие до нитки бомжи пытаются толкать машину, ухватив ее за зеркала, а другие ковыряются в колесах какими-то кусками железа, пытаясь снять колпаки.

— В вашей системе есть внешние микрофоны? — спросил Кавано.

Вместо ответа Прескотт щелкнул одним из тумблеров. Из динамика донесся шум дождя. Сквозь него был слышен скрежет металла. Бомжи пытались разобрать машину на части прямо под проливным дождем.

— Вам придется потрудиться, парни, — сказал Кавано, беря в руку пульт дистанционного управления. Он был крупнее обычного пульта сигнализации, и кнопок на нем было не меньше полдесятка.

Прескотт заинтересованно посмотрел на Кавано, когда тот нажал одну из кнопок.

Из динамика вырвался душераздирающий звук сирены. Бомжи уронили свои железки и разбежались. Сейчас они были похожи на промокшие пугала, такие, как в «Волшебнике страны Оз».

Кавано снова нажал на кнопку, и сирена утихла.

— Вы готовы к тому, чтобы убраться отсюда? — спросил он Прескотта.

— Куда? — опасливо ответил тот.

— В более безопасное место. Хотя, видит бог, здесь тоже достаточно безопасно. Когда прибудет моя группа, мы все организуем. Вы получите новое удостоверение личности и место жительства, куда и переберетесь. Однако сначала я хотел бы узнать о степени опасности вашей ситуации. Почему вы так перепуганы?

Прескотт было открыл рот, чтобы ответить, но снова уставился на монитор. Четверо бомжей снова подошли к «Таурусу».

— По крайней мере, их настойчивость достойна уважения, — прокомментировал происходящее Кавано, нажимая другую кнопку на пульте.

Из-под колес машины повалили клубы серого дыма. Несмотря на дождь, он поднимался вверх и вскоре окутал наркоманов облаком. Кашляя и ругаясь, они отскочили от «Тауруса». Перегибаясь пополам от тошноты, пошатываясь и прижав руки к глазам, они двинулись прочь.

Кавано вновь нажал кнопку, и струи из ступиц колес иссякли.

— А это что еще? — спросил Прескотт.

— Слезоточивый газ.

— Что?

— Машина оборудована не хуже, чем у спецслужб. Бронеплиты. Поразительно. Если бы такая целеустремленность стала отличительной чертой какого-нибудь политика, он бы правил миром, — изумился Кавано, глядя на монитор.

К «Таурусу» подошли еще два наркомана.

— Убавьте громкость в динамике, — сказал Кавано Прескотту.

Прескотт смущенно посмотрел на него и сделал требуемое.

Когда люди вновь приблизились к машине, Кавано нажал еще одну кнопку. Из-под колес вылетели маленькие черные баллончики, похожие на стаканчики для бульона. Когда они взорвались, динамик на стене вздрогнул, несмотря на предварительно сниженную громкость. Яркость вспышек при взрывах была такова, что монитор на время потерял возможность подстраивать контрастность изображения.

Когда дым рассеялся, стали видны тела двух наркоманов, лежащие на асфальте.

— Боже правый, вы убили их.

— Нет.

— Но они оказались слишком близко к этим гранатам.

— Это не совсем гранаты.

Лежавшие на асфальте люди начали шевелиться.

— Это светошумовые гранаты.

— Светошумовые?

— Нечто вроде гранаты, но при разрыве не образуется осколков. Ослепляет и оглушает на некоторое время. Полагаю, сейчас у этих ребят головы раскалываются от боли.

Наркоманы на экране монитора начали с трудом подниматься, прижимая руки к ушам.

— Но эту машину можно вооружить и боевыми гранатами, если это потребуется для выполнения задания, — сказал Кавано. — Можно установить пулеметы под фарами. Диктаторы и наркобароны пользуются машинами, оборудованными именно таким образом, однако они, безусловно, предпочитают что-нибудь куда более роскошное, чем «Форд Таурус». Поверьте, мистер Прескотт, мы вполне способны позаботиться о вас.

Кавано посмотрел на один из мониторов, показывавший машину чуть снизу, от уровня асфальта. Посмотрев на днище «Тауруса», он вздрогнул, увидев нечто, что для обычного человека выглядело бы, как обычная тень.

— Объектив этой камеры может дать увеличение?

— Как и любой другой, — ответил Прескотт, поворачивая ручку на терминале. Днище машины приблизилось. Тень оказалась на поверку маленькой коробочкой. «Боже, — подумал Кавано. — Ее прилепил один из наркоманов».

В следующую секунду ему пришлось моргнуть, поскольку «Таурус» взлетел на воздух.

7

Комната вздрогнула. На экране было видно, как горящие и дымящиеся обломки машины падают на асфальт.

Прескотт разинул рот от изумления.

Раздался еще один взрыв. Пол в комнате заходил ходуном. На другом мониторе было видно, как дверь, через которую Кавано вошел в здание, влетела внутрь. Площадка перед входом на лестницу заполнилась огнем и дымом. Внутрь вбежали трое мужчин. Хотя у них были такие же сальные волосы и грязные, заросшие бородами лица, в их глазах не было ни пустоты, как у бомжей, ни отчаяния, как у наркоманов. Это были глаза опытных стрелков, хорошо знакомые Кавано по опыту всей его предыдущей жизни.

— Есть другой выход отсюда?

Прескотт продолжал пялиться на экран. Один из нападавших навел пистолет на дверь лифта. Двое других подняли дула пистолетов вверх и ринулись на лестницу.

— Прескотт, — повторил Кавано, доставая пистолет.

Нет ответа. Кавано схватил Прескотта за рубашку и встряхнул, развернув лицом к себе.

— Ради всего святого, отвечайте. Отсюда можно выйти другой дорогой?

Не отвечая, Прескотт наклонился к одному из терминалов и повернул какую-то ручку.

— Что ты делаешь?

Прескотт молча уставился на экран.

На нем шло изображение с верхней части лестницы. Двое мужчин остановились, наведя свои пистолеты вверх. Казалось, они были обескуражены той легкостью, с которой им удалось добраться до этого места, и высматривали вероятные ловушки.

На другом мониторе, показывавшем вход в здание, двое других мужчин в обтрепанной одежде ринулись вперед сквозь дым, клубившийся после разрыва шумовых гранат. У них в руках тоже были пистолеты.

Войдя в здание, они начали подниматься по лестнице, а затем остановились точно так же, как их напарники наверху, и начали обеспокоенно озираться, как будто почувствовали опасность.

— Вы заминировали лестницу, не так ли? — спросил Кавано.

Но на лестнице не происходило никаких взрывов. Из стен не выдвигались оружейные стволы, не было вспышек пламени. Однако стрелки были, совершенно очевидно, чем-то обеспокоены. На мониторах было видно, как человек, следивший за лифтом, и все четверо, находившиеся на лестнице, опасливо оглядывались, будто ожидая смертельной ловушки.

По их лицам стекал пот. Сначала Кавано подумал, что это остатки воды от дождя, который не переставал лить на улице. Но потом стало ясно, что это именно пот.

Один из стрелков на лестнице внезапно начал стрелять вверх. В следующее мгновение к нему присоединились остальные. Последний из нападавших, стоявший перед лифтом, оглянулся, как если бы услышал что-то у себя за спиной, а затем развернулся в сторону дверного проема и начал выпускать пулю за пулей в пелену дождя.

— Что здесь, черт побери, происходит? — спросил Кавано.

Прескотт продолжал поворачивать ручку, что-то недовольно бормоча под нос. Видимо, он считал, что что-то недостаточно хорошо сработало.

— Да. Есть другой выход.

Кавано озадаченно посмотрел на Прескотта, двинувшегося в сторону шкафов с едой. Затем он снова перевел взгляд на мониторы. Нападавшие продолжали стрелять вверх. Двое из них лихорадочно перезарядили пистолеты. Вторая пара развернулась и навела пистолеты в обратную сторону. Дежуривший на лестнице переводил пистолет то на двери лифта, то на проем наружной двери, выбитой взрывом.

Шум в комнате отвлек Кавано от наблюдения за мониторами. Раздался скрежет, и Прескотт отодвинул шкаф в сторону. В стене была дверь.

— Куда она ведет?

— Непосредственно в здание склада.

Вспомнив о толпе наркоманов, встретивших его по прибытии, Кавано подумал, насколько можно положиться на Прескотта в подобной ситуации.

— Вы умеете обращаться с пистолетом, которым в меня тыкали?

— Нет.

Кавано ничуть не удивился. Подобрав «кольт», он обнаружил, что Прескотт целился в него, не сняв пистолет с предохранителя. Еще смешнее — сдвинув затвор, он увидел, что патронник пуст. Вынув обойму, он удостоверился в том, что положенные семь патронов находятся в ней. Вставив обойму обратно, Кавано передернул затвор, дослав патрон в патронник. Оружие было готово к бою.

— У вас есть запасные обоймы?

— Нет.

Неудивительно. Кавано поставил пистолет на предохранитель, оставив курок взведенным, поскольку на «кольтах» 45-го калибра курок не взводился при нажатии на спусковой крючок. Такая методика была традиционной среди профессиональных стрелков. После этого Кавано заткнул «кольт» за пояс и достал из кобуры свой «зиг».

Последний раз посмотрев на мониторы, он увидел, как на лестницу ринулись оборванцы, прибежавшие с улицы. В их руках тоже были пистолеты. Как и их товарищи, они внезапно остановились, будто увидели на лестнице что-то опасное, чего не могли показать видеокамеры.

Однако внимание Кавано привлек монитор, показывавший ситуацию на улице. Позади дымящихся останков «Тауруса» стоял мужчина, в такой же грязной одежде и с всклокоченной бородой, как и остальные. В его руках была металлическая труба длиной в четыре фута, подозрительно напоминавшая противотанковый гранатомет.

— Прескотт, так вы мне объясните, куда мы попадем через эту дверь?

— Монитор в верхнем ряду, справа.

На мониторе виднелся металлический мостик, едва различимый в темноте.

— Открой дверь и отойди!

Прескотт глянул на Кавано безумными глазами и открыл замок, тут же распахнув дверь и отскочив к стене.

Кавано навел пистолет в дверной проем. Кроме металлического подвесного мостика, конец которого терялся в темноте, не было видно ничего. Донесся шум дождя, стучавшего по крыше склада.

— Помните, что я сказал насчет выполнения приказов?

— Да, — чуть слышно ответил Прескотт.

— Вы не страдаете сердечными заболеваниями? Или чем-то еще, что может помешать вам передвигаться максимально быстро?

— Нет, — выдавил из себя Прескотт.

— О'кей. Когда я пробегу через дверной проем, бегите за мной. Держитесь ближе!

В центре монитора он увидел, как бородатый мужчина наводит гранатомет. Прицелиться в окно, заложенное кирпичами, было проще простого.

— Вперед! — крикнул Кавано.

Проскочив дверной проем, он перевел прицел вниз. Металл мостика громыхал под его ногами. Мгновение спустя он услышал грохот бегущего следом Прескотта и вздохнул с облегчением.

Взрыв ракеты, попавшей в стену здания снаружи, оглушил его до звона в ушах. Ударная волна ударила его в спину, заставив наклониться вперед. Однако нельзя было отвлекаться от ситуации на мостике, оглядываясь назад. Кавано живо представил себе осколки кирпичей, влетающие внутрь комнаты, звон разбивающихся мониторов и терминалов.

Потеряв равновесие, Кавано встал на четвереньки. Когда сверху свалилось массивное тело Прескотта, он ударился лбом о мостик. Заткнутый за пояс «кольт» впился в бок, в глазах на секунду потемнело.

Мостик начал качаться.

8

Прескотт застонал.

Мостик качнулся еще раз.

В голове у Кавано прояснилось. Пересиливая боль, он сделал вдох и попытался выбраться из-под Прескотта, мешком лежавшего на нем. Вокруг клубились дым и пыль, поднятая взрывом.

— Прескотт.

Толстяк кашлянул. Кавано почувствовал это всем телом.

— Вы не ранены?

— Не знаю... Наверное, нет.

Звон в ушах создавал ощущение, что голос Прескотта доносится откуда-то издали.

— Нам надо встать.

— Это подвесной мостик, — предупредил Прескотт.

Колебания мостика по ощущениям напомнили Кавано самолет, попавший в грозовой фронт. Тренировки в «Дельте» навсегда избавляли от тошноты и потери равновесия в подобных ситуациях, но Прескотт не проходил такой подготовки. Вероятно, в данный момент он был просто вне себя от страха.

Перепуганные голуби разлетелись в разные стороны. Из дыр в крыше лились струи воды.

— Прескотт, я позабочусь о вас. Но для этого вам надо сделать одну очень простую вещь.

— Простую? — переспросил Прескотт, вцепившись в Кавано, как тонущий в спасателя.

— Очень простую, — ответил Кавано, мысленно представив себе, как нападающие с пистолетами в руках взбегают по лестнице и вот-вот ворвутся в комнату. Лучше не говорить об этом Прескотту.

— Так что же мне надо сделать?

— Приподнимитесь.

Мостик продолжал дрожать, и Кавано почувствовал, как Прескотт напрягся.

— Ничего особенного, — произнес Кавано как можно спокойнее. — Просто отожмитесь от пола.

Прескотт не шевельнулся.

— Сделай это. Немедленно.

Прескотт попытался осторожно выпрямить руки в локтях. Дюйм. Еще дюйм.

Кавано выполз из-под него. Убрав пистолет в кобуру, он встал на четвереньки, а затем схватился за металлический поручень. Пыль уже практически осела, и слабый свет, проникавший сквозь разбитые окна, позволил ему осмотреться. Комната, из которой они только что выбрались, была наполнена обломками оборудования и мебели. Переведя взгляд ниже, Кавано посмотрел на крепление мостика к стене. Ржавые болты, наполовину вывалившиеся.

Интересно, сколько времени потребуется нападающим, чтобы проникнуть в комнату?

— Отлично, Прескотт. Теперь надо встать.

— Не могу.

Мостик задрожал. Кавано с трудом удержал равновесие. Из дыр в крыше продолжала литься вода.

— Тогда ползите.

— Что?

— Ползите. Немедленно.

Кавано подтащил Прескотта немного вперед.

— Еще. Чуть быстрее.

Новый рывок, и Прескотт прополз чуть подальше. На руку Кавано что-то полилось.

— Меня тошнит, — сказал Прескотт.

— Потерпите, пока мы не слезем отсюда, — ответил Кавано, стараясь заставить Прескотта думать о будущем.

— Слезем отсюда, — пробормотал Прескотт.

— Так точно. Продолжайте ползти, и побыстрее. Мы скоро доберемся до противоположной двери.

Кавано посмотрел вперед. Болты на противоположной стене тоже не слишком хорошо держались в ней.

Раздался металлический скрежет.

— Гляди! На мостике! — закричал кто-то внизу.

Раздался взрыв, и дверь, через которую Кавано входил в убежище Прескотта, вылетела внутрь. Стрелки вбежали в комнату. Кавано выстрелил три раза, вынудив их залечь. Потом он сделал еще три выстрела, надеясь выиграть время, необходимое им с Прескоттом для того, чтобы добраться до противоположной двери. Но звук выстрелов напугал Прескотта, и он дернулся, раскачивая мостик. Болты вылетели из стены, к которой продвигались Кавано и Прескотт, и мостик начал медленно валиться вниз.

9

Ржавый металл скрежетал, сгибаясь. Передний конец мостика прочертил глубокую борозду в стене. Это замедлило падение. Кавано и Прескотт изо всех сил старались не упасть.

— Хватайся за поручень! — закричал Кавано.

В этот раз Прескотта не пришлось уговаривать. В полумраке было видно, как побелели от напряжения суставы его пальцев, вцепившихся в поручень.

Под протестующий скрип металла мостик опускался все ниже.

— Спускайся по поручню, как по канату, переставляя руки! — приказал Кавано.

Мостик зазвенел и задрожал, ударившись концом о пол второго этажа. Сила удара была такова, что Кавано чуть не выпустил из рук поручень.

Мостик лежал одним концом на полу, под углом сорок пять градусов к нему. Кавано и Прескотт висели, держась за поручень.

Кавано подумал о нападавших, оставшихся в комнате. Есть надежда, что плохое освещение помешает им целиться. Но как насчет того, кто кричал снизу?

— Прескотт, не пытайтесь идти! Просто поставьте пятки на мостик и скользите вниз, сидя!

Лицо Прескотта окаменело.

— Немедленно! Делай, как я!

Кавано начал сползать вниз, перебирая руками по поручню и используя подошвы ботинок в качестве тормоза. Характерный скрип позади успокоил его. Прескотт смог последовать его примеру и тоже начал спускаться, стараясь изо всех сил.

Прогремели выстрелы, отдаваясь эхом в пустоте склада. Пули ударились в стену, в стороны полетела бетонная крошка.

Прескотта больше не надо было подбадривать. Он быстро съехал вниз, уткнувшись ногами в Кавано и придав ему ускорение. Кавано почувствовал, что брюки вот-вот порвутся, когда он с удвоенной скоростью поехал вниз.

Съехав с мостика, он погасил инерцию кувырком, освободив дорогу Прескотту, следом за ним упавшему на мокрый пол. Прежде чем проверять, все ли в порядке с его клиентом, Кавано сел на корточки и достал пистолет. Где-то здесь должен был находиться человек, чей крик они слышали, когда сидели на мостике.

На фоне стены что-то двигалось. Кавано разглядел бомжей, прячущихся в темноте. Пол был уставлен картонными коробками, в которых они спали, и мешками для мусора, набитыми один бог знает чем. Вокруг стоял ужасающий запах мочи и кала.

Вперед вышли несколько наркоманов, но звуки выстрелов наверху заставили их вновь прижаться к стене. Раздались хлопки, когда пули ударили в пол.

«Стрелки нас не видят, — подумал Кавано. — Бьют наугад. Однако, если я начну стрелять в ответ, они заметят вспышки выстрелов и смогут прицелиться».

На них лилась вода, протекающая сквозь дырявую крышу. Оглянувшись назад, Кавано увидел дверь, после чего рывком поставил Прескотта на ноги.

Дверь оказалась закрытой. Чертыхаясь про себя, Кавано стал искать другой выход и увидел лестницу, ведущую на первый этаж. Он двинулся к ней, волоча за собой Прескотта. Как можно было догадаться, внизу их вполне могли поджидать сообщники нападавших, но надо было пользоваться представившимся шансом.

С момента их первого телефонного разговора прошло не более двадцати минут. Кавано понятия не имел, кем же на самом деле является Прескотт и почему эти люди хотят убить его. Он даже не был уверен, что возьмется за это задание после того, как обговорит ситуацию с Прескоттом и выяснит степень риска. Единственное, что он успел узнать, что Прескотт — не торговец наркотиками или кто-нибудь столь же мерзкий, из числа тех, с кем Кавано не стал бы работать ни в коем случае. Однако в данный момент это не имело значения. Нападение заставило Кавано сделать свой выбор. Он оказался в роли защитника, и Прескотт стал его подзащитным.

Спускаясь по лестнице вместе с Прескоттом, Кавано сменил обойму на полную, убрав частично израсходованную в кармашек на ремне.

Запах вокруг стал еще более тошнотворным. Прескотт бежал по лестнице, абсолютно не контролируя себя и громыхая ботинками. «О нет, — подумал Кавано, — ведь они услышат этот грохот и начнут стрелять на звук! Одна надежда, что сильный шум дождя, молотящего в крышу склада, хоть как-то заглушит этот топот».

Надежды оказались напрасными. Вновь загрохотали выстрелы, и пули ударили в стену. Подтолкнув Прескотта вниз, Кавано на миг задержался, увидев еще одну группу бомжей. Он навел на них пистолет. Трудно было понять, кто из них — настоящий бездомный, а кто — загримированный враг. Большинство их лежало на полу, стараясь не попасть под обстрел. Чужаки, неожиданно спустившиеся сверху, судя по всему, еще больше напугали их. Увидев пистолет в руке Кавано, они попытались еще глубже зарыться в окружавший их хлам.

Однако некоторые из них смотрели на пришельцев, как шакалы, ждущие лишь момента, когда их жертва потеряет бдительность.

Но ни у кого из них не было в руках пистолетов или штурмовых винтовок, хотя, конечно, даже в такой ситуации они имели шанс победить одного вооруженного человека, обремененного полуживым от страха подопечным.

Наверху послышались громкие голоса, в которых слышалось раздражение, и скрежет мостика. Вероятно, кто-то из нападавших решил спуститься той же дорогой, что Кавано и Прескотт. Остальные участники атаки, скорее всего, сейчас сбегали вниз по лестнице, ведущей в укрытие Прескотта, чтобы выйти на улицу. Им предстояла пробежка под дождем, разгон обитателей склада и дальнейшие поиски сбежавших. Тем временем другая группа наверняка направилась в обход склада, чтобы войти в него с противоположной стороны на случай, если беглецы попытаются двинуться в этом направлении. Однако для того, чтобы вовремя блокировать другие выходы, у них вряд ли хватило бы времени.

Не сводя пистолет с бомжей, Кавано жестом приказал Прескотту идти вслед за ним. Ржавая дверь лежала рядом с проемом, через который можно было выйти из склада со стороны набережной. Кавано тут же подумал, что, несмотря на нехватку времени у основной группы нападавших, в окнах верхнего этажа могут стоять снайперы, готовые подстрелить беглецов в любую секунду.

«У нас практически никаких шансов», — мелькнула мысль. В дверной проем летели капли дождя. Хотелось побыстрее выскочить наружу. С реки донесся гудок буксира. Совсем рядом. Кавано снова представил себе нападающих, врывающихся в склад, разгоняющих его обитателей и продолжающих охоту...

Разгоняющих?

— Прескотт, идите за мной. Мы возвращаемся.

— Разве мы не пытаемся убежать отсюда?

— Мы сделаем это, когда я скажу, — ответил Кавано, ведя Прескотта в центр площадки.

— У меня есть работенка для всех вас, — сказал он оборванцам.

На него уставились десятки озадаченных глаз. Некоторые, похоже, испугались слова «работа» не меньше, чем пистолета в руке Кавано.

Громыхнул гром.

— Это будет вашим первым шагом на пути к обретению самодостаточности.

Недоверие во взглядах усилилось.

— Для этого не надо никаких навыков. Если все пройдет по плану, завтра я пришлю сюда грузовик с едой и одеждой для всех вас. Вряд ли вы сочтете эту сделку плохой.

Оборванцы глядели на Кавано так, будто он говорил на иностранном языке.

— Ну, что скажете? Вы готовы поработать?

Ответом были все те же недоверчивые взгляды.

— Отлично. От вас больше ничего и не потребуется. Видите этот дверной проем? Он ведет к другим складам и к реке. Все, что вам надо будет сделать... Прескотт?

— Да?

— Закройте уши руками.

Прескотт повиновался без лишних вопросов.

— Я хочу, чтобы сейчас вы думали только об одном — о еде и одежде, которые появятся у вас завтра. Бегите в эту дверь, все сразу, — сказал Кавано, махнув в сторону проема рукой, держащей пистолет.

Бомжи продолжали тупо пялиться на него.

— Бегите!

Они не стронулись с места, и Кавано выстрелил поверх их голов. В полумраке склада вспышка выстрела показалась очень яркой, а его грохот заставил бомжей отшатнуться.

— Бегите!

Кавано выстрелил еще два раза, несмотря на звон в ушах. Бомжи испугались и в отчаянии побежали, желая скрыться хоть куда-нибудь от этого сумасшедшего с пистолетом в руке.

Следующий выстрел поверх голов довершил дело. Среди бомжей началась полноценная паника, и они рванулись к выходу, под дождь, отталкивая друг друга.

10

— За ними! — крикнул Кавано Прескотту.

Чтобы усилить произведенный эффект, он выстрелил еще раз. Оборванцы испугались настолько, что побежали еще быстрее, пытаясь найти хоть какое-то убежище. Смешавшись с ними, Кавано и Прескотт выскочили из склада незамеченными. Это было не слишком сложно, поскольку в толпе бомжей было не менее тридцати человек. Кавано подтолкнул Прескотта, чтобы тот не отставал, и они побежали по бетонному пандусу и заваленной хламом стоянке. Холодный дождь быстро промочил их одежду. Есть надежда, что весь этот хаос в достаточной мере отвлечет нападающих, заставив их не открывать огонь.

Вокруг них бежали люди, больше похожие на пугала. Кто-то впереди нырнул в дыру в решетчатой ограде. Хлюпая по лужам, Кавано подтащил Прескотта к проходу и пригнул рукой его голову, стараясь одновременно закрыть клиента собой от возможной атаки. Ныряя в дыру следом, он почувствовал холодок, но не от продолжавшегося дождя. Вокруг них было совсем немного бездомных, и в этой ситуации он и Прескотт представляли собой слишком очевидную цель. На их стороне были лишь дистанция стрельбы и сложность прицеливания по бегущей мишени, поскольку огонь, очевидно, будет вестись сверху.

Бам! Пуля ударила в тротуар позади них.

— Прескотт, в склад, прямо перед нами!

Бам! Следующая пуля выбила еще один кусок асфальта.

— Еще немного, Прескотт!

Бам! Осколок асфальта пролетел у самого лба Кавано.

— Шевелитесь, Прескотт!

Кавано не мог позволить себе бежать в полную силу, поскольку приходилось подстраиваться под Прескотта, подбадривая его и хватая за руку, если тот был готов оступиться. Но, даже несмотря на это, обогнув угол склада, Кавано почувствовал жжение в легких от перенесенной нагрузки.

Оказавшись под прикрытием стены, Прескотт согнулся пополам и задрожал, хватая ртом воздух.

— Мы сделали это. Не могу поверить... — начал он.

— Надо двигаться дальше, — прервал его Кавано и поволок за собой.

— Но мне нужно перевести дыхание...

— Нет времени. Идемте.

Кавано осмотрел склад. Окна целы. Ящики внутри стоят ровными рядами, значит, он не заброшен. Дождь продолжал хлестать в лицо. Кавано подошел к двери. Заперта. Еще не вечер, но внутри не включено освещение, и не видно, чтобы кто-нибудь там был. Неудивительно, ведь сегодня воскресенье.

Кавано вновь дернул Прескотта за рукав, заставляя его перейтина легкий бег. Они подбежали к фасаду здания. От реки, взбаламученной ветром, их отделяли несколько небольших зданий. Скорее всего, они тоже не были заброшенными, но в настоящий момент не было никаких признаков, что там кто-то работает. Конечно, где-нибудь может стоять охранник, но пока его не видно. Естественно, Кавано не собирался кричать и звать на помощь. Это привлечет внимание не только охранников, но и нападавших, которые сейчас, скорее всего, движутся следом за ними.

Одежда насквозь промокла от дождя и прилипла к телу. Кавано лихорадочно перебирал в уме варианты действий, дрожа от холода. Любую из этих дверей можно открыть с помощью его набора отмычек, чтобы попытаться спрятаться внутри. Но на всех дверях имелись зарешеченные окна. Нападавшим останется лишь заглядывать в них, чтобы увидеть мокрые пятна, которые неизбежно оставят за собой промокшие до нитки Кавано и Прескотт.

Держа Прескотта за руку, Кавано бежал по пустынной мокрой улице. Из-за нависавших грозовых облаков и стоявших вплотную друг к другу складов вокруг царил лиловый сумрак. «Это поможет нам скрыться, — подумал он, — но не слишком. Нельзя оставаться на открытом пространстве, надо найти укрытие». Внезапно его внимание привлек мусоровоз. Нет, забит практически полностью, да и нападавшие, скорее всего, проверят его. Это может оказаться еще одной ловушкой.

— Надо передохнуть, — пробормотал Прескотт. Усталость и лишний вес пересилили страх, и он еле переставлял ноги.

— Еще немного.

Подталкивая Прескотта вперед, Кавано решил все-таки открыть одну из дверей при помощи отмычки. На то, чтобы выяснить, в каком из зданий они спрятались, атакующие потратят некоторое время. Поиски беглецов внутри тоже займут их, так что можно успеть вызвать подмогу из «Службы» по мобильному.

Кто-нибудь из местных мог вызвать полицию, услышав взрывы и стрельбу. А мог и не вызвать, решив, что это звуки грозы. Кроме того, дождь заглушает звуки стрельбы. А может, стрельба не является чем-то необычным в этом полузаброшенном районе. В любом случае, даже если появится полиция, от нее будет больше проблем, чем помощи. И потом, если основная часть нападавших загримирована под бомжей-наркоманов, кто мешает кому-нибудь из них переодеться полицейским? Это так просто не выяснишь. Лучше положиться на «Службу защиты». Если он позвонит Дункану, команда прибудет через...

Когда? Пятнадцать минут? Вряд ли. Полчаса? Возможно. Но необязательно. И как их будут искать здесь?

«Надо продолжать двигаться», — решил Кавано. В его правой руке был пистолет, левой он держал насквозь промокший рукав рубашки Прескотта, волоча того за собой сквозь дождь. Впереди показалась еще одна решетчатая ограда, на сей раз целая, с прочными металлическими воротами, запертыми на замок. На здании позади ворот виднелась вывеска. «Вильсон бразерс, строительные подрядчики». Дрожа от холода, Кавано подвел Прескотта ближе к ограде. За ней стояли два автопогрузчика, небольшой грузовик и порядком побитая легковушка ржавого песочного цвета. Судя по всему, ей было лет двадцать, не меньше.

«Только бы в ней был бензин», — подумал Кавано. Вынув отмычки из кармашка за отворотом воротника насквозь промокшей куртки, он почувствовал себя особенно уязвимым, когда убрал пистолет в кобуру. Взяв в руки две отмычки, он нажал одной из них на штифты замка, а другой как рычагом стал проворачивать механизм. Через десять секунд ворота были открыты.

Кавано тут же затащил Прескотта внутрь, поскольку в этот момент в проходе между зданиями показались несколько бегущих людей. Были хорошо слышны топот их ног и рассерженные голоса. Кавано заставил Прескотта сесть позади легковой машины. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что она действительно полностью покрыта ржавчиной, а не покрашена в песочный цвет.

Водительская дверь оказалась незапертой. Вероятно, компания считала, что ограды с замком достаточно для того, чтобы никто не пытался украсть машину, достойную автомобильной свалки. Голоса нападавших приближались. Если они подойдут к ограде и обнаружат, что ворота не заперты...

Дождь заливал глаза. Кавано открыл дверь и проскользнул на сиденье пассажира, сев лицом к рулевой колонке. Упершись ногами в пол, он двумя руками крутанул рулевое колесо, срывая замок. Дернув рычаг открывания капота, Кавано выскочил наружу и открыл капот. От рулевой колонки к двигателю шел пучок проводов. Выбрав нужные, он вынул булавку и проколол их, замкнув цепь. Двигатель завелся.

Звук мотора привлек преследователей. Их топот и голоса слышались все ближе.

Заботиться о скрытности более не имело смысла. Кавано с грохотом захлопнул капот и впрыгнул в машину, затаскивая Прескотта следом.

— Пристегните ремень! Откройте окно! — добавил он, рывком включая передачу и надавливая на педаль газа.

11

Ржавая развалюха рванулась вперед со скоростью, приятно удивившей Кавано. Кто-то хорошо ухаживал за двигателем, хоть и плюнул на состояние кузова.

— Откройте окно! — снова прокричал он Прескотту. Тот уже немного пришел в себя и беспрекословно выполнил требуемое.

— Сползайте на пол! — крикнул Кавано, доставая из кобуры свой «зиг».

Машина ударила в ворота, с грохотом распахнув их правую створку. Фары разлетелись вдребезги. Кавано направил пистолет в открытое окно и несколько раз выстрелил в двоих нападавших, находившихся ближе всего. В этот момент они как раз хотели проверить ворота, и вылетающая из них машина повергла их в состояние шока. Они разинули рты от удивления, а затем упали навзничь, когда пули, выпущенные Кавано, попали в них.

Затвор пистолета застыл в открытом положении. Это означало, что обойма пуста. Кавано резко вырулил влево, чтобы не подставляться под атаку остальных нападавших. В таких условиях перезарядить «зиг» было просто невозможно, поэтому пришлось использовать «кольт», взятый у Прескотта.

Вынув пистолет из-за пояса, Кавано бросил его на сиденье. В данный момент не было никакой возможности стрелять, поскольку он боролся с машиной, которую заносило из стороны в сторону на мокром асфальте. Дождь с силой ударил в лобовое стекло, и разглядеть узкую улицу впереди можно было с большим трудом. Левой рукой Кавано включил стеклоочистители. Оказалось, что работал только тот, который находился перед водительским сиденьем, и его единственно возможной скоростью была максимальная.

Стеклоочиститель судорожно мотался туда-сюда. Заднее стекло разбилось, когда в него попала первая пуля, выпущенная преследователями. Пролетев через салон, она пробила крышу над головой Кавано. Кавано пригнулся, стараясь держать голову чуть выше приборной доски, чтобы в него было труднее целиться. Конечно, это не являлось идеальным решением, поскольку багажник легковой машины вкупе со спинками сидений не представляли собой серьезного препятствия для пуль.

Кавано не слишком беспокоился по поводу возможности попадания пуль в топливный бак, который, как показывал индикатор на приборной доске, был залит на три четверти. Конечно, пробоины в баке приведут к потере топлива, но в том случае, если преследователи не станут стрелять трассирующими пулями, а они, похоже, не делают этого, опасности пожара и взрыва практически нет. Он знал, что возможность загорания бензина от попадания пуль в бак является всего лишь распространенным заблуждением. Напротив, если пули будут попадать в бак, они потеряют убойную силу, и им будет труднее пробить спинки сидений.

С точки зрения нападавших, было бы разумнее всего вести огонь по колесам. Однако даже в этом случае возможные повреждения оказываются намного меньше, чем это любят представлять в кинофильмах. Конечно, выстрел из гладкоствольного ружья или очередь из автоматической винтовки способны разнести шины в клочья, но одна-две пистолетные пули сделают в них лишь небольшие отверстия, и воздух будет выходить в течение времени, за которое можно проехать около десяти километров. Этого может вполне хватить, чтобы скрыться. В случае же особой необходимости, можно будет вспомнить навыки езды на ободах, которые Кавано уже приходилось пару раз применять в своей практике.

В заднее стекло ударила еще одна пуля. На сей раз она вышла сквозь лобовое стекло, так что Кавано услышал ее свист и почувствовал волну воздуха, обдавшую его скулу. Но думать о том, насколько близко от него пролетела пуля, не было времени, так же, как думать о Прескотте, вжавшемся в пол между сиденьем и приборной доской настолько плотно, насколько позволяло его телосложение.

Глядя вперед сквозь дождь и сумасшедшее мелькание стеклоочистителя, Кавано старался ехать как можно быстрее. Из переулка выехала длинная черная машина. Она остановилась, блокировав перекресток. Из нее выскочили люди с пистолетами в руках. Встав позади машины, они начали целиться, но слишком поздно поняли, что в ловушку попали они, а не Кавано, у которого просто не было времени останавливаться. Уверенность в их взглядах сменилась паникой, и они бросились врассыпную, под прикрытие зданий по обе стороны улицы.

— Держитесь крепче, Прескотт! Сейчас мы чертовски хорошо стукнемся.

Кавано разогнал машину, направляя ее прямо на вражескую, перегородившую перекресток. Насколько можно было рассмотреть обстановку сквозь дождь, по обе стороны от нее оставалось недостаточно места для того, чтобы проехать. Вариантов действий было два. В первом следовало рвануть ручной тормоз и крутануть руль на четверть оборота. В результате машина совершила бы так называемый «разворот контрабандиста» на 180 градусов с пробуксовкой колес, и можно было бы рвануть назад, не связываясь с теми, кто перекрыл улицу.

Но это ничего бы не дало, поскольку сзади их поджидали другие нападавшие, да и скользкий от дождя асфальт не позволял выполнить маневр с должной точностью. Поэтому надо было реализовать второй вариант.

Кавано посмотрел на спидометр. Сто километров в час. Слишком быстро. Он ослабил давление на педаль газа и покрепче ухватился за руль мокрыми от дождя руками, поставив их в положение на десять и два часа и широко расставив пальцы.

Совершенно очевидно, что лобовое столкновение стало бы смертельным для него и Прескотта — прямое воздействие мощной силы на неподвижный предмет большой массы разрушило бы старенькую машину. Но в такой ситуации можно было выжить. Для этого лишь следовало изменить характер соударения.

— Держитесь, Прескотт! Сейчас врежемся!

Снизив скорость до восьмидесяти километров в час, Кавано постарался прицелиться настолько точно, насколько позволяли дождь и мелькание стеклоочистителя. Он направил свою машину на багажник вражеской — точку, далее всего отстоящую от центра тяжести машины, метясь в заднее крыло. Одновременно он выкрутил руль вправо, так чтобы удариться в крыло левой фарой.

Удар потряс его. Чтобы избежать травмы шеи, Кавано сполз вниз и прижал голову к сиденью, но, даже несмотря на это, рывок оказался достаточно болезненным.

* * *

Вместо прямого соударения, когда сто процентов энергии движущейся машины действовали бы на сто процентов массы стоявшей, маневр, проделанный Кавано, позволял снизить оба параметра на две трети. Снова полетело битое стекло, заскрежетал металл. Машину, преграждавшую дорогу, развернуло, и образовался просвет, достаточный, чтобы ехать вперед. Кавано вдавил педаль газа в пол.

Оставшиеся позади нападавшие оправились от шока и открыли огонь по удаляющейся машине. Кавано продолжал сидеть, пригнувшись к приборной доске. Пули одна за другой ударялись в машину. Некоторые из них вылетали сквозь лобовое стекло, от которого уже мало что осталось. Одна из пуль попала в приборную доску. Другая снесла напрочь стеклоочиститель, прервав его судорожные рывки.

Дождь беспрепятственно лился в машину сквозь остатки лобового стекла. Кавано продолжал разгонять машину, ведя ее по узкой улице. Вдалеке послышались сирены.

— Прескотт, вы в порядке?

Ни звука.

Кавано увидел впереди перекресток и слегка надавил на педаль тормоза, чтобы сделать разворот. Колеса скользили по мокрому асфальту, как по льду. Убрав ноги с педалей газа и тормоза, он стал тормозить двигателем, но проехал перекресток прежде, чем машина сбросила скорость настолько, чтобы можно было развернуться.

— Прескотт, ответьте! Вы в порядке?

Скрючившийся на полу Прескотт пошевелился.

— Рад, что вы остались на этом свете.

Сирены приближались. Впереди показался еще один перекресток. На этот раз скорость была достаточно низкой, чтобы развернуться без заноса, и Кавано свернул вправо.

«Пока что мы перестали быть целью», — подумал он, позволив себе немного порадоваться.

— Вы не ранены? — спросил он Прескотта.

— Нет.

— Тогда поднимайтесь и сделайте что-нибудь полезное.

— Я чувствую себя отвратительно.

— Для меня сегодня тоже не лучший день в жизни. Слушайте. Я должен полностью сосредоточиться на управлении машиной. Выньте из кармана моей куртки мобильный и позвоните. — Кавано продиктовал номер. — Потом передайте телефон мне, чтобы я смог вызвать помощь.

— Да, помощь, — ответил Прескотт.

— А потом вы расскажете мне, что, черт возьми, это за люди и почему они так хотели убить вас.

12

— Они не хотели убивать меня, — сказал Прескотт.

— Что?

— Я нужен им живым.

У Кавано пошли мурашки по коже, и не от того, что он промок насквозь, просто через разбитое лобовое стекло дул встречный поток воздуха. Посмотрев в зеркало заднего вида, чтобы проверить, оторвались ли они от преследования, он задумался. В свете этих слов сегодняшнее нападение выглядело совершенно иначе. Когда они были на складе, и когда они убегали через ограду, плохой прицел нападавших можно было списать на темноту или дождь. Теперь стало понятно, что прицел был весьма точен. Нападавшие хотели остановить Прескотта, не убив его. Если в кого и стреляли на поражение, так это в меня. «Все пули, выпущенные в машину, шли в область водительского сиденья, в меня, а не в Прескотта». Единственным пробелом в этой гипотезе был выстрел из гранатомета в окно комнаты, заложенное кирпичом. Но это тоже объяснимо. Вспомнив детали, Кавано понял, что сила разрыва гранаты была слабее нормальной. В противном случае разрушения были бы намного больше. Мощность гранаты понижена, она должна была оглушить, но не убить.

— Хорошо, — наконец ответил Кавано. Район складов заканчивался, впереди виднелись улицы, по которым ездили машины. Он выехал в квартал, образованный обветшавшими старыми домами. Дальше должен быть выезд на шоссе.

— Они загримировались под наркоманов, смешались с остальными обитателями склада и хотели напасть внезапно. Когда появился я, они поняли, что обстановка изменилась, и им пришлось нарушить первоначальный план и идти в атаку раньше, чем они готовились.

Сирены впереди звучали все громче.

— Позвоните по моему мобильному. Наберите номер, который я продиктовал вам.

Прескотт наконец-то послушался.

— Есть сигнал на том конце линии.

Убирая правую руку с руля, чтобы взять телефон, Кавано решил устроить Прескотту проверку.

— Когда вы услышали сирены, вам не пришло в голову позвонить в полицию и отправиться туда вместе со мной?

— Нет.

— Почему?

— Никакой полиции, — с ударением произнес Прескотт.

Кавано не успел продолжить расспросы. В трубке послышался голос Дункана:

— "Всемирная служба защиты".

— Это Кавано. Я в «красном режиме». — Кавано представил себе, как Дункан выпрямился в своем кресле.

Ветер и рычание мотора со сломанным глушителем заглушали телефон, но Кавано расслышал Дункана:

— Радиомаяк «Тауруса» не работает. Тебя нет на экране.

— "Таурус" остался в прошлом. Я и Прескотт едем в угнанной машине, — ответил Кавано, руля левой рукой. Правой он изо всех сил прижимал телефон к уху.

— Передай свои координаты.

— Перехожу в режим кодирования, — ответил Кавано, нажимая кнопку на обратной стороне трубки, чтобы включить шифрующее устройство. Преследователи могли подслушивать их, если у них имелась соответствующая аппаратура. — Я еще в Ньюарке. Еду в сторону от реки. Впереди шоссе с интенсивным движением, но я пока не вижу его номера.

— Сколько человек в группе нападения? — напряженным голосом спросил Дункан.

— Возможно, человек восемь.

— Они вас преследуют?

— Не уверен. Возможно, мне удалось... — Кавано всмотрелся в зеркало заднего вида, проехав мимо нескольких мрачного вида домов. Он уже был готов сказать, что ему удалось оторваться, но в этот момент из-за угла выехали две машины и ринулись вдогонку.

— Да. Они нас преследуют.

Кавано подъехал к развязке и увидел дорожный знак.

— Я еду на север по Двадцать первой магистрали. Шоссе Мак-Картера, — добавил он, увидев другой знак.

Кавано живо представил себе Дункана, упершегося взглядом в карту на экране компьютера.

— Если ты едешь по Двадцать первой на север, в сторону от реки, продолжай движение. Примерно через десять миль ты доедешь до пересечения с Десятой. Сверни на восток, а потом на север, на Семнадцатую. Ты сможешь добраться до Титерборо?

Дункан имел в виду аэропорт Титерборо, четвертый по размеру в окрестностях Нью-Йорка, после Кеннеди, Ла Гардия и Ньюаркского международного, в районе развилки Семнадцатой и Сорок шестой магистралей в Нью-Джерси около федеральной магистрали 80. Это двадцать километров от центра Манхэттена, по дороге через мост имени Джорджа Вашингтона. Титерборо имел статус запасного, им пользовались для корпоративных и чартерных рейсов, а также принимали самолеты частных владельцев, чтобы разгрузить основные аэропорты, в которых приземлялись крупные авиалайнеры. Достаточно часто клиентами «Всемирной службы зашиты» оказывались руководящие работники крупных корпораций, поэтому агентство обзавелось представительством в Титерборо и держало там свой вертолет с опознавательными знаками «Атлас Авионикс», своей дочерней компании.

— Я уже в Титерборо, — послышался голос Дункана, прерываемый треском грозовых разрядов. — Мы готовим пересменку.

На жаргоне «Службы» это означало, что клиент, после доставки из Манхэттена в бронированной машине, должен пересесть в реактивный самолет, принадлежащий его фирме, и заботу по его охране возьмут на себя люди, не являющиеся сотрудниками «Службы». Когда самолет оторвется от земли, задание можно считать законченным.

— Ты сможешь добраться туда?

— Постараюсь, — ответил Кавано, глядя на индикатор бензина. Он показывал, что в баке вместо трех четвертей осталась половина топлива, и можно было прикинуть, насколько быстро бензин вытекает через пробоины от пуль.

— Перезвоню через десять минут. К тому времени будут ясны детали операции по встрече, — сказал Дункан.

Кавано выключил телефон и положил его на сиденье рядом с «кольтом». Посмотрев в зеркало заднего вида, он увидел, как две преследовавшие их машины влились в поток, заполнявший шоссе. Из-за грозы большинство машин ехало с включенными фарами, однако эти продолжали пробиваться в их сторону, не включая ничего.

Звук сирен отдалялся.

— Прескотт, вы так и не ответили на мой вопрос, — сказал Кавано, вытерев влагу с лица и сосредоточившись на обгоне большегрузной машины. — Почему вы не хотели, чтобы я отправился вместе с вами в полицию?

— Они просто могут не знать, что делать в нашем случае. Боже. Пистолеты. Угнанная машина, — ответил Прескотт. Его лицо потеряло былую пухлость, сжавшись от напряжения. — Они стали бы нас допрашивать. Сначала на улице. Потом в участке. Когда они наконец отпустили бы нас, те, кто меня преследует, уже были бы вполне готовы к дальнейшим действиям.

— И то правда, — согласился Кавано, снова вытирая воду с лица. — Но у меня возникло ощущение, что у вас есть и другая причина, чтобы не обращаться в полицию.

— Точно та же, по которой я не стану обращаться в Федеральную службу по контролю за оборотом наркотиков. Я не верю правительственным организациям.

— Федеральная служба контроля за оборотом наркотиков? А зачем вы им... — начал было Кавано. Его охватило ужасное предчувствие, что Прескотт все-таки оказался одним из тех монстров, с которыми он отказывался работать.

— Те, кто преследуют нас, работают на Хесуса Эскобара. — Лицо Прескотта потемнело от страха, став одного цвета с его перепачканной белой рубашкой.

Кавано передернуло. Хесус Эскобар являлся одним из крупнейших наркобаронов Южной Америки. Он снова посмотрел в зеркало заднего вида. Преследователи понемногу приближались к ним.

— Вы же клялись мне, что дело не связано с наркотиками! Я не защищаю наркоторговцев!

— Я сказал вам, что я не наркоторговец, и это — чистейшая правда. Но я не говорил, что дело не связано с наркотиками.

— Не вижу логики.

— Вы когда-нибудь слышали о биологической лаборатории Ди-Пи?

— Нет.

От колес поднялась туча брызг, когда Кавано пошел на обгон следующего грузовика.

— Ди-Пи расшифровывается как Дэниэл Прескотт. Это мой исследовательский центр по биотехнологиям, весьма высокого уровня. Если бы вы что-нибудь знали о моей лаборатории, это стало бы еще одним поводом усомниться в вас. Я по большей части работал на правительство, — сказал Прескотт. Когда он оглянулся назад и сквозь дождь увидел приближающиеся машины преследователей, зрачки его глаз расширились от страха.

У Кавано возникло неприятное предчувствие насчет того, что ему предстояло услышать.

— В рамках последней кампании по борьбе с наркотиками мне поручили часть программы по исследованию того отдела мозга, который ответственен за привыкание к ним, — торопливо заговорил Прескотт, явно волнуясь. — Это исключительно сложный механизм. До сих пор точно не ясно, в каких случаях люди привыкают к наркотику физиологически, а в каких — психологически. Разные личностные типы подвержены разным эффектам привыкания. Пассивные люди привыкают к наркотикам успокаивающего действия, активные — тонизирующего. Иногда все происходит с точностью до наоборот.

Расстояние между ними и преследователями уже не превышало ста метров.

— Идея заключалась в том, что надо найти общий знаменатель, физиологический механизм, ответственный за все типы реакций. Он мог находиться в коре полушарий или в гипоталамусе. Если блокировать его, то можно избавиться от зависимости.

Преследователи приблизились настолько, что Кавано мог разглядеть их. В каждой машине сидело по четыре человека. Один водитель был с бородой, другой — с бритой наголо головой. В их взглядах читалась целеустремленность охотников за людьми.

— И вы нашли этот спусковой механизм привыкания?

— Нет.

Кавано попытался предугадать, как будут действовать преследователи: «Если Прескотт нужен им живым, они не станут стрелять в меня, поскольку мы едем слишком быстро, и смерть водителя может вызвать аварию, в которой не исключена гибель Прескотта. Значит, им не остается ничего, кроме как пытаться выдавить нас с трассы».

— Я не нашел спускового механизма, который можно было бы заблокировать, чтобы избавиться от зависимости. Вместо этого, помилуй меня бог, я открыл простой в изготовлении химический препарат, который вызывает привыкание, причем немедленно. Он дешев в производстве. Для его изготовления не требуется больших рабочих площадей. В процессе производства не возникает токсичных отходов, нет вероятности взрывов и пожаров, что обычно сопутствует нелегальному изготовлению наркотиков.

Кавано снова посмотрел в зеркало заднего вида. Преследователей, бешено несущихся сквозь дождь, отделяло от них не более двадцати ярдов.

— После того, как я сообщил о своем открытии, правительственное агентство, руководившее программой, не на шутку встревожилось, и исследования были свернуты.

Одна из машин преследователей пристроилась сзади, а другая зашла слева. «Они хотят взять нас в „коробочку“ и вытолкнуть с трассы», — подумал Кавано.

— Внезапно в игру вступило Агентство по контролю оборота наркотиков. Они конфисковали все результаты исследований и взяли с меня и моих сотрудников подписку о неразглашении. Однако сотрудники не подвергаются опасности, поскольку формулу знаю лишь я один.

Кавано посмотрел на машины, движущиеся впереди, и мгновенно принял решение.

Голос Прескотта дрожал, он говорил, не останавливаясь:

— Но Эскобар, по всей видимости, имеет информатора в Агентстве. Хотя до результатов исследования им не добраться, поскольку их охраняют очень хорошо, оставалось добраться до меня. Они хотят поймать меня и выбить из меня формулу.

— Ради бога, так почему же Агентство не взяло на себя вашу персональную защиту?

— Они сделали это. Но люди Эскобара изо всех сил стараются поймать меня. Скорее всего, их информатор в Агентстве сообщил им о моем местонахождении. Они атаковали охрану, и мне чудом удалось избежать похищения. В возникшей неразберихе я решил воспользоваться возможностью и укрыться на складе.

— Где было заранее приготовлено укрытие. На всякий случай, — добавил Кавано.

— Да. Но я не мог оставаться там вечно. Запасы еды закончились бы. Я устал от одиночества, устал бояться.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы решить эту проблему, — сказал Кавано, опуская стекло в двери со своей стороны. Внутрь ворвался дождь и рычание мотора машины, едущей позади. — Вы умеете перезаряжать пистолет?

— Нет.

«Можно было бы и догадаться», — подумал Кавано. Он уже собрался было дать Прескотту свой «зиг» и запасную обойму, чтобы тот перезарядил пистолет. На объяснения просто не было времени, и приходилось полагаться только на «кольт» Прескотта.

Машина слева поравнялась с ними и ударила их бортом.

— Подтяните ремень безопасности, — быстро сказал Кавано.

Новый удар. Скрежет металла. Удерживая руль левой рукой, Кавано взял «кольт» в правую.

— Пора и тебе поработать.

Он переложил пистолет в левую руку и взялся за руль правой.

Машина, ехавшая слева, в третий раз ударила в борт. Пытаются выдавить на обочину.

Кавано снял взведенный «кольт» с предохранителя.

13

Если бы масса машин была одинакова, такая толкотня могла бы продолжаться еще некоторое время. При равном опыте водителей ни одна из них не вылетела бы с трассы. Но проблема заключалась в том, что машина преследователей была крупнее и тяжелее. На ее стороне были законы физики. Со временем машина, которую вел Кавано, неминуемо окажется на обочине.

Можно было попытаться застрелить водителя, однако потерявший управление автомобиль столкнется с теми, кто едет позади, и может погибнуть множество невинных людей. Кроме того, пули могут пройти навылет и ранить или убить тех, кто едет по противоположной стороне шоссе.

Значит, следовало воспользоваться пистолетом по-другому.

— Прескотт, закройте уши руками.

В ушах Кавано звон продолжался с самого начала перестрелки, и сейчас им предстояло еще раз подвергнуться испытанию.

Надавив на газ, Кавано немного вырвался вперед. Когда окно поравнялось с капотом машины, ехавшей слева, он высунул наружу левую руку с пистолетом и с максимальной скоростью выпустил всю обойму в мотор преследователей. Вентилятор охлаждения разлетелся вдребезги, радиатор взорвался. Из мотора начало хлестать масло и повалили клубы черного дыма вперемешку с паром из радиатора.

Затвор «кольта» застыл в крайнем положении. Обойма была пуста. Кавано немедленно убрал руку из окна, чтобы преследователи не успели выстрелить в нее. Похоже, приказ Эскобара не подвергать жизнь Прескотта опасности заставлял их не стрелять по водителю. Пули 45-го калибра достаточно сильно повредили мотор, и машина преследователей, ехавшая слева, начала быстро терять скорость. Окруженная облаком пара и масла, она съехала влево на разделительную полосу.

Вторая машина попыталась наверстать упущенное и начала бить в задний бампер. Однако это не дало никаких результатов, кроме периодического сотрясения. Кавано спокойно удерживал машину в управляемом состоянии. Подобные действия, несмотря на впечатляющий вид, являлись малоэффективными. Когда преследователи попытались во второй раз ударить сзади, Кавано всего лишь слегка нажал на педаль тормоза, и машины приклеились одна к другой. «Судя по всему, водитель не слишком искушен в ведении войны на дороге», — подумал Кавано.

В этой ситуации существовал один-единственный маневр, но для него надо было занять соответствующую позицию. Кавано неожиданно затормозил и сместился вправо, на обочину. Усилие торможения было близко к максимальному, и он отслеживал его по пульсации в педали тормоза. Задействование тормоза на девяносто восемь процентов позволяло практически остановиться, не теряя управляемости. Резкое ускорение пульсации и последующее ее прекращение при стопроцентном торможении означало блокировку колес, превращавшую машину в неуправляемый кусок железа в пару тонн весом, несущийся по дороге с огромной скоростью.

Оказавшись позади преследователей, Кавано отпустил тормоз, не выезжая с обочины. Прицелившись, он надавил на газ и ударил левым передним крылом в правое заднее машины преследователей. Такой прием называется точечной техникой обездвиживания. Для него не требовалось практически никакой силы, он был чуть заметней простого касания.

Законы физики, как всегда, не подвели. Вражеская машина развернулась на 180 градусов, и ее пассажиры изумленно увидели перед собой Кавано. Потом ее занесло вправо, она начала вертеться, вылетела на обочину и врезалась в ограждение. Кавано вырулил обратно на шоссе и снова начал разгонять машину.

— Прескотт, посмотрите назад. Другие машины не вылетели с дороги? Аварий нет?

Прескотт изумленно обернулся.

— Нет. Боже мой. Некоторые машины виляют, но не потеряли управления. Аварий нет. Просто не верится, как вам это удалось. Мы оторвались от них.

— Нет, — ответил Кавано.

— Но...

— Мой маневр ТТО мало повредил их машину, — пояснил Кавано.

— Ваш что?

— Если в их машине ничего не сломалось при ударе об ограждение, они вскоре смогут продолжить преследование, — сказал Кавано, глядя на индикатор бензина. — Кроме того, в нашем топливном баке слишком много дырок от пуль, и бензин скоро кончится.

Позади вновь зазвучали сирены.

Кавано посмотрел в зеркало заднего вида. Второй машины преследователей видно не было. Впереди, сквозь дождь, он разглядел съезд с магистрали. Отрыв от преследователей достаточен, чтобы они не заметили, как ржавая машина сворачивает с трассы. По крайней мере, на это можно надеяться.

Сирены звучали все громче.

— Пора менять тактику, — сказал Кавано. Он свернул с шоссе и, увидев торговый центр слева, въехал на его переполненную стоянку. Водители других автомобилей смотрели на их разбитое лобовое стекло, разинув рты.

— Прескотт, сотрите отпечатки пальцев рукавом рубашки. Протрите все, чего касались или могли коснуться.

Надеясь на то, что дождь поможет им скрыться, Кавано въехал на платную стоянку. Все места в ряду заняты. Чертыхнувшись, он направил машину к следующему ряду, разбрызгивая воду из луж. Тоже все занято.

«Конечно, — подумал он. — Воскресный день, дождливая погода. Куда людям ехать, как не в торговые центры?»

Следующие два ряда тоже были забиты полностью.

Звук сирен на шоссе перестал перемещаться. Вероятно, они остановились около машины, двигатель которой Кавано вывел из строя.

Внезапно в тот ряд, по которому ехал Кавано, вырулила черная машина. Сквозь движущиеся стеклоочистители на него глядели бритый наголо водитель и трое пассажиров.

Кавано затормозил, включил заднюю передачу и поехал задним ходом. Однако один из пассажиров уже высунулся наружу. В его руке был пистолет с глушителем. Кавано не услышал выстрелов, но зато хорошо услышал удары пуль в радиатор.

Из пробоины пошел пар. Хлоп. Еще одна пуля попала в радиатор. Нападавшие быстро учились. Они выводили из строя машину точно так же, как Кавано, когда стрелял из «кольта» по первому автомобилю. Конечно, этот пистолет с глушителем не стреляет пулями сорок пятого калибра и вряд ли повредит двигатель. Однако радиатору явно не поздоровится.

Быстро отъехав назад, Кавано нажал на тормоз и выкрутил руль на четверть оборота. В результате машина развернулась на 180 градусов. На мокром асфальте и в стесненных условиях стоянки этот проворот было трудно выполнить идеально, и машина задрожала, ударившись правым передним крылом о задний габаритный фонарь припаркованного грузовика. В любом случае, эффект был достигнут. Спереди оказалось здание торгового центра, а не машина преследователей. Рывком включив передачу, Кавано начал разгонять машину.

Но в этот момент дождь рассеял пар, идущий из радиатора, и сердце Кавано сжалось. Он увидел, как из просвета между машинами вышла женщина с зонтиком в руке. Она уже наполовину перешла дорогу между рядами, когда увидела летящий на нее автомобиль и замерла.

14

Никогда не смотри на то, чего хочешь избежать. Смотреть надо туда, куда нужно ехать. Это правило в Кавано вбили инструкторы с полигона Билла Скотта в Западной Вирджинии, где проходили подготовку сотрудники «Всемирной службы защиты» и различных спецслужб.

— Почему в большинстве аварий происходит прямое столкновение с лобовым ударом или ударом в борт, как будто нет никакой возможности увернуться? — спрашивал тогда сидевший на месте пассажира Дункан.

Кавано не мог ответить, поскольку прохождение поворота на скорости 200 километров в час занимало его внимание целиком.

— Почему, наехав на наледь и вылетая с дороги, водитель прямиком въезжает в столб, единственный на сто метров дороги, или в дерево?

У Кавано опять не было возможности ответить. Он вслушивался в гудение и вибрацию шин. Стоило этому гудению стать чуть выше тоном, колеса потеряли бы сцепление с дорогой, и они вылетели бы с гоночного трека.

Дункан сам дал ответ на этот вопрос:

— Водитель смотрит на другую машину, едущую перед ним, на столб или на дерево посреди поля. Несмотря на то, что он изо всех сил старается не врезаться в них, он делает это со всего размаха. Почему?

— Потому, что он смотрит на них, — наконец удается выдавить из себя Кавано, выводя машину из поворота.

— Правильно. Ты едешь туда, куда смотрят твои глаза. Если ты смотришь на то, что хочешь объехать, ты прямиком въедешь в это.

Неожиданно на дорогу выкатилась большая картонная коробка. Это так ошеломило Кавано, что он вперился в нее взглядом, и, казалось, сам рулил в ее сторону. Моргнув, он вновь перевел взгляд на трассу и удержал машину, едва вильнув. Машина на большой скорости пронеслась мимо того места, где лежала коробка, уже улетевшая в кювет. Ему показалось, что он увидел веревку, привязанную к ней.

— В кювете прячется человек, который время от времени выбрасывает коробку на трассу? — спросил Кавано, вводя машину в новый поворот.

— Восемьдесят процентов начинающих видят коробку на этом повороте и улетают в кювет вслед за ней, — ответил Дункан. — Так какой в этом урок?

— Смотри туда, куда едешь, а не туда, куда боишься врезаться.

— Правильно.

Сейчас Кавано направил взгляд на лужу позади женщины.

Не двигайтесь, леди.

Нажав на тормоз, Кавано ощутил учащающуюся пульсацию антиблокировочного механизма. Выжав педаль до той частоты, которая, как он знал, соответствовала 98 процентам эффективной силы торможения, он придержал ногу. Если утопить педаль до отказа, колеса заблокируются, и машина станет неуправляемой. В данный момент он добился максимального торможения без потери контроля.

Женщина уже была совсем рядом с машиной. Выкручивая руль вправо, Кавано мог ясно разглядеть расширившиеся от страха зрачки ее глаз.

Нет! Не смотри на нее! Смотри вперед, на лужи позади нее.

Кавано почувствовал, как машину начало заносить на мокром асфальте. Однако автомобиль наконец-то двигался именно туда, куда следовало. Продолжая смотреть вперед, Кавано выкрутил руль влево и объехал парализованную страхом женщину. Послышался скрежет. Это ее зонтик задел корпус машины. Въехав в лужу, Кавано отпустил педаль тормоза.

С замиранием сердца он глянул в зеркало заднего вида. Все это время он опасался, что преследователи не станут церемониться и собьют женщину. Однако его маневр вывел ее из паралича, и она отбежала в сторону, оказавшись между припаркованными автомобилями как раз в тот момент, когда черная машина пронеслась сквозь лужи, окатив ее водой с ног до головы.

Кавано повел машину в сторону торгового центра, вглядываясь вперед. На дорогу могли выйти и другие пешеходы. Резко свернув влево, он поставил машину так, что двери на стороне Прескотта оказались напротив стеклянных дверей гипермаркета.

— Прескотт, открывайте дверь! Мы катапультируемся!

— Но...

— Немедленно! — крикнул Кавано, нажав тормоз до отказа и хватая в руки свой «зиг» и «кольт». Машину занесло.

Вбегая в торговый центр, Кавано услышал рев мотора и визг колес машины преследователей.

15

На втором этаже магазина было тепло, светло, сухо и шумно от разговоров многочисленных покупателей. Кавано это не особенно интересовало, и он сразу обратил внимание на магазин электроники слева от них.

— Идем туда, — сказал он Прескотту.

Черная машина преследователей должна была остановиться рядом с их ржавым автомобилем. Все три пассажира, скорее всего, сразу же ринулись внутрь на поиски беглецов. В машине должен был остаться лишь водитель, который будет поддерживать связь с остальными по мобильному. В этом случае его основной задачей является постоянная готовность переместиться к другому выходу из гипермаркета, если Кавано и Прескотт попытаются воспользоваться им для бегства.

Затолкав Прескотта в магазин электроники, Кавано сунул «кольт» за пояс и держал «зиг» в руке, скрывая его под одеждой. Сейчас надо было скрыться из виду прежде, чем преследователи поднимутся на этаж. Вынув из пистолета пустую обойму, он положил ее в карман, а затем достал из кармашка на ремне полную и вставил на место. Движением пальца он снял пистолет с предохранителя. Затвор соскользнул вперед, дослав патрон в патронник. Все эти действия Кавано произвел абсолютно автоматически, они были отработаны в ходе сотен тренировочных упражнений.

Молодой сотрудник магазина озадаченно посмотрел на Кавано и Прескотта, очевидно, удивившись той поспешности, с которой они вошли. С новоявленных посетителей ручьями стекала вода.

— Чем могу помочь? — спросил он.

Держа «зиг» под курткой так, чтобы его не было видно, Кавано поташил Прескотта в глубь магазина, где позади продавца стояли ряды телевизоров, видеомагнитофонов и DVD-плееров.

— То, что нам нужно, стоит у самой задней стенки.

— Если вы мне скажете, что это, я буду рад помочь вам, — ответил продавец, двинувшись вслед за ними.

— Отлично.

Кавано и Прескотт протиснулись к кассе через толпу покупателей. Слева от нее виднелась дверь. Кавано подтолкнул Прескотта в сторону двери и открыл ее.

Продавец забеспокоился.

— Сэр! Покупателям не позволяется входить на склад!

— Но это именно то, что мы ищем, — сказал Кавано, вталкивая Прескотта в складскую комнату и закрывая за собой дверь.

— Сэр! — послышался из-за двери приглушенный голос продавца.

Кавано развернулся в сторону от двери. В полумраке виднелись полки, заставленные коробками с видеомагнитофонами и DVD-плеерами.

— Идемте, Прескотт.

Послышались щелчки дверной ручки и стук. Кавано подошел к металлической двери в противоположной стене. Он уже видел эту дверь снаружи, когда они остановились у входа в гипермаркет. Насколько ему было известно, все наружные двери в торговых помещениях должны открываться изнутри максимально просто, на случай эвакуации при пожаре. Так и оказалось. Дверь была закрыта на простой металлический засов с поворотной ручкой, которую он тут же крутанул.

Пока преследователи метались по гипермаркету в поисках беглецов, Кавано и Прескотт ринулись на улицу под проливной дождь. Черная машина, как и предполагал Кавано, стояла у самого бордюра с работающим мотором. Водитель с бритой наголо головой внимательно смотрел на входную дверь торгового центра.

Водитель обратил внимание на движение рядом с ним, когда Кавано уже успел добежать до него на полусогнутых, используя ржавый автомобиль и клубы пара из пробитого радиатора в качестве прикрытия. Взяв в руки «кольт» с пустой обоймой, который теперь можно было не бояться повредить, он разбил окно с пассажирской стороны его дулом. Осколки закаленного стекла посыпались на голову ошеломленному водителю. Кавано навел на него свой «зиг», не забыв подметить, что пистолет и мобильный телефон лежат на сиденье рядом с бритоголовым. Там же лежала пачка сигарет и зажигалка «Зиппо». Мотор машины продолжал работать на холостых.

— Выходи! — скомандовал Кавано.

Держа руки в перчатках на рулевом колесе, испуганный водитель бросил взгляд на пистолет, лежащий на сиденье.

— Выходи! — заорал Кавано.

Сжавшись от ужаса, бритоголовый водитель продолжал смотреть на пистолет.

Кавано спустил курок. Пуля из «зига» пробила потолок машины.

Водитель, дрожа от страха, выскочил из машины.

— Бегом! — крикнул Кавано, выпустив еще одну пулю поверх головы водителя. Это заставило его бежать еще быстрее.

— Прескотт! В машину!

Прескотта не надо было упрашивать. Кавано обежал вокруг машины и запрыгнул на водительское сиденье, перед этим схватив с соседнего сиденья зажигалку. Чиркнув колесиком, он бросил горящую зажигалку на заднее сиденье покинутого ими ржавого автомобиля. Внутри дождь не мог погасить ее, а пол машины был залит бензином из пробитого топливного бака. Пары бензина в салоне вспыхнули мгновенно. Затем пламя перекинулось и на нижнюю часть машины. Кавано рывком включил передачу и нажал на газ.

В зеркале заднего вида он увидел, как старую машину слегка подбросило. Поскольку в топливном баке было больше бензиновых паров, чем топлива, он сдетонировал и взорвался. Конечно, это не выглядело так, как любят показывать в кинофильмах, — ни огромного огненного шара, ни грохота, как будто рванула тонна тротила. Просто мощный хлопок и вспышка пламени. Если бы в топливном баке было побольшебензина, детонации не произошло бы вообще, поскольку для этого не хватило бы кислорода внутри, и машина продолжала бы просто гореть.

Последний раз посмотрев в зеркало заднего вида, Кавано увидел троих преследователей, выбегающих из дверей гипермаркета. В следующее мгновение он выбрался на улицу позади стоянки и потерял их из виду.

Кавано направил машину к эстакаде и выехал на шоссе. Какое, оказывается, удовольствие — ехать под дождем на машине с целым лобовым стеклом и двумя нормальными стеклоочистителями.

Прескотт тяжело дышал, сцепив руки на груди.

— Вы в порядке? — спросил Кавано, ведя машину по правой полосе шоссе и стараясь смешаться с потоком. — У вас не сердечный приступ?

— Нет. Просто... никак не могу отдышаться.

— Не в форме. Вам следовало бы получше заботиться о себе. Когда мы поможем вам исчезнуть, у вас будет достаточно возможностей, чтобы потренировать свое тело, — сказал Кавано. Он решил успокоить Прескотта, описывая будущее, в котором не будет опасностей.

— Потренироваться. И то хорошо.

Вдалеке вновь послышались полицейские сирены. Хотя Кавано и хотел добраться до Титерборо как можно быстрее, он соблюдал скоростной режим, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

— Хорошо быть там, где сухо, — продолжил он успокаивать Прескотта.

— Да. И тепло.

— Да.

Кавано ощутил, насколько холодна мокрая одежда, прилипшая к телу. Обогреватель в машине был включен, Кавано чувствовал поток воздуха от него.

Прескотт поежился.

— Поставьте обогрев на максимум, — сказал Кавано.

Дрожащими руками Прескотт нащупал на приборной доске нужный переключатель.

— Вы подожгли машину, чтобы отвлечь внимание?

— Отчасти. Полиции придется потратить время на то, чтобы разобраться с причинами пожара.

— Вы сказали «отчасти», — Прескотт наморщил лоб. — А другие причины?

— Отпечатки пальцев, — ответил Кавано, вновь посмотрев в зеркало заднего вида. — Сначала я хотел просто бросить машину на стоянке. Она бы некоторое время простояла там незамеченной. У нас была бы возможность стереть отпечатки пальцев и вызвать подмогу. Однако нас догнали, и пришлось менять план. Пожар уничтожил отпечатки пальцев. Иначе бы полиция обязательно сняла их и, в конечном счете, разыскала нас. Это не самый лучший вариант в ситуации, когда вам надо исчезнуть, а мне — не засветиться.

— Кавано.

— Что?

— Я не знаю вашего имени.

— А у меня его нет. Кавано — мой рабочий псевдоним. Я никому не сообщаю своего настоящего имени. Это может оказаться опасным для тех, кого я защищаю.

— Псевдоним?

— Вы знакомы с профессиональным жаргоном? — Кавано наконец-то расслабился. Дыхание Прескотта уже не было столь судорожным, и теперь отпала нужда заботиться о его эмоциональном состоянии, не отвечая на опасные вопросы. — Одним из способов противника добраться до твоего клиента является способность идентифицировать личность защитника.

— А что это дает?

— Противник может узнать место жительства защитника или его родственников, и так далее. Вы угадываете логику?

У Прескотта колыхнулся второй подбородок, когда он кивнул.

— Противник может убить телохранителя в тот момент, когда он находится дома, не на задании, не в состоянии боевой готовности.

— А новая команда защитников, которую наймет клиент, окажется не в состоянии быстро подстроиться к ситуации, чтобы обеспечить надлежащий уровень безопасности. Клиент окажется в уязвимом положении, — закончил Кавано.

Прескотт вновь кивнул.

— Или, к примеру, противник может похитить кого-либо из родственников телохранителя, чтобы шантажировать его, вынуждая ослабить защиту, — продолжил он.

— Вы схватываете на лету. Мои близкие не подвергнутся опасности в том случае, если плохие парни не имеют возможности узнать, кто они. Для этого они не должны знать, кто я такой.

— У вас есть семья?

— Нет, — повторил Кавано, естественно, солгав. — Вы постоянно употребляете термин «телохранитель». Я им не являюсь.

— Так...

— Правильным термином будет «агент по защите».

— А в чем разница?

— Телохранители — простые убийцы. Таких нанимают главари банд. Грубая сила.

— Но ваша работа, как я успел убедиться, требует самых разнообразных навыков. Благодарю вас. То, через что вам пришлось пройти, чтобы спасти меня, характеризует вас как самого храброго из всех людей, которых я видел в своей жизни.

— Нет, — ответил Кавано. — Это не храбрость.

— Я не знаю другого названия для этого.

— Выучка.

На сиденье зазвонил мобильный телефон, оставленный бритоголовым водителем.

16

Прескотт вздрогнул.

Телефон зазвонил во второй раз.

— Нажмите кнопку ответа и дайте телефон мне, — сказал Кавано.

Прескотт повиновался. В его движении чувствовалось беспокойство.

Продолжая вести машину левой рукой, Кавано прислонил телефон к правому уху.

— "Пицца Хат".

— Смешно, — ответил жесткий, как наждачная шкурка, голос.

— Благодарю.

— Речь не о «Пицца Хат». Ты украл нашу машину и сжег свою.

— Нетрудно догадаться.

Прескотт напряженно смотрел на Кавано, стараясь угадать, что говорят на другом конце линии.

— Это нас не остановило. Мы продолжаем вас преследовать.

— Следовало ожидать, — ответил Кавано.

— Ты не полицейский. Ты мог бы вызвать подмогу, но предпочел держаться подальше от полицейских машин, значит, ты частный охранник. Брось это дело. Ты влез на тот уровень, до которого тебе далеко.

— Да ну? А я думаю, что до сих пор у меня неплохо получалось.

— Прескотт сказал тебе, куда ты влез?

— У него не было времени, чтобы сказать мне хоть что-то, — солгал Кавано. Качество связи было не слишком хорошим, а в ушах до сих пор стоял звон от выстрелов, и пришлось прижать телефон к уху еще плотнее, чтобы расслышать следующую фразу.

— Если ты совсем не в курсе, в чем дело, мы можем отвалить тебе деньжат. Отдай его нам, и мы оставим тебя в покое.

— Звучит неубедительно.

Человек на другом конце линии устало произнес:

— Если бы ты не был рядом с Прескоттом, ты бы уже давно отправился к праотцам. Это первый случай в нашем деле, когда человек, за которым мы гонимся, служит щитом для своего телохранителя.

— Защитника.

— Что?

— Я не телохранитель.

— Да кто угодно, — голос стал более жестким. — Когда я в следующий раз тебя увижу, молись, чтобы ты был как можно ближе к Прескотту. Иначе я продырявлю твою голову. Это звучит убедительно?

— Это все, ради чего ты звонил? Дешевые угрозы?

Голос замолк.

Кавано неожиданно понял, что происходит на самом деле.

— Побольше сыра, да?

— Что?

— Ваша пицца будет готова через пятнадцать минут, — ответил Кавано, на миг оторвав взгляд от дороги, чтобы выключить телефон.

С машиной поравнялся мусоровоз, доверху загруженный хламом. Кавано открыл окно и бросил телефон в его кузов.

— Что вы делаете? — спросил Прескотт.

— Люди Эскобара звонили не для того, чтобы просто поболтать. Они решили убедиться в том, что телефон остался в машине.

— Но зачем...

— В телефоне находится радиомаяк. Они будут искать нас по его сигналу, который уведет их в сторону от нас. Насколько я могу судить, сама машина тоже может быть оборудована радиомаяком, однако с этим ничего не поделать.

— Почему вы не убили водителя? — спросил Прескотт.

— Что?

— Там, у гипермаркета, вы рисковали, когда приказали ему бежать. Он мог попытаться схватить свое оружие.

— Труп в машине замедлил бы наши действия. Мне пришлось бы выталкивать его из-под рулевой колонки. Остальные могли бы вернуться прежде, чем мы смогли бы уехать.

— А вы убили бы его, если бы он не находился в машине?

— Если бы он дал к этому повод. С другой стороны, я защитник, а не убийца.

Дождь стал ослабевать.

Кавано вынул мобильный телефон из кармана куртки и нажал кнопку вызова.

— "Всемирная служба защиты", — голос Дункана звучал напряженно.

— Нам пришлось поменяться машинами. Я в черном «Понтиаке».

— Ты сможешь подъехать к «Холидэй Инн» рядом с аэропортом? Я там, с друзьями.

— Хорошо, — ответил Кавано. — Друзья нам пригодятся.

Часть вторая Уклонение от угрозы

1

Когда Кавано, следуя указаниям Дункана, подъехал к «Холидэй Инн» на Семнадцатой магистрали в полумиле от аэропорта Титерборо, дождь перешел в мелкую морось. Дункан ждал их на крытой стоянке у мотеля. На нем были шляпа и плащ. Руки он держал в карманах плаща. Без сомнения, в одной из них был пистолет. Аккуратно стриженная борода только подчеркивала линию его сжатых губ. Военная выправка и внимательный взгляд демонстрировали такой уровень концентрации, что Кавано в очередной раз порадовался тому, что работает с этим человеком.

Кавано зарулил под навес стоянки и остановил машину рядом с Дунканом. Позади неожиданно появился серый фургон.

Прескотт вздрогнул.

— Они нас поймали.

— Нет, — возразил Кавано. — Все в полном порядке.

Глянув в зеркало заднего вида, он увидел выходящих из фургона двоих мужчин и женщину, одетых в дождевики. Их лица были хорошо знакомы ему. Они держали руки, в которых, скорее всего, находилось оружие, под дождевиками и внимательно осматривались, глядя в основном на шоссе позади стоянки. Спустя пять секунд, когда они решили, что все выглядит нормально, один из них подошел к машине с той стороны, где сидел Кавано.

Это означало, что все вокруг проверено, и Кавано снял блокировку дверей.

В тот же миг Дункан открыл дверь с другой стороны и заглянул внутрь.

— Мистер Прескотт?

Прескотт ошеломленно посмотрел на него.

— Я Дункан Вентворт. «Всемирная служба защиты». Мы разговаривали по телефону. Пожалуйста, идемте со мной.

Дункан вывел Прескотта из машины прежде, чем тот осознал, что происходит. Мужчина и женщина тут же встали по обе стороны от него, а Дункан пошел спереди, двигаясь к фургону.

Кавано вышел из машины.

— Как твои дела? — спросил мужчина спортивного телосложения, стоявший со стороны сиденья водителя и жевавший резинку.

— Лучше, чем полчаса назад.

— Теперь можешь расслабиться. Остальное сделаем мы.

— Работа еще не закончилась. Скорее всего, в машине есть радиомаяк.

— Когда они найдут машину, она будет весьма далеко от аэропорта. Им не догадаться, куда ты скрылся.

— Пистолет на сиденье принадлежит одному из нападавших, — сказал Кавано, вытаскивая из-под ремня «кольт». — Этот принадлежит Прескотту. Где он мог быть до этого — понятия не имею.

Эдди, так звали стоявшего у машины мужчину, кивнул. Существовало четкое правило. Никогда не держи при себе оружия, если не знаешь его прошлое. Если попадешься с ним в руки полицейских, на экспертизе может выясниться, что оно побывало в каких-нибудь перестрелках, и полиция будет иметь все основания подозревать тебя в причастности к ним.

— Скоро этими игрушками будут играть крысы в канализации, — заверил Эдди.

Улыбнувшись шутке, Кавано отошел в сторону и пропустил Эдди внутрь машины.

— Они все были в перчатках.

Эдди поправил свои собственные перчатки.

— Значит, мы не сможем узнать о них что-либо по отпечаткам пальцев. Ладно. Тогда сразу сотру ваши.

— Все, к чему мы прикасались, — в пределах передних сидений.

— Это облегчит работу. Чао.

Когда черная машина выехала со стоянки, Кавано вошел в фургон и закрыл дверь.

— Хэй, Кавано, — поздоровался с ним водитель, включая передачу и выруливая со стоянки. Моросящий дождь шуршал, падая на крышу фургона.

— Хэй, Роберто, — отозвался Кавано. Он знал этого человека, латиноамериканский тип которого подчеркивала аккуратная бородка, только по имени и подозревал, что это тоже псевдоним. — Как твои тропические рыбки?

— Они сожрали друг дружку. Я нашел себе хобби получше.

— Какое?

— Модели самолетов. С мотором, летают по-настоящему. Я собираюсь оборудовать их, чтобы они могли вести воздушные бои и сбивать друг друга.

— Сбивать?

— Да, такими маленькими ракетами. Может, удастся сделать, чтобы они сбрасывали маленькие бомбочки.

В салоне фургона стояли два ряда кресел, лицом друг к другу, и стол между ними. Кавано протиснулся назад и сел рядом с Дунканом и Прескоттом, а потом посмотрел на женщину и мужчину, сидевших напротив. Только что они сопровождали Прескотта в машину. Теперь они сняли дождевики, под которыми, как оказалось, скрывались бронежилеты из кевлара и кобуры с пистолетами.

— Хэй, Чэд, — сказал Кавано рыжеволосому мужчине. На вид ему было лет тридцать пять, его фигура была такой же подтянутой и тренированной, как и у него. Имя, скорее всего, тоже было псевдонимом.

В условиях секретных действий такая заметная деталь, как рыжие волосы, представляла собой помеху, привлекая внимание к агенту. Однако Чэд был агентом по защите и часто использовал свою внешность в качестве отвлекающего фактора. Убийца или похититель в ходе слежки за целью замечал, что одного из защитников легко опознать по рыжим волосам. Решив, что это облегчит слежку, он начинал обращать на него усиленное внимание, предполагая, что агент должен всегда находиться рядом с клиентом. В это время Чэд начинал имитировать работу защитника, сопровождая человека, внешне похожего на клиента, а настоящий клиент мог скрыться, находясь под охраной других агентов. В тех же случаях, когда требовалось остаться незамеченным, Чэд надевал шляпу.

— Я слышал, что тебя подстрелили, — сказал Кавано.

— Ни разу.

— Хорошо. Рад, что обошлось без ранений.

— Я не говорил этого, — возразил Чэд. — Меня ткнули ножом.

— Ого!

— Могло быть и хуже. Попали в левое плечо. Если бы попали в правое, как бы мне теперь играть в боулинге.

— Привет, Трэйси, — поздоровался Кавано с женщиной, сидевшей рядом с Чэдом. Она была одета в спортивную куртку с эмблемой «Янки», а бейсболка с такой же эмблемой скрывала большую часть ее длинных светлых волос. При желании она могла выглядеть незаметной или сногсшибательной. Если бы она накрасила губы, распустила свои вьющиеся волосы и подтянула куртку, чтобы подчеркнуть фигуру, в ресторане «Холидэй Инн» на нее бы заглядывались даже четырехлетние дети.

— Я слышал, что ты ушла в отставку, — сказал Кавано.

— Бросить работу с такими сказочными условиями? Кроме того, где еще увидишь любимого, если не работаешь рядом с ним?

Она имела в виду Чэда, но, разумеется, шутила. Защитникам, между которыми существовали личные отношения, не позволялось работать в одной команде, поскольку в экстремальной ситуации они бы больше следили друг за другом, чем за клиентом. Однако в ходе многочисленных заданий Чэд и Трэйси четко дали понять, каковы их приоритеты.

Фургон выехал на шоссе в сторону аэропорта. Дункан дал Прескотту и Кавано одеяла и налил кофе в чашки из пластика. От кофе шел пар.

— Мы скоро найдем вам сухую одежду.

Кавано почувствовал, как кофе согревает его желудок.

— Вы держались молодцом, мистер Прескотт.

— Мистер? Теперь вы обращаетесь ко мне «мистер»? С тех пор, как мы встретились на складе, я только и слышал: «Прескотт, сделайте это», «Прескотт, сделайте то».

— Это создает проблемы? — спросил Дункан, нахмурившись.

Прескотт моргнул.

— Ничуть. Этот человек спас мне жизнь. Я выражаю ему глубокую благодарность, — с улыбкой сказал он, пожав руку Кавано.

— У вас холодные руки, — заметил Кавано.

— Хотел сказать вам то же самое.

Кавано посмотрел на свои руки. Он действительно чувствовал, что они холодные. И не потому, что он промок до нитки.

«Начинается», — подумал он. Обхватив пальцами чашку с кофе, он сжал ее. Руки не слушались, как чужие, и начали дрожать так, что он даже слегка расплескал кофе.

— Адреналин скоро спадет, — сказал Дункан.

— Практически уже упал.

— Может, дать декседрин, чтобы облегчить это?

— Нет, — ответил Кавано, поставив чашку и концентрируя взгляд на руках, чтобы успокоить дрожь. — Никаких ускорителей.

Кавано слишком хорошо знал этот эффект, возникающий в центральной нервной системе после экстремальных ситуаций, когда высокий уровень адреналина позволяет человеку проявлять экстраординарную силу и выносливость. Появляется непреодолимое желание зевать, но оно не связано с потребностью в сне, а скорее с неконтролируемым падением мышечного напряжения. Декседрин вернул бы нервную систему в состояние повышенной готовности, близкое к тому, в котором она находилась, когда Кавано спасал Прескотта. Однако ему была противна сама идея полагаться на искусственные препараты, и, как обычно, он старался пройти через этап уравновешивания уровня адреналина, по возможности, естественным путем. Конечно, ему не слишком нравилось, когда клиент видит его в этом состоянии, не понимая причины неожиданной зевоты и дрожи. Неопытный человек, в данном случае Прескотт, мог бы принять это за симптомы страха, точно так же, как недавно он напрасно хвалил Кавано за отвагу.

— Никаких ускорителей, — повторил Кавано.

2

После разрешающего сигнала от авиадиспетчера вертолет «Белл 206 L-4» поднялся с летного поля аэропорта Титерборо и взял курс на север, вдоль реки Гудзон. Поскольку этот аэропорт использовался для корпоративных, чартерных и частных вылетов, защитникам и Прескотту не пришлось проходить через металлодетекторы и другие проверяющие устройства, и они могли оставить при себе оружие, на которое к тому же у них имелись лицензии, действующие в ряде штатов.

Вертолет так же, как машины, лодки или оружие, не может быть абсолютно универсальным. При проведении мероприятий по охране важна не только скорость полета. Следует учитывать вместимость, как в плане пассажиров, так и грузовую, маневренность, максимальные высоту и дальность полета. Эту модель вертолета прозвали «дальнобойной» — небольшая машина с обтекаемым корпусом была специально разработана для прецизионной доставки людей и грузов в удаленные и труднодоступные районы. Такими вертолетами обычно пользовались спасательные службы и органы правопорядка. Корпорации также держали в своем летном парке эти машины, ценя присущее им сочетание комфорта и экономичности. В вертолете могли с удобством располагаться до семи человек, включая пилота. Его максимальная скорость составляла 204 километра в час, а дальность полета с полными баками — 580 км. Следовательно, на режиме максимальной скорости вертолет мог находиться в воздухе почти три часа.

Максимальная высота полета составляла 6 км, однако Роберто, который пилотировал вертолет, держал выделенный воздушный коридор на высоте 1200 метров, двигаясь вдоль реки. На этой высоте моросящий дождь стал просто туманом, а местами небо совсем расчистилось. Чтобы успокоить Прескотта, Роберто постоянно обращал его внимание на проплывающие внизу леса и прибрежные скалы.

Прескотт не выказал особого интереса к этому, хотя большие окна вертолета из пуленепробиваемого плексигласа давали хороший обзор. Компоновка кабины вертолета была похожа на фургон, в котором они ехали до этого, — два ряда кресел лицом друг к другу. Однако кресла отличались друг от друга. В фургоне они были массивными и прочными и в случае атаки служили дополнительным элементом зашиты. В вертолете же, кевларовый корпус которого сам по себе представлял хорошую защиту от пуль, стояли удобные кресла с обивкой из мягкой кожи, с подлокотниками и скамеечками для ног. При желании можно было откинуть спинку назад.

Прескотт был одет в просторный комбинезон, который тем не менее сидел в обтяжку на его массивном теле. Не обращая никакого внимания на вид за окном, он отвечал на вопросы Дункана и разъяснял ситуацию с Хесусом Эскобаром.

Кавано не вмешивался в разговор, поскольку в данном случае требовалось, чтобы Прескотт самостоятельно изложил существующую ситуацию.

Наступила тишина. Тишина, поскольку салон вертолета имел хорошую изоляцию от шума и вибрации.

— Есть что добавить? — спросил Дункан у Кавано.

— Я достаточно хорошо рассмотрел наших преследователей в обеих машинах. Они не похожи на латиноамериканцев.

— Следовательно, Эскобар принимает к себе на службу всех, — ответил Роберто, прислушивавшийся к разговору из своего кресла пилота. — Чернокожие тоже не всегда берут к себе только чернокожих.

— Организовать подобное нападение под силу лишь человеку со средствами, такому, как Эскобар, — добавил Кавано.

— Как мне кажется, — вступил в разговор Чэд, — они тщательно спланировали все это. Похитители загримировались под наркоманов и внедрились в сообщество бездомных. Они готовились сделать свой ход в тот момент, когда мистер Прескотт соберется покинуть склад. Или могли бы устать ждать и пойти в атаку. Появление Кавано смешало им карты и заставило действовать нервно и наспех, поскольку они могли предположить, что он выполняет лишь отвлекающий маневр.

— Я свяжусь с Агентством по контролю за оборотом наркотиков и порекомендую им ликвидировать утечку информации, — сказал Дункан.

— Ради бога, не говорите им, что я нанял вас для того, чтобы скрыться, — взмолился Прескотт. — Тот, кто работает на Эскобара, немедленно сообщит ему обо мне.

— Не беспокойтесь, — ответил Дункан. — Я не собираюсь устраивать еще одну утечку информации. Расслабьтесь и наслаждайтесь прогулкой.

— Куда вы хотите доставить меня?

— Туда, где вы будете в безопасности.

3

Вертолет пролетел двести миль на север вдоль Гудзона, мимо нескольких городов, некоторые из них были затянуты облаками смога. Миновав Кингстон, он свернул на запад и полетел над пологими горами Кэтскилл, покрытыми густыми лесами, среди которых виднелись живописные долины.

— Смотрите, — сказал Кавано, показывая на поднимающуюся от скального хребта на севере струйку дыма.

— Вижу, — ответил Дункан. — Там был высохший ручей.

— Я продолжаю слушать радиопереговоры, — доложил Роберто, не отрываясь от управления вертолетом. — Дождь сюда не дошел, а вот гроза была. От удара молнии возник пожар, не слишком большой. Его уже взяли под контроль.

Дункан кивнул, а затем посмотрел на небо позади вертолета.

— За нами никто не летит?

Вертолет был дополнительно оборудован самой различной аппаратурой, в том числе сложной системой радаров, позволявшей следить за летательными аппаратами как спереди, так и сзади него.

Роберто нажал несколько клавиш и стал смотреть на экран радара «Нада».

— Давай, — сказал Дункан.

Роберто повел вертолет прямо над невысокой горой, а затем начал спуск в небольшую долину, густо заросшую хвойными деревьями.

— Посмотрите вниз, мистер Прескотт, — сказал Чэд. — Вы увидите нечто любопытное.

Вертолет продолжал спускаться.

— А на что смотреть? — спросил Прескотт. — Я не вижу ничего, кроме ельника.

— Именно это вы и должны видеть, — сказала Трэйси.

— Я так и не... — начал было Прескотт и уставился в окно.

— А теперь? — спросил Роберто, продолжая вести вертолет и нажав на какую-то кнопку.

— Нет, я... Осторожно, еще немного, и мы врежемся в деревья. Боже праведный.

Кавано сидел не на том месте, чтобы видеть то, что увидел Прескотт, но он прекрасно знал, что должно произойти. То, что выглядело как часть леса, размером примерно в тридцать квадратных метров, начало сдвигаться в сторону. Под ним неожиданно обнажился бетон.

— Что за...

— Одна из лучших камуфляжных сетей, которые можно приобрести, — сказал Дункан. — Даже с такой небольшой высоты, на которой мы находимся, трудно отличить подделку.

Вертолет приземлился на бетонную посадочную площадку. Роберто заглушил мотор, и члены команды отстегнули ремни, открыли двери и вышли наружу.

— Осторожнее, — предупредил Кавано, немного пригнув Прескотта к земле. Их обдувал ветер от лопастей несущего винта, еще не остановивших свое вращение.

Они свернули влево и подошли к замаскированному среди деревьев пульту управления. Дункан открыл прикрывавшую пульт крышку.

— Надо подождать еще немного, пока винт окончательно остановится, иначе он затянет маскировочную сеть потоком воздуха, и она на него намотается.

Затем он нажал на кнопку, и раздалось жужжание мотора.

Прескотт как зачарованный смотрел на камуфляжную сеть, которая начала двигаться в обратную сторону. Она была закреплена на массивных столбах, двигавшихся по уложенным на земле рельсам. Очень быстро сеть закрыла собой небо, скрыв вертолет и прибывших на нем людей от посторонних взглядов.

— Когда зимой идет снег, — объяснил Дункан, — специальный датчик автоматически убирает сеть, чтобы она не прорвалась под весом выпавшего снега. Включаются нагревательные элементы, встроенные в бетонную площадку, и снег тает. По окончании снегопада сеть возвращается на место. Снег на деревьях также быстро тает, и очень скоро различие во внешнем виде между деревьями и сетью исчезает.

— Согласно полетному плану, который я заполнял в Титерборо, пунктом назначения является некое частное владение в этой местности, — добавил Роберто. — Эта долина мало чем отличается от других, а описание пункта назначения в полетном плане не настолько подробное, чтобы дать возможность кому-либо найти нас, исходя из него. Даже те, кто уже побывал здесь, подобно вам, не смогли бы найти это место, пожелай они попасть сюда самостоятельно.

— Если верить радару, за нами не было погони, — сказала Трэйси.

— Сейчас вертолет нельзя обнаружить с воздуха, — добавил Чэд. — Так что можете расслабиться. Здесь вы в максимальной безопасности.

— А как насчет теплового излучения?

Члены группы в изумлении посмотрели друг на друга, услышав такой вопрос от Прескотта.

— Вы знаете о таких вещах, как тепловой след? — спросил Кавано.

— А вы ждали от ученого чего-то другого? Любой объект излучает тепло. Летательный аппарат, оборудованный достаточно совершенными инфракрасными датчиками, способен обнаружить такой объект, определить его местоположение и очертания, под камуфляжной сетью или просто в темное время суток.

— Такое оборудование имеется только у военных и органов правопорядка, — сказал Чэд. — Тот, кто способен поставить его на свой вертолет, может оборудовать его еще много чем весьма интересным.

— К примеру, пулеметами и ракетами, — пояснила Трэйси.

Прескотт нахмурился.

— Это должно меня успокоить?

— Они просто хотели сказать, что беспокоиться на этот счет — все равно что ожидать наличия у противника пушек и напалма, — ответил Кавано.

— Основным правилом охранной деятельности является то, что мы должны сравнивать между собой возможности противника в плане атаки на клиента и нашу способность защищаться, — вступил в разговор Дункан. — Безусловно, Эскобар обладает большими возможностями и денежными средствами, но план данной операции не является настолько сложным и развернутым, чтобы за то короткое время, в течение которого его люди нас преследуют, оборудовать летательный аппарат подобным оборудованием. Конечно, абсолютно безопасных мест не бывает. Даже командный пункт армии США в Шайенских горах можно уничтожить, если кто-нибудь ухитрится пронести туда портативный ядерный заряд, помещающийся в обычный чемоданчик. Но в данных обстоятельствах, учитывая описываемый вами уровень угрозы, Чэд прав целиком и полностью, — сказал он, похлопав Прескотта по плечу. — Здесь вы действительно в безопасности, настолько, насколько это возможно.

Прескотт обеспокоенно огляделся.

— А где мы будем жить?

— Вон там, — ответила Трэйси.

— Где? Я не вижу ничего, кроме деревьев.

— Посмотрите внимательнее.

— Вон тот холм? За ним домик или что-то подобное?

— Нечто вроде, — сказал Кавано и повел Прескотта между деревьев.

— Присоединюсь к вам чуть позже, — проронил Роберто. — Надо дозаправить вертолет.

Он пошел в сторону насоса, стоявшего на краю посадочной площадки рядом с другим оборудованием, выкрашенным в камуфляжные цвета.

— Вы хотите сказать, что храните здесь топливо? — изумленно спросил Прескотт.

— Подземный бак. Раз в полгода мы присылаем сюда машину, чтобы дозаправить его.

Солнце клонилось к закату, тени стали длиннее. Дул мягкий прохладный ветерок, неся с собой запах еловой хвои. Ее мягкий ковер заглушал шаги.

Они подошли к поросшему кустарником холму, метров десяти в высоту. Сквозь почву проглядывали валуны. Подведя Прескотта к одному из них, Кавано показал на уходящий вниз коридор:

— Вот и домик. Что-то вроде того.

Дункан вошел в коридор и подошел к металлической двери, рядом с которой виднелась панель с кнопками. Датчик движения включил слабое освещение. Закрыв панель собой от взгляда Прескотта, Дункан набрал код.

Раздался мощный щелчок электронного замка. Когда Дункан открыл дверь, запищала сигнализация.

— Если не выключить сигнализацию в течение пятнадцати секунд, нежеланный гость получит порцию усыпляющего газа, — объяснил Кавано.

Дункан подошел к внутренней панели управления и набрал еще одну кодовую комбинацию, снова загораживая пульт собой.

Писк сигнализации прекратился. Датчики движения включили внутреннее освещение.

— Добро пожаловать в безопасное место вашего пребывания.

4

Прескотт медленно вошел внутрь. Во взгляде его читалось удивление даже большее, чем в тот момент, когда он увидел убирающуюся камуфляжную сеть и посадочную площадку под ней.

Коридор привел их в большое жилое помещение, расположенное справа от него. Пол был покрыт полированным дубовым паркетом, мебель обита кожей. Вдоль матовых белых стен стояли книжные полки и большой камин. На стенах висели картины в стиле импрессионизма.

— Дом представляет собой купол из упрочненного бетона, прикрытый сверху слоем грунта, — объяснил Дункан. — Для удобства мы сделали внутренние стены прямыми. Теплоизоляция настолько сильная, что внутри стабильно сохраняется температура в семьдесят два градуса по Фаренгейту, или шестнадцать по Цельсию. При помощи каминов, установленных в каждой комнате, легко довести ее до комфортной.

— Электропитание обеспечивают солнечные батареи и аккумуляторы. При необходимости включается вспомогательный генератор, — добавил Чэд.

— Питьевая вода поступает из скважины, расположенной под домом, так что ее нельзя отравить. В вентиляционной системе установлена система зеркал, через которую солнечный свет попадает в подобие окон, — включилась в разговор Трэйси. — Это одно из эффективнейших зданий в плане энергообеспечения, какое только можно себе представить.

— Но входные двери имеют электронные замки. Если система окажется обесточенной, дом станет ловушкой, — возразил Прескотт.

— Существует ручная система управления дверьми. А также запасной выход, — сказал Дункан, показывая на металлическую дверь в конце коридора. — Она снабжена замком и рычажным засовом. А снаружи на этой двери нет ничего — ни ручки, ни замочной скважины. Подобрать отмычку и пробраться внутрь невозможно.

Прескотт вздохнул с облегчением.

— Кто-нибудь хочет поесть? — спросил Чэд, потирая руки.

— Это зависит от того, кто станет готовить. Уж не ты ли? — улыбнулась Трэйси.

— Кто же еще?

— Тогда я голодна, как волк.

Чэд имел репутацию непревзойденного повара.

— Мистер Прескотт, вы, случаем, не вегетарианец? Нет ли у вас пищевых аллергий?

— Я ем все подряд.

Кавано улыбнулся, вспомнив полки в комнате на складе, заставленные высококалорийной едой.

— Я приготовлю бефстроганов, — сказал Чэд.

— В этот раз поумерь себя в плане сметаны, — отозвалась Трэйси.

— Ты хочешь поставить в рамки мой творческий гений...

— Я просто хочу следить за своей фигурой.

— Я тоже слежу за твоей фигурой.

— Нет, вы только послушайте этого парня!

— Пока они договорятся между собой, почему бы вам не обустроиться, — предложил Прескотту Дункан. — Если вы курите, у нас есть курительная и самый разнообразный табак.

— Нет, — резко ответил Прескотт, как будто его ужаснула сама эта мысль.

— В таком случае, ваша комната для некурящих — третья слева по коридору. Полагаю, что вы не откажетесь от горячего душа и сухой смены одежды. Есть бар, телевизор, принимающий спутниковые каналы, и сауна. Вам пришлось многое пережить, так что отдыхайте. Возможно, вы расслабитесь достаточно, чтобы чуточку вздремнуть.

5

— Что ты о нем скажешь? — спросил Дункан Кавано, после того, как Прескотта отвели в предназначенную ему комнату, а Чэд и Трэйси занялись своими делами. Мужчины прошли через жилую комнату с камином и вошли в кабинет.

— Он собой ничего выдающегося не представляет, но это идеальный клиент, — ответил Кавано. — Он в точности выполнял все мои указания. Хотя плохая физическая форма и избыток веса мешали ему, он собрался и сделал все необходимое. Конечно, здорово испугавшись, он быстро избавился от того, что съел на завтрак, но он доверял мне, не паникуя до потери самоконтроля. Если свести все это воедино, он произвел на меня сильное впечатление.

— Что-нибудь еще?

— Он умен.

— Конечно, он же биохимик, ученый.

— Любит учиться. Задает много вопросов.

— Я общался с ним только по телефону, и то по поводу перечисления денег через электронную систему оплаты. Он сразу оговорил, что не сможет встретиться со мной лично.

— Теперь мы знаем причину, — сказал Кавано, пропуская Дункана вперед.

— Почему бы ему не объяснить ситуацию в телефонном разговоре со мной? — спросил Дункан, усаживаясь в мягкое кресло, стоявшее у пульта управления.

— Возможно, он считал, что не слишком хорошо знает нас, чтобы довериться. Он решил оценить ситуацию, встретившись с кем-нибудь из нас лично.

Дункан задумался.

— Но это нелогично. Ведь он доверял нам достаточно для того, чтобы раскрыть место своего пребывания.

— Необязательно. Поскольку Прескотт не мог сам прийти к нам, он был вынужден позволить прийти к нему. Кроме того, на складе он имел возможность рассмотреть меня с помощью многочисленных телекамер. Если бы он счел что-либо подозрительным, ему было бы достаточно просто прервать связь, и я бы не знал, где конкретно он находится.

— Как ты думаешь, он хорошо понимает, что это значит — исчезнуть? Готов ли он ко всем последствиям такого шага?

— У него есть достаточный стимул. Один из нападавших, с которым я разговаривал по мобильному, сказал, что они не прекратят преследование. Да и я стал для них в некотором роде еще одним преследуемым.

— Да ну?

— Тот, кто со мной разговаривал, судя по всему, приобрел ко мне персональную антипатию.

Немного подумав, Дункан взял в руки телефон.

— Я свяжусь со своими знакомыми в Агентстве по контролю за оборотом наркотиков, чтобы прояснить детали ситуации, в которой оказался Прескотт.

— Если уж ты взялся звонить...

— Да?

— Бездомные, живущие на складе, помогли нам с Прескоттом, когда мы убегали оттуда. Я пообещал, что завтра пришлю им грузовик с едой и одеждой. Возможно, им пригодились бы и спальные мешки.

— Приятно чувствовать себя благодетелем, — сказал Дункан, улыбнувшись.

6

Кавано разобрал свой пистолет на части, разложив их на полотенце, постеленном на кофейный столик в его комнате. Помимо следов пороха, он обнаружил на некоторых деталях капли дождевой воды, так что оружие определенно требовало ухода. Почувствовав движение за спиной, он обернулся и увидел Прескотта.

— Вы поспали хоть сколько-нибудь?

— На удивление, да. Я думал, что нахожусь в таком напряжении, что смогу только лежать и смотреть в потолок.

— Как вам спалось?

— Проснувшись, в первую секунду я чувствовал себя отлично. Но потом... — голос Прескотта дрогнул. В джинсах и хлопчатобумажной рубашке он смотрелся совершенно нелепо. Было видно, что ему куда привычнее строгие костюмы и галстуки. По крайней мере, сейчас одежда сидела на его грузном теле лучше, чем комбинезон, который он надел в вертолете. Дункан всегда старался иметь на складе весь диапазон размеров.

— А где все остальные? — поинтересовался Прескотт.

Кавано неторопливо вытер лишнее оружейное масло с деталей своего «зига», аккуратно разложенных перед ним на полотенце.

— Дункан звонит по телефону. Трэйси на посту управления.

— Пост управления?

— Примерно то же самое, что ваша комната на складе. Наше убежище окружено камерами видеонаблюдения. Трэйси следит за тем, что они передают, а также за экраном локатора, который предупредит нас о любом летательном аппарате, если тот появится поблизости. Роберто возится с вертолетом, Чэд готовит еду.

Словно в подтверждение его слов, в комнату донесся манящий аромат бефстроганова.

— А вы? — спросил Прескотт, разглядывая джинсы и рубашку, в которые переоделся Кавано. — Вам когда-нибудь приходится отдыхать?

— Мне еще надо написать нечто вроде отчета и сделать некоторые другие дела.

— Типа этого? — спросил Прескотт, показывая на разобранное оружие.

— Меня учили, что первое, что следует сделать после операции, — это позаботиться о своем снаряжении, — ответил Кавано, надевая затвор на направляющую и вставляя возвратную пружину. При этом он развернул пистолет в сторону, чтобы пружина, даже если она выскочит из рук, не попала ни в него, ни в Прескотта.

— Так что же вы имели в виду, говоря про выучку?

Кавано смущенно пожал плечами.

— Когда я сказал, что ваши действия по моему спасению — акт храбрости, подобного которому я никогда в жизни не видел, вы возразили, что это не храбрость, а выучка.

Кавано дослал затвор в конечное положение и на секунду задумался.

— Храбростью называют ситуацию, когда человек испуган, но тем не менее находит в себе силы рисковать жизнью ради кого-то другого.

Прескотт кивнул, внимательно слушая.

— Почему вас интересует этот вопрос? — спросил Кавано.

— Моя специальность — человеческий мозг как система. Организм выделяет различные гормоны, которые влияют на наше поведение. Эпифедрин, или, как его чаще называют, адреналин, связан с чувством страха. Он влияет на силу и частоту сокращений сердца. Ощущение жара в животе, дрожание мышц. Мне интересно, каким образом люди, подобные вам, преодолевают эти эффекты.

— Я не преодолеваю это.

— Не понимаю.

— В «Дельте» меня научили использовать их. К ним следует относиться позитивно, а не бояться, как это делает большинство людей.

Прескотт продолжал внимательно слушать.

— Наденьте на случайного человека парашют и заставьте его выпрыгнуть из самолета, летящего в шести километрах над землей. Скорее всего, он испугается. Эта ситуация абсолютно незнакома ему и представляет собой определенную угрозу жизни. Однако можно тренировать человека постепенно. Сначала он будет прыгать с вышки в воду, постепенно увеличивая высоту, потом перейдет на парашютную вышку, прыгая на эластичной подвесной системе, создающей ощущение, сходное с прыжком с настоящим парашютом. Затем он начнет прыгать с небольшой высоты из легкомоторного самолета. Постепенно размеры самолета и высота, с которой производится прыжок, будут увеличиваться. Когда ему придется прыгать из большого десантного самолета с высоты в шесть километров, он будет ощущать все то же жжение в животе, дрожь в мышцах и учащение сердцебиения, но не будет испуган. Испуг сменится чувством предельной концентрации, как это бывает у спортсмена, готового устремиться к очередному рекорду. Адреналин будет действовать на организм этого человека точно так же, как и любого другого, но его сознание уже готово продуктивно использовать такое воздействие.

— Продуктивно?

— Увеличение силы и темпа сердечных сокращений обеспечивает дополнительный приток крови к мышцам, готовя их к экстремальной нагрузке. Учащенное дыхание насыщает кровь кислородом. Печень начинает вырабатывать глюкозу, повышая уровень сахара в крови. Усиливается усвоение жирных кислот. Все это повышает силу и выносливость организма.

— Верно. Вас обучали просто превосходно.

— Меня учили радоваться выбросу адреналина, поскольку его воздействие помогает мне выживать. Кроме того, меня научили воспринимать перестрелки и погони, подобные сегодняшней, как нечто не то чтобы обычное, но вполне ожидаемое. Я знаю, как следует вести себя в подобных ситуациях. Могу со всей ответственностью сказать, что ощущение, которое обычно называют страхом, я почувствовал сегодня отнюдь не впервые.

Не впервые? Кавано задумался. А как насчет того странного чувства, которое возникло у него в момент, когда он подымался по лестнице на складе?

— Мощный выброс адреналина, — продолжил Кавано, — перестает ассоциироваться со страхом. Именно поэтому я сказал, что мое поведение нельзя назвать храбростью. Вот кто на самом деле вел себя храбро, так это вы.

— Я? Храбро? — Прескотт моргнул. — Это абсурд. Последние три недели я пребывал в страхе, а сегодня — особенно.

— Я полагаю, что для того, чтобы проявить храбрость, надо сначала испугаться. То, что вы пережили сегодня, могло вывести из себя даже опытного оперативника. Я могу только догадываться, насколько крепок ваш характер, который позволил вам преодолеть захлестнувший вас страх. Вы не оцепенели и не паниковали, хотя и могли подумать, что это с вами случилось. Вы пообещали, что будете выполнять мои указания, и выполнили свое обещание. Вы просто идеальный клиент.

Прескотт смущенно опустил глаза, разглядывая узоры паркета. Вероятно, он не привык к комплиментам.

— Вы не боитесь, однако вы постоянно рискуете жизнью ради чужих вам людей. Зачем вы это делаете? — спросил он.

Кавано надел хлопчатобумажные перчатки и начал вставлять девятимиллиметровые патроны в обойму. В «Уорвике» Джэми задала ему точно такой же вопрос.

— Я знаю, как это делать, и я хорошо выполняю свою работу.

— И никакой другой причины? — настаивал Прескотт.

— Я не разговариваю на такие темы с большинством людей, поскольку они вряд ли сумеют понять мой ответ. Возможно, вам это удастся, поскольку вы работаете с механизмами привыкания.

— Попытаюсь.

— Алкоголь, кокаин, героин, амфетамины. Люди могут попасть взависимость от многих вещей. Солдаты, отслужившие в спецподразделениях, иногда так и не приспосабливаются к спокойствию повседневной жизни, когда выходят в отставку. Они идут в наемники, вербуются в ЦРУ или охранные агентства.

— Или становятся агентами по защите?

Кавано лишь развел руками.

— Гонщик не может ощутить радость жизни, когда он не мчится по трассе, борясь за позицию в гонке на скорости больше трехсот километров в час. Выброс адреналина. Для этого нужны периоды бездействия в промежутках между гонками. Задания, которые выполняет защитник, представляют собой нечто похожее. Полное бездействие, однако даже в этот период поддерживаешь себя в готовности к любым злоключениям. Пусть это неприятно признать, но я, видимо, нахожусь в такой зависимости.

— Неприятно?

— Любая привязанность является слабым местом.

В комнате воцарилась тишина.

В двери напротив, через которую до этого вошел Прескотт, появился Чэд. Белый фартук являл собой удивительный контраст с его рыжими волосами и смотрелся несколько нелепо на его тренированной фигуре.

— Обед подан, — произнес он, копируя манеру дворецкого, как ее показывают в кинофильмах.

— Я позову остальных, — ответил Кавано, не сумев удержаться от ухмылки.

Когда Чэд отправился обратно на кухню, Прескотт бросил удивленный взгляд на перчатки, в которых работал Кавано.

— Зачем вы надеваете перчатки, заряжая...

— Обойму, — закончил Кавано, вставляя ее в свой «зиг» и передергивая затвор. Дослав патрон в патронник, он нажал на рычаг, спускающий курок из взведенного положения. — Пистолет выбрасывает стреляные гильзы. На них не должны оставаться мои отпечатки, чтобы меня нельзя было вычислить.

— Еще один способ оставаться неузнанным?

— Если бы у меня был герб, я начертал бы на нем слова «Будь невидимым» в качестве девиза.

— Вы сказали, что любая привязанность является слабым местом, — напомнил Прескотт. — Это верно лишь отчасти. Некоторые вещи неподвластны контролю.

— Я верю в силу воли, — ответил Кавано.

— Иногда и ее недостаточно. То вещество, которое я открыл, сильнее силы воли любого человека.

7

— Не хотел бы оставить вас недовольными, но единственный бескостный кусок филе, оказавшийся под рукой, лежал в морозильнике, и его пришлось размораживать в микроволновке, — сказал Чэд.

Вся команда, за исключением Трэйси, продолжавшей следить за видеоэкранами и локатором, расселась за длинным столом в столовой и взяла в руки вилки и ножи из нержавеющей стали. На тарелках лежали ломтики мяса в белом соусе с грибами и луком и гарниром из лапши. Рядом стояли чашки с салатом, а посреди стола возвышалась накрытая салфеткой корзинка со свежими тостами.

— Кроме того, не хотел бы оставить вас недовольными, но лапша тоже не домашняя, а из коробки.

— Я не могу себе представить, чтобы хоть кто-то был недоволен, — откликнулся Прескотт. — Вид и запах просто чудесные.

— За такую похвалу я согласен готовить для вас в любое время дня и ночи, — улыбнулся Чэд.

— Поскольку мы на задании, мы не пьем ничего алкогольного, но это не значит, что нельзя пить вам, — сказал Прескотту Дункан. — Могу предложить вам «Кьянти Классико», вполне приличный, как меня уверяли.

Прескотт утвердительно кивнул.

— Слушай, парень, я не ел гуляш уже целую вечность, — сказал Роберто, заправляя салфетку за воротник рубашки. На ее фоне эспаньолка выделялась еще сильнее.

— Это не гуляш, а бефстроганов, — возразил Чэд. — Повар-француз, служивший при дворе русского дворянина, изобрел это блюдо в конце девятнадцатого века. Дворянина звали Павел Строганов, он был князем. Как всегда, запомнили влиятельного человека, а не повара, который в действительности подарил нам это блюдо.

— Ты никогда не думал насчет более спокойной работы? Открыть свой ресторанчик? — спросил Кавано.

— Постоянно, — парировал Чэд. — Но я знаю, что мне будет недоставать запаха оружейного масла.

— Восхитительно, — сказал Прескотт, с завидным энтузиазмом поглощая пищу. — Здесь есть что-то, что я не могу определить в точности. Безусловно, горчица и сметана. Но...

Чэд с интересом следил, как Прескотт набил едой полный рот.

— Устричный соус? Я угадал, устричный соус?

— Две столовые ложки. Вы хорошо разбираетесь в том, что едите.

— Ваше вино, — сказал Дункан Прескотту, передав бутылку и поставив рядом с ней фужер.

Прескотт пригубил темно-красную жидкость, наслаждаясь вкусом.

— Я пытался связаться со своими знакомыми в Агентстве по контролю за оборотом наркотиков, чтобы получить побольше информации об Эскобаре, однако в воскресный вечер там никого не оказалось, — сообщил Дункан. — Попробую завтра с утра. В любом случае у нас уже есть что обсудить, — добавил он, глядя на Кавано.

Кавано положил вилку и вступил в разговор:

— Вам следует знать, что мероприятия по вашему исчезновению включают четыре этапа. Во-первых, новое удостоверение личности, подкрепленное соответствующими документами. Особенно важно свидетельство о рождении и свидетельство социального страхования. Необходимо, чтобы они не подвергались сомнению со стороны государственных служащих. Одним способом является использование документов давно умершего человека, у которого не осталось близких родственников, могущих поставить под сомнение ваше соответствие бумагам. Для этого можно просмотреть старые газеты и выбрать заметку, где упоминается, к примеру, о семье, целиком погибшей во время пожара или подобного происшествия. Вам подойдет ребенок, который был бы примерно одного с вами возраста, если бы он выжил и вырос. Многие родители сразу же после рождения ребенка заводят на него свидетельство социального страхования. Больницы регистрируют этот факт в своей документации. В некоторых штатах номер свидетельства включается в свидетельство о смерти, а получить доступ к такому архиву не слишком сложно.

— Поскольку такое действие, как присвоение номера социального страхования лицу, которому он не принадлежит, является безусловно незаконным, мы никогда не делаем этого. Мы лишь объясняем клиенту способ.

— Понимаю, — ответил Прескотт.

— В случае умеренной угрозы этого вполне достаточно, — закончил Кавано.

— Однако не на все сто процентов, — сказал Роберто, вытерев рот салфеткой и вступив в разговор. — Иногда правительственные чиновники проявляют излишнее любопытство, когда номер, не фигурировавший в отчетах многие годы, неожиданно всплывает в налоговой отчетности. Следовательно, есть шанс оказаться на крючке не только у тех, от кого вы скрываетесь, но и у органов правопорядка, которые станут разыскивать вас за нарушение федерального законодательства.

— Так точно, — подтвердил Кавано. — А уровень угрозы, которую представляет собой Эскобар, не позволяет нам подставлять вас.

— Мы всего лишь хотим объяснить вам, что данное мероприятие оказалось более сложным и дорогостоящим, чем те сто тысяч долларов, о которых мы договаривались с вами по телефону, — закончил за него Дункан.

— Вы хотите поднять цену? — спросил Прескотт, положив нож и вилку на стол.

— Учитывая сегодняшние события, у меня нет другого выхода.

— Насколько сильно? — хмуро осведомился Прескотт.

— Потребуется еще четыреста тысяч.

Прескотт даже не моргнул.

— Вы навели справки обо мне?

— Да.

— Вы, конечно, узнали, что мои патенты в области биотехнологий сделали меня мультимиллионером.

— Да.

— Благодаря «Службе защиты» я не попал в лапы Эскобара. Если учесть, что сделал для меня лично Кавано и все вы, не говоря уже обо всем, что меня окружает, — сказал Прескотт, обводя рукой комнату, — полмиллиона долларов будет вполне разумной ценой. Завтра утром я смогу перечислить эти деньги на ваш счет по электронной системе оплаты.

— Из этих денег сто тысяч долларов должны отправиться вовсе не на наш счет, — поправил его Дункан. — Когда мы научим вас, как скрывать следы операций в электронной системе, надо будет отправить сто тысяч долларов по другому адресу, — сказал он, подвинув в сторону Прескотта листок бумаги, на котором было написано название банка и номер счета.

— Деньги получит специалист, который может выписать на вас новое, до сих пор не использовавшееся свидетельство, — объяснил Кавано.

— Но проблема остается, не так ли? — спросил Прескотт. — Новые свидетельства получают молодые люди. Не возникнут ли вопросы, если налоговые отчисления станут поступать от человека моего возраста?

— Иммигранты, получившие грин-карту, тоже получают свидетельство социального страхования, — ответил Дункан.

— Великолепно, — сказал Прескотт, многозначительно посмотрев на него.

— Подразумевается, что этот специалист изобретет вам какую-нибудь предысторию насчет Канады, Великобритании, Южной Африки, Австралии или Новой Зеландии. Такое происхождение объяснит ваше владение языком и англо-саксонский тип внешности. Она выдаст вам...

— Она? — переспросил Прескотт.

— Думаю, вы найдете Карен весьма привлекательной. Она выдаст вам идеальную базу данных — вымышленное место рождения, школа и тому подобное. Вы должны будете выучить все это наизусть, чтобы помнить это не хуже, чем истинную информацию такого рода. Она снабдит вас фотографиями тех мест и сведениями, которые должен знать человек, будучи оттуда родом. Безусловно, вам придется выбрать себе новое имя и привыкнуть к нему, чтобы оно стало вашей второй натурой. Водительское удостоверение с фотографией. Паспорт. Кредитные карты. Иногда даже можно сделать библиотечную карточку. Все это она умеет делать в совершенстве. Но эта работа, как техническое обслуживание «Кадиллака», стоит весьма недешево, — объяснил Дункан.

Прескотт ошеломленно поглядел на него.

— Но как ей все это удается?

— Если я спрошу ее, она либо не ответит, либо солжет.

«В данный момент неправду говорит сам Дункан», — подумал Кавано. В свое время Карен работала в отделе Госдепартамента, занимающемся изготовлением фальшивых документов для оперативников, задействованных в секретных разведывательных операциях.

— Главное то, что она выполняет свою работу исключительно качественно, — продолжал Дункан.

— Она уже начала готовить документы. Все, что вам потребуется, — это предоставить ей свои фотографии, чтобы она поместила их в паспорт и водительское удостоверение. Завтра мы доставим вас в Олбани, и вечером вы уже станете другим человеком.

— Вы говорили о четырех этапах. Каковы остальные три?

Дункан кивнул Кавано, предлагая продолжить разъяснения.

— Вам надо будет изменить свой внешний вид. Некоторые действия достаточно просты. Поскольку у вас светлые волосы, логично было бы перекрасить их в темные. Вы обычно бреетесь, так что можно отпустить усы или бороду. Вы не носите очки, значит, можно начать носить очки со стеклами без диоптрий. Это вполне очевидные меры, пригодные для ситуации умеренного риска, однако в вашей было бы неплохо провести определенную хирургическую коррекцию. Мы можем доставить вас к хирургу, с которым мы обычно работаем. Когда он потрудится над вашим носом и подбородком, вас мать родная не узнает.

— Моя мать умерла.

— Сочувствую, однако, с другой стороны, это частично решает самую большую проблему, с которой вам предстоит столкнуться, — сказал Кавано.

— С какой же?

— Я расскажу о ней, когда изложу третий этап вашего исчезновения. Он касается доступа к денежным средствам. Во многих случаях человеку, которому потребовалось исчезнуть, надо устраиваться на работу, поскольку в его новой жизни деньги начинают играть важную роль.

— К счастью, к вам это не относится, поскольку вы богаты, — добавил Дункан, пододвигая Прескотту еще один листок бумаги. — Завтра, когда конкретные детали вашей новой личности станут ясны, вы переведете ваши деньги на счет, который мы открыли для вас в банке на Багамах. В качестве пароля я выбрал, как вы можете заметить, слово «феникс». Мне нравится идея перерождения. Активировав счет, вы смените номер счета и пароль, так что деньги будут в полной безопасности даже с нашей стороны.

— Затем вам будет необходимо открыть новый счет, обычный, на свое новое имя и в новом месте пребывания, — сказал Кавано. — Вы будете периодически переводить средства с одного счета на другой. Желательно, чтобы сумма была менее десяти тысяч долларов, поскольку о переводе более значительных сумм банки обязаны уведомлять правительство. Но не делайте сумму перевода слишком близкой к десяти тысячам, поскольку Агентство по контролю за оборотом наркотиков отслеживает такие операции, зная, что их используют наркоторговцы. Оптимальной будет сумма в семь-восемь тысяч, она не привлечет внимания правительственных служб.

— Вам потребуется выдумать какую-нибудь историю, чтобы объяснить служащим банка источник своих доходов. Можете сказать, что получаете периодические выплаты от попечительского фонда, или вышли из бизнеса, но решили получать деньги постепенно, а не сразу, из соображений налогообложения. Все, что вам вздумается.

— А четвертый этап? — спросил Прескотт, сделав еще один глоток. — С которым связано больше всего проблем?

Кавано посмотрел на остальных. Все опустили глаза, чувствуя себя не в своей тарелке.

— В первый момент словосочетание «новая жизнь» звучит заманчиво. Ускользнуть от врагов. Начать все сначала, не допуская ошибок. Проблема лишь в том, что разрыв с прошлым должен быть полным. У вас есть семья, мистер Прескотт?

— Нет.

— А бывшей жены? Или детей, которые учатся в колледже?

— Нет. Моя работа поставила крест на перспективах обзаведения семьей.

— Подруга?

— Нет.

— Друг?

— Я не гей, — раздраженно ответил Прескотт.

— Замечательно. Я уже не первый год занимаюсь защитой, но впервые имею дело с человеком без серьезных социальных завязок. Вы сказали, что ваша мать умерла. А отец?

— Тоже умер.

— Другими словами, если вы исчезнете, вас никто не хватится?

— Более-менее. Да, — ответил Прескотт, явно чувствуя себя неудобно и глядя в пол.

— Это облегчает нашу задачу, поскольку полный разрыв с прошлым означает, что вы не можете повидаться с родителями, если они живы, равно как и с другими родственниками и друзьями. Конечно, если бы вы пожелали, жена и дети могли бы исчезнуть вместе с вами, но у них тоже есть родственники и друзья. Рано или поздно вам или кому-нибудь из вашей семьи пришла бы в голову мысль хоть как-то связаться с людьми, которые были дороги вам в прошлом. В большинстве случаев враги устанавливают слежку за друзьями и родственниками, просматривая их почту, прослушивая телефоны, и это является наиболее вероятным способом добраться до вас. К счастью, в вашем случае эта проблема неактуальна.

— У вас есть какая-нибудь мечта насчет места, где вам всегда хотелось бы жить? — спросил Дункан. — Когда вы решили исчезнуть, вы думали о каком-нибудь конкретном месте?

— Нет, — Прескотт уставился на фужер с потерянным видом.

— Хорошо. В противном случае вы бы наверняка обсуждали этот вопрос с коллегами по работе.

— Ну да, обычный разговор, — добавил Чэд. — Эх, здорово бы было жить в Аспене и кататься на лыжах, когда захочется. Когда вы решаете исчезнуть, вы отправляетесь жить в Аспен, и очень скоро люди Эскобара вламываются к вам.

— Вы подписываетесь на научные журналы? — спросил Кавано.

— Да, и не на один.

— Отныне этого не должно быть. Эскобар выяснит, какие журналы публикуют статьи по тематике вашей специальности, и найдет способ получить список подписчиков. Легко узнать, какие из подписчиков недавно сменили место жительства и кто подписался на журналы вскоре после вашего исчезновения, — объяснил Дункан.

— И это закончится тем, — добавил Роберто, повторяя слова Чэда, — что люди Эскобара вломятся к вам.

— Вы играете в гольф? — спросил Кавано.

— Да. Это одно из немногих физических занятий, которое...

— С ним покончено. Вам и близко нельзя подходить к площадке для гольфа. Эскобару нетрудно получить информацию обо всех ваших привычках. Если ему удастся примерно вычислить ваше новое место жительства, он прикажет своим людям следить за всеми площадками для гольфа, в надежде, что вы рано или поздно там появитесь. И так далее. Вы понимаете, что мы пытаемся донести до вас? — спросил Кавано.

Прескотт допил вино одним глотком и вновь наполнил фужер.

— Когда вы произнесли слова «новая жизнь», вы не имели в виду фигуру речи. Я должен полностью порвать со своим прошлым.

— Без единого исключения, — подчеркнул Кавано. — Стиль одежды, который вам нравится. Музыка. Еда. Вам придется изменить все. Любимые книги. На складе я видел у вас на полке сборник стихов Робинсона Джефферса, а также пару книг, ему посвященных. Отныне никто не должен застать вас за чтением Джефферса.

— То, что вы говорите, звучит... — голос Прескотта упал, — угнетающе.

— Многие из людей, которым приходится исчезать, понимают все последствия этого шага, только когда сталкиваются с ними непосредственно, — сказал Дункан. — Вам надо приготовиться ко всему заранее. Насколько сильно вы боитесь Эскобара? Вы готовы сделать все необходимое, сколь бы болезненно это ни было, чтобы не позволить ему добраться до вас?

Прескотт вновь глотнул из своего фужера.

— Я устал бояться. Да, — сказал он. Его лицо стаю жестким. — Я готов сделать все необходимое.

— Хорошо, — резюмировал Дункан. — Завтра мы доставим вас в Олбани, где вы встретитесь с Карен, передадите ей свои фотографии и получите новые документы.

— Возможно, что нет, — сказала неожиданно вошедшая в комнату Трэйси.

— Почему? — спросил Дункан, нахмурившись.

— В нашу сторону летят три вертолета.

8

— Вертолеты?

Дункан и Кавано вскочили практически одновременно и ринулись в сторону поста управления вслед за Трэйси. За ними последовали Чэд и Роберто.

В комнате стояли ряды мониторов. Изображение на них имело характерный для приборов ночного видения зеленый оттенок. Камеры были установлены в различных местах вокруг бункера и вертолетной площадки. Но все смотрели не на них. Внимание группы было приковано к экрану локатора, на котором виднелись три световые отметки, приближающиеся с севера.

— Да, судя по скорости и построению, это вертолеты, — сказал Роберто, изучив изображение на экране.

— Что происходит? — напряженным голосом спросил Прескотт, стоя за их спинами.

— Мы пока не знаем, — ответил Кавано. — В принципе, нам не следует сильно беспокоиться на этот счет.

— Когда они только появились на экране, они шли вдоль Гудзона, — сказала Трэйси. — Очевидно, что они руководствуются тем полетным планом, который мы заполнили в Титерборо.

— Совпадение? — спросил Дункан.

— Возможно, — ответил Чэд. — Вдоль Гудзона есть несколько мелких аэропортов, не говоря уже о крупном, в Олбани. Возможно, они приземлятся на одном из них. Вполне вероятно, что это коллективный выезд на природу сотрудников какой-нибудь корпорации. Черт, да это может быть кто-нибудь из правительства, направляющийся в столицу штата.

— Возможно, — сказала Трэйси. — А возможно, и нет.

— Что вы намерены предпринять? — спросил Прескотт.

Никто не повернул головы от экрана локатора.

— Если это люди Эскобара, разыскивающие нас, то пункт назначения был обозначен в полетном плане весьма расплывчато, — ответил Роберто. — Здесь слишком много гор и долин. Наше укрытие можно искать до бесконечности, даже при свете дня, и не найти.

— Смотрите, — сказала Трэйси, указывая на экран. Три точки разделились и повернули на запад от реки.

— Они двигаются в сторону гор, — заметил Чэд.

— Разделились, — добавил Кавано. — Экономия времени. По одному на каждую осматриваемую долину.

— Но им не помогут даже приборы ночного видения, — сказал Роберто. — Все, что они знают, это то, что мы приземлились где-то здесь и, скорее всего, поставили вертолет в ангар. Чтобы обыскать все коттеджи в округе, им понадобится не одна неделя.

— Кроме того, если они вылетели из Титерборо, где-то через час им потребуется дозаправляться.

— Поглядите, — Трэйси снова показала пальцем на экран.

Точки двигались вперед-назад, каждая над своей зоной поиска.

— Систематический поиск, — прокомментировал Дункан.

— Но они проводят его с ужасающей скоростью, — сказал Кавано. — Даже при наличии приборов ночного видения им надо было бы летать помедленнее, чтобы ничего не упустить.

Три отметки на экране быстро переместились и начали поиск в других зонах.

— Чтоб мне... Никто не смог бы провести визуальную проверку долины так быстро, даже днем, — сказала Трэйси.

— Это зависит от методики проверки, — возразил Чэд.

— В смысле?

— Если она не является визуальной.

Внезапно всем стало ясно, что имел в виду Чэд. Они резко развернулись к Прескотту.

Темные глаза Прескотта, с расширенными от страха зрачками, выделялись на его сером лице. Он тоже понял, что происходит.

— Инфракрасные датчики? — сказал Кавано, вновь поглядев на экран.

Светящиеся точки быстро перемещались.

— Боже, — произнес Роберто по-испански. — Все понятно. Они ищут вертолет по тепловому следу. Двигатель уже остыл, но металл все равно имеет тепловой след, отличающийся от дерева или земли. Датчик выдаст им контур вертолета на фоне леса.

— Кроме того, бетон посадочной площадки тоже имеет свой тепловой след, поскольку он нагрелся за дневное время, — добавила Трэйси.

— Но разве тепло от домов и ферм не собьет их с толку? — спросил Прескотт.

— Нет, — ответил Дункан. — Дом или грузовик имеют другие характеристики теплового излучения. А эта долина обладает не слишком гладким рельефом, и вокруг нас нет ни одной фермы. На фоне леса посадочная площадка с вертолетом будет особенно заметна для такого прибора.

— Насколько скоро они доберутся сюда? — спросил Прескотт, протолкавшись к экрану локатора и глядя на него.

— При работе с достаточной высоты и наличии усилителей сигнала с датчиков они могут вести поиск весьма быстро. Если они будут продолжать его так же, как до сих пор, то обнаружат нас минут через десять.

— Этого не может быть, — сказал Дункан.

— Что значит «не может быть»?! — панически вскричал Прескотт. — Это происходит у вас на глазах!

— Где же, черт его дери, он взял инфракрасные датчики? — проронил Чэд. — Это необъяснимо. Если только...

— Что? — спросил Роберто.

— Это не люди Эскобара, — закончил за Чэда Дункан, резко разворачиваясь к Прескотту. — Есть кто-нибудь еще, кого вы могли бы опасаться? Кто еще может искать вас?

— Никто. Если в этих вертолетах не люди Эскобара, я не могу предположить, кто бы это мог быть.

Отметки на радаре неумолимо приближались к центру экрана, а следовательно — к бункеру и посадочной площадке с вертолетом.

— Кто бы они ни были, у них хорошее оборудование. А что еще они могли навесить на свои вертушки? — задал риторический вопрос Дункан.

— К слову, о ракетах, — ответил Чэд.

— Момент истины, — сказала Трэйси. — Пора принимать решение.

— О чем вы говорите? — спросил Прескотт.

— Остаться здесь или сматываться, — ответила Трэйси. — Если мы останемся, неизвестно, смогут они пробиться или нет. Если попытаемся скрыться...

— Вертолет отпадает, — отрезал Роберто. — Если у них есть инфракрасные датчики, у них вполне может быть и локатор, который мгновенно обнаружит взлетевший вертолет.

— Но что, если в нем не будет мистера Прескотта? Использовать его в качестве отвлекающего маневра? — спросил Дункан.

— Они вполне могут сбить меня, — ответил Роберто.

— Нет, — возразил Кавано. — Они не станут стрелять. Они, скорее всего, решат, что Прескотт на борту вертолета, а он нужен им живым. Когда они гнались за мной по шоссе, они вполне могли пристрелить меня, но не сделали этого, чтобы не спровоцировать аварию и гибель Прескотта. Этот отвлекающий маневр будет вполне безопасен.

— А остальные отправятся по земле, на джипе, — сказал Чэд, имея в виду один из двух автомобилей, стоявших в подземном гараже.

— На обоих джипах, — уточнила Трэйси. — Одна из машин будет служить в качестве дополнительного отвлекающего маневра. Тогда вертолеты обнаружат тепловое излучение, и им придется разделиться, преследуя нас по трем направлениям. Если удастся добраться до шоссе штата Нью-Йорк в тридцати километрах отсюда, им будет сложно определить, за какой машиной надо гнаться.

Светящиеся точки на экране приближались к его центру.

Члены группы повернулись к Дункану.

— Если мы будем спасаться бегством, они не станут стрелять, поскольку мистер Прескотт нужен им живым. Если мы останемся здесь, то он, как и мы, окажется в ловушке. Есть другие мнения? — спросил Дункан.

Все молчали.

— Пошли, — сказал Дункан.

9

Дальнейший план действий не требовал обсуждения. Хотя пистолеты были у них при себе, до этого они сняли бронежилеты из кевлара. Поэтому все быстро перешли в соседнюю с постом управления комнату. Бронежилеты были сложены на столе аккуратной стопкой.

— Вам он тоже понадобится, — сказал Кавано, надевая бронежилет на Прескотта. — На тот случай, если кто-нибудь промахнется, стреляя в нас.

Застегнув жилеты, защитники выхватили из стеллажа штурмовые винтовки «AR-15», лежавшие среди множества пистолетов и гладкоствольных ружей.

Теоретически, эти винтовки представляли собой гражданскую версию армейской «М-16». Согласно федеральному закону, они могли стрелять только в полуавтоматическом режиме, когда для каждого выстрела требовалось нажимать на спусковой крючок. Однако оружие защитников было доработано для возможности ведения стрельбы очередями. Если бы такая винтовка попала в поле зрения органов правопорядка, ее можно было мгновенно привести в соответствие с требованиями закона, повернув небольшой рычажок и вытащив его. В результате внутри перемещался подпружиненный штифт, и оружие приобретало законные параметры, а незаконная доработка была скрыта.

С пепельным лицом Прескотт взялся за одну из винтовок.

— Нет, — сказал Чэд. — Фейерверками будем заниматься мы. Вы можете случайно прострелить себе ногу.

— Или кому-нибудь из нас, — добавила Трэйси.

— Но вдруг мне придется защищаться? По крайней мере, мне надо знать, как пользоваться этой штукой.

— Да хранит нас бог, если все пойдет настолько плохо, — сказал Роберто. — Не притрагивайтесь к винтовке, пока нас всех не положат и у вас не останется другого выхода. При стрельбе крепко прижмите приклад к плечу, наведите дуло на цель и нажмите на спусковой крючок. Если патрон даст осечку, дерните на себя вот этот рычаг, чтобы его выбросило.

— При стрельбе «AR-15» задирается вверх, — добавил Кавано. — Если не следить за этим, вы будете палить в небо, поэтому постоянно опускайте ствол вниз и в сторону цели. Вы сможете запомнить все это?

— Надеюсь, что мне это не понадобится.

Чэд побежал в кухню, чтобы проверить, выключены ли плита и духовка. Остальные схватили ветровки, чтобы надеть их поверх бронежилетов. Дункан открыл дверь, и все побежали по коридору, громыхая по бетонному полу. В холодном ночном воздухе послышался стрекот подлетающих вертолетов.

— Удачи тебе, Роберто, — пожелала Трэйси. Свет из двери отражался от ее светлых волос.

— У них топлива меньше чем на час, а у меня — полные баки. Я удеру от них, — заверил Роберто, сворачивая влево и направляясь во мрак леса. — До свидания, — добавил он по-испански.

— Пойдемте, Прескотт, — сказал Кавано. В бронежилете он чувствовал себя неуклюжим. Свернув направо, он побежал в сторону подземного гаража, ворота которого были замаскированы в склоне холма. — Держитесь рядом со мной.

Добежав до гаража, Кавано огляделся.

— Прескотт?

Дункан, Чэд и Трэйси тоже оглянулись, не снимая рук со своих винтовок.

Но ничего, кроме неясных контуров деревьев и кустов, они не увидели.

— Прескотт?

Стрекот приближающихся вертолетов превратился в грохот.

— Что случилось? Куда он делся? — спросил Чэд.

— Последний раз я видел его... — начал было Дункан. — Только не говорите, что он остался внутри.

— Я вывожу джипы, — сказала Трэйси.

— Прескотт! — заорал Кавано.

Бетонный коридор закрывал обзор сверху, и находившиеся в вертолетах вряд ли увидели бы слабый свет, включившийся внутри от датчика движения. Дункан подбежал к пульту.

— Прескотт! — еще раз крикнул Кавано. Он принялся просматривать окружавший их лес. Позади послышался глухой звук мотора. Трэйси открывала ворота гаража.

Когда Дункан ринулся внутрь бункера, там зажегся свет.

— Может, он спрятался в кустах, — предположил Чэд. — Он ужасно испугался, увидев отметки на экране локатора. Может, его мочевой пузырь подвел его от страха.

— Или желудок, — добавил Кавано. — Или его затошнило. Прескотт! — еще раз крикнул он и двинулся в лес.

Позади послышалось урчание первого джипа. Трэйси вывела машину из гаража.

Машинально следя за звуком подлетающих вертолетов, Кавано вдруг понял, что он не слышит звука взлетающего вертолета, который должен был поднять Роберто. «Давай, Роберто, — подумал он. — Если ты сейчас же не взлетишь, тебе от них не оторваться».

— Прескотт! — крикнул Чэд. Он присоединился к поискам. Трэйси выскочила из джипа и бросилась в гараж, чтобы вывести второй.

Глаза Кавано адаптировались к ночной темноте, и он побежал сквозь кусты, уворачиваясь от свисающих еловых веток. К своему изумлению, он увидел, что маскировочная сеть, закрывавшая посадочную площадку, не убрана, а темный силуэт вертолета, похожий на гигантскую стрекозу, стоит на месте. Мотор не работал, лопасти винта не вращались.

В ноздри ударил резкий запах авиакеросина, заполнявший ночной воздух.

Резко развернувшись, Кавано не заметил бревна и споткнулся. Падая, он развернул винтовку дулом вверх, чтобы в ствол не попала грязь. Выполненный автоматически перекат через плечо смягчил падение. На выходе из кувырка Кавано сел на корточки. В этот момент он понял, что споткнулся вовсе не о бревно.

Роберто неподвижно лежал на земле, его глаза были широко открыты. В свете луны Кавано увидел черную лужу крови, расплывшуюся рядом с проломленным затылком.

В то же мгновение в глаза ударил резкий свет — это вспыхнули пары авиакеросина. Пламя осветило заправочный насос, из которого хлестало топливо, разливаясь во все стороны. Огонь вспыхнул еще сильнее, и его стена начала двигаться сквозь лес. Кавано отскочил назад, когда волна жара дошла до него.

Разворачиваясь, чтобы бежать, он увидел пламя, охватившее вертолет и камуфляжную сеть, которая мгновенно сгорела. Свет пожара был настолько ярким, что Кавано мог разглядеть отдельные иголки на ветках и рисунок коры на стволах деревьев. Рванувшись к бункеру, он услышал, как к хрусту опавшей хвои под ногами добавился гул огня, наступавшего по пятам.

— Прескотт!

Гул надвигающегося пожара заглушил его крик, но не смог заглушить грохот снижающихся вертолетов. Кавано побежал еще быстрее. Трэйси и Чэд стояли около джипов, сжимая в руках винтовки и изумленно глядя на приближающуюся стену огня.

В следующее мгновение ракета, сорвавшаяся с пусковой установки одного из вертолетов, прочертила в воздухе дымный след и ударила в джипы. Раздался взрыв, от которого в разные стороны полетели куски металла и человеческой плоти.

Ударная волна взрыва и нервный шок от произошедшего у него на глазах повалили Кавано на землю. Он почувствовал себя на грани безумия, ошеломленный нереальностью событий, творящихся вокруг него. Но затем он увидел Дункана, который выбежал из бункера, и самообладание начало возвращаться к нему. Сжав покрепче винтовку, он побежал на полусогнутых к тому месту, где остановился Дункан, изумленно смотревший на пламя, охватывавшее деревья одно за другим.

— Внутри Прескотта нет! — прокричал Дункан и резко развернулся, глядя на воронку, оставшуюся на месте джипов. — Чэд и Трэйси...

— Попали под удар!

— Сукин сын! — взбешенное выражение лица Дункана стало тревожным, когда он услышал свист новой ракеты, выпущенной с вертолета.

10

Они бросились к входу в бункер и нырнули внутрь за мгновение до того, как раздался второй взрыв. Осколки и щепки от разбитых деревьев пронзили то место, на котором они только что стояли.

Дункан с грохотом захлопнул дверь.

— Я думал, что Прескотт нужен Эскобару живым!

Бункер вздрогнул от следующего взрыва.

— Разве они могут надеяться, что не убьют его заодно с нами?

— Роберто тоже погиб! — крикнул Кавано, поднявшись на ноги. Он побежал в сторону поста управления.

— Что? — Дункан ринулся вслед за Кавано, сжимая в руках винтовку.

— Ему вышибли мозги!

— Боже, что происходит?

Они вбежали на пост управления. Хотя Трэйси не выключила системы слежения перед уходом, некоторые экраны опустели. Очевидно, пожар уничтожил камеры, передававшие на них изображение. Кавано посмотрел на остальные. Несколько экранов погасли у них на глазах. Однако работало еще достаточное количество камер, и можно было оценить масштабы пожара. Огнем была охвачена примерно треть периметра бункера со стороны посадочной площадки.

На одном из экранов появились три вертолета.

В ноздри Кавано ударил резкий запах.

— Ты чувствуешь запах?

— Из вентиляции, — ответил Дункан, щелкнув одним из выключателей. — Теперь она выключена. Воздух, смешанный с дымом, не попадет внутрь. У нас достаточно воздуха внутри, чтобы продержаться здесь пару дней.

Кавано кивнул.

— Нам столько и не понадобится. Этим вертолетам скоро придется улететь, чтобы дозаправиться. А вернуться они не смогут, поскольку пожар и взрывы не останутся незамеченными и сюда прибудут пожарные и полиция.

— Они не могут рассчитывать на то, что сумеют скрыться незаметно. Не понимаю, почему люди Эскобара действуют столь рискованно.

— Первое, что ты сказал, может быть правдой, — сказал Кавано, глядя на зеленоватое изображение на экранах. Камеры ночного видения с трудом справлялись с подстройкой яркости в условиях пожара. На некоторых из мониторов была видна только зеленая засветка. — Возможно, Эскобар тут ни при чем.

— Но кто же...

У Кавано запершило в горле от дыма, висевшего в комнате.

— Я надеюсь, что ты полностью закрыл вентиляционную систему.

— Ты видел, как я это сделал.

— Тогда откуда дым?

Из вентиляционного отверстия в потолке повалил густой дым.

— Это...

— Авиакеросин, — закончил Кавано. Он подтолкнул Дункана в сторону коридора. В тот момент, когда они выбежали из комнаты, из вентиляционного отверстия вырвались языки пламени, мгновенно охватившие потолок.

Выбегая в коридор вслед за Дунканом, Кавано почувствовал за спиной усиливающийся жар.

Из другого вентиляционного отверстия тоже начали вырываться языки пламени и дым. Дункан присел и закашлялся.

— Видимо, огонь пошел по вентиляционному каналу до того, как я заблокировал его.

— Нет! Посмотри на монитор, слева сверху!

Несмотря на огонь, охвативший потолок, и дым, через дверной проем можно было с трудом рассмотреть изображение на экранах мониторов. Монитор, о котором говорил Кавано, давал изображение с верхней части холма над бункером. Кустарник еще не загорелся, но тем не менее из вентиляции валил густой дым.

— Как, черт побери, авиакеросин попал в вентиляцию? — спросил Кавано.

Дым под потолком становился все гуще.

— Мы не сможем выбраться через основной выход! — сквозь кашель проговорил Дункан, показывая на другой монитор, тоже окутанный дымом.

На этом мониторе, стоявшем справа сверху, шло изображение от входа в бункер. На месте леса, который обычно виднелся на мониторе, бушевало пламя.

Но на мониторе, показывавшем лес со стороны запасного выхода, пламени не было. Пожар еще не добрался туда.

Наклонившись, Кавано побежал через заполненные дымом кухню и жилую комнату. Выбежав в главный коридор, Кавано и Дункан бросились по нему в сторону запасного выхода.

Дункан повернул рычаг замка и открыл дверь. Держа винтовку наготове, Кавано рванулся вслед за ним по бетонному наружному коридору, в конце которого их ждали свежий воздух и деревья, пока не тронутые огнем. Но их ветки уже раскачивались от потока воздуха, вызванного пожаром, и темноту леса пронизывал свет от огня, с треском пожиравшего деревья. Дункан неожиданно упал навзничь, прямо на Кавано. Коридор заполнился грохотом выстрелов. Вспышки света из ствола автоматической винтовки сделали освещение мигающим, словно от стробоскопа. Завизжали пули, отскакивающие от бетона, и Дункан вскрикнул.

Стрельба закончилась столь же неожиданно, как началась. Кавано, придавленный к земле телом Дункана, застонал от боли в левом плече. В горле стоял кислый запах бездымного пороха. Со стороны деревьев донесся металлический скрежет. Похоже, кто-то хотел передернуть затвор винтовки, чтобы выбросить патрон, давший осечку. Огонь пожара разогнал ночные тени, и Кавано с изумлением увидел Прескотта, сидевшего на корточках посреди кустарника. Испуганно глядя на приближающийся огонь, Прескотт держал в руках «AR-15», которую, вероятно, забрал у Роберто, и лихорадочно дергал затвор.

— Дункан, — только и смог произнести Кавано.

Ответа не последовало.

Борясь с усиливающейся болью в плече, Кавано выполз из-под тела Дункана, придавившего его к земле. Нос наполнял тошнотворный запах крови.

— Дункан, бежим!

Кавано надеялся, что раны Дункана не столь серьезны, но, увидев его лицо, обезображенное попаданиями по крайней мере полудесятка пуль, понял, что все кончено.

— Дункан!

Кавано пришлось бросить винтовку. Он потащил тело Дункана обратно в коридор, стараясь успеть скрыться прежде, чем Прескотт сможет извлечь из патронника заклинивший патрон. Приближаясь к двери, он почувствовал, как его спина все сильнее нагревается от горящего внутри огня.

Скрежет металла прекратился.

— Нет!

Последним отчаянным рывком Кавано втащил Дункана в дверной проем. Раздалась очередь, и пули засвистели над головой Кавано, ударяясь в бетон. Кавано захлопнул дверь в тот момент, когда Прескотт скорректировал прицел, опустив ствол винтовки, в точности следуя тем инструкциям, которые совсем недавно получил от Кавано. Пули ударили в металлическую дверь.

— Дункан.

Левое плечо болело все сильнее. Закашлявшись от дыма, Кавано попытался найти у Дункана пульс, понимая, что не найдет его.

— Дункан!

11

В нем боролись горе и гнев, и на то, чтобы бояться за собственную жизнь, просто не оставалось сил. Единственным желанием Кавано было молотить Прескотта по лицу до тех пор, пока оно не станет таким же неузнаваемым, как сейчас у Дункана. Последний раз взглянув на погибшего друга, он начал пробираться по коридору, не поднимаясь в полный рост. Выйти через запасной выход нельзя. Коридор представлял собой самый настоящий тир. Даже при рикошете от стен пули будут лететь в него. Прескотт научился удерживать прицел, опуская ствол винтовки, так что шансов здесь нет. Кавано понял, что остался в живых лишь потому, что все пули попали в Дункана, послужившего ему живым щитом.

Бегом пробежав через жилую комнату, Кавано постарался не закашляться от заполнявшего бункер дыма. Пуля Прескотта попала в левое плечо в открытое место между шеей и плечевой накладкой бронежилета. Прикоснувшись рукой к мышце между ключицей и шеей, он почувствовал, что кровь продолжает течь из раны.

Кавано упал на колени, хватая ртом воздух. Пространство у пола было не столь сильно задымлено. Пригибаясь, чтобы жар от горящего потолка не обжигал его, Кавано бросился в оружейную. Чтобы выбраться из бункера, придется использовать основной выход. Однако изображение на мониторе ясно свидетельствовало, что горящие деревья и кустарник не дадут ему это сделать. В оружейной был люк, через него можно было попасть в туннель, выход из которого находился рядом с посадочной площадкой. Однако пожар начался именно оттуда, и Кавано не был уверен, что сможет воспользоваться им.

Сидя в дыму, он сдвинул в сторону стол, на котором лежали бронежилеты. Отбросив ногой половицы, Кавано взялся за ручку люка, замаскированного в полу. Из тоннеля повалили клубы дыма. Догадка подтвердилась. Тоннель не поможет. Даже в том случае, если он ухитрится проползти по нему, огонь забирает из воздуха кислород, и ему предстоит задохнуться прежде, чем изжариться.

Плечо болело все сильнее, голова стала неестественно легкой.

Надо остановить кровотечение, и как можно быстрее. Пошатываясь, он подошел к полке, на которой лежали несколько пакетов красного цвета. Аварийные медицинские пакеты «ПроМед». Ими пользуются многие организации, работающие в экстремальных условиях. Помимо всего прочего, в каждом из них имеется марлевый тампон величиной с кулак, который прозвали «затычкой для крови». Он в состоянии впитать в себя по крайней мере пол-литра крови. Но пожар усиливался, и времени на то, чтобы открыть пакет, наложить тампон и зафиксировать его пластырем, просто не было.

Времени оставалось ровно столько, чтобы воспользоваться клейкой лентой. Не медицинской. Он схватил с полки рулон ленты серебристого цвета, лежавший рядом с пакетами первой помощи. Гидроизоляционная лента. Многие включали ее в состав своего набора для первой помощи. Первый друг стрелка. Кавано сбился бы со счета, если бы взялся вспоминать, сколько раз он видел раны, заклеенные этой лентой. Рванув ворот, он рукавом рубашки вытер кровь во впадине между шеей и плечом. Оторвав два куска ленты, накрест наклеил их поверх раны. Его тело дернулось от боли, когда он прижал ленту плотнее, но сквозь боль он почувствовал, как лента плотно приклеилась к коже.

Не подымаясь в полный рост, Кавано побежал в ванную, которая тоже была заполнена клубами дыма. Забравшись в поддон, он включил душ и направил его на себя, чтобы намочить волосы и одежду. Затем он намочил полотенце и обмотал им голову. Затем стал пробираться в кухню, с него стекала вода. Он открыл мойку и вытащил из-под нее огнетушитель. Затем побежал в кабинет Дункана, чтобы взять еще один огнетушитель. Светв бункере вдруг замигал, а потом и вовсе погас.

Пошатываясь, он прошел через жилую комнату, которую теперь освещало лишь пламя пожара, и выбрался в коридор, ведущий к основному выходу. Поставив огнетушители на пол, он забежал в туалет и схватил еще один.

Дверь основного выхода, как и запасная, открывалась изнутри при помощи рычага, сдвигавшего засов. Открыв засов, Кавано взялся за ручку двери и сразу же отдернул руку. Ручка сильно нагрелась от полыхавшего снаружи пожара. Покачиваясь, Кавано опустил рукав на правой руке и снова взялся за дверную ручку. Она обожгла пальцы даже через ткань, но он уже не обращал на это внимания. Сейчас ему было необходимо во что бы то ни стало выбраться из бункера.

Открыв дверь, он инстинктивно отшатнулся. Позади него тоже было не слишком прохладно, но впереди его глазам предстал сущий ад.

12

Завывание ветра, вызванного пожаром, было таким же громким, как гул самого пожара. Огонь вытягивал воздух из бункера с ужасающей силой, и поток воздуха практически остановил Кавано, не позволяя ему сдвинуться назад.

Сейчас же!

В детстве Кавано однажды видел пожар на нефтяной вышке, где работал его отец. Он вряд ли когда-нибудь смог бы забыть высокую стену огня и жар, который чувствовался с большого расстояния. Тогда пожар начался на закате и продолжался всю ночь. Вокруг вышки было светло, как в августовский полдень. Пожар не могли потушить пять насосов высокого давления, работавшие на полную мощность. В конце концов его отец, одетый в огнезащитный костюм и шлем, сел в бульдозер и подъехал вплотную к вышке. Нож бульдозера был поднят, чтобы создать дополнительный экран между водителем и огнем. Спереди торчал шест, на котором был закреплен заряд взрывчатки. От него тянулись провода с асбестовой изоляцией. Отец подвел бульдозер к очагу пожара и сбросил заряд, а затем быстро дал задний ход и выскочил из машины, спрятавшись за ней. Другой пожарный замкнул рубильник, чтобы привести заряд в действие. Ударная волна чуть не сбила Кавано с ног, хотя он стоял достаточно далеко от места взрыва. Несмотря на то, что он заранее закрыл уши руками, звон стоял в них еще несколько часов. Однако самым удивительным было то, что взрыв погасил пожар.

— Взрыв создал вакуум и лишил огонь воздуха, необходимого для горения, — объяснил ему отец потом.

13

Кавано швырнул в огонь первый огнетушитель. Нервное возбуждение придало сил, и следующий огнетушитель полетел еще дальше. Трудно догадаться, сколько еще времени продержатся под напором огня топливные баки, но ждать не было никакой возможности. Чувствуя, как на спине закипает вода, которой пропитана одежда, Кавано без особых размышлений понял, что погибнет, если не выберется прямо сейчас. Схватив третий огнетушитель, он ринулся в адское пламя.

Волна от первого взрыва ударила его, как кулаком. На бегу он бросил третий огнетушитель прямо перед собой. Следующий взрыв оглушил его, чуть не сбив с ног. Останавливаться нельзя. Он бросился в бушующее пламя. Вернее, то, что им было до того, как взрыв огнетушителя создал вакуум, а реагент разлетелся в разные стороны. Взорвался третий огнетушитель. Кавано понял, что бежит по коридору шириной метра три, стены которого состояли из огня. Задержав дыхание, он выбежал из этого коридора и упал, споткнувшись о кусты, не тронутые пламенем. Покатившись по заросшему склону холма, он сбил пламя с одежды. За спиной раздался мощный хлопок огня, вновь сомкнувшего свою стену.

Кавано почувствовал, как дрожат мышцы на руках, ногах и спине. Видимо, катясь по земле, он ударился о торчащие из нее камни. Плевать. Если есть боль, значит, он жив. Она будет лишь подгонять его. Он спустился в глубокий овраг. Полотенце, которым он обмотал голову перед выходом, где-то потерялось. Не так уж важно, огонь высушил его мгновенно, и теперь пришлось сбивать пламя с тлеющих волос руками.

Кавано снова упал, инстинктивно сделав кувырок. Встав на ноги, он побежал дальше в окружающую его темноту. Позади были слышны гул пожара и грохот вертолетов, подлетавших к бункеру с той стороны, куда еще не добрался огонь.

В отсветах пламени Кавано увидел три вертолета безо всяких опознавательных знаков. Они зависли на уровне верхушек деревьев и спустили вниз тросы. Открылись люки, и из них начали появляться и спускаться по тросам одетые в черное люди с автоматами в руках. Один, два, три, четыре, пять. По пять из каждого вертолета. Они скользили по тросам быстро и очень профессионально. На их головах были надеты шлемы с наушниками и микрофонами.

Достигнув земли, они тут же растворились среди деревьев. Кавано побежал по оврагу. Увиденного было достаточно, чтобы понять, что ни один наркобарон, даже такой, как Эскобар, не смог бы так быстро нанять большую группу хорошо подготовленных бойцов. Подобная подготовка проводится только в армии, причем отнюдь не во всех родах войск. Те, кто спустился из вертолетов, очевидно, прошли подготовку в силах специального назначения, как и сам Кавано.

Сердце колотилось, будто сумасшедшее. Он увидел, что вертолеты поднялись выше и разошлись в стороны, на равное расстояние от очага пожара. Стало ясно, что чувствовать себя в безопасности еще рано. Пилоты вертолетов, очевидно, занялись поиском спасшихся от пожара при помощи инфракрасных датчиков. Это было совсем не смешно. Как только они увидят на экране источник тепла с силуэтом, похожим на человека, они сразу же направят в это место тех, кто высадился, и будут руководить поисками по радио. Наземная команда начнет прочесывать указанный сектор леса и найдет его.

Кавано понял, что у него есть лишь один путь к спасению. Надо вернуться и подойти к огню как можно ближе, чтобы тепловое излучение пожара скрыло его собственное. Он развернулся и начал подыматься вверх по оврагу, навстречу горящим деревьям и кустарнику. Треск был схож со звуками взрывов, так что появилась надежда, что нападавшие не заметили среди этого шума взрывы огнетушителей, брошенных им в огонь. Воздух обжигал кожу. Кавано постарался успокоиться, сосредоточившись на мысли, что теперь инфракрасные датчики вряд ли помогут обнаружить его.

Жар становился все сильнее, и подходить ближе было опасно для жизни. Пожар продолжал захватывать все новые участки леса, заставляя Кавано отступать, уворачиваясь от внезапно вспыхивающих кустов. Склоны оврага загорелись. Огонь будто преследовал его. Именно здесь, на грани смертельной опасности, Кавано мог выжить, расчетливо двигаясь вместе с пожаром. В глазах плыло, кожа сжималась от жара. Хотелось пить, как никогда в жизни. Но думать обо всем этом было некогда, поскольку, помимо расчета скорости передвижения, надо было следить за краями наступавшей стены огня. Нападавшие должны были рассредоточиться и окружить очаг пожара, двигаясь точно так же, как и он сам, — со скоростью движения огня. Правда, им можно было не подходить к огню слишком близко, поскольку не требовалось скрываться от инфракрасных датчиков, и спокойно охотиться на того, кого эти датчики не смогли обнаружить.

Преследуемый огнем, Кавано дошел до того места, где склоны оврага были особенно крутыми. Колени подогнулись, и пришлось выпрямить ноги усилием воли. Грудь судорожно вздымалась, он хватал ртом то небольшое количество воздуха, которое оставлял ему огонь. Колени снова подогнулись, и на этот раз Кавано потерял равновесие и упал, уже не в состоянии мягко перекатываться через спину. Скатившись на дно оврага, он ударился боком о валун и поморщился от боли. Едва собравшись вставать, он застыл. Справа от Кавано среди деревьев появился человек с автоматом в руках. Он методично двигался вперед вдоль кромки пожара.

Громкий щелчок древесного ствола, лопнувшего от воздействия огня, заставил человека резко развернуться. В ту же секунду Кавано нырнул в сторону, укрывшись в ложбинке между валуном, о который он только что ударился, и глинистым склоном оврага. Прижавшись к земле, он попытался слиться с поверхностью, надеясь на то, что сажа достаточно закоптила его лицо и одежду, чтобы можно было принять его за валун или гниющий ствол поваленного дерева.

Если пытаешься спрятаться, никогда не смотри на того, от кого прячешься. Так учили инструкторы в «Дельте». Тот, кто охотится за тобой, может увидеть отблеск глаз или почувствовать твой взгляд. Смотри немного в сторону, краем глаза. Периферическое зрение поможет следить за перемещениями противника.

Кавано так и сделал. Глядя на противоположный склон оврага, он отслеживал перемещение справа от себя. Силуэт начал спускаться вниз, затем остановился. Видимо, человек присматривался к направлению распространения огня. Кавано приготовился выстрелить в случае, если противник хоть как-то обратит внимание на его укрытие. Мужчина постоял на месте еще мгновение. Слишком долго. Кавано уже был готов спустить курок, когда его противник развернулся и начал подниматься по склону оврага, продолжая следить за кромкой пожара.

Огонь подступил ближе. Прижимаясь к земле, чтобы спастись от жара, Кавано пополз между валунами. Надо было отползти подальше от огня, но сделать это не слишком быстро, чтобы противник не уловил движение у себя за спиной. Кавано почувствовал, что нагревшийся от пожара воздух обжигает ему язык и глотку.

Вертолеты все еще висели над лесом, образовав равносторонний треугольник. Их пилоты продолжали вглядываться в экраны инфракрасных приборов, высматривая человеческий силуэт на случай, если кто-нибудь сумел спастись от пожара. Пламя приближалось, и Кавано чувствовал его тепло даже сквозь подошвы ботинок. Он пополз быстрее. Если бы к оврагу подошел еще кто-нибудь из нападавших, Кавано не смог бы его увидеть, поскольку лежал на земле. Оставалось лишь решать самую насущную из проблем — как не сгореть в этом адском пламени.

Наконец он выполз на полоску земли, не покрытую растительностью. Во время дождей, шедших последние несколько дней, по оврагу текли потоки воды. В склоне образовалась промоина, прикрытая сверху корнями деревьев. Кавано заполз внутрь. Неожиданно на него упал кусок земли. Он вновь замер, представив себе, как стоящий сверху человек водит из стороны в сторону автоматом, следя за приближающимся огнем. Лишь бы корни выдержали его вес, чтобы преследователь не свалился Кавано в буквальном смысле на голову. Вместо этого на голову Кавано упали еще несколько кусков земли, когда противник перенес вес с одной ноги на другую.

Стараясь не закашляться от дыма, стекающего по склону оврага, Кавано приготовился стрелять в том случае, если противник станет спускаться в его укрытие. Дым стал таким густым, что пришлось задержать дыхание. Однако человек, стоявший наверху, вероятно, был вынужден сделать то же самое. Дым наверняка заставит его уйти. Вопрос в том, кому придется двинуться первым. Во время беспощадного тренировочного курса в «Дельте» Кавано однажды задержал дыхание на четыре минуты, находясь в помещении, заполненном слезоточивым газом. Но это было давно, и он не был уверен, что сможет повторить свой результат сейчас, как бы он ни старался. Кроме того, у противника могла быть дыхательная маска, защищающая от дыма.

Пламя подбиралось все ближе. Кавано понял, что через несколько секунд ему придется кувыркнуться, выбираясь из своего убежища, выстрелить в противника и бежать вниз по оврагу, где еще оставался пригодный для дыхания воздух.

И что дальше? Остальные услышат звук выстрела и ринутся сюда. А если не услышат, что с того? У того, кто наверху, на шлеме радиостанция, при помощи которой он держит связь с вертолетами и своими напарниками. Если он вовремя не отзовется, это вызовет подозрения, и остальные двинутся сюда.

И вертолеты тоже. Кавано продолжал сдерживать дыхание. В глазах замелькали звездочки. Похоже, вертолеты уже двинулись сюда, настолько громким вдруг стал звук вращающихся винтов и работающих двигателей. Они явно снижались.

Человек, стоявший прямо над Кавано, что-то сказал в микрофон. Кавано не расслышал, что именно. Он уловил лишь настойчивую интонацию. В следующее мгновение Кавано услышал тяжелые шаги и почувствовал сотрясение почвы. Шаги удалялись. Ему на голову свалились еще несколько кусков грязи. Грохот вертолетов стал просто оглушительным.

Кавано больше не мог задерживать дыхание. Звездочки перед глазами становились все крупнее, и он выскочил из своего убежища. Ползя от одного валуна к другому, он наконец добрался до места, где воздух был относительно чистым, и начал судорожно дышать. Воздух был согрет огнем, но в любом случае он был холоднее, чем тот, которым Кавано дышал с того момента, как выбрался из бункера. Зрение вернулось к нему, и он разглядел языки оранжевого пламени и густой дым на том месте, где он только что прятался. Но рассматривать их не было времени. Кавано навел винтовку на склон оврага, готовясь выстрелить, если там появится кто-нибудь из нападавших.

Но они не появились. Рокот вертолетов справа заставил Кавано посмотреть на гребень склона. Вертолеты висели метрах в ста от него. Нападавшие, как по волшебству, поднимались вверх по тросам, не делая никаких движений. Следовательно, в вертолетах стоят лебедки, которые их поднимают. «Такой идеальной эвакуации наземной команды я, наверное, не видел ни разу в жизни», — подумал Кавано. Казалось, что вертолетчики не затратили ни секунды лишнего времени, подняв на борт по пять человек. Еще до того, как закрылись люки, вертолеты наклонились и быстро прошли над очагом пожара. Они летели на запад, где горы были покрыты лесом еще гуще, чем здесь. Грохот затих, и вертолеты растворились в темноте. Остался лишь гул пожара, от которого теперь можно было бежать настолько далеко, насколько хватит сил.

Кавано шел, шатаясь. Воздух становился все прохладнее. Вдруг он услышал взрывы, один за другим раздавшиеся за спиной. Вероятно, взорвались боеприпасы в оружейной. Он перешагивал через валуны и поваленные стволы деревьев, продираясь сквозь густой кустарник и нижние ветки елок. Потеря крови ослабила его настолько, что ему приходилось постоянно бороться с желанием сесть и отдохнуть. Для того чтобы максимально уйти от пожара, ему пришлось призвать на помощь всю силу воли и дисциплину. К гулу пожара прибавился новый звук, высокий и прерывистый. Он приближался. Сирена. Нет, сказал он себе. Несколько сирен. Конечно. Полиция и пожарные. Мимо ближайшего городка, в восьми милях отсюда, им придется двигаться по еле заметной грунтовой дороге, которая ведет к бункеру. Они не знают о его существовании, однако теперь, благодаря пожару, они без труда найдут его.

Идея двинуться в сторону дороги, идя на звук сирен, и дождаться спасателей была весьма заманчивой. Возможность отдохнуть, получить медицинскую помощь. Пить. Язык, казалось, распух от жажды. «Я ведь не совершил ничего противозаконного, — подумал Кавано. — Есть все основания обратиться к полиции за помощью».

Однако затем он представил себе, сколько вопросов возникнет у полицейских. Они поместят его в камеру, под защиту. Это равнозначно отсутствию всякой защиты. Попытаются охранять его в больнице, а затем — в участке или где-то еще, где, по их мнению, он будет в безопасности. На самом деле это не даст ему практически никакой защиты. Они заподозрят его в соучастии в убийстве. На то, чтобы доказать свою невиновность, уйдет время. Чем больше времени он потеряет, тем большей опасности подвергнется. Прескотт хотел, чтобы все они погибли. Сукин сын. Теперь у Кавано появилась возможность привести мысли в порядок и проанализировать ситуацию. Что за люди прилетели на вертолетах? Военные? Скорее всего. Зачем им нужен Прескотт? Надо сделать так, чтобы и Прескотт, и те, кто за ним охотится, считали, что Кавано погиб вместе с остальными. Иначе они еще раз попытаются найти и уничтожить его.

Какого черта надо было уничтожать всю команду защитников? Дункан, Чэд, Трэйси, Роберто. Перечисляя про себя имена погибших друзей, Кавано чуть не закричал. Голова пухла от вопросов, которые рождались один за другим и на которые не было ответа. Единственное, в чем можно быть уверенным, так это в том, что пока он не разберется в ситуации, надо сделать так, чтобы враги считали, что он мертв.

«А я и так труп, — подумал Кавано. — Пока что — ходячий».

Нет, не ходячий. Шатающийся. На то, чтобы переставлять ноги и идти, потребовались все его силы — и физические, и моральные. Рана, заклеенная лентой, продолжала болеть. Кожа на руках и голове саднила. Из последних сил он старался идти, не шатаясь и не падая.

Представь себе, что ты в учебке, попытался он пошутить сам с собой. Или, еще лучше, кроме шуток, это первый день обучения в «Дельте». Вспомнив учебный центр в Форт-Брэгге, он почувствовал ностальгию. Сделай так, чтобы твои инструкторы могли гордиться тобой. Шаги Кавано стали более уверенными.

Справа приближался звук сирен. Надо держаться от них на расстоянии и использовать их для определения своего местоположения. Кавано продолжал продираться сквозь темный лес. «Мне понадобится помощь, — подумал он. — Я выгляжу как жертва войны. Если меня кто-нибудь увидит, он закричит от страха и, скорее всего, вызовет полицию. Кто же мне поможет?»

Он вспомнил про Эдди, водителя, который забрал его с автостоянки. Вечно жующий жвачку и сыплющий шутками. Игрушки для крыс в канализации. Он тогда должен был отогнать подальше ту черную машину. Поскольку в машине мог стоять радиомаяк, следовало бросить ее подальше от аэропорта. Кавано уже несколько раз работал в команде с Эдди. Если он узнает о происшедшем, то бросит все и примчится на помощь.

Что-то здесь не так. Предположим, у Прескотта, или у людей в вертолетах, или у всех них, есть информатор в «Службе защиты». Предположим, они знают, что Эдди входил в состав команды. Чтобы удостовериться в том, что Кавано мертв, они установят наблюдение за Эдди. Телефонный звонок, после которого Эдди отправится в ближайший к бункеру городок, станет очевидным свидетельством того, что кто-то из команды защитников остался в живых.

Рисковать нельзя. Надо остаться невидимым.

Ради всего святого, кто же тогда мне поможет?

Сколько ни думай, ответ один. Ему придется обратиться за помощью к единственному в мире человеку, которого он совсем не хочет впутывать в это дело.

Часть третья Идентификация угрозы

1

— Отель «Уорвик», — раздался в трубке сонный мужской голос дежурного.

— Пожалуйста, комната пять-ноль-четыре, — негромко проговорил Кавано. Он сидел среди скал и деревьев в четверти мили от светящегося в ночи городка. У него ушло четыре часа на то, чтобы добраться до этого городка и обойти его стороной. Он не стал звонить раньше, поскольку существовала вероятность того, что окрестности бункера сканируют на предмет обнаружения работающих мобильных телефонов. Военные приборы могут делать это с расстояния в несколько миль. Если же телефон будет работать в непосредственной близости от города, даже в это время суток звонок не вызовет подозрений. Более того, наверняка служащие пожарных команд и полиции, прибывшие на место происшествия, сейчас вовсю пользуются мобильной связью, и выделить в этой каше отдельный разговор будет сложно. Только по ключевым словам. Например, мертвый, нападение, «Всемирная служба защиты». Или имя «Кавано». Поэтому Кавано старался говорить максимально нечетко.

— Пожалуйста, сэр, говорите погромче. Я вас еле слышу.

— Комната пять-ноль-четыре.

— В столь поздний час... Вы абсолютно уверены, что хотите побеспокоить...

— Моя жена ждет звонка от меня.

— Соединяю, — сказал дежурный, тяжело вздохнув.

Прижав телефон к правому уху, Кавано слушал повторяющиеся гудки на другом конце линии.

— О... алло? — раздался хриплый голос Джэми, которую звонок, очевидно, разбудил.

— Это я, — сказал Кавано, привалившись к дереву. Телефон холодил ему руку.

— Алло? Я не могу...

— Это я, — повторил Кавано кодовую фразу. Она означала, что никто не вынуждает его звонить и его словам можно верить. Кавано научил Джэми не произносить имен в разговоре и сейчас надеялся на то, что она спросонья не забудет об этом.

— Аналогично, — прозвучал отзыв. — Почему?.. Сколько сейчас времени?

Кавано успокоился. Джэми не забыла его уроков.

— Поздно.

— Боже! Четыре утра.

Он представил, как Джэми откинула с лица свои темные волосы и искоса посмотрела на электронные часы рядом с кроватью. Хотелось побыстрее рассказать ей, что надо делать, но в экстремальной ситуации разговор должен быть максимально спокойным.

— Да, я знаю. Но ты хотела улетать рано утром, и я решил позвонить пораньше, до того, как ты рассчитаешься и уедешь в аэропорт. Я просто не смогу спать, пока мы не закончим наш спор.

— Спор?

Кавано представил себе, как Джэми нахмурилась.

— Днем в субботу, в баре. Извини, что я вынудил тебя примириться с тем, что снова берусь за работу. Ты была права. — И Кавано представил, как Джэми нахмурилась еще сильнее. — Помнишь, ты сказала, что у тебя достаточно денег, чтобы позаботиться о нас обоих? Как насчет того, чтобы сделать это прямо сейчас?

Джэми на момент замолкла, пытаясь догадаться, к чему он клонит.

— С удовольствием.

— Отлично. Утром рассчитайся за отель. Как насчет того, чтобы не лететь одной, а поехать на машине и вместе со мной? Полюбуемся природой, насладимся обществом друг друга.

— Звучит хорошо, — сказала Джэми, пытаясь скрыть смущение. — Где взять машину? Напрокат?

— Съезди в Вест-Сайд и купи. Все равно мы собирались. Мне никогда не нравилось, как ездит наша старая.

— Мне тоже. Действительно, пора ее сменить. Что берем?

— Что-нибудь не очень броское. «Форд Таурус» был бы лучше всего. Как насчет темно-синего или зеленого?

— Мои любимые цвета, — ответила Джэми. Ее голос все еще звучал сонно и хрипло. Кавано захотелось обнять ее прямо сейчас.

— Возьми вариант экстракласса.

Мощный двигатель в двести лошадиных сил, на пятьдесят больше, чем у стандартной модели. Конечно, с ними не выиграть «Гран-при», не то что с серьезным гоночным мотором, таким, как ставят в «Таурусы» во «Всемирной службе защиты». В любом случае энерговооруженность повыше. А на дороге, где ездят миллионы таких машин, ты получаешь незаметность, которая в нынешней ситуации важнее грубой силы.

— Поскольку нам предстоит немного попутешествовать, мне понадобится одежда, — продолжал Кавано. Чемодан с одеждой лежал в багажнике «Тауруса», взорвавшегося у ворот склада. — Широкие брюки, спортивная куртка, ботинки. Джинсы, пуловер, «Рокпорты». Ты помнишь, какие размеры я ношу?

— Как же я могу их забыть?

— И ничего яркого.

— Упаси боже. Что-нибудь еще?

— Нижнее белье.

— Люблю, когда ты начинаешь говорить об этом.

— Носки. Зубная щетка и бритва. Комплект первой помощи. Никогда не знаешь, что может случиться в дороге.

— Осторожность никогда не вредит.

— Ты не поняла. Еще возьми сэндвичи и побольше воды в бутылках.

Джэми замолчала, пытаясь осмыслить услышанное.

— Это займет некоторое время.

— Догадываюсь. Именно поэтому надо начать пораньше.

— Где мы с тобой встретимся?

— Пока не знаю. Позвоню тебе в полдень.

— Жду не дождусь, когда увижу тебя.

— Я тоже. Извини, что разбудил.

— Ха! Можешь будить меня в любое время. Лучше, конечно, чтобы в этот момент ты был у меня под боком.

2

Кавано нажал кнопку, заканчивая разговор. Затем он выключил телефон. Надо экономить заряд аккумулятора. Кроме того, незачем, чтобы телефон зазвонил в самый неподходящий момент и привлек к нему внимание. Положив сотовый в карман ветровки, он огляделся, прислуживаясь к шуму машин спасательной службы, ездящих по улицам городка. Пожар произошел достаточно близко, и, вероятно, полиция штата решила на всякий случай эвакуировать жителей. По дороге туда-сюда сновали машины с включенными фарами, и вряд ли он смог бы перейти через нее, оставшись незамеченным. Из подъезжающих грузовиков выходили люди с лопатами и бензопилами. Видимо, эта группа должна была работать на линии дороги, используя ее в качестве барьера против огня. Подъехали большегрузные машины с бульдозерами на платформах.

Услышав звук винтового беспилотного самолета у себя над головой, Кавано инстинктивно сжался. Безусловно, этот аппарат принадлежал пожарной службе. Установленные на нем камеры помогали отслеживать пожар с воздуха. Однако внутри Кавано гнездился иррациональный страх того, что на аппарате могут стоять инфракрасные датчики и этот полет является частью операции по охоте за ним.

Ориентируясь по звукам машин, он стал пробираться сквозь лес. Спустя пять минут он опять инстинктивно присел на корточки, услышав звук приближающегося вертолета. Подумав, он успокоился. Если бы нападавшие вернулись на место происшествия, это было бы очень глупо с их стороны. Этот вертолет — часть пожарной команды. Возможно, он сбросит на очаг пожара воду или реагент для тушения. Но все эти логические построения не могли успокоить Кавано, и он чувствовал себя совершенно беззащитным, даже сидя посреди леса.

Луна светила достаточно ярко. Кавано пробирался между темных пней, отодвигая в сторону еловые ветки. Он двигался в сторону другого городка, стоявшего на этой же дороге в пяти милях к востоку, где шоссе, идущее с севера на юг, пересекалось с ответвлением от магистрали штата Нью-Йорк, идущим на запад. Собственно, на этом ответвлении и находился город, рядом с которым он только что был. Естественно, что полиция перекрыла дорогу, чтобы гражданский транспорт не мешал работе спасательных и пожарных команд. Поэтому встретиться с Джэми можно будет только за пределами блокированной зоны.

Небо начало сереть, и Кавано пошел быстрее. Прошло два часа с восхода солнца, с трудом пробивавшегося сквозь дым, когда он вышел к серенькому дому, обшитому досками, стоявшему среди деревьев. Мгновенно упав на землю, Кавано начал разглядывать дом из-за кустов. Грядки были ухоженными, рядом с домом стояли сарай и небольшой гараж, крашенный такой же серой краской, как и сам дом. Но больше всего внимание Кавано привлекла колонка на заднем дворе. Если бы ему подползти туда и попить...

Он представил себе, как сладкая прохладная вода льется по губам и наполняет пересохшее горло.

Слабость победила волю, и Кавано начал вылезать из кустов. Хорошо, что он не успел сделать этого. Буквально через несколько секунд из дома вышла худощавая женщина, одетая в джинсы, футболку и рабочие ботинки, держа в руках перчатки. Наверняка она бы заметила его, а реакцию на человека, покрытого засохшей кровью, угадать нетрудно — об этом немедленно сообщат властям.

Но вместо этого она хмуро посмотрела на небо, в котором плыли клубы дыма, взяла в руки шланг насоса и крикнула, видимо обращаясь к тому, кто находился в доме:

— Эй, Пэт! Не знаю, пойдет ли в нашу сторону этот пожар, о котором они нам сообщили. Раз ты решил до конца защищать эту старую ферму, лучше бы тебе поставить на стол банку с пивом, взять в руки второй шланг и помочь мне полить водой крышу.

Кавано и так потерял слишком много воды, чтобы позволить себе потеть под лучами солнца, поэтому он медленно отполз в тень деревьев. Затем он прошел мимо дома и нескольких других, стараясь оставаться на безопасном расстоянии от них и не приближаться к городу. Дойдя до дороги, протянувшейся с севера на юг, он спустился к дренажной трубе. Внизу было сухо и прохладно. Выйдя на противоположной стороне дороги, он снова двинулся в лес. Знание того, что скоро у него появится возможность отдохнуть, придало ему сил. Свернув к дороге, которая ответвлялась от шоссе и шла с запада на восток, он ползком забрался в кустарник на обочине и посмотрел на перекресток, который теперь находился на западе от него. Как он и ожидал, полиция заблокировала дорогу, но пост находился на въезде в город, следовательно, перекресток свободен.

«Отлично», — подумал Кавано.

Он отошел обратно к деревьям, росшим у дренажной трубы, и посмотрел на часы. Десять минут первого. Вынув мобильный, Кавано включил его и набрал номер.

Джэми взяла трубку после первого же сигнала.

— Да? — спросила она. В ее голосе слышалось беспокойство.

— Это я, — ответил Кавано негромко.

— Аналогично. Ты не позвонил в полдень, и я...

— Все в порядке.

— Ты уверен?

— И будет еще лучше, когда ты встретишь меня, — сказал Кавано. В трубке послышались голоса. — Ты где?

— Покупаю машину. Сам понимаешь, когда берешь за наличные, не торгуясь, все идет быстрее, но оформление документов... Вот наконец-то, они уже дают мне ключи.

— Что касается наличных... — начал Кавано, сжав трубку покрепче.

— Сколько нам надо?

— Как минимум пару тысяч двадцатками.

— Я возьму три.

— Скажи кассиру, что едешь в Атлантик. Когда соберешь все необходимое, езжай на север по сквозному шоссе штата Нью-Йорк. Примерно через пятьдесят миль, после поворота на Кингстон, будет поворот на Баскервилль.

Ничего не поделаешь. Теперь придется назвать город. Можно надеяться лишь на то, что спасательные службы столь активно пользуются мобильной связью, что сканер не сумеет выделить их разговор по ключевому слову.

— Поедешь на запад, — продолжил Кавано. — Примерно через десять миль будет перекресток на въезде в Баскервилль. Поверни направо. Метрах в ста, не доезжая города, увидишь сухое русло ручья, упирающееся в дренажную трубу. Остановись и выйди из машины. Сделай вид, что у тебя спустило колесо и ты решила их проверить.

— Перекресток, направо, дренажная труба. Запомнила. Ты будешь там?

— Именно, — ответил Кавано. Над головой пролетел еще один вертолет с небольшой цистерной, подвешенной между шасси. «Вода для тушения пожара», — подумал Кавано. — Если, конечно, лесной пожар не внесет свои коррективы.

— Лесной пожар? — переспросила Джэми. Кавано не ответил. — Ты действительно умеешь выбрать способ провести время вместе. Я постараюсь добраться как можно быстрее.

— Перезвони, когда будешь на подъезде. Я оставлю мобильный включенным.

— С тобой действительно все в порядке?

— Со временем. Спасибо за твою помощь.

— Спасибо, что попросил об этом. Я думала, ты никогда в жизни этого не сделаешь.

3

Кавано положил мобильный в карман куртки. Теперь, когда все необходимое было сделано, можно было и оглядеться. Найдя среди деревьев подходящую ложбинку, он накрыл ее опавшими ветками, критически осмотрел созданный камуфляж, а затем вполз внутрь своего нехитрого укрытия. Пахло сырой землей. После всего пережитого это был не самый худший запах. Кавано лег на спину, ногами под уклон. Теперь можно хоть на время расслабиться. «Все, что мне остается, — это ждать Джэми», — подумал он.

Несмотря на то, что ветки закрывали его от солнца, становилось все теплее. Осознав, насколько неудобно отдыхать в бронежилете, Кавано снял его и увидел впившиеся в поверхность жилета осколки одного из огнетушителей, при помощи которых он прошел сквозь пожар.

Он с минуту хмуро рассматривал осколки. Затем проверил ленту, которой была заклеена рана. Под пленкой чувствовалась пульсация, но толстые полосы серебристого пластика крепко приклеились к коже, предотвращая кровотечение. Рана припухла, и попытки вертеть головой вызывали боль.

Кавано вытянул ноги, вернее, попытался это сделать, поскольку они тут же непроизвольно согнулись. «Началось, — подумал он. — Однако намного раньше, чем я ждал». Адреналин держал на ногах его измученное тело, подхлестывал, пока он уходил от пожара и разговаривал с Джэми, и вот наступила расплата.

Теперь, когда предстояло несколько часов ничего не делать, адреналин не расходовался адекватно. Мышцы дрожали, колени подогнулись к груди, хотелось обхватить себя руками и сжаться в комок. Напала зевота, и не только из-за того, что он не спал всю ночь. Это был естественный рефлекс организма, пытающегося снять напряжение. «Хотел побольше повоевать, теперь плати за это», — подумал Кавано.

Обхватив колени руками, он вздрогнул. Чтобы успокоить тело, пришлось принять нечто вроде позы эмбриона. Кавано часто раздумывал по поводу того, что выход из адреналинового шока сродни подготовке к перерождению, а рождение — это всегда боль.

Веки налились тяжестью. Уже почти уснув, он выключил сигнал на мобильном, оставив только вибросигнализацию. Убрав телефон под куртку, он взял в руку пистолет и скрестил руки на груди. Только после этого он позволил себе уснуть окончательно.

4

Вибрация телефона, лежавшего где-то на животе, мгновенно разбудила Кавано. Годы службы приучили его моментально очищать сознание от неразберихи снов, переходя в состояние полной готовности. Телефон завибрировал во второй раз, когда он уже выползал из ложбинки, внимательно прислушиваясь ко всем звукам, и осторожно посмотрел на дорогу сквозь ветки. Телефон дал третий сигнал. Кавано принюхался, стараясь уловить запах дыма, но ничего не почувствовал. «По крайней мере, сейчас я в безопасности», — подумал он.

Соскользнув обратно в ложбину, он убрал пистолет в кобуру и нажал кнопку ответа.

— Тако Белл, — произнес он условленную фразу.

— Отлично. Вы уже открылись, — закончила условленную комбинацию Джэми. — Когда ты не ответил сразу...

— Немного задремал, — успокоил ее Кавано. Прижимая телефон к уху, он посмотрел на наручные часы. Почти полпятого. — Ты где?

— Подъезжаю к городку. Вижу перекресток. А ведь ты не шутил насчет пожара, горы затянуты дымом. Дорога впереди перегорожена.

— На въезде в город? — спросил Кавано. Он надеялся, что пост не перенесли дальше в сторону дороги.

— Да. Впереди меня полицейский завернул пару машин.

— Ты можешь проехать через перекресток?

— Да.

— Придется немного подождать меня.

Выключив телефон, Кавано сунул его в карман куртки и подобрал с земли бронежилет. Еще раз поглядев сквозь ветки, прикрывавшие его убежище, он начал пробираться сквозь лес. Выйдя к кустам, обрамлявшим дорогу, он внимательно посмотрел на нее. Возвышавшаяся вдалеке гора, как и сказала Джэми, была окутана дымом. Судя по всему, пожар пошел на запад, в сторону от городка. Над облаками дыма показался вертолет, сбрасывавший на пожар заряд воды.

Кавано присел, ожидая, пока грузовик с выключенными маячками проедет мимо и звук его мотора затихнет вдали. Он снова посмотрел на дорогу. Никого. Кавано перебрался в кювет, заросший травой, который вел к дренажной трубе. Забравшись в трубу, он стал прислушиваться.

Спустя минуту наверху остановилась машина. Послышался звук открывающейся и закрывающейся двери, затем шаги по асфальту, потом по гравию. Кто-то обошел вокруг машины, как если бы он проверял колеса.

— Где ты? — услышал он спокойный голос Джэми.

— Посмотри на дорогу, в обе стороны. Никто не может заметить нас? — спросил Кавано, сдвинувшись к выходу из трубы.

— Ни души.

— Садись в машину. Трогайся, как только я влезу на заднее сиденье.

Послышались шаги — Джэми пошла к двери машины. Сердце забилось быстрее. Когда Кавано услышал звук открываемой двери, он вылез из трубы, выбрался из кювета и подбежал к стоявшему на дороге темному «Таурусу». Открыв дверь, он бросил внутрь бронежилет и плюхнулся сверху. Затем он закрыл заднюю дверь, не подымаясь с сиденья.

На Джэми была светло-коричневая льняная рубашка, оттенявшая ее пышные темные волосы. Включая передачу, она оглянулась, чтобы посмотреть на Кавано, и ее зеленые глаза расширились. Рваная одежда, перепачканная кровью, грязью и копотью, обожженные волосы и серебристые полосы гидроизоляционной ленты на плече вывели бы из равновесия кого угодно.

— О боже, — всего-то и сказала Джэми.

Кавано оставалось только гордиться своей женой. «Как быстро она справилась с шоком», — подумал он. Джэми повернулась вперед и нажала на газ, разгоняя машину быстро, но не слишком, чтобы не привлечь ненужного внимания.

— Насколько серьезно? — напряженно спросила она, не сводя глаз с дороги.

— Лучше, чем может показаться на первый взгляд, — ответил Кавано. Пересохшее горло заставило его речь звучать, как перекатывающиеся камни.

Увидев на полу упаковку с водой в бутылках, затянутую в пластиковую пленку, он дернул за язычок, чтобы открыть ее.

— Тебя ранили? — со вздохом спросила Джэми.

— Да, — ответил Кавано, хватая бутылку и отвинчивая пробку.

— Так что же может быть хуже?

— Не попали в центр тела, только в плечо, — откликнулся Кавано. Не подымаясь, он начал лить воду себе в рот. Часть воды пролилась и потекла по губам на куртку и на сиденье. Казалось, язык впитывает воду, как губка.

— Что-то вроде «всего лишь ранения в мягкие ткани», да? — голос Джэми стал взволнованным. — А это что такое? Гидроизоляционная лента?

— Никогда не выхожу из дома без нее.

— Ты заклеил себя, как дырявую водопроводную трубу? Ради всего святого, ты же можешь умереть от заражения. Я отвезу тебя к врачу.

— Нет. Никаких врачей, — мгновенно возразил Кавано.

— Но...

— Врач обязан сообщить в полицию о пациенте с огнестрельным ранением. Я не хочу, чтобы в это вмешивалась полиция. Я не хочу, чтобы правительственные службы знали о том, что я остался в живых.

— В «Службе защиты» есть свои медики?

— Да.

— Тогда...

— Я хочу, чтобы никто не знал, что я остался в живых.

— Что, черт побери, происходит?

Кавано сделал еще один большой глоток воды. Казалось, он ощущал, как вода движется по его пересохшему пищеводу. Рядом с упаковкой воды он увидел пенопластовый контейнер для охлажденных продуктов. Превозмогая боль в плече, он потянулся и открыл крышку.

— Пастрами со ржаным хлебом, — сказала Джэми. — Салат с картошкой, капустой и луком, пара маринованных огурцов.

Кавано вцепился в бутерброд, только сейчас поняв, насколько он голоден. Однако после первого же проглоченного куска он почувствовал накатившую дурноту. Откинувшись на сиденье, он уставился в потолок, качавшийся перед глазами в такт движению машины.

— Ты уверен, что не надо обратиться к врачу? — переспросила Джэми.

— Никаких врачей.

— Куда тебя везти?

— Возвращаемся на шоссе. Свернешь на север. До Олбани примерно час езды. Устроимся в мотеле, так, чтобы можно было припарковать машину рядом с номером.

— Могу догадаться: как всегда — ничего вычурного, да?

— Да, какое-нибудь место попроще и подешевле, где не станут удивляться, когда мы будем платить наличными, и где у людей нет привычки звонить в полицию по любому поводу.

— Звучит очаровательно.

— Ты взяла пакет первой помощи?

— Что-то в твоем голосе подсказало мне, что надо взять самый большой. Он в одном из пакетов на полу, вместе с одеждой.

Кавано порылся в пакетах и нашел пластиковую упаковку величиной с хороший телефонный справочник. Рана болела все сильнее. Он открыл пакет и начал перебирать его содержимое. Бинты, мази, ножницы, несколько упаковок «Тайленола». Вскрыв пару упаковок, он высыпал в рот их содержимое и запил водой. Пей медленно, чтобы не тошнило, сказал он себе.

— Я чрезвычайно терпелива, — заметила Джэми. — Я спросила тебя всего один раз.

— Ты хочешь знать, что произошло.

— Как ты догадался?

— Я никогда не рассказывал тебе о заданиях, которые я выполнял.

— Правильно. Но теперь придется.

— Да. Поскольку ты рискуешь своей жизнью, помогая мне, ты имеешь право знать, во что я тебя впутал, и я расскажу тебе все.

5

Мотель в Олбани с незатейливым названием «Вечерняя гостиница» находился в переулке, в пяти кварталах от шоссе, в дешевом районе, вдали от всевозможных «Холидеев» и «Бест Вестернеров». Два бара, авторемонтный магазинчик и закусочная, торгующая гамбургерами, мало чем отличались от окружавших их зданий. Когда заходящее солнце бросило длинные тени на улицы городка, авторемонтный магазин закрылся. Из подъехавших пикапов выбрались несколько мужчин и направились в бар. Кроме них, на улице не было никого.

По пути Кавано постарался хоть как-то смыть кровь и сажу с лица. Потом он надел спортивную куртку, джинсы и пуловер, которые Джэми купила по дороге, чтобы скрыть от посторонних глаз рану, заклеенную серебристой лентой. Убрав обожженные волосы под бейсболку, которую Джэми купила по своей инициативе, он смог наконец сесть по-нормальному, не привлекая к себе внимания. Когда Джэми вышла из машины и пошла в офис, чтобы заказать комнату, Кавано принялся разглядывать однообразные дома, образовывавшие улицу.

Джэми вернулась, держа в руках ключ, прицепленный к большому кубику из желтого пластика.

— Ты заплатила наличными? — спросил Кавано.

— Да. Я сказала служащему, что у нас украли кредитку.

— Хорошее объяснение, ничем не хуже любого другого.

— По-моему, он привык, что парочки, снимающие комнаты, расплачиваются наличными. Может, он решил, что мы крутим роман, — сказала Джэми, разворачивая машину и съезжая с дороги. Они подъехали к задней стене мотеля. — Я понимаю, почему ты не хотел, чтобы я пользовалась кредиткой. Чтобы не было следов в виде записи в кассовом аппарате. Но ведь обо мне никто не может знать, по крайней мере, теоретически, не так ли?

— Теоретически. Я никому не рассказывал о тебе, даже в «Службе защиты», даже Дункану, — сказал Кавано. Перед его мысленным взором предстало изуродованное лицо Дункана. Горечь утраты и гнев по-прежнему наполняли его душу.

Джэми припарковала машину позади «Дампстера», рядом с предпоследней дверью.

— В таком случае не перебарщиваешь ли ты с мерами предосторожности? — спросила она, а потом покачала головой. — Знаю, знаю. Невозможно быть чересчур осторожным.

Несмотря на переполнявшие его эмоции, Кавано нашел в себе силы улыбнуться.

Джэми вышла из машины, подошла к двери комнаты и открыла ее.

В тот же момент Кавано открыл заднюю дверь машины и взял в руки несколько пакетов. Люди любят глазеть на пакеты, это отвлечет их внимание от него самого. Стараясь не бежать, он двинулся к двери комнаты и вошел внутрь.

Две кровати, застеленные выцветшими одеялами. Поцарапанный стол. Небольшой телевизор, привинченный к стене. Тоненький ковер на полу. Зеркала над комодом с отколотым углом.

— Ты же говорил, что хочешь номер в дешевом районе, — сказала Джэми.

В комнате слегка пахло табачным дымом.

— Номеров для некурящихздесь нет, — добавила она.

— Прекрасно, — ответил Кавано, положив пакеты на стол и сев на кровать. Он откинулся назад и закрыл глаза, стараясь подавить головокружение. — Хорошее место, чтобы спрятаться. Ты все отлично сделала.

— Пойду принесу из машины воду и все остальное, — сказала Джэми. Вернувшись, она закрыла дверь на замок.

Лежа на кровати с закрытыми глазами, Кавано почувствовал, что она рассматривает его.

— Оставить свет включенным?

— Да.

— Что еще я могу сделать?

— Дай еще воды и «Тайленола».

— В рану попала инфекция?

— Думаю, нам следует это выяснить, — ответил Кавано, проглотив капсулы и сделав большой глоток воды. Усилием воли он заставил себя подняться.

6

Горячая вода из душа стекала по затылку и спине. Потом Кавано запрокинул голову назад, подставив под струи воды лицо и грудь. Почувствовав, что теряет равновесие, он сел.

Занавеска душевой была открыта. Джэми опустила крышку туалетного сиденья и села, опершись локтями в колени и глядя на Кавано.

В душевой горела встроенная в рамку туалетного зеркала лампа. Хотя глаза болезненно реагировали на ее свет, Кавано оставил ее включенной и смотрел, как в слив уходит вода вперемешку с кровью, грязью и копотью. Когда он налил в руку шампунь и начал мылить голову, вниз посыпались обгорелые волосы.

— У тебя синяки на груди и на ногах, — сказала ему Джэми.

По дороге Кавано урывками рассказал ей о происшедшем. Он с удовольствием отметил, что Джэми слушала его, не перебивая и не давая выхода эмоциям. Лишь несколько раз она задала вопросы, чтобы уточнить суть дела.

— Это, должно быть, когда я скатился в овраг. Знаешь, из тебя получился бы отличный оперативник. Инстинкты у тебя правильные, не знаю, откуда они только взялись?

Сдержанность Джэми лишь подчеркивала ее красоту.

— Эти инстинкты я приобрела, общаясь с тобой, — сказала она, закатывая рукава и намыливая ему спину. — Так зачем же этому Прескотту понадобилась гибель всей вашей команды?

— И кто прилетел на вертолетах? Они вели себя как самый настоящий спецназ, — добавил Кавано.

— А те, которые были на складе?

— У них было достаточно снаряжения, однако они вели себя как обычные бандиты. В них не было той дисциплины, какую продемонстрировали ребята с вертолетов. Когда они пробирались по лестнице, они остановились так, будто в самом деле испугались.

Кавано выключил душ. Вода стекала с него, и некоторое время он стоял неподвижно, как и Джэми.

— А теперь настало время концерта, — сказал он. — Ты помнишь, что надо сделать?

— Ты объяснил все очень четко.

— О'кей.

Кавано сделал глубокий вдох, поднес правую руку к левому плечу, отковырнул край ленты, затем выдохнул, снова глубоко вдохнул и начал отдирать ленту. Клеющий слой крепко схватился и отклеивался очень медленно. Кроме того, отдирать ленту быстро не следовало, чтобы не порвать края раны и не сделать ее шире. Секунды наполнялись болью. Когда Кавано снял ленту полностью, из раны пошла кровь. Конечно, не так сильно, как в первый момент, когда его только что ранило, поскольку за это время внутри образовались комки свернувшейся крови.

Джэми тут же прижала к ране намыленную матерчатую салфетку и быстро, но аккуратно стерла грязь и гной.

Кавано поморщился.

— Готово, — сказала Джэми.

Кавано протянул руку, включая душ, чтобы промыть рану.

— Я не могу повернуть голову так, чтобы рассмотреть это как следует. Что там?

— Борозда на верхней части плеча. Хорошая новость. Насколько могу судить, пуля прошла навылет.

— Похоже на то. А плохая?

— Эта борозда длиной сантиметров пять.

Кавано кивнул. Когда смытая кровь ушла в слив, он выключил душ и приготовился стерпеть то, что сейчас должна была сделать Джэми.

Перед тем как остановиться в мотеле, они заехали в аптеку и купили флакон перекиси водорода.

Джэми открыла флакон и вылила часть его содержимого на рану.

Жидкость начала пениться и булькать, заполняя глубокую рану. Плечо пронзила боль, как будто его одновременно резали бритвой и жгли огнем. Кавано сжал зубы и схватился за край ванной.

— Промой рану, — сказала Джэми.

В глазах поплыло. Кавано включил душ. В слив потекла смесь из крови и вспенившейся перекиси. Он откинулся назад, и Джэми вылила на рану новую порцию. Рана вновь заполнилась кровавой пеной.

— Боже всемогущий... — прошептал Кавано, снова наклоняясь к душу. Когда пена ушла в слив, он выключил душ и перевалился через край ванны. Джэми начала протирать рану.

Он стиснул зубы еще сильнее.

— Кожа покраснела, — сказала Джэми.

— Раздражение от клейкой ленты.

— Нет, по-другому. Похоже, рана все-таки заражена.

Джэми промокнула кровь тампоном и быстро, пока рана не успела снова намокнуть, выдавила внутрь полтюбика мази, содержавшей антибиотик, и закрыла ее свежим тампоном. Поверх она наклеила несколько полос пластыря из комплекта первой помощи.

Кавано сделал глубокий вдох.

— Ты сможешь встать?

Попытавшись сделать это, Кавано поскользнулся. Джэми подхватила его, не дав упасть. Вода стекала ей на блузку.

Усадив Кавано на туалетное сиденье, Джэми взяла в руки самое большое полотенце и начала вытирать его с головы до ног, не прикасаясь к области раны. К этому времени тампон уже порозовел от крови.

— Я попытаюсь поднять тебя, — сказала Джэми.

Покачиваясь, Кавано почувствовал, что она обматывает его бедра полотенцем. Все ощущения, кроме боли в плече, приходили будто издалека, как если бы тело не принадлежало ему.

— Держись за меня, — сказала Джэми. Она положила его руку себе на шею и подвела Кавано к ближайшей кровати, а затем положила его. — У тебя жар. Тебя не лихорадит?

Кавано попытался ответить, но его начала бить дрожь.

Дрожь становилась все сильнее. Джэми скинула брюки и легла под одеяло, прижавшись к нему.

— Тебе нужен...

— Нет, — только и смог сказать Кавано в перерыве между приступами.

Его веки отяжелели, в глазах потемнело.

Джэми прижалась к Кавано еще сильнее.

7

Кавано проснулся от того, что его трясли за плечо. Сквозь занавески пробивался дневной свет. Он моргнул. Когда Джэми начала снимать пластырь, он еле удержался от дрожи. Прищурив свои зеленые глаза, Джэми начала осматривать рану.

— Как там...

— Такая же красная, как ночью, — ответила она.

Кавано сжался.

— По крайней мере, сейчас у тебя нет такого жара.

— Неплохо для начала, как ты думаешь?

— Рана покрылась коркой.

— Я же говорю, неплохо.

Джэми выдавила в рану свежую порцию мази с антибиотиком и наложила новый тампон, закрепив его полосками пластыря.

— Который час? — спросил Кавано, машинально глянув на прикроватные часы. Увидев красные цифры 4:22, он нахмурился.

— Разве может быть так светло в такую рань?

— Сейчас не утро, а день.

— Что?

— Ты проспал всю ночь и полдня в придачу. Ты не помнишь, как я скормила тебе бутерброды с пастрами и салат?

— Нет.

— Это было утром.

— Не помню.

— Пару раз я помогла тебе сходить в туалет.

Кавано непонимающе уставился на нее.

— Когда горничная пришла, чтобы убраться в номере, я встретила ее снаружи. Я сказала, что ты отравился бутербродами, которые испортились, пока лежали в машине. Я сказала ей, что не хочу оставлять тебя одного, и дала деньги, чтобы заплатить за номер еще на одну ночь. Потом я позвонила администратору и сказала, что передала деньги. «Нет проблем», — ответил он.

— Да, ты в самом деле действуешь, как настоящий оперативник.

— Тебе надо поесть.

— Я не голоден.

— Неважно. Не будешь есть — не выздоровеешь.

— Идея насчет пастрами и салата звучит заманчиво.

— Скорее всего, они уже испортились. Скажи, чего ты хочешь. Можно заказать пиццу с доставкой.

Кавано задумался.

Джэми вновь порадовала его своей догадливостью.

— Беру свои слова назад. Заказ означает ослабление режима секретности, правильно?

— Да.

— Тогда я выйду и что-нибудь куплю. Иначе не получается. Жареного цыпленка? Или молочный коктейль? Скажи хоть что-нибудь.

Кавано понял, что придется сделать вид, будто у него появился аппетит. Иначе она начнет беспокоиться и захочет вызвать врача.

— Цыпленка. И проводи меня, пожалуйста, в туалет.

Джэми дала ему новую бритву и пену для бритья. Сбрив трехдневную щетину, он почувствовал себя лучше, но устал стоять и с трудом добрался до кровати.

— Ты потерпишь, пока меня не будет? — спросила Джэми.

— Если бы нападавшие знали, что мы здесь, они бы уже пришли за нами, — сказал Кавано, с трудом садясь в кровати и подкладывая подушку под спину. — Повесь на дверь табличку «Не беспокоить» и дай мне в руки пистолет.

— Ты считаешь, что он тебе нужен, несмотря на то, что в данный момент, опять же по твоему мнению, угрозы нет?

— Привычка.

— Хорошо, — с сомнением в голосе ответила Джэми.

— Жду не дождусь цыпленка.

— Хорошо, — с еще большим сомнением произнесла Джэми и вышла.

Кавано услышал, что она проверяет, закрылся ли замок, и посмотрел на часы. 4:58. Надо выяснить некоторые веши. Он неуклюже потянулся за пультом, лежавшим на прикроватном столике, включил телевизор и начал искать местный канал новостей.

На шестом канале начались новости «Лайв эт файв». Как и предполагал Кавано, пожар был среди первых. Глядя на усталые физиономии пожарников, державших в руках бензопилы и брандспойты, он внимательно слушал все, что говорил репортер. Огонь локализовали на подступах к городу, мимо которого он прошел вчера днем. Показали вертолет, сбрасывающий в огонь противопожарный реагент.

«К середине дня пожар был локализован на девяносто процентов», — завершила репортаж ведущая и принялась за следующую тему. Член сената штата арестован за вождение в нетрезвом состоянии и наезд на подростка-велосипедиста. У пострадавшего сломаны ноги.

Кавано разочарованно посмотрел на экран и начал переключать каналы. На десятом репортаж о пожаре уже заканчивался. Мужчина-репортер сообщил, что к концу дня пожар был локализован полностью. Кавано тупо смотрел на экран. Затем он начал переключать каналы обратно. В 5:30 на шестом канале вышел очередной выпуск местных новостей. И снова история о сенаторе, обвиняемом в управлении машиной в нетрезвом состоянии заняла основное место в программе. О пожаре было сказано лишь, что «он полностью локализован». На это хватило тридцати секунд, если не меньше. Кавано снова переключил телевизор на десятый. Репортаж о пожаре закончился, и пошел прогноз погоды.

Он нахмурился.

Когда в шесть начался очередной выпуск местных новостей, Кавано услышал стук в дверь. Один раз, потом три. Затем послышался звук вставляемого в замок ключа. Такой стук означал, что у Джэми нежелательный попутчик. Кавано спрятал пистолет под одеялом и навел его на дверь.

Вошла Джэми. У нее в руках были бумажные пакеты с надписью «Жареные цыплята из Кентукки».

Кавано слегка расслабил державшую пистолет руку.

— Все в порядке?

— Не считая того, что по телевизору.

Джэми закрыла дверь на замок и начала выкладывать из пакетов картонные коробки.

— Что такое ты увидел, чтобы это могло тебя обеспокоить?

— Меня беспокоит то, чего я не увидел.

Джэми пожала плечами в недоумении.

— Взгляни на это, — сказал Кавано.

Она села рядом и стала смотреть выпуск новостей вместе с ним.

В центре внимания снова был политический скандал. Потом пошел репортаж о серии ограблений на бензоколонках. Как и на десятом канале, про пожар сказали перед прогнозом погоды, ограничившись сообщением о полной локализации и показав несколько кадров с пожарниками.

— Понимаешь, о чем я?

— Не понимаю. Может, я что-то проморгала? — сказала Джэми и хмуро посмотрела на него.

— Погибли четыре человека, секретный бункер в лесу, вертолеты, стреляющие ракетами, а все, что мы видим в новостях, — это пожарные с топорами в руках и перемазанными сажей лицами.

— Более ранние репортажи были подольше, но мало чем отличались от этого.

— Может, пожарные просто не смогли добраться до очага возгорания и ничего не нашли, в том числе — тел погибших?

— Возможно. Но пожар в очаге возгорания должен был прекратиться раньше всего, поскольку кончилось то, что может гореть. С самолетов должны были увидеть остатки вертолета и двух джипов. Чэда и Трэйси разорвало на куски. — Голос Кавано вдруг стал хриплым от охватившего его гнева. — Но ведь тело Роберто осталось целым. Даже если оно обгорело, его нельзя ни с чем перепутать. Не говоря уже о том, что в городке поблизости наверняка кто-нибудь слышал шум трех вертолетов и взрывы.

— Я купила «Таймс юнион», местный выпуск, — сказала Джэми, повернувшись к комоду. — Это, конечно, утренняя газета, и в ней нет самых последних новостей, но, быть может, мы там что-нибудь найдем?

Она взяла в руки газету, лежавшую рядом с бумажными пакетами.

Статью про пожар поместили на первой полосе внизу. Ее сопроводили фотографией пожарника с измученным лицом, окутанного клубами дыма. Продолжение шло на восьмой странице, тоже внизу.

— Вот, — сказала Джэми, показывая на последний абзац статьи. — Несколько человек в близлежащем городке слышали взрывы.

— Баллоны с пропаном? — повторил Кавано, не веря своим глазам.

— "Власти предполагают, что когда пожар распространился вверх по горе и достиг располагавшихся там коттеджей, он вызвал взрыв баллонов с пропаном", — прочла вслух Джэми.

— Рядом с бункером нет никаких коттеджей.

— Значит, они строят догадки впустую, — сказала Джэми.

— Или кто-то хорошо врет. Ты заметила вот здесь насчет специальной команды, которая должна установить причины пожара?

— Ты думаешь, это операция по прикрытию?

— Нельзя отрицать и такой вероятности. Кто-то, имеющий влияние, надавил на местные власти. Пожарников расставили так, чтобы они были подальше, а на место возникновения пожара вылетела специальная команда. Это место далеко от жилья, и устроить оцепление нетрудно. Когда прилетят вертолеты, чтобы забрать тела и остатки уничтоженной техники, их никто и не заметит.

— Кто-то, имеющий влияние? Ты думаешь, что тут замешано правительство?

— Не знаю, кто, кроме правительства, обладает достаточным влиянием, чтобы запретить доступ на место происшествия.

— Ради всего святого, что могло связывать этого Прескотта с правительством?

Кавано молча пожал плечами и тут же пожалел об этом. Движение отдалось сильной болью в раненом плече.

— Его лаборатория работала на Агентство по контролю за оборотом наркотиков. Способы прекращения наркотической зависимости.

— Это не объясняет участия в операции армейского спецназа. А также желания, чтобы вся ваша команда погибла. На складе они старались захватить Прескотта живым? — спросила Джэми.

— По крайней мере, это выглядело именно так. У них несколько раз имелась возможность убить нас обоих, но всякий раз они старались просто поймать нас.

— Но там, около бункера, они вдруг вознамерились уничтожить всех.

Кавано кивнул.

— Что же заставило их изменить планы? Не получается ли так, что настоящей целью была команда защитников, а Прескотт послужил приманкой? Заставил нас привести его в бункер и организовал ловушку?

— Но зачем кому-то уничтожать вашу команду? Ты можешь что-нибудь вспомнить, может, в процессе выполнения какого-нибудь из предыдущих заданий вы узнали что-то такое, из-за чего вас стоило бы уничтожить?

— Насколько я могу понять, я не видел и не слышал чего-либо столь серьезного, чтобы кто-то из бывших клиентов решил, что это представляет опасность. Кроме того, ни Чэд, ни Трэйси, ни Роберто не работали со мной и Дунканом по крайней мере полгода. Да и в любом случае нападавшие не могли знать, каков будет состав группы на этом задании. Даже Дункан не знал этого в точности, пока не собрал команду.

— Это всего лишь предположение, но... — сказала Джэми и задумалась.

Кавано замолчал, ожидая продолжения.

— Пока ты спал, у меня было достаточно времени подумать. Предположим, эти две команды никак не связаны между собой.

— Продолжай.

— Предположим, первая группа действительно хотела захватить Прескотта живым. Что и проявилось в тактике их действий. А вторая...

— Должна была уничтожить Прескотта, что можно предположить, глядя на ее тактику.

— Убить Прескотта. Ты и твои товарищи были лишь дополнительной целью. Вы просто оказались на их пути.

— Но это не объясняет того, зачем Прескотт хотел уничтожить всех нас. Если он заодно с ребятами из вертолетов, его поведение не слишком логично.

— И он не слишком похож на спецназовца, в отличие от них, — добавила Джэми. — Ты сказал, что видел, как их поднимали обратно на вертолеты.

— Да.

— Ты видел всех?

— Да. Мне надо было убедиться в том, что рядом не осталось никого из них.

— Ты видел, чтобы Прескотта подняли на вертолет вместе с ними?

— Нет.

— Не кажется ли это странным, если он — один из них?

— Возможно, он погиб от огня пожара.

— И они не забрали с собой тело?

— Не забрали, если не смогли до него добраться. Этим занялась специальная команда, о которой упомянули в газете.

Джэми посмотрела на потертый ковер под ногами.

— Возможно. А возможно, что все намного проще. Первая группа хотела взять Прескотта живым. Вторая — уничтожить. Он до смерти боялся и тех, и других. А в руках вашей команды оказалась информация, которая должна была сохраняться в строжайшей тайне.

Кавано почувствовал озноб, но это не была лихорадка. Он понял, насколько близко подошла к разгадке Джэми.

— Боже, — только и смог произнести он.

— Информация, которая делает тебя опасным, — добавила Джэми.

— План исчезновения Прескотта. Сукин сын! — бросил Кавано, резко сев в кровати и тут же дернувшись от боли в плече.

Все встало на свои места. Прескотт сразу понял, кто летит на вертолетах. Он знал, что эти люди намерены убить его, в отличие от первой группы. Он также знал, что любое средство передвижения, будь то вертолет или джип, будет уничтожено, как только кто-нибудь попытается скрыться на нем, и что у атакующих достаточно оружия, чтобы взять бункер штурмом и уничтожить всю команду защитников. Когда от смерти его отделяли считанные секунды, он запаниковал. Затем он решил, что единственный способ выжить — это отвлечь внимание атакующих, и спровоцировал пожар. Безусловно, это казалось ему предпочтительнее, чем сидеть на месте и ждать неминуемой смерти. Однако его продолжал мучить еще один вопрос. Что, если кто-то из команды защитников попадет в плен?

— Я думаю, что он с самого начала решил каким-либо способом уничтожить нас, — сказал Кавано. — Ему была нужна гарантия того, что никто не будет знать, как спланировано его исчезновение. Только в этом случае он чувствовал бы себя в абсолютной безопасности. Ему бы не пришлось проводить бессонные ночи, ожидая, что кто-нибудь из нас под пыткой выдаст его местонахождение и новые личные данные.

— Но как он собирался спасаться от пожара?

— Он исключительно расчетлив. Задает вопросы. Присматривается. Учится. Я скрывался от инфракрасных датчиков, держась как можно ближе к огню. Если я догадался сделать это, почему такой умный человек, как он, не мог сделать то же самое?

— Есть одно большое отличие. У тебя есть я, меня можно позвать на помощь. Но он оказался в положении столь отчаянном, что не мог доверять никому.

Кроме того, ты сказал, что у него избыточный вес. Вряд ли он смог бы уйти настолько же далеко, как ты. Как же он собирался выбраться из зоны оцепления?

— Возможно, он действительно позвонил кому-нибудь. А потом, оказавшись в безопасном месте, убил того, кто ему помог. Чтобы этот человек не смог выдать его, — мрачно произнес Кавано.

Глаза Джэми потемнели.

— Возможно, он добрался до ближайшего города и вынудил кого-нибудь увезти его оттуда. Возможно... — внезапная догадка ошеломила Кавано. — Он не оставит в живых никого, кто знает подробности плана его исчезновения.

От волнения у него вновь закружилась голова.

— Где моя одежда?

— На тебе просто лица нет, — встревоженно сказала Джэми. — Что ты хочешь...

— Я просто понял, куда отправился Прескотт, — сказал Кавано, хватая мобильный и набирая номер.

На другом конце линии раздался ответный сигнал.

— Быстро, помоги мне одеться. Бронежилет мне тоже понадобится.

Раздался еще один сигнал.

— Ответь, умоляю.

Третий сигнал.

— Мы должны поскорее добраться до нее.

— До нее? — переспросила Джэми.

Четвертый сигнал. Включился автоответчик, и женский голос произнес: «Оставьте ваше сообщение, имя и номер телефона. Я перезвоню вам, как только будет возможность».

Кавано нажал кнопку отмены.

— Быстрее. Здесь, в Олбани, живет женщина. Думаю, что Прескотт намерен убить ее.

8

Джэми вела машину по улицам Олбани, освещенным оранжевым светом заходящего солнца, с максимально возможной скоростью. Кавано потребовались все его силы, чтобы разъяснить ситуацию.

— Мы дали Прескотту имя, телефонный номер банка и номер банковского счета. После того, как он смог бы перевести свои деньги на другой счет, он должен был перечислить сто тысяч специалисту, занимающемуся изготовлением фальшивых документов. Эта женщина живет в Олбани.

Держа скорость на пределе разрешенной, Джэми, согласно указаниям Кавано, свернула и въехала в парк.

Все это вновь вызвало у Кавано дурноту, но он старался не подавать вида, чтобы Джэми не снизила скорость. Сейчас главное было — добраться до цели.

— Эта женщина сделала все, что нужно Прескотту. Карта социального страхования, паспорт, водительское удостоверение, свидетельство о рождении, кредитные карты — все, что необходимо, чтобы стать другим человеком, — сказал Кавано, глубоко вздохнув. — Все, что должен был сделать сам Прескотт, — это решить вопрос с прической. Покрасить волосы в темный цвет или побрить голову, наклеить фальшивую бороду, пока не отрастит настоящую, или и то, и другое. После того, как он изменил бы свою внешность, он должен был отправить ей свои фотографии, которые нужны для паспорта и водительского удостоверения. После этого Прескотт был бы полностью готов к тому, чтобы начать новую жизнь. Мы должны были отвезти его к ней вчера утром.

— Кто она?

— Карен Этертон. Не помню, сказал ли кто-нибудь из нас Прескотту, как ее зовут. Скорее всего, это сделал Дункан. Да, только имя. Но имея в придачу к имени телефонный номер банка и номер счета, Прескотт без особого труда найдет ее.

Джэми слегка снизила скорость на выезде из парка, впритирку к максимально разрешенной. Они проехали мимо полицейской машины, стоявшей на обочине.

— Как же можно найти человека по номеру банковского счета? — спросила она.

— Его нора на складе была под завязку набита всякой электроникой. Я думаю, что он обращается с компьютерами не хуже, чем я — с оружием. Узнав банк по номеру телефона и зная номер счета... — голос Кавано вдруг ослабел.

— Ты в порядке?

— Перехожу на второе дыхание, — с трудом заставил себя сказать Кавано. — У хорошего хакера не займет много времени разузнать полное имя и адрес Карен, если он взломает сайт банка. Но тут, я думаю, другой случай.

Джэми продолжала вести машину, следуя его указаниям. Вскоре они въехали в фешенебельный район, застроенный в стиле девятнадцатого века. На просторных участках, окружавших дома, возвышались огромные деревья, стоявшие здесь не одно десятилетие.

— О чем ты?

— Прескотт — наиболее искусный из провокаторов, какие мне попадались за всю мою жизнь. У него все получается совершенно естественно.

Джэми знала смысл этого термина. Так называют человека, обладающего способностью выуживать из людей нужную информацию и провоцировать их на нужные действия так, чтобы они не заметили, что ими манипулируют.

— Представь себе, что ты работаешь в отделе банка, занимающемся обработкой информации о счетах. А я — это Прескотт, звонящий тебе по телефону. — Кавано придал своему голосу нетерпеливую интонацию. "Это по поводу счета номер пять-пять-семь-шесть-три. Мы с супругой поженились три месяца назад. Она позвонила вам, чтобы сообщить новую фамилию и адрес, и с тех пор мы не получили от вас ни весточки. Я уже несколько раз звонил в ваш банк по этому поводу. Проклятье, хоть кто-нибудь может мне помочь с этим? Счет оформлен на Карен Уошберн.

Джэми задумалась, представляя себе, что может ответить в таком случае испуганный сотрудник банка.

«Нет, сэр, Карен Этертон».

"Это ее девичья фамилия. Адрес — четыре-четыре-четыре, Крествью-лейн".

«Нет, сэр. Два-пять-шесть, авеню Моргана».

"Она жила там раньше. Так вот почему до нас не доходят банковские извещения. Вы проследите за тем, чтобы все необходимые изменения были внесены в документы?"

Кавано перешел на нормальный тон:

— Видишь, как все просто?

— Прескотт настолько искусен, что может манипулировать людьми так же легко?

— Черт побери, он ухитрился манипулировать мной. Я чувствую себя особенно глупо. Он даже начал мне нравиться. Там, на складе, он был перепуган до смерти, но ни разу не позволил себе потерять самоконтроль. Он делал все, что я ему говорил. В бункере он решился на то, чтобы спровоцировать пожар, только тогда, когда почувствовал себя окончательно загнанным в угол. Трудно представить себе, сколько храбрости потребовало от него решение уничтожить нас.

— Храбрости? — изумленно переспросила Джэми. — Ты говоришь так, будто восхищаешься им.

— Восхищаюсь? Я ненавижу его больше, чем кого-либо ненавидел за всю свою жизнь.

Кавано проговорил это с таким чувством, что они оба ненадолго замолчали.

— Дом за углом, — наконец произнес он.

Джэми свернула на другую улицу. Все те же огромные участки, величественные дома и статные деревья. Где-то жужжала газонокосилка.

— Вот этот дом в викторианском стиле.

Два этажа с мансардой, фронтоны, башенки, широкая веранда. Белый с серой отделкой.

— Паркуемся дальше по улице. Прескотт, если он здесь, не должен увидеть нашу машину, — сказал Кавано, пригибаясь так, чтобы его не было заметно снаружи.

— Зачем рядом с лестницей пандус?

— Карен пользуется инвалидным креслом-коляской. Она пострадала в автомобильной катастрофе.

— И, несмотря на это, предпочитает жить в доме в викторианском стиле, двухэтажном и с мансардой?

— Он вполне ей подходит. Внутри есть лифт, который установили в двадцатых годах и затем модернизировали. Она без особых проблем перемешается с этажа на этаж. Кроме того, она в состоянии самостоятельно пользоваться туалетом и ванной, поэтому меня обеспокоило то, что включился автоответчик. Она обычно отвечает на звонки.

— Если только она не находилась вне дома.

— Вероятно. А что, если нет?

— Вызови полицию. Скажи, что, по твоему мнению, соседу грозит опасность.

— У полиции есть хорошая система идентификации звонящего. Они определят, что звонок прошел с твоего мобильного, даже в том случае, если ты используешь антиопределитель. Если здесь что-нибудь произойдет, ты окажешься под подозрением.

— Можно воспользоваться таксофоном.

— И насколько всерьез воспримет полиция такой звонок? Они вполне могут счесть это розыгрышем. Что тогда? Они поднимут тревогу или просто подождут, пока поблизости окажется патрульная машина, чтобы дать ей команду? Если они не увидят ничего снаружи, станут ли они вламываться внутрь, чтобы выяснить, все ли в порядке? А если все и впрямь в порядке? Им достаточно будет оглядеться, чтобы у них возник вопрос, чем тут занимается Карен, имея дома современнейшее печатное оборудование и пустые бланки документов. Нет. Карен угрожает опасность, и нам некогда убеждать в этом полицейских. Я должен помочь ей.

— Ты говоришь о ней так, будто она значит для тебя больше, чем просто человек, с которым ты работаешь.

— Она сестра моего друга, с которым мы служили в «Дельте».

Джэми недоуменно посмотрела на Кавано, видимо, не считая это веской причиной.

— Его звали Бен. Он умер от потери крови у меня на руках, когда я вытаскивал его со спецоперации.

Карен внимательно посмотрела на Кавано.

— У него никого не было, кроме нее. Я пообещал, что позабочусь о ней.

— Тогда постараемся выполнить твое обещание, — сказала Джэми, разворачивая машину в конце квартала в сторону дома.

Они вышли из машины.

— Ты не идешь со мной, — сказал Кавано, почувствовав тяжесть бронежилета, скрытого под спортивной курткой.

— Но...

— Если Прескотт там, события могут развернуться чертовски быстро.

— Я могу помочь.

— Если бы у нас был еще один пистолет, возможно, смогла бы, — сказал Кавано. Он вспомнил, как старательно учил Джэми обращаться с оружием. — Но я не могу позволить тебе рисковать жизнью, когда ты не имеешь возможности защитить себя. Я буду занят настолько, что не смогу заботиться о твоей безопасности. Тебе лучше всего сидеть в машине с мобильным телефоном в руке. Если я позвоню и позову на помощь...

— Я надавлю на газ до упора и въеду в дом. Для этого можно использовать пандус.

— Хорошо, — улыбнулся Кавано. Он обнял ее, стараясь при этом не задевать раненое плечо.

— С минуту назад мы говорили насчет храбрости. Я не очень понимаю... Ты не боишься входить туда?

— Я боюсь только за Карен. Сейчас я не думаю ни о чем другом.

9

Тени становились все длиннее. Концентрированному сознанию Кавано дом Карен казался больше остальных, чем ближе он подходил к нему. Позади дома не было никакой дорожки, только задние стены других домов. Проскользнуть с черного хода не было никакой возможности. Соседи бы заметили его и непременно позвонили в полицию. Поэтому придется входить через главный вход, как нормальному гостю.

Несмотря на сумерки, в доме нигде не горел свет. Скверно. А может, ее действительно нет дома. Она могла попросить кого-нибудь из друзей отвезти ее на машине, например, в кино. Это бы объясняло, почему она не ответила на звонок.

Тогда почему она не оставила свет включенным, если знала, что вернется домой затемно? Может, поставила освещение на таймер?

Подойдя к дому, он ступил на тротуар, ведущий к широкой веранде. Газон по обе стороны тротуара был, как всегда, аккуратно подстрижен. Кавано приготовился вынуть пистолет и броситься на траву при малейшем подозрительном движении в окнах дома.

Поднимаясь по ступенькам, он чувствовал себя мишенью в тире. Нет. Если он не выполнит свое обязательство перед погибшим другом, он не сможет жить с таким грузом на совести. Поэтому он заставил себя пойти дальше. Продолжая держать пистолет в правой руке под курткой, он посмотрел внутрь дома сквозь стекло, образовывавшее верхнюю треть входной двери.

В коридоре не было ничего, кроме теней. По наитию он взялся за ручку двери и повернул ее. К его удивлению, дверь оказалась открытой. Не странно ли, что женщина, прикованная к инвалидному креслу, оставляет входную дверь открытой?

Вынув пистолет, он проскользнул внутрь. Когда он взял оружие двумя руками и выставил его перед собой, раненое плечо заболело. Коридор, лестница, комната справа, комната слева.

Стараясь не создавать шума, он аккуратно закрыл дверь. Задержав дыхание, Кавано прислушался, но не услышал ничего. Такое впечатление, что дом пуст. Но это всего лишь впечатление.

С чего начать? На то, чтобы решить, какую комнату надо проверить в первую очередь, у Кавано ушло не больше секунды. Он медленно пошел по коридору мелкими шажками, чтобы не терять равновесие и постоянно удерживать прицел. Мушка пистолета была покрыта соединением трития, светящимся в темноте слабым зеленым светом. Она позволяла прицеливаться в темноте, не влияя при этом на глаза, привыкшие к слабому освещению. Спереди покрытия не было, следовательно, вероятный противник не мог увидеть мушку со стороны дульного среза.

Кавано миновал закрытую дверь. Вход в лифт, про который он говорил Джэми. Дойдя до конца коридора, он вошел в кухню и осмотрелся. Настоящий кирпичный камин. Современная плита, сделанная под старинную, из литого железа. Слева была дверь. Не входя в зону возможного обстрела, Кавано повернул ручку и толкнул дверь (черт, если бы только она не скрипела!).

В доме вновь воцарилась тишина.

Не входя в дверной проем, он сделал глубокий вдох. Раз, два, три, задержать дыхание, раз, два, три, выдох, раз, два, три. Контроль темпа дыхания и сердцебиения. Резко развернувшись, он нырнул в дверной проем и направил пистолет на лестницу, ведущую в подвал. Внизу было еще темнее, чем в кухне, но тени тоже были неподвижны.

Кавано знал, что Карен обычно хранила фонарик в комоде, стоящем справа по коридору. Он подошел к нему, тихонько открыл ящик и достал фонарь. Потом сел на корточки и поднял фонарик над головой, направив его в сторону лестницы. Если включить фонарь, противник станет стрелять на свет, думая, что фонарь находится на уровне пояса. За счет этого можно увидеть вспышку выстрела и выстрелить в ответ.

Выстрела не последовало.

Кавано вновь прислушался. Ни звука.

Он начал спускаться по лестнице. Скрипнула ступенька. Звук отдался волной нервного напряжения в теле Кавано. Вдох, раз, два, три, задержка, раз, два, три, выдох, раз, два, три.

Он продолжил спуск по лестнице.

Вдруг он почувствовал, как ноги начинают подгибаться. Мышцы живота задрожали. Спортивные рефлексы. Готовность к действию, сказал он себе. Сердце начинает прокачивать кровь интенсивнее.

В ноздри ударил непонятный острый запах, от которого сердце забилось еще быстрее. Он показался Кавано смутно знакомым, но он не мог вспомнить, где раньше встречал его, да и времени вспоминать у него сейчас не было. Сейчас надо было полностью сконцентрироваться на том, что ожидало его впереди, что могло неожиданно появиться в свете фонаря.

Пройдя половину лестницы, он стал двигаться еще осторожнее, чтобы не терять равновесия. Такое впечатление, что ноги стали совсем резиновыми. И запах стал сильнее. Руки задрожали, сбивая прицел.

Адреналин — мой друг, сказал себе Кавано. Ноги стали мягкими, чтобы им было легче быстро двигаться. Быстрое сердцебиение обеспечивает мышцы кровью. Жар в животе — проявление усиленного обмена веществ, печень выделяет глюкозу и жирные кислоты, обеспечивая организм энергией. Дыхание более частое и глубокое, это необходимо, чтобы насытить кровь кислородом.

Он прекрасно знал, что такая реакция организма называется «дерись или беги». Бегство — это паника. Никогда в жизни, особенно в боевой ситуации, у него не возникало желания убежать.

Кроме сегодняшнего дня.

«Что со мной происходит?» Кавано обдумывал этот вопрос, медленно спускаясь по лестнице. Едкий запах заставлял ноздри подергиваться. Какая-то глубинная часть его сознания кричала и корчилась, приказывая ему немедленно бежать — вверх по лестнице, из этого дома, пока не...

Пока не что?

Вдох, раз, два, три, задержка, раз, два, три, выдох, раз, два, три.

Кавано не мог удерживать этот темп дыхания, как бы он ни старался. Дыхание стало частым и абсолютно неконтролируемым. Голова закружилась, фонарик качался в руке. Он направил его луч и ствол пистолета в подвальный коридор, такой же, как на первом этаже. Слева должен быть выключатель. Кавано решил не включать свет. Если он столкнется с кем-нибудь в темноте подвала, пусть свет фонаря ослепит противника. Левое плечо продолжало болеть, поскольку Кавано держал фонарь в левой руке в стороне от себя. Если кто-то попытается выстрелить на свет, он не попадет в жизненно важные органы. Теперь дверь в лифт оказалась слева, зеркально по сравнению с тем, как он видел ее в верхнем коридоре. И, соответственно, две двери справа.

Кавано через силу шел по коридору. Едкий запах становился все сильнее. Живот дрожал так сильно, что он забеспокоился, как бы его не стошнило. Ноги подгибались. Тело хотело упасть на пол, прижаться спиной к стене, свернуться калачиком, обхватить ноги руками и дрожать.

Он выругался на самого себя. Просто потрясающе, как могут подвести тебя собственные чувства. Одежда промокла от пота. Кавано попытался вспомнить команды и ругань, которыми осыпали их инструкторы в «Дельте», все те бесценные уроки, доставшиеся столь болезненно.

Проклятье! Адреналин — мой друг!

Он постарался сконцентрировать сознание на мыслях о Карен. Он обещал. Кавано сделал еще один нерешительный шаг вперед по коридору. Внезапно он понял, почему запах показался ему смутно знакомым. Склад. Там, рядом с убежищем Прескотта, ощущения были не такими сильными. Тогда, поднимаясь по лестнице, ему всего лишь хотелось остановиться и вернуться в машину. Тогдашнее беспокойство было вполне умеренным по сравнению с наполнявшим его сейчас дурным предчувствием. Хотя, если бы не сила воли и выучка, он даже тогда не смог бы подняться по лестнице.

Прескотт!

Этот ублюдок побывал здесь!

Кавано почувствовал, как к основному запаху добавился еще какой-то. Он посветил фонарем на пол перед собой. Дальняя дверь слева — кладовка. Дальняя дверь справа — ванная. Ближняя — мастерская. В ней у Карен стояли цифровые камеры, компьютеры и принтеры.

Из-под двери мастерской шел дым, на полу мерцали отблески пламени. Вот что за запах. Кавано потрогал дверную ручку. Она была теплой на ощупь. Беги! — закричала часть его мозга, охваченная паникой. Но другая твердо сказала: Карен! Он открыл дверь.

Огонь чуть не ослепил его. Но не это приковало его взгляд. Посреди охваченных пламенем компьютеров, принтеров и фотооборудования сидела Карен. Ее тело скрючилось, руки были прижаты к груди, а голова с рыжими волосами, которая больше подошла бы сказочной фее, была неподвижна. Лицо исказил ужас, глаза были расширены. Такой он не видел Карен ни разу в жизни. Щеки побледнели настолько, что на их фоне волосы казались алыми. Ей всего сорок, но, глядя на ее перекошенное лицо сейчас, можно было дать ей вдвое больше.

Кавано ринулся к ней, убирая фонарик в карман куртки, но огонь опередил его. Хотя теперь это не имело значения. Когда огонь коснулся ее тела, Карен осталась неподвижна.

Мертва.

Но почему? — подумал Кавано, пятясь от наступающего огня. На теле и лице нет очевидных повреждений, нет крови от огнестрельного ранения, нет рубца или ссадины на шее, которые были бы, если бы ее задушили. Она прижала руки к груди так, будто у нее случился сердечный приступ.

Пожар разгорался. Отойдя к двери, Кавано разглядел, что пламя горело сильнее всего в углу позади фотографического оборудования. Вероятно, короткое замыкание вызвало загорание проводки. Огонь некоторое время оставался внутри, а потом вырвался на свободу. Видимо, Прескотт замкнул стенную розетку. Чтобы пожар выглядел как несчастный случай. Когда Кавано вошел в дом, огонь еще не вышел из стены, поэтому не было запаха дыма. Как, черт побери, этот Прескотт любит использовать огонь в качестве оружия!

Дерись или беги. Сейчас ему хотелось всего лишь выбежать наружу, чтобы не погибнуть в огне. Когда Кавано остановился около лестницы, он наконец понял, почему чувство опасности не позволило ему бежать дальше. Когда он спускался в подвал, он открыл дверь.

Сейчас она была закрыта.

Прескотт не ушел. Ему надо было убедиться, что пожар разгорится. Кавано понял это, как и то, что дверь окажется закрытой на замок, когда он подойдет к ней. Кашляя от дыма, он почувствовал, как его спина нагревается.

Подняться и выломать дверь!

И что? А если Прескотт еще там и у него в руках «AR-15», которую он забрал у Роберто? Конечно, он хочет, чтобы все выглядело как несчастный случай, но, если потребуется, он станет стрелять.

Кавано развернулся назад. Из двери мастерской уже вырывались языки пламени. Он подбежал к лифту и рывком открыл дверь. Кабина из полированного дуба была перед ним. Очевидно, Прескотт не стал пользоваться лифтом, а поднялся по лестнице, как сделал бы любой человек со здоровыми ногами, попавший в экстремальную ситуацию.

Кавано вынул из кармана куртки фонарь и принялся лихорадочно разглядывать потолок кабины. Он ощутил прилив энтузиазма, когда увидел люк размером в два фута, предназначенный для технического обслуживания механизмов лифта. В отличие от огромных лифтов, которые сейчас ставят в нежилых помещениях, этот был невелик, и до потолка можно было достать рукой.

Оставалось лишь надеяться, что шум от пожара достаточно силен, чтобы заглушить звук откидываемого люка. Пламя уже приближалось к лифту. Кавано закрыл наружную дверь, а потом и металлические створки внутренней двери. Несмотря на все его старания закрыть их как можно мягче, лифтовой механизм лязгнул. Дай бог, чтобы шум пожара заглушил и этот звук тоже.

Учащенное дыхание Кавано шумно отдавалось в замкнутом пространстве лифтовой кабины. По лицу стекал пот. Лифты. Как я ненавижу лифты. Никогда не знаешь, отчего они могут остановиться. Никогда не знаешь, с чем столкнешься, когда откроются двери этой штуковины.

Через дверь начал просачиваться дым. Он постепенно заполнял кабину. Кавано нажал кнопку "2". Паника. До сегодняшнего дня он не знал, что это такое. А если из-за пожара в распределительном щите сработал предохранитель? Мотор лифта не заработает, и... Кавано чуть не закричал. Крик остановился в его горле, когда лифт с рывком двинулся вверх. Это не сверхскоростные лифты в современных многоэтажных зданиях, он движется медленно. Дрожащей рукой Кавано убрал пистолет в кобуру, поднял руку вверх и положил фонарь на крышу кабины. Потом он схватился за кромку люка, чтобы подтянуться.

Левое плечо пронзила боль. Лифт подрагивал, подымаясь все выше. Кавано услышал треск. Тампон оторвался. По плечу потекло что-то теплое. Кровь. Рана открылась.

Плевать на боль, плевать на кровь. Самое главное — выбраться из этого лифта. Кабина неторопливо поднималась вверх, но дым продолжал заполнять ее. Стало жарче. Рубашка и куртка намокли от крови. Кавано почувствовал, что паника придала ему неестественную силу. Даже на самых опасных заданиях с ним такого не случалось. Боль исчезла, слабость в мышцах — тоже. Их заменила невероятная сила, выдернувшая его вверх сквозь люк. Пол кабины, на котором он только что стоял, начал дымиться.

Хрипло дыша, Кавано посмотрел вниз. Сквозь дым было видно, как пол постепеннообугливается. Послышалась череда приглушенных хлопков, скрежет ломающегося дерева и удары пуль о лифтовую шахту. Лифт продолжал подниматься. Когда кабина поравнялась с дверью на первом этаже, раздалась еще одна очередь, и пули ударились в стены кабины. В разные стороны полетели щепки.

Звук выстрелов слишком тихий, снаружи его не услышат. Для этого нужен глушитель, но такую штуку не купишь в оружейном магазине. Откуда же Прескотт его взял?

«А откуда бы я взял глушитель, — подумал Кавано. — Проще некуда. Берешь пустую пластиковую бутылку и насаживаешь на ствол. Но меня этому учили. А он-то откуда это знает?»

Опять же, нетрудно догадаться. У него было два дня на то, чтобы все обдумать и подготовить. Он прекрасно понимает физику явления. Возможно, ему все это просто легко дается.

По мере того как лифт продвигался вверх, стрельба прекратилась. Кавано представил себе, как Прескотт прислушивается к звуку поднимающегося вверх лифта и бегом бросается к лестнице, чтобы подняться на второй этаж. Даже несмотря на свой избыток веса, он добежит раньше, чем лифт поравняется с дверьми.

Наверху поскрипывали блоки и жужжал мотор, перематывающий трос лифта. Пол кабины загорелся. Одновременно с этим Кавано снова услышал выстрелы. Пули пробили дверь на втором этаже и изрешетили стенку кабины. Если Прескотт использовал в качестве глушителя пластиковую бутылку, ее уже должно было разорвать на части. Чтобы заглушить звук выстрелов, ему, видимо, пришлось предпринять что-то еще. Например, обмотать дуло краем куртки. Но куртки тоже надолго не хватит. Интересно, когда выстрелы станут настолько громкими, чтобы их услышали на улице?

Скрип и жужжание лифтового механизма прекратилось, лифт остановился. Остался только треск горящего дерева — продолжал гореть пол лифтовой кабины. Жар был настолько силен, что Кавано пришлось убрать голову в сторону от люка.

Затем он услышал другой звук. А может, ему и показалось. Но это был тихий скрип дверных петель.

Кавано выключил фонарь. Дверь лифта медленно открылась. Прескотт должен был встать в стороне от двери. Кавано был просто уверен в том, что Прескотт не станет высовываться в дверной проем, подставляя себя под пули. Стоя сбоку и слегка приоткрыв дверь, он увидит огонь. Станет ли он открывать дверь дальше, чтобы убедиться в том, что его выстрелы вкупе с пожаром довершили дело?

Сердце колотилось, готовое выскочить из груди. Жар, идущий снизу, становился все сильнее. Он поглядел на третью дверь у себя над головой. Она вела в мансарду. Конструкция лифта не позволяла кабине подняться туда. Через эту дверь, вполовину меньше нормальной, заходили внутрь техники, когда надо было смазать блоки и тросы.

Дверь внизу внезапно открылась настежь. Даже стоя сбоку, Прескотт увидит, что тела Кавано на полу нет. Так как лифт нельзя отправить из подвала на второй этаж, не находясь в нем, поскольку для этого надо закрыть внутренние двери, он быстро догадается, что Кавано выбрался наверх через потолочный люк. После этого ему будет достаточно поднять винтовку дулом вверх и...

Кавано быстро засунул фонарь в карман. Когда он схватился обеими руками за трос лифта и подтянулся, он почувствовал пульсацию в раненом плече. Добравшись до верхней двери, он повис на правой руке и вытянул вперед окровавленную левую. Отчаянным усилием он толкнул дверь, схватился за порог и вылез наружу, чуть не вскрикнув от боли.

Фонарь вывалился из кармана куртки. Спустя мгновение после того, как он звякнул, ударившись о потолок кабины, раздалась новая очередь. Полетели щепки. Пули ударили в стену лифтовой шахты. Кавано кувыркнулся, откатившись в сторону, и наткнулся на что-то, похожее на сундук. Отчаянным усилием он столкнул сундук в дверной проем. Звук падения может обмануть Прескотта. Он решит, что Кавано ранен и упал.

На сей раз звуки выстрелов прозвучали в полную силу, ничем не заглушенные. «Соседи должны их услышать, они вызовут полицию», — подумал Кавано.

Это первая ошибка со стороны Прескотта. Теперь ему нельзя задерживаться, даже если бы не было пожара. При наличии пожара ему надо бежать немедленно, иначе он окажется в ловушке, которую сам же и создал. Скорее всего, соседи уже увидели дым и вызвали пожарных. Кавано показалось, что сквозь шум пожара он услышал слабый звук приближающихся сирен. Это еще один повод для Прескотта убраться как можно скорее.

Кавано потер ушибленную спину, лежа на пыльном полу. Он жадно глотал ртом воздух. Пока что без дыма. Скоро дым будет и здесь. Чтобы не ускорять этот процесс, он захлопнул дверь. Стало совсем темно. Оказывается, глаза настолько привыкли к свету от пожара, что теперь он практически ничего не видел. На улице смеркалось, и сквозь узкие оконца пробивалось слишком мало света. Через них не протиснуться. Выйти можно только через дверь.

«Будет ли Прескотт поджидать меня рядом с ней, снова готовый стрелять? — Звук сирен приближался. — Остается надеяться лишь на то, что он уверен в том, что убил меня, и сейчас спасается бегством. Если я сам не выберусь отсюда прямо сейчас, меня уничтожит огонь».

Глаза наконец приспособились к темноте. Вокруг стояли большие коробки. Нечто, похожее на силуэт человека, видимо, было портновским манекеном. Кавано знал, что выход с чердака представляет собой люк, откидывающийся вниз и находящийся над лестницей, ведущей сюда со второго этажа. Он сориентировался и прополз мимо лифтовой шахты, из щелей в которой уже шел дым. Ощупывая покрытый пылью пол, он вдруг наткнулся на деревянные ступеньки складной лестницы, лежавшие поверх люка. Ему оставалось только толкнуть люк вниз и...

«А что же Прескотт? Что, если он поджидает меня здесь?»

Мокрый от пота, Кавано оглянулся. Через щели в лифтовой шахте было видно пламя. Он услышал приближающиеся сирены.

Прескотт ушел! Он просто должен был уйти!

Кавано толкнул люк вниз.

Ничего не произошло.

Он толкнул сильнее. Безрезультатно.

Наверное, он толкает ее не с той стороны. Здесь петли.

Он подошел к другой стороне люка и сильно толкнул его.

Люк остался на месте.

Задыхаясь от поднятой им самим пыли, он посмотрел на люк. Свет от пламени в лифтовой шахте уже достаточно хорошо освещал чердак. Он разглядел, что тот край, который он толкнул в первый раз, был без петель. Петли, привинченные к брусьям, были видны совершенно отчетливо. В панике он бросился к свободному концу люка и толкнул его изо всех сил. Видимо, на противоположной стороне был засов, чтобы люк не открывался сам собой.

По полу стелился дым.

Кавано ударил в люк ногой. Если пробить в нем дырку, можно будет открыть засов.

Толстые доски люка не дрогнули.

Он осмотрелся, ища хоть что-нибудь, чем можно было бы открыть люк, потом закашлялся и согнулся. Сможет ли он отвинтить шурупы? Как? Где взять отвертку, или что-нибудь, чтобы...

Глаза начали слезиться. Свет пламени из лифтовой шахты стал менее ярким, чердак заполнялся дымом.

«Я могу просто задохнуться и упасть прямо здесь», — подумал Кавано.

Нехватка кислорода уже привела к тому, что он едва стоял на ногах. Какие бы силы ни придал его телу адреналин, они были на пределе. «Если я и дальше буду дышать дымом...»

Значит, не дыши, сказал себе Кавано.

Легкие отказывались повиноваться, когда он задержал дыхание. Кавано вынул пистолет и прицелился в деревянный брус рядом с петлей, держа ствол в десяти сантиметрах от него. Он наклонил пистолет так, чтобы пуля вошла под петлю и повредила шурупы.

Прежде чем спустить курок, Кавано отвернулся, чтобы щепки не летели в глаза. Прогрохотал выстрел. Продолжая сдерживать дыхание, он перевел пистолет в сторону и снова выстрелил. Пистолет дернулся в руках, неуверенно держащих его, в ушах зазвенело.

Восемь патронов в обойме, один в патроннике. Опасаясь, что потеряет сознание, Кавано начал выпускать пули одну за другой. Полетели шепки. Выпустив всю обойму, он вставил новую и начал стрелять в брус около второй петли. Расстреляв вторую обойму, он вставил третью и снова начал стрелять.

«Надо оставить один патрон на тот случай, если Прескотт, несмотря на пожар, остался внизу». Кавано убрал пистолет в кобуру и ударил ногой в люк. Раздался скрежет. Удар. Снова скрежет, и шурупы вылетели из края люка. Еще удар. Люк вывалился, и Кавано рухнул вниз.

Падая, он схватился за проем. Повиснув, он увидел пламя, вырывающееся из двери лифта на втором этаже. Отпустив захват, он упал на пол, окутанный дымом, и кувыркнулся. Но удар вышиб из его легких остатки воздуха, и он вдохнул дым.

Кавано хотел добраться до спальни, которая находилась около лестницы, но чуть не скатился вниз к главному входу. Пожар добрался и туда. Перед глазами плыло. Окутанный густым дымом, он развернулся, пытаясь на четвереньках добраться до спальни.

Руки и ноги отказывались повиноваться. Нехватка кислорода парализовала тело. Дым плотным одеялом опустился на него, лишая дыхания.

Внезапно его схватили чьи-то руки. Он почувствовал, как кто-то тащит его в сторону от двери лифта, которую пожирал огонь. Что-то хлопнуло. Дверь. Она отгородит его от дыма. Руки вновь схватили его и потащили мимо чего-то большого и темного. «Наверное, это кровать. А там балкон, на который я так старался попасть».

В свете пламени, выбивавшегося из окон первого этажа, он увидел лицо того, кто его вытащил. Джэми. Пламя отражалось в ее зеленых глазах. Она потащила его на левую сторону балкона. Там стоял механический подъемник. Карен спускалась на нем на задний двор, когда ей это было необходимо.

Он услышал резкое дыхание Джэми и звук работающего мотора. Платформа подъемника начала опускаться. Завывали сирены.

Платформа дернулась и остановилась. «Сгорела проводка», — подумал Кавано. Он посмотрел вниз. Газон освещало пламя. До него оставалось метра полтора.

Джэми открыла дверку в ограждении платформы, сползла по краю и спрыгнула. Собравшись с силами, она вытянула руки вверх и схватила Кавано, который стал сползать с платформы. Когда он начал падать, она подхватила его, и они упали на газон.

Джэми рывком подняла Кавано на ноги и повела его вдоль дома, стараясь держаться на безопасном расстоянии от огня.

— Нет. Назад, — пробормотал Кавано.

— Что?

— Задний двор. Калитка.

Воздух был достаточно чистым, чтобы вывести его из полубессознательного состояния. Он развернулся и пошел через двор. Джэми держала его за руку, не давая упасть.

Послышались крики пожарников, рев моторов, звон и грохот лестниц и другого оборудования.

Задний двор был просторным. Пройдя мимо двух огромных деревьев, они оказались в тени. Конечно, скоро пламя пожара осветит и это место, но им хватило времени, чтобы дойти до большой белой калитки в заборе.

— Карен сделала калитку для того, — сказал Кавано, переводя дыхание, — чтобы дети из соседнего дома приходили к ней и стригли газон.

— Что, если она закрыта?

— Попробуем перелезть.

Внезапно калитка открылась. Позади стояли мужчина, женщина и мальчик-подросток, которые кинулись к ним на помощь.

— Что случилось? С вами все в порядке?

— Заходил в гости к Карен, — с трудом произнес Кавано. — Судя по всему... начался внутри стены. Разгорелся очень быстро. Еле выбрался.

— Что с Карен?

— Она в подвале. Не смог до нее добраться... — ответил Кавано. Спотыкаясь, он шел по двору их дома. «Под спортивной курткой пистолет не должен быть заметен», — подумал он.

— Мы слышали выстрелы.

— Банки с краской взорвались. Скажите пожарникам, что надо попытаться добраться до Карен.

Мужчина и мальчик побежали в сторону горящего дома.

Женщина осталась с ними.

— Позаботьтесь о своем доме, — сказала Джэми.

— Что?

— Поливайте крышу водой, чтобы искры не подожгли ваш дом.

Женщина побледнела и побежала к шлангу, присоединенному к уличному водопроводу.

Когда она начала поливать крышу водой, во дворе стали собираться соседи. Они смотрели на пожар, не обращая никакого внимания на Кавано и Джэми.

10

Кавано изо всех сил старался идти прямо и не показывать виду, что он ранен. Он прошел два квартала.

Увидев свет фар сворачивающей машины, он на всякий случай отошел за кусты. Вдруг это полиция.

Но вместо полицейской машины с маячками он увидел неприметный силуэт «Тауруса», двигающегося с небольшой скоростью, и вернулся на тротуар.

Как только Джэми остановила машину, он открыл дверь к плюхнулся на сиденье.

Она повела машину, не разгоняясь.

— Без проблем забрала машину?

— Напротив. Полиция была очень рада, что освободилось место для еще одной пожарной. Как ты?

— Рана открылась.

Несколько секунд они молчали.

— Ты могла погибнуть, спасая меня, — наконец проронил Кавано.

— Я об этом не думала.

— Ты не боялась?

— Разве что за тебя.

— А вот я боялся, — сказал Кавано, глядя на свои дрожащие руки.

Джэми на миг отвела взгляд от дороги и посмотрела на него.

— Просто на тебя слишком много свалилось.

— Не в этом дело. В этом подвале со мной произошло нечто, — произнес он, дрожа. — Я впервые по-настоящему понял, что такое страх.

Он почувствовал, как кровь сочится из раны.

— Я надеялся, что нам не придется это делать. Мы проезжали «Уолмарт» по дороге из мотеля.

— "Уолмарт"? — изумленно переспросила Джэми.

— Нам кое-что понадобится. Мешки для мусора. Электроплитка. Кастрюля.

Глава четвертая Противостояние угрозе

1

Спираль электрической плитки красновато светилась. Ее можно было разглядеть даже сквозь клубы пара, выходящие из открытой двери ванной комнаты. На плитке стояла кастрюля с кипящей водой, в которой стерилизовались изогнутая швейная игла и рыболовная леска.

Кавано плюхнулся в ванну и включил горячий душ, смывая с себя грязь и сажу.

— Ты заработал еще несколько синяков, — сказала Джэми. — Завтра тебе будет трудновато ходить.

— Я не собираюсь ходить. Завтрашний день мы проведем в машине.

— Возможно, и часть сегодняшней ночи?

Кавано повернулся и внимательно посмотрел на нее.

— Ты схватываешь на лету, не хуже Прескотта.

— В отличие от него, я не устраиваю пожаров везде, где появляюсь. Мы не сможем оставаться здесь слишком долго, так?

— Именно. Среди соседей всегда найдутся те, кто любит разглядывать незнакомые машины. Они могут сообщить о них полиции. Кто-нибудь из полицейских припомнит привлекательную молодую женщину, которая уехала с места пожара вскоре после его начала. Тем временем соседи Карен расскажут полиции о молодой женщине и раненом мужчине, выбежавших из дома и исчезнувших неизвестно куда. Полиции потребуется некоторое время, чтобы свести эти факты воедино, но к полуночи они уже начнут разыскивать мужчину и женщину в темно-синем «Таурусе». Так что нам скоро придется ехать.

— Как ты думаешь, он достаточно прокипятился? — спросила Джэми, глянув на кастрюлю.

— Десять минут. Если микробы еще не сдохли...

— Выключай душ.

Джэми протерла рану хирургическим тампоном и обработала «Бетадином». Антисептик они купили в «Уолмарте». На вид тампон был чистым, так что не было необходимости еще раз мучиться, поливая рану перекисью. Она быстро выдавила в рану порцию мази с антибиотиком, взяла в руки щипчики, предварительно протертые медицинским спиртом, и достала из кастрюли иголку и леску, положив их на антисептическую салфетку рядом с предварительно продезинфицированными ножницами.

— Тебе надо было стать медсестрой, — сказал Кавано.

— Ага. Всю жизнь мечтала зашивать огнестрельные ранения. Ты абсолютно уверен, что это необходимо?

— Рана должна быть закрыта, а перевязка, как ты знаешь, не помогла.

— Всегда есть возможность сделать это при помощи степлера и колючей проволоки.

— Ха-ха.

— Смейся дальше, — сказала Джэми, садясь на корточки рядом с ванной. — Как бы я ни старалась делать все это аккуратно, сейчас будет больно.

Кавано натянуто улыбнулся, сдерживая нервное напряжение.

— Со мной такое уже бывало.

— Могу себе представить.

— Правда, парень, который это сделал, был не так красив, как ты.

— Лестно слышать. Расскажи мне еще что-нибудь хорошее, пока я буду тебя штопать.

— Ты молодец.

— Ты тоже, — сказала Джэми, втыкая иглу.

2

Кавано проснулся. Его мерно покачивало. В свете фар встречной машины он разглядел, что лежит на купленном в «Уолмарте» одеяле, постеленном поверх заднего сиденья. Потом он увидел чехлы из искусственной шерсти под овчину, которыми были затянуты передние и задние сиденья. Они сделали это, чтобы скрыть пятна крови. «Новенькая машина, — подумал Кавано, — но ее путь до свалки будет коротким». Эта мысль его даже позабавила.

— Где мы? — пробормотал он.

— А, значит, мне не показалось, что ты заворочался. Мы к югу от Покипси. Ты поспал нормально?

— Да, — ответил Кавано, потихоньку садясь. Глаза слепили фары машин, едущих навстречу.

— Как плечо?

— Ноет. Я вырубился?

— Да, ты вырубился.

— А ты еще говорила, что я молодец.

— Хочешь пить? Бутылки на полу, сзади.

Кавано пригляделся, взял одну из бутылок и открыл ее.

— Есть хочешь? — спросила Джэми.

— Женщины с твоей фигурой не могут так много думать о еде.

— Тогда я не дам тебе пончиков.

— Пончиков?

— В шоколаде. Как, ты думаешь, я собираюсь вести машину всю ночь и не есть чего-нибудь такого, что не позволит мне заснуть?

— Который час?

— Около часа ночи.

— Проблем с уборкой комнаты в мотеле не возникло?

— Ни малейших. Я сделала все, как ты сказал. Испачканные кровью полотенца и одежду сложила в мусорные мешки и выбросила на стройке в Дампстере. На полотенцах нет названия мотеля, так что нас нельзя будет отследить по ним.

— Отпечатки пальцев?

— Я убрала в комнате и оставила ключ на столике вместе с чаевыми. Ты же объяснил мне.

— Устала? — спросил Кавано, глядя на периодически проезжавшие мимо машины.

— Устаю понемногу.

— Выбери момент, чтобы мы могли поменяться. Я в состоянии некоторое время вести машину.

— Сможешь?

— Я могу рулить правой рукой. Когда приедем в Нью-Джерси, найдем мотель.

— А потом?

— Когда сделаю все нужное, начну охоту на Прескотта.

3

— Боже правый, что с ней произошло? — спросил владелец магазина автомобильных красок, глядя на «Таурус».

Вопрос был риторическим. Машина была выкрашена красными и зелеными пятнами красок «Дэй-Гло».

— Чертовы подростки, — ответил Кавано, хотя все это было на его совести. — Я оставил ее на улице на полчаса. Результат налицо.

— Ее надо полностью перекрашивать.

— Еще бы. Но дилеры всегда оговаривают, что акты вандализма не подпадают под гарантийное обслуживание. Они хотели кругленькую сумму за то, чтобы ее перекрасить.

— Сколько? — заинтересованно спросил продавец.

Кавано назвал такую сумму, чтобы этот парень почувствовал себя бандитом, даже делая скидку.

— Как насчет того, чтобы сделать это на сто пятьдесят баксов дешевле? — спросил продавец.

— В любом случае меньше, чем мне пришлось бы заплатить им. Но мне надо сделать это немедленно.

— Хорошо, хорошо. В какой цвет? Темно-синий, как раньше?

— Моя жена возненавидела его с первого дня. Она сказала, что хотела серый.

4

— Сэм Мердок, — представился Кавано банковскому служащему в Филадельфии.

— Подпишитесь здесь, мистер Мердок.

Кавано поставил подпись.

Служащий сравнил подпись с образцом, занесенным в банковский компьютер, и поставил дату рядом с подписью Кавано.

— Вы давно у нас не были.

— С прошлого года. Дело плохо. Я всегда говорил, что если ты лезешь в депозит, значит, ты попал в неприятности.

Служащий сочувственно поглядел на Кавано. Он не мог не заметить царапины на лице, которые и счел видимыми проявлениями неприятностей.

— Позвольте взять ваш ключ.

Кавано дал ему ключ. Для визита в банк он надел костюм с галстуком и постриг волосы покороче, чтобы избавиться от обгорелых прядей.

— Вам понадобится комната?

— Да.

Служащий повел Кавано и Джэми вниз по лестнице, отделанной кленом, и открыл металлическую дверь. Внутри оказалась комната, в стенах которой виднелось множество небольших дверок из полированной нержавеющей стали. Он посмотрел на номер на ключе и свернул вправо.

Нагнувшись, служащий вставил ключ в скважину на дверце размером двадцать пять на тридцать сантиметров у самого пола, а потом вставил другой, из связки, которая была у него при себе, и повернул оба ключа одновременно.

Открыв дверцу, он вынул коробку и дал ее в руки Кавано.

— Комнаты рядом.

— Благодарю.

Кавано наугад выбрал вторую дверь направо и вошел внутрь вместе с Джэми. Закрыв за собой дверь, он осмотрел стены и потолок на предмет скрытых камер. Конечно, вряд ли они здесь есть, но привычка есть привычка. Кавано поставил коробку на стол и наклонился над ней. То же самое сделала и Джэми. За счет этого даже скрытая камера не смогла бы обнаружить, что находится внутри.

Под крышкой лежали два толстых свертка из оберточной бумаги и синий матерчатый мешочек, застегнутый на «молнию». Кавано положил все это в портфель, который они купили в магазине неподалеку от банка.

Джэми открыла дверь. Стараясь держать портфель в левой руке так, чтобы нельзя было понять, что рука травмирована, Кавано вернул коробку служащему. Тот положил ее в ячейку, повернул ключи и отдал Кавано один из них.

— Благодарю вас, — сказал Кавано.

5

Они вернулись в мотель, один из тех, в которых оплата наличными не была чем-то особенным. Кавано дождался, пока Джэми закроет шторы, и выложил на кровать содержимое портфеля. В первом бумажном свертке оказались пять тысяч долларов двадцатидолларовыми купюрами.

— Я вижу, у тебя есть запас на черный день, — сказала Джэми.

Во втором свертке были свидетельство о рождении, кредитка, паспорт и водительское удостоверение штата Пенсильвания на имя Сэмюэля Мердока. И на паспорте, и на удостоверении были фотографии Кавано.

— Подарок от Карен. Это было пять лет назад, — сказал Кавано. Вспомнив о Карен, он замолчал.

— Она говорила, что никогда нельзя знать точно, потребуется ли тебе стать другим человеком и когда именно. Я часто бываю на Восточном побережье, и появляться в Пенсильвании раз в год — не проблема. Берешь кредитку, делаешь несколько мелких покупок, и счет остается открытым. Опять же, продлеваешь водительское удостоверение.

— А почему именно Филадельфия?

— Удобно. На полпути из Нью-Йорка в Вашингтон. Я чаще всего работаю в этих городах.

— А куда приходят квитанции по кредитной карте?

— На абонентский ящик в частной почтовой компании здесь же, в Филадельфии.

— Откуда их пересылают на абонентский ящик в Джексон-Хоул, оформленный на имя Сэма Мердока. Ты никогда не рассказывал мне об этом.

Несмотря на боль в плече, Кавано не удержался и пожал плечами.

— Невинный секрет.

— Просто я с удовольствием узнаю о тебе что-то новое. Во «Всемирной службе защиты» знают об этом?

— Об этом никто не знает.

— А что в мешочке?

— Подарок тебе.

— Ха!

Кавано расстегнул «молнию».

Джэми взяла в руки то, что было внутри.

— Помнишь, ты в шутку сказал мне про самый лучший в мире комплимент, который мужчина всегда хочет услышать от женщины? «Милый, я так люблю, когда ты возишься с этими моторами и тащишь в дом электронику, инструмент и оружие».

У нее в руках был брат-близнец девятимиллиметрового «зиг-зауэра», лежавшего в кобуре у Кавано. Пистолет прошел такую же модернизацию — фабричный прицел был заменен на другой, с более широкой прорезью, установлена мушка с зеленой светящейся меткой для прицеливания в темноте.

Все движущиеся детали были обточены и покрыты перманентной смазкой, чтобы свести к минимуму риск заклинивания. Снаружи корпус пистолета также был обточен, чтобы острые углы не цеплялись за одежду или что-либо еще. Матовая черная эпоксидная краска обеспечивала отсутствие бликов.

Кавано следил за тем, чтобы Джэми соблюдала все меры предосторожности в обращении с оружием, которым он обучил ее. Поскольку «зиг» не имел в своей конструкции предохранителя, предосторожность не могла быть лишней. Джэми взяла пистолет в правую руку, направив ствол в сторону кровати и сняв палец со спускового крючка, и левой рукой оттянула назад затворную раму, проверяя, нет ли патрона в патроннике. Поскольку патрон там был, она сначала нажала на кнопку на боковой стороне пистолета, освободившую обойму. Обойма вывалилась, и Джэми поймала ее свободной рукой.

— Ловко, — сказал Кавано.

Положив пистолет, Джэми стала разглядывать обойму. Сквозь прорезь можно было увидеть, сколько в ней патронов.

— Вроде бы полная, но ведь пока не проверишь — не узнаешь, правильно?

— Правильно, — ответил Кавано. — Чрезвычайно затруднительная ситуация, если ты берешь в руки чужой пистолет, предполагая, что обойма полная, а потом патроны заканчиваются в самый неподходящий для этого момент.

Джэми вынула патроны один за другим.

— Восемь, — подтвердила она. Это была полная емкость двести двадцать пятой модели «зиг-зауэр». В обоймах других пистолетов калибра 9 миллиметров могло помещаться и больше патронов, но следствием этого была чересчур толстая рукоятка, которая мешала скрытному ношению оружия, не говоря уже о том, что она оказывалась велика для размера кисти среднестатистического стрелка, снижая точность стрельбы.

— Смотри, не сломай ноготь.

Джэми наградила Кавано едким взглядом и начала вставлять патроны обратно, убедившись в том, что пружина обоймы находится в исправном состоянии. Затем она взяла пистолет в руку и оттянула затвор в крайнее положение, чтобы механизм выбросил патрон из патронника. Она несколько раз передернула затвор, проверяя, насколько свободно он движется.

— Надо бы добавить немного «Брэйк-фри», — сказала Джэми, упомянув распространенную марку очищающей оружейной смазки.

— Скорее всего, — ответил Кавано. — Он пролежал в сейфе около пяти лет.

— Если семейная пара вместе чистит свое оружие, она не распадется.

Джэми вставила обойму в пистолет, передернула затвор, досылая патрон в патронник, и сняла курок со взвода. Теперь в обойме осталось семь патронов. Затем она вынула обойму и вставила туда патрон, который извлекла из патронника в начале процедуры. Пистолет был заряжен максимально возможным количеством патронов.

Казалось, Джэми решила, что все необходимые действия проведены, и Кавано забеспокоился, поскольку сделано было не все. Однако в следующую секунду она взяла в руки запасную обойму, лежавшую в специальном кармашке, и один за другим вынула из нее патроны.

— Восемь, — сказала она, вставляя патроны обратно. — Как видишь, я не только не сломала ноготь, но и не осталась без пальцев. Могу лишь предположить, что нам следует заменить обоймы. Если они пролежали несколько лет, будучи полностью заряженными, в металле пружин должна была возникнуть усталостная деформация.

— Пять с плюсом, — улыбнулся Кавано.

6

— Поехали за покупками.

— Хорошая идея, — согласилась Джэми.

— Вести будешь ты, — ответил Кавано. Плечо все еще болело.

— Куда едем?

— Хозяйственный магазин, автозапчасти и оружейный, — сказал он, показывая ей места на карте, вставленной в телефонную книгу.

— Чудесно.

В магазине снаряжения они купили гидроизоляционную ленту, молоток, отвертку, провода, выключатели, перчатки, комбинезоны, припой, винты и клеммы.

— Зачем все это нужно? — спросила Джэми.

— Чтобы соорудить хорошую мышеловку, — ответил Кавано.

В магазине автозапчастей они приобрели воздушный фильтр, противотуманные фары и четыре замшевые салфетки.

— Мы собираемся помыть машину? — спросила Джэми, глядя на салфетки. — Но ведь чем она грязнее, тем меньше выделяется среди других.

В оружейном магазине Кавано подвел ее к отделу, где были выставлены различные портупеи и ремни.

— Этот ремень выглядит вполне обыкновенным, но он достаточно жесткий, чтобы не провисать под весом пистолета. Самые крепкие ремни шьют из двух слоев кожи, лицевой стороной наружу. Размер надо выбирать так, чтобы пояс застегивался на вторую дырку. Какой тебе больше нравится?

Джэми выбрала гладкий черный ремень с серебристой квадратной пряжкой.

— Подойдет по стилю к моим сережкам с жемчугом.

— Да, а касательно прочих аксессуаров... — Кавано повернулся к бородатому продавцу. — Есть ли у вас кобура из «Кайдекса»?

Его собственная кобура была сделана именно из этого материала. «Кайдекс» не боялся воздействия воды, а прочность позволяла сделать кобуру достаточно тонкой, что облегчало скрытое ношение.

— Под какой пистолет?

— "Зиг-зауэр 225".

— Прекрасно. Вот новая модель. «Фист Инкорпорэйтед», — сказал продавец, доставая кобуру с застекленного прилавка.

Небольшая, меньше ладони в длину, кобура была окрашена в матовый черный цвет, не дающий бликов. Она не закрывалась сверху, вместо этого сбоку имелся регулировочный винт, обеспечивавший фиксацию пистолета. Такая конструкция позволяла извлечь пистолет из кобуры с максимальной быстротой.

— Они назвали ее «Дэйв Сполдинг».

Кавано не мог не знать имя одного из лучших в стране инструкторов по стрельбе из пистолета.

— Что-нибудь еще?

— Две обоймы для «зига» и набор по уходу, — сказала Джэми.

— И сто двадцать патронов «Маг-Сэйф» калибра 9 миллиметров, — добавил Кавано. Эти патроны снаряжались пулями с наконечником из эпоксидного пластика и заряженной внутрь дробью. При попадании в цель наконечник раскалывался, и дробь вылетала вперед. Кроме того, что это увеличивало поражающее воздействие, такая пуля не могла пройти навылет и ранить случайного прохожего. Как и во всяком хорошем оружейном магазине, продавец не стал задавать лишних вопросов. Например, зачем покупателю нужно столько патронов, которыми обычно не пользуются при стрельбе в тире.

— И еще десяток свинцовых грузил, — сказал Кавано, увидев на другом прилавке рыболовные снасти.

7

Вернувшись в мотель, они разложили свои многочисленные покупки перед собой.

— Я понимаю назначение оружейных аксессуаров. Но вот все остальное... — протянула Джэми.

— Ты далеко убрала ножницы, леску и иголку? — вместо ответа спросил Кавано.

— Они в наборе первой помощи. Только не говори, что швы начали расходиться.

Кавано молча снял с вешалки ее блейзер и вывернул его наизнанку. Озадаченная Джэми смотрела, как он разглядывает шов на правой стороне.

— Эй! — только и сказала она, увидев, что Кавано распарывает внутренний шов.

Он взял в руку три грузила и зашил их в шов. После этого он пришил к изнанке блейзера на уровне пояса одну из замшевых салфеток.

— Пузырей нет?

— Из тебя получился бы хороший портной.

— Я умею много чего, что повергнет тебя в удивление, — откликнулся Кавано, отдавая ей блейзер.

Джэми надела ремень с кобурой. Кавано вынул из пистолета обойму и передернул затвор, чтобы патрон вышел из патронника. Не надо никаких случайностей. Он передал пистолет Джэми, и она убрала его в кобуру. Затем она надела блейзер.

Кавано обошел вокруг нее, внимательно приглядываясь.

— Хорошо. Я бы не смог увидеть, что у тебя на поясе пистолет.

— А зачем были эти манипуляции с блейзером?

— Ты помнишь, как я учил тебя доставать пистолет?

— Мы с тобой достаточно часто тренировались.

— Тогда, я полагаю, ты сама ответишь на свой вопрос.

Джэми обреченно вздохнула.

— Хорошо, что меня сейчас не видят мои тетушки из Уэллесли.

Она откинула в сторону правый край блейзера и вынула пистолет. Поднимая его, Джэми обхватила рукоять левой рукой поверх правой, скрестив большие пальцы. Слегка согнув колени, чтобы лучше держать равновесие, она немного наклонилась вперед и прицелилась в воображаемую точку на противоположной стене спальни.

— Я в восхищении, — заявил Кавано.

— Понятно. Грузила сделали край блейзера тяжелее, и он не падает вперед, когда я его откидываю. А замшевая салфетка идеально скользит по кобуре.

— Снова пять с плюсом, — сказал Кавано, беря в руки ее ветровку и начиная производить с ней те же самые манипуляции.

— Я могу сделать это сама.

— Не надо. Этим могу заняться я, и раненое плечо не помешает. А вот тебе придется заняться другим делом.

— О чем речь? — спросила Джэми, посмотрев на Кавано с подозрением.

8

Надев комбинезон и перчатки, Джэми присела позади «Тауруса» и начала прикручивать к заднему бамперу противотуманные фары.

— Я бы с удовольствием сделал это сам, если бы не риск того, что эти чертовы швы разойдутся, — сказал Кавано.

— Я так и не поняла, зачем все это надо. Противотуманные фары ставят спереди.

— Во-первых, это не просто противотуманные фары, а стоваттные кварцевые галогеновые лампы, по четыреста восемьдесят тысяч свечей каждая. Мы проведем к ним провода и поставим выключатель на приборной доске. Потом мы выставим их так, чтобы они могли ослепить любого, едущего позади нас.

Открыв капот, Кавано вынул воздушный фильтр.

— Фабричный фильтр в полном порядке, но тот, который мы купили, производства «Кей энд Эн», обеспечивает более хорошие характеристики по всасыванию, — пояснил он и принялся возиться с клеммами и припоем, меняя коммутацию в системе впрыска. — Я позвонил в специализированный магазин в Дайтон-Бич и заказал у них процессор управления впрыском с повышенной скоростью работы, чтобы заменить штатный. Вкупе с увеличением количества воздуха, идущего в мотор, это позволит нам увеличить мощность.

— Нам понадобится что-нибудь еще?

— Надо поставить более мощные амортизаторы. Выключатель, параллельно ключу зажигания, чтобы мы могли завести мотор, даже если под рукой не окажется ключа. Но сначала тебе придется залезть в багажник.

— Что?

— Это не какая-то причуда. Просто нам надо кое-что померить.

— Заняться этим в багажнике. Звучит интригующе.

— Только не с моим плечом.

— Я не собиралась делать что-то с твоим плечом. Так зачем надо что-то мерить?

— Чтобы поставить на внутреннюю стенку багажника лист стали толщиной в полдюйма. Он не даст пулям, пробившим багажник, попасть в нас.

9

— Не двигайся.

— У тебя руки совсем холодные, — сказал Кавано.

— Прекрати ныть и расслабься. Это закончится быстрее, чем ты думаешь.

— Ты никогда со мной так не разговаривала. Вспоминаю анекдот про девочку-подростка на уроке по половому воспитанию.

— Половому воспитанию?

— Да. «Не стоит рушить себе всю жизнь ради пятнадцати минут удовольствия», — говорит учитель. «А как вам удается делать это так долго?» — спрашивает девочка-подросток.

— Не дергайся. Здесь как? — спросила Джэми.

— Ничего не чувствую.

— Вот видишь! Я поднабралась опыта.

Держа в руках стерилизованные ножницы и пинцет, она вытянула еще один стежок шва.

— На взгляд все чисто, признаков заражения нет, — сказала она, обрезая следующий узел и вытаскивая леску. — Еще один шрам в твою коллекцию.

— Шрамы украшают мужчину.

Сняв швы, Джэми стала разглядывать результаты своего труда.

— Проклятье. У меня неплохо получилось. Но рана еще не зажила окончательно, и я наложу повязку, чтобы ты вел себя поаккуратнее.

— О да, я буду очень аккуратен.

С момента пожара в бункере прошло десять дней. Предстояло сделать еще очень много, но Кавано пришлось потерпеть, чтобы дать своему телу возможность отдохнуть и выздороветь. Несмотря на то, что они перешучивались с Джэми, спасибо ей за это, настроение было скверным. Во сне, да и наяву, перед ним одна за другой вставали картины. Роберто, лежащий с проломленной головой. Чэд и Трэйси, разорванные на куски взрывом ракеты. Изуродованное лицо Дункана, в которое попало полдесятка пуль. Карен, скорчившаяся в инвалидном кресле с перекошенным от ужаса лицом. Ужаса, причина которого так и осталась неизвестной. Кавано знал одно. Во всем этом повинен Прескотт.

— Мы сделали все приготовления, какие могли. Пора воскреснуть.

10

Мускулистый афроамериканец свернул в сторону и чуть ускорил свой бег по тропинке пригородного парка Вашингтона. В шесть тридцать утра по дорожкам парка бегало достаточно людей, желавших лучше подготовить себя к напряжению рабочего дня. Воздух был еще достаточно прохладным, поэтому мужчина был одет в спортивные брюки цвета морской волны и куртку. Рядом с ним бежал другой мужчина, белый, в точно таком же костюме, но серого цвета.

Они пробежали мимо кустов и деревьев, окружавших пруд, в котором плавали утки. Когда стало очевидно, что белый мужчина бежит рядом дольше, чем это мог бы себе позволить незнакомый человек, афроамериканец посмотрел на него и чуть не встал на месте.

— Со мной случилось божественное откровение? Видение или послание от умершего? — спросил он.

Джон Разерфорд, так звали мужчину, вырос в набожной семье баптистов на Юге.

— Имеющий глаза да увидит, — ответил Кавано.

— Да, но был и Фома неверующий. Он не поверил, пока не прикоснулся к ранам Христовым.

— Не хочу тебя разочаровать, но мы не настолько близки, чтобы я позволил тебе себя ощупывать. Хотя рана у меня есть, правда, не в боку.

Бег по асфальту заставлял рану на плече болеть, хотя она уже практически зажила. Кавано старался не размахивать руками, чтобы не рисковать целостью шва.

— Я слышал, что ты пропал без вести, — сказал Разерфорд. — Вероятнее всего, погиб.

— Ох уж эти ужасные слухи. Откуда они пошли? — спросил Кавано. По лбу тек пот. Держать один темп с Разерфордом было не слишком просто.

— Мы хотели предложить вашей фирме работу. Про тебя мне сказал заместитель начальника.

Кавано кивнул. В распоряжении правительства имелся ряд служб, выполняющих операции по охране, таких, как «Секретная служба», Служба охраны дипкорпуса или Служба десантных операций, но периодически людских ресурсов этих организаций оказывалось недостаточно, и приходилось пользоваться услугами частных компаний.

— Все выглядело таким образом, что ты, Дункан и еще трое оперативников были стерты с лица земли вместе с клиентом. Разрушено одно из ваших укрытий, — продолжил Разерфорд.

— Заместитель сказал, что это за клиент и что за укрытие?

— Ни в коем случае, — ответил Разерфорд. Они сделали очередной поворот, и его дыхание уже не было таким легким. — Если бы он рассказал мне настолько много, я бы перестал доверять вашей фирме и работать с ней. Думаю, что он сказал мне все то, что сказал, лишь ради того, чтобы узнать, не слышал ли я чего-нибудь по поводу этого происшествия.

— А ты слышал? — спросил Кавано. На его куртке начали проявляться темные пятна.

— Ни звука.

Они вновь пробежали мимо пруда.

— Так что же произошло? — спросил Разерфорд.

— Ты сможешь сохранить это в тайне?

— Если бы не умел, Бюро давным-давно дало бы мне пинка под зад.

Вопрос был риторическим, а ответ — вполне ожидаемым. Если бы Кавано не знал из прошлого опыта их работы, что Разерфорд заслуживает доверия, он не рискнул бы встречаться с ним.

— Если ты не требуешь, чтобы я скрыл факты противозаконных действий или как-то повредил своей работе в Бюро, я сохраню в секрете все, что ты скажешь.

— Во-первых, слухи должны остаться правдой. Я мертв, и ты не видел меня и тем более не разговаривал со мной.

Некоторое время Разерфорд молчал. Когда они вновь выбежали на дорожку, с его подбородка капал пот.

— А что насчет Дункана и остальных?

— Вот если ты увидишь их, то это и будет настоящим видением.

— Погибли?

— Более чем.

— Как звали других оперативников?

— Чэд, Трэйси и Роберто.

— Спаси, Господь, их души. Я работал с ними. Я мог доверить свою жизнь каждому из них. А что с клиентом?

— Вот в этом-то и проблема, — ответил Кавано. В нем вскипал гнев. — Дункан, Чэд, Трэйси и Роберто погибли по его вине.

— Он повел себя беспечно и вынудил их подставиться?

— Он начал играть против нас.

Разерфорд сбавил темп, свернул с дорожки и остановился около кустов, поджидая Кавано. Они глядели друг на друга.

— Человек, которого вы защищали...

— Преднамеренно подставил нас под атаку. Проломил голову Роберто. Застрелил Дункана. Когда Чэда и Трэйси разнесло на куски, он оставил меня подыхать в горящем бункере.

Грудь Разерфорда подымалась и опускалась, он восстанавливал дыхание, одновременно пытаясь осмыслить немыслимое.

— Он работал на тех, кто напал на вас?

— Нет. Он убегал от них.

— Так зачем он...

— Мы объяснили ему, как обзавестись новыми документами, стать другим человеком и исчезнуть. Он решил, что для полной безопасности следует избавиться от нас. Одним шансом меньше, что враги найдут его.

— Такому человеку уготовано отдельное место в аду. Как его зовут?

— Дэниэл Прескотт.

— Впервые слышу.

— У него была собственная биологическая лаборатория, названная его именем.

— Не слышал о такой.

— По заданию Агентства по контролю за оборотом наркотиков он проводил исследования физиологического механизма привыкания. По его словам, в ходе исследований он открыл вещество, вызывающее привыкание, чрезвычайно простое в изготовлении.

Разерфорд озадаченно посмотрел на Кавано.

— Я постоянно работаю с Агентством и должен был бы знать об этом.

— Про разработки узнал Хесус Эскобар и попытался выкрасть Прескотта. Когда охрана Агентства не смогла обеспечить надлежащую защиту, Прескотт обратился к нам.

Разерфорд удивился еще сильнее.

— Это невозможно. Эскобара убили пару месяцев назад. Его картель распадается. Они вряд ли смогли бы вообще кого-нибудь выкрасть.

Кавано почувствовал, как земля поплыла у него под ногами.

— Должно быть, его хотел выкрасть другой картель, — сказал он, сам не веря своим словам. Происходящее показалось столь нереальным, что у него закружилась голова.

— Я бы знал об этом, — ответил Разерфорд.

— Но на сцену вышла втораягруппа захвата. Они вели себя, как самый настоящий спецназ.

— Военные? А они-то каким боком в этом замешаны?

— Я надеялся, что ты поможешь мне выяснить это.

11

Джэми сидела в машине. Мотор работал на холостых. Кавано начал набирать номер на панели таксофона, стоявшего рядом с принадлежащей магазину автостоянкой. Солнце клонилось к закату, и тени становились все длиннее.

На другом конце линии раздались три гудка.

— Алло? — послышался низкий голос Разерфорда.

— Это ресторан «Пекинская утка». Нам нужно подтверждение заказа на сумму сто двадцать шесть долларов, полученного с вашего телефонного номера, — сказал Кавано.

— У меня болит голова от глутамата натрия, который вы суете в вашу еду, — ответил Разерфорд. Его голос звучал так, будто его уже заранее мучит головная боль.

— А меня от него пучит, — откликнулся Кавано. Это был заранее условленный обмен фразами, означавший, что все в порядке.

— Нет никаких данных по поводу участия Прескотта или его лаборатории в исследованиях механизмов привыкания по поручению Агентства по контролю. Они обычно даже не занимаются такими вопросами. Это прерогатива Национального института питания.

Шум от машин, ездящих по стоянке, заставил Кавано плотнее прижать трубку к уху.

— Значит, мне надо искать там?

— Нет. Обратись к источнику.

— Если ты говоришь про лабораторию Прескотта, я провел целый день в библиотеке Университета имени Вашингтона. Ни в печати, ни в Интернете нет ни одного упоминания.

— Я нашел ее. Правда, нет никаких сведений о том, чем она занималась, но она находится...

Мимо проехал грузовик с неисправным глушителем.

— Что? Я не расслышал.

— Я сказал, что лаборатория находится в Бэйлис-Ридж, Вирджиния.

— А где это?

Разерфорд объяснил подробнее.

— Прости, что больше ничем не могу тебе помочь, — закончил он.

— Ты и так много сделал. Спасибо. Я пришлю тебе эту китайскую еду.

— Даже и не думай. Я не шутил по поводу глутамата и головной боли.

— Позвоню завтра. Подозреваю, что появятся другие вопросы.

— Ничего.

— На этот же номер, в это же время, — сказал Кавано и повесил трубку. Потом он тщательно стер с нее отпечатки пальцев.

— Что-нибудь узнал? — спросила Джэми.

— Да. Кое-кому приставили к голове пистолет. Убираемся отсюда, пока не примчалась куча машин с теми, кто хочет нас поймать.

12

— Мы условились о кодовых фразах, с помощью которых можно сигнализировать друг другу, все ли в порядке, — сказал Кавано. Глядя на проезжающие машины, он почувствовал, как вены набухают от охватившего его возбуждения.

Джэми напряженно слушала, не отрываясь от управления машиной.

— Эта шутка насчет китайского ресторана и глутамата натрия. В начале разговора мы произнесли все фразы правильно. Но в конце, когда я сказал Джону насчет китайской еды в подарок, он должен был ответить: «Не беспокойся. Я уже придумал, где буду обедать». Вместо этого он снова стал говорить про глутамат.

— Он дал тебе нужную информацию? — спросила Джэми, глядя в зеркало заднего вида.

— Да. Он сказал, где находится лаборатория. Могу предположить, что это ловушка.

— Его вынудили сделать это.

— Безусловно, — ответил Кавано. Его руки взмокли от пота. — Но Джон знал, что не подставит меня, поскольку смог предупредить при помощи кодовой фразы.

— Не станут ли те, кто держит его в плену...

— Убивать его? — закончил Кавано. Его дыхание участилось. — Поскольку ловушка уже подстроена, он им не нужен. Но я попытался выиграть время.

— Каким образом?

— Я сказал, что перезвоню завтра. В это же время, на этот же номер. Снова буду задавать вопросы. Кто бы там его ни удерживал, он попытается сохранить эту возможность следить за мной на тот случай, если ловушка в лаборатории не сработает, и не станет убивать Джона.

— Мне еще многому предстоит научиться у тебя, — сказала Джэми, оценивающе глядя на Кавано.

— Знаешь, нам надо поговорить об этом, — согласился Кавано, глядя на свои руки и стараясь унять дрожь.

— Мы говорим постоянно.

— Не обо всем.

— Опять начинается. Сейчас ты скажешь, что ситуация чересчур усложнилась, и мне надо вернуться в Вайоминг, где я буду в безопасности. Не надо. Все уже зашло слишком далеко. Я уже доказала, что могу помочь тебе. Я надежна, у меня правильные инстинкты, и я не разваливаюсь на части от всего происходящего. Если ты хочешь сохранить наши отношения, то ценой будет мое участие в твоих делах. Никаких секретов. Никаких разлук. Два года назад меня бы убили, если бы не ты. Я обязана тебе жизнью, и, во имя Бога, я намерена вернуть тебе долг.

— Согласен.

— Что?

— Ты ничем мне не обязана, но я согласен со всем остальным, что ты сказала. Я не прошу тебя уйти.

— А что...

— Я должен предупредить тебя.

— Предупредить?

— Я говорил тебе о том, что произошло со мной там, в подвале у Карен. Во время пожара.

Джэми озадаченно посмотрела на него, ожидая продолжения.

— Я потерял контроль над собой.

— Со всеми бывает. Тебе пришлось столкнуться с большим количеством проблем.

— Нет, — возразил Кавано. — Стресс всегда был моим естественным состоянием. Он дарил мне вкус к жизни. Но... видимо, теперь это не так, — добавил он, почувствовав, как рот его пересох.

Джэми внимательно посмотрела на него.

— Пять лет в «Дельте» и еще пять лет в «Службе защиты» я жил ощущением боя. Физические ощущения, которые большинство людей сочтут ужасными, доставляли мне удовольствие. Я с нетерпением ждал каждого нового выброса адреналина. Я любил это состояние.

Кавано продолжал говорить, стараясь держать дыхание под контролем.

— Однажды я охранял одного из руководителей «Форчун Файв Хандред». Это был самый настоящий наркоман, сидевший на кофеине и никотине. Он выкуривал в день две пачки сигарет без фильтра и выпивал четырнадцать чашек крепкого кофе, называя все это «ракетным топливом». Он говорил, что такой режим позволяет ему думать быстрее, четче и продуктивнее. Он любил то состояние, в которое его приводили кофе и сигареты. Однажды утром в Брюсселе, когда я дежурил у двери его номера-люкс, я услышал, как что-то упало и что-то разбилось. Вместе со мной работал другой защитник. Пока он следил за коридором и вызывал подмогу, я вбежал в номер. Клиент лежал на полу. При падении он опрокинул тележку с завтраком, отсюда и звон.

— Он был мертв?

Кавано почувствовал, что каждая следующая фраза вылетает у него быстрее предыдущей.

— Сначала я подумал, что да. Однако потом я увидел, что он моргает. Зрачки его глаз были расширены до невозможности. Я кинулся к телефону и вызвал врача, работавшего с нами по договору, а потом вернулся к клиенту. Беспокоиться, что его отравили, не было причин. Мы охраняли его от похищения, а не от убийства. Но надо было как-то поговорить с ним. «Вам не кажется, что вас отравили?», — спросил я. Он помотал головой. Нет. «Может, у вас сердечный приступ?» Клиент снова помотал головой, а потом сказал: «Инсульт. Тошнит. В глазах все кружится, пол будто ходуном ходит». Я нащупал у него пульс. Сто пятьдесят. Теперь я понял, что с ним произошло, и оставалось только дождаться врача, чтобы он подтвердил мою догадку.

— И что же с ним произошло?

Кавано почувствовал пульсацию в висках.

— Передозировка кофеина и никотина. Он в течение многих лет подхлестывал свое тело, и оно дошло до предела возможностей. Врач дал ему успокоительное и направил на программу детоксикации организма.

— Эта детоксикация дала результаты?

— Возможно, она спасла ему жизнь. Но результаты приступа были необратимыми. Организм установил собственный механизм защиты. Стоило этому человеку постоять рядом с курящим и сделать несколько вдохов, организм выдавал гиперреакцию, и этот человек оказывался в предобморочном состоянии. Стоило ему отхлебнуть один-два глотка кофе из чужой чашки, заметь, кофе без кофеина, в котором на самом деле всегда остается немного кофеина, и его сердце начинало стучать как отбойный молоток.

Джэми нахмурилась.

— К чему ты клонишь?

— Адреналин, — сказал Кавано и почувствовал, как ноги становятся резиновыми. — Он действует на меня прямо сейчас. До того, как я вошел в дом Карен, я радовался этому. Но теперь... — Рот Кавано пересох настолько, что он с трудом говорил. — Я должен сказать тебе это. Предупредить... То, что случилось со мной в подвале у Карен...

Следующую фразу он еле выдавил. Он и представить себе не мог, что когда-нибудь скажет такое.

— Возможно, я больше никогда не смогу этим заниматься.

Джэми некоторое время молчала.

— Ты хочешь уехать в Вайоминг?

— Нет. Я... Да. Я хочу вернуться в Вайоминг, — наконец ответил Кавано.

Джэми с удивлением посмотрела на него.

— Я в замешательстве, — добавил он, удивляясь, что говорит такое о себе. — Я боюсь, что внутри меня что-то сломалось, и хочу вернуться в Джексон-Хоул, и никогда не выбираться оттуда. Но если я сдамся и спрячусь, я потеряю уважение к себе, как и уважение с твоей стороны, и со стороны любого другого человека. Как я могу уйти, если в результате погибнет Джон? Он бы не влез в это дрянное дело, если бы не я. Если его убьют...

— Мы не можем допустить этого.

— Боже правый, да. Но я не знаю, каково тебе будет рядом с человеком, который позволяет проявляться своему страху.

— Ты хочешь сказать, проявляться естественному для человека чувству?

— Я постараюсь быть таким же надежным, как ты, — закончил Кавано. Он начал глубоко дышать, чтобы сконцентрироваться на текущей задаче. — Нас никто не преследует?

— Не вижу ничего необычного, — ответила Джэми, поглядев в зеркало заднего вида.

— Поехали к тому парку, где мы с Джоном встречались сегодня утром.

— А что...

— Я звонил ему домой. У него в прошлом году умерла жена. Он живет один. Поскольку они держали его на мушке во время разговора именно там, логичнее всего, с их стороны, продолжать удерживать его дома.

13

Они оставили «Таурус» на парковке в гараже и пешком прошли через парк по тропинке. Не выходя из-под деревьев, они стали разглядывать здание с охраняемой территорией, которое было отделено от них улицей с оживленным движением.

— Шестой этаж, справа. Четвертая квартира от угла, — сказал Кавано.

— Свет горит только в одном окне, — добавила Джэми, приглядевшись.

— Это гостиная. Джон любит смотреть на парк из окна.

— Но только не ночью. Шторы задернуты.

— В окне правее света нет? Это спальня.

— Шторы тоже задернуты, но света нет. Еще есть спальни?

— Нет, — ответил Кавано, с трудом подавив в себе желание вернуться к машине и уехать подальше. — Когда умерла его жена, Джон продал дом и переехал сюда. Решил, по его словам, жить попроще. Стал самым настоящим отшельником, читающим Библию в перерывах между погонями за плохими парнями.

— Какая планировка у квартиры?

— За входной дверью — коридор, ведущий в гостиную. Когда идешь по коридору, слева арка, вход в кухню, она у него небольшая. В другой стене кухни такая же, через нее можно войти в гостиную. Как войдешь в гостиную, слева дверь в спальню.

Рассказывая о том, что ему хорошо известно, Кавано смог немного отвлечься от своих неприятных ощущений.

— Ванная? — спросила Джэми.

— Смежная со спальней, слева.

Неожиданно внимание Кавано привлекло движение за шторами.

— Как ты думаешь, сколько человек охраняют его? — спросила Джэми.

— Как минимум двое, чтобы один мог поспать, пока другой караулит.

Скорее всего, его привязали к стулу в гостиной. Тогда спальня в их распоряжении, они могут переговариваться через дверь и сменять друг друга.

— Как мы сможем достать его оттуда?

Ко входу в здание подошли мужчина и женщина. Они вошли в ярко освещенный холл. Сквозь большие, от пола до потолка, окна было видно, что они подошли к стоящему за стойкой охраннику. Он поговорил с ними, взял в руку телефон, что-то сказал в трубку, затем кивнул и нажал на кнопку. Турникет справа от него открылся, и мужчина с женщиной прошли внутрь, где виднелись двери лифтов.

— Вопрос меняется, — сказала Джэми. — Как нам пробраться внутрь?

— Согласно законодательству, у здания должен быть как минимум один аварийный выход. Можно обойти дом, найти этот выход и подобрать отмычку.

— Обращаться с которыми ты меня не учил.

— Согласен, это упущение. Но сейчас у нас нет времени устранить его. В любом случае в таком густонаселенном квартале всегда есть шанс, что нас заметят. Если мы угодим за решетку, мы не сможем помочь Джону. Давай-ка зайдем в магазин на углу и купим сигареты.

— Сигареты? О чем ты говоришь? Ты же не куришь.

— Я курил, когда начал работать в «Службе зашиты». Дункан отучил меня от этого. Помню, как он бранил меня. «Как ты можешь думать о том, чтобы кого-то защищать в тот момент, когда обе руки у тебя заняты потому, что ты прикуриваешь?»

— И теперь ты решил снова начать курить?

14

Вход в здание находился в десяти метрах от улицы. Тротуар обрамляли аккуратно подстриженные кусты. Среди них стояли полдесятка каменных скамеек, красиво дополняя убранство территории.

Кавано сел на скамейку, ближайшую к улице, и знаком показал Джэми, чтобы она присоединилась к нему. Затем он открыл пачку сигарет.

— Будешь курить?

— Что на тебя нашло?

— Попробуй, не бойся. Это поможет нам выждать, — сказал Кавано, давая ей сигарету и чиркая спичкой, стараясь при этом унять дрожь в руках.

— Я понятия не имею, как ее держать, — сказала Джэми.

— Не важно, — ответил Кавано и прикурил.

Джэми кашлянула.

— Эй, я же не говорил тебе вдыхать дым. Просто втяни его в рот и выдохни. Не так быстро.

— На вкус просто ужасно.

— Еще бы. До сих пор не пойму, как мне это могло нравиться.

Мимо них прошли две женщины, окинув их осуждающим взглядом.

— Сейчас столько мест, где курение запрещено, что вид двух людей, сидящих около дома и неуклюже пыхтящих сигаретками, — нечто абсолютно естественное, — сказал Кавано. — Это выглядит так, будто мы пришли в гости, и пришлось спуститься вниз, чтобы не провонять дымом гостиную, когда никотиновое голодание достигло предела.

Проходившие мимо мужчина и женщина понимающе кивнули им. Вероятно, им самим приходилось попадать в подобные ситуации.

— Хорошо. Теперь наше присутствие вблизи дома не вызывает подозрений. Что дальше? — спросила Джэми.

— Делай то же самое, что Прескотт. Смотри, слушай и получай информацию.

Мимо проходили люди. Они говорили о высокомерных богачах, открывшихся ресторанах, дешевых билетах на Багамы и женщинах, позволяющих себе флиртовать с чужими мужьями.

Прошло пять минут.

— Черт, как быстро мы с ними управились. Придется прикурить снова, — сказал Кавано.

— Если у меня на пальцах будут желтые пятна... — начала Джэми.

Кавано чиркнул спичкой, делая вид, что не замечает двух машин такси, остановившихся у бордюра. Из каждой машины вышло по четыре человека, весьма хорошо одетых. Прикурив, он сделал вид, что любуется ночным небом, не обращая внимания на восьмерых людей, быстрым шагом идущих мимо него.

— Сколько времени? — требовательным тоном спросила женщина. — Почти десять? Слава богу, успели. Сэнди сказала, что они с Тэдом вернутся из кино в десять пятнадцать.

— И каким образом она собирается это сделать? — спросил мужчина.

— Сделает вид, что ей нездоровится, и они не пойдут ужинать. Умница, правда? Ее сестра нас впустит. Представляешь, какое лицо будет у Тэда, когда мы завалимся к ним и закричим «Сюрприз!»?

Они вошли в холл и начали, перебивая друг друга, разговаривать с охранником. Тот позвонил, кивнул им и впустил их внутрь.

— Бедный Тэд, — сказала Джэми, выпустив изо рта клуб дыма.

Кавано смотрел сквозь окна на индикатор лифта, в котором отправилась вошедшая в дом компания. Цифры мигали одна за другой. На таком расстоянии рассмотреть их было невозможно, но можно было сосчитать, сколько раз мигнул индикатор. Семнадцать раз. На восемнадцатый индикатор загорелся и больше не мигал. «Плюс один на первый этаж, значит, девятнадцатый», — подумал Кавано.

Стряхивая пепел с сигареты, он увидел, как на стоянке у дома притормозила машина с фирменным знаком «Домино Пицца». Из нее вышел долговязый водитель в очках со стопкой коробок с пиццей в теплоизоляционной обертке.

— Посмотрим, куда он понесет пиццу, — сказал Кавано.

Когда водитель проходил мимо них, он встал и обратился к нему, извиняюще улыбнувшись:

— Привет. Мы спустились покурить и думали встретить вас здесь. Квартира шесть двадцать восемь.

Это был номер квартиры Джона.

— Извините, это заказ в другую квартиру.

— Весь? — спросил Кавано, глядя на стопку коробок. — Наверное, на ту вечеринку, что на седьмом этаже. От них столько шума. Мы спустились еще и поэтому.

— Нет. Это заказ в... — водитель посмотрел сквозь очки на ярлык, прикрепленный к коробкам, — девятнадцать одиннадцать.

— Повезло им, — вздохнула Джэми. — Придется подождать и выкурить еще по сигарете.

— Вряд ли придется ждать долго, — проронил водитель.

— Извините за беспокойство, — сказал Кавано.

— Нет проблем, — ответил водитель. Держа коробки, он подошел к стеклянным дверям и подождал, пока кто-то вышел и открыл ему дверь.

Джэми затушила сигарету.

— Зачем все это? Ты действительно думал, что эту пиццу несут в квартиру Джона?

— Не в этот раз, да. Но вскоре туда обязательно что-нибудь принесут. Пиццу, еду из китайского ресторанчика или что-нибудь еще.

— Ты так уверен в этом?

— Конечно. Я видел достаточно охранников, раз за разом совершающих одну и ту же ошибку. Круглосуточная охрана — скучное занятие. Если охранники не слишком дисциплинированны, они постоянно думают о еде. Конечно, они могут забраться в холодильник и найти, что себе приготовить, однако большинство их не слишком искусно в таких делах.

«Кроме Чэда, который мог самое простое блюдо сделать деликатесом», — с горечью подумал Кавано.

— Они начнут размышлять по поводу пиццы, блинчиков или цыплят по-китайски. Если это те люди, которые пытались поймать Прескотта на складе, они не слишком хорошо подготовлены. Следовательно, они поддадутся своим желаниям и закажут еду с доставкой.

— Этого можно ждать часами.

— Если это произойдет, то скорее раньше, чем позже. Я звонил Джону меньше, чем час назад. До этого они были слишком заняты, чтобы думать о еде. Сейчас они уверены, что все идет по плану.

— Не вызовет ли наше пребывание здесь ненужного любопытства у охранника?

— Он нас не видит.

— Почему?

— Последний раз, когда я был здесь, я заметил, что холл освещен намного ярче, чем тротуар. Свет отражается от окон, и охранник не видит, что происходит на улице.

— А как насчет вот этой камеры над дверью?

— Ты ее заметила? Она направлена на пространство перед дверью, а не в сторону улицы. Когда мы вытащим Джона отсюда, я посоветую ему перебраться в дом с более надежной охраной.

— Это уловка, которую ты используешь при общении с клиентом?

— Уловка?

— "Когда мы вытащим Джона отсюда". Ты говоришь о будущем с утвердительной интонацией, убеждая меня, что все будет хорошо. Очень успокаивает.

На стоянке остановилась еще одна машина, теперь с эмблемой «Пицца Хат».

— Моя очередь играть, — сказала Джэми. Она явно радовалась возможности что-то сделать, чтобы снять нервное напряжение.

Когда водитель вытащил из машины коробки с пиццей, она подошла к нему, в нетерпении потирая руки.

— Привет. Мы решили спуститься вниз, покурить и избавить тебя от необходимости подниматься. Квартира шесть двадцать восемь. Мы проголодались.

Усыпанному юношескими прыщами подростку тоже явно чего-то хотелось, только не еды. Увидев рядом с собой привлекательную женщину, он чуть не выронил коробки.

— Угу. Щас гляну, — сказал он, разглядывая наклейку на упаковке. — Ага. Шесть двадцать восемь.

— Прекрасно.

— Две средних? Одна де-люкс, другая — с пепперони и оливками?

— Точно. Пахнут очень вкусно. Сколько я тебе должна?

Джэми расплатилась, не забыв добавить чаевые.

— Еще увидимся.

— Да, мадам, — проронил мальчик, покраснев. — Спасибо.

Когда он шел к машине, вид у него был явно смущенный.

— Две средние пиццы. Вполне достаточно для двух здоровых охранников, — сказала Джэми.

— Я так и думал. Если только это не один охранник, который оказался столь любезен к тому, кого он охраняет. В чем я сильно сомневаюсь, — ответил Кавано.

— Если они заказали еду, значит, они чувствуют себя в безопасности, правильно?

— Правильно. Они думают, что никто не знает о ситуации, в которую попал Джон.

— Что теперь?

— Мы пойдем в парк, найдем какого-нибудь бездомного, который спит в кустах, и отдадим ему эти пиццы. Нам понадобятся только коробки.

Джэми озадаченно посмотрела на него.

— Мне нужно оторвать верх от одной коробки и низ от другой, чтобы вложить внутрь бронежилет, — пояснил Кавано.

15

Охранник посмотрел на Джэми, которая открыла дверь и придержала ее, пока Кавано входил внутрь, держа в руках коробки из-под пиццы. Кавано на мгновение остановился, подождав, пока глаза приспособятся к яркому свету в холле.

— Привет. Мы вместе с той компанией, которая отправилась в девятнадцать одиннадцать к Тэду, чтобы сделать ему сюрприз.

— К ним уже унесли целую стопку коробок с пиццей минут двадцать назад, — сказал охранник, сурово глядя на него.

— Я так и знала, что надо было взять жареные ребрышки, картофель-фри и салат, — фыркнула Джэми.

— Ты действительно слишком много думаешь о еде, — парировал Кавано, стараясь сделать вид, что шутит, и перебороть тяжесть в груди.

— Скажите им, чтобы так не шумели, — проворчал охранник. — Нам не нужны жалобы от их соседей.

— Больше ни звука, — заверил его Кавано.

Охранник нажал на кнопку, и турникет справа от него с жужжанием открылся.

— Благодарю вас, — сказал Кавано.

Они подошли к лифтам. Джэми нажала кнопку. Через несколько секунд, тянувшихся бесконечно долго, раздался звон сигнала, и двери одного из лифтов открылись.

«Ненавижу лифты», — в очередной раз подумал Кавано, входя внутрь.

— Нет, — тихо сказал он, когда Джэми протянула руку к кнопке с номером шесть.

— В чем дело?

— Охранник будет смотреть на индикатор лифта, чтобы убедиться в том, что мы отправились именно туда, куда и сказали.

— Оп-ля, — проронила Джэми, нажимая кнопку девятнадцать.

Двери лифта закрылись.

Кавано почувствовал, как ноги налились тяжестью, когда лифт начал подниматься. Мигали оранжевые цифры на панели. Один, два, три. До девятнадцатого еще долго. Он повторил все инструкции, которые выдал Джэми перед тем, как войти в дом.

— Ты уверен, что они откроют дверь? — спросила Джэми.

— Если бы пришел прыщавый мальчишка, они бы открыли дверь, не снимая цепочки, сунули деньги через приоткрытую дверь и сказали ему, чтобы он повернул коробки боком и просунул их внутрь. Но когда они посмотрят на тебя в глазок, они откроют дверь настежь. Расстегни блузку.

— Извини, что?

— Три верхние пуговицы.

— Что ты себе вообразил? — улыбнулась Джэми, расстегивая пуговицы.

"Хорошо, — мысленно похвалил ее Кавано. — Продолжай шутить. Это значит, что ты не теряешь контроль над собой.

А я? Я себя контролирую?"

Дзинь. Двери открылись. Его дыхание участилось. Он вышел на бежевый ковер, выглядевший абсолютно новым. Пахло свежей краской. Ярко освещенный коридор с белыми стенами. Никого.

Оглядевшись, они увидели справа от себя дверь с надписью «Лестница». Открыв ее, они вошли в бетонную лестничную шахту. В ней было сыро, а освещение казалось еще более ярким, чем в коридоре. Пока Джэми закрывала дверь, Кавано осмотрелся, ища скрытые камеры видеонаблюдения. Ни одной. Они прислушались. Ни звука. Шаги отдались гулким эхом, когда они стали быстро спускаться вниз, на шестой этаж.

Дойдя до двери, они остановились.

— Ты сможешь сделать все, как я сказал? — тихо спросил Кавано. — Я буду рядом. Просто сделай все в точности так, как мы договорились.

Джэми задумалась.

— Еще не поздно уйти отсюда, — напомнил он.

— Конечно. Но я не смогу заставить себя повторить все это.

— Возможно, тебе вообще не следовало в это ввязываться.

— Ты смог бы спасти Джона без моей помощи?

Кавано промолчал.

— Тогда давай сюда коробки, — потребовала Джэми. Зрачки ее глаз расширились.

Кавано отдал ей коробки, потяжелевшие от вставленного внутрь бронежилета. Джэми прижала их к себе под грудью так, что блузка разошлась еще сильнее.

— Они решат, что умерли и попали в рай, — сказал Кавано. — Перед тем как постучать в дверь, закрой глаза на пару секунд. Зрачки немного уменьшатся и не будут выдавать нервного напряжения. Если услышишь, что включен телевизор, значит, они совсем беспечны. Хорошие сторожевые псы никогда не позволят себе такого. Они поддерживают тишину, чтобы слышать все звуки за дверью.

Джэми сделала глубокий вдох и наклонилась к двери.

— Открывай.

На шестом этаже на полу лежал точно такой же бежевый ковер, как на девятнадцатом. Свежевыкрашенные белые стены. Кавано напряженно шел вслед за Джэми. Как он и предполагал, после десяти вечера в коридоре не было ни души.

«Еще не поздно повернуть назад, — повторял он про себя. — Конечно. Но если я поверну назад, у меня может не оказаться еще одного шанса спасти Джона».

Квартира 628 была справа по коридору. Прижавшись к стене рядом с дверью, Кавано услышал приглушенные звуки взрывов, выстрелов, сирен и ритмичную музыку. Боевик по телевизору. Он ободряюще посмотрел на Джэми и достал из кобуры пистолет.

Джэми встала перед дверью напротив глазка и на пару секунд закрыла глаза. Когда она открыла их, зрачки приняли нормальный размер. Никто не смог бы догадаться, что она находится в состоянии нервного напряжения.

Однако этого нельзя было сказать о Кавано. В последний момент он подумал, что не имел права впутывать ее во все эти приключения. Он жестом показал ей, что надо уходить.

Джэми проигнорировала его жест и постучала в дверь.

Кавано сделал еще более резкий жест.

Не обращая на это внимания, Джэми постучала еще раз. Звук телевизора за стеной затих.

Началось, — подумал Кавано. Он удивился, насколько хорошо Джэми удалось придать своему лицу скучающее выражение. Коробки с пиццей подпирали ее грудь, делая ее еще привлекательнее.

Раздался громкий скрежет открываемого замка. Кавано прижался к стене, стоя так, чтобы его нельзя было увидеть изнутри.

Как он и ожидал, те, кто были за дверью, не сняли цепочку.

— Вы заказывали две пиццы среднего размера? — спросила Джэми, глядя на ярлычок, приклеенный к коробке. — Одна де-люкс, вторая — пепперони с оливками.

— Их обычно приносил мальчик, — откликнулся мужской голос с европейским акцентом.

— И то правда, — ответила Джэми. — Я и мой муж держим эту лавочку. А сегодня вечером все трое мальчишек куда-то запропастились. Хорошо, что я смогла прийти вместо них.

— Сколько? — спросил мужчина, кашлянув.

Джэми приподняла коробки, упершиеся в грудь, и наклонилась, чтобы прочесть ценник.

— Секунду, — сказал мужчина, закрывая дверь.

В то же мгновение Кавано ринулся к двери и присел между дверью и Джэми так, чтобы его не было видно через глазок. Он услышал скрип снимаемой цепочки.

Когда дверь открылась, Кавано бросился на охранника. Джэми, как и было задумано, подняла коробки вверх, чтобы бронежилет внутри них защищал ее. Перед ними оказался все тот же бритоголовый мужчина, которого Кавано вышвырнул из черного автомобиля у дверей торгового центра почти две недели назад. Открыв рот от изумления, он попытался вытащить пистолет, но Кавано резко ударил его дулом своего «зига» по голове, и бритоголовый упал навзничь, придавив руку с пистолетом к полу собственным телом. Кавано перескочил через него и вбежал в гостиную, переводя пистолет влево, в сторону телевизора.

Бородатый мужчина лет сорока, казалось, прирос к стулу, не зная, куда смотреть — на пистолет Кавано или на Джэми, наставившую на него пистолет через проем, ведущий из кухни. Его собственный пистолет лежал на кофейном столике перед ним.

Разерфорд сидел на стуле в дальнем левом углу комнаты. Он был привязан к стулу, во рту торчал кляп. Пятна крови на его лице ярко выделялись на фоне черной кожи. Разерфорд удивленно уставился на Кавано, но у того не было времени, чтобы обращать на это внимание.

Кавано схватил со стола пистолет противника, на ходу ударив его рукояткой по голове. После этого он прижался к стене, смежной со спальней. Направив оружие в ту часть спальни, которая просматривалась с его стороны, Кавано резко перескочил к другой стороне дверного проема, одновременно переводя прицел в другой угол комнаты. Не заметив ничего подозрительного, он ворвался в спальню, задвинул дверь в ванную тумбочкой и заглянул под кровать. После этого он открыл дверь в ванную и убедился в том, что там тоже никто не скрывается.

Вернувшись в гостиную, он посмотрел на бородатого мужчину. Тот лежал на полу и стонал.

Кавано добежал до входной двери, закрыл ее на замок и наставил пистолет на бритоголового, который продолжал лежать на полу. Обыскав противника, Кавано забрал пистолет, заткнутый за ремень на спине, и этим же ремнем связал ему руки за спиной.

Ту же процедуру он проделал с бородатым. Проверив, нет ли кого в туалете у двери, Кавано подбежал к Разерфорду и вынул у него кляп изо рта.

— Мы взяли всех?

— Да.

Кавано начал развязывать веревки, которыми были опутаны лодыжки и запястья Разерфорда, разглядывая синяки и рассечения на его лице.

— Тебе сильно досталось?

— Вышибли зуб, — ответил Разерфорд, показывая на распухшую щеку. — Может, и несколько ребер сломали, — добавил он. Сделав глубокий вдох, он вздрогнул.

Кавано заметил на углу столика коробку с салфетками. Схватив сразу несколько, он дал их Разерфорду.

— Хорошенько прокашляйся и плюнь.

— Боже всемогущий, больновато, — пробурчал Разерфорд, сделав требуемое.

Кавано осмотрел салфетки.

— Крови нет. Ложись на софу, — сказал он, помогая Разерфорду улечься. Потом он аккуратно надавил ему ладонью сначала на грудь, потом на живот. — Вроде бы никаких опухолей нет. У тебя ничего не болит, что выглядело бы подозрительно?

— Прошло уже достаточно времени. Если бы они повредили что-то внутри, я бы уже вырубился, — ответил Разерфорд, растирая онемевшие запястья.

— Где у тебя аптечка?

— В ванной, под раковиной.

Когда Кавано вернулся из ванной, держа в руках комплект первой помогли и намыленную тряпку, Разерфорд пытался сесть.

— Ты не представил мне своего друга.

— Это Дженнифер. Дженнифер, это Джон.

Джэми никак не отреагировала на то, что ее представили под вымышленным именем.

— Рад познакомиться. Очень рад, что остался в живых, иначе бы такой возможности не представилось, — сказал Разерфорд.

Кавано открыл аптечку и озадаченно уставился на три шприца, лежавших среди всевозможных бинтов и мазей. Он взял их в руки и вдруг понял, откуда они здесь взялись.

— Осталось от жены?

Кавано знал, что покойная супруга Джона страдала диабетом, и ей приходилось ежедневно делать себе уколы инсулина. По иронии судьбы, она не умерла от своей болезни, а погибла в автомобильной катастрофе.

— Много из тех вещей, что остались у меня после смерти Деборы, я отнес в церковь. Еще больше выбросил. Старая обувь и одежда, то, что уже не стоило хранить. Оставил несколько ее любимых платьев, она была очень привязана к ним. Расстаться со всем остальным было просто, но эти шприцы почему-то заставляют меня вспоминать о ней с особой нежностью. Рука не поднялась их выбросить.

Кавано положил шприцы обратно в аптечку и начал вытирать кровь с лица Разерфорда.

— Значит, ты заметил мою вторую фразу насчет глутамата и понял, что что-то не так?

— У тебя это хорошо получилось.

— Я скорее заставил бы их убить меня, чем позволил бы им заманить тебя в ловушку.

— Знаю.

— Те, кого я спрашивал про Прескотта и его лабораторию, в один голос заявили, что ничего не знают об этом, — хрипло проговорил Разерфорд. Его горло пересохло от многих часов, проведенных с кляпом во рту.

— Я принесу вам воды, — сказала Джэми.

Вернувшись, она дала ему воды. Разерфорд сделал несколько больших глотков. Засохшая кровь на губах размокла и струйкой потекла вниз.

— Потом я начал рыться в нашей компьютерной базе данных, — продолжал Разерфорд, сделав еще один глоток. — Безрезультатно.

— Так как же...

— У этих парней наверняка есть информатор в ФБР. А может быть, они взломали нашу компьютерную систему и следили за всей информацией, касающейся Прескотта или того, кто возьмется таковую разыскивать. Когда я вышел из офиса и пошел к своей машине, чтобы ехать домой, они уже поджидали меня.

Разерфорд ощупал челюсть там, где был выбит зуб, и вздрогнул.

— Кто-то, стоявший у соседнего ряда машин, окликнул меня по имени. Я обернулся. В этот момент рядом остановился фургон, отгородив меня от выхода, и трое парней втащили меня внутрь.

— Один человек, который позвал тебя. Трое, которые втаскивали тебя в машину. Водитель грузовика. Всего пять человек, так? — спросил Кавано.

— Нет, — ответил Разерфорд, сделав еще один глоток. — Есть шестой. Главный среди них. Он назвался Клайном.

— Я узнал парней, что охраняли тебя. Они были в числе первой группы, пытавшейся захватить Прескотта на складе.

Разерфорд нахмурился, глядя через плечо Кавано.

— Дженнифер, вам, кажется, нездоровится.

Кавано обернулся.

— Лучше сядь. Ты побледнела.

— По-моему, мне сейчас лучше встать на колени, — сказала Джэми и пересекла спальню, направляясь в ванную.

Судя по донесшимся оттуда приглушенным звукам, ее желудок решил освободиться от еды.

— Она первый раз на задании? — спросил Разерфорд.

— Да.

— Для первого раза хорошо.

Кавано кивнул.

Когда Джэми вернулась из ванной, он обнял ее.

— Я не подвела тебя, — сказала Джэми.

— Ты не подвела меня, — подтвердил Кавано. «А я не подвел тебя», — подумал он.

* * *

Бородатый продолжал стонать, лежа на полу. Джэми перешагнула через него и опустилась в кресло напротив Разерфорда.

— Не обращайте внимания. Продолжайте ваш разговор, а я пока попытаюсь убедить себя, что все еще жива.

Руки Кавано не дрожали точно до тех пор, пока им надо было действовать. Теперь же ему пришлось сконцентрироваться, чтобы унять дрожь.

— Хорошо. Так что же произошло потом?

— После того, как эти ребята как следует обработали меня, чтобы я понял серьезность их намерений, они приставили пистолет к моей голове и поставили перед выбором — либо я говорю, зачем мне была нужна информация о Прескотте, либо умру, — сказал Разерфорд, прижимая мокрую салфетку к разбитой щеке. — Я объяснил, что информация о Прескотте была нужна не мне, а моему другу. Следующий их вопрос был столь же бесхитростен — либо я говорю, что это за друг, либо умру. Я не назвал твоего имени, просто сказал, что ты — один из охранников Прескотта.

Кавано кивнул.

— Это их чрезвычайно заинтересовало. Им не терпелось поскорее добраться до тебя.

— Естественно. Они предполагали, что я могу знать, куда исчез Прескотт.

— Я объяснил им, что ты тоже хочешь найти Прескотта и знаешь о его местонахождении не больше, чем они.

— Но они не поверили.

— Нисколько. Они снова приставили пистолет к моей голове и приказали сказать тебе, что лаборатория Прескотта находится в некоем Бэйлис-Ридж в Вирджинии.

— И сейчас четверо, в том числе этот Клайн, поспешили туда и поджидают меня?

— Они уехали практически сразу по окончании нашего разговора.

— Если мы там не появимся, они решат, что что-то пошло не так, и вернутся сюда, чтобы дождаться обещанного звонка, — сказала Джэми, наклонившись вперед.

— Да. Они попытаются устроить еще одну ловушку, — согласился Кавано.

Разерфорд потянулся к телефону.

— Эй, ты что делаешь? — крикнул Кавано, хватая его за руку.

— Вызываю помощь.

— Нет.

— Но ФБР может...

— Мы не знаем, кто еще в этом замешан.

Разерфорд задумался.

— Ты сам сказал, что у Клайна должен быть информатор в ФБР. Предположим, Клайн узнает, что мы поджидаем его. Да он сюда близко не подойдет, — заверил Кавано.

16

Зажужжал сигнал домофона. Кавано подождал пару секунд и взял трубку.

— Да?

— К вам мистер Клайн и еще один джентльмен, — голос охранника отдавался металлическим звоном.

— Впустите их, — ответил Кавано, снимая палеи с кнопки и направляясь в гостиную.

— Двое, — констатировал Разерфорд. — Еще двое остались в Бэйлис-Ридж на тот случай, если ты там все-таки появишься.

— Первый час, — сказала Джэми, глядя на часы. — Раньше, чем вы ожидали.

— Просидев в засаде всю ночь, Клайн должен был сильно забеспокоиться, почему же это я не сделал того, что должен был сделать. Он решил снова поговорить по душам с Джоном. Мы готовы к приему гостей? — спросил Кавано, обращаясь к бритоголовому и бородатому. Те сидели на стульях, привязанные к ним. Им потребовался час на то, чтобы прийти в себя после полученных от Кавано ударов. Настойчивый допрос не дал никаких результатов. Это были наемники, не имевшие ни малейшего понятия, зачем Прескотт понадобился их нанимателям.

Мобильный телефон бритоголового звонил дважды. Клайн справлялся о положении дел, явно находясь не в лучшем расположении духа. Кавано отрепетировал с пленниками варианты ответов, ясно дав им понять, что произойдет в случае неверного поведения. Приставив пистолет к виску бритоголового, он внимательно следил за выражением его глаз в процессе разговора. Если бы пленник предпринял хоть какую-нибудь попытку предупредить Клайна об опасности, Кавано быстро показал бы ему, насколько он недоволен.

Сейчас он надел на бритоголового бейсболку, чтобы скрыть след от нанесенного удара.

— Я тебя спрашиваю, — повторил Кавано, постучав пальцем по бейсболке, — ты готов к приему гостей?

Бритоголовый вздрогнул и тут же кивнул.

— Увидимся через пару минут, — сказала Джэми, выходя за дверь. Они действовали согласно заранее разработанному плану.

Разерфорд закрыл дверь на замок.

Кавано нервничал. Он представил себе, как Джэми идет по коридору, открывает дверь на лестницу, находящуюся рядом с лифтами, закрывает ее и встает за нею. Когда Джэми услышит сигнал лифта, приехавшего на этаж, она должна досчитать до двадцати. За это время приехавшие на лифте дойдут до двери Разерфорда. Затем она откроет дверь и выйдет в коридор, копаясь в сумочке. Со стороны это будет выглядеть так, будто она ищет ключ от квартиры, не обращая внимания на двух мужчин, стоящих у двери квартиры Разерфорда. Они, естественно, заметят ее, но вряд ли в чем-то заподозрят — в конце концов, ведь это они устраивают ловушку, а не их ловят. К тому же события, которые начнутся после того, как дверь откроется, также отвлекут их. Когда Джэми выходила из квартиры, у нее был вполне уверенный вид. У нее и Кавано было достаточно времени для отработки сценариев развития событий по технике визуализации. Кавано научил ее этому способу подготовки к предстоящим действиям. Отыграть в уме возможные варианты событий и свои реакции, чтобы быть готовым ко всему. Чтобы меньше беспокоиться, она надела под куртку бронежилет. Из-за этого одежда сидела на ней в обтяжку, создавая впечатление избыточного веса, однако в данной ситуации Джэми в последнюю очередь думала о своем внешнем виде.

— О'кей. Встречай гостей как положено, — предупредил Кавано бритоголового, наводя на него пистолет.

Разерфорд заранее развязал тому руки и ноги. Теперь он отвязал его от стула.

— Не забывай, что ты первый на линии огня, — добавил Кавано, подойдя к пленнику. Пройдя вместе с ним в сторону двери, он остановился. Пленник дошел до входной двери и тоже остановился.

— Теперь тебе надо сделать все от тебя зависящее, чтобы у нас не возникло повода застрелить тебя, — сказал ему Кавано.

Разерфорд занял свою позицию на кухне и достал пистолет.

Кавано ждал. Он почувствовал, как по бокам стекает пот.

Пятнадцать секунд. Тридцать. Пятьдесят. Кавано вспомнил, насколько медленно поднимался лифт, когда они были в нем. Нет ничего странного в том, что пришедшие еще не стучат в дверь, убеждал он себя. Терпение. Все должно пройти...

Два удара. Пауза. Еще два. Как сказал Джон, это условленный сигнал, о котором договаривались противники. Снаружи все в порядке, и можно открывать дверь.

Сделав разрешающий жест, Кавано почувствовал спазм в желудке.

Согласно разработанному ими плану, он шагнул назад, в гостиную, так, чтобы его не было видно из входной двери. Бритоголовый знал, что сидящий на кухне Разерфорд продолжает держать его на мушке. Он открыл дверь со словами: «Он не звонил», развернулся и пошел в гостиную, в зону обстрела Кавано. Разерфорд укрылся за холодильником. Он должен был выйти из укрытия тогда, когда они пойдут по коридору, и наставить на них пистолет, стоя в арке, ведущей из кухни в коридор. Первый идущий должен заметить Кавано в тот же момент, когда второй увидит Разерфорда. В этот миг Джэми должна войти во входную дверь, вынуть пистолет и сказать им: «В гостиную!» Так все и произошло.

Оказавшись под прицелом с трех сторон, вошедшие не имели никаких шансов достать пистолеты, которые были у них в кобурах под куртками, и им пришлось повиноваться.

— На пол! Руки за голову! — скомандовал Разерфорд.

— Немедленно, — добавил Кавано.

Бритоголовый выполнил приказ, тут же опустившись на ковер лицом вниз. Двое других замешкались лишь на мгновение и сделали то же самое.

Джэми закрыла входную дверь на замок.

— В коридоре кто-нибудь был? — спросил Кавано, держа на прицеле лежащих на полу. — Никто не видел у тебя пистолет?

— Когда я входила, два человека вышли из лифта. Пистолет был закрыт от них сумочкой, и они не могли его видеть.

Кавано вздохнул с облегчением. Джон уверял его, что большинство жильцов днем обычно находятся на работе, и вдневное время вряд ли кто-нибудь окажется в коридоре. Однако те двое, что вышли из лифта, нарушили это правило и имели шанс помешать выполнению их плана.

— Здорово, — проронил первый вошедший, глядя на них с пола. Это был жилистый мужчина среднего роста с тонкими чертами лица и по-военному короткой прической.

Кавано вспомнил, где он слышал этот жесткий голос.

— Мы уже однажды беседовали. По телефону, который я отобрал у этого парня, — сказал Кавано, показывая на бритоголового. — Когда я выкинул его из машины у входа в торговый центр.

— Ты сразу понял, что в телефоне радиомаяк, — откликнулся лежащий. В его речи слышался европейский акцент, как и у бритоголового. — Мы четыре часа ехали за ним, пока не сообразили, что ты зашвырнул его в кузов мусоровоза.

— Да у тебя просто нет чувства юмора.

Неожиданно пришедшая в голову мысль ошеломила Кавано.

— Вы четыре часа ехали за мусоровозом? Зачем? Ведь вы знали, что мы уже улетели на вертолете.

— Какой вертолет? Не понимаю, о чем речь.

Изумление в голосе говорившего было неподдельным. Кавано понял, что его подозрения насчет того, что на складе и в бункере за Прескоттом охотились совершенно разные люди, были небеспочвенными.

Кавано и Джэми продолжали держать вошедших на прицеле, пока Разерфорд связывал их по рукам и ногам.

Ощупав свободно сидящий на втором пленнике пуловер, Кавано вынул из-под него «беретту» калибра 9 мм. Под кожаной курткой первого оказался «браунинг хай-пауэр» того же калибра. В кармане его брюк Кавано нашел складной нож, прицепленный на клипсе. Такой способ ношения, когда снаружи оставалась только клипса ножа, позволял владельцу схватиться за нее и одним движением достать оружие. Зубчатая секция на обухе лезвия давала возможность привести нож в боевое положение большим пальцем, одновременно с извлечением из кармана. В раскрытом положении нож был сантиметров двадцать в длину.

В свое время нож сочли неподходящим оружием и даже шутили: «Дурачок, пошел с ножом на пистолет». Однако в 90-х вышел учебный видеофильм «Оборона против заточенного оружия». Сотрудники органов правопорядка и охранных служб воочию увидели, что человек, вооруженный ножом, способен преодолеть дистанцию порядка шести метров и нанести смертельный удар прежде, чем обороняющийся с пистолетом в кобуре преодолеет свое замешательство, вынет пистолет и выстрелит. В настоящее время многие оперативники считали, что нож представляет собой хорошее вспомогательное оружие в дополнение к пистолету, и имели при себе до трех различных ножей. В руках у Кавано был боевой нож с черным антибликовым покрытием лезвия. Такие изготавливает фирма одного из известнейших инструкторов по самообороне, Эрнста Эмерсона. Марка ножа, CQC-7, расшифровывалась как «close-quarter combat», «ближний бой». Рукоятка из эпоксидного пластика с сетчатой насечкой не позволяла ножу выскользнуть из руки в том случае, если на ней оказывалась какая-либо жидкость — вода, пот или кровь. Стальное лезвие с зубчатой заточкой было твердым и острым настолько, что им можно было пробить дверь автомобиля.

— Здорово, — повторил Кавано. Закрыв нож, он прицепил его к карману брюк и сел на пол рядом с пленником, скрестив ноги. — Ты называл себя Клайном?

— Обычное имя, не хуже других.

— Расскажи мне про Прескотта.

Клайн не ответил.

— Я расскажу тебе то, что я знаю о нем. Если захочешь что-то добавить, я всегда тебя выслушаю.

Кавано рассказал обо всем, что произошло после того, как он забрал машину у бритоголового: про то, как попали они в бункер, про инструктаж, который они устроили Прескотту, пожар, атаку с вертолетов и пожар в доме Карен.

— Теперь ты понимаешь, что я хочу поймать его не меньше, чем ты. Может, и больше. Если мы будем сотрудничать, это пойдет нам на пользу.

— Но у нас взаимоисключающие цели.

— Я думаю, мы можем уладить существующие разногласия, — сказал Кавано, оценивающе глядя на Клайна. — Я полагаю, что у тебя затекли руки. Могу несколько облегчить твое положение.

Клайн нахмурился, не понимая, что происходит. Кавано принес с кухни кресло и поставил Клайна на ноги, а затем открыл нож.

— Сейчас я разрежу веревки у тебя на руках. Но если ты попытаешься что-нибудь сделать, мой друг, — сказал Кавано, показывая на Разерфорда, — которого твои люди изрядно избили вчера, что, естественно, не прибавляет ему хорошего настроения, пристрелит тебя на месте.

Разерфорд пошел на кухню и вернулся, надевая на ствол пистолета пустую пластиковую бутылку из-под газированной воды. Она могла послужить в качестве глушителя.

— Я хочу компенсацию за выбитый зуб, — сказал Разерфорд.

Это была заранее спланированная тактика, которая принесла свои результаты. Увидев импровизированный глушитель, Клайн прищурился.

— Но зачем доводить дело до таких неприятностей? — продолжал Кавано. — Мы можем хорошо побеседовать. Мы же хотим сотрудничать.

Кавано зашел Клайну за спину и разрезал веревку на его запястьях.

— Сядь.

Клайн повиновался.

Кавано привязал его руки к подлокотникам.

— Удобно? Хорошо. Я уверен, что у нас будет куда больше шансов найти Прескотта, если мы станем работать вместе. Теперь твоя очередь. Рассказывай, что ты знаешь.

Клайн отвернулся.

— Для начала скажи, зачем он вам понадобился. Он впарил мне сказочку насчет исследований механизма привыкания, которые он вел по заказу Агентства по контролю за оборотом наркотиков. По его словам, вместо способа блокирования физиологического механизма привыкания, он открыл некое вещество, вызывающее привыкание, причем весьма легкое в изготовлении. Он также сказал, что Хесус Эскобар каким-то образом узнал об этом и решил выкрасть его, чтобы заполучить этот секрет. И что вы работаете на Эскобара. Однако оказалось, что все это — полная чушь. Агентство слыхом не слыхивало о Прескотте, Эскобара убили два месяца назад. Так на кого же вы работаете?

Клайн наконец-то повернулся и посмотрел на Кавано. От напряжения его акцент — славянский, возможно, даже русский — стал еще более заметен.

— Ты же понимаешь, что я не могу тебе этого сказать.

— Хорошо. Я сделаю тебе кофе, и мы решим эту проблему, — ответил Кавано.

— Кофе? — Клайн склонил голову набок, озадаченно глядя на Кавано.

— Да. Нет ничего лучше кофе, чтобы хорошо поболтать. Джон, где он у тебя?

— Над холодильником, — ответил Разерфорд. Они с Джэми переглянулись, удивленные не меньше, чем Клайн. — Кофемолка рядом. Кофеварка на столике, рядом с тостером.

— Кофеварка? Я имел в виду мгновенный кофе, — уточнил Кавано.

— А, тогда посмотри в шкафу справа от плиты. Кавано развернул стул так, чтобы Клайн видел все происходящее. Открыв шкаф, он нашел коробку, в которой лежали пакетики с различными сортами растворимого кофе.

— Посмотрим. С орехом, с ванилью, с шоколадом. Что тебе больше нравится? — спросил он Клайна.

Ответа не последовало.

— Джон, тебе надо избавиться от этого сладкого кофе. Ты наберешь столько лишних килограммов, что тебе их никогда не сбросить, сколько бы ты ни бегал. А это что? «Мока Ява»? Вот это напиток для мужчин.

Кавано открыл два пакетика и вытряхнул их содержимое в прозрачный стакан для сока. Налив немного воды в чайник, он поставил его на плиту и включил горелку на полную.

— Потерпи немного, — сказал он Клайну. — Нет ничего лучше горячего кофе с большим количеством кофеина, когда надо оживить разговор. Ты уверен, что ничего не хочешь рассказать мне про Прескотта — зачем он нужен тебе и кто еще за ним охотится?

Клайн продолжал тупо смотреть на него.

— Хорошо. Уважаю твою принципиальность. Определенно, ты не болтун.

Чайник на плите засвистел.

Кавано налил в стакан грамм пятьдесят кипящей воды. Этого оказалось едва достаточно, чтобы растворить лежавшие там гранулы. Помешав получившуюся густую темную жидкость, он показал ее Клайну.

— Эта штука не для мягкотелых. От нее у тебя волосы на груди дыбом встанут и глаза загорятся.

Клайн еще более изумленно посмотрел на него.

— Ты хочешь сказать, что я должен это выпить? И оно поможет мне говорить? Меня наверняка просто стошнит.

— Выпить? Я и в мыслях этого не имел. Поверь мне, тебя не стошнит.

Кавано открыл набор первой помощи и достал шприц.

Глаза Клайна расширились.

Кавано погрузил иглу в густой раствор кофе и наполнил шприц. Вынув его из стакана, он нажал на поршень, выдавливая воздух и напевая себе под нос «Улетим на Луну».

— Перестань, — сказал Клайн. — Ты же не собираешься...

Кавано прервал его, дернув за ворот рубашки. Напевая «Черный кофе», он приставил иглу к яремной вене на шее Клайна.

— Ради Христа, остановись! — закричал Клайн, дернувшись назад и чуть не опрокинув кресло.

— Следи за своим языком, — со всей серьезностью баптиста-южанина предупредил Разерфорд.

— Хорошо, хорошо, только остановись, — сказал Клайн. — Не думаешь же ты, что я поверю, что ты настолько...

— Чтобы расширить твое сознание, заодно с артериями и жизненно важными органами? — спросил Кавано. — Я раскочегарю твое сердце так, что твои мозги взорвутся. Когда пульс дойдет до ста восьмидесяти, ты даже можешь начать левитировать, правда, ты привязан к креслу. А теперь, если ты будешь сидеть спокойно...

Кавано крепко ухватил Клайна за плечо и поправил иглу.

— Нет! — закричал Клайн. На этот раз он откинулся назад так сильно, что кресло с глухим стуком упало на ковер.

— Эй, подумай о соседях, — сказал Кавано.

— Эта штука меня убьет!

— Убьет? Нет. Просто она настолько ускорит обмен веществ, что ты, вероятно, сгоришь изнутри.

Кавано прижал голову Клайна к полу и слегка ткнул иглой в вену.

Клайн перешел на шепот, чтобы как можно меньше двигаться. Его голос звучал так, будто он наглотался золы.

— Если ты убьешь меня, я не смогу ничего тебе рассказать.

— Как ты догадался? С какой-то стороны, мне на это плевать. Наши пути пересеклись второй раз. По-моему, этого многовато. Я зол. На Прескотта потому, что он пытался убить меня. На тебя и твоих людей за то, что вы сделали с Джоном. Я хочу нормально общаться хоть с кем-то. Если ты не идешь навстречу, так, как это сделал я, то по крайней мере я успокоюсь, сделав это.

И Кавано надавил на шприц. У Клайна пошла кровь.

Он вздрогнул, хотя и изо всех сил пытался этого не делать. Непроизвольное движение увеличило прокол в вене, и кровь пошла сильнее.

— История насчет исследований механизма привыкания была официальным прикрытием. Прескотт работал на Министерство обороны США, — сдавленно проговорил Клайн.

— Конкретнее.

— Он работал на тот отдел, который занимается разработкой специальных видов оружия, — проронил Клайн, облизывая пересохшие губы. — Дай мне прокашляться.

— Лучше бы тебе этого не делать. Игла уже в вене.

— Отдел внутри отдела, — произнес Клайн еще тише, стараясь, чтобы его шея не шевелилась. — Такие разработки, о которых не сообщают даже министру обороны.

— Или такие, о которых в Пентагоне вообще не знают? Типа экспериментов с ЛСД в Вашингтоне в пятидесятых, или с нервно-паралитическим газом в Юте в семидесятых?

— Да, — ответил Клайн, снова облизнув пересохшие губы.

— Какое хорошее применение деньгам налогоплательщиков. Так что это был за эксперимент на сей раз?

— Чувство страха.

17

Последние слова Клайна, казалось, повисли в воздухе. Они были столь неожиданны, что Кавано в первую секунду подумал, что ослышался.

— Страх?

Его мышцы напряглись. Ладони вспотели. У него возникло предчувствие насчет того, что ему предстояло услышать.

— Страх, — хрипло прошептал Клайн. Кончик иглы все еще упирался ему в вену. — Прескотт возглавлял разработку биохимического оружия, которое было бы способно вызывать страх у солдат противника. Шея. Не дави так сильно, — напряженно попросил он.

— Прескотт. Расскажи о нем все.

На бровях Клайна повисли капельки пота.

— Он изобрел синтетический гормон, вызывающий мощный выброс адреналина. В результате воздействия этого препарата человек мгновенно начинает паниковать.

"Однако в выдумке Прескотта насчет усиления эффекта привыкания вместо его устранения была доля правды, — подумал Кавано. — Для того чтобы все стало на свои места, оказалось достаточным заменить слово «привыкание» на слово «страх». Он внезапно вспомнил свои ощущения там, на лестнице в заброшенном складе. Едкий запах. Чем выше он поднимался по лестнице, тем сильнее была неуверенность, тем более непослушным становилось тело.

— Военные, контролировавшие работу Прескотта, предвкушали победу, — продолжал Клайн.

Поскольку он не мог повернуть голову, ему пришлось скосить глаза вниз, чтобы посмотреть на шприц, игла которого торчала в его вене. По его лицу тек пот.

— При использовании этого гормона в составе аэрозоля им можно снарядить боеприпасы, сбрасываемые с самолетов или доставляемые ракетами. Армия противника окажется беспомощной и не сможет противостоять атаке.

— Политики всегда нервничают, когда слышат об очередной разработке химического оружия, но такие пустяки не могут встать на пути хорошей идеи, не правда ли? — сказал Кавано, едва сдерживая гнев.

Он вспомнил, как люди Клайна запаниковали, едва войдя на лестницу. Они начали стрелять в никуда, будто защищаясь от невидимой угрозы, и не смогли подняться наверх. Видимо, Прескотт установил на лестнице емкости со своим газом. В результате утечки у Кавано тоже возникли проблемы.

Потом он вспомнил, как Прескотт лихорадочно крутил ручки на пульте. Хотя команда Клайна и испугалась, реакция явно была не той, на которую рассчитывал Прескотт, поэтому он и бормотал себе что-то под нос, обеспокоенный происходящим. Возможно, в результате утечки газа оказалось недостаточно, чтобы применить его в полную силу.

— Прескотт проводил опыты на животных, — тем временем продолжал Клайн. — Крысы становились просто бешеными. Кошки и собаки настолько пугались, что разбегались по углам. В одном из экспериментов несколько коз бегали по загону круг за кругом, пока все животные не упали замертво. Шок.

Кавано вспомнил увиденное в подвале у Карен. Все тот же едкий запах, который заставил его впервые в жизни по-настоящему испугаться. Последствия этого воздействия он чувствовал до сих пор. Эта паника чуть не стоила ему жизни. Карен, неподвижно лежащая в кресле с прижатыми к груди руками и перекошенным от ужаса лицом. Понятно, от чего она умерла. Прескотт понимал, что огнестрельная рана или след от удушения будут обнаружены при осмотре тела медиками и расследование несчастного случая превратится в расследование убийства. Поэтому он применил свое изобретение, чтобы напугать ее до смерти. Сила воздействия была столь велика, что сердечно-сосудистая система Карен не выдержала.

— Игла. У тебя опять дрожат руки, — сказал Клайн.

— Рассказывай все.

— Со временем возникло искушение провести более масштабный эксперимент. На людях. Городские бандиты в панике убегали от беззащитной жертвы, разгуливающей по их району. Для этого было достаточно бросить в их сторону маленький баллончик, с шипением выпускавший газ в воздух.

— Значит, должно быть и противоядие, иначе тот, кто бросил баллончик, тоже бы перепугался, — сказал Кавано.

— Да, — ответил Клайн, съежившись. Игла все еще давила на его шею.

«Прескотт использовал противоядие, когда пришел к Карен, — подумал Кавано. — Иначе этот гормон убил бы и его».

— Если бы не противоядие, они бы не смогли провести масштабное испытание во время подавления бунта в Сент-Луисе, во время конференции ВТО.

Кавано помнил лишь то, что после трех дней беспорядков полиция и национальная гвардия наконец смогли оттеснить бунтовщиков и сбросить их в Миссисипи.

— В смеси со слезоточивым газом? — спросил он.

— Да, — ответил Клайн, закрыв глаза и пытаясь расслабиться. — В противогазах, которые им выдали военные, были установлены нейтрализаторы. Успешный эксперимент.

— Но об этом знали лишь несколько офицеров и Прескотт, — предположил Кавано.

— И парочка влиятельных политиков, у которых имеются идеи насчет того, как именно ваше государство должно защищать свои интересы. Они решили провести еще один эксперимент на людях. На сей раз на тех, которые должны уметь справляться со страхом. Это была группа рейнджеров, выполнявшая тренировочное задание во Флориде. На болоте.

Кавано вспомнил, как неприятно ему стало, когда не так давно он услышал про пятнадцать рейнджеров, утонувших во Флориде.

Клайн закрыл глаза, чтобы пот, стекающий со лба, не попадал в них.

— Вероятно, дозировка гормона была рассчитана неправильно. Или люди с оружием в руках сделали то, что должны были сделать в результате опасности, ввергнувшей их в панику. Большинство их не утонуло. Они открыли беспорядочный огонь и перестреляли друг друга.

Кавано стало дурно. Он откинулся назад и убрал шприц от шеи Клайна.

Кроме затрудненного дыхания Клайна, ничто не нарушало тишину в комнате. Прошло несколько секунд прежде чем он осознал, что игла исчезла. Клайн медленно открыл глаза, словно не веря, что Кавано просто сидит рядом с ним, скрестив ноги, а шприц лежит на полу.

— Продолжай, — велел Кавано.

— И вот тут произошли два события, — сказал Клайн, пытаясь поднять голову и смотреть Кавано в глаза. — Во-первых, мои работодатели узнали про эти эксперименты.

— Как?

— Один из сотрудников Прескотта был нашим информатором.

— А во-вторых?

— Информатор не прислушался к нашим рекомендациям и бездумно тратил те деньги, которые получал от нас. Военные насторожились и допросили его. Выяснив, что их исследования попали в поле зрения, скажем так, недружественного иностранного правительства и оно хочет похитить результаты, а кроме того, имея в пассиве гибель рейнджеров, что также привело к утечке информации, они решили, что продолжать работу слишком опасно. Они свернули программу, не дожидаясь, пока о ней узнает кто-нибудь из вашего правительства.

Последняя фраза Клайна буквально повисла в воздухе.

— Ты имеешь в виду, что они также были обеспокоены тем, могут ли они доверять Прескотту? — спросил Кавано.

— Наш человек знал лишь принцип действия, но не технологию изготовления. Вся информация была только у Прескотта. Он был ключевой фигурой в этой программе. Полностью закрыть программу означало...

— Избавиться от Прескотта, — закончил за Клайна Кавано.

— В особенности потому, что они узнали о наших намерениях выкрасть его. Прескотт осознал масштаб угрозы и сбежал. На хвосте у него были и мы, и ваши военные. Мы хотели выкрасть его, военные — уничтожить. Мы выследили его и готовились к захвату там, на складе. И тут на сцену вышел ты. В результате мы имеем нынешнюю ситуацию, — закончил Клайн.

— Но как военные узнали о том, куда мы его переправили? — спросил Кавано. Ответ был очевиден. — Они следили за вами.

— Мы соблюдали предельную осторожность.

— Возможно, кто-то из твоих людей работал на них.

— Тогда почему они не взяли его раньше нас? — спросил Клайн. — Они начали действовать только после того, как в игру включился ты.

Кавано похолодел.

— За мной следили? Кто-то из «Службы защиты» сообщил им, что мы занялись делом Прескотта?

— Твоя фирма охраняет богатых и влиятельных людей. Вполне логично, что секретные службы стараются присматривать за вашей деятельностью.

Кавано снова почувствовал, что теряет ощущение реальности. Непонятно, что теперь думать. На кого можно положиться. Он поглядел на Джэми. Несмотря на беспокойство, она выглядела прекрасно. «Вот единственный человек, которому я могу доверять», — подумал он.

— Черт с ним со всем, — сказал Кавано, поднимая Клайна с пола и снова раскладывая нож.

— Что ты делаешь? — спросил Клайн, дернувшись.

— Сейчас Джон позвонит в Министерство юстиции. Там с твоими товарищами побеседуют насчет недружественных иностранных правительств.

— А что будет со мной? — спросил Клайн, глядя на нож.

— Мы полюбуемся пейзажами.

— Что?

— Съездим на природу.

— С тобой?— Клайн умоляюще посмотрел на Разерфорда. — Разве вы не видите, что этот парень свихнулся? Он вытащит меня в лес, и одному богу известно, что он там со мной сделает. Вы потом тела-то моего не найдете.

— Можно тебя на минутку? — спросил Разерфорд, глядя на Кавано.

— Да. Держи его на прицеле, — сказал он Джэми и пошел в спальню вслед за Разерфордом.

18

Разерфорд плотно закрыл дверь.

— Ты это серьезно? — спросил он Кавано.

— Мне нужно, чтобы он отвел меня в лабораторию Прескотта. Возможно, там я смогу отыскать хоть что-то, что поможет нам найти этого ублюдка. У меня нет других идей на этот счет.

— Я не могу допустить этого, — отрезал Разерфорд. — Клайн арестован мной как сотрудником ФБР.

— Я не слышал, чтобы ты зачитывал ему его права.

— На это хватит тридцати секунд.

— А как насчет пары часов?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Как только Клайн попадет в ФБР и вы поместите его в тюрьму, он почувствует себя в безопасности и перестанет что-либо говорить.

— За похищение федерального агента ему светит пожизненное. В обмен на наше снисхождение он расскажет все.

— Однако такие переговоры займут время. Следы Прескотта затеряются. Мне надо получить от него всю информацию немедленно.

— Не имею права, — повторил Разерфорд. — Если в ФБР узнают, что я отпустил арестованного, меня уволят.

— А ты и не будешь отпускать его, — возразил Кавано.

— Тогда о чем речь?

— Я сам заберу его.

— Что?

— Подожди пару часов. Потом звони в ФБР. Изложи ситуацию. Скажи, что есть еще один задержанный, но я забрал его прежде, чем ты смог взять ситуацию под контроль. Доложи, что мы направились в лабораторию Прескотта. Пусть пришлют туда людей. К тому времени я уже узнаю все, что мне нужно.

— Ты и впрямь с ума сошел.

— Если сказать точнее, внутри меня кое-что происходит, и я хотел бы положить этому коней.

— Не понимаю.

Кавано показал Разерфорду свои трясущиеся руки.

— Прескотт пару раз шарахнул меня этим своим гормоном страха, о котором рассказывал Клайн.

Разерфорд замолчал.

— Боже, — наконец проронил он.

— Клайн сказал, что существует противоядие. У Прескотта оно есть. И оно мне необходимо.

Кавано открыл дверь и вышел в гостиную. Клайн с опаской посмотрел на него.

— Пошли, — сказал Кавано.

— Нет, — сказал Разерфорд.

Кавано движением большого пальца открыл эмерсоновский нож, разрезал веревки, которыми Клайн был привязан к креслу, и связал ему руки спереди. Поверх веревки он набросил кожаную куртку Клайна.

— Мы спустимся по лестнице и выйдем через аварийный выход. Дженнифер, иди к машине. Будешь ждать нас позади дома.

— Я не могу позволить тебе сделать это, — повторил Разерфорд.

— Два часа, Джон.

— Не заставляй меня останавливать тебя.

— А как ты собираешься это сделать? Будешь в меня стрелять?

Разерфорд молча смотрел на Кавано.

Часть пятая Повышение уровня угрозы

1

Джэми вела машину. Клайн сидел рядом с ней, Кавано — прямо позади него, прикрыв газетой пистолет, лежащий на коленях. Если бы Клайн попытался сделать что-то угрожающее, Кавано мог бы мгновенно выстрелить в него сквозь спинку сиденья.

Сельский район штата Вирджиния, в ста милях на запад от Вашингтона, был цветущим краем. Чем дальше они уезжали от столицы, тем реже на их пути попадались небольшие городки. Вдоль дороги раскинулись поля и поросшие лесом холмы. Иногда сквозь окаймлявшие двухполосную дорогу деревья проглядывали солидные фермы с каменными заборами и пруды. Но наибольшее впечатление производили большие поместья и пасущиеся на полях лошади.

Было около четырех часов дня, и машин на дороге попадалось не слишком много. Дорога то спускалась, то подымалась.

— Скоро? — спросил Кавано.

— Минут через пять.

— Ты уверен, что те двое, которые ждали меня здесь, ушли с поста?

— Ты же слышал, как я позвонил им и отдал приказ. Если увидишь их, можешь сразу пристрелить меня. Уверяю тебя, они ушли. Я не пытался предупредить их.

Они подъехали к знаку, на котором было написано: «Бэйлис-Ридж».

— Где же город? — спросила Джэми. — Я не вижу ни одного дома.

— Это не город, — сказал Клайн.

— А что же это?

— Это место, на котором произошло одно из сражений во время Гражданской войны.

Позади знака они увидели плакат с картой и текстом. Джэми остановила машину рядом с ним.

Карта была рельефной. На ней изобразили поросшие лесом холмы и стрелками указали позиции и перемещения войск северян и южан. В ходе битвы ферма, принадлежавшая Сэмюэлю Бэйли, эмигранту из Ирландии, была практически полностью разрушена, его жена и дочь погибли. В ключевой момент боя Бэйли надел на себя куртку одного из погибших солдат и провел роту северян по кромке холма позади фермы, во фланг южанам. После битвы ему присвоили звание капитана. Бэйли принял участие в ряде других сражений, но умер от дифтерии, так и не увидев перед смертью могилы жены и дочери.

— Да, этого достаточно, чтобы испортить мне настроение на весь день, — сказал Кавано.

— Мне уже сложно испортить его сильнее, — откликнулся Клайн. Его руки все еще были связаны. Поверх веревки висела кожаная куртка. — Во второй отсюда ложбине. Справа есть грунтовая дорога.

Джэми повернула руль. Машина поехала вверх, а потом спустилась в первую ложбину.

— Езжай по этой дороге, — сказал Кавано.

— Нам нужна другая. Я же сказал, вторая ложбина, — напомнил Клайн.

— Я слышал, что ты сказал. Но мы поедем по этой дороге, — возразил Кавано.

Они свернули с асфальтовой дороги и поехали по колее. По обе стороны стояли деревья и рос плотный кустарник. Колея привела их к деревянным воротам. Когда-то они были белыми, но сейчас их цвет напоминал грязный мел. Кавано обратил внимание на то, что сорняки, росшие в середине колеи, были смяты. Вероятно, здесь недавно проехала машина.

— Я не вижу замка на воротах, — сказала Джэми. Оглядевшись, она вышла из машины и сняла ржавую цепь с ворот. Створки распахнулись. Джэми села за руль, и они въехали в ворота. Остановив машину, Джэми снова огляделась, вышла наружу и закрыла ворота.

— Они настолько ветхие, что в случае чего мы можем просто протаранить их, — заметила она.

— Останови машину за кустами, чтобы нас не было видно с дороги, — сказал Кавано.

Предупредив Клайна, чтобы тот молчал, Кавано повел его перед собой по тропинке, покрытой рытвинами, держась на безопасном расстоянии и не сводя с него пистолета. Тропинка петляла между деревьями.

Ветки деревьев почти закрыли их от солнца. Затем деревья расступились, и тропинка пошла немного вверх. Они вышли на поле в полмили шириной, заросшее высокой травой. По сторонам тропинки стояли выцветшие от времени скамейки. Можно было бы подумать, что это пастбище, однако, если бы здесь пасли лошадей, им негде было бы укрыться в тени. «Странно, — подумал Кавано. — Хотя ничего странного, если деревья спилили, чтобы расчистить линию огня и лишить вероятных противников возможности где-либо спрятаться».

На шесте висел деревянный указатель. Когда-то оранжевая, надпись выцвела до бледно-желтого. «Добро пожаловать в Бэйлис-Ридж».

— Можно подумать, что кто-то из местных несколько лет назад пытался привлечь сюда туристов, — сказал Кавано.

Он посмотрел на примятую траву. Недавно здесь стояла машина. Кавано пошел вслед за Клайном и подошел к одной из скамеек, около которой трава тоже была примята. На земле валялись окурки, судя по всему, достаточно свежие.

— Значит, твои люди ждали меня здесь? — спросил он Клайна, глядя в сторону асфальтовой дороги. — Отсюда все очень хорошо видно. Почему ты решил, что я должен был ехать по соседней дороге?

— Это единственное место, где деревья около дороги спилены. Месяц назад здесь еще была металлическая изгородь. Когда они вынимали столбы, то разворотили грунт. Хотя они и попытались все пригладить и засадить кустарником, прекрасно видно, что над ландшафтом поработали. Когда смотришь на другие дороги, видно, что они ведут в никуда. Сплошные выбоины, грязь и заросли сорняков. А эта дорога гладкая, насколько гладкой может быть грунтовая дорога, и никаких сорняков. А там, за деревьями, она даже заасфальтирована.

— Как же Прескотту и его шефам-военным удалось получить разрешение на пользование этим местом? Оно же имеет статус исторического памятника.

— Прескотту не требовалось никакого разрешения. Конечно, это место — памятник истории, но он не принадлежит правительству. Это собственность Прескотта.

— Насколько безопасно идти дальше?

— Здесь никого нет. Лабораторию демонтировали сразу же, как закрыли проект.

— Но где она была?

Клайн показал вперед.

— Я не вижу ничего, кроме сгоревшей фермы, — сказал Кавано.

2

— Ферму Бэйли в первый раз уничтожили в 1864 году, — пояснил Клайн. Они ехали по дороге, приближаясь к сгоревшему зданию. — После того как закончилась ваша Гражданская война, ее купил другой человек. Промышленник, разбогатевший на поставках оружия. Он построил на месте фермы особняк. Подвал, оставшийся от фермы, был использован при строительстве. Камни от старого дома тоже взяли для строительства нового.

— Ты мог бы стать историком.

— Историком был мой отец, — с горечью ответил Клайн.

Они подъехали к полуобвалившемуся зданию и вышли из «Тауруса».

Несмотря на то что от дома остались лишь обгорелые брусья и закопченные камни, Кавано без труда представил себе, насколько роскошным был этот дом в былые дни. Колонны, двухъярусная терраса перед входом, множество людей, приветственно машущих руками ярко одетым гостям, подъезжающим к дому в конных экипажах.

— Какой стыд, что военным позволили разрушить этот дом, — сказал он.

— Они не делали этого, — ответил Клайн. — Это сделал сам Прескотт.

Кавано и Джэми удивленно посмотрели на него.

— Военные держали Прескотта под домашним арестом и уничтожали следы работы над проектом. Человек не сможет полностью посвятить себя исследованию страха, пока не отождествится с ним. Если же он вдобавок и параноик, то определенно станет еще более подозрительным, когда окружающие предоставят ему достаточно поводов для этого.

— Страх — его главное чувство, — сказал Кавано. «А теперь, спасибо Прескотту, и мое», — добавил он про себя.

— Чтобы спастись, Прескотт сделал то, чего от него никак не ожидали, учитывая, насколько он гордился своими владениями, — продолжал Клайн. — Однажды ночью, когда его страх дошел до предела и он полностью уверился в том, что его собираются убить, он поджег дом. Его избыточный вес и плохая физическая форма усыпили внимание военных, которые приставили к нему слишком небольшую охрану. Все остальные охраняли территорию от возможного вторжения снаружи, ожидая встретить людей вроде меня. В неразберихе пожара Прескотту удалось убежать из дома. Однако пожар — это лишь полдела. Он распылил в воздухе изобретенное им вещество. Охранники запаниковали и начали стрелять куда попало, принимая колышущиеся тени за напавших на них врагов. Несколько человек погибли от пуль, выпущенных их же товарищами. Еще одно происшествие, последствия которого пришлось скрывать. На звуки выстрелов прибежали те, кто охранял внешний периметр. Тем временем Прескотт угнал одну из машин и уехал, протаранив изгородь на заднем дворе. В ближайшем городе он бросил машину и пересел в другую, стоявшую в гараже. Он заранее арендовал ее, зарегистрировавшись под другим именем.

— Что и требовалось доказать. Паранойя как способ выживания, — сказала Джэми.

— Где же лаборатория? — спросил Кавано.

— Позади дома, — ответил Клайн.

Они обошли дом и приблизились к таким же обгорелым развалинам, но поменьше. Похоже, когда-то здесь была конюшня.

— Пожар, который устроил Прескотт, не затронул этот дом. Его сожгли военные, пару дней спустя. Зачистка. Простейший способ завершить работу, — сказал Клайн.

— Лаборатория под землей? — спросил Кавано.

— Под конюшней, — ответил Клайн, показывая рукой на прямоугольную плиту, лежавшую в проходе между обгорелыми обломками. — Это вход.

— Ты и твои люди осмотрели все это? Вы не боялись, что вас поймают?

— Кто? Я же сказал, что здесь больше никого не осталось. Зачем охранять развалины? Хозяевам Прескотта не о чем было беспокоиться.

Внезапно Клайн застонал. Кавано открыл рот, а Джэми вскрикнула, увидев, как кровь брызнула изо лба Клайна. Потом раздался звук выстрела. Клайн упал лицом вниз.

Все произошло так быстро и неожиданно, что Кавано не смог справиться с оцепенением. После всех событий, произошедших в квартире Разерфорда, все шло достаточно спокойно, и ему вполне удалось держать свое беспокойство под контролем. Он предполагал, что их поездка не связана с активными действиями, они всего лишь хотели получить нужную информацию. Страх, усиленный продолжавшим действовать гормоном, с которым пришлось столько бороться, снова охватил его. Но еще больше был страх за Джэми. Мышцы выстрелили, как туго сжатые пружины. Он прыгнул вперед и повалил Джэми на землю рядом с разрушенной конюшней.

Пуля ударила в землю рядом с их головами. Но на этот раз звук выстрела был намного более громким и раздался практически одновременно с ударом пули.

Следующая пуля ударила в землю у их ног. Кавано почувствовал, как земля под ними резко вздрогнула.

Заскрипели отодвигаемые доски, покатились в стороны закопченные гарью камни. Казалось, развалины ожили и начали двигаться. Один за другим из грязи и пепла вставали одетые в черное люди с выкрашенными сажей лицами и оружием в руках.

Один из них дал очередь в землю рядом с Джэми. Полетела грязь и пыль, земля задрожала. Грохот выстрелов был просто оглушительным.

Затем стрельба прекратилась. У Кавано звенело в ушах. Заставив свои дрожащие руки повиноваться, он поднял их вверх, сдаваясь.

Побледневшая от испуга Джэми последовала его примеру.

Они медленно и неуверенно встали на ноги.

— Если бы они хотели нас убить, они бы уже сделали это, — прошептал Кавано, чтобы успокоить Джэми. Он надеялся, что произнес это достаточно убедительно, но голос плохо повиновался ему. По животу снова пошел жар.

Выйдя из развалин особняка, люди в черном камуфляже продолжали держать их на прицеле. Теперь Кавано разглядел, что у них в руках были автоматы «МР-5». Так же, как те, кто спустился с вертолетов и напал на бункер, эти люди явно прошли подготовку в спецназе. Один из них поглядел куда-то за спину Кавано, и Кавано обернулся.

На фоне леса, окаймлявшего ложбину с противоположной стороны, появилась машина. Она быстро ехала через поле, подымая клубы пыли. Когда машина выехала на асфальтированный участок дороги, пыль медленно уплыла в сторону, сносимая ветром. Несмотря на звон в ушах, Кавано услышал рокот мотора. Большой внедорожник. «Форд Эксплорер». В лучах солнца Кавано разглядел сидевших в машине. Широкоплечий водитель и рослая женщина лет тридцати. Красивый овал лица и высокие скулы могли бы показаться привлекательными, но таких холодных глаз он еще не видел за всю свою жизнь.

«Эксплорер» резко затормозил, и женщина вышла наружу. Ростом где-то метр семьдесят семь, как Джэми. Загорелое лицо тренированной спортсменки, ни капли косметики. Прическа короткая, в таком же спортивном стиле, зачесать назад нечего. Глаза холодные, как горный ледник. Брюки цвета хаки, заправленные в высокие походные ботинки, бежевая рубашка и куртка в тон брюкам создавали впечатление военной формы.

Пока люди в черном камуфляже подходили ближе, она обратилась к водителю, телосложением похожему на штангиста:

— Обыщи их.

Мужчина с явным удовольствием принялся за дело. Обыскивая Кавано, он шлепал по нему ладонями сильнее, чем было реально необходимо, а потом начал ощупывать Джэми.

«Ты еще заплатишь за это», — подумал Кавано, стараясь преодолеть страх с помощью гнева.

Водитель нашел пистолеты, понимающе кивнул, глядя на черную антибликовую краску — свидетельство того, что над оружием поработал мастер, и сунул их в карман своих мешковатых штанов. По тому, как он это сделал, было видно, что он собирается оставить их себе. Затем он забрал запасные обоймы и мобильный телефон Кавано. Сняв с клипсы эмерсоновский нож, он одобрительно посмотрел на него и тоже сунул в свой карман. Потом он забрал у Джэми ключи от машины.

— Ваши имена, — задала вопрос женщина.

— Сэм Мердок, — ответил Кавано. Он назвался тем именем, которое внесла в его подложный паспорт Карен.

— Дженнифер, — ответила Джэми. Она решила использовать имя, которое назвал Кавано, когда они были, в квартире Разерфорда, поскольку все ее документы остались под передним сиденьем «Тауруса».

— Сэм Мердок? — переспросила женщина, глядя в бумажник, который отдал ей водитель. — Возможно, здесь так и написано. Но твой рабочий псевдоним — Кавано.

— Я не понимаю, что...

— Ты работаешь во «Всемирной службе защиты». Ты тот, кто пошел на склад за Прескоттом.

«Значит, Клайн был прав, — подумал Кавано. — Кто-то из „Службы“ предал меня. Когда я ехал на склад, за мной следили».

— Прескотт? Я не понимаю, о ком вы говорите.

Женщина кивнула водителю, и тот ударил Кавано кулаком в живот.

Резко выдохнув, Кавано упал на колени. Дыхание перехватило так сильно, что у него потемнело в глазах.

— Ты приехал сюда, чтобы посмотреть на лабораторию. Прекрасно. Сейчас я покажу тебе ее, — сказала женщина.

Она сняла с пояса коробочку, похожую на пейджер, и нажала кнопку.

За спиной у Кавано зажужжал мотор. Кавано обернулся и увидел, как гидравлические цилиндры поднимают край бетонной плиты. Под ней виднелась лестница, уходящая в темноту.

— Стрельба привлечет внимание, — сказал Кавано, переведя дыхание после удара.

— Только не здесь. Эта территория принадлежит Прескотту. Местные власти думают, что он любит развлекаться, стреляя по мишеням. А теперь спускайся, или Эдгар швырнет тебя туда.

— Спасибо, предпочту первый вариант, — ответил Кавано.

Он с трудом встал. Кивнув Джэми, которая побледнела еще сильнее и искала хоть какой-то поддержки, он пошел вниз по лестнице рядом с ней.

— Мы вычистили здесь все, — пояснила женщина. Ее голос эхом отдавался в подвале. — Можно сказать, выпотрошили.

Вооруженные люди, шедшие позади, достали фонари «Шуэфайр». Эти черные стержни, размером чуть крупнее большого пальца боксера-тяжеловеса, давали столько света, что можно было без труда разглядеть весь бетонный коридор с дверными проемами по обеим сторонам. Воздух внутри был затхлым.

— Мы уничтожили все научное оборудование и компьютеры вместе с хранившимися в них файлами. Ободрали всю отделку, сняли системы отопления и кондиционирования, ковровые покрытия. Даже осветительные приборы, сантехнику, подвесные потолки, двери и стеновые панели, — сказала женщина. Взяв у одного из сопровождающих фонарь, она навела его на потолок. Там, где раньше, по всей видимости, были люминесцентные лампы, теперь висели только оборванные провода, торчавшие из дыр в потолке. Когда она направила фонарь на стену, Кавано увидел другие провода, свисающие из небольших квадратных отверстий. Здесь, вероятно, были выключатели.

— Чище не бывает, — добавила она. — Никто и в жизни не догадается, что здесь находилось раньше. Черт, если бы конюшня уцелела, можно было бы предположить, что здесь держали животных или хранили сено.

— Тогда зачем вы охраняли это место? — спросил Кавано. — Если здесь нечего скрывать, зачем искать себе приключений?

— Совершенно верно. Здесь остались только голые стены. Но ты, похоже, так ничего и не понял, — сказала женщина.

Вооруженные сопровождающие подошли ближе и направили фонари в лицо Кавано и Джэми.

— Мы не охраняли эти развалины. Мои люди лежали без движения среди всего этого хлама не для того, чтобы похвастаться Своим терпением и умением. Мы просто ждали.

Кавано никак не среагировал на ее слова.

— Но мы ждали не просто так.

Кавано продолжал молчать.

— Мы ждали тебя.

3

На этот раз Кавано среагировал — правда, самым неожиданным образом. Положившись на свой опыт работы в разных ситуациях, он обратился к женщине:

— Мне надо знать, как вас зовут.

— Что?

— Если мы хотим достичь взаимопонимания, мне будет проще, если я буду знать ваше имя. Чтобы общаться и выстроить доверительные отношения.

— Потрясающе.

— Попробую угадать. Вас зовут Грейс[8].

Женщина на мгновение замолчала. Лучи фонарей пронзали темноту подвала. Когда она ответила, ее голос звучал раздраженно:

— Да, наша разработка была правильной. Ты действительно хорошо играешь словами, чтобы склонить ситуацию в свою пользу. На самом деле я именно этого от тебя и хочу. Рассказывай. И побольше.

— О чем?

— О Прескотте.

— Как вы узнали, что мы направляемся сюда?

— Эдгар, объясни ему, что не следует менять тему разговора.

Ослепленный светом фонарей, Кавано не увидел, куда идет удар. Он ожидал еще одного удара в живот и напряг мышцы, но на этот раз кулак попал в лицо, сбив его с ног. Оглушенному Кавано показалось, что на него направлено больше фонарей, чем на самом деле. Сплюнув кровь, он начал подниматься. И снова гнев помог ему справиться со страхом.

— Мы думали, что Прескотт мертв, но не нашли его тела после пожара в горах, — сказала Грейс.

«Ты устроила мне взбучку, но победил я, — подумал Кавано. — Ты все-таки ответила на мой вопрос».

— Поэтому мы решили проследить за нашими конкурентами. Они тоже продолжали поиски и очень интересовались всеми, кто разыскивал Прескотта. Вчера мы видели, что они похитили сотрудника ФБР. Затем четверо из них, в том числе и тот, что лежит снаружи, устроили наблюдательный пункт на гребне холма. Вероятно, они ожидали прибытия кого-то, довольно важного для них. Мы надеялись, что это может оказаться Прескотт, хотя сложно понять, зачем бы ему понадобилось возвращаться сюда. Но потом двое из них уехали. Когда двое оставшихся собрались сделать то же самое, мы их поймали идопросили. Выяснилось, что они ждали тебя, а также и то, почему это место тебя интересует. Поэтому мы решили подождать еще немного.

— Зачем вы застрелили Клайна?

— Разве его так звали? — спросила Грейс, пожав плечами. — Если он что-то и знал, в любом случае у него не хватило пороха поймать тебя. Он мне не нужен. Я использовала его смерть, чтобы показать, насколько серьезно мы настроены.

— Но я-то вам нужен, так что вы не станете убивать меня, — предположил Кавано.

— Ты хочешь спросить, как мы собираемся напугать тебя достаточно для того, чтобы ты разговорился? Эдгар сердечно пообщается с твоей подругой, прямо здесь. Возможно, это заставит тебя говорить.

Прозвучавшая угроза пронзила грудь Кавано раскаленной иглой. Оглушенный ударом, он лихорадочно думал, как отвлечь Грейс от Джэми.

— Я и мои товарищи объяснили Прескотту, как исчезнуть из поля зрения. Потом он уничтожил всех, кроме меня.

Это было правдой лишь отчасти. Кавано преднамеренно не сказал, что двоих убила ракета, выпущенная с вертолета. Чэда и Трэйси разорвало на куски. Надо постараться, чтобы она не поняла, что он ненавидит их не меньше, чем Прескотта.

— Я рисковал жизнью ради этого сукина сына. Он убил людей, которые обязались защищать его. Моих друзей. Пытался убить меня. Я хочу поймать его не меньше вашего.

— Тогда скажи нам, как его найти.

Сидя на полу, Кавано поднял левую руку, прикрывая глаза от света фонарей. Изо рта капала кровь.

— Вы думаете, что я появился бы здесь, в лаборатории, если бы знал, где он?

— Просто расскажи, чему вы его научили, — отчетливо произнесла Грейс.

— Я знаю все, кроме последнего. Новая личность, — ответил Кавано. Распухший рот мешал ему говорить. — Мы организовали все так, чтобы он отправился к мастеру, делающему фальшивые документы. Прескотт оказался там раньше меня, взял документы и убил этого человека. Нет никакой возможности установить, какое имя и какая предыстория были созданы для него.

— Где он собирался поселиться?

— Понятия не имею. Мы не успели обсудить это.

— Эдгар, — сказала Грейс.

На этот раз Кавано получил удар ногой в бок и застонал. Пытаясь погасить импульс удара, он перекатился, но недалеко. Коридор был слишком узок.

Придя в себя после удара, Кавано услышал учащенное дыхание Джэми.

— Мы сказали ему, что надо выбрать место, в котором он никогда не бывал. Которое в последнюю очередь пришло бы в голову тем, кто знал его. О котором он ни с кем никогда не говорил.

— Ты не слишком заботишься о своей судьбе, — заявила Грейс. — Зачем нам оставлять тебя в живых, если ты бесполезен?

— Я понимаю образ его мыслей.

— Что ты понимаешь? — переспросила Грейс. — Он работал с нами десять лет, и никто из нас не может сказать, что понимает Прескотта.

— Помимо того, что он параноик, он очень самонадеян.

— Ты не сказал ничего нового для меня. Я думаю, что Эдгару самое время пообщаться с твоей подругой, чтобы ты более щедро делился с нами информацией.

Кавано услышал, как Джэми затаила дыхание.

— Грейс, я сказал вам все самое важное, что вам надо знать о нем.

— Перестань меня так называть! Если ты пытаешься прикинуться сумасшедшим, это не означает, что...

— Прескотт считает себя умнее всех окружающих.

— Ну и что?

— Полагаю, он считает, что лучше меня знает, как на самом деле исчезнуть. Он думает, что может нарушать правила и что ему это сойдет с рук.

Идея, внезапно пришедшая в голову Кавано, похоже, оказалась не просто способом затягивания времени.

— Точнее.

Кавано повернулся влево, в ту сторону, откуда доносился голос Грейс.

— Мы сказали Прескотту, что в том случае, если у него были идеи насчет того места, где можно начать новую жизнь, от них следует отказаться. Он ответил, что не думал об этом. Мы решили, что это к лучшему, — продолжал Кавано, вытирая кровь с губ. — Потому что в таких случаях люди часто непроизвольно говорят об этих местах.

Вдохнув, он почувствовал боль в боку.

— Потом кто-нибудь может припомнить эти разговоры и рассказать о них не тому, кому надо. Я пытаюсь вспомнить, не оставил ли Прескотт подобных подсказок.

Кавано подвинулся в сторону. Холод, идущий от бетонного пола, начал проникать внутрь его тела.

— И что он мог сказать?

— Он любит вино.

— Это еще не информация.

— Он любит хорошую кухню. Разбирается не хуже иного повара.

Вспомнив, как Прескотт хвалил бефстроганов, Кавано почувствовал, что в нем снова закипает гнев. Чэд погиб. Если бы не люди Грейс, если бы не пожар, устроенный Прескоттом, этого бы не произошло. Но ненависть к Грейс надо было скрыть, и он сосредоточился на боли от ударов, нанесенных Эдгаром, боли в мышцах живота и распухших губах.

— Еще он сказал, что из всех физических упражнений признает только гольф.

— Значит, он с равным успехом мог отправиться в Напа-Вэлли, винодельческий район штата Нью-Йорк, или в Бордо, где он будет пить вино и наслаждаться деликатесами, но не играть в гольф. И это все, что ты хотел мне сказать? Если ты не скажешь чего-нибудь более дельного, Эдгар потанцует с твоей подругой прямо сейчас. Возможно, при этом он иногда будет наступать на ноги тебе.

— Дай мне закончить, — сказал Кавано. Распухшие губы мешали говорить. — Когда я встретился с ним на складе, у него там были книги и видеокассеты. Не слишком много, но он просидел там три недели. Скорее всего, он взял с собой лишь то, что действительно имело для него значение, что позволило бы скоротать время.

Кавано сделал паузу, надеясь, что Грейс клюнула на его слова.

— Или то, что удовлетворяло его фантазии.

— Фантазии?

— Планы насчет идеальной жизни. Место, куда бы он отправился жить, начав новую жизнь, его мечта.

— Что там были за книги и фильмы?

— В этом-то и проблема. Я попытаюсь вспомнить.

Кавано вновь говорил правду лишь отчасти. Он точно помнил, насколько Прескотт ценил поэзию Робинсона Джефферса. Но сейчас он старался выдать Грейс ровно столько информации, чтобы поддержать в ней интерес и выиграть время. Если он выиграет время, он попытается найти способ выбраться отсюда.

— У него была книга с порнографией. Другая — по геологии. Достаточно странный набор фильмов. Триллер с Клинтом Иствудом. Подростковая мелодрама с Троем Донахью.

— Заголовки, — повторила Грейс.

— Я же сказал, не могу вспомнить.

— Вспомнишь.

Она щелкнула пальцами. Раздались шаги. Группа уходила. Цепляясь за стену, Кавано попытался встать и почувствовал, как Джэми помогает ему. Еле волоча ноги, он сделал несколько шагов. Сопровождающие поднимались по лестнице. Сквозь проем люка светило солнце.

Грейс встала на последней ступеньке, прижимая к уху мобильный телефон.

— Кто-нибудь, привезите сюда доктора Рэттигана. Мне плевать, чем он там занят. Привезите его сюда немедленно.

Глаза Кавано болели от солнечного света, и он потерял уходивших из виду. Раздалось жужжание мотора, и бетонная плита начала опускаться. Три фута. Два. Кавано с тоской посмотрел на последние лучи света. С глухим стуком люк закрылся, и они с Джэми оказались в полной темноте.

4

Темнота и чувство отрезанности от мира столь подавляли, что даже воздух казался более плотным и затхлым, чем на самом деле. Кавано слышал рядом с собой тяжелое дыхание Джэми.

— Что это за доктор Рэттиган? — дрожащим голосом спросила она. В темноте эхо ее голоса слышалось еще сильнее.

Кавано с трудом держался на ногах. Травмы плюс плохо слушающиеся, парализованные страхом мышцы.

— Нетрудно догадаться. Кто-нибудь с большим чемоданчиком шприцев и наркотиков, которые помогут мне вспомнить все.

— Он сильно тебя ударил?

— Да уж, сейчас моя улыбка мало похожа на победную.

Это была не слишком удачная шутка, но Кавано пытался хоть как-то подбодрить Джэми.

— А ты как? Ты не...

— Мне надо... Извини, но мне надо...

Кавано услышал, как Джэми пошла в комнату, ощупывая руками стены. Последовал звук резко расстегиваемой пряжки ремня и «молнии», а потом и шорох ткани. На пол что-то полилось.

— Извини.

— Было бы за что. Когда Эдгар ударил меня ногой, мой мочевой пузырь тоже подвел меня.

Если бы не необходимость подбодрить Джэми, Кавано вряд ли бы признался в этом.

«Грейс заплатит и за это», — подумал он.

Снова зашуршала ткань. Джэми поправляла одежду.

— Я не думала, что когда-нибудь расскажу тебе об этом. В детстве друзья, если, конечно, можно их так назвать, однажды заперли меня в туалете. С тех пор я не люблю темноту.

— Я тоже не в восторге от этого.

— Я с трудом могу находиться в замкнутом пространстве.

— Возможно, я смогу сделать так, чтобы оно показалось нам более просторным, — сказал Кавано. В темноте мелькнул светящийся циферблат его часов, когда он поднял руку, вспомнив, что лежит у него в верхнем кармане куртки.

Чирк.

Загорелась спичка.

В ее колеблющемся свете показалось удивленное лицо Джэми.

— Откуда ты взял...

— Осталось после того, как мы сидели рядом с домом Джона и делали вид, что курим.

— Одно из немногих преимуществ курящего.

— Эдгар не обладает и половиной тех заслуг в плане умения обыскивать людей, которые он себе приписывает. Он даже ремни нам оставил.

— А что хорошего...

— Штырь на пряжке можно применить в качестве оружия.

Пламя подобралось к пальцам, и Кавано почувствовал усиливающееся тепло. Дрожь в руках заставляла его колебаться. В конце концов ему пришлось бросить спичку.

— Подойди ко мне и возьми в руки мою куртку, — сказал он.

Треск разрываемой ткани эхом отдался в тишине подвала.

— Что ты делаешь?

— Отрываю кусок рукава от рубашки.

— Зачем это...

— Чтобы сделать факел.

Кавано еще раз дернул ткань, оказавшуюся прочнее, чем он ожидал. Оторвав оба рукава, он почувствовал холод, исходящий от бетонных стен, и быстро накинул куртку.

— Теперь моя очередь, — сказала Джэми. Она отдала Кавано блейзер и стала отрывать рукава у блузки. Здесь ткань была потоньше, и с ней не пришлось столько возиться. Надев блейзер, она убрала обрывки ткани в карман.

— Теперь мы сможем осмотреться. Но это вряд ли поможет нам выбраться отсюда, — сказала она.

— Поставь себя на место Прескотта, — возразил Кавано, снимая ремень и надевая кусок рукава на штырь. — Он подозревал всех и вся. Вряд ли ему бы понравилось находиться здесь столько, сколько уже пробыли мы. Бетонный люк закрывается...

— Гидравлика может отказать. Все находящиеся внутри окажутся в ловушке и задохнутся. Ему бы не понравилась такая идея, — догадалась Джэми.

— Правильно, — сказал Кавано. Он зажег спичку и поджег угол рукава. Как и большинство выпускаемых в настоящее время тканей, эта была пропитана огнезащитным составом. Он, конечно, не сможет предотвратить горение, но и не даст огню распространяться слишком быстро. Именно это им и требовалось.

Положив рукав на пол, он потянул его за собой при помощи ремня. Это был единственный способ не обжечь руку. Пряжка звякала о бетон. Даже этот слабый, колеблющийся свет придал Джэми уверенности, и ее лицо стало менее напряженным.

— Должен быть тоннель, ведущий в особняк, — сказала она.

— Именно так.

Под звон пряжки, волочащейся по полу, они подошли к ступеням, ведущим наверх. Рядом с ними был коридор, уходивший вправо. Они прошли по нему и уперлись в дверь.

Дверь была заперта.

Кавано отвернул воротник куртки и достал свой набор отмычек. Положив ремень на пол, он постарался успокоить дрожь в руках и принялся возиться с замком.

— Тебе хорошо видно, что ты делаешь? — спросила Джэми.

— Я работаю на ощупь. Вот тот урок, о котором мы говорили, — ответил Кавано и принялся объяснять, что именно и как он делает. Это помогло ему отвлечься и должно было успокоить Джэми. Используя одну из шпилек в качестве рычага, он вставил в замок вторую и начал нажимать на штифты механизма. Шесть штук. Неплохой замок.

Несмотря на его дрожащие пальцы, прошло всего пятнадцать секунд, и замок поддался.

Когда дверь открылась, в колеблющемся свете своего факела они увидели перед собой кучу обгорелых камней и брусьев. Джэми застонала.

— Чтобы разгрести все это, потребуется не один час, если это вообще возможно, — констатировал Кавано.

Пламя факела начало угасать.

— Не говоря уже о том, какой шум мы поднимем. Его услышат на поверхности, и, когда мы вылезем наружу, мы увидим десяток автоматных стволов, наставленных на нас.

Пламя погасло.

— Что будем делать? — спросила Джэми.

Вместо ответа Кавано прицепил к пряжке другой рукав и поджег его. Потом он быстро двинулся обратно в основной тоннель.

— Что там Грейс говорила насчет того, что они убрали отсюда все? Что она имела в виду?

— Системы кондиционирования и отопления, — мгновенно ответила Джэми. — Возможно, есть вентиляционная шахта, выходящая на поверхность.

Выйдя к лестнице, Кавано посмотрел вверх и увидел отверстие шестьдесят на шестьдесят сантиметров. Решетки, которая раньше закрывала вентиляцию, на нем не было. Сев на корточки, он сцепил пальцы и прижал руки к телу, сделав нечто вроде ступеньки. Когда Джэми встала ему на руки, он выпрямил ноги.

Роста Джэми вполне хватило, чтобы дотянуться до отверстия в потолке и засунуть туда голову.

— Что-нибудь видишь? — спросил Кавано.

— Я тут не пролезу, что уж говорить о тебе. Проклятье. Во всех этих фильмах вентиляционные коробы такие, что сквозь них пролезет хоть Геркулес.

Кавано аккуратно опустил ее на пол. Пламя начало гаснуть, пошел дым.

— О чем еще говорила Грейс? Что они еще отсюда убирали?

— Водопровод. Освещение...

Кавано посмотрел на свисающие с потолка и из отверстий в стенах провода.

— Электроснабжение здесь еще есть. Иначе не работал бы механизм люка.

— Значит, можно найти провода от выключателя, открывавшего люк изнутри? — сказала Джэми, подходя к отверстию в стене справа от лестницы. Концы проводов были закрыты пластиковыми колпачками.

Кавано снял колпачки и принялся рассматривать оголенные концы проводов.

— Тот выключатель, который здесь был, ближе всех к выходу. Если правильно замкнуть провода, то люк откроется, не так ли?

Во взгляде Джэми блеснула и тут же угасла надежда.

— Снаружи люк должен охраняться. Они услышат, да и увидят, когда он станет открываться.

— Возможно, и нет. Если я замкну провода лишь на мгновение, звук и движение будут очень короткими, и они могут ничего не заметить. По крайней мере, мы убедимся в том, что именно эти провода управляют мотором люка.

— Но какой от этого толк? Мы все равно останемся здесь, в ловушке.

— Это может пригодиться позже, — сказал Кавано. — Когда мы сможем выбрать более подходящий момент, мы откроем дверь полностью.

— Это произойдет до того, как доктор Рэттиган накачает тебя наркотиками, чтобы освежить твою память, или после?

Кавано было нечего ответить. «Нужно делать хоть что-нибудь», — подумал он.

Когда он уже собрался замкнуть провода, мотор включился, и люк начал подниматься.

В лучах солнца показались силуэты Грейс, Эдгара и еще полдесятка людей с оружием в руках.

Кавано мгновенно наступил ногой на догорающий рукав, чтобы потушить его, затем потянул ремень к себе и толкнул Джэми в сторону комнаты, чтобы оставаться в неосвещенной части подвала. Сам не слишком понимая, зачем он все это делает, он решил, что в любом случае лучше не стоять на открытом месте. Вынув из кармана коробок, он достал несколько спичек и оторвал кусок бумаги с зажигательным покрытием длиной в четверть дюйма. Все это он положил в другой карман, а потом смял коробок в кулаке.

Послышались громкие шаги. Спецназовцы первыми спускались по лестнице.

Вслед за ними спустились Грейс и Эдгар.

— Где вы, покажитесь, — сказала Грейс. — Если вы заставите искать вас, мы будем бросать светошумовые гранаты во все комнаты по очереди.

Угроза получить разрыв барабанных перепонок была вполне достаточной, чтобы Кавано и Джэми вышли в коридор.

— Я чувствую запах дыма, — проговорила Грейс, глядя на пепел от рукава рубашки, рассыпанный по полу.

— Мы пытались немного посветить, — ответил Кавано.

— Чем ты поджег ткань?

— Спичками.

Грейс недовольно поглядела на Эдгара.

Света, проникавшего сквозь люк, было достаточно, чтобы получше рассмотреть охранников. Они не выглядели неестественно массивными, как это обычно бывало, когда под рубашку надевается бронежилет. На них были надеты обычные армейские разгрузочные жилеты, в карманах которых Кавано разглядел портативные радиостанции, пистолеты «беретта», запасные обоймы и светошумовые гранаты.

Переведя взгляд на мешковатые брюки Эдгара, Кавано увидел, что один из карманов все еще оттянут чем-то тяжелым. «Один из наших пистолетов», — подумал он. На другом кармане виднелась клипса эмерсоновского ножа.

— Бросай спички сюда, — приказала Грейс.

Кавано подчинился.

— Что ты с ними сделал? Переехал машиной? — презрительно спросила Грейс. На смятом коробке не было заметно, что его край оторван. — У меня в машине компьютер, подключенный к Интернету, — добавила она, помахав перед собой пачкой листов бумаги. — Прежде чем придет добрый доктор, у тебя есть возможность освежить свои воспоминания более безболезненным способом. Итак, Трой Донахью, — сказала она, глядя на первый лист. — Высокий голубоглазый блондин, предмет обожания девочек-подростков, известный своей тупой актерской манерой. Пик популярности — конец пятидесятых. Главные хиты: «Саммер-Плэйс», «Сьюзен Слэйд», «Перриш», «Приключения в Риме», «Выходные в Палм-Спрингс». Есть что-нибудь знакомое?

— Я видел только коробку с кассетой, — ответил Кавано. — Понятия не имею, о чем фильм. На коробке было имя актрисы, снявшейся в главной женской роли. Назовите несколько имен.

Грейс нахмурилась и посмотрела на лист.

— Конни Стивенс. Сандра Ди. Сьюзен Плешетт. Стефани Пауэрс.

— Сандра Ди, — ответил Кавано. Он помнил, что не следует испытывать терпение Грейс и надо время от времени выдавать какую-нибудь информацию. — Это был фильм с Сандрой Ди.

— "Саммер-Плэйс", — сказала Грейс и начала читать краткое содержание: — Любовная история на курорте в Мэне. Возможно, Прескотт решил отправиться в Мэн.

Она посмотрела на другой лист.

— Теперь Клинт Иствуд. Ты сказал, триллер?

— Совершенно точно, что не вестерн и не фильм про войну.

— "Грязный Гарри".

— Нет.

— "Высшая сила ". «Служитель закона». «Смертельная игра».

— Нет.

— "Санкция Эйгер". «Поставь для меня Мисти». «Громила и Попрыгунчик». «Тугая петля».

— Нет.

Внезапно Кавано заволновался. Он в точности вспомнил название фильма, но смог сохранить спокойное выражение лица, чтобы не выдать свою реакцию.

— Ты начинаешь действовать мне на нервы. «Поединок». «Новичок». «На линии огня».

— Нет.

— "Идеальный мир". «Абсолютная власть». «Настоящее преступление». «Кровавая работа».

— Нет.

— Ты совсем разочаровал меня. Список кончился. Наш разговор — тоже. Через полчаса здесь будет доктор, и я с удовольствием посмотрю, как он станет колдовать над тобой.

Рассерженная Грейс развернулась и пошла к выходу. Вслед за ней вышли Эдгар и остальные вооруженные мужчины. Бетонная плита снова начала опускаться. Кавано, как и в прошлый раз, с сожалением полюбовался на последние лучи солнца, и их поглотила темнота.

5

На этот раз темнота казалась настолько осязаемой, что будто сдавливала их.

Джэми дышала так, будто ей не хватает воздуха. Кавано захотелось прислониться к стене и сползти на пол. Ноги отказывались держать его, но он сопротивлялся.

— В нашу пользу лишь одно, — сказал Кавано.

— Даже не могу себе представить, что, — откликнулась Джэми.

— Они так и не отняли у нас ремни.

Когда они пошли в комнату, в которой укрывались до этого, бравада оставила его. Поводив ногами по полу, он нашел брошенный ремень.

— Дай мне рукав от твоей блузки.

— Зачем? Грейс забрала у тебя спички. Нам нечем поджечь его.

— На самом деле у нас есть еще один плюс, — сказал Кавано, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно. — Я отдал ей не все спички.

Он достал из кармана спичку и чиркнул о кусок бумаги.

Ничего не произошло.

«Боже, я оторвал слишком мало», — подумал Кавано. Сердце забилось чаше. Он чиркнул еще раз, и спичка загорелась. В ее колеблющемся свете он увидел лицо Джэми. Она была в состоянии, близком к панике.

Джэми достала из кармана рукав от блузки. Кавано прицепил его к пряжке и поджег. Они смотрели на колеблющееся пламя. Колеблющееся, как их жизни.

— Пить хочется, — сказала Джэми.

— Мне тоже. Еще один из негативных эффектов адреналина.

— У меня рот так пересох... Хоть один глоток воды. Если бы они не сняли водопровод...

В колеблющемся свете пламени Кавано увидел, как глаза Джэми внезапно заблестели, будто она до чего-то додумалась.

— Что?

— Где здесь может быть ванная? — спросила она, быстро двинувшись по коридору.

Кавано пошел за ней. Пряжка ремня волочилась по полу, ее звяканье и шуршание отдавались эхом, напоминая об окружавшем их замкнутом пространстве.

— Что ты задумала? — спросил он.

Джэми объяснила.

— Возможно. Мы сможем сделать это.

— Все зависит от того, есть ли вода.

Они лихорадочно осматривали комнату за комнатой. В предпоследней они увидели торчащие из стен и пола трубы. На полу остались еле заметные следы от стоявших здесь унитазов.

— Проклятье. Они заткнуты. Я думала, что могли остаться краны, которые можно было бы открыть. Это не сработает.

— Все это может быть работоспособно, — возразил Кавано, рассматривая в колеблющемся свете пламени трубу, которая была намного толще остальных. Она была закрыта квадратной резьбовой крышкой.

— Но у нас нет гаечного ключа, чтобы открыть ее!

— Снимай свой ремень.

— Зачем это... — начала было Джэми, но сняла ремень и дала ему в руки.

«Хорошо, что можно отвлечься, делая хоть что-нибудь», — подумал Кавано. Он поджег второй рукав от блузки и при свете пламени начал разглядывать ее ремень. Два слоя кожи, каждый — лицевой стороной наружу.

— Посмотрим, насколько он прочен на самом деле.

Просунув конец ремня в пряжку, он соорудил петлю и затянул ее на квадратной крышке трубы. Когда кожа крепко облегла крышку, он потянул за ремень, чтобы провернуть ее. Ремень врезался в ладони, руки напряглись. Кавано с трудом удерживал ноги от скольжения по полу.

Крышка не сдвинулась с места.

Джэми схватилась за ремень, чтобы помочь ему.

Они потянули ремень, и крышка взвизгнула, немного провернувшись. Упершись ногами в пол, они потянули ремень сильнее и чуть не упали назад, когда крышка провернулась свободно.

Кавано мгновенно снял ремень с крышки и принялся откручивать ее. Он надеялся, что вода начнет сочиться через резьбу, но даже когда он полностью снял крышку, на пол не упало ни капли.

— Где-то должен быть главный вентиль, перекрывающий подачу воды в здание, — сказала Джэми.

Таща за собой догорающий рукав, Кавано пошел вслед за ней в соседнюю комнату, последнюю по коридору.

— Здесь.

Это была подсобка. Из пола торчала большая труба, от которой отходило множество мелких. На ней виднелся массивный вентиль. Джэми открыла его до отказа, но даже после этого они не почувствовали вибрации трубы от текущей по ней воды. Не было и плеска, который они бы услышали, если бы вода полилась из трубы в соседней комнате, открытой ранее.

— Вода перекрыта не здесь, — сказал Кавано и бросился вперед. На стене виднелся распределительный щиток со снятой крышкой. Все выключатели, кроме одного в верхнем правом углу, были сняты. Последний, по всей видимости, обеспечивал питание привода люка. Из щитка свисали разноцветные провода.

— Вода должна поступать из колодца. Следовательно, нужен насос. Вода не течет потому, что насос не работает.

Они начали рассматривать провода, пытаясь угадать, куда они идут. Кавано понял, что провода висят парами, точно так, как были они присоединены к выключателям. Держа два провода за резиновую изоляцию, он замкнул их. Ничего не произошло. Он соединил два других. Тот же результат.

Джэми занялась тем же.

— Сколько у нас осталось времени?

— Меньше пятнадцати минут.

Пламя слабело. Тени вокруг них сгущались.

Кавано соединил очередную пару проводов, и они заискрили. Но больше ничего не произошло. Он сдвинул их в сторону, так чтобы можно было без труда снова найти их.

— Быстрее, — сказала Джэми, хрипло дыша.

Когда Кавано понял, что уже с трудом видит провода, он снял куртку и разорвал рубашку по шву. Холод, шедший от бетона, заставил его вздрогнуть. Когда он поджег кусок рубашки и ринулся обратно, он услышал жужжание где-то под полом и вибрацию вводной трубы, по которой пошла вода.

— Я сделала это, — сказала Джэми. — Я нашла нужную пару проводов.

Из соседней комнаты послышался плеск воды, выливающейся на пол ванной.

Стараясь не давать волю эмоциям, Кавано посмотрел на пол, где виднелись полустертые линии. Здесь стоял водонагревательный котел. На стене рядом с распределительным щитком торчали крюки. Видимо, на них висел силовой кабель, шедший к котлу, понял он.

Времени было в обрез. Он снова посмотрел на щиток.

— Провода должны быть длинными.

Джэми вытянула два провода. Вместе с Кавано они стали сгибать и разгибать провода, чтобы сломать их внутри изоляции.

Насос продолжал жужжать. В соседней комнате плескалась вытекающая на пол вода.

Кавано зубами ободрал изоляцию с проводов. Пламя угасало. Джэми подожгла еще один кусок его рубашки и потащила факел в коридор.

— Воды на полу нет, — встревоженно произнесла она.

Вбежав в ванную, они увидели, что вода покрыла только центральную часть пола.

— Боже мой, здесь же слив, — сказала Джэми. Она сорвала с себя блейзер и заткнула им отверстие в полу.

Кавано вытащил горящую тряпку в коридор и снял с себя куртку, чтобы заткнуть слив получше.

Они напряженно следили за тем, как вода заливает пол. Кавано почувствовал головокружение и понял, что сидит, затаив дыхание.

Затычка оказалась вполне эффективной. Вода разливалась по полу. Когда она дошла до выхода в коридор, Кавано перетащил факел в подсобку.

Услышав громкий плеск, он понял, что Джэми пытается разогнать воду по коридору, чтобы она залила как можно большую площадь. Стоя у распределительного щитка, он взял в руки провода, те, которые дали искру при первом осмотре. Он вытянул их до отказа, а потом прикрутил к другим проводам, которые они отломали до этого.

Концы проводов доставали до пола.

В свете пламени мелькнули обнаженные руки Джэми, вошедшей в подсобку.

— Вода разливается по коридору.

— Надо сделать так, чтобы она была и здесь.

Выбежав в коридор, Кавано увидел, что темный пол покрыт тонкой пленкой воды. Он начал грести воду ногами в сторону двери в подсобную комнату.

Потом он вбежал внутрь и повесил провода на крючья. Сейчас не надо, чтобы они касались пола.

Вода начала заливать пол в подсобке.

— Джэми, возьми свой ремень.

Одновременно с этим Кавано отцепил горящую ткань от своего ремня и окунул пряжку в воду, чтобы охладить металл. Затем он просунул конец ремня в пряжку и застегнул его, сделав петлю. Джэми сделала то же самое. Потом они повесили ремни на торчащие из стены крючья.

Вода подступала к горевшей на полу тряпке. Кавано и Джэми напряженно ждали того момента, когда она погасит пламя. За мгновение до того, как пламя с шипением погасло, Кавано разъединил провода, идущие к насосу.

Жужжание прекратилось, как и плеск воды в соседней комнате. Пламя погасло.

Погрузившись в темноту, они ждали.

От воды, разлитой по полу, стало еще холоднее. Кавано дрожал все сильнее, поскольку стоял в воде, обнаженный по пояс. В темноте слышалось учащенное дыхание Джэми.

Надо как-то отвлечь ее.

— Когда все это кончится, я научу тебя методам нейролингвистического программирования.

— Что это такое?

— Способ использования речи для контроля мыслей и ощущений.

— Когда все это кончится? Ты опять убеждаешь меня, чтобы я думала, что мы выберемся отсюда.

— Мы обязательно выберемся отсюда, — сказал Кавано, стараясь придать своему голосу уверенную интонацию. — Надо представить себе, что должно произойти, и как следует действовать в этой ситуации. Нельзя, чтобы тебя застало врасплох что-то, чего ты не предугадала.

— Сейчас я представляю себе солнечный свет.

— Ты увидишь его очень скоро.

— Говорить о будущем — это прекрасно.

— А как же иначе.

С другого конца коридора послышался гул. Бетонный люк открывался. Зазвучали шаги. По лестнице спускалось множество людей. Они светили фонарями перед собой. Слишком высоко, чтобы заметить воду под ногами.

— Я привела тебе доктора, — сказала Грейс.

Кавано и Джэми не издали ни звука, продолжая сидеть в подсобке.

— Где вы? — требовательно спросила Грейс.

Ответа не последовало.

— Где вы? Проклятье, выходите немедленно! Я предупреждала, что будет, если вы попытаетесь прятаться!

Ни звука.

— Вы хотели гранаты, вы их получите, — заявила Грейс.

Зашуршала ткань, лучи фонарей задвигались. Кавано понял, что пришедшие надевают защиту для ушей. Он нащупал руки Джэми и прижал их ей к ушам, потом быстро сделал то же самое. Если светошумовая граната взорвется на некотором расстоянии, это поможет. Но если гранату бросят в комнату, ударная волна будет столь сильной, что прижатые к ушам руки не спасут.

Кавано представил себе слабый стук, с которым граната упала на бетонный пол одной из комнат.

Сквозь дверь прошла ударная волна. Бетон задрожал, и Кавано скорее почувствовал телом, чем услышал грохот взрыва.

Еще один взрыв.

И еще. Теперь ближе.

Кавано прижал руки к ушам еще сильнее. Когда взорвалась еще одна граната, Джэми, дрожа, прижалась к нему. Взрывы приближались, и Кавано видел на стене коридора их отсветы. «Грейс и ее люди должны были надеть и защитные очки», — подумал он.

Следующий взрыв прозвучал еще ближе. В свете фонарей Кавано увидел тени людей с автоматами в руках, идущих по коридору. Насколько можно было предполагать, сейчас все они стояли в воде. Защитные затычки в ушах не дадут им услышать плеск шагов, но они вот-вот войдут в комнату и увидят беглецов.

На самом деле они практически уже нашли их. Когда очередной взрыв гранаты не произошел, Кавано убрал руки от ушей.

— Что это за вода? — спросила Грейс. — Откуда, черт побери, она здесь взялась?

Кавано коснулся плеча Джэми. Она поняла условный сигнал, продела руку в ременную петлю, свисавшую с крюка и поджала ноги.

— Проверьте две последние комнаты, — приказала Грейс.

Кавано мгновенно продел правую руку в свернутый в петлю ремень, поджал ноги и сбросил провода с крюка, на котором они висели.

Провода упали в воду.

«Если это не сработает...» — подумал он.

Он ожидал, что провода заискрят, падая в воду, но этого не произошло. «Мы обречены, — понял Кавано. — Прости, Джэми», — мысленно произнес он.

Жуткий звук заставил его вздрогнуть.

У-у-у-у-у-у-у.

Звук шел из коридора. Низкий, дрожащий утробный звук. Источников звука становилось все больше.

У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у.

Кавано внезапно понял, что это стонут люди, попавшие под воздействие электрического тока. Раздался стук и звон. Потом лязг. Автоматы падали на пол. Рядом с ними падали фонари. Герметичный и прочный корпус не позволял им ни разбиться, ни погаснуть.

У-у-у-у-у-у-у-у-у.

В свете фонарей, лежащих на полу, виднелись причудливые силуэты людей, корчащихся в агонии. Раздался грохот выстрелов. Уши заболели от этого звука, но закрыть их руками не было возможности, поскольку Кавано и Джэми висели над полом, держась за ремни. По коридору засвистели пули. Раздались вскрики. Нельзя было в точности сказать, целился ли стреляющий в кого-нибудь, или просто палец, лежавший на спусковом крючке, свело судорогой от воздействия электрического тока. Стреляные гильзы сыпались в воду, ударяясь о пол и друг о друга. Затем раздался щелчок. Магазин автомата опустел. Еще один лязгающий звук. Автомат упал на пол.

У-у-у-у-у-у-у-у.

Мелькание теней в коридоре начало затихать.

У-у.

В коридоре воцарилась гробовая тишина. Вися на правой руке, Кавано поднял левой один из проводов и повесил его на крюк. Электрическая цепь разомкнулась.

— Пошли, — сказал он Джэми.

6

Они встали на залитый водой пол и выбежали в коридор. В свете лежавших на полу фонарей виднелись десять тел. Кавано схватил с пола автомат, готовясь выстрелить в того, кто мог бы притворяться мертвым. Затем он разглядел скрученное агонией тело человека в гражданской одежде. Рядом с ним валялся медицинский саквояж. Увидев лежавшего ничком Эдгара, он засунул руку в карман его брюк и достал оттуда свой пистолет, который, как и ожидал Кавано, никуда не делся. Потом он снял висевший на другом кармане эмерсоновский нож. Отдав «зиг» Джэми, он прицепил нож к своему карману.

Грейс. Проклятье, где же Грейс?

Кавано услышал торопливые шаги. В свете солнца, проникавшем сквозь люк, показалась фигура человека, бросившегося к выходу.

Кавано выстрелил.

Пули ударили в ступеньки, но Грейс уже выбежала наружу, тут же свернув влево. Вероятно, она нажала на кнопку пульта, который был пристегнут к ее поясу. Бетонная плита начала опускаться.

Кавано побежал к лестнице. Как, черт побери, ей удалось выжить? Может, она стояла в стороне от залившей пол воды. Или у нее ботинки с толстой резиновой подошвой.

Плита опускалась все ниже. Кавано услышал, как Джэми бежит вслед за ним. Но сейчас надо было успеть выбраться наружу.

Щель была уже не больше полуметра. Кавано нырнул в нее, задев обнаженным плечом и спиной за бетон. Кувыркнувшись, он оказался снаружи. В этот момент люк закрылся окончательно.

Свет ударил ему в глаза. Он увидел четверых людей, изумленно смотрящих на него. На выходе из кувырка он поднял автомат и три раза нажал на спусковой крючок. Мышечная память тренировок сама отмерила продолжительность очередей. Три, а потом четыре пули вылетели из дула «МР».

Один из мужчин упал навзничь, даже не успев поднять свой автомат. Из его груди, не защищенной бронежилетом, полетели брызги крови. Другой успел поднять оружие, но в следующий миг пули раскрошили его лицо. Дав очередь вверх, он тоже упал.

Третий и четвертый бросились к развалинам конюшни. Кавано, в свою очередь, побежал к стене особняка.

Едва он укрылся за остатками каменной стены, как раздались выстрелы. Вокруг засвистели пули, с визгом отскакивая от камней. Упав на осколки, Кавано поранил ничем не защищенную кожу, но сейчас на это было наплевать. Главное — выжить, убить тех, кто преграждает ему выход, и вытащить Джэми из подвала.

Чтобы открыть люк, нужен пульт. Он у Грейс. Куда же она делась? Когда Кавано стрелял и бежал к укрытию, он ее не заметил. Когда она выбежала из подвала, она свернула влево. Теперь это справа. Там стоял ее «Форд». Может, она решила укрыться за ним?

Спереди от «Эксплорера» стоял темно-зеленый фургон, по всей видимости принадлежавший врачу. «Грейс могла спрятаться между машинами», — подумал Кавано. Щель между камнями не давала ему возможности видеть пространство под машинами, где можно было бы обнаружить ее ноги и определить ее местонахождение.

В ушах до сих пор звенело от разрывов гранат и выстрелов. «На слух я тоже не смогу определить, где они находятся». Сердце Кавано забилось сильнее, когда он понял, что лежит в одном из окопов, сделанных спецназовцами в развалинах особняка. Слева от него было еще несколько таких же. Это были просто места, расчищенные от обломков. Кавано пополз от одного к другому, вдоль остатков стены. Стараясь шуметь как можно меньше, он искал какую-нибудь щель в стене, чтобы получше рассмотреть развалины конюшни и стоявшие справа от них машины.

Потом он посмотрел на «МР-5», который держал в руках. Калибр 9 миллиметров, магазин — 30 патронов. Его учили выпускать очереди по три-четыре патрона. Предположим, он дал более длинные очереди, израсходовав шестнадцать патронов. Тогда в магазине осталось четырнадцать. Если, конечно, он был заряжен полностью. Если хозяин оружия оставил патрон в патроннике, прежде чем присоединить магазин, есть еще один дополнительный.

"Надо быть бережливым, — сказал себе Кавано. — Рассчитывай на то, что у тебя есть только двенадцать патронов".

Он перевел рычажок, переключив автомат на одиночный огонь, а потом откинул приклад, чтобы можно было целиться, как из винтовки. Приподняв голову и посмотрев сквозь щель между камнями, он увидел, как кто-то перемещается по обе стороны от люка. Прежде чем он смог выстрелить, пули ударились в камень рядом с его головой. Лоб обожгло, и с него начало что-то стекать. Потрогав бровь, Кавано увидел кровь на своем пальце. Осколки камня, выбитые пулями, рассекли кожу.

Взяв в руку обугленный кусок доски, он бросил его туда, где лежал до этого. Оставалось надеяться, что, услышав звук падающей доски, противники решат, будто он вернулся на исходную позицию. Поглядев в щель, он увидел, как тот, который занял позицию правее, поднял голову и прицелился в то место, куда упала доска.

Кавано выстрелил и попал ему в плечо. Мужчина рухнул. Кавано тут же пригнулся. Прозвучала очередь, и пули пронзили то место, где он только что находился. Полетели осколки камней, поднялась пыль. Попадание в противника не вызвало у него особого восторга. Пуля не попала в жизненно важные органы. Противник не выведен из строя. Он все еще представляет угрозу.

"Джэми, — подумал Кавано. — Она там с ума сойдет, в этом подвале. Может, кто-то из спецназовцев остался в живых, и ей сейчас приходится защищать свою жизнь".

Хватит думать.

Он пополз влево, оставаясь позади обвалившейся стены и обдирая кожу на груди. Добравшись до угла особняка, он понял, что противники, засевшие в развалинах конюшни, не увидят его, если он не будет высовываться слишком высоко. Можно проползти в сторону передней части развалин, обойти их и неожиданно напасть с другой стороны. Или атаковать Грейс, спрятавшуюся между фургоном и «Эскплорером», стоявшими справа от развалин конюшни.

Выйдя туда, где раньше был фасад особняка, Кавано увидел оставленный ими «Таурус». Сейчас от него большого толку не будет. Завести машину без ключа зажигания — дело не слишком быстрое, и использовать ее в качестве фактора неожиданности не удастся. Остатки стены были достаточно высокими, и он побежал на полусогнутых. Из царапин на груди сочилась кровь, язык распух. Кавано посмотрел из-за угла на фургон и джип, стоящие рядом с развалинами конюшни.

Рядом с передними колесами «Эксплорера» виднелись массивные походные ботинки Грейс, в которые были заправлены брюки цвета хаки. Вполне логично. Она спряталась за мотором, выбрав ту часть машины, которую не пробьет ни одна пуля. Кавано уловил какое-то движение над капотом. Светлые волосы. Грейс немного подняла голову, пытаясь разглядеть Кавано за обвалившейся задней стеной особняка. Она смотрела в другую сторону от его истинного местонахождения.

Максимальная дальность стрельбы «МР-5» — двести метров. До «Эксплорера» — метров семьдесят. Но в данной ситуации, когда надо стрелять по такой маленькой цели, как макушка головы, показавшаяся над капотом машины, даже семьдесят метров очень много. У «МР-5» короткий ствол, и Кавано не пристреливал это оружие своими руками. Кроме того, после всего пережитого руки у него дрожали. Прерывистое нервное дыхание тоже не добавляло точности стрельбы. Если он сейчас промахнется, Грейс обнаружит его позицию. Все, что им останется сделать, — это разделиться и обойти его с разных сторон по широкой дуге, взяв в клеши.

Кавано лег на землю. Если опереть автомат на поверхность, он станет устойчивее и можно будет прицелиться получше. Не прикрывая ни один из глаз, Кавано прицелился в ноги Грейс. Хотя она расставила их широко, чтобы стоять устойчиво, с его позиции они выглядели стоящими совсем рядом. Отлично. Это куда более хорошая цель, чем макушка головы. Кавано задержал дыхание, напряг руки и мягко нажал на спусковой крючок.

Выстрел прозвучал в его ушах так громко, что он не услышал последовавший за ним удар пули в цель. Однако он прекрасно расслышал раздавшийся из-за «Эксплорера» крик. Грейс упала на землю. Кавано увидел ее перекошенное от боли лицо. Чтобы перевести прицел, ему пришлось чуть больше высунуться из-за угла. Грейс увидела его и мгновенно вскинула пистолет. Кавано перекатился назад за мгновение до того, как пуля ударила в то место, где он только что был.

— Ублюдок с той стороны, у передней стены! — крикнула Грейс.

Кавано поднялся на ноги и на полусогнутых побежал к своей прежней позиции, на левую сторону особняка. Избыток адреналина в крови вызывал тошноту. Положившись на свою дисциплину, годы тренировок и боевой опыт, он бросился вперед. Спецназовец замер, шокированный его появлением. Услышав крик Грейс, он, видимо, тут же выбежал из развалин конюшни и никак не ожидал увидеть Кавано здесь. Кавано дал две короткие очереди, разорвавшие грудь противника на части.

Не останавливаясь, Кавано подбежал к нему, чтобы убедиться, что противник мертв. Затем он схватил его оружие. Неизвестно, сколько в нем осталось патронов, но и они пригодятся. Взяв автоматы в обе руки, Кавано подобрался к левому углу особняка. Второй противник ранен. Вряд ли он станет выходить из укрытия, не имея для этого веских оснований. Грейс тоже ранена, передвигаться она может только ползком или идти, хромая. Скорее всего, она останется под прикрытием «Эксплорера», пока не разберется, что происходит. Ни один из них не знает, чем закончилась перестрелка, которую они слышали. Если бы их товарищ достиг успеха, он бы крикнул, чтобы оповестить их. Если же он промахнулся и продолжает разыскивать Кавано, то, естественно, стал бы сохранять режим молчания, нормальный для боевой ситуации. Следовательно, отсутствие победного клича не позволяло Грейс и ее товарищу узнать, что он погиб.

Кавано решил подождать. Пусть они ослабеют от потери крови, а он пока не будет лишний раз рисковать.

Звон в ушах не помешал ему услышать жужжание мотора. «Это невозможно, —сказал себе Кавано, нахмурившись. — Бетонный люк открывается? Как это могло случиться?»

Жужжание продолжалось. Боже. Грейс решила открыть люк, дав сигнал со своего пульта? Она хочет выманить Джэми наружу и взять ее в заложники?

Решив, что Грейс и ее товарищ в последнюю очередь станут искать его за этим углом дома, Кавано лег на землю и выглянул из-за камня, посмотрев на развалины конюшни. Люк действительно открывался.

Кавано обернулся назад, усомнившись в безопасности своей позиции. Вдруг Грейс решила отвлечь его, включив механизм люка? Может, она хочет незаметно обойти его сзади, пока он будет следить за люком и стараться предостеречь Джэми от появления на поверхности?

Еще раз поглядев назад, Кавано обернулся в сторону люка и выглянул из-за камня. Люк открылся полностью, и Кавано уловил какое-то движение в темноте подвала.

— Джэми, не выходи наружу!

Кавано тут же отодвинулся назад, и в следующее мгновение в угол дома ударили пули. Он расслышал автоматную очередь и одиночные выстрелы из пистолета. Значит, Грейс все еще находится на своей позиции позади «Эксплорера».

— Джэми, слышишь, не выходи наружу!

На этот раз выстрелов не последовало. Грейс и ее товарищ экономили патроны.

— Слышу! — послышался слабый голос Джэми. — Я никуда не выхожу!

— Если ты выйдешь, они подстрелят тебя или попытаются взять в заложники! Грейс специально открыла люк!

— Грейс не открывала люк! Я сама это сделала!

«Что?» — подумал Кавано.

— Эти провода, которые ты собирался перемкнуть! Ты был прав! Все сработало!

— Оставайся внизу!

— Сколько их снаружи?

— Грейс и еще один из ее людей! — прокричал Кавано.

— Где они?

— Грейс слева от тебя, за «Эксплорером»! Там же, где она поставила его, когда мы были снаружи! Ее напарник в развалинах, позади люка! Ради бога, не выходи!

— Ее напарник слева или справа от меня?

— Он был слева, но мог переместиться! Говорю тебе, не пытайся выйти наружу!

— Не буду! — крикнула Джэми. — Но у меня есть идея! Будь готов стрелять, когда я крикну!

— О чем бы ты ни думала, не делай этого! Слишком опасно!

— Дай мне двадцать секунд!

«Что она, черт побери, собралась делать?» — подумал Кавано.

Перекинув через левое плечо ремень «МР-5», он взял в руки автомат, который забрал у убитого противника. По логике, человек, который отправился на поиски противника и вышел из укрытия, вряд ли сделал бы это, не имея достаточного количества патронов в магазине. Снимать магазин и проверять это предположение времени не было.

Кавано отодвинулся от угла дома. Он стрелял отсюда. Грейс и ее напарник ожидают его появления именно здесь. Сердце колотилось как бешеное. Кавано отполз на шесть метров назад. Здесь обвалившаяся стена была достаточно низкой, чтобы стрелять из-за нее в стоячем положении.

Кавано снова опасливо оглянулся. Если Грейс решит обойти его с тыла, сколько времени ей потребуется, чтобы, хромая, обойти особняк или подползти сюда?

— Приготовься! — крикнула Джэми.

«Что бы она ни собиралась делать, лучше бы это сработало», — подумал Кавано.

— Считай до пяти! — прокричала Джэми.

Озадаченный Кавано принялся считать.

Один. Два.

Он переключил автомат на одиночный огонь.

Три. Четыре.

Неожиданно раздались два взрыва. Звук шел со стороны люка. Боже, они бросают гранаты внутрь! Кавано вскочил и дат две очереди, по обе стороны от люка. Раздались еще два взрыва, сопровождаемые слепящими вспышками. Гранаты, да не те, понял Кавано. Джэми перебрасывает светошумовые гранаты через крышку люка.

Еще два взрыва встряхнули развалины конюшни. Поднялся дым. Раненый спецназовец вскочил на ноги и побежал, зажимая руками уши.

Кавано тщательно прицелился и трижды выстрелил. Хотя он метил в центр тела, после того как первая попала противнику в спину, вторая пошла выше и попала в шею, а третья прошла мимо. Без разницы. Из шеи хлынул поток крови. «Несколько секунд, и он покойник», — подумал Кавано.

— Я снял его! — крикнул Кавано Джэми.

Бам! Бам!

Две яркие вспышки у дальней стены конюшни. Джэми бросала светошумовые гранаты в сторону «Эксплорера».

Бам!

Кавано побежал к фасаду особняка, стараясь сдерживать судорожное дыхание. Добежав до правого угла, он осторожно выглянул, прежде чем выйти полностью.

Бам!

Даже с семидесяти метров вспышка разрыва чуть не ослепила Кавано. Грейс должна быть в бессознательном состоянии. Кавано рискнул и побежал по открытому пространству, стараясь разглядеть, что происходит с другой стороны от машины.

Левая дверь машины была открыта. Грейс лежала внутри, скорчившись. Ее левая нога была окровавлена. Кавано выстрелил в дверь. Вместо того чтобы пробить дверь и попасть в Грейс, пуля отрикошетила. Дверь оказалась бронированной. Грейс молниеносно захлопнула ее. Через стекло Кавано увидел, что она села, втыкая ключ в замок зажигания и заводя мотор.

Он выстрелил в лобовое стекло, но на нем появилась лишь небольшая трещина. Пуленепробиваемое. Он выстрелил еще раз. В это мгновение Грейс выжала газ до отказа и вырулила из-за фургона, направляя машину на него.

Кавано выстрелил третий раз. Посыпались мелкие осколки. Как ему было хорошо известно, стандартное пуленепробиваемое стекло должно было выдерживать пять пулевых попаданий в пятно диаметром пять дюймов. После этого оно раскалывалось. Поэтому он остался на месте и сделал четвертый выстрел. Грейс подъехала уже так близко, что он мог разглядеть, насколько расширились ее голубые, как горный ледник, глаза.

Кавано нажал на спусковой крючок в пятый раз, но услышал лишь сухой щелчок. Выругавшись, он швырнул незаряженный автомат в лобовое стекло «Эксплорера» и прыгнул в сторону, уйдя в кувырок. Висевший на ремне «МР-5» впился в его кожу. Машина с ревом пронеслась мимо, выбрасывая из-под колес пыль.

Вместо того, чтобы поехать по грунтовой дороге, по которой приехали сюда Кавано и Джэми, Грейс резко выкрутила руль и развернула машину, снова направляя ее на Кавано.

Вскочив на ноги, он скинул с плеча «МР-5», но машина была уже слишком близко.

Он бросился влево.

Грейс повернула руль.

Вправо.

Грейс продолжала преследовать его.

В последний момент он сделал обманное движение влево и тут же прыгнул вправо. Ударившись о землю, он кожей почувствовал поток воздуха от пронесшейся мимо машины. Мгновенно вскочив на ноги, он обернулся, ожидая, что Грейс снова развернет машину в его сторону.

Вместо этого он увидел, как «Эксплорер» на большой скорости поехал по лощине в сторону от дороги. Рев мотора становился все слабее, и Кавано услышал новый звук. Характерный треск лопастей несущего винта становился все громче и громче. Вертолет. «Грейс позвонила по мобильному и вызвала подмогу», — подумал Кавано. Нет. Если бы это были ее люди, она бы не уехала. Значит, она решила убраться подальше, пока вертолет, чей бы он ни был, не прилетел сюда".

Кавано побежал к «Таурусу», на ходу схватив лежавший под ногами камень. В современных американских автомобилях противоугонный фиксатор руля делали таким прочным, что его нельзя было сорвать, упершись ногами в пол и рванув рулевое колесо, так как он сделал это, когда они с Прескоттом убегали со склада. Кавано быстро открыл дверь, благо она не была заперта, раскрыл эмерсоновский нож и вставил его лезвие в замок зажигания. После этого он начал колотить камнем по рукоятке и до отказа вбил лезвие в замок. Сложив нож под прямым углом, он резко рванул за рукоятку, как за рычаг. Лезвие ножа было очень прочным и выдержало даже такое грубое обращение. После второго отчаянного рывка замок не выдержал, и фиксатор руля сломался.

Кавано быстро засунул руку под приборную доску и щелкнул выключателем. Они с Джэми установили его, когда переделывали «Таурус». Стандартная мера предосторожности, позволяющая завести мотор без ключа зажигания. Одно нажатие кнопки, и мотор заработал.

Распахнулась правая дверь. Кавано схватил нож, приготовившись защищаться, но тут же опустил его. В дверь впрыгнула Джэми.

— Поехали! — крикнула она. — Поехали!

7

Кавано вдавил в пол педаль газа и включил передачу. Колеса впились в землю, машина рванула, и они устремились вслед за «Эксплорером».

Джэми захлопнула дверь. Кавано увидел, как «Форд» скрылся за деревьями.

— Пистолет, который я забрал у Эдгара, все еще у тебя? — спросил Кавано.

— Куда же без него? — ответила Джэми, часто и шумно дыша.

— Опусти окно и осмотрись. Подумай, где Грейс может устроить засаду.

«Таурус» мчался среди деревьев и плотного кустарника.

— Таких мест более чем достаточно, — сказала Джэми.

Они проехали через заросший лесом гребень холма, выехав из лощины. Спускаясь с холма, дорога делала небольшой извив, а потом упиралась в гравийную дорогу, шедшую поперек. Пыль, клубившаяся над ней справа, свидетельствовала о том, что Грейс поехала в том направлении.

Кавано свернул на гравийную дорогу. Пыль мешала ехать достаточно быстро, и он старался поддерживать такую скорость, чтобы успеть остановиться, если впереди неожиданно возникнет какое-нибудь препятствие. Легкий ветерок постепенно сдувал пыль в сторону, и Кавано прибавил скорость. Вскоре пыль рассеялась настолько, что он увидел перекресток гравийной дороги с асфальтовой.

За асфальтовой дорогой пыли не было, следовательно, Грейс не поехала туда. Она могла свернуть вправо или влево, но в обе стороны вели грязные следы колес, так что определить, куда она направилась, было невозможно.

— Выбери направление, — сказал Кавано Джэми.

— Влево.

Осмотревшись, Кавано свернул влево и нажал на педаль. «Таурус» разогнался до ста шестидесяти километров в час. Деревья и поля на обочине начали сливаться в сплошную полосу. На подъеме он немного сбросил скорость, на случай, если Грейс поджидает их вне зоны видимости.

Спустившись с холма, они остановились у следующего перекрестка. Здесь дорога была асфальтированной во всех направлениях.

— Выбери направление.

— Снова налево, — сказала Джэми.

— Есть доводы?

— Не особенно.

— Хорошо. Сворачиваем влево.

Доехав до следующего перекрестка асфальтовых дорог и не увидев ни намека на «Эксплорер» Грейс, Кавано свернул на обочину и остановил машину. Оказалось, что он так сжал руки на рулевом колесе, что у него ушла пара секунд на то, чтобы разжать их.

Пот стекал по его лицу. Он посмотрел вперед. Сидевшая рядом Джэми дрожала, как, впрочем, и он.

— У тебя там хорошо получилось, — наконец произнес он.

— Спасибо, — хриплым голосом ответила Джэми.

— Успокойся. Постарайся не паниковать, — сказал Кавано. Его подташнивало.

— Хотелось бы.

— Знакомое ощущение, — проронил Кавано, продолжая смотреть вперед. — Отличный номер получился, с гранатами.

— Я просто очень разозлилась и сказала себе, что не собираюсь умереть в таком поганом месте.

— Гнев — мощная движущая сила, — согласился Кавано, вытирая дрожащей рукой покрытый песком рот. — Особенно когда надо преодолеть страх.

— У меня для тебя есть подарок, — сказала Джэми.

— А?

Кавано изумленно посмотрел на сиденье. Рядом с «зигом», который Джэми выложила из кармана, лежал спецназовский пояс с убранной в кобуру «береттой» и запасными обоймами. По всей видимости, она сняла его с одного из погибших там, в коридоре.

— Умно.

— Путь к сердцу любимого мужчины. Где второй «зиг»? У Грейс?

— Вероятнее всего. А еще ключи от машины, мобильный и бумажник с документами, которые сделала для меня Карен.

— Посмотри под сиденьем.

Кавано с удивлением обнаружил сумочку Джэми на месте.

— Будь я проклят.

«Молния» на сумочке была застегнута.

— Похоже, они вообще до нее не добрались. Значит, у нас есть мой бумажник и мобильный телефон.

Со стороны лощины раздался звук вертолета, заходящего на посадку. Джэми посмотрела в ту сторону.

— Вряд ли это подкрепление, которое вызвала Грейс, иначе она не стала бы убегать.

Кавано кивнул.

— Рискну предположить, что это Джон и его ребята из ФБР.

Джэми вздохнула с облегчением.

— Тогда поехали быстрее к ним. Расскажем все, что нам стало известно.

Кавано не шелохнулся.

— В чем дело? Если мы не вернемся туда, они выпишут ордера на наш арест, — сказала Джэми. — Черт, они и так уже могут арестовать нас. Мы забрали Клайна, теперь он мертв, как и все остальные там, в подвале. И этот врач. Нам придется объяснять, что произошло.

— Мы не можем вернуться туда.

— Что?

— Мы не можем доверять ФБР. Кто-то информировал Клайна о Джоне. Если я расскажу им все, что знаю, Прескотт может попасть не в те руки.

— Но Джон поймает этого информатора.

— Когда? А вдруг не поймает? Мне нужно противоядие, чем быстрее, тем лучше. Даже если Джон найдет информатора, а мы расскажем ФБР все, что знаем, и это не закончится для нас никакими неприятностями, это все равно ничего не решит. Прескотта не станут наказывать.

— Не понимаю.

— Правительство защитит его. Конечно, они придут в ярость, узнав о незаконных разработках. Военных, контролировавших Прескотта, накажут втихую, но по полной программе. Но не самого Прескотта. Если оружие уже существует и прошло испытания, Министерство обороны никогда не откажется от того, чтобы иметь его в запасе, на всякий случай. Во имя национальной безопасности они спрячут Прескотта понадежнее, сделав ему новое удостоверение личности и все прочее, чего он и добивался.

Джэми молча посмотрела на Кавано.

— В чем дело? — спросил он.

— Когда все это только началось, охотились за тобой. Тебя хотели убить. Я считала, что, если помогу тебе найти тех, кто за тобой охотится, мы сможем выбраться из этой истории и уехать в Вайоминг. Остаться в живых.

— Поверь, я хочу того же самого. Всем своим естеством я хочу вернуть нашу жизнь в нормальное русло.

— Тогда почему мы не можем сделать это?

— Карен. Дункан. Чэд. Трэйси. Роберто. Они не станут последними жертвами Прескотта. Этот параноик убьет всякого, если решит, что на него не так посмотрели, что его безопасность опять под угрозой. Надо остановить его.

Они замолчали. В тишине было слышно, как громыхает грузовик, проезжающий через перекресток.

— Тебе нужна правдоподобная легенда, — наконец сказал Кавано.

— Что?

— Мы не забирали Клайна. Это сделал я и вынудил тебя поехать со мной. Тебе надо будет разыграть жертву.

— Думаешь, кто-нибудь поверит в это?

— Сделай так, чтобы поверили. Тебе надо выйти из этого дела.

— Ты хочешь сказать...

— Уехать.

— Расстаться?

— Ты чуть не погибла из-за меня. Я больше не могу рисковать твоей жизнью.

— Я здесь по своей воле.

— Но я не смогу охотиться на Прескотта и беспокоиться о тебе одновременно.

— Я проявила себя вполне хорошо.

— Это точно, — согласился Кавано.

— Я остаюсь с тобой.

Кавано уставился на свои дрожащие руки. Через перекресток с грохотом проехал еще один грузовик.

Он кивнул.

— Что означает твой кивок? На чем мы остановились?

— Где-то в Западной Вирджинии.

— Не смешно.

— Мне не до шуток, — ответил Кавано, посмотрев на ее руки и блузку, перепачканные до ужаса, и нажал на кнопку, открывая багажник. Внутри лежали чемоданы. — Нам лучше переодеться в чистое.

— Тебе нужна не только чистая одежда.

Многозначительный взгляд Джэми заставил Кавано поглядеть на себя. Он был покрыт сажей с головы до ног. Брюки разодраны в клочья. Обнаженный торс весь в царапинах. К саже примешивались пот и кровь.

— На заднем сиденье еще должна остаться вода в бутылках. Я умоюсь, надену бейсболку, рубашку и новые брюки, чтобы скрыть все остальное, пока мы не доберемся до мотеля.

— Ты насквозь пропах порохом, — сказала Джэми.

— Некоторые находят этот запах возбуждающим, — улыбнулся Кавано.

Часть шестая Ответ на угрозу

1

Мотель в пригороде Гаррисберга в штате Пенсильвания находился в двух часах езды от бывшей лаборатории Прескотта, так что даже если Разерфорд и решит искать их, маловероятно, что он преуспеет в поисках. Тем более что он не знал ни настоящего имени Джэми, ни марки их автомобиля.

Статус Гаррисберга как столицы штата давал им еще одно преимущество. В нем было предостаточно магазинов, торгующих видеофильмами и предоставляющих кассеты напрокат. Найти триллер с Клинтом Иствудом, название которого Кавано помнил, но утаил от Грейс, оказалось совсем несложно. Но с фильмом Троя Донахью и Сандры Ди дело обстояло иначе. Кавано и Джэми обошли практически все магазины города, чтобы найти кассету с «Саммер-Плэйс».

— "Несчастная любовь в курортном городке в Мэне", — прочла Джэми надпись на кассете. Они сидели в комнате мотеля.

Кавано вставил кассету во взятый напрокат видеоплеер.

— Прескотта трудно назвать романтиком, значит, у него были другие причины выделить этот фильм среди других.

— Возможно, Грейс была права, и он действительно хотел переехать в Мэн.

Кассета была старой и очень изношенной, изображение рябило, цвет искажался. Оригинальный фильм, естественно, снимался как широкоэкранный, поэтому панорамные кадры убого выглядели на видео, подогнанные под стандартный телевизионный экран. Размер экрана в двадцать дюймов по диагонали усугублял положение.

— Неплохая музыка, — прокомментировала Джэми.

— Дело не в ней.

Взрослым было дозволено заводить романы, но любовь героев Донахью и Ди была запретной. Ричард Эган играл ничуть не лучше Донахью. Нудные сцены перемежались великолепными кадрами морского прибоя и заросшего соснами берега.

— Интересный домик.

На экране появился невысокий ухоженный дом в современном стиле, приютившийся среди скал, выходящих в бухту. Волны подкатывались к самому дому, придавая ему сходство с кораблем, стоящим на якоре.

— Он напоминает мне дома, которые рисовал Фрэнк Ллойд Райт, — сказала Джэми.

В конце концов все эти затянутые сцены, сопровождавшиеся возвышенной музыкой, закончились, и они вздохнули с облегчением.

Кавано нажал кнопку перемотки.

— Мэн.

— Что касается следующего... — Джэми взяла в руки коробку, на которой красовалась надпись «Поставь для меня Мисти», и начала читать аннотацию: — «Женщина-охотница преследует диск-жокея». Дебют Клин-та Иствуда в качестве режиссера. Снято в Кармеле, его родном городе. — Джэми посмотрела на картинку на лицевой стороне коробки. — Джессика Уолтер с ножом. Неплохо. Люблю фильмы с драками.

— Он действительно неплохо снят. Я смотрел его очень давно и не слишком хорошо помню. Но тогда мне показалось, что Иствуд отлично поработал. Фильм красивый и напряженный.

— Тебе все не хватает напряжения.

— Калифорния. Мэн. Похоже, Прескотт не мог выбрать.

— Ладно. Втыкай в плеер эту прелесть, и попробуем догадаться, почему это нравилось Прескотту.

Фильм начинался с кадров, на которых с летящего вертолета стреляли во что-то, движущееся по скалистому морскому побережью. Волны бились о камни, сосны, растущие вдоль берега, качались под ветром.

Поглядев на экран секунд тридцать, Кавано и Джэми, не сговариваясь, наклонились поближе к экрану.

— Черт побери, — проронил Кавано. — Место действия — Саммер Плэйс, Мэн, но фильм сняли...

— В Кармеле, — закончила за него Джэми.

Они восхищенно смотрели, как Клинт Иствуд едет на спортивной машине по дороге вдоль скалистого берега. Потом он и его подруга прогуливались по пляжу.

— Это тот же пляж, что и в «Саммер-Плэйс». Очертания залива очень характерные. Вряд ли где-нибудь можно было найти другое место, столь похожее на это, — сказала Джэми.

— Тогда ищем дом в стиле Фрэнка Ллойда Райта, — предложил Кавано.

Дом так и не появился на экране, но это не имело значения. К концу фильма Кавано и Джэми окончательно убедились в том, что оба фильма снимали в одном и том же месте.

— Что ты там еще заметил, когда с ним встретился? Ты говорил про книги.

— Фотографии. Книга была похожа на сборник эротических фотографий. Книга по геологии. И стихи Робинсона Джефферса.

2

Они пришли в библиотеку Гаррисберга. Окна из темного стекла не пропускали солнечный свет в читальный зал, освещенный электрическими лампами. На столах стояли терминалы компьютеров. Кавано и Джэми бродили среди многочисленных полок, собирая книги и складывая их на стол, стоявший вдали от входа.

— Послушай, — шепотом сказала Джэми. — «Бухта в Кармеле-у-моря, так полностью называется этот город, представляет собой оконечность огромного подводного ущелья, размером больше Гранд-Каньона. Геологи просто приходят в восхищение от этого места».

— Понятно, откуда взялась книга по геологии, — ответил Кавано.

— Кроме того, город прославился благодаря жившим в нем писателям, художникам и фотографам, — добавила Джэми. Несмотря на акцент на последнем слове, она продолжала говорить тихо: — Здесь жил Ансель Адамс. И Эдвард Вестон.

— Про Адамса я слышал. А кто...

— Ты говорил, что у Прескотта была книга с фотографиями, чуть ли не порнографическая.

— У нее было какое-то название с оттенком эротики и откровенная фотография на обложке.

— "Страсть"?

— Что?

— Название книги случайно не «Оттенки страсти»? Посмотри на нее.

Джэми подвинула ему книгу. Фотографа звали Эдвард Вестон. Суперобложки не было. Кавано начал листать книгу и наткнулся на фотографию обнаженной девушки, лучше которой не видел никогда в жизни.

— Эта фотография была на обложке, — сказал он.

Стройная молодая женщина сидела, наклонив голову и опершись подбородком на согнутое колено. Она была обнажена полностью, но интимные части тела были прикрыты. Глядя на ее чувственную позу, Кавано вспомнил одну из предыдущих фотографий. Лежащий стручок перца напоминал очертаниями переплетающихся в объятиях людей. На следующей фотографии была внушительных размеров устрица, имевшая столь же эротичные очертания.

— Страсть, — сказал Кавано. — Во всем.

Он взял в руки альбом пейзажей. На обложке было написано, что они засняты в Пойнт-Лобос, рядом с Кармелем. Переворачивая страницу за страницей, он разглядывал великолепные виды скалистого морского побережья. Именно это они и видели в «Саммер Плэйс» и «Поставь для меня Мисти».

— Нет никаких сомнений в том, что Прескотт был просто без ума от этих мест, — сказала Джэми.

Проходившая мимо женщина-библиотекарь сделала вид, что не заметила покрытого синяками лица Кавано, но осуждающе посмотрела на Джэми, давая понять, что в библиотеке не принято разговаривать.

Смущенно взглянув на нее, Джэми уткнулась в книги. Когда женщина отошла подальше, она повернулась к Кавано.

— Ты говорил, что Прескотт интересовался гольфом. В Пеббл-Бич, на севере от Кармеля, располагаются знаменитые на весь мир поля для гольфа. Еще ты говорил, что он гурман. А в Кармеле количество роскошных ресторанов на квартал одно из самых высоких. Чтобы окончательно убедиться, нам остается лишь узнать, при чем здесь Робинсон Джефферс.

— Я уже знаю, — ответил Кавано, пододвигая Джэми свой листок с заметками. — Джефферс с женой Уной посетили Кармель в 1914 году. Они были настолько восхищены этим местом, что поселились там и прожили в Кармеле всю оставшуюся жизнь. Джефферс купил участок, привез с побережья гранитные глыбы и многие годы строил дом. И башню, двенадцать метров высотой. Он назвал свое поместье Тор-Хаус, по имени скалистой местности в Англии. Его и Уну похоронили в Кармеле.

Кавано взял в руки томик стихов Джефферса и показал Джэми найденные им строки.

"Построил башню ей, когда был молод.

Когда-нибудь она умрет".

— Мы с Прескоттом говорили об этом стихотворении, когда я встретился с ним на складе. Я тогда не знал, о чем оно.

— Теперь знаешь.

— Теперь знаю.

3

Они снова ехали на машине. Из-за угрозы терроризма в аэропортах были введены повышенные меры безопасности, и Кавано решил не рисковать и не пытаться добраться до Кармеля на самолете. При проверках он предъявлял поддельное удостоверение личности с фотографией. Однако поддельные водительские права и кредитные карточки остались у Эдгара. Кроме того, наверняка Разерфорд выдал сотрудникам ФБР ориентировки на них. Не говоря уже о том, что на машине проще путешествовать, если в твоем багаже — оружие.

Дополнительным фактором было то, что в течение поездки у Кавано было время на то, чтобы выздороветь. «Таурус» ничем не выделялся на дороге. В нем сидела обычная семейная пара. Следы травм на лице мужчины не говорили ни о чем, кроме того, что он не так давно попал в какое-то происшествие, и объясняли его естественное желание отпустить бороду, чтобы их скрыть.

Двигаясь по федеральной трассе 80, они проехали через Огайо, Индиану, Пенсильванию и Айову.

Когда они проезжали через Небраску, Кавано стал разглядывать равнинный сельский пейзаж за окном.

— Напоминает мне Оклахому.

— А?

— Я прожил там пару лет, в детстве.

Джэми с интересом посмотрела на него.

— Мой отец продолжал работать на буровой, когда нефтяной бум кончился.

Он задумался.

— У нас была собака. Ничего особенного, обычная дворняжка, размером с небольшую колли.

Джэми смотрела на него, ожидая продолжения.

— Мы с папой и мамой немало поколесили. Отец искал работу. Иногда та работа, которую он находил, оказывалась очень опасной. Как-то раз, когда я был совсем ребенком, я видел, как он отправился тушить пожар на нефтяной скважине. Он надел защитный костюм и стал похож на астронавта. Сел в бульдозер и подвез заряд динамита к очагу пожара. Потом он напился. Он часто напивался. Он пришел домой поздно и поругался с мамой. Когда я попытался удержать его, чтобы он не бил маму, он ударил и меня. Моя собака начала лаять, и отец решил показать, кто в доме хозяин. Он забил ее ногами до смерти.

В повисшей тишине были слышны только урчание мотора и шелест шин.

— Моя мама ушла от него после этой истории. С ее стороны это было очень смелым шагом, учитывая то, как разозлился отец. Мы стали жить еще беднее, чем тогда, когда жили с ним. Но она выкарабкалась, встретила другого мужчину, вполне порядочного, и даже ухитрилась отдать меня в хорошую школу. Наверное, мама и отчим хотели, чтобы я стал юристом или чем-то в этом роде. Но во мне было слишком много злобы. Я хотел защитить всех в мире избиваемых матерей и забитых до смерти собак. Пошел в армию, прошел подготовку в спецназе. Много раз я уничтожал террористов и других бандитов. Но потом мне стукнуло тридцать, и я понял, что пора позаботиться о будущем. Человеку, прошедшему подготовку в войсках специального назначения, особо негде применить свои умения в мирной жизни. Можно стать наемником, пойти на работу в ЦРУ или органы правопорядка. Или в частное охранное агентство. Когда один из моих инструкторов, обучавший меня в «Дельте», предложил мне работу защитника, я с радостью согласился. Легко понять, почему. Я помешан на защите беззащитных. Я все еще хочу защитить свою маму и спасти свою собаку.

— Это самый длинный рассказ о твоем прошлом, который я когда-либо от тебя слышала, — наконец сказала Джэми. — На самом деле, это один из немногих случаев, когда ты вообще рассказываешь мне о нем.

— Прескотт изображал из себя жертву и оказался бандитом. Из-за него я теперь боюсь бандитов. Я не могу простить ему этого.

Проезжая через Вайоминг, они не сказали друг другу ни слова, миновав поворот на Титон-Рэндж, ведущий к их дому в Джексон-Хоул.

4

Четыре дня дороги по Восьмидесятому шоссе, и они приехали в Сан-Франциско. Свернув на шоссе Пасифик-Коуст, они поехали на юг и достигли Кармеля. Они остановились на ночлег в мотеле, но Кавано никак не мог уснуть, постоянно обдумывая предстоящие дела.

— Где ты думаешь начать поиски? — спросила Джэми утром, доедая яичницу с сыром и беконом в столовой мотеля.

Кавано не стал брать себе ничего, кроме кофе.

— Как у тебя получается, столько есть и оставаться стройной?

— Видимо, быстрый обмен веществ. В этом имеется и свой минус. Когда я беспокоюсь, мне всегда хочется есть.

— В данный момент мы в безопасности.

— Я не об этом.

Они, как всегда, выбрали угловой столик и сидели спиной к стене. Столики рядом были свободны, но даже несмотря на это, Джэми старалась говорить тише.

— Теперь за тобой не охотятся. Ты не выполняешь приказ в боевой обстановке. То, что ты делаешь, — не самооборона. Теперь ты стал охотником. Я беспокоюсь насчет того, в какую сторону ты изменишься, если добьешься своего.

— Прескотт задавал мне похожий вопрос.

Джэми с удивлением посмотрела на Кавано.

— Когда я вытаскивал его с того заброшенного склада, мы чуть не попали в ловушку. В торговом центре. Наши преследователи оставили свою машину снаружи. Я ухитрился незаметно подкрасться к ней и приказал водителю бежать. Он был слишком ошеломлен моим появлением и не сдвинулся с места. Чтобы заставить его ноги работать, мне пришлось выстрелить в крышу машины над его головой. После этого Прескотт спросил, почему я попросту не убил водителя.

— И что ты ответил?

— Что он не дал мне повода к этому, что я защитник, а не...

Продолжения не требовалось. Джэми прекрасно все поняла.

— Интересно. Рассчитывает ли Прескотт на это и в будущем? — с горечью произнес Кавано. — Он не может быть совершенно уверен в моей смерти там, в доме Карен, во время пожара. Любопытно. Не думает ли этот сукин сын, что мой склад характера исключительно оборонительный и я не стану охотиться на него, несмотря на то, что он подставил меня и моих друзей?

Джэми промолчала.

— Он должен был позаботиться об изменении внешности. Возможно, он носит очки. У него было достаточно времени, чтобы отпустить бороду. Он мог даже обратиться к услугам косметической хирургии. Однако его телосложение будет сложно замаскировать.

Джэми снова принялась за яичницу. Разговор не придал ей спокойствия.

Кавано посмотрел на телевизор, висевший позади прилавка. Показывали рекламу очередного препарата для избавления от избыточного веса. На фотографиях был заснят человек, до и после использования средства. На первой фотографии он был тучным, на второй — неестественно худым.

— Когда я появился на складе, я увидел на полках самые что ни на есть калорийные продукты. Макароны, сыр, лазанья, равиоли, картофельные чипсы, коробки с печеньем и шоколадом. Кока-колу, обычную, не диетическую.

— Хороший способ набирать вес больше и больше.

— Предположим, он сел на жесткую диету.

Джэми оторвала взгляд от тарелки.

— С тех пор, как я последний раз видел его, прошло почти три недели, — продолжал Кавано. — Если он начал морить себя голодом и глушить воду тоннами, чтобы устроить организму промывание...

— Такой целеустремленный человек, как Прескотт... — Джэми кивнула. — Конечно, для здоровья это не слишком хорошо, но он может сбрасывать по килограмму в день.

— Боже, — вздохнул Кавано. — Скоро он изменится настолько, что я просто не смогу его узнать.

— Да. А вот ты, несмотря на выросшую бороду, все равно останешься вполне узнаваемым. Прескотт сможет затеряться в толпе и без особого труда выследит тебя.

— Но не тебя, — сказал Кавано.

— Что ты имеешь в виду?

— Он не знает тебя в лицо, он не знает, что ты со мной. Он будет смотреть на тебя в упор и никогда не догадается, что ты охотишься за ним.

— Это ты за ним охотишься, — возразила Джэми.

5

Оушн-авеню была единственной улицей в Кармеле, напрямик соединяющей шоссе и побережье. Вдоль нее стояли несколько кварталов невысоких домов, посередине шла разделительная полоса, засаженная деревьями и кустами, дающими спасительную тень. Вдоль причудливых витрин магазинов неторопливо прогуливались туристы.

Джэми вела машину. Кавано всматривался в идущих по тротуарам людей, думая, повезет ли ему настолько, чтобы обнаружить среди них Прескотта.

Но этого не произошло.

Спустившись с холма, они выехали на берег. Волны набегали одна за другой на засыпанный ослепительно белым песком пляж, тянувшийся на мили в обе стороны. Как на рекламной открытке. Местами сквозь песок проступали камни скального основания бухты. Кипарисы раскинули свои ветви, похожие на гигантский папоротник. Двое серфингистов в гидрокостюмах катались на досках среди пенных гребней волн. В прибрежном прибое резвились собаки. Их хозяева прогуливались рядом. Кричали чайки.

Кавано рассматривал людей на пляже, но ни один из них даже отдаленно не напоминал Прескотта.

Джэми повернула руль влево, и они поехали по живописной дороге, идущей вдоль моря. По ее сторонам стояли дома из грубо отесанного камня, окруженные деревьями. Монтеррейские сосны, как было написано в путеводителе. И старые дубы со стволами и ветвями, перекрученными морскими ветрами.

Джэми показала на скальный уступ справа:

— Вот дом, который мы видели в «Саммер-Плэйс».

Он действительно походил на корабль. Волны, постоянно омывавшие скалы перед домом, явно не пошли ему на пользу.

— Похоже, заброшенный, — сказал Кавано и вновь начал всматриваться в лица людей, гуляющих по пляжу и обочине дороги.

Прескотта среди них не было.

6

Они остановились на узкой тихой улочке, по обеим сторонам которой росли деревья. Когда Робинсон Джефферс и Уна обосновались в Кармеле, ее еще не было. Пройдя по мощеной дороге, они открыли деревянную дверь и зашли во двор.

Кавано прочел об этом месте очень много. Худой долговязый ирландец приложил титанические усилия, пытаясь построить здесь сооружение, словно сошедшее со страниц эпоса. Но, оказавшись здесь, Кавано с удивлением понял, насколько тут уютно. Яркие цветы и кустарник напоминали сад в английской деревне. Слева стояло каменное сооружение высотой в двенадцать метров. Джефферс назвал его «Башней Сокола». В ней были и винтовая лестница, и бойницы, и зубчатая стена наверху, с торчащим посередине дымоходом. Справа расположился невысокий каменный дом с аккуратной дощатой крышей и дымоходом из камня.

Мощенный кирпичами тротуар привел их к дверям дома. Внутри сидел пожилой мужчина. Он объяснил, что является сотрудником фонда, владеющего этой усадьбой.

— Хотите экскурсию? — спросил он.

— С удовольствием.

— Вы попали в аварию? — сочувственно спросил седой мужчина, посмотрев на лицо Кавано.

— Упал. Взял небольшой отпуск, чтобы выздороветь.

— Кармель прекрасно подходит для этого.

Комнаты дома, с таким трудом построенного Джефферсом, были небольшими и в то же время почему-то казались просторными. Вес камней, из которых он сложил дом, казалось, сжимал воздух внутри. От обшитых деревом стен шел холодок. Войдя в гостиную, Кавано начал рассматривать каменный камин, стоявший справа, а потом увидел стоящее в дальнем углу пианино. Из окон открывался вид на океан.

Экскурсовод провел их через комнату для гостей, кухню и ванную на первом этаже. Потом они стали осматривать спальни в мансарде. Робинсон любил сидеть здесь, когда писал стихи.

— Робин, мы здесь так его зовем, построил не слишком большой дом, чтобы он выдержал штормовой ветер, дующий с океана. У них с Уной были сыновья-двойняшки. Можете себе представить, насколько надо было любить друг друга, чтобы счастливо жить в такой тесноте и неудобстве. Они намеренно не проводили в дом электричество, вплоть до 1949 года. К тому времени они уже прожили здесь тридцать лет.

Кавано с удивлением почувствовал, что у него сжало горло.

— Обратите внимание на стихи, которые Робин выбил на этой балке. Это, правда, не его, а Спенсера. Любимые его строки, из «Королевы фей».

Как отдых средь трудов,

Как гавань средь морей,

Смерть упокоит дух

Уставший от скорбей[9].

Кавано почувствовал себя опустошенным.

— Пойдемте, если хотите, в Башню Сокола.

Размышляя о превалирующей в творчестве Джефферса безрадостной теме хрупкости человеческого существа в противовес мощи сил природы, Кавано удивлялся. Как могла у Джефферса возникнуть столь причудливая мысль, приведшая его к постройке этой башни? Он построил ее как место уединения для Уны и игровую площадку для своих сыновей, с подземельем и потайной винтовой лестницей, где дети могли бы прятаться. Из узких окон на верхнем этаже открывался вид на море.

— Уна умерла в 1950-м году от рака, Робин — в 1962-м, от множества различных болезней, — рассказывал экскурсовод. — Робин много курил, поэтому у него были больные легкие и кровеносные сосуды, но на самом деле он просто так и не оправился от смерти Уны. Я всегда считал, что истинной причиной смерти было его разбитое сердце. Уна умерла в шестьдесят шесть, Робин — в семьдесят пять. Кто-то может сказать, что они умерли рано, но они прожили наполненную жизнь. Я не рассказываю это детям, которых учителя приводят сюда на экскурсии, но вам расскажу. В молодости Робин и Уна отправляли детей спать в одну из спален в мансарде, а потом занимались любовью в комнате для гостей, на первом этаже, прежде чем оправиться спать во вторую спальню в мансарде. Они считали, что в той кровати, в которой они это делали, им когда-нибудь предстоит встретить смерть. И после смерти они покоятся вместе. Их прах похоронен в углу сада.

На улице послышался звук открываемых и закрываемых дверей машины. Кавано посмотрел в окно поверх цветов и деревянной изгороди и увидел, что рядом с калиткой остановился минивэн, из которого вышло многочисленное семейство.

— Вот копии некоторых его рукописей, — сказал экскурсовод. — Если у вас есть еще какие-нибудь вопросы...

— На самом деле да, — ответил Кавано, глядя на приближающихся людей. Отец семейства явно не мог быть Прескоттом. — Но это не относится к Робинсону Джефферсу.

Экскурсовод выжидающе кивнул.

— Я ищу одного человека. Практически уверен, что он недавно здесь побывал. Он настоящий фанатик Робинсона Джефферса.

Экскурсовод кивнул во второй раз, словно подтверждая, что любому человеку пристало быть фанатиком Робинсона Джефферса.

— Его зовут Дэниэл Прескотт.

Кавано сильно сомневался, что Прескотт назовется настоящим именем, но попытаться стоило.

— Впервые слышу.

— Ему чуть больше сорока, рост около метра восьмидесяти, носит очки и небольшую бородку, но вроде собирался отрастить ее побольше, — добавил Кавано, стараясь выдать все возможные варианты.

— Извините, но ничем не могу помочь, — ответил экскурсовод. — Под это описание подходит очень много мужчин, а здесь бывает столько народу, что их лица сливаются в моей памяти.

— Безусловно. Еще у него был избыток веса, и врачи посадили его на диету. Не видели ли вы человека лет сорока с небольшим, выглядящего так, будто он недавно хорошо сбросил вес?

— А как это проявляется?

— Немного обвисшая кожа на лице, в особенности под подбородком.

— Все равно, ничего не могу сказать. Если я увижу кого-нибудь, подходящего под ваше описание, следует ли мне передать ему что-то от вас?

— Нет, — ответил Кавано. — На самом деле я — частный детектив и разыскиваю этого человека.

Глаза экскурсовода расширились.

— У него три жены и двенадцать детей. Устав от забот о столь многочисленном семействе, он сбежал. Сменил имя, не платит алименты. Законченный подлец. Мы предполагаем, что он переехал в Кармель и собрался завести еще одну семью. Бог знает, когда ему взбредет в голову бросить очередную жену. Меня наняли, чтобы найти его и заставить хоть как-то отвечать за свои действия. Очень смешно, но он действительно фанатик Робинсона Джефферса и при этом не проникся тем духом преданности любимому человеку, которым пронизаны все эти стихи.

Экскурсовод изумленно посмотрел на Кавано. В его голове не укладывалось, как можно не понимать стихи Джефферса.

— Если этот шутник объявится, попробуйте подсмотреть номер его машины, узнать, каким именем он представляется, или что-нибудь еще в этом роде, — продолжал Кавано. — Но постарайтесь не вызвать у него подозрений.

— Я постараюсь быть максимально аккуратным.

— И, ради всего святого, не говорите ему, что я побывал здесь.

— Мне этого и в голову не придет.

— Я обязательно поймаю его.

— Надеюсь, что так оно и будет.

7

Пеббл-Бич располагался к северу от города. Кавано и Джэми снова проехали по сонным улицам Кармеля, высматривая кого-нибудь, кто хотя бы отдаленно напоминал Прескотта.

Но таких людей не оказалось.

Джэми заплатила дорожный сбор, и они въехали на знаменитую Сэвентин-Майл-Драйв, живописную дорогу, окружавшую огромное поле для гольфа, с которой открывался вид на зеленые лужайки, лес, пруды, песчаные площадки и океанское побережье. Вокруг гуляли олени. В тени кипарисов и монтеррейских сосен стояли особняки стоимостью в миллионы долларов, но Кавано не обращал внимания на все эти красоты, выглядывая Прескотта.

Они проехали через входные ворота Пеббл-Бич, и Джэми припарковала машину в стороне от дороги, так, чтобы Кавано мог наблюдать за всеми приезжающими и отъезжающими. Потом она пошла к управляющему. Через десять минут она вернулась с изумленным выражением на лице.

— В чем дело? — спросил Кавано.

— Если Прескотт мечтал постоянно играть в гольф в Пеббл-Бич, он бы сильно удивился, прибыв сюда. Если у тебя нет большой власти, заявку на право поиграть здесь надо делать как минимум за год.

— Год? — переспросил Кавано.

— А если ты хочешь приехать с группой друзей, то за два. Если ты был прав в своем предположении, и он спланировал все заранее, он должен был подать заявку очень давно, причем так, чтобы его шефы из военного ведомства не узнали об этом.

— Очень рискованно. Кроме того, тогда он не мог знать, под каким именем ему предстоит жить. И кредитной карточки на это имя, чтобы проплатить курс, у него тоже еще не было.

— Следовательно, если он не нашел способ приобрести влияние в этих местах, что сложно сделать за две недели, сюда нужно приходить не раньше чем через год.

— Я собирался сделать все несколько быстрее, — ответил Кавано.

— В этих местах не меньше десятка площадок для гольфа. На некоторых не надо ждать целый год. Что будем делать? Ездить от одного кдругому? Искать место рядом с площадкой и сидеть с биноклем, разглядывая играющих и выискивая среди них Прескотта?

— Похоже, что так.

— Это потребует очень много времени. Шансы упустить его тоже велики. А у ФБР достаточно людей, чтобы следить за всеми площадками одновременно.

— Никакого ФБР, — отрезал Кавано.

— У них есть доступ к документации, чтобы найти тех, кто начал играть здесь совсем недавно.

— Никакого ФБР, — повторил Кавано.

8

Укрывшись за кипарисом, Кавано сидел на кромке побережья, где заканчивался пляж и начинались площадки Пеббл-Бич. Это была северо-восточная оконечность пляжа Кармеля. Его позиция была достаточно удалена от полосы прибоя, и он не слишком выделялся на фоне кустов и деревьев. Воздух благоухал. Яркое солнце отражалось от воды и слепило, поэтому ему пришлось надеть солнцезащитные очки.

— Все дороги ведут в Рим? — сказала Джэми.

— И все, кто живет здесь, рано или поздно побывают на пляже. Это место не менее привлекательно, чем Сэвентин-Майл-Драйв и площадки для гольфа, — согласился Кавано, глядя на широкую полосу белого песка, спускающуюся к океану. Сотни людей сидели в шезлонгах, читая книги, катались на досках, плавали, гуляли и играли с собаками. — Не могу себе представить, чтобы Прескотт жил здесь и не ходил на пляж. Сначала он, конечно, будет осторожничать и постарается держаться поближе к тому месту, где живет, но потом расслабится. Возможно, даже придет сюда потренироваться. Черт, я не знаю ничего, кроме того, что у него была собака.

— ФБР может проверить, кто в последнее время покупал недвижимость в Кармеле.

Кавано продолжал смотреть на море.

— Мне просто пришла в голову мысль, — добавила Джэми.

— У меня перед глазами Роберто, его проломленная голова... Лицо Дункана в дырках от пуль... Карен в своем кресле, перепуганная до смерти в прямом смысле этого слова.

— Правительство может и не оказать Прескотту такого снисхождения, как ты предполагаешь.

Вместо ответа Кавано посмотрел на карту города, ища магазины.

— В торговом центре «Кармель Молл» есть большой книжный магазин. Нужно проследить за ним. Поскольку Прескотт любит читать, есть хороший шанс на то, что он там появится.

— Если только он не заказывает книги через интернет-магазин.

— С настоящим книжным магазином ничто не сравнится.

— В этом случае он может немного проехаться на север, в Монтеррей.

Кавано неодобрительно посмотрел на Джэми.

— Это всего лишь одна из возможностей, которую следует учесть, — ответила она.

— В результате нам остается только продолжать сидеть здесь.

— Я не против. Возьму шезлонг и почитаю. Почему бы не отдохнуть.

— Когда стемнеет, надо пройтись по самым лучшим ресторанам. Он может оказаться и там.

— Хотелось бы, чтобы мы там поели, а не только высматривали Прескотта.

— Учитывая то, что он сбрасывает вес, он должен есть немного, поэтому может заказать самую роскошную еду. Следовательно, ему подойдут всего два-три ресторана из всех, имеющихся в городе.

— Если только он не предпочитает есть дома.

Кавано снова с неодобрением посмотрел на нее.

Мимо трусцой пробежал какой-то человек. Добежав до конца пляжа, он развернулся и побежал обратно.

— Сбрасывать вес, — вдруг сказала Джэми.

— Тебе пришла в голову идея?

— Как же я сразу не догадалась! Для того чтобы быстро сбросить вес, Прескотту потребуется не только диета. Он должен тренироваться в спортзале. Часами.

9

Кавано зашел в художественный салон, ожидая, пока Джэми перейдет на противоположную сторону улицы с оживленным движением. Согласно карте, здесь, в центре квартала, должно быть множество магазинов, над которыми находился спортивный клуб, принадлежащий близлежащему отелю. На часах четыре тридцать. Хотя не было никакой гарантии, что Прескотт ходит в спортзал, в частности в этот, Кавано решил не рисковать и не входить внутрь, на тот случай, если Прескотт окажется там. Поскольку Прескотт не знал о существовании Джэми, лучше, чтобы в клуб зашла она. В том случае, если внутри ничто не вызовет подозрений, она обратится к инструктору и скажет, что пишет статью для журнала, посвященного вопросам здорового образа жизни, и хочет найти пример того, как человек с избыточным весом достиг впечатляющих результатов за короткое время благодаря самоотверженным тренировкам.

Кавано делал вид, что разглядывает картины, но постоянно поглядывал в окно. Солнце клонилось к закату, и некоторые из входов уже оказались в тени. Туристы ходили туда-сюда. Кавано снова посмотрел на часы и продолжал демонстративно разглядывать картины.

За этим занятием он провел следующие полчаса.

Затем он вышел на улицу и перешел на другую сторону. Вход во двор обрамляли клумбы с яркими цветами. Пройдя за ними, Кавано пробрался через толпу туристов и пошел по дорожке, ведущей направо. Они с Джэми уже выяснили, что спортивный клуб находится дальше, к нему вела следующая дорожка. Кавано обогнул угол здания, прошел мимо очередной клумбы и увидел лестницу, ведущую на второй этаж. На указателе было написано: «Фитнес-центр».

Поднявшись по лестнице, он осмотрел холл и просторный, ярко освещенный спортзал, в который вела дверь из холла. Джэми нигде не было. Отойдя к стене, Кавано начал приглядываться к людям, занимающимся на разнообразных тренажерах. Никто из них не был похож на Прескотта.

Вокруг стоял шум беговых дорожек и звон металла. Кавано подошел к стоявшему за стойкой мускулистому мужчине в обтягивающих шортах и футболке.

— Я собирался встретить жену, но опоздал, — сказал Кавано. — Вы не знаете, она еще здесь? Высокая, худощавая, с каштановыми волосами, хорошо выглядящая.

Инструктор нахмурился.

— Вас зовут Кавано?

— Что-то случилось?

— Извините, мне действительно очень жаль, что так получилось.

— Жаль?

— Ваша жена упала в обморок. Двое друзей, которые пришли за ней, сказали, что у нее пониженное давление.

Кавано почувствовал, как его руки и ноги немеют.

— Я хотел вызвать врача, но они сказали, что у нее уже пару раз случались такие обмороки. Ничего опасного. Плохой солевой баланс или что-то вроде этого.

У Кавано похолодело внутри.

— Я дал им бутылку «Гэторэйд», отсюда, с тренажера. Они влили ей пару глотков и помогли встать на ноги. У нее кружилась голова, но она могла кое-как идти, не без помощи, конечно.

— Друзья? — еле ворочая языком, произнес Кавано.

— Две женщины, которые пришли следом за ней. Хорошо, что их было двое. Та, которая на костылях, вряд ли смогла бы помочь ей одна.

— На костылях? — переспросил Кавано. У него в глазах все плыло.

— Да, с гипсом на ноге. Она знала, что вы будете беспокоиться, и оставила вам записку.

Инструктор залез рукой под стойку и достал конверт.

Негнущимися пальцами Кавано открыл его. Аккуратная надпись от руки печатными буквами чуть не заставила его закричать.

«Тор-Хаус. Завтра в восемь утра».

10

Грейс, понял Кавано. Он старался держать себя в руках. Несмотря на слабость, он сел за руль и некоторое время ездил по близлежащим кварталам, время от времени разворачиваясь в противоположных направлениях. Он подъезжал к светофорам и проезжал через них за мгновение до того, как загорится красный. Он использовал все способы отрыва от слежки, каким научился за годы работы в «Службе защиты».

Черт побери! Грейс тоже сумела найти связь между «Саммер-Плэйс» и Кармелем. Поскольку у нее не было других вариантов поиска, она стала прочесывать город и его окрестности точно так же, как он и Джэми. И их пути пересеклись. Возможно, даже в Тор-Хаус. Грейс ничего не знала о том, что Прескотт увлекался поэзией Джефферса, но это не имело значения. Дом Джефферса — одна из местных достопримечательностей, поэтому его следовало проверить. Грейс могла увидеть их, когда они уезжали оттуда. Это объясняет выбор места для встречи. А может, она увидела их в Пеббл-Бич или на Сэвентин-Майл-Драйв. Или рядом с пляжем, рассматривая его в бинокль?

В одном можно быть уверенным. Грейс следила за ними и воспользовалась случаем, чтобы выкрасть Джэми. Возможно, она и сейчас следит за ним. Кавано сделал резкий вдох. Грейс могла поставить на «Таурус» радиомаяк, чтобы следить за ним на расстоянии. Он остановился у первой же заправочной станции и залез под машину, проверяя наиболее удобные для установки передатчика места. Зайдя в кабину таксофона, он нашел адреса ближайших магазинов, торгующих радиоэлектроникой. Один из них, в Монтеррее, работал до девяти вечера. Узнав, как до него добраться, Кавано проехал десять километров, держа максимально разрешенную на Первом шоссе скорость. В магазине он купил приемник ФМ-диапазона и несколько раз обошел вокруг машины, медленно перестраивая его с волны на волну, чтобы поймать писк радиомаяка. Частота излучения должна была находиться в неиспользуемом для вещания канале. Оценивая громкость сигнала, Грейс могла узнать, на каком расстоянии находится машина Кавано. Но она могла найти и что-нибудь посерьезнее, например, ультразвуковой передатчик. Чтобы обнаружить такое устройство, нужна более сложная аппаратура, которую вряд ли найдешь в обычном магазине.

После часа безрезультатных поисков Кавано снова сел в машину и принялся колесить по окрестностям, применяя все приемы уклонения от слежки и постоянно посматривая в зеркало заднего вида. Уже стемнело, и преследующую машину выдал бы свет фар. Когда усталость и нервное напряжение окончательно лишили его сил, он вернулся в мотель. Грейс могла применить какой-нибудь наркотик, чтобы заставить Джэми выдать название мотеля. Хотя Кавано очень хотелось провести ночь где-нибудь в другом месте, он не мог позволить себе уйти. Если Джэми вдруг удастся сбежать от Грейс, она позвонит в мотель или доберется до него, чтобы найти Кавано. Он оставил свет включенным, придвинул к двери тумбочку и сел на пол рядом с окном, выходящим на улицу, поджав колени к груди и сжимая в руке пистолет. Он был готов выстрелить в любого, кто попытается ворваться внутрь.

11

Утренний туман окутывал погруженные в полумрак улицы. Кавано приехал к месту встречи в семь утра, за час до назначенного времени. Поставив машину в квартале от Тор-Хауса, он выключил фары и стеклоочистители. Заглушив мотор, Кавано вышел из машины. Обогреватель так и не помог ему согреться. На улице было сыро и холодно, и он начал дрожать. Хотелось поплотнее застегнуть куртку, но делать это было нельзя. Это помешает быстро вытащить пистолет, если возникнет необходимость. Кавано заставил себя идти вперед. Туман сгущался. Эхо шагов гулко отдавалось в тишине, и он сошел на обочину, усыпанную опавшей хвоей.

Подходя к улице, на которой стоял Тор-Хаус, Кавано задумался. Чего он добьется, приехав заранее? В тумане не увидишь засаду. И что делать, если перед ним появится Грейс? Стрелять? Попытаться ранить ее? Вынудить ее сказать, где Джэми? Грейс так просто не сдастся. «Кроме того, она может ждать меня в засаде и выстрелить сама».

Кавано остановился, чтобы повнимательнее рассмотреть темные пятна деревьев и кустов. Он понял, что надо было послушаться Джэми и не отправляться на поиски Прескотта. Тогда бы она не попала в беду. Он бы не стоял здесь, посреди тумана, перепуганный, как никогда в своей жизни.

Он больше не опасался за свою жизнь.

Только за Джэми.

Кавано с трудом переставлял ноги. Последние пару недель гнев помогал ему справиться со страхом. Теперь надо было спасать Джэми, и это желание оказалось сильнее гнева. Всю ночь он думал о том, что говорила ему Джэми. Он уже был готов позвать на подмогу Джона и ФБР, но передумал. Нет времени на то, чтобы составить план действий и собрать группу по освобождению заложника. Наспех собранная команда может подвести его. Грейс может почуять опасность и затаиться, лишив Кавано последнего шанса на спасение Джэми.

Проходя мимо темных деревьев и призрачных силуэтов домов, Кавано почувствовал, что промерз насквозь. Странное ощущение, учитывая накатывающуюся волну жара в животе. В Тор-Хаусе никто не живет. Можно залечь где-нибудь или спрятаться в Башне Сокола. Через час туман будет уже не таким густым, и можно будет проследить за Грейс, когда она появится.

«Скорее всего, Грейс сама уже здесь и где-нибудь спряталась, — подумал он. — Может, и в башне».

Тук-тук.

Сердце Кавано подпрыгнуло. Он остановился на полдороге, не доходя до затянутого туманом перекрестка.

Тук-тук.

Источник звука приближался.

Тук-тук.

Уловив в тумане какое-то движение, Кавано вынул пистолет.

Тук-тук.

Появился силуэт человека. Звуки прекратились, слышался только шум прибоя.

— Ты пришел на час раньше, а? — прозвучало из тумана. Голос Грейс. — Пытался опередить меня, а я не попалась, да?

Кавано был не в силах что-нибудь ответить.

— Я подойду поближе. Буду признательна, если ты не станешь стрелять.

Тук-тук.

Из тумана появилась Грейс. Высокая, подтянутая, как всегда, одетая в военном стиле — штаны цвета хаки с заправленным в них свитером того же цвета, поверх него — куртка фотооператора с многочисленными карманами и петельками, очень удобная для скрытного ношения оружия.

Но Кавано прежде всего обратил внимание на костыли, на которые она опиралась. Услышанный им звук был стуком резиновых насадок, надетых на концы костылей. Левая нога ниже колена была в гипсе.

— Левая неплохо выглядит, да? Я тогда с трудом вела машину. Хочешь поставить автограф на гипс? Или крестик на место попадания твоей пули?

Кавано снова промолчал.

— Может быть, позже, — продолжала Грейс. — Когда мы закончим наше дело.

Туман обтекал ее короткие светлые волосы. Создавалось впечатление, что он исходил от них. Если бы не выражение лица, ее можно было бы назвать привлекательной.

Она хмуро посмотрела на «беретту» в руках Кавано.

Кавано убрал пистолет в кобуру.

Где-то в тумане раздался хлопок двери.

— Пошли на пляж, пока не разбудили всех соседей, — предложила Грейс.

Она переставила ноги вперед, а затем подняла костыли. Они опустились на землю, один немного позже другого. Тук-тук.

— Я могу понять, почему ты стрелял в меня. Но никогда не прощу того, что ты заставил меня посмотреть все эти фильмы с Троем Донахью.

Тук-тук.

— Я не знала в точности, не солгал ли ты насчет Сандры Ди, и мне пришлось мучить себя, просматривая все великие произведения этого Донахью. «Приключения в Риме»? Американцы подвергаются угрозе терактов, едва выехав за границу, так что такой недоверчивый человек, как Прескотт, никогда не отправится в Европу. Табачные плантации в «Пэрриш» тоже явно не в его вкусе, даже несмотря на обилие изголодавшихся по сексу женшин, как это показано в фильме. «Выходные в Палм-Спрингс»? Там есть площадки для гольфа, о которых мечтал Прескотт, но его лаборатория была в лесистой вирджинской долине, и вряд ли он отправится жить в пустыню. Оставался только «Саммер-Плэйс», с роскошными пляжами, не имевшими, как оказалось, никакого отношения к Мэну.

Туман рассеивался, и Кавано увидел, что они пришли на край живописной аллеи, возвышавшейся над линией прибоя. По его лицу тек холодный пот.

— Но для того, чтобы выяснить это, мне пришлось просмотреть все триллеры Клинта Иствуда, какие только можно найти. Я, конечно, люблю смотреть, как он отстреливает плохих парней одного за другим, но пялиться на все это два дня не переставая — это уже слишком. Я не уверена, что когда-нибудь смогу пойти хоть на один его фильм. И в этом повинен тоже ты.

— Как ты нас выследила?

— Я сделала акцент на интересе Прескотта к гольфу. Я знала, что рано или поздно ты станешь искать его в Пеббл-Бич, этой Мекке любителей гольфа. Мы увидели вас вчера.

Кавано замолчал.

Шумел прибой.

— Черт, — наконец проронил он.

— Затем мы дождались благоприятной возможности.

— Как вам удалось подчинить себе Дженнифер?

— Не гони дезу. У нее в сумочке был паспорт на имя Джэми. Мне помог друг. Можно сказать, единственный друг. Благодаря тебе Министерство юстиции расследует случай с лабораторией Прескотта и интересуется всеми, кто с этим связан. Мои шефы теперь предпочли бы, чтобы не только Прескотт, но и я замолчали бы навсегда. Моя подруга дала Джэми немного этого. — Грейс показала Кавано небольшой аэрозольный флакон в пластиковом футляре.

— Тот парень в клубе был до смерти рад, что мы увели Джэми. Обморок — не самая лучшая реклама для тренажерного зала. А костыли мне помогли. Никто не подумает, что женщина на костылях может быть не жертвой, а кем-то другим.

Кавано казалось, что стук его сердца заглушает прибой.

— Джэми в порядке?

— В лучшем виде. Но ее дальнейшая судьба зависит от тебя. У тебя было достаточно времени, чтобы понять горечь утраты? Ты уже готов сделать то, что тебе скажут?

Пульс отдавался в висках. Кавано ждал от Грейс разъяснений.

— Мне нужен Прескотт. Это единственный способ заставить моих шефов перестать считать меня уязвимым звеном. Если я поймаю его, выполню задание и представлю доказательства его смерти, они станут доверять мне достаточно для того, чтобы позволить исчезнуть так, как я хочу, а не так, как собираются это сделать они.

Кавано почувствовал головокружение.

— Ты найдешь его для меня, — сказала Грейс.

— Ты следила за нами и могла бы догадаться, что я знаю о его местонахождении не больше тебя. Разве это не очевидно?

— У тебя обе ноги в порядке, в отличие от моих. В этом твое преимущество. Если хочешь, чтобы Джэми вернулась к тебе, найди его. У тебя срок до завтра. В это же время.

— Завтра?

— У тебя именно столько времени. У меня столько времени. Если к завтрашнему дню ситуация с Прескоттом не будет улажена, мои шефы запаникуют и разуверятся во мне настолько, что я никогда больше не смогу завоевать их доверие. Найди его. Вот номер моего мобильного, — сказала Грейс, вручая Кавано листок бумаги.

— Ты хочешь, чтобы я привел его к тебе?

— Привести его ко мне? Черт побери, нет. Я хочу, чтобы ты убил его и показал мне тело.

Кавано не мог поверить, что стоило затевать все это, чтобы убить Прескотта.

— Возьми эту штуку. Может пригодиться.

Она дала ему пластиковый контейнер с баллончиком.

— Действует в течение пары часов. Химическое соединение, срабатывает при попадании на кожу. Если будешь использовать, надень резиновую перчатку.

Кавано положил контейнер в карман куртки.

— Если завтра в это же время у меня не будет никаких известий от тебя, следующим моим известием будет тело Джэми.

Они молча посмотрели друг на друга.

Шумел прибой.

Грейс скрылась в темноте переулка.

Стук костылей удалялся. Казалось, туман стал еще холоднее. Кавано дрожал. Ему хотелось тайком пойти вслед за Грейс. Может, она приведет его к тому месту, где они держат Джэми. Но пытаться сделать это пешком вряд ли получится. Грейс просто сядет в машину и уедет. Даже если ухитриться разглядеть номер машины, как ее потом выслеживать? Кроме того, вполне допустимо, что она арендовала машину и избавится от нее как можно быстрее. Можно добежать до «Тауруса» и подъехать сюда на машине. Шанс того, что Грейс не успеет дойти до своей машины и уехать, невелик. Кроме того, вокруг туман, так что придется включать фары. Она обязательно увидит это. Если она решит, что ситуация опасна, то прекратит эту операцию. Убьет Джэми и приложит все усилия к тому, чтобы исчезнуть.

"Нет, — подумал он. — Я должен найти Прескотта.

А что дальше? Можно ли верить Грейс? Сдержит ли она слово и отпустит ли Джэми?"

Тук-тук.

Стук костылей становился все тише. В тумане засветились лучи фар. Нечеткий силуэт машины двигался сквозь туман набережной. Шум мотора стал совсем тихим, когда машина остановилась. Открылась и тут же захлопнулась дверь. Машина тронулась с места, и вскоре ее шум затих вдали.

Кавано побежал в сторону «Тауруса» по затянутой туманом улице. Убить Прескотта? Ни в коем случае. Он оставит его в живых. Это единственный способ вернуть Джэми.

«Но сначала, помоги мне, Боже, я должен найти его».

12

— Разерфорд, — ответил низкий голос на другом конце линии.

Кавано стоял в кабине таксофона на заправочной станции.

— Ты все еще ненавидишь китайскую кухню?

Разерфорд задумался лишь на мгновение.

— Ты оставил после себя настоящее побоище.

— Самозащита.

— Это звучало бы намного убедительнее, если бы ты объяснил, что произошло. Ты хоть представляешь, сколько законов ты нарушил и сколько федеральных агентов тебя разыскивают? Я даже не жду, что ты мне скажешь, где ты находишься.

— А зачем? Твой определитель и так тебе скажет. Кармель.

— Хорошо иметь время на то, чтобы взять отпуск, — саркастически ответил Джон. — Когда-нибудь я тоже это сделаю. Когда мне перестанут задавать вопросы по делу Прескотта и его лаборатории.

На заднем плане слышались чьи-то голоса.

— В Министерстве юстиции считают, что нашли военных, давших задание Прескотту. Но лаборатория разрушена, а Прескотт пропал, поэтому доказать их контакты с ним или сам факт несанкционированного производства биохимического оружия нельзя. С фактами испытания оружия на гражданских и военных та же история.

— Возможно, я помогу вам найти доказательства, — сказал Кавано.

— В начале этой недели у тебя был шанс остаться с нами и сделать это, но ты смылся.

— У меня поменялось настроение, — проронил Кавано, до боли в пальцах сжимая трубку.

— С чего бы это такие чудеса?

— Моя жена пропала, — ответил Кавано. Стараясь говорить ровным тоном, он рассказал обо всем, произошедшем с Джэми, и о том, что ему потребуется, чтобы вернуть ее. — Вы будете работать со мной? Мы найдем Прескотта и используем его в качестве приманки.

— Работать с тобой? Слушай, ты не включил нас в свое дело, так почему же мы теперь должны включать в свое дело тебя?

— Потому, что я сказал вам, где надо искать.

— В Кармеле? Я уже это слышал.

— Я могу дать вам более точную информацию. Послушай, если мы не сделаем все правильно, она погибнет.

Разерфорд призадумался. В трубке были слышны лишь разговоры стоящих неподалеку людей. Видимо, он находился в кабинете.

— Так что за более точная информация? — наконец спросил он.

— Проверьте все гольф-клубы в районе Кармеля и Монтеррея. Соберите имена тех, кто подавал заявки на игру в течение последних трех недель.

— Но это тысячи человек.

— Свяжитесь с риелторами, работающими в этом районе. Выясните имена тех, кто в течение последних трех недель купил или взял в аренду дом. Если Прескотт взял дом в аренду, он мог сделать это и в обход риелторов, но нужно иметь хоть какую-то отправную точку. Сравните два полученных списка. Приведите их к общему знаменателю.

Разерфорд молчал, затем сказал:

— Надо поговорить со слишком большим количеством людей. На это нужно время.

— У меня нет времени. Сделай это сегодня, Джон. Я позвоню тебе днем.

От переполнявшего его чувства бессилия Кавано чуть не разбил трубку, бросив ее на рычаг таксофона, и побежал к машине. Он никак не мог отделаться от обжигающей мысли: именно Джэми сказала ему, что надо в первую очередь позвонить Разерфорду.

13

— Боб Бэннистер, — представился Кавано, протягивая руку.

— Вик Мак-Куин, — ответил инструктор, от души пожав ее.

Кавано пару секунд потерпел насилие над своими пальцами, а затем отвел руку.

— Я пишу статью для нового журнала «Наши тела и наше здоровье». Редакция в Лос-Анджелесе, но, спасибо Интернету и электронной почте, мне не надо никуда ездить.

Вик понимающе кивнул. Тому, кому пришлось бы поменять чистейший воздух Кармель-Вэлли на смог Лос-Анджелеса, можно только посочувствовать.

— Редакторы пришли в восторг от моей идеи. Я хочу написать о том, насколько быстро человек может привести себя в порядок, если он по-настоящему этого захочет.

Вик наклонил голову, с интересом глядя на Кавано. Они сидели друг напротив друга в его кабинете. На полках стояли многочисленные награды за победы в соревнованиях, на стенах висели фотографии с автографами. На них был изображен Вик в компании других людей хорошего телосложения и исключительно здорового вида, в обтягивающих футболках, по всей видимости, знаменитых в кругах занимающихся фитнесом.

— Я имею в виду самые худшие случаи. Люди, которые начинают пыхтеть, пройдя из одного угла комнаты в другой, у которых такой избыточный вес, что инфаркт кажется их ближайшим будущим. Смысл статьи в том, что не так уж важно, насколько все запущено. При правильной мотивации, хорошем инструкторе и адекватной диете человек может привести себя в порядок за короткое время, коренным образом изменив свою жизнь. Это не полгода или год, о которых обычно пишут в журналах. Для людей, у которых действительно плохо со здоровьем, полгода звучит как вечность. Они не могут даже представить себе, что будут несколько месяцев подвергать себя таким страданиям. Они хотят быстрых результатов. Как в той шутке: «Немедленного вознаграждения приходится ждать слишком долго».

— О каких сроках вы говорите? — спросил Вик, нахмурившись.

— Месяц. Я хочу узнать, можно ли взять человека, по-настоящему страдающего лишним весом, посадить его на строгую, но здоровую диету, научить работе с тренажерами, следить за ним, подбадривать его, сделать так, чтобы он занимался по нескольку часов каждый день, начать с небольших нагрузок и постепенно, с наработкой выносливости и варьированием упражнений добиться того, чтобы он за месяц потерял кучу килограммов и стал похож на вас.

— На меня? За месяц? Черт побери, на меня — нет.

— Но он сможет добиться серьезных изменений к лучшему?

— Это небезопасно.

— Быть сущей развалиной тоже небезопасно. Я хочу написать эту фразу в начале и в конце статьи. Я хочу продемонстрировать, что хороший спортивный клуб, такой, как ваш, может творить чудеса, и очень быстро. Основная идея такая. Если есть правильная мотивация, человеку не понадобится уйма терпения.

На лице Вика отразились обуревавшие его сомнения.

— Можно написать так, если вы не забудете упомянуть о риске, с которым связаны столь быстрые изменения.

— Я обязательно дам вам статью перед тем, как отправить ее в редакцию. Вы сможете убедиться в том, правильно ли я изложил факты. Возможно, мы поместим пару фотографий, на которых будете вы и пара человек, с которыми вы работаете, являющих собой пример чудесного избавления от лишнего веса.

— Мои фотографии? Хорошо.

— А как насчет членов вашего клуба? Кто-нибудь подходит в качестве персонажа для статьи?

— Вообще, да, у нас есть парень, который пришел полгода назад...

— Я имел в виду того, кто начал заниматься совсем недавно, чтобы заснять его в процессе.

— Сейчас таких нет, — ответил Вик, уныло посмотрев на Кавано. — Значит, вы не расскажете обо мне и моем клубе в своей статье?

14

— Большинство членов нашего клуба в прекрасной форме. Время от времени мы проводим дополнительные занятия, но в последние три недели этого не было.

— Мы делаем чудеса, если люди позволяют нам это, но...

— За исключением последних трех недель.

— У меня есть один такой парень, — сказал инструктор с фигурой скандинавского бога.

Кавано постарался не выдать своей реакции. Это был уже десятый фитнес-клуб за день. Когда он объехал весь Кармель, Пасифик-Гроув и Монтеррей, ему пришлось проехать еще пятнадцать километров на восток, и он оказался в Сисайд, небольшом городке в Монтеррейском заливе неподалеку от бывшей военной базы в Форт-Орд. Стараясь выглядеть спокойным, Кавано положил ручку поверх блокнота.

— В самом деле? — спросил он.

— Его зовут Джошуа Картер. Джошуа, не Джош. Он всегда настаивает на этом. Пришел к нам... — инструктор на мгновение замолчал, вспоминая, — около трех недель назад. Я хорошо запомнил этот день. Он выглядел так плохо, что я вообще сомневался, что он сможет начать выполнение программы. С тех пор он приходит сюда ежедневно. Понимаете, ежедневно. Занимается по четыре часа. Поначалу я думал, что он решил покончить с собой. Упасть замертво на беговой дорожке или на одном из этих тренажеров. Но он тщательно выдерживает темп, наращивает нагрузку постепенно, не перерабатывается и не надрывается. После тренировки он идет в сауну и продолжает выжимать из себя килограммы жира.

Кавано писал в блокноте, изо всех сил стараясь унять дрожь в руках. Сердце билось как бешеное.

— Похоже, это идеальный персонаж для моей статьи, — сказал он.

— Единственное, что с фотографиями вы немного опоздали.

— Опоздал?

— Он так целеустремленно тренируется и соблюдает диету, что сейчас мало похож на того, кто пришел три недели назад. Когда я вернулся после трехдневного похода, я с трудом узнал его. Я до сих пор не могу поверить в это. Он меняется с потрясающей скоростью. Единственные фотографии, на которых он изображен до начала занятий, должно быть, имеются лишь в его домашнем архиве.

— Хорошо. Если у него их нет, мы просто теряем время. Где у вас его телефон и адрес, чтобы я мог лично поговорить с ним?

Кавано целенаправленно придал вопросу позитивную интонацию, чтобы инструктор сделал требуемое.

— Давайте посмотрим.

Инструктор нажал несколько клавиш на клавиатуре компьютера.

— Виста Линда, семьдесят восемь. Это одна из новых улиц. Ее застроили, когда к городу перешли поля для гольфа в Форт-Орд. Знаете, кое-что меня беспокоит. Я должен сказать вам об этом, — решился он, записывая на листке бумаги номер телефона.

— А? — переспросил Кавано. Он внутренне напрягся. Вдруг инструктор заподозрил его в том, что он на самом деле вовсе не пишет статью для журнала.

— Чем больше я думаю об этом, тем больше мне кажется, что Джошуа — неподходящий персонаж для вашей статьи. Его успехи столь ошеломляющи, что они выглядят неестественными. Иногда я начинаю подозревать, что здесь дело не только в правильном питании, одержимости тренировками и наших наставлениях.

— О чем вы говорите? — спросил Кавано, демонстративно нахмурившись. Он, кажется, уже знал ответ на свой вопрос.

— Знаете, я не хотел бы, чтобы у вас и вашего журнала возникли неприятности из-за этой статьи. Вы ее напечатаете, а потом выяснится, что львиной долей своих успехов Джошуа обязан...

— Стероидам?

— Все эти разговоры про штангистов и игроков профессиональной футбольной лиги, допинговые скандалы на Олимпиадах, слухи о том, что некоторые из теннисисток их используют... Это портит репутацию индустрии фитнеса. Некоторые смотрят на меня, видят все эти мышцы и говорят: «Еще бы! Если бы я принимал стероиды, я бы выглядел не хуже!» Клянусь богом, я никогда в жизни не принимал их. Мне не нужны сердечные приступы или инсульт. Стероиды противны самой идее здоровья, которая привела меня в фитнес.

«Но стероиды вполне укладываются в общую концепцию использования биохимии, которую исповедует Прескотт», — подумал Кавано.

— Вы не говорили об этом с Джошуа? — спросил он.

— Его шокировал этот вопрос. Он поклялся, что никогда не имел дела с этой дрянью.

— Но? — выжидающе спросил Кавано.

— Где-то внутри я просто не могу поверить, каким еще способом он смог изменить свое тело так быстро.

— Когда я повстречаюсь с ним и если он согласится помочь мне, я попытаюсь тактично выяснить это. Как он выглядит?

— Рост около метра восьмидесяти. Возраст — лет сорок с небольшим. Все еще немного рыхлый, но не слишком. Он меняется с каждым днем. Кстати, я не узнал его, когда вернулся из похода, потому что он побрил голову наголо. Отращивает эспаньолку.

Кавано вспомнил элегантную бородку Роберто. И тут же — его проломленную голову.

— Похоже, он весьма фотогеничен. Прекрасно подходит для моей статьи, — сказал Кавано. Ему хотелось бы увидеть перед собой проломленную голову Прескотта, но он сдержал свой гнев. Единственное, что ему нужно, — это вернуть Джэми. Чтобы вынудить Грейс вернуть Джэми, надо оставить Прескотта в живых. — Когда он обычно приходит?

— Около часа дня.

Кавано посмотрел на часы. На то, чтобы проверить фитнес-клубы, ушло все утро.

12:35. Время. Времени мало.

— Джошуа работает по ночам или как-то еще, если у него постоянно свободен день?

— Работает по ночам? Я не думаю, что он вообще где-то работает, — сказал инструктор.

— Не понимаю.

— Он очень хорошо одевается. Носит золотые часы. «Пиже» или что-то в этом роде. Дорогие. Когда он пришел в клуб, он расспрашивал, насколько надежны замки в шкафчиках. Ездит на новеньком «Порше», и не на «Бокстере», а на «Каррера». Живет в дорогом квартале. Я думаю, у него столько денег, что ему нет надобности где-то работать.

«Золотые часы? „Порше“? Прескотт забыл, как я ему говорил, что не следует выделяться», — подумал Кавано.

— Деньги? Как жаль, — сказал он.

— Что вы имеете в виду? — спросил инструктор.

— Богатые люди обычно одержимы неприкосновенностью своей личной жизни и не любят, когда о них пишут статьи. Они боятся, что это сделает их приманкой для грабителей или что-нибудь еще в этом роде. Будьте добры, когда Джошуа придет, не рассказывайте ему о нашем разговоре. Я попробую наладить с ним контакт по-своему. Иначе, если он будет знать о том, что я говорил с вами, я не смогу убедить его принять участие в этом проекте. А если он заподозрит, что речь могла идти и о стероидах, он выйдет из себя и засудит вас за клевету.

— Боже правый, подаст в суд на меня?

— А может, и на клуб. Богатые люди часто ведут себя именно так. Не беспокойтесь. Я не стану вовлекать вас в это. Просто не надо заводить разговор, пока я сам с ним не побеседую.

— Послушайте, я здесь правда ни при чем.

— Значит, «Порше»?

— Ага.

— Если бы я выиграл в лотерее, тоже купил бы себе «Порше». Красный. Мой любимый цвет.

— У Джошуа белый.

15

В 12:55 на стоянку, размещавшуюся справа от здания спортивного клуба, построенного из красного дерева и стекла, въехал белый «Порше». Кавано сидел в «Старбаксе» напротив. Его дыхание участилось. Он записал в блокнот номер машины. Потом он сделал вид, что пьет кофе с молоком. Он сидел на безопасном расстоянии от окон кафе. «Порше» остановился рядом со зданием клуба. Из него вышел рослый мужчина с едва заметным намеком на избыточный вес. Даже с такого расстояния было видно, что черные кроссовки, серые широкие брюки и голубой пуловер куплены в дорогом магазине. Голова гладко выбрита. Небольшая эспаньолка. Солнцезащитные очки. Загорелое лицо.

Кавано изо всех сил старался выглядеть спокойным. Он поставил чашку с кофе и впился глазами в вышедшего из машины человека, представлявшегося Джошуа Картером. Если это Прескотт, то перемены и впрямь разительные. Пухлый неуклюжий мужчина с бледным лицом полностью изменил свое тело. Хотя у него еще осталось достаточно лишнего веса, в результате тренировок изменилась даже линия подбородка и скул. Эспаньолка и бритая голова тоже сильно преобразили его внешность, придав его облику грубые и мужественные черты. Он стал в каком-то смысле даже статным. Под свободной одеждой угадывалось мощное и сильное тело.

Если учесть, сколько прошло времени, то, пожалуй, инструктор был прав насчет стероидов. А может... Кавано озарило. Может, Прескотт изобрел собственный биостимулятор?

Мужчина на мгновение остановился и осмотрел стоянку. Потом он достал с переднего сиденья машины темную спортивную сумку. Он осматривался, ища что-то подозрительное или просто любовался окрестностями? Темные очки не давали возможности проследить за его взглядом. Он мог опасливо оглядываться по сторонам, направляясь к дверям клуба. Но перед тем, как открыть дверь, мужчина обернулся. Было ясно, что он проверяет, не следит ли за ним кто-нибудь, стоящий на улице.

16

Пятьдесят. Пятьдесят два. Пятьдесят четыре. Кавано вел машину по Виста Линда, крепко сжимая руль и глядя на номера домов. Вокруг стояли особняки стоимостью в миллионы долларов, над территорией вокруг них явно потрудились ландшафтные дизайнеры. Отсюда открывался великолепный вид на Бэйонит-Блэк-хорс, площадку для гольфа. Это название закрепилось за ней еще со времен существования Форт-Орд.

Шестьдесят. Шестьдесят два. Шестьдесят четыре. Хотя улица находилась в непосредственной близости от площадки для гольфа, Кавано не мог понять, почему Прескотт решил поселиться на полуострове Монтеррей, а не в Кармеле. Возможно, он решил, что не следует жить в том месте, которое может быть использовано его врагами для поисков. Но если он столь осторожен, какого черта он носит золотые часы и ездит на «Порше»?

Семьдесят. Семьдесят два. Кавано собирался осмотреть участок вокруг дома Прескотта, пробраться внутрь и использовать парализующий аэрозоль, который дала ему Грейс. Тогда он захватит Прескотта живым и сможет выменять его на Джэми. Естественно, для этого придется преодолеть охранную сигнализацию, да и не слишком легко пробраться в дом, не привлекая внимания соседей. Но у него нет другого выхода.

Семьдесят четыре. Дом номер семьдесят восемь стоял дальше по улице. Красивое и внушительное двухэтажное здание с черепичной крышей в псевдоиспанском стиле и...

Кавано остановился, уставившись на табличку «Продается», стоявшую на газоне перед домом.

17

— Извините за беспокойство, — сказал Кавано пожилому мужчине с растрепанными редкими волосами, который открыл ему дверь. — Я увидел знак снаружи, но не знаю, к кому мне обратиться.

Здешнее солнце сделало лицо мужчины коричневым и морщинистым, а его угрюмый взгляд, казалось, еще добавлял ему возраста.

— Мой отец работает хирургом в Чикаго. Он просто помешан на гольфе, поэтому хочет поселиться здесь, когда выйдет на пенсию. Я исколесил все окрестности в поисках дома, который продается. Тот дом напротив выглядит идеально, но я не очень понимаю, почему в этом районе, который застроили совсем недавно, кто-то уже продает дом. Может, с ним не все в порядке?

— Это дурной знак, — ответил старик.

— Извините?

— Я же говорил ей, что надо выставить дом на продажу, не афишируя этого. Теперь, когда стоит этот знак, мы, соседи, опозорены. Здесь будут бродить агенты по продаже жилья и прочий сброд, который никогда в жизни не сможет позволить себе купить дом на этой улице. Ходить, глазеть, шуметь. Никакого уважения. В ту же минуту, как Сэм умер, его жена решила продать этот дом.

— Сэм?

— Джэмисон. Мы с ним вместе переехали сюда два года назад. Вчера утром он свалился замертво на поле для гольфа, а днем уже появилась эта проклятая табличка.

18

Доехав до ближайшей заправочной станции, Кавано бросился к таксофону. Он вставил в щель карточку и набрал номер.

— Разерфорд, — прозвучал низкий голос на другом конце линии.

— Как дела с нашими списками? — спросил Кавано, с удивлением заметив, что затаил дыхание.

— Десяток агентов сидят на телефонах. Мы послали агентов из Сан-Франциско и Сан-Хосе. Они свяжутся с агентом, работающим в Кармеле и Монтеррее. Но мы до сих пор не смогли связаться со многими риелторами и директорами площадок для гольфа. Не отказался бы взять по доллару за каждого, кто хочет играть там.

— Надо поторопиться. Проверь номер машины. Калифорнийский. Новый «Порше Каррера».

Кавано продиктовал номер.

— Кто владелец машины?

— Ты сейчас на... — Джон продиктовал номер таксофона и его местоположение. Именно там Кавано и находился.

— Твой определитель чертовски хорош.

— Слова «чертовский» и «хороший» не следует произносить вместе, — со всей серьезностью баптиста-южанина произнес Разерфорд. — Оставайся там, где ты есть. Я свяжусь с калифорнийской службой регистрации и перезвоню через десять минут.

— Чем быстрее, тем лучше. Жду.

Повесив трубку, Кавано тут же бросился к машине. Он был уверен, что машина местной полиции, которую пошлет за ним Разерфорд, не заставит себя долго ждать. Проехав десять кварталов, он остановился у другой заправочной станции, рядом с которой тоже стоял таксофон. Время, летевшее как на крыльях, сейчас тянулось мучительно медленно. Выждав условленные десять минут, он сунул в аппарат карточку и набрал номер.

— Ты что-нибудь нашел?

— Мы же договорились, что ты останешься на месте.

— Что ты нашел?

— Этот «Порше» сдается в аренду.

— Что?

— Его взяли напрокат. На месяц. Некий человек, назвавшийся Джошуа Картером. В компании, которая сдала машину, сказали, что он дал им свой адрес. Виста Линда, семьдесят восемь, Сисайд, Калифорния. Местная полиция уже послала туда машину без мигалок, чтобы проверить его.

— Можешь сказать им, чтобы они бросили это занятие. Картер там не живет, — еле ворочая языком, сказал Кавано.

— Не живет? Если ты это знаешь, ради всего святого, зачем ты спрашивал меня...

— Я надеялся, что у тебя будет другой адрес.

— С ума сойти. Ты нужен мне здесь, в центре разработки операции. В этот раз все-таки останься там, где ты есть.

— Конечно, — ответил Кавано. Повесив трубку, он побежал к «Таурусу».

19

«Боже, ну и параноик, — подумал Кавано. — Он сотворил маскировку внутри маскировки». Кавано снова следил за спортивным клубом, сидя в «Старбаксе» напротив. «Этот сукин сын действительно сделал все то, о чем мы говорили ему в бункере. Проверил старые газеты. Нашел списки умерших. Выбрал имя ребенка, который, будь он жив, оказался бы примерно одного с ним возраста. В большинстве случаев родители заводят карту социального страхования сразу после рождения младенца. В некоторых штатах, в том числе и в Калифорнии, этот номер приводится в свидетельстве о смерти. Он пришел в городскую службу записи актов и попросил копию свидетельства о смерти. Использовав этот номер, он получил водительские права и открыл счет в банке...»

Кавано делал вид, что читает журнал. Он сидел вдали от окон. Инструктор сказал, что Джошуа Картер обычно занимается четыре часа. Сейчас было около пяти. Вероятно, Прескотт использовал свое второе подложное имя, чтобы проверить окружающую обстановку. Если разительные перемены, происходящие с ним в клубе, привлекутненужное внимание, он с легкостью откажется от Джошуа Картера и заляжет на дно, использовав абсолютно надежные документы, полученные от Карен. Выйдя за двери клуба, он наденет новую личину, сядет в машину и поедет туда, где живет на самом деле.

«Поймать его в клубе и вывести его оттуда нечего и пытаться. Мне помешают, — подумал Кавано. — Однако, если попробовать проследить за ним...»

Прескотт вышел из клуба. Когда он остановился, в лучах солнца было видно, что он стоит более прямо, чем перед занятиями. Казалось, что его плечи стали чуть шире, а грудь — чуть крепче. Щеки, раскрасневшиеся от физической нагрузки, казалось, немного опали. Что бы он ни принимал, этот препарат, вкупе со строгой диетой и тренировками, давал впечатляющие результаты. На Прескотте были все те же солнцезащитные очки, черные кроссовки, серые брюки и голубой пуловер. В руке — все та же спортивная сумка. Бритая голова блестела в лучах солнца. Прескотт посмотрел на улицу и свернул налево, к стоянке. Подойдя к «Порше», он снова осмотрелся и сел в машину.

Когда Прескотт выехал со стоянки, Кавано бегом устремился к своей машине. Он припарковал ее позади «Старбакса». Через пятнадцать секунд он выехал со стоянки. Он высчитал это время. В течение пятнадцати секунд машина, выехавшая со стоянки спортивного клуба, должна была доехать до первого светофора и остановиться, если, конечно, водитель соблюдал скоростной режим. Выехав со стоянки, Кавано увидел стоящий справа на перекрестке «Порше». Спустя мгновение Прескотт свернул влево.

Кавано доехал до перекрестка и тоже свернул влево. «Порше» виднелся среди других машин в квартале впереди. Если бы Прескотт воспользовался всеми преимуществами спортивной машины, маневрируя и срезая углы без нарушения скоростного режима, Кавано не смог бы догнать его. Однако сохранялась надежда, что, выходя из спортзала, Прескотт оставил за его порогом созданный им показной образ и теперь попытается слиться с окружающими. Насколько, конечно, это возможно на такой дорогой машине.

Логика оказалась верной. Прескотт аккуратно ехал по авеню Дель Монте, которая вела на запад, в Монтеррей. Доехав до Монтеррея, он дважды аккуратно свернул, объезжая пробки, типичные для пяти часов пополудни, и въехал в ворота двухэтажного гаража, стоявшего неподалеку от комплекса офисных зданий.

Въезд в гараж располагался неподалеку от выезда, но Кавано решил убедиться в том, что здесь нет других ворот, и Прескотт въехал в гараж не ради того, чтобы тут же выехать с другой стороны и избавиться от возможной слежки. Проблема была лишь в том, что Прескотт мог выехать через те же ворота, через которые въехал, за то время, пока Кавано объедет вокруг гаража. Но потом Кавано заметил, что на выезде из гаража стоит целая вереница машин. Конец рабочего дня. Значит, у него есть достаточно времени для проверки.

К счастью, других ворот у гаража не оказалось. Кавано подъехал к входу в гараж и въехал внутрь. На темном, пропахшем выхлопами моторов первом этаже «Порше» не было. Заехав на второй этаж, он увидел машину на стоянке, помеченной знаком «Только для небольших машин». На этаже была дверь, ведущая в офисный комплекс.

Пришлось сменить план действий. Кавано предполагал, что «Порше» окажется на другой площадке, вдали от двери, среди больших машин, преимущественно джипов. Там можно было бы спрятать «Таурус» и напасть на Прескотта из укрытия, когда он подойдет к своей машине.

Теперь пришлось парковаться в стороне. Кавано решил затаиться в темном углу гаража рядом с «Порше» и броситься на Прескотта, перехватив его прежде, чем он сядет в свою машину. Единственной альтернативой было заткнуть выхлопную трубу «Порше», нарезав куски чехлов с сидений «Тауруса». В этом случае мотор не заведется. Когда Прескотт выйдет наружу, чтобы проверить, в чем дело, он отвлечется достаточно для того, чтобы неожиданно напасть на него.

"А отвлечется ли Прескотт? Или неожиданная неполадка насторожит его? Если у него есть пистолет и начнется перестрелка... Я не могу пойти на риск того, что пристрелю его", — подумал Кавано.

Тут он понял, что самым лучшим будет побрызгать парализующим аэрозолем на дверную ручку «Порше». Прескотт коснется ее и потеряет сознание. Кавано выбежит и подхватит его, будто пьяного, а потом затащит в «Таурус».

Надев резиновые перчатки, заблаговременно купленные в магазине, Кавано достал аэрозоль из пластикового контейнера и вышел из машины, заложив руки за спину. Люди, выходящие из офисного комплекса, не должны заметить перчатки. Спустя тридцать секунд он уже снова сидел за рулем «Тауруса». Положив баллончик в контейнер, он аккуратно снял перчатки, не касаясь их наружной поверхности.

«Таурус» стоял в темном углу гаража, и люди, входившие через дверь, ведущую в офисный комплекс, его не замечали. Эхом отдавались звуки открываемых и закрываемых дверей машин. Одна за другой машины выезжали со своих мест и ехали вниз по пандусу. Их становилось все меньше. К шести часам «Порше» оказался единственной машиной, продолжавшей стоять у стены рядом с дверью. Напротив него стоял «Таурус» и еще полдесятка машин.

Кавано переставил «Таурус» подальше, чтобы не выделяться на фоне оставшихся автомобилей.

Шесть тридцать. Из офисного комплекса вышли еще несколько человек.

Семь.

Когда на часах было восемь, в гараже остались только «Таурус» и «Порше». Кавано охватило дурное предчувствие.

— Там наверху стоит чей-то новенький «Порше», — сказал он мальчику с серьгой в носу, работавшему на пропускном пункте гаража.

— Крутая тачка, а?

— Это место достаточно безопасно для такой дорогой машины?

— Всегда кто-нибудь дежурит, как я. До сих пор никто не пытался украсть его.

— До сих пор?

— Этот парень, его хозяин, заплатил за месяц вперед. Однако, странно.

— Что ты имеешь в виду?

— Он забирает машину только днем. Уезжает полпервого, где-то так. Возвращается в шестом часу.

И уходит через офисный комплекс, понял Кавано. Он осмотрелся, ища слежку.

20

«Он меня засек. Придется принять, что этот ублюдок меня засек». Кавано выехал из гаража. Видимо, гараж являлся тем порогом, на котором Джошуа Картер превращался в другого человека. Живущего по тем документам, которые сделала ему Карен. Возвращаясь на авеню Дель Монте, он окончательно уверился в том, что у Прескотта должен быть другой автомобиль. Не такой заметный. Он ставит его рядом с гаражом. «В точности так, как я научил его».

Кавано старался не смотреть в зеркало заднего вида. Нельзя делать ничего, что могло бы натолкнуть Прескотта на мысль, что Кавано догадывается о слежке. Чувствуя, как искры пронзают его нервы, Кавано свернул налево и поехал по старым кварталам Монтеррея. Вскоре он обнаружил, что едет по Кэннери-роуд. Роскошные бутики и кафе красовались там, где во времена Джона Стейнбека находились фабрики по переработке рыбы. Он не обращал на них внимания. Справа закатное солнце освещало океанскую гладь. И на это он тоже не обращал внимания.

«Давай езжай за мной, — думал Кавано. — Езжай».

Он попытался представить себе, что сейчас на уме у Прескотта. Поддаться на искушение и покинуть этот район чем быстрее, тем лучше? Но, с точки зрения Прескотта, раскрыта только первая личина, Джошуа Картер. Если Прескотт поймет, что Кавано действует в одиночку, а все именно так и выглядело, решит ли он защитить свое положение и ту новую личность, документы для которой сделала Карен? Устранить угрозу в лице Кавано? Это зависит от того, насколько его устраивает нынешняя его жизнь, насколько он привязан к ней. Убежит ли он, или решит защитить то, ради чего уже убил пять человек?

Кавано вел машину с максимально возможным спокойствием, даже не пытаясь уклоняться от слежки. Кэннери-роуд закончилась тупиком. Пришлось свернуть влево, а потом вправо. Кавано продолжал ехать в одном направлении, с океаном по правую руку. Заходящее солнце окрасило гребни волн в красный цвет. Кавано так ни разу и не посмотрел в зеркало заднего вида. Он ничем не выдавал, что подозревает о слежке. Проехав мимо нескольких стоянок с живописным видом на океан, он остановился у той, на которой стояла всего пара машин. Свернув с дороги, он припарковал «Таурус» подальше от остальных, вышел из машины и пересек тротуар, направляясь в сторону лежавших на берегу каменных глыб.

После этого он сделал то, чего сам от себя не ожидал. «Нельзя назвать это храбростью, — с удивлением подумал он. — Вообще в нынешней ситуации нечем гордиться. Если бы я послушал Джэми, — напомнил он себе, — и мы поехали домой, в Джексон-Хоул, сейчас не надо было бы так поступать, подавляя в себе наработанные привычки агента по защите...» Он нашел два близко стоящих невысоких валуна и сел на один из них, упершись ногами в другой. Повернувшись спиной к стоянке, положил руки на колени и стал ждать.

Последние лучи заката отражались от водной глади. Подул холодный бриз. От волн, ударявшихся о глыбы впереди, летели брызги. Кавано не обращал на них внимания. Главное, что он услышал, — звук мотора машины, съехавшей с дороги и остановившейся на стоянке.

Мотор продолжал работать. Открылась и закрылась дверь. Сквозь шум прибоя Кавано услышал шаги по тротуару. Под ногами человека, подходившего к нему сзади, захрустела галька.

Шаги за спиной затихли.

Страх пытался заставить его принять решение. Дерись, или беги. Оставаясь в совершенно беззащитной позиции, Кавано чувствовал, что его нервная система работает на пределе. Дыхание и пульс ускорялись. Больше кислорода, сильнее приток крови.

— Как вы нашли меня?

Голос Прескотта дрожал. Точно так же, как тогда, когда Кавано впервые услышал его.

— "Саммер-Плэйс" и «Поставь для меня Мисти», — ответил Кавано. Его ладони вспотели.

Следующие несколько секунд были наполнены лишь звуком прибоя и работающего на холостом ходу мотора.

— Вы наблюдательны, — заметил Прескотт.

— А вы — способный ученик. Вы могли бы стать хорошим оперативником.

«Пусть немного погордится», — подумал Кавано.

— Вы всегда хорошо говорите о тех, кого хотите убить?

— Я уже не хочу убивать вас, — ответил Кавано, глядя на окрашенный лучами заката океан.

— Это для того, чтобы убедить меня не убивать вас?

— Вы не за этим сюда пришли. Иначе вы бы уже нажали на спусковой крючок.

— Тогда зачем же я сюда пришел?

— Чтобы поговорить со мной.

Кавано изо всех сил старался контролировать дыхание.

И снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуками прибоя и работающего мотора.

— Положите руки на колени. Продолжайте смотреть в сторону океана, — сказал Прескотт.

Бриз усиливался. Кавано услышал, как заскрипела галька под ногами Прескотта. Периферийным зрением он увидел справа от себя массивную фигуру. Прескотт обошел валун, оставаясь на безопасном расстоянии. Через его руки была перекинута куртка. По всей вероятности, под ней пистолет.

— Похоже, вы один.

— У вас было достаточно времени, чтобы проследить за мной в гараже. Вы знаете, что за «Порше» наблюдал только я.

— Чем вы побрызгали на дверную ручку?

— Вы настолько хорошо за мной следили?

— Я установил скрытые видеокамеры на потолочных балках гаража. Маленькие. Работают на батарейках. Малозаметные. Интернет просто забит их рекламой. «Проследите за няней, сидящей с вашим ребенком. Поглядите, как загорает девочка-подросток, дочь вашего соседа». Я видел все на мониторе, сидя в минивэне, стоящем на первом этаже гаража.

— Значит, вы знаете, что мне никто не помогает.

— Чем вы брызгали на дверную ручку?

— Парализующее вещество кожного действия.

— Почему вы работаете в одиночку? Почему бы вам просто не сообщить правительственным службам, где я нахожусь?

— Правительство договорится с вами. Вы дадите показания насчет военных, которые вас наняли, чтобы разработать этот гормон.

— Вы узнали о нем?

— Я полагаю, что вы не использовали его сейчас только из-за того, что дует ветер и он не успеет оказать на меня никакого воздействия.

— Кто рассказал вам о нем?

— Некий человек, назвавшийся Клайном. Он возглавлял группу, которая должна была похитить вас.

— Я знаю, кто он такой, — жестко проговорил Прескотт.

— Можете больше не беспокоиться насчет него. Он мертв.

— Ваших рук дело?

— Нет. За это ответственна некая женщина, которую я условно называю Грейс.

— Грейс?

— Рост метр семьдесят пять. Короткие светлые волосы. Фигура спортсменки. Могла бы быть привлекательной, если бы не неприятный взгляд.

— Я знаю эту Грейс. На самом деле ее имя — Алисия.

— Для нее это слишком женственно.

— Если бы вы были женщиной, прошедшей экспериментальный курс спецназовской подготовки, вы бы потеряли изрядную долю женственности.

Солнце почти полностью зашло за горизонт. Тени сгущались. Кавано понял, почему Прескотт не заглушил мотор. Фары остались включенными и светили в их сторону. Он просто не хотел разрядить аккумулятор.

— Именно она дала мне этот аэрозоль.

— Спасибо, что сказали.

— А?

— Я сомневаюсь, что ваши умения простираются в область химических лабораторий и формул. Этот аэрозоль вы должны были получить от кого-то еще. Но это противоречит вашим словам насчет того, что вы работаете в одиночку.

— Поверьте, я не работаю с Грейс.

— Постарайтесь убедить меня в этом.

— У меня... У меня есть жена.

Кавано с трудом произнес эти слова. Впервые в жизни он открыл кому-либо подробности своей личной жизни.

— Вы мне говорили, что у вас нет семьи.

— Представьте себе ситуацию. Обычно я не впутывал ее в свою работу. После того, что случилось в бункере, она оказалась единственным человеком, которого я мог позвать на помощь. Она приехала в Кармель вместе со мной. Вчера Грейс похитила ее. Если я не притащу ей ваш труп, моя жена... умрет.

От последнего слова у Кавано перехватило горло.

— Это мощный стимул для того, чтобы убить меня.

Брызги летели в лицо Кавано, но его щеки настолько онемели от страха, что он этого не чувствовал.

— Напротив. Если я привезу ей ваш труп, зачем ей отпускать мою жену? У нее достаточно причин ненавидеть меня. Я уничтожил ее группу, покалечил ее саму.

— Покалечил?

— Прострелил ей ногу. Она ходит на костылях. Ее шефы уже практически отказались от нее.

— Да, это ей определенно не могло понравиться.

— Могу предположить, что, когда я привезу ей ваш труп, она решит отплатить мне за все это, пристрелив мою жену.

— Вполне вероятно.

— Я хочу, чтобы вы помогли мне.

Шумел прибой. Тихо рокотал мотор. Светились фары.

— Простите, что? — спросил Прескотт.

— Есть способ решить и мою, и вашу проблемы.

Грудь Кавано сдавило судорогой.

— Продолжайте.

— Моя жена значит для меня больше, чем все остальное в этом мире.

— Больше, чем пятеро погибших друзей?

— Больше, чем что-либо. Если с ней что-то случится, я не знаю, как смогу... Помогите мне вернуть ее, и вам больше никогда не придется опасаться меня. Я не причиню вам вреда и не позволю это сделать кому-то другому.

— Вы снова станете моим защитником? — усмехнулся Прескотт. — И как же я могу помочь вам?

— Решая вашу проблему, я в то же время решу и свою. Я позвоню Грейс и скажу, что поймал вас, но оставлю в живых до тех пор, пока не получу назад свою жену. Я устрою обмен таким образом, чтобы вы одновременно перешли из рук в руки. Единственное, чего Грейс знать не будет, — это то, что вы — не пленник, а союзник.

— И у нее не возникнет подозрений?

— Она знает о том, как я выслеживал вас. Она считает, что мы враги.

— А разве нет?

— Нет, если вы поможете мне.

— Что удержит ее от того, чтобы пристрелить меня сразу же, как только она меня увидит?

— Она захочет насладиться местью. Посмотреть на вас поближе, прежде чем причинить вам вред. На всякий случай вы наденете бронежилет из кевлара. Он лежит у меня в машине. Грейс помнит вас таким, каким вы были раньше, человеком с избыточным весом. Вы много сбросили, и спрятанный под одеждой жилет придаст вам привычный для нее облик. Это не вызовет у нее подозрений. Я сделаю вид, что избиваю вас, прежде чем толкнуть в ее сторону. Чтобы окончательно развеять подозрения, я свяжу вам руки. Но так, чтобы можно было мгновенно освободиться, когда вы окажетесь с ней рядом. Вы умеете пользоваться пистолетом, который спрятан под вашей курткой?

— Я каждое утро тренируюсь в закрытом тире в Монтеррее.

Кавано не стал тратить время попусту, объясняя разницу между стрельбой по мишени и убийством человека. Прескотт уже не раз демонстрировал, что убивает людей без малейших колебаний.

— Когда вы окажетесь достаточно близко к Грейс, вы освободите руки, выхватите пистолет и пристрелите ее.

— Легко сказать. А что, если у нее есть помощники?

— У нее есть помощник. Еще один оперативник.

Она сказала, что от нее все отказались, кроме ее единственного друга.

— Она могла солгать.

— Мы выберем такое место встречи, на которое сможем прибыть раньше них и выяснить обстановку. Таким образом мы застрахуемся от всяких неожиданностей. Вне зависимости от того, что произойдет, я буду защищать вас.

— Вы это серьезно?

— Грейс настолько ненавидит вас, что всегда будет охотиться за вами. Вы никогда не окажетесь в безопасности. Позади всегда будут слышаться ее шаги. Если вы хотите сохранить вашу новую личность, вам надо остановить Грейс. Помогите мне вернуть мою жену, а я помогу вам избавиться от Грейс.

— И что дальше? Если у нас все выйдет и вы получите свою жену, вы не станете причинять вред мне?

— Именно так, — сказал Кавано.

— И это несмотря на то, что я сделал с вашей командой? Вы предлагаете мне слепо поверить в это? Сделайте так, чтобы у меня появились более веские причины доверять вам.

— У вас будет самая веская причина в мире. Мое слово.

Кавано повернул голову и посмотрел в глаза Пре-скотту. В свете фар он едва узнал его лицо. Скулы и линия челюсти стали более выразительными, мужскими. Их дополняли бритая голова, эспаньолка и широкие плечи.

— Даю вам слово. Помогите мне вернуть мою жену, и вам больше никогда не придется бояться меня.

— Ваше слово? — сказал Прескотт, как будто это была совершенно новая для него идея.

— Клянусь своей любовью.

— Откуда я знаю, существует ли она вообще? Как мне убедиться в том, что это не уловка?

— Я мог бы пристрелить вас еще на стоянке рядом со спортивным залом. Но я оставил вас в живых. Мы нужны друг другу.

Реакция Прескотта была видна по глазам.

— Если вам и этого недостаточно, может быть, вы поверите Грейс? В моей комнате в мотеле есть телефон с функцией громкой связи. Если я позвоню Грейс, и вы услышите ее голос, и как разговаривает она с моей женой, тогда вы мне поверите?

21

Наведя спрятанный под курткой пистолет на Кавано, Прескотт вошел следом за ним в комнату в мотеле. Затем он приказал Кавано закрыть дверь и занавески на окнах. Кавано двигался аккуратно, держа руки разведенными в стороны, несмотря на то что оставил пистолет и эмерсоновский нож в «Таурусе».

Когда занавески были закрыты, Прескотт положил на стул висевшую на его руках куртку. Оказалось, что он во всем следовал примеру Кавано, вплоть до того, что у него был точно такой же «зиг-зауэр 225».

— Вот так мы и встретились. Тогда вы тоже наставили на меня пистолет, — сказал Кавано.

И зрачки у Прескотта были такими же расширенными, как там, на складе.

— Помните наш разговор насчет адреналина? — спросил Кавано.

Прескотт облизнул губы и кивнул.

— В бункере.

— Я тогда сказал, что тот, кто умеет использовать адреналин, выбирая бой, не может называться храбрецом. Но человек вроде вас, способный действовать, несмотря на страх, человек, который хочет убежать, но встречает угрозу лицом к лицу, действительно может называться храбрым.

— Не надо мне льстить. Все, чего я хочу, — это избавиться от моих врагов.

— Я могу открыть тумбочку и показать вам кое-что? — спросил Кавано.

— Медленно.

Кавано открыл тумбочку кончиками пальцев левой руки.

— Бюстгальтеры. Колготки. Я давно вышел из возраста, в котором забавляются с переодеванием.

— Что? — переспросил Прескотт, покраснев.

— В ванной вы найдете женский туалетный набор. Лак для волос. Губная помада. Крем для лица. Косметическая бритва. Я хочу, чтобы у вас не осталось никаких сомнений в том, что вместе со мной была женщина.

— Хорошо, верю, — с явным неудовольствием ответил Прескотт. — Вопрос лишь в том, действительно ли ее похитили.

Кавано вытащил из кармана куртки листок бумаги, который дала ему Грейс. Потом он подошел к телефону, нажал "9", чтобы перейти на городскую связь, включил громкую связь и набрал номер мобильного телефона Грейс.

Они сидели на кроватях друг напротив друга. Прескотт продолжал держать Кавано на прицеле.

Гудок.

Второй.

Кавано уже начал беспокоиться, сможет ли он связаться с Грейс.

— Алло, — произнес жесткий женский голос.

Кавано посмотрел на Прескотта, как бы спрашивая, узнал ли он голос.

Губы Прескотта побелели.

Мобильный телефон давал небольшие помехи. «Хорошо, — подумал Кавано. — Это скроет глухой звук, который бывает, когда говоришь по громкой связи».

— Это я, — сказал он.

— Надеюсь, у тебя хорошие новости.

— Я достал Прескотта.

— Он мертв?

— Сначала я хочу услышать голос моей жены.

— Я спрашиваю, он мертв?

— А я говорю, что сначала хочу услышать голос моей жены.

Сквозь шум помех послышались приглушенные голоса.

— Скажи ему, что ты в порядке, — услышал Кавано резкий голос Грейс.

Ни звука.

— Ради Христа, скажи ему!

— Я... Я в порядке.

Голос Джэми был напряженным, словно от боли. У Кавано перехватило горло.

— Итак, она в порядке, — снова заговорила Грейс. — Что насчет Прескотта?

— Черт побери, что ты с ней сделала?

— Ничего, кроме того, что могла сделать максимально болезненным.

Кавано представилось покрытое кровью лицо Джэми.

— Чем быстрее ты получишь ее обратно, тем быстрее сможешь со всей любовью и нежностью позаботиться о ней, — насмешливо проговорила Грейс. — Прескотт. Ты сказал, что у тебя хорошие новости. Он мертв?

— Нет.

— Тогда это вовсе не хорошие новости. Почему ты не убил его?

Кавано снова молча посмотрел на Прескотта, словно утверждая: видишь, я говорил правду.

Бритая голова Прескотта блестела от пота.

— Я хочу иметь гарантию того, что получу назад свою жену, — сказал Кавано.

— Ты не веришь, что я выполню свою часть сделки?

— Если я привезу тебе труп — нет. Зачем тебе тогда отдавать мне мою жену? А сейчас мы можем поторговаться. Когда я увижу свою жену, ты увидишь Прескотта. Когда ты отпустишь ее, я отпущу Прескотта. После этого делай с ним все, что тебе вздумается.

— Проклятье, мы так не договаривались.

— Но это будет именно так.

В трубке слышалось только шипение.

— Я не люблю, когда на меня давят, — наконец сказала Грейс.

— Ты должна радоваться. Ты говорила, что твои шефы хотели получить от тебя отчет о задании завтра утром. Сейчас у тебя есть шанс перевыполнить обязательство. Верни мне жену, и получишь Прескотта. И все наши проблемы разрешатся.

Грейс вновь замолчала. Потом она тяжело вздохнула.

— Хорошо. Где устроим обмен?

Кавано в третий раз посмотрел на Прескотта. По дороге в мотель они уже обсуждали детали процедуры обмена в том случае, если Кавано предоставит доказательства своей правоты и Прескотт согласится с его доводами. Прескотт хорошо изучил район Кармеля и принял решение.

— Двадцать четыре километра к югу от Кармеля, по Первому шоссе. Дорога, уходящая в горы. На знаке написано: «Историческая достопримечательность».

— Этого мне только не хватало. Что за достопримечательность?

— Каменная часовня. Ее построил отшельник в 1906 году. До этого он был банкиром. Его семья погибла во время землетрясения в Сан-Франциско. Часовня уже давно обрушилась. Вряд ли там кто-нибудь появится.

— Откуда ты знаешь об этом месте?

— Я уже бывал в Кармеле, — солгал Кавано. — Как-то раз, по пути из Лос-Анджелеса, я увидел этот поворот и решил посмотреть, что там.

— И я должна уверенно чувствовать себя в таком месте?

— Знаешь, ведь помощники есть только у тебя. Я хочу всего лишь поскорее избавиться от этого сукина сына и вернуть жену. Что ты там сделаешь с Прескот-том, среди холмов, когда тебе никто не помешает, меня не волнует. Я полагаю, ты предпочтешь сделать это без посторонних взглядов.

Еще один усталый вздох. В Грейс боролись подозрения и желание вновь заслужить доверие начальства.

— Когда?

— Через час.

— Не смогу добраться так быстро. Через два, — сказала Грейс, нажатием кнопки прекращая разговор.

22

Кавано выключил громкую связь и положил трубку. Его рот онемел от напряжения. Прескотт продолжал держать его на прицеле.

— Итак?

Прерывисто дыша, Прескотт напряг всю свою волю и собрался с силами, стараясь выглядеть собранным и уверенным. Он посмотрел на часы, стоящие у кровати. 10:20.

— Она солгала насчет того, что ей нужно два часа, чтобы добраться.

— Естественно.

— Она постарается добраться туда как можно быстрее. Чтобы приготовить ловушку и убедиться в том, что вы не приготовили ответную.

— Верно. Повторяю еще раз, вы выбрали себе не ту профессию.

— Времени мало, — сказал Прескотт.

— Итак, что вы собираетесь делать? Всю оставшуюся жизнь бегать и оглядываться или решить все проблемы этой ночью?

Прескотт смотрел на него. Вернее, сквозь него. Будто Кавано не было в комнате и он видел перед собой лишь бесконечную череду дней и ночей, заполненных страхом.

Наконец он встал. Темная эспаньолка резко выделялась на фоне его бледного лица. С бритой головы стекал пот. Казалось, следующее слово далось ему труднее всех слов в его жизни.

— Идем.

Часть седьмая Устранение угрозы

1

— Снимите рубашку и наденьте вот это, — сказал Кавано, засовывая руку под чехол заднего сиденья. Он достал оттуда припрятанный бронежилет. — Рубашка достаточно свободная, и он будет не слишком заметен под ней. Сверху вы наденете куртку, чтобы прикрыть пистолет.

«Таурус» стоял в неосвещенной части стоянки мотеля. Использовав машину в качестве ширмы, Прескотт сделал все, о чем говорил Кавано. Кавано мельком посмотрел на изрядно поуменьшившийся живот и выросшие в объеме грудные мышцы. Ему оставалось только удивляться.

Когда Прескотт надел куртку, Кавано поднял с пола машины рулон гидроизоляционной ленты.

— Садитесь вперед. Я буду вести машину, а вы тем временем замотаете себе лодыжки вот этим.

Прескотт с опаской посмотрел на Кавано.

— Сделайте так, чтобы фиксация выглядела надежной. А потом возьмите эту штуку и надрежьте ленту.

Кавано достал из машины эмерсоновский нож. До этого он положил его, как и пистолет, рядом с педалями, по настоянию Прескотта. Прижав большой палец к рифленому участку на обухе лезвия, он одним движением открыл нож и отдал его Прескотту.

Тот продолжал смотреть на Кавано с подозрением.

— Сейчас я стою к вам очень близко. Неужели вы думаете, что я не смог бы мгновенно отобрать у вас пистолет и убить вас? Помните: пока вы рядом со мной, вы в безопасности. Обмотайте лодыжки лентой и надрежьте ленту ножом. И аккуратнее, лезвие очень острое.

Кавано сел в машину, поднял с пола пистолет, засунул его в кобуру и стал дожидаться Прескотта. Но тому потребовалось собраться с духом, чтобы сесть рядом с Кавано.

Кавано завел машину. Проехав два квартала, он остановился рядом с ярко освещенным магазином, торгующим продуктами. Он приметил его еще тогда, когда они с Прескоттом ехали в мотель. На магазине светилась вывеска: «Работаем до полуночи». Кавано вбежал внутрь и вернулся спустя пять минут, держа в руках бумажный пакет. Сев в машину, он вытряхнул его содержимое на сиденье.

Они отъехали от магазина. Прескотт уставился на лежащие на сиденье вещи. Бутылка бесцветного кукурузного сиропа. Бутылка пищевого красителя красного цвета. Пластиковая миска и большая пластиковая ложка.

— Зачем все это?

— Вылейте в миску немного сиропа и красителя и хорошенько размешайте, — сказал Кавано, сворачивая на Первое шоссе.

— Ради бога, зачем?

— В отсутствие профессионального набора для грима это лучший способ имитировать засохшую кровь.

Их машина влилась в общий поток, едущий по Первому шоссе. Часы на приборной доске показывали 10:40. Несмотря на необходимость прибыть на место встречи как можно быстрее, они уже потеряли двадцать минут.

Прескотт закончил возиться со смесью в миске, сунул руку в карман и достал серый металлический баллончик.

Кавано напрягся.

— Это?..

— Гормон, — Прескотт кивнул. — Вы были правы. Я не стал применять его там, на пляже, именно потому, что его сразу унесло бы бризом. Если повернуть крышку, будет еще двадцать секунд на то, чтобы отойти в сторону. После этого содержимое, находящееся под давлением, вырвется наружу.

— Вы собираетесь использовать его во время нашей встречи с Грейс?

— Да. Постарайтесь выбрать такую позицию, чтобы ветер дул нам в спину.

— Предположим, нам не удастся это сделать. Если я вдохну хоть чуточку этой дряни, я не смогу адекватно защищать вас. Кроме того, что будет, если Грейс и ее напарник среагируют так, как это сделали рейнджеры во Флориде? Начнут паническую стрельбу вместо того, чтобы убегать. Джэми может получить пулю.

Прескотт не ответил.

— Нет, — сказал Кавано.

— Но...

— Положите эту штуку на сиденье.

Прескотт уставился на него.

— Сделайте это. Оставьте ее в покое.

Прескотт положил баллончик на сиденье.

— По вине этой дряни я впервые в жизни узнал, что такое настоящий страх, — сказал Кавано. — Существует ли противоядие? — спросил он, стараясь произнести это совершенно нормальным тоном.

— Естественно. Иначе оружие могло бы подействовать на человека, его применившего, даже несмотря на задержку в двадцать секунд.

— Противоядие устраняет страх?

— Только тот, который вызван воздействием гормона.

— Дайте мне противоядие, — сказал Кавано.

— Не могу.

— Почему?

— Я не взял его с собой, — ответил Прескотт. — Кроме того, сейчас оно бы вам не помогло.

— Да что вы говорите?

— Вы все равно будете бояться за свою жену. Если любишь кого-то, всегда боишься, что с этим человеком что-нибудь случится. Благодарение судьбе, я избежал хоть этого источника страха. А вот вы сейчас узнаете кое-что.

— Узнаю, что?

— Что значит быть храбрым.

2

Они выехали из Кармеля и поехали на юг. Машин становилось все меньше. Когда они достигли малонаселенного района около Пойнт-Лобос, машин на дороге осталось совсем немного.

Сквозь деревья Кавано увидел светящиеся окна редко стоящих домов.

— Что это за поселок?

— Кармель-Хайлэндс. Несколько домов на краю утеса, обрывающегося в океан.

Справа Кавано увидел дорогу, ответвлявшуюся от основной, и свернул. Фары разогнали ночную темноту. Они проехали еще немного и остановились среди деревьев. Кавано выключил фары.

— Раньше нельзя было. Если бы мы ехали с погашенными фарами, нас мог остановить полицейский. Если бы он увидел ваше лицо...

Кавано взял в руку пластиковую ложку, зачерпнул смесь из миски и размазал окрасившийся в красный цвет кукурузный сироп по левой стороне лица Прескотта, от виска до угла рта, а потом нанес полосу на бритую голову. Выглядело, как приличная рана. На открытом воздухе смесь сразу же начала высыхать, создавая впечатление, что лицо Прескотта залито засохшей кровью.

Затем он снова включил фары и в свете, идущем от приборной доски, оценивающе посмотрел на свою работу.

— Выглядит достойно палаты «Скорой помощи».

— Но я чувствую запах кукурузного сиропа.

— Когда вы окажетесь настолько близко к Грейс, чтобы она смогла почувствовать запах, она уже будет мертва.

— Я хочу подстраховаться.

— В смысле?

— Сделайте это более правдоподобным.

— Не понимаю, о чем вы...

— Режьте, — сказал Прескотт.

— Что?

— Кожу на голове, там, где сбриты волосы. Раны в этой области очень хорошо кровоточат. Запах крови забьет кукурузный сироп.

— Боже, — только и смог произнести Кавано.

— Сделайте это.

Кавано взял в руки эмерсоновский нож. Прескотт вздрогнул.

Можно было только представить себе, какое самообладание ему потребовалось. Кавано сделал надрез длиной в пять сантиметров на лбу Прескотта. Потекла кровь.

Кавано вытер кровь с лезвия о лицо Прескотта, залитое смесью. Прескотт стал похож на ожившего мертвеца.

— Сложите руки вместе, — сказал Кавано.

Руки Прескотта дрожали. Кавано обмотал запястья гидроизоляционной лентой. Потом он аккуратно вставил лезвие ножа между ними и надрезал ленту с обеих сторон. На расстоянии лента будет выглядеть вполне надежно, но при необходимости Прескотт легко разорвет ее.

— Порядок? — спросил Кавано.

Прескотт проверил ленту, чуть не разорвав ее окончательно.

— Порядок, — ответил он, прерывисто вздохнув.

Кавано развернул машину. Они выехали обратно на Первое шоссе и поехали дальше на юг. Справа от них блестела гладь океана, в которой отражалась луна. В горах слева от них светились отдельные огоньки домов. На дороге не было ни одной машины.

— Следующий поворот, — напряженно произнес Прескотт.

— Вы неплохо знаете эту местность.

— Когда я только начинал сбрасывать вес, я избегал людных мест, выжидая, пока моя внешность изменится достаточно сильно. Я много времени провел, гуляя в этих местах.

Проехав очередной поворот, Кавано увидел показавшийся в свете фар знак «Историческая достопримечательность». Он свернул влево. Машина поехала по ухабистой грунтовой дороге, идущей сквозь лес.

Потом дорога вывела их на залитый лунным светом луг и снова ушла в лес, петляя между деревьями. В некоторых местах колея была такой глубокой, что «Таурус» ударялся дном о камни и грязь. Ветки деревьев закрывали залитое лунным светом небо и хлестали по бортам машины.

— Сейчас будет еще одна лужайка, — сказал Прескотт. — Часовня была построена на склоне холма на другой стороне. Там особо не на что смотреть. Кроме небольшой башенки с крестом наверху, все остальное обвалилось.

Он дышал быстро и шумно.

— Делая вдох, медленно считайте до трех.

— Что?

— Задержите дыхание на три счета. Потом на три счета выдохните. Продолжайте делать это постоянно. Это поможет. И сползите вниз на сиденье. Сделайте вид, что вы потеряли сознание.

Даже в темноте было видно, насколько побледнел Прескотт. Он сделал все, что сказал ему Кавано.

Кавано прислушался к медленному и четкому дыханию Прескотта, ощущая телом все колебания машины, ехавшей по ухабистой дороге. Каждый толчок отдавался в нем, словно удар его собственного сердца. Резко свернув, они выехали на луг. Но его освещал не только лунный свет. Там, где, по словам Прескотта, должна была находиться часовня, светились фары.

— Проклятье. Она нас опередила, — сказал Кавано.

3

Он не стал тормозить, не показывая, что чем-то встревожен, и продолжал вести машину по грунтовой дороге по направлению к светящимся фарам.

— Готовы? — спросил он лежащего на полу Прескотта.

— Поздновато говорить, что нет.

— Еще пять минут, и вы избавитесь от всего этого. Вы будете на свободе, а я — вместе со своей женой.

— Хороший трюк со словами в будущем времени. Он отлично сработал, когда вы вытаскивали меня с того склада, — сказал Прескотт. — Да. Еще пять минут, и ваша жена будет с вами, а я буду свободен.

Услышав эти слова от Прескотта, Кавано почувствовал магию человеческой речи.

— Посмотрим, сможете ли вы проявить себя на актерском поприще так же хорошо, как в биохимии.

— Посмотрим, — сказал Прескотт, задержав дыхание на три счета. — И посмотрим, действительно ли вы столь хороши в роли защитника, как говорите.

«Таурус» приближался к светившимся в ночи фарам. Грейс стояла на костылях рядом с машиной, чья популярность, а следовательно, и возможность не выделяться среди других высоко ценились среди специалистов по охране. «Меркьюри Сэйбл». В свете фар блеснул крест на часовне позади машины. Башенку обрамляли обвалившиеся стены.

Кавано остановил машину в тридцати пяти метрах от Грейс, за пределами эффективной дальности стрельбы из пистолета в ночное время. Конечно, есть шанс того, что ее помощник сидит среди деревьев со снайперской винтовкой. Но для нормального ведения огня ему понадобится ночной прицел. Кавано усомнился в том, что Грейс смогла бы за короткое время найти такую специфическую вещь. Кроме того, свет от фар обеих машин сведет на нет эффективность прицела, если он работает по принципу простого усиления светового сигнала. Попросту ослепит снайпера.

Кавано оставил фары включенными и не стал глушить мотор. Он вышел наружу. Холод ночи лишь усилил холод в его груди.

Немного отвернувшись в сторону, чтобы свет фар не слепил его, Кавано обратился к Грейс, стараясь придать голосу максимально спокойную интонацию:

— Ты рановато приехала.

Он вспомнил их разговор в окутанном туманом Тор-Хаус, начавшийся с таких же слов. Его голос эхом отдался в покрытых лесом холмах.

— Ты явно не удивился этому. Я тоже ничуть не удивлена, что ты постарался приехать пораньше, — ответила Грейс. — Открой все двери в машине.

Кавано повиновался. Если Грейс это понадобилось, видимо, ее помощник действительно засел среди деревьев сбоку от машины. Сама она ничего не увидит с того места, где стоит сейчас. Кавано забеспокоился. Может, он просчитался, и на склоне холма сидит снайпер. Если у него тепловизионный прицел, который, конечно, не слишком легко достать, то фары ему не помешают.

В подавленном настроении он открыл левую заднюю дверь, обошел машину сзади и открыл двери справа, встав рядом с фарами. Есть надежда, что они помешают снайперу целиться.

Похоже, его худшие опасения оправдались и их план близок к провалу.

«Господи, помоги мне спасти Джэми», — подумал он.

— Где Прескотт? — спросила Грейс.

Ее слова меняли дело кардинальным образом. Они обнадежили Кавано. Почему она спрашивает? Если среди деревьев сидит снайпер с ночным прицелом, он должен был увидеть Прескотта через открытую дверь и сообщить об этом по рации или при помощи чего-то подобного. Он также сообщил бы ей, что Кавано никого не привел с собой на подмогу.

— Он в полубессознательном состоянии, на переднем сиденье, — ответил Кавано.

Значит, трюк с требованием открыть двери — блеф. Пульс Кавано участился. Она хочет, чтобы я думал, что среди деревьев сидит снайпер. Но его там нет. Иначе она бы уже знала, что Прескотт в машине и что, кроме него, там никого нет.

— Вытаскивай этого ублюдка наружу.

— Не раньше, чем увижу свою жену.

Недовольно посмотрев на Кавано, Грейс подняла вверх руку, отпустив один из костылей, и посмотрела в сторону обвалившейся стены часовни.

Из-за стены появились две фигуры, двинувшиеся к машине. Один человек толкал перед собой другого. Это была женщина крепкого телосложения и высокого роста, практически такая же, как Грейс, но темноволосая. Видимо, они вместе служили в той экспериментальной женской спецназовской группе, о которой упомянул Прескотт.

Она подтолкнула Джэми. Руки Джэми были связаны спереди, она шаталась — видимо, от боли. Когда она подняла голову, Кавано увидел на ее лице кровь. Гнев жаром обдал его тело, и ему захотелось закричать.

— Вытаскивай Прескотта, — сказала Грейс.

Кавано подошел к открытой двери и посмотрел на сиденье. Баллончик лежал на месте. Прескотт не нарушил приказ. Когда он вытащил Прескотта из машины, тот рухнул на землю и застонал.

Кавано поволок его в сторону фар. Когда он протащил Прескотта достаточно для того, чтобы Грейс и женщина, державшая Джэми, хорошо его разглядели, он несколько раз пнул его ногой в бок, стараясь бить в места, защищенные бронежилетом, спрятанным под рубашкой. Жилет защищал жизненно важные органы, но Прескотт все равно должен был почувствовать импульс ударов. После четвертого удара он застонал и перекатился в сторону, сжавшись в комок.

— Вставай! — рявкнул Кавано. — Я не собираюсь тащить тебя к ним.

Затем он вынул из кармана брюк эмерсоновский нож и разрезал ленту на ногах Прескотта. Складывая нож и убирая его обратно, он рывком поставил Прескотта на ноги. Голова Прескотта болталась из стороны в сторону. Кавано встал позади Прескотта и взял его руками за плечи. Тот шатался.

— Ты его хотела, ты его получила, — сказал Грейс Кавано.

— Что ты несешь? Это не Прескотт, — зло проговорила Грейс.

— Черта с два.

— Прескотт никогда не выглядел, как...

— В качестве одной из мер по изменению внешности он занялся сбрасыванием веса. Сейчас я докажу, что это он. Эй, обормот, скажи ей что-нибудь.

Прескотт продолжал качаться из стороны в сторону.

Кавано ударил кулаком в область почек. В последний момент он приостановил удар, чтобы не отбить костяшки о бронежилет, но и не дать Грейс возможности оценить силу удара.

Прескотт застонал и согнулся.

— Я сказал, скажи ей что-нибудь!

— У-у.

Прескотт поднял голову, делая вид, что превозмогает боль.

— Как...

Он кашлянул так, будто у него было что-то повреждено внутри.

— Как дела, Эл?

— Да, это он, — констатировала Грейс. — Боже, что с его лицом? Что ты с ним сделал?

— Немного отплатил за то, что он сделал с моими друзьями. Теперь ты тоже сможешь с ним расплатиться. Отпусти мою жену, и я отпущу Прескотта.

Опершись на костыли, Грейс посмотрела на свою напарницу и кивнула. Женщина вытолкнула Джэми из-за машины и пихнула вперед. Джэми споткнулась.

— Твоя очередь, — сказала Грейс.

Кавано толкнул Прескотта вперед. Тот шатался, как марионетка в руках, сведенных судорогой, и пошел вперед так, будто ноги отказывались нести его.

— Джэми, еще чуть-чуть, — умолял Кавано, глядя на ее шатающуюся походку. — Скоро все будет хорошо. Только дойди до меня.

Прескотт, пошатываясь, шел навстречуДжэми и ведущей ее женщине.

Внезапно он упал на колени.

Кавано подошел к нему и рывком поставил его на ноги.

— Двигайся, будь ты проклят. Люди тебя ждут. У меня есть дела поважнее, чем бегать вокруг тебя и ждать, пока ты будешь переставлять ноги.

Он снова толкнул Прескотта, двигавшегося все так же судорожно.

Когда Прескотт наконец подошел к Грейс и ее напарнице, они, судя по всему, пришли в ужас от его внешности.

Джэми, спотыкаясь, подошла ближе к Кавано. В лучах фар он разглядел родные зеленые глаза.

Прескотт снова остановился, пошатываясь. Казалось, он вот-вот упадет.

— Двигайся! — крикнул Кавано, снова подойдя к нему и толкнув его вперед. Они были на полпути к машине Грейс.

Качаясь из стороны в сторону, Прескотт прошел мимо Джэми. Несмотря на то что у нее самой кровоточили губы, она с ужасом посмотрела на выглядящее изуродованным лицо Прескотта.

Почти все, еще немного, и она свободна! — взмолился Кавано. Грейс вполне может попытаться подстрелить его, когда он полностью переключит свое внимание на Джэми. В следующие несколько секунд все решится.

— Пойдем домой, — сказал Кавано Джэми. Обняв ее одной рукой, он повел ее к машине.

В этот момент он краем глаза уловил движение рядом с Прескоттом и обернулся. Грейс перенесла вес тела на один из костылей и замахнулась другим, чтобы ударить наклонившегося в ее сторону Прескотта по лицу. Ее напарница навела на Прескотта пистолет.

«Я дал слово», — подумал Кавано.

Грейс махнула костылем, нанося удар. Прескотт упал, уворачиваясь. Костыль просвистел над его головой. Прескотт ударился о землю. Его руки оказались внизу, вне поля зрения Грейс.

«Сейчас он должен порвать ленту и вытащить пистолет», — подумал Кавано.

Грейс восстановила равновесие и снова замахнулась.

Прескотт перекатился в сторону. Его движение оказалось неожиданно быстрым, если учесть, как хорошо он имитировал полубессознательное состояние. Кавано выхватил пистолет.

Три выстрела слились в один. Напарница Грейс выстрелила Прескотту в грудь. Вздрогнув от удара пули в бронежилет, Прескотт выстрелил Грейс в голову. Костыль с грохотом упал на землю позади него. Кавано услышал крик. Его пуля попала в грудь напарнице Грейс и отбросила ее назад. Прозвучал четвертый выстрел, и крик затих. Прескотт попал ей в голову, и она упала навзничь.

В воздухе повис запах пороха. Дым от выстрелов переливался в лучах фар.

У Кавано звенело в ушах, нервы были натянуты до предела. Он кинулся к Джэми. К счастью, она бросилась на землю сразу же, как началась стрельба.

— Ты в порядке?

— Да.

— Уверена?

— Да.

Кавано развернулся в сторону Прескотта.

— Вы в порядке?

Прескотт лежал на земле, переводя дыхание после удара, полученного при попадании пули в бронежилет, и не ответил. Вероятно, ему тоже надо было успокоиться и понять, что все кончилось и бояться больше нечего.

— Да.

— Я сдержал слово, — сказал Кавано. — Я защитил вас. Поскольку вы тоже помогли мне, вам больше нечего опасаться меня. Как бы я вас ни ненавидел, я больше не буду охотиться за вами.

Продолжая лежать на земле, Прескотт кивнул. Он все еще не мог восстановить дыхание.

— Если вы забыли стереть отпечатки пальцев с патронов перед тем, как вставить их в обойму, подберите стреляные гильзы и заберите их с собой.

— Я не забыл.

— Возьмите машину Грейс и уезжайте. Когда соберетесь бросить ее, не забудьте стереть отпечатки пальцев со всего, к чему прикасались.

— Не забуду.

— В таком случае наше дело завершено.

Поскольку Прескотт продолжал держать в руках пистолет, Кавано решил не спускать с него глаз. Попятившись, он подошел к Джэми, помог ей встать на ноги и повел ее в сторону машины, не разворачиваясь спиной к Прескотту.

— Ты в порядке? — снова спросил он. — Может, тебе надо обратиться к врачу?

Прескотт продолжал лежать на земле, держась за то место, куда попала пуля. «Без сомнения, под жилетом у него хороший синяк», — подумал Кавано.

Фары «Тауруса» светили на Кавано и Джэми. Двигатель работал на холостом ходу.

— Я думаю, переломов нет? — с трудом произнесла Джэми.

Кавано подошел к «Таурусу» и начал усаживать ее на сиденье.

Неожиданно Джэми задрожала и прижалась к нему. Кавано почувствовал, как его ноги подгибаются. Едкий запах ударил ему в ноздри. Сердце заколотилось. Рот пересох, дыхание участилось.

"Металлический баллончик на сиденье, — понял Кавано. — Прескотт повернул крышку, когда я вытаскивал его из машины!"

Из двери машины шел запах гормона. Кавано схватил баллончик и швырнул его в сторону Прескотта. Туда, где он был до этого. Как только Кавано отвлекся, Прескотт куда-то отполз.

Кавано повернулся к Джэми, чтобы втолкнуть ее в машину, и в этот момент из темноты прозвучал выстрел, отбросивший ее прямо на него.

— Нет!

Легкие были наполнены гормоном. Его охватил ужас. Не в силах унять дрожь, он обхватил Джэми одной рукой и выстрелил туда, где видел вспышку. Ему показалось, что какая-то тень метнулась в сторону машины Грейс. Кавано понял, что свет фар делает его мишенью, и выстрелил в машину, продолжая дрожать. Не попав по правой фаре, он выстрелил еще два раза. Лампа взорвалась, и правая фара погасла. Но Кавано не успел выстрелить во вторую. Прескотт сделал ответный выстрел, и пуля просвистела над головой Кавано.

Кавано знал, что дверь машины не даст никакой защиты от пуль. Поэтому он рывком втолкнул Джэми на сиденье, с ужасом глядя на кровь, стекающую по правой стороне ее груди.

Следующая пуля пробила лобовое стекло.

Кавано наклонился над Джэми. Теперь они были под прикрытием моторного отсека. Он разорвал блузку на ее груди. Свистело пробитое легкое. От едкого запаха гормона его чуть не стошнило. Кавано схватил рулон с гидроизоляционной лентой с пола, куда бросил его Прескотт. Дрожа еще сильнее, он лихорадочным усилием оторвал кусок ленты и прилепил его на грудь Джэми, заклеив входное отверстие.

Свист в легком прекратился.

Кавано оторвал еще один кусок ленты и прижал его к спине Джэми, там, где пуля вышла наружу. Пули одна за другой прошили лобовое стекло. Вздрагивая от каждого выстрела, Кавано переполз через Джэми и захлопнул дверь. Потом он пролез между сиденьем и рулем, включил заднюю передачу и изо всех сил надавил на педаль газа. Колеса вырвали комья земли вместе с травой, и машина рванула назад. Кавано ударил по педали тормоза и повернул руль на четверть оборота. «Таурус» занесло, и он мгновенно развернулся на 180 градусов в сторону от Прескотта. Обезумев, Кавано рывком включил переднюю передачу и нажал на газ. Машина рванулась вперед с такой силой, что ее двери захлопнулись.

Он пригнулся к рулю, чтобы не подставлять себя под пули, и повел машину, кое-как ухитряясь нажимать на кнопки опускания стекол. Когда они опустились на несколько дюймов и воздух начал выдувать из машины остатки гормона, в заднее стекло ударила пуля. Полетели осколки стекла. Кавано пригнулся еще сильнее, дрожа, как от лихорадки. Прескотт взял прицел пониже, и пули ударили в багажник. Вероятно, он надеялся пробить багажник и спинки сидений, но пули лишь звенели, ударяясь в лист металла, предусмотрительно установленный Кавано в задней части машины.

Машина разгонялась, двигаясь к краю лужайки. То, что Прескотт выпустил в него практически всю обойму, успокаивало не слишком сильно. В его распоряжении оружие Грейс и ее напарницы.

Посмотрев в зеркало заднего вида, Кавано заметил, что светящееся пятно уцелевшей фары начало двигаться. Прескотт сел в «Сэйбл» и начал преследование.

«Сукин сын, — подумал Кавано, застегивая ремень безопасности. — Я обещал защищать его!»

Фары «Тауруса» осветили надвигающиеся деревья и уходившую вниз с поворотом дорогу. Кавано едва успел повернуть руль.

«Я дал слово, что не причиню ему вреда!»

Ветки деревьев хлестали по бортам машины. Кавано вертел руль, вводя машину в очередной поворот. Глянув в зеркало заднего вида, он убедился, что световое пятно мигает среди деревьев. Прескотт догонял его.

«У него преимущество. Я нахожусь под действием гормона, и у меня Джэми, раненная». Словно в подтверждение, на очередном резком повороте Джэми чуть не упала с сиденья. Кавано пришлось сбросить скорость, взяться за руль левой рукой, правой застегивая на Джэми ремень безопасности.

Темный перелесок закончился, и фары «Тауруса» осветили луг. В зеркале заднего вида Кавано разглядел увеличивающееся пятно фары «Меркьюри». Раздались новые удары пуль о лист железа в багажнике.

Пересекая луг, он протянул руку под приборную панель, щелкнул выключателем и отвел взгляд от зеркала заднего вида. Противотуманные фары, мощностью сто ватт каждая, которые установила под задним бампером Джэми, обрушили поток света в 480 000 свечей на глаза Прескотта.

Кавано посмотрел в зеркало, продолжая ехать через луг. Свет ламп был так силен, что единственной фары машины Прескотта не было видно. Он представил себе, как Прескотт поднимает руку, прикрывая глаза, и сбрасывает скорость.

«Я оторвался от него, — подумал Кавано. — Мне надо отвезти Джэми в больницу».

Джэми застонала.

Господи, пожалуйста, не дай ей умереть.

Впереди показался следующий перелесок. В тот же момент «Таурус» вздрогнул от удара. Прескотт таранил его. Удар был столь сильным и неожиданным, что Кавано качнулся вперед, повиснув на ремне. Голова Джэми болталась из стороны в сторону. Нет!

Вместо того, чтобы притормозить и восстановить зрение, Прескотт использовал слепящий свет противотуманных фар для того, чтобы прицелиться. Сейчас он не видит ничего, кроме этих ламп. Тараня «Таурус», он оказался настолько близко, что свет ламп отразился от передней части его машины и осветил салон. Отраженный зеркалом заднего вида свет слепил Кавано.

Кавано повернул зеркало, отводя свет фар от своих глаз. Удерживая руль, он почувствовал следующий удар. Видимо, Прескотта ничему не научила та ситуация, когда они уходили от преследования после бегства с заброшенного склада. Тот автомобиль, который угнал Кавано, получил несколько таких ударов сзади. Поврежден бампер, пассажиров встряхнуло, и все. Никакого толку. Машина не была выведена из строя и продолжала ехать.

Прескотт снова ударил «Таурус» своей машиной. Близкая дистанция сделала противотуманные фары бесполезными, их свет не попадал ему в глаза. «Возможно, он хочет разбить фары», — подумал Кавано. Впереди маячили темные силуэты деревьев. Пришлось сбросить скорость. Машина Прескотта уперлась бампером в «Таурус». Кавано вдруг понял, чего хочет добиться Прескотт. «Боже, он хочет сделать так, чтобы моя машина потеряла управление, и мы врезались в эти деревья».

Как бы это ни было рискованно, пришлось увеличить скорость. Судя по тому, что сияние позади стало слабее, одна из фар уже разбилась. Прескотту удалось это сделать. В следующую секунду пришлось тормозить, проходя очередной поворот. Машина Кавано ударилась крылом о ствол. В заднее стекло попала еще одна пуля. Потом другая ударилась в лист стали в багажнике. Третья попала в противотуманную фару, и теперь сзади светилась лишь единственная фара машины Прескотта.

Неожиданно деревья расступились. Кавано резко свернул вправо, выехав на покрытое мраком шоссе Пасифик-Коуст. Дрожа всем телом, он нажал на педаль газа, и шины завизжали по асфальту.

Они понеслись на север, в сторону Кармеля.

Джэми снова застонала.

— Держись, — умоляюще проронил Кавано.

Позади него на шоссе выехал Прескотт. Поверхность океана слева от дороги была залита лунным светом. На правой стороне показались быстро приближающиеся холмы, заросшие лесом. Ни единого огонька, ни домов, ни машин. Кавано ввел «Таурус» в вираж и едва смог нормально выйти из поворота. Рулевое колесо двигалось неестественно мягко, как будто что-то сломалось. Кавано со страхом понял, что проблема может крыться в колесах. Если Прескотт ухитрился прострелить одно из них, оно, конечно, не взорвется, но начнет терять воздух и становиться мягким.

Тем временем Прескотт догонял его. На очередном повороте Кавано пришлось сбросить скорость, чтобы не потерять управление. Машина Прескотта снова ударила их сзади. Джэми задрожала и судорожно вздохнула. Кавано не имел возможности думать о том, что с ней происходит. Все его внимание занимал процесс управления выходящей из-под контроля машиной.

Машина слушалась руля все хуже. Проехав мимо освещенных домов, Кавано выехал на прямой участок. Это давало хоть какой-то шанс. Он выжал газ до отказа, но спустившее колесо не давало «Таурусу» возможности разгоняться.

Спереди засветились фары ехавшего навстречу минивэна. Когда машина проехала, Прескотт снова ударил своей машиной сзади и вдруг начал разгоняться, вместо очередного удара выезжая на левую полосу.

«Нет!» — подумал Кавано.

Прескотт усвоил урок, преподанный ему в свое время Кавано. Он крутанул руль и ударил правым передним крылом своей машины в левое заднее крыло «Тауруса». Эта техника, называемая методом точечного обездвиживания, вкупе с плохой управляемостью машины Кавано, немедленно дала свои результаты. Машина Прескотта беспрепятственно проехала вперед, в то время как «Таурус» развернуло на 180 градусов и занесло. В свете фар мелькнуло ограждение дороги и низенький мост. «Таурус» пробил ограждение и соскользнул по склону, опрокидываясь набок. Совершив полный оборот, он встал прямо, и через миг Кавано почувствовал, как машина ударилась о воду.

4

— Джэми!

Когда машина переворачивалась, Джэми болталась из стороны в сторону, удерживаемая только ремнем безопасности, и перекатилась назад. Теперь она застонала, лежа где-то сзади.

Ошеломленный Кавано попытался собраться с мыслями. «Таурус» начал медленно погружаться. Давление воды не даст открыть дверь до тех пор, пока она не проникнет внутрь и давление снаружи и внутри не сравняется. Во время погони ему удалось опустить стекла на несколько дюймов. Он снова нажал на кнопку, чтобы опустить стекло на своей стороне полностью. Кавано надеялся, что ему удастся вытолкнуть Джэми наружу и выбраться следом. Но стекло не опускалось.

Холодная вода заливала ступни ног. Кавано вынул из кармана эмерсоновский нож и ударил рукояткой в окно. Закаленное стекло разбилось, рассыпавшись на мелкие осколки. В середине окна образовалась дыра. Он начал стучать по краям стекла, чтобы расчистить оконный проем, но появившийся там темный силуэт заставил его остановиться. В свете луны и гаснувших фар «Тауруса» он разглядел огромную каменную глыбу, преграждавшую выход наружу.

Обернувшись к противоположному окну, он увидел каменную глыбу такого же размера. Упав в воду, «Таурус» оказался в скальной расщелине. Выйти через боковое окно невозможно.

Выбив ногой остатки лобового стекла, Кавано задумался. Перекатываясь, машина ударилась крышей о землю, и кузов деформировался. Хотя лобовое и заднее стекла разбиты, проем слишком узкий, чтобы протиснуть через него Джэми и выбраться самому.

Вода уже дошла до колен. «Таурус» продолжал погружаться. Фары и приборная доска замигали. Дрожа от холода, Кавано поднял Джэми в сидячее положение, чтобы ее голова оставалась над поверхностью воды как можно дольше. Ноги немели.

Двери. Перекрыты скалами.

Окна. Смяты. Через них не выбраться.

Крыша.

Кавано открыл нож и резанул внутреннюю обивку крыши, дернув ее вниз. От удара при перевороте металл вогнулся внутрь. Ребра жесткости разошлись. Если пробить крышу, можно будет спастись.

Перехватив нож покрепче лезвием в сторону большого пальца, Кавано резко ударил острием в металл. Сотрудники спецслужб разных стран мира высоко ценили эмерсоновские ножи, зная, что этот инструмент выдерживает самое жестокое обращение. Лезвие бритвенной остроты со скошенным концом, наподобие японских танто, изготавливалось из очень прочной стали и обладало исключительной надежностью. Зубчатая заточка у основания позволяла резать металл. Им можно пробить дверь машины, и Кавано слышал про случаи, когда таким ножом пробивали даже бронежилеты из кевлара.

И действительно, нож, благодаря отменному качеству лезвия и силе удара, пробил крышу. Кавано потянул нож на себя, пропилив щель в крыше, и вытащил нож назад. Ударив рядом, он пропилил еще одну щель, пытаясь вырезать в крыше отверстие. Вода уже покрыла его бедра. Он снова и снова ударял ножом вверх. Отдача от ударов пронизывала все его тело.

Он снова ударил ножом, застонав от боли. Потом он обернулся к Джэми и увидел, что она заваливается вбок, падая в воду, заполняющую салон машины и дошедшую ему уже до живота. Кавано схватил ее за плечо и вернул в сидячее положение. Продолжая ударять ножом в крышу, он пытался вырезать в ней круглое отверстие. Его дыхание гулко отдавалось в замкнутом объеме. Изо рта шел пар. Вода дошла до груди. Он снова ударил ножом в крышу, но сопротивление воды не позволило ему нанести удар в полную силу, и на этот раз лезвие не пробило металл.

Свет фар и приборная доска погасли. Погрузившийся в темноту «Таурус» продолжал тонуть. Кавано чуть не закричал от бессилия. Сопротивление воды и отсутствие освещения не позволят ему закончить работу и сделать отверстие в крыше. Он почувствовал, как Джэми снова начала заваливаться на бок, погружаясь в воду. Рывком усадив ее обратно, он молча прикоснулся к ее лицу. "Прости меня, — едва не плача, подумал он. — Если бы я любил тебя настолько, чтобы прислушаться к твоим словам, мы бы сейчас были дома. Я не смог защитить тебя, как это ни печально".

Вода дошла ему до середины груди. Его охватила ярость. Господи, помоги мне. Здесь должен быть...

Он мгновенно нажал на кнопку, открывающую багажник. Стряхнув с ног ботинки, переполз на заднее сиденье. Дрожа от холода, Кавано откинул чехол с сиденья и воткнул в него нож. Отрывая куски пластика и обивки, он добрался до стальной пластины, которую сам же устанавливал у задней стенки багажника. Сделав глубокий вдох, Кавано нырнул внутрь багажника. Давление воды не давало задней двери открыться. Он толкнул ее. Хотя до этого он и нажал кнопку, открывающую багажник, ничего не произошло. Багажник деформировался при падении машины, понял Кавано. Он толкнул сильнее. Легкие начали болеть от распиравшего их воздуха. Просунув нож в щель, он повернул его и надавил им как рычагом. Дверь поддалась. Надавив на нее спиной, он открыл ее.

Дышать. Надо сделать вдох. Нырнув сквозь дыру в сиденье, он вернулся в салон и поднял голову, стукнувшись о крышу. Хриплый звук его выдоха отдался в замкнутом пространстве. Между водой и крышей осталась прослойка воздуха сантиметров в пятнадцать. Кавано тут же сделал глубокий вдох, погрузился под воду и нащупал Джэми. Схватив ее за плечи, он поднял ее голову вверх, чтобы она оказалась над водой.

Джэми застонала. Слава богу. Если ты еще можешь стонать, значит, ты дышишь. Сняв с ее ног ботинки, Кавано развернул Джэми лицом к себе, открыл ей рот, прижался губами к покрытыми засохшей кровью губам и сделал выдох, стараясь наполнить ее легкие воздухом. Иначе она не перенесет то, что сейчас придется сделать. Перетащив через сиденье, он протиснул ее сквозь дыру и вытащил в багажник. Упершись ногами в пол, Кавано вылез наружу, стараясь двигаться в такт с волнами.

Он почувствовал, как волны качают его туда-сюда, и потерял ориентацию в пространстве.

Тысяча один.

Тысяча два.

Тысяча три.

Тысяча четыре.

Когда они с Джэми поднялись к поверхности, он услышал грохот, похожий на взрывы. Волны бились о прибрежные скаты. Джэми судорожно вдохнула. Кавано обхватил ее за плечи и начал грести ногами и одной рукой.

Свет фонаря чуть не ослепил его. Фонарь был в шести метрах над ними, на мосту, рядом со склоном, с которого скатился «Таурус». "Прескотт, — подумал Кавано. — Решил довести дело до конца". Пытаясь плыть мимо скал, он ждал удара пули. Он не почувствует его. Эта пуля просто вышибет ему мозги. Джэми утонет, если Прескотт раньше не пристрелит и ее. Течение подхватит тела и вынесет в океан.

Близко. Мы слишком близко.

— Ты сукин сын! — с трудом прокричал Кавано.

— Что? Я вас не слышу! — раздался мужской голос. Это не был голос Прескотта. — Попытайтесь доплыть до этих скал!

У Кавано не было сил что-то ответить.

Фонарь продолжал светить, ослепляя его.

— Когда я заметил разбитое ограждение, я остановился и увидел, как ваша машина тонет! Я вызвал полицию! Подплывите поближе! У меня в кузове есть веревка!

5

Две медсестры везли лежавшую на каталке Джэми по коридору. На ее лице была кислородная маска, к руке подсоединена трубка с кровью, текущей из аппарата для переливания. Двери автоматически открылись. За ними оказался ярко освещенный коридор с дверями, ведущими в операционные. Вслед за медсестрами шли двое хирургов. Цифры на стенных часах показывали 12:35. Глядя, как закрываются двери, Кавано еще сильнее сжал в руках края обмотанного вокруг него одеяла.

— Я слышал, что ты остановил кровотечение с помощью гидроизоляционной ленты, — раздался голос за его спиной.

Кавано обернулся к Разерфорду. Его темное лицо было серым от усталости. Повреждения, полученные от побоев, еще не зажили, как и у Кавано.

— Пора преподавать эту методику в Академии, — добавил Разерфорд.

Внутри у Кавано была такая пустота, что он с трудом нашел в себе силы ответить.

— Рад тебя видеть, Джон.

— Верится с трудом, учитывая то, в какие неприятности ты влип, избегая встречи со мной.

— Когда ты прибыл?

— Вчера вечером. Когда стало очевидно, что ты в очередной раз обвел нас вокруг пальца, мы решили лично полюбоваться Кармелем. На самом деле твой второй звонок застал меня уже в самолете, принадлежащем Бюро. Где-то над Огайо.

— Ты дал команду полиции сообщать обо всех происшествиях с людьми, внешне похожими на нас?

— Вполне разумная тактика. Ты все время попадаешь в неприятности. Она поправится? — спросил Разерфорд, кивнув головой в сторону дверей хирургического отделения.

— Они не знают, — ответил Кавано, глядя на свои руки.

— Мне очень жаль. Мы должны были попытаться помочь тебе вернуть ее.

— Попытаться. Слишком много времени на то, чтобы все скоординировать. Правительство больше беспокоится о том, чтобы найти Прескотта, а не помочь мне. Я не мог так рисковать.

— Врачи не сказали, когда они смогут сделать первые выводы насчет ее состояния?

— Через четыре-пять часов.

— Нелегкое ожидание, — вздохнул Разерфорд. — У тебя есть выбор. Провести это время за решеткой или вместе с нами. Ты готов помочь нам найти Прескотта?

6

В помещении для инструктажей отделения полиции Монтеррея стояли два ряда скамеек. На них сидели усталые офицеры Министерства юстиции и местные полицейские. Они слушали Кавано. То и дело звонили телефоны. Каждый раз, услышав звонок, Кавано напрягался, думая, что это звонят из больницы. Но оттуда не звонили.

— Художник попытается набросать портрет, исходя из твоего описания. Все аэропорты на побережье оповещены, — сказал Разерфорд.

— Я не думаю, что он решит бежать отсюда, — откликнулся Кавано. Яркий свет резал глаза. — С его точки зрения, мы оба должны быть мертвы.

Он задумался. В данный момент можно было сказать, что Джэми умирает. Собравшись с силами, он продолжил:

— Я сообщил Прескотту, что правительственные службы не смогли узнать о том, что он находится в Кармеле. В конце концов, если бы я работал на правительство, я бы не действовал в одиночку. Прескотт исключительно уверен в себе и может решить, что ему наконец-то удалось замести все следы. Он может сделать то, чего от него вовсе не ожидают. Остаться дома. Где тот список, о котором я говорил?

Кавано имел в виду список людей, купивших или взявших в аренду недвижимость в районе Кармеля и Монтеррея в течение последних трех недель, а также тех, кто подавал заявки на игру в гольф на самых престижных из местных площадок.

Разерфорд передал Кавано несколько листов бумаги.

— Вот то, что есть на сегодняшний день. Сюда не входят люди, снявшие недвижимость напрямую, в обход риелтеров. Мы проверяем последние объявления в местных газетах, пытаясь связаться с собственниками предоставляемого в аренду жилья, чтобы узнать, с кем они договаривались.

— Больше, чем я ожидал, — сказал Кавано, глядя на листы. Казалось, свет стал еще ярче.

— Это весьма популярный район.

— Почему адреса находятся в основном за пределами Кармеля?

— Очень дорогая недвижимость. Мало кто может позволить себе такую. Кроме того, место столь хорошее, что очень немногие продают дома.

Кавано продолжал разглядывать список имен. На листах были указаны люди, проживающие в Пасифик-Гроув, Монтеррее, Сисайде, Кармеле и Кармель-Хайлэндс.

— Чтобы проверить все эти адреса, нужна куча народу. Много времени и усилий, чтобы не дать Прескотту заподозрить, что мы подбираемся к нему.

— Надеемся, что удастся частично сэкономить время и силы, если какие-то из этих имен покажутся вам подозрительными, — сказал сотрудник ФБР.

— Когда Карен делала новые документы для Прескотта, она, по идее, не должна была выбрать какое-то необычное имя. И еще помнить о том, чтобы оно не вызывало ни малейших ассоциаций с прежней жизнью Прескотта, — пояснил Кавано.

Сидевшие в комнате люди устало поглядели на него.

— Если только у нее не было нехорошего предчувствия относительно Прескотта, — добавил Кавано.

Во взглядах засветилась надежда.

— Если Карен подозревала, что оказалась в опасной ситуации, она наверняка выбрала такое имя, которое дало бы мне какой-то намек и возможность найти Прескотта.

— Вам? — переспросил агент.

— Она имела все основания полагать, что я постараюсь найти человека, причинившего ей вред.

— Вы были настолько близки?

— Я служил в «Дельта Форс» с ее братом. Он умер, истекая кровью, у меня на руках.

В комнате воцарилось молчание.

Кавано продолжал просматривать листы.

— Его звали... — Кавано ткнул пальцем в строчку. — Бен.

Разерфорд подошел к нему и прочел имя:

— Бенджамин Крамер.

— Кармель-Хайлэндс, — добавил Кавано. Он вспомнил, что, когда они ехали мимо этого поселка, он спросил Прескотта насчет этого места. «Небольшой поселок на утесе, обрывающемся в океан», — сказал тогда Прескотт, как нечто само собой разумеющееся. «Этот ублюдок живет там, — понял Кавано. — Я даже не догадывался, что проехал мимо его дома».

— Насколько можно быть уверенным в этом? — спросил Разерфорд. — Это может оказаться простым совпадением.

— Сначала я даже не обратил внимания на это имя. Бен никогда не настаивал на том, чтобы его называли полным именем. Для нас он всегда был просто Беном. Но у Прескотта пунктик насчет уменьшительных. Он четко оговорил, что его следует называть Дэниэлом, а не Дэном. Когда он придумал для себя псевдоним Джошуа Картер, он сразу же сказал персоналу спортивного клуба, что его следует называть Джошуа, а не Джош. Многие имена в списке написаны сокращенно — Сэм, Стив. На их фоне Бенджамин выглядит до ужаса формально.

— А что насчет фамилии «Крамер»? — спросил агент.

— До того, как попасть в аварию и стать инвалидом, Карен была помолвлена с парнем по фамилии Крамер. Как только этот урод узнал, что Карен не поправится до конца жизни, он расторг помолвку. Бен говорил, что единственным положительным исходом аварии было то, что Крамер не женился на Карен.

— Посмотрим на адрес. Кто из вас хорошо знает Хайлэндс? — спросил Разерфорд.

— У меня там тетя живет, — сказала женщина-полицейский, беря в руку телефон.

Разерфорд повернулся к другому полицейскому:

— У вас есть подробная карта района?

— В компьютере, через Интернет можно получить изображение со спутника.

— Тогда надо точно установить местоположение дома.

Зазвонил телефон. Один из полицейских снял трубку. Кавано одновременно и надеялся, и боялся того, что это звонят из больницы, но звонили по другому поводу.

Кто-то вставил в компьютер компакт-диск. На экране появились немногочисленные улочки Кармель-Хайлэндс. Полицейский ввел адрес.

— Вот здесь. На краю скального гребня, у самого обрыва.

Появилось увеличенное изображение со спутника. На нем виднелись крыши домов, растительность и линии улиц. Полицейский навел метку на нужный дом и еще увеличил изображение.

— Большой участок, — сказал Кавано.

— В Хайлэндс есть участки в гектар и даже больше.

— Большой дом.

— Судя по отбрасываемой тени, если сравнить с другими домами, он одноэтажный.

Женщина-полицейский закончила разговор со своей тетей и положила трубку.

— Там все друг друга знают. Когда этот парень приехал, она зашла к нему и принесла в подарок корзину фруктов. Он страдает избытком веса. Неприветлив. Сказал, что сидит на диете, и ему нельзя есть фрукты. В них фруктоза. Так и сказал — фруктоза. Она встречала его еще несколько раз. Похудел, отрастил эспаньолку. От нее виден его дом, сквозь деревья. В доме горит свет.

— В полвторого ночи? — переспросил агент ФБР.

— Может, он оставляет свет включенным даже тогда, когда его нет дома.

— Или пакует вещички, — добавил Разерфорд, хватая телефон. — В этом случае у нас не слишком много времени, чтобы поймать его.

7

Кавано стоял позади трех полицейских машин, поставленных вплотную друг к другу, чтобы образовать заграждение у въезда на неосвещенную улицу. Отсутствие нормального сна и нервное напряжение довели его до состояния, близкого к срыву. Он все больше беспокоился о Джэми. Перед тем как приехать сюда, он позвонил в больницу, но там пока не могли сказать ничего определенного о ее состоянии. Стоявшие рядом Разерфорд и его сотрудники разглядывали ближайшие дома в приборы ночного видения. Затем они сосредоточили свое внимание на крайнем в ряду доме. Он стоял на самом краю утеса. Позади его низенького силуэта можно было бы разглядеть гребни волн в океане, но вокруг него горело множество фонарей. Некоторые из окон в доме тоже были освещены.

— Я не видел, чтобы за занавесками кто-нибудь двигался, — сказал агент.

— Возможно, Прескотт уже сбежал, а зажженный свет должен ввести нас в заблуждение, — предположил кто-то другой.

Кавано скрестил руки на груди, пытаясь согреться. Холод пронизывал его, несмотря на то что он давно переоделся в сухую одежду. Страх за Джэми. И просто страх.

— Вы ничего и не увидите, — сказал он. — У Прескотта нет привычки расхаживать рядом с окнами.

Затем его внимание привлекли движущиеся фигуры. Полицейские вывели из очередного дома жившую в нем семью и отвели за ограждение. Людям заранее позвонили по телефону, разбудив их. Им было сказано, что не следует включать свет и необходимо выйти из дома через заднюю дверь, где их уже ждала вооруженная охрана.

— Это последние? — спросил Разерфорд.

— Шесть домов, шесть семей. Вывели всех, — ответил полицейский.

Из стоявшего позади ограждения грузовика раздавался шум. Одетые в черное люди надевали наушники радиостанций, бронежилеты, портупеи и шлемы. Десяток солдат из штурмового подразделения спецназа, проверяющих перед боем пистолеты и винтовки, сейчас больше походили на звездных десантников из фантастического фильма.

Разерфорд направился к ним. Следом пошел и Кавано.

Позади грузовика стоял мужчина средних лет в гражданском. Он показывал командиру штурмовой группы рисунок, на котором примерно набросал внутреннюю планировку дома Прескотта. Офицер освещал рисунок неярким красным фонариком, свет которого нельзя было заметить издалека.

— Когда вы последний раз там были? — спросил командир.

— Пять недель назад. Перед тем как предыдущий жилец уехал. Мы хорошо общались с Джэем. Чертовски жаль, что он заболел.

— С тех пор проводились какие-нибудь строительные работы? Не было ли рабочих? Или что-то другое, в этом роде?

— Я ничего такого не видел.

— Хорошо. Значит, так. Передняя дверь ведет в гостиную. Справа — комната с телевизором, запасная спальня и ванная. Слева — кухня, еще две спальни и туалеты. Кабинет. Великоват этот чертов домик. А это что за застекленные двери на выходе из гостиной?

— Они выходят на террасу, метра три в ширину. Она прямо над утесом. Со стороны утеса — парапет, высотой по пояс.

— А это место в задней части гаража?

— Прачечная.

— А рядом с ней?

— Затемненная комната. Я и Джэй любим... любили фотографировать, — хмуро проронил мужчина. — Занимались фотографией, пока он не заболел.

Командир показал рисунок солдатам и начал объяснять порядок действий при проникновении в дом. Когда они закончили, он повернулся к Разерфорду.

— Не знаю, как вы, а мы готовы.

— Еще раз хочу напомнить, что он нужен нам живым, — сказал Разерфорд.

«Значит, правительство все-таки хочет заключить сделку с Прескоттом», — подумал Кавано.

— Он вооружен?

— Насколько нам известно, у него винтовка «AR-15», переделанная так, чтобы вести огонь очередями. Пистолет калибра 9 миллиметров, возможно, не один.

— Если он начнет стрелять в нас...

— У вас есть слезоточивый газ. Светошумовые гранаты. В случае непосредственной угрозы жизни постарайтесь ранить его, но не убивать.

— А еще у него есть бронежилет из кевлара, — добавил Кавано.

Солдаты обернулись в его сторону и оценивающе посмотрели.

— Вы телохранитель? — спросил командир.

Кавано проигнорировал неверный термин.

— Я несколько раз сталкивался с ним. Он исключительно опасен.

Командир снова поглядел на Разерфорда.

— Вы говорили, что наш объект — биохимик.

— Правильно.

— Недоучка, вообразивший себя суперменом.

— Который уже убил по крайней мере пять человек, — добавил Кавано. — Он очень умен и гордится этим. Не следует недооценивать его.

— Мы забросаем его светошумовыми гранатами так, что он оглохнет на неделю вперед.

— Вам рассказали об оружии, которое он изобрел? — спросил Кавано.

— Какая-то штука, вызывающая страх?

— Гормон, распыляемый в виде аэрозоля.

— Гормон? — переспросил командир, глядя на Кавано так, будто хотел добавить: «Да ну?». — Мои ребята отслужили уже лет по семь. Захват какого-то там биохимика — просто каникулы по сравнению с тем, чем мы занимались. Мы привыкли к страху. Точнее, умеем его использовать.

— Знаю, — сказал Кавано.

Командир посмотрел на него внимательнее. Похоже, он не поверил, что Кавано в курсе того, о чем речь.

— Пока вы не испытаете это на своей шкуре, вы не поймете, насколько это мощная штука, — сказал Кавано. — Если вы почувствуете едкий запах...

— Это будет от того, что он обгадится от страха, увидев, как в его доме воцарится ад кромешный, — закончил за Кавано командир.

— Я думаю, мне надо войти первым, — сказал Кавано.

— Что?! — вскричал Разерфорд.

— Я готов к тому, что может произойти.

Кавано заранее ужаснулся предстоящей встрече с этим мерзким запахом и всем, что ему сопутствует, но он не мог позволить этим людям идти первыми. Они просто не понимают, что с ними произойдет.

— У меня больше шансов...

— Посмотри на себя, — перебил его командир. — Тебя так отделали, что ты просто не в состоянии участвовать в операции. Этот парень уже дал тебе взбучку прошлой ночью. Почему ты думаешь, что это не случится и сейчас? Конечно, ты хороший телохранитель, но сейчас пришла очередь профессионалов. Идем, — сказал он, обращаясь к солдатам.

Кавано разозлился. Хорошо, пусть попробуют. Он смотрел, как солдаты разделились на две группы и обошли ограждение, двигаясь в сторону деревьев по обе стороны улицы. Тренированные, опытные ребята, не хуже тех штурмовых групп, которые он видел в прошлом. Через пару секунд их уже не было видно.

Свет в окнах начал гаснуть.

— Что за... — начал было говорить кто-то.

— Возможно, он наконец-то решил лечь спать.

— Или освещение с таймером, — предположил полицейский.

— Немедленно прекратите операцию, — сказал Кавано Разерфорду.

— Командир говорит, что они выждут десять минут, — тихо произнес полицейский в наушниках, сидевший в грузовике. Если объект действительно лег спать, тем лучше. Они возьмут его тепленьким.

Дрожа от холода, Кавано смотрел на освещенный фонарями дом с погасшими окнами. У него возникло предчувствие, что, будь он вместе со штурмовой группой, ему бы сейчас было не слишком хорошо.

Прошло десять минут. На часах было 4:40. Полицейский в наушниках высунулся из грузовика.

— Они входят, — сообщил он.

Кавано увидел поднявшиеся среди деревьев темные фигуры. Они быстро переместились в зону, освещенную фонарями. Пробежав через газон перед домом, двое солдат подтащили к входной двери небольшой таран с ручками по бокам. Они выломали дверь с одного удара. По всей вероятности, в это же время другая группа точно так же проломила заднюю дверь. Люди в шлемах с винтовками наперевес вбежали внутрь. Внутри замигал свет, завыла сирена.

Следом послышались крики и стрельба.

8

— Боже мой, что происходит?! — вскричал Разерфорд. — Что это за сирена? Откуда этот мигающий свет?

— Прескотт, — коротко ответил Кавано.

Крики и стрельба стали еще громче.

— Вызывай подмогу! — крикнул Разерфорд радисту, сидевшему в грузовике, вынимая пистолет. — Мы должны войти внутрь и помочь им!

— Они стреляют друг в друга, — пояснил Кавано.

— Что?

— Во все, что движется! Если ты войдешь внутрь, они и тебя пристрелят!

— Но мы не можем просто...

Стрельба прекратилась. Крики затихли, но сирена продолжала завывать. Свет за занавесками мигал с такой частотой, что Кавано затошнило от одного взгляда на него.

— Ради всего святого, не входи, пока я не скажу. Кто-нибудь, дайте мне пистолет! — крикнул Кавано.

— Вы не имеете полномочий.

Кавано схватил фонарь, лежавший на полу грузовика. Увидев на столе помповое ружье, он схватил его другой рукой.

— Эй! — закричал радист.

Прежде чем кто-то успел остановить его, Кавано ринулся в обход заграждения. Добежав до каменного дома на правой стороне улицы, он начал медленно перемешаться от дерева к дереву, стараясь оставаться в темноте, а затем побежал к столбу, хорошо видному на фоне ночного неба.

Столб стоял справа от дома Прескотта. Приближаясь к мигающим окнам, от которых продолжал доноситься вой сирены, Кавано двигался все медленнее. Дойдя до последнего дома по правой стороне улицы, он обогнул его с неосвещенной стороны и пополз по узенькому заднему двору. За каменной стеной высотой по пояс скала обрывалась в океан. Сирена заглушала шум прибоя. Кавано подошел к высокому забору из красного дерева, отгораживающему этот участок от участка Прескотта. Столб стоял за забором, у самого дома.

На его верхушке виднелась большая серая коробка трансформатора.

Кавано задумался, стоит ли перебираться через забор, лег на землю и принялся разглядывать столб. Где-то должен быть счетчик и распределительный щит. Если отключить главный рубильник внутри, то сирена и мигающий свет выключатся. Но высовываться над забором, не зная, что там окажется, не хотелось. Следует предположить, что Прескотт закрыл распределительный щит на замок и поставил внутри что-нибудь такое, что выведет из строя человека, попытавшегося его открыть. Времени нет, так что остается только одно.

Кавано передернул помповый затвор, досылая патрон в патронник ружья, прицелился в трансформатор и выстрелил. Раздался грохот. Приклад толкнул его в плечо. В корпусе трансформатора появилась дыра сантиметров в двадцать. Картечь. Сирена и мигание не прекратились. Кавано еще раз передернул затвор. Наружу вылетела стреляная гильза. Он снова нажал на спусковой крючок. Вслед за грохотом выстрела раздался хлопок, и внутри трансформатора сверкнула вспышка. Посыпались искры. Сирена замолкла, свет в доме Прескотта погас.

Кавано осторожно подполз к краю забора и выглянул. Дом Прескотта был еле виден.

По улице загрохотали шаги. Раздались голоса приближавшихся к нему людей.

Неожиданно рядом появился Разерфорд.

— Хорошо. Это ты знал. Что теперь?

— Перед тем, как входить, надо разбить все окна.

— Разбить все...

— Чтобы бриз мог проветрить дом и внутри не осталось гормона. Иначе всякий, войдя внутрь, запаникует и начнет стрелять по любой тени. Те, кто остался в живых, сделают то же самое.

К ним подползли два фэбээровца. Другие сотрудники ФБР и полицейские заняли позиции, укрываясь за кустами и деревьями.

В тишине слышался лишь шум прибоя.

Из-за двери раздался стон.

— Тони! — закричал Разерфорд, обращаясь к командиру штурмовой группы.

Ответа не последовало.

«Это ничего не значит, — подумал Кавано. — Если Тони в порядке, он мог не выдавать свою позицию, отвечая на крик Разерфорда».

Из-за двери снова послышался стон.

Разерфорд снял с пояса портативную рацию.

— От них ничего не слышно? Прием.

Раздался щелчок ответного сигнала.

— Ничего.

Кавано услышал приближающийся звук сирен.

— Те, кто еще жив, умрут от потери крови, если мы не успеем отправить их в больницу.

— А Прескотт без труда выследит нас, если мы зайдем внутрь, чтобы забрать их.

Следующая фраза Разерфорда прозвучала, казалось, из ниоткуда.

— Ты знаешь, во что верят баптисты?

Кавано понял, что Разерфорд старается успокоить себя разговором.

— Не знаю, Джон. Расскажи мне об этом.

— Человек грешен.

— Истинно так, — ответил Кавано.

— Надежда лишь на милосердие божие.

— Истинно так.

— Бог милосерден, — сказал Разерфорд и ринулся к сосне, росшей перед домом Прескотта.

Кавано хотел побежать следом, но ноги отказались повиноваться. Представив себе запах гормона, он вдруг почувствовал, что ему хочется убежать как можно дальше от этого дома.

Разерфорд снова что-то сказал в микрофон. Звук сирен приближался. Агенты ФБР и полицейские постепенно перемещались в сторону дома.

— Действительно, Бог милосерден, — сказал Кавано. Услышав еще один стон, донесшийся через сломанную входную дверь, он побежал через газон, ругая себя за трусость. Добежав до стены дома, он встал между двумя окнами. Прижавшись к стене, Кавано схватил ружье за ствол и ударил прикладом в одно окно, а потом и в другое.

Справа и слева от него послышался звукбьющегося стекла. Полицейские и агенты ФБР последовали его примеру и начали разбивать окна прикладами ружей, стоя спиной к стене. Через тридцать секунд все окна в доме, включая те, что на задней стене, были разбиты.

Кавано ожидал, что Прескотт начнет стрелять. Ветер колыхал занавески, насквозь продувая дом.

— Что это за запах? — спросил полицейский.

— Выйди из дома! — закричал фэбээровец.

— Под прикрытие! Внутри что-то движется!

— Не стреляй, если не видишь цель! — крикнул Разерфорд.

Полицейский побежал в сторону от дома.

Следом за ним бросились два агента. Они бежали к ограждению в конце квартала.

Кавано попытался задержать дыхание.

Потом все-таки пришлось сделать вдох. Ветер донес до него знакомый едкий запах. Хотя он был не слишком сильным, мозг запаниковал. Кавано мгновенно вспотел. Он убежал бы, если бы паника не парализовала тело. Ветер уносил запах мучительно медленно. Вскоре внутри дома пахло только соленой водой и водорослями, но Кавано продолжал дрожать.

— Гостиная проверена! — крикнул кто-то внутри дома. Ветер дул с моря, и группа смогла войти в дом с противоположной стороны.

— В зале проверено!

— В гостевой проверено!

— В ванной проверено!

За разбитыми окнами замелькали лучи фонарей. Это фэбээровцы и полицейские вошли через переднюю дверь.

— Вторая спальня проверена!

— Вторая ванная проверена!

— Кабинет проверен!

Перекличка продолжалась. Поисковая команда перешла в другие комнаты. Кавано переступил через порог. На смену едкому запаху гормона пришел запах пороха и металлический запах крови.

— Убрать заграждение! Пропустите машины «Скорой помощи»! — крикнул в рацию Разерфорд.

Кавано увидел, как он наклонился к лежавшему на полу человеку. В свете фонаря виднелась залитая кровью форма штурмового отряда. Лежавший был убит выстрелом в лицо.

Переходя из комнаты в комнату, Кавано натыкался на другие тела, залитые кровью. Слава богу, некоторые из людей еще двигались и стонали. Бронежилеты спасли их от повреждений внутренних органов. Но пулевые ранения рук и ног все равно могли привести к смерти от потери крови.

В разбитых окнах замигали сигналы двух машин «Скорой помощи», подъехавших к дому. Кавано посмотрел на закрепленные в углах комнат стробоскопические лампы и сирены.

— Главная спальня проверена!

— Главная ванная проверена!

— Гараж проверен!

— Прачечная проверена!

— Фотолаборатория проверена!

В дом вбежали санитары с фонарями и носилками в руках. Они обследовали каждого раненого, прилагая все усилия, чтобы спасти тех, кто остался в живых.

— Ты был прав, — сказал Разерфорд. — Они стреляли друг в друга.

— Стробоскопические лампы мигали с частотой автоматной очереди, — ответил Кавано. — Возможно, они расставлены так, чтобы давать тень, похожую на человека с оружием в руках. Сирены создали дополнительное отвлекающее воздействие. Куда ни глянь, эти ребята повсюду видели опасность и не могли отличить тени от силуэтов друг друга. Стоило одному из них запаниковать и открыть огонь, все остальные тоже начали стрельбу. Они столкнулись с таким страхом, который им никогда не доводилось испытывать, и перебили друг друга.

— Профессионалы, — с горечью произнес Разерфорд.

— Точно такие же, как те пятнадцать рейнджеров, потерявшие контроль над собой и перестрелявшие друг друга в болоте во Флориде, — сказал Кавано. — Проклятье, где же Прескотт?

Прибыло подкрепление. Два десятка фэбээровцев и полицейских с фонарями в руках снова обыскали дом сверху донизу.

— Ни в подвале, ни на чердаке его нет, — ответил Разерфорд.

— Крыша двускатная. Под ней должно быть свободное пространство, — сказал Кавано.

— Двое агентов дважды проверили все наверху, дюйм за дюймом. Наверху Прескотта нет.

— Когда штурмовая команда подошла к дому, он выключил свет. А внутри стояли датчики движения, включившие стробоскопические лампы и сирены, — сказал Кавано.

— Значит, он выбрался через заднюю дверь, — предположил Разерфорд. — Проверьте соседние дома и участки. Пошлите патрули вдоль улиц и на шоссе. Если он движется пешком, он не мог уйти далеко.

— В том-то и проблема, — сказал агент.

— Проблема?

— В гараже ни одной машины. Возможно, он спрятал ее где-то рядом.

Кавано впервые в жизни услышал, как Разерфорд чертыхнулся.

Щелкнула радиостанция. В ней послышался голос радиста, оставшегося в грузовике.

— Этот телохранитель далеко? Прием.

— Стоит рядом со мной. Прием.

— Скажите ему, что позвонили из больницы.

9

Кавано сидел в углу палаты интенсивной терапии. Свет резал глаза. Одетая в больничную сорочку и накрытая одеялом Джэми лежала на койке напротив. Ее лицо было бледным. К груди тянулись провода ЭКГ, в вену на левой руке была введена капельница. Изо рта торчала трубка аппарата искусственного дыхания. Мигали и пищали приборы, отслеживающие пульс, давление крови и сердечный ритм.

Один из хирургов, худощавый, с латиноамериканской внешностью, закончил осмотр и повернулся к Кавано.

— Она очень крепкая.

— Да, — согласился Кавано.

— В ближайшие двенадцать часов можно будет сделать более точные выводы, но у нее отличные показатели для такого состояния. Есть повод надеяться на лучшее.

Глядя на Джэми, Кавано кивнул.

— Она должна благодарить за это вас, — добавил хирург. — Если бы вы не остановили кровотечение при помощи гидроизоляционной ленты, она не дожила бы до больницы.

— Нет, — ответил Кавано. — Ей не за что меня благодарить.

Врач изумленно посмотрел на него.

— Если бы я послушался ее, в нее никто бы не стрелял.

Аппарат ЭКГ продолжал попискивать.

— Можно мне остаться здесь? — спросил Кавано.

— Обычно мы не разрешаем...

Кавано посмотрел на врача.

— Хорошо, — согласился хирург.

— Свет, — сказал Кавано, отворачиваясь в сторону. — Можно чем-нибудь прикрыть ей глаза?

— Когда мы закончим, мы убавим яркость.

— А сейчас?

— Я попрошу медсестру, чтобы она принесла салфетку.

— Спасибо.

Спустя тридцать секунд Кавано остался наедине с Джэми.

Аппарат искусственного дыхания шипел, жужжал и пощелкивал, заставляя грудь Джэми подниматься и опускаться.

— Прости меня, — сказал Кавано.

Мышцы болели. В глаза будто песку насыпали. Кавано закрыл их и вытянулся, откинувшись на пластиковую спинку стула. Он тут же заснул и не проснулся даже тогда, когда медсестры пришли, чтобы проверить состояние Джэми и заменить капельницу.

10

Было около двух часов дня. Кавано ехал по Первому шоссе во взятой под залог полицейской машине без маячков и опознавательных знаков. Он остановил машину неподалеку от поворота на Кармель-Хайлэндс, который привел бы его прямиком на ту улицу, где стоял дом Прескотта. Выйдя из машины, он пошел вдоль дороги, держась поближе к деревьям. Стоял погожий день, небо было очень красивым, но Кавано это не волновало. Он разглядывал верхние ветки деревьев, медленно подходя к ним сбоку и запрокидывая голову. Для того чтобы рассмотреть их получше, он снял солнцезащитные очки.

Не найдя того, чего ожидал, он вытащил бинокль и начал разглядывать ветви деревьев вдали, стараясь при этом все так же держаться подальше от дороги. Он обращал особое внимание на те места, где ветки соединялись со стволами. Через десять минут объектом его пристального внимания стала высокая монтеррейская сосна в двенадцати метрах от поворота. Он навел бинокль на развилку ветвей и кивнул.

11

Кавано сделал следующую остановку в том месте, где дорога выходила к улице. Он снова покинул машину и пошел по обочине, приближаясь к повороту. Теперь он уже знал, что надо искать, и нашел следующую миниатюрную видеокамеру за пять минут. Ее объектив был размером с миниатюрный фонарик, а крепилась она к развилке ветвей при помощи металлической петельки. Петелька была покрашена в светло-коричневый цвет и сливалась со стволом. Похоже, это камера наподобие тех, которые Прескотт, по его словам, установил в гараже, чтобы обнаружить возможную слежку. «Интернет забит их рекламой. Проследите за няней, ухаживающей за вашим ребенком. Поглядите на то, как загорает несовершеннолетняя дочь вашего соседа», — сказал он тогда.

Или погляди на то, как полиция стягивает силы к твоему дому, пытаясь застать тебя врасплох. В эту ночь Прескотт мог следить за каждым их шагом, начиная с того момента, как машины свернули с шоссе и Разерфорд приказал перекрыть дорогу на время операции, которую должна была провести штурмовая группа. Кавано вспомнил, как в доме погас свет. Через пару секунд после того, как штурмовая группа спецназа начала приближаться к нему. Конечно, Прескотт понимал, что ярко освещенный дом отвлечет внимание и поможет выиграть время. Когда спецназовцы пошли на штурм, он выключил свет, включил датчики движения, приводящие в действие сирены и стробоскопические лампы, и распылил внутри дома гормон.

Не заходя в поле зрения камеры, Кавано вернулся к машине. Выехав на улицу, на которой стоял дом Прескотта, он принялся рассматривать ее, глядя вдаль. Впервые у него появилась возможность рассмотреть дом Прескотта при дневном свете. Невысокий, в современном стиле, сложенный из каменных блоков. К главному входу вела изогнутая подъездная дорога, обрамленная кустами. Ворота гаража, рассчитанного на две машины, были распахнуты. Вокруг всего участка натянута закрепленная на деревьях желтая лента с надписью «Место преступления. Не входить».

Кавано увидел еще много интересного. Справа от дома стояла машина электромонтажников. Подъемная площадка находилась рядом с трансформаторным коробом. Двое рабочих меняли трансформатор, снимая тот, который Кавано вывел из строя ночью. Бородатый мужчина на улице вытаскивал из кузова грузовика листы фанеры. Половина разбитых окон на фасаде дома были уже закрыты ею. На левой стороне улицы стояли две полицейские машины, развернутые в сторону Кавано, и темный седан без каких-либо знаков, в котором Кавано узнал машину Разерфорда и одного из его помощников.

Он медленно развернул машину напротив дома, используя эту возможность для того, чтобы незаметно осмотреть углы крыши. Там стояли небольшие коробочки с отверстиями. Возможно, домики для птиц. А может, и маскировка для таких же миниатюрных видеокамер.

Поставив машину рядом с полицейскими, Кавано вышел наружу. Из дома появился Разерфорд. Он смотрел на Кавано устало.

— Состояние твоей жены хоть как-нибудь улучшилось? — спросил он. Несмотря на то, что он сменил одежду и побрился, его лицо выглядело измученным. Заживающие синяки придавали его черной коже серый оттенок.

— Она все еще без сознания, — с трудом произнес Кавано. — Но хирург сказал, что у нее отличные показатели жизненных функций, лучше, чем можно было ожидать. Появилась надежда.

— Хорошо, — с облегчением ответил Разерфорд. Но следующая его фраза прозвучала обиженно. — Я случайно узнал, что ее зовут Джэми, а не Дженнифер.

— Извини.

— Конечно.

— Я считал, что чем дольше сохраню в секрете ее настоящее имя, тем лучше, и она не влипнет в это дело окончательно.

— Но это произошло, не так ли?

— Да, она влипла в это дело по уши.

— Зачем ты здесь?

— Мне нечего делать в больнице. Ждать... — Кавано не смог закончить фразу и огляделся. — Я надеялся, что моя помощь может вам пригодиться.

— Даже не знаю, что сказать. Прескотт давно смылся. Либо он припрятал машину где-то неподалеку, либо ухитрился украсть. Мы разослали ориентировки в прилегающие районы. Дорожным патрулям. В аэропорты, морские порты, железнодорожные и автобусные станции. Мы ищем ту машину, которую он ставил на набережной в Пасифик-Гроув, когда встречался с тобой. И минивэн, который, по твоим словам, стоял в гараже, там же, где «Порше».

Ремонтник начал прибивать очередной лист фанеры поверх разбитого окна.

— Эксперты закончили работу? — спросил Кавано, кивнув головой в сторону входной двери.

— Не нашли ничего полезного. Мы конфисковали его компьютер и все документы. Возможно, они хоть как-то помогут.

Войдя внутрь, Кавано услышал голоса, доносящиеся из комнат. Полицейские и агенты ФБР проводили последний осмотр дома. В свете дня дом выглядел огромным. Дорогая отделка в современном стиле идеально сочеталась с архитектурой дома, но почти вся мебель была разбита и изрешечена пулями. Стены, на которых в красивых рамках висели черно-белые фотографии с видами окрестностей Кармеля, тоже не избежали этой участи. Повсюду валялось битое стекло. Ветер с океана уносил запах крови, исходящий от пятен на полу из благородных пород дерева внутри очерченных мелом силуэтов.

Кавано поглядел на стробоскопические лампы в углу комнаты. Маленькие разноцветные колбы торчали в разные стороны, напоминая произведение какого-нибудь абстракциониста. Если бы кто-то увидел их через окно, они не вызвали бы никакого подозрения.

— Наши потери все те же? — спросил он.

— Пять человек убиты. Пять — с тяжелыми ранениями, но в стабильном состоянии. Похоже, они выживут.

— И то хорошо.

Кавано прошел через гостиную и открыл застекленные двери. Поднырнув под очередные желтые ленты с надписью: «Место преступления», он вышел на террасу шириной метра три, сложенную из каменных плит. По бокам стояли горшки с цветами и кустами. Кавано перегнулся через парапет высотой по пояс и глянул вниз. Скала резко обрывалась в океан, в десяти метрах внизу бушевали волны. Водяная пыль долетала даже сюда.

— Мы послали людей на лодках, чтобы поискать в воде тело, на тот случай, если бы у Прескотта хватило ума попытаться спуститься вниз, — сказал Разерфорд.

— Лучше проверить. Кавано старался вести себя как ни в чем не бывало.

Он спокойно повернулся назад и посмотрел на птичьи домики под крышей, висевшие по углам дома. Они были направлены в разные стороны. Если внутри домиков стоят видеокамеры, а Кавано был уверен в этом, Прескотт мог наблюдать за всем периметром своего участка.

Кавано зашел обратно в дом. Ремонтник забивал гвозди, прикрепляя очередной лист фанеры. Четверо полицейских направились к выходу, а два агента ФБР дожидались Разерфорда.

— Мы подождем, пока починят электросеть и заколотят окна, а потом закроем дом, — сказал он.

Кавано кивнул.

Он осмотрел кабинет, спальни и ванные комнаты, потом пошел в гараж и проверил прачечную и фотолабораторию.

Разерфорд сопровождал его повсюду.

Наконец Кавано вернулся к главному входу и снова осмотрел фасад, покачав головой.

— Видишь, я же говорил, — сказал ему Разерфорд.

— Попытка — не пытка. Ты же не осудишь меня за это.

— Правильно. За это — не осужу.

— Лучше мне было остаться в больнице.

12

— Нет, сэр. Никаких изменений, — ответила медсестра.

— Чем могу помочь? — спросил жилистый усатый мужчина, продавец в оружейном магазине.

— Мне нужно ружье.

— Какая-то конкретная модель?

— Помповый «ремингтон 870» двенадцатого калибра.

— Да уж, конкретная. Вы случайно не из органов правопорядка?

— Нет. А почему вы спросили?

— Эту модель предпочитает большинство полицейских, а также спецназ армии США.

— Правда, что ли? — переспросил Кавано.

— Мне нужна самая надежная пила по металлу и несколько полотен к ней, — сказал Кавано продавцу в хозяйственном магазине.

— Мне нужна надувная лодка в комплекте с подвесным мотором, — сказал Кавано продавцу в магазине, торгующем излишками армейского снаряжения...

13

Кавано вошел в комнату мотеля и поглядел на косметический набор Джэми, лежащий на тумбочке. Он позвонил в больницу, но секретарь снова сказал ему, что изменений нет.

Он снял матрац и прикрепил ружье к раме кровати при помощи купленных в хозяйственном магазине струбцин так, чтобы ствол выступал за край. Потом взял в руки пилу и начал пилить ствол в десяти сантиметрах от дульного среза. Ружье должно было стать более компактным. Так поступали многие полицейские. Потратив час времени и несколько полотен, он добился желаемого результата. На время он не обращал никакого внимания. Его мысли были заняты более важными делами.

Он снова позвонил в больницу. «Никаких изменений». Он открыл две коробки с патронами, снаряженными дробью номер два. Крупная дробь давала хорошую кучность на большом расстоянии.

Чтобы еще больше улучшить точность, он взял в руки новенький эмерсоновский нож, купленный в том же оружейном магазине, и принялся надрезать гильзы по периметру в районе границы между пороховым зарядом и дробью, в двух третях от края. Работать надо было аккуратно, чтобы пластиковые патроны не развалились в руках, но в то же время сделать надрез достаточно глубоким, чтобы при выстреле часть гильзы вылетела из ствола с дробью внутри. В результате дробь летела максимально компактно, разлетаясь в стороны только при попадании в цель и создавая эффект, близкий к взрыву.

14

Когда стемнело, Кавано поехал по Первому шоссе и выехал на низенький мост к югу от Пойнт-Лобос, рядом с Хайлэндс. Береговая линия в этом месте наилучшим образом подходила для задуманного. Кроме того, это было именно то место, где Прескотт столкнул в воду их «Таурус». Кавано припарковал машину на обочине, дождался, когда на дороге не будет машин, и столкнул вниз свернутую в рулон надувную лодку. При помощи баллончика он быстро надул ее и пришвартовал к скале. Затем, соблюдая все мыслимые предосторожности, дважды сходил к машине и принес на берег подвесной мотор и плавучий герметичный контейнер со снаряжением. Под одеждой на нем был надет мокрый гидрокостюм, и теперь оставалось только снять спортивную куртку. Он надел резиновые перчатки и ботинки, чтобы защитить от повреждений руки и ноги, и отчалил от скалы. Заведя мотор, он вывел лодку в залитое лунным светом море и повернул, держась в ста метрах от берега и огибая скалы, на которых светились огни Хайлэндс, служившие ему маяком.

Оказавшись напротив утеса, на котором стоял дом Прескотта, Кавано заглушил мотор и взял в руки весла, чтобы подойти к берегу тихо. Электрическую сеть в доме починили, и на участке горели несколько фонарей, давая ему хороший ориентир. Но волны и течение мешали управлять лодкой. Он вспотел и постоянно перемещался от борта к борту, чтобы не перевернуться.

Подойдя ближе к утесу, он понял, что еще немного, и волны опрокинут лодку и разобьют ее о скалы. В лицо летела холодная водяная пыль. Надев на голову капюшон гидрокостюма, он взял в руки ласты и маску с трубкой и тоже надел их. Потом он перекинул за борт плавучий контейнер со снаряжением и соскользнул в воду. В первую секунду она обожгла его холодом, чуть не лишив способности двигаться, но затем тонкий слой воды между гидрокостюмом и телом согрелся, и холод отступил. Незащищенным осталось только лицо. Подводное течение было очень мощным. Кавано пришлось приложить все силы, чтобы плыть сквозь бурлящие волны, ведя на буксире плавучий контейнер за привязанную к нему прочную нейлоновую веревку, конец которой он обмотал вокруг левого запястья. Волна подняла его и чуть не ударила о скалу. Сердце билось до отвращения часто. Он чуть было не передумал и не поплыл обратно к лодке, не дожидаясь, пока течение унесет ее в открытое море.

Но Кавано не позволил себе поддаться страху и вернуться. Если он сделает это, такой поступок станет первым из многих случаев, когда он позволит себе сдаться. Волна снова подхватила его, подняла, а затем опустила. Сильно выдохнув, он продул трубку от залившей ее воды и поглядел сквозь покрытое брызгами стекло. Приспособившись к ритму прибоя, он начал грести руками и ногами, уворачиваясь от выступающих камней. Очередная волна ударила его об утес. Если бы не мягкий гидрокостюм, он бы содрал кожу на плече об этот гранит. Вздрогнув от удара, он схватился за камень, но волна смыла его обратно. Следующая волна снова ударила его о камни. Кавано застонал, но успел ухватиться за щель в скале. Сжав пальцы покрепче, он схватился за камень другой рукой. Потом он нашел еще одну трещину, выше над водой, и подтянулся вверх прежде, чем следующая волна окатила его с ног до головы и чуть не утащила обратно.

Карабкаясь по скале над громыхающими волнами, Кавано остановился, освободил одну руку, снял с головы маску с трубкой и бросил ее вниз. Потом он стряхнул с ног ласты. Поставив ноги, обутые в резиновые ботинки, на карниз, он остановился, сделал глубокий вдох и полез вверх. Вокруг царила абсолютная темнота, наполненная лишь водяной пылью. Кавано заранее обрезал на перчатках кончики пальцев, чтобы лучше хвататься за выступы камней, но оставшаяся часть перчаток все равно ограничивала подвижность рук. Вскоре ему пришлось остановиться. Поочередно освобождая руки, он стянул зубами перчатки и бросил их в бушующие внизу волны. Ладони сразу замерзли, но не настолько, чтобы помешать ему держаться за камни и продолжать подъем.

Подтягиваясь все выше и выше, Кавано следил за петлей на левом запястье. К ней была присоединена катушка с фиксатором. Перед началом подъема он снял трос с фиксатора, позволив ему свободно разматываться. Плавучий контейнер болтался внизу, в полосе прибоя. Таким образом его вес не мешал Кавано подниматься вверх по скале. Еще выше. Похоже, пальцы начали кровоточить. Плевать. Главное — не сдаваться. Кавано нашел новую зацепку на стене, подтянулся, поставил ноги в трещину и выпрямил их. В очередной раз вытянув руки вверх, он нащупал ими край каменной стены. Сознание того, что эта часть испытания практически закончилась, придало ему сил.

Миниатюрные видеокамеры, спрятанные в птичьих домиках, были направлены в разные стороны, давая обзор всего участка, но ограниченный небольшими отверстиями угол зрения объективов не позволял им держать под контролем середину террасы, отгороженной от утеса каменной стеной. Кавано подтянулся на руках и влез на кромку стены шириной в тридцать сантиметров. После этого он потянул за нейлоновый трос. Плавучий контейнер со снаряжением начал подниматься вверх. С него стекала вода. Тем временем Кавано принялся разглядывать заднюю стену дома, рядом с которой он очутился. Фонари ярко освещали углы дома и застекленные двери, ведущие внутрь. Поверх разбитых стекол тоже были приколочены листы фанеры, а на двери болтался висячий замок. Поперек террасы была натянута лента с надписью «Место преступления», а к фанере была прибита доска с предупреждением, что вошедшие в дом будут наказаны как нарушители закона.

Кавано расстегнул «молнию» на контейнере и вынул оттуда обрезанное ружье и нейлоновый патронташ, который он перекинул через правое плечо. Потом он извлек эмерсоновский нож и повесил его на клипсе на воротник гидрокостюма. Достав набор отмычек, Кавано снял с головы капюшон гидрокостюма и вынул из контейнера последний предмет — очки с прибором ночного видения. Он случайно наткнулся на них в магазине излишков армейского снаряжения, когда покупал надувную лодку «Зодиак». Продев голову сквозь ремешок, он повесил очки себе на шею.

Совершив все приготовления, он спрыгнул на каменный пол террасы и присел. Добравшись на четвереньках до дверей, он оказался в зоне, не просматриваемой видеокамерами, и быстро достал отмычки. Лишь в этот момент он рисковал быть замеченным.

Открыв дверь, Кавано ринулся внутрь, на ходу надевая очки и выставив перед собой ружье.

Через очки коридор был виден так, будто он освещен слабым зеленым светом. Кавано осмотрелся, глядя на опустошение в гостиной, потом прошел через телевизионную, гостевую и ванную комнаты. Они не слишком его интересовали, но следовало убедиться в том, что здесь нет никакой ловушки. Удовлетворившись результатами осмотра, он пополз на противоположную сторону дома. Резина гидрокостюма скрипела о битое стекло. В воздухе все еще витал едва заметный запах пороха. И тут Кавано понял, что его проникновение в дом не осталось незамеченным. Запах пороха перебила знакомая едкая вонь гормона.

До сих пор ему было вполне тепло внутри гидрокостюма. Но пот, начавший струиться изо всех пор на теле, создал ощущение, похожее на пребывание в сауне. Кавано стало дурно. Он рискнул, убрав правую руку с ружья, чтобы расстегнуть костюм на груди, но это не дало никакого эффекта.

В свое время, когда он оказался в подвале у Карен, он думал, что испытал на себе действие гормона в полную силу. Но теперь запах казался просто невыносимым. Кавано понял, что он плохо представлял себе истинную мощь оружия, изобретенного Прескоттом. Ноги отказывались держать его в стоячем положении. Живот будто обожгло одновременно жаром и холодом. Пульс стал таким частым, что Кавано чуть не потерял сознание.

Какая-то часть его сознания хотела немедленно свернуться клубочком и молить лишь о том, чтобы этот кошмар кончился. Другая часть приказывала быстро вертеться из стороны в сторону, держа перед собой ружье. Светящееся зеленое изображение перед глазами помутнело. Очки запотели изнутри. Ощущая, что все вокруг таит в себе угрозу, сузившимися от страха глазами он увидел в коридоре, ведущем в главную спальню, фигуру мужчины с наведенным на него пистолетом в руке. За миллисекунду до того, как нажать на спусковой крючок, он понял, что это всего лишь тень. Именно так вели себя солдаты из штурмовой группы и рейнджеры в болоте Флориды.

Единственным преимуществом, по сравнению с ними, было то, что Кавано уже подвергался воздействию гормона и знал, чего ждать. Когда запах стал таким едким, что от него появилась горечь во рту, Кавано услышал какие-то тихие звуки. Потом он осознал, что это жалобное повизгивание пытается вырваться из его собственного горла. Легкие совершали судорожные вдохи и выдохи, казалось, сами по себе, и от этого повизгивание становилось все громче. Оно чуть не перешло в крик, но Кавано подавил его, рванувшись в коридор, ведущий в главную спальню.

Вбежав внутрь спальни, он не стал раздумывать и теряться в догадках. Посреди огромной комнаты стояло роскошное кресло. Рядом с ним лежал пульт видеоигры. Всю стену над кроватью занимала огромная панель плазменного телеэкрана, рядом с которой стояла тумба с электроникой. Справа от экрана была задвигающаяся дверь, ведущая в большой стенной шкаф. Когда Кавано побывал здесь днем, он увидел там висевшую на вешалке куртку Прескотта и полки из кедра, на которых лежали дорогие майки, футболки и свитера.

Он выкатил из угла комнаты тумбочку и с силой задвинул ее в дверь. Вешалки сломались. Потом он сдернул со стены плазменную панель и опрокинул тумбочку с аппаратурой. Экран лопнул. Стена около кровати была полностью открыта, а выход — заблокирован. Кавано вытащил из патронташа затычки и дрожащими пальцами с трудом вставил их в уши. Запах стал таким сильным, что ему хотелось согнуться и опорожнить желудок. Чертыхнувшись, он сделал шаг назад и выстрелил в стену, взяв прицел на метр ниже потолка. Отдача чуть не опрокинула его. Дрожащее тело отказывалось стоять. Но надрезанная гильза разорвалась в точности так, как он ожидал, и кусок гильзы с дробью внутри полетел вперед, как миниатюрная ракета. При ударе картечь разлетелась в стороны, проделав в стене отверстие в кулак величиной. Через дыру в комнату проник слабый свет.

Кавано передернул помповый затвор, выбросив остатки стреляной гильзы и дослав в патронник новый патрон. Он яростно нажал на спусковой крючок, прицелившись на метр левее пробитого первым выстрелом отверстия. Мини-ракета проделала в стене еще одно отверстие в кулак величиной. И еще. И еще. Через отверстия в комнату проникал слабый синеватый свет. В «ремингтон 870» можно было зарядить пять патронов — четыре в магазин и пятый в патронник. Кавано быстро израсходовал их, постепенно спуская прицел ниже. Запах пороха частично заглушил вонь гормона. Дрожащими пальцами Кавано достал из патронташа патроны и принялся лихорадочно засовывать их в отверстие на нижней стороне ружья. Несмотря на торчащие в ушах затычки, он услышал приглушенные крики, доносившиеся из-за стены.

Он продолжил дырявить стену, опустив прицел на полтора метра от потолка. С каждым разом, когда Кавано передергивал затвор и стрелял, Прескотт кричал все громче. Через дыры в стене проникало все больше света. Спальня заполнилась пороховым дымом. Перезарядить. Выстрелить. Перезарядить. Выстрелить. Кавано перевел прицел на высоту в метр над полом. Оттуда доносились крики Прескотта. Ему пришлось прижаться к полу, чтобы картечь не попала в него.

— Ты почти заставил меня поверить в то, что смылся отсюда! — прокричал Кавано. Сквозь затычки звук его собственного голоса казался идущим откуда-то издалека. — Но потом я нашел видеокамеры снаружи дома!

Кавано передернул затвор и выстрелил. В метре над полом образовалось еще одно отверстие. Прескотт продолжал прятаться на полу, перепуганный до смерти. Щепки и осколки пластика летели в разные стороны. В спальне становилось все светлее.

— Очень много камер! — проревел Кавано. — А камеры должны передавать сигнал на мониторы! Так где же, черт побери, эти мониторы?

Кавано выстрелил еще раз. Одурманенный гормоном организм едва не приказал мочевому пузырю опорожниться.

— Куда подевался огромный стенной шкаф, который был пристроен к спальне?

Кавано передернул затвор и выстрелил. Сквозь дыры виднелись светящиеся мониторы, стоящие на полках на левой стене внутри маленькой комнатки. Выстрелы не попадали по ним.

— Нет ничего проще, чем поставить внутри перегородку и сделать незаметную дверь, закрывающуюся изнутри!

Кавано снова нажал на спусковой крючок. Он прекрасно понимал, что соседи услышат выстрелы и вызовут полицию. Плевать. К тому времени, как полиция появится здесь, он покончит с этим делом.

— Ты, наверное, привез строительные материалы в том минивэне, который стоит в платном гараже?

Ружье снова громыхнуло, послав очередной заряд картечи в стену.

— Соседи никогда бы не догадались, что ты перегородил стенной шкаф! Поставил там все! Полки для мониторов! Вентиляционный короб, подсоединенный к основному! Койку! Запасы еды! Мини-туалет! Все точно так же, как тогда, когда я впервые встретил тебя! Ты тогда прятался в норе! И сейчас ты опять в норе!

Кавано нажал на спусковой крючок и продырявил стену посередине. Свет от мониторов, проникающий сквозь дыры, начал мешать работе очков ночного видения. Он поднял их на лоб.

— Все так глазели на огромный, во всю стену, телевизор, что и представить себе не могли, что ты за ним прячешься! Через пару дней, когда полиция прекратила бы поиски, ты бы под покровом темноты выбрался из дома! Украл бы машину и уехал в Сан-Франциско, прежде чем кто-то догадался, что машина угнана! Никто бы не связал этот случай с твоим исчезновением, особенно если бы ты стер все отпечатки пальцев, так, как я тебя научил!

Руки и лицо Кавано были залиты потом. Он передернул затвор, выбросив последнюю стреляную гильзу, и снова принялся заряжать ружье.

Неожиданно его оглушили выстрелы и свист пуль, вылетающих из искореженной стены. В разные стороны полетели щепки и осколки пластика. За стеной грохотала штурмовая винтовка. «AR-15», которую он забрал у Роберто, — понял Кавано, бросаясь на пол. Затычки приглушали грохот автоматной очереди лишь частично. Через спальню полетели куски стены, пули крошили изголовье кровати и стену позади Кавано. Посыпались осколки стекла от ламп и вставленных в рамки фотографий. Сквозь дыры в стене был виден мигающий отблеск вспышек выстрелов.

Стрельба прекратилась так же внезапно, как началась. Кавано показалось, что он слышит ругань и скрежет металла. Прескотт пытался вытащить заклинивший патрон. В следующее мгновение остатки стены разлетелись в стороны. Прескотт с пронзительным криком проломился сквозь нее. На его мускулистом торсе не было надето ничего, кроме бронежилета. Залитая потом бритая голова и мощные руки блестели в свете мониторов. Несмотря на слабое освещение, было видно, как сверкают его глаза. Жесткая линия челюсти и подбородка создавали впечатление загнанного в угол яростного хищника. Бросив на пол винтовку, он перепрыгнул через разбитый телевизор и кинулся на Кавано. Сила удара была такова, что Кавано почувствовал, как воздух с шумом вышел из его легких. Надетый на Прескотте бронежилет из кевлара усилил удар, и у Кавано потемнело в глазах. Прескотт сомкнул свои мощные руки на горле Кавано. Кавано ощутил, как кости и хрящи в горле прогибаются внутрь, готовые сломаться. Задыхаясь, он поднял руки и резко ударил ладонями по ушам Прескотта. Тот завопил от боли и откинулся назад.

Хватая ртом воздух, Кавано перекатился в сторону, к тому месту, где лежало ружье, которое он уронил. Но Прескотт отбросил его руки ударом ноги, первым схватил ружье и нажал на спусковой крючок. Даже сквозь затычки Кавано услышал грохот выстрела и свист куска гильзы с картечью, пролетевшего над его головой. Мини-ракета попала в пульт видеоигры и разнесла его вдребезги. Прескотт, похоже, не имел опыта обращения с таким оружием, и перезарядка заняла у него много времени. Кавано бросился на него, и они упали, выломав остатки застекленных дверей. Фанера, прибитая вместо стекла, поддалась, и они вывалились на ярко освещенную террасу.

У Кавано глаза заболели от яркого света. Прескотт отскочил назад и вскинул ружье.

— Оно тебе не поможет, — дрожащим голосом произнес Кавано. Страх, вызванный гормоном, все еще терзал его. Но прохладный ветер с океана уже начал прочищать горло и ноздри. — Когда ты проломил стену, я успел зарядить только один патрон.

— Правильно, — ответил Прескотт.

Кавано вытащил эмерсоновский нож, висевший на клипсе на воротнике гидрокостюма, и одним движением большого пальца открыл его. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, он прочистил легкие. Свежий воздух не устранил воздействие гормона, но не позволил ему усилиться.

— Дурачок, с ножом на ружье, — припомнил Прескотт.

— Старая шутка.

— Но смеяться буду только я, — ухмыльнулся Прескотт, нажимая на спусковой крючок.

Ничего не произошло.

— Снова принимаемся за учебу, — сказал Кавано.

Открыв рот, Прескотт посмотрел на ружье. Кавано вынул из ушей затычки и услышал приближающийся звук сирен.

— Как насчет того, чтобы поучиться бою на ножах? — спросил Кавано, делая выпад.

Прескотт отскочил назад.

— Он основывается на удержании равновесия, — добавил Кавано, делая следующий выпад.

Прескотт отскочил в сторону.

— А также на ловкости.

Молниеносным движением Кавано сделал крестообразное движение лезвием вперед-назад и вверх-вниз.

Прескотт поднял ружье, собираясь ударить им, как бейсбольной битой.

— А еще этот бой основывается на знании уязвимых зон тела, которые можно резать. Одни — чтобы убить быстро. Другие — чтобы убить не сразу.

Прескотт стоял на месте. Потом он сделал резкий вдох, невольно выдав свое намерение атаковать. В следующую секунду он бросился вперед.

В тот момент, когда Прескотт взмахнул ружьем, Кавано присел. Резанув лезвием правое предплечье Прескотта, он отскочил назад, чтобы не попасть под следующий удар.

Прескотт ошеломленно посмотрел на текущую из раны кровь.

Звук сирен приближался.

Когда Прескотт повернул голову на звук, Кавано бросился вперед и резанул ему другое предплечье.

Прескотт яростно взмахнул ружьем и вдруг резко выдохнул. В момент удара Кавано присел и сделал выпад, проткнув бронежилет и ранив Прескотта в живот.

У Прескотта подогнулись колени. Он отшатнулся назад, глядя на окровавленное лезвие ножа, только что пробившее жилет, защищающий от пистолетной пули. Из-под жилета текла кровь, заливая его штаны. Глаза Прескотта расширились. Он просто не мог поверить, что такое возможно.

— Рана недостаточно глубокая, чтобы ты умер сразу, — сказал Кавано. — Ты будешь долго истекать кровью.

— Как это... — спросил Прескотт, резко вдохнув.

— Такой умный парень, как ты, должен бы догадаться. Жилет сделан из кевлара, прочного синтетического волокна, но он может сдержать только тупой удар пули.

— А острое лезвие ножа пройдет между волокон?

— Правильный ответ, — сказал Кавано, нанося новый колющий удар.

Но Прескотт использовал передышку, чтобы сменить тактику. Вместо того чтобы отшатнуться еще дальше, он неожиданно ринулся вперед, отбросив ружье в сторону, и обхватил Кавано, прижав его руки к телу. Кавано успел сделать лишь короткое режущее движение. Прескотт сцепил руки за его спиной и напряг мышцы, сдавив Кавано.

Кавано показалось, что его сжимают кольца стальной пружины. Он не мог ни пошевелиться, ни вдохнуть. Глядя в бешеные глаза Прескотта, оказавшиеся в нескольких сантиметрах от его лица, Кавано почувствовал, как начинает кружиться голова. В глазах стало темнеть. Руки были так плотно прижаты к бокам, что он не мог пошевелить ими. Прескотт прижался к нему настолько сильно, что Кавано не мог даже ударить его коленом в пах.

Отчаянным усилием он завел правую ногу за левую лодыжку Прескотта и выпрямил ее, сделав рывок. Прескотт начал падать назад. Кавано оттолкнул его и упал на него сверху, перебив ему дыхание.

Захват ослаб, и Кавано высвободился из него. Они покатились в разные стороны и вскочили на ноги.

Кавано сделал выпад.

Прескотт отскочил назад.

Кавано сделал еще один выпад.

Прескотт отскочил еще дальше. Ударившись об ограду террасы, он перевалился через нее и начал падать.

— Нет! — закричал Кавано.

Ринувшись вперед, он схватил Прескотта за руку, не позволяя ему упасть вниз.

Прескотт повис над обрывом. Он едва мог говорить.

— Пожалуйста... не... дай... мне... упасть.

— У меня все еще болит плечо, которое ты мне прострелил, — сказал Кавано, прижимаясь к стене. — Я не знаю, сколько времени смогу удерживать тебя.

Прескотт судорожно взмахнул второй рукой, хватаясь за руки Кавано.

— Страшно.

— Знаю, — ответил Кавано. — Благодаря твоему чертову гормону я тоже достаточно перепуган и с трудом контролирую свои руки.

Словно в подтверждение его слов залитые кровью руки Прескотта начали выскальзывать из захвата.

— Ради всего святого, — пробормотал Прескотт.

— Где противоядие?

— Что?

— Говори, где противоядие.

Сирены завыли у самого дома. У входа остановились машины. Загрохотали открываемые двери.

— Скажи мне, где противоядие, и останешься в живых.

Руки Прескотта продолжали скользить.

Кавано почувствовал, как его руки дрожат и слабеют.

Вздрогнув, он из последних сил сжал руки Прескотта.

— Где противоядие?

— Выставь руки перед собой, чтобы я их видел! — крикнул Разерфорд, наводя пистолет на Кавано. Он появился из-за угла дома.

— Может, мне сделать то, что приказывает этот человек? — спросил Кавано, двинувшись так, будто собирается отпустить руки.

— Нет, стой! — закричал Прескотт.

— Противоядие! Где оно?

— В доме!

— Продолжай, — сказал Кавано, изо всех сил удерживая Прескотта на весу.

— В моем укрытии! За мониторами! Аэрозольный баллончик красного цвета!

— Моли бога, чтобы это не была отрава против тараканов. Иначе ты пожалеешь, что я тебя не сбросил.

— Поднимай его! — крикнул Разерфорд. Он вошел на террасу в сопровождении фэбээровцев и полицейских. Все они держали в руках пистолеты. Со стороны противоположного угла дома появилась другая группа людей. У них в руках были пистолеты и ружья.

— Что с ним будет, Джон? — спросил Кавано, продолжая лежать, перегнувшись через ограду и держа Прескотта за руки. — Правительство пойдет на сделку?

— Ни в коем случае. О том, что произошло этой ночью, узнало слишком много людей. У газетчиков и тележурналистов по всему побережью появилась уйма вопросов. То же самое творится на кабельных телеканалах, в Интернете и во всех газетах на Восточном побережье. Если правительство в обмен на информацию решит заключить сделку с человеком, убившим уйму народу, вопросов станет еще больше. Его накажут.

— Что бы с ним ни сделали, этого будет мало. Послушай меня, Прескотт, — сказал Кавано, подымая его вверх. — В тюрьме тебе будет лучше снова отрастить брюхо, поскольку такой красавчик, как ты, возбудит в сокамерниках кучу романтических желаний. Или сожри очередную порцию стероидов и ходи в качалку, чтобы у тебя были силы от них отбиться. Настоящий страх у тебя еще впереди.

15

Кавано сидел рядом с Джэми, не позволяя себе уснуть. Яркий свет ламп в палате интенсивной терапии безжалостно резал ему глаза. Он ждал хоть чего-нибудь. Подрагивания век или шевеления губ. Катетер аппарата искусственного дыхания уже убрали. Джэми могла дышать самостоятельно. Приборы мигали и попискивали, отслеживая пульс, давление крови и записывая кардиограмму. Глядя на их показания, можно было сказать, что она потихоньку выздоравливает.

— Прошло уже двадцать четыре часа, и никаких рецидивов, — сказал ему хирург. — Просто превосходно.

Кавано молча кивнул в ответ. Ему оставалось только надеяться на лучшее.

— Почему бы вам не отдохнуть пару часов? — спросил врач.

— Если я вам не помешаю, я лучше останусь.

На часах было 6:37, когда зеленые глаза Джэми наконец-то открылись. Кавано запомнил эту цифру на всю оставшуюся жизнь. Она посмотрела перед собой, явно еще не совсем придя в себя. Когда она увидела перед собой Кавано, в ее взгляде появилась нежность.

— Ты меня слышишь? — спросил он.

Она едва заметно кивнула. Это движение далось ей с трудом.

— Если ты не помнишь, я повторю то, что часто говорил тебе, — продолжал Кавано. — Как только ты будешь в состоянии сделать это, мы отправимся домой в Вайоминг и останемся там.

Джэми постаралась зафиксировать взгляд на нем.

— Если бы я согласился возвратиться домой пораньше, тебя бы не ранили. Я не знаю, как загладить свою вину перед тобой, но постараюсь сделать это.

— Прескотт? — с трудом спросила она.

— Я поймал его.

В ее глазах появилась тревога.

— Он жив. Джон посадил его в тюрьму, — успокоил ее Кавано.

Тишину нарушал только писк приборов.

— Я не знаю, как тебе объяснить, насколько виноватым я себя чувствую, — вздохнул Кавано. — Для меня ты важнее всего на свете. Я сделаю ради тебя все возможное.

Веки Джэми задрожали.

— Наверное,сейчас я сказал слишком много. Но в следующий раз, когда ты проснешься, я буду рядом и снова скажу тебе все это.

Голос Кавано задрожал.

— Я буду повторять это, пока ты не простишь меня.

Он прикоснулся к ее руке. Пальцы Джэми едва заметно сжали его руку. Этого было достаточно.

— Я буду здесь все время, — заверил Кавано. — Чувствуешь? Моя рука уже не дрожит.

Противоядие оказало свое действие.

— Я смогу позаботиться о тебе.

Джэми кивнула. Ее веки расслабленно закрылись. Она заснула, и на разбитых в кровь губах появилось что-то похожее на улыбку...

Выражение признательности

Большинство предметов специального снаряжения, фигурирующих в книге «Защитник», до сих пор не попадало на страницы художественной литературы. Знаниями в этой области я обязан общению со множеством профессионалов, имеющих личный опыт действий в ситуациях, сходных с описываемыми ниже. Я благодарен им за полученные разъяснения. Использование в боевой обстановке гидроизоляционной клейкой ленты, рыболовных грузил, замшевых салфеток для мытья машин и надрезанных патронов для гладкоствольных ружей — вот лишь немногое из полученных от них специфических знаний. Хочу поблагодарить лично:

Линтона Джордала, бывшего судебного исполнителя. Служба судебных исполнителей США, наряду с контрразведкой и Управлением по охране дипкорпуса, является одной из главных охранных организаций правительства США.

Дона Роше и Брюса Рэйчела из Центра водительской подготовки оперативного состава охранных структур автодрома Билла Скотта. Многие правительственные ведомства, в том числе Управление по охране дипкорпуса, направляют своих сотрудников в этот центр для обучения различным защитным и атакующим тактикам вождения, используемым для противодействия террористам. Для того чтобы книга не стала пособием по совершению преступлений, я умышленно не привел один из важных моментов запуска мотора без ключа зажигания.

Лейтенанта Дэйва Сполдинга из службы шерифов округа Монтгомери, штат Огайо. Это ведомство принимало участие в обеспечении максимального уровня безопасности во время миротворческой операции 1995 года в Боснии. Лейтенант Сполдинг является одним из известнейших в США инструкторов в области применения огнестрельного оружия. Рекомендую ознакомиться с книгами «Handgun Combatives» и «Defensive Living», написанными им в соавторстве с отставным оперативником ЦРУ Эдом Ловеттом.

Карла Сокола, оружейного мастера. Многие военнослужащие и работники органов правопорядка вверяют свою жизнь оружию, прошедшему доработку в его мастерской. Модифицированные пистолеты «зиг-зауэр 225», которыми вооружены защитники в моей книге, представляют собой один из примеров его работы.

Эрнста Эмерсона. Помимо того, что он является одним из лучших в области производства боевых ножей (в романе фигурирует нож CQC-7 его конструкции), мистер Эмерсон — первоклассный преподаватель искусства боя на ножах, обучающий служащих элитных военных и правоохранительных подразделений.

Маркуса Уинна, бывшего десантника 82-й воздушно-десантной дивизии, служившего руководителем десантных операций. Сейчас он стал отличным писателем, работающим в жанре триллера. Рекомендую прочесть его книги «No Other Option» и «Warrior in the Shadows». В молодости Маркус был моим студентом по курсу литературы, в бытность мою профессором университета в Айове. Спустя годы он с лихвой отблагодарил меня за полученную, науку, рассказав мне многое о реалиях жизни спецподразделений.

Дэна «Рока» Майерса, бывшего сотрудника разведки спецназа США и Управления по охране дипкорпуса.

В книге также описываются некоторые не смертельные методы воздействия. Я благодарю Джейка Игла и его сотрудников из Центра НЛП в Санта-Фе, проводящих обучение нейролингвистическому программированию. Когда мне стало известно об использовании методов НЛП служащими ЦРУ и других разведывательных ведомств, а также элитными военными подразделениями, я не поленился пройти соответствующий курс обучения.

В любом случае могу сказать, что правильностью описания подобных вещей я обязан тем, кто меня учил. Все ошибки (кроме тех, которые сделаны умышленно, чтобы не давать готовых рецептов противозаконных действий) — целиком на моей совести.

Дэвид Моррелл

Санта-Фе, Нью-Мексико.

Дэвид Моррелл Крайние меры

«Desperate Measures» 1994, перевод Г. Косова

Посвящается Мэлу Паркеру, другу и талантливому редактору, о котором может мечтать любой автор.

Часть первая

1

В обойме кольта калибра 0,45 вместо положенных семи патронов был всего один. Питтман передернул затвор и загнал единственный заряд в патронник. Хорошо смазанный металл скользил легко, с тихим пощелкиванием. Свою первую газетную статью Питтман написал четырнадцать лет тому назад и посвятил ее отставному полицейскому, покончившему с собой. Тогда в полицейском участке, возле автоматической кофеварки, Питтман случайно услышал разговор двоих патрульных о ныне покойном товарище и с тех пор не мог забыть их беседы, а главное, уважительного тона, каким они говорили о самоубийце:

— Бедолага не смог пережить отставку.

— Пил крепко.

— Жена его бросила.

— Красиво ушел. Воспользовался своим кольтом сорок пятого калибра, не служебным, с единственным патроном.

Питтман долго недоумевал, пока, проведя небольшое расследование, не выяснил, что после выстрела из полуавтоматического пистолета стреляная гильза выбрасывается и в патронник незамедлительно поступает очередной заряд. Ударник при этом автоматически встает на боевой взвод. Такая конструкция оружия позволяет в случае необходимости вести скоростную стрельбу. Но застрелившийся отставник, очевидно, счел неэтичным оставлять подле собственного трупа заряженный пистолет. Ведь неизвестно, кто обнаружит тело — квартирная хозяйка или ее десятилетний несмышленый сын. И для того, чтобы впоследствии никого не подвергать опасности, отставной полицейский зарядил пистолет единственным патроном. Он знал, что после выстрела затвор автоматически взведется, патронная камера останется пустой, а оружие будет абсолютно безопасным.

— Красиво ушел.

Итак, Питтман тоже зарядил пистолет всего одним патроном. Несколько недель тому назад он обратился за разрешением на право хранить огнестрельное оружие. Сегодня во второй половине дня власти, установив, что Питтман не уголовник и не псих и т.д. и т.п., позволили ему приобрести в магазине спортивных товаров оружие. Он выбрал пистолет калибра 0,45 — точно такой, какой был у отставного полицейского. Продавец поинтересовался, сколько патронов ему потребуется. Питтман ответил, что и одной коробки более чем достаточно.

— Будете хранить его дома, для защиты? Я угадал?

— Вот именно, для защиты, — ответил Питтман, а про себя добавил: «От кошмаров».

За кухонным столом в своей крошечной квартирке на третьем этаже Питтман изучал заряженный пистолет, прислушиваясь к грохоту уличного движения за окнами. Встроенные в плиту часы прошелестели, с циферблата исчезло 8:11 и появилось 8:12. Из-за стены доносился дикий хохот: это по телевизору показывали очередную идиотскую комедию. В кухню из соседней квартиры пробивался запах жареного лука. Питтман взял в руки кольт.

Питтман не обучался стрельбе из огнестрельного оружия, поэтому провел некоторую исследовательскую работу, а также изучил строение человеческого черепа, чтобы выявить наиболее уязвимые точки. Виски, углубления за ушами, нёбо представлялись наиболее предпочтительными. Питтману доводилось читать про потенциальных самоубийц, которые, вместо того чтобы убить себя, производили лоботомию. Это случалось не часто, и почти во всех известных случаях ствол направлялся в боковую часть лба. Из-за нажатия на спусковой крючок ствол, очевидно, слегка отклонялся от виска. Пуля ударялась о толстую надбровную кость и отскакивала. Таким образом самоубийца становился просто дебилом.

Со мной ничего подобного не произойдет, думал Питтман, настроенный весьма решительно. Отставной полицейский вложил ствол в рот, и в этом случае пуля просто не могла пролететь мимо цели. Кроме того, он выбрал чрезвычайно мощное оружие — пистолет калибра 0,45.

Питтман выпил разок в баре по пути в магазин спортивных товаров, а потом пропустил по рюмочке еще в двух барах по дороге домой. В буфете рядом с холодильником хранилась бутылка «Джека Дэниэлса», но, придя к себе и заперев дверь, он не сделал ни глотка. Питтман не желал, чтобы при вскрытии в организме у него обнаружили алкоголь, который якобы и привел его к столь иррациональному поступку. Еще важнее для него было сохранить ясную голову. Последний акт в своей жизни он обязан совершить максимально сосредоточившись.

Как же все-таки осуществить задуманное? Сделать так, чтобы было поменьше грязи? Перебрав различные варианты, он решил застрелиться. Но где? Прямо здесь, за кухонным столом? Тогда кровь забрызгает столешницу, пол, холодильник и, возможно, даже потолок. Питтман покачал головой, встал и, осторожно взяв кольт, направился в ванную. Стараясь не потерять равновесие, он забрался в ванну, задернул занавеску и сел, ощутив холодное дно. Ну вот, теперь он готов.

Поднеся пистолет к губам, Питтман почувствовал сладковатый запах оружейной смазки. Открыл рот и, преодолев отвращение, засунул в него твердый маслянистый ствол. Дульная часть оказалась шире, чем можно было себе представить, и пришлось открыть рот настолько широко, насколько позволяли губы. Он содрогнулся, когда горьковатый на вкус металл коснулся нижних зубов.

Время.

Он не думал ни о чем, кроме самоубийства, с того момента, когда обратился за разрешением на приобретение оружия. Вынужденное ожидание помогло ему еще раз проверить свою решимость. Питтман взвесил все за и против. Нервы были на пределе, каждая клеточка мозга молила об освобождении, требовала положить конец невыносимой боли.

Питтман нажал на спусковой крючок, не дожал. Надо сильнее.

Зазвонил телефон.

Питтман нахмурился.

Телефон снова зазвонил.

Он попытался сосредоточиться.

Раздался третий звонок.

Нет, никто не может ему помешать. Но телефон не переставал трезвонить, и он с отвращением подумал, что, видимо, придется ответить. Это решение не имело ничего общего с вдруг возникшим колебанием, желанием оттянуть время. Но, как человек в высшей степени принципиальный и последовательный, Питтман с самого начала дал себе слово, прежде чем уйти в мир иной, решить все вопросы, рассчитаться со всеми долгами, отблагодарить за оказанные услуги и принести извинение за нанесенные ненароком обиды. Позаботился и о завещании. Все жалкие накопления переходили экс-супруге. Ей же адресовалось и предсмертное письмо. Вчера закончился срок его пребывания на службе. Ровно за две недели он предупредил о своем уходе. Даже распорядился относительно похорон.

Кто может звонить, недоумевал он. Какой-нибудь торговец? Или просто ошиблись номером? Или он все-таки упустил из виду какую-нибудь важную деталь? Следует доделать все до конца, прежде чем окончательно свести счеты с жизнью. Телефон продолжал трезвонить. Питтман выбрался из ванны, прошел в гостиную и с явной неохотой поднял трубку.

— Хэлло. — Лишь огромным усилием воли он заставил себя произнести это единственное слово.

— Мэтт, говорит Берт! — Ему не было никакой необходимости представляться. Берта сразу можно было узнать по насквозь прокуренному, грубому голосу и мрачному тону. — Почему ты не берешь трубку? Я думал, тебя нет дома.

«И все равно названивал. Да?»

— Потому, что автоответчик не был включен.

— Я иногда оставляю его включенным, даже находясь дома.

— Откуда мне знать? — Питтман был в полной прострации, словно накачался наркотиками. — Чего ты хочешь, Берт?

— Окажи мне услугу!

— Извини. Не могу.

— Не отказывайся, выслушай меня!

— Что бы ты ни сказал... Берт, мы с тобой квиты, друг другу ничего не должны. Так что оставь меня в покое!

— Думаешь, если ушел с работы, мы никогда больше не увидимся? Долги у нас еще впереди, приятель, не беспокойся. Ты вчера был последний день и, возможно, не слышал, что «Кроникл» закрывается в следующую пятницу, через неделю. Сегодня утром нам сообщили.

Голос Берта, казалось, доносится откуда-то издалека. У Питтмана закружилась голова.

— Что? — переспросил он.

— Мы понимали, что положение с газетой неважное, но не думали, что она обанкротится. На нее не нашлось покупателя. Наши аналитические статьи не в силах конкурировать с телевизионными новостями и с материалами «Ю-Эс-Эй тудей». Владельцы решили ликвидировать дело. Через девять дней в продажу поступит последний выпуск. И это после ста тридцати восьми лет существования!

— Я все же...

— Ты должен вернуться на работу. Помимо всего прочего, нам не хватает людей. Послушай, я отдал «Кроникл» тридцать лет жизни и не желаю, чтобы газета превратилась в мусор. Вернись, прошу тебя, и помоги мне. Всего на девять дней, Мэтт. Отдел некрологов не менее важен, чем все остальные. Что читают вслед за комиксами и спортивной страницей? Искать нового человека нет времени. К тому же некоторые негодяи то и дело отпрашиваются с работы, чтобы подыскать себе другое место. Ну, будь другом, Мэтт. Если не мне, то хотя бы газете. Не зря ты проработал в ней четырнадцать лет. Нет, ты не можешь остаться равнодушным!

Питтман уставился в пол.

— Мэтт?

Мышцы Питтмана свела судорога.

— Мэтт, ты меня слышишь?

Питтман внимательно изучал пистолет.

— Время ты выбрал дерьмовое, Берт.

— Но ты сделаешь это?

— Ты просто не понимаешь, о чем просишь.

— Нет, понимаю. Ведь ты — мой друг.

— Чтоб ты сдох, Берт!

Питтман положил трубку. Терзаемый душевными муками, он ждал, что телефон опять зазвонит. Но звонков больше не было. Питтман отложил пистолет, взял бутылку бурбона из буфета рядом с холодильником, налил в стакан. Без воды, безо льда. Быстро выпил чистый бурбон и снова налил.

2

Ну не ирония ли судьбы? Умирающая газета, отдел некрологов и сотрудник отдела — потенциальный самоубийца. Стол за невысокой перегородкой находился на четвертом этаже, между лифтом и мужским туалетом. Сотрудников в «Кроникл» не хватало, но на отделе Питтмана это никак не сказывалось: шум, суета, телефонные звонки, стук компьютеров. За рубрикой «Некрологи» шла «Искусство и развлечения», слева — «Домашние советы», справа — «Календарь местных событий». Питтману казалось, что его отделяет от остальных огромное пространство, затянутое пеленой тумана.

— Ужасно выглядишь, Мэтт.

Вместо ответа Мэтт пожал плечами.

— Болел?

— Да, немного.

— Смотри, совсем сковырнешься от всех этих дел с «Кроникл».

— Уже слыхал кое-что.

Пузатый коротышка из отдела бизнеса, ухватившись за край стола, наклонился к Питтману.

— Может, слыхал, что с пенсией тоже проблемы? Впрочем, откуда тебе знать? Ведь уже два дня, как ты уволился. Почуял, что газете каюк, и смотался? Соображаешь, надеюсь, полный порядок? Месячное пособие получил? Или?..

— Нет, — ответил Питтман, откашлявшись, — ничего я не знал.

— В чем же дело?

— Устал очень.

— Устал? Но тогда почему ты здесь?

Питтман никак не мог сосредоточиться. Наконец сказал:

— Да вот, решил помочь. Вернулся всего на неделю, считая с завтрашнего дня. И баста.

Ох, уж эта неделя! Она покажется ему целой вечностью.

— Имей я счет в банке, не стал бы попусту терять время. Поискал бы другое место. У тебя наверняка денежки водятся.

Питтман молчал. Да и что мог он ответить?

Толстяк склонился над столом так низко, что полы его расстегнутого пиджака накрыли телефонный аппарат. И он удивленно посмотрел на свое брюхо, когда телефон неожиданно зазвонил.

Питтман снял трубку.

Голос был немолодой. Женщина сообщила, что умер семидесятипятилетний старик, видимо, ее отец. Умер у себя дома.

Питтман пододвинул к себе анкету и внес в нужную графу полное имя покойного.

— Не желаете ли конкретизировать причину смерти?

— Простите, не поняла. — Женщина задыхалась от рыданий. — Мне так тяжело. Что значит «конкретизировать»?

— Ну, сказать, отчего он скончался, мэм? От тяжелой «продолжительной болезни», например, или предпочтете умолчать о причине смерти?

— Он скончался от рака.

Питтману словно вонзили в сердце нож. Перед глазами возник образ Джереми, играющего в футбол, крепкого мальчишки с густой копной рыжих, развевающихся на ветру волос. И тут же перед мысленным взором Питтмана появился другой Джереми — хрупкий, без признаков волос, в набитой медицинским оборудованием реанимационной палате.

— Примите мои соболезнования.

— Что?

— У меня сын погиб от рака, и я глубоко вам сочувствую. — Комок подступил к горлу Питтмана.

Последовала длительная пауза, словно линия отключилась.

— Продолжительная болезнь, — произнесла наконец женщина. — Не сообщайте ничего о причине.

Последовали другие детали: оставшиеся родственники, род деятельности, время и место похорон.

— Как насчет пожертвований? — спросил Питтман.

— Что? Не понимаю.

— Иногда близкие родственники покойного предпочитают, чтобы вместо цветов друзья и знакомые делали пожертвования в какие-нибудь фонды. В вашем случае это могло бы быть «Раковое общество».

— Но ведь тогда станет ясно, от чего он умер.

— Да. Именно так.

— Продолжительная болезнь. Мой отец умер после продолжительной болезни. Я ни с кем не желаю связываться. Стоит вам упомянуть «Раковое общество», и все остальные филантропические фонды города изведут меня телефонными звонками. Ни вам, ни тем более мне этого не нужно. Не забудьте отметить, что он увлекался боулингом и входил в команду старшей возрастной группы Ист-Сайда.

— Сейчас запишу.

— Что же... в таком случае...

— Мне нужен ваш адрес.

— Я же вам дала адрес отца.

— Но мне нужен ваш, чтобы «Кроникл» могла выслать вам уведомление о публикации некролога.

— Уведомление?

— Да, мэм.

— Вы хотите сказать — счет?

— Да, мэм.

— Разве публикация некрологов не бесплатная общественная услуга?

— Нет, мэм.

— Ну и дерьмо!

3

Нет, он не должен был возвращаться. Даже на неделю. Самые простые дела требовали невероятных усилий. Разговоры по телефону или заполнение форм изматывали не меньше, чем марафонский бег, которым он увлекался до болезни Джереми.

А телефон как назло разрывался. И каждый очередной звонок давался ему все труднее, все больше опустошал. Жертвы автокатастроф, утопленники, висельники, умершие от старости. Кстати, а не повеситься ли ему и таким образом свести счеты с жизнью? Еще будучи репортером, он, собирая материал для статьи, узнал, что повешение якобы вызывает у мужчин побочный эротический эффект, эрекцию. Повеситься, пожалуй, лучше, чем застрелиться. Во всяком случае, меньше грязи, плохо только, что смерть не наступает мгновенно. Кроме того, веревка может оборваться или соскользнуть. Тогда пострадавшего вынут из петли, спасут. А потом все придется переживать заново. Питтман услышал, как кто-то кашлянул, и поднял глаза. Перед ним стоял коренастый человек с изборожденным морщинами лицом, кустистыми бровями и стрижкой ежиком. Темно-синий блейзер был накинут на рубашку с высоко закатанными рукавами, из-под которых выпирали бугры бицепсов. Узел полосатого галстука был приспущен. Расстегнутый воротничок сорочки обнажал мощную шею. Казалось, человек этот только что снял военный мундир. На самом же деле Берт Форсит так же, как и Питтман, никогда не служил в армии и со времени окончания колледжа работал в «Кроникл», став в конечном итоге главным редактором газеты.

— Рад тебя видеть снова на своем посту.

Голос Берта звучал еще мрачнее, чем накануне по телефону. Питтман в ответ пожал плечами.

— Выглядишь отвратно.

— Все не устают мне это повторять, — откликнулся Питтман.

— Я-то думал, отдохнешь денек, оклемаешься, расслабишься хоть немножко.

— Дел невпроворот.

— Еще бы. — Берт посмотрел другу в глаза.

«Неужели догадался?» — подумал Питтман.

— Учитывая твою занятость, я очень ценю, что ты нашел время для «Кроникл».

— Для тебя.

— Это одно и то же.

С того момента, как умер Джереми, а Питтман сломался, Берт Форсит постоянно оказывался рядом в нужный момент. «Хочешь, схожу навещу твоего парнишку? — говорил он, когда Джереми положили в больницу. — Или сам оставайся в реанимации сколько понадобится. О работе не беспокойся. Мы будем ждать твоего возвращения». Это благодаря Берту «Наиболее ценный игрок» Национальной футбольной лиги позвонил Джереми по телефону. Потом Берт сопровождал Питтмана в погребальную контору и доставил домой после похорон. Вместе с Питтманом напился в стельку. Да, перед Бертом Питтман в неоплатном долгу. И он не смог сказать «нет», когда тот позвонил накануне вечером.

Берт внимательно посмотрел на Питтмана.

— У тебя найдется минутка?

— Я в твоем распоряжении.

— Пройдем в мой офис.

«Что теперь? — подумал Питтман. — Видимо, мне еще предстоит выслушать лекцию».

4

В «Кроникл» существовало железное правило — не курить, и Питтман никак не мог понять, почему от Берта всегда попахивает свежим сигаретным дымком. Им насквозь пропитался его кабинет, хотя нигде не было видно ни пепельниц, ни окурков. Более того, закури он, кто-то непременно увидел бы сквозь стеклянные стены офиса.

Вращающееся кресло за письменным столом затрещало, когда Берт, большой и грузный, опустился в него. Питтман сел по другую сторону стола.

Берт внимательно его изучал.

— Здорово зашибаешь?

Питтман отвел глаза.

— Я, кажется, задал тебе вопрос.

— Будь кто-нибудь другой на твоем месте...

— Ты послал бы подальше. Да? Но вопрос задал я... Здорово закладываешь?

— "Здорово" — понятие растяжимое.

— Как это понимать?

— Для тебя здорово, для меня — нет!

Берт произнес со вздохом:

— Боюсь, разговора у нас не получится.

— Послушай, ты попросил вернуться на девять дней. Я вернулся. Но не надо лезть в мою жизнь.

— Жизнь! Да ты просто убиваешь себя.

— Глубокая мысль.

— Пьянством Джереми не вернешь.

— Еще более глубокая мысль.

— Ты можешь убить себя, но Джереми все равно не воскреснет.

Питтман снова отвел глаза.

— И почему ты решил, что я вмешиваюсь в твою жизнь? — продолжал Берт. — Просто я собирался дать тебе задание. Мне необходим некролог, но особый. И ты должен его написать. Не можешь, откажись сразу. Тогда будешь сидеть за своим столом, записывать сообщения о смертях, заполнять анкеты.

— Как хочешь.

— Нет, ты мне ответь.

— Я вернулся по твоей просьбе. Если тебе что-то надо, сделаю. В чем исключительность некролога?

— Человек пока жив.

5

Питтман заерзал в кресле, но не потому, что удивился. В отличие от «гражданских лиц», как он называл клиентов, подготовка некролога еще до смерти субъекта была для него делом обычным. Престарелая кинозвезда, например. Или другие весьма почтенного возраста знаменитости, смертельно больные. С точки зрения здравого смысла в этих случаях некролог лучше подготовить заранее, чтобы не опоздать с публикацией. Случалось, правда, что субъекты оказывались весьма живучими. На одного престарелого комика написали длиннющий некролог, а он до сих пор жив, хотя уже прошло двадцать лет, и в свои девяносто чувствует себя крепким и бодрым.

Питтман, глядя на мрачную физиономию Берта, догадался, что тот пригласил его в свой кабинет вовсе не ради некролога. Темные глаза Берта были устремлены на Питтмана из-под невероятно густых бровей, словно из-под капюшона, взгляд был прямой и суровый.

— Ладно, — Питтман махнул рукой. — Итак, субъект еще жив.

Берт кивнул.

— Но ты, видимо, убежден, что за девять дней все кончится.

Ни единый мускул не дрогнул в лице Берта.

— Иначе некролог может оказаться бесполезным, — продолжал Питтман. — «Кроникл» умрет через неделю, а другие газеты вряд ли у нас его купят. Такого я еще не слыхал.

— Я просто хочу сделать тебе подарок.

— Боже! Какая щедрость... Нет слов!

— Тебе не удастся никого обмануть, — сказал Берт. — Думаешь, я не разгадал твоих намерений?

Питтман едва сдерживался, чтобы не взорваться.

— Вчера звонила Эллен, — сообщил Берт.

При упоминании о жене Питтману стало жарко, однако он не дал волю чувствам.

— Она сказала, что ты ведешь себя как-то странно, — продолжал Берт. — Но у меня и самого есть глаза. И вообще друзья просто не могут этого не заметить. В последнее время ты только и делаешь, что платишь добром за добро, возвращаешь долги, просишь забыть обиды. Однако не собираешься совершить обряд очищения и вступить в Общество по борьбе с алкоголизмом. Иначе не зашибал бы так. Вспомни автомобильную катастрофу три недели назад. Три часа ночи. Пустынное шоссе в Джерси. Опора моста. Какого дьявола тебя туда понесло в столь поздний час? Ведь даже упившись, нельзя не заметить такой большой преграды. Но ты сознательно в нее врезался и не погиб только потому, что был вдребезги пьян и, вылетев из машины, катился по земле, как тряпичная кукла.

Питтман невольно потрогал запястье с еще не зажившей раной, но промолчал.

— Тебе интересно, зачем звонила Эллен?

Питтман уставился в пол.

— Прекрати! — приказал Берт. — Хватит изображать покойника!

— Какого черта я вернулся?

— Куда?

— На работу. Это была ошибка.

Питтман поднялся.

— Подожди, я еще не все сказал.

В дверях появился кто-то из репортеров.

— Через минуту! — бросил главный.

Репортер оценил ситуацию, кивнул и ретировался. Остальные сотрудники внимательно следили через стеклянные стены за происходящим в кабинете Берта.

— Эллен сказала, что сожалеет и просит тебя позвонить.

— Лучше расскажи поподробнее о некрологе.

— Дай ей шанс.

— Наш сын умер. И брак тоже. О многом можно сожалеть. Но я не желаю этого обсуждать — надоело. Через девять дней... включая и вчерашний, и сегодняшний ... через семь, Берт. Ни днем позднее. И мы квиты. А теперь расскажи о некрологе.

6

Берт некоторое время изучающе смотрел на Питтмана. Затем пожал плечами и со вздохом придвинул к себе лежавшую на столе папку.

— Джонатан Миллгейт.

Питтман весь напрягся. Словно по телу пробежал электрический заряд.

— Это имя должно быть тебе знакомо, ведь ты занимался вопросами внутренней политики до того, как... — Берт на всякий случай не договорил.

— До того, как сломался? Разбился вдребезги или... Какой эвфемизм нынче в моде?

— До того, как тебе потребовался отдых.

— Это один из «Больших советников». Как же, помню. У меня в голове пока что мозги, а не каша, чтобы забыть.

Берт вскинул свои кустистые брови.

С сороковых годов, с начала «холодной войны», формирование политики американского правительства находилось под постоянным влиянием группы из пяти патрициев с Восточного побережья. Эти люди являлись главными советниками у многих президентов. Первоначально они входили в кабинет министров или были послами, а позже стали частными консультантами у республиканских президентов, и не только у них. По слухам, в конце семидесятых Картер консультировался с ними по вопросу об американских заложниках в Иране. Говорили, что, следуя их рекомендациям, он дал добро миссии по спасению заложников. Операция закончилась полным провалом, что расчистило путь в Белый дом Рональду Рейгану. С годами эти люди превратились в легенду, их стали называть «Большими советниками».

— Джонатану Миллгейту сейчас где-то около восьмидесяти, — предположил Питтман. — Его мать была дамой из высшего общества в Бостоне. Отец стал миллиардером, сколотив капитал на удачных инвестициях в железные дороги и системы связи. Миллгейт в тридцать восьмом году блестяще окончил Йельский университет и получил диплом юриста по международному праву. Эта специальность пришлась весьма кстати во время второй мировой войны. Миллгейт поступил в Государственный департамент, где стал быстро продвигаться по службе. Сначала посол в СССР, затем постоянный представитель США в ООН, потом государственный секретарь, советник по вопросам национальной безопасности. Несмотря на свою близость к Трумэну, он сменил партийную принадлежность и стал республиканцем и незаменимым советником Эйзенхауэра. С Кеннеди близок не был. А вот Джонсон, несмотря на принадлежность к другой партии, прибегал к его помощи, формируя политику во Вьетнаме. В Белом доме Никсон в еще большей степени стал полагаться на опыт Миллгейта. Но неожиданно Джонатан Миллгейт исчез из поля зрения и удалился в свой особняк в Массачусетсе. Интересно, что, несмотря на свое уединение, он сохранил влияние отнюдь не меньшее, чем высокопоставленный правительственный чиновник или сенатор.

— Сегодня утром у него случился инфаркт.

Питтман молча ждал продолжения.

— Здесь, в городе.

— Но, очевидно, не с летальным исходом, раз субъект пока жив.

— Поскольку «Кроникл» идет к концу, мы можем позволить себе эксперимент. Некролог должен быть обстоятельным, полновесным, насыщенным фактами, написанным умно и в хорошем стиле. Мы врежем его между первой и редакционной полосами, как в свое время другие твои материалы.

— Итак, ты делаешь ставку на то, что он не продержится больше недели, считая с завтрашнего дня, и умрет раньше, чем скончается «Кроникл».

— Нет. Я ставлю на твою увлеченность работой, на то, что ты не захочешь ее бросать. На то, что, убитый горем, не умрешь вместе с «Кроникл».

— Ставка для сосунков, верный проигрыш.

— Боюсь, долгая работа в отделе некрологов делает человека болезненно впечатлительным.

— Верно, — сухо откликнулся Питтман. — И в отделе внутренней политики тоже. Только здесь совсем не та впечатлительность.

С этими словами он повернулся, чтобы выйти.

— Погоди, Мэтт. Есть еще дело.

7

Питтман оглянулся и увидел в руках Берта конверт. В груди у него похолодело.

— Парень, который замещал тебя вчера, нашел это в ящике стола. — Берт открыл конверт. — Письмо адресовано мне, поэтому он решил, что лучше вручить его сразу. — Берт положил перед собой листок бумаги. — Похоже, оно оказалось у меня раньше, чем ты рассчитывал. Не кажется ли тебе, что написано слишком безлико, особенно если учесть, через что нам пришлось пройти.

Питтман стал перечитывать записку. Он помнил дословно все.

"Мэтью Питтман, 38 лет, 12-я западная улица, умер в среду в результате нанесенного самому себе огнестрельного ранения.

Поминальная служба начнется в субботу в полдень в Таверне Донована на 10-й западной улице. Вместо цветов желающие могут от имени Джереми Питтмана внести пожертвования в Фонд борьбы с раком у детей".

— Это все, что я был способен придумать.

— Краткость, конечно, огромное достоинство. — Берт постучал пальцем по листку. — Однако не меньшим достоинством является и информационная насыщенность. Ты не упомянул, что работал в «Кроникл».

— Не хотел ставить газету в неловкое положение.

— И не сообщил, что после тебя осталась бывшая жена Эллен.

В ответ Питтман только пожал плечами.

— Ты, видимо, и ее не хотел ставить в сложное положение? — спросил Берт.

Питтман вновь пожал плечами.

— У меня не поднялась рука, когда я увидел новую фамилию Эллен. В итоге выбросил все к чертям.

— Хорошо бы тебе с такой же легкостью разрешить все свои проблемы. Итак, восемь дней, Мэтт, ты обещал мне.

— Верно.

— Ты передо мной в долгу.

— Знаю, — с нажимом ответил Питтман. — Я не забыл того, что ты сделал для...

Чтобы выйти из неловкого положения, он взглянул на часы.

— Почти полдень. Начну работать над некрологом сразу после ленча.

8

Этот бар имел перед другими несколько преимуществ: во-первых, стоял в стороне, во-вторых, не был процветающим и, в-третьих, его не посещали сотрудники «Кроникл». Здесь Питтман мог быть уверен, что никто не помешает ему пить. В кабак частенько забегали игроки в подпольную лотерею, благодаря которым он и существовал. Когда Питтман вошел и попросил выпить, бармен, казалось, был шокирован. Ему редко доводилось встречать законопослушного гостя.

Питтман вертел в руках стакан с двойным бурбоном со льдом и решал напечатанный в газете кроссворд. Лишь бы отвлечься. Берт тоже пытался его отвлечь и преуспел в этом. А вот кроссворд не дал никакого эффекта. В сознании Питтмана бились два слова: Джонатан Миллгейт.

Питтману уже довелось однажды работать над статьей, посвященной Миллгейту. Это было давно, еще до смерти Джереми. Питтман в то время занимался внутриполитическими проблемами. Семь лет тому назад ходили слухи, что Джонатан Миллгейт якобы выступал посредником в одной из секретных операций Белого дома, в ходе которой некоторым правым режимам Латинской Америки нелегально поставлялось оружие в обмен на содействие в войне с наркотиками. Больше того, люди шептались о том, что Миллгейт получил кругленькие суммы как от латиноамериканских диктаторов, так и от производителей оружия за посредничество в этом тайном бартере.

Однако Питтману так и не удалось обнаружить фактов, подтверждающих эти слухи. Миллгейт, долгое время пребывавший в центре общественного мнения, стал на удивление незаметной, скрытной личностью. Свое последнее интервью он дал в 1968 году, после весеннего наступления вьетнамцев, ведущему сотруднику «Вашингтон пост», в котором выразил свою полную поддержку намерениям администрации Никсона направить во Вьетнам крупные контингенты американских солдат. Поскольку Миллгейт пользовался огромным авторитетом, его высказывания, безусловно, воспринимали как точку зрения других консервативных специалистов-политологов и как позицию его коллег — «Больших советников». Все считали, что Миллгейт, по существу, пропагандировал политику, разработанную самими «Большими советниками», которые позднее сумели убедить Белый дом взять авторство на себя. Суть политики состояла в том, чтобы еще глубже вовлечь США во вьетнамскую войну.

К тому времени, когда Питтман заинтересовался Миллгейтом в связи с возможным скандалом, тайное влияние Миллгейта на деятельность президента было настолько мощным, что о его дипломатических способностях ходили легенды. Однако все правительственные источники информации не могли или не хотели упоминать об этом человеке. В результате Питтман (с бьющей через край энергией, в расцвете сил, движимый высокими мотивами) отправился к Берту Форситу и попросил разрешения провести журналистское расследование легенд о Миллгейте.

Журнал телефонных переговоров Питтмана пополнился примерно сотней записей о попытках переговорить с кем-нибудь из деловых или правительственных кругов, кто хорошо знал великого человека. Однако ни один из них не согласился на интервью. Питтман связался с юридической конторой Миллгейта, надеясь организовать встречу с ним. Питтмана Бог знает сколько продержали у телефонной трубки, отсылая от секретаря к секретарю, и сообщали телефонные номера, которые, как оказалось, уже давно были отключены. Питтман даже позвонил в Министерство юстиции в надежде, что кто-нибудь из членов комиссии, расследовавшей дело Миллгейта, наведет на его след. Но в министерстве Питтману сообщили, что не нуждаются в контактах с Миллгейтом, поскольку слухи о получении им выплат в связи со скандалом с вооружениями не нашли подтверждения, и расследование давно прекращено.

— Не могли бы вы назвать имя адвоката, представлявшего интересы Миллгейта в ходе первоначальных дискуссий?

После длительной паузы человек ответил:

— Нет, не могу.

— Я не расслышал вашего имени, когда вы начали разговор. Назовитесь, пожалуйста, еще раз.

Но в трубке раздались гудки.

Пришлось обратиться к компьютерному гению, который счел написанную о нем статью Питтмана вполне справедливой. Речь шла о мотивах, побудивших его влезть в секретные электронные файлы Министерства обороны.

— Я лишь хотел показать, насколько это просто и как слабо защищены секретные файлы, — без конца твердил непризнанный гений.

Но в патриотизм специалиста почему-то не верили и отправили его на три года за решетку. Недавно гений вышел из заключения. Он был несказанно рад встрече с Питтманом и, сетуя на допущенную по отношению к нему несправедливость, охотно согласился выполнить просьбу своего заступника. Он с восторгом использовал модели и подключился к электронным файлам телефонной компании в Массачусетсе.

— Не указанный в справочнике номер? Никаких проблем. Кстати, посмотрите, ваш дружок имеет целых четыре...

Питтман, глядя на мерцающий экран монитора, принялся записывать цифры.

— Забудьте о ручках и перьях. Я сделаю для вас распечатку.

Таким образом Питтман узнал номера частных телефонов Миллгейта, адрес особняка в Бостоне и даже местонахождение загородного поместья, именуемого «Виноградник Марты». Преисполненный решимости, он позвонил по всем четырем личным номерам. С Питтманом разговаривали весьма почтительно, пока он не сообщал о своем намерении.

— А как вы узнали этот номер?

— Соедините меня, пожалуйста, с мистером Миллгейтом.

— Повторите, какую газету вы представляете?

Ровно через пятнадцать минут после очередной безуспешной попытки связаться с Миллгейтом Питтмана пригласили в кабинет Берта Форсита.

— Ты отстраняешься от работы по Миллгейту.

— Это, наверное, шутка?

— Хотел бы, чтобы это было так. Но только что позвонил издатель «Кроникл», которому, в свою очередь, звонил некто чертовски влиятельный. Я получил строгое указание дать тебе другую тему.

— И ты всерьез собираешься это сделать?

Берт выпустил тонкую струйку дыма, покосился на нее (в те далекие дни курение в здании еще не было запрещено) и произнес:

— Очень важно знать точно, когда следует проявить твердость, а когда уступить. Сейчас следует уступить. Не похоже, что тебе удалось раскопать что-то серьезное. Согласись, ты отправился на охоту в надежде на слепую удачу, полагая, что получится статья. Но ты и так уже потратил уйму времени и, говорят, нарушил закон, добывая телефоны Миллгейта. Это правда?

Питтман промолчал.

— Поработай-ка пока вот по этой теме.

Еще несколько дней Питтман злился на Берта, но затем обратил свой гнев на иной объект. Почти синхронно произошли два события. Во-первых, Питтману было поручено подготовить материал о жестоком обращении полиции с гражданами. Во-вторых, он в один из уик-эндов отправился в Бостон, чтобы покрутиться около особняка Миллгейта и посмотреть, не покинет ли этот великий человек свое обиталище. Питтман намеревался последовать за лимузином Миллгейта и, если повезет, взять у того небольшое интервью. Ровно через минуту после того, как Питтман остановил машину на обрамленной деревьями улице, к нему подкатил патрульный полицейский автомобиль. Через час его уже допрашивали в полицейском управлении как подозреваемого в попытке кражи со взломом. А два часа спустя поместили в камеру предварительного заключения, где двое заключенных затеяли с ним драку и избили так, что потом только на дантиста пришлось потратить тысячу долларов.

— Упрямец! — только и мог сказать Берт, навестив Питтмана в больнице.

Стягивающая сломанную челюсть проволока не позволила Питтману ответить должным образом.

9

Питтман прикончил еще одну порцию «Джека Дэниэлса» и посмотрел в сторону бармена, который, кажется, не переставал удивляться, что в его заведение пожаловал законопослушный посетитель. Вскоре в слабо освещенный бар вошел мужчина с пухлым коричневым свертком, удивленно вскинул брови при виде Питтмана, обменялся взглядом с барменом, пожавшим плечами, и проследовал в комнату в дальнем конце зала.

Питтман хотел было заказать еще один бурбон, но часы уже показывали половину второго. Однако засиделся же он, поглощенный своими думами! Питтман давно не вспоминал Миллгейта. Забыл о нем задолго до болезни Джереми. Челюсть зажила. С тех пор он выполнил не одно задание главного редактора. Миллгейт же ухитрялся по-прежнему оставаться в тени. Единственным напоминанием о нем служили приступы боли в челюсти, особенно при холодной погоде. Иногда, потирая пальцами место перелома, он припоминал, как пытался разыскать покалечивших его заключенных. Оказалось, этих типов посадили в камеру всего за полчаса до него по обвинению в пьянстве в общественном месте. Однако Питтман не ощутил запаха спиртного, когда его били. А вскоре их якобы по ошибке, в результате бумажной путаницы, освободили. Имена у них оказались весьма распространенные, а адреса временные. Питтману так и не удалось их найти, выяснить, кто они и какова роль Миллгейта в этой операции.

Послеполуденное солнце ослепило Питтмана, когда он вышел из полутемного бара. Разболелась голова, и в то же время он ощутил приступ ярости, постепенно вытеснявшей холодное отчаяние. Аристократы всегда возмущали его своей уверенностью в том, что богатство и общественное положение возводят их чуть ли не в ранг в королей. Его выводила из себя их наглость, полное презрение к ответственности за собственные поступки. В бытность свою сотрудником отдела внутренней политики Питтман лучшие свои статьи посвящал преступной деятельности людей, принадлежавших к сливкам общества. И Джонатан Миллгейт мог оказаться самой крутой фигурой, низвергнутой со своего пьедестала Питтманом. Следовало только проявить больше настойчивости.

Вспышка гнева неожиданно погасла. Впереди, на шумном перекрестке, среди остановленных красным огнем светофора пешеходов, он заметил высокого, стройного мальчишку с длинными волосами, покатыми плечами и узкими бедрами. Тот притопывал ногой в такт неслышной остальным музыке. Мальчишке было лет пятнадцать. Куртка с изображением какой-то рок-звезды, выцветшие почти до белизны джинсы, высокие кроссовки зеленого цвета с фирменными знаками. Со спины парнишка был так похож на Джереми, что сердце Питтмана будто сжали тисками. Но когда юноша повернул голову, чтобы переброситься словом с попутчиком, оказалось,что у него с Джереми нет ничего общего. Твердый подбородок, здоровый цвет лица, великолепные зубы, не то что у Джереми, которому приходилось носить во рту проволочную стяжку для исправления формы зубов. Но далекий от физического совершенства Джереми был образцовым сыном. Конечно, и с ним возникали проблемы, он не всегда получал отличные оценки, не всегда был достаточно уважительным к родителям, но как его Питтману не хватало! Наделенный удивительным чувством юмора, мальчик нес в себе столько радости, что жизнь рядом с ним казалась лучше, светлее.

«Теперь все это кончилось», — подумал Питтман.

Короткая вспышка гнева, которую он ощутил, размышляя о Миллгейте, не имела больше никакого значения. Она пришла из иного времени, иной жизни, из прошлого — еще до болезни Джереми. Питтмана выводили из себя намерения Берта. Что он вообразил! Неужели какое-то паршивое задание написать о Джонатане Миллгейте может отвлечь Питтмана от его скорби?

Да он просто оскорбил память мальчика. Пусть оставит эту идею.

Нет. Надо сдержать данное слово. Нельзя оставаться в долгу перед кем бы то ни было.

10

В былые времена Питтман отправился бы в подвальный этаж, где хранились микрофильмы всех изданий газеты за прошлые годы, и нашел бы в главном каталоге карточки «Миллгейт» и «Большие советники» с указанием номеров «Кроникл» и тех полос, где они упоминались. Затем просмотрел бы микрофильмы. По традиции место хранения микрофильмов именовалось моргом. И хотя потом на смену микрофильмам пришли электронные базы данных, Питтману, поглощенному мыслью о смерти, казалось, что он входит в морг, когда, усаживаясь за компьютер, он нажимал клавиши, открывавшие доступ к архивам.

Питтмана нисколько не удивила довольно скупая информация о Миллгейте, ведь он почти не появлялся на публике. С того времени, когда семь лет назад Питтман проводил свое расследование, появилось всего несколько крошечных сообщений. Миллгейт и остальные «Большие советники», уже не связанные напрямую с правительством, но все еще пользующиеся огромным влиянием, присутствуют на обеде в Белом доме в честь вручения Миллгейту «Медали Свободы» — высшей американской награды для гражданских лиц. Миллгейт сопровождает президента на борту «Эйр Форс-1» в Женеву на конференцию по проблемам мировой экономики. Миллгейт создает институт по изучению процессов реконструкции России в посткоммунистический период. Миллгейт выступает перед сенатским комитетом с речью в поддержку кандидата на пост верховного судьи — по странному совпадению сына одного из «Больших советников».

Зазвонил телефон.

Питтману сообщили, что при пожаре погибла женщина пятидесяти двух лет, незамужняя, бездетная, безработная. Не связанная с какими-либо обществами или организациями. Не имевшая никаких родственников, кроме брата, с которым беседовал Питтман. Все ясно. Траурное объявление в газете должно быть максимально кратким. Брат не пожелал, чтобы его имя упоминалось, опасаясь нашествия кредиторов погибшей сестры.

Бессмысленность земного существования этой женщины ввергла Питтмана в еще большую тоску. Закончив разговор, он в унынии покачал головой и покосился на циферблат часов. Без нескольких минут три. Мрачные тона, в которых Питтман видел все окружающее, стали еще темнее.

Опять зазвонил телефон.

На этот раз в трубке раздался голос Берта Форсита:

— Как дела с некрологом Миллгейта?

— Он что?..

— Пока в реанимации.

— Очень мало фактов. Сделаю к концу дня.

— Не жалуйся, что мало фактов, — сказал Берт. — Они есть. И мы оба это знаем. Материал должен быть весомым. Семь лет назад ты так легко не сдался бы. Копай глубже. В те времена, помню, ты сетовал, что никак не можешь повидаться с Миллгейтом. Что ж, сейчас его местонахождение известно. Я уже не говорю о родственниках и знакомых, которые сидят около него в больнице. Поговори с ними. Попробуй пробраться в палату и побеседовать с Миллгейтом.

11

Питтман довольно долго простоял на улице напротив серого здания больницы. День для середины апреля выдался достаточно теплым, но как только солнце скрылось за небоскребами, Питтман стал зябнуть и обхватил себя обеими руками за плечи.

В этой же больнице умер Джереми. Питтман сейчас находился на том самом углу, где частенько простаивал ночами после посещений Джереми, как раз напротив отделения неотложной помощи. С этого места виднелось окно его палаты на десятом этаже. Стоя во тьме, он молил Бога, чтобы Джереми не просыпался от приступов рвоты, вызванных химиотерапией.

Сквозь шум уличного движения прорвался звук сирены. «Скорая помощь» вынырнула из потока машин и быстро подкатила к входу в приемный покой. Выскочившие из машины санитары поспешно извлекли каталку с пациентом. Прохожие, не замедляя шага, с любопытством поглядывали на возникшую суету.

Питтман сглотнул слюну, покосился вверх, на окно, которое по-прежнему называл окном Джереми, и отвернулся. Джонатан Миллгейт находился в отделении реанимации для взрослых, на шестом этаже, через зал от детского отделения, где умер Джереми. Питтман покачал головой. У него не было сил войти в больницу, подняться на тот этаж, посмотреть на людей, ждущих вестей о тех, кто им дорог. Вряд ли ему удастся не поддаться их настроению, не вообразить, будто он один из них и ждет сообщений о состоянии Джереми.

Нет, это выше его сил.

И он решил отправиться домой. Но не на такси, а пешком, чтобы как-то убить время. Смеркалось. Он озяб и несколько раз останавливался, чтобы выпить — на это тоже требовалось время. Лифт, когда он поднимался к себе на третий этаж, страшно скрипел. Питтман вошел в квартиру, закрыл дверь и услышал сквозь тонкую стену доносившийся из соседней квартиры громкий хохот телевизионного шоу. Он тут же налил себе выпить. Убить время.

Питтман зажег в кухне свет, выдвинул ящик и вынул из него кольт. Сейчас восемь часов вечера, подумал он, за стеной как раз закончилось одно шоу и началось другое. Питтман не сводил с пистолета глаз, сфокусированных на поблескивающем синеватом металле; спусковой крючок и дульное отверстие, из которого вылетает пуля, казались неестественно большими, словно он смотрел на них сквозь увеличительное стекло.

Вдруг он услышал мужской голос с хорошо отработанными модуляциями, доносившийся из соседней квартиры. Этот голос принадлежал...

Телевизионному диктору, читающему новости? Нахмурившись, Питтман перевел взгляд с кольта на часы. После шуршания 10:03 превратилось в 10:04. Питтман еще больше нахмурился. Целиком поглощенный пистолетом, он не заметил, как пролетело время. Рука дрожала, когда он прятал оружие в ящик. Диктор за стеной что-то сказал о Джонатане Миллгейте.

12

— Давненько не видел тебя, Мэтт, — произнес крупный мужчина, с виду итальянец. Из-под бейсбольной шапочки клуба «Нью-Йорк Янкис» выбивались клочья седых волос. Свитер на мужчине был с эмблемой того же клуба. Он что-то помешивал половником в большой дымящейся кастрюле, судя по запаху, куриную лапшу.

В продолговатом зале ресторанчика вдоль одной стены стояли пластмассовые столики, вдоль другой тянулась стойка бара. После вечерней улицы свет люминесцентной лампы под потолком казался слишком ярким, и Питтман невольно зажмурился. Усаживаясь у стойки, Питтман кивнул единственному посетителю — негру, потягивающему кофе за одним из столиков.

— Долгонько тебя не было, — сказал повар. — Ты что, болел?

— Все твердят в один голос, что я плохо выгляжу. И тебе так кажется?

— А может, это ты с перепою. Все болтается на тебе, как на вешалке. Сколько сбавил? Фунтов десять? Пятнадцать? А мешки под глазами какие! Небось, не спишь по ночам.

Питтман ничего не ответил.

— Итак, с чего сегодня начнешь?

— С просьбы об услуге.

Повар продолжал помешивать суп и, по-видимому, не расслышал ответа.

— Я принес тебе кое-что на хранение. Возьмешь?

— Что именно? — Повар взглянул на коробку, лежавшую перед Питтманом, и спросил с облегчением: — Это?

Питтман кивнул. В картонной коробке, где когда-то хранилась бумага для принтера, теперь был спрятан полуавтоматический кольт и запас патронов. Питтман предусмотрительно натолкал в коробку обрывков газеты, чтобы пистолет лежал неподвижно и не стучал. Коробка была несколько раз обернута клейкой лентой.

— Убери подальше, — попросил Питтман. — Если хочешь, могу заплатить...

— Не надо, — ответил повар. — Что в ней? Почему не можешь держать ее дома? Надеюсь, ничего особенного?

— Ничего. Всего-навсего пистолет.

— Пистолет?

Питтман ухмыльнулся с таким видом, словно пошутил, и соврал:

— Здесь распечатка и компьютерные дискеты к книге, над которой я работал. Панически боюсь пожаров. Хотел попросить приятельницу, но мы только что вдрызг разругались. Пусть один экземпляр хранится вне дома.

— Книга? О чем, интересно?

— О самоубийствах. А теперь не нальешь ли мне немного супа?

Впервые за последние тридцать шесть часов Питтман решил поесть.

13

Питтман отдал пистолет повару, опасаясь, как бы не потерять контроль над собой раньше, чем «Кроникл» благополучно скончается. А он должен выполнить обещание, данное Берту Форситу. Он затратил столько усилий, чтобы прожить этот день, испытал такую пустоту и горечь! А ведь впереди еще восемь. Хватит ли мужества продержаться? Так что пусть лучше пистолет полежит в другом месте. Пока он сходит за ним, успеет взять себя в руки.

А сейчас он должен отвлечься. Так хочет Берт Форсит. Ему плевать на Джонатана Миллгейта. И на свою карьеру. И даже на «Кроникл». Но не на Берта Форсита. В память о Джереми Питтман считал себя обязанным выполнить обещание. Еще восемь дней.

И Питтман снова отправился в больницу. На сей раз на такси. Хотя все его существо восставало против этого. Он предпочел бы идти пешком, чтобы потратить как можно больше времени. Но в столь поздний час это было небезопасно. Какая злая ирония! Он, мечтающий о смерти как об избавлении, боится, что его убьют раньше времени.

Вернуться в больницу Питтмана побудило упоминание о Миллгейте в программе новостей. Может, Миллгейт умер и в этой связи дается краткая информация о его общественной деятельности? А у Питтмана еще не готов некролог для утреннего выпуска газеты. Он подвел Берта! Но потом Питтман понял, что речь шла не о смерти Миллгейта, а о том, что он по-прежнему в реанимации.

Вот-вот мог разразиться скандал, связанный с прошлой деятельностью Миллгейта. К немалому ужасу властей, пресса пронюхала о докладе специального прокурора Министерства юстиции. В его черновом наброске, не предназначенном для публикации, высказывалось предположение, что Миллгейт выступал как посредник в тайной операции, не получившей одобрения конгресса. Суть операции заключалась в попытке определенных сил воспользоваться ситуацией, сложившейся после распада Советского Союза, и закупить партию ядерного оружия.

Обвинения против Миллгейта не нашли фактического подтверждения. В докладе для внутреннего пользования содержалась всего-навсего оценка того, куда могло завести дальнейшее расследование. Безапелляционность диктора превращала предположение в установленный факт. Виновен, пока не докажет обратное. Уже второй раз за последние семь лет имя Джонатана Миллгейта связывали с крупным скандалом в области вооружений. Питтман понимал: если и сейчас он не сумеет провести расследование или, по крайней мере, не получит объяснений от людей Миллгейта, у Берта Форсита будут все основания упрекнуть его в нарушении обещания, данного газете, которой отпущено так мало времени. Ради Берта, точнее, ради того, что Берт сделал для Джереми, Питтман должен приложить максимум усилий.

14

Питтман стоял на улице напротив отделения неотложной помощи. Было уже за полночь. Мелкий дождь усиливал апрельский ночной холод. Он застегнул наглухо свой измятый плащ, ощущая в то же время, как проникает сырость сквозь подошвы ботинок. Изморось окружала легкой пеленой мерцающие уличные фонари и более яркие прожекторы над входом в неотложку. Окна некоторых палат едва светились, заставляя Питтмана с особой остротой ощущать собственное одиночество. Окно Джереми на десятом этаже было совсем темным, и, бросив на него взгляд, Питтман с мучительной тоской направился к больнице.

В этот час уличное движение замерло, а возле отделения неотложной помощи почти не было машин. Вдруг издалека донесся звук сирены. Дождь усилился, его капли поползли за воротник. За время болезни сына Питтман вдоль и поперек изучил больницу. Знал, где какое отделение, залы ожидания, пустовавшие по ночам, где стоят автоматы кофеварки, где можно купить сандвич, если кафетерий закрыт. Замирая от волнения, он провожал Джереми на сеансы химиотерапии через вестибюль главного входа. Болезнь сделала сына очень хрупким, и Питтман постоянно опасался, как бы кто-нибудь его не толкнул. Из-за болезни крови все раны и ушибы у Джереми заживали медленно. Питтмана бесило, когда люди в вестибюле удивленно пялились на облысевшего пятнадцатилетнего парнишку с ввалившимися щеками. На голом черепе Джереми видны были синеватые кровеносные сосуды, расположенные близко к поверхности кожи. Чтобы не травмировать мальчика, Питтман нашел другой путь — через небольшую дверь за углом слева от отделения неотложной помощи. Этим входом в основном пользовались ординаторы и медицинские сестры. Кроме того, Питтман обнаружил, что лифты там ходят быстрее, возможно, потому, что нагрузка меньше.

И сейчас, когда Питтман приближался к этому входу, воспоминания стали такими яркими, что, казалось, Джереми идет рядом. Недалеко от входа стояла машина «скорой помощи», принадлежавшая частной компании. Серая. Без эмблемы больницы. Сквозь щель между занавесками на заднем стекле Питтман увидел кислородный прибор и несколько мониторов для показателей жизненных функций. Человек в белом халате проверял медицинское оборудование.

Питтман обошел машину. Мотор работал на холостом ходу. Фары были погашены. Широкоплечий приземистый мужчина в темном костюме бросил окурок в лужу и насторожился, заметив Питтмана.

«Да, — подумал Питтман, — без сигареты на таком дожде долго не простоишь».

Кивнув человеку, который и не подумал ответить на приветствие, Питтман потянулся к ручке двери. Вдруг он заметил, что лампочка над входом погашена. Войдя в здание и поднявшись по четырем бетонным ступеням на лестничную площадку, Питтман увидел второго здоровяка в темном костюме, который подозрительно смотрел на Питтмана. При этом выражение лица у него было жестким. Он стоял, прислонившись к стене в самом начале лестницы, ведущей наверх.

Но Питтман не собирался подыматься наверх, а направился через площадку к залитому светом больничному коридору. В нос ему ударил хорошо знакомый едкий запах антисептиков, пищи и лекарств. Этот запах буквально въелся в стены, и Питтман каждый день его ощущал. Днем и ночью все этажи были заполнены им. Впитала его в себя и одежда Питтмана. И он до сих пор ощущал его дома, хотя после смерти Джереми уже прошла не одна неделя.

Все эти воспоминания ожили с такой отчетливостью, что Питтман заколебался. Неужели он снова должен пройти через это, чтобы не обидеть Берта? Впервые после смерти Джереми он переступил порог больницы. Покинув лифт, Питтман вошел прямо в коридор.

Только бы у него не возникло искушение подняться на десятый этаж, к палате Джереми, вместо того чтобы выйти на шестом, где сейчас находился Миллгейт и где в реанимации умер сын.

Неожиданно внимание его привлек звук за спиной. От стены рядом с дверью, в которую только что вошел Питтман, отделился мужчина с широкой выпуклой грудью, в слишком длинной для его роста ветровке. Направляясь к лифту, Питтман не мог заметить его в том месте, где он стоял.

— Чем могу помочь? — произнес он таким голосом, словно только что проглотил битое стекло. — Заблудились? Вам куда надо?

— Не заблудился. Скорее растерялся.

Агрессивный тон мужчины заставил Питтмана насторожиться. Инстинкт подсказывал, что правду говорить нельзя.

— На десятом этаже лежит мой сын. Мне разрешено оставаться около него по ночам. Но иногда я просто не могу заставить себя идти к нему.

— Хм. На десятом этаже, говорите? И что, серьезно болен?

— Рак.

— Да, действительно серьезно.

Человек говорил с таким явным безразличием, что Питтману стало не по себе. Он придумал на ходу вполне правдоподобную версию. И вид у него был прямо-таки невинный. Упаси Бог открыть настоящую причину своего появления в больнице типу, который неизвестно что прячет под ветровкой.

Звук шагов заставил Питтмана оглянуться. В помещении появился второй здоровяк — в плаще. Он стоял, прислонившись к стене, как раз напротив того места, где раньше находился человек в ветровке. На их одежде не было следов дождя. А дождь начался уже минут пятнадцать тому назад. Значит, они ждали по крайней мере четверть часа, подумал Питтман. С какой целью? Тут он вспомнил о человеке с сигаретой и втором, на лестнице, и еще больше напрягся.

— В таком случае вам лучше побыстрее подняться к вашему парню, — произнес тот, что в плаще.

— Вы правы, — ответил Питтман, нажимая на кнопку вызова и чувствуя, что нервы на пределе.

Неожиданно раздался звонок, и двери кабины раздвинулись.

— Я не могу взять на себя такую ответственность!

— Никто этого от вас и не требует. Теперь он мой пациент.

Кабина была переполнена. Двое санитаров поспешно вывезли из нее каталку, на которой лежал человек с кислородной маской на лице. От левой руки больного тянулась гибкая трубка к капельнице с физиологическим раствором. Капельницу держала медицинская сестра, семенящая вслед за каталкой. Худощавый молодой человек спорил с пожилым краснолицым мужчиной, со стетоскопом на шее и папкой в руках, в которой, видимо, была история болезни.

— Но риск слишком...

— Я же сказал, что всю ответственность беру на себя.

Молодой человек выскользнул из лифта, и в тот же самый момент Питтман почувствовал, как чьи-то руки обхватили его сзади за плечи и отшвырнули в сторону. Каталка, два санитара, медсестра и молодой человек пронеслись мимо него по направлению к лестничной клетке. Когда краснолицый бросился вслед, чтобы остановить их, на его пути встали двое верзил, находившихся в лифте.

— Проклятье! Сейчас же пропустите меня!

— Спокойно, док. Все в полном ажуре.

Питтман поморщился от боли в плечах. Через стеклянную дверь он увидел, как человек на площадке бросился к входным дверям и распахнул их. Санитары протолкнули каталку через дверной проем, приподняли и помчались вниз по ступеням, ведущим к выходным дверям. Все еще удерживаемый за плечи, Питтман повернул голову и заметил снаружи у дверей того, кто недавно курил сигарету.

Санитары с каталкой, медицинская сестра и напористый молодой человек исчезли в ночи. Мрачный коренастый мужчина, отпустив Питтмана, выскочил на лестничную клетку и оттуда через входную дверь на улицу.

Человека со стетоскопом била дрожь.

— Господи, я позвоню в полицию. Они не имеют...

Конца фразы Питтман не услышал. Его заглушил звук захлопывающихся дверей частной «скорой помощи», стоявшей у входа. Он выбежал наружу. И вглядываясь во тьму, увидел отъезжающую «скорую» и следующий за ней темный «олдсмобиль».

Питтман, не задерживаясь, выбежал под дождь. Наблюдая, как изо рта при дыхании вырывается пар, он шлепал по лужам в ту сторону, где на углу находилась неотложная помощь. Там было легче поймать такси. В этом Питтман убедился, еще когда навещал Джереми.

Такси вынырнуло из-за поворота, едва не сбив Питтмана.

— Не зевай, приятель!

Питтман поспешно влез в машину.

— Видите впереди частную «скорую»? — Он показал туда, где в квартале от них серый микроавтобус и «олдсмобиль» остановились у светофора. — В ней мой отец, его перевозят для лечения в другую больницу. Держитесь за ними.

— Что-то не так в этой больнице?

— Нет необходимого оборудования. Быстрее. Пожалуйста. — Питтман вручил водителю двадцать баксов, и такси рванулось вперед.

Питтман сидел на заднем сиденье, стирая со лба капли дождя и пытаясь восстановить дыхание.

«Что здесь, черт побери, происходит?» — подумал он.

Хотя лицо пациента на каталке было скрыто кислородной маской, Питтман успел заметить морщинистые, с коричневыми пятнами руки, такую же морщинистую тонкую шею и сухие, жидкие седые волосы. Старик. Сомнений нет. Для далеко идущих выводов этого, разумеется, маловато, но Питтман не мог отделаться от мысли, что на каталке был не кто иной, как Джонатан Миллгейт.

15

— Вы, кажется, сказали, что вашего папашу перевозят в другую больницу.

— Совершенно верно.

— Ну тогда, значит, не в Нью-Йорке. Потому что мы уже в Нью-Рошели. Вы разве не заметили?

Питтман прислушивался к равномерному постукиванию дворников по лобовому стеклу и шелесту шин на сыром асфальте. Он усиленно придумывал приемлемое объяснение.

— На «скорой помощи» есть радио. Возможно, они связались с больницей и выяснили, что там тоже нет необходимого оборудования.

— На Лонг-Айленде, где я живу, полно отличных лечебниц. Не понимаю, почему бы им не двинуть туда? А что с вашим стариком?

— Мотор барахлит.

— Да... У моего брата тоже. Тридцать лет курит. Сейчас с трудом ходит по комнате. Будем надеяться, что у вашего папаши хватит силенок, потому что «скорая», похоже, не собирается останавливаться и в Нью-Рошели. Господи, еще немного, и мы попадем в Коннектикут.

Яркий свет фар рассекал струи дождя.

— Пожалуй, сообщу диспетчеру, как обстоят дела. Мне очень жаль вашего отца, но давайте договоримся, приятель. Если мы доедем до Стэмфорда или до другого такого же Богом забытого места, мне ни за что не найти пассажира обратно в город. Так что платить будете за оба конца.

— Согласен.

— Каким образом?

Дождь громко барабанил по крыше.

— Простите, я не расслышал. Вы что-то спросили?

— Каким образом вы собираетесь мне платить? Наличные есть? По первой прикидке это не меньше сотни баксов.

— Не беспокойтесь, свое получите.

— Как же не беспокоиться? А вдруг у вас нет наличных? Постойте, похоже, они поворачивают.

У поворота на север на дорожном указателе значилось: «СКАРСДЕЙЛ/УАЙТ ПЛЕЙНС».

16

— Что за деревья там, справа?

— Похоже на парк, — сказал Питтман.

— Или на лес. Мы, приятель, черт знает куда заехали. Так я и знал. Где тут в этой глуши искать пассажира?

— Какая же это глушь? Видите, там, слева, дома. Это какое-то селение. И довольно крупное. Вон впереди указатель. Что там? Ага, «САКСОН ВУДЗ. ПАРК И ГОЛЬФ-КЛУБ». Я же сказал вам, что это не деревня.

— Что ж. Эти ребята на «скорой», видимо, привезли вашего папашу поиграть в гольф или... Постойте. Они притормаживают.

Такси тоже замедлило ход.

— "Скорая" сворачивает, — сказал Питтман. — Направо.

Они проехали вдоль высокой каменной ограды и ворот, закрывающих путь на въездную аллею. Когда хвостовые огни «скорой помощи» и «олдсмобиля» исчезли в темноте, створки металлических кованых ворот закрылись, приведенные в действие электроникой.

— Чудно, в наши времена больницы строят как особняки, — удивился водитель. — Что, черт побери, происходит, приятель?

— Понятия не имею.

— Как это?

— Честно. Сам ничего не понимаю. Отец серьезно болен. Я думал, что...

— Слушайте, а может быть, здесь наркотики?

Питтман в замешательстве ничего не ответил.

— Вы не слышали, о чем я спросил?

— Нет, наркотики здесь ни при чем. Вы же собственными глазами видели, «скорая» отъезжала от больницы.

— Это верно. Ну ладно, я не намерен кататься до утра вокруг Скарсдейла. Нутром чую, что где-то рядом. Путешествие окончено, приятель. Или вы возвращаетесь вместе со мной, или выметаетесь из машины. В любом случае платить за оба конца.

Водитель развернул машину в обратную сторону.

— О'кей. Я сойду там, где они свернули с дороги, — сказал Питтман.

Таксист выключил фары и остановил автомобиль в пятидесяти ярдах от ворот.

— Это на всякий случай, если вы не захотите сообщить, что следили за ними, — пояснил он.

— Я же говорю, здесь нет никаких наркотиков.

— О чем речь? Конечно. А теперь гоните сто пятнадцать баксов.

Питтман пошарил по карманам.

— Я уже дал вам двадцатку.

— Не мелочитесь! То были мои чаевые.

— Но у меня нет такой суммы.

— Как? Я же спрашивал, есть или...

— Кредитная карточка?

— Не пойдет! Машина не оборудована для расчетов по ней.

— В таком случае я расплачусь чеком.

— Побойся Бога, приятель. Не держи меня за идиота. Однажды я уже попался на чеке...

— Вам сказано, что наличных у меня нет. Я мог бы отдать вам часы, но они не стоят и пятнадцати долларов.

— Чек, — ворчал водитель, — что за работенка!

Питтман заполнил и передал таксисту чек. Тот, изучив напечатанный на нем адрес, заявил:

— Покажите водительские права.

Он переписал номер Питтмана с карточки социального страхования и бросил:

— Ну, если чек окажется фальшивым, приятель...

— Обещаю, не окажется.

— А если окажется, я заявлюсь к тебе и переломаю ноги!

— Постарайтесь обналичить его до следующей субботы.

— А что случится в следующую субботу?

— Меня не будет поблизости.

Питтман выбрался из машины и воздал хвалу небу за то, что дождь опять превратился в мелкую изморось. Такси исчезло в темноте. Лишь отъехав на значительное расстояние, водитель включил фары.

17

В наступившей тишине Питтман почувствовал себя совершенно одиноким. Он сунул руки в карманы плаща, чтобы хоть немного согреться, и двинулся вдоль дороги. Обочина была засыпана гравием, песчаное основание под ним размякло от дождя, поэтому каждый шаг Питтмана сопровождался едва слышным скрипом. Фонарей на дороге не было, ни единого. Питтман вглядывался в темноту, но видел лишь стену слева. Наконец тьма перестала быть непроницаемой, и Питтман понял, что добрался до металлических ворот.

Стараясь не касаться решетки, он попытался рассмотреть, что за ней. Где-то далеко за деревьями и кустарником мерцали огоньки. Похоже, там находился большой особняк.

«Что теперь? — размышлял он. — Два часа ночи. Моросит дождь. Он заехал Бог знает куда. Нечего было тащиться в больницу, следить за „скорой“, так же как и...»

Когда глаза привыкли к темноте, он, изучив ворота, покачал головой. Нет, ему не проникнуть за них. Более того, нет сомнений, что за кованой оградой находятся сенсоры. Еще до смерти Джереми и своего нервного срыва Питтман готовил серию статей для воскресного приложения к газете. Один из материалов был посвящен «Жучковому королю». Так Питтман окрестил эксперта по всякого рода приборам, обеспечивающим секретность. «Король» обнаруживал подслушивающие устройства, именуемые в просторечии «жучками», и, восхищенный энтузиазмом Питтмана, щедро поделился с ним информацией о своей профессии. Великолепная память журналиста до сих пор удерживала все детали. В особняке наверняка установлена система сигнализации, и она сработает, если попытаться перелезть через ограду или проникнуть за ворота. Тем более, что в кромешной тьме невозможно было рассмотреть эту систему.

Что же, черт побери, делать? Надо было вернуться на Манхэттен вместе с таксистом. Просто бессмысленно мокнуть здесь под дождем.

Внимание Питтмана привлек мелькнувший за решеткой ворот свет.

Два световых пятна. Фары. Они становились все ярче по мере приближения машины к воротам, и Питтман не сводил с нее глаз. Он хотел было отбежать к дороге и спрятаться за углом стены, но передумал и прижался спиной к стене у самых ворот.

Судя по звуку, мощный мотор был хорошо отрегулирован. Шины шуршали по мокрому бетону.

Раздался звонок, потом жужжание. Механизм, открывающий ворота, был приведен в действие при помощи дистанционного управления. Створки медленно открывались вовнутрь. Скрипели, катясь по бетонному покрытию, металлические ролики. Мотор заурчал громче, луч фар вырвался за ворота. Питтман опомниться не успел, как темный «олдсмобиль», сопровождавший «скорую», вынырнул из подъездной аллеи, проскочил в ворота, повернул налево и помчался в сторону города. Туда же, куда и такси.

Питтман с трудом поборол искушение смотреть вслед автомобилю, пока он не растворится в темноте, но звонок и последовавшее за ним жужжание заставили его нырнуть в уже закрывавшиеся ворота.

Металлическая створка задела плащ. Раздался щелчок, ворота закрылись, и ночь снова погрузилась в тишину.

18

Только сейчас Питтман обнаружил, что боится дышать, и ощутил приступ клаустрофобии, хотя впереди было обширное открытое пространство. Казалось, темнота душит его. Но холодный моросящий дождь вернул Питтмана к действительности, обострил все чувства. Он вздохнул и огляделся по сторонам: не подстерегает ли его в темноте опасность.

Разве он ожидал увидеть охрану?

Нет, но...

Может быть, собак?

Да.

Но ведь они не бежали вслед за автомобилем! Иначе он увидел бы их.

Впрочем, кто знает. Не исключено, что их обучили не бегать за машинами.

А что, собственно, плохого может произойти? Собаки загонят его в угол и будут лаять до тех пор, пока кто-нибудь не появится. Ну, вторгся он на территорию частного владения. Подумаешь, какое дело! Тем более для типа, который собирается свести счеты с жизнью не позднее чем через восемь дней.

А вдруг собаки специально натасканы на нападение?

Это же не засекреченное военное сооружение, а всего-навсего поместье в районе Скарсдейла. Что за черт! Он должен взять себя в руки. Паниковать из-за каких-то собак? Да пусть растерзают! Это не хуже, чем застрелиться. Даже из кольта крупного калибра!

Нет, хуже.

Ну и вкус у него.

Изрядно вымокнув и продрогнув, Питтман пошел вперед. Он хотел подобраться к дому, держась в тени деревьев, но подумал, что в этом нет нужды, ночь и изморось вполне надежное укрытие. Идя по темной аллее, он оказался рядом с особняком гораздо раньше, чем ожидал.

Остановившись в тени ели, Питтман изучил обстановку. Сложенный из кирпича особняк и в самом деле был большим. Крышу украшали многочисленные шпили и вычурные каминные трубы. Только на первом этаже светилось несколько окон, на втором почти все были темными. Немного левее Питтман увидел примыкающий к дому гараж на пять машин с солярием на крыше и выходившими на него двумя двустворчатыми застекленными дверями на втором этаже, за которыми было ярко освещенное помещение. Что там происходило, Питтману видно не было. Его внимание привлекла машина частной «скорой помощи» перед парадной дверью, с погашенными фарами, видимо, пустая.

«Что дальше?» — подумал Питтман.

Отвечая самому себе, пожал плечами: не все ли равно, если осталось всего восемь дней? В некотором смысле он чувствовал себя полностью независимым. В сущности, ему совершенно нечего терять. И сознание этого породило своего рода иммунитет к любой угрозе.

Питтман выступил из тени и стал подниматься по ведущему к дому склону, покрытому мокрой, скользкой травой, используя в качестве прикрытия кусты, фонтан, беседку, чтобы подобраться как можно ближе к освещенным окнам. Насквозь промокшие ботинки и носки холодили ноги, но Питтман, поглощенный изучением окон, совершенно не обращал внимания на этот дискомфорт. Занавеси были задернуты, что вынудило его перебежать через дорогу в том месте, где она шла параллельно дому. Чувствуя себя буквально голым в свете сияющих сквозь изморось дождя дуговых ламп, Питтман стрелой промчался к кустам под выходившими на фасад окнами.

Вода с веток капала за ворот плаща. Вновь оказавшись в тени, Питтман, пригнувшись, двинулся через проход в кустах к дому чуть левее парадной двери. Осторожно выпрямился, заглянул в окно сквозь щель в занавесках и увидел часть роскошно обставленной, отделанной дубовыми панелями гостиной. Похоже, в комнате никого не было. Питтман бесшумно передвинулся к другому окну, еще ближе к входной двери.

Занавеси не были задернуты. Он чуть-чуть выдвинулся, чтобы увидеть происходящее внутри, но тут же понял — перед ним та же гостиная, которую он только что видел. Только другая ее часть. Но почему занавеси на одном окне закрыты, а на другом нет? Он снова пригнулся и вспомнил машину «скорой помощи», припаркованную у входа. Видимо, кто-то с таким нетерпением ожидал ее прибытия, что выбежал из помещения навстречу, забыв о занавесях.

Интересно, куда направились эти люди? Детали, увиденные Питтманом в гостиной, приобретали теперь существенное значение. На резном столе черного дерева, перед камином, стояли чайные и кофейные чашки. О'кей. Значит, там был не один человек, а несколько. Но где же?..

Питтман бросил взгляд направо, в сторону широких каменных ступеней, ведущих к парадным дверям. Над их массивными створками сияла яркая лампа, в свете которой виднелась телевизионная камера, ориентированная на ступени и пространство перед ними. Если где-то и были другие камеры, то Питтман их не видел, но в любом случае не желал появляться перед этой.

Лучше всего, пожалуй, сделать двойной ход, повернуть налево, а не направо, и обогнуть особняк в противоположном направлении. Путь более длинный, но приведет его к окнам справа от входа и избавит от необходимости проходить по ступеням.

Питтман повернулся, пригнувшись, и, держась у стены, двинулся вдоль мокрых кустов, мимо двух окон, которые ему удалось проверить. На третьем окне драпри были плотно задернуты. Внимательно прислушавшись, он не уловил ни звука и, заключив, что комната пуста, двинулся дальше, огибая угол дома.

Мелкие капли дождя сверкали в свете дуговых ламп. Фонари были установлены на торцевых стенах особняка и под карнизом солярия над многоместным гаражом. Прижавшись к стене, Питтман проскользнул к тому месту, где дом переходил в гараж. Здесь не было окон, и Питтман позволил себе выпрямиться. Пройдя за угол и осмотревшись, он увидел, что все пять ворот вместительного стойбища машин закрыты.

Дальше за гаражом снова шла стена дома. Здесь ламп было меньше, но вполне достаточно, чтобы разглядеть большой закрытый плавательный бассейн с раздевалкой, темный распаханный цветник, кустарник и деревья, а справа, совсем рядом — деревянные ступени, ведущие на крышу гаража, в солярий.

Помещение за стеклянными дверями солярия по-прежнему было освещено. И Питтман, чтобы снова не возвращаться, решил обследовать все сейчас и стал подниматься по деревянным ступеням.

19

В солярии было темно, и Питтману стало не по себе. Почему все здание залито светом, а здесь не видно ни зга? — недоумевал он.

Впрочем, за дверями со стеклами свет горел. Сквозь ажурную тяжелую металлическую мебель, которую в более теплое время использовали для коктейлей и ленчей, Питтман мог видеть стойку бара вдоль левой стены и огромный телевизионный экран, встроенный в противоположную стену.

В данный момент помещение использовалось вовсе не для развлечений. Кожаная мебель была сдвинута к телевизору, и центр комнаты занимала кровать с сетками безопасности по обеим сторонам. За изголовьем на длинном столе стояли электронные приборы, на которые он достаточно насмотрелся за ту неделю, когда навещал Джереми в реанимации. Мониторы показывали работу сердца, кровяное давление, частоту дыхания и содержание кислорода в крови. Два насоса контролировали скорость поступления жидкости из капельниц, укрепленных на высокой У-образной стойке, в левую и правую руки изможденного старика, лежавшего под простыней на кровати. Два санитара, которых Питтман видел в больнице, отлаживали мониторы. Медсестра следила, чтобы в трубке, подающей кислород к носу больного, не было пережимов.

Кислородную маску со старика сняли, и она лежала на одном из мониторов. Питтман почти не сомневался, что догадка его верна. Уж очень сильно старик смахивал на Джонатана Миллгейта.

Энергичный молодой человек, организовавший транспортировку старца из больницы, выслушивал стетоскопом больного. Мрачные типы, судя по всему, телохранители, топтались в дальнем левом углу.

В просторной комнате находились еще какие-то люди, которых в больнице Питтман не видел. Все знакомые лица. Питтман не раз встречал их на старых фотографиях и в телевизионной хронике, посвященной войне во Вьетнаме. Четверо мужчин, весьма презентабельных, в темных, сшитых на заказ тройках, давно вышедших из моды. Постаревшие, но все еще не утратившие своего прежнего облика.

Трое из четверых носили очки, один был с седыми усами, двое начисто облысели, а у остальных на голом черепе торчали редкие седые волосы. Лица у них были жесткие, изрезанные морщинами, на тонких шеях кожа висела складками. С суровым видом они стояли в ряд, словно на сцене перед рампой или на дипломатическом рауте, встречая гостей. Здесь собрались, если перечислить все их титулы и посты, посол в СССР, постоянный представитель в ООН, посол в Великобритании, посол в Саудовской Аравии, посол в Западной Германии, представитель в НАТО, государственный секретарь, министр обороны и советник по национальной безопасности. Естественно, все эти должности они занимали в разное время, и в разное время каждый из них входил в Совет национальной безопасности. Этих людей никогда не избирали в органы представительной власти, но по своему влиянию они уступали только лицам, занимающим самые высокие посты в государстве. Итак, здесь находились Юстас Гэбл, Энтони Ллойд, Виктор Стэндиш и Уинстон Слоан, легендарные дипломаты, с которыми считались президенты США от Трумэна до Клинтона, как республиканцы, так и демократы. За проницательность и ум их прозвали «Большие советники». Теперь можно было не сомневаться, что старец на кровати не кто иной, как пятый из «Больших советников» — Джонатан Миллгейт.

20

Энергичный молодой человек что-то сказал. Медсестра ответила. Потом заговорили санитары. Но с того места, где стоял Питтман, ничего не было слышно. Тип со стетоскопом повернулся к «Большим советникам» и, видимо, принялся им что-то объяснять. Уинстон Слоан, с седыми усами на изможденном лице, устало кивал. Юстас Гэбл, тоже худой и очень морщинистый, о чем-то спросил. Энтони Ллойд нетерпеливо постукивал по полу тростью. Их бледность не могла погасить горевший в глазах молодой огонь. Что-то сказав, Юстас Гэбл первым направился к выходу. За ним остальные, с торжественным, важным видом.

Медсестра потянула за шнур. Занавеси задвигались было, но вскоре остановились. Женщина дернула сильнее, но там, видимо, что-то заело. Питтман со все возрастающим недоумением изучал комнату. Четверо телохранителей ушли вслед за советниками, так же как и санитары с машины «скорой помощи». С больным остались лишь молодой человек со стетоскопом да медицинская сестра. Она притушила свет в комнате, и Питтман понял, почему с солярия сняли дуговые лампы: чтобы свет снаружи не попадал в помещение. Красные огоньки мониторов светились почти так же, как горящие вполнакала лампы. Сумрак, видимо, должен был обеспечить покой больного. И это было единственное, что Питтман сумел понять. Скорчившись в темноте за металлической летней мебелью, он смахивал капли со лба, дрожал от холода и размышлял, как поступить дальше.

Итак, подозрения его подтвердились. Из больницы вывезли Джонатана Миллгейта. Он знает, куда. Не знает лишь, почему. И в данный момент ничего не может сделать. Пора двигать отсюда. Иначе можно схватить пневмонию.

Питтман горько усмехнулся. Накануне он едва не прикончил себя, а сейчас испугался воспаления легких. И правильно. Пока не время. Впереди еще восемь дней.

И умрет он вовсе не от пневмонии.

Он увидел, как тип со стетоскопом вышел из полутемной комнаты. Медсестра проверила показания мониторов и состояние трубки, по которой подавался кислород. Питтман направился было к ступеням, но тут услышал какой-то звук и замер.

21

Это была смесь жужжания и постукивания, источник находился где-то внизу, совсем близко.

Питтман почувствовал, как под подошвами насквозь промокших ботинок завибрировал пол солярия.

Одни из ворот гаража начали открываться. Сердце Питтмана учащенно забилось. Он еще ниже пригнулся, так, чтобы его силуэт не был заметен на фоне крыши, но сам он мог видеть и ворота, и пробивавшийся из гаража свет, который падал на темную лужу с рябью от попадающих в нее капель. Жужжание стихло, ворота остановились.

В напряженной тишине, нарушаемой лишь шелестом дождя, Питтман вдруг уловил стук шагов по бетону, скрип открываемых дверей машины и голоса.

— ...Священник, — взволнованно произнес дребезжащий старческий голос.

— Не беспокойтесь, — ответил второй голос, тоже старческий. — Я же сказал, что священник не появлялся.

— И все же...

— Обо всем позаботились, — настойчиво произнес второй голос, напомнив Питтману шорох мертвой осенней листвы. — Все в порядке. Обеспечена полная безопасность.

— Но репортеры...

— Им неизвестно местонахождение Джонатана. Все под контролем. Самое лучшее нам сейчас расстаться и вести себя как ни в чем не бывало.

Питтман прислушивался, пока старцы садились в автомобиль. Но вот хлопнули дверцы, заработал двигатель.

Вспыхнули фары. Темный лимузин вырвался из гаража и устремился мимо кустов и деревьев по неосвещенной аллее к главным воротам.

Полусогнутые ноги Питтмана свело судорогой. Он начал было приподниматься, но тут же присел, услыхав новые голоса.

— Такси, — произнес еще один старческий голос.

— Если вы правы и за нами следили... — Голос был скрипучий и какой-то безжизненный.

Конец фразы заглушило громкое жужжание механизма, открывающего следующие ворота гаража. В пропитанной влагой ночи возник еще один источник света.

Когда створки ворот замерли, Питтман напряг слух в надежде услышать еще что-нибудь.

— ...Совпадение. Запоздалый пассажир из Манхэттена.

— Но почему в такси?

— Возможно, поезда так поздно не ходят. Да и мало ли почему? Не стоит волноваться пока не узнаем все точно.

— Но мы видели свет фар у ворот, когда подъезжали к дому.

— Вы же знаете, я велел Харольду все выяснить. Если речь идет о том же самомтакси, то оно ушло всего на минуту раньше Харольда. Более того, если машина из Манхэттена, она наверняка окажется единственной в округе. Место приписки автомобиля указано на дверце. Уверен, Харольд перехватит его до того, как он свернет на скоростное шоссе.

— Надеюсь, вы будете держать меня в курсе дела?

— Бесспорно. Успокойтесь. Видите, как у вас дрожат руки. Спокойствие, мой друг. Не следует волноваться.

— Я не могу позволить себе так много потерять.

— Как и все мы.

— Спокойной ночи, Юстас.

— Спокойной ночи, Энтони.

В голосах стариков, несмотря на беспокойство звучала взаимная симпатия.

Хлопнули, закрываясь, дверцы машины. Взревел мотор. Еще один темный лимузин выскользнул из гаража и двинулся по неосвещенной аллее.

22

Скорчившись в темном солярии, Питтман следил за исчезающими хвостовыми огнями лимузина, слушая, как в тишине растворяется шум мотора. Ворота гаража закрылись, и вокруг снова воцарилась тьма. Она как будто стала еще гуще.

Питтман медленно выпрямился. Ноги так затекли, что казались неподвижными. Постепенно икры стало покалывать словно иголками, восстанавливалась циркуляция крови. Питтман обернулся на стеклянные двери, чтобы бросить последний взгляд на распростертого на постели, беспомощного Джонатана Миллгейта, окруженного мониторами и опутанного трубками.

И тут сердце Питтмана учащенно забилось.

Стекла дверей, казалось, увеличивали то, что он увидел через неплотно задернутые занавеси. Но чувства безысходности и отчаяния словно отдаляли открывшуюся ему картину. Медсестра вышла из комнаты, затворив за собой дверь. Однако Миллгейт не спал, как она, очевидно, полагала. Совсем напротив, он пытался подняться с возбужденным, искаженным гримасой лицом. Трубки, по которым подавался кислород, отошли от ноздрей больного, те же, которые вели к капельницам, сорвались с игл, введенных в вены. Старик судорожно хватался за защитную сетку кровати, тщетно стараясь приподняться. Его лицо налилось кровью, грудь высоко вздымалась. Неожиданно он снова рухнул на подушку, хватая воздух открытым ртом.

Питтману казалось, что даже через стеклянную дверь он слышит, как несчастный отчаянно пытается вдохнуть хоть глоток кислорода. Питтман невольно шагнул ближе к стеклянной двери. Почему же медсестра не спешит к больному? Разве не сработал сигнальный звонок?

Питтман находился у самой двери и был уверен, что услышал бы сигнал даже сквозь преграду. Неужели отключен звук? Что за нелепость! А что там на экране монитора? За долгие дни наблюдений в палате Джереми Питтман научился разбираться в сигналах. Доктора ему все объяснили. Частота пульса Миллгейта значительно превосходила норму. Вместо 70 — 80 150 ударов в минуту. К тому же аритмия.

Еще немного, и ситуация станет критической. Лицо Миллгейта побагровело, дыхание все учащалось. Старик старался сбросить одеяло, словно оно давило на него непомерной тяжестью.

«Ему не хватает воздуха, — подумал Питтман. — Кислород. Если он не начнет вновь поступать в легкие, Миллгейта хватит второй инфаркт. Этот сукин сын, похоже, собирается отдать концы».

Питтман почувствовал непреодолимое желание повернуться и скатиться вниз по ступеням, домчаться до стены, перевалить через нее и бежать, бежать, не останавливаясь.

«Господи, и зачем только я притащился сюда».

Он уже хотел двинуться к ступеням, однако ноги не повиновались ему, словно приросли к полу.

«Иди же, черт побери. Вали скорее отсюда», — твердил он себе.

Но вместо этого оглянулся.

Миллгейт явно агонизировал. Частота пульса достигла 160. Монитор кровяного давления высвечивал красным: 170/125. При норме — 120/80. Высокое давление опасно для любого, не говоря уже о восьмидесятилетнем старце, перенесшем инфаркт и пару часов назад вывезенном из реанимации.

Хватаясь скрюченными пальцами за грудь и широко открыв рот, Миллгейт повернул голову в сторону дверей, ведущих в солярий. Его полные боли глаза были устремлены на их застекленную часть. Питтман знал, что Миллгейт не мог видеть его в темноте. Тусклый свет комнаты, несомненно, отражался в стекле, делая невидимой ночь снаружи. Но в то же время Питтману казалось, что посылающий сигнал страдания взгляд был обращен на него.

«Не смотри на меня так! Не жди! Я ничего не могу сделать!»

Он вновь повернулся, собираясь бежать.

23

Но вместо этого, к немалому своему удивлению, извлек из кармана брюк ключи и висевший на том же кольце нож со множеством лезвий и инструментов — точь-в-точь швейцарский, армейский — и вытащил из рукоятки две тонкие металлические спицы. Через восемь дней он сведет счеты с жизнью, но сейчас у него на глазах агонизирует человек и он не может оставаться в стороне, а тем более трусливо бежать под предлогом собственного бессилия. Еще немного и Миллгейту конец, если не возобновить подачу кислорода и не соединить иглы, торчащие из вен, с укрепленными на стойке капельницами.

Не исключено, что он и так и так умрет, но, Бог свидетель, не из-за равнодушия его, Питтмана. Он не возьмет этот грех на душу.

Тут Питтман вспомнил о кольте. А что, собственно, он теряет?

Он подошел к дверям и после короткого колебания воткнул спицы в отверстие замка. Нож с набором инструментов ему подарил заслуженный взломщик, о котором Питтман в свое время написал статью. Приговоренного к десяти годам тюрьмы взломщика помиловали, но при условии, что он выступит по телевидению и просветит публику — расскажет владельцам домов и квартир, как надежно защититься от взлома. У Шона, так звали взломщика, изящного и тонкого, как жокей, были ясные озорные глаза эльфа и проникновенный голос диктора, рекламирующего мыло «Ирландская весна». Все три телевизионные передачи прошли с грандиозным успехом, и Шон прославился на весь Нью-Йорк. Но потом снова попал за решетку. Питтман брал у Шона интервью, когда тот находился в зените славы, но журналиста не оставляла мысль, что герой его очерка все равно кончит тюрьмой. Шон рассказал ему в мельчайших подробностях о множестве способов проникновения в чужое жилище. В конце беседы, длившейся два часа, Шон О'Рейли преподнес Питтману нож с набором инструментов.

— Я дарю его вам, потому что вы способны оценить искусство кражи со взломом. В его рукоятке помимо миниатюрных плоскогубцев, отверток и кусачек имеются еще две спицы, предназначенные для открывания замков, что особенно ценно.

Шон, веселясь, обучил Питтмана орудовать своим подарком. Питтман оказался способным учеником.

С помощью спиц можно было открыть любой, самый надежный замок. Одной спицей следовало освободить защелки в цилиндре, объяснял Шон, вторая использовалась в качестве рычага, чтобы усилить давление. Немного тренировки, и все в порядке. Вскоре Питтман уже мог вскрыть замок за пятнадцать секунд.

Итак, он вытащил одну спицу и просунул вторую чуть глубже, поскольку первая защелка уже была освобождена. При этом новоявленный взломщик то и дело поглядывал на Миллгейта.

Питтман старался действовать с максимальной быстротой. А вдруг, когда дверь откроется, сработает сигнализация? Однако опасения его исчезли, когда он заметил на одной из стен панель включения системы охраны. «Жучковый король» рассказал Питтману, что по просьбе владельцев больших домов фирмы устанавливают контрольные панели в разных концах здания. Панели включали и выключали сигнал тревоги, поэтому имело смысл разместить их не только у парадной двери, но и рядом с остальными выходами.

В данном же случае фирма выбрала для панели не самое удачное место. Она сразу бросалась в глаза, и это облегчало задачу тому, кто попытался бы проникнуть в помещение через застекленные двери солярия. Освободив вторую защелку, Питтман увидел панель и светящиеся на маленьком экране слова: «ГОТОВА К ВКЛЮЧЕНИЮ». Видимо, из-за множества посетителей в доме система тревоги сегодня еще не была задействована.

Питтман почувствовал, как освободилась последняя защелка. Надавил на вторую спицу, повернул цилиндр, открыл замок и распахнул дверь.

На противоположной стене двери были закрыты. Никто не мог слышать, как Питтман вошел в полутемную комнату. Миллгейт буквально на глазах терял силы и почти не дышал. Питтман приблизился к умирающему и закрепил у его ноздрей кислородные трубки.

Произошло настоящее чудо. Через какие-то секунды кровь отлила от лица Миллгейта. Возбуждение спало. Еще несколько мгновений, и старик задышал ровнее. Питтман поднял трубки, которые Миллгейт непроизвольно сдернул с игл, введенных в вены, и когда стал натягивать их на основания игл, почувствовал, что жидкость капает на пол. Интересно, как это объяснит медсестра, когда вернется? Тут он заметил, что с плаща на пол натекло, и остались следы от ног.

Надо валить отсюда.

Монитор показал, что артериальное давление, частота дыхания и работа сердца относительно нормализовались. «Старик еще протянет», — с облегчением подумал Питтман и повернулся, чтобы уйти.

Но в этот момент старческая рука, словно клешня, впилась в его запястье, заставив вздрогнуть. Питтман в тревоге обернулся и увидел устремленный на него, полный муки взгляд.

Изумленный таким оборотом дела, Питтман попытался высвободиться, разгибая пальцы старика.

«Боже! А вдруг он завопит...»

— Данкан, — с усилием произнес Миллгейт едва слышным прерывистым, похожим на шорох скомканного целлофана голосом.

«Он бредит».

— Данкан... — В голосе старика звучала мольба.

«Он принимает меня за кого-то другого. Я слишком долго здесь торчу. Надо сматываться».

— Данкан... — Голос старика стал тверже. Теперь он напоминал скрип песка на дне высохшей лужи. — Снег...

Питтман наконец высвободил руку.

— Гроллье... — Дыхательные пути больного были залиты мокротой, и голос его напоминал бульканье воды.

«К дьяволу!» — подумал Питтман и повернулся к выходу.

Неожиданно его залил поток света. Отворилась вторая дверь, и на фоне ярко освещенного зала возник силуэт медицинской сестры. На секунду женщина замерла, словно парализованная. Затем уронила поднос. Чайник и чашка разлетелись осколками по полу. Медсестра завизжала.

Питтман бросился бежать.

24

За короткое время, проведенное в комнате, Питтман успел согреться, и когда выскочил за дверь, мгновенно озяб и его стала бить дрожь. Он зашлепал было по лужам мимо металлической мебели к лестнице, ведущей вниз, но тут его ослепил яркий свет дуговых ламп, вспыхнувших под карнизом крыши. Медсестра или охрана включили освещение. В здании позади него слышались громкие голоса.

Питтман ускорил бег и чуть было не упал, скользя по ступеням. Он ухватился за влажные перила и поморщился от боли — что-то вонзилось в ладонь. Очнувшись внизу, хотел побежать туда, откуда пришел, к аллее, ведущей к воротам. Но тут до него донеслись крики, и он помчался в глубину территории, чтобы на него не упал свет дуговых ламп, вспыхнувших над бассейном и цветником, оттуда тоже доносились крики.

Поняв, что фронт и тыл перекрыты, Питтман кинулся в сторону от дома через бетонированную площадку у гаража, через размякшую от дождя лужайку, туда, где темнел ряд елей. По ступеням солярия застучали башмаки.

— Стой!

— Стреляй в него!

Питтман достиг елей. Колючие ветви хлестнули по лицу, да так сильно, что Питтман не мог понять, то ли дождь течет по щекам, то ли кровь, и на всякий случай пригнулся, чтобы снова не наскочить на ветки.

— Где он?..

— Там! Кажется, там!

Позади Питтмана треснул сук, кто-то упал.

— Нос! Я сломал нос!

— Слышу!

— Там, в кустах!

— Стреляй же в этого сукиного сына!

— Прикончи его! Если они узнают, что мы кого-то прошляпили...

Треснул еще один сук. Преследователи продирались между деревьями. Питтман вовремя остановился. Перед ним выросла каменная стена. Еще мгновение, и он врезался бы в нее на бегу. Тяжело дыша, он огляделся.

Что делать дальше? — мысль лихорадочно работала. Вряд ли удастся добраться до ворот. Он не может идти вдоль стены, это ясно. Они будут прислушиваться к каждому звуку. Загонят его в угол. Может, вернуться? Нет! С минуты на минуту появится полиция. Территория ярко освещена, его сразу заметят. Как же быть?..

И Питтман решил залезть на ель. Преследователи уже совсем близко. Он ухватился за сук, забросив одну ногу на ветку, и подтянулся. Кора царапала руки. В нос бил запах смолы. Он карабкался все быстрее и быстрее.

— Он где-то здесь. Я слышу!

Питтман нащупал толстый сук, повис на нем и, перебирая руками, стал дюйм за дюймом продвигаться к стене. Кора ранила руки, но он не обращал внимания.

— Он здесь, рядом!

— Где?

Еловые иголки роняли капли дождя на Питтмана. А с ветки, на которой он висел, вниз низвергался небольшой водопад.

— Вон там!

— На дереве!

Питтман коснулся ногами стены, стал на гребень и отпустил ветку. Слава Богу, на стене не оказалось ни колючей проволоки, ни вмонтированного битого стекла.

Грянул выстрел, вспышка ослепила его. При втором выстреле Питтман с перепугу, чисто инстинктивно соскользнул по ту сторону стены и повис, зацепившись за гребень. Сердце бешено колотилось. Плащ цеплялся за шероховатости стены. А что там, внизу? Питтман не имел ни малейшего представления, но слышал, что один из преследователей пытается взобраться на дерево.

— Бегу к воротам! — закричал второй.

Питтман отпустил руки и полетел вниз. Внутри у него все оборвалось.

25

Приземлился он гораздо быстрее, чем ожидал. Трава внизу была мокрой от дождя. В момент приземления Питтман резко выдохнул, чуть согнул колени, прижал локти, упал и перекатился, стараясь смягчить удар. Это обычный прием парашютистов, у одного из них Питтману как-то довелось взять интервью. Необходимо сжаться, напрячься и перекатиться.

Питтман молил Бога о том, чтобы этот способ сработал. Если он повредит лодыжку или еще что-нибудь, ему крышка, с минуты на минуту преследователи могут оказаться по эту сторону стены. Тогда единственный выход — спрятаться. Но где? Ведь тут совершенно открытое пространство. Так, по крайней мере, ему показалось, когда он повис над стеной. К счастью можно было спастись и другим способом. Используя силу инерции, Питтман вскочил на ноги.

Ладони горели, суставы нестерпимо ныли, но все эти мелочи не имели сейчас никакого значения. Главное, ноги не подвели, он твердо стоял на земле. Ничего не повредил, ничего не сломал.

Из-за стены доносились ругательства, проклятья, треск веток. Один из охранников все еще карабкался к гребню стены.

Питтман набрал в грудь побольше воздуха и рванул вперед. Темному пространству казалось, не будет конца. Здесь не росли ни кусты, ни деревья. Не то что на территории особняка.

Куда же это его занесло, черт побери?

Что за поле тут? Или это кладбище? Но надгробий Питтман почему-то не видел. Потом сквозь изморось заметил впереди что-то белое и побежал в том направлении. Неожиданно поле кончилось, и он покатился вниз по крутому склону.

Питтман лежал на спине, защищенный от ветра краем склона. Смахнув с лица капли и налипший песок, он поднялся на ноги.

Оказывается, это белый песок. Но откуда он взялся?

И тут его осенило. Господи, да это же поле для игры в гольф! Он вспомнил указатель: «САКСОН ВУДЗ. ПАРК И ГОЛЬФ-КЛУБ», мимо которого проезжал.

Если начнут стрелять, укрыться тут негде.

Пространство совершенно открытое. Так что надо мотать.

Он огляделся, чтобы сориентироваться и ненароком не побежать назад к стене, и вдруг увидел слева от себя пятна света. Похожие на призраки огоньки чудесным образом возникли прямо из стены. Он слышал, как один из преследователей что-то говорил о воротах. Теперь из них вышли охранники. Поначалу журналист решил, что они вооружились фонарями в сторожке рядом с выходом. Но что-то в движении световых пятен показалось ему странным.

И страх от сознания, что он попал на поле для гольфа, превратился в ужас. До него донесся шум моторов. Фонари располагались парами, как фары, но Питтман знал, что преследователи не могут воспользоваться автомобилями. Они слишком тяжелы для этой почвы, начнут буксовать на мокрой траве и застрянут. Кроме того, моторы работали едва слышно и звук был слишком высок.

Боже, они, кажется, использовали электрокары? Владельцы особняка имеют выход прямо на поле. Фар на электрокарах нет, и преследователи вооружены мощными переносными фонарями.

Лучи света методично ощупывали различные сектора поля. До Питтмана доносились громкие крики. Он выбрался из песчаной ловушки и помчался в мокрую тьму подальше от надвигающихся огней.

26

До того, как врачи обнаружили у Джереми рак, Питтман увлекался бегом. Он тренировался минимум по часу в будни и несколько часов по уик-эндам, обычно используя дорожку вдоль реки в Верхнем Ист-Сайде. В то время они с Эллен и Джереми жили на Семидесятой восточной улице. Бег был частью его образа жизни, так же, как регулярный взнос пяти процентов заработка на накопительный счет или отправка Джереми на летние курсы, несмотря на то, что школьные оценки сына были превосходны и дополнительных занятий вовсе не требовалось. Гарантии. Забота о будущем. Это ключ ко всему. В этом секрет успеха. Однажды Питтман ухитрился, поощряемый восторженными воплями сына и одобрительной улыбкой жены, прийти к финишу Нью-Йоркского марафона в основной группе бегунов.

Затем Джереми заболел.

Джереми умер.

Питтман и Эллен начали ссориться.

Эллен ушла.

Эллен вышла замуж вторично.

Питтман запил.

У Питтмана произошел нервный срыв.

Он не бегал уже больше года. Он вообще ничем не нагружал сердце, если, конечно, не считать тахикардии на нервной почве. Но сейчас, когда выброс адреналина подхлестнул его, мышцы вспомнили ритм движения. Конечно, они не обладали той силой, которая достигается тренировкой. Он был далек от своей лучшей формы, но технические навыки сохранились — ритм, длина шага, перекат с пятки на носок. Дыхания не хватало, мышцы не слушались, но он продолжал бежать, стараясь не замечать сильнейшую пульсацию в сосудах и боль в животе. Далеко позади метались огни, гудели моторы, кричали люди.

Питтман тоже готов был кричать, проклиная себя за то, что бросил тренировки и потерял форму. За то, что оказался таким безрассудным и влип в историю, да еще в какую.

О чем, дьявол его побери, он думал, когда бросился вслед за машиной «скорой помощи»? Ведь Берт все равно ничего не узнает.

Но главное, что сам он знает. Потому что обещал Берту сделать все, что в его силах.

Еще восемь дней.

Но зачем надо было вламываться в дом? Нормальный журналист никогда не позволил бы себе ничего подобного.

Значит, он должен был дать старику умереть?

Пока одеревеневшие ноги старались изо всех сил выполнить свою работу и сделать из Питтмана первоклассного бегуна, он, потратив на это считанные секунды, оглянулся на преследователей.

Смахнул влагу с век и увидел, что электрокары ускорили движение и огни приближаются.

Правда, не все, а лишь некоторые. Из пяти электрокаров только два находились довольно близко от него. Остальные разошлись в разные стороны, следуя, очевидно, по периметру площадки. Один — направо, второй — налево, третий, как понял Питтман, торопился по диагонали к самой дальней точке поля.

Хотят окружить. И как только они ухитрились вычислить его в темноте?

Капли дождя, попадая за воротник, холодили шею. И вдруг он понял, почему его засекли. От ужаса волосы встали дыбом.

Плащ.

Он был цвета песка, как то пятно, которое Питтман увидел. Плащ выдал его.

Сбиваясь с ритма, но продолжая бежать, Питтман с трудом развязал пояс. И принялся за пуговицы. Одну вырвал с мясом, дернув за борт плаща. Высвободил из рукавов поочередно обе руки и почувствовал, как пиджак начинает впитывать влагу. Что делать с плащом? Выбросить? Или намотать на куст для приманки врага? По дороге как раз попался кустарник. Но это не отвлечет преследователей надолго, а плащ может пригодиться.

Заросли редких кустов не могли служить надежным укрытием, и Питтман, царапая руки, продирался сквозь них, чтобы продолжить бег по игровому полю.

Оглянувшись, он увидел огни. Шум моторов становился все громче. Питтман скатал плащ, сунул под пиджак и напрягшись побежал так быстро, как только мог, с облегчением думая о том, что его темно-синий костюм растворится в окружающей темноте.

Если, конечно, на него не упадет луч света. Но что это?

Поле впереди вдруг приобрело сероватый оттенок, и вскоре Питтман понял, что добежал до пруда. Придется обогнуть его, а на это уйдет время. Но выбора не было. Тяжело дыша, Питтман рванулся налево. И, поскользнувшись на мокрой траве, едва не скатился в ледяную воду. Лишь чудом ему удалось удержаться на самом краю.

Питтман поднялся, придерживая под полой пиджака плащ, оглянулся и увидел, как луч света пробил тьму над склоном у того места, где он скатился вниз. Двигатель шумел уже совсем рядом. Стараясь не потерять равновесия, Питтман вновь побежал.

Двигаясь вдоль края воды, он добрался до противоположного берега и выполз на склон. Когда Питтман переваливал через гребень, до него донеслись злобные крики. У правого уха что-то прожужжало. Как шершень. Но он знал, что это не шершень, а пуля. Снова пролетел «шершень». Выстрелов слышно не было. Видимо, срабатывали глушители.

Питтман старался как можно скорее выбраться из зоны огня и стал спускаться по склону. Сквозь пелену дождя он увидел справа от себя свет. Потом слева. Ноги подкашивались, легкие взывали о помощи.

Неужели он не продержится еще хоть немного?

Силы были на исходе.

Нельзя останавливаться.

Трава неожиданно кончилась, но Питтман слишком поздно заметил впереди светлый участок поля. Ноги куда-то провалились, и он рухнул вниз, оказавшись в еще одной песчаной ловушке. Сила удара бросила его на колени, но он тут же поднялся, ощущая тяжесть налипшего на брюки песка.

Световой луч, приближаясь, прыгал. Питтман пересек ловушку, утопая в набухшем мокром песке, оставляя глубокие следы. Господи, теперь они и без плаща найдут его, по следам.

Следы. По спине Питтмана пополз холодок, когда он понял, что это, возможно, единственный шанс на спасение. Выбравшись на траву, Питтман помчался обрати к тому самому месту, где рухнул вниз, провалившись в песок, и вытащил из-под полы плащ.

Двигатель работал совсем близко. Луч света прыгал над самой головой. Питтман добрался до места, где кончалась трава. Стараясь не оставлять следов, пополз вниз и лег на слегка нависающий над поверхностью песка уступ. Развернул плащ, укрылся им с головой. И поджал под себя ноги, чтобы их не было видно. Теперь оставалось лишь успокоить дыхание.

«Пожалуйста, — молил он. — Ну, пожалуйста».

Он слышал, как стучат капли дождя по плащу. Как шумит двигатель. Ближе, еще ближе. Вдруг шум стал стихать. Электрокары остановились.

Пар от дыхания конденсировался под плащом, и под носом и на подбородке образовались капли.

Он весь дрожал от сырости и холода, несмотря на невероятные усилия не выдать себя ни единым движением.

И не только от сырости и холода. Он боялся пули.

Но разве не этого он хотел? Ведь, застрелив его, они окажут ему услугу.

Нет, они не должны обнаружить его. Он сам хочет реализовать свою идею.

Он молил Бога: пусть плащ сольется с песком, пусть они смотрят не вниз, а вперед.

— Там!

Сердце упало.

— Следы на песке!

— Туда, в сторону травы!

Затрещал переносной приемник.

— "Альфа" вызывает «Бету»! Он двигается в вашем направлении! Добрался до северо-восточного квадрата!

Из-за помех Питтман не расслышал ответ. С громким щелчком радио отключилось. Шум двигателей усилился. Задыхаясь под мокрым плащом, Питтман услышал, как электрокары рванулись мимо песчаной ловушки туда, где начинался травяной покров.

Все, что было на Питтмане, вымокло до нитки, но он боялся пошевелиться, боялся высунуть голову, чтобы глотнуть воздуха. Наконец он решился и, осторожно сдвинув плащ, покосился в темноту, с ужасом ожидая увидеть над собой человека с злорадной ухмылкой, с пистолетом в руке.

Но ничего не увидел, кроме темноты и обрыва. В лицо сыпал дождь. Он словно хотел умыть Питтмана, вспотевшего под плащом. Питтман приподнялся, сел на корточки и увидел исчезающие в доме огоньки. Свернув и спрятав под пиджак плащ, Питтман осторожно выбрался из песка и двинулся в том направлении, откуда появились электрокары. Он по-прежнему дрожал от холода, и хотя опасность еще не миновала, не мог избавиться от чувства торжества.

Как бы то ни было, надо уходить отсюда, подальше от этого проклятого особняка. Преследователи могут вернуться в любую минуту. Ноги плохо держали его, но он ухитрился ускорить шаг. А дождь все моросил и моросил, мрак не рассеивался. А что, если он передвигается по кругу и в конце концов опять встретится со своими преследователями? Эта мысль повергла его в ужас. Но тут он увидел слева вдали двигающиеся огни. Большие и яркие. И сразу понял, что это не электрокары. Лучи рассекали промозглую тьму на большом расстоянии. Фары легкового автомобиля или грузовика.

Дорога.

Часть вторая

1

— Проблема с машиной.

— Ну и трясет же вас, — заметил служащий мотеля.

— Пришлось побегать в поисках телефона, чтобы вызвать тягач. В гараже сказали, что машина будет готова только во второй половине дня. Мне надо где-то обсушиться.

— Похоже, вы не здешний.

Служащий лет сорока, не больше, уже успел обзавестись брюшком. Густая рыжая щетина покрывала его усталое, напряженное от ночной работы лицо.

— Вы угадали, — кивнул Питтман. — Вся жизнь на колесах. Таскаюсь с места на место, торгую учебниками. Вчера вечером выехал из Нью-Хейвена на встречу в Нью-Йорке.

— Боюсь, опоздаете.

— Встреча в понедельник. Надеялся за уик-энд хорошенько расслабиться. А получилось дерьмо.

Питтман протянул служащему свою кредитную карточку и заполнил регистрационную форму, не забыв указать адрес в Нью-Хейвене. Он терпеть не мог лгать и чувствовал себя очень неловко, но другого выхода сейчас не было. Должен же он как-то объяснить, почему у него такой вид!

— Возьмите вашу карточку. Вот ключ.

Питтман чихнул.

— Вам надо как можно скорее сбросить с себя одежду.

— Только об этом я и мечтаю.

2

Питтмана привлекло название мотеля: «Теплый уют». Он выбрал его среди других уже через полчаса после того, как, дрожа от холода, покинул поле гольф-клуба. Дома вокруг стояли темные, уличных фонарей было мало. Заметив огни фар, Питтман тут же бросался в укрытие, которым служили кусты или угол здания. Он весьма смутно представлял себе, куда ведет дорога. Страх не покидал его.

Закрыв за собой дверь, Питтман в полном изнеможении рухнул в потертое бугристое кресло и принялся тянуть из бумажного стаканчика горький, но горячий кофе, который нацедил из расшатанного, шумящего автомата, установленного в бетонном коридоре. Ни старый зеленый палас на полу, ни желтые облезшие стены, ни продавленный матрац нисколько не трогали Питтмана. Его заботило только тепло.

Необходимо согреться.

Зубы стучали от холода.

Горячая ванна прежде всего.

Он отрегулировал комнатный термостат на температуру семьдесят пять градусов (24° С) и освободился от мокрой одежды. Разместив брюки, рубашку и пиджак на вешалки, Питтман оставил двери стенного шкафа открытыми в надежде, что к утру все подсохнет. Ботинки поставил возле радиатора отопления, а носки и нижнее белье повесил на спинку кресла. Лишь после этого он открыл кран, опасаясь, как бы вода не оказалась чуть теплой.

Но, к великому удивлению Питтмана, его сразу окутало облако горячего пара. Он склонился над хлещущим кипятком краном, всем телом впитывая благодатное тепло.

Когда ванна почти наполнилась, он подпустил немного холодной воды — ровно столько, чтобы не ошпариться, и погрузился в божественное тепло. Скользнув по дну, он улегся на бок, согнул колени, и вода покрыла его до подбородка. Ванна была полна до краев, и в верхнем сливном отверстии забулькало.

Питтман с наслаждением вздохнул, чувствуя, как жар проникает через кожу, мышцы, кости и расплавляет ледяное ядро, образовавшееся где-то внутри. Постепенно руки и ноги перестали дрожать. Питтман закрыл глаза и подумал, что не испытывал такого физического наслаждения с той поры, как...

Он все же заставил себя додумать до конца.

...как умер Джереми. Сын умер, а он жив. Чувство вины было настолько велико, что он не мог позволить себе даже самых элементарных удовольствий. Вкусные яства, которых Джереми никогда не сможет отведать, вызывали у него отвращение, как и вообще все положительные эмоции: ласковое прикосновение чистого постельного белья, свежесть утреннего ветерка, прелесть солнечных лучей, льющихся через окно.

Чувство вины обострялось, когда Питтман становился под душ. Джереми обожал теплый дождик, и его невозможно было вытащить из ванной. После похорон сама мысль о душе стала невыносима для Питтмана. Мыться необходимо, и он решил проблему, делая воду почти холодной, чтобы не испытывать приятных ощущений.

Сейчас, впервые после смерти Джереми, Питтман, к своему изумлению, обнаружил, что наслаждается горячей водой. Он попытался внушить себе, что это ему просто необходимо. Однажды он писал очерк о слушателе школы выживания, и тот особо подчеркнул опасность сочетания влаги и холода, которое может привести к летальному исходу. Таким образом, в создавшейся ситуации тепло — это то удовольствие, которое он должен себе позволить.

Просто обязан. И он наслаждался. Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз его тело испытывало такую физическую радость.

Но воспоминания о Джереми вновь навеяли грустные мысли. Он не без юмора подумал о том, как пытался спастись. Но это был юмор висельника. Уж лучше бы они застрелили его, оказав ему тем самым услугу.

Нет. Он сделает это сам. Сам выберет место и время. Осталось восемь дней. И он выдержит, черт побери.

Выдержит ради Берта. Берт столько сделал для Джереми. Тоска уступила место озабоченности, когда он подумал о том, как станет рассказывать главному о своих «подвигах». На сколько вопросов придется ответить!

Почему Миллгейта перевезли из больницы в особняк в Скарсдейле? Почему охранники не просто ловили Питтмана, а пытались его убить?

Ведь, покинув территорию особняка, он, с точки зрения охраны, уже не должен был представлять опасность. Другое дело — захватить его, чтобы передать в руки полиции. Но убивать?.. Нет, что-то здесь не так.

Слив ванну и вновь наполнив ее, Питтман наконец почувствовал, что прогрелся до самых печенок. Он вытащил затычку и стал энергично растираться полотенцем, усилием воли стараясь подавить приятное ощущение. Завернувшись в одеяло, он выключил свет и уставился в пространство за окном, выходящим на покрытую лужами автомобильную стоянку мотеля. Подкатила машина. А вдруг полиция? По его душу? Нет, не полиция. Без маячка на крыше и надписи на дверцах. Не исключено, что это охрана особняка. Рыщут по всем мотелям, опрашивают служащих. Он вздохнул с облегчением, когда из машины вышла женщина и направилась к зданию на противоположной стороне стоянки.

Кстати, о полиции. На поле для гольфа он не слышал сирен. Может быть, в полицию вообще не сообщали? И как могли бы объяснить охранники, почему стреляли в него уже после того, как он покинул пределы частного владения?

А что охрана? Неужели все еще охотится за ним? Проверяет местные мотели? Но ведь логичнее предположить, что объект охоты поспешил убраться как можно дальше.

Кроме того, им неизвестно, кто он и как выглядит.

Питтман едва держался на ногах. Его опять стала бить дрожь, и он залез в постель, чтобы согреться. Берт обычно приходит в редакцию около восьми утра. Надо поспать пару часов, позвонить ему, рассказать о случившемся и спросить, что делать дальше.

Хотел попросить, чтобы его разбудили около восьми, потянулся к телефону, но рука повисла, и он погрузился в сон.

3

Он долго не мог проснуться, ощущая в голове тяжесть, не в силах разомкнуть веки. И не понимал, что разбудило его: то ли солнечные лучи, пробившиеся сквозь тонкие жалюзи, то ли грохот машин, от которого дребезжали стекла. Все тело ныло. Он сел на постели и принялся массировать ноги. Но хочешь не хочешь, а пришлось вылезти из постели, чтобы облегчиться. Вернувшись, он снова завернулся в одеяло и решил, что готов к разговору с Бертом. Снял трубку, и когда случайно взглянул на часы, обалдел — было 2:38.

«Господи, — подумал он, потягиваясь. — Уже пятница и перевалило за полдень, я проспал без малого десять часов».

Это открытие ошеломило его. Сколько времени он потерял! Целый день из оставшихся восьми. Схватив трубку, Питтман взглянул на табличку рядом с аппаратом, которая предлагала набрать "9", чтобы выйти на междугородный канал. Он нажал на девятку и тут же набрал номер «Кроникл». После щелчка последовали звонки, и через пятнадцать секунд клерк из приемной соединил его с Бертом.

Этот хриплый голос нельзя было спутать ни с каким другим, Берт это знал и все же сказал:

— Берт Форсит слушает.

— Это Мэтт. Извини, что не пришел сегодня. Вчера вечером я просто был в шоке. Я находился...

— Не могу сейчас говорить. У меня совещание.

В трубке раздался щелчок, и связь прервалась.

Что за черт?

Питтман нахмурился и медленно опустил трубку.

Что с Бертом? Впервые он говорил так сухо и официально. Во всяком случае, с Питтманом. Небось, обозлился, что он не пришел.

Питтман опять поднял трубку. Он не терпел неопределенности. И вновь клерк соединил его с Бертом.

— Форсит слушает.

— Это опять я. Извини ради Бога! Я не виноват. Клянусь. У меня важное сообщение. Вчера вечером...

— Я занят. У меня люди. Очень важные люди.

Берт снова бросил трубку.

Питтман почувствовал, как застучало в висках, еще больше нахмурился и вернул трубку на место.

Да, Берт просто в ярости. Важные люди. Значит он для Берта — пешка. Что же, Питтман и это готов проглотить.

Питтман уже хотел звонить в третий раз, но передумал. Что бы ни случилось, выяснять отношения по телефону Берт, видимо, не желает.

Теперь к физическим мукам добавились еще и моральные. Снедаемый беспокойством, Питтман решил взглянуть, не высохла ли одежда. Брюки, рубашка и пиджак, оставленные на вешалках, были еще влажными, но против ожиданий не очень измятыми. Прилипшая к ним грязь засохла, и ее можно было отчистить щеткой. В плачевном состоянии оказался лишь плащ, весь замызганный и в нескольких местах разорванный. Пришлось отправить его в мусорную корзину.

Питтман смочил и расчесал свои светлые волосы. А вот бритье пришлось отложить на потом — бритва в перечень услуг не входила. Несмотря на щетину, он решил отправиться в «Макдональдс», который видел по дороге в мотель, — давал себя знать голод. Паковать было нечего, оставалось лишь сдать ключ и уйти.

Питтман приоткрыл дверь, убедился, что за ним не следят, и пошел через автомобильную стоянку к конторе мотеля. Несмотря на яркое солнце, он озяб из-за влажных носков и белья.

4

Очень важные люди... В пригородном поезде по пути в Нью-Йорк Питтман прокручивал в голове свой разговор с Бертом. Монотонный стук как бы изолировал его от внешнего мира, помогая сосредоточиться. Очень важные люди!

Не исключено, что Берт сказал правду. Ровно через неделю «Кроникл» прекратит свое существование. Неудивительно, что у главного дел невпроворот, и весьма срочных. Вполне вероятно, что в кабинете у Берта находились владелец, издатель да мало ли кто еще. Возможно, речь шла о том, какие публиковать материалы в эти последние дни.

Но вряд ли важные особы появились бы у Берта. Скорее, они пригласили бы его к себе.

Придя к такому выводу, Питтман вновь вернулся к мысли о том, что Берт сердится на него. Наступил час пик, и поймать такси рядом с вокзалом «Гранд сентрал» Питтман не сумел. Пришлось воспользоваться подземкой. Поначалу он решил было двинуться в «Кроникл», но, взглянув на часы, передумал: уже пять минут шестого. Похолодало. Питтман вновь стал дрожать в своей влажной одежде.

Наверняка Берта сейчас в редакции нет. Он вот-вот появится в баре, куда обычно заходит после работы. А Питтману надо поскорее переодеться, чтобы не стучать зубами, сидя за стойкой.

Питтман вылез из сабвея на Юнион-сквер, но, не сумев и там отловить такси, двинулся пешком к себе на Двенадцатую западную улицу. Он торопился: уже темнело и становилось все холоднее. Он вошел в вестибюль, затем в коридор, где на стене висели почтовые ящики.

Как обычно, в нос ударил запах стряпни. Лифт, как обычно, кряхтя и поскрипывая, доставил его на третий этаж. Как обычно, за тонкой стеной у соседей гремел телевизор. Покачав головой, Питтман повернул ключ в замке, вошел в квартиру, запер дверь и, повернувшись, увидел мужчину, который, расположившись в гостиной, читал журнал.

5

Сердце Питтмана оборвалось.

— Что за?..

— Вас зовут Мэтью Питтман? — спросил мужчина, отложив журнал в сторону.

— Что, черт побери, вы здесь делаете?

Человеку было под сорок. Сухопарый, с короткими каштановыми волосами, худощавым лицом и острым подбородком. В сером костюме и ботинках на толстенной подошве.

— Я из полицейского управления, — произнес мужчина. С этими словами он открыл бумажник и предъявил свой значок и удостоверение личности. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего. — Детектив Маллен. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

— Как вы сюда проникли?

— Попросил управляющего меня впустить.

У Питтмана перехватило дыхание.

— Но вы не можете просто так... Не имеете права... Короче, у вас есть ордер или... что там еще?

— Ордер? Но разве вы совершили нечто такое, за что вас следовало бы арестовать.

— Нет. Но я...

— Тогда почему бы вам не сэкономить массу времени для нас обоих? Садитесь. Обсудим пару проблем.

— Каких проблем? Я все же не...

— Вы, кажется, замерзли. Немудрено в мокрой одежде.

Питтман лихорадочно придумывал убедительное объяснение.

— Да. Это официант облил меня водой. Он...

Детектив кивнул.

— То же самое произошло со мной пару недель назад. Правда, это была не вода, а соус. Вам лучше переодеться. Оставьте дверь в спальню открытой, тогда мы сможем беседовать. Вам не мешало бы еще и побриться.

— Я отращиваю бороду, — соврал Питтман.

Прислушиваясь через полуоткрытую дверь спальни к словам детектива, он рывком стащил одежду, сунул в корзину для грязного белья, извлек из комода все сухое.

Только он успел натянуть брюки, как детектив, подойдя к дверям, спросил:

— Вы не могли бы мне сказать, где провели прошлый вечер?

Питтман почувствовал угрозу, потянулся за рубашкой и как можно спокойнее ответил:

— Некоторое время оставался дома, а затем отправился погулять.

Детектив открыл дверь шире, и Питтман еще острее ощутил угрозу.

— В котором часу вы пошли гулять?

— В одиннадцать.

— И вернулись?..

— Около часу.

— Вы очень рисковали. — Детектив удивленно вскинул брови.

— До сих пор обходилось.

— Вам просто везет. Кто-нибудь вас видел?

Питтман вспомнил о поваре в ресторане, но вовремя спохватился. Не хватало, чтобы повар проболтался детективу о коробке. Уж тогда сыщик наверняка обнаружит пистолет. А Питтману разрешено хранить оружие только дома. Так что лучше не вызывать лишних подозрений.

— Меня никто не видел.

— Скверно. Это осложняет дело.

— Дело? Послушайте, какого черта вы меня допрашиваете? Я понятия ни о чем не имею! — с плохо скрываемым волнением воскликнул Питтман. — Кому вы подчиняетесь? Дайте номер телефона вашего начальника.

— Хорошая идея. Почему бы нам не съездить к нему, не побеседовать лично?

— Прекрасно.

— Отлично.

— Но только после того, как я позвоню своему адвокату.

— Вот как? — удивился детектив. — Вы полагаете, вам нужен адвокат?

— Да. Потому что полиция действует методами гестапо.

— О! — детектив покачал головой. — Не обижайте меня. Обуйтесь, пожалуйста. Накиньте пальто, и поехали.

— Не раньше, чем вы мне объясните, что происходит. — Питтману не хватало воздуха.

— Вы вовсе не гуляли вчера вечером. Вы доехали на такси до дома в Скарсдейле и незаконно проникли внутрь.

— Я?.. Но это какой-то бред!

Детектив извлек из внутреннего кармана пиджака конверт, покосившись на Питтмана, вскрыл его и вынул листок бумаги.

— Что это?

— Ксерокопия вашего чека, — ответил детектив.

У Питтмана заныло в животе. Каким образом удалось полиции его заполучить?

Детектив принялся объяснять, и лицо его приняло еще более суровое выражение.

— Некий водитель «скорой помощи», направлявшийся прошлой ночью с Манхэттена в Скарсдейл, обратил внимание на преследующее его такси. У водителя возникли подозрения, и он записал номер, обозначенный на светящемся фонарике на крыше таксомотора. Как только нам сообщили о незаконном вторжении в дом, мы тут же вышли на таксиста. Тот показал, что пассажир, которого он доставил в Скарсдейл, расплатился чеком. Вот этим самым. Ваше имя и адрес напечатаны сверху.

Питтман не мог оторвать глаз от чека.

— Итак, согласны ли вы признать этот факт или настаиваете на очной ставке с таксистом?

Питтман вздохнул. Плевать ему на эту волынку, ведь через семь дней все будет кончено. Да, он вломился в дом, чтобы спасти старика. Разве это преступление? Что, собственно, он старается скрыть?

И все же он долго колебался, прежде чем признаться:

— Да, это был я.

— Вот и прекрасно. Надеюсь, вам стало легче?

— Но я могу все объяснить.

— Вне всякого сомнения.

— После того, как поговорю с адвокатом.

Питтман прошел мимо стоявшего в дверях детектива в гостиную к телефону.

— Не надо! Дело достаточно простое, чтобы закончить его прямо сейчас.

— Я не собираюсь его усложнять, но хочу пригласить адвоката, чтобы предотвратить возможное недопонимание.

И Питтман снял трубку.

— Прошу вас, не делайте этого. У меня к вам всего несколько вопросов. Старик говорил что-нибудь, когда вы были рядом?

— Не понимаю, — покачал головой Питтман.

— Он сказал что-нибудь?

— Не понимаю. А что?..

Детектив подошел ближе. Теперь его лицо напоминало злобную маску.

— Я спрашиваю, говорил старик что-нибудь?

— Нес какую-то тарабарщину.

— Что именно?

Питтман все еще держал в руке телефонную трубку.

— Какую-то ахинею, бессмыслицу. Данкан... или что-то в этом роде. Потом о снеге. Потом... не помню, кажется, он произнес: «Гроллье».

Лицо детектива еще сильнее напряглось.

— Вы говорили об этом кому-нибудь?

— Да какое это?.. Постойте. Здесь что-то не так. В чем дело? Покажите-ка еще раз ваше удостоверение.

— Уже показывал.

— Покажите еще раз!

Сыщик пожал плечами:

— Что же. Вот оно, мое единственное удостоверение.

С этими словами он полез за пазуху. Питтман окаменел. Сердце его учащенно забилось при виде пистолета, который извлекал детектив. Какой длинный ствол, подумал Питтман и тут же понял, что это не ствол, а прикрепленный к нему глушитель.

Полиция глушителями не пользуется.

— Ты, вонючее дерьмо, доставил мне кучу неприятностей, и я пущу тебе пулю в лоб. Выкладывай, кому еще ты протрепался!

Кончик глушителя зацепился за борт пиджака. Мужчина опустил взгляд, и Питтман, не раздумывая, повинуясь инстинкту самосохранения, со всего размаху обрушил телефонную трубку на голову бандита. Тот покачнулся, кровь потекла по бровям. Грязно выругавшись, мнимый детектив стал поднимать пистолет.

Питтман в ужасе нанес второй удар, на этот раз размозжив противнику нос. Кровь хлестала вовсю. Бандит рухнул на кофейный столик, вдребезги разнеся головой стеклянную столешницу. Затылок его пришелся точно на край металлической рамы.

Не отводя взгляда от пистолета, Питтман размахнулся трубкой, чтобы нанести третий удар, но шнур оказался слишком коротким, и он, бросив трубку, стал шарить глазами по комнате. На глаза ему попалась настольная лампа. Он схватил было ее, но замер, увидев, что мужчина не двигается.

6

Глаза незнакомца были открыты, рот тоже. Затылок упирался в металлическую раму стола, прямо напротив Питтмана, согнутые в коленях ноги свисали с другой стороны.

Высоко держа лампу в руке и изготовясь к броску, Питтман подошел ближе. Человек не дышал.

Боже мой! Он мертв.

Казалось, время, летевшее с лихорадочной быстротой, вдруг остановилось. Питтман не знал, как долго смотрел на мертвое тело. Затем он поставил лампу на место и опустился на корточки рядом с трупом, охваченный самыми противоречивыми чувствами.

Почему он?.. Удар был недостаточно силен для того, чтобы...

Господи, он наверняка сломал шею, когда ударился о стекло.

Тело лежало в луже крови. Кровью был залит весь пол.

Опасаясь, как бы бандит вдруг не ожил и не стал в него целиться, Питтман слегка повернул мертвеца. Его едва не стошнило: между лопаток у убитого застрял длинный осколок стекла.

На лице выступил пот.

Ему тридцать восемь, и он никогда не служил в армии. Если не считать прошлой ночи и того случая, когда семь лет назад ему сломали челюсть, его знакомство с миром насилия ограничивалось интервью с преступниками, их жертвами или полицейскими.

И вот сегодня он сам убил человека. Следы крови на телефонной трубке вызывали отвращение, и он осторожно положил ее на рычаг.

Что же теперь делать?

На Питтмана вдруг напал страх. А что, если кто-то слышал шум? Он приложил ухо к стене, за которой орал соседский телевизор. Хохот, объявления о путешествии на Ямайку, аплодисменты. Телевизионная игра, видимо, была в самом разгаре. Питтман прислушивался к шагам в коридоре и ждал стука в дверь.

Но вместо этого ведущий объявил о размере первого приза. Если не считать телевизора, в соседней квартире царили мир и покой.

А что, если он ошибся и это был настоящий полицейский?

Тяжело дыша, Питтман распахнул на покойнике пиджак и вынул из внутреннего кармана удостоверение, которое ему только что продемонстрировали. На карточке было имя детектива — Уильям Маллен. На фотографии лицо убитого. Но при внимательном рассмотрении Питтман обнаружил, что фотография налеплена на другой снимок, не имеющий ничего общего с фотографией покойного. Питтман проверил содержимое бумажника и помимо четырехсот долларов нашел там водительские права на имя Эдварда Заллоуэя, проживающего в городе Александрия, штат Вирджиния. Вряд ли нью-йоркский полицейский мог жить за тридевять земель от места службы. Нет, это определенно не коп.

Так кто же он, черт побери?

7

Зазвонил телефон.

Питтман уставился на аппарат.

Раздался второй звонок.

Кто бы это мог?..

Еще один.

Следует ли?..

И наконец четвертый.

А что, если это Берт?

Питтман снял трубку.

— Алло? — Голос дрожал от волнения.

Молчание.

Щелчок.

Боже мой!

8

Питтман бегом бросился в спальню, схватил коричневый твидовый пиджак и вытащил из стенного шкафа чемодан. Чемодан он тут же сунул обратно и взял вместо него спортивную сумку, которой часто пользовался в то время, когда еще увлекался бегом. Однажды ему пришлось интервьюировать специалиста из службы безопасности, славившегося своим умением растворяться в толпе. Труднее всего, говорил эксперт, найти нечто такое, в чем можно было бы носить оружие или необходимое оборудование, и при этом не вызывать подозрений. Чемодан слишком велик и непременно привлечет внимание, если таскать его по улицам либо вносить в любое общественное здание, кроме вокзала или аэропорта.

Портфель выглядит вполне естественно при соответствующей одежде, но слишком мал. Самое лучшее пользоваться спортивной сумкой, красивой, но не броской. Многие после работы занимаются спортом, и сумка вполне подходит даже к строгому костюму, хотя предпочтительнее любая другая одежда.

К тому же сумка очень вместительна.

Тщетно стараясь преодолеть дрожь, Питтман положил в сумку пару чистых носков и белье, сунул туда запасную рубашку, галстук, черный тренировочный костюм, кроссовки, электрическую бритву, зубную щетку, пасту и шампунь.

Что еще?

Он собирается не в летний лагерь, времени на раздумья нет. Надо выметаться отсюда как можно быстрее. Что это был за телефонный звонок?

Питтман выскочил в гостиную, мрачно покосился на труп. Хотел прихватить с собой четыре сотни из бумажника покойника, но вовремя одумался.

Это был бы подарок для полицейского следствия. Убив, вы его ограбили, не так ли?

Как поступить с пистолетом?

Взять с собой?

Но он не Джон Уэйн. Он знает, как убить себя, а не другого.

9

Когда вновь зазвонил телефон, Питтман схватил плащ, не тот, разумеется, который таскал с собой прошлой ночью, приоткрыл дверь и, убедившись, что никого нет, вышел в полутемный коридор.

Закрывая дверь, он слышал, как надрывается телефон.

Питтман заторопился к лифту. Но в тот момент, когда хотел нажать кнопку вызова, услышал, что лифт поднимается с первого этажа.

Питтман почувствовал, как сдавило голову, будто тисками, и шагнул к лестнице, но тут раздались чьи-то шаги, и он замер. Стук ботинок по бетонным ступеням становился все громче.

Словно кто-то невидимый стиснул ему грудь. Итак, один в лифте, второй — на лестнице. Логично. Никто не сможет спуститься незамеченным.

Питтман попятился, стараясь производить как можно меньше шума, и, оказавшись в коридоре, решил, что разумнее всего подняться по лестнице на следующий этаж.

Он слышал, как остановился лифт, как раздались затем чьи-то неуверенные шаги. Неизвестный тоже достиг третьего этажа и присоединился к тому, кто поднялся на лифте.

Оба, не произнося ни слова, двинулись по коридору. Шаги стихли там, где, по расчетам Питтмана, находилась его квартира. Раздался стук в дверь. Через некоторое время стук повторился. Заскрипел металл, и Питтман понял, что в ход пошла отмычка. Еще один металлический звук: пистолет поставили на боевой взвод. Затем звук открываемой двери.

— Дерьмо! — воскликнул мужчина, очевидно, увидев в гостиной покойника.

Шаги затихли где-то в глубине помещения. Затем хлопнула дверь.

Ему нельзя оставаться здесь. Эти типы чего доброго станут обыскивать здание.

Он скользнул к дверям лифта и нажал кнопку вызова. Руки дрожали. Лифт медленно полз на четвертый этаж.

Может, лучше спуститься по лестнице? А вдруг они выйдут из квартиры? В лифте тоже небезопасно. Они могут остановить его, чтобы спуститься вниз. И в этом случае он один против двоих.

Но он должен рискнуть. Другого выхода нет. Особенно если внизу, в вестибюле, остался еще один бандит. Лифт — его единственное спасение. С лица лил пот, когда он нажимал на кнопку, чтобы спуститься в цокольный этаж. Он живо представил себе, как на третьем этаже лифт с жужжанием остановится.

И когда стрелка указателя над дверью поползла от цифры "3" к цифре "2", вздохнул с облегчением, чувствуя, как под рубашкой катятся по груди крупные капли пота.

Наконец указатель миновал цифру "1" и остановился у слова «цоколь».

Лифт замер. Решетчатые двери раздвинулись. Питтман ступил во влажную тень полуподвального этажа.

Двери лифта закрылись. И когда он проходил мимо отопительного котла, кабина двинулась вверх. Стрелка указателя над наружной дверью тоже поползла: 1,2,3.

На третьем этаже лифт остановился.

В тот же момент Питтман услышал, как кто-то сказал в вестибюле:

— Кого-нибудь заметили?

— Нет. Наши ребята только что поднялись наверх.

— Никто не спускался?

— Не видел. Но я здесь всего пять минут. Кто-то спустился на цокольный этаж.

— На цокольный? Зачем?

— Там кладовки.

— Надо проверить.

Питтман заспешил дальше. В полумраке миновал запертые кладовые жильцов. Он увидел служебный выход, когда где-то сзади послышались шаги. Обливаясь потом, он тихонько повернул ручку замка. Шаги уже раздавались у самой лестницы.

Питтман вздрогнул, когда дверь слегка заскрипела, выскользнул в ночь и кинулся бежать. От двери шли две узкие дорожки: к Двенадцатой улице и мимо другого дома к Одиннадцатой. Рассудив, что, скорее всего, преследователи оставили свою машину у входа в его дом на Двенадцатой улице, Питтман кинулся мимо мусорных ящиков в сторону Одиннадцатой.

Перед выходом на улицу путь ему преградила тяжелая деревянная калитка. Охваченный страхом, он неуклюже повернул ручку замка и нажал на калитку плечом. В этот момент далеко позади хлопнула дверь. Питтмана ослепили фары проносящихся мимо машин и уличных фонарей. Тяжело дыша, он повернул налево и опрометью помчался мимо изумленных прохожих. Скорее бы попасть на Седьмую авеню, там легко раствориться в толпе.

На этот раз ему повезло, он поймал такси.

10

Берт Форсит был холост. На свое жилье он смотрел лишь как на место, где можно переодеться, выспаться и принять душ. Каждый вечер после работы он следовал строго установленному порядку: пропустить несколько рюмочек и поужинать в таверне «Старый добрый бифштекс у Бенни». Завсегдатаи здесь были как члены одной семьи.

Таверна, разместившаяся на Пятидесятой восточной улице, совершенно выпадала из своего окружения. Слева от нее находился магазин дорогих кожаных изделий, справа — бутик, где торговали туалетами известных домов моды. Название ресторанчика было обозначено на сверкающей неоновой вывеске над входом, а объявления в окнах с гордостью извещали, что заведение располагает телевизором с большим экраном. Когда такси Питтмана подкатило к дверям таверны, там образовалась свалка: одни посетители выходили на улицу, другие в это же время стремились попасть внутрь.

Рядом остановилось еще одно такси. Питтман подозрительно посмотрел на вылезшего пассажира, но сразу успокоился, так как тот даже не взглянул в его сторону. Потратив остатки своей наличности на то, чтобы расплатиться с водителем, Питтман огляделся вокруг и, удостоверившись, что за ним не следят, заторопился ко входу в ресторан.

Спортивная сумка в его руках не вызвала никакого интереса. Питтман смешался с посетителями и принялся шарить взглядом по переполненному, шумному, слабо освещенному залу. Деревянная панель справа отделяла места, где подавали бифштексы, от той части заведения, где собирались любители серьезно выпить. В их распоряжении находилась длинная стойка и несколько столиков, откуда виден был экран телевизора, постоянно настроенного на спортивный канал. Питтману несколько раз приходилось здесь бывать вместе с Бертом, и он знал, что главный предпочитает располагаться за стойкой. Однако сейчас не увидел там своего грузного приметного друга.

Он прошел дальше, мимо двух посетителей, расплачивавшихся у кассового аппарата, напрягая зрение и вытягивая шею, вглядываясь в занятые столики. Берта нигде не было. Нетерпение его возрастало. Он знал, что обязан заявить в полицию, но чувство опасности, овладевшее им дома, заставило его бежать. Скрывшись, он хотел немедленно позвонить в полицию из уличного автомата, но вместо этого сел в такси и назвал водителю первое пришедшее на ум место — таверну «У Бенни». Надо все хорошенько обдумать.

Необходимо поговорить с Бертом.

Но где он? Питтман попытался успокоить себя мыслью, что приятель для разнообразия решил сегодня ужинать не в баре, а в отгороженной части таверны.

Возможно, Берт задержался где-то и еще придет. Но надо спешить. Полиция наверняка заинтересуется, почему он до сих пор ничего не сообщил.

Ощущая внутреннее напряжение, Питтман направился к деревянной панели, но тут краем глаза заметил массивного мужчину лет пятидесяти с морщинистым лицом, кустистыми бровями и стрижкой ежиком. На мужчине был мятый твидовый пиджак, который мелькнул лишь на секунду, так как его владелец спускался по лестнице, расположенной между двумя частями ресторана.

11

Внизу у основания гулкой деревянной лестницы Питтман прошел мимо гардероба, телефона-автомата и двери, на которой значилось: «Девочки». Он проследовал через дверь с надписью: «Мальчики». Тощий тип с седыми усами вышел из кабинки, надел синий пиджак и остановился рядом с длинноволосым юнцом в кожаной куртке у ряда умывальников, чтобы сполоснуть руки. Плотный мужчина, за которым последовал Питтман, стоял у писсуара.

— Берт!

Мужчина обернулся. От изумления у него слегка отпала челюсть, и торчащая во рту сигарета повисла, прилипнув к губе.

— А ты что здесь делаешь?

Питтман приблизился к нему.

— Послушай, я могу объяснить, почему не явился сегодня на работу. Нам надо поговорить. Поверь, все это крайне серьезно.

Все, кто был в туалете, прислушивались к разговору с нескрываемым любопытством.

— Неужели ты не понял, что разговаривать со мной небезопасно? — сказал Берт. — Еще утром пытался внушить тебе это.

— Небезопасно? Но я воспринял твои слова как выволочку. Совещание. Важные люди.

Берт поспешно задернул «молнию» на ширинке и нажал на рычаг слива. Пока вода струилась через сетку, он швырнул сигарету в писсуар и повернулся к Питтману.

— Для справки: эти «важные люди» были из... — Заметив у умывальников двоих, которые внимательно прислушивались, Берт махнул рукой и бросил: — Пошли отсюда.

Сгорая от нетерпения, Питтман последовал за ним. Они остановились на полпути между туалетом и лестницей, ведущей вниз. Берт хрипло прошептал:

— Эти «важные люди» — полицейские.

— Как?

— Ты что, не слышал радио, не смотрел вечерние новости?

— Мне было не до этого. Я вернулся домой, а там какой-то тип...

— Послушай, я не знаю, чем ты занимался прошлой ночью, но копы считают, что ты вломился в какой-то дом в Скарсдейле и прикончил Джонатана Миллгейта.

— Что?! — Питтман отступил к стене.

Молодой человек в кожаной куртке вышел из туалета, с любопытством посмотрел на Питтмана и Берта и стал подниматься по лестнице.

Берт, нервничая, дождался, пока кожаная куртка скрылась из вида, и тихо продолжил, не сводя с Питтмана жесткого взгляда:

— Послушай, здесь говорить опасно. Не исключено, что за мной следят, полагая, что ты станешь искать встречи. По-моему один из этих типов расположился за соседним столиком.

— В таком случае где? Где мы сможем поговорить?

— Встретимся в одиннадцать часов в парке на Мэдисон-сквер. У выхода на Пятую авеню. Я проверю, чтобы за мной не было хвоста. Во что бы ты ни влип, я хочу понять происходящее.

— Поверь, Берт, в своем желании ты не одинок.

12

Питтман был настолько растерян, что, лишь оказавшись на темной улице, сообразил, что ему следовало бы подзанять у Берта немного денег. Поездки на поезде из Скарсдейла до Манхэттена, потом на такси от дома до ресторана полностью истощили его финансовые ресурсы. Правда, у него была чековая книжка, но он знал, что открытые в этот час магазины согласятся принять чек только при солидной покупке. Следовательно, остается...

Питтман нервно оглянулся, убедился, что за ним никто не идет, и быстро направился в сторону Пятой авеню. Там, в нескольких кварталах к югу, разместился центральный офис его банка. Банкомат находился в нише слева от выхода. Питтман опустил пластиковую карточку в щель и принялся ждать, когда машина попросит набрать шестизначный шифр.

К его удивлению, на экране возникли совсем другие слова: «Обратитесь к служащему банка».

В банкомате послышалось жужжание. Он проглотил пластиковую карточку.

Питтман от неожиданности широко открыл рот. Что за черт? Наверное, здесь какая-то ошибка. Почему вдруг?

Но до него тут же дошел обескураживающий ответ. Полиция, видимо, обратилась в суд, и его банковский счет заморожен.

Берт оказался прав.

«Ты что, не слышал радио и не смотрел вечерние новости?» — спросил он сам себя.

Питтман быстро прошел по одной из боковых улиц, пытаясь через окна ресторанчиков разглядеть телевизионный экран над стойкой бара. Поскольку «Кроникл» и все остальные нью-йоркские газеты выходили по утрам, у них не было возможности сообщить о том, что случилось с Джонатаном Миллгейтом прошлой ночью.

Единственным источником новостей, которым сейчас мог воспользоваться Питтман, были передачи Си-Эн-Эн. Он уселся в темном углу прокуренного зала и с отчаянием принялся смотреть четвертый раунд боя боксеров, беспокойно ерзая на стуле и совершенно не разделяя восторгов остальных зрителей по поводу неожиданного нокаута.

«Ну давайте же, — думал он, — переключайте на новости».

Питтман уже готов был пойти на риск и привлечь к себе внимание, попросив бармена переключить ящик на канал Си-Эн-Эн. Но не успел подойти к стойке, как бой кончился и началась программа новостей. На экране за спиной ведущего появилась его фотография, сделанная много лет назад, когда Питтман еще носил усы. Лицо не было таким изможденным, как сейчас, иссушенным горем. И тем не менее он поспешно отступил назад, в тень.

— Потенциальный самоубийца, составитель некрологов убивает больного дипломата, — возвестил диктор, явно наслаждаясь зловещим звучанием заголовка.

Ощущая, как холодеют конечности, а где-то внутри становится жарко, Питтман в ужасе слушал диктора, и хотя тот пересыпал свою речь словами «предположительно» или «возможно», тон его не оставлял никаких сомнений в виновности Питтмана. По сообщению полиции Скарсдейла, действующей в сотрудничестве с отделом по расследованию убийств Манхэттена, Питтман перенес нервное потрясение, вызванное смертью сына, и решил покончить с собой. Несчастный зашел так далеко, что даже сочинил свой собственный некролог. Его коллеги сообщили, что он был постоянно углублен в себя и отстранен от реальности, а также имел идею фикс в отношении Джонатана Миллгейта. Его одержимость родилась семь лет назад, когда журналист без всякого на то основания решил, что Миллгейт вовлечен в скандал, связанный с военной промышленностью. Питтман буквально преследовал Миллгейта, и тому пришлось обратиться за помощью в полицию. Нарушение психики привело к тому, что Питтман вновь зациклился на Миллгейте, решив, видимо, убить сначала его, а потом себя. Государственный деятель, уже преклонного возраста, лежал на реабилитации после инфаркта в одной из нью-йоркских больниц. Извещенные об опасности помощники Миллгейта в целях предосторожности перевезли его в особняк вблизи Скарсдейла. Питтман, однако, сумел выследить их, проник в помещение, где находился Миллгейт, отключил систему жизнеобеспечения, что и привело к летальному исходу. Отпечатки пальцев на наружной стороне дверей и медицинском оборудовании принадлежат Питтману. Кроме того, медицинская сестра видела, как он бежал от ложа больного. Чек, выданный водителю нью-йоркского такси, значительно сузил масштабы поисков и сделал Питтмана Главным подозреваемым. Подозреваемый пока на свободе.

Питтман слушал, смотрел, тщетно стараясь унять дрожь. Ему казалось, что он сходит с ума. Несмотря на перемены во внешности, все посетители ресторана наверняка поняли, что им показали его фотографию. Надо бежать, пока не вызвали полицию. Полиция. Питтман вышел из ресторана в полном смятении, низко опустив голову. Никто не пытался его задержать.

"Может, я поступаю неправильно? Может, следует пойти в полицию и все рассказать, объяснить, что они ошибаются? Ведь я не убивал Миллгейта, напротив, пытался ему помочь.

А как насчет того, кого ты прикончил в своей квартире? Он еще там, если дружки не убрали его. Неужели в полиции тебе поверят на слово? Только появись там, сразу окажешься за решеткой.

Ну и что? Там по крайней мере я буду в безопасности. Нагрянувшие в мою квартиру бандиты не достанут меня.

Ты в этом уверен? Вспомни, семь лет назад тебе сломали челюсть не где-нибудь, а в камере в Бостоне. Система безопасности может опять не сработать. Но на этот раз тебя непременно прикончат".

13

Войдя в ресторан, Питтман огляделся: не уставился ли на него кто-нибудь. Но, по-видимому, всем было плевать. Либо они не смотрели телевизионную передачу, либо не связали показанное с ним лично. К тому же здесь никто не знал его имени. Только повар. Но сейчас повару не до него, работы невпроворот.

— Как дела, Мэтт? — спросил он, увидев Питтмана. — Столько времени не показывался, а теперь зачастил, уже второй вечер здесь. Так что скоро наберешь прежний вес. Что будешь есть?

Банкомат проглотил его карточку, и Питтман кисло сказал:

— У меня паршиво с наличностью. Не возьмешь ли чек?

— До сих пор у тебя все было в порядке.

— И еще я хотел попросить у тебя двадцатку взаймы.

— Это за то, что я тебя кормлю? Невысоко же ты ценишь мои кулинарные способности.

— Ну так десятку.

Повар отрицательно покачал головой.

— Неужели дела совсем плохи?

— Хуже не бывает.

— Ты разбиваешь мне сердце, — продолжал повар. — О'кей. Но только для тебя, как исключение. Никому не протрепись о моей слабости.

— Это будет нашей тайной. Я очень ценю твою доброту, Тони. А сейчас дай мне салат, хороший кусок мяса, картофельное пюре, побольше подливки, зеленый горошек и морковь, затем стакан молока и кофе. Кофе, кофе, кофе. После этого мы обсудим десерт. Я просто помираю с голоду.

— Да, ты скоро восстановишь вес. Тебе больше ничего не нужно?

— Нужно.

— Что именно?

— Коробка, которую я дал тебе вчера вечером.

14

Покинув ресторан, Питтман укрылся в ближайшем темном проходе между домами, повернулся спиной к улице, открыл коробку, достал кольт, упаковку патронов и положил в спортивную сумку.

Вдруг кто-то произнес у него за спиной угрожающим тоном:

— Что там у тебя в мешке, приятель?

Питтман оглянулся и увидел обычного уличного хулигана лет двадцати, высокого, с накачанными плечами и наглым выражением глаз.

— Вещи.

— Какие вещи? — В руке парня блеснул нож.

— Например, вот эта.

Питтман навел на него пистолет.

Грабитель поспешно убрал нож и выпалил:

— Не волнуйся, приятель. У тебя в мешке вещицы что надо.

С этими словами он попятился и слинял за угол, а Питтман вернул пистолет в сумку.

15

Парк на Медисон-сквер был изображен на одной из самых знаменитых фотографий Штейхена начала XX века. Снимок воспроизводил место пересечения Бродвея с Пятой авеню и здание, известное под названием Флатирон-билдинг. Фотография была сделана зимой. На конные экипажи падали крупные хлопья снега, а слева, занимая часть снимка, но как будто доминируя на нем (так же, как и Флатирон-билдинг), были видны голые деревья.

Питтман расположился на Пятой авеню, примерно там, где, по его мнению, ставил треногу своего фотоаппарата Штейхен. Хотя зима миновала и уже наступила весна, листьев на деревьях еще не было, и в ночной темноте Питтману казалось, что он перенесся назад во времени и что рев уличного движения сменился приглушенным цокотом копыт по булыжной мостовой.

Питтман пришел в парк за полчаса до назначенного времени. Ему просто некуда было деваться. Подкрепившись, он почувствовал себя бодрее, но прошедшая ночь и день все еще давали себя знать. И все-таки Питтману казалось, что он давно уже не чувствовал себя так хорошо, пожалуй, год не был в такой отличной форме. Даже боль в мышцах доставляла удовольствие. В то же время он понимал, что возможности его на пределе и необходим хотя бы короткий отдых.

Только не здесь, на виду. Он поспешил покинуть место, где когда-то стояла камера великого фотографа, и укрылся в тени деревьев, там, где на тропинках виднелись скамьи. Во тьме его можно было принять за бездомного бродягу, слоняющегося по парку в поисках ночлега.

Питтман сидел, прокручивая в уме возникшую ситуацию.

Ровно в одиннадцать Берт Форсит вылез из такси на Пятой авеню. Пока машина отъезжала, чтобы скрыться в сияющем фарами потоке автомобилей, Берт закурил. Огонек зажигалки, видимо, должен был служить Питтману своего рода маяком. Затем Берт вошел в парк, миновал флагшток.

«Надо подойти к нему, ведь он не знает, где я».

Убедившись, что за Бертом никто не идет, Питтман поднялся со скамейки и пошел навстречу другу.

Но тот жестами дал понять Питтману, чтобы следовал за ним, и прошел мимо.

Питтману стоило больших трудов не окликнуть Берта. Итак, он должен идти следом, на тот случай, если кто-то их увидит? Или это просто сверхосторожность?

С независимым видом Питтман двинулся по тропе, параллельной аллее, избранной Бертом. Тот пересек парк, вышел на Двадцать шестую улицу и двинулся по ней. Питтман, идя за ним, миновал беломраморное здание суда и свернул на восток. Не обращая внимания на темные витрины дорогих магазинов справа от себя, он следил только за идущим впереди Бертом.

Миновав половину квартала, Берт неожиданно вступил в тень навеса, построенного над тротуаром вдоль строительной площадки. Питтман подошел ближе и увидел, что друг ждет его в переплетении металлических лесов, в тени двух огромных ящиков со строительным мусором.

Питтман устремился к нему.

— Не знаю, что делать, Берт. По телевизору меня изобразили каким-то маньяком.

— Я же сказал, дело плохо. Но что все-таки случилось? Как ты влип в эту историю?

— Я не убивал Миллгейта.

— Но выбежал из его комнаты?

— Этому есть вполне невинное объяснение.

— Невинное? Да отпечатки твоих пальцев разбросаны по всей системе жизнеобеспечения. Что тебе понадобилось в?..

— Берт, ты должен мне поверить. Все это чудовищная ошибка. От чего бы ни умер Миллгейт, я к этому не имею ни малейшего отношения.

— Послушай, я тебе верю. Но я не единственный, кого тебе придется убедить в своей невиновности. Как, например, ты объяснишь полиции, что...

Промелькнула какая-то тень, и Берт торопливо глянул из строительных джунглей в сторону тротуара. Заслышав шум, Питтман посмотрел туда, откуда он исходил, и при свете фонаря увидел силуэт мужчины. Лица Питтман не мог рассмотреть, но отчетливо увидел, что он в огромной, не по росту ветровке. Мужчина полез за пазуху.

Нет! Питтман шагнул назад, но отступать было некуда — он оказался прижатым к мусорному ящику.

В отчаянии Питтман хотел метнуть в мужчину сумку, но, когда поднял ее, раздался выстрел.

Звука почти не было слышно, как будто ударили кулаком по подушке.

Сработал глушитель. Пуля пробила сумку и просвистела мимо. Питтман потерял равновесие и упал между мусорными ящиками, стукнувшись спиной о бетон.

Убийца шагнул в тень. Питтман в панике смотрел на него, ожидая вторую пулю. Но металлический звук заставил убийцу обернуться в сторону Берта, который споткнулся о строительные леса.

Пуля ударила Берта в грудь, и он пошатнулся, хватая ртом воздух.

Питтман лихорадочно пытался расстегнуть «молнию» на спортивной сумке.

Убийца повернулся к Питтману, и в этот момент Берт наткнулся на поперечину лесов, отшатнулся от нее и, нелепо размахивая руками, схватился за первую подвернувшуюся опору. Такой опорой оказался убийца. Тот, ощутив на своих плечах руки Берта, сбросил их, повернулся и всадил в него еще одну пулю — на этот раз в лицо.

Сумка наконец открылась.

Убийца повернулся к Питтману, наводя на него пистолет.

Питтман выхватил свой кольт и нажал на спуск.

Выстрел грянул будто гром, не то что из пистолета с глушителем, и эхом пронесся по узкому пространству между мусорными ящиками. У Питтмана едва не лопнули барабанные перепонки, но он все нажимал и нажимал на спусковой крючок.

И остановился, лишь когда исчезла цель, человек в ветровке куда-то пропал.

На таком узком пространстве невозможно было промахнуться. Убийца лежал на спине. Из груди, горла и левой глазницы лилась кровь.

Питтмана едва не стошнило, во рту стало горько. Нет, он должен выдержать все до конца. Должен помочь Берту.

Питтман проковылял к другу, пощупал запястье. Пульса не было.

Нет, Берт! Нет!

Несмотря на страшный шум в ушах, он услышал выкрики и отдаленный звук полицейской сирены. Замерев, словно в параличе, Питтман бросил последний взгляд на друга. Приближающийся рев сирены вывел его из состояния шока. Он схватил сумку, сунул в нее кольт и выскочил из-под строительных лесов.

На противоположной стороне закричала женщина. Питтман побежал по Двадцать шестой улице в направлении Парк-авеню.

«Господи, помоги мне», — молил он про себя.

Но его отношения с Богом оставляли желать лучшего из-за того, что Он забрал Джереми к себе.

Поэтому Питтман обращался к единственному существу, в посмертном существовании которого был уверен.

«Слушай внимательно, Джереми. Пожалуйста, сын, молю тебя. Помоги своему отцу».

16

Сколько он может продержаться, прежде чем его схватит полиция?

Один голос убеждал его бежать, мчаться не останавливаясь. Но другой, похожий на голос Джереми, советовал не привлекать внимание и вести себя так, будто ничего не произошло.

Далеко позади он слышал полицейские сирены. Должно быть, полицейские обнаружили трупы и поговорили с женщиной, которая закричала, услыхав выстрелы и увидев, как Питтман выбирается со строительной площадки. Теперь они начнут искать на Двадцать шестой улице бегущего человека со спортивной сумкой.

" — Прежде всего избавься от сумки, — раздался голос Джереми.

— От сумки? Но там одежда и пистолет.

— Зачем они, если ты попадешь за решетку?"

Ценой огромных усилий Питтман заставил себя не бежать. После того как он пересек Парк-авеню, машин и пешеходов стало значительно меньше. Увидев еще одну строительную площадку, куда не достигал звук сирен, и убедившись, что никто на него не смотрит, Питтман зашвырнул сумку в металлический сборник строительного мусора.

На Лексингтон-авеню Питтман повернул на юг.

Потея от напряжения и с трудом сдерживая желание перейти на бег, он обошел вокруг закрытого на ночь парка Грэмерси. Прошел еще немного на юг, надеясь, что не привлек ничьего внимания, свернул на запад и добрался в конце концов до парка на Юнион-сквер. Как же изменилась его жизнь всего за шесть часов, после того, как он выбрался из подземки и появился у себя дома!

Но сейчас путь домой для него закрыт, и он не знает, куда ему деться. Полиция наверняка взяла под наблюдение всех друзей, к которым он мог бы обратиться за помощью. Служащим отелей приказано следить за каждым, кто станет расплачиваться с помощью кредитной карточки.

17

— Эй, не знаешь, почему там сирены? — спросил Питтмана сутулый тип с заросшим многодневной щетиной лицом. Он расположился на металлической скамье, зажав в руке бумажный пакет с бутылкой спиртного. Его пальто на локтях было продрано. Волосы всклокочены. Во рту отсутствовали два передних зуба. На вид Питтман дал бы ему лет шестьдесят, хотя ему могло быть и не больше тридцати.

— Будь я проклят, если знаю. — Питтман в изнеможении опустился на скамью рядом с бродягой.

Тот некоторое время молчал, потом вдруг спросил:

— Ты о чем?

— О сиренах.

— Каких?

— Ты спросил, почему сирены.

— Они нарушают мой мир и покой.

— И мой тоже.

— Эй, ты что тут расселся?

Взревела сирена, засверкали маяки на крыше, и патрульная полицейская машина, объехав парк, устремилась на север по Бродвею.

— Еще одна, — произнес бродяга. — Нарушает мой... Ты все еще сидишь здесь, зараза. — Оборванец переложил бутылку из руки в руку. — Скамья моя. Так что нечего тут рассиживаться...

Мимо с воем пронеслась еще одна полицейская машина.

— Не дергайся, — сказал Питтман.

— Хочешь украсть у меня скамью! — закричал бродяга.

— Я же сказал, не дергайся.

— Эй, где здесь копы?

— Я тебе заплачу за аренду.

— За что?

— За аренду. Ты прав, скамья твоя. И я должен платить. Как насчет десятки?

Женщина, которая закричала, увидев, как Питтман убегает с того места, где стреляли, наверняка сообщила полиции, что у него спортивная сумка и бежевый плащ.

— Десятка?..

— И кроме того, давай махнемся. Я тебе свой плащ, ты мне свое пальто.

— Говоришь, махнемся?

— Я хочу, чтобы ты мне уступил часть скамьи.

Бродяга бросил на него подозрительный взгляд:

— Ну-ка, покажи деньги.

Питтман передал ему банкноту, которую получил от повара. Теперь у него осталось всего несколько монет.

— И плащ давай!

Пальто бродяги провоняло потом. Питтман не стал его надевать, а положил рядом с собой.

Перекладывая бутылку из руки в руку, владелец скамьи втиснулся в плащ.

— Классно, — произнес он.

— Ага.

— Теплый.

— Ага.

— Вот повезло! — Бродяга покосился на Питтмана, поднес бутылку к губам, опрокинул и, опустошив, швырнул за спину на траву. — Пойду еще куплю. Сторожи скамью.

— Будет на месте, когда вернешься.

— Хорошенько сторожи.

С этими словами его новый приятель побрел, волоча ноги, на юг в сторону Бродвея.

Когда мимо проехала еще одна патрульная машина, Питтман на скамье соскользнул ниже, стараясь ничем не выделяться среди остальных обитателей парка. Он обхватил себя за плечи и весь дрожал от ночной прохлады и чрезмерной затраты адреналина.

Берт сказал, что в ресторане с соседнего столика за ним наблюдал детектив. И эта мысль не давала Питтману покоя. Возможно, это был вовсе не полицейский, а убийца, который потом последовал за Бертом, надеясь выйти на него, Питтмана. Но зачем ему понадобилось убивать Берта? Ведь тот не представлял для него никакой угрозы, потому что в темноте не мог рассмотреть его лица, чтобы позже идентифицировать.

Питтман еще крепче обхватил себя за плечи. «Этот сукин сын вовсе не должен был убивать Берта!»

Какое-то шевеление справа вывело его из равновесия. Он повернул голову и сконцентрировал внимание на двух фигурах, двигающихся в его сторону. На них не было формы. Это не полицейские, если, конечно, не оперативники в штатском. Но в их движениях отсутствовала уверенность, свойственная полиции. Эти люди крались к нему.

«Хищники. Наверное, видели, как я давал алкашу десятку, и хотят получить свое».

Питтман выпрямился. Фигуры приближались.

Свалка может привлечь внимание полиции.

Питтман поднялся, собираясь уйти, но фигуры были уже рядом, и он изготовился к отражению нападения.

— Эй, чтоб вы сдохли, — произнес кто-то заплетающимся языком. — Валите отсюда. Он мой, я его откопал... он арендует у меня скамью.

Фигуры подняли головы и посмотрели на бродягу, облаченного в плащ Питтмана. В руке он держал бумажный пакет с бутылкой.

— Вы что, не слышали? Валите отсюда. — Бродяга шарил в кармане своих замызганных штанов и выудил из него открывалку, размером и формой похожую на церковный ключ. Он ткнул ключом в назойливых типов.

— Сматывайтесь вместе со своими жопами! Скамья моя! Моя и его!

Унылые фигуры заколебались, а затем снова отступили в тень.

— Сволочи. — Бродяга плюхнулся на скамью. — Еще минута, и они уволокли бы мою скамью. Тут нужен глаз да глаз.

— Ты прав.

Новый приятель отпил из бутылки и предложил сквозь зубы:

— Давай ложись.

— Что? — с подозрением переспросил Питтман.

— Поспи, вид у тебя хреновый.

Питтман не двигался.

— Я не подпущу этих сволочей к тебе. Буду сидеть, сторожить скамью.

18

Питтман проснулся как от толчка. Тени исчезли. Небо посветлело, хотя солнце еще не поднялось над городскими зданиями. Уличное движение только начиналось. Воспоминания о прошлой ночи заставили Питтмана содрогнуться. Он сел, огляделся. Бродяги, которому Питтман отдал свой плащ, не было и в помине.

На его месте сидел другой мужчина, лет пятидесяти. Стройный, хорошо одетый, седовласый, в очках. Питтману показалось, что он поглаживает его колено.

— Хорошо выспались?

Питтман еще не совсем пришел в себя и не мог понять, то ли перед ним полицейский, то ли сексуальный извращенец.

— Нет, не очень.

— Оно и понятно. Когда мне приходилось спать на скамьях вроде этой, я обычно просыпался с болью в спине.

— И давно это было?

— До того, как я сумел реформировать себя. Мне кажется, удача совсем недавно отвернулась от вас. На вас приличный костюм. Но пальто... Где вам удалось раздобыть такую рвань?

Питтман только сейчас заметил, что ветхое синее пальто наброшено на его колени. Бродяга заботливо укрыл Питтмана, который, как ни старался бодрствовать, все же провалился в сон. Это случилось около трех утра.

— Мне дал его один друг.

— Да, понимаю. Несомненно, вы задаете себе вопрос, что я здесь делаю?

Питтман промолчал.

— Я преподобный Томас Уатли. Каждый день прихожу сюда посмотреть, не появились ли новые обитатели. Постоянных я уже знаю. Сейчас все они на пути в мою церковь. По утрам, в шесть часов, там можно получить бесплатный завтрак. Правда, скромный. Принять душ, побриться и справить нужду. Не желаете ли присоединиться к нам?

Питтман опять ничего не ответил.

— Я совершаю религиозную службу, но ваше присутствие на ней не обязательно, если вас это смущает.

Питтман продолжал хранить молчание.

— Ну что ж, — пожал плечами пастор. — Мне пора возвращаться к моим гостям.

С этими словами он протянул руку.

Вначале Питтман решил, что с ним хотят попрощаться, но пастор сказал:

— Здесь пять долларов на тот случай, если вы не решитесь прийти к нам. Я знаю, это немного, но иногда человеку, чтобы снова подняться на поверхность, нужен хоть маленький толчок. Помните, что бы ни заставило вас опуститься, это не безнадежно. Любую проблему можно разрешить.

— Простите меня, преподобный отец, но я очень в этом сомневаюсь.

— О!

— Если конечно, вы не способны воскрешать мертвых.

— Вы потеряли?..

— Сына.

— Да. — Преподобный покачал головой. — Примите мои самые искренние соболезнования. Нет горя большего, чем ваше.

— Как видите, не каждую проблему можно решить?

На этот раз промолчать пришлось пастору.

— Благодарю за деньги, преподобный отец. Я употреблю их с пользой.

19

Питтман натянул на себя синее изодранное пальто и ссутулился, как и подобает человеку, сильно побитому жизнью. Он шел, намеренно пошатываясь, по Лексингтон-авеню. Солнце уже поднялось над крышами домов. Гудя клаксонами, появились машины.

Питтман сосредоточенно смотрел под ноги, будто что-то искал, совершенно не интересуясь окружающим. На повороте с Лексингтон-авеню на Двадцать шестую улицу он сделал вид, будто потерял равновесие, наклонился, словно за монетой, и с довольным видом положил несуществующую «находку» в карман.

Он рискнул немного приподнять голову и заметил через квартал от себя, неподалеку от Мэдисон-сквер, как раз между Парк-авеню и Мэдисон-авеню, какое-то движение. Сверкали проблески маячков на полицейской машине. Трупы, видимо, уже убрали, и сейчас заканчивался осмотр места преступления.

Берт... Преодолевая душевную боль от вчерашней трагедии, Питтман продолжал, пошатываясь, брести по Двадцать шестой улице, останавливаясь у ящиков с отбросами, роясь в них, не обращая внимания на исходившую от них вонь.

Наконец он добрел до сборника строительного мусора. Притворившись, будто с большим трудом карабкается по его боковой стороне, он перегнулся через край, схватил спортивную сумку, сполз вниз и заковылял обратно в направлении Лексингтон-авеню. Питтман находился достаточно далеко от полицейских, чтобы они могли его заметить, особенно в таком виде. «Бездомные для всех невидимки», — язвительно подумал он.

20

Питтман решил, что лишь одно обстоятельство работает в его пользу, — наступила суббота, и человек, с которым ему необходимо встретиться, скорее всего, не на работе, а дома. Питтман заглянул в телефонную книгу Манхэттена, но, не найдя там нужного имени — Брайан Ботулфсон, позвонил в справочную.

Оказалось, что Брайан Ботулфсон проживает в Бруклине. Однако адресов справочное не сообщало, и Питтману пришлось отправиться в Публичную библиотеку Нью-Йорка. Там в справочнике Бруклина он и нашел нужный адрес. Конечно, можно было бы просто позвонить Брайану, но Питтман по опыту знал, что при всех своих достоинствах телефонное интервью не так продуктивно, как взятое при личной встрече. Интервьюируемый по телефону говорит с репортером лишь потому, что неловко бросить трубку, при встрече же более охотно идет на контакт.

Питтман виделся с Брайаном пару раз, в связи с арестом последнего за проникновение в секретныеэлектронные базы данных Министерства обороны. Последняя встреча состоялась семь лет назад, когда Брайан оказал Питтману услугу, установив номера личных телефонов Джонатана Миллгейта. Сейчас Питтман нуждался еще в одном одолжении, но вполне вероятно, что Брайан либо забыл о предыдущих встречах, либо откажется помочь, во всяком случае, по телефону. Следовательно, необходим личный контакт.

Питтман затолкал рваное пальто в мусорный ящик. Затем, использовав часть полученной от преподобного Уатли пятерки на апельсиновый сок и круглую булочку, сел в поезд подземки, следующий в Бруклин, извлек из сумки электрическую бритву, привел себя, как мог, в порядок и погрузился в унылое раздумье.

21

Когда Питтман последний раз встречался с Брайаном, тот ютился в ветхом многоквартирном доме в Нижнем Ист-Сайде. Окруженный со всех сторон компонентами дорогостоящей компьютерной системы, за которыми на ободранных стенах поселились многочисленные тараканы, Ботулфсон буквально упивался своим видом нищего студента, воспетого во многих романах. Но сейчас кирпичный с большими окнами дом, в котором он обитал, выглядел вполне респектабельным и располагался в престижном районе Бруклина, именуемом Парк-Слоп.

Питтман кивнул какому-то человеку, выходившему из здания, поднялся по ступеням и вошел в вестибюль. Просмотрев список жильцов, он нажал на кнопку переговорного устройства, рядом с которой значилось: «4 Б».

Ответа не последовало, и он нажал вторично.

Встреча тет-а-тет? Великолепно. Но что, если никого нет дома? Проклятье! Значит, весь путь он проделал впустую.

Он хотел в третий раз нажать на кнопку интеркома, но в металлическом динамике раздался слегка гундосый мужской голос:

— Да. Кто там?

— Брайан? Это вы?

— Кто говорит?

— Мэтт Питтман. Вы меня помните, Брайан? Несколько лет назад, когда у вас возникли проблемы, я опубликовал пару статей в «Кроникл».

Интерком замолк.

— Брайан?

— Что вам надо?

— Поговорить, Брайан. — Питтман старался как можно чаще произносить его имя, зная, что это сближает людей. — Много воды утекло со времени нашей последней встречи. Хотелось бы знать, как у вас дела?

Интерком молчал.

— Мне необходимо кое-что обсудить с вами, Брайан.

— Что именно?

— Я торчу здесь в очень неудобной позе, уткнувшись носом в микрофон. Не могли бы вы открыть дверь и впустить меня в дом?

Молчание.

— Брайан?

Питтман с облегчением услышал, как изнутри на двери загудело электронное устройство, отпирая замок.

Он поспешно повернул ручку и вошел во внутренний свежевыкрашенный в белый цвет вестибюль. Вестибюль разительно отличался от прихожей в том обшарпанном доме, где жил Питтман. «Видимо, Брайан неплохо зарабатывает», — подумал он.

На четвертом этаже Питтман вышел из лифта, и, когда подошел к квартире «4 Б», до него донесся плач ребенка. Брайан открыл не сразу.

Увидев его, Питтман был поражен. Семь лет назад Брайан носил теннисные туфли, рваные свитера и выцветшие джинсы с дырами на коленях, в ушах болтались серьги из акульих зубов, жидкие волосы доходили до плеч, в общем, он скорее походил на рокера-металлиста, нежели на компьютерного фанатика, которым являлся на самом деле.

Теперь на нем были черные кожаные туфли, серые брюки и голубая оксфордская рубашка с пуговицами до самого низа. Серьги исчезли так же, как и отверстия в ушах. Каштановые волосы были аккуратно подстрижены. На носу сидели бифокальные очки в большой массивной оправе. Этот ординарный вид особенно заметно подчеркивал его низкий рост и безвольное выражение лица, которое не могли изменить даже редкие усики над губой.

— Что вам нужно? — спросил Брайан, загораживая вход.

Питтман заглянул через его плечо и увидел ребенка в высоком креслице за кухонным столом.

— Ваш? Да, время бежит, многое меняется. Вы должны мне обо всем рассказать.

Питтман сделал попытку войти, но хозяин не сдвинулся с места.

— Что вам нужно? — повторил он.

— Вы не очень гостеприимны. Я столько проехал, чтобы вас повидать, а вы даже поговорить не хотите, вспомнить прошлое.

Вопли ребенка смешивались с голосом диктора.

— Кормите ребенка и смотрите телевизор?

— Новости. — Лицо Брайана помрачнело. — Си-Эн-Эн.

— Ах, вот как.

Физиономия Брайана приобрела похоронное выражение.

«Он знает», — подумал Питтман, а вслух произнес:

— Что-нибудь интересное? Я что-то слышал о Джонатане Миллгейте. Кстати, вы когда-то раздобыли для меня номера его телефонов. Помните?

Брайан прищурился. Он, казалось, был в шоке.

— Что вам нужно? — в третий раз спросил он.

— Услуга!

— Услуга?

— Разве это не очевидно? Об услуге обычно просят, когда нуждаются в помощи. Мне нужна ваша помощь, Брайан.

— Я не это имел в виду. Хотел только знать: с какой стати я должен оказывать вам услугу?

— Вы, однако, суровы, Брайан. Да просто потому, что мы люди. Между прочим, ваш ребенок сейчас вывалится из кресла.

Брайан обернулся и поспешил к малышу. Тот заорал еще громче.

Питтман вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.

— Мальчик или девочка?

— Эй, я не разрешил вам...

— Что у вас здесь? Банка детского питания? Абрикосы? Разрешите, я помогу. Так мальчик или девочка?

— Мальчик. Но я вам не разрешил...

— Сколько ему?

— Скоро год. Но...

— Какой славный мальчишка. Как его зовут?

— Дэниел. Послушайте, я...

— Брайан, я попал в переделку. По глазам вижу, вы знаете, о чем речь. По Си-Эн-Эн сообщали. Держу пари, вы сказали себе: «Нет, это не тот парень, который брал у меня интервью, и которому я в свое время оказал услугу, добыв номера личных телефонов Джонатана Миллгейта. Это не Мэтью Питтман. Кажется, его звали именно так». И вдруг совершенно неожиданно я стучу в вашу дверь. Трудно это сразу переварить. Так ведь?

Брайан, нервничая, взял на руки ребенка.

— Вы женаты, Брайан? Где ваша?..

— Ушла в магазин за продуктами.

— Что ж. Очень приятно будет познакомиться с ней. — Питтман положил на пол спортивную сумку. — Разрешите помочь вам. Я не шучу.

Прижимая к себе ребенка, Брайан отступил назад.

— Боюсь, вы не поняли, Брайан. Я не собираюсь создавать вам проблемы. Мне нужна небольшая помощь, и я удалюсь.

— Что же я должен сделать? — уже миролюбивее спросил Брайан.

— Прекрасная квартира. А какие замечательные растения! Чисто. Просторно. — Питтман открыл дверь в кабинет Брайана. — О, вы, кажется, не потеряли интереса к компьютерам.

— Я работаю программистом в компании «Нинтендо».

— А как насчет того, чтобы влезть в чужие сети? Практикуете?

— С тех пор прошло много лет. Как только я встретил Глэдис, я... Погодите. Вам нужно, чтобы я...

— И тут же уйду.

Лицо Брайана дергалось от напряжения.

— Но меня могут за это уволить с работы, Глэдис вытряхнет из меня кишки.

— Они не узнают. Мне нужна пустяковая информация, Брайан. Обещаю сразу же уйти. Если повезет, еще до возвращения Глэдис.

Ребенок вновь завопил. Брайан втиснул его в креслице и попробовал впихнуть ему в рот ложку с абрикосовой смесью. Но малыш выбил ее из руки отца и выплюнул абрикосовую жижу на его безупречно чистую рубашку.

— Ну-ка, у меня это всегда хорошо получалось. — Питтман скорчил рожу и сразу завладел вниманием малыша, затем присел так, что его глаза оказались на одном уровне с глазами ребенка, а носы почти соприкоснулись. Он широко раскрыл глаза, младенец сделал то же самое. Потом слегка отодвинулся и раскрыл рот. Ребенок тоже раскрыл рот и не заметил, как там очутилась ложка.

— Как вам удался этот фокус? — спросил Брайан. — Он боится чужих, всегда плачет, но вы...

— У меня огромная практика.

Младенец напоминал Джереми в нежном возрасте, и Питтман впал в меланхолию.

— Они говорят, что вы его убили, — бросил Брайан.

— Миллгейта? Нет. Это неправда.

— А человека в квартире и своего босса?

— Тот человек — убийца, он хотел меня застрелить. Началась схватка. Он упал и сломал себе шею. Что же касается босса... — Питтман задохнулся от горя, — то я не причинил ему вреда. Это кто-то другой.

— Они сообщили, что вы в состоянии истерии и полностью утратили самоконтроль. Решили покончить с собой и готовы утащить в могилу любого.

— Нет, Брайан. Это тоже неправда. — Он почувствовал, как им овладевает глухая тоска. — Я не собираюсь никого убивать.

— А себя?

Питтман бросил взгляд на ребенка.

— Я жду ответа.

— Это единственное правдивое сообщение.

В кухне повисла тишина, даже младенец угомонился.

— А сын ваш действительно умер?

Питтман судорожно сглотнул и постарался сменить тему.

— Мне не обойтись без вашей помощи, Брайан. Я попал в беду и хочу разобраться во всем, восстановить справедливость.

— Но позвольте! Зачем вам это, если вы решили покончить с собой?

— Я и сам не раз задавал себе тот же вопрос... Мне казалось, — он снова сглотнул, — что намерения мои чисты. Но неожиданно все смешалось.

Спазм сдавил Питтману горло. Он опять сунул ложку в рот малышу.

Брайан с недоумением взирал на него.

— Что же, черт подери, случилось?

Питтман мрачно уставился в пол. Он рассказал Брайану все.

22

Брайан слушал и качал головой, то изумляясь, то негодуя.

— Но это же...

— Клянусь, я сказал чистую правду.

— Послушайте, вам в одиночку с этим не справиться, следует обратиться в полицию. Расскажите им все, что рассказали мне.

— Даже вы не сразу поверили. Что же говорить о полиции?

— Но у вас нет выбора.

— Не думаю, что полиция способна обеспечить мою безопасность.

— Боже, вы понимаете, что говорите?

— Не помню, кто сказал, что паранойя в наши дни — единственно здравая линия поведения.

Это заявление явно не понравилось Брайану.

— Значит, вы ждете, что я...

— Поможете мне добраться до компьютерных файлов, другого способа у меня нет.

— Каких именно файлов?

— Во-первых, в моей газете. Там, при входе, я должен предъявить удостоверение. Вахтер или кто-то другой может меня узнать и сообщить в полицию. Но я знаю пароль, открывающий с внешнего телефона доступ к файлам.

Брайан испытал облегчение.

— Ну, это не сложно. Ваша просьба вполне законна, если, разумеется не учитывать создавшейся ситуации.

— Конечно, законна.

Питтман накормил ребенка и стал менять ему памперс.

— И это все?

— Ну...

— Что-то еще?

— Мне надо получить доступ к криминальным архивам города.

— О, Господи.

— Возможно есть способ сделать это кружным путем через несколько отдаленных пунктов, чтобы нас не засекли?

— Да, но...

Питтман обернулся на звук открываемой двери.

В кухню вошла рыжеволосая тощая женщина, судя по чертам лица, очень злая. Увидев незнакомого человека с малышом на руках, она занервничала.

— Глэдис, это — мой друг, — поспешил объяснить Брайан.

— Эд Гарнер, — представился Питтман в надежде, что у миссис Ботулфсон это имя не вызовет ассоциаций с фотографиями, которые она могла видеть в передачах Си-Эн-Эн или в газетах.

Глэдис проследовала к кухонному столу, водрузила на него два бумажных пакета с покупками и занялась ребенком, всем своим видом показывая, что гость просто недостоин прикасаться к ее отпрыску.

— Эд Гарнер? — Она покосилась на Брайана. — Ты раньше никогда о нем не упоминал.

— Да я...

— Мы друзья по колледжу, — вмешался Питтман. — Обожали баловаться с компьютерами.

— С компьютерами? Надеюсь, вы не влезали в чужие базы данных? — Голос у нее был неприятный, скрипучий.

— У меня не хватало на это смелости.

— У Брайана хватило, потому он и отправился за решетку.

— Как бы то ни было, — Питтман сменил тему, — я узнал, где живет Брайан. Мои родственники обитают неподалеку, вот я и решил заскочить ненадолго. Брайан как раз собирался продемонстрировать, что ему удалось создать для «Нинтендо».

Глэдис нахмурилась.

— Верно я говорю, Брайан?

— Если, конечно, Глэдис не против. Видишь, ребенок накормленный и сухой, — обратился он к жене.

Глэдис посмотрела на Брайана своими прищуренными, с металлическим блеском глазами.

— Не забудь только, что через час нас ждет моя мамочка.

— Как я могу об этом забыть?

Брайан и Питтман прошли в кабинет с компьютером. Брайан захлопнул дверь, и Питтман испугался, заметив, как зло сверкнули его глаза.

Но в следующий момент он понял, на кого обращена ярость Брайана, и почувствовал в нем союзника.

23

Все еще пребывая в ярости, Брайан с пылающим лицом включил компьютер и соединил телефон с модемом.

— К какой системе вы хотели бы сейчас подключиться? К вашей газете?

— К криминальным архивам.

Брайан никак не прореагировал на смену приоритетов и начал набирать номер на телефоне.

— Неужели вы наизусть знаете номер архивов? — изумился Питтман.

— Нет. Это номер моего друга. У парня идея фикс подслушивать и подсматривать за полицией. Но мы не связываемся по телефону, только через компьютер.

На экране монитора появились слова: «ВЫ НА СВЯЗИ С МЕЖЗВЕЗДНЫМ КОРАБЛЕМ „ЭНТЕРПРАЙЗ“».

— Он, как и я, бредит «Звездным путем»[10], — сообщил Брайан и набрал на клавиатуре:

«МИСТЕР СПОК ВЫЗЫВАЕТ КАПИТАНА КЁРКА».

— Спок — мое кодовое имя, — пояснил Брайан. В ответ на экране возникли слова:

«КЁРК У АППАРАТА. НАЗОВИТЕ ПАРОЛЬ».

Брайан напечатал:

«ТРИББЛЗ».

На экране монитора высветилась новая фраза:

«ПРОДОЛЖАЙТЕ, МИСТЕР СПОК».

Брайан набрал на клавиатуре:

«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНОЕ СООБЩЕНИЕ ШТАБА ЗВЕЗДНОГО ФЛОТА. СУЩЕСТВУЕТ ОПАСЕНИЕ, ЧТО КЛИНГАНЕ ПОПЫТАЮТСЯ ПЕРЕХВАТИТЬ».

Мгновенно последовал ответ:

«АКТИВИРУЙТЕ ШИФРАТОР».

Брайан включил какой-то аппарат рядом с телефоном.

«ШИФРАТОР АКТИВИРОВАН».

Следующие несколько минут Питтман с немым изумлением и восторгом наблюдал, как Брайан работал на клавиатуре, читал сообщения на экране, отвечал на вопросы и, наконец, вывел на монитор серию цифр.

— Готово.

«СПОК КЁРКУ. ЖЕЛАЮ ПРОЦВЕТАНИЯ. КОНЕЦ».

Брайан начал набирать цифры на телефоне.

— Я направляю запрос через Фэрбенкс на Аляске и Ки-Уэст во Флориде. Но и в этом случае вызов возможно проследить. Если компьютер в криминальном архиве учует вторжение, я немедленно отключаюсь.

— Как вы об этом узнаете?

— Эта штука мне скажет, — ответил Брайан, указывая на еще один аппарат, неподалеку от телефона.

Он снова набрал несколько цифр и мотнул головой в сторону экрана.

— О'кей. Мы на месте. Итак, что вы желаете знать?

— Мне нужно досье Шона О'Рейли. — Питтман по буквам повторил фамилию.

О'Рейли был тот самый профессиональный взломщик, которого Питтману довелось интервьюировать несколько лет назад. Это он подарил Питтману нож с отмычками, с помощью которых он проник в комнату Джонатана Миллгейта.

— Пожалуйста, — произнес Брайан.

Питтман прочел информацию, возникшую на экране. Вместе с адресом Ботулфсона он пытался найти адрес и О'Рейли, но не сумел. То ли знаменитый взломщик снова в тюрьме, то ли переехал куда-нибудь, то ли...

— Да... — Питтман извлек записную книжку и карандаш.

Из досье следовало, что О'Рейли три месяца назад условно освобожден из тюрьмы, в связи с чем должен постоянно отмечаться в полиции.

Питтман быстро записал адрес О'Рейли в Нижнем Ист-Сайде, вырвал листок и сунул в карман.

— Порядок. Какая еще нужна система?

— Так и знала, — прозвучал металлический голос.

Питтман и Брайан обернулись.

Глэдис, видимо, подслушивавшая под дверью, распахнула ее и ворвалась в кабинет.

— Тебя нельзя ни на минуту оставить! Того и гляди снова влипнешь в историю!

— В историю?

— Ты влезаешь в чужие системы! Опять захотелось в тюрьму?

— Ну что вы? — вмешался Питтман. — Я просто показывал Брайану свою работу.

— Убирайтесь из моего дома!

— Мы получили доступ к моим файлам в...

— Вранье! Вы не Эд Гарнер. Вы Мэтью Питтман. Я видела вашу фотографию в передаче Си-Эн-Эн. — Глэдис выдернула шнур телефона из модема. — Сейчас позвоню в полицию.

Информация с экрана исчезла. Глэдис поднесла трубку к уху и набрала 911.

— Подожди, — запротестовал было Брайан.

Из другой комнаты донесся плач младенца.

— Прошу вас, — сказал Питтман.

Глэдис заговорила в трубку телефона:

— Мое имя Глэдис Ботулфсон. Я живу на... Питтман нажал на рычаг.

— Вы, Глэдис, совершаете непоправимую глупость.

— Я не желаю видеть убийцу рядом с моим крошкой.

— Вы не понимаете...

Взгляды их скрестились.

Зазвонил телефон.

Глэдис встрепенулась.

— Это полиция, — сказал Питтман. — У них стоит автоматический определитель номеров.

Глэдис пыталась оторвать его руку от аппарата. Но Питтман другой рукой схватил ее за запястье.

— Не делайте этого. Подумайте. Вам понравится, если вашего мужа вновь отправят в тюрьму?

— Что?!

Телефон не умолкал.

— Содействие убийце, находящемуся в бегах, — заявил Питтман. — Оказание помощи в нелегальном доступе к компьютерным файлам.

Брайана выпустят из тюрьмы, когда ваш крошка уже будет старшеклассником.

Глаза у Глэдис округлились.

Телефон вновь зазвонил.

Питтман взял у нее трубку и снял ладонь с рычага.

— Хэлло!.. Да, Глэдис Ботулфсон живет здесь... Да, знаю, она звонила. Мы тут немного повздорили. Она?.. Рядом. Передаю ей трубку.

Глэдис посмотрела в ту сторону, откуда доносился вопль ребенка, покосилась на Брайана и остановила взгляд на Питтмане. Ее тонкие губы побелели от напряжения, потом шевельнулись:

— Да, говорит Глэдис Ботулфсон. Прошу извинить за беспокойство. Мы поссорились, и я позвонила в полицию, чтобы припугнуть его... Да, знаю, использование номера 911 без достаточных на то оснований — серьезный проступок... Это больше не повторится... Все в порядке. Помощь не требуется. Благодарю вас.

Глэдис положила трубку, потирая запястье, и сказала упавшим голосом:

— Убирайтесь.

Питтман поднял спортивную сумку.

— Спасибо, Брайан, что помог войти в контакт с моей газетой. — Говоря это, он пристально смотрел Брайану в глаза, тем самым предупреждая, чтобы тот не говорил правду жене.

— Не стоит благодарности.

— Уходите же! Сколько раз можно повторять?

— Было очень приятно познакомиться.

Подходя к лифту, Питтман все еще слышал громкий, прокурорский голос миссис Ботулфсон.

24

Питтман надеялся перехватить у Брайана немного деньжат, но теперь об этом не могло быть и речи. У него в кармане оставалась долларовая бумажка и две монеты, десятицентовая и пятицентовая. Он направился к станции сабвея, чтобы снова вернуться в Манхэттен, не очень представляя себе, как это сделает, поскольку денег на жетон не хватало. Все больше и больше давали себя знать голод и усталость. Не покидало ощущение, что он потерпел фиаско.

Машины, стоявшие рядом с похоронной конторой, вновь вызвали гнетущую боль расставания с Джереми: закрытый гроб, фотография, одноклассники сына, пришедшие проститься, Берт (теперь и Берт мертв), ссоры с женой, сейчас уже бывшей («Это ты во всем виноват, — твердила она. — Следовало раньше обратиться к врачу»).

После погребения все собрались в похоронной конторе на поминки с сэндвичами и соболезнованиями. Питтман был настолько подавлен, что не мог слова вымолвить, хотя бы поблагодарить за сочувствие. Он машинально взял предложенный сэндвич, но чуть не подавился этим ломтем ржаного хлеба с тонким, как папиросная бумага, кусочком индейки. Еще тогда на него накатила депрессия, серая, как туман.

Вот и сейчас этот туман словно придавил его своей тяжестью. И только страх заставлял двигаться, адреналин в крови толкал вперед. Силы иссякли, уступив место летаргии и отчаянию. Питтман не знал, способен ли на дальнейшие действия.

" — Может быть, обратиться в полицию? Пусть разберутся во всем.

— А что, если кто-нибудь преодолеет полицейские заслоны и прикончит тебя?

— Не все ли равно? Я слишком измучен, чтобы думать о таких пустяках.

— Не обманывай себя!

— Это правда! Смерть для меня — избавление!

— Нет. Ты не должен сдаваться, — прозвучал голос Джереми.

— Но что я могу сделать? У меня даже нет денег, чтобы добраться до Манхэттена.

— Да брось ты, пап. Всю жизнь ты бегал. А теперь не в силах совсем немного пройти?"

25

Путешествие заняло три часа. Ступни нестерпимо болели, мышцы ныли, несмотря на то, что Питтман сменил туфли на кроссовки, предусмотрительно положенные в спортивную сумку. Ослабевший и голодный, он наконец добрался до Манхэттена, до Гранд-стрит в Нижнем Ист-Сайде и принялся искать номер дома, указанный в компьютерном досье О'Рейли.

Питтман все время озирался по сторонам, опасаясь преследования. Ведь Глэдис Ботулфсон могла передумать, если Брайан сильно ее разозлил, и снова набрать 911, чтобы проучить супруга. А Брайан мог рассказать о досье О'Рейли. Но с какой стати он станет это делать? Судя по всему, он не терпит свою супругу и рад досадить ей.

Но не только это беспокоило Питтмана. Что, если О'Рейли сообщил властям устаревший или просто неправильный адрес? Что, если не удастся найти знаменитого взломщика?

Опасения стали вполне реальными, когда Питтман нашел нужный дом и обнаружил, что перед ним не жилое здание, а ресторан с неоновой вывеской в витрине: «У ПЭДДИ».

Вот дерьмо! Что же теперь делать?

Не оставаться же на улице. И Питтман вошел в ресторан, стараясь ничем не выдать своего волнения.

Он даже не заметил ирландский декор заведения — зеленые скатерти, трилистники на меню и большую карту Ирландии на стене, сосредоточив все внимание на дюжине посетителей, толпившихся в основном у стойки бара.

Несколько человек оторвались от выпивки и глянули в его сторону. Питтман направился к кассовому аппарату, где стоял верзила бармен. Фартук на нем был тоже зеленым.

— Что будем пить?

— Я ищу друга. Шона О'Рейли.

Бармен принялся протирать полотенцем стойку.

— Мне сказали, что он остановился по этому адресу, — пояснил Питтман, — а здесь, оказывается, ресторан. Не знаю...

— Как?..

— Что как?

— Как вы узнали этот адрес?

— Мне сообщил его контролер, он у нас общий с О'Рейли. Я тоже досрочно освобожден.

Бармен продолжал тщательно протирать стойку.

— Мы познакомились с Шоном, еще когда он исполнял свой гражданский долг и по заданию департамента полиции объяснял в телевизионной передаче, как уберечь свое жилище от взломщиков.

— Ну и что? Зачем он вам нужен?

— Старая дружба. Мне надо ему кое о чем рассказать. — Питтман потянул за цепочку и вытащил из кармана нож. — Вот об этом.

Бармен с посветлевшим лицом смотрел на отмычки.

— О... значит, и у вас есть такая штука? — Улыбаясь, он вынул из кармана связку ключей, среди которых болтался нож, и продемонстрировал Питтману. — Шон дарит их только друзьям. Вы не ошиблись. Он живет здесь. В комнате наверху. По вечерам помогает мне.

— Думаете, он сейчас дома?

— Думаю, да. Никак не проспится после вчерашнего.

В ресторан ввалилось с полдюжины посетителей.

— Работенки у нас сегодня — только держись. — Бармен налил в стакан томатного сока, добавил острый соус «Табаско» и вылил туда сырое яйцо. — Захватите-ка это с собой. Пусть выпьет. Ему полегчает. Лестница в той стороне зала. Второй этаж, последняя комната по коридору.

26

В коридоре на втором этаже все запахи заглушал запах капусты. На стук в дверь никто не ответил. Питтман постучал вторично и услышал стон, постучал в третий раз, стон стал громче. Тогда он толкнул дверь, она оказалась не запертой. В просторной комнате жалюзи на окнах были опущены, свет погашен, а Шон О'Рейли растянулся на полу.

— Свет... Свет... — стонал Шон.

Питтман решил, что свет, падавший из коридора, раздражает О'Рейли, и поспешно захлопнул дверь. Но в полной темноте Шон продолжал подвывать:

— Свет... Свет...

— Нет здесь никакого света, — произнес Питтман.

— Я ослеп. Ничего не вижу. Свет... Свет...

— Зажечь электричество?

— Ослеп... совсем ослеп...

Питтман пошарил по стене, нашел выключатель. Голая лампа под потолком загорелась желтым светом. О'Рейли заметался, прикрыл ладонями глаза, не переставая стонать:

— Слепну... Вы хотите меня ослепить.

«Бог мой!» — ужаснулся Питтман.

Он присел рядом с Шоном, отнял ладонь от его лица и увидел, что левый глаз у него воспален.

— Вот возьмите. Выпейте.

— Что это?

— Бармен прислал.

Шон судорожно схватил стакан, сделал несколько глотков и издал какой-то странный звук — словно захлебнулся.

— Что это, Иисус, Мария и Иосиф? Что за бурда? Тут ни капли спиртного!

— Садитесь. Выпейте еще.

Как ни сопротивлялся О'Рейли, Питтман все же заставил его опустошить стакан.

Шон скорчился, прижавшись спиной к кровати, и завыл. Он был все таким же, как и во время их последней встречи, ни на фунт не прибавил в весе и по своему сложению очень напоминал жокея. Однако пьянство его состарило, виски стали седыми, а лицо избороздили морщины.

— Кто вы такой?

— Друг.

— Не припоминаю.

— Вам просто надо поесть.

— Все равно вывернет наизнанку.

Питтман поднял телефонную трубку и сказал:

— Неважно, закажите что-нибудь.

27

Сэндвич с куском отличного мяса и маринованным укропом, который принес бармен, оказался на редкость вкусным. Питтману хотелось съесть его не торопясь, чтобы продлить удовольствие, но, измученный голодом, он с жадностью набросился на еду. Ведь во рту у него не было ни крошки с тех пор, как утром он выпил апельсиновый сок и съел булочку. Питтман глотал огромные куски, не прожевывая, и быстро опустевшая тарелка привела его в уныние.

Лежа на постели, Шон с ужасом следил за Питтманом.

— Боюсь, сейчас меня стошнит, — сказал он и скрылся в туалете.

Когда взломщик вернулся, Питтман уже прикончил сэндвич, принесенный барменом для О'Рейли.

Шон сел на кровати и уставился на Питтмана:

— Нет, не припомню.

— Я прошел у вас скоростные курсы взлома замков.

— Совершенно не помню...

— Вы еще сказали, что я прирожденный взломщик.

— Забыл... Впрочем... постойте. Вы тогда были репортером?

Питтман кивнул.

— И я дал вам...

Питтман продемонстрировал нож.

— Точно. Теперь вспомнил.

— С тех пор я значительно вырос, — сказал Питтман.

— О чем вы?

Питтман запустил руку в спортивную сумку, извлек купленную по дороге в ресторан газету и швырнул Шону.

— Статья с веселеньким заголовком: «Склонный к самоубийству составитель некрологов — маньяк-убийца». Они пишут «предполагаемый», но уверены, что самый настоящий.

О'Рейли читал и все больше мрачнел, поглядывая на Питтмана.

Наконец он отложил газету.

— Похоже, вы были сильно заняты в последнее время?

— Конечно. Убивал направо и налево. Вряд ли кто-нибудь способен натворить больше.

— Ну, а мне чего от вас ждать?

— Как видите, я пока не причинил вам вреда.

— Вы хотите сказать, что в газете все врут?

Питтман покачал головой.

— Но почему вы явились именно ко мне?

— Потому что доверяю вам.

— И что вам от меня нужно?

Зазвонил телефон.

— Хэлло? — Он внимательно слушал, потом бросил трубку. — Итак, сейчас здесь будет полиция, — сказал он, явно встревоженный. — Господи, наверняка пронюхали о стиральных машинах.

Питтман, разумеется, ничего не понял.

О'Рейли бросился к окну, поднял жалюзи, дернул кверху раму и выскользнул на пожарную лестницу.

Питтман услышал в коридоре тяжелый топот и бросился запирать дверь, по которой тут же забарабанили кулаками.

Он подхватил сумку и рванулся к окну. Сильно ударившись плечом о раму, выругался, выскочил на пожарную лестницу и начал спускаться по металлическим перекладинам, как он полагал, вслед за О'Рейли. Но, глянув вниз, вместо Шона увидел двух орущих полицейских, которые, задрав головы, тыкали в него пальцами.

Вдруг прямо над головой Питтман услышал шум. Изогнулся и, заметив Шона, ползущего в направлении крыши, последовал за ним.

— Стой! — донесся снизу крик полицейского.

Питтман продолжал взбираться.

— Стой! — орал полицейский.

Питтман начал карабкаться еще быстрее.

— Стой!!!

«Сейчас начнут стрелять», — подумал Питтман, но не остановился. Добравшись до верха, он перевалился через решетку ограждения и оглядел крышу в поисках Шона. Все крыши в этом квартале соединялись между собой, и Шон мчался мимо вентиляционных труб и слуховых окон к дверям на самой отдаленной крыше. Его короткие ноги мелькали словно спицы колеса.

— Шон, подожди!

Питтман поспешил следом. Позади на перекладинах пожарной лестницы уже слышались тяжелые шаги.

Шон достиг двери и выругался, обнаружив, что она заперта.

Питтман подбежал к О'Рейли в тот момент, когда тот навалился на дверь плечом и опять выругался.

— Хреново! Я оставил нож в комнате, вместе с ключами.

— Вот. — Задыхаясь, Питтман протянул Шону нож.

Шон улыбнулся, узнав свой подарок, бросил взгляд в сторону полицейских, которые только что выбрались на крышу, и вмиг открыл отмычкой замок.

Полицейские буквально рычали от злости, но Шон и Питтман уже скользнули в дверь, которую Шон, как только они оказались на лестничной клетке, так же быстро запер.

— Стиральные машины. Они пронюхали про стиральные машины, — бурчал себе под нос Шон. — Интересно, какой гад настучал им?

По двери забарабанили кулаки.

Шон скатывался по ступеням, Питтман за ним.

— Кто настучал о стиральных машинах? — продолжал бубнить Шон.

«А может, они явились за мной?» — думал Питтман.

28

— Не оглядывайтесь. Идите спокойно.

Они свернули за угол.

— Пока полный порядок.

Шон остановил такси.

— Только не дергайтесь, не гоните водителя, а то что-нибудь заподозрит, — предупредил Шон и небрежно бросил, когда они влезли в машину:

— Нижний Бродвей, — после чего замурлыкал песенку.

29

— Возвращаю ваш нож.

— Спасибо. Извините, что не заплатил свою долю за такси. Я пустой.

— Вы спасли меня от тюрьмы. Этого на всю жизнь хватит.

Они находились на чердаке какого-то склада на Нижнем Бродвее. Чердак, со сдвинутой к центру мебелью, очень напоминал пещеру. Мебели было не много, но вся высшего класса.

Итальянский кожаный диван, кофейный столик и светильник из бронзы, а также ковер восточной ручной работы. Едва заметные в неярком свете лампы, громоздились многочисленные ящики.

Шон развалился на диване, потягивая «Будвайзер» из банки, которую достал из холодильника.

— Что это за место? — поинтересовался Питтман.

— Мое маленькое убежище. Но вы так и не сказали, что вам от меня надо?

— Помощи.

— Какого рода?

— Мне раньше не приходилось скрываться.

— Иными словами, вам нужен совет.

— Ночь я провел в парке. Уже два дня не мылся. Выпрашиваю еду. Теперь я понимаю, почему нетрудно поймать беглого преступника. Он просто измотан.

— Как я понял, у вас хватило ума не обращаться за помощью к родственникам или друзьям.

— Что касается родственников, то у меня никого нет, кроме бывшей жены, а за друзьями наверняка установлена слежка.

— И вы решили прийти ко мне.

— Не сразу, а лишь когда вспомнил о людях, у которых брал в свое время интервью. Во-первых, у этих людей есть необходимый мне опыт, а во-вторых, полиции и в голову не придет искать меня у них.

Шон одобрительно кивнул.

— Но я не знаю, что вам посоветовать. Здесь есть туалет и душ. И переночевать можно. Я-то здесь точно останусь. Чтобы копы не достали. Ну, что еще...

— Наверняка вы что-нибудь придумаете.

— Да, у вас есть прекрасный выход!

— Выход?

— Ну да! Прикиньтесь сумасшедшим!

— Что?!

— К примеру, вся эта фигня насчет самоубийства. Ведь ничего такого нет, уверен!

Питтман промолчал.

— Или я ошибся? — с изумлением спросил О'Рейли.

Питтман продолжал молчать, сосредоточенно глядя на банку кока-колы, которую держал в руке.

— Вы потеряли сына и рехнулись, — сказал Шон.

— Да, именно так.

— Когда мне было двадцать пять, погибла моя сестра на год моложе меня. В автомобильной аварии.

— И?

— Я чуть было не упился до смерти, уж очень ее любил.

— В таком случае вы должны меня понять.

— Да. Но сейчас у вас все другое. Не так ли?

— Не понимаю!

— Ну, когда человек голоден, напуган, измотан...

— Да, я чувствую себя эгоистом. У меня был замечательный сын. И вот я здесь дрожу за свою шкуру.

— Это ваше дело, и я ничего не могу посоветовать. Но знаю, что ваш сын сказал бы: «Спасай свою задницу, отец». Так и действуйте.

30

Душ был примитивен — сетка над пластмассовой кабинкой со сливным отверстием в бетонном полу. О мыле, шампуне или полотенце не было и речи. Питтман порадовался, что у него достало прозорливости сунуть туалетные принадлежности в спортивную сумку. Он нашел два стальных стула и подтащил к входу в кабинку. На один повесил пиджак, на другой — брюки. У кабинки не было дверей, и когда Питтман вытирался грязной рубашкой, то с удовлетворением отметил, что пар из кабинки, как он и предполагал, несколько разгладил мятые пиджак и брюки.

Питтман натянул чистое белье и носки, решив, однако, сохранить нетронутой последнюю свежую рубашку. Надев хлопчатобумажную черную куртку от тренировочного костюма, он вернулся в прибежище Шона среди ящиков.

В шкафчике, который раньше был закрыт, оказался телевизор — Шон смотрел новости Си-Эн-Эн.

— Вы у них вроде звезды.

— Еще бы. Скоро появится телесериал со мной в главной роли.

— Итак, — протянул Шон, открывая еще одну банку пива, — из газеты и новостей я понял, что они думают. А вы что скажете?

И Питтман принялся рассказывать. Второй раз за день.

Шон внимательно слушал, время от времени задавая вопросы. И когда Питтман кончил, сложил руки перед собой и, соединив кончики пальцев, произнес:

— Поздравляю.

— С чем?

— Я ворую с двенадцати лет, полжизни провел за решеткой. Трижды ложился на дно, скрываясь от мафии. Имел четырех жен, двух — одновременно. Но в таком дерьме, как вы, не сидел. И все это за два дня?

— Да.

— Достойно «Книги рекордов Гиннеса».

— Видимо, я обратился не по адресу, но хоть развеселил вас немного.

— Вы лучше мне скажите, кто подослал убийцу в ваш дом?

— Понятия не имею.

— Но надо же кому-то представить дело так, что именно вы убили Миллгейта?

— Ничего не могу сказать...

— Проклятье! Не пора ли появиться хоть какой-нибудь самой захудалой идее, приятель? Насколько я понимаю, с того самого момента, как вы совершили в собственной квартире убийство...

— Это случайность.

— Уверен, вашему врагу это на руку. А вам приходится скрываться.

— Выбора нет.

— Зачем вы пошли к специалисту по компьютерам? Для чего разыскали меня? Чтобы я посоветовал вам, как дальше скрываться? Ну, это уж извините.

— А что тут плохого?

— Во-первых, вы не нуждаетесь в моем совете. Вы чертовски здорово сами с этим справляетесь. Во-вторых, если и дальше будете прятаться, наделаете глупостей. Тут-то они вас и заграбастают.

— Но альтернативы не существует.

— Разве? Смените тактику. Станьте охотником, а не жертвой, как сейчас. Видит Бог, у вас есть за кем поохотиться.

— Поохотиться? Вам легко рассуждать.

— Так я и знал, что мой совет вам не придется по вкусу. И я понял из вашего рассказа: вы все время бежите, прячетесь со дня смерти вашего сына.

Уловив в словах О'Рейли намек на трусость, Питтман готов был вытряхнуть из него потроха.

— Задело за живое? — спросил Шон.

Питтман набрал в грудь побольше воздуха, стараясь взять себя в руки.

— Мой совет вам, видно, не по нутру, — продолжал О'Рейли. — Но другого дать не могу. Поверьте, я специалист в этом деле, потому что всю жизнь только и делаю, что бегаю. Но не берите пример с меня, действуйте по-другому.

Питтман внимательно посмотрел на Шона, и его губы тронула улыбка.

— Что здесь смешного? — спросил Шон.

— Вы советуете мне прекратить бег? Но вот уже двадцать лет я бегу не останавливаясь, сам не зная куда.

— К финишной черте, приятель. И если вы все еще не оставили мысли убить себя, сделайте это с гордо поднятой головой. Можете прикончить себя, дело ваше. Но не дайте этим выродкам решать за вас.

Питтман почувствовал, как к лицу прилила кровь. Но не потому, что он сердился на Шона. «Выродки», как сказал взломщик, вызвали его гнев.

Некоторое время он не в силах был ни говорить, ни двигаться, будто в ступоре. Затем покосился на Шона.

— Смерть сына... — начал он и осекся, не зная, стоит ли говорить об этом.

О'Рейли с явным любопытством ждал продолжения.

— Смерть сына повергла меня в такую ярость, что и описать невозможно. Я ненавидел врачей, ненавидел больницу. Хотя не по их вине погиб Джереми. Они не допустили ни единой ошибки. Но ненависть моя искала выхода. Я должен был найти виновного. В противном случае следовало признать, что Джереми пал жертвой космических сил, природной случайности, что так уж ему написано на роду. И именно эта мысль сводила с ума. Наконец, я смирился с тем, что врачей не в чем винить, и ополчился на Господа Бога. Поносил его, оскорблял, ненавидел. Но потом пришел к выводу, что и это бессмысленно. Бог не мог отплатить мне той же монетой. Да и я ничего не мог сделать ему. В общем, ярость моя оказалась бесполезной. Я не в силах был вернуть Джереми. И тогда решил свести счеты с жизнью.

Тут Шон погрустнел.

— Гнев. — Питтман стиснул зубы так, что под кожей вздулись желваки. — Миллгейт пытался мне что-то сказать. Назвал имя. «Данкан». Я запомнил. Повторил его несколько раз. Затем он сказал что-то о снеге. Потом произнес: «Гроллье». Не имею понятия, что это значит, но спросить не успел. Едва справился с кислородной трубкой у его носа и кинулся бежать. Но убийца, которого я прикончил у себя дома, похоже, все понимал. Миллгейт, видимо, сказал что-то важное. — Питтман в волнении поднялся и продолжил: — Советуешь, не бегать от них, а наоборот — за ними? Стать охотником? Ладно, на сей раз отыщу виновного.

Часть третья

1

Питтман стоял напротив входа в отделение неотложной помощи. Только что перевалило за полночь, и так же, как два вечера назад, изморось вилась вокруг уличных фонарей. Он все еще был под влиянием событий, потоком обрушившихся на него с момента последнего посещения больницы. Было свежо, и Питтман засунул руки в карманы дорогого темно-синего плаща фирмы «Берберри», который Шон вытащил на чердаке из ящика. В правом кармане находился кольт — единственный предмет, взятый им из спортивной сумки, оставленной на складе. Питтман неотрывно смотрел на бледное пятно света в окне на десятом этаже, в бывшей палате Джереми. Решимость взяла верх над усталостью. Необходимость действий возобладала. Предстояло выяснить так много, и в первую очередь, почему той ночью люди Миллгейта уволокли старика из больницы. С этого, собственно, все и началось. Дождавшись остановки уличного движения, Питтман перебежал на противоположную сторону.

В столь поздний час главный вестибюль больницы был практически пуст. Немногие посетители, разместившиеся в креслах из искусственной кожи, по-видимому, не обратили на него никакого внимания. Но, направляясь к лифту, Питтман не мог избавиться от ощущения, что все взоры обращены на него.

Была и еще одна причина, державшая его в состоянии крайнего напряжения. Он знал, что на шестом этаже при выходе из лифта, вблизи реанимационной палаты ему предстоит борьба с воспоминаниями. Он едва удержался на ногах при взгляде налево, на комнату ожидания реанимационного отделения. На неудобных металлических стульях сидели со скорбными лицами мужчины и женщины. Ввалившиеся щеки, воспаленные глаза с темными кругами. Несчастные боролись со сном, ожидая новостей о своих близких.

Еще совсем недавно он был среди них, но сейчас постарался прогнать тяжелые воспоминания, чтобы не отвлекаться от поставленной задачи. Миновав вход в детское реанимационное отделение, он свернул налево и прошел по короткому коридору к отделению для взрослых. Раньше ему не доводилось там бывать, но он предположил, что оно не очень отличалось от детского.

Так и оказалось. Оба отделения были практически идентичными. Открыв дверь, Питтман очутился в небольшом, ярко освещенном зале, с воздухом, пропитанным едким запахом лекарств. На противоположной от двери стороне находилась стойка с располагавшимися вдоль стены застекленными шкафами. На стойке в беспорядке валялись истории болезней, шкафы были заполнены аппаратурой и медикаментами. Среди шипения, жужжания, писка и чавканья систем жизнеобеспечения деловито сновали из палаты в палату врачи и медицинские сестры. Питтман знал, что в отделении пятнадцать палат, пятнадцать дверей, за которыми находились нуждающиеся в постоянной помощи люди.

Здешние порядки были ему хорошо известны. Не раздумывая, Питтман направился к раковине слева от двери, подставил ладони под сосуд с антисептиком и стал ждать, когда электронный глаз даст команду, чтобы на руки выплеснулась порция красной жидкости с ядовитым запахом. Он тщательно протер руки и поднес их к водопроводному крану. Второй электронный прибор пустил воду. Третий автомат выдал поток горячего воздуха, как только Питтман поднес руки к сушилке. Он потянулся к стопке белых халатов на полке рядом с умывальником, но его остановил резкий женский голос:

— Чем могу быть полезна? Что вы здесь делаете?

Питтман оглянулся и увидел женщину лет сорока пяти, весьма плотного сложения, с седоватыми короткими волосами и жестким лицом скандинавского типа. На ней были белые туфли, белые брюки и белоснежный короткий халат.

Питтман не знал, врач это или медсестра. Но прекрасно разбирался в психологии больничных служащих. Если это сестра, она не станет возмущаться, когда ее назовут доктором. Она, конечно, поправит посетителя, но будет польщена ошибкой. Если же это врач, а он назовет ее сестрой, она вполне можетрассвирепеть.

— Да, доктор. Вы можете помочь. Я из команды, расследующей смерть Джонатана Миллгейта. — Питтман извлек из бумажника и продемонстрировал фальшивое полицейское удостоверение личности, которым снабдил его О'Рейли.

Женщина даже не взглянула на удостоверение.

— Сколько можно? Вы торчали здесь всю ночь и мешали работать своими вопросами.

От Питтмана не ускользнуло, что женщина не поправила его, когда он назвал ее доктором.

— Прошу извинить, доктор. Но открылись новые весьма важные обстоятельства, которые следует проверить. Надо поговорить с сестрой, дежурившей в палате Миллгейта в тот вечер, когда его вывезли из больницы.

Питтман изо всех сил старался ничем не выдать своего волнения. Из-за нехватки времени он не проверил, работает ли в этот уик-энд нужная ему медсестра, рассчитывая на то, что в больницах уик-энды обычно не имеют значения. Иначе по субботам и воскресеньям некому будет ухаживать за больными. Поэтому график дежурств строился так, что у работников не было единого выходного: у кого в понедельник, у кого во вторник и т.д. Медсестры, как правило, в течение нескольких недель работали в одну и ту же смену: с семи до трех, с трех до одиннадцати и с одиннадцати до семи. Именно поэтому Питтману пришлось ждать до полуночи — когда будет дежурить медсестра, при которой двое суток назад Миллгейта вывезли из больницы.

— Это Джилл, — сказала доктор.

— Она дежурит этой ночью?

— Да.

Питтман ничем не выдал своей радости.

— Но она слишком занята, чтобы беседовать с вами.

— Понимаю, доктор. Прежде всего пациенты. Но поверьте, я не беспокоил бы вас, не будь это так важно. Но может быть во время перерыва...

— Подождите, пожалуйста, снаружи, мистер...

— Детектив Логан.

— Как только она немного освободится, я попрошу ее поговорить с вами.

2

Прошло минут сорок. Питтман стоял, прислонившись к стене, в комнате ожидания. Теперь он полностью идентифицировал себя с несчастными, заполнившими это помещение. Воспоминания о прошлом усиливали напряжение. Он стоял, насупив брови, когда распахнулась дверь реанимационного отделения, и из нее вышла привлекательная женщина на вид чуть моложе тридцати. Она огляделась и подошла к Питтману.

— Детектив Логан?

— Да.

— Я Джилл Уоррен. — Медсестра протянула руку. — Доктор Бейкер сказала, что вы хотите задать мне несколько вопросов.

— Совершенно точно. Не могли бы мы пройти куда-нибудь, где не так много народу? Этажом ниже, рядом с лифтом есть кофейный автомат. Вы не станете возражать, если я угощу вас...

— Этажом ниже? Похоже, вы прекрасно знакомы с нашей больницей.

— Мне пришлось провести здесь немало времени. Когда мой сын лежал в реанимации. — Питтман махнул рукой в сторону детского отделения.

— Надеюсь, теперь он в порядке?

— Нет... Он умер.

— О... — только и могла проговорить Джилл упавшим голосом.

— Рак кости. Саркома Юинга.

— Ах, — произнесла она едва слышно. — Мне не следовало... Простите.

— Вы не могли знать. Я не в обиде.

— И вы все еще хотите угостить меня чашечкой кофе?

— Определенно.

Питтман прошел вместе с ней к лифту. И когда дверь кабины закрылась, испытал некоторое облегчение. Он очень рисковал, потому что врач, находившийся в ту ночь рядом с Миллгейтом, мог узнать его и обратиться в полицию.

Когда они вышли из лифта этажом ниже, морщины на лбу Питтмана разгладились. Здесь никого не было, кроме уборщика в дальнем конце коридора. Истратив последнюю мелочь, он опустил монеты в щель автомата.

— Какой кофе вы предпочитаете? С сахаром? Сливками? Может, без кофеина?

— Честно говоря, мне хотелось бы чаю. — Джилл протянула руку и нажала на нужную кнопку.

Питтман не мог не заметить изящной формы ее руки.

Машина заурчала.

Джилл повернулась к нему и спросила:

— Итак, что вы хотели от меня услышать?

Горячая жидкость полилась в картонный стаканчик.

— Мне надо проверить кое-какую информацию. Был мистер Миллгейт в сознании, когда те люди его забирали?

— Люди? Мягко сказано. Бандиты, так вернее. Особенно доктор, который настаивал на вывозе.

— Мистер Миллгейт возражал?

— Боюсь осложнить вашу жизнь, если отвечу.

— Простите, не понял.

— Я слегка отклонилась от темы и не ответила на ваш первый вопрос. Да, он был в сознании. С другой стороны — и это ответ на второй вопрос — ему не дали возможности выразить протест.

Она отпила из картонного стаканчика.

— Как чай?

— Нормальный. Пахнет кипятком. Больничный автомат. Я к такому привыкла. — У нее была прекрасная улыбка.

— Почему Миллгейт протестовал? Он не хотел, чтобы его перевозили?

— И да, и нет. Той ночью происходило нечто, чего я до сих пор не могу понять.

— Вот как?

— Приехавшие за ним типы заявили, что его следует увезти, так как в вечерних новостях сообщили, в какой он больнице, и теперь сюда могут нагрянуть репортеры.

— Да. Было сообщение о секретном докладе Министерства юстиции, который каким-то образом стал достоянием гласности. Велось расследование деятельности Миллгейта в связи с тайной операцией по закупке ядерного оружия в бывшем Советском Союзе.

— Ядерное оружие? Но для прессы они сказали совсем другое. — Голубые глаза Джилл были настолько светлыми, что казались полупрозрачными.

— Кто они? И что именно было сказано?

— Они сообщили прессе, что больше всего опасаются составителя некрологов ...забыла его имя.

— Питтман. Мэтью Питтман.

— Да-да. Сказали, что Питтман может убить Миллгейта, если тот останется в больнице. Но той ночью они ни словом не упомянули о Питтмане. Их волновало лишь сообщение в новостях о расследовании.

Питтман напрягся.

— Похоже, они сменили свою версию, — добавила Джилл.

— Значит, Миллгейт полагал, что сообщение о расследовании не является достаточно веской причиной для вывоза его из больницы.

— Не совсем так. — Джилл задумчиво тянула из стаканчика чай. — Вообще-то он не отказывался ехать. Точнее, не сопротивлялся. Пребывал в меланхолии. Ему было все равно. «Поступайте, как знаете, — не уставал повторять он. — Не имеет значения. Ничего не имеет значения. Но не забирайте меня сейчас». Больше всего его огорчала поспешность этих людей. «Не сейчас, — умолял он. — Подождите немного».

— Чего именно он просил подождать?

— Прихода священника.

Сердце Питтмана учащенно забилось. Он вспомнил поместье в Скарсдейле и обрывки разговора двух «Больших советников», который слышал, скорчившись на крыше гаража.

" — ...Священник, — произнес дребезжащий старческий голос.

— Не беспокойтесь, — ответил второй, тоже старческий. — Я же сказал, что священник не появлялся. Джонатан не имел возможности поговорить с ним.

— Но все же...

— Обо всем позаботились, — настаивал второй голос, напомнивший почему-то Питтману шорох мертвой осенней листвы. — Теперь все в порядке. Обеспечена полная безопасность".

— Расскажите мне о нем, — попросил Питтман. — О священнике. Вам известно его имя?

— Миллгейт часто его повторял. Отец... — Джилл на мгновение задумалась. — Дэндридж. Отец Дэндридж. В реанимации Миллгейт, предчувствуя близость конца, почти не разговаривал, не было сил, но имя священника все же произносил. Миллгейт просил своих деловых партнеров, навещавших его, послать за священником. А потом обвинял их в том, что они не выполнили его просьбу. И сына тоже. Тот, похоже, обманул его, сказав, будто за святым отцом посылали. В больнице всегда дежурит священник. Он приходил побеседовать с Миллгейтом. Но тот, как мне показалось, хотел исповедаться только отцу Дэндриджу. Я как раз дежурила ранним утром во вторник, когда Миллгейт умолял позвонить отцу Дэндриджу в его приход в Бостоне. И больничный священнослужитель, по-моему, выполнил его просьбу.

— Почему вы так думаете?

— Примерно через час после того, как увезли Миллгейта, появился отец Дэндридж. Хотел повидаться со стариком и попросил, если я что-нибудь узнаю, позвонить ему в ректорат Святого Иосифа на Манхэттене. Пояснил, что останется там на уик-энд. — Джилл посмотрела на часы и добавила: — Извините, мне пора возвращаться в палату. Дать больному лекарство.

— Понимаю. Весьма благодарен. Я и не надеялся, что вы так мне поможете.

— Если понадобится еще что-то...

— Непременно обращусь к вам.

Джилл отставила картонный стаканчик и быстро направилась к лифту.

Она подождала, пока откроются двери, очевидно, ощущая на себе его взгляд, вошла в кабину и послала ему улыбку. Только Джилл исчезла, возбуждение, охватившее Питтмана от полученной информации, сменилось усталостью, и он едва устоял на ногах.

3

Неожиданная слабость и головокружение встревожили Питтмана. Опасаясь упасть, он прислонился к кофейному автомату.

Нечего удивляться, говорил он себе. За целый год ему не пришлось вынести столько, сколько за последние два дня. Он пробежал через весь Манхэттен, провел ночь на скамье в парке. Почти ничего не ел. Его подстегивали только страх и адреналин в крови. Буквально чудом он не рухнул и мог еще двигаться.

Но он не имел права рухнуть. Во всяком случае, сейчас. Здесь.

«Впрочем, — он горько усмехнулся, — больница — прекрасное место для обморока».

Он должен добраться до склада. Во что бы то ни стало вернуться к Шону.

Собравшись с силами, он отошел от автомата, но слабость по-прежнему одолевала его. К ней прибавилась тошнота. Он схватился рукой за стену и тут же испугался, что заметит уборщик и примчится на помощь.

Надо уносить ноги.

Бесспорно. Но сколько он сможет пройти? Ведь он весь в поту. В глазах темно. Стоит выйти на улицу, и он свалится. Полицейские обнаружат его, найдут кредитную карточку с его именем. Кольт калибра 0,45 в кармане плаща...

Так куда же идти? «Больница — прекрасное место для обморока», — вспомнил он с горечью.

4

Пока лифт поднимался на шестой этаж, головокружение усиливалось. Питтман вышел из кабины и, стараясь ничем не выдать своего состояния, направился к реанимационному отделению.

Он не знал, как объяснить свое возвращение Джилл Уоррен или женщине-доктору, если повстречается с ними.

Но выбора не было. Комната ожидания в реанимационном отделении — единственное убежище, куда он в силах добраться. Огни в помещении были притушены. Он свернул из коридора налево, миновал нескольких измученных посетителей, пытавшихся прикорнуть на неудобных стульях, перешагнул через спящего на полу мужчину и подошел к металлическому шкафу у дальней стены.

Питтман знал, что в шкафу хранятся подушки и одеяла. Нелегко далось ему это знание. Джереми перевезли в реанимацию, и Питтман провел первую из многих и многих ночей в комнате ожидания. Больничный служитель сказал, что шкаф обычно под замком.

— Зачем? Чтобы люди не могли проникнуть в него?

— Да. Чтобы не спали здесь.

— И всю ночь бодрствовали на этих металлических стульях?

— Таковы правила. И сейчас я делаю исключение. — С этими словами служитель открыл шкаф.

Питтман покрутил ручку, убедился, что замок закрыт, извлек из кармана нож, подаренный О'Рейли. Руки дрожали, и он долго возился. Но в конечном итоге справился с замком.

Пошатываясь и испытывая тошноту, он добрался до темного угла и улегся среди других, сунув под голову подушку и укрывшись одеялом.

Несмотря на жесткий пол, благословенный и столь желанный сон пришел мгновенно. Проваливаясь в темноту, Питтман еще успел скорее почувствовать, нежели увидеть, как другие побрели за одеялами и подушками к шкафу. Он сознательно оставил дверцу открытой.

За всю ночь он проснулся всего лишь раз. Его разбудили слова, сказанные пожилым мужчиной своей жене — немолодой хрупкой женщине: «Она умерла, Мей. Ничего нельзя было сделать».

5

Свет утра и голоса пробудили Питтмана окончательно. Те, кто провел ночь в комнате ожидания, постепенно просыпались. Другие, чьи родственники или друзья попали в реанимацию только сейчас, пытались освоиться в новой для себя обстановке.

Питтман сел и попытался привести в порядок мысли. Затем медленно, с явным усилием поднялся на ноги. Жесткий пол и напряжение прошедшего дня давали себя знать: мышцы нестерпимо болели. Свернув одеяло и убрав его вместе с подушкой в шкаф, Питтман перебросил плащ через руку, чтобы скрыть кольт, выпирающий из кармана.

Доброволец, обслуживающий больницу, прикатил тележку с кофе, апельсиновым соком и пончиками. Заметив надпись: «ЗАПЛАТИТЕ, СКОЛЬКО МОЖЕТЕ», Питтман порылся в кармане, но мелочи не обнаружил и кинул с виноватым видом один доллар из тех денег, что ему дал О'Рейли. Он выпил два стакана кофе и апельсиновый сок. Проглотил два пончика и, почувствовав, что его сейчас вырвет, помчался в туалет на другом конце зала. Там он плеснул в лицо ледяной воды, посмотрел в зеркало на свое помятое лицо, провел ладонью по заросшему щетиной подбородку и почувствовал себя совершенно разбитым. Нет. Это не для него. Надо бросать.

Самоубийство, которое он едва не совершил четыре дня назад, теперь казалось ему избавлением.

К чему тратить силы, когда все равно не выбраться из дерьма? — думал он. А если бы даже удалось, Джереми не поднять из могилы. При самом благополучном исходе у него нет будущего.

Но он не может позволить мерзавцам уничтожить себя. Он должен сам это сделать. Этим подонкам будет лишь на руку, если он сейчас покончит с собой.

В туалет вошел невысокий изможденный человек, которого Питтман видел в комнате отдыха. Он стащил с себя рубашку, встал к раковине рядом с Питтманом, открыл несессер с туалетными принадлежностями, намылил щеки и стал бриться.

— Послушайте, у вас не найдется лишнего лезвия? — спросил Питтман.

— Сделайте, как я, приятель. Спуститесь к киоску в вестибюле и купите бритву.

6

Церковь Святого Иосифа ничуть не выиграла от обновления, которому подвергся район Сохо с наплывом туда яппи[11] в 80-х годах. С виду она напоминала уменьшенную копию готического собора, ее сложенные из песчаника стены почернели от копоти, витражи покрылись грязью, а интерьер полинял и облез.

Питтман остановился у входа. Он вдыхал запах ладана, слушал орган, которому, по-видимому, тоже требовался ремонт, и наблюдал за прихожанами. Несмотря на унылую обстановку, их явилось на воскресную мессу довольно много. Алтарная часть церкви, однако, не производила мрачного впечатления. На алтаре поблескивал золотом покров. Горели свечи. Высокий, энергичный патер в малиновом облачении прочитал Евангелие и помолился о том, чтобы люди веровали в Бога и не предавались отчаянию.

«Правильно», — мрачно подумал Питтман. Он сидел на скамье в последнем ряду и слушал продолжение мессы, на которой не был уже много-много лет. Он нечасто посещал церковь, а после смерти Джереми равнодушие к религии перешло в активное ее неприятие. Поэтому он сам удивился, почему вдруг, когда настал момент причастия, последовал за другими прихожанами к алтарю. Видимо, для того, чтобы поближе взглянуть на священника, так как узнал от церковного служки, что мессу служит отец Дэндридж.

Подойдя, Питтман увидел, что священнику далеко за пятьдесят и что его волевое лицо изборождено глубокими морщинами. Бросался в глаза зубчатый шрам на подбородке, а на левой руке следы давних, по-видимому, очень сильных ожогов.

После причастия Питтману показалось, что внутри у него разверзлась бесконечная пустота.

— Ступайте с миром.

«Нет, еще не время», — подумал Питтман.

Когда в церкви никого не осталось, он прошел через арку справа за алтарем и оказался в ризнице, где хранились предметы для отправления мессы.

7

Священник снял и складывал на полку свое облачение. Точные, уверенные движения мускулистых рук говорили о том, что он в прекрасной форме. И духовно и физически. Служитель церкви замер, увидев приближавшегося к нему Питтмана.

— Чем могу быть полезен?

— Отец Дэндридж?

— Да.

— Мне необходимо с вами поговорить.

— Прекрасно, — выжидательно произнес священник.

Почувствовав, что Питтман колеблется, отец Дэндридж пришел ему на помощь:

— Вы очень взволнованы. Есть личные проблемы? Желаете исповедаться?

— Нет. То есть да. Проблемы, конечно, личные, но... Мне надо поговорить с вами о... — Питтман помолчал, не зная, как среагирует священник, и наконец договорил: — О Джонатане Миллгейте.

Священник испытующе посмотрел на него своими карими глазами.

— Понимаю. Я обратил на вас внимание еще во время мессы. Ваше лицо, когда вы подошли к причастию, выражало страдание. Как будто в вас сосредоточилась вся мировая скорбь.

— Да, это именно так.

— Оно и понятно, если все то, что пишут о вас газеты, правда, мистер Питтман.

Питтмана охватила паника. Он не ожидал, что священник узнает его. Нервы сдали, и он бросился к двери.

— Не надо, — остановил его отец Дэндридж. — Не уходите, пожалуйста, успокойтесь.

Что-то в тоне священника заставило Питтмана заколебаться.

— Даю слово, — продолжал отец Дэндридж, — вам не следует опасаться меня.

У Питтмана от волнения свело живот.

— Как вы узнали?..

— Как узнал вас, вы хотите сказать? — Отец Дэндридж развел руками, и Питтман заметил ужасный шрам на его левом запястье. — У нас с Джонатаном Миллгейтом сложились особые отношения. Поэтому я читал все газетные статьи и не пропускал ни одной телепередачи, чтобы лучше понять происшедшее. Много раз рассматривал ваши фотографии и потому сразу узнал.

Питтман задохнулся и с трудом выдавил:

— Важно, чтобы вы мне поверили. Я его не убивал.

— Важно для вас или для меня?

— Я вовсе не хотел причинить ему вреда. Напротив, старался спасти. — Питтман вдруг услышал, как гулко звучит его голос в маленьком помещении, и встревоженно бросил взгляд в сторону арки, ведущей к алтарю.

Отец Дэндридж тоже посмотрел в ту сторону. Церковь была почти пуста. Лишь несколько пожилых людей — мужчин и женщин — стояли на коленях, склонив в молитве головы.

— Кажется, вас никто не слыхал, — сказал священник. — Но через полчаса начнется следующая месса. Церковь заполнится народом. — С этими словами он указал на двух мужчин, только что ступивших под крышу храма.

— Нет ли здесь места, где мы могли бы спокойно поговорить?

— Еще раз спрашиваю: вы желаете исповедаться?

— Нет. Хочу лишь уйти с миром в душе, как вы сказали, заканчивая мессу.

Отец Дэндридж еще раз пристально посмотрел на Питтмана и, кивнув, произнес:

— Пойдемте со мной.

8

Священник прошел в противоположный конец ризницы, открыл дверь и Питтман с изумлением увидел сад, очень ухоженный, не то что убогий фасад церкви. Прекрасно подстриженную лужайку обрамляли кусты цветущей сирени, и ее аромат проникал через открытую дверь. Прямоугольный по форме сад был обнесен высокой кирпичной стеной.

Отец Дэндридж жестом пригласил Питтмана пройти вперед.

Но Питтман не отреагировал, и священник не без удивления насмешливо спросил:

— Вы меня опасаетесь? Боитесь повернуться ко мне спиной? Каким же образом я могу навредить вам?

— Мало ли каким. — Не выпуская рукоятки кольта в кармане плаща, Питтман оглянулся — церковь быстро заполнялась прихожанами — и проследовал за священником в сад, не забыв прикрыть дверь.

В ярком свете теплого утреннего солнца шрам на подбородке священника был особенно заметен. Шум уличного движения огромного города доносился, казалось, издалека. Отец Дэндридж опустился на металлическую скамью.

— Итак, вы утверждаете, что не убивали Джонатана Миллгейта? Но почему я должен вам верить?

— Будь это так, я сразу сбежал бы. И уж, во всяком случае, не явился бы к вам.

— Может быть, вы безумец, как утверждают газеты, — пожал плечами отец Дэндридж. — Может быть, заявились, чтобы и меня прикончить.

— Нет. Я пришел за помощью.

— Чем же я могу вам помочь? И почему должен это делать?

— В телевизионных новостях сообщили, что это из-за меня Миллгейта увезли, чтобы я не убил его. Ложь! Просто они испугались нашествия репортеров после того, как стало известно о его возможных связях с бывшим Советским Союзом с целью закупки ядерного оружия.

— Даже если у вас есть доказательства...

— Есть.

— И все же, почему именно вас подозревают в убийстве?

— Потому что я следил за машиной, которая его увезла. Но не для того, чтобы убить его. Я хотел знать, зачем его увезли. В Скарсдейле доктор и медсестра оставили его одного, с отсоединенной системой жизнеобеспечения. Я же сумел проникнуть в помещение и помочь ему.

— Но свидетель утверждает, что все происходило совсем наоборот, что именно вы отключили подачу кислорода, спровоцировав таким образом роковой инфаркт.

— Медсестра вошла в тот момент, когда я прилаживал кислородный шланг, а Миллгейт что-то говорил мне. В этом-то все и дело. Они боялись репортеров. А я как раз репортер. Вот они и пытались задержать меня, предполагая, что Миллгейт выдал какую-то тайну. Но мне удалось бежать...

— Итак, — прервал его отец Дэндридж, — они отключили систему жизнеобеспечения и позволили ему умереть, чтобы предотвратить разглашение тайны. А теперь пытаются переложить вину на вас, понимая, что вам как убийце все равно никто не поверит.

— Абсолютно точно, — изумленно сказал Питтман. — Это именно то, что пытаюсь доказать я. Но как вы?..

— Исповеди делают священников весьма проницательными.

— Но это не исповедь!

— Что же сказал вам Миллгейт?

Питтман скис и, почесав в затылке, ответил:

— В этом-то и проблема. Он нес какую-то бессмыслицу. Из-за которой, кстати, меня потом чуть не убили в собственном доме.

— Что же все-таки он вам сказал?

— Назвал какое-то имя. — Питтман в замешательстве покачал головой. — Потом что-то о снеге.

— Имя?

— Данкан Гроллье.

Отец Дэндридж задумался, пристально глядя на Питтмана, и затем сказал:

— Джонатан Миллгейт, пожалуй, самый презренный тип из всех, кого я знал.

— Что? Но вы, как я понял, были друзьями.

Отец Дэндридж горько усмехнулся:

— Нет. Просто у нас сложились особые отношения. О дружбе не могло быть и речи. Я жалел этого человека так же сильно, как ненавидел за его поступки. Я был исповедником Миллгейта и пытался спасти его душу.

Питтман выпрямился. Во взгляде появилось изумление.

— Вы не могли не заметить моих шрамов, — продолжал священник, — когда были в ризнице.

— Простите, я не хотел...

— Не беспокойтесь. Все в порядке. Это не принесло мне боли. Я горжусь своими шрамами, потому что получил их в бою. Во время вьетнамской войны. Я служил капелланом в Первом корпусе. База, к которой меня приписали, неподалеку от демилитаризованной зоны, попала в осаду. Отвратительная погода мешала переброске подкрепления. Мы находились под постоянным минометным огнем. Я не участвовал в военных действиях, не имел права носить оружия, но мог ухаживать за ранеными. Ползком доставлять питание, воду, боеприпасы. Мог дать умирающим последнее утешение. Шрам на подбородке — удар осколка. Следы ожогов на руке — результат пожара, который я помогал тушить. Я горжусь этими шрамами, они напоминают о выпавшей мне чести находиться рядом с храбрецами. К тому времени, когда прибыло подкрепление, из двухсот человек в живых оставалось не более пятидесяти. Погибли самые молодые, не старше двадцати с лишним лет. И я обвиняю в их смерти Джонатана Миллгейта, так же, как в гибели всех сорока семи тысяч человек. Полтораста тысяч получили ранения в той же войне. У десятков тысяч была травмирована психика. И все потому, что Миллгейт со своими четырьмя коллегами, — священник презрительно скривил губы, — так называемыми «Большими советниками», сумел внушить президенту и всей стране, что теория «домино» стоит того, чтобы идти ради нее на смерть. Иначе Вьетнам попадет в руки коммунистов, а вслед за ним и вся Юго-Восточная Азия. Сейчас, четверть века спустя, коммунизм как мировоззрение потерпел крах, Юго-Восточная Азия все больше и больше капитализируется, а Вьетнам попал в лапы коммунистов. Война не играла никакой роли. Но Джонатан Миллгейт и остальные «Большие советники» чудовищно разбогатели, используя свои связи с военно-промышленным комплексом. Именно поэтому «Большим советникам» и была нужна война.

— А сейчас идет расследование причастности Миллгейта к скандалу с ядерным оружием, — сказал Питтман. — Поэтому он так хотел перед смертью поговорить с вами, исповедаться, а коллеги всячески мешали ему, видя в этом угрозу для себя.

Отец Дэндридж искоса бросил взгляд на Питтмана и продолжил:

— Вернувшись из Вьетнама, я стал преследовать Миллгейта. Не упускал ни единой возможности. Организовывал против него демонстрации. Пытался опозорить всеми доступными мне способами. Думаю, это было одной из причин, вынудивших его оставить дипломатическую службу и уйти в подполье. Но он по-прежнему манипулировал правительством. Только не в открытую. И вот с полгода назад вдруг позвонил мне и изъявил желание повидаться. Я отнесся к этому с подозрением, но когда приехал, обнаружил в нем кризис совести. Не будучи католиком, он отчаянно хотел очистить душу. И попросил исповедовать его.

— Исповедовать? После всех неприятностей, что вы ему доставили?

— Он желал исповедоваться человеку, которого не сумел запугать.

— Но какую же тяжесть носил он на душе? В каком грехе хотел исповедоваться?

Отец Дэндридж покачал головой:

— Я связан клятвой не разглашать тайну исповеди, — покачав головой, ответил священник.

Питтман вздохнул:

— Значит, я зря пришел сюда.

— Данкан Гроллье. Вы уверены, что слышали это имя?

Питтман кивнул.

— Да, он повторил «Данкан» несколько раз. Затем упомянул о снеге. Потом произнес «Гроллье». Что может означать упоминание о снеге?

— Не знаю. Но Гроллье — это не фамилия, а название частной средней школы, которую окончил Миллгейт, факт общеизвестный. Сообщая вам о нем, я не нарушаю тайны исповеди. Больше я вам ничего не смогу сказать, не поступившись совестью. Полагаю, и этого достаточно.

— Достаточно? Для чего? Не понимаю...

9

Пуля угодила отцу Дэндриджу в правый глаз. Питтман был настолько изумлен брызнувшей фонтанчиком кровью и вылетевшей желеобразной массой, что отпрянул назад, даже не поняв, что, собственно, произошло. Отступив, он увидел на газоне кровь и мозговое вещество, вырванное пулей из затылка отца Дэндриджа.

Ужас сковал Питтмана, он не мог даже закричать. Наткнулся на статую и дернулся, когда камень брызнул осколками от попавшей в него пули.

Выстрелов слышно не было, пули, по-видимому, летели из-за двери, ведущей в ризницу. Используя статую в качестве прикрытия, Питтман вытащил из кармана кольт и, пытаясь унять дрожь в руках, поставил его на боевой взвод. Он понимал, что глупо подставлять себя под пули, пытаясь прицелиться в чуть приоткрытую дверь.

В саду установилась зловещая тишина. «Стреляли, видимо, из пистолета с глушителем, — подумал Питтман. — В церкви ничего не слышно, и никто не пошлет за помощью».

Но тут Питтман сообразил, что скоро начнется очередная месса, и другой священник, войдя в ризницу, чтобы облачиться, непременно заметит убийцу, выглядывающего из-за двери в сад.

Священник позовет на помощь и будет застрелен.

«Я не должен этого допустить! Надо скрыться!»

Питтман услышал скрип. Дверь в сад приоткрылась чуть шире. Ладони Питтмана, скользкие от пота, изо всех сил сжимали рукоятку пистолета.

"Стреляй же!

Но я не вижу цели!

На шум явится помощь.

Слишком поздно".

Из сада был всего один выход. Питтман понимал, что пока будет бежать к стене и карабкаться на нее, его убьют.

Ему почудился звук шагов, если, конечно, это не игра воображения.

Питтман в отчаянии огляделся. Сердце бешено колотилось. Опять шаги.

Вдруг он заметил справа за кустом сирени на уровне земли окно, ведущее, очевидно, в полуподвальное церковное помещение. От страха Питтмана тошнило. Он выстрелил из-за статуи в том направлении, откуда доносился звук шагов. Затем выглянул с другой стороны и выстрелил еще несколько раз, практически не целясь. Однако успел заметить, как один убийца нырнул под скамью, на которой лежало тело отца Дэндриджа, а второй скрылся в ризнице.

В обойме оставалось всего четыре патрона. Если не унять дрожь в руках, он и их истратит без всякой пользы.

Надо уносить ноги!

Выстрелив еще раз, чтобы отвлечь внимание, он бросился направо к скрытому за кустом сирени окну, упал, тяжело дыша, подполз к окну и ударил рукояткой пистолета по стеклу. Окно оказалось не запертым и распахнулось вовнутрь. Питтман ринулся в проем и свалился в темноту, на какую-то скамью. От удара у него перехватило дыхание, он тут же скатился на пол и поморщился от боли. В левой руке застрял осколок оконного стекла, и из нее лила кровь. Он выдернул осколок и, превозмогая боль, насмерть перепуганный, вскочил на ноги и побежал. В темноту подвала полетели пули: убийца стрелял из открытого окна.

Глаза Питтмана привыкли к полумраку, и он увидел дверь. Выстрел в сторону окна. Чей-то стон.

Питтман распахнул дверь и выскочил в залитую светом комнату. Отчаянно моргая, он уставился на группу женщин, занятых изготовлением каких-то изделий из теста, предназначенных для распродажи. Разинув рты, они, в свою очередь, с ужасом смотрели на него. Одна женщина выронила из рук пирожок. Завопил младенец. Но прежде чем женщины завизжали, Питтман услышал позади себя шум — двое мужчин протискивались через окно.

— С дороги! — приказал Питтман женщинам, подняв пистолет. Один лишь вид оружия привел достойных дам в состояние шока. Питтман захлопнул дверь и, увидев, что она без замка, подтащил к ней один из столов, пытаясь забаррикадировать вход.

За дверью раздался выстрел, и дерево треснуло. Питтман тоже выстрелил. Остался всего один патрон. Под вопли женщин он бросился через всю комнату к выходу. Сверху до него донесся шум в церкви.

Он подбежал к ступеням, ожидая выстрела в спину, но, рискнув оглянуться, увидел, что его баррикада еще не рухнула. Чересчур много свидетелей. Убийцы предпочли ретироваться, выбрались через окно и в данный момент, видимо, перелезали через стену сада.

Услыхав шаги на лестнице у себя над головой, Питтман сунул кольт в карман плаща. Навстречу ему катилась вниз толпа взволнованных прихожан.

— Человек с револьвером! Там, внизу! — Питтман указал направление рассеченной осколком рукой. Боль усилилась, и он схватился за кисть, стараясь унять кровь. — Меня ранили!

— Зовите полицию!

— Врача! Мне нужен врач! — Питтман локтями прокладывал путь через толпу.

Толпа запаниковала.

— Он может застрелить еще кого-нибудь!

— ...убить нас всех!

Резко сменив направление, толпа понеслась по ступеням вверх. Питтман, зажатый со всех сторон, стал задыхаться. Ошалевшие люди увлекали его за собой. Показалась дверь. Кто-то распахнул ее, толпа вывалилась на улицу, а вместе с ней и Питтман. На долю секунды ему показалось, что он утонул в море обезумевших прихожан.

Послышался звук сирены. Питтман спрятал окровавленную руку в карман и старался не отставать от толпы. К тому времени, когда засверкали маячки полицейских машин, он уже ловил такси за углом.

— Что происходит?

— Стрельба.

— В церкви? Да поможет нам Господь!

— Здесь нужен кто-то посильнее.

— Куда едем?

«Вот это вопрос», — подумал в отчаянии Питтман и назвал первое, что пришло в голову:

— Вашингтон-сквер.

10

Питтман надеялся, что ничем не отличается от обычных воскресных пешеходов. Всю неделю стояла холодная дождливая погода, воскресный же день выдался теплым и солнечным. Бегуны и велосипедисты проносились мимо уличных музыкантов, художников, нищих и торговцев. У Арки Вашингтона студенты в майках Нью-Йоркского университета бросали фризби, позади, спотыкаясь, брел небритый мужчина с бутылкой в бумажном пакете.

Питтман не обращал на все это никакого внимания. Нестерпимо болела рука, забинтованная носовым платком, намокшим от крови. Рана была серьезнее, чем он предполагал. Опять закружилась голова. На этот раз наверняка от потери крови. Следовало обратиться в больницу. Но там потребуют документы и дадут заполнить соответствующие бумаги. К тому же в приемном покое его могут узнать, не исключено, что полиция успела предупредить персонал в больницах о возможном появлении человека с кровоточащей раной на руке. Нет. За медицинской помощью лучше обратиться в другое место.

А что потом? Куда направиться? Он так надеялся получить от отца Дэндриджа ответы на все интересующие его вопросы, а теперь Питтман опять у исходной черты.

"Почему они его убили? — молотом стучало в голове. — Почему не дождались, когда я выйду из церкви?

Да потому, что им нужны были мы оба. Они наверняка следили за отцом Дэндриджем, опасаясь, как бы тот не пустил в ход информацию, полученную от Миллгейта на исповедях. А увидев меня, решили, что мы работаем на пару.

Но какими особо важными сведениями мог располагать отец Дэндридж?

Видимо, даже то, что Миллгейт учился в школе Гроллье, имело какое-то значение, иначе зачем было убивать всех, с кем я вступаю в контакт и веду разговоры о Миллгейте, пытаясь выяснить, что мучило его незадолго до смерти.

Незадолго до смерти".

Питтман вдруг понял, куда должен направиться.

11

— Детектив Логан, — произнес он в интерком.

Электронное приспособление загудело и дверь открылась. От Питтмана, когда он вошел, не ускользнуло, что стены в вестибюле дома в Верхнем Вест-Сайде покрыты изящными деревянными панелями. Лифт поднял его на пятый этаж. Вначале он опасался, что в телефонной книге не окажется нужного адреса, затем, что хозяйки не будет дома или же его просто не впустят. Но успокоился, когда на стук вышла хозяйка, придерживая рукой полу уютного домашнего халата. Девушка смотрела на него заспанными глазами. Появление Питтмана скорее позабавило, чем рассердило ее.

Джилл Уоррен, силуэт которой четко обрисовывался в свете солнечных лучей, льющихся из окна, пробормотала:

— Разве вам не известно, что сейчас для меня глубокая ночь?

Как раз на это Питтман и рассчитывал. Что в этот яркий воскресный день Джилл будет отдыхать после ночного дежурства.

— Извините, — сказал он, — у меня не было выбора.

Джилл сладко зевнула, прикрыв рот ладонью, напомнив Питтману машущего лапкой котенка. Хотя ее длинные светлые волосы были стянуты узлом, а лицо слегка опухло от сна, Питтману она показалась очень красивой.

— У вас появились ко мне еще вопросы?

— Мало сказать вопросы.

— Не понимаю.

— Мне необходима ваша помощь. — Питтман вытащил из кармана руку.

— Боже мой! — Теперь Джилл проснулась окончательно. — Входите. Быстро. — Она потащила его в квартиру и закрыла дверь. — Кухня — там. А я-то думаю, почему вы такой бледный. Решила, что после бессонной ночи. Сюда. Кладите руку в умывальник.

Питтман покачнулся. Джилл быстро принесла стул, усадила его, помогла снять плащ.

Тяжелый кольт в правом кармане ударился о стул. Джилл нахмурилась.

— Послушайте. Я понимаю, что это неприлично, — начал Питтман. — Если я помешал... Если у вас кто-то есть...

— Никого.

Еще в больнице Питтман заметил, что Джилл не носит обручального кольца. Тем не менее это вовсе не означало, что она не делит с кем-то свое жилье. Ее друг мог отправиться на прогулку, чтобы не шуметь и дать ей возможность выспаться.

— Я живу одна, — сказала Джилл. — Платок присох к ране. Я отмочу его холодной водой и сниму. Как вы ухитрились?.. Прекрасно. Уже отстает. Вам больно?

— Нет.

— Еще бы. Именно поэтому ваше лицо стало серым. Похоже на порез.

— Разбитое стекло.

— Рана глубокая. Вам следовало обратиться в больницу, вместо того, чтобы приходить сюда.

— Ваш дом оказался ближе.

— Необходимо наложить швы.

— Нет.

Джилл подняла на него глаза и опять занялась раной.

— Что нет? Больница или швы?

Питтман ничего не ответил.

Джилл отмыла запекшуюся кровь и пустила несильную струйку воды на порез.

— Так и держите руку. Я принесу бинты и антисептик.

Когда Джилл ушла, Питтману показалось, что она может убежать из квартиры и сообщить о нем, и испытал огромное облегчение, когда услышал, как Джилл в соседней комнате выдвигает ящики.

Вода разжижала льющуюся из раны кровь, и она розоватой струйкой стекала в раковину. Питтман огляделся и, словно откуда-то издалека, увидел небольшую, светлую, прекрасно обустроенную кухню. Рукавичка в виде кошачьей головы, по его мнению, улыбалась гораздо больше, чем следует.

— Вы такой бледный, — озабоченно произнесла Джилл. — Не понимаю, чему вы улыбаетесь. Вы бредите?

— Немного пошатывает.

— Не свалитесь со стула, ради Бога. — Джилл обхватила его сзади, поддерживая, и наклонилась к раковине.

Он ощутил прикосновение ее груди, но не испытал никаких эмоций, кроме благодарности за заботу.

Джилл тщательно промыла рану, промокнула полотенцем, наложила на порез янтарный антисептик, прикрыла марлевой подушечкой и перевязала бинтом. Через повязку стала проступать кровь. Джилл начала бинтовать быстрее, накладывая бинт слой за слоем.

— Будем надеяться, что кровотечение остановится. В противном случае вы отправитесь в больницу — нравится вам это или нет.

Питтман посмотрел на толстенную повязку на руке. Часть ее порозовела, но пятно не расплывалось.

— Еще один слой, на счастье. — Джилл еще раз обернула его руку бинтом. — Теперь перекочуем в гостиную и вы приляжете.

— Я нормально себя чувствую, — проговорил Питтман. — Прекрасно доберусь сам.

— Какие могут быть сомнения. — Джилл помогла ему подняться и с трудом удержала, когда он едва не упал.

Солнце, льющееся из окон, куда-то исчезло. В следующий момент Питтман обнаружил себя лежащим на диване.

— Не дергайтесь.

— Я так виноват перед вами.

— Положите-ка ноги на эту подушку. Они должны быть выше головы.

— Я не стал бы вас беспокоить, но другого выхода не было...

— Прекратите болтать. У вас не хватает дыхания. Лежите тихо. Я принесу вам воды.

Питтман смежил веки и когда очнулся, то обнаружил, что Джилл, приподняв его голову, поит его из чашки.

— Если не полегчает, выпьете сок. Есть хотите? Например, поджаренный хлеб?

— Поесть?

— Вы разве никогда не ели? Для вас это что-то новое?

— Последний раз я... Пожалуй, какое-то время я питался не очень регулярно.

Джилл помрачнела.

— Ваш плащ изорван. На брюках грязь, как будто вы ползали по земле. Что произошло? Откуда рана?

— Я разбил окно.

— Вы выглядите, как после боя.

Питтман промолчал.

— Вы должны быть со мной откровенны, — сказала Джилл. — Я сильно рискую. Ведь вы никакой не полицейский. Вы Мэтью Питтман, и за вами охотится полиция.

12

Слова Джилл повергли Питтмана в шок и заставили приподняться.

— Не надо, — сказала она. — Лежите.

— Когда вы?..

— Ложитесь. Когда я узнала? Секунд через тридцать после того, как вы впервые заговорили со мной в больнице.

— Боже мой! — Питтман вновь попытался привстать, но Джилл положила ладонь ему на грудь.

— Не двигайтесь. Я не шучу. Если кровь не остановится, вам придется отправиться в больницу.

Питтман внимательно посмотрел на нее и кивнул. Выброс очередной порции адреналина в кровь существенно уменьшил головокружение.

— Мэтт, — произнес он.

— Что вы сказали?

— Вы называете меня Мэтью, а все друзья Мэттом.

— Надеюсь, я могу считаться вашим другом отныне?

— Это гораздо лучше, чем видеть во мне врага.

— А вы не враг? Нет?

— Вы поверите, если я скажу, что не враг?

— Особенно, если учесть все ваше вранье.

— Послушайте, я не совсем понимаю. Если вы сразу догадались, кто я, то почему не сообщили в полицию?

— Не сообщила? Но почему вы так думаете? А что, если я вела с вами игру только из страха перед вами? Скрывала, что узнала вас, во избежание неприятностей.

— Вы действительно позвонили в полицию?

— Вы меня, конечно, не помните? — ответила вопросом на вопрос Джилл.

— Не помню? Где мы могли раньше?..

— Неудивительно. Вы постоянно находились в состоянии стресса. На грани срыва.

— И все же я...

— В отделении для взрослых я работаю всего шесть месяцев.

Питтман в недоумении покачал головой.

— До этого я работала в детской реанимации. Ушла, потому что не могла больше видеть, как... Одним словом, я ухаживала за вашим Джереми.

У Питтмана засосало под ложечкой.

— Я была на дежурстве, когда Джереми умер. Вам разрешили пристроиться в уголке палаты, возле сына. Я объясняла вам, что означают цифры на приборах системы жизнеобеспечения. Вы изучали историю его болезни, интересовались значением терминов. Но вы меня не видели. Все ваше внимание было обращено на Джереми. Вы приносили с собой книгу и иногда, когда все затихало, пробегали глазами страницу-другую. И снова смотрели на Джереми, потом на показатели мониторов и опять на сына. Вы как будто пытались передать ему всю свою волю, всю энергию, чтобы он выздоровел.

У Питтмана пересохло во рту.

— Да, все так и было. Глупо, не правда ли?

— Нет. — Глаза Джилл увлажнились. — Это потрясло меня до глубины души. Ничего подобного я раньше не видела.

Питтман попытался привстать и дотянуться до стакана на столике рядом с диваном.

— Не двигайтесь. — И Джилл поднесла стакан к его губам.

— Почему вы так на меня смотрите?

— Припоминаю, как вы заботились о Джереми, — ответила Джилл. — Всякие мелочи. Вы смачивали полотенце в ледяной воде и обтирали его лицо, когда он метался в жару. Он к тому времени уже был в состоянии комы, но вы умывали его, разговаривали с ним так, будто он мог слышать каждое ваше слово.

Питтман поморщился от нахлынувших тяжких воспоминаний.

— Я был убежден, что он слышит. Думал, если мои слова проникнут глубоко в его мозг, он очнется и ответит.

Джилл понимающе кивнула и продолжила:

— Затем у него начались спазмы в ногах, и доктор рекомендовал вам массировать их, чтобы избежать атрофии.

— Да, — струдом выдавил Питтман. Комок подступил к горлу. — А когда ступни сводила судорога, я натягивал на ноги ботинки на час, затем снимал и через час опять надевал. Хотел, чтобы Джереми нормально передвигался после того, как выйдет из комы и пойдет на поправку.

Когда Джилл заговорила, взгляд ее и тон выдавали сильнейшее эмоциональное напряжение.

— Я следила за вами каждую ночь, всю неделю. Восхищалась вашей преданностью. Два дня отгула провела у его постели. Когда у него начался кризис и случился инфаркт.

Питтману не хватало воздуха.

— Поэтому я не поверила газетам, не могла себе представить, что вы способны совершить убийство. И одержимы лишь одним желанием — покончить с собой из-за собственных проблем и утащить в могилу других. Целую неделю я наблюдала за вами в реанимационной палате и поняла, что вы человек мягкий и не способны нанести вред кому бы то ни было. Во всяком случае, намеренно. Себе — да. Но не другим.

— Вы, наверное, удивились, когда я появился в больнице?

— Скорее, растерялась и не могла понять, что происходит. Потенциальный самоубийца и к тому же убийца не явится в реанимационную палату. Не прикинется детективом и не станет задавать вопросы о Джонатане Миллгейте, ни за что не станет. Вы больше походили на человека, попавшего в ловушку и пытающегося любым способом доказать свою невиновность.

— Я так ценю ваше доверие.

— Не обольщайтесь. Я вовсе не доверчивая простушка. Но я видела, как вы страдали, когда погибал ваш сын. Мне не доводилось встречать такой глубокой любви. Казалось, ваша психика просто не выдержит.

— Итак, вы позволили мне сыграть роль детектива.

— Что еще мне оставалось? Допустим, я призналась бы, что знаю вас. Вы запаниковали бы и оказались за решеткой.

— Или стал бы покойником.

13

Кто-то постучал в дверь. Питтман, вздрогнув, посмотрел на Джилл:

— Вы кого-нибудь ждете?

Джилл удивленно вскинула брови:

— Нет, никого!

— Вы закрыли за мной дверь?

— Еще бы! Ведь мы в Нью-Йорке!

Стук повторился.

Питтман заставил себя подняться.

— Принесите мой плащ. Бинты суньте под раковину в кухне. Я спрячусь в стенном шкафу. Только не выдавайте меня.

В дверь забарабанили кулаками.

— Откройте. Полиция.

Джилл повернулась к Питтману.

— Полиция, — повторил тот. — Не исключено. А может, и нет. Не выдавайте меня, прошу вас. — Страх победил слабость. Питтман взял плащ у Джилл и добавил: — Притворитесь, что спали.

— А вдруг это полицейские? Они могут вас обнаружить.

— Скажете, что я заставил вас лгать под страхом смерти.

Дверь содрогалась от ударов.

— Минуточку! — крикнула Джилл и посмотрела на Питтмана.

Тот нежно коснулся ее руки и прошептал:

— Верьте мне. Умоляю. Не выдавайте меня.

Направляясь к стенному шкафу, Питтман незаметно вытащил из кармана плаща пистолет и с сильно бьющимся сердцем укрылся в темной духоте шкафа, между одеждой, плотно закрыв за собой дверь.

Через несколько секунд, которые Джилл, видимо, использовала, чтобы скрыть следы его пребывания в квартире, Питтман услышал, как она накидывает дверную цепочку. Затем послышался щелчок открываемого замка. Он представил, как девушка открыла дверь ровно настолько, насколько позволила длина цепочки, и глянула в образовавшуюся щель.

— Да? Чем могу быть полезной?

— Почему вы так долго не открывали?

— Спала. После ночного дежурства.

— Откройте же!

— Не раньше, чем вы предъявите ваши удостоверения.

К своему изумлению, Питтман услышал удар по двери, треск расколовшегося дерева и звон вырванной цепочки.

Потом тяжелый топот в прихожей. Дверь захлопнулась, в замке повернули ключ.

— Эй, что вы?..

— Где он, леди?

— Кто?

— Питтман.

— Кто?!

— Не прикидывайтесь невинной овечкой. Нам известно, что он поднялся сюда. За вашим домом ведется наблюдение. После того, как Питтман побывал у священника, мы сразу смекнули, что он обойдет всех, кто мог слышать слова Миллгейта перед смертью. И, как видите, не промахнулись.

— Не понимаю, о чем вы.

— Здесь никого нет, — донесся голос из спальни, — я проверил.

— Второй выход есть, леди?

— И в ванной никого, — раздался голос третьего бандита.

— Вы делаете мне больно.

— В кладовой его нет.

— Проверь стенной шкаф в холле.

— Так где же он, леди?

Джилл вскрикнула. Питтман услышал шаги рядом с собой.

Плотный мужчина распахнул дверь, коротко выдохнул при виде Питтмана и стал поднимать пистолет с глушителем, но Питтман выстрелил первым, и бандит рухнул.

В шкафу выстрел прозвучал так оглушительно, что у Питтмана зазвенело в ушах. Он выскочил из укрытия и направил кольт на двух типов, один из которых так выкрутил руку Джилл, что та упала на колени с искаженным от боли лицом.

Глянув на Питтмана с направленным на них пистолетом, бандиты замерли.

— Руки вверх! — взревел Питтман.

Убийцы, глядя на кольт, неохотно повиновались. Джилл в изнеможении опустилась на пол.

— Полегче, — произнес один из них. — У тебя так трясутся лапы, что пушка сама может выпалить.

— Верно, — подал голос второй. — Не осложняй своего положения. Мы из полиции.

— Это вам приснилось. Выше руки. Бросьте оружие за спину.

Бандиты заколебались, взвешивая свои шансы.

— Живо! — Палец на спусковом крючке кольта слегка напрягся.

Оружие с тяжелым стуком упало на пол.

Питтман обошел Джилл, преодолев дрожь, поднял пистолет с глушителем. После перестрелки в церкви в кольте оставался один патрон, и Питтман уложил им бандита, открывшего шкаф. И теперь блефовал, угрожая противникам незаряженным кольтом. Он, правда, успел бесшумно передернуть затвор, и пустой патронник таким образом не был виден.

Бандиты заперли дверь изнутри, и сейчас кто-то барабанил в нее.

— Джилл! Джилл! У вас все в порядке? — спрашивал кто-то тонким голоском.

— Кто это? — спросил Питтман у Джилл.

— Старик из соседней квартиры.

— Скажите, что вы раздеты, не можете открыть, что из-за телевизора не было слышно стука.

Джилл пошла к дверям, а Питтман скомандовал:

— Распахните и поднимите пиджаки.

Года два назад, когда он писал о тренировках в полицейской академии, инструктор пригласил его поучаствовать в семинаре по задержанию преступников. И сейчас Питтману очень пригодился этот опыт.

Бандиты подняли пиджаки, но оружия Питтман не обнаружил, хотя не был уверен, что его действительно нет.

— На колени!

— Послушайте, Питтман!

— Не бойтесь, я не пристрелю вас, как вашего дружка.

— Мы вам верим.

— В таком случае — на колени. Прекрасно. Теперь скрестите лодыжки и сомкните на затылках пальцы.

Пока бандиты выполняли приказ, вернулась Джилл.

— Сосед ничего не заподозрил?

— Думаю, нет.

— Отлично.

— Ничего хорошего. Он сказал, что позвонил в полицию, прежде чем постучаться ко мне.

— Господи, — простонал Питтман. — В таком случае поторопитесь. Мы свяжем этих типов и скроемся.

— Мы?!

— Да, и вы тоже! Они вычислили всех, с кем Миллгейт мог говорить перед смертью, в том числе и священника, у которого я побывал.

— Какого священника?

— Того, о котором вы мне сказали. Отца Дэндриджа. Послушайте, на объяснения нет времени. Священник мертв. Его застрелили. А теперь на очереди вы, потому что знаете по их мнению, слишком много.

— Полиция меня защитит.

— Но ведь и эти из полиции. Они сами сказали. — Глаза у Джилл округлились. Наконец-то до нее дошло, что происходит.

14

Пока Джилл одевалась, Питтман связал бандитов по рукам и ногам, использовав для этого бинты и пластырь. Внизу завыли полицейские сирены, и Джилл с Питтманом выскочили в коридор. Встревоженные выстрелом соседи выглядывали из своих квартир, но, едва заметив Питтмана, быстро захлопывали двери.

Питтман подбежал к лифту, но тут же передумал.

— Мы можем оказаться в ловушке, — бросил он и потянул Джилл за рукав к лестничной клетке. Какое-то мгновение она сопротивлялась, но потом заспешила вслед за ним. С пятого этажа они добежали до третьего, потом до второго, а на первом замерли, прислушиваясь к вою приближающихся сирен.

Питтман набрал в легкие воздух и, указывая в конец коридора за спиной, спросил:

— Это выход?

— Да, но...

— Быстро. — Он схватил Джилл за руку и потащил через коридор к небольшому вентиляционному дворику с мусорными ящиками вдоль стен.

— Но здесь тупик!

— Я и пыталась вам это сказать. — И Джилл повернулась, чтобы бежать в обратную сторону.

— А это? — Питтман указал на дверь прямо перед собой, подбежал к ней, повернул ручку и застонал, обнаружив, что она заперта. Стараясь изо всех сил унять дрожь в руках, он вытащил армейский нож и радостно вскрикнул, когда отмычки сработали и дверь распахнулась. Оказалось, что она выходит в коридор здания, примыкавшего к дому Джилл. Как только Джилл прошла вслед за ним, Питтман запер дверь на замок. Пока полиция ее откроет, они с Джилл будут уже далеко. Когда они добежали до Восемьдесят шестой улицы, Питтман представил себе, как патрульные машины съезжаются сейчас к дому Джилл на Восемьдесят пятой.

В двух кварталах к востоку находился Центральный парк. Одежда Джилл — кроссовки, джинсы и свитер — позволяла ей бежать без всякого труда. Она лишь плотнее прижимала локтем сумочку. Еще в больнице, наблюдая за ее уверенными, изящными движениями, Питтман подумал, что девушка наверняка занимается спортом. И вот теперь ее длинный шаг и ровный ритм бега подтвердили его предположение.

Питтман и Джилл перешли на ходьбу, чтобы не привлекать к себе внимания, но, очутившись в парке, снова побежали. Двигаясь на восток, они миновали детскую игровую площадку, затем, свернув на юг, пробежали мимо взрослых, играющих в бейсбол на Большой поляне, оставив позади театр «Делакорт», озеро и замок Бельведер, и выбрали одну из узких тропок, вьющихся в районе парка, известном под названием Рэмбл.

Было уже почти два часа. Солнце, несмотря на апрель, припекало, и когда они достигли уединенной части обширного парка, Питтман был весь в поту. Обогнув группу крупных валунов, они постепенно замедлили бег и наконец остановились.

Издалека доносились звуки сирен. Питтман, пытаясь отдышаться, прислонился к стволу дерева, казавшегося зеленым из-за распускавшихся почек.

— Мне... Мне кажется... за нами не следили.

— Все равно. Это ужасно.

— Что?

Лицо Джилл было непроницаемо, как маска.

— Я еще раз прокрутила ситуацию. Мне не следовало бежать. Просто дома мне стало страшно.

— А сейчас разве вам не страшно? — спросил Питтман.

— Врываются эти типы. Вы убиваете одного. Раньше мне не приходилось видеть, чтобы так... Вы говорили странные вещи. Сбили меня с толку. Думаю, мне следовало дождаться полицейских. — Джилл провела ладонью по своим светлым волосам. — И вам тоже. Они помогли бы.

— Ну да, посадили бы меня за решетку, а потом прикончили.

— Это какой-то бред! Настоящая паранойя!

— А вы, очевидно, считаете нормой, когда к вам в дом врываются убийцы. Я не параноик. Я мыслю рациональными категориями. С вечера четверга везде, где бы я ни появлялся, меня пытались убить. Я не желаю оказаться в тюремной камере и превратиться там в мишень.

— Но теперь меня сочтут соучастницей.

— Вы и есть соучастница. Вы вовлечены в это дело, и полиция не станет вас защищать от убийц.

Джилл ничего не оставалось, как в полном замешательстве качать головой.

— Послушайте, — продолжал Питтман, — я всего лишь пытаюсь спасти вам жизнь.

— Но моя жизнь не нуждалась бы в спасении, не появись вы сегодня в моем доме.

От этой реплики Питтман дернулся так, словно получил пощечину. И хотя неподалеку, на соседней тропе, слышался детский смех, там, где стояли они, наступила мертвая тишина.

— Вы правы, я совершил ошибку.

— Простите, я не должна была вам этого говорить.

— Это вы меня простите, — произнес Питтман и пошел прочь. На его руке висел плащ, карманы оттягивали кольт, трофейный пистолет и обоймы, извлеченные из оружия двоих бандитов.

— Эй! Куда вы направились?

Питтман не отвечал.

— Подождите!

Питтман не реагировал.

— Подождите! — Джилл догнала его. — Я же попросила у вас прощения.

— Но вы сказали сущую правду. Не появись я в вашем доме, все было бы в порядке. И отец Дэндридж остался бы жив, не приди я к нему. И Миллгейт не умер бы, и Берт. Кроме того...

— Нет! Да выслушайте же меня наконец! — Джилл взяла Питтмана за плечи и повернула лицом к себе. — Вы ни в чем не виноваты. И я еще раз прошу прощения за мой упрек. Вы никому не желали зла. А ко мне пришли за помощью, в которой нуждались.

Неожиданно раздались голоса и быстрые шаги. Похоже, по тропинке кто-то бежал. Питтман отступил в кусты, сжимая кольт в кармане плаща. Джилл укрылась рядом. Три бегуна в ярких тренировочных костюмах — двое мужчин и юная стройная женщина, переговариваясь и смеясь, пробежали мимо. И снова все стихло.

— Вы очень рискнули, последовав за мной, — проговорил Питтман. — Вам лучше было позвонить в полицию, как вы и хотели. Заявить, что я заставил вас уйти вместе со мной, что вы опасаетесь нового вторжения бандитов в ваше жилище, и даже сообщить о моей невиновности, хотя в это вряд ли поверят.

— Нет.

— Что нет? Вы не хотите говорить о моей невиновности?

— Вообще ни о чем. Пожалуй, вы правы. В полиции меня допросят и отпустят. Но я по-прежнему буду в опасности. Если даже попрошу взять меня под охрану. Ведь так не может продолжаться вечно. В конечном итоге я опять останусь одна.

— И что же вы собираетесь делать?

— Остаться с вами.

— Со мной?

— Говорите, чем я могу быть вам полезна.

15

Одно из отделений «Сити бэнк», чьими услугами пользовалась Джилл, находилось недалеко, к югу от Центрального парка, на пересечении Пятьдесят первой улицы и Пятой авеню. Как обычно по воскресеньям, на Пятой авеню людей было совсем немного. Убедившись, что никто его не слышит, Питтман рассказал, как банкомат проглотил его карточку, видимо, по указанию полиции.

— Но с вашей карточкой пока все в порядке. Они еще не успели ничего сделать. Какую максимальную сумму вы можете взять?

— Точно не знаю. Кажется, банк выдает около тысячи долларов.

— Так много? — Питтман покачал головой. — Но если этих денег не окажется на счету, боюсь, у нас прибавится хлопот.

На лице Джилл появилось какое-то странное выражение.

— Думаю, все будет в порядке.

— Я понимаю, это большие расходы, но следует учесть наше положение. Снимите как можно больше.

Они вошли в вестибюль банка. Джилл сунула карточку в щель машины и, нажав соответствующие кнопки, ответила на все вопросы. Через минуту она уже положила в сумочку внушительную пачку двадцаток и десяток.

— Не забудьте карточку, — напомнил Питтман. — И листок с распечаткой вашего банковского баланса.

Он бросил взгляд на листок, интересуясь, какой информацией мог бы воспользоваться человек, нашедший его. На распечатке была обозначена оставшаяся на счету сумма, и Питтман мгновенно понял, что означало странное выражение на лице Джилл, когда он поинтересовался размерами ее счета.

— Восемьдесят семь тысяч долларов и сорок три цента?

Джилл стало не по себе.

— Да у вас здесь целое состояние.

— Распечатка — документ конфиденциальный. — Ее голубые глаза гневно блеснули.

— Я не сдержался и посмотрел, — извиняющимся тоном ответил Питтман.

— Но вы могли догадаться, что на жалованье медсестры нельзя снимать большую квартиру в Верхнем Вест-Сайде.

Питтман промолчал.

— Вы хотите сказать, что не подозревали о моем состоянии?

— Конечно. Откуда?..

— От дедушки и бабушки. Трастовый фонд. Часть облигаций начала погашаться. Теперь надо решить, как их лучше реинвестировать. Поэтому на счету так много.

Питтман с любопытством смотрел на нее.

— Мое благосостояние для вас проблема?

— Ничего подобного. Просто я подумал, что при такой куче денег вы могли бы угостить умирающего с голоду приличным обедом.

16

Ресторан на Семьдесят девятой восточной улице был невелик и непрезентабелен с виду: покрытый линолеумом пол, недекорированные кабины, красные пластиковые скатерти. Однако запеченная телятина, рекомендованная Питтманом, была великолепной, а не очень дорогое бургундское — просто превосходным.

Несколько столиков вынесли на тротуар, где светило солнце, и Питтман сидел рядом с Джилл, с наслаждением уплетая салат.

— Вторая порция, — сказала Джилл. — Мне кажется, вы никогда не насытитесь.

— Я же сказал вам, что голоден. Впервые за последнее время по-человечески ем. А то приходилось жевать на бегу. Как телятина?

— Высший класс! Каким образом вам удалось отыскать этот ресторан? Он не очень-то себя рекламирует!

Питтман доедал сдобренную чесноком булку.

— Я жил неподалеку отсюда. — Воспоминания заставили его помрачнеть. — Когда еще был женат.

— Были? — Джилл поставила бокал с вином на стол.

— Горе и счастье, видно, несовместимы.

— Теперь, кажется, я начала совать нос в чужие дела.

— Здесь нет никаких секретов. Моя жена оказалась сильнее меня. После смерти сына я совсем развалился, а она нет, хотя любила Джереми так же сильно, как я. Она испугалась, подумала, что я до конца дней не оправлюсь, что она потеряла сына, а теперь еще... В общем, она потребовала развод и сейчас вышла замуж вторично.

— Сочувствую. — Джилл едва не коснулась его руки.

Питтман пожал плечами.

— Она поступила весьма разумно. В прошлую среду я уже держал в руке пистолет... Но зазвонил телефон, и...

В широко открытых глазах Джилл мелькнула тревога.

— Вы хотите сказать, что газеты написали правду, что у вас были импульсы к суициду?

— Мягко сказано.

Джилл нахмурилась, лицо ее приняло еще более озабоченное выражение.

— Надеюсь, вы не станете разыгрывать из себя психоаналитика-любителя, — продолжал Питтман. — Мне уже известны все аргументы. «Убив себя, ты не вернешь Джереми». Тонко подмечено. Но, по крайней мере, прекратятся страдания. Да, есть еще аргумент: «Стоит ли идти вслед за сыном. Ведь Джереми отдал бы все, чтобы прожить жизнь до конца». Но дело в том, что моя жизнь гроша ломаного не стоит, не представляет собой никакой ценности. Что же ее жалеть? Знаю, что я идеализирую Джереми. Считаю его умнее, талантливее и остроумнее, чем он был на самом деле. Но отнять у него этих качеств нельзя. Если я и идеализировал его, то совсем чуть-чуть. Отличные оценки в школе. Потрясающее чувство юмора. Особое, присущее ему одному видение окружающего. Умение рассмешить в любой ситуации. А ведь ему было всего пятнадцать. Он мог завоевать весь мир, а вместо этого заболел раком и умер, несмотря на отчаянные усилия врачей. Какой-то бандит с пистолетом в руках грабит в данный момент винную лавку, и этот подонок жив, а сын умер. Я не могу дальше жить, все поставлено с ног на голову. Не могу оставаться в мире, который Джереми никогда не увидит. Не могу жить, вспоминая его муки, по мере того как болезнь сжирала его. Не могу вынести...

Конец фразы повис в воздухе. Питтман спохватился, что говорит слишком громко и быстро. На него уже стали оглядываться. Джилл сидела подавленная, откинувшись на спинку стула.

Питтман развел руками и пробормотал извинение.

— Нет, — ответила Джилл. — Я не стану разыгрывать из себя психоаналитика-любителя.

— Иногда на меня такое накатывает, что я не в силах сдержаться.

— Понимаю.

— Вы очень добры. Но с какой стати вы должны выслушивать все мои излияния?

— Доброта тут ни при чем. Вам просто-напросто необходимо время от времени избавляться от всего, что накопилось в душе.

— Это не так.

— Что?

— Избавляться... Думаю, что... — Питтман опустил глаза. — Полагаю, нам лучше сменить тему.

Джилл сложила салфетки, тщательно выровняв края.

— Хорошо. Тогда расскажите, что произошло в четверг ночью. Как вы попали в эту историю?

— Да, — согласился Питтман, гнев сменился смущением. — И это, и все остальное.

Он рассказывал целый час. Говорил негромко, умолкая всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо. И продолжал, когда Джилл расплатилась и они неторопливо двинулись по Семьдесят девятой улице.

— Какой-то кошмар.

— Богом клянусь, все это правда, — сказал Питтман.

— Но должен же быть способ докопаться до истины.

— Вот я и ищу его изо всех сил, этот способ.

— Не исключено, что вы воспринимаете все несколько однобоко. Кто-то должен помочь вам взглянуть на события под иным углом зрения. Давайте подумаем вместе, — сказала Джилл. — Итак, Миллгейта увезли из больницы после того, как некий репортер добрался до секретного доклада Министерства юстиции, из которого явствует, что Миллгейт был замешан в тайной попытке закупить ядерное оружие в бывшем Советском Союзе. Увезли потому, что опасались, как бы в больницу не проникли журналисты.

— Они опасались также отца Дэндриджа, — добавил Питтман. — Мало ли, что мог старик выболтать ему на исповеди, появись тот в больнице.

— Вы последовали за Миллгейтом в Скарсдейл. Проникли в его комнату, чтобы оказать помощь, но неожиданно появилась медсестра.

— Она слышала, как Миллгейт произнес несколько слов. «Данкан». Что-то о снеге. Потом «Гроллье». Гроллье, кстати, не фамилия, а название средней школы, в которой учился Миллгейт. Так сказал отец Дэндридж.

— Видимо, все это важно, раз они пошли на убийство?

На Пятой авеню Питтман затоптался на месте.

— В чем дело? — спросила Джилл.

Питтман посмотрел направо. Там, у ступеней музея «Метрополитэн», было настоящее столпотворение: уличные торговцы, автобусы, многочисленные такси. Конные полицейские пытались поддерживать порядок.

— Во-первых, мне кажется, что все взоры устремлены на меня, — произнес Питтман, покосившись на переброшенный через руку, набитый оружием плащ. — И во-вторых, я хочу как можно больше узнать о школе Гроллье.

С этими словами он увлек Джилл за собой на Семьдесят девятую улицу.

— Но как это сделать? Сведения о школе можно получить только в библиотеке или в университете. А сегодня воскресенье. Все закрыто.

— Есть и другие способы, — возразил Питтман.

17

Недавно побывавшее под пескоструйным аппаратом здание на Восемьдесят второй восточной улице смотрело на Ист-Ривер и идущую вдоль реки скоростную дорогу «Франклин Делано Рузвельт». Когда Джилл и Питтман свернули в тупик, известный как «Терраса Грейси», шум движения с «Ф.Д.Р.» стал едва слышен. Было уже почти пять часов, и заметно похолодало.

Джилл посмотрела на высокое кирпичное здание.

— Вы знакомы с кем-нибудь из обитателей этого дома?

— Здесь живет человек, у которого я когда-то брал интервью, — ответил Питтман. — Еще в самом начале этой истории я понял, что люди, с которыми мне приходилось по долгу службы беседовать, могут оказать неоценимую помощь. И моя бывшая жена, и все мои друзья сейчас наверняка на крючке у полиции. Но вряд ли сыщики вспомнят о людях, с которыми я встречался как репортер.

И все-таки Питтман нервничал.

В ухоженном вестибюле их приветствовал облаченный в униформу швейцар:

— Чем могу служить?

— Мы к профессору Фолсому. Он дома? Не знаете?

— Профессор только что возвратился с послеполуденной прогулки. Он ждет вас?

Питтман вздохнул свободнее. Ведь профессор мог переселиться в другое место или, что еще хуже, в мир иной.

— Скажите ему, пожалуйста, что я репортер и хочу поговорить с ним о неизвестной работе Уитмена[12], которую ему посчастливилось открыть.

— Будет сделано, сэр.

Пока швейцар звонил по телефону на стойке у стены, они ждали, никак не проявляя своего нетерпения. Только Джилл в недоумении прошептала:

— Уитмен? Какое имеет отношение Уитмен к нашему делу?

Вернулся швейцар.

— Профессор Фолсом будет счастлив принять вас.

Швейцар назвал номер квартиры и провел их мимо большого камина к лифту в дальней части вестибюля.

— Спасибо.

— Уитмен? — повторила Джилл, как только закрылись двери кабинки.

— Профессор Фолсом — специалист по творчеству Уитмена. В свое время преподавал английскую литературу в Колумбийском университете. Но лет пятнадцать тому назад оставил работу. Однако возраст не повлиял на его энергию. Он продолжил исследовательскую деятельность и пять лет назад наткнулся в одной из старых газет на труд Уитмена. Открытие вызвало острейшую дискуссию. Является ли произведение аутентичным? Действительно ли это неизвестное стихотворение Уитмена? Некоторые ученые отрицали этот факт. Проблема показалась мне интересной для широкого читателя, и я написал статью. Фолсом — чудесный старикан.

— Но он может узнать вас и вызвать полицию!

— Ему и в голову не придет, что репортер, с которым он беседовал пять лет назад, и маньяк, находящийся в центре внимания прессы, одно и то же лицо. Кроме того, у него нет телевизора, и встреча с газетчиком может его немного развлечь.

— Развлечь?

— Ну да, профессор почти не читает газет.

— Откуда же он узнает новости?

— Они ему не интересны. Он фанатик в области исторических наук, а также специалист в области образования. Думаю, нет ни одного колледжа, ни одной начальной школы, о которых он не знал бы.

Выйдя из лифта на пятнадцатом этаже, Питтман постучал в дверь.

Ее открыл высокий, немного сутулый пожилой человек в сером пиджаке спортивного покроя, белой рубашке и желтом в полоску галстуке, оттенявшем его немного бледное лицо, совершенно белую маленькую бородку и такие же белые волосы. Большие очки в металлической оправе с трифокальными линзами не могли скрыть глубоких морщин вокруг глаз.

— Профессор, меня зовут Питер Логан, а это Джилл, мой друг.

— Да. Швейцар сказал, что вы репортер. — Высокий голос профессора звучал очень мягко.

— Я готовлю статью о стихах Уитмена, тех, что вам удалось найти. В свое время вокруг них возникло много споров. Интересно знать, чем все кончилось.

— Вы искренне верите, что ваших читателей это заинтересует?

— Меня, по крайней мере, заинтересовало.

— Проходите, пожалуйста. Я всегда счастлив побеседовать об Уитмене.

Профессор провел их через прихожую, где у стены стоял прекрасно сохранившийся ореховый стол. Через открытые двери прихожей с обеих сторон виднелись другие образцы антикварной мебели.

— Прекрасная коллекция, — произнес Питтман.

— Благодарю вас.

В гостиной все предметы тоже были антикварными.

— Американская работа, — охотно объяснил профессор. — От середины до конца XIX века. Этот секретер принадлежал Натаниелу Хоторну[13]. Тот ларец — Эмерсону[14]. А креслом-качалкой владел Мелвилл[15]. Когда была жива жена, — он посмотрел на стену с фотографией очень миловидной пожилой дамы, — мы увлекались коллекционированием.

— А что-нибудь из вещей Уитмена у вас есть?

— Старый лис шагал по жизни налегке. Но я все же ухитрился найти несколько предметов. Они в спальне. В том числе и кровать, на которой я сплю. — Все это профессор говорил не без гордости. — Присаживайтесь. Не хотите ли чаю?

— Чай — это прекрасно, — сказала Джилл. Следующие полчаса они обсуждали вопросы поэзии и проблемы недавно открытых стихов с одним из самых обаятельных людей, которых когда-либо приходилось встречать Питтману. Питтман завидовал этому человеку. Припомнив слова Фолсома о его покойной жене, Питтман удивился, как можно, достигнув столь преклонного возраста, так сохраниться, несмотря на искреннюю скорбь.

Наконец он почувствовал, что настало время задать ключевой вопрос.

— Благодарю вас, профессор. Вы чрезвычайно любезны. Я и так отнял у вас массу времени.

— Ничего подобного. Меня мало кто навещает. Особенно после смерти жены. Только благодаря ей я вел активный образ жизни. Даже студенты теперь не приходят, не то что в былые времена.

— Не могли бы вы просветить меня еще в одной области? Один мой друг ищет хорошую школу для сына. Хочет поставить его на рельсы, ведущие в Гарвард или Йель. В частности, подумывает о Гроллье.

— Академии Гроллье? В Вермонте? Но если ваш друг не очень богат и не слишком знаменит, его, пожалуй, ждет разочарование.

— Настолько элитное заведение?

— В Гроллье учится не более трехсот человек. Ежегодно туда принимают семьдесят мальчиков, и места обычно расписаны со дня рождения будущего ученика. Комната, питание и обучение обходятся пятьдесят тысяч в год, к этому надо добавить щедрые пожертвования родителей на развитие Академии.

— Нет, для моего друга это слишком накладно.

Профессор Фолсом согласно кивнул.

— Я против системы образования, построенной на богатстве и привилегиях. Но справедливости ради следует сказать, что учат в Гроллье превосходно. Немного жестко и консервативно, на мой взгляд, но превосходно.

— Жестко? Консервативно?

— Программа обучения строится без учета индивидуальности. Студенту навязывают знания вместо того, чтобы дать ему возможность самостоятельно овладевать ими. Латынь. Греческий. Всемирная история с уклоном на Великобританию. Философия, в частности античная. Политология. Европейская литература, опять-таки с упором на Великобританию. Совсем мало литературы американской. Возможно, именно поэтому я не испытывал энтузиазма в отношении Гроллье. Экономика, алгебра. И, конечно, спорт. Мальчишка, обучающийся в Академии, если он не преуспеет в спортивных дисциплинах — в первую очередь в футболе и академической гребле, видах командных, — очень скоро оказывается отторгнутым.

— Соучениками?

— И самой школой, — ответил профессор. Он как-то вдруг постарел и выглядел очень усталым. — Цель Гроллье — вырастить игроков, способных выступать в команде под названием «Истеблишмент». Как вам известно, нонконформистское поведение вовсе не считается достоинством в обществе патрициев. Элите прежде всего требуются осторожность вкупе с консенсусом. Студентов там учат думать и поступать, как положено членам узкого круга, чьи интересы им предстоит выражать в будущем. На этом и построена вся система воспитания, — как физического, так и духовного.

— Очень похоже на программирование личности, — заметил Питтман.

— В определенном смысле любое обучение является таковым, — заметил профессор. — Но Гроллье дает прекрасную подготовку. Многие выпускники стали известными людьми. — Он назвал имена нескольких послов, губернаторов и одного президента Соединенных Штатов. — И это не считая многочисленных крупных финансистов.

— Кажется, Джонатан Миллгейт тоже учился там?

— Да, среди дипломатов есть много выпускников Гроллье. Юстас Гэбл. Энтони Ллойд.

Эти имена прозвучали настолько неожиданно, что Питтман вздрогнул.

— Юстас Гэбл? Энтони Ллойд?

— Советники многих президентов. Они добились таких успехов на поприще дипломатии, что их стали называть «Большими советниками».

Питтман изо всех сил старался скрыть охватившее его возбуждение.

— Какая прекрасная школа! — только и произнес он.

— Для некоторых весьма специфического типа высокорожденных учеников.

18

Когда они вышли из здания, тени сгустились и заметно похолодало. Весь дрожа, но вовсе не от холода, Питтман в конце тупика поднялся по ступеням на променад высоко над Ист-Ривер. Джилл последовала за ним.

— Академия Гроллье. И не только Миллгейт, но и Юстас Гэбл, и Энтони Ллойд.

— "Большие советники", — добавила Джилл.

— Впервые слышу об этом. — Питтман повернулся к Джилл. — Как вы думаете, не учились ли там и остальные — Уинстон Слоан, Виктор Стэндиш?

— Допустим, учились. Ну и что из этого?

— Да... Что же такое связано с Академией Гроллье, что «Большие советники» решили убить Миллгейта, а вину взвалить на меня? Они убили отца Дэндриджа и ... Только для того, чтобы никто не понял, почему Миллгейт одержим мыслью о Гроллье.

— Может быть, мы заблуждаемся и Миллгейт просто бредил?

— Нет, — настойчиво произнес Питтман. — Если я в это поверю, у меня не останется надежды достигнуть цели. И тогда придется все бросить. Оборвется ниточка, за которую можно ухватиться. — Опять его стала бить дрожь, и чувствовал он себя отвратно, ощущая тяжесть оружия, которое таскал за собой. — Но допустим, это был бред... Что дальше? Как быть с вами? Вы не можете вернуться домой, не можете использовать кредитную карточку, чтобы снять номер в отеле. Вас сразу найдут.

— А вы где намерены провести ночь?

Питтман не ответил.

— А где до этого ночевали? — не унималась Джилл. — Где?..

— В парке на скамье и еще на полу в зале ожидания в реанимации.

— Боже мой!

— Может быть, обратиться в полицию — это не такая уж плохая идея? Позвоните. Не исключено, что они защитят вас.

— Надолго ли? А что будет, когда снимут охрану? Решено. Я остаюсь с вами, — заявила Джилл.

— Смотрите, как бы потом не раскаяться.

— Но сейчас это самый приемлемый для меня вариант. К тому же вы забыли об одном обстоятельстве.

— Ваши деньги?

— И деньги тоже. Мне, конечно, не надо зарабатывать на жизнь. Я просто люблю свою работу. Она мне нужна. И сейчас...

— Что сейчас?

— Меня замучает совесть, если вы потерпите неудачу. Вам необходима помощь.

Питтман с трудом сдерживал обуревавшие его чувства. Он лишь осмелился прикоснуться к ее руке и произнес:

— Спасибо.

— Если не я, то кто сменит повязку на вашей руке?

Питтман улыбнулся.

— Вам следует чаще улыбаться, — заметила Джилл.

Питтман устыдился своей радости, и улыбка угасла.

Джилл посмотрела в сторону Ист-Энд-авеню.

— Я должна позвонить в больницу, сказать, что не выйду на дежурство. Они еще успеют найти замену.

Джилл вышла из телефонной будки обескураженная.

— Что-то не так?

— Моя начальница в реанимации... К ней обращалась полиция.

— Полицейские обыскали вашу квартиру и таким образом вышли на больницу.

— Еще начальница сказала, что ей звонил кто-то из моих друзей, сообщил, что со мной все в порядке, но на работу я не выйду.

— Кто бы это мог быть?

— Какой-то мужчина.

Питтман весь напрягся.

— Это люди Миллгейта. Пытались прикрыть операцию. Если бы вы и оказались сегодня в больнице, то уж точно не на шестом этаже. Но ваша начальница не стала бы беспокоиться и звонить в полицию, потому что ваш «друг» сообщил, что с вами все в порядке.

— Вот теперь мне по-настоящему страшно.

— Но мы так и не решили, где заночуем.

— Есть идея.

— Какая же?

— Двигаться дальше, не останавливаясь.

— Ну тогда я просто загнусь.

— Не обязательно. Вам нужно побывать в библиотеке, но она откроется только завтра.

— Дааа... — протянул Питтман.

— Однако библиотеки имеются и в других городах. Вместо того, чтобы ждать до завтра, сядем в поезд. Там вполне можно поспать.

— В поезде?

— Я всегда пользуюсь ночным экспрессом, когда отправляюсь туда кататься на лыжах.

Питтман не понял, куда именно.

— Вермонт, — уточнила Джилл.

Наконец до Питтмана дошло.

— Да, конечно. Ведь профессор Фолсом сказал, что Академия Гроллье в Вермонте.

Часть четвертая

1

В спальный вагон билетов не оказалось. Но это не играло никакой роли — Питтман настолько обессилел, что был готов спать где угодно. Вскоре после отхода поезда от вокзала Пенсильвания они с Джилл перекусили сэндвичами и кофе, которые девушка успела купить на станции. Билеты приобрела тоже она: Питтман не хотел показываться на публике. По той же причине он выбрал место у окна в той части вагона, где было меньше пассажиров. Помещенные в газетах и показанные по телевидению фотографии имели мало общего с его теперешним обликом, но все же лучше не рисковать.

Монотонный стук колес убаюкивал. Убедившись в том, что никто не проявляет к нему ни малейшего интереса, Питтман облокотился о свою сумку, захваченную из убежища О'Рейли, и стал смотреть на убегающие назад дома за окном, потом спросил у Джилл, сколько ехать до Вермонта, но ответа не услышал — уснул крепким сном.

2

— Просыпайтесь!

Питтман почувствовал, что кто-то трясет его за плечо.

— Пора вставать.

Он медленно открыл глаза.

Джилл сидела рядом. Она была умыта, волосы причесаны. В этот ранний час девушка выглядела на удивление энергичной и, само собой, весьма привлекательной.

— А что я знаю... — сказала она. — Вы, оказывается, храпите.

— Прошу прощения.

— Никаких проблем. Вы, должно быть, совершенно без сил. Мне никогда не доводилось видеть человека, способного так крепко спать в столь неудобной позе.

— По сравнению со скамейкой в парке это просто отель «Ритц».

— Вы помните, как мы пересаживались в другой поезд?

Питтман отрицательно покачал головой. Вагон почти совсем опустел. Поблизости не было никого, кто мог бы их услышать.

— В таком случае вы весьма убедительно продемонстрировали сеанс хождения во сне, — заявила Джилл. — Держу пари, если бы не пересадка, вы не проснулись бы даже для того, чтобы сходить в туалет.

Питтман с трудом приподнялся на сиденье, где, скорчившись, провел ночь. Спина ныла.

— Где мы?

— В нескольких милях от Монтпильера, штат Вермонт. — Джилл подняла плотную штору на окне.

Хотя солнце едва взошло над горизонтом, Питтман сощурился. Его взгляду открылся ряд сосен, уступивших место покатому зеленому холму, где паслось на склоне стадо. На противоположной стороне довольно узкой долины находились невысокие, поросшие лесом горы, кое-где покрытые снегом.

— Сколько же сейчас времени?..

— Шесть пятнадцать.

— Кофе совсем не осталось?

— Только в прекрасном сне.

— В таком случае разбудите меня, пожалуйста, когда приедем на место.

— Не глупите, — строго произнесла Джилл. — Вставайте. Как только поезд остановится, я должна быть готова к пробежке.

— Вы всегда кипите энергией в такую рань?

— Нет, только с перепугу. Кроме того, для тех, кто привык дежурить ночами, сейчас не раннее утро, а скорее вечер.

— Ну, это не для меня. — Питтман ощущал резь в глазах, как от песка.

— Сейчас я вам кое-что шепну, и вы сразу проснетесь. Согласны?

— Ну, если только это что-то хорошее, пожалуйста!

— Завтрак. И я за него плачу.

— У вас нет выбора, потому что в кармане у меня ни гроша. Но, должен заметить, вы обладаете огромной силой убеждения.

3

— Монтпильер? Звучит совсем по-французски.

— Первыми поселенцами в этом районе и были французы.

— И это называется столицей Вермонта? — Питтман сидел с Джилл в ресторане за столиком у окна, из которого открывался вид на живописную улицу с домами в стиле Новой Англии. — Похоже, здесь живет не очень много людей.

— Менее десяти тысяч. А во всем штате около шестисот.

— Прекрасное место для беглецов.

— И еще для школы, изолированной от внешнего мира, где учат, как стать аристократами.

Питтман отпил немного кофе и произнес:

— В вашем голосе я уловил едва заметные нотки неодобрения.

— Едва заметные? Вовсе нет. Родители пытались воспитать меня именно таким образом — в духе снобизма. До сих пор они в ужасе от того, что их дочь — медсестра. «Ах, эти больные! Ах, эта кровь!»

— Мне кажется, у вас больше денег, чем...

— В приличном обществе это не принято обсуждать.

— С манерами у меня всегда были сложности.

— Миллионы.

Питтман моргнул и поставил стакан на стол.

— По совести, я никогда не знала, сколько именно, — продолжала Джилл. — Мои родители не говорили об этом. Мы по-разному смотрим на жизнь. Меня даже хотели в наказание лишить наследства.

— Так вот почему вы упомянули о трастовом фонде ваших дедушки и бабушки.

— Это они заработали все деньги, но сумели остаться людьми. Зато папочка с мамочкой полагают, что богатство дает им право относиться к людям свысока.

— Я смотрю, вы не на шутку рассердились.

— Я же сказала вам, что люблю людей, стараюсь им помочь, никогда не манипулирую ими. Дедушка с бабушкой предвидели семейный конфликт и открыли трастовый фонд на мое имя, подарив мне, таким образом, независимость.

— Мы с вами одинаково мыслим. Когда я был репортером...

— Были? Да вы и сейчас репортер.

— Нет. Сейчас я составитель некрологов. Но было время... еще до смерти Джереми... до того, как я развалился... Больше всего мне нравилось готовить разоблачительные статьи о коррупции среди самодовольных представителей истеблишмента, особенно в правительстве. С каким удовольствием я стаскивал их с пьедестала, заставляя в полной мере испытать ту жизнь, которую ведем мы — пасынки этого мира.

— Стаскивали с пьедестала аристократов вроде Джонатана Миллгейта?

— Я делал для этого все, что мог.

— Только никому не говорите. Не то подумают, что у вас были серьезные мотивы и что вы действительно хотели...

Она так и не произнесла «убить его». Подошла официантка, чтобы принять заказ, и Джилл замолкла. Она попросила принести грейпфрут, английскую лепешку из ржаной муки и йогурт, а Питтман — мясное ассорти и яичницу с беконом.

— Вы никогда не восстановите свою форму, — заметила Джилл.

— Но хлеб я заказал из муки грубого помола. Вы разве не обратили внимания? Кроме того, за последнее время я израсходовал столько энергии!

— Правильно. Вам недостаточно внешних опасностей, вы решили убить себя избыточными калориями.

— Побойтесь Бога. Я просто пытаюсь заправиться.

Джилл хихикнула, осмотрела уютное помещение в старинном стиле, отделанное деревом теплых тонов, и, поднявшись, сказала:

— Я сейчас вернусь.

— В чем дело?

— Кто-то оставил газету «Ю-Эс-Эй тудей».

Джилл, видимо, захотелось просмотреть газету, но когда, вернувшись на место, она взглянула на первую полосу, то пробормотала себе под нос:

— У меня вдруг пропал аппетит.

— Все так скверно?

Официантка усаживала за соседний с ними столик двух посетителей — мужчину и женщину.

Джилл передала ему газету со словами:

— Некоторые вещи лучше не произносить вслух.

Питтман пробежал глазами статью и пришел в замешательство. Набранный крупным шрифтом заголовокгласил: «Безумный составитель некрологов продолжает серию убийств». Питтман обвинялся в убийстве отца Дэндриджа, а также человека, который вместе с двумя коллегами был послан сыном Миллгейта в дом Джилл, чтобы выразить ей благодарность за самоотверженную помощь тяжелобольному государственному деятелю. Помимо всего прочего, Питтмана подозревали в похищении девушки.

— Дела — хуже не бывает, — сказал он. — Может, лучше повеситься и покончить со всем этим одним махом?

— Не смейте говорить так, даже в шутку.

Питтман подумал и сказал:

— Забавно, это действительно была шутка. Еще два дня назад я думал по-другому.

Джилл сурово взглянула на него:

— В итоге вся эта катавасия может пойти вам на пользу.

— В данный момент совсем наоборот. — Питтман показал на газету. — Давайте уйдем отсюда. У нас масса дел.

— Во-первых, найти библиотеку?

— Верно. — Питтман поднялся из-за стола. — В большинстве библиотек имеется серия справочных изданий под названием «Словарь американских биографий». В статьях указаны биографические данные, включая и образование, практически всех известных личностей в Соединенных Штатах. Из этого словаря можно узнать, учились ли в Гроллье все «Большие советники». Кроме того, библиотекарь сможет оказать нам и иную помощь.

— В чем именно?

— Скажет, как найти Академию Гроллье.

4

— Четыреста долларов, — скептически покачав головой, произнесла Джилл.

— Знаю. Я тоже не в восторге, но думаю, это лучшее из того, на что мы можем рассчитывать, — ответил Питтман. — На другую машину у нас просто не хватит денег, если даже мы выложим всю наличность.

Смахивающий на бандита дилер в галстуке бабочкой с интересом наблюдал из окна конторы, как Питтман и Джилл расхаживают вокруг серого «плимута» марки «дастер» выпуска 1975 года. В свое время двухдверный седан выглядел спортивной машиной, однако автомобильная жизнь ему досталась нелегкая, о чем свидетельствовали ржавчина на задних крыльях и трещины в виниловой крыше.

— В таком случае плюнем на наличные, — заявила Джилл. — Я выпишу чек, и мы приобретем что-нибудь получше.

— Невозможно. — Питтман припомнил интервью с частным детективом, специализировавшимся на поимке беглецов. — Чтобы проверить чек из другого штата, продавец наверняка позвонит в банк. Банк же, предупрежденный полицией, предпримет соответствующие меры. Убежден, «Большим советникам», учитывая их влияние, удастся получить в вашем банке любую нужную им информацию. И тогда сразу станет ясно, в каком районе сосредоточить поиски. По той же причине мы не сможем арендовать машину. Потому что придется использовать мою или вашу кредитную карточку. Наши имена попадут в компьютер, и тут нам конец. «Большие советники» без труда сообразят, с какой целью мы потащились в Вермонт. И когда мы появимся в Академии Гроллье, их люди уже будут нас ждать.

— Четыреста долларов. — Джилл с кислым видом еще раз исследовала проржавевший автомобиль.

— Понимаю. Для нас в настоящий момент это целое состояние. Но выбора нет. Хорошо еще, что поторговались и отстригли полсотни.

— А что, если этот драндулет развалится, как только мы съедем с площадки?

— Да как будто не должен. Взгляните на двигатель. На «дастере» установлен крайслеровский V-образный шестицилиндровик. Он вечный.

— Так вы, оказывается, еще и автомеханик.

— Чего нет, того нет.

— Откуда же?..

— Писал однажды статью о торговле подержанными машинами, тогда и узнал, как обнаружить обман при покупке.

— Какая прелесть! Не человек, а ходячий конгломерат интервью.

— Пожалуй, что так.

— Вас послушать, так нам просто повезло с этой развалиной.

— Разумеется, если дилер впридачу заполнит бензином бак и не возьмет с нас за это ни цента.

5

Они двигались от Монтпильера на северо-запад мимо тянущихся вдоль 89-й дороги гор. Мотор «дастера» гудел ровно и мощно.

— Против ожиданий машина оказалась не такой уж плохой.

Повязка на левой руке сковывала движения Питтмана, поэтому за руль села Джилл. Она опустила стекло и сказала:

— Прежний владелец машины наверняка обожал сигары.

— Зато не прожег сиденья, и они выглядят вполне прилично, чего нельзя сказать обо мне. В Гроллье нельзя показываться в таком виде.

С этими словами Питтман извлек из сумки электробритву на батарейках и принялся бриться, любуясь поросшими лесом вершинами.

— На карте, которой нас любезно снабдил дилер, этот хребет называется Зеленые горы. Странное название для места, известного скорее как горнолыжный курорт.

— Я же сказала, что первыми поселенцами здесь были французы. Проанализируйте название штата. Вермонт — это лишь иной способ сказать по-французски mont vert, что означает Зеленая гора.

— Здесь все так мирно. Интересно, что за тайну хранит Академия Гроллье? Почему «Большие советники» в панике?

— Жаль, что «Словарь американских биографий» оказался для нас практически бесполезен, — заметила Джилл. — Профессор Фолсом был прав. Как и Джонатан Миллгейт, Юстас Гэбл и Энтони Ллойд учились в Гроллье. Но в биографиях остальных советников Академия не упоминается.

— Это ровным счетом ничего не значит. Возможно, они и в самом деле там не учились, но не исключено также, что предпочли скрыть этот факт.

После поворота перед ними открылся луг, обрамленный красивыми деревьями, поросшие лесом горы. Поглощенный своими мыслями, Питтман не заметил смены ландшафта.

— Скрыть, — продолжал Питтман, — что все они учились в этом заведении.

— Но разве это могло повредить им?

— Слишком откровенное кумовство. «Кровосмесительство». Один из самых гнусных секретов правящей элиты, который может стать достоянием общественности. Несколько привилегированных школ готовят будущие сливки общества к поступлению в лучшие университеты. Юные представители истеблишмента заканчивают учебу и стекаются в Вашингтон. Там они господствуют в разных ветвях власти. ЦРУ, например, на короткой ноге с Йелем. Государственным департаментом руководят люди, окончившие Гарвард. Администрация Клинтона тесно связана с Юридической школой Йельского университета.

Установившиеся связи становятся все более специфическими. В университетах, входящих в так называемую «Лигу плюща», возникают еще и тайные общества, в самом престижном из них, именуемом «Череп и кости», могут состоять только отпрыски самых знаменитых семеек. Каждый президент распределяет важные посты среди соучеников или членов одного с ним тайного общества. Эти люди становятся послами, членами кабинета, личными советниками. Вы же знаете, как это бывает. Президент оставляет пост, и все его выдвиженцы перемещаются в частный сектор, где, став членами советов директоров крупных корпораций, используют свое влияние, манипулируя деятельностью правительства. В некоторых случаях они создают собственные консультационные центры и начинают заботиться об иностранных клиентах, которые платят им огромные суммы за то, что контакты могущественных людей используются в интересах их фирм. Именно поэтому я так хотел низвести Миллгейта до своего уровня. Он был заодно с производителями вооружений. Миллгейт выступал за наше военное участие в Корее, Вьетнаме, Панаме и Ираке, это лишь самые известные события. Но главный вопрос состоит в том, соответствовала ли эта политика интересам страны или всего-навсего являлась благом для оружейного бизнеса и счета Миллгейта в одном из швейцарских банков.

Если добираться до основ, то грандиозные масштабы коррупции в правительстве объясняются тем, что очень немногие политики или дипломаты имеют мужество поставить под сомнение поведение своих бывших одноклассников и теперешних одноклубников. «Старый добрый имярек совершил ошибку, приняв взятку. Но ведь, в сущности, он совсем неплохой парень. Зачем кидаться на него и причинять ему неприятности?» Групповые обязательства ставят значительно выше интересов американского народа. Вам доводилось слышать о так называемой «Богемной роще»?

— Нет, — ответила заинтригованная Джилл.

— Это — еще одно секретное общество, сугубо мужской клуб. Основная его цель — совместное проведение времени летом на природе, в лесах Северной Калифорнии. Членами клуба являются самые могущественные люди Соединенных Штатов: сенаторы, члены кабинета, крупнейшие финансисты и руководители корпораций. Все президенты-республиканцы, начиная с Никсона, входили в этот клуб. Члену клуба разрешается привести с собой столь же влиятельного иностранного гостя. И чем же занимаются эти могущественные люди? Они напиваются, распевают песенки у костра, разыгрывают друг друга и устраивают состязания — чья струя долетит дальше.

— Мальчишеский лагерь для взрослых, — заметила Джилл.

— Правильно. Но после того, как лесные радости заканчиваются и эти люди возвращаются на свои высокие посты, маловероятно, что один из них станет обвинять другого в недостойном профессиональном поведении. Ни за что. В «Богемной роще» это принято считать проявлением дурного тона, что, как говорится, и требовалось доказать. И это всего лишь один пример того, как клубные интересы ставятся выше интересов общества. Все насквозь протухло.

В кабине воцарилась тишина, нарушаемая лишь ровным шумом двигателя. Джилл провела машину через очередной поворот, миновав стадо рядом с ручьем, бегущим из другой долины.

Наконец девушка заговорила:

— Теперь, облегчив душу, вы, наверное, почувствовали себя лучше?

— Нет.

— Мой отец учился в Йельском университете и входил в «Череп и кости».

— Я не хотел переходить на личности.

— Но то, что вы сказали — правда. Отец работает в области международной торговли. И поскольку он был членом этого клуба, то, по-видимому, имеет преимущество перед своими конкурентами. Получает дополнительные льготы.

— А теперь представьте себе, каким влиянием пользовались «Большие советники», — сказал Питтман. — Консультанты всех президентов, начиная с Трумэна. Послы, члены кабинета. В разное время трое из них были государственными секретарями. Двое — министрами обороны. Некоторые руководителями администрации президента и советниками по вопросам национальной безопасности. Я уж не говорю об их деятельности в качестве послов в ООН, НАТО, Великобритании, СССР, Саудовской Аравии, Западной Германии и т.д., и т.п. Никогда не избирались. Постоянно назначались. Имели влияние со времен второй мировой войны. Правительство внутри правительства. В тех случаях, когда Белый дом не давал им возможности развернуться — так, как было, например, во времена Кеннеди и Картера, — они ухитрялись сохранять свое влияние, формируя внешнюю политику, как члены команд «мозговых танков», подобных Совету по иностранным делам, Рэнд Корпорейшн или Фонду Рокфеллера. Трое из «Больших советников» учились в Гарварде. Двое — в Йеле. По меньшей мере, трое из них, если не все, были учениками одной и той же частной школы. Но одного из них настолько обеспокоили обстоятельства, связанные со школой, что он хотел исповедаться, находясь на смертном одре, а остальные шли на самые крайние меры, чтобы это предотвратить.

6

В живописном городке Болтон они свернули на север и двинулись по узкой извилистой дороге, вдоль длинной долины, где многочисленные луговины то и дело сменялись сосновыми перелесками.

— Если библиотекарь в Монтпильере не ошиблась, — заметила Джилл, — то сейчас перед нами появится селение.

Питтман, прищурившись, смотрел через лобовое стекло. Какая жалость, что у него нет солнцезащитных очков!

— Там, — сказал он. — В промежутке между деревьями. Видите?

— Церковный шпиль. Прекрасно. Мы идем точно по расписанию.

Шпиль был снежно-белым, и когда они въехали в поселок, то увидели, что не только церковь, но и все здания окрашены в этот исполненный благородства цвет. На его фоне зелень казалась особенно яркой. На какой-то момент, несмотря на телефонные столбы и прочие приметы современной цивилизации, Питтману почудилось, что его перебросили во времени назад, не в такой суетливый, более спокойный век.

Селение осталось позади, и теперь Джилл вела машину вдоль светлого потока с талым снегом по берегам. Питтманом вдруг овладело тревожное чувство, и он достал из сумки кольт, который уже успел перезарядить патронами из коробки, тоже хранившейся в сумке.

Вспомнив некоторые детали из написанной им статьи об одном полицейском агенте, Питтман сунул пистолет сзади за пояс, не обращая внимания на неудобства. Под пиджаком надежнее, чем в кармане пальто. По крайней мере, незаметно. А что кольт давит на позвоночник, — неважно, можно привыкнуть.

«В прошлую среду я ощущал пистолет во рту, а теперь...»

Питтман открыл сумочку Джилл.

— Эй, что вы делаете?

— Смотрю, насколько она вместительна.

Он вновь запустил руку в свою спортивную сумку и на сей раз извлек пистолет, отнятый у убийцы в квартире Джилл, почти такого же размера, как кольт 0,45, но поменьше калибром. Это была девятимиллиметровая «беретта».

— Уж не думаете ли вы, что я стану таскать эту штуку? — запротестовала Джилл. — Я и в руках-то ее никогда не держала.

— Я тоже. Нужда заставит — таков мой девиз.

Кожаную сумку Джилл с длинным ремешком можно было носить на плече.

— Отлично, как по заказу, — объявил Питтман.

— Повторяю. Я не намерена...

— Во-первых, — перебил ее Питтман, — вам следует знать, что патроны находятся в специальном пружинном приспособлении, именуемом обоймой. Обойма вставляется в рукоятку снизу.

— Вы что, серьезно? — Джилл прищурилась, когда «дастер» вынырнул из-под крытого моста на ослепительный солнечный свет. — Подумайте о том, что я медсестра в реанимации и не одного несчастного с огнестрельными ранами пыталась спасти. Я ничего не хочу знать ни об этом, ни о каком другом пистолете. Вообще, не желаю иметь дела с оружием, а тем более держать его в своей сумке.

Питтман испытующе посмотрел на нее:

— Первый поворот направо после моста.

— Знаю! Он есть на схеме, которую нарисовали нам в библиотеке. И я хорошо помню, что говорила эта женщина.

— Я только хотел помочь.

— Не обижайтесь. Простите меня. Я вовсе не вздорная. Просто... Вы напугали меня этим пистолетом. — Все это звучало малоубедительно. — В поезде я как-то расслабилась и забыла, насколько все серьезно. Сожалею, что так получилось.

— В таком случае поворачивайте назад, — сказал Питтман.

— Что?

— Мы возвращаемся в Монтпильер, я посажу вас в нью-йоркский поезд, а сам доберусь до Академии Гроллье.

— Отправите меня в Нью-Йорк?.. Но это ничего не изменит. Охота на меня продолжается. Вы сами сказали, что на полицию мне рассчитывать нечего. Обращаться к родителям я не собираюсь. Тем более что за их домом наверняка следят. Друзей тоже не хочу подвергать риску. В общем, самое разумное — это остаться с вами. У меня просто нет выбора.

— Один заряд я уже загнал в патронник. Вам ничего не надо делать. Только нажать на спусковой крючок. Ага, вот и ворота. — Питтман показал на большую элегантную надпись: «Академия Гроллье». — А мне по душе их девиз, — добавил он. — «Лидерство — это служение».

7

Они свернули с дороги и двинулись вверх по мощеной, обсаженной деревьями аллее. Ворота в деревянном заборе были распахнуты. «Дастер» миновал небольшое сооружение, напоминавшее караульное помещение при въезде на военную базу. Однако караулка была пуста, и Питтман решил, что здание предназначено для приема почты.

Когда подъем кончился, перед ними открылся настолько захватывающий вид, что Джилл остановила машину. По обеим сторонам хребта высокие ели устремлялись к вершинам гор. Впереди и ниже деревья были выкорчеваны, и на их месте расстилался огромный луг. В долине виднелись конюшни, пасущиеся лошади, выездной круг, поле для игры в поло, а рядом несколько футбольных полей. Еще дальше поблескивало на солнце овальное озеро, и Питтман вспомнил, какое огромное значение в Гроллье придается командной гребле.

Об этом рассказал профессор Фолсом. Но больше всего поразили Питтмана здания в центре долины: традиционная церковь с белым шпилем, внушительное сооружение с колоннами (по-видимому, административный корпус) и пятнадцать строений из красного кирпича, сплошь увитых плющом.

— Спальные и учебные корпуса, — заметил Питтман. — Основательность, эффективность и функциональность, как их представляет себе истеблишмент.

Джилл удивленно подняла глаза:

— А вас, похоже, здорово заклинило на проблемах избранного общества.

— Перефразируя Уилла Роджерса, мне не доводилось встречать хорошего богача.

— Но я тоже богата.

— А ведете себя по-иному. У меня был старший брат.

Джилл удивленно посмотрела на Питтмана: при чем тут старший брат?

— Его звали Бобби. Он учил меня ездить на велосипеде и играть в бейсбол. А потом боксировать, когда я возвращался из школы после драки, с фонарем под глазом. Бобби знал все. И все умел. Он был моим идолом. Я боготворил его.

— Почему все в прошедшем времени?

— Он погиб во Вьетнаме.

— О... Простите.

— Как ему не хотелось ехать туда, — продолжал Питтман. — Он не верил в справедливость этой войны. Но мои родители были бедны, и Бобби не имел средств на обучение в колледже. Иначе получил бы отсрочку, как сынки богатых родителей. В каждом письме он не уставал повторять, что в его части служат только представители низших слоев общества, далеких от истеблишмента. Брат, конечно, употреблял более крепкие выражения. Еще он писал о дурном предчувствии, о том, что не вернется домой. И предчувствие сбылось. Бобби погиб от американских снарядов, выпущенных по ошибке. От того, что официально именуется «дружественным огнем». Я ежедневно навещал его могилу. В то время я думал, насколько легко богатым начинать войны, зная, что их дети не должны сражаться.

Позже, когда, поработав на стройках, я накопил денег на колледж, то понял еще кое-что. Богатые наживаются на войнах. Именно поэтому я стал журналистом. Чтобы охотиться за негодяями. Чтобы отомстить за брата.

— Простите меня, — повторила Джилл.

— И вы меня, — ответил Питтман, разглядывая забинтованную руку. — Все это как-то само собой выплеснулось наружу.

Джилл коснулась его руки.

8

Все здания расположились вокруг прямоугольной площади, напоминавшей военный плац. По периметру плаца шла мощеная дорога, и Джилл готова была оставить машину на ней, но вовремя заметила стоянку рядом со зданием, которое они приняли за административное. На стоянке уже было запарковано машин пятнадцать.

Питтман вылез из «дастера». Кольт под пиджаком давил на спину. Он с ужасом подумал о том, какой длинный прошел путь с момента попытки самоубийства в среду, если считает сейчас оружие за поясом вполне ординарным явлением.

Джилл закрыла дверцу на ключ и, обойдя машину присоединилась к Питтману. Ее кроссовки, джинсы и свитер остались в маленьком чемоданчике на заднем сиденье. Расклешенная юбка песочного цвета, темно-зеленый жакет и желтая блузка, купленная в Монтпильере, были ей очень к лицу. Питтман, до сих пор видевший Джилл в традиционной молодежной одежде, вдруг обнаружил, что линии ее ног так же изящны, как и линия шеи.

— Готовы?

Джилл нервно вздохнула и кивнула, поправляя сползавший с плеча ремешок сумочки.

— А он тяжелый.

— Забудьте, что там оружие.

— Легко вам советовать. Я все же не понимаю, почему нельзя пистолет оставить в машине.

— Потому что события развиваются совсем не так, как я предполагал.

Они вышли с парковочной площадки и увидели, как пустынная площадь, на которой маячили несколько фигур уборщиков, неожиданно стала заполняться спешащими учениками сразу после того, как в некоторых зданиях зазвонили колокола. Мальчики в униформе: серых брюках, темно-синих блейзерах и красных в полоску галстуках — с деловитой поспешностью выбегали из учебных зданий, устремляясь через плац к большому дому напротив церкви.

— Учебная пожарная тревога?

Джилл посмотрела на часы:

— Полдень. Время ленча.

К ним подошел юноша лет пятнадцати.

— Могу ли я быть вам полезным, сэр?

— Нам нужна школьная библиотека, — сказал Питтман.

Юноша указал влево.

— В четвертом здании, сэр. Может быть, желаете встретиться с мистером Беннетом?

— Мистером Беннетом?

— Директором Академии.

— Нет необходимости беспокоить его. Благодарю за помощь.

— К вашим услугам, сэр.

Юноша повернулся и заспешил на противоположную сторону площади, к зданию, за дверями которого исчезали остальные школьники, ухитрявшиеся, несмотря на поспешность, сохранять достоинство джентльменов.

— Он будет достойным представителем вашингтонского общества, — заметил Питтман.

Они с Джилл двинулись в направлении, указанном юношей, и вскоре достигли здания, где над дверью была цифра 4. С залитого солнцем двора они вступили в прохладу хорошо освещенной лестничной клетки. Пахнущие воском ступени вели как вверх, так и вниз.

В помещении царила зловещая тишина.

— Весьма сомнительно, что библиотека расположена в цокольном этаже, — сказала Джилл. — Как правило, там повышается влажность, что вредно для книг.

Согласно кивнув, Питтман поднялся на первый этаж. Его шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Почти все двери были открыты. За одной виднелись учебные столы с компьютерами. За другой — магнитофоны и наушники. Здесь, видимо, изучали языки.

Когда Питтман подошел к третьей двери, из нее вышел уже немолодой, лет шестидесяти, мужчина в такой же униформе, как и школьники. Невысокий, полноватый, с пегими усами и жиденькими седыми волосами.

В руке он держал ключ — видимо, собирался запереть дверь. Он поверх очков уставился на Питтмана и Джилл.

— А я как раз собираюсь на ленч. Чем могу быть полезен?

— Нам сказали, что в этом здании расположена библиотека.

— Да, это так. — Человек откашлялся.

— Здесь хранятся старые ежегодники и остальная литература такого рода? — поинтересовался Питтман.

— Ежегодники хранятся в архивной секции. — Человек внимательно смотрел на Питтмана. — Мне кажется, сэр, мы с вами никогда не встречались. Что именно хотели бы вы узнать?

— Питер Логан. Независимый журналист. Решил приступить к работе над книгой, которую обещал самому себе написать обязательно.

— К работе над книгой?

— Об Академии Гроллье. В ней обучалось так много выдающихся людей, посвятивших себя служению нашему обществу.

— Вы не ошибетесь, если скажете, что в этом смысле мы значительно превысили свою квоту. Но боюсь, наши выпускники будут против любого вторжения в их личную жизнь.

— Они могут не беспокоиться. Упор в книге будет сделан на Академии как таковой. Полагаю, она сможет послужить примером для других школ, если я опишу принятую здесь превосходную методику обучения. Наша страна находится в кризисе. Система образования требует изменений... Меня волнует наше будущее. Необходима модель, и я не вижу модели лучшей, чем Академия Гроллье.

Человек сурово сдвинул брови и торжественно кивнул.

— Во всей Америке не найти лучшего учебного заведения. Итак, к какого рода исследованиям вы намерены приступить?

— Для начала, мистер?..

— Карадин. Я главный библиотекарь.

— Значительная часть книги, естественно, будет посвящена педагогическим теориям, господствующим в Академии. Но изложить их необходимо на фоне широкой исторической перспективы. Когда Академия была основана. Кем. Как развивалась. Имена знаменитостей, вышедших из ее стен. Прежде всего, полагаю, не мешало бы изучить ваши архивы. Просмотреть ежегодники, например. На фотографиях видно, как изменился внешний вид Академии за истекшие годы. Может быть, мне удастся установить, что Гроллье дала стране больше знаменитых людей, чем принято считать. Фигурально выражаясь, прежде чем погрузиться в глубины, я хотел бы снять сливки.

— Весьма разумный метод. Архивы расположены... — Карадин бросил взгляд на часы. — Простите. Во время ленча у меня встреча с библиотечным комитетом, а я уже опаздываю. Боюсь, что не смогу показать вам архивы. Если вернетесь к часу дня... Глава нашей трапезной, несомненно, будет рад покормить вас.

— Благодарю, мистер Карадин, но мы с помощницей позавтракали довольно поздно. Говоря по правде, мне просто не терпится приступить к делу. Может быть, допустите нас в архивы, и мы ознакомимся с материалами, пока вы встречаетесь с членами совета? Я не хотел бы причинять вам ни малейшего беспокойства. Уверен, у вас есть дела более важные, чем созерцать, как мы копаемся в журналах.

Карадин вновь посмотрел на часы.

— Но я уже должен быть... Ну, хорошо. Ничего страшного не произойдет. Архивы этажом выше. Правая дверь направо.

— Не будете ли вы так любезны открыть нам ее, мистер Карадин? Больше мы вас не станем беспокоить.

— Поднимайтесь. — Карадин прошел мимо них к лестнице. — Дверь не заперта. За редким исключением двери в Гроллье не запираются. В этой школе учатся джентльмены. Мы полагаемся на законы чести. За сто тридцать лет существования школы не было ни единого случая кражи.

— Именно это я всегда утверждал. Ваша школа — образец для остальных. Обязательно приведу ваши слова в книге.

— Я ужасно опаздываю, — пробормотал главный библиотекарь, развел руками и заспешил вниз по лестнице к выходу.

9

Наружная дверь здания захлопнулась с глухим стуком. Питтман прислушался к пронесшемуся эху, повернулся к Джилл и жестом указал на ведущие вверх ступени.

— Надеюсь, он будет вкушать неторопливо.

Этажом выше первая дверь направо была с матовым стеклом. Питтман, нервничая, потянулся к ручке, не ошибся ли Карадин и не окажется ли дверь запертой. Но ручка повернулась без труда, и, облегченно вздохнув, Питтман вошел внутрь.

Помещение оказалось значительно больше, чем он ожидал, и было залито светом, проникавшим сквозь несколько окон. Книжные полки тянулись вдоль стен и по всему залу, как это принято в библиотеках. На полках кроме книг — разнообразные коробки и пачки бумаг.

Джилл закрыла дверь и огляделась.

— Просмотрите полки вдоль стен, а я займусь центральными.

Минут пять они посвятили поискам.

— Здесь, — сказала Джилл.

Питтман подошел и сел у книжных полок, на которые указала девушка. На корешках книг большого формата, переплетенных в черную кожу, были золотом вытеснены годы, начиная с 1900-го. Тома располагались в хронологическом порядке и стояли в несколько рядов.

— Со слов Карадина я понял, что школа существует сто тридцать лет, — заметил Питтман. — Где могут быть остальные ежегодники?

— Вполне вероятно, что традиция их публикации возникла лишь с начала века.

— Возможно, — пожал плечами Питтман. — Миллгейту исполнилось восемьдесят. Допустим, он окончил Академию в восемнадцать, следовательно, его последний семестр в Гроллье был...

— Весной 1933 года, — закончила Джилл.

— Как вы ухитрились так чертовски быстро вычислить?

— Я всегда была на короткой ноге с цифрами. Не забывайте о моем богатстве. — Шуткой она хотела снять напряжение. — Правда, Миллгейт мог окончить школу и в семнадцать лет.

— Остальные «Большие советники» не обязательно ровесники Миллгейта. Просмотрим на всякий случай несколько лет в обе стороны. Скажем, с 1929-го по 1936-й.

— Прекрасно, — ответила Джилл. — Я возьму до 1932 года, вы — остальные.

— Здесь есть стол.

Усевшись друг против друга, они сложили ежегодники стопками и принялись за чтение.

— Хорошо, что списки учеников составлены по алфавиту. Это сэкономит нам время.

Питтман перевернул страницу и сказал:

— Нам уже известно, что Миллгейт, Юстас Гэбл и Энтони Ллойд окончили Гроллье. Остались — Уинстон Слоан и Виктор Стэндиш. И еще один, которого необходимо отыскать.

— Кого именно?

— Данкан. Его имя Миллгейт произнес с нажимом, как и название Академии. Видимо, тут существует какая-то связь. Проблема в том, что Данкан может быть как именем, так и фамилией.

— Выходит, надо проверить всех учеников в каждой из этих книг.

Они принялись сосредоточенно перелистывать страницы.

— Умерли, — пробормотал Питтман.

Джилл с удивлением подняла на него глаза.

— Старые фотографии всегда действуют угнетающе.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Почти все эти юноши давно истлели в могилах. А здесь, на снимках, они в расцвете сил.

Питтман вспомнил, с какой жадностью вглядывался в каждую фотографию своего умершего сына, и во рту у него пересохло.

— Юстас Гэбл, — сказала Джилл. — Я нашла его. Девятьсот двадцать девятый. Учащийся первого года.

— Точно. Я обнаружил его в 1933 году, но уже как ученика выпускного класса. А вот Энтони Ллойд. Девятьсот тридцать третий. Тоже выпускник.

— Первогодок в 1929-м. Здесь же Миллгейт.

— Но что толку от всего этого? Мы и так знали, что они здесь учились.

— Постойте! — воскликнула Джилл. — Еще один.

— Кто?

— Уинстон Слоан. Поступил в 1929 году.

— Итак, я оказался прав. Сукин сын тоже учился здесь, но не пожелал включить этот факт в биографические сведения, сообщенные им составителям «Словаря».

— А вот и Виктор Стэндиш! — возбужденно выпалила Джилл.

— Вот теперь все негодяи на месте.

— Нет необходимости просматривать оставшиеся книги, — сказала Джилл. — Имена будут повторяться из года в год. Они поступили в 1929 году и закончили в 1933-м.

— А как быть с Данканом? Я не нашел ни одного ученика с таким именем или фамилией. Что хотел сказать Миллгейт? Какая связь между?..

10

На фоне матового стекла двери возникла чья-то тень. Даже не глядя в ту сторону, Питтман почувствовал движение и повернулся в тот самый момент, когда дверь распахнулась. В комнату широким уверенным шагом вошел мужчина лет пятидесяти, в униформе Академии Гроллье: серых брюках, темно-синем блейзере и с красным в полоску галстуком. Высокий, прямой, как палка, с острым подбородком, тонким аристократическим носом и величественным взглядом императора.

— Не соблаговолите ли сказать, что вы здесь делаете?

Питтман поднялся:

— Весьма охотно. Я задумал написать книгу о вашей школе, и...

— Вы не ответили на мой вопрос. Что вы здесь делаете?

Питтман посмотрел на него с наигранным удивлением.

— Ведем исследования. В данный момент просматриваем школьные ежегодники.

— Без разрешения.

— Мистер Карадин, главный библиотекарь, сказал, что мы можем...

— Мистер Карадин не уполномочен давать подобные разрешения.

— Тогда кто, не откажите в любезности сказать...

Глаза человека сверкнули огнем.

— Только я. Я руковожу Академией.

— О, мистер Беннет! — Питтман вспомнил имя, названное школьником. — Мы хотели с вами поговорить, но вы ушли на ленч, и мы решили пройти пока сюда.

— Но встреча со мной не принесла бы вам желаемых результатов. Необходимо следовать установленному порядку. Представить письмо с обоснованием, заполнить нужные формы.

— Письмо? Формы? Не вы единственный можете дать разрешение... Так, по крайней мере, я понял из ваших слов.

— Я только сказал, что являюсь руководителем Академии. Но есть еще попечительский совет, и с ним необходимо проконсультироваться, коль скоро речь идет о вопиющем нарушении прав личности. Я имею в виду ваше намерение написать книгу.

— Но моя книга послужит лишь на пользу...

— Простите, но я вынужден вас попросить удалиться.

«Если он еще раз прервет меня...» — подумал Питтман, а вслух сказал:

— Как вам будет угодно. Весьма сожалею о возникшем недоразумении. Будет, пожалуй, лучше, если мы пройдем в ваш кабинет и попытаемся его разрешить.

— Недоразумение тут совсем другого рода. Я прошу вас покинуть не библиотеку, а территорию Академии.

Беннет посмотрел на Питтмана и указал пальцем на дверь.

— Что ж. — Питтман изо всех сил старался держать себя в руках, вдруг подумав о том, что Джилл стоит рядом с ним. — Буду иметь честь направить вам письмо с изложением своей просьбы.

— Вряд ли вы этим чего-нибудь достигнете.

— Понимаю.

— Всего хорошего.

— Всего хорошего.

11

— Гостеприимное местечко, — заметила Джилл, выруливая со стоянки.

— Да. Меня вышибали из множества мест, но из школы ни разу.

Джилл вела машину по мощеной дороге, огибающей плац. Они миновали несколько учебных зданий, административный корпус и направились вдоль долины по направлению к воротам.

— Он все еще смотрит? — спросила Джилл.

Питтман оглянулся.

— Торчит у здания библиотеки. Кожей чувствую, как он взглядом сверлит мне спину. Мистер Сильная личность.

Джилл объехала конюшни и вывела машину к лугу. Здесь начинался подъем на холм.

— С чего это он завелся? Неужели обиделся, что мы обратились не к нему, а к главному библиотекарю?

— Что толку было обращаться к нему? А так мы хотя бы успели познакомиться с архивами. Взгляните, за нами хвост.

— Да, вижу в зеркале заднего вида. От школы отъезжает коричневый универсал. Люди Миллгейта? — Питтман почувствовал, как напряглась Джилл. — А что, если здесь ожидали нашего появления?

— Вряд ли. В этом случае они начали бы действовать раньше.

— Если не побоялись бы поднять шум прямо на территории школы. Кругом дети. Слишком много свидетелей. Может быть, через несколько миль, уже на дороге, они нас догонят и...

Машина достигла гребня холма. Отсюда дорога круто шла вниз к сооружению, напомнившему Питтману караульную будку. Он вытащил из-под ремня полуавтоматический кольт.

— Зачем это? — нервно спросила Джилл.

— Так. На всякий случай.

Наконец они миновали «караульную будку», выехали из ворот и оказались на неширокой дороге.

— Нет, не налево. В противоположном направлении, — сказал Питтман.

— Но на Монтпильер как раз налево.

— Именно этого от нас и ждут. Если в той машине люди Миллгейта. Сейчас они за гребнем холма и нас не видят.

Джилл так резко свернула, что шины взвизгнули. Потом резко нажала на педаль акселератора. Питтмана бросило на спинку сиденья, и, пока не закончился поворот, ему пришлось держаться за ручку на приборной доске.

Дорога была окаймлена соснами.

— Полегче.

— Что-то не так?

— Нет, все в порядке. Вы отлично водите. Но нам необходимо съехать с дороги. Ищите... Да, вон там. Разрыв между деревьями.

Джилл, быстрее, чем ожидал Питтман, нажала на тормоз, вывернула руль и бросила машину на заросшую подлеском просеку, постепенно исчезавшую в глубине леса. «Дастер» продирался сквозь невысокую поросль. Лучи солнца лишь местами пробивались сквозь кроны деревьев. Толчок от удара шины о выступающий из почвы камень еще глубже вдавил Питтмана в сиденье.

Он обернулся:

— Стойте. С дороги нас уже не видно.

Как только машина остановилась, Питтман распахнул дверцу и выскочил наружу. Пригнувшись, он осторожно пробирался между деревьями с тем, чтобы выйти к повороту дороги. Очутившись вблизи от него, Питтман замедлил шаг, переступил через поваленное дерево и двинулся дальше. Едва выступив из тени деревьев, он бросился на землю. С того места, где он находился, видны были чуть слева открытые ворота, ведущие в Академию. Из-за вершины холма вынырнул универсал и поспешно покатил к выходу. На передних сиденьях Питтман разглядел двух мужчин атлетического сложения и даже выражение их лиц, недовольное и разочарованное.

К удивлению Питтмана, преследователи не стали выезжать на дорогу, чтобы броситься в сторону Монтпильера вслед за «дастером». Вместо этого машина юзом подкатила к воротам и замерла. Из нее с сердитым видом вылезли двое. Они захлопнули створки ворот, скрепили их цепью и навесили замок. Только теперь на одной из створок Питтман заметил щит с надписью:

«Вход строго запрещен. Нарушителей ждет наказание».

«Еще какое», — подумал Питтман, наблюдая, как атлеты прошли к своей машине, хлопнули дверцами и двинулись вверх по холму в направлении школы.

Автомобиль скрылся за гребнем. Питтман подождал немного, чтобы полностью удостовериться в безопасности, не спеша поднялся с земли и повернулся в сторону леса: из кустов вышла Джилл.

— Ничего не понимаю, — сказала она. — Если это люди Миллгейта, почему они нас не стали преследовать?

— Возможно, получили распоряжение не покидать территорию Академии. — С этими словами Питтман вошел в тень деревьев.

— Скорее всего, какие-нибудь скромные преподаватели физкультуры в Гроллье, — предположила Джилл. — Тренер футбольной команды. Инструктор по гребле. Беннет послал их убедиться в том, что чужаки покинули территорию частного владения. Задержись мы, нас выпроводили бы силой.

Питтман перешагнул через ствол поваленного дерева.

— Теперь в Гроллье ждут прибытия подкрепления. Беннет был раздражен гораздо сильнее, чем того требовали обстоятельства. Кто-то наверняка предупредил его о возможности появления в школе нежелательных посетителей.

— И сейчас, надо полагать, он связался с кем надо по телефону.

— Верно, — ответил Питтман. — Если, конечно, убежден, что мы навсегда оставили Академию.

— А разве это не так? — заволновалась Джилл. — Вы хотите сказать, что не намерены возвращаться в Монтпильер?

— А что нам там делать? — Впереди между деревьями Питтман увидел серый «дастер». — Разве у нас есть какие-то другие варианты?

— Ну, а здесь что нам делать? Никакого Данкана мы не нашли. Может, он и не учился в Гроллье. Миллгейт мог просто бредить.

— Нет. Я должен это проверить. — Питтман влез в «дастер», откинулся на спинку сиденья. — Я возвращаюсь. Этой же ночью.

12

При свете молодого месяца в совершенно безоблачном небе Питтман перебрался через доходящую ему до груди ограду и вошел в тень деревьев. Одет он был в кроссовки и темный свитер, которые хранил в сумке. Черную вязаную шапочку, черную куртку и черные же перчатки. Все это и еще поясную сумку он купил в небольшом селении, в десяти милях от школы. Куртка имела объемистые карманы, и в одном из них сейчас находился кольт, а в другом — небольшой фонарь.

Питтман осторожно пробрался между деревьями и скоро вновь оказался на открытом месте, залитом лунным светом. Он опустился на корточки, вглядываясь в неясные силуэты зданий школы. Было около полуночи. Во всех корпусах, кроме административного, окна были темны. Уличные фонари освещали площадь и пространство перед входными дверями. Никакого движения на территории не было.

Тем не менее Питтман выжидал, оценивая ситуацию. Прогноз погоды, переданный по радио в машине, оправдался: было холодно и при дыхании Питтман видел, как изо рта идет пар. Он дрожал, но не столько от холода, сколько от страха. В Скарсдейле он тоже нервничал, но совсем по-другому. Ведь тогда он собирался покончить с собой, и взяло верх чувство фатальной неизбежности. Но теперь...

" — Итак, — спрашивал себя Питтман, — как же обстоит дело теперь?

— Ты, бесспорно, боишься. Боишься смерти. Значит, тебе есть что терять?

— Но что?

— Джилл?"

Эта мысль поразила его.

«На что ты надеешься?»

«Надежда». Это слово давно исчезло из его словаря. Теперь надежда вновь появилась. А вместе с ней и страх.

Питтман начал спуск по поросшему травой склону. Ничто не нарушало тишины, даже воздух словно замер, и только лицо ощущало слабое прикосновение ветерка. В сырой траве кроссовки пропитались влагой и холодили ноги. Не обращая на это внимания, Питтман не сводил глаз с выездного круга, а затем и с футбольного поля, пока продвигался мимо них. Силуэты школьных зданий четко вырисовывались на фоне гор.

Питтман много написал о войне и хорошо понимал, что снайперу с телескопическим прицелом ночного видения ничего не стоило его убить. Но с каждым шагом, с каждой секундой он чувствовал себя все увереннее. Не исключено, что здесь ему ничего не грозит, и все окажется значительно легче, чем он думал.

Где-то позади заржала лошадь, и Питтман замер, опасаясь, как бы этот звук не привлек чье-то внимание. Едва ржание смолкло, Питтман снова стал двигаться и ускорил шаг, чтобы поскорее оказаться в спасительной тени одного из зданий.

Снова воцарилась тишина. Двигаясь настолько быстро, насколько позволяла осторожность, Питтман обошел по периметру второе здание, стараясь не попадать в полосу света у входа. Он пересек площадь и, прижавшись спиной к стене, принялся изучать мельчайшие детали, различимые в окружающей темноте. Все его чувства были обострены до предела, он уже прошел в глубь территории, и это вселяло уверенность. Но страх не проходил. Он не мог унять дрожь, опасаясь, что в тишине таится опасность.

Питтман заставил себя оторваться от стены и перебежал к библиотеке. Но войти в освещенное пространство перед дверьми не осмелился, а отыскал запасной выход и повернул ручку. Увы! Дверь была заперта. А ведь главный библиотекарь хвастливо заявил, что в школе действует закон чести, и двери оставляют открытыми. Но, видимо, это появление Питтмана с Джилл так встревожило главу Академии. Беннет наверняка был предупрежден о возможности появления нежелательных посетителей.

«Но почему? — думал Питтман. — Что люди Миллгейта пытаются скрыть?»

Находясь в библиотеке, Питтман не обнаружил никаких признаков системы сигнализации. «По крайней мере, хоть об этом можно не беспокоиться», — думал Питтман, вынимая отмычки из рукоятки своего знаменитого ножа.

Скрежет металла заставил его поморщиться. Он был настолько резким, что вполне мог привлечь внимание. И все-таки Питтман продолжал освобождать одну защелку за другой, не ослабляя давления на цилиндр. Наконец цилиндр начал вращаться. Язычок замка освободился, и Питтман осторожно повернул ручку двери, опасаясь, что в помещении кто-нибудь есть. Он вытащил пистолет и, держа его здоровой рукой, просунул в щель, а забинтованной готов был в любой момент захлопнуть дверь.

Питтман прислушался. Шум, произведенный взломом, не вызвал тревоги. Все было тихо. Затаив дыхание, Питтман вглядывался во мрак. Прошла минута. И если совсем недавно он дрожал от холода, то теперь обливался потом. Заперев наконец за собой дверь, он нащупал ведущие наверх ступени, бесшумно поднялся на второй этаж, снова прислушался и подошелк архиву. За матовым стеклом виден был лунный свет, проникающий в хранилище. Питтмана нисколько не удивило, что дверь заперта.

Он быстро открыл замок, вошел внутрь и пригнулся, выжидая. Будь бандиты где-то здесь, они давно напали бы на него. И, досчитав до тридцати, Питтман решил рискнуть. Он запер дверь на замок, пересек комнату и опустил шторы. Потом встал между центральными полками и включил фонарик, направив хилый лучик на пол, чтобы из окон не было видно света. Лишь приняв все эти меры предосторожности, Питтман подошел к полкам с ежегодниками, которые он и Джилл изучали сегодня около полудня.

К немалому его удивлению, полки оказались пусты. Все ежегодники с 1929 по 1936 год исчезли. В надежде, что журналы на столе, за которым они с Джилл работали днем, Питтман обернулся, но тонкий лучик фонаря скользнул по гладкой поверхности стола. Ежегодников там не было. По-видимому, их унес Беннет.

«Господи, что же теперь?» — подумал Питтман.

По-прежнему истекая потом, он тяжело опустился на пол и прислонился спиной к полкам.

"Просмотри другие ежегодники, — сказал он себе. — Проверь 1937 год.

Но зачем? Какой смысл? К тому времени все «Большие советники» уже окончили школу.

А есть ли у тебя иные варианты?

Может быть, стоит просмотреть и другие документы?"

Днем, когда они с Джилл осматривали хранилище, их внимание привлекли школьные ежегодники. Тогда Питтман не обратил особого внимания на перевязанные пачки и коробки. На многих из них было напечатано: «РЕЗ.ПО СЕМ.». За надписью следовали цифры — «51 — 52», «52 — 53», «53 — 54» и так далее. Нехватка времени днем помешала ему исследовать содержимое коробок. Теперь же, не имея выбора, он поднялся на ноги, включил фонарик и направился к полкам.

В первой взятой наугад коробке лежали аккуратно уложенные коробочки с катушками микрофильмов. До Питтмана дошло, что аббревиатура «РЕЗ.ПО СЕМ.» означает «результаты по семестрам», а цифры указывают на весеннюю и осеннюю сессии каждого учебного года. Например, осень 1949 — весна 1950 года. Следующий учебный год начинался осенью 1950-го и продолжался до весны 1951-го. Поэтому цифры повторялись, перекрывая одна другую. Со временем места для хранения документов не стало хватать (не говоря об угрозе пожара), и бумажные листы были перенесены на пленку, что оказалось весьма удобно для школы и удручающе неблагоприятно для Питтмана.

Итак, что же делать? Может быть, украсть пленки за весь период обучения «Больших советников»? Но он все равно не сможет прочесть их.

Катушки можно принести в библиотеку, где есть прибор для чтения микрофильмов.

А что, если в них имеется очень важная информация. Нет, он не может уйти, пока...

Но если есть микрофильмы, значит...

Питтман припомнил, что в прошлое свое посещение заметил на столе справа от двери громоздкий предмет, прикрытый чехлом. Форма предмета говорила сама за себя. Питтман подошел к столу, снял чехол и обнаружил под ним, как и надеялся, прибор для просмотра микрофильмов. Но, едва нажав на кнопку выключателя, пришел в ужас от гудения вентилятора охлаждения и от матового сияния экрана.

Преодолевая страх, Питтман вернулся к коробкам, проверил надписи и рассортировал коробки с микрофильмами, обнаружив вскоре одну за 1931 — 1932 годы. Он прикрепил пленку к бобине машины, протиснул ее под увеличительной линзой и принялся изучать изображение на экране.

Перед ним оказался список учеников и их окончательные оценки по курсу «Древней истории (1)». Имена «Больших советников» в списке не значились. Он прокрутил пленку дальше, опустив оценку индивидуальных успехов учащихся, остановился на «Классической литературе (1)» и вновь, к своему величайшему разочарованию, обнаружил, что «Большие советники» не слушали этот курс.

«Если продолжать в таком темпе, то один ролик займет несколько часов. Должен быть более эффективный способ».

«Древняя история (1)»? «Классическая литература (1)»? Цифры означали, что существовали курсы 2, 3 и, может быть, 4. Догадка обожгла мозг. Обучение в Гроллье продолжалось четыре года. «Большие советники» в 1931 — 1932 годах были первогодками. Их имена должны быть среди младшеклассников, в последней четверти ролика. Питтман поспешно прокрутил пленку, игнорируя курсы, обозначенные цифрой 2. Достигнув тройки, он замедлил просмотр и обнаружил курс «Истории Британской империи», который слушали все пять «Больших советников» и по которому имели высшие оценки. Питтман нашел еще несколько предметов: «Английскую литературу», «Историю Европы», «Древнегреческую философию» и «Латинский язык», которые столь же успешно изучали все «Большие советники». Но ни в одном из классов он не встретил упоминания о Данкане.

Он прокрутил пленку до курса «Политические науки» и весь напрягся. Этот курс слушали всего шестеро учащихся — пять «Больших советников» и молодой человек по имени Деррик Мичэм.

Питтман задумался. Когда Джилл поделила между ними ежегодники, ему достались журналы за 1933 — 1936 годы. Ему было известно, что «Большие советники» окончили Академию Гроллье в 1933 году. Но теперь казалось, что, внимательно изучая букву "М" в поисках Миллгейта, он не встречал в ежегоднике за 1933 год никакого упоминания об учащемся по фамилии Мичэм.

Конечно, память могла подвести. И все-таки...

Питтман прокрутил пленку вперед к оценкам весеннего семестра за этот предмет и негромко присвистнул от изумления. Список сократился от шести до пяти имен.

Деррик Мичэм больше не числился среди учеников Академии.

"Но почему? — размышлял Питтман. — Может быть, заболел? За предыдущие семестры он получал только наивысшие оценки, так что из-за трудностей в учебе не мог оставить курс «Политические науки». Кроме того, Питтман подозревал, что учащиеся в Гроллье не могли выбирать для себя сами программу и отказываться от того или иного курса. Скорее, Академия отказывалась от своих учеников.

Но вопрос «почему?» не давал Питтману покоя. Теперь он был убежден, что память его не подвела. Деррик Мичэм не значился в ежегоднике за следующий год. Питтман почесал переносицу и машинально бросил взгляд на нижнюю часть экрана, где видна была подпись преподавателя. И тут его словно ударило током. Он разобрал замысловатый росчерк пера учителя. С большим трудом он смог совладать с волнением и восстановить дыхание.

Данкан Клайн.

"Боже мой, — подумал Питтман. — Данкан вовсе не был учеником, а преподавателем. Прямая связь с Гроллье. Данкан Клайн учил Миллгейта. Учил их всех. Всех «Больших советников».

13

Питтман замер, услышав шум. Сквозь гудение вентилятора в приборе до него донеслись шаги на лестнице. И голоса громко спорящих между собой людей.

Он в испуге выключил прибор.

— Трудно поверить, что вы не выставили охрану.

— Но они оба уехали. Я проверил.

Голоса звучали все громче.

— Вы проследили за ними?

— До границы нашей территории.

— Глупее не...

— Хорошо, что мы сюда прилетели.

— Наружная дверь заперта. Значит, архивы в безопасности.

— Это еще неизвестно.

На площадке за дверью вспыхнуло электричество, и за матовым стеклом появились тени нескольких мужчин.

— Я изъял ежегодники, которые их интересовали.

— А чем еще они могли, по-вашему, заинтересоваться?

Кто-то попытался повернуть ручку двери.

— Заперта.

— Да, на всякий случай я закрыл и эту дверь. Говорю же вам, здесь никого не было.

— Нечего рассуждать! Открывайте эту проклятую дверь.

Страх сдавил Питтману грудь, не давая дышать. В отчаянии он метнулся в глубину комнаты, стараясь сообразить, где бы спрятаться. Он припомнил, как выглядело помещение при свете дня. Второго выхода нет. Спрятаться негде. Разве что под стол?

Но там его сразу обнаружат. Остается единственная возможность.

Окна. Он подбежал к окну, поднял штору, рванул вверх раму, и тут до него донеслись слова:

— Быстрее!

— Я уловил какой-то звук!

— Там кто-то есть!

— Послушайте, зачем вам пистолеты? — Питтман узнал слегка гундосый голос Беннета.

— Убирайтесь прочь!

Питтман выглянул из окна. Ничего, за что можно было бы ухватиться, чтобы спуститься вниз. А там, у самой стены, цветник.

— Я открою дверь, а ты, как только войдешь, ныряй влево. Пит двинется вперед, а я направо.

Питтман изучил голый безлистный плющ, вьющийся по стене здания. Лозы на ощупь казались сухими и хрупкими. Но все равно придется рискнуть. Он протиснулся в окно, повис на плюще и начал спускаться, надеясь, что внизу в темноте его никто не подстерегает.

— Итак, считаю до трех.

Надо было торопиться. Плющ, на котором он повис, захрустел и стал отделяться от кирпича.

Он слышал, как наверху что-то стукнуло — это распахнулась дверь в хранилище, и в тот же момент плющ полностью отделился от стены. Питтман едва держался, хватаясь за кирпич и царапая руки, в отчаянной попытке вцепиться в плющ, еще прикрепленный к стене. Левая рука, раненная, бездействовала. Зато правая сработала как надо и ухватилась за лозу. Но в тот же момент лоза оторвалась от стены. Он с трудом успевал вцепиться в очередную лозу. Наконец он коснулся земли, вовремя согнув ноги в коленях, весь собравшись и перекатившись на спину.

— Там! — раздался громкий крик из окна.

Питтман вскочил и помчался за угол соседнего здания. Что-то ударило в траву совсем рядом с ним. Он услышал негромкий звук, словно кто-то стукнул кулаком по подушке. Стреляли из оружия с глушителем.

Выброс адреналина в кровь подстегнул его. Следовало предотвратить следующий выстрел, и Питтман, повернувшись, поднял свой кольт и выстрелил. В тишине ночи грохот крупнокалиберного пистолета прозвучал, как удар грома. Пуля попала в верхнюю часть окна, разбив стекло.

— Господи!

— Ложись!

— Во двор! Пешим ему далеко не уйти.

Питтман еще раз выстрелил. Не целясь, наугад, лишь бы произвести шум. Чем больше шума, тем лучше. В окнах спальных корпусов стал появляться свет.

Питтман побежал мимо кустов, укрылся за угол соседнего здания и попытался сориентироваться в темноте. «Как, черт побери, выбраться отсюда?» Он выскочил из-за дома и устремился в сторону темного луга. Пули свистели, подгоняя его. Вдруг он заметил слева движущуюся тень и выстрелил. В ответ мимо пролетела еще одна пуля. Взревел двигатель, засверкали фары, машина устремилась к лугу на перехват Питтмана.

Открытым оставалось лишь одно направление, и Питтман резко повернул направо. Он бежал зигзагами, забрав еще больше вправо, когда очередная пуля просвистела у виска. В темноте Питтман полностью утратил ориентировку и, к своему ужасу, обнаружил, что бежит назад в направлении школы. Усиливавшийся шум поднял на ноги почти всех учащихся, и то в одном, то в другом окне вспыхивал свет. Чувствуя, что его загоняют в угол, Питтман избрал единственно возможный путь. Он толкнулся в заднюю дверь ближайшего дома, моля Бога о том, чтобы она не оказалась запертой. Дверь распахнулась, и Питтман, влетев в здание, тотчас захлопнул и запер ее. Очень вовремя, так как в дверь тут же ударила пуля. Питтман помчался по коридору.

Он выиграл всего несколько секунд, и как только выйдет из тени здания...

И здесь невозможно спрятаться. Они не прекратят поисков, пока...

Что же делать?

Видимо, он оказался в спальном корпусе. С верхнего этажа доносились возбужденные, испуганные голоса школьников.

«Свидетели. Мне нужно как можно больше свидетелей».

Питтман повернулся к укрытой стеклом кнопке пожарной тревоги и со всего размаха, словно молотком, ударил по ней рукояткой тяжелого кольта.

Стекло разлетелось на мелкие осколки. Стараясь не пораниться о торчащие острые зубья, он дрожащей рукой нажал на кнопку.

От пронзительного звука сирены закачались развешанные по стенам картины. Сквозь оглушающий вой Питтман все же расслышал возникший на втором этаже шум, топот, громкие крики. На лестнице возникла свалка, толпа испуганных школяров в пижамах скатывалась по ступеням к выходу.

Питтман спрятал пистолет и, отчаянно размахивая правой рукой, призывал их поторопиться, изображая спасителя.

— Быстрее! Дом в огне! — вопил он.

Затем Питтман смешался с толпой и выскочил в свет дуговых ламп, разгоняющих темноту ночи. Справа от себя он увидел убийц, но тут же сообразил, что стрелять они не осмелятся, когда вокруг столько взволнованных, испуганных мальчишек. Воспользовавшись суматохой, Питтман домчался до следующего здания и нырнул в дверь.

Там он надавил на кнопку пожарной тревоги, разбил прикрывающее ее стекло и, морщась от оглушительного рева, кинулся к главному входу, точнее, туда, откуда только что выбежал.

Они уверены, что беглец появится с черного хода, и попытаются его перехватить, некоторые войдут в здание, а остальные притаятся в темноте за дверями.

Питтман прижался спиной к стене рядом с дверью главного входа. В тот же миг дверь со стуком распахнулась, и в здание вбежал один из убийц. Навстречу ему по лестнице вниз катилась волна школьников. Убийца и ученики пробивались каждый своим путем, и Питтман вместе с группой учащихся выскользнул в дверь. Но вместо того, чтобы продолжать наработанную схему и мчаться к следующему зданию на этой стороне площади, он решил использовать последний шанс и рванулся напрямик, пересекая площадь, лавируя среди все еще сонных учеников. Несмотря на холод, мальчишки выскочили босиком, и пар от дыхания клубился в сиянии дуговых ламп. Питтман слышал, как в остальных зданиях зазвучали сигналы пожарной тревоги. Потом сквозь какофонию звуков до него донеслись ругательства преследователей.

Учитывая свое физическое состояние, он и представить не мог, что способен так быстро бежать, уверенно отрывая от земли ноги в кроссовках. Тренировочный костюм не сковывал движений, как в те далекие дни, когда он занимался бегом перед работой. Питтману казалось, что сейчас в этом спринте слились воедино все забеги, в которых он принимал участие, все марафонские дистанции, которые он успел закончить. Грудь дышала глубоко и ровно, шаг становился все длиннее и быстрее. Он уже мчался между зданиями на противоположной стороне площади, устремившись в темноту за ними.

Питтман бежал в том направлении, откуда первоначально появился, спустившись с холма и пройдя через луг, прилегающий к территории Академии. Он ухитрился еще больше увеличить скорость, пришпоренный близким свистом пуль. Итак, они пересекли площадь, подумал Питтман.

Люди Миллгейта заметили, куда он двинулся, и пошли следом.

Со стороны площади донесся рев автомобильных моторов.

Скоро они выскочат из-за домов. И он никак не сможет обогнать...

Питтману удалось вовремя свернуть, и он едва не врезался в какое-то сооружение. Глаза, ослепленные ярким светом дуговых ламп, только начали адаптироваться к темноте, и он не сразу понял, что находится рядом с конюшнями.

Вслед ему неслись крики преследователей. Пуля раскрошила камень в стене здания. Питтман повернулся, опустился на левое колено, поставил на него правый локоть, прицелился и выстрелил. Преследователи с проклятьями плюхнулись на землю. Машина со сверкавшими фарами развернулась по направлению к конюшне. Питтман выстрелил, на сей раз целясь в источник света, однако в фары не попал, зато разнес вдребезги лобовое стекло.

В то же мгновение он спрятался за угол, понимая, что вспышка выстрела превратит его в мишень. Еще несколько пуль ударило в стену, от нее фонтаном полетели каменные брызги. Где-то испуганно заржали лошади. Питтман обошел конюшню, приблизился к загону, распахнул ворота и отошел в сторону, пропуская рвущихся на свободу животных. Чем больше неразберихи, тем лучше. Главное, отвлечь внимание преследователей.

Перебегая к противоположной стороне забора, он услышал шум машин, мчащихся к конюшне. Надо спрятаться.

Тут Питтман увидел стоявшую у изгороди лошадь и быстро вскарабкался по жердям. Однажды ему пришлось писать статью о конюшнях, расположенных вблизи Центрального парка. И он взял несколько уроков верховой езды. Инструктор объяснял: «Чтобы не упасть, крепко сжимайте ногами бока лошади, прижмитесь, насколько возможно, к шее и обхватите ее руками».

Строго следуя этой инструкции, Питтман соскочил с изгороди прямо на лошадь и вцепился ей в шею. Лошадь с перепугу взбрыкнула, но Питтман, предвидя это, ценой неимоверных усилий ухитрился не свалиться на землю. Лошадь перестала вздымать круп и перешла в галоп, не оставляя надежды избавиться от неожиданного седока. Питтман еще сильнее вцепился в лошадь, готовую сбросить его в любой момент. Он почти слился с животным и перестал служить бандитам мишенью.

Свет фар приближавшихся машин рассек темноту и осветил пространство вокруг Питтмана. Из-за рева двигателей и стука копыт Питтман не слышал, свистят или не свистят пули, но предполагал, что стрельба продолжается. Единственная надежда на то, что неровности луга, кочки и выбоины помешают точности попадания.

Неожиданно лошадь рванула в сторону. Питтман невольно ослабил хватку и так сильно обхватил ногами бока животного, что боль в связках заставила его поморщиться. Одеревеневшие пальцы снова впились в шею лошади. Машины, подпрыгивая на неровностях почвы, все приближались, играя лучами фар. Лошадь снова рванула в сторону, но теперь это уже не было для Питтмана неожиданностью, и он сумел удержаться.

Вдруг фары прорезали мрак, и словно из пустоты материализовался лес. Стена деревьев и кустов оказалась для лошади непреодолимым барьером, и, когда она на бегу сменила направление, пальцы Питтмана разжались, он полетел в противоположную сторону и, опасаясь, как бы лошадь не затоптала его копытами, покатился по земле. От удара перехватило дыхание, пистолет в кармане врезался в ребра.

Однако опасения Питтмана попасть под копыта лошади оказались напрасными, смертельно испуганное животное умчалось прочь, и Питтман увидел приближающиеся огни фар. С трудом поднявшись на ноги и стараясь отдышаться, он, пригибаясь, бросился к кустам. Пули срезали ветки, крошили кору деревьев. Он еще ниже пригнулся, пробираясь между колкими ветвями сосен. Пули били по деревьям, и срезанные ими иглы дождем осыпали Питтмана. Услышав, что дверцы машин распахнулись, он на бегу обернулся, увидел между деревьями свет и выстрелил, с изумлением обнаружив, что угодил прямо в фару.

И вдруг пистолет отказал. В отчаянии Питтман нажимал и нажимал на спусковой крючок, потом оттянул затвор и увидел, что патронник пуст. Сердце упало. Он расстрелял всю обойму, а патроны находились в кармане куртки. Преследователи были уже близко, к тому же Питтман сомневался, что сможет перезарядить пистолет в полной темноте, под обстрелом да еще на бегу.

Теперь Питтман мчался вверх по склону и то натыкался на деревья, то спотыкался о наваленные стволы и падал. От ушибов на теле не осталось живого места. Но, превозмогая боль, Питтман бежал все быстрее, подгоняемый шумом машин, громкими криками и светом фонарей. Сориентировавшись, он понял, что достиг противоположного конца долины, об остальном можно было лишь гадать. В том месте, откуда он пришел, лес заканчивался еще на склоне, уступая место лугу. Здесь же деревья росли у самого подножья хребта.

Где тот поросший травой холм? Он должен его найти. Там, за изгородью, за деревьями, в машине ждет Джилл.

— Он там! Я слышу!

— В той стороне!

— Рассыпайтесь цепью!

Питтман заслонил здоровой рукой глаза от колючих ветвей и в кромешной тьме карабкался вверх по склону. Силы были на исходе, ноги отяжелели, он задыхался. Он двигался вправо, просто так, наугад, в надежде выйти на травянистый склон.

Неожиданно Питтман вырвался из леса и поскользнулся на траве. Вот он, этот холм, к которому Питтман так стремился. Быстрее. Необходимо достигнуть вершины, прежде чем преследователи появятся из-за деревьев. Теперь, по крайней мере, он не производил шума — не ломал ветки, не продирался сквозь кусты, не ударялся о деревья, чего нельзя было сказать о преследователях. Питтман хорошо слышал, как они пробегают через подлесок. Отвечая на мощный выброс адреналина, он согнул ноги в коленях, сделал глубокий вдох и двинулся вверх по склону, который становился все круче, с трудом карабкаясь по скользкой траве.

На какой-то миг Питтман утратил способность воспринимать действительность, а когда пришел в себя, то обнаружил, что переваливает через гребень холма, а ниже по склону орут люди, направляя на него лучи фонарей. Наконец он оказался по ту сторону вершины в тени деревьев и через мгновение едва не налетел на изгородь, повиснув на жердях, хватая ртом воздух.

— Здесь! — закричал позади него мужчина, размахивая фонарем.

Питтман с трудом перебрался через изгородь и, тяжело плюхнувшись на землю, заковылял между деревьями.

— Джилл! — хрипло кричал он, буквально выдавливая слова. — Джилл, это я! Мэтт!

— Он здесь, рядом! — вопил мужчина.

— Джилл, где ты? Я тебя не вижу! Это я, Мэтт!

Лучи фонарей, пробив тьму, осветили изгородь и Питтмана.

Пуля пробила куртку. Вторая задела волосы.

Загремели выстрелы. В чем дело? Ведь преследователи до сих пор использовали глушители. Почему вдруг они решили их снять? Зачем им понадобился шум?

Но стреляли не они. А кто-то впереди него. Бандиты залегли за изгородью и орали, требуя выключить фонари, чтобы не превращаться в мишень. Пули били по изгороди.

— Я здесь! — крикнула Джилл.

Питтман увидел вспышку выстрела.

— Вижу!

— Ложись! — крикнула она. Оба, не сговариваясь, перешли на «ты».

Питтман упал на четвереньки и пополз сквозь кусты.

— Быстрее! В машину!

Питтман открыл дверцу, вздрогнув, когда в кабине загорелась лампочка, осветив его. Забравшись вовнутрь и захлопнув дверцу, он в изумлении смотрел, как Джилл (она уже находилась в автомобиле), продолжая стрелять через открытое окно, повернула ключ зажигания, нажала на педаль акселератора и рывком вывела машину из разрыва между деревьями на узкую извилистую сельскую дорогу.

14

— Слава Богу, слава Богу, — только и мог он произнести, сопровождая каждое слово глубоким вдохом. Грудь его вздымалась и опускалась, он весь дрожал, пот заливал лицо, капал на одежду.

На крутом повороте «дастер» слегка занесло, но Джилл великолепно с этим справилась и увеличила скорость. Фары высвечивали изгибы и повороты неширокой, обрамленной деревьями дороги.

Питтман обернулся: не видно ли фар вражеских машин.

— Пока их нет, — сказала Джилл. — Им придется возвратиться назад и двинуться по дороге, начинающейся от школы. Ворота в двух милях от нас. К тому времени, когда они выедут на эту дорогу...

— Слава Богу, — не переставал бормотать Питтман. — Я звал тебя, кричал, но не получал ответа...

— Я не знала, что делать. Услышала стрельбу у школы, а потом что-то похожее на сирену пожарной тревоги.

— Именно, — произнес Питтман и объяснил, что произошло.

— Были слышны моторы машин, — продолжала Джилл. — Потом началась стрельба и ты, перемахнув через изгородь, плюхнулся на землю и заковылял ко мне, что-то крича. Позади тебя мелькали фонари, бежали люди. Я думала только о том, как их отвлечь. Ты ведь объяснил мне, что ничего не надо делать, только нажимать на спусковой крючок. Я и не пыталась целиться. Просто высунулась из окна машины и стала стрелять. Господи, сколько же патронов он вмещает?

— Пятнадцать.

— Он прыгал в руке, а от грохота у меня все еще звенит в ушах. Когда я увидела тебя, то стала палить в сторону, целясь в изгородь.

Она притормозила, резко бросила машину в поворот и сильнее надавила на педаль акселератора.

Питтман в изумлении покачал головой.

— Где ты так научилась?..

— Отец всегда был без ума от «порше» и считал своим отцовским долгом обучить меня приемам спортивного вождения. Будь на этой машине педаль сцепления и рычаг переключения передач, я продемонстрировала бы тебе, как можно нарастить скорость, даже на повороте.

Питтман никак не мог унять дрожь в руках.

— Ты весь в крови, — сказала Джилл.

— Что?

— И лицо, и руки, и одежда. Поранился либо об изгородь, когда перелезал, либо об деревья. Или же...

— Договаривай.

— Надеюсь, тебя не ранили.

— Нет. Во всяком случае, я не чувствую.

Джилл не ответила. Не отрывая взгляда от дороги, она вела машину по крытому мосту.

— Я говорю, что совершенно не ощущаю боли.

— Это ничего не значит.

— Что ты хочешь сказать?

— Что при ранении бывает поврежден нерв, и поэтому нет болевых ощущений.

По-прежнему не в силах унять дрожь, Питтман ощупал ноги, торс, руки.

— Похоже, все в порядке. — Он зевнул и очень удивился, но тут же осознал, что зевает уже давно. — Что со мной? Возбуждение от всего пережитого еще не прошло, а я продолжаю зевать.

— Шок. Адреналин на исходе. Организму требуется длительный отдых.

— Но я совсем не хочу спать.

— Все правильно, — откликнулась Джилл, включив отопитель.

Питтман снова зевнул.

— Сделай мне приятное, перейди на заднее сиденье, приляг и закрой на несколько минут глаза.

— Заднее сиденье. Это мне кое-что напомнило. — С трудом перебравшись назад, Питтман расстегнул «молнию» на спортивной сумке.

— Что ты там делаешь? — поинтересовалась Джилл.

— Перезаряжаю. Дай-ка мне твою «беретту», надо и ее перезарядить. Патронов у нас хоть отбавляй... Отнял у бандитов в твоей квартире.

Джилл пробормотала что-то невнятное.

— Я тебя не слышу.

— Пистолеты. Я только что поклялась никогда больше не брать в руки эту проклятую железяку. И вот сейчас...

Шестицилиндровый двигатель «дастера» заработал громче, Джилл увеличила скорость.

15

Питтмана разбудила тишина. Он поморгал, пытаясь сориентироваться, и, напрягшись, сообразил, что лежит, скорчившись на заднем сиденье автомобиля. Бросил взгляд на Джилл за рулем. Небо чуть-чуть посветлело. Машина не двигалась.

— Где мы? — спросил Питтман, поднимаясь. Голова была тяжелой и кружилась. Сам он словно окаменел.

— В мотеле в Гринфилде, штат Массачусетс. Примерно в десяти милях к югу от границы с Вермонтом и в ста пятидесяти милях от школы. Вряд ли они достанут нас здесь. Слишком далеко, — сказала Джилл и добавила: — Пока.

— Ты, наверное, совсем вымоталась.

— Нет, все в порядке. Будь я в больнице, через час окончила бы дежурство, съела легкий ужин, посидела у телевизора и около полудня залегла спать.

— Все с точностью наоборот.

— Верно, но это так. Оставайся в машине, а я пойду узнаю, можно ли заплатить за номер наличными. Видик у тебя еще тот. Так что на теплый прием не рассчитывай. Скажу портье, что мы едем в Уотерфорд, в Коннектикут навестить родственников, но слишком устали, чтобы двигаться всю ночь, и хотим здесь передохнуть.

Джилл отправилась в контору и вскоре вернулась с ключом.

Номер им дали на первом этаже, в торцевой части здания, как и просила Джилл, объяснив это тем, что не выносит шума уличного движения.

Они вошли в номер, никем не замеченные, поставили на пол сумку и чемоданчик и огляделись. Номер был светлым и чистым, даже воздух, немного спертый, не раздражал.

— Я попросила номер для некурящих. — Джилл заперла дверь. — Клерк заверил, что телевизор в порядке. С обеих сторон номера пустуют, так что никто нас не побеспокоит.

— Двуспальная кровать, — заметил Питтман.

— Нам повезло.

— Да. — Питтману сейчас было не до секса, и все-таки он ощущал некоторую неловкость.

— Отправляйся-ка лучше в ванну. Надо посмотреть, в порядке ли ты. — Джилл извлекла из сумки купленные ими аптечку первой помощи и карманный фонарь. Затем достала твидовый пиджак Питтмана.

— Держу пари, в больничной палате ты была в роли сержанта.

— Не хочешь ли сказать, что стесняешься меня? — Казалось, эта идея ее забавляет. — Я же не говорила, что последую за тобой в ванную комнату. Закрой дверь, разоблачись, смой кровь, оберни вокруг чресел полотенце, и я тебя осмотрю. Наверняка придется менять повязку на левой руке.

— Убежден, тебе доставляет удовольствие втыкать здоровенные иглы в тела пациентов.

Питтман, ощущая боль где-то в правой стороне тела, прошел в ванную и разоблачился.

— Не вздумай стоять под душем. — Голос Джилл через двери едва доносился. — От слабости ты можешь упасть. Садись прямо в ванну.

Он стал внимательно себя изучать.

— Сразу могу сказать, никаких лишних дырок не обнаружил. Но на ребрах здоровенный синяк, смотреть противно.

— Отмокай в ванне. Я через минуту вернусь.

— Куда ты собралась?

— Через улицу есть ночной киоск. Посмотрю, что там можно купить из съестного.

Питтман спустил воду, розовую от крови, снова наполнил ванну и наконец вышел, распаренный, с полотенцем вокруг бедер. Джилл уже успела вернуться. Принесла апельсиновый сок, пончики и обезжиренное молоко. Заметив смущение Питтмана, она сказала:

— Я просто потрясена. Кто бы мог подумать, что тип, ночевавший на парковой скамье, а потом выдававший себя за полисмена, окажется застенчивым, как невинная девушка.

На полке рядом с дверью в ванную Питтман заметил одеяло и стянул его вниз.

— Погоди, я должна осмотреть твой знаменитый синяк. — Джилл провела указательным пальцем по его правому боку.

— Ой!

— Ой? Взрослые дяди не говорят «ой». Только маленькие дети. Вот это ребро болит?

— Еще как! Господи!

— Умница! Именно так и должны говорить взрослые дяди. Вдох. Выдох. Очень больно? Нет? — После короткого раздумья она продолжила: — Необходим рентген, но я не сомневаюсь, что имеются переломы. Впрочем, это неважно.

— Почему?

— Перелом ребер лечится так же, как и ушиб. Невозможно наложить гипс на ребро. Даже повязку. Главное теперь — избегать перегрузок и не налетать на твердые предметы.

— Здорово.

— Чудеса современной медицины. А вот с порезом на руке, многочисленными ссадинами и царапинами я сама в состоянии справиться.

Наложив антисептический крем и перевязав левую руку Питтмана, Джилл стала смазывать некоторые участки его лица.

— Есть хочешь?

— Да. Но к апельсиновому соку, пончикам и снятому молоку хорошо бы добавить кофе.

— И это после всей массы использованного тобой адреналина? Не кажется ли тебе, что твой организм получил достаточную дозу химических стимуляторов?

— Мне кажется, что бы ты ни делала, всегда соотносишь это с химическим составом своего тела, — заметил Питтман.

— С диетой как-то спокойнее.

— Зачем же ты купила пончики? Я просто поражен!

— Это был единственный более или менее съедобный продукт. Об имеющейся там вяленой говядине не может быть и речи.

— Ненавижу снятое молоко.

— Дай ему шанс исправиться. Ты научишься его любить. Обязательно. И тогда даже двухпроцентное молоко покажется тебе чересчур жирным.

— Если мы не расстанемся, мне придется его полюбить. Другого выхода я не вижу.

Джилл посмотрела на него с каким-то странным выражением.

— В чем дело?

— Да ничего.

— И все-таки, в чем дело?

— Ты сказал: «Если мы не расстанемся». В более благоприятных обстоятельствах я приветствовала бы эту идею.

Питтман почувствовал, как лицо заливается краской.

— Теперь моя очередь принимать ванну. — И Джилл с тем же смущением, что и Питтман, взяла свой чемоданчик и направилась в ванную.

— Настройся на Си-Эн-Эн, — сказала она, прежде чем закрыть за собой дверь. — Вдруг что-нибудь скажут о нас.

Питтман некоторое время не двигался, размышляя. «Если мы не расстанемся». Подумать только, ведь всего шесть дней назад он хотел умереть.

16

Джилл прикончила стакан апельсинового сока и махнула рукой в сторону телевизора, показывавшего новости Си-Эн-Эн.

— Ни слова о том, что произошло в школе.

— Ничего удивительного.

— Думаешь, они не связывают эти события с нами?

— Напротив. Уверен, что связывают.

— Но тогда?..

— Я также уверен, что какие-то весьма влиятельные личности прихлопнули информацию. Не желают привлекать к ней внимание.

— Возможно, — согласилась Джилл. — Понимаю, что ты имеешь в виду. Все эти родители из истеблишмента не хотят запятнать репутацию школы, где учились их отпрыски. И вообще, Ассоциация выпускников престижных университетов совершенно не заинтересована в том, чтобы Академию Гроллье связывали со взломами и стрельбой.

— Мало того, — сказал Питтман. — Ведь не исключено, что необходимые нам сведения могут привести к ликвидации школы.

Джилл бросила на него взволнованный взгляд.

— Да. Эта версия многое объясняет.

— Данкан Клайн. Один из тех, кто обучал «Больших советников». Деррик Мичэм начинал вместе с ними, а затем почему-то ушел из школы.

— Но, может быть, он не смог продолжать учебу из-за болезни, — продолжила Джилл.

— Однако не вернулся туда через год, чтобы завершить образование. Как бы нам добыть сведения о Данкане Клайне и Деррике Мичэме? Вернуться в Гроллье меня ничто не заставит. В этом я убежден.

После недолгого раздумья Джилл произнесла:

— Есть идея. Минуту назад мы говорили о выпускниках престижных университетов.

— Ну и что?

— Учащиеся Гроллье нацелены на поступление в Гарвард, Йель или Принстон. Допустим, что Деррик Мичэм все же окончил какую-нибудь школу, наподобие Гроллье, тогда он наверняка учился в одном из самых престижных университетов, и там в службе регистрации это наверняка можно узнать. Но для нас важно, не где он учился, а где находится в настоящее время.

— Университетские ассоциации могут отслеживать карьеру и местонахождение своих выпускников, — предположил Питтман.

— Вот именно. Университеты постоянно обращаются к своим богатым выпускникам с просьбами о поддержке их альма-матер. Отец мой окончил Йель и является одним из крупнейших спонсоров спортивной программы университета. Из ассоциации выпускников ему постоянно звонят, просят о поддержке, предлагая специальные билеты, приглашая на банкеты, одним словом, всеми способами выуживая деньги. Поверь, для его дочки они сделают все, что та пожелает. Если же Деррик Мичэм не учился в Йеле, я попрошу их связаться с ассоциациями выпускников других знаменитых университетов.

17

— Прекрасно, Рей, прекрасно, — произнесла Джилл в телефонную трубку. Ее голубые глаза горели от возбуждения. — Да, папа тоже чувствует себя великолепно. Ах, это. Конечно, время от времени у нас возникают размолвки. Но мы всегда находим общий язык. Так что у нас прекрасные отношения. — Сосредоточившись на разговоре, она машинально провела ладонью по своим длинным светлым волосам. — Я даже думала навестить его в этот уик-энд.

Питтман смотрел на нее, сидя на краю двуспальной кровати. Джилл, завернувшись в одеяло, восседала на телефонном столике. Часы рядом с ней показывали 11:38 утра. Они с Джилл проспали около четырех часов, но этого оказалось недостаточно. Боль в теле и резь в глазах не прошли. Однако времени было чертовски мало. После телефонного разговора следовало немедленно двигаться дальше.

— Кстати, я звоню не просто так, Рей. У меня к тебе просьба. Буду весьма признательна, если поможешь, — продолжала Джилл. — Это не сложно а главное, не будет стоить тебе ни цента. — Она засмеялась. — Прекрасно. Я так и знала. Непременно скажу отцу, что ты оказал мне услугу. Так вот, поищи, пожалуйста, в компьютерном файле выпускника по имени Деррик Мичэм. Какой год? Не знаю. Видимо, тридцатые. Да, довольно давно. Есть проблемы? Один мой пациент при смерти. Хочет расплатиться по всем счетам и, очевидно, желает сказать нечто важное Деррику Мичэму. Кажется, они не виделись лет пятьдесят. Не спрашивай, почему это так для него важно, но мне жалко старика и я рада ему помочь. Точно. Я всегда была сердобольной. В больнице надо мной вечно подшучивают. Что? У тебя, видно, классная компьютерная система. Минутку, сейчас запишу адрес. Номер телефона. Замечательно. Все что надо. Спасибо, Рей. Очень ценю твою услугу. Не забуду сказать папе. Постараюсь. Ты тоже береги себя.

Джилл положила трубку и сказала:

— Бостон.

Питтман принялся изучать дорожную карту, которую обнаружил в прикроватной тумбочке.

— Всего в ста милях отсюда. По дороге №2. Через пару часов будем там.

— Мэтт?

— Что-то не так?

— Допустим, Мичэм не сможет нам помочь.

Питтман ничего не ответил.

— Допустим, не сможет, — повторила Джилл.

— Я не хочу этого допускать, — ответил Питтман. — Он обязательно нам поможет. Если в это не верить, бессмысленно двигаться дальше.

Джилл внимательно на него посмотрела.

— Твоя решимость меня изумляет.

— Изумляет?

— Потенциальный самоубийца не беспокоится о будущем и не борется за свою жизнь.

— Думаешь, сработал инстинкт самосохранения? Нет, дело не только в этом.

— Ах, вот как? Что же ты мне лапшу на уши вешаешь? Говори прямо, в чем дело.

— Неделю назад я сидел в ванне, сунув пистолет в рот.

Жесткость, с которой была произнесена последняя фраза, потрясла Джилл и она не собиралась менять тему разговора.

— Я покончил со всеми делами, расплатился с долгами, ответил всем, кому можно, добром на добро. В общем, привел все в полный порядок. И приготовился перейти в мир иной. Но вдруг зазвонил телефон и друг попросил об услуге. Он столько сделал для моего сына, что я не вправе был ему отказать. Но теперь за мной остался еще должок.

— Перед кем? — спросила Джилл.

— Перед тобой.

— Что ты несешь?

— Я втянул тебя в это дело. Ведь если бы не пришел к тебе... Одним словом, я обязан обеспечить твою безопасность.

Плотнее закутавшись в одеяло, Джилл подошла к Питтману.

— Благодарю.

Тот в ответ лишь пожал плечами.

— А что будет после того, как ты преуспеешь в этом благородном деле? — спросила Джилл.

Питтман не знал, что ответить.

— Что потом? — настаивала Джилл. — Ты так и не отказался от мысли покончить с собой?

Питтман отвел глаза.

Часть пятая

1

Путешествие заняло больше времени, чем они предполагали. Дорога №2 реконструировалась. И им пришлось воспользоваться кружным путем — по дороге 495 на юг, а затем по 90-й на восток до самого Бостона, куда они прибыли ближе к вечеру. Рана на руке Питтмана уже стала заживать, и машину на этот раз вел он, чтобы предоставить возможность Джилл немного вздремнуть на заднем сиденье. Он остановил автомобиль у въезда в город.

Джилл поднялась, потянулась, зевнула.

— Здесь начинается твоя охота, — сказал Питтман. — Сумеешь добраться по указанному адресу?

— Конечно. Без проблем.

— Даже без карты?

— Насколько мне известно, у Деррика Мичэма денег куры не клюют. Живет он в Бикон-Хилле. Всего в одном-двух кварталах от дома моих родителей.

Наступил час пик, и теперь они еще медленнее двигались к цели. Наконец в начале седьмого Джилл съехала со скоростного Массачусетского шоссе на Коламбус-авеню, оттуда через Бостон Коммон проехала на Чарльз-стрит и оказалась в историческом районе Бикон-Хилл.

Питтман внимательно изучил неширокую, мощенную булыжником улицу. С одной стороны изгородь из кованых металлических пик отделяла небольшой парк от проезжей части, с противоположной стороны кирпичные дома XIX века бросали тень на мостовую от склоняющегося к горизонту солнца. Джилл свернула за угол. Здесь каждый особняк стоял за запертыми воротами, ведущими на подъездную аллею. За металлическими решетками виднелись дворы, сады и превращенные в гаражи старинные каретные сараи.

— Это здесь тебя взращивали?

— До того, как отдали в частную школу.

— Что же, отличное место!

— Да. И к тому же ловушка. Потому-то я и сбежала в реальную жизнь.

— А вот мне в данный момент хочется убежать от реальной жизни.

Впереди от линии запаркованных вдоль тротуара машин отделился «мерседес», и Джилл поспешила занять освободившееся место. Выйдя из машины, она поправила свою бежевую юбку и надела зеленый блейзер.

— Ну, как я выгляжу?

— Очень мило.

— Помни, людей встречают по одежке.

Питтман вернулся к машине, извлек из сумки галстук и повязал, надеясь, что рубашка не очень помялась. До этого он тщательно почистил брюки и твидовый пиджак, придав им максимально приличный вид.

— Если я правильно понимаю ход твоих мыслей, — сказал он, — мне лучше не представляться репортером.

Джилл кивнула.

— Богачи общаются только с людьми своего круга. А представители прессы, конечно, стоят на социальной лестнице значительно ниже их.

— В таком случае что нам лучше сказать? То же, что и в Гроллье? Что я собирался написать книгу об элитной школе?

— Лучше всего представиться профессором истории, пишущим книгу о школе. Ученые здесь пользуются определенными привилегиями.

Они поднялись по каменным ступеням, ведущим к широкой, полированной, видавшей виды двери.

— Видимо, это здание начала прошлого века, — заметила Джилл.

Питтман постучал чугунным дверным молотком по металлической пластине, прикрепленной к панели двери.

Никакого ответа.

Они подождали. Питтман еще раз постучал.

— Может быть, никого нет дома.

— В окнах нет света, — сказала Джилл.

— Вероятно, приглашены на ужин.

Джилл с сомнением покачала головой.

— Никакой уважающий себя представитель касты бостонских браминов не ужинает так рано. Кроме того, Мичэму уже много лет. Сомневаюсь, чтобы он отлучился далеко от дома.

Питтман уже хотел постучать в третий раз, но его остановил звук открываемого замка. Дверь медленно отворилась, и они увидели маленькую хрупкую седовласую женщину в элегантном темно-синем платье с высоким воротником и кружевами по краю подола, почти скрывавшими слегка отекшие икры и лодыжки. Изборожденная морщинами кожа была в коричневых старческих пятнах.

Она приоткрыла дверь и теперь внимательно изучала Джилл и Питтмана через толстые линзы очков.

— Кто вы? Я с вами знакома? — Голос ее дрожал.

— Нет, мэм, — ответил Питтман. — Меня зовут Питер Логан. Я профессор истории там, за рекой. — Он имел в виду Гарвард. — Прошу простить, если мое вторжение вас побеспокоило, но мне хотелось бы поговорить с вашим супругом о книге, над которой я в настоящее время тружусь.

— Профессор истории? Книга? Мой муж?

— Да, я занимаюсь исследованием американских учебных заведений — с уклоном в классическое образование — и надеюсь, ваш муж прояснит интересующиеменя вопросы.

— Вопросы? Мой муж?

У Питтмана внутри все оборвалось.

«Она не перестает повторять мои слова, превращая утвердительную форму в вопросительную. Мы тратим время впустую. У нее ярко выраженный сенильный психоз, и она совершенно ничего не понимает».

Женщина медленно подняла на него глаза.

— Не знаю, какие вопросы вы намерены задать, но мой муж определенно не сможет на них ответить. Он скончался год назад.

Ее слова и отчетливость, с которой она их произнесла, привели Питтмана в состояние шока. Он понял, что ошибся в оценке умственных способностей престарелой леди.

— О... — Питтман был слишком потрясен, чтобы сказать что-то вразумительное. Ничего не было удивительного в том, что Мичэм умер. Но Питтман почему-то считал, что все «Большие советники», разумеется, кроме Миллгейта, живы и здравствуют по сей день.

— Прошу меня извинить, но в Ассоциации выпускников Йеля мне сообщили, что Деррик Мичэм живет здесь. Я полагал, они обновляют свои данные.

— Они это делают. — Голос пожилой женщины теперь дрожал сильнее.

— Не понимаю.

— Деррик Мичэм действительно живет здесь.

— Простите нас, мэм, — вмешалась Джилл, — но мы все же не понимаем.

— Мой сын.

— Мама, — донесся из глубины дома хорошо поставленный мужской голос. — Ты же обещала не тратить зря силы. Тебе незачем открывать дверь. Это входит в круг обязанностей Фредерика. Кстати, где он?

Дверь распахнулась, и Питтман увидел весьма импозантного мужчину лет пятидесяти. У мужчины был высокий лоб, седеющие волосы, твердый взгляд и вообще вид человека, привыкшего отдавать распоряжения и уверенного в том, что эти распоряжения будут неукоснительно выполняться. Его серая тройка в полоску являлась творением великолепного портного. Столь хорошо сидящего костюма Питтману не доводилось раньше видеть.

— Может быть, я смогу быть вам полезен? — без всякого энтузиазма осведомился мужчина.

— Этот человек — профессор, — пояснила престарелая леди.

— Питер Логан, — представился Питтман. — Преподаю историю в Гарварде. Я хотел побеседовать с вашим отцом, но сейчас узнал, что он отошел в мир иной. Я не имел намерений вторгаться в ваш дом.

— Поговорить с отцом? О чем же?

— Я исследую историю Академии Гроллье.

Эти слова не вызвали у младшего Мичэма никакой реакции, он не моргнул, не вздрогнул, казалось, даже не дышал.

— Гроллье?

— Академия имеет огромное влияние на американское правительство, и я подумал, что настало время показать, благодаря чему она стала столь уникальным учебным заведением.

— Согласен. Заведение уникальное.

По улицам двигался поток машин. Солнце клонилось к западу, и тени значительно удлинились. Какое-то время Мичэм не сводил взгляда с Питтмана, потом произнес со вздохом:

— Входите, профессор... Простите, не могли бы вы повторить ваше имя?

— Логан. Питер Логан. А это моя жена Ребекка. Она тоже историк.

— Деррик Мичэм. — Хозяин протянул руку и повторил таким же бесстрастным тоном: — Входите.

2

Мичэм закрыл дверь и, поддерживая мать, первым прошел по коридору с деревянными панелями, украшенными пейзажной живописью: леса, поля, фермерские домики. Рамы картин выглядели старинными, никак не позже конца XIX века.

Они миновали гладко отполированную лестницу из древесины каштана с перилами, отделанными прекрасной резьбой. В конце коридора находилось несколько ярко освещенных комнат. Из одной появился мужчина в белоснежном пиджаке.

— Где вы были, Фредерик? — спросил Мичэм. — Маме пришлось открывать дверь.

— Я думал, миссис наверху, — ответил мужчина в белом. — Прошу прощения, сэр. К тому же я не слышал стука в дверь, потому что ходил в винный погреб. Искал «Ротшильд», как вы просили.

— Нашли?

— Да, сэр.

— Семьдесят первого года?

— Да, сэр.

— Хорошо. Мама, почему бы тебе не отдохнуть перед ужином? Фредерик проводит тебя в твою комнату. Возможно, тебе захочется посмотреть телевизор.

Судя по тону Мичэма, сам он телевизором не интересовался.

— Вот-вот начнутся «Сады Эдема», миссис Мичэм, — сказал Фредерик.

— Да, знаю, — произнесла, сразу оживившись, старушка, и, поддерживаемая мужчиной в белом, пошла к крошечному лифту.

Когда кабинка с шумом начала подъем, Мичэм вернулся к Джилл и Питтману.

Они вошли в одну из комнат, расположенных по обеим сторонам коридора, заставленную книжными шкафами, где стояли переплетенные в кожу тома, в основном по вопросам юриспруденции. Мебель не бросалась в глаза, была старинной, массивной и, как догадывался Питтман, баснословно дорогой. Ковер восточной работы со всех четырех сторон не доходил до стены ровно на три фута, открывая прекрасный дубовый паркет.

— Присаживайтесь. — Жестом руки хозяин указал на кресла. — Может быть, попросим Фредерика что-нибудь нам принести?

Питтман и Джилл опустились в кресла друг против друга, а Мичэм остался стоять у камина.

— Благодарю. Ничего не надо, — сказал Питтман.

— А я как раз собирался выпить коктейль, — заметил Мичэм. Его гостеприимство поразило Питтмана.

«В чем дело? Парень был готов дать нам коленом под зад до того момента, пока я не упомянул Гроллье. А теперь пригласил в кабинет и предложил коктейль. Или ему просто хочется выпить, что вряд ли, или же он надеется, что от алкоголя у нас развяжутся языки».

— Коктейль — это хорошо, — сказала Джилл. — Вы сами что предпочитаете?

— Водку с мартини.

— Прекрасно.

Мичэм распорядился принести напитки и опустился в кресло рядом с камином.

— Академия Гроллье. — Он перевел внимательный взгляд с Джилл на Питтмана.

— Да. Насколько я знаю, ваш отец там учился.

— Бесспорно. Но я все же не понимаю. Почему из всех учеников Гроллье вы выбрали для интервью именно его?

— Потому что он учился в одном классе с так называемыми «Большими советниками»: Джонатаном Миллгейтом, Юстасом Гэблом, Энтони Ллойдом...

Выражение лица Мичэма стало еще более жестким.

— Мне известны имена «Больших советников». Но отец, после того, как оставил Гроллье, не поддерживал с ними никаких отношений.

— Однако во время учебы был с ними довольно близок.

— Что дает вам основание так думать? — поспешно спросил Мичэм.

— На первом году обучения ваш батюшка слушал курс политологии. Количество слушателей было весьма ограничено. Всего шесть человек. Пятеро «Больших советников» и...

— Мой отец.

Впервые за все время Мичэм позволил себе выдать какую-то информацию. Питтман никак не проявил своего удивления.

— Да, — вступила в разговор Джилл. — Вполне естественно, что тесное общение с блестящими молодыми людьми дало вашему отцу возможность понять их идеи, ставшие залогом успеха в будущей политической деятельности и карьере.

Мичэм продолжал внимательно изучать гостей.

— Отец никогда не обсуждал со мной эти вопросы.

В комнате воцарилось молчание. Мичэм, по всей вероятности, решил ограничиться данной им информацией.

— Но может быть, он говорил что-нибудь о «Больших советниках»? — спросил Питтман. — Делился впечатлениями, встречая их имена в газетах? Упоминал о чем-то, что позволяло глубже понять, как формируются их идеи?

— Ничего подобного он со мной не обсуждал, — решительно ответил Мичэм.

— Не комментировал их действий, получавших противоречивые оценки?

— Нет, мне известно лишь, что он вместе с ними учился.

Надежды на какую бы то ни было информацию явно не было.

В комнате вновь воцарилось молчание.

В дверь постучали. Появился Фредерик с подносом, на котором стояли бокалы и сосуд с мартини.

— Фредерик, у нас нет времени на коктейль. Я только что вспомнил, что через пять минут мне должны позвонить из нашего офиса в Сан-Франциско, — сказал Деррик Мичэм.

Фредерик, уже начавший опускать поднос на стойку буфета, замер.

Мичэм поднялся и, подойдя к Джилл и Питтману, произнес:

— Не люблю заниматься делами по вечерам. Наверное, поэтому и забыл о звонке. Позвольте проводить вас к выходу. Сожалею, что не смог оказаться вам полезным, но отец был человеком скрытным и редко обсуждал со мной свои личные дела, тем более что Академия Гроллье осталась далеко в прошлом.

Питтман тоже поднялся.

— Еще один, последний вопрос. Не знаете ли вы, почему ваш отец так и не закончил Гроллье?

Мичэм дважды моргнул.

— Он оставил курс, который слушал вместе с «Большими советниками», — добавил Питтман. — А затем и вовсе ушел из Гроллье.

— Я передумал, Фредерик, — произнес Мичэм. — С офисом в Сан-Франциско можно связаться и завтра. Когда позвонят, скажите, что меня нет.

— Хорошо, сэр.

— Дайте нам, пожалуйста, мартини.

— Будет сделано, сэр.

Мичэм уселся, явно ощущая неловкость. Питтман и Джилл тоже опустились в кресла. Фредерик разлил мартини и подошел к каждому с подносом, предлагая при этом на выбор маслины или маринованные луковички.

Питтман с наслаждением отпил глоток в меру охлажденного, прекрасно приготовленного напитка, и неожиданно сообразил, что почти не употреблял спиртного с того момента, когда пять дней назад последовал за Миллгейтом к поместью в Скарсдейле. А ведь до этого поглощал огромное количество алкоголя. Не мог прожить дня и особенно ночи без того, чтобы не напиться. Но тогда он бежал от реальности. Теперь же не мог позволить себе ничего подобного.

Ситуация была несколько напряженной. Никто не произносил ни слова, ожидая ухода Фредерика.

3

Когда наконец за дворецким закрылась дверь, Мичэм буквально выдавил из себя вопрос:

— Чего вы от меня хотите в действительности?

— Мы вам уже сказали — узнать, каково было отношение вашего отца к Гроллье и «Большим советникам».

— Ну, если, как вам известно, отец ушел из Гроллье после первого года и поступил в другую школу, значит, его отношение было амбивалентным.

— Упоминал ли он когда-либо о своих учителях? О Данкане Клайне, например?

Мичэм посмотрел Питтману прямо в глаза и бросил:

— Это не имеет никакого отношения к книге о системе образования.

— Простите, не понял?

— Вы здесь вовсе не потому, что пишете историю Гроллье. — Мичэм порывисто поднялся. — Вы все знаете о Гроллье. Ходите вокруг да около, говорите намеками, но вам все известно.

— Не понимаю.

— Иначе вы не упомянули бы Данкана Клайна.

— Он преподавал политологию в группе, которую оставил ваш отец.

— Данкан Клайн был сексуальным извращенцем.

Потрясенный заявлением Мичэма, Питтман чуть не поперхнулся мартини.

— Извращенцем?

— Вы хотите сказать, что не знали этого?

Казалось, с Мичэма спала броня и он остался совершенно беззащитным.

— Что-то там произошло, это мы знаем, — сказал Питтман. — Настолько необычайное и трагическое, что Джонатан Миллгейт не мог забыть об этом даже на смертном одре.

— Не знаю, о чем говорил Джонатан Миллгейт. Знаю, что сказал отец, когда я собрался определить своих мальчиков в Гроллье. Отец тогда, вопреки обыкновению, дал волю эмоциям и заявил, что его внуки ни при каких обстоятельствах не будут учиться в Гроллье. В любой другой школе, только не там. В Гротоне, например, эту школу он в конечном итоге окончил сам, после чего поступил в Йель.

— Но почему ему так не нравилась Гроллье? — спросила Джилл.

Мичэм хмуро смотрел в пол, видимо, колеблясь, и наконец решился:

— Пожалуй, пора сказать все. Вряд ли в Академии с тех пор что-нибудь изменилось. Должен же кто-то положить конец этому.

— Поточнее, пожалуйста. Чему положить конец?

Мичэм нервно барабанил пальцами по бокалу.

— Но это не для печати, — помолчав, произнес он.

— Как вам будет угодно.

— Да, именно так. — Мичэм, казалось, боролся с собой, выдавливая слова. — Этот преподаватель великой школы, политолог Данкан Клайн был педофилом.

Питтман в недоумении уставился на него.

После недолгого колебания Мичэм продолжил:

— В закрытой школе для мальчиков он чувствовал себя как рыба в воде. Из рассказов отца я понял, что Данкан Клайн был блестящим преподавателем, остроумным, веселым. Он умел увлечь даже самых талантливых, словом, являлся харизматической личностью. К тому же, очевидно, был прекрасным спортсменом, преуспевающим в академической гребле. Из каждого нового класса он отбирал наиболее способных — небольшую группу из пяти-шести человек — и вел их через все годы обучения в Гроллье. Подозреваю, что при отборе он руководствовался и тем, насколько далеки мальчишки от своих родителей и насколько сильно нуждаются в субституте отцов. Во всяком случае, мой отец никогда не был близок к своему папочке. Данкан Клайн проводил с ними свои семинары. Тренировал их в гребле, и его группа регулярно обыгрывала на дистанции официальную команду Гроллье. Постепенно у учителя и учеников возникали все более интимные отношения, до тех пор пока... Я уже сказал, новая группа из каждого года поступления. Одни кончали, на их месте появлялись другие.

Питтман почувствовал приступ тошноты.

С выражением брезгливости на лице Мичэм отпил мартини и продолжил:

— Отец отверг домогательства Клайна. Тот отступил, но затем снова взялся за свое, уже более настойчиво. Отец наотрез отказался, и тогда Клайн либо от ярости, либо от страха быть разоблаченным сделал для отца пребывание в школе невыносимым, ставил перед ним немыслимые задачи и издевался, когда мальчишка оказывался неспособным их выполнить. Академические успехи отца упали так же, как и состояние его духа. Дома во время пасхальных каникул у него, видимо, произошел нервный срыв, и в Гроллье он больше не вернулся.

— Неужели родители вашего отца ничего не могли предпринять против Данкана Клайна? — с негодованием спросил Питтман.

— Предпринять? — Мичэм в недоумении посмотрел на Питтмана. — Что же, по-вашему, они должны были сделать?

— Сообщить обо всем властям. Поставить в известность директора Академии.

Мичэм взглянул на Питтмана, как на идиота.

— Сообщить?.. Вы, вероятно, не очень хорошо представляете себе ситуацию. Начало 30-х. Расцвет консерватизма, преследования. Уверяю вас, о совращении детей никто и заикнуться бы не посмел. Во всяком случае, в приличном обществе. Бесспорно, аристократы молчаливо признавали существование такого порока, очень редкого, по их мнению, и уж, конечно, не в избранном обществе, а где-то в низах, среди бедняков.

— Великий Боже, — только и смог произнести Питтман.

Мичэм волновался, и чем дальше, тем больше. Он отпил еще мартини и продолжил:

— Таково было в те времена господствующее мнение. Академия Гроллье всегда похвалялась своими выпускниками, губернаторами, сенаторами, конгрессменами. Затесался среди них даже один президент Соединенных Штатов. Так что заявить о каких-то сексуальных домогательствах на территории столь великого учебного заведения значило бы поставить под сомнение репутацию многих и многих весьма уважаемых людей. Подобное заявление просто не приняли бы в расчет, обвинив разоблачителя либо в глубоком заблуждении, либо в злонамеренности из-за собственной низкой успеваемости. А если быть до конца честным, то когда мой отец рассказал все своему отцу, тот влепил ему пощечину, обозвал лжецом и запретил впредь говорить об этой мерзости.

Изумлению Питтмана не было предела.

— Итак, мой отец держал все в тайне до тех пор, пока я не собрался отдавать сыновей в школу Гроллье.

— Убежден, остальные школьники подтвердили бы заявление вашего отца, — сказал Питтман.

— Вряд ли. Родители просто не позволили бы своим отпрыскам лезть в такую грязь. В любом случае разговор мы ведем беспредметный. ДЕЛО ТАК ДАЛЕКО НЕ ЗАХОДИЛО.

Голубые глаза Джилл светились азартом. Подавшись всем телом вперед, она спросила:

— Хотелось бы знать, все ли «Большие советники» были объектами сексуальных домогательств Данкана Клайна? Или кто-то из них его отверг?

Какое-то время Мичэм внимательно изучал свой бокал, потом ответил:

— Их было немного, всего несколько человек, и они продолжали посещать его семинар. Отец мне все рассказал, когда мои сыновья уже поступили в среднюю школу, и было слишком поздно предпринимать что-либо против самого Клайна. Он умер в начале пятидесятых. К тому времени он вышел в отставку и жил здесь, в Бостоне. День, когда отец прочел в газете о смерти Клайна, оказался самым счастливым в его жизни, а у него их было так мало. Поверьте!

Мичэм прикончил мартини и мрачно посмотрел на поднос, видимо, размышляя, не выпить ли еще.

— Не знаю, какая у вас цель, — произнес он, — но если в Гроллье преподавали и другие учителя, подобные Клайну, и если преподают до сих пор, а вы в своей книге выведете их на чистую воду, мы с вами сделаем доброе дело.

Беря быка за рога, Питтман спросил:

— Вы разрешите вас процитировать?

Мичэм отреагировал весьма резко:

— Безусловно, нет. Такого рода популярность мне не нужна. Я же сказал, что наш разговор не подлежит публикации. Просто я указал вам нужное направление. Убежден, вы найдете людей, которые согласятся подтвердить сказанное мною. Поговорите с «Большими советниками». — Мичэм явно развлекался. — Может быть, они согласятся на публикацию своей информации?

— В реанимации Миллгейт сказал медсестре: «Данкан. Снег. Гроллье». Любопытно, при чем тут снег? Вы не знаете?

— Никаких идей. Во всяком случае, отец никак не связывал Данкана Клайна со снегом.

— Это жаргон. Может, он имел в виду кокаин?

— И опять — никаких идей. Сомнительно, чтобы это жаргонное словечко использовали в начале тридцатых, тем более такая достойная личность, как Джонатан Миллгейт.

Питтман разочарованно пожал плечами и обернулся, услышав стук в дверь.

В комнату вошел Фредерик.

— Мистер Мичэм, внизу у дверей два полисмена.

4

Питтману стало жарко. В кровь поступила новая порция адреналина.

Мичэм выглядел удивленным.

— Полисмены?

— Детективы, — пояснил Фредерик. — Интересуются, не приходил ли к вам человек по имени Мэтью Питтман. Он путешествует с женщиной и... — Взгляд Фредерика остановился на Питтмане и Джилл.

Мичэм нахмурился.

— Куда ведет этот выход? — Питтман вскочил с кресла и прошел к двери в дальней стене. Единственной, не считая той, через которую они вошли и которую Питтман не мог использовать: там стоял Фредерик и к тому же в любую минуту мог появиться детектив. Джилл следовала за ним. Он слышал ее шаги.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Мичэм.

Питтман уже успел распахнуть дверь и бежал по узкому коридору.

— Стойте! — кричал Мичэм.

Питтман пробежал мимо кухни, заметив через открытую дверь повара во всем белом, который от изумления открыл рот. Не останавливаясь, Питтман промчался дальше по коридору бок о бок с Джилл.

Они достигли застекленной двери, через которую был виден мощенный булыжником двор.

Питтман распахнул ее, и сердце упало. Мрачный двор отделяли от улицы высокие металлические ворота, еще более высокая стена и перестроенный в гараж каретный сарай.

«Нам ни за что отсюда не выбраться!»

В отчаянии он остановился и оглянулся. В дальнем конце коридора возник Фредерик. В дверях кухни стоял повар. Чей-то тяжелый топот доносился из вестибюля особняка.

Справа от них лестница вела на верхний этаж. Питтман неожиданно понял, что не все пути к спасению отрезаны. Он побежал наверх, волоча за собой Джилл. На площадке лестница сделала поворот, и Питтман, ускорив движение, оказался в небольшом зале на втором этаже.

В зал выходило множество дверей, и все они были закрыты. Питтман вздрогнул, когда одна из них распахнулась.

На пороге появилась престарелая леди Мичэм.

— Почему такой шум? Я едва слышу телевизор.

Питтман успокаивающе поднял руку.

— Миссис Мичэм, в вашей спальне есть замок?

— Разумеется, есть. Разве бывают спальни без замков? Неужели вы думаете, что мне нравится, когда ко мне врываются вот так, как вы! Что вам здесь надо?

— Благодарю. — Питтман вбежал в спальню и втащил за собой Джилл, которая совершенно не понимала, что он задумал.

— Сюда нельзя, — заявила миссис Мичэм.

Питтман захлопнул дверь и защелкнул замок. В углу хорошо обставленной комнаты с кружевными занавесками на окнах и с кроватью под балдахином стоял телевизор, из него доносилась музыка, которая почти заглушала стук кулачков миссис Мичэм в дверь.

Джилл посмотрела на Питтмана.

— Ну, и что дальше?

И тут же все поняла, когда Питтман подбежал к окну. Прямо под ним находилась двускатная крыша гаража. Питтман открыл окно и приказал:

— Вперед!

По непонятной причине Джилл не тронулась с места.

— В чем дело?

Джилл направилась к дверям, обернулась и взглянула на Питтмана.

— К окну! — кричал Питтман.

Джилл двинулась к окну, сбрасывая на ходу туфли.

— Стоило только раз надеть юбку...

Подол разорвался сразу, как только она подняла ногу и полезла в окно. Стук в дверь становился все громче. За ней раздавались сердитые мужские голоса. Дверь дернулась, кто-то снаружи навалился на нее плечом.

Морщась от боли в поврежденных ребрах, Питтман протиснулся вслед за Джилл в окно, стараясь удержаться на гребне двускатной крыши. В это время из спальни донесся треск. Джилл добралась до конца крыши и спрыгнула, но не на землю, а на что-то, едва заметное в наступающих сумерках, что явно вело к соседнему дому.

Питтман достиг края крыши и увидел, что Джилл спрыгнула на гребень окружающей двор стены, примерно в фут шириной, которая тянулась налево вдоль всех домов до конца квартала. Слыша позади себя крики, Питтман спустился на стену и двинулся вслед за Джилл. В груди все горело.

Теперь Питтмана тоже не было видно из окна. Стараясь изо всех сил сохранить равновесие на неширокой стене, он торопился за Джилл, которая, зажав в одной руке туфли, а в другой сумочку, босиком балансировала на крыше соседнего каретного сарая, тоже перестроенного в гараж.

Из-под ноги девушки выскользнула черепица и с шумом разбилась о булыжник внизу. Джилл повалилась на бок и начала сползать вниз. Питтман успел поймать ее за руку. Она выронила туфли, которые упали во двор и теперь валялись среди осколков черепицы.

Питтман потащил Джилл дальше через крышу к стене, но неожиданно замер. Продолжения стены за этим гаражом не было. Только здания. Внизу, у дверей гаража, стоял красный «ягуар».

Питтман спрыгнул на крышу машины, почувствовав, как она прогнулась под ним. Джилл соскочила вслед за ним и чуть не поскользнулась, настолько хорошо был отполирован автомобиль. Питтман подхватил ее, а затем, держа за руки, осторожно спустил вниз на булыжную мостовую и сам прыгнул следом.

Владелец «ягуара», видимо, собирался уехать, и ворота, ведущие на свободу, оказались распахнутыми. Промчавшись по подъездной аллее, беглецы выскочили на тускло освещенную узкую улицу за углом дома Мичэма.

Лишь три стоявших у тротуара машины отделяли их от верного серого «дастера».

— Веди. — Джилл бросила ему ключи от зажигания и завозилась где-то на полу у заднего сиденья.

Питтман, отъезжая от тротуара, слышал шум за спинкой водительского кресла.

— Джилл, что ты там делаешь?

— Стаскиваю эту треклятую юбку и залезаю в джинсы. Юбка лопнула сзади по шву до самого пояса. А я не желаю демонстрировать в участке нижнее белье, если меня арестуют.

И столько смущения было в ее голосе, что Питтман не смог удержаться от смеха, хотя был напуган и едва дышал.

— С юбками покончено. И с туфлями тоже, — заявила Джилл. — Какая есть, такая есть. И плевать мне на все. Ведь мы только и делаем что бежим. Теперь кроссовки, свитер и джинсы. Остальное к чертям. И как это полиция нас достала у Мичэма? Кто мог?..

Питтман мрачно смотрел прямо перед собой. — Да. И мне это совсем не нравится. Кто же мог настучать?

— Погоди! Дай подумать... Это было известно одному человеку — тому, которому я звонила.

— Ассоциация выпускников?

— Да. Видимо, он звякнул моему папочке, хотел содрать с него кругленькую сумму за оказанную дочери услугу.

— Скорее всего, так оно и было. Отцу известно, что ты в розыске. И, пообщавшись по телефону с этим типом, он сразу же позвонил в полицию и направил копов по нужному адресу.

— Надо быть более осторожными.

Питтман медленно и спокойно, чтобы не вызвать подозрений, свернул на Чарльз-стрит. Зажег фары в одно время с остальными машинами.

— Именно, — сказал Питтман. — Более осторожными. Кстати, что ты там задумала?

— Ничего я не задумала. Просто натягивала джинсы. Я же сказала!

— Да нет. Там, в доме. В спальне. Мне показалось, ты хотела остаться.

Джилл ничего не ответила.

— Только не уверяй, что я ошибся, — произнес Питтман. — Была у тебя такая мысль?

— Мелькнула на какое-то мгновение, — после некоторого колебания ответила Джилл. — Я старалась внушить себе, что не могу вечно находиться в бегах. Что полиции я не нужна. Что меня хотят убить люди Миллгейта. Значит, надо остаться, объяснить полицейским, почему я скрываюсь, а заодно убедить их в твоей невиновности.

— Да, конечно. Держу пари, в участке просто лопнули бы от смеха. — Питтман вполне понимал мотивы Джилл, но ожесточился при мысли о том, что она могла бросить его.

— Почему же не осталась, а побежала за мной?

— Вспомнила, как семь лет назад ты угодил в тюрьму после того, как попытался взять интервью у Миллгейта. Ты сам мне об этом рассказывал.

— Было дело. Ко мне подсадили двоих парней, явно работавших на него, и они сделали из меня котлету.

— А охранники что?

— Не очень спешили. Никак не могли допить свой кофе. Ясно, что их купили.

Неужели Джилл способна покинуть его? Эта мысль ранила сердце.

— Значит, ты пошла за мной из чувства самосохранения? Верх взял здравый смысл?

— Вовсе нет, — ответила Джилл.

— Боялась за свою жизнь?

— Ничего похожего. Моя безопасность тут ни при чем.

— Но тогда?..

— Я беспокоилась о тебе. Боялась оставить тебя одного в беде.

— Брось. Я и один прекрасно справился бы.

— Ты даже не понимаешь, насколько ты уязвим.

— Еще как понимаю, особенно в тот момент, когда в меня стреляют.

— Эмоционально уязвим. В прошлую среду ты, как известно, собирался стреляться.

— Я не нуждаюсь в напоминании. Кстати, этот выстрел избавил бы многих людей от больших неприятностей.

Джилл перелезла через спинку на пассажирское сиденье.

— Этими словами ты лишь подтвердил мою мысль. Без поддержки ты не смог бы сопротивляться. Мне не приходилось встречать существа более одинокого. Ты давно сдался бы, не будь рядом человека, о котором надо заботиться.

У Питтмана похолодело в груди. Не в силах что-нибудь сказать, он миновал Бостон Коммон и проехал по Коламбус-авеню, в точности повторяя прежний маршрут, но в обратном направлении.

— Я не оставила тебя просто потому, что не захотела.

Наконец Питтман заговорил:

— Надо сказать, что за пару секунд ты многое успела продумать.

— Я и раньше об этом думала, — возразила Джилл. — Кроме того, хочется знать, уживемся ли мы, когда жизнь войдет в нормальную колею.

— Если войдет, — с ударением произнес Питтман и добавил: — Если жизнь когда-нибудь станет нормальной и мы выскочим живыми из этой истории.

— У меня появились какие-то новые ощущения, — сказала Джилл. — Особенно когда ты представил меня в качестве жены...

— Что же это за ощущения?

— Мне понравилось.

Изумленный, он не нашел нужных слов и лишь слегка коснулся ее руки.

У Питтмана перехватило дыхание. Он выехал из ряда и остановился у тротуара, когда услышал резкий звук клаксона. Он внимательно смотрел на Джилл, на ее подвижное овальное лицо, длинные шелковистые волосы цвета спелой кукурузы. Ее сапфировые глаза поблескивали в свете фар проходящих мимо машин.

Питтман наклонился и тихо поцеловал девушку, затрепетав от нежного прикосновения ее губ. Когда же Джилл обвила его шею руками, им овладело совершенно непередаваемое чувство. Поцелуй длился бесконечно. Джилл чуть приоткрыла губы, и он до конца впитал в себя их сладость.

Наконец Питтман вырвался из водоворота охвативших его чувств и, задыхаясь, откинулся на спинку сиденья. Не сводя глаз с девушки, он прошептал:

— Я никогда не испытывал ничего подобного.

— Тебе еще многое предстоит испытать, чтобы восполнить пробел.

Питтман снова поцеловал ее, пораженный вспыхнувшей в нем страстью.

Весь дрожа, он оторвался от Джилл.

— Мое сердце бьется так сильно...

— Знаю, — ответила Джилл. — А у меня кружится голова.

Взревел клаксон проезжавшей мимо машины. Питтман посмотрел в боковое стекло. Оказывается, он остановился в зоне, где стоянка запрещена.

— Меньше всего нам сейчас нужен штраф за нарушение правил.

Он отъехал от тротуара.

На углу следующей улицы Питтман заметил полицейскую машину, и теперь изо всех сил старался держать постоянную скорость, глядя прямо перед собой. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он увидел в зеркальце заднего вида, что патрульный автомобиль двинулся не за ними, а свернул на боковую улицу.

Питтман немного расслабил лежавшие на руле руки, подумав, что страх, который он сейчас испытал, куда сильнее обычного.

5

— Куда мы теперь направляемся?

Питтман молча покачал головой. Потоки света от встречных машин на скоростной дороге слепили его. Несколько минут он молчал, пытаясь осмыслить столь резкую перемену в характере их отношений, догадываясь, что мысли Джилл заняты тем же.

— Мы покидаем Бостон, — ответил он наконец. — Но куда ехать дальше, совершенно не представляю. Нам многое удалось узнать. Но ничего конкретного. Ни за что не поверю, что люди Миллгейта хотят нас убить лишь за то, что мы узнали о его прошлом в Академии Гроллье.

— Допустим, он не поддался домогательствам...

— Но все косвенные данные указывают...

— Нет, я хочу лишь сказать, что он не противился домогательствам Клайна, — пояснила Джилл. — И теперь люди Миллгейта опасаются за его репутацию.

— Думаешь, только это?

— Миллгейт сообщил тебе что-то о Гроллье, и за это его убили. А теперь хотят любыми средствами помешать тебе. И мне тоже, потому что полагают, и не без основания, что ты мне все рассказал.

— Убить Миллгейта, чтобы защитить его же репутацию? Я просто не могу... Нет, за этим стоит нечто большее, — возразил Питтман. — Не думаю, что мы до конца все выяснили. Не исключено, что остальные «Большие советники» пытаются защитить свою собственную репутацию. Не хотят, чтобы дела Академии всплыли наружу.

— Но что, собственно, произошло? И как мы можем это доказать? — спросила Джилл. — Я уже ничего не соображаю от голода, и если сейчас же не подкреплюсь...

Посмотрев вперед, она показала на грузовик, свернувший со скоростной полосы и остановившийся на залитой ярким светом натриевых ламп асфальтированной площадке.

— У меня тоже урчит в животе, — заявил Питтман и свернул с шоссе на площадку для отдыха, с заправочной станцией и закусочной. На всякий случай он поставил машину подальше от целого ряда девятиосных монстров.

Они вылезли из машины, и Питтман обнял девушку.

— Что же нам делать? — спросила она, положив голову ему на плечо. — Где искать ответы?

— Сейчас мы устали. — Питтман поцеловал ее и погладил по волосам. — Прежде всего следует подкрепиться, а затем найти место для отдыха.

Взявшись за руки, они направились в сторону ярко освещенного входа в закусочную. На площадку то и дело въезжали машины. Питтман устало взглянул на остановившийся перед ними микроавтобус. Окно со стороны водителя было опущено. Радиоприемник в кабине работал, диктор сообщал новости.

— Я психую безо всяких на то причин, — заявил Питтман. — Все встречные кажутся мне подозрительными.

Проходя мимо автобуса, он постарался оказаться между Джилл и машиной. Мордастый водитель что-то громко обсуждал со своим пассажиром, но звук радио перекрывал его голос.

— Боже мой. — Питтман повернулся к микроавтобусу.

— Что случилось?

— Новости. Радио. Ты не слышала?

— Нет.

— Энтони Ллойд. Один из «Больших советников». Он мертв.

6

Потрясенные этой новостью, Питтман и Джилл побежали к своему «дастеру». Питтман сел на водительское место и принялся переключать станции, но в эфире звучали какие-то викторины, музыка в стиле кантри, реклама. И Питтман не переставал чертыхаться.

— Должна же быть где-то передача новостей, — бормотал он себе под нос.

Питтман запустил двигатель, опасаясь, что включенный приемник ослабит автомобильный аккумулятор. Через десять минут началась ежечасная передача новостей.

«Энтони Ллойд, бывший постоянным представителем США в ООН, послом в бывшем СССР и в Великобритании, являвшийся в прошлом госсекретарем и министром обороны, скончался сегодня вечером в своем доме поблизости от Вашингтона, — торжественно-печально сообщил диктор. — Один из членов легендарной группы, состоящей из пяти дипломатов, он влиял на ход мировых событий со времен второй мировой войны вплоть до сегодняшнего времени. Коллеги частенько величали Ллойда „Большим советником“. Нынешний госсекретарь Харольд Фикс заявил: „Энтони Ллойд оказывал огромное влияние на американскую внешнюю политику в течение последних пятидесяти лет. Нам всегда будет не хватать его мудрых советов“. Причина смерти окончательно не установлена, но ходят слухи, что Ллойд (ему не так давно исполнилось восемьдесят лет) скончался от инсульта, вызванного переживаниями, связанными с недавним убийством его коллеги на протяжении многих лет Джонатана Миллгейта, также входившего в пятерку „Больших советников“. Власти продолжают розыск бывшего репортера Мэтью Питтмана, который, как утверждают, повинен в смерти Миллгейта».

Диктор перешел к другим темам. Питтман выключил радио и в наступившей тишине продолжал смотреть на приборную доску автомобиля.

— Умер от инсульта? — переспросила Джилл.

— Или тоже убит? Просто чудо, что на сей раз они не обвинили в убийстве меня.

— В некотором смысле они сделали это, — заметила Джилл. — Заявили, что первая смерть повлекла за собой следующую.

— Скончался от переживаний. — Питтман в задумчивости покусывал губы. Затем посмотрел на Джилл и добавил: — Или от угрызений совести? А может, от страха? Вероятно, в свое время произошло что-то, затрагивающее их всех. Похоже, «Большие советники» не настолько неуязвимы, как все считают.

— Куда ты гнешь?

— Придется поесть в дороге, не останавливаясь, и спать по очереди. Предстоит долгий путь.

7

Не было еще семи часов, когда Питтман, в полумраке раннего утра, запарковал машину около пристойного вида жилого дома на Парк-Слоп в Бруклине. Поток транспорта все время увеличивался. Мимо торопливой походкой шли на работу люди.

— Надеюсь, она не ушла. Иначе мы рискуем просидеть здесь весь день, полагая, что леди все еще дома.

Чтобы не терять времени, Питтман решил побриться.

— Ты уверен, что она где-то работает?

— Довелось бы тебе когда-нибудь раньше увидеть Глэдис, ты сразу поняла бы — дама предпочитает, чтобы дома с младенцем сидел муж. — Питтман отпил горячий кофе из пластмассового стаканчика.

— Датской булочки не осталось? — Джилл огляделась, взглянула на стаканчик кофе у ветрового стекла и скорчила рожу. — Просто не верится, что я совершенно перестала следить за собой. Поглощаю в неимоверном количестве кофе, а раньше практически не пила его. Вчера утром ела пончики. Вечером — чили и картофель фри. А сейчас слопала здоровенную датскую булочку. И не наелась. Это после стольких лет правильного питания.

— Вот она, — бросил Питтман. — Глэдис.

Женщина с чопорным видом, кислой физиономией и шарфом, плотно обмотанным вокруг шеи, вышла из дома и решительно зашагала по улице.

— Похоже, экипаж своего корабля она держит в строгости, — заметила Джилл.

— Стоит только ей открыть рот, как мгновенно возникает желание поднять мятеж.

— Но нам вовсе не обязательно беседовать с ней.

— Правильно, — заявил Питтман и выбрался из машины.

Они направились к дому. В вестибюле Питтман сделал вид, что изучает список жильцов у ряда переговорных устройств вдоль стены в поисках нужной фамилии. На самом же деле он намеревался схватиться за ручку двери, прежде чем защелкнется замок, как только вышедшие из нее мужчина и женщина отойдут подальше, и вместе с Джилл скользнуть внутрь дома. Это ему удалось, и они заспешили к лифту.

Когда в ответ на стук дверь квартиры 4-Б распахнулась, перед ними предстал Брайан Ботулфсон, в пижаме, с взлохмаченными волосами, совершенно обессиленный. Увидев Питтмана, он ссутулился и его руки повисли, как плети.

— О, нет... Оставьте меня в покое. Опять вы! Вот уж чего мне совсем не нужно.

— Как поживаете, Брайан? — радостно приветствовал его Питтман. — Как шли дела после нашей последней встречи?

Из глубины комнаты донесся хриплый плач ребенка, не обычный, а какой-то болезненный. Питтман хорошо запомнил этот крик еще с того времени, когда Джереми был совсем маленьким.

— Похоже, вы всю ночь не сомкнули глаз.

С этими словами Питтман вошел в квартиру.

— Эй, я вам не позволил...

Питтман захлопнул и закрыл на замок дверь.

— Вы, кажется, не очень-то мне рады, Брайан?

— После того вашего посещения у меня были такие неприятности с... Если Глэдис появится...

— Но она не появится. Мы дождались ее ухода.

Крики ребенка беспокоили Джилл.

— Мальчик или девочка? — поинтересовалась она.

— Мальчик.

— Кажется, он нездоров. Температура?

— Наверное.

— А вы что, не измеряли?

— Времени не было. Парнишку пронесло, и пришлось его подмывать.

— Без медицинской помощи тут не обойтись. Где у вас термометр? Где детские лекарства?

Питтман, как бы извиняясь, поднял руки:

— Чуть не забыл, Брайан. Это мой друг Джилл.

— Здравствуйте, Брайан. Я медицинская сестра, работала в педиатрическом отделении. Я позабочусь о вашем сынишке. Итак, где термометр?

— На тумбочке около кровати. — Брайан махнул рукой.

Когда Джилл вышла из кухни в соседнюю комнату, Питтман весело заявил:

— Видите, Брайан, вам повезло сегодня.

— Точно. Я чувствовал бы себя счастливее в преисподней. Послушайте, не ходите ко мне. Вас разыскивает полиция.

— И еще как повезло, скажу я вам, — повторил Питтман, будто не слыша.

— Не втягивайте меня. Я не могу...

— Больше не появлюсь в вашей округе. Никогда. Клянусь. Слово скаута.

— Вы и в прошлый раз обещали.

— Но не давал слово скаута.

Брайан застонал:

— Если полиция пронюхает...

— Я опаснейший преступник. Скажете им, что я запугал вас, заставил помочь.

— В газетах пишут, что вы убили священнослужителя, человека в чьей-то квартире и... я потерял счет.

— Моей вины ни в чем нет. Все легко можно объяснить.

— Поймите же. Я ничего не хочу о вас знать, но могу пострадать за соучастие.

— В таком случае все в порядке. Я вовсе не собираюсь посвящать вас в свои дела и планы.

Но если откажетесь мне помочь и меня схватят, я заявлю, что вы соучастник, — не моргнув глазом соврал Питтман.

— Даже думать об этом не смейте! Насиделся я за решеткой.

— Вы только представьте, что скажет Глэдис. Но я не предаю друзей, Брайан. Чем быстрее закончим дело, тем раньше я отсюда уйду. Научите меня проникать в чужие файлы. Прямо сейчас!

Вернулась Джилл.

— У него тридцать восемь и пять.

— Это опасно? — встревожился Брайан.

— Скажем так, не очень хорошо. Думаю, мне удастся немного сбить температуру. Только не давайте ему детский аспирин. Он противопоказан при высокой температуре. Может дать осложнение, так называемый синдром Рейя. У вас найдется тайленол?

— Видите, — сказал Питтман, — дитя в надежных руках. А теперь пошли, Брайан, с вас причитается за медицинскую помощь на дому. Поучите меня немножко. Пока не пришла Глэдис.

Брайан побледнел.

— В какие программы вы хотели бы проникнуть?

— Не указанные в справочниках телефонные номера и сопутствующие им адреса.

— В каком городе?

— Как раз этого я и не скажу вам, Брайан. Научите меня общим подходам, для этого не нужно называть город. Затем посидите в сторонке, а я поиграю на ваших компьютерах.

— Мне хочется плакать.

8

— С ребенком все будет в порядке? — спросил Питтман, отъезжая от дома Ботулфсонов.

— Если регулярно давать ему детскую дозу тайленола и много жидкости. Не помешает обтирание влажной губкой. Я сказала, что если повысится температура и не прекратится рвота, ребенка надо немедленно показать врачу. Славный мальчишка. Думаю, проблем с ним не будет.

— И Брайану, возможно, удастся вздремнуть.

— Если Глэдис не устроит ему скандал. Ты получил от него то, что хотел?

Питтман достал листок бумаги.

— Теперь я сделал все как надо. Чтобы не получилось, как с тем парнем из Ассоциации выпускников. Я решил держать каждый наш шаг в тайне. Брайан показал мне, как добыть нужные номера и адреса, отсутствующие в телефонном справочнике. Но не знает, чьи это номера и в каком городе.

— Вашингтон.

Питтман кивнул.

— "Большие советники".

Питтман еще раз кивнул.

— Долгая поездка.

— Мы не можем лететь. Чтобы купить билет, придется воспользоваться кредитной карточкой или выписать чек. Твое имя попадет в компьютер, и полиция нас накроет. Придется ехать на машине.

— Ты знаешь, как увлечь девушку и как ее развлечь. Итак, я натягиваю одеяло на голову и принимаю позу эмбриона.

— Прекрасная идея. Отдохнешь хоть немного.

— Тебе тоже не мешало бы расслабиться. Надо накопить силы, прежде чем отправиться в логово «Больших советников».

— Пока в другое место.

— А я думала, мы направляемся в Вашингтон.

— Правильно. Но прежде чем повидаться с «Большими советниками», необходимо кое с кем встретиться.

— С кем?

— С одним человеком, у которого я давным-давно брал интервью.

9

Уже стемнело, когда Питтман и Джилл достигли кольцевого шоссе, опоясывающего Вашингтон. Они съехали с кольца на юг по дороге Ай-95 и затем, свернув на запад, по Пятидесятой добрались до Массачусетс-авеню. Несмотря накрайнюю усталость, Питтман уверенно маневрировал в потоке машин и другого транспорта.

— Похоже, ты хорошо знаешь город, — заметила Джилл.

— Когда я работал в Отделе внутренней политики, проводил здесь массу времени.

Питтман объехал Дюпон-серкл и по Пи-стрит двинулся на запад в сторону Джорджтауна.

— Здесь все напоминает Бикон-Хилл, — сказала Джилл.

— Согласен. — Питтман посмотрел на узкую, обсаженную деревьями и вымощенную булыжником улочку. Чуть дальше на смену булыжнику пришел красный кирпич. Особняки в федералистском и викторианском стиле стояли рядом, стена к стене. — Тебе не приходилось здесь бывать?

— Ни разу, даже поблизости от Вашингтона. Дальше Нью-Йорка ни мне, ни моим родителям делать было совершенно нечего.

— Джорджтаун — старейший район столицы и обиталище очень богатых людей.

— Значит, и остальные «Большие советники» живут здесь?

Питтман отрицательно покачал головой.

— Для них это слишком банально. Они живут в своих поместьях в Вирджинии.

— В таком случае с кем ты собираешься встретиться?

— С человеком, который их люто ненавидит.

Питтман свернул на юг по Висконсин-авеню, щурясь от яркого света фар встречных машин и уличных фонарей.

— С человеком, которому я пытался дозвониться всякий раз, как мы останавливались в пути. Его зовут Брэдфорд Деннинг. Сейчас он уже старик, но в молодости был карьерным дипломатом, движущей силой Госдепартамента при Трумэне. Он всегда говорил, что в конце концов станет госсекретарем.

— Кто же ему помешал?

— "Большие советники". Они видели в нем конкурента и смели со своего пути.

— Как они ухитрились?

— По словам самого Деннинга (все это произошло во времена маккартизма), «Большие советники» обвинили его в терпимости к коммунизму.

— В начале пятидесятых этого было достаточно, чтобы погубить карьеру дипломата.

— Так оно и случилось. Деннинг не смог снять с себя обвинения, и его карьера в Госдепе пошла на убыль. Кончилось тем, что его вынудили уйти в отставку. Деннинг утверждал, что «Большие советники» сломали таким образом карьеру не одному чиновнику Госдепа. К тому времени «Большим советникам» удалось сблизиться с пришедшей к власти командой Эйзенхауэра. Они посадили на ключевые посты в Госдепартаменте своих людей и поставили под контроль внешнюю политику страны. Так продолжалось до 1960 года, когда победа Кеннеди на выборах снова привела в Белый дом демократов. Кеннеди предпочитал работать с друзьями и членами своего клана, а не с карьерными дипломатами. В течение трех лет «Большие советники» сидели на скамье запасных. Но после убийства Кеннеди недолюбливавший его Джонсон с удовольствием удалил всех людей своего покойного шефа как из Госдепартамента, так и из аппарата Белого дома. Он вновь выпустил на поле «Больших советников», предоставив им огромные полномочия в области внешней политики. Во второй раз в ходе своей карьеры они совершили трюк, перейдя на службу к противной стороне. Ко временам Никсона проблема двухпартийности для них просто перестала существовать, они перешагнули через нее и без труда сохранили свое влияние на политику страны. Так продолжалось до последнего времени. В периоды усиления международной напряженности все президенты обращались к ним за советами.

— А Деннинг?

— Судя по всему, он прожил весьма полезную жизнь. Преподавал в университете. Сотрудничал в политических журналах. Писал редакционные статьи для «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». Но постоянно ощущал себя обойденным, обманутым и не мог простить этого «Большим советникам». Почти всю жизнь он собирал материалы для книги, в которой намеревался изобличить этих людей.

— Ты узнал о его существовании из этой книги?

— Нет. Книга так и не увидела света. В самом конце подготовительного периода, когда материалы были собраны, в его доме произошел пожар и все записи сгорели. Это означало его полное поражение. Семь лет назад я собирался написать статью о Миллгейте, и один из немногих, кто согласился дать мне какую-то информацию, упомянул о Деннинге. Я приехал сюда, в Вашингтон, встретиться с ним, но он был пьян и нес какую-то чушь, похожую на инсинуации. «У меня были доказательства, — твердил он, — но они сгорели». Ссылаться на его слова я просто не мог. Мне так и не удалось написать статью. После ареста, во время которого мне сломали челюсть, главный дал мне другое задание.

Питтман загрустил. Упоминание об этом навело его на мысль о Берте Форсите, не только главном редакторе, но и лучшем друге. В памяти всплыла трагедия, разыгравшаяся на стройплощадке на Двадцать шестой улице, — выходящий из тени убийца, отступающий назад Берт, пистолет, направленный вначале в Питтмана, а потом в Берта.

Горечь воспоминаний железным обручем сдавила грудь. И зачем только они убили Берта, сволочи!

— Как ты зол! — воскликнула Джилл.

— Думаешь, у меня нет на это причин?

— Разумеется. Но дело не в этом.

— А в чем?

— Ты появился у меня в воскресенье в полном отчаянии, и хотя реагировал на угрозу, оставался пассивным. Злость, ярость — эмоции активные. Это... Позволь тебя спросить. Если все каким-то образом уладится, полиция перестанет тебя преследовать, а «Большие советники» оставят в покое, ты успокоишься, отойдешь в сторону?

— После того, что сотворили со мной эти негодяи? Ни за что!

Джилл внимательно посмотрела на него и негромко произнесла:

— Да, ты действительно изменился.

— Еще как! Сегодня среда. Ровно неделю назад я собирался убить себя. Помнишь?

Джилл не ответила, но не сводила с него глаз.

— Ну скажи что-нибудь! Не молчи!

— Просто не верится, что ты был так подавлен, — промолвила Джилл.

— Мне и сейчас скверно. Разве могу я забыть Джереми?

— Конечно, нет. До конца дней ты будешь помнить о нем.

— Да, ты права.

— Ты хотел убить себя. Да? Очень хотел. Но почему-то не позволил «Большим советникам» сделать эту работу за тебя? Что-то произошло с тобой за эту неделю, заставило спасать свою жизнь.

— Встреча с тобой.

Джилл коснулась его плеча:

— Но прежде чем появиться у меня в доме, ты дня два уже находился в бегах. И вполне мог свести счеты с жизнью. Знаешь, что я думаю?

Питтман промолчал.

— Тебе помог страх. В машине ты говорил, что ощущаешь присутствие Джереми, слышишь его голос.

Питтман кивнул.

— Считаешь меня идиотом?

— Напротив. Это пошло тебе только на пользу. Благодаря Джереми ты выстоял в схватке с врагами. Благодаря Джереми будешь жить.

— Так хотелось бы в это верить, — хриплым от волнения голосом ответил Питтман.

Участок между Висконсин-авеню и М-стрит был забит пешеходами и машинами.

— Что происходит? — спросила Джилл. — Автокатастрофа?

Питтман рад был сменить тему и ответил:

— Нет. Здесь всегда такое творится. На Висконсин-авеню и М-стрит — самые дорогие бары, рестораны, ночные клубы, магазины.

— И Деннинг живет поблизости?

— Совсем нет. Этот район ему не по карману. На университетскую пенсию не пошикуешь. Насилу связался с ним по телефону и представился журналистом. Сказал, что хочу написать статью в связи со смертью Энтони Ллойда, высказать противоположную общепринятой точку зрения. Ведь многие дипломаты и политики считают его просто святым. Кстати, мое приглашение поужинать он принял с восторгом, сообщил, что с удовольствием отправится в ресторан после... — Питтман запнулся, но тут же заговорил: — После похорон Ллойда отпраздновать это радостное событие.

10

Ресторан «Иль Траваторе» был большим, с уютным освещением. Столики располагались довольно далеко один от другого, чтобы политики и другие знаменитости не опасались быть услышанными. Едва войдя в зал, Питтман увидел у стойки бара популярного сенатора, а за одним из столиков известного телекомментатора, беседовавшего с весьма важным на вид типом. Откуда-то из глубины зала доносилась фортепьянная музыка в стиле мягкого джаза. В сочетании со стуком вилок и ножей о тарелки и ровным гулом голосов она, казалось, вбирала в себя голоса, делая их совершенно неслышными.

— Да, сэр? — обратился к Питтману метрдотель в белом смокинге, покосившись на Джилл в свитере, джинсах и кроссовках.

— У нас заказан столик на имя Брэдфорда Деннинга. — На одной из остановок по пути в Вашингтон Питтман предусмотрительно сделал заказ.

Метрдотель просмотрел список фамилий.

— Да, мистер Деннинг уже здесь.

— Прекрасно.

Метрдотель по-прежнему сверлил глазами Джилл.

— Вас шокирует вид моей спутницы? В этом проблема?

Питтман незаметно вручил метрдотелю двадцатку, пробив таким образом существенную брешь в их бюджете.

— Нет проблем, сэр. Позвольте вас проводить.

В дальнем конце зала, в кабине, сидел низенький, тощий, но, судя по всему, весьма экспансивный человечек в сером старомодном костюме. Редкие седые волосы резко контрастировали со сверкающими карими глазами и лицом с густой сеткой красных прожилок. Он целиком был поглощен стаканом виски со льдом, второй стакан, уже пустой, стоял на столике.

— Пожалуйста, сэр, — сказал метрдотель Питтману.

— Благодарю.

— Желаю хорошо провести вечер.

— Брэдфорд Деннинг? — обратился Питтман к человеку в кабине.

— Лестер Кинг?

— Он самый.

Питтман на сей раз решил не называться Питером Логаном, поскольку это имя уже было известно полиции. Он немного нервничал, ведь Деннинг может его узнать, но приходилось идти на риск. Питтман и Деннинг встречались только однажды, да и то семь лет назад. Причем Деннинг так набрался тогда, что вряд ли что-нибудь помнил.

— Знакомьтесь, моя помощница Дженнифер.

— Очень приятно. — Не выпуская из руки стакана, Деннинг слегка приподнялся.

— Сидите, сидите. Церемонии ни к чему, — быстро произнесла Джилл, усаживаясь рядом со стариком.

Питтман занял место напротив.

— Очень мило с вашей стороны, что согласились составить нам компанию, — произнес Питтман.

— Мило? — Слова Питтмана, видимо, показались Деннингу забавными. — Мне давно не по карману посещать подобные места.

— Рад, что вам здесь нравится.

— Этот ресторан напомнил мне другой итальянский, он был чуть дальше по этой улице. Как же он назывался? — Деннинг отпил виски и покачал головой. — Никак не припомню. Еще бы! Это было в пятидесятых. Шикарное заведение. Всегда ужинал там. А публика какая! — Деннинг прикончил виски. — А потом он разорился. Рестораны приходят и уходят. Как люди. — В голосе его зазвучали печальные нотки. — Надеюсь, вы не возражаете? — Он жестом указал на пустые стаканы. — Я пришел рановато и начал без вас.

— Возражаю? Ведь вы наш гость, и я уже сказал, что благодарен за то, что составили нам компанию.

— Не каждый день удается за чужой счет отпраздновать смерть врага. — Деннинг сделал знак официанту. — Двух врагов. Я до сих пор радуюсь смерти Миллгейта.

Подошел официант.

— Принесите еще два «Джека Дэниэлса». Только поменьше льда.

— Как угодно, сэр. Что для ваших друзей?

— "Хейникен", — сказал Питтман.

Джилл заказала «Шардоннэ».

— Разрешите, я назову вам наши фирменные блюда, чтобы вы могли сделать выбор, пока пьете апперитивы?

— Потом, — бросил Деннинг. — Всему свое время. Мы пока не голодны.

— Хорошо, сэр, — ответил официант и отошел.

"Интересно, был ли Деннинг столь же высокомерным, как сейчас, во времена своей дипломатической деятельности в Госдепартаменте, — подумал Питтман. — Если да, то отправить его в отставку могли не только из-за сплетен «Больших советников».

— Двое выбыли, — продолжал Деннинг. — Осталось трое. Так вот, за этих двоих я намерен выпить — за каждого сукина сына по одной. В общем, поминальная молитва под градусом, чтобы и остальные сдохли. Как можно скорее.

У Деннинга уже заплетался язык.

— Ваша ненависть к «Большим советникам» хорошо известна. Я вижу, она еще не иссякла.

— И не иссякнет. Никогда.

— Не возражаете, если до еды мы немного потолкуем?

— Об этих?.. — Деннинг с трудом удержался от соответствующих эпитетов. — Для этого я сюда и пришел. Хотите получить на них компромат? Чтобы утереть нос распускающим сопли в адрес Миллгейта и Ллойда писакам? Вы его получите. Сколько душе угодно.

Питтман достал блокнот и ручку, сделав вид, будто собирается делать записи для будущей статьи.

— Итак, что вы можете нам сообщить? Что тянет на сенсацию?

— Они сожгли мой дом.

— Простите? — Питтман ожидал услышать повторение ничем не обоснованных заявлений, которые семь лет назад сделал Деннинг. Но теперь из уст старика прозвучало совсем другое.

Деннинг хмуро уставился на Питтмана.

— Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы не встречались?

— Нет. Во всяком случае, не припоминаю. — Питтман напрягся.

— Вы напомнили мне о...

— Мир тесен. Вы могли видеть меня на каком-нибудь дипломатическом приеме или...

— Вот уже тридцать пять лет, как меня не приглашают на дипломатические приемы, — с горечью признался Деннинг.

— Итак, они сожгли ваш дом.

— Да, пронюхали, что я готовлю разоблачение, подожгли мой дом и уничтожили все результаты расследования.

— Вы можете это доказать?

— Разумеется, нет. Они слишком умны для того, чтобы оставлять улики.

— А какого рода разоблачение вы готовили?

— Они убили сотни тысяч людей.

«Да, все бездоказательно, как и в прошлый раз, — подумал Питтман. — Сейчас он опять начнет рвать и метать. И ничего толком не скажет».

— Сотни тысяч?

Деннинг снова внимательно посмотрел на Питтмана.

— Вы уверены, что мы не встречались?

— Ну конечно. — Нет, Деннинг не мог его узнать. Во всяком случае, Питтман на это надеялся. Ведь он сильно изменился с тех пор.

Тут официант принес напитки, и Деннинг просиял.

— Наконец-то, — произнес он. — Выпьем.

Все трое подняли бокалы.

— За этого выродка Юстаса Гэбла и всех остальных. — Деннинг сделал большой глоток.

Да. Зашибает он здорово. И наверняка много лет. Сразу видно.

— Итак, вы утверждаете, что они убили сотни тысяч людей.

— В Корее. Во Вьетнаме. И все ради собственной выгоды. Им было на все плевать. На Вьетнам, на Корею, на восстановление Европы после войны. На план Маршалла и все прочее. Они заботились лишь о собственной шкуре. Маккарти.

«Несет невесть что». Питтман пришел в отчаяние. У него болел бок, ушибленный во время бегства из Академии Гроллье. Ноги, спина и шея ныли от почти суточного пребывания в машине. Он устал. Ему хотелось перегнуться через стол, схватить старика за лацканы пиджака и трясти до тех пор, пока отставной дипломат не придет в себя.

— А при чем тут Маккарти? — спросила Джилл. — Вы говорите о начале пятидесятых? Джо Маккарти — охотник за ведьмами?

— Именно так эти выродки выставили меня из Госдепартамента. Убедили всех в том, что я — красный.

— А вы действительно были красным?

— Да, — со смехом ответил Деннинг.

— Что?!

— Нет, в партии я не состоял. Но симпатизировал им.

Питтман старался ничем не выдать своего удивления. Семь лет назад Деннинг не говорил ничего подобного, опровергая клевету «Больших советников».

— Не выбей меня «Большие советники» из седла и стань я Госсекретарем... Нет, с Кореей я ничего не сделал бы, было слишком поздно, а вот Вьетнама не допустил бы. Ну и что, если я симпатизировал коммунистам? Это вовсе не преступление. Кое в чем они были правы. Я не предал бы свою страну. Но предотвратил события, которые чуть было не уничтожили наши ценности. Ни за что не допустил бы Вьетнама.

Питтман весь обратился в слух.

— Мой старший брат погиб во Вьетнаме.

— В таком случае вы знаете, о чем я говорю.

— Все равно, поясните, пожалуйста.

— "Большие советники" строили свою карьеру на жестком антикоммунизме. После второй мировой войны они участвовали в разработке плана Маршалла для восстановления Европы, но при этом исключали Советы. Они помогали сформулировать доктрину Трумэна, согласно которой Америка обязана защищать мир... против Советов, само собой. Я, как мог, боролся с их антисоветской одержимостью, но проиграл. С того момента они и стали видеть во мне врага. Ведь это по их настоянию мы послали наши войска в Южную Корею, чтобы противодействовать вторжению с Севера... противодействовать распространению коммунизма. Впоследствии все это получило название «теории домино».

Я никогда не верил в нее. Считал, что нам совершенно нечего делать в этом регионе, и история полностью подтвердила мою правоту. Наше пребывание там не сыграло никакой роли. Я выступал против вовлечения США в войну в Корее и потерпел поражение. Боролся против «Больших советников» еще по ряду вопросов, касающихся Советского Союза. В частности, не верил в мудрость политики атомного шантажа. Был убежден, что она может привести только к гонке ядерных вооружений. И в этом вопросе я оказался прав, но мнение Миллгейта и его сторонников возобладало. К 1952 году им удалось убедить всех в том, что я настроен прокоммунистически. И со мной было покончено. А обострение «холодной войны» в середине пятидесятых... Ведь это дело их рук. Как и вьетнамская война. По их вине погибли сотни тысяч людей. Они вошли в сговор с военно-промышленным комплексом, и внешняя политика определялась интересами их банковских счетов.

Все эти обвинения Деннинг выдвигал и семь лет назад. Этой проблемой занимался в то время и Питтман. Они с Деннингом встретились. Но тогда Деннинг не смог привести никаких доказательств, подтверждающих его обвинения. Возможно, он сделает это сейчас?

— Уверен, вы уже знаете, — начал Питтман, — о секретном докладе Министерства юстиции, где Миллгейт подозревается в скупке ядерного оружия на территории бывшего Советского Союза.

— Еще одна незаконная сделка, — с горечью улыбнулся Деннинг. — Вот уж поистине, черного кобеля не отмоешь добела.

— С обвинениями все ясно. Но есть у вас хоть какое-нибудь доказательство?

— Все сгорело во время пожара.

Питтман в унынии покачал головой и решил задать вопрос, ради которого и пришел сюда. Но тут возник официант.

— Разрешите предложить вам наши фирменные блюда?

— Я же сказал, позднее, — недовольно бросил Деннинг. — Мы пока не хотим есть.

— Хорошо, сэр. — Официант скис и отошел.

Деннинг поднял было стакан с виски, но тут же поставил его на стол. От Питтмана это не ускользнуло, и он предложил:

— Давайте поговорим о другом. Доводилось ли вам когда-нибудь слышать о человеке по имени Данкан Клайн?

Деннинг внимательно изучал Питтмана, старческое лицо его было напряженным.

— Как вы сказали?

— Данкан Клайн.

— Вы уверены, что мы с вами раньше не встречались? — снова спросил Деннинг.

Питтман постарался ничем не выдать своего волнения.

— Убежден, что нет.

— Может быть, я видел вас в телевизионных новостях. Разговор о Миллгейте, Ллойде и других вызвал у меня ассоциации...

«Проклятие, — подумал Питтман. — Он не помнит о встрече семилетней давности. Он видел меня в теленовостях, которые буквально поглощал после смерти Миллгейта, как единственную доступную ему информацию. Злорадствуя, он читал и перечитывал все статьи, не пропускал телепередач и, конечно же, десятки раз видел мои фотографии. Правда, я сильно изменился. К тому же назвал другое имя и поэтому он пока не узнал меня. А что, если узнает?»

— Не имею понятия, как это объяснить, — сказал Питтман.

— Данкан Клайн, — вмешалась Джилл, с явным намерением отвлечь Деннинга от опасной темы и перевести разговор в нужное русло.

Деннинг бросил на Питтмана еще один пристальный взгляд и повернулся к Джилл.

— Нет, это имя мне ничего не говорит. Может быть, я его вспомню в контексте.

— Преподаватель Академии Гроллье. Той самой, где учились «Большие советники». Он был их главным учителем.

— А... — произнес Деннинг.

— Вспомнили?

— Нет, но... странно.

— Что?

— С годами события тридцати— и сорокалетней давности отчетливо встают в памяти, а что произошло всего месяц назад, я не могу вспомнить.

— Сорокалетней давности? Неужели?

— Тысяча девятьсот пятьдесят второй год. Лето. Все словно было вчера. Поворотный момент в моей жизни. В тот месяц республиканцы провели свой съезд и выбрали Эйзенхауэра кандидатом в президенты. Практически он прошел в первом же туре голосования. Эйзенхауэр и Никсон. Учитывая настроение в стране, я не сомневался, что на предстоящих выборах Эйзенхауэр одолеет Стивенсона. Очевидно, еще лучше понимали ситуацию Миллгейт и остальные. Сразу же после съезда они направили все усилия на то, чтобы сблизиться с влиятельными республиканцами. И с легкостью перешагнули барьер, разделяющий демократов и республиканцев, демонстрируя свое искусство манипулировать людьми и политикой.

Питтман заметил, что Деннинг весь залился краской, а над верхней губой ярко заблестели капельки пота.

Деннинг взял стакан, но не с виски, а с водой, отпил немного и продолжил:

— В июне 1952 года начатая ими против меня кампания достигла своего апогея. Ко мне настолько прочно прилип ярлык прокоммунистического деятеля, что я уже не мог эффективно работать как дипломат. Для обеспечения самообороны я тратил большую часть времени на сбор информации о действиях Миллгейта и его банды, чтобы их следующая атака не застала меня врасплох. Тогда-то я и заметил, что они слегка запаниковали. В конце июля в Госдепартамент пришел один человек. Сам я его не видел, но получил информацию от моего источника. Мужчина с сильно загорелым лицом, спортивного типа, широкоплечий, хотя и не молодой, — лет шестидесяти, с седой шевелюрой. Судя по всему, много времени проводит вне дома, но обладает прекрасными, даже утонченными манерами и говорит с ярко выраженным аристократическим псевдобританским акцентом. Мужчина пожелал встретиться с Джонатаном Миллгейтом, но, как это обычно бывает в Госдепартаменте, не сразу получил аудиенцию с помощником госсекретаря, понадобилось предварительное согласование.

Посетитель назвал свое имя, и помощник Миллгейта внес его в самый конец длиннющего списка. То же произошло, когда неизвестный попросил о встрече с Энтони Ллойдом. Обескураженный, мужчина спросил, нельзя ли устроить ему рандеву с Юстасом Гэблом, Уинстоном Слоаном, Виктором Стэндишем.

— Со всеми «Большими советниками», — прошептал Питтман.

— Реакция была однозначной. Имя посетителя вносилось в конец списка. Наконец он вышел из себя и стал требовать. Не просить, а требовать! Еще немного, и пришлось бы звать сотрудника службы безопасности. Однако на шум вышел сам Миллгейт из своего кабинета и... Как утверждает мой информатор, вдруг побледнел. Куда девалось его высокомерие! Он немедленно провел посетителя в офис, распорядился об отмене следующей встречи и послал за Ллойдом и остальными, что казалось по меньшей мере странным. До сих пор помню, как это было. И не могу простить себе, что до меня не дошел смысл случившегося. Какое оружие я мог бы приобрести в борьбе с врагами!

— Посетителем оказался Данкан Клайн? — спросил Питтман.

— К сожалению, все имена вылетели из памяти, в том числе и имя посетителя, только события сохранились. А записи погибли в огне.

— Почему же в таком случае вы рассказали нам эту историю?

— Потому что помню, как пытался установить связь между таинственным посетителем, Миллгейтом и остальными. Похоже, он был их учителем в школе.

— Не сомневаюсь, что это Данкан Клайн, — заявила Джилл. — Вы сказали, что у него широкие плечи, а Клайн был прекрасным гребцом.

— Но зачем он вам, этот Клайн? — Деннинг нахмурился и стер с губы капельки пота.

— Один человек, у которого я брал интервью, — объяснил Питтман, сказал, что между «Большими советниками» и Клайном существовали тайные отношения, а это могло испортить им репутацию.

— Какие еще тайные отношения? — Что-то в голосе и взгляде Деннинга насторожило Питтмана.

— Именно это мы и пытаемся выяснить. Не исключено, что Клайн вынуждал «Больших советников», тинейджеров в Академии Гроллье, идти с ним на половые контакты.

Деннинг хлопнул ладонью по столу.

— Знай я это, нанес бы ответный удар. Защитил бы себя.

— Каким образом? — спросила Джилл. — Ну стали когда-то мальчики жертвами развратника.

Их можно только пожалеть. При чем тут карьера и репутация?

— В пятидесятых годах? Поверьте, во времена Маккарти сочувствие вышло из моды. Достаточно было одного лишь подозрения. Что, если Миллгейт и остальные вовсе не были жертвами, а добровольно пошли на противоестественную связь? Политический климат пятидесятых был таков, что их немедленно изгнали бы из Госдепартамента.

Деннинг задышал чаще.

— Вы когда-нибудь слышали что-либо подобное?

— Нет. Но есть некто... — Руки Деннинга стали дрожать.

— Некто? — Питтман подался всем телом вперед. — Не понимаю. Кто именно? Что вы имеете в виду?

— Ничего. Я только хотел сказать, что кое-кто может привести доказательства. — Деннинг буквально выдавливал из себя слова.

— Вы в порядке? — спросила Джилл.

— Все прекрасно. Просто великолепно. — Деннинг отпил воды из стакана.

— Не поможете ли вы нам еще чем-нибудь? — спросил Питтман. — Говорят, последними словами Миллгейта были: «Данкан. Снег». С Данканом все ясно. Ну, а снег? Нет ли у вас тут какой-нибудь идеи?

— Никакой. Если даже предположить, что инцидент имел травматический эффект... — Деннинг набрал в легкие воздуха. — Травматический, поскольку Миллгейт произнес эти слова в предсмертной агонии.

— Вы уверены, что с вами все в порядке, мистер Деннинг?

— Учитель в Госдепартаменте... Миллгейт в панике... Было лето, а не зима... Снег. При чем тут снег? Нет, никакой идеи. Ничего не знаю. А хотел бы знать все, лишь бы проучить их.

Снова возник официант.

— На сегодня наши фирменные блюда...

— У меня пропал аппетит. — Деннинг попытался подняться. — Мне плохо.

Джилл поспешно встала, чтобы пропустить Деннинга.

— Такое напряжение... Сначала Миллгейт, затем Ллойд. Столько вопросов.

— Может быть, вызвать врача? — спросил Питтман.

— Нет.

— Отвезти вас домой?

— Нет. — До крайности возбужденный, Деннинг вытер платком лицо. — Все хорошо. Я один доберусь.

На заплетающихся ногах старик прошел мимо официанта, чуть не налетел на второго с подносом, уставленным блюдами, и, лавируя между столиками, двинулся к выходу.

Питтман и Джилл последовали было за ним, но путь им преградила большая группа людей, рассаживающихся вокруг столиков. Через плечо женщины в вечернем наряде Питтман увидел, что Деннинг уже в вестибюле. И вместе с Джилл по освободившемуся наконец проходу устремился к дверям.

11

Питтман выскочил на кишащий людьми тротуар около ресторана. Оглушенный шумом уличного движения и ослепленный сиянием фар и фонарей, он огляделся, присматриваясь к пешеходам. Джилл тем временем изучала противоположную сторону.

— Что, черт подери, это значит? — спросил Питтман.

— О том же я хотела спросить тебя. Похоже, ему стало плохо, но...

— А может, он и в самом деле разволновался?

— Вопрос в том, что он намерен предпринять. Почему вдруг он так заспешил?

— Давай разделимся и попробуем его отыскать.

— Вот они где, — произнес прокурорским тоном мужской голос позади них.

Питтман обернулся и увидел в дверях разъяренных официанта и метрдотеля.

— Мы хотели узнать, как наш друг, — объяснил Питтман.

Метрдотель весь дымился от ярости.

— С вами все ясно. Недаром ваша дама явилась в таком виде в нарушение всех правил.

— Мы вернулись бы.

— Бесспорно. Но лишь в том случае, если бы вас удалось задержать. Надеюсь, вы заплатите за коктейли, прежде чем отправитесь на поиски вашего друга.

— Джилл, беги направо, — распорядился Питтман. — Может быть, он на соседней улице. Если разминемся, буду ждать возле машины.

Сколько мы вам должны? — поспешно спросил Питтман.

— Четыре «Джека Дэниэлса», «Хейникен» и...

— Не нужно перечислять. Назовите сумму.

— Двадцать восемь долларов.

Питтман сунул официанту тридцать долларов, нанеся еще один весьма ощутимый удар по их бюджету, и заспешил налево, морщась от боли в ногах — слишком долго сидел в машине.

Доковыляв до угла, он стал всматриваться в лица пешеходов, И примерно в четверти квартала от себя заметил Деннинга, топтавшегося между запаркованными у тротуара автомобилями перед остановившимся такси. Старик что-то сказал водителю и нырнул в машину.

Питтман не успел добежать до такси и заковылял обратно, ощущая, как сводит судорогой ноги.

— Я не видела его, — сказала Джилл, стоя на противоположной от ресторана стороне улицы рядом с запаркованным «дастером».

— А я видел! Быстро в машину!

Питтман завел мотор и резко отъехал от тротуара, едва не врезавшись в «БМВ». Позади возмущенно загудел клаксон. Питтман, не обращая внимания, свернул налево, на улицу, где видел Деннинга.

— Как ты думаешь, куда он отправился? — спросила Джилл.

— Не знаю. Видел только, что он двинулся к северу по улице с односторонним движением. Деннинг не стал бы ловить такси за углом, если бы не намеревался двигаться в том направлении. Возможно, мы его догоним.

— Ты уже обогнал два такси. Но как определить, в какой машине Деннинг?

— Я запомнил номер. — Питтман не снижал скорости. — Не вижу. Проклятие. Тебе не кажется, что мы его потеряли?

— Смотри... там!

— Точно! То самое такси.

Питтман немедленно сбросил скорость, установив безопасную дистанцию между «дастером» и такси Деннинга. Теперь водитель не мог догадаться, что за ним следят. Ровно через пятнадцать секунд после того, как Питтман повел машину с дозволенной правилами скоростью, их обогнала полицейская патрульная машина.

— Вечер удач, — прокомментировала Джилл.

— Жажду в это поверить. Куда, дьявол его возьми, он едет?

— Видимо, домой?

— Но он не может жить в самом центре Джорджтауна! У него на это нет денег.

Элегантные городские дома уступили место роскошным особнякам.

Питтман вслед за такси свернул в боковую улицу, вымощенную изрядно побитым красным кирпичом с еще сохранившимися трамвайными путями. Такси остановилось у одного из особняков, в глубине, подальше от проезжей части. Залитое ярким светом здание стояло на вершине небольшого холма. Перед ним находилась обширная, засаженная цветами и деревьями площадка, а вся территория была обнесена невысокой кованой металлической решеткой.

Деннинг вышел из такси и заторопился по бетонным ступеням к роскошному портику с колоннами, напоминавшими Питтману древнегреческие храмы.

— Интересно, кто здесь живет? — произнес Питтман.

— И почему он так заторопился? — добавила Джилл.

Они увидели, как Деннинг несколько раз постучал в дверь, как она открылась и возник слуга в униформе. Деннинг, возбужденно жестикулируя, принялся ему что-то объяснять. Слуга обратился к кому-то в доме, видимо, получил соответствующие указания и впустил Деннинга.

— Что теперь? — спросила Джилл.

— Я устал сидеть в этой треклятой машине. Пришло время наносить визиты.

Часть шестая

1

В ответ на стук дверь открыл все тот же облаченный в униформу слуга. Человек средних лет, склонный к полноте. Появление одного за другим посетителей в вечернее время явно его озадачило.

— Слушаю, сэр.

— Минуту назад сюда вошел человек по имени Брэдфорд Деннинг, — сказал Питтман.

— Да, сэр. — Недоумение слуги заметно усилилось.

— Он не сказал, что ожидает нас?

— Нет, сэр.

Меж бровей слуги пролегла суровая складка.

— Мы с ним. Нам необходимо его увидеть, это крайне важно.

— Джордж? — донесся из глубины дома женский голос. — Кто там?

— Тут какие-то люди, спрашивают вашего гостя, мэм.

Питтман заглянул внутрь дома и увидел высокую стройную женщину лет пятидесяти с небольшим, с коротко подстриженными волосами, тронутыми инеем седины. На ней было платье из дорогого шелка с неглубоким вырезом, настоящее произведение искусства, его голубизна отражалась в сверкавших бриллиантовых серьгах. Выглядела она очень привлекательно, однако туго натянутая кожа на лице свидетельствовала о неоднократном хирургическом вмешательстве косметологов.

Стуча высокими каблуками по полированному паркету из твердых пород дерева, женщина подошла к двери.

— Вы знакомы с Брэдфордом?

— Мы намеревались вместе поужинать.

— Но ему вдруг стало плохо, — вмешалась Джилл. — Сейчас он в порядке?

— По правде говоря, выглядит он просто ужасно. — Лицо дамы посуровело, и она добавила: — Однако о вас он не сказал ни слова.

Питтман с трудом вспомнил имя, под которым представился Деннингу.

— Скажите ему, что здесь Лестер Кинг и Дженнифер.

— Не слушай их, Вивиан. — Позади хозяйки неожиданно возник Деннинг. Мятым носовым платком он стирал блестки пота с лица. — Это репортеры.

Глаза женщины потемнели, и она произнесла явно неодобрительным тоном:

— Ах, вот как.

— Мы не собираемся причинять вам беспокойство, — поспешно заговорила Джилл. — Напротив, хотим помочь.

— Каким образом?

— Брэдфорд Деннинг, вероятно, явился к вам, чтобы рассказать о фактах, которые узнал от нас. Возможно, вы пожелали бы услышать все из первых уст.

Лицо женщины оставалось бесстрастным. Свою подозрительность, сомнения и недовольство она выразила лишь кивком головы и суровым взглядом.

— Входите, — бросила она.

— Не надо, Вивиан, — сказал Деннинг.

Женщина проигнорировала его слова.

— Все в порядке, входите же.

— Благодарю вас, — произнес Питтман.

— Только не вздумайте волновать меня, иначе я попрошу Джорджа вызвать полицию.

Эта угроза подбросила еще немного адреналина в кровь Питтмана, и ему стоило немалого труда скрыть свое беспокойство.

Слуга закрыл дверь, и женщина повела Питтмана и Джилл к двери слева от входа, туда, где стоял Деннинг.

Питтман ожидал увидеть жилище в духе колониальной эпохи, полное антиквариата. Однако просторная комната сверкала хромом и стеклом модерна. На стенах абстрактные полотна — бесформенные пятна красок, призванные передать сложную гамму чувств. Питтману показалось, что это работы Джексона Поллака.

— Хотите что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо.

— "Джек Дэниэлс", — попросил Деннинг.

— Брэдфорд, от тебя и так разило алкоголем, когда ты появился. А я, как ты знаешь, терпеть этого не могу. Хватит с тебя на сегодня.

Деннинг не переставал вытирать раскрасневшееся, истекающее потом лицо.

— Если никто не будет пить, мы можем присесть и обсудить вопрос, ради которого вы трое сюда явились.

— Согласен, — сказал Питтман. — Но прежде всего мне хотелось бы услышать, что скажет Брэдфорд о нашей с ним беседе. Если, конечно, это вас устроит, миссис?..

— Пейдж.

Это имя ничего не говорило Питтману, и на его лице не появилось никаких эмоций.

— Миссис Пейдж играет заметную роль в вашингтонском обществе, — сообщил Деннинг таким тоном, будто знакомство со столь известной личностью возвышало и его самого.

— Совершенно очевидно, что нашим гостям это имя неизвестно, — заметила миссис Пейдж. — Или, что скорее всего, они не питают особого почтения к светскому обществу. — Она не без горечи улыбнулась. — А вот на другое имя, уверена, они среагируют. Это имя — единственная причина редких визитов Брэдфорда в мой дом, и, я полагаю, ваше посещение каким-то образом тоже связано с ним. Я — дочь Юстаса Гэбла.

2

Подумать только! Хозяйка дома — дочь одного из «Больших советников». Этого Питтман никак не ожидал и выразил свое удивление глубоким вдохом, почувствовав в то же время, как напряглась Джилл.

— Вот уж не думал, — произнес Питтман.

— Разумеется. Ну что, будем продолжать беседу?

— Это решать вам, миссис Пейдж, — сказала Джилл. — Некоторые наши вопросы могут показаться вам не совсем деликатными.

Питтман смотрел на Деннинга, не понимая, зачем ему понадобилось идти в этот дом. Может быть, никакой ненависти у Деннинга к «Большим советникам» не было, и сказал он это лишь для того, чтобы войти в доверие к их противникам? Или Деннинг шпионил в пользу «Больших советников» и бежал с информацией прежде всего к дочери Гэбла?

— Трудно быть деликатной, когда речь заходит о моем отце, — заявила миссис Пейдж.

— Я не совсем вас понял, — проронил Питтман.

— Если вы будете со мной откровенны, я отвечу вам тем же.

Продолжая недоумевать, Питтман кивнул.

— Я ненавижу своего отца.

Это заявление повергло Питтмана в шок.

— Испытываю к нему отвращение, — продолжала миссис Пейдж. — Готова на все, только бы уничтожить его, сделала бы это, не колеблясь ни единой секунды. Он омерзителен. — Глаза ее горели яростью. — Теперь вам все ясно?

— Все. Абсолютно все.

— Полагаю, вы изложили Брэдфорду факты, которые я могла бы использовать против отца, — продолжала миссис Пейдж. — Только поэтому я и пригласила вас в дом. Не ошиблась? Как журналист, вы настроены против него, считаете его врагом?

Питтман кивнул, не будучи уверен, что не шагнул в умело расставленную ловушку.

— Прекрасно. — Миссис Пейдж повернулась к Деннингу. — Брэдфорд, ты огорчил меня. Хотел прогнать людей, которые могут быть мне полезны? Надеялся выдать их информацию за свою собственную, присвоить себе чужую славу, как в те далекие годы, когда служил в Госдепартаменте.

Деннинг, переминаясь с ноги на ногу, молчал.

Несмотря на приглашение миссис Пейдж присесть, все стояли. Питтман первый опустился в какое-то невообразимое кресло, состоящее из одних углов, изготовленное из дерева и сверкающего металла. Кресло напоминало экспонат из коллекции экспериментальной мебели, которую ему довелось видеть в Нью-Йоркском музее современного искусства. Против ожиданий оно оказалось очень удобным.

Остальные тоже наконец сели.

— Почему вы?.. — Питтман замялся, не зная, как лучше сформулировать вопрос. — Что заставило вас?..

— Говорите прямо. Папочка всегда учил меня сразу брать быка за рога. За что я ненавижу отца? Да за то, что он убил маму.

Питтману стало жарко, сердце бешено заколотилось.

— Раз уж начала, рассказывай все, Вивиан, — произнес Деннинг.

Миссис Пейдж чуть сощурила глаза, кивнула и начала:

— Вряд ли у человека постороннего мой рассказ вызовет сочувствие. Он смотрит на этот огромный дом (у мамы, кстати, особняк был еще больше) и задается вопросом, как можно быть несчастным, живя в такой роскоши. Рабочий со сборочного конвейера в Детройте был бы рад поменяться с богачом местами. Но под каждой крышей свои мыши. Мама была очень красивой. Она происходила из старинной семьи южан, в которой помнили и любили аристократическое общество, существовавшее до времен Гражданской войны, и чтили его традиции. В том мире женщину не готовили к реальной жизни. Маме с детства внушали, что она сама по себе ценность. Девочку растили как орхидею, чтобы потом любоваться ею. Она встретила отца на борту океанского лайнера во время одного из последних рейсов в Европу накануне Второй мировой войны. Все было так романтично, и она влюбилась, как может влюбиться наивная девушка. Родители благословили их, и они поженились. К своему изумлению, мама обнаружила, что от нее все чего-то ждут, что она должна быть самим совершенством. Устраивать великолепные приемы и ужины. Безукоризненно вести беседу. Блистать нарядами. В общем, всех поражать.

Голос миссис Пейдж дрогнул. Она помолчала и снова заговорила:

— И опять же, предполагаемый рабочий, о котором я упомянула, не поймет светскую даму, окруженную роскошью и в то же время страдающую. Но представьте, что этого рабочего постоянно ругает мастер, как бы хорошо он ни работал. И так изо дня в день, из года в год. Словно ножом, наносит ему удары в самое сердце? Нервы рабочего не выдержат. Его чувство собственного достоинства будет уязвлено. Личность уничтожена. О, вы скажете, что рабочий может найти себе другое место. Ну, а если лишить его этой возможности? Заставить терпеть постоянные издевательства мастера?

Миссис Пейдж судорожно сглотнула и продолжала:

— Мой отец — самый жестокий из всех, кого я встречала в жизни. Жажда власти была в нем настолько сильна, что он буквально терроризировал маму. Издевался над ней. Подвергал унижениям. Презирал. Я с самого детства испытывала перед ним ужас. Мною он тоже был всегда недоволен. Я все глаза выплакала от жалости к маме. Развод? Для карьерного дипломата с безграничными амбициями? В то время? Немыслимо. Мама однажды подняла эту проблему, но реакция отца была настолько ужасающей, что вопрос о разводе был закрыт навсегда.

Миссис Пейдж как-то вся сникла и долго молчала.

— Мама начала пить. Вначале ни я, ни отец этого не замечали. Но потом ее пагубное пристрастие стало необратимым. Вначале она пила, когда меня и отца не было дома. Пила водку, у нее запах не такой резкий. Образовался замкнутый круг. Пьянство не давало ей возможности отвечать тем стандартам, которые требовал отец. Она не могла устраивать приемы на высоком уровне. Стала ко всему безразлична. Не только сама не устраивала обязательных благотворительных мероприятий, но даже не появлялась на них. А на дипломатических приемах не скрывала, как и прежде, своей скуки. Отец, естественно, не переставал ее упрекать. И чем грубее он становился, тем больше она пила, доводя его буквально до исступления.

В конечном итоге заплетающийся язык выдал мать. А это грозило крупным скандалом. Шутка ли! Жена такого крупного деятеля и вдруг алкоголичка! Отец, скованный массой условностей и безгранично честолюбивый, был в шоке. Не из-за мамы. Из-за себя самого. Нет, он не позволит ей испортить ему репутацию безупречного дипломата. Отец обшарил весь дом и нашел припрятанные матерью бутылки. Затем приставил к маме человека, в обязанности которого входило следить за каждым ее шагом. Пить мама перестала, но по-прежнему была далека от совершенства, как его себе представлял отец. Лишенная возможности с помощью алкоголя уйти от действительности, она впала в депрессию, и в конце концов у нее произошел нервный срыв.

Отец запаниковал. Это было еще хуже, чем пьянство. А вдруг в дипломатическом сообществе узнают об эмоциональной и умственнойнестабильности его жены? Подумают, что забота о жене отнимает у него слишком много сил в ущерб работе. И тогда его карьере конец. После того, как мама ухитрилась убежать из дома и учинить, по словам отца, пьяный скандал в таверне по соседству, он решил убрать ее из Вашингтона.

В те дни не существовало таких заведений как клиника Бетти Форд, где подобные проблемы всесторонне обсуждались и комплексно решались. Но были больницы, где всех богатых людей лечили в строжайшей тайне. И маму стали там пичкать транквилизаторами. Врачи считали, что ей необходимо расслабиться. Напряжение — источник всех ее проблем. Ведь не может быть несчастной женщина с таким положением в обществе, как у мамы. После трех месяцев приема транквилизаторов она впала в состояние, мало чем отличающееся от сомнамбулизма, и сама не могла дойти до туалета. Когда я навестила маму, она меня не узнала. Наконец медики решили, что алкоголь полностью выведен из организма, постепенно исключили транквилизаторы и выписали маму из клиники. Домой она вернулась вполне умиротворенной, но это только так казалось.

И вот однажды мама исчезла. После лихорадочных поисков ее нашли пьяную до бесчувствия в подвале, рядом с котлом отопления. Она что-то бормотала. После этого случая отец стал действовать по-другому. Ее трехмесячное отсутствие в обществе объяснил тем, что она якобы навещала родственников в Европе. Теперь он изобрел новый предлог. Это было в июле 1953 года. Он арендовал летнее бунгало на мысе Гаттерас, отослал всех слуг и купил несколько ящиков водки. По сей день в ушах у меня звучат его слова, произнесенные издевательским тоном: «Ты хотела убежать от ответственности? Пожалуйста. Начинаются твои каникулы».

Он начал спаивать маму, все время пополняя запасы водки, следил за тем, чтобы стакан ее не оставался пустым. А когда она отказывалась пить, начинал всячески унижать ее, оскорблять, до тех пор, пока она снова не принималась за водку. Иногда, заслышав ночью шум, я выскальзывала из своей комнаты и находила мать лежащей в туалете в собственной блевотине. Отец стоял на коленях и лил водку ей в горло. Чтобы не было свидетелей, он отправил меня в летнюю резиденцию своих родителей «Виноградник Марты». Я не хотела находиться с ним рядом, но, опасаясь за маму, умоляла не отсылать меня.

Рассказывая, миссис Пейдж не сводила глаз с абстрактных картин. Она ничем не выдавала кипевших в ней чувств, ни разу не повысила голоса, и только в глазах бушевала буря. Теперь, когда женщина умолкла, стало особенно заметно, как она ссутулилась. Через какое-то время она обратилась к Питтману и Джилл:

— Больше я не видела мамы. Она умерла в конце лета. Вскрытие показало, что смерть наступила в результате алкогольного отравления. Так мне сказали. Отец во всех деталях поведал мне, что произошло, всячески стараясь оправдаться в моих глазах. Словно я ничего не видела, не понимала, что это он во всем виноват.

«Болезнь мамы была значительно серьезнее, чем тебе могло показаться, — заявил он. — Я нарочно поил ее, надеясь вызвать у нее отвращение к спиртному, чтобы алкоголь ассоциировался у нее с тошнотой».

Так якобы ему посоветовал нарколог.

В комнате воцарилась тишина.

— Я вам сочувствую, — мягко произнес Питтман.

Миссис Пейдж ничего не ответила.

— Но одно меня удивляет, — продолжал он.

— Что именно?

— Почему ваш отец, так тщательно скрывавший пристрастие жены к спиртному, вдруг повернул на сто восемьдесят градусов и сам стал ее спаивать, чтобы довести до смерти? Ведь это пахло колоссальным скандалом.

— Мой папенька — личность в высшей степени изобретательная и изворотливая. Он задался целью изобразить из себя жертву и вызвать жалость у коллег. Отец сообщил им, что проблема у жены возникла давно, что он всеми силами пытается ее спасти и жизнь его превратилась в сплошной кошмар. Он разыграл роль безутешного вдовца, боровшегося все лето с пагубным пристрастием жены.

«Я сделал все возможное», — твердил он без конца. И дипломатическое сообщество ему поверило. Продолжая лицемерить, он убедил коллег, что, лишь уйдя с головой в работу, сможет хоть на время избавиться от терзавших душу страданий. Коллеги не уставали восхищаться его мужеством. Его репутация в Госдепе еще больше укрепилась. Он получил назначение послом в Великобританию, затем в Советский Союз, и в конечном итоге стал госсекретарем. Но я знаю всю его гнусную подоплеку. И никогда не прощу ему смерть мамы.

— Нас с Вивиан объединила ненависть, — сказал Деннинг. — Я раздобыл для нее копию патологоанатомического заключения. Отец Вивиан лгал. Смерть наступила от употребления алкоголя с большой дозой секонала.

— Секонала? — переспросила Джилл. — Но это же транквилизатор.

Миссис Пейдж кивнула:

— Именно это средство ей давали в клинике на протяжении трех месяцев.

— Погодите, — произнес Питтман. — Вы хотите сказать, что отец добавил в водку секонал, чтобы ускорить смерть?

— Да, именно так. — Миссис Пейдж плотно сжала губы.

— В любом случае это убийство, — сказала Джилл. — Еще одно тому доказательство — использование таблеток.

Миссис Пейдж покачала головой.

— Отец каким-то образом узнал, что я ознакомилась с результатами вскрытия, и, опасаясь обвинений с моей стороны, сообщил, что одно, весьма важное обстоятельство скрыл даже от меня. По его словам, мама тайком взяла в клинике упаковку секонала и чуть ли не всю приняла той памятной ночью. Упаковку с оставшимися таблетками и соответствующей этикеткой обнаружили уже после смерти мамы. В общем, отец хотел представить все дело так, будто это самоубийство.

У Питтмана заныло под ложечкой.

— И вы полагаете, он лгал, — заметила Джилл.

— Мои предположения не играют никакой роли. Только прямые доказательства. Необходимо опровергнуть версию отца. А это невозможно. Я хочу уничтожить его, но не желаю выглядеть в глазах общества сумасшедшей. Мне нужны неопровержимые факты, иначе он просто-напросто продемонстрирует ее историю болезни из психиатрической клиники, а патологоанатом опровергнет мои утверждения. И все дальнейшие обвинения не будут восприниматься всерьез. Я должна иметь хоть один-единственный шанс его уничтожить. Сколько я себя помню, всегда хотела лишь одного: наказать отца за то, что он сотворил с мамой. Но это мне не удалось. И сейчас, когда другие «Большие советники» (она вложила в эти слова все свое презрение) потихоньку вымирают, я очень боюсь, что мой престарелый папенька сойдет в могилу прежде, чем я смогу ему отомстить.

Деннинг поднялся с кресла.

— Кажется, я знаю, как это сделать. Именно потому и пришел сюда.

Миссис Пейдж внимательно на него посмотрела.

— Появилась возможность доказать, что сексуальные пристрастия твоего отца и его друзей оказали отрицательное влияние на их профессиональную деятельность.

— Сексуальные пристрастия?

— Ведь «Большие советники» были гомосексуалистами. Я и вообразить такого не мог до разговора с этими репортерами. Вам не приходит в голову, что?..

Глаза миссис Пейдж округлились.

Из горла вырвался какой-то странный звук, испугавший Питтмана. Ему показалось, что миссис Пейдж задыхается. Но вскоре он понял, что это смех — грудной, полный презрения смех.

— Ты глупец, Брэдфорд. Мчался сюда, чтобы сказать мне такую чушь? Допустим, репортеры сказали правду. Ну и что из этого? Сейчас не сороковые и не пятидесятые, когда ты служил в Госдепартаменте. В наши дни лишь религиозных фанатиков волнует вопрос гомосексуализма. А все знаменитости только и ждут, чтобы объявить себя геями.

— Но дипломаты — это не знаменитости, — с негодованием возразил Деннинг.

— А по-моему, они очень напоминают представителей шоу-бизнеса. Но дело даже не в этом. Репутация теперь не определяется личной жизнью, только общественной деятельностью. Стоит мне обвинить отца и остальных в гомосексуализме, и меня сочтут тупой фанатичкой. Подобного рода обвинение не только нелепо, но и дурно пахнет.

— А что, если сексуальные пристрастия скомпрометировали этих людей в другом смысле? — не сдавался Деннинг. — Ведь в пятидесятых это было бы весьма серьезное обвинение. Что, если они стали объектами шантажа?

— Для кого? Для Советов? Но в этом случае шантаж не возымел должного действия. Мой отец и его коллеги относились к Советскому Союзу более чем жестко. Если кого и подозревать в симпатиях к Советам, так это тебя.

Лицо Деннинга из красного стало багровым.

— Возможно, кому-то обвинение в гомосексуализме и могло бы нанести ущерб, но только не моему отцу.

— Почему?

— Он, если можно так сказать, асексуален. Смолоду не интересовался сексом ни в каких его проявлениях. Мама как-то призналась мне, что они вступили в «супружеские отношения», как она это называла, один-единственный раз — в ночь моего зачатия. Опасаясь за свою карьеру и учитывая репрессивный характер сороковых — пятидесятых годов, он не мог позволить себе завести любовницу, не говоря уже о связях с мужчинами. Отца волновала только карьера. Честолюбие заменило ему любовницу. Очень хорошо о людях типа моего папочки сказал Генри Киссинджер: «Ничто не возбуждает сильнее, чем власть». — Миссис Пейдж перевела взгляд на Питтмана и добавила: — Надеюсь, вы понимаете, насколько бессмысленна атака на моего отца в плане его сексуальных пристрастий?

— Пожалуй, — ответил Питтман. — И тем не менее он уязвим и знает об этом. У «Больших советников» есть какая-то тайна, и, чтобы сохранить ее, они готовы на все.

— Тайна?

— Связанная со школой, в которой они учились, с Академией Гроллье.

— Совсем забыл сообщить тебе, Вивиан, что один из учителей склонял учеников к половым контактам.

— С этим все, — оборвала его миссис Пейдж.

— Но дело не только в сексе, — возразил Питтман. — Мы не знаем, каким образом, но...

— Миссис Пейдж, вы никогда не слышали о некоем Данкане Клайне? — поинтересовалась Джилл.

— Данкан Клайн? — Миссис Пейдж запрокинула голову и уставилась в потолок, но после некоторого раздумья ответила: — Нет, что-то не припомню.

— Он учил вашего отца и его друзей в Академии Гроллье.

— Некто, вероятно, Данкан Клайн, — вмешался Деннинг, — посетил летом 1952 года Госдепартамент, чем поверг в шок твоего отца и его друзей. Они провели встречу с посетителем за закрытыми дверями, как бывает в кризисной ситуации.

— В чем же суть этой ситуации?

— Не знаю, но, по-моему, произошло что-то из ряда вон выходящее.

Миссис Пейдж напряглась, отчего кожа на скулах натянулась еще сильнее.

— Не думаю, что это было как-то связано с Академией Гроллье. Отец проявлял исключительную лояльность по отношению к бывшей школе. Делал щедрые взносы в фонд выпускников. Когда, вы говорите, этот человек явился к отцу? Летом 1952-го? Отец был тогда в прекрасном настроении. Он не сомневался, что Эйзенхауэр, которого выдвинули кандидатом в президенты от республиканской партии, одолеет Стивенсона.

— Я все это уже сказал репортерам, — заметил Деннинг.

Глаза миссис Пейдж гневно сверкнули.

— Позволь мне закончить. Отец и его друзья из кожи вон лезли, чтобы войти в доверие к людям Эйзенхауэра. В ноябре Эйзенхауэр победил. Объявив о своей лояльности по отношению к генералу еще до победы, отец и его друзья получили немалую выгоду. Весь ноябрь и декабрь, вплоть до инаугурации в январе, они старались завоевать благосклонность вновь избранного президента и преуспели в этом, после чего последовали многочисленные повышения по службе. Очень скоро группа, к которой принадлежал отец, практически стала контролировать все важные внешнеполитические посты в правительстве. С этого и начался миф о «Больших советниках». После выборов они включились в активную работу в команде Эйзенхауэра и с самим генералом. Я была поражена, узнав, что они взяли отпуск и собираются провести встречу в стенах Академии Гроллье. Вот как они любили свою школу. А вы говорите о каких-то сексуальных домогательствах.

— Но не исключено, что они рады были ублажить Данкана Клайна, — стоял на своем Деннинг.

— Хватит об этом, Брэдфорд! — заявила миссис Пейдж. — Зачем напрасно тратить время? Отец искусный дипломат. Он обернет все эти обвинения в свою пользу, изобразит из себя невинную жертву сексуального маньяка и только вызовет сочувствие.

— Именно это мы говорили Брэдфорду совсем недавно, — произнесла Джилл. — Но есть какая-то тайна, и, чтобы сохранить ее, «Большие советники» идут на крайние меры. И тайна эта, бесспорно, связана со школой.

— Идут на крайние меры? — задумчиво повторила миссис Пейдж. — Откуда вам это известно?

Джилл не знала, что ответить.

— Из надежных источников, от людей, которых мы интервьюировали, — пришел на выручку Питтман.

— Кого именно?

— Я не могу называть их имена. Дал слово сохранить анонимность.

Миссис Пейдж с безнадежным видом махнула рукой.

— В таком случае эта информация бесполезна для вас так же, как и для меня. Что я могу вам сказать, если не знаю, какое отношение имеют ваши источники информации к моему отцу и как могу их использовать в своих интересах?

— Слово «снег» ничего вам не говорит? — спросил Питтман. — Последними словами Миллгейта перед смертью были: «Данкан. Снег».

— Вы хотели сказать, перед убийством? — уточнила миссис Пейдж.

Питтман кивнул, ожидая ответа.

— Нет, — произнесла миссис Пейдж. — Не имею ни малейшего представления. — Она внимательно посмотрела сначала на Питтмана, потом на Джилл и, наконец, на Деннинга. — Это все? Или еще есть проблемы, ради которых вы пожаловали ко мне? Если нет, то вечер, можно сказать, прошел впустую.

— Миллгейт, — неожиданно бросил Деннинг.

Все с удивлением посмотрели на него.

— Прошу прощения, я не совсем поняла, — произнесла миссис Пейдж.

— Миллгейт. — Деннинг уставился на Питтмана. — Вы упомянули Джонатана Миллгейта.

— Брэдфорд, не спятил ли ты? — поинтересовалась миссис Пейдж.

Деннинг неожиданно ткнул пальцем в Питтмана.

— Наконец-то я вспомнил, где видел вас раньше.

Питтман похолодел.

— Вы никакой не Лестер Кинг, или как вы там себя назвали! Вы Мэтью Питтман! Мы встречались несколько лет тому назад! И я видел десятки ваших фотографий в газетах! На них вы с усами и... Это вас полиция разыскивает за убийство Джонатана Миллгейта!

— Брэдфорд! Что ты несешь! — воскликнула миссис Пейдж.

— Да, да, это он! — завизжал Деннинг. — Есть в этом доме газета? Я докажу! Я покажу тебе снимки! Этот тип убил Джонатана Миллгейта!

— Абсурд, — произнес Питтман. — Если бы я убил этого человека, то не пришел бы сюда.

Отворилась дверь, и с грозным видом возник слуга.

— Миссис Пейдж, я услыхал громкие голоса. Что случилось?

— Джордж, звоните в полицию! — завопил Деннинг.

— В полицию, сэр? — Джордж ушам своим не поверил и посмотрел на хозяйку.

— Брэдфорд, ты понимаешь, что говоришь? — вскричала миссис Пейдж.

— Быстрее! Пока он нас всех не прикончил!

Питтман поднялся. Деннинг съежился от ужаса.

— Деннинг, вам нельзя пить. Вы потом плохо соображаете. — И он обратился к миссис Пейдж: — Весьма сожалею о случившемся. Тысячи извинений за причиненное беспокойство. И спасибо за то, что согласились поговорить с нами.

Джилл тоже поднялась.

— Не смеем злоупотреблять вашим терпением.

Уже направляясь к дверям, Питтман сказал:

— Бесполезно продолжать разговор, пока Брэдфорд в таком состоянии.

Миссис Пейдж была в полном недоумении.

— Спокойной ночи, — сказал Питтман. — И еще раз огромное спасибо.

— Джордж, зовите полицию! — кричал Деннинг. — Пока они не сбежали!

— Нет! — твердо произнесла миссис Пейдж. — В чем дело, Брэдфорд? Что, черт возьми, на вас нашло?

Питтман и Джилл вышли из комнаты, по сверкающему паркету пересекли вестибюль и открыли дверь, ведущую в древнегреческий портик. Колонны, подсвеченные искусно размещенными в кустах фонарями, отбрасывали на фасад особняка густые тени.

3

— Надо поторопиться, — сказала Джилл.

Ощущая прохладу ночи, они стали спускаться по широким кирпичным ступеням, ведущим от портика, и, миновав фонари на лужайке, почти достигли затененного места, когда Питтман вдруг замер и, коснувшись руки Джилл, прошептал:

— Новая проблема.

Джилл вздрогнула и поняла, что имел в виду Питтман.

— Наша машина.

Они запарковали автомобиль перед особняком. В свете уличных фонарей хорошо были видны двое крепких мужчин, изучавших передний номерной знак «дастера».

Питтман бесшумно отступил назад:

— По-видимому, они следили за домом.

— Но почему?

Джилл быстро последовала за Питтманом по тем же широким кирпичным ступеням, но только в обратную сторону, и тут все поняла.

— Юстас Гэбл знает, как относится к нему дочь, боится разоблачений и выставил наблюдателей на тот случай, если мы здесь появимся.

— На машине номера Вермонта, — заметил Питтман, — пожалуй, единственные на всей улице. Они непременно свяжут это с нашим посещением Академии Гроллье.

Не успели Питтман и Джилл добежать до дверей особняка, как один из мужчин закричал:

— Эй!

Питтман обернулся и увидел, что мужчина указывает на него. В то же мгновение позади ряда машин, запаркованных на улице, возник темный «олдсмобиль». Он резко затормозил, и из машины выскочили еще несколько крепких мужчин.

Питтман схватился за дверную ручку, моля Бога, чтобы дверь оказалась открытой, и облегченно вздохнул, когда ручка повернулась. Распахнув дверь и нырнув вслед за Джилл в дом, он захлопнул тяжелую створку и защелкнул замок.

Тут он услышал взволнованные голоса, повернул голову и увидел слугу, а за ним миссис Пейдж и Деннинга.

— В чем дело? — спросила миссис Пейдж. — Почему вы вернулись?

— Боюсь, я поставил вас в трудное положение, — ответил Питтман. — На объяснения времени нет. Надо подумать, как...

— Шесть человек. — Джилл стояла у узкого окна, выглядывая через чуть отодвинутую занавеску.

— Шесть? — Миссис Пейдж выступила вперед. — Я не знаю, что вы...

— Они идут сюда, — сообщила Джилл.

Питтман подошел к миссис Пейдж.

— Вам грозит опасность. Что находится позади дома? Как нам отсюда выбраться?

— Опасность? — переспросил Деннинг дрожащим голосом.

— Теперь они разделились. — Джилл продолжала комментировать происходящее за окном. — Двое прямо перед нами и по два с каждой стороны дома.

— Миссис Пейдж, этих людей послал ваш отец, — сказал Питтман.

— Мой отец?

— Двое, которые перед нами, вынули пистолеты, — объявила Джилл.

— Миссис Пейдж, я думаю, они хотят убить нас всех, а потом свалить вину на меня.

— Убить? — вне себя от ужаса воскликнула миссис Пейдж. — Почему?

— Ваш отец боится разоблачений, а вы можете мне кое-что рассказать. Нам надо выбираться отсюда.

— Некоторые из них собираются устроить засаду за домом, — сказала Джилл. — Все выходы будут перекрыты.

— Отец не станет убивать меня. Ни за что.

— Но он убил вашу маму, не так ли? Почему бы ему не покончить и с вами?

Глаза миссис Пейдж округлились от страха. Она, кажется, начинала понимать.

— Двое уже подходят к портику, — проинформировала Джилл.

Питтман обернулся к слуге и спросил:

— Вы исполнили просьбу мистера Деннинга? Позвонили в полицию?

— Нет. Миссис Пейдж не позволила.

— Надо немедленно позвонить.

— Поздно, — завизжал Деннинг. — Полиция не успеет...

Где-то в глубине дома раздался звон разбитого стекла. Деннинг обернулся.

Питтман вытащил из-под пиджака кольт. При виде оружия лицо Деннинга стало серым, как цемент.

Кто-то пытался повернуть ручку входной двери.

— Джилл, — приказал Питтман, — отойди от окна.

Она заспешила к нему, а Питтман велел слуге выключить освещение.

В вестибюле стало полутемно. Свет поступал теперь только через открытую дверь комнаты слева.

Снова донесся звук разбитого стекла, на этот раз в дальнем конце дома.

— Джилл, ты сможешь воспользоваться своим пистолетом, если они попытаются проникнуть через парадную дверь?

— Мне страшно.

— Я спрашиваю: ты сможешь?

— Да. Выбора нет.

— Прекрасно, — бросил Питтман и заспешил в глубину дома. Он слышал, как Джилл сказала:

— Подумайте, где можно спрятаться.

— В машине, — ответила миссис Пейдж.

— Да, да. Конечно, в машине, — подхватил Деннинг.

Послышались тяжелые удары. Кто-то бил в дверь плечом.

— В машине? Забудьте о ней, — бросила Джилл. — Один из этих типов наверняка караулит позади дома. Пока мы будем добираться до гаража, они нас перестреляют.

— Вы не понимаете, — настаивала миссис Пейдж, — машина — в подвальном этаже.

Удары в дверь не прекращались.

— О чем вы говорите? В подвале? — довольно грубо переспросила Джилл. — Что толку держать машину в подвале?

Питтман услышал, как скрежещут осколки стекла под чьими-то ногами. Кто-то двигался по направлению к нему из глубины дома. Он поднял пистолет, целясь на звук.

— Там, внизу, гараж, — стала объяснять миссис Пейдж. — Он под домом. В машине мы будем в полной безопасности.

— Вовсе нет! — закричала Джилл. — Скорее в ловушке! А если попытаемся уехать, нас перестреляют через окна и двери. Мы...

— Что за тупость? Послушайте! Я попытаюсь вам объяснить!

По паркету застучали высокие каблучки миссис Пейдж, и тут же донесся звук открываемой двери.

— Стойте, — распорядилась Джилл.

— Вниз, за мной, — стояла на своем миссис Пейдж.

— Я с вами, — объявил Деннинг.

К частому постукиванию каблучков на ведущей вниз лестнице присоединился тяжелый топот мужских ног в вестибюле.

Это был слуга.

— Подождите меня! — умолял он.

— Мэтт! — закричала Джилл.

Кто-то шел по битому стеклу из глубины дома. Появилась чья-то тень. Питтман выстрелил из своего крупнокалиберного кольта, ушах зазвенело, от сильной отдачи он покачнулся. В темноте перед ним что-то сверкнуло. И тут же он скорее почувствовал, нежели услышал, как ударила в стену, рядом с ним, пуля. Он подумал было, что выстрел кольта его оглушил, но до него тут же дошло, что противник использовал глушитель. Звон в ушах перекрыл негромкий хлопок выстрела. Питтман еще раз выстрелил и чуть отступил, вздрогнув от удара о стену сразу четырех пуль, выпущенных из бесшумного оружия.

— Мэтт! — вопила Джилл.

«У нас нет ни малейшего шанса, — думал Питтман, поспешно отступая. — Мы не сможем убить всех шестерых».

— Джилл, пошли!

— Куда?

— В подвал!

После того, как Джилл промчалась мимо него к лестнице, по которой прошли остальные, он выстрелил в глубь дома, затем повернулся и выпустил две пули в направлении входной двери. Лишь после этого Питтман заспешил вниз по лестнице, не забыв закрыть за собой дверь.

Он тут же сообразил, что это бесполезно, потому что запор находится с внутренней стороны, и дверь не станет препятствием для убийц.

От страха на него накатил приступ тошноты. В ярком свете виднелись каменные ступени лестницы, заканчивающейся у бетонного пола. Джилл уже была внизу. Питтман задержался и навел пистолет на закрытую дверь, а когда увидел, что ручка повернулась, выстрелил. На лестнице выстрел прозвучал особенно громко, и в ушах зазвенело еще сильнее. Крупнокалиберная пуля, выбив щепки, прошла сквозь дверь. Наверху кто-то вскрикнул.

«Двое у парадного входа просто отвлекали внимание, — подумал Питтман. — Молотили в тяжелую дверь, чтобы загнать обитателей в глубь дома, навстречу убийцам, вооруженным пистолетами с глушителями, надеясь, что небольшой шум у двери не будет слышен на улице, а выстрелы из оружия с глушителями тем более».

«Никто не знает, что здесь происходит», — билась в голове у Питтмана мысль. Слуга, похоже, не позвонил в полицию. Неужели испугался? Ни единая душа не знает, что мы нуждаемся в помощи! Единственное, что может привлечь внимание, это выстрел из кольта. Он наверняка будет слышен на улице".

Питтман не сводил глаз с двери, ведущей в подвал, и как только ручка на ней повернулась, еще раз выстрелил. Звук, многократно усиленный в замкнутом пространстве, буквально оглушил его.

«Кто-нибудь должен услышать грохот», — убеждал себя Питтман и, хотя барабанные перепонки невыносимо болели, приготовился выстрелить в третий раз, но вовремя спохватился, — патроны были на исходе.

«Сколько раз я стрелял? — силился вспомнить Питтман. — Шесть. Оставался один патрон. Если они попытаются нас атаковать... Джилл, — продолжал размышлять он. — Ее пистолет полностью заряжен».

Питтман двинулся в глубину подвала, чтобы взять у нее оружие, и остановился пораженный, увидев автомобиль. Это был «роллс-ройс» серебристого цвета, немыслимой высоты и длины. Сверкавшие хромированные детали свидетельствовали о тщательном ежедневном уходе. Кто-то уже находился в машине. Под крышей гаража виднелся шкив, от него к подъемным дверям тянулись цепи. Очевидно, двери можно открыть с помощью дистанционного управления, не выходя из автомобиля.

Но удивление Питтмана сменилось негодованием при виде паники, охватившей миссис Пейдж, Деннинга и слугу. Они забились в машину, захлопнули дверцы и, видимо, заперли их изнутри. Джилл безуспешно дергала за ручку со стороны водителя, в то время как миссис Пейдж столь же безуспешно пыталась вставить ключ в замок зажигания.

— Миссис Пейдж! Впустите меня! — кричала Джилл.

Полуоглохший Питтман едва слышал эти крики. Но ему вновь пришлось сконцентрировать все внимание на двери, ведущей на лестницу. Опять повернулась ручка, и опять он выстрелил. Выскочила стреляная гильза, и затвор остался открытым, — патроны кончились.

Нет! Он сунул кольт в карман пиджака и подскочил к Джилл.

— Дай мне твой пистолет!

Она продолжала колотить кулаками по дверце «роллс-ройса» и даже не заметила, как Питтман вытащил из ее сумочки пистолет.

Обойма «беретты» вмещала больше патронов, чем магазин кольта. Питтман почувствовал было облегчение, но тут же понял, что выхода из ловушки по-прежнему нет. Если миссис Пейдж заведет мотор, откроет дверь гаража и выскочит наружу, они с Джилл вдвоем не смогут устоять против шести бандитов.

Дверь наверху слегка приоткрылась. Питтман выстрелил. Звук девятимиллиметрового пистолета был тише, чем у кольта калибра 0,45. Ясно, бандиты расположились по обеим сторонам двери, вынуждая Питтмана зря тратить боеприпасы.

Сердце его учащенно билось. Почему не появляется полиция? Соседи наверняка слышали выстрелы и обратились за помощью. В чем же дело?

Джилл между тем продолжала колотить в дверцу машины.

— Впустите меня!

Миссис Пейдж нажала на кнопку, замок, щелкнув, открылся. Она распахнула дверцу и, срывающимся от рыдания голосом произнесла:

— Я не могу завести мотор.

— Дайте я попробую. У моего отца такая же машина.

Подбежал Питтман, рывком открыл дверцу, выволок скорчившегося на переднем сиденье Деннинга, сунул его на заднее, рядом со слугой, залез в машину и заорал:

— Быстрее убираемся отсюда!

Джилл захлопнула дверцу, повернула ключ зажигания.

— Не работает!

— Еще раз!

— Он не поворачивается!

Питтман вылез из машины и направил пистолет в сторону лестницы.

— Поторопись!

— Ключ! — воскликнула Джилл. — Не тот ключ!

Трясущимися руками она принялась перебирать нанизанные на кольцо ключи, отыскивая нужный.

Несмотря на звон в ушах, Питтман услыхал доносящийся с улицы шум, увидел чьи-то тени, затем ботинки. Он выстрелил, и осколки камня осыпали ботинки убийцы. Бандит поспешно поднялся на несколько ступеней и скрылся из вида.

— Нашла! — закричала Джилл.

Двигатель «роллс-ройса» наконец заработал.

— Быстрее! — Питтман еще раз выстрелил в сторону лестницы и нырнул в машину. — Заприте все дверцы!

Джилл нажала на кнопку, приводящую в действие замки, затем еще на одну. Двери гаража пришли в движение.

Питтман в отчаянии посмотрел в заднее стекло лимузина. Убийцы сбегали по ступеням.

— Все вниз! — заорал Питтман. — Они откроют стрельбу по стеклам.

— Бесполезно! — крикнула в ответ миссис Пейдж.

Пуля ударила в заднее стекло и отскочила.

— Мой муж до смерти боялся террористов!

— Что?

Джилл тронула с места «ройс» и стала набирать скорость, как только дверь гаража оказалась выше уровня капота. Машина со скрежетом продралась под полуоткрытой дверью. «Ройс» медленно увозил их к свободе. Вот он с ревом прошел подъем из гаража и выскочил на ровное место. Через лобовое стекло Питтман увидел трех стрелков, притаившихся за домом в тенистой аллее. Они выжидали, направив стволы в сторону машины. Он не слышал выстрелов, только видел, как вздрагивают пистолеты. Пули отскакивали от капота и лобового стекла.

— Что за?..

— Стекла пуленепробиваемые! — выкрикнула миссис Пейдж. — Как и сам автомобиль! Я все время пыталась вам это втолковать!

Джилл взяла чуть в сторону и проскочила мимо стрелков, паливших теперь по бортам машины.

Питтман всем телом ощущал легкую зловещую вибрацию, когда пули ударяли в «роллс-ройс».

Джилл с трудом справлялась с рулевым колесом.

— Эта штука все равно как танк.

— А я-то говорила, что мой муж сошел с ума, когда решил завести бронированный автомобиль.

Один из бандитов оказался прямо напротив них. Он в упор выстрелил в лобовое стекло и тут же метнулся в сторону и бросился на землю, когда машина, не снижая скорости, понеслась на него. Джилл съехала с узкой дороги за угол дома и повела автомобиль по выложенной кирпичом аллее. Она не успела включить фары, но садового освещения и отсвета уличных фонарей было достаточно, чтобы увидеть темный «олдсмобиль» убийц. Он стоял, закрывая выезд на улицу. Объехать его было нельзя, так как вдоль всей улицы бампер к бамперу были запаркованы машины, делая невозможным выезд на тротуар.

— Держитесь! — Джилл покрепче захватила руль и направила «роллс» на переднее крыло «олдсмобиля». — Надеюсь, он и в самом деле сработает как танк!

Сидя сзади и приготовившись к столкновению, Питтман почувствовал, как нарастает скорость.

«Олдсмобиль» угрожающе вырастал в размерах, казалось, он закрывает все лобовое стекло. «Роллс-ройс» ударил с такой силой, что «олдсмобиль» развернулся и встал по диагонали. Питтман почувствовал толчок в грудь, голова дернулась назад. Деннинг свалился на пол, слуга слабо застонал. Миссис Пейдж, стараясь смягчить силу удара, уперлась обеими руками в приборную доску. «Роллс-ройс» продолжал работать как бульдозер, освобождая пространство от несчастного «олдсмобиля».

Несмотря на звон в ушах, Питтман не мог не услыхать удара, скрежета металла о металл и звона разбитого стекла.

«Олдс» отодвинулся достаточно, чтобы «роллс» смог протиснуться мимо и, слегка оцарапав стоящий рядом «форд», выскочить к противоположной стороне улицы. Джилл нажала на тормоз. Но тяжелый бронированный монстр едва замедлил движение. Джилл яростно закрутила баранку, пытаясь избежать столкновения с машинами, запаркованными на противоположной стороне улицы. Но «роллс», который изначально не конструировался столь утяжеленным, лениво реагировал на ее усилия. Одна из стоящих у тротуара машин вдруг выросла в размерах. «Роллс» ударил ее, и Питтман вновь услышал скрежет металла и звук разлетающегося стекла. «Роллс» от удара отбросило назад. Крылатая женщина на капоте и великолепно отполированная передняя облицовка свалились на мостовую.

Питтман, испытавший еще два толчка, смотрел с заднего сиденья, как Джилл переключает передачу на задний ход, все время оглядываясь.

Работая рулевым колесом, она пыталась поставить машину так, чтобы та не блокировала уличного движения. Слишком поздно. Очередной удар бросил Питтмана в сторону. Еще одно столкновение. Идущая по улице машина не сумела вовремя затормозить и врезалась в «роллс». Сверкающие фары встречной машины замерли рядом с ними, и другой бок «роллс-ройса» оказался спасенным.

«Увы, — подумал Питтман. — Мы зажаты с обеих сторон».

Водители вылезли из своих машин. Из домов по обеим сторонам улицы начали появляться люди, обеспокоенные случившимся. Потрясенные прохожие останавливались. На тротуаре в мгновение ока образовалась толпа. Гудели клаксоны. Движение замерло. Место столкновения оказалось полностью заблокированным.

— Что же нам теперь делать? — захныкал Деннинг.

— Ясно одно. На этом «роллс-ройсе» мы никуда не уедем, — заявила Джилл.

— Выбирайтесь из машины, — распорядился Питтман.

— Но они нас перестреляют, — запротестовал слуга.

— Мы не можем здесь оставаться. Поторопитесь! Все из машины! — Питтман помог Деннингу выбраться. — Как вы себя чувствуете? А вы, миссис Пейдж? — Питтман распахнул дверцу. — Миссис Пейдж, я спрашиваю, вы в порядке?

Оглушенная миссис Пейдж стонала, опустившись на подушку сиденья.

Джилл склонилась над ней.

Питтман обежал вокруг машины и открыл дверь со стороны пассажира.

— Как она?

Тут Питтман заметил, что на него толпой надвигаются водители машин, которым «роллс-ройс» преградил дорогу.

— Она в легком шоке, — ответила Джилл. — Но крови не видно.

— Надо бежать отсюда, — ныл Деннинг.

Питтман оглянулся на темную подъездную аллею, ведущую к особняку, и за толпой зевак увидел нескольких мрачных типов в ветровках. Они выбегали на тротуар и растворялись в толпе.

— Господи! — воскликнул кто-то из зевак, пятясь и тыча пальцем в правую руку Питтмана.

Недоумевая, Питтман взглянул на свою руку и увидел в ней пистолет, взятый им у Джилл.

Зевака между тем наткнулся на владельца одного из автомобилей, пострадавших от «роллс-ройса». Тот, в свою очередь, заметив пистолет, тоже стал с перепугу пятиться, стараясь выбраться из толпы.

— Боже мой! Да у него же пистолет! — закричал кто-то.

Потом завизжала женщина.

Толпа вокруг Питтмана быстро поредела.

Питтман то и дело бросал взгляды на улицу, прилегающую к владениям миссис Пейдж. Мрачные типы в ветровках исчезли. Питтман всматривался в толпу, опасаясь, как бы в нее не затесались убийцы.

— С ней все в порядке, — раздался у него за спиной голос Джилл.

Питтман обернулся и увидел рядом с девушкой миссис Пейдж.

— Бежим отсюда! — вопил Деннинг.

— "Дастер", — бросил Питтман и побежал к месту, где оставил машину. Он вытащил ключи, поспешно распахнул дверцу со стороны водителя и выдвинул вперед пассажирское сиденье, страстно желая, чтобы у «дастера» было не две, а четыре дверцы.

Деннинг влез первым и забился в угол. Джилл и слуга усадили миссис Пейдж сзади, сбросив с сиденья на пол сумку и чемодан. Слуга последовал за хозяйкой. Питтман вернул на место пассажирское сиденье, поспешно уселся за руль, захлопнул дверцу и быстро отъехал от тротуара. На противоположной стороне улицы выстроилась друг за другом добрая дюжина машин. Водители сигналили фарами и высовывались из окон, пытаясь рассмотреть, что произошло впереди. Но полоса движения, на которой находился «дастер», была абсолютно свободна.

— Не приподнимайтесь! — прокричал Питтман. — Если бандиты все еще поблизости!..

Он проскочил темный перекресток, резко вильнув, чтобы не сбить пешехода, и, с облегчением вздохнув, включил фары. Особняки вдоль улицы, так же как и запаркованные вдоль тротуара машины, стали почти неразличимы и быстро убегали назад.

— Нам повезло, — заплетающимся языком проговорил Деннинг.

— Убийцы исчезли. Испугались толпы.

— Возможно, — бросил Питтман.

— Что значит «возможно»? — Деннинг оглянулся. — Я не вижу света фар. Нас никто не преследует.

— Согласен. Нам удалось уйти, — ответил Питтман. — По крайней мере, на время. Но вряд ли их напугала толпа.

Деннинг, недоумевая, покачал головой.

— Ведь они имели полную возможность застрелить нас на улице. Кто заметил бы их в темноте и в возникшей панике? Насколько я понимаю, цель у них была другая.

— Какая же?

Шины завизжали, когда Питтман бросил «дастер» в крутой поворот за угол по направлению к Тридцать четвертой улице. «Медленнее! — приказал он себе. — Не то привлечем внимание полиции».

Он заставил себя сбавить скорость и влился в общий поток уличного движения.

— Вы не ответили на мой вопрос, — канючил Деннинг. — Если толпа их не испугала, то почему они нас не перестреляли, когда мы вылезли из «роллса»? Какую преследовали цель?

— Идея состояла не в том, чтобы нас убить, — ответил Питтман. — Вы правы. Я — Мэтью Питтман. Я тот самый, которого разыскивает полиция. Но клянусь, я не убивал Джонатана Миллгейта. Напротив, пытался ему помочь. — И Питтман рассказал о том, что произошло в Скарсдейле. — Теперь я вынужден скрываться. Они знают, что сказал мне перед смертью Миллгейт, и, опасаясь разоблачений, пытаются меня прикончить, прежде чем я выясню, что скрывалось за его словами.

Рассказывая, Питтман напряженно смотрел на дорогу. Впереди в сиянии фонарей и многочисленных автомобильных фар, появилась Пенсильвания-авеню.

— Они уже убили нескольких человек, которых я посетил в поисках информации, и представили дело так, будто это моя работа. Так появилась в прессе легенда о маньяке-убийце. Все это ложь. Но не стану от вас скрывать: троих бандитов я прикончил. Один напал на меня в моем собственном доме, второй пытался застрелить в Манхэттене, а третий угрожал Джилл в ее квартире.

— Это мое настоящее имя, — обратилась Джилл к миссис Пейдж. — Люди Миллгейта подозревают, что я тоже располагаю какой-то информацией.

— Но мы-то здесь при чем? — спросила миссис Пейдж. — Почему они стремятся?..

— Эти люди работают на вашего отца и, видимо, на остальных «Больших советников», — ответил Питтман.

С Пенсильвания-авеню он свернул на ярко освещенную М-стрит, пробиваясь сквозь сплошной поток машин.

— Вашему отцу не трудно было догадаться, что прежде всего я обращусь за помощью к вам, его заклятому врагу.

— Вы ничего о ней не знали, — запротестовал Деннинг. — Если бы не я...

— Но Юстас Гэбл рассуждал по-иному, — в свою очередь, возразил Питтман. — Он знал, что я был репортером и смогу через известные мне источники получить информацию о миссис Пейдж.

И он не ошибся. Полагаю, у дома миссис Пейдж постоянно дежурил наблюдатель, чтобы в случае нашего появления, если понадобится тотчас вызвать подмогу. Так и произошло сегодня.

Впереди засверкали огни моста Фрэнсиса Скотта, и Питтман свернул налево, намереваясь в общем потоке машин пересечь Потомак, чтобы оказаться в Виргинии.

— Я, как известно, маньяк-убийца, пунктик у меня — «Большие советники», — продолжал Питтман. — Вот почему им было необходимо представить дело так, будто вас убил я. Зачем? Кто знает? Ведь власти считают меня сумасшедшим. Не нашел самого Юстаса Гэбла и решил расправиться с его дочерью. А Юстас Гэбл ее бережет и приставил к ней охрану. Меня застали на месте преступления, в перестрелке погибли я и Джилл. Все. Конец сказке. Угрозы для «Больших советников» теперь не существует. Попробуй подкопаться под эту версию. Придется полиции принять ее за чистую монету.

— Полиция, — оживилась миссис Пейдж. — Необходимо обратиться в полицию.

— Вы можете это сделать, — сказал Питтман. — Учитывая ваше материальное и общественное положение, вам обеспечат надежную защиту. Но ваш отец постарается дискредитировать вас всеми возможными средствами, станет доказывать, что вы свихнулись, но он хранил это в тайне и оберегал дочь от убийцы-маньяка.

— Мой достойный папенька, — с отвращением произнесла миссис Пейдж.

— Кроме того, вы очень рискуете. Не исключено, что с вами произойдет несчастный случай в то время, как вы будете находиться под охраной полиции, — сказал Питтман. — Семь лет назад с легкой руки Джонатана Миллгейта я был арестован бостонской полицией по подозрению в краже со взломом. В то время я как раз вел расследование его дела. Его люди сломали мне челюсть прямо в камере предварительного заключения, где я находился.

— Именно поэтому мы скрываемся от полиции, — пояснила Джилл. — Мэтт может отправиться в полицию и рассказать все как есть, но это не избавит его от опасности. К тому же вряд ли ему поверят.

— Да, все улики против меня. Шансы на благополучный исход значительно выше, если я найду способ доказать свою невиновность, оставаясь на свободе.

— Но каким образом? — спросила миссис Пейдж.

— Я думал об этом. В одиночку мне, конечно, не справиться. Вы согласитесь помочь?

— Говорите, что надо делать?

— Я пока прорабатываю детали. Но сейчас есть первоочередные задачи. У вашего дома меня видели с пистолетом, видели, как мы сажаем вас в нашу машину. На ней вермонтские номерные знаки. Меня обвинят в похищении и станут искать.

Питтман давно пересек Потомак и сейчас вел машину по шоссе Форт Майер в Виргинии в направлении Росслина.

— Прежде всего необходимо найти большой бар с переполненной автомобильной стоянкой, — закончил он после паузы.

— Именно, — подхватил Деннинг, — хорошая выпивка сейчас не помешает.

— Я не это имел в виду, — сказал Питтман, — а виргинские номерные знаки, которые я собираюсь снять с какой-нибудь машины и прицепить к «дастеру». После этого мы разыщем телефон-автомат и позвоним вашему отцу, миссис Пейдж. Вы кое-что ему скажете.

— Но он скрывает от меня номер своего телефона.

— Нет проблем. Номер я узнал, — заявил Питтман.

— Вы? От кого?

— От человека, у которого я когда-то брал интервью.

4

Телефонная будка стояла неподалеку от ярко освещенного входа в продуктовый магазин. Питтман запарковался среди других машин на стоянке напротив и, наблюдая за входящими и выходящими покупателями, беседовал с миссис Пейдж.

— Вы сможете все запомнить? Все, что я вам скажу?

— Такой разговор с папочкой доставит мне огромное удовольствие, — мрачно ответила миссис Пейдж. В полумраке машины особенно хорошо была видна искусственная гладкость ее лица. — Я всегда мечтала сказать ему именно это.

— Не стану от вас скрывать. Это очень опасно.

— Вся моя жизнь — сплошная опасность, но должна же я себя защитить. Кстати, зачем использовать телефон-автомат? Не лучше ли снять номер в отеле и звонить оттуда с комфортом?

— Ваш отец живет в постоянном страхе и телефон у него наверняка с определителем номера. Так что он сразу узнает, откуда звонят. В наше время это совсемне сложно.

— Да, конечно, — ответила миссис Пейдж. — Я как-то не подумала об этом.

— Вы чрезвычайно предусмотрительны, — заметил Деннинг, обращаясь к Питтману.

Питтман потер лоб и ответил:

— Это совершенно очевидная мера предосторожности.

Он словно был создан для жизни в подполье. «Интересно, — подумал Питтман, — сколько во мне еще не раскрытых талантов?»

Вернулась из магазина Джилл и вручила Питтману горсть монет, которые получила, разменяв пятидолларовую бумажку.

— Наша наличность на исходе.

— Знаю. Спасибо за мелочь. Что в пакете?

— Кофе и пончики.

— Попрощайся со своей мечтой правильно питаться.

— Но я буду пытаться, это — единственное утешение.

Питтман коснулся ее руки и обратился к миссис Пейдж:

— Итак, вы готовы? Отлично. Приступим.

Питтман проводил миссис Пейдж к телефонной будке подальше от входа в магазин, чтобы никто не стоял у них над душой, и вытащил из кармана листок бумаги со списком телефонов, полученных с помощью компьютера Брайана Ботулфсона. Опустив монеты в аппарат, он набрал номер Юстаса Гэбла и передал трубку миссис Пейдж.

Выражение глаз миссис Пейдж было такое, словно она увидела за стеклянной стенкой отца. Через секунду она произнесла:

— Юстаса Гэбла... Полагаю, он не рассердится, если его побеспокоят. Передайте, что звонит его любящая дочурка.

Миссис Пейдж нетерпеливо постукивала кончиками ногтей по стеклу:

— Хэлло, папочка дорогой. Я знаю, ты тревожишься, поэтому и решила сообщить, что, несмотря на вторжение головорезов в мой дом, я все еще жива. — Она не без горечи рассмеялась. — Какие головорезы? Те самые, которых ты нанял, чтобы убить меня... Стоп! Пора тебе наконец оценить по достоинству мои умственные способности. И нечего возражать. Все равно не поверю. Я, конечно, не совершенство, но ты можешь гордиться, что вырастил не идиотку. Я знаю, что происходит, папочка, и приложу все силы, чтобы остановить тебя. О чем я говорю? Да, в частности, о Данкане Клайне. Ты замолчал?.. В чем дело? Нечего сказать? Раньше ты мне слова не давал вымолвить, перебивал. А теперь внимательно слушаешь. Чудеса да и только. Данкан Клайн, папочка. Академия Гроллье. Снег. Вы убили Джонатана Миллгейта, чтобы сохранить тайну. Но я всех вас разоблачу. До конца жизни будешь мучиться за то, что сделал с мамой. Будь ты проклят!

Миссис Пейдж повесила трубку и, не сводя с нее глаз, со вздохом обратилась к Питтману:

— Вы даже представить себе не можете, какое я получила удовольствие.

— Такая возможность представится вам еще не раз. Я не оставлю в покое ни вашего отца, ни его дружков, — заявил Питтман. — А сейчас нам следует побыстрее убраться отсюда, на тот случай, если вашему отцу удалось определить номер телефона-автомата.

Через двадцать секунд они уже были в машине и Питтман следил, как в зеркале заднего вида исчезают огни магазина.

— Прокатимся пару миль в поисках другой будки.

— Правильно. Теперь мой черед звонить, — сказала Джилл. — Уинстону Слоану. Мне просто не терпится. Так славно вступить с ними в схватку.

5

Пришла наконец очередь Питтмана. Он остановил машину на пустой парковочной площадке торгового центра в Фэрфаксе, штат Виргиния. В тусклом свете телефонной будки изучил список номеров, вложил монеты и нажал кнопки на аппарате.

После первого же гудка на другом конце провода раздался мужской, несколько напряженный голос:

— Резиденция мистера Стэндиша.

— Я хочу с ним поговорить.

— Кто его спрашивает?

— Позовите его. Уверен, он еще не спит после звонков Юстаса Гэбла и Уинстона Слоана. Или одного из них.

— Откуда вам это известно, сэр?

Такой вопрос вряд ли можно было ожидать от прислуги. Теперь заколебался Питтман, как несколько секунд назад его собеседник. Он рассчитывал, что «Большие советники» начнут перезваниваться и запаникуют, узнав, что им звонили разные люди. Значит, тайна раскрыта. Они разоблачены. А от страха можно наделать уйму ошибок и...

Глубокий, напряженный голос прервал размышления Питтмана.

— Вы все еще у телефона, сэр? Я спросил, откуда вам известно, что Юстас Гэбл и Уинстон Слоан звонили мистеру Стэндишу?

— От тех людей, которые звонили им. А теперь я хочу поговорить с ним по тому же вопросу.

— По какому именно? — Голос зазвучал напряженнее.

— Послушайте, мне надоело. Скажите ему: «Данкан Клайн. Гроллье». Если не захочет говорить со мной, ему придется иметь дело с полицией.

— Я что-то не понимаю. Данкан Клайн? Гроллье?

Откуда-то из глубины, с противоположного конца линии до Питтмана донеслись голоса и шум.

«Что, черт побери, происходит?» — недоумевал он.

— С кем я говорю? — настойчиво вопрошал голос.

— Похоже, вы не из прислуги.

— Мистер Стэндиш не станет говорить с неизвестным. Знай я ваше имя...

Вдруг Питтман явственно услышал «лейтенант...» и выпалил:

— Вы из полиции?

— Из полиции? С чего вы взяли, сэр? Вы назовите себя, а я спрошу мистера Стэндиша, согласен ли...

— Не валяйте дурака! Что случилось?

— Ничего, сэр.

— Все понятно. Вы проводите у мистера Стэндиша обычную полицейскую конференцию.

— Да нет, у него сейчас гости.

— Нечего вешать мне лапшу на уши! Хотите определить, откуда звонок. Не старайтесь. Или вы мне скажете, что происходит, или я вешаю трубку.

— Боюсь, произошел несчастный случай, — ответил голос.

6

— Виктор Стэндиш мертв? — Джилл в изумлении подалась всем телом вперед.

Питтман быстро отъехал от телефонной будки и пустынной стоянки.

— Но как это произошло? — спросила потрясенная миссис Пейдж.

— Полисмен не пожелал сказать. — Питтман влился в поток машин на магистрали Олд Ли. — Он и так сообщил слишком много. Вероятно, удерживал меня у телефона, чтобы определить номер и выслать патрульную машину.

Словно в подтверждение его слов, позади загудела полицейская сирена. Питтман поглядел в зеркало заднего вида и заметил маячки на полицейском автомобиле, пробиравшемся сквозь густой поток машин.

— Кажется, я слишком поздно положил трубку.

Патрульная машина постоянно меняла полосы движения, используя все промежутки в транспортном потоке, но затем съехала с магистрали.

Рулевое колесо заскользило в мгновенно вспотевших ладонях Питтмана.

— Кажется, с меня сегодня достаточно.

— И с меня тоже, — заявила миссис Пейдж. — Хорошо бы сейчас прилечь.

— Разве это не замечательно? — сказал вдруг Деннинг.

— Что именно?

— Трое мертвы. Остались двое. — Деннинг ликовал. — Они дохнут как мухи, Вивиан. Об этом я и мечтал. Поделом им. Остановитесь, — бросил он Питтману. — Нужен еще один телефон-автомат.

Питтман заколебался.

— Остановитесь же, черт подери! — не унимался Деннинг. — Вон там. У бензоколонки. Быстро.

Недоумевая, Питтман остановил машину у автозаправочной станции рядом с насосом для подкачки шин. Пока Деннинг звонил, Питтман в полной растерянности стоял у телефонной будки.

— Что, Юстас, нервничаешь, не так ли? Сам схватил трубку! Я твой давнишний враг. И счастлив, что Стэндиш подох. Давно бы так. Только землю поганил, выродок. Как и ты. Есть все же на свете Бог. Кто-кто, а ты, Юстас, знаешь, что смерть Виктора напрямую связана с вашей тайной, верно? И тебе скоро каюк. Как только все узнают о Данкане Клайне. Ты умрешь в бесчестье, а я попляшу на твоей могиле, сукин ты сын.

Деннинг швырнул трубку. Глаза его сверкали, лицо выражало решимость и ненависть. Это особенно было заметно при лампах дневного света на автостанции.

Стирая с рук машинное масло, появился служащий.

— Хотите заправиться?

Потрясенный, Питтман ответил не сразу.

— Нет, — произнес он наконец. — Нам нужно было позвонить.

— Ваш друг не в порядке.

— Вы правы, — ответил Питтман, заметив, как побледнел вдруг Деннинг.

— Не мешало бы передохнуть, — с трудом проговорил Деннинг и покачнулся.

Питтман едва успел его поддержать.

— Чересчур много событий, — пожаловался Деннинг. — Надо бы прилечь.

— Боже мой! — заволновался служащий. — Может, вызвать «скорую»?

— Не стоит. — Питтману очень хотелось помочь Деннингу, но он опасался быть застигнутым людьми Гэбла, если тот сумел засечь номер. — С нами медсестра. Она осмотрит больного в машине. В случае необходимости немедленно отвезем его к доктору.

Они усадили Деннинга в машину, и через мгновение Питтман уже был за рулем. Закрыл дверцу, завел мотор и покатил по шоссе в потоке машин.

— Как он там? — не оборачиваясь, спросил Питтман.

Джилл осматривала Деннинга.

— Пульс частит и едва прощупывается.

— Подозреваешь инфаркт?

— Не знаю. На острую боль в груди, отдающую в левую руку, он не жалуется. Только на тяжесть в сердце, похоже на приступ стенокардии. Будь здесь приборы, хотя бы измеритель артериального давления, я могла бы... Не стоит искушать судьбу, отвезем его в больницу.

7

Они сидели в приемном покое неотложной помощи. На белоснежные, ярко освещенные стены было больно смотреть. Питтман примостился на металлическом стуле. Ушибленный бок ныл, ноги затекли от бесконечно долгого пребывания в машине. Рядом с ним сидела миссис Пейдж. Сейчас она выглядела значительно старше, от усталости лицо ее напоминало обтянутый сухой кожей череп.

Питтман разглядывал посетителей, ожидающих вестей о пациентах. В иных обстоятельствах, находясь в больнице, он думал бы о Джереми, о его смерти. Но бесчисленные события и проблемы почти вытеснили из головы эти мысли. Однако он по-прежнему обожал Джереми и старался выжить, чтобы еще больше любить его и всегда помнить.

Да, выжить. Во что бы то ни стало. И для этого он сделает все.

Из комнаты медсестры появилась Джилл. Ее свитер и джинсы выглядели изрядно помятыми. Голубые глаза, казалось, померкли от утомления. Девушка устало провела ладонью по волосам.

— Что нового? — поинтересовался Питтман.

— С сердцем, похоже, все в порядке. Но исследования еще не закончены. — Джилл рухнула на стул рядом с ним. — Врачи склонны думать, что все это результат крайнего переутомления. Хотят оставить его на ночь для наблюдения.

— Здесь он в безопасности. Никому не придет в голову искать его в больнице Фэрфакса.

— При условии, что он будет держать язык за зубами.

— Надеюсь, в своем нынешнем состоянии он вряд ли захочет звонить по телефону. Не станет афишировать свое местопребывание.

Миссис Пейдж поднялась и сухо произнесла:

— Брэдфорд здесь не единственный, кто пребывает в состоянии крайнего переутомления. — Она повернулась к слуге: — Джордж, вы были очень добры, оставшись со мной. Но сейчас вам необходимо позаботиться о себе. Вам нужен отдых. Кроме того, вы должны позвонить родным, чтобы не беспокоились. Сделайте это и отправляйтесь домой.

После некоторого колебания Джордж произнес:

— Вы уверены, мэм, что это небезопасно? Ведь и за моим домом могли установить наблюдение. Допросят меня и заставят сказать, где вы.

— А вы и знать об этом не будете, — возразила миссис Пейдж.

— Джордж прав, — вмешался Питтман. — Они все равно станут пытать его, чтобы выяснить, где вы. Зачем же ему рисковать?

— Нет, мэм, я лучше останусь с вами, потому что нужен вам сейчас больше, чем когда бы то ни было, — сказал Джордж.

8

Мотель компании «Холидей Инн» находится к западу от Фэрфакса на 29-й дороге, неподалеку от места пребывания оставшихся в живых «Больших советников». Некоторое время Питтман размышлял по поводу того, как они смогут расплатиться за ночлег. Ни у Джилл, ни у него денег почти не осталось. Использовать кредитную карточку Джилл нельзя. Карточку миссис Пейдж тоже, ее имя настолько известно в окрестностях Вашингтона, что не может не привлечь внимания. Кроме того, полиция и Юстас Гэбл наверняка предупредили кого надо, чтобы немедленно сообщили, если кто-то попытается воспользоваться кредитной карточкой Вивиан Пейдж.

Проблема казалась неразрешимой, пока Питтман не сообразил, что вне подозрения только слуга миссис Пейдж. Пока полиция и «Большие советники» вспомнят о нем и установят его фамилию, пройдет немало времени. А отдых им всем просто необходим.

Они оставались в тени парковочной площадки, пока Джордж в ярко освещенном вестибюле мотеля улаживал все дела. Комнаты оказались в стороне от главного входа, на втором этаже, и смотрели окнами во двор. Держась за Джилл, Питтман с трудом взобрался на второй этаж и обратился к миссис Пейдж и Джорджу:

— Мы не можем рисковать. Не позднее семи необходимо уехать отсюда.

Миссис Пейдж удивилась. Видимо, не привыкла просыпаться так рано. Однако согласно кивнула, лишь зябко обняв себя за плечи.

— И помните, звонить отсюда нельзя. Ни в коем случае!

На этот раз кивнули оба: миссис Пейдж и Джордж.

— Спокойной ночи, — произнес Питтман.

— Я только об этом и мечтаю, — ответила миссис Пейдж.

Проследив, как миссис Пейдж и Джордж разошлись по своим комнатам, Питтман открыл дверь номера, который оставил для себя и Джилл. Они внесли в комнату спортивную сумку и чемоданчик, поставили на пол и заперли дверь. Номер оказался чистым и удобным, но Джилл и Питтман ничего не замечали. Они лишь посмотрели друг на друга и нежно обнялись.

Они стояли так довольно долго. Питтману казалось, что он способен, несмотря на усталость, не выпускать Джилл из объятий до самого утра.

Но боль в ногах давала о себе знать. Взяв Джилл за руку, он усадил ее на кровать и сам сел рядом.

— Мне кажется, мы выпутаемся из этой истории, — сказал Питтман. — Но больше всего я боюсь надежды. Однажды я уже надеялся, но надежда оказалась тщетной.

Джилл провела рукой по его щеке и сказала: — Мы выберемся. Непременно. Заставим надежду сбыться.

— Конечно. — Питтман произнес это не так уверенно, как Джилл. Он нежно поцеловал девушку, поднялся, снял пиджак. Кольт, который он так и не успел перезарядить, находился в сумке. Но «беретта», конфискованная у Джилл, торчала сзади за поясом. Он с облегчением вытащил пистолет и положил на телевизионный столик. Спина болела от острых углов оружия.

Джилл показала на телевизор.

— Может, посмотрим Си-Эн-Эн? Узнаем подробности о смерти Виктора Стэндиша.

— Отличная идея.

Питтман включил телевизор, просмотрел список телевизионных станций, приклеенный к крышке приемника, и с помощью пульта дистанционного управления переключился на Си-Эн-Эн. С полминуты им пришлось слушать историю спасения ребенка, упавшего в колодец.

— Мальчишка почти такой же грязный, как я, — заметила Джилл.

— В таком случае почему бы тебе не воспользоваться душем?

— Именно это я и хочу сделать. — Джилл погладила его по спине, извлекла из чемодана туалетные принадлежности и отправилась в ванную.

Питтман слышал, как задвинулась занавеска душа и гулкие струи воды ударили в пустую ванну. Он достал из сумки кольт и коробку с патронами, вернулся к кровати и перезарядил пистолет, продолжая смотреть передачу. Диктор подвел итоги дневной биржевой деятельности. Затем последовал рекламный ролик. После него пошел длинный рассказ о семидесятипятилетней женщине, получившей степень доктора политических наук.

«История для массового зрителя», — подумал Питтман и взглянул на часы. Почти полночь. Важнейшие новости передают в начале каждого часа.

Он сбросил туфли, подвигал ступнями по ковру, чувствуя, как расслабляются мышцы.

Наверное, он задремал, потому что, открыв глаза, увидел склонившуюся над ним Джилл. Он лежал на спине, свесив ноги на пол.

— Ммм...

— Извини, что разбудила. — Джилл поплотнее завернулась в простыню. — Но я думаю, что для полного счастья тебе надо перед сном принять душ.

— Конечно, если я там не усну и не захлебнусь водой.

Глаза Джилл озорно блеснули.

— Помочь тебе?

— Предложение заманчивое. Однако держу пари, мы оба свалимся в ванну и разобьем себе головы.

— Тебя сегодня определенно преследуют апокалиптические видения.

— Интересно, почему?

Питтман через силу поднялся, схватил сумку и заковылял в ванную, пытаясь вспомнить, когда в последний раз мылся. Струи горячей воды были просто великолепны. Намыливая голову, он понял, что вряд ли когда-нибудь еще испытает подобное наслаждение. А как сильно он ненавидел душ после смерти Джереми. Питтман прогнал эту мысль и отдался во власть расслабляющих горячих струй. До чего же он устал!

Наконец он закрутил кран, докрасна растерся и, обернув вокруг бедер последнее сухое полотенце, вышел из ванной.

Распарившись, он теперь с наслаждением ощущал, как прохладный воздух пощипывает грудь. Вдруг он не без смущения обнаружил, что в номере только одна кровать и на ней, откинувшись на подушки, сидит Джилл, тоже смущенная, натянув одеяло на плечи. Девушка перевела взволнованный взгляд с Питтмана на телевизор.

— Что-нибудь передали в новостях?

Она покачала головой.

— Ничего о Стэндише? Ничего о нас?

— Нет.

Питтман подошел к кровати, и Джилл напряглась.

— С тобой все в порядке?

— Все прекрасно. — Она не отрывала глаз от телевизора.

— Ты уверена?

— С какой стати со мной должно быть что-то не в порядке?

Питтман уселся на край постели.

— Эй! Поговори со мной.

— Я...

— Если мы не будем честны друг с другом, гарантирую — нам не выбраться живыми из этой истории.

— Я сказала глупость, — пробормотала Джилл.

— Какую глупость?

— Пошутила. Спросила, не потребуется ли тебе в ванной помощь.

— Да. Помню. Ну и что?

— Скверная шутка.

— Почему же?

— Я не должна дразнить тебя, провоцировать.

— Ничего не понимаю.

— Не только ты.

Диктор что-то говорил об экономической конференции в Женеве, но Питтман с трудом улавливал смысл, не в силах отвести взгляда от Джилл.

— В Бостоне мы кое-что сказали друг другу. Я тебя люблю. — Питтман почувствовал, как перехватило дыхание. — Мне было нелегко произнести это. Я не бросаюсь такими словами. Они налагают на человека определенные обязательства.

— Ты совершенно прав.

— Значит, ты жалеешь о сказанном? — спросил Питтман. — Считаешь, что совершила ошибку? В состоянии стресса приняла нашу зависимость друг от друга за любовь и сейчас хочешь уладить недоразумение? Выяснить отношения?

— Нет. Вовсе нет.

— В таком случае я не...

— Пусть все остается, как есть. Я люблю тебя, — сказала Джилл. — И впервые в жизни не сомневаюсь в этом.

— В чем же проблема? — с трудом произнес он и, коснувшись плеча Джилл, почувствовал, как она вся напряглась.

— Эта комната, эта постель, — произнесла она упавшим голосом. — Я не хочу соблазнять тебя, понимаешь.

— А... Значит, все дело в том, заниматься нам или не заниматься сейчас любовью?

Джилл пристально взглянула на него.

— Ты устала, — сказал Питтман. — Я понимаю.

— Все случилось так быстро.

— Никаких проблем. Торопиться некуда. Все в свое время.

— Честно?

Питтман кивнул, и Джилл успокоилась.

— Любовь не обязанность, — заметил Питтман. — Секс через силу не секс. Подождем. Вот отдохнем и почувствуем, что пора...

— Ты не представляешь, как я растеряна, совершенно не понимаю, что со мной происходит.

Питтман и сам был растерян.

Джилл взяла его за руку, и, когда потянулась к нему, одеяло соскользнуло с нее. Они прильнули друг к другу, и губы их встретились. Прикосновение ее нежной груди заставило сердце Питтмана забиться гулко и часто. Питтман забыл обо всем на свете. Боже! Как сильно он ее любит! Позже, когда к Питтману вернулось ощущение времени, он осознал, что лежит рядом с Джилл, и их руки сплелись в объятиях. Он должен выжить! Теперь не только ради Джереми, но и ради своей любви.

Его размышления прервал мужской голос, и Питтман нахмурился.

— Телевизор...

— Мы забыли его выключить, — пробормотала Джилл.

— Дело не в этом, — резко бросил Питтман. — Послушай. Речь идет о Викторе Стэндише.

Сердце его вновь забилось часто и сильно, но на этот раз от вызывающего тошноту шока. На экране появилась машина «скорой помощи», патрульные полицейские автомобили перед особняком. Цветные прожекторы, полицейские с носилками, на носилках в черном пластиковом мешке чье-то тело.

Торжественно-мрачный голос диктора произнес: «...Подтверждает, что выдающийся дипломат Виктор Стэндиш покончил с собой выстрелом из пистолета».

Часть седьмая

1

Питтману отчаянно хотелось спать, но сон не шел. И он, и Джилл, потрясенные сообщением о самоубийстве Стэндиша, бодрствовали у телевизора до двух часов ночи в ожидании дополнительных сообщений по каналу Си-Эн-Эн. Рассказ о долгой и славной карьере Стэндиша то и дело прерывался демонстрацией фотографий — его собственных и остальных «Больших советников» со времен их юности и до самой смерти. Из цветущих молодых людей они превратились в старцев, каких изображают на иконах, и хотя сохранили надменный вид знаменитых дипломатов, стали хилыми, что, естественно, бросалось в глаза. Кто совсем облысел, у кого череп едва прикрывали жиденькие седые волосы. Лица избороздили морщины, шеи обвисли. Только глаза, как и прежде, горели честолюбием.

Когда стало ясно, что до утра свежих материалов ждать не приходится, Питтман с неохотой выключил телевизор. Он лежал на постели, уставившись в потолок, и никак не мог расслабиться.

Джилл наконец уснула и дышала ровно. «Покончил с собой выстрелом из пистолета». Услышанная дважды, эта фраза все еще стояла в ушах Питтмана, не давая покоя.

Чего-чего, а самоубийства Питтман ожидал меньше всего и теперь пытался проанализировать последствия случившегося. Итак, «Большие советники» убили одного из своих, чтобы предотвратить возможную утечку информации. Операция с Питтманом в качестве козла отпущения настолько вышла из-под контроля, что привела к смерти Энтони Ллойда от инсульта. Третий из великой пятерки застрелился, скорее всего, от страха.

Не так давно Деннинг, ликуя, сказал: «Двое сдохли. Осталось трое». Но Питтман не разделял маниакального восторга Деннинга. Хорошо, конечно, что в стене единства «Больших советников» пробита брешь и они все больше становятся уязвимыми. Но если события будут развиваться столь же стремительно, Юстас Гэбл и Уинстон Слоан могут скончаться от старости и отчаяния.

«Проклятье, — думал Питтман, — надо немедля что-то предпринять».

Когда они с Джилл прибыли в Вашингтон, ярости Питтмана не было предела. Он хотел лишь одного: расквитаться с «Большими советниками» за то, что они с ним сделали. Но встреча с Брэдфордом Деннингом показала ему, что слепая злоба до добра не доводит. Пример тому сам Деннинг, ведь он просто-напросто впустую тратил свою жизнь. Вот и сегодня довел себя до исступления и едва не погиб.

Питтман, не отрывая глаз от потолка, вдруг осознал, что ярость Деннинга и ужас «Больших советников» — не что иное, как две стороны одной медали. Одержимые прошлым, они губили себя.

«Но со мной дело обстоит по-другому, — думал Питтман. — Я не хочу ничьей смерти, даже своей, как еще неделю назад. Самоубийство больше не кажется мне естественным выходом, напротив, я потрясен. Я хочу жить. Господи, как же я хочу жить. Просто не верится!»

Из раздумий Питтмана вывела Джилл, — она шевельнулась и, к его удивлению, села, подтянув к подбородку колени. В темноте был едва различим ее силуэт.

— Что ты сказал? — спросила она.

— Ничего.

— Но ты разговаривал. Бормотал что-то.

— Бормотал? А я думал, ты спишь.

— То же самое я думала о тебе.

— Нет. Никак не мог уснуть.

— Я тоже. Ты бормотал что-то о желании жить.

— Просто размышлял вслух.

— Это прекрасно! За какую-то неделю ты проделал поистине огромный путь от пистолета во рту до стремления выжить любой ценой.

— Я думал о Деннинге.

— Да. Надо позвонить в больницу, узнать, как он там.

— Представляю, до чего он обрадуется, узнав о самоубийстве Стэндиша. Как бы сам не умер от счастья.

— Именно радость и привела его на больничную койку.

— Это уж точно. То же самое, если не хуже, может случиться с уцелевшими «Большими советниками». С эмоциями шутки плохи. И если Юстас Гэбл и Уинстон Слоан загнутся, я отправлюсь следом за ними, потому что не смогу доказать свою невиновность. Надо действовать, а то не успею...

— Что?

— Я репортер. И лучше всего умею брать интервью. Думаю, это наш единственный путь к спасению.

2

Едва рассвело, Питтман, поеживаясь от утренней прохлады и следя за клубами пара, вырывавшимся изо рта, поставил машину у телефонной будки рядом с придорожным кафе. Шум редких машин казался особенно громким в тишине раннего утра. Джилл следом за Питтманом выбралась из автомобиля и стала рядом с телефонной будкой, а он, пробежав глазами листок с номерами, опустил монету и набрал нужные цифры. После третьего гудка трубку снял мужчина и с подобострастием, свойственным слугам высокопоставленных лиц, ответил:

— Резиденция мистера Гэбла...

— Попросите его.

— Позвольте узнать, кто говорит, сэр.

— Лучше бы сказали, что в такой ранний час не следует беспокоить мистера Гэбла.

— Простите, сэр. Не понял.

— Сейчас шесть утра, а вы сразу подняли трубку. Дежурите у телефона? Видно, неспроста.

— Я и вправду не понимаю вас, сэр. Если желаете говорить с мистером Гэблом, назовитесь, пожалуйста.

— Я тот, кого он хочет убить.

На другом конце провода наступило молчание.

— Давайте, — продолжал Питтман, — сообщите ему.

— Как вам будет угодно, сэр.

Питтман ждал, поглядывая на Джилл, ее лицо, обычно свежее и румяное, сейчас было серым от напряжения и усталости.

Через тридцать секунд в трубке послышался слабый старческий голос, похожий на шуршание сухих листьев.

— Юстас Гэбл слушает.

— Говорит Мэтью Питтман.

— Да? — услышал Питтман после некоторого молчания. Гэбла мучила одышка. — Я читал о вас в газетах.

— Похоже, вы не очень удивлены таким ранним звонком.

— Я давно ничему не удивляюсь, — сказал Гэбл. — Это неудивительно в моем возрасте. Я только не понимаю, с кем говорю. Вы как-то странно представились моему помощнику.

— Ясно, что не понимаете. Видимо, не одного меня замыслили прикончить.

Гэбл откашлялся и произнес:

— Что вы имеете в виду?

— Это не телефонный разговор, я понимаю. Другого и нельзя было ожидать от дипломата, мастера вести секретные переговоры. И все же нам с вами есть о чем потолковать.

— Возможно. Но каким же образом, если телефон вы исключаете?

— При личной встрече.

— О?! Но где гарантия, что вы не убьете меня так же, как моего друга и коллегу.

— У меня тоже нет никаких гарантий. Тем более что вашего коллегу убили вы, а не я.

— Побойтесь Бога, мистер Питтман. У вас богатая фантазия. То вы заявляете, что я собираюсь убить вас, то, что убил своего друга.

— Эта линия не прослушивается, так что давайте говорить на чистоту.

— Ошибаетесь, иногда прослушивается.

— Надеюсь, это не помешает вам вступить в переговоры?

Гэбл снова откашлялся.

— С гордостью могу сказать, что за все время своей деятельности никогда не отказывался от переговоров.

— В таком случае выслушайте меня. Совершенно очевидно, что ситуация вышла из-под контроля. Вы не ожидали, что я так долго смогу оставаться в живых. И впутаю в это дело массу людей.

Гэбл молчал, в трубке лишь было слышно, как тяжело он дышит.

— Вы разрушили мою жизнь, — сказал Питтман. — Теперь у меня появилась возможность разрушить вашу. В общем, ситуация патовая. Пожалуй, лучше всего мне исчезнуть. К нашему обоюдному удовольствию. Естественно, с солидным капиталом. Миллион долларов и паспорт с чужим именем.

— Не слишком ли много вы просите?

— Такова моя цена. Еще потребуется паспорт для Джилл Уоррен.

— С паспортом все не так просто.

— Но не с вашими связями в Госдепартаменте. Подумайте над моим предложением. Я исчезаю. Ваша тайна сохранена. У вас не остается больше проблем.

— Возможно, я и соглашусь встретиться с вами, но заранее отменяю все ваши нелепые и ложные обвинения, в частности, в том, что я стремлюсь скрыть убийство. Мы ведем с вами гипотетическую дискуссию.

— Что же, мистер Гэбл, я принимаю ваши правила игры.

— Только дайте мне время подумать.

— Хорошо. Перезвоню вам в десять утра. Не могу задерживаться у телефонного аппарата.

3

Питтман постучал, и миссис Пейдж тотчас открыла дверь. Ее роскошное платье было измято и казалось несколько неуместным с утра в заштатном мотеле. Зато выглядела она энергичной и готовой к решительным действиям.

— Вы слышали утренние новости? — спросила она.

— О самоубийстве Стэндиша? — Питтман кивнул.

— Он всегда был самым слабым из всей пятерки, полная противоположность моему отцу, наиболее сильному среди них. Надо и дальше оказывать на него давление.

— Именно этим я и занимался сегодня с самого утра.

— Каким образом? — поспешно спросила миссис Пейдж.

Питтман объяснил.

— Будьте осторожны. Отец — великий манипулятор.

— И убежден, что тут ему нет равных. На это я и делаю ставку. Пусть думает, что никто не переиграет его на его же поле.

— А вы собираетесь это сделать? Да, риск не малый.

— У меня нет выбора. Просто прятаться мы не можем. Должны постоянно атаковать. По пути в Вашингтон сделаем несколько остановок. Я встречусь с людьми, у которых когда-то брал интервью.

— С кем именно?

— Со специалистом по системам безопасности и экспертом-оружейником. Я все объясню по дороге.

— А вдруг они вас узнают? — спросила миссис Пейдж. — По газетным статьям и телевизионным сообщениям...

— Я брал у них интервью пять лет тому назад, когда был значительно полнее и носил усы. Так что вряд ли меня узнают. Но как бы ни был велик риск, я все равно не отказался бы от встречи. Без их помощи мой план не сработает.

Не прекращая разговора, Питтман подошел к соседней двери и постучался. Появился Джордж, и все стали спускаться по бетонным ступеням к машине, где их ждала Джилл.

— Дайте ключи от ваших номеров, я оставлю их на стойке и рассчитаюсь, — сказал Джордж.

— Прекрасно, — ответила Джилл. — Встретимся в ресторане.

— В ресторане? — с неподдельным ужасом переспросила миссис Пейдж.

— Хорошо, хорошо, это «Рей Роджерс» — закусочная вроде «Макдональдса». Считайте, что вы решили обогатить свой жизненный опыт. Времени нет, возьмем все навынос и подкрепимся в пути, не выходя из машины.

— Время. Да, конечно. Но нам следует сделать еще кое-что, — твердо произнесла миссис Пейдж. — Заехать в больницу. Навести справки о Брэдфорде.

4

Питтман стоял в потоке света люминесцентных ламп, вдыхая острые лекарственные запахи. В дверях кардиологического отделения появилась Джилл. Питтман помрачнел, увидев суровое выражение ее лица.

— В чем дело? — спросил он, чувствуя, как похолодели ладони. — Только не говори, что он умер.

— Он покинул нас.

Навстречу Джилл шагнула миссис Пейдж. Лицо ее стало пепельно-серым.

— Он умер?!

— Нет, ушел в буквальном смысле слова. Исчез. Убежал, — ответила Джилл. — Медсестра зашла к нему в пять утра и увидела пустую постель. Деннинг освободился от капельниц, выключил приборы наблюдения за сердцем, чтобы не загудели, когда он станет снимать с груди датчики. Одежда хранилась в шкафу в палате. Деннинг переоделся и выскользнул из больницы.

— И откуда только у него силы, — удивился Питтман. — Что за дьявольщина взбрела ему на ум?

Джордж покачал головой.

— Вчера он просто устал, а теперь может довести себя до инфаркта.

— Очевидно, считает, что риск полностью оправдан. Хочет добить их. Двоих, оставшихся из пятерки «Больших советников». Только так можно объяснить его одержимость.

— Проклятье! В игру вошла «темная лошадка», — бросил Питтман. — Деннинг вышел из-под контроля, и одному Богу известно, какой вред он может нанести нашему плану.

— Сейчас не время охать да ахать, — заявила миссис Пейдж. — Мы должны действовать. Что вы на меня так смотрите?

Питтман шагнул к ней.

— Миссис Пейдж, нет ли у вас каких-нибудь связей с «Вашингтон пост»? Необходим сотрудник отдела некрологов, способный оказать нам одну услугу.

5

Восемь часов спустя, уже во второй половине дня, Питтман вновь оказался в Фэрфаксе. Быстро миновал его, проехал по 29-й дороге на запад и затем по 15-й в направлении поместья Юстаса Гэбла. Как проехать, Юстас Гэбл объяснил Питтману во время второго телефонного разговора, состоявшегося ровно в десять, как и было условлено. Щурясь от яркого солнца, Питтман то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, чтобы удостовериться, что серый «форд»-универсал с Джилл за рулем не затерялся в густом потоке машин. Универсал и все размещенное внутри оборудование были арендованы с помощью кредитной карточки Джорджа. Питтман подумал, что Джордж заслуживает самой высокой награды, но теперь главное — остаться в живых. Лишь в этом случае бедный Джордж будет вознагражден по заслугам. Питтман проезжал мимо фермерских полей и перелесков, казавшихся в солнечных лучах золотыми, и молил Бога о том, чтобы дал ему еще раз увидеть эту красоту, увидеть Джилл. Он тосковал по Джереми, чувствуя, что сын где-то рядом, помогает ему.

«Придай мне сил, сын».

Питтман подъехал к щиту с надписью «ЗАГОРОДНЫЙ КЛУБ „ЭВЕРГРИН“» и повернул налево, в густую тень деревьев. Проехав еще милю, свернул направо, на обсаженную дубами и посыпанную гравием дорогу. Взглянув в зеркало заднего вида, заметил, что Джилл поставила свою машину в придорожных кустах, как было условлено. Сердце у Питтмана защемило. Только сегодня он ощутил свое одиночество.

Он миновал поворот, за которым начался пологий подъем. Наступил апрель, вокруг расстилались роскошные луга, но как контрастировала эта мирная картина с внутренним состоянием Питтмана. По мере приближения к жилищу Гэбла его все больше одолевал страх. А ведь еще неделю назад он не испытывал ничего, кроме безразличия, когда, узнав, что Джонатан Миллгейт вывезен из больницы, тайком пробрался в имение в Скарсдейле.

В тот день Питтман все свои силы направил на то, чтобы собрать материал для статьи и выполнить долг перед другом, Бертом Форситом. Мысль о самоубийстве вытеснила страх, когда он под дождем крался в особняк. Он не испугался, обнаружив Миллгейта в импровизированной больничной палате над пятиместным гаражом в окружении медсестры, доктора и «Больших советников». Чувство страха просто атрофировалось, Питтману было все равно, что с ним произойдет. Мысль о самоубийстве выработала в нем иммунитет к ощущению опасности.

Теперь же все обстояло по-иному.

6

Особняки располагались далеко от дороги, на значительном расстоянии один от другого. За белыми деревянными изгородями топтались лошади. Слева и чуть впереди Питтман увидел высокую каменную стену. Он подвел машину к закрытым металлическим воротам и остановился в поле зрения телевизионной камеры, смонтированной на гребне стены слева от ворот. Следуя полученной инструкции, он высунулся из окна автомобиля, чтобы камера могла его запечатлеть.

Ворота с шумом открылись. И сразу закрылись, как только Питтман въехал на территорию. Он видел это в зеркале заднего вида. Он катил по мощеной дороге через широкую, поросшую прекрасной травой луговину. Дорога проходила через холм. На его противоположной стороне, справа, ближе к вершине, Питтман увидел уютно расположившийся на склоне обширный одноэтажный комплекс с архитектурой в стиле Франка Ллойда Райта. Белые известняковые стены, искусственные террасы, темные деревянные балки крыши великолепно вписывались в ландшафт. Питтман подумал, что за многочисленными деревьями и кустарниками жилище Гэбла не видно снизу, оттуда, где располагалось поле для игры в гольф.

Охраны видно не было. Со стороны Питтмана можно было бы принять за ничем не примечательного, хорошо известного хозяину посетителя, который беспрепятственно въехал в ворота. Питтман вел машину вниз и вправо, мимо густых елей, по извилистой дороге. И чем ближе подъезжал к дому, тем больше удивлялся. На обширной территории царило безлюдье. Ни садовников, ни конюхов. Вообще никого. Но должен же кто-то заботиться о многочисленных лошадях в загоне рядом с длинной, обсаженной елями конюшней. Даже машин нет, видимо, они в гараже у противоположного конца дома.

«Охрану, надо полагать, убрали, чтобы не испугать меня. Словом, сделали все, чтобы усыпить мою бдительность и заманить в ловушку».

Однако тишина и безлюдье только насторожили Питтмана, не позволяя ему расслабиться, обострили чувство опасности. Мозг послал приказ телу — быть начеку.

Подъехав к дому, Питтман вылез из машины и огляделся. Где-то журчала вода. Видимо, поблизости бил фонтан. Легкий ветерок прошелестел в листве деревьев. Заржала лошадь.

Дверь открылась, и Питтман, оторвав взгляд от конюшни ниже по склону, увидел, как появился на террасе высокий, худой старик с узким морщинистым лицом, жиденькими белыми волосами и дорогими очками на носу. Темно-синяя тройка вполне гармонировала с горделивой осанкой хозяина дома. Питтман узнал Юстаса Гэбла.

— Ровно четыре. Я восхищен вашей пунктуальностью. — Даже издали было видно, как тяжело дышит Гэбл. — Входите, нам есть что обсудить.

Питтман еще раз оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, поднялся по ступеням. Увидев протянутую ладонь Гэбла, Питтман нахмурился.

— Это дурной тон, мистер Питтман. Грубость не способствует успеху переговоров.

— Я не привык иметь дело с людьми, вознамерившимися меня убить.

— Формальности в цивилизованном обществе играют огромную роль, — заметил Гэбл. — Даже во время переговоров с заклятым врагом следует быть вежливым и проявлять уважение.

— Возможно, вы правы. Но я не терплю лицемерия.

Гэбл кашлянул и поднес ко рту носовой платок. Гримаса боли, исказившая морщинистое лицо, позволила Питтману понять, насколько тяжело старику стоять прямо, выдерживая дипломатический этикет, сохраняя тот вид, которым он мог в прошлом гордиться.

Преодолев боль, Гэбл вновь протянул Питтману руку.

— Следование определенному ритуалу позволяет держать под контролем эмоции и способствует соблюдению определенного порядка.

— Не это ли вы говорили себе, организуя убийство Джонатана Миллгейта?

Лицо Гэбла превратилось в маску. Морщины стали похожи на трещины в коре пережившего множество бурь дерева.

— А Берт Форсит? А отец Дэндридж? Их убийцы тоже держали под контролем эмоции и соблюдали определенный порядок.

Гэбл с трудом вдохнул.

— Порядок диктуется необходимостью. Я все еще жду вашего рукопожатия.

С подчеркнутым безразличием Питтман пожал наконец протянутую руку, и от него не ускользнул торжествующий взгляд Гэбла. Еще бы! Экс-дипломат одержал победу. Старец жестом пригласил Питтмана в дом.

Беспокойство Питтмана все возрастало. Он с трудом подавил желание броситься назад, вскочить в машину и как можно быстрее бежать из поместья. Но тут же стал себя успокаивать. У Гэбла была возможность уничтожить его. Это легко сделал бы снайпер, когда Питтман поднимался по ступеням террасы.

«План, — подумал он. — Я должен придерживаться нашего плана. Я не могу больше скрываться. Все мои возможности практически исчерпаны. Это последний шанс».

— Вам известны мои условия, — произнес Питтман.

— Да. Теперь выслушайте мои. — На тонких губах Гэбла появилось некое подобие улыбки. — Проходите, пожалуйста.

Питтман переступил порог и почувствовал, как на висках от напряжения вздулись вены.

7

Пока Гэбл закрывал дверь, Питтман успел заметить, что стены и потолок отделаны различными породами тропических деревьев, включая черное и тиковое. Освещение казалось чересчур ярким, хотя источники света видны не были. Жара стояла невыносимая. Проходя по выложенному каменными плитами коридору, Питтман заметил на термостате двадцать семь градусов по Цельсию. Слишком много даже для холодного зимнего дня, не говоря уже о теплом апрельском деньке. Гэбл от своей немощи все время зябнет, подумал Питтман. И видит неважно. Поэтому такой яркий свет. К чувствам страха и опасности примешалась жалость. Но он подавил ее, уверенный, что опытный дипломат сумеет использовать каждую его слабость. Скорее всего, яркий свет и жара — часть хорошо продуманной мизансцены, необходимой Гэблу для давления на собеседника.

Двигаясь по вестибюлю влево, в ту сторону, куда жестом указал Гэбл, Питтман прислушивался к шаркающей походке старика. Открытая дверь вела в просторную комнату. Из огромных, от пола до потолка окон виднелись пруды у подножия холма и песчаные ловушки поля для гольфа.

В комнате находились двое мужчин. Один старик с ввалившимися щеками и аккуратно подстриженными седыми усами нервно ерзал на краю дивана. На нем была темная тройка, почти такая же, как у Гэбла. Ямочка на подбородке с годами стала еще заметнее. Питтман сразу его узнал. Это был Уинстон Слоан — второй из оставшихся в живых «Больших советников».

Другой мужчина, лет тридцати, стоявший посреди комнаты, был высок и широкоплеч, с короткой стрижкой, подчеркивавшей решительное выражение лица. Костюм его не выглядел таким безупречным, как у Гэбла и Слоана. Слишком широкий пиджак, слева под рукавом заметная выпуклость. Питтман вгляделся в здоровяка. Где же он его видел? И тут до него дошло, что этот тип был среди тех, кто напал вчера вечером на дом миссис Пейдж.

Питтман повернулся к Гэблу:

— Я полагал, мы будем одни.

— Но в переговорах должны принимать участие все заинтересованные лица. Надо ли представлять моего коллегу Уинстона Слоана?

Слоан попытался привстать.

— Нет необходимости, — ответил Питтман.

Гэбл указал на второго мужчину:

— Мой помощник, мистер Уэбли.

Питтман кивнул, притворившись, будто видит его впервые.

— Уверен, вы не станете возражать, если мистер Уэбли совершит некоторые акции, связанные с проблемой безопасности, — продолжал Гэбл.

Поначалу Питтман не понял, о чем идет речь, но затем, догадавшись, спросил:

— Инымисловами, вы хотите, чтобы этот тип меня обыскал?

— Мы пришли сюда с открытой душой. В оружии нет никакой необходимости.

— Но ваш помощник, я вижу, вооружен?

Уэбли прищурился.

— Ношение оружия входит в круг его обязанностей. Надеюсь, это не создаст нам проблем.

Питтман поднял руки.

Уэбли взял что-то со стоящего позади него кресла и подошел к Питтману. Это оказался портативный металлоискатель. Уэбли принялся им орудовать, и, когда диск опустился вдоль спины к поясу, раздался писк. Уэбли запустил руку под пиджак Питтмана и извлек кольт.

Гэбл поцокал языком и произнес укоризненно:

— О каком доверии может идти речь, если вы явились с пистолетом?

— Сила привычки. В последнюю неделю я только и делаю, что обороняюсь.

— Надеюсь, уже к вечеру оружие вам не понадобится.

— Всей душой разделяю вашу надежду.

Уэбли продолжал орудовать металлоискателем. Прибор пропищал еще несколько раз.

— Ключи и монеты. Пряжка ремня. Ручка, — коротко бросил Уэбли.

— Проверьте ручку. И хорошенько посмотрите, нет ли у нашего гостя с собой микрофона.

Уэбли закончил обыск и отрапортовал:

— Все в норме.

— Прекрасно. Присаживайтесь, мистер Питтман. Приступим к обсуждению вашего предложения.

— Не вижу в этом смысла, — вмешался Уинстон Слоан. — Проще всего позвонить в полицию и засадить этого типа в тюрьму за убийство Джонатана Миллгейта.

— Неделю назад это было бы возможно, — ответил Гэбл. — Мы, собственно, на том и сошлись тогда. — Он откашлялся и обратился к Питтману: — Как вы могли догадаться, мы собирались свалить на вас вину за то, что сделали сами. В вас идеально сочетались давняя вражда к Миллгейту и склонность к самоубийству. Лучшего кандидата просто не найти. Никто не поверил бы вашим оправданиям, да и доказательств у вас никаких не было. И вообще, какие оправдания, какая тюрьма? Вас прихлопнули бы, не дав рот раскрыть.

— Тот тип в моей квартире?

Гэбл кивнул и пояснил:

— Он дожидался вашего возвращения вместо полицейского, которого мы подкупили.

Слоан покраснел, явно встревоженный.

— Не болтай лишнего.

— Не имеет значения, — возразил Гэбл. — В создавшейся ситуации откровенность прежде всего. Не так ли, мистер Питтман?

— Разумеется. Без откровенности не найти выхода из создавшегося положения.

— Это уж точно.

— Одного понять не могу, — продолжал Питтман. — Зачем было возлагать на кого-то вину за смерть Джонатана Миллгейта? Тяжелобольного старика, державшегося на одном кислороде. Отключили бы систему жизнеобеспечения, а после того, как наступит смерть, подключили бы снова. И вам не потребовался бы козел отпущения. Все выглядело бы совершенно естественно.

— Я так и намеревался, — заявил Слоан, став из красного темно-багровым.

— И вы были правы, — сказал Гэбл. — Но только вначале. Вспомните, джентльмены, как развивались события. Джонатан, чем хуже становилось его здоровье, тем больше боялся смерти. Последние несколько лет стал заигрывать с церковью. Появился священник. Отец Дэндридж. Отвратительный тип. Не знаю, что у них были за отношения. Этот поп преследовал нас в течение всей вьетнамской войны. Устраивал демонстрации, пресс-конференции, критикуя каждый наш шаг во Вьетнаме. Потом вынудил Джонатана отойти от политики. Вмешивался в его деятельность как члена правительства. И вдруг спустя двадцать лет Джонатан делает его своим личным духовником.

— Джонатан Миллгейт, по словам отца Дэндриджа, хотел перед встречей с Богом исповедаться бесстрашному, достойному духовному наставнику, — пояснил Питтман.

Взгляд Гэбла стал ледяным.

— Перед встречей с Богом. Совсем забыл, что не так давно вы общались со служителем церкви.

— Был свидетелем организованного вами убийства отца Дэндриджа.

— Нечего было совать нос не в свои дела.

— Ни при каких обстоятельствах он не разгласил бы тайны исповеди.

— Это по-вашему. А я не раз встречал дипломатов, которые намеренно передавали всякого рода секретную информацию своим коллегам, чтобы потом получить те же сведения от третьей стороны. Одному Богу известно, что успел Джонатан наболтать священнику, но уверен, исповедь на смертном одре явилась бы для нас настоящим ударом. Находясь в больнице, Джонатан не переставал твердить, что должен увидеться с отцом Дэндриджем. Ему, видите ли, требовалось облегчить свою совесть. — Последние слова он произнес с нескрываемым презрением. — Затем из Министерства юстиции просочилась информация о том, что расследуются слухи о тайном плане закупок ядерного оружия в бывшем СССР, где Джонатану отводилась роль посредника.

— Посредника? Хватит играть словами. Вы прекрасно знаете, что Джонатан Миллгейт был торговцем оружием, — с отвращением заявил Питтман. — Оружием самого худшего типа. Что могло служить ему оправданием?..

— Безопасность мира! — негодующим тоном воскликнул Гэбл.

— Именно. Это был ваш главный козырь. Ваш и ваших дружков! Вы то и дело с ним возникали.

Безопасность мира. Клялись, что служите человечеству, а старались только для собственной шкуры.

— Неужели вы настолько наивны, что верите, будто с распадом Советского Союза исчезла коммунистическая угроза?

— Я совсем не наивен. В Боснии, где идет кровавая бойня, может произойти все что угодно. Да и в бывшем СССР тоже. Неизвестно, как поведут себя там республики после десятилетий гнета. Не ударятся ли в другую крайность?

— Имея при этом доступ к ядерному оружию, за которое ни бывшее правительство, ни распадающаяся армия не несут ответственности. — Как бы в подтверждение своих слов Гэбл сделал энергичный жест. — В случае прихода нового «красного» правительства не исключено использование им для укрепления своей власти ядерного оружия. Что же плохого вы видите в предотвращении подобной угрозы?

— В вашей интерпретации ничего. Но я слишком долго был репортером, чтобы не уметь читать между строк.

— О чем это вы?

— Обвинения Министерства юстиции весьма специфичны. Джонатана Миллгейта подозревали в скупке оружия. К сожалению, он не собирался субсидировать его уничтожение на территории России, — нет, он скупал его. А зачем, черт побери! Чтобы уничтожить в США, переправив через океан? Слишком дорого! И слишком опасно! Шутка ли, такое количество боеголовок! К тому же, кто платит за оружие? Правительство Соединенных Штатов? Не похоже. Для любого члена кабинета подобная сделка явилась бы политическим самоубийством. Итак, вам предстояло решить две проблемы: как оплатить оружие и что с ним делать после того, как оно станет вашей собственностью. Мысль эта не давала мне покоя с того самого момента, как я узнал, что Миллгейт под подозрением. Но при некотором размышлении я понял, что вы оплачиваете оружие вырученными от его перепродажи деньгами.

Гэбл искоса взглянул на Питтмана:

— Я потрясен, мистер Питтман.

— Вряд ли это можно принять за комплимент.

— Нет, я действительно поражен. Вы поняли всю гениальность операции.

— Гениальность? — Питтман ушам своим не верил.

— Угрозы атомной войны со стороны бывшего СССР больше не существует, — безапелляционно заявил Гэбл. — В то же время появляется возможность поддержать баланс сил в других регионах. Не секрет, например, что Северная Корея предпринимает отчаянные попытки создать ядерное оружие. Каков результат в случае успеха? Северная Корея устанавливает контроль над Юго-Восточной Азией. Представьте, что Южная Корея тоже получает ядерное оружие. Возникает патовая ситуация. Обе Кореи уравновешивают одна другую.

— Нет. Уничтожают одна другую. И вовлекают в ядерный конфликт остальной мир, — возразил Питтман.

— Вовсе не обязательно. — Эмоциональный накал разговора повлиял на Гэбла не в лучшую сторону. Он ссутулился и, буквально задыхаясь, глухим голосом произнес: — Ради спасения мира можно пойти на небольшой риск.

— А заодно увеличить свой банковский счет? Какое лицемерие. Прикидываетесь радетелями нации, а сами получаете кругленькие суммы от военно-промышленного комплекса. И это начинается с сороковых, с антисоветской кампании и вплоть до скандала Иран-Контрас. Бедные налогоплательщики! Сколько средств выудили у них на вооружение Ирака, чтобы противопоставить его Ирану? Вы посоветовали США начать войну с Ираком и получили за это кучу денег от промышленников.

Ярость заглушила в Гэбле боль, и он снова принял надменную позу.

— Я не собираюсь обсуждать с каким-то репортеришкой тонкие нюансы внешней политики. Вы не имеете доступа к секретной информации и не знаете, сколько переговоров весьма деликатного характера я провел, сколько соглашений заключил. И все на благо Соединенных Штатов.

— Вот-вот. Секретность — старая песня. Хорошо иметь под рукой тайну и обогащаться за ее счет в результате развязанной войны или удачной сделки с оружием.

— Эти проблемы — выше вашего понимания, — заявил Гэбл. — Вы здесь с единственной целью — каким-то образом разрешить наши противоречия и сгладить впечатление от разрушительного эффекта вашего ничем не оправданного вмешательства в дела, не имеющие к вам никакого касательства. Итак, возвращаюсь к главному. После утечки информации о якобы причастности Джонатана к покупке оружия в России можно было ожидать, что репортеры появятся в больнице очень скоро, через несколько часов, а то и минут, в надежде, что Миллгейт сделает заявление. Поэтому и пришлось вывезти Джонатана из больницы, чтобы он не сказал журналистам то, что намеревался поведать священнику. Вы последовали за ним в Скарсдейл. Проклятье! Что вы делали в его комнате? Не войди вы к нему...

— Трубки оторвались от игл, введенных в вены. Прекратилась подача кислорода. У Миллгейта начались судороги. Казалось, он вот-вот умрет.

— На этом и строился наш расчет, — едва скрывая раздражение, процедил Гэбл. — Я и мои коллеги уже простились с ним. Все, кроме медсестры и доктора, вышли из комнаты. Они отключили систему жизнеобеспечения. И тоже ушли. Джонатан, так или иначе, был обречен на смерть. Тут появились вы и подключили систему. Миллгейт наконец получил возможность исповедаться. Не войди в этот момент в комнату медсестра, мы так и не узнали бы о его предательстве.

— Если бы на этом остановиться... — пробормотал Слоан.

— Мы не могли, — отрезал Гэбл. — Этот человек, как нам стало известно, — он ткнул пальцем в Питтмана, — стал свидетелем того, что мы сделали с Джонатаном, и при желании мог нас уничтожить. Один из сотрудников охраны, ехавший на автомобиле сопровождения, обратил внимание на такси, следующее за машиной «скорой помощи». Прибыв в поместье, он сразу же доложил мне о такси, и я отправил его на поиски подозрительной машины. Такси он догнал, но пассажира, естественно, там уже не было. Однако водитель показал чек, которым тот расплатился. Представьте нашу тревогу, мистер Питтман, когда мы, изучив ваше прошлое, установили, что вы были репортером. Что нам оставалось делать? Позволить вам сочинить статью о том, как мы пытались умертвить своего друга, и о том, что он вам открыл? Бесспорно, нет! Но, по счастью, у нас имелась иная возможность. Наше расследование показало, что семь лет тому назад вы преследовали несчастного Джонатана и что недавно у вас произошел эмоциональный срыв. Свалить на вас вину за смерть Джонатана оказалось совсем не сложно. В наших руках был чек, который вы столь опрометчиво дали водителю. Отпечатки ваших пальцев обнаружили как на ручке двери, ведущей в комнату, где находился Миллгейт, так и на приборах жизнеобеспечения. Стремясь во что бы то ни стало осуществить свою личную извращенную вендетту против Джонатана, вы убили его, чтобы потом покончить с собой.

— И если бы вашим людям удалось, они посодействовали бы мне в этом?

Гэбл изящно развел руками.

— Конечно, если бы полиция их не опередила. Но у меня имелись возможности организовать ваше самоубийство и в камере.

— Вы, я вижу, не сомневаетесь в своей способности манипулировать нашей системой для достижения своих целей.

— Я дипломат, один из тех, кто проектировал и создавал нашу систему. И потому все мои планы сбываются.

— Отчего же в данном случае вы были обречены на провал?

Гэбл уставился в пол.

— Итак, я жду ответа, — настаивал Питтман.

— Должен вас поздравить, вы оказались значительно изобретательнее, чем это следует из вашей биографии. Поверьте, если бы не ваша изобретательность, ни за что не согласился бы я на эту встречу. Для самоубийцы вы потрясающе живучи.

— Понимаете, я передумал.

Гэбл, казалось, был озадачен.

— Я не хочу убивать себя. И виной тому — вы.

— Не понял.

— Ваши действия так меня напугали, что я задал себе вопрос: почему пытаюсь спастись, если искренне желаю уйти из жизни? Ведь вы могли мне в этом помочь. Не так ли? Но при некотором размышлении я пришел к выводу, что самоубийство было моей идеей, а не вашей. И самое главное, вы заставили меня по-другому взглянуть на некоторые вещи. Я любил своего покойного сына, страшно тосковал по нему. Но ваши действия отвлекли меня от отчаяния, и я понял, что смогу жить с болью потери, что необязательно уходить в небытие.

Гэбл с недоумением посмотрел на Питтмана и, помолчав, со вздохом произнес:

— Жаль, что моим людям не удалось застрелить вас в Скарсдейле. Насколько все было бы проще!

Тут раздался голос Слоана:

— Первым был Джонатан. Затем Энтони. И вот теперь Виктор. Хватит. Я хочу, чтобы мы пришли к соглашению. Хочу остановить это безумие.

— Для этого мы и собрались, — ответил Гэбл. — Остановить безумие.

Во время разговора человек, представленный как Уэбли, стоял, прислонившись к стене, справа от Питтмана, поигрывая конфискованным кольтом.

— Чтобы переговоры оказались успешными, — заявил Гэбл, — обе стороны должны извлечь из них пользу. Итак, мистер Питтман, сообщите, что вы дадите нам в обмен на миллион долларов и два паспорта, которые получите вы.

— Безопасность. Душевное спокойствие.

— Прекрасно! Нас это вполне устраивает. Но что вы имеете в виду? Каким образом намерены предоставить нам безопасность и душевное спокойствие?

— Исчезну.

— Нельзя ли пояснее?

— Инсценирую самоубийство. Причем так, что труп не сможет быть идентифицирован.

— Говорите конкретнее.

— Ваши люди устраивают мне западню на одной из ваших яхт, а я взрываю ее и себя вместе с ней. Мое тело найти невозможно, его съели акулы или другие пожиратели трупов. На самом же деле меня на яхте не будет. Но ваши люди, наблюдая за взрывом с борта другой яхты, клятвенно подтвердят, что видели меня в момент взрыва.

— А ведь это может сработать! — с энтузиазмом заявил Слоан.

— На одной из моих яхт, говорите? — Гэбл поморщился. — Не слишком ли жирно?

— Зато правдоподобно. Учитывая нанесенный вам колоссальный ущерб, полиция ничего не заподозрит.

— В этом есть смысл, — быстро произнес Слоан.

Гэбл укоризненно посмотрел на него и снова перевел взгляд на Питтмана.

— Прошу извинить моего коллегу за столь опрометчивое заявление. Видимо, он забыл главное правило ведения переговоров — никогда не проявлять своего отношения к аргументам оппонента.

— А я полагал, мы решили быть откровенными до конца, — заметил Питтман.

— Почему же в таком случае вы сами не придерживаетесь этого правила? Так я вам и поверил, что вы исчезнете и больше не будете представлять никакой опасности!

— Именно так, не сомневайтесь, — соврал Питтман.

— А где гарантии?

— Я уже сказал. Мечтаю, чтобы меня оставили в покое, не охотились за мной. Хочу жить!

— Под новым именем?

— Да.

— С мисс Уоррен?

— Да.

— Видимо, в Мексике или, возможно, еще дальше к югу. В стране с такой экономикой, где миллион долларов весит значительно больше, чем в Соединенных Штатах.

— Да.

— После обстрела телефонными звонками вчера вечером, — раздраженно произнес Гэбл, — позволительно будет спросить, каким образом вы намерены оградить нас от тех, кого посвятили в наши личные проблемы?

— Вы имеете в виду вашу дочь?

— И ее тоже.

— Телефонные звонки служили лишь средством привлечь ваше внимание, — сказал Питтман. — Оказать на вас давление, вынудить согласиться на эту встречу и все уладить, пока не разразился скандал. Суть в том, что ваша дочь ничего конкретно не знает. Если вы примете мои условия, я отправлюсь к ней и...

Откуда-то из глубины дома послышался негромкий телефонный звонок. Следом еще один. Питтман посмотрел мимо Уэбли в ту сторону, откуда доносился звук.

— Не обращайте внимания, — бросил Гэбл. — Это телефакс, он в моем кабинете и подключен к вспомогательной линии. Два звонка, и начинается прием.

Питтман кивнул и продолжил:

— Если вы примете мои условия, я отправлюсь к вашей дочери и поведу себя настолько иррационально, что она усомнится в достоверности всего того, что слышала от меня. А совершенное мной самоубийство прибавит ей скептицизма. И тогда обвинения в ваш адрес покажутся ей несостоятельными.

— Что же, неплохо, — оживился Слоан. — К его словам стоит прислушаться. По крайней мере, появится возможность покончить с этой неприятной ситуацией.

— Уинстон! — Гэбл сверкнул глазами. — Твои реплики вынуждают меня вопреки обыкновению нарушать протокол. Прошу впредь не прерывать меня.

— Но...

— Уинстон! — Гэбл тяжело дышал, волнение подорвало силы старого дипломата.

Слоан дернулся, словно от удара, и уставился в пол.

Дыхание Гэбла постепенно выровнялось, и, взяв себя в руки, он мрачно посмотрел на Питтмана.

— Значит, вы передали моей дочери лишь ограниченную информацию?

— Именно так.

Гэбл покачал головой.

— Что-то не доверяю я вам.

— Не доверяете?

— Вряд ли вы откажетесь от помощи моей дочери, получив ее поддержку. Это было бы в высшей степени нелогично. Чтобы выглядеть убедительным, вы наверняка рассказали ей все, что знаете сами. Полагаю, наш разговор ни к чему. Что, собственно, вам известно? Что мы у вас покупаем? За что, собственно, миллион долларов да еще два паспорта?

— В Гроллье был преподаватель, некто Данкан Клайн.

Гэбл приподнял свои густые брови, жестом предложив Питтману продолжать.

— Он собирал вокруг себя наиболее одаренных учеников, — сказал Питтман. — Формировал маленькие учебные группы и занимался воспитанием юношей.

— Естественно, хороший учитель всегда воспитатель.

— Но хороший учитель не склоняет своих подопечных вступать с ним в сексуальные отношения, — добавил Питтман.

Лицо Гэбла напряглось, морщины стали глубже.

— Данкан Клайн тщательно готовил нескольких избранных, — продолжал Питтман. — Это требовало времени, преданности, необычайной доброты и силы убеждения. Наконец он становился главной частью их существования, от него зависело их эмоциональное здоровье, и они не могли противиться его домогательствам. Вы и все остальные «Большие советники» вступали с ним в интимные отношения, что наложило отпечаток на всю вашу дальнейшую жизнь.

Гэбл по-прежнему не сводил взгляда с Питтмана, которому темное лицо старика сейчас казалось сплошной сеткой морщин.

— Интимные отношения? — переспросил Гэбл. — И вы действительно верите, что я пошел на крайние меры, лишь бы скрыть этот факт? Кстати, он имел место. Вы правы.

Гэбл закинул голову и расхохотался каким-то скрипучим хохотом. Кадык на его тощей шее запрыгал. Казалось, он вот-вот задохнется. Поморщившись, старик извлек носовой платок и, закашлявшись, приложил ко рту. От напряжения лицо налилось кровью. Постепенно он успокоился и продолжил:

— Конечно, мы имели с Данканом связь. — Он с трудом сглотнул и спрятал платок. — Если вы разгласите это, я без труда использую ваши разоблачения с пользой для себя и получу сочувствие в средствах массовой информации. В современной Америке не существует такого понятия, как стыд. В стране господствуют похоть и жалость. Вам не известно ничего, что могло бы скомпрометировать меня, мистер Питтман. Зря отняли у меня время.

— Но вы не дали мне закончить.

— О, неужели вы собираетесь сообщить мне что-то более существенное?

Питтман почувствовал, как сдавило грудь. Сердце учащенно билось. Гэбл не поверил, что Питтману известна его подлинная тайна. А Питтман так на это надеялся! Надеялся, что в процессе разговора старик, так или иначе, сам себя выдаст. Но он не учел одного. Дипломат никогда не сообщит никакой информации, прежде чем не услышит ее из уст самого оппонента.

8

Пот прошиб Питтмана. Рубашка прилипла к телу. Он тщетно пытался скрыть охватившую его дрожь. «О'кей, — сказал себе Питтман. — Ты считал своим главным оружием интервью и поэтому явился сюда. Вот и докажи, что это так. Посмотрим, сможешь ли ты извлечь пользу из интервью с дипломатом мирового класса — специалистом по ведению переговоров».

Он повернулся к высокому, от пола до потолка, окну, пытаясь привести мысли в порядок.

Сквозь стекла в комнату лился солнечный свет, заставляя Питтмана щуриться. Тем не менее он мог видеть внизу ели, удивительно зеленые и чистые. Сейчас в преддверии возможной смерти они казались Питтману особенно красивыми. Еще дальше, у подножия поросшего лесом склона, в этот погожий апрельский день шла игра в гольф. Человек в электрокаре, миновав песчаную ловушку, двигался в направлении стены, окружающей поместье Гэбла, туда, где приземлился его мяч.

Питтман посмотрел на песчаную ловушку и вновь поразился горькой иронии совпадений. Кошмар начался всего неделю назад вблизи одного поля для гольфа и, видимо, должен закончиться рядом с другим.

— Мистер Питтман, — начал Гэбл, — если вы можете сообщить нам что-то важное, сделайте это побыстрее, пожалуйста! Боюсь, в противном случае мистер Уэбли вынужден будет принять соответствующие меры, чтобы обезопасить вас.

Продолжая щуриться, Питтман повернулся к Гэблу.

— О, да у вас со лба пот течет ручьем, — заметил «Большой советник». — Надеюсь, это не нервы? Нельзя демонстрировать оппонентам свои эмоции. Я, по крайней мере, их стараюсь скрывать.

— При чем тут эмоции? Просто в комнате очень жарко. — Питтман вытер пот со лба.

— Это рекомендации доктора — поддерживать в доме температуру не ниже двадцати восьми градусов по Цельсию. У меня со здоровьем небольшие проблемы. Можете снять пиджак. На вас, я смотрю, еще и свитер.

— Со мной все в порядке. — Питтман вновь устремил взгляд за окно, человек в электрокаре теперь был полностью скрыт окружающей поместье стеной. — Факс, который поступил несколько минут назад...

— Что случилось с этим факсом?

Питтман посмотрел прямо в серые глаза Гэбла и произнес:

— Он адресован мне.

Дипломат не нашелся что сказать и переспросил:

— Вам?

— Что все это значит? — поинтересовался Уинстон Слоан.

Проигнорировав вопрос коллеги, Гэбл заявил Питтману:

— Это абсурд. Кто мог послать вам сюда факс? Номер факса конфиденциален.

— Не более, чем ваши личные телефонные номера, — ответил Питтман. — Позвонила же вам вчера вечером дочь! А Джилл звонила по вашему конфиденциальному номеру, Уинстон. Затем мы позвонили по секретному номеру Виктора Стэндиша. Но опоздали. Он успел разнести себе череп. И все потому, что не мог дольше тащить бремя вашей общей тайны. Я узнал ваши номера благодаря своим связям, точно так же, как факс, по которому сейчас поступил некролог в память Данкана Клайна. Уверен, он небезынтересен всем нам.

Гэбл нахмурился.

— Мистер Уэбли, проследите, чтобы наш гость оставался на месте, пока я схожу в кабинет за факсом.

Мистер Уэбли приподнял кольт Питтмана и сказал:

— Не беспокойтесь. Он не шелохнется.

Питтман смотрел вслед Гэблу, который, с трудом поднявшись на ноги, вышел из комнаты и, с королевским видом прошествовав по коридору, исчез.

9

Пот стекал со лба, заливая глаза. Возбуждение и невыносимая жара вызывали приступы тошноты. Питтман вновь повернулся к окну и на несколько секунд ослеп от яркого солнечного света. Ели казались еще красивее, трава неправдоподобно зеленой. Игроки в гольф шли мимо пруда, окруженного деревьями.

Вдруг внимание Питтмана привлекло какое-то движение. У основания склона. Рядом со стеной. С ее внутренней стороны. Игрок, ехавший в электрокаре в сторону поместья, теперь взбирался по склону в направлении жилого комплекса. Питтман не знал, как ему удалось перебраться через стену, но в том, что это тот же самый человек, не было никаких сомнений. На нем были белое кепи и красная ветровка. И хотя широкий козырек частично прикрывал лицо, видно было, что человек этот далеко не молод. Двигался он с неторопливой решительностью, держа что-то в правой руке. С искаженным от напряжения лицом, явно преодолевая усталость, он поднялся выше, уже почти скрылся за елями, и тут Питтман его узнал. Накануне вечером он платил за его выпивку, потом следовал за ним до особняка миссис Пейдж, а когда старик в изнеможении свалился с ног, отвез его в больницу. Брэдфорд Деннинг. Утром Деннинг ускользнул из кардиологического отделения больницы и сейчас, едва переставляя ноги, направлялся к дому, вновь появившись из-за елей. Казалось, бывший дипломат полностью утратил разум. Рассмотрев в руке старика пистолет, Питтман испытал шок.

«Только не это, — подумал Питтман. — Стоит Гэблу и Уэбли заметить его, да еще с пистолетом, и они подумают, что это я все подстроил. Прикончат Деннинга, а потом и меня».

10

В это время внимание Питтмана привлек звук шаркающих по каменному полу шагов. Он отвернулся от окна в надежде, что никто, кроме него, ничего не заметил, и устремил взгляд на Юстаса Гэбла. За какие-то несколько минут тот, казалось, состарился и выглядел совершенно обессиленным. «Большой советник» внимательно рассматривал принесенный из кабинета листок бумаги.

— Как вам удалось это раздобыть? — спросил старик.

Питтман промолчал.

Гэбл принял самую величественную позу, какую позволяло ему его состояние, и потребовал:

— Отвечайте. Откуда это у вас?

Питтман не знал содержание факса. Ему лишь было известно, что миссис Пейдж использовала свои связи в «Вашингтон пост». И он ответил, как мог, убедительно и в то же время небрежно:

— Полагаю, вы не запамятовали, что в последнее время я работал в газете, в отделе некрологов.

Питтман поднялся и подошел к Гэблу с намерением взять у него листок.

Но тот крепко сжимал факс.

«Проклятье! Если мне не удастся узнать содержание...» — подумал Питтман, стараясь не выдать охватившей его паники.

Неожиданно пальцы Гэбла разжались.

Питтман бросил взгляд на текст с таким видом, словно видел его не раз. Он оказался вовсе не из «Вашингтон пост», а из некрологов «Бостон глоб» и датировался двадцать третьим декабря 1952 года. Заметка о смерти Данкана Клайна.

Кровь застучала в висках у Питтмана. От волнения усилилась тошнота. Стараясь ничем не выдать своих подлинных чувств, он произнес:

— Полагаю, вам было крайне трудно решить — опубликовать ли о смерти Клайна скромную заметку или большой некролог, достойный великого учителя и педагога, воспитавшего множество блестящих учеников. В первом случае его коллег и бывших учащихся Академии Гроллье, пожалуй, удивило бы неуважение к столь замечательной личности, и они проявили бы к данному факту нежелательный интерес. В то же время углубляться в обстоятельства его смерти, давая пищу для разговоров, вряд ли стоило. И тогда, как явствует из этого текста, вы сумели найти отличный компромисс.

В комнате повисла гробовая тишина. Мысли Питтмана лихорадочно работали. Он представил себе Брэдфорда Деннинга, карабкающегося вверх по склону холма. К счастью, старик пока был достаточно далеко. Но Питтмана пугала решительность бывшего дипломата. Он вспомнил, как Деннинг прижимал левую руку к сердцу, а в правой сжимал пистолет.

— Некролог вам ничего не даст, — заявил Гэбл. — Все изложенные в нем факты известны вот уже сорок лет. И ни одного компрометирующего. В противном случае кто-нибудь да заметил бы.

— Лишь в том случае, если бы умел читать между строк, — повысил голос Питтман. Движимый чутьем репортера, он сопоставлял уже известные ему факты с теми, что узнал только сейчас, и открывал совершенно потрясающие связи между ними.

— Данкан Клайн умер в 1952 году, — начал Питтман. — Ранее, в том же году, он неожиданно появился в Госдепартаменте и потребовал встречи с вами. Июль. Эйзенхауэр выдвинут кандидатом в президенты от республиканской партии. Вы в то время были страшно заняты очернением своих конкурентов, готовясь перескочить с лодки правительства демократов на корабль республиканцев, потому что были уверены в победе последних. Ваши консервативные антисоветские заявления полностью отвечали духу времени. Будущее принадлежало вам. Но вот появился Клайн и перепугал вас до полусмерти. Разве не так?

И все же Питтман до сих пор ясно не представлял себе, почему «Большие советники» так опасались Клайна. Однако слушали Питтмана с огромным вниманием, и он понимал, что чувство не обмануло его, что он прав в своих предположениях, и продолжал:

— Вы полагали, что похоронили его в своем прошлом. Но вот Клайн неожиданно появился и вверг всех вас в шок. Испугал настолько, что в самый разгар усилий убедить Эйзенхауэра и его команду принять вас к себе на борт вы неожиданно берете краткосрочный отпуск — все до единого! — и отправляетесь на встречу выпускников в Гроллье. Это было в декабре. Клайн, видимо, сильно давил на вас с того самого момента, когда появился в июле в Госдепартаменте. У вас не было выбора. И вы отправились на встречу, зная, что там увидите Клайна. Встреча пяти дипломатов с Клайном должна была выглядеть совершенно естественной. Вы надеялись решить проблему, не привлекая внимания.

Питтман напряженно следил за тем, как реагирует на его слова Уинстон Слоан, и по выражению лица старого дипломата понял, что избрал правильный путь. Что же до Юстаса Гэбла, то лицо его оставалось совершенно непроницаемым.

— К тому времени Данкан Клайн вышел на пенсию и больше не преподавал в Гроллье.

— Он жил в Бостоне, но скончался, как явствует из некролога, в своем загородном доме в Беркшир-Хиллс. Вряд ли стоить напоминать о том, что западный Массачусетс граничит с югом Вермонта. Итак, на дворе декабрь. Спрашивается, какого дьявола старик, живущий в Бостоне, вдруг оказывается в разгар зимы в горной хижине? Видимо, он поехал туда после встречи с выпускниками. Это недалеко от Академии. И только потому, что главная проблема ваша и его осталась неразрешенной. А довести дело до конца можно было лишь в скрытом от посторонних глаз местечке.

Питтман перевел дух, надеясь, что его внутреннее напряжение со стороны незаметно. Утешало и то, что ни Слоан, ни Гэбл не возражали ему. Представив себе, что Брэдфорд Деннинг карабкается по склону уже совсем рядом с домом, и, не осмеливаясь взглянуть в окно, чтобы в этом убедиться, Питтман переместился к стене с книжными полками, чтобы отвлечь внимание своих противников от окна.

Питтман указал на один из абзацев некролога, который продолжал держать в руках, и прочел его:

— "Данкан Клайн был англичанином. Проработав некоторое время преподавателем в Кембридже, он прибыл в Соединенные Штаты в начале двадцатых годов".

Представляю, как обрадовалась англофильски настроенная администрация Академии Гроллье, залучив к себе бывшего преподавателя Кембриджа. Какая ирония! В течение многих лет выпускники Академии Гроллье становились конгрессменами, сенаторами, губернаторами и даже президентами, не говоря уже о таких выдающихся дипломатах, как вы.

Политическая философия Академии Гроллье ставила во главу угла европейское, и в первую очередь британское, мировоззрение, формируя, таким образом, политическую систему Соединенных Штатов. Я читал конспекты семинаров, которые Клайн проводил с вами. Он специализировался на истории и политологии.

Уинстон Слоан изменился в лице.

— Итак, — продолжал Питтман, — специалист-политолог из Кембриджа устанавливает тесные связи с пятью одаренными учениками и готовит их к блестящей дипломатической карьере. Вы пятеро занимались теоретическим обоснованием внешней политики страны, начиная с администрации Трумэна. Теории, которые Данкан Клайн внушил вам...

— Нет! Только когда мы были совсем юными! — воскликнул Слоан. — Позже мы никогда не следовали теориям Данкана!

— Прекрати, Уинстон! — выкрикнул Гэбл.

— Ты только послушай, что он говорит! Именно этого мы так опасались. Он хочет запятнать нашу репутацию! Мы никогда не были коммунистами!

Так вот, оказывается, в чем дело. Надежды Питтмана наконец оправдались. Слоан проговорился. Слово «коммунисты» взорвалось зловещим эхом. Тишина в комнате стала невыносимой, все замерли.

Медленно, очень медленно Юстас Гэбл извлек из кармана носовой платок. Уинстон Слоан уставился на свои изуродованные старостью руки, видимо, устыдившись неожиданной вспышки. В прошлом блестящий дипломат и эксперт по ведению международных переговоров, он понял, насколько сильно деградировал.

Лишь мистер Уэбли не проявил никаких эмоций, по-прежнему держа Питтмана под прицелом.

Гэбл откашлялся, спрятал платок. Несмотря на возраст и болезненную слабость, он держался с таким достоинством, словно председательствовал на совещании в Белом доме.

— Заканчивайте свою мысль, мистер Питтман.

— В 1917 году революция в России вдохновила английских интеллектуалов, настроенных против истеблишмента. Либеральные преподаватели британских университетов, и в первую очередь Кембриджа, были очарованы социалистическими теориями. Конечным результатом этого явилось создание английских шпионских групп, работающих против Великобритании и Соединенных Штатов. Группы состояли из завербованных профессорами бывших сотрудников. Гай Берджесс, Дональд Маклин, Ким Филби. Сейчас вся картина представляется мне следующим образом: Берджесс и Маклин бежали в Россию в 1951 году. Филби заподозрили в том, что он предупредил их о грозящем аресте. Вас ужаснуло, когда через год у дверей ваших кабинетов в Госдепартаменте появился Данкан Клайн. Я не погрешу против истины, если скажу, что он был чрезвычайно опытным разведчиком. Ведь Филби и другие стали симпатизировать коммунистам только в тридцатых годах, а Клайн — в двадцатых, на десять лет раньше.

Из него получился великолепный вербовщик, обладавший одновременно сексуальными рычагами и силой политического убеждения. А вы и ваши коллеги были так юны, так впечатлительны. Вы окончили Гроллье в 1933 году и поступили в университеты — одни в Гарвард, другие в Йель. Тем временем великая депрессия становилась все глубже. Учитывая охвативший страну хаос, идеи Клайна не утратили для вас своей привлекательности. Но в конечном итоге вы остались лояльными по отношению к капиталистическим традициям. Возможно, осознали, что, следуя идеям Клайна, направленным на подрыв истеблишмента, можете лишить себя перспективы возглавить этот самый истеблишмент.

Питтман перевел взгляд с Гэбла на Слоана. Оба хранили молчание.

— Вы просто приспособленцы, и на принципы вам наплевать, — продолжал Питтман. — Победи в Соединенных Штатах коммунизм, вы и тогда оказались бы в верхних эшелонах власти. Но с началом второй мировой войны коммунизм потерял в Соединенных Штатах всякую популярность. Советы оказались угрозой, не меньшей, чем нацизм. Итак, вы, продвинувшись в верхи Госдепартамента, мало того что отбросили свои прежние прокоммунистические взгляды, так еще стали устранять конкурентов, обвиняя их в тайных симпатиях к коммунистам. — Питтман не переставал думать о Брэдфорде Деннинге, с пистолетом в руке подбирающемся к особняку. — При Маккарти, в годы антикоммунистической истерии, вы ломали судьбы многих дипломатов и на этом строили свою карьеру. И вот появляется Данкан Клайн. Зачем? Чтобы шантажировать вас, требуя денег? Или разоблачить, как коммунистов и тем самым положить конец вашей политической карьере?

В комнате было настолько тихо, что Питтман слышал, как пульсирует в ушах кровь.

Юстас Гэбл покачал головой.

— Вам известно гораздо больше, чем я мог предположить, — произнес он, устало вздохнув. В его голосе звучали растерянность и разочарование. — Вы и в самом деле блестящий журналист. Я согласился на встречу с вами, чтобы лично убедиться в степени вашей осведомленности. И все-таки вы ошибаетесь.

— Не думаю.

— Данкан вовсе не пытался нас шантажировать. Он не требовал денег, — проговорил Гэбл.

— Чего же тогда он хотел?

— Чтобы мы придерживались тех принципов, которым он нас учил. Мы рекомендовали правительству политику, крайне жесткую по отношению к Советскому Союзу, а Данкан был сторонником сотрудничества между обеими державами и требовал, чтобы мы изменили свою позицию. Полнейшая чушь. Советы к этому времени превратились в глазах общественности в настоящее чудовище, и ни о каком сотрудничестве не могло быть и речи. Подобная позиция для политика или дипломата оказалась бы настоящим самоубийством. Антисоветизм был единственным путем для успешной карьеры.

— Следовательно, продвижение по служебной лестнице было для вас важнее всего остального, — сказал Питтман.

— Само собой. Ничего не достигнешь, если отобьешься от стаи.

— Итак, на одну чашу весов вы поставили свои амбиции, на другую — Данкана Клайна и...

— Убили его, — договорил Гэбл.

Питтман почуял опасность и весь напрягся. Делиться информацией не входило в привычки Гэбла. Почему же он это сделал? Чтобы скрыть беспокойство, Питтман взглянул на листок с некрологом.

— Здесь сказано, что Данкан Клайн скончался от переохлаждения во время снежного бурана.

Господи! Питтман все понял и невольно прошептал:

— Снег...

— Именно, мистер Питтман. Снег. Данкан стал алкоголиком. Когда мы встретились в хижине, он отверг все наши аргументы, продолжал требовать, чтобы мы смягчили нашу политику в отношении Советского Союза, иначе он разоблачит нас как бывших сторонников коммунизма. Метеорологи предсказали метель. Было еще светло, но из-за снежной пелены мы не видели даже озера, расположенного прямо за домом Данкана. Он успел набраться еще до нашего появления. Не будь он так пьян, мы, возможно, не обошлись бы с ним подобным образом. Но он буквально потерял человеческий облик. И это навело нас на мысль об убийстве с помощью спиртного. Мы все подливали и подливали ему, притворяясь, что пьем вместе с ним. Мы ждали, когда он свалится с ног. Во всяком случае, надеялись на это. Надо отдать Данкану должное: даже в этом своем состоянии он все же заподозрил неладное и перестал пить, несмотря на все наши уговоры. В конечном итоге пришлось действовать силой. И тут снова надо отдать Данкану должное: многие годы занятий греблей сделали свое дело. В свои шестьдесят с лишним, да еще вдребезги пьяный, он дал нам настоящий бой. Но нас пятерых одолеть не смог. Вы, Уинстон, кажется, держали его за руки. Верно? Мы лили виски ему в глотку. Данкана рвало, но мы продолжали лить.

Питтман с отвращением слушал. Сцена, описываемая Гэблом, напоминала убийство его жены.

— Когда наконец он потерял сознание, мы вытащили его наружу и оставили в сугробе, — сказал Гэбл. — Его бывшие ученики и преподаватели Академии Гроллье знали, что он алкоголик, и сообщение о смерти в результате сильного переохлаждения должно было выглядеть достаточно пристойным, поскольку многим из них удалось пронюхать об истинной причине смерти, точнее о том, что, как они считали, произошло в действительности (будучи пьяным, он в одной рубашке вышел из дома и замерз во время бурана). Никто не подозревал, что это наша работа. Мы уничтожили все улики, сели в машины и уехали. Снег быстро замел следы. Один из родственников Данкана забеспокоился, когда тот не вернулся в Бостон после встречи выпускников Гроллье. Высланный к загородному дому наряд полиции штата обнаружил машину Данкана, а после тщательного обследования территории — торчащую из сугроба голую ступню. Какое-то животное стянуло с него ботинок и отгрызло на ноге пальцы.

— И сорок лет спустя ваш поступок послужил причиной кошмаров, преследующих Миллгейта, — заметил Питтман.

— Джонатан был самым чувствительным среди нас, — обронил Гэбл. — Странно. Во время вьетнамской войны он рекомендовал уничтожать деревни, где жители были замечены в симпатиях к коммунистам. Он знал, что население этих деревень будет истреблено до последнего человека, однако спокойно спал, не испытывая угрызений совести. В то же самое время его любимого пса пришлось усыпить из-за неизлечимой болезни почек. Целую неделю Джонатан оплакивал собачонку, похоронил ее возле дома и воздвиг каменный памятник на могиле. Однажды, два года спустя, я совершенно случайно увидел, как он разговаривает с захороненной собакой. Вряд ли в случае с Данканом его замучили бы угрызения совести. Бескровная смерть, бывший друг уснул со снежной подушкой под головой, холод предохранил тело от разложения. Так все и случилось бы, не отгрызи проклятый зверек у покойника пальцы. Ужасная картина полностью завладела воображением Джонатана. Его стали преследовать кошмары, хотя я полагал, они должны прекратиться. Однако несколько лет тому назад он вновь вернулся к этой навязчивой идее. Я был поражен. Советский Союз рухнул, но вместо того, чтобы торжествовать, Джонатан меланхолично заметил: «Падение коммунизма служит еще одним доказательством того, что в смерти Данкана не было никакой необходимости». Логика его слов ускользала от меня, логика, но не угроза, которую они таили. Затем Джонатан начал изливать душу отцу Дэндриджу. И я почувствовал, что угроза стала вполне реальной.

— Итак, вы убили его, — подытожил Питтман, — и мы собрались здесь, чтобы разобраться с вашими секретами. Чего только вы не проделывали со мной, чтобы сохранить вашу тайну, скольких людей лишили жизни! Вы далеко не молоды. Здоровье никуда не годится. Вряд ли вы доживете до суда, ведь следствие займет немало времени.

Гэбл, потирая свой тощий подбородок, смотрел на Питтмана глазами, в которых, казалось, затаилась мудрость веков.

— Вы так ничего и не поняли. Несмотря на все, что вам пришлось пережить за последнее время, и нашу уже довольно продолжительную беседу. Конечно, я умру прежде, чем дело дойдет до предварительного слушания в Большом жюри. Меня не пугает наказание. Тем более, что я несовершил ничего преступного. Но меня волнует моя репутация. Всю свою жизнь я посвятил беззаветному служению любимой стране и не хочу, чтобы мое имя вываляли в грязи только за то, что я убил растлителя детей, алкоголика и к тому же коммуниста. Данкан Клайн был воплощением зла. В молодости я так не думал. Я восхищался им. Но с годами понял, насколько он отвратителен. Его смерть не явилась потерей для человечества. Моя репутация стоит сотен тысяч данканов клайнов. Сколько благих дел я совершил для этой страны! Они не исчезнут вместе со мною. И никто не вправе замарать мое имя, пусть даже я вынужден был пойти на крайние меры ради спасения карьеры.

— Вашей карьеры, — повторил Питтман.

— Именно, — ответил Гэбл. — Все остальное ничего не значило. Боюсь, я завлек вас сюда обманом. Миллион долларов, два паспорта... Сожалею, но у меня с самого начала не было намерения передавать их вам. Я хотел выяснить, что вам известно. Оказалось, достаточно много. Но доказательств у вас нет. И потому вряд ли вы представляете угрозу для моей юридической безопасности. Другое дело для моей репутации. В этом смысле и мой друг Уинстон опасен. Он не способен держать язык за зубами. По счастью, и та, и другая проблемы имеют одно решение. Мистер Уэбли, прошу вас.

— Да, сэр.

Уэбли подошел к Питтману и остановился у него за спиной. Сердце Питтмана упало, когда он услышал звук взводимого затвора кольта.

— Нет!

Ствол тяжелого пистолета неожиданно возник в поле зрения Питтмана, сбоку. Гром выстрела ударил по барабанным перепонкам. На противоположной стороне комнаты Уинстон Слоан судорожно хватал ртом воздух, тело его дернулось, из груди и спины на диван брызнула кровь. Последняя судорога, и старик осел, как карточный домик, из-под которого выдернули основу. Голова поникла, центр тяжести сместился вперед, и тело скатилось на пол. Питтман готов был поклясться, что слышал скрип цепляющихся друг за друга костей.

Питтман пребывал в шоке и вопрос «Почему?» замер у него на губах.

— Я же сказал, что надо устранить возникшие проблемы, — бросил Гэбл. — Мистер Уэбли, пожалуйста.

Мистер Уэбли, направляясь к дверям, положил кольт на стол и вынул второй пистолет.

— Полагаю, теперь вы начинаете понимать, — произнес Гэбл, обращаясь к Питтману.

Тот в ужасе хотел бежать, но Уэбли блокировал выход. Питтман знал, что стоит ему шевельнуться, и он будет убит. Единственный выход — продолжить разговор.

— Думаете, полиция решит, будто я застрелил Слоана, а ваш телохранитель — меня?

— Естественно. Ведь кольт принадлежит вам. Мистер Уэбли сотрет свои отпечатки, вложит оружие вам в руку и произведет выстрел так, чтобы на ваших пальцах остались следы пороха. Экспертиза и вещественные доказательства подтвердят наши показания.

— Схема не сработает.

— Чепуха. Мотивы убийства известны заранее.

— Я вовсе не это имел в виду. — Питтман хрипел. От страха пересохло в горле. Он не отрываясь смотрел на пистолет в руках Уэбли. — Схема не сработает, потому что разговор прослушивался и записан.

— Что!

Гэбл прищурился, и от этого вокруг глаз появились новые морщины.

— Ваши подозрения были вполне обоснованными, — выдавил из себя Питтман. — Я пришел сюда с микрофоном.

— Мистер Уэбли?

— Вы же видели, сэр, я тщательно его обыскал. У него нет микрофона. Он чист.

— В таком случае стреляйте!

— Стойте! — Колени Питтмана так дрожали, что он боялся упасть. — Послушайте! Когда вы обыскивали меня, то кое-что упустили из виду.

— Я же сказал, мистер Уэбли. Стреляйте! Уэбли колебался.

— Пистолет, — торопливо выпалил Питтман. — Мой кольт. Прежде чем прийти сюда, я навестил человека, у которого брал интервью пять лет назад. Он специалист по средствам электронной слежки, прослушивания. Эксперт не узнал меня и не стал задавать лишних вопросов, услыхав, что мне нужен миниатюрный микрофон-передатчик, который можно спрятать в рукоятке кольта сорок пятого калибра. Я знал, что прежде всего вы постараетесь отнять у меня пистолет и от радости, что это удалось, не догадаетесь об его истинном предназначении в создавшейся ситуации. Вы проверили мою авторучку, Уэбли. Но не удосужились проверить пистолет.

Уэбли схватил со стола кольт и нажал на кнопку, освобождающую обойму.

Питтман продолжал говорить. От страха его подташнивало.

— Неподалеку отсюда в машине находится мой друг. Автомобиль оборудован электронными приборами. Мой друг записал на пленку весь разговор. Больше того, его ретранслировали на полицейской частоте, заглушая все остальные разговоры полиции. Последний час полицейское управление Фэрфакса и все патрули слушали нашу с вами беседу. Только что, мистер Гэбл, вы поведали нескольким сотням полицейских о том, что прикончили Данкана Клайна, Джонатана Миллгейта, Берта Форсита и отца Дэндриджа. Будь у меня время, я вынудил бы вас признаться и в убийстве собственной жены.

— Уэбли! — В пароксизме ярости голос Гэбла прозвучал с неожиданной силой.

— Господи! Он прав. Вот микрофон. — Уэбли побледнел, показав похожий на патрон, но служащий иным целям предмет.

— Будь ты проклят! — заорал Гэбл, повернувшись к Питтману.

— Теперь, по крайней мере, мы квиты — ведь вы давно уже прокляты.

— Стреляйте же, Уэбли! — закричал Гэбл.

— Но...

— Выполняйте приказ!

— Какой смысл, мистер Гэбл?

— Какой смысл?! Никто не смеет издеваться надо мной, делать из меня посмешище! — Старик брызгал слюной. — Он запятнал мою репутацию!

От ярости лицо Гэбла приобрело цвет грязного асфальта.

Уэбли пребывал в нерешительности. Тогда Гэбл подскочил к нему, вырвал пистолет, прицелился в Питтмана...

— Нет! — закричал тот.

...и выстрелил.

Пуля ударила в грудь. Питтман ощутил огромной силы толчок и закричал от страшной боли. Ноги потеряли опору, и он рухнул на спину, ударившись головой об пол. На какое-то мгновение в глазах потемнело, перехватило дыхание.

Ловя ртом воздух, Питтман видел, как Гэбл закашлялся, покачнулся и, едва волоча ноги, двинулся к нему.

Над Питтманом нависло морщинистое лицо старика, нацелившего пистолет прямо ему в лоб.

Палец Гэбла напрягся на спусковом крючке. У парализованного ужасом Питтмана не было сил закричать.

Грохот пистолетного выстрела заставил Питтмана сжаться в комок. Но выстрел был произведен вовсе не из пистолета, зажатого в руке Гэбла, а откуда-то сзади, со стороны окна. Посыпались осколки стекла, а выстрелы продолжали грохотать. Лицо Гэбла залила кровь. На груди отвратительным цветком начало расплываться красное пятно. Пять выстрелов. Шесть. Гэбл склонился, ухватившись за кресло, выронил пистолет, последняя пуля разорвала горло, хлынула кровь, и Гэбл из напыщенного дипломата превратился в валявшуюся на полу бесформенную массу.

Сквозь пробитые выстрелами дыры в окне до Питтмана доносились торжествующие вопли Деннинга.

В большом, с неровными краями отверстии в стекле, словно в раме, появилось гротескное лицо безумца. Кожа так плотно обтягивала скулы, что казалось, это хохочущий череп смотрит в комнату пустыми глазницами.

Почувствовав какое-то движение в другом конце комнаты, Питтман, преодолевая боль, повернулся и увидел Уэбли, который, укрывшись за креслом, целился из кольта в старика за окном.

Пистолет Гэбла валялся рядом с Питтманом. Истекая кровью, с трудом сдерживая рвотные позывы, Питтман схватил оружие и несколько раз подряд выстрелил в сторону Уэбли. Он даже не целился, просто нажимал раз за разом на спусковой крючок, с трудом удерживая прыгающий в руке пистолет. Когда патроны кончились, а держать тяжелое оружие не оставалось сил, Питтман выпустил пистолет из рук, корчась от нестерпимой боли в груди.

Он ожидал ответных выстрелов Уэбли. Но их не последовало. Питтман прислушался. Тишина. Он с трудом поднялся. Рядом лежал мертвый Гэбл, но Уэбли видно не было.

«Неважно, где он, — мелькнула мысль. — Если я не убил его, мне крышка».

Питтман чуть-чуть выпрямился, ухватился за кресло и, заглянув за него, увидел Уэбли, неподвижно лежащего в луже крови.

Через мгновение со стороны окна до Питтмана донесся стон. Несмотря на боль в груди, он заставил себя обернуться. Деннинг обеими руками держался за сердце. Ухмылка на его лице превратилась в гримасу страдания. Глаза, которые секунду назад сияли восторгом победы, были полны ужаса и удивления. Деннинг выронил пистолет, упал грудью на подоконник, соскользнул с него и исчез.

Когда Питтман доплелся до окна, старик был мертв. Он лежал на цветочной клумбе с вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом. Руки и ноги все еще дергались, затем движение прекратилось, сменившись мертвенным покоем.

Питтман покачал головой.

Где-то вдалеке послышался вой сирены. Тут же к ней присоединилась вторая. Вой становился все громче. Патрульные машины приближались на большой скорости.

Прислонившись к креслу, Питтман смотрел вниз, пытаясь расстегнуть пиджак. Пуля, ударившая его в грудь, торчала из свитера. Гэбл удивился, что Питтман так тепло одет, и тот испугался, как бы это не вызвало лишних подозрений. Ведь из-за этого свитера Питтман встречался еще с одним специалистом, которого ему в свое время приходилось интервьюировать. Иначе он просто не рискнул бы пойти на встречу с Гэблом.

Специалист этот занимался оружием и способами защиты от него, а свитер был не чем иным, как бронежилетом последней модели.

«Да, я всего лишь совокупность людей, которых мне пришлось интервьюировать», — с грустью подумал Питтман, глядя сквозь разбитое стекло на тело Деннинга.

Он отвернулся от окна, каждый вздох приносил боль. Эксперт объяснил, что бронежилет может задерживать пули и осколки, но не предохраняет от удара. В некоторых случаях не удается избежать ушибов и даже переломов ребер.

«Экспертам всегда надо верить, — подумал Питтман. — Такое чувство, что меня лягнула лошадь».

Сирены — теперь их было множество — раздавались уже совсем рядом.

Питтман проковылял через гостиную, миновав трупы Гэбла, Слоана и Уэбли. В помещении витал отвратительный дух смерти и пахло пороховой гарью.

«Надо выйти наружу. Глотнуть свежего воздуха».

Он прошаркал в вестибюль, ноги едва держали его после пережитого страха. Подходя к двери, Питтман услыхал визг шин на мощеной подъездной аллее. Он открыл дверь и, шатаясь, шагнул на террасу, вдыхая живительный прохладный воздух. Полицейские выскакивали из патрульных машин, на ходу вытаскивая оружие. Служители закона не захлопывали дверцы своих автомобилей. Им было некогда, они бежали прямо на Питтмана. Тот поднял руки, демонстрируя, что не представляет собой угрозы. Но тут среди полицейских он заметил Джилл. Она мчалась едва ли не быстрее всех и звала его. Питтман понял, что, по крайней мере, сейчас ему нечего бояться. Он обнял ее и привлек к себе, забыв о боли в груди. Джилл рыдала. Он прижал ее крепче, словно желая удержать навсегда.

— Любовь моя! Я так боялась тебя потерять, — сквозь слезы говорила она.

— Не сегодня. — Питтман поцеловал ее. — Слава Богу, не сегодня.

Эпилог

«В основе любви лежит вера, — думал Питтман. — Люди постоянно болеют и умирают, гибнут в автомобильных катастрофах, заражаются сальмонеллой и в результате уходят из жизни, падают с лестниц, ломают себе шеи. Но случается так, что с тобой больше не желают встречаться, перестают отвечать на телефонные звонки или же подают на развод. У любви есть тысячи способов приносить мучения. Конечно, всякая любовь, даже самая верная и горячая, может обречь на страдания в случае невосполнимой потери — смерти любимого. Любовь требует огромного оптимизма и бесконечной веры в будущее. Человек с сильно развитой практической жилкой может сказать, что сиюминутные радости не компенсируют возможные страдания в будущем. Он способен подавить свои чувства, отказаться от искушения полюбить и таким образом прожить жизнь в тихом, лишенном эмоций вакууме. Но это не для меня, — думал Питтман. — Если любовь требует веры, значит, я — глубоко верующий».

Он размышлял об этом, держа Джилл за руку и шагая между рядами надгробий к могиле любимого сына. Был четверг. Прошла неделя после событий в поместье Юстаса Гэбла и две недели после попытки Питтмана спасти жизнь Джонатана Миллгейта в Скарсдейле. Полиция, обнаружив трупы в залитой кровью гостиной Гэбла, задержала Питтмана и Джилл. Но, как он и надеялся, его спасла ретрансляция разговора на полицейской волне. Их долго допрашивали. Миссис Пейдж рассказала о своей роли в разыгравшейся драме, а полиция Бостона и Нью-Йорка (с помощью коллег штата Вермонт, проверивших события в Академии Гроллье) установила все остальные детали. После этого их наконец отпустили.

И вот они стоят у могилы Джереми в этот светлый, озаренный ярким солнцем, весенний день. И от этого света и солнца сердце Питтмана ноет еще сильнее. Как ужасно, что сын никогда не испытает счастья общения с природой.

Словно ища поддержки, Питтман обнял Джилл за плечи. И вдруг заметил, что зелень травы на могиле Джереми особенно яркая. Слезы выступили у него на глазах, он вспомнил слова Уолта Уитмена о том, что трава на могилах — это волосы умерших. Волосы Джереми. Но это неправда, думал Питтман. Слова поэта были справедливы, может быть, лет сто тому назад, когда гробы изготовлялись из дерева и их не погружали в бетонную яму и не накрывали бетонной плитой. В те времена тело и гроб распадались, возвращались в землю прахом и порождали новую жизнь. Теперь же, когда тела запечатываются по всем правилам гигиены, смерть является абсолютным концом жизни. Если бы бывшая жена согласилась, тело мальчика кремировали бы, а прах любовно рассеяли по лугу, и теперь Джереми дал бы жизнь ярким цветам. Но жена стояла на своем, а убитый горем Питтман ничего не мог сделать. И, глядя на безликую могилу сына, готов был рыдать.

Проблемы жизни и смерти, занимавшие его весь год, теперь приобрели иной смысл. С момента бегства из поместья в Скарсдейле Питтман стал свидетелем гибели своего друга и отца Дэндриджа, не считая еще нескольких человек, убитых им самим и расстрелянных во время бойни в доме Гэбла. Чем больше Питтман размышлял о насильственной смерти, тем больше склонялся к мысли о том, что к ней следует отнести инсульт Энтони Ллойда и самоубийство Виктора Стэндиша. И, уж бесспорно, гибель Джонатана Миллгейта.

«Я начал готовить некролог на человека, который еще не умер, — думал Питтман. — И в процессе его подготовки оказался замешан в его смерти и стал причиной гибели всех его коллег».

«Большие советники» были носителями зла, в этом Питтман не сомневался. Впрочем, говорил себе Питтман, им и так недолго оставалось жить. Может быть, и не стоило пытаться раскрыть их отвратительные тайны ценою стольких жизней? Интересно, произошли бы все эти события, не будь он искренне убежден в праве общества знать правду о злоупотреблении властью? Но он был уверен в своей правоте, иначе не стал бы семь лет назад преследовать Джонатана Миллгейта, а Берт две недели назад не поручил бы ему подготовить некролог знаменитого старика. «Несу ли я ответственность за случившееся?»

Питтман в это не верил. «Нет, я был прав, начав их преследовать, — мысленно говорил он себе. — Эти выродки полагали, что стоят надо всеми. Ради своей карьеры они готовы были причинить людям невыносимые страдания, даже лишить их жизни. Они заслужили возмездие. Нет, не смерть. Это для них слишком легкий исход. Их необходимо было разоблачить, осудить, высмеять наконец. В старые времена таких монстров выставили бы в клетке на городской площади, чтобы каждый мог плюнуть им в лицо. Может быть, другие дипломаты теперь остерегутся использовать власть во зло».

Размышления, суть которых сводилась к словам «что, если» или «если бы», были весьма типичны для состояния ума Питтмана после смерти Джереми. Он непрерывно придумывал альтернативные реальности (если бы произошло то-то и то-то, события пошли бы иным, более благоприятным путем). Но это «если бы» не происходило. «Что, если» не имело значения. Значение имела одна-единственная реальность. И эта реальность несла с собой боль.

В результате Питтман не был готов к той любви, которую нашел в Джилл. Он привлек девушку к себе. Он обожал ее. «Да, в конечном итоге любовь призвана положить конец невыносимому страданию, — думал он, — но сейчас она была лишь анальгетиком, приглушающим боль, вызванную несовершенством жизни». Он все еще не мог представить себе, насколько был близок к самоуничтожению всего две недели назад. Тогда он пребывал во мраке отчаяния. Боль потери казалась непереносимой. Горе и сейчас не оставляло его. Слезы, бегущие по щекам, не смягчали боль. Только застилали глаза, мешая смотреть на залитую солнцем могилу Джереми. Но ужасное прошлое куда хуже тяжелого настоящего. Джилл, стоявшая рядом, часть его горя приняла на себя. Он знал, что теперь сможет выстоять и когда-нибудь, если возникнет необходимость, разделить с ней ее боль.

Произошло и несколько приятных событий. На следующий день после драмы в доме Гэбла «Кроникл» должна была прекратить свое существование. Однако, как бывает лишь в сказках, в последний момент появился рыцарь на белом коне, в сверкающих доспехах и выкупил умирающее издание. Газета получила новую жизнь, а известность, приобретенная Питтманом в результате сенсационной истории, заставила нового владельца принять его в штат в качестве ведущего репортера в обмен на серию эксклюзивных статей о его приключениях и о деятельности «Больших советников». Питтман обрадовался не столько престижной должности, сколько возможности по-прежнему разоблачать тех, кто злоупотребляет властью.

«Если бы Джереми мог порадоваться этому вместе со мной», — думал Питтман.

Если бы.

Но он не вправе думать только о прошлом. У него есть обязательства как перед собой, так и перед любимой. Он должен смотреть в будущее.

Обо всем этом думал Питтман, стоя у могилы Джереми, крепко обнимая Джилл. «Кто любит — тот верит».

Он повернулся к девушке. Она смахнула слезы с его лица.

— Мне тяжело видеть, как ты страдаешь. — Она поцеловала его.

— Послушай, я ведь живой. И ты — рядом. — Голос его дрогнул. — А слезы не всегда означают печаль.

Дэвид Моррелл Огненный завет (Братство пламени)

Посвящается Барбаре и Ричарду Монтроссам в память о Метью, субботних вечерах и замке в Испании

Примечание автора

Митраизм, следы которого сохранились по сей день в Индии и Северной Испании, являлся одной из господствующих религий в Римской империи. Если бы римский император Константин не принял в 312 году христианство, митраизм мог бы остаться господствующей религиозной идеологией в странах Запада. Его обряды и доктрина описаны в этом романе. В качестве иллюстраций использованы фотографии митраических скульптур, хранящихся в Лувре и Британском музее.

«Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают».

Ев. от Иоанна. Гл.15, ст. 6

Пролог Ярость, пылающая огнем

Первый день Великого поста

Испания, 1391

Архидиакон Ферран Мартинес, доведенный своей фанатичной приверженностью католицизму до исступления, произносил все более подстрекательные проповеди, разжигая в прихожанах ненависть к еретикам. Пятнадцатого марта, в первый день Великого поста, его страстная, исполненная нетерпимости к иноверцам речь привела верующих в такое неистовство, что они бросились из храма в еврейский квартал Севильи. Если бы не вмешательство трезвомыслящих светских властей, дело могло бы дойти до резни. Были схвачены и подвергнуты наказанию два зачинщика, однако это не охладило пыл ревнителей веры, в глазах которых предводители стали мучениками, и еще более разожгло ярость католиков. Подобно огню она перекинулась из Севильи на соседние города, охватив всю Испанию и приведя к страшным последствиям, выразившимся в том, что летом 1391 года погибло около 10 000 еретиков, чаще всего растерзанных толпой либо закиданных камнями.

Некоторых, правда, сожгли на костре.

Хранители веры

Франция

Религиозный фанатизм в Испании не являлся исключением. С начала эпохи средневековья ересь, истоки которой коренятся в ближневосточных учениях, приобрела так много последователей, что стала угрозой христианской вере. Еретическая секта, известная как секта альбигойцев, утверждала, что добро и зло — две уравновешивающие друг друга силы, что два бога, а не один, правят миром и Сатана, столь же могущественный, как и Господь, соперничает с ним в своей власти над человеком. Тело, плоть — владение Сатаны. Разум, душа — путь к спасению от его власти.

Идея двух богов ужасала Церковь. Христос, живое воплощение Благословенного Отца Нашего, не мог являть зло. Он, Бог во плоти, принесший себя в жертву, дабы искупить грехи падших детей Своих, не мог быть сотворен волею дьявола. Ересь следовало сокрушить.

Крестовый поход против альбигойцев известен своей беспощадностью. Жертвой его пали десятки тысяч человек. Но ересь сохранилась. Погибли несколько тысяч, пока в 1244 году в Юго-Западной Франции, в Пиренеях, не был взят штурмом и сожжен замок Монсегур — последний оплот альбигойцев.

Однако ходили слухи, что, несмотря на жестокость крестоносцев, ересь не удалось искоренить до конца, что горстка еретиков ночью, до начала резни, спустилась по веревкам с горы Монсегур, прихватив с собой великое сокровище, и что эти еретики загадочным образом выжили, рассеялись по миру и притаились, источая тлетворную заразу своих заблуждений.

Место сожжения

Испания, 1478

Резня в Севилье и Монсегуре — лишь типичные примеры проявления религиозного фанатизма, весьма распространенного в средние века. Преследования иудеев, мусульман, альбигойцев и протестантов во имя очищения веры поощрялись Ватиканом и официально именовались инквизицией. В странах Северной Европы инквизиция не получила распространения, но в Италии, Англии и Франции чинимые ею зверства ужасали.

Однако нигде религиозная нетерпимость не проявлялась так ярко, как в Испании. Там инквизиция, возглавляемая доминиканским монахом Томасом де Торквемадой, дабы проучить еретиков и наставить их на путь истинной веры, подвергла пыткам и казнила десятки тысяч человек.

Жертвам связывали за спиной руки и подтягивали на веревке, пока боль в плечевых суставах не становилась невыносимой.

— Покайся! — приказывали палачи.

— Покаяться? — недоумевал несчастный.

— Покайся в ереси!

— В ереси? — переспрашивал, стеная от боли, пытаемый.

— Поднять веревку! — следовало приказание.

Руки под тяжестью тела выскакивали из суставов.

Если после этой пытки жертвы оставались в живых, их истязали на дыбе, если же они и в этом случае выживали, но упорно не признавались в своих еретических заблуждениях, инквизиторы запихивали им в глотку воронку из грубой ткани и лили воду. Когда несчастные начинали захлебываться, воронку с силой выдергивали, и изо рта хлестала алая от крови вода.

Еретики не только теряли все свое имущество, они были лишены права оспаривать выдвинутое против них обвинение. Беднягам оставалось либо покаяться и молить о прощении, однако при этом требовалось выдать собратьев по вере, либо настаивать на своей невинности, ссылаясь на злой навет завистливых соседей. Покаяние, даже если обвиняемый не был еретиком, давало шанс на свободу. Упорное отрицание своей вины, отказ выдать других влекли за собой самое жестокое наказание.

Осужденных волокли к месту сожжения, где должно было состояться аутодафе. Несчастных облачали в желтые балахоны и остроконечные колпаки. На одеждах приготовленных к смертной казни были изображены устремленные книзу черные языки пламени. Остальные осужденные не знали, что их ждет. Приговор святой инквизиции оглашался только когда они всходили на эшафот. Лишь немногие получали освобождение. Их признанию поверили, хотя им и предстояло еще искупать грехи. Кого-то приговаривали к тюрьме, что означало лишь медленную смерть, кого-то — к гарроте. [16]

Однако самых злостных еретиков сжигали на костре. Их пепел развеивали по ветру так же, как и прах тех, кто умер до того, как до них добрались инквизиторы. Подозреваемых в ереси не оставляли в покое даже после смерти. Тела их извлекали из могил и подвергали очищению огнем.

Столь ревностно католическая церковь защищала свою веру дольше, чем обычно полагают. На протяжении многих столетий, начиная от позднего средневековья, затем в эпоху Возрождения и вплоть до так называемой эры Просвещения, инквизиция силой насаждала католичество. И только в 1834 году этот мрачный институт перестал существовать. Во всяком случае, официально. Однако ходили разные слухи.

Часть 1 Причины и следствия

«Господь тебе судья»

Глава 1

Шумные дебаты в сенате по поводу законопроекта о контроле за чистотой атмосферы

ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ, 10 июня (Ассошиэйтед пресс). В напряженной обстановке самого острого за последний год конфликта между демократами и республиканцами начинается сегодня слушание вызвавшего горячую полемику законопроекта Баркера — Хадсона, который предполагает не только ввести на федеральном уровне недавно принятый в Калифорнии закон о контроле за чистотой атмосферы, но и ужесточить его.

«Воздух, которым мы дышим, ничем не лучше, чем дым от сотен горящих автомобильных покрышек, — заявил вчера сенатор Баркер (демократ от штата Нью-Йорк) во время пресс-конференции на ступенях Капитолия. — Попробуйте поглубже вдохнуть, если у вас достанет смелости, и вы задохнетесь. Нам всем следует носить противогазы».

«И не выходить на улицу, — добавил соавтор законопроекта, сенатор Хадсон (демократ, штат Нью-Хэмпшир). — Мы с женой вчера вечером вышли прогуляться, но больше пяти минут не выдержали. Мы бросились домой и первым делом удостоверились в том, что все окна закрыты. Лет десять назад я бросил курить. Да только зря старался. Согласно моим сведениям, мы каждый день вдыхаем столько гадости, как будто выкуриваем по две пачки сигарет. Если вам самим все равно, чем вы дышите, то защитите хотя бы ваших детей. Пора прекратить губить своих детей и собственные легкие».

Законопроект Баркера — Хадсона предусматривает полное запрещение курения во всех общественных местах, чрезвычайно высокий штраф, налагагаемый на производителей автомобилей, если они в течение двух лет не сократят содержание вредных веществ в выхлопных газах, не менее высокий штраф для промышленников, если они не уменьшат вредные выбросы в атмосферу в течение того же периода, повышение налога на владельцев более чем одного автомобиля, обязательные фильтрующие системы для ресторанов, химчисток и…"

Глава 2

Джорджтаун, Вашингтон, округ Колумбия

По многолетней привычке сенатор-республиканец от штата Мичиган Роланд Дейвис проснулся в шесть утра и осторожно, чтобы не потревожить жену, встал с постели. Он спустился вниз, приготовил кофе, накормил кота и, приоткрыв входную дверь и подняв со ступенек свежую «Вашингтон пост», вернулся с газетой в кухню. Лучи раннего июньского солнца, пробившись сквозь мутное от смога стекло эркера, тускло освещали стол. Дейвис отхлебнул горячего кофе, надел очки и, развернув газету, стал просматривать ее в поисках своего имени. Он наткнулся на него очень скоро. В статье на две колонки, где речь шла о законопроекте Баркера — Хадсона, он часто упоминался как лидер республиканской оппозиции «экстремистскому, репрессивному, радикальному и экономически самоубийственному подходу к временной, хотя, следует признать, серьезной проблеме, требующей для своего решения времени и внимательного изучения».

Дейвис кивнул, одобряя и собственные слова, и точность их изложения. Дейвису исполнилось пятьдесят восемь. Это был высокий седовласый мужчина с благородным лицом патриция и стройной фигурой, что бросалось в глаза на всех фотографиях и ради чего он каждый день по полчаса проводил на велосипеде-тренажере.

Пора нажать на педали, подумал он. Предстоит тяжелый день. Кроме того, ему хотелось успеть посмотреть утренние новости.

Но прежде надо дочитать статью в «Вашингтон пост». Баркер с Хадсоном сделали еще несколько апокалиптических заявлений насчет «отравления атмосферы, способствующего усугублению „парникового эффекта“ и утончению озонового слоя… участившихся случаев заболевания раком кожи… угрозы засухи… тающих полярных льдов… повышения уровня мирового океана… введения чрезвычайного положения». Все это походило на сценарий для научно-фантастического фильма.

Дейвис фыркнул. У этих демократов нет ни единого шанса провести свой законопроект в сенате, хотя надо отдать должное Баркеру и Хадсону — они умеют привлечь к себе внимание прессы, а это не помешает, когда подойдет время выборов. Впрочем, возможно, их тактика обернется против них же самих: кто захочет переизбирать проигравших, а Баркер с Хадсоном сегодня точно проиграют. Чистый воздух? Это, конечно, замечательно. Но вся штука в том, что американцы не любят в чем-нибудь себе отказывать. Они предпочитают, чтобы жертву приносили соседи. Каждый курильщик, владелец нескольких автомобилей, фабричный рабочий, боящийся оказаться на улице, — каждый, чей образ жизни или кошелек окажутся в зависимости от законопроекта, будет убеждать своего сенатора голосовать против.

Но разве Баркер с Хадсоном не знают, что такое «компромисс»? Может быть, «умеренность» не входит в их лексикон? Неужели они не понимают, что любой серьезный вопрос следует решать взвешенно, а не с наскока?

Дейвис дочитал статью, довольный, что его еще раз процитировали в конце и что его суждение прозвучало как голос разума: "Думаю, мы все согласны с тем, что воздух действительно не такой чистый, как хотелось бы. Да, перед нами стоит проблема, во всяком случае, в больших городах и во всяком случае, с июня по сентябрь. Тем не менее, положение улучшится, когда станет холоднее. Это не означает, что я призываю сидеть сложа руки. Однако нельзя изменить общество за один день, хотя мои уважаемые коллеги, похоже, стремятся именно к этому. Требуется тщательно продуманное, полномасштабное решение, которое я и предложу, как только ознакомлюсь со всеми статистическими данными.

Нужно время. Проблема загрязнения воздуха возникла не сразу и не сразу исчезнет".

«Отлично, — подумал Дейвис. — „Вашингтон пост“ отвела мне кучу места, а в Мичигане прессы будет еще больше. Мои избиратели-курильщики почувствуют себя увереннее. А также семьи с двумя автомобилями, которым грозит дополнительный налог. Но самое главное, — думал Дейвис, — что производители автомобилей будут мне чертовски благодарны, если им не придется соблюдать новые требования очистки выхлопных газов и вредных выбросов. Чертовски благодарны. И не поскупятся. Нет, сэр, не поскупятся».

Раздался звонок в дверь. Дейвис, нахмурясь, посмотрел на электронные часы на панели управления микроволновой печи: в часов 14 минут. Кто бы это мог быть? И сразу в голову пришел очевидный ответ: нетерпеливый репортер. В этом случае следует выглядеть презентабельно. Дейвис пригладил руками волосы, потуже завязал халат, вышел из кухни и открыл дверь, изобразив на лице жизнерадостную улыбку. Однако тут же в недоумении свел брови, потому что на крыльце никого не оказалось. Он недовольно оглядел затянутую дымкой улицу, вдоль которой выстроились роскошные особняки, но она была пуста, если не считать заворачивающего за угол автомобиля.

Кто это, черт побери, звонил?

Вдруг внимание сенатора привлек лежащий на крыльце предмет. Это был большой конверт из плотной коричневой бумаги. Еще суровее сдвинув брови, Дейвис поднял его, снова оглядел улицу и, войдя в дом, запер за собой дверь.

«Это не могла быть моя помощница, — подумал Дейвис. — Если бы у Сьюзен было что-нибудь важное и срочное, она сначала позвонила бы. И даже не будь у нее возможности предварительно позвонить по телефону, она не умчалась бы, бросив конверт под дверь».

Обеспокоенный Сенатор вскрыл пакет — в нем были какие-то документы. Не в силах сдержать любопытства, он тут же на пороге пробежал глазами первую страницу, но не дошел и до середины, как с его губ сорвался стон. О Боже! Господи Иисусе!

Дейвис быстро дочитал страницу и пролистал другие. Мать их!…

В бумагах перечислялись даты, места, имена и суммы — каждая полученная им взятка, каждый незаконный взнос в избирательную кампанию, каждая оплаченная третьими лицами поездка на курорт, каждая!… А под бумагами лежали фотографии, при виде которых Дейвис покачнулся и ухватился за стену в страхе, что резкая боль в сердце означает инфаркт.

На черно-белых фотографиях — четких, отглянцованных, выполненных профессионалом — был изображен Дейвис вместе со своей юной красавицей помощницей в обнаженном виде на палубе яхты, когда они занимались любовью, причем предпочитая извращенные, неодобряемые обществом способы. Дейвис живо вспомнил этот восхитительный летний день. Они с помощницей порознь приехали на тот маленький уединенный остров в Карибском море, предварительно убедившись, что за ними никто не следит. Остров принадлежал одному из самых влиятельных избирателей Дейвиса, и тот заверил сенатора, что на острове никого не будет, однако в качестве дополнительной меры предосторожности Дейвис вывел яхту в море, туда, где за ними никто не смог бы шпионить. Но кто-то смог!

Судя по ракурсу, фотографии были сделаны с помощью длиннофокусного объектива с самолета. При этом изображение было таким четким, что казалось, будто Дейвис и его помощница специально позируют. И, конечно, на каждом снимке были ясно видны лица, за исключением одного, на котором Дейвис оказался затылком к камере, потому что лицом зарылся между ног помощницы.

И, черт побери, это было еще не все! Кроме фотографий, при взгляде на которые грудь сенатора стала вздыматься уже не от боли, а от ярости, в конверте лежала отпечатанная на машинке и неподписанная записка, прочитав которую Дейвис содрогнулся. От таившейся в ней угрозы потянуло Могильным холодом.

«ПРЕДЛАГАЕМ ВАМ ПЕРЕСМОТРЕТЬ ПОЗИЦИЮ ПО ПОВОДУ ГОЛОСОВАНИЯ ПО ЗАКОНОПРОЕКТУ БАРКЕРА — ХАДСОНА».

Дейвис разорвал документы, фотографии и записку пополам, потом еще пополам, потом еще и еще. Пачка обрывков стала такой толстой, что пришлось разделить ее на части, но он продолжал с остервенением рвать эти клочья, яростно, но очень тихо ругаясь, чтобы не разбудить жену.

Вонючие извращенцы, с ненавистью подумал он, смутно осознавая, какой насмешкой звучат эти слова в устах человека, лихорадочно пытающегося уничтожить свидетельства собственных извращений. В то же время Дейвис понимал, что, на какие бы мелкие клочки он ни порвал проклятые бумаги, пославшие их — кто бы они ни были — не такие дураки, чтобы не оставить копий, и потому его ярость бессильна. Да! Кто бы они ни были! Но, несомненно, он знает, кто они. Баркер и Хадсон!

Дейвиса затрясло от негодования. Как осмелились какие-то ничтожные сенаторишки-демократы угрожать заслуженному сенатору-республиканцу? Неужели они не понимают, каким влиянием, какой властью обладает такой опытный политик, как Дейвис? Я им!… Да? Ты им?… Что ты им сделаешь? Вступишь с ними в борьбу и тем самым подкрепишь обоснованность их улик? Чем бы ты ни грозил им — это ерунда по сравнению с тем, что они могут сделать с тобой, если решат разгласить содержимое этого конверта. Твоей карьере конец, станешь всеобщим посмешищем! И что ты будешь делать тогда?

— Дорогой!

Дейвис вздрогнул, услышав, что жена спускается вниз по лестнице. Он поспешил запихнуть порванные документы в конверт.

— Мне показалось, что звонили в дверь.

Жена Дейвиса появилась на нижних ступенях лестницы. Окруженные сеткой морщин опухшие от сна глаза, обвисшие щеки и живот, седые волосы накручены на бигуди.

— Да, любимая, — ответил Дейвис. — Но это — всего лишь посыльный со свежей информацией о законопроекте о контроле за чистотой атмосферы.

— О Господи, как это все надоело! Когда же они перестанут беспокоить нас в такую рань?

— Я понимаю, моя радость. Но это действительно серьезная проблема. Я склонен пересмотреть свою позицию. Я начинаю симпатизировать Баркеру и Хадсону. Надо подумать о детях, дорогая. Надо защитить наших детей. Надо гарантировать им чистый воздух и здоровые легкие.

— Да, но как быть с…

— С моими щедрыми спонсорами из Детройта? [17] Думаю, следует убедить их, дорогая. — Дейвис вспомнил фотографии и исходящий от тела его помощницы возбуждающий запах. — Да, да, придется во что бы то ни стало убедить моих щедрых спонсоров.

Глава 3

Бассейн реки Амазонки, Бразилия

Небо было затянуто пеленой дыма. Хуанита Гомес в длинном черном платье и густой вуали, с трудом сдерживая рыдания, смотрела сквозь слезы на грубо сколоченный гроб, в котором лежало тело ее мужа. «Да, ты должна быть сильной, — убеждала она себя, хотя сердце ее разрывалось от горя. — Должна. Ради Педро. Он не одобрил бы твоих слез». Она знала, что все, кто собрались вокруг гроба ее мужа, не сводят с нее глаз. Если она потеряет самообладание, если даст им малейший повод подозревать, что горе ослабило ее решимость продолжать дело мужа, тогда враги Педро действительно добьются того, чего хотели. Ради Педро, думала она, будь сильной! Хуанита, которой исполнилось двадцать пять лет, была невысокой худой женщиной с узким смуглым лицом. С готовностью признавая, что она вовсе не отличалась красотой, Хуанита никогда не могла понять, почему Педро выбрал именно ее. Красивыми были лишь ее волосы, темные, ниспадающие на плечи и блестящие, несмотря на скудное питание. Как любил Педро гладить их! Как хвастался, что двое их маленьких детишек унаследовали прекрасные волосы Хуаниты! «Что же я буду делать без тебя?» — мысленно воскликнула Хуанита, едва справляясь со слабостью в ногах. И в ответ, казалось, услышала страстный голос Педро, который заставил ее выпрямиться: «Будь мужественной, Хуанита. Не сдавайся. Пусть ненапрасной будет моя смерть. Займи мое место. Зажги сердца моих павших духом последователей. Найди верные слова. Воодушеви их!»

Да, решила Хуанита и обвела злым взглядом потемневшее от густеющей мглы небо. Верные слова. С тех пор, как два дня назад застрелили ее мужа, Хуанита чувствовала неодолимую потребность высказаться. Хотя у нее не было удивительного ораторского таланта мужа, она вдруг поняла, что обязана выступить перед собравшимися у его могилы. Как будто услышала повеление свыше. Все то время, пока она готовилась к похоронам, пока изрешеченное пулями тело мужа лежало на поистине драгоценном льду, который здесь невозможно найти, Хуанита мысленно повторяла то, что ей диктовала некая сила свыше. Прошлой ночью, обезумевшая от горя, она не могла уснуть и нашла верные слова. Сейчас, когда престарелый священник закончит бормотать над гробом положенные слова, наступит ее очередь и она скажет свои. Педро, ее любимый муж, будет говорить в ней, вместе с ней, через нее, и, если она останется сильной, последователи покойного мужа преодолеют страх и растерянность и продолжат борьбу за спасение земли. «Будь сильной».

Старое кладбище с покосившимися от времени деревянными крестами высилось на голом холме, откуда хорошо просматривались хижины деревни Кордова и задохнувшийся в иле, грязно-коричневого цвета приток когда-то величественной Амазонки. Хуанита знала, что ил появляется от эрозии, оттого, что дождь смывает в реку почву, которую огромный прекрасный лес больше не мог скреплять своими корнями. Из-за огня. Из-за того, что лес валили и жгли враги ее мужа.

Это они принуждали крестьян рубить деревья и поджигать их, чтобы засеять расчищенную землю. Вот почему густая пелена дыма затянула небо. В Хуаните закипал гнев. Оттого, что вдали по краям вытесняемого леса полыхал огонь. Слой плодородной почвы был чрезвычайно тонким и, даже покрытый пеплом сожженных деревьев, истощался после нескольких лет интенсивного возделывания. В результате сжигалось еще больше деревьев, очищались и засеивались все новые и новые площади, пока не истощались и они, — ужасающий процесс разрушения был бесконечным.

Но и это не все. Враги ее мужа, владевшие здешними землями, заставляли крестьян покидать свои дома и пригоняли тяжелую технику, чтобы добывать из-под изуродованной земли ее богатства. В конце концов не оставалось ничего мало-мальски ценного. Куда бы ни взглянула Хуанита, кругом лежала голая, обезображенная пустыня.

Заупокойная служба подходила к концу. Хуанита ощутила жар в душе, нестерпимое желание произнести перед единомышленниками мужа страстную речь, чтобы побудить их продолжать борьбу.

Педро убедил крестьян воспротивиться намерению богатых, жадных, злых людей из столицы и дальше разрушать все, что создано Господом. Педро узнал от приезжавших иностранцев — как они называли себя? экологи? — что густой дым от обширных лесных пожарищ отравляет воздух. Еще иностранцы говорили, что этот самый большой на планете лес поглощает из воздуха что-то плохое (она вспомнила непонятные ей слова «двуокись углерода») и добавляет что-то хорошее (кислород?), что, если лес исчезнет, — а это неизбежно при нынешних темпах уничтожения его на миллионах акров ежегодно, двуокись углерода станет накапливаться в атмосфере, пока не изменится климат, не поднимется температура и не начнется страшная засуха.

Жизнь на всей планете зависит от этого леса, утверждали иностранцы. Пожары надо остановить! Педро понял, как велика опасность, о которой говорили приезжие, но он также сознавал, что крестьяне не станут бороться за спасение леса только потому, что, как кто-то утверждает, это важно для всех на земле. И в то же время Педро знал, что крестьяне будут бороться за спасение своих домов, за сохранение каучуковых деревьев, которые давали им убежище и возможность заработать на жизнь, за реку, где задыхалась в грязи рыба — их основное пропитание. Они будут бороться, если кто-то их научит, сплотит, если кто-то поможет им осознать, что в единстве — сила. Вот Педро и взял насебя эту задачу, и некоторое время им сопутствовал успех: они изгнали с земли своих врагов. Но, видно, успех их был слишком велик, потому что злые люди из столицы прислали наемных убийц с автоматами застрелить, нет, изрешетить Педро, когда он выступал перед крестьянами в соседней деревне, и теперь густые клубы дыма снова поднимаются в воздух. Снова полыхают зловещие пожары.

"Не сдавайся! — услышала Хуанита голос Педро. — Ты должна продолжить борьбу!" Когда священник отступил от гроба, она повернулась к соратникам мужа, собираясь поднять вуаль, чтобы они увидели яростную решимость в ее глазах.

Однако неожиданное появление на пыльной ухабистой дороге длинного черного автомобиля остановило ее порыв и отвлекло внимание собравшихся у могилы.

Крестьяне в замешательстве смотрели, как из роскошного лимузина, остановившегося у подножия холма, вылез незнакомый человек — высокий, одетый в черный, как и его дорогой автомобиль, костюм. Галстук на нем был тоже черный, а рубашка такая ослепительно белая, какой крестьянам никогда прежде не доводилось видеть. Неспешным, величавым, приличествующим ситуации шагом незнакомец подошел к багажнику, вынул картонную коробку и; с печальным видом поднялся на холм, где раскинулось унылое кладбище.

— Прошу прощения, сеньора Гомес, — прошептал человек и почтительно поклонился. Его изысканная речь и правильное произношение выдавали в нем горожанина. — Приношу свои искренние извинения за то, что вынужден потревожить вас в столь скорбный час. Примите мои соболезнования, я возношу молитву за упокой души вашего мужественного, безвременно почившего мужа. Я никогда не осмелился бы вас побеспокоить, однако пославший меня человек поручил мне, даже потребовал, чтобы я сделал это.

— Пославший вас человек? — Хуанита, насторожившись, разглядывала незнакомца с подозрением. — Какой человек?

— Не знаю. Мой клиент не назвался. Вчера он неожиданно приехал в мой офис… Я владелец службы проката дорогих автомобилей. Заказчик заплатил за то, чтобы я доставил вам посылку… он сказал, это подарок… его надо вручить именно во время похорон.

С еще большим подозрением Хуанита уставилась на коробку.

— Подарок? Что это?

Ей тут же пришло в голову, что злые люди из города прислали бомбу, намереваясь убить ее на похоронах мужа, чтобы последователи Педро раз и навсегда потеряли охоту бороться за свою землю.

— Мой клиент так и не сказал, что в ней, и даже предупредил, что, если я ее вскрою, он обнаружит мой проступок и жестоко за него накажет. Он уверил меня и просил уверить вас, что посылка не опасна, что она послужит вам утешением.

Хуанита неприветливо покосилась на него.

— Проделать немалый путь… и с таким таинственным поручением… вам, должно быть, очень хорошо заплатили.

— Да, сеньора. Я уже признался, что гонорар был весьма щедрым. — Среди этих бедняков незнакомец, казалось, чувствовал себя неловко в своем дорогом костюме. — Прошу принять вместе с соболезнованиями моего клиента, — проговорил он, протягивая коробку.

Хуанита неохотно взяла ее в руки. С виду это была коробка от торта. Однако ее содержимое оказалось намного тяжелее. Не в силах скрыть тревоги, Хуанита поставила коробку рядом со скромным гробом мужа. Дрожащими пальцами она попыталась вскрыть коробку, но не смогла, и тогда из толпы вышел один из крестьян и помог вдове, пустив в ход нож. Хуанита осторожно приподняла крышку и заглянула внутрь. От изумления у нее перехватило дыхание. Помогавший ей крестьянин был ошеломлен не меньше. С губ вдовы вдруг сорвался стон, но не горестный, а торжествующий, и она стремительно выхватила из коробки лежащий там предмет. Это была человеческая голова. Голова одного из злых людей, которые приказали убить ее мужа.

Искаженные в страшной агонии черты лица свидетельствовали о мучениях человека в тот момент, когда его обезглавили. Голова была упакована в пластиковый пакет, очевидно для того, чтобы сочившаяся из шеи кровь не запачкала коробку. С победным воплем Хуанита сорвала пакет, схватила голову за волосы и подняла как можно выше, чтобы соратники мужа могли увидеть чудесный подарок, посланный неизвестным благодетелем Педро. Посыльный из города в ужасе отшатнулся и поднес руку ко рту, сдерживая рвоту. Чуть не сбивая его с ног, крестьяне бросились вперед, чтобы получше рассмотреть драгоценный дар.

— Продолжайте бороться! — закричала Хуанита. — Ради Педро! Ради себя! Ради нашей земли!

Крестьяне ответили ей решительными возгласами. Хуанита, поднося голову к гробу, воскликнула:

— Мой муж! Мой любимый! Ты видишь голову своего врага? Ты умер не напрасно, о отец моих детей! Нас никто не победит! Мы будем бороться! Мы и дальше будем бороться! Мы не прекратим нашу борьбу до тех пор, пока не победим! До тех пор, пока не погаснет огонь!

Глава 4

Коралловое море, южная часть Тихого океана

«Аргонавт» — супертанкер с грузом сырой нефти из Персидского залива, направляющийся в нефтеналивной порт неподалеку от Брисбейна, на восточном побережье Австралии, — опережал расписание на три часа. На протяжении всего рейса танкеру сопутствовала ясная погода и полный штиль. Никаких происшествий. Лучшего рейса не придумаешь, радовался капитан Виктор Мэлоун — ветеран с двадцатилетним стажем, большая часть которого приходилась на службу в корпорации «Пасифик Рим петролеум». Мэлоуну исполнилось сорок восемь, среднего роста, крепко сбитый, он начинал лысеть. Хотя в море капитан редко выходил на палубу, лицо его, слегка одутловатое, имело красноватый оттенок. На мостике, где, несмотря на прекрасный обзор, он с некоторых пор испытывал клаустрофобию, Мэлоун проверил показания барометра, сонара, радара и навигационных приборов. Ничего необычного. Еще десять часов, и мы будем в порту, предвкушал он. К завтрашнему утру — наверняка.

Уверенный, что вечер не сулит никаких неожиданностей, капитан сказал вахтенному офицеру, что спустится к себе.

— Если понадоблюсь, я в своей каюте.

Через пять минут, заперев за собой дверь, Мэлоун щелкнул замком ящика письменного стола и вынул полупустую бутылку водки. Одним из условий его контракта было полное воздержание от алкоголя на борту судна, и почти все годы службы Мэлоун придерживался этого правила. Снедаемый чувством вины, он теперь не смог бы вспомнить, когда начал действовать в обход этого правила, а потом и вовсе пренебрегать им. Возможно, причиной тому явилась душевная травма, когда три года назад от него ушла жена, влюбившись в агента бостонской конторы по продаже недвижимости, где она работала, в человека, который, как она объяснила, не станет бросать ее одну на несколько месяцев кряду. А возможно, все дело в одиноких вечерах в иностранных портах, давным-давно потерявших для него свое очарование. Как бы там ни было, глоток-другой перед сном превратился в изрядное количество спиртного, в котором Мэлоун пытался утопить скуку слишком многих долгих плаваний. Сознавая, что не властен над своим пороком, он решил во время этого рейса держать себя в руках и позволял себе выпить только в минуты отчаянной необходимости. И тем не менее почти прикончил все восемь бутылок водки, которые тайком пронес на борт. Удивительно, как быстро они пустеют, размышлял Мэлоун, наливая в стакан порцию водки и откидываясь на спинку кресла. Жаль, что у него нет льда и вермута, но завтра утром, пришвартовавшись в порту, как только все его обязанности будут выполнены, он сойдет на берег, найдет в каком-нибудь укромном месте бар, где ему не встретится никто из знакомых, и снова насладится мартини. Несколькими порциями мартини. Он снимет комнату, чтобы отоспаться после выпивки, а на следующий день вернется на танкер, и никто ничего не узнает. В этом вся прелесть водки. После нее не остается запаха.

После нескольких глотков Мэлоун с удивлением обнаружил, что стакан пуст. Он озадаченно покосился на него затуманенным взором, поразмыслил и решил: «Какого черта, судно почти в порту. Это мои последний шанс выпить, прежде чем мы пришвартуемся. Рядовой рейс. Никаких проблем не предвидится. Не выливать же оставшуюся водку». Мэлоун плеснул в стакан еще одну порцию, и к тому времени, когда он через полчаса заснул в кресле, и бутылка и стакан опустели.

Внезапно Мэлоуна разбудил встревоженный голос вахтенного офицера:

— Капитан!

Мэлоун с большим трудом приоткрыл глаз.

— Капитан!

Едва разлепив правое веко, Мэлоун оглядел каюту, пытаясь найти источник звука, и нашел — на переборке висел интерком.

— Капитан, у нас проблемы с сонаром.

Мэлоуну удалось поднять голову. Он потряс ею, открыл оба глаза и несколько раз мигнул, поскольку видел все как в тумане. С колен упал стакан, когда он, пошатываясь, встал и оперся о стену, нашаривая кнопку внутренней связи.

— М-м… да, что? М-м… что такое?… Повторите.

— Капитан, я сказал, что у нас проблемы с сонаром.

Мэлоун потер лоб — в голове гудело.

— Проблемы? Какого рода?

— Постоянно отключается.

Язык Мэлоуна едва ворочался, он старался говорить медленно и отчетливо:

— Похоже на… — Дальше слово заковыристое. Губы плохо повиновались ему. — Электрическое замыкание.

— Мне тоже так показалось, капитан. Я приказал ремонтникам разобраться.

— Хорошо. Да, хорошо. Ремонтникам. Хорошо. Потом доложите, что они обнаружат.

— Капитан, по-моему, вам лучше подняться сюда.

— Конечно. Я тут вздремнул. Сейчас поднимусь. Соберусь и поднимусь. — Опасные слова — слишком много в них "с", сообразил Мэлоун, несмотря на хмель в голове. Он поднял стакан, сполоснул его и поставил на полку. Затем убрал бутылку из-под водки и запер ящик. Надо почистить зубы. Надо прополоскать рот и умыться.

Мэлоун посмотрел в зеркало над раковиной, увидел свои красные глаза и остановившийся взгляд и ужаснулся. «Ну, давай же, — приказал он себе. — Проснись!» Он умылся горячей, потом холодной водой и проглотил пару таблеток аспирина. С тревогой заметил, что форменная рубашка помялась. Лучше сменить ее, решил он. Нельзя выглядеть неряшливым! Из интеркома вновь раздался обеспокоенный голос вахтенного офицера.

— Капитан, сонар отказал. — Послышался шум других голосов. — Совсем отказал.

Мэлоуну удалось сделать несколько шагов до интеркома и не покачнуться. Он нажал кнопку.

— Совсем?

— Экран пуст.

— Переключитесь на резервную систему.

— Переключился, но она тоже не работает.

— Не работает?… — Мэлоун вздохнул. Боже мой! — Сейчас иду. — Дрожащими пальцами он застегнул свежую рубашку. В последний момент решил сбрызнуть лицо лосьоном после бритья на тот случай, если кто-нибудь из команды вдруг учует водочный запах, которого вроде бы не должно быть.

Господь смилостивился над ним. Никто не видел, как Мэлоун выбрался из каюты, оперся о переборку, выпрямился и, пошатываясь, поднялся на мостик.

— Доложите обстановку! — приказал Мэлоун, надеясь, что произнес это достаточно властным тоном.

— Без изменений, — ответил вахтенный офицер. — И основная и резервная сонарные системы не функционируют.

— Дайте навигационные карты.

— Я их уже приготовил, капитан. Остановить двигатели?

— Нет! Пока нет! Пока не будет крайней необходимости. — Мэлоун свирепо посмотрел на помощника. Какого дьявола он торопится? Разве не понимает, сколько времени потребуется, чтобы остановить огромный, неповоротливый «Аргонавт», а после того как сонар починят, опять разогнать до максимальной скорости? — Три часа! Мы опережаем график на три часа! Порт нас ждет. Мы, вполне возможно, получим премию за скорость. А если остановимся, чтобы устранить мелкую поломку, кроме ругани не получим ничего и к тому же опоздаем. Бог знает на сколько!

Мэлоун сознавал, что похмелье делает его излишне агрессивным, но преодолеть себя уже не мог. Он рассчитывал пришвартоваться к завтрашнему утру и освободиться от своих обязанностей, сойти с этого огромного корабля, который в последнее время начал угнетать его. Но главное — он рассчитывал вознаградить себя несколькими порциями мартини! Он почти ощутил во рту его вкус.

— Но, капитан, без сонара…

— Это всего лишь замыкание, — настаивал Мэлоун. — Ремонтники найдут неполадку и устранят ее. — Он разложил на столике навигационные карты и начал изучать их, обратив внимание на резко меняющуюся глубину океанского дна и на цепочку рифов. Да! В этих водах все было хорошо знакомо Мэлоуну. Чтобы обойти рифы севернее пролива Торреса, он вел «Аргонавт» вокруг Новой Гвинеи, затем на юг в Соломоново море и из него в Коралловое, осторожно обходя Большой Барьерный риф у северо-восточного побережья Австралии. Как только они пройдут Большой Барьерный риф, путь к Брисбейну открыт, если не считать нескольких мелких рифов.

— Где мы находились, когда отключился сонар?

— Вот здесь, капитан. — Вахтенный офицер указал точку на карте, назвав широту и долготу.

— Прекрасно. — Голова у Мэлоуна раскалывалась, словно в нее вбили гвоздь. — Нет проблем. Все, что нам нужно, — это обогнуть два этих рифа. — Он отвернулся от карты, стараясь не покачнуться. — Двадцать градусов право руля.

— Есть, капитан, — сказал вахтенный офицер. Он передал коррекцию курса рулевому, и тот повторил: — Есть двадцать градусов право руля.

Мэлоун дрожащими руками прикурил сигарету.

— Ну а теперь давайте займемся сонаром. — Для пьяного, подумал Мэлоун, он соображал удивительно хорошо! — И распорядитесь принести кофе. Нам предстоит длинная ночь.

Через полтора часа Мэлоун запросил подтверждение скорости «Аргонавта», определил по карте нахождение танкера, порадовался, что первый риф пройден, и, повернувшись, чтобы отдать приказ о следующей коррекции курса, неловким движением опрокинул свою чашку с кофе.

— Черт! Скажите, чтобы здесь прибрали! Десять градусов право руля!

— Есть, капитан. Десять градусов право руля.

На мостике все напряженно затихли. Мигнул экран сонара.

— Капитан, ремонтники устранили неполадку. Мы готовы к… Вот, сонар работает.

— Я же говорил. Небольшая поломка. Никакой причины для остановки двигателей.

Мэлоун и находившиеся на мостике офицеры наклонились к светящемуся экрану.

— Господи Иисусе! — прошептал кто-то. Мэлоун поднес ко рту руку, заглушая возглас ужаса.

Перед ним мелькнули очертания рифа. В ту же секунду корпус «Аргонавта» со страшным скрежетом врезался в неожиданно возникшую преграду. Когда Мэлоун, не удержавшись на ногах, упал, пролитый кофе испачкал брюки. Капитан, раскрыв от изумления рот, потрясенно смотрел на мокрые брючины, а танкер еще раз содрогнулся от удара. Кофе. Такой темный. Совсем как…

Глава 5

«Добрый вечер. С вами Разер, новости Си-би-эс. Ситуация в районе самой крупной за последнее время экологической катастрофы — крушения супертанкера „Аргонавт“ — продолжает ухудшаться. Танкер, принадлежащий компании „Пасифик Рим петролеум корпорейшн“, напоролся на рифы у восточного побережья Австралии, и до сих пор неизвестно, сможет ли он остаться на плаву. Предпринимаются меры по предотвращению загрязнения, однако тревожит то, что они чрезвычайно неэффективны. Примерно тридцать миллионов галлонов сырой нефти разлилось по поверхности девственно чистого Кораллового моря, течение сносит ее к одному из природных чудес света — тысячемильному Большому Барьерному рифу. Ученые предсказывают, что чувствительные к загрязнению микроорганизмы, из которых формируются кораллы, должны погибнуть, а вместе с ними перестанет существовать и Большой Барьерный риф. Как сообщает наш корреспондент в Брисбейне, еще одному бесценному сокровищу нашей планеты грозит уничтожение».

Глава 6

Австралия

Не в силах унять дрожи, вконец измученный, капитан Виктор Мэлоун вышел из здания суда в Брисбейне, где его на протяжении целого дня допрашивали следователи по поводу ошибочного приказа, который он отдал вахтенному офицеру. Мэлоун настаивал, что сказал: «Десять градусов лево руля».

Но вахтенный офицер и рулевой утверждали, что было сказано: «Десять градусов право руля». Дураки! Нет, не дураки — трусы! Вот кто они! Чертовы неблагодарные трусы! Эти ничтожества не могут поддержать своего капитана. А некоторые из команды даже заявили, что капитан, похоже, был пьян. Хорошо еще, что никто не догадался взять у него кровь на анализ сразу после катастрофы. А теперь уже прошло больше двенадцати часов. Даже если проверка покажет какое-то количество алкоголя, Мэлоун может сказать, что выпил для успокоения нервов после того, как вертолет доставил его на берег.

Когда Мэлоун вышел из здания и фотокорреспонденты защелкали камерами, он недовольно загородил лицо рукой и заторопился вниз по ступенькам к взятому напрокат автомобилю. Его всего трясло. «Мартини с водкой, — твердил он себе, — вот все, что мне нужно… Если удастся улизнуть от этих ублюдков… Мартини! И тогда все будет в порядке!»

Мэлоун въехал локтем в грудь фоторепортеру, оттолкнул согнувшегося пополам бедолагу, не обращая внимания на его страдальческий возглас, и добрался до своей машины. Но она была пуста. Где же водитель, черт бы его побрал? Ну конечно, подумал Мэлоун. Сукин сын смылся! Испугался толпы! Он такой же трус, как его офицеры!

Мэлоун вскочил на водительское место, захлопнул дверцу и, рывком повернув ключ зажигания, вдавил акселератор. Темный седан, взревев двигателем, умчался от здания суда. Когда капитан поворачивал за угол, — ускользнув от своих преследователей, ухмыляясь в предвкушении мартини, — его тело перестало существовать. Так же, как и автомобиль. Взрыв, которого он не услышал, разметал кровавые брызги, кости, волосы и металлические обломки машины на тридцать ярдов вокруг. Место взрыва было выбрано идеально. Как объяснил на следующий вечер Дэн Разер, «по всей видимости, жертвой должен был стать только капитан „Аргонавта“. Больше никто не пострадал».

Глава 7

Гонконг

Чендлер Томпсон, исполнительный директор «Пасифик Рим петролеум корпорейшн», гордо выпрямившись, стоял за трибуной на подиуме в пресс-центре штаб-квартиры компании, стараясь не отворачиваться от бьющих в глаза телевизионных софитов. Сорокавосьмилетний мужчина со строгим, словно высеченным из камня лицом, он чрезвычайно неохотно согласился на встречу с репортерами, однако усиливающаяся шумиха вокруг катастрофы не оставила ему другого выбора. Он должен положить конец кривотолкам и поддержать пошатнувшуюся репутацию компании. Его костюм ценой в тысячу долларов был безукоризненно отглажен. Прежде чем выйти, блистая военной выправкой, и встать за трибуну, Томпсон убедился, что все пуговицы пиджака застегнуты.

— Знали ли мы, что капитан Мэлоун выпивал?… Нет. Строжайшее правило компании, обязательное для всех наших моряков, требует полного воздержания от приема алкогольных напитков на борту судна, а также в течение двадцати четырех часов перед выходом в плавание. Делаем ли мы анализы крови, чтобы удостовериться в соблюдении этого правила? Раньше мы не считали это необходимым. Прежде чем приступить к работе в компании, весь плавсостав проходит тщательную проверку. Мы, безусловно, доверяем своим служащим. Нарушение капитаном Мэлоуном этого правила — единственный случай в нашей практике. У нас нет оснований сомневаться в профессиональных качествах наших офицеров, однако теперь мы намерены проводить выборочные тесты на алкоголь и наркотики… Есть ли у нас какие-либо соображения относительно того, кто ответственен за убийство капитана Мэлоуна? Полиция ведет расследование. С нашей стороны было бы преждевременно кого-либо обвинять… Задержка при отправке спасателей на место утечки? О какой задержке может идти речь? Спасатели начали действовать, как только мы узнали о крушении… Неукомплектованные штаты? Отсутствие опыта и неоперативность? Нехватка оборудования? Ерунда. Мы были готовы к любым неожиданностям… Пожалуйста, по одному. Я не расслышал вопрос… Да, это так. Несколько спасателей в момент аварии находились дома, но наш ночной дежурный немедленно оповестил их. Я уверяю вас, что теперь ночная команда спасателей будет работать по такому же графику, как дневная… Нет, к сожалению, мы не смогли остановить утечку нефти с «Аргонавта»… К сегодняшнему дню тридцать миллионов галлонов? К несчастью, это правда. Усилия по предотвращению дальнейшего загрязнения пока не приносят результатов. Часть Большого Барьерного рифа, к моему глубочайшему сожалению, действительно пострадала… Повторите, пожалуйста, вопрос… Да, кое-какое спасательное оборудование оказалось неисправным. Слухи о панике? Смятение? Двадцатичетырехчасовая задержка с вылетом спасателей? Почему корпус «Аргонавта» не был двойным, чтобы рифы не пробили трюмы? Прежде чем ответить на дальнейшие вопросы, я хочу заверить вас, что «Пасифик Рим петролеум корпорейшн» — это солидная и серьезная компания, полностью осознающая свою ответственность перед обществом…

К великому неудовольствию Томпсона, его отвлекло какое-то движение слева. На возвышение, где стояла трибуна, торопливо поднялся перепуганный чиновник «Пасифик Рим» со сложенной запиской в руке. Лицо его было пепельно-серым. «Ах ты, идиот, — подумал Томпсон. — Ты же все испортишь!… Господи, неужто он не соображает, что меня нельзя прерывать? Мы обязаны продемонстрировать уверенность». С трудом подавив раздражение, Томпсон взял записку и мысленно поклялся, как только закончится пресс-конференция, выгнать с работы этого болвана.

— Леди и джентльмены, прошу прощения, — извинился Томпсон перед репортерами. Стараясь сохранить преисполненный достоинства вид, он развернул записку, прочел напечатанный на машинке текст и немедленно забыл про свой гнев. Сердце его забилось так сильно, что стало дурно. Чтобы не пошатнуться, он схватился за трибуну. Буквы расплывались.

«По сведениям нашего отделения в Брисбейне, Кевин Старк, директор по планированию спасательных операций…» Старк! Еще один высокопоставленный чиновник, которого Томпсон собирался уволить. Этот ублюдок оказался не в состоянии справиться с основной утечкой нефти. Именно Старк был виновен в задержке спасательных работ из-за нехватки людей и неисправности оборудования. Именно по вине Старка пятно разлившейся нефти достигло Большого Барьерного рифа и сейчас убивает там все живое.

«…был найден час назад утонувшим в бочке с нефтью».

Репортеры, увидев явное замешательство исполнительного директора, ринулись к нему, выкрикивая вопросы. Томпсон, по-прежнему ощущая дурноту, нащупал на трибуне стакан воды и выпил, обратив внимание на ее горьковатый привкус. И тут же желудок словно объяло пламя, у Томпсона перехватило дыхание, ноги подкосились. Засверкали вспышки. Видеокамеры приглушенно жужжали, фиксируя, как Томпсон уронил стакан, упал на колени, схватился за живот, захрипел и ничком повалился на пол, успев, однако, забрызгать хлынувшей изо рта кровью стоявших перед ним репортеров.

Глава 8

Хьюстон, штат Техас

Вирджил Краузе, только что назначенный исполнительным директором «Пасифик Рим петролеум», торопливо засовывал в папку документы, готовясь навсегда покинуть свой кабинет на верхнем этаже американской штаб-квартиры компании. Через час он должен быть в международном аэропорту Хьюстона, где спешно готовился к вылету принадлежавший «Пасифик Рим» реактивный самолет, который срочно доставит Краузе в Гонконг. Сорокалетний Краузе отличался завидным здоровьем, энергией и жизнерадостностью, однако неожиданное продвижение по службе застало его врасплох. Ему удалось выкроить всего лишь пять минут, чтобы позвонить домой и объявить жене о новом назначении. Она должна была при первой же возможности присоединиться к нему в Гонконге. Между тем Краузе предвидел, что ему предстоит не только проанализировать ошибки, приведшие к крушению «Аргонавта», но и придумать, как удалить нефтяное пятно и предотвратить появление еще одного. Одним словом, Краузе предстоял бессонный перелет, потому что он боялся, что повышение, о котором он мог только мечтать, окажется для него роковым.

Мэлоун, Старк и Томпсон. Их ужасная смерть потрясала не меньше, чем трагедия «Аргонавта». «Неужели я буду следующим», — думал он, застегивая дрожащими пальцами папку. Секретарь перехватила Краузе, когда он выскочил из кабинета.

— Вам телеграмма, сэр.

Краузе не глядя сунул листок в карман пиджака.

— Я спешу. Прочту в самолете.

— Но посыльный сказал, что это очень срочно. Он просил прочитать ее немедленно.

Краузе в нерешительности остановился, выдернул телеграмму из кармана и разорвал наклейку.

Три фразы, которые он прочитал, повергли его в еще большее смятение.

«За ошибки не избежать наказания. Не допусти новой катастрофы. Бог тебе судья».

«Благослови вас Господь»

Глава 1

Манхэттен

В своем кабинете на пятнадцатом этаже закопченного здания, стоящего на Бродвее недалеко от 32-й улицы, Тэсс Дрейк поставила на стол репродукцию картины. На картине, написанной в начале XIX века, был изображен заросший лесом склон Адирондакских гор в северной части штата Нью-Йорк. В типичной для той эпохи манере художник идеализировал дикую природу, создав настолько идиллический пейзаж, что он казался рекламным плакатом, приглашающим первопроходцев поселиться здесь, в этом американском Эдеме. Рядом с репродукцией Тэсс поставила фотографию 1938 года, на которой был запечатлен тот же горный склон. Из-за несовершенства фототехники того времени краски на снимке были не такими сочными, как на репродукции. К тому же фотография не идеализировала заснятый пейзаж, изобразив поросшие лесом вершины такими, какими они были в натуре, отчего эти непроходимые чащобы выглядели особенно впечатляюще.

Наконец, Тэсс поставила фотографию того же склона, сделанную на прошлой неделе, и контраст между двумя снимками поражал, но отнюдь не высоким качеством фотографии. Совсем наоборот. Последний снимок был на удивление тусклым. За исключением серовато-голубого цвета неба, по существу, никаких красок. Никакой буйной зелени. Только грязно-коричневый цвет, словно пленку испортили при проявлении. На самом деле пленка была ни при чем.

Люди отравили атмосферу, дождевые облака. Эту часть леса погубили кислотные дожди, та самая вода, которая должна была бы питать его. Деревья, лишенные листьев, выглядели безобразными скелетами, склоны, лишенные травы, казались проклятыми.

Тэсс откинулась на спинку стула и с отвращением посмотрела на пейзажи. Серия изображений производила настолько тягостное впечатление, что этот иллюстративный материал окажется скорее всего более убедительным, чем сама статья, хотя, конечно, ее надо написать, и Тэсс уже написала Бог знает сколько публикаций о подобных экологических катастрофах в надежде, что люди наконец примут меры для спасения планеты. Это чувство ответственности перед природой объясняло, почему она отклонила заманчивые предложения таких известных изданий, как «Космополитен» и «Ярмарка тщеславия» и пошла работать в журнал «Матерь Земля». Она считала себя в долгу перед планетой.

По правде говоря, — и Тэсс вовсе не отрицала этого, — ее идеализм не требовал больших жертв. В возрасте двадцати восьми лет, когда большинство ее ровесников, казалось, были одержимы мыслями о деньгах, благодаря оставленному ей покойным дедом капиталу Тэсс могла себе позволить не гнаться за высокооплачиваемой работой. По иронии судьбы это обстоятельство не только делало ее независимой, но и подтолкнуло к тому, чтобы посвятить себя защите окружающей среды: значительную часть дедовского капитала составили огромные доходы от продукции химических заводов, чьи стоки погубили реки и отравили питьевую воду в нескольких районах Нью-Джерси и Пенсильвании. Тэсс утешалась мыслями о том, что своей работой возмещает нанесенный природе ущерб.

Высокая — пяти футов и девяти дюймов ростом, — с красивым свежим лицом, она поддерживала себя в форме ежедневными занятиями в оздоровительном клубе недалеко от своей квартиры в Сохо. У нее были ярко-голубые глаза, на лице никакой косметики, лишь слегка подкрашены губы. Одеваться Тэсс предпочитала в джинсы, кроссовки и хлопчатобумажный пуловер. Девушка протянула руку к стоящей на столе вазе с фруктами, взяла яблоко, с удовольствием откусила и в ту же минуту спиной почувствовала чье-то присутствие: в дверном проеме кабинета стоял мужчина.

— Опять работаешь допоздна? — улыбнулся он. — Мне стыдно уходить домой. — Это был Уолтер Траск, главный редактор журнала «Матерь Земля», пятидесятипятилетний грузный человек с редеющими седыми волосами и одутловатым серым лицом. Пиджак Траска был перекинут через руку, воротник измятой рубашки расстегнут, галстук приспущен.

— Допоздна? — Тэсс глянула на часы. — Боже мой, уже семь часов? Я обдумывала статью о кислотных дождях и, похоже, так увлеклась, что…

— Отложи ее до завтра, Тэсс, и отдохни. Планета это как-нибудь переживет. Но ты долго не протянешь, если будешь так усердствовать.

Тэсс пожала плечами.

— Пожалуй, можно сходить в бассейн.

Траск покачал головой.

— Мне бы твою энергию.

— Это все витамины и физические упражнения.

— Мне они не помогут. Мне бы скинуть лет тридцать. Читала газеты? Об убийствах в «Пасифик Рим петролеум корпорейшн» после утечки нефти. Что ты об этом думаешь?

Тэсс приподняла плечи.

— Этого следовало ожидать.

— Да?

— Утечка кого-то ужасно разозлила.

— Да, конечно. — Траск вздохнул. — Но я не то имел в виду. Как ты считаешь, нам об этом надо написать?

— Журнал «Матерь Земля» — не бульварная газетенка. Наша тема — утечка нефти, а не убийства. Они — ерунда, побочная проблема. Фанатики только вредят нашему делу. Слишком многие считают нас тоже фанатиками, паникерами, преувеличивающими угрозу…

— Да, конечно, — повторил Траск. — Но мы несем убытки. Если бы… Ладно. Не забудь, пожалуйста, запереть, когда будешь уходить. И не задерживайся, договорились?

— Даю честное слово.

— Хорошо. До завтра, малышка. — Устало сутулясь, Траск исчез в коридоре.

Через полминуты Тэсс услышала, как спускается лифт. Она доела яблоко, еще раз изучила иллюстрации к статье и решила, что Траск прав, — ей надо отдохнуть. Она, однако, знала, что после бассейна в клубе и душа, вернувшись домой и поужинав салатом и макаронами с томатным соусом без мяса (с грибами, луком и зеленым перцем), она все равно непременно захочет поработать над статьей. Поэтому, несмотря на совет Траска, Тэсс уложила фотографии и материалы для статьи в две картонные коробки, перекинула через плечо сумочку, нагрузилась коробками и своим большим блокнотом с желтой бумагой, локтем погасила свет в кабинете и пошла по коридору, по дороге нажимая на выключатели. Локтем же она включила сигнализацию и закрыла редакционную дверь, в которой автоматически сработал замок. В небольшом холле перед лифтом Тэсс исхитрилась нажать кнопку вызова, услышав, как поднимается кабина, прислонилась к стене и наконец призналась самой себе, что устала.

Из— за усталости или по воле судьбы, но когда двери раскрылись и Тэсс вошла в лифт, она уронила блокнот. Он упал, и прикрепленная к нему золотая ручка «кросс» [18] покатилась по полу. Ручка, подарок отца по случаю поступления в колледж, значила для нее многое -отец так и не дожил до ее выпускного вечера.

Огорченно сморщившись, Тэсс нажала кнопку с надписью «Вестибюль» и, когда лифт пошел вниз, не выпуская из рук коробок, нагнулась, чтобы поднять блокнот и ручку. Она так и застыла в этой неловкой позе, когда кабина неожиданно остановилась. Двери открылись, и Тэсс из-под руки взглянула назад и увидела неясный силуэт высокого мужчины. При мысли о своей неуклюжей и не совсем приличной позе Тэсс почувствовала по меньшей мере смущение. Можно сказать, демонстрирую свою лучшую часть тела, подумала она. Но доброжелательная улыбка мужчины тут же ее успокоила. Сочувственно пожав плечами, он поднял блокнот и ручку, и, как Тэсс поняла позже, эта ни к чему не обязывающая любезность изменила всю ее жизнь. Когда в последующие дни и недели Тэсс заставляла себя проанализировать их первую встречу, ей приходила в голову мысль: что было бы, если бы она не уронила блокнот? Может быть, они так и не заговорили бы. Может быть, тогда ее миновали бы боль и страдание, весь тот ужас, который ей довелось пережить. Но Тэсс всегда приходила к одному и тому же выводу. Она была не властна над событиями, наоборот, они управляли ею. Какими бы жуткими ни оказались последствия, она ничего не могла изменить, как не смогла побороть вдруг охватившее ее влечение к этому человеку. Вздор? Нелепость? Да. Можете назвать это химическими процессами в организме или биотоками. Можете назвать влиянием планет либо благоприятным расположением звезд. Каким бы ни было объяснение, колени у нее задрожали, в низу живота потеплело, и на миг Тэсс испугалась, что упадет в обморок. Тем не менее ей удалось выпрямиться и повернуться лицом к мужчине, даже не покачнувшись.

Он был высоким, по меньшей мере шести футов ростом, а Тэсс, тоже высокая, уважала мужчин, плечи которых оказывались не ниже ее собственных. У него было красивое загорелое лицо со здоровым румянцем, правильными чертами и волевым подбородком. Мускулистая и в то же время худощавая фигура отличалась совершенством пропорций. Его одежда походила на ее: кроссовки, джинсы, голубая хлопчатобумажная рубашка под легким, вишневого цвета пуловером. Но больше всего Тэсс поразили его глаза. Они излучали сияние, исходящее, казалось, прямо из души, и были того самого серого цвета, каким авторы обычно наделяют глаза героев любовных историй, которыми Тэсс, будучи подростком, тайком зачитывалась.

В то время как Тэсс пыталась побороть смущение, незнакомец продолжал приветливо улыбаться.

— Тяжелый день?

— Не слишком тяжелый. Просто длинный.

Мужчина показал на ее коробки.

— И, по всей видимости, еще не закончился.

Тэсс покраснела.

— Вероятно, я стараюсь делать слишком много.

— Это лучше, чем делать слишком мало. — Незнакомец нажал кнопку «Вестибюль» и, прищурившись, взглянул на ее ручку. — Золотой «кросс», — сказал он. Тэсс показалось, что он произнес название фирмы с каким-то особым, понятным ему одному значением. Он прикрепил ручку к блокноту и передал ей. На мгновение их пальцы соприкоснулись. Наверное, между ними проскочил электрический разряд, потому что кончики пальцев Тэсс словно ударило током.

— Вы работаете в журнале «Матерь Земля»? — спросил незнакомец.

— А как вы догадались?

— Написано на коробках.

— Ах, конечно. — Тэсс опять покраснела. — А вы? Вы вошли этажом ниже, а там только одна фирма — телевизионная «Видеоправда».

— Верно. Между прочим, я читал ваш журнал. Отличное издание. Кстати, я монтирую документальный фильм, который по тематике близок к вашей работе: о недостаточной безопасности радиоактивных захоронений. У нас с вами самая нужная в мире работа.

— Постараться спасти планету? — невесело спросила Тэсс. — Если бы так думало побольше людей…

— Ну, в этом-то и проблема, не правда ли?

— Да? — Тэсс нахмурилась. — Я полагаю, она не единственная. Какая, по-вашему, главная?

— Спасти человеческую натуру. Я вообще не уверен, что планету можно спасти.

Его ответ удивил Тэсс.

Лифт остановился.

— Вам помочь с коробками? — спросил незнакомец.

— Нет, спасибо, я справлюсь.

— Тогда давайте я придержу дверь.

Они вышли на улицу, и их окружила суетливая толпа пешеходов, рев автомобилей, удушливый чад выхлопных газов и тусклый, задымленный свет заходящего солнца.

— Вот это я и имел в виду. — Незнакомец покачал головой, голос его звучал мрачно. — Я не уверен, что планету можно спасти. — Он помог Тэсс поймать такси, огляделся, словно выискивая кого-то, и, сказав: — Благослови вас Господь, — исчез, как по мановению волшебной палочки растворившись в толпе.

Кончики пальцев Тэсс все еще покалывало.

Глава 2

На следующее утро, ожидая в вестибюле лифт, Тэсс, случайно взглянув в сторону дверей, увидела, что в здание вошел вчерашний незнакомец, и почувствовала, как у нее заполыхали щеки.

— Еще раз привет, — сказал он.

Польщенная вниманием и изо всех сил стараясь скрыть это, Тэсс вежливо улыбнулась.

— Доброе утро.

— Действительно, доброе, Когда я сегодня вышел пробежаться, ветер с моря разогнал смог, так что воздух был довольно чистым.

— Вы по утрам бегаете?

— Каждый день.

— И я тоже, — сказала Тэсс.

— Это заметно.

Тэсс покраснела еще больше.

— В здоровом теле, — сказал незнакомец, — здоровый дух.

— Наверное.

Они замолчали. Прервав затянувшееся молчание, Тэсс со вздохом сказала:

— Это не лифт, а мучение!

— Да. Ужасно медленный. Но я стараюсь принимать вещи такими, какие они есть.

— Вроде как «терпение — добродетель»?

— Назовем это самодисциплиной, — возразил незнакомец.

Дверцы распахнулись.

— Ну вот, видите, — заметил он, — всему свое время.

Они вошли в кабину.

— Обещаю ничего не ронять, — сказала Тэсс.

— Мне было приятно вам помочь.

— Но я даже не поблагодарила вас.

— Какие пустяки, — ответил незнакомец. — Вы бы сделали для меня то же самое.

Тэсс смотрела, как мужчина нажал сначала кнопку своего этажа, затем ее, и с удовлетворением отметила, что он не носит обручального кольца.

Незнакомец обернулся к ней.

— Если уж мы с вами каждый день ненароком встречаемся, то, может быть, познакомимся?

Тэсс обрадовалась, увидев, как заискрились его серые глаза. Она назвала только свое имя, как всегда намеренно умолчав, что происходит из семьи Дрейков, потому что люди подчас заводили разговор об ее отце, человеке известном в стране, а Тэсс было тяжело вспоминать о его трагической гибели.

— Тэсс? — Незнакомец склонил голову набок и кивнул. — Прекрасное имя. Уменьшительное от…

— Терезы. — И опять она утаила от него часть правды. Хотя «Тэсс» может быть уменьшительным от Терезы, так ее прозвал отец, который в шутку, когда она была ребенком, дразнил ее «Контессой Терезой» — «Графиней Терезой» — и наконец сократил прозвище до ласкового «Тэсс».

— Ну конечно, — сказал темноволосый, удивительно красивый незнакомец. — Тереза. Испанская монахиня, основательница ордена кармелиток.

— Я не знала. То есть… про нее…

— Это неважно. Просто у меня привычка собирать массу всякой ненужной информации.

— А как вас зовут? — спросила Тэсс.

— Джозеф.

Он назвал тоже только имя, заметила Тэсс, представился точно так же, как она.

Лифт, дернувшись, остановился.

— Ну, мне снова пора отбывать наказание за грехи, — сказал Джозеф.

— Не может быть, чтобы вам не доставляла удовольствие ваша работа. Во всяком случае, вчера мне так не показалось.

— Свидетельствовать на пленке, как гниет и разлагается планета? Вряд ли это может доставлять удовольствие, и все же я чувствую удовлетворение оттого, что делаю доброе дело. — Джозеф вышел и, обернувшись, на прощание сказал: — Благослови вас Господь.

Двери закрылись, и у Тэсс что-то оборвалось под ложечкой, но не оттого, что лифт пошел вверх.

Глава 3

На следующий день, в пятницу, Тэсс так увлеклась статьей, что проработала весь обеденный перерыв. В четверть третьего желудок наконец напомнил о себе, и она решила, что не сможет сосредоточиться, если не перекусит. Войдя в лифт, она подумала о Джозефе. Кабина остановилась этажом ниже. И снова закололо кончики пальцев. Нет, подумала она, это всего лишь совпадение. Однако у нее чуть не подкосились ноги, когда дверь распахнулась и в лифт шагнул Джозеф. Он усмехнулся, совсем не удивившись, что они опять встретились.

— Похоже, нам суждено постоянно друг с другом сталкиваться. — Он надавил кнопку «Вестибюль». — Как ваше наказание за грехи?

Стоя рядом с ним, чувствуя, как соприкасаются их руки, Тэсс старалась сдержать участившееся дыхание.

— Наказание за грехи? — И неожиданно вспомнила, что вчера он уже оборонил эту фразу. — А, вы имеете в виду работу. Я пишу статью о кислотных дождях. Она идет хорошо.

— Что может быть лучше.

— Я…

— Да?

— Не кажется ли вам по меньшей мере странным, что мы с вами решаем спуститься вниз…

— В одно и то же время? — докончил фразу Джозеф и пожал плечами. — Мир вообще странная штука. Я давным-давно научился смиряться с судьбой, а не спорить с ней. Того, что суждено, не избежать.

— Что-то вроде «кисмет» [19] или «кармы»? [20]

— Провидение. — Глаза Джозефа блеснули. — Поздний ленч?

Тэсс уловила запах его лосьона после бритья и не смогла сдержать дрожь в голосе.

— Заработалась.

— Я тоже. Напротив есть кафе. Хотите, перекусим вместе?

По рукам Тэсс поползли мурашки.

— Только за себя я плачу сама.

Джозеф развел руками.

— Как скажете. Но я все равно буду рад.

На людном и шумном тротуаре они подождали, пока на проезжей части не появился просвет в потоке машин, и перебежали улицу к кафе. Воздух был влажным, солнечные лучи — тусклыми, они с трудом пробивались через дымку автомобильных выхлопов. Тэсс посмотрела на Джозефа и снова обратила внимание на то, что он озирается по сторонам, словно выискивает кого-то в толпе, — точно так же, как в тот день, когда она его встретила. Почему? Она недоуменно свела брови и, следуя манере отца до всего докапываться, задала себе вопрос: неужели Джозеф считает, что за ним следят? Да будет тебе, подумала она. Это не шпионское кино. Проснись.

Обеденное время прошло, и кафе было заполнено посетителями только на четверть.

— У нас сегодня очень вкусное пастрами [21], — сказал официант.

— Спасибо. Мяса не надо, — отказался Джозеф. — Дайте, пожалуйста, сандвич с помидорами, брюссельской капустой и огурцами.

— С шинкованной капустой? А как насчет маринованных овощей?

— Подойдет. И бутылку минеральной воды.

— Звучит неплохо, — одобрила Тэсс. — Мне то же самое. — Когда официант отошел, онавнимательно посмотрела на Джозефа. — Мясо не едите? Вы вегетарианец?

— Не то чтобы вегетарианец. Просто не люблю мясо. К тому же сегодня пятница.

Тэсс — католичка по вероисповеданию — поняла, что он хотел сказать. Раньше католикам не разрешалось есть мясо по пятницам. Но сейчас только пожилые и строго следующие религиозным канонам люди соблюдали это давно устаревшее правило, а Джозеф был слишком молод, чтобы воздерживаться от мясного из страха совершить грех.

Тэсс, стараясь не выдать своего любопытства, пояснила:

— Я спросила потому, что сама вегетарианка.

— Ну вот и еще кое-что общее у нас с вами.

— Вы тоже католик?

Джозеф нахмурился.

— С чего вы взяли, что я католик?

— Не едите мяса по пятницам.

— А, — протянул Джозеф, — понятно. Нет, я не принадлежу к этой вере.

— Извините. Я, наверное, задаю слишком много вопросов.

— Не волнуйтесь, я не обиделся.

— Тогда я… Если не возражаете, я спрошу кое-что еще, — сказала Тэсс.

— Слушаю.

— Почему вы так нервничали, когда переходили улицу?

Джозеф рассмеялся.

— В Нью-Йорке? Где полно наркоманов и сумасшедших водителей? А кто не нервничает?

— Еще вопрос.

— Давайте.

— Не хотели бы вы увидеть меня завтра? — Тэсс удивилась собственной смелости. Ее сердце замерло.

— Не хотел бы я?… — Он перевел взгляд на стол, поигрывая ножом и вилкой, затем пристально посмотрел на нее своими проницательными серыми глазами. — Конечно. Я бы с большим удовольствием проводил время в вашем обществе.

Тэсс выдохнула.

— Но мне бы хотелось быть честным.

«Черт, — подумала Тэсс. — Вот оно. Вот этого я и боялась. Такой привлекательный мужчина не может быть одинок. Сейчас он скажет, что у него кто-то есть».

Она выпрямилась и, готовя себя к худшему, оперлась руками о столешницу.

— Я ценю честность.

— Мы можем быть только друзьями.

— Мне не совсем понятно…

— Мы не сможем стать любовниками.

Его откровенность поразила ее.

— Господи, — воскликнула Тэсс, — я же не делаю вам никаких неприличных предложений! Я ведь не прошу вас лечь со мной в постель.

— Да-да, конечно. Ваше поведение, конечно, безупречно. — Джозеф потянулся через стол и нежно коснулся ее руки. Она заметила неровный шрам на тыльной стороне запястья. — Я не хотел обидеть или смутить вас. Просто… есть кое-что, чего вы, вероятно, не поймете.

— По-моему, я понимаю.

— Да?

— Вы голубой? Поэтому?

Джозеф рассмеялся.

— Совсем не поэтому.

— То есть мне все равно, если вы голубой. Только мне хотелось узнать, чтобы не оказаться в еще более глупом положении, чем сейчас.

— Поверьте, Тэсс, я не голубой, и вы не оказались в глупом положении.

— Тогда, может быть, с вами произошел какой-нибудь несчастный случай и…

— Вы имеете в виду, что я скопец? Вовсе нет. Признаюсь, я чрезвычайно польщен тем, что вы хотите со мной встречаться. Однако у меня есть определенные… давайте назовем это обязательства. Не могу объяснить, в чем они заключаются и почему я должен их выполнять. Просто примите мои слова на веру. Мне дорога ваша дружба.

— Дружба? — Тэсс поморщилась. — В свое время в школе я избавилась от назойливого ухажера, сказав, что вижу в нем только друга.

— Но мы с вами не школьники, — заметил Джозеф. — Если у вас есть желание встречаться… а мне бы этого очень хотелось… Мне неприятно выглядеть невежливым, но таковы мои условия.

— Послушайте, — Тэсс закусила губу, — давайте забудем все это.

— Почему? Потому что вы не можете себе представить отношения между мужчиной и женщиной, которые не заканчиваются сексом? — спросил Джозеф.

— Боже, я чувствую себя такой идиоткой.

— Не надо, — сказал Джозеф. — Вы здоровая, разумная, привлекательная женщина с естественными желаниями. Но я… — взгляд Джозефа стал еще пронзительнее, — совершенно другой.

— Возражений вы не услышите. И, может быть, именно поэтому, — она не могла поверить собственным ушам, — я хочу быть с вами.

— Платонически, — уточнил Джозеф.

— Ладно. Конечно. Пока. Но кто знает?…

— Нет, Тэсс. Не пока, а всегда. Поверьте, так будет лучше.

— Почему?

— Потому что такие отношения вечны.

— Вы самый странный человек, который мне когда-либо встречался, — призналась Тэсс.

— Считаю это комплиментом.

— Ну хорошо, — решилась Тэсс. — Во сколько завтра?

— В десять? — предложил Джозеф. — В северной части Ист-Сайда. В парке Карла Шурца. У Восемьдесят восьмой улицы. Рядом с домом мэра.

— Знаю.

— У реки есть беговая дорожка. Поскольку мы оба по утрам разминаемся, можно делать это вместе.

— Вот здорово, — откликнулась Тэсс. — Итак, мы бегаем трусцой, и я с помощью физических упражнений избавляюсь от своего влечения.

— Физические упражнения творят чудеса, мой платонический друг.

— Может быть, с вами.

Джозеф добродушно усмехнулся.

— Это как холодный душ.

— Должна предупредить, что сделаю все возможное, чтобы соблазнить вас.

— Ничего не получится, — покачал головой Джозеф. — Я действительно несоблазняемый.

— Принимаю ваше утверждение как вызов.

Глава 4

Даже в десять утра на беговой дорожке рядом с лесистым парком на берегу Ист-Ривер было полно народа. Поскольку в выходной движение ослабевало, воздух очистился от смога и прояснилось непривычно голубое небо. Пожилые горожане, расположившись на садовых скамейках, наслаждались воскресным отдыхом. Слева на площадке, огороженной литой чугунной решеткой, подростки играли в баскетбол. Любители позагорать раскинули на траве одеяла, ловя необычно яркие лучи июньского солнца. Владельцы собак выгуливали между деревьев своих питомцев. «Какой чудесный день, — подумала Тэсс. — Такой редко выпадает. Прямо подарок судьбы».

На девушке был голубой спортивный костюм, подчеркивающий бирюзовый цвет ее глаз. Даже свободный покрой одежды не мог скрыть ее гибкого, стройного, с упругой, высокой грудью тела. Короткие светлые волосы стягивала красная плотная лента. Прислонившись к барьеру, ограждающему беговую дорожку от реки, Тэсс наблюдала за бегунами, многие из которых на бегу слушали прикрепленные к поясу радиоприемники через миниатюрные наушники. Сама она предпочитала не отвлекаться и полностью отдавалась наслаждению от длительной физической нагрузки. Счастливо отстраненные лица пробегавших мимо людей подстегивали желание Тэсс присоединиться к ним. «Уже скоро, — уговаривала она себя. — Джозеф вот-вот будет здесь».

Тэсс не покидало изумление, когда она думала о его непреодолимой притягательности. Да, он хорош собой, но Тэсс встречалась со многими красивыми мужчинами, однако ни один из них не влек ее к себе с такой силой. Почти все они были настолько уверены в своей неотразимости, что скоро становились невыносимы. Один, убеждая Тэсс, что она единственная его любовь, встречался, оказывается, еще с тремя женщинами. Другой, делавший карьеру в телебизнесе, нуждался в ней прежде всего, чтобы было перед кем похваляться своим величием.

Последние полгода она ни с кем не встречалась. «Может быть, в этом причина моего увлечения Джозефом», — подумала Тэсс. Совпали усталость и одиночество. Но чем дольше она раздумывала над этим объяснением, тем меньше в него верила. В ее новом знакомце было что-то — Тэсс никак не могла найти подходящее слово — непохожее на других. Красивый мужчина, не влюбленный в себя, он проявил к ней интерес, легко вызвал на разговор, увидел в ней личность, а не потенциальный объект сексуальных притязаний. Это, конечно, имело значение. И все-таки она никогда прежде не добивалась расположения мужчины так настойчиво и откровенно. В чем тут дело? В нем было что-то еще. Что? Эта загадка не только приводила ее в недоумение, но и тревожила.

Тэсс не знала, откуда появится Джозеф, — справа или слева, а может быть, из леса, поэтому то и дело оглядывалась. Надо было назначить определенное место, решила она, продолжая выискивать его в толпе гуляющих. «Впрочем, я торчу тут одна, и заметить меня не составляет труда». С нетерпением ожидая свидания, Тэсс пришла раньше назначенного времени — без четверти десять, но сейчас, взглянув на часы, с беспокойством увидела, что уже четверть одиннадцатого. Может быть, они потеряли друг друга?

Она принялась тщательно вглядываться в проходящих мимо людей. Затем часы показали половину одиннадцатого и, после томительного ожидания, — одиннадцать. Тогда она сказала себе, что его задержали какие-то неотложные дела. Но когда время подошло к половине двенадцатого, а потом к двенадцати, она поняла, почему его нет.

Подобное Тэсс довелось пережить только однажды, когда она училась в школе, и ее ухажер днем так напился со сверстниками, что вечером не смог пойти с ней в кино и даже не удосужился позвонить и предупредить. Больше они не встречались. И теперь Джозеф тоже обманул ее. Она не могла поверить. В ее душе разочарование боролось с яростью. Возобладала ярость.

Ах ты!… С виду прямо сказочный принц, а на самом деле вот он каков! " Тэсс, мы можем быть только друзьями". «Нет, приятель, ты мне не друг». Кипя от негодования, Тэсс влилась в поток бегущих, слишком расстроенная, чтобы для начала размяться. Злость так распалила ее, что она без усилия обогнала самых прытких бегунов.

Козел!

Глава 5

Воскресный день выдался унылым. Тоскливый дождик усугубил мрачное настроение Тэсс. Босая, в шортах и мятой футболке, в которой спала, она потягивала дымящийся черный кофе, хмуро глядя на улицу из окна своей мансарды в Сохо. Тремя этажами ниже через дорогу жалкая, промокшая кошка укрылась от дождя под качелями на крошечной детской площадке. На телеэкране за спиной Тэсс диктор Си-эн-эн печальным тоном рассказывала о последней экологической катастрофе. В Теннесси поезд с двадцатью цистернами обезвоженного аммиака — токсичного газа, перевозимого под большим давлением и используемого в производстве удобрений, — сошел с рельсов на неотремонтированном участке дороги и скатился под откос. Цистерны взорвались, и ядовитые пары, образовав большое облако, на данный момент стали причиной гибели поездной бригады, шестнадцати человек на ближайших фермах, десятков домашних, сотен диких животных и тысяч птиц. Северо-восточный ветер пригнал плотное облако к соседнему городу с населением в пятнадцать тысяч человек, все они в панике бегут. Спасатели не могут остановить ядовитое облако и не в силах организовать массовую эвакуацию. По последним подсчетам, в автокатастрофах при отчаянных попытках покинуть город погибло восемь и серьезно ранено шестнадцать человек. В конце концов, сообщила диктор, тяжелые пары газа осядут на землю. Однако, хотя обезвоженный аммиак используется при производстве удобрений, в подобном виде он губителен для растений. Чрезвычайно высокое содержание азота (8%) в этом веществе приведет к тому, что будут сожжены сотни акров лесов, уничтожены посевы, а само оно растворится в ручьях, колодцах, прудах и бассейнах, отравив источники питьевой воды города.

Тэсс, понурившись, выключила телевизор и уныло поглядела в окно, по стеклу которого раздражающе монотонно барабанил проливной дождь. Тэсс содрогнулась при мысли, насколько чудовищнее, невообразимо чудовищнее была бы катастрофа, случись она в густонаселенном районе. Но когда-нибудь именно так и произойдет. "Она была уверена в этом. Из-за безответственности, непредусмотрительности, плохо отремонтированного оборудования, бездеятельности правительства, алчности, глупости, перенаселенности… Тэсс покачала головой. Так много причин. Слишком много. Кусочек за кусочком земля умирает, и нет возможности остановить этот процесс. В голову пришла строчка из поэмы Йетса: «Все рушится, и нет нигде спасенья». Тэсс чувствовала себя разбитой. Она раздумала идти сегодня в клуб и решила принять горячую ванну. "Я загнала себя. Мне надо свернуться калачиком в постели, расслабиться и почитать «Санди таймс». Но Тэсс знала, что газетные новости еще больше расстроят ее. Тогда надо посмотреть какие-нибудь старые фильмы, сказала она себе. Какие-нибудь дурацкие комедии с Кэри Грантом.

Однако она сомневалась, что ее что-либо рассмешит. Как можно смеяться, если… Не преуменьшая трагичности происшедшего в Теннесси, она вынуждена была признаться, что отчасти ее депрессия вызвана горечью оттого, что ее встреча с Джозефом так вчера и не состоялась.

Гнев еще не остыл. Как он мог? Джозеф не похож на обманщика. «Ладно, признаюсь, я была ужасно настойчива. Я старалась вынудить его сказать, что мы можем быть не только друзьями. И, видно, перестаралась. Испугала его. В этом случае, — ее негодование вспыхнуло снова, — Джозеф мог по меньшей мере позвонить и объяснить, что передумал и не придет. Необязательно было заставлять меня ждать».

Позвонить тебе? Но твоего номера нет в справочнике, внезапно подумала Тэсс. И даже если бы он был там, ты не назвала свою фамилию! У Джозефа могли быть достаточно веские причины, чтобы не прийти на свидание, однако он не мог с тобой связаться и предупредить. Может, забыть про гордость и позвонить ему? Дурочка, ты же не знаешь его фамилии, как и он твоей.

Глава 6

В понедельник Тэсс, стоя перед лифтом, смущенно ожидала, что сейчас в здание войдет Джозеф и все разъяснит, но на сей раз случайной встречи не произошло. В кабинете она пыталась сконцентрироваться на статье, часто переводя взгляд с компьютера на телефон. Когда он звонил, она напрягалась, думая, что это Джозеф: К половине двенадцатого Тэсс с отчаяния нашла в справочнике номер «Видеоправды». Сняла трубку и тут же бросила ее.

«Что со мной? Это ведь он вел себя по-хамски. С какой стати я буду звонить ему? Разве у меня нет гордости? Неужели я должна умолять, чтобы передо мной извинились?»

В два часа Тэсс отправилась обедать с надеждой встретить Джозефа в лифте, однако кабина проехала этаж «Видеоправды» не остановившись. Поддавшись настроению, девушка решила перекусить в кафе напротив. Джозефа там не оказалось. Думая о нем, она заказала то, что они ели в пятницу: сандвич с помидорами, брюссельской капустой и огурцами. Она не увидела Джозефа, поджидая лифт на обратном пути, он так и не позвонил ей и не повстречался, когда она выходила из здания после семи вечера.

Пошел он к черту! У него был шанс, но он им не воспользовался!

Но во вторник, так и не увидев его и не получив извинения по телефону, она швырнула золотой «кросс», которым редактировала рукопись, и решила: ей просто необходимо, чтобы он извинился. В конце концов она потребует этого от него! Но не по телефону. Вот уж нет. Она хочет посмотреть, как он будет изворачиваться. Она хочет приложить его как следует. Этот сукин сын должен извиниться лично.

Глава 7

Рабочие помещения «Видеоправды» отделяла толстая стеклянная перегородка с дверью. Сидящая за ней секретарь подняла голову, всмотрелась в Тэсс и спросила в узкую прорезь в стекле, поднеся руку к кнопке электронного дверного замка:

— Чем могу быть полезна?

Решимости в Тэсс поубавилось. «Не будь дурочкой! Он подумает… Что подумает? Что ты гоняешься за ним? Так он должен быть счастлив!»

Глубоко вздохнув, Тэсс постаралась подавить злость и напустила на себя деловой вид, хотя про себя злорадно подумала: «Когда я увижу этого ублюдка, секретарь услышит, что я при ней ему скажу, и всем доложит…»

— Дело в том, что я ищу человека, который здесь работает. Не знаю его фамилии, но его зовут Джозеф.

Секретарь была явно заинтригована.

— У нас есть только один Джозеф. Вы, наверное, имели в виду Джозефа Мартина.

— Мартина? — Тэсс повторила про себя фамилию. — Чуть больше тридцати, высокий, стройный, темноволосый, с серыми глазами?

— Да, это точно он.

— Ну, если он не обедает, вы не могли бы передать ему, что я хочу поговорить с ним?

— Извините, — нахмурилась секретарь, — не знаю, обедает он ли, но на работе Мартина нет.

— Отлично. Тогда я зайду еще раз попозже. Не знаете, когда он вернется?

— В этом-то все дело.

— Не понимаю.

— Джозеф не появлялся на работе с тех пор, как ушел в пятницу.

— Что?

— Он не приходил ни вчера, ни сегодня, — ответила секретарь. — И не позвонил сообщить, что заболел или что у него какие-то семейные обстоятельства… Он просто не пришел.

У Тэсс закружилась голова.

— Редакторский отдел сходит с ума, готовя к сдаче фильм, а…

Гнев Тэсс испарился. Она прижалась ладонями к стеклу.

— Почему вы ему не позвонили?

— В этом еще одна проблема. Если у него и есть телефон, он не указал его номера в анкете. — Секретарь внимательно посмотрела на Тэсс. — Вы его друг?

— В некотором роде, довольно странном.

Женщина за стеклом пожала плечами.

— Похоже на Джозефа. Он и сам странный. Послушайте, если вы с ним увидитесь, скажите, чтобы обязательно позвонил. Мы не можем найти его комментарий к фильму, над которым сейчас работаем. Ребята из редакторского отдела лезут на стену, чтобы сдать картину в срок.

— Что же никто из них не съездил к Джозефу домой?

Секретарь, сдержав, раздражение, терпеливо объяснила:

— Я же вам говорю, что мы не можем найти его текст. Посыльный, который ездил к нему домой, сказал, что по этому адресу никто не живет.

— А какой адрес?

— Неважно, — сказала женщина за стеклом. — Поверьте, это вам не поможет.

Тэсс, повысив голос, нетерпеливо проговорила:

— Я вас спросила, какой адрес?

Секретарь постучала шариковой ручкой по подбородку.

— Только зря потеряете время, но если это так много для вас значит…

— Да, это так много для меня значит.

— Вы, наверное, и вправду его друг.

Секретарь вздохнула, пролистала блокнот и продиктовала адрес на Бродвее. Тэсс торопливо записала его.

— Но я вас еще раз предупреждаю… — добавила секретарь.

— Знаю. Пустая трата времени.

Глава 8

Однако когда Тэсс вышла из такси на Бродвее около 5-й улицы, где было нечем дышать от выхлопных газов, она засомневалась. Сравнив номер на унылом здании перед ней с записанным, она поняла, почему секретарь предупредила о пустой трате времени, и мысленно принесла ей запоздалые извинения.

На первом этаже дома находилась приманка для туристов — магазин фототоваров и электроники, цены в котором были в несколько раз выше обычных. Вывеска в тусклом окне второго этажа гласила: «Сексуальное обучение». Все окна третьего этажа были закрашены черной краской. Бог знает, что они скрывали, но Тэсс, собравшись с духом, преисполнилась решимости выяснить это. Потому что, судя по адресу, квартира находилась на третьем этаже.

Она перешагнула через пьяного, а скорее всего через наркомана, вошла в подъезд, который пропах мочой, храбро двинулась по не менее зловонной лестнице, где не горела ни одна лампочка, и наконец добралась до мрачного третьего этажа. Названия различных контор на дверях только укрепили ее уверенность, что это не жилой дом и что ни Джозеф, ни кто-то еще здесь обитать не мог. Но тогда почему, размышляла она, Джозеф назвал своим работодателям именно этот адрес?

Она нашла открытую дверь с номером на грязной матовом стекле, который совпал с тем, что дали ей в «Видеоправде». Войдя, она увидела сидящую за письменным столом женщину с мелко завитыми волосами и ярко накрашенным ртом. Женщина жевала резинку и читала книгу в мягкой обложке. У каждой стены, от пола до потолка, стояли ряды пронумерованных восьмидюймовых квадратных ящиков с металлическими дверцами на замках. Тэсс нерешительно подошла к столу. Женщина продолжала читать.

— Простите, — проговорила Тэсс.

Женщина перевернула страницу.

Тэсс кашлянула.

— Если позволите…

Женщина положила книгу на стол обложкой вверх и недовольно подняла глаза.

— Я ищу… — Тэсс покачала головой. — На двери нет вывески. Что здесь такое?

Женщина, не вынимая жвачки изо рта, ответила:

— Почтовая контора.

— Как это?

— Вроде абонентских ящиков на почте. Почтальон приносит корреспонденцию, я ее сортирую и раскладываю по этим ящикам. Клиенты ее забирают.

— Вы не слышали о… Я ищу человека по имени Джозеф Мартин.

— Извините, это мне ни о чем не говорит.

— А если я опишу его?…

— Послушай, дорогуша, — остановила женщина Тэсс движением пухлой руки, — зря стараешься, я здесь временно. Постоянная служащая заболела. Аппендицит или что-то вроде этого. Я не знаю никакого Джозефа Мартина.

— Но он сказал на работе, что живет здесь.

Женщина хмыкнула.

— Ну да. Может, он пробирается сюда ночью и ставит раскладушку. Я же сказала, что это почтовая контора. Должно быть, твой Мартин просто хотел, чтобы ему сюда присылали чек с зарплатой.

Сердце Тэсс забилось чаще.

— Если он один из ваших клиентов…

— Может, да. Может, нет. Я здесь работаю только с сегодняшнего утра. И не видела никого по имени Джозеф Мартин.

— Но если он ваш клиент, не могли бы вы сказать, брал ли он почту в воскресенье или понедельник?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я не имею права давать такую информацию, дорогуша. Когда я сегодня пришла на работу, парень, который меня нанял, заставил меня усвоить две вещи. Первое: чтобы клиент предъявлял документы, прежде чем открыть ящик. И второе: мне не разрешается разглашать информацию о клиентах. Слишком много развелось судебных исполнителей.

Женщина с подозрением взглянула на Тэсс.

— Я не судебный исполнитель.

— Это ты так говоришь.

— Послушайте, я просто волнуюсь за своего друга. Он пропал с пятницы и…

— Это ты так говоришь. А мне надо о себе позаботиться. Если эта девушка заболела так, что умрет, или еще что-нибудь в этом роде, я смогу устроиться сюда постоянно. Поэтому иди-ка ты отсюда. А может, ты вообще работаешь на босса и он послал тебя проверить, выполняю ли я его распоряжения. Так что поищи своего дружка где-нибудь в другом месте.

Глава 9

В такси, по дороге обратно, Тэсс от отчаяния била дрожь. Она пыталась убедить себя, что сделала все возможное. Если Джозеф решил бросить работу и скрыться, это не ее забота, говорила она себе. Тем не менее, Тэсс становилось тошно при мысли: а вдруг исчезновение Джозефа связано с ней? Брось эти штучки, убеждала она себя. Никто не увольняется только ради того, чтобы избавиться от слишком навязчивой женщины. К тому же Джозеф не уволился. Секретарь в «Видеоправде» сказала, что он даже не позвонил и не объяснил, почему не вышел на работу. Ну и что? Это еще ничего не доказывает. Многие бросают работу без всякого объяснения. Просто не приходят и все. Но Джозеф не показался ей человеком безответственным. Ну конечно. Точно так же он не был похож на типа, который назначает свидание и не приходит. Не будь наивной. Ты встречалась с ним всего два раза. Ты же ничего о нем не знаешь. Ты сама признала и сказала ему, что он самый странный из твоих знакомых. Даже секретарь в «Видеоправде» назвала Джозефа странным. А может, именно поэтому тебя так тянет к нему?

Тэсс прикусила губу. Признай еще одно: ты волнуешься, потому что думаешь, что с ним что-то случилось. Может быть, он лежит дома больной, не в силах даже позвонить. Это объяснение должно успокоить твою уязвленную гордость. Тэсс устало откинулась на спинку заднего сиденья.

«Что со мной? Неужели я и впрямь надеюсь, что он слишком болен, чтобы позвонить?»

По радио в такси диктор сообщила последние устрашающие новости с места катастрофы цистерны с токсичным газом. Триста погибших. Восемьсот человек находятся в критическом состоянии. Поля усеяны тысячами мертвых животных и птиц. Леса и посевы начинают желтеть — таково губительное воздействие ядовитого облака концентрированного азота. Агентство по охране окружающей среды, наряду с прочими правительственными учреждениями, срочно направило своих представителей в этот район бедствия для расследования обстоятельств крушения поезда. Пока, судя по заявлению высокопоставленного должностного лица, пожелавшего остаться неизвестным, их заключения сводились к следующему: сокращение финансирования Теннессийской железной дороги привело к уменьшению численности ремонтников. Владелец железной дороги отказался комментировать это заявление, хотя ходят слухи, что недавний развод, обошедшийся в круглую сумму и вызванный любовной связью с одной из секретарш, отвлек его от ведения дел и принятия важных деловых решений. К тому же, как предполагают, бригадир ремонтников — наркоман, пристрастившийся к кокаину. «Господи Иисусе, — устыдилась Тэсс. — Пока я беспокоюсь о якобы больном человеке, который обманул меня, гибнет планета». Из раздумий ее вывел голос водителя.

— Что? — выпрямилась Тэсс. — Простите, я не расслышала.

— Леди, — укоризненно посмотрел на нее водитель, — я сказал, что мы приехали. С вас четыре бакса.

Глава 10

Тэсс с удивлением обнаружила, что отсутствовала почти два часа, и попыталась сосредоточиться на внесенных в статью исправлениях, но, начав переписывать последний абзац с тем, чтобы придать ему выразительности, вскоре поймала себя на том, что сидит, бездумно глядя на свой золотой «кросс». Она вспомнила тот день, когда отец подарил ей ручку, и другой, когда, уронив ее, она познакомилась с Джозефом.

Девушка резко встала, вышла из кабинета и, пройдя мимо других таких же кабинетов, остановилась у открытой двери в конце коридора. Ее решимость, вдруг возникнув, тут же испарилась, стоило ей увидеть, как немолодой, тучный, похожий на доброго дядюшку главный редактор журнала «Матерь Земля», склонившись над документом, весьма напоминавшим финансовый отчет, удрученно потирает виски и качает головой. Тэсс повернулась, чтобы уйти. Но Траск, должно быть, почувствовал ее присутствие. Он поднял глаза от документа, и озабоченное выражение его лица сменилось улыбкой.

— Привет, малышка. Как дела?

Тэсс не ответила.

— Что-нибудь случилось? — Траск откинулся на спинку кресла и поднял руки. — Ты всегда такая жизнерадостная и вдруг нос повесила. Входи, садись, потолкуем.

Тэсс, понурившись, вошла.

— Что такое? — поднял брови Траск. — Проблемы со статьей?

— Проблемы? Да. — Она опустилась в кресло. — Но не со статьей.

— Значит, что-то другое. — Траск поднял брови еще выше.

— Это личное. — Тэсс в нерешительности умолкла. — Может быть, мне не стоило…

— Ерунда. Поэтому-то моя дверь все время открыта. Личные проблемы всегда заканчиваются служебными. Когда у моих людей неприятности, страдает дело. Выкладывай, Тэсс. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Вообрази, что я исповедник. И я надеюсь, мне не надо добавлять, что все сказанное в этой комнате в ней и останется.

Тэсс сумела побороть смущение. Покойный отец научил ее преодолевать ложный стыд, когда обстоятельства того требуют.

— Я вот что хотела спросить… Вы знаете про такие конторы, которые хранят для людей почту?

Траск прищурился, морщины у его глаз стали заметнее.

— Хранят для людей почту?

— Как абонентские ящики, только они не на почте.

— Ах, понятно… почтовые услуги. Конечно, — ответил Траск. — Так что насчет них?

Тэсс, вся напрягшись, спросила:

— Кто ими пользуется? И зачем?

Траск, подавшись вперед, внимательно посмотрел на девушку и, поразмыслив, ответил:

— Многие. Во-первых, мошенники, принимающие оплаченные заказы на товар по почте. Тебе, наверное, попадались объявления на последней полосе дешевых газетенок или секс-журналов типа: «Вы желаете приобрести настоящий нацистский штык времен Второй мировой войны или надувную куклу в натуральную величину со всеми анатомическими подробностями? Единственное, что для этого требуется: вышлите чек по такому-то адресу». Недоноски, которые печатают подобные объявления, собирают чеки в одной из таких почтовых контор в течение трех-четырех месяцев, пока не почуют, что терпение у их клиентов на исходе и они того гляди обратятся в полицию. Тогда эти проходимцы сматываются из города, естественно, прихватив с собой все деньги. Конечно, ни штыков, ни кукол у них никогда не было и в помине.

— Но… — Тэсс нервно стиснула пальцы. — Зачем так усложнять? Почему не воспользоваться официальным абонентским ящиком на почте?

— Потому что… — Траск уселся поудобнее. — Я понимаю, что в это трудно поверить, но некоторые люди, читающие такие объявления, вовсе не дураки и могут сообразить, что, если у компании, куда они должны послать чек, нет постоянного адреса, дело пахнет аферой. Кроме того, жуликам в этом случае грозит обвинение в использовании почтовой службы в мошеннических целях. И к тому же им меньше всего хотелось бы, чтобы на почте обратили внимание на сотни писем, адресованных фирмам с весьма двусмысленными названиями вроде «Общество коллекционеров предметов Второй мировой войны» или «Обучение анатомии на дому».

— Ну, — неохотно согласилась Тэсс, — этот случай более или менее понятный. Но ведь наверняка есть какие-то другие причины, чтобы пользоваться услугами таких почтовых контор. — Она внезапно вспомнила слова женщины в кудряшках. — Чтобы скрываться от судебных исполнителей?

— Догадалась? Молодец, — сказал Траск. — Ими могут пользоваться парни, которые боятся вызова в суд в качестве свидетелей, прячутся от суда, алиментов или не хотят, чтобы их бывшие жены знали, где они обитают.

Тэсс подумала и покачала головой.

— И все же разве не может судебный исполнитель просто подождать, пока человек явится и заберет свою почту?

— Судебным исполнителям платят за результаты, — сказал Траск. — Им известно, как это бывает, — можно понапрасну прождать несколько дней, а то и недель… Если кто-то действительно не хочет, чтобы его нашли, все, что ему нужно сделать, — это заплатить, чтобы корреспонденцию переправляли по другому адресу. Но имей в виду, есть и вполне законные основания для того чтобы пользоваться компанией почтовых услуг, а не абонентским ящиком.

Тэсс нетерпеливым жестом поторопила Уолтера.

— Почему для тебя это так важно? — удивился Траск.

— Пожалуйста!

— Ладно, допустим, ты часто разъезжаешь по служебным делам и не хочешь зависеть от почты, которая пересылает корреспонденцию на другой адрес. Или живешь в соседнем штате, но по каким-то причинам тебе нужен адрес в Нью-Йорке как юридическому лицу. Или у тебя законная компания по продаже товаров по почте, и ты знаешь, что часть потенциальных клиентов с подозрением относится к адресу с указанием абонентского ящика. Таких причин много. Но в основном, в семи случаях из десяти, почтовыми услугами пользуются те…

— Кто хочет утаить свой адрес.

— Правильно.

Тэсс уставилась на свой золотой «кросс».

— Спасибо.

— Не знаю, в чем твоя проблема… Послушай, детка, я не хочу совать нос в чужие дела, но мне горько видеть тебя такой подавленной. Поскольку я ответил на твои вопросы, сделай одолжение и ответь на мои. Может, я чем-нибудь помогу. Почему это так для тебя важно?

Тэсс удрученно покачала головой.

— Я… просто… Ну, я узнала, что мой приятель… во всяком случае, вроде приятеля пользуется почтовой конторой.

— "Приятель"? — переспросил Траск. — Ты хочешь сказать, что он мужчина?

Тэсс грустно кивнула.

— Хм. — Голос Траска упал.

— Мы договорились встретиться в субботу, но он так и не появился, а на этой неделе не вышел на работу.

— Хм. — Голос Траска стал еще мрачнее.

— А теперь я стараюсь выяснить почему.

— Будь осторожна.

— Не могу, задета моя гордость. Мне необходимо узнать, что с ним произошло.

— Ну, может… — Траск вздохнул.

— Что?

— Это просто предположение. Но не исключено, что для тебя оно окажется неприятным.

— Скажите мне.

— Может быть, тот, от кого он скрывается, кто бы он ни был — например, бывшая жена, которая не получает алиментов, — подобрался слишком близко. Вероятно, твой приятель был вынужден смыться.

Тэсс сунула ручку в сумочку.

— Спасибо, Уолтер. Я отняла у вас кучу времени. Не буду больше отрывать от работы.

— Погоди-ка, Тэсс. Я же сказал, что смогу помочь. Возможно, ты не знаешь, но перед тем как основать журнал «Матерь Земля», я работал в «Таймс» и считался экспертом по части выуживания информации.

— Так как же мне его найти?

— Начнем с главного. Учитывая, что твой приятель прибегал к услугам почтовой конторы, действительно ли ты уверена, что хочешь отыскать его?

— Да, уверена.

— Значит ли это, что ты влюбилась?

Тэсс заколебалась.

— Да. Нет. Может быть. — Она проглотила застрявший в горле комок. — Я сама не знаю. Знаю только, что тревожусь о нем и хочу быть вместе с ним.

— Ответ достаточно ясный. Ладно, мой друг, я мог бы составить список людей и мест, которые следовало бы проверить, но это слишком утомительное и долгое дело, не говоря уж о том, что тебе пришлось бы чертовски трудно. Кроме того, ты достаточно хороший репортер и, наверное, сама составила бы такой список. Поэтому я избавлю тебя от нервотрепки и адресую куда надо. Открою тебе один секрет. Ты исповедалась мне, и теперь моя очередь исповедаться тебе. Но поскольку я собираюсь держать твое признание в тайне, надеюсь, и ты поступишь так же. Даешь честное слово?

— Да.

— Я знаю, что могу на тебя положиться. Вот откуда проистекает моя легендарная слава в «Таймс». — И Траск написал на листке бумаги имя.

Тэсс, прочтя его, вопросительно подняла брови.

— Лейтенант Крейг?

— Он работает в отделе по розыску пропавших без вести. Центральное управление. Полис Плаза, дом один. Просто назови мое имя. Если он не согласится сотрудничать, скажи, что я велел напомнить о восемьдесят шестом годе.

— Восемьдесят шестом?

— Да. Хотя сомневаюсь, что тебе придется напоминать. Он передо мной в долгу и прекрасно знает, что вряд ли когда-нибудь сможет расквитаться. И если не стал за это время полным идиотом, то бросит все и займется только твоим делом. Но если нет, дай мне знать. Потому что в этом случае я пошлю ему копию письма — вместе с парой аудиокассет, — которое, я гарантирую, тут же приведет его память в порядок.

Глава 11

Лейтенант Крейг был высоким, грузным человеком лет сорока, с взъерошенными волосами и волевым красивым лицом. Глубокие морщины, прорезавшие его щеки, придавали ему суровый вид. При упоминании имени Траска суровое лицо лейтенанта стало еще неприступнее.

— Здорово. Просто здорово. Заключительный аккорд в финале и без того жуткого дня. Этот клеш… Ну да ладно. Вам ни к чему знать мое мнение о нем. Это может испортить вам настроение. Так что этот кровосос хочет от меня на сей раз? — Крейг покосился в сторону Тэсс и указал на массивное деревянное кресло напротив своего заваленного бумагами стола.

Тэсс села, стараясь не обращать внимания на неумолчно звонившие телефоны, на детективов, отвечавших на звонки и одновременно стучавших по клавишам пишущих машинок и компьютерным клавиатурам.

— Ну вообще-то, — она чувствовала себя явно не в своей тарелке, — Уолтер, то есть мистер Траск, ничего не хочет.

Крейг закрыл один глаз и еще сильнее скосил второй.

— Тогда зачем он просил передать, что вы от него?

— Наверное, потому, — Тэсс сжала ручки кресла, чтобы не дрожали руки, — что рассчитывал на вашу помощь.

Крейг издал короткий сердитый смешок, который больше напоминал кашель.

— Он что, забыл, что я сижу здесь для того, чтобы помогать людям? Нет, серьезно. Я добросовестно исполняю свой служебный долг. Бедный или богатый, молодой или старый, мужчина или женщина, белый ли, черный ли, латиноамериканец, христианин, еврей или мусульманин — я всех назвал? — вне зависимости от расы, вероисповедания и так далее, каждый, кто приходит сюда, получает всю необходимую помощь. Если, конечно, он не родственник какого-нибудь влиятельного политика, — тогда я просто разбиваюсь в лепешку. — Лейтенант снова засмеялся и тут же закашлялся по-настоящему. — Проклятая аллергия. Ну хорошо, вам понадобилась моя помощь, и Уолтер послал вас ко мне. Что я могу для вас сделать?

Тэсс взглянула на потолок.

— Знаете, что бы это ни было, не смущайтесь. Все, что можно услышать, я уже услышал от других, и даже сверх того, можете мне поверить.

— Не то чтобы я очень смущаюсь, — сказала Тэсс.

— Тогда…

— Просто… Теперь, когда я здесь, я не уверена… то есть…

— Послушайте, уже почти шесть. Рабочий день, считайте, кончился. Зачем вы хотели со мной повидаться?

— Пару часов назад все казалось настолько серьезным, но вмешивать полицию…

— Естественно. Я понимаю. Есть просто серьезные проблемы, и есть очень серьезные, — сказал Крейг. — Вся штука в том, чтобы отличить просто серьезную от очень серьезной, а в этом положитесь на меня — это моя работа. И раз уж вы пришли сюда, вам стоит объяснить, почему вы так крепко держитесь за ручки кресла. Милая леди, как всякий налогоплательщик вы имеете право на содействие полиции. Облегчите душу. Чего вы боитесь?

— Вы можете подумать, что я зря потратила ваше время.

— Это вряд ли, — сказал Крейг. — Сказать по правде, я обожаю, когда люди зря тратят мое время. Мне доставляет громадное удовлетворение заявить налогоплательщику, что он беспокоится по пустякам. Представьте себе, что после того, как вы мне все расскажете, я смогу даже заверить вас, возможно и такое, что сегодня ночью вы заснете крепким сном и перестанете волноваться.

— Но допустим, — Тэсс внутренне напряглась, — если я все расскажу, у моего друга возникнут проблемы с…

— Законом? Послушайте, у нас такой порядок: сначала мы обсуждаем вашу проблему. А потом решаем, что делать дальше. Но если я правильно понимаю ситуацию, Уолтер послал вас не для того, чтобы поднимать волну, а наоборот, чтобы ее погасить. Итак, если возможно, давайте не будем думать о законе. Я вам ничего не обещаю, просто говорю «если возможно».

Тэсс кивнула, удивленная, что этот человек начинает ей нравиться.

— Хорошо. Попробую. — Изумляясь самой себе, она отпустила ручки кресла. — Я познакомилась с одним человеком…

Она в нерешительности замялась.

— Не останавливайтесь. Продолжайте, — сказал Крейг.

С помощью деликатных наводящих вопросов Крейга и предложенной им чашки кофе Тэсс довела-таки свой рассказ до конца.

— Хорошо. — Крейг положил ручку на стол. — Даже больше, чем хорошо. Отличное описание. Но вы ведь работаете у Уолтера, поэтому я уверен, что вы опытный репортер и у вас прекрасная память. — Лейтенант просмотрел свои записи. — Да. Серые глаза. Чрезвычайно странный… В последний раз вы видели его в пятницу… Пользуется услугами почтовой конторы… На службе не знают номера его домашнего телефона… У него привычка нервно озираться…

— Да.

— Если не возражаете, у меня к вам один, нет, два вопроса.

Тэсс, чувствуя себя совсем измученной, устало спросила:

— Каких?

— Ваш домашний и рабочий адрес. И оба телефона.

Тэсс назвала.

— Через день-два я свяжусь с вами.

— Что? Только через день-два?

Крейг снова закашлялся.

— Вы что думаете, я добываю сведения с помощью хрустального шара или кофейной гущи? Для начала мне надо обзвонить больницы и морги.

— Морги?

— Хотите сказать, что такой вариант не приходил вам в голову?

— Я старалась об этом не думать…

— Ну, такая возможность всегда существует. С нее мы начинаем. Конечно, есть другие варианты, другие причины, почему человек вдруг исчезает. Вы поставили меня в трудное положение… Послушайте, всегда есть…

— Что?

— Всегда есть надежда. — Крейг подровнял папки на столе. — Но тем не менее я должен предупредить…

— О чем?

— Ведь это человек, который постоянно проверяет, не следят ли за ним, не так ли? — Крейг встал. — Ну хорошо. Мы еще поговорим.

— Что-то мне расхотелось говорить. — Тэсс тоже встала.

— Это мне нередко доводилось слышать от моей бывшей жены. Но мы с вами обязательно поговорим. Скоро. Обещаю. А пока предлагаю вам посмотреть кино, напиться или сделать что-то такое, что поможет расслабиться и отдохнуть.

Глава 12

Тэсс редко пила и решила, что сейчас не тот случай, когда ей стоит полагаться на спиртное, но полчаса в бассейне и пятнадцать минут в сауне действительно расслабили ее, сняв накопившееся напряжение в мышцах. В девять, вернувшись домой, она чувствовала себя достаточно усталой, чтобы лечь спать. Но тревожные мысли не оставляли ее. Она вспоминала и заново переживала события сегодняшнего беспокойного дня. Джозеф. Что с ним случилось? Почему он так тщательно скрывал свою личную жизнь? Когда позвонит лейтенант Крейг?

Так и не уснув, Тэсс пробовала читать роман Энн Битти, но не могла сосредоточиться. Она включила телевизор и стала нетерпеливо переключать каналы, раздраженная сплошным потоком наигранно жизнерадостных телебесед. Только после двух ей наконец удалось заснуть, но сон не принес облегчения.

В среду утром на работе у нее так разболелась голова, что не помогал никакой аспирин. Несмотря на это, она постаралась сконцентрироваться на новом задании — статье о слишком интенсивном использовании гербицидов и пестицидов на фермах Среднего Запада и о недавнем открытии ученых, что эти яды просочились сквозь почву в грунтовые воды многих городов. Каждый раз, когда звонил телефон, она хватала трубку, надеясь услышать голос Джозефа и одновременно страшась известия, если это не Джозеф…

— Мисс Дрейк?

— Слушаю. — Тэсс напряглась, узнав хрипловатый голос.

— Это лейтенант Крейг.

— Здравствуйте, лейтенант. — Она одной рукой прижала трубку, а другой терла гудящий лоб.

— Я обещал вам позвонить, как только появятся результаты. Вы можете сегодня уйти с работы пораньше и прокатиться со мной?

Тэсс почувствовала головокружение и закрыла глаза.

— Мисс Дрейк?

— Зовите меня, пожалуйста, Тэсс. — Вчера Крейг никак не отреагировал на ее фамилию, очевидно, не связав ее с фамилией отца. Ей хотелось, чтобы Крейг и дальше оставался в неведении, чего не произойдет, если он будет повторять «Дрейк» достаточно часто. — Вы что-нибудь обнаружили?

— Давайте поговорим при встрече. Через пятнадцать минут вас устроит? Яподъеду ко входу в здание.

— Отлично. — У Тэсс перехватило дыхание. — Идет.

— Не ждите патрульную машину. Чтобы не доставлять вам неудобства, я возьму какую-нибудь незаметную. А вы стойте у входа.

Тэсс положила трубку, по спине у нее пробежал холодок.

Выйдя на шумную, людную и душную улицу, она нервно мерила шагами тротуар. Ровно через десять минут, как было условлено, напротив нее остановился коричневый «крайслер», и лейтенант помахал ей рукой, приглашая в машину. Как только Тэсс уселась и застегнула ремень, Крейг умело вклинился в плотный поток движения.

Тэсс пытливо вгляделась в лицо лейтенанта.

— Ну так что?

Рослый лейтенант закашлялся.

— Больное горло. Доктор говорит, не миновать мне астмы.

— Вы уходите от вопроса.

— Надо же занять даму разговором. Никогда не мешает быть любезным. Ну хорошо. У меня есть хорошие и, вероятно, плохие новости.

— Полагаю, на это я должна ответить: «Сначала давайте хорошие новости».

— Точно. Услышать хорошую новость — тоже никогда не вредно. — Крейг свернул с Бродвея на 30-ю улицу. — Я проверил все больницы. Кто знает, вдруг вашего друга сбил автомобиль или у него удар или сердечный приступ, да что угодно может быть — и он находится в коме. И если у вашего друга не было с собой бумажника, установить его личность в больнице не смогут.

— И поскольку это, по идее, хорошие новости, — заключила Тэсс, — значит, вы не нашли моего друга ни в одной больнице.

— Коматозных пациентов полно, но никто не подходит к его описанию.

— Ну, это должно радовать.

Крейг предостерегающе поднял руку.

— Необязательно. Я проверил только городские больницы. Если ваш друг в выходные решил прокатиться в Нью-Джерси, к примеру, или в Пенсильванию, или в Коннектикут и если с ним произошел несчастный случай, приведший к коме, мне об этом пока неизвестно. Теперь почти вся информация хранится в компьютерах, и все же чтобы получить доступ к базам данных других больниц, требуется время. Кстати, кое-кто из моих людей над этим работает. Но я подозреваю, нутром чую, что ответ будет отрицательный. Это не утверждение, запомните, а всего лишь…

— Интуиция. Я понимаю и ценю ваш профессионализм.

— Просто осторожность, — сказал Крейг. — В свое время я на собственном горьком опыте убедился, что людей не следует ни обнадеживать, ни разочаровывать. В моих словах они слышат то, что хотят услышать, а потом утверждают, что я именно в этом их заверял.

— Репортер, сидящая рядом с вами, знает толк в осторожных предположениях. Я жду продолжения. Возможные плохие новости.

— Что ж, хорошо. — Крейг остановил машину в хвосте длинной череды автомашин, застрявших на узкой 30-й улице. Впереди, на загруженном перекрестке с Лексингтон-авеню полицейский пропускал транспорт мимо заглохшего грузовика. — Потом я позвонил в морг.

— Поэтому-то мы и направляемся к Первой авеню?

Крейг недовольно посмотрел на нее, явно смешавшись.

— Если мы и дальше будем двигаться в этом направлении, — уточнила Тэсс, — то приедем к медицинскому центру нью-йоркского университета, а за ним, на другой стороне от Тридцатой улицы, находится бюро судебно-медицинской экспертизы.

— А я-то надеялся вас подготовить. Да, мы едем туда. За время выходных и за понедельник и вторник туда привезли несколько неопознанных трупов. — Крейг посмотрел вперед и тронулся дальше, потому что полицейский на Лексингтон-авеню организовал отбуксировку грузовика к обочине. — Большая их часть по описанию не подходит к вашему другу. Однако двое…

— Что насчет них?

— Один — утопленник из Гудзона. Тот же рост, приблизительно тот же возраст. Аналогичное сложение, если не считать, что труп распух. Не хотелось бы добавлять красочные подробности.

— Меня нелегко испугать, лейтенант. Я была в Эфиопии во время последнего голода. Я повидала много… слишком много… трупов.

— Конечно. Несомненно, это было ужасно. Просто я пытаюсь подготовить вас. Вероятно, вам не доводилось видеть такие трупы. Проблема в том, что вода замутняет утопленнику роговицу, поэтому нельзя сказать, какого цвета у него глаза — зеленого, синего или, в нашем случае, серого. Второй — наркоман, найденный в переулке. Передозировка героина.

— Джозеф не принимает наркотики.

Чтобы не терять надежды, Тэсс сказала о Джозефе в настоящем времени.

— Может, и так, но никогда нельзя утверждать наверняка, кроме того, как вы объяснили, у вашего друга были кое-какие тайны. Дело в том, что описание этого наркомана сходится с тем, что дали вы. За исключением глаз. Потому что их выели крысы.

Тэсс внутренне поежилась.

— Понятно.

— Если вы настроены так же решительно, как вчера…

— Да.

— Я могу показать вам фотографии. Такова обычная, менее пугающая процедура опознания. Но дело в том, что какими бы хорошими ни были фотографии, они не дают того же представления, что и… В случаях, когда обезображено лицо, очень трудно опознание по…

— Трупам?

— Да.

Она содрогнулась.

— Ради своего друга я готова.

Глава 13

Несмотря на богатый опыт репортерской работы, Тэсс не приходилось бывать в Центральном нью-йоркском морге. Она с беспокойством ожидала увидеть нечто подобное тому, что показывали в фильмах: стена с холодильными камерами, открывается блестящая металлическая дверца, выталкивается на тележке труп, покрытый белой простыней. Вместо этого Крейг провел ее по коридору в комнатушку, где перед ней оказалась широкая стеклянная панель, закрывающая шахту грузового лифта.

Крейг дал указания по телефону, положил трубку и пояснил:

— Чтобы сэкономить время, я договорился заранее. Все готово. Тэсс, еще не поздно передумать.

— Нет. Я обязана это сделать.

Она дрожала, не зная, что ее ждет, готовясь к худшему. Через полминуты раздался гул мотора, заставивший ее вздрогнуть. В страхе и тревоге она наблюдала, как бегут вверх тросы, поднимая платформу грузового лифта. Когда та остановилась, Тэсс обнаружила, что смотрит в раздутое, свинцово-серое лицо трупа с затянутыми пленкой глазами и кожей, которая, казалось, вот-вот лопнет на щеках, как кожица на сваренном на пару помидоре, только не красного, а серого цвета. Тэсс ощутила тошноту и отвернулась. Крейг мягко коснулся ее плеча.

— Я вас понимаю. Сколько бы ни приходилось здесь бывать, мне всегда не по себе.

Тэсс боролась с настойчивыми спазмами желудка.

— Спасибо. По-моему… — Она выдохнула. — По-моему, мне лучше. Очевидно, не такая уж я крепкая, как думала раньше.

— Таких крепких вообще не бывает. В тот день, когда я смогу глядеть на трупы в подобном состоянии без содрогания, я брошу работу.

— Простыня закрывает его до шеи. Это потому, что зашивали после вскрытия?

— Точно. Зрелище и без того достаточно неприятное. — Крейг нерешительно помолчал. — Это он? Ваш друг?

Тэсс покачала головой.

— Уверены? От длительного пребывания в воде лицо деформируется. Вы можете ошибиться…

— Оно не достаточно деформировано, чтобы я не узнала Джозефа. Это не он.

— Наверное, вы должны испытать облегчение, — неловко сказал Крейг.

Тэсс почувствовала, что покрывается холодным липким потом.

— Пока не жалуюсь.

— Пока. В этом вся штука. К сожалению, есть и другие трупы. Вы в состоянии продолжать?

— Давайте поскорее закончим.

Крейг снял трубку и дал новые указания.

И опять Тэсс услышала гул. Отвернувшись от стеклянной панели, она представила, как опускается платформа, как исчезает утопленник.

— Можно?…

— Да. Его убрали. Можете смотреть.

Тэсс медленно повернулась на непослушных ногах. Дыхание ее участилось, она снова вздрогнула, когда донеслось гудение мотора, но собралась с силами, чтобы не упасть в обморок и осмотреть следующий труп, остановившийся за стеклом.

Крейг предупредил, что крысы выели у мертвеца глаза, но ничего не сказал о том, что это не единственное нанесенное ими повреждение. Крысы отгрызли у трупа губы, и зубы его обнажились в жуткой усмешке. Вместо носа зияли две страшные щели. Кожа на щеках была неровно объедена, а дыра под подбородком с висящими лохмотьями мяса напоминала безобразно разинутый рот… и…

Тэсс резко отвернулась.

— Уберите его отсюда!

Несмотря на оглушительный шум в ушах, она услышала, как Крейг что-то говорит по телефону, а через мгновение раздался благословенный гул уходящей вниз платформы. Крейг опять мягко коснулся ее руки. Тэсс ощутила его нерешительность, смущение от необходимости задать ей, вопрос.

— Нет, это не Джозеф, — дрожа всем телом, ответила Тэсс. — Слишком узкий лоб. — Она тяжело дышала. — Волосы такой же длины, но пробор на правой, а не на левой стороне. Слава Богу, это не Джозеф.

— Идите сюда. Сядьте.

— Мне уже лучше.

— Конечно. Все равно вы бледны. — Крейг подвел ее к креслу. — Передохните немного. Посидите.

Тэсс послушно села, откинувшись на спинку, и закрыла глаза. На лбу у нее выступила испарина.

— Это все? — спросила она едва слышно. — В машине вы говорили только о двух трупах. Я хочу знать, что случилось с моим другом, но молю Господа, чтобы больше не пришлось ни на кого смотреть.

Крейг не ответил. Медленно, со страхом Тэсс открыла глаза. Крейг, опустив голову, уставился взглядом в пол.

— Что такое? — в недоумении прошептала Тэсс.

Крейг поджал губы.

— Скажите мне. — Тэсс раздраженно посмотрела на него и окрепшим голосом спросила: — Есть и другие? Вы что-то… что-то скрываете?

— Есть еще один.

Тэсс резко выдохнула.

— Но не думаю, что труп можно опознать. Во всяком случае визуальным способом. Скорее по рентгеновскому снимку костей, по зубам… — Крейг замялся, сделав неопределенный жест рукой. — Он обгорел. Почти весь, особенно лицо. Не знаю, есть ли смысл… Мне действительно не хочется, чтобы вы на него смотрели.

— Так безнадежно?

— Определенно хуже, чем то, что вы видели. Сомневаюсь, что это зрелище что-то нам даст, кроме тошноты.

— Вы имеете в виду — еще большей тошноты.

Крейг поморщился.

— Наверное, так.

После долгих раздумий Тэсс наконец решилась:

— Если вы так считаете… Я готова сделать все на свете, лишь бы узнать, что произошло с Джозефом, но…

— Единственная причина, по которой я упомянул об этой жертве… — Крейг снова уставился на пол.

— Вы все же что-то от меня утаиваете.

— …это место, где он погиб…

У Тэсс засосало под ложечкой от страха.

— Где он погиб? К чему вы клоните, лейтенант?

— Вы говорили, что должны были встретиться с Джозефом в субботу утром.

— Да. Ну и что?

— И вместе побегать.

— Верно. — Тэсс выпрямилась.

— В верхнем Ист-Сайде. В парке Карла Шурца.

— Черт возьми, я повторяю, к чему вы клоните, лейтенант?

— Это там, где нашли труп. В три часа утра в воскресенье. В парке Карла Шурца.

Тэсс в волнении вскочила с кресла.

— Господи! Как случилось, что он…

— Обгорел? Мы еще точно не знаем. Это мог быть опустившийся бродяга, который ночевал в парке. Обычно парк закрывается в час ночи и вроде бы патрулируется, но иногда туда проникают бездомные в поисках ночлега. Жертву облили бензином и подожгли. Вскрытие показало, что он умер от ожогов, а не от ножевого или огнестрельного ранения, которые затем пытались скрыть с помощью пламени. Огонь уничтожил одежду, поэтому нельзя с уверенностью определить, бродяга ли он, но насколько известно, подростки иногда развлекаются тем, что, найдя спящих бездомных, поджигают их. В том районе находится домом мэра, поэтому серьезных происшествий там мало. Подростковые банды орудуют в основном к северу и западу от парка. Тем не менее могло случиться именно так, как я описал.

— Но вы же не верите в подобную версию! Вы не заговорили бы об этом трупе, если бы не предполагали… — Тэсс запнулась и с трудом договорила: — Что это, вероятно, Джозеф.

— Я всего лишь нашел общий знаменатель.

— Парк Карла Шурца.

Крейг кивнул.

— Но это может оказаться и совпадением. Ваш друг не был бездомным. Что ему делать в закрытом парке в три часа ночи? Особенно такой ночи?

— А чем она отличалась от других?

— В воскресенье шел дождь, помните?

— Да.

— Ну, гроза началась в два. Допустим, ваш друг не мог заснуть и решил прогуляться. Можно ли предположить, что он пойдет гулять под дождем? А если даже и так, то зачем ему лезть через ограду парка, который закрывается на ночь, когда можно просто пройтись по улице? — Крейг пожал плечами. — Самую правдоподобную версию я вам описал. Бродяга прячется в парке, чтобы спокойно переночевать. Подростки его выслеживают и поджигают.

Тэсс закусила губу.

— Все равно у меня нет выбора.

— Простите?

— Я обязана опознать труп, чтобы убедиться, что это не Джозеф. Иначе я никогда не успокоюсь.

— Я не преувеличивал, когда сказал, что выглядит он намного хуже, чем те, кого вы видели.

— Прошу вас, лейтенант.

Крейг внимательно посмотрел на нее.

— Почему бы нам не пойти на компромисс?

— Я не… — Тэсс сглотнула, — понимаю.

— Я восхищаюсь вашей преданностью другу. Но пожалейте себя и на сей раз посмотрите фотографии. Поскольку визуальное опознание практически невозможно, разницы нет никакой, а вам так будет спокойнее.

Тэсс подумала и печально кивнула.

— Я вернусь через минуту, — предупредил Крейг.

Оставшись одна, Тэсс напряженно ждала, то и дело бросая взгляды в сторону стеклянной панели, за которой ей довелось увидеть жуткое зрелище. Что ужаснее его может ее ожидать?

Лейтенант Крейг вошел в комнату с папкой. Он открыл ее, затем в нерешительности остановился.

— Помните, огонь изуродовал большую часть тела, особенно лицо. У жертвы оказалось достаточно сил, чтобы добежать под дождем до лужи, иначе тело пострадало бы больше. Перед смертью ему удалось погасить пламя.

Тэсс протянула руку за папкой, медленно вынула из нее содержимое — шесть фотографий, лежавших лицевой стороной вниз. Короткая передышка. Дрожащей рукой она перевернула первую. У нее перехватило дыхание. То, что когда-то было человеческой головой, теперь напоминало обугленный кусок мяса.

— О Боже! — Тэсс тут же отвела глаза, однако безобразное видение осталось с нею. На покрытом волдырями черепе не было волос, не осталось вообще лица — хотя бы отдаленно напоминавшего красивое лицо Джозефа. Закопченная кость торчала из скрученных огнем лоскутов тканей…

Ее голос дрогнул.

— Извините, что не поверила вам, лейтенант.

— Вот что, дайте-ка… Нечего вам мучить себя. — Крейг потянулся за снимком.

Тэсс решительно покачала головой.

— Раз уж я начала… — Она перевернула следующую фотографию. На ней оказался еще один снимок головы, производящий такое же отталкивающее впечатление. Она поспешно отложила его в сторону. Осталось всего четыре. Скорее бы, подумала Тэсс.

Она не была готова к следующему снимку. Трупы на платформе за стеклянной панелью были закрыты по шею простыней. А на фотографии она увидела обнаженное тело полностью обгоревшего человека и страдальчески сморщилась. Нетронутыми оказались лишь ноги до колена и левая рука до локтя. Но Тэсс прежде всего заметила с подкатывающей к горлу тошнотой грубые швы, наложенные патологоанатомом после вскрытия, которые шли от низа живота до грудной клетки и расходились направо и налево, образуя букву "V".

«Я больше не могу», — внутренне застонала Тэсс. Руки ее тряслись, когда она со страхом и отчаянием перевернула другую фотографию в ожидании очередного кошмара, но облегченно вздохнула, обнаружив, что перед ней снимок левой, необожженной ноги трупа. Слава Богу. Теперь если только… Она взяла предпоследнюю фотографию и снова с облегчением вздохнула при виде правой ноги. Оставалась еще одна. Последняя фотография. Может, опять повезет, подумала Тэсс. Ей повезло. И одновременно не повезло, потому что хотя последний снимок был нестрашным (следуя логике, можно было предугадать, что там будет изображена необожженная левая рука трупа), что-то в нем привлекло ее внимание.

Она неожиданно для себя вспомнила разговор с Джозефом в кафе в прошлую пятницу.

…— Мы можем быть только друзьями.

— Мне не совсем понятно…

— Мы не сможем стать любовниками.

— Господи, я же не делаю вам никаких неприличных предложений. Я ведь не прошу вас лечь со мной в постель.

— Да-да, конечно. Ваше поведение, конечно же, безупречно…

При этих словах Джозеф потянулся через стол и нежно коснулся ее руки. И тут-то она заметила неровный шрам на тыльной стороне запястья. И пока он говорил, Тэсс глядела на его левую ладонь, которой он прикрыл ее руку. Точно так же, как сейчас она глядела — нет, с ужасом уставилась на тыльную сторону запястья на фотографии. Ей казалось, будто она проглотила много-много кубиков льда и ледяные кусочки до отказа заполнили желудок.

Тэсс глухо вскрикнула, осела в кресле, с трудом оторвала глаза от снимка и заставила себя произнести:

— Это он.

— Что? — поразился Крейг. — Откуда вы это взяли? Ведь труп так…

— В пятницу, когда мы вместе обедали, Джозеф коснулся моей руки. Я хорошо помню, что обратила внимание на шрам, такой заметный неровный шрам на тыльной стороне запястья. — Измученная, убитая горем, она показала на фотографию. — Точно такой же, как этот. Он мертв. О Господи, Джозеф мертв…

— Дайте-ка мне. — Крейг схватил снимок. Словно цепляясь за память о Джозефе, она не отпускала. Лейтенант мягко разжал ее пальцы и осторожно высвободил фотографию. — Да, — сдвинув брови и качая головой, проговорил Крейг, — старый шрам. Судя по толщине, рана была глубокой. Никто мне о нем не сказал. Иначе я сразу бы предупредил вас и избавил от ненужных мучений. — Он пристальней вгляделся в снимок. — Шрам не от ножа. Такой неровный от ножа не останется. Скорее от разбитой бутылки, от колючей проволоки или… Тэсс, вы уверены?

— Я мысленно вижу эту руку на моей так же отчетливо, как эту фотографию. Да… Я все бы отдала, только… Я уверена. Шрам гот самый. Это Джозеф. Джозеф…

Что-то давило ей на барабанные перепонки, желудок и, сильнее всего, на сердце.

Полумертвая от горя, она севшим голосом проговорила:

— …Мертв. Джозеф мертв…

— Тэсс, мне жаль…

— …Мертв.

Глава 14

Тэсс с трудом держалась на ногах, когда они спустились к стоянке морга. Она едва сознавала, что Крейг помог ей сесть в машину, обошел капот и сел за руль. Она пыталась нашарить застежку ремня безопасности, опять-таки едва сознавая, что Крейг наклонился и защелкнул ремень. Невидящим взглядом она смотрела на размытые силуэты других автомобилей на слабо освещенной стоянке. Наконец Крейг, кашлянув, нарушил молчание.

— Куда вас отвезти? Домой? Вам столько пришлось пережить… Вы дрожите. Вряд ли вам стоит возвращаться на работу.

Тэсс повернулась к нему, словно только сейчас обнаружив его присутствие.

— Домой? На работу? — Она скрестила руки и крепко прижала их к груди, пытаясь унять дрожь. — Вы не могли бы?… Это звучит глупо… Вы не могли бы сделать мне одолжение?

— Я уже обещал вам помочь всем, что в моих силах.

— Отвезите меня туда, где он умер.

Крейг сдвинул брови.

— В парк?

— Да.

— Но зачем терзать себя?

Тэсс еще сильнее сжала руки, ее по-прежнему била дрожь.

— Пожалуйста.

Крейг хотел было возразить, но вместо этого снова кашлянул, повернул ключ зажигания, включил скорость и выехал со стоянки на Первую авеню, влившись в односторонний поток движения.

— Спасибо, — сказала Тэсс.

Крейг в ответ лишь пожал плечами.

— Завтра первым делом я скажу Уолтеру, как много вы для меня сделали, — пообещала она.

— Уолтеру? Вы неправильно поняли ситуацию. Я помогаю не ради Уолтера. Я делаю свою работу. Или делал. Но в настоящее время я стараюсь для вас.

— Извините. Я прошу прощения. — Тэсс протянула руку и почти коснулась его ладони. — Я не хотела вас оскорбить, не думайте, что я решила, будто вы только отрабатываете долг или…

— Вы меня не оскорбили. Об этом не волнуйтесь. Но мне хочется, чтобы вы меня правильно поняли. Не многие согласятся пережить то, что пережили вы, ради человека, с которым виделись всего несколько раз, но которого считали своим другом. Такая преданность — редкая штука. Знали бы вы, скольким людям было совершенно наплевать, когда пропадал кто-то из близких. Я восхищаюсь вашей настойчивостью, вашим чувством ответственности, и поэтому, если вы говорите «поехали в парк», — прекрасно, туда мы и отправимся. Начальству пока придется обойтись без меня, по крайней мере до вечера. Джозеф Мартин, наверное, был необыкновенным парнем.

Тэсс, подумав, сказала:

— Он не такой, как все.

— Не понимаю.

— Это трудно объяснить. Он… Конечно. Он был красивым. Но что важнее, он обладал чем-то вроде… магнетизма. Он… единственное слово, которое я могу подобрать… он светился изнутри. — Вскинув голову, Тэсс добавила: — И, кстати, если интересуетесь, могу сообщить, что мы с ним не были в близких отношениях.

— Мне и в голову это не приходило.

— Между прочим, более того, Джозеф настаивал, что мы можем быть только друзьями и никогда — любовниками.

Крейг повернулся к ней насупившись.

— Я знаю, что вы думаете, поскольку я и сама так решила. Вы ошибаетесь. Он сказал так не потому, что был голубым или что-нибудь в этом роде, а потому… Он нашел какие-то свои слова. Он сказал, что платонические отношения лучше, так как они вечны. Вот так он изъяснялся. Почти как поэт. Да. — Сердце Тэсс сжалось от скорби. В горле встал комок. — Джозеф был необыкновенным.

Крейг молча, все так же сдвинув брови, вел машину. Они пересекли 45-ю улицу, оставив справа здание ООН.

— Итак. — По телу Тэсс пробежала дрожь, она выпрямилась. — Что дальше?

— После парка? Я буду в отделе по расследованию убийств и скажу, что — проведено предварительное опознание тела.

— Предварительное? Но ведь шрам…

— Вы должны понять, отделу убийств этого недостаточно. Они послали отпечатки пальцев с левой руки в ФБР. Однако при множестве подобных заказов, чтобы найти требуемые даже с помощью компьютеров, проверив все базы данных, потребуется несколько дней. Но теперь, когда стало известно имя жертвы, времени уйдет гораздо меньше. Они возьмут досье на Джозефа Мартина, сравнят отпечатки и… Кто знает? Может статься, шрам — это совпадение. Вы могли ошибиться.

— Хотелось бы так думать. Но я не ошиблась, — проговорила Тэсс, чувствуя, как все поплыло у нее перед глазами.

— Я просто стараюсь не лишать вас надежды.

— А я боюсь, что надежда — такая же редкая штука, как преданность.

Чем ближе подъезжали они к 88-й улице, тем труднее становилось Тэсс дышать. Она напряженно смотрела, как лейтенант повернул машину направо, пересек две улицы и наконец отыскал место для парковки. Тэсс едва нашла силы выйти из автомобиля и захлопнуть дверцу.

Слева, частично скрытый деревьями, стоял шестифутовый, похожий на частокол деревянный забор, окружавший Дворец Грейси. Один из первых особняков в Нью-Йорке по Ист-Ривер, он был выстроен в 1798 г. Арчибальдом Грейси. В громадном доме, со множеством труб и фронтонов, с бесчисленными верандами и балконами, одно время размещался городской музей, но теперь Дворец превратился в строго охраняемую резиденцию мэра. Прямо перед Тэсс, неумолимо притягивая ее взгляд, темнела витая чугунная решетка, а за ней — рощицы и тропинки парка Карла Шурца.

— Вы уверены, что хотите это увидеть?

Прежде чем лейтенант успел закончить вопрос, Тэсс схватила его за руку и потащила через улицу. Они вошли в открытые ворота (надпись предупреждала, что с десяти часов вечера и до восьми утра запрещается пользоваться радиоприемниками, магнитофонами и музыкальными инструментами) и направились вглубь по выложенной кирпичом дорожке, обсаженной с обеих сторон густым кустарником. Раскидистые деревья с пышной кроной отбрасывали под ноги тень.

— Где? — хрипло прозвучал голос Тэсс.

— Охрана во Дворце Грейси увидела пламя в три часа утра в воскресенье. Примерно… — Крейг оглянулся. — Там. — Он указал на гранитный грот за кустами справа. — Мэра охраняют профессионалы, они не оставили свой пост. Они знают: что бы ни случилось, пост покидать нельзя. Пламя могло оказаться отвлекающим маневром, попыткой вынудить их оставить босса без прикрытия. Поэтому охранники позвонили в соседний участок. Тем временем они увидели, что пламя устремилось отсюда, — Крейг указал на грот, потом повел рукой в сторону кустов и миниатюрного амфитеатра за висячим мостиком, — туда, к той скульптуре.

Тэсс покачнулась, приблизившись к скульптуре — бронзовому изваянию ребенка в натуральную величину, который, обхватив руками колено, глядел вниз, на выложенную кирпичом пятидесятифутовую площадку посреди амфитеатра.

Скульптура, вероятно, изображала эльфа. Она странным образом напоминала Тэсс Питера Пэна.

— И?… — Тэсс услышала, как гулко прозвучал ее голос в каменной чаше амфитеатра.

— Помните, что это вы просили привезти вас сюда?

— Я не забыла. И?…

— Полицейские из местного участка обнаружили… На выложенной кирпичом площадке скопилась дождевая вода… Жертва…

— Да, вы мне говорили. Он пытался сбить пламя, катаясь в луже. Где?

— За скульптурой, Тэсс. — Предостерегающе подняв руку, Крейг шагнул вперед. — Я не советую…

— Мне это необходимо.

Тэсс медленно обогнула скульптуру. И тяжело опустилась на пьедестал у ног изваяния. На кирпичах темнел контур лежащего на боку человека с прижатыми к подбородку коленями.

— О!

— Мне жаль, Тэсс. Я не хотел привозить вас сюда, не вы настояли.

Тэсс с рыданием нагнулась к зловеще черневшему контуру, дотронулась рукой до того места, где должно было находиться сердце Джозефа.

— У меня еще одна просьба. — Ее голос дрогнул. — Пожалуйста! Одна-единственная.

— Увезти вас?

— Нет. — Безутешно рыдая, Тэсс сквозь слезы умоляюще смотрела на лейтенанта. Крейг понял. Он раскрыл объятия, и она, заплакав еще горше, уткнулась ему в плечо.

Глава 15

Мемфис, Теннесси

Билли Джо Беннет исходил потом. Липкая влага струилась по его голове, лицу, по груди, спине и ногам. Она скатывалась по шее, насквозь промочив рубашку. Нервно ведя машину по увеселительному району города, Билли Джо чувствовал себя так, будто сидит в луже. И потел он не потому, что ночь выдалась, душной и влажной. Собственно говоря, он плотно закрыл окна своего «шевроле-блейзера» и включил кондиционер на полную мощность. Обдуваемый струёй ледяного воздуха, он дрожал от холода и при этом не переставал потеть. Потому что и знобило его, и потел он совсем по другой причине.

Точнее, по двум причинам. Первая — это нервное напряжение. Как-никак, утром он должен предстать перед паршивой правительственной следственной комиссией. А вторая заключалась в том, что Билли Джо отчаянно требовалась порция кокаина.

Господи, сетовал он, как это может быть, что, когда ты нюхаешь эту штуку, тебе становится удивительно хорошо, а когда у тебя ее нет, — чертовски погано? Нутро у Билли Джо нестерпимо болело, будто все там терлось друг о друга. Мышцы сводило так, что руки того гляди переломят обод баранки. Боже всемогущий Свет фар встречных автомобилей кинжалом вонзался в глаза. Сияние неоновых реклам над барами заставляло мучительно морщиться. «Если я немедленно не добуду „конфеток для носа“, непременно загнусь!»

Он то и дело украдкой бросал взгляд в зеркало заднего вида, отчаянно надеясь, что за ним нет хвоста. Эти проклятые ищейки из правительственной — комиссии! С воскресенья они следовали за ним по пятам. Когда он был дома, их машина стояла на улице. Каждый день после того, как сошел с рельсов поезд, они заставляли его сдавать мочу на анализ, и пока все шло нормально, потому что Билли Джо не дурак. Нет, господа хорошие, не дурак. Он читает газеты, смотрит новости по телевизору и еще несколько месяцев назад сообразил, что скоро тех, кто работает на транспорте, будут выборочно проверять на наркотики, и заранее подготовился на случай, если его подвергнут такой проверке. Он заплатил своему брату, который и близко не подходил к кокаину, и тот наполнил мочой стерильную банку. Затем Билли Джо забрал банку домой, разлил мочу по нескольким пластиковым пробиркам и спрятал их за сливным бачком в туалете. Узнав об аварии, он тут же бросился в туалет, смазал вазелином одну из пробирок и засунул ее — ну и больно же было! — в прямую кишку. И точно — в воскресенье в дверь постучался следователь из правительственной комиссии, показал ему постановление суда, вручил стеклянный флакон и попросил помочиться. Ну, а Билли Джо ему в ответ:

— Пожалуйста. Мне нечего скрывать. — И зашел в туалет. Там, заперевшись, вытащил из заднего прохода пробирку с мочой, вылил теплую жидкость в стеклянный флакон, засунул пробирку на прежнее место и, выйдя, из туалета, сказал следователю: — Извините, но по заказу у меня плохо получается. Это все, что я смог выжать из своего мочевого пузыря.

Следователь, посмотрев на него ледяным взглядом, ответил:

— Смею вас заверить, этого вполне достаточно.

— Вы зря тратите время, — заявил ему Билли Джо.

— Ну да, конечно, зря.

После этого Билли Джо не выходил из дома без смазанной вазелином пробирки в заднем проходе. Немудрено, что у него такие адские боли и судороги. Ох, до чего же ему плохо! Но он железнодорожный ремонтник, плечи у него широченные и грудь тоже, недаром он двадцать лет поднимал рельсы, перекладывал шпалы и махал кувалдой. Он крепкий парень, успокаивал себя Билли Джо, и, если эти слюнтяи интеллектуалы из правительственной комиссии в костюмах и при галстуках думают, что смогут напугать его, они здорово просчитались.

Однако Билли Джо был не на шутку напуган. Потому что, использовав в понедельник тщательно запрятанную заначку кокаина, он на следующий день чувствовал себя не слишком плохо: слегка трясло, вот и все. Но через день стало крутить живот, а еще днем позже его вырвало, и он начал исходить потом. И вот в час ночи в четверг, насквозь мокрый от пота, трясущийся, он изо всех сил старался ехать не виляя, боясь, что, если немедленно не вдохнет дозу, у него, к чертовой матери, поедет крыша. Господи Боже, спаси и помилуй, не может же он утром давать показания правительственной комиссии, если будет так трястись и потеть и вообще выглядеть так, как сейчас. Он не сможет сосредоточиться. Не сможет сконцентрировать внимание на их вопросах. Он будет запинаться или, еще хуже, заговариваться, так что следователи сразу почуют, что он не просто нервничает, вроде как боится выступать перед микрофоном, а страдает от наркотической «ломки», и это будет для него концом. Он не знал, что именно сделает федеральное правительство, если комиссия докажет, что он наркоман, но уж наверняка ничего хорошего его не ждет. Состав пошел под откос из-за того, что часть железнодорожных путей не была надежно укреплена. Двадцать цистерн с обезвоженным аммиаком разлетелись на куски, в итоге уже погибло триста человек, и начиная с воскресенья газеты трубят о возможной преступной халатности и даже непредумышленном убийстве. Вот проклятье, ведь за это его посадят!

Ну хорошо, он, бригадир ремонтников, проверял тот участок путей, и ему показалось, что они в порядке. Конечно, он проверял их не так тщательно, как надо бы, но рабочий день подходил к концу, и ему не терпелось смотаться в город и нюхнуть кокаинчика. Не его вина, что козел, владевший железной дорогой, занимался не делами, а тем, что вставлял пистон секретарше промеж ног. Жена его поймала, вышибла из дома, подала на развод и нагрела на несколько миллионов. «Черт возьми, — думал Билли Джо, — это не моя вина, что пришлось сократить расходы на ремонт с тем, чтобы этот козел смог выплатить жене деньги, которые она потребовала при разводе. Если бы кроме меня этот участок проверял еще кто-нибудь, крушения могло и не быть. Но это не мои заботы. Мне не до того. Сейчас во всяком случае. К дьяволу ремонт путей. Это я нуждаюсь в ремонте, чтобы не развалиться на части через восемь часов, когда следователи начнут распинать меня на кресте».

И снова Билли Джо мрачно взглянул в зеркало заднего вида. Он вел машину, то и дело петляя и следя, не увязался ли кто-нибудь за ним из едущих сзади. Он делал резкие повороты, проскакивал перекрестки на красный свет, кружил по переулкам, словом, делал все, что мог, вспоминая уловки героев детективов из шпионских фильмов, которые очень любил смотреть. Убедившись, что хвоста нет, он поспешно выехал из района баров и увеселительных заведений и направился к реке. Времени оставалось в обрез. Каждую ночь в час пятнадцать человек, снабжавший его наркотиками, торговал ровно пять минут — и только пять минут — на пустынной автостоянке рядом с пакгаузом на берегу Миссисипи.

Отерев пот, заливавший глаза, Билли Джо взглянул на часы. Господи, уже почти десять минут. Трясущейся ногой он вдавил педаль газа. Когда, миновав пакгауз, он остановил машину, на темной автостоянке никого не было. «Не может быть, чтобы я опоздал! Сейчас ровно час пятнадцать, секунда в секунду! Я не мог опоздать!» А может, он опоздал? Да, решил Билли Джо. Сердце его колотилось. Должно быть, так и есть. Он еще не доехал. И в тот же миг свет фар вырулившего на стоянку автомобиля прорезал тьму. Билли Джо расслабился, но вдруг его затрясло при мысли: что, если это не продавец кокаина, а следователь из правительственной комиссии, которому удалось его выследить? Стараясь побороть панический страх, он успокаивал себя: «А какой криминал в том, чтобы ночью проехаться к реке? Я им скажу, что не мог заснуть, что мне надо было отвлечься, захотелось посмотреть на огни барж, отражающиеся в темной воде. Ну да, конечно, никаких проблем».

Въехавший на стоянку голубой «форд» был ему незнаком. Нехороший знак, но и неплохой. Продавец кокаина из предосторожности часто менял машину. Но когда из «форда» вылез высокий стройный незнакомец в футболке, Билли Джо решил, что это уж точно нехороший знак.

Человек постучал в окно его «шевроле». Билли Джо опустил стекло.

— Чего тебе? — попытался он грубо огрызнуться, но слабый, дрожащий голос подвел его.

— Ты здесь по делу? — спросил человек.

— Не пойму, о чем ты.

— Я про кокаин. Ты хочешь отовариться или нет?

«Ловушка, — подумал Билли Джо. — Если этот парень и вправду следователь, я его вмиг выведу на чистую виду».

— С чего ты взял, что я…

— Слушай, брось валять дурака. Тот человек, что тебя обычно снабжает, решил сменить климат на более подходящий для здоровья, то бишь не выдержал конкуренции. Теперь это мой маршрут, и у меня впереди еще куча остановок. Ровно через четыре минуты я уезжаю. Решай.

Билли Джо неожиданно сообразил, что «форд» подъехал не с той стороны, откуда он сам, а с противоположной. Выходит, этот малый, кем бы он ни был, не мог висеть у него на хвосте. К тому же Билли Джо почувствовал, что пот льет с него сильнее прежнего, а трясет его так, что слышен стук зубов.

— Ладно, я решил. — Не в силах унять дрожи в руках, он неловко открыл дверцу и вышел. Ноги его подкашивались. — Перейдем к делу. Цена та же, что у старого продавца?

Открывая багажник «форда», незнакомец ответил:

— Нет. Федералы за последнее время совсем достали, столько партий груза перехватили! У меня куча дополнительных расходов.

В таком отчаянном состоянии Билли Джо было не под силу торговаться.

— Однако, — продолжал парень, — для первого раза я не поскупился — сыпанул лишку в каждый пакетик. Создаю престиж фирме, таким образом представляюсь своим клиентам.

— Это справедливо!

Потирая руки, Билли Джо подошел вслед за парнем к открытому багажнику и с нетерпением заглянул внутрь. Там лежал большой пластиковый мешок для отходов, и, когда незнакомец открыл его. Билли Джо увидел, что он доверху наполнен белым порошком.

— Что это? Что за шутки?

Билли Джо почувствовал резкий едкий запах. Багажник пах… прачечной. Вот чем. Прачечной? Но что это значит?

— Все для тебя, Билли Джо.

— Эй, откуда ты знаешь, как меня зовут?

Незнакомец, не отвечая на его вопрос, добавил:

— Да, мы привезли все это для тебя.

— Мы?

Дверцы «форда» с треском распахнулись. Три человека, прятавшиеся в салоне, бросились к багажнику, схватили Билли Джо с обеих сторон и сзади, заставили согнуться и подтолкнули головой к пластиковому мешку с порошком. Билли Джо, отчаянно упираясь, отворачивался и извивался, но, несмотря на годы работы с кувалдой, не сумел справиться с решительно настроенными незнакомцами.

— Все для тебя, Билли Джо.

Он боролся с неистовой яростью, но сильные руки продолжали пригибать голову к порошку, от резкого, удушливого запаха которого у него перехватило дыхание. Теперь он понял, что это. Соли аммиака. Порошкообразный отбеливатель.

— Нет! Господи! Стойте! Я… — Голос Билли Джо прервался, когда лицо его погрузилось в порошок и ядовитая белая пыль наполнила рот.

Затем его голову затолкали еще глубже. Порошок набился в уши, нос. Билли Джо пытался задержать дыхание, но, пока трое держали, четвертый затянул горловину пластикового мешка на его шее, и Билли Джо в конце концов непроизвольно вдохнул и почувствовал, как обжигающий, едкий аммиак течет в легкие. Как он жжет! О Господи, как же он жжет!

Последнее, что он услышал, прежде чем потерять сознание, было:

— Мы знаем, что это не тот порошок, к которому ты привык. Как он тебе нравится, Билли Джо? Из-за тебя триста человек погибли от отравления аммиаком. Пришла пора тебе самому его понюхать.

Глава 16

Восточный берег Миссисипи, в десяти милях к северу от Мемфиса

Сколько Харрисон Пейдж ни выбивался из сил и ни пыхтел, лежа на кровати в своем загородном особняке, он вынужден был признать, что все его усилия ничего не стоят. Уж если не стоит, так не стоит, с горькой иронией подумал он. В изнеможении, оставив всякую надежду, Пейдж соскользнул с женщины, роман с которой послужил причиной развода с женой, и, распростершись на спине, уставился в потолок невидящим, мрачным взглядом.

— Не расстраивайся, солнышко, — сказала женщина. Ее звали Дженнифер. — И не думай, будто твои мужские способности оказались под угрозой. Ты просто устал. Переутомился.

— Да, переутомился, — повторил Пейдж.

— Попозже мы попробуем еще раз, солнышко.

Пейдж только недавно начал осознавать, до чего же его раздражает ее визгливый голос.

— Не думаю. У меня болит голова.

— Прими таблетку из тех, что я принимаю на ночь.

— Нет.

Пейдж встал, надел пижаму, подошел к окну и раздвинул шторы, слишком занятый своими мыслями, чтобы полюбоваться лунным светом, мерцавшим на водной глади реки.

— Тогда, может быть, хочешь выпить, солнышко?

Если она не перестанет называть его солнышком…

— Нет, — ответил он раздраженно. — Я должен встретиться с адвокатами, прежде чем утром буду давать показания перед комиссией. Мне нужна ясная голова.

— Я только хотела сделать как лучше, солнышко.

Он резко повернулся к ней, стараясь сдержать гнев. Луна через раздвинутые шторы осветила ее нагое тело, темный бугорок между ног, роскошные бедра, тонкую талию, пышную грудь. Слишком пышную, с горечью подумал Пейдж. Её груди похожи на перезревшие дыни, которые вот-вот начнут гнить. А кожа, когда он гладил ее, теперь вызывала у него отвращение, потому что, прежде гладкая и возбуждающе мягкая, в последнее время она стала другая, словно под ней появился слой чего-то похожего на желе, на… жир, решил Пейдж. Если она и дальше будет валяться целыми днями, глядя «мыльные оперы» и пожирая шоколад, то скоро вся заплывет жиром.

И хотя ему удалось подавить раздражение, он не мог избавиться от чувства горечи. «Как я мог свалять такого дурака? Мне пятьдесят пять. Ей двадцать три. Если бы я держал своего дружка в штанах, где ему самое место, не был бы сейчас по уши в дерьме. Сразу после того, как я трахнул ее в первый раз и она стала называть меня солнышком, следовало понять, какую ошибку я совершаю. У нас нет ничего общего. С ней не о чем разговаривать. Почему я сразу же не покончил с этим? Дал бы ей премию, перевел в другой отдел и возблагодарил бы Господа, что не испортил себе жизнь». Но факт остается фактом, печально признал Пейдж, половое влечение возобладало над разумом. Он-таки испортил себе жизнь и теперь не знал, как ее спасти.

— Я иду вниз. Надо подготовить кое-какие показания для комиссии.

— Как знаешь, солнышко. Я всегда говорю, раз надо — значит, надо. Только помни, что я тебя жду.

«Да, — подумал Пейдж, подавляя отвращение. — Это-то самое страшное. Ты меня ждешь».

Он надел шлепанцы, вышел из спальни, и, шаркая ногами, прошел по коридору к лестнице. Потом, держась за мраморные перила, нетвердым шагом спустился вниз, чувствуя облегчение оттого, что хотя бы на время остался один. Его тошнило от терпкого запаха ее духов, напоминавшего сладковатый запах цветов на похоронах.

Кроме них двоих, в особняке никого не было. Он на всякий случай отослал дворецкого, повара и горничную, чтобы те не услышали изобличающих его разговоров и не могли бы ничего разболтать во время допросов правительственным следователям. Гулкий звук его шагов в темном вестибюле вызвал у него острое ощущение пустоты вокруг и внутри себя. Пейдж вошел в кабинет и зажег свет. Он остановился, тяжело дыша, глядя на пачки документов на письменном столе, — вопросы, которые, как предполагали его адвокаты, может задать комиссия, и бесчисленные, тщательно выверенные варианты ответов, которые он должен выучить наизусть. Пейдж медленно обошел вокруг стола, устало опустился в кресло и принялся просматривать повергавшие его в отчаяние документы. Будь с ним рядом сейчас его бывшая жена Патрисия, он поговорил бы с ней, во всем разобрался и попытался бы решить проблемы. Она всегда помогала ему, сочувственно выслушивала, массируя ноющие мышцы плеч, давала дельные советы. Но будь Патрисия с ним, на него не свалились бы все эти неприятности, потому что они не развелись бы, и она не поставила бы его на грань банкротства, потребовав при разводе значительную часть имущества, и он не отвлекался бы от управления железной дорогой, не говоря уж о том, что не сокращал бы расходы на ее ремонт и содержание, стараясь выжать как можнобольшую прибыль и возместить те миллионы, которые выплатил бывшей жене. Триста человек погибло. Десятки тысяч акров лесов и пастбищ превратились в бесплодную пустыню. Отравлены источники питьевой воды целого района. И все потому, что он думал не головой, а тем, что у него в штанах.

Внезапный шум заставил Пейджа вздрогнуть и обернуться. Страх сдавил сердце, когда он увидел, как распахнулась стеклянная дверь, ведшая во внутренний дворик дома, и в кабинет вошли трое мужчин и женщина. Всем было лет по тридцать, подтянутые, красивые, "одетые в темные тренировочные костюмы.

Пейдж вскочил с кресла. Многие годы на высоких должностях научили его при малейшей угрозе действовать решительно, не выказывая страха.

— Какого черта вы тут делаете? Убирайтесь немедленно!

Они закрыли дверь.

— Я сказал — убирайтесь!

Они ответили ему улыбкой. Женщина и один из мужчин держали руки за спиной.

Пейдж изо всех сил старался скрыть страх. Они выглядели слишком благопристойно, чтобы быть грабителями, правда, он не знал, как выглядят настоящие грабители, однако… Может, они…

— Черт побери, если вы репортеры, то выбрали неподходящее время для интервью, и, кроме того, я больше не даю интервью!

— Мы не репортеры, — ответила женщина.

— У нас нет к вам вопросов, — сказал один из мужчин.

— Я вызываю полицию!

— Это бесполезно, — проговорил другой мужчина.

Они подошли к нему. У женщины и одного из мужчин руки по-прежнему были за спиной.

Пейдж схватил телефон и набрал 911, внезапно осознав, что в трубке нет гудков.

— Видите, — заметил третий, — это бесполезно.

— Я же закрыл двери! Я включил сигнализацию! Как вы вошли?

— Мы умеем пользоваться инструментами, — ответил первый мужчина.

— Например, вот этими, — добавила женщина.

Они вынули руки из-за спины.

Пейдж открыл рот, но его охватил такой ужас, что крик застрял у него в горле. И тут же двое мужчин схватили Пейджа за руки и повалили спиной на стол, третий занес над ним железнодорожный костыль, а женщина, взмахнув кувалдой, вогнала костыль прямо в сердце Пейджу.

Глава 17

— …пронзенный насквозь на пачке окровавленных документов, которые, как указывают достоверные источники, являлись показаниями, приготовленными Харрисоном Пейджем к сегодняшним слушаниям. — Телерепортер в очках скорбно помолчал.

Тэсс ужаснулась. Она сидела на табуретке на кухне своей квартиры и смотрела телевизор, стоящий рядом с микроволновой печью. Красные цифры в электронных часах печи показывали 8.03. Тэсс пыталась заставить себя съесть завтрак — фруктовый салат, поджаренный кусочек пшеничного хлеба и чай, — однако после вчерашнего тяжелого испытания в морге и известия о смерти Джозефа аппетита у нее не было.

Репортер продолжал:

— Еще одним ужасающим последствием катастрофы, вызванной взрывом токсичного газа в Теннесси, явилась смерть Билли Джо Беннета, бригадира ремонтников, обслуживающих участок дороги, где произошло крушение. Его тело было найдено сегодня рано утром в Мемфисе, на автомобильной стоянке рядом с Миссисипи. Беннету грозило обвинение в преступной халатности, причиной которой было возможное употребление кокаина.

Репортера в кадре сменила видеозапись: залитый ярким светом юпитеров сурового вида полицейский, стоя у пакгауза, разглядывал предмет, лежащий на асфальте, затем на экране крупным планом появился мешок для отбросов, наполненный белым порошком, потом пошли кадры, где накрытые простыней носилки поднимают к распахнутым дверцам машины «Скорой помощи». За кадром репортер объяснял, каким чудовищным способом был умерщвлен Беннет. Это напомнило Тэсс о зверском убийстве Джозефа, и она вновь ощутила острую боль утраты. На экране опять появился репортер и в заключение сказал:

— Полиция предполагает, что Беннет и Пейдж стали жертвами мести со стороны родственников погибших при катастрофе.

Новости прервала реклама одноразовых пеленок. Тэсс потерла лоб, посмотрела на свой завтрак и решила, что не хочет есть. Она споласкивала чашку, когда внезапно зазвонил телефон. Кто мог звонить в такую рань? Обеспокоенная Тэсс вышла на кухню, прошла в ту часть мансарды, где мебель была расставлена так, чтобы создать впечатление гостиной, и сняла трубку на середине третьего звонка.

— Алло?

Этот хрипловатый голос нельзя было спутать ни с каким другим, так что звонивший мог и не представляться. Тем не менее он сказал:

— Это лейтенант Крейг.

Ее пальцы крепче сжали трубку.

— Извините, что звоню в такой ранний час, — продолжал Крейг, — но сегодня я не буду на работе и не уверен, что смогу дозвониться вам в редакцию, то есть если вы туда собираетесь.

— Да. Собираюсь, — безжизненным голосом ответила Тэсс и опустилась в кресло. — Я почти решила не идти. Но сидеть дома и предаваться грустным мыслям — ни к чему хорошему не приведет. Может быть, работа отвлечет меня.

— Иногда лучше всего быть на людях.

— Не уверена, что мне вообще что-нибудь поможет. — Она устало ссутулилась. — У вас ко мне какое-то дело, лейтенант?

— Я хотел узнать, когда у вас обеденный перерыв.

— Обеденный перерыв? Зачем это вам?… Вряд ли я сегодня пойду обедать. И вы позвонили только ради этого? Пригласить меня на ленч?

— Не совсем. Мне хотелось кое-что показать, — сказал Крейг, — и я подумал, что, если у вас выдастся свободное время, мы могли бы встретиться.

Тэсс похолодела.

— Это как-то связано со смертью Джозефа?

— Вероятно.

— Вы опять что-то скрываете?

— Это может оказаться чепухой, Тэсс. Едва ли стоит говорить, пока я не удостоверюсь, что дело того стоит. Мне не хотелось бы огорчать вас понапрасну.

— А вы полагаете, что я еще не огорчена? Мы можем встретиться, как и вчера, у моей работы в час дня?

— Договорились. Кто знает? Возможно, встреча и не понадобится. Не слишком думайте о ней.

— Конечно. Не слишком думайте. Грандиозная идея.

Глава 18

Однако как могла Тэсс не думать о том, что было связано с Джозефом? Ее преследовали воспоминания о его сгоревшем трупе и темном контуре тела, выжженном на кирпичах в парке Карла Шурца. В лифте на работе, проезжая мимо его этажа, она помертвела при мысли, что больше его не увидит. В редакции она сразу пошла в кабинет Уолтера Траска и рассказала обо всем, что произошло.

Траск, выглядевший более измученным, чем обычно, помрачнел. Он встал из-за стола, подошел к девушке и обнял ее за плечи.

— Мне жаль, Тэсс. Честно. Больше, чем я могу выразить словами.

— Но кто это мог сделать? Зачем?

— Если бы я знал. — Он ласково похлопал ее по плечу и отступил. Лицо его было нездорового, серого цвета. — Но это Нью-Йорк. На то, что здесь происходит, иногда нет ответов. Я припоминаю любительницу бега, которую изнасиловала и чуть не убила банда юнцов в Центральном парке. Юнцов, выросших не в трущобах. Все они были из семей со средним достатком, так что не бедность толкнула их на преступление. Ему просто нет объяснения, как и множеству других.

— Но как Джозеф попал в парк Карла Шурца в три часа ночи?

— Тэсс, выслушай меня. Ты ничего не знаешь об этом человеке. Он показался тебе привлекательным, но… Может, это жестоко, но я должен тебе сказать. Когда ты упомянула, что он не дал на работе свой номер телефона и пользовался услугами почтовой конторы, я забеспокоился. У этого человека были тайны. Вероятно, эти тайны его и погубили.

До жути отчетливо Тэсс вспомнила, что Джозеф говорил ей в кафе в пятницу днем.

"У меня есть определенные… давайте назовем это обязательства. Не могу объяснить, в чем они заключаются и почему я должен их выполнять. Просто примите мои слова на веру".

— Может быть. Может быть, у него были тайны, — согласилась Тэсс. — Но это не означает, что он скрывал что-то дурное, как не означает и то, что я должна сделать вид, будто никогда его не знала.

— Поверь, я тебе сочувствую. — Траск обнял ее. — Правда. Но прошу тебя, постарайся быть беспристрастной. Не полагайся на чувства.

— В данную минуту я меньше всего способна быть беспристрастной, — возразила Тэсс.

— Послушай, вероятно, тебе сегодня не следовало выходить на работу. Пожалей себя. Отдохни. Сходи в свой клуб, разомнись. Расслабься. Посмотрим, как ты будешь чувствовать себя завтра.

— Нет, — ответила Тэсс. — Одной мне только хуже. Мне надо поработать. Надо чем-нибудь заняться.

— Ты уверена?

— Чем больше работы, тем лучше.

— В таком случае…

— Что?

— У меня для тебя кое-что есть.

Тэсс молча ждала.

— Только тогда тебе придется отложить статью о переизбытке гербицидов и пестицидов на фермах Среднего Запада.

— Но это очень важная тема, — по привычке заспорила Тэсс. — Эти яды проникают в почву и отравляют питьевую воду.

— Тем не менее в первую очередь мы должны подготовить материал на другую тему. Ты сегодня утром смотрела новости по телевизору? Про убийства в Теннесси? Тебе это что-нибудь напомнило?

— Кажется, вы намекаете на убийства высоких должностных лиц «Пасифик Рим петролеум корпорейшн» на прошлой неделе?

— Да, помнишь, мы говорили о них в прошлую среду, — сказал Траск.

Тэсс сгорбилась в кресле, с печалью вспомнив, что тем вечером, сразу после их разговора, она впервые повстречалась с Джозефом. Заставляя себя сосредоточиться на том, что говорил Траск, она изо всех сил вцепилась в бедра руками, вонзив в тело ногти.

— Я предложил сделать статью об убийствах.

— А я сказала, что журнал «Матерь Земля» — не бульварная газетенка, — ответила Тэсс. — Нам нельзя ввязываться в эту историю. Фанатики вредят нашему делу.

— Ну, теперь, кажется, фанатики появились и в Теннесси.

— Нет, здесь нельзя проводить параллель. Полиция подозревает, что Беннета с Пейджем убили родственники…

— Так говорят телерепортеры, — сердито заметил Траск. — Но только что я связался с парнями из «Таймс». Они готовят статью, в которой цитируют полицейского из Мемфиса. Тот высказывает предположение, что со всем этим могут быть связаны какие-нибудь психи из экологических движений.

— Что?

— Самые известные движения по защите окружающей среды, такие, как «Сьерра-клуб» и «Гринпис», предвидя обвинения в свой адрес, уже осудили убийства, назвав подобные действия безответственными и провокационными.

— Но ведь это абсурд. — Тэсс взволнованно подалась вперед. — Да, некоторых членов движения «Гринпис» однажды арестовали за захват китобойного судна в Перу. И они часто на лодках не подпускают китобоев к их жертвам. Но есть большая разница между захватом частной собственности или тем, чтобы, рискуя жизнью, спасать исчезающих животных, и…

— Казнью тех, кого обвиняешь в уничтожении нашей планеты? — Траск поднял брови. — Конечно. Пойми меня правильно. «Гринпис» — известная организация, пользующаяся заслуженным уважением. Я уверен, что они никогда не станут прибегать к насилию. Однако новый исполнительный директор «Пасифик Рим» получил записку с предупреждением, что он обязан не допустить дальнейшей утечки нефти, поэтому можно предположить, что те убийства все же на совести экстремистов. Я вот что хочу сказать: я согласен — экстремисты вредят нашему делу. Всякий раз, когда какие-нибудь ярые защитники окружающей среды проникают на атомную электростанцию, или похищают лабораторных животных из исследовательских центров, или обливают кровью женщину в шубе из натурального меха, общественность думает, что в экологических движениях участвуют одни ненормальные. А такие, как мы, кто верит, что приверженцев надо завоевывать пропагандой знаний, хорошим примером и призывом к здравому смыслу, обвиняются в причастности к действиям всяких психов. Поэтому давай не будем уходить от этой проблемы. Давай повернемся к ней лицом и объясним людям, что подавляющая часть защитников природы — не свихнувшиеся на этом деле чудаки и что мы точно так же, как и вся общественность, не одобряем экстремистские выходки.

Тэсс задумчиво посмотрела на своего босса и медленно кивнула. Она старалась слушать его внимательно, забыв о своем горе.

— Знаете, Уолтер, я все больше прихожу к мысли, что это…

— Неплохая идея? Конечно, я и сам так думаю. Значит ли это, что ты берешься за статью?

Тэсс снова в задумчивости кивнула и выпрямилась в кресле.

— Вот и хорошо, — обрадовался Траск.

— Я вижу тут не один аспект. — Голос Тэсс дрогнул, но, сделав над собой усилие, она продолжила: — Одновременно с обвинением экстремистов я подробно остановлюсь на угрозе окружающей среде, которая заставляет их идти на крайние меры. Верная цель, неверные средства.

— Точно, детка. Прямо в яблочко. А если ты достаточно серьезно займешься статьей, то, может быть, отвлечешься от мыслей о том, что случилось с твоим беднягой другом.

— Сомневаюсь, Уолтер. Очень сомневаюсь. Но видит Бог, я сделаю все, что в моих силах. — Ее глаза затуманились слезами. — Мне определенно надо отвлечься.

И это ей почти удалось. Заставив себя погрузиться с головой в работу, она провела остаток утра, просматривая свою картотеку, и уже не думала о смерти Джозефа. Она позвонила в справочный отдел публичной библиотеки, в редакции «Дейли ньюс» и «Таймс». Набросала тезисы для статьи и составила перечень фактов. Замечание Траска о выходках защитников животных напомнило ей прошлогодний случай, когда группа активистов украла подопытных кроликов из медицинского исследовательского центра и тем самым уничтожила результаты пятилетнего эксперимента, который мог завершиться созданием лекарства от мышечной дистрофии. Вспомнился и другой случай, когда украденные животные, оказались заражены сибирской язвой для проверки новой вакцины. Прежде чем животных возвратили в лабораторию, успела разразиться небольшая эпидемия.

Подыскивая материалы для своей статьи, Тэсс не пропустила и события, происшедшего на прошлой неделе в Бразилии. Педро Гомес, сборщик каучука, пытался организовать местных крестьян, чтобы остановить уничтожение беспощадно выжигаемой амазонской сельвы, но был изрешечен автоматными очередями на митинге. На похоронах его вдова получила «подарок» — голову финансиста, который, как подозревали, заказал и оплатил убийство сборщика каучука. Официальная версия гласила, что финансиста обезглавил, чтобы расквитаться, один из последователей Гомеса. Тем не менее это убийство, как и предполагаемая месть Билли Джо Беннету, Харрисону Пейджу в Теннесси, было связано с катастрофическим уроном, нанесенным природе, и Тэсс решила включить этот случай как пример радикального подхода к проблеме охраны окружающей среды. Осудив в статье такой подход, она все же обязательно подчеркнет, что в конечном счете он вызван экологическим кризисом в масштабах всей планеты.

К полудню у Тэсс уже был готов черновой вариант статьи, и она удивилась, как много смогла сделать за такое короткое время, и все для того, чтобы отвлечься. Впрочем, на самом-то деле в глубине души она не переставала думать о Джозефе. Все чаще и чаще Тэсс поглядывала на часы, стрелки которых неумолимо, с удивительной скоростью и вместе с тем ужасающе медленно, приближались к часу дня — времени встречи с лейтенантом Крейгом. Что он хотел показать ей? Почему опять уходит от прямых ответов?

Глава 19

На этот раз лейтенант подъехал на темно-красной машине. Когда он остановился у тротуара и Тэсс, устроившись на сиденье, пристегнула привязной ремень, она заметила, что изрезанный морщинами лоб лейтенанта покрыт каплями пота. Скомканный синий пиджак валялся рядом. Мятая белая рубашка на груди и под мышками потемнела, пропитанная потом.

— Извините. — Он закашлялся. Окна в машине были открыты, но ветерок в этот душный и знойный, насыщенный смогом послеполуденный час исходил лишь от проносившихся мимо автомобилей. — Кондиционер не работает.

— Ничего. Я приспособлюсь.

— Хорошо. Хоть один из нас будет чувствовать себя нормально.

— Вы говорили — астма?

— Что?

— Ваш кашель.

— А! — Крейг влился в поток машин. — Ну да, все время кашляю. Астма. Аллергия. Так говорит доктор. Этот город меня убивает.

— Тогда, может быть, вам нужно переехать?

— Конечно; В какое-нибудь место с климатом, полезным для здоровья? Вроде Айовы? Как там в фильме с Кевином Костнером. «Это рай?» А Кевин Костнер отвечает: «Нет, это Айова». Поля с кукурузой? Нет уж, увольте. Я здесь вырос. Для меня здесь рай. — Крейг насупился и упавшим голосом добавил: — Или, по крайней мере, был.

Он свернул с Бродвея направо.

— Мы едем в том же направлении, что и в прошлый раз, — натянутым тоном проговорила Тэсс. — Только не говорите, что мы возвращаемся в…

— Морг? — Крейг покачал, головой и закашлялся. — Я бы вас предупредил. Нет, мы опять, поедем по Первой авеню.

— В парк Карла Шурца? Но я не хочу…

— Нет, не туда. Позвольте мне действовать так, как я считаю нужным, договорились? Чтобы я смог все объяснить и подготовить вас. И не волнуйтесь. Клянусь, даю честное-пречестное слово, что сегодня вас не ожидают никакие ужасы.

— Вы уверены?

— Я не утверждаю, что зрелище оставит вас равнодушной, но гарантирую, что от него вы не упадете в обморок. С другой стороны… Ладно, вот в чем дело. Вы говорили, что ваш друг не такой, как все. Это явное преуменьшение. Согласно данным ФБР, он вообще не существует.

— Не существует? Что вы имеете в виду?

— Мы сообщили ФБР фамилию вашего друга, чтобы им легче было идентифицировать отпечатки с необожженной левой руки трупа. Они долго искали у себя в компьютерах досье на нашего Джозефа Мартина. Неудивительно, потому что имя распространенное. У нас куча Джозефов Мартинов. Но вот что странно: ни один из отпечатков в их картотеке не сошелся с теми, что мы послали в Бюро.

— Но ведь в ФБР наверняка нет досье на каждого.

— Правильно. — Крейг не торопясь вел машину в сторону Первой авеню. — Поэтому следующий шаг — проверка в службе социального страхования. Надо было сопоставить номер полиса, который ваш друг дал на работе, с фамилиями и адресами в их списках.

— И?…

Крейг обогнал спешащий почтовый грузовик.

— И там оказался Джозеф Мартин с таким номером. Но проблема в том, что живет он в Иллинойсе. Или жил в Иллинойсе. Потому что — и для выяснения этого потребовалось произвести несколько телефонных звонков — Джозеф Мартин, у которого такой номер страхового полиса, умер в 1959 году.

— Это какая-то ошибка.

Крейг покачал головой.

— Я проверял дважды. "Результат один и тот же. Джозефу Мартину — вашему Джозефу Мартину — следовало бы не морочить людям голову, а смирненько лечь на пол, сложить руки на груди и перестать дышать точь-в-точь, как тот Джозеф Мартин, который покоится на кладбище в Иллинойсе.

Крейг свернул на Первой авеню на север. Тэсс почувствовала, как ей сдавило затылок.

— Вы хотите сказать, что Джозеф взял имя умершего мужчины?

— Вообще-то, умершего ребенка. Кстати, сколько лет, по-вашему, было Джозефу?

— Чуть за тридцать.

— Ну, допустим, тридцать два, — сказал Крейг. — Потому что именно столько исполнилось бы другому Джозефу Мартину, если бы он не погиб в автомобильной аварии вместе со своими родителями в 1959 году.

— Держу пари, что родственников у него не осталось.

— Даже так? — Крейг уважительно поглядел на нее. — Так вы знаете, как это делается?

Тэсс развела руками.

— Человек, который хочет присвоить себе чужое имя, выбрав наугад какой-нибудь штат, просматривает некрологи в местных газетах за год своего рождения. Он ищет упоминание о ребенке, либо сироте, либо погибшем вместе с ближайшими родственниками. Таким образом он оказывается одного с погибшим возраста — не старше и не младше, и на свете нет никого, кто смог бы сказать, что он не тот, за кого себя выдает. Следующий шаг — найти, где родился умерший ребенок. Нужные сведения обычно содержатся в некрологе: «Такой-то и такой-то родился в таком-то и таком-то городе». Человек, вознамерившийся жить под чужим именем, пишет в муниципалитет этого города и, сославшись на то, что потерял свое свидетельство о рождении, просит выслать копию, а чиновники почти никогда не проверяют, не сходится ли имя в свидетельстве о рождении с именем кого-нибудь из умерших. Как только тот человек получает свидетельство о рождении, он посылает ксерокопию в службу социального страхования, объясняет, что много лет жил за границей и не нуждался в страховом полисе, но теперь вернулся домой и он ему нужен. Служба социального страхования редко возражает. Имея свидетельство о рождении и номер страхового полиса, этот человек может получить паспорт, любые официальные документы, чтобы стать полноправным членом общества, начать работать, платить налоги и так далее.

— Замечательно, — сказал Крейг, продолжая вести машину на север. — Я поражен.

— Репортеры собирают самую разнообразную информацию, — пояснила Тэсс, не собираясь, конечно же, уточнять, что эту информацию она почерпнула из телефонных разговоров отца со своими сослуживцами.

Проехав 49-ю улицу, Крейг после некоторого молчания продолжил разговор:

— Благодаря содействию федеральных властей мне удалось установить, что Джозеф приобрел новое имя в мае прошлого года. Именно с этого времени он начал платить налоги и делать взносы в фонд социального страхования. С той поры он сменил два места работы, не считая последнего. Сначала он работал в Лос-Анджелесе, потом — в Чикаго, явно не желая оставаться на одном месте долго и считая, что чем больше миль отделяет одно его место пребывания от другого, тем лучше. И он всякий раз устраивался в видеостудии документальных фильмов.

— Ну хорошо. — Тэсс постаралась выровнять участившееся дыхание. — Значит, у Джозефа было, что скрывать. Все касающееся его личности оплетено ложью. Это объясняет, почему он не хотел со мной сблизиться. Вопрос вот в чем: что же, черт возьми, он скрывал?

— Может быть, бы сами мне это объясните, когда побываете там, куда я вас везу. Лично я не могу догадаться, — признался Крейг.

— О чем догадаться? Куда мы едем?

— Не скажу. Пока не скажу.

— Что?

— Вся штука в том, что… Видите ли, вначале мне придется объяснить еще кое-что.

Тэсс в отчаянии всплеснула руками.

— Потерпите, сейчас все расскажу, — заверил ее Крейг. — Когда я разговаривал с бухгалтером на работе Джозефа, я попросил его показать выплатные чеки с зарплатой Джозефа, которые тот обращал в наличные деньги. Чеки на такую большую сумму не принимаются в супермаркетах или винных магазинах. Значит, Джозефу приходилось нести их в банк. Оттуда обмененные им на наличность чеки пересылаются в банк работодателя, который, в свою очередь, отсылает их в бухгалтерию. И выяснилось, что Джозеф обменивал чеки на наличные в одном и том же банке. Вон там. — Крейг указал рукой. — Мы его только что проехали, на Пятьдесят четвертой улице.

— Итак, вы пошли в банк, предъявили постановление суда, разрешающее вам доступ к счетам, и проверили счет Джозефа, — догадалась Тэсс.

Крейг снова похвалил ее:

— Из вас получился бы хороший полицейский.

— Полицейская.

Крейг проигнорировал поправку.

— Да. Именно так я и сделал. Я пошел в банк, и они мне дали адрес Джозефа — адрес той самой почтовой конторы на Бродвее, что неудивительно. Удивительным оказалось то, что среди оплаченных счетов Джозефа нет ни одного за электричество и за жилье. Надо полагать, он все-таки где-то жил, а если так, то должен был оплачивать свое проживание, чтобы не обидеть домовладельца или компанию «Кон Эдисон» [22]. Выяснилось, что каждый месяц он посылал чек на тысячу триста долларов человеку по имени Майкл Хоффман. А теперь угадайте, кто такой Хоффман.

— Какой-нибудь бухгалтер.

Крейг с восхищением посмотрел на нее.

— Ответ лучше некуда! Правильно. Бухгалтер. Ясно, что Джозеф пытался поставить еще одну дымовую завесу, которая скрывала бы его личную жизнь. Я поговорил с Хоффманом. Он рассказал, что никогда не встречался с Джозефом. Все свои дела они вели по почте и по телефону.

— Но Хоффман оплачивал основные счета Джозефа, — предположила Тэсс.

— На этот раз удержусь от комплиментов. Вы правы.

— Итак, имея в своем распоряжении документы Хоффмана и прибегнув к помощи «Кон Эдисон», вы должны были узнать, где жил Джозеф.

— Теоретически.

Тэсс нахмурилась.

— Еще одна дымовая завеса?

— Точно. Джозеф договорился с домовладельцем таким образом, что тот оплачивал все расходы, а Джозеф возмещал ему затраты. Поэтому «Кон Эдисон» помочь не смогла.

— Но домовладелец смог бы.

Крейг не ответил.

— Ну, раз вы так поджимаете губы… Так в чем дело? — спросила Тэсс.

— Домовладелец — это значит: самая разнообразная недвижимость, несколько тысяч квартир. Все данные на них находятся в компьютере. Мне нашли имя Джозефа Мартина, даже его адрес — в Гринвич-Виллидж, — но, побывав там, я обнаружил, что адрес липовый — Джозеф там не живет. Больше того, та квартира даже не принадлежала агентству по недвижимости.

— Вы хотите сказать, что кто-то ошибся и ввел в компьютер неправильную информацию?

— Эта одна из версий. Агентство ею занимается.

Крейг поморщился при виде затора на Первой авеню.

— Одна из версий? А как насчет другой?

Озабоченное выражение лица лейтенанта встревожило Тэсс.

— Предположим… Я все думаю о дымовых завесах. Я подозрителен по натуре и спрашиваю себя: а что, если Джозефу настолько важно было скрыть, где он живет, что он нашел доступ к компьютеру и кое-что поменял в базе данных? А может быть, подкупил секретаршу и та ввела неверные данные. Однако мне не столько хотелось бы узнать, как он это проделал, сколько — зачем, — признался Крейг.

— Но если вы не знаете, где жил Джозеф, куда же мы едем? — Тэсс нервно сцепила руки.

— А разве я говорил, что не знаю? Я сделал несколько предположений. Первое: поскольку банк Джозефа находится в Ист-Сайде, а встречу вам он назначил в парке Карла Шурца…

— И там же погиб. — Тэсс крепко зажмурилась, чтобы не хлынули слезы. — В верхнем Ист-Сайде.

— …возможно, квартира Джозефа находится где-то поблизости. Конечно, его почтовая компания — на другом конце города. Но принимая во внимание его необыкновенную склонность к конспирации, можно предположить, что он предпримет какой-либо отвлекающий маневр. Поэтому я опросил полицейские участки, не случилось ли что-то неожиданное начиная с вечера пятницы, что-то, что могло бы помочь нам. Я прочел все сводки, отбросил то, что не представляло для меня интереса, и натолкнулся на рапорт о драке в жилом доме на Восточной Восемьдесят седьмой улице. Явная попытка ограбления. Напали на человека, проживавшего в этом доме. Он выбежал из подъезда, за ним гнались несколько мужчин. Шум был такой, что проснулись соседи, некоторые выглянули за дверь и видели дерущихся на лестничной клетке. Кто-то поздно возвращавшийся с вечеринки заметил банду, преследующую на улице хромающего человека.

— Они бежали на восток? К реке?

— Да, — вздохнул Крейг. — Это случилось в субботу вечером или, точнее, в ночь с субботы на воскресенье.

— О Господи, — прошептала Тэсс.

— Я поговорил с соседями, которых разбудил шум.

Они сказали, что драка началась на седьмом этаже.

В этом доме на каждом этаже по четыре квартиры. Сегодня утром я поехал и побеседовал с жильцами трех квартир с седьмого этажа, однако в четвертой на мой звонок в дверь никто не ответил. Соседи сообщили, что уже несколько дней не видели мужчину, снимающего эту квартиру. В этом нет ничего необычного. Они вообще его редко видели. Живет он одиноко. Приветлив, но держится на расстоянии. Предпочитает ни с кем не знаться.

Тэсс вся напряглась в недобром предчувствии.

— На почтовом ящике этой квартиры значится фамилия Роджер Коупленд. Естественно, это ни о чем не говорит. Каждый может прикрепить на почтовый ящик вымышленную фамилию. Соседи описали жильца как красивого высокого мужчину лет тридцати, в прекрасной физической форме, смуглого, с темными волосами.

— Боже мой, — вздрогнула Тэсс. — Это очень похоже на Джозефа.

— Вот в чем штука: все соседи как один прежде всего говорили о его серых, как они объяснили, лучистых глазах.

У Тэсс перехватило дыхание.

— И еще отмечали одну его особенность, — добавил Крейг. — В тех редких случаях, когда им доводилось перекинуться с ним несколькими словами, он говорил не «До свидания», а «Благослови вас Господь».

По спине Тэсс пробежал озноб.

— Вы рассказывали, что Джозеф часто употреблял это выражение. Поэтому я взял у управляющего ключи, осмотрел квартиру…

— И?… — Тэсс пыталась унять дрожь.

— Мне бы не хотелось описывать то, что я увидел, — сказал Крейг. — Лучше, если вы посмотрите на все это непредвзятым взглядом. Но я, право, ничего не понимаю… Поэтому-то и везу вас туда. Может, вы способны во всем этом разобраться.

Крейг подрулил к обочине, припарковавшись на тесном пятачке. Только тут Тэсс обнаружила, что, поглощенная разговором, не заметила, как они свернули на 82-ю улицу.

— Отсюда недалеко, через квартал, — предупредил Крейг.

— Вы все это узнали за сегодняшний день?

— Потому и позвонил рано утром и предупредил, что не буду на работе. У меня было много дел.

— Но разве этим не должен заниматься отдел по расследованию убийств? При чем тут розыск пропавших без вести?

Крейг пожал плечами.

— Я решил быть в курсе.

— Но у вас, наверное, сотни других дел.

— Так я же еще вчера сказал, что делаю это ради вас, — закашлявшись, пробурчал Крейг и вышел из автомобиля.

Тэсс последовала за ним, озадаченная его словами.

«Означает ли это, что я ему нравлюсь?» — смущенно подумала она.

Однако ее замешательство немедленно сменилось тревожными опасениями, как только она двинулась по тротуару мимо мусорных бачков, приближаясь к загадке, которую ей приготовил Крейг.

Глава 20

Многоквартирный дом, один из многих узких, прижавшихся друг к другу зданий, отличался от закопченных соседей только тем, что его кирпичные стены были выкрашены в грязно-белый цвет. От проржавевшего балкончика под каждым окном вниз вела пожарная лестница.

Крейг открыл наружную стеклянную дверь, провел Тэсс через вестибюль, по обеим сторонам которого висели почтовые ящики («Роджер Коупленд, кв. 7С»), вынул ключи и отпер входную дверь.

Внутри пахло капустой. По коридору они дошли до бетонной лестницы слева, марши которой зигзагами уходили наверх. Дверцы лифта виднелись только на следующей лестничной площадке.

— Архитектор сэкономил, — заметил Крейг. — Лифт останавливается через этаж.

— Пойдемте пешком, — предложила Тэсс.

— Вы шутите. На седьмой этаж?

— Сегодня утром мне не удалось побегать.

— Хотите сказать, что бегаете каждое утро? — поразился Крейг.

— Последние двенадцать лет.

— Господи помилуй!

Тэсс оглядела отяжелевшую фигуру Крейга.

— Физические упражнения укрепляют легкие. Ну как, осилите?

— Если вам это по силам, мне — тоже. — Лейтенант подавил приступ кашля.

— Это еще неизвестно. Вы раньше курили?

— По две пачки в день. И дольше, чем вы бегаете. — Он снова закашлялся. — Бросил в январе.

— Почему?

— Доктор велел.

— Хороший доктор.

— Ну, во всяком случае, настойчивый.

— Это я и имела в виду. Хороший доктор, — повторила Тэсс. — Если вы опять не начнете курить, потребуется… ну, несколько месяцев, чтобы вывести из организма никотин, и еще несколько лет, чтобы очистить легкие, но у вас подходящий возраст. Около сорока. В итоге у вас есть шанс не заболеть раком.

— Радужная перспектива, — усмехнулся лейтенант. — Вы всегда так здорово обнадеживаете людей?

— Ненавижу, когда они наносят вред себе так же самозабвенно, как планете.

— Все забываю, что вы занимаетесь окружающей средой.

— Я оптимист. Я надеюсь, что, если я — и другие тоже — очень постараемся, можно будет исправить положение.

— Ну… — Крейг кашлянул и ухватился за перила. — Я готов внести свою лепту. Пошли. Семь этажей. Подумаешь, какое дело. Но послушайте, если я устану можно мне о вас опереться?

Глава 21

Когда они добрались до седьмого этажа, Крейг совсем выдохся, лицо его покрылось потом. Но он не жаловался и ни разу не остановился передохнуть. Тэсс оценила его упорство.

— Ну вот, свою норму физических упражнений за месяц я выполнил, — объявил Крейг.

— Не останавливайтесь на достигнутом. Попробуйте завтра еще раз.

— Может, и попробую. Кто знает. Я еще удивлю вас.

Заметив озорную усмешку лейтенанта, Тэсс заподозрила, что он таким образом пытается приободрить ее.

Они остановились перед дверью с табличкой «7С». Прорезь под номером квартиры, куда обычно вставлялась карточка с именем жильца, была пустой. Металлическая надпись на двери гласила: "Охранная сигнализация фирмы «Эйс».

— Придется надеть вот это, — сказал Крейг, протягивая ей резиновые перчатки и чехлы для кроссовок. — Сегодня утром здесь работали ребята из отдела по расследованию убийств. Но они вернутся, и, хотя я получил разрешение показать вам квартиру, не стоит слишком мешать детективам.

Крейг тоже надел резиновые перчатки и чехлы для обуви. Постучав и не получив ответа, он вынул из кармана ключи и отпер оба замка. Но когда он стал поворачивать ручку, Тэсс нервно коснулась его плеча.

— Что-нибудь не так? — спросил Крейг.

— Вы уверены, что мне не станет плохо от того, что я там увижу?

— Вас это поразит. Но, честное слово, — это совсем не то, что в морге. Положитесь на меня. Вам нечего бояться.

— Ладно. — Тэсс сжалась. — Я готова. Пошли.

Лейтенант распахнул дверь, и Тэсс увидела перед собой коридор с окрашенными в белый цвет стенами. Слева на коробке сигнализации горела красная лампочка. Сигнализация была самой примитивной: без кнопок с цифрами, только выключатель. Вероятно, домовладелец решил сэкономить, установив самую дешевую модель.

Крейг опустил рычажок выключателя вниз. Лампочка погасла. Они вошли в коридор. Справа Тэсс увидела маленькую ванную. Раковина, тумбочка, ванна, даже без отдельного душа. Ванна старого образца — овальная, а не прямоугольная, с загнутыми краями, и стояла она на металлических ножках. Однако несмотря на почтенный возраст ванны, раковины и тумбочки, их выщербленные поверхности сияли чистотой.

Тэсс была настолько поглощена осмотром, что вздрогнула, когда лейтенант захлопнул входную дверь.

— Заметили что-нибудь? — спросил стоявший позади нее Крейг.

Тэсс оглядела аккуратно сложенные, чистые полотенца и мочалку на блестящем металлическом стержне рядом с раковиной. На самой раковине в безупречно чистом стакане стояла зубная щетка, казавшаяся новой. На зеркале, укрепленном в шкафчике для лекарств, не было ни единого пятнышка.

— У Джозефа намного чище, чем у меня, это точно.

— Взгляните-ка вот сюда.

Крейг протиснулся в ванную, едва не задев ее, и открыл шкафчик для лекарств.

Тэсс заглянула внутрь. Бритва. Пачка лезвий. Тюбик крема для бритья «Олд Спайс». Тюбик зубной пасты «Крест». Тюбики были аккуратно скатаны и разложены в ряд. Флаконы лосьона после бритья «Олд Спайс». Шампунь «Редкен». Пакетик с зубочистками.

— Ну и что? — спросила Тэсс.

— Самое необходимое. Только самое необходимое:

Вообще-то, для большинства людей меньше, чем самое необходимое. За все годы работы в полиции, за все то время, что я обыскивал дома пропавших людей, мне еще ни разу не попадался шкафчик-аптечка, в котором не было хотя бы одного лекарства. Например, антибиотика или противоаллергического средства.

Тэсс собралась было возразить, но Крейг остановил ее жестом руки.

— Ладно, согласно вашим словам, Джозеф обладал крепким здоровьем, каждый день занимался зарядкой, правильно питался, поддерживая себя в форме. Но, Тэсс, здесь нет даже флакона с аспирином, а ведь у каждого, — как бы ни был Джозеф здоров, — у каждого есть аспирин. И когда я говорю у каждого, я имею в виду всех. Я обшарил квартиру вдоль и поперек. На кухне я нашел витамины. Но аспирин? — Лейтенант покачал головой. — Этот парень был пуританином.

— А что тут странного? Он не хотел пользоваться никакими химическими препаратами, включая такой общеупотребляемый, как аспирин. Ну и что?

Они вышли из ванной и по коридору дошли до кухни. Плита, холодильник и посудомоечная машина в кухне были отнюдь не новыми, но, как и раковина, тумбочка и ванна в ванной комнате, отполированы до блеска. На старом, но чистом кухонном столе ни тостера, ни микроволновой печи. Ни кофейника. Крейг начал открывать шкафы. Они были пусты, если не считать "мелкой и глубокой тарелок и чашки в одном и нескольких безупречно вымытых кастрюль из нержавейки и дуршлага в другом. Крейг выдвинул один за другим все ящики. Только в одном из них лежали нож, вилка и ложка да две металлические ложки побольше, очевидно чтобы мешать еду во время готовки.

— Мягко говоря, Джозеф решил свести домашнее хозяйство к абсолютному минимуму. Кстати, витамины стоят на полке для специй позади вас. Ни шалфея, ни душицы. Не говоря уж о соли и перце. Только витамины. И нигде никакого спиртного, даже шерри для кулинарных целей нет.

— Значит, Джозеф не любил спиртного. Тоже мне открытие, — съязвила Тэсс. — Я и сама почти не пью.

— Подождите, делать выводы еще рано. Я только начал.

Когда Крейг открыл холодильник, Тэсс озадаченно покачала головой.

— Апельсиновый сок. Снятое молоко, минеральная вода, фрукты, черт знает сколько салата, помидоров, перца, брюссельской капусты… Овощи. Ни мяса. Ни…

— Джозеф говорил, что он вегетарианец.

— Вам не кажется, что он несколько переусердствовал?

— Вовсе нет. Я вот тоже вегетарианка, заглянули бы вы в мой холодильник. Единственная разница в том, что я иногда ем рыбу или куриное мясо, но только белое.

Крейг нетерпеливо обвел рукой кухню.

— Я не нашел ни одной банки консервов.

— Естественно. Слишком много соли. Слишком много консервантов. И вкус у консервов синтетический.

— Не обижайтесь, но надеюсь, мне никогда не придется есть то, что вы готовите.

— Не делайте скоропалительных выводов, лейтенант. Я очень хорошо готовлю.

— Не сомневаюсь, но если я не съем на обед бифштекс…

— У вас будет меньше холестерина в крови, — подхватила Тэсс. — И, может быть, пояс на брюках будет лучше сходиться.

Крейг покосился на нее и рассмеялся, потом, закашлявшись, проговорил:

— Похоже, мне не помешало бы… Ну ладно, оставим это. Как я сказал, мы только начали. Давайте я покажу вам гостиную.

Тэсс последовала за лейтенантом по коридору и, войдя в гостиную, замерла пораженная. Кроме плотных штор на окнах, которые оказались раздвинутыми, комната была совершенно пустой. Ни ковра. Ни торшеров. Ни стереосистемы. Ни плакатов. Ни репродукций картин. Голый пол. Голые стены. Нет даже…

— Телефона, — произнес Крейг, будто читая ее мысли. — Его нет на кухне. Нет здесь. Нет в спальне. Неудивительно, что Джозеф не указал на работе номер телефона. Его просто нет. Он не хотел устанавливать телефон, и, по моему мнению, телефон ему не нужен. Потому что меньше всего Джозефу хотелось, чтобы ему позвонили, и сам он меньше всего намерен был кому-нибудь звонить. Ваш друг ограничил свое существование самым необходимым. И не говорите мне, что это типично для вегетарианца. Потому что я знаю, я никогда не видел ничего подобного.

Тэсс дрожащей рукой открыла стенной шкаф и уставилась на висящий на вешалке спортивный костюм рядом с простым, но практичным пиджаком. Никаких коробок на верхней полке. Внизу — одинокая и единственная пара кроссовок «Найк».

Пошатнувшись, она ухватилась за дверцу стенного шкафа, чтобы не упасть, и повернулась к Крейгу.

— Хорошо, вы меня убедили. Это невероятно… Никто так не живет… Что-то здесь не так.

— Но я еще не показал вам лучшую часть, или, наверное, следует сказать — худшую. — С непроницаемым лицом Крейг кивнул в сторону двери. — Спальня. То, что вы там увидите… Нет, не бойтесь. В ней нет ничего ужасного. Я говорил вам это много раз. Но мне необходимо знать, что это значит.

Шаги Крейга гулко прозвучали в пустой комнате, когда он подошел к двери спальни и распахнул ее.

Как во сне Тэсс шагнула вперед:

Глава 22

Спальня была почти так же пуста, как гостиная. Скромные одноцветные шторы, на полу никакого ковра. В углу что-то темнело, но здесь шторы были задернуты, в комнате царил полумрак, и Тэсс еле различала неясный предмет. Она нашарила на стене выключатель и щелкнула им, но свет не зажегся.

— Здесь нет бра, — пояснил Крейг. — А лампочка под потолком не работает.

— Как же тогда Джозеф ориентировался в темноте?

Вместо ответа лейтенант раздвинул шторы, и комнату осветили тусклые лучи солнца, заставив Тэсс зажмуриться и некоторое время постоять с закрытыми глазами, пока она не привыкла к свету. Но открыв глаза, она снова зажмурилась, однако на этот раз потому, что увиденное привело ее в замешательство.

Темный предмет, очертания которого она смутно уловила в углу, оказался лежащим на полу матрасом. Нет. Даже не матрасом. Сплетенная из пеньки циновка шести футов длиной, трех футов шириной и толщиной в один дюйм.

— Джозеф себя не очень-то баловал, — заметил Крейг. — Подушки нет. Простыней нет. Только одно это одеяло. Я смотрел. В шкафу нет других.

У Тэсс застучало в висках. Ее поразило то, что одеяло, о котором говорил лейтенант, было свернуто в ногах циновки так же аккуратно, как развешены в ванной полотенца и мочалка.

— А вот вам ответ, как Джозеф ориентировался в темноте, — сказал Крейг.

Боль в висках нарастала. Тэсс посмотрела туда, куда показывал лейтенант, и покачала головой. Рядом с циновкой в блюдечках стояла дюжина свечей.

— Почему-то мне не кажется, что он попросту хотел сэкономить на электричестве, — проговорил Крейг.

Справа, от циновки Тэсс увидела простой сосновый книжный шкаф с тремя полками. Чувствуя тяжесть в груди, она подошла и посмотрела названия книг. «Утешение философией», «Избранные диалоги Платона», «Священное писание.Комментированное издание Скофилда», «Элеонора Аквитанская», «Искусство куртуазной любви», «Последние дни планеты Земля».

— Похоже, он и не слышал о списке бестселлеров из «Нью-Йорк таймс», — сказал Крейг. — Философия, религия, история. Тяжелый случай. Не хотелось бы мне провести с ним выходные. Не очень-то повеселишься.

— С ним не было скучно, — рассеянно ответила Тэсс, поглощенная изучением книжных полок. — Здесь есть несколько книг о природе.

— Да. Это еще один ваш общий интерес.

Несмотря на все усилия, Тэсс не удавалось сдержать дрожь. Она провела указательным пальцем по корешку книги «Тысячелетие» и заметила рядом книгу под названием, написанным не по-английски. Книга была переплетена в основательно потертую кожу и выглядела очень старой.

— Можно посмотреть?

— Если вы поставите ее точно на то же место, откуда взяли, — предупредил Крейг.

Тэсс осторожно сняла книгу с полки и внимательно оглядела ее потрескавшийся переплет. «El Circulo del Cuello de la Paloma».

— Вроде как испанский, — сказал Крейг.

— Правильно.

— Я и английский до сих пор толком не знаю. Вы ее сможете прочесть?

— Нет, — огорченно вздохнула Тэсс. — В старших классах я учила испанский, но все вылетело из головы.

— Посмотрите, что написано под названием, — сказал Крейг и, запинаясь, с трудом прочел: — «Абу Мохаммед Али ибн Хазм аль-Андалуси». Я так понимаю, это имя автора. Едва помещается на обложке. «Мохаммед»? Похоже на мусульманина.

Тэсс кивнула, записала в блокнот название и фамилию автора и открыла книгу. Страницы ее были хрупкими, весь текст — на испанском. Она нетерпеливо перевела "взгляд на другую полку, особенно ее заинтересовала Библия Скофилда. Что-то показалось в ней необычным. Тэсс осторожно поставила на место испанскую книгу и, вынув Библию, обнаружила, что она выглядит непривычно тонкой. Озадаченная, Тэсс заглянула внутрь и поразилась, увидев, что в книге не хватает большей части страниц. Они были аккуратно вырезаны ножом или ножницами.

— Зачем это надо было делать?

— Вот еще одна из многих загадок, которую мне хотелось бы разгадать, — ответил Крейг.

Тэсс прочла названия глав на верху оставшихся страниц, испещренных многочисленными пометками.

— Он вырезал все, за исключением предисловия и… — она полистала книгу, — Евангелия от Иоанна, Посланий Иоанна и Откровений Иоанна. Не понимаю.

— И не вы одна. А вот это… — Крейг кивнул. — Как бы эта проклятая, штука ни называлась. На книжном шкафу. Ничего подобного мне никогда не приходилось видеть.

Тэсс подняла глаза. Она заметила эту вещь, когда подходила к книжному шкафу, но не стала ломать себе голову над тем, что бы она могла значить, в надежде, что другие вещи в комнате помогут это прояснить. Это была скульптура, а если точнее — скульптурный барельеф высотой и шириной в один фут, выполненный из белого мрамора. Скульптура изображала длинноволосого, мускулистого, красивого юношу, который, оседлав быка и оттянув назад его голову, вонзал ему в горло нож. Кровь струёй лилась на нечто походившее на колосья пшеницы, торчащие из земли; Рядом собака пыталась дотянуться и лизнуть капли крови в то время, как змея устремилась к пшенице, а скорпион жалил быку яички.

Справа и слева эту ужасную композицию дополняли факельщики. Правый держал факел пламенем вверх, а левый — вниз. Над правым факельщиком парила птица, по-видимому сова, — толком не разберешь. Птица уставилась немигающими глазами на вонзенный в глотку быка нож и льющуюся струёй кровь.

— Что это означает? — спросил Крейг. — С тех пор как сегодня утром я увидел ее, она не дает мне покоя.

Тэсс не могла вымолвить ни слова. Рот ее наполнился горечью. По спине пробежал озноб.

— Это… — наконец проговорила она. — Ужасно. Отвратительно. Чудовищно.

— Ну да, этакая милая вещица для украшения интерьера дома, такую везде и всюду встретишь.

На стене позади барельефа, словно имитируя факелы на картине, были прикреплены подсвечники — один основанием вниз, другой — вверх. Под последним было подставлено блюдце, чтобы туда капал воск.

— Джозеф не очень-то заботился о соблюдении правил пожарной безопасности, — сказал Крейг. — Если бы домовладелец узнал об этих свечах, ваш друг тут же оказался бы на улице со всеми своими немногочисленными пожитками. Удивительно, как он не спалил дом.

— Но этот барельеф — что-то жуткое!

— Честно говоря, он меня чертовски напугал.

— Послушайте, а что, если я возьму на время Библию и испанскую книгу? — спросила Тэсс.

— Отдел по расследованию убийств повесит меня.

— Ну а хотя бы снимки я могу сделать?

— У вас есть фотоаппарат?

— Всегда. Привычка репортера.

— Ладно. Но обещайте, что не опубликуете фотографии прежде, чем получите разрешение от отдела по расследованию убийств или от меня.

— Согласна.

— Тогда милости прошу.

Тэсс вынула маленький 35-миллиметровый «олимпус» из своей вместительной сумки и сделала несколько снимков барельефа крупным планом с разных углов. Затем открыла Библию и сфотографировала наиболее густо подчеркнутые страницы. Поставив книгу на место, она сделала общий план шкафа, а затем сняла циновку, по бокам которой стояли свечи, и убрала фотоаппарат.

— Готово.

— Дайте мне еще одно обещание, — сказал Крейг. — Если вы что-нибудь узнаете благодаря этим фотографиям, что нам еще неизвестно, я хочу услышать об этом первым.

— Честное слово.

По выражению лица Крейга Тэсс поняла, что он что-то недоговаривает.

— Вы снова что-то скрываете.

— Штука в том…

— В чем?

— Вы готовы к еще одной неожиданности?

— Хотите сказать, есть еще какая-то?

— В стенном шкафу. — Крейг открыл его. — Обратите внимание, как мало у него было одежды. Пара чистых джинсов. Одна рубашка на смену. Один-единственный запасной пуловер. Несколько пар носков и белья на полке. И это. — Крейг потянулся в дальний правый угол полки.

— Что бы это ни было, я не хочу смотреть.

— Извините, Тэсс. Но это важно. Я должен вам показать.

Лейтенант извлек из шкафа предмет. Это был длиной в один фут кусок круглой деревяшки, вероятно отпиленной от ручки для швабры. С одного его конца свисало полдюжины длинных веревок.

Тэсс содрогнулась.

— Плетка?

— С запекшейся кровью на концах. Он занимался… по-моему, это называется самобичеванием.

Глава 23

Национальный парк Тсаво, Кения, Африка

Охотник терпеливо ждал, сжимая в руках мощную дальнобойную винтовку, надежно спрятавшись в зарослях колючего кустарника рядом с группой баобабов. Из его укрытия хорошо просматривался водопой. В полдень возле экватора жара становится настолько непереносимой, что животные скоро появятся здесь в поисках воды. Хотя широкополая шляпа и кусты вокруг защищали охотника от солнца, он обливался потом, и его рубашка цвета хаки потемнела от испарины. Однако он не отваживался достать фляжку и попить, потому что малейшее движение могло выдать его. Ведь животные чрезвычайно осторожны, они сразу чуют присутствие постороннего в своих владениях.

Тем не менее терпение и настойчивость охотника много раз приводили его к успеху. Он просто должен вести себя, как подобает настоящему профессионалу. Позже, когда охота удачно закончится, он может позволить себе напиться вдоволь.

Его нервное напряжение возрастало. Там! Слева! Он скорее почувствовал, чем услышал приближающийся топот громадных ног. Затем увидел поднятую ими пыль, и наконец огромные животные появились из-за рощи цветущих акаций, внимательно осматривая открытую местность и осторожно изучая подходы к водопою. Слоны. Охотник насчитал их десять. Растопырив широкие уши, слоны напряженно прислушивались, ловя незнакомые опасные звуки. Охотник разочарованно отметил для себя, что у четырех слонят еще не успели отрасти бивни, а у взрослых бивни едва — с этого расстояния трудно было рассмотреть — достигали четырех футов. Средний вес каждого бивня упал с восемнадцати до девяти фунтов, отчего приходилось убивать гораздо больше слонов, чтобы выполнить условия торговцев костью. Двадцать лет назад — охотник мысленно покачал головой — по этой равнине бродили стада в сорок тысяч голов, но в прошлом году он определил, что осталось всего пять тысяч, не считая двух тысяч трупов, — он наткнулся на них во время очередной охоты, которая теперь требовала все большего упорства. Скоро торговля слоновой костью прекратит свое существование. Потому что не станет слонов. Тридцать тонн бивней, «урожай» с тысячи трехсот слонов, стоит три миллиона долларов. Однако более мелкие бивни дают меньше веса, и значит, надо убивать больше слонов, чтобы выполнить условия договора с торговцами:

Снова нервы охотника напряглись, инстинкты обострились. Теперь он заметил движение справа. Три фигуры поднялись из высокой, по колено, травы. У них у всех тоже были винтовки. Люди! Одетые в камуфляжную форму, такую же, как у него!

Другие охотники! Но он и эти другие не были конкурентами. Отнюдь нет. Совсем наоборот. Его и их существование было сложным, смертельным симбиозом. Их намерения вынуждали охотника выполнить его суровое намерение, и мститель, преисполненный яростной решимости, развернул винтовку в сторону двуногих хищников.

Даже с такого расстояния было видно, что у них не охотничьи винтовки, а автоматическое оружие — М-16 и АК-47.

Охотник не раз сталкивался со свидетельствами их безжалостных действий. Уничтожались целые стада, изрешеченные пулями трупы гнили под палящим солнцем, бивни грубо вырубались, мясо, которое могли использовать местные жители, доставалось шакалам и мухам, тучами облеплявшим огромные туши.

Будь прокляты эти охотники! Чтоб их черт побрал! Именно туда, в преисподнюю, и намерен был он послать тех, других охотников.

Он осторожно, чтобы не обнаружить себя, выпрямился и, подняв винтовку, приложил ее к плечу. Потом поправил наводку в мощном прицеле и, установив палец на спусковом крючке, нажал на спуск, испытывая величайшее чувство удовлетворения. Не отводя взгляда от прицела, он увидел, словно находился рядом, как разлетелся череп хищника. Нет ничего лучше разрывных пуль.

Вдруг охотник заметил, как другой человек, выскочив из травы, в ужасе пригнулся, поднеся руку ко рту, и отступил назад, намереваясь убежать. Нет проблем. С легким изменением наводки охотник выстрелил еще раз. И разнёс грудь второго хищника на куски.

Ну и как тебе это нравится? — мысленно спрашивал его охотник. Умирая, ты должен был испытать то же, что и твоя жертва. Ты отождествил себя с ней, представил, каково ей, сожалел, чувствовал вину за то, что обрек на мучительную смерть стольких великолепных, неповторимых Божьих созданий, слонов? Нет, вонючка. Ты не способен ни на какие чувства, кроме жадности. Но теперь ты лишился и этого, не так ли? Теперь ты ничего не чувствуешь. И это хорошо, потому что чем вас, ублюдков, меньше, тем меньше зла причиняется планете.

Местные носильщики выбежали из травы, которая была им по колено, и кинулись к далекому холму. Убегающие в панике фигуры были искушением для охотника, но он сдержался и опустил винтовку. Его миссия выполнена. Он понимал, хотя и не оправдывал их мотивы. Местным носильщикам нужна работа. Им нужны деньги, им нужна пища. И все же, как бы велика ни была их нужда, им не следовало уничтожать собственное достояние. Слоны — это Африка! Слоны — это…

Гнев охотника стихал. От обжигающей боли в желудке его чуть не вырвало. Местные носильщики кубарем скатились с гребня дальнего холма, а он стоял и с настороженностью опытного охотника оглядывал саванну, испытывая сожаление, что напугал выстрелами слонов, которые теперь будут вынуждены, томимые жаждой, искать мелкие, грязные водопои, но в то же время чувствуя гордость от сознания выполненного долга.

Ему понадобилось пять минут, чтобы добраться до первого казненного им хищника. Его бывший противник представлял собой жалкое зрелище: череп — самое крепкое, что есть у человека, — расколот, рядом на земле лужа крови. Но, напомнил себе охотник, мертвый слон выглядит еще более жалким, потому что живой слон — это величественное и могучее создание природы. Надо примерно наказать преступников.

Охотник вынул пару плоскогубцев, присел на колени и, чтобы сделать урок нагляднее, раскрыл рот человека и начал неизбежную, но отвратительную процедуру.

— Слоновая кость? — бормотал он задыхающимся голосом. — Тебе слоновая кость нужна? Черт побери, так и быть, выручу тебя. Ведь у тебя в отличие от слона все клыки на месте. — И охотник, прилагая мучительные усилия, принялся выдергивать у трупа зубы, а потом, аккуратно разложив их рядом с запавшим ртом мертвеца, направился к другой своей жертве.

Любыми способами необходимо… преподать урок… примерно наказать! Резня должна прекратиться!

Глава 24

— Извините меня, ради Бога, — сказал Крейг.

— За что?

— Я действительно не хотел вас так огорчать.

— Это не ваша вина, — ответила Тэсс. — Я должна… Мне нужно было увидеть эту квартиру. Из-за того, что я отлучилась из редакции, журнал «Матерь Земля» не разорится. К тому же от меня сейчас мало толку. Мне надо многое обдумать.

На лице Крейга была написана тревога, когда он припарковал машину во втором ряду шумной, запруженной транспортом улицы, напротив дома Тэсс.

— Ладно, пока будете думать, не забывайте про обещание. Парни из отдела убийств проведут тщательное расследование, но если вдруг вы вспомните что-то, что поможет объяснить загадку найденных в квартире Джозефа вещей, дайте мне знать. — Лейтенант вручил, ей карточку. — Внизу мой домашний телефон. Если надо сообщить что-то важное, звоните прямо домой, не дожидаясь, пока я приду в офис.

— Не беспокойтесь, если понадобится, я подниму вас с постели среди ночи.

Крейг усмехнулся.

— Ну, меня это не страшит. Я очень чутко сплю. — Он закашлялся. — То есть если сплю вообще.

— Кстати, — Тэсс порылась в своей сумочке, — чуть не забыла. Пока я ждала, когда вы за мной заедете, купила для вас пару подарков.

— Да что вы говорите!

— Вот номер нашего журнала. Может, он поможет вам уснуть.

— Сомневаюсь. Наоборот, я не сомкну глаз. Даю вам слово: я его проштудирую. От корки до корки.

— Я непременно проверю. А еще возьмите вот это.

Она протянула коробку с таблетками от кашля.

— Спасибо, — удивленно проговорил Крейг. — Люди редко одаривают меня чем-нибудь, кроме огорчений. — Он прокашлялся. — Берегите себя, а?

— Вы тоже. — И неожиданно для себя повторила приветствие Джозефа: — Благослови вас Господь.

Крейг кивнул в ответ.

Выйдя из машины, Тэсс постояла, пока лейтенант не отъехал. Потом, начав подниматься по ступеням, ведущим к входной двери в дом, она подождала, когда машина Крейга исчезнет за углом, и вместо того, чтобы войти в парадное, сбежала вниз и поспешила в обратном направлении. К фотолаборатории по соседству.

Глава 25

Надпись на стекле гласила: «Срочное фото». Когда Тэсс вошла внутрь и дверь за ней захлопнулась, прозвенел звонок. Служащий средних лет, по виду латиноамериканец, поднял глаза от груды коробок с фотопленками позади прилавка.

— Чем могу служить? — спросил он без малейшего акцента.

Тэсс помедлила с ответом. Оливковый цвет кожи этого человека… Он чем-то напомнил ей… цвет лица Джозефа. Она предполагала, что оно у него смуглое от загара. Но вдруг… А что, если Джозеф был латиноамериканцем? В этом случае понятно появление испанской книги на его полке.

— У вас в витрине реклама — проявление пленок за один час.

— Да, конечно. Но за дополнительную плату, — сказал служащий.

— Ерунда. — Тэсс извлекла пленку из фотоаппарата и отдала ее служащему. — Мне очень важно проявить ее как можно скорее.

— Один момент. — Служащий скрылся за соседней дверью и через полминуты вернулся. — Брат начал ее проявлять. — Он занес ручку над бланком заказа. — Ваше имя?

Тэсс продиктовала все необходимые сведения.

Служащий отдал ей квитанцию.

— Может быть, еще что-то желаете?

— Да, мне нужна пленка. Три катушки. По тридцать шесть кадров каждая. Светочувствительностью в двести единиц. — Долгим путем проб и ошибок Тэсс поняла, что для ее простенького, легкого в обращении и недорогого фотоаппарата больше всего подходила пленка чувствительностью в двести единиц. Она хорошо служила как для снимков внутри помещения, так и снаружи. — Я… Вы похожи на… Вы говорите по-испански?

Служащий улыбнулся.

— Да, сеньорита, очень хорошо.

— Тогда не могли бы вы сказать, что это означает? Тэсс вынула из папки блокнот и показала списанное с книги название.

— El Circulo del Cuello de la Paloma? — Служащий пожал плечами. — Круг… иди, возможно, кольцо… вокруг шеи голубки.

Тэсс разочарованно вздохнула. Она надеялась, что название подскажет ей содержание книги.

— Ну а вы когда-нибудь слышали о книге с таким названием?

— Искренне сожалею, сеньорита. Нет.

— Тогда как насчет этого? — Она указала на имя автора: Абу Мохаммед Али ибн Хазм аль-Андалуси. — Почему имя автора такое длинное?

Служащий поднял плечи.

— В Испании длинные имена — обычное дело. Они часто включают имена родителей.

— Но Мохаммед не испанское имя. Оно скорее мусульманское, арабское.

— Это правда, — согласился служащий.

— А что значит это слово в конце — «аль-Андалуси»?

— Это значит, что он родом из Андалузии.

— Если я не ошибаюсь, — сказала Тэсс, — это в Испании. Так ведь?

— Да. Самая южная провинция.

— Не понимаю. С какой стати какой-то араб вдруг мог оказаться из испанской провинции?

Служащий развел руками и покачал головой.

— История моей бывшей родины очень сложная. — Он взглянул на стенные часы. — Ваши карточки будут готовы в пять.

— Я вернусь за ними. Спасибо.

— De nada. He за что.

Глава 26

Тэсс бросилась домой и, не дожидаясь лифта, добежала до своей мансарды по лестнице. Закрыв за собой дверь, она схватила переносной телефон, набрала номер и, подойдя к стенному шкафу, вынула чемодан.

Ответила секретарь в журнале «Матерь Земля».

— Бетти, это Тэсс. Уолтер свободен? Хорошо. Тогда соедини меня… Уолтер, это Тэсс. У меня к вам просьба. Несколько дней я не смогу быть в редакции. Вам есть кем меня заменить? Да, я собираю материал для статьи. Но это не связано с работой над статьей. Назовем это семейными обстоятельствами. Дело в том, что я должна уехать… Что? По делу Джозефа? Ну ладно, ладно, вы угадали. Вы что, занимаетесь телепатией? Уолтер, мне надо это сделать… Быть осторожнее? А как же иначе? Обещаю.

Тэсс с облегчением положила трубку, отнесла чемодан к шкафу и набрала еще несколько цифр на своем переносном телефоне.

— Публичная библиотека? Справочный отдел, пожалуйста. — Ожидая ответа, она бросила в чемодан пару смен белья.

— Справочный отдел? Я журналист. У меня подходит срок сдачи статьи, и я была бы вам очень благодарна, если бы вы проверили, нет ли у вас одной книги, которую я ищу: «Круг… или кольцо вокруг шеи голубки».

Ожидая ответа, Тэсс вышла в ванную, взяла дорожный несессер и положила его в чемодан.

— Нет? Благодарю вас.

С ощущением пустоты в сердце Тэсс заперла чемодан. Она полистала телефонный справочник и в конце концов нашла нужный номер. Набрав его, спросила:

— Компания «Трамп шаттл»? Мне нужно одно место на шестичасовой рейс в Вашингтон. Да, я знаю, что вы гарантируете наличие места. Но не хочу ждать, если вам придется готовить дополнительный самолет. Номер моей карточки «Америкэн экспресс»…

Она устало опустилась на софу, стараясь собраться с мыслями, и снова нажала несколько цифр на корпусе телефона.

— Мама? Я приезжаю сегодня вечером… Да, конечно, очень давно. Мы обо всем поговорим… Все прекрасно, мама. Послушай, насколько я помню, у тебя были связи с директором библиотеки конгресса. Разве он не приходил к нам на званые ужины?… Хорошо. Я хочу, чтобы ты ему позвонила. Спроси, не знает ли он книгу и не сможет ли ее для меня достать… — Тэсс продиктовала название. — В восемь, мама. Может быть, позже. Я постараюсь. Просто не знаю, во сколько точно. Не жди меня к обеду… Да, я тебя тоже очень люблю.

Она кнопкой разъединила связь и после недолгих поисков в записной книжке опять набрала несколько цифр, в раздражении нажимая на них изо всех сил.

— Брайана Гамильтона, пожалуйста… Так я и думала. Его никогда нет. Передайте, что звонила Тереза Дрейк… Да, та самая Дрейк.

Это имя творило чудеса. Или вызывало страх. По той ли, по другой ли причине, Брайан Гамильтон тут же взял трубку.

— Как дела, Тэсс? — раздался его вкрадчивый голос. — Мы давно не виделись.

— Не так давно, как хотелось бы. Но я хочу вновь с тобой познакомиться. Лично.

— О? Значит ли это…

— А то как же! Я прилетаю сегодня. Будь в доме матери в восемь вечера.

— Извини, Тэсс, я не могу. Я должен присутствовать на приеме в честь советского посла.

— Чтобы засвидетельствовать советскому послу свое почтение…

— Именно так, почтение. Мы неожиданно стали союзниками. Я должен…

— Ты что, не слышишь, Брайан? Мне нужно тебя увидеть.

— Но советский посол…

— Да пошел он куда подальше, — выпалила Тэсс. — Ты обещал отцу, что, если мне когда-нибудь понадобится помощь, я ее получу. Теперь я требую, чтобы ты выполнил обещание.

— Требуешь? Это похоже на угрозу.

— Угрозу? Брайан, я никогда не угрожаю. Я даю гарантии. Я ведь журналист, припоминаешь? Я знаю твои секреты точно так же, как знала секреты отца. Мне может прийти в голову желание написать о них. Если только ты не захочешь воспользоваться услугами наемного убийцы.

— Послушай, Тэсс, не перегибай палку. Ты же знаешь, что мы…

— Лучше будь у матери. В восемь.

Брайан, помолчав, проговорил:

— Если ты настаиваешь. В память о старых добрых временах и о твоем отце. С нетерпением жду…

Тэсс бросила трубку.

Глава 27

Ровно в пять запыхавшаяся и мокрая от пота Тэсс влетела с чемоданом в «Срочное фото». Снова прозвенел звоночек. Снова служащий среднего возраста, похожий на латиноамериканца, взглянул на нее из-за прилавка.

Тэсс, с облегчением отдуваясь, поставила свой чемодан на пол.

— Мои снимки готовы?

— Ну конечно, — ответил служащий. — Ровно через час, как и обещает наша реклама. — "Он достал из ящика пакет. — Вот они.

Тэсс открыла бумажник.

— Извините, что рассердил вашего друга.

— Моего друга?

— Того самого, которого вы послали забрать фотографии.

— Но я…

— Месяц назад мы по ошибке отдали свадебные фотографии не тому человеку. Вообще-то, это была моя ошибка. Я забыл попросить квитанцию. С тех пор я не выдаю без квитанции ни одного снимка.

— Вот квитанция, — сказала Тэсс. Ее рука дрожала. — Вы сделали правильно. Я никого не посылала… Как он выглядел?

— Загорелый. Тридцати с небольшим лет. Высокий. Хорошо сложенный. Красивой наружности. — Служащий помолчал, затем озадаченно посмотрел на нее. — Он очень настаивал, чтобы я отдал ему снимки. Он так рассердился, что я даже испугался, как бы он силой не отобрал их у меня. Я сунул руку под прилавок. — Служащий показал бейсбольную биту. — Вот за этим. На случай, если бы он вздумал буянить. Вероятно, он заметил мой жест. К счастью, все обошлось. В тот момент вошли трое клиентов, и он сразу ретировался. — Служащий, задумавшись, добавил: — Самое заметное в нем — это его глаза.

— Глаза? — Тэсс, чтобы не упасть, ухватилась за прилавок.

— Они необычного цвета.

— Серого?

— Да, сеньорита. Откуда вы знаете?

У Тэсс перехватило дыхание, к горлу подступила тошнота. Она бросила деньги на прилавок, схватила пакет с фотографиями и, усилием воли постаравшись скрыть свое волнение, поспешила к двери, чтобы поймать такси.

— Вы уверены, что я сделал правильно, сеньорита?

— Абсолютно уверена. С этого момента считайте меня своим постоянным клиентом.

Колокольчик на двери звякнул, выпуская ее наружу.

Высматривая на окутанной смогом улице машину, она, ощущая жжение под ложечкой, вдруг поняла, что высматривает не только такси. Человек, которого описал служащий, был похож на Джозефа. Но Джозеф мертв! А вдруг?!

Остановив такси и усевшись, Тэсс удивилась самой себе, обнаружив, что переняла одну из привычек Джозефа. Она настороженно огляделась по сторонам, желая убедиться, что ее никто не преследует.

Неотступная ярость

Глава 1

Аэропорт Ла-Гуардиа

Сурового вида человек на заднем сиденье такси напряженно наклонился вперед, стараясь не упустить из виду такси за десять машин перед ним. Это был среднего возраста, среднего роста и веса мужчина с темными волосами и ничем не примечательным лицом, таким обыкновенным, что вряд ли его можно было бы запомнить. И одежда его тоже ничем не выделялась: стандартного покроя, умеренной цены и неопределенного цвета костюм, белая рубашка из хлопка с полиэстером и неброский галстук в полоску. Его кейс не отличался от тысяч таких же.

— К какой авиалинии? — спросил водитель такси.

Пассажир замялся, наблюдая за автомобилем впереди.

— Эй, приятель, я спросил, к какой авиалинии.

— Минутку, сейчас проверю билет.

— Не кажется ли тебе, что это надо было сделать немножко пораньше?

Впереди такси, интересующее пассажира, свернуло по развязке с оживленной дороги и пронеслось мимо заставленной машинами стоянки. Появился указатель: «Трамп шаттл», «Дельта», «Северо-Западные линии», «Пан Америкэн шаттл».

— Правый поворот, — сказал пассажир.

— Долго же ты ждал. К какой авиалинии?

— Я еще проверяю по билету.

— Слушай, приятель, если опоздаешь на самолет, с меня взятки гладки.

Пассажир, не сводивший глаз с такси, увидел, что машина объехала автостоянку, миновала залы вылетов «Пан Америкэн», «Дельты» и «Северо-Западных линий» и подкатила к большому новому зданию, на котором огромными красными буквами значилось: «Трамп шаттл».

— Остановите здесь, — сказал пассажир.

— Ну наконец-то!

К тому времени, когда водитель остановил машину за каким-то лимузином у входа в терминал, пассажир уже снял показания счетчика, добавил плату за проезд по мосту и двадцать процентов чаевых, сунул деньги водителю и, схватив кейс, выскочил из машины.

— Эй, приятель, тебе счет нужен?

Но пассажир уже исчез. По дороге к автоматически открывающимся дверям аэровокзала он бросил незаметный взгляд в сторону и с удовлетворением отметил, что женщина, которую он преследовал в такси, вышла из машины, расплатившись с водителем, и теперь несет свой небольшой чемодан к соседним дверям.

Они вошли в аэровокзал одновременно и двинулись по залу параллельно друг другу, разделенные толпой прибывающих пассажиров. Темноволосый, неприметной наружности человек постоял рядом с группой похожих на него, ординарного вида бизнесменов и, притворившись, будто просматривает свой билет, стал наблюдать за женщиной, которая торопливо направилась к очереди у стойки. Очередь продвигалась быстро — «Трамп» гарантировал быстрое обслуживание. Тем не менее поведение женщины выдавало ее нетерпение. Когда подошла ее очередь, она поспешно предъявила кредитную карточку, подписала чек и, схватив пластиковую папку, в которой, очевидно, находился билет, бросилась мимо стойки в ту сторону, куда указала ей красивая служащая компании.

Отлично, подумал Хамелеон и, лавируя в толпе, последовал за женщиной. Когда он подошел к пункту контроля, она уже миновала его. Согласно правилам, человек, не имеющий билета, не допускался в эту зону. Однако это препятствие было легко преодолимо. Хамелеон всегда носил с собой фальшивый билет, и, как свидетельствовал его богатый опыт, мало кто из персонала службы безопасности удосуживался проверять его.

Он поставил кейс на ленту конвейера, ведущую к рентгеновскому аппарату. Охранник в форме дал ему знак пройти через металлодетектор. У Хамелеона уже вошло в привычку на работе не иметь при себе ничего металлического — ни мелочи, ни даже пряжки на поясе для брюк. Часы у него были пластиковые. Металлодетектор не зазвенел, когда он прошел через него и подхватил свой кейс с ленты на другой стороне рентгеновского аппарата. В кейсе, естественно, не было ничего, что могло бы привлечь внимание. Только невинные, скучные документы. Ни в коем случае никакого оружия. В конце концов, в его компетенцию входила лишь слежка. У Хамелеона не было необходимости в оружии. Хотя в очень редких случаях, когда чрезвычайные обстоятельства вынуждали его защищать свою жизнь, его средний рост и средний вес оказывались обманчивыми, а владение приемами боевых искусств — весьма впечатляющим.

Он двинулся побыстрее, даже зашагал по движущейся ленте эскалатора — еще один из многих и многих вечно куда-то спешащих бизнесменов, который боится опоздать на самолет.

В просторном зале на втором этаже преследуемая им женщина пошла еще быстрее. Опять никаких проблем. Ведь ему надо лишь не выпустить ее из виду. Мужчина взглянул на часы. Без пяти шесть. Вытянув шею, он наблюдал, как женщина отдала стюардессе посадочный талон и быстро исчезла в дверях тоннеля, ведущего к самолету. Хамелеон подождал, пока закрылись двери тоннеля, затем перешел к окну и посмотрел, как отъехал от посадочной платформы самолет. Но он все еще не был удовлетворен. Опыт научил его, что надо дождаться, когда самолет взлетит.

Через пять минут Хамелеон отдал должное «Трампу». Как и говорилось в рекламе, самолет улетел вовремя. Повернувшись, мужчина зашагал к стойке рядом с дверью для вылетающих пассажиров. На табло за стойкой он прочел пункт назначения.

— Простите, — спросил он служащего, — когда прилетает самолет этого рейса? — И, услышав ответ, с улыбкой поблагодарил. Ему оставалось сделать только одно. Он подошел к шеренге телефонных автоматов и вставил в щель одного из них кредитную карточку, чтобы позвонить в другой город.

— Питер, это Роберт.

Оба имени были вымышленными на случай, если бы этот телефон прослушивался или кто-то в соседней кабине мог бы подслушать разговор. Никогда нельзя рисковать.

— Извини, что заставил тебя ждать, но у нашего друга были небольшие неприятности со связью. Я знаю, ты очень хотел с ней повидаться. Она летит самолетом компании «Трамп», который прибывает в Вашингтонский национальный аэропорт в 7.07. Ты можешь?… Так я и думал. Питер, ты настоящий друг. Уверен, что она будет рада видеть тебя.

Выполнив свою работу, Хамелеон повесил трубку. Сжимая в руках кейс, он направился к выходу из аэропорта. Но ведь если как следует подумать, его работа еще не сделана. Отнюдь нет. Она никогда не кончается. Никогда. Он вовсе не сетует на это. Его работа исключительно важна. Она занимает огромное место в его жизни. Да нет, она безраздельно владеет его душой и телом.

Во— первых, как только он вернется в Манхэттен, немедленно распорядится, чтобы подключились к телефону женщины. До сегодняшнего дня это казалось необязательным. До того, как она побывала в квартире на Восточной 87-й улице, когда стало ясно, что она по-прежнему озабочена смертью друга. Если бы ее телефон подключили раньше, вчера например, когда она была в морге, Хамелеону сразу бы стало известно, что она собирается лететь в Вашингтон, и его задача выследить ее была бы намного легче. Подобной оплошности он больше не допустит. Ее путешествие в Вашингтон может не иметь ничего общего со смертью человека по имени Джозеф Мартин, но Хамелеону нельзя полагаться на «может -не может». Ему нужно знать все, что знает она.

Затем он расспросил членов своей группы относительно того, удалось ли им выследить человека, пытавшегося перехватить фотографии, которые женщина отдала проявить в фотолаборатории рядом со своим домом. Хамелеон был один из трех клиентов, вошедших в магазин, когда тот человек спорил со служащим. Так что Хамелеон смог хорошо разглядеть человека, бросившегося стремглав из магазина, достаточно хорошо, чтобы дать всем членам группы подробное описание. В особенности Хамелеона заинтересовало — необычайно заинтересовало — то обстоятельство, что у человека были серые глаза.

И, наконец, в ожидании, когда его люди в Вашингтоне сообщат ему о дате возвращения женщины в Манхэттен, Хамелеон займется наблюдением за кое-кем еще. Детектив, лейтенант Крейг, проявляет необычную заинтересованность в этом деле. В конце концов, расследованием теперь должен заниматься вовсе не отдел розыска пропавших. Вероятно, истинный интерес лейтенанта — эта женщина. Хамелеон не знал. Пока не знал. Но узнает. Скоро. Узнает о детективе все. Потому что такой дотошный человек, как лейтенант Крейг, способен докопаться до вещей, которые могут оказаться очень, очень полезными.

Глава 2

В самолете Тэсс изо всех сил старалась не обращать внимания на гул двигателей и сконцентрироваться на том, что ей предстоит сделать в первую очередь. Она всегда чувствовала себя неуютно после взлета и теперь потирала лоб и открывала и закрывала рот, чтобы избавиться от боли в ушах и лобных пазухах. Несмотря на все ее усилия как-то отвлечься, фотографии в сумке не давали ей покоя. Тэсс хотелось выглядеть спокойной и уверенной. Не привлекать внимания. Быть хладнокровной. Она все еще не могла опомниться оттого, что кто-то пытался украсть снимки. Пассажир в соседнем кресле читал газету, на передней полосе которой говорилось, что трети всех североатлантических рыб угрожает исчезновение. В колонке рядом отмечалось, что выживает лишь каждое пятое посаженное дерево. Остальные четыре погибают от кислотных дождей, засухи или промышленных выбросов.

От этой невеселой информации ей стало совсем тошно, и только тогда, расстроенная больше прежнего, она решилась открыть сумку. Вынув пакет с фотографиями, Тэсс начала их рассматривать. Названия книг на полках Джозефа сразу же привлекли ее внимание. В этот момент надпись на табло, предупреждающая о том, что необходимо пристегнуть ремни, погасла, и Тэсс прошла к телефонам, укрепленным на переборке перед кабиной летчиков: Используя кредитную карточку, она позвонила в Нью-Йорк, в свой любимый магазин на Стрэнд, в нижней части Бродвея.

— Лестер? Как дела?… Я! Как ты догадался? Неужели так хорошо?… Ну, немножко шумит. Я на самолете в Вашингтон… Нет, просто по семейным делам. Слушай, можешь сделать мне одолжение? Полагаю, кредит ты мне еще не закрыл? Лучше и не думай, я ведь каждый месяц оставляю в твоей лавке целое состояние. Так что слушай внимательно, ясно? У меня целый список. Ты готов?

— Всегда, моя радость. Как только ты…

— Лестер, ты дашь мне слово сказать?

— Я же просто стараюсь быть любезным, моя дорогая. Читай названия.

— "Утешение философией", «Избранные диалоги Платона», «Тысячелетие», «Элеонора Аквитанская», «Искусство куртуазной любви», что-то на испанском под названием «Кольцо вокруг шеи голубки».

— Никогда не слыхал о такой, дорогая.

— Ну, у меня еще куча. — Тэсс продиктовала до конца.

— Авторов нет, моя дорогая?

— Я едва разбираю названия, не говоря уж…

— Похоже, у тебя неприятности.

— Неприятности? Ты ничего подобного и вообразить себе не сможешь. Лучше достань мне эти книги как можно быстрее.

— Понял, моя радость. Поищу в нашем книгохранилище, а ты ведь знаешь, там у нас есть почти все.

— Вышли их… — Тэсс чуть не назвала свой адрес в Сохо, но, вдруг вспомнив инцидент в фотомастерской, предусмотрительно продиктовала адрес журнала «Матерь Земля», неподалеку от книжного магазина на Бродвее. С тяжелым сердцем она повесила трубку, села на свое место, не обращая внимания на любопытные взгляды пассажира с газетой, и закрыла глаза. Не просто закрыла, а сжала веки до боли, с ужасом представив посадку в Вашингтонском национальном аэропорту и неизбежную встречу с матерью. И не только с матерью. Но и с тем, кто предал ее отца. С этим сукиным сыном, с этим подонком и убийцей, проклятым Брайаном Гамильтоном!

Глава 3

Александрия, штат Вирджиния

Хотя солнце только-только начало клониться к закату, все окна на первом этаже особняка в колониальном стиле ярко горели, все фонари и прожекторы снаружи были включены. Когда такси въехало в высокие распахнутые металлические ворота, Тэсс пробежалась взглядом по окаймлявшему забор кустарнику, просторному, поднимающемуся к дому газону, увидела бесчисленные изысканные цветники, величественные могучие дубы {с одного из них она в пятилетнем возрасте упала и сломала руку; с грустной нежностью Тэсс вспомнила, как бросился к ней отец), фонтан, в котором любила плескаться (ну и сорванцом же я была, подумала она, через силу улыбаясь). Улыбка тут же слетела с ее лица, как только, подъехав по длинной изогнутой подъездной дорожке к дому, она заметила серебристый «роллс-ройс», стоявший у белых каменных ступеней, ведущих мимо колонн к огромным двустворчатым дверям парадного входа.

У «роллса» были государственные номера. Шофер (телохранитель?) стоял, рядом с машиной и настороженно косился на такси, держа руки свободными.

Несомненно, Брайан Гамильтон здесь.

Тэсс заплатила водителю и вышла из такси. Проходя мимо шофера-телохранителя, она нарочно уставилась на него во все глаза, давая ему возможность хорошенько разглядеть себя. Брайан, по-видимому, заранее описал ее внешность, потому что шофер кивнул, сделал шаг назад и больше не обращал на нее внимания. Он не сводил глаз с задних огней такси, которое, описав полукруг по подъездной аллее, выехало на усаженную деревьями улицу и исчезло из вида. Да, определенно телохранитель, подумала Тэсс.

Она донесла свой чемодан вверх по лестнице до дверец и там немного постояла, прежде чем нажать кнопку звонка. Через десять секунд дверь открыл дворецкий в ливрее.

Тэсс так давно не была в этом доме, что не узнала его.

— Я приехала повидаться с матерью.

— Я знаю, мисс Дрейк. Меня зовут Джонатан. — И, улыбнувшись, церемонно добавил: — Добро пожаловать. Вас ждут. Позвольте мне донести ваш чемодан, пожалуйста.

Когда Тэсс вошла, он закрыл дверь и повел ее через большой, с высоким потолком и мраморными полами холл, где гулко разносился звук их шагов, к гостиной справа. По дороге Тэсс заметила, что к коллекции картин, развешанных по стенам, добавился новый Матисс. Раздвигающаяся дубовая дверь гостиной была закрыта. Когда дворецкий бесшумно отодвинул ее, Тэсс при виде матери, поднявшейся ей навстречу с французской кушетки времен Регентства слева от камина, постаралась придать своему лицу безмятежное выражение.

— Тереза, дорогая, как я рада тебя видеть.

Мать всегда неодобрительно относилась к тому, что отец называл ее Тэсс. Стройная, высокая, в свои почти шестьдесят лет мать выглядела лет на десять моложе благодаря многочисленным подтяжкам кожи на лице, отчего тем не менее ее аристократическое лицо приобрело страдальческое выражение.

Как и всегда, по вечерам, она была одета словно на прием, на сей раз в дорогое шуршащее шелковое платье цвета янтаря. Ее туалет дополняло изрядное количество драгоценностей: бриллиантовое колье и к нему такие же серьги, рубиновая брошь, сапфировое кольцо на одной руке, а на другой — сверкающие, удивительные по красоте обручальное и свадебное кольца (несмотря на смерть мужа шесть лет назад, она так и не сняла их), изумрудный браслет на одном запястье и золотые швейцарские часы «пьяже» — на другом.

— Я действительно счастлива тебя видеть. — Как и многие другие выпускницы элитарной школы Рэдклифф той целомудренной старой поры, когда женский колледж еще не соединили (Господи, куда же катится мир?) столь непростительно глупо с мужскими в Гарварде, она ходила так, словно к спине у нее привязана доска, и говорила хрипловатым, напоминающим Лорен Баколл (которая не ходила в Рэдклифф) голосом. — Ты так давно не приезжала. Ты же знаешь, как я по тебе скучаю. Ты совсем отбилась от дома. — С этими словами мать подошла к Тэсс и, как полагается, модным жестом, изображавшим поцелуй, едва коснулась поочередно ее щек своими.

— Да, мама, и я рада тебя видеть. — Тэсс удалось изобразить улыбку.

— Джонатан отнесет чемодан в твою комнату. Входи. Садись. Ты, должно быть, ужасно устала от такого путешествия.

— Мама, из Нью-Йорка только час лета.

— О? Действительно? Да, я полагаю, это так. Тогда почему я не вижу тебя чаще?

Тэсс подошла к креслу той же эпохи, что и кушетка, стоявшему напротив.

— У меня полно работы. Нет времени постирать, не говоря уж…

— Постирать? — Мать вскинула голову. — Ты сама стираешь? Я все время забываю. Ты ведь хочешь быть независимой.

— Это так, мама. — Тэсс, ерзая на кресле, обитом тканью с вычурным рисунком, обежала комнату глазами и, к своему беспокойству, не обнаружила в ней Брайана Гамильтона. — Независимой.

— А что твоя работа? Как идут дела в вашем маленьком журнальчике?

— Он не маленький, мама. И я думаю, он делает полезное дело.

— Ну конечно, мы все к этому стремимся. — Мать Тэсс поудобнее устроилась на кушетке. — Он ведь занимается проблемами окружающей среды. Что-то о загрязнении.

Тэсс кивнула.

— И эти проблемы становятся все серьезнее.

— Ну, в моем возрасте… я вряд ли доживу… Ладно, оставим это. Главное — что ты счастлива.

— Да, мама. — Несмотря на все смятение, вызванное смертью Джозефа и появлением человека, который по описанию походил на него и который пытался украсть фотографии, сделанные ею в спальне Джозефа, Тэсс удалось улыбнуться без всякого притворства. Она повторила, подражая матери: — Я действительно счастлива.

— Ну, — мать оправила платье, — в таком случае, — она поправила колье, — по-моему, это главное, — произнесла она, по-видимому не очень убежденная в этом.

Тэсс стало не по себе, когда мать принялась изучать ее кроссовки, джинсы и пуловер с короткими рукавами.

— Я знаю, мама. Тебе хотелось бы, чтобы я одевалась как…

— …леди. Сейчас ты выглядишь, словно явилась со спортивных соревнований. По крайней мере, ты могла бы надеть бюстгальтер.

— Мне так удобнее, мама. Особенно когда так влажно.

— Влажно? Вот именно. Твой пуловер такой мокрый, что видны твои… Я никогда не прощу себе, что позволила тебе учиться в Джорджтаунском университете, а не отправила в одно из приличных заведений.

— Это не ты позволила, а папа, — вспылила Тэсс.

Мать покачала головой.

— Это извечная тема. Мы обсуждали ее слишком часто. Извини, что затронула ее снова. Поскольку мы так редко видимся, давай не будем ссориться.

— Именно этого я больше всего и хочу, мама.

— Вот и прекрасно. Решено — мы не будем ссориться. — Мать Тэсс снова оправила платье. — Я знаю, ты говорила, что не будешь обедать, но я взяла на себя смелость и приказала Эдне приготовить паштет. Я помню, что тебе он всегда очень нравился.

— Да, очень, — солгала Тэсс.

— И, конечно, чай. По-моему, хороший чай всем пойдет на пользу.

Когда мать подняла маленький серебряный колокольчик и изящным жестом позвонила, Тэсс снова огляделась.

— Кстати обо всех. Я просила Брайана Гамильтона быть здесь. — Тэсс неодобрительно посмотрела на мать. — Кажется, у дома стоит его «роллс-ройс», но я не…

Двери гостиной раздвинулись. Тэсс резко обернулась. Вошла служанка в форме, включая наколку. Она несла серебряный поднос с тостами и паштетом, который поставила на антикварный столик ценой в тридцать тысяч долларов. Вслед за ней в комнате появился мужчина в смокинге. Он держал в руках другой серебряный поднос, на котором стояли чашки и японский чайник двухсотлетней давности.

— Прошу прощения, что так долго разговаривал по телефону, Мелинда. Я подумал, что могу быть полезным и помочь Эдне. Надеюсь, ты не возражаешь?

— Возражаю? Конечно, нет. Я уверена, что Эдна отдаст должное твоей любезности, к тому же ни один мой гость не может сделать что-то не так.

Мужчина поставил поднос на стол рядом с первым и с улыбкой повернулся к Тэсс. Ему было за шестьдесят, но он сохранил отличную выправку, был худощав, подтянут, с густыми, темными, великолепно подстриженными волосами и красивым лицом с резкими чертами, которое прекрасно выходило на фотографиях. В подписях под газетными снимками обычно упоминалось о его бесчисленных заслугах во Вьетнаме и головокружительной карьере лихого генерала морской пехоты. От улыбки морщинок вокруг его глаз прибавилось, и они стали резче. Голос вошедшего был хрипловатым, но с мягкими интонациями телевизионного комментатора.

— Как поживаешь, Тэсс? — Он протянул ухоженную мускулистую руку.

Тэсс неохотно приняла ее. Рукопожатие его было крепким.

— Не слишком хорошо, Брайан. В данное время у меня проблема.

— Так я и понял по телефону. — Брайан повернулся к служанке, затем, подняв брови, взглянул в сторону матери Тэсс. — Но прежде чем мы начнем ее обсуждать…

Мать Тэсс поняла намек.

— Спасибо, Эдна. Мы сами нальем чай.

— Как скажете, мэм.

Сделав реверанс, Эдна вышла и задвинула за собой дверь.

— Ну вот, — сказала мать Тэсс. — Теперь я уверена, ты не будешь возражать против роли хозяина, Брайан.

— Конечно. — Он взял чайник.

— Нет, постойте, — остановила его Тэсс. — Я правда не хочу…

Они непонимающе посмотрели на нее.

— …есть или пить. Я перехватила претцель [23] в аэропорту.

— Претцель? — с ужасом переспросила мать Тэсс.

— Мне хотелось бы перейти к делу, — сказала Тэсс. — И поскольку ты, Брайан, в смокинге, я полагаю, что ты либо сбежал с приема в честь советского посла, либо опаздываешь туда. Я также полагаю, что тебе надо либо вернуться туда, либо успеть к началу, поэтому не буду задерживать тебя больше, чем нужно. Поверь, я не хочу зря тратить твое время. — Она старалась, чтобы в ее словах не прозвучало сарказма.

— Тэсс, ну разве это возможно, чтобы ты зря потратила мое время. — Брайан поставил чайник, обошел вокруг стола и встал лицом к ней. — Я сказал тебе по телефону, что в память о прежних временах и о твоем отце… я готов сделать все, что в моих силах, чтобы помочь тебе.

— Совершенно верно. В память о моем отце.

— Мы были друзьями, — проговорил Брайан.

— Но это не помешало тебе послать его в Бейрут.

— Ну вот что, — прервала ее мать, — если этот разговор и дальше будет продолжаться в таком тоне, я не собираюсь сидеть здесь и…

— Это неплохая идея, мама: почему бы тебе не оставить нас? У нас с Брайаном есть тема для разговора.

— Нет, Мелинда, не вздумай уходить. Пора поставить все точки над "i", — сказал Брайан. — Ради всех нас. — Он сел рядом с матерью Тэсс и взял ее за руку.

Неожиданно у Тэсс впервые появилось подозрение, что у них может быть роман. Лучший друг ее отца, человек, пославший своего лучшего друга на смерть, мог ли он спать с женой этого своего лучшего друга? При мысли о них в постели Тэсс затошнило так, что она пожалела о съеденном по дороге из аэропорта претцеле.

— Ладно, давайте разберемся втроем, — согласилась Тэсс. — Меня это устраивает. Если я получу то, чего хочу…

— Твой отец был преданным идее дипломатом, — сказал Брайан. — Он поехал в Бейрут, где творилось черт знает что, полагая, что его вмешательство сможет остановить войну между христианами, мусульманами и всеми этими разношерстными группировками. Он искренне верил, что может покончить с насилием.

— Ты, похоже, решил произнести речь, — сказала Тэсс.

Брайан пожал плечами.

— Профессиональная болезнь.

— Кстати, всю эту дребедень, которую ты только что выдал, причем в тех же самых выражениях, я, по-моему, читала в «Вашингтон пост» в день смерти отца.

— Возможно, — мрачно ответил Брайан. — К сожалению, поскольку мне без конца задают вопросы, я, случается, повторяюсь.

— Однако ты не сказал корреспонденту «Вашингтон пост», что отца послали в Бейрут вести переговоры о поставках оружия той стороне, которую хотели видеть победителями, — христианам. И ты также не сказал, что ваша служба безопасности так чертовски плохо работала, что мусульмане узнали о сделке и похитили моего отца, чтобы он не смог завершить переговоры.

— Но, Тэсс, это же все домыслы.

— Не принимай меня за дурочку. Мусульмане хотели добиться от отца признания в том, что США участвовали в ливанском конфликте на стороне христиан. Но мой отец, как они ни старались, ни в чем не признался. Поэтому они его били, морили голодом, а когда и это не помогло, перерезали ему горло и бросили в сточную яму. В назидание Америке, чтобы она не вмешивалась.

— Тэсс, это твоя интерпретация происшедшего. Поставка оружия не имела никакого отношения к его миссии. Он находился в Бейруте с целью примирения воюющих сторон, все очень просто и честно.

— Никогда еще вы, ублюдки, ничего не делали просто и честно.

Мать Тэсс вздрогнула.

— Я никому не позволю говорить таким языком в…

— Нет, Мелинда, — прервал ее Брайан, — пусть она закончит. Мы решим этот вопрос раз и навсегда.

— Я знаю, что именно ты приказал сделать отцу. Я знаю, что он не одобрял задания, но не мог не подчиниться приказу из Белого дома, — продолжала Тэсс. — Откуда я узнала? Потому что подслушивала его разговоры по телефону. А когда он принес с работы документы, я не только тайком прочитала их. Я сделала с них копии, прежде чем отец их уничтожил.

— Если это так, Тэсс, то это нарушение закона о национальной безопасности, за что положено суровое наказание…

— Такое же суровое, как для отца? Что ты мне сделаешь? Посадишь в тюрьму? Конечно, нет. Я все расскажу. Поэтому, если не хочешь еще одного скандала «Иран-контрас» [24], тебе придется убить меня!

— Достаточно! — Мать Тэсс резко выпрямилась. — Избавьте меня от продолжения. Твой отец был великий человек, и я не желаю слушать, как ты чернишь его репутацию и репутацию Брайана!

— Нет, Мелинда, подожди. — Брайан снова сжал ее руку, голос его звучал неестественно спокойно. — Мне кажется, Тэсс близка к завершению своих обличении. По-моему, она к чему-то клонит. И когда она наконец перейдет к делу, думаю, все недоразумения между нами будут улажены. Извини, Тэсс, за вульгарность, но давай возьмем быка за рога. Какого дьявола тебе нужно?

Тэсс глубоко вздохнула и постаралась говорить спокойно.

— Когда я вижу твою фотографию в газетах, я готова разорвать её на части. Но, поскольку я живу не на острове и до меня доходят слухи, я догадываюсь, что, несмотря на перемены в администрации, у тебя еще сохранились обширные связи в правительстве.

— Это верно, — откликнулся Брайан.

— И в том числе в Совете национальной безопасности, — добавила Тэсс.

— Необоснованные слухи.

— Послушай, Брайан, подошло время платить долги! Услуга за мое молчание! Я не прощу тебе того, что ты послал моего отца на смерть, но клянусь — Господь мне свидетель, — если ты сделаешь то, что мне нужно сегодня, я никогда больше не коснусь этой темы!

Суровый герой войны внимательно посмотрел на нее.

— Это соблазнительное предложение.

— Тогда соглашайся.

Взгляд дипломата стал еще более испытующим.

— Так в чем твоя проблема?

Задеревеневшие мышцы Тэсс внезапно расслабились.

— У меня есть… То есть у меня был… Не знаю, как назвать его… Друг.

Затем в течение четверти часа Тэсс медленно, запинаясь, рассказывала, как впервые встретилась с Джозефом, почему он не пришел в парк, как они условились, описала весь тот ужас, который ей пришлось пережить в городском морге, и то ошеломление, которое она испытала при посещении квартиры Джозефа, и в завершение своего бессвязного рассказа показала фотографии загадочных предметов в спальне Джозефа.

Брайан просмотрел снимки.

— Странно. Ты уверена, что твой друг не сидел на игле?

— Ты хочешь сказать, он был наркоманом? Ни в коем случае. Он и не пил. И даже не употреблял аспирин. В том, что касалось здоровья, он был фанатиком.

— Но он вел себя так, словно за ним следили. — Брайан покачал головой. — Честно говоря, не понимаю, чего ты от меня хочешь?

— Используй свои связи с ФБР и ЦРУ. По-моему, Джозеф был испанцем. Я знаю, что он взял чужое имя. В ФБР есть отпечатки его пальцев. Сделай с них копии и отправь в Интерпол. Свяжись с кем надо. Сделай что-нибудь. Вообрази, что это дело представляет угрозу безопасности страны, если тебе нужны какие-то мотивы, которые подвигнут тебя на действие. Я хочу знать, кто убил его! И кто хотел украсть фотографии! И кто может за мной следить! И…

— Подожди, — прервал ее Брайан. — Ты думаешь… Ты хочешь сказать, что за тобой следят?

— Я так сбита с толку, что не знаю, что и думать.

— Ладно. Успокойся. Дай мне подумать. Ну а эти фотографии, могу я взять их на время и сделать копии?

— Ни за что на свете! Я ни за что не выпущу их из рук.

— Другими словами, ты мне не доверяешь?

— Я сама сделаю копии и вышлю их тебе.

— Очень хорошо, — сказал Брайан. — С этим ясно… У меня есть еще один вопрос.

— Мне нечего скрывать. Спрашивай.

— Ты видела этого человека всего три раза и тем не менее чувствуешь себя обязанной найти его убийц. Значит ли это, что ты его полюбила?

Тэсс бросила на него свирепый взгляд.

— Это все не так просто. Он был не таким, как все. Другим. Скажем так: он мне нравился. Ну и что?

— Просто мне надо знать мотивы, движущие тобой.

— Мои мотивы — желание восстановить справедливость, Брайан. Те же самые, которыми по идее должен руководствоваться и ты. Если только это не связано с торговлей оружием в Бейруте.

— Ладно. — Брайан встал, по-военному выпрямившись. — Я дам тебе знать о результатах.

— И чем раньше, тем лучше.

— Поспешность не всегда во благо, — сказал Брайан. — А вот довести дело до конца… в этом я знаю толк.

— Тогда докажи это, — сказала Тэсс.

— Когда-нибудь, я надеюсь, ты перестанешь меня ненавидеть.

— Не знаю, почему тебя это волнует. Нет. — Тэсс покачала головой. — Не так. У меня есть подозрения, поэтому, Брайан, если я права… ради памяти моего отца… и отношений с моей матерью… расшибись в доску, но сделай что-нибудь.

— Тереза! — возмутилась Мелинда.

— Мама, если не возражаешь, отвали.

— О Боже, — ахнула мать.

— Ну что, Тэсс, договорились? — спросил Брайан, протягивая ей руку.

— Если ты исполнишь обещание, да, договорились.

Тэсс пожала его руку. Она больше не была твердой.

— Исполню, как только смогу.

— Зная тебя и твои способности… — Тэсс умолкла.

— Тебе следовало бы стать дипломатом.

— Очень уж это противное дело, Брайан.

— Возможно, ты права. Прости, Мелинда. У меня дела.

— Не забудь о приеме в честь советского посла, — язвительно напомнила Тэсс.

— Не забуду. Но я решил не идти. Как ты выразилась по телефону, пошел он куда подальше. Но с моим величайшим почтением.

— Да уж, без почтения никак нельзя.

Брайан Гамильтон решительно направился к дубовой двери, раздвинул ее и исчез.

— Неужели, — сказала мать Тэсс, — он не мог обойтись без этого…

— "Пошел куда подальше"? Мама, ради Бога, он же герой войны. Если Брайан тебе нравится, постарайся привыкнуть к тому, что время от времени он будет ругаться.

— Не дай Бог!

— Мама, неужели папа ни разу не говорил «пошел он…»?

— Ну, иногда, но я не обращала на это внимания.

— Тогда у тебя одной проблемой больше. Я передумала. Дай мне, пожалуйста, тост. И налей чашку чая.

— Я позвоню Эдне.

— Нет, мама. Ты сама налей. И, кстати, я ненавижу паштет.

Глава 4

Сидя в машине, припаркованной чуть ниже особняка на тенистой улице в фешенебельном районе Александрии, что в штате Вирджиния, двойник Хамелеона — человек такого же роста, веса и с таким же заурядным лицом, но только светловолосый — прихлебывал стылый кофе из пластикового стакана. Пустой термос лежал рядом на сиденье, по соседству с 9-миллиметровым полуавтоматическим браунингом, спрятанным под большим металлическим кейсом.

Провод аудиосканера, лежавшего в открытом кейсе, был подключен к гнезду автозажигалки, чтобы использовать энергию аккумулятора. Аудиосканер не принимал переговоры приемопередатчиков, таких, например, как у полицейских машин или такси, работавших на частоте приблизительно четырехсот мегагерц. Он перехватывал разговоры по сотовым телефонам, которые устанавливаются в автомобилях и работают на гораздо более высоких частотах, порядка восьмисот мегагерц.

В то время как подслушивание полицейских переговоров не являлось наказуемым деянием, перехват частных разговоров карался в уголовном порядке. Однако двойника Хамелеона это не беспокоило. Служа своему делу, он нарушал множество законов, и это нарушение было совсем незначительным. Если потребуется, он преступит намного больше законов, и неважно, насколько они строги. В конце концов, он руководствовался приказами, ему дано задание, и пока его выполнение проходит гладко. Проследить за высокой, светловолосой, спортивного вида, красивой женщиной, которая из Вашингтонского национального аэропорта отправилась к этому дому, не составило особого труда. Не возникло проблем и у его коллеги, который в данный момент ставил подслушивающее устройство на телефонную систему особняка. В конце концов они установят «жучки» по всему дому, а пока придется обойтись лишь этим средством электронного прослушивания.

Время от времени человек стандартного вида и в средней цены костюме, обладавший способностью практически растворяться в толпе, прислушивался к едва различимым разговорам на той или иной частоте своего сканера. Через некоторое время он решил, что они его мало интересуют.

Столь же регулярно он включал двигатель автомобиля, чтобы аккумулятор не разрядился от постоянно работающего сканера. Хотя основное внимание наблюдающий уделял особняку и особенно въезду и выезду по полукруглой подъездной дорожке, он не забывал периодически поглядывать вперед и вверх — в последнем случае в зеркало заднего вида. Больше всего ему досаждали приближающиеся машины. Как только мужчина замечал свет фар, он немедленно выключал двигатель, отсоединял сканер от автомобильной зажигалки, укладывал провод в кейс и закрывал крышку. В конце концов, этот элитарный квартал чаще других патрулировался полицейскими машинами, и дорожная полиция могла в любой момент поинтересоваться, что ему здесь надо в столь поздний час.

В этом-то и состояла сложность ведения наблюдения из автомобиля в фешенебельном пригородном районе. Здесь редко стояли машины на улице. Однако этим вечером наблюдателю повезло. Через полквартала от особняка кто-то устраивал вечеринку, или, как это, очевидно, называется в роскошных кварталах, прием, и не всем автомобилям гостей хватило места на подъездной дорожке. Несколько «кадиллаков» и «олдсмобилов» стояли прямо за его темным «фордом таурусом» на улице, и, хотя скромный «форд» выглядел подозрительно рядом с этими дорогими моделями, наблюдатель не сомневался, что ему не составит труда убедить чересчур любопытного полицейского, что он — наемный шофер «кадиллака», у которого сегодня отказал бензонасос. Везение не подвело наблюдателя. Пока мимо не проехала ни одна полицейская машина.

Вдруг мужчина встрепенулся, увидев, что с подъездной дорожки особняка выехал серебристый «роллс-ройс». Быстро вынув из-под сиденья бинокль ночного видения, он убедился, что, кроме водителя и человека на заднем сиденье, в машине никого нет. У «роллса» были правительственные номера. Интересно.

Человек в «форде» записал номера на клочке бумаги, чтобы позже установить, кому принадлежит «роллс», но в данный момент, поскольку женщины в нем не было, его дело наблюдать за домом, а не следовать за выехавшим автомобилем.

В ту же минуту он услышал гудки, а затем голос из своего аудиосканера, причем так отчетливо, что наверняка телефон находился поблизости, скорее всего в удаляющемся «роллсе».

— Алло, резиденция мистера Четема, — произнес официальным тоном мужской голос.

— Говорит Брайан Гамильтон. Прошу прощения за поздний звонок. Сожалею, но вынужден побеспокоить Эрика. Он дома?

— Дома. Однако он готовится ко сну.

— Передайте ему, пожалуйста, кто звонит. И скажите, что по важному делу.

Наблюдатель насторожился. Эрик Четем? Четем — директор ФБР! А Брайан Гамильтон, явно человек, сидевший в «роллсе», бывший государственный секретарь, ныне советник президента и, кроме всего прочего, член Совета национальной безопасности.

Вот это да, подумал наблюдатель. Вот повезло!

— Конечно, мистер Гамильтон. Подождите минуту.

Наблюдатель не отрывал взгляда от красного огонька на сканере и затаив дыхание слушал исходящие из него голоса.

— Брайан? — громко прозвучал голос, усталый и немного озадаченный. — Я только что собирался надеть пижаму, мечтая почитать что-нибудь новенькое Стивена Кинга… Ну да ладно. Что случилось? Мой помощник сказал, у вас что-то важное?

— Прошу прощения, — проговорил Гамильтон. — Я только что получил информацию, которую хотел бы с вами обсудить.

— Сейчас? Разве нельзя подождать до утра? И поговорить в моем кабинете? День у меня расписан по минутам, но сразу перед ленчем я мог бы принять вас на четверть часа.

— Мне может понадобиться больше, чем четверть часа, — сказал Гамильтон. — Наедине и чтобы нас не прерывали.

Прием стал менее ясным, по мере того как «роллс» удалялся.

— Наедине? — удивленно переспросил Эрик Четем.

— Да. Это относится к делу, над которым работают ваши люди. Но по правде говоря, это личный вопрос. Он касается Ремингтона Дрейка и его семьи. Я вынужден просить об услуге.

— Ремингтона Дрейка! Господи Боже! И вопрос настолько важный?

— Для меня — да, очень важный, — сказал Брайан Гамильтон.

— Вы просите об услуге? Ну, если речь идет об одолжении… Вы определенно оказали мне достаточно услуг, а Ремингтон Дрейк был моим другом. Через сколько времени вы можете быть здесь?

— Через десять минут.

— Я буду ждать.

— Спасибо, Эрик. Я ценю ваше содействие.

— Пока рано об этом говорить. Оно еще ни в чем не выразилось.

— Однако я вполне уверен в вашем содействии. Итак, через десять минут.

Передача закончилась.

Наблюдатель задумался, оценивая важность перехваченной беседы. Мысль о ней настолько поглотила его, что он не услышал приглушенного резиновой подошвой звука крадущихся к машине шагов. Из-за духоты наблюдатель держал окна открытыми, — ведь чтобы воспользоваться кондиционером, ему пришлось бы оставить двигатель включенным, рискуя привлечь чье-нибудь внимание.

Уловив подозрительный шум, человек в тревоге обернулся к открытому окну и увидел просунутое в него дуло пистолета 22-го калибра. Растерявшись, он не успел выхватить из-под кейса браунинг. Пистолет с глушителем тихо выплюнул пулю, и человек в машине застонал, когда она пробила ему череп, и силой удара его отбросило на сиденье рядом. Из раны в голове брызнула кровь. Мужчина дернулся и повалился на свой аудиосканер.

Однако пуля была слишком малого калибра, чтобы убить его наповал. Оглушенный и беспомощный, терзаемый невыносимой болью, он сохранил достаточно ясное сознание, чтобы услышать, ощутить и испугаться, когда убийца рывком открыл дверцу машины.

Схватив смертельно раненного человека за плечи, убийца развернул его и, стащив на пол, запихнул под сиденье для пассажира. Потом поспешно захлопнул дверцу, завел мотор и на средней, — чтобы не привлекать внимания, — скорости выехал из окутанного полумраком фешенебельного квартала.

Скорчившись на полу, раненый приоткрыл глаза, тщетно пытаясь что-нибудь разглядеть. Он чувствовал, как кровь капля за каплей пропитывает коврик под сиденьем и так же капля за каплей уходит из него жизнь. Голова раскалывалась от боли, словно в нее вбили гвоздь. Сквозь затуманенное сознание умирающий понял, что если бы убийца применил более мощное оружие, то он был бы уже мертв. Но у пистолета большого калибра, даже с глушителем, выстрел более громкий, и, хотя он не громче звука кашля, кто-нибудь из покидающих вечеринку гостей мог бы услышать его и что-то заподозрить. Снабженный глушителем пистолет 22-го калибра — особенно если специально сконструированные патроны имели уменьшенное, так называемое «под-звуковое» количество пороха — был самым бесшумным, не звучнее плевка.

Раненый смутно ощутил, что автомобиль повернул за угол. Едва не захлебываясь в крови, которая собиралась в лужу на коврике под его головой, он в полузабытьи с удивлением осознал, что еще жив. Сквозь ужасную боль пробилась мысль, что он может выжить. Выжить? Кого ты собираешься надуть? Брось валять дурака. С раной в голове? Такого не бывает!

«Но убийца знает, что я еще жив. Он слышит, как я хриплю. Почему он не выстрелит второй раз и не прикончит меня? Он что, не профессионал? Нет. Спаси меня Господь, нет», — пронеслось в слабеющем сознании раненого.

Путаясь в мыслях, задыхаясь от тошнотворного запаха хлещущей из раны крови, он решил, что это не дилетант. Ведь повернувшись на звук шагов к открытому окну автомобиля, он заметил, что у пистолета необычная форма — утолщение там, где затвор обычно отходит назад и выбрасывает стреляную гильзу, чтобы затем, встав на место, подать в патронник новый патрон. Именно это утолщение, не давая затвору отходить назад, уменьшало звук выстрела, усиливая действие глушителя. Таким образом, этот пистолет мог выстрелить только один раз! Вот почему убийца не дозарядил пистолет и не пристрелил его! Нет! Не дилетант! Профессионал. Профессионал высокой пробы! Хорошо обученный, опытный убийца! Он знал, что ему потребуется только один выстрел. Он знал, что у его жертвы нет шанса выжить, что это только дело времени.

Раненый, теряя силы, начал истово молиться в предсмертной агонии. Это все, что ему теперь оставалось.

Позаботиться о спасении души. Его единственным утешением было то, что его нельзя допросить. Как жаль, однако, что он не может помешать убийце обыскать его и найти в кармане пиджака кольцо. Вдруг он почувствовал, что автомобиль остановился, убийца вышел, и рядом затормозила другая машина. «Значит, они собираются бросить меня здесь умирать?»

Надежда заставила слабеющее сердце биться сильнее. «Может быть, я смогу выбраться из „форда“? Может быть, кто-то придет мне на помощь и отвезет в больницу?»

Но его надежда разбилась в прах, ибо то, что он услышал в следующий момент, было не стуком захлопывающейся дверцы другой машины, куда сел убийца, а бульканьем жидкости, которой обливали «форд». Он почувствовал, как намокает его одежда, и его замутило от едкого запаха бензина. Нет! Последнее, что он услышал, было чирканье спички и хлопок воспламенившегося бензина. Пламя затопило салон машины и охватило его тело: Нет! Господи Боже! В смертельных муках он молился все истовее. «Отче наш, иже еси на небесех!…» Поразительно, но сила воли его была так велика, что он сумел прочесть почти всю молитву, прежде чем пламя пожрало его тело.

Глава 5

Когда Тэсс направилась к широкой величественной лестнице в холле особняка, ее мать сказала:

— Несмотря на все то, что мне, к сожалению, пришлось сегодня вечером услышать, я и вправду рада твоему приезду. Надеюсь, хороший сон улучшит твое настроение.

— Спасибо, мама. Я тоже была рада повидаться с тобой, — проговорила Тэсс и, понурившись, добавила: — Но я почему-то сомневаюсь, что буду хорошо спать. Боюсь, одолеют разные мысли.

— Может быть, тебе стоит что-нибудь почитать. Мне это всегда замечательно помогает. О Господи! — Мать внезапно остановилась на лестнице.

— В чем дело?

— Я совсем забыла. Ты просила позвонить директору библиотеки конгресса. Он нашел ту книгу, которую ты просила, и передал ее мне с посыльным, — проговорила мать Тэсс, спускаясь назад в холл. — Она в гостиной. Но он говорит, что ты ошиблась в названии.

— "Круг или кольцо вокруг шеи голубки"?

— Это подстрочный перевод с испанского, на самом же деле она называется… — Мелинда торопливо вошла в гостиную и вернулась, на ходу вынимая из пакета потрепанную книгу. — «Ожерелье голубки» — вот какое у нее название.

Книга пахла стариной. Тэсс жадно открыла ее и обрадовалась, что она на английском.

— Спасибо тебе! — воскликнула она, обнимая мать. У той округлились глаза при виде столь пылкого проявления любви. — Я тебе так благодарна! Честно. Спасибо.

— Никогда не видела, чтобы так радовались книжке, — недоуменно проговорила мать. — Когда, поджидая тебя, я ее пролистывала, мне она не показалась очень интересной.

— Наоборот, мама, я думаю, что не смогу от нее оторваться. — Сердце у Тэсс гулко стучало, она готова была броситься стремглав в свою комнату и поскорее начать читать, но заставила себя приноровиться к неспешному шагу матери. Они остановились напротив двери в комнату Тэсс в длинном коридоре на втором этаже, стены которого были увешаны полотнами французских импрессионистов.

— Спокойной ночи, мама. — Тэсс поцеловала ее в щеку, вновь удивив мать своим поступком. — Извини, что я устроила сцену, но представь, сколько мне пришлось пережить за предыдущие несколько дней. Даю честное слово, что постараюсь больше не огорчать тебя.

— Дорогая… — У Мелинды пресекся от волнения голос. — Тебе не надо извиняться. Боже мой, ты единственное, что у меня осталось. Я всегда буду любить тебя. Сколько бы ты ни устраивала сцен, ты всегда здесь желанная гостья. И л обещаю сделать все возможное, чтобы твои проблемы разрешились.

Тэсс почувствовала, что сейчас заплачет, и тут пришла ее очередь удивляться. Мать вдруг поцеловала Тэсс, но не как полагается, едва коснувшись ее щеки, а по-настоящему, ощутимо, но нежно приложив губы ко лбу дочери.

— Помнишь, как я говорила, укладывая тебя спать, когда ты была маленькой? «Спи крепко-крепко, никакие бяки-закаляки тебя не тронут».

Тэсс смахнула слезу.

— Я помню. Я…

— Что, дорогая?

— Я редко говорю это, но я люблю тебя, мама.

— Знаю. Я никогда в этом не сомневалась. Поспи вволю. А как проснешься, позвони на кухню и скажи Эдне, чего бы тебе хотелось на завтрак. И позвони, пожалуйста, мне, давай позавтракаем вместе.

Тэсс шмыгнула носом, отирая слезы со щек.

— Давай, мама.

— И не плачь, пожалуйста.

— Конечно. Я помню. Ты никогда не одобряла сильных чувств.

— Не столько чувств, сколько их проявления, — возразила мать. — Жена дипломата очень быстро постигает эту разницу.

— Но я, мама, не жена дипломата. Я просто дочь дипломата.

— Просто? Ты дочь Ремингтона Дрейка. Тебе есть в кого быть сильной. У тебя это в крови. Ты должна быть сильной.

— Да, мама. Обещаю.

— Повторяю, я люблю тебя. И, кстати, под твоей кроватью не прячутся никакие чудовища. Обещаю тебе.

Тэсс смотрела, как ее мать шла по коридору, — усталая, немолодая женщина ступала тяжело и медленно, но походка ее по-прежнему была величественной. И только когда мать скрылась в своей спальне, Тэсс, чувствуя, как у нее сжалось сердце, вошла в свою.

Глава 6

Эта комната была спальней Тэсс со дня ее рождения. Включив свет и закрыв за собой дверь, она оглядела постель под пологом, концы которого слуга в ее отсутствие подоткнул под матрас. Слуга же, очевидно дворецкий, распаковал ее чемодан, разложив шорты и футболку на подушке, отороченной кружевами. С щемящим чувством Тэсс рассматривала комнату, и из глубины ее памяти всплывали одна за другой, точно сменявшие друг друга фотографии, картины из детства и юности: сначала ее детская кроватка, кукольный домик (его смастерил отец), мягкие игрушки, потом кровать побольше и бейсбольная перчатка на комоде, рядом с ней — бита и мяч, плакаты с изображениями бейсбольных и футбольных звезд, которые затем сменились плакатами с рок-звездами, стопки пластинок возле стереосистемы, книги, которые она читала в колледже (Тэсс отказалась жить в студенческом городке Джорджтаунского университета и ездила на занятия из дома, чтобы больше времени проводить с отцом). Все прошло. Все прошло и никогда не вернется.

Со вздохом сожаления Тэсс отогнала воспоминания, посмотрела на книгу в руке и постаралась заняться тем, что привело ее сюда.

«Ожерелье голубки». На титульном листе значилось, что книга Ибн Хазма была переведена с испанского А. Р. Никлем в 1931 году. Пролистав предисловие, Тэсс узнала, что Ибн Хазм был арабом, который в начале XI века переселился из Северной Африки в Южную Испанию и написал эту книгу, трактат о платонической любви, в 1022 году. Платон. Тэсс неожиданно вспомнила «Избранные диалоги Платона», на книжной полке в спальне Джозефа, и еще, с болью в сердце, настойчивое желание Джозефа ограничить их дружбу платоническими отношениями. «Так лучше, — сказал он. — Потому что такие отношения вечны».

Расстроенная, она зажгла настольную лампу рядом с кроватью, дотянувшись до выключателя, погасила верхний свет и с книгой в руках опустилась на кровать, подоткнув под спину подушки.

Тэсс понимала, почему матери книга показалась скучной. Это был не роман, а сложное эссе, и его напыщенный английский перевод старался воссоздать стиль средневекового испанского языка. Произведение изобиловало поучениями и абстрактными рассуждениями.

Согласно предисловию, «Ожерелье голубки» было в свое время чрезвычайно популярным сочинением, ходившим в списках, поскольку печатный станок еще не изобрели. Книга проделала путь через всю Испанию и в конце концов достигла Южной Франции, где в середине XII века стала одним из основных трактатов, сформировавших идеализированный взгляд на отношения между мужчиной и женщиной, идею так называемой куртуазной любви. Это выражение привлекло внимание Тэсс. Ей пришла на память еще одна книга, которую она видела в спальне Джозефа: «Искусство куртуазной любви». Но чем увлекла Джозефа эта тема? Заинтригованная еще больше, Тэсс с интересом продолжала читать предисловие, узнав из него, что идеей платонической любви была увлечена и активно проповедовала ее при своем дворе тогдашняя королева Франции Элеонора Аквитанская (название еще одной книги в спальне Джозефа!) и позже — дочь Элеоноры, Мария Французская; обе собрали вокруг себя поэтов и менестрелей, поощряя их прославлять в стихах и песнях возвышенные, церемонные отношения между мужчиной и женщиной.

Тэсс в замешательстве потерла лоб. Она не знала, насколько случаен странный подбор книг на полке у Джозефа, но вел он себя по отношению к ней, строго следуя правилам куртуазной любви.

В то время как одни последователи этой древнейшей традиций трактовали куртуазную любовь как своего рода заигрывание, как прелюдию к сексу, другие утверждали, что секс греховен и нечист, что он несовершенная форма любви. По утверждению автора «Ожерелья голубки», истинная любовь основана не на плотском влечении, а на влечении близких по духу людей, родственных душ. Они когда-то в своей прежизни — духовном бытии на небесах, как поняла Тэсс, — существовали в гармоничном единении, дополняя друг друга. Будучи рожденными в физическом мире, эти парные души оказались разъединенными и. Чувствуя свою недостаточность, вынуждены искать друг друга и не могут быть счастливы, пока не встретятся. Поскольку их изначальное соединение было чистым, то есть бестелесным и несексуальным, точно так же их отношения в этом мире не могут быть осквернены грубыми желаниями плоти. Идея бестелесного предшествования явно пришла из «Диалогов Платона» (перед глазами Тэсс встала книга Платона в спальне Джозефа), а понятие неплотской возвышенной любви между мужчиной и женщиной с тех пор стало известно как платоническая любовь.

Тэсс сильнее потерла лоб, напрягая не столько свою мысль, сколько глубинное подсознание. Несомненно то, что она мгновенно, как только Джозеф вошел в лифт в прошлую среду, почувствовала к нему расположение. Неужели это случилось всего лишь неделю назад? Но ее реакцию на появление Джозефа вряд ли можно было назвать просто расположением. Это было нечто большее! Влечение. И очень сильное. Которое в романах любят описывать как любовь с первого взгляда, но которое давно почивший автор «Ожерелья голубки» назвал бы любовью со второго взгляда. Все это теории. Рассуждения. Конечно же, они ничего не могут объяснить.

«Куртуазная любовь»? Платон? О Господи, почему же Джозеф был так одержим этими идеями? У нее заныло сердце. Она мельком взглянула на часы и удивилась, что уже два часа ночи.

Хотя Тэсс сказала матери, что вряд ли волнение позволит ей заснуть, она внезапно ощутила такую усталость, что решила раздеться, натянуть на себя шорты и футболку и постараться уснуть. Но когда она стала стаскивать с себя хлопковый пуловер, ее взгляд упал на телефон на прикроватном столике.

Охлажденный кондиционерами воздух коснулся обнаженной груди, и ее соски напряглись.

Тэсс в раздумье смотрела на телефон. «Я должна позвонить домой и проверить, есть ли какие-нибудь сообщения на автоответчике, — сказала она себе. — Нет. Подождем до утра. Конечно. Но мало ли что… Я должна узнать, не случилось ли чего-нибудь еще».

В конце концов она набрала номер своего телефона и сначала услышала звуки помех на междугородней линии. Затем раздался гудок, потом еще один, и ее голос, записанный на пленку, произнес: «Тэсс слушает. Я сейчас не могу подойти к телефону. Пожалуйста, оставьте сообщение, когда прозвучит сигнал». Она тут же набрала две цифры: два и четыре — ее день рождения — секретный код, не позволяющий кому-либо из посторонних добраться до оставленных ей сообщений. Раздался хрипловатый мужской голос, который она сразу узнала.

— Тэсс, это лейтенант Крейг. Время, — донеслось до нее сквозь гул голосов, — четверть шестого. Позвоните мне на службу, как только сможете.

Гудок сигнализировал о конце сообщения. Заинтригованная Тэсс нетерпеливо ждала других сообщений.

— Это опять лейтенант Крейг. Половина седьмого. Позвоните мне немедленно.

Снова гудок. Настойчивость, звучавшая в голосе лейтенанта, насторожила Тэсс и подстегнула желание немедленно позвонить ему, но она подавила его, стремясь удостовериться, что других сообщений нет.

— Это лейтенант Крейг. Время — почти одиннадцать. Где, к черту, вы болтаетесь? Позвоните мне.

На этот раз прозвучало три гудка — сигнал, что приняты все сообщения. Тэсс положила трубку, вынув из сумки бумажник, нашла визитную карточку, которую ей дал Крейг. Рассудив, что, хотя он просил позвонить ему на службу, в два часа ночи она вряд ли там его застанет, Тэсс торопливо набрала номер домашнего телефона Крейга. Она вновь сначала услышала потрескивание и какие-то шумы, потом гудок и еще один.

На пятом гудке она заподозрила, что Крейг все-таки в полицейском управлении. На шестом подозрение переросло в уверенность, и она потянулась к рычажку, чтобы разъединить связь и позвонить лейтенанту на работу. Когда ее рука была в дюйме от рычажка, раздраженный голос ответил:

— Алло? — Затем послышался кашель.

Она плотно прижала трубку к уху.

— Это Тэсс. Извините, что разбудила вас, но вы оставили сообщения…

— Где вы были? Боже мой, ну и заставили же вы меня поволноваться!

— Я в Александрии, штат Вирджиния. — В трубке слышались нарастающие звуки музыки, гремел оркестр, и сопровождаемый хором голос певицы поднимался до неправдоподобно высоких нот.

— В Александрии? Что вы там делаете? — Голос сопрано внезапно оборвался, затем взлетел опять.

— У меня здесь живет мать. Я прилетела шестичасовым самолетом.

— Но вы не ответили на мой вопрос. Что вы там делаете?

— Стараюсь разобраться с тем, что мы увидели в квартире Джозефа. У моей матери связи в библиотеке конгресса и… — Тэсс запнулась, не желая говорить лейтенанту об обширных связях матери, сохранившихся благодаря отцу. — Вы что, слушаете оперу?

— Да, это «Мадам Баттерфляй» Пуччини. Секунду. Я выключу.

— Никогда бы не подумала, что вы любите оперу, — сказала Тэсс. — Как-то с вами это не вяжется…

— Послушайте, — перебил ее Крейг. — Никогда больше не уезжайте из города, как в этот раз, не предупредив меня! Вы обязаны сообщать, где я смогу вас найти. Не застав вас дома, я было забеспокоился, что с вами что-то случилось.

— Ну в общем-то, почти случилось.

— Что?

— Помните, я отсняла пленку в комнате Джозефа? Перед отъездом я отдала ее срочно проявить, а когда пришла за фотографиями, служащий сказал, что какой-то человек пытался убедить его, будто я послала его забрать их.

— Господи Иисусе!

— Узнать о фотографиях можно было только выследив, что мы ходили в квартиру Джозефа и что потом я была в фотомастерской, — убежденно проговорила Тэсс.

— Это черт побери, логично. Господи ты Боже мой, — пробормотал лейтенант, кашляя. — Вот потому-то вы и не имеете права исчезать. Это может быть для вас опасным.

— Это еще не все. Не знаю, как это возможно, но тот человек, по описаниям служащего, очень похож на Джозефа. У него даже глаза такие же, серые. А вдруг я ошиблась в морге? Может быть, Джозеф жив? Может быть…

— Нет, Тэсс, вы не ошиблись. Вот уж тут сомнений нет. Кто бы ни был этот человек, он определенно не Джозеф.

— Но почему вы так уверены? Как вы объясните серые глаза?

— Скорее всего совпадение, — ответил Крейг. — Не знаю, но…

— Вы сами говорили, что шрама на запястье недостаточно для окончательного опознания трупа. Может быть, этот шрам тоже был совпадением. Поскольку ФБР не смогло идентифицировать отпечатки пальцев по своей картотеке, вероятно…

— Нет, Тэсс, мы идентифицировали отпечатки. Это одна из причин, по которой я вам звонил.

— Это сделало ФБР? — быстро спросила Тэсс. — Они знают, кто он на самом деле был?

— Нет, не ФБР. Наша собственная лаборатория. Все отпечатки, найденные в квартире Джозефа, сверили с отпечатками с необожженной левой руки трупа в морге. Тэсс, отпечатки сходятся. Они сходятся по всем точкам и, кроме того, добавились отпечатки с рабочего места Джозефа в «Видеоправде». Ваше опознание подтверждено. Джозеф погиб в парке Карла Шурца.

Ноги у Тэсс подкосились, и она тяжело осела на кровать. Ее вдруг затрясло от холода так, что пришлось завернуться в простыню. После того происшествия в фотомастерской, несмотря на страх, что кто-то ее преследует, Тэсс тешила себя надеждой, что это мог быть Джозеф, который каким-то образом остался жив. И вот теперь она вновь испытала острую боль утраты, в душе стало пусто, мысли путались.

— Тэсс?

Она молчала, не в силах вымолвить ни слова.

— Тэсс? — громче повторил Крейг, голос его звучал обеспокоенно.

— Я слушаю. Я… я в порядке.

— Мне показалось… Простите, пожалуйста. Мне следовало быть поделикатнее.

— Ничего, теперь все в порядке.

— Вы уверены?

— Сейчас важно расквитаться, найти того, кто убил Джозефа, и выяснить почему, — с горечью проговорила Тэсс. — Вы сказали, что отпечатки были одной из причин, по которой вы пытались дозвониться. А другая?…

— Это насчет фотографий, — ответил Крейг.

— Что вы имеете в виду? — сердито спросила Тэсс. — Опять чего-то недоговариваете? Что насчет фотографий?

— Хорошо, что вы их сделали, и чертовски хорошо, что парень из фотомастерской не отдал их человеку, утверждавшему, будто вы его послали.

— Что случилось, лейтенант?

— Кто-то залез в квартиру Джозефа и поджег спальню.

Тэсс резко выпрямилась, простыня соскользнула с ее плеч.

— Поджег спальню?

— Выгорел почти весь верхний этаж, пока пожарным удалось потушить огонь. Чудо, что никто не пострадал.

— Боже милостивый, когда это случилось?

— В четыре часа дня.

— Примерно в то время, когда тот парень пытался украсть снимки.

— Которые остались единственным свидетельством того, что мы обнаружили в квартире Джозефа, — добавил Крейг.

— Но вы, кажется, говорили, что люди из отдела по расследованию убийств были в квартире до нас и все отсняли.

— Я ошибался. Они послали специалистов только по отпечаткам пальцев, которые, побывав в спальне, решили, что ее нужно снять. Фотограф должен был подъехать после обеда.

— Но он не приехал?

— Во всяком случае, вовремя. Квартира ведь не была местом преступления. Им казалось, что спешить некуда.

— О черт!

— Смотрите, чтобы ваши фотографии не пропали. Спрячьте их. Сделайте копии с негативов.

— Первым же делом завтра утром.

— Несколько копий. И держите при себе одну из них. Вы возвращаетесь в Манхэттен завтра?

— Пока не знаю. Мне кое-что нужно проверить.

— Тогда вышлите копии мне. Службой «Федерал экспресс». — Крейг дал свой адрес на Полис Плаза. — Есть еще одна проблема.

— Не уверена, что хочу о ней слышать.

— Потушив огонь и удостоверившись в безопасности помещения, пожарники позволили мне осмотреть выгоревшую спальню. Перекрытия в этом доме бетонные. Я не мог провалиться вниз, и ничто не могло провалиться вниз.

— Не понимаю, куда вы клоните, — нервно сказала Тэсс.

— Мне пришлось пустить в ход лом, чтобы отодвинуть куски рухнувшего потолка и стен. Но я знал, где искать, поэтому достаточно быстро сумел расчистить это место.

— Какое место?

— Где был книжный шкаф, — пояснил Крейг. — Где на книжном шкафу стоял барельеф. Книги сгорели полностью, как и следовало ожидать. Книжный шкаф — тоже. Остался только пепел. Но скульптура была сделана из мрамора, а мрамор не горит. Он может треснуть от жары, но… превратиться в пепел? Я продолжал искать. Скульптура не могла провалиться сквозь бетонный пол, а упав с книжного шкафа, отскочить очень далеко. Но ее нет, Тэсс. Барельефа нет! Тот, кто поджег квартиру, взял его в собой. Не понимаю, что все это, черт возьми, значит, но хочу, чтобы вы мне обещали, чтобы вы поклялись быть благоразумной.

Глава 7

Северная Атлантика, к востоку от штата Мэн

Катер береговой охраны США «Морской волк», порт приписки Портленд, не сбавляя скорости, шел по легкой зыби океана. Луна и звезды скрылись за облаками, делая ночь непроглядно темной, хотя и при свете дня объект наблюдения «Морского волка» был бы невидим невооруженным глазом, потому что находился слишком далеко. На мостике катера капитан Питер О'Мэлли, однако, наблюдал за ним на экране радара, и беспорядочное передвижение мигающей точки заставляло его хмуриться.

— Дистанция: четырнадцать тысяч ярдов, — доложил вахтенный. — Похоже, воздушная разведка была права, капитан. Курс хаотический, скорость минимальная.

О'Мэлли кивнул. Шесть часов назад группа истребителей Военно-воздушных сил Ф-15, совершавших ночные маневры в воздушном коридоре у Новой Англии, заметила сигнал на своих радарах. Его необычное поведение заставило командира группы радировать своему командованию на военно-морскую базу Лоринг близ Лаймстоуна, штат Мэн, запрос на разрешение связаться с судном. Разрешение было получено, но все попытки установить связь закончились неудачей.

— Кто вы?

Ответа нет.

— Вам нужна помощь?

Ответа нет.

После неоднократных бесполезных попыток командир запросил разрешение изменить курс и снизиться для визуального осмотра. И снова разрешение было получено. Вне всякого сомнения, радиомолчание судна, его малая скорость, хаотический курс и близость к берегам Соединенных Штатов оправдывали беспокойство командования. Наблюдая за судном с безопасного расстояния при помощи аппаратуры ночного видения с высокой степенью увеличения, командир группы установил, что это большой рыболовный траулер. Согласно надписи на английском языке, траулер назывался «Бронзовый колокол», порт приписки Пусан, Южная Корея. Английские надписи на корме были делом обычным — многие восточные торговые суда использовали их, совершая операции в западных водах. Казалось необычным и вызывало беспокойство то, что в дополнение к беспорядочному, черепашьему ходу по направлению к берегам США траулер не зажигал огни, даже обязательные ходовые огни, которые морское право предписывает иметь, дабы предотвратить столкновение судов при пересечении их курсов. Встревоженный командир базы Военно-воздушных сил в Лоринге затребовал подтверждение этой информации. Не менее встревоженный командир группы истребителей ответил, что на траулере полностью — «я повторяю, полностью» — отсутствуют огни. Возникла щекотливая ситуация, вставал вопрос о возможном международном инциденте. Неверно принятое решение могло стоить карьеры.

Если бы приближающееся иностранное судно было военным, в действие по тревоге включились бы Военно-морские силы, но по отношению к гражданскому судну требовался менее жесткий подход. ВВС немедленно связались с береговой охраной, а поскольку катер О'Мэлли оказался ближайшим к месту происшествия государственным судном, «Морского волка» сразу же послали на расследование.

И вот, через пять часов после получения приказа, О'Мэлли — рыжеволосый ветеран с двадцатилетним стажем, проживающий в Портленде с женой и дочерью, которых безумно любил, — озадаченно смотрел на экран радара, по которому неуверенно ползла светящаяся точка.

— Все, капитан, — сказал вахтенный. — Траулер только что пересек двухсотмильную зону. Теперь он в наших водах.

— И дрейфует, — добавил О'Мэлли таким тоном, словно скончался его лучший друг.

— Похоже на то, капитан.

— И все же не отвечает на наши радиовызовы.

— Так точно, капитан.

О'Мэлли вздохнул.

— Боевая тревога.

Вахтенный нажал на кнопку тревоги.

— Есть, сэр.

Внутри катера приглушенно, но достаточно громко прозвенел колокол громкого боя. На нижней палубе он со страшной силой бил по барабанным перепонкам, и команда тут же вскакивала и включалась в действия.

— Думаете, возможны неприятности?

— В этом-то весь вопрос, — ответил О'Мэлли.

— Простите, капитан?

— Вы говорите — неприятности? Конечно. Явно с судном что-то не так. Вопрос — чьи это неприятности, наши или траулера? Могу заверить вас только в одном: моя покойная мама (упокой Господь ее душу) вырастила сына — не дурака.

— Подтверждаю это мнение, капитан.

— Благодарю вас, лейтенант. — О'Мэлли усмехнулся, несмотря на серьезную озабоченность ситуацией. — И обещаю, что сделаю все возможное, чтобы все сыновья своих матерей, находящиеся под моим командованием, живыми вернулись домой.

— Мы знаем это, капитан.

— Ценю ваше доверие, но оно не поможет вам заработать лишнюю благодарность в послужном списке.

Лейтенант рассмеялся.

— Подготовьте десантную группу, — приказал О'Мэлли.

— Есть, капитан.

— Вооруженную.

— Есть, капитан.

— Подготовьте «Зодиак».

— Есть, капитан.

О'Мэлли снова недовольно уставился на точку на радаре. Через тридцать минут прибор ночного видения «Морского волка» показал в тысяче ярдов впереди качающийся на волнах огромный южнокорейский траулер. На экране монитора зловеще мерцал зеленый контур громоздкого судна.

Лейтенант выпрямился, склонив голову набок.

— ВВС не преувеличивали, сэр. Я никогда не видел более темного судна.

— Поставьте расчеты у каждой пушки и пулемета.

— Есть, капитан.

— Они по-прежнему не отвечают по рации?

— Боюсь, что нет, сэр.

— Приблизьтесь слева и вызовите по громкоговорителю.

О'Мэлли нервно ждал, пока офицер связи, предусмотрительно укрывшись на носу, выкрикивал вопросы по громкоговорителю.

— Эй, на «Бронзовом колоколе»!

— Эй, пожалуйста, ответьте!

— Вы находитесь в водах Соединенных Штатов!

— Пожалуйста, ответьте!

— Эй, вам нужна помощь?

— Ладно, хватит, — остановил его О'Мэлли. — Сажайте десантную группу в «Зодиак». Проверьте, чтобы все были как следует вооружены: чтобы у каждого было по «беретте» и по М-16, и, ради Бога, убедитесь, что они будут надежно прикрыты с нашего борта, когда станут подплывать к траулеру. Пятидесятимиллиметровые пулеметы. Сорокамиллиметровые пушки. Все — в полную боевую готовность.

— Есть, капитан.

«Зодиак» — резиновая надувная лодка с мощным подвесным мотором — устремился к «Бронзовому колоколу», все семь десантников держали М-16 наготове. Когда они, подплыв в темноте к траулеру, забросили абордажные крючья, прикрепленные к веревочным лестницам, О'Мэлли про себя помолился за них и мысленно перекрестил. Десантники вскинули винтовки к плечу, расстегнули кобуры пистолетов, дослали патроны в патронники и, быстро вскарабкавшись по веревочным лестницам, исчезли за высоким бортом.

О'Мэлли задержал дыхание, сожалея о том, что капитанские обязанности требовали его присутствия на борту в то время, как другие — прекрасные парни, смелые парни — рискуют своей жизнью. Что-то в этом мире устроено не так, как надо.

— Капитан? — прохрипел приемопередатчик рядом с О'Мэлли.

Поднеся его ко рту, О'Мэлли ответил:

— Прием свободный. Доложите обстановку.

— Сэр, палуба чистая.

— Понял. Оставаться в полной боевой. Поставить часовых. Осторожно проверьте нижние палубы.

— Принято, капитан.

О'Мэлли прождал самые длинные пять минут в своей жизни.

— Капитан, на корабле ни единого живого человека.

— Продолжайте проверку.

— Принято, капитан.

О'Мэлли прождал еще пять бесконечно долгих минут.

На палубе траулера метались лучи света карманных фонариков. Зажглись огни. Приемопередатчик прохрипел:

— Капитан, мы не можем никого найти. На траулере, похоже, нет ни одного человека.

О'Мэлли уже знал ответ на следующий вопрос. Группа, конечно, доложила бы об этом. Но он должен был задать его сам.

— Трупы обнаружены?

— Ни живых, ни мертвых, капитан. Если только они нигде не прячутся, судно покинуто. Это даже немного пугает, сэр.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, капитан, в кают-компании включен телевизор, в каютах играет радио. В камбузе на тарелках разложена еда. Что бы ни случилось, они этого совсем не ожидали.

О'Мэлли нахмурился.

— Как насчет повреждений? Есть ли следы пожара или любой другой причины, почему они покинули судно?

— Нет, сэр. Никаких повреждений. И, кстати, все спасательные шлюпки на борту.

Тогда что же, черт побери, случилось? Куда же они подевались? Каким образом покинули судно? — лихорадочно соображал О'Мэлли, но голос его оставался ровным.

— Понял, — сказал он с уверенным спокойствием. — Что с двигателями?

— Выключены, но их можно запустить в любой момент. Никаких проблем, капитан.

— Горючее?

— Баки полны наполовину.

— Что насчет коротковолнового радио?

— Оно было выключено, но работает, сэр. Если бы им потребовалось, если бы у них были неприятности, они могли бы послать сигнал бедствия.

— Никаких сообщений о нем не поступало. Продолжайте проверку.

— Есть, капитан.

О'Мэлли отложил приемопередатчик в сторону. В задумчивости он не отрываясь смотрел сквозь темноту на огни громадного траулера. Ему доводилось слышать рассказы о кораблях, покинутых в открытом море экипажем и пассажирами. Случалось это обычно по самым прозаическим причинам: какая-нибудь ржавая посудина, которую владелец решил потопить, чтобы получить страховку, но та почему-то не пошла ко дну; или яхта, которую ограбили пираты, убили пассажиров (изнасиловали женщин, если они были на борту) и выкинули за борт; или рыбацкая лодка, которую бросили торговцы наркотиками, опасаясь, что агентство по борьбе с наркотиками пронюхало об их грузе и собирается их арестовать.

О'Мэлли знал, что в старые времена команда иногда поднимала мятеж, убивала капитана и, кинув его акулам, на спасательных шлюпках добиралась до ближайшего берега. Бывало также, что на кораблях разражалась эпидемия чумы, ее жертв одну за другой кидали за борт, пока не оставался в живых один-единственный человек, страдающий от ужасной болезни. Он обычно делал последнюю запись в дневнике и прыгал в океан, предпочитая быструю, относительно безболезненную смерть долгой и мучительной агонии.

Ну и конечно, О'Мэлли слышал легенды о покинутых экипажем кораблях-призраках, например «Летучем Голландце», хотя в этом случае его капитан вроде бы находился на борту, обреченный, проиграв душу дьяволу, всю жизнь бороздить моря.

Самым известным покинутым судном была «Мария Селеста» — бригантина, транспортировавшая коммерческий спирт из Нью-Йорка в Италию и обнаруженная без экипажа между Азорскими островами и Португалией в 1827 году. Однако О'Мэлли никогда не понимал, почему это происшествие считалось загадочным. В конце концов, паруса бригантины были повреждены, каюты залиты водой, спасательные шлюпки исчезли. Жестокий шторм явно поверг команду в панику, они посчитали, что «Мария Селеста» вот-вот затонет, и, как круглые идиоты, набились в спасательные шлюпки, чтобы погибнуть в штормовом океане. Все легко объяснимо.

Однако, наслышанный о разного рода историях с покинутыми кораблями, сам О'Мэлли за время своей долгой и полной неожиданностей службы в береговой охране ни разу не встречал брошенное командой судно. Конечно, он видел напоровшиеся во время шторма на рифы баржи, но это было совсем другое дело. Судно в спокойном открытом море дрейфует без экипажа без видимой причины? О'Мэлли покачал головой. Он не был склонен к предрассудкам или к каким-нибудь буйным фантазиям. И хотя сейчас и чувствовал холодок в груди, но не верил ни в карточные долги дьяволу, ни в пришельцев из космоса, похищающих людей, ни в существование Бермудского треугольника, ни в какую другую достойную осмеяния теорию, которую распространяли бульварные газетенки. Да, что-то здесь было не так, но этой загадке найдется разумное объяснение, и О'Мэлли намеревался, черт возьми, до него докопаться.

Он повернулся к вахтенному.

— Свяжитесь с командованием в Портленде. Передайте, что мы здесь имеем. Попросите прислать еще один катер. Попросите также помощь у местной полиции, может быть, у агентства по борьбе с наркотиками и ФБР. Неизвестно, кого еще придется задействовать к тому времени, когда мы разберемся с этим делом. А также… я уверен, командование об этом подумает… нужно уведомить владельца «Бронзового колокола».

— Будет сделано, капитан.

О'Мэлли предстояло обдумать, как следует поступить в сложившейся ситуации. Надо предусмотреть столько деталей. В данный момент он не может оставить «Бронзовый колокол» со своими людьми на борту, но как только подойдет другой катер, либо он, либо «Морской волк» начнут поиск моряков в окрестных водах. На рассвете к поискам подключатся вертолеты. Тем временем «Бронзовый колокол» отбуксируют в Портленд, где им займутся разные эксперты.

Из приемопередатчика послышалось потрескивание.

— Так ничего и не обнаружили, капитан. Я хочу сказать, прочесали все, включая трюмы. Между прочим, им крупно повезло с ловлей. Трюмы почти полные.

— Почти полные? — насторожился О'Мэлли. — Чем они ловили?

— С таким-то уловом скорее всего тралом.

— Да, но каким тралом? — нетерпеливо спросил О'Мэлли.

— А, черт! Сэр, я, кажется, понял, что вы имеете в виду. Сейчас посмотрю.

О'Мэлли ждал. Минуты тянулись томительно медленно.

— Черт возьми, вы были правы, сэр. Эти ублюдки использовали мелкоячеистые тралы.

О'Мэлли в ярости вдавил кулак в панель управления с такой силой, что суставы на пальцах побелели. Мелкоячеистые тралы? Конечно. «Бронзовый колокол» — южнокорейское судно. Они, тайваньцы и японцы, были скандально известны тем, что ловили рыбу в североатлантических международных водах мелкоячеистыми нейлоновыми сетями, которые тянутся за каждым судном шлейфом длиной в десятки миль. Недавно было подсчитано, что в Северной Атлантике используются до тридцати тысяч миль таких сетей, которые подбирают все живое, по существу полностью вычищая океан. Сети были предназначены для эффективной ловли громадного (невообразимого!) количества тунца и кальмаров, а фактически уничтожали эти виды. Хуже того, в сети также попадались дельфины, черепахи, мелкие киты, т. е. существа, которым необходимо подниматься на поверхность, чтобы пополнять запас кислорода. Попав же в тралы, они постепенно задыхались, а туши безжалостно погубленных животных выбрасывались за борт, как коммерчески непригодные к переработке. Таким образом, эти виды тоже исчезали.

Подонки, подумал О'Мэлли. Подонки и убийцы.

Стараясь не выдать бушевавшей в нем ярости, он ровным голосом произнес в приемопередатчик:

— Трал еще в воде?

— Да, сэр.

— Включите лебедки. Втащите эту чертову штуку на палубу. Мы отбуксируем «Бронзовый колокол» в Портленд. Трал будет его задерживать.

— Отдаю приказ, сэр.

О'Мэлли выходил из себя, с ненавистью глядя на траулер. Черт! Черт! Эти проклятые мелкоячеистые тралы. Так безответственно уничтожать…

Из передатчика внезапно раздался голос.

— О Боже! Капитан! Господи Иисусе!… — Голос офицера звучал сдавленно, словно его вот-вот вырвет.

— В чем дело? Что случилось?

— Трал! Мы втаскиваем его на палубу. Вы не поверите, сколько там рыбы!… Господи! И дельфинов! Я никогда столько не видел. Мертвые! Они все мертвые! Запутались в сети. Просто кошмар какой-то! Команда…

— Что? Повторите.

— Команда! Двадцать! Тридцать! Мы продолжаем считать. О Боже! Святая Дева Мария! Мы нашли команду. Они привязаны к сети! Они утонули так же, как дельфины и… — Дальше раздались звуки, которые не оставляли сомнений: офицера береговой охраны мучительно рвало.

Глава 8

Бруклин

Деревянный щит на колышке напротив школы Томаса Мора уведомлял: "Закрыто. Проход воспрещен. Собственность компании по торговле недвижимостью «Ф и С». Кнопкой к щиту было прикреплено отпечатанное типографским способом объявление, гласившее, что этот район перепланируется под многоквартирные дома. Еще в одном объявлении, на сей раз висевшем на дверях школы, говорилось: «Предназначен к сносу. Участок под строительство новых коооперативных домов».

Школа — трехэтажное здание из выцветшего кирпича — была построена в 1910 году. Канализация, отопление и электросистема здания нуждались в таком дорогостоящем ремонте, что местная епископия, едва сводившая концы с концами, была вынуждена продать его, а католических студентов перевести в соседнюю, более новую, но уже переполненную школу Св. Эндрю, находившуюся в двух милях. Родители, которые в юности ходили в школу Св. Томаса Мора и послали туда своих детей, были очень огорчены ее закрытием, но как указал епископ в своем послании, прочитанном местным пастором во время воскресной мессы, церковь переживала тяжелый финансовый кризис. Надлежало возложить на алтарь достойные сожаления жертвы, не только в этом, но и в других приходах по всей стране. Оставалось уповать только на молитвы и денежные пожертвования.

В восемь часов утра, когда три машины свернули на пустующую стоянку для учителей, воздух уже был душным. Из темных четырехдверных лимузинов американской модели с желтой надписью на дверцах "Компания по торговле недвижимостью «Ф и С» вышли мужчины — по двое из каждой машины — и кивком поприветствовали друг друга. Примерно одного возраста — под сорок или едва за сорок, — все они были одеты в неопределенного цвета легкие полиэстеровые костюмы. Пятеро держали в руках папки, шестой — большой металлический кейс. Они посмотрели на заброшенную школу с забитыми фанерой окнами, и один из них с грустью сказал:

— Жаль.

— Ну, — откликнулся другой, — ничто не вечно.

— Ничто?

— Во всяком случае на земле.

— Это так, — согласился третий.

— И всем известно, чем это кончается, — заметил четвертый. Пятый кивнул.

— Кружкой для пожертвований.

— Вы принесли ключ? — спросил шестой.

Первый похлопал по карману пиджака.

Они подошли к школе, подождали, пока первый откроет скрипучую входную дверь, и, войдя внутрь, остановились, вдыхая в темноте запах пыли и плесени.

Первый, закрыв за собой дверь, запер ее, и окружавшая их тьма стала еще гуще.

— По-моему, подойдет любая из комнат, — сказал он. Его слова гулко прозвучали в пустом здании.

— На втором этаже лучше, — возразил человек с кейсом. — Меньше шансов нас подслушать, стоя под окном. В фанере я заметил дыры.

— Согласен, — кивнул второй.

— Тем не менее следует проверить первый этаж.

— Вы правы, — подтвердил первый. — Конечно.

Теперь эхо сопровождало их шаги, когда они шли по холлу. Пока четверо проверяли одну за другой классные комнаты, туалеты мальчиков и девочек, комнату для хранения учебных пособий и различные стенные шкафы, пятый убедился, что задняя дверь заперта, а шестой проверил подвал. Только тогда они поднялись по шатким ступеням на второй этаж.

И все это время у первого человека было странное ощущение, будто они вторгаются в чужие владения, будто царивший в этом здании более восьмидесяти лет дух детского озорства и веселья пропитал его стены и пустые классы населяют… он не мог подобрать лучшего слова… души прежних учеников, которые мечтают, чтобы им не мешали поиграть здесь всласть, потому что это их последнее лето. Сентиментально, признался он сам себе, но его служба так часто требовала от него циничности, что он мог позволить себе подобную минутную слабость.

Человек был среднего роста и веса, с темными волосами и темными, казалось, под цвет его одежды глазами. Люди с такой обыкновенной внешностью обычно неприметны в толпе. Долгие годы он вырабатывал в себе способность, точно хамелеон, приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам, и это он вчера вечером следил за Тэсс в аэропорту Ла-Гуардиа.

Поднявшись на второй этаж, Хамелеон посмотрел на уходящую наверх лестницу, потом, бросив взгляд направо и налево, увидел открытые двери классных комнат и обратился к человеку с большим металлическим кейсом:

— Какую комнату вы предпочитаете?

— Ту, что налево, над автостоянкой.

— Как скажете.

— Но прежде надо проверить там. — Человек с кейсом указал вверх, на последний этаж.

— Вы считаете это необходимым? Пыль на ступенях не тронута.

— Меня учили доводить дело до конца. Вам нет равных по части наблюдения, моя же задача состоит в другом.

— И вы с ней великолепно справляетесь, — заметил Хамелеон.

— Принимаю комплимент. — Глаза человека довольно блеснули.

— Я проверю верхний этаж, — сказал Хамелеон, — пока остальные займутся комнатами на этом. Тем временем, поскольку нас поджимает время, не могли бы вы…

— Да, конечно, я установлю свое оборудование.

Через пять минут, обследовав верхний этаж и не обнаружив там ничего подозрительного, Хамелеон спустился в комнату над автостоянкой. Он и люди из его команды очень тщательно выбирали эту явку. Вряд ли их врагам удалось выследить их. Скорее всего, решил Хамелеон, человек с кейсом опасался, что, несмотря на запертую дверь и забаррикадированные окна, какой-нибудь наркоман или один из городских бомжей мог проникнуть в пустующую школу. Даже наркоман способен понять содержание их разговора и при случае донести на них.

В то же время, напомнил себе Хамелеон, враги уже много лет демонстрируют чудеса ловкости, поразительную живучесть, непоколебимое упорство и способность к решительным контратакам. Хотя выбор школы был тщательно обдуман, факт оставался фактом: четыре последние встречи состоялись в одном и том же месте. Обнаруживалась определенная система, а любая система может быть расшифрована. Человек с кейсом был прав. Бдительность им не помешает.

Войдя в классную комнату, Хамелеон прежде всего обратил внимание на то, что шестой человек, специалист по электронной аппаратуре, открыл свой кейс, подсоединил монитор к аккумулятору и металлическим щупом сканирует доску, потолок, стены, пол и мебель. И еще Хамелеону невольно бросилось в глаза, как нелепо выглядят остальные мужчины — солидные серьезные люди — за партами, предназначенными для десятилетних ребятишек. Это неправдоподобное зрелище напомнило ему «Путешествия Гулливера» и «Алису в Стране чудес».

— Все чисто, — объявил шестой, складывая оборудование в кейс и запирая его.

— Тогда приступим, — сказал Хамелеон и, хотя до сих пор держался очень скромно, теперь занял место за учительским столом.

Мужчины как по команде достали из кармана пиджака по кольцу, и каждый надел его на средний палец левой руки. Кольца у всех оказались одинаковые и очень необычные: массивные, из золота высшей пробы, они были украшены крупным сверкающим рубином с золотой накладкой в виде перекрещивающихся креста и меча.

— Да пребудет Господь с вами, — произнес Хамелеон.

— И с духом вашим тоже, — отозвались остальные пятеро.

— Deo gracias — да возблагодарим Господа, — произнесли все шестеро хором, завершая ритуал.

Хамелеон оглядел своих соратников.

— Прежде всего я должен исповедаться.

Слушавшие его выпрямились, насколько это возможно было сделать, сидя за детскими партами, их лица стали еще суровее.

— Только что мы обменялись с вами, — Хамелеон кивнул в сторону специалиста по электронной аппаратуре, который, в отличие от других, был толстоват, — комплиментами относительно профессиональной компетентности друг друга. Но я вынужден признать, что переоценил свои способности, по крайней мере способности моей команды, а я всегда считал себя ответственным за людей, которых обучал.

— Что же заставляет вас сделать подобное признание? — спросил второй, хмуро глядя на Хамелеона поверх очков.

— Один из наших недругов пытался перехватить фотографии, отснятые женщиной в квартире преследуемого.

Четвертый, самый широкоплечий из всех, сказал:

— Возможно, этот факт не имеет отношения к нашему делу. Нас и прежде дезориентировали ложными тревогами. Почему вы так уверены, что тот человек один из наших врагов?

— У него были серые глаза, — ответил Хамелеон.

— Ах, вот как! — Третий поджал тонкие губы. — Тогда конечно…

— Действительно, — отозвался пятый, и на его впалых щеках заходили желваки.

— Я вошел в фотомастерскую под видом клиента и видел его так же хорошо, как вас сейчас, — проговорил Хамелеон. — Не распознать в нем врага было невозможно. Он вполне мог сойти за брата преследуемого.

— Может быть, так оно и есть, — сказал широкоплечий мужчина. — И все-таки не понимаю, в чем же состояла ваша оплошность?

— Мое задание заключалось в том, чтобы следовать за женщиной. В задачу моей команды входило преследовать и захватить мужчину. — Хамелеон огорченно покачал головой. — Они не справились с ней.

— Что? — Специалист по электронике осуждающе уставился на Хамелеона. — Они видели, как он выходил из магазина, и не смогли его взять?!

— Он действовал очень умело. Согласно докладу моих людей, он сразу понял, что за ним следят, и побежал. Моя команда начала преследование. Он петлял по переулкам, бросался на красный свет наперерез транспорту. И тем не менее его преследовали. Он вошел в ресторан.

— И?

Хамелеон развел руками.

— И исчез.

— Каким образом?

— Если бы моя команда смогла определить это, она наверняка возобновила бы преследование. Повторяю, я готов нести ответственность за неудачу моих людей.

— Ну и что из этого? — продолжал электронщик. — Вы можете взять на себя сколько угодно вины, но факт остается фактом: враг был почти в руках вашей команды, но они его упустили.

— Да, — понурился Хамелеон, — это неоспоримо.

— У него, вероятно, был подготовленный план побега, — предположил мужчина с тонкими губами и снова поджал их.

— Несомненно, — отозвался широкоплечий. — Они как хорьки: удирают и забиваются в норы, откуда их не выманишь. Иначе как бы они могли столько времени уходить от расплаты.

— Дело не в этом, — возразил электронщик. — Их живучесть широко известна. Но мы должны превосходить их во всем.

— И мы превосходим, — сказал мужчина в очках, — потому что с нами Божья благодать. Но иногда кажется, что Провидение проверяет нашу твердость духа.

— Но если вы хотите сказать, — возразил электронщик, — что Господь помогает тому, кто помогает себе сам, тогда мы явно не слишком стараемся! — Он сурово посмотрел на Хамелеона. — В данном случае не слишком стараетесь вы и ваша команда. Что касается меня, то я свою работу выполнил: установил подслушивающее устройство на телефон женщины и на телефон полицейского тоже в течение часа после получения вашей информации. Я также обеспечил наших людей в Вашингтоне технической возможностью подслушивать звонки из автомобилей. У каждого важного государственного чиновника сейчас таковой имеется, хотя мне непонятно, зачем они идут на риск, используя его.

— Что я могу сказать в свое оправдание? Упущенного не вернешь. Однако впредь я решительно намерен добиваться лучших результатов.

— Но вы не впервые допускаете оплошность! — с укором проговорил электронщик. — Когда вам удалось выйти на преследуемого, следовало немедленно организовать похищение и проведение суда над ним.

— Я не согласен, — возразил Хамелеон, протестующе подняв руку. — Поскольку преследуемый не понял, что раскрыт, я считал, целесообразнее продолжать наблюдение в расчете на то, что он выведет нас на сообщников.

— Зачем ему делать подобную глупость? Он оказался отступником, и сообщники преследовали его так же, как и мы.

— В том-то и дело, — ответил Хамелеон. — Мы дожидались, когда они доберутся до него. И тогда мы могли бы схватить и других подонков, тоже устроить суд над ними и казнить.

— Тем не менее, ваша тактика не сработала, — недовольно проговорил эксперт по электронике. — Сообщники обнаружили преследуемого и, вместо того, чтобы быть схваченными нами, захватили его и уничтожили.

— Той ночью шел дождь. Погода вмешалась в наши расчеты.

Электронщик презрительно сощурился.

— А как этот сброд сумел поймать его?

— Возможно, — мрачно проговорил Хамелеон, — используя тот же метод, что и мы. Преследуемый очень умело маскировался. Он взял себе новое имя. Никогда не задерживался в одном городе больше чем на шесть месяцев. Искусно скрывал место жительства. Теоретически он был неуловим. Но человек есть человек. Он не хочет или не может отказаться от некоторых своих пристрастий. Что касается преследуемого, он увлекался документальными видеосъемками. Именно благодаря этому мы нашли его в первый раз в Лос-Анджелесе, проверяя видеокомпании. Естественно, он снялся с места до того, как мы установили его место работы. Но тогда точно таким же способом мы напали на его след в Чикаго. И снова он снялся с места. Но наконец, задействовав все свои возможности, мы обнаружили его в «Видеоправде» в Манхэттене. И если мы смогли найти его этим способом, излишне говорить, что это вполне по силам сброду, от которого он сбежал.

— Тем не менее, возникает еще один вопрос, — вступил в разговор широкоплечий мужчина. — После того как они ликвидировали преследуемого свойственным им методом — огнем, тем же самым средством, которое мы используем для подобных целей, — почему они также подожгли его квартиру и при этом только через несколько дней?

— Моя команда наблюдателей докладывает, что охотившиеся за своим отступником не входили в его квартиру в ту ночь, когда казнили его, — объяснил Хамелеон. — Начиная с вечера пятницы он был осторожнее обычного, словно заметил, что за ним следят. В субботу утром он не пришел на свидание с женщиной, Тэсс Дрейк, отсиживаясь весь день дома. А затем, по-видимому воспользовавшись грозой, решил бежать. Сделав вывод, что преследуемый ведет себя непредсказуемо, мои наблюдатели планировали схватить его во время сна, в субботу ночью, но план сорвался, когда с теми же намерениями прибыли единоверцы преследуемого. События развивались быстро. Охотники обнаружили добычу, когда он бросился вниз по лестнице. Как мы знаем, преследуемый был в великолепной физической форме.

— Как и все они, наверное? — задал риторический вопрос один из присутствующих.

— Но он также владел искусством рукопашного боя, — продолжал Хамелеон, — и вступил в драку с теми, кто за ним охотился. Он сумел ускользнуть от них и бросился бежать по улице, но во время драки повредил ногу и…

— Да, да, — нетерпеливо перебил его эксперт по электронике, — они заманили его в ловушку и сожгли живым, прежде чем ваша команда смогла выработать новый план и если не поймать и не устроить суда над ними, то, по крайней мере, ликвидировать на месте. Было бы вычищено еще одно гнездо.

— Вы при этом не присутствовали. Не делайте поспешных выводов, — резко проговорил Хамелеон. — Моя команда состояла из трех человек, чего было достаточно для их первоначальной миссии. Но преследуемый вместе с охотниками за ним составляли шесть человек. Единственное, что могло сравнять силы, — это оружие. Но стрельба в такой сильно охраняемой зоне, как дом мэра в парке Карла Шурца, немедленно подняла бы на ноги полицейских, и они блокировали бы район. Моя команда не могла подвергать себя риску быть пойманной и допрошенной властями.

— О каком риске вы толкуете? — проворчал электронщик. — Ваши люди знают устав. В случае, если их поймают, они обязаны, не дожидаясь допроса, убить себя. — Он постучал по рубину на своем кольце, под которым, как и у каждого из собравшихся, была спрятана капсула с ядом.

— Сомневаюсь, — заметил Хамелеон, — чтобы, оказавшись на месте моей команды, вы решились бы предпринять действия, обреченные на провал, зная, что в этом случае вам придется покончить жизнь самоубийством.

— Можете заложить свою душу, что я бы это сделал.

— Готов заложить не свою, а вашу душу, — ответил Хамелеон, — что вы не рискнули бы быть пойманным. Вы техник, а не оперативник, и слишком высоко цените свою жизнь.

— Может быть, вы ненавидите этот презренный сброд не так сильно, как я, — заявил эксперт по электронике.

— В этом я тоже сомневаюсь.

— Вы уклонились от ответа. Так что насчет пожара в квартире?

— Я предполагаю, что охотники за преследуемым наделали столько шума в доме, что не решились туда возвращаться из страха попасть в руки полиции. Возможно также, они пришли к заключению, что человек, называвший себя Джозефом Мартином, слишком тщательно скрывал свое истинное лицо, чтобы оставить в квартире какую-нибудь улику. Все это только лишь предположения, но вот вам факты. Мы знаем, что наши враги решили следить за женщиной, с которой он подружился, чтобы при случае выяснить, не знает ли она его тайну. Мы, конечно, также следили за женщиной, потому что она оказалась единственной ниточкой, ведущей к цели. Она отправилась в морг, и ей удалось опознать труп. На следующий день детектив из отдела розыска пропавших отвез ее на квартиру погибшего. Вернувшись оттуда, она сразу же отдала проявить пленку в фотомастерскую, которая делает это за один час. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить — она нашла в квартире нечто настолько интересное, что, засняв это, решила немедленно проявить пленку. Когда одному из охотников за преследуемым не удалось получить снимки, они пришли к выводу, что теперь квартира имеет для них большое значение и стоит рискнуть возвратиться туда. Что бы они в ней ни обнаружили, квартиру потом следует уничтожить. А огонь, естественно, не только очищает, но и скрывает воровство.

— Но что они выкрали? — спросил третий.

— Вы хотите знать мое предположение? — Помолчав, Хамелеон продолжил: — Изваяние своего идола.

Широкоплечий мужчина шумно выдохнул.

— Вероятно, — пояснил Хамелеон, — одну из скульптур. Прежде всего они должны были унести именно ее. То, что кто-то видел ее и сфотографировал, страшит их меньше, чем опасение, что их святыня может быть осквернена, попав в руки посторонних.

Все присутствующие в отвращении поморщились.

— Да проклянет их Господь, — сказал мужчина в очках.

— Он уже проклял, — ответил электронщик. — Но беда в том, что, подобравшись к ним так близко, мы опять их упустили.

— Необязательно, — отозвался Хамелеон.

— Да? — вскинул голову человек со впалыми щеками.

— У вас есть новая ниточка? — насторожился широкоплечий.

— Они, похоже, переключились на женщину, — сказал Хамелеон. — Судя по последним событиям, они убедились, что она знает слишком много, особенно принимая во внимание имеющиеся у нее фотографии и, конечно же, ее неожиданное путешествие в Александрию, штат Вирджиния. Как следует из наших источников, ее отец был влиятельным человеком в правительстве и имел еще более влиятельных коллег, с которыми ее мать поддерживает связь. Эта женщина, Тэсс Дрейк, по-видимому, решила во что бы то ни стало выяснить причину гибели ее друга. Наши же враги, по-видимому, не менее решительно намерены остановить ее и скрыть все следы своего существования.

— Подождите, вы только что упомянули о «последних событиях», — остановил его эксперт по электронике. — Что за события?

— Ну, — запнулся Хамелеон, — они-то и вынудили меня просить об этой встрече. — Его глаза и голос стали еще серьезнее. — Прошлой ночью… — И он рассказал о том, что случилось с его человеком.

— Они сожгли его? — ужаснулся электронщик.

— Да. — Чувствуя горечь во рту. Хамелеон встал из-за покрытого пылью учительского стола. — С этим наблюдателем работали еще двое: один прятался за особняком, на случай, если женщина выйдет черным ходом, другой — чуть ниже по улице, в кустах. Он-то и увидел, как серебристый «роллс-ройс» выехал из ворот особняка. Когда автомобиль проезжал мимо него, ему удалось записать его номер, а затем, используя связи, узнать, кому принадлежит машина. Так нам стало известно, что в особняке был Брайан Гамильтон. Этот же человек из моей команды видел, как к «форду» наблюдателя кинулся убийца, выстрелил в него и, вскочив в «форд», уехал. Тот человек в кустах угнал с улицы «кадиллак» и бросился в погоню. Он обнаружил горящий «форд» на пустой стоянке возле супермаркета. Когда он понял, что ничем не может помочь напарнику, то скрылся, прежде чем прибыла полиция.

— Но если наш человек был смертельно ранен, почему же они… — Голос мужчины в очках пресекся.

— Подожгли его? — Хамелеон поморщился. — Несомненно, чтобы преподать урок. Чтобы деморализовать нас.

— В этом случае их планы провалились, — кипя яростью, проговорил человек с тонкими губами. — Они за это заплатят. Я загоню их в преисподнюю.

— Мы все полны решимости отомстить! — воскликнул эксперт по электронике.

— И не только за это, — добавил Хамелеон.

— Вы хотите сказать, что это не все? — Широкоплечий мужчина так резко выпрямился, что ненароком ударился коленями о крышку парты.

— К сожалению. Прошлой ночью, примерно в то же время, когда застрелили нашего оперативника, наблюдавшего за особняком, они совершили еще одно злодеяние.

Глава 9

Брайан Гамильтон положил трубку сотового телефона на заднее сиденье «роллс-ройса», едва различимое в полумраке и, подавшись вперед, сказал своему шоферу-телохранителю:

— Ты слышал, Стив?

Плотно сбитый бывший морской пехотинец-разведчик утвердительно кивнул.

— Это был Эрик Четем. Вам нужно попасть к нему домой.

— Совершенно верно, и как можно скорее.

— Я уже свернул в сторону скоростного шоссе.

Дав указание водителю, Брайан Гамильтон откинулся на спинку сиденья и задумался. История, которую ему рассказала Тэсс, и фотографии, которые она показала, сильно обеспокоили Гамильтона. Кем бы ни был человек, называвший себя Джозефом Мартином, он что-то скрывал. Или от кого-то скрывался. Гамильтон был уверен в этом. Да. И это что-то могло оказаться не менее ужасным, чем плеть с запекшейся кровью на концах в стенном шкафу или та жуткая скульптура, которую сфотографировала Тэсс. В разговоре с ней Гамильтон назвал барельеф странным, но этот эпитет не отражал всей меры отвращения, которую внушала ему эта скульптура. Ему не давало покоя дурное предчувствие, что Тэсс ввязалась во что-то загадочное и опасное, что может стоить ей жизни. Не случайно она опасается, что за ней следят.

Гамильтон стиснул зубы. Как бы там ни было, он использует все свои связи, все влияние, чтобы выяснить, что же угрожает Тэсс, и положит этому конец.

В конце концов, он ее должник. По нескольким причинам. Не последней из которых было то, что он, лучший друг ее отца, подчинившись приказу свыше, против своей воли вынужден был отправить его в Бейрут для заключения секретного соглашения о поставке оружия христианам. Так он оказался в ответе за похищение мусульманами Ремингтона Дрейка, за пытки, которым его подвергли, и, наконец, за его зверское убийство. Неудивительно, что Тэсс ненавидела его. Естественно, у нее были веские основания. Но если он окажет ей помощь и, возможно, убережет от смерти, ее отношение к нему изменится, и поэтому ему стоит заняться этим делом, особенно теперь, когда они с ее матерью решили пожениться. В конце концов, не мог же он иметь падчерицу, которая его не выносит.

Продолжая размышлять, он заметил, что его шофер-охранник уже выехал на скоростное шоссе и мчит к резиденции Четема в десяти милях отсюда. Через несколько минут Брайан Гамильтон расскажет о своих проблемах директору ФБР и потребует, чтобы Эрик Четем, используя все возможности Бюро, помог установить, кем был Джозеф Мартин и кто его убил. Эрик Четем обязан ему не меньше, чем он Тэсс, и теперь, Бог тому свидетель, пришло время рассчитаться с долгами.

— Сэр, похоже, что-то неладно, — сказал его шофер-телохранитель.

— О чем ты? — встрепенулся Гамильтон.

— Похоже, нас преследуют.

У Гамильтона засосало под ложечкой. Он обернулся, чтобы посмотреть в заднее стекло «роллса».

— Тот микроавтобус, что за нами?

— Да, сэр. Вначале я подумал, что это просто совпадение. Но он следует за нам и с тех пор, как мы выехали из Александрии.

— Стряхни его.

— Это то, что я пытаюсь сделать, сэр.

«Роллс-ройс» прибавил скорости. Но и микроавтобус тоже.

— Он настойчивый, — сказал водитель.

— Я сказал, стряхни его.

— Каким образом, сэр? Если позволите, напомню вам, что мы на скоростной трассе. Я еду со скоростью девяносто миль и не вижу съезда.

— Погоди-ка! Он меняет полосу движения! Похоже, хочет обогнать нас! — воскликнул Гамильтон.

— Да, сэр. Может быть… вероятно… я ошибся.

Микроавтобус выехал на параллельную полосу, начал набирать скорость и поравнялся с «роллсом». И в тот же момент Гамильтон увидел, как опускается стекло на правой стороне микроавтобуса, и сердце у него екнуло.

— Берегитесь! — выкрикнул шофер Гамильтона.

Слишком поздно. Из открытого окна вылетела бутылка, заткнутая тряпкой. Тряпка полыхала как факел.

— Господи Иисусе!

Телохранитель вывернул на покрытую щебнем обочину шоссе, резко сбросив скорость, но бутылка, сделанная, должно быть, из особого, хрупкого стекла, разбилась о ветровое стекло «роллса», и горящий бензин растекся по всей поверхности автомобиля.

Ослепленный языкамипламени на капоте и — Боже! — на ветровом стекле, шофер отчаянно пытался управлять машиной. На заднем сиденье Гамильтон с ужасом смотрел, как слева к «роллс-ройсу» стремительно приближается микроавтобус. Гамильтон почувствовал сокрушительный удар по дверцам машины, еще один и еще. Микроавтобус ударялся в бок «роллса», сталкивая его с обочины.

Гамильтон сжался, когда «роллс-ройс», теперь весь охваченный огнем, пробив ограждение, пронесся по воздуху и врезался в… Гамильтон закричал. Он так и не узнал, с чем столкнулась машина. Неожиданно могучая сила швырнула его вперед, и, перелетев через переднее сиденье, он ударился головой о панель управления.

Но те, кто сидел в микроавтобусе, с удовлетворением увидели, что их расчет бы точен и «роллс» врезался в массивную стальную опору линии электропередачи. Ударом топливный бак автомобиля разорвало, и «роллс», превратившись в огромный огненный шар, разлетелся на куски. Взрывная волна разбросала на пятьдесят ярдов во все стороны разорванные человеческие тела и металлические осколки, столб пламени взметнулся вверх на сто футов. Когда микроавтобус рванулся прочь от этого места, скрываясь в потоке машин, на его заднем стекле играли блики погребального костра, полыхавшего в темноте на обочине скоростного шоссе.

Глава 10

Хамелеон вынул из папки сложенную первую полосу «Нью-Йорк таймс» и поднял ее так, чтобы остальные могли видеть заголовок: «Бывший государственный секретарь погибает в автокатастрофе». Затем, протягивая газету человеку в очках, сказал:

— Когда прочтете, передайте другим.

— Я уже читал, но тогда еще не знал, что это происшествие имеет отношение к интересующему нас делу, однако, как только вы упомянули о Брайане Гамильтоне, понял, к чему вы клоните.

— Ну, — сказал мужчина с узким ртом, — у меня сегодня утром не было возможности почитать газету. Разрешите взглянуть.

В мрачном молчании остальные друг за другом прочитали статью.

— Опять огонь! — в сердцах воскликнул эксперт по электронике. — Они так любят огонь. — Он отложил газету и, глядя на Хамелеона в упор, проговорил, криво усмехаясь: — У вас, кажется, на все вопросы находятся, ответы. Как насчет такого: зачем они его убили?

— Это не то чтобы ответы, а скорее логически обоснованные предположения, — ответил Хамелеон. — Тэсс Дрейк внезапно едет повидать мать. Когда она приезжает в особняк в Александрии, там оказывается бывший государственный секретарь и теперешний главный советник президента. Случайность ли это? Вряд ли. Остается предположить, что она сама вызвала для встречи столь важную персону, что именно Гамильтона — друга ее покойного отца — она хотела видеть прежде всего, а вовсе не мать, что Тэсс Дрейк пыталась использовать связи своего отца, чтобы заручиться влиятельной поддержкой и выяснить, кем был Джозеф Мартин и почему его убили.

— Что ж, — пожал плечами тонкогубый, — я вынужден согласиться, что ваши предположения действительно логичны.

— Остается предположить, — продолжал Хамелеон, — что враги следовали за Тэсс Дрейк до самого особняка, как и наши люди. Когда враги выяснили, что у дома стоит машина Гамильтона, и сообразили, что пытается предпринять женщина, они, должно быть, решили, что смерть Гамильтона — необходимое условие для сохранения их тайны. Я уверен, что они хотели помешать ему распространить полученную от женщины информацию и использовать свой авторитет в правительственных кругах, чтобы расширить возможности расследования.

Мужчина со впалыми щеками, водя пальцем по исписанной учениками крышке парты, проговорил:

— Возможно.

— Кажется, вы не слишком убеждены? — спросил его Хамелеон.

— Ну, ваши предположения до некоторой степени представляются верными, но… меня смущает вот что. Пойдя на отчаянный риск и убив Гамильтона, враги не решили своей проблемы, во всяком случае полностью. Их тайна все равно до конца не сокрыта. Чтобы сохранить ее в неприкосновенности, им надо в первую очередь убрать…

— Совершенно верно.

— Вы хотите сказать?…

— Да.

— Боже милостивый!

— В точности мои слова… Боже милостивый. Прошлой ночью… сразу после двух…

Глава 11

Напряженно выпрямившись, вцепившись рукой в трубку, Тэсс стояла в своей спальне в родительском доме и слушала хриплый, настойчивый голос Крейга.

— Я хочу, чтобы вы мне обещали, — говорил он. — Поклянитесь, что будете осторожны.

— Даю честное слово, — твердо проговорила Тэсс, — я не буду рисковать.

— Постарайтесь сдержать его. И обещайте вот еще что: непременно позвонить мне завтра, как только сделаете копии с фотографий. Потом как можно быстрее отошлите их по «Федерал экспресс».

— Сделаю. Обещаю.

— Послушайте, не хочется быть похожим на ревнивого любовника, но мне было бы гораздо спокойнее, если бы вы поскорее вернулись сюда.

— Ей-богу, со мной все будет в порядке. С чего вам взбрело в голову, будто я в опасности? Не из-за того ли, что кто-то поджег квартиру Джозефа?

— А как насчет парня в фотомастерской? — многозначительно напомнил Крейг.

Тэсс промолчала, в глубине души неохотно признавая, что чувствует себя все неуютнее.

— Ладно, какой адрес и телефон у вашей матери? — спросил Крейг и раскашлялся. — По-моему, хорошо бы мне их иметь. Тогда я смог бы связаться с вами и известить, если что случится.

Тэсс назвала адрес и телефон особняка.

— Спасибо, — сказал Крейг. — Поверьте, мне хотелось бы, чтобы вы вернулись.

— Ладно, предположим, вы правы и я в опасности, — что бы вы смогли сделать, даже если бы я была в Манхэттене? Не можете же вы все время проводить со мной!

— Никогда нельзя сказать наверняка. Может дойти и до этого.

— Послушайте, не преувеличивайте, — вздрогнув, проговорила Тэсс. — Вы меня пугаете.

— Ну слава Богу. Наконец-то до вас начинает доходить. — Он замолчал, в трубке слышались лишь помехи на междугородней линии. — И кстати… — неуверенно заговорил он снова. — А что, это ужасно, если бы я все время проводил с вами?

— Что? — недоуменно спросила Тэсс. — Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Я вчера по дороге в квартиру Джозефа говорил вам. Все началось как обычная полицейская работа. Теперь расследование в отделе убийств, а не розыска пропавших. Но я тем не менее хочу заниматься им. Из-за вас.

Тэсс озадаченно молчала.

— Ответа нет? — спросил Крейг.

— Я стараюсь разобраться. Неужели вы имеете в виду то, что я подумала?

— Что касается меня, то это вышло за рамки полицейского расследования. Я хочу поближе узнать вас.

— Но…

— Не бойтесь, говорите прямо, Тэсс.

— Вы на десять лет старше меня.

— Ну и что? У вас предубеждение? Вам не нравятся зрелые мужчины, на которых можно положиться, парни вроде меня, повидавшие и испытавшие все на свете, которые не тешат себя пустыми иллюзиями и надеждами и не создают лишних проблем?

— Не совсем так. То есть… — Тэсс не знала, куда деваться от смущения. — Просто… Ну, я никогда не думала о…

— Хорошо, сделайте мне одолжение и подумайте. Я не хочу навязываться. Я знаю, что за последнее время на вашу долю выпало немало испытании, не последнее из них — потеря друга, о чем я искренне сожалею, и, повторяю, я не хочу создавать для вас проблем. И знаете что? Я моюсь каждый день.

Тэсс не смогла сдержать смех.

— Вот и прекрасно, — сказал Крейг. — Мне это нравится. Мне нравится, что вы смеетесь. Так подумайте над этим, ладно? Или, во всяком случае, не забывайте об этом. Никаких договоров, никакого нажима. Но может быть… черт возьми… может быть, когда все это кончится, мы с вами поговорим?

— Конечно. — Тэсс сглотнула. — Если… Когда… Обещаю, когда все это кончится, мы с вами поговорим.

— Это единственное, о чем я прошу. Похоже, вы не в восторге от услышанного, но я не в обиде — я ценю ваше терпение. А теперь вернемся к делу: как бы вы ни были заняты, в любом случае позвоните мне завтра после того, как вышлете копии фотографий.

— Даю честное слово, — сказала Тэсс. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Крейг. — И, между прочим, я не играю в азартные игры. Мало пью. И хорошо отношусь к животным, детям, бедным, инвалидам, не говоря уже о престарелых. Подумайте об этом.

И лейтенант прервал связь.

Тэсс вслушалась в потрескивание и шорох, доносившиеся из молчащей трубки, в замешательстве выдохнула и, вздрогнув, положила трубку на место. Несколько минут она не двигалась. О Боже! Она никак этого не ожидала. Она смутно осознавала симпатию лейтенанта, но ей было не до того. Слишком много всего другого занимало ее внимание. Но теперь, когда Крейг открыто заговорил на эту тему, Тэсс не знала, как ей реагировать. Крейг был приятным мужчиной и даже по-своему красивым, несмотря на грубоватые черты лица. И конечно же, оказался к ней очень внимателен и безотказно во всем помогал. А она несомненно ценила его общество в таких тяжелых для себя обстоятельствах.

Но привлекал ли он ее? Физически? Сексуально? Ее чувства к нему не могли идти ни в какое сравнение с тем неодолимым влечением, которое она испытала к Джозефу, едва увидев его. Тэсс вспомнила теорию автора «Ожерелья голубки», что любовь с первого взгляда — это на самом деле любовь со второго взгляда. Потому что любовники в прежнем рождении, воплотившись в новые земные формы, сразу узнавали друг друга.

«Черт побери, — подумала Тэсс, — что же мне делать? Я не хочу огорчать или обижать лейтенанта. Но в конце концов, Крейг старше меня. И в то же время… — Тэсс взволнованно ходила по комнате, — он мне не безразличен. И может быть, чувствовать себя покойно рядом с мужчиной — лучше, чем страдать, сгорая от страсти».

Она вспомнила, что в «Ожерелье голубки» плотская любовь — в противоположность платонической — трактовалась как слабость, нечто вроде болезни. Что же ей делать? Тэсс чувствовала себя виноватой. Она была безразлична и, может быть, даже резка, когда Крейг заговорил о своих чувствах к ней. Ее мучило раскаяние, и не хотелось прибавлять ко всем своим многочисленным проблемам еще и эту. «Нельзя это так оставить, — подумала она, — надо выяснить отношения».

Она сняла трубку. Чтобы позвонить лейтенанту. Чтобы рассказать ему обо всем том, о чем она только что думала. Быть до конца честной и по-доброму признаться в своих сомнениях.

Но поднеся трубку к уху, Тэсс нахмурилась. Гудка не было. Она нетерпеливо ударила по рычажку, подняла трубку и снова прислушалась. Молчание.

Тэсс в раздражении несколько раз постучала по рычажку. Ничего. Совершенно глухо, линия отключена.

Но минуту назад телефон работал. Что бы это значило?…

Тэсс зябко поежилась, как тогда, чуть раньше, когда ее обдало струёй холодного воздуха из решетки кондиционера. Но сейчас ее знобило не от холода. Что-то неприятное почудилось ей в воздухе, с приглушенном гулом выходящем из вентиляционного отверстия. Принюхиваясь, она шагнула к спрятанной на стене за стулом рядом с комодом решетке кондиционера. С часто бьющимся сердцем, отодвинув стул, нагнулась и понюхала выходящий из нее воздух. Едковатый запах заставил ее вздрогнуть. Дым? У нее перехватило дыхание. Не может быть!

Но запах усиливался, и, вдохнув глубже, она закашлялась.

Сердце пронзил панический страх. Тяжело дыша, она в ужасе выпрямилась и увидела тонкую струйку дыма, выбегающую из вентиляционного отверстия. Пожар! На секунду Тэсс парализовало от страха. Но потом, словно подброшенная пружиной, она кинулась к телефону возле кровати, чтобы набрать «911». И тут же, похолодев от ужаса, вспомнила, что телефон не работает. В отчаянии она все-таки сняла трубку. Никакого гудка! Господи! Она схватила пуловер и начала лихорадочно натягивать его на себя. Затем сунула в сумку «Ожерелье голубки» и фотографии. Напоследок бросив взгляд в сторону решетки кондиционера, откуда вырывались серые языки дыма, теперь уже такого густого, что она закашлялась, Тэсс рванулась к двери спальни, распахнула ее и выскочила в коридор.

Глава 12

В коридоре было темно. Кто-то, наверное дворецкий, выключил свет после того, как Тэсс с матерью разошлись по комнатам. Даже лестница слева и холл внизу были погружены во тьму. Только свет от настольной лампы возле ее кровати в спальне позволял хоть что-то разглядеть. Тэсс бросилась по темному коридору направо к спальне матери. Подбежав к двери, распахнула ее настежь и нашарила рукой выключатель. Зажглась люстра под потолком, и Тэсс увидела, что мать крепко спит на занавешенной пологом, почти такой же, как у Тэсс, кровати, прилепив к векам заплатки, чтобы не мешал утренний свет, хотя плотные шторы были задернуты. Немудрено, что яркий свет люстры ее не разбудил. Тэсс закашлялась сильнее. И эта комната была полна дыма, валившего из решетки кондиционера.

— Мама! — Тэсс кинулась к кровати. Ее мать похрапывала. — Мама! — Тэсс потрясла ее.

— А? — Мать повернулась на бок.

Тэсс снова потрясла ее.

— Мама! Проснись!

— А? — Мать перестала храпеть. — Я… Что?… — спросонок бормотала она, снимая с век заплатки и щуря припухшие глаза. — Тэсс? Почему ты здесь? Что случилось?…

— Вставай быстрее! Торопись!

— Что за… — Мать закашлялась. — Туман? Пахнет…

— Дымом! В доме пожар! Скорее, мама! Вставай!

Шок окончательно разбудил мать.

— Пожар? — Она неловко пыталась выбраться из-под простыней. — Вызови пожарных! Живее!

— Не могу!

— Что?

— Я пыталась! Телефон не работает.

— Он должен работать.

Мать потянулась к телефону рядом с кроватью.

— Нет! Я же говорю тебе, мама! Телефон не работает! Черт возьми, поднимайся! Нужно бежать!

Мать, поборов растерянность, с трудом выбралась из постели. Подол ее кружевной, розового цвета ночной сорочки, сбившейся на коленях, когда она встала, задрался чуть выше. Мелинда в смущении отвернулась и, шаркая ногами, двинулась к шкафу.

— Помоги мне одеться.

— У нас нет времени. — Тэсс схватила мать за руку. — Надо уходить отсюда! — Комната уже наполнилась клубами дыма. Обе женщины кашляли. — Ради Бога, мама, бежим! — говорила Тэсс, подталкивая мать к открытой двери спальни.

Но только когда они вышли в темный коридор, Тэсс все поняла и оцепенела от ужаса.

«Вначале перестает работать телефон, — лихорадочно думала она, — потом начинается пожар. Это не совпадение! Это не случайность! Это сделали они! Они думают, что я знаю слишком много! Они хотят убить меня! Крейг был прав! Почему я не послушалась его?»

Теперь настала очередь матери торопить Тэсс.

— Быстрей! — потащила она дочь. — В чем дело? Почему ты остановилась?

«Боже милостивый, — ужаснулась Тэсс, — а что, если они внутри?»

Завыли детекторы дыма. В спальнях. В коридоре. В холле. На кухне и в других комнатах внизу. Их пронзительный дружный вой оглушил Тэсс.

Страшное подозрение крепло. «Нет, они не ограничатся тем, чтобы просто поджечь дом и убежать! Им важно убедиться, что я погибла. Что, если они в доме? Они постараются не выпустить нас из дома! Они сделают так, чтобы наша смерть выглядела как несчастный случай при пожаре! Но если таков их замысел, когда мы попытаемся убежать из дома, они убьют нас прежде, чем это сделает огонь!»

— Тэсс, почему ты останавливаешься? — недоумевала мать, прижимая ко рту рукав ночной рубашки и шумно дыша через него. — Что с тобой? Дым становится все гуще! Мы задохнемся, если будем медлить.

По мере того, как росло страшное подозрение Тэсс, ею овладевала настойчивая отчаянная мысль.

— Мама, — спросила она, — что ты сделала с папиным пистолетом? Он до сих пор у тебя?

— Не понимаю. Зачем тебе понадобился пистолет?

Тэсс взволнованно повернулась лицом к матери.

— Погоди, мама. Ты сохранила его после смерти отца? У тебя есть этот пистолет?

Мать закашлялась.

— Какое это имеет значение? Нам надо думать о другом.

— Пистолет, мама! Что ты с ним сделала?

— Ничего! Он лежит там, где отец всегда держал его, как и все другие вещи, которые я оставила на их прежнем месте. — Даже через шесть лет боль утраты не покинула мать, отразившись на ее перепуганном лице. — Ты же знаешь, я не смогла заставить себя расстаться ни с одной его вещью.

Позади клубился дым. Слева, в холле у лестницы, тьму прорезали вспышки света. Огонь! Тэсс съежилась от страха и, схватив мать за плечи, спросила:

— В его спальне?

— Да. В этой комнате ничего не трогали с того самого дня, когда отец, попрощавшись с нами, улетел в Бейрут.

— Да благослови тебя Господь! — воскликнула Тэсс, с жаром целуя мать в щеку. — Быстрее! За мной!

— Но я все-таки ничего не понимаю!

— У меня нет времени объяснять! Ты должна понять одно: я люблю тебя, мама! И стараюсь спасти тебе жизнь!

— Ну что ж, — ответила мать, задыхаясь, — для меня этого достаточно.

Бросив испуганный взгляд на языки пламени в холле, Тэсс схватила мать за руку и потащила ее направо по коридору.

— Положись на милость Божью и делай, что я говорю.

Добравшись до крайней правой двери, Тэсс распахнула ее и потянулась к выключателю.

— Мне надо тебя кое о чем предупредить, — начала мать.

— Не сейчас!

Но когда Тэсс щелкнула выключателем и загорелся верхний свет, она остолбенела, поняв, почему мать хотела ее остановить.

Этой спальней отец пользовался, чтобы не беспокоить мать Тэсс, когда за полночь возвращался домой после экстренных совещаний в Государственном, департаменте.

Но теперь спальня напоминала убогое жилище мисс Хэвишем из «Больших ожиданий» Диккенса. Все в ней было покрыто шестилетним слоем пыли — ковер, кровать, приставные столики, лампы, телефон, комод. При виде паутины, которая оплела углы и свисала с потолка, Тэсс гадливо передернулась, словно ей предстояло войти в гнездо пауков. Оттого, что Тэсс резко распахнула дверь, тучи пыли поднялись вверх, закачалась паутина, и комнату окутала пелена, к которой добавился дым, выползавший из решетки кондиционера.

— Мама! — в ужасе воскликнула Тэсс.

— Я хотела тебя предупредить, — ответила мать.

Поборов отвращение, Тэсс ринулась вперед. Ее стремительные движения поднимали клубы пыли. Размахивая руками, она рвала паутину, которая липла к телу и одежде, внушая жуткое омерзение.

— Я оставила все как было, — с трудом пробираясь вслед за Тэсс, говорила мать. — В тот день, когда я узнала, что твоего отца не стало, я в последний раз вошла в эту комнату и, оглядев ее, закрыла дверь, чтобы больше никогда туда не входить, а слугам приказала не отпирать эту спальню.

Тэсс содрогнулась, заметив, что возле кровати даже стоят покрытые слоем пыли тапочки отца, но она была слишком озабочена другим, чтобы спросить мать, что же заставило ее превратить эту комнату не в место поклонения, а в склеп. Однако дым становился все гуще. У Тэсс не оставалось времени ни на что, кроме задуманного ею дела. Она рванула на себя верхний ящик столика рядом с кроватью, боясь, что отец мог забрать пистолет с собой в Бейрут. Но с облегчением увидела, что пистолет лежит на своем обычном месте.

Отец был оперативником в разведке морской пехоты, когда воевал во Вьетнаме. Именно там он встретил Брайана Гамильтона — в то время генерала, курировавшего разведчиков. После войны отец пошел работать в Госдепартамент, в мало кому известный разведывательный отдел. Позже, когда Брайан, демобилизовавшись, тоже устроился на дипломатическую службу, он уговорил Дрейка оставить разведку и сделаться «чистым» дипломатом. Однако отец Тэсс со времен Вьетнама сохранил привычку иметь при себе оружие. Хотя он редко брал его с собой, выезжая в горящие точки, дома он всегда держал пистолет под рукой на случай, если кто-то забрался бы в особняк. Пистолет — 9-миллиметровый швейцарский «ЗИГ-Зауэр», компактный, короткоствольный, с обоймой на необычно большое количество патронов — шестнадцать, — был двойного действия, что означало, что для выстрела необязательно взводить курок, достаточно лишь нажать на спуск.

Тэсс знала все это, потому что, когда ей исполнилось двенадцать, она случайно увидела, как отец чистит пистолет, и выказала такой интерес, что он решил показать ей, как надо обращаться с оружием, чтобы она прониклась к нему уважением и, что самое главное, держалась от него подальше. Поскольку Тэсс была сорванцом, она не чуралась опасной игрушки, подобно другим девочкам ее возраста, и научилась стрелять в цель так же легко и быстро, как играть в баскетбол, заниматься гимнастикой и легкой атлетикой.

Часто, когда отец шел попрактиковаться в тир, он брал ее с собой. Он показал, ей, как разбирать оружие, чистить его и снова собирать. Научил правильно целиться — обе руки держат пистолет, оба глаза открыты, мушка и прицел находятся на одной линии. «Но основная штука, — говорил он, — сфокусировать зрение не на мушке, а на цели. Прицел и мушка кажутся расплывчатыми, но это ничего, к этому надо привыкнуть. Ведь ты стреляешь в цель, поэтому ее надо видеть ясно. А если прицел и мушка в фокусе, но цель размыта, — промажешь». После такого же подробного объяснения, как заряжать обойму, надежно вставлять ее в рукоятку и оттягивать, затвор, чтобы дослать патрон в патронник, отец наконец разрешил Тэсс стрелять. «Не дергай спуск. Медленно выжимай его». Она немного побаивалась отдачи, но к ее восторгу, рывок пистолета вверх при выстреле был не таким уж сильным, как она представляла. Вообще-то, ей даже нравилась отдача — это высвобождение мощи, — а звук выстрела приглушали наушники, которые Тэсс надевала по настоянию отца.

К двадцати годам она уже укладывала все шестнадцать пуль в окружность размером с баскетбольный мяч с расстояния в тридцать ярдов, но, поступив в колледж, потеряла интерес к стрельбе так же неожиданно, как вначале увлеклась ею. Наверное потому, что отца часто не бывало дома.

Тэсс выхватила пистолет из ящика столика и мысленно поблагодарила отца за то, что он научил ее стрелять, тем самым, возможно, спасая ей сейчас жизнь.

Она нажала кнопку на рукоятке, освободив обойму, и с удовлетворением кивнула, увидев, что та полна. Загнав обойму в рукоятку, она оттянула затворы, дослала патрон в патронник. Курок оставался во взведенном положении. Она мягко отжала спуск и осторожно опустила курок, чтобы не произошло случайного выстрела. Береженого Бог бережет. Но ее беспокоило, что пистолет не чистили и не смазывали целых шесть лет. Затвор немного заедало, когда она его оттягивала. Если ее худшие опасения верны и ей придется защищаться, неужели пистолет заклинит?

Тэсс старалась не думать об этом.

— Пойдем, мама! Бежим!

— Но ты мне так и не сказала, зачем тебе пистолет?

— На всякий случай.

— Что ты хочешь сказать?

Тэсс, не ответив, бросилась, увлекая за собой мать и отмахиваясь от паутины, к открытой двери в коридор.

Теперь отсвет языков пламени, плясавшего внизу в холле, достиг коридора, заливая его мерцанием тысяч свечей. Таща за собой мать, Тэсс двинулась налево, к лестнице, с опаской глядя вниз и нервно сжимая в руке пистолет. Но вместо крадущихся фигур она увидела в холле бушующее пламя, готовое с ревом устремиться вверх. Нижние ступени лестницы были объяты огнем. Тэсс обдало жаром, и она попятилась. Им с матерью уже не пробежать по холлу, охваченному растущим с каждым мгновением пламенем и не добраться до входной двери. К тому же мать не могла двигаться с таким же проворством, как Тэсс, и не поспевала бы за ней, а Тэсс ни в коем случае не хотела бросить мать на произвол судьбы.

При виде языков пламени мать испуганно вскрикнула.

— К черной лестнице, быстро! — позвала ее Тэсс.

По окутанному дымом холлу, кашляя и низко согнувшись, потому что воздух внизу был чище, они подошли к лестнице, которая вела в кухню.

Ее нижние ступени тоже освещали всполохи огня, но самого пламени не было видно.

«Можно рискнуть», — подумала Тэсс и, обернувшись к матери со словами:

— Держись рядом, — стала спускаться по лестнице.

Детекторы дыма продолжали завывать. Вдруг снизу навстречу им кинулся человек.

Тэсс навела на него пистолет. Человек воскликнул:

— Миссис Дрейк?

— Джонатан! — обрадовалась мать Тэсс.

Тэсс с облегчением опустила пистолет.

Дворецкий подбежал к ним. Он был в пижаме.

— Я спал! — тяжело дыша, проговорил он. — Меня разбудили сигналы пожарной тревоги. Я пробовал пройти по парадной лестнице, чтобы предупредить вас, но холл весь в огне!

— Мы знаем, — ответила Тэсс. — Мы сможем выйти черным ходом?

— Кухня, горит, но комнаты слуг пожар не тронул.

— Пока, — добавила Тэсс.

Все вместе они ринулись вниз по лестнице.

— Вы видели кого-нибудь, кроме нас? — взволнованно спросила Тэсс.

— Кроме вас?

— Эдна? Что с Эдной? — хриплым от тревоги голосом спросила мать.

— Прежде чем идти к вам, я разбудил ее и велел бежать.

— Вы не видели кого-нибудь еще? — настойчиво повторила Тэсс.

— Конечно, нет, мисс Дрейк, — в замешательстве ответил дворецкий. — Я не понимаю, что вы имеете в виду. Кто еще может быть в доме?

Времени на объяснения у Тэсс не было. В конце лестницы она покосилась на открытую дверь в кухню, на ослепительное пламя, бушевавшее там. Тэсс обдало жаром.

Она закрыла лицо рукой, и жар обжег руку. Если пламя достигнет этого холла, они обречены. Не отдавая себе отчета, Тэсс рванулась в сторону открытой двери и захлопнула ее. Руку опалило огнем, но боль была ничто в сравнении с тем риском, которому они подвергались. Дверь преграждала путь огню. Тэсс схватила за руку-мать и нетвердой походкой двинулась за дворецким вперед по коридору в сторону комнат для слуг.

Несмотря на закрытую кухонную дверь, по коридору клубился дым, подгоняемый горячими потоками воздуха. Но они, по крайней мере, не были такими обжигающими, и, хотя сквозь дым Тэсс едва различала двери в комнаты дворецкого и горничной, чем ближе они подходили к выходу, тем чище становился воздух. Надо как можно скорее выбраться на свежий ночной воздух.

Но тут же страх сковал Тэсс. «Они наверняка прячутся в саду, целясь из кустов, они убьют нас, как только мы выскочим наружу», — подумала она, дрожа всем телом.

— Тэсс, чего ты так дрожишь? Не волнуйся, мы почти спасены! — с надеждой сказала мать.

«Спасены, — горько усмехнулась про себя Тэсс. — У нас есть прекрасный шанс быть застреленными!»

Они дошли до задней двери. Она была открыта, и из нее валил дым, а снаружи входил свежий воздух. Затем дым рассеялся, и Тэсс из-за спины Джонатана увидела впереди, в двадцати футах от выхода, в отблеске сияния огня из окон лежавшую ничком на траве женщину! На спине ее ночной рубашки темнело кровавое пятно.

— Эдна! — ахнул Джонатан. Тэсс попыталась остановить его, но он, не слушая ее, бросился к служанке.

— Эдна!

Это были его последние слова. На середине пути Джонатан выгнулся, словно от удара бичом. Смертельного удара. Темная струя брызнула из его шеи, а через мгновение из лопатки. Джонатан, казалось, пытался совершить невозможное; схватиться одновременно за шею, грудь и лоб.

Не хватило рук, и он упал, как акробат, которому не удался сложный трюк. Упал жалким комком. Дернулся и затих.

Мать Тэсс закричала. То ли она не поняла, что произошло, то ли, поняв, панически перепугалась, а может быть, захотела во что бы то ни стало помочь своим слугам. Так или иначе, мать, оттолкнув Тэсс, устремилась из двери во внутренний двор. Тэсс обеими руками попыталась остановить ее, но рукой с зажатым в ней пистолетом ей не удалось удержать край ночной рубашки матери, а другая рука ухватилась за тонкие кружева, которые с легкостью оторвались, оставшись в ее кулаке. Мать была уже во дворе.

— Нет!

Тэсс, сжав зубы, смотрела, как хрупкое, истощенное диетами тело матери швырнуло на землю, но не как упавшего с трапеции акробата, а скорее как балерину, которая, проделав пируэт, в изнеможении распростерлась на сцене, раскинув руки. С кровью, брызжущей из живота и груди.

Тэсс зарыдала. В горе. В ужасе. В гневе.

Казалось, вокруг нее жужжат пчелы, кусая дверные рамы, вонзаясь в стены коридора. Пули. Они почти бесшумно — значит, пистолеты с глушителями — вылетали из кустов, окаймлявших двор. Пули вывели Тэсс из шока. Она отпрянула, повернулась, чтобы бежать, и замерла при виде пламени, пожиравшего закрытую кухонную дверь.

«Что я делаю? Назад пути нет. Я в западне».

Одна за другой пронеслись мысли: смерть матери. Убийцы во дворе. Пожар. Ее снова сковал страх.

«Мне нельзя здесь оставаться! Но я не могу выйти наружу! Думай!»

Языки пламени вырвались из-за кухонной двери, освещая заполненный дымом коридор.

"Цокольный этаж. «Я могу пробраться туда. Туда ведет дверь из этого коридора. Там можно где-нибудь спрятаться. Намочить тряпки в прачечной и завернуться в них. Нет! Это безумие. Из этого ничего не выйдет. Когда дым заполнит цокольный этаж, я задохнусь, во сколько бы мокрых тряпок ни завернулась. Жар будет невыносимым! И пол первого этажа в конце концов рухнет. Меня погребет под грудой горящих балок».

При этой мысли ее едва не подвел мочевой пузырь. Но нельзя же стоять здесь, надо что-то делать! От удушающего запаха дыма ее едва не вырвало. И вдруг новая мысль придала ей отчаянную надежду. «Но эта идея может не сработать! И все же, помоги мне Господь, это моя единственная возможность спастись!»

Задержав дыхание, Тэсс кинулась по коридору мимо двери в кухню. От нее полыхнуло нестерпимым жаром, и Тэсс на мгновение с ужасом подумала, что ее одежда может вспыхнуть.

Ослепленная дымом, она добежала до лестницы, споткнулась, больно ударившись всем телом, и начала карабкаться по ступенькам на четвереньках. Жар стал намного меньше, зато дым так сгустился, что легкие противились каждому вдоху, приступы мучительного кашля сотрясали грудь. Но она упорно ползла вверх, продвигаясь все быстрее и увереннее, пока не добралась до конца лестницы. Лишившись опоры для рук, но еще подталкиваемая движениями коленей, она пролетела по воздуху и растянулась на верхнем этаже, стукнувшись подбородком о пол. Впереди, в середине коридора, сквозь завесу дыма, она видела, как языки пламени на верхних ступенях парадной лестницы, ведущей из холла на второй этаж, с ревом рвутся к потолку.

Скорее! Ее глаза слезились от дыма, в горле першило.

Она снова встала на четвереньки и поползла вперед. Жар все усиливался, пламя разгоралось. Треск и рев огня оглушали. Она жалобно всхлипнула, охваченная ужасом, что не доберется до цели, что яростное пламя заставит ее повернуть назад. Но у нее не было иного выхода. Она выругалась и, собравшись с силами, повернула налево. Преследуемая языком пламени, она наконец добралась до открытой двери в свою спальню, вползла в нее и захлопнула за собой дверь. По сравнению с адским жаром коридора воздух в спальне казался чудо как прохладным, хотя густой едкий дым продолжал разъедать глаза. В изнеможении она глубоко вдохнула и так закашлялась, что сплюнула кусок слизи. Пустяки! Теперь у нее появился шанс!

Свет лампы у постели едва пробивался сквозь пелену дыма, и в комнате почти ничего не было видно. Не беда! В этой с детства знакомой спальне она прекрасно ориентировалась и в темноте. Тэсс двинулась мимо кресла к балконной двери. Распахнув ее, она не поверила, что воздух может быть таким свежим. Пламя, от которого лопались стекла в окнах справа от нее, освещало деревья и кусты внизу. Но все внимание Тэсс было приковано к старому, ветвистому дубу под маленьким балконом ее комнаты. Именно из-за дуба Тэсс сломала руку в одиннадцатилетнем возрасте. Однажды в субботу после обеда, придя домой с занятий по гимнастике, необыкновенно воодушевленная своими успехами на брусьях, Тэсс, изучив дуб с балкона, решила, что легче легкого будет прыгнуть на ближайшую ветвь, затем, качнувшись, перелететь к более дальней, потом еще к более дальней и так, добравшись до ствола, спуститься вниз на землю. Не в силах удержаться от соблазна, она прыгнула, схватилась за ветку одной рукой, вытянув вперед другую в расчете нащупать ближайшую опору… и вскрикнула, когда почувствовала, что промахнулась, а потом вскрикнула еще пронзительнее, когда грохнулась на газон, прямо на руку. Рука оказалась вывернута под странным, ужасно странным углом. Никогда прежде не испытывала она такой дикой боли. Ее отец выскочил из дома, поднял ее и бросился в гараж. Он отвез ее в больницу на бешеной скорости, не обращая внимания на красные сигналы светофоров. Ее отец. Его уже нет на свете. Как же она тосковала по нему! И теперь ее мать тоже мертва! Тэсс до сих пор не могла поверить, что видела, как из ее живота и груди брызнула кровь. Она не верила, что такое может случиться! Мертва? Ее мать не может быть мертвой! Проклятые ублюдки!

Между тем пламя начало пробиваться из коридора в спальню и щели под дверью, над ней и по бокам. Тэсс засунула пистолет в холщовую сумку, закрыла «молнию» и несколько раз туго обмотала лямку вокруг талии. Теперь пламя уже не кралось, а яростно врывалось в комнату через все щели в дверной коробке. Времени больше не оставалось!

Тэсс отступила в окутанную дымом спальню. Натренированная многолетними занятиями спортом, она чуть наклонилась, выставив одну ногу вперед и слегка согнув колени в спринтерской позе, пробормотала молитву и, разбежавшись, прыгнула.

Глава 13

Тэсс почувствовала, как перелетела через витую чугунную решетку балкона, коснувшись ее кроссовками. Она боялась, что в темноте промахнется, как когда-то в прошлом и, не удержавшись на одной руке, рухнет вниз на газон. Но теперь ей было двадцать восемь. Для высокого мускулистого тела это расстояние оказалось гораздо короче, чем она ожидала, ее длинные руки без труда дотянулись до ветки и крепко за нее ухватились.

Мощный толчок качнул ее сначала вниз, потом вверх к следующей ветке. Воспользовавшись этим движением, она уцепилась за нее ногами и повисла между двумя ветками спиной вниз. Когда ветви перестали качаться, она начала, осторожно перебирая руками и ногами, двигаться к развилке. Искусно извернувшись, она оказалась теперь уже лицом вниз и, дюйм за дюймом продвигаясь вдоль веток, в конце концов добралась до ствола, спряталась в листве, стоя на крепких суках. Сердце у нее отчаянно колотилось.

Видели ли убийцы, как она прыгнула с балкона? Несмотря на то, что пламя, пробивавшееся из окон фасада, освещало территорию вокруг дома, она очень надеялась, что эта ее часть остается в темноте.

Ветки шевелились, когда она по ним пробиралась. Никуда от этого не денешься. Глупо тешить себя надеждой, что это не так. Но если убийцы сосредоточили внимание на дверях особняка, они могли не следить за той его стороной, где дверей не было. И тем более за таким наименее подходящим для побега выходом, как балкон верхнего этажа. «Что ж, я скоро узнаю, верна ли моя догадка», — подумала Тэсс. Она рывком раскрыла сумку и вынула пистолет, испытывая огромное удовлетворение при мысли, что люди, убившие ее мать, могли погибнуть от оружия, из которого ее учил стрелять отец. Даже если пистолет не чистили в течение шести лет. Даже если пружина в обойме ослабла оттого, что ее столько лет не перезаряжали. Сейчас главное — спуститься с дерева, чем бы это ей ни грозило! Постараться пролезть через густую живую изгородь и укрыться в темноте соседского участка.

Она сползла по стволу дерева, притаилась за его могучим комлем, повернувшись лицом в сторону темной задней стороны особняка, и, никого не заметив, метнулась к кустам справа от себя. Ей показалось, что прожужжала пчела. Пуля расщепила ствол дуба.

Тэсс резко повернулась и, пригнувшись, подняла пистолет отца.

Впереди скользнула тень, выхваченная из тьмы внезапно вспыхнувшим пламенем позади усадьбы. Тень с пистолетом! Тень пригнулась и стала целиться в Тэсс. Она вспомнила уроки, преподанные ей отцом в тире, и нажала на спуск. Пистолет загрохотал, отдача отбросила ствол вверх.

«Не обращай внимания на отдачу. Ни за что не отводи глаз от цели…» Тэсс смотрела на тень с пистолетом, в ужасе поняв, что промахнулась!

Она бросилась на землю в тот момент, когда человек выстрелил. У его оружия был Глушитель. Она не слышала выстрела, но явно различила, как свистнула над ней пуля. Лежа на земле, сжимая пистолет обеими руками, Тэсс прицелилась более тщательно. Она изо всех сил сосредоточилась на цели и снова нажала на спуск. Грохот выстрела оглушил ее.

Увидев, что человек отшатнулся и упал, она издала про себя победный клич. И тут же внутри у нее словно что-то оборвалось от напряжения и от того, что она только что сделала. Нет, она не может позволить себе жалеть убийцу. Ей надо бежать! Она вскочила с земли и бросилась к кустам. Вдалеке завыли сирены. Пожарные. Может быть, полиция. Их, вероятно, вызвал кто-то из соседей! Но звук был слишком далеко. Они не успеют ей помочь. Надо бежать!

Со стороны фасада дома послышался мужской голос. Тэсс повернулась на него. Откуда-то вынырнул человек с пистолетом, и Тэсс непроизвольно прицелилась и выстрелила. Еще раз. И еще! Первая пуля попала в стену дома, вторая — в дерево, за которым укрылся человек, но третья опрокинула его навзничь.

Тэсс снова про себя торжествующе закричала. Но тут же беззвучный крик застрял у нее в горле. Промазала!

Человеку удалось подняться на ноги. Он прицелился, но Тэсс успела выстрелить раньше, и человек рухнул на газон.

Она пробежала мимо цветника, слыша, как жужжат пули, вылетающие из-за дома. Они срезали ветки вечнозеленых кустарников живой изгороди, куда она устремилась, и заставили ее снова упасть на землю и поспешно заползти в их густую зелень. Тэсс прицелилась в человека, бежавшего к ней от заднего двора, выстрелила три раза, промахнулась, но, по крайней мере, заставила его спрятаться за бельведером.

Теперь огонь охватил особняк со всех сторон. Сирены завыли громче. Ближе. Когда ее противник, целясь, выглянул из-за своего укрытия, Тэсс в ярости выстрелила еще раз. Он исчез за укрытием. Но сделал это не слишком ловко, и Тэсс пыталась убедить себя, что она, возможно, ранила его, хотя скорее всего лишь расщепила дерево рядом с его лицом. Впрочем, не важно. У нее нет времени гадать!

Она поползла по узкому просвету между кустами — ветки царапали ей голову, спину, бедра — и вскочила на ноги, только оказавшись по другую сторону ограды. Она побежала по просторному заднему двору соседнего дома, где метались блики огня.

В доме во всех окнах горел свет. Тэсс представила его перепуганных обитателей, которые лихорадочно одеваются, чтобы выскочить на улицу в случае, если пожар перекинется на их особняк. Несмотря на рев огня, Тэсс услышала шелест листьев позади себя. Круто повернувшись, она выстрелила три раза подряд туда, откуда слышался шум, уловила стон человека и нырнула в густую тьму огромного двора.

Она огибала деревья, прыгала через клумбы, один раз споткнулась о низкий барьер искусственного пруда с лилиями, чуть не упав в воду, но удержала равновесие и, обежав пруд, помчалась еще быстрее.

«Все время считай, сколько патронов у тебя осталось», — учил отец. Но вся во власти одной-единственной мысли: как ей убежать, — Тэсс забыла правило отца. «Сколько раз я стреляла? Не помню». Больше десяти, в этом она была уверена. Вероятно, тринадцать… Выходит, обойма почти пуста.

Тэсс похолодела от ужаса, хотя пот градом катился по ее лицу и пропитал одежду. Патроны надо беречь. Тяжело дыша, она подбежала к следующему ряду живой изгороди, отделяющему этот особняк от другого, и, не сдержавшись, обернулась, чтобы посмотреть сквозь тьму на пылающее здание родительского дома в сотне ярдов от нее. Языки пламени вырывались из ее спальни. Это зрелище привело Тэсс в ярость. Уничтожалось ее прошлое, ее юность. Не заметив за собой погони, она раздвинула кусты и опустилась на землю.

Ей не следует бежать во двор следующего особняка, решила она в отчаянии. Преследователи несомненно разгадают ее маневр, и им останется лишь добежать по улице дальше до следующего дома, спрятаться во дворе и подождать ее там. Затем убить. Ее единственной надеждой были сирены, звучавшие теперь очень близко, они должны спугнуть преследователей. Но полагаться только на них она не могла. Надо самой обеспечить себе безопасность. Однако каким образом?

В смятении не зная, что предпринять, Тэсс в конце концов приняла отчаянное решение: вместо того, чтобы бежать через двор, двинуться вдоль него по краю. Миновав темное пространство между плавательным бассейном и теннисным кортом, она оказалась перед высокой каменной стеной. Тэсс растерянно огляделась по сторонам в поисках лестницы или дерева рядом со стеной любого предмета, который помог бы перебраться через нее. Ничего. Тэсс метнулась к плавательному бассейну Рядом с навесом для инструментов она нашла длинный металлический шест. На одном его конце была сетка, явно предназначенная для сбора мусора с поверхности воды. Скорей! Тэсс уперлась концом шеста в землю возле навеса, налегла на него всем телом, проверяя его прочность. Шест был крепким, но упругим. Может быть, получится. Кровь стучала у нее в висках. Выбора нет.

Тэсс запихнула пистолет в сумку, которая по-прежнему надежно держалась у нее на талии, схватила шест за один конец, нацелив другой в сторону стены, и устремилась вперед. В пяти футах от стены она воткнула свободный конец шеста в газон и взлетела вверх. Она долгие годы не упражнялась в таких прыжках. В легкой атлетике прыжки с шестом никогда не были ее любимым видом. Но теперь надо вообразить себе, что она выступает на Олимпийских играх. Когда ее тело взметнулось в воздух, она почувствовала, как сгибается шест. Если он переломится! Со всего размаху стукнувшись с верхний край стены, Тэсс уцепилась за него свободной рукой, отпустила шест и, ухватившись за выступ теперь уже двумя руками, начала подтягиваться вверх.

Вскарабкавшись на стену, она немного полежала на ней ничком, давая отдых поцарапанным, в кровоточащих ссадинах рукам, и, повиснув на руках с другой стороны стены, спрыгнула в темноту, рискуя приземлиться на какую-нибудь скамейку под стеной и сломать лодыжку. Или напороться на кол, поддерживающий саженец. Однако ее ноги благополучно коснулись рыхлой садовой земли, и, привычно подтянув их к животу и локти к бокам, она перекувырнулась через голову на мягком цветочном ковре. Сразу же вскочив на ноги, Тэсс всмотрелась в темноту впереди, угадывая расплывчатые тени деревьев, громоздкий темный силуэт особняка, и,выхватив из сумки пистолет, побежала. Когда ей было десять, здесь жила ее лучшая подруга. Они часто играли в этом дворе, и одной из их любимых игр были прятки. Тэсс вспомнила, как однажды так хорошо спряталась, что подруга, отчаявшись, перестала ее искать. Теперь Тэсс поспешила к этому месту, надеясь, что двор не перестроили. Услышав журчание воды, она ускорила шаг. В углу двора по-прежнему громоздились собранные в кучу и залитые цементом валуны, имитировавшие маленькую, по плечо, гору, с вершины которой; извиваясь, стекали потоки воды и падали в пруд с золотыми рыбками. Воду для этой затеи подавал насос, спрятанный в колодце позади кучи валунов.

Колодец закрывал люк, предохранявший насос от непогоды. Пробравшись сквозь колючие кусты, окружавшие горку из валунов, Тэсс встала на колени, нащупывая крышку. Она с трудом втиснулась внутрь колодца, закрыв за собой люк. В полной темноте, слыша стук насоса где-то рядом; она уселась, обхватив колени руками и опустив на них голову. От неудобной позы болели мышцы, но у нее, по крайней мере, была возможность передохнуть и решить, что делать дальше.

Много лет назад одна из причин, по которой подружка не смогла найти Тэсс, заключалась в том, что, когда однажды они вместе обследовали колодец с насосом, у подружки вызвала отвращение паутина. Девочка даже не оглянула туда, потому что ей и в голову не пришло бы спрятаться в таком противном месте. Но Тэсс была сорванном, и паутина для нее не значила ничего по сравнению с выигрышем. И теперь она сидела в своем тайнике, не обращая внимания на то, от чего ее подружка упала бы в обморок. И все же, чувствуя на лице и волосах паутину и ощущая, как нечто маленькое и многоногое ползает по ее руке, Тэсс пришлось собрать всю свою волю, чтобы не содрогнуться от отвращения. Сейчас главное, что она в безопасности. В этой взрослой игре в прятки, где ставкой была жизнь, никто из преследователей не смог бы обнаружить ее, потому что никто из них не мог знать об этом колодце позади, горки валунов.

Тэсс поморщилась: Руки у нее болели от порезов и ожогов: спина была расцарапана колючей живой изгородью, ноги и подбородок саднило от многочисленных падений. Но физическая боль была ничто по сравнению с душевной. Ее мать мертва. Нет! Тэсс не могла в это поверить. Не могла примириться с этой мыслью.

Сегодня она убила по меньшей мере двоих и тоже не могла примириться с этой мыслью, как бы ни проклинала и ни кляла и теперь убийц своей матери, как бы страстно ни жаждала отомстить им. Она тихо заплакала: горячие слезы струились по щекам, когда она, дрожа, сидела в холодной, сырой, непроглядной тьме своего убежища. Ей надо подумать. Когда она сочтет, что опасность миновала, надо будет бежать.

Самое главное — выяснить, кто охотится за ней, и почему причинил ей столько страданий. И посчитаться с ним. Эта горькая, злая мысль все время возвращалась к ней. Да, кто-то определенно должен за все заплатить. Она ощупала сумку, мучительно размышляя о фотографиях в ней, и особенно о той, которая отталкивала и приводила в замешательство. Барельеф. Мускулистый, длинноволосый, красивый юноша, оседлав быка, вонзал ему в горло нож. Рядом собака пыталась лизнуть брызжущую кровь, в то время как змея устремилась к колосьям пшеницы, а скорпион жалил быку яички.

Сумасшествие какое-то.

Глава 14

В запущенной классной комнате на втором этаже пустующей школы в Бруклине Хамелеон закончил свой отчет. Некоторое время в полутемном классе, где окна были забиты фанерой, царила тишина — соратники Хамелеона угрюмо обдумывали услышанное.

— Значит, женщина сбежала? — наконец спросил широкоплечий, машинально вращая кольцо с рубином на среднем пальце левой руки и поглаживая изображение перекрещивающихся креста и меча.

Хамелеон, помолчав, ответил:

— Скорее всего. Наблюдатель из моей команды, скрывавшийся за домом, не заметил, как женщина прыгнула с балкона на дерево, но видел, как она спустилась по дереву вниз на землю. И он определенно знает, что она застрелила двоих.

— Но где она достала оружие? — спросил мужчина со впалыми щеками.

Хамелеон пожал плечами.

— Вы уверены, что враги не погнались за женщиной и не поймали ее? — спросил человек в очках.

— Такой уверенности у меня нет. К месту происшествия прибыли пожарные и полиция. Но предупрежденные воем сирен, враги имели в своем распоряжении достаточно времени, чтобы подобрать убитых и скрыться до того, как появились представители власти.

— Надеюсь, наши оперативники были не менее расторопны, — заметил мужчина с тонкими губами.

Хамелеон утвердительно кивнул и добавил:

— Больше того, все говорит о том, что женщина в безопасности.

— Но мы не знаем, где она, — сурово свел брови эксперт по электронике. — Враги — тоже. Если я правильно понял, вы рассчитывали использовать женщину как приманку, чтобы подманить добычу. Но теперь ваш план не сработает. Мы оказались отброшены к нашей исходной позиции.

— Я бы не сказал, — возразил Хамелеон. — В данный момент мы не знаем, где находится женщина. Но узнаем, и скоро.

— Каким образом?

— Вы поставили подслушивающее устройство на телефон женщины.

— Как вы приказали, — сказал эксперт по электронике.

— И на телефон полицейского. На ее месте — будучи в смятении, опасаясь за свою жизнь, — что бы вы сделали?

— Ах, вот оно что, — откинувшись назад, воскликнул электронщик. — Конечно. Она постарается позвонить полицейскому. — Улыбнувшись, он добавил: — Значит, теперь мы усилим наше наблюдение за ним.

— В конце концов он выведет нас на женщину, — сказал Хамелеон. — А вот что еще более важно: без сомнения, враги проявят присущую им сообразительность. Недаром за плечами у них долгие годы практики. Не сомневаюсь, что их расчеты совпадут с моими и они придут к такому же заключению.

Человек со впалыми щеками, выводя пальцем на пыльной парте рисунки, проговорил:

— Они постоянно демонстрируют свою удивительную изворотливость. И не раз и не два они предугадывали наши ловушки.

— Но вряд ли предугадают эту, — сказал Хамелеон. — Отныне полицейский будет приманкой, которая привлечет нашу добычу. Охота продолжается. В данный момент моя команда наблюдает за лейтенантом Крейгом, хотя их первейшая обязанность, конечно, выслеживать врагов.

— В таком случае нам следует присоединиться к охоте, — заявил широкоплечий.

— Несомненно, — поддержал его тонкогубый господин.

Остальные поспешно поднялись из-за парт. Хамелеон остановил их жестом руки.

— Минуту. Прежде чем мы разъедемся, мне хотелось разъяснить еще один вопрос.

Собравшиеся нетерпеливо ждали.

— Как мы знаем, враги — этот мерзкий сброд — активизировали свою вредоносную деятельность. Невозможно предсказать ужасные последствия их злостных заблуждений. В то же время я признаю, что с нашей стороны было допущено много тактических ошибок. Несколько — на моей совести, о чем я без утайки вам рассказал. Но близится судный день. Последние события показывают, как усложнилась ситуация. Я полагал, что мы справимся с ней собственными силами и выполним возложенную на нас миссию. Теперь я в этом не уверен. Болезненное самолюбие не относится к числу моих недостатков. И я не задумываясь попрошу помощи, если посчитаю, что наша великая миссия в ней нуждается.

— Попросите помощи? — Электронщик вопросительно поднял брови.

— Я связался с высшей инстанцией. Объяснил ситуацию. Они не только согласились с моей оценкой, но и удовлетворили мою просьбу. В половине первого в аэропорт Кеннеди прибывает группа специалистов.

— Специалистов? — побледнел эксперт по электронике.

— Да, я послал за командой палачей.

Часть 2 Насилие и возмездие

Жертва для заклания

Глава 1

Ньюарк, штат Нью-Джерси

В своей убогой комнатушке при пакгаузе из поржавевшего гофрированного железа в дальнем конце городских доков Бастер Бучанан по прозвищу Правый Хук, чиркнув спичкой о столешницу, прикурил окурок сигары, оставшийся с прошлого вечера. Нет смысла быть расточительным. Как-никак, это была кубинская сигара — последняя из той коробки, которую дон Винченцо — всегда такой внимательный — прислал к его дню рождения две недели назад. Добрый старый дон Винченцо. Он знал, как сделать счастливыми своих работников. Особенно хороших работников, а Бастер Бучанан по прозвищу Правый Хук всегда выкладывался на полную катушку — и когда в юности был грузчиком в порту, и когда потом стал боксером, да таким, что мог претендовать на звание чемпиона. Вспомнив любимую профессию, Бастер сжал кулаки и, поддавшись внезапному порыву, вступил в короткий бой с тенью, раздавая молниеносные удары левой и правой, а затем выдал свой знаменитый мощный правый хук. Конец тебе! Он свирепо смотрел на лежащего в нокауте воображаемого противника. И тут на него нахлынули воспоминания о давно ушедшей славе на ринге. Вопли восторженных зрителей. Объятия менеджера и объятия женщин, стольких роскошных женщин, жаждавших лечь в постель со знаменитостью. Бастер покачал головой. Восторженные вопли женщин… объятия по ночам… случалось, его преследовали эти сладостные видения.

Бастер еще немного побоксировал с тенью, но теперь, когда он был на двадцать лет старше и весил намного больше нормы, это далось ему с трудом. Да, ничего не попишешь, доктор советовал ему не слишком напрягаться. Не то чтобы Бастер испугался докторского предостережения. Черт побери, он никогда ничего не боялся. Он еще может уложить троих в драке в каком-нибудь баре. Запросто. Разве не так случилось прошлым вечером в ближайшей пивной, куда он зашел, возвращаясь с работы? Именно так, черт возьми. Тем не менее, проделав с сигарой во рту несколько выпадов и нанеся пару точных ударов, он совсем задохнулся, точь-в-точь как однажды, оказавшись на отдыхе, в горах. Может, бросить курить? В конце концов, доктор советует. Черта с два! Жизнь и так коротка. Да что он понимает, этот паршивый докторишка? Разве он боец? Конечно, ему легко давать советы. Он слюнтяй какой-то, ей-богу. И этот его золотой «ролекс». Что знает о жизни этот маменькин сынок?

Те последние его бои… Тошно, черт возьми, о них вспоминать. Бастер всегда жалел, что пришлось согласиться проиграть более слабому противнику, проиграть три раза, потому что у дона Винченцо был двоюродный брат, боксер, которого метили на место Бастера.

«Ну, слабая челюсть этого двоюродного братца положила конец его карьере, — злорадно подумал Бастер. — Да только и моей карьере пришел капут… Ну да ладно». Попыхивая окурком сигары — по крайней мере, дон Винченцо не забывал парней, оказавших ему услугу, — Бастер напомнил себе о работе, которую надо сделать побыстрее. Иначе дон Винченцо будет недоволен.

Бастер в последний раз с наслаждением затянулся сигарой из кастровского табака и затушил окурок в переполненной пепельнице. Надо как-нибудь навести порядок в этой халупе, подумал он, неодобрительно глядя на полосу от спички на видавшем виды письменном столе, как раз посередине круглого пятна, оставленного пивной жестянкой. Он решил, что раз его ждет работа, сам Бог велел такому работяге, как он, подкрепить силы. И не только сигарами… Да.

Бастер, пошарив под столом, нащупал в коробке последнюю банку пива, открыл ее и сделал несколько больших глотков. Витамины. Ага. Он облизнул губы и опять напомнил себе о работе. Вот-вот к пакгаузу подъедут на своем грузовике Большой Джо с братом. Они втроем разгрузят красные пластиковые контейнеры, которые, если не считать цвета и материала, походили на баллоны с газом для жаровни, чтобы жарить мясо на свежем воздухе. К слову сказать, Бастер не больно-то любил мясо на вертеле. Хотя его зануда жена любила. Вот зараза. Потом они, опорожнив контейнеры в несколько больших металлических ящиков, хорошенько защелкнут на них крышки, чтобы скрыть содержимое, и с помощью автопогрузчика доставят на баржу. И сегодня же вечером втроем отправятся на барже по Гудзону к концу Лонг-Айленда. А там сбросят все дерьмо в океан. Потому что их груз — Бастер отпил немного пива и поежился — именовался медицинскими отходами. Использованные иглы. Зараженные бинты. Инфицированная кровь. Гниющая человеческая плоть.

Что ж, — Бастер глотнул еще пива, — это грязная работа, — он криво усмехнулся, — но приходится же каким-нибудь бедолагам ее делать. Особенно для дона Винченцо. При этой мысли Бастер сразу протрезвел. Да, особенно для дона Винченцо. Потому что, если отказать папаше Винченцо, то он будет недоволен, а когда папаша Винченцо недоволен, тебе ломают ноги. И это только для начала. К черту кубинские сигары. Когда добренький папаша недоволен, тебе не просто ломают ноги. Тебя разбирают на кусочки.

И в конце концов, какой вред от того, что в океан сбрасывают иглы и бинты, спрашивал себя Бастер, жалея, что не купил побольше пива. На земле места уже ведь не хватает. Это Бастер читал во всяких там дурацких газетах. Мусора полно, а девать его некуда. Кругом понатыкали многоквартирных коробок. В землю ничего не закопаешь. И никто не хочет, чтобы от медицинских отходов избавлялись, с помощью — как там? — инсинераторов [25]. Проклятые «зеленые» думают, что заразятся, если будут вдыхать этот дым. А у дона Винченцо самое большое предприятие по переработке отходов в восточном Нью-Джерси. И куда же ему девать весь этот мусор, особенно дерьмо из больниц? Ответ простой. На Земле полно воды. Еще бы. Более половины планеты, может даже три четверти, занимает эта чертова вода, разве не так? Уйма места. Неужели ж его не хватит для нескольких барж с иглами и бинтами?

«Ну хорошо, ну ладно, прилив иногда работает против нас, — рассуждал Бастер. — Иногда все это дерьмо несет обратно к берегу. Иногда иглы и бинты выбрасывает на пляжи. Но разве я виноват? Я делаю свою работу. Я скидываю дерьмо в воду. Если океан работает против меня, я же не виноват! Не виноват, — решил он твердо. — Конечно, нет. Подумаешь, какой-нибудь „зеленый“ пару дней не поплавает в океане, пока все это не выгребут. Ну и что? Пусть очистители делают свою работу, а я буду делать свою».

Прозвучал звонок. Бастер поставил банку с пивом и выпрямился. Звонок был сигналом, что Большой Джо с братом подогнали грузовик к пакгаузу и ждут, когда Бастер поднимет дверь. Пора бы уже. Бастер нажал кнопку. Шаткое строение заходило ходуном, когда дверь пакгауза с грохотом поползла вверх.

Грузовик Большого Джо подъехал к контейнерам для барж. Мотор его рыкнул и смолк.

Бастер ткнул в кнопку, которая закрывала грохочущую дверь, и величественно вышел из конторы.

— Вы опоздали, — проворчал он, когда открылась дверь водителя. Но из грузовика вышел не Большой Джо. Вместо него на цементный пол легко спрыгнул человек, которого Бастер видел первый раз в жизни, и, усмехнувшись, сказал:

— Привет. — Человек был в отличной спортивной форме, лет тридцати.

— Кто ты, черт побери, такой?

— Не хотелось бы тебя огорчать, но с Большим Джо произошел несчастный случай. Трагический. Ужасный.

— Несчастный случай? Какого рода?

— Случился сильный пожар. Сгорел его трейлер. Он умер во сне.

— Мой Бог! — присвистнул Бастер. — А брат Большого Джо?… Где он? Он знает об этом?

— В каком-то смысле.

— Я не понял. Так знает или нет?

— Ну, он знал, это точно, — сказал красивый здоровяк. — Но больше не знает. Понимаешь, он мертв. Еще один пожар. Ужасно. Прошлой ночью. Его дом сгорел дотла.

— Что ты мне лапшу на уши вешаешь?

— Ты следующий.

С громким стуком дверца грузовика распахнулась, из нее выпрыгнули двое мужчин.

Бастер протер глаза. Они были такие же, как первый, — худощавые, гибкие, красивые, со смуглым цветом лица и молодые — едва за тридцать.

Когда они подошли ближе, Бастер заметил, что они похожи друг на друга и в другом. Наверное, это была игра света, но ему показалось, что у всех троих серые глаза.

— Так вот, Бастер, у нас проблема, — сказал первый человек.

— Да ну? — Бастер отступил и поднял свой знаменитый правый кулак. — И какая же это проблема?

— Иглы. Бинты. Инфицированная кровь. Вы отравляете океан.

— Послушай, я только делаю то, что говорит мне дон Винченцо.

— Конечно. Ну, тебе больше не придется выслушивать его приказы. Дон Винченцо мертв.

— Что?

— Не можешь поверить? И правда, удивительное дело. Только без шуток, еще один пожар.

Бастер, в испуге отпрянув, воскликнул:

— Какого дьявола? Эй, не подходите ближе! Я вас предупреждаю!

— Конечно, конечно.

С невероятной ловкостью первый человек увильнул от серии ударов Бастера, ушел от знаменитого правого хука бывшего короля ринга и двинул его в нос с такой силой, что Бастер упал на пол, сплевывая кровь, в глазах у него двоилось.

— Слушай внимательно, — сказал человек, — мы не собираемся тебя жечь.

Оглушенный мощным ударом Бастер с облегчением вздохнул. Ему пришлось признать, что каждый из этих троих был в лучшей физической форме, чем все его прежние соперники. Поэтому, если они намерены поторговаться, может быть, у него есть шанс…

— Значит, вы меня отпустите? — с надеждой спросил Бастер, проклиная тот день и час, когда повстречался с доном Винченцо и поддался его уговорам.

— Боюсь, что нет, — сказал человек. — Каждый проступок имеет свои последствия. Пламя — не всегда лучшее наказание. Иногда следует наказывать способом, аналогичным преступлению. Наглядно показать, как ужасно совершенное преступление. Через минуту я продемонстрирую тебе это.

Все трое облачились в хирургические маски, халаты и резиновые перчатки.

— Господи Иисусе! — воскликнул Бастер.

— Если ты его предпочитаешь. А теперь мои товарищи подержат тебя.

— Нет!

— Не сопротивляйся. Твоя смерть будет только мучительнее.

Двое схватили Бастера, и, когда он стал вырываться и кричать, третий заткнул ему рот носовым платком, чтобы заглушить крики. Затем человек, поправив резиновые перчатки и открутив крышки на пластиковых контейнерах в грузовике, принялся вынимать из них бесчисленные зараженные иглы от шприцев и методично втыкать их во все части тела Бастера: в руки, ноги, горло, в пах и глаза, повсюду.

Когда тело Бастера наконец обнаружили в одном из пакгаузов на берегу Гудзона, газеты обозвали труп «подушкой для булавок». Не совсем верно. Бастер Бучанан по прозвищу Правый Хук на самом деле превратился в «подушку для иголок», и если бы его не убили тысячи игл, усеявших его тело, то он наверняка в скором времени погиб бы в конце концов от рака легких, которым страдал уже несколько лет.

Глава 2

Лейтенант Крейг жил в тесной однокомнатной квартире в цокольном этаже перестроенного многоквартирного дома на Бликер-стрит в нижнем Манхэттене. Когда-то у него был дом в Куине, во всяком случае, он исправно выплачивал его стоимость, но четыре года назад бывшая жена во время бракоразводного процесса получила на него право владения. Крейг страшно жалел, что не живет там. Не из-за дома. Ему никогда не нравилось регулярно подстригать газон, разгребать снег и вообще заниматься домашними делами, да и, по правде говоря, полицейская служба отнимала у него столько времени, что он слишком редко бывал дома, чтобы выполнять подобные обязанности или уделять достаточно внимания своей жене и двоим детям. Вот чего ему действительно недоставало — не самого по себе дома, черт с ним! — а своей семьи. Иногда по ночам при мысли об этом у него так сильно ныло сердце, что он не мог заснуть и часами лежал на спине на своей раскладной кровати, уставясь в потолок. Как же он жалел, что не постарался сохранить семью!

Однако семейная жизнь и полицейская работа плохо сочетались друг с другом. Быть копом — это все равно что иметь вторую семью, и жена копа ревнует тебя к работе как к другой женщине. Так что у него в отделе было много разведенных парней. Единственным утешением оставалось то, что бывшая жена Крейга разрешала ему часто навещать детей. Он делал все возможное, чтобы проводить выходные с сыном и дочерью, и занимался с ними, возможно, больше, чем когда был женат, но вся штука заключалась в том, что дети выросли и теперь не так уже рвались проводить время с отцом, как раньше.

«Я совершил большую глупость, — ругал себя Крейг, входя в душ и открывая краны. Горячая вода обожгла его. — Как мне могло взбрести такое в голову — связаться с женщиной на десять лет моложе себя? Спятил я, что ли? Единственное, что связывает меня с Тэсс, — это ее проблема. Когда она уладится — ты хочешь сказать, если — нет, когда, не будь пессимистом, — она не захочет иметь со мной ничего общего. Ее определенно не привела в восторг идея познакомиться поближе, когда я об этом сказал вчера ночью по телефону».

Крейг увеличил напор обжигающе горячей воды, смыл шампунь с волос и покачал головой. «На что ты рассчитываешь? — продолжал он мысленный разговор с самим собой. — У нее горе. Не важно, что она встречалась со своим другом, кем бы ни оказался на самом деле этот Джозеф Мартин, всего три раза. Кстати, возможно, за ней следят. Она слишком озабочена своими проблемами, не говоря уже о том, что насмерть перепугана. Не то время выбрал, приятель».

Он выключил воду, вышел из узкой душевой (ванны не было) и досуха вытерся. С тщательной дотошностью разведенного мужчины, который теперь на собственном опыте убедился, скольких трудов стоило его бывшей жене поддерживать чистоту и порядок (а он этого даже не замечал), Крейг взял губку и протер душевую, чтобы на кафеле не осталось пятен. Он уже побрился. Ему осталось причесаться, ополоснуть лицо лосьоном после бритья, брызнуть дезодорантом и, одевшись, заставить себя съесть завтрак.

В своей спальне, которая служила также гостиной и кухней, Крейг поставил кипятить воду для кофе. По привычке он включил радио, чтобы услышать новости, и, поддавшись порыву, снял трубку телефона. Может, это и не такая уж хорошая идея. Вероятно, он повторяет свою ошибку. Все равно он чувствовал необходимость поговорить с Тэсс, извиниться за то, что вчера пытался навязаться. Он взглянул на номер телефона ее матери, записанный вчера на листке бумаги, и стал набирать его, вполуха слушая, как диктор рассказывает о новой серии минометных перестрелок, разгоревшейся между христианами и мусульманами в Бейруте. Какого черта они не поделили, подумал Крейг, дожидаясь ответного гудка. После второго сигнала раздался женский голос — не Тэсс, и вообще не человеческий, а механический голос компьютерного робота.

— Номер, который вы набираете, не работает.

Не работает? Крейг нахмурился. Он, видно, перепутал номер. Лейтенант посмотрел на листок бумаги — неужели вчера при записи он ошибся цифрой? И снова набрал номер.

— Номер, который вы набираете, не работает.

«Господи, я и вправду записал неверный номер», — огорчился он.

Вода в чайнике, закипев, дала о себе знать свистком. Крейг выключил газ, помрачнел и только поднес ложку с растворимым кофе к чашке, как застыл, услышав слова диктора:

— …полностью уничтожен особняк в престижном районе Александрии, штат Вирджиния.

В Александрии?

Дурное предчувствие заставило Крейга рвануться к приемнику, чтобы увеличить громкость.

— Трое людей, пытавшихся спастись из горящего дома, были застрелены, — продолжал диктор. — Двое слуг и Мелинда Дрейк…

У Крейга перехватило дыхание.

— …вдова Ремингтона Дрейка, бывшего посла, сотрудника Государственного департамента, который был замучен исламскими экстремистами шесть лет назад в Бейруте. Власти пока не смогли установить личности нападавших или выяснить мотивы убийств, но пять экспертов пришли к выводу, что причиной пожара является поджог.

Поджог? Двое слуг? Мать Тэсс? А что с ней самой?

Крейг схватил телефон, набрал номер справочной и, узнав нужные ему номера, дозвонился до александрийской справочной и вышел наконец на местное полицейское управление.

Услышав неприветливый голос дежурного, Крейг, стараясь сдержать волнение, сказал:

— Отдел по расследованию убийств.

Щелчок. Гудок. Молчание.

— Отдел по расследованию убийств, — наконец отозвался охрипший женский голос.

— Мое имя Уильям Крейг. — Усилием воли поборов дрожь в голосе, он продолжал: — Я лейтенант из отдела розыска пропавших без вести нью-йоркского управления полиции. Номер моего полицейского значка… Начальника зовут… Номер его рабочего телефона… я звоню из дома. Если хотите, я дам вам номер, пока вы меня проверяете.

— Прежде чем мы этим займемся, почему бы вам, лейтенант, не отдышаться и не сказать, что вам надо?

— Это касается поджога в доме Мелинды Дрейк. Жертвы. Не нашли ли вы еще один труп? Дочь. Тэсс Дрейк.

— Нет. Только слуг и… Что вам известно насчет дочери, лейтенант? Почему вы считаете, что она была в доме? Какое отношение вы имеете к этому делу?

— Я… Это слишком сложно. Мне надо подумать. Я перезвоню.

Крейг бросил трубку.

Тэсс в безопасности! Нет.

От неожиданной ужасной мысли он в ярости стукнул кулаком по кухонному столу. Что, если она не сумела выскочить из дома и погибла в огне? Что, если эксперты еще не нашли ее тело? Трясущимися руками Крейг рванул дверцу шкафа и выхватил телефонный справочник, в отчаянии надеясь зарезервировать место на ближайший рейс в Вашингтон. Там он возьмет напрокат автомобиль и поедет… Он захлопнул справочник.

«Какого черта, интересно, я буду делать в Александрии? — опомнился он. — Какой там от меня прок? Все, что я могу, — это, не находя себе места от волнения, смотреть, как работают следователи на пожарище. Но я должен сделать хоть что-то. Думай. Надейся. Ты знаешь наверняка только то, что двое слуг и мать Тэсс были застрелены, когда пытались бежать из горящего дома. Но это не означает, что Тэсс не удалось бежать. Пожалуйста, о Господи, пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо. Если она убежала… Что она будет делать, если убежала? Смертельно напуганная, она постарается спрятаться от тех, кто хочет ее убить. А потом? Может быть… Может быть, она будет звонить мне. К кому еще она может обратиться? На кого, кроме меня, ей можно положиться, кому довериться? Я, пожалуй, ее единственная надежда».

Глава 3

Чувствуя себя совершенно беззащитной, будто ее раздели догола, дрожа от холода, несмотря на душное утро, Тэсс снова позвонила в дверь этого особняка. Она ждала, нервно оглядываясь в сторону окаймленной живой изгородью подъездной дорожки к дому. Пока ей везло.

Пока она стоит здесь у парадного крыльца, по узкой, тихой улочкекe проехало ни одной машины. А что, если бы кто-то проехал и этот кто-то был бы из числа ее преследователей… Скорее. Тэсс опять нажала на кнопку звонка и уже не отпускала ее. Теперь ее пугала другая мысль. Что, если дома никого нет? Что, если Кодиллы уехали в свой летний дом в штат Мэн? В отчаянии она готова была как вор забраться в дом. Нет, из этого ничего не выйдет — сработает сигнализация.

Ее подружка детства давным-давно уехала вначале в колледж, затем с мужем в Сан-Франциско, но в особняке до сих пор жили ее родители. Прячась ночью в сыром, темном и тесном колодце за валунами на заднем дворе, Тэсс пыталась, невзирая на все возрастающую боль в затекших мышцах, собраться с мыслями, чтобы решить, что же ей делать дальше. И хотя ответ был очевиден, исполненной горем и страхом Тэсс понадобилась целая ночь, чтобы вспомнить, что владельцы особняка были для нее вторыми родителями.

По мере того, как она ждала, нажимая онемевшим от усилия пальцем на кнопку звонка, надежды Тэсс таяли, а страх возрастал. Ну пожалуйста, ради Бога, откройте!

Она вздохнула с облегчением, когда дверь наконец распахнулась. Непреклонного вида дворецкий холодно оглядел ее перепачканные джинсы, порванный пуловер, покрытое грязью лицо и растрепанные, в паутине волосы.

— Мне нужна миссис Кодилл, — торопливо сказала Тэсс. — Прошу вас! Она дома?

— Миссис Кодилл жертвует на содержание ночлежек для бездомных. В центре есть несколько, — ледяным тоном проговорил Дворецкий и начал закрывать дверь.

Тэсс вцепилась в ручку, пытаясь помешать ему.

— Вы не понимаете!

— Миссис Кодилл нельзя беспокоить, — строго сказал дворецкий и, принюхавшись, сморщился. Тэсс поняла, что от нее ужасно пахнет дымом, потом и страхом. — Если вы не уйдете, я буду вынужден вызвать полицию.

— Нет! Выслушайте меня! — воскликнула Тэсс, не отпуская ручки двери, которую дворецкий тянул на себя. — Меня зовут Тэсс Дрейк! Миссис Кодилл знает меня! — У нее испуганно заколотилось сердце, когда на улице послышался шум колес приближающейся машины. Она протиснулась в дверь, несмотря на все сопротивление дворецкого.

— Я подруга дочери миссис Кодилл! — говорила Тэсс, стараясь отодвинуть дворецкого плечом. — Я часто приходила сюда! Миссис Кодилл знает меня. Скажите ей, что это…

— Тэсс? — раздался изумленный женский голос из глубины дома. — Тэсс, это ты?

— Миссис Кодилл, пожалуйста, впустите меня!

Шум колес едущей по улице машины становился все слышнее.

— Все в порядке, Томас. Откройте дверь, — сказка невидимая женщина.

— Слушаюсь, мадам. — Дворецкий сердито смотрел на Тэсс. — Как пожелаете.

Машина была уже возле подъездной дорожки особняка, когда Тэсс вбежала в прихожую. Дворецкий закрыл дверь, и шум машины стал едва различим.

Тэсс молчала, тяжело дыша. Она прижимала к груди сумку — та казалась, непривычно тяжелой из-за пачки фотографий, книги и пистолета — и благодарно смотрела на миссис Кодилл, которая стояла в холле рядом с дверью в столовую.

Миссис Кодилл была невысокой, полной дамой лет пятидесяти. Очки в круглой оправе подчеркивали округлость ее пухлого лица. Одетая в восточный, яркой расцветки домашний халат, она удивленно взирала на Тэсс, пораженная не столько ее неожиданным появлением сколько немыслимым видом.

— Боже милостивый, Тэсс! С тобой все в порядке?

— Теперь в порядке.

— В вашем доме случился пожар! Этой ночью я видела пламя из окна своей спальни! Меня разбудили сирены. Где ты была? Что с тобой случилось?

Ноги у Тэсс занемели от долгого сидения скорчившись, и все же ей удалось подойти к миссис Кодилл быстрым шагом.

— Слава Богу, вы Дома, миссис Кодилл. Мне необходима ваша помощь. Прошу простить меня за столь бесцеремонное вторжение, но мне не к кому обратиться, кроме вас.

— Ну конечно, моя дорогая. Ты ведь знаешь, мы всегда тебе рады. Я помню, как ты приходила сюда играть с Региной.

Миссис Кодилл вознамерилась было обнять Тэсс, но грязная одежда девушки и исходящий от нее запах дыма остановили ее.

— Боже мой! — ахнула она. — Что у тебя с руками? Они все в ссадинах! А ладони! На них же волдыри! Это ожоги. Необходимо вызвать врача.

— Нет!

— Что?

— Пока в нем нет нужды. Не думаю, что ожоги серьезные, миссис Кодилл. Хотя они болят: Если бы я могла воспользоваться аптечкой первой помощи…

— Конечно, — перебила ее миссис Кодилл, — совершенно верно. И еще тебе надо поскорее отмыться. Сейчас же пойдем наверх. Томас! — повернулась она к дворецкому. — Я не помню, где у нас аптечка первой помощи! Где мы ее держим? Принесите ее как можно скорее!

— Непременно, мадам, — невозмутимо ответил дворецкий.

— Это подруга моей дочери! Тэсс Дрейк! Помните пожар этой ночью?

— Да, мадам?

— Это горел дом ее матери!

— Теперь я понимаю, мадам, — проговорил дворецкий еще невозмутимее. — Тэсс Дрейк. Я сожалею… Это, несомненно, моя вина, но, мадам, она говорила так быстро… Я прошу прощения. В спешке я не смог разобрать ее фамилию.

— Томас, хватит извиняться, ради Бога, не тратьте попусту время. Как говорила моя дочь, кончайте с этим.

— Конечно, мадам.

Миссис Кодилл приподняла подол своего цветастого до полу восточного халата и с неожиданным для ее возраста и комплекции проворством устремилась вместе с Тэсс вверх по парадной лестнице.

— Но ты мне так и не рассказала. Где ты была? Что с тобой случилось? Почему ни полиция, ни пожарные не отвезли тебя в больницу?

— Я… — Тэсс в растерянности потерла лоб и, стараясь, чтобы ее голос звучал убедительно, продолжала: — Я толком не помню, как это все произошло. Меня разбудили дымовые детекторы. Потом я увидела пламя. Помню, что меня со всех сторон окружало пламя. Помню, как выпрыгнула из окна спальни.

— Выпрыгнула из окна? — Миссис Кодилл была ошеломлена.

— А что было после этого — не знаю. Кажется, я ударилась головой. Вроде бы куда-то побежала, а потом, вероятно, полностью отключилась. Следующее, что помню, — это как очутилась на вашем заднем дворе.

— Но каким образом?

— Не представляю, миссис Кодилл. Видно, какое-то затмение нашло.

— Неудивительно. На твоем месте я бы упала в обморок. Это должно быть ужасно. Пережить такое… Тэсс, а твоя мать… Я боюсь спрашивать, но… ты знаешь, что случилось с твоей матерью?

Не в силах справиться со своими чувствами, вне себя от горя, Тэсс остановилась на верхней ступеньке. Слезы застлали глаза и покатились по щекам.

— Да, — голос ее сорвался, — это, да поможет мне Бог, я хорошо помню.

— Я глубоко сочувствую тебе, Тэсс. У меня нет слов… Твоя мать была прекрасной, благородной женщиной. Как мужественно она держалась, когда стало известно о гибели твоего отца. Замечательная женщина. И сейчас я не могу поверить, что кто-то застрелил ее. Все это так ужасно. Страшно представить, к чему катится мир. Я всю ночь не могла сомкнуть глаз. Но, дорогая, тебе надо прийти в себя. Ты, наверное, измотана до предела.

— Да, миссис Кодилл. Только «измотана» — не совсем то слово, оно не дает ни малейшего представления о моем состоянии. Спасибо вам, большое спасибо. Мне дорого ваше сочувствие.

Тэсс отерла слезы, размазывая сажу по щекам, и обернулась на звук шагов.

По лестнице, держа в руках пластмассовую коробку с красным крестом на крышке, степенно поднимался дворецкий.

— А вот наконец и аптечка первой помощи, — сказала миссис Кодилл. — Пошли, Тэсс. Надо не мешкая заняться твоими ожогами. — И женщина поспешно направилась к двери посередине коридора. — Ты помнишь, что здесь была ванная комната Регины?

— Как я могу забыть? Я ведь так часто ею пользовалась.

— Да, — с улыбкой сказала миссис Кодилл, — старые добрые времена. — Несмотря на улыбку, голос ее звучал грустно. Она открыла дверь.

Тэсс оказалась в огромной ванной комнате с безупречно чистыми полками и плиткой — такой она запомнилась в детстве. Знакомая до боли картина действовала успокаивающе. Дверь в дальнем конце слева вела в спальню Регины. Там же в глубине, рядом с душем, была парная.

Но прежде всего Тэсс заметила большую, глубокую ванну, предвкушая, какое блаженство она ощутит, погрузившись в нее. Миссис Кодилл взяла у дворецкого аптечку первой помощи, поставила ее на мраморную стойку между двумя раковинами и вышла в коридор со словами:

— Отмокай, Тэсс.

— Не беспокойтесь, миссис Кодилл. Это мое самое сильное желание.

— И не торопись. А я пока пороюсь в одежде, которую оставила Регина. Насколько я помню, размер у вас был одинаковый.

Тэсс кивнула, с тоской вспомнив беззаботное детство.

— Да, мы носили вещи друг друга. Но, миссис Кодилл, прошу вас, ничего нарядного. Если можно, джинсы, рубашку или пуловер. Я люблю одеваться попроще.

— Ты все такой же сорванец? — В глазах миссис Кодилл сверкнула веселая искорка.

— Наверное. В каком-то смысле. В платьях я чувствую себя неудобно.

— Сколько я тебя помню, ты всегда чувствовала себя неудобно в платье. Что ж, я постараюсь подобрать что-нибудь по твоему вкусу. Теперь залезай в ванну и отмокай. И вот еще что. Думаю, мне следует позвонить в полицию.

— Ни в коем случае, миссис Кодилл! — сказала Тэсс, сама удивившись резкости своего тона и устыдившись собственной бестактности.

— Прошу прощения, — миссис Кодилл подняла брови, — но я не понимаю тебя. В чем дело? Полиция должна быть уведомлена. Им необходимо поговорить с тобой. Ты можешь знать что-то такое, что поможет им найти тех выродков, которые подожгли дом твоей матери и убили ее.

— Нет! Только не сейчас! — твердо сказала Тэсс, стараясь взять себя в руки.

— Я все-таки не понимаю. — Миссис Кодилл наморщила лоб. — Ты сбиваешь меня с толку.

— Я еще не готова. Я не опомнилась от всего этого ужаса. Если вы позвоните в полицию, они поспешат приехать. Но, по-моему, я еще не в состоянии отвечать на их вопросы. Мне нужно прийти в себя… Моя мама… сомневаюсь, что сейчас смогу говорить о том, что случилось… — По ее щекам текли слезы. — Я не смогу держать себя в руках.

Миссис Кодилл обдумала слова Тэсс, и морщины на ее лбу разгладились.

— Конечно. Как глупо с моей стороны, я сразу не сообразила. Ты все еще в шоке. Но ты ведь понимаешь, что тебе в конце концов придется разговаривать с полицией. Это будет нелегко, но это надо сделать.

— Понимаю, миссис Кодилл. Позже, когда я вымоюсь и немного отдохну, я сама им позвоню. Я обещаю.

— Ну что же, начинают с начала. А тебе первым делом надо забраться в ванну, я же тем временем поищу одежду.

Несмотря на свои заверения, миссис Кодилл выглядела озадаченной, закрывая за собой дверь ванной. А возможно, ее лицо выражало сожаление, однако Тэсс не могла этого со всей точностью определить, поскольку осталась в ванной одна. Непроизвольно заперев дверь, одолеваемая противоречивыми чувствами, она быстро разделась и швырнула свою грязную, рваную, провонявшую дымом одежду в угол. Даже носки и белье пропахли дымом. Она сразу включила горячую воду, закрыла сток и добавила в ванну ароматной пены. Как только начал подниматься пар, Тэсс включила холодную воду, пальцем попробовала температуру и окунулась в чудесное ласковое тепло.

Некоторое время ожоги на руках и ногах саднили. Затем боль утихла, и она улеглась в ванне, наслаждаясь божественным теплом, ласкавшим ее бедра, живот, груди. Только когда ванна наполнилась почти до краев, Тэсс нехотя выключила краны. Ее онемевшие мышцы постепенно расслаблялись, и все же какое-то внутреннее напряжение оставалось, что-то ее тревожило. Она смотрела на хлопья грязи, кружившие по воде, и недоуменно спрашивала себя, почему так настаивала, чтобы миссис Кодилл не звонила в полицию.

«Господи милостивый, — думала Тэсс, — мама убита. Слуги тоже. Меня чуть не застрелили. Сомнения нет — те, кто подожгли дом, не успокоятся. Они будут продолжать охотиться за мной. Какова бы ни была причина, она достаточна серьезна, чтобы они любой ценой попытались прикончить меня. Почему? Связано ли это с фотографиями, которые тот человек намеревался украсть? Что видела я в квартире Джозефа, чего не должна была видеть, о чем не должна знать, о чем не должен знать никто?»

Тэсс передернуло при мысли о барельефе на книжном шкафу. Отталкивающем, отвратительном. Что означала эта скульптура? Чье больное воображение могло создать ее? И чем она привлекала Джозефа? Что таилось в глубине его души? Ясно, что он не был мягким, добродушным человеком, каким внешне казался, если имел привычку хлестать себя бичом до крови, а потом засыпал, глядя на такую скульптуру у себя на книжном шкафу. А теперь, напомнила себе Тэсс, квартиру Джозефа сожгли, скульптуру украли, и единственным свидетельством ее существования была фотография в потрепанной сумке.

Она вздрогнула так сильно, что всколыхнулись мыльные пузырьки на поверхности воды. «По идее, войдя в этот дом, я первым делом должна была бы позвонить в полицию, — размышляла Тэсс, — ведь мне нужна помощь. Так почему же я не хотела, чтобы миссис Кодилл позвонила им?» И тут же с пугающей ясностью пришел ответ: «Потому что я хочу, чтобы никто не знал, где я нахожусь. Те, кто охотятся за мной, обязательно придут к заключению, что я попытаюсь связаться с полицией. Поэтому они скорее всего будут прослушивать полицейские переговоры. Убийцы сделают все, чтобы проникнуть сюда раньше блюстителей порядка. Они настроены так решительно, что на этот раз вряд ли ошибутся. Они убьют всех нас. Дворецкого. Миссис Кодилл. Меня».

Тэсс представила, как кричит смертельно раненная миссис Кодилл и кровь брызжет из ран на ее теле. «Я не могу допустить, чтобы их смерть осталась на моей совести! И я не могу довериться полиции. Мне надо где-то спрятаться и отсидеться, пока я не буду абсолютно уверена, что нахожусь в безопасности. Так что же предпринять?»

Глава 4

В величайшем волнении Крейг мерил шагами свою однокомнатную квартиру, почти не слыша пуччиниевской «Турандот», которую всегда ставил, когда нервничал.

«Позвони, Тэсс! Пожалуйста, позвони! Если с тобой все в порядке, ради Бога, позвони!» — заклинал он. Но чем дольше он понапрасну ждал, тем больше падал духом. Что-то было не так.

Он взглянул на часы, и до него дошло, что он должен был уже час назад быть на работе. Вдруг он застыл на полушаге при неожиданной мысли: «На работе? Так, Тэсс, наверно, рассудила, что я там. Может быть, она пытается дозвониться мне туда? Если… если ее не убили при пожаре, а тело еще не нашли. Нет, не смей так думать! С ней все в порядке. С ней все должно быть в порядке!»

Крейг схватил трубку и торопливо набрал номер своего отдела.

— Отдел розыска пропавших без вести, — ответил скрипучий голос.

— Тони, это Билл.

— Наконец-то. Где тебя черт носит? У нас здесь проблемы. Луиджи позвонил, что заболел. Телефоны надрываются. У нас восемь новых дел, и капитан ворчит, что все отлынивают от работы.

— Тони, обещаю, что скоро буду: Послушай, мне звонили, что-нибудь передавали?

— Конечно, полно всякого народу звонило.

Сердце Крейга забилось сильнее.

— Тэсс Дрейк что-нибудь передавала?

— Минуту. Я проверю. Что это у тебя за певица визжит? Ты что, оперу слушаешь? С каких пор ты стал итальянцем?

— Кто звонил. Тони? Посмотри, кто мне звонил?

— Ладно, сейчас. Дай-ка взгляну… Вот… Бейли, Хопкинс. Нет, Тэсс Дрейк ничего не передавала.

Крейг обессиленно присел на край кухонного стола.

— Кстати о телефонных звонках. Капитану недавно позвонили из полиции Александрии, штат Вирджиния. Они утверждают, что ты с ними связывался. Спрашивал что-то насчет пожара. Они говорят, что ты разговаривал как-то странно. Что с тобой происходит?

— Объясню, когда приду на работу. Тони, это важно: если меня будет спрашивать Тэсс Дрейк, обязательно узнай, куда ей можнопозвонить.

Крейг повесил трубку. Прекрасный голос Паворотти звучал все выше и выше, а Крейг сидел тупо уставившись на край кухонного стола. Наконец, чертыхнувшись, он заставил себя встать, включил автоответчик и выключил стереосистему. Подчиняясь внутреннему побуждению, он прикрепил к поясу кобуру с револьвером, надел пиджак и выскочил из квартиры, заперев ее на два замка. Крейг бегом преодолел десять ступенек вверх из своего полуподвала и, выйдя на улицу, сразу закашлялся, вдохнув влажного душного воздуха. Он остановился на тротуаре возле шеренги мусорных бачков и, не увидев такси, в унынии сгорбился и неловкой рысцой побежал к Седьмой авеню. Задыхаясь от непривычной физической нагрузки, он подумал: «Тэсс права. Я потерял форму. Мне надо заняться спортом».

Тэсс. Мысль о том, что ей нужна срочная помощь, подстегнула его. Обливаясь потом, он побежал быстрей, отчаянно озираясь в поисках такси.

Глава 5

Между тем рядом с его квартирой на Бликер-стрит два человека неприметной наружности, подняв капот, копались в моторе маленького фургона, украшенного яркой эмблемой телефонной компании. Увидев, что Крейг побежал в сторону Седьмой авеню, они захлопнули капот, забрались в свой фургончик японской марки и, развернувшись, двинулись за ним. Один из сидящих в фургоне, мрачного вида мужчина, поднял трубку сотового телефона, в то время как его не менее мрачный напарник подкрутил верньеры на аппаратуре, продолжая вслушиваться в звуки, раздающиеся в наушниках.

Первый человек, зная, что сотовые телефоны легко прослушиваются, говорил намеками.

— Наш друг вступил в игру. Пара человек из нашей команды с ним… Команда соперников? Похоже, они не готовы к игре. По крайней мере, мы их не видели. Но наш друг обеспокоен здоровьем девушки. Он надеялся, что она позвонит ему в клуб. Она не позвонила. Он думает, что она будет ловить его на работе. Поскольку у нас есть немного времени в связи с тем, что команда соперников не прибыла, мы окажем нашему другу маленькую услугу и побудем около клуба, просто на случай, если его подружка позвонит и захочет что-нибудь передать. Я полагаю, у него на работе кто-то непременно будет?… Хорошо. В случае, если его подружке понадобится помощь, мне бы очень не хотелось, чтобы наш друг оказался один.

Глава 6

Вода оказалась такой грязной, что Тэсс пришлось слить ее, вымыть ванну и снова наполнить. Но даже приняв ванну во второй раз, она не почувствовала себя достаточно чистой и вымылась еще и под душем, трижды намылив голову шампунем. Не найдя фена, Тэсс просто хорошенько расчесала волосы, которые, слава Богу, были короткими и послушными и из черных от сажи опять стали белокурыми.

Она взяла из аптечки первой помощи антибиотик и смазала им ожоги. Волдыри были небольшими, хотя из них сочилась прозрачная жидкость и они опять начали саднить. Ей хотелось забинтовать обожженные ладони, но она где-то читала, что если ожоги не очень сильные, надо обеспечить им доступ воздуха. Впрочем, ожоги и ссадины были сейчас не самой главной ее проблемой.

В дверь постучала миссис Кодилл и объяснила, что положила одежду в соседней спальне. Тэсс завернулась в полотенце и вышла в спальню, обнаружив на кровати носки, нижнее белье, джинсы и темно-вишневую кофточку. Она поспешила одеться, откинув в сторону лифчик. Приятно было почувствовать на чистом теле свежую одежду. Она пришлась ей почти впору. Вот только кеды оказались на полразмера меньше, и Тэсс не оставалось ничего иного, как надеть грязные кроссовки, которые она надеялась выкинуть. Схватив свою сумку, такую перепачканную и пропахшую дымом, что ее срочно надо было менять, Тэсс решила, что пора спуститься вниз, пока миссис Кодилл не изменила своего мнения начет звонка в полицию.

Возле столовой она услышала доносившееся оттуда звяканье посуды и, войдя, увидела, что служанка ставит на край длинного дубового стола серебряный поднос с тостами, джемом, беконом, яйцами и апельсиновым соком. Из кофейника поднимался пар. Миссис Кодилл сменила халат на платье и сидела во главе стола, просматривая свежий выпуск «Вашингтон пост». Увидя Тэсс, она улыбнулась, хотя глаза ее смотрели печально.

— Ну, ты и впрямь выглядишь лучше. — Миссис Кодилл с усилием выпрямилась. — Надеюсь, ты не откажешься позавтракать. Я не знаю, что ты любишь, и рискнула заказать Розмари завтрак для тебя на свой вкус. Ты, должно быть, умираешь с голода.

От соблазнительных запахов у Тэсс заурчало в животе. Только теперь она поняла, как ослабела от голода. Прошлым вечером вместо ужина она съела немного паштета, который любила ее мать. Ее мать. Горе с новой силой оглушило ее, в горле встал ком, но Тэсс сдержала подступившие слезы. Она не имеет права терять самообладание, тем более когда впереди ее ждут немалые испытания. И все же она до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, отказывалась поверить, что ее мать мертва. Нет, этого не может быть!

Собрав всю свою волю, Тэсс улыбнулась миссис Кодилл в ответ и проговорила:

— Спасибо, вы так добры.

— Что за церемонии, Тэсс. Ты меня отблагодаришь тем, что ничего не оставишь на тарелке. Сегодня тебе предстоит, прости за выражение, чертовски трудный день. Тебе надо подкрепиться.

— Боюсь, вы правы. — Тэсс села за стол, развернула салфетку и взяла в руку начищенную до блеска серебряную вилку. Она сама себе подивилась, как вмиг все проглотила, хотя этот завтрак намного отличался от ее привычного. Она давно исключила яйца (слишком много холестерина) и бекон (канцерогенные нитраты) из своей диеты. Допивая апельсиновый сок и ощущая приток сил от огромного количества съеденного, Тэсс вдруг надумала спросить: — А где ваш муж? Он сейчас у себя на службе в министерстве юстиции? Или, может быть, он уехал в ваш летний дом в Мэне?

— Мой муж? — Миссис Кодилл побледнела. — Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?

— Я не очень поняла, — Тэсс поставила стакан на стол, — чего я не знаю?

— Мой муж умер три года назад.

— О! — упавшим голосом воскликнула Тэсс и в смятении умолкла, не зная, как выразить свои чувства. Потом порывисто коснулась руки миссис Кодилл и осторожно пожала ее. — Мне очень жаль, — искренне проговорила она. — Я любила его. Очень любила. Он всегда был так приветлив со мной.

Миссис Кодилл прикусила губу.

— Да, — с трудом подавляя рыдания, ответила она, — он был достойным человеком.

— Может быть, вам неприятно…

— О чем ты?

— Говорить на эту тему?

— Неприятно? — Миссис Кодилл покачала головой. — Отнюдь. Между прочим, разговоры о нем каким-то странным образом утешают меня. Не стесняйся, продолжай. Я крепкая старуха.

— Как это случилось?

— Сердечный приступ. — Миссис Кодилл вздохнула. — Как я ни пыталась, я не могла убедить его поменьше работать. Я все время уговаривала его передохнуть или, по крайней мере, не появляться на работе по выходным. — Ее губы задрожали. — Да, он умер там, где хотел. Не дома, а у себя в кабинете.

«Смерть, — подумала Тэсс. — Меня окружает смерть».

— Поэтому я знаю, каково тебе сейчас, Тэсс. Господи, как бы мне хотелось не знать этого, но увы! Мой муж. Твоя мать. Нам будет не хватать их. — Миссис Кодилл решительно расправила плечи, давая понять, что не хочет больше говорить об этом. Она кивнула на лежащую перед ней «Вашингтон пост». — Пожар в твоем доме… убийства… они произошли ночью, очевидно, поэтому сообщения о них не попали в утренний выпуск. Однако давай включим радио. Может быть, появилась какая-то новая информация, произошли события, о которых тебе необходимо знать.

Внутренне съежившись, Тэсс вспомнила кошмар, пережитый ею ночью: пламя, убийство матери. Мысль о том, что она услышит об этом по радио, ужаснула ее. Тем не менее ей отчаянно хотелось знать, удалось ли полиции поймать людей, застреливших ее мать.

— Да, это хорошая идея.

— Ну а теперь, когда ты отдохнула, ты, конечно, позвонишь в полицию?

— Непременно, — солгала Тэсс. — Я как раз собиралась это сделать.

Тут ее внимание привлекла газета, лежащая перед миссис Кодилл. Когда Тэсс удалось прочесть самый броский заголовок, который был повернут к ней вверх ногами, у нее кровь застыла в жилах. Охнув, она схватила газету и развернула ее к себе. Заголовок кричал: «БРАЙАН ГАМИЛЬТОН ПОГИБАЕТ В АВТОКАТАСТРОФЕ».

— О Боже, Брайан Гамильтон погиб? — Она начала торопливо читать статью.

— Микроавтобус столкнул его машину с дороги, — подавленным тоном произнесла миссис Кодилл: — Видно, за рулем был маньяк или пьяный.

Тэсс выхватила глазами строчку: «Затем автомобиль Брайана врезался в опору линии электропередачи, и его машина взорвалась».

— Даже если он не умер при столкновении, — продолжала миссис Кодилл, — он должен был погибнуть в огне. Подумать только, уцелеть, пройдя долгую войну во Вьетнаме, чтобы бессмысленно окончить свою жизнь в случайной аварии на дороге.

— Но я видела его только вчера! — вскричала Тэсс, вскакивая со стула. — Я говорила с ним в доме матери!

— Да, я и забыла. Он и твоя мать были друзьями. Благодаря твоему отцу.

— И не только поэтому. Я просила его об одной услуге.

— Услуге? — удивилась миссис Кодилл.

Пугающие мысли, путаясь, пронеслись в голове Тэсс. Пожар в усадьбе. Автокатастрофа на шоссе. Она не могла поверить, что это были совпадения. Те, кто убил ее мать, убили и Брайана Гамильтона! Они каким-то образом узнали, что Тэсс вызвала его для разговора! «Они боялись, что я передала ему опасную для них информацию. Они убивают всех, кто знает то, что знаю я! Они убивают всех, с кем я вхожу в контакт! О Боже, миссис Кодилл! Если я не уберусь отсюда, следующей будет она!»

— Мне нужно срочно позвонить, — деловито сказала Тэсс, отчаянно скрывая охватившую ее панику.

— В полицию?

— Да, — ответила Тэсс, — именно туда, в полицию. Пришло время. Мне надо с ними поговорить.

— Есть телефон в холле. Другой на кухне.

Что выбрать, холл или кухню? В кухне служанка.

— Я пойду в холл, — бросила на ходу Тэсс и выскочила из столовой.

Поток сумасбродных мыслей захлестнул ее. Она ненавидела Брайана Гамильтона за то, что он послал отца в Бейрут, где того убили. Но прошлым вечером она заключила сделку с человеком, которого ненавидела, и теперь он мертв. И произошло это потому, что он собрался рассчитаться со старыми долгами, оказав ей услугу, — узнать, используя все свое влияние, подноготную человека по имени Джозеф Мартин. «Мертв. Все, с кем я разговариваю, обречены. А я, я еще жива! И я с ними рассчитаюсь!»

Она подошла к телефону в холле, порылась в своей сумке, наткнувшись на пистолет, и отыскала наконец визитную карточку, которую дал ей Крейг.

Крейг! Он — единственный, кто поймет. Почти с самого начала этого кошмара он был рядом с ней. Но Крейг знает то, что знает она. Может быть, он тоже в опасности. Надо предупредить его.

Она набрала номер его домашнего телефона и услышала записанный на пленке автоответчика голос лейтенанта:

— Говорит Билл Крейг. Сейчас меня нет дома, но если вы назовете свое имя и…

Черт возьми! Она забыла про время. Он сейчас должен быть на работе. Тэсс нажала на рычажок и набрала другой номер.

— Отдел розыска пропавших без вести, — произнес скрипучий голос.

— Лейтенанта Крейга, — по возможности ровным голосом произнесла Тэсс.

— Его нет на работе. Но если я чем-то могу быть вам полезен…

Тэсс бросила трубку.

Нет! Ей нужен Крейг! Единственный, кому она может довериться — это Крейг!

— Тэсс?

Обернувшись, Тэсс увидела вышедшую из столовой миссис Кодилл.

— Ты поговорила с полицией? — взволнованно спросила она.

— Ну конечно! Они хотят, чтобы я приехала немедленно. Это ужасно нахально с моей стороны, миссис Кодилл, но не могла бы я воспользоваться какой-нибудь из ваших машин?

— Мой дом и машины в твоем распоряжении. Возьми машину мужа. Я содержала ее в полном порядке. На тот почти невозможный случай, если сумею пересилить себя и сесть за руль.

— А какой марки этот автомобиль?

— "Порше-911". Очень… как вы, молодежь, говорите… крутая машина.

— Именно такая подходила вашему мужу, миссис Кодилл.

— О да, именно такая. Бери, Тэсс, «порше». Моему мужу это понравилось бы. Тебе нужна крутая машина. Потому что у меня есть ощущение, что твои проблемы гораздо серьезней, чем я себе представляю. А серьезные проблемы нуждаются в крутых решениях.

Тэсс кивнула головой.

— Ваша интуиция не подводит вас, миссис Кодилл. У меня действительно серьезные проблемы. Вы не поверите, насколько серьезные, и времени у меня в обрез. Извините за бестактность, но дайте мне быстренько ключи.

Глава 7

Сохраняя спокойствие, но приготовившись к ссоре, вице-президент Алан Джеррард прошел через детектор металла, мимо сотрудников секретной службы, застывших с каменными лицами вдоль коридора Белого дома, и вошел в Овальный кабинет — рабочий кабинет президента США. С тех пор, как три года назад на президентских выборах Джеррарда выбрали, к всеобщему удивлению, вице-президентом, его приглашали в Овальный кабинет всего восемь раз. И каждый раз он поражался, что помещение выглядит намного меньше, чем по телевизору. Со стороны могло показаться странным, почему вице-президент не вхож к президенту в кабинет. Но сам Джеррард знал это как нельзя лучше. На самом деле он был избран не благодаря каким-то особым талантам, а по трем случайно совпавшим прагматическим и политическим причинам.

Во— первых, он был сенатором от штата Флорида, и его связи в южных районах страны компенсировали северные связи президента как бывшего сенатора от Иллинойса.

Во— вторых, Джеррарду было сорок -на пятнадцать лет моложе президента, и он имел внешность кинозвезды. Эти его качества (так утверждали советники-демографы при президенте) привлекали на его сторону молодежь и особенно женщин.

В— третьих, и наверное, это явилось самым главным, у него была репутация человека уступчивого, мягкого, беспрекословно следующего линии республиканской партии, и, следовательно, Джеррард не будет соперником президенту, который уже подумывал о следующих выборах и не хотел иметь подле себя сильную волевую личность.

Но неважно, насколько разумным был этот ход в предвыборной кампании республиканского претендента на президентский пост в теории, на практике его эффект оказался катастрофическим. Общественность, пресса, радио, телевидение и политические аналитики были не просто удивлены выбором президента, они ужаснулись.

«Джеррард — хороший теннисист, но ничего не смыслит в политике. Он уютнее чувствует себя в загородном клубе, чем в сенате. У Джеррарда столько денег, что он думает, будто все ездят только на „мерседесах“. Он не принял ни единого решения, не посоветовавшись со всеми на свете, включая садовника. Бог наградил его красивой внешностью, потом пошел погулять и забыл добавить мозги».

И так далее, и тому подобное.

Лидеры республиканцев умоляли будущего президента пересмотреть кандидатуру на пост вице-президента. До перепуганного Джеррарда доходили упорные слухи, что президент почти согласился, но в конце концов посчитал, что если передумает, то проявит нерешительность, что будет плохим началом избирательной кампании. Поэтому он оставил Джеррарда в команде, но отдалился от него настолько, насколько было дипломатически возможно, посылая кандидата на пост вице-президента произносить предвыборные речи в наименее важные, наименее населенные районы, тем самым как бы заставив основную часть избирателей забыть о нем.

Благодаря нескольким факторам — слабой демократической оппозиции, сильным связям президента с прежней очень популярной администрацией — республиканцы победили на выборах, и президент немедленно еще больше отдалился от Джеррарда, используя его как номинального представителя Белого дома на самых незначительных мероприятиях и часто отсылая по разным странам с самыми безобидными «миссиями доброй воли». В последнее время Джеррарда начали называть в газетах «человеком-невидимкой».

Но четыре дня назад прекратили. О да, прекратили. Четыре дня назад. Именно тогда Джеррард оказался на виду и использовал свою ограниченную власть, шокировав всех политологов страны.

В Овальном кабинете, куда Джеррард вошел, закрыв за собой дверь, не было никого, кроме президента, Клиффорда Гарта, который сидел за широким полированным письменным столом в кресле с высокой пуленепробиваемой спинкой на фоне окна с пуленепробиваемым стеклом, выходящего на лужайку перед Белым домом.

Президенту исполнилось пятьдесят пять лет, он был высок — выше, чем выглядел по телевидению, и худощав, поскольку поддерживал себя в форме, ежедневно проплывая по две мили в бассейне в цокольном этаже Белого дома. У него было узкое, вытянутое лицо, что придавало ему страдальческий вид, темные, властно сведенные брови эффектно контрастировали с благородной сединой в аккуратно подстриженных, коротких волосах. Его загорелое благодаря ежедневным сеансам под кварцевой лампой лицо сейчас было багровым, а глаза, как правило смотревшие спокойно, со сдержанным ободряющим вниманием, выкатились, сверкая яростью.

— Я к вашим услугам, господин президент. Вы хотели меня видеть? — спросил Джеррард.

— Видеть вас? Вы чертовски правы, я хотел вас видеть. — Президент резко встал. — Я бы приказал вам явиться сюда четыре дня назад, но мне понадобилось именно столько времени, чтобы взять себя в руки! И меня останавливали не политические соображения. Просто мне не хотелось, чтобы меня арестовали.

Джеррард покачал головой.

— Не понимаю, сэр, арестовали? Вас?

— Да, арестовали за убийство. — Гарт в бешенстве вскинул руку и принялся водить указательным пальцем слева направо, словно по газетным строкам. — Представьте заголовки. Представьте чувство удовлетворения, которое я испытал бы. «Президент, потеряв над собой контроль, бросается на вице-президента, швыряет ублюдка на стол в Овальном кабинете и душит сукина сына так, что у того вываливается язык». Идиот! Какого дьявола вам взбрело в голову?… Вы что, шутки ради вообразили, что обладаете какой-то властью? Кретин!

— Ах, понимаю, сэр. Вы, вероятно, имеете в виду голосование в сенате по законопроекту о контроле за чистотой атмосферы, — сказал Джеррард.

— Господи, я поражен до глубины души! Я и не подозревал о подобных ваших способностях. Вы вдруг становитесь гением, вы читаете мои мысли, Джеррард. Да, вы правы, именно это я имел в виду. Сенатский законопроект о контроле за чистотой атмосферы!

— Господин президент, если бы мы могли обсудить это спокойно…

— Спокойно? Я и так спокоен, насколько это возможно. Если у вас плохо с памятью, напомню: я — президент. Не вы! Пока я не выяснил — пока! — как оппозиции удалось переманить на свою сторону достаточное количество наших сенаторов, чтобы протащить свой законопроект, но я обещаю — можете поставить на это свое будущее и будущее ваших детей — я выясню! Но что не укладывается у меня в голове… — Президента передернуло. — Чего я не могу понять, и что мешает мне заснуть всю ночь, и почему мне хочется проткнуть вас авторучкой — это с какой стати вы вдруг пошли против меня! Три года назад я чуть не выкинул вас из команды. Вы должны быть благодарны. Я дал вам непыльную работу. Никакой ответственности! Отдыхайте, ходите на приемы, стараясь не слишком напиваться, и, когда вашей куколки-жёны нет поблизости, трахайтесь на здоровье с любой республиканской активисткой, у которой достаточно большая грудь, но которая умеет держать язык за зубами. Так почему же вы не можете держать язык за зубами? Бога ради, Джеррард, принятие законопроекта о контроле за чистотой атмосферы было нами заблокировано. Поскольку вы оказались дураком, я вам разъясню. Работа вице-президента заключается в том, чтобы корректировать голосование, что означает, что он голосует за политику администрации. Но вы проголосовали против меня! Вы скорректировали голосование в пользу оппозиции!

— Если вы послушаете меня минуту, господин президент…

— Послушать вас? — Гарт был на грани апоплексического удара. — Послушать вас? Это не я буду слушать, а вы. Вы — мой подчиненный, а я — ваш начальник. И то, что я говорю, должно исполняться. Только вы, кажется, этого не понимаете.

— Закон о контроле за чистотой атмосферы — хороший закон, — спокойно проговорил Джеррард. — Атмосфера слишком загрязнена. Она отравляет наши легкие. Последние данные свидетельствуют о том, что через сорок лет наша планета будет обречена на гибель.

— Да я к этому времени умру. Какое мне до этого дело? А если хотите поговорить насчет обреченных, то обреченный — это вы. Когда подойдет время выборов, вас здесь не будет, приятель. Мне нужен вице-президент, который готов со мной сотрудничать, и, помоги мне Господь, я считал, что вы подходите на эту роль. И вот как гром среди ясного неба. Я все-таки не понимаю, откуда взялось у вас собственное мнение?

— Я голосовал сообразно своей совести, — торжественно проговорил Джеррард.

— Совести? Да бросьте вы!

— По моему мнению, мы должны пойти в этом направлении еще дальше. В этом году каждый день только в нью-йоркской гавани происходит утечка нефти. Я не говорю обо всем побережье: в Аляске, Орегоне, Калифорнии, Нью-Джерси, Техасе, наконец, в моем родном штате Флорида. Но сейчас закроем глаза на утечку нефти. Забудем о сбросах нечистот в реки и гавани. Не будем говорить о гербицидах и пестицидах в питьевой воде и утечках ядерных электростанций. Давайте подумаем только о воздухе. Он ужасен, и правительство должно взять на себя контроль за его чистотой.

— Джеррард, посмотрите на вещи реально. Наша администрация должна поддерживать промышленность, которая дает работу избирателям, стабилизирует экономику и пополняет госбюджет налогами, — хотя, я согласен, и не так щедро, как могла бы, но не будем забывать, что промышленность вносит свой вклад в нашу пошатнувшуюся внешнюю торговлю. В общем, я хочу сказать, Джеррард…

— Простите, сэр, — перебил его Джеррард, — позвольте я угадаю. Когда ситуация с воздухом станет катастрофической, мы с ней как-нибудь сладим.

Президент вздернул подбородок.

— Вот это сюрприз! Вы наконец-то поняли мою идею.

— Проблема в том… — Джеррард запнулся. — Вы, кажется, не отдаете себе отчета…

— Ну уж я-то во всем отдаю себе отчет.

— Катастрофа уже разразилась. Если мы будем сидеть сложа руки, то уже ничего не сможем исправить.

— Вы забыли про американские ноу-хау. Вы забыли Вторую мировую войну. Американская предприимчивость доказала, и неоднократно, что ей по силам любая проблема.

— Да, но…

— Что?

— Все это в прошлом. А катастрофа — сейчас. По части же предприимчивости нас уже обогнали японцы.

— Боже мой, надеюсь, вы не говорили этого журналистам.

— А воссоединенная Германия будет предприимчивее японцев, — сказал Джеррард. — Но я думаю, что даже она не решит этой проблемы, так же как и мы. Алчность, господин президент. Алчность — вот ответ. Она всегда побеждает, победит и на этот раз — мы все задохнемся.

— Вы рассуждаете, как какой-нибудь паршивый радикал шестидесятых годов из университета в Беркли.

— Хорошо, — продолжал Джеррард. — Я допускаю, что строжайший контроль над чистотой воздуха затронет практически все отрасли американской промышленности. Меры по сдерживанию загрязнения атмосферы двуокисью серы, фреоном, выбросами заводов, вызывающими у людей рак, двуокисью углерода из автомобильных выхлопов — я мог бы продолжить, но не буду, чтобы не наскучить вам, — потребуют колоссальных расходов.

— Наконец-то, Джеррард. Я искренне поражен — до нас дошла суть проблемы. Двуокись серы, вызывающую кислотные дожди, выбрасывают в атмосферу работающие на угле электростанции. Значит, если мы запретим использовать на них уголь, то оставим без работы сотни тысяч шахтеров. Фреон, уничтожающий озоновый слой, используется в охлаждающих системах, в том числе в холодильниках и кондиционерах. Но альтернативной технологии охлаждения нет. Что же нам делать? Запретить эти отрасли промышленности? Неужели вы всерьез полагаете, что американцы все как один согласятся обойтись без кондиционеров? Автомобильные выхлопы — основная причина общего потепления климата Земли? Правильно. Но если мы заставим автомобильные компании уменьшить вредные выхлопы и усовершенствовать двигатели, это обойдется им в миллиарды долларов. Автомобили подорожают. Люди будут не в состоянии покупать их, и Детройт выйдет из игры. Поймите меня правильно, Джеррард. Меня беспокоит грязный воздух. Поверьте мне. В конце концов, я тоже дышу этой гадостью. И моя жена тоже. И мои дети. Мои внуки. Но хотите знать, что также беспокоит меня, и гораздо больше? Упадок экономики… отрицательный торговый баланс… растущий национальный долг… ближневосточный кризис… вот что повергает меня в панику! И потому мне плевать, что будет через сорок лет. Я должен сконцентрироваться на этом месяце! Этом году! И поскольку вам неизвестен план моих действий, Джеррард, позвольте довести до вашего сведения, что будет дальше. Если конгресс согласится с сенатом и закон о контроле за чистотой атмосферы окажется на моем столе, я наложу вето.

— Вето?

— Очень мило с вашей стороны, вы внимательно слушаете меня, Теперь постарайтесь быть еще внимательнее. Когда сенат будет пересматривать законопроект, на этот раз вы будете убеждать его голосовать против. Раскройте уши и запоминайте. Против. Вам достаточно ясно?

— Вполне.

— Тогда не вздумайте снова все испортить!

Джеррард внутри кипел, хотя внешне оставался почтителен.

— Конечно, господин президент. Мне понятны ваши рассуждения и мотивы. В конце концов, правительство считает, что забота о бизнесе важнее всего.

— Даю голову на отсечение, именно бизнесом жива наша страна. Никогда не забывайте об этом.

— Поверьте, господин президент, это не входит в мои намерения.

Глава 8

Через три минуты, когда президент высказал все, что он думает о Джеррарде, его родителях и жене, о его внешности кинозвезды и даже умении играть в теннис, Джеррарду наконец было позволено покинуть Овальный кабинет.

Сотрудники секретной службы, застывшие вдоль коридора, по-прежнему сохраняли бесстрастное выражение лица, однако на этот раз не только по долгу службы, но и потому, что чутко реагировали на политический климат и понимали, что сейчас у Джеррарда еще меньше власти, чем когда он входил в кабинет президента.

Во всяком случае, так решил Джеррард, когда шел мимо них нетвердым шагом, отирая носовым платком покрасневшее лицо. Президентские помощники смущенно отворачивались от него, не скрывая, однако, очевидного облегчения, что не они оказались на месте Джеррарда, что, впрочем, тому было все равно. Облеченный высокой миссией, он был лишен чувства гордости. Последнее оскорбление президента показалось ему иронией судьбы, ибо игра в теннис, по поводу которой президент прошелся под занавес, имела непосредственное отношение к его следующей запланированной на тот день встрече: теннисному матчу в чрезвычайно привилегированном загородном клубе. Джеррард спустился на лифте в гараж Белого дома, откуда в сопровождении двух машин с сотрудниками секретной службы — одна впереди его лимузина, вторая позади — направился в фешенебельное вашингтонское предместье. Там он вошел в низкое, просторное здание из стекла и сверкающего металла, автор проекта которого три года назад получил премию по архитектуре. Даже от входа слышалось «пок-пок-пок» теннисных мячей. Водитель Джеррарда и охранники остались снаружи. Они незаметно наблюдали за стоянкой и входом в клуб, хотя и не слишком бдительно. В конце концов, кто может счесть Джеррарда достаточно важным объектом террористического акта?

В роскошной раздевалке теннисного клуба он сменил костюм на модную спортивную рубашку и шорты от известного портного. Четырехсотдолларовые теннисные туфли были итальянскими, ручной работы — подарок какого-то дипломата во время одной из многочисленных «миссий доброй воли». Сделанные на заказ из сверхпрочных материалов ракетки стоили две тысячи долларов, их ему подарила жена. Он взял полотенце со своей монограммой, взглянул в зеркало, удостовериться, что из его прически кинозвезды не выбился ни один волосок, затем, не торопясь выйдя в заднюю дверь клуба, сощурился от неяркого солнца, оглядывая восемь обнесенных сеткой кортов, семь из которых были заняты. На восьмом его ждал худощавый, загорелый человек лет сорока, аристократической внешности, одетый в теннисный костюм.

Джеррард вошел на корт, закрыл за собой калитку и пожал своему партнеру руку.

— Как дела, Кен?

— Есть кое-какие проблемы. А у тебя как, Алан?

— То же самое. Я только что от президента, где получил то, что газетный обозреватель назвал бы «взбучкой», — проговорил Джеррард, потирая правый глаз.

— Что-нибудь серьезное?

— Что касается меня лично, ничего страшного. Однако с точки зрения стратегической… Я расскажу тебе позже. Мы ведь здесь, в конце концов, для того, чтобы играть в теннис, не так ли? И сказать по правде, мне нужна разрядка от некоторого стресса.

Джеррард снова потер правый глаз.

— Что у тебя с глазом?

— Ничего особенного. Сегодня такой сильный смог, что ест глаза. Если станет хуже, попрошу у доктора какую-нибудь мазь.

— Ты уверен, что глаз не помешает тебе играть? Я надеялся сегодня выиграть и предпочитаю сделать это без форы, — сказал Кен.

— Ерунда. С форой или без форы тебе придется крепко постараться, чтобы выиграть у меня.

— Тогда ладно. Вызов принят. Подавай.

Кен, улыбаясь, пошел на другой конец корта. Кеннет Мэдден был заместителем директора Центрального разведывательного управления по тайным операциям. Он и Джеррард вместе учились в Йельском университете, оба принадлежали к влиятельному студенческому братству «Череп и кости», оба были членами Йельского теннисного клуба и не порывали связи друг с другом до сего времени. Их дружба была давнишней и прочной. Политические комментаторы не придавали ей большого значения. С тех пор, как к власти пришла нынешняя администрация, два бывших члена студенческого братства раз в неделю играли в теннис, по крайней мере, когда президент не высылал Джеррарда в очередную «миссию доброй воли». Поскольку, по мнению средств массовой информации и общественности, игра в теннис была единственным, на что оказался годен вице-президент, этот еженедельный матч в таком привилегированном месте, куда не допускались ни журналисты, ни дипломаты невысокого ранга, оставался, как и многое иное в жизни Джеррарда, незамеченным.

Джеррард и Мэдден играли примерно одинаково и, как правило, матчи выигрывались с очень небольшим преимуществом. Если побеждал Мэдден, то на следующей неделе выигрывал Джеррард. Но сегодня, несмотря на самоуверенное заявление Джеррарда, воспаленный глаз помешал ему играть в полную силу. Он проиграл. Он проиграл первый сет, с трудом выиграл второй, но не добился ни единого шанса в третьем. Это было все, на что у них хватило времени. Джеррард, согнувшись, тяжело дышал, удивленный собственной усталостью. «Смог, — подумал он, — проклятый смог».

— Спасибо, — проговорил он, подходя к сетке, и пожал Мэддену руку, вытирая потное лицо полотенцем. — Прошу прощения за неудачную игру. На следующей неделе я постараюсь сыграть получше. — И он в который раз потер правый слезящийся глаз.

— Да, глаз у тебя стал хуже и покраснел. Тебе надо что-то предпринять.

— Может быть, промыть холодной водой?

— Что ж, — пожал плечами Мэдден, — попробуй. По крайней мере, вода в клубе хорошо очищенная. Иначе глаз может воспалиться из-за всех этих химикалий.

Они отошли в сторону и встали спиной к зданию клуба. В отдалении на других кортах продолжалась игра.

— Ну, так расскажи мне, — попросил Мэдден, не поворачиваясь к собеседнику лицом на случай, если кто-то захотел бы прослушать их направленным микрофоном. — Расскажи мне о президенте.

— Он хочет наложить вето на законопроект о контроле за чистотой воздуха.

Мэдден покачал головой.

— Боже мой, упрямый дурак!

— Я выложил ему свои самые убедительные аргументы, — сказал Джеррард, — но он продолжал упорствовать. Согласно его словам, когда проблема станет достаточно острой, американский бизнес тут же изобретет какое-нибудь чудесное средство.

— Замечательная шутка. Я и не предполагал, что президент умеет шутить, даже непреднамеренно, — заметил Мэдден. — Когда проблема станет достаточно острой? Неужели он не понимает, что проблема уже стала слишком острой?

— Для него — это как растущий бюджетный дефицит. Пусть эту проблему решает следующее поколение. А сейчас он говорит, что его первейшая обязанность — не развалить страну. — Джеррард снова вытер пот с лица. Мэдден вздохнул.

— Ну, мы ведь ожидали от него именно такой реакции. Но нам следует сделать правильный шаг. Надо дать ему возможность подумать.

Джеррард набросил полотенце на шею.

— Дело, однако, обстоит хуже, — мрачно сказал он.

— Неужели?

— Президент считает, что его предали. Он очень огорчен, чуть ли не в отчаянии. Он не может понять, каким образом оппозиции удалось перетянуть на свою сторону так много сенаторов-республиканцев. Его ярость по поводу того, что они пренебрегли интересами партии и голосовали за законопроект, так велика, что он готов на все и задействует всех своих осведомителей, чтобы выяснить их побудительные мотивы.

— Мы и этого ожидали. Неизбежная политическая реакция, — ответил Мэдден. — Но трудно представить себе, чтобы кто-то из сенаторов сознался, что его шантажировали. Потому что следующим вопросом будет: чем их шантажировали, а я не думаю, чтобы нашелся сенатор, имеющий глупость сознаться, что получал взятки, оказывал услуги за деньги, пристрастился к кокаину, имел любовниц или совершал другие, более серьезные проступки, которые стали известны нашим людям. Торговля акциями через подставных лиц, наезд на человека в состоянии опьянения и побег с места преступления. Один случай кровосмешения. Нет, эти сенаторы будут держать язык за зубами. Они люди опытные, и даже лучше того… благослови их Господь… и в то же время прокляни их Господь… они практичные. Жаль, что нам не удалось найти больше сенаторов, которым есть что скрывать. Но с другой стороны, это вроде как придает уверенность в том, что государственный механизм еще не прогнил весь насквозь. И не всякому сенатору надо тщательно скрывать какой-нибудь постыдный поступок. Не все равно жаль, потому что если бы нам удалось припугнуть еще нескольких сенаторов, голосование прошло бы в нашу пользу. А тебе не пришлось бы компрометировать себя, корректируя голосование не в интересах администрации.

Джеррард пожал плечами.

— Ерунда. Я переживу оскорбления президента. Меня беспокоит то, что, когда он наложит вето и отошлет законопроект обратно в сенат, нам придется оказать давление на значительно большее количество сенаторов, чтобы собрать две трети голосов, необходимых, чтобы отвергнуть вето.

— Ну… — Мэдден оглянулся, оценивая безопасность их позиции. — У нас есть сила. У нас есть влияние. Все равно перевес в ту или иную сторону при голосовании будет незначительным. Тем временем, если ты продолжишь противодействовать политике президента…

— Это-то меня и беспокоит, — перебил его Джеррард. — Президент может еще больше ограничить мои действия. Он может вообще отстранить меня от дел вплоть до следующих выборов, когда он возьмет себе другого вице-президента. Однако для нас жизненно важно, чтобы он продолжал посылать меня с его «миссиями доброй воли». Нельзя прекращать координацию наших усилий.

Мэдден молча смотрел под ноги на бетонное покрытие теннисного корта.

— Да, это жизненно важно, — проговорил он наконец, поднимая голову. — К сожалению, он не оставляет нам выбора. Но мы предусмотрели и это, и вся группа согласилась, что раньше или позже нам придется пойти на крайние меры.

— А сейчас, — сказал Джеррард, — лучше раньше, чем позже.

— Несомненно. Президент показал народу… не говоря уж о мире… свое бесстрашие, когда в прошлом году отправился в Колумбию на конференцию по проблемам наркотиков. Циничные журналисты спорили, где и когда его прихлопнут кокаиновые бароны. Но президент остался жив, что надо полагать чудом, и теперь он потерял осторожность. На следующей неделе он вылетает в Перу на другую конференцию по проблемам наркотиков. Я не ясновидящий, но думаю, что на этот раз смогу предсказать будущее. Президент не вернется. По крайней мере, живым. Через неделю, считая с завтрашнего дня, у нас будет новый президент. Более просвещенный.

— Надеюсь, я буду достоин столь ответственной должности, — заявил Джеррард.

— Ну, как тебе известно из частых «миссий доброй воли», наши соратники окажут тебе значительную помощь.

— Да, посылая меня в эти вояжи, президент не мог придумать для себя ничего более губительного.

Мэдден снова уставился на бетонное покрытие теннисного корта.

— Что-то еще?

— К сожалению. — Мэдден нахмурился.

— Что-нибудь не так?

— Нам грозит утечка информации, — сказал Мэдден.

Даже сквозь загар было видно, как Джеррард побледнел.

— Какого рода? Насколько серьезная? Почему ты не сказал раньше? Мы могли бы отложить задуманное.

— Не уверен, что это необходимо. Пока нет, хотя, если понадобится, мы, конечно, перенесем выполнение нашего плана со следующей недели на более позднее время. До сих пор я не собирался тебя тревожить, полагая, что дело улажено. Однако я ошибся. Тебе следует знать об этом, в случае если придется использовать твое высокое положение для помощи нам.

— Так какого рода эта утечка? — встревоженно повторил Джеррард.

— Я говорил на прошлой неделе, что наша поисковая команда наконец обнаружила отступника.

— Помню, — нетерпеливо отозвался Джеррард. — Я также помню, ты уверял меня, что он уничтожен соответствующим образом.

— Так и было.

— Тогда в чем же дело?

— Отступник познакомился с женщиной, — продолжал Мэдден. — Знакомство было непродолжительным и, по всей видимости, случайным. Наша поисковая команда не придала ему значения, пока женщина не проявила необычный интерес к отступнику после его смерти. Она пошла в полицию и каким-то образом опознала сгоревшее тело. Используя предоставленную ею информацию, полицейскому детективу из отдела розыска пропавших без вести удалось установить квартиру отступника, куда он отвез женщину. Побывав в ней, женщина тут же отдала проявлять пленку в фотомастерскую, которая выполняет срочные заказы. Естественно, группа наблюдения заинтересовалась, что заснято на этой пленке. Они пытались получить ее, но у них не вышло. Тогда, заинтригованные, они решили обыскать квартиру отступника.

— Ты хочешь сказать, что они сразу не сделали этого? — вздрогнул Джеррард.

— Они признают свою ошибку. В их оправдание надо сказать, что отступник был так осторожен, что казалось, никогда не рискнул бы держать в квартире что-либо из прежней жизни.

— Ты имеешь в виду, что он все-таки держал?

— В спальне, — стиснув зубы, проговорил Мэдден, — группа наблюдения нашла святыню.

Джеррард чуть не задохнулся.

— Они уничтожили спальню, — продолжал Мэдден. — Более того, они взяли скульптуру с собой.

— Но тем не менее остается женщина и фотографии.

— Правильно. Прошлой ночью спецкоманда пыталась решить эту проблему.

— Пыталась?

— Да, попытка оказалась неудачной. Тем временем она поговорила с Брайаном Гамильтоном и…

— Гамильтоном? Какое отношение он имеет к этой женщине? И к тому же он погиб вчера в автокатастрофе!

— Какое отношение? Я не сказал тебе худшего. Имя женщины Тереза Дрейк.

— Это Тэсс?! Не может быть!

— Да, дочь Ремингтона Дрейка. Прошлым вечером она приехала в Александрию, чтобы, используя связи своего покойного отца в правительстве, узнать что-либо об отступнике. По ее просьбе Брайан Гамильтон ехал к директору ФБР. Но нашей команде удалось остановить его.

— Мы убили Брайана Гамильтона? — Джеррард резко вскинул голову.

— Да, команда сделала все возможное, чтобы устранить и женщину. Ты, вероятно, слышал о пожаре в доме ее матери. Однако Тэсс Дрейк ускользнула. Мы не знаем, где она, но, несомненно, она представляет для нас угрозу. Мы задействовали все наши возможности, чтобы найти и остановить ее, вот почему я обо всем этом докладываю тебе. Ясно, что у тебя немало других забот, но ты знал ее отца.

— Да. Кстати, достаточно хорошо.

— Тогда, возможно, она попытается связаться с тобой и попросить о помощи.

— А! — воскликнул Джеррард. — Теперь понятно.

— До этого может и не дойти. У нас есть план, мы считаем, он приведет нас к женщине.

— Какой?

— Он касается детектива, к которому она обратилась за помощью. Для объяснений нет времени. — Мэдден огляделся и увидел очередную группу игроков, ждущих своей очереди на корт. — Мы задержались. Нужно уходить, прежде чем мы привлечем внимание. Если не помешают непредвиденные обстоятельства, увидимся здесь на следующей неделе.

— Благослови тебя Господь.

— И тебя тоже. Я очень прошу: дай мне сразу знать, если женщина обратится к тебе.

Джеррард озабоченно кивнул. Мэдден не менее озабоченно кивнул ему в ответ, и они вышли с корта, вновь надев на лица светскую маску, и, перебросившись любезностями с готовящимися к игре теннисистами, вошли в заднюю дверь здания клуба.

— Твой глаз стал хуже, — заметил Мэдден.

— Да, пойду промою его.

Джеррард вошел в душевую и, с облегчением обнаружив, что она пуста, подошел к зеркалу. Изучив покрасневший глаз, он осторожно снял контактную линзу, чтобы промыть его водой. Глаза у Джеррарда были ярко-голубые, но когда он снял с правого глаза контактную линзу, которая нужна была не для коррекции зрения, а для изменения цвета радужной оболочки, глаз оказался серого цвета.

Глава 9

— Мне звонила женщина, а ты не узнал номер ее телефона? — взревел Крейг, свирепо уставившись на Тони в огромной комнате отдела розыска пропавших на Полис Плаза, куда он, запыхавшись, вбежал. — Я же тебе говорил…

— Да, она повесила трубку, прежде чем яуспел спросить. У меня даже не было времени узнать ее имя. Это могла быть и не Тэсс Дрейк.

— "Могла быть" меня не устраивает! Я должен знать точно!

— Слушай, сделай одолжение, не ори на меня. От твоего крика у меня болит голова. И почему бы тебе просто не рассказать, в чем дело?

— Хорошая идея, — раздался хриплый голос, — мне бы тоже хотелось знать.

Они обернулись к открытой двери кабинета, где капитан Мэллори — крупный человек сорока с лишним лет — сердито смотрел на них поверх очков, сдвинутых на нос. Он был без мундира, в рубашке с закатанными рукавами.

— Насколько мне известно, вы вроде как работаете в этом отделе. — Он прошествовал к Крейгу. — Поэтому я был бы рад и, без сомнения, шеф полиции, мэр и налогоплательщики тоже, если бы вы появлялись на работе вовремя. — Тон Мэллори стал еще суше. — И вообще появлялись бы на работе. Уже несколько дней на этой неделе я не имею ни малейшего представления, чем вы, черт побери, занимаетесь и где находитесь! А что это за дело с александрийским управлением полиции? Мне звонили из их отдела по расследованию убийств, чтобы узнать, не выдает ли кто себя за детектива из нью-йоркского управления. И этот кто-то — вы! Прошлой ночью у них произошло несколько убийств. Неплохо для района, где живут сливки общества. Что вы о них знаете?

Крейг сглотнул, не отрывая взгляда от капитана, и медленно опустился в кресло, пробормотав, несмотря на приступ кашля:

— Зря только бросил курить.

— Ерунда, все равно здесь нельзя курить. Я жду, Крейг. Что происходит?

Крейг нерешительно помолчал.

— Во вторник… — он постарался привести свои мысли в порядок, — ко мне пришла женщина…

Следующие десять минут Крейг рассказывал о морге, парке Карла Шурца, квартире Джозефа Мартина, закончив неожиданным путешествием Тэсс в Александрию и новостями, услышанными по радио.

Капитан Мэллори язвительным тоном проговорил:

— Поправьте меня, если я ошибаюсь. На табличке, которая висит на этой двери, написано: «Отдел розыска пропавших без вести», так? Как только труп опознали, дело перешло в отдел по расследованию убийств. Так какого черта вы им до сих пор занимаетесь?

— Я передал его в отдел по убийствам, — сказал Крейг. — Я их информировал.

— Вы не ответили на мой вопрос! Почему вы до сих пор им занимаетесь?

— Из-за женщины, — ответил Крейг, чувствуя, что смущенно краснеет.

— Что вы имеете в виду? — требовательно спросил Мэллори.

— Я к ней привязался.

— Что вы сказали?

— Это личные отношения.

— Теперь уже больше не личные! Раз мне о них стало известно, — значит, уже служебные.

— Мне хотелось продолжать видеться с ней.

— Хотите сказать, что вы в нее влюбились?

— Я… Да, похоже, так оно и есть. Точно, я в нее влюбился.

— И все это со вторника? — в отчаянии всплеснул руками Мэллори. — Господи Иисусе, в таком случае она должна быть прехорошенькой. Крейг, помните, что вам вдалбливали в голову инструкторы, когда вы учились в полицейской академии? Личные отношения с клиентами недопустимы! Они только запутывают дело, ведут к осложнениям и ошибкам.

— А вы думаете, у меня был выбор? Это не то чтобы я сказал себе: а почему бы мне не сотворить какую-нибудь глупость и не влюбиться в эту женщину? Это случилось само собой! Я ничего не мог поделать!

Мэллори, привалившись к письменному столу, покачал головой.

— Ну и ну, ладно, стало быть, у нас проблема. Прекрасно. — Он выпрямился. — Что ж, ее надо решать. Перво-наперво вы позвоните в александрийский отдел по убийствам и расскажете все, что знаете.

Крейг, глядя ему в глаза, твердо ответил:

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Что?

— Не уверен, что стоит это делать. Во всяком случае прямо сейчас.

— Я вам приказываю!

— Послушайте, если она жива, а то, что, по словам Тони, мне недавно звонила женщина, заставляет меня думать, что она жива, Тэсс прячется. Если мы обо всем сообщим александрийской полиции, они начнут разыскивать ее, а убийцы наверняка прослушивают полицейские частоты. Как только они узнают, где она, они сделают все, чтобы добраться до нее быстрее, чем патрульная машина.

— Прекратите думать о деле как ее приятель, Крейг, и действуйте как коп. Ведь эта женщина нуждается в защите, Господи ты Боже мой!

— Я и так думаю как коп. Вы знаете это не хуже меня. Как бы александрийская полиция ни старалась, они не смогут обеспечить ей безопасность, так же как и мы. Если кто-то очень сильно хочет вас убить, а то, что случилось прошлой ночью, доказывает, что эти люди настроены весьма решительно, их ничто не остановит.

— Но вам кажется, что вы сможете обеспечить ей безопасность.

— Мне кажется, что я смогу переправить ее сюда тихо и незаметно.

— Джон Уэйн спешит на выручку.

— Да бросьте вы, — огрызнулся Крейг. — Происходит нечто такое, с чем я сталкиваюсь впервые. Эти люди злобны и опасны до крайности. Они организованы, решительны и любят играть с огнем. Не знаю, почему они хотят убить ее, — может быть, боятся, что она что-то знает, — но они доказали, что уберут столько людей, сколько им понадобится, чтобы добраться до нее. Как только она, выйдя из укрытия, попросит помощи у александрийской полиции и об этом станет известно, а об этом обязательно станет известно, — она будет мертва. По-моему, Тэсс уже догадалась об этом и потому избегает полиции.

— Вы теоретизируете.

— Нет. Иначе вам не позвонили бы из александрийского управления и не поинтересовались бы тем, что такого я знаю, чего не знают они.

— Ладно, — сдался Мэллори, — то, что вы говорите, имеет смысл. Но вам все равно придется с ними побеседовать. Это не просто вопрос сотрудничества одного управления полиции с другим. Вам придется объяснить, что, по вашему мнению, происходит. Иначе будет считаться, что вы скрываете информацию о множественных преступлениях, а вам известно, что ждет людей, которые обвиняются в этом. В общем и целом вы неплохой парень, но вы уж не настолько мне нравитесь, чтобы носить вам передачи в тюрьму. Поднимайте трубку телефона.

— Подождите, дайте мне еще несколько минут.

— На что вы надеетесь? Что она позвонит вам?

— Вот именно. Тогда, вероятно, у меня будет что рассказать александрийской полиций. Тэсс доверяет мне. Поэтому, может быть, мы придумаем способ благополучно доставить ее в Нью-Йорк.

На столе Тони зазвонил телефон. Прежде чем Крейг успел подняться. Тони снял трубку.

— Отдел розыска пропавших… Минуту. — Тони протянул трубку Крейгу.

— Это она? — спросил Крейг.

— Нет. Александрийский отдел по расследованию убийств.

Крейг застыл на месте.

И тут же зазвонил другой телефон, на этот раз трубку поднял капитан Мэллори.

— Отдел розыска пропавших без вести… Да; конечно, сию минуту.

Крейг в замешательстве переводил взгляд с одного телефона на другой.

— Возьмите трубку, — сказал Мэллори. — Это женщина, и по тому, как она вас попросила, ясно, что она в беде и нуждается в помощи самого Господа Бога.

Крейг рванулся к телефону.

— Тэсс, это вы?

Глава 10

Услышав голос Крейга, Тэсс покачнулась, у нее подкосились ноги. Господи Иисусе, наконец-то!

С напряженными до предела нервами выкатив из просторного гаража, стоящего рядом с домом миссис Кодилл, черный, обтекаемой формы «Порше-911», Тэсс почувствовала себя совершенно беззащитной, словно с нее сорвали одежду. Ее правая рука тряслась, когда она переключала скорости, выезжая из уединенного, фешенебельного предместья. По дороге ей попалось очень мало автомобилей, что делало их еще более подозрительными, потому что убийцы наверняка оставили здесь своих соглядатаев. Она то и дело посматривала в зеркало заднего вида, но, похоже, за ней никто не следовал. Но когда она выехала из этого элитарного квартала и, увеличив скорость, попала на запруженную машинами четырехполосную улицу, вдоль которой теснились прачечные, закусочные и видеомагазинчики, она поняла, что при таком движении не сможет различить преследующий ее автомобиль. Хуже того, ее собственная машина — дорогая и претенциозная — слишком бросалась в глаза. Однажды в юности Тэсс подслушала разговор отца по телефону. «Машина, — говорил он, — ни в коем случае не должна быть слишком дорогой и модной, чтобы не бросаться в глаза».

Да, эта машина определенно привлекала всеобщее внимание. Проезжающие мимо владельцы недорогих моделей с завистью поглядывали на «порше».

Черт возьми, подумала Тэсс и теснее прижала к себе сумку с пистолетом внутри для пущей уверенности. Увидев телефонную будку на краю автостоянки у торгового центра, она, притормозив рядом с ней, выскочила из машины, нашарила в бумажнике кредитную карточку и, схватив трубку, снова позвонила на работу Крейгу.

— …Да, — задыхаясь, ответила она. — Я уже пыталась дозвониться до вас раньше.

— Я так и подумал, что это были вы. Слава Богу, вы живы. Я так боялся…

— Они подожгли дом. Они убили мою маму.

— Я знаю, Тэсс, и очень вам сочувствую. Когда мы увидимся, я постараюсь вам это доказать. Я не могу избавить вас от вашей печали, но сделаю все возможное, чтобы разделить ее. Самое важное сейчас — что вы остались живы.

— На этот раз! Но они продолжают за мной охотиться. Я ужасно боюсь, что за мной следят. Что мне делать? Те, кто хотят убить меня, обязательно будут наблюдать за местным полицейским участком. Я не могу ни пойти, ни позвонить туда, потому что убийцы могут прослушивать полицейское радио. Мне нужна помощь!

— Послушайте, не паникуйте, Тэсс. Я обещаю сделать все, чтобы защитить вас. Где вы? Я слышу в трубке шум дорожного движения.

— Я… я в пригороде Александрии. В телефонной будке на стоянке рядом с торговым центром.

— Боже, вам нельзя там оставаться. — Крейг закашлялся. — Вы можете где-нибудь спрятаться, пока я не приеду в Александрию?

Дрожа от страха, Тэсс молчала, пытаясь сообразить.

— Тэсс?

— Я не могу обращаться к своим бывшим друзьям, Ведь их тоже могут убить. Я думала о кинотеатре, но там темно и так много людей вокруг, что я не буду чувствовать себя в безопасности. Может быть, библиотека или музей. Но там тоже опасно — слишком много народа.

— Подождите минуту. Мне нужно поговорить по другому телефону. Не вешайте трубку, я быстро.

— Нет, я не могу ждать.

— Тэсс, это важно. Не вешайте трубку.

Раздался щелчок, и его голос пропал, слышалось только потрескивание.

Ее рука дрожала. «Поторопись! Пожалуйста!» Она незаметно оглядела заполненную стоянку, выискивая зловещего вида незнакомцев, вылезающих из автомобилей. Двое мужчин у фургона с интересом смотрели в ее сторону. Тэсс, сунув руку в сумку, сжала пистолет. Мужчины обогнули фургон, подходя сбоку к ее машине, но неожиданно свернули и направились к торговому центру. Тэсс с облегчением вздохнула, поняв, что они просто восхищались «порше». «Крейг, поторопись!» И тут же в трубке прозвучал его голос:

— Тэсс?

— Что вы делали? — Ее голос дрожал.

— Извините, я не думал, что это займет так много времени. Мне нужна была информация. Я прилечу на самолете компании «Трамп», который должен приземлиться в Вашингтонском национальном аэропорту в 2.07. Как вы попали к этому торговому центру? У вас есть машина?

— Да.

— Какая модель? Мне надо будет узнать ее.

— "Порше-911", Черный.

— Должен отдать вам должное, даже будучи в панике, вы путешествуете с шиком.

— Крейг, мне не до смеха.

— Я всего лишь пытаюсь поддержать ваш дух. Ладно, если хотите говорить о деле, слушайте внимательно.

В Кристалл-Сити около аэропорта есть гостиница «Мэрриот». Как только я прилечу, я возьму такси и буду высматривать вашу машину у входа в гостиницу. Я должен быть там не позднее половины третьего.

— Но ведь это через три часа!

— Я уже все обдумал. Поезжайте в Вашингтон. Пройдитесь с экскурсионной группой по Капитолию. Там столько охранников, что на вас никто не осмелится напасть. Только будьте осторожны, выходя и садясь в машину.

— Быть осторожной? С прошлой ночи я только и делаю, что остерегаюсь всех и вся.

— Ну, остерегайтесь еще больше. А пока я свяжусь с полицией Александрии и расскажу, что происходит.

— Нет! Если это попадет на полицейское радио…

— Тэсс, доверьтесь мне. Я поговорю с их шефом. Постараюсь убедить, чтобы он не особенно распространялся. Не скажу, где вы находитесь и где мы собираемся встретиться. Все, что я хочу, — организовать группу, которая перевезет вас в безопасное место.

— Нет такого места!

— Поверьте мне, есть. Дом. Гостиничный номер. Ферма. Что бы и где бы это ни было, я гарантирую, что вас облепят охраной. Только держитесь. Пожалуйста. Еще несколько часов — и все будет кончено.

— Нет! Вы ошибаетесь!

— Даю слово.

— Нет, они всегда будут ждать. Они никогда не перестанут охотиться за мной. Это не кончится!

— Кончится, если мы сможем выяснить, почему они хотят вас убить. Как только их секрет будет раскрыт, каким бы он ни был, у них не будет больше причин заставить вас замолчать.

— Если мы сможем выяснить, что это за секрет. Если. Если! Если!

— Я повторяю, держитесь, не теряйте голову!

— Но даже если меня убьют, это не кончится! Я не одна в опасности!

— Не понимаю. Ведь никто, больше ничего не знает.

— Нет! Не забывайте, Крейг, вы все время были со мной! Вы слышали мои рассказы о Джозефе. Вы ходили со мной на квартиру Джозефа. Вы видели, что стояло в его спальне. Если убийцы следили за нами обоими, они могут начать охотиться за вами, чтобы сохранить свою тайну.

Крейг, помолчав, с угрозой сказал:

— Ну, пускай эти сукины дети только попробуют. — И, закашлявшись, продолжал: — «Мэрриот» около аэропорта, в половине третьего. Поезжайте мимо входа и увидите меня. Я узнаю вашу машину.

— Вы придаете мне…

— Сейчас не время для намеков.

— …уверенности. Я буду такой же ловкой, как мой отец. Я буду ждать.

Глава 11

Она повесила трубку, осмотрела стоянку, которая была очень уязвимым местом, и поспешила сесть в «порше». Крейг велел ехать в Вашингтон. Присоединиться к группе экскурсантов по Капитолию. Но мысль находиться среди множества людей, даже в присутствии охранников — тревожила Тэсс. Должна существовать менее опасная альтернатива.

Отъезжая от торгового центра, Тэсс посмотрела в зеркало заднего вида, нет ли за ней хвоста. Вслед за ее «порше» со стоянки выехало несколько машин. С глубоким вздохом Тэсс снова дотронулась до сумки, ощутив придающее уверенность присутствие в ней пистолета. Он неожиданно напомнил ей о том, что прошлой ночью она убила нескольких человек, и к горлу подкатила тошнота. Но злость и страх были сильнее. Она не считала, сколько раз вчера выстрелила, а утром в своем смятении забыла вынуть обойму и посчитать, сколько осталось патронов, чего отец наверняка не одобрил бы. Теперь пистолет вообще мог оказаться пустым. «А ведь мне потребуется защищать себя», — мелькнула у Тэсс мысль.

Быстро оглядев дома вдоль улицы, она заметила скопление магазинчиков. Один из них особенно привлек ее внимание. Она резко свернула в его сторону, припарковалась напротив и, торопливо войдя в магазин, перешла на степенный шаг, когда закрыла за собой дверь.

— Что вам угодно, мэм? — спросил дюжий продавец спортивных товаров, жадно ощупывая ее взглядом сверху донизу и плотоядно улыбаясь, чуть ли не облизываясь. — Чем могу служить?

— Мне нужно две коробки патронов для девятимиллиметрового «ЗИГ-Зауэра».

— Вы, должно быть, решили крупно пострелять, — произнес он двусмысленно.

— Инструктор в тире говорит, чтобы мы сами покупали патроны.

— Ну, могу сказать, что, если бы вы занимались у меня в классе, я бы и уроки, и патроны давал бесплатно. — Продавец многозначительно поднял брови.

— В этом случае, пожалуй, жалко, что у нас разные классы, — отпарировала Тэсс.

Продавец был слишком занят созерцанием ее груди без бюстгальтера под тонкой кофточкой, чтобы обратить внимание на замаскированную иронию. Когда он отвернулся за коробками патронов, Тэсс заранее достала из сумки бумажник, чтобы продавец не заметил в ней пистолета. Роясь в сумке, она задела рукой конверт с фотографиями, и ее словно ударило током: она вспомнила, как настаивал прошлой ночью Крейг, чтобы она сделала копии и выслала их ему на службу с «Федерал экспресс». Но сейчас у нее не было возможности ждать, когда проявят фотографии. Ей нельзя находиться на одном месте. Надо ехать дальше!

— Простите, у вас не найдется конверта? — спросила она продавца. — И марки тоже? Я была бы вам очень благодарна.

— Для такой красивой леди — почему бы и нет?

— Спасибо. Я обязательно зайду к вам еще раз.

— Поверьте, я буду ждать. За этой дверью — тир. Мы можем, так сказать, пострелять наедине.

Тэсс постаралась спокойно отреагировать на его непристойную шутку, хотя в душе так и кипела от возмущения.

— Держу пари, вы стреляете без промаха.

— Никто никогда не жаловался.

«Брось ты свои дурацкие приколы», — про себя в ярости воскликнула Тэсс. Ей удалось, не скривившись, расплатиться за патроны, затем взять конверт и марку. «Негативы, — подумала она. — Я пошлю Крейгу негативы! По крайней мере, они останутся». Перед ее глазами сразу же возник ужасный барельеф из спальни Джозефа, и Тэсс внезапно поняла, что не пойдет на экскурсию по зданию Капитолия. Она поедет в другое место.

Глава 12

Крейг бросил трубку.

Капитан Мэллори, пораженный яростной решительностью на лице Крейга, поднял руки вверх.

— Ну, теперь я слышал все, что только можно себе вообразить. Лейтенант дает приказания шефу полиции!

— Так ведь это сработало, верно? Александрийское управление согласилось сотрудничать.

— Если хотите, называйте это так. Но даже отсюда я слышал, как он орет. Когда он до вас доберется…

— Я и сам знаю. А чего вы ожидали? Ничего другого мне не оставалось. Я не мог, просто не мог назвать ему место встречи с Тэсс. Убийцы слишком хорошо организованы. Даже если одна патрульная машина передаст информацию о «Мэрриоте» и ее подслушают, Тэсс застрелят, как только она там появится.

— Однако вы заставили шефа александрийской полиции подготовить охраняемый дом. Должен признаться, я поражен, только вот есть одна проблема, Крейг.

— Только одна? Я вижу их великое множество.

— Так вот, проблема в том, что никто не давал вам разрешения вылететь в Вашингтон. Вы не начальник в этом отделе. Вы далеко не начальник.

— А я говорю, что улетаю!

— Даже если я отстраняю вас от этого дела?

— Как вам будет угодно, хоть увольняйте, мне все равно!

— Ну и упрямый вы, черт вас побери!

— У меня нет времени спорить. Его осталось только на то, чтобы схватить такси и поспеть в Ла-Гуардиа как раз к отлету.

— И это днем? Не много у вас шансов поймать такси.

— Тогда я возьму патрульную машину!

— Нет!

— Что?

— Вы ошиблись. Не вы возьмете патрульную машину.

— Не вставайте на моем пути!

— Ее возьмет Тони. Он отвезет вас в аэропорт.

Крейг изумленно уставился на него.

— Вы сказали…

— Двигайте, Крейг. И будьте поосторожней. А если шеф александрийской полиции начнет возникать, передайте — пусть позвонит мне.

— Не могу поверить… Не знаю, как…

— Отблагодарить меня? Возвратившись живым. А потом ради разнообразия немного поработать. Тони, если движение слишком сильное, включай сирену.

Глава 13

Два человека внимательно наблюдали из фургона, превосходно замаскированного подавтотранспорт телефонной компании, за тем, как патрульная машина с визгом рванула от здания полицейского управления. У каждого мужчины в кармане лежало кольцо, украшенное сверкающим рубином с золотой накладкой в виде пересекающихся меча и креста. Человек на переднем сиденье — опытнейший наблюдатель сурового вида — сравнил едва различимые лица в проносящейся мимо полицейской машине с фотографией в руке.

— По-моему, это он!

— По-твоему? Нам надо знать наверняка, — проговорил позади второй мужчина, вслушиваясь в наушники.

— Я уверен.

— Но ты сказал «по-моему», а это не дело. Жаль, что не удалось поставить «жучки» на телефонах в отделе розыска пропавших. Погоди-ка, у меня кое-что есть. — Он поправил наушники. — Ну-ну. Полицейский диспетчер передает всем патрульным машинам обеспечить машине… номер сходится… беспрепятственный проезд до Ла-Гуардиа, чтобы та успела к часовому рейсу самолета «Трамп» до Вашингтонского аэропорта.

— Этого тебе хватит?

— Да, — сказал техник. — Определенно хватит, звони.

Человек на переднем сиденье поднял трубку сотового телефона и набрал номер.

— Наш человек только что ушел со стадиона. Мы думаем, он так озабочен здоровьем своей девушки, что хочет увидеть ее в Вашингтоне. — Он передал время вылета и назвал авиакомпанию. В ответ по телефону прозвучал голос Хамелеона:

— А что насчет команды соперников?

— Пока не показывалась. Может быть, они не собираются прямо сейчас вступать в игру?

— Вряд ли такое возможно, когда мы вышли в финал. Бьюсь об заклад, их команда где-то поблизости. Держите ухо востро. А мы будем начеку в Вашингтоне. Не забывайте, команда противников имеет привычку появляться, когда мы меньше всего ее ожидаем.

Глава 14

С бьющимся сердцем Тэсс забралась в стоящий у спортивного магазина «порше» и нервно огляделась, боясь, что вот-вот рядом остановится автомобиль, из которого выскочат люди и начнут стрелять. Она вытащила из сумки пистолет, благоразумно держа его в руках ниже приборной доски — вне поля зрения людей, проходящих мимо машины; лихорадочно нажала на кнопку, освобождающую обойму, и обнаружила, что в ней осталось всего два патрона плюс один в стволе. Господи Иисусе! Тэсс сорвала картонную крышку с одной из купленных коробок и зарядила в обойму еще четырнадцать патронов. Теоретически пистолет заряжался шестнадцатью патронами, но на практике с учетом того, что в патроннике («в стволе», любил говорить отец), емкость магазина увеличилась до семнадцати.

Как только Тэсс задвинула обойму в рукоятку и защелкнула ее, словно лопнул обруч, стягивающий ей грудь. По крайней мере, теперь она сможет защитить себя. Так она надеялась. А сейчас надо убираться отсюда.

Засунув пистолет в сумку, Тэсс запихнула коробки с патронами под сиденье водителя, повернула ключ зажигания и, нажав на акселератор, погнала «порше» по шумной торговой улице.

Конверт! В спортивном магазине Тэсс написала адрес и, лизнув купленную марку, наклеила ее на конверт. Сейчас, одной рукой ведя машину, она другой нащупала пакет с фотографиями, открыла его и положила негативы в конверт. Впереди, справа! Дыхание Тэсс участилось, когда она увидела почтовый грузовик, стоящий рядом с почтовым ящиком напротив универсального магазина. Она подъехала к обочине, резко затормозив у грузовика, заклеила языком конверт и, высунувшись из окошка «порше», протянула конверт шоферу, который шел с большим мешком от почтового ящика к грузовику.

— Последняя разноска. — Тэсс удалось улыбнуться. — Надеюсь, не возражаете?

— Мне все равно. Отличная у вас машина.

— Спасибо.

— Как она в управлении?

— Смотрите.

Тэсс включила первую скорость, нажала на педаль газа, и машина с ревом сорвалась с места. Но она не забавлялась. Если за ней следят, надо как можно быстрее уходить от почтового грузовика. Всей душой она надеялась, что никто не видел, как она передала конверт шоферу. И так уж слишком много смертей. Слишком много горя. Она молила Бога, чтобы жизнь шофера оказалась вне опасности.

На дороге Тэсс все время меняла полосы движения, чтобы затруднить за собой слежку. Она гнала «порше» с максимально дозволенной скоростью, только чтобы не остановила полиция за нарушение правил движения. Тэсс спешила в Вашингтон, как и советовал Крейг. Но не к зданию Капитолия. Вовсе нет! У нее была идея получше. Небезопасная, но без сомнения более важная для дела. Определяющая суть дела.

Скульптура. Этот ужасный, вызывающий отвращение барельеф. Ее хотели убить, потому что она обнаружила эту проклятую штуку. Ей необходимо узнать, что она означает, и только один человек на свете мог ей это объяснить.

Глава 15

Откинувшись на спинку заднего сиденья своего лимузина по дороге из клуба в Белый дом, вице-президент размышлял о женщине, о которой его предупредил заместитель директора ЦРУ по тайным операциям.

Тэсс Дрейк. Почему судьбе угодно, чтобы именно она угрожала ему? Алан Джеррард дружил с ее покойным отцом и хорошо знал Тэсс, когда она была еще угловатым подростком, отчаянной девчонкой-сорванцом. Ему нравилась эта худощавая спортивная девочка с дерзко торчащей грудью и светлыми, коротко стриженными волосами.

Нравилась, конечно, не в сексуальном смысле. Отнюдь. Хотя президент брал на себя смелость утверждать, что Джеррард, как и многие другие политики, не упускал случая переспать с активистками партии, истина заключалась в том, что Джеррард путем железной дисциплины приучил себя сдерживать желания плоти.

Он был женат. Да. И жена его была красива, ее фотографии часто появлялись на обложках журналов. Но она разделяла его пуританские идеалы, и за тысячи ночей на протяжении их двадцатилетней совместной жизни, когда они делили постель — как друзья, как верные товарищи, близкие друг другу по духу, — они занимались сексом всего три раза и во время этих трех почти ритуальных совокуплений, позволяли себе испытать удовольствие плоти исключительно в целях деторождения. Нет, интерес Джеррарда к Тэсс был вызван вовсе не похотью. Она восхищала его как великолепный образец расцветающей, здоровой, молодой женщины, как замечательный экземпляр гомо сапиенс, и сейчас, его искренне огорчало, что именно она, при ее биологическом совершенстве, представляет для него угрозу и потому подлежит уничтожению. Переживания Джеррарда, однако, не помешали ему от всей души надеяться, что Тэсс заставят как можно скорее навсегда замолчать.

На заднем сиденье затрещал телефон. Джеррард выпрямился и торопливо поднял трубку. Этот номер телефона был известен только нескольким людям и использовался для крайне срочных и важных сообщений. Вероятно, хотели передать что-нибудь относящееся к Тэсс Дрейк. Возможно, ее уже нашли и нейтрализовали.

— Одну минуту, сэр, — сказал женский голос. — С вами будет говорить президент.

Джеррард разочарованно сморщился.

Через удивительно короткое время раздался раздраженный голос Клиффорда Гарта.

— Пакуйте чемоданы. Вы отправляетесь в путешествие. Джеррард испустил притворный вздох, прежде чем ответить человеку, на чьих похоронах он будет присутствовать через десять дней в качестве президента США.

— Что на этот раз? Агитация за сбор денег в фонд партии в Айдахо? Пользуетесь любым предлогом, чтобы убрать меня с глаз долой?

— Нет. Поедете за границу. Только что умер от сердечного приступа председатель кортесов — парламента Испании. Я уже послал соболезнование. Вы будете нашим официальным представителем на похоронах.

«Похороны, — подумал Джеррард. — Похоже, мне часто придется ходить на похороны». Он сожалел об умерших, даже если их смерть была ему необходима.

— Если хотите — пожалуйста.

— Прекрасно, всегда бы так, — проворчал Гарт. — Делайте, что я скажу, и мы, может быть, даже поладим. Хотя вряд ли.

Выругавшись, президент оборвал связь.

Джеррард задумчиво положил трубку. Он не слишком удивился, услышав о смерти председателя кортесов. Средства массовой информации сообщали, что в последнее время здоровье его пошатнулось. Однако для верности ему усердно помогали шагнуть в мир иной, и в этом отношении единственное, что удивило вице-президента, — это то, что испанский политик скончался намного раньше тех сроков, о которых информировали Джеррарда.

Испания. Очаровательная страна. Как и Англия, она была конституционной монархией. Если умирал король, его место занимал старший сын, потом следующий по старшинству, — это могла быть жена или двоюродный брат и так далее. Контролировать престолонаследие возможности нет. Другое дело — испанский парламент. Его выборного председателя можно устранить и заменить другим политиком. А этим политиком, тщательно подготовленным, выбранным под давлением шантажа членов испанского парламента, будет единомышленник Джеррарда. В конце концов, они родственники, хоть и дальние, но то, что их связывает, неподвластно времени и расстоянию. Они оба — и много других, разделяющих помыслы Джеррарда и облеченных той же самой миссией, — скоро придут к общей цели и выполнят свое предназначение.

«Испания. Как своевременно», — подумал Джеррард.

Глава 16

Эрик Четем, директор ФБР, мрачно шагал по склону мимо сияющих на солнце белых надгробий на Арлингтонском национальном кладбище. Худощавый, сорока с лишним лет, с усталым от бремени ответственности, налагаемой его должностью, лицом, он обернулся и посмотрел на купу окутанных смогом деревьев у подножия холма. Вдалеке, за туманной дымкой чадного воздуха, высился беломраморный обелиск Джорджа Вашингтона. Четем попытался вспомнить, когда в последний раз видел обелиск не затянутым грязной пеленой. Озабоченным взглядом он проследил за автомобилем, остановившимся неподалеку от его лимузина. Из автомобиля вышел Кеннет Мэдден, заместитель директора ЦРУ по тайным операциям. Он оставил своих телохранителей у машины и начал подниматься вверх по склону холма навстречу Четему.

Двое облеченных высокой властью мужчин оценивающе посмотрели друг на друга. Хотя теоретически ФБР и ЦРУ имели разные задачи и полномочия, на практике это различие зачастую стиралось, делая две организации соперничающими. Визит Мэддена к Четему в ФБР или, наоборот, Четема — в ЦРУ явился бы столь необычным событием, что привлек бы к себе внимание репортеров. Точно так же невозможна была встреча в ресторане или другом публичном месте, где их совместное присутствие не прошло бы незамеченным, а беседу легко могли подслушать. Оставался разговор по телефону, как самый простой выход из положения, и Мэдден действительно позвонил, но только чтобы объяснить, что им нужно обсудить один деликатный вопрос, и желательно сделать это лично, с глазу на глаз. Оба согласились, что на Арлингтонском кладбище их заметят очень немногие.

— Спасибо, что откликнулись на мой звонок и согласились незамедлительно встретиться, — сказал Мэдден, — пожертвовав ленчем.

Четем пожал плечами.

— Моя жертва не так уж велика. У меня сегодня нет аппетита.

— Понимаю. Мне тоже кусок не лезет в рот.

— Из-за того, что случилось с Брайаном Гамильтоном?

Мэдден скорбно кивнул.

— Для меня это было настоящим потрясением. — Он оглядел надгробия. — Только после того, как мы договорились встретиться, до меня дошло, что мы снова увидимся здесь в понедельник.

— Не знал, что вы с Брайаном были дружны, — заметил Четем.

— Не так, как вы, однако я считал его другом. По крайней мере, насколько можно именоваться друзьями в этом городе. Иногда мы вместе работали над делами Совета национальной безопасности.

Заместитель директора ЦРУ по тайным операциям не стал вдаваться в подробности, а директор ФБР принял это как должное, прекрасно зная, что обратное означало бы нарушение профессиональной этики.

— Так по какому поводу вы хотели меня видеть? — спросил Четем.

Мэдден ответил не сразу.

— Прошлой ночью, — проговорил он наконец, — произошла еще одна трагедия — пожар и гибель нескольких людей в доме Мелинды Дрейк.

Четем внутренне напрягся, но не показал этого.

— Да, гибель вдовы Ремингтона Дрейка. Я согласен, это еще одна трагедия.

— Я позвонил дочери Мелинды Дрейк в Нью-Йорк выразить соболезнование, но не застал ее. Редактор журнала, где она работает, сказал, что Тереза — Тэсс — накануне вечером улетела в Александрию навестить мать. Боюсь, что те, кто подожгли дом и убили ее мать, — не могу представить, по какой причине, — пытались убить и Тэсс. Поскольку пожарные так и не обнаружили её останков на пепелище, я подозреваю, что Тэсс удалось бежать. Если так, то она, очевидно, прячется и слишком напугана, чтобы покинуть свое убежище.

— Вероятно, — согласился директор ФБР, — ваше предположение резонно. Но каков ваш интерес в этом деле? Вы знаете Тэсс?

Мэдден покачал головой.

— Тэсс? Совсем не знаю. Но с ее отцом был знаком, и достаточно хорошо. Когда-то я регулярно инструктировал его о потенциально опасных ситуациях в различных странах, куда он выезжал на переговоры от Госдепартамента. А когда он погиб… и то, как он погиб, как эти ублюдки пытали его, потрясло меня. Жаль, что он не был одним из моих оперативных работников. То, что с ним произошло, ужасно, но, благослови его Господь, он не заговорил. Он был героем, и его дочь — в память об отце — заслуживает того, чтобы правительство обеспечило ей полную безопасность.

Директор ФБР прищурился.

— Полную безопасность? Поясните, пожалуйста.

— Мне сегодня звонили от Алана Джеррарда. — Мэдден жестом остановил Четема. — Каким бы ни было ваше мнение о вице-президенте, вы, равно как и я, прислушиваетесь, когда он отдает распоряжения. Они с Ремингтоном Дрейком были такими же близкими друзьями, как вы с Брайаном Гамильтоном. Джеррард хочет, чтобы соответствующие государственные ведомства сделали все возможное для обеспечения безопасности его дочери. Это значит, ваше Бюро и мое Управление.

— Я не очень понимаю. Эта проблема решается ведомством внутренних дел, — сказал Четем. — ЦРУ не имеет к ней никакого отношения.

— Не спорю. Я только передаю то, что говорил вице-президент, и, кстати, именно поэтому я здесь. Поскольку этот вопрос действительно касается в первую очередь ведомства внутренних дел, по крайней мере, пока дело обстоит так, хотя наше правление проверяет другие возможности, мне не хотелось бы вызывать излишнее соперничество между нашими учреждениями. Мяч на вашей стороне. И все же вице-президент хотел бы, чтобы вы позвонили в александрийскую полицию, и, если Тэсс Дрейк вдруг объявится и свяжется с ними, он был бы вам очень благодарен, если бы вы взяли дело в собственные руки и немедленно проинформировали его — и меня тоже просто на случай, если мы вдруг обнаружим, что дело затрагивает внешнеполитические интересы США.

Четем нахмурился, скептически оглядев заместителя директора ЦРУ. Он не привык делиться информацией с Управлением. В то же время его дружба с Брайаном Гамильтоном требовала действий. Он был весьма решительно настроен, намереваясь выяснить, явилась ли автокатастрофа действительно всего лишь несчастным случаем.

— Он звонил мне вчера вечером, — сказал Четем.

— Кто?

— Брайан. Настоятельно просил о встрече у меня дома. Я ждал его около одиннадцати. Брайан сказал, что просит о личной услуге, и она касается Ремингтона Дрейка, его вдовы и его дочери.

Лицо Мэддена, обычно смуглое, как от загара, стало серым.

— Вы хотите сказать, что смерть Брайана и то, что случилось в доме Мелинды Дрейк, не случайное совпадение?

— Не знаю, но твердо намерен выяснить. Передайте вице-президенту, что я согласен сотрудничать и поговорю с шефом александрийской полиции. Я распоряжусь, чтобы дело передали нам, и буду держать вас в курсе.

— Гарантирую, что вице-президент оценит…

— Оценит? — перебил его Четем. — Мне наплевать на его оценку! Меня интересуют Брайан, вдова Ремингтона Дрейка и его дочь.

— Меня тоже, Эрик. Меня тоже. Но поскольку Брайан мертв… и жена Ремингтона Дрейка тоже, нужно думать о живых. О Тэсс. Ради наших друзей надо сделать все возможное, чтобы защитить ее.

Четем, скривившись, ответил:

— Помоги мне Господь.

— В чем дело?

— Я дал слово, что буду сотрудничать, — сказал Четем, но вынужден признаться, что мне не нравится работать в таком тесном контакте с Управлением.

— Успокойтесь. Это только ради одного конкретного дела. И к тому же цель стоит компромисса.

— Вот именно, это лишь компромисс и только ради одного конкретного дела.

— Ради одного, только этого дела, — проговорил Мэдден, протягивая руку.

Четем, помедлив, нехотя пожал ее.

— Я свяжусь с вами.

— И, уверен, как обычно приложите все усилия.

Они разошлись, испытывая привычную неприязнь друг к другу. Каждый пошел своей дорогой мимо белых надгробий вниз по склону.

Кивнув телохранителям и шоферу, Мэдден остановился и посмотрел назад в сторону кладбища. Хотя у его группы и был план, как найти Тэсс Дрейк, работа в отделе тайных операций ЦРУ научила Мэддена всегда иметь запасный вариант. Теперь он есть, и по нему тоже начинается работа. Торжествующая улыбка едва не коснулась его губ, но мысль о том, что в понедельник здесь придется хоронить Брайана Гамильтона, настроила Мэддена на меланхолический лад. Ничего не поделаешь, жертва была необходима. Однако он не испытывал ни малейшей грусти по поводу того, что через десять дней здесь пройдут другие похороны — президента, и тогда контроль над страной перейдет к Алану Джеррарду.

Глава 17

Тэсс остановила «порше» у старого, но содержавшегося в порядке дома в викторианском стиле в предместье Джорджтауна, схватила сумку с придающим уверенность пистолетом внутри и, взбежав по ступеням широкого крыльца к парадной двери, нажала на кнопку звонка.

Никто не ответил.

Она снова позвонила.

И снова не получила ответа.

Нервничая, Тэсс тем не менее не удивилась. По крайней мере, не совсем. Обитатель этого дома — профессор, ее бывший преподаватель по истории искусств в Джорджтаунском университете — был известен тем, что проводил лето в своем саду за домом, выращивая, ухаживая, пестуя свою великолепнейшую коллекцию лилий.

Но это было так давно, с болью в сердце подумала Тэсс. Ведь она не видела своего любимого профессора шесть лет, с тех самых пор, как закончила университет. Даже тогда профессор Хардинг был стар. Может быть, он вышел на пенсию, а может быть, уехал в Европу изучать искусство, которое так боготворил. В пору ее учебы профессор имел обыкновение приглашать студентов, словно членов семьи, к себе домой. Под вечер среди своих чудесных лилий в саду он угощал студентов шерри, но не слишком щедро, чтобы не притуплять их восприятия, — и читал лекции о шедеврах Веласкеса, Гойи и Пикассо. Испанцы. Профессор всегда был неравнодушен к гениям искусства Испании. Единственное, к чему он относился с не меньшим обожанием, были лилии.

Тэсс сбежала с крыльца и обошла дом сбоку, направляясь в сад. Прошло столько лет, и она не помнила номер телефона профессора Хардинга, а искать его в справочнике в телефонной будке не рискнула, опасаясь быть обнаруженной. Тэсс нужно было где-то провести время до прилета Крейга, и она решила поехать без предварительного звонка, теша себя надеждой застать профессора дома. Ей во что бы то ни стало надо было выяснить одну вещь.

Когда Тэсс обогнула угол дома, ее страхи рассеялись. При виде постаревшего, до обидного немощного профессора, который с трудом выпрямился, осмотрев цветок, доходящий ему до пояса, ее захлестнула волна нежности.

Сад позади дома утопал в цветах. Каждый его дюйм, за исключением лабиринта узких тропинок, по которым иногда ходили восхищенные гости, был засажен несметным числом роскошных, изумительных лилий всех оттенков — ярким свидетельством щедрости небесного Творца.

Тэсс нерешительно остановилась посреди многоцветной красоты. Она прижала к себе сумку, и тяжесть пистолета напомнила ей, как далеко позади остались студенческие годы, которых, к великому ее сожалению, уже не вернуть.

Профессор Хардинг поднял голову и заметил ее.

— Вы, наверное, — сказал он, тяжело опираясь на палку, — пришли посмотреть на мои цветы?

— О, они, как всегда, чудесны.

— Вы очень добры. — Профессор Хардинг медленно двинулся к ней. — Но вредоносный воздух, не менее вредные дожди губят их. Восемь лет назад все выглядело совсем по-другому.

— Я тогда была здесь, — сказала Тэсс. — Я помню.

Профессор, морщинистый, ужасно постаревший, с редкими седыми волосами и обвисшей кожей в старческих пятнах, проговорил, опускаясь на резную скамейку:

— То, что вы видите, — это ничто. Остатки былой роскоши. Раньше, когда природа была управляема, лилии были такими… — Его рука, опиравшаяся на палку, задрожала. — На следующий год я не буду подвергать их испытанию этой отравой. На следующий год я позволю им упокоиться в мире, но луковицы сохраню в надежном месте. Может быть, наступит день, когда я вновь смогу выращивать цветы. Если нашу планету когда-нибудь очистят.

Тэсс на всякий случай оглянулась, сжимая пистолет через плотную ткань, и подошла к старику поближе.

— Кажется, мне ваше лицо знакомо, — задумчиво сказал профессор Хардинг. Он поправил очки в металлической оправе и сосредоточенно прищурился. — Да это же Тэсс! Неужели это вы? Конечно, Тэсс Дрейк.

Тэсс улыбнулась, чувствуя, как на глаза навертываются слезы.

— Я так рада, что вы меня не забыли.

— Как я мог забыть? Вы озаряли красотой всю мою аудиторию.

Тэсс, покраснев, сказала:

— А теперь моя очередь говорить: «Вы очень добры».

Она присела рядом с ним на скамейку и нежно обняла старика.

— Насколько я помню, вы посещали многие мои курсы. Каждый год записывались на новый. — Голос профессора звучал едва слышно, словно шелест ветра в сухих листьях.

— Я обожала слушать ваши лекции по искусству.

— Да, но что важнее, вы любили само искусство. Это было видно по вашим глазам. — Профессор Хардинг прищурился еще сильнее, будто вглядываясь куда-то вдаль. — Причем, если честно признаться, вы не были моей лучшей студенткой.

— Боюсь, я получала в основном четверки.

— Но, вне сомнения, самой увлеченной. — Тонкие морщинистые губы профессора растянулись в ласковой улыбке. — И как хорошо, что вы обо мне вспомнили и пришли проведать. Знаете, многие студенты обещают, что после окончания университета будут заходить и все такое прочее. — Его улыбка пропала. — Но как я узнал из собственного опыта… они никогда не возвращаются.

У Тэсс комок подступил к горлу.

— Ну, вот я и здесь. К сожалению, немного опоздала.

— Так же, как опаздывали на занятия. — Старик рассмеялся. — Всего на несколько минут. Меня вы не отвлекали, но похоже, не могли удержаться, чтобы не привлечь к себе всеобщее внимание.

Тэсс рассмеялась вслед за ним.

— Вовсе нет, просто я не могла вылезти вовремя из кровати.

— Ну, моя дорогая, когда доживете до моих лет, станете подниматься с рассветом. — Слабый голос профессора сделался еще тише. — А часто раньше. Гораздо раньше.

Он прокашлялся, и они некоторое время сидели и молчали. Но молчание это было каким-то уютным. Успокаивающим.

Любуясь лилиями, Тэсс подумала: «Как жаль, что я не могу остаться здесь навсегда. Как жаль, что я вынуждена жить в мире, который рассыпается на куски».

— Профессор, можно поговорить с вами об искусстве?

— С удовольствием. Как вам известно, не считая лилий, для меня нет ничего приятнее, чем говорить об искусстве.

— Я хотела вас спросить об одном барельефе. У меня с собой его фотография.

Тэсс с опаской вынула из сумки пакет фотографий стараясь не показывать пистолет.

— Но почему вы так помрачнели? — Профессор Хардинг свел редкие седые брови. — Вы больше не увлекаетесь искусством?

— Нет мое увлечение искусством не прошло, — ответила Тэсс — Но что касается этого… — Она показала фотографию скульптуры. — Это — другое дело.

Профессор Хардинг нахмурился, отчего на лбу у него прибавилось морщин. Он поправил очки и поднес фотографию к глазам. — Да, я понимаю ваши сомнения.

Он придвинул фотографию поближе, потом отложил.

— Такой жестокий образ. И стиль тоже очень грубый. Это произведение, конечно, не в моем вкусе. Несомненно, это не Веласкес.

— Но вы можете что-нибудь сказать об этом барельефе? — с замиранием сердца спросила Тэсс.

— Извините, Тэсс, вам придется объяснить: что именно вы хотите узнать? Что в нем вас интересует? Где вы его нашли?

Тэсс размышляла, насколько подробно стоит ей информировать профессора. Чем меньше он будет знать, тем лучше. Если убийцы обнаружат, что она приходила сюда, неведение и немощь могут спасти профессору жизнь.

— Барельеф находился в спальне моего друга.

— Это говорит о том, что он не может похвастаться хорошим вкусом. В спальне? Ему не место даже в сарае для садовых инструментов.

— Согласна. Но у вас есть какие-нибудь идеи о том, кто его создал? Или зачем? Или что это означает? Кто из скульпторов, которых вы знаете или о которых что-то слышали, может быть его автором?

— Боже мой, я не имею об этом и представления. Мне понятно ваше замешательство. Вы думаете, что эта скульптура относится к современной школе… не знаю, как ее назвать… к неопримитивизму или авангардистскому классицизму?

— Профессор, простите, я по-прежнему не самая лучшая ваша студентка. До меня не дошло.

— Я постараюсь объяснить понятнее. По фотографии трудно судить, но скульптура, похоже, в отличном состоянии. Нет отбитых частей. Нет ни щербин, ни трещин. Никаких следов влияния атмосферы.

— Я все-таки не понимаю.

— Слушайте внимательно, как будто записываете лекцию.

— Поверьте, я изо всех сил стараюсь быть внимательной.

— Сам предмет изготовлен недавно. Вид у него совсем новый. Но образ… — профессор Хардинг запнулся, — старый. Очень старый. Это копия, Тэсс, копия древней скульптуры… я бы определил ее возраст… в две тысячи лет.

— Две тысячи лет? — ахнула Тэсс.

— Приблизительно Мне жаль, но это не моя специальность. Я не сведущ в том, что относится к периоду до шестнадцатого века.

Тэсс в огорчении сникла.

— Значит, вы никак не можете помочь мне выяснить, что она означает?

— Разве я это говорил? Ни в коем случае. Я просто признался в ограниченности своих знаний. Вам нужен ученый-археолог.

Тэсс взглянула на часы. Половина первого. Крейг сейчас уже в аэропорту Ла-Гуардиа в Нью-Йорке и скоро вылетит в Вашингтон. Она должна встретиться с ним в половине третьего. У нее совсем не остается времени!

— Ученый-археолог? — разочарованно протянула Тэсс. — Где же я его найду?

— Леди, вы меня огорчаете. Неужели вы забыли чудесную женщину, на которой я женат? Это она — светлого ума ученый, а не я. Пять лет назад она ушла на пенсию, оставив кафедру древней истории Джорджтаунского университета. Пойдемте. — Профессор Хардинг, опершись на палку, поднялся со скамейки. — Присцилла отдыхает. Но пора ее будить, ей нельзя пропускать ленч. У нее, знаете ли, диабет. Вероятно, и вы будете не прочь перекусить.

— Профессор, ради Бога, не обижайтесь, но мне совсем не хочется есть и, пожалуйста, о Боже, мне очень неловко, но я ужасно спешу. Это очень важно и не терпит отлагательства — мне нужно узнать все о барельефе.

— Ну и ну, — профессор Хардинг с интересом посмотрел на нее, — звучит весьма таинственно. Хорошо, мне не помешает немного развеяться. — Старик нетвердым шагом двинулся по тропинке. Аромат лилий заглушался вонью выхлопных газов. — Но если дело не терпит отлагательства и если вы не возражаете, тогда берите меня под руку, чтобы я смог идти немного побыстрей. Признаюсь, вы меня заинтриговали. Поэтому давайте разбудим Присциллу и заинтригуем ее тоже. Давайте узнаем, что означает это мерзкое изображение.

Глава 18

Международный аэропорт имени Кеннеди

«Боинг-747» компании «Пан Америкэн» из Парижа прибыл вовремя — в двенадцать двадцать пять. Среди четырехсот пятидесяти пассажиров шестеро мужчин, сидевших раздельно в бизнес-классе, выходили из самолета также по отдельности, через некоторое время один после другого, затем каждый взял себе такси и поехал в Нью-Йорк. Все шестеро были хорошо сложены, тридцати с небольшим лет, в неприметных костюмах, с кейсом в одной руке и сумкой, которую можно не сдавать в багаж, в другой. Ни один из них не ждал выдачи чемоданов. Их лица были ничем не примечательны — обычные, незапоминающиеся лица. Этих людей объединяла еще одна общая черта: когда они разговаривали со стюардессами, казалось, что их вежливые реплики требуют от них некоторых усилий, словно мысли каждого поглощены срочными и важными делами. Озабоченность угадывалась и во взгляде — бесстрастном и холодном.

В Манхэттене в разных местах каждый вышел из своего такси, пешком прошел до ближайшей станции метро, вышел через пару остановок, взял другое такси и с интервалом в несколько минут все прибыли на одну из авеню западнее Музея естественной истории. Внимательно изучив проезжавшие и припаркованные автомобили и пешеходов, они один за другим подходили к дому на Западной 58-й улице и нажимали кнопку звонка. Всякий раз почтенная, средних лет женщина, приоткрыв дверь и загораживая собой вход, неприветливо говорила:

— Не думаю, чтобы мы встречались.

— Да пребудет с вами Господь, — отзывался незнакомец.

— И с духом вашим тоже, — отвечала почтенная матрона.

— Deo gratias. [26]

— Возблагодарим Его. — Женщина смотрела выжидательно. — Тем не менее необходимо предъявить доказательство.

— Естественно. Если бы вы не спросили, я бы заподозрил неладное.

Каждый вновь прибывший доставал из кармана пиджака кольцо, сверкающее рубином. Великолепный камень украшала золотая накладка с изображением перекрещивающихся креста и меча. Только тогда, повторив:

— Deo gratias, — женщина распахивала дверь и, почтительно склонив голову, отступала назад, позволяя гостю войти внутрь. Когда подобная процедура была проделана в шестой раз и последний гость вошел в дом, мрачного вида человек в пуленепробиваемом жилете из кевлара, притаившийся в алькове справа от двери, опустил автомат «узи» с глушителем, который до сих пор напряженно сжимал в руках.

Женщина закрыла дверь.

— Как долетели?

— Самолет не разбился.

— Остальные прибыли недавно.

Гость в ответ лишь кивнул и последовал за женщиной вверх по лестнице на второй этаж. Он вошел в спальню, где пять других членов группы, уже переодевшись в одежду попроще, чистили и собирали пистолеты, детали которых были разложены на кроватях. Все части австрийских полуавтоматических девятимиллиметровых пистолетов «Глок-17» были изготовлены из прочного полимерного пластика, исключение составляли лишь металлический ствол и ударный механизм. Легкие и надежные пистолеты обладали и еще одним, самым важным преимуществом: их обычно не обнаруживал металлоискатель, а в разобранном виде они не появлялись на экранах таможенных рентгеновских аппаратов в аэропортах.

— Ваша одежда — в комоде, — сказала женщина.

— Спасибо, сестра.

— Перелет был долгим. Вы, наверное, устали.

— Совсем нет.

— Хотите есть?

— Нет, спасибо. Цель, с которой я прибыл, придает мне силы.

— Если что-нибудь понадобится, я внизу. Тем не менее вам придется поторопиться. График уплотнен. У вас билеты на трехчасовой самолет в Вашингтон. Приманка движется.

— Мне приятно слышать это, сестра. А враг? Подонки клюнули на приманку?

— Пока нет.

— Но клюнут, — зловеще прошептал он. — Я не сомневаюсь. Спасибо, — сказал он, выпроваживая ее из спальни. — Спасибо, сестра. Спасибо. — И закрыл за ней дверь.

Почтенная матрона, держась за перила, нерешительно спустилась по Лестнице и, остановившись возле охранника у входной двери, проговорила:

— При виде их у меня мурашки по телу.

— Да, — согласился человек с «узи». — Однажды мне пришлось работать с палачами — мороз по коже подирал и через день после этого.

Глава 19

Тэсс сидела у кухонного стола, в нетерпении ерзая на стуле. Просторная кухня в задней части викторианского дома была чисто прибрана и не заставлена мебелью, стены выкрашены голубым. Из большого окна открывался вид на море роскошных лилий всех цветов, но Тэсс была слишком занята собственными мыслями, чтобы восторгаться ими. Некоторое время назад — ужасно давно! — профессор Хардинг оставил ее здесь и пошел наверх будить жену. Тэсс все время нервно поглядывала на часы. Пять минут второго. Она не могла найти себе места. Не в силах унять тревогу, встала, прошлась по кухне и, заперев заднюю дверь, «нова села, чувствуя себя как на иголках. „Скорее, поторопитесь!“ — мысленно взывала она к старику профессору. Самолет Крейга сейчас должен быть уже в воздухе. Меньше чем через полтора часа он будет ждать ее у гостиницы „Мэрриот“ около Вашингтонского национального аэропорта.

«Я не могу больше здесь оставаться, — думала она, — но и уехать просто так нельзя. Я должна знать». И тут же Тэсс встрепенулась, услышав приглушенные шаги по лестнице в передней части дома. Затем послышались тихие голоса. Шаги раздались в коридоре, приближаясь к кухне. Тэсс вскочила со стула, когда профессор Хардинг ввел свою жену. Но при виде ее у Тэсс подогнулись колени. «О Боже! Столько времени! Я потеряла столько времени!»

Присцилла Хардинг выглядела еще более немощной, чем ее муж. Маленькая, худая, согбенная старушка. Жидкие седые волосы ее растрепались после сна, лицо было сморщенное, бледное, кожа на нем обвисла. Как и муж, она опиралась на палку. Они стояли, прислонившись друг к другу, чтобы не упасть.

— Профессор! — воскликнула Тэсс, стараясь скрыть свое разочарование, чтобы не обидеть стариков. — Что же вы мне не сказали! Я бы поднялась наверх и с удовольствием помогла бы вашей жене спуститься.

— В этом нет необходимости, — улыбнулся старик. — Мы с Присциллой вот уже несколько лет обходимся без посторонней помощи. Вы же не хотите избаловать нас, не так ли? Однако спасибо за любезное предложение.

— Вот, позвольте… — Тэсс торопливо обошла стол и, осторожно обняв Присциллу Хардинг, помогла ей сесть.

— Хорошо, — сказал профессор, тяжело дыша. — Наша небольшая разминка закончена. Как ты себя чувствуешь, Присцилла?

Женщина не ответила. Тэсс с беспокойством заметила, что взгляд ее безжизнен.

«Боже мой, у нее заторможено восприятие. Она же не в состоянии ответить на мои вопросы!»

Профессор Хардинг, казалось, прочел мысли Тэсс.

— Не волнуйтесь, жена просто еще толком не проснулась. Присцилле нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Все будет прекрасно, как только мы кое-что проделаем.

Старик открыл ослепительно белую дверцу холодильника и достал шприц. Протерев руку жены спиртом, он ввел ей лекарство — инсулин, предположила Тэсс, вспомнив слова профессора о том, что у жены диабет.

— Ну вот, — сказал профессор. Он вернулся к холодильнику и вынул оттуда тарелку с фруктами, сыром и мясом, накрытую прозрачной оберткой.

— Надеюсь, ты проголодалась, моя дорогая. — Он поставил тарелку на стол, снял с нее, салфетку и нетвердыми шагами двинулся к разделочному столу, чтобы нарезать хлеб. — Предлагаю тебе начать с этих долек апельсина. Тебе следует восстановить уровень сахара в крови.

— Сахара в крови? — Как ни странно, голос Присциллы Хардинг был низкого грудного тембра. — Меня уже тошнит от всего этого.

— Вот именно, тошнит. Но уже через несколько минут после того, как ты что-нибудь съешь, ты почувствуешь себя значительно лучше. Кстати, апельсин отличный. Рекомендую попробовать.

Устало взглянув на мужа, Присцилла Хардинг послушно поднесла ко рту изуродованными артритом пальцами дольку апельсина. Разжевывая ее, она, видно только теперь заметив Тэсс, перевела на нее недоуменный взгляд.

Профессор Хардинг, казалось, прочел и ее мысли тоже.

— Прости мою невежливость, дорогая, — сказал он, — я не представил тебе нашу гостью. Эта привлекательная молодая особа — моя бывшая студентка, но, конечно, ее красота не идет ни в какое сравнение с твоей.

— Трепач.

— Ай-ай-ай, моя дорогая, и это в присутствии гостей!

Присцилла Хардинг озорно сощурила глаза, окруженные сеткой морщин.

— Ее зовут Тэсс Дрейк, — продолжал профессор, — и она просит тебя об одолжении. Ей требуются твои научные знания.

Присцилла Хардинг подняла на Тэсс глаза, взгляд которых ожил.

— Мои научные знания?

— Да, есть маленькая загадка, которую, надеюсь, ты поможешь нам разгадать, — пояснил профессор. — Я пытался это сделать, но вопросы моей бывшей студентки, боюсь, оказались для меня слишком трудными. Это совсем не по моей части.

Глаза Присциллы загорелись любопытством. Она съела еще одну дольку апельсина.

— Холодная говядина очень вкусная. Попробуй, — сказал профессор.

— Какое одолжение? — спросила Присцилла, кладя на хлеб кусочек говядины. Глаза ее смотрели с напряженным вниманием. — Какого рода вопросы?

— Она хочет, чтобы ты посмотрела на фотографию. На ней изображена… по крайней мере, мне так показалось… современная копия древнего барельефа. Должен добавить, мало привлекательного. Поэтому приготовься. И как только ты почувствуешь, что к тебе возвращаются силы…

— Ричард, — перебила мужа Присцилла, — чем старше ты становишься, тем туманнее изъясняешься. Фотография? Современная копия древней скульптуры? Очень интересно. Конечно, я буду счастлива взглянуть на нее.

Тэсс почти физически ощущала, как бежит время.

— Спасибо, миссис Хардинг.

— Прошу вас, оставьте церемонии. Меня зовут Присцилла. — Она прожевала кусочек хлеба, вытерла пальцы о салфетку и протянула руку к Тэсс. — Можно посмотреть фотографию?

Тэсс извлекла из сумки пакет со снимками и передала его Присцилле. Миссис Хардинг вынула из кармана платья очки, надела их и стала рассматривать фотографию, продолжая жевать. Потом остановилась, с трудом проглотила и помрачнела. Некоторое время она сидела молча.

«В чем дело? — недоумевала Тэсс. — Скорее!»

Наконец, угрюмо кивнув, Присцилла медленно произнесла:

— Несколько раз я видела кое-что подобное, очень похожее на это изображение.

Тэсс, подавшись вперед, взволнованно спросила:

— Но почему оно вас так встревожило? Нож, кровь, змея, собака. Конечно, на все это неприятно смотреть, но…

— И скорпион, — прервала ее Присцилла. — Не забудьте скорпиона, который жалит издыхающего быка в яички. И не забудьте факельщиков по бокам жертвы с факелами в руках, один пламенем вверх, второй — вниз. — Морщинистое лицо старухи исказила гримаса отвращения. — И ворона.

— Я думала, это сова.

— Бог с вами, какая сова! Что за глупости. Это ворон.

— Но что они означают? — с трудом сдерживая нетерпение, спросила Тэсс.

Оставив ее вопрос без ответа, Присцилла обратилась к мужу:

— Ричард, ты помнишь наше лето в Испании в 1973 году?

— Конечно, — с нежностью кивнул профессор. — Двадцать пятая годовщина нашей свадьбы.

— Нечего разводить сантименты, Ричард. Это событие, — как бы оно ни было мне дорого, — сейчас не имеет значения. А вот что имеет значение, что важно: пока ты оставался в Мадриде и шатался по музею «Прадо»…

— Да, Веласкес, Гойя и…

— Но не Пикассо. Если я не ошибаюсь, в то время его «Герника» в «Прадо» не выставлялась.

— Пожалуйста, — умоляющим тоном проговорила Тэсс, — про барельеф.

— Я была в «Прадо» много раз, — продолжала Присцилла, — но я специалист по искусству Древнего мира, а не по истории искусств. Поэтому я отослала Ричарда наслаждаться экскурсией по музею, а сама решила провести время в свое удовольствие. В конце концов, мне хочется верить, что я свободная женщина.

— Конечно, ты свободная женщина, дорогая. Как часто ты это доказывала, — добродушно заметил профессор, пожав плечами и отщипнув кусочек сыра.

— Поэтому я поехала по старинным испанским городам, остатки материальной культуры которых так меня интересовали. — Глаза Присциллы затуманились воспоминаниями. — Мерила, Памплона.

— Памплона? Это не там, где Хемингуэй…

— Прошу прощения, Тэсс, представьте, что вы в аудитории мужа. Уважайте лектора и не перебивайте.

— Извините, миссис Хардинг.

— И бросьте свои светские замашки. Я же сказала, что я не «миссис Хардинг». Во всяком случае, не когда вы у меня в гостях. Так вот, — продолжала Присцилла, — в развалинах возле деревень я находила высеченные на камне рисунки, а в одном маленьком музее около Памплоны — даже скульптуру как эта. Старую, с отбитыми деталями, поврежденную временем и природными стихиями. Но такую же, как на этой фотографии. А позже, в моих восхитительных путешествиях, пока я ждала, когда Ричард удовлетворит свою страсть к Веласкесу и Гойе, мне попадались… Я, кажется, вроде Ричарда, все хожу вокруг да около и никак не доберусь до сути дела.

— Так что вам попадалось? — Тэсс заставила себя говорить спокойно.

— Такие же барельефы, — Присцилла передернулась, — высеченные на камне изображения.

— Чего?

— Идола как этот. Они встречались не часто и всегда были спрятаны. В пещерах или гротах.

— Идола?

— Изображения Митры.

Тэсс вскинула голову.

— Что или кто это, черт возьми?

— Митра? — Помедлив, Присцилла устало спросила: — Вы верите в Бога, Тэсс?

— Вероятно, да. Меня воспитывали в католической вере. В юности верила. В колледже было не до этого. А позже?… Да, наверное, можно сказать, что я верю в Бога.

— Значит, вы католичка? — Присцилла прикусила губу и мрачным тоном добавила: — Тогда, боюсь, у вашего Бога есть… соперник.

— О чем вы говорите?

— Древний соперник. Могущественный, могущественней, чем можно себе представить. Его происхождение восходит к началу начал, к истокам цивилизации, корням истории.

— Какого-дьявола?…

— Да, дьявол. — Глаза Присциллы опять потухли, взгляд застыл. — Бог и дьявол. Вот что такое Митра.

— Послушайте, я не вынесу этого! — воскликнула Тэсс. — Вы не знаете, через что мне пришлось пройти. Моя мать убита! Люди вокруг меня погибают один за другим. Через час мне надо встретить друга в Национальном аэропорту. А я напугана. Нет: сказать так — значит ничего не сказать. Я боюсь до смерти.

— Митру? Я вам сочувствую. — Присцилла сжала руку Тэсс. — Если эта фотография… если барельеф на ней — причина ваших проблем, у вас есть основание быть напуганной до смерти.

— Почему?

— Митра, — сказала Присцилла, — самый древний бог, о котором мне известно, а его антипод — самое злобное и мстительное божество.

— Это… — Тэсс затрясла головой, — бред какой-то. О чем вы?… — Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.

— О чем? — Присцилла с трудом встала. — Хватит вам смотреть на часы. Мне надо многое объяснить вам, о многом предупредить… и помолиться за вас.

Змея, скорпион и собака

Глава 1

Западная Германия, Рейн

Светофор автомобиля с трудом пробивался сквозь туман, окутавший пустынную проселочную дорогу. Давным-давно, во времена между двумя мировыми войнами, по ней часто ездили рыболовы на велосипедах. Спрятав свой двухколесный транспорт в кустах, они доставали из корзин, прилаженных к рулю, снасти, собирали удочки и по тропинкам, сбегавшим по заросшему деревьями склону, спускались к любимым местам рыбалки. Когда-то на берегу резвились дети. В теплые летние дни матери раскладывали одеяла на густой, сочной траве и раскрывали корзины для пикников, от которых исходил аромат колбасы, сыра и свежеиспеченного хлеба. На отмелях остужались бутылки с вином. Но это было когда-то, а теперь сюда, на берега Рейна, редко кто забредал, и конечно же, не для того, чтобы устроить пикник, потому что ядовитые вещества, растворенные в воде, проникнув в почву, погубили траву и деревья, а вонь с реки перебила бы запах вкусного домашнего хлеба. Не появлялись здесь и рыбаки, ибо ил превратил быстрые воды Рейна в стоячее болото, и вся рыба давно в нем перевелась.

В то время, когда объятая ужасом Тэсс слушала объяснения жены профессора Хардинга, в Германии уже стоял вечер, и машина двигалась в темноте, подпрыгивая на ухабах проселочной дороги. Сидевшие в ней люди не думали ни о пикнике, ни о рыбалке. С горечью смотрели они на голые деревья и чахлые кусты, темневшие в тумане. Все сидевшие в машине, кроме одного, которому было не до того. Дрожа от страха, он бормотал:

— Вам это не пройдет даром! Меня ждут гости! Меня скоро хватятся!

— Вы имеете в виду прием в вашем поместье? — спросил мужчина за рулем и, пожав плечами, добавил: — Ну, гостям придется обойтись без вас, герр Шмидт.

— Да, — поддержал его другой человек, — я им не завидую, им остается только ждать.

— И ждать очень долго, — подхватил третий.

— Скажите, чего вы от меня хотите? — воскликнул одетый в смокинг седовласый человек с узким лицом. — Выкупа? Тогда зачем вы привезли меня сюда? Дайте мне возможность позвонить! Я все устрою! Мой помощник достанет вам любую требуемую сумму денег. И никакой полиции!

— Ну конечно, герр Шмидт, никакой полиции. Это и вам гарантирую, — сказал тот, что был за рулем. — Может быть, позже, но не сейчас. Полиции не будет.

— О чем вы говорите?

— О справедливости, — ответил мужчина с пистолетом, не отнимая его от затылка седовласого господина.

— О наглядном уроке, — добавил другой. — Вот оно, это место. — Он наклонился вперед и, обращаясь к водителю, сказал: — В детстве это было мое любимое место. А теперь посмотри на него! Посмотри, каким оно стало безобразным. Здесь. Остановите прямо здесь.

— Зачем? — воскликнул Шмидт дрожащим голосом.

— Я уже сказал вам, — произнес человек с пистолетом, — чтобы восторжествовала справедливость.

Водитель, ломая ветки, остановил машину в голых, сухих кустах на обочине проселка. Он погасил фары и вышел. Вокруг простиралась, утопая в тумане, пустынная местность, лишенная растительности. Тем временем его спутники принялись вытаскивать из машины упиравшегося Шмидта, отчего рукав его смокинга зацепился за сучок лишенного коры дерева и порвался.

— Вот беда-то, — сказал мужчина с пистолетом. — Какая досадная оплошность.

— Да, жаль, — откликнулся водитель.

Они дошли до края обрывистого берега и заставили Шмидта спускаться по голому склону. Их тут же окутали смрадные испарения, поднимавшиеся от реки, они закашлялись. Охваченный ужасом Шмидт сопротивлялся так яростно, что мужчины были вынуждены тащить его волоком. Его туфли из кожи ручной выделки царапались о камни. Там, где извивавшаяся, едва различимая тропинка становилась слишком крутой, один из них, загораживая луч рукой, подсвечивал дорогу карманным фонариком. На удручающе безжизненном дне обрыва в свете фонарика стала видна прибившаяся к берегу пена, по скованному илом течению медленно плыла тина. Здесь воняло, как в отстойнике, потому что в воду спускали канализационные отходы.

— Проклятье! — вскричал мужчина с пистолетом. — Я же тут плавал! А рыба… рыба была такой вкусной и свежей. Сваренная, она становилась белой-пребелой, мясо ее было нежным, но тушка не разваливалась. Мать вымачивала ее в молоке, а потом вываливала в сухарях…

— При чем тут рыба? — жалобным голосом заговорил Шмидт. — Я ничего не понимаю. Ради Бога, если вы хотели запугать меня, вы своего добились. Я признаюсь! Я испуган до смерти! — Потеряв над собой контроль, седовласый пленник зарыдал. — Сколько вы хотите? Я отдам все! Прошу вас! Клянусь покойной матерью, я заплачу сколько угодно!

— Да, — сказал водитель. — Это верно, вы отдадите все. Вы заплатите.

— Назовите сумму! Назовите сколько! Все, что потребуете! Боже мой, сколько?

— Вы все еще не понимаете, сколько должны заплатить, — сказал один из мужчин. — Ведь это ваших рук дело.

— Моих рук? Но что я сделал?

— Это. — Мужчина с отвращением показал на оскверненную реку. — И хотя не вы один, вам придется нести ответственность вместе с другими.

— Но кто они? — От страха прямая кишка и мочевой пузырь Шмидта не выдержали.

— Такие же, как вы, алчные промышленники, которые гонятся только за прибылью, которым все равно, во что это обходится природе. Миллиардеры, которым ничего не стоит потратить несколько миллионов на то, чтобы вода в реке была чистой, а воздух — неотравленным, они бы и не заметили этих расходов.

— Несколько миллионов? — Шмидт отчаянно замотал головой. — Но совет директоров, акционеры не согласятся!

— Несколько миллионов — это только для начала! — уточнил человек с пистолетом. — Единовременные расходы. Об этом можно было говорить много лет назад. Сейчас цена будет выше. Гораздо, гораздо выше. А река уже отравлена настолько, что потребуется несколько десятков лет, чтобы она ожила, если вообще можно оживить то, что мертво.

— Слушайте внимательно, герр Шмидт, — сказал, приблизившись к нему, человек с фонариком. — Мы выбрали это место не просто потому, что любили приходить сюда детьми. — Он указал рукой на другой берег реки, где даже сквозь туман просвечивали огни бесчисленных огромных фабрик вверх по реке. К естественному туману, обычно поднимающемуся над рекой, прибавлялся дым фабричных труб, содержащий токсичные газы. Расположенный поблизости завод спускал в реку едко пахнущие химикалии, увеличивая слой пены.

— Мы выбрали это место, — продолжал он, — чтобы вы собственными глазами увидели плоды своих преступлений.

— Грехов, — поправил человек с пистолетом.

— Грехов? — съежился Шмидт. — Вы все сумасшедшие!

— А грехи следует искупать, — строго сказал человек с фонариком. — Как мы заметили, вы жаждете заплатить.

— И заплатите, — добавил четвертый.

— Умоляю вас. — Шмидт, прижав руки к груди, опустился на колени. — Я обещаю. Клянусь, что мои инженеры усовершенствуют систему очистки отходов на фабриках. Химикаты больше не будут сбрасываться в реку. Я поговорю с остальными промышленниками этого района. Я готов убедить их прекратить сброс отходов в реку.

— Слишком поздно, — проговорил человек с пистолетом.

— Я сделаю все, что угодно! — рыдая, воскликнул Шмидт.

— Слишком поздно, — повторил человек с пистолетом. — Следует преподать урок.

— И не один, — сказал человек с фонариком.

— Этого требует справедливость, — добавил водитель.

— Что-то у меня пересохло в горле, пока мы спускались к реке, — заметил четвертый.

— У меня тоже, — сказал человек с пистолетом.

— А у герра Шмидта, чувствую, особенно — от страха. По-моему, ему надо дать напиться.

Четвертый вынул из рюкзака, висевшего у него за плечами, пластмассовую кружку. С видимым отвращением, но настроенный весьма решительно, он наклонился, задержав дыхание, к реке, от которой поднимались ядовитые испарения, и зачерпнул воду вперемешку с пеной, илом и канализационными сбросами.

— Нет! — завопил Шмидт. — Я не могу пить из этой реки! Не заставляйте меня глотать эту отраву, она убьет меня!

Человек с фонариком кивнул.

— Да, конечно. Так же, как она убила всю рыбу. Так же, как она убила реку, деревья, кустарники и траву. И медленно убивает людей, которые пользуются водой из этой реки. Как бы они ни старались очистить ее.

— К сожалению, нужно преподать урок, — сказал человек с пистолетом, — и не вам одному. Если это послужит вам утешением, клянусь, скоро к вам присоединятся многие из ваших грешных соратников. Очень многих надо как следует проучить, чтобы люди в конце концов поняли, что важнее всего на свете. Прежде чем не станет слишком поздно, вернее, если уже не слишком поздно.

Человек с кружкой, наполненной омерзительной жидкостью, приблизился к Шмидту и поднес кружку к его рту.

Шмидт с воплем отдернул голову и крепко сжал губы.

— Ну, ну, надо принять лекарство, — сказал человек с кружкой, в то время как остальные цепко держали пленника.

— Смиритесь со своей судьбой, — сказал человек с фонариком. — Попробуйте на вкус плоды вашего преуспеяния.

Шмидт отчаянно сопротивлялся, стараясь вырваться из сильных рук своих похитителей.

— Судьба, герр Шмидт, надо смело смотреть ей в лицо. — Человек снова поднес кружку к плотно сомкнутому рту пленника. И снова Шмидт отдернул голову.

— Ну, — разочарованно протянул человек с фонариком, — вы не оставляете нам другого выбора, — и мощным толчком опрокинул Шмидта на землю. Остальные помогали, руками и коленями удерживая пленника на спине лицом вверх к пасмурному, затянутому туманом и дымом небу.

Человек с кружкой встал на колени и нажал на нерв за ухом Шмидта. Тот вскрикнул от боли, и сразу же другой человек сунул ему в рот воронку и, крепко держа ее между губами пленника, стал с удовлетворением следить за тем, как вода вместе с пеной, илом и человеческими испражнениями полилась из кружки в горло Шмидта.

— Вероятно, в одной из своих будущих жизней вы не будете столь безответственны, — сказал четвертый. — Конечно, если мы одержим победу и у людей останется шанс на будущую жизнь.

После того как труп был обнаружен и патологоанатом произвел вскрытие, он долго гадал об истинной причине смерти погибшего. По идее, Шмидт утонул, однако химикалии, в избытке проникшие в его желудок и легкие, были настолько ядовиты, что жизненно важные органы могли отказать прежде, чем Шмидт задохнулся в воде.

Глава 2

«Крейг, вы все время были со мной. Вы слышали мои рассказы о Джозефе! Вы видели, что было в его спальне. Если убийцы следили за нами обоими, они могут начать охотиться за вами, чтобы сохранить свою тайну!»

Вспомнив эти слова Тэсс во время их последнего телефонного разговора, Крейг беспокойно заерзал на месте. Сидя в салоне самолета и пристегнувшись ремнем безопасности, он встревоженно вглядывался в иллюминатор, — «Боинг-727» компании «Трамп шаттл» шел в дымке смога на посадку в Вашингтонском национальном аэропорту.

«Они могут начать охотиться за мной!» — подумал он.

До сих пор такая мысль не приходила ему в голову. Он вспомнил и свой ответ: «Пускай эти сукины дети только попробуют». Дело в том, что он и вправду хотел сойтись с ними в открытом бою. Он был готов на все, что угодно, лишь бы остановить этот кошмар. Все, что угодно, лишь бы спасти Тэсс.

«Продолжай скрываться, Тэсс, — мысленно уговаривал он ее. — Будь осмотрительна. Не рискуй. Скоро. Скоро я буду с тобой».

Перед тем как выехать из управления полиции, Крейг позвонил в службу безопасности терминала «Трамп» в аэропорту Ла-Гуардиа, чтобы предупредить: он, офицер полиции, что подтверждается соответствующими документами, готов заполнить какие угодно бумаги и подвергнуть себя всей необходимой процедуре, включая разговор с пилотом, чтобы пронести на борт личное оружие. По дороге в аэропорт они с Тони постарались удостовериться, что за ними не следят, хотя в хаосе полуденного движения это было почти невозможно.

Теперь, таясь от своего соседа по креслу, Крейг сунул правую руку под пиджак и крепко сжал рукоятку револьвера «смит-и-вессон» 38-го калибра. Вряд ли в этом была нужда. Если начнется заваруха, то наверняка не во время полета. И уж конечно, они не будут стрелять. Слишком опасно: пули могут пробить фюзеляж, и последующая декомпрессия салона станет причиной крушения самолета. Тем не менее оружие придавало ему уверенность. Насколько позволяло его нервное напряжение, Крейг равнодушным взглядом окинул салон. Как ему показалось, никто из пассажиров им не интересовался.

«Все в порядке, — убеждал он себя. — Только не суетись. Ты принял необходимые меры предосторожности. Теперь тебе остается плыть по течению. Назад дороги нет. Чему быть, того не миновать».

И тем не менее он не заметил сероглазого пассажира десятью рядами позади себя, который делал вид, что дремлет, таким образом скрывая цвет своих глаз. Как только женщина исчезла из их поля зрения, он, называясь всякий раз разными именами, купил билеты на все рейсы компании из Ла-Гуардиа в Вашингтонский национальный аэропорт. Сероглазый господин отнюдь не собирался использовать все эти билеты. Он просто ждал, незаметно наблюдая за входом в терминал, на случай, если прибудет друг женщины — детектив. Один из его соратников точно так же наблюдал за терминалом «Пан Америкэн».

Почти потеряв надежду, сероглазый неожиданно увидел, что объект выходит из полицейского автомобиля.

Тогда он, обрадованный, вошел в терминал и, пройдя контрольный пункт и предъявив билет, сел в самолет до того, как это сделал детектив. Таким образом он следил за ним, будучи впереди, отчего риск, что объект заподозрит слежку, уменьшался.

Да, прошлой ночью женщина сбежала. Но благодаря телефону на борту, который сероглазый человек попросил стюардессу принести, ему удалось, пользуясь намеками, предупредить членов своей команды, что детектив находится на пути в Вашингтонский национальный аэропорт предположительно для встречи с преследуемой женщиной.

Она была опасна. Она слишком много знала. Так же, как и решительный детектив, который проявлял к женщине слишком большой интерес.

Как только эти двое встретятся, их заставят замолчать, фотографии будут уничтожены, а братство снова станет надежно защищено.

Глава 3

«Злобное», — сказала Присцилла. Этот выразительный эпитет привлек внимание Тэсс.

Она, Присцилла и профессор Хардинг перешли из кухни старого викторианского дома в Джорджтауне в кабинет на первом этаже. Теперь, когда подействовал инсулин и благодаря ленчу стабилизировался уровень сахара в крови, Присцилла, казалось, помолодела на десять лет. Ее глаза ожили, голос окреп, хотя говорила она медленно, взвешивая каждое слово, — видно, такая манера выработалась у нее за долгие годы чтения лекций студентам.

Но у Тэсс не было времени на лекцию. Ей нужно было срочно выяснить, что означал этот барельеф. Выяснить как можно скорее! Ведь пора ехать на встречу с Крейгом.

Присцилла, заметив ее нетерпение, со вздохом сказала:

— Сидите спокойно, Тэсс, и слушайте внимательно. Я не могу рассказать вкратце, и, если у вас действительно такие серьезные проблемы, вполне возможно, ваша жизнь зависит от того, поймете ли вы до конца все то, что я собираюсь вам поведать.

Тэсс, неожиданно почувствовав себя опустошенной, после некоторого колебания опустилась в кожаное кресло.

— Извините, я знаю, что вы стараетесь мне помочь. Если это такая сложная тема, мне следует набраться терпения. Взять себя в руки. Я, конечно же, не хотела бы вас торопить. Рассказывайте, как вам удобно.

Однако все мышцы Тэсс сводило от нервного напряжения, когда она смотрела, как Присцилла взяла с полки несколько толстых книг и положила их на письменный стол.

— "Злобное божество", — напомнила Тэсс. — Вы назвали его злобным.

Присцилла кивнула.

— Концепция зла — одна из центральных в христианской теологии.

— Боюсь, я не поняла. Какое отношение это имеет к моей проблеме?

— Подумайте. Как вы согласуете существование зла с традиционной идеей милосердного, вселюбящего христианского Бога?

Тэсс в замешательстве покачала головой.

— Я все еще не понимаю.

Присцилла подняла морщинистую, с распухшими суставами руку.

— Тогда слушайте. Мы знаем, что зло существует. Мы встречаемся с ним каждый день. Слышим о нем по радио. По телевидению. Читаем о нем в газетах. Нравственное зло в виде преступлений, жестокости и коррупции. Зло, поражающее человека в виде болезней: рак, мышечная дистрофия, рассеянный склероз. — Голос Присциллы дрогнул. — Диабет. — Она помолчала, затем, устало сев за письменный стол, задумчиво продолжала: — Конечно, некоторые отрицают религиозную концепцию зла. Они утверждают, что преступления — это просто следствие нищеты, отсутствия должного воспитания в семье или образования и так далее. Они возлагают вину за преступления на общество или объясняют жестокость человека, совершившего целую серию убийств, болезненным состоянием его рассудка. Они отвергают богословское объяснение болезней. Для них рак — следствие случайных биологических нарушений в организме или результат загрязнения окружающей среды.

— Но они близки к истине, — возразила Тэсс. — Я работаю в журнале, цель которого — защита окружающей среды. Канцерогенные вещества осаждают нас со всех сторон.

— Совершенно верно, — подхватил профессор Хардинг, — яды отравляют все вокруг. Мои лилии от них тяжко страдают, они вполовину не так прекрасны, как были раньше.

— Извини, Ричард, — Присцилла постучала изуродованным артритом пальцем по столу, — мне вдруг ужасно захотелось пить. Будь добр, сходи, пожалуйста, на кухню и вскипяти нам чаю.

— Ну конечно. — Профессор Хардинг взялся за свою палку. — Кому какой?

— Я полагаюсь на твой вкус.

— В таком случае я заварю лимонный, дорогая.

Когда профессор Хардинг нетвердой походкой вышел из кабинета, оставив женщин наедине, Присцилла, прищурившись, внимательно посмотрела Тэсс в лицо.

— Я имею в виду именно канцерогенные вещества и так называемые биологические нарушения, — сказала Присцилла. — Зло, поражающее человеческую плоть, и зло, имеющее богословское объяснение.

Тэсс покачала головой.

— Но что общего у рака и богословия?

— Вспомните, что согласно христианству вселенную создал вселюбящий Бог.

— Да, конечно, — подтвердила Тэсс.

— Так как же мог такой Бог наградить вселенную преступлениями и раком? Выходит, христианский Всевышний не столь милосерден, как привыкли считать. Он, оказывается, жесток, своенравен, противоречив. Вот почему изобрели дьявола.

«Дьявола? — удивилась про себя Тэсс. — Как все это неожиданно!»

— Люцифера, — продолжала Присцилла. — Самого главного ангела на небесах, первого заместителя Господа. Но Носитель света, как его часто называют, не удовлетворился ролью заместителя. Нет, этот могущественный ангел захотел стать еще могущественнее. Он возжелал власти самого Всевышнего, полагая, что может тягаться с ним. Но когда он восстал. Бог низверг его с небес далеко-далеко вниз — в уготованную ему огненную преисподнюю — и переименовал ангела из Люцифера в Сатану, а Сатана в ярости поклялся нарушить совершенство сотворенной Богом вселенной, породив в ней зло.

— Но эту часть христианского учения я всегда считала мифом, — заметила Тэсс.

— Однако большинство христиан, в особенности фундаменталисты, верили, что так оно и есть на самом деле, и основывали свою жизнь именно на этой концепции. Господь и падший ангел. Существование Сатаны — удобное объяснение для зла, которого становится все больше и больше на земле.

— Сказанное вами похоже на уроки основ христианства, преподаваемые нам в колледже монахиней каждое воскресенье после мессы.

— Да? — Присцилла наморщила свой и без того изрезанный морщинами лоб. — Ну, я собираюсь преподать вам основы совсем другого учения, что может подорвать вашу веру. А также, к сожалению, напугать вас.

Тэсс выпрямилась, напряженно ловя каждое слово собеседницы.

— Однако, — вновь заговорила Присцилла, — признание Сатаны причиной существования зла не снимает с Бога обвинения в его отступничестве. Потому что он терпит зло Сатаны. Потому что он позволяет Сатане губить нас преступлениями и болезнями.

Тэсс, покачав головой, возразила:

— Монахиня учила нас, что Господь не уничтожил Сатану и позволил ему чинить зло на земле во испытание нашей стойкости. Со смирением приняв ниспосланное ему зло, человек обретает место в раю.

— Неужели, Тэсс, вы и вправду в это верите?

— Ну… Может быть, и нет. Но, по крайней мере, меня так учили.

— А вот какой урок был преподан мне. — В голосе Присциллы прозвучала горечь. — У нас с Ричардом был сын, Джереми, наш единственный ребенок. Когда ему исполнилось десять, он умер — в невыносимых мучениях — от рака костей. Через тридцать лет я все еще просыпаюсь от ночных кошмаров, видя во сне страдания милого, доброго мальчика, никогда никому не причинившего зла, не имевшего ни малейшего представления о грехе. — Глаза Присциллы затуманили слезы. — Тем не менее Бог позволил этой ужасной болезни терзать моего сына. Если Сатана в ответе за зло на земле, то Бог, допустивший это, в конечном счете отвечает за то, что случилось с Джереми. Я до сих пор виню в этом Всевышнего. — Слезы высохли на глазах Присциллы, взгляд ожесточился. — Итак, возвращаемся к вопросу, который я задала вам ранее. Как может милосердный, вселюбящий Господь позволять творить зло? Попытка христианского учения свалить все на падшего ангела совсем не удовлетворительна, — сердито сказала Присцилла и добавила: — Однако имеется другая религиозная доктрина, дающая более логическое объяснение возникновению в этом мире зла. За тысячи летдо Христа наши предки верили в существование двух богов, одного хорошего, другого плохого, совершенно равных по могуществу и боровшихся за власть над миром. В этом случае Сатана предстает скорее падшим богом, а не ангелом. Бог добра существовал сам по себе и не отвечал за деяния своего соперника. Исторические источники датируют появление этой религии четвертым тысячелетием до нашей эры на территории Ирака, точнее в Междуречье — долине между Тигром и Евфратом. Это там, где по Библии якобы существовал сад Эдема. [27]

— Змей в саду, — сказала Тэсс.

— Совершенно верно. Но этот змей не был падшим ангелом. Он олицетворял злого бога, соперника доброго.

Тэсс, не удержавшись, взглянула на стенные часы. Крейг. Скоро он приземлится в Вашингтонском национальном аэропорту. Он надеется, что она его встретит!

— Не смотрите на часы, Тэсс. Смотрите на меня и внимательно слушайте, — с преподавательской строгостью проговорила Присцилла, расправив плечи. — Идея двух равно могущественных богов-соперников распространилась по всему Ближнему Востоку. К тому времени, как она достигла Древнего Ирана, примерно в первом тысячелетии до нашей эры, у доброго бога появилось имя — Митра.

Тэсс насторожилась.

— Митра? Вы упоминали его раньше.

— Да, фигура на барельефе, — сказала Присцилла. — Теперь вы понимаете, почему мне пришлось все так детально объяснять? Существо, убивающее быка, — не человек. Это бог. Некоторые более поздние религии, зороастризм [28] и манихейство, [29] также использовали идею равных богов-соперников — доброго и злого. Но по существу, эти боги были версиями Митры и его антипода. Как видите, Тэсс, речь идет о старых временах, очень старых. Вот почему я говорила, что Митра восходит к истокам истории. Это самый древний бог, о котором мы знаем что-либо определенное, и только случайно… — Появление профессора Хардинга, который, опираясь на палку, вкатил в кабинет сервировочный столик с чайником, чашками и тарелкой, полной печенья, заставило Присциллу прервать свою лекцию.

— Спасибо, Ричард.

— Рад помочь тебе, дорогая.

— И только случайно… — напомнила Тэсс, в нетерпении ожидая продолжения разговора.

— Налить молока, дорогая? — спросил профессор Хардинг.

— Немного.

Тэсс, снедаемая нетерпением, едва сдерживалась, чтобы поторопить Присциллу. Пока профессор Хардинг разливал чай, Присцилла задумчиво открыла книгу, лежавшую на письменном столе, пролистала ее и, найдя нужную страницу, сказала:

— Позвольте описать вам одну из религий. Когда вы входите в храм, вы окунаете руку в сосуд со святой водой и осеняете себя крестом. В алтаре вы видите изображение бога, которому поклоняетесь. Во время богослужения вас причащают хлебом и вином. Вы признаете обряд крещения и конфирмации [30], верите в спасение души через добрые дела и жизнь после смерти. Ваш бог в облике человека родился двадцать пятого декабря, а его перевоплощение происходит в день Пасхи.

Профессор Хардинг, подавая чашки с горячим чаем Присцилле и Тэсс, проговорил:

— Христианство.

— Да, Ричард, это первое, что приходит в голову, — отозвалась жена профессора. — Тем не менее прошу извинить меня, но ты не прав. — И, не отрывая взгляда от лица Тэсс, добавила: — Это митраизм.

— Что? — изумилась Тэсс, ставя перед собой чашку, — Но почему они так схожи между собой? Вы же сказали, что митраизм гораздо старше христианства.

— Подумайте, — Присцилла посмотрела на Тэсс поверх очков, — и я уверена, вы догадаетесь.

— Мне приходит в голову одно-единственное объяснение. Неужели это возможно, чтобы христианство заимствовало обряды у митраизма?

— Похоже, так оно и есть, — ответила Присцилла. — Первые три века нашей эры, когда христианство боролось за выживание, митраизм был ведущей религией в Римской империи. Некоторые римские императоры, не только не были гонителями митраизма, но и исповедовали его. Митру иногда называют солнечным богом и часто изображают с лучами солнца, исходящими от головы, что при изображении ликов христианских святых стало нимбом. Между прочим, крест — древний графический символ солнца. Поэтому верующие в Митру, входя в храм, крестились.

Присцилла, перевернув книгу лицом к Тэсс, придвинула ее к девушке.

— Это фотография старинного барельефа с изображением митраического обряда причащения. Заметьте, что на кусочках хлеба выдавлен знак креста.

— До христианства? — воскликнула потрясенная Тэсс. — Но тогда все мое религиозное воспитание идет прахом, мои представления о католицизме рушатся.

— Я предупреждала вас, — Присцилла назидательно подняла узловатый палец, — говорила, что моя лекция может подорвать вашу веру. То, что вам откроется, скорее всего ужаснет вас. И не только тем, что оскорбит ваши религиозные чувства. Но мы к этому еще подойдем.

Профессор Хардинг отхлебнул чаю, удовлетворенно вздохнул, оценив его вкус, и прервал жену:

— Дорогая…

— Да, Ричард?

— Своим появлением я не дал тебе закончить мысль относительно места митраизма в истории религий. Не могла бы ты довести ее до конца.

— Мне тоже хотелось бы знать, — сказала Тэсс.

— Я имела в виду, — задумчиво проговорила Присцилла, — что только благодаря случаю митраизм не занял доминирующего места в западной культуре — того, что сегодня занимает христианство. Как я уже упоминала, в течение первых трех веков нашей эры несколько римских императоров исповедовали митраизм. Но все изменилось при Константине. В 312 году перед одним из решающих сражений у Константина было, как он позже посчитал, знамение.

— Знамение?

— Вероятно, это еще одна легенда. Константин посмотрел на небо и, как он утверждал, увидел начертанный на солнце крест. Он принял его за знак Божий и приказал своим воинам нарисовать такой же крест на их щитах. Войско Константина вступило в битву с врагом и выиграло ее — пол знаком креста. Мы помним, что крест — древний символ солнца и что митраизм использовал его для обозначения бога солнца, и историкам до сих не ясно, почему Константин решил, что увиденный им крест олицетворяет распятие — крест, на котором умер Иисус. — Присцилла откинулась на спинку кресла и продолжала: — Как бы там ни было, Константин принял христианство и, в конечном счете, сделал его основной религией в Римской империи. Христиане, которых до этого в лучшем случае терпели — если не подвергали гонениям или не бросали на растерзание львам, — не преминули воспользоваться этим неожиданным преимуществом. Их первейшей неотложной целью стало уничтожение соперничающей религии. Они отыскивали и разрушали митраические храмы, убивали митраических священнослужителей и приковывали их трупы к святыням, оскверняя таким образом храмы, чтобы ими никогда больше не пользовались. Весы истории качнуло в другую сторону, и влияние митраизма резко ослабло. Его немногие оставшиеся в живых последователи, преследуемые как еретики, были вынуждены скрываться. Они втайне, маленькими группами совершали свои обряды. Но как бы сурово их ни наказывали, как жестоко ни преследовали, секте удалось выжить — митраизм до сих пор исповедуют в Индии.

Присцилла отхлебнула чаю для поддержания сил и окрепшим голосом продолжила:

— В Европе же последний оплот митраизма ликвидировали в средние века. В тринадцатом веке идея двух противоборствующих равных богов — одного доброго, другого злого — снова появилась на юго-западе Франции в городе Альби. Католическая церковь нарекла неожиданно возродившийся митраизм по имени города альбигойской ересью. Может существовать только один Бог, утверждала она, — и тысячи благословленных папой крестоносцев хлынули в Юго-Западную Францию и устроили резню, убивая всех, кого подозревали в ереси. Погибло несметное количество людей. В конце концов все предполагаемые еретики были оттеснены в горы, где укрылись в крепости Монсегур. Крестоносцы осадили ее и дождались, пока голод и жажда не вынудили осажденных сдаться. Тогда крестоносцы подожгли деревянные крепостные стены и, окружив их, наблюдали, как гибнут в огне оставшиеся в живых еретики. Вот так более чем семьсот лет назад в западном мире перестал существовать митраизм.

— Но вы, похоже, не очень-то в это верите.

— Ну, — задумчиво произнесла Присцилла, — есть предание, утверждающее, будто в ночь накануне резни горстка самых непреклонных еретиков по веревкам спустилась со скалы, захватив с собой какое-то неведомое сокровище. Я иногда задаю себе вопрос, не сохранились ли тайные очаги ереси и по сей день. А фотография этого барельефа наталкивает меня на мысль, что это так. Ведь не купишь же такую скульптуру в какой-нибудь лавке древностей. Если бы это было возможно, цена оказалась бы баснословной, потому что, как я говорила, большую часть скульптур уничтожили после принятия Константином христианства. Остались лишь музейные экспонаты. Лучшие, о которых мне известно, находятся в Лувре и Британском национальном музее.

— Но вы видели похожие барельефы в Испании в 1973 году, — напомнила Тэсс.

— Да, это были полустертые изображения, высеченные на стенах гротов под Меридой. И очень плохо сохранившийся барельеф в маленьком музее недалеко от Памплоны. И еще, к моему великому удивлению, несколько подобных скульптур в отдаленных пещерах в том же районе. Именно поэтому я и заподозрила, что ересь продолжает существовать. Естественно, местные жители бывали в этих пещерах и знали и о барельефах, спрятанных там по той или иной причине. Я не тронула их, оставив там, где нашла, не только из уважения к чужим верованиям, но и, конечно, из-за страха. Мне совсем ни к чему было навлекать на себя гнев селян, лишив их древних святынь, к тому же, когда я выходила из пещер, у меня было такое чувство, что за мной следят.

— Ты никогда не рассказывала об этом, дорогая, — заметил с укором профессор Хардинг.

— Ну, я никогда не рассказывала тебе всего, Ричард, не хотела волновать. Если бы ты знал обо всех моих приключениях во время научных экспедиций, ты бы мне их запретил. Но это отдельный разговор. Вот что я хочу сказать, Тэсс: на вашей фотографии заснята не древняя скульптура. Это мраморная копия, сделанная в наши дни. Чтобы создать такую, нужно основательно потрудиться, и потому стоит она немалых денег. Встает вопрос: зачем понадобилось создавать копию?

— И что она означает, — настойчиво добавила Тэсс. — Почему древние считали ее священной? Почему Митра перерезает горло быку?

Глава 4

Вашингтонский национальный аэропорт

Крейг с нетерпением ждал, когда приземлившийся самолет наконец остановится. Он расстегнул привязной ремень и вскочил на ноги в ту же секунду, как погасла предупреждающая надпись. Торопясь выйти из самолета, поспешно протиснулся по заполненному пассажирами проходу между кресел, а в здании терминала осторожно огляделся, не следят ли за ним.

На стоянке такси выстроилась очередь, и Крейг как на иголках дожидался своего череда. Когда у обочины остановилась свободная машина, он забрался на заднее сиденье, сказав водителю:

— Гостиница «Мэрриот» в Кристалл-Сити.

Весь в испарине от волнения, Крейг то и дело поглядывал на часы. Такси подъехало к гостинице чуть раньше назначенного времени — двадцать минут третьего.

Когда Крейг расплатился с водителем и машина отъехала, к нему подошел одетый в ливрею швейцар и, увидев, что у Крейга нет багажа, озадаченно спросил:

— Вы к нам в гостиницу, сэр?

— Нет, я кое-кого жду.

Швейцар отошел, не очень приветливо пробурчав:

— Пожалуйста, сэр, очень хорошо.

Крейг нервно провожал глазами каждый автомобиль на шоссе, ища взглядом черный «Порше-911». Узнать машину будет нетрудно. Вот-вот Тэсс свернет с шоссе и остановится перед ним. Крейг быстро сядет на переднее сиденье, и они умчатся прочь. Да, она будет здесь с минуты на минуту.

Крейг закашлялся от смога и начал вышагивать у входа в гостиницу, поглядывая на часы. Половина третьего. Без двадцати пяти. Без двадцати. «Должно быть, попала в автомобильную пробку. Еще минута, и я ее увижу».

А в это время сумрачного вида мужчины, у каждого из которых в кармане лежало кольцо с рубином, наблюдали за ним из-за почтового фургона на другой стороне улицы. И сероглазый человек не сводил с него тяжелого взгляда, сидя в ресторане чуть дальше по той же улице.

Все мышцы тела у Крейга напряглись в нетерпеливом ожидании. Без пятнадцати три. Он задыхался от волнения.

«Тэсс! Бога ради, что случилось? Где ты, черт побери?»

Глава 5

— Вы сказали, что скульптура стояла в спальне вашего друга? — спросила Присцилла.

Тэсс, не решаясь подвергать Хардингов опасности в случае, если ее преследователи узнают, что она побывала в их доме, помявшись, ответила:

— Да, барельеф стоял на книжной полке.

— По выражению вашего лица видно, что вас беспокоит что-то еще.

У Тэсс не было выхода, ей придется им рассказать. Она должна понять все до конца.

— Спальня…

— Что насчет спальни?

— …странно выглядела.

Присцилла резко наклонилась к ней.

— Что значит странно?

— Там не было ламп. Верхний свет не работал. На полу стояли свечи. А рядом со скульптурой были еще две свечи.

— Свечи? Ну конечно же. Одна вверх фитилем, а другая — вниз? — тут же спросила Присцилла.

Тэсс удивленно вскинула голову.

— Да. Откуда вы знаете?

— По фотографии барельефа. По факельщикам по обеим сторонам Митры. Один факел пламенем вверх, другой — вниз. Тэсс, я почти уверена, что увиденное вами — самодельная митраическая святыня. О чем еще вы умолчали?

С содроганием сердца Тэсс окончательно сдалась и решила открыться Присцилле во всем. Она кратко изложила события начиная с прошлой среды — неужели прошла всего неделя? — когда она впервые повстречалась с Джозефом. Начиная с того, как на пол лифта упала золотая ручка «кросс» и Джозеф, посмотрев на ручку, пробормотал название фирмы почти с благоговением. Золотой «кросс». Теперь она знала, что это слово означало для Джозефа. Символ бога солнца.

Глава 6

В районе Вашингтонского национального аэропорта смог сгустился. В почтовом фургоне на автостоянке напротив гостиницы «Мэрриот» человек с кольцом в кармане говорил по телефону, оснащенному специальным устройством против подслушивания:

— Нет… Он просто расхаживает перед входом в гостиницу. Явно кого-то ждет. Наверняка это место встречи. Женщина должна прибыть с минуты на минуту.

Голос на другом конце линии сказал:

— Но вы уверены, что он не заметил вашей слежки за ним из аэропорта?

— Абсолютно уверен, — ответил человек в фургоне. — В тот момент, когда объект вышел из самолета и сел в такси, один из моих оперативников предупредил меня по радиотелефону. Наш фургон стоял у выезда из аэропорта. Как только мы увидели, в какую машину сел объект, мы обогнали ее и ехали впереди. Он направился прямо к гостинице. Мы стоим на другой стороне улицы.

— А враг? — встревоженно спросил голос на другом конце. — Этот сброд как-нибудь себя обнаружил?

— Пока нет. Но следует предположить, что они, как и мы, следят за детективом. Если женщина представляет для них такую большую опасность, объект — единственная для них возможность выйти на нее.

— Продолжить наблюдение за объектом, не упустить врагов!

— Мы стараемся. Моя вторая команда патрулирует шоссе. Но этот район чрезвычайно перенаселен. Чтобы обнаружить врага, надо подойти достаточно близко и увидеть цвет глаз… Мы будем знать наверняка, только когда они сделают первый ход. Секунду… Подождите!

— Что случилось? — нетерпеливо спросил голос на другом конце линии.

— Что-то происходит напротив гостиницы! Странно, объект только что вошел внутрь.

Глава 7

Крейг по-прежнему нервно расхаживал перед входом в гостиницу. Неожиданно почувствовав движение справа от себя, он, опасаясь худшего, резко повернулся и, сунув правую руку под пиджак, крепко схватил рукоятку револьвера. Он позволил себе немного расслабиться, лишь когда увидел, что к нему, поджав губы, подходит швейцар с еще более недовольной миной на лице, чем прежде. «Неужели будет требовать, — подумал Крейг, — чтобы я либо взял себе номер, либо убирался отсюда?» Крейг выпустил рукоятку револьвера и скользнул рукой во внутренний карман, чтобы достать свое полицейское удостоверение. Он готов был на все, лишь бы успокоить швейцара.

Но слова швейцара оказались настолько неожиданными, что Крейг остолбенел, услышав его вопрос:

— Вас зовут Крейг, сэр?

Чувствуя, как по спине пробежал холодок, лейтенант сказал:

— Да, но откуда вы знаете?

— Сэр, портье только что позвонила женщина, которая, если можно так выразиться, чем-то огорчена, и потребовала, чтобы кто-нибудь поспешил на улицу и посмотрел, ждет ли там мужчина. Она сказала, что если мужчину зовут Крейг, она немедленно должна поговорить с ним.

«Тэсс, — подумал Крейг. — Это, должно быть, она! Что случилось? Что-то непредвиденное?»

— Где у вас телефон? — встрепенулся Крейг. — Она все еще на линии? — Он бросился ко входу.

— Да, сэр, — ответил швейцар, обеспокоенно поспешил следом за ним. — Она настаивала, чтобы мы не клали трубку.

Крейг толкнул дверь и устремился в вестибюль. После тусклого от смога солнечного света его глаза некоторое время привыкали к полутьме помещения. Портье сидел чуть дальше, прямо перед ним. Крейг на ходу порылся в кармане брюк и, вытащив десятидолларовую банкноту, протянул ее швейцару.

— Благодарю вас, сэр, — поклонился ему швейцар.

— Не уходите далеко, — ответил Крейг. — Вы можете мне понадобиться. Получите еще. — И, подойдя к портье, сказал: — Меня зовут Крейг. Вам звонила женщина…

— Совершенно верно. — Портье, привстав, передал трубку Крейгу.

— Тэсс? — Рука лейтенанта крепко, до боли в пальцах, сжала трубку. — Где вы? Что случилось?

— Слава Богу, вы подождали.

Крейг, услышав ее голос, с облегчением вздохнул.

— Я боялась, — продолжала она, — что вы можете…

— Уехать? — перебил ее Крейг. — Никогда! Я обещал, что подожду. Вы не ответили мне, что случилось?

— Не волнуйтесь, я в безопасности. По крайней мере, в относительной безопасности до тех пор, пока вы не приедете сюда.

— Куда?

— Крейг, по-моему, я выяснила, что происходит, и это пугает меня еще больше. У меня нет времени для объяснений, и об этом вряд ли стоит говорить по телефону. Записывайте адрес.

Крейг растерянно оглядел стол портье, схватил ручку и блокнот и лихорадочно записал адрес, который ему продиктовала Тэсс.

— Это очень важно, — сказала она. — Приезжайте как можно скорее.

— Считайте, что я уже там. — Крейг оторвал листок блокнота и подвинул телефонный аппарат к портье, пробормотав: — Спасибо.

Потом стремительно повернулся к швейцару и, сунув ему двадцать долларов, приказал:

— Поймайте мне такси. И быстро.

Глава 8

На автостоянке напротив гостиницы хмурый человек с кольцом в кармане, сидя за рулем почтового фургона, выпрямился и снова заговорил в трубку телефона:

— Объект! Я вижу его! Детектив опять вышел из гостиницы. Садится в такси!

На другом конце линии Хамелеон ответил не менее взволнованно:

— Следуйте за ним. Предупредите вторую машину. Держите меня в курсе. На пути из Ла-Гуардиа находится группа палачей.

При этих словах у человека за рулем похолодело в груди.

Группа палачей! — повторил он про себя.

Он не знал, что положение столь отчаянное. У него возникло тревожное ощущение, что события вышли из-под контроля, силы зла концентрируются, близится страшная, решающая битва. Следуя инструкциям, он по приемопередатчику предупредил вторую машину, затем повернул ключ зажигания и, услышав, как заработал мотор, оглянулся назад в глубь фургона, где пять мужчин с сосредоточенными лицами, не обращая на него внимания, занимались проверкой оружия.

Водитель нажал на акселератор, и фургон рванулся с автостоянки вслед за такси.

Глава 9

В вестибюль «Мэрриота» вошел хорошо сложенный, загорелый, одетый в дорогой костюм человек лет тридцати с папкой в руках и двинулся к портье.

— Извините, — подойдя к служащему гостиницы, вежливо проговорил он мягким тоном, но несколько обеспокоенно. — Не могли бы вы мне помочь? У меня была здесь назначена встреча с одним человеком, но я попал в дорожную пробку и задержался. К сожалению, я нигде не вижу его. Должно быть, он не дождался меня и уехал. Он ничего мне не передавал? Его зовут Крейг.

— Следует сказать, сэр, этот человек был здесь и действительно кого-то ждал, — ответил портье. — Минуту назад ему позвонили, и он уехал.

Стройный мужчина явно расстроился.

— Мой босс… как бы сказать это помягче… будет разочарован. Мистер Крейг должен был подписать важные контракты, от которых зависит мое продвижение по службе. Вы случайно не знаете, куда он направился?

— Сожалею, сэр, нет. Мистер Крейг записал адрес в этом блокноте и оторвал страницу. Но он не сказал, куда едет.

— Говорите, в этом блокноте?

— Совершенно верно, сэр.

Мужчина изучил вмятины, оставленные энергичной рукой Крейга на чистой странице блокнота.

— А вы, кстати, не слышали имя человека, который ему звонил?

— Это была женщина. Ее звали Тэсс, сэр.

— Ну конечно же, как я раньше не сообразил. Прошу прощения за беспокойство, — сказал мужчина, протягивая портье двадцать долларов.

— Это абсолютно не обязательно, сэр.

— Берите, берите. Если позволите, — добавил он, отрывая от блокнота листок с отпечатавшимся на нем адресом и нащупывая углубления пальцами.

— Пожалуйста, сэр.

— Благодарю вас.

Когда стройный мужчина поспешно выходил из гостиницы, портье с удовлетворением посмотрел на двадцатидолларовую банкноту и подумал, что за долгие годы регистрации гостей в отеле он довольно редко встречал людей с серыми глазами.

Глава 10

Тэсс торопливо вернулась в кабинет.

— Спасибо за то, что разрешили воспользоваться телефоном.

— Не стоит благодарности, — ответил профессор Хардинг. — Главное, удалось ли вам связаться с человеком, которого вы должны были встретить?

Тэсс энергично кивнула.

— Он обещал приехать как можно скорее. В его присутствии я буду чувствовать себя гораздо увереннее. А тем временем, — она повернулась к Присцилле, — вернемся к барельефу. Вы хотели объяснить, что он означает. Зачем Митра перерезает горло быку?

Присцилла поправила очки и еще раз вгляделась в фотографию.

— Я понимаю, — начала она, — почему вы озадачены. Чаще всего символика священных ритуалов чуждой человеку религии кажется ему необъяснимой. Представьте аборигена, который провел всю свою жизнь на маленьком острове в Тихом океане, будучи полностью изолированным от внешнего мира и не имея ни малейшего понятия о западной цивилизации. И вот его привезли в Америку и повели в католическую церковь. Можно вообразить себе его ошеломление, когда он увидит в алтаре изображение Иисуса Христа — руки и ноги прибиты к кресту гвоздями, голова увенчана терновым венком, в боку зияет рана. Для бедного туземца эта картина будет непостижимой пугающей загадкой.

— Погодите, — остановила ее Тэсс, — вы что же, в конечном счете хотите сказать, что вам неизвестен смысл изображения на этом барельефе?

— Напротив, мне он отлично известен, — возразила Присцилла. — Я имею в виду, что без знания традиций и символики незнакомой религии вы не сможете понять, почему тот или иной образ является для этой религии основополагающим. Но как только символы обретают свое значение, образ становится абсолютно ясным. Мне эту скульптуру так же легко истолковать, как распятие Иисуса. Посмотрите-ка на фотографию повнимательнее, хорошенько вглядитесь в детали, которые я буду называть. Вы скоро сами убедитесь, что их очень легко расшифровать.

— Легко? — Тэсс покачала головой. — Сомневаюсь.

— Имейте терпение, — возразила Присцилла и ткнула указательным пальцем в фотографию. — Почему бы не начать с быка? Заметьте, что скульптура сделана из бело-то мрамора. Итак, бык белого цвета. Почему? Потому что после смерти он станет луной. Логичнее было бы предположить, что бык должен стать солнцем: ведь Митра — бог солнца, — но здесь заложена более глубокая логика. Луна заменяет солнце ночью. Она разгоняет тьму и таким образом представляет собой бога света в битве со своим антиподом богом темноты, олицетворением бога зла.

— Хорошо, — согласилась Тэсс. — Эта символика мне понятна. Но почему бык должен умереть?

— Вы когда-нибудь читали Джозефа Кэмпбелла? «Маски богов: первобытная мифология».

— В колледже.

— Тогда вы должны знать, что почти каждая религия предполагает наличие жертвы, предназначенной для заклания. Иногда этой жертвой оказывается сам бог. В христианстве, например. Иисус умирает, чтобы искупить грехи человечества. Но часто бога заменяет жертва. Ацтеки и майя выбирали девственницу, которая приносилась в жертву вместо бога. Девушек обычно умерщвляли, вырезая сердце.

Тэсс поморщилась.

— В случае с Митрой, — продолжала Присцилла, — бык умирает не только для того, чтобы стать луной, но и чтобы дать жизнь земле. Ритуальное жертвоприношение, вероятно, происходило в день весеннего равноденствия, в пору прихода весны, знаменующей собой обновление природы. Это традиционно благословенное время года. Многие христиане не догадываются, почему Пасха приходится именно на весну. Воскрешение Иисуса происходит тогда, когда природа возвращается к жизни. И Митра воскресает тоже весной.

Тэсс напряженно слушала, стараясь ничего не упустить.

— Возрождение! — воскликнула Присцилла. — Из смерти рождается жизнь. Вот почему Митра перерезает горло быку. Для возрождения нужна кровь, много крови. Она прольется на землю и напитает ее. Видите, возле передней ноги быка прорастает пшеница. Согласно многим древним верованиям, перед севом землю требовалось окропить кровью — иногда человеческой, иногда животных.

— Но это же отвратительно.

— Не отвратительнее, чем причастие у католиков, которые для возрождения своей души едят хлеб и пьют вино, символизирующие тело и кровь Христову.

— Согласна, — сдалась Тэсс, — один-ноль в вашу пользу, хотя я никогда не думала о причастии с этой точки зрения. Но что насчет собаки на барельефе? Почему она кидается к струе крови? И почему змея устремляется к пшенице?

И тут словно молния озарила тьму — Тэсс поняла. Боже мой, Присцилла оказалась права. Неожиданно все стало совершенно ясно.

— Собака и змея! — воскликнула Тэсс. — Я догадалась!

— Так что вы можете о них сказать? — спросила Присцилла, и глаза ее радостно блеснули.

— Они символизируют зло! Собака не хочет, чтобы кровь попала на землю и напитала ее! Змея стремится уничтожить ростки пшеницы! И скорпион — тоже зло! Он жалит яички быка — источник его силы производителя.

— Отлично. Я горжусь вами, Тэсс. Продолжайте. Что вы скажете о факельщиках?

— Факел пламенем вверх — символ Митры. Факел пламенем вниз — символ бога-соперника.

— Вы, наверное, были блестящей студенткой.

— Судя по отзывам вашего мужа, совсем не блестящей.

Профессор Хардинг поставил чашку на столик.

— Я сказал, что вы не были моей лучшей студенткой. Но у вас была светлая голова и неизменная увлеченность предметом.

— Сейчас ко мне не приложимо слово «увлеченность». Я потеряла мать. Я в отчаянии, мне страшно. А ворон, Присцилла? Расскажите о вороне.

— Да. — Присцилла вздохнула. — Ворон. Слева, над поднятым факелом, на стороне добра он наблюдает за жертвоприношением. Вам следует знать, что митраизм предполагает семь степеней посвящения: от ученика до жреца. Посвященных первой ступени называли воронами. Между прочим, согласно этой религии, ворон священная птица. Он послан небесами наблюдать за ритуальным жертвоприношением, за обновлением всего сущего: смертью быка, насыщением почвы кровью, возвращением весны.

— Теперь я знаю, — сказала Тэсс с дрожью в голосе, — это то, чему я посвятила свою жизнь. Митра хочет спасти нашу планету, а его злой соперник пытается ее уничтожить.

Глава 11

Лима, Перу

Чарльз Гордон, маленького роста, хрупкий человек, занимающийся импортом и экспортом, устало опустился в кресло за своим письменным столом. Стараясь не обращать внимания на унылый пейзаж за окном, выходившим на реку Римак, он попытался сосредоточиться на каталоге американских товаров, которые без особого успеха предлагал местным торговцам. Когда Гордон месяц назад арендовал здесь помещение, его яркий галстук-бабочка и плохо сидящий костюм вызывали у местных жителей насмешки, теперь же к его внешнему виду все привыкли и перестали на него реагировать, как на приевшуюся шутку. Он словно сделался невидимым.

Эта дыра Гордону порядком наскучила, утешало лишь то, что Лима находилась в нескольких милях от Тихого океана, поэтому в городе было не слишком жарко. Кроме того, столица отстояла достаточно далеко от высящихся на востоке гор, и Гордон не задыхался от недостатка кислорода в воздухе. В этом отношении условия для выполнения задания были терпимыми. Если не считать, что оперативник, скрывавшийся под именем Чарльз Гордон, до смерти устал делать вид, что занят прибыльным бизнесом. Да, он занимался здесь делом. Но не импортом и экспортом.

Нет, его бизнесом была смерть, и не стремление получить прибыль в общепринятом смысле этого слова толкало его на этот бизнес. Гордон уже начал клевать носом с брошюрой в руках, когда раздался легкий звонок факса. Он вскочил, подошел к столу, стоящему слева от письменного стола, и стал наблюдать, как из аппарата медленно выползает бумажная лента.

Факс пришел от филадельфийского отделения его поставщика. Он сообщал, что скоро прибудет партия переносных компьютеров. В сообщении указывалось количество, цена и дата отправки.

Ну наконец-то, подумал Чарльз Гордон.

Его не беспокоило, что секретная информация поступила по легко уязвимой для перехвата телефонной линии. Ведь его американский поставщик — это вполне легальная корпорация, и переносные компьютеры прибудут, как обещано. Даже если кто-нибудь заподозрит, что послание зашифровано, он никогда не разгадает шифр, потому что тот был выбран произвольно. Кеннет Мэдден, заместитель директора ЦРУ по тайным операциям, снабдил Гордона кодом перед тем, как тот вылетел в Перу.

Дата отправки не имеет ничего общего с датой выполнения задания. Количество и цена переносных компьютеров к делу не относились. Шифровка сообщала о приближающемся визите президента Гарта на конференцию по контролю за наркотиками. Он намеревался убедить перуанское правительство выплачивать крестьянам субсидии на выращивание менее доходных зерновых, вместо неприхотливой коки, в которой нуждались для производства кокаина местные наркобароны — одни из самых могущественных в мире.

Но президент так и не попадет на встречу.

Глава 12

Какая-то важная мысль неотвязно преследовала Тэсс и после того, как жена профессора Хардинга в кабинете их дома в викторианском стиле возле Джорджтауна рассказала ей все, что знала о барельефе. Наконец Тэсс вспомнила.

— А как же сокровище?

Присцилла нахмурилась, озадаченная внезапной сменой темы их разговора.

— Перед тем как я отлучилась позвонить, вы упомянули о неведомом сокровище, — напомнила ей Тэсс. — В Юго-Западной Франции, в тринадцатом веке.

— А… — Присцилла кивнула. — Да, когда крестоносцы-католики убили десятки тысяч еретиков, чтобы уничтожить новую разновидность митраизма.

— Вы назвали еретиков альбигойцами, — продолжала Тэсс. — Последним оплотом которых была какая-то крепость в горах.

— Монсегур, — уточнила Присцилла.

— И вы сказали, что в ночь перед той последней резней, — взволнованно проговорила Тэсс, — горстка еретиков спустилась с горы по веревкам, захватив с собой сокровище, о котором никто ничего не знает.

— Это домыслы. Довольно убедительная легенда, хотя, как я говорила, она может опираться на действительные факты. Поскольку митраизм выжил в Индии, он мог сохраниться и в Европе. Возможно, существовали небольшие общины митраистов, которые тайно, чтобы не привлечь внимания инквизиции, совершали свои обряды.

— Если так, — в волнении воскликнула Тэсс, — то что же это было за сокровище?

Присцилла пожала плечами.

— Очевидно, какого-нибудь рода ценности: золото, драгоценные Камни. Вообще-то, даже нацисты верили, что такое сокровище существует и что оно спрятано в районе горы Монсегур. Во время Второй мировой войны Гитлер послал туда археолога, несколько горных инженеров и подразделение СС, чтобы они обыскали бесчисленные пещеры. До сих пор можно наткнуться на свидетельства их раскопок. Сокровище, однако, не нашли. По крайней мере, никаких слухов о находке никогда не появлялось, а принимая во внимание важность события, подобная информация наверняка просочилась бы. Кроме этого, существует гипотеза, что сокровище — это чаша Грааля, кубок, из которого пил Иисус во время Тайной вечери. Еще одна гипотеза утверждает, что речь идет не о каких-то материальных ценностях, а о главе еретиков: якобы Иисус — вопреки традиционному христианству — женился, и жена родила ему сына, потомок которого стал основателем альбигойской секты. Две последние гипотезы получили широкое распространение после выхода книги «Святая кровь. Святой Грааль». Но это, конечно же, чушь. Потому что верования альбигойцев только внешне напоминают католицизм. Они — последователи религии, гораздо более древней, чем христианство, имеющей сходные с последним ритуалы, но зиждящейся на митраической концепции противоборства двух соперничающих богов — доброго и злого. Еретики не испытывали священного трепета перед Святым Граалем, их не интересовало, существовал ли на самом деле сын Иисуса и остались ли после него потомки. Нет, — покачала головой Присцилла, — если и было сокровище, то это, конечно, какие-то ценности.

Тэсс, у которой горло перехватило от волнения и примешивающегося к нему страха, решительно возразила:

— Я не согласна.

Присцилла в замешательстве поправила очки.

— Да?

— Я думаю, сокровище существовало. Но это не ценности. По крайней мере, не в общепринятом смысле слова, хотя определенно нечто таинственное.

Профессор Хардинг, опираясь обеими руками на палку, подался к ней.

— Признаюсь, вы меня удивляете. А какова ваша версия?

Тэсс, потерев лоб, продолжала:

— Если еретики боялись, что их религию вот-вот уничтожат, если только горстке удалось бежать, — она скользнула взглядом сначала по лицу Присциллы, потом профессора Хардинга, — что для них самое ценное, какое сокровище они никогда не оставили бы, покидая свой последний оплот?

— Я все-таки не понимаю, — озадаченно проговорил профессор Хардинг, а Присцилла молчала, только глаза у нее загорелись восхищением.

— Сокровище, без которого ересь перестала бы существовать, — ответила на свой же вопрос Тэсс. — Нечто настолько ценное, что ни в коем случае нельзя было позволить крестоносцам уничтожить это или, что не менее важно, осквернить. Нечто самое сокровенное, некую…

— Святыню, — подхватила Присцилла. — Абсолютно верно.

— Понимаете?

— Ну конечно же, — воскликнула Присцилла и выразительно указала рукой на фотографию, — речь идет об изваянии Митры, которое стояло в их храме! Когда Константин принял христианство, христиане разрушили митраические храмы. Еретики в крепости могли предполагать, что их барельеф — единственное в мире изображение Митры. Если бы они оставили его, крестоносны, найдя святыню…

— …разнесли бы ее на мелкие кусочки, — перебила Тэсс старую женщину. — Чтобы сохранить свою религию, еретики непременно должны были сохранить скульптуру. — Тэсс, так же энергично, как перед этим Присцилла, ткнув пальцем в фотографию, продолжала: — На этом барельефе нет ни следов атмосферных влияний, ни трещин. Он в отличном состоянии. Нетронутая временем копия древнего оригинала. Говоря вашими собственными словами, кто-то не пожалел колоссального труда и средств, чтобы воспроизвести его. Зачем? Все это не имеет смысла, если только… По-моему, я знаю ответ. Он меня ужасает. Я думаю, что это копия скульптуры с горы Монсегур, и, как я полагаю, не единственная, и еще я думаю, что… — Тэсс запнулась и, глядя Присцилле прямо в лицо, проговорила: — Мы ходили вокруг этого предположения весь день, так почему бы не высказать его наконец? Мой друг исповедовал митраизм. Есть и другие последователи этой религии. Они убили маму, убили Брайана Гамильтона, пытались убить меня, чтобы убрать всех, кто знает об их существовании.

— Пламя, — прервала ее Присцилла.

— О чем вы? — вздрогнула Тэсс.

— Вы сказали, что ваш друг погиб в пламени.

— А потом подожгли его квартиру, а потом — дом моей матери, и Брайан Гамильтон погиб в охваченном пламенем автомобиле, попал в аварию. Почему всякий раз это был огонь?

— Потому что огонь очищает. Он символизирует божественную энергию. Пепел порождает жизнь. Возрождение. Для митраизма огонь священ, он символ, бога солнца. Факел, горящий пламенем вверх, означает добро.

— Но как могут все эти убийства предполагать добро?

— Боюсь, — мрачно произнесла Присцилла, вдруг словно вновь постарев на много лет, — я не упомянула о двух вещах, касающихся митраизма.

Тэсс насторожилась, охваченная дурным предчувствием.

— Во-первых, — сказала Присцилла, — поклонявшиеся Митре, в особенности альбигойцы, укрывшиеся на горе Монсегур, верили в переселение душ. Смерть для них — не предел человеческого существования, а лишь начало нового, пока наконец — после многих воплощений — человек не достигнет совершенства и не отправится в рай. В этой части их религиозные воззрения были близки идеям Платона.

Тэсс вспомнила про «Избранные диалоги Платона» на книжной полке в спальне Джозефа.

— Продолжайте, пожалуйста, — попросила она.

— Дело в том, — сказала Присцилла, — что последователь Митры был способен убить, не испытывая чувства вины, ибо полагал, что не лишает кого-то жизни, а просто трансформирует ее.

Потрясенная услышанным Тэсс спросила:

— А о чем еще вы мне не сказали?

— Во-вторых, почитатели Митры привыкли убивать. Их учили убивать. Вспомните барельеф: нож, кровь, — римские солдаты переходили в эту религию целыми легионами. Культ Митры будто предназначен для воинского сословия. В душе митраисты верили, что участвуют в космической войне добра и зла.

— Подонки! — воскликнула Тэсс. — Чтобы победить то, что они считают злом, они готовы на все.

— Боюсь, это так.

— Они убьют любого, как убили маму! — в ярости вскричала Тэсс. — Сволочи! Когда у меня будет шанс, — а я уверена, что он у меня будет, потому что они обязательно придут за мной, — эти негодяи на собственной шкуре испытают, что такое переселение душ!

Глава 13

Когда такси, свернув, проехало чуть вперед по улице со старыми, но хорошо сохранившимися домами в викторианском стиле, Крейг вдруг замер, увидев припаркованный у обочины черный «Порше-911». Резко наклонившись к водителю и указывая на него рукой, он сказал:

— Остановите вон там, рядом со спортивной машиной. Водитель, взглянув на номера домов, ответил:

— Да, это тот самый адрес, точно.

Крейг оглянулся, снова проверяя, не следует ли кто за ним. Машин было не много. Несколько автомобилей миновали перекресток, и только почтовый фургон свернул на эту улицу, направившись, однако, в противоположную сторону. Проехав полквартала, фургон остановился. Из него выскочил шофер в форме с коробкой в руках и пошел к ближайшему дому.

На пути от гостиницы до этой тихой улочки Крейг заметил несколько почтовых фургонов. В городах они были обычным явлением. Он не мог сказать наверняка, преследовал ли его именно этот. Крейг отлично знал, что, не имея группы поддержки, располагающей разными марками машин, обнаружить за собой автослежку почти невозможно. Особенно если противник действует не в одиночку и не совершает грубых ошибок.

«Ну, — подумал Крейг с нарастающим беспокойством, — я сделал все, чтобы избавиться от хвоста. Кружить по городу бессмысленно. Выхода нет — нужно решиться. Тэсс ждет, ей необходима помощь».

Он расплатился с водителем и вышел из такси. Когда машина отъехала, внимательно осмотрел дом, увидел дорожки, обсаженные яркими цветами на длинных стеблях и, удивившись, какого черта здесь делает Тэсс, торопливо поднялся по ступенькам крыльца.

Глава 14

— Извините, я ошибся адресом, — говорил неприветливого вида мужчина с кольцом в кармане женщине, которая открыла дверь в ответ на его звонок. — Это моя оплошность, посылку следовало отнести в соседний дом.

Женщина с бигуди в волосах выглядела раздраженной — ее оторвали от телевизора. Как раз в этот момент ведущий очередной телеигры объявлял призы под бурные аплодисменты аудитории.

— Извините, пожалуйста, — повторил мужчина. На нем была коричневая форма посыльного. Возвращаясь к фургону, он услышал, как женщина сердито захлопнула дверь.

Мужчина сел на водительское место и обернулся к членам своей команды. Все пятеро, сжимая в руках оружие, не сводили глаз с такси, отъезжавшего от черного «порше», который был припаркован у дома посередине соседнего квартала. Высокий, плотного сложения человек немного постоял на тротуаре, затем двинулся к дому и исчез за деревьями и кустами.

— Ну, может быть, это еще одно ложное место встречи, но мне кажется, приманка привела нас к добыче, — заметил мужчина за рулем и захлопнул дверцу фургона. — Теперь остается только ждать подонков.

— Если они тоже за ним не следили. Но мы ничего такого не заметили, — отозвался один из сидящих сзади.

— Мы были не менее осторожны, рассчитывая, что они также нас не заметят, — сказал человек за рулем. — Однако мы знаем, что их единственный шанс найти женщину — это проследить за детективом.

Сзади кто-то пробормотал:

— Я почувствую себя более уверенным, когда появится наша вторая команда.

— И еще увереннее, — добавил человек за рулем, — когда прибудут «палачи». Я связался с нашим человеком в аэропорту. Он передаст им, куда мы поехали.

Другой человек сзади спросил:

— Сколько им понадобится времени, чтобы быть здесь?

— Самолет приземлится через полчаса, — ответил человек за рулем. — Прибавь еще минут двадцать. В аэропорту их ждет машина.

— В таком случае будем надеяться, что этот сброд не начнет игру раньше чем… Подожди-ка. Я вижу машину.

Все посмотрели в заднее окно.

— Это не наши, — прошептал кто-то.

Человек за рулем напрягся. Через зеркало заднего вида он увидел приближающуюся голубую «тойоту». В ней сидели мужчина лет тридцати и красивая женщина.

— Думаешь, началось?

— Они, наверное, здесь живут. Но если это подонки, они просчитались. — Человек за рулем вынул пистолет. — Двое против шести. Мы в большинстве.

«Тойота» проехала мимо заднего окна и на мгновение исчезла из поля зрения водителя. Он повернулся к боковому окну, чтобы проследить за ней, но тут же отшатнулся. Женщина швырнула в окно баллончик, и он с шипением упал рядом с водителем. Тем временем «тойота» рванулась вперед.

Человек за рулем вскрикнул, по его телу пробежала дрожь, и он повалился на сиденье. Фургон наполнился невидимым нервно-паралитическим газом. Люди сзади бросились открывать заднюю дверь. Слишком поздно. Газ, едва коснувшись кожи, вызывал конвульсии и рвоту, потом люди падали и оставались лежать недвижимы.

Глава 15

— А что вы можете сказать по поводу книг на фотографии? — спросила Тэсс. — Их названия вам что-нибудь говорят?

Присцилла вынула из ящика письменного стола увеличительное стекло и поднесла его к фотографии.

— "Элеонора Аквитанская"… «Искусство куртуазной любви»…

— Та, что на испанском, называется «Ожерелье голубки», — пояснила Тэсс.

— Я знаю. Это еще один трактат о куртуазной любви. Если не ошибаюсь, одиннадцатый век.

Тэсс, пораженная, воскликнула:

— Вы не представляете, скольких трудов мне стоило узнать то, что вам прекрасно известно!

— Не забывайте, что это моя специальность, — скромно улыбаясь, ответила Присцилла. — Все эти произведения связаны друг с другом. Это как с той скульптурой. Стоит понять основу, и все становится ясным. Элеонора была королевой Франции за век до падения Монсегура. Аквитания, откуда Элеонора родом, находится на юго-западе Франции. Свою родину Элеонора сделала местом пребывания королевского двора, который оставался там, и при ее дочери Марии Французской.

Тэсс кивнула, она уже знала это, прочитав прошлой ночью предисловие к «Ожерелью голубки», как раз перед тем, как начался пожар. Воспоминание о нем разбередило ее душевную рану, она с трудом заставила себя не прерывать Присциллу.

— Итак, юго-запад Франции, — подчеркнула та, — где сразу после смерти Элеоноры возродился митраизм в виде секты альбигойцев. Элеонора поощряла идею куртуазной любви — кодекс строгих правил, идеализирующий и регламентирующий отношения между мужчиной и женщиной. Физическая близость разрешалась только после выполнения всех параграфов этого кодекса, которые требовали от влюбленных исключительно возвышенных чувств. Альбигойцы приспособили куртуазную любовь для своих целей. Ведь добро, которое олицетворял собой Митра, было для них духовной субстанцией. В то время как зло, олицетворяемое богом-соперником, — материальной, мирской, плотской силой. К примеру, альбигойцы были вегетарианцами, позволяя себе лишь чистую пищу, неоскверненную убийством.

— Мой друг был вегетарианцем, — проговорила Тэсс.

— В этом нет сомнения. И наверняка он не пил спиртного.

— Верно.

— И поддерживал себя в хорошей физической форме.

— Да!

— Он должен был отрицать власть плоти и укрощать ее желания, — сказала Присцилла. — Таково, по моему мнению, требование, предъявляемое к исповедующему митраизм. Но альбигойцы также считали, что секс оскверняет, что вожделение и похоть — греховные страсти, которыми злой бог искушает их. Поэтому они практиковали полное воздержание, за исключением редких случаев совокупления единственно с целью зачатия. Необходимая, но нежеланная капитуляция перед законом бытия, иначе их община вымерла бы. Сексуальные отношения между полами они заменяли церемонными, в высшей степени светскими, заимствованными из правил куртуазной любви.

— Мой друг говорил, что мы никогда не сможем быть любовниками, что физическая близость между нами невозможна, — сказала Тэсс. — Он утверждал, что имеет определенные обязательства, которыми не вправе пренебречь. Самое большое, что мы могли себе позволять, это, по его словам, платонические отношения.

— Да, — добавила Присцилла, — и конечно же, Платон. Еще одна книга на фотографии. По Платону, физический мир иллюзорен. Есть более высокие идеалы, к которым мы должны стремиться. Видите, как все совпадает?

— Но что же… — начала Тэсс, и в этот момент прозвенел дверной звонок, заставивший Тэсс вздрогнуть. Увлекшись разговором, она совсем забыла о Крейге. Это наверняка он, подумала Тэсс.

Присцилла, вскинув голову, сказала:

— Предполагаю, что это тот человек, которому вы звонили по телефону и с которым должны были встретиться у аэропорта.

— Боже, я надеюсь, что это он, — ответила Тэсс, напряженно глядя на дверь кабинета. — Присцилла, профессор Хардинг, я должна объяснить. Мой друг…

— Не надо ничего объяснять, — прервал ее профессор Хардинг. — Любой ваш друг — желанный гость в нашем доме.

— Но я хочу, чтобы вы знали, он не просто друг, он…

Снова прозвенел звонок.

— …полицейский. Детектив из нью-йоркского отдела по розыску пропавших без вести. — Тэсс засунула руку в свою холщовую сумку. — Но может быть, я ошибаюсь. Может быть, это кто-то другой. Что, если это они? — И она вынула из сумки пистолет.

При виде оружия Присцилла и профессор Хардинг побледнели.

Поставив палец на спусковой крючок, Тэсс скомандовала:

— Спрячьтесь в стенном шкафу и не издавайте ни звука. Если это они и если меня убьют, то скорее всего войдут в кабинет, заберут фотографии и на этом успокоятся. Возможно, они не станут обыскивать дом и не найдут вас.

Звонок прозвенел в третий раз.

— Мне нельзя было приезжать сюда! Надеюсь, вам не грозит опасность. Молитесь! — С этими словами Тэсс выскочила из кабинета, прицелилась через коридор во входную дверь и… возблагодарила Бога, увидев за дверным стеклом напряженное, встревоженное лицо Крейга. Когда он снова нажал на кнопку звонка, Тэсс устремилась по коридору к двери, распахнула ее и, обхватив Крейга обеими руками, втащила внутрь.

— В жизни своей никому так не радовалась! — воскликнула она и, не отпуская его, левой рукой захлопнула дверь, заперла ее на задвижку и снова крепко обняла Крейга.

— Вот это да! — пробормотал Крейг. — Надеюсь, твой пистолет не взведен. Ты уперлась ручкой прямехонько в мою спину.

— Ой! — Тэсс опустила пистолет. — Извини! Я не хотела…

Крейг с опаской покосился на оружие.

— Слава Богу, он не взведен. Где ты его достала? Ты знаешь, как им пользоваться?

— Да. Это очень длинная история. Крейг, я так много узнала! Мне нужно столько тебе рассказать!

— И я, право же, буду счастлив это услышать, — проговорил Крейг, обнимая ее в свою очередь. — Я так за тебя волновался.

Когда крепкие, надежные руки Крейга сжали ее в объятиях, Тэсс почувствовала, как ее соски, тесно прижатые к его груди, напряглись и по телу пробежала горячая волна. Подчиняясь непреодолимому желанию, она потянулась к Крейгу и поцеловала в губы. Напуганная ужасными событиями, в центре которых она оказалась, Тэсс испытала непонятное наслаждение от объятий Крейга…

С того самого момента, как они встретились, судьба предназначила ей быть с ним, ощущать его губы на своих.

Задохнувшись, она отстранилась от Крейга, скользнув руками по его спине, широким плечам и груди, и посмотрела на него, пытаясь перевести дыхание, — вгляделась в его сильное, волевое лицо и вдруг поняла, что Крейг по-настоящему красив. «Плевать на любовь с первого взгляда, — сказала она себе. — Второй взгляд вернее. Он дает возможность подумать, разобраться, что, в конце концов, важнее. Страсть — хорошая штука. Но преданность и понимание лучше. Этот человек — неважно, каких ошибок он наделал в первом браке, неважно, что было до того, как я его встретила, — благородный и добрый. Он беспокоится обо мне. Он готов рисковать жизнью, чтобы мне помочь. Я не просто нравлюсь ему, он меня любит».

Позади них кто-то смущенно кашлянул. Повернувшись, Тэсс увидела, что Присцилла и профессор Хардинг растерянно топчутся в коридоре возле двери в кабинет.

— Извините, что помешал, — проговорил неуверенно профессор Хардинг, — но…

— Не стоит извиняться, — перебила его Тэсс, улыбнувшись. — И теперь мы можем ни о чем не волноваться.

— Это я уже поняла по тому, как вы встретились, — ответила Присцилла, и в ее окруженных морщинами глазах заиграла добрая усмешка.

Тэсс, покраснев, пробормотала:

— Это мой друг лейтенант Крейг. Его зовут… знаешь, — обратилась она к Крейгу, — ты никогда не говорил, как тебя зовут. Но по автоответчику я слышала…

— Билл, — договорил за нее Крейг и двинулся по коридору навстречу престарелой чете, протянув руку для рукопожатия. — Билл Крейг. Если вы друзья Тэсс…

— О, это определенно так! — воскликнула Тэсс.

— Тогда я очень рад познакомиться.

Крейг пожал им руки.

— Мистер и миссис Хардинг, — представила стариков Тэсс. — Они оба профессоры.

— Тэсс, пожалуйста, я же просила обходиться без церемоний, — с укором проговорила хозяйка. — Меня зовут Присцилла, а это Ричард, мой муж. И не вздумайте обращаться к нам со словом «профессор».

— Я вижу, мы поладим, — рассмеялся Крейг, но тут же посерьезнев, сказал: — Однако, Присцилла, Ричард, нам надо обсудить кое-что важное. А поскольку время работает против нас, почему бы вам не ввести меня быстренько в курс дела? Что ты здесь делаешь, Тэсс, и что вообще происходит?

— Пройдемте в кабинет, — пригласила Присцилла, делая жест рукой.

— И, может быть, — вмешался профессор Хардинг, — вы не откажетесь от чашечки чая.

— Ричард, прекрати. Бога ради, лейтенант приехал помочь Тэсс, а не гонять чаи.

— Вообще-то я бы выпил чашечку, — отозвался Крейг. — У меня во рту пересохло, пока я летел.

Они вошли в кабинет, и Крейг, из вежливости согласившийся на чашку чая, в течение пятнадцати минут отхлебывал его по глоточку, с нетерпением слушая сначала рассказ Тэсс, потом лекцию Присциллы и реплики профессора Хардинга, которые тот вставлял в речь обеих женщин.

Когда в кабинете воцарилось молчание, Крейг поставил чашку на стол и задумчиво проговорил:

— Если бы я доложил все это своему капитану, он счел бы, что у вас, мягко говоря, слишком богатое воображение. Но это неважно. Я верю услышанному, потому что видел барельеф, потому что Джозеф Мартин мертв и твоя мать, Тэсс, убита. — Он сочувственно покачал головой. — И Брайан Гамильтон тоже мертв, а ты в опасности, и все из-за того, что…

— …случилось семьсот лет назад, — добавила Присцилла.

— Вы все успели обсудить? — спросил Крейг.

— Нет, мы остановились на книгах в спальне Джозефа Мартина, — сказала Присцилла. — Перед тем, как вы позвонили в дверь, я собиралась объяснить, что «Утешение философией» — трактат о колесе фортуны, написанный в шестом веке заключенным в темницу римским патрицием.

Крейг молча поднял на Присциллу озадаченный взгляд. Та ответила на его безмолвный вопрос:

— Образ взлетов и падений, успехов и неудач. Книга осуждает такие ценности бренного мира, как богатство, власть и славу, которые становятся искушением для людей, жаждущих мирского успеха, но в конечном счете приносят лишь горькое разочарование. Потому что эти ценности преходящи и иллюзорны. Именно подобного типа книга отвечает вкусам того, кто, согласно митраизму, духовные ценности предпочитает материальным.

— Хорошо, — проговорил Крейг, — но почему у Джозефа Мартина на полке стояла Библия? Здесь что-то не сходится. Из ваших слов я понял, что митраисты не разделяют идей христианства.

— Да, это так, — согласилась Присцилла. — Их концепции отличаются, но у обеих религий похожие обряды, и обе отрицают мирские цели. Джозефа могла заинтересовать Библия, как, например, христианина — дзэн-буддизм. При всей несхожести основ из чуждой религии можно почерпнуть какие-то идеи, близкие по духу собственным верованиям.

— К тому же у Джозефа была не полная Библия, — вмешалась Тэсс. — Он вырвал большую часть страниц и оставил только введение издателя и все написанное Иоанном. Не понимаю, почему он предпочитал Иоанна?

— Да потому, — решительно ответила Присцилла, — что писания Иоанна наиболее близки учению митраизма. Вот. — Она поднесла увеличительное стекло к фотографии, на которой была снята страница одного из посланий Иоанна, и прочла подчеркнутые Джозефом строки: — «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей; Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от матери сего; И мир приходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». [31] Звучит знакомо?

Тэсс согласно кивнула.

— Да, если вместо слова «Отец» поставить «Митра», получится то самое, о чем вы говорили.

— Но здесь есть еще кое-что, чего я не понимаю, — сказал Крейг. — Почему именно издание Скофилда? Неужели это так важно?

— О, это очень важно, — воскликнула Присцилла. — Когда президентом был Рональд Рейган, американская внешняя политика строилась на скофилдовской интерпретации Библии. — Она внимательно изучила другую фотографию. — Вот подчеркнутая строка из введения Скофилда: «Библия поведает вам о начале человеческой истории и ее конце». — Присцилла взглянула на них. — Библия завершается Откровением Иоанна Богослова, в котором описывается конец света. Рональд Рейган считал, что близится Апокалипсис, что вот-вот грянет вселенская битва между добром и злом, между Богом и Сатаной. Помните всю эту шумиху по поводу того, что Советский Союз — «империя зла»? Рейган был убежден также, что во вселенской битве добро восторжествует. Подозреваю, что именно поэтому он поощрял конфронтацию с Советами — готовился к Армагеддону, в полной уверенности, что Соединенные Штаты, по его мнению представляющие только добро, непременно одержат победу.

— Бредовая идея, — неодобрительно заметил Крейг.

— Однако очень похожая на идею митраизма, если, конечно, считать Сатану злым богом, а не падшим ангелом, — возразила Присцилла. — Таким образом совсем не удивительно, что Джозеф Мартин держал подле своего ложа библейские, писания Иоанна.

— А что вы скажете, — спросил Крейг, — относительно других книг на полке у Джозефа Мартина — «Тысячелетие». «Последние дни планеты Земля»?

Присцилла положила увеличительное стекло на стол.

— Очевидно, Джозефа Мартина преследовала мысль о приближающемся двухтысячном годе. Начало каждого тысячелетия — это обычно время катаклизмов, сопряженное с опасением, что мир перестанет существовать.

— И на этот раз, глядя на мои лилии, которые гибнут от всякой отравы, боюсь, предсказания сбудутся. «Последние дни планеты Земля»? Слава Богу, я к этому времени умру.

— Ричард, я никогда тебе не прощу, если ты умрешь раньше меня.

Крейг, несмотря на всю серьезность обстановки, не смог сдержать улыбку.

— Жаль, что мой брак не был таким же счастливым, как ваш.

— Мы держимся, — сказала Присцилла.

— Да, — отозвался Крейг, — надо держаться. — И положил руку на плечо Тэсс. От его прикосновения по ее телу словно пробежал электрический заряд.

— Мне надо позвонить шефу полиции в Александрии, — сказал Крейг, вставая. — Мы с ним отвезем тебя, Тэсс, в надежное место, чтобы не подвергать опасности Ричарда и Присциллу.

— Я бы никогда себе этого не простила, — горячо проговорила Тэсс.

— Телефон на кухне. По коридору налево, — показал рукой профессор Хардинг.

Тэсс проводила Крейга нежным взглядом, когда он направился к двери. А он, вдруг остановившись на полпути, повернулся к ним и задумчиво сказал:

— Есть кое-что, чего я так и не понимаю. И все, что вы говорили, никак этого не объясняет. По правде сказать, мне не дает покоя одна мысль: если Джозеф Мартин исповедовал митраизм и если люди, пытающиеся убить тебя, его единоверцы, почему они убили его?

Все в кабинете молчали, ни у кого не нашлось ответа.

— Ведь это же бессмысленно, — продолжал он. — Почему они повернулись против своего? — И, озадаченно качая головой, он вышел из комнаты.

«Да, — подумала Тэсс, — почему они охотились за Джозефом, почему подожгли его?» Обеспокоенная этой мыслью, она смотрела вслед Крейгу, который шел по коридору.

Глава 16

Внезапно Тэсс насторожилась. Крейг почему-то не повернул из коридора налево, как сказал ему профессор Хардинг, а вместо этого замер на месте, потом резко повернул направо и бросился на пол, одновременно выхватив из-под пиджака револьвер.

«Не может быть, — подумала Тэсс. — Неужели это они?»

Съежившись от страха, она услышала два приглушенных хлопка, затем оглушительный грохот револьвера Крейга. Один раз! Второй! Громко закричала Присцилла.

Между тем Крейг поднялся с пола и бросился по коридору направо. Несмотря на звон в ушах, Тэсс услышала чей-то стон. Объятая ужасом, она в первый, момент не могла шевельнуться. Но потом, закусив губу, заставила себя действовать: выхватила из сумки пистолет и кинулась в коридор. В нос ударил резкий запах пороха. Развернувшись, она из-за дверного косяка прицелилась вправо и увидела двух мужчин, лежавших ничком на полу. Крейг ногой выбил у них из рук пистолеты и, перепрыгнув черед распростертые тела, захлопнул входную дверь. Затем, низко пригнувшись, запер ее.

«Как же так, я ведь заперла дверь после прихода Крейга!» — мелькнуло у Тэсс в голове.

Один из мужчин продолжал стонать, потом вдруг захрипел, дернулся и больше не двигался. По паркетному полу коридора растеклась лужа крови. Тэсс ошеломленно смотрела на алые пятна на груди мужчин там, куда ударили пули Крейга. Несмотря на резкий приток адреналина, вызванный испугом, она дрожала от холода. Отведя взгляд от тел на полу, Тэсс с ужасом заметила, что выбитые из их рук пистолеты снабжены глушителями.

— Пригнись! — приказал Крейг, проверяя, мертвы ли нападавшие.

Тэсс, послушно пригнувшись, недоуменно пробормотала:

— Как они могли проникнуть в дом?

— Взломали замок! — ответил Крейг. — Они, должно быть, подслушивали под окном кабинета! И, зная, где мы находимся, решили воспользоваться тем, что мы не услышим, как они пробираются в дом! — Не вставая, он рискнул украдкой оглядеть крыльцо сквозь дверное стекло и сказал: — Других не видно.

— Задняя дверь! — вскрикнула Тэсс и, повернувшись, метнулась по коридору к кухне.

— Смотри осторожней! — предостерег ее Крейг.

Боясь не успеть осуществить свой план, Тэсс едва ли слышала его, в глазах у нее все плыло.

Но когда она влетела в кухню, ужас будто прояснил ее взгляд, и она отчетливо увидела, как снаружи, на заднем крыльце, неизвестный человек ударил защищенным перчаткой кулаком по стеклянной двери. Раздался звон стекла, которое, падая на пол, разбивалось на мелкие осколки. И в тот же миг человек просунул руку в неровное отверстие, нащупывая запор.

Тэсс подняла пистолет и выстрелила. Правый глаз человека словно взорвался.

У Тэсс не было времени испугаться жуткого зрелища. Нельзя медлить — на месте падающего человека вырос другой, и в руках у него тоже был пистолет с глушителем. Действуя безотчетно, Тэсс автоматически снова нажала на спуск. У нее заложило уши от грохота выстрелов, когда она прострелила незнакомцу лоб. Брызнул фонтан крови, человек выгнулся, затем, падая, исчез, и она услышала глухой стук тела о ступени крыльца.

— Тэсс! — закричал Крейг от входной двери. — Ты в порядке?

— Нормально! Я в полном порядке! — ответила Тэсс, нырнув под кухонный стол и прицеливаясь в заднюю дверь. — Да простит меня Господь, я только что убила двух человек!

— Не думай об этом! Помни, что они хотели убить тебя!

— Да я от страха и думать не могу! Мне бы только остаться живой!

— Сними трубку, позвони в полицию!

Тэсс попятилась, не отводя пистолета от двери, сорвала трубку с аппарата, висящего на стене за холодильником, и стала набирать номер.

— Крейг, телефон не работает!

При этих словах Присцилла в отчаянии вскрикнула.

— Не подходите к окнам, Присцилла! Ложитесь на пол! — приказал Крейг.

— Мой муж!

— Что с ним?

— Кажется, у него сердечный приступ!

— Уложите его! Расстегните воротник! — крикнула Тэсс.

За стеклом задней двери появился еще один убийца.

Тэсс прицелилась и выстрелила. Пуля, попав в верхнюю челюсть, разнесла нападавшему лицо.

Тэсс согнулась пополам. Ее рвало.

— Тэсс! — заорал Крейг.

Она с трудом между приступами рвоты ответила:

— Я в порядке! Продолжай смотреть за входной дверью!

— Ричард не дышит! — в истерике закричала Присцилла.

— Тэсс! — приказал Крейг. — Возвращайся в коридор! Следи за входной и задней дверью, пока я займусь Ричардом!

— Да, пожалуйста, позаботься о нем!

Тэсс, присев, попятилась по коридору, сжимая в руке пистолет, бросая взгляды попеременно на переднюю и заднюю дверь, в то время как Крейг проскочил мимо нее в кабинет. Борясь с тошнотой и вытирая рукой рот, она услышала, как Крейг делает Ричарду прямой массаж сердца и «рот в рот» — искусственное дыхание.

— Сердце забилось! — воскликнул Крейг. — Он дышит!

— Ему нужен кислород и помощь врача! — ответила Тэсс, продолжая держать под наблюдением обе двери.

— Присцилла, вы тоже плохо выглядите, — сказал Крейг. — Ложитесь здесь, рядом с мужем! Тэсс, за дверями кто-нибудь есть еще?

— Нет! Может быть, мы их всех уложили?

— Не стоит на это рассчитывать. Присцилла, есть какой-нибудь другой вход в дом?

— Через цокольный этаж, — прошептала Присцилла.

— А где дверь, которая туда ведет?

— В кухне. — Голос Присциллы прозвучал еще тише.

— Тэсс! — скомандовал Крейг.

Но Тэсс уже устремилась к кухне, а Крейг, выйдя из кабинета, занял ее место в коридоре.

Ворвавшись в кухню, Тэсс услышала звуки, от которых по спине у нее побежали мурашки. Это были шаги за дверью справа. Она круто обернулась на них и, увидев, как поворачивается ручка, выстрелила в дверь. Дерево расщепилось. Она снова выстрелила и услышала, как кто-то, застонав, скатился по ступенькам лестницы. Бог знает, сколько их там внизу. Если они все разом бросятся через эту дверь на кухню, кто-нибудь из них убьет ее прежде, чем она успеет всех перестрелять.

Рядом с дверью стояла плита. Тэсс налегла на нее и, благодаря силе, приобретенной годами ежедневных тренировок и умноженной страхом, сумела сдвинуть плиту и забаррикадировать ею дверь в цокольный этаж.

— Соседи, Крейг! Они должны были услышать выстрелы! Они вызовут полицию! Нам нужно только продержаться до приезда полиции.

Крейг не отвечал.

— В чем дело?

— Ответ тебя не обрадует, — пробормотал Крейг.

— Почему?

— Старые викторианские дома строились очень основательно, стены в них толстенные. Они настолько заглушает звуки выстрелов, что снаружи их вряд ли услышишь. Кроме того, мы даже не знаем, дома ли соседи. При этом учти, что живая ограда с обеих сторон скрывает убийц!

Тэсс снова замутило, на этот раз от безысходности.

— Ты прав. Это меня не радует, — ответила она, нацелив пистолет на заднюю дверь.

В отличие от прошлой ночи, на этот раз Тэсс считала, сколько раз нажала на спуск. Пять. Значит, в пистолете осталось двенадцать патронов. Если убийцы бросятся на штурм, вероятно, у нее хватит патронов, чтобы их перестрелять. Но сколько же их всего может быть? Шестеро уже мертвы. Наверняка снаружи затаилось еще несколько человек. Жаль, что она не догадалась высыпать с десяток патронов в сумку, что оставила обе коробки под передним сиденьем «порше».

— Крейг, ты стрелял дважды! В револьвере шесть патронов! У тебя есть чем перезарядить?

И опять Крейг не ответил.

«О Господи, — отчаялась Тэсс. — У него осталось только четыре патрона, а мои не подходят к его револьверу».

— Я взял пистолеты двух убитых у входной двери, — отозвался наконец Крейг. — Что-то больше никого не видно. Может, ты права, может, мы всех уложили!

— Прошлой ночью они сожгли дом матери, надеясь, что я погибну в огне, — сказала Тэсс. — Почему бы им не применить эту тактику и сегодня?

— Сейчас светло, дым заметят соседи или кто-нибудь из проезжающих мимо и сразу вызовут пожарных. Кроме того, поскольку прошлой ночью ты от них ушла, на сей раз они воочию захотят убедиться, что выполнили работу до конца. Им нужно точно знать, что фотографии уничтожены!

— Я отослала негативы тебе в отдел.

— Молодец! Присцилла, как Ричард?

Присцилла, запинаясь, невнятно проговорила:

— Глаза открыты. Он дышит, но… — Она всхлипнула.

— Что?

— Он… Кажется, он не может говорить.

Тэсс похолодела. Инсульт? Боже мой, что она натворила! Ей нельзя было сюда приезжать, она не имела права подвергать их опасности.

— Присцилла, я горько сожалею.

— Это не ваша вина, а тех, кто хочет вас убить.

— Со стороны входной двери я ни одного из них не вижу, — сказал Крейг.

— Здесь тоже никого, — отозвалась Тэсс, прячась за кухонным столом.

— Мне скоро понадобится инсулин, — прошептала Присцилла.

— Сейчас я достану! — Тэсс, пригнувшись, стала пробираться к холодильнику. — Крейг, что, если мы покончили не со всеми? — Открыв холодильник, она быстро обежала взглядом его содержимое и, увидев ряд наполненных лекарством шприцев взяла один из них и продолжала: — Что, если снаружи остались еще несколько человек? — Тэсс захлопнула дверь и сказала: — Допустим, они опасаются, что кто-нибудь из соседей все же услышал выстрелы, поэтому им нельзя больше здесь оставаться, но в то же время надо убедиться, что со мной покончено. — Со шприцем в руке она попятилась в коридор, продолжая: — В таком случае они могут решиться на то, что сделали прошлой…

Глава 17

Она не успела сказать «ночью». В большое кухонное окно, разбив его, влетел какой-то предмет. И Тэсс отшатнулась. Предмет был металлический. Баллончик. Он ударился об пол. Граната? Газовая бомба? Одно несомненно — эта штука катилась к ней. Она не успеет отбежать на безопасное расстояние!

Тэсс уронила шприц, едва услышав, как он разбился, бросилась к кухонному столу и опрокинула его, придавив столешницей баллон. В ту же секунду баллон взорвался, из-под перевернутого стола во все стороны брызнуло пламя.

Зажигательная бомба.

— Крейг!

Он не ответил.

— Крейг!

В начале коридора посыпались стекла.

— Крейг!

Что— то взорвалось. На стенах коридора заплясали отсветы пламени.

— Присцилла, огнетушитель! — закричал Крейг. — У вас есть огнетушитель?

— В кладовке, — дрожащим голосом ответила Присцилла. — Рядом с холодильником.

— Я достану! — Тэсс добралась до дверцы кладовки и распахнула ее.

Рядом с полками, забитыми коробками и консервными банками, на стене висел огнетушитель. Тэсс, засунув пистолет за пояс джинсов, схватила огнетушитель и, вынув шплинт, запиравший рычаг, повернулась к пламени, вырывавшемуся из-под стола, уже проев его крышку. Тэсс в отчаянии направила на него огнетушитель, нажала на рычаг, и из-под него брызнула толстая белая струя. Перевернутый стол и бьющие из-под него языки огня стала покрывать пена. Кашляя от дыма, Тэсс торжествующе смотрела, как сникает пламя. Но через окно, разбив остатки стекла, влетел еще один баллончик. Когда он покатился по полу, Тэсс попыталась накрыть его плотным слоем пены прежде, чем он взорвется. Бах! Баллончик взорвался, кусочки металла разлетелись, разбрызгивая белые хлопья пены. Тэсс продолжала поливать умирающее пламя.

— Тэсс! — закричал от входной двери Крейг. — Мне нужен огнетушитель!

Боязливо выглянув в окно кухни и никого не заметив снаружи, Тэсс кинулась в коридор и ужаснулась, увидев, что входная дверь уже охвачена пламенем. Она судорожно нажала на рычаг огнетушителя, поливая пеной языки огня. Крейг не стал отбирать у нее баллон, поняв, что она управляется с ним вполне умело.

— Нельзя оставлять заднюю дверь без присмотра, — крикнул он. — Меняемся местами! — И бросился на кухню.

Огонь, сбитый струёй пены, стал меньше. Но и струя начала уменьшаться, пока не пропала вовсе.

«Надо выбираться отсюда», — подумала Тэсс и, отбросив пустой огнетушитель, побежала в кабинет.

Профессор Хардинг, беспомощно озираясь, лежал на полу. Рядом с ним скорчилась Присцилла с посеревшим от страха лицом.

Тэсс, стараясь придать себе уверенный вид, спросила:

— Присцилла, вы можете идти? Дойдете хотя бы до коридора?

— Разве у меня есть выбор?

«Их следующей целью будет кабинет, — решила Тэсс. — Если они бросят зажигательную бомбу в окно кабинета, старики погибнут».

Она собрала фотографии, запихнула их в сумку, повесила ее через плечо и наклонилась к профессору Хардингу, лежавшему на ковре. Ухватившись за край ковра, Тэсс потянула его на себя, в полной мере ощущая тяжесть обмякшего тела профессора, и вытащила свою ношу в коридор, где, бессильно прислонившись к стене, ждала Присцилла.

Впереди у входной двери коридор уже был объят пламенем, рев его нарастал.

Трах! В окно кабинета влетел баллончик. Языки огня заплясали на письменном столе, креслах, полу.

— Скорей, Присцилла! — крикнула Тэсс.

Она покрепче взялась за ковер и потащила профессора Хардинга на кухню. Туда, должно быть, бросили еще один баллон, потому что угол комнаты слева от холодильника пылал.

Крейг, задыхаясь от дыма и держа на прицеле заднюю дверь, прохрипел:

— Они нас поджидают снаружи!

— В саду есть тропинка, — ответила Тэсс. — Если мы доберемся до нее, то сможем спрятаться в цветах — они достаточно высокие!

— Но как быть с Присциллой и Ричардом?

Тэсс обернулась к Присцилле — сомнения нет, старая, больная женщина не в силах дотащить мужа до безопасного места. Огонь разрастался. Тэсс все явственнее ощущала его жар.

— Крейг, тебе придется, идти первым!

— Но я не могу вас оставить!

— Мы погибнем, если не выберемся отсюда! Другого выхода нет. Иди! Я пойду за тобой! Спрячься в кустах и прикрой нас!

Крейг медлил в сомнении. Обжигающее пламя с ревом приближалось к ним.

— Открой дверь! — приказала Тэсс.

Крейг посмотрел на нее, затем, кивнув, с яростной решимостью рванул дверь и выскочил в сад.

На какую-то долю секунды Тэсс показалось, что день превратился в ночь, а викторианский дом старика профессора — в дом ее матери.

«Все повторяется! — в отчаянии подумала Тэсс. — Они убьют нас так же, как убили мою мать и слуг. Нет, я не должна этого допустить!»

Тэсс ухватилась за ковер и выволокла профессора Хардинга за порог кухни на тусклый от дыма солнечный свет. Присцилла изо всех сил старалась не отставать. Раздался выстрел, но Тэсс, не обращая внимания на него, тянула профессора Хардинга вниз с крыльца, болезненно морщась в сострадании, когда его тело билось о ступеньки. Еще выстрел. Тэсс выпустила ковер и обернулась, поводя пистолетом в поисках цели.

Крейг уже был на тропинке среди цветов. Почти невидимый, он притаился за клумбой алых лилий и стрелял в сторону левого крыла дома. Однако на тропинке за следующей клумбой, позади Крейга, приподнимался убийца, целясь детективу в спину. Тэсс выстрелила. Убийца дернулся.

Тэсс выстрелила еще раз. Убийца, раскинув руки, опрокинулся навзничь и повалился на цветы, ломая хрупкие стебли лилий.

— Присцилла, ложитесь! Вожмитесь в траву! — скомандовала Тэсс и, тут же развернувшись, увидела цель у правого угла дома, нажала на спуск и… промахнулась! Она опять выстрелила, и из горла человека брызнула струя крови.

Вся в поту, тяжело дыша, Тэсс присела и повела пистолетом налево, потом направо, выискивая новую цель. В саду воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь треском пламени в доме.

— Быстрей, Присцилла! Не отставайте! — прошептала Тэсс и потащила профессора Хардинга туда, где прятался в лилиях Крейг.

Ей было страшно. В любую секунду пуля могла прострелить ей голову. Задыхаясь, она добралась до ближайшей тропинки и затащила профессора Хардинга за растущие вдоль нее цветы. Оглянувшись, Тэсс пришла в отчаяние, когда увидела, что Присцилла дошла только до середины газона.

Справа от дома появился человек. Тэсс прицелилась. Человек юркнул за угол.

— Крейг! — позвала Тэсс.

— Вижу!

— Прикрой меня!

Тэсс бросилась к Присцилле, подхватила ее на руки и, согнувшись, побежала к цветам, где в изнеможении упала, вдыхая терпкий аромат лилий, вся еще во власти страха. Тем не менее она тут же поднялась на колени, рискуя обнаружить себя, и взяла на прицел левую часть дома. Тэсс знала, что лилии не защитят ее от пуль. Но, по крайней мере, они скрывали ее от убийц.

По лицу бежал пот, разъедавший глаза. Грудь тяжело вздымалась. Она бросила быстрый взгляд назад на случай, если враг прятался в цветах.

Человек за углом дома. Куда, к дьяволу, он подевался?

— Крейг! Ты его видишь? — спросила Тэсс.

— Нет! — ответил Крейг, держа угол дома на прицеле.

Тэсс заметила, что он отшвырнул свой револьвер, в котором, должно быть, уже расстрелял все патроны, и теперь целился из пистолета, подобранного в доме. Позади нее зашелестели цветы. Тэсс быстро обернулась, держа оружие наготове. Но не достаточно быстро. Из лилий к ней протянулась рука, большой палец с силой надавил на нервное окончание сзади на шее.

Агония! Паралич! Тэсс попыталась закричать, но не смогла и в бессильном отчаянии увидела, как выпал из рук пистолет и как из лилий на тропинку выполз человек. Он навалился на нее всем своим весом, по-прежнему давя пальцами на ее шею.

Другой рукой он поднял пистолет с глушителем и прицелился в Крейга, который прятался за следующим рядом цветов.

Тэсс опять попыталась издать хоть какой-то звук. Бесполезно.

— Лейтенант! — крикнул человек и сразу пригнулся, потому что Крейг, мгновенно обернувшись, выстрелил. — Лейтенант! — повторил человек. — Сейчас я покажусь из цветов, но буду прикрываться вашей подружкой. Если вы так глупы, что вздумаете стрелять в меня, я убью ее.

— Тогда я убью тебя, — с ненавистью проговорил Крейг.

— Однако спасти вашей подруге жизнь для вас важнее. Подумайте над этим, лейтенант.

Тишину нарушал только треск пламени в доме.

— Лейтенант, — снова заговорил незнакомец. Его мертвая хватка не ослабевала. — Сейчас вы увидите свою подругу.

Тэсс в бессильной ярости почувствовала, как он заставляет ее поднять голову, сам укрываясь за ней. Крейг прицелился.

— Лейтенант, не делайте этого, — спокойно сказал человек, направив оружие на Крейга. — Вы в безвыходном положении и не сможете меня убить. Я не собираюсь стрелять ни в кого из вас. Уверяю, что я ваш друг. Но если вы будете упрямиться и нападете на меня, я сделаю то, что обещал. Прислушайтесь к голосу разума. Мы с моей командой только что спасли вам жизнь.

— Что вы такое несете?

— Мы перестреляли тех из нападавших, кто остался в живых. У меня нет времени объяснять. Нам требуется ваша помощь.

Вдалеке завыли сирены.

— Скоро здесь появятся блюстители порядка, — сказал человек все таким же спокойным и в то же время властным тоном. — Нам надо уходить отсюда. Я мог бы убить вас. Но не убил. Это доказательство моих добрых намерений. А вот и еще одно. — И он, засунув пистолет за пояс, убрал руку с шеи Тэсс.

Вой сирен раздавался все ближе.

Тэсс вдруг почувствовала, что может двигаться, и со злостью начала выкарабкиваться из-под навалившегося на нее тела.

Человек встал. Она, откатившись, с трудом поднялась на ноги. Колени у нее подгибались, потому что мышцы почти не слушались, шея болела.

— Прошу прощения, — сказал неизвестный.

Позади них в доме полыхало пламя, к небу вздымались клубы дыма.

— Кто вы такие? — спросила Тэсс, потирая шею.

Человек был одет в темную куртку и не стесняющие движения брюки. Чуть за сорок, крепкого сложения, с каштановыми волосами и самым ординарным лицом, он был не красавец и не урод — на такого не обратишь внимания в толпе.

— Ваши спасители, — ответил мужчина. — Вы должны быть нам благодарны. И, повторяю, у меня нет времени для объяснений, слышите, как близко воют сирены. Так вы согласны с нами сотрудничать?

Тэсс бросила неуверенный взгляд на Крейга.

— Конечно, — ответил Крейг, не отводя от него глаз, — если только вы отдадите мне свое оружие.

Незнакомец со вздохом проговорил:

— Если вы так хотите… — Он вынул из-за пояса пистолет, поставил его на предохранитель и протянул детективу.

Тот положил пистолет в карман пиджака. И опустил вниз свой, до сих пор нацеленный на собеседника.

— Хорошо. Очень хорошо, — сказал незнакомец, — Поторопитесь. — Он взмахнул рукой, и, как по мановению волшебной палочки, из цветов и из-за дома появились такие же, как он, неприметной наружности и крепкого сложения мужчины.

— Перед домом нас ждет фургон, — проговорил незнакомец и, прислушавшись к звукам приближающихся сирен, добавил: — Пошли.

— Мы не можем оставить Присциллу и профессора Хардинга, — сказала Тэсс.

— Естественно, мы возьмем их с собой.

И снова незнакомец сделал знак рукой. Два человека подбежали к Присцилле и профессору Хардингу.

— Ей нужен инсулин, — сказала Тэсс, — у ее мужа, возможно, инсульт.

— Мы о них позаботимся, даю вам слово, — ответил незнакомец, слегка подтолкнув Тэсс в спину. — Пойдемте.

Сирены завыли совсем рядом, когда вся группа бегом обогнула дом справа. Дым вырывался из окон кабинета, застилая Тэсс глаза.

Когда дым рассеялся, она, увидев два трупа, оступилась и поспешила перевести взгляд на газон перед домом, деревья, кусты и неясные очертания фургона.

— "Порше"! — воскликнула Тэсс. — Я взяла его у одной знакомой. Ее нельзя в это вмешивать!

— Дайте ключи! — протянул руку незнакомец.

Тэсс покопалась в сумке, нашла ключи и бросила ему. Тот на лету поймал их, кинул другому человеку и приказал:

— Поезжай за нами.

Тэсс с Крейгом забрались в фургон, за ними последовали остальные, помогая Присцилле и Ричарду. Незнакомец задвинул боковую дверцу, водитель, нажал на акселератор и с места рванул машину. Вслед за фургоном тронулся «порше». Обе машины завернули за угол и исчезли как раз в тот момент, когда к горящему дому с другой стороны улицы подъехали пожарные машины.

— Ну что ж, — хрипло сказал Крейг, — вы утверждаете, что спасли нам жизнь. Так чего же вы от нас хотите?

Незнакомец, сидевший впереди, рядом с водителем, обернулся к нему и сурово проговорил:

— Все очень просто. Нам нужна ваша помощь, чтобы уничтожить подонков.

— Что?

— Сейчас не время и не место обсуждать эту тему, — сказал незнакомец. — Прежде всего следует кое о чем распорядиться: вашим друзьям нужна медицинская помощь, а нескольким нашим соратникам…

— Погодите, — перебила его Тэсс, глядя назад в окно. — Нас преследуют.

— Вы имеете в виду почтовый фургон и серый седан? — спросил незнакомец. — Они принадлежат, или, вернее, принадлежали, нашим соратникам. Прежде чем напасть на дом, подонки казнили две наши группы.

— Казнили? — удивился Крейг.

Незнакомец, оставив без внимания его недоумение, продолжал:

— Мы обнаружили машины с трупами в квартале от дома. Все свидетельствует о тем, что был применен нервно-паралитический газ. Машины ведут мои люди. Соображения безопасности и долг чести не позволяют нам бросать своих мертвых товарищей. Тела наших мужественно погибших собратьев будут похоронены в освященной земле с соблюдением соответствующих церемоний. Requiem aeternam dona eis, Domine.

— Et lux perpetua luceat eis, — скорбными голосами торжественно отозвались остальные.

Тэсс в изумлении слушала их, поначалу решив, что все это какая-то тарабарщина. Потом до нее вдруг дошло, и она выпалила:

— Вы молитесь на латыни?

Незнакомец покосился на нее.

— Вы поняли, что это значит?

— Нет, я католичка, но, — Тэсс запнулась, — не знаю молитв на латыни.

Незнакомец вздохнул.

— Ну конечно, вы слишком молоды, чтобы знать, как звучали мессы до того, как Ватикан приказал служить их не на латинском, а на местных языках. «Даруй им вечный покой, Господи, и воссияние вечного света». Это из заупокойной мессы.

Тэсс, еще более потрясенная, воскликнула:

— Боже мой! Ко всему прочему вы еще и…

— Кто? — прервал Тэсс незнакомец, испытующе глядя на нее.

— Священники!

— Ну, — ответил незнакомец, — это еще одна тема для разговора.

Глава 18

Фургон и следовавший за ним «порше» въехали на заросшую сорняками стоянку перед заброшенным домом пастора за заколоченной, готической архитектуры церковью на окраине Вашингтона.

Почтовый фургон и серый седан давно свернули в сторону и поехали своей дорогой. Когда незнакомец вышел из машины и присоединился к Тэсс и Крейгу, стоявшим у боковой дверцы, он объяснил:

— Это одна из многих церквей, которые Ватикан вынужден был продать в связи с финансовыми затруднениями. Не беспокойтесь, здесь мы в безопасности. Вы обратили внимание на надпись при въезде?

— "Компания по торговле недвижимостью «Ф и С».

— Вы очень наблюдательны. Компания принадлежит нам, мы сами ведем переговоры о купле-продаже. Так сказать, убираем посредника.

— И посредниц тоже? — съязвила Тэсс.

— Ну конечно, — невозмутимо ответил незнакомец: — Пол для меня не имеет значения. Так или иначе сейчас и церковь, и дом священника находятся под нашим контролем. Соседи подумают, что вы — потенциальные покупатели. Никто из жителей этого квартала нас не потревожит.

— А не из жителей квартала? — Тэсс нервно оглянулась.

— Вы имеете в виду подонков? В живых не осталось ни одного из тех, кто напал на вас. Остальные не знают об этом месте. Повторяю, вы здесь в безопасности.

— Вы называете их не иначе, как подонками, — заметил Крейг.

— Это абсолютно точное определение.

— Куда поехали почтовый фургон и серый седан? — спросила Тэсс.

— Я полагал, вы уже поняли из моих слов. По погибшим соратникам будет прочитана заупокойная месса, ее следует подготовить.

— А потом они будут похоронены в освященной земле, — добавила Тэсс.

— Да, чтобы упокоились их души… Кстати, кому принадлежит «порше»?

Тэсс продиктовала адрес. Столько всего случилось после того, как она оставила гостеприимный дом миссис Кодилл, что ей казалось, будто с того момента прошли целые дни, а не часы.

— Я была бы вам очень благодарна, если бы никто не узнал, что машина принадлежит ей.

— Я вам обещаю, — ответил незнакомец. — Если вы сдержите свое обещание.

— Какое обещание?

— Что будете с нами сотрудничать.

Тэсс передернуло при этих словах.

Незнакомец подошел к «порше» и что-то сказал человеку за рулем. Тот кивнул, умело вырулил со стоянки и укатил.

— А мои друзья? — спросила Тэсс.

— Ричард и Присцилла? Как и вы, Тэсс, я обеспокоен состоянием их здоровья, — сказал незнакомец.

— Вы знаете, как меня зовут?

— И даже больше. Я знаю о вас абсолютно все, включая ваши отношения с лейтенантом Крейгом Меня очень тщательно проинструктировали. Кстати, у людей в грузовике — медицинская подготовка. Они следят за самочувствием ваших друзей. Присцилла и Ричард в надежных руках, но нуждаются в квалифицированной медицинской помощи. Поэтому водитель с фельдшером отвезут их в одну из частных клиник которая находится под нашим контролем. Власти не смогут допросить ваших друзей, пока врач, работающие на нас, не научит их, как и что отвечать. Тем временем Присциллу и Ричарда подлечат, о них не тревожьтесь.

— Спасибо, — с облегчением сказала Тэсс.

— Мне не нужны пустые слова. Я прошу обещанного — сотрудничества, — проговорил незнакомец. Он махнул водителю, и тот вывел фургон со стоянки и повез чету Хардингов в клинику.

— Сотрудничества? — Рука Крейга сжала рукоятку пистолета незнакомца, лежавшего в кармане пиджака.

Трое мужчин неприметной наружности, схватившись за оружие, окружили его.

— Ну да, — сказал Крейг, — конечно, как же иначе, о сотрудничестве я только и думаю!

— Почему бы нам не зайти в дом? — сказал незнакомец. — И не поговорить о том, как вы рады, что остались в живых? А заодно потолковать о наших общих проблемах. И о подонках.

— Вот именно, о подонках, — Истерически воскликнула Тэсс, выходя из себя. — Ну как же! Нам непременно следует о них поговорить!

— Еще немного, и вы сорветесь, — укоризненно проговорил незнакомец. — Прошу вас взять себя в руки.

— Послушайте, я прошла через такой ад! — возмутилась Тэсс. — Я видела, как убили мою мать. За мной охотились и в меня стреляли. Я стреляла в ответ и убивала. Неужели вы думаете, что я струхну перед вами и вашими молодчиками? Я научилась держать себя в руках, даже когда мне очень страшно.

— Тэсс, я повторяю: вам нечего бояться. Мы здесь, чтобы помочь вам, а не запугать. Если, конечно, лейтенант Крейг уберет руку с оружия, которое я отдал ему из самых добрых побуждений.

— Ну, ваши добрые побуждения под вопросом, — сказал Крейг. — Вот, смотрите: я медленно выну из кармана ваш пистолет, держа его только кончиками пальцев. Никакой угрозы для вас, верно? Вот так. Довольны? Берите. Судя по тому, как меня предупредительно обступили эти трое, ваш пистолет мне больше не понадобится. — И он протянул незнакомцу оружие.

— Незачем было устраивать спектакль, — заметил тот. — Особенно когда я вижу под полой пиджака, за поясом, другое оружие. Ну да ладно. Вы об этом не догадываетесь, но мы действуем сообща.

— Ах да, конечно, — скривился Крейг.

— Понимаю ваш скепсис, — ответил незнакомец, — однако давайте войдем в дом, обменяемся мнениями. Я расскажу вам о подонках, а вы подумаете, готовы ли помочь нам.

— Мне самой нужна помощь! — вскричала Тэсс.

— Нет, чтобы остаться в живых, вам нужно согласиться помочь нам уничтожить подонков.

Глава 19

Дом приходского пастора пропах плесенью. В полутемном холле с грязными окнами вокруг покрытого слоем пыли письменного стола в беспорядке стояли потрескавшиеся кожаные кресла. На стенах, обшитых почерневшими дубовыми панелями, висели обросшие паутиной картины на библейские сюжеты.

Тэсс в изнеможении после своего нервного срыва тихо проговорила:

— Прежде чем мы начнем, мне надо привести себя в порядок.

— Как пожелаете, — учтиво ответил незнакомец.

— Здесь есть туалет?

— Конечно. Направо по коридору, первая дверь налево. Я понимаю, вам нужно смыть следы рвоты с подбородка и кофточки.

Тэсс смущенно отвела взгляд.

— Полно, не стесняйтесь. Меня тоже, бывало, в таких случаях рвало.

— Приятно слышать, — с ненавистью бросила Тэсс и направилась в туалет.

Войдя туда, она заперлась и, только когда расстегивала ремень джинсов, заметила свой пистолет. Должно быть, она непроизвольно подняла его там, в саду, после того как незнакомец отпустил ее.

Когда Тэсс ослабила ремень, пистолет чуть не упал. Она подхватила его и положила рядом с собой на раковину, затем спустила джинсы и устроилась на сиденье. Вероятно, от всего пережитого моча ее пахла так резко, что она сморщилась от отвращения. Встав с сиденья и застегнув джинсы, Тэсс сполоснула лицо и долго смывала пятна с кофточки, а управившись, взяла с раковины пистолет. Наверняка незнакомец заметил его у нее за поясом. Он мог в любой момент отобрать оружие. Но не сделал этого.

Почему?

По— видимому, это особый знак, символ сотрудничества, добрых намерений.

"Ладно, — подумала она, засовывая за ремень пистолет. — Я поняла, это значит: «Чувствуй себя в безопасности, но не вздумай нападать».

Она спустила воду, отперла дверь туалета и зашагала с деланной уверенностью по коридору обратно в холл.

Глава 20

Когда Тэсс вошла в холл, куда сквозь мутные оконные стекла едва проникал дневной свет, Крейг сидел в одном из потрескавшихся кожаных кресел и мелкими глотками пил воду из стакана. Остальные мужчины делали то же самое. На столе стояли несколько бутылок и стаканов. Когда незнакомец протянул Тэсс наполненный до краев стакан, она поняла, как у нее пересохло во рту, и стала жадно пить, едва ощущая вкус прохладной, чистой жидкости. Никогда в жизни Тэсс еще не испытывала такой жажды. Она схватила бутылку, снова наполнила стакан и в мгновение ока осушила его. Губы ее еще не обсохли, когда она потянулась за бутылкой. Незнакомец мягко остановил ее руку.

— Не надо, — сказал он. — Вам может быть плохо, если вы сразу выпьете так много.

Тэсс сердито взглянула на него, затем согласно кивнула.

— Садитесь, — продолжал незнакомец, — и постарайтесь расслабиться.

— Расслабиться? Вы, наверное, шутите, — ответила Тэсс, тем не менее пододвинула кресло к Крейгу и тяжело опустилась в него, отчего старая хрупкая кожа затрещала.

— Итак, — незнакомец поднял брови, — если вы больше ничего не желаете, может быть, теперь вы готовы к разговору?

— Я определенно готов услышать ответы на некоторые вопросы, — резко проговорил Крейг и напряженно выпрямился. — Кто вы, черт возьми? Что все это значит?

Незнакомец некоторое время задумчиво разглядывал его. Молчание затягивалось. Наконец он сказал со вздохом:

— Я не могу ответить на ваши вопросы, пока вы не ответите на мои.

— Тогда мы не готовы к разговору, — отрезал Крейг. — Терпение у меня кончилось давным-давно.

— Прошу вас, — остановил его незнакомец, — сделайте одолжение, помолчите. — Он посмотрел на Тэсс. — Как много вам известно о подонках? Понимаете ли вы, почему они хотят вас убить?

— По вашему тону, — сказала Тэсс, — я чувствую, что для вас это не загадка. Вы, видно, знаете ответ, но хотите проверить, знаю ли я.

— Неплохо, — одобрительно произнес незнакомец, склонив голову набок. — Повторю свой комплимент: вы очень наблюдательны. Но дело не в том, что знаю я. Расскажите мне, что вы о них узнали.

Тэсс повернулась к Крейгу, который, подумав, пожал плечами и сказал:

— У нас патовая ситуация, так что расскажи ему. Может, он ответит на наши вопросы.

— Или, может быть, если я все расскажу, они убьют нас.

— Нет, Тэсс, — уверил ее незнакомец, — в любом случае мы не враги, наоборот.

Он достал из внутреннего кармана пиджака кольцо и надел его на палец. Остальные последовали его примеру. Кольца были необыкновенные: золотые, украшенные сверкающим рубином с золотой накладкой на нем в виде пересекающихся креста и меча.

— Очень немногие из непосвященных видели эти кольца, — проговорил незнакомец. — Мы показываем их в знак уважения и доверия, однако это накладывает на вас определенные обязательства.

— Крест и меч на них не случайны? — спросила Тэсс. Незнакомец, взглянув на кольцо, ответил:

— Очень точный символ. Вера и возмездие. Так скажите мне, Тэсс, почему подонки хотят убить вас, а я дам вам свой ответ.

— Потому что… — сбитая с толку, испуганная, начала Тэсс, потом в нерешительности умолкла и в конце концов призналась. Сняла с себя тяжкий груз тайны. Открыла все. На протяжении своего рассказа она то и дело поглядывала на Крейга, который молча сидел в напряженной позе, делая вид, что слушает, а сам не сводил глаз с дверей, выходящих в холл.

Митра. Монсегур. Сокровище. Спальня Джозефа. Барельеф. Битва между, добрым богом и злым. Завершив рассказ, Тэсс устало откинулась на спинку кресла, которая послушно прогнулась под ней, и добавила:

— Они хотят, чтобы я никому не смогла рассказать все, что знаю, и не смогла бы показать фотографии.

— Да. — Незнакомец огладил крест и меч на кольце. — Кстати о фотографиях, позвольте мне посмотреть на них.

Тэсс, порывшись в сумке, протянула ему пакет. Лицо незнакомца окаменело от ненависти, когда он увидел снимок барельефа.

— Это то, что мы подозревали. Проклятый Господом идол.

— Значит, Тэсс была права, — мрачно проговорил Крейг. — Все это бесполезно, вы не услышали ничего нового.

— Напротив, я узнал очень многое. — Незнакомец передал фотографии своим товарищам, которые стали рассматривать их с не меньшей неприязнью. — Теперь я знаю, — продолжал он, — вам известно столько, что мне не удастся, как я надеялся, обмануть вас полуправдой. Мне не удастся использовать вас, не посвятив в наши тайны гораздо больше, чем я рассчитывал. — Некоторое время он раздумывал, потом сказал: — Перед нами встает проблема.

— Какого рода? — насторожился Крейг.

— Вы мне нужны, но я не могу довериться вам. Я не могу полагаться на ваше молчание. Мы самым тщательным образом охраняем свои тайны — точно так же, как подонки — свои. Где гарантии, что вы будете молчать о том, что я собираюсь рассказать?

— Да, это проблема, — согласился Крейг. — Очевидно, вам придется так или иначе довериться нам.

— Лейтенант, я не дурак. Едва оказавшись на свободе, вы немедленно обо всем доложите начальству. Возможно, будет лучше, если я отпущу вас прямо сейчас. Да, вы видели кольца, но они ничего для вас не значат.

— Отпустите нас? Выходит, вы говорили правду? — Крейг озадаченно покачал головой. — И вы не собираетесь расправиться с нами?

— После того как спасли вам жизнь! — воскликнул незнакомец. — Я уже доказал, что заинтересован в вашей безопасности. Вот дверь, она не заперта. Можете встать и уйти, никто вас не остановит.

— Но, — вмещалась Тэсс, — уйдя, мы окажемся там, откуда начали.

— Совершенно верно, — согласился незнакомец. — Подонки будут продолжать охоту, и боюсь, что, если мы устранимся, в Следующий раз они преуспеют и убьют вас. А жаль.

— Что за игры вы пытаетесь навязать нам? — хриплым от ярости голосом осведомился Крейг.

— Мне нужны гарантии. Вы любите эту женщину?

— Да, — ответил Крейг без колебаний, и сердце Тэсс наполнилось гордостью.

— Готовы ли вы признать, — продолжал незнакомец, — что, как бы вы ни старались, без нашей помощи ей грозит смерть? В лучшем случае вы оба будете вынуждены всю жизнь скрываться, постоянно опасаясь нападения подонков.

Крейг молчал.

— Отвечайте! — требовательно сказал незнакомец, — вы согласны лишить любимую женщину будущего, обречь ее на жизнь в вечном, страхе, хотите, чтобы она вздрагивала при малейшем шорохе?

— Черт побери, конечно же, нет! Я хочу уберечь ее от всего этого!

— Тогда дайте слово, поклянитесь душой женщины, которую любите, что никогда и никому не расскажете ничего из того, что услышите!

— Так вот, значит, как, — свирепо посмотрев на него, пробормотал Крейг.

— Да, лейтенант, так, и только так. И, наверное, не нужно добавлять, что, если вы нарушите свою клятву и доложите властям, вы навсегда потеряете доверие любимой женщины?

Крейг молчал, не сводя с него ненавидящего взгляда.

— И надеюсь, вы понимаете, — продолжал незнакомец, — что, если, вы нарушите клятву, охотиться за ней станут не только подонки. К ним присоединимся мы. Если вы нас выдадите, я сам убью ее, чтобы наказать вас.

— Сукин сын! — взревел Крейг.

— Да, да, брань дает выход эмоциям, но ничего не решает. Вы уходите от ответа. Готовы ли вы поклясться? Готовы ли ради любимой женщины дать торжественный зарок молчания?

Крейг, стиснув зубы, играл желваками.

— Крейг, — не выдержала Тэсс, — да скажи ты ему то, чего он добивается. — Она повернулась к незнакомцу. — Я даю вам клятву молчать.

— Ну а вы, лейтенант?

Крейг сжал кулаки и, расправив плечи, с усилием сглотнул.

— Ладно, — нехотя проговорил он, — ваша взяла. Для меня нет ничего дороже, чем жизнь Тэсс. Я не хочу, чтобы за ней охотилась еще одна банда. Обещаю, что не выдам вас. Но должен признаться, что я предпочел бы гореть в аду, чем отступить перед угрозами. Чертовски не люблю, когда мне угрожают.

— Ну, в этом-то все и дело. Клятва ничего не значит, если нарушившему ее не грозит опасность. Но есть еще кое-что, о чем вам следует знать.

— Да? И что же?

— Вы об этом только что упомянули: ад — вот о чем мы сейчас поговорим.

Глава 21

— Не понимаю, — недоуменно проговорила Тэсс, изо всех сил напрягая мозг.

— Ад, — выразительно повторил незнакомец. — Место, уготованное подонкам. Именно туда призваны мы низвергнуть их.

— А почему, — начала Тэсс и собрала все свои силы, готовая к новым сумасшедшим признаниям незнакомца. — Почему вы называете их подонками?

— Им нет другого названия. Они плодятся как крысы. Они заполонили все как вши. Они презренные, подлые, мерзкие, грязные твари. Они распространяют свою зловредную, порочную ересь хуже, чем чумные блохи заразу.

Эта проповедь ненависти ошеломила Тэсс. Она подалась назад, словно ее толкнули в грудь, нерешительно сказала:

— Пришло время сдержать данное вами слово, — вы обещали объяснить, кто вы. В фургоне в какой-то момент я подумала, что вы священники, но теперь…

— Да, мы священники, даже больше чем священники. Возложенная на нас миссия делает нас единственными в своем роде, мы палачи.

— Кто?

— Палачи, — повторил незнакомец, и бесстрастные глаза его вспыхнули. — Мы приводим в исполнение решения высшего суда.

Тэсс изумленно прошептала:

— Какого высшего суда?

— Суда святой инквизиции.

Тэсс, чувствуя, что ей отказывает разум, с трудом произнесла:

— О чем вы говорите? Вы в своем уме, инквизиция прекратила существование еще в средние века?!

— Нет, — спокойно возразил незнакомец. — Вовсе нет, инквизиция возникла в средние века и просуществовала несколько сотен лет. Она была официально распущена только в 1834 году.

Тэсс поморщилась от мысли, что такое страшное явление, как инквизиция, безжалостно преследовавшая всех, кто не придерживался ортодоксальной доктрины, сохранялась вплоть до недавнего времени. Жертвы ее подвергались пыткам, их заставляли отречься от ереси, а тех, кто отказывался, сжигали на костре. «Костер! Опять пламя! — подумала она. — Костры инквизиции! Факелы Митры!»

Но это было не все. Незнакомец, холодные глаза которого вспыхнули еще ярче, продолжил:

— Заметьте, я сказал «официально». На самом деле инквизиция не умерла. Она продолжала свою деятельность неофициально, в глубокой тайне, потому что ее священная цель не была достигнута, потому что подонков так и не уничтожили.

— Вы хотите сказать, — с ужасом проговорил Крейг, — что тайное ядро инквизиции, следуя секретным инструкциям церкви, охотилось за каждым, кто не исповедовал ортодоксального католицизма?

— Нет, лейтенант, я не это хочу сказать.

— А что же?

— Церковь твердо следовала своему решению о роспуске инквизиции. Никаких секретных инструкций не существовало, но тайна была, потому что часть инквизиторов считала невозможным отказаться от своего — великого — предназначения. Прежде чем отойти в мир иной, они воспитали своих восприемников, а те, в свою очередь, воспитали других. Цепь эта не прервется с нашим уходом в небытие, ибо мы растим наших последователей, но что еще важнее, ведем битву с врагом.

— Но это слишком, — возразила Тэсс, чувствуя, что того и гляди, повредится умом. — И все из-за того, что ваши жертвы не ходят по воскресеньям на мессы?

— Не упрощайте! Мне все равно, ходит ли человек на мессы по воскресеньям или нет. Любой, кто так или иначе почитает единого Бога, — не моя забота. Но те, кто верят, будто у истинного милосердного Господа есть всесильный соперник — бог зла, сами являют собой зло не меньшее, чем бог, которого они ненавидят. Митраисты, — незнакомец чуть не сплюнул от отвращения, — их последыши альбигойцы, проклятые дуалисты, выжившие после Монсегура, — вот кто мои враги. Им удалось бежать, прихватив с собой своего идола, и притаиться. Они расползлись повсюду, эта зараза разрасталась как нарыв. Они вышли из-под нашей власти, или, если быть точными, намереваются захватить власть над всем миром. Они убили вашего друга. Они убили вашу мать. Они хотят убить вас. Я не успокоюсь, пока не уничтожу их!

— Погодите минуту, остыньте, — сказал Крейг. — Что вы имели в виду, когда сказали, что они намереваются захватить власть во всем мире?

— Ускользнув из Монсегура, горстка еретиков бежала из Юго-Западной Франции, стремясь как можно дальше уйти от преследования. Они направились на юг, в Испанию, где нашли убежище в уединенной горной долине среди вершин хребта, который сейчас называется Пиком Европы. Там они, решив восстановить свой культ, выучили испанский язык, восприняли испанские обычаи и, успешно слившись с местным населением, стали в строжайшей тайне поклоняться своим мерзким идолам. За двести с лишним лет община еретиков разрослась, и они начали посылать единоверцев в другие районы Испании. Если не будет обнаружено их главное логово, у презренных тварей останется шанс сохранить свою отвратительную веру.

— Памплона и Мерида, — обронила Тэсс.

Незнакомец, насторожившись, спросил ее:

— Почему вы вдруг назвали эти города?

— Присцилла, женщина, которую ваши люди отвезли в клинику, рассказывала мне о них, — ответила Тэсс. — По существу, о митраизме я все узнала от Присциллы. Она прежде была преподавателем и университете.

— И что же вам известно о Памплоне и Мериде?

— В научных экспедициях по тем районам она видела митраические скульптуры в пещерах.

— По правде говоря, я этого не ожидал. Вы сообщили неизвестные факты. Мы пытаемся найти главное логово, а вы, возможно, навели нас на более мелкие.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — вмешался Крейг. — Что вы имели в виду, когда говорили, что они намереваются править всем миром?

— Итак, через двести лет еретики почувствовали себя в безопасности. Однако в 1478 году начала действовать испанская инквизиция. Ранее очистительные костры заполыхали по всей Европе, но испанская инквизиция была особенно непримиримой. Она повсюду выслеживала еретиков. Ни одна даже самая маленькая деревушка не ускользнула от ее бдительного ока. Но изобретательные и неистребимые подонки вновь сбежали. На этот раз в Северную Африку, а именно в Марокко. Приняв чрезвычайные меры предосторожности, они сошлись на ответственную встречу, где решили, что им следует перейти в наступление, чтобы окольными тайными путями сохранить свою ересь. В конце концов было решено готовить из числа еретиков таких людей, которые, покинув логово, стали бы пробиваться к власти, скрывая свое истинное лицо. Проникая под чужими именами в высшие сферы общества, они должны были, используя свое влияние, прекратить преследование еретиков и захватить в свои руки структуры власти! Как можно догадаться, их первые усилия в этом направлении были незначительными. Но с той поры, с пятнадцатого века, еретики расплодились во множестве, они внедрились во все политические системы Европы и Америки. Это они добились роспуска святой инквизиции. А сейчас угроза нависла над всей планетой. Они собираются, подчинив себе весь мир, навязать ему свои еретические заблуждения.

— Вы явно преувеличиваете, — возразил Крейг.

— Едва ли. Вы не представляете, до каких крайностей они дошли. Подонки убеждены, что злой бог уничтожит планету, и потому действуют все решительнее, — по мере приближения двухтысячного года, ибо, как завершение всякого тысячелетия, он может принести с собой всевозможные потрясения и даже апокалипсис. Не удовлетворяясь ролью манипуляторов в правительствах, они создали собственную инквизицию и насылают убийц на каждого, кто, по их мнению, служит злому богу. Почерк их вам, должно быть, известен — убийства повсюду: в Австралии, Гонконге, Бразилии, Германии, Кении, в Северной Атлантике, Америке. Они убивают промышленников, инвесторов, руководителей крупных корпораций, рыболовов-браконьеров, охотников за слоновой костью, капитана, чей танкер потерпел крушение и чуть не погубил разлившейся нефтью Большой Барьерный риф. Подонки приговаривают к смерти всякого, кого обвинят в алчности, нерадивости и небрежном отношении к природе.

— Боже мой! — воскликнула Тэсс. — Я как раз пишу статью на эту тему. О том, как радикально настроенные защитники окружающей среды переходят в наступление!

— Нет, это не защитники окружающей среды. И когда вы говорите о боге, какого бога вы имеете в виду? Надеюсь, не их бога, которому противостоит не менее могущественный злой соперник? — подозрительно спросил незнакомец.

— Меня это не интересует. Главное, что планета действительно в опасности! Ее надо спасать!

— Похвальное намерение, — сказал незнакомец. — Однако, если вы верите в единого истинного Господа, в какого верю я, вы должны полагаться на Него. Он знает лучше нас. Если Земле суждено погибнуть, значит, такова Его воля. Таков промысел Божий, наказание нам за грехи. Если мы не образумимся, то погибнем. Но еретики, поклоняющиеся другому, несуществующему богу, бросают вызов промыслу Господнему. И за это им суждены муки ада.

— Неужели вы не понимаете, что вы такие же фанатики, как и они?

— Да, — невозмутимо признал незнакомец, — в подобной ситуации требуется фанатизм. В конце концов, чтобы одолеть непримиримого врага, нужно быть не менее непримиримым.

— Я не это имела в виду. Один бог, два бога. Вы считаете, что вы правы. Они считают, что правы они. Мир рушится, а вы воюете друг с другом из-за религиозной доктрины. Если уж на то пошло, то я симпатизирую противоположной стороне. Ведь они хотят спасти Землю.

— Но они также пытаются убить вас, — заметил незнакомец. — А многих уже убили, и вы это одобряете? Вы прощаете им смерть промышленников, финансистов и так далее?

— Ваша цель — уничтожить еретиков. Это для вас важнее всего. Вы тоже убиваете. Разве вы вправе винить их за то, что делаете сами?

— Есть одно различие, — ответил незнакомец. — Да, мы ведем войну, но мы убиваем солдат, а не мирное население. Им же, в отличие от нас, все равно, кого убивать. Вместе с виновными подонки уничтожают невиновных. Вашу мать, например. Ее единственная провинность заключается в том, что она оказалась рядом, когда они пытались вас убить. Честно говоря, я ожидал, что вы намерены отомстить за нее.

— Да, я хочу, чтобы преступники заплатили и за это, но… о Господи, помоги мне, я в таком смятении!

— Не вы одна, — проговорил незнакомец. — Убийство противоречит моему сану священника. И тем не менее… — Он опустил взгляд на кольцо на руке. — Я посвятил себя защите веры.

В холле воцарилась тишина, и Крейг, воспользовавшись паузой, вступил в разговор:

— У меня к вам масса других вопросов.

— Да, пожалуйста. — Незнакомец медленно поднял голову.

— Вы сказали, что, когда инквизиция подобралась слишком близко, еретики бежали из Испании.

— Правильно.

— И перебрались в Марокко.

— Да.

— Этим объясняется увлечение Джозефа Мартина «Ожерельем голубки» — трактатом о куртуазной любви, написанным мавром, эмигрировавшим в Испанию.

Незнакомец кивнул.

— Этим объясняется также, почему Джозеф Мартин был немного похож на испанца. Смуглый, темноволосый, с чертами лица, больше напоминающими латиноамериканца, чем, скажем, француза. Означает ли это, что еретики не только восприняли образ жизни и обычаи местного населения, но и связали себя с ним кровными узами?

— Да, — ответил незнакомец. — Вначале община была такой малочисленной, что перед подонками встала необходимость восполнить свой генофонд. Они обращали своих жен в митраизм и брали с них клятву хранить тайну. Но вы, — незнакомец повернулся к Крейгу, — не упомянули еще об одной характерной черте в их внешности. У большинства потомков еретиков есть некая генетическая особенность — необычный цвет глаз, серый. Это один из немногих признаков, по которому их можно распознать.

Тэсс с тоской вспомнила серые лучистые глаза Джозефа, обладавшие необыкновенной притягательностью и обаянием.

— Но если инквизиция подобралась к еретикам так близко, что они покинули Испанию, — спросил Крейг, — почему вы думаете, что центр ереси остался там же?

— Хотя первоначально подонки пришли из Франции, они считают, что их родина — Испания. Мы думаем, они вернулись, хотя нам пока так и не удалось обнаружить их логово.

— И ещё один вопрос, который никак не дает мне покоя, — сказал Крейг.

Незнакомец, кивнув, дал знак продолжать.

— Если Джозеф Мартин поклонялся Митре, почему его убили братья по вере? — спросил Крейг. — Почему они охотились за ним и, когда поймали, сожгли в парке Карла Шурца? Что заставило их обратиться против единоверца?

— Ах да, Джозеф Мартин. Интересный случай. Из него получился бы отличный информатор.

— Информатор? — в замешательстве переспросила Тэсс.

— В поисках логова подонков мои коллеги обнаружили нечто неожиданное, — начал незнакомец. — Оказалось, что один из подонков порвал со своей общиной. Его ужаснуло, что братья но вере занимаются массовыми убийствами. Он скрылся, решив исповедовать митраизм в одиночестве. Это был очень осторожный человек. Он переезжал из города в город, каждый раз меняя имя, ибо сознавал, что для единоверцев он представляет потенциальную опасность. Ведь он слишком много знал и, обнаружив себя, мог бы вывести нас на их след. С точки зрения подонков, человек, который в конце концов назвался Джозефом Мартином, должен был умереть. Поэтому его разыскивали не только мы, но и они. Мы следовали за Джозефом Мартином из Лос-Анджелеса в Чикаго, затем в Нью-Йорк, где и обнаружили его. Но мои соратники не взяли его сразу же, надеясь дождаться появления подонков, которые за ним охотились. Мои коллеги рассчитывали одним ударом поразить сразу несколько целей. К сожалению, их план не сработал, и Джозефа Мартина убили.

— Не просто убили. Сожгли! — содрогнувшись, сказала Тэсс.

— Чему вы удивляетесь? Вспомните факелы Митры — бога солнца, бога огня. У подонков принято казнить с помощью огня.

— Ваш праведный гнев не очень-то уместен. В этом смысле они не одиноки. Разве инквизиция казнила не огнем? — с упреком проговорила Тэсс.

— Верно. Однако есть различие.

— Так просветите меня!

— Их жертва, сгорая в огне, подобно фениксу, возрождается к новой жизни, по крайней мере они так считают. По их мнению, смерть переносит человека не в рай или ад, а в другое существование. Возродившись в другом облике, человек получает еще одну возможность спасения души. Идея перевоплощения — одна из причин, по которой они борются за то, чтобы Земля не погибла, рассчитывая воплотиться вновь, — пояснил незнакомец. — Огонь, которым мы казнили, наказывает и очищает, превращая грех в пепел. Больше того, он дает подонкам почувствовать, что их ждет в преисподней.

— Да, именно к этому все время возвращается наш разговор — к аду, к преисподней, — сморщившись, проговорила Тэсс.

— Не только к этому. Нам следует вернуться к одной из тем, которой мы уже касались.

— И какой же именно? — спросила Тэсс.

— Поскольку я не сомневаюсь, что вы сдержите данную вами клятву молчания, я рассказал вам все до конца. И теперь повторяю вопрос, который задал в начале. Вы согласны сотрудничать? Вы готовы помочь нам уничтожить подонков, чтобы спасти свою жизнь?

— Уничтожить… чтобы спасти себе жизнь? Я не вижу связи между одним и другим.

— На самом деле все очень просто.

— Для меня — нет.

— Подонки продолжают охотиться за вами, чтобы не допустить утечки информации. Единственный путь остановить их — помочь нам в выполнении нашей великой миссии.

— И как же, по-вашему, я могу помочь?

Незнакомец, пристально глядя ей в лицо, ответил:

— Сыграв роль приманки.

Глава 22

Тэсс содрогнулась, кровь застучала у нее в висках.

— Но это значит, что ничто не изменится, я по-прежнему буду в опасности!

— Я гарантирую вам защиту, — сказал незнакомец.

— Чепуха, — вмешался Крейг. — Вы же знаете, что это невозможно. В ту же минуту, как Тэсс объявится, в ту же минуту, как убийцы обнаружат, где она, они организуют нападение. Они уже доказали, что настроены очень решительно. На мой взгляд, единственный способ защитить Тэсс — это поместить ее в безопасное место и выставить полицейскую охрану.

— И сколько времени они будут нести возле нее караул? — Незнакомец покачал головой. — Это же не может продолжаться вечно. Полиция не пойдет на такие жертвы. Ее сотрудники в конце концов понадобятся и в других местах. И, кстати, как долго могут полицейские оставаться настороже? Через несколько дней, если ничего не случится, это им прискучит, они наверняка потеряют бдительность — такова природа человека, и тогда…

— Погодите, — прервала его Тэсс. — Я знаю, как спастись!

— Да? — усомнился незнакомец.

— Есть очень простое решение!

— В самом деле? — Теперь в голосе незнакомца прозвучало сомнение. — Если так, то я о нем не подумал.

— Единственное, что мне нужно сделать, — это рассказать всем и каждому — полиции, репортерам, тележурналистам, всем без исключения — о том, что случилось со мной, с Джозефом, с мамой, рассказать о еретиках и о том, почему они хотят меня убить. Если еретикам нужно заткнуть мне рот, то после того, как я выложу о них все, что знаю, эта нужда отпадет, ибо их тайна окажется раскрыта. Не тревожьтесь, я не буду вас впутывать, но у ваших врагов…

— И ваших тоже, — вставил незнакомец.

— Правильно, — согласилась Тэсс, — и моих тоже, у этих ублюдков, которые убили мою мать, больше не будет оснований охотиться за мной. Они будут изобличены, и охотиться станут за ними. Им придется скрываться пуще прежнего.

— Тэсс! — безнадежно покачал головой незнакомец. — Вы так ничего и не поняли.

— Но ведь по идее все так логично!

— Во-первых, — возразил незнакомец, — подонки захотят рассчитаться с вами. Они сделают все возможное, чтобы убить вас из принципа, наказать за причиненное им вами зло. Во-вторых, представляете, как абсурдно будет звучать ваш рассказ? Полиция, репортеры, тележурналисты решат, что вы потеряли рассудок. В-третьих, информация, которую вы обнародуете, не поможет избавиться от подонков. Допустим — пусть даже это невероятно, — что власти, отбросив сомнения, все-таки поверили вам. И что дальше? Если мы, с многовековым опытом охоты за подонками, до сих пор не смогли выследить и уничтожить их всех до одного, то что, по-вашему, сможет сделать полиция? К тому же вы упустили один момент. О да! Я боюсь, вы упустили весьма существенный фактор.

— Какой же? — сердито поинтересовалась Тэсс.

— Вы сами.

— А что?

— Подумайте, кто вы, Тэсс! Вспомните о вашем происхождении, о вашем покойном отце!

— Какое все это имеет отношение к делу?

— Я имею в виду, Тэсс, вашу возможность использовать старые отцовские связи. Допустим, вы все расскажете полицейским, репортерам и кому угодно еще. Когда они вам не поверят, что вы будете делать? Сдадитесь? Скажете: «Я сделала все, что в моих силах» — и в страхе спрячетесь, опасаясь тех, кто за вами охотится?

— Конечно, нет!

— А что вы будете делать?

— Буду пытаться еще и еще раз. Буду бороться, чтобы отомстить за смерть матери и Джозефа.

— Совершенно верно, — кивнул незнакомец, — вы используете свое влияние. Вы потребуете, чтобы друзья вашего покойного, погибшего смертью мученика отца выполнили свой долг перед ним. Вы будете настаивать, чтобы друзья отца, занимающие самое высокое положение в правительственных кругах, помогли вам. И они помогут, Тэсс. Я думаю, помогут. Чтобы снять с себя бремя долга, чтобы успокоить свою совесть, ведь они послали вашего отца в Бейрут на верную смерть ради заключения незаконной сделки на поставку оружия, которое сыграло бы решающую роль в гражданской войне в Ливане и перевесило бы чашу весов в пользу христиан. Но я уже говорил и сейчас напоминаю, что подонки оказались в высших эшелонах власти. Мы не знаем, кто они, мы не сумели их раскрыть, но можете мне поверить, они есть там. Имейте в виду, что от этого зависит ваша жизнь. И чем настойчивее вы будете требовать содействия в самых верхах, тем скорее повстречаете врага. Вы его не распознаете, не догадаетесь, кто перед вами. Но вы-то им известны, и они сделают все, чтобы уничтожить вас, прежде чем вы сможете разоблачить их сеть и их самих.

По телу Тэсс пробежала дрожь.

— Ничего подобного, — призналась она, — никогда не приходило мне в голову.

— Как это ни печально, — пробормотал Крейг, — но он прав.

— Поэтому, — продолжал незнакомец, — сейчас перед вами стоит дилемма: скрыться, храня все в тайне, или сотрудничать с нами, следуя моим инструкциям, чтобы помочь нам выявить подонков на самом высоком уровне и таким образом способствовать нашей миссии.

— То есть убийствам. Меня тошнит от убийств.

— Боюсь, что альтернатива еще меньше придется вам по вкусу, — сказал незнакомец; — Выбор за вами. Хорошенько подумайте, представьте, что вас ждет в будущем, потом решайте.

— Мне ничего другого не остается.

— Говорите точнее.

— После всего, что вы сказали, я вынуждена сотрудничать.

— Вы приняли верное решение.

— Но вы уверены, что я буду в безопасности?

— Слово чести, — сказал незнакомец.

— Я надеюсь, вам дорога честь.

— Больше, чем подонкам, Тэсс. И запомните, у нас есть одно преимущество.

— Какое?

— Истинный Бог на нашей стороне.

— Хотелось бы мне разделить вашу убежденность.

Входная дверь отворилась, и Тэсс, нервы которой были напряжены до предела, от неожиданности чуть не подскочила. Однако человек, охранявший вход, похоже, нисколько не встревожился. В холл вошел мужчина, который отводил «порше» миссис Кодилл.

— Старая леди оказалась чрезвычайно любезна, — проговорил он. — Она даже приказала дворецкому доставить меня обратно в Вашингтон. Я вышел из машины за пятнадцать домов отсюда, так что дворецкий остался в неведении относительно этого места. Прежде чем возвратить автомобиль, я обыскал его на случай, если вы вдруг оставили что-нибудь подозрительное, и обнаружил под передним сиденьем «порше» вот это, — добавил он, протягивая Тэсс бумажный пакет.

Тэсс обреченно заглянула в пакет, хотя знала, что найдет там патроны.

— Спасибо, — грустно проговорила она, — если так и дальше пойдет… — Голос ее дрогнул от отчаяния, — похоже, они мне понадобятся.

Судный день

Глава 1

Тэсс услышала, как к дому пастора подъехали два автомобиля. Смолкли моторы, открылись и захлопнулись дверцы.

Тэсс, нервничая, искоса взглянула на стоящего у входа человека, который, посмотрев в окно, спокойно опустил оружие.

Шаги приближались. Через секунду в холл вошли четверо стройных, подтянутых молодых мужчин с неприметными лицами. Двоих Тэсс узнала: это были водитель и фельдшер, которые отвезли Присциллу и профессора Хардинга в частную клинику. Двух других она раньше не видела. Очевидно, один вел почтовый фургон, а второй — серый седан, которые, не доезжая заброшенной церкви, свернули в сторону.

— Избавились от грузовика и седана? — спросил незнакомец.

Эти двое кивнули.

— Мы поставили их на стоянке у торгового центра, — сказал один из них. — Сменили номера на фальшивые. Документы в машинах поддельные. Отпечатков пальцев нет. Мы даже не вынули ключи зажигания, чтобы машины поскорее украли.

— Хорошо. Слежки за вами не было?

— Мы ничего не заметили. Запасной автомобиль никто не трогал, все чисто.

— А что насчет похорон наших товарищей?

— Все подготовлено. Я, однако, сожалею, что мы не сможем присутствовать на церемонии.

— Я тоже. Но с ними будут наши молитвы. — Незнакомец опустил голову и, постояв так некоторое время в скорбном молчании, перекрестился, вздохнув, затем повернулся к водителю с фельдшером и сказал: — Я уверен, что Тэсс хотелось бы узнать о состоянии своих друзей.

— Еще как! Вы отвезли их в клинику? Что сказал врач?

Один из мужчин успокаивающе поднял руку.

— Женщине сделали инъекцию инсулина. Она поела и ожила.

— А профессор Хардинг?

— Второй нахмурился.

— У мужчины инсульт. Ему сразу же ввели необходимые препараты, и, прежде чем мы уехали, он даже смог произнести несколько слов.

— И что он сказал?

— С трудом три слова — жене.

— И какие же?…

— "Я люблю тебя".

Чувствуя ком в горле, Тэсс сказала:

— Это я виновата. Это все моя вина.

— Нет, — возразил незнакомец, — это вина подонков.

— Если бы вы знали, как мне хочется этому верить! Но не обратись я к ним за информацией, профессор Хардинг был бы здоров. Вот так, — Тэсс сердито посмотрела на него, — все к одному и идет. Остается все меньше и меньше возможностей для выбора и наконец только одна — сотрудничать с вами.

— Обстоятельства выше нас, — ответил незнакомец. — А теперь, кажется, пора заняться делом. — И показал на телефон, стоявший на покрытом пылью письменном столе. — Начинайте, звоните друзьям отца. Требуйте их помощи, расскажите, как вы беззащитны. Заставьте их почувствовать вину и ответственность за смерть отца. Среди тех, кто откликнется, по крайней мере один окажется тем, кто нам нужен.

Человек, отвозивший в клинику Хардингов, озабоченным тоном сказал:

— У меня есть важная информация. Мы слушали новости по радио, когда возвращались обратно. Полагают, что между двумя преступлениями — В Джорджтауне и Александрии — много общего, тактика аналогична. Полиция считает…

Незнакомец резко оборвал его:

— Меня не интересует, что считает полиция. Тэсс, снимайте трубку и начинайте звонить.

— Прежде должен позвонить я, — остановил его Крейг. — Я обещал шефу полиции Александрии, что свяжусь с ним.

— Это обещание может подождать.

— Не может. Если я не позвоню и не объяснюсь, моей карьере — конец. Меня могут приговорить к заключению за отказ сотрудничать со следствием в деле об особо опасном преступлении. То есть если я останусь в живых, конечно. Знаете, не всегда можно рассчитывать на удачу. Но мне нравится моя работа, мне хотелось бы и дальше ею заниматься. Однако есть одна штука, которая мне не нравится, — это разговаривать с человеком, чьего имени я не знаю.

— Мое имя? Пустая формальность. Это не важно.

— Для меня важно.

— Тогда зовите меня… — незнакомец помедлил, — хорошо, зовите меня отец Болдуин.

— Уверены, что не «отец Смит» или «отец Джонс»?

— По-моему, «отец Болдуин» звучит неплохо.

— Но это имя вам не совсем подходит. Или я ошибаюсь, когда слышу едва заметный европейский акцент? Вероятно, французский?

— Лейтенант, вы в конце концов задали на один вопрос больше, чем следовало. Хорошо, звоните, объясняйтесь с шефом александрийской полиции, если считаете, что это необходимо для выполнения Тэсс ее задания, А шефу полиции просто скажите, что до сих пор не сумели вступить с ней в контакт. И не беспокойтесь, он не сможет определить, откуда вы звоните. Вызов будет передан по спутниковой связи через Лондон и Иоганнесбург.

— Серьезно работаете. Впечатляет.

— Стараемся. Но ведь у нас сотни лет опыта.

— Оно и видно.

Крейг вынул из кармана мятого пиджака клочок бумаги, взглянул на записанный там номер телефона, поднял трубку и набрал нужные цифры.

Отец Болдуин тут же нажал кнопку, включавшую микрофон: теперь разговор по телефону был слышен всем. Вначале раздался шорох и шуршание на линии, щелчки переключателей международной связи, затем гудок, когда вызов достиг Александрии.

Еще один гудок — и мужской голос ответил:

— Приемная шефа полиции Фарли.

— Это лейтенант Крейг из нью-йоркского управления полиции, отдел по розыску пропавших без вести. Он, вероятно, ждет моего звонка.

— И даже очень, черт побери. Не вешайте трубку.

Щелчок. Снова тишина и шорохи на линии. Крейг, продолжая держать возле уха трубку, взглянул на человека, назвавшегося отцом Болдуином, и обнял Тэсс за плечи.

— Я знаю, как тебе тяжело, малышка. Не бойся, все будет в порядке.

— Если бы кто-то другой назвал меня малышкой, я бы ему врезала, — сказала Тэсс.

— Так мой отец называл мать.

— В таком случаеэто звучит чудесно.

Щелчок.

— Говорит шеф полиции Фарли. Где вы болтаетесь, черт вас подери? Я уже несколько часов жду вашего звонка.

— Дело в том, что я так и не нашел…

— Терезу Дрейк? — перебил его Фарли. — Я больше ею не занимаюсь. Мои люди до сих пор разбираются, что же, в конце концов, произошло прошлой ночью в доме ее матери. Сегодня днем похожее нападение имело место в Вашингтоне, полиция ведет следствие. Они хотят знать, не связаны ли между собой эти два происшествия. Но вот что я хочу знать: каким образом в дело оказалось втянутым ФБР?

— Что?

— К ним никто не обращался, и я не понимаю, на каком основании они должны заниматься убийством Мелинды Дрейк.

При упоминании имени матери лицо Тэсс исказилось.

— Бюро проявляет ко всему этому интерес? — изумился Крейг.

— Вскоре после полудня со мной связался Эрик Четем — сам директор Бюро. Он хочет поговорить с Терезой Дрейк. Это, мол, вопрос национальной безопасности, чрезвычайно важный и так далее, и тому подобное. Я достаточно хорошо справляюсь со своей работой и, когда в нее начинают вмешиваться люди со стороны… Ну да ладно. Я доложил, ему о нашей договоренности. Теперь это дело не в моей компетенции. У меня приказ — из самых высших правительственных инстанций — передать вам, чтобы вы не приводили ко мне Терезу Дрейк. Вместо этого вам следует связаться с Четемом. Он сегодня звонил целых три раза — хотел узнать, не было ли от вас известий, и всякий раз напоминал, чтобы вы тотчас же ему позвонили, немедленно. Крейг, что, черт возьми, все это значит?

— Клянусь, я тоже хотел бы узнать.

— Тогда вам лучше сделать это побыстрее. Как говорит Четем, сейчас же. Не хватало мне только нахлобучек от ФБР.

— Понял.

— Ну, раз вы такой понятливый, Крейг, знайте, когда мы встретимся, будьте любезны мне все объяснить. Поверьте на слово, если я разозлюсь, вам не поздоровится. Потому что я злопамятный сукин сын и добьюсь того, чтобы ваш капитан не был от вас в восторге.

— Повторяю, я понял.

— Какой сюрприз! Наконец-то нашелся человек, который выслушивает мои приказы, а не я — его. Позвоните Четему, вот его личный телефон.

Крейг записал номер.

— Сделайте так, чтобы этот чиновник не путался у меня под ногами, — сказал Фарли. — Я хочу спокойно заниматься своим делом и выяснить, кто убил Мелинду Дрейк.

— Обещаю, что все сделаю. — Крейг с тяжелым чувством повесил трубку.

— Ну, — сказал отец Болдуин, — кажется, началось.

Тэсс удивленно подняла брови.

— Думаете, Эрик Четем входит в ту группу, которая пытается меня убить?

— Возможно, я же говорил, что подонки пробрались в высшие эшелоны власти. Но не исключено, что это совпадение, — ответил отец Болдуин. — Четем знал вашего отца?

— Знал, и очень хорошо.

— Тогда он может действовать из добрых побуждений, из желания защитить вас.

Тэсс с безнадежным видом покачала головой.

— Боюсь, вы заблуждаетесь.

— В чем же? — спросил отец Болдуин, ожидая объяснения.

— То, что я прошлым вечером приехала к матери, знали только враги.

— Не совсем так, там был Брайан Гамильтон и, конечно, наши люди.

— Но Брайан Гамильтон мертв! — воскликнула Тэсс. — Я остаюсь при своем мнении. Шеф полиции Александрии узнал, что за мной охотятся, потому что ему об этом сообщил Крейг. Но как узнал Четем?

Глаза отца Болдуина загорелись.

— Полагаете, он получил информацию от людей, которые напали на дом вашей матери и упустили вас?

— По-моему, рассуждения Тэсс звучат убедительно, — вмешался в разговор Крейг.

— Возможно, но, — отец Болдуин покачал головой, — меня беспокоит очевидность этого логического построения. Начиная с 1244 года, когда подонки бежали из Монсегура, они успешно скрывались благодаря удивительной способности маскироваться. На протяжении многих веков они совершенствовали свою систему конспирации. Если Четем — враг, стал бы он рисковать, стал бы, вопреки всем правилам, привлекать к себе внимание, действуя настолько прямолинейно?

— Да, стал бы, — ответила Тэсс, повернувшись к картине на стене, а затем снова обратившись лицом к отцу Болдуину, — если он и его группа находятся в безвыходном положении. Связавшись с Фарли и настояв на том, чтобы дело было передано ФБР, Четем уже выполнил часть их плана. Они хотят убить меня из-за фотографий и из-за того, что я знаю, и если все пойдет по его сценарию, я так и не успею ничего рассказать властям.

Помолчав некоторое время, отец Болдуин задумчиво произнес:

— Может быть, вы правы, есть только один способ проверить.

— Да, — ответила Тэсс, чувствуя, как у нее тревожно сжалось сердце. — Позвонить ему.

Она с опаской взяла листок бумаги, на котором Крейг записал номер телефона Четема.

— Подождите, — остановил ее отец Болдуин.

— Минуту назад вы меня настойчиво подгоняли.

— Ситуация изменилась. Теперь, когда определилась возможная цель, мне нужно научить вас, как следует вести себя во время разговора с Четемом. Тем временем надо заняться кое-какими делами, возможно, весьма прозаическими, но необходимыми.

— Что вы имеете в виду?

— Уже восьмой час.

— Ну и что?

— Вам надо поесть.

— Забудьте об этом. Еда — последнее, о чем я думаю. Я просто не смогу сейчас есть.

— Но если вы совсем лишитесь сил, то окажетесь для меня бесполезной. Мои информаторы доложили, что вы не едите мясного. А рыба подойдет?

Тэсс пришла в ужас от столь широкой — вплоть до всех ее привычек — осведомленности отца Болдуина. Она почувствовала негодование, но властный тон священника заставил ее смириться.

— Если уж вы так настаиваете, — проговорила Тэсс, — придется поужинать, хотя не знаю, зачем вам мое согласие. Вы все равно сделаете по-своему. Хорошо, рыба подойдет.

— А вам, лейтенант?

— Неделю назад я бы заказал бифштекс с жареной картошкой. Но теперь, после знакомства с Тэсс… То, что нравится ей, сгодится и для меня.

— Мне также нужно знать размеры вашей одежды, — сказал отец Болдуин. — То, что на вас, все порвано и пропахло дымом. Поскольку вам предстоит показаться на людях, следует переодеться, чтобы ваш вид не вызывал недоумения.

— Я переодеваюсь уже во второй раз сегодня, — пробормотала Тэсс и обнаружила, что ее бьет дрожь.

Глава 2

Эрик Четем стоял на нижних ступенях лестницы, ведущей к мемориалу Линкольна. Огромный монумент и мраморные колонны рядом таинственно белели в темноте надвигающейся ночи. Часть улицы вокруг мемориала была закрыта для движения, но справа по специальной подъездной аллее к стоянке то и дело подкатывали машины, из которых выходили туристы и направлялись к мемориалу. Четем не сводил со стоянки глаз, нервно ожидая посланца от Тэсс Дрейк.

Поздний вечер был теплым. Тем не менее Четем зябко ежился, словно под ложечкой у него смерзлись кусочки льда. Ему не давали покоя тревожные опасения не только потому, что он согласился, вопреки рассудку и опыту, на эту не совсем обычную и потенциально опасную встречу, а скорее из-за того, что это было уже второе не совсем обычное свидание за сегодняшний день. Первое — с Кеннетом Мэдденом, заместителем директора ЦРУ по тайным операциям, — состоялось в полдень на Арлингтонском национальном кладбище. Между этими встречами несомненно существовала связь, и Четем был более чем уверен, что близятся какие-то роковые события. Он подумал об убийстве Мелинды Дрейк и поправил себя: нет, не «близятся», а уже происходят. Многолетний опыт работы директором Федерального бюро расследований подсказывал ему, что началось нечто непредсказуемое и неконтролируемое.

Когда два часа назад Тэсс позвонила ему, Четема встревожил ее дрожащий, полный отчаяния голос. Она без сомнения была сильно напугана. Даже не дав ему возможности объяснить, почему он хотел поговорить с ней, Тэсс с места в карьер заявила, что знает, кто убил ее мать, что у нее есть важная информация об убийстве, которую она не может сообщить ему по телефону. Ей необходимо кое-что объяснить, показать улики.

— Так приезжайте ко мне на работу, впрочем, нет, — передумал Четем, — лучше встретимся у меня дома, там нас никто не побеспокоит.

— Но ни на работе, ни у вас дома я не буду чувствовать себя в безопасности!

— Простите, Тэсс, но не кажется ли вам, что ваши опасения несколько преувеличены?

— После всего, что я пережила? Эрик, вы даже не представляете, через что мне пришлось пройти. На моем месте вы опасались бы не меньше.

— Ладно, успокойтесь. Если вы в такой панике, я прикажу специальным агентам охранять дом.

— Нет! Встреча должна состояться на моих условиях. Если вы действительно были другом моему отцу, вы сделаете все возможное, чтобы уберечь меня от смерти!

— Хорошо, — помолчав, согласился Четем, — в память о вашем отце я готов принять любые условия.

— Несколько моих друзей встретят вас и отвезут туда, где я не боюсь за свою жизнь.

— Согласен.

— Вы приедете один, — добавила Тэсс.

— Мне это не нравится, но все равно, согласен, — проговорил Четем, и в висках у него застучало.

— Так надо. Чтобы мои друзья могли убедиться, что за вами нет хвоста. Люди, которые хотят убить меня, вероятно, следят за вами.

— Вы опять преувеличиваете.

— Нет, Эрик, я констатирую факты! Если я не приму мер предосторожности, они через вас могут найти меня. Неважно, какой пост вы занимаете. Еретики доказали, на что они способны, лишь бы заставить меня замолчать.

— Еретики? — спросил Четем, и по спине у него пробежал холодок. — О ком вы говорите?

— Вы хотите сказать, что ничего не знаете?

— Если бы я знал, неужели стал бы отрицать это?

— Умоляю вас, будьте там, пожалуйста! — Тэсс назвала место и время встречи и добавила: — Я буду ждать в надежном месте, куда мои друзья привезут вас.

И вот сейчас Четем тревожно поглядывал в темноте на светящийся циферблат своих часов. Десять минут двенадцатого. Стоя среди туристов у подножия подсвеченного лучами прожекторов памятника Линкольну, он ежился от холода, несмотря на теплый вечер. Он ждал уже целых десять минут — вероятно, посланец Тэсс разведывал окрестности, чтобы проверить, явился ли Четем один и не проследили ли за ним враги Тэсс. Между тем директор ФБР чувствовал себя так, словно его выставили на обозрение всей этой толпе туристов, каждый из которых мог представлять для него опасность.

«Не сходи с ума, — убеждал он себя. — Еще немного, и у тебя появятся навязчивые идеи, как у Тэсс. Да я уже не в себе, если согласился на эту встречу».

Рядом остановился мужчина и начал фотографировать мемориал. Он был среднего роста, не худой и не толстый, с неприметным лицом и в неброской одежде.

— Наверное, не получится, — проговорил мужчина, обращаясь к Четему, и огорченно покачал головой. — Не ту выдержку поставил.

— Кто знает, может и повезти, — настороженно ответил Четем.

— Тэсс Дрейк, — бросил мужчина, делая с нижних ступенек лестницы еще один снимок статуи Линкольна и высящихся рядом колонн. — Вы приехали один?

— Как обещал.

— Мы не сомневались в ваших словах, но на всякий случай я проверил.

— Я так и предполагал, — пожав плечами, ответил Четем.

— В таком случае вы готовы с нами прокатиться?

— Все, что угодно, лишь бы узнать, что происходит. — И Четем, нетерпеливо повернув налево, направился в сторону темной, окруженной деревьями автостоянке.

— Нет, мы пойдем сюда, — сказал незнакомец с фотоаппаратом и кивнул в противоположную сторону. — Направо.

— Направо? — нахмурился Четем и посмотрел на металлические барьеры высотой около метра, которые перекрывали въезд на улицу, огибающую мемориал. За барьером мелькали фары проносящихся мимо автомашин. Четем слышал, как они с ревом поднимаются по Арлингтонскому мосту и потом сворачивают налево на 23-ю улицу.

— Да, знаю, — сказал, человек с фотоаппаратом. — Там нет стоянки, но не беспокойтесь, мы обо всем позаботились.

Он расстегнул висящий на поясе чехол от фотоаппарата, вынул сотовый телефон и набрал номер.

— Все чисто. Мы готовы, — быстро произнес он. — Две минуты? Хорошо. Примерно столько же понадобится и нам. — И, положив телефон обратно в чехол, осведомился: — Не хотите ли пройтись, мистер Четем?

Не дожидаясь ответа, мужчина легко коснулся руки Четема и повел его направо, к металлическому барьеру. Они обошли барьер, пройдя мимо деревьев, толстые стволы которых окаймляли заросшую сорняками, заброшенную часть дороги, а густая листва закрывала небо, усыпанное звездами.

— Кстати говоря, — сказал мужчина, — я не один. Мои товарищи наблюдают за нами на случай, если у кого-нибудь хватит глупости следить за нами.

Четем заставил себя пошутить:

— Инструкторы в учебном центре ФБР в Квантико могут у вас многому поучиться.

Человек с фотоаппаратом («Только это совсем не фотоаппарат, а скорее всего замаскированный пистолет», — подумал Четем), сделав чуть заметный жест свободной рукой, ответил:

— Мы никогда не пойдем на это, но тем не менее благодарю за комплимент.

— А я был бы благодарен, если бы узнал, что же все это значит.

— Скоро, мистер Четем, скоро.

Они подошли к шумному и плотному потоку машин на подъезде к мосту. За деревьями на засыпанной щебнем обочине спутник Четема остановился чуть впереди, и тот, разглядывая его в свете фар проезжавших автомобилей, вдруг понял, что телосложение его провожатого только на первый взгляд ничем не примечательно: в действительности он был гибким и мускулистым. Этот человек, подумал Четем, находится в гораздо лучшей физической форме, чем самый подготовленный из его телохранителей.

— Что дальше? — спросил Четем.

— Придется подождать, но недолго. Вы слышали, как я сказал «две минуты». Я немного ошибся, мы подошли раньше времени. А вот и они, — указал рукой провожатый Четема. И тут же фургон, съезжавший с Арлингтонского моста, вдруг отделился от сиявшего мириадами фар потока машин и остановился на щебенке обочины. Боковая дверца скользнула в сторону.

— После вас, — сделал знак рукой незнакомец.

Четем, которому стало не по себе, забрался внутрь. Сидевшие в фургоне двое мужчин — такие же неприметные — кивнули, ему в знак приветствия, однако их миролюбивый жест не слишком ободрил Четема, когда он увидел у них в руках оружие. Ему не оставалось ничего иного, как усесться между ними, потому что никакого другого свободного места в кузове не оказалось. Провожатый Четема последовал за ним и, присев на корточки на полу, закрыл дверцу. Взревел мотор, фургон съехал с обочины и, взвизгнув покрышками на асфальте, стал набирать скорость.

Человек, сидящий впереди рядом с водителем, произнес в трубку сотового телефона:

— За ним никто не шел? Хорошо. Вы знаете, где нас встретить. — Он положил трубку и обернулся. — Добро пожаловать, мистер Четем. Спасибо, что согласились прийти.

— Но неужели все эти предосторожности так необходимы?

Незнакомец в ответ лишь выразительно посмотрел на Четема.

— Кто вы? — спросил тот.

— Тэсс уже объяснила вам, мы — ее друзья.

— Я поверю, когда увижу ее. Через сколько времени мы попадем туда, где она находится?

Его вопрос, казалось, позабавил человека на переднем сиденье.

— Быстрее, чем вы думаете.

Четем подозрительно посмотрел на него и тут же услышал знакомый голос:

— Я за вашей спиной, Эрик.

Четем в удивлении обернулся.

Тэсс, которая, пригнувшись, пряталась позади за сиденьями, выпрямилась и села на деревянный ящик. Чуть дальше за ней пристроился плотный мужчина с волевым лицом в темно-синей спортивной рубашке с подвернутыми манжетами.

Тэсс улыбнулась Четему, впрочем, как ему показалось, через силу, что его встревожило, и проговорила:

— Давно мы не виделись, рада встретить вас снова. Эрик.

Вопреки правилам хорошего тона, вместо того чтобы ответить любезностью на любезность, Четем неприветливо пробормотал:

— Но по телефону вы сказали, что эти люди отвезут меня туда, где вы прячетесь.

— Извините, что пришлось ввести вас в заблуждение. Мы боялись, что ваш телефон прослушивается и у мемориала за вами будут следить. При том же, как мы организовали встречу, слежка за фургоном вряд ли возможна. А если наши противники все же проследили за вами, то, не догадавшись, что я в фургоне, решат, будто машина выведет их на меня, и не станут на нее нападать.

— И вы считаете, что мой телефон можно прослушать? — недоверчиво покачал головой Четем. — Его проверяют каждое утро, к нему невозможно подсоединиться. А что касается нападения на фургон, то кто же решится на это, когда в нем я?

— Еретики.

Опять это слово, от которого становится не по себе, подумал Четем.

— Они же решились, — продолжала Тэсс, — убить Брайана Гамильтона.

Четем был так потрясен, что даже не нашел слов для ответа.

— Он тоже занимал немалый пост в правительстве, — напомнила Тэсс, — почему бы им не осмелиться убить директора ФБР? Чтобы добраться до меня, чтобы достичь своей цели, не дать мне разоблачить их, они пойдут на все.

— О чем вы говорите? Разоблачить… Еретики?…

Тэсс протянула ему фотографии и маленький карманный фонарик.

Озадаченный больше прежнего Четем направил луч фонарика на фотографии и принялся их изучать, явственно ощущая на себе пристальные взгляды. Одна из фотографий вызвала у Четема гримасу отвращения.

— Это что, человек верхом на быке перерезает животному горло? — спросил он Тэсс.

— Да, это скульптура.

— Где вы такую нашли?

— Вы никогда не видели ничего подобного раньше? — спросила Тэсс.

— Боже мой, конечно, нет. Я наверняка запомнил бы такое отталкивающее зрелище.

Стражи по бокам продолжали молча наблюдать за ним.

— Тэсс, я, доверившись вам, пришел один. Я сделал все, о чем вы просили. А сейчас, Бога ради, объясните, что все это значит?

Его перебил человек на переднем сиденье:

— Откуда вы знаете, что Тэсс и лейтенант Крейг должны связаться с александрийской полицией?

— Я этого не знал.

— Тут что-то не сходится, — услышал Четем позади себя и, резко повернувшись, увидел, что это произнес мужчина с волевым лицом.

— Вы звонили шефу полиции Фарли, — продолжал мужчина. — Зачем?

Четем растерянно посмотрел на неприметного человека на переднем сиденье, затем перевел взгляд на плотного мужчину, сидевшего в глубине фургона.

— Это вы лейтенант Крейг?

— Ответьте на мой вопрос, — настойчиво проговорил тот хриплым голосом. — Если вы не знали, что мы с Тэсс должны связаться с шефом полиции Фарли, зачем вы ему звонили?

— Потому что обещал.

Тэсс, взволнованно подавшись вперед, судорожно вцепилась рукой в локоть директора ФБР.

— Кому вы обещали?

— Кеннету Мэддену.

— Мэддену? — отрывисто спросил человек впереди. — Из ЦРУ?

Четем так резко повернулся к нему, что у него даже закружилась голова.

— Да, заместителю директора по тайным операциям.

— С какой стати Мэдден попросил вас позвонить в александрийскую полицию?

— Потому что ЦРУ не имеет права действовать на территории США. Бюро значительно легче связаться с местной полицией, к тому же это вызовет куда меньше кривотолков.

— Но зачем все это надо было затевать? — требовательно спросил мужчина с волевым лицом.

— Видите ли, тут затронута честь мундира. Местная полиция не любит, когда мы вмешиваемся в расследования, не касающиеся непосредственно ФБР. Но если бы в расследование захотело вмешаться ЦРУ, александрийской полиции это понравилось бы еще меньше и наверняка было бы принято в штыки, посыпались бы негодующие телефонные звонки и так далее, и тому подобное. — Четем перевел взгляд с плотного мужчины позади себя на сидящую рядом Тэсс. — Думаю, что вы не представляете себе, насколько обеспокоены вашей судьбой друзья отца. Все были потрясены смертью вашей матери и опасаются за вашу жизнь. Поэтому они действовали по общепринятой схеме: связались с александрийской полицией — тем правоохранительным органом, куда вы прежде всего должны были бы обратиться за помощью и защитой. Однако друзья вашего отца хотят дать вам более надежную защиту, чем эта.

— Под «друзьями» вы имеете в виду ЦРУ и Кеннета Мэддена? — Строгий голос неприметного человека с переднего сиденья заставил Четема посмотреть теперь в его сторону.

— Вот именно, — ответил он. — Они беспокоятся о Тэсс, они в долгу перед ее трагически погибшим отцом. Однако вам, вероятно, неизвестно, что желание помочь Тэсс исходит из более высоких инстанций, чем Бюро или Управление. Гораздо более высоких.

— Откуда же?

— Из Белого дома.

— Вы хотите сказать, — взволнованно проговорила Тэсс, еще крепче сжимая руку директора ФБР, — что сам президент, зная о грозящей мне опасности, хочет меня защитить?

— Нет, вице-президент.

— Алан Джеррард? — Плотный человек позади Тэсс недоверчиво посмотрел на директора ФБР.

— Да, я знаю, что о нем пишут в газетах, — ответил Четем. — Но он выразил озабоченность и попросил Мэддена связаться со мной, а Мэдден, в свою очередь, попросил меня позвонить Фарли. Необходимость сотрудничать с Управлением никогда не приводила меня в восторг. В их компетенции — иностранные государства, в нашей — территория США, и очень важно строго следовать этому разграничению. Но когда я получаю указание от вице-президента, — если только от меня не требуют нарушения закона, — я делаю все от меня зависящее, чтобы выполнить его. Суть указания состоит в том, чтобы Тэсс обязательно позвонила Мэддену.

— И Мэдден утверждает, что поможет ей? — спросил человек на переднем сиденье.

— Нет, Мэдден — всего лишь посредник. Это вице-президент хочет предоставить ей защиту. А это означает, как я понимаю, что он собирается подключить секретную службу.

Тэсс, с сомнением покачав головой, спросила:

— Почему вдруг такой интерес ко мне?

— Я же говорил, все дело в вашем отце. Как и многие другие политики, Джеррард был с ним близко знаком и хочет, обеспечив вашу безопасность, выплатить таким образом свой долг перед вами за храбрость и отказ вашего отца говорить под пыткой.

Собеседники Четема молчали, раздумывая над его объяснениями. Между тем фургон, повернув обратно к Вирджинии, прибавил скорость, огни фар встречных автомобилей замелькали еще быстрей.

— Кто эти еретики, о которых вы упомянули? — нарушил наконец молчание Четем.

Тэсс вопросительно посмотрела на человека впереди. В ответ тот сказал:

— Вы знаете, о чем не следует говорить.

— Эрик, — со вздохом сказала Тэсс, — я надеюсь, вы можете мыслить непредвзято.

— После нескольких лет работы директором ФБР меня трудно чем-нибудь удивить. Что ж, давайте проверим, так ли это.

— В 1244 году… — начала Тэсс.

Полчаса изумленный Четем слушал ее не перебивая. Когда она закончила, он снова осветил фонариком фотографию барельефа и спросил:

— Это все? Больше вам нечего мне сообщить?

— Кое-что осталось, — произнес человек на переднем сиденье, — но большего вам не стрит знать.

— Я предполагаю, что недосказанное касается вас и вашего участия во всем этом.

— Не пытайтесь строить предположений. Того, что вы узнали, достаточно, чтобы ваша жизнь оказалась в опасности. Знай вы больше, вы подвергнетесь еще большему риску. Что вы собираетесь предпринять?

— Честно говоря, если бы я не видел фотографии, если бы об этом рассказала не Тэсс, а кто-то другой…

— Это правда, Эрик, — перебила его Тэсс, прямо глядя ему в глаза. — Чистая правда.

— Но все настолько невероятно, что требует проверки.

— Значит, вы начнете расследование?

— Безусловно.

— Надеюсь, вы будете действовать осторожно, — сказал человек, сидевший впереди. — Займитесь этим сами, не доверяя никому. Подонки прячутся там, где меньше всего ожидаешь. Помните, что случилось с Брайаном Гамильтоном? Один опрометчивый шаг, — и вы станете их следующей жертвой.

— За меня не тревожьтесь, я не всегда был чиновником. Тринадцать лет, прежде чем перейти на административную должность, я, черт возьми, был неплохим агентом, — с гордостью произнес Четем. — Я не забыл, как вести расследование, не привлекая к себе внимания.

— В таком случае, — сказал человек на переднем сиденье, — покажите свое мастерство.

— Как мне с вами связаться? Как сообщить, что я узнал?

— Об этом не тревожьтесь, мы сами с вами свяжемся.

— И я уверен, вы сделаете это на высоком профессиональном уровне, — отозвался Четем. — Но чего ради я должен вам доверять?

— Ради Ремингтона Дрейка, Мелинды Дрейк, Брайана Гамильтона и Тэсс.

— Конечно, и в первую очередь ради Тэсс, ради живых.

— Нам нужен телефон Мэддена.

— Вот, пожалуйста, это визитная карточка с его личным номером, — сказал Четем и, нахмурившись, добавил: — И все же я никак не могу примириться с мыслью, что, если вы правы, если все это не галлюцинации, выходит, Мэдден и Джеррард — заместитель директора ЦРУ по тайным операциям и второй после президента человек в стране — могут быть замешаны в этом деле.

— Как я говорил, подонки прячутся там, где меньше всего ожидаешь, — повторил человек на переднем сиденье и посмотрел в ветровое стекло. — Ага, я вижу, мы отлично рассчитали время. В ту самую минуту, как мы закончим нашу беседу, фургон окажется как раз напротив вашего дома. Вашу машину перегнали со стоянки у мемориала Линкольна. Вы ее найдете у ворот гаража.

— И бьюсь об заклад, что доставивший ее человек был очень похож на меня.

— Совершенно верно. Он прошел к задней двери вашего дома и исчез.

— Жаль, что вы не работаете на меня.

— Довольствуйтесь тем, что я не работаю против вас.

Когда фургон остановился, провожатый Четема открыл боковую дверцу, вышел и жестом пригласил директора ФБР последовать его примеру.

— Хотя и не могу сказать, что получил большое удовольствие от доездки, поскольку вы заставили меня порядком поволноваться, — произнес Четем, — она определенно оказалась информативной.

— Мы надеялись, что вы испытаете не столько волнение, сколько… — Человек на переднем сиденье многозначительно умолк.

— Страх? — договорил за него Четем.

— Да.

— Тогда, — сказал Четем, — вы своего добились.

Глава 3

Когда фургон тронулся, съезжая с неосвещенной фонарями обочины, Тэсс, Крейг и люди отца Болдуина увидели, как Четем прошел по подъездной дорожке мимо своей машины и скрылся за парадной дверью просторного и красивого дома. Глядя ему вслед, отец Болдуин спросил:

— Он один из них?

— Трудно сказать, — ответил Крейг. — Я хорошо разглядел его, глаза у него не серые.

— Это ничего не значит, — покачал головой отец Болдуин. — Они не все сероглазые. И даже больше: чтобы избавиться от этой приметы, они иногда пользуются цветными контактными линзами.

— Я внимательно наблюдала за Четемом, — вступила в разговор Тэсс. — Его реакция была искренней, он не похож на притворщика.

— Конечно, — ответил отец Болдуин, — настоящий профессионал никогда не похож на притворщика. Это само собой разумеется. Поэтому, не зная, стоит ли ему доверять, мы в его отсутствие подключились к его телефону, поставили микрофоны в доме и в рабочем кабинете. Он хвастался, что каждое утро у него проверяют телефон и помещение, но его средства безопасности бессильны против нашей техники. С этого момента каждое произнесенное им слово будет записано. За ним будет установлена самая пристальная, неусыпная слежка. И если он сделает хоть один подозрительный телефонный звонок, обронит какую-нибудь подозрительную фразу или встретится не с тем человеком, он сразу изобличит себя.

— И все же я не думаю, что он один из врагов, — возразила Тэсс.

— Это мы установим, — сказал отец Болдуин. — Но в первую очередь надо узнать, что в этом отношении представляют собой Кеннет Мэдден и Алан Джеррард. Мы будем постепенно подниматься снизу вверх. Возможно, эти вторые по значению люди — один в ЦРУ, другой в Белом доме — действуют из благих побуждений, то есть так, как, по вашему мнению, действует Четем. Но от подонков несет за версту зловонием, и я чую этот мерзкий запах, причем очень сильный, так что звоните.

— Мэддену?

— Да, следуйте предложенной вам схеме, поднимаясь по бюрократической лестнице вверх, и в конце концов мы обнаружим подонков.

— Единственное, чего мне хочется, — это остаться в живых, — сказала Тэсс. — Я не уверена, что мне стоит рисковать.

— Помните: они уничтожат вас, если вы не дадите нам возможности уничтожить их.

— Но если я через ЦРУ и Мэддена выйду на Джеррарда, мне все равно будет угрожать опасность, — возразила Тэсс.

— Мы с Крейгом будем с вами, — сказал отец Болдуин. — И имейте в виду, в обуви, которую вы оба получили, спрятаны микрофоны и передатчики. Мои оперативники все время будут знать, где вы находитесь и не грозит ли вам беда.

— Не большое утешение, когда меня будут убивать, ведь вашим людям еще надо до меня добраться.

— Тэсс, без нас ваша гибель, неотвратима. С нами вы и лейтенант Крейг имеете шанс прожить вместе до старости.

— Меня это устраивает, — сказал Крейг. — Тэсс, нам нельзя сдаваться, придется драться с этими ублюдками до тех пор, пока они не перестанут за нами охотиться, а если не повезет, то, по крайней мере, мы будем знать, что сделали все, что могли. У нас нет выбора.

— Но я так боюсь.

— Если уж на то пошло, я тоже, — сказал Крейг и обнял ее.

— Берите трубку, — настойчиво проговорил отец Болдуин, — и звоните Мэддену, а потом и самому вице-президенту.

Глава 4

Военно-воздушная база Эндрюс

В час ночи ослепленные светом прожекторов Тэсс и Крейг остановили свою впопыхах нанятую машину у строго охраняемого въезда на базу военного аэродрома, обнесенного системой высоких заграждений с колючей проволокой наверху. Широкоплечий, неприступного вида часовой, как только Тэсс и Крейг назвали себя, даже не сверяясь со списком, проговорил:

— Вас ожидают. Предъявите документы, — потребовал он, добавив ледяным тоном: — Пожалуйста.

Тэсс и Крейг протянули водительские права. Часовой внимательно изучил их, переводя взгляд с фотографий на лица стоящих перед ним людей, и проинструктировал, как проехать к зданию, где размещались особо важные персоны.

Когда машина миновала поднятый шлагбаум, Тэсс с Крейгом услышали рев реактивного самолета, стартующего за рядами казенного вида зданий с прожекторами на крышах.

— Отец Болдуин солгал, сказав, что будет с нами, — проговорила Тэсс.

— Он не мог сдержать слова, — развел руками Крейг. — После того, как Мэдден сказал, что вице-президент ждет тебя здесь, на базе Эндрюс, стало ясно, что Болдуину просто не следует ехать с нами. Я уже замешан в этом деле, так что мое имя не вызывало подозрений. Но если бы при нас оказался какой-то незнакомый человек, никому не известное третье лицо, в этом усмотрели бы подвох. Мы не смогли бы объяснить присутствие отца Болдуина, он вызвал бы ненужные подозрения. А если Джеррард и есть твой враг, мы дали бы ему понять, что нам все известно, и попались бы в ловушку, которую сами себе поставили.

— А сейчас мы разве не в ловушке? — нервно бросила Тэсс, ведя машину к ярко освещенному прожекторами внушительному зданию для высоких гостей. — Если нам понадобится помощь, люди отца Болдуина не смогут попасть на эту базу, это исключено.

— Когда вокруг столько охраны, с нами ничего не случится. По крайней мере, здесь и сейчас.

— Ты полагаешься на эту охрану?

— Они работают на Военно-воздушные силы, а не на Джеррарда. Не все же они еретики.

— Ну а что нас здесь ждет? — с дрожью в голосе спросила Тэсс. — Зачем Мэдден направил нас на базу Эндрюс? А что, если Джеррард посадит нас в самолет?

Крейг, подумав, ответил:

— Мы не знаем, действительно ли Джеррард хочет убить тебя. Или Мэдден. Мы просто идем по цепочке — от Четема к Мэддену, от Мэддена к…

— Джеррарду, — оборвала его Тэсс. — Ни дать ни взять игроки какой-нибудь паршивой бейсбольной команды, которые передают нас друг другу как мяч.

— Держи себя в руках, — сказал Крейг.

— Я же не ты, я не привыкла рисковать жизнью.

— Я привык рисковать жизнью? С той самой поры, когда я поначалу патрулировал улицы Бронкса, и по сей лень, работая уже в отделе розыска пропавших без вести, я так и не привык к этому, хотя каждый день, отправляясь на службу, я знаю, что за любой дверью, куда я постучу, может стоять маньяк с оружием в руках.

— Ну сейчас-то вокруг нас полно маньяков с оружием.

Тэсс остановила взятый напрокат «плимут» перед часовыми у входа в здание. Один из них, подняв руку, сказал":

— Ваши имена, пожалуйста.

Тэсс с Крейгом назвались.

— Предъявите документы.

Они послушно показали водительские удостоверения.

— Выйдите, пожалуйста, из машины.

Часовые стали проверять их с помощью переносных металлоискателей. Когда у одного из часовых он засигналил, часовой враждебно посмотрел на Крейга.

— Я офицер нью-йоркской полиции, — сказал Крейг, — при мне табельное оружие.

— Это здесь запрещено, — заявил часовой и вынул револьвер из кобуры на поясе Крейга.

Тэсс, не имея разрешения на ношение оружия, была вынуждена оставить пистолет у отца Болдуина и теперь без него чувствовала себя совсем беззащитной.

Занятая процедурой обыска, она не заметила, как к ним, появившись словно из-под земли, подошел человек в дорогом, хорошо сшитом костюме. Высокий, лет тридцати, с приятным лицом, коротко подстриженными каштановыми волосами и жизнерадостными глазами, он пожал им руки и представился:

— Меня зовут Хью Келли, я помощник вице-президента. Вы приехали как раз вовремя, вице-президент с нетерпением ждет вас.

Доброжелательный гон Келли несколько приободрил Тэсс, она почувствовала себя увереннее. В том мире абсурда и хаоса, который до сих пор окружал ее, он показался таким здравомыслящим и уравновешенным, что она засомневалась, не зря ли подозревала Джеррарда. И в то же время замечание Келли, что они «приехали как раз вовремя», озадачило ее. Тэсс думала, что он проводит их в здание для высоких гостей, однако Келли повел их на летное поле"; и, пройдя немного, Тэсс вдруг остановилась как вкопанная, пораженная открывшимся ей в лучах прожекторов зрелищем.

— Боже мой! — воскликнула она восхищенно.

— Впечатляет, не правда ли? — сказал Келли. — Его заказали еще в 1986 году. Отсрочки в сдаче доставили нам кучу неприятностей, а цена возросла с двухсот шестидесяти пяти миллионов долларов до шестисот пятидесяти, что вызвало замешательство в политических кругах, но вот наконец он перед вами, и, должен признаться, ожидание того стоило.

То, на что ошеломленно смотрела Тэсс, было самолетом высотой с шестиэтажный дом и таким длинным, что по сравнению с этой летающей машиной футбольное поле показалось бы совсем крошечным. Это был самый огромный «Боинг-747», который ей когда-либо приходилось видеть. От него веяло великой мощью, его форма, включая кабину пилота над носом, казалась неправдоподобно сглаженной, на хвосте был изображен американский флаг, а на белоснежном фюзеляже отчетливо выделялась красная с синим надпись: «Соединенные Штаты Америки».

— Я никогда не видела такого самолета! — проговорила Тэсс, обретя наконец дар речи. — Даже когда был жив отец. По телевизору — да, на фотографиях, в газетах, в журналах, но никогда своими глазами и так близко… Просто не верится, дух захватывает. ВВС-один [32], — прошептала она с благоговением.

— Вообще-то, это ВВС-два, — поправил ее Келли, — но они похожи как две капли воды. Однако на фотографиях вы видели старую модель «Боинга-747». От нее отказались, потому что она морально устарела и достать запасные части стало почти невозможно. Это был прекрасный самолет. Мне жаль было расставаться с ним. Тем не менее он не идет ни в какое сравнение с новым. Компания «Боинг» превзошла себя. Это действительно один из самых великолепных пассажирских самолетов мира. Возможно, лучший. Увидите, что я имею в виду, когда подниметесь на борт.

— На борт? — с изумлением спросил Крейг.

— Хотите сказать, что вам ничего не говорили? — не меньше удивился Келли.

— Нам только передали, чтобы мы как можно скорее приехали на базу Эндрюс.

— А мне еще показалось немного странным, что у вас нет с собой багажа. Впрочем, ничего страшного, у нас много одноразовых туалетных наборов — зубные щетки, шампунь, бритвы и… — Келли взглянул на Тэсс. — Более интимные предметы. Есть душ, одним словом, все, что нужно.

— Но… — Тэсс запнулась, вспомнив про миниатюрный радиопередатчик, вмонтированный в ее кроссовки, и сознавая, что их слушает отец Болдуин, которому тоже не терпится узнать ответ на волновавший ее вопрос. — Куда мы летим?

— В Испанию.

Испания! — пронеслось у Тэсс в голове. Куда, как сказал отец Болдуин, сбежали из Франции еретики, где снова обосновались после падения Монсегура в 1244 году. Испания! Означало ли это, что Джеррард в самом деле ее враг или это простое совпадение? По ее телу побежали мурашки, но она тут же собрала всю свою волю, чтобы, подчиняясь инстинкту, не броситься бежать без оглядки. Но куда? И как она убежит отсюда? Часовые сразу остановят ее, ей ни за что не выбраться с этой базы. Заметив замешательство Тэсс, Келли вежливо поинтересовался:

— Что-нибудь не так?

— Нет, все в порядке, — ответила Тэсс, постаравшись скрыть свои чувства. — Я просто удивлена, все случилось так неожиданно. Два часа назад я и не предполагала, что окажусь здесь, а теперь вы говорите, что мы летим в Испанию.

— Я прекрасно вас понимаю, — живо откликнулся Келли. — Я сам узнал, что у нас будут гости, только после полуночи. — Он посмотрел на часы на руке — золотой «ролекс». — Нам нужно поспешить, вылет через десять минут.

Тэсс повернулась к Крейгу — лицо ее было бесстрастно, но глаза выдавали охватившую ее панику. Крейг сжал ей руку, как бы говоря: «У нас нет выхода, остается подчиниться обстоятельствам». Келли сделал приглашающий жест и повел их к ярко освещенному лайнеру Они подошли к высокому трапу. Тэсс насчитала двадцать шесть ступенек, пока они поднимались к открытому люку за откинутым назад крылом.

Оказавшись, с часто бьющимся от подъема сердцем, в салоне, она поняла, что назад дороги нет. За ее спиной, внизу, по взлетно-посадочной полосе отъезжал трап, в салоне стюардесса в форме, задвинув дверцу люка, заперла ее. Ловушка захлопнулась, подумала Тэсс.

Глава 5

Рассматривая салон, Тэсс обратила внимание, что он выглядит шире, чем на самом деле, за счет относительно умеренной длины. Спереди и сзади пространство ограничивали переборки с дверями. Кресла — она насчитала семьдесят — походили на сиденья в первом классе обычного самолета, только были больше, удобнее, и проходы между ними — шире обычных. На носовой и хвостовой перегородках висели многочисленные телефоны. Здесь, вероятно, должна располагаться пресса и президентская — в данном случае вице-президентская — команда, подумала Тэсс, удивившись, что салон пуст, если не считать стюардессы в форме.

— Мы вот-вот взлетим, — сказала стюардесса, — но у вас еще есть возможность выпить по бокалу шампанского.

— Лучше минеральной воды, — ответила Тэсс.

— Мне тоже, — добавил Крейг.

— Какое у вас шампанское? — спросил Келли.

— "Дом Периньон".

— Я выпью немного.

— Очень хорошо, сэр.

— А пока, — сказал Келли, — пойду сообщу вице-президенту, что гости прибыли.

Он подошел к передней двери салона, постучал в дверь и подождал, потом вновь постучал после небольшой паузы. Дверь открылась.

— Сэр, они здесь, — доложил Келли.

— Отлично, — раздался звучный голос, и дверь распахнулась шире. В салон вошел Алан Джеррард.

Хотя раньше Тэсс часто видела Джеррарда в доме родителей на приемах и иногда просто в гостях, они не встречались с тех пор, как он стал вице-президентом. Однако Джеррард, подумала Тэсс, когда он, улыбаясь, двинулся к ней, ничуть не изменился — все такой же красивый, похожий на киногероя, с золотистым загаром на лице и великолепными волосами. За прошедшие шесть лет в его облике лишь появилась печать ответственности, умудренности и рассудительности, пусть даже в газетах писали, что его больше волнует теннис, чем политика.

Несмотря на все подозрения, Тэсс не могла остаться равнодушной к высокому положению Джеррарда. Вице-президент — эти слова завораживали ее. Она с трудом противостояла их магии: напомнив себе, что он, вполне возможно, — ее враг.

Джеррард был одет просто, но изысканно: туфли ручной работы, хорошо отглаженные свободные брюки, сшитая на заказ хлопчатобумажная рубашка в зеленых и коричневых тонах. Подойдя к Тэсс, он обнял ее и нежно поцеловал в щеку, выражая сочувствие и готовность помочь.

— Ваша мать, Тэсс, — горестно проговорил он и покачал головой, — большая потеря для всех, для любого политика, кого она хоть раз привечала в своем гостеприимном доме. Но острее всех эту потерю, конечно же, ощущаете вы. Она останется в нашей памяти как образец душевной силы и щедрости, как высокий пример для нашего разлагающегося общества, которое нуждается в подобных примерах духовного совершенства.

Тэсс отступила, вытирая навернувшиеся слезы. Она решила, что наименее подозрительным и самым естественным будет вести себя с ним соответственно отношениям, которые установились между ними давным-давно, еще до смерти отца.

— Спасибо, Алан, но не кажется ли вам, что ваше витийство в данном случае излишне? Вы же не на предвыборном митинге. Я искренне тронута вашим сочувствием, но, право же, достаточно было бы простого, незатейливого: «Мне жаль».

Джеррард, явно не привыкший к подобной непочтительности, молча воззрился на нее, но глаза его тут же заискрились — голубые, отметила про себя Тэсс, хотя правый выглядел раздраженным и покраснел.

— Прекрасно, — улыбнулся он, — я рад, что вы не теряете присутствия духа. Все такая же задиристая, как раньше?

— Ничего не могу с собой поделать, это у меня от родителей.

— Господи, благослови их обоих, нам их очень не хватает. Лейтенант Крейг, мне доложили, что вы оказали Тэсс неоценимую помощь, когда онаоказалась в опасности и ее постигло горе. Добро пожаловать.

— Благодарю вас.

Стюардесса принесла стаканы с минеральной водой для Тэсс и Крейга и бокал «Дом Периньон» для Келли. Пока они пили воду, Джеррард, казалось, не зная, чем занять гостей, воскликнул, потирая руки:

— Ну, прежде чем я все объясню, прежде чем мы пристегнем перед взлетом ремни, почему бы мне не показать вам самолет? Я им очень горжусь.

Тэсс было совсем не до того, но она покорно согласилась.

— Что ж, ведите нас, Алан, — проговорила она, надеясь, что ее голос не дрожит.

— Буду счастлив.

Упругой, спортивной походкой Джеррард подошел к носовой переборке и открыл дверь в свой салон. Тэсс, несмотря на тревогу, не оставлявшую ее, была изумлена роскошными апартаментами: шторы на иллюминаторах, приводимые в движение нажатием кнопки, туалет, душ, двуспальная кровать, стенные шкафы, телевизионная система, способная принимать одновременно восемь каналов, включая изображение со встроенных камер с дистанционным управлением, — для того чтобы Джеррард мог рассмотреть встречающих перед тем, как сойти с трапа, — и два непонятных крюка на потолке спальни.

Тэсс нерешительно показала на них.

— Ах, из-за этих штук я иногда не сплю по ночам, — сказал Джеррард. — Их назначение… Мне не хочется даже думать о них. Это крюки для капельниц на тот случай, если я, мягко говоря, занемогу. В этом самолете есть даже мини-больница. — Помолчав, он скорбно добавил: — И предусмотрено место для гроба. Но, — его взгляд повеселел, — давайте не будем об этом. Вам предстоит увидеть еще кое-что.

Он провел их обратно через центральный салон в хвостовой переборке и дальше, в хвостовую часть самолета, и там Тэсс поняла, почему салон пустовал. В конференц-зале, который напоминал зал заседаний совета директоров крупной компании, вокруг прямоугольного стола на обитых драпировкой стульях с высокими спинками сидели человек десять — двенадцать.

Агенты секретной службы, объяснил Джеррард. Они в последний раз проверяли меры обеспечения безопасности вице-президента в Испании. Телефоны и компьютеры позволяли им координировать свои действия с испанскими спецслужбами.

Испания. И вновь от этого слова по телу Тэсс побежали мурашки, и ей пришлось мобилизовать всю свою выдержку.

В дальней комнате она увидела еще с дюжину человек; помощников вице-президента, которые, сидя за телефонами и компьютерами, а кое-кто и за принтерами и копировальными машинами, редактировали заранее заготовленные речи, корректировали программу визита и готовили сообщения для прессы. Вдоль одной из переборок выстроились телемониторы.

Оставив помощников заниматься своим делом, Джеррард провел Тэсс и Крейга обратно в центральный салон.

— Вы не видели и половины того, что имеется на борту этого самолета, — сказал он. — Комната для прессы, хотя в этот раз я не стал брать с собой журналистов. Две кухни с прекрасными поварами, которые могут в любой момент подать нам красную рыбу под миндальным соусом или что-нибудь еще, что пожелаете, — провизии хватит на целую неделю. Есть система автоматического противоракетного маневра. Специальное покрытие защищает управление самолета от электромагнитного излучения ядерного взрыва. Здесь восемьдесят пять телефонов, пятьдесят семь антенн, шестиканальная стереосистема, двести тридцать восемь миль проводов, двадцать три человека команды. Они располагаются над нами. Я знаю, что Тэсс не курит, а лейтенант Крейг, как мне кажется, бросил — и правильно сделал, — хотя, как я слышу по вашему затрудненному дыханию, лейтенант, ваши легкие еще не очистились. Тем не менее примите это, пожалуйста, в качестве сувениров. — И он протянул им по картонному спичечному коробку, надпись на каждом гласила: "Наборту ВВС-2", а в добавление к этому — салфетки, блокноты и игральные карты с такой же надписью.

— Не знаю, как вас и благодарить, — качая головой, проговорил польщенный Крейг. — Для меня это большая честь. Я никогда не был любителем сувениров, но эти буду хранить до конца жизни. — И он положил вещицы в карман.

В следующую секунду визг четырех реактивных двигателей усилился.

— Похоже, мы готовы к взлету, — сказал Джеррард.

Стюардесса взяла у них стаканы.

— Внимание, — произнес голос по интеркому. — Нам разрешили взлет. Прошу всех сесть и пристегнуть ремни.

Через десять секунд в заднюю дверь вошли сотрудники секретной службы и помощники Джеррарда, расселись по креслам и пристегнулись ремнями. Тэсс с Крейгом последовали их примеру.

— Обычно во время взлета я остаюсь в своем салоне, но поскольку сегодня у меня гости, я готов сделать исключение… Если позволите… — И Джеррард сел рядом с ними.

После того как стюардесса рассказала об аварийных выходах из самолета и правилах поведения в чрезвычайных ситуациях, вице-президент наклонился к Тэсс.

— Вы, должно быть, удивлены, — сказал он, — зачем я послал за вами. Вы, очевидно, недоумеваете, почему оказались здесь и почему мы летим в Испанию.

У Тэсс словно что-то оборвалось внутри, когда ВВС-2 мягко двинулся с места стоянки к взлетно-посадочной полосе. Она понимала, что специальное защитное покрытие самолета не позволяло отцу Болдуину слышать сигналы радиопередатчика, вмонтированного в одну из ее кроссовок, и все же она должна спросить.

— Да, Алан, я хотела бы это знать.

Самолет вырулил на взлетно-посадочную полосу, четыре его реактивных двигателя набирали обороты, визг сменился ревом. ВВС-2 рванулся с места с такой силой, что Тэсс вдавило в спинку.

И тут же нос самолета стал подниматься кверху, и Тэсс снова вдавило в кресло — на этот раз в сиденье, а «боинг» начал набирать высоту. Под фюзеляжем она услышала жужжание моторов и стук убирающихся шасси. У борта сидел Крейг, но Тэсс, наклонившись к нему, выглянула в иллюминатор. Огни авиабазы Эндрюс уменьшались с поразительной скоростью и скоро превратились в далекие яркие точки. Слева и справа сияли огни городов. Затем самолет поглотила ночь.

— Я здесь, — сказал Джеррард, — и лечу в Испанию, потому что сегодня утром скончался председатель кортесов. Сердечный приступ. Трагическая потеря не только для его родины, но и для всего Европейского экономического сообщества. Я — официальный представитель Америки на похоронах. Но вы с лейтенантом Крейгом находитесь здесь потому, что я не могу придумать для вас более безопасного места, чем борт этого самолета. Если ВВС-2 способен уцелеть при ядерном взрыве, вам двоим определенно не стоит тревожиться, пока вы со мной. Всем своим сотрудникам секретной службы я приказал следить, чтобы с вами ничего не случилось. До тех пор, пока мы окончательно не разберемся с этим делом, защита вам гарантирована.

Логика его рассуждений была безупречной. Если бы Тэсс не испытывала к Джеррарду двойственного отношения, если бы ее не терзала мысль, что он может оказаться врагом, ее страхам пришел бы конец. Теоретически в данных обстоятельствах ей действительно была гарантирована надежная защита и обеспечена максимальная безопасность.

— Поскольку прошлой ночью было совершено нападение на дом вашей матери, — продолжал Джеррард, — я решил провести собственное расследование. Мои люди работают не покладая, рук. Я узнал о смерти вашего друга в Манхэттене неделю назад. Подумать только, — Джеррард, потрясенный, покачал головой, — его сожгли! Я также узнал, что вы с лейтенантом Крейгом пытаетесь установить, за что его убили.

Тэсс нерешительно кивнула в знак согласия.

— Вчера, вечером, — продолжал Джеррард, — вы вылетели в Вашингтон, чтобы навестить в Александрии мать, однако я подозревал, что вашей целью было использовать отцовские связи с тем, чтобы вам помогли в расследовании. Но это же, в свою очередь, заставляет подозревать, что нападение на дом матери и нападение на вашего друга связаны между собой, что общим знаменателем являетесь вы. Больше того, я считаю, что смерть Брайана Гамильтона тоже связана с этим делом. Мои люди узнали от его секретаря, что вы вчера звонили Гамильтону на работу и что он не явился на прием в честь советского посла ради того, чтобы повидать вашу мать, иначе говоря — вас. После того, как вы поговорили с Брайаном, он погиб в автокатастрофе по дороге к директору ФБР. Я знаю, что Брайан звонил ему из автомобиля, потому что директор ФБР сегодня на Арлингтонском кладбище рассказал об этом Кеннету Мэддену, а Мэдден позже рассказал мне. Наконец, сегодня во второй половине для в Вашингтоне произошло нападение, похожее на то, что случилось прошлой ночью в доме вашей матери. Хозяева дома пропали, однако известно, что один из них, профессор Хардинг, преподавал вам в Джорджтаунском университете историю искусств. Опять общий знаменатель — вы. Совпадение беспокоит меня. Вы были там, Тэсс? Нет, не отворачивайтесь, — это слишком важно. Будьте со мной откровенны. Вы были сегодня после полудня в доме профессора Хардинга?

Тэсс нехотя кивнула, внутренне, сжавшись при воспоминании о пережитом кошмаре.

— Здесь прослеживается очевидная закономерность. Давайте говорить прямо. Тэсс, кто так упорно пытается убить вас, а заодно и всех тех, с кем вы вступали в контакт? Почему? Я и сам начинаю побаиваться разговоров с вами. — Последнее замечание было явным преувеличением, поскольку вице-президента постоянно окружали сотрудники секретной службы. Однако ему, похоже, действительно было не по себе.

— Ваши люди провели очень тщательное расследование, Алан. Они хорошо потрудились.

— Поэтому они работают на меня. Они лучшие из лучших.

— Тогда, возможно, они установили, по какой причине мне угрожает опасность?

— Нет, иначе я бы не спрашивал. Это еретики, это они хотят убить вас?

Тэсс, побледнев, пробормотала:

— Еретики? — Она никак не ожидала, что ему известно о них. Она не могла в это поверить. Стараясь задержать учащенное дыхание, Тэсс молча смотрела на Джеррарда.

— Что касается вашего друга, которого сожгли в Манхэттене, — снова заговорил он, — то мои люди раскопали его подноготную. Он оказался еретиком. Мы давно знаем о них. Вначале просто ходили слухи. Международные сплетни. Но потом стала вырисовываться некоторая схема. Неожиданные дипломатические ходы, загадочные смены политического курса, особенно в Европе, убийства, внезапные кончины государственных деятелей, — возможно, смерть председателя кортесов тоже неслучайна. Происходит нечто, тайных причин чего мы не знаем: шантаж, вымогательство, контроль над голосами в? парламентах, сильнейшее давление на политиков. Руководители ключевых отраслей промышленности запуганы, потому что убиты несколько их коллег. Это не Советы, их система разваливается. Это что-то иное. Теперь, когда холодная война, судя по всему, заканчивается, над нами нависает новая угроза, и только потому, что последователи горстки фанатиков, уцелевшей во времена средневековья, жаждут сохранить свою веру, внедрившись в руководство транснациональных корпораций и в правительства крупнейших держав. Выявить еретиков очень сложно — за несколько веков они прекрасно научились скрываться, однако теперь мы распознаем их почерк и знаем, что они стремятся уничтожить демократию и капитализм. Они представляют большую опасность, чем когда-либо представляли Советы, которые, я уверен, за дымовой завесой преобразований скрывают агрессивные намерения.

— Империя зла, — сказала Тэсс. — Администрация Рейгана была одержима этой идеей. Только не говорите, что ваша администрация разделяет это убеждение.

— К черту Советы. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но думаю, что они пытаются ввести нас в заблуждение. Вполне возможно, что там всем заправляют еретики, и именно поэтому пала коммунистическая партия. Я говорю о другом… — Речь Джеррарда прервал мощный толчок, означавший, что самолет перестал набирать высоту, гул моторов выровнялся — ВВС-2 лег на курс. Надпись «Пристегните ремни» погасла, голос по внутренней связи произнес:

— Все пассажиры могут свободно передвигаться по самолету. В случае попадания в вихревые потоки, о чем вы будете предупреждены заранее, просьба занять свои места и пристегнуться.

В ту же минуту сотрудники секретной службы, а за ними и помощники вице-президента поспешили к задней двери, чтобы продолжить выполнение своих обязанностей.

Джеррард наклонился к Тэсс и коснулся ее плеча.

— Я хочу узнать вот что: вы полагаете, что именно еретики пытаются вас уничтожить? Потому что вы дружили с одним из них? Потому что они боятся, что вам известно слишком много об их деятельности и существовании?

Тэсс едва удалось скрыть шок. Когда Джеррард пригласил их с Крейгом на борт ВВС-2, она не знала, чего ждать. И уж конечно, не думала, что вице-президент сам заговорит о еретиках. Он только что рассказал ей много того, чего она не знала, — о размахе их заговора. Может быть, она ошибается? Если Джеррард не один из них, какой смысл ему так откровенничать? Или он пытается этим завоевать ее доверие, снять подозрения? После некоторого колебания она все-таки решила, что не может притворяться несведущей. Она должна принять его игру.

— Насколько я могу судить, Алан, да, это они. Дело, однако, в том, что, хотя я случайно столкнулась с ними, мне почти ничего о них не известно. — Она достала из сумки и показала ему фотографию барельефа. — Вот единственное свидетельство их тайны. Я обнаружила эту скульптуру в спальне моего друга, но потом ее украли. Я поехала к профессору Хардингу в надежде, что он меня просветит, расскажет о ней.

— И он рассказал?

— Не он, а его жена. Оказывается, юноша, сидящий верхом на быке, — добрый бог Митра. Змея, собака, скорпион олицетворяют его соперника — злого бога. Они пытаются не дать каплям крови пролиться на землю, росткам пшеницы стать колосьями, а быку быть производителем. Она рассказала мне это и еще что еретики, пережив гонения в средние века, внедрились в различные государственные институты, чтобы остановить эти гонения. Вот и все, что я знаю.

Джеррард прищурился.

— Значит, они боятся вас, а не того, что вам известно и что, по мнению еретиков, ставит под угрозу их тайну. Их тревожит, что вы можете попросить о помощи влиятельных друзей покойного отца, включая меня, и тем самым разоблачить их. Однако страшная ирония заключается в том, что убийства, связанные с вами, были бесполезными, их безрассудные усилия оказались тщетными, поскольку мы уже знаем гораздо больше вас. Смерть вашей матери и Брайана Гамильтона ничего им не дали. Как это ужасно, Тэсс, я искренне вам сочувствую.

У Тэсс снова подкатил к горлу ком, и при всем том у нее достало самообладания, чтобы задать себе вопрос: если в высших правительственных кругах знали о еретиках, почему Эрик Четем утверждал, что ему о них ничего не известно? Без сомнения, директор ФБР играл бы главную роль в расследовании их действий. Может быть, Четем опасался отца Болдуина и его людей и решил притвориться незнающим?

Чем больше она размышляла над этим, тем сильнее сомневалась. То, что казалось искренностью, могло быть обманным ходом, а явный, на первый взгляд, обман вполне мог оказаться искренним намерением помочь ей.

Тэсс терялась в догадках, от напряженной работы мысли у нее даже закружилась голова, она утратила ощущение реальности.

Джеррард вернул ее к действительности, пожав ей руку.

— Обещаю, — прочувствованно сказал он, — сделать все от меня зависящее, чтобы наказать убийц вашей матери.

— Спасибо, Алан. Поскорее бы закончился этот кошмар.

— Я приложу все силы, чтобы положить ему конец, — это я вам тоже обещаю.

В салоне стало тихо, слышался лишь легкий гул двигателей. Джеррард, взглянув на крайнее кресло у иллюминатора, где сидел Крейг, сказал:

— Лейтенант, мне доложили, что вы любите оперу.

— Правильно, — бросив на него подозрительный взгляд, сказал Крейг.

— Вам не следует удивляться. Как я уже говорил, мои люди работают очень тщательно.

— Но почему вы вспомнили о моей любви к опере?

— Будьте любезны, пошарьте в кармашке кресла перед вами.

Последовав совету, Крейг обнаружил наушники.

— Наденьте их, — сказал Джеррард, — и подсоедините к гнезду в подлокотнике на пятый канал. Вы услышите, на мой взгляд, самую великую оперу — «Отелло» Верди.

— Верди — это хорошо, но я всегда предпочитал Пуччини.

— Этого мне не доложили. К сожалению, сейчас у нас на борту имеются только Верди, Моцарт и Вагнер.

— Верди подойдет, — закашлявшись, ответил Крейг. — Но мне как-то неловко слушать оперу в вашем присутствии.

— Мы с Тэсс пересядем. Мы так давно не виделись, у нас есть что вспомнить и обсудить.

Крейг напряженно выпрямился.

— Привилегия начальства, — сказал Джеррард. — Наслаждайтесь оперой. Так идем, Тэсс? — Он встал.

— Уже поздно, — ответила она, тоже поднимаясь с кресла. — До Мадрида далеко, вы будете чувствовать себя усталым, если не поспите, Алан. А я и без того измучена. Не обижайтесь, но меня того гляди сморит сон и очень скоро захочется положить голову Крейгу на плечо и немного подремать.

— Я буду с нетерпением ждать этой минуты, — сказал Крейг.

— Мы недолго, — пообещал Джеррард. — Я просто хочу рассказать ей одну историю.

— Надеюсь, она так же увлекательна, как «Отелло», — сказал Крейг.

— И даже более того, — ответил Джеррард.

— Тогда ей повезло, — заметил Крейг, надевая наушники.

Понимая, чего стоило Крейгу скрыть свое беспокойство, Тэсс прошла вслед за Джеррардом к пустому ряду кресел в хвостовой части салона, на ходу спросив его:

— И какую же историю вы собираетесь мне рассказать?

— У меня их целых две, — ответил Джеррард. — Одна об уксусе, вторая — о лягушках.

— Об уксусе и о лягушках? Вы ставите меня в тупик, Алан.

— Поймете, когда я закончу.

Глава 6

— Мне передали, — сказал Джеррард, когда они уселись в кресла и пристегнули ремни, — что с тех пор, как мы виделись в последний раз, вы, закончив колледж, стали активно заниматься проблемами окружающей среды, причем не как любитель, но как профессионал. Вы штатный сотрудник журнала «Матерь Земля».

— Да, это так, — ответила Тэсс.

— Признаюсь, я не читал этого журнала, но мои люди просмотрели несколько номеров и доложили, что ваши статьи содержат богатый фактический материал и написаны живо и увлекательно. Им особенно запомнилась ваша статья об угрожающе быстром исчезновении заболоченных земель и редких видов животных, которые там обитают. Моих людей поразило ваше умение из скучной темы сделать интересную статью и убедить читателя, что проблема заболоченных земель действительно важна. Они сказали, что вами же выполненные фотографии к этой статье поразительно ярко передают красоту редких насекомых, птиц и рыб, населяющих болотистые места, заставляя понять, что их исчезновение нанесет непоправимый ущерб Земле, экологии всего мира.

— Поблагодарите их за комплимент, — сказала Тэсс. — Ну а если они пойдут дальше и сделают взнос в фонд сохранения этих земель…

— Между прочим, — перебил ее Джеррард, — уже сделали.

— В таком случае поблагодарите их, пожалуйста, дважды, — с признательностью в голосе произнесла Тэсс.

— Обязательно. Но вот что я хочу сказать: хотя мне не довелось читать ваш журнал, я тоже отношусь к защитникам окружающей среды. Вы, вероятно, читали о дебатах в политических кругах, которые разгорелись из-за того, что я проголосовал в сенате на стороне оппозиции за законопроект о контроле за чистотой атмосферы.

— Читала, — сказала Тэсс, — и должна признаться, что была приятно поражена. Вы правильно поступили.

— У президента иное мнение, и он достаточно резко отчитал меня в Овальном кабинете за нелояльность. Но президент даже не подозревает, что в вопросах, касающихся сохранения окружающей среды, я все равно буду поддерживать оппозицию, даже если это означает, что для следующей избирательной компании он подберет нового кандидата на пост вице-президента. В жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда приходится отстаивать свою точку зрения в ущерб личному благополучию.

Подозрения Тэсс таяли с каждой минутой, Джеррард все больше вызывал у нее уважение.

— Если президент выберет нового кандидата, он сделает большую ошибку.

— Напишите ему об этом, — рассмеялся Джеррард и добавил уже серьезным тоном: — Поскольку вы занимаетесь экологией, вам, может быть, известна эта история, но я тем не менее расскажу ее.

Вице— президента прервал женский голос:

— Сэр, не желаете ли выпить?

Джеррард поднял голову. Рядом с ним стояла стюардесса.

— Как обычно. Апельсиновый сок.

— Мне тоже, — сказала Тэсс.

Когда стюардесса отошла, Джеррард продолжил:

— Это история о фермере из Айовы. Его зовут Бен Гоулд. Он член Национального общества Одебан [33] и, кроме того, метеоролог-любитель. Рядом с амбаром Гоулд установил прибор для измерения осадков, барометр, флюгер и разное другое метеорологическое оборудование. Два года назад после продолжительной засухи, которая чуть не погубила его посевы кукурузы и соевых бобов, в его районе несколько дней подряд лил благословенный дождь. По крайней мере, таковым его считал Гоулд. Он натянул резиновые сапоги и, увязая в грязи, пошел к своей метеостанции. Емкость для измерения дождя наполнилась почти до краев. Он вылил воду в стерильный контейнер, занес его в сарай и решил исследовать химический состав дождя. У него для этого был специальный электронный прибор. На консоли зажглись Красные цифры — две с половиной единицы.

Стюардесса принесла Тэсс и Джеррарду стаканы с апельсиновым соком и салфетки.

Они поблагодарили ее, и Джеррард повторил:

— Две с половиной единицы, таков был показатель содержания кислоты в воде. Правило гласит — чем меньше показатель, тем выше содержание кислоты. Чистая дождевая вода дает пять и три десятых единицы. А тут две с половиной? Гоулд не поверил собственным глазам. Он решил, что произошла ошибка, и еще раз снял показания прибора, использовав воду из другой емкости. Но на экране зажглись те же самые цифры — две с половиной единицы. Это уровень кислотности уксуса. Гоулд неожиданно понял, почему его посевы такие чахлые. Ведь уксусом хорошо заправлять салат за обедом, а не поливать посевы. В такой ситуации дождь хоть каждый день лей, а растения будут только чахнуть. Фермер в панике стал изучать карты ветров. Глобальное потепление и его непредсказуемые эффекты привели к тому, что преобладающие потоки воздуха сместились необычно далеко на юг, в Нью-Мексико, а оттуда двинулись на Айову. Медеплавильные заводы в Нью-Мексико печально известны тем, что выбрасывают в атмосферу невероятное количество серных соединений. А они, как вы знаете, являются причиной кислотных дождей, которые в невиданной прежде концентрации и отравляли землю Гоулда.

Джеррард замолчал, отпил сок и вновь заговорил:

— Вот моя история об уксусе. К сожалению, у нее нет счастливого конца, ибо посевы Гоулда до сих пор травят кислотой, и так будет продолжаться до тех пор, пока мы не примем законы, которые заставят медеплавильщиков и другие производства прекратить вредные выбросы в атмосферу. Причем не только в Америке, но и во всем мире. В Германии и Чехословакии, например, тысячи квадратных километров леса полностью сожжены кислотными дождями.

— Я знаю о таких районах в Европе, — кивнула Тэсс, — но ни разу не слышала вашу историю о фермере из Айовы.

— Тогда напишите об этом статью. Может быть, она подействует, заставит людей задуматься, даст повод обратиться к своему конгрессмену с требованием о введении контроля за промышленностью.

— Обязательно напишу, — ответила Тэсс. — То, что кислотные дожди губят лес, мало волнует людей, если они не видят страшных последствий собственными глазами. Но история, приключившаяся с конкретным человеком, с этим Гоулдом, сделает эту картину зримой.

— И поскольку об этом зашла речь, используйте и другую историю, которую я вам расскажу, — о лягушках. — Джеррард допил сок и поставил стакан на подлокотник. — Главный, герой моего повествования — биолог по имени Ральф Маккуин. Его специальность — амфибии, и каждый год летом он предпринимал экспедицию в район Сьерра-Невады. Десять лет назад Ральф обследовал там тридцать восемь озер и обнаружил, что они кишат желтоногими лягушками. Прошлым летом, вернувшись туда, он не мог поверить увиденному, а точнее, неувиденному. Лягушки остались лишь в одном озере. Потрясенный, биолог попытался узнать, почему они исчезли. Он предположил, что всему виной какой-нибудь смертельный вирус, который буквально уничтожил популяцию лягушек. Но когда прошлой осенью Маккуин оказался на конгрессе герпетологов в Брюсселе, его потрясению не было предела. Оказалось, что Сьерра-Невада — не единственный район, где исчезают лягушки. От коллег он узнал, что то же самое происходит на всей территории Соединенных Штатов, и не только там, но и в других частях мира: в Коста-Рике, Японии, Европе, Австралии, Африке, Индонезии, Малайзии, Южной Америке — везде. Лягушки вымирают, и никто не знает почему, ибо причин на то множество: кислотные дожди, пестициды, загрязнение воды и воздуха, глобальное потепление, слишком сильное ультрафиолетовое излучение, вызванное утончением озонового слоя, может быть, все эти факторы, вместе взятые. Трудно сказать. Самое интересное в лягушках — у них нет защитного покрова, они дышат через кожу и потому очень чувствительны к внешним условиям. Это делает их чрезвычайно восприимчивыми к разрушительным изменениям в окружающей среде. Раньше, спускаясь в шахту, горняки брали с собой клетку с канарейкой, чтобы заранее знать о скоплении ядовитых газов без запаха. Маленькая птаха умирала первой, и у людей оставалось время подняться на поверхность. Возможно, — грустно продолжал Джеррард, — лягушки, вроде этих канареек, предупреждают человечество об опасности. Их массовое исчезновение может быть тревожным сигналом неблагополучия в мире. Больше того, вымирание этого вида земноводных нанесет экологии непоправимый ущерб. Лягушки поедают огромное количество насекомых. Без них мухи и комары — и это лишь часть насекомых, которыми они питаются, — станут размножаться бесконтрольно. В то же время лягушками, питаются некоторые птицы и животные. Если исчезнет их добыча, исчезнут и они. Подумать только, — покачал головой Джеррард, — такие привычные всем нам существа, незаметная деталь природы. Я полагаю, что большинству людей глубоко безразлична судьба лягушек, ибо они не понимают, что эти твари — краеугольный камень природы и их исчезновение — страшный знак, — упавшим голосом безнадежно сказал Джеррард. — Напишите об этом, Тэсс. Это будет эпитафией лягушкам в благодарность за песни, которых мы больше не услышим; предупреждением каждому, кто еще не понял, в какую пропасть катится мир.

— Напишу, непременно напишу, — с чувством ответила Тэсс.

Джеррард, пожав ей руку, добавил:

— Я рассказал вам эти две истории не только потому, что нас с вами заботят одни и те же проблемы или потому что эти темы имеют отношение к вашей работе. У меня была другая причина, связанная с еретиками.

При этих словах Тэсс, насторожившись, вся обратилась в слух.

— Говоря о них, я упустил одно обстоятельство, — продолжал он. — Насколько мы смогли определить, заговор еретиков с целью терроризировать корпорации и внедриться в правительство, убивая политиков, заменять их своими ставленниками, шантажировать всех остальных, чтобы иметь большинство голосов во время прохождения законодательных актов по экологии, обусловлен страхом за будущее Земли. Изображенный на фотографии барельеф символизирует их основную идею. — Джеррард руками словно нарисовал в воздухе невидимый образ. — Добрый бог хочет оплодотворить землю, а злой бог старается ему помешать. Еретики полагают; что сейчас миром правит злой бог, делая все возможное, чтобы уничтожить планету. Я уверен, что вы сможете понять точку зрения еретиков. Свидетельства того, что Земле грозит гибель, — повсюду вокруг нас. Цели у еретиков те же, что у меня и у вас, хотя методы, конечно, недопустимые. Но, признаюсь, в какой-то степени я симпатизирую этим людям. Если человек поставлен в безвыходное положение, если законные методы не работают, он может решиться на отчаянный поступок. Я не оправдываю еретиков, но разделяю их отчаяние, то самое отчаяние, которое заставило меня голосовать в сенате на стороне президентской оппозиции за законопроект о контроле за чистотой атмосферы. Я хочу сказать, что не всегда легко, как полагают многие, распознать, где добро, а где зло. Если еретикам удастся спасти планету, их методы, по большому счету, вероятно, будут оправданы. Я действительно не знаю. Я политик, а не эксперт по этике. Но вот что я вам скажу: временами я колеблюсь, я спрашиваю себя, надо ли преследовать их так безжалостно. Если мои дети доживут до того времени, когда у них появятся внуки, и если эти внуки будут дышать чистым воздухом, пить чистую воду и есть незагрязненную пищу, тогда еретики, возможно, правы. Я просто не знаю. Он внимательно посмотрел на Тэсс, ожидая ее реакции. — Я понимаю, что вы имеете в виду, Алан. Как и вы, я отчасти солидарна с еретиками, по крайней мере, с их целями. Следует наказывать корпорации за безответственность, из правительства надо вывести равнодушных политиков. Мир стоит перед лицом глобального экологического кризиса, это надо понимать и соответственно принимать какие-то меры. Но убийства, Алан, шантаж, загубленные жизни, скорбящие семьи. Я никогда не была сторонницей смертной казни, хотя собственными руками придушила бы капитана «Пэсифик Рим» за то, что этот алкоголик спьяну посадил танкер на риф и сырая нефть чуть не погубила Большой Барьерный риф. Но я не знакома с этим капитаном, не знаю его достоинств и положительных сторон, поэтому мне легко ненавидеть его издалека. Зато я знаю наверняка, что мой друг, которого сожгли в Нью-Йорке, был не согласен с шантажом и убийствами. И Брайан Гамильтон никогда не делал ничего, что вредило бы окружающей среде. И моя мать — благослови Господь ее душу, — была всего лишь простодушной, несчастной, избалованной, трогательно наивной дамой из высшего общества, которая тоже никогда никому не причинила вреда. Несмотря на все ее недостатки, я любила ее, очень любила. Когда еретики убили мою мать, — я до сих пор вижу ее, истекающую кровью, — только ради того, чтобы добраться до меня, все связанное с еретиками стало моей личной проблемой. Изменилось ли мое отношение к смертной казни? Не уверена, но после того, что я пережила, после кошмара нескольких последних дней я хочу во что бы то ни стало найти убийц и рассчитаться с ними. Разве вы не обещали, что они ответят за содеянное? Разве не обещали помочь отплатить им? Джеррард молча кивнул головой.

— И выходит, что в конечном счете, Алан, меня не волнует, разделяют ли еретики мое стремление спасти Землю. Они подлые ублюдки, они — зло, и даже большее, чем злой бог, с которым, как им представляется, они ведут борьбу. Они чокнутые сволочи, и я сделаю все, чтобы отправить их в преисподнюю, где им самое место, хотя они заслуживают гораздо худшего. Может быть, этот мир не стоит того, чтобы его защищали, если убийство здесь служит добру и из-за этого погибла моя мать.

Джеррард некоторое время молча смотрел на нее, затем со вздохом произнес:

— Да, конечно, именно это я и предполагал от вас услышать. Я полностью согласен с вами. Я просто хотел обратить ваше внимание на сложные моральные аспекты этой проблемы. — Джеррард взглянул на часы. — Уже поздно. — Он встал. — Было приятно побеседовать с вами, но завтра мне предстоит много дел. Надеюсь, вы меня извините…

— Да, — поторопилась ответить Тэсс, — мы оба устали. Но прежде чем вы уйдете, скажите, как бы мне воспользоваться тем, о чем упоминал ваш помощник, он говорил о зубных щетках, одноразовых шампунях, о душе и… боюсь, мне надо пописать.

Джеррард, покраснев, ответил:

— Стюардесса позаботится обо всем, что вам нужно.

— Спасибо, Алан. Я была рада снова повстречаться с вами.

— Вы — самый желанный гость на борту ВВС-два. Тэсс подождала, пока Джеррард вошел в свой личный салон, затем позвала стюардессу, и та проводила ее в туалетную комнату в хвосте самолета. Через десять минут Тэсс снова вошла в центральный салон, села, застегнула ремень и поудобнее устроилась в кресле рядом с Крейгом.

Он еще не спал. Сняв наушники, из которых слышались приглушенные звуки оперной музыки, Крейг спросил:

— Ну и как?

— Все очень сложно, запутано и тревожно. Я слишком устала… Потом расскажу.

Она положила голову Крейгу на плечо, закрыла глаза и сразу уснула. За время полета она несколько раз просыпалась, вздрагивая от тяжелых предчувствий.

Глава 7

Перелет в Испанию занял пять часов, но, учитывая еще пять часов разницы во времени, получилось, что они прилетели в Мадрид около одиннадцати утра.

Глядя из иллюминатора вниз на аэропорт, Тэсс поразилась, каким дымным был воздух. С секунду она недоумевала, почему смог здесь гуще, чем в Нью-Йорке, потом вспомнила, что в Европе автомобили не оснащаются системами для уменьшения выхлопа и что Испания, как и остальная часть континента, не перешла к широкому потреблению очищенного бензина. Насыщенные свинцом выхлопы поднимались вверх, отравляя воздух. Одновременно Тэсс вспомнила и о словах Джеррарда о насущной необходимости введения международных стандартов в систему охраны окружающей среды.

С удивительной легкостью коснувшись земли, «Боинг» двинулся не к зданию аэропорта, видневшемуся справа, а к отдаленной части летного поля, где и остановился. Визг турбин постепенно стих. К самолету устремились несколько машин, из которых выбрались вооруженные люди и оцепили лайнер, встав спиной к нему и выставив перед собой автоматические винтовки. В тот же миг к трапу, который аэродромные служащие подкатили к переднему люку, подъехал черный лимузин с плещущимся на ветру американским флажком на капоте.

Пассажиры центрального салона тут же пришли в движение. Агенты секретной службы, расстегнув привязные ремни, поспешили к переднему салону вице-президента, а его помощники бросились обратно на свои рабочие места в хвосте.

Тэсс и Крейг подошли к иллюминаторам с левой стороны самолета и, с любопытством выглянув в них, увидели, что одетый в форму шофер лимузина открыл заднюю дверцу. Оттуда вышли два седовласых, представительного вида господина, пожали руку помощнику Джеррарда Хью Келли, обменялись с ним несколькими словами и торжественно двинулись вверх по трапу, направляясь в салон вице-президента.

— Интересно, что нас ждет дальше, — задумчиво проговорил Крейг.

Перед приземлением, после завтрака из фруктов и, по рекомендации Тэсс, копченой лососины с пшеничной булочкой, Крейг почистил зубы, умылся и побрился. Но несмотря на завтрак и несколько часов сна, он выглядел утомленным — сказывался долгий перелет и разница во времени. Крейг, оглядев свою измятую одежду, сказал:

— Вид у меня весьма непрезентабельный. Надеюсь, у нас будет возможность купить что-нибудь достаточно приличное, чтобы не выделяться из компании, в которой мы оказались.

Тэсс покосилась на свои не менее помятые блузку и джинсы и согласно кивнула. Ей больше всего хотелось сменить белье.

— Я подозреваю, что, когда путешествуешь с вице-президентом, стоит только попросить, и тебе тут же доставляют желаемое, — сказала Тэсс и вздрогнула, когда дверь переднего салона неожиданно распахнулась и появился Алан Джеррард в безукоризненно сидящем костюме, полосатом галстуке и белой рубашке. Его черные ботинки были начищены до ослепительного сияния.

— Итак, — проговорил Джеррард, — надеюсь, вы выспались, — и, потирая руки, спросил: — Вы готовы?

— К чему? — поинтересовалась Тэсс.

— К пересадке в другой самолет.

— Разве похороны не здесь, не в Мадриде? — удивилась Тэсс и в недоумении посмотрела на него. — Я думала, его похоронят в столице со всеми подобающими почестями.

— Да, вы правы, похороны состоятся в Мадриде, но только через два дня, — ответил Джеррард. — До этого я должен встретиться с несколькими высокопоставленными политическими деятелями, однако я попросил испанские официальные круги не сообщать в прессе, что наша делегация прилетела сегодня. Прежде чем приступить к своим обязанностям, мне надо кое-что сделать. Между прочим, один из политиков, с которым у меня назначена встреча, отдыхает у себя на родине. Все говорит о том, что новым председателем кортесов изберут именно его. Поэтому мы сядем в маленький, не привлекающий к себе внимания самолет и наведаемся к нему в гости. Отбросьте все сомнения, его дом — настоящий дворец, а гостеприимства ему не занимать. Вам очень понравится. Ну что вы, в самом деле? С его охраной и с моей секретной службой вы будете там в полной безопасности.

Это звучит убедительно, пыталась внушить себе Тэсс, но сердце ее холодело от страха. Ошеломленная, чувствуя себя неловко, она, преодолев колебания, прошла вместе с Крейгом в салон Джеррарда. Крейг обнял ее, и они стояли так, пока Джеррард и два важных господина спускались по трапу на летное поле. Внизу в окружении охраны все трое обменялись возле лимузина рукопожатиями, и Джеррард, повернувшись, сделал знак Тэсс и Крейгу спускаться.

— Самолет стоит вон там, — показал он направо.

Тэсс не разбиралась в самолетах, поэтому не могла определить ни модель, ни компанию-изготовителя. Она лишь подумала, что эта машина меньше, чем она ожидала, — обтекаемой формы двухмоторный реактивный самолет, предназначенный для перелетов руководителей крупных компаний.

— Но разве для вас не опасно путешествовать в таком маленьком и…

— И не обеспеченном системой защиты самолете? — подхватил Джеррард. — Вы имеете в виду различные спецпокрытия и всякого рода сложное коммуникационное оборудование? — Он покачал головой, в его голубых глазах засверкали веселые огоньки. — Я уверен, вам известно мнение обо мне политических обозревателей. Я бесперспективный политик. Кому придет в голову меня убивать?

— Но террористам все равно, что пишут в газетах. Ведь вы — вице-президент Соединенных Штатов.

— Не волнуйтесь, я не в первый раз лечу в гости к этому человеку. А что касается безопасности, только очень немногие знают, что я прилетел на один день раньше. Ручаюсь, что нам не угрожает никакая опасность. — И он решительно взял Тэсс за руку. Вынужденная подчиниться настойчивым уговорам вице-президента, особенно в присутствии многочисленных охранников с суровыми лицами, она позволила ему подвести себя к дверце самолета, где по короткому трапу поднялась внутрь. Увидев салон, где было лишь два ряда кресел, разделенных узким проходом, Тэсс ощутила приступ клаустрофобии и с тревогой сообразила, что в самолете, если не считать пилота, второго пилота, Джеррарда, Хью Келли, Крейга и ее, место оставалось только для пяти сотрудников секретной службы. Опасения Тэсс возрастали прямо пропорционально уменьшению охраны.

Она внутренне съежилась, когда второй пилот со стуком захлопнул дверцу и запер ее.

И снова, как тогда в ВВС-2, ей показалось, что она попала в ловушку. Но сейчас это ощущение стало сильнее. Застегивая привязной ремень, Тэсс усилием воли заставила себя сдержать дрожь в пальцах.

Сидя напротив Джеррарда, она украдкой бросила взгляд назад и вправо, туда, где позади вице-президента сидел Крейг. Он подмигнул ей, и все ее страхи исчезли. Тэсс улыбнулась в ответ и с удивлением подумала, насколько крепко она успела полюбить его за это короткое время. Что бы там ни было, какая бы опасность ни угрожала, они с Крейгом были вместе, и их взаимное чувство достаточно велико, чтобы помочь им выжить и одолеть все напасти. Они просто обязаны выстоять.

«Прошу тебя. Господи, не оставь нас, — молилась она. — Прошу тебя, помоги отцу Болдуину. Сумел ли он последовать за нами в Мадрид? Удастся ли ему принять сигналы передатчика, запрятанного в мою кроссовку, и быть там, куда нас везут?»

Пилоту дали разрешение на взлет. Через пару минут самолет, пробивая пелену смога, устремился ввысь, и Тэсс еще острее ощутила свою беззащитность.

С показным равнодушием она взглянула в иллюминатор и, когда самолет вышел на заданную высоту, увидела внизу простирающуюся до горизонта засушливую равнину, на которой тот тут, то там высились плоские холмы с красноватой землей.

— Куда мы направляемся? — спросила Тэсс будто невзначай.

— К северному побережью Испании, — ответил Джеррард. — В провинцию Бискайя. Мы приземлимся в Бильбао.

— Бильбао? — Она старалась поддержать разговор в надежде, что их слушает отец Болдуин. — По-моему, есть какая-то песенка о Бильбао?

— Да, «Старая луна Бильбао», ее пели много лет назад. Никак не предполагал, что вы ее знаете. Не уверен, что в ней идет речь именно об этом Бильбао.

— Нам долго лететь?

— Всего час, — пожал плечами Джеррард. — Подремать времени хватит.

Крейг, наклонившись к нему, спросил:

— Почему на похороны не полетел сам президент?

— По идее должен был бы полететь он, — повернувшись к нему, ответил Джеррард. — На похороны съедется много глав государств, есть возможность провести неофициальную встречу в верхах. Но у него очень много дел. Скоро он отправляется на давно запланированную встречу, которую не может отложить, — конференцию на высшем уровне по проблемам наркотиков в Перу, похожую на ту, что в прошлом году состоялась в Колумбии. Вот вы опасаетесь за свою жизнь, а представьте, что испытывает президент, зная, что дельцы наркобизнеса жаждут его убить. Он не хочет откладывать визит именно потому, чтобы никто не подумал, будто он испугался. Его мужественное поведение заслуживает уважения. Несмотря на все наши разногласия, я буду молить небо, чтобы с ним ничего не случилось.

Откинувшись на спинку кресла, Тэсс закрыла глаза и попыталась уснуть, несмотря на все свои тревоги. Если ее дурные предчувствия оправдаются, ей понадобятся все силы без остатка. Их нужно беречь.

Глава 8

Ее разбудил толчок шасси приземлившегося самолета. Тэсс протерла сонные глаза и посмотрела в иллюминатор. Аэропорт в Бильбао был меньше мадридского, но воздух — чище. Возможно, ветерок с океана разогнал автомобильный чад, подумала она. И опять самолетминовал здание аэровокзала и остановился в дальнем конце летного поля.

Когда они вышли, Джеррард с не менее жизнерадостным видом, чем в Мадриде, спросил их:

— Вы готовы для следующего перелета?

— Следующего? Но я думала, что наш пункт назначения Бильбао, — проговорила Тэсс, надеясь, что отец Болдуин слышит их.

— Только чтобы пересесть. Теперь мы полетим на восток, мимо Памплоны.

Тэсс покрылась испариной, вспомнив, что под Памплоной Присцилла находила спрятанные в пещерах изображения Митры. Она готова была броситься бежать, но ее снова окружили сотрудники секретной службы.

— В поместье моего друга нет взлетно-посадочной полосы, — объяснил Джеррард, — поэтому мы полетим на этом. — И он махнул рукой в сторону вертолета, от одного вида которого у Тэсс закружилась голова. Вдруг обессилевшую, с подгибающимися от страха ногами, едва владеющую собой, ее провели в салон вертолета, и она с ужасом заметила, что места здесь хватит лишь для пилота, Хью Келли, Крейга, для нее и двух сотрудников секретной службы. Охраны оставалось тем меньше, чем дальше они удалялись от больших городов. Уверенность в спасении, которую ей раньше придавала любовь к Крейгу, покинула Тэсс, она почувствовала, что обречена.

Лопасти винта заскрипели, приходя в движение, вращаясь, стали набирать скорость, пока скрип не превратился в частый стук. Вертолет с силой рванулся вверх, и Тэсс, бросив полный отчаяния взгляд на Крейга, заметила, что выражение его лица не менее напряженное, чем у нее. На этот раз он ей не подмигнул, а Тэсс в ответ не улыбнулась. Она лишь судорожно сглотнула, и слюна был горячей и горькой. Она заставила себя посмотреть на землю под ними, понимая, что ей надо, взяв себя в руки, запомнить каждую деталь.

«Внимательно рассмотри местность, — внушал ей разум. — Если попадешь в беду, лучше знать, где находишься».

В отличие от засушливой равнины в центральной части Испании, северное побережье было холмистым и поросло буйной зеленью. В проплывающих под ними долинах виднелись фермы, где смуглые мужчины и женщины косили траву. Мужчины были одеты в брюки, рубашки с длинными рукавами и широкополые шляпы, женщины — в длинные платья, на головах косынки. Отсутствие машин на полях, сложенные из камня дома с черепичными крышами — все это напоминало сельский пейзаж XIX века, и Тэсс показалось, будто она попала в петлю времени, и та перенесла ее в далекое прошлое. Но эти впечатления были мимолетны — краткие, бесплодные попытки забыть о надвигающейся опасности.

— Вон там, за этими холмами справа, Памплона, — как бы между прочим сообщил Джеррард. — Можно даже разглядеть крыши домов. А к северо-востоку от нас испано-французская граница. Мы сейчас находимся в провинции, которая называется Наварра, а те горы прямо перед нами — испанские Пиренеи.

Тэсс с ужасом подумала, что вертолет, должно быть, летит недалеко от французских Пиренеев, недалеко от обгоревших руин последнего прибежища еретиков на горе Монсегур, от места, где европейские крестоносцы учинили резню и откуда более семисот лет назад бежали со своим бесценным сокровищем несколько фанатиков еретиков, с чего и началось все это безумие.

Горы были живописными: высокие, зубчатые, поросшие соснами и буком известковые утесы, меж которых в глубоких теснинах пенились узкие, стремительные реки.

Вертолет приближался к горам. Вершины росли на глазах, их уступы казались все более иззубренными, отвесные склоны все более дикими. «Горы здесь высокие, — подумала Тэсс, — не менее семи тысяч футов, однако они ниже, чем в Швейцарии и Колорадо, куда отец иногда брал меня кататься на лыжах». Но вершины этих гор были отвеснее, а потому казались выше, а теснины — недоступнее. «Первозданные», — подумала она. Она убедилась в этом воочию, когда ущелье стремительно приблизилось. У нее даже закружилась голова, как только она взглянула вниз. Там, среди непроходимого леса, змеилась, огибая гигантские валуны, узкая грунтовая дорога, ведущая в ущелье. Тэсс окаменела, увидев, что вертолет влетел в ущелье, и теперь его грохот отдавался оглушающим эхом от скалистых утесов по бокам машины. Вертолет с трудом помещался в узкой теснине, и Тэсс испугалась, что лопасти винта заденут ее гранитные стены. Но вот наконец машина вынырнула из ущелья. Тэсс облегченно вздохнула, но у нее снова перехватило дыхание, когда вертолет резко пошел вниз. Появилась маленькая долина, окруженная густым лесом. В центре ее величественно возвышалось каменное строение, к которому жались одноэтажные домишки, а дальше кольцом тянулся лабиринт огороженных пастбищ. Вертолет снижался в сторону величественного строения.

Как и дома фермеров в долинах под Памплоной, оно было сложено из камня и покрыто черепицей. Но на этом сходство и заканчивалось. Приземистые скромные фермы не шли ни в какое сравнение с тем огромным впечатляющим сооружением, на которое она сейчас смотрела, борясь с тошнотой от неприятного ощущения падения.

— Это замок, — объяснил Джеррард, — но не того типа, как вы привыкли видеть в Англии или во Франции, вообще где-нибудь в Европе. Это испанский замок. На юге их строили в арабском стиле, а здесь, на севере, все замки вот такого типа: без башен с бойницами, без крепостных валов, рва и разводного моста. Он — нечто среднее между помещичьей усадьбой и крепостью. Камень и черепица неподвластны огню. Единственная деревянная деталь снаружи дома это…

— Ставни, — крикнула Тэсс сквозь рев резко снижающегося вертолета. — Даже отсюда видно, какие они толстые.

Джеррард кивнул и продолжал:

— А внутри в каждой комнате по нескольку дверей, таких же толстых. Они еще одна преграда на пути огня. Однако теоретически поджечь ставни нельзя: когда мы подлетим поближе, вы увидите узкие бойницы в пятифутовых каменных стенах. Вражеский лучник не смог бы пересечь открытое пространство перед замком и выпустить подожженные стрелы, потому что оно легко простреливается из замка, а в лучников, скрывающихся за этими узкими бойницами, попасть просто невозможно.

Когда вертолет начал приближаться к месту посадки, Тэсс заметила пасущихся в полях животных.

— Ваш друг разводит скот?

Джеррард озадаченно взглянул на нее, затем морщинки на его лбу разгладились.

— А, понятно. Вы подумали, что это мясной скот. Но нет, это быки. Мой Друг увлекается их разведением. Часть из них в следующем месяце пошлют на знаменитый карнавал в честь Святого Фермина в Памплоне. Уверен, что вы читали о нем: каждое утро после сигнальной ракеты разъяренных быков прогоняют по улицам, где мужчины демонстрируют свою храбрость, стараясь пробежать впереди мчащегося в ужасе стада. Некоторые молодые люди падают, быки растаптывают их копытами, поднимают на рога. Восемь дней и ночей шумного празднества. Восемь дней освященного обычаем ритуала.

Тэсс действительно читала обо всем этом, и теперь, оказавшись совсем рядом с животными, предназначенными для подобных празднеств, с любопытством рассматривала их мускулистые бока, широкие горбатые спины, длинные загнутые рога, торчащие из массивного крепкого лба. Быки. Они были неотъемлемой частью испанской культуры, и Тэсс восприняла как должное их присутствие здесь, пока вдруг не заметила быка, который пасся в загоне отдельно от других. И тут же все сомнения Тэсс — можно или нельзя полагаться на Джеррарда, все остатки надежды, что он не враг ей, — рассеялись как дым. Перед ее мысленным взором всплыла фотография: Митра, перерезающий горло быку. Белому могучему быку, а точности такому же, тоже белому, что пасся в одиночестве на поле.

Все сомнения насчет Джеррарда исчезли. Сердце бешено заколотилось, дыхание участилось; ее обуял ужас, который необходимо было скрыть от Джеррарда, чтобы тот не догадался об ее открытии. Теперь все стало ясно абсолютно ясно. Каждый в этом вертолете, за исключением Крейга, представлял для нее опасность, каждый включая сотрудников секретной службы, потому что у Джеррарда, очевидно, была причина отобрать именно этих двоих. Она выругала себя за то, что прошлой ночью не устояла перед обаянием Джеррарда и тем, что он, как и Тэсс, серьезно озабочен состоянием окружающей среды. Нельзя было с такой ненавистью говорить о еретиках, когда он пытался убедить ее, что их цели, возможно, оправдывают жестокие средства, что этические проблемы сложны и запутаны. Джеррард хотел договориться, выяснив ее позицию, обратить в свою веру, однако она настолько увлеклась разговором, что не разгадала истинного смысла беседы. Джеррард апеллировал к ее острому уму, но напрасно — Тэсс не поняла, и теперь ему оставалось одно: убить ее и Крейга.

Вертолет сел, пригибая траву мощным потоком воздуха. Грохот мотора перешел в вой и наконец смолк. Джеррард помог Тэсс спуститься. Хью Келли и два сотрудника секретной службы не отходили ни на шаг от Крейга.

«Неужели они полагают, что мы сможем убежать отсюда? — подумала Тэсс. — Куда? Мы не доберемся даже до леса. У нас была возможность бежать или отказаться от полета только на базе Эндрюс».

Но, считая необходимым установить, принадлежит ли вице-президент к секте еретиков, Тэсс согласилась действовать согласно инструкциям отца Болдуина, о чем теперь горько сожалела. Бежать поздно, они с Крейгом в западне, единственный шанс спастись — попытаться заключить сделку.

«Нет, — поправила себя Тэсс, — есть еще один шанс. Может быть, отцу Болдуину удастся поймать сигнал передатчика и освободить нас. Будь внимательна, сосредоточься, ничего не упускай!» Воздух в долине сладко благоухал. Тэсс с наслаждением вдыхала аромат луговых трав и горных цветов. Она забыла, когда в последний раз дышала таким чистым воздухом и видела такое ярко-синее, без дымки небо. Но она отбросила от себя эти впечатления, важнее то, что долину окружали горные вершины и вел в нее только один вход — через ущелье, которое они пролетали на вертолете. Сомнения нет; они в западне. И все же Тэсс не позволила себе потерять надежду. Черт возьми, могут же они с Крейгом что-то предпринять для своего спасения.

Наконец Джеррард проговорил:

— Мой друг ждет нас, он мечтает познакомиться с вами.

Тэсс обернулась. Когда вертолет подлетал к посадочной площадке, она заметила с полдюжины рабочих, которые, облокотившись на жерди изгороди, рассматривали группу быков. От них отделился человек и поспешил к вертолету. На незнакомце были запыленные ботинки и рабочая одежда в пятнах пота, на шее красный платок. Но несмотря на более чем скромную одежду, в нем безошибочно угадывался аристократ. Это был высокий, плотный, но без капли жира человек. Его руки, ноги, плечи и грудь выглядели сильными, хорошо тренированными. У него было продолговатое, смуглое, с гладкой кожей лицо, скорее волевое, чем красивое, а лоб широкий, как у здешних быков, подумала Тэсс. Она решила, что ему, должно быть, лет пятьдесят или чуть меньше, и обратила внимание на густые, темные, блестящие волосы. Глаза незнакомца — карие, как не преминула отметить Тэсс, — засияли, когда он приблизился к гостям. Лучезарно улыбаясь, он воскликнул:

— Senor Gerrard! Buenas tardes! Mucho gusto! Como esta listed? [34]

— Muy bien. Gracias, — сказал Джеррард. — Y usted? [35]

— Excelente! [36]

Они обнялись, похлопывая друг друга по спине.

Наконец, отступив на шаг, незнакомец неожиданно перешел на английский. Голос у него был низкий и звучный — голос политического оратора.

— Что же вы так давно не заглядывали сюда? Вы ведь знаете, что в этом доме вам всегда рады.

— Постараюсь приезжать почаще, — ответил Джеррард.

— Очень надеюсь на это. — Незнакомец, не замечая людей из секретной службы, повернулся к Хью Келли и, тепло улыбаясь, пожал ему руку.

— Рад видеть вас снова, сеньор Келли.

— Я тоже очень рад.

— Bueno, bueno! [37] А это ваши друзья, Алан?

— Простите, я вас не представил, — проговорил Джеррард. — Тэсс, лейтенант Крейг, это Хосе Фулано. Он обладатель высокого титула и имени немыслимой длины, но при неофициальных встречах мы предпочитаем обходиться без них. Я позвонил Хосе по пути в Мадрид и предупредил, что вы прилетите со мной.

— Как говорят у вас в Америке, друзья Алана — мои друзья, — сказал Фулано, горячо пожимая им руки. — Мой дом в вашем распоряжении. Mi casa, su casa [38]. Если вам что-нибудь понадобится — только попросите.

«Конечно, — горько усмехнулась про себя Тэсс — Что мне может понадобиться? Если только ответ на вопрос, как сбежать отсюда к чертовой матери?» Но не подавая вида, ответила самой любезной улыбкой.

— Мы очень благодарны за гостеприимство, сеньор Фулано.

— Зовите меня, пожалуйста, Хосе.

— Ваш дом просто великолепен, — вступил в беседу Крейг. — Никогда не видел более живописных окрестностей.

Фулано обернулся и вместе с восхищенными гостями посмотрел на свою усадьбу.

— Я слишком много времени провожу в Мадриде. Будь я благоразумнее, никогда не уезжал бы отсюда. — Он вздохнул. — Но, это прекрасно понимает Алан, государственные обязанности не оставляют времени на то, чтобы наслаждаться истинными ценностями, красотой природы. — Фулано взглянул на Тэсс. — Когда Алан позвонил мне из самолета, он сказал, что вы занимаетесь проблемами окружающей среды. Вам будет приятно узнать, что здесь нет никаких загрязнений.

— Я поняла это, когда вышла из вертолета. Такое впечатление, будто я дышу чистым кислородом.

Фулано улыбнулся.

— Вы, наверное, устали после долгого путешествия. Вам необходимо отдохнуть, вымыться. Я провожу вас в комнаты. Уверен, что вам захочется сменить одежду.

— Спасибо, — ответила Тэсс.

— De nada. [39] — И Фулано повел их мимо одноэтажных построек к замку.

К нему вела выложенная булыжником дорога с поросшими травой обочинами. Вблизи замок оказался ниже, чем выглядел с воздуха, высотой приблизительно с шестиэтажный дом, но его размеры тем не менее поражали. Стены были сложены из громадных камней. По большей части распахнутые ставни открывали широкие и высокие окна. На верхних этажах под каждым окном виднелся балкон с чугунными причудливо изогнутыми решетками и множеством горшков с яркими цветами. Ступеньками к огромным двустворчатым арочным дверям из темного дорогого дерева служили каменные плиты, положенные одна на другую.

Фулано толкнул одну из тяжелых створок, придержал ее и сделал приглашающий жест. Тэсс подчинилась ему, заметив, что замок окружен вооруженными охранниками. Хотя они и делали вид, будто следят за дорогой и близлежащими полями, на самом деле тайным объектом их внимания были Тэсс и Крейг.

Переступив порог замка, Тэсс почувствовала благодатную прохладу. Очевидно, на улице было гораздо жарче, чем она себе представляла. Благодаря каменным стенам и такому же полу температура в замке была как минимум градусов на пять ниже. После яркого солнечного света ей понадобилось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к царившему здесь полумраку. Середину входной залы занимал длинный, тяжелый старинный стол из дерева крепкой породы. Стены по обе стороны залы украшали тонкой выделки гобелены с видами лесов и гор, а один гобелен изображал тот момент боя быков, когда матадор вонзает шпагу в шею животного. В дальнем левом углу стояли рыцарские доспехи.

Тэсс поразил потолок: темные, отполированные, безупречно подогнанные балки около фута шириной, опиравшиеся на каменные стены, поддерживались еще колоннами и редкими поперечными балками. До сих пор ей не приходилось бывать в доме, который выглядел бы так прочно и надежно.

— Сюда, — показал Фулано.

Он провел их через входную залу вверх по трем каменным ступенькам, повернул налево в глухой коридор и поднялся по лестнице, сделанной из таких же толстенных балок, что и потолок. Звуки шагов заглушали и крепкое дерево перекрытий, и камень стен и полов.

Поднявшись на второй этаж, они очутились в высокой, просторной, полупустой зале с полом и потолком из массивных брусьев и таким же, как внизу, тяжелым старинным столом посредине. И здесь на стенах висели гобелены. Под ними были расставлены деревянные стулья с высокими, как у трона, спинками и основательными подлокотниками. Между каждой парой стульев — дверь.

— Вот ваша комната, — указывая на одну из дверей, сказал Фулано Тэсс, — а здесь — ваша, лейтенант.

Комнаты находились далеко одна от другой.

— Прекрасно, — сказал Крейг, — однако… простите меня за нескромность, но мы с Тэсс… — Он замялся.

— Да? — озадаченно спросил Фулано.

— …хотели бы расположиться в одной комнате, — закончил фразу Крейг.

— Значит ли это, что вы?… — поднял брови Фулано.

— Пришли к соглашению.

— О, конечно! — воскликнул Фулано. — Простите, я не знал. Эта комната, — сказал он Тэсс и Крейгу, — ваша. После такого утомительного путешествия вам, несомненно, хотелось бы отдохнуть. Но в восемь часов прошу спуститься в столовую. Вниз по лестнице и налево по коридору. Мы приготовили вам сюрприз.

— Не терпится знать какой. Мы приведем себя в порядок и спустимся в восемь часов, — сказал Крейг.

— Bueno. [40]

Глава 9

Тэсс с Крейгом вошли в огромную комнату со старинными комодами в испанском стиле и невероятной ширины кроватью. Ее высокий подголовник был из такого же дорогого дерева, что и пол с потолком. Ставни единственного окна в комнате были открыты.

Как только Крейг запер дверь, Тэсс взволнованно схватила его за руки.

— Слава Богу, ты… — начала она, но Крейг, с силой прижав палец к ее губам, быстро произнес:

— Бьюсь об заклад, из этой комнаты открывается замечательный вид. А цветы… Ты обратила внимание, что на балконе стоят цветы? Почему бы нам не взглянуть на них? — И он, упираясь рукой ей в спину, буквально вытолкнул ее на балкон. Тэсс не оставалось ничего другого, как облокотиться на чугунную решетку балкона, с которого открывался вид на выложенную булыжником дорогу и одноэтажные домишки. За ними простирались огороженные пастбища — на одних паслись быки, на других — лошади, дальше виднелся лес и высились горы. Легкий ветерок доносил аромат луговых трав, однако Тэсс было не до того, чтобы наслаждаться их благоуханием.

— Я уверен, что в комнате установлены микрофоны, — шепнул Крейг, — но надеюсь, с балкона нас не будет слышно. Ты заметила охрану?

— Да.

— Белого быка?

— В особенности.

— Мы попались, — сказал Крейг, — план отца Болдуина провалился.

— Может быть, он еще сумеет нас спасти.

— Пустые мечтания, — возразил Крейг. — Мы должны надеяться только на себя. Не понимаю, почему Джеррард с Фулано нас еще не убили, однако давай с этого момента забудем про отца Болдуина и будем действовать самостоятельно.

— У Джеррарда с Фулано, наверное, есть причина оставить нас в живых.

— Пока.

— Да, пока, — с дрожью в голосе согласилась Тэсс. — Они что-то затевают, возможно, это связано с сюрпризом, о котором говорил Фулано.

— В любом случае их затея вряд ли будет нам на руку.

— Так что же делать? — спросила Тэсс. — Попытаться бежать?

— При такой-то охране? Будь проклят отец Болдуин, — зло проговорил Крейг, — он вовсе не собирался нам помогать, он всего лишь использовал нас. Мы были бы в большей безопасности, если бы не слушали его.

— Это вчерашний день. Надо думать о сегодняшнем.

— Ладно, — сказал Крейг, — пока придется плыть по течению. Когда стемнеет, может, и отыщется возможность бежать. Через лес в горы. Ночью, когда все заснут, по-моему, стоит попробовать спуститься с балкона. Если кто-нибудь попытается остановить нас, я его отвлеку. В этом случае ты побежишь без меня.

— Никогда, — горячо возразила Тэсс. — Или оба, или никто.

— Тэсс… — Крейг ласково обхватил ее лицо руками и, наклонившись, поцеловал. — Они будут нас преследовать. Нет смысла умирать обоим. Если придется выбирать, я предпочел бы, чтобы спаслась ты, а не я.

Она нежно поцеловала его в ответ и сказала:

— Ты не преувеличивал, когда признался Фулано, что мы пришли к соглашению. Мы просто этого не обсуждали, а на самом деле я хочу быть с тобой до конца жизни. — И она потянула его за руку.

— Куда ты? — не понял Крейг.

— Пойдем в комнату и будем вести себя там как любовники, иначе те, кто подслушивает, могут нас заподозрить. В Вашингтоне ты назвал меня «малышкой». Ты сказал, что так твой отец называл мать. Ну, малыш, давай доведем до конца начатое. Если нам суждено умереть… — Голос ее прервался, и она, всхлипывая, обняла его. — У нас больше не будет времени. Джеррард и Фулано ждут нас в восемь часов. Давай воспользуемся отведенным нам временем. Я очень хочу принять ванну и очень хочу принять ее вместе с тобой.

Она стала расстегивать его рубашку, целуя его соски; по груди Крейга катились ее теплые слезы.

— Ты уверена? — спросил Крейг.

— Я не собираюсь умирать, не испытав твоей любви. Ласкай меня, Крейг, ласкай мне грудь. О Господи, Крейг, я так боюсь.

— Знаю. Я тоже боюсь.

— Не хочу умирать… Да, вот так хорошо. Я очень боюсь, Крейг! Ниже, ласкай меня ниже.

Тесно обнявшись, они медленно двинулись к ванной комнате, то и дело останавливаясь, чтобы поцеловаться и снять друг с друга одежду, однако им так и не удалось миновать кровать. Чувствуя головокружение и слабость в ногах от неодолимого желания, Тэсс, не разжимая объятий, упала поперек необъятного двухспального ложа, навалившись на Крейга всем телом. Их поцелуи становились все настойчивее, руки — все смелее. Со стонами, извиваясь от нетерпения, они раздевали друг друга. Тэсс рванула молнию на брюках Крейга, он расстегнул пояс на ее джинсах. Сунув руку в открытую ширинку, Тэсс нашла налитый силой пенис и вынула его. По телу Крейга пробежала дрожь сладострастия, он сжал руками ее груди, чувствуя, как твердеют соски. Она ногами скинула с себя джинсы. Крейг провел языком по ее грудям, потом животу, опускаясь все ниже, снимая трусики, целуя ее между ног. Она сорвала с него остатки одежды и перекатилась на спину. Теперь Крейг, лежа сверху, прижимался к ней так тесно, что их тела соприкасались каждым кусочком кожи. Тэсс ощутила во рту его язык, низ ее живота свела сладкая судорога, внутри стало горячо и влажно. Стремясь слиться с ним в единое целое, она продвинула язык дальше, и, когда Крейг наконец вошел в нее, Тэсс было уже все равно — есть ли в комнате микрофоны, слышат ли ее чужие люди. Она стонала от наслаждения, захлестывающего ее волна за волной, и, когда Крейг проник в нее неимоверно глубоко, когда внутри нее взорвалось обжигающее семя, они застонали, на этот раз одновременно. Потом они лежали, откинувшись в изнеможении, мокрые от пота.

Тэсс тяжело дышала. Сердце ее отчаянно колотилось, но постепенно бешеный стук его выровнялся. Несколько минут они не шевелились, затем опять стали целоваться, теперь уже долгими нежными поцелуями. Крейг осторожно ласкал ее груди. Они не заметили, как через пятнадцать минут ими снова овладело желание. Наконец, совсем обессиленные, они сделали то, о чем мечтала Тэсс вначале. Они вместе искупались в неправдоподобно большой ванне.

Глава 10

Время, которое им отвели, истекло.

— Ты готова? — спросил Крейг.

— Нет. Но если у тебя есть какие-то предложения, я с удовольствием их выслушаю.

— Извини, мне нечего предложить.

— Тогда давай покажем им, что мы не боимся.

— Я люблю тебя.

— И я люблю… Поцелуй меня. Да, вот теперь намного лучше.

Когда Тэсс с Крейгом, отперев дверь, вышли из комнаты, они увидели, что напротив нее сидят в ожидании два сотрудника секретной службы. Не говоря ни слова, сотрудники двинулись за ними вниз по лестнице и сопровождали до самых дверей в столовую. Там за таким же огромным старинным деревянным столом, как во всех других залах, сидели Джеррард и Фулано. Они, улыбнувшись, встали, приветствуя гостей, и Тэсс заметила, что Фулано сменил рабочую Одежду на свободные брюки и пиджак спортивного покроя.

Они с Крейгом тоже переоделись, слуга принес одежду за десять минут до того, как они покинули свою комнату. Крейг был одет почти так же, как Фулано. Предложенный Тэсс наряд пришелся ей не по вкусу. Само собой, он выглядел очень красиво: голубой шелковый шарф, голубая блузка, красная хлопчатобумажная юбка и мягкие сандалии, очень удобные и как раз ей впору. Но Тэсс никогда не любила юбки, особенно такие — длиной до щиколоток, которые путаются в ногах при ходьбе, а надеть сандалии означало, что ей пришлось бы снять и оставить в комнате кроссовки, и, самое важное, передатчик, спрятанный в одной из них. Она положила кроссовки в свою вместительную сумку, заподозрив Фулано в том, что он намеренно прислал ей такую одежду, чтобы воспрепятствовать их побегу в лес и дальше в горы.

— Вы чудесно выглядите, Тэсс, — сказал Фулано.

— Gracias, — скромно потупившись, ответила она.

Фулано рассмеялся.

— Вы уже освоили испанский!

— Боюсь, что это единственное известное мне слово. Однако разрешите от души поблагодарить вас. Наряд мне прекрасно подошел, он просто великолепен.

Ставни окон в столовой были распахнуты. Заходящее солнце заливало комнату багрянцем.

— Уверен, вам не терпится узнать о сюрпризе, который я вам обещал, — оживленно проговорил Фулано.

— Я, себя чувствую так, будто у меня сегодня день рождения, и я жду не дождусь подарка, который держат от меня в секрете, — беспечным тоном ответила Тэсс. Подхватив юбку, она села за стол, заметив, что два сотрудника секретной службы расположились возле двери, через которую они с Крейгом вошли. Снаружи под окнами по мощенному камнем внутреннему дворику расхаживали вооруженные охранники.

Джеррард и Фулано снова опустились на свои сиденья, только когда сел Крейг.

— Позвольте вам кое-что объяснить, — сказал Джеррард, — поскольку у меня сложилось впечатление, что вы раньше не бывали в Испании.

— Теперь, когда я ее увидел, могу сказать «к сожалению», — любезно ответил Крейг.

— Прежде всего вам следует иметь в виду, — начал Джеррард, — что распорядок дня в Испании приятно отличается от того, к которому мы привыкли в Америке. Испанцы работают с девяти до часа. Затем у них долгий перерыв на ленч, который, вы, конечно, это знаете, называется сиестой. Они отдыхают, спят, занимаются любовью, одним словом, чем угодно. Затем в четыре часа снова идут на работу и заканчивают около семи, после чего ходят в гости к соседям, едят, пьют и обсуждают дневные события. Днем они только перекусывают, потому что обедают, по американским меркам, очень поздно, часов в десять. То, что они едят днем, называется tapas, и эти закуски — одна из особенностей испанского быта. Сюрприз, о котором мы упоминали, заключается в том, что сейчас их принесут.

Сбитая с толку, потому что ожидала гораздо худшего, Тэсс увидела, как Фулано постучал костяшками пальцев по столу, и тут же появились трое слуг с подносами, с которых начали снимать бесчисленные блюда.

У проголодавшейся Тэсс слюнки потекли от аромата яств, разложенных на роскошном фарфоре. Она предвкушала, как наестся сейчас до отвала не только потому, что голодна, но и чтобы набраться сил на случай, если им с Крейгом ночью выпадет шанс бежать.

— Прежде всего, — торжественно произнес Джеррард, — кальмары. Вы пробовали когда-нибудь печеных кальмаров?

— Это очень вкусно, — подхватил Фулано. — А вот оливки, а это сардины. Не те, к которым вы привыкли в Америке и которые не идут ни в какое сравнение с нашими, свежими.

— А это, — перебил его Джеррард, — кусочки восхитительно вкусной запеченной курицы. Пожалуйста, креветки и, конечно, есть хлеб, есть печеная картошка под майонезом и…

— Достаточно! — остановил его со смехом Крейг, хотя Тэсс знала, что его оживление наигранное. — Если вы зовете это закуской, что же представляет собой обед?

— Нечто потрясающее! — воскликнул Фулано.

— Могу себе представить, — согласился Крейг.

За окнами продолжали расхаживать охранники. Тэсс, бросив быстрый взгляд в их сторону, принялась с преувеличенным интересом изучать ломящийся от еды стол.

— Зачем здесь целая стопка тарелок?

— Каждое блюдо накладывается на отдельную тарелку, — пояснил Джеррард. — Важно сохранить вкус пищи.

— Тогда давайте начнем, я умираю с голода. На столе не было мяса — его отсутствие красноречиво свидетельствовало о вегетарианских убеждениях еретиков. С деланным восторгом Тэсс положила себе оливки, кальмары и все, что попалось под руку, расставив тарелки в ряд перед собой. Tapas — испанские закуски — действительно оказались удивительно вкусными: они были отлично приготовлены и удачно дополняли одна другую.

— Не хотите ли попробовать выдержанные вина? — спросил Фулано. — Испанское вино превосходно. Или, может быть, желаете немного cerveza?

— Простите, что это? — не поняла Тэсс.

— Это по-испански пиво.

— Спасибо, но я предпочитаю воду, — сглотнув слюну, выдавил из себя Крейг.

— Я тоже, — сказала Тэсс. — Мы с алкоголем не ладим, от него у меня кружится голова.

— Знаете, у меня на спиртное такая же реакция, как ни странно, — заметил Фулано и налил в ее керамическую чашку воды из графина.

Тэсс не притронулась к ней, пока Фулано не налил себе из того же графина и не выпил.

— Боже, я ужасно наелся, — сказал Крейг.

— Самое время остановиться. — Фулано прожевал оливку и, положив косточку на край тарелки, добавил: — Помните, впереди нас ждет обед.

— А теперь у нас есть другой сюрприз, — проговорил Джеррард, едва касаясь рта салфеткой.

«Вот оно, — подумала Тэсс. — Осужденные поели, их можно вести на казнь».

— Еще один? — Крейг положил вилку. — Эта чудесная долина, необыкновенный замок, эти tapas — у нас сегодня было столько сюрпризов, а вы говорите, что есть еще?

— Нечто действительно необычное, совершенно особенное. Это случается только раз в году, — сказал Фулано. — Но чтобы увидеть то, о чем я говорю, придется снова полетать на вертолете. Я уверен, что вы еще не отдохнули от предыдущего путешествия, но обещаю, что вы не разочаруетесь и получите неизгладимые впечатления.

— В таком случае забудем, что мы устали. — И Крейг решительно встал из-за стола. Не зная, что он задумал, Тэсс тем не менее последовала его примеру. Сотрудники секретной службы тоже поднялись со своих мест. Фулано, стукнув костяшками пальцев по столу, призвал слуг. Они стали собирать остатки tapas, а Фулано жестом указал Тэсс и Крейгу на коридор, который вел к выходу.

Через пять минут, когда багряный диск солнца коснулся вершин гор, они подошли к вертолету. Забираясь под пристальными взглядами нескольких пар глаз в кабину, Тэсс с тревогой отметила, что не видела Хью Келли, помощника Джеррарда, с того момента, как они прилетели в долину. Где он? Почему его нет с ними?

У нее не было времени на раздумья. Минутой позже, словно точно по расписанию, вертолет поднялся в воздух и, набрав высоту, устремился к северным отрогам гор. Солнце уже скрылось за вершинами, его кровавое сияние окрасило небо в пурпур.

У Тэсс, несмотря на сытость, засосало под ложечкой. Она вцепилась в перекрещивающиеся привязные ремни, ожидая, что вот-вот сотрудники секретной службы набросятся на нее, расстегнут ремни и выкинут из машины в долину. Но все оставались на местах, а вертолет поднимался все выше, приближаясь к потемневшим в сумерках горам.

— Алан говорит, что в Америке вы пережили тяжелые испытания, — сказал Фулано. — Если это вас хоть как-то утешит, могу обещать, что предстоящее зрелище наверняка отвлечет вас от горьких переживаний.

Вертолет уже летел над горным хребтом. Впереди солнце почти полностью опустилось за далекие вершины. Под ними лежала темная долина.

— Мы приближаемся к испано-французской границе, — пояснил Джеррард. — Мы, конечно, не будем ее пересекать. Без предварительного разрешения властей даже я не имею права нарушать воздушное пространство Франции. Но сюрприз, который мы вам приготовили, родом из Южной Франции, много веков назад он прижился в Испании. Это замечательное зрелище.

Вертолет, пронесшись над горными пиками, закружил над темнеющей внизу долиной. Но чем-то она была не похожа на остальные. Приглядевшись, Тэсс увидела сотни мерцающих огоньков, рассыпанных по тонущей во мраке котловине.

— Что это? — удивилась она. — Это же светятся не окна в деревенских домах — огоньки совсем маленькие и отстоят слишком далеко друг от друга. Похоже, это… да, точно, они зажжены в полях.

— Правильно, — подтвердил Фулано. — Это костры. Местные фермеры и крестьяне отмечают праздник.

Джеррард наклонился к ней так, что его привязные ремни натянулись, и спросил:

— Вы знаете, какой сегодня день? Я имею в виду не день недели, а число.

Тэсс, на секунду задумавшись, нерешительно сказала:

— Двадцать второе июня?

— Совершенно верно, это день летнего солнцестояния. Вы видите костры в честь наступления нового благодатного сезона — поры сбора урожая, жатвы посеянных весной надежд.

— Это очень древний обычай, — добавил Фулано, — еще дохристианский, хотя, конечно, как и в случае с Пасхой, истинное значение которой — возрождение природы, к нему со временем примешались элементы христианской религии, вот почему эти крестьяне молятся Святому Иоанну.

Иоанну Крестителю или Иоанну Богослову, ученику Христа, в смятении подумала Тэсс и решила, что скорее всего речь идет о последнем: том самом Иоанне, которому принадлежит последнее евангелие в Библии — несколько Посланий и Книга откровений.

Ее мысль обратилась к фотографиям, лежащим в сумке, в частности, к фотографиям Библии, которую она обнаружила в комнате Джозефа. В ней было вырезано все, кроме писаний Иоанна и постулатов, соответствующих доктринам еретиков, особенно доктрине противоборства сил добра и зла перед концом света.

— Фермеры и крестьяне молятся возле этих костров, — пояснил Джеррард, — держа в руках кресты, сплетенные из полевых цветов и колосьев пшеницы.

Пламя. Пшеница, содрогнулась Тэсс, и в памяти всплыл тот самый чудовищный барельеф, изображавший битву между добром и злом, от исхода которой зависело, оживет природа или погибнет.

Тэсс ужаснулась, поняв, что священный праздник в этой долине был отголоском митраизма, что у ереси более глубокие и широко распространившиеся корни, чем она себе представляла.

Логово, гнездо скверны. Отец Болдуин особенно настойчиво ищет очаги ереси в Испании, хотя его внимание сосредоточено, на горном массиве Пик Европы, лежащем на западе, а не в Пиренеях, расположенных на востоке. Он не знает, что ересь обрела последователей не только в горах на западе, но и по всей Южной Франции и Северной Испании и что в сознании местных крестьян митраические обряды настолько слились с христианскими, что люди не разделяли их и, очевидно, даже не понимали истинного происхождения праздника плодородия, который сегодня отмечали. Впрочем, возможно, они знали его истинное происхождение и значение, и от этого обряд вызывал у них еще большее благоговение и страх. Подобно местным селянам, собравшимся у костров, Тэсс боготворила природу, но сейчас, оказавшись во власти Джеррарда и Фулано, которые боготворили Митру, они с Крейгом могли стать очередными жертвами, приносимыми этому богу природы.

Вертолет начал снижаться, приближаясь к группе отдельно горящих костров.

— Разве мы не возвратимся в замок? — спросил Крейг.

— Пока нет, — ответил Фулано.

— Почему? — низким от скрываемого волнения голосом спросил Крейг.

— Вас ждет следующий сюрприз, — сказал Джеррард.

— Сегодняшний вечер состоит из одних сюрпризов. Это несколько утомительно. Боюсь, мы с Тэсс уже не способны их воспринимать.

— Поверьте, этот сюрприз не оставит вас равнодушными, — настойчиво произнес Джеррард.

Вертолет продолжал спускаться в едва различимую долину, и Тэсс внезапно поняла, что какие-то костры расположены в особом порядке. «Место для посадки!» — подумала она.

Летчик ориентировался на обозначенный кострами квадрат, который в темноте очерчивал ровную площадку на дне долины. В свете мерцающих костров он мягко посадил вертолет на траву и выключил двигатели.

— И что же такое необыкновенное нас ожидает? — поинтересовался Крейг.

— Нечто настолько сокровенное, что лишь очень немногие видели это, — ответил Джеррард.

— Вы меня пугаете. Я коренной житель Нью-Йорка, и горы, долины, костры для меня все равно что Марс.

— Тогда мы приглашаем вас побывать на Марсе, — сказал Фулано. — Обещаю незабываемое впечатление. Впрочем, нет, это слабо сказано: вы будете потрясены.

Распахните ваши глаза и душу. Приготовьтесь увидеть то, что будете помнить всю оставшуюся жизнь.

— Поскольку мы у вас в гостях, — заметил Крейг, — полагаю, что мы можем вам довериться. Я также надеюсь, что как хозяин вы чувствуете определенные обязательства перед гостями.

— Само собой разумеется.

— Хорошо, тогда давайте посмотрим на то, что мы будем помнить всю оставшуюся жизнь.

— Идите за мной.

Они вышли из вертолета.

Глава 11

Тэсс показалось, что ее окутал беспросветный гнетущий душу мрак, хотя квадрат посадочной площадки вертолета освещали яркие костры. Их стелющийся едкий дым перебил аромат травы и луговых цветов.

Возле костров толпились крестьяне в праздничной одежде, держа в руках удивительные кресты, сплетенные из цветов и колосьев пшеницы. Когда в мерцающем свете костров Тэсс увидела эти кресты, она замерла, неожиданно вспомнив слова Присциллы Хардинг. До христианства, прежде чем крест стал олицетворять распятие Христово, языческая традиция ассоциировала его с солнцем. И сейчас Тэсс с пугающей ясностью осознала, что эти освещенные пламенем костров кресты, сплетенные из растений, — творение самой природы, — посвящены солнцу и богу солнца Митре.

Фулано взял у одного из крестьян факел и сделал знак Тэсс и Крейгу следовать за ним через поле. Джеррард тоже с факелом в руках и двое сотрудников секретной службы шли позади. Внезапно к ним стали присоединяться люди из толпы возле костров. Но вместо праздничных нарядов на незнакомцах была будничная поношенная одежда, а в руках — не кресты, сплетенные из цветов и колосьев, а автоматы.

За линией костров поле погрузилось в пугающую тьму. Путь освещало только неровное пламя факелов Джеррарда и Фулано, зловеще напоминавших Тэсс факельщиков на барельефе из спальни Джозефа. У нее замерзли ступни и щиколотки, потому что она промочила сандалии и подол длинной юбки в высокой — до колен — росистой траве. Охваченная паникой, Тэсс чуть было не схватила Крейга за руку и не бросилась бежать в надежде, что, пользуясь темнотой, им удастся ускользнуть. Остановила безнадежность этой авантюры — она понимала, что охранники пустятся в погоню, что к поискам присоединятся крестьяне и что скорее, всего, потеряв в темноте ориентацию, они с Крейгом будут, избегая костров, кружить по незнакомой долине, пока их не поймают.

Тропа пошла вверх. В свете факелов они миновали буковую рощу, обогнули несколько огромных валунов и продолжали подниматься. От ночной сырости Тэсс стало еще холоднее. Подъем становился все круче, и скоро Тэсс уловила смолистый запах сосен.

Неожиданно склон выровнялся. Трава под ногами сменилась камнями. Факелы осветили впереди скрытую кустами узкую расщелину в основании скалы. Подойдя ближе, Тэсс увидела, что это вход в пещеру, который в глубине преграждает поржавевшая железная дверь.

Фулано отдал свой факел охраннику, вынул из кармана ключ и отпер висячий замок на двери. Он навалился на нее плечом, ржавые петли заскрипели, и дверь открылась. Воцарилась зловещая тишина; в темноте ночи слышалось лишь потрескивание факелов и звуки шагов Фулано, скрывшегося за дверью. Через пять секунд тишину нарушило неровное тарахтенье мотора — двигатель чихнул и взревел, оживая. Пещера внезапно осветилась тусклой лампочкой вверху под сводами, и Тэсс поняла, что заработал керосиновый генератор.

Кто— то слегка подтолкнул ее сзади. Обернувшись, Тэсс с удивлением увидела Хью Келли, который скорее всего незаметно присоединился к ним во время подъема к пещере. Где он был? Чем занимался? На нем была такая же простая одежда, как и на охранниках.

— Входите, — сказал он. — Смените обувь и наденьте куртку. В пещере может быть скользко, и еще там холодно.

— Я взяла с собой кроссовки, — ответила Тэсс. Она вынула их из сумки и надела, почувствовав себя гораздо лучшее, чем в промокших сандалиях. И все же она по-прежнему зябко ежилась. Охранники, укрепив факелы в скалах, потушили их. Тэсс и Крейг вошли в пещеру, сопровождаемые следовавшими позади Джеррардом, Келли и охранниками. Сразу при входе, рядом с генератором, Тэсс заметила сложенные в углу Шерстяные куртки. Она надела одну из них и застегнула на все пуговицы, однако, несмотря на это, продолжала дрожать.

Перед ними тянулся узкий туннель высотой всего лишь в человеческий, рост, который футов через десять поворачивал и заканчивался еще одной железной дверью. Когда они, пройдя по туннелю, остановились перед ней, Фулано начал отпирать замок, а Хью Келли тем временем запер первую дверь.

«Вот так, — подумала она. — Нам конец».

— Не волнуйтесь, пожалуйста, — успокаивающе проговорил Фулано, и его голос, несмотря на грохот генератора, прозвучал громко, отражаясь от сырых известняковых стен пещеры. — Мы запираем двери исключительно из предосторожности. В конце концов, сейчас ночь, и учтите, что опасности подвергаетесь не только вы. Мы с Аланом — тоже желанная цель для убийц. Я доверяю крестьянам, но ведь темнота может скрывать и врагов, которые ждут не дождутся, чтобы мы оказались в ловушке в каком-нибудь уединенном месте. Три охранника остались снаружи, чтобы на нас не начали, когда мы отсюда выйдем. Как вы, наверное, заметили, люди Алана из секретной службы не в восторге от нашего путешествия.

— Заметила, — утвердительно кивнула головой Тэсс, уверенная, однако, что агенты скорее присматривали за ней с Крейгом, чем за Джеррардом и Фулано. Тем не менее она сделала вид, будто его объяснения убедили ее, и спросила: — Но что, если снаружи что-то случится? Что, если ваших охранников убьют?

— Мы всегда можем связаться с ними по карманному приемопередатчику. Если они не ответят, — Джеррард сделал решительный жест рукой, словно отметая любые сомнения, — мы воспользуемся другимвыходом.

— У вас все предусмотрено, — заметил Крейг.

— Мы стараемся. — Фулано, опять помогая себе плечом, стал открывать следующую дверь. Ее петли пронзительно заскрипели, нижний край заскрежетал по каменному полу. — А теперь сюрприз.

— Одно из величайших чудес света, — подхватил Джеррард. — Лишь немногие видели его. Только те, кто заслуживает этой чести, кто может оценить увиденное, кто бережет нашу планету и хочет спасти ее от погибели. Вы, Тэсс, имеете на это право, потому что любите Землю. Страстно любите, вы доказали это своими статьями.

— Итак, сейчас, — Фулано полностью распахнул железную дверь, — вы увидите тайну. Возможно, величайшую тайну, узрев которую, станете другими людьми.

— Не представляю…

— И не представляйте, — перебил ее Джеррард. — Не пытайтесь ничего предвкушать. Просто смотрите. Глядите и наслаждайтесь. Вы на пороге больших перемен.

— Учитывая, какой была моя жизнь до сих пор, перемены мне не помешают. К лучшему, надеюсь.

— Несомненно, к лучшему, — сказал Фулано. — Даю слово. Обязательно к лучшему.

Тэсс прошла за ними в дверь, схватив Крейга за руку. Охранники неотступно следовали позади. Фулано приостановился, закрывая вторую дверь.

Все хуже и хуже, подумала Тэсс.

Грубо высеченные в известняке ступени вели глубоко вниз в широкую и высокую пещеру. Путь освещали тусклые лампочки вдоль этого подобия лестницы, влажный камень которой поблескивал в их слабом свете. Сойдя вниз, Тэсс была ошеломлена размерами подземного зала. В благоговейном страхе она оглядывала украшавшие его причудливые каменные образования. По свисавшим с потолка сталактитам стекала вода, образуя лужи, которые Тэсс старательно обходила. Из этих луж поднимались сталагмиты, похожие на диковинных зверей, высунувших морды из воды. Здесь, глубоко под землей, было так холодно, что при дыхании шел пар.

— В пещере держится постоянная температура — примерно двенадцать градусов по Цельсию, в любое время года, и зимой и летом, — объяснил Фулано. — Тысячи лет назад обвал засыпал вход в пещеру, благодаря этому она осталась нетронутой. Все это время ее тайна была скрыта под толщей скал. В XIX веке очередной обвал открыл расщелину в основании утеса. Местный фермер в поисках пропавших ягнят забрался на склон горы, обнаружил расщелину и решил ее исследовать. Не столько ради любопытства — ведь такие места опасны, — сколько думая, что в нее забрели ягнята. Скоро он добрался до такого узкого лаза, что даже ягнята вряд ли могли пробраться по нему. Солнечный свет, пробивавшийся через вход в пещеру, позволил ему разглядеть, что за лазом начинаются просторные подземные галереи, и он рассказал об этом своим родным и другим, фермерам после того, как в тот же день нашел своих ягнят на лугах. Слух о пещере разнесся по округе и наконец дошел до моего прапрапрадеда, интересовавшегося пещерами. Он решил снарядить экспедицию, приехал в эту долину и приказал своим работникам молотками и кирками расширить проход. Известняк — камень хрупкий, и мастеровые быстро справились с заданием. Затем он вместе с ними, вооружившись факелами, вошел в пещеру и, когда нашел то, что мы собираемся вам показать, взял с мастеровых клятву молчания. Он поспешил преградить вход в пещеру железной дверью, ключ от которой держал всегда при себе. Потом глубже поставили еще одну дверь. Однако те, первоначальные двери, давным-давно насквозь проржавели, и их заменили, так что мы прошли уже через другие. В последнее время тут еще кое-что усовершенствовали: выбили ступеньки на спусках, сделали электропроводку, подсоединили ее к керосиновому генератору.

— Но что же он нашел такое, — спросил Крейг, — что хотел непременно скрыть?

— Не столько скрыть, сколько сохранить, — возразил Фулано. — Через секунду вы поймете.

Они двинулись за ним через подземный зал в полутемный коридор, который петлял, поворачивая то налево, то направо, и спустились еще ниже.

Тэсс с трудом вдыхала сырой воздух, который к тому же, казалось, сгустился, ограниченный сводами пещеры, и давил на нее всей своей тяжестью. Она то и дело переступала через лужи, вода с потолка иногда капала ей на голову. Они переходили из одного подземного коридора в другой словно в бесконечном лабиринте.

И вот наконец после очередного поворота открылся еще один громадный подземный зал, где их уже ждали улыбающиеся Фулано с Джеррардом. Даже в слабом свете лампочек на полу было видно, каким счастьем сияют их глаза.

Крейг подошел к Тэсс и встал с ней рядом. Появившиеся из коридора Хью Келли с охранниками присоединились к ним.

— В чем дело? — настороженно спросил Крейг. — Почему мы остановились?

— Потому что мы пришли. Разве вы не видите? — смеясь, проговорил Джеррард. — Разве вы не видите? Посмотрите вокруг! — Его смех множился, эхом отражаясь от стен пещеры. — Смотрите!

Тэсс нерешительно повернулась в ту сторону, куда, раскинув руки, показывал Джеррард. Представшее ее глазам зрелище заставило Тэсс прижать руки к груди и в изумлении и благоговении отступить назад.

— О Боже мой, — прошептала Тэсс и в избытке чувств громко повторила: — Боже мой!

Колени у нее подогнулись, она с трудом удержалась на ногах, до глубины души потрясенная тем, что открылось перед ней.

— Они великолепны! — вскричала она. — Я никогда не видела ничего подобного. В это просто невозможно поверить! Они так прекрасны, что хочется плакать!

Крейг, онемевший от восхищения, лишь молча покачивал головой.

Вокруг них и над ними, на стенах и на потолке — всюду были изображены животные. Они мчались, паслись, прыгали или просто стояли, красуясь. Это были наскальные рисунки — и в таком множестве, что Тэсс не могла их ни сосчитать, ни отделить один от другого. Рисунки накладывались друг на друга, переплетались, их линии, казалось, постоянно находились в движении — словно перед зрителями ожило огромное, неистребимое, не знающее устали стадо.

— Да, они так великолепны, — прерывающимся от волнения голосом сказал Джеррард, — так прекрасны, что у меня выступают слезы на глазах. Я был здесь бессчетное число раз, но не перестаю ими восхищаться. Теперь вы понимаете, что я не преувеличивал. Это одно из величайших чудес света. Для меня они олицетворение самой Земли.

Подземный зал населяли олени, лоси, бизоны, лошади, козероги, медведи, львы, мамонты и еще много, много других, включая незнакомых Тэсс животных, очевидно, давно вымерших.

Одни изображения были высечены и подкрашены углем, другие нарисованы красной охрой сплошными линиями или очерчены крупными точками. Рисунки изображали животных в натуральную величину: на потолке в прыжке, застыл олень восьми футов длиной, с огромными, почти такой же длины ветвистыми рогами. Выпуклости каменного свода подчеркивали мощные, бугристые мышцы на спине и ногах оленя.

Животные на рисунках выглядели совсем как живые, словно они лишь на мгновение замерли и вот-вот спрыгнут со стен и помчатся по пещере. И в то же время, как на полотнах сюрреалистов, великолепные создания природы представали в странном, искаженном виде — одни короче, другие длиннее, чем в жизни, но эти искажения, как ни странно, лишь усиливали впечатление от рисунков.

Животные грациозно изгибались вокруг выступов в камне. Они выпрыгивали и исчезали в трещинах и расщелинах. Лось, казалось, плыл, лошадь падала на полном скаку. Влага, покрывавшая известняк, заставляла изображения мерцать, отчего у зрителей захватывало дух.

— Кто нарисовал их? — наконец смог произнести Крейг. — Когда? Вы сказали, что пещеру обнаружили в девятнадцатом веке, но до этого вход перекрывали скалы. Сколько же лет этим рисункам?

— Двадцать тысяч лет.

— Сколько?

— Эти рисунки появились, когда, человечество делало свои первые шаги, — сказал Фулано. — Кто их нарисовал? Наши предшественники по эволюционной лестнице. Человек, который назывался кроманьонец. Его чувство красоты, его восхищение природой были огромны. В этом отношении, — если учитывать наше пренебрежение к природе, — современный человек не эволюционировал, а регрессировал. Иногда кроманьонцев называют «пещерными людьми» — абсурдное выражение, потому что они никогда не селились в пещерах. Кроманьонцы не смогли бы жить в пещерах из-за холода и сырости. — Фулано покачал головой. — Нет, они жили снаружи. Но по причинам, которые антропологи не могут установить, иногда забирались в пещеры, глубоко вниз, и в подземных залах, подобных этому, восславляли животный мир. У меня сложилось впечатление, что эти залы служили им храмами, что они приходили сюда в особых случаях, возможно в день весеннего равноденствия и летнего солнцестояния, чтобы поклониться чуду возрождения и плодородия, чтобы принять взрослеющих детей в полноправные члены племени и открыть им величайшую тайну мироздания. Эта пещера — храм, где человек склонялся перед величием природы.

— И он не единственное святилище, открытое в девятнадцатом веке, — добавил Джеррард.

Тэсс, кивнув, сказала:

— Я слышала, хотя никогда не видела, о наскальных рисунках в Ласко во Франции и о многих других, включая те, что в Альтамире — здесь, в Испании.

— Но в Ласко их обнаружили в сороковых годах нашего столетия, — сказал Фулано. — Историки полагают, что первой исследовали пещеру в Альтамире, это километрах в трехстах к западу отсюда. Якобы это произошло в 1879 году. Но мой предок нашел эти рисунки на десять лет раньше. Он знал, что ни один специалист по первобытным культурам не поверит в их подлинность. Как мог примитивный человек создать такие изысканные произведения искусства? Ученые сказали бы, что эти великолепные рисунки — ловкая подделка недавнего времени. Чтобы его находку не осмеяли, мой прадед закрыл пещеру на замок и не показывал ее никому, кроме родных и самых близких людей. И он оказался прав, потому что когда обнаружили наскальную живопись в Альтамире, ученые подняли открытие на смех. Только после того, как были найдены пещеры с рисунками во Франции, антропологи признали свою ошибку и согласились, что изображения животных в Альтамире подлинные. Ласко и Альта-мира вызывают такое восхищение, что их часто называют Сикстинскими капеллами палеонтологического искусства. Но я был в Ласко и в Альтамире и могу с полной уверенностью сказать, что они не идут ни в какое сравнение с тем, что вам посчастливилось увидеть. Именно это — настоящая Сикстинская капелла палеонтологического искусства. Мой предок поступил мудро и в другом отношении. Он понял, что микроклимат в этой пещере, которая оставалась нетронутой тысячи лет, находится в таком неустойчивом состоянии, что тепло тел множества людей, приходящих полюбоваться на рисунки, может нарушить экологию пещеры, с обувью будут занесены бактерии, дыханием людей увеличится влажность. Эти рисунки, сохраненные благословенной волею природы, будут уничтожены грибком и сажей от горящих факелов. Он позволял входить сюда только немногим избранным. Двадцатый век доказал, что прадед был прав. Ласко посещало так много туристов, что рисунки покрылись разрушительной зеленой плесенью. Пещеру пришлось снова закрыть, в нее допускались только специалисты и то лишь при соблюдении особых мер предосторожности, например, обувь следовало обработать составом, который убивал микроорганизмы. В Альтамире в пещеру могли войти лишь несколько человек в день по специальному разрешению. Но здесь, в этой отдаленной пещере, в этой затерянной долине, бывает еще меньше людей. Двойные двери создают своего рода барьер, преграждая доступ наружному воздуху, а с ним — пыльце и семенам растений. Мы сказали, что увиденное здесь вы будете помнить всю жизнь. Могу вас уверить, что и через сто лет и больше очень немногие смогут похвастаться подобными воспоминаниями.

— А вы еще не видели самого лучшего, — воскликнул Джеррард.

— Есть и другие рисунки? — изумился Крейг.

— Да, еще один зал, — сказал Фулано, его темные глаза сияли. — Самое лучшее — напоследок. Идемте. Вы увидите, оцените и поклонитесь.

— Поверьте, я уже оценил.

— И поклонились? Нет, не похоже, — с сомнением произнес Фулано. — Приготовьтесь, предпоследнее откровение поразит вас до глубины души. Но не буду открывать того, что вас ждет, увидите сами.

Он пошел вперед. Все последовали за ним, и, когда Тэсс вошла в следующий зал, она остолбенела не только от благоговения, но и от ужаса. Крейг тоже остановился, ошеломленный увиденным. Стены и потолок этого зала, как и предыдущего, были покрыты рисунками — изображениями животных в натуральную величину. Но здесь все животные представляли один вид — быков, и только быков. К тому же в отличие от рисунков в предыдущем зале, эти были выполнены не углем и охрой. Они были разноцветными и не просто контурно очерчены, но нарисованы очень подробно, вплоть до малейших деталей. Все как в жизни: черные копыта, коричневые задние ноги, горбатые рыжие спины, картинно изогнутые хвосты, острые черные рога угрожающе опущены. А в глазах такая свирепость, что кажется, быки сейчас кинутся на людей, разъяренные тем, что обречены быть вечными пленниками пещеры. Их мускулистые тела пружинисто изогнулись, ноги крепко упираются в землю — великолепный образец — и восхваление — мощи и красоты природы, той самой природы, которая через двадцать тысяч лет оказалась на грани уничтожения.

— Краски делались из толченого угля, охры и окиси железа, смешанных с животным жиром и кровью. Эта техника известна как полихром, — пояснил Джеррард, — и есть еще только два места, где она широко применялась, — Ласко и Альтамира. Невероятно изощренная техника и превосходно выполненная. То, что вы видите, является величайшим произведением искусства в истории человечества, потому что оно изображает могучую жизненную силу природы. Но как ясно показала зеленая плесень на рисунках в Ласко, наше вмешательство в природу ослабило ее жизненную силу настолько, что сейчас ей грозит гибель. На нас лежит священная обязанность любой ценой положить конец уничтожению планеты.

Этот зал покорил Тэсс еще большим совершенством изображений и еще сильнее напугал ее.

Быки. Подобно пламени и крестам, они неразрывно связаны с пережитым ею кошмаром. Тэсс оглядела прекрасные цветные рисунки и вдруг застыла при виде одного: изображавшего огромного — больше других — быка. И не было на этом рисунке ни черной, ни красной краски, а только одна — белая, и изображал он белого, как на барельефе, быка с задранной в агонии головой и торчащим из горла зазубренным наконечником копья.

Полный мучительной боли взгляд быка был устремлен в сторону еще одной запертой двери, увидев которую, Тэсс едва не вскрикнула.

«Как только что сказал Джеррард, — пронеслось у нее в голове, — на нас лежит священная обязанность любой ценой положить конец уничтожению планеты. А раньше Фулано упомянул, что в этом подземном зале находится предпоследнее откровение. Что же скрывается за той дверью?»

— Это единственное изображение смерти на рисунках, — прервал Фулано ее неотступные тревожные мысли. — Но моего предка оно не удивило. Он разгадал тайный смысл рисунка и понял, что белый цвет быка — это знак свыше. Он точно знал, что ему следует делать.

Тэсс, вцепившись в руку Крейга, смотрела, как Фулано отпирает дверь. Скрип ржавых петель резанул по натянутым нервам.

— Почему-то мне кажется, что больше рисунков мы не увидим, — проговорил Крейг.

— Вам правильно кажется, — отозвался Фулано. — Вы увидите Истину.

Тэсс крепче сжала руку Крейга. Когда она замешкалась, Хью Келли слегка подтолкнул ее вперед, и она вошла в дверь.

Глава 12

Этот подземный зал окутывали черные тени потому, что он освещался не лампами, а светильниками. В нем стало еще темнее, когда Фулано затворил дверь, заслонив электрический свет из соседнего зала быков.

— Пол мокрый, но ровный. Вы не упадете, — заверил ее Джеррард.

Их шаги эхом отдавались от стен. Подойдя к первому светильнику, Тэсс увидела, что его основание из камня укреплено в полу пещеры, а в каменной чаше горит масляный фитиль. Языки пламени заплясали, растревоженные, когда Тэсс прошла мимо.

Она направилась ко второму светильнику и впереди, в темноте услышала шаги Джеррарда и Фулано. Чиркнула спичка, Джеррард поднес ее робкий огонек к следующему светильнику, откуда скоро поднялись языки пламени. Фулано зажег еще один. Они двигались по пещере, попеременно зажигая светильники, пока темнота в зале окончательно не рассеялась. Но даже и тогда их тени зловеще колыхались на стенах и потолке, стоило им пройти мимо какого-нибудь светильника.

Фулано назвал подземные залы с наскальными рисунками Сикстинской капеллой каменного века. Но, оглядевшись по сторонам, Тэсс растерялась от неожиданности, обнаружив, что находится действительно в молельне. Однако, взяв себя в руки, решила все внимательно рассмотреть. Архитектура зала — его колонны и сводчатый потолок — напоминала римскую, но Фулано сказал, что пещеру нашли в XIX веке, и Тэсс рассудила, что, несмотря на античный стиль, зал был выстроен не раньше чем в прошлом столетии. Высеченный в известняке, он делился на три части. Справа лестница из трех ступеней вела к арочному входу в боковой придел с каменной скамьей вдоль него. Слева другие три ступени вели к точно такому же нефу со скамьей вдоль стены. Середина зала за величественной аркой представляла собой вытянутое, без колонн пространство, уровень которого был ниже уровня приделов и которое хорошо просматривалось со скамей. Все служило одной цели: сфокусировать внимание на предмете, покоящемся на большом квадратном престоле в глубине центральной части зала, и этот предмет — сердце Тэсс остановилось — был знакомым ей барельефом, где Митра, оседлав быка, перерезает ему горло. Она едва подавила вскрик, мысли ее смешались, казалось, она сходит с ума.

Скульптура была в два раза больше, чем та, которую она видела в спальне Джозефа. Белый мрамор местами потемнел, потрескался, кое-где откололся, и Тэсс инстинктивно поняла, что это не копия, какая была у Джозефа. Нет, это оригинал, тот самый барельеф, который горстка еретиков-фанатиков взяла с собой, когда по веревкам спустилась с горы в ночь накануне резни в крепости Монсегур.

— Как я и обещал, — проговорил Фулано, — вот она, Истина.

— Подойдите поближе, взгляните, — сказал Джеррард.

Встав между Тэсс и Крейгом, он положил им на плечи руки и повел к центральной части храма. Перед аркой Джеррард остановился у стоящей на пьедестале каменной чаши и опустил в нее правую руку. На его пальцах заблестела вода. Он поднес руку ко лбу, груди, к левому и правому плечу, перекрестившись.

Но Тэсс знала, Джеррард осенил себя не христианским крестом, то был крест — символ бога солнца.

— Чаша со святой водой? — не удержавшись, воскликнула Тэсс, ибо страх уступил место замешательству.

— Без сомнения, это напоминает вам католицизм, — проговорил Джеррард, — но обычай осенять себя крестом возник задолго до появления католицизма. Как и многие другие ритуалы, его заимствовали — украли — у нас после того, как Константин в четвертом веке обратился от митраизма к христианству. Разгромив наши храмы, эти ханжи христиане присвоили себе наш обряд освящения — причащения хлебом и вином. Но в отличие от их лжерелигии, где хлеб и вино якобы олицетворяют плоть и Кровь Христа, для нас хлеб и вино олицетворяют плодородие земли и щедрость природы. А эта вода в чаше не нуждается в освящении, она святая уже потому, что являет собой благодать дождей и рек, утоляющих жажду природы.

— Или утолявших, — поправил его Фулано, — до того, как отравленная атмосфера не превратила дожди в губительную кислоту. Вода в чаше набрана из ручья в этой долине, которую еще не успели загрязнить.

Они приблизились к барельефу — изображению вечной борьбы добра и зла, с содроганием подумала Тэсс.

— Ну, пора, — сказал Джеррард и, когда к ним присоединился Фулано, продолжал: — Хотя мы постепенно — одно откровение за другим — приобщали вас к нашей тайне, мне ясно, что, поднявшись на борт ВВС-два, вы уже подозревали, что я, пользуясь привычным вам термином, еретик, хотя для нас ересью является христианство. Причем вы без сомнения догадывались, что я знал о ваших подозрениях. Поэтому мы затеяли словесную игру, вели хитроумные беседы, где каждый пытался одурачить своего собеседника, но ни один из нас не преуспел. И даже в этом случае то, что вы сказали, Тэсс, произвело на меня сильное впечатление. Меня тронула ваша глубокая озабоченность проблемами окружающей среды, заинтересованность в судьбе нашей планеты. В Вашингтоне, узнав, что вы угрожаете Существованию нашей общины, я согласился с планом, согласно которому вас выводят на меня с тем, чтобы я лично организовал вашу ликвидацию. Осуществить это не представляло никакого труда. Однако побеседовав с вами, я засомневался в необходимости этой акции. В вашем отношении к природе я вижу возможность изменить наши первоначальные намерения. По-моему, ваше незаурядное журналистское мастерство способно принести нам пользу. Вы испытываете совершенно справедливый гнев из-за смерти матери. Я тоже. Это убийство было бессмысленным, глупым, ненужным. Но оно случилось, вашу мать уже не вернуть. Итак, я должен задать вам следующий вопрос: готовы ли вы, несмотря на вашу утрату, работать с нами и тем самым сохранить себе жизнь? Подумайте хорошенько, для вас сейчас это самый важный вопрос.

— Убийство, шантаж, терроризм — у вас не те методы, — сказала Тэсс.

— Но они необходимы, потому что никакие другие не дали результатов, — возразил Джеррард. — Тем не менее я ценю ваш искренний ответ прежде всего потому, что вы не хитрите. Учитывая, что вы взяты на мушку, у вас было большое искушение солгать, но вы этого не сделали. Замечательно; вероятно, еще есть надежда, и мне действительно не хочется, чтобы вы были уничтожены. Вы энергичная, здоровая, спортивная женщина с благородными стремлениями — великолепный образчик жизненной силы, которую мы пытаемся спасти. Я буду искренне сожалеть, если придется вас ликвидировать.

Крейг кашлянул, и Джеррард, обратившись к нему, проговорил:

— Вы хотите что-то добавить, лейтенант? Имейте в виду, что вас оставили в живых только из-за ваших романтических отношений с Тэсс. Если бы вас убили, она не согласилась бы сотрудничать с нами.

— Да, у меня есть что добавить, — кивнул головой Крейг. — Нам с Тэсс очень хочется остаться в живых, потому что мы любим друг друга. Но, допустим, мне удастся забыть, что я работаю в нью-йоркском управлении полиции. Допустим, Тэсс удастся забыть, что вы, ублюдки, убили ее мать. — Он остановился.

Джеррард с каменным лицом произнес:

— Продолжайте.

— Если мы согласимся с вашими условиями, откуда вы узнаете, что мы не лжем? Как вы можете быть уверены, что нам стоит доверять?

— Вы уже ответили на первую часть своего вопроса, — сказал Джеррард. — Вы с Тэсс любите друг друга достаточно сильно, чтобы понапрасну подвергать свое будущее неотвратимой опасности. Задача, которую наши предки поставили сотни лет назад, выполнена. Мы проникли в правительства всех мировых держав и руководство важнейших компаний, не говоря уж о коммуникационной сети и крупнейших финансовых организациях. Вам с Тэсс не скрыться от нашего надзора. Наши оперативники будут постоянно наблюдать за вами. Вас убьют в тот же момент, как вы попытаетесь открыть наши секреты и призвать к борьбе с нашей верой.

Тэсс в страхе вспомнила те же самые угрозы отца Болдуина. «Если вы попытаетесь открыть тайну, что инквизиция жива и по сей день, наши оперативники, постоянно следящие за вами, заставят вас замолчать». Она попала в западню между двумя противоборствующими силами — добром и злом. Но какая из них добро, а какая зло? Обе использовали одни и те же порочные методы.

— Что ж, это звучит разумно, — признал Крейг. — Но судя по вашим словам, я ответил только на первую часть своего вопроса. Как насчет второй? Если мы с Тэсс пообещаем сотрудничать, откуда вы узнаете, что нам можно доверять, и какие у нас гарантии, что мы будем в безопасности?

— Да, — согласился Джеррард. — Действительно, как мы это узнаем? В этом вопросе я должен положиться на мнение Хосе, тут моей власти приходит конец, ибо хоть я и являюсь американским вице-президентом, Хосе — прямой потомок главы еретиков, сбежавших от резни в Монсегуре, и ваша судьба в его руках.

Тэсс повернулась к Фулано.

Испанец суровым тоном спросил:

— Вы признаете всю ценность наскальной живописи? Храмов животных?

— Да, признаю, хоть я и очень напугана. Они невероятно прекрасны, — ответила Тэсс.

— И поняли их значение?

— Поняла, они — душа природы.

Фулано испытующе посмотрел на нее.

— Тогда, несмотря на разницу во взглядах, у нас больше общего, чем вы предполагаете. Вероятно, наше примирение возможно. — Он нахмурился. — Но чтобы завоевать наше доверие, вам придется доказать свою преданность нам.

— Что вы имеете в виду? Каким образом?

— Вам придется совершить обряд крещения.

— Что?

— Вы должны принять нашу веру.

— Митраизм?

— Это для вас единственный путь, — сказал Фулано. — Если вы вступите в нашу секту и, познав таинство посвящения, на себе испытаете великую силу обряда, вам и в голову не придет нас предать.

— Мы должны креститься? — спросила Тэсс.

Фулано кивнул.

Тэсс лихорадочно размышляла. «Все, что угодно, только побыстрее выбраться отсюда. Ну, плеснут мне на лоб воды. Прочитают пару молитв. Это ничто по сравнению с тем, что я пережила». Она сделала вид, будто колеблется, раздумывает, и наконец проговорила:

— Хорошо.

— Не думайте, что сможете провести нас, — предупредил ее Джеррард. — Наше крещение совсем не похоже на христианское. Знайте: это первозданный обряд, и вам предстоит испытать намного более глубокие чувства, чем вы себе представляете.

«Что это может быть? — недоумевала Тэсс. — Насколько их крещение отличается от христианского? Полное погружение в ледяную воду подземного ручья?» Ее страх умереть от переохлаждения или захлебнуться был действительно глубоким. Но она знала, что крещение с полным погружением в воду практиковалось некоторыми фундаменталистскими христианскими сектами, а Джеррард сказал, что их крещение совсем не похоже на христианское, и, стало быть, на его фундаменталистские варианты тоже.

И тут же Тэсс вспомнила, что обряд полного погружения в воду встречается не только в христианстве, но, например, в некоторых религиозных сектах в Индии, и к тому же Присцилла Хардинг говорила, что там сохранились отдельные группы последователей митраизма.

«Ну и что? — мрачно решила Тэсс. — Беспомощно барахтаться в ледяной воде нисколько не страшнее того, что мне пришлось пережить».

— Спасибо за предупреждение, — сказала она, — но я уже подумала и согласилась. Я сделаю все, что нужно. Я приму крещение и перейду в вашу веру, если это необходимо, чтобы нас с Крейгом оставили в покое и избавили от вечного страха за свою жизнь.

— Да, вы не будете жить в страхе, однако это не означает, что вас оставят в покое: вы станете помогать нам, — сказал Джеррард.

— Если моя помощь не будет связана с насилием.

— Конечно, — согласился Джеррард. — Вы будете помогать нам только как журналистка, посвятившая себя спасению Земли.

— Это моя работа и мой долг.

— Лейтенант, вы тоже согласны? — спросил Джеррард.

— Я присоединяюсь к решению Тэсс, — ответил Крейг. — У нас с ней один путь.

— Тогда прошу вас пройти сюда, — распорядился Фулано, указывая на арку в дальнем конце храма, справа от барельефа Митры.

Тэсс решительным шагом направилась в указанную сторону, хотя ноги у нее не гнулись от напряжения. Внезапно она запнулась, услышав странный звук в темноте за аркой. Что-то глухо стукнуло. Тэсс резко повернулась к Фулано и с искаженным страхом лицом в замешательстве спросила:

— Что это?

И тут же раздалось громкое фырканье.

— Похоже, там какое-то… — Хриплый голос Крейга от волнения пресекся.

— …животное, — пролепетала Тэсс.

— Вас предупредили, — произнес Фулано. — Наше крещение очень необычное.

— Первозданное.

— Да. И в зависимости от того, как вы его воспримете, вы останетесь жить или умрете, — продолжал Фулано. — Мы сразу же узнаем, обратились ли вы в нашу веру, прочувствовали ли великую силу обряда. — Таинственное невидимое животное второй раз стукнуло огромным, как показалось Тэсс, копытом и стало шумно рыть земляной пол пещеры. Усиленный эхом звук доносился до них из темноты арки. Затем животное свирепо фыркнуло. Тэсс окаменела от ужаса. Но Хью Келли и охранники, окружив ее и Крейга, неумолимо подталкивали их вперед, к арке.

Джеррард и Фулано, опередив их, стали зажигать один за другим светильники, и колеблющееся пламя, поднявшись из чаш, осветило то, что скрывалось за аркой.

Глава 13

В узком загоне, вырубленном в сероватом камне пещеры и загражденном железной решетчатой дверью, стоял громадный белый бык, которого Тэсс видела сегодня днем с вертолета, подлетая к имению Фулано. Тот самый, что пасся отдельно от других.

Теперь Тэсс стало ясно, где был Хью Келли и чем он занимался с того времени, как вертолет приземлился у замка, и почему попал сюда раньше них, таинственным образом присоединившись к Джеррарду и Фулано во время подъема к пещере. Ему было приказано подготовить все это.

В свете разгорающихся светильников, чье пламя колыхалось, наверное, от движения приближающихся людей, величественный белый бык повернул голову в сторону Тэсс, и она прочла в его налитых кровью глазах ярость, вызванную долгим заточением в темноте. Бык раздувал ноздри и гневно фыркал. Грозно нагнув голову, отчего напряглась его шея, он сделал выпад, в гордом отчаянии надеясь пронзить рогами своих недосягаемых мучителей.

— Бог мой! — простонала Тэсс.

— Да, — отозвался Джеррард, — мой Бог. Это и есть значение барельефа. Белый бык олицетворяет луну, и, поскольку луна приносит свет в темноту, он символизирует торжество добра над злом. Луна — ночной двойник солнца, поэтому этот бык — двойник и олицетворение Митры, бога солнца. Ваш страх понятен, — продолжал Джеррард. — Однако надеюсь, что наряду со страхом вы испытываете также и благоговение. В конце концов, священный обряд лишен силы, если не вызывает глубочайших эмоций. Вам предстоит испытание. Вы оба изменитесь, ручаюсь. В ту или иную сторону, ибо жизнь противостоит смерти, согласие — противлению.

— Подойдите поближе, — приказал Фулано дрожащей от страха Тэсс. — Встаньте сюда, лицом к быку.

Тэсс с Крейгом не двинулись с места.

— Ваша нерешительность мне не нравится, — недовольно проговорил Фулано. — Вы должны доказать свое желание креститься.

Его подручные подтолкнули Тэсс и Крейга к загону, заставляя подчиниться приказаниям Фулано. Тэсс оказалась в десяти футах от морды свирепого быка и, когда животное яростно фыркнуло, она почувствовала, как из его раздутых ноздрей на лицо ей брызнули горячие капли.

Тэсс с отвращением поспешно отерла лицо. Но то, что она увидела, заглянув вниз, повергло ее в такое отчаяние, что казалось, ее мочевой пузырь не выдержит.

Высеченная в полу узкая лестница с едва различимыми в полумраке ступенями вела в черный провал прямо под быком.

Джеррард потер правый глаз, который слезился, очевидно, опять воспалившись. Он вынул из кармана маленькую пластмассовую коробочку, наклонив голову, раздвинул веки, и на ладонь выпали контактные линзы. Когда, положив их в коробочку, он поднял голову, его глаза оказались не голубыми, а серыми.

По телу Тэсс прошла волна дрожи.

— Еще одна тайна — наследство, доставшееся от предков, — пояснил Джеррард.

— Регрессивные гены, знаю.

— Тогда вы многое знаете. Больше, чем я думал. Но теперь узнаете еще больше, гораздо больше. Пора, спускайтесь в яму.

Фулано тоже снял контактные линзы. Тэсс содрогнулась еще сильнее, увидев, что глаза у него такие же серые, как у Джеррарда, и так же сияют восторгом в отсветах пламени светильников.

— Снимите одежду, — резко сказал Фулано.

— Что? — возмутился Крейг. — Погодите-ка минутку.

— Уверяю, мы далеки от похотливых мыслей, — заверил его Джеррард. — Желания оскверняют душу. Мы вынужденно даем им волю только ради продолжения рода. Для нас ваша нагота не более, чем естественная нагота животных. Но мы уважаем свойственное человеку чувство стыдливости. Вам не обязательно раздеваться перед нами. Снимите одежду в яме, где темно, а потом выбросьте ее на ступеньки. Иначе, когда вы станете одеваться, она будет испачкана.

— Испачкана — чем? — Крейг раздраженно посмотрел на него. — О чем вы говорите?

— О вашем крещении, — сказал Фулано. — Меня беспокоит ваше замешательство. Покажите свою готовность быть с нами. Покажите, что вы способны на этот шаг. Делайте, что вам говорят, спускайтесь в яму, снимите одежду.

Когда охранники еще теснее окружили Тэсс и Крейга, она решительно проговорила:

— Не надо нас принуждать, уберите своих людей. Мы на все согласны, потому что хотим остаться в живых.

— Это зависит от того, восчувствуете ли вы великую силу таинства, — сказал Фулано. — Либо вам откроется высокое предназначение обряда, либо…

— Нас убьют, — закончила Тэсс.

Собрав все свое мужество, Тэсс стала спускаться вниз, постепенно удаляясь от мерцающего наверху света. Очень скоро они с Крейгом оказались на дне ямы, где было темно, сыро и холодно. И так тесно, что, раздеваясь и выбрасывая одежду вверх на ступеньки, они все время наталкивались друг на друга.

Едва ее глаза немного привыкли к темноте, Тэсс, подняв голову, увидела отблеск огня светильников, пробивавшийся сквозь толстые металлические прутья, вделанные в известняковые края ямы. Решетка была достаточно частой, чтобы между прутьями не провалились копыта животного. Крейг пробормотал:

— Что они затеяли? Что это за крещение?

— Ты видел барельеф, — прошептала Тэсс. — Разве ты не понимаешь?

Крейг содрогнулся, догадавшись, что им предстоит. Хотя Тэсс говорила шепотом, Джеррард, должно быть, услышал ее.

— Согласно канонам христианства, — раздался сверху его голос, — вас должны омыть кровью ягненка. Этот обряд они тоже украли у нас, выдавая его за свой. Затем заменили кровь на воду. Однако изначально омовение совершалось кровью не ягненка, а быка. Белого быка. Христианские ритуалы менялись в угоду времени, наш же обряд остался в первозданном виде. Мы до сих пор храним многовековые священные традиции. Они восходят к Древнему Ирану, вновь возродились в Греции, особенно на Крите, где, как гласит легенда, из моря восстал белый бык, который в конце концов на материке, в Афинах, был принесен Тезеем в жертву богу солнца — они называли его Аполлоном. Позже, во времена Рима, этот обряд был воспринят митраизмом. Здесь, в Испании, бой быков не что иное, как современный вариант жертвоприношения. Кстати, в Мериде арена, где проходят корриды, построена над древним митраическим храмом, а в его недрах существовала яма, похожая на эту. Она называлась тауроболий, и в ней римские центурионы, раздевшись донага, принимали крещение перед каждой битвой в надежде обрести силу для победы над врагом. Обряд втайне совершался и после четвертого века, когда Константин принял христианство. Он существовал и в средние века, несмотря на всю жестокость инквизиторов. Он существует до сих пор. И будет существовать, пока жива природа. Потому что величие его и сила вечны.

— Тогда начинайте! — закричала Тэсс. — И поскорее покончим с этим!

И сразу, гулко разносясь по пещере, прозвучал голос Фулано:

— Как прямой потомок человека, который вывел горстку приверженцев Митры из Монсегура, я занимаю место своего предка. Я занимаю место Митры. Я приношу в жертву двойника Митры, — говорил он нараспев.

Тэсс услышала, как над ними яростно забил копытами белый бык. Она ничего не видела, но ясно представляла себе происходящее. Фулано — с риском для жизни, — сел на стоящего в загоне быка.

Теперь раздался голос Джеррарда — такой ровный и бесстрастный, что становилось не по себе:

— В день весеннего равноденствия это жертвоприношение олицетворяет пробуждение природы к жизни. В день летнего солнцестояния — приобщает молодых членов братства к его тайнам и изредка обращает иноверцев в нашу веру. Они совершают великий обряд крещения и, если достойны того, понимают необходимость жертвоприношения.

Испуганный бык продолжал негодующе всхрапывать, бить копытами и брыкаться.

Тэсс представила, как Фулано верхом на быке, уклоняясь от его острых рогов, хватает мотающее головой животное за морду, задирает ее и глубоко вонзает нож в горло, перерезая хрящи и артерии, и кровь… Вниз хлынул поток крови. Горячая, отвратительная, густая и тяжелая, она дымилась и была едкой и солоновато-горькой. Кровь текла нескончаемым могучим потоком через металлическую решетку над их головой. Она обрушивалась на них — липкая и вязкая, обжигающая, обволакивающая, не давая дышать.

Бык — даже с перерезанным горлом — заревел в последний раз, гордо и бесстрашно протестуя. В благоговейном ужасе Тэсс услышала, как его колени стукнулись о железную решетку, и огромное величественное тело повалилось на бок, прогнув металлические прутья.

Кровь хлынула еще сильней, пропитав ее волосы, залив лицо и обнаженное тело. Ноги по щиколотки погрузились в омерзительную дымящуюся жидкость. Теряя сознание, Тэсс осела на пол. Крейг попытался поднять ее, но под тяжестью потока тоже обессиленно опустился рядом.

— О Боже мой! — простонал он.

— Теперь вы поняли? — требовательно спросил Фулано. Раздался звук его шагов по решетке, когда он, поднявшись с мертвого быка, подошел к загородке известнякового загона и перебрался через нее.

Тэсс полулежала на полу, залитом толстым слоем крови. Она больше не дрожала, согретая горячей жизненной силой священного быка. Ей показалось, что она потеряла рассудок. Она посмотрела вверх сквозь липкую красную пелену, застилавшую глаза, и попыталась привести в порядок мысли, не в силах вымолвить ни слова.

— Отвечайте! — закричал Фулано.

— Жертвоприношение, — голос не слушался ее, — призвано научить нас, что жизнь драгоценна, — не проговорила, а, казалось, простонала она. — Омывшись кровью быка, мы навечно запомним, что смерть унесла его безвозвратно, поэтому нельзя убивать без крайней необходимости. Вот почему вы не едите мяса. Вот почему вы вегетарианцы, ведь растения весной возвращаются к жизни, а животное — все и каждое в отдельности — единственное в своем роде, и если его убить, оно не появится вновь весной. Если мы убьем много животных, не восполнятся целые виды. Возможности природы не безграничны, ее щедрость может иссякнуть, если мы о ней не позаботимся.

В храме наверху воцарилась гнетущая тишина. Тэсс чувствовала, как с ее тела стекает кровь.

— Вы поняли, — раздался голос. Фулано. — Добро пожаловать, теперь вы члены нашего, братства.

Тэсс провела тыльной стороной ладони по залитому кровью рту, ощутив ее солоноватый тошнотворный привкус. Капли крови при вдохе попали ей в нос, и она едва не задохнулась. Тэсс вспомнила изображение белого быка с копьем в горле. Смерть навсегда кладет конец великолепному творению природы, поэтому к смерти нельзя относиться с бездумным равнодушием. Вот смысл посланий из веков.

«Но вы, ублюдки, — зло подумала она, — с величайшим хладнокровием убили мою мать! Проклятые ханжи и лицемеры!»

Далекий, отозвавшийся эхом грохот прервал ее мысли, полные лютой ненависти.

Несмотря на отдаленность, звук был таким сильным, что каменный пол под ногами Тэсс зашатался, хотя вначале она решила, что у нее просто трясутся колени.

— Что случилось? — послышался возглас Джеррарда наверху.

Ба— бах! От второго, более близкого толчка, по пещере пронеслась ударная волна. Где-то со стуком упал камень.

— Похоже на… — голос Фулано пресекся, — обвал!

— Нет! Это взрывы! — испуганно воскликнул Джеррард.

— Узнайте! — приказал Фулано охранникам. — Вот ключ, отоприте дверь! Доложите, что происходит!

Раздался топот ног охранников, бегущих ко входу в храм.

В тот же миг, схватив Тэсс за руку, Крейг рванулся к лестнице. Она бросилась за ним, поскользнулась и упала.

Однако благодаря многолетним тренировкам сгруппировалась, смягчив силу удара, и тем не менее сильно ушибла плечо. Сморщившись от боли, она тут же вскочила и устремилась вверх по ступеням, где ее уже ждал Крейг.

С головы до ног в крови, дрожа от холода, они торопливо оделись, но одежда, сразу пропитавшись кровью, нисколько не грела, и дрожь лишь усилилась. Не обращая внимания на труп белого быка в загоне, они побежали ко входу в храм, где в арке сгрудились Фулано, Джеррард и Хью Келли, а в просвет между ними Тэсс и Крейг увидели, как через подземный зал бегут к входной двери охранники.

Один из них, со всей силы потянув на себя дверь, обескураженно обернулся.

— Нет света!

— Двумя взрывами уничтожены обе внешние двери, — сжав кулаки, пробормотал Фулано. — Первый взрыв, должно быть, повредил генератор.

— Кто бы это ни сделал… — начал Джеррард.

— Вы знаете, — резко оборвал его Фулано, — это инквизиторы!

— Но если вход не завалило, если они охотятся за нами, без огня в туннелях они нас не найдут, — сказал Джеррард.

— Они готовы к этому! У них будут фонарики! — возразил Фулано. — Им остается лишь следовать вдоль линии электропроводки. — Он, подавшись вперед, крикнул охранникам: — Выходите в туннель! Закройте дверь, чтобы вас не освещало пламя из светильников! Стреляйте, как только увидите свет карманных фонариков! Они станут для нас легкой добычей!

Охранники, подчиняясь приказу, выскочили в дверь и закрыли ее за собой.

— Инквизиторы! — с ненавистью произнес Фулано. — Как они нашли нас? Как узнали, где мы?

Джеррард повернулся к Тэсс и Крейгу.

— Вы… вы… каким-то образом привели их сюда!

— Каким же это образом? — ощетинился Крейг. — Вы знаете, что мы не могли этого сделать. Мы стали вашими пленниками с той минуты, как поднялись в воздух с военно-воздушной базы Эндрюс. Если бы мы звонили с самолета, вы бы об этом узнали. Затем вы пересадили нас в другой самолет, потом в вертолет. Как же мы могли передать сообщение? Мы делали все,что вы от нас потребовали, вплоть до крещения. Мы из кожи лезли, чтобы доказать, что готовы сотрудничать.

— И все же… — Выкатив серые глаза, Фулано медленно двинулся в их сторону. — Вас обыскали на предмет оружия, вас проверили металлоискателями. Как же вы сумели привести за собой хвост?

— Посмотрите на ее обувь! Она в тех же кроссовках, в которых поднялась на борт ВВС-два! — вскричал Джеррард. — Она принесла их с собой в сумке и надела, когда входила в пещеру. Вот как они проследили за нами. Вот как они обнаружили нас. В кроссовках спрятан передатчик.

— Снимите кроссовки! — потребовал Фулано. — Я хочу на них взглянуть.

Тэсс попятилась.

— Так и есть! — воскликнул Фулано.

Тэсс отступила еще на шаг.

— Келли, — позвал Джеррард своего помощника.

— Да, сэр?

— Пристрелите их. Мы им доверились, однако они этого не заслуживают. Не просто пристрелите, разнесите их на мелкие кусочки.

— Да, сэр.

Хью Келли передернул затвор автомата и поднял его, прицеливаясь.

Крейг стремглав кинулся к Тэсс, опрокинул ее в лужу за сталагмитом, и они вместе спрятались за ним, скорчившись в ледяной воде.

Но выстрелы раздались не из автомата Хью Келли, они глухо донеслись из-за двери, ведущей в храм. Послышались предсмертные стоны.

Дверь со скрежетом распахнулась, в храм, отстреливаясь, вбежали охранники и, разом навалившись на дверь, закрыли ее.

— У них нет фонариков! — закричал один из них.

Фулано, кинувшись в дальний конец храма, воскликнул:

— Как же они смогли пройти сюда? Как увидели в темноте линию лампочек?

— У них приборы ночного видения! Они видят нас, где бы мы ни прятались, а мы их — нет!

— Всем залечь! — приказал Фулано.

Охранники отступили, укрывшись за колоннами и каменными пьедесталами светильников. Несколько охранников были ранены. Тэсс слышала их хриплое дыхание. Донеслись звуки ударов снаружи по металлической двери.

— Они пытаются прорваться! — воскликнул Джеррард.

Снаружи опять что-то грохнуло, однако замок выдержал.

— Сейчас они будут взрывать дверь! Ложись! — крикнул Фулано.

Хью Келли обернулся, привлеченный его возгласом.

Воспользовавшись моментом, Крейг выскочил из-за сталагмита. Келли, услышав шорох, крутанулся, но опоздал. Лейтенант кинулся на него, прежде чем тот успел поднять автомат и выстрелить. Сбив Келли с ног, Крейг, извернувшись, поймал в захват его шею и резко дернул голову помощника Джеррарда назад, затем упал на одно колено, выставив вперед другое, и переломил об него позвоночник Келли.

Дважды раздался громкий хруст, от которого Тэсс чуть не стало плохо: первый раз сломалась шея Келли, второй раз — позвоночник. Его безжизненное тело не успело осесть на пол пещеры, как Крейг схватил автомат и навел его на Джеррарда и Фулано. Слишком поздно: шум борьбы привлек их внимание, и они метнулись через арку в храм. Крейг, выругавшись, кинулся за ними, но в то же мгновение мощная взрывная волна отбросила его назад, и он упал. Взрыв был оглушающим, металлическая дверь слетела с петель и с грохотом упала на пол. С потолка посыпались камни. Несмотря на звон в ушах, Тэсс слышала, как охранники стреляют в сторону входа в туннель. Из темноты за входом, из зала быков раздавались ответные выстрелы. Снова взрыв потряс своды пещеры, затем еще один. Лежа в холодной луже за сталагмитом, Тэсс, болезненно сморщившись, зажала уши руками. Гранаты! Инквизиторы закидывали еретиков гранатами! Храм наполнился дымом, в нем вспыхнул огонь. Даже зажав уши, Тэсс слышала крики смертельно раненных людей.

Перестрелка становилась все ожесточеннее. Взрывы, один за другим, сотрясали пещеру, со стен и потолка снова сыпались камни. Один из светильников повалился, расколовшись, из его чаши растеклось по полу храма горящее масло. От колонн, прошитых автоматными очередями, летели осколки камней.

Из зала быков в храм ворвались люди в темных комбинезонах. Сквозь дым Тэсс увидела, что у них на глазах специальные очки для ночного видения, а лица намазаны черной камуфляжной мазью. Выставив перед собой автоматы, они поливали огнем пещеру, останавливаясь только, чтобы бросить гранату. От взрывов рушились колонны, охранники падали, простреленные насквозь, избежавших пули заваливало осыпающимися камнями. Те, кто оставался в живых, — в том числе Джеррард и Фулано — поспешили укрыться в пещере за храмом. Кое-кто из отступавших отстреливался, но большинство просто бросилось в панике из храма.

Тэсс подставила подножку одному из пробегавших мимо сталагмита, и он со всего размаха ударился подбородком о пол. Тэсс, с перепугу забыв об опасности, выскочила из укрытия и подобрала оружие упавшего. Отец никогда не учил ее обращаться с автоматом, но она помнила, что Хью Келли, готовясь выстрелить, отвел назад выступающий сбоку рычаг затвора. Очевидно, этим досылался патрон в патронник, и, предположив, что затвор уже взведен, она прицелилась в попытавшегося встать охранника и выстрелила. Тот распластался на полу, из спины брызнула струя крови. Вид поверженного врага и сильная, многократная отдача автомата лишили Тэсс присутствия духа, руки ее ослабели, и дуло автомата задралось вверх. «Опусти его вниз, старайся держать ровно», — строго приказала она себе. Тэсс решительно развернулась в поисках следующей цели. Крейг? Где Крейг? Среди дыма, огня и беспорядочных выстрелов она не осмеливалась нажать на спуск из страха попасть в него. Затем она увидела, что Крейг лежит на полу и стреляет по бегущим охранникам. Подстреленных отбрасывало на тех, кто бежал позади, и задние падали, сбитые с ног и обагренные кровью своих товарищей. Тэсс приспособилась стрелять по движущимся целям над головой Крейга. Тем временем огонь в пещере разрастался, дым становился все гуще. И все же Тэсс в какой-то момент заметила, как справа из-за боковой стены загона, где лежал принесенный в жертву священный, бык, поднялся Фулано и, выхватив из-под полы своего спортивного пиджака пистолет, прицелился в Крейга.

Однако Тэсс сумела опередить Фулано и прошила очередью его грудь. Прямой потомок предводителя еретиков несколько раз дернулся, зашатался и, перевалившись через невысокую стену загона, остался лежать на туше громадного белого быка. Тэсс снова не удалось справиться с отдачей. Дуло автомата подскочило вверх, палец инстинктивно продолжал нажимать на спуск. Ее развернуло, и в линию огня вдруг попал Джеррард.

Вице— президент завопил, выставив вперед руки, словно пытаясь прикрыть ими грудь, но пули ударили выше, оставляя зияющие дыры на его красивом лице, в глазницах серых глаз. Во все стороны брызнули мозги, и от лица уже не осталось ничего. И тут сразу несколько взрывов в задней части храма опрокинули Тэсс воздушной волной на пол. Она попыталась подняться, зная, что гранаты теперь будут взрываться еще ближе. Вот одна уже летит через арку входа. В тот же миг Тэсс едва не задохнулась: на нее в прыжке свалился Крейг, придавив всем телом, и они вместе покатились, ударяясь о каменные ступени, в яму. Она разбила себе колени, ушибла спину, голову и, оглушенная, свалилась в густую, остро пахнущую кровь, окатившую ее с ног до головы.

Тэсс тут же зажала уши залитыми кровью руками и краем глаза увидела, что Крейг сделал то же самое. В следующую секунду с оглушительным грохотом взорвалась граната, ее осколки разлетелись по храму, ударив в верхние ступени лестницы над ямой, громоподобное эхо разнеслось по подземному залу, сверху посыпались обломки скал.

Тэсс подняла голову, с которой капали темные, тяжелые капли крови, и услышала, как стрекочут автоматные очереди. Наверху царила темнота — взрывная волна потушила все светильники.

— Похоже, мы с ними покончили, — раздался высокий резкий голос.

— Убедитесь до конца, — отозвался другой.

Тэсс узнала этот низкий грудной голос.

Отец Болдуин. «Мы спасены», — подумала Тэсс и со бралась окликнуть его, как вдруг Крейг зажал ей рот рукой и пригнул голову вниз. Все ее существо противилось, но любовь к Крейгу подсказала: он хочет ее о чем-то предупредить. И что еще важнее, он хочет ее защитить. Она подчинилась, расслабилась и, перестав сопротивляться, промолчала, зная, что каким бы странным ни был поступок Крейга, он продиктован наилучшими побуждениями.

У входа в пещеру прозвучали тяжелые шаги.

— В живых не осталось никого, — послышался резкий голос. — Тех, кого не застрелили или не закидали гранатами, засыпало камнями.

— Проверьте еще раз! — приказал отец Болдуин.

Голос главного инквизитора звучал приглушенно, и Тэсс догадалась, что глыбы известняка завалили убитого быка и труп Фулано и, должно быть, частично спуск в яму.

— Они уничтожены полностью, — отозвался тот же самый резкий голос.

Громко стукнул упавший с потолка камень.

— Потолок вот-вот рухнет.

— Установите заряды, — сказал отец Болдуин. — Везде.

— Я уже начал.

— О барельефе я позабочусь сам, собственными руками подложу под него бомбу и взорву ко всем чертям. Слава Богу, мы нашли главное логово. Какие-то еще остались, но важно разделаться с самым главным.

— Как насчет женщины и детектива? Я их до сих пор не нашел.

— Вероятно, похоронены под обломками скал. Возможно, они еще живы, но через пять минут это не будет иметь значения, — проговорил отец Болдуин. — Они все равно погибнут, когда мы подорвем все пещеры. Мы перед ними в долгу, однако нельзя, чтобы посторонние знали о наших тайнах. Награда будет ждать их на небесах. Что там с зарядами?

— Только что закончил.

— А я только что установил бомбу у основания барельефа. И его, и тела подонков разнесет на мелкие кусочки. Собирать их будут в аду.

— Пошли. — Человек с высоким резким голосом двинулся к выходу. Раздались торопливые шаги других людей, последовавших за ним.

— Остальные заряды подготовлены? — строго спросил отец Болдуин. Голос его удалялся.

— Да. Чтобы выйти из пещеры, нам понадобится пять минут. На это время я и установил часовые механизмы.

— Поторопитесь, — приказал отец Болдуин. — Уходя, на всем пути оставляйте, за собой заряды. Я хочу, чтобы от этих пещер не осталось и следа.

— Так оно и будет. Мы понаблюдаем за фейерверком снизу.

Звук шагов затих вдали.

Крейг убрал руку со рта Тэсс. В насквозь пропитанной кровью одежде, они на четвереньках поползли вверх по лестнице и обнаружили; что вход в яму завалило большим обломком рухнувшей скалы. Крейг нащупал узкое отверстие и с трудом протиснулся наружу, за ним последовала Тэсс, больно оцарапавшись спиной о камень. Хотя в пещере было темно, отсветы торящего масла, разлитого на полу храма, позволяли им пробираться через нагромождения камней. Окровавленная одежда прилипла к телу, заставляя ежиться от холода.

— Нам нужно выбраться отсюда, — сказал Крейг.

— Как? — Тэсс обхватила себя руками, пытаясь согреться. — Даже если мы успеем добраться до выхода до того, как взорвутся бомбы, люди отца Болдуина застрелят нас.

— Мы можем попробовать обезвредить бомбы.

— Нет, всех зарядов нам ни за что не найти.

— Но мы не можем просто покорно ждать, когда придет смерть, — возразил Крейг. — Надо же что-то делать.

— Я придумала, — сжав его руку, воскликнула Тэсс. — Помнишь, когда мы вошли в пещеру, Фулано, закрывая двери, оставил снаружи трех охранников…

— …и сказал, — перебил ее Крейг, кивая, — что, если охранников убьют и они не ответят на вызов по передатчику, — он заговорил быстрее, — можно использовать другой выход. У нас есть надежда выбраться!

— Этот выход должен быть рядом, — подхватила Тэсс с бьющимся от радости сердцем.

Крейг, вдруг сникнув, прислонился к скале.

— В чем дело?

— Мы никогда не найдем его в темноте. — Неожиданно он выпрямился. — Минутку, кажется, я смогу раздобыть огонь. Оставайся здесь.

Сбитая с толку, охваченная отчаянием Тэсс смотрела, как он, озираясь, пробирается через каменные завалы.

— Что ты ищешь?

— Какое-нибудь тело. Моя одежда слишком мокрая. Куртка не будет гореть.

— Не понимаю.

— Поймешь. Вот, нашел… — Стянув с трупа куртку, Крейг подполз к горящему в храме пламени, поднес к нему рукав, поджег его и торопливо вернулся. Пламя бежало вверх по рукаву куртки. — Светильники разбились от взрывов, — сказал он, — и не горят, но масло разлилось по всему полу. Я чувствую его запах.

Он протащил горящий рукав по полу, пробуя то в одном месте, то в другом, и вдруг среди груды обломков вырос язык пламени — загорелось масло.

Огонь разрастался. Тэсс с Крейгом попятились. Когда пещера осветилась, Крейг, указывая налево, воскликнул:

— Там туннель!

В этот момент потолок дрогнул, с него посыпались камни. Тэсс бросилась через завалы, стремясь поскорее добраться до туннеля.

— Не спеши, — крикнул ей Крейг, — ты можешь сломать ногу.

— Меня больше волнуют бомбы и обвалы, — ответила она, и, едва они успели укрыться в туннеле, как часть сводов рухнула с оглушительным грохотом.

— Возможно, именно через этот туннель Келли и его люди провели быка, — предположил Крейг. — Вход в храм слишком узок для животного. К тому же с быком не просто управиться, поэтому проход наверняка сделали по возможности прямым и коротким.

Крейг оказался прав. Отблески огня, полыхавшего в пещере, высветили впереди, футах в двадцати, выход. Но Тэсс не сдержала стона, увидев, что и он закрыт металлической дверью. Ее отчаяние возросло, когда они с Крейгом, как ни старались, так и не сумели ее открыть.

— Эта чертова штука заперта, — зло бросил Крейг, с одежды которого капала кровь, и в изнеможении прислонился к стене. — Мы зря потратили время. У нас его осталось так мало.

— Может быть, есть какой-нибудь другой выход, — дрожащим голосом проговорила Тэсс.

— Даже если он и есть, на что я не рассчитываю, бомбы взорвутся прежде, чем мы его найдем.

— Наде попробовать.

Крейг, пристально вглядевшись в ее лицо, ответил:

— Хорошо.

Они бросились обратно по туннелю, и, когда добрались до подземного зала, на их глазах обрушилась часть сводов. Тугая волна воздуха отшвырнула их, языки пламени горящего масла закачались.

— Там, сзади, — пробормотала Тэсс, — еще один туннель.

— Сейчас начнут взрываться бомбы!

— Пламя, Крейг! Посмотри на пламя!

— А что?

— Оно все еще качается! Оно клонится к тому туннелю! Когда мы в первый раз вошли в храм, я заметила, что огонь в светильниках колышется, но подумала, что это от нашего движения. Теперь я поняла: воздух затягивает в коридор, который должен вывести нас наружу.

— А что, если он слишком узкий и мы не сможем через него пролезть?

— Это наш единственный шанс! Скорей! — крикнула Тэсс, когда своды снова содрогнулись.

Они двинулись через завалы к коридору в дальнем конце пещеры, и едва вошли в него, как сзади, чуть не придавив их, рухнул огромный кусок скалы. По мере их движения вперед света становилось все меньше.

— Если этот ход разветвляется, считай, что у нас не осталось ни единого шанса, — тяжело дыша, проговорил Крейг. Отблески огня из пещеры почти уже не достигали темного прохода, и идти приходилось, придерживаясь за стены.

— Ты чувствуешь ток воздуха? Он усилился или мне это кажется? — с надеждой спросила Тэсс.

— Да! Но оттуда доносится какой-то звук.

Впереди слышался неумолчный гул, и чем ближе они подходили, тем громче он становился.

Туннель завернул и пошел под уклон, свет, брезживший из пещеры, угас. Они продолжали брести в полной темноте, нащупывая стены руками. Что-то ревело впереди, так громко, что Тэсс, не расслышав слов, которые Крейг прокричал ей, переспросила:

— Что?

— По-моему, это…

В кромешной тьме Тэсс схватила Крейга за руку, сделала еще один шаг вперед, и внезапно ее толкнула в спину ударная волна от множества взрывов. Своды затрещали, готовые обвалиться. Ее швырнуло вперед и, ступив в пустоту, она стремительно полетела вниз. Что-то наверху позади с грохотом обрушилось на своды. Из последних сил цепляясь за руку Крейга, Тэсс летела к черной, грозно ревущей бездне. Ею оказался подземный поток, Тэсс погрузилась в него с головой, и ледяная вода словно оглушила ее — крик замер на губах. Ошеломленная, она беспомощно барахталась в стремительно несущемся потоке, захлебываясь и ничего не видя вокруг, лишь смутно ощущая, что обломки скал сыплются в воду, но поток уносит ее вперед, не давая им размозжить ей голову. Она старалась вынырнуть, отчаянно надеясь, что замеченный ими ток воздуха означал выход подземной реки на поверхность. Однако ее усилия были тщетны.

Поток несся по извилистому коридору, набирая скорость. Тэсс ударило об отполированную течением стену туннеля и, развернув, швырнуло к другой стене. Она отпустила руку Крейга, сделала судорожную попытку вынырнуть и вдруг почувствовала, что летит вниз вместе с рекой. О Господи, взмолилась она, не в силах больше сдерживать дыхание, готовая инстинктивно вдохнуть, наполнив легкие водой.

Поток продолжал падать. И наконец выкинул ее из своего каменистого ложа, подбросив вверх. Вынырнув из воды, она тут же снова шлепнулась в нее и, непроизвольно вдохнув, ощутила, что во всю силу своих легких дышит свежим воздухом. А потом мощный водопад вышвырнул ее в озеро и с силой толкнул вперед. И когда она, с трудом двигая руками, вынырнула, то некоторое время лишь жадно дышала и только после осознала, что над ее головой на бескрайнем ночном небе светят звезды и что берег совсем недалеко. Через секунду она стала лихорадочно опираться в поисках Крейга и увидела, что его распростертое тело несет на нее. Тэсс быстро подплыла к нему, ухватив за плечи, потянула к берегу. Крейг, подняв голову над водой, натужно кашлял и отплевывался. Добравшись до берега, они растянулись на его травянистом ковре. Но Крейг, тяжело дыша, продолжал кашлять, его рвало водой. Тогда Тэсс уложила его на живот, повернула голову набок и принялась, уперевшись ладонями в спину, изо всех сил давить на легкие, чтобы выкачать из них воду. При каждом ее движении вода выливалась у него изо рта, он мучительно кашлял, но постепенно спазмы прекратились, дыхание стало ровным.

Только тогда Тэсс в изнеможении повалилась на землю. Воздух пах свежестью, ярко светила луна, сияли звезды. Несмотря на грохот водопада, она услышала журчание ручья, вытекающего из озера и бегущего по камням в долину. Крейг поднял голову и посмотрел на нее. Снова закашлявшись, он сжал ее руку и сказал, через силу улыбнувшись:

— Спасибо.

— Брось. Мы ведь вдвоем оттуда выбрались, — с улыбкой ответила Тэсс, счастливая, что он остался жив, и тоже закашлялась, выплевывая воду и стуча зубами от холода.

Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, измученные, обессиленные.

Минут через пять Крейг заставил себя подняться.

— Вода была такой холодной! — проговорил он и невольно содрогнулся при воспоминании о ледяной воде подземного потока.

— Неужели нам грозит переохлаждение? — со страхом посмотрела на него Тэсс.

Он обеспокоенно ответил:

— В мокрой одежде даже в теплую июньскую ночь мы можем погибнуть от холода. Нам надо как можно скорее согреться и обсохнуть.

Осознавая всю опасность их положения, Тэсс оглянулась в сторону долины. «Нет, мы не имеем права умереть от холода после всего того, что пережили», — подумала она. И тут же, мысленно возблагодарив Господа, проговорила:

— Все будет хорошо, вот увидишь.

— Но ближайшая деревня наверняка не ближе чем в нескольких милях отсюда. Мы потеряем сознание или уснем, прежде чем доберемся до жилья, если вообще найдем его.

— А я говорю, все будет хорошо, — упрямо повторила Тэсс, окоченевшая от холода.

— Думаешь, стоит потереть две щепки и мы разожжем костер?

— Нет, за нас это уже сделали. И разожгли не один, а много костров.

Крейг озадаченно проследил за взглядом Тэсс и в изумлении ахнул. Под ними, по всей долине, в полях мерцали в темноте сотни костров, и не было ничего прекраснее этого зрелища.

— Праздник Святого Иоанна, я совсем забыл! — воскликнул Крейг.

— Эти огоньки точно крохотные кусочки солнца. Хотя бы на этот раз пламя нам поможет, — сказала Тэсс и, с трудом встав, протянула Крейгу руку. — Яркий костер, тепло. Пошли, малыш.

Ей пришлось напрячь все свои силы, чтобы поднять Крейга. Поддерживая друг друга, обнявшись, чтобы хоть немного согреться, они побрели вниз по заросшему травой склону к кострам.

— По крайней мере, вода смыла с нас кровь, — проговорила Тэсс. — Это было своего рода крещение. И оно действительно оказалось очищающим.

— К сожалению, наши неприятности не закончились, — заметил Крейг.

— Понятно, ты имеешь в виду отца Болдуина. А как ты догадался, что он не хотел отпускать нас живыми?

— Интуиция. В моей работе без нее не обойтись. Я подумал, что не стоит торопиться, надо посмотреть, захочет ли он найти нас среди завалов. Очевидно, по мнению отца Болдуина, мы представляем для него угрозу, потому что знаем многие его тайны.

— Сейчас не хочу и думать об этой проклятой инквизиции. Так хорошо быть с тобой, знать, что мы все-таки выжили!

— Борьба добра со злом, — задумчиво проговорил Крейг и поежился. — В данном случае их не отличишь друг от друга. Обе противоборствующие стороны — зло. Я уверен, что как только инквизиторы узнают, что мы остались в живых, они начнут за нами охоту.

Тэсс, помолчав, ответила:

— Может быть, и нет.

— У тебя есть план?

— Что-то вроде этого. Я еще обдумываю его. Но если они решат нас уничтожить, я готова драться. Они, на мой взгляд, совершили непростительный грех.

— Потому что предали нас?

— Нет, потому что взорвали пещеры с рисунками. Я всю жизнь буду их помнить: оленей, бизонов, лошадей, козерогов, быков. Таких прекрасных, таких величественных и неповторимых.

У края склона Тэсс заметила темные фигуры и поняла, что это собрались вокруг костра крестьяне, держа в руках кресты, сплетенные из цветов и колосьев пшеницы. Они с подозрением поглядывали на Тэсс с Крейгом. Но она подняла правую руку и коснулась ею лба, груди, левого и правого плеча. Крестьяне приветливо закивали и жестами пригласили Тэсс и Крейга к своему костру.

У огня они быстро обсохли и отогрелись. А потом всю ночь просидели, нежно держась за руки, возле костра, временами засыпая, а проснувшись, неотрывно смотрели на пламя, завороженные его волшебной силой.

Глава 14

Александрия, штат Вирджиния

Ощущая рядом успокаивающее присутствие Крейга, Тэсс стояла на кладбище на окраине города у могилы матери. Слезы застилали ей глаза. Похороны состоялись накануне, через шесть дней после того, как они с Крейгом выбрались из пещер, через два дня после возвращения из Испании.

Эти шесть дней были богаты событиями. Испанские крестьяне, пригласившие их к костру, под утро проводили своих гостей через долину в ближайшую деревушку, где с большим трудом из-за незнания испанского языка Тэсс удалось объяснить, что ей нужен телефон, и в конце концов связаться с американским посольством в Мадриде. В результате к полудню спешно прибыли шесть вертолетов с американскими и испанскими представителями властей и службы безопасности, и начались пристрастные допросы. Вместе с Крейгом она показывала следователям место, где был вход в пещеру, водила их к водопаду, спасшему им жизнь. Потом в тот же день прилетели еще вертолеты с другими следователями и сотрудниками службы безопасности. Допросы продолжались до поздней ночи. После нескольких часов сна, чуть-чуть перекусив, измученные Тэсс с Крейгом снова начали отвечать на многочисленные вопросы, устало повторяя одну и ту же версию, на которой сошлись до того, как Тэсс позвонила в Мадрид. По замыслу Тэсс, эта версия должна была защитить их и от еретиков, и от инквизиции. Тэсс важно было прежде всего довести ее до сведения репортеров и сделать достоянием общественности, но когда репортеры примчались в долину, их с Крейгом уже перебросили вертолетом в Бильбао, а оттуда — в Мадрид, где допросы продолжились в здании испанской разведки и где к испанским следователям присоединились совершенно обескураженные представители ЦРУ. Однако репортерам удалось получить достаточно сведений из анонимных источников, чтобы эта версия быстро разлетелась по всему миру. Под давлением многих правительств испанским и американским официальным лицам пришлось признать то, что они до сих пор отрицали как непроверенные слухи: американский вице-президент и предположительно будущий председатель кортесов Испании действительно погибли от рук террористов, показывая двум американским гостям культурные и географические достопримечательности в провинции Наварра в Северной Испании.

Личности террористов при этом не установлены.

Сообщения, естественно, умалчивали о возрастающей с каждым допросом растерянности угрюмых следователей, которые продолжали терзать Тэсс и Крейга своими вопросами:

— Какого черта вас понесло в Испанию? Как вам удалось проникнуть в страну? У вас даже нет паспортов.

— Мою мать только что убили, — продолжала заученно повторять Тэсс. — Алан Джеррард, давний… был давним близким другом семьи. Он пригласил меня с женихом сопровождать его на борту ВВС-два в Испанию в надежде, что путешествие немного меня развеет. У нас не было времени получить паспорта, а я, убитая, горем, не могла думать о всяких деталях и не могла отказаться от предложения не просто друга, но вице-президента Соединенных Штатов. А как бы вы поступили на моем месте?

— Но что вы делали в Северной Испании, как попали в эту отдаленную часть страны?

— Прежде чем начать официальный визит, Алан хотел повидать Хосе Фулано, который отдыхал в своем поместье недалеко от Памплоны. Они были друзьями. Но мне кажется, им надо было обсудить кое-какие дела. Так или иначе, Алан взял нас с собой. Он был очень изобретателен, стараясь отвлечь меня, и говорил, что никогда не простит себе, если мы не повидаем эту суровую и прекрасную часть Испании.

— И повел вас в пещеру? В полночь?

— Дело в том, что в тот день был праздник Святого Иоанна. И Алан и Хосе настояли на том, чтобы показать нам костры в долинах. Потом они приказали летчику посадить вертолет и повели нас в пещеру, уникальную, как сказали они, потому что в ней сохранились наскальные рисунки ледникового периода и видеть их посчастливилось лишь немногим.

— Рисунки ледникового периода?

— Да, замечательные рисунки.

— И террористы напали на вас, когда вы были в пещере?

— Да, они атаковали неожиданно. Не знаю, как убийцам стало известно, что мы в пещерах, но вдруг раздались стрельба и взрывы. Я увидела, как в Алана и Хосе попало сразу по нескольку пуль. Мы с женихом побежали по туннелю. Его своды начали рушиться, когда мы наткнулись на подземный поток и таким образом спаслись.

— Очень все складно получается.

— Нам повезло. А что бы вы хотели — чтобы нас убили? Тогда некому было бы рассказать вам, что произошло.

— Вернемся к террористам. Кто они?

— Понятия не имею. Они были в масках. Я едва могла различить их в тусклом свете пещеры.

И так далее, и так далее. Как ни пытались следователи найти противоречия в их показаниях, все факты сходились. Большая часть их версии была правдой, и помощники вице-президента, и сотрудники секретной службы, оставшиеся в Мадриде, подтвердили их слова.

Единственное, чего нельзя было доказать и что следователи должны были принять на веру, — это утверждение спасенных о невозможности опознать убийц.

Между тем попытки извлечь тела оказались безрезультатными. Гора осела и погребла под собой погибших. Откапывать их было бессмысленно. Им суждено навечно остаться в этой каменной могиле, над которой величественным надгробием будет возвышаться вершина горы.

Неопознанные убийцы и рисунки ледникового периода в пещере — больше ничего. На этой дезинформации — термин, услышанный от отца, — и основывался план Тэсс защитить себя и Крейга, и именно эту дезинформацию она прочитала в газете, когда они с Крейгом возвращались в Америку в ВВС-2. Ей сказали, что в Вашингтоне допросы продолжатся, но Тэсс не сомневалась, что их с Крейгом скоро отпустят как невиновных свидетелей происшедшего, хотя подозрения у следователей, конечно, останутся. А еще в той же газете в отделе экономических новостей она обратила внимание на статью, которая ее обрадовала. Возмущение общественности уничтожением слонов ради бивней привело к заключению международного соглашения о запрещении торговли слоновой костью; результатом этого явилось резкое падение цены на слоновую кость: с двухсот долларов за килограмм до пяти и меньше. Браконьеры больше не считали слонов выгодной добычей и прекратили их бесконтрольный отстрел. У этого вида появился шанс выжить. В то же время, отмечалось в статье, есть другие виды животных, которые исчезают катастрофически быстро, — по сто пятьдесят экземпляров в год. Тем не менее тогда в самолете известие о спасении слонов вселило в Тэсс надежду, как и сейчас необычно ясное, без признаков смога, небо над могилой матери. Она вытерла слезы и, повернувшись к Крейгу, сказала глухим от скорби голосом:

— Помнишь ту ночь у костра в долине?

Крейг молча обнял ее, и она, положив голову ему на грудь, с усилием продолжала:

— Я начинаю понимать, почему последователи Митры боготворят пламя. Оно пожирает то, что отмерло: сухие ветки, сухие листья. А потом из пепла, как феникс, вновь возрождается жизнь.

Крейг кивнул.

— Из смерти рождается жизнь.

Тэсс подняла голову и проговорила:

— Да только пламя тоже не вечно. В конце концов оно тоже умирает… — Всхлипнув, она снова посмотрела на могилу матери. — И остается лишь пепел, прах.

Крейг, помолчав, ответил:

— Но если удобрить пеплом землю, она станет плодородней. Цикл возрождения жизни из смерти продолжается.

— Чудесное преображение природы. Только вот, — ее голос дрогнул, — моя мама ушла навсегда.

— Но ведь осталась ты — сотворенная ею.

— И я постараюсь быть такой, чтобы она гордилась мною, — сказала Тэсс. — Сколько лет я сторонилась ее, а теперь жалею, что мы редко виделись.

— Как ты думаешь, она не стала бы возражать, если бы знала, что ее похоронят здесь, а не рядом с отцом на Арлингтонском кладбище?

— Нет. — Тэсс с трудом удержалась, чтобы не разрыдаться. — Мама была женой дипломата и знала жесткие правила игры. На первом месте стояла карьера отца. Маме всегда приходилось держаться в тени. Но она не возражала, потому что любила его.

Крейг поцеловал полные слез глаза Тэсс и проговорил:

— А я люблю тебя. И обещаю, что ты всегда будешь самой важной частью моей жизни.

Они обнявшись пошли к выходу с кладбища.

— Я так хотела отомстить, — вновь заговорила Тэсс. — Но когда убила Джеррарда и Фулано, то сделала это не затем, чтобы расквитаться. Я не испытывала, убив их, ни радости, ни удовлетворения. Я ненавидела себя за содеянное и стреляла только чтобы спасти нас. Именно эта мысль позволяет мне чувствовать себя хоть немного чище, если такое возможно в подобных обстоятельствах. Невыносимы воспоминания о всех тех людях, которых я застрелила, о крови и жестокости. Меня до сих пор мучают кошмары.

— Я буду рядом с тобой и рассею их.

Они шли мимо рядов могил к взятому напрокат автомобилю, и Тэсс, прижавшись к Крейгу, говорила:

— По крайней мере никому не известно, кто на самом деле убил Джеррарда и Фулано. Инквизиторы думают, что они. Еретики думают так же. Обвинить нас не сможет никто.

— Но ты все еще полагаешь, что они не начнут за нами охоту? — спросил Крейг.

— Мы намеренно пошли на этот риск, однако да, я полагаю, они не станут за нами охотиться. Когда нас допрашивали, мы ни разу не обмолвились об отце Болдуине и инквизиции. Мы ни слова не сказали о еретиках. Мы не открыли, что в той пещере находился храм. У обеих сторон наверняка есть информаторы, которым известно, что мы сообщили следователям. Надеюсь, они понимают, что наше молчание — свидетельство наилучших побуждений.

— Хочешь оставить все как есть, — спросил Крейг, — не пытаясь, остановить их?

— Мы не сможем, — ответила Тэсс. — Не знаю, кто хуже — еретики, с помощью терроризма пытающиеся спасти планету, или инквизиторы, которые варварскими способами борются с еретической скверной. Пусть ублюдки дерутся между собой. Может быть, когда они перебьют друг друга, люди додумаются, что Землю можно спасти только одним способом — любовью.

Они миновали последний ряд могил и подошли к машине. Отъезжая от кладбища, Крейг включил приемник, но тут же затормозил и встал на обочине, услышав по радио новости.

Два дня назад состоялись торжественные похороны Алана Джеррарда. Ранее, согласно конституции, президент назначил нового вице-президента, кандидатуру которого должны были утвердить конгресс и сенат. Несмотря на смятение в стране, президент Гарт не стал откладывать визит в Перу для участия в конференции в верхах по проблемам наркотиков. В конце концов, как он заявил не без бравады по национальному телевидению, он не имеет права дать повод наркобаронам полагать, что убийство второго лица в государстве может запугать президента. Поэтому он вылетел в Перу, и сейчас диктор, не скрывая потрясения, сообщал, что самолет ВВС-1 был сбит ракетой «земля — воздух» при заходе на посадку в аэропорту Лимы.

Тэсс застыла в ошеломлении, не веря услышанному. В ее сознании возник мучительный вопрос. Не окажутся ли у одного из первых лиц в государстве — нового президента или вице-президента — серые глаза?

Дэвид Моррелл ПЯТАЯ ПРОФЕССИЯ

Пролог «ОБЕТ ВЕРНОСТИ»

Пятая профессия

Происхождение профессии, которой посвятил себя Сэвэдж, имеет предысторию, корни которой уходят с прошлое и теряются в мифическом тумане. Поначалу появились охотники, затем фермеры, затем в качестве смены — проститутки и политики. Можно, конечно, спорить о том, в каком порядке появлялись эти четыре древнейшие профессии, но то, что они были первыми, ни у кого не вызывает сомнения.

Как только возникла торговля, тут же появилось то, что необходимо защищать. И, таким образом, сэвэджская — пятая — профессия. И хотя никто не документировал первое появление ее на мировой арене, все же два случая иллюстрируют доблестные традиции.

Комитатус

Когда через четыреста лет после смерти Христа англосаксы завоевали Британию, то с собой они принесли германский кодекс абсолютного повиновения своему военачальнику. В первоначальной и окончательной трактовке кодекс обязывал вассалов, или комитатус, защищать своего вождя с честью даже после его смерти. Одним из блестящих примеров подобного рода повиновения своему господину является сражение на берегу реки Блэкуотер возле города Малдона в Эссексе в 991 году.

Грабившие побережье скандинавские пираты расположились на острове, который в отлив соединялся с берегом узкой дорогой. Местный британский военачальник Биртнот привел преданных ему комитатус к этой тропке и приказал викингам оставаться на месте. Враг бросил ему вызов.

Засверкали мечи. На дорогу пролилась кровь. Когда битва разгорелась, один из молодых солдат Биртнота трусливо повернулся и убежал. Другие же, решив, что это бежит сам Биртнот, тоже отступили. Остался на дороге только сам Биртнот и его телохранители.

В него попал дротик. Биртнот вытащил его и заколол им своего противника. Меч одного викинга отрубил его бойцовую руку. Беззащитный, теперь он не мог более сопротивляться, и был рассечен на куски. И хотя Биртнота более не было в живых, верные комитатус продолжали стоять насмерть, продолжали защищать его труп, мстить за его смерть и нападали на противника с еще большим упорством, проявляя при этом чудеса доблести. Смерть их была жестокой, но тем не менее радостной, потому что они не изменили кодексу верности.

Подлинный англосаксонский документ той поры, описывающий их героический разгром, завершается таким пассажем:

“Годрик часто бросал копья, направляя их острие против викингов. Он выдвинулся вперед из рядов своих братьев, был разрублен, и, упав, умер. Он был другом Годриком, не тем, который бежал”.

Эти двое Годриков представляют “конфликт принципала” в профессии Сэвэджа. Главной задачей комитатус являлась защита принципала. Но, с другой стороны, возникал вопрос: если дело является совершенно безнадежным, если военачальник мертв, должен ли телохранитель защищать самого себя, свою жизнь? Когда Сэвэдж дебатировал сам с собою по этому спорному вопросу, он вспомнил Акиру и случай из совершенно иной культуры, прекрасно иллюстрирующий экстремальные традиции пятой и наиболее благородной профессии.

Сорок семь ронинов

В Японии эквивалентом комитатус были самураи. Эти воины-защитники начали занимать видное положение в истории страны через тысячу сто лет после наступления новой эры, когда местные военачальники, известные как даймио, нуждались в преданных воинах, чтобы нормально править своими владениями. Многие века главный военачальник, которого называли сегун, имел неограниченную власть надо всеми даймио. Несмотря на это, каждый самурай даймио чувствовал связь со своим местным господином. В 1701 году против всех этих сложных проявлений верноподданичества произошел инцидент, давший пищу для написания и создания одного из известнейших опусов легенд в Японии.

Троих даймио вызвали в суд сегуна, находящийся в Эдо (современный Токио) с приказами принести военачальнику обет верности. Но эти даймио были совершенно несведущи в этикете судебного поведения. Двое из троих стали искать помощи у специалиста по судебному этикету и манерам. Они завалили его подарками, и были вознаграждены ценными советами.

Но последний даймио, господин Асано, был слишком наивен, и не стал задабривать подарками инструктора по этикету, господина Кира. Тот почувствовал себя уязвленным, и в присутствии сегуна высмеял Асано. Публично униженный Асано, которому не оставалось ничего другого, как защищать свою честь, вытащил меч и ранил Кира.

Обнажить меч в присутствии сегуна было ужасным преступлением. Военачальник приказал Асано искупить вину собственным харакири. Даймио повиновался. Но его смерть не уладила спора. Теперь самураи Асано были повязаны неумолимым кодексом гири, свободный перевод данного слова означает “тяжесть долга”: они были обязаны отомстить за смерть своего господина, уничтожив человека, который начал цепочку инсинуаций и из-за которого был умерщвлен господин Асано, — господина Кира.

Закон гири был настолько неукоснительным, что сегун понял — предстоит дальнейшее кровопролитие. Чтобы положить конец кровавой вражде, он послал своих самураев к замку Асано и потребовал от вассалов Асано немедленной сдачи. В замке капитан самураев Асано — Ойши Иопшо — держал совет со своими подчиненными. Некоторые предпочитали драться с воинами сегуна. Другие ратовали за проведение ритуального самоубийства по примеру своего господина. Но Ойши чувствовал: большинство считает, что со смертью Асано закончилось действие клятвы верности. Захотев испытать, кто чего стоит, он предложил разделить имущество их господина и разойтись. Многие презренные воины с радостью приняли эти условия. Ойши заплатил им и приказал уйти. Из более чем трехсот самураев остались лишь сорок семь. С ними Ойши заключил договор, и каждый из них, разрезав палец и соединив раны, опечатал договор своей кровью.

Сорок семь человек сдались воинам сегуна и поклялись, что сняли с себя обязательства гири и что с сего момента не чувствуют перед своим мертвым хозяином никакой вины. Они притворились, что приняли удар судьбы, и стали ронинами, то есть бесхозными, бесхозяйными самураями, бродягами. И каждый отправился своим путем.

Но подозрительный сегун разослал за ними шпионов, дабы убедиться, что вражде действительно настал конец. Чтобы обмануть шпиков, каждый ронин ударился в самое презренное существование и поведение. Одни стали пьяницами, другие распутниками. Один продал свою жену в проститутки. Другой убил тестя. Один из ронинов сделал свою сестру женой ненавидимого господина Кира. Позволяя своим мечам ржаветь, а людям плевать им в лицо, все ронины свалились в пучину бесчестья. Наконец через два года после смерти Асано шпики сегуна убедились в том, что самураи не помышляют о мести, и вражда закончена. Военачальник снял наблюдение и отозвал своих людей.

В 1703 году сорок семь ронинов соединились и напали на замок Кира. Высвободив долго подавляемую ярость, они убили ничего не подозревавшую охрану, загнали и обезглавили ненавидимого ими ворога, затем обмыли его голову, совершили паломничество к могиле своего отомщенного хозяина и возложили на нее голову.

И все-таки цепочка долгов на этом не завершилась. Следуя законам гири, ронины нарушили клятву, данную сегуну: ведь военачальник приказал прекратить вендетту. Одному закону чести противостоял другой. Оставалось единственное решение. Сегун обязал ронинов повиноваться. С ликованием самураи воткнули мечи себе в животы, потянув лезвие слева направо, а затем резко вверх, в доблестном ритуальном самоуничтожении, называемом сеппуку. Могилы сорока семи ронинов теперь стали одним из священных мест в Японии.

Комитатус. Сорок семь ронинов. Сэвэдж и Акира. Кодексы долга. Честь и верность. Защищать, а если обстоятельства заставили тебя отступить — мстить, несмотря ни на что, мстить ценой своей жизни. Это и есть пятая и наиболее благородная профессия.

Часть первая «ВОЗВРАЩЕНИЕ МЕРТВЕЦА»

Лабиринт

1

Следуя профессиональной привычке, Сэвэдж нажал кнопку этажа на уровень ниже того, что был ему нужен. Разумеется, непрошеный посетитель добрался бы на лифте лишь до второго этажа сверху. Компьютерная карточка, опущенная в прорезь кабины лифта, автоматически поднимала нужных людей на самый верх здания. Сэвэджу тоже выдали такую карточку, но пользоваться ею он отказался. Он вообще ненавидел лифты. Их отъединение внушало опасения. Никогда не угадаешь, кто стоит за открывающимися дверьми. И не то, чтобы Сэвэдж ожидал какого-то подвоха в этот раз, но, сделав единичное исключение из обычных правил, можно взять этов привычку, и когда придет настоящая беда, то достойно ответить на ее приход уже не сможешь.

Кроме всего, в этот теплый сентябрьский день в Афинах он хотел проверить систему безопасности человека, к которому его пригласили. Хотя у него частенько бывали богатые и влиятельные клиенты, они почти всегда представляли либо политику, либо промышленность, и встретиться с человеком, совмещающим в себе оба эти поприща, да к тому же являющегося живой кинолегендой, было для Сэвэджа особой честью. Такое случалось нечасто.

Сэвэдж отступил немного в сторону, когда лифт остановился, и двери распахнулись. Осторожно, прислушиваясь, внутренне сосредоточившись, он выглянул в коридор, никого не увидел, расслабился и прошел к двери, на которой по-гречески было выведено: “Пожарный выход”. Ручка беспрепятственно повернулась.

Сэвэдж осторожно вышел и оказался на лестничной площадке. Каучуковые подметки заглушали шаги по бетону. Все двадцать семь находившихся под ним этажей казались вымершими. Полная тишина. Сэвэдж повернулся к находившейся справа двери и подергал ручку. Она не повернулась. Отлично. Так и должно быть. С другой стороны задвижка непременно — в случае необходимости — открылась бы. Но с этой стороны непрошеные посетители остановились бы, не в силах подняться выше. Сэвэдж, сунув в замочную скважину два металлических зубца: один — для доступа к системе рычагов, другой — для отыскания щелей, через которые можно было бы добраться до задвижки и вытащить ее. Через семь секунд он открыл дверь, обеспокоенный тем, что запор оказался таким простым. Он должен был бы провозиться с ним вдвое дольше… Н-да…

Сэвэдж проскользнул в проем, медленно затворил за собой дверь и стал настороженно изучать идущие вверх ступени. Никаких телекамер ближнего обзора он не заметил. Свет был приглушен, сгущая необходимую для защиты темноту. Сэвэдж добрался до следующей площадки и выглянул, осматривая продолжение ступеней. Охраны не увидел. Попробовав ручку, нахмурился: дверь была незаперта. И, что было еще хуже, открыв ее, он не обнаружил охраны и за ней.

Ступая по заглушающему шаги ковровому покрытию, Сэвэдж двинулся по коридору. Посматривая на номера дверей и следуя все уменьшающемуся ряду, он добрался до нужного ему номера. Еще только выйдя в коридор, он сразу же учуял резкий запах табачного дыма. И вот, оставив лифт справа, он повернул за угол коридора и увидел их.

Три человека сгрудились в дальнем конце коридора перед чьей-то дверью. У первого руки были засунуты в карманы. Второй затягивался сигаретой. Третий хлебал кофе.

“Любители, черт бы их побрал, — подумал Сэвэдж, — профессионалы всегда держат руки свободными”.

Охранники, увидев Сэвэджа, нескладно насторожились. Телосложением они напоминали футболистов, и их костюмы были чересчур малы для выпирающих грудных клеток и шей. Бычьих шей. Непрофессионала они вполне могли напугать одним своим видом, но огромные размеры помешали бы им смешаться с толпой, а бугрящиеся мускулы вряд ли помогли бы в настоящей схватке, в которой все решает умение, а не сила.

Сэвэдж убрал напряжение с лица, представив черты как можно более дружелюбными. Свои шесть футов роста он ссутулил настолько, что стал казаться несколькими дюймами короче. Идя к охранникам, он изобразил на лице искреннее восхищение их мощью, чем привел “футболистов” в высокомерный восторг.

Изучая его документы — разумеется фальшивые — они показали настоящее представление. Сэвэдж отлично помнил имя, которое носил в этом месяце. Охранники даже обыскали его, но так как они не пользовались детекторами металла, то не обнаружили небольшой нож за отворотом пиджака.

— Все нормально, вас ждут, — сказал один. — А почему вы не воспользовались лифтом?

— Не сработала компьютерная карточка. — Сэвэдж передал ее охраннику. — Пришлось остановиться на этаж ниже и пройтись по лестнице.

— Но двери на лестницу заперты, — встрял второй.

— Значит, гостиничная обслуга оставила их открытыми.

— Кто бы ни забыл это сделать, его дело — табак, — пообещал третий мужчина.

— Я вас очень хорошо понимаю. Сам не выношу небрежности в работе.

“Футболисты” закивали, поглядели искоса на гостя, расправили плечищи и проводили Сэвэджа в номер.

“Нет, — подумал он. — Неверно, правило номер один: никогда не уходи со своего поста”.

2

Номер имел довольно обширную гостиную. Со вкусом обставленную. Но что сразу привлекло внимание Сэвэджа, и что он с неодобрением отметил — стену, закрытую толстыми портьерами напротив входа. Ткань несколько расходилась по центру, и можно было увидеть огромное, от пола до потолка, окно, открывавшее захватывающий вид на Парфенон и Акрополь. Хотя обычно в Афинах все было покрыто удушливой дымкой смога, сейчас ветер разогнал и разбил пленку, очистив воздух и заставив развалины с колоннами сиять в полуденном воздухе. Сэвэдж позволил себе полюбоваться видом, но лишь зайдя в комнату и остановившись напротив окна на минутку, потому что вообще не любил огромных окон да еще с распахнутыми портьерами: они давали врагу лишнее преимущество, приглашая наблюдателей воспользоваться имеющимися у них в запасе телескопическими трубами, направленными микрофонами, работающими на микроволнах, и что хуже всего — снайперскими винтовками.

Потенциального клиента, с которым Сэвэдж должен был здесь встретиться на месте, не оказалось, поэтому он оценивающе взглянул на находящуюся по его левую руку дверь. Видимо, гардероб, а может быть, ванная или спальня. Затем сконцентрировал внимание на правой двери, из-за которой слышался приглушенный женский голос, и понял, что она ведет в спальню. Не услышав ответа, Сэвэдж решил, что женщина говорит по телефону. Голос был настойчив, словно она какое-то время не могла договориться со своим партнером.

С вымуштрованным терпением Сэвэдж взглянул дальше вправо. На стене висели два полотна Моне и три Ван Гога.

Дородные охраннички, поняв, что хозяина нет в комнате, откровенно заскучали. Никто не гладил их по головкам, не совал в рот печеньица, не хвалил за то, что они такие хорошие и так здорово справляются со своей работой. Разочарованные, двое из них пошаркали ногами, поправили галстуки и вернулись на свои посты в коридор без сомнения, для того, чтобы снова приняться за кофе и сигареты. Третий закрыл за ними дверь и прислонился к ней, скрестив руки на груди, стараясь выглядеть старательным, хотя сила, с которой он сдавил свою грудную клетку, вполне могла бы показаться со стороны страшной болью, от которой он страдает.

Прислушиваясь к шепоту кондиционера, Сэвэдж отвернулся от картин на стене и вгляделся в коллекцию выставленных за стеклом китайских ваз.

Оставшийся телохранитель вдруг выпрямился.

Дверь по правую руку Сэвэджа распахнулась.

Женщина-легенда вошла в комнату.

3

По официальной биографии ей было сорок пять лет. Несмотря на это, выглядела она такой же ослепительно юной, как и в последнем своем фильме, снятом десять лет назад. Высокая, стройная, худощавая.

Проницательные голубые глаза. Изумительный овал лица, чувственные линии которого были обрамлены доходящими до плеч, выбеленными солнцем волосами. Гладкая загорелая кожа. Мечта любого фотографа.

Десять лет назад на пресс-конференции, собранной по случаю получения ею “Оскара” за лучшую женскую роль года, она удивила всех, объявив, что покидает мир кино. А ее замужество месяцем позже удивило еще больше — избранником стал монарх островного, маленького, но богатого государства около Французской Ривьеры. Когда здоровье супруга ухудшилось, она сама занялась делами, увеличив ассигнования на туризм и процветание казино, являющихся источником дохода княжества.

Правила она так же, как играла. Кинообозреватели называли ее стиль “огонь и лед”. Регулируемая власть. Страстно, но умеренно. В любовных сценах она всегда играла доминирующую роль. Отрывок, в котором она соблазняла обворожительного похитителя драгоценностей, чье внимание в течение всего фильма настойчиво отвергала, остался в истории кинематографа примером сексуального напряжения. Она знала, чего хотела, но брала только то, чего добивалась, и лишь тогда, когда точно знала, что желания не заведут ее в рисковые тупики, поэтому удовольствие, казалось, базируется не на отдаче, а на отнятии, и снисходительность, с которой она отдалась вору, подарила тому незабываемую ночь.

Проблемы острова тоже не оставили ее равнодушной. Она держалась поначалу сдержанно, на расстоянии благородства — спасительного для многих больных, бездомных, одиноких — не превратилось в ошеломляющий поток благодеяний. Казалось, что сострадательность — проявление слабости, пламя, старающееся растопить лед самоконтроля. Но проявление чувств — в разумных пределах, конечно, — было еще и политически выгодным. Пока не становилось опасным. Пока ее подзащитные любили свою спасительницу.

Подходя к Сэвэджу, она улыбнулась. Ослепительно. Кино в реальной жизни. Со своей стороны Сэвэдж оценил артистизм появления, прекрасно понимая, что женщина осознает производимое ею впечатление.

На ней были кожаные черные сандалии ручной работы, складчатые слаксы цвета “бургунди”. Шелковая блузка цвета яйца малиновки (три верхние пуговки расстегнуты, чтобы все могли любоваться загаром чуть приоткрывающихся грудей, а нежно-синий цвет явно выбран для того, чтобы еще больше подчеркнуть голубизну и без того голубых глаз), часы от Картье и бриллиантовая подвеска вкупе с серьгами (сверкание усиливало и увеличивало блеск огромных глаз так же, как и выбеленные солнцем волосы).

Она остановилась рядом с Сэвэджем и, повернувшись к оставшемуся телохранителю, взглядом отпустила его.

— Спасибо.

Гороподобный мужнина, сожалея, что не удастся послушать разговор, нехотя удалился.

— Прошу прощения за то, что заставила вас ждать, — произнесла женщина, подступая к Сэвэджу на шаг и заставляя его тем самым вдохнуть запах ее тонких духов. Голос был бархатистым, рукопожатие — твердым.

— Пять минут? Какая ерунда. — Сэвэдж пожал плечами. — В моей профессии приходится ждать много дольше. Ко всему прочему, у меня было время полюбоваться вашей изумительной коллекцией, — Он указал рукой на поставленные под стекло китайские вазы. — Надеюсь, по крайней мере, что она ваша. Потому что вряд ли какой-нибудь отель в мире, даже “Король Георг Второй”, мог бы снабдить всех своих — хотя бы избранных — клиентов бесценными произведениями искусства.

— Путешествуя, я вожу их с собой. Воспоминание о доме. Вы цените китайскую керамику?

— Ценю? Можно сказать, что да, хотя почти ничего о ней не знаю. Но в любом случае наслаждаюсь красотой, Ваше величество. Вашей — прошу прощения за комплимент — в том числе. Встреча с вами — для меня большая честь.

— Как с членом королевской семьи или же как с бывшей кинозвездой?

— Как с бывшей актрисой.

Вспыхнувшие глаза, короткий кивок головой.

— Вы очень добры. Может быть, почувствуете себя более раскованно, если мы покончим с формальностями? Пожалуйста, называйте меня именем, которое я носила, будучи киноактрисой. Джойс Стоун.

Сэвэдж сымитировал изящный кивок.

— Мисс Стоун.

— У вас зеленые глаза.

— Ничего особенного, — откликнулся Сэвэдж.

— Наоборот. Просто замечательно. Хамелеоний цвет. Глаза подчеркивают цвет одежды, но сами они неразличимы. Серый пиджак. Голубая рубашка. Ненаблюдательный информатор сказал бы, что ваши глаза…

— Серо-голубые, но никак не зеленые. Вы проницательны.

— А вы понимаете толк в преломлении света. Легко приспосабливаетесь.

— Это всегда полезно. — Сэвэдж повернулся к картинам на стене. — Изумительно. Если не ошибаюсь, “Кипарисы” Ван Гога совсем недавно были проданы на аукционе Сотби. Неизвестный покупатель заплатил чуть ли не целое состояние.

— Не помните, сколько именно?

— Пятнадцать миллионов долларов.

— Теперь таинственный покупатель вам известен.

— Я, мисс Стоун, имею дело с информацией, не подлежащей оглашению. Если бы я не умел хранить тайны, то завтра бы остался без работы. Ваши замечания и ответы для меня как исповедь. А я сам — ваш священник.

— Исповедь? Надеюсь, это не означает, что я не могу предложить вам выпить.

— Пока я на вас не работаю — вполне можете.

— Но я предполагала, что вы пришли сюда для того, чтобы взяться за дело, которое…

— Я здесь, чтобы обсудить с вами ваши неприятности, — вежливо напомнил Сэвэдж. — Пока что вы меня не наняли.

— С вашими-то верительными грамотами? Я вас нанимаю.

— Прошу прощения, мисс Стоун, но я принял ваше приглашение для того, чтобы выяснить, захочу ли я, чтобы вы меня наняли.

Чувственная женщина пристально изучала лицо мужчины.

— Так, так. — Ее настойчивый взгляд не отставал. — Обычно люди считают за честь работать на меня.

— Я никого не собирался обижать.

— Разумеется. — Она подошла к дивану.

— Если вы, мисс Стоун, не против…

Она подняла вверх брови.

— Лучше бы вам сесть вот на этот стул. Диван слишком близко к окну.

— К окну?

— Или позвольте тогда мне закрыть шторы.

— Ага, теперь поняла. — Ее голос звучал заинтересованно. — Но так как я очень люблю солнечный свет, то лучше сяду туда, куда вы мне предлагаете. Скажите, вы всегда защищаете людей, на которых не собираетесь работать?

— Сила привычки.

— Интригующая привычка… мистер… Боюсь, что позабыла ваше имя.

В этом Сэвэдж сомневался. Эта женщина, похоже, помнила абсолютно все, что хотела помнить.

— Это совершенно неважно. То имя, под которым я выступаю в вашем случае, — не мое. Обычно я использую псевдоним.

— Тогда как же мне вас представлять?

— Никак. Если мы придем к соглашению, вы не должны привлекать ко мне внимания.

— Это на публике. Но как мне вас называть приватно?

— Сэвэдж.[41]

— Прошу прощения?

— Это прозвище. Под этим именем меня знают в бизнесе.

— Вы получили его, служа в МОЯ ВОЛЯ?

Сэвэдж скрыл удивление.

— Название вашего подразделения это акроним, не правда ли? МОре, ВОздух, земЛЯ. Морская пехота Соединенных Штатов, более, известная как “SEALs” — Морские Котики.

Сэвэдж с трудом подавил желание нахмуриться.

— Я вам говорила, что нахожу ваши верительные грамоты впечатляющими, — сказала женщина. — Привычка носить псевдоним говорит о том, что ваша секретность вами взлелеяна. Но, проявив настойчивость, я кое-что все-таки узнала о вашем прошлом. Если я вас как-то встревожила, то хочу подчеркнуть, что ничего из того, что мне известно, не послужит угрозой вашей анонимности. Но — слухами земля полнится. Та помощь, которую вы оказали небезызвестному члену английского Парламента, защитив его от террористов Ирландской Республиканской Армии, принесла вам определенную репутацию. Данный государственный деятель просил меня еще раз поблагодарить вас за спасение его жизни. Итальянский финансист не менее благодарен вам за спасение своего единственного сына. Западногерманский Промышленный магнат считает, что его корпорация обязательно бы обанкротилась, если бы вы не обнаружили его врага, крадущего формулы из-под самого его носа.

Сэвэдж молчал.

— Не надо скромничать, — проговорила женщина.

— Вам тоже. Информаторы у вас первосортные.

— Это одна из привилегий королевских фамилий. Восхищение итальянского финансиста было особенно впечатляющим. Вот его-то я и спросила: как с вами связаться. Он снабдил меня номером телефона — в моей прошлой жизни такие люди встречались сплошь и рядом — вашего агента.

— Надеюсь, вам неизвестно его имя.

— Напрямую я с ним не говорила. Только через посредников.

— Хорошо.

— Что подводит нас к моей проблеме.

— Еще одна привычка, мисс Стоун. Не стоит вдаваться в подробности в этой комнате.

— Но нас никто не может услышать. Никаких подслушивающих устройств, микрофонов…

— Почему вы так в этом уверены?

— Телохранители утром проверяли номер.

— Именно поэтому я повторяю…

— Чтобы я не вдавалась в подробности? Мои телохранители не произвели на вас должного впечатления?

— Да нет, почему же, произвели.

— Похоже, совсем не тем местом.

— Я не любитель критиковать.

— Еще одна похвальная привычка. Ну, что же, Сэвэдж, — ее улыбка засверкала наравне с бриллиантовыми серьгами. Она наклонилась вперед и дотронулась до его руки. — Не хотите ли осмотреть кое-какие руины?

4

Черный “роллс-ройс” вырулил из потока машин и остановился на овальной автостоянке. Сэвэдж с двумя телохранителями вышли вперед — третий остался в отеле, чтобы присматривать за номером. После того, как охранники рассекли толпу, чтобы устроить в ней коридор, они кивнули в сторону машины.

Джойс Стоун легко выскользнула из салона, попав в “клещи” между телохранителями.

— Поездите где-нибудь поблизости. Мы вернемся примерно через час, — сказала женщина шоферу, и “роллс” влился в поток уличного движения.

Затем удивленно повернулась к Сэвэджу.

— Вы продолжаете меня удивлять.

— Да?

— В отеле не позволили мне сидеть у окна, но ни словом не обмолвились по поводу выхода на публику.

— Быть знаменитостью вовсе не означает быть отшельником. Пока вы не докладываете всем и всякому о своем дневном расписании, умелый водитель вполне сможет уйти от любого преследования и скрыться. — Сэвэдж кивнул в сторону потока машин. — Особенно в Афинах. К тому же вы умеете одеваться, не привлекая внимания. Возвращаю комплимент, которым вы меня наградили, — вы легко приспосабливаетесь к окружающей обстановке.

— Этому трюку я обучилась, будучи актрисой. Одна из самых тяжких ролей — быть обыкновенной…

Прежде чем выйти на прогулку, она переоделась. На смену коллекционным слаксам и блузке пришли вытертые джинсы и висящий мешком серый свитер с высоким воротом под горло. Бриллианты исчезли. Часы — обыкновенный “Таймекс”. Пыльные “рибоки” на ногах. Замечательные, но сильно бросающиеся в глаза белые волосы оказались заткнутыми под обвислую соломенную шляпу.

И хотя прохожие останавливались, чтобы присмотреться и поглазеть на “роллс”, они почти не обратили внимания на вылезшую из него женщину.

— Роль получается что надо, — похвалил ее Сэвэдж. — В данный момент ни один продюсер не даст вам даже в массовке сыграть.

Она с издевкой сделала реверанс.

— Только вот у меня есть еще одно предложение, — продолжил Сэвэдж.

— Я так и знала, что оно не замедлит появиться.

— Прекратите кататься в “роллсе”.

— Но я получаю от этого удовольствие!

— И получайте себе на здоровье. Просто поберегите его для особых случаев. А так… Купите отлично работающую, но совершенно незаметную машину. Которую, разумеется, придется слегка модифицировать.

— Разумеется.

— Пуленепробиваемые, тонированные стекла заднего обзора. Бронебойная сталь.

— Разумеется.

— Не передразнивайте, мисс Стоун.

— Я и не собиралась. Просто мне нравятся люди, получающие удовольствие от своей работы.

— Удовольствие? Это для меня не забава. Моя работа сохраняет людям жизни.

— И вы ни разу не проиграли?

Сэвэдж колебался. Застигнутый врасплох, он почувствовал, как на него надвигаются стеной мучительные воспоминания. Блеск меча. Фонтан крови.

— Проиграл, — наконец выдавил он. — Однажды.

— Поразительная откровенность.

— И единожды. Вот почему я столь скрупулезен: чтобы не оступиться вновь. Но если моя откровенность заставляет вас сомневаться в моей…

— Наоборот. Моя третья кинокартина оказалась провальной. Конечно, я могла сделать вид, что ничего не произошло, но я призналась в этом самой себе и извлекла необходимые уроки. И завоевала “Оскара” только потому, что очень сильно старалась. Для этого потребовались еще семь фильмов.

— Жизнь — не кино.

— А смерть? Вам бы следовало прочитать рецензии на мой третий фильм. Меня просто похоронили.

— Нас всех когда-нибудь похоронят.

— Вам, что, в могилу захотелось? Прекратите, Сэвэдж.

— А вам никто не рассказывал, что такое жизнь?

— Секс? Этому я научилась довольно рано. Смерть? Для этого существуют такие люди, как вы. Чтобы оттягивать ее приход как можно дольше.

— Да, верно, смерть, — произнес Сэвэдж. — Враг.

5

Они двинулись за туристской группой к западному склону Акрополя — обычный подход к руинам, потому что остальные склоны были чересчур круты для современных дорог. Мимо пихт подошли к древнему каменному входу, известному под названием Прекрасные Врата.

— Бывали здесь раньше?

— И не раз, — ответил Сэвэдж.

— Я тоже. Интересно: вы приходили сюда по тем же самым причинам, что и я, или нет?

Сэвэдж ждал от нее объяснений.

— Руины учат. Учат тому, что ничто — богатство, слава, власть — не вечно.

— “Воззри, о Всемогущий, на все труды мои — и ужаснись”.

Она повернулась к нему. Заинтересованно.

— Шелли. “Озимандиас”.

— Я неплохо учился в средней школе.

— Но не уточняете, в какой именно. Безымянно, как всегда. Пора привыкать. А продолжение стиха помните?

Сэвэдж пожал плечами.

— Шелли хорошо понимал меткость слов. Будь он японцем — писал бы, наверное, отменные хокку.

— Телохранитель, цитирующий стихи?

— На самом деле, мисс Стоун, я не совсем телохранитель. Понимаете, я ведь не просто стараюсь кого-то от чего-то уберечь, защитить своим телом.

— Что же вы делаете? Кто вы такой?

— Исполнительный защитник. Организатор. Знаете, ведь Шелли, кроме столь дивно описанного песка, напоминает мне еще и о…

Сэвэдж указал на ступени, по которым они поднимались. Мрамор был изъеден временем, разрушен бесчисленными посетителями, оккупантами, но больше всего — выхлопными газами автомобилей.

Они проходили через Пропилею, чья драгоценная, но уже разрушенная плоть была заменена деревянным полом. Пять ворот с колоннами становились все выше и просторнее и наконец вывели группу на раскалывающуюся на две — правую и левую — тропинку.

После ядреной жары лета сентябрь принес с собой начало туристского сезона и умеренную температуру. Туристы пробегали мимо Сэвэджа и Джойс с выпученными глазами, задыхаясь от крутого подъема. Другие снимали Браронию и менее впечатляющий дом Арефорроя.

— Прикажите своим людям идти за нами, — сказал Сэвэдж. — Я буду наблюдать за тем, что творится впереди.

Повернув направо, они прошли к широкому прямоугольнику Парфенона. В 1687 году конфликт между оккупантами закончился тем, что венецианская бомба взорвала турецкий склад боеприпасов и пороха, находящийся в Парфеноне, который в древние времена являлся храмом, посвященным богине непорочности Афине. Взрыв уничтожил часть памятника, свалил колонны и большую часть крыши. Восстановительные работы до сих пор были не завершены. Леса закрывали вид на великолепные дорические колонны. Ограждения удерживали посетителей от дальнейшего уничтожения внутренней части храма.

Сэвэдж отвернулся от подходящих к крутому южному склону Акрополя туристов. Облокотился об упавшую колонну. Под ними раскинулись Афины. Утренний бриз утих. Несмотря на сверкающее голубое, чистое небо, снова начал наползать смог.

— Вот здесь, не опасаясь быть подслушанными, мы вполне можем поговорить. Мисс Стоун, причина, по которой я не уверен, что смогу на вас работать…

— Но вы еще не знаете, зачем вы мне понадобились!..

— …заключается в том, что исполнительный защитник является одновременно и слугой, и хозяином. Вы сами распоряжаетесь своей жизнью — выбираете, куда пойти и чем заняться, — но ваш защитник настаивает на том, каким образом вы попадаете в нужное вам место и какие меры предосторожности при этом следует принять. Хрупкий баланс. Вы обладаете репутацией женщины властной. Поэтому я не уверен, что вы готовы подчиняться приказам человека, которого сами наняли.

Она, вздохнув, пристроилась рядом с ним.

— Если проблема в этом, тогда никакой проблемы не существует.

— Не понял.

— В беде нахожусь не я. А моя сестра.

— Поясните.

— Вы о ней что-нибудь знаете?

— Рэйчел Стоун. Она десятью годами младше вас. Тридцать пять лет. Была замужем за сенатором из Новой Англии, баллотировавшемся на пост президента. Овдовела от пули неизвестного убийцы. Жизнь с политиком и сестра кинозвезда привлекли к ней всеобщее внимание, поставили в ряд наиболее шикарных женщин нашего времени. За ней ухаживал греческий корабельный магнат. И в прошлом году они поженились.

— Поздравляю. Домашнее задание выполнено на “отлично”.

— За ваше тоже следует поставить “пятерку”.

— Этот брак очень смахивает на Парфенон. Сплошь руины. — Джойс Стоун порылась в неприметной гобеленовой сумочке. Отыскав пачку сигарет, она попыталась закурить.

— Вы не джентльмен, — резко бросила она Сэвэджу.

— Потому что не зажег вам сигарету? Я ведь только что объяснил, что когда речь заходит о защите, вы становитесь служанкой, а я хозяином.

— Чушь какая-то.

— Вовсе нет. Вам стоит подумать о том, что мне необходимо всегда держать руки свободными на тот случай, если кто-нибудь захочет к вам пристать. Так зачем я вам понадобился?

— Моя сестра хочет получить развод.

— Тогда ей нужен адвокат. Я тут без надобности.

— Этого ее ублюдочный муженек ни за что не позволит. Она останется его пленницей до тех пор, пока не изменит своего решения.

— Пленницей?

— Конечно, она не прикована цепями, если вы об этом подумали. Но все равно Рэйчел в тюрьме. И ее не пытают. — Джойс, похоже, удалось закурить сигарету. — Если не считать побоев и изнасилований каждое утро, день и вечер. Он говорит, это делается для того, чтобы напоминать ей о том, что именно она теряет. Чтобы, так сказать, не скучала девочка. Говорит, что ей нужен настоящий мужик. А вот ему нужно продырявить его гнилой, мерзкий мозг. Вы носите пистолет? — спросила она, выпуская дымную струю.

— Иногда.

— Тогда какой от вас прок?

Сэвэдж отстранился от колонны.

— Вы совершили ошибку, мисс Стоун. Если вам нужен убийца…

— Нет! Мне нужна моя сестра!

Сэвэдж снова уселся на колонну.

— Значит, вы имеете в виду возвращение похищенной.

— Называйте, как хотите.

— Если я соглашусь принять ваше предложение, мой гонорар составит…

— Я заплачу миллион долларов.

— Плохой из вас торговец. Я мог бы согласиться и на меньшую сумму.

— Но я предлагаю именно столько.

— Предположим, что я возьмусь за эту работу… Мне потребуется половина денег вперед наличными, вторая же — по возвращении вашей сестры. Плюс расходные деньги.

— Можете останавливаться в лучших отелях — это мне безразлично. Можете тратить на самую лучшую еду любые суммы. Несколько лишних тысяч долларов…

— Вы не поняли. Под “расходами” я подразумевал не менее нескольких сотен тысяч долларов.

— Что!?

— Вы просите меня, чтобы я встал поперек дороги у одного из наиболее влиятельных и могущественных людей Греции. Каково его состояние? Пятьдесят миллиардов? На безопасность такие люди не скупятся, пробить систему его защиты будет непросто. Теперь скажите мне, где находится ваша сестра. Я слетаю на разведку. Через неделю, считая с этого дня, я сообщу вам, есть ли возможность ее вызволить. Смогу ли я это сделать.

Джойс Стоун погасила окурок и поднялась.

— Почему?

— Не уверен, что понял ваш вопрос.

— У меня складывается такое впечатление, что сама операция для вас более важна, чем деньги. Почему же вы решили принять мое предложение?

На одно-единственное завораживающее мгновение перед глазами Сэвэджа промелькнула картинка сверкающей стали и фонтанирующей крови. Подавив воспоминание, он уклонился от ответа на щекотливый вопрос.

— Вы приказали шоферу прибыть через час. Время. Пойдемте, — сказал он. — А когда сядете в машину, прикажите ему ехать в отель другой дорогой, а не той, которой он добирался сюда.

6

Придерживаясь собственного совета, Сэвэдж, для того, чтобы вернуться в Акрополь, а точнее в район, находящийся к северу от него и представляющий самый знаменитый торговый туристический центр Афин — Плаку, выбрал совершенно иной маршрут. Войдя в узенькую извилистую улочку, он оказался в царстве мириадов мелких рынков, базарчиков и лавочек, магазинчиков и всякого такого разного. Несмотря на вновь сгустившийся смог, Сэвэджу удалось учуять готовящийся неподалеку шиш-кебаб, запах которого тут же уступил место аромату свежесрезанных цветов. Крикливые продавцы жестами приглашали покупать самодельные коврики, изделия из кожи, горшки и чугунки, серебряные браслеты и медные урны. Сэвэдж добрался до лабиринта узеньких переулочков, заскочил в подъезд, осмотрелся и, удовлетворенный тем, что наблюдения за ним явно не велось, прошел мимо таверны и протиснулся в лавчонку, торговавшую мехами для вина.

Внутри с балок свисали на крючьях грозди мехов: от кожи исходил сильный, но приятный запах. Чтобы пройти под ними, Сэвэджу пришлось наклонить голову, и таким образом он внезапно оказался возле прилавка, за которым стояла чересчур дородная женщина.

Знание Сэвэджем греческого было крайне скудным. Поэтому он заговорил заученными фразами.

— Мне нужен специальный товар. Мех для вина совершенно иного образца. Если бы ваш уважаемый хозяин согласился уделить мне несколько минут своего драгоценного времени…

— Ваше имя? — спросила женщина.

— Пожалуйста, скажите ему, что оно означает качество, противоположное “вежливому”.

Она уважительно кивнула и, повернувшись, прошествовала вверх по ступеням. Несколько секунд спустя женщина вернулась, жестом позвав Сэвэджа за собой.

Пройдя мимо углубления, в котором сильно небритый мужчина с обрезом пытливо рассматривал посетителя, Сэвэдж стал подниматься по лестнице. На верхней площадке дверь оказалась открытой. Сквозь проем Сэвэдж увидел совершенно пустую, за исключением одинокого стола, за которым восседал мускулистый человек, наливающий в стакан прозрачную жидкость, комнату.

Когда Сэвэдж вошел, хозяин воззрился на него в каком-то изумлении, будто его вовсе не предупреждали о визите посетителя.

— Это, что, привидение? — Несмотря на то, что он был греком, мужчина говорил по-английски. Сэвэдж ухмыльнулся.

— Может быть, мое лицо тебе незнакомо?

— Неблагодарный негодяй, не показывавшийся столько времени, что я и позабыл о том, что он когда-то звался моим приятелем.

— Дела, дела…

— Эти так называемые дела больно смахивают на миф.

— Нет, все было чрезвычайно важным. Но теперь я смогу кое-чем компенсировать свое отсутствие.

Сэвэдж выложил на стол греческий эквивалент десяти тысяч американских долларов. Раскладывая купюры, он покрыл ими круглые отметины, оставленные пополнявшимся регулярно стаканом, в который наливали узо. Запах лакрицы — узо готовилось с добавлением аниса — витал в воздухе.

Грек заметил взгляд, брошенный Сэвэджем в сторону бутылки.

— Тебя можно соблазнить?

— Ты ведь знаешь, что я пью крайне редко.

— Черта характера, которая является, на мой взгляд, вполне извинительной.

Грек раздул грудь как турман, и где-то в недрах его организма родился глухой смешок. По его состоянию нельзя было ничего сказать об алкоголизме. Похоже, что узо, словно формальдегид, сохраняло его тело в неприкосновенности. Отлично, до блеска выбритый, с глянцевыми, зачесанными назад волосами, он отпил из стакана, поставил его на стол и начал изучать деньги. Смуглая кожа излучала здоровье.

И все-таки, считая купюры, он казался Сэвэджу озабоченным.

— Слишком щедро. Чрезмерно. Меня это настораживает.

— Ко всему прочему я позаботился о спецподарке. Меньше чем через час, если ты согласишься отыскать необходимую мне информацию, тебе доставят бочонок самого лучшего узо.

— Действительно лучшего? Ты ведь знаешь мои вкусы?

— Конечно, знаю. Но, несмотря на это, я взял на себя смелость выбрать редчайший сорт.

— Насколько редчайший?

Сэвэдж сказал название.

— Безобразно щедро.

— Воздаяние за талант.

— Как говорят в вашей стране, — мужчина снова отпил из стакана, — ты и офицер, и джентльмен.

— Бывший офицер, — поправил его Сэвэдж. Сам бы он ни за что не открыл подобную деталь, если бы грек не был в курсе, — а ты доверенный информатор. Сколько же лет прошло с тех самых пор, когда я впервые воспользовался твоими услугами?

Грек сосредоточился.

— Шесть лет наслаждения. Все мои бывшие жены и многочисленные потомки благодарят тебя за постоянное покровительство.

— Они поблагодарят меня еще сильнее, когда я увеличу втрое деньги, лежащие сейчас перед тобой.

— Я знал. Чувствовал. Встав утром, я сказал самому себе, что сегодня случится нечто особенное.

— Но не без риска.

Грек поставил стакан на стол.

— Рисковать приходится ежедневно.

— Готов для охоты?

— Буду готов, когда немного подкреплюсь. — Грек высадил остатки узо.

— Теперь имя, — сказал Сэвэдж.

— Как говорил величайший английский классик: что в имени тебе…

— Моем? В моем имени ничего, а вот другое тебе вряд ли понравится. — Сэвэдж вытащил из-за спины бутылку лучшего из лучших, самого труднонаходимого узо.

Грек ухмыльнулся.

— И это мне нравится ничуть не меньше. А вот третье?..

— Ставрос Пападрополис.

Грек грохнул стаканом о стол.

— Е-мое. — Быстро налил еще узо и залпом опрокинул в себя алкоголь. — Какое безумие заставляет тебя переть против него?

Сэвэдж оглядел практически пустую комнату.

— Вижу, ты, как всегда, осторожен. Надеюсь, твои недостатки не помешали сделать ежедневную уборку, не так ли?

Грек казался обиженным.

— В тот день, когда в этой комнате ты увидишь, кроме моего стола и стула, другую мебель, знай, доверять мне больше нельзя.

Сэвэдж кивнул. Грек не только свел до минимума мебель. На полу даже ковра не было. Никаких картин на стенах. Даже телефона. Аскетизм убранства этой комнаты затруднял установку скрытых микрофонов. Несмотря на это, грек ежеутренне обходил все помещение, сканируя его двумя различными типами современных электронных приспособлений. Одним проверял каждый дюйм комнаты, ища радиосигналы и микроволны, указывающие на присутствие передающего “жучка”. Данный вид сканирующего устройства засекал только активные, постоянно передающие сигналы, микрофоны.

Чтобы обнаружить пассивный микрофон — то есть такой, который при отсутствии звуков оставался бы в “дремлющем” состоянии и который опытный наблюдатель при подозрении на “чистку” выключил бы с помощью дистанционного управления, — следовало применять второй комплект оборудования. Который назывался нелинейным стыковочным детектором. С помощью насадки, напоминающей насадку современного пылесоса, он посылал микроволны, определяющие нахождение диодов в схемах скрытых магнитофонов и передатчиков. Несмотря на то, что второй комплект оборудования был чрезвычайно сложным в употреблении, грек никогда не гнушался второй проверкой, даже если находил в первый “проход” какой-нибудь микрофон. Потому что опытный соглядатай всегда оставлял и активные, и пассивные мониторы, на тот случай, если неумеха, найдя активный микрофон, понадеется на удачу и не станет искать дальше.

Со своим обычным юмором грек называл ежедневную охоту за микрофонами “дезинфекцией”.

— Прошу извинить меня за этот вопрос, но я просто хотел быть осторожным, а отнюдь не грубым, — сказал Сэвэдж.

— А если бы ты его не задал, тогда уже я бы заволновался насчет того, можно ли тебе доверять.

— Главное, что мы друг друга поняли.

Грек отпил из стакана и согласно покивал.

— Узы дружбы. — Он уперся ладонями в стол. — Но пока ты все же не ответил на мой вопрос. Пападрополис?

— Меня интересует домашнее расписание.

— Значит, не бизнес? Слава Зевсу, а то уж я начал было волноваться. У этого подонка больше двухсот кораблей. Немножко денег он зарабатывает, перевозя зерно, станки и масло. Но основная прибыль идет от контрабанды оружием и наркотиками. Кто бы ни стал узнавать подробности о столь прибыльном бизнесе — он кончал свою жизнь в рыбьих желудках.

— Но, быть может, свою семейную жизнь он охраняет ничуть не хуже, — предположил Сэвэдж.

— Без сомнения. Чтобы защитить честь семьи, грек пойдет на убийство, хотя, вполне возможно, ему на эту самую семью глубоко наплевать. Бизнес — средство выживания. Его тайны надежно охраняются, и хотя семейные тайны охраняются ничуть не хуже, все равно возникают неизбежные слушки, которые растекаются все дальше и дальше. Правда, перед главой семьи лучше не распространяться.

— Ну, тогда собери для меня эти слухи, — сказал Сэвэдж.

— А внимание на чем заострить?

— На самом Пападрополисе и на его жене.

— Насчет этого у меня уже сейчас кое-что отыщется.

— Найди побольше, — приказал Сэвэдж. — Где сейчас находится женщина, как с ней обращаются. Хочу сравнить то, что мне расскажешь ты, с тем, что я уже слышал.

— Могу я спросить, зачем тебе это нужно?

Сэвэдж покачал головой.

— Спросить ты, конечно, можешь, да вот ответа, боюсь, не получишь. Чем меньше будешь знать — тем лучше.

— И для тебя в том числе. Если я ничего не буду знать о твоих замыслах, то ничего не смогу о них сказать, даже если меня станут вынуждать к этому силой, которой я не смогу противостоять.

— Этого не случится, — сказал Сэвэдж, — Пока ты будешь вести себя осторожно.

— Я всегда осторожен. Так же, как и ты, я пользуюсь услугами посредников и даже услугами посыльных между посредниками, чтобы не сводить тех вместе. Лично я общаюсь лишь с самими клиентами, да еще несколькими доверенными людьми. Но ты что-то встревожился, друг мой.

— Со мной произошла беда. Шесть месяцев назад. И теперь я стал вдвойне осторожен. — От воспоминания Сэвэдж едва не грохнулся в обморок.

— Похвально. Хотя, несмотря ни на что, я отметил в твоем откровении определенные лакуны.

Сэвэдж подавил соблазн продолжать откровенничать.

— Это личное. Ничего интересного.

— Не уверен в так называемом отсутствии интереса, но отдаю должное твоей осмотрительности.

— Раскопай мне что сможешь. — Сэвэдж пошел к двери. — Пападрополис и его жена. Два дня. Больше времени дать не могу. Когда вернусь, представишь мне полный отчет.

7

Киклады — группа крошечных островков в Эгейском море к юго-востоку от Афин. Название свое этот архипелаг берет от греческого слова “киклос”, или круг, и отсылает нас к древнему поверью, что эти острова окружают остров Делос, на котором предположительно родился солнечный бог правды Аполлон. На самом же деле Делос находится не в центре, а на восточной оконечности архипелага. А несколькими километрами восточнее Делоса находится Миконос — один из наиболее знаменитых греческих курортов, на котором туристы молятся своему собственному солнечному богу.

Сэвэдж вел двухмоторную “цессну” к Миконосу осторожно, стараясь выбирать окольные пути: сначала пролетел от Афин на восток, затем начал забирать все больше к югу, пока не увидел в Эгейском море цель своего назначения. Он связался с аэропортом Миконоса, упреждая контрольную вышку в том, что не собирается приземляться. Объяснив, что совершает полет исключительно для развлечения и удовольствия, он попросил контрольную вышку объяснить, какие воздушные пути не следует занимать, поблагодарил и полетел с восточной оконечности острова дальше вглубь.

Ему пожелали счастливого пути.

Через некоторое время, набрав высоту в полтора километра, Сэвэдж поставил “цессну” на автопилот и принялся снимать. Телескопические линзы фирм “Бош” и “Ломб”, поставленные на фотокамеру “Никон”, великолепно увеличивали картину того, что творилось внизу. После обработки пленки снимки будут еще больше увеличены. Главное, как подсказывал ему опыт, сделать как можно больше снимков — не только основной цели, но и близлежащих к ней районов. Незначительные, на первый взгляд, детали иногда становились непреодолимыми препятствиями впоследствии.

Вот именное как можно больше фотографий.

Сэвэдж несколько раз проверял автопилот, каждый раз корректируя курс, а затем снова возвращался к фотографическому наблюдению. Небо голубело, погода была безветренной. Казалось, что “цессна” скользит по шелковистому шоссе. Руки Сэвэджа твердо держали камеру. Кроме легких потряхиваний самолета больше никаких помех не возникало — условия для фотосъемки были практически идеальными.

Главным объектом наблюдения был город Миконос, находящийся на западной оконечности острова. Он раскинулся вокруг небольших бухт, а дома выдавались на полуостровок, разделяющий заливы. Они были выстроены в виде скрещивающихся ослепительно-белых кубов. То тут, то там красные купола — иногда синие — отмечали местонахождение церквей. Ветряные мельницы выстраивались вдоль пирса.

Но не красота города, а его план привлекали внимание Сэвэджа. В древности Миконос частенько подвергался налетам пиратских судов. Чтобы облегчить себе задачу по охране жилищ, местное население выстроило улицы в виде лабиринта. Нападающие без труда входили в город, но чем дальше углублялись в него, поднимаясь вверх по склонам, тем больше убеждались в том, что сложная путаница улиц совершенно сбивает их с толку и не дает возможности сориентироваться. Пираты видели в бухте корабль, но для того, чтобы до него добраться, должны были тыкаться в разные улицы и переулки, попадаясь в ловушки, расставленные защитниками города. В общем, после нескольких безуспешных попыток пираты плюнули на Миконос и махнули рукой, предпочтя более легкую добычу на других островах.

“Да, — подумал Сэвэдж, — лабиринт. Это можно использовать”.

Продолжая облетать остров по кругу, не переставая снимать, он добрался до глубокого залива на севернойоконечности острова… место перехвата?.. затем изучил заброшенный мыс на восточном побережье… туда идти лишь в случае крайней необходимости… и наконец долетел до главной цели своего путешествия — царства Пападрополиса над заливом Анны на юго-восточной стороне острова.

С момента встречи со своим греческим информатором два дня назад Сэвэдж был все время занят и к своей тревожной радости понял, что узнал довольно много. Он слетал в Цюрих и Брюссель — два наиболее надежных центра информации о чернорыночных ценах на оружие и охранных системах, используемых торговцами и контрабандистами.

Через казалось бы незначительные разговоры и скромные “подарки” “друзьям”, которым Сэвэдж высказывал неподдельное восхищение, узнавая, что слухи об их смерти оказывались более чем преувеличенными, — он выяснил то, о чем давно подозревал. Пападрополисом управляло высокомерие и заносчивость. Греческий миллиардер был настолько снедаем пожаром охватившей его изнутри власти, что и не подумал нанять себе охрану, которая, по соображениям высокого профессионализма, должна была бы отдавать приказы своему же хозяину.

Сэвэдж узнал также, что Пападрополис ослеплен новейшими электронными приспособлениями и охранными системами. И так как корабельный магнат восхищался компьютерами и тому подобными игрушками новейшего поколения, то нанял эксперта по охранным системам, для того, чтобы тот выстроил вокруг европейских поместий грека целую сеть, а точнее паутину упреждающих препятствий.

Но Сэвэджа интересовало лишь поместье “Миконос”. В ту секунду, когда он узнал имя построившего защиту мастера, он догадался — как историк по теории искусства воссоздает и распознает стиль эпохи Возрождения, — какие преграды ему придется преодолеть.

Его давнишний и надежный грек-информатор полностью подтвердил то, в чем убеждала Сэвэджа Джойс Стоун. Сестра кинозвезды содержалась в неволе на роскошной вилле в поместье ее муженька-миллиардера. В поместье “Миконос”.

“Ты хочешь развода, сука? Да ни одна женщина в мире еще не уходила от меня. Надо мной все смеяться будут. Неблагодарной жене остается одно применение — на спину, сука! Я тебя проучу”.

Но лето перешло в осень. Начало туристского сезона в Афинах совпало с окончанием сезона на Миконосе — температура стала падать. Следующей идеей Пападрополиса было оставить жену на острове на всю осень и зиму.

Сэвэдж опустил камеру, выключил автопилот и взял управление “цессной” на себя. В течение шести месяцев из-за постигшей его беды, о которой он чуть было не проговорился своему греческому информатору, Сэвэдж находился в уединении: он выздоравливал. Руки, ноги, голова и спина все еще болели от полученных ран. К тому же его постоянно преследовали воспоминания, очень похожие на кошмары.

Но прошлое, продолжал он уверять самого себя, изменить нельзя. Все, что ему оставалось, — настоящее.

И работа.

Он должен был снова начать работать.

Доказать себя себе.

Сделав вираж, Сэвэдж вылетел с острова в открытое, легендарное, цвета темного вина Эгейское море, похлопывая любовно фотокамеру. Отлично снова оказаться при деле. Выполнять задание.

Он чувствовал себя так, словно воскрес из мертвых.

8

Сэвэдж вынырнул из волн и пополз к берегу. Черный новый костюм сливался с темнотой. Пригнувшись за валунами, он взглянул наверх, туда, где едва виднелся неясный силуэт клифа, а потом повернулся к морю. Водителю катера — английскому солдату, которого Сэвэдж постоянно нанимал для подобных заданий, — было приказано, как только Сэвэдж соскользнет в воду в полукилометре от острова, сразу же убираться прочь из этих мест. Никаких прожекторов и опознавательных знаков на катере установлено не было. В темноте, без света луны, с надвигающимися тучами будущей грозы, закрывающими звезды, охранник не смог бы увидеть лодку. А в грохоте волн, разбивающихся о прибрежные скалы, он бы и не услышал ее, хотя Сэвэдж предпринял меры предосторожности: накрыл мотор звукопоглощающим кожухом.

Удовлетворенный тем, что добрался до этого места незамеченным… если, конечно, у охраны не было приборов ночного видения… Сэвэдж потянул за прочный нейлоновый шнур, привязанный к поясу. Почувствовав сопротивление, он потянул сильнее и в скором времени вытащил из воды небольшой резиновый плотик. Укрывшись за скалой, куда не залетали холодные брызги волн, Сэвэдж расстегнул молнию на водонепроницаемом кармане плота и вытащил объемистый рюкзак. Костюм удерживал холодную воду от поглощения тепла его тела и гипотермии во время заплыва к берегу с плотом на привязи.

Теперь же, сдирая его с себя, Сэвэдж трясся от холода. Оставшись обнаженным, он быстро раскрыл рюкзак и стал надевать черную шерстяную одежду. Шерсть Сэвэдж выбрал из-за ее полых волокон и отменных изоляционных качеств даже в мокром виде. Носки и шапка были изготовлены из того же черного материала. Он надел высокие, с ребристыми подошвами ботинки и крепко их завязал. Согревшись, намазал лицо черным камуфлирующим жиром, затем надел на руки защитные черные перчатки, достаточно тонкие, чтобы пальцы оставались гибкими и подвижными.

В рюкзаке оставались лишь необходимые для работы инструменты: каждый завернут в отдельный кусок материи, дабы избежать металлического клацанья. Сэвэдж подогнал лямки по росту и затянул пояс. Рюкзак был тяжелым, но не настолько, чтобы сравниться с тяжестями, которые Сэвэджу приходилось перетаскивать, служа в SEALs, поэтому его мощная спина без усилий приняла груз. Затем он положил резиновый костюм, трубку, маску и ласты в карман плота и надежно привязал его к скале. Сэвэдж не знал, вернется ли он сюда, но на тот случай, если все-таки вернется, ему бы хотелось иметь плот под рукой. Плот не обнаружат до утра, а к тому времени — если он не вернется — это уже не будет иметь никакого значения.

Он подошел к клифу. Ветер набирал силу, облака полностью затянули небо. В воздухе пахло дождем. “Отлично”, — подумал Сэвэдж. Его план основывался на штормовой погоде. Именно поэтому он выбрал для проникновения в поместье Пападрополиса именно сегодняшнюю ночь. Все гидрометеослужбы сходились на одном: где-то около полуночи первый из осенних дождей должен показать свою мощь.

Но Сэвэджу необходимо было взобраться на вершину клифа до того, как шторм сделает восхождение затруднительным. Он вытянул руку вверх, нащупал уступчик, втиснул носок ботинка в нишу в стене и начал восхождение. Двухсотфутовая громада клифа имела на всем пути к вершине многочисленные трещины и обнажения геологических напластований. Опытный альпинист, Сэвэдж без труда взбирался по отвесной стене даже в полной темноте.

Ветер крепчал. Брызги разбивающихся о подножье горы волн жалили лицо и делали камень скользким. Сэвэдж крепче цеплялся одетыми в перчатки руками за выступы, сильнее втискивал ботинки в ниши и поднимался с большой осторожностью и тщательностью. На полпути к вершине он добрался до глубокой трещины. Вспомнив по аэрофотоснимкам, что она доведет его до вершины, он втиснулся внутрь, поставил нот на противоположные стены, уперся и, нащупывая опоры для рук, полез вверх быстрее. Внутренние часы подсказывали, что он поднимается уже десять минут, но Сэвэдж придавал значение лишь осторожности и больше ничему. В трещине ветра не было, но теперь вместо брызг от разбивающихся волн сверху полил поток дождя, и он едва удержался, чтобы не полезть еще быстрее. Наконец, подтянувшись на руках, он почувствовал, что не может отыскать следующую опору, и с облегчением понял, что добрался до вершины клифа.

Дождь падал тяжелыми струями, одежда моментально намокла. Но сейчас вода была кстати, так как помогала слиться с полной чернотой ночи. Сэвэдж выполз из трещины, перевалился через гребень скалы и спрятался в кустах. Грязь заливала колени. В животе — как всегда в начале операции — трепыхались невидимые крылья.

Но в нем также горел пожар страха. Сэвэдж боялся, что — как и шесть месяцев назад — несмотря на тщательную подготовку, операция может провалиться.

Был единственный путь, на котором Сэвэдж мог удостовериться в своей профпригодности.

Он глубоко втянул в себя воздух, сосредоточился на препятствиях, которые должен был преодолеть, и выбросил из головы отвлекающие эмоции.

Обозревая укрытую штормом ночь и не заметив охраны, Сэвэдж вылез из кустов.

9

Сделанные с самолета фотографии позволили увидеть первый барьер, к которому он должен был подойти — ограду из кованых цепей вокруг всего поместья. Сверху невозможно было определить, какова высота ограды, но стандартом являлись семь футов. Увеличив фотографии, Сэвэдж разглядел, что по верху ограды идет несколько рядов колючей проволоки, прикрепленной к скобам, расходящимся за и перед оградой в виде латинской цифры пять.

От дождя ночь стала настолько непроглядной, что увидеть ограду Сэвэджу не удалось. Несмотря на это, изучая фотографии и сравнивая теоретическую ее высоту с расстоянием между кустами и оградой, он вычислил, что она должна находиться в двадцати футах впереди. Снимки не выявили прикрепленных к столбам телекамер, поэтому Сэвэдж нисколько не опасался обнаружить себя перед дистанционными линзами ночного видения. Но по привычке пополз. Набухшая от дождя земля здорово смахивала на кашу.

Возле барьера Сэвэдж остановился и снял со спины рюкзак. Вынул инфракрасный фонарь и пару инфракрасных очков. Луч от такого фонаря для невооруженного глаза невидим, но в очках Сэвэдж засек зеленоватое свечение. Поведя лучом в сторону металлических столбов, он стал тщательно просматривать поверхность, пока не добрался до подпорок, на которых покоилась колючая проволока.

Он искал вибрационно-резонансные датчики.

Не обнаружил ни одного. Как и предполагалось, ограда была обычной “демаркационной линией”, барьером, а не прибором для обнаружения непрошеных гостей. Она просто удерживала любопытных от вторжения на чужую территорию. Колючая проволока должна была напугать неквалифицированных вторженцев. Если бы какое-нибудь животное — например бродячая собака — ударилось о цепи, то сигнала тревоги, всполошившего всю компанию охранников, не последовало бы.

Сэвэдж уложил очки и фонарь обратно в рюкзак, надел его на плечи и хорошенько закрепил. Захлестал назойливый дождь. Сэвэдж отступил от ограды, набрал спринтерскую скорость и прыгнул.

Толчок вознес его вверх на половину высоты ограды. Он схватился за выступающий конец металлического прута, поддерживающего колючую проволоку, перекинул тело прямо на колючки, перехватил второй выступ латинской пятерки, перебросился на второй ряд проволоки и, перелетев через него, подогнув колени, мягко приземлился с другой стороны ограды. Шерстяная одежда и перчатки были порваны во многих местах, колючки нанесли на руки и ноги несколько раздражающих укусов. Но ранки были чересчур незначительными, чтобы Сэвэдж обратил на них внимание. Колючая проволока являлась препятствием только для дилетантов.

Припав к земле и вытирая дождь с глаз, Сэвэдж изучал лежащую впереди хмурь. Английский учитель, тренировавший Сэвэджа, любил повторять, что жизнь — это бег с препятствиями и охота за отбросами.

Вот сейчас и должен был начаться бег с препятствиями.

10

Остров Миконос был гористым, с тонким слоем почвы и выступающими то тут, то там скалами местечком. Свое имение Пападрополис выстроил на одной из немногих вершин. Фотографии Сэвэджа выявили, что поднимающийся вверх склон ведет прямо к строениям.

С высоты вершины холма дна склона видно не было. То есть Пападрополис решил, что таким образом выстроен как бы естественный барьер, и, следовательно, нет особой нужды возводить каменную стену. Кроме всего прочего, тиран, видимо, не хотел каждый день упиратъся взглядом в каменную кладку. Металл, по его мнению, был более устрашающим материалом, чем камень и известняк.

Сэвэдж старался думать так же, как думал его оппонент. Так как Пападрополису из-за достаточной крутизны сверху не был виден склон, следовательно, в этом районе и должна была быть сконцентрирована основная масса датчиков, регистрирующих появление непрошеных посетителей. С аэрофотоснимков была заметна вторая ограда: несколько ниже первой, но не настолько, чтобы через нее можно было перепрыгнуть. Она находилась на полпути к вершине холма.

Но Сэвэджа волновало то, что с фотографии нельзя было различить зарытые детекторы, которые находились между первой и второй оградами. Он снял с плеч рюкзак и вытащил из него устройство, размером походившее на радио “Уокмэн”. Это был работающий на батарейках вольтметр, регистрирующий электрические сигналы, исходящие от подземных датчиков давления. Он не мог рисковать, выбирая вольтметр со светящейся шкалой, которая вполне могла выдать его в темноте, и поэтому выбрал прибор, работающий на звуковой волне.

Сверкнула молния. Наушник, вставленный в ухо, взвизгнул, и Сэвэдж замер на месте. И снова свет померк — опустилась тьма. И тут же вой в наушнике стих. Сэвэдж расслабился. Все нормально: вольтметр отреагировал на атмосферное электричество, а не на скрытый датчик. Иначе он продолжал бы посылать сигналы даже после того, как молния потухла.

Но вспышка, хотя и заставила Сэвэджа остолбенеть, все же оказалась полезной. В нескольких ярдах впереди промелькнуло очертание второй ограды. Тоже с цепями. Но, по крайней мере, без колючей проволоки. Сэвэдж понял, по какой причине: уж если кто-то перелез через первую, то вторую, высотой пониже, преодолеет в любом случае. И таким образом возникал соблазн влезть на “незащищенный” барьер.

Он приближался к ограде очень осторожно. Следующая вспышка молнии высветила небольшие металлические коробочки, прикрепленные к поддерживающим ограду столбам. Вибрационные детекторы. Если бы кто-то схватился за звенья цепи и принялся карабкаться наверх, то сигнал тревоги предупредил бы охранников, находящихся в поместье. На компьютерном мониторе моментально бы появился участок, на котором происходило вторжение. Охранники мгновенно сошлись бы в нужном районе.

Теоретически обмануть подобные датчики невозможно. Но Сэвэджу было известно, что, прежде чем заработать, подобные детекторы должны получить определенную порцию вибрации. Иначе сильный порыв ветра или случайно севшая на ограду птица всякий раз преподносили бы охране порции ложной тревоги. После нескольких подобных случаев сторожа потеряли бы веру в техническое совершенство системы и перестали бы проверять местность. Поэтому перебраться через ограду можно было бы лишь применив наиболее рискованный, но тем не менее наилучший из возможных способов.

Перерезать проволоку. Но сделать это следовало определенным манером.

Сэвэдж открыл рюкзак и вытащил ножницы для перерезывания проволоки. Встав на колени и выбрав струну на уровне плеча, он перерезал ее. Вместо того, чтобы испугаться, что он поднял тревогу, вместо того, чтобы запаниковать и побежать прочь, Сэвэдж спокойно переждал сорок секунд, перерезал вторую проволочную струну, прождал еще сорок секунд и наконец перерезал третью. Каждый разрез по вибрации был таким же, как присевшая на провод птица или, беря во внимание погоду, удар ливня по ограде. Аккуратно растянутое во времени пробивание сквозь ограду заняло его недостаточно для того, чтобы задействовать датчики.

Через двенадцать минут Сэвэдж пробил в ограде квадрат два на два фута, просунул в брешь рюкзак, затем прополз в нее сам, делая это как можно осторожнее и стараясь не задеть провода.

Сэвэдж засунул ножницы в рюкзак и снова повесил его на спину. Теперь вместе с вольтметром он нес в руках миниатюрный микроволновый, работающий от батареек детектор. К тому же снова надел инфракрасные очки. Потому что дальше, судя по фотографиям, его ждали следующие неприятности. Ряд металлических столбов, практически на вершине склона. Их ничто не соединяло. Казалось, это начатая новая ограда, между столбами которой изредка протягивались линии проводов. Но Сэвэдж знал точное предназначение этого “строительства”.

Он рассматривал сквозь очки проемы между столбами, опасаясь увидеть их. Потому что если его подозрение окажется верным, если лучи проходят в нужных точках, и он пересек их, значит, в поместье вовсю звонит тревога.

Но подползая все ближе и ближе к вершине пропитанного дождем склона, он все не мог разглядеть инфракрасные лучи между столбами. Что означало…

В тот момент, когда ему все это стало понятно, наушник, подсоединенный к микроволновому детектору, запищал.

Сэвэдж моментально застыл на месте.

“Ну да, — подумал он. — Микроволны”. Он был бы разочарован, если бы Пападрополис использовал инфракрасные лучи. Потому что они производили слишком много ложных сигналов, основанных на явлениях природы: например, дождях. Но микроволны обеспечивают абсолютно невидимый барьер, который не так-то просто возбудить переменой погоды. Этот барьер взять будет посложнее.

И снова при вспышке молнии вольтметр, присоединенный к наушнику, взвыл как ненормальный. Сэвэдж остановился и подождал, пока молния не потухнет, опасаясь как бы вспышка не совпала с электрическим полем от подземного датчика давления. Но когда вой прекратился, он понял, что единственным препятствием является микроволновая преграда.

Он подошел к объекту. В свете молнии ему удалось увидеть ближайший столб. По правой и левой сторонам столба шли прорези для испускания микроволн с одной и приема их с другой стороны. Чтобы перепрыгнуть через волны, не могло быть и речи — столб был чересчур высок. А подкопаться под него нельзя — слишком тонок пласт земли.

И все же установщик системы — несмотря на всю свою сообразительность и ум — допустил ошибку, потому что система работала бы намного лучше, поставь он столбы не в одну линию, а таким образом, чтобы микроволны формировали перехлестывающийся узор.

Таким образом, столбы были бы полностью защищены. Если бы незваный гость попытался пробраться между ними, он неминуемо попал бы в поле действия микроволн. Но фотографии, сделанные Сэвэджем, указывали, что столбы стоят в одну линию.

И, значит, сквозь систему пробраться можно. Сэвэдж вытащил из рюкзака металлический зажим и прикрепил его к столбу над прорезями, испускавшими и принимавшими микроволны. Затем соединил между собой несколько металлических деталей и, получив трехфутовый стержень, воткнул его в зажим так, чтобы он выдавался в его сторону. Следующим его действием было перекинуть рюкзак на ту сторону барьера, схватить шест и, подтянувшись, оказаться на нем. В какую-то душедробительную секунду Сэвэджу показалось, что сейчас он грохнется вниз, потому что стержень на дожде стал скользким. Ветер толкал его в спину. Но ребристые подметки цепко держали стержень. Сэвэджу удалось-таки выпрямиться и прыгнуть через микроволны со столба. Сделав сальто, он приземлился. Спина, плечи и бедра амортизировали удар, как и пропитанная влагой земля. Он скорчился от боли, хотя прошло уже шесть месяцев с тех пор, когда он получил эти раны, несмотря на протест всех групп мышц. Сэвэдж вышел из кувырка и, согнувшись, стал рассматривать ближайший гребень склона.

Он светился, правда, совсем слабо, и свечение из-за дождя казалось призрачным. Никаких признаков охраны. Не торопясь, Сэвэдж вытащил из зажима шест, разобрал его, затем снял со столба зажим, уложил все это вместе с ненужным теперь инфракрасными очками в рюкзак. Затем направил вперед вольтметр и микроволновый детектор и стал подниматься дальше.

На вершине Сэвэдж улегся на раскисшую землю и принялся осматривать свою цель. Дуговые прожектора, приглушенные падающим дождем, освещали лужайку перед домом. А в пятидесяти ярдах дальше нагромождение сцепившихся белых кубов, сводов, куполов, имитирующих расположение домов на Миконосе, означало само поместье. Именно оно привлекало внимание Сэвэджа. Кроме расположенных по углам дома дуговых прожекторов и единственного освещенного окна, поместье было погружено в темноту.

Сделанные им аэрофотоснимки были не настолько детальны, чтобы показать присутствие телекамер ближнего обзора над дверьми, но Сэвэдж подозревал, что они вмонтированы, хотя в такой дождь изображение, передаваемое на экран монитора, будет, разумеется, нечетким, а охранник, наблюдающий за ними, в три часа утра вряд ли смотрит в оба.

Рванувшись к дому, Сэвэдж заметил над дверью, которую себе наметил, — вправо от окна светившегося на противоположной стороне здания — телекамеру. Она заставила его свернуть еще больше вправо и продвигаться к двери под тупым углом. По пути он вытащил небольшой спецбаллон.

Добежав до двери, Сэвэдж поднырнул под телекамеру и, уклоняясь от попадания в ее поле зрения, брызнул на линзы из баллона, в котором содержалась находящаяся под давлением вода: пар окутал линзы так, словно порыв ветра бросил в камеру ливневые струи. Стекающая жидкость лишь ухудшила, но не вывела из строя линзы, поэтому неясная картинка на мониторе стала всего лишь еще более неясной: охранник, конечно, должен был слегка встревожиться, но не настолько, чтобы поднять тревогу.

Сэвэдж перешел к замку — отличной глухой задвижке… на которую у него ушло двенадцать секунд. Но дверь открывать он пока не решался.

Вместо этого Сэвэдж вытащил из рюкзака детектор металла и просканировал дверь по периметру. Металл сверху справа, в четырех футах над дверной ручкой заставил наушник взвыть. Ага. Еще один датчик.

Сэвэдж понял принцип. Электромагнит в двери удерживал металлический рычаг в дверной раме от поднятия его и нажатия на кнопку, которая включала сигнал тревоги в том случае, если дверь открывалась.

Чтобы не допустить этого, Сэвэдж вытащил из рюкзака мощный подковообразный магнит и прижал его сверху к дверной раме, пока сам потихоньку открывал дверь. Его магнит заменил дверной, и таким образом воспрепятствовал рычагу подняться и нажать на контактную кнопку. Проскальзывая в образовавшуюся щель, Сэвэдж потянул магнит за собой по дверной раме, а затем, прежде чем сорвать его с рамы, хорошенько захлопнул дверь. Вот теперь магнит в двери снова удерживал рычаг от поднятия вверх.

Сэвэдж находился внутри дома.

Но не позволил себе расслабиться ни на секунду.

11

Джойс Стоун описала ему внутреннюю планировку поместья. Держа в памяти расположение помещений, Сэвэдж напряженно двигался по темному коридору. Исследовав открывшуюся налево нишу, он заметил светящийся циферблат часов на духовке. Кухня была обширная, благоухающая тонкими ароматами масла и чеснока, оставшимися от давнего ужина. Пройдя мимо стойки, Сэвэдж вошел в темную столовую с прямоугольным столом такой длины, что за ним с каждой стороны вполне могло усесться человек по пятнадцать. Хозяин и хозяйка соответственно располагались на противоположных его концах.

Но Пападрополиса в поместье не было. Человек из разведывательной группы Сэвэджа сообщил, что Пападрополис вместе со свитой охранников утром вылетел на своем личном самолете на Крит. Отлет тирана оказался непредвиденным подарком судьбы. Потому что не только уменьшилось количество охранников в усадьбе, но и оставшиеся чувствовали меньшую ответственность.

Так по крайней мере думал Сэвэдж. Он на это сильно надеялся и должен был вскоре проверить свои предположения.

Пройдя через столовую, он, услышав приглушенные голоса, остановился у двери. Три человека. Это внизу находящейся слева лестницы. Наверх вознеслось эхо — взрыв смеха. “Ну, еще бы, — подумал Сэвэдж, — радуются, гады, что им тепло и сухо”.

Продолжая двигаться в темноте, он вошел в полутемную гостиную. Пройдя примерно половину расстояния, услышал, как скрипнул стул, и нырнул за спинку дивана. Звук доносился из находящейся впереди арки. Сдерживая дыхание, Сэвэдж подполз ближе и увидел пробивающийся сквозь решетчатые окна смазанный дождем свет. Каждое из двух окон находилось по обе стороны от главного входа в здание, а в вестибюле еще один отсвет — красный, от сигареты — указывал на присутствие в нише возле двери охранника.

Сэвэдж поднял пистолет. Он стрелял не пулями, а дротиками, заряженными быстродействующим снотворным, а передняя и задняя части которых были окрашены инфракрасной краской, так что Сэвэдж мог еще и целиться в полной темноте. Светящиеся пятнышки были заметны только сквозь его спецочки.

Оружие издало приглушенный плевок. Сэвэдж тут же — насколько позволяла необходимость двигаться тихо — прыгнул вперед и, перебежав вестибюль, подхватил охранника, валящегося с кресла, и, что более важно, поймал выпавший из его руки “узи”, прежде чем тот загремел на мраморный пол. Затем усадил охранника за креслом, убедившись, что его ноги не высовываются из ниши.

Повесив “узи” через плечо, Сэвэдж стал изучать вершину спиральной лестницы. Падающий сквозь перила свет указывал на коридор, о котором упоминала Джойс Стоун. Переводя взгляд с вестибюля на верхний коридор, а затем снова на вестибюль, Сэвэдж стал медленно-медленно подниматься…

Встав на площадке, он прижался к левой стене и сквозь арку внимательно осмотрел освещенный коридор. Конца его заметить не удалось, но охраны видно не было. Но спальня Рэйчел Стоун находилась именно в том направлении, и, следовательно, сторож обязательно должен был следить за ее дверью.

Сэвэдж рискнул выглянуть еще дальше, чтобы просмотреть дугу коридора, но так никого и не заметил.

Наконец он полностью просунул голову в арочный проем и увидел коридор целиком.

Охранник сидел на стуле в дальнем конце! Читал журнал.

Высовывая голову очень медленно, Сэвэдж с такой же скоростью втянул ее обратно, чтобы внезапное движение не привлекло внимания сторожа.

Стоит ли такой часовой в другом конце коридора?

Сэвэдж мягко перешел на правую сторону арки и с еще большей осторожностью посмотрел на левую сторону коридора.

Даже не посмотрел. А лишь хотел посмотреть. Его остановил шум. Щелчок взводимого пистолета.

На левой стороне коридора все-таки был охранник. Сэвэдж инстинктивно прицелился. Оружие выплюнуло дротик. Часовой, находящийся слева, пошатнувшись, отступил назад, а глаза его начали закатываться, когда он попытался выцарапать стрелу, торчащую из горла. Колени подогнулись.

Сэвэдж взмолился, чтобы взведенный пистолет охранника не выстрелил, когда грохнется на пол. В тот же момент он, перекувыркнувшись, прыгнул в коридор и выстрелил в охранника справа. Тот видел, что его напарника отбросило назад. Отреагировав на возникшее движение, он выронил то, что читал, и схватился за пистолет, одновременно поднимаясь со стула.

Пистолет Сэвэджа снова выстрелил. Дротик воткнулся человеку в левое плечо. Хотя он отчаянно пытался прицелиться, глаза его закатились. Он рухнул на пол.

Толстый ковер заглушил шум от падения тел. По крайней мере, Сэвэдж надеялся на это. Чувствуя, как пульс колотится в висках, он кинулся к двери, которая по наводке Джойс Стоун должна была принадлежать ее сестре. Дернул ручку: заперто. Сэвэдж подозревал, что задвижку можно откинуть лишь с этой стороны двери, но никак не с той. Открыв замок, он быстро просканировал дверную раму металлодетектором, но, не найдя даже намека на сигнализацию, быстро вошел в комнату и запер за собой дверь.

12

Спальня была шикарная, но Сэвэдж едва заметил дорогостоящую обстановку, осматривая комнату в поисках Рэйчел Стоун. Лампа горела рядом с ночным столиком.

В постели явно кто-то не так давно спал: смятые простыни были отброшены в сторону. Но в спальне никого не было.

Сэвэдж заглянул под кровать. Затем посмотрел за задернутые портьеры, увидел на окнах решетки, поискал за канапе и креслом.

Да где же она, черт возьми?!

Увидев дверь, он открыл ее, понял, что это ванная, повернул выключатель. Дверь в душевую оказалась закрытой. Заглянув в кабинку, Сэвэдж обнаружил, что и она пуста.

Где…?!

Он попробовал открыть следующую дверь. Шкаф. Платья. И тут из-за платьев выскочила Рэйчел Стоун. Сверкнули ножницы. Сэвэджу удалось остановить острое лезвие в миллиметре от своего левого глаза.

— Ублюдок!

Перекошенные яростью черты лица внезапно разгладились и сложились в хмурую гримасу любопытства. Увидев намазанное черным жиром лицо Сэвэджа, женщина забилась, стараясь отпрянуть.

— Кто…?!

Сэвэджу пришлось быстро закрыть ладонью ей рот и покачать головой. Выдернув из ее пальцев ножницы, он одними губами показал: молчи. Вытащил из кармана карточку. Она была запечатана в прозрачный водонепроницаемый пластик.

Рэйчел взглянула на темные, выведенные от руки буквы.

“МЕНЯ ПОСЛАЛА ВАША СЕСТРА. Я ВЫТАЩУ ВАС ОТСЮДА.”

Перевернув карточку, Сэвэдж показал продолжение послания.

“В ЭТОЙ КОМНАТЕ МОГУТ БЫТЬ СПРЯТАНЫ МИКРОФОНЫ. ГОВОРИТЬ НЕЛЬЗЯ.”

Женщина рассматривала карточку… и Сэвэджа… подавила настороженность, проглотила подозрительность и наконец кивнула.

Он показал ей следующую карточку. “ОДЕВАЙТЕСЬ. УХОДИМ. СЕЙЧАС ЖЕ.” Но Рэйчел Стоун не сдвинулась с места. Сэвэдж вытащил еще одну карточку.

“ВАША СЕСТРА ПОПРОСИЛА МЕНЯ ПОКАЗАТЬ ВАМ ЭТО, ЧТОБЫ ДОКАЗАТЬ, ЧТО ИМЕННО ОНА МЕНЯ ПОСЛАЛА.”

Он вытащил обручальное кольцо с неимоверно огромным бриллиантом.

На сей раз Рэйчел Стоун кивнула, и в этом было признание и согласие.

Она выхватила из шкафа платье.

Но Сэвэдж остановил ее. Покачав головой, он указал на джинсы, свитер и кроссовки.

Она поняла. Без малейшего смущения Рэйчел сняла ночную рубашку.

Сэвэдж старался не замечать ее наготу: все свое внимание он сосредоточил на двери, сквозь которую в любую секунду могли вломиться охранники.

“Быстрее”, — умолял он беззвучно. Кровь застучала в висках с бешеной скоростью.

Снова взглянув в ее сторону, Сэвэдж был слишком озабочен, чтобы заметить джинсы, которые женщина натягивала на гладкие, чувственные бедра и шелковые трусики от “двойки”, открывавшие отличный вид на треугольник волос внизу живота.

Нет, внимание Сэвэджа было приковано к двум другим — более или наиболее важным — аспектам ее наружности.

Первый: Рэйчел Стоун, хотя и была на десять лет моложе своей сестры, несмотря на это, выглядела словно ее близняшка. Высокая, худая, стройная. Внимательные голубые глаза. Изумительно овальное лицо, обрамленное шикарными волосами, доходящими до плеч. Но различие — единственное — все же было. Джойс Стоун была блондинкой, а Рэйчел — золотисто-каштановой шатенкой. Но это не имело ни малейшего значения. Сходство между сестрами было поистине сверхъестественным.

Второй: Тогда как лицо Джойс Стоун было гладким и загорелым, лицо Рэйчел — распухшим и покрытым ссадинами и синяками. Вдобавок к ежедневным изнасилованиям жены, Пападрополис избивал ее, намеренно оставляя кулаками несмываемую маркировку. Унижение было главным оружием тирана. Покорять и господствовать.

“Но этому пришел конец”, — подумал Сэвэдж. Впервые он почувствовал себя обязанным довести это задание до победного конца не только по профессиональным, но и по моральным соображениям. Рэйчел Стоун, может быть — или наверняка, — и была испорчена роскошью. Но никому не было дано права доводить ее до скотского состояния… Низводить до состояния животного…

“Ну, ладно, Пападрополис, — подумал Сэвэдж. — Я заварил эту кашу только для себя, дабы доказать, что я еще жив, не превратился в дерьмо. Но концовка предназначена для одного тебя. Сукин ты сын!”

Череп раскалывался от ярости.

Отвернувшись от двери, он увидел, что Рэйчел Стоун готова и полностью одета.

Сэвэдж наклонился к ее уху и едва слышно, ощущая запах духов, прошептал:

“Возьмите несколько самых необходимых вещей.”

Она понимающе кивнула и, склонившись, выдохнула едва ощутимо:

— Я отдам все, что смогу. Только вытащите меня отсюда.

Сэвэдж направился к двери.

13

С грацией танцовщицы Рэйчел Стоун бесшумно сбежала по лестнице. В темном вестибюле Сэвэдж тронул ее за руку и направил в гостиную, из нее — в коридор возле кухни, чтобы выйти из здания через дверь, через которую он забрался в него.

Но она вырвала руку, и длинные, гибкие ноги понесли ее к главному входу.

Сэвэдж ринулся следом, намереваясь перехватить женщину до того, как она включит сигнализацию.

Но вместо того, чтобы открыть дверь, Рейчел протянула руку вверх, к находящейся над рамой кнопке, и Сэвэдж понял, что, несмотря на жажду побыстрее улизнуть отсюда, женщина обладает несгибаемой волей и присутствием духа и просто отключила сигнализацию.

Она распахнула дверь. Дождь лупил косыми струями. Сэвэдж вышел следом за Рэйчел на широкие белые ступени и мягко притворил за собой створку. Чувствуя себя незащищенными под приглушенным дождем светом дуговых фонарей, он повернулся к женщине, намереваясь отдать ей конкретные указания.

Но она уже бежала мимо колонн, по ступеням вниз, в бурю!

Нет! Он рванулся следом, собираясь не пустить ее дальше. Черт, неужели она не понимает, что там могут оказаться охранники?! Не может она просто перебраться через ограду — сигнализация сработает!

Дождь лупил сильнее, чем когда он пробирался в поместье, и пронизывал холодом. Но, несмотря на то, что его колотило, Сэвэдж знал, что часть влаги, катящейся по его лицу, — пот. От страха.

Он догнал женщину и уже намеревался схватить и оттащить ее в укрытие за ближайшую статую. Но тут же изменил решение. Потому, что Рэйчел бежала не просто наугад, а летела по бетонной дороге, извивающейся по всей длине поместья. Упрямо двигаясь по ней и забирая все больше вправо, она добралась до короткой аллейки, пересекавшей дорогу. В самом ее конце обозначенный ливнем дуговой фонарь высвечивал длинное, узкое одноэтажное здание с шестью огромными воротами, по виду открывавшимися вверх.

Гараж. Вот к чему она стремилась. Они могли спрятаться за ним, пока он будет объяснять Рэйчел способ, которым они выберутся из поместья, минуя датчики сигнализации.

Набрав скорость, Сэвэдж поравнялся с женщиной и на ходу бросил тихим, но яростным шепотом:

— За мной. За гараж.

Но Рэйчел и не подумала слушаться, а вместо этого рванулась к тем воротам, которые находились на виду у здания, из которого они только что выбрались. Повернула ручку на вделанной в ворота двери. Она не поддалась.

Женщина всхлипнула:

— Боже, заперто.

— Мы должны добраться до противоположной стены — чтобы не попасться на глаза.

Рэйчел продолжала крутить ручку.

— За мной! — рявкнул Сэвэдж.

И круто развернулся, услышав возглас, донесшийся из усадьбы.

Из двери выскочил, поднимая пистолет и обозревая ливень, охранник.

“А, блин”, — подумал Сэвэдж.

Выскочил второй.

Сэвэдж надеялся на то, что буря помешает сторожам хорошенько разглядеть гараж.

Тут к двоим присоединился третий, и Сэвэдж понял, что через несколько секунд вся команда будет прочесывать поместье.

— Да, выбора нет, — произнес он вслух. — Ваша идея, Рэйчел, абсурдна, но на данный момент ничего лучшего придумать я не в состоянии.

Дождь хлынул с ошеломляющей силой, когда Сэвэдж принялся отпирать замок. После того, как ему удалось распахнуть дверь, Рэйчел проскользнула мимо, дотягиваясь до выключателя. Сэвэджу удалось захлопнуть дверь как раз в тот момент, когда яркий свет — без сомнения, привлекший бы внимание всей охраны, — залил помещение.

Он посмотрел на ряд дорогих машин.

— А ключи? Вы вряд ли прихватили их с собой. Я, конечно, могу завести какую-нибудь из них, замкнув провода напрямую, но для этого понадобится минута времени, а благодаря вам этой минуты у меня нет.

Рэйчел подскочила к роскошному “мерседесу”.

— Ключи всегда в замке.

— Что?

— Ни одному вору не придет в голову украсть машину у моего мужа.

— Тогда почему заперта дверь в гараж?

— Разве не ясно?

— Нет.

— Чтобы я не смогла взять машину, если каким-то чудом сумею выбраться из дома.

Во время разговора Сэвэдж подбежал к “мерседесу”, но Рэйчел сама уселась на водительское сидение и грохнула дверцей до того, как он смог ей воспрепятствовать. Она повернула ключ зажигания, который, как она и предсказывала, оказался в замке. Наконец двойной двигатель машины зарычал: гараж заполнился едкими выхлопными газами.

Рэйчел тут же нажала кнопку дистанционного управления, положенного на приборную панель. Послышались скрип и подвывание. Ворота начали подниматься вверх.

Сэвэдж едва успел распахнуть дверцу пассажирского сидения и нырнуть внутрь, как Рэйчел нажала на акселератор. Голову его откинуло назад. Он с трудом захлопнул дверцу, едва не размозжив ее о стремительно надвинувшуюся раму ворот.

— Вы чуть было не оставили меня!

— Я знала, что вы справитесь.

— А что, если бы не справился?!

Рэйчел крутанула руль влево, и машина полетела по дороге прочь от гаража. Луч дугового фонаря скользнул по ее опухшему, покрытому синяками лицу. Она сильнее вдавила акселератор в пол и вывернула руль почти до отказа, на сей раз вправо, чтобы выскочить на дорогу, ведущую прочь от усадьбы.

Сэвэдж не успел пристегнуться, и его откинуло в сторону заноса.

— Что, если бы вы не успели заскочить в машину? — переспросила Рэйчел. — Мне показалось, вы находчивы…

— А мне — что вы порядочная сука.

— Муженек называл меня сукой довольно часто.

— Прошу прощения.

— Не стоит распускать нюни. Мне нужен спаситель, который смог бы надавать по заднице кому надо.

— Что вам в первую голову понадобится, — сказал Сэвэдж, наклоняясь к контрольной панели, — так это включить “дворники”.

— Я же говорила, что вы находчивы.

Сэвэдж огляделся и увидел, что охрана пытается блокировать машине дорогу. В их руках было оружие, но на них его не направляли… Не целились…

Почему?

Непонятный случай.

Который сразу стал понятным.

“Они бы с удовольствием размазали мои мозги по асфальту, — подумал Сэвэдж. — Даже получили бы за это премию. Но они не станут стрелять из-за боязни попасть в жену Пападрополиса. Потому что в таком случае всех их, разумеется, не расстреляют. Нет. Скормят акулам”.

Сэвэдж смотрел вперед. Блеснула молния. В ослепительном сиянии он увидел на пути машины человека. В руках которого было ружье. Но который по примеру остальной охраны не решался целиться и стрелять.

Но не в пример остальной охране, он светил мощным фонарем на водителя, стараясь заставить его съехать на обочину.

Рэйчел подняла вверх ладонь, стараясь защитить глаза от слепящего света, и, не сбавляя скорости, неслась на человека с фонарем.

Охранник отпрыгнул в сторону, сделав это настолько мягко, что Сэвэдж решил, что тот долго и упорно занимался гимнастикой. Приземлившись удачно возле автомобиля — со стороны, где сидел Сэвэдж, — он продолжил освещать фонарем кабину и ее внутренности.

И это тоже было непонятным, потому что ослепить Рэйчел с этой стороны было невозможно.

Затем все опять стало на свои места — чистейшая логика.

Охранник светил не на Рэйчел, а на Сэвэджа.

Чтобы увидеть его лицо! Чтобы в дальнейшем описать Сэвэджа Пападрополису и самолично или с помощью других людей опознать его.

Сэвэдж быстро закрыл лицо руками, и в ту же секунду наклонился, в случае, если охранник решит выстрелить по пассажиру.

В тот момент, когда машина промчалась мимо человека с фонарем, Сэвэдж обернулся и стал смотреть сквозь заднее стекло. Охрана мчалась по дороге от усадьбы к машине. В доме зажглись все огни, они высвечивали силуэты сторожей в ливне и ночи. Человек с фонарем стоял спиной к усадьбе, прищурившись и стараясь разглядеть людей в “мерседесе”. Луч фонаря мешал Сэвэджу внимательно рассмотреть лицо охранника, но человек внезапно погасил его, а вспышка молнии позволила ему разглядеть черты.

Образ показался смазанным. Из-за стекавших по стеклу струй дождя. Из-за того, что зрение Сэвэджа еще не полностью восстановилось после слепящего луча фонаря. Из-за того, что “мерседес” на огромной скорости мчался прочь от охранника.

Но Сэвэдж заметил достаточно. Человек с фонарем был азиатом. Ловкий отскок в сторону от мчащейся машины — был ли он результатом гимнастических упражнений, как вначале подумал было Сэвэдж, или же охранник занимался боевыми искусствами?

Четыре секунды. Именно столько времени было отведено Сэвэджу на изучение стоящего под дождем человека. Молния потухла. Ночь сомкнулась.

Но и этих четырех секунд хватило, чтобы заметить следующее: мужчине было лет тридцать пять — тридцать шесть; пяти футов, десяти дюймов ростом, элегантен и крепок на вид. Одет в темные слаксы, подходящую по цвету штормовку и свитер с воротником “черепашья шея”. Коричневое прямоугольное лицо, тяжелая нижняя челюсть и высокие скулы обрамляли красивые, суровые черты лица.

Да, азиат. Но Сэвэдж мог еще больше конкретизировать свои впечатления. Японец. Сэвэдж отлично знал национальность этого человека — потому что четыре секунды заставили его содрогнуться от безумного предположения, что этот мужчина…

Сэвэджу не хотелось даже думать об этом.

…Акира?

Нет! Исключено!

Но пока “мерседес” рвался все дальше в темноту, прочь от усадьбы, Сэвэдж анализировал свои короткие впечатления от охранника и понимал, что основной чертой в наружности человека была не жилистая фигура и не суровые черты лица.

Нет. Основной деталью была печаль, светившаяся во всем облике японского часового.

Акира же был самым печальным человеком из всех, кого Сэвэджу приходилось встречать.

Но этого не могло быть!

В шоковом состоянии Сэвэдж наклонился к Рэйчел. Она, по его идее, находилась под его попечительством, и старалась не выказывать явных признаков истерии.

— Вам ни за что не пробиться сквозь ворота.

— Увидим, — женщина еще больше увеличила скорость.

— Но ворота сделаны из стали. Особого сплава.

— Эта машина тоже. Покрыта броней. Держитесь за приборную панель. Когда мы врежемся в ворота, “мерседес” превратится в танк.

Впереди охранники рассыпались в разные стороны. Быстро надвигались цельнометаллические ворота. Яростно грохнув в них своей тушей, автомобиль проломил барьер.

Сэвэдж обернулся и сквозь заляпанное дождем заднее стекло увидел фарынесущихся за ними машин.

Он размышлял.

Над тем, что…

Человек, сидящий за рулем первого автомобиля, будет точь-в-точь похож на Акиру.

— Я вас напугала? — Рэйчел хихикнула.

— Вовсе нет.

— Тогда почему вы так побледнели?

— Потому что я, похоже, увидел призрак.

14

У Сэвэджа было наготове несколько планов, как увезти Рэйчел с острова. Окажись условия идеальными, они бы отправились к месту, где человек из Сэвэджской команды оставил мотоцикл. В полукилометре от усадьбы. Оттуда они могли бы добраться до одной из трех различных пещер-гротов, в каждой из которых находилась небольшая, но мощная моторная лодка, готовая отвезти их к рыбачьему траулеру, кружащему вокруг острова.

Одной из случайностей, о которых беспокоился Сэвэдж, была, разумеется, погода. Пока он пробирался в поместье, буря была ему на руку — чем хлеще дождь, тем он лучше скроет от посторонних глаз. Но он надеялся на то, что во время эвакуации шторм утихнет, а вместо этого ветер лишь усилился. Да, чересчур силен, а волны чересчур высоки — следовательно, лодка по такому морю не пройдет. К тому же рыболовецкий траулер в такую погоду тоже подвергается опасности, и, следовательно, должен будет искать убежища.

Разумеется, Сэвэдж никогда не строил планы на том, что погода будет подходящей, даже если все сводки казались отличными. Один из его разведчиков обнаружил на острове безопасную пещеру, в которой беглецы могли укрыться до той поры, пока погодные условия не позволят им отправиться в море. Сэвэдж не пугался возможности преследования с собаками, так как знал, что Пападрополис ненавидит псов, и отказывается держать их в усадьбе. Но даже если бы собаки и были, все равно дождь смыл бы следы и рассеял запах.

Сэвэдж принял во внимание возможность того, что стража вполне способна отыскать лодки в пещерах, и поэтому организовал все так, чтобы на ближайшем острове — Делосе — его ожидал вертолет. Ему всего лишь следовало послать радиосигнал по передатчику, находящемуся в рюкзаке, и вертолет моментально поспешил бы к назначенному месту встречи.

Но если погода останется дрянной, и вертолет просто не сможет вылететь? Что, если люди Пападрополиса будут сшиваться в месте предполагаемой встречи? За ними шла погоня, и Сэвэджу никак не доставить Рэйчел в безопасную пещеру. Что оставляло ему последнюю вариацию. Наиболее рискованную альтернативу из возможных.

— Сейчас будет развилка. Сворачивайте налево, — приказал он.

— Но таким образом мы отправимся на северо-запад. То есть…

— К Миконосу, — кивнул Сэвэдж.

— Но городок представляет собой лабиринт. Нас загонят в угол, прежде чем мы сумеем спрятаться!

— А я и не собираюсь прятаться. — Сэвэдж оглянулся и посмотрел на стремительно приближающиеся фары преследующих их автомобилей.

Акира! Нет, не может быть!

— Что значит “не собираюсь прятаться?” Что же тогда нам…

— Развилка. Делайте, что вам говорят. Налево.

Пробившись сквозь ворота, машина полетела уже не по бетонной дороге, а по разбитому, грязному шоссе. Дождь размочил землю. Тяжелый, покрытый броней “мерседес” утопал в илистых лужах. Колеса прокручивались, зад задирался и вилял, но машина неслась вперед.

“По крайней мере, несущиеся машины тоже получат свое”, — думал Сэвэдж. Он увидел, что погоня, растянувшаяся на многие метры, теперь подтянулась к несущейся впереди машине.

Топкая дорога заставила Рейчел сбавить скорость до тридцати километров в час. Но и тогда она с трудом удерживала руль и выравнивала автомобиль, чтобы тот не загремел в придорожную канаву.

— Удовлетворены?

— Пока да. Кстати, вы неплохо водите.

— Пытаетесь завоевать мое доверие?

— Никогда не помешает, — сказал Сэвэдж. — Но я не лгу.

— Мой муж лгал мне без передышки. Откуда мне знать…

— Что я не поступаю точно так же? Потому что моя безопасность зависит от вас, а если бы вы не смогли справиться с управлением, я бы предложил поменяться местами.

— Комплимент принят. — Нахмурившись от сосредоточенности, Рэйчел попыталась увеличить скорость.

Сэвэдж снова взглянул на приближающиеся сзади фары. Но нет, они не приближались. Беда была в том, что они и не отставали.

— Мой муженек нанял кретинов. У них был шанс остановить нас еще на территории поместья — прострелить шины. Но они не догадались.

— Это не имело особого смысла.

— Как так? Не понимаю.

— Шины на такой тяжелой машине обязательно должны быть армированы. Они могут принять на себя выстрел из дробовика с близкого расстояния или пулю сорок пятого калибра и все-таки удержать машину.

Порыв ветра пошатнул автомобиль.

Рэйчел чуть было не съехала с дороги. Дрожащим голосом она спросила:

— А что будет, когда мы доберемся до Миконоса?

— Если мы до него доберемся. Сейчас — все внимание на дорогу.

Они въехали в деревушку Ано Мера. В такой поздний час она казалась вымершей. Ни одного огонька. “Мерседес” на вымощенной булыжником дороге вновь набрал скорость. Но как только автомобиль проскочил деревню, Рэйчел пришлось снова ослабить давление на педаль акселератора и сбавить скорость.

Снова грязь.

Сэвэдж выдохнул воздух.

Рэйчел не поняла его.

— Я сделала что-нибудь не так?

— Да нет, я просто опасался, что охрана позвонит людям, находящимся в деревне, которым ваш муж платит за то, чтобы они наблюдали за проезжающими незнакомцами, и мы попадем в ловушку.

— Вы аккуратно готовите домашние задания.

— Стараюсь, но всегда остается непредвиденность, угроза напороться на нечто непросчитанное, неизвестное. Знание — сила. Неосведомленность…

— Заканчивайте! Что вы имеете в виду?

— Неосведомленность — смерть. Мне кажется, что фары приближаются.

— Это я тоже заметила. В зеркальце заднего обзора. Просто разговор помогает мне забыть о страхе. Если нас схватят…

— Вам вреда не причинят…

— До приезда муженька. Вот уж он меня изобьет, так изобьет, а потом изнасилует. Но вас…

— Убьют.

— Тогда почему вы мне помогаете? Сколько вам заплатила сестра?

— Не в этом дело. Смотрите лучше на дорогу, — буркнул Сэвэдж. — И если мы доедем до Миконоса — а это в восьми километрах отсюда, — безоговорочно исполняйте мои инструкции.

— Значит, у вас все же есть план.

— И даже несколько, но этот я вынужден применить. Повторяю, — Сэвэдж взглянул на преследующие их и вполне возможно нагоняющие автомобили, — ваша жизнь зависит от полного подчинения моим приказам. Делайте все в точности так, как я скажу.

— Когда мне приказывал муж, я отказывалась подчиняться. Но когда это делаете вы, я готова следовать за вами даже в ад.

— Будем надеяться, что этого не понадобится.

15

Фары отразились от стен кубических строений, ослепительно белых даже в дождливой темноте.

— Миконос! — Рэйчел сильнее надавила на педаль акселератора.

— Нет! — крикнул Сэвэдж.

Слишком поздно. Внезапно возросшая скорость придала “мерседесу” ускорение, и он заскользил по грязи, как гидроплан по воде. Машину занесло вбок, дважды развернуло — руль стал совершенно неуправляем, Сэвэджу свело живот — и вмазало в ограду, идущую вдоль дороги.

Рэйчел перевела рычаг на задний ход и снова ударила по педали акселератора.

— Прекратите! — сказал Сэвэдж.

Но худшее уже было сделано. Вместо того, чтобы отскочить от ограды и вновь очутиться на дороге, Рэйчел заставила “мерседес” скользнуть вбок и врезаться в насыпь, которая застопорила ходовую часть машины и приподняла ее вверх. Колеса крутанулись, но уже не в грязи, а в воздухе. Машина стала ненужной. Усилий двух человек не хватило бы для того, чтобы столкнуть такую громаду с насыпи.

Фары преследующих автомобилей стали больше.

Рэйчел выкарабкалась из машины. Сэвэдж постарался как можно быстрее к ней присоединиться. Его ботинки утопали и оскользались в грязи. Он почти потерял равновесие, но сумел чудом выпрямиться, а вот Рэйчел потеряла-таки его. Сэвэдж подхватил ее под руку, сжал кисть и, поддержав, поволок вперед. Ощущение смахивало на кошмарный сон: они бежали по грязи, оставаясь при этом на месте.

Но упрямо преодолевали силу инерции. Сияющие белые кубы становились больше и объемнее; фары приближались.

И вдруг, как по команде, кошмар закончился. Ботинки Сэвэджа застучали по выложенной камнями дороге, и ему показалось, что канат, привязывающий его к одному месту, внезапно лопнул. Они с Рэйчел ринулись вперед, а твердое покрытие улицы усилило тягу.

В тот момент, когда они ворвались в городок, Сэвэдж понял, что “мерседес” был бы здесь совершенно бесполезен. Улица, по которой они бежали, была очень узкой и извилистой. Она внезапно раздвоилась и так резко пошла вверх, что машина не смогла бы здесь пройти ни на какой скорости. Слушая рев понаехавших машин.

Сэвэдж выбрал первое ответвление и побежал по нему, внезапно оказавшись перед очередными двумя развилками. Ошарашенный, он подумал только о том, что неважно, какое выберет направление, все равно вскоре снова появятся следующие ходы.

Миконос был шарадой, его улицы составляли лабиринт. В древности таким образом ошеломляли пиратов и предоставляли горожанам возможность устраивать засады. А современным охотникам — загонять добычу.

За спиной послышались хлопки дверей, злые голоса и назойливое эхо от топающих по улицам ног. Сэвэдж посмотрел на отрезки пути, лежащие перед ним. Левый вел полого вверх, правый — вниз. Сэвэдж отлично знал, куда двигаться, и без колебаний свернул вправо: надо было идти к бухте. Держа Рэйчел за руку, он побежал, но вскоре убедился, что улица снова устремляется вверх.

“Она ведет нас к месту, с которого мы начали путешествие по лабиринту”, — подумал он.

Сэвэдж крутанулся на месте, заставил Рэйчел вернуться туда, откуда они ушли. Кроме гремящего дождя да яростных возгласов преследователей, в городке не слышалось ни единого звука. Лишь белизна домов, случайный луч в окне да изредка сверкающая молния помогали Сэвэджу ориентироваться в полной темноте.

Он обнаружил переулок, которого не заметил ранее. Он вел круто вниз и был настолько узок, что плечи Сэвэджа терлись о стены. Потом они выскочили на другую, горизонтальную, улицу, настолько горизонтальную, что Сэвэдж не понял, в какую сторону бежать, чтобы спуститься к гавани. Но топанье слева заставило его толкнуть Рэйчел и самому помчаться вправо.

На сей раз, когда переулок закончился, из него вел единственный выход — и выход этот вел наверх!

Нет! Мы должны двигаться к гавани!

Сэвэдж повернулся и стал рассматривать переулок, которым они только что бежали. Грохот шагов и брань охранников приближались. В конце улочки блеснули лучи фонарей. Один охранник повернулся к другому, осветив фонарем его лицо.

Второй оказался японцем. Даже с расстояния он мучительно напоминал Сэвэджу Акиру. Японец схватил первого охранника за руку и убрал луч фонаря со своего лица. Они побежали по проулку.

К Сэвэджу.

Пока они нас не заметили. Но в скором времени увидят.

Ботинок Сэвэджа уперся в какой-то предмет, лежащий возле стены. Эта стена совсем недавно была выкрашена свежей белой краской, а предмет, на который наткнулся Сэвэдж, оказался лестницей. Он приставил ее к стене. Рэйчел быстро полезла наверх. Сэвэдж полез следом, наблюдая краем глаза за тем, как лучи фонарей прощупывают двери домов, переулки и приближаются… приближаются…

Очутившись на крыше, он втянул лестницу за собой. Она зацарапала по стене. Фонари повернулись в сторону источника шума. Луч ослепил Сэвэджа. Он откинулся назад, втягивая остаток лестницы, и услышал отчетливый говорок пистолета, снабженного глушителем: пуля взвизгнула возле уха. Через мгновение Сэвэдж был уже вне видимости людей с улицы.

Он хотел было поставить лестницу с другой стороны дома, но передумал.

— Рэйчел, беритесь за другой конец.

Они неуклюже торопились, таща лестницу, но внезапно остановились, когда под ними открылась пропасть пересекающей путь улицы.

Вдали Сэвэдж увидел смутные огоньки бичуемой дождем гавани.

— Отпускайте!

Он перекинул лестницу через улочку, опустив противоположный конец на дальнюю крышу и устанавливая ее как можно прочнее.

Рэйчел поползла вперед, но от дождя пролеты лестницы намокли, и одно ее колено соскользнуло, а нога провалилась вниз. Рэйчел несколько раз, задохнувшись, качнулась, снова поставила колено на перекладину и поползла дальше. Сэвэдж держал лестницу, чтобы та не двигалась. Он смотрел на разверзшуюся под ним черную пасть улицы и, хотя не видел огней фонарей, слышал крики. Потом взглянул назад, туда, где они с Рэйчел взбирались по лестнице на крышу. На краю никого.

Дождь хлестнул по глазам. Он, прищурившись, посмотрел на Рэйчел, надеясь увидеть ее на противоположной стене. Потом, опустившись животом на лестницу, оттолкнулся ногами и заскользил: мокрые перекладины помогали двигаться вперед.

Очутившись на следующей крыше, Сэвэдж встал и подтянул лестницу к себе. Схватив ее, они с Рэйчел побежали к следующим пролетам, двигаясь все ниже и ниже, спускаясь к заливу.

Перебравшись через очередную улочку — пропустив, естественно, Рэйчел вперед, — Сэвэдж обернулся. Сверкнувшая молния заставила его зажмуриться, но все-таки в ослепляющем белом пламени он смог рассмотреть появившуюся над стеной голову. Голову японца. Сэвэджу удалось рассмотреть сверкнувший меч!.. Японец резко подтянулся и встал.

К нему тут же присоединился еще один человек: он встал рядом с японцем и прицелился из пистолета в Сэвэджа.

Японец на скользкой от дождя крыше потерял равновесие. Но он настолько изящно и ловко двигался в поместье, что вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову, что он может упасть. Но он все-таки навалился на человека с пистолетом и сбил его с ног. Выстрел ушел в пустоту. Человек с пистолетом опрокинулся на спину. И с воплем свалился с крыши.

Японец взглянул вниз и тут же побежал к Сэвэджу и Рэйчел. Его движения снова были изящны и легки.

“Он остановится! — думал Сэвэдж. — Не сможет этот парень перебраться через те две расселины, через которые мы переползли!

Не обманывай себя. Если это Акира, он отыщет способ.

Но ведь тебе прекрасно известно, что это не Акира!”

На грани отчаяния Сэвэдж схватил лестницу. Чувствуя, что Рэйчел старается изо всех сил ему помочь, он взглянул на японца, надеясь, что когда тот доберется до проема между крышами, то неизбежно остановится. Но вместо этого тот увеличил скорость и прыгнул, изогнув под дождем свое подвижное, ловкое тело и вытянув руки в скользящем движении. Он приземлился на противоположной крыше, сгруппировавшись, потом перекатился по ней, дабы движение поглотило силу удара, и все в том же мягком движении вскочил на ноги и продолжил бег.

Обремененные лестницей, Сэвэдж с Рэйчел тащились к следующей улице. Но на сей раз вместо того, чтобы перекинуть ее на следующую крышу, Сэвэдж опустил лестницу вниз по стене. Пока Рэйчел скатывалась вниз, Сэвэдж в полном изумлении наблюдал за тем, как японец перелетает через следующий проулок.

Где-то рядом заорали охранники. Сэвэдж спустился вниз и откинул лестницу в сторону, дабы японец не смог ею воспользоваться. Проулок уходил вниз вправо. Они с Рэйчел помчались туда что было сил. За спиной Сэвэдж услышал бешеный топот ног, японец подбежал к краю крыши.

“Он прыгнет вниз и, может быть, разобьется. Ну, в конце концов, что-нибудь себе повредит.

Да как же — жди. Это же кошка”.

Проулок закончился. Сэвэдж увидел перед собой следующую горизонтальную улицу, и вновь растерялся, не зная, в какую сторону податься. Где этот чертов залив?

Луч света, пробившийся из окна, высветил дальше по улице воду, которая стекала куда-то влево.

Он схватил Рэйчел и побежал туда. Крики раздавались совсем близко. Шаги приближались. Впереди замелькали лучи фонарей.

Открывшийся справа переулок вел еще дальше вниз и уводил от фонарей. Чем ближе Сэвэдж с Рэйчел подбирались к заливу, тем больше сужались улицы, формируя как бы бутылочное горлышко, выводящее к морю. Это Сэвэдж знал. Добегая до очередных развилок, он рисковал в очередной раз ошибиться, и случайно свернуть в проулок, ведущий наверх, то есть уводящий от цели.

Но Сэвэдж осмелился признаться самому себе, что преследователи поняли, куда он направляется. Они постараются опередить нас и оказаться впереди.

Он молился о том, чтобы охрана, как и он, была ошарашена лабиринтом. Но среди посылаемых проклятий и сверкающих лучей по бокам Сэвэджу слышались единственные, но непрекращающиеся шаги: кто-то бежал следом за ними.

Японец.

И вдруг, словно разбив вдребезги оковы кошмара, Сэвэдж выскочил из городишка, оставив позади преграды и смятение. Теперь путь был свободен: по пляжу, к докам. Впереди его не ждал ни один враг. Возле своего плеча Сэвэдж слышал хриплое дыхание Рэйчел: женщина была на грани истощения, все время оступалась.

— Постарайтесь продержаться еще чуть-чуть, — произнес Сэвэдж. — Мы почти у цели.

— Господи… надеюсь, — задохнулась она.

— Как бы там ни было, — выдохнул Сэвэдж, — но вы держались отлично. Я вами горжусь.

Это было не просто циничным комплиментом. Женщина повиновалась ему быстро и беспрекословно. Делая это стильно и сильно. Но добрые слова — без сомнения, единственные, которые Рэйчел слышала за довольно долгое время, — совершили то чудо, на которое Сэвэдж так надеялся. Женщина собрала оставшиеся силы и помчалась так быстро, что чуть было не обогнала его.

— Я ведь не шутила, когда говорила, — прохрипела она, — что пойду за вами в ад.

16

Катер-яхта — одна из многих — была пришвартована в самом конце причала. Окончательный выбор Сэвэджа. В том случае, если бы лодки в гротах были обнаружены, рыболовецкий траулер не пришел бы в назначенное место из-за плохой погоды, вертолет не смог бы сняться с Делоса и подобрать Сэвэджа с Рэйчел — последней возможностью уйти от погони было сесть в эту яхту, которую член команды Сэвэджа оставил в гавани Миконоса.

Сэвэдж прыгнул на борт, отвязал веревки, которыми катер был привязан к тумбам, и, подняв крышку, прикрывавшую мотор, схватил ключи, прикрепленные липкой лентой под створками палубы. Вставив ключ в замок и повернув его, он чуть не заорал от радости, услышав рычание двигателя, нажал на акселератор и почувствовал солидное покачивание палубы, когда яхта, вильнув, стала на хорошей скорости отходить от причала.

— Спасибо! — обняла его Рэйчел.

— Ложитесь на палубу!

Она моментально подчинилась.

Пока яхта отходила от причала, поднимая волны, казавшиеся карликовыми по сравнению с гигантскими волнами шторма, Сэвэдж, прищурившись, всматривался через плечо назад. Мощь урагана, обрушиваемая на море, заставляла яхту вздыматься на дыбы и падать в пропасть, но, несмотря на то, что картинка была сильно подпорчена, Сэвэдж увидел бегущего по пирсу человека.

Японец. Под фонарем, хмурившимся в самом конце пирса, черты его лица остались такими же печальными, какими они обычно были у Акиры.

Но человек проявлял и другие эмоции. Смятение. Отчаяние.

Ярость.

Но самое главное — страх.

Это не укладывалось в привычные рамки. Чепуха какая-то.

Но сомнения у Сэвэджа не было. Самой сильной эмоциональной краской в палитре азиата был страх.

— Сэвэдж! — Голос, напряженный, едва различимый в жестокой буре.

— Акира! — Вопль Сэвэджа прервался, задушенный захлестнувшими лицо волнами, заставившими его закашляться и выплюнуть соленую воду изо рта.

На причале к японцу подбежали остальные охранники. Они прицелились в яхту, но стрелять из-за риска попасть в жену хозяина не решились. Лица их напоминали писанные дождем портреты отчаяния.

Японец закричал:

— Но я видел тебя!..

Шторм заглушил последние в неистовстве произнесенные слова.

— Меня видел? — заорал Сэвэдж. — Да это же я видел тебя!

Сэвэдж не мог позволить свести себя с ума. Ему надо было завершить задание, а пока всего лишь вывести яхту из залива.

— …мертвым! — прокричал японец. Рэйчел приподняла голову и спросила:

— Вы знаете этого человека?

Руки Сэвэджа крепче обхватили рукоятки управления яхтой. От сильно бьющегося сердца ему стало совсем нехорошо.

Он почувствовал себя больным. Сонным. Еще в городке он предвидел, что японец прыгнет со стены, как кошка.

“Да. Как кошка, — подумал Сэвэдж. — У которой осталось чуть меньше девяти жизней”.

— Знаю ли я его? — переспросил он у Рэйчел, пока яхта боролась с бесноватыми волнами и старалась выбраться из залива. — Помоги мне бог, если я его знаю.

— Ветер! Ничего не слышно!

— Шесть месяцев назад я видел его мертвым!

Исполнительный защитник

1

Шесть месяцев назад Сэвэдж работал на Багамах — безоблачная служба. Надо было побыть нянькой у девятилетнего сына американского производителя косметических товаров и проследить, чтобы его не умыкнули террористы, пока родители отдыхают. Проведя небольшое расследование, Сэвэдж выяснил, что так как в адрес этой семьи никогда угроз не поступало, то его прямым назначением является компания мальчишке, пока родители наслаждаются прелестями местных казино. Теоретически подобную роль можно было поручить кому угодно, но, оказывается, бизнесмен в свое время сделал заявление по поводу поведения местного населения, и поэтому подразумевалось, что предполагаемые похитители будут несколько чернее, чем он сам. Но в таком случае зачем было парфюмерному боссу вообще ехать на Багамы? А не в Лас-Вегас, например? Может быть, потому, что более впечатляюще обронить в кругу друзей, что ездил именно на Багамы, а не куда-нибудь еще…

Сэвэдж был не согласен с подобной постановкой вопроса, но никак этого не показал. Его работа заключалась не в обожании своего клиента, а в обеспечении его безопасности. Кроме того, несмотря на явную антипатию к своему нанимателю, он наслаждался компанией его сына. Без отрыва от производства, то есть обеспечивая парнишке надежную охрану. Сэвэдж научил его кататься на виндсерфе и нырять с аквалангом. Вольно тратя бизнесменские денежки, он нанял рыбачью лодку — которую водил местный, багамский, к вящему бунтарскому удовольствию Сэвэджа, капитан — и, не пользуясь наживкой, показал восхищенному ребенку магию летающих рыб-парусников и марлинов. Вскоре он начал вести себя по отношению к мальчику так, как должен был бы вести себя на его месте настоящий отец. А когда парнишка вместе с семьей улетел в Атланту, Сэвэдж почувствовал гнетущую пустоту. Да, думал он, получил, так сказать, удовольствие. Не каждая работа так приятна. И остался на Багамах еще на три дня. Плавание, бег, наращивание мускулов. Отпуск. Заслуженный притом. Но затем появилась жажда работы. Сэвэдж позвонил одному из своих посредников — ресторатору из Барселоны, которому недавно звонил ювелир из Брюсселя, которому передали, что если Сэвэдж свободен, то его агент хотел бы с ним поговорить.

2

У агента англичанина Грэма Баркер-Смита, который в свое время лично тренировал Сэвэджа и лепил из него исполнительного защитника, дом находился в перестроенной каретной на элегантной, мощеной кирпичом улице в Нью-Йорк Сити в полуквартале от площади Вашингтона. Как любил говаривать Грэм: “В полночь отсюда слышен вой наркоманов.”

Ему было пятьдесят восемь лет и он здорово располнел от чересчур большого количества шампанского и икры, но в своей худосочной молодости состоял в английском элитном подразделении коммандос — Особых Парашютных Частях, — а после увольнения в запас находился в защитных эскортах при нескольких премьер-министрах. Оказалось так, что армейские и гражданские заработки не шли ни в какое сравнение с гонорарами, которые он мог получать в качестве тренера. Америка предлагала ему широчайшие возможности.

— Это было после того, как застрелили президента Кеннеди. А после него — Мартина Лютера Кинга. А затем — Роберта Кеннеди. Всех, мало-мальски причастных к большой политике, волновали политические убийства. Но, разумеется Секретная Служба завладела рынком защиты высокопоставленных политиков. Поэтому я выбрал бизнесменов. Вот у кого деньги, думал я, и после волны терроризма в семидесятых сколотил огромное состояние.

Несмотря на двадцать проведенных в Америке лет, Грэм так и не избавился от английского акцента, и речь его была довольно занимательной смесью американских и английских выражений.

— Некоторые бизнесмены, которых мне пришлось защищать, — Грэм сложил губы бантиком, — были всего лишь залезшим в классные костюмчики от братьев Брукс хулиганьем. Элегантный фасад. И никакого класса. Ничуть не походили на тех аристократов, на которых я привык работать. Но вот чему я выучился: защитник обязан подавлять свои суждения о нанимателе. Если позволить возобладать негодованию — сделаешь бессознательную ошибку, которая приведет к смерти клиента.

— Значит, по-твоему, защитник вообще не должен ни в чем осуждать клиента?

— Это слишком большая роскошь. Если бы мы работали только на тех, кого безоговорочно одобряем, то сидели бы на мели. У каждого свои недостатки. Но все-таки в своем выборе я придерживался минимальных стандартов. Никогда не помогал торговцам наркотиков, оружием, террористам, мафиози, развратителям малолетних, людям, избивающих своих жен, и членам различных военных группировок. Мне бы просто не удалось подавить своего отвращения к ним, чтобы защищать. Но если у тебя нет полной уверенности в том, что ты имеешь дело со стопроцентным злом, — то ты не вправе судить своего клиента. Конечно, ты всегда волен отказаться от работы, если предложенная сумма кажется несерьезной или же дело чересчур опасным. Наша терпеливость вовсе не означает полной лопоухости. Прагматизм. Вот на чем все зиждется. Способность притерпеться к обстоятельствам.

Грэму доставляло неизмеримое наслаждение пофилософствовать на подобные темы и, несмотря на запрещение кардиолога, закурить неимоверную сигару, дым от которой облаком окутал его лысую голову.

— Ты когда-нибудь задавал себе вопрос, а почему, собственно, я выбрал тебя в ученики?

— Видимо, из-за подготовки, которую я получил в SEALs.

— Да, подготовка впечатляющая, нет слов. Когда ты пришел ко мне, я увидел мощного парня, привыкшего к стрессам и смертельным ситуациям. Достойное одобрения прошлое. Многообещающий экземпляр. Разумеется, пока сырой материал. Я бы даже сказал — грубо очищенный. Только не обижайся, пожалуйста. Ведь я собираюсь сделать комплимент. Разумеется, SEALs — одна из самых лучших группировок коммандос в мире, хотя мой САС — сам по себе уникален, — Глаза Грэма сверкнули. — Но военные настаивают на строжайшем подчинении приказам, в то время, как защитник — лидер, действующий самостоятельно. Или, если быть более конкретным, защитник приходит со своим нанимателем в состояние определенного равновесия, командуя и подчиняясь, позволяя клиенту делать все, чего он захочет, но настаивая на том, как он должен это делать. Подобные отношения называются симбиозом.

Сэвэдж сухо заметил:

— Это слово мне знакомо.

— Отдавать и брать, — сказал Грэм, — Защитник предлагает услуги военного специалиста — верно. Но ко всему прочему он должен обладать способностями и умением дипломата. И прежде всего быть существом думающим. Так вот, твой ум — вот что меня в тебе привлекло. Ты подал в отставку из SEALs…

— Потому что был не согласен с тем, что произошло на Гренаде.

— Да, да, вторжение армии Соединенных Штатов на этот крошечный островок в Карибском море. Вот уже несколько лет, как ты работаешь на меня, а день интервенции, насколько мне помнится, — двадцать пятое октября тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.

— Твоя память, как всегда, превосходна.

— Так как я британец, то безотчетно точен. Шесть тысяч американских солдат — соединенные силы рейнджеров, морских пехотинцев, SEALs и Восемьдесят Второй Объединенной Десантной — атаковали Гренаду с тем, чтобы спасти тысячу американских студентов-медиков, взятых в плен советскими и кубинскими частями.

— Предположительно захваченных в плен.

— В твоем голосе ничуть не меньше злости, чем в день, когда мы с тобой увиделись впервые. Ты до сих пор считаешь, что вторжение было неоправданным?

— Если быть совершенно точным, то на острове действительно не все было в порядке. Государственный переворот сместил премьер-министра — он был прокубинским лидером — но на его место встал марксист. А это просто разные оттенки красного. Переворот вызвал гражданские беспорядки. Сто сорок демонстрантов были застрелены местными солдатами. И бывшего премьера убили. Но ведь американские студенты-медики остались в своей коммуне, и ни один из них не был ранен. Так что, на самом деле просто-напросто два политика-коммуниста стали драться за власть. Я не знаю, почему американские студенты изучали медицину на прокубинском острове, но переворот вовсе не угрожал латиноамериканскому балансу.

— А как начет кубинских, восточно-немецких, северокорейских, ливийских, болгарских и советских технических специалистов, оказавшихся на самом деле обыкновенными солдатами?

— Ну, это просто преувеличение американской разведки. Лично я видел солдат только местной армии да кубинских строителей. Верно, когда началось вторжение, кубинцы похватали ружья и стали драться так, словно имели военную подготовку, но скажи на милость, какой молодой кубинец ее не имеет?

— А выстроенная взлетная полоса в десять тысяч футов, способная принимать бомбардировщики дальнего радиуса действия?

— Я видел полосу, но она была в два раза короче и вполне подходила для приема туристских и торговых самолетов. Вся оккупация оказалась эстрадным шоу. Соединенные Штаты выглядели недееспособными, когда в семьдесят девятом Иран захватил в качестве заложников сотрудников нашего посольства в Тегеране. Рейган победил Картера на выборах только потому, что оповестил всех, что если американцам снова начнут угрожать, то они поведут себя соответственно. Сразу после переворота на Гренаде арабский террорист вогнал грузовик, начиненный взрывчаткой, в бараки американской морской пехоты в охваченном войной Ливане. Двести тридцать солдат, выполнявших мирную наблюдательную миссию, были убиты. И что произошло? Ведь на эту омерзительную акцию Рейган не стал отвечать, применять к Ливану репрессалии. А потому, что ситуация на Среднем Востоке оказалась чересчур сложной. Что ему оставалось делать, чтобы сохранить мину при плохой игре? Правильно: послать американские военные силы в Карибский бассейн, дабы спасти предполагаемых американских военнопленных.

— Но американцы осознали события на Гренаде как борьбу за свободу, значительную победу Соединенных Штатов над силами коммунизма в Западном полушарии.

— Потому что репортеров не пускали в зону оккупации. Единственные журналисты, прибывшие на остров, представляли военные издания. На гражданке такай поворот называется ложью. А в политике — дезинформацией.

— Верно, — согласился Грэм. — Дезинформацией. Вот слово, которого я дожидался. Как я уже упоминал, меня привлек в тебе ум. Способность отступать от военизированного образа мыслей, осознавать правду и думать о ситуации отвлеченно. Так почему твоя реакция на вторжение была столь резко отрицательной?

— Ты отлично знаешь, почему. Я был в первом отряде, нанес удар по острову. Нас сбросили на парашютах с транспортного самолета. И на парашютах же были спущены плоты, потому что мы должны были войти на остров с моря. Но Морфлот неверно оценил погодные условия. Ветер оказался намного сильнее, чем предсказывали. А ночью волны были такими огромными, что плотов мы не обнаружили. И множество моих друзей утонули, прежде чем мы добрались до плотов.

— Геройски погибли.

— Да.

— Во имя процветания родной страны.

— Во имя процветания президента-киноактера, пославшего нас в бой, чтобы самому прослыть героем.

— И ты с отвращением отказался продолжать службу в Военно-Морских Силах, несмотря на подмазку в пятьдесят тысяч, предложенную военным ведомством. Но, несмотря на подобное предложение, бывший рекрут SEALs, один из лучших специалистов своего дела, должен назначить себе цену.

— Мне не хотелось быть наемником.

— И правильно. Тебе необходимо было занять более высокое положение. Ты был мудр, осознав, что твое назначение — быть не солдатом, а защитником.

Грэм откинулся на спинку кресла за огромным столом из красного дерева и удовлетворенно запыхал сигарой. Несмотря на тучность, он носил идеально пошитые костюмы, сводящие к минимуму его дородность: серый в тончайшую полоску костюм и жилет, галстук приглушенных темно-бордовых тонов и изысканный голубенький платочек, который всегда был изящно заткнут в кармашек пиджака.

— Галстук не должен подбираться под цвет платка, и наоборот, — настойчиво повторял он Сэвэджу, инструктируя, как должно одеваться охраннику, когда он сопровождает именитого клиента на полуофициальное заседание или банкет. — Носи такую же одежду, что и окружающие, но не вздумай выбирать костюм, который был бы более элегантен, чем костюм твоего клиента.

Соответственно выбранная одежда была одним из многих пунктов, которым обучал Грэм Сэвэджа, втолковывая ему правила поведения исполнительного защитника. Занятия оказались куда более сложными, чем представлялось Сэвэджу, когда он впервые пришел к своему будущему наставнику в конце восемьдесят третьего года, но к чести бывшего десантника стоило заметить, что он и не предполагал, будто отменная физическая и военная подготовка окажутся всем, что ему понадобится на новой работе. Совсем наоборот. Подготовка Сэвэджа в подразделениях коммандос обучила его ценности того, чего он не знал, и тщательнейшей подготовки к любому заданию. Знание — сила. Неосведомленность — смерть. Вот почему он пришел к Грэму — чтобы избавиться от незнания и выучиться у первоклассного эксперта всем тонкостям новой профессии.

Оружие. Сэвэджу не требовалось понуканий в этом отношении. Не существовало оружия — огнестрельного, взрывчатого, стреляющих и обыкновенных ручек и даже струн от роялей — которым Сэвэдж не смог бы воспользоваться.

Но вот техника наблюдения?.. Обучение Сэвэджа касалось нападения, а не слежки.

А подслушивающие устройства?.. Так называемые “жучки”. Про жучков Сэвэдж знал только то, что они являются в джунглях разносчиками всякой заразы и их трудно выковырять из болячки, но не то, что их можно ставить в телефоны, лампы, стены.

А маневренное вождение машины?.. Сэвэдж никогда не уклонялся от противника. Он всегда нападал. А езда сводилась к перевозке в кузове грузовика к близлежащему аэродрому, с которого их перебрасывали на место назначения. В остальном же, вождение автомобиля было развлечением, когда во время увольнительной Сэвэдж во взятом напрокат “корвете” шнырял из бара в бар, пока не подоспевало время возвращаться в часть.

— Развлечение? — Грэм подмигнул. — От этого барахла я тебя излечу. И запомни, что вызывающие средства передвижения запрещены раз и навсегда. Что касается баров, то будешь умеренно выпивать: белое вино — хорошее белое вино или хорошее сухое красное — во время еды, но на задании — никогда. Куришь?

Сэвэдж курил.

— С этим покончено. Как ты сможешь уловить угрозу принципалу…

— Кому?

— Принципалу. В той профессии, которой, как ты уверяешь, хочешь обучиться, клиент называется принципалом. Самое подходящее название. Ты должен проявлять по отношению к своему принципалу постоянную заботу, беспокоиться о нем. А как ты сможешь засечь угрозу, когда твои руки заняты сигаретами? Зажигалками? И прочим? Думаешь, я себе противоречу, так как курю эту вот сигарищу? Но я свое уже отработал, и поменял профессию защитника на профессию преподавателя и заботливого дяди, спасающего своих учеников от безработицы. За определенную плату, разумеется. Но ты, как ты собираешься защищать принципала, если твои руки заняты сигаретой? Да, учить тебя придется многому.

— Так научи.

— Для начала ты должен доказать, что ты того стоишь.

— Каким образом?

— Почему ты решил стать…

— …телохранителем?

— Исполнительным защитником. Телохранитель — головорез. Защитник — художник. Так почему же ты выбрал именно эту профессию?

Привыкший к унизительным окрикам военных инструкторов, Сэвэдж не обратил внимания на грэмовский взрыв. Вместо того, чтобы оскорбиться, он принялся перебирать в голове мотивы, приведшие его сюда, и стараясь выбрать подходящие слова, чтобы описать свои инстинктивные намерения.

— Чтобы быть полезным.

Грэм поднял брови вверх.

— Не худший из возможных ответов. Развей эту мысль.

— В мире слишком много боли.

— Почему бы не присоединиться к Корпусу Мира?

Сэвэдж подтянулся.

— Потому что я солдат.

— Который теперь хочет стать защитником? Членом комитатус. А, вижу, название тебе незнакомо. Неважно. Скоро ты все поймешь… Потому что я решил принять тебя в ученики. Вернешься сюда через неделю. Прочтешь “Илиаду” и “Одиссею”. Обсудим этические вопросы.

Сэвэдж не стал задавать вопросы, хотя казалось, что подобное задание совершенно неуместно. Он привык повиноваться — да! И к тому же чувствовал, что Грэм не просто хотел проверить его дисциплинированность, и это начало нового вида знаний. Умения. Которое представит прошлую подготовку — какой бы отменной она не казалась — лишь минимальными требованиями в возросшей нужде того, что Грэм назвал пятой и наиболее благородной из профессий.

После “Илиады” и “Одиссеи” Грэм настоял на том, чтобы Сэвэдж начал читать других классиков, которые писали о слиянии военного и защитнического искусств.

— Как ты можешь заметить, традиции и отношения к ним являются вещами первостепенными. Существуют правила и кодексы. Этика и — правильно — эстетика Дела. В свое время я обучу тебя тактике. А сейчас главное возлюбить своего принципала, но и жестко его контролировать. Подобные отношения уникальны. Идеальный баланс. Произведение искусства.

Именно Грэм заставил Сэвэджа прочитать англосаксонский отчет о битве верных комитатус за тело своего хозяина у Малдона. И Грэм же ознакомил своего ученика с фактом, ставшим легендарным сюжетом: о том, как сорок семь ронинов отомстили за своего погибшего начальника, обезглавив его врага, а затем выполнили волю сегуна и вспороли себе животы. Кодексы и обязательства.

3

— Для тебя есть задание, — сказал Грэм.

— А почему так торжественно? Что, настолько опасное?

— Да нет, обычная работа. Кроме одного. — И Грэм рассказал, чего именно.

— Клиент — японец? — переспросил Сэвэдж.

— А почему ты нахмурился?

— Я с японцами никогда не работал.

— Это тебя пугает?

Сэвэдж поразмыслил.

— С людьми других национальностей я хотя бы примерно знал общие элементы их культур. Работать в этом случае намного проще. Но японцы… Я о них знаю недостаточно.

— Они переняли американскую культуру. Одежда, музыка и…

— Это все из-за послевоенной оккупации. Японцы хотели задобрить своих поработителей. Но их мышление, привычки, внутренние качества, присущие нации, — совершенно уникальны, и я сейчас говорю вовсе не об общих различиях между Востоком и Западом. Даже в коммунистическом Китае люди думают более по-западному, чем японцы.

— А мне казалось, ты говорил, что ничего о них не знаешь…

— Нет, я сказал — недостаточно. Это не означает, что я их не изучал. Потому, что знал: в один прекрасный день придется защищать японца. И хотел быть к этому подготовленным.

— И что? Подготовился?

— Надо подумать…

— Боишься?

Гордость заставила Сэвэджа выпрямиться.

— Чего?

— Что комитатус быть сможешь, а вот самураем нет.

— Амэ.

Грэм наклонил голову набок.

— Такого слова я не знаю.

— Японское. Означает принуждение подчинению какой-нибудь группе людей.

— Да? Ну и что? Я заинтригован.

— Омотэ и ура. Общественный и личный образ мыслей. Истинный японец никогда не покажет, что он на самом деле думает. Он говорит лишь то, что сможет воспринять данная группа людей.

— Я все еще не…

— Японская кастовая система зиждется на абсолютном подчинении вассалов хозяевам. В древние времена приказ шел от сегуна к даймио, от него — к самураю, дальше к крестьянину, потом к торговцу и от него уже к неприкасаемым — людям, забивавшим животных и дубившим шкуры. Особняком от данной иерархии имелся император, обладавший практически нулевой властью, зато огромным авторитетом в качестве наследника японских богов. Эта строгая система была поколеблена послевоенными демократическими реформами, привнесенными Соединенными Штатами. Но, несмотря ни на что, она все еще существует.

— Мои поздравления.

— Чему?

— Как обычно, ты попытался разузнать о стране как можно больше.

— Нет, ты послушай, — продолжил Сэвэдж. — Как я смогу защитить человека, говорящего то, что согласовывается лишь с мыслями какой-то определенной группы людей? И который не скажет мне, о чем думает, и тайно считает, что намного круче своего вассала, которым в данном случае являюсь я? Прибавь к этому замечательную японскую привычку избегать одолжений, дабы не быть связанным обязательством оказать услугу, еще более значительную. А к этому стоит добавить то, что японцы считают смертельной обидой, если мелкие люди обладают хоть какой-нибудь властью.

— И все же я…

— Все, чему ты меня научил, можно сказать двумя словами: защитник должен быть и хозяином, и слугой. Слугой, потому что защитника нанимают для защиты. А хозяином — потому что наниматель обязан подчиняться приказам защитника. Ты говоришь — равновесие. Артистизм обладания и отдачи. А теперь ответь, как я смогу выполнять обязательства перед принципалом, который не говорит, что думает, не выносит услуг от человека, стоящего ниже его по положению, и не собирается выполнять приказы своего слуги.

— Да, задачка, согласен…

— И все-таки ты настаиваешь на том, чтобы я согласился на эту работу?..

— В качестве дальнейшегообучения.

Сэвэдж сверкнул глазами в сторону Грэма, но тут же расхохотался.

— Ты действительно порядочная сволочь.

— Считай эту работу вызовом. Расширением собственных горизонтов познания. Пока ты все делал на “отлично”. Это похвально. Но все-таки не достиг вершин в своем искусстве. Неосведомленность — смерть. Чтобы стать лучшим, необходимо учиться, учиться и учиться. Кто это сказал? И учти, что самурайские традиции предлагают огромные возможности для учения. Предлагаю тебе погрузиться как можно глубже в культурные традиции своего нынешнего принципала.

— А предлагаемый им гонорар?..

— Вызывающ?

— …стоящ?

— Ты не будешь разочарован. Более чем… Компенсирует…

— Что?

— Гири, — сказал Грэм, удивив Сэвэджа знанием этого чисто японского термина. — Обет верности и груз по отношению к хозяину и любому, кто окажет тебе услугу. Даже если все пройдет без каких бы то ни было событий, скучать тебе не придется.

4

Тусклая морось лилась с прокопченного неба. Она отскакивала от жирного гудрона, сливалась в грязный туман, который лип к окнам аэропорта Лагардия.

Сэвэдж сидел в переполненном зале ожидания “Америкэн Эрлайнз” и смотрел, как “Дуглас-10” подруливает к платформе прибытия. Он периодически рассекал взглядом бурлящую активную — и даже чересчур — толпу в поисках потенциальной опасности, но не находил ни следа. Хотя, конечно, искусный в наблюдении враг повел бы себя, чтобы не привлекать внимания, поэтому Сэвэдж оставался настороже.

— Как зовут принципала? — спросил он у Грэма.

— Муто Камичи.

Японцы ставят фамилию перед именем, но уважительное обращение — “сан”, а не “мистер” — прибавляют не к фамилии, а к имени, ставя его после имени. Поэтому обращаться к принципалу следовало “Камичи-сан”.

— Прибывает в Нью-Йорк завтра, — прибавил Грэм, — пройдя иммиграционный и таможенный контроль в Далласе.

— Цель поездки?

Грэм пожал плечами.

— Ну же. Он бизнесмен? Политик? Кто?

Грэм покачал головой.

— Ура. Ты правильно отменил лелеемые каждым японцем личные мысли. Принципал предпочел оставить их при себе.

Сэвэдж коротко выдохнул:

— Именно поэтому я с такой неохотой взялся за эту работу. Если мне неизвестна, даже в самых общих чертах, цель его приезда, каким же образом я должен сводить на нет будущую предполагаемую угрозу? Политик, например, должен опасаться убийства, тогда как бизнесмен — похищения. Разные угрозы требуют различной защиты.

— Разумеется. Но меня заверили в том, что потенциальная угроза невозможно мала, — ответил Грэм. — К тому же принципал приезжает со своей личной охраной. Один сопровождающий. Пойми, если бы он был чем-то обеспокоен, то наверняка не ограничился бы единственным охранником. От тебя требуются услуги шофера и сменщика телохранителя, когда тот спит. Простейшее задание. Пятидневная работа. Десять тысяч долларов, кроме моего агентского гонорара.

— За шоферские услуги? Он переплачивает.

— Он настаивал на том, чтобы ему был выделен лучший из лучших.

— А его телохранитель?..

— Зовут Акирой.

— Акира — и все?

— Он применяет точно тот же метод, что и ты: использует псевдоним, чтобы враг не смог по имени узнать фамилию и прочее.

— Отменно. Но насколько он действен?

— Судя по донесениям, этот человек крайне эффективен. Эквивалентен тебе. Кстати сказать, языкового барьера не предвидится: и принципал, и его охранник хорошо говорят по-английски.

Но Сэвэдж не был удовлетворен столь скудными сведениями.

— С моей стороны, наверное, чересчур нагло было бы думать, что принципал доверяет мне настолько, чтобы я мог спросить, куда именно мы поедем?

— Я думаю, это не очень нагло, но ему вряд ли понравится. По крайней мере я могу точно сказать, что ехать придется. — Грэм выглядел удивленным. — Но, чтобы ничего не говорить самому, он уполномочил меня передать тебе этот запечатанный конверт с инструкциями.

5

“ДС—10” подъехал к главному вестибюлю. Моторы перестали визжать. Друзья и родственники заспешили к выходу, торопясь встретиться, с родными.

Сэвэдж оценивающе окинул толпу, пропуская и рассекая ее взглядом, изучая боковые выходы.

Никакого намека на опасность.

Сэвэдж двинулся к толпе ожидающих. Как обычно, потребовалась последняя минута безысходности, когда док подсоединяли к выходу. И вот совершенно пустая платформа внезапно заполнилась народом.

Радостные объятия воссоединения, страстные поцелуи.

Сэвэдж вновь проверил все, что находилось в поле его зрения. Вроде ничего подозрительного. Он сосредоточил внимание на платформе.

Теперь, после первой приливной волны, выходили оставшиеся пассажиры. Это была проверка на сообразительность. Принципал с телохранителем летели первым классом. Переплата означала не только удобные сидения большего, чем все остальные, размера, не только готовых услужить заботливейших стюардов, лучшую еду и море бесплатных коктейлей (которые охранник должен был отвергать), но также и привилегию заходить и выходить из самолета до и, соответственно, после входа и выхода остальных пассажиров.

Ранняя посадка была плюсом. Можно избежать толпы и, таким образом, возможной опасности. Но выходить перед всеми и оказаться к толпе лицом — ответственность огромная. Профессиональный телохранитель будет настаивать на том, чтобы принципал подождал, пока пассажиры не выйдут из самолета.

Чтобы избежать бурлящей толпы. Поддерживать максимальный контроль над ситуацией.

Поэтому Сэвэдж воодушевился, заметив, что среди золоторолексовской, кричаще разряженной публики, путешествующей первым классом и шествующей мимо толпы с высоко поднятыми подбородками и яростно сжимающей ручки атташе-кейсов, не видно ни одного азиатского лица. Многие носили ковбойские сапоги и стэтсоновские шляпы, что не было удивительным, так как “ДС—10” прибыл из Далласа, где приземлился несколько ранее “Боинг-747” из Японии. Судя по всему, остальные японцы с этого рейса либо остались в Далласе, либо полетели в другие города.

Сэвэдж ждал.

Еще европейцы. Снова радостные объятия.

Поток пассажиров мало-помалу превратился в тощий ручеек.

Стюард “Америкэн Эрлайнз” вывез из самолета старую женщину в инвалидном кресле. Теоретически “ДС—10” был пуст.

Но только теоретически.

Сэвэдж оглянулся. Толпа встречающих рассосалась. В то же время другая толпа — улетающих, и поэтому нервничающих — собралась в ожидании посадки.

Этот участок вестибюля был практически пуст. Сторож чистил пепельницы. Молодая пара выглядела удрученно; судя по всему, им не достались билеты, оставшиеся от брони.

Никакой угрозы.

Сэвэдж повернулся к двери.

Появился японец, одетый в темные брюки, темный свитер с воротником под горло и темную куртку с вязаными манжетами и воротником.

Лет тридцати пяти. Элегантен, но в меру. Никаких выпирающих мускулов, зато явно выпирающая сила. Жилистый, гибкий. Мягко движется. Грациозно. Экономно. Сдержанно. Ни одного лишнего жеста. Как танцор — знаток боевых искусств, потому что кончики пальцев и ребра ладоней покрыты мозолями: обычно такие бывают у людей, знакомых с каратэ и проч. Руки к тому же не были ничем обременены. Никакого чемоданчика. Атташе-кейса. Просто красивый японец пяти футов десяти дюймов роста, с коричневатой кожей, коротко остриженными черными волосами, мощной челюстью и высокими скулами, обрамлявшими квадратное лицо, и похожими на два лазера глазами, оценивающими все, к чему мужчина приближался.

Это, видимо, и был Акира, и он произвел на Сэвэджа сильное впечатление. Нужно было быть идиотом, чтобы противостоять такому человеку в бою. Даже если враг имел определенные преимущества, он должен был сначала хорошо подумать, и только после этого нападать. Сэвэдж настолько привык к тому, что приходится работать с защитниками, намного слабее его, что мысль о том, что придется иметь дело с экспертом, заставила его мысленно улыбнуться.

За Акирой на площадку вышел второй японец. Далеко за пятьдесят. Слегка сутул. В руке атташе-кейс. Голубой костюм. Выпирающий животик. В черных волосах потеки седины. Ввалившиеся коричневые щеки. Уставший администратор. Чиновник.

Но Сэвэджа было не так просто провести. Второй японец вполне мог расправить плечи и втянуть живот. Это, видимо, и был Муто Камичи — принципал Сэвэджа — и, похоже, он тоже являлся знатоком боевых искусств, потому что, как и у Акиры (и в отличие от других принципалов, на которых Сэвэджу приходилось работать), кончики пальцев и ребра ладоней были покрыты мозолями.

Сэвэджу было приказано одеть коричневый костюм и пестрый галстук, чтобы принципал мог его узнать. Сэвэдж не протянул руки подошедшим Акире и Камичи. Жест мог скомпрометировать его способность защищать. Вместо рукопожатия он решил воспользоваться японским обычаем, и слегка поклонился.

Выражения лиц у обоих японцев остались неизменно бесстрастными, но в глазах промелькнул живой интерес и изумление, что белый с Запада оказался знаком с японским этикетом. Сэвэдж вовсе не хотел ни к чему обязывать азиатов, но внезапно понял, что правила культуры диктуют им ответные движения, хотя кивки оказались много более сдержанными. Акира, например, чуть-чуть двинул подбородком вниз, продолжая осматривать вестибюль.

Сэвэдж вежливо предложил японцам следовать за ним. Жестом. Проходя по залу ожидания, он наблюдал за путешествующими, находящимися впереди, Камичи шел за ним, а замыкал шествие Акира, постоянно обводящий вестибюль взглядом.

В ту секунду, когда Сэвэдж увидел своего принципала, он поднял правую руку к внешней части кармашка пиджака и нажал кнопку работающего на батарейках передатчика. Радиосигнал зазвучал в приемнике, находящемся в машине, которую один из сэвэджских коммандос припарковал на стоянке аэропорта. Как только помощник Сэвэджа услышал сигнал, он тут же сорвался с места и направил автомобиль на встречу со своим боссом.

Группа добралась до конца вестибюля и начала спускаться вниз по лестнице, ведущей в багажное отделение. Усталые экс-пассажиры снимали чемоданы с вертушки и старались как можно быстрее выбраться на улицу и поймать такси.

Сэвэдж наблюдал за бурлящей толпой, но не приближался к ее опасному, затягивающему водовороту. Вместо этого он снова сделал знак рукой, указывая на раздвигающиеся двери. Камичи с Акирой последовали за ним, совершенно не заботясь о багаже.

“Отлично”, — подумал Сэвэдж. Первое впечатление его не обмануло. Эти двое прекрасно понимали, что и как следовало делать.

Они появились на тротуаре под нависающим бетонным козырьком. Дряблые капли валились с небес. Температура — довольно высокая для апреля — шестьдесят градусов. Влажный ветерок казался противно теплым.

Сэвэдж посмотрел налево, обозревая двигающийся поток машин, и увидел темно-синий “плимут” выруливающий к обочине. Рыжеволосый мужчина вылез из кабины, обошел автомобиль и распахнул заднюю дверцу. Перед тем, как сесть, Камичи подал рыжеволосому несколько багажных квитанций. Сэвэдж понял, что принципал искушен в подобного рода делах, и решился на подобный жест, взяв на себя обязанности слуги, только для того, чтобы Акира не прерывал и не ослаблял наблюдения, засовывая руку в карман куртки и вытаскивая квитанции.

Сэвэдж скользнул за руль, нажал кнопку, запирающую замки всех дверей, и набросил ремень. Рыжеволосый отправился за багажом. Так как Камичи и Акире понадобилось довольно много времени, чтобы выйти из самолета, значит, их чемоданы уже должны были оказаться на ленте конвейера. Безопасное, эффектное прибытие.

Через минуту рыжеволосый положил чемоданы в багажник “плимута” и захлопнул крышку. В ту же секунду Сэвэдж отъехал от тротуара и, взглянув в зеркальце заднего обзора, увидел, как его помощник направляется к стоянке такси. Заплатил ему Сэвэдж заранее. Человек, как само собой разумеющееся, принял тот факт, что Сэвэдж не стал отвлекаться на выражение благодарности.

Сэвэдж, со своей стороны, не стал объяснять, почему выбрал неприметную машину: уж раз принципал с телохранителем проявили такое понимание ситуации, значит, им было ясно, что за такой машиной не так просто уследить на шоссе. Не то, чтобы Сэвэдж ожидал появления “хвоста”. По словам Грэма, степень риска на этом задании была крайне мала. Но, несмотря на это, Сэвэдж не собирался отказываться от основной процедуры, и поэтому “плимут” — по виду ничем не отличаясь от других машин — имел кое-какие усовершенствования: пуленепробиваемые стекла, бронепокрытие, усиленную подвеску и модифицированный двигатель “В—8”.

Работали “дворники”, шины шуршали по мокрому асфальту: Сэвэдж мягко пробирался в потоке машин. Позади остался аэропорт с прилегающими строениями; “плимут” устремился к Гран Сентрал Паркуэй. Данный Грэмом конверт лежал в кармане пиджака, но Сэвэджу не было нужды справляться с запиской, потому что он наизусть выучил данные инструкции. Правда, ему до сих нор не было понятно, почему Камичи выбрал не Ньюаркский аэропорт, а Лагардия. Ведь оттуда поездка была бы более короткой и менее сложной по маршруту, потому что хотя Сэвэдж и направлялся в Манхэттен, его истинной целью было добраться до северной оконечности острова, откуда выехать на запад через Нью-Джерси в Пенсильванию. Логика Камичи, лабиринтообразный маршрут — все это казалось совершенно непонятным.

6

Дождь прекратился в пять часов. Стараясь избегать заторных мест в этот час пик, Сэвэдж перебрался на другой берег реки по мосту Джорджа Вашингтона. Он спросил принципала, не хочет ли тот попробовать саке, которое он держал подогретым в термосе, — температура, конечно, не идеальная, но вполне приемлемая.

Камичи отказался.

Сэвэдж сказал, что “плимут” оборудован телефоном, на тот случай, если Камичи-сану необходимо им воспользоваться.

И снова японец отказался.

Разговор прекратился.

Но через двадцать миль езды по шоссе “Интерстейт-80” Камичи с Акирой перебросились короткими фразами. На японском.

Сэвэдж отлично знал в контексте своей работы несколько европейских языков, но японский был ему недоступен: сложнейшая система суффиксов и приставок разила наповал. Но так как Камичи знал английский, Сэвэдж очень удивился, почему принципал исключил его из разговора. Каким образом он мог работать, если человек, которого он должен был охранять, говорил на непонятном ему языке?

Акира наклонился вперед.

— На следующем выезде вы увидите ресторанно-гостиничный комплекс. По-моему, называется Ховард-Джонсон. Пожалуйста, остановитесь слева от плавательного бассейна.

Сэвэдж нахмурился: на то у него были две причины. Во-первых, Акира, оказывается, отлично знал дорогу. Во-вторых, его знание английского было просто поразительным. Дикция, вот что действительно поражало. В японском языке нет различий между буквами “р” и “л”. Но Акира не сказал “пожаруйста” или “Ховалд Джонсон”. Произношение было безупречным.

Сэвэдж кивнул и, следуя инструкциям, свернул с шоссе. Слева от плавательного бассейна стояла табличка “ЗАКРЫТО”. Из-за строительного вагончика в спортивном костюме появился лысеющий человек, разглядел на заднем сидении “плимута” двух японцев и поднял с тротуара небольшой кейс.

Этот кейс — металлический, с цифровым замком — был абсолютно таким же, какой Камичи вынес с самолета.

— Пожалуйста, — произнес Акира, — возьмите чемоданчик моего хозяина, выйдите из машины и поменяйте его на чемоданчик этого человека.

Сэвэдж выполнил приказ.

Сев обратно в машину, он протянул кейс своему нанимателю.

— Хозяин вас благодарит, — сказал Акира. Сэвэдж, пораженный обменом кейсов, наклонил голову.

— Мой долг служить вам. Аригато.

— “Спасибо” в ответ на его благодарность? Мой хозяин признает вашу отменную вежливость.

7

Возвратись на “Интерстейт-80”, Сэвэдж взглянул в зеркало заднего обзора, проверяя, не висит ли кто-нибудь на “хвосте”. Машины, идущие сзади, все время сменяли одна другую. Отлично.

Было уже темно, когда “плимут” пересек обозначенную горами границу между Нью-Джерси и Пенсильванией. Фары наезжающих спереди машин позволяли Сэвэджу изучать своих пассажиров в зеркальце.

Седовласый принципал казался спящим, его лицо с отвисшей нижней челюстью было запрокинуто назад, глаза закрыты — хотя вполне возможно он медитировал.

Но Акира сидел настороже, прямо, словно проглотив шест. Как и у хозяина, по его лицу было невозможно догадаться, о чем он думает. Черты стоические, невозмутимые.

В то же время глаза выражали величайшую печаль, когда-либо виденную Сэвэджем. Для любого мало-мальски знакомого с японской культурой подобное умозаключение показалось бы наивным, потому как японцы все по своей природе склонны к меланхолии. Это Сэвэдж знал хорошо. Суровые обязательства, налагаемые на них сложными традиционными ценностями, превратили японцев в недоверчивых и скрытных людей, которые старались во что бы то ни стало избежать услуг других людей, чтобы не быть им обязанными или, не дай бог, их чем-нибудь не обидеть. В давние времена, как выходило и явствовало из книг, японец колебался, не решаясь сообщить прохожему, что тот потерял кошелек, потому что в таком случае прохожему пришлось бы отплачивать ему ценностями, намного более превышающими стоимость содержимого кошелька. Нечто похожее Сэвэдж отыскал в одном старинном отчете, в котором говорилось о человеке, упавшем с лодки в реку, которого игнорировали гуляющие по берегу люди, чтобы спасенному ими человеку не пришлось снова и снова, и снова отплачивать своим спасителям — во веки веков в этом эфемерном земном существовании, покуда он, спасенный, не смог бы отплатить полностью, тоже спасши жизнь, или же умереть, как предназначили ему боги, швырнув в реку и не позволив никому вмешиваться в божественный промысел.

Стыд и долг держали японца в повиновении как личность. Преданность чести подавляла и угнетала его. Мир мог быть неуловимым, усталость духа — неотвратимой. Ритуальный суицид — сеппуку — временами был единственно возможным выходом из положения.

Изыскания Сэвэджа дали ему понять, что подобные ценности присущи лишь неиспорченным западной цивилизацией японцам, тем, кто отказался приспосабливаться к культурной послевоенной заразе американских оккупантов. Но Акира производил впечатление и неразвращенного, и — несмотря на отменное знание Америки и ее культуры — непреклонного патриота Страны Богов. Но даже несмотря на это, чувство в его глазах очень отличалось от традиционной японской меланхолии. Печаль проникала во все уголки его души. Такая темная, глубокая, черная — абсолютная. Бесконечная стена сдерживающего эмоции черного дерева. Сэвэдж мог ее ощутить. Ею “плимут” был перегорожен на две части.

8

В одиннадцать вечера проселочная, вьющаяся среди укрытых темнотой гор дорога привела их к городку под названием Мэдфорд Гэп. И снова Камичи с Акирой обменялись несколькими репликами на японском. Акира наклонился вперед.

— На главном городском перекрестке, пожалуйста, сверните налево.

Сэвэдж повиновался. Удаляясь от огней Мэдфорд Гэпа, он помчался по узенькой извилистой дороге, надеясь только на то, что с горы на них не мчится другая машина. На обочине было невозможно припарковаться, а весенняя оттепель утопила несколько оставшихся природных парковок в грязи.

Машину обступали разлапистые деревья. Дорога начала подниматься все выше и петлять. Фары “плимута” высвечивали лежащие на обочинах белоснежные сугробы. Через десяток минут дорога выровнялась, а крутые повороты стали мягкими и плавными. Впереди и сверху над массивным лесом Сэвэдж заметил какое-то свечение. Проехав сквозь открытые ворота, он развернулся и, обогнув груду булыжников, выехал, наконец, на огромную поляну. Сады под паром; прожектора выхватывали из темноты дорожки, скамейки, кусты. Но внимание Сэвэджа было сконцентрировано на жутком, выплывающем словно из небытия или страшного кошмара, доме.

Поначалу он было решил, что здесь несколько зданий: одни построены из кирпича, другие из тесаного камня, третьи из бревен. У них была разная высота: пять этажей, три, четыре. Каждое было выстроено в своем стиле: современный жилой городской дом, пагода, замок, шале. У одних строений были прямые, у других, наоборот, закругленные стены. Трубы, башенки, фронтоны и балконы дополняли странную архитектурную сумятицу.

Но, подъехав ближе, Сэвэдж понял, что все эти казавшиеся разнородными строения, оказывается, соединены в форму единого и страшно загадочного здания. Боже мой, подумал он, какой же длины этот дом? Полкилометра? Он был огромен.

Тут оказалось, что ни в одной — кроме средней — части дома нет дверей, а к самой средней части подходит дорожка, и что на деревянном крыльце их ждет человек в ливрее. Ливрея с эполетами и золотыми позументами напомнила Сэвэджу униформу швейцаров в дорогих отелях. И тут же на стене он увидел табличку, на которой было выведено: “Мэдфорд Гэпский Горный Приют”. И понял, что это поразительное здание действительно является отелем.

Когда Сэвэдж остановился у крыльца, ливрейный швейцар спустился по лестнице и подошел к машине.

Мускулы Сэвэджа напряглись.

Почему, черт побери, у меня такие неполные инструкции?

Следовало упредить, где мы остановимся. Это место… на вершине холма в полной изоляции, где лишь я да Акира будут охранять Камичи, от которого не поступало никаких объяснений по поводу того, почему мы сюда приехали, и который вряд ли объяснит расположение комнат — ведь в таком огромном здании практически невозможно проконтролировать приход и уход живущих здесь людей… в общем, Сэвэдж понял, что попал в настоящий кошмар для любого защитника.

Вспомнив загадочный обмен чемоданчиками, Сэвэдж повернулся к Камичи, собираясь сказать, что, конечно, ура, то есть личные мысли, в Японии дело хорошее, но в Америке, судя по всему, являются шилом в одном месте, и что здесь в конце концов происходит?

Но его так и не начавшуюся речь прервал Акира.

— Мой хозяин понимает вашу озабоченность. Он признает, что чувство долга дает вам право возражать по поводу всех этих довольно рискованных приготовлений. Но вы должны понять, что здесь кроме нескольких гостей больше никто не проживает. И эти гости тоже имеют охрану. За дорогой ведется наблюдение. Никаких случайностей не намечается.

— Я не обычный телохранитель, — сказал Сэвэдж. — Обычный телохранитель — вы! И, несмотря на все свое уважение, я могу сказать, что — да, я обеспокоен. Вот вы согласны со всем этим?

Акира наклонил голову, стрельнув глазами — удивительно печальными — в сторону Камичи.

— Я согласен со всем, что делает мой хозяин.

— По идее я тоже должен бы быть доволен. Но если не для протокола — не нравится мне все это.

— Ваши возражения приняты к сведению. Мой хозяин освобождает вас от ответственности.

— Вам, конечно, виднее. Но пока я даю обещание защищать людей, то не могу принять ничьего освобождения.

Акира вновь поклонился.

— Разумеется. Я изучил ваши верительные документы. С одобрением. Именно поэтому я согласился с хозяином, когда он решил выбрать вас.

— Тогда вы должны знать, что этот разговор бесполезен. Я сделаю все, что необходимо, — сказал Сэвэдж. — Абсолютно все. Но никогда более не буду работать с вами и вашим хозяином.

— По окончании работы — пожалуйста.

— Так давайте ее поскорее завершим.

Возле машины все еще стоял ливрейный швейцар. Сэвэдж нажал кнопки, открыв двери и багажник. Выйдя из машины, он приказал мужчине внести чемоданы в здание. Чувствуя, как дрожат от напряжения нервы, он оглядел вновь наступившую темноту и прошел мимо Камичи и Акиры по лестнице.

9

Вестибюль казался осколком прошлого века. Концом прошлого века. Древняя сосна украшала стены. Вместо канделябров фургонные колеса. Единственный примитивный лифт находился рядом с впечатляющей старинной, уходящей крестообразно наверх лестницей. Но, несмотря на весь исторический шарм, здесь пахло плесенью и гнилью.

Сэвэдж стоял к Камичи спиной, наблюдая за пустынным вестибюлем — Акира тоже — пока их принципал вполголоса о чем-то разговаривал с пожилой женщиной, стоящей за конторкой, волосы которой сильно смахивали на паутину.

— В лифте ехать нельзя, — сказал Акира.

— Я всегда предлагаю своим принципатам избегать их, где только возможно.

— Я лишь могу сказать, что мой хозяин лично выбрал подъем по сей несравненной лестнице.

Будто Камичи бывал здесь ранее.

Третий этаж. Поднимаясь наверх, Сэвэдж слышал, как позади швейцар грохает о стены чемоданами. “Ай-ай-яй, как скверно, — подумал он. — Лифт был бы для тебя более полезен. Но в нем — ловушка, а я чувствую, что здесь придерживаются каких-то своих правил”.

Человек в ливрее остановился возле одной из дверей.

— Благодарю. Оставьте чемоданы здесь, — сказал Сэвэдж.

— Если так, предпочтительнее, сэр…

— Чаевые…

— Получены, сэр.

Швейцар отдал три ключа не Сэвэджу или Акире, а Камичи. Сэвэдж наблюдал за тем, как мужчина исчезает внизу. Вполне возможно, он получил образование в одной из школ телохранителей. Потому что знал, что занимать руки охранников нельзя.

Камичи открыл замок и отступил назад, давая Акире возможность обследовать комнату.

Акира, вернувшись, коротко кивнул Камичи, затем повернулся к Сэвэджу и поднял брови.

— Может быть, вы…

— Да.

По стандартам отелей, обслуживающих богатую публику, и даже по любым стандартам, комната была крайне простой. Непокрашенная батарея. Тусклая лампочка под потолком. Единственное окно было закрыто дешевыми занавесками. Пол — потертый, сосновый. Кровать — узкая, провисшая, покрытая очень старым пледом ручной работы. В ванной — съемный душ на зажиме над тусклыми кранами. Запах плесени казался всепроникающим. Телевизора не оказалось, хотя телефон был — старый, огромный черный гроб с диском вместо кнопок.

Сэвэдж открыл единственный шкаф. Неглубокий, распространяющий запах плесени. Потом подошел к следующей двери, находящейся возле окна с батареей. Выглянув на улицу, увидел небольшой балкон. Прожектора, установленные по бокам здания, отражались в небольшом овальном озере прямо под окном. Справа возвышались скалы. Слева выдвигался пандус. Перед гладью темная тропа вела прямо к соснам, вверх и к темному обрыву; кожа у Сэвэджа на голове стала съеживаться.

Он вышел из комнаты.

— Как вы находите комнату моего хозяина? — спросил Акира.

— Если ему нравится чувствовать себя в спортивном лагере…

— Спортивном ла…?

— Шутка.

— Ага. Конечно. — Акира выдавил улыбку.

— Я имел в виду то, что комната явно не шикарная. Большинство моих клиентов отказались бы жить в такой.

— Мой хозяин во всем предпочитает простоту.

— Разумеется, желания Камичи-сана — закон. — Сэвэдж поклонился своему нанимателю. — Меня тревожит балкон и другие балконы. Слишком просто перебраться с одного на другой и проникнуть таким образом в номер.

— Балконы на этой стороне принадлежат нашим комнатам, и, как я уже упоминал, в отеле трое других гостей, — сказал Акира. — Которым, как и их телохранителям, можно доверять безоговорочно. Остальные принципалы — компаньоны моего хозяина. Не предвидится никаких осложнений.

— Меня также беспокоят деревья на другом берегу озера. Сейчас я не могу разглядеть, что творится в этой глуши, но ночью, когда отель ярко освещен, оттуда можно увидеть в окне фигуру Камичи-сана.

— Стрелок-снайпер? — покачал Акира головой.

— Я приучен размышлять подобным образом.

— Хозяин одобряет осторожность, но говорит, что сейчас нет оснований опасаться за его жизнь. Чрезвычайные меры здесь ни к чему.

— Но…

— Сейчас мой хозяин примет ванну.

Принятие ванны для японцев является одним из наиболее приятных ритуалов. Потому что, как знал Сэвэдж, купание — не просто очищение. Сначала Камичи наполнит ванну водой и будет скрести тело. Потом выпустит воду, вымоет ванну, вновь наполнит и будет париться, чтобы затем произвести ритуал несколько раз подряд.

— Как угодно, — сказал Сэвэдж, — хотя вряд ли он найдет здешнюю воду такой температуры, к какой привык в Японии. — Ему запомнился тот факт, что японцы моются в воде, которую большинство европейцев и американцев посчитало бы крутым кипятком.

Акира пожал плечами.

— Человек всегда должен быть готов к неудобствам во время путешествия. А вот вам не помешало бы научиться наслаждаться импозантностью здешних мирных мест. Пока хозяин будет принимать ванну, я закажу обед. Когда Камичи-сан будет готов отойти ко сну, я разрешу отдохнуть вам.

Камичи поднял чемоданы, оставив Акире свободными руки и на этот раз. Кивнув Сэвэджу, Акира проследовал за своим хозяином в номер и запер дверь.

Сэвэдж стоял не шелохнувшись. Оставшись в одиночестве, он стал более остро воспринимать тишину в отеле. Взглянул на чемоданы — свой и Акиры. Потом перевел взгляд на молчаливые двери по всему коридору и заметил на стенах фотографии: старинные, выцветшие картинки окруженного скалами озера еще до того, как здесь был выстроен отель, бородатых мужчин и женщин в капорах, сидящих в ландо, — все из другого века — и пикники давно умерших семей, расположившихся у края воды.

И снова он почувствовал тревогу. Повернувшись налево, он принялся рассматривать верхнюю площадку королевской лестницы. Еще дальше влево тянулся по крайней мере ярдов на сто пустынный коридор. Повернувшись направо, Сэвэдж просмотрел другой участок коридора, где, доходя до ниши, забитой старинными креслами-качалками, он исчезал за поворотом.

Сэвэдж осторожно прошел к тому месту, где его выгодная позиция полностью сводилась на нет. В нише он увидел, что дальше коридор делает крутой поворот по направлению к главному входу в отель, а затем еще один резкий поворот, который ярдов на сто проходит по длине всего отеля… И та часть коридора казалась еще более одинокой, и не только потому, что в нем как бы собирались удушливые образы прошлого, но из-за нервирующего ощущения временной ловушки, другого измерения, из которого нет и не может быть выхода.

Сэвэдж почувствовал, как холодок лег ему на плечи.

10

Двумя часами позже Сэвэдж улегся на проседающий матрас кровати и принялся читать буклет, найденный на столике возле постели.

Мэдфорд Гэпский Горный Приют, оказывается, имел настолько удивительную историю, что это отчасти объясняло ощущение нереальности места. В 1870 году меннонитская чета, владевшая фермой неподалеку, взобралась на гору Мэдфорд и с изумлением обнаружила, что, оказывается, вершина представляет собой плоский “стол”, в центре которого лежит озерцо, наполняемое весной вешними водами. Местечко казалось облюбованным самим богом.

На том месте, где сейчас находился вестибюль отеля, они выстроили хижину и пригласили другие меннонитские семьи молиться и превозносить райскую красоту, отыскавшую место на грешной земле. Но оказалось так, что паломников пришло огромное множество, так что хижине потребовались пристройки, а когда о приюте услышали аутсайдеры, то коммуна решила сделать следующие пристройки к основному зданию, чтобы они смогли принять всех нуждающихся в отдыхе, которые, вполне возможно, в будущем нашли бы утешение в меннонитской вере.

В 1910 году случайный пожар уничтожил первые постройки и пристройки. К тому времени чета, обнаружившая озеро, уже отошла в мир иной. Сыновья и дочери почивших, пребывая в то время у кормила, решили перестроить приют заново. Но, являясь фермерами, они поняли, что без помощи им не обойтись. Они наняли менеджера и архитектора из Нью-Йорка, который давным-давно оставил свою профессию, не выдержав городского гнета. Архитектор перешел в меннонитскую веру и посвятил себя и свою жизнь Горному Приюту.

Но интуиция горожанина из Нового Вавилона подсказала ему, что приют должен отличаться от всего, что видено людьми в других городах, быть единственным в своем роде, чтобы необращенные прониклись духом меннонитской веры и смогли преспокойно оставить за порогом нагар и отчаяние мирской жизни и, отправившись в Пенсильванию, заплатить за подъем на гору и увидеть озеро, являющееся величием Господа.

Поэтому каждую пристройку он делал в другом стиле, и когда предприятие стало процветать, здание начало удлиняться и удлиняться и наконец протянулось почти на двести пятьдесят ярдов. Гости приезжали сюда даже из Сан-Франциско и тому подобной глуши и ежегодно заказывали одни и те же номера. Лишь в 1962 году владельцы отеля с неохотой разрешили провести телефонную связь в каждую комнату. Но так как в отеле все так же строжайше соблюдались меннонитские правила, радио и телевидение были запрещены. Божье искусство должно было привлекать внимание приезжающих. Танцы и карты, как разумеется, алкоголь и табак оставались в другом мире.

11

Последнее ограничение, судя по всему, было милостиво отменено по случаю приезда таинственных гостей, потому что на следующее утро, когда Сэвэдж проводил Камичи на первый этаж отеля, в огромном зале его ждали трое мужчин, причем двое из них курили.

Зал был уставлен огромными деревянными колоннами, подпиравшими толстые поперечины. Окна выходили направо, налево и прямо, открывая вид на портики, озеро, лесистые обрывы. Солнечный свет заливал пространство. В обширном камине прогорали бревна, разгоняя теплом утреннюю прохладу. В одном углу стоял рояль. По всей комнате были расставлены кресла-качалки. Но что в первую очередь привлекло внимание Сэвэджа, так это огромный стол для переговоров, расположенный посередине комнаты: рядом с ним стояло трое мужчин. Камичи двинулся вперед.

Как и японцу, остальным было далеко за пятьдесят. Они носили дорогие костюмы и обладали зоркими глазами первоклассных бизнесменов или дипломатов. Один из мужчин был американцем, второй испанцем, третий итальянцем. Они либо игнорировали японские обычаи, либо не собирались подчиняться восточным правилам поведения, потому что вместо поклонов пожали Камичи руку. После обмена любезностями все расселись: по двое с каждой стороны стола. Исчезли вымученные улыбки. Началось трезвое обсуждение.

Сэвэдж остался у входа в зал: он был слишком далеко от стола, чтобы слышать, о чем говорят, поэтому различал лишь приглушенный смазанный говорок. Принявшись изучать стены справа и слева, он обнаружил у одной итальянского, у другой испанского телохранителя — оба стояли спинами к принципалам, сосредоточенно вслушиваясь и всматриваясь в происходящее перед ними — наблюдая за окнами и портиками, окружавшими зал снаружи. В дальнем конце зала телохранитель американца обозревал окна, выходящие на озеро.

Профессионалы.

Сэвэдж тоже повернулся к залу спиной и стал на случай нападения наблюдать за пустынным вестибюлем отеля. Из разговоров он понял, что трое мужчин, с которыми беседовал Камичи, имели при себе и другую охрану. Кое-кто, видимо, патрулировал прилегающие к отелю земли, остальные, наверное, спали, как сейчас Акира, который стоял на часах у двери Камичи с двух ночи и до рассвета, когда Сэвэдж принял вахту.

Заседание началось в восемь тридцать. Временами приглушенные голоса начинали взволнованно взлетать вверх. Затем снова следовали успокаивающие замечания, которые заглушались нетерпеливыми возгласами и торопливыми заверениями. К одиннадцати тридцати разговор достиг пика и моментально завершился.

Камичи встал и покинул зал: за ним шли остальные, прикрытые по бокам телохранителями. Все выглядели настолько неудовлетворенными и разочарованными, что Сэвэдж решил, будто все кончено и они вскоре отсюда уедут. Поэтому он едва скрыл удивление, когда Камичи сообщил:

— Сейчас я отправлюсь в номер и переоденусь. В полдень мы с коллегами поиграем в теннис.

К этому времени Акира проснулся и сменил Сэвэджа возле корта, на котором Камичи с испанцем играли парой против американца и итальянца. Небо очистилось, температура вновь поднялась до шестидесяти градусов. Противники, играющие довольно энергично, вскоре вспотели и принялись вытираться полотенцами.

Сэвэдж решил пробежаться, дабы размять мышцы. К тому же ему было любопытно узнать, как организованы дополнительные охранные меры.

Вскоре он удовлетворил свое любопытство. Добежав до тропы, идущей сквозь голые деревья, мимо булыжников и вверх по склону, вокруг озера, Сэвэдж увидел почти на самом обрыве человека с ружьем и уоки-токи. Охранник, заметив Сэвэджа, не обратил на него никакого внимания, видимо, зная, что он состоит в команде, и уставился на дорогу, ведущую из долины на гору.

Сэвэдж продолжал подниматься вверх по извилистой тропе, добрался до заплат снега и льда среди деревьев и остановился на самом краю обрыва, пораженный открывшимся внизу видом на мирные пастбища и луга, окруженные горами. Деревянные ступени вели вниз по обрыву к месту, где стояла одинокая избушка, около которой виднелся плакат: “Только для тренированных скалолазов”.

Повернув обратно к отелю, Сэвэдж засек еще одного стрелка с ружьем и уоки-токи: он скрывался среди сосен на гребне холма. Человек оглядел Сэвэджа, кивнул и продолжил наблюдение.

К тому времени, как Сэвэдж добежал до отеля, игра закончилась. Камичи с испанцем победили, и довольный японец отправился в номер, принял ванну и съел ланч, пока Сэвэдж стоял на часах в коридоре, а Акира прислуживал хозяину за трапезой. В два часа заседание продолжилось. В пять снова прервалось: снова неудовлетворенные принципалы выказывали недовольство, особенно американец, лицо которого пылало от гнева.

Вся компания отправилась в шикарную столовую на втором этаже, где уселась посреди сотен пустых обеденных столов и стала не только курить, но и нарушать очередное правило отеля, начав распивать коктейли. Предыдущая угрюмость сменилась неожиданной веселостью: взрывы смеха прерывали сиплые замечания. После обеда, сопровождавшегося распитием коньяка, они прошлись по территории, обмениваясь шутками. Охрана двигалась рядом. В восемь часов разошлись по комнатам.

Сэвэдж стоял на посту до полуночи. Акира — до рассвета. В восемь тридцать началось очередное заседание с руганью, словно вчерашней дружелюбности и в помине не было.

12

Под конец третьего дня переговоров вся четверка встала из-за стола, обменялась рукопожатиями и вместо того, чтобы отправиться в столовую, разошлась по своим номерам. Все казались крайне довольными.

— Акира упакует вещи, — сказал Камичи, когда они с Сэвэджем добрались до третьего этажа. — Вечером уезжаем.

— Как скажете, Камичи-сан.

И тут тишайший звук сковал сердце Сэвэджа. Тоненькое поскрипывание поворачиваемой дверной ручки.

Из комнаты, находящейся напротив номера Камичи, вышли четверо человек. Мускулистые. Чуть за тридцать. Японцы. В темных костюмах. Трое держали в руках мечи, лезвия которых были сделаны не из стали, а из дерева. Такие мечи назывались боккен.

У Камичи перехватило дыхание.

Сэвэдж отшвырнул его в сторону, закричав:

— Бегите!

Он автоматически бросился между принципалом и нападающими. Было понятно, что и ему самому нужно спасаться. Но он не мог ради собственного спасения поддаться накатившему страху.

Ближайший ассасин взмахнул боккеном.

Сэвэдж парировал удар встречным и нанес рубящий по кисти, отклоняя движение боккена. Затем крутанулся на месте и рубанул ребром ладони по шее второго нападающего.

Но удар не достиг цели.

Боккен ударил по локтю. Послышался хруст кости. Рука сломалась и развернулась в другую сторону. Сэвэдж инстинктивно застонал.

Несмотря на то, что одна рука вышла из строя, Сэвэдж отскочил в сторону, уклоняясь от меча, и рубанул по нему неповрежденной рукой. Ладонь промелькнула мимо боккена, но зато врубилась в переносицу убийцы.

И тут он почувствовал, что рядом стоит тот, кому здесь совсем не следовало стоять.

Камичи.

— Стойте! — крикнул Сэвэдж.

Камичи сделал выпад в сторону нападающего.

— Бегите! — снова заорал Сэвэдж.

Боккен врезался в неповрежденную руку Сэвэджа. И снова, когда дерево перерубило кость, он застонал. Прошло четыре секунды.

Дверь с треском распахнулась, и из номера выскочил Акира.

Деревянные мечи закружились в неистовом водовороте.

Акира рубил и бил.

Боккен пробил Сэвэджу грудную клетку. Он согнулся пополам, не в силах дышать. Пытаясь выпрямиться, Сэвэдж заметил, как Акира выбил нападающего из равновесия.

От удара деревянным мечом Камичи закричал.

С перебитыми руками Сэвэдж теперь мог наносить удары только ногами, но успел сделать лишь один.

Попав убийце в пах. Другой нападающий врезал боккеном по правой коленке Сэвэджа. Нога переломилась, но в падении Сэвэдж задергался от мучительной боли, когда меч перерубил ему второе колено, затем позвоночник и под конец — основание черепа.

Сэвэдж грохнулся на пол лицом; из носа хлынула кровь.

Он беспомощно захрипел. Напрягшись, попытался было приподнять голову и увидел сквозь застилавшую глаза боль, что Акира мечется в разные стороны, с ужасающей точностью рассыпая удары руками и ногами.

Лишь трое из четверых нападающих использовали боккены. Четвертый японец оставался за спинами товарищей и держал руки свободными. Но вдруг с молниеносной скоростью подался вбок, и в его ладонь лег катана — длинный, чуть изогнутый самурайский меч. Отполированная сталь рассыпала отражения.

Он рявкнул что-то по-японски. Три человека с боккенами отступили за его спину. Четвертый крутанул катаной. Острое, как бритва, лезвие свистнуло в воздухе, впилось Камичи в поясницу и продолжило полет с нарастающей скоростью, словно летело сквозь воздух, — человек был разрублен пополам. Верхняя и нижняя части туловища Камичи распались в разные стороны.

Хлынула кровь. Изуродованные органы выпали на пол.

В отчаянии Акира взвыл, как дикий зверь, и бросился к убийце, намереваясь перерубить ему горло, прежде чем он сможет вторично воспользоваться мечом.

Слишком поздно. Убийца переменил стойку,держа катану обеими руками.

С искаженной точки перспективы Сэвэдж увидел, что Акира отпрыгнул назад, и ему показалось, что он вовремя увернулся от сверкнувшего меча. Но убийца больше не сделал ни единого взмаха. Он просто равнодушно смотрел на то, как голова Акиры сваливается с плеч.

И как кровь фонтаном бьет из изуродованной шеи.

А тело Акиры еще три секунды перед тем, как упасть, стоит на ногах.

Голова со звуком, напоминающим упавшую тыкву, грохнулась на пол, покатилась и остановилась перед лицом Сэвэджа. Она встала на обрубок шеи, и ее глаза оказались на одном уровне с глазами Сэвэджа.

Они были открыты.

Потом моргнули.

Сэвэдж, почти не слыша приближающихся шагов, закричал. И вдруг ему показалось, что его собственный затылок разрубили на части.

Все вокруг стало красным.

Сознание стало красным.

Затем белым.

Затем… ничего.

13

На глаза Сэвэджа навалилась тяжесть, будто их прикрыли монетами. Он с трудом пытался их открыть. Казалось, в жизни не было ничего более трудного. Наконец удалось приподнять веки. От ударившего в глаза света он заморгал. И снова закрыл глаза.

Бьющий свет прожигал даже веки, и Сэвэджу захотелось поднять руку, чтобы защитить их, но он не мог ею пошевелить. Будто наковальнями придавили.

И не только руки. Ноги. Ими он тоже шевелить не мог!

Он постарался размышлять, понять, но в мозгу была сплошная крутящаяся тьма.

От беспомощности Сэвэдж запаниковал. От ужаса сжался живот. Не в силах пошевелиться, он попытался замотать головой из стороны в сторону, но лишь понял, что нечто толстое и мягкое укутывает череп.

Ужас нарастал.

— Нет, — вдруг произнес голос тихо. Мужской голос. Сэвэдж заставил себя снова открыть глаза. Перед ними, заслоняя режущий свет, выросла чья-то тень. Седевший в кресле у окна человек поднялся и повернул штырь, закрывая жалюзи.

Туман в мозгу Сэвэджа начал постепенно рассеиваться. Он понял, что лежит на спине. В кровати. Попытался приподняться. Не смог. С большим трудом задышал.

— Пожалуйста, — сказал мужчина. — Лежите спокойно. — Он подошел к кровати. — С вами произошел несчастный случай.

Пульс заколотился в висках, Сэвэдж раздвинул губы, втягивая воздух, чтобы сказать… В горло будто бетон залили.

— Несчастный случай? — Голос напоминал перекатывающуюся на берегу гальку.

— Вы разве не помните?

Сэвэдж покачал головой и тут же захрипел от нестерпимой боли.

— Пожалуйста, — повторил мужчина. — Не шевелитесь. Даже головой. Она вся в ранах.

У Сэвэджа расширились глаза.

— Вам сейчас нельзя волноваться. Очень серьезный случай. Вы вышли из кризиса, но мне бы не хотелось, чтобы случайность… Вы понимаете? — На мужчине блеснули очки. Его куртка была белой. С его шеи свисал стетоскоп. — Я знаю, что сейчас вы в смятении. И это вас пугает. Все понятно, но постарайтесь взять себя в руки. Кратковременная потеря памяти — нормальное явление после многочисленных повреждений, особенно головы. — Он прижал стетоскоп к груди Сэвэджа. — Меня зовут доктор Хэмилтон.

Доктор говорил слишком много, слишком быстро и слишком сложно. Сэвэдж его не понимал. Вначале надо было вспомнить что-нибудь совсем простое…

— Где? — пробормотал он. Тон врача был успокаивающим.

— В больнице. Понимаю ваше состояние. Вы дезориентированы. Это пройдет. Для выздоровления будет лучше, если вы постараетесь не волноваться.

— Я не то имел в виду. — Сэвэдж чувствовал, что его губы немеют. — Где?

— Не понимаю. Ах, ну да… Вы имеете в виду, где именно находится больница.

— Да, — выдохнул Сэвэдж.

— Хэррисбург, Пенсильвания. Скорую помощь вам оказали в сотне миль отсюда, но в местной клинике не было спецоборудования, в котором вы нуждаетесь, поэтому наша травмкоманда привезла вас сюда на вертолете.

— Да, — веки Сэвэджа затрепетали. — Травма. — Туман вернулся — все заволокло. — Вертолет. Чернота.

14

Его разбудила боль. Каждый нерв в теле вибрировал от жесточайшей, мучительнейшей, ни с чем не сравнимой боли.

Что-то оттягивало его правую руку. Сэвэдж в панике стрельнул глазами в сторону медсестры, которая вынимала иглу из отверстия в трубке, прикрепленной к вене на тыльной стороне ладони.

— Обезболивающее. — Со стороны наплыла фигура доктора Хэмилтона. — Демерол.

Сэвэдж моргнул, давая понять, что понял; он прекрасно помнил, что кивок головой причиняет одуряющую боль. Но, с другой стороны, она была и полезна. От боли все вокруг начинало восприниматься с необыкновенной ясностью.

Его кровать имела поручни. Справа металлический стержень поддерживал капельницу. Жидкость в трубке была желтой.

— Что это? — спросил Сэвэдж.

— Парентеральное питание, — ответил врач. — Ведь вы находитесь здесь уже пять дней, а обычным способом мы вас кормить не могли.

— Пять дней? — Голова Сэвэджа пошла кругом. Проясненное болью сознание воспринимало и другие факты. Не только голова была замотана бинтами, но руки и ноги тоже находились на вытяжках. А врач — почему все эти детали кажутся такими важными? — лет сорока, блондин, с веснушками под очками.

— Насколько я плох? — Лицо Сэвэджа покрылось испариной.

Врач заколебался.

— Ваши руки и ноги перебиты в нескольких местах. Вот почему мы ввели катетер. С закованными в гипс конечностями мы бы не смогли добраться до вен на руках.

— Моя голова в бинтах…?

— Сломано основание черепа. С правой сторона четвертое, пятое и шестое ребра — тоже.

Сэвэдж внезапно осознал, что его грудь стягивают туго наложенные жгуты. Теперь ему стало понятно, почему так трудно дышать и почему при вдохе его пронизывает страшная боль.

Начал действовать демерол. Мучительная боль несколько поутихла.

Но наркотик притупил и ясность мыслей. Нет! Слишком на многие вопросы он должен получить ответы!

Сэвэдж силился сосредоточиться.

— Это самые страшные раны?

— Боюсь, что нет. У вас отбиты почки. Разрывы аппендикса и селезенки. Внутренние кровоизлияния. Пришлось оперировать.

Несмотря на все возрастающую тупость от демерола, Сэвэдж понял, что через пенис в мочевой пузырь вставлен катетер, трубка от которого выкачивает мочу в невидимый контейнер, подвешенный в ногах кровати.

— Остальные раны — слава богу — совсем ерундовые: многочисленные поверхностные ушибы, — закончил врач.

— Другими словами, меня оттрахали и высушили.

— Неплохо. Чувство юмора — признак скорого выздоровления.

— Жаль, что нельзя сказать еще что-нибудь смешное — смеяться больно. — Сэвэдж прочистил горло. — Так, значит, несчастный случай?

— Вы до сих пор не вспомнили? — нахмурился врач.

— Это все равно, что пытаться разглядеть что-то сквозь туман. Какое-то время назад… Да, вспомнил. Я был на Багамах.

— Какое? — быстро спросил врач. — Помните, в каком месяце?

Сэвэдж поднатужил память.

— В начале апреля.

— То есть примерно недели две назад. Можете ли вы вспомнить, как вас зовут?

Сэвэдж чуть было снова не впал в панику. Под каким же именем он работал в последний раз?

— Роджер Форсайт? Правильно или нет?

— Это имя стояло на водительском удостоверении, которое обнаружилось в вашем бумажнике. А адрес?

Сэвэдж был на пределе возможностей, но попытался сконцентрировать остаток ясных мыслей. Он назвал адрес, который был записан на водительском удостоверении: ферму в пригороде Александрии, штат Вирджиния. Владельцем был Грэм, который записал дом на свой псевдоним и позволял Сэвэджу и другим защитникам, которые на него работали, называть его своей резиденцией.

Грэм? Сердце забилось быстрее. Да. Он отлично помнил Грэма.

Врач покивал.

— Именно этот адрес стоял на правах. Номер телефона мы узнали по справочнику. Звоним не переставая. Но безуспешно. Вирджинская полиция даже послала к вам на дом своего сотрудника, но дома никого не оказалось.

— И не могло оказаться. Я живу один.

— Есть у вас друзья, родственники, с которыми вам хотелось бы связаться?

Демерол погружал Сэвэджа в липучую трясину. Он начал бояться, что напутает что-нибудь.

— Я не женат.

— Родители?

— Умерли. Сестер и братьев нет. — Глаза Сэвэджа начали слипаться. — А друзей я беспокоить не хочу.

— Ну, если вы в этом уверены…

— Да, совершенно.

— Что ж, по крайней мере ваши ответы соответствуют информации, обнаруженной нами в вашем бумажнике. Это доказывает то, что я вам вчера говорил. У вас кратковременная потеря памяти. Это происходит не всегда после черепной травмы, но случается. И в конце концов это кратковременно.

Сэвэдж боролся с наползавшим беспамятством.

— Но вы так и не ответили на мой вопрос. Что за несчастный случай со мной произошел?

— Вы помните “Мэдфорд Гэпский Горный Приют”?

Несмотря на наползающую дремоту, Сэвэдж почувствовал удар.

— Мэдфорд Гэп? Да. Отель. Странный…

— Отлично. Значит, вы все-таки вспоминаете. — Доктор Хэмилтон подошел ближе. — Вы там гостили. Потом пошли в горы.

Сэвэдж помнил, как брел через лес.

— И упали с клифа.

— Что?

— Хозяин отеля настойчиво повторял, что рядом со ступенями вывешена табличка: “Только для тренированных скалолазов.” А вы по ним полезли. Похоже, ваша нога соскользнула с ледового покрытия. Если бы не уступ в тридцати футах внизу, вы бы падали всю тысячу футов. Вы счастливчик. Когда вы не вернулись в отель к обеду, вас пошли разыскивать. Им посчастливилось обнаружить вас перед закатом и, я бы сказал, перед полной потерей крови и перед тем, как вы умерли бы от гипотермии.

Лицо врача окуталось дымкой.

Сэвэдж упорно старался прочистить мысли и восстановить зрение.

— Упал с…? Но ведь это не…?! — в паническом смятении он понял, почувствовал, что это неправда, что с ним произошло нечто более страшное. Кровь. В померкшем сознании возникла хлещущая кровь.

Сверкание острого, как бритва, металла. Какое-то падение.

И он впал в полное забытье. В черноту.

15

ИЗУРОДОВАННОЕ ТЕЛО КАМИЧИ РАССЫПАЛОСЬ НА ДВЕ ЧАСТИ. ИЗ ОБЕЗГЛАВЛЕННОГО ТЕЛА АКИРЫ ПОТОКОМ ХЛЫНУЛА КРОВЬ. ГОЛОВА ШМЯКНУЛАСЬ НА ПОЛ И, ОТКАТИВШИСЬ, ВСТАЛА НА ОБРУБОК ШЕИ ПЕРЕД СЭВЭДЖЕМ.

ГЛАЗА АКИРЫ МОРГНУЛИ.

Сэвэдж с криком проснулся.

Все его тело, даже кожа под бинтами и гипсом были скользкими от пота. Несмотря на острую боль в ребрах, во время частого дыхания воздуха не хватало.

В палату вбежала медсестра.

— Мистер Форсайт? С вами все в порядке? — Она быстро проверила его пульс и давление. — Вы встревожены. Я введу дополнительную порцию демерола.

— Нет.

— Что?

— Я не хочу находиться под действием наркотиков.

— Но таковы указания доктора Хэмилтона. — Она выглядела взволнованной. — Я обязана ввести вам демерол.

— Нет. Объясните ему, что мое сознание должно находиться в полной ясности. Скажите, что демерол затуманивает рассудок. И еще, что я начинаю…

— Да, мистер Форсайт? — В палату зашел блондинистый доктор. — Что же вы начинаете?

— Вспоминать.

— Все о вашем несчастном случае?

— Да, — солгал Сэвэдж. Инстинкты защитника подсказали: говори лишь то, чего от тебя ожидают. — Хозяин отеля был прав. Ступени, ведущие вниз по клифу, были предназначены лишь для классных скалолазов — там было написано черным по белому. Но я когда-то был неплохим альпинистом. Мне неприятно об этом говорить, но, похоже, я был слишком самонадеян и самоуверен. Постарался пройти скалу, покрытую льдом. Потерял равновесие. И…

— Упали.

— Мне показалось, будто уступ старается стукнуть меня снизу.

Доктор Хэмилтон скорчил милостивую гримасу.

— Недооценка, достойная сожаления. Но, по крайней мере, вы выжили.

— Он не хочет, чтобы ему вводили демерол, — сказала медсестра.

— Да ну? — Похоже, доктор Хэмилтон был поставлен в тупик. — Это необходимо для вашего же спокойствия, мистер Форсайт. Без обезболивающего…

— Я буду сильно страдать. Это ясно. Но от демерола у меня мозги затуманиваются. А мне кажется, это хуже всего, что только можно представить.

— Я понимаю. Вам необходимо восстановить в памяти события, предшествовавшие несчастному случаю. Но зная размеры ваших повреждений, я думаю, вы просто не подозреваете, о какой боли…

— Когда выветрятся остатки демерола? — Сэвэджу хотелось добавить — и прекратят вредить моей специальности. Но вместо этого — чувствуя, как нарастает боль, — он сказал: — Давайте придем к компромиссу. Полдозы. Посмотрим, как я перенесу. Потому что к тому количеству, что вы прописали, можно возвратиться всегда.

— Пациент торгуется с врачом? Я не привык… — Глаза доктора Хэмилтона сверкнули. — Ладно, поглядим, как вы перенесете. Если мое предположение окажется верным.

— Я — гуттаперчевый мальчик.

— Я в этом не сомневаюсь. А может быть, ваша агрессивность поможет вам слегка подзаправиться?

— Крекеры и куриный бульон.

— Именно это я и хотел предложить.

— Если я удержу пищу в желудке, то в катетере надобность отпадет.

— Совершенно верно. Моим следующим шагом будет снятие вас с капельницы.

— А так как демерол снижает приток мочи, то, не заправляясь наркотиками, я буду способен писать самостоятельно. И мне не понадобится этот чертов катетер, влезающий прямо в…

— Это чересчур, мистер Форсайт. Слишком рано вы взялись указывать, что и как мне делать. Но если вы сможете перенести полдозы демерола и не выкинете крекеры и бульон, я избавлю вас от катетеров. Посмотрим, как вы сможете — выражаясь вашими же словами, — глаза врача снова сверкнули, — писать.

16

— Хотите еще яблочного?

— Пожалуйста.

Сэвэджа приводило в полное смятение то, что он не мог пользоваться руками. Он медленно потянул из трубочки, протянутой медсестрой.

— Должен сказать, что вы произвели на меня сильное впечатление, — сказал доктор Хэмилтон. — Ну, раз вы смогли переварить и завтрак и обед — завтра попробуем, что-нибудь более солидное. Кусочки мяса. Может быть, пудинг.

Сэвэдж попытался подавить болевой спазм, потрясший все тело.

— Ну, класс. Пудинг. Класс…

Доктор нахмурился.

— Может быть, увеличить дозу демерола?

— Ни в коем случае. — Сэвэдж заморгал. — Со мной все в полном порядке.

— Это понятно. Как же иначе. Ведь цвет хорошо размешанного цемента — нормален для вашего лица, а губы вы закусываете для развлечения.

— Сократите дозу демерола до минимума. Мне необходимо прочистить мысли. — И вновь с ужасающей четкостью он увидел, как катана разрубает Камичи на две половины, а голова Акиры в фонтане крови рушится на пол.

Столько крови…

Падение с клифа? Кто придумал это прикрытие? Что случилось с телами Акиры и Камичи?

Необходимо быть начеку. Нельзя открыться и сболтнуть лишнего, что шло бы вразрез с “легендой”. Необходимо выяснить — что же, черт побери, происходит.

Волна мучительной боли прервала поток панических мыслей. Сэвэдж задержал дыхание, подавляя непроизвольный стон.

Врач, нахмурив лоб, приблизился на шаг к кровати.

Боль отпустила Сэвэджа настолько, что он смог продышаться. Он закрыл глаза, затем вновь открыл их и попросил сиделку:

— Дайте, пожалуйста, еще сока.

Врач вздохнул с облегчением.

— Вы самый стойкий пациент из всех, с кем мне доводилось работать.

— Это все медитация. Когда из меня вытащат катетеры?

— Вполне возможно, завтра.

— Утром?

— Посмотрим. А пока у меня для вас небольшой сюрприз.

— Да ну? — Сэвэдж напрягся.

— Вы говорили о том, что не желаете информировать ваших знакомых о том, что здесь лежите. Но одному из них все же удалось выяснить, что с вами приключилось. Он недавно приехал сюда. Ждет в коридоре. Но я не хотел впускать его до тех пор, пока вы не высказались бы на этот счет — прямо и без обиняков. Могу я впустить к вам посетителя или нет?

— Это мой друг?

— Филипп Хэйли.

— Да вы, что, серьезно? Старина Фил. — Сэвэдж никогда о таком не слыхал. — Давайте его сюда. И — если вы не против — дайте нам поговорить наедине.

— Ну, конечно. А вот после визитера…

— Что-нибудь не в порядке?

— Да уже несколько дней, как… Вам необходимо шевелить конечностями, а при том, что ваши руки и ноги на вытяжках — одному вам явно не справиться.

— Ну, так вы поможете. Лады?

Обрадованный врач вышел. А через некоторое время и медсестра.

Сэвэдж с нетерпением ждал появления друга.

17

Дверь распахнулась.

Хотя Сэвэдж в жизни не слыхал ни о каком Филиппе Хэйли, все-таки его сознание было ясным, и он с порога узнал стоящего перед ним человека.

Американец. Возраст — за пятьдесят. Дорогая одежда. Оценивающие, зоркие глаза первоклассного бизнесмена или дипломата.

Один из принципалов, с которыми Камичи беседовал в “Мэдфорд Гэпском Горном Приюте”.

Сэвэдж прекрасно знал, что с ним должны будут связаться. Именно поэтому он настаивал на уменьшении дозы демерола. Но хотя мозг работал безотказно, сам он был полностью скован повязками, бинтами и вытяжками. Первоклассный защитник чувствовал себя омерзительно беспомощным. Филипп Хэйли мог убить его одним движением пальца. Укол. Капля яда, уроненная Сэвэджу в губы. Струя, выпущенная из аэрозольной упаковки прямо в нос.

У посетителя в одной руке был букет роз, а в другой — коробка шоколада. И то, и другое могло быть оружием. Мужчина носил усы, а на пальце — кольцо, говорящее о его принадлежности к старейшему университету Новой Англии. В нем мог скрываться шип, пропитанный смертельным и не оставляющим следов ядом. Вокруг глаз мужчины залегли морщинки.

— Думаю, запах роз не вызовет у вас приступа тошноты: хотелось бы на это надеяться, — сказал посетитель.

— Если вы смогли его переварить, то, надеюсь, смогу и я, — ответил Сэвэдж.

— Вы очень подозрительны. — Он положил розы и шоколад на стул.

— Привычка.

— Похвальная.

— Филипп Хэйли?

— Имя ничем не хуже других. Безличное. Чисто американское. Такое же, как и Роджер Форсайт.

— Признаю, что псевдоним я выбрал довольно дебильный. Но, как вы только что сами сказали, — с таким нет хлопот.

— Совершенно верно. Но должен сказать, что человек, выбравший такой псевдоним, не может быть дебилом. У вас есть и мужество, и сильная воля.

— Похоже, что нет. Ведь я все-таки оказался довольно беспечным. И упал. — Сэвэдж внимательно посмотрел на мужчину.

— Жуткая трагедия.

— Ага, прямо на пол коридора в Мэдфорд Гэпском Приюте.

— Ну, все-таки не со скалы… Но все равно трагедия от этого не становится менее ужасной.

— Какое-то время я ничего не мог вспомнить. А когда вспомнил, то удержал рот на замке и никому не сказал правды. “Легенду” поддерживал, как мог, — сказал Сэвэдж.

— Мы на это и надеялись. Приняли во внимание вашу репутацию. Но все равно я навел кое-какие справки. Чтобы не ошибиться.

Сэвэдж, чувствуя нарастающую боль, прикрыл глаза.

— Камичи с Акирой… Что случилось с их телами?

— Их сразу же увезли. Можете не беспокоиться — к ним отнеслись с должным почтением. Были добросовестно исполнены все соответствующие японские церемонии. Пепел вашего принципала и его телохранителя покоится вместе с пеплом их благородных предков.

— А как же полиция? Как вы объяснили?..

— Мы ничего не объясняли, — сказал Филипп Хэйли. В висках и мозгу у Сэвэджа запульсировала кровь.

— Не понимаю.

— Все очень просто. Представителей власти никто не приглашал.

— Но персонал гостиницы должен был…

Филипп покачал головой.

— Были сделаны спецраспоряжения. Такой жесточайший инцидент навсегда бы погубил репутацию подобного отеля. И кроме нас в отеле никого больше не было. Персонал свели к минимуму. И каждый служащий в обмен на обет молчания получил солидное вознаграждение. А теперь, когда они приняли денежное пособие, — даже если у них и появлялись непорядочные мыслишки — они не посмеют обратиться в полицию, ибо таким образом сами станут соучастниками, скрывшими факт преступления. А что самое главное — полиция не отыщет подтверждения их словам.

— Но… кровь. Было слишком много крови.

— Сейчас перекраивают коридор гостиницы, — сказал Хэйли. — Как вам, видимо, известно, классные эксперты смогут отыскать кровь даже на тех участках, которые — по вашему мнению — отчищены тщательнейшим образом. Поэтому заменяют не только напольное покрытие, но и сам пол, стены, двери и даже потолок. Все, что снимают — тут же сжигают. Так что на кровь не останется ни намека.

— Что же, тогда, как мне кажется, остается всего пара вопросов. — Голос Сэвэджа прозвучал на удивление глухо. — Кто, черт побери, с ними разделался и почему?

— Все остальные разделяют с вами ужас и ярость. Но боюсь, что на последний вопрос ответа вам дать не смогу. Мотивы, двигавшие убийцами, тесно связаны с вопросами, обсуждавшимися на конференции. Но они находятся вне сферы вашей компетенции, поэтому я не в силах объяснить вам, почему был убит ваш принципал. Вот, что я могу сказать: я и мои коллеги являемся объектами пристального наблюдения нескольких враждебных группировок. Сейчас проводится тщательнейшее расследование. Мы надеемся вскорости выяснить и наказать тех, кто ответствен за нападение.

— О чем речь? О бизнесе? Разведслужбах? Террористах?

— Я ничего не могу добавить.

— Убийцы были японцами.

— Это мне известно. Видели, как они скрывались. Но даже убийц-японцев вполне мог нанять не японец. Национальность убийц ничего не означает.

— Ничего, если не принимать во внимание, что Камичи с Акирой тоже были японцами.

— И Акира являлся мастером боевых искусств, против которого следовало выставить силу такого же качества, — откликнулся Филипп Хэйли. — Опять то же самое: наниматель мог и не быть японцем. Давайте считать эту тему закрытой. Пожалуйста. Ведь причиной моего визига является лишь желание выразить наше сочувствие и заверения, что будет сделано все возможное, чтобы избежать осложнений. И надежда на то, что вы со своей стороны сделаете то же самое.

— Другими словами: держись от этого подальше.

— С такими-то ранами, разве у вас есть выбор? Но в дальнейшем, действительно… Мы почувствовали, что вы решили не оставлять так просто этого дела, поэтому хотим уверить вас в следующем: ваше задание закончено. — Филипп Хэйли полез во внутренний карман пиджака и вытащил толстый конверт. Показав, что внутри находится пачка стодолларовых купюр, он заклеил клапан и положил конверт рядом с правой рукой Сэвэджа.

— Вы считаете, что я смогу принять деньги за то, что не уберег принципала?

— Как показывают ваши раны, сражались вы героически.

— Недостаточно героически, как видно.

— Без оружия? Против четверых мастеров меча? Вы не бросили принципала на произвол судьбы. И сражались достойно, хотя бы и ценой своей жизни. Мои компаньоны засвидетельствовали вам свое почтение. Эти деньги считайте компенсацией. Ваши медицинские счета уже оплачены. Стимул, так сказать. Демонстрация нашей доброй воли. В ответ мы надеемся на проявление доброй воли и с вашей стороны. Не разочаруйте нас.

Сэвэдж уставился на мужчину.

Дверь распахнулась. На пороге стоял доктор Хэмилтон.

— Прошу прощения, мистер Хэйли, но я должен попросить вас удалиться. Ваш друг и так опаздывает на процедуры.

Хэйли выпрямился.

— Я как раз собирался попрощаться. — Он повернулся к Сэвэджу. — Надеюсь, что порадовал вас. Ешьте шоколад и поправляйтесь, Роджер. Я вернусь, как только смогу.

— Буду с нетерпением дожидаться вас, Фил.

— Как поправитесь, задумайтесь над небольшим отпуском.

— Намек понял. И — спасибо вам, — сказал Сэвэдж. — За заботу. Ласку.

— А разве друзья не для этого созданы? — И Филипп Хэйли вышел.

Доктор Хэмилтон улыбнулся.

— Ну как, получше?

— Нет слов. Вы можете принести сюда телефон?

— Хотите еще поговорить? Превосходно. А я-то уже начал волноваться по поводу вашего отказа от внешних контактов.

— Можете оставить волнения в покое.

Сэвэдж сказал врачу, какие кнопки на телефоне следует нажать.

— Пожалуйста, пристройте трубку мне под подбородок.

Врач повиновался.

— Отлично. Если не возражаете, я бы хотел еще одну минутку провести в одиночестве.

Хэмилтон вышел.

С бьющимся сердцем и стуком крови, отдающимся в ушах, Сэвэдж слушал, как на другом конце провода раздаются гудки.

Мы надеемся на проявление доброй воли с вашей стороны. Не разочаруйте нас, — сказал Филипп Хэйли.

Старине Филу не было нужды добавлять: если вы нам откажете и не оставите в покое то, что уже похоронено, мы смешаем ваш пепел с пеплом Камичи и Акиры.

Сквозь помехи Сэвэдж услышал гудок автоответчика. Никакого текста перед ним не было. Сейчас шла запись.

— Это Сэвэдж. Я нахожусь в больнице города Хэррисбурга, штат Пенсильвания. Немедленно приезжай сюда.

18

Номер, по которому звонил Сэвэдж, не был номером его телефона на Манхэттене, а связным. Грэм абонировал его из соображений безопасности, потому что клиенты иногда считали неблагоразумным связываться с ним напрямую. Бывали также клиенты, имевшие таких могучих врагов, что Грэм соглашался иметь с ними дело не иначе как на нейтральной основе, чтобы враги клиентов не смогли установить, с чьей защитнической конторой имеют дело, и не стали бы ответно мстить. Один раз в день Грэм выбирал простой телефон-автомат и набирал номер, который оставляла ему служба информации. Он приставлял к микрофону телефонной трубки дистанционное управление, нажимал кнопки и посылал набор звуков, активизирующих магнитофон, и тот выдавал все полученные сообщения. Таким образом, никто не смог бы привязать эти сообщения к нему и его конторе.

Если бы Сэвэдж был способен передвигаться, он бы выбрал платный телефон в холле больницы и позвонил бы не в связной канал, а Грэму домой. Но Сэвэдж не мог пользоваться руками. Ему пришлось просить Хэмилтона, чтобы тот набрал номер, по этому он не мог назвать частный телефон Грэма, чтобы не подвергать его безопасность угрозе извне.

Время. Что если Грэм уже звонил в справочную службу сегодня? И что если Филипп Хэйли — до того, как Грэм снова прозвонит контактный телефон — решит, что надеяться на молчание Сэвэджа нельзя? А что если Грэма сейчас вообще нет в Штатах, и ему потребуется несколько дней, чтобы проверить службу информации? Время.

Потея от боли, Сэвэдж взалкал демерола, понимая, что должен оставаться начеку; Филипп Хэйли вполне мог прислать посыльного, несущего вместо роз и шоколада смерть. Но какая разница, ясный у Сэвэджа ум или нет? Он ведь все равно беспомощен с этими вытяжками на руках и ногах и не сможет защитить себя.

Но я не могу сдаться просто так! Не могу просто валяться, ожидая, когда в дверь войдет убийца.

Сэвэдж никогда ранее не бывал в Хэррисбурге. Знакомств в этом городе у него не было. Но ведь не более чем в ста милях отсюда — Филадельфия.

Когда доктор Хэмилтон зашел в палату, чтобы проверить, закончил Сэвэдж звонить или нет, он попросил врача понажимать еще кнопки.

— Неужто еще один друг?

— Я вдруг почувствовал тягу к общению.

После того, как врач выполнил просьбу Сэвэджа и оставил его наедине с трубкой, раненый с тревогой начал прислушиваться к гудкам: возьмут или не возьмут? Послышалось хриплое рычание:

— Алло.

— Тони?

— Смотря для кого.

— С приветом из прошлого, дружище. Я тот, кто спас тебе на Гренаде жизнь.

— Сэвэдж?

— Слушай, мне нужна твоя помощь. Я нуждаюсь в защите, дружище. Похоже, я вляпался в дерьмо по самые уши.

— Защита? С каких это пор…

— С сегодняшнего дня. Если можешь…

— Для тебя? Даже если бы я трахался, с Рэкел Уэлч, то сообщил бы ей, что у меня есть дела и поважнее. — Тони хохотнул от собственной шуточки. — Когда я тебе понадоблюсь?

— Вчера.

— Что, так фигово?

— Может быть, даже хуже. — Сэвэдж потрогал плотный конверт, который Хэйли оставил лежать рядом с его правой рукой. — У меня под рукой нечто, смахивающее на пятнадцать тысяч долларов за твою помощь.

— Можешь об этом позабыть. Если бы тогда не ты — быть мне покойником. Я просто отдаю долги. Поэтому работаю за бесплатно.

— Я тебя не об одолжении прошу, Тони. Тут я предлагаю дело. Тебе придется зарабатывать каждый доллар. Возьми с собой надежного друга. И главное, не забудь оборудование.

— С оборудованием проблем нет. Но вот с друзьями несколько более напряженно.

— Так всегда. Дуй сюда.

19

Через три — изматывающих — часа Тони вместе с еще одним итальянцем вошли в палату. У обоих лица заросли щетиной, а грудные клетки бугрились мускулами.

— Здорово, Сэвэдж. Мне нравится, как тебя разукрасили. Выглядишь точно так же, как я после Гренады. Что случилось? Кто?..

— Не нужно вопросов. Наблюдай за дверью. Врач-блондин — в норме. Медсестры работают посменно. Проверь их всех. Если кто-нибудь еще…

— Я все понял.

Чувствуя себя наконец-то в безопасности, Сэвэдж позволил доктору Хэмилтону — который, увидев стражей, нахмурился, — вколоть себе добавку демерола. Он поплыл и утонул в дымке, наконец-то освободившись от боли. Но даже с телохранителями на посту и даже в бессознательном состоянии он не смог избавиться от ужаса. Изуродованная голова Акиры покатилась по полу и, встав перед ним, моргнула.

И вновь Сэвэдж очнулся с криком. Страх пронзил состояние одурения, и Сэвэдж воспринял четыре вещи одновременно. Тони со своим напарником сидели по правую руку. Оба катетера были убраны. Из коридора слышался возмущенный, с сильным английским акцентом голос:

— И вы хотите, чтобы я загасил кубинскую сигару?

Грэм! Наконец-то!

Лысый, дородный, безупречно одетый наставник вошел в палату.

— Ого, — только и произнес он, обозревая спеленатого Сэвэджа.

— Верно, — согласился Сэвэдж. — Я не слишком хорошо выгляжу.

— Твои друзья?..

— Надежны.

— Я приехал сразу же, как только узнал…

— Не сомневаюсь, — сказал Сэвэдж. — А теперь как можно быстрее вытащи меня отсюда.

20

Коттедж, находящийся к югу от Аннаполиса, возвышался на крутом обрыве, с которого открывался захватывающий вид на Чесапикский залив. Кровать Сэвэджа стояла рядом с окном, и, лежа с приподнятой подушками головой, он мог видеть волнуемые ветром белоголовые волны. Ему нравилось наблюдать за парусниками и за тем, как их из апреля в май становится все больше и больше. Закованный в гипс, Сэвэдж фантазировал, как стоит на навесной палубе одной из таких лодок, положив руки на руль, а в волосах его путается ветер. Представлял вкус соленых брызг на лице и хриплые вопли чаек. И тут же вспоминал катящуюся к нему голову Акиры. Сразу же парусники исчезали, уступая место дерганным образам разваливающихся тел и хлещущей крови. И снова гипс удерживал его на одном месте, не давая убежать.

Рядом с ним все время находились двое охранников, и он чувствовал неудобство от того, что он, защитник, нуждается в защите. Тони с приятелем были заменены. Так как Сэвэдж воспользовался больничным телефоном, чтобы их вызвонить, следовательно, существовала запись номера, по которому он разговаривал. Противник вполне мог узнать номер и по нему легко вычислить и коттедж, и Сэвэджа. Поэтому Грэм организовал другую смену. В то же самое время англичанин изменил номер справочной службы, потому что он тоже мог быть вычислен с помощью больничного телефона.

В дополнение ко всему Грэм нанял верного врача, проверявшего состояние Сэвэджа ежедневно, и не менее верную медсестру, остававшуюся рядом с больным круглосуточно. Каждую пятницу Сэвэджа помещали в фургон и везли к ближайшему рентгенологу, проверявшему сращение сломанных костей.

Грэм приезжал навещать больного каждую субботу, привозил крапчатых устриц, белужью икру и мэнских омаров. И хотя никто не мог воспрепятствовать ему курить сигары, все же он предусмотрительно распахивал окно, и поэтому теплый майский ветерок оставался сладковатым на вкус.

— Этот коттедж и прислуга должны вылиться тебе в копеечку, — заметил Сэвэдж.

Грэм отпил холодного “Дом Периньон” и затянулся сигарой.

— Ты того стоишь. Ты лучший защитник, которого я выпестовал. Расходы — чепуха, так, мелочь, по сравнению с гонораром агента, который я благодаря тебе получаю. Ко всему прочему это вопрос лояльности. Отношения учителя с учеником. Друг с другом. Я бы даже сказал — равного с равным. Ты меня не разочаровал ни разу. Поэтому я не хочу разочаровывать тебя.

— Но ведь я могу попроситься в отставку.

Грэм подавился “Дом Периньоном”.

— Испортил такой хороший, я бы даже сказал, идеальный день…

— Когда гипс снимут, я не смогу гарантировать, что то, что окажется под ним, будет прежним мною. Скажем, я стану медлительным. Или хромым. Или… — Сэвэдж замялся, — не смогу больше рисковать собой.

— Это все проблемы будущего.

— Это просто проблемы… Когда я увидел разрубленное тело Камичи…

— Во время службы в SEALs ты видел вещи и похуже.

— Верно. Ребят, моих друзей, разрывало на части, да так, что потом было не собрать и не узнать, где и чья часть тела. Но там мы противостояли врагу. И если была возможность — приходили друг другу на помощь. Но главная цель была все-таки не в этом.

— Не в защите? Понимаю. Ты впервые не смог защитить своего принципала.

— Если бы я был более осторожен…

— “Если” — словечко из лексикона игроков. А факт в том, что тебе противостояла сила более мощная. Даже самый лучший защитник может погореть.

— Но у меня осталось обязательство.

— И доказательством того, что ты его выполнил, является твое изломанное тело. Оно у меня перед глазами. Ты сделал все, что смог.

— И все-таки Камичи мертв. — Голос Сэвэджа сорвался. — Как и Акира.

— А почему тебя беспокоит телохранитель принципала? У него было такое же обязательство перед хозяином, как и у тебя. В тот момент, когда он его принял, он таким образом принял на себя и все возможные последствия.

— Почему меня тревожат мысли об Акире? — раздумчиво произнес Сэвэдж. — Мне кажется, я чувствовал к нему нечто вроде родственной привязанности.

— Это вполне естественно. Отдай ему почести. Но не вздумай из-за него бросать профессию.

— Мне необходимо обо всем хорошенько подумать.

— Размышления гибельны. Сосредоточься на том, что тебе необходимо вылечиться и полностью восстановить свои силы. Думай о следующей пятнице. В очередной свой визит я буду иметь счастье лицезреть твои руки, ноги без гипсовых доспехов.

— Точно. Вот тогда и начнется настоящая боль.

21

Если бы у Сэвэджа была сломана одна рука или нога, то он все равно остался бы дееспособным и смог бы тренировать остальные части тела. Но с такими чудовищными ранениями он и без гипса оставался недвижим. Руки, ноги усохли, мышцы, поражавшие когда-то упругой эластичностью и твердостью, совершенно размякли. У него не было сил поднять руку. Что же говорить о том, чтобы ее согнуть… От мучительнейшей боли можно было впасть в агонию. Безысходность ситуации погружала в болото отчаяния.

Ежедневно в течение часа сиделка легонько поворачивала конечности Сэвэджа, а затем начинала их поднимать до тех пор, пока он не съеживался от боли. Колени и локти казались сделанными из дерева. Но разве дерево может чувствовать такую боль?

Увидев это, Грэм сочувственно покачал головой.

— А я подарок привез.

— Резиновые мячи.

— Сжимай их, не переставая. Они помогут восстановить силу в мышцах предплечий. — Грэм поставил к спинке кровати доску. — Прижми к ней ступни. И начинай давить. Это поможет укрепить лодыжки и бедра.

От усилия Сэвэдж моментально вспотел: каждое нажатие отдавалось в груди, дыхание с трудом вырывалось сквозь стиснутые мускулы гортани.

— Терпение, — сказал Грэм.

Сквозь распахнутое окно в комнату донеслись голоса. Послышался треск.

— Боже. Что?..

— Не волнуйся. Просто еще один подарок. Я нанял команду, чтобы они установили снаружи горячую ванну. Эти люди не знают о твоем присутствии. Но если бы даже и знали, то им можно доверять — они частенько на меня работали. Ванна или, точнее, горячий бассейн, снабжен водозавихрительным приспособлением. Так что ежедневно, после упражнений, потоки горячей воды будут успокаивать твои ноющие мышцы.

Сэвэдж — все еще размышляющий о судьбах Камичи и Акиры — вспомнил о японском обычае отмокать в чуть ли не кипящей воде.

— Спасибо, Грэм.

— А кроме того, водные процедуры хорошо отражаются на восстановительных способностях организма.

— Ты, как всегда, находчив.

— Продолжай сжимать мячи.[42]

Сэвэдж расхохотался.

— Отлично, — сказал Грэм. — По крайней мере, с чувством юмора у тебя все в порядке.

— Правда, вот смеяться не над чем.

— Ты о боли или о Камичи и Акире?

— И о том, и о другом.

— Я надеялся, что мыслей об отставке не осталось.

— Кто напал, Грэм? Почему? И еще, ты всегда говорил, что обязательства защитника по отношению к клиенту не заканчиваются со смертью последнего.

— Но человек по имени Филипп Хэйли освободил тебя от всех обязательств. И сообщил, что будет проведено расследование, и напавшие на Камичи будут казнены. Гарантировал, что твой принципал будет отомщен. Более того, сказал, что твое вмешательство лишь помешает исполнению приговора.

— А что если Хэйли постигнет неудача?

— Значит, на него падет позор. Твоя единственная забота сейчас — выздоравливать. Отдыхай. Спи. Надеюсь, что сны у тебя покойные.

— Скорее покойницкие.

22

Медленно, заставляя себя преодолевать мучительнейшую боль, Сэвэдж научился-таки сгибать колени и локти. После агонии, продолжавшейся многие дни, он сумел поднять ноги и сесть. Первые попытки ходьбы с костылями кончились весьма плачевно: он чуть не упал — сиделка едва успела его подхватить.

Сэвэдж попросил охранника прикрепить к потолку над кроватью гимнастические кольца и старался до них дотянуться, а затем с их помощью слезть с кровати. Возрастающая сила рук помогла крепче держать костыли. И вот наконец ноги начали терять ощущение одеревенения. Сэвэджа распирало от гордости в тот вечер, когда, не позвав сиделку на помощь, смог дотащиться до туалета и помочиться самостоятельно.

Каждый день он благословлял Грэма за драгоценнейший подарок — горячую ванну. Отмокая в бурлящей, исходящей паром, воде, он старался сосредоточиться и изгнать из мозга все дурные мысли, ища внутреннюю стабильность. Но воспоминания об Акире и Камичи не давали покоя, и жгучий стыд пронизывал его существо, как и ярость на тех, кто убил принципала. Боль, которую он испытывал со дня нападения в горном отеле, казалась ему недостаточной епитимьей за поражение, которое он потерпел в качестве защитника. И Сэвэдж решил наказывать тело с такой жестокостью, чтобы физическая мука не затихала ни на секунду.

Снова приехал Грэм и опустил свое дородное “я” в шезлонг, стоящий рядом с лоханью, в которой отмокал Сэвэдж. Его костюм-тройка и темные очки “Рэйбан” не вязались с окружающей сельской действительностью.

— Так, значит, твой отец служил в ЦРУ.

Сэвэдж дернул головой, пронзительно посмотрев на своего учителя.

— Этого я тебе никогда не говорил.

— Верно. В первую встречу ты ушел от разговора о нем. Но я надеюсь, ты не думал о том, что я вот так, запросто, оставлю висеть вопрос в пустоте? Мне, разумеется, пришлось, прежде чем взять тебя в ученики, сделать тщательнейшую проверку твоего прошлого.

— Впервые за все это время, Грэм, ты меня здорово рассердил.

— На самом деле я не должен был говорить тебе о том, что сделал. Я бы не стал рисковать, раскрывая подноготную, если бы на это не было определенных оснований.

Сэвэдж поднялся из ванны.

— Погоди-ка… Я сейчас подам тебе костыли.

— Да пошли они — не волнуйся. — Сэвэдж схватился за ограждение. Его тощие ноги задрожали. Мелкими, осторожными шагами он пересек помост и уселся в шезлонг рядом с Грэмом.

— Впечатляет. Я и не знал, что ты достиг таких успехов.

Сэвэдж гневно посмотрел на него.

— А отца я упомянул потому, что он имеет прямое отношение к твоему решению уйти в отставку. Тысяча девятьсот шестьдесят первый. Куба.

— Что с того?

— Болезнь Бухты Свиней.

— Что с того?

— Работая на ЦРУ, твой отец был одним из организаторов высадки американского десанта. Но администрация Кеннеди здорово перетрухала. И изменила план. Вторжение — увязшее в болоте — стало катастрофой. Белый дом не стал признавать свои ошибки. Следовало кого-нибудь обвинить во всех несчастьях. Какого-нибудь чиновника ЦРУ. Козла отпущения, настолько лояльного к власти и службе, чтобы ему и в голову не пришло поставить все точки над “i” и отослать людей к истинным виновникам провала.

— Моего отца.

— На его голову обрушились все громы и молнии господни. Это публично. На самом же деле за молчание он получил довольно приличное вознаграждение.

— Мой замечательный отец. — Голос Сэвэджа стал совсем глухим. — Он так обожал свою страну. Превозносил и чтил обязательства, данные ей. Я-то был мальчишкой. И не мог понять, почему он вдруг стал все дни сидеть дома. Ведь обычно он бывал таким занятым. Ни минуты свободной. Все время в поездках. Можешь себе представить, что когда он прилетал, то старался наверстать все то, упущенное… Задавал вечеринки. Ходил со мной в кино. Покупал пиццу. В общем, обращался со мной по-королевски. “Я люблю твою мать, — говорил он. — Но гордость моя — это ты”. И вдруг все изменилось. Дальше — больше. Ему больше некуда было стремиться, некуда спешить, нечего делать, и он все время только пил пиво и сидел перед телевизором. Затем пиво заменил бурбоном. Потом отказался от телевизора. И, наконец, застрелился.

— Прошу прощения, — сказал Грэм. — Воспоминания, видимо, тебя сильно тревожат. Но выбора у меня не было. Я обязан тебе напомнить о твоем прошлом.

— Обязан? Грэм, да я теперь больше чем рассержен. Я начинаю тебя просто ненавидеть.

— На тоесть причина.

— И хорошо бы ей быть по-черт-побери-основательнее!

— Твой отец сдался. Признал свое поражение. Это не самокритично. Без сомнения, он очень хорошо взвесил все “за” и “против”. Но отчаяние превозмогло здравый смысл. В Японии суицид является благороднейшим выходом из безвыходной ситуации. Но в Америке это считается позором. Не хочу показаться неуважительным, но, узнав годы назад о твоем прошлом, я был несколько встревожен тем, что ты, чувствуя собственную ответственность за смерть отца, решил присоединиться к наиболее крутому военному подразделению Соединенных Штатов. К SEALs. И я спросил себя: почему? И пришел к выводу… пожалуйста, прости… что ты стараешься таким образом компенсировать смерть отца, его неспособность вынести поражение.

— Достаточно.

— Нет, не достаточно. Когда я узнал о твоем прошлом, я спросил себя: “А стоит ли подобный кандидат — по всем меркам несомненно достойный — того, чтобы стать защитником?” И пришел к выводу, что твое намерение преуспеть там, где провалился отец, чтобы вымарать из памяти малейшее об этом воспоминание, будет самым побудительным из возможных побудительных мотивов. Потому и принял тебя в ученики. И теперь могу сказать, что еще совсем недавно боялся, что ты покончишь с собой, пойдя по стопам отца и признав уже свое поражение. И заклинаю тебя не впадать в панику. Несколько лет назад ты сказал: “В мире столько боли”. И был совершенно прав. Да. Столько жертв. Людей, нуждающихся в твоей помощи.

— А что случится, если помощь понадобится мне самому?

— Я тебе ее предоставлю. К следующей субботе, надеюсь, твое мировоззрение сильно изменится.

23

Сэвэдж принялся работать над собой с удвоенной энергией, и не потому, что хотел ускользнуть от отчаяния, а чтобы наказать за причину, которой отчаяние было вызвано: провал защиты Камичи. К тому же боль и усталость позволяли компенсировать шок утраты от воспоминаний об отце.

Но в SEALs, а затем и в защитники, я пошел вовсе не потому, что хотел компенсировать его смерть, думал он. Я делал все это, чтобы проверить себя, чтобы мой отец — пусть он и мертв — мог бы мной гордиться. Хотел показать всей этой сволочи, загнавшей отца в угол, что он научил меня стойкости.

А может быть, все это действительно оттого, что я хочу вычеркнуть из памяти проигрыш отца, и Грэм таким образом опять оказывается прав. Прав еще и потому, что, как и отец, я в проигрыше.

Упражнения по накачке пресса. Начать с пяти. Каждый день прибавлять по одному. Гимнастические кольца над кроватью помогли восстановить в руках кое-какую силу и позволили Сэвэджу начать делать отжимания, опять-таки в определенной прогрессии. На костылях он отправлялся гулять вниз по покрытому травой склону к Чесапикскому заливу. Наезды врача прекратились. Сиделка — так как в ней больше не было нужды — оставила Сэвэджа на попечение его телохранителей.

К тому времени наступил июнь, и Грэм каждую субботу превозносил достигнутый Сэвэджем прогресс. Он, правда, продолжал подкалывать и вызывать ярость ученика, но Сэвэдж решил скрывать депрессию и уверять Грэма в том, в чем тот хотел быть уверенным.

Четвертого июля Грэм привез фейерверки. Ночью учитель с учеником досыта отсмеялись, поджигая “бутыльбахи”, “дамапальцы” и “мортироядра”. Из находящихся дальше по склону коттеджей они видели крутящиеся огненные колеса и салют. С оглушительным треском в небе над заливом взорвалась гигантская ракетища и осыпала воду искрами.

Грэм наконец угомонился, хлопнул пробкой свежей бутылки “Дом Периньона” и плюхнулся прямо на газон, наплевав на росу, вымочившую брюки.

— Очень хорошо.

— Что такое? — спросил Сэвэдж. — Значит, эти фейерверки были не просто подарком, а проверкой?

Грэм нахмурился.

— Не понимаю, о чем ты.

— Взрывы салюта звучат так же, как выстрелы из огнестрельного оружия. Ты хотел проверить, насколько крепки мои нервы.

Грэм громко рассмеялся.

— Я хорошо тебя изучил.

— Ты все-таки здорово умеешь находить нестандартные подходы.

— А что за беда, если это и так?

— Никакой. До тех пор, пока мы друг друга понимаем.

— Просто я хотел убедиться.

— Все правильно. Учитель должен постоянно проверять способности ученика. Но ты заодно проверил крепость нашей дружбы.

— Друзья всегда проверяют друг друга на прочность. Просто никогда в этом не признаются.

— Ты можешь не волноваться. Разве телохранители тебе не сообщили, что я начал упражняться в стрельбе?

— Сообщили. Ты делаешь это в близлежащем тире.

— Значит, ты должен быть в курсе того, что я достиг почти той же меткости, что и раньше.

— Почти! Это не то же самое.

— Будет лучше.

— Ты до сих пор тревожишься по поводу того, что убийцы Камичи или люди Хэйли могут прийти по твою душу?

Сэвэдж покачал головой.

— Они могли напасть на меня, пока я оставался беспомощным.

— Если бы отыскали тебя. Может, они до сих пор тебя ищут.

Сэвэдж пожал плечами.

— Тут главное в том, что я поправился настолько, что вполне смогу за себя постоять.

— Это еще нужно проверить. Завтра я вылетаю в Европу. Придется на время прекратить наши еженедельные встречи. И боюсь, что телохранителей твоих ждут более неотложные задания. Например, в Европе, со мной… Так что, как мне ни печально это сообщать — ты теперь остаешься в одиночестве.

— Ничего, справлюсь.

— Придется. — Грэм поднялся с газона и отряхнул брюки. — Надеюсь, одиночество тебя не страшит.

— Усталость исключает одиночество. Кроме того, летом Чесапикский залив столь прекрасен, что человеку не нужно ничего другого. Поэтому я с нетерпением ожидаю наступления лета. И мира в душе.

— Если все начнут вести себя подобным образом, я лишусь работы.

— Мир. Вот о чем стоит поразмышлять.

— Предупреждаю: не слишком напрягай извилины.

24

К середине июля Сэвэдж проходил каждое утро по десять миль. К августу начал бегать. Делал по сто отжиманий и упражнений для пресса. Мускулы обрели прежнюю эластичную твердость. Он плавал в заливе, сражаясь с подводными течениями. Купил весельную лодку и продолжил вытяжку и накачку мышц рук и ног. Ежевечерне улучшал меткость стрельбы.

Оставалось единственное — восполнить знания в боевых искусствах. Дисциплина духа была ничуть не менее важна, чем физическая сила. Начальные занятия закончились обескураживающим разочарованием. Ясность души замутнялась злобой и стыдом. Чувства были разрушительны, мысли приводили в смятение, отвлекали от основной задачи. Сэвэджу было необходимо успокоить дух, составив его из огромного количества разрозненных деталей — как головоломку — и привести в равновесие с телом. Раствориться в нем. Таким образом, ведущим оказывался не интеллект, не ум, но инстинкты. Мыслить в бою — значило погибнуть. Действовать рефлекторно — остаться в живых.

Чтобы вновь обрести твердые, как деревяшки, мозоли на ребрах ладоней, Сэвэдж принялся обстукивать их на бетонных блоках. К третьей неделе сентября он был в полной боевой готовности.

25

Он катался на лодке по заливу, наслаждаясь напряжением, чувствуя запах приближающегося дождя из наползающих серых туч. И тут увидел, что в некотором отдалении от него — ярдах в ста — курсирует моторка и двое мужчин наблюдают за ним.

На следующее утро, делая пробежку по лесу, Сэвэдж засек голубой “понтиак”, припаркованный на том самом месте — на проселочной дороге, где стоял и вчера, а из него глядят двое…

В тот же вечер Сэвэдж, следуя собственному раз и навсегда установленному расписанию, выключил свет в десять тридцать…

А потом выполз из коттеджа.

Небо затянуло тучами. Отсутствие звезд сделало ночь необыкновенно непроницаемой. Одетый во все черное, с руками и лицом, покрытыми маскировочным жиром, Сэвэдж прополз с крыльца мимо ванны, по газону, к неясно вырисовывающимся вдали деревьям.

Укрывшись в кустах, он стал ждать. Стрекотали сверчки. Волны бились о берег. От ветра ветви деревьев терлись друг о друга, скрипели.

Вдруг одна ветка треснула. Но не на дереве. На земле. Слева от Сэвэджа.

Зашелестели ветви кустов. Не соразмерно с качкой, производимой ветром. Это уже справа.

Из-за деревьев появились двое. Соединились еще с двумя, вышедшими из-за коттеджа.

Отворили дверь дома.

Через десять минут трое мужчин вышли на крыльцо, сошли на землю, растворились в темноте.

Сэвэдж покрепче сжал рукоятку пистолета и замер.

На рассвете из коттеджа вышел человек в костюме-тройке, сел рядом с ванной и закурил сигару.

Грэм.

“Ах ты, сволочь”, — подумал Сэвэдж.

Вышел из укрытия и побрел к дому.

— Доброе утро, — приветствовал его Грэм.

— Ты заставил меня переполошиться.

— Прискорбно.

— Хотел, чтобы я увидел твоих мужиков в лодке и машине и наложил в штаны?

— Я должен был убедиться в том, что ты действительно вылечился.

— Да они же выставлялись.

— Только для тренированного наблюдателя.

— Неужели ты не мог поверить?..

— В то, что ты совершенно восстановил все свои способности? Повторяю: я должен был в том убедиться.

— Спасибо за доверие.

— А можно ли тебе доверять? Готов ли ты к очередному заданию?

Охотник

1

Напрягая все силы, Сэвэдж старался удержать яхту на плаву. Шторм был кошмарный. Сильный дождь в совокупности с ночной тьмой практически не позволяли ему увидеть выход из гавани. Лишь периодически вспыхивающие молнии позволяли ориентироваться. Постоянно оглядываясь назад, Сэвэдж, щурясь, видел лишь укрытые штормом ослепительно белые дома Миконоса и едва просматривающийся с воды дуговой прожектор в самом конце пирса. Охрана, преследовавшая его от имения Пападрополиса, продолжала смотреть яхте вслед: беспомощно, задыхаясь от ярости на то, что она уплывает, исчезая в водоворотах кипящей воды, и боясь стрелять, дабы не попасть в жену хозяина.

Несмотря на темное, простирающееся между яхтой и причалом пространство, все внимание Сэвэджа было приковано к одному человеку на пирсе. Красивый, жилистый, темнокожий, с самыми печальными на свете глазами. Японец.

— Сэвэдж! — закричал он, подбегая к самому краю причала.

— Акира?

Невозможно!

Охрана бросилась по пирсу назад. Японец наклонился вперед, наблюдая за Сэвэджем, а затем помчался вдогонку за остальными. Их всех поглотила тьма.

Яхта нырнула вниз и накренилась от жесточайшего порыва ветра. Волны хлынули на борт.

Рэйчел приподняла голову от палубы.

— Вам знаком этот человек? — Вспышка молнии осветила ее опухшее, покрытое синяками и ссадинами лицо. Промокшие джинсы и свитер облепляли худощавое тело.

Сэвэдж изучал светящуюся приборную панель управления. От грома содрогнулся свес кормы. Сэвэдж почувствовал тошноту. Но не от качки. Его преследовал призрак Акиры.

— Знаком? Черт побери, похоже, что да.

— Ветер! Ничего не слышно!

— Шесть месяцев назад я видел, как он умер. — Волна вбила крик ему обратно в глотку.

— Я все равно ничего!.. — Рэйчел подползла к Сэвэджу, схватилась за кронштейн и с трудом поднялась на ноги. — Мне показалось, вы сказали!..

— Объяснять нет времени! — Сэвэджа передернуло. Но не от холода. — Да я и не уверен, что смогу. Спуститесь вниз! Переоденьтесь!

Огромная волна разбилась о борт яхты и едва не перевернула ее.

— Задрайте все люки! Проверьте, чтобы ничего не болталось по каюте! Привяжитесь к креслу!

Следующая волна сотрясла яхту.

— А как же вы?

— Я не могу оставить мостик! Делайте, что я сказал! Идите вниз!

И он вперил взгляд в залитое дождем окошко над панелью управления.

Стараясь разглядеть в кромешной тьме хотя бы что-нибудь, Сэвэдж почувствовал рядом с собой какое-то движение, взглянул вправо и увидел исчезающую внизу Рэйчел.

Дождь продолжал полосовать стекло. Яростный блеск молнии внезапно открыл Сэвэджу, что яхта прошла выход из гавани. Впереди, насколько хватало взгляда, было лишь темное бешеное море. От грохота грома дребезжали стекла. Ночь проглотила их.

Левый и правый борта были сейчас абсолютно бессмысленными словами. Перед, зад — не имели значения в бушующем смерче, плясавшем перед глазами Сэвэджа. Он чувствовал полную дезориентацию.

“И что теперь? — думал он. — Куда ты плывешь?” Он порылся на консоли, но не смог отыскать навигационные карты. Сэвэдж не смел оставить управление, чтобы хорошенько поискать, но вдруг понял, что если бы даже нашел их, все равно не смог бы отвлечься, чтобы изучить.

Выбора не оставалось: он должен был положиться на собственную интуицию и проведенные ранее изыскания. Ближайшим островом был Делос, вспомнилось ему: это к югу отсюда. Там их должен ждать вертолет на тот случай, если бы все остальные планы побега с Миконоса провалились.

Делос совсем рядом. В шести милях. Но сам островок был крошечным: полтора квадратных километра. Мимо него можно запросто проскочить и утонуть прежде, чем суметь добраться до следующего острова, лежащего уже в двадцати пяти милях от Делоса. Единственным выходом было направить яхту к острову, лежащему чуть сбоку от Делоса. Этот — Ринея — был побольше и лежал всего в полутора милях дальше. Ход казался вполне разумным.

Но если я промахнусь? Тогда, коли погода не изменится к лучшему, яхта перевернется и утонет.

Сэвэдж посмотрел на светящиеся циферблаты, на компас и крутанул рулевое колесо. Борясь с волнами, яхта помчалась сквозь хаос и шторм на юго-запад.

Она взлетела на верхушку волны и, замерев на какую-то долю секунды, скользнула в разверзшуюся глубину. Удар о воду был настолько силен, что руки Сэвэджа едва удержали руль, когда его самого швырнуло на палубу. Но он не отцепился и с трудом встал, увидев в ту же секунду луч света, пронзивший темноту справа.

Открылся люк. Из каюты под палубой наружу вылезла Рэйчел. На ней был надет желтый непромокаемый плащ. Судя по всему, она таки послушалась Сэвэджа и переоделась в сухое. Наплевав на свое здоровье, он думал лишь о том, что ледяной дождь охладит ее тело, поставив женщину перед опасностью гипотермии. Доходящие до плеч темно-рыжие волосы липли к щекам мокрыми прядями.

— Я же приказал вам оставаться внизу!

— Заткнитесь и возьмите вот это! — Она протянула Сэвэджу макинтош.

В свете огней приборной панели он увидел в ее глазах непримиримый упрямый блеск.

— И наденьте заодно сухую рубаху и свитер. Вы — упрямец… Я отлично осведомлена о гипотермии!

Сэвэдж скосил глаза на плащ и свитер, а затем уставился в опухшее, синюшное лицо.

— Лады, договорились.

— Даже не поспорив? Вот это сюрприз!

— Такой же, как вы для меня. Можете подержать руль? Когда-нибудь яхтой управляли?

— Смотрите. — Она схватила руль. Сэвэдж медлил, но пронизывающий до костей холод заставил его ослабить хватку.

— Держите курс прямо по компасу. Курс — юго-запад.

Под навесом, в углу, частично закрытый от дождя и волн, Сэвэдж постарался переодеться как можно быстрее, и моментально почувствовал прилив новых сил, возблагодарив небеса за удивительные ощущения сухости и тепла. Надев защитный плащ, он взял у Рэйчел руль и проверил направление.

Тютелька в тютельку.

Отменно. Сэвэдж намеревался похвалить женщину, но на яхту в ту же секунду обрушилась громадная волна, обдав их стеной воды. Рэйчел начала падать. Сэвэдж схватил ее руку и поддержал.

Она перевела дух.

— Как понять то, что я вас удивила?

— Я часто работал с богатеями и знаю, что они, практически все, очень испорченные люди. Капризные. Все ожидали от меня услуг. Не понимая…

— Насколько их жизни зависят от вас. Да, от вас зависит мое достоинство. Сейчас я бы сидела в своей роскошной тюрьме и умоляла муженька, чтобы он меня не насиловал. Если бы вы меня не спасли, я бы до сих пор была его “грушей” для отработки боксерских ударов.

И в свете пронзившей тьму молнии Сэвэдж снова с яростью разглядел ее распухшие ссадины.

— Понимаю, что сейчас не время, не место и вообще не тема, но я искренне сожалею, что вам пришлось через такое пройти.

— Увезите меня от него. Это все, что мне нужно.

“Если смогу”, — подумал Сэвэдж. И он взглянул на дергающееся, скручивающееся, пульсирующее море.

— А люди моего мужа?

— Сомневаюсь, что они ринутся за нами в такую бурю. На их месте я бы подождал окончания шторма и вылетел на вертолете.

— Куда мы направляемся?

— На Делос или Ринею. Надеюсь, что компас не соврет. А течение будет не слишком сильным.

— А после?..

— Тихо.

— Что?

— Дайте послушать.

— Что? Я слышу только раскаты грома.

— Нет, — сказал Сэвэдж. — Это не гром.

Рэйчел склонила голову набок и внезапно простонала:

— О, Господи!

Впереди что-то рычало.

— Волны, — выдохнул Сэвэдж. — Они разбиваются о скалы.

2

Грохот становился все сильнее и сильнее. Ближе и ближе. Оглушительный рев. Руки Сэвэджа скрючились на руле. Глаза саднило. Он безуспешно старался пронзить взглядом темноту. В ушах звенело от похожих на бомбовые разрывы ударов по корпусу судна. Сэвэдж пыталлся повернуть яхту к северу, подальше от рифов. Но с помощью ярой силы ветра и волн корабль бросило вбок и понесло к непрекращающемуся буханью, которого Сэвэдж старался всеми силами избежать.

Яхту накренило в восточном направлении и закрутило в водовороте. Они попали в перпендикулярное течение. На палубу потоком хлынула вода.

— Боюсь, мы перевернемся! — крикнул Сэвэдж. — Соберитесь с духом!

Но Рэйчел внезапно нырнула в нижнюю каюту.

— Нет! — заорал Сэвэдж.

— Вы ничего не понимаете! Я там видела спасательные жилеты!

— Что? Надо было мне раньше сказать! Это же первое дело!..

Женщина сразу же вынырнула обратно и подала Сэвэджу спасательный жилет, застегивая на себе свой.

Яхту накренило еще круче по ветру, сильнее к западу, к Непрерывному буханью волн. На правый борт с планшира хлынула вода, заливая палубу и креня яхту еще сильнее.

— Держитесь за меня! — проорал Сэвэдж. Следующая волна ударила словно снаряд. Верх стал низом. Яхта перевернулась.

Сэвэдж успел вдохнуть воздух, потерял равновесие, грохнулся о палубу, схватил Рэйчел, заскользил и наконец свалился через борт.

Его накрыла волна. Он изогнулся и застонал, захлебываясь.

Рэйчел вцепилась в его спасательный жилет. Сэвэдж поднял голову над водой и жадно задышал.

— Ногами рабо!.. — успел прокричать он, прежде чем следующая волна потащила его вниз.

Надо уплывать от яхты прочь. Нельзя ей позволить накрыть нас. И утащить за собой на дно.

— Ногами!

Рэйчел отпустила его руку. Сэвэдж еще крепче сжал пояс ее спасательного жилета.

“Ногами!” — пронеслось в мозгу.

Он снова погрузился под воду.

Черт побери, ногами же! Он с трудом вынырнул, вдохнул, захлебнулся водой и конвульсивно закашлялся. Тьма вокруг была абсолютной, черный кошмар, бешеное сумасбродство.

Сверкнула, слепя глаза, молния. В ярчайшем свете Сэвэдж увидел вздымающиеся, готовые раздавить его, волны, а за ними — невероятно громадные — настоящие стены из воды.

“Нет! — внезапно понял он. —

Это стены не из воды.

А из камня!

Горы!”

Сильнее сжав пояс Рэйчел, Сэвэдж почувствовал, как в животе все ухнуло вниз, когда волна подкинула его с огромной скоростью вверх, на водяной перевал, и за мгновение до того, как свет погас, увидел валуны у подножия гор с разбивающимися о них валами.

Снова его ослепила темнота. Буря набрала сумасшедшую скорость и выстрелила двумя почти бесчувственными телами в сторону скал.

Рэйчел закричала. Когда Сэвэдж грянулся о валун, то тоже хотел застонать, но его задушила вода.

Он тонул.

Ему казалось, что он снова лежит в хэррисбургской больнице, проваливаясь в укутывающую тьму демерольного сна.

Ему казалось, что он снова в “Мэдфорд Гэпском Горном Приюте”, валится в темноту после повторяющихся и неослабевающих ударов японских деревянных мечей.

Он увидел сверкнувшую сталь меча, острую, как бритва, самурайскую катану, перерубающую шею Акиры.

Увидел хлещущую кровь.

Увидел, как голова Акиры шмякнулась на пол.

Увидел, как она покатилась и встала на обрубок шеи.

Увидел, как моргнули глаза.

— Сэвэдж!

— Акира!

Безумие!

Хаос!

Его накрыли буруны.

3

— Ш-ш-ш, — прошипел Сэвэдж. — Тихо.

Но Рэйчел продолжала стонать.

Он прижал ко рту женщины ладонь. Она дернулась и очнулась, пытаясь отодрать руку, считая, видимо, что это супруг пришел ее насиловать.

Затем ужас сменился осознанием того, где она, что и как. Рэйчел вздохнула. Перестала биться. Успокоилась.

Сэвэдж отнял ладонь ото рта, но продолжал держать ее в объятиях, прижимая к груди. Они сидели в тени, прислонившись к изрезанной трещинами стене клифа. Укрытие напоминало недостроенную пещеру, валуны укрывал вход. Утреннее солнце стояло достаточно высоко, чтобы огибать их и, проникая в полутемное убежище, сушить одежду Сэвэджа. На небе — ни облачка. Их обдувал легкий ветерок.

— У вас был тревожный сон. Кошмары? — прошептал он.

Она кивнула.

— Вы начали кричать. Пришлось вас стопорнуть, чтобы они не услышали.

— Они!

Сэвэдж указал на проем в завале. В сотне ярдов ниже пологого гранитного склона продолжали колотиться о берег волны. Буря выкинула яхту на скалы, разломив корпус надвое. У кромки воды валялись большие обломки. Двое дородных мужчин — греков в одежде рыбаков — стояли у воды, уперев руки в боки и осматривали место крушения.

— Черт, это люди моего мужа?!

— Не думаю. Конечно, тот факт, что они одеты, как рыбаки, еще ни о чем не говорит. Вполне возможно, охрана решила одеться попроще, чтобы спокойно слиться с местным населением. Но оружия и, что еще важнее, уоки-токи, чтобы рапортовать о любой находке, я у них не вижу. — Сэвэдж обкатал эту мысль. — Осторожность никогда не помешает. Пока я не решил, что мы будем делать, не хотелось бы выставлять напоказ наше здесь присутствие.

— Где мы находимся?

— Понятия не имею. Я тащил вас, но волна выбросила нас на скалы. Когда мы врезались в берег, вы отключились. — Сэвэдж изо всех сил старался не выпустить зажатого в руке пояса спасательного жилета, прекрасно понимая, что, если их разбросает в разные стороны, им будет друг друга не отыскать. Отлив постарался утащить его под воду в море. Но Сэвэджу удалось устоять. Волны разбивались о бедра, поддавали под коленки. Он потерял равновесие, ушел под воду, вновь встал и стал вытаскивать Рэйчел из прибоя. — Я отнес вас сюда и нашел это укрытие. Буря продолжалась вплоть до рассвета. Вы заставили меня поволноваться. Я не был уверен, что вы очнетесь.

Рейчел приподняла голову с его груди, попыталась сесть прямо и застонала.

— Где болит?

— Лучше спросите, где не болит.

— Я промял руки и ноги. Переломов по-моему нет.

Женщина осторожно пошевелила конечностями и зажмурилась.

— Как деревяхи. Но, по крайней мере, работают.

Сэвэдж поднял палец и подвигал им справа-налево, а затем вверх-вниз перед глазами Рэйчел. Она следила за движением. Сэвэдж поднял три пальца.

— Сколько?

Она назвала правильное число.

— А теперь?

— Один.

— Тошноты нет?

Рэйчел покачала головой.

— Конечно, чувствую я себя не лучшим образом, но и блевать не собираюсь.

— Если почувствуете тошноту или в глазах все начнет плыть — сразу скажите мне.

— Вы думаете, у меня сотрясение?

— Не думаю, а знаю точно. Иначе бы вы не потеряли сознание и не остались в этом состоянии так долго. Мы просто должны надеяться на то, что сотрясение нетяжелое.

И в черепе нет трещин, подумал он про себя.

— Они там что-то делают, — сказала Рэйчел. Мужчины вошли в воду и направились к большому, застрявшему в скалах, обломку яхты. Но волны откидывали их назад. Греки повернулись друг к другу и быстро залопотали, подчеркивая сказанное энергичными жестами.

Один из них вдруг закивал головой и, выбравшись на берег, побежал куда-то вправо. Вскоре он исчез за выступом склона. Оставшийся снова взглянул на разбившуюся яхту, затем осмотрел берег слева и повернул к склону за спиной.

— Ищет спасшихся, — сказал Сэвэдж. — Будем надеяться, что моя догадка верна, и эти двое не работают на вашего мужа, и что второй побежал за помощью в близлежащую деревушку. Самый большой обломок яхты от них слишком далеко и им самим не справиться. Но кусок соблазнительный. Кто знает? Может, там сейф, полный денег и драгоценностей.

— Но если тот, второй, приведет сюда помощь…

— Они начнут прочесывать окрестности, — Сэвэдж почувствовал, как участился пульс. — Надо отсюда убираться.

Он поднялся на ноги и скорчился за валуном. Рэйчел, поморщившись, встала на колени рядом.

— Вы уверены, что сможете двигаться? — спросил Сэвэдж.

— Только скажите, что нужно делать.

— Как только он перестанет смотреть в нашем направлении — двигайте за мной. И не просто ползите. Считайте, что вы змея.

— Я буду делать то же, что и вы.

— Двигайтесь медленно. Постарайтесь слиться с землей.

Рэйчел указала пальцем.

— Он снова смотрит на остатки яхты.

— Пошли. — Сэвэдж распластался по полу пещеры и выскользнул в проход между валунами. Рэйчел поползла следом.

— На него не смотрите, — прошептал Сэвэдж. — Часто можно почувствовать, что за нами наблюдают.

— Я наблюдаю лишь за вами.

Сэвэдж пополз вверх по склону. Дюйм. Затем другой. С болезненной осторожностью.

Несмотря на то, что солнце жарило спину, по позвоночнику полз холодок. С каждым движением Сэвэдж ожидал, что с берега до него донесется крик мужчины.

Но секунды превращались в минуты, а окрика, заставившего бы его скорчиться, так и не последовало. Он чувствовал, как Рэйчел хватается за камни рядом с его ногами. Сэвэдж поднялся на гребень холма, перевалился в небольшую впадину с другой стороны и подождал, пока женщина не скользнет рядом, затем задрал голову к небу и жадно вдохнул воздух.

Но отдохнуть он позволил себе всего лишь секунду. Вытерев пот с глаз, он повернулся к гребню холма и тихонько поднял голову. Оглядывая берег, Сэвэдж вдруг услышал голоса: убежавший в деревню мужчина возвращался, ведя за собой женщин, детей и других рыбаков.

Разбитую яхту рассматривали со смесью ужаса и радости. Пока детишки рассыпались по берегу, изучая обломки, женщины затараторили. Несколько мужчин принесли с собой шесты и веревки. Обвязавшись ими, они кинулись в прибой и принялись тыкать шестами в застрявший корпус, стараясь высвободить его из камней. Остальные держали веревки, собираясь, в случае опасности, тут же вытащить своих товарищей на берег.

Человек, стоявший на берегу, пока его приятель бегал за подмогой, принялся отдавать указания женщинам и детям, указывая на находящийся за его спиной склон. Дети и женщины моментально рассыпались по берегу и, осматривая валуны, стали подниматься наверх.

— Они нас скоро обнаружат.

Съежившись, Сэвэдж отпрянул назад, но внезапно остановился.

— В чем дело? — спросила его Рэйчел. Сэвэдж указал куда-то в море: из пещеры со входом, загороженным валунами, он не мог разглядеть все пространство до горизонта. Теперь же с вершины холма ему был виден крошечный островок, находящийся в четверти мили от них на восток.

— Теперь я знаю, где мы находимся. На Ринее. Западнее Делоса.

— Это хорошо или плохо?

— На Делосе нас ждет вертолет. Он нанят мной, чтобы забрать нас в том случае, если уйти на лодке не удастся. Буря была чересчур жестокой, и улететь он не мог. Если мы сможем перебраться через пролив…

— А вдруг пилот уже улетел?

— Ему было приказано оставаться на Делосе в течение сорока восьми часов на тот случай, если я не смогу связаться с ним сразу. Все мое оборудование осталось на яхте, а она… Так что, передать пилоту, где мы находимся, я не могу. Но мы должны во что бы то ни стало до завтрашнего дня добраться до Делоса.

— Но как?

— Единственно возможным для нас способом. Делос чересчур далеко для заплыва, поэтому нужно украсть лодку.

И снова, начав отползать с гребня, он остановился.

Далекий гул.

Сэвэдж вздрогнул.

Жужжание стало слышнее. Сэвэдж попробовал сосредоточиться и определить, откуда оно исходит. Оно нарастало, превращаясь в рев мотора. Над водой появилась точка, маленькое пятнышко, угрожающе растущее и превращающееся в уродливое подобие гигантской стрекозы. От крутящихся винтов отскакивало солнце.

Вертолет направлялся прямо к острову.

— Наверное, нет нужды объяснять вам кто это, — сказал Сэвэдж. — Они облетят берег. Когда увидят людей… Когда обнаружат обломки… Быстрее.

Они поползли и вскочили на ноги лишь тогда, когда гребень холма скрыл их от вертолета. Островок был практически голым. Кроме изредка встречающихся заплат жесткой травы и чахлых цветочков, Сэвэджу попадались на глаза лишь обнаженные, изъеденные временем напластования гранита. Перебираясь через нагромождения скал, он попытался вспомнить то, что знал о близлежащих к Миконосу островах, но так как главная цель находилась не здесь, все они были для него пунктами не первой важности. И вот что Сэвэдж вспомнил.

Ринея — маленький остров. Пять квадратных миль. Жителей — раз, два и обчелся. Туристы на Ринею заезжали нечасто. Основная достопримечательность — местное древнее кладбище. Но даже довольно большое количество саркофагов и старинных могилок с погребальными алтарями не могло сравниться с блестящим великолепием руин Делоса.

На бегу Сэвэдж думал: люди в вертолете увидят всю эту деревенщину на берегу и обнаружат обломки яхты. Вызовут подкрепление и прочешут остров. Но он настолько маленький, что для этого им не понадобится много времени.

Он взглянул на Рэйчел, проверяя, не отстает ли женщина.

А что если из-за сотрясения она сейчас грохнется в обморок?

И где, черт побери, они спрячутся?

4

Когда Рэйчел споткнулась, Сэвэдж крутанулся на месте и подхватил женщину, прежде чем она упала. Его руки попали на ее вздымающуюся грудь.

— Со мной все в порядке. Просто ногу подвернула.

— Правда?

— Даже вы недавно оступились. — По ее покрытому синяками лицу струился пот. Она в ужасе взглянула через плечо. — Вперед.

Вертолетный рев прекратился пять минут назад: завывание рассекающих воздух винтов эхом отдавалось от гранитного склона ниже гребня. Видимо, пилот обнаружил рядом с местом кораблекрушения посадочную площадку, решил Сэвэдж. В скором времени на катерах и других вертолетах прибудет подкрепление.

Ослепительное солнце поднималось все выше и выше. Впереди расстилались голые холмы.

Рэйчел растянулась на земле.

Господи.

Сэвэдж бросился к ней.

Она сидела, вытянув руки вперед, и от усталости ловила ртом воздух.

— Вы были правы.

— Значит, вы не просто оступились.

— У меня в голове какая-то каша.

— Не обязательно от сотрясения. Может быть, несколько минут отдыха…

— Нет. Такая каша…

Черт, подумал Сэвэдж.

— Меня сейчас вытошнит.

— Это от страха. Но вы должны мне доверять. Положитесь на меня. Я спасу вас.

— Только на это и надеюсь…

— Задержите дыхание. Им все равно потребуется время собраться. Так что поиски начнутся не скоро.

— Но через какое-то время?..

Сэвэдж пожалел, что на это у него ответа не нашлось.

— Простите, — сказала Рэйчел.

— За то, что упали? Да ну, всякое случается.

— Да нет же. За то, что втравила вас в это дело.

— Вы ни во что меня не втравили. Никто и ни к чему меня не принуждал. Я прекрасно понимал, чем рискую. — Сэвэдж помог ей подняться. — Главное — не сдаваться. Ваш муженек пока еще не победил.

Ободренная Рэйчел улыбнулась, на ее покрытом синяками лице обозначилось довольное выражение.

Сэвэдж посмотрел вперед.

И что ты намереваешься делать?

Глубоко дыша, он осматривал территорию, думая, где бы им спрятаться.

Гранитные скалы были испещрены небольшими развалинами. Они располагались по кругу и были сложены из плоских камней. Крыши обвалились, но остатки стен давали понять, что сооружения когда-то напоминали ульи.

Могилы.

Гробницы.

Может быть, там…

Нет, это же так очевидно! Они в первую голову проверят захоронения!

Но мы же не можем просто стоять на одном месте!

Рэйчел сжала Сэвэджу руку.

— Я готова.

Поддерживая женщину, Сэвэдж двинулся вперед.

5

Внезапно земля вздыбилась. Одна нога ушла вбок. Бедром Сэвэдж стукнулся о гранитную скалу. И провалился. Вниз.

Настолько неожиданным было приземление и удар, что Сэвэдж даже не смог откатиться, чтобы смягчить падение. Лежа на спине в темноте, он отчаянно пытался продышаться. Рядом, со стоном, рухнула Рэйчел. Начала оседать, покрывая губы и отдаваясь резью в глазах, пыль. Восстанавливая зрение, Сэвэдж помотал головой.

Они находились в яме.

А в шести футах наверху из щели посверкивало солнце.

Сэвэдж прокашлялся и наклонился к Рэйчел.

— Вы как?

— Да, вроде, ничего. Подождите-ка, попробую… — Она попыталась сесть. — Да. Все нормально. Я… А что произошло?

— Мы в могиле.

— Где?

Сэвэдж отдышался и постарался объяснить. Древние греки использовали разные виды захоронений. Те руины, что наверху, назывались могилами “голос”, прилагательное, объясняющее улееобразную форму. Но иногда использовались и ямы, стены которых выкладывали камнями, а вместо крышки клали гранитную плиту. Труп сажали в мраморное вместилище с поджатыми коленями и опущенной головой и опускали в яму. Вокруг саркофага раскладывали оружие, украшения, еду и одежду.

Когда было возможно, могильщики закидывали яму землей. Но Ринея — остров каменистый, поэтому могилу не зарыли. Насколько понял Сэвэдж, это место было выбрано для могилы из-за трещины в породе. Только возле верхней части, где трещина становилась шире, ее выложили плоскими камнями, для поддержки покрывающей захоронение плиты.

— Когда-то покрывавшей.

— Грабители могил, — сказал Сэвэдж, — подняли плиту, взяли ценности и положили ее обратно, чтобы никто ни о чем не догадался. Но, похоже, ребята очень торопились, и впопыхах сделали все кое-как. Поэтому тот угол, на который мы наступили, не был задвинут до конца и держался на честном слове.

Сэвэдж указал наверх, где плита висела, открывая вход солнечным лучам.

— Под нашим весом она сдвинулась. Угол соскользнул с камней, поддерживавших ее. И она крутанулась, как люк…

Рэйчел нервно пожала плечами.

— Если бы она соскользнула чуть дальше и угол поехал…

— Тогда бы плита грохнулась в могилу и раздавила нас. — Сэвэдж огляделся, привыкая к полумраку могилы. Единственный пыльный луч пробивался сверху. — А может быть, ее бы придержал саркофаг.

Они приземлились рядом с мраморным вместилищем. Основание его было покрыто грязью и составляло примерно три квадратных фута. Саркофаг стоял в самом центре могилы, вокруг было немного свободного места для плакальщиков, которые когда-то раскладывали вокруг вещи усопшего. По бокам на мраморе были вырезаны образы воинов и коней.

Сэвэдж снова посмотрел вверх, на висящую плиту.

— Похоже, мы нашли таки убежище.

— Убежище! Да оно больше смахивает на ловушку. Они заметят щель, и тут же нас найдут.

— А что, если никакой щели не будет?

Сэвэдж встал и потрогал плиту.

Она заходила вверх-вниз, словно висела на петлях.

— Осторожнее, — отпрянула Рэйчел.

Подобравшись под плиту; Сэвэдж подпер ее плечом и поднял опущенный конец. Она сдвинулась, и солнечный луч стал стремительно уменьшаться. Чувствуя, как колотится сердце, Сэвэдж услышал сквозь оставшийся проем грохот винтов вертолета. И тут плита встала на свое место, и в темноте остался лишь звук напряженного дыхания Рэйчел.

6

— Надеюсь, вы не больны клаустрофобией, — голос Сэвэджа гулким эхом носился в ограниченном пространстве.

— Думаете, после того, как я перенесла черт знает что, меня испугает какая-то могила?

Сэвэдж усмехнулся.

— По крайней мере, теперь можете отдыхать. Садитесь рядом. — Он обнял женщину за плечи. — В голове все еще каша?

— Уже сварилась. — Рэйчел положила голову ему на плечо.

— Тошнота?

— А вот это есть. Но, мне кажется… Может быть, это оттого, что я ничего не ела?

— Ну, этому помочь нетрудно.

Сэвэдж отомкнул молнию на кармане и вытащил пакет, запечатанный в пластик.

— Это что? — спросила Рэйчел.

— Вяленое мясо.

Она откусила кусочек.

— Видимо, я действительно проголодалась. Вкус просто удивительный. Вовсе не то, что я предполагала…

— А вы раньше никогда не ели вяленого мяса?

— Нет, ведь я богата и разбалована.

Сэвэдж рассмеялся и откусил от своего куска.

— Не сомневаюсь, что вы испытываете жажду, но тут уж я ничего поделать не могу.

— Как долго мы сможем продержаться без воды?

— Без воды? Пару дней. То есть, конечно, это не означает, что вам будет хорошо. Но уже сегодня ночью мы выберемся отсюда.

Он лгал, чтобы ее подбодрить. Запечатанная могила. Вентиляции никакой. Становилось жарковато. По щекам катился пот. В скором времени они начнут мучаться…

Воздух пахнул пылью и чем-то затхлым.

— Мне надо…

— Что?

— Пописать, — сказала Рэйчел.

— Не только вам.

— Но это неприлично.

— А, ерунда. Заползайте за саркофаг. К тому времени, как все это завершится, у нас с вами не останется друг от друга никаких секретов.

Она помедлила, затем отползла в темноту.

Сэвэдж старался не обращать внимания на раздавшиеся интимные звуки. Чувствуя, как теснит грудь, он решил проанализировать предстоящие действия.

К ночи люди Пападрополиса должны будут приостановить поиски. Если, конечно, не решат пользоваться фонарями и факелами. Или прожекторами с вертолетов.

Но даже до ночи они смогут обрыскать весь остров. Ведь он такой крошечный. И будут думать, что либо они нас не отыскали, либо мы утонули, либо убежали.

Так, чего они боятся? — думал Сэвэдж.

Они боятся Пападрополиса. И не сдадутся.

И Акира?

Если это был Акира.

Но Сэвэдж не сомневался, что это был именно он.

Акира…

Который в печали и шоке наблюдал за тем, как Сэвэдж уплывает на яхте…

Который прокричал с причала имя Сэвэджа…

Изуродованная голова которого шесть месяцев назад покатилась по полу и остановилась напротив Сэвэджа…

И моргнула.

Акира пойдет до конца. Он не оставит охоту.

Потому что для него возвращение Рэйчел является не самым главным.

Он умер. И теперь охотится за мной.

Шесть месяцев назад что-то произошло. Но что же, черт побери?

7

Покрывшись потом, Сэвэдж смотрел на светящиеся стрелки наручных часов. Девять сорок семь. Сейчас солнце уже село. Охотники должны перегруппироваться и обсудить создавшееся положение. Во рту пересохло, мозг окутывали вонючие пары, скопившиеся в могиле. Встряхнув Рэйчел, он встал, покачнулся и наконец прочно поставил ногу.

— Время.

Кроме начального разговора после того, как Сэвэдж закрыл крышку, они хранили практически полное молчание, обмениваясь лишь шепотом замечаниями, узнавая, все ли в порядке. Но даже они могли оказаться рискованными, потому что он не мог с уверенностью сказать, абсорбирует ли шахта звуки или же, наоборот, усиливает их. Находящийся рядом с могилой человек мог ничего не услышать, а мог сразу же засечь местонахождение беглецов.

Почти все время они дремали. И сейчас Рэйчел не хотела просыпаться.

Сэвэдж снова встряхнул ее, менее вежливо, удостоверился, что она ответила, хотя движения женщины были апатичны. Он встревожился: может быть, сотрясение начало проявляться в полной мере?

— Вставайте, — сказал он. — Вам станет легче, когда глотнете свежего воздуха.

Эта перспектива воодушевила ее. Рэйчел с трудом, но все-таки встала.

Сэвэдж подобрался под плиту, и скорчившись, нажал, на дальний конец.

Мраморная крышка не шелохнулась.

Он напрягся изо всех сил и надавил как можно мощнее.

Сэвэджу показалось, что его сердце сдавил кулак.

А что если крышка захлопнулась, когда я ее прикрывал? Что если она больше не балансирует на краю?

Боже, да если она встала на свое место, нам даже вдвоем будет не поднять такую махину! Мы задохнемся!

Трясущимися руками Сэвэдж налег изо всей силы.

Пот выдавился из всех пор. Обезумев от напряжения, он произнес про себя благодарственную молитву, услышав шорох и царапанье.

Плита, сдвинулась на четверть дюйма, один угол ушел вниз, балансируя на стенках шахты.

Сэвэдж продолжал упираться в крышку, и наконец она пошла вверх так же внезапно, как и тогда, когда их сбросило в могилу.

Трехфутовый просвет предъявил им луну и звезды. Но что самое главное — в отверстие хлынул, обвевая потное лицо, свежий ветерок. Сэвэдж жадно вдохнул воздух.

Рядом оказалась Рэйчел: прижавшись к нему, она наполнила легкие ветром.

— Это настолько…

Сэвэдж моментально прикрыл ладонью ее рот и стал напряженно вслушиваться в темноту.

Слышал ли ее кто-нибудь?

Ночь оставалась безмолвной. Ни шороха, ни шепота, ни осторожных шагов.

Сэвэдж выглянул за край могилы, пошарил рукой, отыскал обломок скалы и подпер им крышку, чтобы она, не дай бог, не грохнулась обратно, когда они будут выползать наружу. Он протолкнул в отверстие Рэйчел, подождал, пока она не оказалась полностью свободной и не убедился, что женщина лежит, прижавшись к земле. Затем сам схватился за край шахты и пролез вслед, опасливо косясь на огромную плиту.

Лежа на земле, он обозревал окрестности. Ни одного подозрительного силуэта. Никаких движущихся теней.

Удовлетворенный, он кивнул и, вытащив подпиравший крышку камень, легким пинком отправил плиту на свое место. Если преследователи пройдутся завтра по этим местам, лучше не показывать бывшего убежища, чтобы не дать понять, что они все время были здесь, а не бежали и не обогнали своих охотников.

Если мыобгоним их.

Повернувшись к Рэйчел, Сэвэдж рукой махнул в ту сторону, откуда они вчера пришли. Теперь надо было отправляться обратно. Женщина, все поняв, кивнула.

Он не прополз и нескольких метров, как вдруг остановился. Вытянутая вперед рука обнаружила выемку в граните, наполненную водой, оставшейся от вчерашней бури. Облизав пальцы, Сэвэдж почувствовал, что вода тепловатая, но пить ее можно. Он дал Рэйчел сигнал, намочив пальцы и прижав их к губам.

Она отвернула голову. Но тут же, поняв в чем дело, быстро облизала его пальцы. Сообразив, откуда вода, Рэйчел быстро подползла к Сэвэджу и опустила в лужу лицо.

Он подождал и потом, решив, что на первый раз достаточно, чтобы ей не стало плохо, мягко отстранил женщину от воды. Рэйчел нахмурилась, но затем уступила. Сэвэдж занял ее место, зачерпывая пыльно-песочную воду ладонями. Вытерев губы, он наконец осмотрел темные холмы и потянул женщину за собой.

8

Через полчаса они остановились на гребне холма, с которого открывался вид на море. Волны отсвечивали лунным светом. Берег, на котором лежала разбитая яхта и утром шныряли рыбаки, был совершенно пуст.

Сэвэдж выглянул из-за края направо. Вчера жители деревушки пришли именно оттуда. Дома находились именно там. Через несколько секунд Сэвэдж понял, что его предположение верно.

Из окон нескольких дюжин сгрудившихся в кучку домишек со сложенными из камня стенами лился свет. Справа от Сэвэджа на берегу, в безопасной дали от волн, отдыхали два вертолета. Среди домишек бродили, патрулируя, мускулистые мужчины с автоматами в руках. Некоторые держали уоки-токи и что-то говорили в микрофоны.

Сэвэдж продолжал осматривать деревню. Слева от него виднелся простенький причал, ощерившийся шестью мощными катерами, каждый из которых был достаточно велик, чтобы везти дюжину человек. Еще дальше влево на покрытом галькой пляже лежали восемь одномачтовых рыбацких суденышек. “Заманчивые суда”, — подумал Сэвэдж.

В том-то и дело.

Возле вертолетов стоит охрана.

Возле рыбацких лодок ее нет.

Значит, это ловушка.

Тогда каким образом выбраться с острова?

Через пять минут он понял, каким именно. С помощью жестов попытался втолковать Рэйчел, что именно нужно делать, но она решительно отказывалась понимать. После нескольких неудачных попыток Сэвэдж решился на тишайший из возможных шепотов.

— Ползите по обрыву направо. Проберетесь мимо деревни и дальше — ярдах в пятидесяти — подождите меня. Я могу сильно задержаться. Услышите стрельбу — не паникуйте.

— Но…

— Вы обещали делать все, что я скажу.

Рэйчел выглядела до смерти перепуганной. Сэвэдж с неодобрением посмотрел ей в глаза и настойчиво потыкал пальцем в нужном направлении. Женщина нерешительно поползла вправо. Сэвэджу стало ее безумно жаль; он прекрасно понимал, что ее терзает страх — страх одиночества.

Но выбора не было. Он не мог брать ее с собой. Принимая во внимание то, что он намеревался сделать, она бы не просто помешала: из-за нее их обоих могли убить.

Сэвэдж подождал, пока Рэйчел не исчезла в темноте, и сосредоточил внимание на деревне. Слева маняще раскинулись рыбачьи лодки. Ловушка была настолько очевидной, что здесь поблизости наверняка скрывались боевики.

В ту секунду, как я покажусь на берегу и постараюсь угнать лодку, меня пристрелят. Может быть, для лучшего прицеливания зажгутся прожектора.

Давайте проверим.

Он скользнул вниз по склону.

“Я могу долго задержаться”, — сказал он Рэйчел, но необходимость соблюдения тишины удержала его от дальнейших разъяснений. А ведь “долго” — это часы. Он должен был двигаться настолько медленно, чтобы его нельзя было отличить от тени, отбрасываемой предметом, когда на него светила луна.

Через тридцать минут, в течение которых Сэвэдж прополз не больше пятидесяти футов, он замер.

Едва различимый звук простимулировал его рефлексы. Еле слышный шорох одежды о скалу. Прямо перед ним. За стеной булыжников.

Сэвэдж осторожно приподнял голову.

Боевик, невидимый сверху, сидел за камнями. Его ружье было направлено в сторону рыбачьих лодок.

Сэвэдж выбросил руки вперед и вниз. Откинул голову мужчины назад.

Крутанул.

Хрустящий щелчок был слишком слаб, чтобы его могли услышать на расстоянии. Мертвец осел на землю.

Сэвэдж перебрался через булыжники и взял в руки винтовку 30—06 с телескопическим прицелом. В карманах он обнаружил револьвер “магнум-357” и кучу патронов.

Забрав оружие, он извиваясь пополз обратно вверх по склону. Остальные снайперы лежали где-то поблизости. Это было и ежу понятно. Но дорога наверх была им проверена, поэтому Сэвэдж полз несколько быстрее.

Поднявшись на вершину, Сэвэдж помедлил, проверяя спокойствие в деревне. Но боевики внизу не прыгали в разные стороны, ища укрытие, и не бежали вверх по склону, как если бы их предупредили о вторжении. Первая часть плана была, таким образом, благополучно завершена. А теперь? Вторая часть казалась настолько опасной, что Сэвэдж чуть было не отказался от нее в последний момент.

Если с первого раза ничего не получится — второго не будет. Мы не сможем задержаться здесь еще на день в надежде на то, что вторично остров прочесывать не станут. Чем дольше мы будем скрываться, тем сильнее будем слабеть от отсутствия пищи. И, возможно, при вторичном осмотре, люди Пападрополиса нас отыщут.

Или, скажем, Рэйчел сорвется от напряжения. Ведь она почти на пределе.

Нет, действовать необходимо сейчас.

Он сказал Рэйчел: “Ждите меня. Услышите стрельбу — не паникуйте”.

Черт побери, Рэйчел, постарайтесь держать себя в руках!

Он выстрелил из винтовки и кинулся вглубь острова. Звук выстрела громоподобно прокатился по голой земле.

Услышав раздавшиеся в деревне вопли, он нажал на курок еще раз. Не снижая темпа бега. Снова крики. Он выпалил третий раз. А через две секунды выстрелил из револьвера.

Ночь наполнилась движением. Сапоги крошили камень, боевики бросились из деревни вверх по склону. Выстрелив дважды из револьвера, Сэвэдж нажал курок винтовки и поменял направление, направляясь уже не вглубь острова, а налево, к берегу.

Крики стали ближе, громче, мужчины приближались к гребню холма. Сэвэдж согнулся пополам. Не сбавляя темпа, он, скорчившись, завернул еще дальше влево.

Боевики рассыпались по всей длине холма. В небе разорвалась сигнальная ракета, освещая местность, где только что стрелял Сэвэдж.

Он пригнулся ниже и рванул еще быстрее, пытаясь убежать от предательского света.

Он правильно предугадал все, что произойдет. Боевики — услышав выстрелы из двух разных видов оружия — решили, что между Сэвэджем и снайпером завязалась перестрелка. Они рассыпались в цепь и, направляясь вглубь острова, принялись прочесывать склон холма.

В самое ближайшее время, пользуясь суматохой, следовало извлечь из нее как можно больше пользы. Сэвэдж под прикрытием ночи добежал до противоположного конца деревни, взбежал на холм и стал искать Рэйчел. Но отыскать не смог.

Двинулся дальше по краю.

И тут на него прыгнула какая-то тень.

Он едва не вспорол ей глаза мозолистыми пальцами, и только тогда увидел, что это Рэйчел. Она затрепетала в его объятиях, но времени успокаивать ее не было.

На берегу, как раз под ними, начал завывать мотор вертолета. Винты медленно вращались.

Одновременно с этим в небе взорвалась еще одна ракета, осветив склон на противоположной стороне деревни.

Поиск принял более интенсивный оборот, с удовлетворением заметил про себя Сэвэдж. Рассредоточившиеся боевики уходили все дальше вглубь острова. Они вызвали по радио вертолет на подмогу. Хотят добавить к осветительным ракетам его прожектора.

Рэйчел плотнее прижалась к Сэвэджу. Он прижал губы к ее уху.

— Без паники, — прошептал. — Пока. Через пять минут мы отсюда выберемся.

И он потащил ее вниз по склону.

Лопасти винтов крутились все быстрее и быстрее, вой стал нестерпимо пронзительным. Лунный свет и блеск приборов панели управления позволяли разглядеть сквозь выпуклую плексигласовую рубку пилота. К вертолету бежал второй.

Сэвэдж потянул Рэйчел за руку.

Второй пилот открыл дверцу кабины. Собираясь влезть, он вдруг откинулся назад, а потом, сломавшись пополам, рухнул на землю от удара прикладом винтовки по челюсти.

Сэвэдж откинул его в сторону, выронил винтовку и направил револьвер на изумленного пилота.

— А ну, вылезай к чертовой матери, или сдохнешь.

Летчик быстро расстегнул привязной ремень, рывком распахнул дверцу со своей стороны и выпал на землю. Сэвэдж, рванув за собой Рэйчел, влетел в кабину.

Но подгонять ее не было нужды. Задыхаясь от волнения, она первая толкнула Сэвэджа:

— Поехали!

Он захлопнул дверцу, не обратив внимания на ремень, вжал ноги в педали, схватившись руками за рычаги управления. В SEALs их не обучали управлению геликоптерами, но Грэм настаивал на том, что защитник обязан управлять любым передвижным средством, включая и воздушные. Конечно, не реактивные истребители и не “боинги”. Для полного обучения потребовалось бы слишком много времени, так как их системы управления были чересчур усложнены. Но пропеллерные самолеты и вертолеты — да. Овладеть техникой управления ими можно было за несколько месяцев в часы досуга.

Слава богу, подумал Сэвэдж, что это не армейский вертолет. Потому что их панели управления приводили его в полное смятение. Этот геликоптер предназначался для гражданских и туристических перелетов. Никаких выкрутасов. Делай так, как написано в инструкции, и ты полетишь. Все было настолько простым, что казалось даже элегантным.

Визг моторов превратился в рев. Винты вертелись настолько быстро, что казались абсолютно недвижимыми.

— Да вперед же! — завопила Рэйчел.

Сэвэдж вдавил педали, потянул за рычаги, и вертолет поднялся. От броска в животе все провалилось вниз. И тут же от возбуждения поднялось вверх, вслед за машиной. Они были свободны.

Сэвэдж направил вертолет вперед и вверх, прорезая лунную ночь над освещенным морем. Напряженно оглянувшись назад, он увидел крошечные, торопящиеся вниз по склону фигурки, и другие, спешащие от деревни и носящиеся взад-вперед по берегу. Они подняли винтовки.

Набирая скорость, Сэвэдж увидел, как из дул выпрыгнуло пламя.

Слишком поздно, подумал он.

Застегнув ремень безопасности, Сэвэдж повернулся к Рэйчел.

— Пристегнитесь.

— Уже.

— Вы, конечно — что-то… — ухмыльнулся он. — Должен признаться, я потрясен. Не многие…

И тут женщина вскрикнула. Он ничего не понял. Вздрогнул. И, поворачиваясь назад, увидел дуло пистолета, направленное ему прямо в голову.

А за пистолетом — Акиру.

9

— Давайте-ка не будем забывать о том, где находимся. — Глаза Акиры были такими же печальными, какими их помнил Сэвэдж, а английский все так же безукоризнен. — Нет, нет. Не тянись к оружию. Я выстрелю. Ты умрешь. А вертолету требуется постоянное управление. Прежде чем я смогу отбросить твое тело, схватить рычаги и нажать педали, мы разобьемся. Тогда я тоже умру. Но не только я. Твой принципал тоже.

— Каким образом?..

— Я вот как рассуждал: яхта разбилась, интересно, выжил ли кто-нибудь? И если выжил — или выжили — ведь в свое время ты служил в SEALs, а следовательно, был мастером по выживанию — то что бы на твоем месте стал делать я? Предположим, отыщу хорошее укрытие и спрячусь, но все равно необходимо как можно быстрее убраться с острова, пока не потерял силы от голода и жажды. Не сомневаюсь, где-то поблизости тебя ожидает спасательная команда. Предположительно, на Делосе. Кстати сказать, я обнаружил твой вертолет. Итак, рассуждая дальше, я решил, что ты должен будешь обязательно добраться до Делоса, прежде чем спасательная команда снимется с места и уйдет. Какие в этом случае у тебя варианты? Самое очевидное — выкрасть рыбачий баркас, поэтому люди моего принципала раскидали снайперов по всему склону, как горох по грядке. Но у тебя репутация человека, моментально приспосабливающегося к любым обстоятельствам. Отвлекающий удар? Кража вертолета? Я проверил все возможные варианты и спрятался в этом геликоптере. Ведь что я терял в случае ошибки? Ну, полежал бы пару часов без движения — и все. Я могу лежать так несколько дней. Но зато — добрался до тебя.

— Ты не был столь разговорчив во время нашей совместной работы в “Мэдфорд Гэпском Горном Приюте”. — Сэвэдж скосил глаза на пистолет Акиры. Содрогнувшись, он скосил глаза еще больше и встретился со взглядом — грустным и раздумчивым. Взглядом человека, которому — он сам это видел — отрубили голову.

— Горный Приют? Да, именно поэтому я здесь, — сказал Акира. — Поэтому я тебя преследовал. Поэтому здесь спрятался. Мне было необходимо задать тебе вопрос. Почему ты до сих пор жив? Шесть месяцев назад я видел, как ты умер.

Сэвэдж едва не потерял контроль над вертолетом. Машина резко нырнула носом к морю. Он быстро восстановил управление. Геликоптер вновь принялся набирать высоту. Грудные мышцы несколько расслабились. Но разум затмили кошмарные слова Акиры.

— Видел меня мертвым? Но я-то видел тебя!..

— Они послали погоню, — сказала Рэйчел. Получив дополнительную порцию шока, Сэвэдж оглянулся. Акира последовал его примеру.

“Сейчас, — подумал Сэвэдж. — Я выбью пистолет и отниму его”.

Но инстинктивно он понял, что Акиру невозможно полностью отвлечь от чего бы то ни было.

— Отлично, — сказал японец. — Ты подавил в себе соблазн.

— Откуда ты знал, что я не стану предпринимать никаких попыток?

— Я рассчитывал на твое благоразумие. Но будет лучше, если мы все будем поступать благоразумно и станем друг другу доверять. Как показатель моих намерений… — Акира вложил пистолет в кобуру под курткой.

В кабине тут же стало легче дышать.

Сэвэдж попытался пронзить взглядом ночь позади вертолета.

— Я не вижу преследователей.

— Вон там. — Рэйчел указала назад и немного влево. — Огни.

— Катера?

— Второй вертолет, — сказал Акира.

— Черт. А на борту есть оружие?

— У людей автоматы, но сам вертолет — точная копия нашего. Не несет вооружения.

— Если он нас догонит, — сказала Рэйчел, — боевики могут открыть двери и начать стрельбу.

— Но не будут этого делать.

— Откуда такая уверенность?

Сэвэдж нетерпеливо проговорил.

— Оттуда. Они могли сделать то же самое, когда мы убегали из поместья. Они боятся попасть в вас.

— Но это не помешало им стрелять, когда мы сбежали на вертолете.

— Думаю, они были застигнуты врасплох, и не соображали, что делают. У них было время, чтобы понять, насколько глупо они поступили. Если по их вине этот вертолет разобьется, Пападрополис им отрежет…

— Это уж точно. — Рэйчел вздрогнула. — Мой муж и не на такое способен.

— Таким образом, вы являетесь нашей защитой, — сказал Акира.

— Как так нашей? Ведь вы на их стороне, — удивился Сэвэдж.

— Ничего подобного. В поместье я приехал за день до твоего появления. В качестве замены заболевшему охраннику. — Акира повернулся к Рэйчел. — В ту самую секунду, когда я понял, для чего меня наняли — чтобы держать вас в качестве пленницы для того, чтобы ваш муж мог избивать и насиловать вас — стало ясно, что ни под каким предлогом я не стану выполнять столь грязную работу. Если откровенно, у меня были собственные планы по вашему спасению. Так как Пападрополис не сообщил мне истинной цели моего появления в усадьбе — он сказал, что ему угрожают и он нуждается в защите — я решил, что таким образом наше соглашение полностью аннулируется, и посчитал себя освобожденным от каких бы то ни было обязательств с моей стороны.

— Тогда зачем ты держал меня на мушке? — спросил Сэвэдж.

— Чтобы ты сам на меня не напал. Мне было необходимо твое полное внимание, во время объяснений.

— Огни приближаются, — проговорила Рэйчел.

— Они могут попытаться заставить нас сесть. Там, справа — остров. — Сэвэдж указал на бурую массу гор. Избегая приближаться к ней, он увеличил скорость. Мотор загремел с такой силой, что задрожал фюзеляж.

Стрелка указателя расхода топлива метнулась и встала посередине. Сэвэдж покачал головой.

— Такая скорость требует больших затрат горючего.

— У наших преследователей скорость ничуть не меньше, поэтому и расход будет таким же, — сказал Акира. — Я не беспокоюсь. У них в баках бензина было несколько меньше, чем у нас. Поэтому им вскоре придется возвращаться на землю. Будь спокоен. Кстати, видимо, вы двое голодны и хотите пить? — Акира наклонился. С улыбкой, все-таки не погасившей печали в его глазах, он протянул Рэйчел флягу и пакет с бутербродами.

Рэйчел трясущимися руками отвинтила крышечку фляги и, жадно припав к горлышку, сделала несколько долгих глотков. Внезапно она оторвалась от столь приятного занятия и, нахмурившись, посмотрела на обоих мужчин.

— Вы уходите от обсуждения главного вопроса.

Сэвэдж понял, что именно имела в виду женщина. Печальные глаза Акиры сузились.

— Да.

— То, что вы оба говорите, сильно смахивает на бред. О чем разговор?

Сэвэдж с Акирой ничего не ответили. Лишь внимательно рассматривали друг друга.

— “Я видел тебя”, — процитировала женщина. — На причале, когда мы уплывали, вы прокричали именно эти слова, — в смятении повторила она выражение Акиры.

Потом повернулась к Сэвэджу.

— А вы в ответ прокричали то же самое… только поставили ударение на другом слове: “Я видел тебя”. Затем ударил раскат грома, и несколько последующих слов были заглушены, я расслышала только последнее “мертвым”. Помните, я тогда еще спросила, знаете ли вы этого человека. Вы не захотели ответить. А через несколько секунд проговорили: “Помоги мне бог, если знаю”. И голос у вас был такой, словно ничего ужаснее вы в своей жизни не видели. “Шесть месяцев назад я видел, как этот человек умер”. Но ветер был настолько силен, что мне показалось, что я неправильно услышала. Потому что слова попахивали бредом. А теперь этот человек, в свою очередь, говорит, что видел, как вас…

— Обезглавили. Сэвэдж, как тебе удалось выжить?

— Это как тебе удалось? — переспросил Сэвэдж.

— Меч отрубил тебе голову. Она покатилась по полу.

— Потом остановилась, встав на обрубок шеи, — продолжил Сэвэдж. — И глаза моргнули.

— Твои.

— О, черт, — простонала Рэйчел. — Все верно. Вы оба психи.

— Нет, — сказал Сэвэдж. — Но так как мы оба живы, значит, один из нас страшно ошибается. — Приток адреналина зажег пламенем желудок и заставил колени задрожать.

Рэйчел побледнела и покачала головой.

— О, Господи, да неужели вы не понимаете, что это невозможно. Если вы не сумасшедшие, то один из вас лжец. — По взгляду, брошенному на Акиру, можно было понять, что она осуждает незнакомца.

Акира, отводя всякие возражения, лишь пожал плечами и повернулся к Сэвэджу.

— Еще разок, — произнесла Рэйчел. — Прислушайтесь сами к себе. Вы утверждаете, что видели его без головы?

— Именно так, — проговорил Акира, кинув взгляд искоса на Сэвэджа.

— А вы, соответственно, видели без головы его? — спросила она Сэвэджа.

Сэвэдж кивнул. По телу пробежал холодок, будто он увидел в кабине привидение.

Рэйчел вскинула руки вверх.

— Придется повторить. Так как этого не может быть — значит, это ложь.

— Вы мне верите? — спросил Сэвэдж.

— Вы же знаете, что да. Сколько же раз повторять и доказывать? Я ведь поклялась, что последую за вами в ад.

— Похоже, именно там я сейчас и нахожусь. Потому что на то, на чем вы настаиваете, приписывая этому полную невозможность, я сейчас смотрю. Я был там. Я знаю, что случилось. Я это видел. И знаете, Рэйчел, я вам точно говорю… можете считать меня психом, мне все равно… говорю, что видел как японец-убийца отрубил голову этому человеку. Это воспоминание преследовало меня последние шесть месяцев.

— Точно так же, как меня преследовал твой образ, — утвердительно кивнул Акира.

— Твои слова ничего не значат, — отмахнулся Сэвэдж. — Мы с Рэйчел друг другу верим. Но вот могу ли я доверять тебе?

— Чисто профессиональное отношение к проблеме. Профессиональная, я бы сказал, точка зрения. У меня — точно такая же. Я был бы разочарован, если бы ты не оказался как черт подозрительным. Даже больше: я бы сам заподозрил тебя в нечестности, если бы ты сразу же всему поверил.

— Слушайте, вы оба начинаете меня пугать, — пробормотала Рэйчел.

— Только начинаем. Да я напуган с того момента, как увидел Акиру в поместье.

— Можешь себе представить, насколько я сам был шокирован, — сказал Акира, — как я отказывался верить в то, что видел собственными глазами, когда ты проехал мимо в машине… когда преследовал тебя в Миконосе… когда кричал тебе с причала…

— Это все чепуха, не стоящая внимания чепуха, — огрызнулся Сэвэдж. — Самое главное то, что я видел шесть месяцев назад. Лишь в этом я полностью уверен. Ведь я видел, как тебя обезглавили, а это вовсе не то, что, скажем, выстрел в грудь, когда человек может просто казаться мертвым. А после этого приходит врач и воскрешает больного.

— Да? Тогда почему я здесь? Каким тогда образом я могу с тобой разговаривать?

— Черт побери, вот этого я не знаю?

— Прекратите! — крикнула Рэйчел. — Вы меня совсем напугали.

— Я напуган ничуть не меньше вас, — сказал Акира. — Как же мне вас заставить понять? Пойми, Сэвэдж, что последние шесть месяцев ты был моим кошмаром. Пока я поправлялся от ран…

— Оставленных?..

— Боккеном.

Рэйчел взвизгнула:

— По-английски!

— Это такие деревянные мечи, — пояснил японец. — Они сломали мне руки, ноги, разорвали селезенку, аппендикс, раздробили ребра и череп. Мне потребовалось шесть месяцев на то, чтобы выздороветь.

— То же самое случилось и со мной, — кивнул Сэвэдж. — Таким образом, мы вернулись к самому началу. Либо мы оба сошли с ума. Либо ты лжешь. Либо…

— Лжешь ты, — сказал Акира. — Я ведь знаю, что видел. Как тебе удалось выжить?

Сэвэдж понял, что в глазах Акиры за глубочайшей печалью прячется безнадежное смятение.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Согласен. Давай предположим, что мы видели, как оба умерли. Но ведь это невозможно. — Он отчаянно старался отыскать объяснение. — Если мы не сумасшедшие и ни один из нас не лжет…

— Тогда? — Акира наклонился вперед.

— Ты думаешь ничуть не меньше логично, чем я. Существует третья возможность.

— Неизведанная, — кивнул Акира. — И так как мы оба живы…

— В то время как ни ты…

— Ни тем более ты…

В мозгу Сэвэджа все завертелось кувырком.

— Тогда что же на самом деле произошло?

— Предлагаю помочь друг другу это выяснить.

10

— Похоже, огни справа удаляются, — сказала Рэйчел.

Сэвэдж взглянул: преследовавший их вертолет сделал разворот и направился к находящемуся справа острову.

— У них почти кончилось горючее.

— Слава богу. По крайней мере одной заботой меньше. — Рэйчел в изнеможении закрыла глаза.

— А у нас-то как с топливом? — спросил Акира. Сэвэдж проверил показатель.

— Почти четверть бака.

Глаза Рэйчел резко открылись.

— Этого достаточно, чтобы добраться до материка?

— Да. Если мы полетим прямо по курсу.

— Если? А что нас может сподвигнуть с него свернуть?

— Сэвэдж имеет в виду, что для нас должно быть очевидно то, что пилот, преследовавший нас, обязательно радировал на материк, чтобы наперерез пустили свежие вертолеты, — пояснил Акира. — Они ведь знают, откуда мы прилетим. Поэтому, если мы останемся на этом маршруте, нас найдут.

— Поэтому мы полетим туда, где нас меньше всего жнут. — Сэвэдж поменял курс с северо-западного на западный. — В данных обстоятельствах нам лучше прийти к курсу на север.

— Но ведь таким образом мы окажемся вдали от Афин. И нам ни за что не хватит топлива, — сказала Рэйчел.

— На максимальной скорости двигатель сжигает его без полной эффективности. Чтобы сберечь топливо, нам нужно просто скинуть обороты, — сказал Сэвэдж.

— Хотите сказать, что так его хватит для того, чтобы приземлиться в нужном месте?

Сэвэдж ничего не ответил.

— …А-а, черт! — вырвалось у Рэйчел.

11

Мотор чихнул; датчик показывал, что горючее почти на исходе, — но Сэвэдж наконец-то добрался до материка. В предрассветном сумраке он приземлился на заброшенной лужайке, где должен был приземлиться вертолет с Делоса, если бы Сэвэдж использовал его для побега. Вместе с Рэйчел и Акирой они быстро побежали к кустам, обрамлявшим лужайку. На долю секунды, вымотавшей его больше, чем весь остальной путь, Сэвэджу показалось, что Акира сейчас выхватит пистолет и скажет, что солгал только для того, чтобы провести Сэвэджа, но ничего подобного не случилось, и японец держал руки по швам, и по его виду было ясно, что он сам опасается того, как бы американец не вытащил оружие.

— За этими кустами — грунтовая дорога, — сказал Сэвэдж. — А в ста ярдах налево будет амбар.

— В котором стоит автомобиль?

Сэвэдж на бегу кивнул.

— Но что будет, если мы не сможем до него добраться?

— Я приготовил две разные посадочные площадки. К тому же есть выбор портов на случай, если бы мы стали бежать морем. Ты ведь отлично знаешь главное правило: если что-то может пойти наперекосяк, значит пойдет. Но следует организовать как можно больше путей отступления.

— Кто бы тебя ни готовил, он сделал это отлично.

Добравшись до дороги, они побежали налево.

— Власти, разумеется, обнаружат вертолет, — сказал Акира. — Если Пападрополис решит заявить о пропаже, эксперты снимут отпечатки пальцев.

— Твои значатся в картотеке?

— У меня никогда их не снимали.

— А мои снимали, — скривился Сэвэдж.

— Значит, Пападрополис использует всю свою власть на то, чтобы установить, кто ты такой. И пошлет людей. Они убьют тебя за то, что ты похитил его жену.

— Прежде чем вылезти, я вытер все, к чему прикасался. А вот твое имя Пападрополису известно.

— Не совсем верно. Ему известен лишь псевдоним.

— Отлично, это одна из первейших вещей, которым меня обучили, — сказал Сэвэдж. — Анонимности. Предупреждать нападки нервных оппонентов.

— У тебя был классный инструктор.

— Он бывал и редкой сволочью.

— Таковы все классные инструктора.

— Я… — Грудь Рэйчел вздымалась, дыхание выходило с трудом. — Я не могу с такой скоростью…

Мужчины обернулись и подхватили женщину под руки. Держа ее на весу, они побежали к вырисовывающемуся в марком утреннем свете силуэту амбара. В котором их ожидал темный “фиат”. Через пять минут они выехали на дорогу: Рэйчел сидела между Сэвэджем и Акирой на переднем сидении.

Крутя баранку, Сэвэдж чувствовал рядом ее пропотевшую одежду.

— Худшее позади. Теперь вы в безопасности. Постарайтесь заснуть. Вскоре у вас будут горячая пища, свежая одежда и очень-очень мягкая постель. Я проверял.

— Главное, — сказала Рэйчел, — ванна.

— Это предусмотрено, — ответил Сэвэдж, — и организовано. И главное — сколько хотите теплой воды.

— Горячей воды.

— Это очень по-японски. — Акира наблюдал за тем, как из серого небо превращалось в ослепительно голубое: рассвет набирал силу. — Куда мы направляемся?

— На ферму, к востоку от Афин. — Глаза Сэвэджа горели от усталости. — Я арендовал заброшенный дом. Владельцу сообщил, что я — писатель. “Мне необходимо уединение. Я провожу исследования, намереваясь написать новую биографию Аристотеля”.

— И что же на это ответил владелец?

— Он подумал, что я имею в виду Аристотеля Онассиса. Взял с меня обещание рассказать ему побольше грязных сплетен об Ари и Джеки.

— И ты обещал?

— Не только пообещал, но и сделал то, о чем он просил. По моим сведениям, Ари мог соревноваться с папой римским за ореол святости. “Эх, вы, профессорня”, — только и ответил этот человек, но деньги взял. Считает меня полным кретином. Так что на его визиты можете не рассчитывать.

Акира хихикнул. Рэйчел прыснула от смеха.

12

Машину они спрятали за фермой. Залитые солнцем луга обрамляли виноградники. И хотя сам дом казался полуразрушенным, внутри все оказалось чистым и отлично обставленным. За несколько дней до этого Сэвэдж лично проверил, как все подготовлено.

По дороге на ферму Акира с Сэвэджем коротко обсудили свои кошмары, но, прибыв на место, они все внимание уделили Рэйчел. Чего бы ей хотелось? Поесть? Еще поспать? “Принять ванну”, — слышалось в ответ. Сэвэдж лично проверил, чтобы в дом было проведено электричество. Включили на полную электронагреватель. Женщина оставалась в ванне в течение часа и когда вышла в платье от Сен-Лорана, которое для нее выбрала сестра, то выглядела — несмотря на синяки и кровоподтеки на лице — просто великолепно.

Увидев следы мужского насилия, Акира нахмурился.

— В вертолете я было решил, что ваше лицо просто в грязи от двухдневного побега. Не предполагая, что то, что выглядит грязью, является на самом деле… Я знал, что муж вас унижал, но… Каков мерзавец…

Прикрывая наиболее заметные синяки, Рэйчел подняла руку.

— Прошу прощения, — произнес Акира. — Я лишь хотел выразить сочувствие, а отнюдь не напоминать о перенесенном. И главное, запомните: синяки вещь уходящая.

— Вы имеете в виду, уходящие с тела? — переспросила Рэйчел.

— Мне кажется, что вашей души не избить никому.

Рэйчел отняла руку от лица и улыбнулась.

— Благодарю. Подобные напоминания необходимы.

Сэвэдж не мог сдержать удивления. Ее глаза, голубые-голубые, подчеркиваемые цветом “бургунди” платья, сияли силой и гордостью. Зачесав мокрые каштановые волосы за уши, она таким образом напомнила, об элегантных челюсти и скулах, которые теперь, когда опухлость начала спадать, выступили во всем изяществе.

— А я думаю, что нет: даже убив вас, ваш муж не смог бы поранить вашу душу, — сказал Акира. — Я синтоист.

Рэйчел покачала головой.

— Это древнейшая японская религия.

— И все-таки… Я никогда особенно не интересовалась религиями.

— Синтоизм учит, что, когда мы умираем, наши души сливаются с миром, в котором мы жили. Жизнь, таким образом, не заканчивается. А только изменяется. Она растворяется. И все-таки остается индивидуальной. Она воспринимает. Течет вместе с потоком. Ваш муж не смог бы причинить вреда вашей душе, потому что она неуязвима. И должна возродиться в новой жизни.

— Меня интересует только эта жизнь, — сказала Рэйчел.

— Естественно. — Акира пожал плечами. — Синтоизм не настаивает на том, чтобы вы позабыли о той жизни, которая вас интересует больше всего.

— А в этой жизни я голодна.

— Мы готовим, — сказал Сэвэдж, — бараньи котлетки.

— Звучит заманчиво.

И на самом деле оказалось вкусно.

Но во время еды Сэвэдж повернулся к Акире.

— Расскажи еще раз.

— Я уже пять раз рассказывал.

— Расскажи в шестой. Мы оба умерли, а на самом деле не умер ни один. И всякий раз, как я на тебя гляжу, меня оторопь берет. Я вижу…

— Коми.

— Что?

— Привидение. Ну, ладно, я старался понять. Но безуспешно. Итак, если хочешь послушать снова…

— Только более подробно. Всегда есть что-то такое, что можно припомнить. Ты мог об этом просто не подумать.

— Очень хорошо. Меня нанял…

Муто Камичи.

Сэвэдж внимательно слушал и следил за описанием человека, бывшего их принципалом.

Около шестидесяти. Слегка сутул. Выпирающий животик. В черных волосах потеки седины. Ввалившиеся коричневатые щеки.

— Именно таким я его помню, — согласился Сэвэдж. — Где же он тебя нанял?

— В Токио.

— Род его занятий?

— Не имею представления.

— Ну, должна же была тебя посетить хоть какая-нибудь мысль… Опиши его офис.

— Я ведь говорил, что мы встречались на нейтральной территории. В парке.

— Верно, — сказал Сэвэдж, — а затем его лимузин повез вас обоих…

— Точно.

— Опиши шофера.

— Худощав, отлично знает свое дело. Между нами было дымчатое стекло. Поэтому разглядеть его как следует мне не удалось.

— Камичи может быть политиком?

— Может, точно так же, как и бизнесменом. Главное впечатление, которое я вынес, — он выглядел очень усталым.

— Усталый чиновник. Это было моим впечатлением. — Сэвэдж замолчал. — Но “чиновник” может означать что угодно. Опиши его руки.

— Кончики пальцев — мозолисты. Так же, как и ребра ладоней.

— Как твои и мои. Тренировка. Каратэ.

— Таким же было и мое заключение. Но в Японии, где боевые искусства распространены повсеместно, ими занимаются очень многие.

— Какое у тебя было задание?

— Препроводить Камичи-сана в Америку. Он должен был попасть к сроку на какую-то важную встречу — так он сказал. Нападения не ожидалось, тем не менее, на всякий случай ему хотелось обзавестись телохранителем.

— Вот это меня и беспокоит. У него был шофер, значит должны были быть и другие должностные лица, которые могли взять на себя охранительную миссию.

— Это он тоже объяснил, — сказал Акира. — Ему был необходим защитник, знакомый с американским образом жизни и обычаями.

— Ты работал на американцев?

— Я работал на очень многих людей. Но мой беглый английский являлся одним из важнейших факторов найма. Для богатых американцев, приезжающих в Японию. И богатых японцев, ездящих в Америку.

— Он тебе рассказал, что задумал нанять в Америке еще и телохранителя-американца?

— Да. Это меня не смутило. Мне бы все равно понадобился сменщик на то время, пока я ем и сплю, и обычной практикой в подобных случаях является наем местного человека, — сказал Акира.

— Итак, вы вылетели из Токио в…

— Даллас.

— По пути произошло что-нибудь интересное?

— Мой хозяин беседовал с несколькими японцами, летевшими вместе с нами. Затем мы встретились с несколькими американцами.

— Это произошло в аэропорту?

— И очень быстро. Их разговора я не слышал. Потом мы полетели в Нью-Йорк.

— Где мы и встретились, — произнес Сэвэдж. — Поездив с часок в автомобиле, остановились.

— Хозяин сказал, что тебе были даны инструкции. По-японски он сообщил мне недостающие детали.

— Мы остановились у “Ховарда Джонсона”. И обменялись…

— Кейсами. Это меня удивило.

— Как и меня. Затем приехали…

— После многочасового путешествия в самое необычное из виденных мною мест. Здание напоминало несколько строений. Одни были сложены из кирпича, другие из тесаных камней, а кое-какие из бревен. Различались они и по высоте: пять этажей, три, четыре. Каждое представляло свой стиль: городское здание, пагода, замок, шалаш. Одни имели прямые стены, другие закругления. Печные трубы, башенки, фронтоны и балкончики лишь увеличивали, — Акира помедлил, — архитектурную сумятицу.

— Вот именно. Сумятицу.

— Меня волновали проблемы зашиты в настолько незащищенном месте.

— Да нет же, это я был взволнован, а ты сказал мне не беспокоиться, и что все предосторожности приняты.

Акира покачал головой.

— Ведь я же просто повторил заверения моего хозяина. Об организации защиты мне ничего известно не было.

— На обрывах сидели снайперы. Три остальных принципала имели при себе каждый по два защитника, как и Камичи.

— Национальности остальных принципалов? — спросил Акира.

— Американец, испанец и итальянец.

Рэйчел отложила ложку.

— О вашем бизнесе я ничего не знаю.

Сэвэдж с Акирой посмотрели в ее сторону.

— Я просто обыкновенный человек, и, видимо, должна сидеть смирненько, но вот я вас слушала, слушала и подумала…

— А? — прищурился Сэвэдж.

— Может быть, это и не важно, но…

— Скажите нам, — попросил Акира.

— Как с вами связался Камичи?

Акира выглядел растерянным.

— Вы оба просто с ума сходите по анонимности. Не думаю, что вам приходится себя рекламировать.

Сэвэдж рассмеялся.

— Ну, разумеется, нет.

— Так каким образом тогда вы с Акирой попали на это задание?

Акира пожал плечами.

— Стандартная процедура. Работу нашел мой агент.

— Со мной та же петрушка, — сказал Сэвэдж. — Это действительно неважная деталь.

— А ведь пять минут назад вы настоятельно говорили о том, что важно все.

— Она права, — согласился Акира. — Мы должны проверить все возможные нити.

— Но мой агент ничего не знал о Камичи, — удивился Сэвэдж. — Он даже не мог мне с точностью назвать профессию принципала. Бизнесмен, политик… Камичи просто вошел с нами в контакт и сказал, что за пять дней работы все получат приличное вознаграждение.

— Мой агент тоже ничего не знал, — согласился Акира и, повернувшись к Рэйчел, объяснил. — Бизнесмен нуждается в особом роде защиты в отличие от политика. Ведь им угрожают разные опасности: одному похищение, другому убийство. Я помню, от недостатка информации был в полном смятении.

— Ну, уж если вы постоянно просите друг друга повторить все, что с вами произошло, тогда почему бы не устроить допрос и вашим агентам? Может быть, они смогут вспомнить нечто такое, что казалось раньше неважным.

Сэвэдж поднял брови.

— Ну, что ж… — сказал Акира.

— Почему бы и нет? Попытка не пытка. Сами мы пока ни до чего не додумались.

Внезапно Сэвэдж пришел в полное замешательство.

— Но твой агент в Японии, а мой в Америке, а говорить об этом по международной линии нельзя ни в коем случае.

— Значит, мы проедем, — сказал Акира. — Но лишь половину того расстояния, о котором ты думаешь. Лететь в Японию не обязательно. Когда я работаю в Америке, то пользуюсь услугами американского агента.

— Как его зовут?

Акира нахмурился, посмотрел на Рэйчел, словно споря сам с собой по поводу того, сколько можно открыть незнакомцу. Потом застыл, поняв, что необходимость получения ответов является первостепенной нуждой.

— Грэм Баркер-Смит.

— Господи.

13

Сэвэдж встал настолько резко, что стул с грохотом упал.

— Так зовут моего агента. Сукин сын.

— Грэм твой агент? — Шок, отразившийся на лице Сэвэджа, заставил Акиру тоже вскочить на ноги. — Здесь какая-то ошибка. Я сказал “американец”. Но он на самом деле…

— Англичанин. Около шестидесяти лет. Полный. Лысый. Курит сигары. Всегда одет в костюм-тройку.

— Лучшего качества, — продолжил Акира. — Обожает шампанское и икру.

— Белужью. Шампанское — “Дом Периньон”. Это Грэм. Вот сволочь.

Рэйчел возвела руки вверх.

— Пожалуйста, кто-нибудь!.. Так что же выходит: вы оба имели одного и того же агента и не знали этого?

— Мы и не должны были этого знать, — ответил Сэвэдж. — Наша профессия тайная по определению. Ту работу, что мы выполняем, афишировать нельзя: в таком случае мы становимся мишенями.

— Нашим хозяевам мы гарантируем преданность, — продолжил Акира. — Ни единого лишнего слова: доверие обязывает. Ни единого нескромного вопроса. Но своим хозяевам полностью доверять мы не можем, поэтому скрываем собственные “я” на тот случай, если нас захотят заставить замолчать навсегда. Или, скажем, враги наших хозяев решат нас убрать.

— Вы говорите так, словно появились из другого времени, — тихо произнесла Рэйчел.

— Если вы это поняли, то поймете и все остальное, — уверенно сказал Акира. — Как бы я хотел… Жить триста лет назад.

Сэвэдж в недоумении уставился на Акиру и тут же перевел взгляд на Рэйчел.

— Видите ли, мы просто обязаны параноидально относиться к безопасности. И не только наших клиентов. Но и самих себя. Защитник полностью доверяет своему агенту. Потому что агент является единственной ниточкой, связывающей врага, клиента, задание и…

— Вас, защитников, — докончила Рэйчел и повернулась к Акире. — Итак. Грэм в качестве агента тоже должен быть параноиком.

— На которого полагаешься абсолютно во всем. Он не имеет никакого права предать доверие клиента, — сказал Сэвэдж.

— Или раскрыть анонимность защитников, права которых он представляет? — спросила Рэйчел.

— Именно. Вот почему мы с Сэвэджем ни за что на свете не узнали бы о том; что у нас один и тот же агент. Если бы Грэм хотя бы ненароком назвал мне имя любого защитника, интересы которого он еще представляет, я бы моментально перестал ему доверять, и стал бы подыскивать другого агента.

Сэвэдж обошел вокруг стола.

— Так, значит, Грэм соблюдал этику, не говоря нам о том, что мы страдаем от одних и тех же кошмаров?

— Ты выздоравливал шесть месяцев. И я тоже. Он тебя навещал.

— Каждую субботу, — ответил Сэвэдж. — В доме у Чесапикского залива.

— А ко мне он приезжал каждый четверг. В Виноградники Марты.

— И все это время ему было известно о том, что я считаю тебя убитым?

— Да, в то же время зная, что я считаю убитым тебя.

— Это неоправданно параноидальный агент. Он должен был нам обо всем рассказать!

— Ты считаешь, что он был в этом замешан?

— Это чертовски похоже на то, что я только что собирался сказать. Да, так оно и выглядит, — ответил Сэвэдж.

Лицо Акиры посуровело.

Рэйчел взяла их за руки и сжала.

— Не хотелось бы нервничать ни по какому поводу, друзья, но…

— Мы не собираемся вскакивать на следующий самолет в Штаты и оставлять вас на произвол судьбы, если вы беспокоились об этом, — сказал Сэвэдж. — Вы для нас стоите на первом месте.

— В таком случае… — Плечи Рэйчел опустились. Веки сами собой стали закрываться. — Мне необходимо… — Она уронила голову: — Безумно устала.

— Идите в спальню. Выспитесь.

Рэйчел зевнула.

— А как же вы?

— Не беспокойтесь. Мы с Акирой будем спать по очереди. Один из нас будет охранять вас денно и ношно. Ее голова упала на сложенные на столе руки. Сэвэдж отнес ее в спальню.

14

Когда Сэвэдж вернулся на кухню, он увидел, что Акира ушел. Стремительная проверка остальных комнат показала, что дом пуст. Нахмурившись, Сэвэдж распахнул входную дверь и обнаружил Акиру: его коричневое лицо было обращено к солнцу. Он сидел на расшатанных ступенях крыльца.

— Что-то не так? — спросил Сэвэдж.

— Надо было оглядеться.

— Ну, и?

Акира указал на виноградники.

— Кажется, все в порядке. Виноград собран. Так что все просматривается насквозь. В полях никого. Ты очень хорошо поступил, выбрав именно этот дом.

— Спасибо. — Сэвэдж сел рядом. — Если принимать во внимание твою подготовку, это высочайшая похвала.

— Простая констатация факта.

Сэвэдж улыбнулся.

— Я чертовски стараюсь выглядеть скромнягой.

Акира, несмотря на то, что его глаза оставались печальными, улыбнулся в ответ.

— У тебя прекрасный английский, — сказал Сэвэдж. — Где ты научился…

— Как-нибудь расскажу.

— Судя по всему, ты не в настроении. Омоте и ура. Верно?

Акира повернулся к нему.

— Частные мысли и общественные мысли? Ты знаком с японской логикой?

— Стараюсь помаленьку.

— Похвально. Но и обидно. Тебе никогда не преуспеть.

— Так я и думал.

— Как женщина? — спросил Акира.

— Она отлично держится. Нет, правда, впечатляет. Заслужила свой отдых. Ты знаешь, она даже не шевельнулась, когда я стал накрывать ее одеялом. Видимо, проспит до вечера.

— Итак. — Акира произнес слово как утверждение.

— Нам тоже поспать не мешает. Если хочешь, я отстою первую вахту. Ты сможешь принять ванну и…

— Ты измотан сильнее, чем я, — оборвал его Акира. — И работал дольше. Так что отдыхай первым.

— Этак мы можем спорить все утро. — Сэвэдж подобрал две гальки, встряхнул между ладонями, взял каждую в кулак и вытянул их перед собой. — Отдыхает маленький камешек.

— Ребячья игра?

— А почему нет? Не хуже, чем любой другой вариант.

Акира с удивлением выбрал левый кулак. Сэвэдж открыл его и сравнил с галькой в правом.

— Ты, похоже, скоро отправишься почивать, — сказал он.

Акира поклонился и рассмеялся.

— Хай.

— Это по-японски “да”?

— А, кроме этого, “разумеется”, “конечно”, “всенепременно”. Все зависит от интонации. — Акира внимательно посмотрел Сэвэджу в лицо. — Таких, как ты, мы называем искренними людьми. Доброжелательными. Серьезными.

— Но с жесточайшей внутренней травмой.

— Это идет вторым номером, — сказал Акира. — Первым же является возвращение нашего принципала к твоему нанимателю.

— Все подготовлено.

— Пока все, что я видел из твоей работы, было сделано безукоризненно. Но, чтобы убыстрить процесс, предлагаю над планом возвращения принципала поработать сообща.

— Это для меня большая честь. — Сэвэдж сложил ладони и поклонился.

— А затем двинем в Нью-Йорк.

Сэвэдж выпрямился.

— И выбьем из Грэма ответы на наши вопросы.

— Но есть кое-что, чего я пока с тобой не обсуждал. Это не имеет касательств к тому, что произошло с нами.

— Я знаю, — сказал Сэвэдж. — Камичи.

Акира выглядел удивленным.

— Сорок семь ронинов.

— Ты и о них знаешь?

— У них месть заняла два года, но в конце концов они добились своего.

— Камичи был единственным принципалом, которого я потерял, — голос Акиры сорвался.

— И единственным, которого потерял я. Если в этом каким-нибудь образом замешан Грэм… — Сэвэдж зло нахмурился. — Это даже не Рэйчел, не наши общие кошмары… то, что произошло с Камичи…

— Он должен быть отмщен, — Акира встал. — Если по данному вопросу мы пришли к согласию, то…

— Могли бы стать друзьями, — сказал Сэвэдж. Акира скосил глаза.

— Друзьями?

“Слишком много я захотел”, — подумал Сэвэдж.

— Временными товарищами, — сказал Акира. — Чтобы показать, что не только ты, но и я уважаю ваши традиции, в обычаях людей Запада…

Они пожали руки. Пожатие Акиры оказалось таким же сильным, как пожатие самураем рукоятки меча.

Сравнение напомнило Сэвэджу о мече, разрубившем тело Камичи и отрубившем голову Акиры.

Он только сжал свою ладонь еще сильнее.

И подумал о Грэме.

Часть вторая «ВРЕМЯ БЕЗУМИЯ»

Гонки с препятствиями

1

Из Афинского аэропорта улетать было нельзя. Там наверняка дежурили люди Пападрополиса. Единственным международным аэропортом поблизости был Салоника, в нескольких сотнях миль к северу от Афин, да еще далее — Корфу. Без сомнения, за этими пунктами тоже установлено наблюдение. Пападрополис — как человек хронически нетерпеливый — наверняка решит, что беглецам необходим наиболее быстрый способ передвижения, даже несмотря на то, что до двух последних аэропортов придется добираться; если понадобится, довольно долго.

Из этого вытекало следующее: из Греции придется выезжать на машине, хотя это и пытка. Чтобы оказаться в безопасности, Сэвэджу, Акире и Рэйчел следовало двинуться на север, к Югославии — стране, в четыре раза превышающей Грецию по площади, — затем через горные массивы Северной Италии и, наконец, на юг через Францию к острову, контролируемому сестрой Рэйчел, лежащему возле Золотого Берега.

Конечно, лучше всего было бы использовать лодку. Даже такой богач, как Пападрополис, был не в силах поставить людей во всех портах Греции, хотя находящиеся близ Афин наверняка просматриваются разведкой, точно так же, как и вокзалы в этом районе. Поэтому Сэвэдж, Акира и Рэйчел поехали в Патрай, находящийся от них в четырех часах езды, на западном побережье Греции. Там они быстренько обсудили вариант подкупа местного рыбака с тем, чтобы он переправил их в Италию. Но можно ли будет довериться ему, ведь он скорее сдаст их властям, чем нарушит международное законодательство? Похоже, легальный переезд выглядел более заманчивым и безопасным.

— Все равно не дело, — высказался Акира. Было восемь вечера. Он стоял вместе с Сэвэджем и Рэйчел на темной аллее рядом с ярко освещенной пароходной кассой возле причала и осматривал поток машин и пешеходов. — Конечно, этот способ намного лучше, чем езда в автомобиле, но намного медленнее, чем полет.

— Который, как мы договорились, не про нас, — напомнил ему Сэвэдж.

— Касса так же ненадежна, как и аэровокзал.

— Без сомнений. Я пойду сам. Конечно, люди Пападрополиса знают о том, что я белый и предположительно американец, но здесь я смогу сойти за европейца. А вот японцу тут делать нечего. Тебя моментально засекут.

Через десять минут Сэвэдж вернулся.

— Наблюдения не заметил.

— Но это не означает, что его не было.

Сэвэдж согласно кивнул и раздал Акире и Рэйчел билеты.

— Вполне возможно, что и паром они держат под наблюдением.

— Или находятся на пароме, — сказал Акира. — Ограниченное пространство. Группа захвата.

— Это может сработать совсем в другую сторону. Потому что уже мы сможем заметить их.

Акира прикинул подобную возможность.

— Верно.

— Сколько времени нам потребуется, чтобы добраться до Италии? — спросила Рэйчел.

— Девятнадцать часов.

— Сколько?

— Паром делает две остановки на побережье, прежде чем начинает пересекать Адриатику, — пояснил Сэвэдж. — Но его медлительность мне импонирует. Пападрополис вряд ли решит, что мы выберем настолько длительный путь к спасению. Мы отплываем через пятьдесят минут. Пошли к машине.

2

Сэвэдж с Рэйчел выехали на причал и пристроились в конце длинного хвоста машин и небольших грузовичков, готовящихся пройти таможенный контроль и взобраться на паром. В Италии, разумеется, тоже предстояло пройти таможню, но греки тщательно проверяли багаж на предмет вывоза и контрабанды древностей. Несмотря на то, что таможня была не слишком строгой, по крайней мере, не такой строгой как иммиграционный контроль, все же предстояло показать паспорта.

Паспорта. Свой Сэвэдж достал из сейфа в Афинах. Акира со своим никогда не расставался и носил его в непромокаемом пакете повсюду.

Но Пападрополис держал паспорт Рэйчел при себе, не давая ей таким образом возможности улизнуть за границу.

Обычным ходом в таком случае было отправиться в посольство Соединенных Штатов, где Рэйчел посетовала бы на потерю паспорта, с тем, чтобы ей выписали новый. Но весь процесс занял бы несколько дней, а других документов, подтверждавших личность Рэйчел, у нее не было. И наверняка Пападрополис, подозревая подобную возможность, поставил консульство под наблюдение.

Другим решением было достать женщине фальшивый паспорт. Но вся беда состояла в том, что на лице Рэйчел были многочисленные синяки, которые не смогла бы скрыть никакая косметика. Когда бы таможенник сверил лицо на фотографии с лицом стоящей перед ним особы, сразу бы стало понятно, что фотография сделана не далее чем день назад, и, следовательно, паспорт поддельный.

Собираясь спасать Рэйчел, Сэвэдж не подозревал о ее синяках и ссадинах. Но профессиональные привычки заставили его предусмотреть непредвиденный случай и разработать подробный план, базирующийся на невозможности достать для Рэйчел ее паспорт. Джойс Стоун показала ему фотографии своей сестры. Сэвэджа поразило абсолютное сходство между сестрами, хотя Рэйчел и была на десять лет моложе.

Поэтому он предложил Джойс вернуться на свою островную империю и использовать всю свою власть, чтобы заставить чиновников не штамповать ее паспорт по приезде. Спецпосыльный привез его Сэвэджу в Афины. Никому и в голову не могло прийти, что Джойс Стоун уехала из Греции.

Сравнивая фотографию с лицом младшей сестры, Сэвэдж вновь был поражен их невероятным сходством. Лишь две вещи разнили их. У Джойс Стоун были светлые волосы, у Рэйчел — каштановые. И Джойс выглядела кинозвездой, в то время как Рэйчел — побитой женой.

Из этого различия можно извлечь неплохую выгоду, подумал Сэвэдж. На ферме возле Афин он дал Рэйчел краску, чтобы она могла выкраситься из каштанового в блондинистый цвет. И сейчас, ведя автомобиль к таможенному контролю на въезде на паром, он, взглянув на Рэйчел, в изумлении покачал головой. Светлые волосы придали ей полное сходство с ее сестрой, а синяки только добавили лет. Теперь ее было вообще не отличить от Джойс.

Таможенник обыскал машину.

— Чемоданов нет?

— Только эти сумки, — показала Рэйчел, в точности следуя наставлениям Сэвэджа.

— Паспорта, пожалуйста.

Сэвэдж и Рэйчел протянули документы. Вскоре Акира пешком должен был взойти на паром, так что они снова станут единой группой. А пока так меньше шансов попасть под наблюдение.

— Джойс Стоун! — Таможенник в полном обалдении смотрел на Рэйчел. — Прошу прощения. Не узнал… Я являюсь поклонником вашего таланта, смотрел все ваши картины, но…

— Вы имеете в виду синяки?

— Выглядят так огорчительно. Разрушают совершенство. Что за ужасное?..

— Дорожное происшествие возле Афин.

— Мои глубочайшие сожаления. Мои соотечественники неуклюжи как слоны.

— Да нет, это была моя вина. Слава богу, ни я, ни он не пострадали. Серьезно. Я возместила бедняге все затраты на починку автомобиля и оплатила его счета за врачей.

Таможенник встал по стойке “смирно”.

— Ваше величество исключительно добры. Даже с этими ранами вы прекрасны и благородны.

— Могу я просить вас об одолжении?

— Я всего лишь ваш скромный поклонник.

Рэйчел дотронулась до руки офицера.

— Не говорите никому, что я на борту. Обычно я благосклонно принимаю обожание поклонников. Несмотря на то, что я оставила мир кино, я не забыла об обязательствах по отношению к тем, кто все еще меня помнит.

— Ваше великолепие навсегда пребудет в наших сердцах.

— Но не в таком виде. Могут сказать, что я подурнела.

— Вы прекрасны.

— Вы очень добры, — Рэйчел продолжала держать беднягу за руку. — Но на борту могут оказаться фотографы. Если вам нравятся фильмы с моим участием…

— Я их боготворю.

— Тогда, пожалуйста, не разрушайте их магнетизм. — Рэйчел посильнее сжала руку таможенника и отпустила ее.

Он отступил на несколько шагов назад.

— Вы не перевозите древности контрабандой. Так что прикажите вашему шоферу проследовать на борт.

— Благодарю. — Рэйчел наградила мужчину очаровательной улыбкой.

Сэвэдж поехал к парому.

— Вы — актриса, ничуть не хуже вашей сестры, а может даже лучше, — пробормотал он. — Очень, очень недурная.

— Э-э, я всегда ей завидовала, — произнесла Рэйчел, едва шевеля губами. — У нее всегда все получалось лучше. Но сейчас, когда я так напугана, то дошла до такой точки, когда могу доказать, что не хуже Джойс.

— Не собираюсь возражать. — Сэвэдж запарковал автомобиль на пароме. — А теперь подождем Акиру.

3

Но через двадцать минут, когда паром отчалил, Акира все еще не появился.

— Оставайтесь в машине, — приказал Сэвэдж Рэйчел. Чувствуя, как напряглись плечи, он выбрался наружу и стал внимательно обследовать длинные ряды между линиями автомобилей. В трюме воняло маслом и выхлопными газами. Остальные машины были пусты: пассажиры выбрались на верхние палубы. Они спали, ели, покупали освежающие напитки и восхищались лунными водами и огнями, освещающими береговую линию. Металлический пол трюма слегка вибрировал от приглушенного рыка работающих двигателей парома. Нигде, ничего. Акиры и в помине не было.

— Я передумал, — сказал Сэвэдж. — Выбирайтесь из машины. Держитесь рядом. Если что-то случится — бегите. Наверху должны быть охранники. Держитесь ближе к ним.

Рэйчел быстро встала рядом с Сэвэджем.

— Что-нибудь не так?

— Пока не знаю. — Сэвэдж продолжал осматривать трюм. — Но к этому времени Акира должен был бы к нам присоединиться.

— Или, если его что-то встревожило — проверять пассажиров.

— Возможно… А мог и в беду попасть.

Несмотря на то, что вокруг со всех сторон стояли автомобили, Сэвэдж чувствовал себя беззащитным и голым.

Он взял за привычку не пересекать международных границ с оружием. Конечно, на многих пропускных пунктах, в различных странах, проверка проводилась небрежно, а пистолеты, состоящие по преимуществу из пластика, не отражались на экранах рентгенов, особенно, когда перевозились в разобранном виде. Но у Сэвэджа на этот раз был цельнометаллический револьвер “магнум-357”, не разбиравшийся на части: его можно было лишь избавить от барабана — и все. К тому же, когда Греция и Италия довольно терпимо относились к террористам, фанатики тут же этим воспользовались и преподнесли гостеприимным хозяевам несколько жестоких сюрпризов. После чего те, разумеется, усилили проверку на границах. Поэтому, прежде чем отправиться на паром, Сэвэдж с Акирой выкинули свои пистолеты в канализационный люк.

Но сейчас Сэвэдж жалел, что поступил подобным образом. Шаги звонко раздавались в металлической коробке трюма. На лестнице появился какой-то человек. Сэвэдж молил бога, чтобы это был Акира.

Нет! Человек был европейского типа, белый.

Сэвэдж почувствовал, что ему словно невидимые руки сдавили грудь. Он болезненно выдохнул.

Человек носил униформу. Увидел Рэйчел и Сэвэджа — направился к ним.

— Прошу прощения, сэр. Но пассажирам запрещено здесь находиться.

— Я знаю. Просто жена забыла свой кошелек. Пришлось, вот, вернуться.

Человек подождал, пока Сэвэдж с Рэйчел прошли мимо него. Пока он обходил трюм, Сэвэдж сосредоточился на вершине лестницы.

— Подразумевается, что чем больше народа, тем безопаснее, правда? — Рэйчел старалась говорить уверенно, но у нее ничего не выходило.

— Так, может, сольемся с толпой?

— И отыщем Акиру. Но помните одно, — сказал Сэвэдж, — вашему мужу неизвестно, как я выгляжу, и его люди повсюду ищут рыжую женщину, а не блондинку.

— Но синяки не скроешь.

— Если вы обопретесь на поручни, зароете подбородок в ладони и будете внимательно изучать воду, то в темноте ваше лицо никто не опознает. Ну, что, готовы?

Она на секунду затрепетала, а затем кивнула.

— Только держите меня за руку.

4

Паром был огромный, и мог перевезти за один раз до шестисот пассажиров. После трюма шли палубы Б и А, на которых были размещены каюты и шеренги шезлонгов. Сэвэдж снял каютку, но пока Акира не был найден, он не мог рисковать и запираться в ней: укрытие могло превратиться в ловушку.

Взбираясь наверх, он услышал многоголосый говор с главной палубы и смесь различных языков и акцентов. Морской ветерок освежал потный лоб. Сэвэдж покрепче сжал трясущуюся руку Рэйчел и шагнул в распахнутый люк. И тут же его охватила волна толкающихся, спешащих и переговаривающихся пассажиров.

Рэйчел вздрогнула.

Сэвэдж обнял её за плечи и повел сквозь толчею подальше от освещенного пространства, к притененным поручням. В тот момент, когда она оперлась о металлические перила локтями и опустила лицо в ладони, Сэвэдж повернулся лицом к толпе.

Где же Акира?

Паром имел прогулочную площадку, обрамлявшую ресторан и бар на средней палубе. Сквозь окна Сэвэдж видел сидящих за столами людей.

Акира.

Где, черт побери, Акира!?

Пять минут. Десять. У Сэвэджа скрутило желудок. Но, несмотря на необходимость поисков, он не мог оставить Рэйчел даже на минуту, даже заперев ее в каюте. Так что их пришлось отложить.

Из толпы европейцев отделился азиат и пошел по палубе к Сэвэджу.

Акира!

— Двое, — шепнул он, приближаясь.

Сэвэдж посмотрел в сторону ресторана и отвернулся, взглянув на море, но при этом уголком глаза не теряя японца.

— Проведи их мимо еще разок, — буркнул он едва слышно.

Когда он снова взглянул на палубу, Акира исчез. Растворился в толпе.

Мимо прошествовали двое: пиджаки были им чересчур тесны. Они не вмещали мускулистых грудных клеток. На лицах мужчин застыли угрюмые ухмылки.

А может, это просто приманка для того, чтобы дать понять добыче, что ее взяли под наблюдение, в то время как другие члены разведывательной группы наблюдают за реакцией Акиры? — подумал Сэвэдж. Такое волнение возможно. Но эти двое не так уж неуклюжи, а мишенью является никак не Акира, а Рэйчел, поэтому, пока Акира не обращает на преследователей внимания, они не могут быть уверенными в том, что отыскали нужного им японца. И еще: ребятки не схватили Акиру и не допросили его с пристрастием, значит, им придется ждать, пока японец не встретится с двумя белыми — мужчиной и женщиной. Только после этого, поняв, что Рэйчел покрасила волосы, они поймут, что обнаружили тех, кто им нужен.

Так, что же нам делать? — думал Сэвэдж. — Играть в прятки по всему парому?

Чувствуя, как колотится пульс, он осмотрел толпу, ища в ней лица, которые бы выказывали интерес к нему и Рэйчел. А когда мимо прошел Акира, а за ним снова потянулась предыдущая парочка, Сэвэдж сделал заключение, что преследователей всего двое.

Но от этого проблема не стала проще.

Черт, что же с ними делать?

Простейшим способом было бы заставить Акиру водить их по прогулочной палубе до тех пор, пока все пассажиры не рассосались и не отправились бы по постелям. Тогда Сэвэдж мог бы начать охоту за охотниками, вывести их из строя и вышвырнуть за борт.

Но что если разведчики имеют приказ, пользуясь телефонами “борт — берег”, через определенное время докладывать своему начальству о своих достижениях, даже если они отрицательные? В SEALs такова была основная стратегия. Если команда не рапортовала в назначенное время, первое, что приходило командиру в голову, — проблемы с технической базой, и ребята направляются в надежное укрытие. Если же не звучало повторного доклада, командир решал, что команда либо захвачена в плен, либо еще того лучше — убита.

Поэтому вполне возможно, что, не дав этим людям отзвониться в нужное время, они тем самым поднесут Пападрополису возможность установить, в каком направлении следует копать.

Пока Сэвэдж анализировал проблему, его встревожил вывод, из нее проистекавший. А что если они уже отрапортовали? Что если они доложили начальству, что обнаружили японца, вполне подходящего под описание Акиры? В таком случае завтра утром на паром сядет компания, несколько большая, чем эти двое. А остановка будет в Игуменице.

Слишком много неизвестностей.

Но данную ситуацию следовало прекратить как можно быстрее.

Надо было что-то делать.

Сквозь окно Сэвэдж увидел Акиру, сидящего в ресторане и опускающего пакетик чая в чашку с водой.

Мужчины ненавязчиво следили за ним, сидя на несколько столиков дальше. Один из них что-то сказал другому. Тот кивнул. Первый поднялся и вышел из ресторана в дверь, противоположную той, рядом с которой стоял Сэвэдж.

Сэвэдж выпрямился.

— Рэйчел, пошли.

— Но куда?..

— Нет времени объяснять.

Он провел женщину через дымный зал бара позади ресторана, вышел на палубу и взглянул вдоль площадки: мужчина стоял у телефонов. Он вставил в прорезь кредитную карточку и нажал ряд, кнопок.

— Рэйчел, обопрись, как раньше, на перила.

Сэвэдж быстро подошел к телефонам и встал рядом с человеком, снял трубку.

— Мы пока не знаем, — говорил тот. Почувствовав прибытие постороннего, он обернулся к Сэвэджу и нахмурился.

Сэвэдж притворился, что не заметил взгляда, и продолжил набирать какой-то номер.

— Именно японец, — говорил мужчина. — По описанию подходит, но нам ведь не были даны специфические детали. Возраст, рост, вес — этого недостаточно для того, чтобы быть полностью убежденным.

— Привет, дорогая, — сказал Сэвэдж в трубку. Номера он набрал наугад и теперь слушал сигнал “занято”. — Нет, я просто хотел предупредить, что попал на паром из Патрая.

— Убедиться? — переспросил человек. — Каким же образом?..

— Ага, в Италию прибудем завтра в пять вечера, — сказал Сэвэдж.

— Спросить его? — Человек снова хмуро зыркнул в сторону Сэвэджа, не имея возможности говорить настолько свободно, насколько бы ему этого хотелось. — Но ведь если это он, то, по-моему, лучше всего подождать и проверить, не встретится ли он со своими приятелями. Из того, что мне известно об этом человеке, нас двоих будет явно недостаточно для того, чтобы заставить его повиноваться.

— И я страшно хочу тебя, дорогая, — промурлыкал Сэвэдж в трубку.

— А-а, эта идея мне кажется получше. Да-да, присылайте побольше посредников на “переговоры”.

— Да нет, все, по-моему, вполне. Всех клиентов по списку я опросил, — продолжал говорить с короткими гудками Сэвэдж. — Мне наобещали черт знает чего.

— Корфу? — Голос мужчины прозвучал озадаченно, — Но ведь это вторая остановка. Почему же им не сесть на паром в Игуменице? А, понятно, понятно. Если команда в Корфу уже подготовлена, то пусть остается на своем месте. Кроме всего, им не уйти с острова в этот час. Они просто не в состоянии пересечь пролив и попасть с Корфу на Игуменицу.

— Я тоже тебя люблю, дорогая, — промурлыкал снова Сэвэдж.

— Хорошо. Увидимся завтра утром в девять, — сказал мужчина. — Если за это время случится что-нибудь экстраординарное, я вам дам знать.

Он повесил трубку и пошел обратно в ресторан.

Сэвэдж: тоже повесил трубку и в темноте отправился к Рэйчел, в одиночестве стоявшей у поручней.

— Планы изменились, — сказал он.

— Не понимаю.

— Похоже, что и я не очень. — Сэвэдж нахмурился. — Я пока лишь разрабатываю детали.

5

К часу ночи прогулочная палуба практически опустела. Большинство пассажиров отправились на нижние палубы спать, хотя в баре и ресторане еще оставались посетители. Но немного.

Одним из сидевших в ресторане был Акира. Он заказал несколько блюд и так тщательно пережевывал каждый кусок, что две его сторожевые собаки, все еще скучающие за угловым столиком, стали глядеть подозрительно — и выглядели так, словно знали, что смотрят с подозрением.

В любой момент они могли решить, что для наблюдения им следует подобрать более выгодную точку.

— Время, — сказал Сэвэдж Рэйчел. Пока она стояла рядом со входом в ресторан, невидимая изнутри, он периодически заглядывал внутрь. И теперь ему казалось, что он сам выглядит подозрительно. Да, решил Сэвэдж.

Самое время.

— Вы уверены, что это сработает? — Голос Рэйчел дрожал.

— Не уверен. Но это единственное, что я могу на данный момент придумать.

— Не могу сказать, что я безумно счастлива…

— Все будет хорошо. Просто повторяйте про себя: “вот еще одна возможность доказать себе, что я — актриса, намного лучше, чем моя сестра”. — Он умело сымитировал ее дрожащий голос.

— Я слишком напугана, чтобы шутить.

— Ну, же, произведите на меня впечатление. Входите.

Сэвэдж улыбнулся и подтолкнул ее в спину.

Она обернулась, улыбнулась в ответ, глубоко вздохнула и вошла в ресторан.

Из темноты, стоя рядом с поручнями, Сэвэдж наблюдал за двумя мужчинами. Они взглянули на Рэйчел и чуть было не уронили чашки с кофе. Разительно от них отличаясь, Акира продолжал жевать с непередаваемым спокойствием.

Рэйчел присела с ним рядом. Акира положил на салфетку вилку и нож, словно она была именно тем человеком, которого он ожидал здесь увидеть. Он что-то произнес, затем сказал еще какую-то фразу, наклонившись к Рэйчел поближе. Она ответила, затем, видимо, стала развивать свою мысль и указала пальцем куда-то вниз, на нижние, палубы. Акира пожал плечами и кивнул.

На заднем плане человек, звонивший несколько ранее, поднялся со своего места и вышел из ресторана.

Сэвэдж поджидал его в темноте: человек, с глазами, сияющими от предчувствия победного конца, кинулся к телефонам-автоматам.

Быстро взглянув сначала направо, затем налево, Сэвэдж убедился в том, что на прогулочной палубе никого нет. Он схватил мужчину за левую руку, правую ногу, которую перебросил через перила, и кинул человека в море.

Он падал примерно пять этажей. Вода, видимо, была жесткой как бетон. Мужчина был чересчур удивлен, чтобы кричать.

Сэвэдж, оставаясь в темноте, повернулся к окну ресторана. Акира встал, расплатился и вышел из зала с противоположной стороны вместе с Рэйчел.

Второй охотник замялся, не зная, видимо, насколько быстро удастся дозвониться его напарнику. Но он не мог оставить Акиру с Рэйчел — в этом Сэвэдж не сомневался. Как он и предполагал, мужчина, поколебавшись секунду, торопливо кинул на стол деньги и поспешил вслед за добычей.

Сэвэдж пошел вдоль опустевшей палубы. Ему было вовсе не обязательно перебираться на другую сторону парома и следить за наблюдателем. Он прекрасно знал, куда тот отправится.

Он поспешил спуститься по лестнице на палубу А. Ему следовало поспешить. Потому что он абсолютно точно знал, что Акира с Рэйчел дойдут до каюты, которую снял Сэвэдж, наблюдатель увидит, как они входят, услышит, как щелкнет замок, и поспешит к своему напарнику, чтобы сообщить ему, где именно скрывается жена их хозяина.

Пока Сэвэдж якобы спьяну чуть не свалился со ступеней к подножию лестницы и принялся шарить по карманам, не в силах отыскать ключи от каюты, наблюдатель рванулся к нему, стараясь как можно быстрее подняться на прогулочную палубу и отыскать своего партнера. Сэвэдж врезал ему в живот и рубанул мозолистым ребром ладони прямо по скуле, а потом потащил бессознательное (со стороны казалось, что человек просто вусмерть напился) тело по пустому коридору и трижды стукнул в дверь своей каюты. Дверь приоткрылась на дюйм.

— Драку заказывали? — спросил Сэвэдж.

6

Каютка была крохотная и обставлена резко и решительно: стол, верхняя и нижняя койки, маленький шкафчик и раковина. Рассчитанная на двух человек, она оставляла мало пространства для передвижения четверых. Пока Рэйчел запирала дверь, Акира помог Сэвэджу уложить мужчину на нижнюю койку. Быстро скрутив ему руки за спиной его же ремнем, а ноги — галстуком, они обыскали человека и с удовлетворением отметили, что и он не рискнул пронести через таможню огнестрельное оружие.

— Он безобразно бледен, — произнесла Рэйчел. — Его скула… настолько распухла…

Ударение на последнем слове заставило Сэвэджа повернуться к женщине. Он вдруг понял, что впервые Рэйчел видит следы насилия не на своем теле, а на чьем-то другом.

— А дыхание сильное.

— Не беспокойтесь, — успокоил ее Сэвэдж. — Я ударил его не настолько сильно, чтобы что-нибудь повредить. Он скоро очнется.

— Давайте-ка попробуем ему в этом помочь. — Акира принес стакан воды из раковины и вылил ее мужчине на лицо.

Его глаза заморгали и постепенно стали фокусироваться. Увидев стоящих над ним Сэвэджа, Рэйчел и Акиру, он попытался было подняться, но с ужасом понял, что руки и ноги у него связаны.

— Лежи спокойно, — сказал Сэвэдж. — Не стоит глупить и звать на помощь. Твой приятель тебя не услышит.

— А где?..

— Упал за борт, — оборвал его Сэвэдж.

— Сукин кот, — сказал мужчина.

— Есть предложение, — вступил в разговор Акира. — Нам бы хотелось, чтобы ты хорошо выспался, а утром позвонил.

— Вы не собираетесь меня убивать?

— Такая возможность всегда остается. — Глаза Акиры выражали вселенскую печаль. — Будешь с нами сотрудничать, и не придется тебе так рано уходить к своим предкам.

— Предкам? Что это, японские шуточки?

— Можешь называть их как угодно. Да. — Губы Акиры сложились в тонкую, ледяную улыбку. — Японские шуточки.

— А кому и зачем звонить?

— В семь часов утра паром пристанет в Игуменице. После того, как он отплывет на Корфу, позвонишь своим начальничкам и скажешь, что тебя с приятелем засекли. Скажешь, что мы запаниковали, и сошли с парома в Игуменице. Поехали на восток, в глубь материка, к Иоаннине, по девятнадцатому шоссе.

— А все мы, конечно, останемся на пароме и поедем дальше, на Корфу? — спросил мужчина.

— Точно. Подкрепление, которое должно взойти на борт парома на Корфу, таким образом будет отозвано.

Мужчина стал подозрительно выспрашивать:

— А что дальше? Что будет, когда мы доберемся до Корфу? Поплывем в Италию?

— Наши дальнейшие планы тебя не касаются.

— Я хотел спросить, со мной-то что будет? Зачем мне звонить? Моего напарника вы уже убрали. Почему бы и от меня не избавиться?

— Даем слово, что не причиним тебе никакого вреда, — сказал Акира.

Человек рассмеялся.

— Слово? Слушайте, не смешите. Слова — штука дешевая. Как только мавр сделает свое дело, он сможет преспокойно помереть. Вы же не позволите мне выжить, чтобы рассказать Пападрополису о том, куда вы по-настоящему отправились.

Глаза Акиры сверкнули.

— Мое слово не означает, как ты выразился, дешевизны.

Мужчина повернул голову в его сторону. Потом посмотрел на Сэвэджа.

— Послушай, мы с тобой оба американцы. Это хоть что-то должно значить, а? Неужели, черт, ты не соображаешь, что мне грозит?

Сэвэдж присел рядом с ним.

— Ну, разумеется, понимаю. С одной стороны, ты беспокоишься, что мы будем обязаны тебя убрать, чтобы не волноваться насчет будущего. С другой — что Пападрополис сдерет с тебя шкуру, если узнает, что ты помог нам скрыться. Ему наплевать на твое практичное поведение, когда ты спасаешь жизнь. С его точки зрения ты — предатель. И он тебя накажет. Страшно. Поэтому у тебя возникает комплекс проблем. Согласен. Но вопрос состоит лишь в том, что ты предпочтешь: немедленную смерть или ее отсрочку?

— И можешь не сомневаться, если откажешься нам помочь — через секунду окажешься в компании своего бывшего приятеля, — пообещал Акира. — А у нас, чтобы уйти из ловушки, и другие пути имеются.

— Тогда, ради всего святого, используйте их.

— Но что нам тогда с тобой-то делать? — задумчиво спросил Сэвэдж. — Сейчас наша забота не Пападрополис. А ты. Как с тобой-то поступить?

Человек испуганно стрельнул глазками сначала в сторону Акиры, затем снова взглянул на Сэвэджа и наконец посмотрел на Рэйчел.

— Миссис Пападрополис, не позволяйте им…

— Ненавижу это имя, — оборвала его женщина. — Не называйте меня так. Я никогда не принимала его. И не хочу его снова слышать. Моей последней фамилией была фамилия Стоун.

— Мисс Стоун, не позволяйте им меня убивать. Я видел, как вы побледнели, когда услышали, что этот человек, — он кивнул в сторону Сэвэджа, — убил моего напарника. И вы почувствуете себя в тысячу раз хуже, если позволите ему меня прикончить. Я ведь вот, рядом с вами. Вы со мной разговариваете. Зовут меня Пол Фэррис. Мне тридцать четыре года. Я дипломированный телохранитель, а не убийца. У меня жена и дочурка. Живем мы в Швейцарии. Если вы позволите этим людям меня убить — даже не видя этого своими глазами — вы все равно будете раскаиваться в этом до конца своей жизни.

Рэйчел нахмурилась.

— Неплохо, — сказал Сэвэдж, — но перед тем, как тебя разбудить, мы покопались в твоих карманах. И проверили твои документы. Зовут тебя не Пол Фэррис. А Хэролд Траск. Ты не соврал лишь насчет возраста. Рэйчел, не стоит ему сочувствовать.

— Неужели вы думаете, что во время работы я таскаю с собой настоящее удостоверение личности? — спросил мужчина. — Те, за кем мне приходится наблюдать, очень мстительны, и если они докопаются до того, кто за ними следит, они, чтобы сравнять счеты, достанут моих жену и ребенка. Я уверен на сто процентов в том, что вы оба тоже не носите с собой настоящих удостоверений.

— Убедительно, — сказал Акира. — Но не по делу. Ты ведь так и не захотел нам помочь. Даже если Рэйчел нам прикажет тебя не убивать — это не будет иметь решающего значения. Ведь ее жизнь вне опасности. Если Пападрополис… или она сама решит к нему вернуться…

— Никогда! — заявила Рэйчел. — Я к нему ни за что не вернусь!

— …муж, конечно, ее изобьет и не сомневаюсь, что очень жестоко — но ведь не убьет. А вот нас — если узнает, о том, кто мы и где — обязательно. Если поймает. Так что заставить тебя замолчать — это всего лишь мера самозащиты.

— Соображай, — сказал Сэвэдж. — Будешь помогать?

— То есть буду ли звонить начальству? А вы меня потом отпустите?

— Мы уже пообещали.

Человек колебался.

— Будем считать, что вы меня заставили.

— Какой умница, — подивился Акира. В глазах мужчины замелькали цифры. — Но даже так…

— Меня это начинает утомлять.

— Мне необходим дополнительный стимул.

— Деньги? Не стоит так сильно испытывать судьбу, — предупредил его Сэвэдж. В разговор вступила Рэйчел.

— Заплатите ему.

Сэвэдж, нахмурившись, повернулся к ней.

— Ведь он рискует, — продолжила женщина. — Мой муж будет в ярости, узнав, что этот человек ему солгал.

— Все верно, мисс Стоун. Мне необходимо будет забрать жену с дочкой и на время исчезнуть. А это дело недешевое.

— Это в том случае, если жена и дочь у тебя действительно имеются, — прервал его тираду Сэвэдж. — И сколько же ты хочешь?

— Четверть миллиона.

— Что за бред.

— Ну, хорошо, давайте остановимся на двухстах тысячах.

— Будем считать, что я подобрел, настолько, чтобы предложить тебе пятьдесят тысяч.

— Но откуда мне знать, что они у вас имеются?

Сэвэдж с отвращением покачал головой.

— У тебя, что, есть выбор?

Мужчина побледнел.

— Не зли меня, — продолжил Сэвэдж.

— Хорошо, — мужчина сглотнул. — Договорились. Только вот еще одно.

— Ты просто невозможен, — печально произнес Акира.

— Нет, послушайте. Нужно, чтобы вы помогли как-то избавить меня от Пападрополиса.

— Утро вечера мудренее, — сказал Сэвэдж.

— Могли бы по крайней мере развязать мне руки и ноги.

— Знаешь, единственное, чего мне по-настоящему хочется, так это заткнуть тебе пасть, — рявкнул Акира.

— Ну, мне же надо в туалет сходить.

Акира озлобленно вскинул руки к потолку.

— Не думаю, что смогу выдержать этого парня даже до завтрашнего утра.

— Это и по лицу видно, — сказала Рэйчел и расхохоталась.

7

Следующее утро: десять минут восьмого. Паром только что отчалил от пристани Игуменицы и направился к острову Корфу; Сэвэдж, Акира и Рэйчел напряженно стоят рядом с мужчиной, говорящим по телефону.

— Слушайте, я понимаю, что все пошло насмарку, не стоит напоминать. Но, черт побери, это не моя вина. Мой напарник подошел к нему слишком близко. Японец заметил. И как раз перед самым заходом в Игуменицу. Он побежал. Нам, чтобы его засечь, потребовалось некоторое время. К тому времени к японцу присоединился американец вместе с миссис Пападрополис. Видимо, они спали в одной из кают. Черт, а что я мог поделать? Стучаться в каждую дверь и орать: “Миссис Пападрополис, вы тут?” Японец, судя по всему, был просто приманкой — они хотели выяснить, есть ли на пароме группа наблюдения или нет. Если бы все было покойно, вся троица преспокойно отправилась бы на Корфу.

Мужчина прекратил говорить. Сэвэдж услышал, как на другом конце провода кто-то орет.

— Нет, остановить их перед выездом с парома мы не могли, — продолжил мужчина.

Снова крики в трубке.

— Послушайте, я же говорю, это не моя вина. Мой напарничек так перегадился насчет того, что все испоганил, что сбежал. Решил, что Пападрополис его прикончит.

Человек вздрогнул: вопли на другом конце провода стали настолько громкими, что он отнял трубку от уха.

— На его, а не мою задницу. Я же остался, хотя, надо признаться, следить за ними в одиночку чертовски тяжело. Едва смог перехватить их при выезде из Игуменицы. Направляюсь на восток по шоссе номер девятнадцать. Почему не позвонил раньше? Да каким образом? Я бы их тогда точно потерял из виду. Да я бы и сейчас не звонил, если бы они не остановились заправиться. Я в ресторанчике дальше по улице. Вижу их сквозь стекло. Они не понимают, что… минутку. Черт, они уже собираются отъезжать. Слушайте, мне кажется, они гонят к границе. К Иоаннине. Отсюда до югославской границы не больше часа езды. Передайте всем, чтобы следили за пограничными постами. Черт, они отъехали! Больше не могу говорить! Позвоню позже!

Задыхаясь, мужчина грохнул трубку на рычаг.

Сэвэдж отпустил его руку.

Пленник вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Потом прислонился спиной к телефону и содрогнулся.

— Нормально?

— Весьма правдоподобно, — сообщил Акира.

— И что теперь? — Человек, видимо, подозревал Сэвэджа с Акирой в самых дурных намерениях. Наверное ждал, что они сейчас же его прикончат.

— Расслабимся и насладимся путешествием, — сказал Акира.

— Что, в самом деле?

— Ты выполнил свою часть сделки.

Мужчина выдохнул и выпрямился.

— Похоже, Пападрополиса со своей шеи я подснял. Они будут искать моего напарника.

— Которого им никогда и ни за что не найти, — произнес Акира. — Да, похоже, что на этом твои треволнения закончились.

— И наши тоже, — сказала Рэйчел. — На Корфу нас никто ждать не будет. Они будут стараться перехватить нас на пути в Югославию.

— Куда нам совершенно незачем ехать, — усмехнулся Сэвэдж и повернулся к мужчине. — Главное тебе — сразу, как только сможешь, вернуться на материк. Притворишься, что преследуешь нас. Звони им. Продолжай посылать лживые донесения.

— Это само собой. Если я не встречусь с командой на контрольно-пропускном пункте — на одном из пунктов — то моей легенде никто не поверит. Но я к тому времени, естественно, потеряю вас из вида.

— Совершенно верно.

— Так что осталась всего одна крошечная формальность.

— Да? Какая же?

— Вы забыли дать мне деньги.

8

Через полтора часа, когда паром пристал на Корфу, они увидели, как мужчина выехал на причал и слился с потоком автомобилей.

— Он все-таки может нас предать, — сказал Акира.

— Не думаю, — откликнулся Сэвэдж. — У Рэйчел правильно сработали инстинкты, когда она сказала, что ему следует заплатить. Он понимает, что если скажет, где мы на самом деле находимся, то мы его заложим. А Пападрополис за взятку его просто убьет.

— Значит, отправляемся в Италию? — спросила Рэйчел.

— А зачем? — улыбнулся Сэвэдж. — Теперь аэропорт Корфу совершенно безопасен: наблюдение с него снято. Давайте ближайшим рейсом вылетим во Францию. Сегодня же вечером вы встретитесь со своей сестрой.

Но Рэйчел выглядела встревоженной.

Но почему? Недоумевал Сэвэдж.

— А после этого мы полетим прямо в Нью-Йорк, — сказал Акира Сэвэджу, и печаль в его глазах смешалась с яростью. — Мы вынудим Грэма расколоться. Заставим его рассказать, почему мы видели друг друга мертвыми!

9

— Рада? Ну, разумеется… Еще бы… А почему я, собственно, должна горевать? — спросила Рэйчел.

Машину они оставили в аэропорту Корфу, сели на рейс компании “Алиталия” до Рима, где перебрались на самолет “Эйр Франс”, летящий до Ниццы.

Полдень. Погода чудесная. Рэйчел сидела у окна и, разговаривая с Сэвэджем, смотрела на Корсику, проплывающую на востоке, и Средиземное море раскинувшееся от края до края сверкающей голубизны.

Но Сэвэдж чувствовал, что ее страсть к обозрению прелестей Средиземноморья заключается не во влечении к прелестям природы, а в желании скрыть выражение лица.

— Потому что еще там, на пароме, вы были не слишком обрадованы сообщением о том, что сегодня вечером будете сидеть вместе со своей сестрой.

Рэйчел продолжала, не отрываясь, смотреть в окно.

— А вы думали, я от радости прыгать начну? Это после всего того, что со мной приключилось? Да я выжата, как лимон. Контужена, понимаете? Онемела. Все еще не могу поверить в то, что спасена.

Сэвэдж взглянул на ее руку, лежащую на колене. Пальцы были словно судорогой сведены, костяшки побелели.

— Рэйчел…

Кулак сжался еще сильнее.

— Я хочу, чтобы вы на меня взглянули.

Женщина еще ближе придвинулась к окну.

— Мечтаете снова взглянуть на мою сестру? Ну, еще бы. Она мне больше чем сестра. Она мой ближайший друг. Если бы не она… и не вы… мне бы ни за что не выбраться с Миконоса. Муж продолжал бы меня избивать.

Она содрогнулась.

— Рэйчел, пожалуйста. Посмотрите на меня.

Она замерла, затем потихоньку повернулась к нему. Синяки лишь подчеркивали мрачное выражение ее лица. Сэвэдж взял ее за руку.

— Что с вами?

— Я старалась представить, что ждет меня в будущем. Сестра. Счастливое воссоединение. Возможность отдохнуть и вылечиться. Ну, конечно, меня будут баловать и все такое. Холить, лелеять. Будут давать самое-самое. Но затем — что? Клетка есть клетка, неважно, позолоченная она или нет. Я так и останусь пленницей.

Сэвэдж ждал продолжения, внезапно вспомнив об Акире, сидевшем в самом конце салона и разглядывающем пассажиров.

— Мой муж не успокоится, пока не заполучитменя обратно. Когда он узнает, где именно я нахожусь, то будет денно и нощно наблюдать за имением сестры. И вылететь из этой клетки мне не удастся никогда.

— И да, и нет. Всегда есть возможность улизнуть.

— Улизнуть. Ну, еще бы. Только вне стен имения сестры я никогда не почувствую себя в безопасности. Куда бы я не пошла, мне придется брать другое имя, маскироваться, стараться не выказывать подозрительности ко всем и каждому. Улизнуть. Всю оставшуюся жизнь придется убегать…

— Ну, не так уж это страшно, как вам представляется.

— Нет так. — Рэйчел быстро оглядела ряды пассажиров впереди и с боков, досадуя на то, что повысила голос. И зашептала, делая ударение чуть ли не на каждом слове: — Я просто в ужасе. Скажите, что случалось с людьми, которых вы спасали до меня?

Сэвэджу пришлось солгать. Потому что, как только требовались его услуги, он совершенно точно знал, что сможет лишь на время предотвратить опасность, но не избавить от нее целиком и полностью.

— Они продолжали жить. Нормально существовать.

— Фигня. Хищники не отстают.

Сэвэдж ничего не ответил.

— Я права?

Сэвэдж глянул в проход.

— Эй, послушайте, я с вами разговариваю, извольте смотреть на меня. Ведь я же на вас смотрела!

— Ну, хорошо. Если хотите знать мое мнение — ваш муж чересчур заносчив и высокомерен, чтобы признать свое поражение. Так что вам придется соблюдать осторожность.

— Ах, ты, блин, какая радость! — Рэйчел выдернула свою руку из руки Сэвэджа.

— Вы сами настаивали на том, чтобы я сказал вам правду.

— И я ее сполна получила.

— Обычный путь уладить конфликты — переговоры.

— Хватит разговаривать со мною как с девчонкой! Да и вы не адвокат.

— Так чего же вы хотите?

— Последние несколько дней — какими бы жуткими они не были — я чувствовала себя в вашем обществе, как никогда раньше. В полной, я бы так это назвала, безопасности. Вы относились ко мне… уважительно, со вниманием, старались, чтобы я чувствовала себя человеком. Обращались со мной так, словно я для вас означаю в жизни — все.

— Так оно и было.

— Я была для вас просто клиентом, — отозвалась Рэйчел с горечью. — После того, как вы доставите меня к ней, и вам заплатят…

— А вы обо мне ничего не знаете, — сказал Сэвэдж. — Я рискую жизнью не только из-за денег. А потому, что во мне нуждаются люди. Но я не могу навсегда остаться…

— С каждым, кто в вас нуждается?

— Раньше или позже, но расставаться приходится. Вас, например, ждет не дождется ваша сестра.

— И вы меня сразу забудете?

— Я никогда вас не позабуду, — резко сказал Сэвэдж.

— Тогда возьмите меня с собой.

— Что? В Нью-Йорк?

— Без вас я не буду чувствовать себя в безопасности.

— Рэйчел, да через три недели вы, попивая шампанское в бассейне на вилле вашей сестры, обо мне и не вспомните.

— К хорошему человеку я всегда буду чувствовать самые теплые чувства.

— Подобные разговоры я уже проходил, — сказал Сэвэдж устало, — И не единожды. Человек, меня обучивший…

— Грэм.

— Верно. Так вот, он постоянно повторял: “Никогда не позволяй себе опускаться до личных чувств к клиенту”. И был прав. Потому что чувства мешают трезвому расчету. Из-за них происходят все ошибки. А ошибаться — значит подвергать себя смертельному риску.

— Для вас я сделаю все.

— Что? Пойдете за мной в ад?

— Я ведь пообещала.

— И выжили. Но у нас с Акирой свой собственный ад, и нам необходимо выяснить, кто, черт побери, нам его создал. Поверьте, вы только помешаете. Лучше плавайте в бассейне… И вспоминайте о двух мужчинах, старающихся найти объяснение кошмару.

— Секундочку, не двигайтесь.

— Что?

Рэйчел наклонилась к нему и взяла его лицо в ладони.

Сэвэдж поежился.

— Нет, — сказала Рэйчел. — Сиди спокойно.

— Но…

— Тихо. — Она поцеловала его. Ее губы слегка коснулись его губ, и Сэвэдж почувствовал, будто его пронзили тысячи иголок. Постепенно наращивая давление, Рэйчел вжала свой рот в его, и Сэвэдж ощутил, как ее язык вливается ему в горло, и лижет, пробует…

Жалит…

Сэвэдж не сопротивлялся, но, даже чувствуя нарастающее возбуждение, не подталкивал и никак не воодушевлял этот поцелуй.

Рэйчел медленно отстранилась.

— Ты прекрасна.

Она гордо взглянула на него. Сэвэдж провел пальцем по ее щеке. Ее передернуло.

— Не могу, — сказал Сэвэдж. — Это против правил. Я отвезу тебя к сестре. А затем мы с Акирой двинемся в Нью-Йорк.

Рэйчел отшатнулась, словно ее ударили.

— Не могу дождаться, когда увижу Джойс.

10

Они приземлились возле Ниццы около четырех часов пополудни. Прежде чем Сэвэдж, Акира и Рэйчел улетели с Корфу, американец позвонил из аэропорта Джойс Стоун. И вот, когда они прошли к иммиграционному и таможенному контролю, к ним подошел стройный человек в безукоризненном сером костюме. На лацкане пиджака у него была приколота идентификационная булавка, хотя Сэвэдж и не знал, что означают полосы нескольких цветов. За спиной мужчины маячил человек в форме.

— Мсье Саваж? — спросил на французский манер безукоризненно одетый мужчина.

— Да.

— Прошу вас и ваших спутников следовать за нами.

Акира не выказал ни малейшей напряженности, и лишь мельком, слегка нахмурившись, взглянул на Сэвэджа, но американец ободряющее кивнул и взял Рэйчел под руку.

Они вошли в боковую комнатку. Охранник запер дверь. Безукоризненно одетый мужчина присел за стол.

— Мсье, как вы, наверное, знаете, приезжие должны ставить во Франции не только паспортную, но и иммиграционную визу.

— Да, мы это знаем. Надеюсь, у нас все в полном порядке. — Сэвэдж положил на стол паспорт и визу. Перед тем, как пойти на задание и зная, что ему придется переправлять Рэйчел к сестре во Францию, он заказал визы для себя и для нее.

Чиновник проверил документы.

— А вот паспорт мисс Стоун, — сказал Сэвэдж. Так как Рэйчел была вынуждена использовать вместо своего паспорт сестры, а сестра являлась французской подданной, в ее случае иммиграционная виза не требовалась.

Чиновник проверил паспорт.

— Великолепно. — Он, казалось, вовсе не удивлен тем, что перед ним, по идее, стоит весьма влиятельная и, можно сказать, властительная особа.

Сэвэдж подозвал Акиру.

— У моего друга с паспортом все в порядке, но боюсь, что визу ему получать не приходилось.

— Да, так меня и проинструктировала ваша влиятельная покровительница. Но пока вы находились в пути, это недоразумение было исчерпано. — Чиновник положил визу на стол и протянул руку за паспортом Акиры.

После беглого просмотра он проштамповал все документы и вернул их.

— У вас есть что-нибудь, что следовало бы заявить в таможенной декларации?

— Нет, ничего.

— Пройдите, пожалуйста, за мной.

Они вышли из кабинета, прошли через контрольно-пропускные пункты, запруженные народом, и подошли к выходу из аэропорта.

— Приятного пребывания во Франции, — пожелал безукоризненно одетый мужчина.

— Благодарим за сотрудничество, — ответил Сэвэдж. Чиновник пожал плечами.

— Ваша влиятельная покровительница была крайне настойчива. Правда, делала это с неподражаемым шармом. Когда есть возможность, я всегда с удовольствием выполняю ее желания. Она просила меня передать, что организовала все для вашего переезда. Сюда, пожалуйста, вот в эту дверь.

Озадаченный Сэвэдж вышел. Вслед за ним вышли и Рэйчел с Акирой. Их встретил ослепительный солнечный свет. Перед ними развернулась стоянка, на заднем плане которой покачивались пальмы. То, что он увидел, его ужаснуло.

Джойс Стоун — позабыв об афинском предупреждении Сэвэджа по поводу незаметной машины — прислала за ними “роллс-ройс”. А за рулем сидел один из телохранителей, которых Сэвэдж видел в номере гостиницы возле Акрополя.

— Мне это не по душе, — сказал Акира. Рэйчел моментально напряглась.

— Почему?

— Все не так, черт, — прошипел Сэвэдж. — Не хватает лишь знака на дверце: “Особо Важные Персоны”. Мы моментально становимся мишенями.

Плотный водитель выбрался из машины, расправил плечи и ухмыльнулся Сэвэджу.

— Значит, удалось все-таки. Когда я услыхал, то, ей-ей, держал кулаки.

Сэвэдж еще больше испугался.

— Вам сказали? Вы, что, знали, что мы будем вашими пассажирами?

— За последние три дня хозяйка все ногти поизгрызла. И не смогла сдержаться, чтобы мне не рассказать. — Ухмылка расползлась еще шире.

— Черт.

— Э, да все же нормально, — удивился человек.

— Нет, — вступил Акира, — ненормально.

Охранник перестал ухмыляться.

— Э, а ты кто, черт возьми, такой?

Акира не обратил на него внимания и повернулся у Сэвэджу.

— Мы сможем достать другую машину?

— А эта-то чем плоха? — поразился охранник.

— Тебе не понять.

— Да прекратите вы, она укомплектована всем, что нужно, под завязку.

— На данный момент стереосистемы и кондиционеры с холодильниками не имеют особого значения, — сказал Акира.

— Нет, я имел в виду полный комплект.

Сэвэджу стало не по себе, когда он увидел поток выезжающих из ворот аэропорта машин и выходящих из дверей людей. Поэтому для того, чтобы осознать значение слов телохранителя, ему потребовалась одна секунда.

— Укомплектована?

— Под передними крыльями — автоматы. Стреляют сразу в оба ствола. С каждой стороны — ослепляющие гранаты. Позади — канистры с жидкостью для дымового заслона. Полностью пуленепроницаема. Бронированный топливный бак. Но если — конечно, по случайности — в бак и попадет мина, стальная плита отгородит его от салона, и пламя отсечется. Так что — по полной схеме. Укомплектована. Противотеррористическое барахло, в которое так верит хозяйка.

Акира, нахмурившись, смотрел на Сэвэджа.

— Ну, что ж, может быть…

— Если не принимать во внимание претенциозность этой чертовой игрушки, — ответил Сэвэдж.

— Но здесь, в Южной Франции, может быть, это и не так уж плохо? Пока мы разговаривали, я видел, как мимо проехало с пяток похожих, совершенно вульгарных автомобилей.

— Подцепил. Соблазняешь… — заколебался Сэвэдж.

— Вульгарных? — переспросил здоровяк. — Ничего она не вульгарна. Это же сказка, мечта…

— Смотря для кого, — сказал Сэвэдж. Рэйчел поежилась.

— Не нравится мне стоять здесь.

— Хорошо, — сдался наконец Сэвэдж. — Воспользуемся. — Он прикрыл Рэйчел, открывая заднюю дверцу, и быстро впихнул ее в машину. — Акира — сядешь рядом. — Он развернулся к здоровяку. — Поведу я.

— Но…

— Садись рядом, или можешь отправляться пешком.

Казалось, телохранитель оскорблен в своих лучших чувствах.

— Обещайте, что не выдадите.

— Договорились.

— Что?

— Не выдам. Всю ответственность беру на себя. В машину! — Пока Сэвэдж усаживался за рулем, охранник обежал автомобиль и сел рядом, хлопнув дверцей.

— Где кнопки управления? — спросил Сэвэдж.

— Все автоматическое.

— Я говорю об осветляющих гранатах, дымовой завесе, автоматах.

— Поднимите консоль слева от коробки передач.

Сэвэдж увидел ярко высвеченные кнопки. Он повернул ключ в замке зажигания и поспешил выехать со стоянки аэропорта.

Несмотря на название, целью Сэвэджа было вовсе не движение на восток, к Ницце, а на запад, но шоссе № 98 — прибрежной полосе, вьющейся по всей длине Золотого Берега, которая должна была привести их к Антибу, Антибскому Мысу, откуда до Канн оставалось несколько километров. В море, возле этого блистательного города, лежал архипелаг островов, на одном из которых находилась столица не менее блистательных владений Джойс Стоун, которыми она правила от лица своего не слишком сурового и не слишком принципиального мужа.

— Ага, — буркнул здоровяк, — по этой дороге прямо к…

— Я уже бывал в Южной Франции.

Полтора года назад Сэвэдж сопровождал американского продюсера на Каннский международный кинофестиваль. В то время террористы угрожали напасть на “поставщиков пропаганды расистской тирании”. Почувствовав нагнетание внутренней атмосферы, Сэвэдж согласился с принципалом использовать вместо каннской какую-нибудь деревенскую гостиницу. Пока принципал спал, Сэвэдж находился вне зоны принципиального насилия. Готовясь к этому заданию, он приехал на несколько дней раньше своего хозяина и провел разведку Канн и близлежащих окрестностей, изучая расположение магистралей, главных и боковых улиц на тот случай, если придется удирать.

— Так что, на юге Фракции я бывал, — повторил Сэвэдж. — И дорогу к твоей хозяйке отыскать сумею.

Чем дальше они отъезжали от аэропорта Ниццы, тем меньше видели машин — большинство поворачивало на северный суперхайвэй. Эта магистраль шла параллельно шоссе, по которому ехал Сэвэдж, и привела бы его в Канны намного быстрее, но он не намеревался въезжать в город. Джойс Стоун поставила в полукилометре перед въездом в Канны, на пляже, идущем параллельно дороге, мощную моторку, которая должна была довезти их до яхты, которая, в свою очередь, доставила бы их на остров, которым правила Джойс. Надежный, тайный путь доставки Рэйчел к сестре.

— Не хотелось бы тебя огорчать, — вдруг произнес Акира. — Но, похоже, к нам кое-кто присоединился.

Сэвэдж взглянул в зеркальце заднего обзора.

— Фургон?

— Едет за нами от самого аэропорта.

— Может быть, ему к одной из вилл, что стоят на побережье.

— Он пропускает машины и остается все время сзади. Если бы он торопился, то и нас бы обогнал.

— Давай-ка проверим.

Сэвэдж сбросил скорость. Притормозил и фургон.

Мимо них промчался “порш”.

Сэвэдж наддал газу. Фургон не отставал.

Сэвэдж взглянул на сидящего рядом здоровяка.

— Наверное глупо с моей стороны надеяться на то, что ты привез с собой пистолеты?

— Никто бы не подумал, что они могут понадобиться.

— Если нам удастся выжить, я из тебя дерьмо-то повыколачиваю.

Рэйчел была в полной панике.

— Но как им удалось нас обнаружить?

— Твой муж мог решить, что именно твоя сестра организовала спасательную операцию.

— Но ведь он считал, что мы поехали в Югославию!

— Верно. Видимо, большая часть его команды рыскает именно в тех местах, — сказал Сэвэдж, наращивая скорость. — Но здесь, на юге Франции, он мог просто на всякий случай — вдруг нам посчастливится уйти от преследования и добраться сюда — держать несколько человек. За аэропортом следили.

— Я не заметил наблюдения, — сказал Акира.

— Не в аэропорту, а снаружи. Ну, а когда этот кретин подрулил в своем “роллсе”…

— Эй, думай, кого называешь кретином, — оскорбился здоровяк.

— …они захлопнули ловушку. Так что они не одни. Где-то впереди их должна ждать другая машина, с которой они связываются по рации. А ты, — тут Сэвэдж взглянул на здоровяка, — если не закроешь пасть, будешь иметь дело с Акирой. А он тебя задушит.

Сэвэдж обогнал медленно ползущий грузовик, набитый цыплятами. Фургон сделал то же самое.

Слева, ниже по спуску, Сэвэдж увидел раскинувшийся у моря Антиб. Курорт был заполнен благоухающими садами, издали виднелись старинные романские церкви и узенькие, мощенные булыжником, улочки. Справа склон устилали стоящие впритык друг к другу богатейшие к импозантнейшие виллы.

Сэвэдж добрался до поворота и на полдороги нажал на акселератор. Скорость нехотя, но все-таки сменилась.

— Автоматика, — с неприязнью сказал Сэвэдж. — Просто не могу поверить. — Он снова зыркнул на здоровяка. — Тебе разве неизвестно, что, когда уходишь от погони, обыкновенная коробка передач работает гораздо эффективнее?

— Знаю, но зато автоматическая намного удобнее в городе, когда постоянно приходится останавливаться. А улицы здесь просто запружены машинами. Так что стандартная коробка лишь мешает продвижению…

Сэвэдж выругался и сделал разворот. Теперь противоположный от вилл склон оказался усеянным различными отелями до такой степени, что моря было практически не видно.

Преследующий фургон подобрался ближе.

— Может быть и другое объяснение, — внезапно сказал Акира.

— Тому, что нас засекли? — Сэвэдж вывел “роллс” из виража.

— Телефонный звонок. Из Корфу. Этот молодчик, который ничего ни в чем не понимает, а теперь сидит возле тебя, только что сказал, что твоя нанимательница в открытую говорила о спасении сестры.

— Эй, что значит “ничего и ни в чем”?

— Если будешь вмешиваться, — сказал Акира, не повышая голоса, — придется в самом деле тебя задушить.

Увидев следующий поворот, Сэвэдж нахмурился.

— Судя по всему, телефоны твоей нанимательницы прослушиваются, — продолжил Акира. — А в доме, наверное, полным полно шпионов.

— Я ее предупреждал, — сказал Сэвэдж, — прежде чем пошел на задание, что безопасность Рэйчел будет зависеть от того, насколько она станет соблюдать секретность.

— Прежде чем пошел. После того, как ты ушел, она решила отбросить все подозрения и избавиться от тревог.

Сэвэдж, прищурившись, наблюдал за зеркальцем заднего обзора. Фургон подъехал еще ближе.

— Думаю, ты прав. Кто-то из персонала Джойс Стоун работает на Пападрополиса. Вот почему команда в аэропорту была наготове.

— Так что вы намерены предпринять? — спросил здоровяк.

— Мне бы хотелось, — с наслаждением сказал Сэвэдж, — выкинуть тебя из машины.

— Впереди! — рявкнул Акира.

Сэвэджу сдавило грудь при виде появившегося спереди фургона.

Он тормознул, вильнул и развернулся боком, перегораживая узкую дорогу.

— Рэйчел, проверь, надежно ли ты пристегнута.

Преследовавший их фургон надвигался сзади. Сэвэдж одной ногой нажал на тормоз, а другой на акселератор, одновременно крутанув рулевое колесо. Маневр был трудный. Если бы он нажал на тормоз чересчур сильно, то задние колеса заклинило бы. А ему было необходимо балансировать между торможением и акселерацией задних колес во время разворота. Следствием этого баланса был вращательный момент. И когда Сэвэдж крутанул руль, машина развернулась вокруг своей оси. Разворот на сто восемьдесят градусов заставил шины завизжать и задымиться. Ремень безопасности впился Сэвэджу в грудь.

Теперь перегораживающий дорогу, фургон находился сзади “роллса”, а преследовавший их — впереди. Сэвэдж резко убрал ногу с тормоза и нажал на акселератор. “Роллс” рванулся навстречу надвигающемуся фургону. Шофер вильнул в сторону. Сэвэдж пролетел мимо. В зеркальце заднего обзора он увидел, как фургон резко затормозил. За ним тот фургон, что перегораживал дорогу, теперь снова двигался, продолжая погоню.

— По крайней мере, теперь они оба у нас сзади, — вздохнул Сэвэдж с облегчением. — Если мы сможем добраться — въехать — в Антиб, то попробуем оторваться.

В живот будто въехали ледяным сапогом, когда он увидел выворачивающий из-за поворота третий фургон.

— Черт, — пробормотал здоровяк. — У этой компании было прикрытие.

Фургон развернулся и перегородил дорогу. В заднее зеркало Сэвэдж увидел, что один из фургонов перегородил дорогу сзади, пока второй продолжал лететь по направлению к “роллсу”.

— Ловушка захлопнулась, — сказал Сэвэдж. Дорога была слишком узкой для Сэвэджа, чтобы он смог обогнуть перегораживающий ее автомобиль. Теперь слева от него был пологий, поднимающийся вверх склок, а с другой стороны — еще более пологий, опускающийся вниз.

Сэвэдж нервно потянулся к кнопкам на консоли.

— Лучше бы этим штуковинам сработать.

Система была придумана для кокаиновых королей Южной Америки. Сэвэдж нажал кнопку. Из-под фар поднялись “крылышки”. Он нажал следующую, и “роллс” сотрясла автоматная пальба. Автоматы стреляли в два ствола, сквозь крупную решетку над фарами.

Передний фургон содрогнулся от непрекращающихся попаданий крупнокалиберных пуль. Огонь продолжался стекла в кабине и в самом фургоне взорвались миллионом осколков. Пули прошивали металл, оставляя множество дыр, образовывая трехфутовые, загибающиеся в кольцо, следы, сходившиеся по спирали, пока “роллс” подлетал ближе. Непрекращающийся огонь раздирал фургон на куски.

Сэвэдж отпустил кнопку и нажал на тормоз. “Роллс” вильнул задом и едва успел остановиться, чтобы не врезаться в разбитую на части машину.

Сэвэдж обернулся, чтобы посмотреть на то, что творится сзади. Пока один из оставшихся фургонов все еще перегораживал дорогу, второй остановился. Из него, поднимая оружие, выпрыгивали люди.

— Рэйчел, закрой глаза, зажми уши.

Сэвэдж нажал на консоли еще две кнопки и последовал своим же собственным советам, быстро захлопнув глаза и прижав ладони к ушам. Несмотря на эти меры предосторожности, он вздрогнул. Будто ад разверзся.

Началось светопреставление.

Нажатые им кнопки освобождали две ослепляющие гранаты, выпрыгнувшие с каждого бока “роллса” и взорвавшиеся, как только они долетели до земли. Эти снаряды были скромно названы “салютом”, вызывая в памяти ассоциации с фейерверком. Но вспышки и грохот, производимые этими небольшими, не больше спичечного коробка, игрушками, вполне могли ослепить и оглушить целую дюжину человек. Даже одной бы хватило, чтобы совершенно дезориентировать группу людей. Несколько дюжин таких взрывов давали устрашающие результаты.

Сидя в “роллсе”, Сэвэдж сквозь плотно прикрытые глаза видел резкие слепящие вспышки. Давящие, отрывистые удары грома прорывались сквозь прижатые к ушам ладони. Он слышал смазанные вопли охотников, корчащихся возле огромной машины. А может быть, это были крики людей, сидящих в “роллсе”. Может быть, это он сам кричал… “Роллс” встряхнуло. В ушах зазвенело.

И внезапно хаос прекратился.

— Все из машины! — крикнул Сэвэдж.

Он выскочил наружу и оказался плотно укутанным курящимся густым дымом. Не от “салюта”, а от канистр с дымовой завесой, кнопку которой он нажал после “салюта”.

Слепящие гранаты и дымовая завеса были призваны облегчить задачу побега от нападающих. К тому же “салют” мог оказаться смертельным, в том случае, если бы взорвался прямо перед противником. В густом дыму Сэвэдж не мог с уверенностью сказать, убило ли по случайности кого-нибудь из команды Пападрополиса, или нет. Но он был уверен в том, что следующие полминуты они будут валяться на дороге, вереща от боли.

С трудом рассматривая то, что творится впереди, Сэвэдж обежал “роллс”, врезался в здоровяка, отпихнул его в сторону и обнаружил поддерживающего Рэйчел Акиру. Никому не потребовалось никаких объяснений. Они с Акирой великолепно знали, что единственно возможным путем к спасению является пологий спуск, ведущий к обрамлявшим море отелям.

Укрытые дымом, они соскочили с дороги и, подхватив Рэйчел под руки, помчались вниз. По траве и камням прокладывали дорогу в густом дыму. И внезапно вылетели в ослепительный солнечный день.

— Бегом, — только и произнес Сэвэдж. Рэйчел нужды подгонять не было. Она вырвалась вперед и, не раздумывая, прыгнула с уступа, приземлившись четырьмя футами ниже. Удар о землю вывел ее из равновесия. Она покатилась, остановилась на спине, выпрямилась и продолжила бег.

Сэвэдж с Акирой прыгнули следом. В любую секунду их противники могли очнуться и восстановить утерянные ненадолго чувства.

Они попытаются сориентироваться, выскочат из дыма, увидят жертвы и продолжат погоню.

Рэйчел запнулась, и потеряла несколько секунд. Сэвэдж с Акирой ее нагнали. Спускаясь все ниже, они пробежали мимо расположенных на склоне теннисных кортов. Игроки прекратили играть и смотрели на облако дыма, расползающееся на дороге наверху. Некоторые заметили беглецов, но тут же вновь переключили внимание на дымовую завесу.

Склон начал переходить в горизонталь; отели казались теперь больше, выше. Сэвэдж остановил Рэйчел и Акиру возле каких-то служебных помещений, находящихся возле пальм и бассейна. По склону над ними пока никто не спускался.

Правда, Сэвэдж с неудовольствием заметил приближающегося к ним тяжело дышащего и оступающегося здоровяка.

— О, черт, чуть было вас не потерял. Спасибо, что подождали.

— Мы тебя вовсе не ждали, — сказал Акира. — По правде сказать, тебя здесь никто не ждал. Мы просто стараемся придумать, что делать дальше. Единственно, что мы совершенно точно знаем…

Мужчина вытер потное лицо.

— И что же это? Давайте, поскорее…

— Ты нам не нужен. Куда бы мы ни отправились, ты пойдешь в противоположном направлении.

— Слушайте, кончайте хохмить. Мы должны держаться друг за друга.

— Нет, — отрезал Акира.

— Наверху, — сказал Сэвэдж. Акира проследил за взглядом американца, вперившимся в спешащих по склону охотников.

— Хочешь, чтобы я за тебя подержался? — спросил Акира и, схватив здоровяка за шею, нажал ему пальцем за левым ухом.

От боли человек осел на землю. Застонав, он стал извиваться, стараясь ослабить хватку японца.

Акира поднажал еще чуток.

— Ты не пойдешь с нами.

Лицо человека побелело.

— Хорошо. Я исчезаю.

— Исчезай. — Акира подтолкнул его в спину.

Здоровяк кинул на Акиру последний испуганный взгляд и, пошатываясь, кинулся к отелю.

Вдали послышались завывания приближающихся сирен.

— Нам тоже пора, — сказал Сэвэдж. Он указал на преследователей, покрывших уже четверть расстояния, затем схватил Рэйчел за руку и потащил за собой.

— Но куда? — задохнулась женщина.

Пробежав мимо двух гостиниц, они выскочили на оживленную, идущую по периметру пляжа, улицу. Сэвэдж замахал руками, увидев приближающееся такси. Машина остановилась. Они быстро вскочили в салон.

Сэвэдж повторил вопрос Рэйчел:

— Куда? Я здесь работал полтора года назад. Тут живет один человек, который мне кое-чем обязан.

Он повернулся к шоферу и принялся давать инструкции на французском.

— Мы на вечеринку опаздываем. Удвою счет, если довезешь за пять минут.

— Благодарю покорно, мсье. — Автомобиль рванул с места и поспешил к Антибу. Таксист взглянул на дымное облако на верхней дороге. — Что там произошло?

— Авария.

— Серьезная?

— Пустяки.

— Все равно жалость.

— Дальше по этой дороге, а потом покажу, куда свернуть.

— Хорошо, мсье, хорошо. — Шофер перестал глазеть на Сэвэджа и взглянул на дорогу. Как раз вовремя, чтобы избежать столкновения с грузовиком.

Сидя на заднем сидении, Сэвэдж обернулся и стал смотреть в окно. Преследователи пока еще не выскочили на обсаженную пальмами улицу. А когда выскочат, то будут не в силах определить номер такси.

В Антибе проживало больше шестидесяти тысяч человек. И хотя в октябре туристский сезон шел на убыль, все-таки на узеньких улочках было достаточно людей, чтобы забить их до отказа. И когда такси принялось двигаться с раздражающей медлительностью, Сэвэдж приказал водителю остановиться, заплатил обещанную премию и вместе с Рэйчел и Акирой выбрался из машины.

Они скрылись в переулке: с веревок, протянутых поперек, свисало белье. Справа доносился шум разбиваемых о берег пляжа волн. Слева же, возвышаясь над проулком, виднелся замок тысячелетней давности.

Рэйчел торопливо бежала по улочке, загроможденной мусорными баками. На ходу она обернулась к Сэвэджу и, нахмурившись, произнесла:

— Но ты назвал водителю адрес. Если люди моего мужа допросят его, он назовет место, куда мы отправились.

— Адрес фальшивый, — ответил Сэвэдж.

— Стандартная процедура, — пожал плечами Акира. Они дошли до конца аллеи. Рэйчел остановилась и перевела дух.

— Так, что, значит, все ложь?

— Нет, — сказал Сэвэдж. — Правда то, что мы пообещали тебя защитить.

— Пока я могу платить.

— Я уже говорил раньше: деньги не важны. Важна ты сама.

Сэвэдж потянул Рэйчел к другому проулку.

— У вашего мужа длинные руки. Он подослал шпиков на остров к вашей сестре, — сказал Аккра. — Если мы попытаемся доставить вас туда, то попадем еще в одну ловушку, затем в следующую… И вас в конце концов поймают.

— Значит, все безнадежно, — прошептала Рэйчел.

— Не все, — произнес Сэвэдж. — Ты должна мне верить.

Они пересекли улицу, смешавшись с толпой, и вошли в следующий проулок.

— Полтора года назад, — начал рассказывать Сэвэдж, — когда я работал в этом районе, мне потребовалось несколько усовершенствовать машину. В Антибе я отыскал человека, способного справиться с подобной работой. Но деньги для него значили мало. Потому что — говорил он — ни за какие деньги нельзя купить то, чего он хочет. Ему требовались дополнительные услуги. Какого рода? — спросил я. Угадайте, чего ему хотелось? Он увидел несколько рекламных плакатов кинофильмов, которые мой клиент оставил в автомобиле, и решил, что я имею какое-то отношение к кинофестивалю. Каннскому. И ему захотелось встретиться с величайшим кумиром его жизни — Арнольдом Шварценеггером. Да, ответил я, такое вполне возможно. Но если я устрою встречу, ты не будешь ни о чем с ним разговаривать, а лишь пожмешь ему руку. А я когда-нибудь объявлюсь у твоей двери и попрошу об услуге. Ну, разумеется, ответил этот человек. Обмен любезностями, только и всего. И одно другого стоит.

— Итак, теперь настала твоя очередь просить его оказать тебе услугу, — кивнул Акира.

— Да. Машину.

— А что потом? — спросила Рэйчел.

— Влияние обстоятельств на наши планы, — произнес Сэвэдж. — Мы подвержены ночным кошмарам, но ты — наша первейшая обязанность. Так что, похоже, твое желание, исполнить которое ты пыталась заставить меня в самолете, наконец, сбывается.

— Вы возьмете меня с собой? — выдохнула женщина. — В Нью-Йорк.

— К Грэму, — добавил Акира. — Но теперь я должен подумать о своем согласии.

— Почему? — спросил Сэвэдж.

— Потому, что теперь мы не просто охраняем эту женщину. Но и самих себя. Решаем нашу общую проблему, справляемся с нашим общим кошмаром. С твоей и моей смертями. И если промеж них встанет эта женщина…

— Ты будешь ее защищать, — сказал Сэвэдж.

— Ну, разумеется. — Глаза Акиры окрасились печалью. — Аригато, за напоминание. Теперь мы повязаны. Все трое. Но тропы наши идут в разных направлениях.

— Выбора нет, — сказал Сэвэдж.

Исчезновение

1

Через тридцать шесть часов они прибыли в нью-йоркский аэропорт Кеннеди. Перед этим проехали через Марсель, из которого перелетели в Париж, где Сэвэдж, наконец, решил, что синяки Рэйчел поблекли настолько, что с помощью косметики их вполне можно скрыть, и настала пора сделать приемлемую фотографию на паспорт. Дальше рисковать, притворяясь своей же сестрой, Рэйчел не могла. Используя проверенного человека в Париже, Сэвэдж организовал для нее полный пакет первоклассных фальшивых документов на имя Сьюзан Портер. И если бы кто-нибудь — в особенности какой-нибудь дотошный иммиграционный чиновник — стал искать в ее внешности сходство со знаменитой кинозвездой, Рэйчел следовало бы всего лишь поблагодарить его за сделанный комплимент. Когда так и произошло, Сэвэдж, научивший Рэйчел держаться, как следует, без труда провел ее через проверочные пункты.

Акира, державшийся от нашей пары подальше, чтобы, не дай бог, не решили, что он путешествует вместе с ними, вскоре, после контроля в аэропорту Кеннеди, присоединился к Сэвэджу с Рэйчел.

— Я наблюдал за толпой. Похоже, нашими персонами никто не заинтересовался.

— Мы на это и надеялись. Пападрополис не может знать и даже предполагать, куда отправилась Рэйчел. Вполне возможно, он думает, что мы все еще на юге Франции и стараемся переправить ее к сестре на остров.

Они шли через шумный, переполненный зал ожидания.

— Так, значит, теперь я свободна? — спросила Рэйчел.

— Давай назовем это временной передышкой, — сказал Сэвэдж. — Я хочу быть с тобой откровенным. Твоя проблема всего лишь отложена в дальний ящик. На время. Но не решена.

— Я с радостью принимаю эту передышку и надеюсь, что будущее даст возможность справиться с любой бедой. Ведь мне радостен даже тот факт, что не нужно постоянно оглядываться, чтобы проверить, не стоит ли кто-нибудь за спиной.

— Или впереди, — добавил Акира. — А теперь настала пора решать, что делать с Грэмом.

— Поняла. Я вишу у вас на шее. Прошу прощения. Но должна сказать, что, если бы не вы… Я не знаю, как мне… Понимаю, что этим словом невозможно выразить то, что я чувствую, но все же… Спасибо.

И она обняла обоих.

2

Они доехали в такси до Центрального железнодорожного вокзала, вышли на Лексингтон-авеню и взяли другое такси до Сентрал-Парка, от которого прошли пешком два квартала до находящегося в тихой улочке возле Пятой авеню отеля.

Номер, который Сэвэдж заказал по телефону, оказался огромным.

— Рэйчел, — обратился к ней Сэвэдж. — Спальня в твоем распоряжении. Мы с Акирой попеременно будем спать на этом диване.

Они распаковали дорожные сумки, купленные перед отлетом из Парижа.

— Есть кто-нибудь хочет? — Сэвэдж принял пожелания и заказал сэндвичи с копченой лососиной, салаты, фрукты и воду в бутылках. Вскоре коридорный принес все это в номер.

Несколько последующих часов все отдыхали, принимали ванну и ели. Несмотря на то, что они спали в самолете, все еще чувствовалась усталость после перелета. Был сделан следующий звонок, и коридорный принес кофе и чай. Стимулянты очень помогли, впрочем, как и смена одежды. Около пяти часов вечера Сэвэдж вышел в ближайший магазин и прикупил куртки и перчатки, потому что прогноз погоды по телевизору пообещал сырую и промозглую ночь.

Подождали девяти часов вечера.

— Готовы? — спросил Сэвэдж.

— Еще нет, — ответил Акира. — Осталось несколько не обсужденных вопросов. Ответы на них я уже знаю, но все равно не стоит обходить их молчанием. Может быть, все-таки лучше оставить Рэйчел до нашего прихода здесь?

— Мы думаем, что слежки за нами не было, — ответил Сэвэдж, — но полной уверенности все же нет. Если мы ее оставим беззащитной, она может попасть в опасную ситуацию.

— Может.

— Риск нежелателен.

— Согласен, — сказал Акира.

— В чем тогда дело?

— Есть одно “но”, о котором я только что подумал. Только-только. Твоя задача сейчас — защищать Рэйчел, — продолжил Акира.

— Что с того?

— А моя — ее мужа. На Миконосе я появился за день до тебя. Гонорар организовал Грэм. Он же отослал тебя спасать Рэйчел. Тебе не кажется несколько странным то, что человек, организовавший охрану Камичи, отослал двух его бывших охранников для поездки на Миконос, который стал для нас первым заданием после выздоровления?

— То есть мы должны были встретиться! — По спине Сэвэджа пробежал холодок.

— Гарантии того, что мы обязательно встретимся, не было никакой. Но я таки за тобой погнался.

— Точно так же, как я бы погнался за тобой, если бы нас поменяли ролями, — произнес Сэвэдж. — Грэм отлично знал, что на наши обязательства перед мертвым хозяином он может положиться.

— И на мои умение и выучку. Неважно, сколько для этого потребовалось бы времени, но я бы тебя в конце концов отыскал.

— В мире существуют несколько человек, которые смогли бы это сделать, но я хочу сказать тебе — да, ты бы смог меня отыскать. Поэтому выходит, что нас хотели свести лицом к лицу, — сказал Сэвэдж.

— И заставить сравнить наши кошмары.

— Кошмары, которых не было. Но почему нам кажется, что так оно и происходило на самом деле? Зачем было Грэму сводить нас полгода назад, а затем делать это еще раз?

— Вот почему я и спросил. Так как мы не знаем, что нас ожидает, нужно ли втягивать в это дело Рэйчел? Мы можем вовлечь ее в историю, намного худшую, чем та, которая донимает ее сейчас.

— Что нам тогда делать? Остаться здесь? Не копать дальше?

— Я лишь хочу узнать, почему видел мертвым человека, который сейчас целехонький сидит передо мной.

— И я хочу, — ответил Сэвэдж.

— Значит, нужно идти, — сказала Рэйчел. Сэвэдж с Акирой удивленно повернулись к ней.

— И мне с вами.

3

Прогноз погоды оказался на удивление точным. По Пятой авеню лупил холодный влажный ветер, выдавливая из глаз Сэвэджа слезы. Он протер их, застегнул верхнюю пуговицу на куртке и стал наблюдать за тем, как исчезают в глубине Гринвич-Вилледжа огни отпущенного такси.

Рэйчел стояла рядом. С бока ее прикрывал Акира.

— Еще разок, — сказал Сэвэдж. — Если мы попадем в неважно какую неприятность — бега. О нас с Акирой не беспокойся. Возвращайся в отель. Если мы не вернемся до полудня — выписывайся. Уезжай из города. Я дал тебе десять тысяч долларов. Этого на первое время хватит. Как связаться с родителями и сестрой, чтобы получить деньги и чтобы об этом не пронюхал твой муж, я объяснил. Город для жительства выбери наугад. И начинай жизнь заново.

— Наугад? Но как же вы меня отыщете?

— Никак, зато никто другой тоже не найдет. В этом вся штука. Пока ты остаешься в стороне от своей прошлой жизни, мужу тебя не найти. И ты будешь в безопасности.

— Звучит настолько, — она содрогнулась, — одиноко.

— Альтернатива намного хуже.

Все трое отправились по Пятой авеню. Через три квартала, возле Вашингтон-Сквер, они увидели аллею между улицами. Ее перегораживала цельнометаллическая ограда, увенчанная поверху остриями пик, в которой имелись запертые железные ворота. Под ручкой виднелась замочная скважина. Сэвэдж нажал на ручку. Как он и предполагал, было закрыто. Это его не удивило.

Он взглянул на прутья решетки. Высоко. Машин, как и пешеходов, достаточно для того, чтобы выразить удивление по поводу того, что двое мужчин и женщина перебираются через ограду.

Несмотря на бытующий повсеместно миф о безразличных ко всему нью-йоркцах, не влезающих в чужие дела, все-таки Сэвэдж решил, что полицию обязательно вызовут.

— Прошу, — сказал он Акире. — Сделай одолжение.

По пути они заехали в таверну в Ист-Сайде, где хозяин — один из доверенных лиц Сэвэджа — продал им набор отмычек.

Акира справился с замком так легко, словно открывал его ключом. Из предыдущих визитов мужчины знали, что ворота датчиками не снабжены. Акира открыл створку, подождал, пока Рэйчел и Сэвэдж проскользнут внутрь, затем осторожно закрыл ее. На тот случай, если придется поспешно отступать, он не стал запирать замок. Любой, оказавшийся на этой аллее и обнаруживший, что ворота отперты, просто посетует на нерадивца, забывшего их закрыть.

Они стояли, наблюдая за улицей, простиравшейся перед ними. За век до сего дня по обеим ее сторонам шли конюшни и каретные дворы. Сейчас внутренности домов были слегка модифицированы, но фасады остались в неприкосновенности. Узкие входы сменялись старинными дверями, выводившими когда-то к стойлам. Аллея вымощена булыжником. Электрическое освещение выполнено в форме газовых фонарей, усиливавших впечатление застывшего времени.

Исключительно дорогостоящее местоположение жилища.

Улица оказалась широкой. Предназначенные для стоянок карет дворы позволяли жителям держать в заново оборудованных гаражах мощные современные автомобили. Из окон лился свет. Но единственные огни, привлекшие внимание Сэвэджа, мерцали в четвертом доме слева.

Вместе с Рэйчел и Акирой он двинулся к нему. Остановившись у входа, Сэвэдж нажал на кнопку интеркома.

Дубовая дверь была изнутри обшита металлическими полосами. Сэвэдж помнил. Но, несмотря на это, он услышал, как внутри зазвонил звонок. Очень-очень тихо. Через десять секунд Сэвэдж повторил прозвон и еще через десять секунд — снова. Он ждал голоса Грэма, отвечающего по интеркому.

Ответа не последовало.

— Спит, что ли? — удивился Сэвэдж.

— В десять вечера? С включенным светом?

— Значит, не хочет, чтобы его беспокоили, или же куда-нибудь вышел.

— Проверить можно единственным способом, — сказал Акира. — Если он дома, то должен наряду с замками закрыть дверь на засов.

В двери было два “мертвых” замка. Акира моментально открыл их. Попробовал дверь. Она поддалась.

Сэвэдж проскользнул внутрь. Он бывал здесь так часто, что отлично помнил специфику защиты Грэма. Окна были не только забраны решетками, но и оборудованы датчиками. Так же, как и гаражная дверь. Как и эта. Как только замки открывались, следовало тут же открыть шкаф слева и нажать на находящейся в нем консоли серию кнопок, отключающих сирену, которая бы не только перебудила всю округу, но и полицейских в ближайшем участке. Поэтому отключить сигнал тревоги следовало не больше чем за десять секунд.

Сэвэдж рывком распахнул дверцу шкафа. Год назад после нескольких попыток ему удалось, по профессиональной привычке, засечь порядок, по которому следовало нажимать кнопки.

Он быстро повторил операцию, которой обычно занимался Грэм. Красная лампочка перестала мигать.

Сирены не раздалось.

Сэвэдж оперся спиной о дверцу шкафа.

В двери показался силуэт Акиры.

— Этот этаж я проверил. Его нет.

Сэвэдж был настолько занят сигналом тревоги, что поначалу не заметил буханья: резкая пульсирующая музыка врезалась в уши.

— Хэви-металл?

— По радио, — сказал Акира. — Наверное, Грэм его не выключил, когда выходил. Если бы кто-нибудь захотел вломиться в дом, он услыхал бы музыку, решил, что хозяин внутри, и пошел бы искать другую мишень.

— Но зачем это Грэму? Ведь сирены испугали бы взломщика намного сильнее, чем любая музыка. Кроме того, стоя на улице, я звонок едва услышал, не то, что музыку. Так что особого смысла в хэвиметаллической пугалке не усматриваю.

— Да и на Грэма это не похоже — уйти и забыть выключить радио. Хэви-металл? Он же ненавидит рок, а слушает только классику.

— Что-то здесь не так. Проверь верхние этажи. А я — подвал. Рэйчел, оставайся здесь.

Когда Акира стал взбираться вверх по лестнице, Сэвэдж почувствовал, как ему скрутило внутренности. Он пересек огромную, занимающую пространство всего этажа, комнату. Здесь находился кабинет Грэма, хотя это подчеркивалось одним столом из хромированного металла и стекла, стоящего в дальнем углу. А так комната казалась обычной гостиной. Справа от Сэвэджа книжные полки обрамляли вместительный камин. Слева — стереооборудование; колонки выведены с обеих сторон шкафчика: именно из них изливалась оглушительная музыка. По центру — кофейный столик, хром и стекло, как и рабочий стол, разделял комнатупополам, а перед ним раскинулся удобный кожаный диван. Из-под него выливался огромный афганский ковер, покрывавший большую часть пола, а на границе с паркетом сияло полированное темное дерево. В каждом углу — огромные горшки с папоротниками. Ослепительно белые стены, украшенные редкими картинами — сплошь Моне, — усиливали впечатление простора, создаваемого малым количеством мебели.

Человек, не знакомый с укладом жизни Грэма, — в отличие от Сэвэджа, — не мог знать, что тот хранит деловые бумаги в нишах за книжными полками, а стереосистема должна была убедить немногочисленных клиентов, удостоенных чести побывать в этом доме, в том, что мощные каденции величественной бетховенской “Эроики” надежно заглушают разговор от случайных невыявленных микрофонов.

Проходя мимо кофейного столика, Сэвэдж увидел на нем три пустые бутылки из-под шампанского. Подойдя к столу в дальнем углу, он осмотрел набитую сигарными окурками пепельницу и высокий, на длинной ножке, бокал, в котором, на самом донышке, оставалась какая-то жидкость.

Сэвэдж подошел к находящейся слева от стола двери и осторожно ее приоткрыл. Темные ступени вели в укрытый тенями подвал. Расстегнув куртку, он вытащил из кармана пистолет сорок пятого калибра, который хозяин кабака в Ист-Сайде продал ему вместе с отмычками. Акира купил себе точно такой же.

Взяв его за рукоятку одетой в перчатку рукой, Сэвэдж принялся шарить другой по стене, пока не обнаружил выключатель и не зажег в подвале свет. Чувствуя на теле холодный пот, он сделал шаг вниз. Затем еще. И еще.

Задержав дыхание, он прыгнул на пол и, взяв пистолет двумя руками, напряженно прицелился.

Три стола. Аккуратные кучки проводов, батарей, овальных и круглых предметов — подслушивающие устройства в разных стадиях монтажа.

Плавильная печь. Держа 45-й наготове, Сэвэдж заглянул за нее — никого. Со лба каплями отрывалась влага. Нигде больше спрятаться было нельзя. Он полез наверх.

Но облегчения не почувствовал.

4

Когда к нему присоединился обследовавший верхние этажи и не обнаруживший ничего особенного Акира, Сэвэдж все еще чувствовал себя не в своей тарелке.

Рэйчел рухнула на диван.

Акира сунул пистолет в кобуру. Электрогитары продолжали завывать.

— Может, мы чересчур подозрительны? Может, столь необычному выбору музыки есть какое-нибудь простое объяснение?

— Ты сам этому не веришь.

Рэйчел зажала уши руками.

— Может, ему нравится над собой измываться?

— Давайте-ка сделаем самим себе одолжение. — Сэвэдж нажал на кнопку на стереотюнере, и хэвиметаллическая радиостанция благополучно замолчала.

— Слава богу, — вырвалось у Рэйчел. Она изучала кофейный столик. — Кстати, вы заметили пустые бутылки?

Акира кивнул.

— Шампанское. Грэм его обожает.

— Так много? Три бутылки за вечер?

— Грэм достаточно дороден, чтобы позволить себе столько алкоголя, — ответил Сэвэдж. — Но ты права — это довольно странно. Я ни разу не видел, чтобы он так пил.

— Может, у него были гости? — предположил Акира.

— Бокал один, — сказала Рэйчел. — Если у него были гости, и он убрал их бокалы, то почему оставил свой и пустые бутылки? И еще одно. Вы видели этикетки?

— Нет, — пробормотал Сэвэдж. — А что с ними такое?

— На ферме возле Афин, где вы обсуждали Грэма, ты сам сказал, что он пьет “Дом Периньон”.

— Верно, он может пить только эту марку, — сказал Акира.

— Так вот: две из трех бутылок — “Дом Периньон”. А вот третья — “Асти Спуманте”

— Что? — Сэвэдж выпрямился.

— Что это за шум? — спросила Рэйчел. Сэвэдж резко обернулся. После оглушительной музыки его слух восстанавливался постепенно. И вот теперь он услыхал приглушенное гудение.

— Точно, — произнес Акира. — Слабая вибрация. Откуда она?

— Может, из холодильника?

— У Грэма кухня на втором этаже, — ответил Акира. — Отсюда нам никакого холодильника не услышать.

— Может, включена печь? — снова спросил Сэвэдж. Акира приставил руку к вентиляционной трубе.

— Тока воздуха нет.

— Тогда что.?..

— Похоже, это… — Рэйчел, нахмурившись, прошла мимо Сэвэджа, — … из той двери, что возле книжных полок.

Она распахнула створку и отпрянула — огромное сизое облако окутало ее. Легкое гудение превратилось в рычание. От ядовитого дыма женщина моментально зашлась кашлем.

Только это не дым, — вдруг понял Сэвэдж.

Гараж Грэма! Сэвэдж нырнул в дверной проем. В гараже было темно, но свет из гостиной немного разгонял дымную тьму, в которой он двигался. Сэвэдж увидел “кадиллак” Грэма. Его мотор работал, а за рулем виднелась обмякшая фигура с лысой головой.

Сэвэдж быстро подскочил к открытому окну возле сидения водителя и, просунув руку, выключил зажигание. Мотор заглох. Стараясь не дышать, он рывком распахнул дверцу автомобиля и, схватив Грэма под мышки, поволок его тело по бетонному полу в гостиную.

Рэйчел тут же захлопнула дверь, чтобы газы более не врывались в комнату, но их и так было достаточно, и Сэвэдж, наконец, вдохнув воздух, сломался пополам и закашлялся.

Акира встал рядом с Грэмом на колено, пытаясь нащупать пульс.

— Лицо багрово-красное, — сказала Рэйчел.

— Одноокись углерода, — Акира приложил ухо к груди Грэма. — Сердце не бьется.

Сэвэдж встал на колени напротив Акиры: Грэм лежал между ними.

— Искусственное дыхание — рот в рот. Я буду работать с его сердцем.

Пока Акира дышал Грэму прямо в рот, Сэвэдж сначала довольно легко, а затем со все возрастающей силой принялся резкими толчками давить на грудь Грэма, положив ладони на сердце.

— Рэйчел, позвони “Девять-Одиннадцать”, — буркнул Сэвэдж, нажав на грудь Грэма, отпустив и нажав снова.

Рэйчел, пошатываясь, направилась к телефону, взяла трубку и стала нажимать кнопки.

— Не надо, Рэйчел, — отозвал ее Акира. — Нет смысла. — Он посмотрел на лицо Грэма и медленно поднялся.

— Не останавливайся! — рявкнул Сэвэдж. Акира в отчаянии покачал головой.

— Ты разве не чувствуешь, какой он холодный? Взгляни на его ноги. Когда ты положил его на пол, они так и не разогнулись, он словно все еще сидит в машине. Грэм давно мертв. Оживить его мы не в состоянии.

Сэвэдж искоса посмотрел на согнутые колени Грэма и перестал делать массаж сердца.

Рэйчел положила трубку.

Несколько секунд никто не двигался.

— Господи. — Руки Сэвэджа тряслись. Поднимался на ноги он с большим трудом.

Шейные мышцы Акиры были так напряжены, что смахивали на натянутые веревки.

К ним, стараясь не смотреть на труп, подошла Рэйчел. Внезапно Сэвэдж увидел, насколько она бледна. Он подхватил ее как раз в тот момент, когда ее колени подогнулись. Он помог ей добраться до дивана, который стоял спинкой к телу Грэма.

— Опусти голову между колен.

— Я просто на мгновение потеряла равновесие.

— Я понимаю.

— Мне уже лучше.

— Ну, разумеется. Я принесу воды, — сказал Акира.

— Да нет, правда, я нормально себя чувствую. — Краска постепенно возвращалась на ее лицо. — Просто на какую-то секунду комната поплыла. А теперь… Да, — Она собралась с силами. — Я в полном порядке… Не беспокойтесь. Я не грохнусь в обморок. Ведь сама себе пообещала, что не буду вам мешать. И не повисну непосильным грузом на ваших шеях. — Ее голубые глаза — упрямые, гордые — зло сверкнули.

— Мешать? Да наоборот, — сказал Сэвэдж. — Если бы не ты, мы бы, наверное, так и не обнаружили… — Он прикусил нижнюю губу и повернулся, смотря на тело Грэма. — Бедняга. А ведь я пришел сюда с твердым намерением его задушить. Но если бы он был жив сейчас, я бы его обнял. Черт, мне будет его недоставать. — Он сжал кулаки, стараясь подавить нахлынувшие чувства. — Так что же за чертовщина тут произошла?

— То есть, ты, наверное, хочешь сказать, что нам пытаются внушить об этом происшествии? — переспросил Акира.

— Именно. — Рэйчел ничего не понимала.

— Три бутылки из-под шампанского, — сказал Акира.

— Ага. Пьяный мужчина решает пойти — или поехать — освежиться. Заводит машину и — прежде чем успевает открыть дверь гаража — выключается. Его убивают выхлопные газы.

— Коронеру не понравится подобное объяснение.

— Разумеется, — хмыкнул Сэвэдж.

— Ничего не понимаю, — помотала Рэйчел головой.

— В гараже было темно, а дверь, ведущая из гостиной, оказалась запертой, — сказал Акира. — Даже алкоголик, очутившись в полнейшей темноте, и тот поймет, что дверь в гараж не открыта. И первое, что он сделает, — распахнет ее.

— Если, конечно, у него нет дистанционного управления дверьми.

Но в гараже Грэма на самом деле две двери. Как в конюшне, которую этот гараж должен напоминать, и открываются они вручную — распахиваются в обе стороны.

— То есть двери гаража были специально оставлены закрытыми.

— Либо я чего-то не понимаю, — пробормотала Рэйчел, — либо вы хотите сказать, что… Грэм покончил жизнь самоубийством.

— Он сидел в одиночестве, орало радио, а он сидел, пил, курил, размышлял. Когда выпил довольно и решил, что ему ничто помешать не сможет, сел в машину. Даже радио не потрудился выключить. А чего о нем беспокоиться? Убедился в том, что дверь в гостиную надежно закрыта и гараж, таким образом, запечатан. Повернул ключ в замке зажигания. Выхлопные газы воняют ужасно, но после нескольких глубоких вдохов его глаза налились свинцом. Веки закрылись, и он отъехал. Умер. Ни шороха, ни звука. Да-а, — сказал Сэвэдж. — Вот на это коронер купился.

— Именно таким образом Грэм и поступил бы. Он слишком заботился о своей внешности и о внешней стороне дела, чтобы портить картинку, пустив пулю в голову. Ведь кровь может попортить “тройку”, — произнес Акира.

Рэйчел было не по себе.

— Но ведь для самоубийства необходима причина, — сказал Сэвэдж.

— Здоровье? — предположил Акира. Сэвэдж пожал плечами.

— В последнюю нашу встречу, три недели назад, он казался вполне здоровым. Полноват, разумеется, но оживлен, как никогда. Даже если бы он узнал, что болен раком, то сначала бы перепробовал все возможные средства и операции, и лишь узнав, что конец неизбежен — покончил бы с собой. Таков был Грэм. Но опережать события он бы не стал.

— Значит, бизнес.

— Это уже лучше, — откликнулся Сэвэдж.

— Я все-таки ничего не понимаю, — упрямо повторила Рэйчел.

— Вряд ли денежные проблемы, — произнес Акира. — Грэм был достаточно богат. Он вкладывал деньга в надежные акции. Поэтому тут должен быть замешан клиент, решивший ему отомстить, или враг клиента, разоблачивший Грэма как человека, пошедшего ему наперекор.

Сэвэдж обдумал этот вариант.

— Отлично. Может сработать. В расцвете сил Грэм служил в английских коммандос и вызов, брошенный опасности, всегда его восхищал. Но, выйдя в отставку, набрав вес и размякнув от непомерного количества шампанского и икры, он понял, что потерял способность к выносливости, и не может больше выносить боль. Он вымуштровал меня, понимая, что его личные способности остались в далеком прошлом. Как-то раз он признался мне, что, буде выпадет такая возможность, он не выстоит против хорошо тренированного оппонента. И если бы Грэм был уверен в том, что за ним охотятся и смерть будет жестокой, он мог выбрать тихий уход.

— В особенности, если в качестве охотников выступали бы мы с тобой, — добавил Акира.

— Но не стоит отбрасывать и того факта, что, посылая нас на Миконос с определенной целью, Грэм должен был догадываться, что уж коли мы с тобой встретимся, то обязательно придем к нему выпытывать ответы на мучающие нас вопросы и что — как бы злы мы не были — не станем его убивать. К тому же коронер о нас понятия не имеет. Он, видимо, даже не предполагает о нашем существовании.

— Согласен, — кивнул Акира. — Но все-таки коронер должен подозревать, что за Грэмом кто-то охотится. Иначе весь сценарий гроша ломаного не стоит. Где-то здесь, вполне возможно, за этими книжными полками, где Грэм держал свои файлы, полиция обязана обнаружить доказательства того, что Грэм опасался за свою жизнь.

— И знал, что смерть его будет мучительной.

— И выбрал благородный способ ухода из жизни. — Акира поднял вверх брови. — Очень по-японски.

— Может быть, кто-нибудь из вас двоих все же потрудится мне объяснить… — в который раз начала Рэйчел.

— Не убивал он себя, — оборвал ее Акира.

— Но по вашему разговору можно предположить…

— Мы просто поставили себя на место коронера, — ответил Сэвэдж. — Выносится вердикт — самоубийство. Но коронер ни за что бы не догадался, что Грэм не выбрал бы станцию, передающую хэви-металл. И что он ни за что не стал бы смешивать “Дом Периньон” с “Асти Спуманте”. Грэма убили. Его заставили — я считаю, тут работало несколько человек — выпить шампанское, которое у него было. Но двух бутылок оказалось недостаточно. Поэтому послали человека купить еще одну. Но выбрал ее он сам, а не Грэм. Когда Грэм отключился, его посадили в машину, включили двигатель, заперли дверь в гостиную, подождали, пока он умер, а затем преспокойно ушли.

— Но прежде чем уйти, эти люди для времяпрепровождения слушали радио, — сказал Акира. — И тут на первый план выходит их выбор станций. Видимо, им казалось, что с включенным приемником сцена самоубийства будет выглядеть реалистичнее, поэтому они оставили его работать, а сами задействовали внешнюю сигнализацию и смылись.

— Практически без сучка, без задоринки, — прошипел Сэвэдж. — Гады. Я бы…

— Отплатил им? — Глаза Акиры сверкнули. — Это и без слов понятно.

5

Сэвэдж поднял Грэма за руки, а Акира за ноги. Рэйчел распахнула дверь, и мужчины отнесли тело в гараж. Густое облако дыма окутало женщину.

Они посадили Грэма за руль “кадиллака”. Ядовитые газы были настолько густы, что. Сэвэдж старался не дышать в то время, когда проверял положение тела за рулевой колонкой: оно должно было быть точно таким, как и раньше. Ведь после того, как кровь перестала циркулировать по сосудам, она под действием земного притяжения оттекла вниз, заполнив определенные дивертикулы в животе, бедрах и ногах и придав этим местам лиловато-красноватый оттенок. Если бы коронер заметил окрас в местах, находящихся в верхней половине туловища, он бы понял, что тело передвигали.

Тело действительно передвигали, но труп не так уж долго лежал в гостиной, чтобы кровь могла оттечь в район шеи. Поэтому вряд ли коронер что-нибудь заподозрит.

Сэвэдж повернул ключ в замке зажигания и услышал рычание мотора “кадиллака”. Он хлопнул дверцей, закрывая ее, и вместе с Акирой выбежал в гостиную.

Комната была окутана удушливым дымом. Сэвэдж, услышав, как Рэйчел хлопнула дверью, закашлялся.

— Окна, — произнес Акира.

Они разбежались по комнате, нажимая кнопки, отключающие сигнализацию в окнах, и, подняв рамы, принялись жадно глотать свежий воздух.

Холодный ветер, задирая шторы, ворвался в комнату, вытесняя ядовитый газ. Серые клубы дыма поднялись к потолку, расползлись в тонкие пленки и вылетели в распахнутые окна.

В тонком завывании ветра Сэвэдж прислушивался к приглушенному ворчанию автомобильного двигателя. Затем повернулся к двери, которая вела в гараж.

— Прости, друг.

— Но был ли он нашим другом? — спросил Акира. — Друг вряд ли бы нас предал. Так почему же он позволил себе это?

Злость врезалась в скорбь, и голос Сэвэджа охрип.

— Давай попробуем выяснить. — Он пересек комнату и потянул книжные полки на себя.

Стена поехала вбок, открывая следующий ряд полок. С металлическими контейнерами — документами Грэма.

Сэвэдж с Акирой стали быстро их просматривать.

Рэйчел встала за ними.

— Вы сказали, что коронер вовсе не должен знать и даже предполагать о вашем существовании. Что именно вы имели в виду?

— Все уж как-то нарочито случайно. Убийство Грэма. Наш приход сюда с целью вытянуть из него ответы. Это не простое совпадение. События как-то связаны. — Сэвэдж просматривал страницы.

— Доказать это вы не в состоянии.

— А вот, — сказал Акира, — и нет. — Он принялся просматривать следующую коробку с бумагами. — Эти документы Грэм хранил только для подачи налоговых деклараций. Если бы не налоги, его страсть к секретности никогда бы не позволила ему оставлять в целости деловые записи. Разумеется, он принимал меры предосторожности и использовал псевдонимы для обозначения как оперативников, так и клиентов. Поэтому даже если бы противник и обнаружил эти файлы, ничего особенно страшного не произошло бы. Код к псевдонимам лежит в сейфе банка. Открыть его можно только в присутствии Грэма, а также его адвоката, поэтому мы можем считать, что код в безопасности. Но нам-то с Сэвэджем не нужен никакой код — мы прекрасно осведомлены, под какими псевдонимами фигурируем в файлах Грэма. Потому что выбирали их сами. Кстати сказать, имена, под которыми ты нас знаешь, и являются нашими псевдонимами.

Они стали рыться в других ящиках.

— А что вы ищете? — спросила Рэйчел. Грэм держал два комплекта документов, один из которых был предназначен для оперативников. Этот содержал сведения о работе, которую они когда-либо выполняли и которую им предстояло выполнить. Другой — для клиентов, заказывавших услуга.

— Ты их нашел?

Акира проверил последний ящик.

— Нет.

— Я тоже.

— Нашел что? — спросила Рэйчел.

— Наши досье, — ответил Сэвэдж. — Они исчезли.

— Псевдоним, который Грэм дал Камичи, нам неизвестен, точно так же, как псевдонимы твоей сестры и твоего мужа, — сказал Акира, — но так как здесь нет наших файлов, то думаю, что нет также и остальных. Вот недостающее доказательство. Тот, кто убил Грэма, унес наши файлы. Коронер о нас не знает и не знает наших псевдонимов — это понятно. Грэма убили, чтобы он не рассказал нам, почему мы видели друг друга мертвыми.

— А вот и предсмертная записка, которую, как и полагал Акира, мы должны были обнаружить. Напечатана, конечно. Потому, что Грэм ее, разумеется, не писал.

— Оставлена убийцами. Все ясно, — сказала Рэйчел. — Вы меня убедили. Но откуда вы знаете, что полиция обязательно отыщет этот потайной шкаф?

— Оттуда, что полки не были задвинуты до самого конца.

— Пора отсюда убираться, — сказал Акира. — Соседи Грэма могут поинтересоваться, почему из его гаража идет непрекращающееся гудение, и вызвать полицию.

Они сгрузили файлы обратно в контейнеры и поставили их в нужном порядке.

Сэвэдж задвинул полки на место, оставив — как сделали убийцы Грэма — небольшой зазор.

Акира снова включил радио. Завыли гитары.

— Комната достаточно проветрена. По-моему, газами больше не пахнет. — Рэйчел закрыла окна.

— Все, как было до нашего прихода? Мы все в перчатках. Отпечатков не будет, О’кей.

Акира вышел из дома, проверил, нет ли кого на улице, и подал знак Рэйчел.

Сэвэдж включил в шкафу систему защиты, закрыл дверцу шкафа, вышел на улицу, закрыл за собой дверь и подождал, пока Акира не запер ее на оба “мертвых” замка.

Ступая по вымощенной булыжником мостовой, Сэвэдж взял Рэйчел под руку. Ее трясло.

— Не забудьте закрыть замок на воротах.

— Не беспокойся. Мы бы не забыли. Но спасибо за напоминание, — сказал Акира. — Это впечатляет. Ты учишься не по дням, а по часам, Рэйчел.

— Такими темпами я под конец стану, черт побери, настоящим мастером вашего дела.

6

Они шли по вечерней Пятой авеню мимо фонарей, направляясь к затененной Вашингтон-Сквер. Холодный, сырой ветер продолжал налетать, выжимая из глаз Сэвэджа непроизвольные слезы.

— Убийцы ушли?

— Судя по всему, да. Свою работу они завершили, — сказал Акира.

— А завершили ли? Если они хотели заставить Грэма замолчать навсегда, следовательно, должны были подозревать, что мы там появимся.

— Как они могли о нас узнать?

— Единственно, что приходит в голову…

— Говори.

— …то, что Грэм работал с… и, вполне возможно, на тех людей, которые его убили, — пробормотал Сэвэдж.

— Но почему он стал им помогать? В деньгах Грэм не нуждался. Он очень ценил верность. Почему он пошел против нас?

— Эй-эй, — встряла Рэйчел. — Дайте-ка сообразить. Вы хотите сказать, что убийцы Грэма сейчас наблюдают за нами? — Она оглянулась вокруг. — Они и нас попытаются убить?

— Они будут следить, — ответил Акира. — Но убивать? Нет, не думаю. Кто-то нагородил порядочный огород, только лишь для того, чтобы убедить нас с Сэвэджем, что мы видели друг друга мертвыми. Зачем — не знаю. Но для кого-то мы, видимо, очень важны. Кем бы он не оказался, ему придется защищать свое капиталовложение.

Сэвэдж остановил проезжавшее такси. Они забрались в салон.

— Таймс-сквер.

Весь следующий час они перескакивали с одного такси на другое, ездили в метро, снова в такси, и наконец пробежались по Сентрал-Парку.

Рэйчел удивилась, увидев, сколько в парке любителей побегать трусцой.

— А я-то считала, что ночью в парк лучше не соваться.

— Бегают обычно компаниями. Видишь? Наркоты их не беспокоят.

Удивление женщины возросло вдвое, когда она увидела, что Акиры рядом с ней нет и в помине.

— А где?..

— За деревьями, валунами, он прячется, возвращаясь по тому пути, которым мы сюда шли. Если за нами следили, он с ними разберется.

— Но он не объяснил, что собирается делать.

— В этом нет нужды.

— Вы читаете мысли друг друга?

— Просто знаем то, что должно быть сделано.

Через десять минут Акира возник из темноты.

— Если за нами и следили, то не стали глупить до конца и бегать по парку в полночь.

Темная тропа раздвоилась.

— Рэйчел, сюда, — позвал Сэвэдж, направляя ее вправо. — Так возвращаться в гостиницу безопаснее.

7

Четвертый мужчина крутанул катаной. Лезвие свистнуло в воздухе и, попав на талию Камичи, продолжало движение, словно сквозь пустоту, разрубив его надвое. Верхняя и нижняя части туловища Камичи распались в разные стороны.

Хлынула кровь. Изуродованные внутренности выпали на пол.

Акира в ярости закричал, пытаясь ребром ладони перерубить человеку горло, пока убийца не замахнулся вторично.

Слишком поздно. Убийца увидел новую жертву и взял катану обеими руками.

Сэвэдж лежал на полу, и с его точки казалось, будто Акира успел отскочить вовремя и увернуться от сверкающего лезвия. Но человек с мечом не стал замахиваться в третий раз. Он просто безразлично наблюдал за тем, как голова Акиры падает с плеч.

А кровь фонтаном бьет из изуродованной шеи.

А тело японца, постояв на ногах три секунды, падает на пол.

Голова Акиры с глухим стуком разбившейся тыквы брякнулась на пол, покатилась и встала прямо перед лицом Сэвэджа.

Глаза мертвой головы были открыты и смотрели прямо на Сэвэджа.

А потом подмигнули.

Сэвэдж закричал.

Он неистово старался превозмочь боль в перебитых руках и ногах, заставить их двигаться и подняться с пола. Ему не удалось защитить Камичи и помочь Акире. Но все-таки оставалось обязательство отомстить за них, прежде чем его убьют.

Сэвэдж заставил неистово ноющие конечности отвечать, бросился вверх, почувствовал, как на него давят руки, и стал биться. Ладони стали руками, обхватившими и обнявшими его. Они захватили его собственные руки, завели их за спину и выдавили воздух из легких.

— Нет, — произнес Акира. Сэвэдж забился.

— Нет, — повторим японец.

Сэвэдж моментально остановился. Заморгал. Несмотря на то, что по лбу катились горячие капли пота, кожа покрылась пупырышками и была холодной на ощупь. Сэвэдж содрогнулся.

Акира…

Не может быть!

…крепко сжимал его в объятьях.

Нет! Он же мертв!

Лицо Акиры маячило всего в нескольких дюймах и глаза — печальнее которых Сэвэдж не видел — сверкали тревогой, глаза, подмигнувшие Сэвэджу, когда изуродованная голова остановилась на обрубке шеи перед его лицом.

Акира вновь, на этот раз шепотом, повторил:

— Нет.

Сэвэдж медленно огляделся. Видение залитого кровью коридора в Мэдфорд Гэпском Горном Приюте стало размываться и исчезать, а вместо него появилась со вкусом обставленная гостиная, номер в гостинице на Пятой авеню.

Комната была погружена в темноту, и только из-под двери пробивался тусклый луч света. Акира, спавший, пока Сэвэдж стоял на часах, сейчас занял его место.

Сэвэдж вздохнул.

— Порядок. — И расслабился.

— Уверен? — спросил Акира, не отпуская его.

— Кошмар.

— Наверняка тот самый, что преследует и меня. Подбери ноги.

Сэвэдж кивнул.

Акира отпустил его.

Сэвэдж рухнул на диван.

Дверь в спальню распахнулась. В проеме возникла Рэйчел, глубоко вздохнула, увидев Сэвэджа и Акиру и быстро двинулась к ним. Она была одета в доходящую до бедер голубую ночную рубашку. Груди оттопыривали хлопчатобумажную ткань. От быстрых шагов края рубашки задирались вверх.

Но Рэйчел не выказала ни малейшего смущения. Да и Сэвэдж с Акирой не придали этому значения. Теперь она была частью команды.

— Ты кричал, — сказала она. — Что случилось?

— Кошмар.

— Тот самый?

Сэвэдж кивнул, повернулся и взглянул на Акиру.

— Меня он тоже мучает, — сказал японец, — Еженощно.

Сэвэдж в болезненном смятении изучал лицо Акиры.

— А я думал, что теперь, когда мы вторично встретились, это безумие уйдет в небытие.

— Я тоже. Но этого не произошло.

— Я старался не думать, — от расстройства Сэвэдж сделал неопределенный жест рукой. — Я все еще не могу избавиться от уверенности, что видел тебя мертвым. Я видел тебя перед собой! Слышал твой голос! Мог до тебя дотронуться. Но все бесполезно. Мы уже несколько дней вместе. И все-таки я уверен, что видел тебя мертвым.

— А я видел мертвым тебя, — сказал Акира. — Каждый раз, когда я начинаю сомневаться в себе, я вспоминаю о шести пыточных месяцах выздоровления и смотрю на свои шрамы на руках и ногах: они не могут лгать.

Сэвэдж расстегнул рубашку и продемонстрировал два операционных шрама: один ниже левой реберной клетки, второй возле правой тазовой кости.

— Вот. Это от удаления аппендикса и селезенки. Они были разорваны в результате ударов деревянными мечами.

— Мои тоже были удалены, — Акира обнажил мускулистую грудь и показал два шрама, идентичных сэвэджским.

— Итак, мы знаем… можем доказать… что вы оба были изувечены, — сказала Рэйчел. — Но, судя по всему, ваши “смерти” — эта часть вашего кошмара — является именно тем, чем является: кошмаром.

— Неужели ты не понимаешь, что это не имеет значения? — спросил Сэвэдж. — Тот факт, что Акира на самом деле жив, не может изменить того, что я знаю, что видел. Это хуже, чем де жа вю, чем то жутковатое ощущение, что со мной это когда-то происходило. Все с точностью до наоборот. Не знаю, как это чувство обозвать. Видимо, жамэ вю, ощущение, что то, что я видел, на самом деле никогда в действительности не происходило. И все-таки так было, а то, что я вижу сейчас — невозможно. И я должен выяснить, почему смотрю на стоящий передо мной призрак.

— Мы оба должны это выяснить, — сказал Акира.

— Но Грэм мертв. А кто еще может нам объяснить, что, черт побери, происходит? Как нам отыскать ответ? Откуда начать расследования?

— А почему бы… — Голос Рэйчел затих.

— Да? Продолжай, — повернулся к ней Сэвэдж.

— Это просто предположение.

— Пока все твои предположения были к месту, — сказал Акира.

— Ну, это, конечно, очевидно. — Рэйчел пожала плечами. — Я знаю, что вы оба об этом думали и отвергли подобное начало.

— Какое? — спросил Акира.

— Начните оттуда, откуда все ваши неприятности. Эти шесть месяцев. С этого места, о котором вы продолжаете вспоминать.

— С Мэдфорд Гэпского Горного Приюта.

8

Они съели завтрак, принесенный в номер обслугой, и выписались из отеля в начале восьмого. С бесконечными предосторожностями пришли в агентство по прокату автомобилей через час после открытия. Вначале Сэвэдж хотел было взять автомашину у одного из своих сотрудников, но потом, издергавшись, решил, что чем меньше людей будет знать о том, что он в городе, тем лучше. Особенно теперь, когда Грэм мертв.

Рэйчел призналась, что ее тоже измучил кошмар: ей привиделось, будто она увидела Грэма, сидящего за рулем своего “кадиллака”, окутанного бензиновыми выхлопами, и правящего прямо в вечность. У “кадиллака” вполне могло закончиться горючее, объяснила она свою тревогу. И если соседи не услышат приглушенного рокота мотора до того, как это произойдет, то возможно, что Грэм просидит за рулем несколько дней, распухая, разлагаясь, покрываясь мухами, откладывающими личинки, пока вонь из гаража не заставит кого-нибудь вызвать полицию. Так вот, забитые личинками ноздри Грэма и завершили очаровательный кошмар, с чем она и проснулась.

— Не могли бы мы позвонить в полицию, притворившись, будто это соседи, и сказать, что озабочены тем, что творится в его гараже? — спросила Рэйчел.

— Нет. Потому что полиция теперь компьютерно записывает и определяет все поступающие звонки. На тот случай, если кто-нибудь позвонит и сообщит о чем-нибудь срочном и не оставит номера своего телефона. Если бы мы позвонили из дома Грэма или уличной будки, полиция бы сразу поняла, что никакой это не сосед. Так как нам неизвестно, чего добиваются убийцы Грэма, то лучше оставить все, как есть, и пустить все по их сценарию.

Сэвэдж вел арендованный “таурус” прочь из города.

Рэйчел погрузилась в раздумчивое молчание. Акира спал на заднем сидении.

Собираясь воссоздать предыдущее путешествие в Горный Приют, Сэвэдж выехал из Манхэттена по мосту Джорджа Вашингтона и, попав в Нью-Джерси, отправился вперед по шоссе “Интерстейт-80”. Через двадцать минут он начал разглядывать мотели, особенно пристально наблюдая за въездом.

“Холидей Инн”. “Вест Уэстерн”.

— Вот, — наконец произнес он. — “Ховард Джонсон”. Именно здесь Камичи попросил меня обменять чемоданчик. И это меня озадачило.

Октябрьский день был на удивление чист, и солнце рассеяло холод прошедшей ночи. Выехав из Нью-Джерси в Пенсильванию, они увидели, что шоссе начинают обступать скалы. Через полчаса клифы сменились горами.

Рэйчел стала успокаиваться.

— Всегда любила осень. Листья меняют цвет.

— Последний раз, когда я здесь проезжал, на деревьях даже почки не набухли. Везде лежали заплаты снега. Покрытого грязью снега. Стояли сумерки. Облака казались угольной пылью. Поднимайся, Акира. Просыпайся. Скоро свернем с шоссе.

Сэвэдж повел “таурус” к выездному уклону. Он ехал точно так, как шесть месяцев назад, выискивая путь в лабиринте узеньких дорожек, и, наконец, обнаружил дорожный знак: МЭДФОРД ГЭП.

Городок был маленький. Убогий. Движения на дорогах практически никакого. Несколько пешеходов. На большинстве витрин магазинов — ставни.

— Акира, по-моему, мы ехали этим путем, а?

— Мы приехали сюда после наступления темноты. Кроме горящих фонарей, я практически ничего не видел. После главного перекрестка мы свернули налево.

— Вот этот знак. — Сэвэдж ударил по тормозам и свернул на трехполосную горную дорогу. Она завернула, выводя их обратно к Мэдфорд Гэпу.

— Судя по всему, это не главный перекресток, — Сэвэдж проехал дальше. — Здесь. Ага. Вот он.

Возле светофора он повернул налево и стал подниматься по пологой извилистой дороге. Шесть месяцев назад грязь и снег на обочинах испугали его: как бы не встретились едущие навстречу автомобили — свернуть было некуда. Дорога была настолько узкой, что он рисковал быть опрокинутым к придорожным деревьям.

Но сейчас, как и тогда, сверху не спустилась ни одна машина. Слава богу, что, как и полгода назад, грязная дорога была суха и укатана. А в дневном свете он видел, куда свернуть, если бы кто-нибудь и поехал наперерез.

Он проехал крутой поворот, вывернув к одиноким домишкам, опоясанным густым лесом.

— Ну, Рэйчел, сейчас ты увидишь. Такое необычное здание… В нем намешано столько стилей. И тянется примерно на пятую часть мили.

Он перевалил за гребень горы, завернул за скалу и нажал на тормоз, почувствовав, как ремень безопасности впился в грудь. “Таурус” занесло.

Он смотрел, не веря глазам.

Дорога закончилась. Дальше за ней ничего не было. Только валуны и яркие, как игрушки, деревья.

— Что?

— Ты снова поехал не по той дороге, — сказал Акира.

— Нет. Это именно та дорога. — День против ночи. Ты не можешь быть уверен на сто процентов. Попробуй еще разок. Сэвэдж попробовал.

А когда перепробовал все дороги, сворачивающие налево после Мэдфорд Гэпа, остановился у придорожной таверны.

Возле входа стояла компания мужчин. Они поправляли шляпы и кепки и сплевывали на дорогу коричневую от жевательного табака слюну.

— Эй, как добраться до Мэдфорд Гэпского Горного Приюта? — спросил у них Сэвэдж.

— Горного Приюта? — Сухопарый мужик прищурился. — Никогда о такой хреновине не слышал.

9

Сэвэдж гнал машину, чувствуя необходимость бежать отсюда как можно быстрее. Видя перед собой лишь щербатую белую полосу деревенской дороги, он не замечал ярких цветов — оранжевого, красного и желтого — деревьев на возвышающихся по бокам склонах.

— Но ведь он был тут! — Сэвэдж прибавил скорость. — Мы с Акирой оба его видели. Мы ведь там спали. Ели. Проводили Камичи по всем коридорам! Жили там три дня и три ночи!

— Такой старый, — произнес Акира. — Канделябры в виде фургонных колес. Древняя лестница. Я до сих пор чувствую залах плесени в вестибюле. И дыма в огромной гостиной на первом этаже.

— Но его здесь нет, — сказала Рэйчел. “Таурус” проскрежетал шинами на повороте. Сражаясь с рулем, Сэвэдж внезапно понял, что выдает больше семидесяти миль в час. Он ослабил давление ноги на педаль газа. За голым склоном — на котором красовалась табличка: НЕ ПОПАДИТЕ ПОД ОБВАЛ — он увидел заброшенную бензоколонку со скрипящей на ветру вывеской, выбитыми стеклами и вывернул с дороги, остановившись на бетонных постаментах, на которых раньше находились колонки.

— Мы расспросили дюжину самых разных людей. — Хотя Сэвэдж больше не вел автомобиль, он все еще крепко сжимал руками руль. — И ни один из них не понял, что за место мы имеем в виду.

Он задыхался. Рывком распахнув дверцу, он выскочил из автомобиля, жадно втянув в легкие свежий воздух.

Рядом моментально очутились Акира и Рэйчел.

— И ведь это не какой-то там задрипанный отелишка, находящийся в миллионе километров от Мэдфорд Гэпа, так далеко, что старожилы могли о нем не знать. — Сэвэдж смотрел на обрывы за бензоколонкой, но его мозг был слишком занят другими мыслями, и он попросту их не замечал. — Это местная приманка для туристов, и Мэдфорд Гэп является частью его названия.

— Мы проверили каждую из дорог, ведущих на вершину горы, — сказал Акира.

— И даже прокатились назад по той дороге, по которой — ты в этом уверен — вы ехали шесть месяцев назад, — проговорила Рэйчел. — Обследовали деревья на тот случай, если в этих местах был пожар. Обгорелых останков не обнаружили. А полгода для леса — не срок, он бы не смог с такой скоростью вырасти.

— Да, — сказал Сэвэдж. — Лес не мог бы замаскировать даже небольшую избушку, не говоря об огромном отеле. Да и пожар для местного населения стал бы притчей для чесания языками на многие годы. Но даже если бы пожар и произошел, он не смог бы высушить озеро возле гостиницы. Но ведь и озера никакого нет!

— И все-таки мы уверены, что и отель, и озеро там находились, — произнес Акира.

— Уверены? — переспросил Сэвэдж. — Так же, как и то, что видели друг друга мертвыми? Но мы ведь живы.

— А… — Акира замялся. — Горного Приюта никогда не существовало в природе.

Сэвэдж, кивнув, выдохнул воздух.

— Я чувствую, словно… словно то, что описал ночью в отеле. Жамэ вю. Нет ничего настоящего. Я не могу доверять собственным ощущениям. Будто с ума схожу.

— Что с нами происходит? — спросил Акира.

— И произошло. И где? И почему? — Сэвэдж скривился.

— Идите дальше по своим же следам, — сказала Рэйчел. — Куда вас отправили отсюда?

— В больницу, — откликнулся Сэвэдж.

— Моя находилась в Хэррисбурге, — сказал Акира. — В ста милях отсюда к югу. Везли на вертолете.

— Хэррисбурге? — Сэвэдж почувствовал, как онемели его руки. — Ты никогда об этом не говорил…

— Да мне просто в голову не приходило. Что ты так смотришь? Только не вздумай сказать, что тебя и туда тоже везли по воздуху…

— А врач был, случайно, не блондином?

— Блондином.

— А веснушки?

— А очки?

— И звали его.?..

— Хэмилтон.

— Черт, — сказал Сэвэдж. Они снова сели в машину.

10

— Что она там копается? — спросил Акира.

— Всего десять минут. — Когда Сэвэдж не смог отыскать места для парковки, он выпустил Рэйчел из машины. А сам стал кружить, объезжая квартал по часовой стрелке. И, несмотря на заверения Акиры, что прошло не так много времени, потребность Сэвэджа в защите Рэйчел — спаянная с растущим к ней расположением — заставляла его нервничать по поводу ее отсутствия.

Полдень. Машин становится все больше и больше. Сэвэдж доехал до перекрестка, повернул направо и выпрямился в водительском кресле, указывая пальцем.

— Ага, — сказал Акира. — Вот и она. Отлично. Почувствовав облегчение, Сэвэдж смотрел, как Рэйчел выбежала их Хэррисбургского библиотечного фонда, заметила “таурус” и, быстро подскочив, забралась в салон. Он тут же снялся с места.

— Проверила телефонную книгу, — сказала она. — Вот фотокопия карты города. И список больниц в данном районе. Просто времени понадобилось чуть больше, чем ты рассчитывал. Их оказалось несколько. Ты уверен, что не помнишь названия той, в которой лежал?

— Никто его не упоминал, — покачал головой Акира.

— Но оно должно было быть отпечатано на простынях и халатах.

— От демерола я ничего не соображал, — Сэвэдж пожал плечами. — Если название там и было, я его попросту не заметил.

Акира просмотрел список и зачитал его Сэвэджу.

— Общественная остеопатическая больница, Хэррисбургская больница, Хэррисбургская государственная больница.

— Остеопатическая? — переспросил Сэвэдж. — Это что-то типа хиропрактической, да?

— Нет, остеопатическая медицинская теория базируется на том утверждении, что большинство болезней происходит от давления стоящих не на тех местах костей и поврежденных мышц, — пояснил Акира.

Сэвэдж подумал над этим изречением и покачал головой.

— Давайте попытаемся…

11

— Прошу прощения, сэр, — сказала пожилая женщина в приемной Хэррисбургской больницы, — но у нас в штате нет доктора Хэмилтона.

— Пожалуйста, — нервно проговорил Сэвэдж, — проверьте еще разок.

— Но я уже трижды проверяла. Компьютер показывает, что у нас нет никакого Хэмилтона.

— Может быть, он и не состоит в штате больницы, — произнес Акира, — а занимается частной практикой, присылая сюда своих пациентов.

— Такое, конечно, возможно… — неуверенно произнесла женщина в окошке справочного.

— Нет, — отрезала Рэйчел.

Сэвэдж с Акирой повернулись к ней.

— Когда я проверяла телефонную книгу, то просмотрела практикующих частных врачей. Его в списке не было.

— Значит, он работает в другой больнице, — сказал Акира.

И сквозь запруженный народом вестибюль они направились к выходу.

— Что меня действительно беспокоит, — пробормотала Рэйчел, — так это то, что доктора Хэмилтона и на белых страницах нет.

— Значит, у него незарегистрированный номер телефона.

— А зачем практикующему врачу тайный номер телефона?

Двери с шипением разъехались в разные стороны.

12

Очень полный мужчина в справочном окошке Хэррисбургской государственной больницы покачал головой, быстро пробежался по клавиатуре компьютера, взглянул на экран и поджал губы.

— Неа. Нет такого Хэмилтона. Извините.

— Но ведь это невозможно, — прошептал Сэвэдж.

— После Мэдфорд Гэпа нет ничего невозможного, — заявил Акира.

— Должно быть хоть какое-нибудь объяснение. — Сэвэджу внезапно пришло в голову: — Это произошло шесть месяцев назад. Значит, он мог оставить работу здесь, переехать в другой город и начать практиковать в другой больнице.

— А как отыскать такую информацию? — спросила Рэйчел толстяка за конторкой.

— Вам нужно поговорить с начальником отдела кадров. В компьютер заложены только имена врачей, работающих на данный момент.

— А где?..

Мужчина показал, как пройти в отдел кадров.

— Вам лучше поторопиться. Сейчас почти пять. Они скоро закрываются.

— Я проверю, — быстро сказал Акира, — Сэвэдж, позвони в отделы кадров остальных больниц.

Японец помчался по коридору.

Стараясь не налететь на запрудивших вестибюль больных, Сэвэдж кинулся к платным телефонам-автоматам на другом конце зала.

— Встретимся здесь! — крикнула ему вдогонку Рэйчел.

— А где?..

— Поняла!

Продолжая бег к телефонам, Сэвэдж услышал, как она нетерпеливо задала вопрос толстяку в справочном:

— Как мне попасть в бизнес-офис?

Сэвэджу стало интересно, зачем это ей. Но его занимало лишь то, что на данный момент все телефоны оказались занятыми. Он взглянул на часы: без шести пять. Встревоженный, он вытащил из кармана пригоршню мелочи, просмотрел список адресов и телефонов, которые ему дала Рэйчел, увидел, что какая-то женщина повесила трубку, и кинулся к аппарату. Нажимая кнопки, он оглядел вестибюль. Рэйчел ушла.

13

Они сидели в кафе Хэррисбургской госбольницы, уставясь в чашки.

— В отделе кадров мне сообщили, что за последние пять лет не был зарегистрирован ни один доктор Хэмилтон, — сказал Акира.

— Зато в другой больнице доктор Хэмилтон все-таки был, — сказал Сэвэдж. Акира выпрямился.

— Три года назад, — продолжил Сэвэдж. — Женщина. Пожилая. Умерла от сердечного приступа.

Акира снова рухнул на спинку стула.

— Похоже, что доктор Хэмилтон существует не больше, чем Мэдфорд Гэпский Горный Приют, — мрачно подытожил Сэвэдж.

— Это неполный списокнесуществующих вещей и людей, — внезапно вступила в разговор Рэйчел. — Вы, конечно, можете считать себя живыми, но на самом деле вас нет.

— О чем это ты? — удивился Акира.

— По крайней мере, если принимать во внимание Хэррисбургские больницы. Я зашла в бизнес-офис. Пока они проверяли мой запрос, я позвонила в другую больницу, чтобы не терять времени — до его закрытия, как вы помните, оставалось совсем немного. И там попросила выдать мне необходимую информацию.

— Какую информацию? — нажал голосом Акира.

— Бизнес-офис — контора, рассылающая пациентам счета за пребывание. Несколько раньше вы называли мне имена, под которыми лечились. Я назвалась страховым агентом. И сказала, что моя компания заплатила несколько месяцев назад за ваше лечение. А теперь с вашей стороны поступают жалобы. В каждой больнице я спрашивала, почему они высылают уведомления на суммы, превышающие уплаченные нами. Люди, с которыми я разговаривала, отнеслись ко мне сочувственно. Эту проблему решить крайне просто, сказали они. И проверили компьютерные файлы. И вы себе представить не можете: информации о вас на компьютерах — ноль. Ни в одном из госпиталей о вас нет никакой информации.

Сэвэдж так сжал чашку, что едва ее не раздавил.

— Так где же мы, черт побери, лежали?

— Может, в остеопатической, — пожала плечами Рэйчел. — Но завтра, когда мы начнем проверять ее, я подозреваю, что…

— Мы получим те же результаты, — сказал Акира. — Нет отеля “Мэдфорд Гэпский Горный Приют”. Мы не видели друг друга мертвыми. Никогда не встречались с доктором Хэмилтоном. Не лежали в Хэррисбургской больнице. Что еще не происходило?

Сэвэдж с трудом поднялся и пошел от них прочь.

— Ты куда? — Рэйчел вскочила и помчалась следом, за ней шел Акира.

— В справочное.

— Но зачем? — Рэйчел старалась приноровиться к широким шагам Сэвэджа, вышедшего в вестибюль. — По-моему, мы узнали здесь обо всем.

— Нет. Осталась одна вещь, о которой мы не спросили. Дорогу в пункт неотложной помощи.

14

В ярко освещенном вестибюле усталая медсестра оторвалась от бумаг и посмотрела на них из-за стола.

— Да, сэр? Чем могу.?..

Увидев застывшее от напряжения лицо Сэвэджа, она нахмурилась. И перевела встревоженный взгляд на Рэйчел и Акиру.

— Мне нужен врач, — сказал Сэвэдж.

— Произошел несчастный случай? — Она встала. — Ран что-то не заметно. Может, помощь требуется не вам?

— Я сказал, что хочу повидаться с врачом.

Медсестра пораженно заморгала.

— Разумеется, сэр. — Она нервно отступила на шаг назад. — Пожалуйста, подождите здесь. — И исчезла в длинном коридоре.

— Спокойнее, — предупредил Акира.

— Я стараюсь, но пользы от этого — с гулькин нос. Мне необходимо знать точно.

Внезапно появилась медсестра, рядом с которой в больничном хирургическом халате шел высокий мужчина.

— Слушаю вас, сэр. — Молодой человек замедлил шаги, осторожно приближаясь к Сэвэджу. — Меня зовут доктор Рэйнолдс. Главврач этого отделения. Я смогу чем-ни…

— Мне необходимо сделать рентген.

— Но зачем? — Врач напряженно изучал фигуру Сэвэджа. — Вы чувствуете боль?

— Можете в этом не сомневаться.

— Где? В груди? В руке?

— Везде.

— Что?

— Я хочу… мне необходимо сделать… полное просвечивание тела рентгеновскими лучами.

— Всего тела?.. Зачем вам это?.. Опишите симптомы.

— Боль от макушки до пяток. Выносить ее я больше не в силах. Мне необходимо знать, что со мной. Пожалуйста, сделайте мне рентген — это единственное, о чем я прошу.

— Но мы не можем просто так…

— Я заплачу.

— И все-таки мы не можем… Ваш семейный врач знает о вашей боли?

— Я много путешествую. Семейного врача у меня нет.

— Но без диагноза…

— Я же сказал, что способен заплатить за услугу.

— Дело не в деньгах. Мы не можем безо всякого повода делать рентген. Если ваша боль столь сильна, как вы говорите, то лучше бы вам пройти в отделение и дать себя осмотреть.

— Ваше имя, пожалуйста, — сказала молоденькая девушка.

Сэвэдж повернулся к женщине, заменившей в окошке справочного усталую медсестру. Она была одета в гражданскую одежду.

— И название вашей страховой компании.

— Я передумал, — сказал Сэвэдж быстро. Врач нахмурился.

— Вы отказываетесь от обследования?

Сэвэдж покачал головой. Подозрительный взгляд главврача насторожил его.

— Я-то думал, что если попрошу об… Да, мой друг был абсолютно прав. Я должен успокоиться.

— Но с вами что-то происходит.

— В этом вы правы. Но вот, что именно? Главное, не беспокоиться. И вам тоже незачем. Я принимаю предложение, и вскоре заведу семейного врача.

15

Пожилой врач с седоватыми усами, носящий подтяжки и не имеющий ничего против того, чтобы сделать любому полное просвечивание рентгеновскими лучами, если этот любой заплатит пять тысяч долларов, вышел из двери, на которой висела табличка: “Только для технического персонала”. Вместо того, чтобы посылать пациентов в больницы, он выбрал частную клинику, называемую Радиологической. Увидев, как он двигается по приемной, Рэйчел, Сэвэдж и Акира поднялись на ноги.

— Итак? — сказал Сэвэдж.

— Пленки получились превосходные. Даже не нужен повторный заход. Я внимательно их изучил.

Сэвэдж не смог скрыть тревоги.

— И что обнаружили?

— Вы так щедро заплатили за то, чтобы сделать себе рентген, так почему бы самим не посмотреть?

Врач провел их в другую комнату. Она была едва освещена. Справа стоял шкаф, над ним висели полки. Слева на экране, подсвеченном сзади люминесцентными лампами, висели прикрепленные рентгеновские снимки.

Различные части скелета в серых тонах.

— Вот ваши, — сказал врач, махнув рукой на Сэвэджа. — А те, что дальше, — ваши. — Он указал на Акиру.

Они наклонились к пленкам. Через тридцать секунд Акира покачал головой и взглянул на врача.

— Не имею понятия, как их читать.

— Вы просили меня определить, насколько хорошо залечились ваши раны. Мой встречный вопрос: какие раны?

— Боже, — прошептал Сэвэдж. — Я был прав.

— Не совсем понимаю, что именно вы хотели сказать, зато хорошо понимаю вот это. — Врач карандашом провел по костям на нескольких снимках. — Избавлю вас от медицинской терминологии. Это правое бедро. Правая икра. Левая нога — верх и низ. Правая сторона грудной клетки. Левая. Черепная коробка в нескольких ракурсах.

Врач подошел к снимкам Акиры и таким же образом назвал все кости, что были засняты.

— Абсолютно целые. Ни малейшего следа калийных отложений. То есть кости не сращивались. Почему вы мне сказали, что каждый из вас пострадал и у каждого из вас были сломаны руки, ноги, ребра и поврежден череп, когда ни одно из подобных повреждений не обнаружено?

— Мы думали, что так оно и было, — сказал Акира.

— Думали? Травмы подобных размеров вряд ли заставили бы вас сомневаться. Страдания, причиненные ими, были бы невыносимы.

— Такими они и были, — сказал Сэвэдж. Он задрожал. Рэйчел сжала ему руку.

— Каким образом вы могли страдать? — спросил врач. — Если вы были совершенно здоровы?

— Недурной вопрос. Можете мне поверить, я постараюсь отыскать на него ответ.

— Пока вы станете этим заниматься, попытайтесь ответить еще на один вопрос, — продолжал врач. — Мне не по вкусу совпадения. Вы оба заявляете об идентичных ранах, которых на самом деле у вас не было. Ладно. Но у вас обоих есть следы от хирургических операций, — он карандашиком провел в тех местах, где это было отмечено на снимках, — которые не являлись результатом сломанных костей.

— Да, нам обоим вырезали селезенку и аппендикс, — сказал Акира.

— Вы мне эти шрамы показали, — махнул рукой врач. — Они выглядят в точности так, если бы эти органы в действительности были вырезаны. Конечно, ваши рентгеновские снимки не настолько детализированы, чтобы полностью подтвердить мое заключение. Только еще одна операция сможет установить истину. Но я сейчас говорю не об этом. Операция, о которой я говорю, была проведена не на ваших телах. Операции были проведены на черепах.

— Что? — спросил Сэвэдж.

— Это понятно. Из-за проломов, — сказал Акира.

— Нет. — Врач продолжал указывать на два разных снимка. — Видите эти крошечные кружочки? У каждого из вас над левым ухом? Они являются безошибочными доказательствами.

— Чего?

— Вторжения в левую височную долю головного мозга. — Врач повернулся к Сэвэджу и Акире, — И ни один из вас не имеет представления об этой операции?

Сэвэдж смутился.

— Я, кажется, вопрос задал?

— Нет, — сказал Сэвэдж, — не имели.

— В это трудновато поверить.

— Было бы совсем легко, если бы вы побыли с нами последние несколько дней. Пожалуйста. — Сэвэдж сглотнул подкатившую желчь. — Помогите нам.

— Каким образом? Я сделал все, что мог.

— Да нет, я о том, куда нам можно обратиться. Куда отсюда отправиться?

— Все, что я вам могу сказать, — врач вновь повернулся к снимкам, — это то, что такую операцию мог произвести лишь настоящий гений. Я всего лишь пенсильванский врач, в скором времени собирающийся на покой, и все-таки даже я читал последние статьи о новейших достижениях в нейрохирургии. И не знаю ничего столь сложно-утонченного. Соединения между отдельными частями черепа и сами черепа закамуфлированы просто великолепно. Великолепная работа. Куда вам отсюда отправиться? — говорите вы. Туда, где за деньги покупают суперзвезд. К лучшим нейрохирургам в самых крупных институтах.

Jamais Vu

1

Нейрохирурга звали Антонио Сантицо. Энтони — по-английски.

У него была густая темная шевелюра, смуглая кожа и удивительно умные глаза. Красивые черты лица казались какими-то изможденными — последствия усталости, решил Сэвэдж, знавший, что врач только что закончил сложнейшую семичасовую операцию. По контрасту, тело врача было изумительно подтянутым — следствие неумеренного пристрастия к рэкетболу, одна из партий которого — объяснил доктор — должна была начаться через час.

— Я знаю, насколько вы заняты, — сказал Сэвэдж. — И мы благодарим вас за то, что вы нашли время нас принять.

Сантицо пожал плечами.

— Обычно я такого не делаю. Но нейрохирург, с которым ваш терапевт разговаривал в Хэррисбурге, оказалось, знает моего старого школьного приятеля — из Гарвардского медицинского колледжа. В Хэррисбурге есть отличные терапевты, но, судя по тому, что сказал по телефону мой приятель, тамошний нейрохирург правильно сделал, что послал вас ко мне, сюда.

А сюда — это в Филадельфию, в больницу при Пенсильванском университете. Всего в ста милях на восток от Хэррисбурга, она находилась в два раза ближе, чем второй по величине Пенсильванский университет в городе Питтсбурге.

— Меня занимает все таинственное, — сказал Сантицо. — Шерлок Холмс, Агата Кристи. Удивительные разгадки, ключи. Восхитительные загадки. Но мозг является наиудивительнейшей загадкой природы. Ключ к двери, ведущей нас к тайнам того, почему мы становимся людьми. Вот почему я избрал эту специальность.

В чистенький кабинет вошла секретарша, неся на подносе чашки и кофейник.

— Замечательно, — сказал Сантицо. — Как раз вовремя. Вы думаете, это кофе? Нет. Чай из трав. Не желаете?..

— Спасибо, — ответил Акира, — Немного, если позволите.

— Боюсь, что он несколько крепче того, к какому вы привыкли в Японии.

Акира кивнул головой.

— Но не сомневаюсь, что достаточно освежающ.

Сантицо поклонился в ответ.

— Я учился в Гарварде с одним из ваших земляков. Никогда не забуду его слов. Мы тогда только-только начинали интернатуру. Бесконечные, беспощадные часы сводили меня с ума, выматывали до конца. Мне казалось, я не выдержу. А ваш соотечественник говорил: “Если ты не на работе — найди упражнение по вкусу”. Я сказал, что не понимаю. “Я и так устал, думаешь, мне захочется делать еще какие-то упражнения?” Знаете, что он мне ответил? “Усталость гнездится у тебя в мозгу. Ее следует забивать усталостью физической. И последняя избавит тебя от предыдущей”. Тогда я не понял. И сказал ему об этом. А он произнес единственное слово.

— Ва, — сказал Акира. Сантицо расхохотался.

— Верно! Вот дела — как вы мне напоминаете вашего соотечественника!

— “Ва”? — переспросила Рэйчел, раздумывая и нахмурясь. Когда все повернулись в ее сторону, она полупроизвольно потянулась за чашкой.

— Это означает “равновесие”, — пояснил Акира. — Мозговая усталость нейтрализуется…

— …упражнениями. Физическими, — закончил Сантицо. — Как все-таки был прав ваш земляк. Очень трудно отыскать для них время, и после бесконечных операций мне вовсе не хочется ими заниматься. Но нужно. Потому что именно рэкетбол делает меня лучшим нейрохирургом. — Спохватившись, он взглянул на часы. — И через пятьдесят минут меня будут ждать на корте. Так покажите же мне эти, как их назвали, затруднительные снимки.

Он взял большой конверт.

— Эй, не стоит кукситься. Не забывайте о “ва”. Рэкетбол и нейрохирургия. Шерлок Холмс.

2

— Ммммммм…

Сантицо стоял в углу кабинета и смотрел на снимки черепов, развешанные в профиль на флуоресцентных экранах.

Эти снимки он изучал уже в течение нескольких минут, скрестив руки на груди, слушая объяснения Сэвэджа. Американец излагал факты, приведшие их сюда.

— Исполнительные защитники? — Сантицо продолжал изучать снимки. — Похоже, вы оба обладаете восхитительной профессией. Но даже если это так…

Он повернулся к Сэвэджу с Акирой, вынул из нагрудного кармана узенький фонарик, больше смахивающий на карандаш, и по очереди осмотрел левую сторону головы у каждого мужчины.

— Ммммммммм…

Он сел за свой стол, отпил из чашки травяного чая и на мгновение задумался.

— Хирург проделал классную работу. Произведение искусства. Упреждаю сразу: я касаюсь лишь косметической процедуры. Великолепная маскировка самого факта операции. Минимальная кальцификация вокруг каждой части черепа, из которой были удалены кусочки кости, а затем восстановлены. Видите ли, стандартный метод — просверливание дырочек вокруг той части, которую предстоит удалять. Эти дырочки просчитываются настолько тщательно, что дрель не ранит мозговой ткани. Затем очень тонкая и особо прочная проволока вводится в одну такую дырку и протягивается под черепной коробкой до тех пор, пока не выходит в следующую дырку. Затем хирург берется за концы проволоки и тянет ее на себя, вынимая ту часть черепа, которая ему необходима. Конечно, проволока очень тонкая, но не настолько, чтобы в конечном итоге избавить череп от кальцификации. Но даже без кальцификации подобные дырочки невозможно скрыть от просвечивания рентгеновскими лучами. Но в данном случае, — Сантицо потер подбородок, — никаких дырочек нет, а лишь небольшой кружочек, который был вынут из черепа, а затем снова поставлен на место. Линия между черепом и этим кружочком настолько тонка, что кальцификации как таковой просто нет. Я удивлен, что обыкновенный врач, к которому вы обратились с самого начала, вообще что-то заметил. Человек необученный мог пропустить данную метку.

— Но если стандартная техника не была использована, то какая была? — спросил Сэвэдж.

— Вот мы и добрались до насущного вопроса, не так ли? — сказал Сантицо. — Чтобы сделать дырку такого размера, как эта пломба, хирургу следовало пользоваться дрелью со сверлом в пять миллиметров. Но он пользовался приспособлением, которое не оставляет видимых следов. Единственное, что приходит в голову, это… Кусочек черепа был удален с помощью лазерного луча. Лазеры уже используются в медицине, с их помощью восстанавливаются артерии и сетчатки глаз. Чтобы к ним привыкли и стали использовать в остальных видах хирургических операций, необходимо, чтобы прошло совсем немного времени. Я лично экспериментировал. Поэтому и сказал: операция — произведение искусства. Нет сомнения в том, что хирург был изумительным и тонким знатоком своего дела. Но не уникальным, не единственным в своем роде. Потому что среди лучших нейрохирургов я могу назвать по крайней мере дюжину — включив в нее и себя, — которые вполне могли бы справиться с подобной задачей. Но это превосходство внешнее. А главной же проверкой действий хирурга является факт — добился ли он своей цели, а так как мы не знаем, зачем была проведена операция, то я не могу выносить окончательных суждений о данной работе.

— Но… — Акира колебался, — …может ли операция прояснить?..

— Вашу тайну? Это вполне возможно, — ответил Сантицо. — А может, и нет. Какой вы использовали термин? Противоположный де жа вю.

— Жамэ вю.

— Точно. Нечто, что вы думали, что видели, но на самом деле не видели никогда. С данной концепцией мне не приходилось иметь дела. Но я люблю учиться. Так что, эту фразу я запомню. Вы понимаете, — продолжил он, ставя чашку с чаем на стол, — что если бы не эти ваши снимки, я бы вас принял за психопатов.

— Я понимал, что то, что собирался рассказать, звучит необычно, — сказал Сэвэдж. — Но нам, в любом случае, следовало рискнуть. Как и вы, мы с Акирой — прагматики. Наша задача — собрать факты. Мы имеем дело с физическими проблемами. Как доставить принципала в целости и сохранности к месту назначения. Как предугадать полет пули наемного убийцы. Как избежать столкновения с несущейся наперерез машиной. Но внезапно физические факты перестают соотноситься с реальностью. Или с нашим осознанием реальности. Мы находимся в таком смятении, что не просто нервничаем — для нас это стало нормой. Мы напуганы.

— Это я знаю, — сказал Сантицо. — Прочел в ваших глазах. Давайте будем откровенны. У меня настолько перегруженное расписание, что единственное, почему я вас принял, — просьба моего бывшего одноклассника. Он подумал, что это меня заинтригует. И оказался прав. Я заинтригован.

Сантицо взглянул на часы.

— Осталось полчаса до встречи по рэкетболу. Я все-таки должен придерживаться установленного порядка. Давайте встретимся здесь же через, — он подсчитал, — два с половиной часа. Постараюсь организовать вам встречу с еще одним коллегой. А пока мне нужно, чтобы вы сходили в Радиологический институт. — Он поднял телефонную трубку.

— Еще рентген? Чтобы убедиться, что эти снимки точны? — спросил Сэвэдж.

— Нет. Сделайте магниторезонансные фотографии.

3

Болезненного вида мужчина, с бородкой с проседью, носящий чуть великоватую, спортивного покроя куртку, сидел рядом с Сантицо.

— Это доктор Уайнберг, — представил его нейрохирург.

Они пожали руки.

— Доктор Уайнберг — психиатр, — сказал Сантицо.

— Вот как, — Сэвэдж выпрямился и сел очень прямо — напряженно.

— Вас это беспокоит? — вежливо осведомился Уайнберг.

— Нет, разумеется, нет, — ответил Акира. — У нас возникло затруднение, и нам хотелось каким бы то ни было образом его разрешить.

— Любыми способами, — добавил Сэвэдж.

— Великолепно. — Из своей спортивной куртки психиатр вытащил записную книжку и ручку. — Не возражаете?

Внезапно Сэвэдж почувствовал себя совершенно больным. В любых обстоятельствах он старался делать так, чтобы разговоры оставались незадокументированными, но все-таки отыскал в себе силы сказать.

— Делайте любые заметки, которые могут вам помочь.

— Замечательно. — Уайнберг нацарапал несколько слов. Сэвэдж со своего места видел, что они похожи на “время” и “место”.

— Ваши МРС должны доставить сюда, — сказал Сантицо. — Думаю, пока мы ждем, доктору Уайнбергу захочется задать вам несколько вопросов.

Сэвэдж жестом предложил психиатру начать.

— Жамэ вю. Насколько я понял, вы являетесь изобретателем данного термина.

— Верно. Больше ничего другого для описания собственного смятения придумать не мог.

— Развейте, пожалуйста, вашу мысль.

Сэвэдж сделал то, о чем просили. Время от времени Акира дополнял его рассказ разными деталями. Рэйчел внимательно слушала.

Уайнберг царапал что-то в своей книжке.

— Итак, подведем итоги, — наконец сказал психиатр, — Вы оба думали, что видели друг друга мертвыми, так? И не смогли отыскать гостиницу, в которой произошли подразумеваемые смерти? А также больницу, в которой вас лечили, и врача, который вас пользовал?

— Верно, — сказал Сэвэдж.

— А события, травмировавшие вас и вашу психику, произошли полгода назад?

— Да, — отозвался Акира. Уайнберг вздохнул.

— На мгновение… — Он отложил ручку. — Подойдем к вашей дилемме гипотетически.

— Подходите, как угодно, — сказал Сэвэдж.

— Я не собираюсь нападать.

— А я об этом не думал.

— Давайте объясню. — Уайнберг откинулся на спинку кресла. — Обычно пациентов ко мне направляют. Вместе с ними приходят документы, подтверждающие их личность, истории болезни и так далее. Если необходимо, я провожу беседы с родственниками, начальством. Но в данном случае я о вас ничего не знаю. Лишь с ваших слов я знаю о вашем необычном — если к этой истории применимо подобное безобидное словцо — прошлом. Нет никакого способа проверить то, в чем вы пытаетесь нас убедить. Также, как и возможности вам поверить. Все, что приходит в голову: первое — вы оба патологические лгуны, а второе — репортеры, проникшие сюда с целью проверить, действительно ли психотерапевты настолько легковерны, как про то толкуют.

Глаза Сантицо сверкнули.

— Макс, я же говорил, что их рассказ — и их рентген — заинтриговал меня. Предложи теорию.

— Лишь как логическое упражнение, — откликнулся Уайнберг. — Чисто в порядке рассуждения.

— Ну, это и так понятно, ты ведь по-другому не можешь, — сказал нейрохирург.

Уайнберг снова вздохнул и развел руками.

— Наиболее вероятным представляется такое объяснение: вы оба пострадали от взаимной мании из-за вам нанесенных смертельных побоев.

— Каким образом? На рентгеновских снимках показано, что никаких побоев не было, — сказал Сэвэдж.

— Не согласен. Рентген показал, что, как вы тому и верили, у вас не были сломаны ни руки, ни ноги, ни ребра, а также не повреждены черепа. Но это не означает того, что вы не были избиты. Давайте восстановим то, что предположительно произошло. Вас обоих наняли для того, чтобы защищать одного человека.

— Да.

— Который отправился на какое-то совещание, проходившее в сельской гостинице. И там был убит. С особой жестокостью. Мечом, которым его разрубили пополам.

Акира кивнул.

— Вы пытались его защитить, и были избиты до бессознательного состояния, — продолжил Уайнберг. — Уже отключаясь, вы упали и с этой, не очень удобной точки ошибочно увидели смерть другого. Так как вы оба живы, то что-то должно явиться причиной подобной галлюцинации. Я считаю, что ею вполне является комбинация дезориентации и невероятной боли.

— Но почему у них обоих появилась одна и та же галлюцинация? — спросила Рэйчел.

— Чувство вины.

— Боюсь, не совсем вас понял, — нахмурился Сэвэдж.

— Насколько я понял, профессия является для вас больше, чем обычным делом, занятием. Я имею в виду, что ваша личность базируется на защите, спасении жизней. Это моральные обязательства. Вас, таким образом, можно сравнить с преданными своему делу врачами.

— Верно, — отозвался Акира.

— Но ваше отличие от врачей, которые неизбежно теряют своих пациентов, и, соответственно, обязаны зарываться в скорлупе, не пропускающей внутрь никаких эмоций. Вы достигли уникальных успехов. Вы никогда не потеряли ни одного клиента. Поэтому рейтинг вашего успеха приближался или равнялся — как угодно — ста процентам.

— Если не считать…

— Событий, происшедших шесть месяцев назад в сельской гостинице, — закончил Уайнберг. — Вы впервые потеряли своего клиента. Такой удар по вашей личности. Никогда не проигрывая, вы не были к нему готовы. К тому же шок усилил кошмарный способ, которым умертвили вашего клиента. Единственной реакцией на подобные события является чувство вины. Потому что вы выжили, а ваш клиент — нет. Потому что жизнь клиента для вас означает абсолютно все, и вы готовы пожертвовать своей жизнью, чтобы его спасти. Но этого не произошло. Он умер. А вы — все еще живы. И ваша вина стала невыносимой. Подсознание пытается как-то уравновесить это чувство. И строит защиту на неясном видении, стараясь уверить вас, что вы якобы видели смерть напарника. Оно настаивает, настойчиво подсовывает мысль о том, что вашего хозяина вовсе нельзя было спасти, так как и его, и вашего напарника убили, и вас самих едва не отправили на тот свет, хотя вы геройски, правда безуспешно, старались выполнить свой долг. Так как вы очень похожи друг на друга, то, соответственно, ваши галлюцинации оказались схожими, и их нетрудно предугадать.

— Ну, хорошо, а почему тогда мы не смогли отыскать сельскую гостиницу? — спросил Сэвэдж.

— Потому что в глубине души вы стараетесь уверить себя в том, что ваша неудача вообще никогда не происходила. Разве существует лучший способ уверить себя в этом, чем просто доказать, что не существует самой гостиницы? Или врача, который вас лечил? Или больницы, в которой вы поправлялись? Но они существуют, по крайней мере в том случае, если все вами изложенное — правда. Но тут же исчезают, когда необходимость в опровержении самих себя заставляет вас идти на поиски.

Сэвэдж с Акирой переглянулись. И, как будто по команде, кивнули.

— А почему, — в голосе Акиры прозвучал скептицизм, — мы оба знали, где должен находиться отель? Или врач? Или больница?

— Это объяснить легче легкого. Вы друг друга поддерживали. И то, что говорил один, сразу же подхватывал другой. Для увековечения мании и освобождения от чувства вины.

— Нет, — сказал Сэвэдж. Уайнберг пожал плечами.

— Я ведь говорил, что все это чисто гипотетические соображения.

— А почему, — не сдавался Акира, — мы лежали в гипсе, если наши кости не были переломаны? Почему столько месяцев продолжалась пытка восстановления двигательной системы?

— Гипсе? — переспросил Уайнберг. — А может, это были просто иммобилизаторы, помогавшие сращиваться порванным связкам? Может быть, повязки на груди не были вовсе уж такими плотными и лишь защищали избитые, но не поломанные грудные клетки? А может быть, в черепах все-таки были повреждения, но настолько грамотно вылеченные, что это нельзя проверить даже с помощью рентгена? Вы ведь признаете, что вам вводили демерол. А он устраняет чувство реальности и вполне способен создать свою реальность.

— Ну, разумеется, — вступила в разговор Рэйчел. — И, конечно, там не было меня. И я не чувствовала их боли. Признаюсь, мне нравятся оба эти мужчины. Мы много вместе пережили. Но я отнюдь не идиотка и из нас троих имею больше шансов оставаться беспристрастной. Мои друзья не поддерживали иллюзию друг у друга.

— Тогда вы, наверное, слыхали о стокгольмском принципе, — сказал Уайнберг. — Люди в состоянии стресса стараются идентифицировать себя с теми, от кого зависит их собственная безопасность.

— А вы, разумеется, слыхали о принципе страуса, — быстро отреагировала Рэйчел. — Психиатр, столкнувшись с проблемой, о которой раньше не слыхал, засовывает голову в песок.

Уайнберг подался вперед, осклабился и внезапно расхохотался.

— Ты был прав, — обратился он к Сантицо. — Это действительно забавно.

— Макс, ты придаешь этому возвышенный характер. Признайся. Ведь она тебя рассердила.

— Чисто гипотетически.

На сей раз засмеялся Сантицо.

— Ну, разумеется. Давай напиши гипотетическую статью. О феномене гипотетической злости.

— Слушайте, что тут происходит? — спросил Сэвэдж. Сантицо наконец-то перестал смеяться.

— Тест. Я должен был проверить, что вы не психопаты. Выбора у меня не было. А Макс, конечно, великолепен. Очень одаренный человек, с гибчайшим умом и талантом актера.

— Я не играл, — сказал Уайнберг. — Я услышал настолько ошеломительные вещи, что хочу послушать еще.

Кто-то постучал.

— Войдите. — Сантицо повернулся в кресле. Секретарша, которая раньше сервировала чай, принесла большой коричневый конверт.

— МРС, — Сантицо встал.

Через две минуты он оторвался от пленок.

— Макс, большое тебе спасибо. С этой минуты это касается меня одного.

— Уверен?

— Да. Обед с меня. — Сантицо снова взглянул на МРС. — Потому что вот это никакая психиатрия не способна объяснить. Это уже мое дело.

4

Сэвэдж вместе с Рэйчел и Акирой стояли, рассматривая размытые очертания на снимках. На каждом было по двенадцать кадров, расположенных в четыре ряда и три колонки. Они практически ни о чем ему не говорили, даже меньше, чем предыдущие рентгеновские однокадровые снимки.

— Великолепно, — произнес Сантицо. — Лучшего качества нельзя пожелать.

— Вы, наверное, хотите меня надуть, — сказал Акира. — Это же чернильные пятна.

Сантицо хихикнул.

— Я понимаю, откуда у вас такое впечатление. — Он снова взглянул на пленку. — И вот почему: чтобы помочь вам понять, придется начать с основ, хотя и они могут показаться чересчур техничными. МРС — новая техника фотографии, основанная на магнитном резонансе, которая позволяет нам приоткрыть вашу черепную коробку и заглянуть в мозг. До сего времени мы могли получать снимки мозгов, используя совершенно иную, но крайне скупо детализированную технику, в то время как МРС позволяет впрямую взглянуть на мозг. Мы делаем такую прорву снимков под разными углами, что действительно можно подумать, будто перед нами трехмерное изображение.

— И что же вы из них узнали? — спросил Акира.

— Позвольте мне еще немножечко вас помучить, — попросил Сантицо. — Мозг состоит из множества частей, — он указал на различные кадры МРС. — Правое полушарие. Левое полушарие. Что интересно: правое полушарие контролирует левую часть тела, и наоборот. Наша способность мыслить пространственно исходит из правого полушария, а способность говорить — из левого. Полушария разделены на доли. Передняя доля. Теменная доля. Затылочная доля. Височная доля. Они, в свою очередь, делятся на множественные подчасти. Зрительная кора. Обонятельный тракт. Область физических, соматических ощущений. Гипофиз. И так далее. Такому безобразно сложному органу позволяет работать присутствие в нем биллионов связующих нервов, через которые передаются энергия и информация. Эти нервы называются нейронами. Их можно сравнить с электропроводами и телефонными кабелями, но это, разумеется, упрощение. Их невозможно пояснить с помощью какой бы то ни было аналогии… Кстати, у вас в роду эпилептиков не было? Сами припадками не мучились?

Вопрос оказался настолько неожиданным, что Сэвэдж удивленно заморгал.

— Эпилептиков? Припадки? Нет. А в чем дело? Что вас заставило спросить об этом?

— Просто стараюсь как-то объяснить вот это. — Сантицо указал на темное пятнышко на более светлом участке снимка. Оно находилось с левой стороны, ближе к центру. — Это вид вашего мозга сзади. Пятнышко находится в медиальной височной доле. В области амидгала гипокампальной зоны. Находится на одной линии с кусочком кости, вынутой из виска, а затем снова восстановленной.

Сэвэджу показалось, что он проглотил сосульку, вставшую поперек горла.

— Пятно? Боже ты мой, какое?..

— Поражение. Материи. Вот почему я спросил у вас об эпилепсии. Аномалия в данной зоне иногда приводит к подобным заболеваниям.

— Вы хотите сказать, что в моем мозгу что-то растет?

— Нет, — Сантицо повернулся к Акире и указал на другой кадр. — В вашем мозгу точно такое же пятно. Совпадение, я бы даже сказал — идентичность, подводит меня к мысли, что это не опухоль.

— Тогда что же? — спросил Акира.

— С научной точки зрения? Заживающий шрам. От проведенных на ваших мозгах операций.

5

Сэвэдж в шоке слушал Сантицо, вновь усевшегося за свой стол.

— Еще несколько основополагающих моментов, — говорил врач. — Первое: откиньте само собой разумеющееся. Причина операций, проведенных на ваших мозгах, — не удаление опухоли. Подобная операция требует вторжения в мозг. И, следовательно, большая часть черепной коробки должна была быть удалена.

— Но не была, — сказала Рэйчел, — за исключением кусочка кости пяти миллиметров в диаметре.

— Совершенно верно. Единственный способ, которым можно было удалить столь ничтожную часть черепа, — Сантицо колебался, — это вживить в мозг электрод, который можно было бы впоследствии вынуть.

— Зачем? — Сэвэджу с трудом дышалось.

— Если брать во внимание уже знакомые, но серьезные обстоятельства? Можно сказать так: для этого много причин. Я вот упомянул эпилепсию. Вживленный в мозг электрод может соизмерять электрические импульсы, исходящие из различных групп нейронов. При эпилепсии различные мозговые уровни передают как нормальные, так и ненормальные потоки импульсов. Если нам удастся установить исток ненормального потока импульсов, мы сможем прооперировать определенный участок, и исправить положение.

— Но мы не эпилептики, — сказал Сэвэдж.

— Я просто привожу пример, — пожал плечами Сантицо. — А вот вам другой. Пациент с нарушением зрения, слуха или вкуса — эти нарушения имеют непосредственное отношение к мозгу и не зависят от внешних рецепторов — иногда может быть вылечен, если внутренние, находящиеся в мозгу, рецепторы стимулируются электродами.

— Но мы отлично видим и слышим, — сказал Акира.

— И все-таки считаете, что видели друг друга мертвыми. И не можете отыскать гостиницу, в которой вас покалечили. А также больницу, в которой лечились. И врача, наблюдавшего за вашим выздоровлением. Кто-то нарушил ваши мозговые функции. Особенно ваши возможности к вос…

— …поминаниям, — сказал Сэвэдж.

— Или, что еще более интересно, кто-то заставил вас помнить то, чего на самом деле никогда не было. Жамэ вю. Вы изобрели изумительный термин.

— Вспомнить то, чего на самом деле не происходило? Но я ведь это не в прямом смысле… Я бы ни за что не поверил…

— Могу свести вас в анатомичку, — предложил Сантицо. — Рассечь мозг трупа и показать любую его часть. Могу объяснить, почему вы видите, слышите, ощущаете, нюхаете и почему чувствуете боль. Хотя сам по себе мозг чувствовать боли не может. Но вот чего я сделать не в состоянии, так это показать вам мысль. И уж, разумеется, не смогу отыскать в мозгу определенную часть, в которой прячутся воспоминания. Я изучаю память вот уже в течение десяти лет, и чем больше узнаю, тем больше сбиваюсь с толку… Опишите мне, что происходит, когда вы вспоминаете о каком-то прошлом событии.

Сэвэдж и Акира наморщили лбы.

Рэйчел выпалила:

— Ну, это напоминает крутящийся в голове фильм.

— Большинство людей так это и описывают. Происходит какое-нибудь событие, и кажется, что мозг работает, словно камера, фиксирующая череду событий, словно кадры на пленку. Чем больше событий происходит, тем больше фильмов накапливается в мозгу. Когда наступает определенная необходимость и требуется что-либо вспомнить для того, чтобы понять настоящее, мы просто выбираем нужную бобину и проецируем фильм на ментальный экран. И, разумеется, для нас является непреложным тот факт, что воспоминания неизменны, как фильмы.

Рэйчел кивнула.

— Но кинопленки не являются неизменными. Они рвутся. Выцветают. Из них можно вырезать некоторые сцены, затрепанные до неузнаваемости. В общем — куда уж дальше… Аналогий не хватает. Так вот: в нашем мозгу нет никаких фильмов. Нет никакого экрана. Мы просто представляем, что они там есть, сами их выдумываем. А еще труднее описать память, когда мы переходим от конкретных событий к заученным абстракциям. Когда я думаю о математической величине “пи”, то никакого фильма в голове не вижу. Каким-то образом, интуитивно, я понимаю, что означает “пи”. А когда думаю об абстрактном понятии “честь”, то тоже не вижу никакого фильма. Я просто знаю, что означает данное слово. Почему я могу вспоминать и понимать подобные абстракции?

— У вас есть ответ на этот вопрос? — У Сэвэджа ныла грудь.

— Основной теорией является нижеследующая: воспоминания каким-то образом закодированы в нейронах головного мозга. Эти биллионы нервов — так выходит по данной теории — не только передают электричество и информацию, но и сохраняют информацию, которую передают. Процесс частенько уподобляют работе компьютера, но, опять-таки, аналогия — как и в случае с крутящимися в наших головах кинофильмами — не является объяснением. Наша память куда сложнее самого сложного компьютера. Да, действительно, кажется, будто нейроны способны передавать информацию от одной инфосети к другой, защищая таким образом наши воспоминания, если какой-то участок мозга поврежден. С другой стороны, существует два типа памяти — короткая и длинная, и их взаимосвязь является абсолютно парадоксальной. Короткая память относится к разряду краткосрочных — она имеет дело с недавно полученной, но незначительной информацией. Например — телефонный номер моего зубного врача. Если мне необходимо заказать номерок, я смотрю номер в книжке, запоминаю его ровно настолько, чтобы дозвониться в офис, а затем незамедлительно забываю до тех пор, пока снова не потребуется звонить и повторять заново весь процесс. Длительная память имеет дело с продолжительными воспоминаниями необходимой информации: телефонный номер моего дома. Какой физический механизм заставляет меня быстро и легко забывать телефонный номер зубного врача, а номер дома помнить? И почему пациенты, страдающие определенными видами амнезии и неспособные запомнить недавние события любой важности, великолепно вспоминают о незначительных фактах, имевших место несколько десятков лет тому? Никто не может этого понять.

— А вы-то во что верите? — спросил Акира.

— В мюзикл Лернера и Леви.

— Не…

— Морис Шевалье и Гермиона Джингольд пели замечательную песню: “Я хорошо это помню.” Их персонажи, по действию, являлись бывшими любовниками, вспоминающими при встрече: “Мы ходили туда”, “Нет, по-моему, сюда”, “Ты носила то платье”, “Да нет, вот это”, “Ах, да, как же, помню прекрасно”. Но они ничего не помнили. Нет, я понимаю, что песенка была о том, что старость — не радость, и поневоле за столько времени все забывается. Но боюсь, все мы тоже не намного отстаем от этих стариков. Существует огромное количество специфических деталей. Их больше, чем мы можем себе представить. У нас с доктором Уайнбергом есть довольно сентиментальная традиция. Каждую субботу, вечером, если мы не на дежурстве или нет вызовов, вместе с нашими женами смотрим какой-нибудь фильм, а затем идем ужинать. После всех недельных стрессов нам хочется хоть как-то развлечься. Вчера Макс милостиво припомнил фильм, который мы смотрели вчетвером. “Но, Макс, — сказал ему я, — этот фильм я смотрел по кабельному телевидению, никак не в кинотеатре.” “Да нет, же, — продолжал настаивать он, — мы вчетвером видели его в городе”. “Прекрати, — отвечал я. — Я вообще на той неделе сидел на конференции. Ты с нашими женщинами ходил в кино без меня.” Спросили жен, но они не смогли припомнить ничего конкретного. И так до сих пор не выяснили, кто же из нас прав.

— Ну, разумеется, — сказал Сэвэдж. — Вы только что сами сказали, что короткая память долго в голове не держится.

— Но где заканчивается короткая и начинается долгосрочная память? И как убедиться в том, что долгосрочная память действительно продолжается? Главный вопрос — в ограниченности сознания. Мы способны помнить только в том случае, если способны запоминать. То, что нами забыто, не имеет субстанции. Мы не можем понять то, что по-настоящему забыто… Опишите нам будущее.

— Не могу. Его не существует. — Пожал плечами Сэвэдж.

— Как и прошлого, хотя память оставляет нам иллюзию того, что оно на самом деле есть — в нашем мозгу. Мое мнение таково: после того, как воспоминания закодированы в мозгу, они вовсе не остаются неизменными. Я считаю, что они меняются, причем постоянно, и различные детали прибавляются, убираются и передвигаются с одного места на другое. В результате каждый из нас создает свою версию прошлого. Несоответствия обычно незначительны. Ну, в самом деле, разве имеет какое-нибудь значение тот факт, смотрели мы с Максом фильм раздельно или вместе? На самом же деле различия имеют решающее значение. У Макса как-то раз была пациенткой одна невротичка, с которой в детстве очень скверно обращался отец. Издевался над ней. Так вот, она придала своей юности возвышенный характер, и создала в воображении совершенно идиллические картинки жизни с добрым, нежно любящим ее отцом. Чтобы вылечить невроз. Максу пришлось разрушить фальшивые воспоминания и открыто признать все те кошмары, которые она пережила в детстве.

— Фальшивая память, — сказал Сэвэдж. — Жамэ вю. Но наша фальшивая память создана отнюдь не психологическими проблемами. Снимки мозга указывают на то, что нечто было введено хирургическим путем и это нечто создает в мозгу совершенно иную реальность. Такое возможно?

— Если вы хотите узнать, смог бы я сделать нечто подобное, то ответом будет — нет. Ни я, ни другие известные мне нейрохирурги не смогли бы такого сделать. Но существует ли подобная возможность? Да. Теоретически. Но даже если бы я знал, как это совершить, я бы не стал этого делать. Название данной области — психохирургия. Она видоизменяет сущность, личность и — за исключением нескольких случаев — иссечение мозговой ткани для прекращения у больного эпилептических припадков или лоботомия для прекращения саморазрушительных импульсов — она является крайне неэтичной областью медицины.

— Но теоретически как бы вы ее сделали? — спросила Рэйчел.

Сантицо явно не хотелось говорить.

— Пожалуйста.

— Я превозношу свое любопытство как врача, но иногда, поступая вроде бы вопреки своей природе, отказываюсь изучать любопытнейшие церебральные феномены. При необходимости я вживляю в мозг пациента электроды. Да. И прошу людей описывать то, что они чувствуют.

— Подождите, — прервал его Акира. — Как же они могут описывать ощущения, если у них обнажены мозги? Они же находятся в бессознательном состоянии.

— Ах, да, — вздохнул Сантицо. — Я чересчур увлекся и забыл о том, что вам многое неизвестно. Привык, понимаете, что обычно такие проблемы мы обсуждаем лишь в кругу своих, нейрохирургов. Вы, видимо, считаете, что обнажить мозг — значит то же самое, что и обнажить сердце. Я напомню вам свою предыдущую ремарку: мозг — то есть наш рецептор чувств — сам по себе чувствительного рецептора не имеет. Он не чувствует боли. И, используя местную анестезию для того, чтобы боль не распространялась далее определенного участка, я могу удалить довольно солидный кусок черепной коробки и обнажить величайшую из тайн природы. Введя в мозг пациента электрод, я могу заставить его чувствовать запах несуществующих апельсинов. Заставить услышать музыку своего далекого детства. Чувствовать, что он ест яблоко. Заставить его кончить. Таким образом, манипулировать чувствительными рецепторами, пока он не решит, что плывет в лодке, что в лицо ему светит солнце, ветер развевает волосы, он слышит грохот разбивающихся волн, и что это его давнишняя мечта — австралийский Большой Барьерный Риф, встречу с которым он пережил во время отпуска несколько лет назад.

— Но будет ли пациент помнить те иллюзии, которые вы ему внушили? — спросила Рэйчел.

— Разумеется. Точно так же, как и любую другую конкретную операцию.

— Таким образом, это объясняет нам, что именно это произошло, — сказал Сэвэдж.

— С вами и вашим другом? Ничего подобного, — отозвался Сантицо. — Я вам только что описал активизацию памяти пациента с помощью электронной стимуляции различных нейронов. У вас же идут воспоминания о событиях, вообще…

— …никогда не происходивших, — закончил фразу Акира. — Тогда почему мы их помним?

— Я же вам сказал, что все это голая теория, — продолжил Сантицо. — Но если бы я обнажил левую височную долю вашего мозга… и простимулировал нейроны электродами… если бы подробнейшим образом описал, что вы должны будете вспомнить, показал бы вам пленку, на которой все было запечатлено, или, что еще лучше, заставил бы нанятых актеров разыграть фиктивные события… если бы накачал вас амфетаминами для того, чтобы процесс запоминания прошел быстрее… а по окончании всего этого с помощью электрода запаял кое-какие нейроны, чтобы воспоминания об операции начисто стерлись… тогда бы вы помнили то, чего никогда не происходило, и забыли о настоящих событиях.

— Так нам устроили промывание мозгов?

— Нет, — покачал головой Сантицо. — Промывание мозгов — довольно грубое выражение, и впервые появилось во время войны в Корее. Оно применяется для описания процесса, когда пленника вынуждают согласиться с глубоко противными ему политическими убеждениями. Методология разработана в СССР и базируется на теориях Павлова о стимуле и реакции на него. Подвергните пленника непрекращающимся пыткам, опустите его в пучину боли, сломайте его дух, а затем предложите награду, если он согласится предать свою горячо любимую страну. Как мы знаем, некоторые не смогли противостоять пыткам. Но что самое странное и чудесное — большинство справилось с бедой. Особенно когда к павловской теории обработки добавлялись психосуттестивные наркотики. Но если вы просмотрите сводки новостей из далеких пятидесятых, то увидите, что пленников, которых обрабатывали подобным образом, всегда можно было отличить от остальных, потому что они и выглядели как обрабатываемые. Изможденные лица. Трясущиеся руки. Остекленелые глаза. И их признания в совершенных военных преступлениях казались неубедительными. Ни у одного из вас подобных симптомов не наблюдается. Вы напуганы — да, это видно. Но вы дееспособны. Никаких внешних проявлений. Совершенно здоровые во всех отношениях личности. Не собираетесь сдаваться и оставлять свою профессию. Нет, обработке вас не подвергали. Проблема ваша устремлена отнюдь не в будущее. Вас не программировали для совершения каких бы то ни было поступков в будущем. Что-то произошло в вашем прошлом. Или не произошло. А что произошло на самом деле — этого вы не помните.

— Но зачем с нами все это сделали? — спросил Сэвэдж.

— Зачем? Единственное, что приходит в голову…

Тренькнул телефон. Сантицо схватил трубку.

— Алло? — Внезапно он напрягся, вслушиваясь в голос на другом конце провода. Лицо его помрачнело. — Сейчас буду.

Он положил трубку.

— Несчастный случай. Мне нужно бежать в операционную. — Встав, он повернулся к книжной полке. — Вот вам. Несколько стандартных текстов. “Программы мозга” Юнга. “Психология памяти” Бэдделея. “Память, закрепление образов и мозг” Хорна. Изучите. Завтра позвоните моей секретарше. Она подберет нам время для встречи. Мне действительно пора.

И Сантицо быстро направился к двери. Акира выскользнул из кресла, в котором сидел.

— Но вы начали объяснять, что думаете…

— Зачем все это с вами проделали? — Сантицо обернулся. — Ничего не могу придумать. Я хотел лишь сказать, что единственный, кто мог бы ответить на ваш вопрос, это тот, кто делал вам операцию.

6

Им удалось получить номер в гостинице неподалеку от больницы. Заходящее солнце закрывали облака смога. После заказа — рыба и рис — для Акиры, по бифштексу с жареной картошкой — для Сэвэджа и Рэйчел — каждый из них взял по книге и в полном молчании сели читать.

Когда прибыла еда, они отложили тексты и решили использовать то, что Сэвэдж называл “подзаттравкой” для обсуждения.

— Мне очень трудно свыкнуться с медицинскими терминами и понять, что именно они означают, — сказал Акира. — Очень неприятно в этом сознаваться, но мое знание английского, боюсь, имеет свои пределы.

— Нет, — возразила Рэйчел, — твой английский идеален. Могу с чистой совестью признаться, что эти термины для меня самой звучат по-японски.

— Комплимент принят. Ты очень добра. Аригато, — ответил Акира.

— Это означает.?..

— Спасибо.

— А как мне ответить? Каков эквивалент.?..

— “Всегда пожалуйста”? Очень простой. Домо аригато. Очень приближенный и грубый перевод — “большое спасибо.”

— Прекрасно, — посветлела Рэйчел. — Домо аригато.

Несмотря на стоящую в глазах печаль, Акира улыбнулся.

— Итак, — встрял Сэвэдж, — пока вы двое упражнялись в любезностях и пополняли культурный запас…

— Не будь занудой, — оборвала его Рэйчел. Сэвэдж пронзительно взглянул на нее, восхитился ею и не смог подавить улыбку.

— Видимо, я действительно им стал. Но, как мне кажется, какую-то часть моей книги я все-таки понял, и она меня сильно напугала.

Рэйчел с Акирой обратились во внимание.

— Память оказалась более сложной штукой, чем я предполагал. И не только из-за того, что никто так и не понял, каким образом мозговые нейроны удерживают и накапливают информацию, но что меня действительно испугало, так это смысл значения способности запоминать. — В голове начал пульсировать огненный шар. — Память мы считаем ментальной записью прошлого. Но вся беда в том, что — по определению — прошлого не существует. Это фантом того, что обычно называют настоящим. И это касается не только прошлого года, прошлого месяца или вчерашнего дня. Но и того, что произошло двадцать минут назад. Мгновение назад. То, что я говорю, уже является прошлым, так как отпечаталось в нашей памяти.

Рэйчел с Акирой молча слушали.

— В этой книге изложена теория о том, что когда мы видим яблоко, падающее с яблони, слышим как оно опускается на землю, поднимаем его, нюхаем или кусаем, то не переживаем все эти события одновременно с ощущениями. Существует временная лакуна, отставание — возможно, длящаяся одну миллионную долю секунды, — в течение которой импульс достигает мозга. К тому времени, как мы почувствовали вкус яблока, все, что мы называем настоящим, оказывается в действительности прошлым. Лакуна объясняет де жа вю. Мы заходим в комнату, и у нас появляется странное ощущение того, что мы в ней уже когда-то побывали, хотя точно знаем, что этого не было. Почему? Да из-за одной миллионной доли секунды, в течение которой мозг получает сообщение от глаз и говорит нам о том; что мы видим. Если оба полушария головного мозга работают с небольшой асинхронностью, то одно из них получает информацию намного позже другого. И мы видим комнату дважды. А думаем, что подобное ощущение уже когда-то случалось, потому что так оно и было на самом деле. Только не в далеком прошлом, как нам кажется. А за долю секунды до этой мысли, потому что одна доля мозга получила информацию чуть позже другой.

— Но наша проблема не де жа вю, а жамэ вю. — сказал Акира. — Почему ты так разволновался?

— Да потому, что теперь я не могу быть уверенным в настоящем. О прошлом и не говорю. Потому что настоящего — по крайней мере соответственно с мозговыми ощущениями — просто не существует. Все, о чем оно говорит, — отсроченная реакция на событие.

— Это может и быть правдой, — сказала Рэйчел, — но на данный момент, из практических соображений. Даже принимая во внимание временную лакуну, мы воспринимаем, грубо говоря, настоящее. Твоя проблема и без других преувеличений достаточно сложна.

— А я разве что-то преувеличиваю? Я напуган, потому что считал, что сражался с ложной памятью, которую мне имплантировали в мозг шесть месяцев назад. А что если это было вовсе не шесть месяцев тому? Откуда мне знать, что операция не произошла совсем недавно? Может быть, вчера или сегодня утром? — Сэвэдж повернулся к Рэйчел. — Во Франции, когда ты узнала о наших псевдонимах и “легендах”, то сказала, что похоже, что все касательно нас — ложь. И теперь я склоняюсь к тому, о чем раньше и подумать не мог: к тому, что ты вполне можешь оказаться правой. Сколько в моей голове ложных воспоминаний? Откуда мне знать, кто я на самом деле? Как мне убедиться в том, что вы с Акирой именно те, кем мне кажетесь? А вдруг вы актеры, нанятые для того, чтобы обмануть меня и лишь усилить манию?

— Но этого не может быть, — ответил Акира. — Мы слишком долго были вместе и слишком через многое прошли. Спасение Рэйчел. Погоня на вертолетах. Паром в Грецию и обратно. Фургоны, старавшиеся убрать нас во Франции.

— Я вот о чем хочу сказать: а вдруг ничего этого не было? Мои ложные воспоминания могли быть имплантированы только сегодня. Мое прошлое — все, что я о себе знаю — может быть ложью от начала до конца, о которой я даже не подозреваю! Встречался ли я когда-нибудь с сестрой Рэйчел? А может быть, Грэм в действительности вовсе не умирал?

— Если будешь так думать, — сказал Акира, — то точно свихнешься.

— Именно, — отрубил Сэвэдж. — Я об этом и говорю — мне страшно. Мне кажется, я смотрю сквозь плотный туман, или пол качается, или лифт летит в шахту. Я полностью дезориентирован. Моя личность строилась на защите людей. Но каким образом мне защитить себя самого от собственного мозга?

Рэйчел обняла его одной рукой.

— Ты должен поверить в то, что мы не актеры. Мы — все, что у тебя есть. Верь нам.

— Верить вам? Да я даже себе не верю.

7

Этой ночью, маясь судорогами от кошмаров, Сэвэдж внезапно проснулся оттого, что чья-то рука гладила его по щеке. Пораженный, он перехватил ее и вскинулся на диване, готовый защищаться.

Но тут подавил импульс. В мягком свете лампы, стоящей в углу комнаты, он увидел рядом с собой обеспокоенное лицо Рэйчел. Она стояла на коленях.

— Что такое? — Сэвэдж осмотрел комнату. — Где Акира?

— В коридоре. Я попросила его оставить нас наедине.

— А почему он.?..

— Потому что я его попросила, — повторила женщина, и ее светлые волосы обозначили силуэт светящегося нимба от лучей лампы.

— Да нет, почему ты попросила его уйти?

— Потому что мне необходимо побыть с тобой.

— И все-таки это не ответ на вопрос…

— Ш-ш-ш-ш. — Рэйчел прикоснулась к его губам. — Ты слишком много думаешь. И задаешь чересчур много вопросов.

— Вопросов не может быть чересчур много.

— Правильно, но иногда намного мудрее вообще их не задавать.

Сэвэдж почувствовал запах ее духов.

— Я не мог представить…

— Знаю, — ответила она, — что не мог. Ты так долго был защитником, что автоматически начинаешь подозревать всех и вся. А вопросы являются мерой предосторожности. Ответы же — спасением. Лишь спасение является для тебя абсолютной ценностью. — Она дотронулась до его щеки. — Я так давно никому этого не говорила.

— Не говорила чего?

— Что люблю тебя.

Сэвэдж съежился и стряхнул ее руку со щеки.

— Не будь идиоткой. Это абсурд.

— Именно это говорил Кьеркегор в “Страхе и трепете”: “Авраам верил в Бога из-за нравственности абсурда”. Вера абсурдна. Как и любовь. Потому что ни вера, ни любовь не измеряются здравым смыслом. Бога может не существовать, а человек, которого ты любишь, может тебя предать.

— Что ты этим хочешь сказать?..

— С того самого момента, как ты вошел в мою спальню на Миконосе, ты обращался со мною так, словно я значила для тебя все на свете. Такого со мной не случалось. Я понимаю, что любить тебя глупо, потому что мы вместе лишь потому, что тебя наняли меня защищать. Мне бы следовало быть умнее. И не любить тебя. Но я ничего не в силах поделать… Потому что нравственность бессмысленна.

— Не забывай о словах Уайнберга: люди в состоянии стресса стараются идентифицировать себя с теми, от кого зависит их собственная безопасность.

— Верно, я полагаюсь на тебя, — сказала Рэйчел. — И идентифицирую себя с тобой. Но, что самое важное, я хочу заняться с тобой любовью.

— Да нет, я…

— Не нет, а да.

— Но…

— Черт же тебя побери, лежи спокойно.

Она целовала его и одновременно расстегивала ремень на брюках.

И, к своему собственному удивлению, он позволил ей это.

8

Во сне он занимался любовью с сестрой Рэйчел, и сцена была практически один к одному схожа со знаменитой сценой из лучшего фильма Джойс Стоун “Кошачья Лапа”. Актриса играла богатую американку, живущую на Французской Ривьере. Обаятельнейший вор, крадущий драгоценности, на протяжении всего фильма упорно пытается ее соблазнить. И вдруг, собираясь завоевать доверие и выудить информацию, — она соблазняет его. У вора на протяжении всего фильма крепнет уверенность в том, что он никогда в нее не влюбится. Но он оказывается неправ, и женщина похищает его душу.

Джойс Стоун и Рэйчел Стоун. Во сне Сэвэдж видел, как одна сливается с другой. Он занимался любовью не только с легендарной кинозвездой, но и с клиенткой, которую поклялся защищать. И даже тогда, когда он поглаживал ее груди с затвердевшими сосками, гладкие, длинные руки и твердый вогнутый живот, сползая ниже, дотрагиваясь до треугольника волос, он повторял, что это неверное решение, совсем не профессиональное, безумное — в общем, почти инцест. Все годы своей работы он ни разу не поддался на ухищрения женщин и не подпадал под их чары. Грэм постоянно ему повторял: никогда не позволяй себе сексуальных отношений с клиентом. Это в пух и прах разобьет твою объективность. Сделает тебя беспечным. И таким образом ты сам подведешь женщину к погибели.

Но во сне Сэвэдж снова и снова переживал эти вдохновенные мгновения, когда он вонзался в нее, выгибался и не мог остановиться. Чувство вины боролось с необходимостью. Замешательство размывало правила. Страх требовал подтверждения. Когда он кончил и Рэйчел застонала, поднимаясь ему навстречу, бесконечно повторяя “люблю тебя”, Сэвэдж почувствовал опустошение — а женщина путалась пальцами в его волосах, — почувствовал, что предал самого себя, разбил свою душу глубочайшей печалью, хранящейся на самом дне его “я”. “Нет! — хотелось кричать. — Мне нельзя! Есть же обстоятельства, по которым я должен сопротивляться! Почему я не сопротивлялся сильнее?”

И внезапно сон изменился. Эякуляция вырвалась из него с ошеломляющим звуком выстрела кольта сорок пятого калибра, и он проснулся, пытаясь встать — как ребенок, который чувствует, что днями, неделями в его доме происходит что-то дурное, и спит с постоянно напряженными нервами, вываливается из своей спальни и бежит по лестнице вниз к кабинету отца и прежде, чем его мать кидается к нему, стараясь не допустить в комнату, он фокусирует свой взгляд и смотрит в приоткрытую дверь. Кровь. Сколько крови! И тело отца на деревянном полу кабинета — левая часть головы замотана полотенцем, чтобы свести к минимуму выброс крови из входного пулевого отверстия, хотя выходное делает применение полотенца совершенно бесполезным — словно омерзительная куча тряпья.

Чувствуя, как слезы льются по щекам, Сэвэдж закричал, с удивлением услышав голос маленького мальчика, которому совершенно не подходили вырывающиеся из него слова: “Ты — сволочь, ты пообещал, что больше никогда-никогда от меня не уйдешь. Будь ты проклят!”

И удар матери по лицу.

9

На какое-то мгновение Сэвэдж забыл, что находится не около отцовского кабинета и не разглядывает поджидающий его кошмар. В следующую секунду он решил, что видит элегантный номер на Французской Ривьере, где Джойс Стоун соблазнила бриллиантового вора. И в полном смятении он рассмотрел Акиру, сидевшего в углу филадельфийского номера, откладывающего журнал, затем поднимающегося, бросающего взгляд в сторону запертой двери спальни и двигающегося к нему.

— Сон не принес тебе отдыха. Мне очень жаль.

Сэвэдж протер глаза.

— А ты думал, что он мог быть отдохновенным, если Рэйчел меня трахнула?

— Я ничего не думал, — Акира присел рядом. — Она попросила меня понаблюдать за коридором. Сказала, что у вас с ней личный разговор.

— Да уж личнее некуда, можешь не сомневаться.

— Детали меня не интересуют.

— А зачем они тебе? Раз она уже все и так рассказала.

— Ничего она не говорила. Только попросила вернуться из коридора, и все. Затем прошла в свою спальню. Насколько я знаю — сейчас она спит.

— Ей повезло больше, чем мне.

— Меня совершенно не касается то, что между вами произошло. Ты вел себя безукоризненно.

— Ну да, ну еще бы.

— Ясно, что ты страшно нравишься нашему принципалу. И — если будет позволено мне сказать — она нравится тебе.

— А ночное происшествие является доказательством того, что этого быть не должно.

— В обычных обстоятельствах — да, — сказал Акира. — Но у нас сейчас обстоятельства навряд ли можно назвать обычными. Ты относишься к себе чересчур самокритично… Ты запуган и…

— Это не оправдание моему поведению. Ты ведь тоже чувствуешь страх, но держишь себя в руках.

— Моя культура предписывает скрывать отчаяние, и столько лет меня этому учили, что… Позволь кое-что тебе рассказать, — Акира на мгновение умолк. — Во время Великой Восточноазиатской войны мой отец служил в авиации. Был пилотом.

Сэвэджа смутило незнакомое название.

— Вы так называете Вторую мировую войну, — пояснил Акира. — После капитуляции моей страны отец вернулся домой и увидел, что как такового дома больше не существует. Его город назывался Хиросимой. Родители, жена, двое детей были уничтожены атомной бомбой, сброшенной вашей страной. Годами он горевал, не в силах примириться с потерей. Единственной отрадой для него было восстановление Японии, в котором он принял посильное участие. Великолепный механик, он переделывал военные самолеты для гражданских нужд и вскоре достиг финансовых успехов. Потом снова женился. Я оказался единственным, кто родился от этого союза, потому что моя мать — его вторая жена — оказывается, во время взрыва атомной бомбы находилась рядом с Хиросимой. Ее левая рука была вся покрыта шрамами от лучевых поражений, и в скором времени от последствий радиации она умерла. Костный рак. Горе отца было просто невыносимым. Он смог выжить только благодаря тому, что всю оставшуюся жизнь посвятил мне.

Акира на секунду прикрыл глаза.

— Япония столь часто подвергалась разрушительным ударам тайфунов, приливных волн, землетрясений, что фатализм стал общенациональной чертой характера, а безопасность — общенациональной одержимостью. Отец сказал мне, что уж коли нам не дано контролировать бедствия, обрушивающиеся на наши головы и крыши нашей многострадальной родины, то по крайней мере мы можем контролировать достоинство и порядок, с которыми должны принимать все эти бедствия. Поэтому он отослал меня в распоряжение самого требовательного сэнсея в самую лучшую додзе, которую только мог отыскать. Я выучился дзю-до, айкидо, различным типам каратэ и, разумеется, обращению с мечом. Через некоторое время я решил употребить знания в ответ на нападки враждебной вселенной и стать защитником, хотя и узнал, что даже тренировки и достоинство невозможно противопоставить судьбе и что абсолютной защиты не существует. Моего отца, например, сбила машина, и он умер от ран. А ведь он всего лишь переходил улицу.

— Мне очень жаль, — произнес Сэвэдж. — Твоя семья пострадала больше, чем она того заслужила. Я начинаю понимать, почему ты так редко улыбаешься и почему даже в эти случайные мгновения твои глаза остаются печальными.

— Мой сэнсей называл меня “человек без капли радости”, — Акира пожал плечами. — Но несчастья, выпавшие на долю моей семьи, — лишь одна из причин тому, что я редко улыбаюсь. Как-нибудь объясню и остальные. Но на данный момент я приоткрыл тебе частицу своего “я” лишь для того, чтобы показать, что точно так же, как и ты, я — напуган. То, что произошло с нашей памятью, заставляет меня ежесекундно спрашивать себя о том, кто я такой на самом деле. Ведь, возможно, во всем моем рассказе нет ни капли правды. И подобная возможность не просто пугает меня: она меня ярит. Неужели я горевал по отцу, матери и предкам, которых вовсе не существовало? Я должен это выяснить.

— Верно, — согласился Сэвэдж. — Я тоже хочу узнать, что из того, что сделало меня тем, чем я стал, произошло на самом деле.

— Предположим, это невозможно.

— Значит, должно стать возможным.

— Но как?..

— Завтра едем в Балтимору. Там живет кое-кто, кого я обязан повидать. Объяснить пока не могу. Не заставляй меня сейчас об этом говорить.

— Но ты сказал “едем”, — голос Рэйчел раздался совершенно неожиданно. — Означает ли это, что ты снова готов нам поверить?

Сэвэдж повернулся к ней: Рэйчел стояла в проеме двери, ведущей в спальню. На ней была голубая ночная рубашка, облеплявшая груди. Его тело отозвалось на воспоминание о том, как они занимались любовью. И, несмотря на то, что выглядела Рэйчел так же, как и Сэвэдж, — то есть, что сон ее тоже был не раз потревожен, — все-таки она была прекрасна.

— Давайте лучше скажем это таким вот образом, — примирительно поднял он руки. — Я очень хочу вам доверять.

10

Балтимора находилась к юго-западу от Филадельфии — девяносто минут бешеной езды. Когда Сэвэдж остановил “таурус” возле двухэтажного дома в неплохо ухоженном районе городских окраин, он увидел наголо подстриженные кусты в тщательно продуманном ландшафте вокруг здания и наконец выключил двигатель. Несмотря на прохладную октябрьскую погоду, его лоб взмок от пота.

— Кто здесь живет? — спросила Рэйчел.

— Недурной вопрос, — отозвался Сэвэдж. Он вышел из автомобиля и поежился.

— Помощь не потребуется? — Акира взялся за ручку двери.

— Нет, — Сэвэдж решительно остановил его. — Я должен выяснить все сам.

— Выяснить что? — спросила Рэйчел.

— Если я скажу, вы сочтете меня сумасшедшим. Если все пройдет нормально, я позову вас в дом. В любом случае проверка не займет много времени. Каким бы ни оказался ответ.

Сэвэдж приосанился и пошел по дорожке мимо вспаханных газонов, добрался до крыльца, прошел дальше и, слушая отдающие в пустоте тяжелые шаги, взялся за ручку входной двери.

На какое-то мгновение он решил постучать, но под конец сдержался и подумал, что следует вести себя естественно, так, как всегда. Просто войти.

Вестибюль — затененный — пахнул плесенью. Дальше — запахи тушащегося мяса с чесноком в красном вине. Справа от Сэвэджа появилась гостиная, в которой стояло чересчур много мебели, укрытой пластиковыми листами от раздирающих в клочья жадных кошачьих когтей.

Из дальнего конца коридора слышались интонационные переливы актерских голосов, лепечущих диалог в очередном популярном телесериале. Точно так же слышались ни с чем не сравнимые щелчки и удары деревянной ложки о края металлической посудины — готовилось жидкое тесто.

В отличие от затемненного вестибюля, кухня оказалась ярко освещенной. Сэвэдж вошел и увидел морщинистую, сутуловатую, седовласую женщину, смотрящую на экранчик маленького цветного телевизора, стоящего рядом с микроволновой печью. Она месила тесто.

Подходя к столу, на котором разделывалось мясо и рядом с которым стояла женщина, он улыбнулся:

— Ма, сюрприз.

Она резко дернула головой, посмотрела на Сэвэджа и уронила деревянную ложку.

— Ты…

— Знаю, что приезжал не так уж часто, как положено примерному сыну, но пойми, у меня масса работы. По крайней мере я ежемесячно посылал деньги. Я вижу, ты неплохо управляешься с домом. Выглядит он замечательно, — Сэвэдж продолжал улыбаться.

— Что ты здесь делаешь?

— Я же сказал: извини, что не приезжал. Прошу прощения, ма. Постараюсь исправиться.

— Отвечай на вопрос. Что ты здесь делаешь?

— Да нет, не подумай ничего такого — со мной ничего страшного сейчас не происходит. Тебе не придется меня прятать и посылать за врачом, как в последний раз. Я просто заехал на минуточку. Поболтать о днях минувших. О папе, — Сэвэдж сделал шаг вперед, намереваясь ее обнять.

Женщина отпрянула.

— Не надо так, ма. Не злись. Я же попросил прощения за…

— Не подходи. Ты кто такой?

В это мгновение Сэвэдж понял, что все то, чего он опасался, обрело плоть и кровь. Голова болезненно закружилась. Колени подогнулись.

Он постарался сделать еще один шаг.

— Твой сын.

Женщина закричала.

— Нет, пожалуйста, не надо…

Крик стал более сильным, напряженным, хриплым, отчаянным.

По ступеням лестницы из подвала загрохали шаги. Рослый мужчина в годах, в рубашке с закатанными рукавами, с мускулистыми руками, ворвался в кухню. Волосы у него были белые и редкие. На лице виднелись пятна от перенесенной печеночной болезни. Несмотря на пожилой возраст, он дышал силой и энергией.

— В чём дело, Глэдис?

Женское лицо стало белее теста, которое она взбивала. Прислонившись к столу возле раковины, она стояла молча и с прерывистым дыханием указывала своим костлявым трясущимся пальцем на Сэвэджа.

— Ты кто, черт побери, такой? — зарычал мужчина.

— Фрэнк, он говорит… — она задохнулась. — Открыл дверь, зашел прямо сюда. Перепугал меня до смерти. Назвал меня… Он думает, что он — наш сын.

Щеки мужчины покраснели. Он рванулся к шкафчику, рывком выдвинул ящик и вытащил молоток.

— Надо тебе сказать, приятель, что наш единственный сын умер двадцать лет назад от кистозного фиброза, — он поднял молоток и двинулся к Сэвэджу. — А во-вторых, у тебя есть всего семь секунд, чтобы убрать отсюда свой зад, прежде чем я размозжу тебе башку и только после этого вызову копов.

Сэвэдж, сдаваясь, поднял руки. Он чувствовал, что живот распирает от свернувшихся в нем клубком змей. Он не мог сдерживать охвативший его ужас.

— Нет, послушайте. Происходит нечто чудовищное. Вы просто не понимаете. Вы должны позволить мне объяснить.

— Происходит, говоришь? А ведь действительно: ты вломился в мой дом и испугал мою жену. И произойдет нечто еще более чудовищное, если ты не уберешься отсюда к чертям собачьим.

Женщина рванулась к висящему на стене возле холодильника телефону.

— Подождите! — закричал Сэвэдж. Она нажала на три кнопки.

— Пожалуйста! Выслушайте! — попросил Сэвэдж.

— Полиция! Срочный вызов!

— Убирайся! — заревел мужчина.

Мужчина начал поднимать молоток, и Сэвэдж отшатнулся назад, наткнувшись спиной на дверную ручку. Он вдруг понял, что не в силах шевельнуться, что его парализовало от жути.

От кошмара.

Потому что плотный пожилой мужчина, который сейчас шел на него, был его отцом, не тем, которого Сэвэдж помнил по детским воспоминаниям, каким он был за несколько часов до того, как застрелился, а каким бы он стал, будь у него шанс состариться. Сэвэдж узнал ямочку на квадратном подбородке, небольшую щель в нижнем ряду зубов, шрам на тыльной стороне правой руки.

Женщина, трясясь, бормотала по телефону адрес.

— Не-ет! — закричал Сэвэдж. — Вы же мои родители! Я же ваш сын!

— Ты псих, вот кто ты такой! — проревел мужчина. — Может быть, удар по голове выбьет из нее…

— Почему вы меня не помните!

Сэвэдж увернулся от молотка, пронесшегося возле головы и со свистом грохнувшего по ручке двери. Удар оказался настолько оглушительным, что у Сэвэджа заложило уши.

— Хватит!

Мужчина снова замахнулся.

Сэвэдж, запинаясь, стал отступать по коридору. Прошел мимо кабинета, в котором застрелился отец. Внезапно из ниоткуда выпрыгнул кот и вцепился когтями Сэвэджу в ногу.

— Не-ет! — человек продолжал наступать, размахивая молотком.

— Если вы не мой отец, тогда кто вы? — Сэвэдж в отчаянии стал шарить руками за спиной, пытаясь открыть входную дверь. Кот продолжал драть ему ногу. Сэвэдж дернулся и отшвырнул зверя подальше. — Ради бога, скажите, кто же я?

Он повернулся и выскочил из дома, пролетев по крыльцу, чуть не потерял равновесие и скатился по ступеням.

Возле тротуара, стоя рядом с машиной, Акира и Рэйчел пораженно наблюдали за разворачивающимися событиями.

Сэвэдж добежал до машины, и все трое вскочили в кабину.

— Сволочь! — мужчина продолжал бежать следом и, видя, что догнать врага не сможет, резко швырнул молоток — тот грохнулся в дверцу.

Сэвэдж ударил по педали акселератора. Завизжав шинами, “таурус” рванул с места. Вдалеке завыла сирена приближающейся полицейской машины.

— Что случилось? — изумился Акира.

— Просто я увидел мертвеца, — Сэвэдж поднес руку к горлу и принялся массировать его, чувствуя, насколько хрипло звучит его голос — будто хорошенько придушили.

— В твоих словах не очень много смысла, — сказала Рэйчел.

— В том-то все и дело. Ни в чем я не вижу смысла. Господи, помоги. Что же они с нами сделали?

11

— Я лишь фантазировал о том, что это может оказаться правдой, но никогда не думал о том, что так оно и будет. — Сэвэдж яростно вел автомобиль, обгоняя все машины, попадавшиеся на пути и не обращая внимания на объявления, давившие лесистые пригороды. — Логическое завершение жамэ вю. Ужасающая возможность. Итак, я должен убеждать самого себя, что мои страхи оказались в действительности тем, чем они оказались — страхами. Я старался привыкнуть к мысли, что моя ложная память заканчивается Мэдфорд Гэпским Горным Приютом и хэррисбургской больницей. Но теперь? Черт побери, ведь эти мужчина с женщиной действительно были моим отцом и матерью. Я вырос в этом доме. Я видел свою мать год назад. И она выглядела именно так, как выглядела сегодня эта женщина. А мой отец — если бы он остался в живых — выглядел бы точно так, как этот мужчина.

Рэйчел с Акирой промолчали.

— Вы мне не верите? — спросил Сэвэдж. — Думаете, я выбрал наобум дом и зашел?

— Нет, — сказал Акира, — я тебе верю. Просто это…

— Ну, что? Ты же знаешь, что мы видели друг друга мертвыми. Придется поверить и в остальное.

— Похоже, я поняла, что имеет в виду Акира, — произнесла Рэйчел. — Он не хочет тебе верить. То, что ты говорил вчера вечером… я считала, что ты просто переутомился, ситуация действительно была шоковой. Но теперь я наконец-то поняла. Нет — даже сильнее — я это чувствую. Если твоя память была полностью переделана, то тебе действительно не на что больше положиться. Все, во что ты верил, теперь должно вызывать твои сомнения.

— Вот почему мы и направляемся в Литтл-Крик, штат Вирджиния, — сказал Сэвэдж. — Нужно выяснить, на что еще я не могу положиться.

Лесополоса начала вырождаться, уступая простор вначале топям, а затем пляжам.

Возле южной губы Чесапикской бухты Сэвэдж с шоссе № 60 повернул на запад и через две мили выехал к военно-морской базе самолетов-амфибий — Литтл-Крик.

— О, Господи, какая громадина, — вырвалось у Рэйчел.

За периметром базы проглядывались административные и жилые кварталы, поле для гольфа на восемнадцать лунок, две лужайки для пикников, центр отдыха, морской бассейн, бассейн на открытом воздухе и озеро с каноэ и водными велосипедами. Впечатление усиливалось огромным количеством персонала и стоящими в бухте тридцатью двумя кораблями.

— И сколько же здесь моряков? — спросила пораженная Рэйчел.

— Девять тысяч. Также три тысячи человек обслуживающего персонала, — ответил Сэвэдж. — Но “моряк” — слишком общее понятие. Большинство, конечно, принадлежит к традиционным формированиям. Но есть и подразделения спецназначения. Здесь расформированы восточные подразделения SEALs.

Он с гордостью обозревал базу.

— Именно такой я ее и помню, — в голосе вдруг зазвучали нотки ужаса. — Я хотел добраться сюда как можно быстрее. А теперь не хо…

Он заставил себя выйти из машины и пройти к часовому, стоящему у ворот. Солнце стояло в небесах совсем низко. Сердце бухало в груди.

— Да, сэр? — часовой стоял совершенно неподвижно.

— Мне бы хотелось встретиться с капитаном Джеймсом Макинтошем.

— По какому вопросу, сэр?

— Мы друзья. Я его несколько лет не видел. Просто проезжал мимо. Дай, думаю, загляну, увижусь…

Часовой подозрительно покосился на Сэвэджа.

— Я не собирался заходить на базу, — поспешил заверить его Сэвэдж. — Не нарушу системы безопасности. Просто передайте, что я здесь. Если он не захочет со мной встретиться — что ж, ладно.

— Какое подразделение, сэр?

Пульс Сэвэджа забился сильнее.

— Так, значит, он все-таки находится здесь?

— Этого, сэр, я вам сказать не вправе, пока вы не назовете подразделение.

— Тренировочная команда SEALs.

И снова охранник покосился на него.

— Минутку, сэр, — он зашел в здание, находящееся за воротами. Сквозь открытую дверь Сэвэдж видел, как он поднял телефонную трубку. Через минуту часовой вернулся.

— Сэр, капитан Макинтош с базы ушел. У него увольнительная на двадцать четыре часа.

— Вам не сказали, куда он отправился?

Часовой напряженно застыл.

— Нет, сэр.

— Ну, разумеется. Большое спасибо. Попробую зайти завтра. — Сэвэдж подавленно поплелся обратно к автомобилю и объяснил, в чем дело, Акире и Рэйчел.

— У меня нет ни малейшего желания ждать. Думаю, что знаю, где его искать. — Сэвэдж: задумчиво помчался прочь от базы, к Вирджиния-Бич.

12

Таверна “С-Борта-На-Берег” отстояла от моря на целый квартал. Несмотря на это, здесь все равно вовсю пахло морем и орали чайки. Сэвэдж втянул в себя пропитанный солью воздух и тут же уловил запах сигаретного дыма и услышал элвисовскую версию знаменитой “Джонни, будь паинькой”. Они свернули с залитой солнцем улицы и вошли в полутемный бар.

Когда глаза привыкли к полумраку, Сэвэдж увидел, что столики заняты молодыми подтянутыми людьми, явно не привыкшими к цивильной одежде. Они много пили и говорили. Стеклянные витрины по стенам показывали модели авианосцев, линейных кораблей, эсминцев, подводных лодок, тральщиков, десантных ботов на воздушной подушке и патрульных катеров. Тут же стояли модели “Меримака” и “Монитора” — первых вооруженных кораблей Соединенных Штатов, которым пришлось по иронии судьбы сражаться друг против друга в Гражданской войне.

— Владелец этого заведения — бывший сержант SEALs, — пояснил Сэвэдж Акире и Рэйчел, протискиваясь мимо столика, за которым шла ожесточенная борьба по армрестлингу, к небольшому свободному пятачку возле стойки. — После отставки он не смог примириться с гражданской жизнью, и чтобы хоть как-то удержаться возле базы, открыл этот кабачок. Сюда приходят матросы и почти все ребята из SEALs.

Бармен направился прямо к ним. Ему было за пятьдесят: короткая стрижка “ежиком”, телосложение — как у футболиста, рубашка с обрезанными рукавами, открывающими на мускулистом предплечье татуировку морского котика.

— Ну, ребята, что берем?

— Сельтерскую.

Рэйчел с Акирой присоединились.

Бармен пожал плечами.

— Хэролд, ты меня не узнаешь? — спросил Сэвэдж.

— Да вроде как нет, — бармен сосредоточился. — А что, должен?

— Я частенько во времена увольнительных сюда захаживал.

— Да здесь столько народа перебывало, что всех и не упомнишь. А как давно?..

— Октябрь тысяча девятьсот восемьдесят третьего.

— Извини, приятель. Столько лет, тут через год все начинают выглядеть на одно лицо. Да и память у меня не то, что раньше.

— Я тебя понимаю.

Бармен неодобрительно покосился на Акиру и отправился за сельтерской.

— То, что он меня не помнит, еще ничего не значит, — сказал Сэвэдж. — Но то, что я его знаю и помню этот кабак — для меня значит многое.

Рэйчел, казалось, его слова не убедили.

— Хочешь сказать, что этот вариант тот же, что и с моей матерью? — спросил Сэвэдж. — Так?

Но ответить ей так и не удалось. Вернулся бармен с заказанными напитками.

— Три семьдесят пять.

Сэвэдж дал пятерку.

— Оставь сдачу себе.

— Спасибо, приятель.

— Скажи, а капитан Макинтош до сих пор здесь бывает?

— Мак? Ну, конечно. Я вижу его по крайней мере несколько раз в месяц.

— А сегодня вечером он не приходил?

— А вот этого я не знаю. Если и приходил, значит, его обслуживала одна из официанток, — бармен опять неодобрительно зыркнул на Акиру и отправился к кассе.

— Мне кажется, он не слишком жалует японцев, — сказал Акира.

— А может быть, японцев здесь никогда и не было. Он не единственный, кто на тебя смотрит, — сказала Рэйчел.

— Я заметил.

— Может быть, они смотрят на тебя, — усмехнулся Сэвэдж Рэйчел. — Будь ты здесь в единственном числе, думаю, матросов сто стали бы оспаривать друг у друга честь предложить тебе выпивку.

— Уж не знаю, что это — комплимент или угроза, — глаза Рэйчел сверкнули.

— Расскажи о капитане Макинтоше, — попросил Акира.

— Мы с ним вместе служили в SEALs. После Гренады я подал в отставку. Он остался на службе и стал тренировать новичков. — Сэвэдж покачал головой. — Мы были друзьями. Близкими. Я очень хорошо его помню. Он как живой стоит у меня перед глазами. Мы вместе тренировались. Плыли в бой вместе. Сюда ходили, пили, бузили… Боже, неужели все это — ложная память? Не может быть… Да, кстати, — плечи Сэвэджа свело судорогой, — вот и он собственной персоной.

Отлично сложенный светловолосый человек лет тридцати — тридцати пяти вошел в таверну. Высокий, с точеными чертами лица, загорелый, он был одет в джинсы, кроссовки и джинсовую, с тремя расстегнутыми верхними пуговицами, открывающими волосатую грудь, рубашку. На руке — часы для подводного плавания.

Он помахал рукой компании людей, сидящих за одним из столиков, и направился к ним. Сэвэдж оторвался от стойки и нырнул в толпу.

— Мак!

Мужчина в недоумении остановился, стараясь определить, откуда идет голос.

— Мак, — сказал Сэвэдж, протянув ему руку. — Как дела?

Мак смотрел на него, и по его лицу ничего нельзя было прочесть.

Сэвэдж постарался свести на нет неловкость, пустив в ход самую дружественную и дружелюбную улыбку.

— Да в чем дело? После всего, сквозь что мы прошли вместе, неужели ты меня не признаешь?

— Признаю? — Мак продолжал смотреть на него, сильно наморщив лоб.

“Нет! — подумал Сэвэдж. — Только не это! Только не снова!” Он почувствовал свинцовую тяжесть, дурноту, подступившую к самому горлу, пустоту в желудке и онемевшие руки и ноги.

Мак фыркнул и повернулся, намереваясь уйти.

Сэвэдж бросился ему наперерез.

— Подожди. Пожалуйста. Ты что, в самом деле?..

— Говорю тебе, что получил, получил деньги. Черт бы тебя побрал, держи твою двадцатку. И перестань меня преследовать. Вали отсюда.

Сэвэдж, нахмурившись, смотрел на деньги, которые мужчина совал ему в ладонь. Голова закружилась.

— Но…

И снова Мак решительно направился прочь.

— Ты же мне ничего не должен… — Сэвэдж в полном недоумении побрел за Маком следом. — Что все это значит?

Мак остановился, наклонился к уху Сэвэджа и напряженным шепотом прошипел:

— А вот это действительно неплохой вопросик. Что ты здесь делаешь? Ты что, Дойль, совсем спятил? Ты что позабыл, что нас не должны видеть вместе?

— Что?

— Убирайся.

— Но…

Голос Мака был едва слышен.

— В проулке. Через пятнадцать минут.

Пока Сэвэдж моргал, ничего не понимая, Мак наконец-то добрался до столика, за которым сидели его приятели.

— Парень одолжил мне как-то двадцатку и решил, что я ее никогда не верну. Вот так и играй со шпаками в карты, — услышал Сэвэдж голос Мака.

Говор в зале внезапно показался Сэвэджу невыносимо громким, а воздух — тяжким. Он почувствовал себя в ловушке, ему казалось, будто его скручивают в бараний рог, выворачивают внутренности. Сжимая грудь рукой, он махнул Рэйчел и Акире, чтобы те шли к выходу.

Сумерки превратились в темноту. На шумной, многолюдной улице Сэвэдж покачал головой: он был настолько поражен, что едва мог говорить.

— Он назвал меня Дойлем.

Рэйчел испытующе посмотрела на него.

— Значит, он все-таки тебя вспомнил!

— Нет, ты не поняла, — сказал Сэвэдж. — Мое настоящее имя не Дойль. Зачем он?.. О, черт, неужели у меня даже имя украли и дали взамен другое? — в висках колотилась буря. — Да кто я, черт побери, такой?

13

Проулок оказался забитым грудами коробок, мусорных бачков и пустых ларей. На полпути к оконцовке тусклая лампочка над дверью справа старательно пыталась разогнать тьму.

— Это черный ход из кабака, — сказал Сэвэдж. Вместе с Рэйчел и Акирой он стоял на тихой улочке рядом и обозревал диспозицию. — Если я это знаю, значит, я бывал здесь раньше.

— Или…

Сэвэдж понял, о чем не договорил Акира.

— Еще одно ложное воспоминание? Но ведь что-то должно оказаться настоящим. Мак меня узнал. В этом я уверен, несмотря на то, что он назвал меня именем, о котором я не имею представления. — Сэвэдж втянул в легкиевоздух. — Он сказал: через пятнадцать минут. Почти время. Мне нужны ответы.

Сэвэдж ступил в проулок.

— Подожди, — сказал Акира. Сэвэдж нервно оглянулся.

— Что такое?

— Я не могу отпустить тебя одного.

— Но Рэйчел…

— Верно. Ее нельзя оставлять без охраны и присмотра, — Акира нахмурился. — Но если она пойдет вместе со мной в проулок и начнется заваруха, то станет помехой. Еще в Нью-Йорке, когда ты решил взять ее с нами в путь, я знал, что подобный момент рано или поздно наступит. Я не могу прикрывать тебя и в то же время охранять ее.

— Я решил? Но ведь ты со мной согласился!

— Неохотно.

— Я ведь пообещала, что не стану путаться под ногами, — сказала Рэйчел. — Акира, иди с ним. Со мной ничего не случится.

— Нет. Пока ты с нами, мы за тебя отвечаем, — произнес Акира.

— Но ведь мой муж не знает, где я нахожусь. Мне ничего не грозит.

— В настоящее время меня беспокоит отнюдь не твой муж. В общем, так: что бы с нами ни произошло, если эта встреча превратится в то, что вы, американцы, называете кисляком…

Даже в темноте Сэвэдж увидел, как вспыхнули глаза Рэйчел.

— Я точно так же, как ты, беспокоюсь за безопасность Сэвэджа, — выпалила она. — По крайней мере, больше, чем за свою собственную. Если тебе не хочется оставлять меня здесь — бери с собой. Альтернативы нет.

— Боюсь, она права, — сказал Сэвэдж.

— А если непредвиденное? — спросил Акира.

— Я не стану вмешиваться. Спрячусь где-нибудь.

— А если мы разбежимся в разные стороны?

— Значит, необходимо назначить место будущей встречи. Так, для начала — парковка, где стоит наша машина. Если мы не сможем до нее добраться — я сниму комнату в “Холидей Инн”, находящемся в данном районе. Я знаю псевдонимы ваших кредитных карточек. Теперь мое — Сюзанн Портер. Будем обзванивать все гостиницы, пока не обнаружим друг друга. Если — после двухдневных поисков — не найдем, значит, поймем, что произошел худший из возможных случаев. Тогда начинаем действовать независимо друг от друга.

— Недурно, — пробурчал Сэвэдж. Неохотно признавая его правоту, Аккра поднял брови вверх.

— У меня отличные учителя, — сказала Рэйчел. — Твои пятнадцать минут на исходе, — обратилась она к Сэвэджу. — Твой друг в любую секунду может появиться.

Сэвэдж, ожидая реакции Акиры, взглянул в его сторону.

Японец поморщился.

— Очень хорошо, — вздохнув и держась поближе к Рэйчел, он пошел за Сэвэджем к проулку. — Вот, — сказал он Рэйчел. — Спрячемся в этой нише.

Сэвэдж пошел дальше, к черному ходу из таверны.

14

Дверь распахнулась, и в проулок полетели обрывки фраз, смех и мелодия “Эверли Бразерс” — “Прощай, пока, любовь”. Сэвэдж стоял на границе света и тьмы, около тусклой лампы и видел, как Мак появился в проеме двери и стал быстро осматривать улочку. За его спиной узкий коридор вел в главный зал кабака. Справа выглядывала табличка: “Мужской туалет”.

Наконец, Мак прекратил осматривать проулок, взглянул на Сэвэджа и, выйдя из проема, прикрыл за собой дверь, заглушив голоса и музыку.

— Те ребята, с которыми я сижу, думают, что я пошел отлить. Так что долго разговаривать я не могу. В чем дело, Дойль? Черт побери, какого ты сюда приперся? Если тебя кто-нибудь узнал…

— Все не так легко объяснить. Нужно поговорить. О многом. Так что понадобится время. Здесь мы ничего сделать не можем.

— Но я ведь только что сказал, что вышел ненадолго. Только представь, что будет, если нас здесь засекут!

— Да почему нас должны засечь?

— Блин, Дойль, тебе ведь прекрасно известны правила. Ты же сам их устанавливал и настаивал на том, чтобы их выполняли безукоризненно. Чтобы встретиться, нам необходимо воспользоваться кодами и явочными квартирами, которые ты выбрал.

— Да о чем ты говоришь?

— Дойль, с тобой все в порядке?

— Я тебя еще внутри спросил — ты меня помнишь?

— Бред какой-то.

— Что за ерунда с деньгами?

— Чтобы объяснить твое поведение остальным, я должен был хотя бы что-нибудь придумать — а на это у меня не было времени. Так что пришлось соображать. Я мог бы, конечно, вышибить тебя из кабака. Кстати, надо было так и поступить. Это бы прекрасно вписалось в “легенду”. Но тогда кто-нибудь мог вызвать военную полицию, гражданскую полицию и… Подожди минутку, Дойль. Ты этого хотел? Чтобы я снова с тобой подрался?

— Боже, я тебя вообще не понимаю. Почему ты меня “Дойлем” называешь?

Мак напрягся, расправил плечи и развернул грудь. Глаза моментально стали подозрительными, а голос стал напоминать рычание.

— Лады, где они?

— Кто?

— Блондинка и японец, которые вышли вслед за тобой. Ясно, как божий день, что вы вместе. В чем дело? Чего ты хочешь? Выставиться? Чтобы все обратили на тебя внимание? Черт, да если у тебя есть план, почему бы не предупредить меня заранее?! Не могу же я тебе помогать, не зная… Я сказал: где они?

Сэвэдж подал знак. На полпути к концу аллеи из теней выступили Акира с Рэйчел.

— Ну, конечно, — ярость перекосила черты лица Мака. — Смотрят. Слушают. Проверка, так? Хочешь узнать, как я выполняю приказы? И что теперь? Ты и так вытянул из меня больше, чем я мог сказать. Каким будет наказание? Заставишь меня чистить сортиры? Или, может, мне подать в отставку? Сволочь ты все-таки, Дойль. Даже несмотря на то, что мы предположительные враги, я думал, что мы остались друзьями.

— Я не имею понятия, о чем ты говоришь! Послушай, Мак: со мной что-то сотворили — что, не знаю! Я говорил, что объяснить это чертовски трудно. Я помню то, чего со мной никогда не происходило! И не знаю, что произошло на самом деле! Не знаю, почему ты называешь меня Дойлем! Не знаю!..

Сэвэдж замер и мгновенно обернулся, почувствовав тревогу. Услышав вой могучего мотора, он увидел, как огромная машина въехала в проулок. С того самого конца, с которого зашел он сам. Форма машины казалась уморительной. Фары слепили глаза. Остолбенев, он поднял руку, чтобы закрыть лицо, и увидел, как Акира с Рэйчел нырнули обратно во тьму ниши, и понял, что у него самого места, где можно спрятаться, — нет. Скорчившись и едва подавив настойчивый позыв моментально убежать, Сэвэдж повернулся лицом к Маку и положил руку на пистолет сорок пятого калибра, заткнутый за пояс у самого позвоночника. И только тогда распознал, что за уродина тащится в его сторону.

— Да это же мусоровозка, — сказал Мак. — Да, Дойль, с тобой действительно что-то случилось. Нервишки ни к черту. Тебе поэтому прицепили телохранителей? Или это наблюдатели, жаждущие глянуть, как ты себя поведешь в той или иной ситуации? Так что ты там сказал? Что помнишь то, чего на самом деле никогда не происходило? Что случилось? Чересчур много выполненных заданий? Чересчур много срывов? У тебя что — стресс? Расскажи, Дойль. Я хочу тебе помочь.

Грузовик, рыча, приближался все ближе. “Спокойно, — говорил себе Сэвэдж. — Не спеши. Не теряй головы. Невозможно за пятнадцать минут расставить ловушку. То, что он будет в этом проулке, не было известно никому. Никому. Кроме Мака”.

Сэвэдж с подозрением уставился на человека, которого помнил как друга. Мог ли Мак позвонить, пока Сэвэдж ждал его на улице?

Нет! Нужно доверять инстинктам! Верить в то, что он был — остался — другом! И даже в том случае, если Мак действительно позвонил — непонятно, правда, зачем ему это — все равно времени на доставку сюда мусоровозки не было.

Пока грузовик неуклюже приближался к ним, Сэвэдж разглядел, что в кабине сидит водитель — и больше никого. Усталый мужчина вгляделся в бак, к которому подъехал, нажал на панели кнопку, и вилки, до сих пор отдыхавшие на крыле машины, поехали вниз, нацеливаясь в два отверстия на каждом из металлических баков.

Мусоровозка была уже около груди Сэвэджа. Он вжался в кирпичную грязную стену проулка.

Мак протиснулся к нему и проговорил, хотя в реве мотора грузовика его было практически не слышно.

— Ты меня, дружище, встревожил. Кто же эти люди? Блондинка и японец — соглядатаи? Из Управления?

Сэвэдж задыхался от вони выхлопных газов.

Он еще сильнее вжался в стену.

— Управления? Центрального Разведывательного, что ли?

— А какое еще может быть? Дойль, ты что, серьезно? Тебе кто-то действительно протрахал мозги?

— Да почему ты меня Дойлем все время называешь? Ведь это не мое имя!

— Да нет, твое! Имя — Роберт. В нашей компании было два Боба. Так что во избежание путаницы мы называли вас по фамилиям. Неужто не помнишь?

— Нет! Расскажи, почему мы притворяемся врагами.

— Потому, что это твоя “легенда”.

— Что?

Рев грузовика стал просто оглушающим. Вилки подняли бак и вывалили его содержимое внутрь мусоровозки. От вони Сэвэдж непроизвольно задержал дыхание. Которое сперло. С грохочущим воем вилки бросили бак на асфальт. Затем, снова взревев, мусоровозка подняла “пальцы” и покатила дальше по проулку.

— Легенда?

— Черт! — указал Мак пальцем.

Сэвэдж повернулся в сторону, в которую указывал Мак: грузовик больше не загораживал обзор. Перед нишей, в которой Акира прятался вместе с Рэйчел…

Акира и высокий европеец рубили, наносили удары ногами, отпрыгивали и кружили друг против друга. А дальше по проулку еще двое белых тащили извивающуюся и кричащую Рэйчел к машине, блокирующей выход из улочки.

Нападающие подкрались за мусоровозкой, понял Сэвэдж. Использовали шум и огромные размеры. Невидимые Сэвэджу, застали Акиру врасплох.

Мужчины подтащили Рэйчел к самому автомобилю. Она закричала изо всех сил.

Отбив удар, Акира закружился с быстротой танцующего дервиша. В последовавшем за этим вихре мелькающих рук и ног, за которым глаз просто не в состоянии был уследить, он проломил своему противнику нос, пробил грудную клетку и сокрушил его гортань. Человек в агонии грохнулся на землю.

В тот момент, когда Сэвэдж только увидел какое-то движение, он побежал, сорвавшись с места. Но не к Акире. Для него само собой разумелось то, что Акира справится сам, и помощь ему не потребуется. Но даже если бы она и понадобилась, все равно Сэвэдж подоспел бы только после того, как убедился бы, что их принципалу больше ничего не угрожает.

Рэйчел. Единственное, что сейчас имело значение. Принципал. Клиент, которого они поклялись защищать.

К Сэвэджу присоединился Акира. В конце проулка шофер завел мотор. Два человека — по одному с каждой стороны — потащили Рэйчел к распахнутой задней дверце.

Сэвэдж был от них слишком далеко, чтобы поспеть. Выхода не оставалось. Он знал, что сделать это все равно придется.

Резко остановившись, он вытащил пистолет. Акира замер одновременно с ним, потянувшись к своему оружию. Словно тренировались вместе, словно много часов провели, координируя действия в определенных условиях, — каждый сразу же взвел собачку пистолета, и резкие металлические щелчки слились воедино, отдавшись в ушах эхом. Совершенно идентично выпрямившись, каждый из них повернулся слегка вправо, расставив ноги — отставив одну ступню под углом к другой — для равновесия. Каждый держал пистолет обеими руками. Поднимая оружие, они выпрямили левые руки, а правые слегка согнули — локти закреплены для устойчивого положения.

Держа оба глаза открытыми, принимая во внимание и сравнивая передний и дальний планы, сфокусировали зрение на переднем плане, оставив мишени слегка размытыми в глазах, они одновременно выстрелили. Выстрелы, слившись эхом, отозвались, прогрохотав, от стен проулка. От контузии в ушах зазвенело. И несмотря на то, что пули ударились в грудь каждой из намеченных жертв, Сэвэдж и Акира на всякий пожарный случай выстрелили еще по разу. Пули пробили лбы, взорвавшись в кости. Разлетелись кровяные сгустки, и мишени шмякнулись на землю.

Рэйчел перестала кричать. Она знала достаточно и была в последнее время хорошо обучена, чтобы, сея панику, не носиться вокруг да около. Вместо этого она упала на асфальт, прижалась и распласталась, держась подальше от линии огня.

Шофер вскинул руку.

Даже на приличном расстоянии Сэвэдж различил очертания пистолета.

Сэвэдж прицелился.

Шофер выстрелил первым. Пуля просвистела мимо головы Сэвэджа, и он кинулся вправо, а Акира влево.

Ударившись об асфальт, приземлившись на животы, они тут же вытянули руки вперед, целясь из лежачего положения.

Слишком поздно. Шофер ударил по педали дросселя. Взревев, машина ринулась к выходу из проулка. И на месте автомобиля оказалось лишь вонючее облачко выхлопных газов.

Сэвэдж вскочил на ноги и бросился к Рэйчел.

— Ты в порядке?

— Они мне едва руки из суставов не повыдергивали, — она потерла их. — Но несмотря… да я… А ты-то как?

Сэвэдж с Акирой переглянулись. Дрожа и тяжело дыша, обменялись утвердительными кивками.

— А что с… — незаконченный вопрос Рэйчел перерос в протяжный стон.

Мак лежал рядом с черным ходом в бар, и тусклая лампа отсвечивала свет в увеличивающуюся лужу крови.

— Нет! — Сэвэдж подбежал к нему.

Глаза друга были широко распахнуты. Они не мигали.

— Боже мой, — сказал Сэвэдж. Он потрогал запястье

Мака, приложил ухо к его груди и подержал палец у неподвижных ноздрей. — Нет.

— Пожалуйста, — напомнил о своем существовании Акира. — Сейчас — да и после — мы для него уже ничего не сможем сделать. Прошу прощения, но нам лучше отсюда двигать.

Дверь таверны с грохотом распахнулась.

Сэвэдж, развернувшись, прицелился.

Мужчина с короткой стрижкой, телосложением напоминавший футболиста, с вытатуированным на предплечье морским котиком посмотрел на тело Мака, на Сэвэджа, Акиру, Рэйчел и остальные тела.

Хэролд. Владелец “С-Корабля-На-Берег”.

Сэвэдж опустил пистолет.

— Я так и знал, что от тебя нужно ждать неприятностей. Знал, как только ты вошел, — сказал Хэролд и осклабился в сторону Акиры. — А вы, сволочи, моего отца грохнули на Иводзиме.

И поднял руки.

— Я, конечно, не сразу… Но вспомнил наконец-то — Дойль. Давай, пристрели меня, сучий потрох. Я умру героем. Как Мак. Ты, свинячье отродье, чума на лице наших ребят. И не заслуживаешь того, чтобы называться даже бывшим SEALs.

Он прыгнул вперед.

Сэвэдж стоял, словно парализованный.

Акира встал на пути Хэролда, ударил его в пах и, схватив Сэвэджа за руку, поволок его прочь.

Хэролд свалился на асфальт, а Рэйчел, помогая Акире, потащила Сэвэджа за другую руку.

Взяв себя в руки, Сэвэдж стряхнул с себя помощников.

— Лады, — сказал он. — Поехали.

15

В ночи выли сирены. Несмотря на тревогу, Сэвэдж заставил себя ехать в рамках разрешенной скорости, скромненько двигаясь вместе с потоком автомобилей. Рэйчел с подогнутыми коленями и пригнутой головой сидела на полу возле переднего пассажирского сидения. Акира лежал сзади.

— Не думаю, что кто-нибудь видел нас возле машины, — сказал Сэвэдж. — Так что знать номер они не могут. И марка им опять-таки не известна.

— Но двое мужчин и женщина. Блондинка и японец, — пробормотала Рэйчел. — Хэролд сообщит полиции, кого именно нужно искать. И если полицейский подойдет к машине поближе, то увидит нас, скрючившихся на полу.

— В дневное время это возможно, — успокоил ее Сэвэдж. — Но ночью?.. Если не станет светить фонариком, то ничегошеньки не заметит.

Сэвэдж старался, чтобы его речь прозвучала поубедительнее. На самом же деле фары автомобилей, несущихся навстречу и рядом, фонари, витрины неплохо высвечивали Рэйчел. Голову Сэвэдж держал совершение прямо и слегка шевелил губами, стараясь не производить на проезжающих мимо впечатление идиота, разговаривающего с самим собой. Или, что того хуже, — болтающего с кем-то, спрятанным в машине.

— Разумеется, Хэролд все расскажет полиции, — раздался приглушенный голос Акиры с пола. — Надо было его прикончить. Раньше я так не думал, а вот теперь понимаю, что сплоховал.

— Нет, — сказал ему Сэвэдж. — Ты поступил правильно. Мы ведь защитники, а не убийцы! Нам пришлось уложить двоих, чтобы спасти Рэйчел. Даже троих, вместе с твоим. Перед нами стоял этический выбор. Но убийство Хэролда было бы…

— Не нужным? — спросил Акира. — Беспричинным? То, что он видел — и что расскажет полиции, — нас пугает. И уж если ты ради спасения Рэйчел оправдываешь убийство тех троих, мог бы заодно оправдать и меня за то, что я хочу спасти и нас самих.

— Это не одно и то же, — ответил Сэвэдж. — Не могу сказать, почему я в этом настолько уверен. Но я уверен. Хэролд мог услышать выстрелы. Почему он был один? Кто знает? Может быть, он как раз выходил из туалета или что-нибудь в этом роде. Вот он распахнул дверь черного хода и обнаружил нас. К несчастью, оказалось, что лучше бы он не выходил. Потому что, скажем, наемный убийца-мафиози пристрелил бы его, не раздумывая. Но я повторюсь. Мы не убийцы. И не стреляем в невинных людей только потому, что они вышли из неподходящих дверей в неподходящее время.

— Я с этим полностью согласен. И потому все-таки его не прикончил.

— Я благодарен тебе за это.

— Все это моя вина, — сказала Рэйчел. Ее голос в ограниченном пространстве звучал утробно, как в могиле. — Если бы я с вами не напросилась…

— Мы тебя приняли, — сказал Сэвэдж. — Мы согласились. Тема закрыта.

— Дай мне досказать, — проговорила женщина. — Если бы я не напросилась и не пошла в тот проулок, там бы не появились люди моего муженька и не пытались бы меня отбить. Вам бы не пришлось их убивать. Неправильно пущенная пуля не попала бы в вашего друга. Он бы рассказал тебе то, что ты хотел узнать. Тебе не пришлось бы горевать. Не пришлось бы скрываться от полиции. Так что все — все — это моя вина.

— Если бы? Боже мой, — отозвался Сэвэдж. — Так ты это так себе представляешь? Винишь во всем себя? Неужели ты не поняла, что именно произошло? Напавшие на тебя не имеют к твоему мужу никакого отношения.

— Что?

— Твой муж ни за что бы не узнал, где мы находимся, — сказал Акира из-за заднего сиденья. — Мы идеально замели следы. С того самого момента, когда на нас напали на юге Франции, мы сделали все, от нас зависящее, чтобы запудрить мозга твоему мужу. Его люди не могли нас здесь обнаружить.

— Но, быть может, они несколько круче, чем вы это себе представляете.

— Если так, они бы выбрали более подходящий момент, чтобы тебя отбить, который наступил бы несколько раньше. В любом из отелей, где мы останавливались. Около всех тех больниц, где мы тщетно взывали о помощи. Мне видится не меньше дюжины классных мест для засады. Если люди твоего мужа действительно хотели схватить тебя — почему они так долго выжидали? И выбрали настолько неудобную ситуацию?

— Чтобы воспользоваться этим самым неудобством и застать вас врасплох, — не сдавалась Рэйчел. Сэвэдж прервал ее реплику.

— Но люди твоего мужа не могли знать, что я соглашусь встретиться с Маком в проулке! Для того, чтобы поддержать твою версию, пришлось бы согласиться с тем, что эти суперпрофессионалы, выследившие нас с континента, вдруг начали действовать наобум, без всякого плана, надеясь только на то, что в самый подходящий момент в проулок заползет мусоровозка и закроет меня с Маком.

— Они очень неплохо справились со своей задачей, — сказала Рэйчел. — Им удалось отбить меня у Акиры.

— Меня в этом отношении вот что тревожит, — произнес японец. — Они ведь должны были бы прикончить меня прежде, чем забрать тебя. Такая возможность у них была. Вместо этого один из них стал меня отвлекать, пока остальные поволокли тебя по улочке. Шанса вытащить оружие у меня не было. Мне пришлось сражаться голыми руками.

— Они действовали соответственно моменту.

— Какому еще моменту? Если мусоровозка действительно была частью их плана, то мы с Сэвэджем действительно оказались застигнутыми врасплох. Мы, а не люди твоего мужа. Они-то должны были быть наготове. И сделать то, что должно было сделать. То есть убить меня.

— Но они не стали, — продолжил Сэвэдж. — Таким образом, выходит, что они не хотели убивать Акиру, не имели подобного приказа.

— А ведь твой муж настолько спесив, что приказал бы казнить нас с Сэвэджем незамедлительно. За свое унижение. Унижение великого человека… — Акира помолчал. — Тактика была абсолютно неверной. Прежде, чем отбить тебя, им следовало убить нас.

— Так было бы проще. Надежнее, — сказал Сэвэдж. — Но вместо этого погибает Мак. Да поможет ему Господь. Я, конечно, отпрянул, и пуля, конечно, попала в него. Но если бы шофер хотел попасть в меня — он бы попал. Ведь он выстрелил прежде; чем я увернулся. Мишенью был именно Мак. Не знаю, что происходит, но он не должен был заговорить. И вот еще что, Рэйчел: именно ты стоишь поперек дороги, ты в этом плане не запланирована. Ты не должна путешествовать с нами. Но ты путешествуешь. Поэтому тому, кому мы нужны, хотелось разом решить обе проблемы. Убрать тебя с дороги и заткнуть Маку рот. Ну и заодно продолжать сбивать нас с Аккрой с толку.

— Но зачем? — удивилась Рэйчел.

16

Номер мотеля в Северной Каролине был маленьким и грязноватым. Так по крайней мере казалось, хотя на самом деле в нем было чисто, а вход находился в коридоре возле черного хода, откуда Рэйчел с Акирой смогли вполне беспрепятственно проскользнуть. Поздно ночью Сэвэдж смог обнаружить всего один ресторанчик, торгующий исключительно пиццей. Сидя на полу в мотеле, они безо всякого воодушевления вгрызались в сильно хрустящую пятиингридиентную “удивительность”, совсем не голодные, но понимающие, что поддерживать в себе силы необходимо. Шестибаночная упаковка коки помогала глотать переперченную, пережаренную пиццу. Акира, чья культура не позволяла ему есть что-либо, кроме овощей, риса и рыбы, снимал с теста кусочки колбасы.

— Давайте все проанализируем еще разок, — предложил он. — Мак полагал, что ты осведомлен о каких-то вещах, о которых ты на самом деле не имел ни малейшего представления. Поэтому он ничего не объяснял и не распространялся о вещах, ему известных. На самом деле все, что он сказал, представляется криптограммой. Но даже в этом случае: ты в чем-либо уверен?

— Мак меня узнал, — ответил Сэвэдж.

— Несмотря на то, что он назвал тебя “Дойлем” — хотя это и не твое имя.

— А может, и мое, — сказал Сэвэдж. — Ложная память. Откуда мне знать, что правда, а что ложь? Тот, кто проводил операцию на моем мозге, мог заставить меня забыть настоящее имя и внушить, что один из моих псевдонимов — имя, с которым я родился и вырос.

— Все ложь, — сказала Рэйчел. Она с отвращением швырнула недоеденный кусок пиццы в коробку.

Сэвэдж внимательно посмотрел на нее, затем продолжил.

— Что не показалось мне ложной памятью, так это то, что мы с Маком на самом деле были друзьями. Это он сказал несколько раз. Так же, как и то, что мы, к тому же, — враги. Или предполагаемые враги. Есть определенные правила, сказал он. При необходимости следует пользоваться кодами и явочными квартирами.

— Эти фразы из лексикона разведывательных оперативников, — сказал Акира.

— Верно, и Мак считал, что вы с Рэйчел мои — как он назвал — “наблюдатели”, следящие, чтобы я чего не натворил в состоянии стресса. То есть проверяющие: как я поведу себя в ситуации незамаскированного контакта? Как поведет себя он? Мак продолжал говорить о правилах и о том, что он им все еще подчиняется. Казалось, он напуган тем, что вы можете его проверить.

— На кого же мы работаем? — удивилась Рэйчел.

Сэвэдж заколебался.

— На ЦРУ.

— Что?

— Он разозлился, решив, что его накажут за то, что он якобы нарушил все правила и вытащил меня в проулок.

Акира выпрямился.

— Мак служил в ЦРУ?

— Не могу сказать с полной уверенностью. Вряд ли SEALsовец стал бы работать на гражданскую разведку. Может быть, на военно-морскую разведку — это предпочтительнее. Но он явно не был оперативником из Лэнгли. Нет, — сказал Сэвэдж, — впечатление сложилось такое, будто Мак решил, что я рассказал вам о том, что работаю на Управление.

— О Господи, — выдохнула Рэйчел. — Неужели такое возможно?

— Последние несколько дней убедили меня в том, что невозможного не существует. Но если ты меня спрашиваешь: “Помнишь ли ты, что был оперативником, разведчиком”, — ответ будет: “Нет”. Разумеется, можно предположить, что я лгу.

Акира покачал головой.

— В Филадельфии ты говорил, что настолько уверен в том, что есть правда, а что — ложь, что боишься доверять нам с Рэйчел. Может быть, мы совсем не те, кем представляемся. Подосланы, чтобы тебя облапошить. Мы же настаивали на том, что ты должен верить. Потому что альтернативой является ступор. Теперь я воспользуюсь своим собственным советом и скажу: друг мой, я тебе доверяю. И отказываюсь даже думать о том, что ты можешь солгать.

— “Авраам верил нравственности абсурда”, — сказала Рэйчел.

Не понимая, Акира наморщил лоб.

— Это я сказала вчера ночью в Филадельфии. — Рэйчел встала. — Сказала Сэвэджу. Акт веры.

— Так, теперь нужно узнать, правильно ли я все запомнил, — сказал Сэвэдж. — Доктор Сантицо объяснил, что ложная память полностью стирает настоящую. Иначе я бы себя вел по-другому. Быть может, я действительно был — есть — оперативник ЦРУ, но просто об этом не знаю.

— “Может”, “возможно”… Этак мы ни до чего не доберемся, — проговорил Акира. Сэвэдж растер саднящий лоб.

— Мак сказал еще кое-что. “Что мне, снова с тобой драться?” Именно так и сказал. Ерунда какая-то. Снова драться? То есть, выходит, я с ним когда-то дрался. Но почему — если мы друзья? И еще: когда я с ним заговорил в баре, он притворился, будто я ему одолжил деньги: “Или мне вышвырнуть тебя на улицу? Черт, надо было бы так и сделать. Это отлично вписывается в твою “легенду”.

— “Легенду”? — нахмурился Акира.

— Мак не раз употребил это слово.

— Друзья, которые на самом деле оказываются врагами, или наоборот. “Легенда”. ЦРУ… — проговорила Рэйчел. — Я начинаю… Когда Хэролд выскочил в проулок, он вдруг тебя вспомнил. Сказал, что ты — позор для SEALs. И настолько обезумел, что не придал значения тому, что ты вооружен. Сказал, что, напав на тебя, умрет героем. “Легенда”.

— Не понимаю, — пробормотал Сэвэдж.

— Теория. Предположения. Если ты работал на ЦРУ — тебе была необходима соответствующая “легенда” для того, чтобы убедить оппозицию в том, что ты ненавидишь Соединенные Штаты. Значит, Управление тебя нанимает. Ты увольняешься из SEALs. Становишься защитником. Охраняя своих клиентов — важных, имеющих власть и очень влиятельных, а также богатых, в общем, готовых и могущих заплатить, — собираешь о них информацию. Потому что они имеют власть. Потому что их тайны имеют стратегическую ценность или же могут оказаться настолько изобличающими, что Управление склоняет их к сотрудничеству.

Сэвэдж сидел, уставившись в пол, и как ни растирал лоб, чувствовал, что еще немного, и он взорвется от тягучей боли.

— Но каким образом убедить клиентов в том, что ты работаешь сам по себе? — продолжила Рэйчел. — Надо отречься от этого правительства. Но как?

— Да очень просто. Я был в первой волне солдат, выброшенных на Гренаду, — ответил Сэвэдж. — И то, что я там увидел, убедило меня в том, что марксистское правительство на этом островке — каким бы психанутым оно ни было — никак не угрожало Америке. Все вторжение было уловкой для средств массовой информации, дабы публика забыла о двухстах тридцати американских морских пехотинцах, уничтоженных в Бейруте взрывом террористической бомбы. А с помощью Гренады президент надеялся поднять рейтинг популярности. Столько моих товарищей погибло зря. И я с отвращением подал в отставку.

— И подрался со своим другом из SEALs, который был с тобой не согласен и решил, что ты предал их подразделение или память своих товарищей? — спросил Акира. — При большом стечении народа? Друзья становятся врагами? Очень убедительная “легенда”.

Сэвэдж поднял голову, продолжая массировать виски.

— Особенно, если учесть тот факт, что мой отец покончил с собой, считая, что его страна предала его, потому что Белому дому был нужен козел отпущения для объяснения провала десанта в Бухте Свиней. Черт бы их побрал, — Сэвэдж яростно сверкнул глазами. — А ведь вторжение на Кубу провалилось лишь потому, что американские политики в последний момент наложили в штаны и почему-то перенесли место высадки десанта с городской территории на болото.

— Твое прошлое очень последовательно, — покачала головой Рэйчел. — Два вторжения. Куба. Гренада. Первое казалось необходимым, но не оказалось успешным. Второе оказалось ненужным…

— Но прошло успешно, — закончил Сэвэдж. — И оба вторжения основывались на…

— Лжи?

— Дезинформации. Концепция восхищала Грэма. Никогда не происходившие события меняют картину мира. Гитлер отсылал в Польшу своих солдат. Переодевал их в польскую форму и приказывал стрелять в направлении германских укреплений для того, чтобы оправдать немецкое вторжение. Соединенные Штаты послали эсминец поближе к северо-вьетнамскому заливу Тонкий, провоцируя тем самым вьетнамцев открыть огонь, а затем заявили, что, мол, их спровоцировали, и таким образом оправдали вторжение в Южный Вьетнам. Очень убедительные трюки.

— Ложная память, — сказал Акира. — Целые народы помнят то, чего на самом деле не происходило. Но нам сейчас важна твоя ложная память. Давай-ка предположим, что твой отец — не тот человек, с которым ты столкнулся в Балтиморе, а настоящий — покончил с собой. Таким образом, становится действительно убедительным тот вариант, что ты мог подать в отставку из-за гренадского вторжения, объясняя это тем, что оно было ни к чему и в нем погибло очень много твоих товарищей по SEALs. Похоже, ты действительно агент-одиночка, работающий на правительство, — закончил он.

— Ложная память. “Легенда”. Ложь. Мы не знаем и не можем быть уверены…

— Ни в чем, — сказала Рэйчел. — В этой пицце, например… Хотя меня от нее тошнит. Голова… Я слишком устала, чтобы размышлять, — она потянулась за пакетом, приобретенным Сэвэджем в ночном универмаге. — Но вот что мне известно наверняка, так это то, что мне следует перекраситься. Так что стану снова шатенкой. А не блондинкой. И перестану, наконец, быть собственной сестрой. А уж опосля… — и она указала на узенькую кровать.

— Один из нас будет караулить, пока другой отоспится на полу, — сказал Акира.

— Никаких таких, — отрезала Рэйчел. — Распределите вахты. Второй ляжет со мной. Мне не нужен защитник с онемевшей спиной. А чтобы у кого-нибудь не возникли непотребные мечты, я положу между нами подушку. Мы ведь одна семья — верно? Так что вполне можем спать в одной постели. Только вот, Акира, я надеюсь, ты не будешь в обиде, когда настанет очередь Сэвэджа, если я во сне буду ворочаться и невзначай его обниму…

17

Утро в Северной Каролине выдалось чистое и ясное. Рассмотрев парковку мотеля, Сэвэдж вышел черным ходом и, перейдя через улицу, зашел в “Макдональдс”, чтобы взять упакованные завтраки. Возвращаясь, он купил в автоматах несколько газет.

Акира запер за ним дверь и стал рассматривать стиропенковые контейнеры с едой, которые Сэвэдж поставил на стол возле привинченного к полу телевизора.

— Рубленое мясо? Сосиски? Омлеты? Английские оладьи?

— И земляничный джем. Боюсь, это не лучшая замена твоей обычной диете, но — единственное, что я смог отыскать, — ответил Сэвэдж. — Честно сказать, мясо выглядит вполне аппетитно.

— Для тебя, — Акира поднял крышечки с исходящих паром стаканчиков. — Кофе? А чай?

— Вот, пожалуйста, друг мой, — Сэвэдж протянул Акире пакетик с чаем и отодрал крышечку со стаканчика с горячей водой.

— Аригато. — После того, как он отпил чай и откусил несколько кусочков мяса, добавил: — Может быть, предки меня и простят. Разврат, разврат… Вкус — восхитительный.

— Не надо церемониться, — усмехнулся Сэвэдж. — Эта еда придаст тебе сил, чтобы выстоять.

— Что верно, то верно, — поддакнула Рэйчел.

Акира нахмурился.

— Как вас понимать?

С отливающей бронзой дикой шевелюрой и абсолютно хмурыми глазами, Рэйчел сидела на постели, разложив газеты. Возле рта застыла вилка с куском омлета.

— Вам это не понравится, — в полном отчаянии она опустила вилку.

Сэвэдж с Акирой подошли к ней и встали сзади. Женщина указала на первую страницу.

— “Вирджиния-Бич”. Четверо мужчин убиты в таверне “С-Борта-На-Берег”. Трое — выстрелами из огнестрельного оружия. Один — ударом по горлу.

— Еще бы, — осклабился Сэвэдж. — Столько смертей. Мы теперь популярны.

Рэйчел продолжала зачитывать отрывки из статьи.

— Точно. Хэролд опознал в тебе некоего Роберта Дойля. Он рассказал, что вы с Маком когда-то были друзьями, но затем поссорились, публично подрались и стали врагами. Еще в восемьдесят третьем. Ты был несогласен с вторжением американцев в Гренаду. И все время повторял, что смерти твоих друзей из SEALs ни к чему не привели. Хэролд описал меня — блондинку — и тебя, Акира, — японца. Так что даже с перекрашенными волосами мы трое — американская парочка и японец — будем постоянно привлекать к себе внимание и вызывать подозрение.

Сэвэдж напряженно глянул на часы и резко повернулся к телевизору.

— Почти двадцать пять восьмого. Может быть, утренние новости расскажут нам больше, чем газета.

Ему удалось отыскать станцию Вирджиния-Бич. Как раз заканчивался первый сюжет: “С добрым утром, Америка!” Джоан Ланден улыбалась в камеру. В следующие полчаса Тони Беннет должен был предстать в качестве художника.

Рекламный ролик зубной пасты с улыбающимися детишками, которые хвастались родителям, что у них все зубы целехонькие, казался бесконечным.

У Сэвэджа свело плечи. Он внезапно понял, что не дышит.

На экране появилась сводка местных новостей. Кадры с полицейскими и машинами “скорой помощи”, заливающими экран светом мигалок; врачи и санитары, вывозящие из проулка каталки на колесиках, на которых лежали покрытые с головами тела — телекомментатор сурово поясняя, что произошло, и давал описания Сэвэджа, Акиры и Рэйчел.

Рассказ занял девяносто секунд.

— Очень скупо. Мы не узнали ничего нового, — сказал Акира. — Значит, не узнали и они, — он двинулся, чтобы выключить телевизор.

— Подожди, — остановил его Сэвэдж. — Давай посмотрим, нет ли нас на общенациональной сети. Дождемся выпуска международных новостей.

— По крайней мере, у них нет еще набросков наших лиц, основанных на описании Хэролда, — сказала Рэйчел.

— Полиция наверняка сейчас над ними работает. — Сэвэдж потянулся к чемодану. — Давайте-ка упаковываться. После выпуска межнациональных известий придется по-быстрому линять.

— Но что потом? — спросила Рэйчел. — Даже если нам удастся незамеченными убраться отсюда, этим мы отнюдь не решим наших проблем. Полиция нас все равно будет разыскивать.

— Нас. В том-то и беда, — проговорил Сэвэдж. — Рэйчел, ты за наши дела не ответчица. Но если останешься, и если нас схватят, то пойдешь по делу как соучастница. Значит, так: когда выйдешь из этого здания, то пойдешь вперед. Не оглядывайся. Отыщи автобусную станцию. И удирай как можно быстрее и дальше. Начни новую жизнь.

— Нет! Ну как же мне заставить тебя понять, что я тебя люблю!

Сэвэдж не произнес ни слова.

— И не брошу тебя, — продолжила женщина. — Ведь если я все сделаю по-твоему, то никогда больше тебя не увижу. Так что я повторяюсь: после того, как уедем отсюда, — куда отправимся? Что станем делать? Как нам… Слушайте, я вот что… Предположим, Мак был прав. И ты работаешь на ЦРУ. Оно нам помочь не сможет?

Сэвэдж покачал головой.

— Если даже и правда, что я работаю на Управление, то все равно связаться с ними нет никакой возможности. Я ведь не знаю посредников, с которыми работал. Не в курсе, где и как переправить письмо, по какому телефону позвонить. Не могу же я набрать номер Лэнгли и сказать оператору, что разыскиваюсь по подозрению в нескольких убийствах и, вполне возможно, работаю на правительство. Что, предположительно, имя и фамилия у меня вот такие и, пожалуйста, помогите мне, по-быстрому. С кем бы ни пришлось разговаривать, человек решит, что я чокнутый. Даже если в Управлении действительно меня знают, то откажутся от такого знакомства. Черт, теперь, когда все так запуталось и передергалось, мне кажется, что за всем этим должен стоять кто-то из ЦРУ. Нет уж, — закончил он. — Мы обязаны действовать на свой страх и риск.

— Снова новости, — сказал Акира.

Сэвэдж повернулся и посмотрел на экран телевизора. Сверкнула улыбкой Джоан Ланден. Она вместе со своим гостем в студии пропела: “С добрым утром, Америка!” В следующие полчаса к ним должен был присоединиться Шон Коннери, а также Тони Беннет со своими картинами, а еще зрители должны были увидеть специальный репортаж о травмах в высших учебных заведениях, связанных с тяжелой атлетикой, и завязать дискуссию по поводу того, является ли поклонение святым в Хэллоуин данью дьяволу. Но сначала — новости.

Разрушительный ураган пронесся над Центральной Америкой. Серьезный скандал в верхах. Пожар в нью-йоркском небоскребе.

Сэвэдж посмотрел на часы.

— Новости длятся пять минут. Значит, еще минута. Похоже, что до общенациональной сводки дело еще не дошло.

— Слава богу, — выдохнула Рэйчел. — Если мы сможем проехать по морскому побережью в Южную Каролину или даже Джорджию…

— Именно, — согласился Сэвэдж. — Полиция в тех местах не будет искать нас так тщательно, как здесь.

Акира внезапно ткнул пальцем в сторону телевизора. Его коричневая кожа стала бледно-желтой. Изо рта вылетела очередь коротких японских слов — таким образом он показал, что находится в состоянии шока.

Когда Сэвэдж увидел, на что именно указывал Акира, его тело заледенело. Сердце сделало несколько неверных ударов и замерло, двинувшись после этого не в такт с дыханием: Сэвэджу показалось, что сейчас он потеряет сознание. Он рухнул в кресло, не отрывая взгляда от творившегося на экране кошмара.

Это был репортаж из Токио. Токийский дипломат подстрекал тысячи японских студентов на то, чтобы они яростно скандировали лозунги; у молодежи в руках были зажаты антиамериканские плакаты. Дело происходило у входа в американское посольство. Дипломату было хорошо за пятьдесят, скорее, около шестидесяти; у него была седоватая шевелюра и резкие черты лица. Небольшого роста, слегка полноват. Его зовут — сказал комментатор — Кунио Шираи. Несмотря на то, что его внешность была вполне заурядном, он являлся лидером антиамериканской фракции, столь стремительно набиравшей силу и популярность, что она грозила вскоре расколоть основную политическую группировку — либерально-демократическую партию — на несколько независимых организаций.

Но необычным этот репортаж делала не свирепость студентов, обычно готовых по любому поводу проявлять крайнюю нетерпимость и жестокость, хотя в репортаже упоминалось о том, что с середины семидесятых в Японии не происходило ничего подобного. А то, что японские политики обычно являли собой пример сдержанности — спокойные, собранные, все в себе. Демонстрируя враждебность по отношению к Соединенным Штатам, Кунио Шираи держался, скорее, как американец, нежели японец.

Через секунду Джоан Ланден уступила место метеорологу, тут же начавшему объяснять, какие стрелочки на карте что обозначают.

Сэвэдж с Акирой, словно загипнотизированные, смотрели в телевизор.

— В чем дело? — спросила Рэйчел.

— Кунио Шираи, — произнес Сэвэдж.

— Его зовут вовсе не так, — добавил Акира.

— Или его нам представили под вымышленным именем, — добавил Сэвэдж. Он повернулся к Рэйчел. — Муто Камичи. Вот как зовут его на самом деле. Мэдфорд Гэпский Горный Приют. Человек, которого нас наняли охранять. И которого разрубили пополам.

— Мы — хотя и видели смерть друг друга — выжили, — продолжил Акира. — Но сомнений в том, что мертв Камичи, — не возникало. Я об этом даже не задумывался. В кошмарах я до сих пор вижу перерубившую его надвое катану. И то, как его тело разваливается на куски. И кровь. Столько крови…

Черты лица Акиры посуровели.

— Теперь мы знаем, что делать.

— Да, — прорычал Сэвэдж. — И куда ехать.

— Не понимаю, — сказала Рэйчел.

— В Японию.

Часть третья «ЗЕМЛЯ БОГОВ»

Искусства войны и мира

1

Сэвэдж ехал из мотеля, надеясь, что никто не видел, как они садились в машину.

И снова Акира лежал сзади на полу, а Рэйчел сидела рядом с Сэвэджем: ее рыжеватые волосы служили гарантом их безопасности. Она изучала дорожную карту.

— Ближайший аэропорт находится в Рэлее. Это в ста пятидесяти милях к западу.

— Нет, из Рэлея лететь нельзя, — сказал Сэвэдж. — Из него вылетает так мало азиатов, может быть, вообще ни одного, что Акира моментально привлечет к себе внимание. — Выехав на хайвэй, он двинул на северо-запад. — Эта дорога идет в объезд Вирджиния-Бич?

Рэйчел сверилась с картой.

— Совершенно верно, но куда мы?

— В Вашингтон. Международный аэропорт Даллеса. Можно быть уверенным, что там японцев предостаточно. Акиру вряд ли приметят.

Через несколько миль Сэвэдж остановился на парковке грузовиков. Он осторожно отъехал подальше от других машин, чтобы никто по случайности не смог заглянуть на заднее сидение “тауруса”. Зайдя в телефонную будку, он позвонил в несколько авиакомпаний. Конечно, звонки вполне можно было сделать из номера мотеля, но ему не хотелось оставлять следов.

— Нам везет, — сказал он, садясь обратно в машину. — Удалось забронировать три места в компании “Америкен Эрлайнз”.

— Когда вылет? — спросил Акира.

— Завтра утром. Без десяти восемь.

— Но аэропорт Даллеса находится…

— В четырехстах милях отсюда, не считая того, что придется ехать в объезд, чтобы не зацепить восточную часть Вирджинии, — согласился Сэвэдж. — На трансконтинентальных перелетах уходит больше времени на проверку багажа. А у нас только ручная кладь. Это сбережет драгоценные минуты. Но даже несмотря на это, для того, чтобы взять билеты и гарантированно сесть на самолет, необходимо быть в аэропорту в пять утра. И это самое позднее.

— А мы успеем? — спросила Рэйчел. Сэвэдж взглянул на часы.

— За двадцать один час необходимо проехать четыреста миль.Элементарно. Даже если дороги будут перегружены, мы все равно прибудем в Вашингтон ночью.

Несмотря на то, что он говорил так уверенно, Сэвэдж рефлекторно наддал газу. Но тут же передумал и решил строго придерживаться установленных на шоссе ограничений скорости. Ему вовсе не улыбалось встречаться с дорожным полицейским.

— Времени уйма.

— Тогда проведем его с пользой, — сказал Акира, — Вам многому нужно научиться.

— Чему, например? — удивился Сэвэдж.

— Ни один из вас прежде не бывал в Японии.

Сэвэдж и Рэйчел согласно покивали.

— Вот именно, — повторил Акира. — Вам придется многому научиться.

— Я читал о Японии, — сказал Сэвэдж.

— Думаю, ни одна книга не дала тебе самых необходимых сведений на данный момент, — проговорил Акира. — А Рэйчел, по-видимому, о моей стране вообще ничего не знает.

— Верно, — согласилась женщина.

— А вы должны быть подготовлены. Потому что вскоре встретитесь с совершенно иной культурой. Совершенно естественное поведение может быть принято за грубость. А проявление — по вашему мнению — неуважения, наоборот, способно оказаться знаком отличительного внимания и признательности. На Западе я стараюсь вести себя как западный человек: принимаю системы ценностей, образы мышления. Вы могли решить, что единственное различие между американцами и японцами заключается в еде, которую мы предпочитаем, в цвете кожи, не говоря, разумеется, о языке. Но на самом деле различия куда сильнее. И лежат глубже. Если хотите выжить, вам придется перенять мой образ мыслей, как здесь я перенимал ваш. Или хотя бы попытаться перенять — потому что времени на обучение почти не осталось.

2

“Боинг-747” летел над Тихим океаном на высоте четырех тысяч футов. Вспоминая все, что рассказывал ему Акира в автомобиле, Сэвэдж думал о том, что было бы неплохо предложить японцу обучение во время долгого полета. Столько необходимо запомнить, узнать… Но места оказались разбросанными по всему самолету, поэтому Сэвэдж не мог не только разговаривать с Акирой, но даже видеть его.

И не только Акиру, но и Рэйчел.

Не видя ее, он страшно нервничал, ясно ощущая свою изолированность. Инстинкты защитника заставляли его корчиться от того, что он находится в такой дали от принципала. И больше: кроме чисто профессиональной необходимости видеть своего клиента, Сэвэдж с большим неудовольствием понимал, что где-то внутри зарождается необходимость совершенно другого рода. Привыкший к тому, что он должен волноваться о безопасности других людей, Сэвэдж никогда не боялся за себя — до сего дня. Страдая от повторяющегося кошмара, Сэвэдж чувствовал, что теряет почву под ногами. Как можно доверять чувству реальности? Возникла необходимость зацепиться хотя бы за что-нибудь. И этим чем-то для него стала любовь. Она давала надежду.

Он выглянул в иллюминатор. На протяжении многих часов под ними была сплошная водная гладь, и теперь он понимал, почему Акира как-то заметил, что к востоку от Японии находится только запад. Теперь Сэвэджу стало ясно, почему Япония так часто ассоциировалась с солнцем. В древние времена ежедневно восстающий из необозримых вод сияющий шар имел на людей удивительное влияние. Страна восходящего солнца. Символ, проявившийся на национальном флаге. Как сказал Акира: “Япония — единственная страна, в которой по традиции люди считаются наследниками и потомками богов. В особенности богини Аматерасу, Богини солнца.

Сэвэдж почувствовал давление на уши и понял, что реактивный самолет пошел на снижение. Он разинул рот и, услышав щелчок за барабанными перепонками, прильнул к иллюминатору. Небо было безоблачным, не считая легкой дымки у горизонта. И пока “боинг” снижался, в районе дымки внезапно проявилась довольно четкая береговая линия. Сэвэдж заметил веснушки кораблей на чистом лице океана и через пятнадцать минут увидел скопище зданий, покрывших побережье.

— В Японии проживает сто двадцать пять миллионов человек, — сказал Акира. — Таким образом, японцы являются шестой из самых многочисленных рас на Земле. Все географическое пространство страны эквивалентно одному штату Монтана, но три четверти всей земли занимают горы, поэтому большинству приходится жить на побережье, и поэтому чистая жилая площадь страны равна штату Коннектикут.

Самолет снизился и оказался совсем рядом с берегом. Сэвэдж удивленно смотрел на перегруженную береговую линию: зданий здесь было невпроворот. Более трехсот лет назад, рассказал им Акира, японцы задумали решить проблему перенаселенности, расширив границы. Используя проекты намывания береговой линии, они стали увеличивать земельный массив, и процесс этот, продолжаясь до сих пор, позволил отвоевать у моря огромный кусок территории. Более сорока процентов береговой линии было намыто за это время.

Дымка, к которой все ближе и ближе подлетал самолет, оказалась не облаками и не туманом, а смогом, вдруг понял Сэвэдж. Но несмотря на это, ему удалось рассмотреть смутные пики иззубренных скал и подавляющие все вокруг города, переливающиеся из одного в другой. От него не ускользнула ирония ситуации: народ, знаменитый тем, что больше всего поклоняется природе, живет в урбанистическом упадке. Хорошим примером подобного несоответствия являлся международный аэропорт Нарита, к которому сейчас подлетал “Боинг-747”.

В 1966-м, когда быстро набирающая обороты экономика Японии решила, что ей необходим новый аэропорт, правительство использовало под его застройку часть невозместимых пахотных угодий совсем рядом с Токио. Вместо того, чтобы торговаться со строптивыми фермерами, правительство просто ликвидировало хозяйства и скупило землю по бросовым ценам. Фермеры начали яростно протестовать. К ним присоединились и крестьяне близлежащих земель, спокойствие которое было бы навсегда нарушено пролетающими мимо реактивными самолетами. Студенты и антиправительственные группировки включились в забастовки и подняли такой шум, что после постройки аэропорт Нарита не мог действовать еще целых семь лет. Демонстрации продолжались и до сей поры. Мины и вооруженные нападения ранили за это время более восьми тысяч и убили тринадцать тысяч человек. Для безопасности совершающие визиты в страну главы государств и важные чиновники были вынуждены приземляться в старом токийском аэропорту Ханэда. И даже сейчас, отметил Сэвэдж, когда “Боинг-747” приземлился, полиция патрулирует баррикады и заставы, вокруг стоят сторожевые вышки, а здание окружено несколькими рядами ограждений. Сэвэдж увидел водометы и броневики. А за всем этим безобразием продолжалось строительство зданий и служб, еще больше портящих то, что когда-то выглядело идиллическим ландшафтом. Прогресс.

После семнадцатичасового перелета ноги Сэвэджа отчаянно ныли. Местное время было 16.05, но внутренние часы подсказывали, что сейчас час ночи. Сопровождаемый тычками и толчками вываливающихся из самолета пассажиров, он вышел на улицу. Уставший донельзя. Акира и Рэйчел — выглядевшие просто кошмарно — ждали его в вестибюле, и прежде, чем он осознал, что делает, Сэвэдж обнял женщину.

— Боже, как я устала, — пробормотала она. — Чувство такое, будто я поправилась фунтов на десять одним махом. Стоило мне только заснуть, как меня тут же будили для очередной порции еды.

Акира — хотя глаза его остались печальными — улыбнулся.

— Иммиграционный и таможенный контроль вот здесь.

Вся процедура заняла довольно много времени, но прошла без сучка и задоринки. Наконец, направившись к переполненному выходу из аэровокзала, Сэвэдж почувствовал себя более чем одиноко. Окруженный тысячами японцев, он понял, что никогда еще не ощущал себя настолько не на своем месте, насколько белым. Кожа казалась ненатурально бледной, тело — чересчур большим, движения — чересчур неуклюжими. Несмотря на то, что японцев явно восхищала его наружность, было заметно, что они старались избежать столкновения с Сэвэджем и даже пытались лишний раз не задеть его плечом. Интересно, подумал Сэвэдж, Акира, оказавшись на Западе, тоже чувствует себя подобным образом?

— Я возьму такси, — сказал Акира.

— А куда поедем? — спросила Рэйчел. На мгновение обычную печаль в глазах японца сменила неподдельная гордость.

— В самое удивительное место на всем белом свете.

3

Одетый в кожу водитель такси уверенно вел машину сквозь лабиринт забитых автомобилями улочек Северного Токио. Шум и мельтешение казались ужасающими даже для привыкшего к Нью-Йорку человека. Выхлопные газы обжигали Сэвэджу ноздри. Во время сорокаминутной поездки в центр города он заметил культурную шизофрению строений, возвышающихся возле хайвэя: гостиницы в западном стиле и деловые здания сменялись типично японскими храмами и вишневыми садами. Но в самом городе преобладала западная архитектура: небоскребы, торговые центры, дома в наем, напоминающие бетонные капсулы, наваленные одна на другую, шпиль из стальной паутины, чем-то похожий на Эйфелеву башню.

— Во время последних месяцев Великой Восточно-азиатской войны, — Акира тут же поправился, — которую вы называете Второй мировой, налеты американской авиации и непрерывный артиллерийский огонь повергли большую часть Токио в руины. Погибло более ста тысяч гражданских лиц. Хаос оказался настолько настоящим, а необходимость реконструкции — настолько безотлагательной, что никто и не пытался восстанавливать город в обычном порядке. Главным делом было выживание, а не логическое мышление. Поэтому запутанный лабиринт токийских улиц — наследство послевоенных лет. Вместо традиционной архитектуры стала нормой западная, да другого и быть не могло — все-таки семилетняя американская оккупация оказала громадное влияние на все виды искусства и стороны жизни.

Сэвэдж наблюдал за многолюдными тротуарами. Каждый прохожий был одет по-западному. Ресторанчик, торгующий жареными цыплятами по-кентуккийски, стоял рядом с баром, в котором подавали суси. Вывески, написанные японскими иероглифами, тут же переводились на английский.

Акира стал давать шоферу более детальные указания. Такси завернуло в какую-то улочку, проехало мимо нескольких американизированных магазинов и многоквартирных домов и остановилось возле высокой каменной стены, в центре которой находилась дверь из полированного дерева.

Пока Акира расплачивался, Сэвэдж недоумевал, зачем японец привез их сюда. Он чуть было не взялся за ручку дверцы, но вовремя вспомнил, что во всех японских такси введено замечательное устройство, и стал ждать, когда шофер нажмет на рычаг, открывающий все дверцы машины одновременно. Вежливость соседствовала с эффективностью, Сэвэдж улыбнулся.

Но улыбка его поблекла, когда он вслед за Акирой и Рэйчел вылез из машины. Они вытащили из дистанционно открывшегося багажника свои чемоданы и встали лицом к каменной стене.

Она была раза в два выше Сэвэджа. “Что это за место?” — недоумевал он, едва заметив, что такси уже укатило. Нахмурившись, Сэвэдж взглянул на Рэйчел, которая — тоже в смятении — лишь покачала головой.

Акира подошел к интеркому, вмонтированному в стену возле деревянной двери. Нажал на кнопку. Через некоторое время чей-то слабый голос произнес несколько слов по-японски. Акира ответил. Женщина моментально защебетала: в голосе чувствовались уважение и радость одновременно.

Акира повернулся к Сэвэджу и Рэйчел.

— Отлично. А то я было на мгновение решил, что привез вас в еще одно ложное воспоминание.

— Это и есть самое удивительное место на всем белом свете?

Акира кивнул.

За дверью что-то зашуршало и клацнуло. Дверь распахнулась, и Сэвэдж изумленно уставился на пожилую японку в сандалиях и ослепительно ярком кимоно — это был первый национальный костюм, который ему пришлось здесь увидеть.

На кимоно были вышиты цветы. Материал — гладкий блестящий шелк. Сэвэдж услышал, как у Рэйчел от восхищения перехватило дыхание.

Волосы женщины были убраны в тугой узел, который поддерживал тяжелый бамбуковый гребень. Она поставила к стене мощный деревянный брус, запирающий дверь, и, сложив ладони, поклонилась Акире.

Он ответно кивнул и что-то сказал. Фраза вызвала у женщины улыбку, а Акира, повернувшись к Сэвэджу и Рэйчел, пригласил их войти.

Они прошли в ворота с чувством настороженного удивления.

Японка подняла деревянный брус и вставила его в металлические скобы, поставив засов на место. Сэвэдж был настолько ошеломлен увиденным, что остановился и поставил чемодан на землю.

Вид был поистине волшебным: полная гармония. Каждый предмет был поставлен на свое место так, что не привлекал к себе внимания больше, чем остальные детали картины. Сэвэдж довольно смутно анализировал свои ощущения. Он стоял на тропинке, выложенной белыми гальками-гладышами. Справа и слева золотистый песок был разровнен граблями таким образом, что зубцы оставили на нем волнистые завитушки, обрамляющие вулканические камни, размещенные через приятные глазу промежутки. Камни были различных размеров и форм, каждый — причудливых контуров, со странными, но изумительно подходящими ко всей картине углами, краями и обломками. Справа и слева каменного сада располагались два низкорослых кедра с кустарником. Высокая стена настолько хорошо заглушала исходящие с улицы шумы, что Сэвэдж слышал звук капающей воды. Сумерки сгущали тени.

В конце тропы, имитирующей волнистые следы грабельных зубьев на песке, Сэвэдж увидел одноэтажный дом. Деревянный, четырехугольный, с покрытой черепицей крышей, образующей с каждой стороны навесы. Края крыши были слегка загнуты кверху и напомнили Сэвэджу об изгибающейся тропке и волнистом песке. Каждый угол снизу был подперт столбом, и вся картинка образовывала идеальную геометрическую пропорцию: посредине дверь, а на равном расстоянии до столбов справа и слева — по окну, завешенному бамбуковыми жалюзи, за которыми горело по лампе.

Чистота, гармония, красота, порядок.

— Да, — произнесла Рэйчел и, подняв взор кверху, осмотрела нависающие над стенами бетонные небоскребы. Затем снова взглянула на сад и дом.

— Самое удивительное место на всем белом свете.

— Мне кажется, был такой фильм: “Провал во времени”, — сказал Сэвэдж.

— Да. Японский. Причем, одна моя часть находится в настоящем, а другая…

— В прошлом, — проговорил Акира печально. — За этими стенами прошлое является источником нескончаемого потока проблем. Здесь же — оно успокаивает.

— Но каким образом?.. Где?..

— Этот дом принадлежал моему отцу. Я как-то рассказывал, что после войны он достиг финансового благополучия, переделывая военные самолеты для гражданских нужд. Кучу денег он вложил в эту недвижимость. Было это в пятьдесят втором, а участок находился в пригородах Токио. Но даже тогда земля стоила дорого, и этот клочок был всем, что отец смог себе позволить. Никакой улицы здесь, разумеется, не было, да и домов, что стоят теперь вокруг, тоже. Отец видел будущее, а тосковал по прошлому, по мирной жизни, которую вел мальчиком на ферме перед войной. Поэтому построил дом в старинном стиле и после завершения строительства замкнулся в этих стенах, каждый раз приходя домой после работы и сочиняя сад. Это заняло у него пятнадцать лет кропотливых аранжировок, перестановок, медитаций, изучения. Иногда он часами изучал композицию, затем становился на колени и, подползая, чуть-чуть сдвигал несколько голышей в сторону. Перед смертью отец сказал, что жалеет лишь об одном: о том, что не успел закончить сочинение сада. Я до сих пор над ним работаю.

Рэйчел прикоснулась к его руке.

— Он прекрасен.

— Аригато, — Акира судорожно сглотнул, стараясь подавить нахлынувшие чувства, и, выпрямившись, указал на пожилую японку. — Это Эко. Она была домохозяйкой еще у моего отца.

Затем, обратившись к женщине, сказал ей несколько слов по-японски.

Сэвэдж уловил свое имя и имя Рэйчел.

Эко поклонилась.

Сэвэдж с Рэйчел сделали то же самое.

По тропе прохрустели шаги. Сэвэдж увидел подходящего к ним молодого человека. У него было узкое лицо и высокий лоб. Он, как и Эко, носил сандалии и был одет в белое ги каратиста, повязанное коричневым поясом.

— Это Кури, внук Эко, — представил молодого человека Акира. Ответно улыбнувшись и поклонившись, Акира заговорил с юношей и представил ему двух своих спутников.

Кури поклонился.

И снова Сэвэдж с Рэйчел ответили тем же.

— Когда я приезжаю домой, — сказал Акира, — то стараюсь быть сэнсеем для Кури. В боевых искусствах он достиг отменных результатов, хотя его владение мечом нуждается в доработке. Ни Кури, ни Эко по-английски не говорят, но я уверен в том, что они будут полностью удовлетворять ваши нужды.

— Мы благодарим вас за гостеприимство, — сказала Рэйчел.

— У тебя японская душа. — Акира одобрительно посмотрел ей в лицо, а затем что-то быстро приказал Кури и Эко, которые тут же исчезли. — Для меня большая честь, — обратился он к Сэвэджу и Рэйчел, — пригласить вас в свой дом.

4

В тени на низком крыльце под нависающей над ними крышей Сэвэдж снял ботинки, успев скинуть их до того, как Акира снял свои. Ему хотелось показать Акире, что он помнит все, что тот ему говорил перед отлетом из аэропорта имени Даллеса. Рэйчел последовала его примеру. Акира одобрительно кивнул, поставил свою обувь рядом с ихней, открыл дверь и отступил в сторону, пропуская вперед гостей. Лампы на окнах освещали комнату теплым светом. Вдыхая аромат благовоний, Сэвэдж восхищенно смотрел на полированные кедровые балки, проходящие под самым потолком: пространство между и над ними как бы расширяло границы небольшой комнаты, и она казалась большой. Белые стены с решетчатой структурой были сделаны из бумаги, на которую предметы из другой комнаты отбрасывали тени. Пол был покрыт прямоугольными матами из рисовой соломы, которые, как объяснил им Акира, назывались татами. Их упругая ребристая поверхность массажировала ноги Сэвэджа.

Рэйчел подошла к нарисованной тушью картине, висящей на стене. С точностью и яркой четкостью она воспроизводила сидящего на голой ветке голубя.

— Не думаю, что когда-нибудь видела что-либо столь же… — когда она повернулась к мужчинам, ее глаза блестели.

— Шестнадцатый век, — сказал Акира. — Мое хобби. Коллекционирую классическое японское искусство. Можете не сомневаться — очень дорогостоящее хобби. Но зато я им полностью удовлетворен, — протянув руку, Акира отодвинул в сторону участок стены, открыв таким образом своеобразную дверь в другую комнату. — Не желаешь взглянуть на другие?

— Если можно.

Следующие двадцать минут Сэвэдж бродил по дому, пораженный открывшейся ему красотой. Странное ощущение перемещения во времени все возрастало, когда Акира переводил их с Рэйчел из комнаты в комнату, открывая изумительные произведения искусства. Шелковые ширмы, скульптура, керамика, картины, нарисованные тушью. Элегантная простота изображений — природы, бьющихся насмерть воинов — заставляла Сэвэджа время от времени задерживать дыхание, словно оно могло развеять хрупкость изящества.

— Все, что я вам показал, имеет одну общую черту, — наконец подвел итог Акира. — Эти произведения были созданы самураями.

Рэйчел удивленно взглянула на него.

— Военные люди посвящали себя мирным искусствам, — сказал Акира.

Сэвэдж вспомнил, что Акира говорил по этому поводу раньше. В двенадцатом веке самураи заняли особое место в культуре нации. Местечковые военачальники, или даймио, нуждались в абсолютно преданных и свирепых воинах-защитниках для контроля над регионами владения. В следующем веке из Кореи в Японию проник дзен-буддизм. Эта религия, настаивающая на тотальной дисциплине души и тела, очень подошла самураям, которые поняли практическую ценность регламента, делающего руку, держащую меч, продолжением души. Действовать бездумно — отвечать лишь на пульсацию инстинкта — значило ускорить победу над врагом, планирующим каждый ответный удар. Дополнительным подспорьем дзен-буддизма было то, что религия поощряла медитацию, дабы очистить мысли и постичь суть вещей.

Самураи воспитывали в себе пренебрежение к смерти и безразличие к победе, входя в каждую битву с нейтральной внимательностью, индифферентные — но подготовленные — к жестоким требованиям каждой секунды боя.

— Какое-то время правящий класс презирал грубых воинов за то, что приходилось прибегать к их профессионализму, — объяснял Акира. — Самураи отвечали тем, что изучали судебные законы и искусство юриспруденции и время от времени смещали снобистскую элиту, которая над ними насмехалась. Эти рисунки, скульптуры и керамика — изумительные примеры самурайской преданности культуре дзен. Они успокаивают душу, приносят мир и сосредоточенность, источая их во вселенную. Но основное искусство самураев — это их мечи.

Акира распахнул еще одну перегородку и подвел Сэвэджа с Рэйчел к стене, увешанной вложенными в ножны мечами.

— Прежде чем создать орудие своей профессии, самурай долго медитировал. После самоочищения убирал место будущей работы, надевал белый халат и начинал медленный, спокойный, очень длительный процесс наслоения стали на сталь, постоянно нагревая, фальцуя и отбивая слои, пока не достигал идеальной ударной вязкости, чтобы меч не ломался и не тупился — это походило на закалку самурайского духа. Длинный меч использовался в битвах. А вот такой, короткий, — Акира снял со стены и вынул из ножен, держа его таким образом, чтобы свет отражался от лезвия, — для совершения ритуального самоубийства. Сеппуку. Если самурай проигрывал битву или оскорблял неосторожным замечанием господина, он должен был вспороть себе живот. Таков обычай, проверка преданности кодексу чести. — Акира вздохнул, вложил клинок в ножны и снова повесил его на стену. — Веду себя, как человек с Запада. Простите за болтовню.

— Не за что. Меня все это восхищает, — сказала Рэйчел.

— Ты очень добра, — Акира, похоже, хотел еще кое-что добавить, но тут вошла Эко, поклонилась и произнесла несколько слов, — Отлично. Ванна готова.

5

Они по очереди ополоснулись в душевой кабинке, находящейся в задней части дома, обвернулись полотенцами и встретились на заднем крыльце, залитом мягким светом ламп.

— Обмывка тела — лишь предисловие к принятию ванны, — сказал Акира. — Чтобы было понятнее, в ней следует мокнуть.

— Горячая ванна? — Рэйчел была поражена.

— Еще один компромисс с двадцатым веком, — сказал Акира. — Электричество полезно для поддержания постоянной температуры воды.

Снаружи ванная была отделана кедровым деревом, хотя внутри оказалась пластиковой. Стояла она на крыльце слева, и нависающая над ней крыша придавала картине уют и уединение. От воды поднимался пар.

Рэйчел поднялась по лесенке на платформу и, попробовав воду ногой, отдернула ее.

— Кипяток!

— Так кажется поначалу, — согласился Акира. — Входи как можно медленнее. Тело привыкнет к жару. Похоже женщину эта речь не убедила.

— Ванна должна быть очень теплой, — продолжил свои заверения Акира. Дабы доказать свою точку зрения, он без колебаний забрался в воду и погрузился по шею.

Закусив губу, Рэйчел сошла следом.

Сэвэдж присоединился к ним, но, поскользнувшись, плюхнулся очень быстро и тут же пулей вылетел обратно.

— Черт, очень горячо!

Рэйчел разразилась хохотом.

Этот взрыв заставил Сэвэджа рассмеяться. Он плеснул на нее водой. Тогда засмеялся и Акира, но Сэвэдж обрызгал и его.

Он опустился обратно в ванну и после того, как смех затих, вдруг понял, что температура уже не кажется такой высокой. А вода проникает в закрученные узлами мускулы, расслабляет сведенные судорогами мышцы и уносит прочь усталость семнадцатичасового перелета. Он откинулся на деревянный край ванны и, позволив успокаивающей горячей воде убаюкивать его, восхитился Рэйчел.

Ее волосы — мокрые после душа — были зачесаны назад за уши, подчеркивая благородную форму головы и изящные обводы лица. На щеках поблескивал оседающий пар, придавая им яркость и свежесть. Голубые глаза еще сверкали от смеха и больше всего напоминали сапфиры. Сэвэдж почувствовал, как большим пальцем ноги она толкнула его. Улыбнулся и посмотрел на сад, находящийся с другой стороны здания.

Несмотря на то, что сумерки превратились в темноту, лампы, стоящие на окнах, и освещенное крыльцо позволили Сэвэджу узреть неясные формы камней и кустов.

Где-то дальше в глубине сада булькала и журчала вода.

— В темноте невозможно разглядеть пруд, — сказал Акира, словно прочитав мысли Сэвэджа.

— С золотыми рыбками, кувшинками и лилиями?

— Какой же пруд без всего этого?

— Никакой, — Сэвэдж улыбался.

— Здесь настолько… Как ты можешь отсюда уезжать? — спросила Рэйчел.

— Но ведь я нужен.

— В том-то и беда. Каша общая, — вздохнул Сэвэдж.

— Не только наша, — добавил Акира и разрушил чары, возвратив Сэвэджа из прошлого в настоящее. — И не единственная. Я не был в Японии с тех самых пор, как Муто Камичи нанял меня.

— С тех самых пор, как ты думал, что он нанял тебя, — поправил его Сэвэдж. Акира согласился.

— Ложная память.

— И как мы выяснили, его зовут вовсе не Муто Камичи, а Кунио Шираи.

— Воинствующий неонационалист. Политик. Те месяцы перед самым заданием, когда я еще жил в Японии или думал, что жил, я о нем ничего не слышал. У нас есть ультраконсервативные политические группировки, которые проповедуют антиамериканизм, но они слишком малы и не имеют никакого влияния. А тот человек, которого мы видели по телевидению, пользовался поддержкой тысяч студентов. Телекомментатор сказал, что силовая база Шираи так велика, что вполне способна расколоть на несколько частей правящую партию Японии. Для меня это полная бессмыслица. Кто этот человек? Откуда он появился? Каким образом достиг такого влияния?

— И что вам обоим с ним делать? — добавила Рэйчел. — Кто поверит в то, что вы видели, как полгода назад его разрубили на две половины?

— Завтра мы получим некоторые ответы, — сказал Акира.

Сэвэдж метнул на него косой взгляд.

— Каким образом?

— Поговорим с мудрым, святым человеком.

Сэвэдж ничего не понял, но, прежде чем успел спросить Акиру, что именно он имел в виду, на веранду вышла Эко, поклонилась и что-то сказала.

— Она спрашивает, не голодны ли вы, — перевел Акира.

— Нет, нет, — простонала Рэйчел. — Я все еще перевариваю ту тонну пищи, которую в меня запихнули во время перелета.

— Я тоже, — присоединился Сэвэдж. Акира отослал Эко.

— Такая жара, — Рэйчел зевнула. — Вода успокаивает. Я, наверное, прямо здесь засну.

— Мы все должны выспаться, — сказал Акира. Он выбрался из ванны. Мокрое полотенце прилипло к его мускулистым бедрам, и тут, словно по сигналу, вернулась Эко, неся в руках три махровых халата. Японец облачился в один, а оставшиеся протянул Рэйчел и Сэвэджу, когда те вылезли из ванны. — Я покажу вам комнаты.

Войдя в дом и выйдя в узкий коридор, Акира распахнул две перегородки, открывая смежные комнаты. В каждой из них на низком столике стояла, отбрасывая золотистые тени, лампа. Матрас — футон, который, как объяснил Акира, весь день пролежал скатанным в шкафу, был расстелен на татами и покрыт простынями и покрывалом. В изголовье лежала подушка. Дорожная сумка Рэйчел находилась в правой, а Сэвэджа — в левой комнате.

— Моя комната напротив, — сказал Акира. — В доме поставлены электронные детекторы вторжения, оборудованы такими же приспособлениями и стены вокруг дома. Я попросил Кури встать сегодня ночью на страже. На него можно положиться, он умеет защищать и защищаться. Спите спокойно. О-ясуми насаи, или, как говорите вы, спокойной ночи.

Акира поклонился, вошел в свою комнату и задвинул перегородку.

После того, как Сэвэдж ответно поклонился Акире, он повернулся к Рэйчел.

Он чувствовал себя несколько неловко.

— Увидимся утром.

Рэйчел тоже как-то неуклюже пробормотала:

— Ага.

Сэвэдж поцеловал ее. Под халатом ее груди казались одновременно мягкими и упругими. Почувствовав, как тело отозвалось на женский призыв, Сэвэдж уже хотел было пригласить Рэйчел разделить с ним постель, но в доме витала атмосфера храма, святилища, а так как Акира расположил их в отдельных комнатах, то было бы неделикатно с их стороны отменять его распоряжения. Да к тому же стены были бумажными. И Акире могло быть неприятно слышать, как они занимаются любовью.

У Рэйчел перехватило горло, и голос прозвучал совсем глухо:

— Спокойной ночи, любимый. О-ясуми насаи.

Сэвэдж погладил ее по щеке. Едва слышно он повторил японскую фразу.

Они испытующе смотрели друг на друга. Сэвэдж неохотно зашел в свою комнату и задвинул перегородку.

Стоя совершенно неподвижно, он ждал, когда дыхание придет в норму, а сердце перестанет прыгать как бешеное. На столике лежала черная пижама. Надевая ее, он заметил на полке зубную щетку, маленький одноразовый тюбик зубной пасты и стакан воды рядом с керамическим кувшином и тазиком.

Продуманы мельчайшие детали, подумал Сэвэдж.

Навалилась усталость. Сэвэдж апатично почистил зубы. В туалет он сходил до того, как принял душ. Оставалось выключить лампу и свалиться на футон. В темноте он увидел в соседней комнате слабый огонек и движущуюся тень Рэйчел. Затем свет погас, и Сэвэдж услышал, как она ложится.

Уставившись в темноту, он стал думать о том, что привело их сюда, что ожидает завтра и каковы шансы выжить.

Выбора нет. Им следовало рискнуть. Они обязаны двигаться вперед. А если выживут, что станет с ним и Рэйчел? Неужели она всего лишь хочет чувствовать себя в безопасности, и поэтому кидается на шею защитнику?

Неужели это и есть любовь? Может быть, все хотят чувствовать себя в безопасности — все, и каждый в отдельности? Но не стоит забывать, что у нее был шанс расстаться с ним. А тем не менее, она рискует вместе со мной, только для того, чтобы не расставаться…

Что за сложности? Что тебя гложет?

Я боюсь влюбиться еще сильнее… Ведь возможно такое, что, когда она поймет, что ее защитник такой же человек, как и остальные, с похожими недостатками, ей надоест, и она исчезнет, испарится…

Сэвэдж покачал головой. Не надо напрягаться. Как там говорит Рэйчел? Авраам верил из-за нравственности абсурда… Абсурдна вера. Абсурдна любовь. Ты должен довериться…

Не беспокойся о будущем. Сейчас главное — настоящее.

Он повернулся в сторону разделявшей их с Рэйчел перегородки. Сэвэдж внезапно понял, что их футоны находятся друг напротив друга. И если бы не перегородка, он мог бы протянуть руку и дотронуться до нее.

Стена. Перегородка. Пульс участился, когда Сэвэдж понял, насколько деликатен был его друг. Не поднимая нескромного вопроса по поводу того, хотят они жить в одной комнате или нет, он оставил выбор за ними. Сэвэджу нужно было всего лишь…

Протянув руку, он отодвинул перегородку в сторону. И увидел под стеганым одеялом контуры женского тела. Рэйчел находилась от него в трех футах, и так как глаза Сэвэджа освоились с темнотой, он видел, что она лежит на боку лицом к нему.

Что глаза ее открыты. И что она улыбается.

Душа заныла. Он приподнял одеяло. Женщина выскользнула из-под своего и нырнула к нему. Когда Сэвэдж опустил одеяло, покрыв их с головами, то ему представилось, будто они лежат в палатке, в спальном мешке.

Ее губы отыскали его рот. Сердце заколотилось быстрее. Они держали друг друга в объятиях, вжимались друг в друга, извивались. Сначала он оказался на ней, затем она на нем. Поцелуй стал перерастать во что-то более чувственное. Они сражались с пуговицами пижам, спустив мягкую ткань к бедрам, затем ниже — к коленям и лодыжкам. Сэвэдж пробежался пальцами по ее ноге, погладил живот и, отыскав грудь, взял ее в руку.

— Пожалуйста, — пробормотала женщина.

Не высовывая головы из-под одеяла, Сэвэдж приподнял пижамную куртку и стал целовать ее соски, чувствуя, как они наливаются упругой силой и разбухают под его губами.

— Пожалуйста, — прошептала она.

Когда он вошел в нее, она чуть не задохнулась. Его потрясло, и он нежно погладил ее тело, стараясь вонзиться настолько глубоко, чтобы слиться, стать с Рэйчел единым целым. Она воткнула ногти ему в спину. Затем запуталась пальцами в его волосах. И снова поцеловала Сэвэджа в рот, открыв свой и яростно жаля языком.

Когда они кончили, то поцелуй стал настолько глубоким, что Акира вряд ли мог их услышать, так как они проглотили стоны друг друга.

6

Сэвэдж очнулся в кромешной темноте. Лампы в коридоре и в остальных частях дома были погашены, и их отсвет более не проникал сквозь тонкие бумажные стены. Но всюду стояла тишина. Рэйчел лежала рядом: ее рука была протянута к нему, голова покоилась возле его головы. Сэвэдж почувствовал запах волос, сладость кожи. Вспомнив, как они занимались любовью, он улыбнулся. Он чувствовал себя гордым оттого, что такая женщина лежит с ним рядом, — и даже более того: полностью удовлетворенным.

Вытянув ноги и наслаждаясь удобством футона, он взглянул на светящийся циферблат часов. Семнадцать минут четвертого. Он проспал больше шести часов. Обычно этого вполне хватало для нормального отдыха, но после утомительного перелета через океан и занятия любовью Сэвэдж удивился, что не проспал дольше. Может быть, биологические часы еще не привыкли к новому времени, подумал он. Может, он подсознательно помнил о том, что в Америке сейчас утро, несмотря на то, что в Японии глухая ночь.

Рэйчел вздохнула во сне и прижалась к нему. Сэвэдж снова улыбнулся. “Да спи же ты, бога ради, — сказал он себе, — отдыхай, сколько будешь в состоянии. Пока есть такая возможность”. Сдаваясь перед теплым и удобным одеялом, он зевнул и закрыл глаза.

Но тут же снова открыл их.

Слева, с задней стороны дома, а возможно, что снаружи, раздался приглушенный кашель. Напрягшись, Сэвэдж сел. Затем он понял, что кашлять мог Кури, стоящий на страже.

Напряженно вслушиваясь, Сэвэдж прождал минут пять, но больше ничего не различил. Расслабься, говорил он себе. Но в голову упрямо лезла мысль о том, что Кури, которого обучал Акира, вообще позволил себе кашлянуть. Ведь это должен был быть такой сильный позыв организма, что кашель был слышен в доме. Но Акира наверняка объяснял молодому человеку, чтобы тот ни под каким видом не выдавал своего присутствия.

Правда, Акира предупреждал о том, что Кури обучен не до конца. Видимо, юноша на мгновение избавился от постоянного самоконтроля.

Сэвэдж стряхнул, как воду, дурные предчувствия и поплотнее прижался к Рэйчел, впитывая ее тепло. Но тут же вскинул голову вверх.

Тихий сухой звук, шорох рисовых татами из-за давления на волнистую поверхность матов заставили Сэвэджа взглянуть на перегородку, отделявшую комнату от коридора. Услышав следующий шорох, он больше не сомневался — шаги. Очень осторожные. Медленные и аккуратные. Ступали босые или в носках ступни. Если бы стена не была сделана из бумаги, их было бы не слышно.

Акира? Решил освежиться?

Нет, тут же решил Сэвэдж. Не было звука раздвигаемой перегородки.

Может, Кури проверял коридор?

Зачем? Дом защищали детекторы вторжения. Кури был необходим лишь для наружного наблюдения.

Эко? Может быть, она — как многие пожилые люди — встает очень рано… Захотела прибраться или сделать еще какую-нибудь домашнюю работу, скажем, приготовить праздничный завтрак?

Нет, оборвал себя Сэвэдж. Несмотря на то, что ее комната дальше, в самой глубине дома, все-таки он был уверен в том, что перегородка не шуршала. И никто в коридор не выходил.

И самое главное: шаги направлялись не ко внутренним покоям, где находились кухня и туалет, а прямо к комнатам Сэвэджа и Акиры.

Сэвэдж чуть было не разбудил Рэйчел, чтобы предупредить ее. Но потом решил этого не делать. Даже прижав руку к ее рту, он не сможет полностью заглушить слабый вскрик, который предупредит находящегося в коридоре человека. Осторожно, бесшумно Сэвэдж поднял одеяло и положил его на груди Рэйчел. Нервы дрожали, как натянутые струны. В кровь впрыснули ударную дозу адреналина, и она от конечностей огненной волной прилила к животу. Сэвэдж напряг мышцы груди, подавив рефлекторный позыв дышать быстро и неглубоко, а затем осторожно встал на четвереньки.

Но сойти с футона не рискнул. Встав на маты, он зашуршит ими, а ведь именно таким звуком его и разбудил незнакомец. Надо было оставаться в полной неподвижности, приведя рефлексы в боевую готовность, пока дальнейшие события не заставят действовать.

Пистолета у Сэвэджа не было. До того, как они добрались до аэропорта Даллеса, он выбросил свое оружие в канализацию, потому что не надеялся, что его удастся пронести через металлодетекторы и рентгеновские лучи незаметно. Если незваный гость ворвется в комнату Сэвэджа, ему следовало подобраться к нему как можно ближе, чтобы иметь возможность вступить в рукопашную схватку.

Мышцы застыли. Услышав легкое царапанье, он уставился на темную стену — перегородку кто-то очень осторожно отодвигал.

Но не в комнату Сэвэджа. А в ту, что была рядом. С другой стороны коридора. Кто-то входил в комнату Акиры.

Сейчас. Сэвэджу необходимо было действовать прежде, чем Акиру застанут врасплох.

Желудок будто взорвался от прилившего адреналина: Сэвэдж сделал шаг прямо к стене и тут же увернулся от двух тел, влетевших через перегородку в комнату: бумага порвалась, и хряснуло треснувшее дерево. Люди тяжело шмякнулись на пол, и человек, который оказался внизу, хрюкнул от удара — из него выдавился воздух.

Двое.

Тот, что сидел сверху, оказался Акирой: он рубил ребром ладони лицо незнакомца. Незваный гость был одет в черное, на голове — капюшон. Снова хрюкнув, теперь уже от удара, он выстрелил из пистолета с глушителем. Пуля вонзилась куда-то в потолок, и Сэвэдж нырнул вперед.

Но не к Акире. Он не собирался ему помогать, так как прекрасно понимал, что тот вполне способен справиться с угрозой самостоятельно. Вместо этого Сэвэдж рванулся вправо, перепрыгнул через Рэйчел, приземлился с ней рядом и поволок в следующую комнату. Когда прорвалась очередная перегородка, и в комнату ввалились какие-то люди, Рэйчел закричала. Сэвэдж в отчаянии старался оттащить ее с линии вражеского огня.

Несмотря на удары Акиры, нападавший выстрелил снова.

Пуля ударилась в стену возле Сэвэджа.

Рэйчел захлебнулась криком. Задыхаясь и подвывая, она вскочила на четвереньки и рванулась вслед за Сэвэджем. В полном отчаянии, потеряв в темноте ориентиры, она добралась до стены и прежде, чем сообразила, что это, врезалась по инерции в бумажную перегородку и распласталась на матах в соседней комнате.

Сэвэдж рывком поставил ее на ноги и толкнул дальше.

— Бегом! К выходу! Держись как можно ниже!

Как только женщина двинулась прочь, Сэвэдж бросился на помощь Акире. В висках стучала кровь. И тогда он вспомнил, что в этой комнате висели самурайские мечи. Американец подскочил к стене, схватил один, высвободил его из ножен и, удивившись, насколько же он, оказывается, длинен, поднял клинок острием кверху. И тут же ринулся в пролом в стене.

Пистолет пришельца снова плюнул. Пуля прорвала перегородку в тот момент, когда Сэвэдж выскочил из комнаты Рэйчел в свою. В отчаянии он увидел, как Акира в очередной раз рубанул ребром ладони мужчине по лицу, и тот, наконец, замер.

Сэвэдж выдохнул.

И тут же крикнул:

— Акира, сзади!

Появилась еще одна темная фигура. Она заполнила пролом в стене и, вытянув руку, прицелилась.

Акира кувыркнулся по полу.

С приглушенным чмоканьем пуля прошла мимо его шеи и впилась в неподвижного человека на полу.

Сэвэдж все еще держал меч так, что тот острием был направлен в потолок. Перехватив рукоять обеими руками и вложив в удар всю силу, он рубанул, поведя лезвием вниз, затем отпустил рукоять и швырнул меч в сторону человека в коридоре.

Острие было направлено гостю в грудь. В кромешной тьме Сэвэдж не видел, куда летит меч. Надеясь услышать звук рвущейся материи и разрезаемой плоти, вместо этого он услышал клацанье металла о металл.

Лезвие попало противнику в пистолет.

Оружие упало на пол.

Вторженец нырнул вниз, и его неясный силуэт исчез из поля зрения. По коридору простучали шаги. Человек бежал в глубину дома.

Сэвэдж услышал звук столкнувшихся тел, придушенный вопль Эко, чье-то падение. И ринулся к пролому в стене.

На его пути оказался Акира, который, пригнувшись, шарил руками по полу.

— Где пистолет? — когда ему не удалось его нащупать, он резко выругался по-японски. Затем, отрывисто выплюнув еще одно ругательство, подобрал меч и нырнул в дыру.

Сэвэдж выскочил из комнаты в тот момент, когда вторженец наклонился к поверженному телу, подхватил второй меч и выбежал в распахнутую дверь черного хода.

В дверном проеме лежал Кури — лицом вниз, ногами на крыльце.

Акира с воем перепрыгнул через тело юноши, опустился на крыльцо, подняв меч для удара, затем скатился на землю и бросился во тьму сада.

Сэвэдж внезапно остановился, когда его подошва натолкнулась на какой-то предмет. Это был тот самый пистолет, который Акира тщетно старался отыскать. Сэвэдж поднял его и бросился вперед.

Из своей комнаты, пошатываясь, вывалилась Эко: после столкновения с убийцей она не пришла в себя.

Сэвэдж едва успел увернуться, и, перепрыгивая через тело Кури, заметил на его шее темное пятно. Он встал на крыльце и направил пистолет в сад.

По его форме Сэвэдж понял, что это девятимиллиметровая “беретта” — пистолет офицеров НАТО и армии Соединенных Штатов. Дуло ширилось глушителем. В магазине было пятнадцать патронов.

Он нервно повернулся в сторону лестницы, продолжая уголком глаза следить за темным садом и не опуская “беретту”. Почти полная луна и огни фонарей, бьющие из-за стены, позволяли видеть в саду несколько лучше, чем в доме, Сэвэдж рассмотрел на золотом песке тени камней и кустов.

И две цепочки следов там, где Акира преследовал противника.

Как Сэвэдж ни напрягался, все равно дальше тридцати шагов ничего не видел — будто черное облако опустилось на сад. Он слышал звуки проезжающих за стеной машин, далекий сигнал клаксона, едва различимый визг шин, а в темноте сада — клацанье металла о металл — резкий,мрачный звон: сошлись клинки мечей.

И еще раз — почти машинально после первого удара. И еще — яростно и неумолимо.

Сэвэдж спрыгнул со ступеней. Чувствуя, как теснит грудь, он побежал к саду. Босые ноги увязали в холодном песке — он увернулся от камня, перепрыгнул через куст. Чем ближе подбегал к центру, тем лучше становилось видно. Лунный свет отскакивал от сверкающих мечей. Удары становились резче, быстрее, звон — сильнее и оглушительнее. Сэвэдж резко остановился: прямо на него спиной пятилась какая-то темная фигура — с поднятым мечом, блокируя нападение, увертываясь вправо и нанося ответный удар.

Движение из темноты оказалось настолько неожиданным и резким, что Сэвэдж поначалу не узнал человека: он бы не мог с уверенностью сказать, Акира это или наемный убийца. Он поднял “беретту” и приготовился стрелять.

Фигуры начали кружить, держа мечи обеими руками, отводя клинки вбок и вверх.

Акира! Сэвэдж наконец его узнал.

Акира оказался человеком, который пятился на Сэвэджа из тьмы. Американец прицелился в его противника, но прежде, чем смог выстрелить, обе фигуры ринулись навстречу друг другу, нанесли по удару, парировали их, еще раз рубанули и снова стали кружиться.

Сэвэдж сосредоточился на мушке “беретты”. Со лба струился пот. Палец напряженно застыл на курке. Да прекратите вы кружить, думал он, стойте! Это все, что нужно! Секунда! Не больше!

Но противники продолжали обмениваться ударами, ускользать, меняться местами. Внезапно вторженец оказался на линии огня. Но прежде, чем Сэвэдж успел нажать на курок, его место занял Акира.

Мечи бились с бешеной скоростью.

Сэвэдж продолжал целиться.

— Сэвэдж, оставь! Он мой! За Кури!

Сэвэдж неохотно опустил пистолет. Если он пристрелит вторженца и таким образом отберет у Акиры законное право отомстить за ученика — японец ему этого никогда не простит.

Выйдя из бойцового круга, Сэвэдж следил за битвой. В животе окислялась беспомощность.

Лезвие меча Акиры сверкнуло возле груди противника. Убийца отпрянул и тут же нанес удар по голове Акиры. Так, по крайней мере, казалось, потому что цели выпад не достиг — японец увернулся. Но оказалось, что удар был ложным: отбивая меч, Акира понял ошибку, но поздно — меч вторженца свистнул и врезался ему в бедро.

Таким ударом можно было бы перерубить ногу, но, яростно отдуваясь, Акира отскочил назад. Рухнув на песок, он тут же откатился влево, избежав очередного, невидимого для глаза, удара. Пока клинок свистел, Акира снова встал на ноги и нанес ответный удар. Отпрыгнул в сторону. Снова рубанул, заставляя противника отступить. Нырнул и снова ударил, предвидя, что враг увернется влево.

Но вторженец изменил направление и напал. Акира легко увернулся и пошел в атаку. Казалось, он наносит одновременно несколько десятков ударов, меч слился в единую сверкающую дугу — вверх, вбок, вниз — все время наступая; скорость и изящество движений были совершенно поразительными.

Внезапно он отскочил в сторону и согнул левую руку у самой груди. Положив острие клинка на предплечье, взяв рукоять меча одной рукой, он направил его прямо перед собой и маленькими, легкими, быстрыми шажками начал приближаться к противнику.

Тот стал отступать.

Акира шел вперед.

Отступая, убийца неожиданно двинулся влево и стал обходить по кругу Акиру, который поворачивался на одном месте, не отрывая взора от кружащегося врага.

Убийца ринулся вперед. Уворачиваясь, Акира стал падать и ударился о декоративную скалу. Заморгав от удивления, он услышал стон Сэвэджа.

Чувствуя, как рвется из груди сердце, американец резко дернул “беретту” вверх и прицелился.

Наемный убийца рубанул мечом.

Акира увернулся. Меч убийцы высек из камня искры и в стороны полетели мелкие осколки: Акира ринулся вперед и разрубил тело противника справа сверху — по диагонали. Со звуком открывающейся молнии меч прошел по внутренностям, животу и грудной клетке.

Кровь хлынула фонтаном. Вывалились истерзанные внутренности и органы. Убийца, засопев, выронил меч, отпрянул назад, нелепо дернулся и рухнул в находящуюся позади черную кляксу.

Это был пруд. Убийца тяжело грохнулся в воду, подняв выплеснувшуюся на берег волну. Вскоре рябь улеглась, и он закачался на поверхности лицом вверх — с распахнутыми глазами, неподвижный.

Сэвэдж, онемев, подошел ближе. В ночи не было видно алой крови, расползавшейся по воде, но он себе ясно ее представил. На поверхности плавали кишки. Несмотря на годы, в течение которых он постоянно видел смерть, его затошнило.

Акира смотрел на труп. Его грудь тяжело вздымалась. Громко сглотнув слюну, он повернулся к Сэвэджу.

— Спасибо за то, что не стал вмешиваться.

— Это было нелегко.

— Но я знал, что смогу на тебя положиться, — в лунном свете на лбу Акиры блестел пот.

— Послушай, — сказал Сэвэдж. — Там, в доме… Я не пошел к тебе на выручку сразу, потому что…

— Ты был обязан в первую очередь позаботиться о безопасности нашего принципала.

— Верно. Нашего принципала. Я все сделал инстинктивно. Это никак не касалось тех чувств, которые я к ней испытываю.

— А если бы она не была нашим принципалом, а просто твоей любимой?

Сэвэдж не знал, что ответить.

— В этом случае, я думаю, нам повезло.

— Да, — Сэвэдж был в отчаянии, но чувствовал глубокую признательность к Акире за то, что он выручил его из тяжелого положения. — Исключительно повезло.

— Каким же образом им удалось проникнуть в дом? На всех стенах — детекторы вторжения, — Акира прошел мимо пруда, не глядя на плавающий в нем труп. Дойдя до задней стены, он пошел вправо.

Сэвэдж дошел вместе с ним до угла. Стена завернула.

Через пятнадцать секунд они добрались до веревки, вкопанной в песок. Веревка тянулась к крыше четырехэтажного дома, видневшегося из-за стены. Акира стал раскапывать песок. В земле появился короткий болт.

— Выстрелили из арбалета с крыши дома, — сказал Акира. — Хотя, нет, арбалет бы тут не потянул… Видимо, устройство имело звукопоглотитель. Либо это, либо очень мощную систему, что-то вроде катапульты, которую Кури не услышал.

— Они спустились, не коснувшись стены, — продолжил Сэвэдж. — Но ведь и в доме есть детекторы вторжения. Как им удалось забраться?

Акира уныло пошел к дому.

— Кури их сам впустил.

— Что? А я думал, он у тебя на доверии.

— Без сомнения. — Они подошли к заднему крыльцу. Акира указал на тело Кури. — Заметь, как он лежит. Дверь открыта. Кури наполовину в доме, наполовину на крыльце. На животе. Головой в коридоре, — они подошли к телу ближе. — На спине — кровь. Дырка от пули.

— Значит, когда он входил в дом, ему выстрелили в спину, — сказал Сэвэдж.

Акира встал на колени и потрогал Кури за плечо. Голос был глух от печали и горя.

— Это лишь подтверждает мое предположение. Возле ванны на крыльце есть выключатель, отключающий детекторы. После нескольких часов непрерывного стояния Кури решил войти в дом, видимо, в туалет. Когда он отключил датчики и открыл дверь — его пристрелили.

А последний, отчаянный вдох, видимо, и был тем кашлем, который я услышал, подумал Сэвэдж. Звуки отпираемой двери и падения тела Кури разбудили меня, но спросонья я не был уверен в том, что их слышал.

— В Японии ведется очень строгий учет огнестрельного оружия, — сказал Акира. — Вот почему Кури был вооружен мечом, который впоследствии забрал человек, который теперь плавает в пруду. Судя по всему, Кури намеревался после того, как войдет в дом, снова задействовать датчики. Обрати внимание на пятно мочи вокруг его бедер, — Акира погладил Кури по голове. — Друг мой, мой маленький дружок, почему ты так сглупил? Сколько раз я повторял, чтобы ты не смел покидать свой пост. Перед тем, как заступить на стражу, сходи в туалет, а если нужда станет нестерпимой — мочись в одежду. Бесшумно. То неудобство, что ты испытаешь, — ничто по сравнению с нуждой выполнить свои профессиональные обязательства защитника. Как же так, Кури? Неужели я так плохо тебя обучал? Неужели я был недостоин называться твоим сэнсеем? — плечи Акиры тяжело вздымались. Он всхлипнул, наклонился и поцеловал Кури в шею.

Сэвэдж смотрел, понимая, что ничем помочь нельзя. Он ничего не мог ни сделать, ни сказать. Любые успокаивающие слова казались в данном случае патетически бестактными.

Наконец, сострадание все-таки подсказало нужный ход. Никаких речей. Никаких объяснений. Никаких попыток принизить значение потери или подойти к ней неразумно. Два идущих из глубины слова объяснят все, что он чувствует.

— Мне жаль, — и Сэвэдж сжал вздымающиеся плечи Акиры руками.

Вытирая слезы, пытаясь обрести утерянное дыхание, Акира постарался сказать как можно более твердо:

— Домо аригато.

Какое-то движение в коридоре привлекло внимание Сэвэджа. Оторвав взгляд от Акиры, он увидел стоящую над телом Кури Эко. По лицу ее катились слезы. Медленно опустившись на колени, а затем сев на пол, она положила на руки голову внука и стала его убаюкивать.

Сэвэдж почувствовал, что воздух… ему не хватает воздуха.

Но тут, словно сомнамбула, из темноты дальней комнаты вышла Рэйчел. Ее лицо было неестественно бледным, черты лица, казалось, осели вниз, а глаза остекленели от шока.

Она, ничего не понимая, смотрела прямо перед собой и, похоже, не замечала находящихся прямо перед ней Эко, Акиру, гладящего Кури по волосам, Сэвэджа, держащего Акиру за плечи.

Невидящие глаза, не моргая, смотрели в сторону сада.

“Боже мой, — подумал Сэвэдж. Он содрогнулся, увидев повисшие по бокам руки, и вдруг понял, что в одной из них пистолет и что его глушитель направлен ей прямо в правую ступню. — После того, как мы с Акирой выскочили из дома, она, видимо, зашла в мою комнату. И обнаружила возле второго трупа пистолет.

А ведь я ей приказал находиться возле дома.

Почему она не послушалась? Что делала с этим пистолетом?”

Чувствуя за ушами какое-то неприятное давление, Сэвэдж осторожно выпрямился. Опасаясь, что напугает Рэйчел, а она дернется и инстинктивно выстрелит, он двигался медленно. Аккуратно прошел мимо Акиры, Кури и Эко и осторожно взял ее руки в свои. Подняв пистолет так, что он дулом уперся в стену, Сэвэдж снял палец Рэйчел с курка и разжал захват на рукоятке.

— Вот так, — сказал он. Расслабив плечи, положил пистолет на пол. — Так-то лучше. Я понимаю, ты испугалась, но брать пистолет не стоило. Ты могла нечаянно выстрелить в себя. Или в кого-нибудь из нас.

Она ничего не ответила, даже не подала знака, что слышит, продолжая смотреть в ночной сад.

— Прежде, чем ты снова возьмешься за пистолет, — продолжал Сэвэдж, — я обучу тебя, как с ним надо обращаться.

— Знаю, — прошептала Рэйчел.

— Знаешь?

— Как с ним обращаться.

— Ну, конечно, конечно. — Сэвэдж надеялся, что фраза не прозвучала издевательски.

— Отец обучал, — несмотря на то, что она стояла совсем рядом, шепот Рэйчел звучал словно из дальней дали.

Сэвэдж ждал, обняв ее за плечи. Ее спина была очень странно и неприятно напряжена.

— Винтовки, пистолеты, дробовики. Каждое воскресенье — стрельба по тарелочкам. Однажды он заставил меня убить фазана, — ее передернуло.

— Это было давно, — стал успокаивать ее Сэвэдж. — То, что произошло сегодня ночью — кончено. Теперь ты в безопасности.

— Всего лишь на мгновение. Но преследование никогда не закончится. Придут следующие. За ними следующие.

— Ты ошибаешься, — сказал Сэвэдж. — Когда-нибудь это закончится. Мы заставим их исчезнуть. Я буду тебя защищать.

— Пришлось… взять оружие. Трое.

— Я не понимаю, что…

Когда до Сэвэджа дошло, что именно Рэйчел имела в виду, его потрясло с такой силой, как и ее.

— Трое?

Она стала медленно поворачиваться, примерно на дюйм за секунду. Казалось, движется не она, а секция пола под ней. Рэйчел безжизненно уставилась в черноту коридора.

Потрясенный, Сэвэдж взял пистолет и двинулся в дом. Обнаружив выключатель, он зажег свет. Зажмурившись от внезапной вспышки, он вошел в свою комнату через дырку в стене. Труп в темной одежде: работа Акиры. Кровь пропитала грудь, но этот выстрел был сделан напарником, когда тот стрелял в Акиру, но промахнулся.

Трое?

Сэвэдж заглянул в комнату Рэйчел, но никого не увидел. Чувствуя дурноту, зашел в следующую комнату, но она оказалась пустой. Несколько секунд он смотрел на стену, на которой висели самурайские мечи, и на пустое место, откуда он снял один.

Сэвэдж открыл перегородку и вышел в коридор. В дальнем конце, не шевелясь, стояла Рэйчел. Словно в трансе, она повернулась к нему и встала спиной к Акире и Эко, которые горевали над телом Кури.

— Рэйчел, ты уверена?

И тут он увидел пустые гильзы на матах между своей комнатой и комнатой Акиры. Держа пистолет наготове, Сэвэдж подошел к распахнутой перегородке.

В комнате на спине лежал человек в темной одежде: его глаза были удивленно раскрыты. Везде — кровь, грудь изодрана в клочья. Возле ступней — пустые гильзы.

Некоторые были выпущены из пистолета убийцы, когда тот стрелял в Акиру.

“Сколько раз он выстрелил?” — думал Сэвэдж.

Четыре, может быть, пять раз. В тот момент происходило так много, что Сэвэдж просто не запомнил. Чувствуя онемение от сделанного открытия, он медленно вытащил магазин из рукоятки пистолета.

Он оказался пустым.

Оттянул затвор. Патронник тоже оказался пустым. Пистолет был смоделирован таким образом, что, когда вылетала последняя гильза, затвор назад не вставал. Вот, что его провело. Рэйчел, видимо, нажала на кнопку, затвор встал на место, и Сэвэджу показалось, что пистолет заряжен.

“Боже, — подумал он. Он осмотрел след, оставленный пустыми гильзами, ведущий в его комнату, в коридор и дальше, в комнату Акиры. — Видимо, третий убийца прятался, в этом доме. Он понял, что налет не удался. Рэйчел вошла в мою комнату, — размышлял Сэвэдж, — подняла пистолет и тут увидела или услышала его. И начала стрелять в него, и стреляла, пока пистолет не выплюнул последнюю пустую гильзу; она передвигалась из комнаты в коридор, а затем, уже в комнате Акиры, стояла над ним, продолжая стрелять”.

“Боже, — повторил про себя Сэвэдж. — Она была так напугана, что потеряла осторожность. Ничего удивительного, что бедняжка смахивает на зомби. Но не оттого, что на нас напали. А…”

Сэвэдж вышел в коридор и крепко прижал женщину к себе.

— У тебя не было иного выхода.

Ее руки не пошевелились. Тело не расслабилось.

— Рэйчел, тебе пришлось защищаться. Подумай об этом. Тебя бы он точно убил. Ты спасла жизнь Акире, Эко и мне. Ты все сделала правильно.

Ее грудь тяжело вздымалась, терлась о его грудь.

— Трупы. Куда бы мы не приехали, начинают умирать люди… Теперь и я убийца.

Добавлять — из-за тебя, из-за того, что я осталась с тобой, из-за того, что полюбила тебя — ей не пришлось.

“Вот плата за любовь”, — подумал Сэвэдж.

— Я ведь не просто его убила, а разнесла на части, — продолжила Рэйчел.

И наконец ее прорвало: она заплакала. Ее слезы мочили пижамную куртку Сэвэджа, прожигали кожу насквозь.

“Потому что я позволил тебе остаться, — думал Сэвэдж. — Это моя вина. Я позволил вовлечь себя в нормальные человеческие отношения. Кури — не единственный, кто совершил ошибку.

Черт, я нарушил столько правил!..

Если бы Рэйчел была моим принципалом, а не любовницей, тогда бы я знал, как поступить! Я был бы обязан оставаться с ней! Акира знал, какому риску он подвергался. Но так как я не знал, кого защищаю — принципала или любовницу, — то почувствовал себя виноватым по отношению к Акире.

Акира. Вот еще одно нарушенное правило. Защитник не должен дружить с другим защитником! Потому что тогда становится непонятно, кого защищать: принципала или друга!

Черт, что за каша.

Я не должен был бежать на помощь к Акире. Следовало обыскать весь проклятый дом и убедиться, что в нем не осталось живых убийц. Рэйчел была вынуждена застрелить его только потому, что я все изгадил”.

Рэйчел забилась в конвульсиях.

Сэвэдж сильнее прижал ее к себе.

— Рэйчел, мне очень жаль.

“Да, за одну ночь я вторично произношу эти слова”, — подумал он.

Сколько еще раз их придется говорить?

— Все это произошло по моей, и только по моей вине, — сказал он ей.

Сэвэдж собирался добавить, что чем скорее ты от меня уберешься, тем для тебя же будет лучше. Но она его удивила, обвив шею руками.

— Это из-за тех, кто послал сюда этих людей. Они заставили меня убить, — сказала она. — Боже, помилосердствуй, я хочу, чтобы они заплатили. Я так зла, что могла бы убить еще многих.

Этот взрыв поразил Сэвэджа. Нахмурившись, он смотрел из-за плеча женщины, как в конце коридора Акира и Эко осторожно притрагивались к телу Кури.

Акира поднялся на ноги, дрожа от горя, и, встав лицом к саду, произнес глубоким прочувствованным голосом:

— Пятнадцать лет мой отец бился над тем, чтобы создать этот сад. Я почти столько же продолжал это дело. Посмотрите. Следы разрушили идеальные волны песка. Везде кровь. Пруд загажен. Усилия половины человеческой жизни сведены на нет. Пославший сюда этих трусов лишен благородства, и не заслуживает того, чтобы с ним обращались как с достойным противником. Когда я его отыщу, то убью с презрением в душе, разрублю на куски и брошу в море. И не будет его душе покоя, и не воссоединится она с душами его предков. Клянусь, что сделаю это за то, что они сделали с садом моего отца. — Акира выдохнул воздух. — И с Кури.

Ярость Акиры, смешанная с яростью Рэйчел, тяжестью легла на сердце Сэвэджа. Клятвы мести застудили кровь в его жилах. Как сказала Рэйчел? Трупы… Где бы мы не появлялись, там сразу начинают умирать люди. Да, столько смертей, думал он. Мы как в ловушке. Когда-то я верил тому, чему меня учил Грэм, в то, что месть — дело благородное. А теперь? Эта горечь в голосе Рэйчел. Свирепость в лице Акиры. То, что мы делаем для того, чтобы выжить в этом кошмаре, — убьет нас.

Слыша всхлипывания Рэйчел у своей груди, он прижал ее к себе еще крепче.

7

Они сидели за низким черным столом на подушках в комнате, которую убийцам не удалось осквернить.

— Кто послал сюда этих людей? Откуда они знали, что застанут нас здесь? — вопрошал Сэвэдж.

Обычно меланхоличные черты лица Акиры потемнели от ярости.

— Это не просто совпадение: мы прилетели сегодня, и на нас сразу же напали, следовательно — поджидали.

— Значит, кто-то предполагал, что мы прилетим в Японию из Америки, — сказала Рэйчел. — …Сначала Вирджиния-Бич, а теперь это…

— Не думаю, что эти два нападения связаны между собой, — сказал Сэвэдж. — В Вирджиния-Бич главной задачей нападавших было убить Мака, чтобы он не рассказал нам правды, и увезти тебя, чтобы… Чтобы что? Чтобы ты не стояла на пути? Не мешала развитию событий? Не старалась разгадать вместе со мной и Акирой тайну ложной памяти? Ведь тебя не должно быть рядом с нами.

— Сегодняшнее нападение оказалось смазанным, — проговорил Акира. — В моем доме жили люди, которым я полностью доверял. Вы — мои гости — тоже пользуетесь моим доверием. Эко никогда и никому не рассказала бы о приготовлениях, ведущихся в доме. Как и Кури. Убийцы должны были точно знать, какая спальня моя, а какие гостевые. Мы не были их целью. Ведь если бы им было нужно похитить Рэйчел, они бы выбрали контролируемую спальню, где бы могли хорошо ее видеть. Но пробираться в дом? Похоже, они пришли с единственной целью — убить нас всех.

Глаза Рэйчел сузились.

— Кто бы ни нанял людей в Вирджиния-Бич — это не тот, кто послал сюда этих троих.

— Похоже, — согласился Сэвэдж. — Оба нападения организовывали разные люди, и цели у них были разные. Одни хотят, чтобы наши поиски продолжались. Другие — чтобы закончились. Но кто? Кто они? Что, черт побери, происходит?

Рэйчел повернулась к Акире.

— Ты упоминал человека, с которым хотел поговорить. Назвал его мудрым и святым.

Акира кивнул.

— Я думал встретиться с ним утром. Но боюсь, теперь придется отложить визит… из-за Кури… — Сухожилия на шее Акиры натянулись, как веревки. — Необходимо сделать приготовления.

Из дальних комнат дома послышался протяжный плач Эко, и Сэвэдж представил себе, как женщина убаюкивает мертвого внука. Труп внесли в комнаты, а дверь заперли.

— Если бы убиты были только нападавшие, я бы постарался избавиться от их тел, — сказал Акира. — Но у меня нет машины, а к тому времени, как я смог бы ее достать, улицы бы настолько забило народом, что мы не смогли бы вытащить их незаметно. Еще одним альтернативным решением было бы воспользоваться темнотой и похоронить останки в саду. Но подобное решение неприемлемо. Я не могу окончательно рушить сад отца. Да, убийцы меня не волнуют. Меня волнует Кури. Он должен быть погребен достойно. С почетом. Для меня и Эко очень важно посещать его могилу, молиться на ней. Так что долг ясен и понятен. Я вызываю полицию.

Сэвэдж пристально посмотрел на него.

— Да.

— К их приезду вас здесь быть не должно, — сказал Акира. — Если в убийстве будут замешаны двое американцев, полицейские начнут тщательное расследование. Обнаружат, что вы въехали в страну с поддельными паспортами. Вас арестуют. Даже если полицейские ничего не выяснят, к делу будет привлечено такое внимание общественности, что оно сильно помешает нашему собственному расследованию.

— Но что ты скажешь полиции? — спросила Рэйчел.

— Трое грабителей ворвались в дом, чтобы украсть коллекцию древнего искусства. Во время взлома пристрелили Кури. Звуки разбудили меня, что привело к рукопашному бою. Одного я убил голыми руками, затем взял его пистолет и пристрелил второго — использовав при этом полную обойму, схватил меч и погнался за третьим, который тоже был вооружен мечом. То, что я обнажил клинок, будет считаться геройством, и зачтется в мою пользу.

Сэвэдж поразмыслил над сказанным.

— Вроде все детали сходятся. Должно сработать. — “Лучше бы ему сработать”, — добавил он про себя.

— Сработает, если я вытру пистолеты, которые вы с Рэйчел держали в руках, — продолжил Акира. — После этого приложу руку мертвеца к твоей спальне и того, что в саду, — к рукояткам. Затем сам выстрелю из пистолетов, чтобы на ладонях осели частицы пороха, на тот случай, если полицейские захотят проверить, действительно ли я пользовался огнестрельным оружием… Что-нибудь еще?

— Да, — сказал Сэвэдж. — Мои отпечатки сохранились на одном из мечей.

— Ясно, сделаем. А теперь вам следует уходить. Чтобы состояние тел не показало медэксперту, что между боем и вызовом полиции прошло довольно много времени.

Рэйчел с неохотой проговорила:

— Но куда же мы отправимся? Каким образом свяжемся с тобой? Я настолько привыкла к тому, что мы путешествуем втроем, что мысль о расставании…

— При первой же возможности я присоединюсь к вам, — сказал Акира. — Дам вам номер домашнего телефона, но воспользуетесь им лишь в случае крайней необходимости. И еще дам адрес моего любимого ресторана. Будьте там в полдень. Если я не появлюсь, то позвоню. Владелец меня знает. Я ему доверяю.

— А если у тебя не будет возможности позвонить? — голос Рэйчел сильно дрожал.

— Вернетесь в ресторан в шесть часов вечера. — А если и тогда мы не сможем встретиться?

— Будьте на том же месте в девять утра следующего дня. Если, опять-таки, я не смогу с вами связаться, звоните сюда. Если Эко снимет трубку и произнесет “моши, моши”, что означает “алло”, значит, моему отсутствию есть разумное объяснение. Позвоните позже. Но если она скажет “хай”, то есть “да”, очень резким голосом, значит, что-то пошло наперекосяк. Тогда бросайте трубку и как можно быстрее улетайте из Японии.

— Этого я сделать не смогу, — сказал Сэвэдж. Акира покосился на него.

— Почему?

— Потому, что слишком далеко все зашло. Слишком много всего произошло. С тобой или без тебя, но я должен докопаться до истины.

— Сами по себе, без знания японского, вы вряд ли преуспеете. Помни, что я говорил. Япония — островное племенное сообщество. Среди ста двадцати миллионов жителей американцев не больше пятнадцати тысяч. Чужаки вызывают мгновенную подозрительность. Поэтому содействия поискам вы не получите. Да и где вы намереваетесь искать?

— Там же, где намеревался искать ты сам, — ответил Сэвэдж. — Как мне встретиться со святым, о котором ты упоминал?

— С тобой он разговаривать не станет.

— Вполне может быть. Но так, на всякий случай, чтобы, как говорится, черт не пошутил — где мне его искать?

— Твоя настойчивость заслуживает похвалы, — но в голосе Акиры, как и в движениях, застыла неуверенность, когда он вынул из лакированного футляра ручку и бумагу и написал ряд чисел и указания, — Святой — это мой сэнсей. Он должен находиться вот в этом месте. — Акира постучал по листку. — Но сначала вам надо будет прийти в ресторан.

Сэвэдж взял бумагу.

— Совершенно верно, — сказал он.

— Постараюсь одеться как можно быстрее, — сказала Рэйчел.

Сэвэдж вышел за ней в коридор.

В дальнем конце на коленях стояла Эко, поглаживая мертвые волосы внука, и слезы капали на его застывшее лицо.

“Помоги ей бог”, — подумал Сэвэдж.

Помоги бог всем нам.

8

Через пятнадцать минут Сэвэдж с Рэйчел тащили свои сумки по притененной тропинке, выложенной белой галькой. Мирный когда-то сад казался разоренным. У двери Сэвэдж остановился и поклонился Акире.

Тот ответил тем же.

— Сайонара.

— Сайонара. Будем надеяться, что ненадолго.

— Я разберусь с полицией и присоединюсь к вам, как только смогу, — Акира вдруг сделал настолько неожиданный жест, что несколько секунд Сэвэдж не мог понять, что именно хочет его друг.

Акира протянул руку. Это было невероятно, но он хотел пожать Сэвэджу руку.

Грудь Сэвэджа потеплела от нахлынувших чувств, когда их ладони встретились. У Акиры было нежное, но твердое пожатие, деликатное, но с внутренней силой человека, привыкшего управляться с мечом.

Через секунду Акира вынул деревянный брус из железных скоб. Сэвэдж осторожно приоткрыл дверь, выглянул и осмотрел темную пустынную улицу. Не заметив внешней опасности, он нервно двинулся по тротуару, держась так, чтобы Рэйчел находилась за ним. Под курткой у него был пистолет одного из убийц.

За их спинами с шорохом закрылась дверь. Глухой стук показал, что брус вновь вложили в скобы. Заворачивая за угол, Сэвэдж, несмотря на присутствие Рэйчел, чувствовал какую-то пустоту.

Незавершенность.

Одиночество.

Аматерасу

1

Просматривая улицы и убеждаясь в том, что за ними никто не следит, Сэвэдж с Рэйчел прошли, несколько миль. К тому времени солнце встало, а улицы заполнились народом и шумом. Переходя через перекрестки, Сэвэдж постоянно напоминал себе смотреть не налево, как обычно делаешь в Америке и большинстве стран Европы, а направо, потому что в Японии, как в Англии, машины ехали по левой стороне и, следовательно, появлялись справа от пешеходов.

Сначала Сэвэдж хотел взять такси, но потом вспомнил, что пока ехать некуда. Даже если бы у них была цель, все равно незнание обычаев и японского языка сделало бы ее достижение невозможным. Они бы просто не смогли дать указания водителю. Частично Акира решил проблему, написав на листке инструкции, как лучше добраться до ресторана и его сэнсея — по-английски и по-японски. Но эти инструкции сейчас были бессмысленны, и Сэвэдж с Рэйчел почувствовали себя абсолютно потерянными.

И все-таки им следовало куда-нибудь отправиться. Бродить без цели было не только глупо, но и утомительно. Багажные сумки превратились в обузу.

— Может, сядем в автобус? — предложила Рэйчел неуверенно. — Посидим, по крайней мере.

Но все автобусы были так забиты народом, что в них нельзя было не только сидеть, но и стоять.

Сэвэдж остановился перед входом в метро.

— Поезда будут переполнены ничуть не меньше, — вздохнула Рэйчел.

— Наверное, но давай все же глянем.

Они спустились в навевавший клаустрофобию лабиринт. Мимо проносились обеспокоенные люди, не обращая ни малейшего внимания на двух белых. Чемодан Сэвэджа больно колотил его по ноге. Американец внезапно услышал где-то впереди рев приближающегося поезда. Выйдя на перрон, он очутился перед оглушительной, забитой толпой пещерой. Но, контрастируя с нью-йоркской подземкой, на станции было чисто и светло. На стене висела схема, на которой пересекались и расходились несколько разноцветных линий. После японских иероглифов Сэвэдж с радостью увидел английский перевод.

— Это схема, — сказала Рэйчел.

С огромным трудом они разгадали карту и выяснили, что линия, на которой они находятся, называется Шийода. Она зеленой тропой вела в центр Токио, к востоку от которого чернела полоса с названием ГИНЗА.

Сэвэдж сверился с листком бумаги, данным ему Акирой.

— Ресторан находится как раз в Гинзе. Если сесть на поезд здесь, то выйдем ближе к центру города и таким образом окажемся рядом с местом встречи с Акирой.

— Или вконец запутаемся.

— Надо хоть во что-то верить! — усмехнулся Сэвэдж. — Разве ты не это твердишь?

Люди выстраивались в очереди перед автоматами и покупали билеты. Сэвэдж постарался проделать те же манипуляции, что и остальные, пользуясь японской валютой, обменянной в аэропорту. Когда подошел поезд, толпа ринулась к распахнувшимся дверям, втолкнув в вагон Рэйчел с Сэвэджем. Рывок поезда — и толпа вдавила в Сэвэджа ее груди.

Через несколько остановок они вышли и поднялись по перегруженным народом ступеням лестницы в разбухающий грохотом город. Конторы и магазины возвышались перед ними. Толчея пешеходов и поток машин закрутили их в своем водовороте.

— Нельзя больше таскать с собой эти чемоданы и сумки, — сказала Рэйчел.

Сначала они хотели зайти в какой-нибудь отель, но внезапно увидели перед собой огромный железнодорожный вокзал. Внутри кипящего людского водоворота они отыскали автоматические камеры хранения, куда сложили багаж, и, наконец-то разгрузившись, почувствовали себя ожившими.

— Сейчас девять, — сказал Сэвэдж. — До встречи в ресторане — целых три часа.

— Тогда давай осмотрим достопримечательности.

“Оживление Рэйчел несколько искусственное, — подумал Сэвэдж, — видимо, ей хочется как можно быстрее забыть о прошедшей ночи”. Но оно закончилось, как только они вышли из вестибюля и узрели на газетном стенде фотографию: это был тот самый японец, которого они видели по телевизору в мотеле Северной Каролины.

— Муто Камичи. — Сэвэдж вздохнул с огромным трудом; он не мог подавить внезапного видения Камичи, разрубаемого самурайским мечом. И тут же поправился, назвав японца, как и телекомментатор: Кунио Шираи.

На фотографии седовласый японец воодушевлял возбужденную группу студентов.

“Зачем меня все время заставляют думать о том, что я видел его мертвым? — думал Сэвэдж. Странный холодок прополз по его спине. — А не видел ли он мертвыми нас?”

— Давай отсюда выбираться, — произнес он. — Попробуем отыскать местечко потише. Мне необходимо подумать.

2

От вокзала они направились на запад и вскоре добрались до огромной площади, которая называлась Кокио Гайен. За крепостным рвом сверкал Императорский Дворец. Шагая рядом с Рэйчел по широкой, покрытой гравием дорожке к южному крылу, Сэвэдж старался привести мысли в некое подобие порядка.

— Похоже, нас с Акирой с помощью разных манипуляций заставили приехать в Японию.

— Не знаю, как можно было заставить вас это сделать. Мы двигались сознательно, выбирая собственные пути следования. Из Греции на юг Франции, затем в Америку и теперь вот сюда.

— Но ведь кто-то поджидал нас здесь, и только поэтому напал на дом Акиры. Команда была наготове. Кто-то думает на ход вперед нас.

— Но каким образом?

Они вышли на улицу и снова направились на запад. Слева возвышалась Парламентская Палата, справа — опять-таки за рвом — виднелись Императорские Сады. Но Сэвэдж был слишком погружен в себя, чтобы придавать значение достопримечательностям.

Какое-то время он брел в беспокойном молчании.

— Если двое мужчин считали друг друга мертвыми, а затем встретились, — наконец пробормотал он, — что они станут делать?

— Проще простого, — пожала плечами Рэйчел. — То же самое, что и вы с Акирой. Они бы как психованные стали докапываться до сути.

— А если бы они узнали, что их общий знакомый подстроил эту встречу?

— Они направились бы к этому человеку и потребовали бы от него объяснений.

— Все очень логично и очень предсказуемо. Итак, мы отправились к Грэму и обнаружили, что он мертв. Ответов — ноль. Но они нам необходимы. Где еще можно их искать?

— Только в одном месте. Там, где вы думали, что видели друг друга мертвыми. В Мэдфорд Гэпском Горном Приюте.

— Которого, как мы выяснили, на самом деле не существует. Итак, вполне предсказуемо, что мы станем узнавать, чего еще не происходило. То есть отправимся в Хэррисбург, где, как считали, лечились и где каждый из нас помнил одного и того же врача. Так?

— Но после этого хода твоя теория распадается на куски. Потому что предугадать, что ты решил сделать рентген для того, чтобы узнать, был ли ты на самом деле ранен, — невозможно. И уж никто не мог знать, что ты решишь переговорить с доктором Сантицо из Филадельфии.

Они прошли мимо двух похожих на исследовательские институты зданий. Их внимание привлек заросший деревьями парк. Японский знак на воротах имел внизу английский перевод: “ВНУТРЕННИЙ САД ХРАМА МЭЙДЗИ”.

— Но команда наблюдения могла поджидать нас в больнице, — сказал Сэвэдж. — Или еще того лучше — в Мэдфорд Гэпе, где нас вообще было легко засечь. В Нью-Йорке мы убедились, что за нами не следят. Но после Мэдфорд Гэпа вполне могли не заметить за собой хвоста. Оставив без присмотра машину возле хэррисбургской больницы, мы позволили противникам посадить “жучка”, и после этого они совершенно спокойно следовали за нами в Вирджиния-Бич, где убили Мака, чтобы тот не проболтался. А теперь, когда я об этом думаю, то понимаю, что смерть Мака была выгодной не только для сокрытия информации, но и как дополнительное средство нажима — ведь нас обвинили в его убийстве, следовательно, мы вынуждены бежать.

— А когда увидели по телевизору Кунио Шираи, то поняли, куда именно, — сказала Рэйчел. — В Японию, — она покачала головой. — Вот здесь и провал в логической цепи. Откуда они могли знать, что мы увидим его по телевизору?

— Да оттуда, что мы должны были проверить все газеты, для того, чтобы прочитать об убийстве. И если не по телевидению, то в газетах или журналах мы бы обязательно наткнулись на его фотографию.

— …Согласна.

Сэвэдж нахмурился.

— Но команда, убившая Мака, работала не на тех, которые послали сегодня убийц в дом к Акире. Одни хотели, чтобы мы продолжали поиски, другие — нас остановить, — он зло и пространно выругался.

Широкая тропа вывела их в огромные, сделанные из кипарисового дерева, ворота: высокие столбы подпирали огромный брус, на который были положены другие. Вся постройка напоминала огромный японский иероглиф. По обеим сторонам дорожки были густо насажены деревья и кусты, и встревоженный взгляд Сэвэджа метнулся к трехэтажной пагоде, изящный корпус которой был подчеркнут стоящими справа и слева длинными приземистыми зданиями: Храм Мэйдзи. Крыша пагоды была плоской, опускаясь по краям вниз, затем круто шла вверх, создавая цепь между землей и небом. Сэвэджа поразила элегантность и гармония всего комплекса.

Как и голос, говоривший по-английски. Рэйчел вцепилась в его рукав. Сэвэдж нервно повернулся на одном месте и вдруг увидел нечто столь неожиданное, что заморгал, опешив.

Американцы!

И не один, а несколько дюжин. И хотя Сэвэдж приехал в Японию всего лишь вчера, он настолько привык к толпам, состоящим практически исключительно из восточных людей, что на мгновение толпа неуклюжих белых показалась ему настолько же чуждой, как, наверное, он с Рэйчел казался тем японцам, среди которых они шли к храму.

Но голос, говорящий по-английски, принадлежал привлекательной двадцатилетней японке. На ней была юбка цвета “бургунди” и блейзер, что напоминало какую-то униформу. Держа в руке папку с приклеенными к ней листами бумаги, она повернулась лицом ко всем этим американцам и пригласила их следовать за собой.

“Туристическая группа”, — вздохнул Сэвэдж с облегчением.

— Храм Мэйдзи — один из наиболее популярных среди паломников храмов Японии, — объясняла гид с очень недурным произношением, хотя и делала ошибки. У нее, например, получалось “паромники”.

Она остановилась в том месте, где дорожка перешла во внутренний двор храма. Группа встала полукругом.

— В 1867 году, — сказала японка, — после двух с половиной веков, в течение которых сегун был абсолютным властителем Японии, император вновь взял власть в свои руки. Имя Его Императорского Высочества было Мэйдзи, — она поклонилась, — а возвращение власти в руки императора было названо Реставрация Мэйдзи и было признано одной из четырех величайших культурных перемен в истории Японии.

— Каковы же были остальные три? — спросил мужчина в голубых в полоску брюках. Гид ответила автоматически:

— Влияние Китая в пятом веке, установление сегунаты в 1600-м и оккупационные реформы Соединенных Штатов после Второй мировой войны.

— А разве Мак-Артур не заставил императора признать то, что он не является божеством?

Улыбка гида натянулась, как пластиковая и готовая порваться.

— Да, ваш уважаемый генерал потребовал от Его Высочества отказа от принадлежности к божествам, — девушка улыбнулась еще суровее и указала на пагоду. — Когда император Мэйдзи умер в тысяча девятьсот двенадцатом, этот храм был возведен в его честь. Оригинальные строения были уничтожены в тысяча девятьсот сорок пятом. Точная копия создана в пятьдесят восьмом, — она тактично умолчала о том, что уничтожили храм американские бомбардировщики, совершавшие налеты на японскую столицу.

Сэвэдж наблюдал за тем, как девушка вела туристическую группу через двор. Собираясь войти в храм, он обернулся — инстинктивно — и увидел, чувствуя, как сжался в тугой комок живот, что несколько американцев не пошли с группой. Они слонялись ярдах в тридцати от них на обрамленной деревьями дорожке.

Сэвэдж снова перевел взгляд на храм.

— Пошли-ка, — сказал он Рэйчел, — вместе с группой, — он старался, чтобы в голосе ничего не проскользнуло, но не смог скрыть настойчивости тона.

Женщина резко повернулась к нему.

— В чем дело?

— Смотри прямо перед собой. Иди рядом со мной. Не отставай. Притворись, что настолько восхищена рассказом гида, что не в силах от нее отстать.

— Но что?..

Сердце Сэвэджа болезненно сжалось.

— Когда говорю, чтобы не оглядывалась, — не оглядывайся.

Они подошли к группе. Огромный двор купался в солнечных лучах. Позвоночник Сэвэджа совсем замерз.

— Хорошо, хорошо, не буду оглядываться, — успокоила его Рэйчел.

— На дорожке пятеро мужчин. На несколько секунд я поверил, будто они из туристической группы. Но все они одеты в костюмы, и, похоже, больше интересуются кустарником, растущим вдоль дорожки, чем самим храмом. И, кроме того, нами. Они очень интересуются нами.

— О Господи…

— Не знаю, как они нас обнаружили, — пальцы Сэвэджа онемели, когда адреналин пошел в кровь мышц. — Мы ведь были чертовски осторожны. И в метро было слишком много народа, чтобы спокойно за нами наблюдать…

— Тогда, быть может, это действительно простые туристы? Бизнесмены, у которых есть несколько свободных часов до самолета? И, разумеется, тогда им совершенно неинтересен должен быть этот храм, потому что они с большим удовольствием пошли бы в бордель к гейшам.

— Нет, — пульс в голове Сэвэджа бухал стальным молотом. Они наконец-то добрались до туристской группы. Он старался говорить как можно более низким голосом. — Одного из них я узнан.

Рэйчел вздрогнула.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Как и в том, что видел мертвыми Акиру и Камичи. Один из этих людей был в Мэдфорд Гэпском Горном Приюте.

— Но ведь Мэдфорд Гэпский Горный Приют…

— Фикция — знаю. Но я говорю, что помню, что он там был. — Голова Сэвэджа разрывалась на куски. В мозгу кружились неясные образы, навеянные жасмином.

Хотя он тщетно пытался скрыть напряжение; но голос выдал его, и члены группы повернулись к Сэвэджу, хмурясь. Женщина лет пятидесяти с синими волосами сказала:

— Ш-ш-ш-ш-ш.

Девушка-гид запнулась, вглядываясь в толпу в поисках причины такого поведения людей.

Сэвэдж пробормотал извинения и, взяв Рэйчел под руку, повел ее вокруг группы, взволнованно направляясь к храму.

— Да, именно, ложная память, — сказал он Рэйчел. — Но это не исключает факта, что она находится в моей голове. Для меня она абсолютно реальна. Мы оба с Акирой помним, что Камичи совещался в Горном Приюте с какими-то тремя мужчинами. Один смахивал на итальянца, другой — на испанца или, может быть, на мексиканца… Третий же был явно американцем! И я видел его сейчас за нашими спинами на дорожке!

— Но совещания не происходило в природе.

— Я видел его еще раз.

— Что?

— В больнице. Пока поправлялся.

— В Хэррисбурге. Но ты никогда не лежал в хэррисбургской больнице. Каким образом ты узнал человека, которого никогда не видел?

— А каким образом мы с Акирой узнали Кунио Шираи, человека, известного нам под именем Муто Камичи?

— Ты и с Камичи никогда не встречался.

Сэвэджа охватил ужас. Ему потребовалась вся самодисциплина, выдержка, приобретенная под огнем, и годы тренировок, чтобы удержаться и не запаниковать. Реальность — храм, возвышающийся перед ним, — казалось, начала расплываться и терять очертания. Ложная память настаивала на том, что она и только она является истиной. “Но если то, что я помню, — ложь, — думал Сэвэдж, — то как мне быть уверенным в том, что это — правда?”

Они вошли в храм. В слабо поблескивающем коридоре, протянувшемся и направо, и налево, Сэвэдж увидел отполированные деревянные двери, украшенные изображениями золотых ящериц. Снабженные петлями, находящимися посередине, двери стояли распахнутыми, открываяпреддверие того, что, судя по всему, и являлось храмом. Святыней. Поручни не давали прохода внутрь.

— Сюда, — сказал Сэвэдж Рэйчел и, схватив ее за руку, повел влево, расталкивая погруженных в медитацию японцев, смотрящих внутрь храма на выстроившиеся там древние артефакты, символизирующие доблестные традиции, существовавшие до американской оккупации, до Второй мировой.

Осматривая открывающийся впереди коридор, Сэвэдж быстро взглянул налево в ведущую наружу дверь. Пятеро американцев, ведомые своим лидером — человеком, которого Сэвэдж помнил по Горному Приюту и хэррисбургской больнице, — огромными легкими шагами пересекали заполненный народом дворик храма. “Единственное, почему они не бегут, — подумал Сэвэдж, — потому, что их кожа — вернее, ее цвет, — и так привлекает чересчур много внимания. Беспорядки в таком месте будут означать моментальное прибытие полиции”.

Пахнущий жасмином коридор повернул направо. Стараясь избежать столкновения с другими группами медитирующих японцев, Сэвэдж с Рэйчел двигались зигзагообразно, пробирались бочком, изгибались, стараясь как можно быстрее добраться до выхода, видневшегося слева.

Они выскочили из храма в ослепительный день, заливавший еще один огромный двор, услышали недовольные голоса японцев сзади, извинения, рассыпаемые американцами, и бросились бежать.

За двором открывалась еще одна дорожка, обсаженная по бокам деревьями.

— Я уверен, — сказал Сэвэдж, — хорошо одетый мужчина — тот, который с усами, ну, который похож на начальника всей этой своры… Лет пятьдесят пять… Песочного цвета волосы… Глаза еще, как у прожженного политика…

— Я видела его через двери храма, — откликнулась Рэйчел.

— Помню, что он пришел навестить меня в хэррисбургскую больницу. Представился…

Не произнесенные на самом деле слова заставили Сэвэджа вздрогнуть.

Филипп Хэйли.

— Имя ничуть не хуже остальных. Безликое. И крайне американское.

— Камичи и Акира. Что стало с их телами?

— Их увезли.

— Полиция?

— Ее не поставили в известность.

— …Но столько крови…

— Сейчас коридор отеля переделывают заново.

— Кто же, черт побери, убил их и почему?

— Мотив убийства связан с совещанием, но цель совещания — не вашего ума дело. Мы собираемся узнать, кто ответствен за нападение. Считайте, что дело закрыто. Я пришел сюда, чтобы выразить наши соболезнования и заверить вас в том, что будет сделано все возможное, чтобы отомстить за столь зверское нападение.

— Другими словами — не суй свой нос куда не следует.

— А разве у вас есть иной выбор? Считайте эти деньги компенсацией. Ваши больничные счета также оплачены. Прогрессивка, так сказать. Демонстрация нашего к вам доброго отношения. В ответ мы ожидаем проявления вашего к нам расположения. Смотрите, не разочаруйте нас.

И старому приятелю Филу не пришлось добавлять: “А если ты не послушаешься и не перестанешь вынюхивать то, что не следует, мы смешаем твой пепел с пеплом Акиры и Камичи”.

Подгоняемый ужасом, Сэвэдж помчался еще быстрее. Японские паломники растекались в стороны при виде столь грубого попирательства мирной атмосферы храма. Туфли Рэйчел на низком каблуке гремели по бетонному покрытию двора.

Казалось, что обсаженная деревьями дорожка становится все шире по мере приближения к ней. Десять ярдов. Пять. Исходя потом, он нырнул в ее раструбообразную воронку, слыша, как Рэйчел тяжело дышит за его спиной.

А еще он услышал крики. Бросив через плечо безумный взгляд, Сэвэдж увидел, что из храма вылетели пятеро мужчин, предводительствуемые Филиппом Хэйли, и кинулись бегом через двор.

— Форсайт! — закричал Хэйли. — Остановись! Форсайт?

Сэвэджа едва не парализовало от шокового воспоминания. Псевдонимом Форсайт он пользовался в больнице. Роджер Форсайт. Но я никогда не лежал в больнице! Никогда не встречался с Филиппом Хэйли. Так откуда же ему известно…

— Черт возьми, Форсайт, стой!

И снова предметы вокруг него стали мерцать и расплываться, словно дорожка, деревья, кусты — все было нереальным. Но настойчивые шаги позади, топот мужчин, пересекающих двор храма, были на удивление настоящими.

Сэвэдж попытался прибавить скорость.

— Рэйчел, с тобой все в порядке? Ты можешь сохранять такой темп?

— Эти туфли… — выдохнула она, — …не предназначены для марафонцев… — она скинула обувь и моментально очутилась рядом — длинные прыжки приподнимали ее свободную юбку.

— Форсайт! — снова заорал Хэйли. — Дойль! Ради Бога, остановись!

“Дойль? В Вирджиния-Бич Мак говорил, что это его настоящее имя, — подумал Сэвэдж. — Роберт Дойль! Это тот, кто, по словам бармена, давал показания полиции, застрелил Мака”.

Впереди тропа заворачивала направо, но прямо перед поворотом ее пересекала другая.

Сэвэдж замедлил бег. Он не мог знать, что находится там, за поворотом. Может быть, препятствие. В отчаянии просматривая дорожку вправо, он увидел, что пересекающая ее тропа очень прямо уходила вдаль. И на ней практически никого не было. “Мы останемся на открытом пространстве, — думал он, — и, соответственно, станем хорошими мишенями”. Тогда Сэвэдж повернулся влево и увидел, что в ту сторону тропа даже в линии видения делает несколько поворотов и имеет ответвления.

Потянув Рэйчел за руку, он рванулся налево, увидев, что Хэйли с людьми подбежали совсем близко.

— Дойль!

Сэвэдж чуть было не выхватил из-под куртки “беретту”, но пока Хэйли с помощниками не угрожали ему оружием. Несмотря на явное намерение прекратить поиски Сэвэджем ответов на интересующие его вопросы, мог ли он быть уверен в том, что именно они ответственны за ночной налет на дом Акиры? — эти люди явно были не глупы, так как не собирались устраивать здесь прилюдно пальбу, сеять панику среди паломников и позволять управляющим вызывать власти. “Хэйли с командой должны убить нас, — думал Сэвэдж, — тихо, с глазу на глаз, не то им ни за что не выбраться из парка до того, как полиция перекроет все выходы. Если будет перестрелка, то каждого европейца не только в самом парке, но и в нескольких кварталах от него будут ловить и допрашивать”.

Пробегая мимо кустов, Сэвэдж увидел справа следующую дорожку, а двадцатью ярдами дальше — еще одну слева. Но дорожка слева приведет их обратно к храму. На единственное беспощадное мгновение Сэвэдж вспомнил миконосский лабиринт, но которому они с Рэйчел убегали от преследования убийц, нанятых ее мужем.

Лабиринт. Осматривая тропу справа, Сэвэдж увидел, что на ней слишком много ответвлений. Густой кустарник и деревья ограждали ее по обеим сторонам.

— За мной! — крикнул он Рэйчел, сворачивая направо.

— Дойль!

Еще перекресток. Куда теперь? Справа — другие дорожки. Впереди — крутой, тоже ведущий направо, поворот. Слева — ничего. Тупик. Заграждение из деревьев и кустов.

“Нельзя попадаться в ловушку, — подумал Сэвэдж, и рванулся было вперед, но тут ему в голову пришла мысль о том, что Хэйли будет размышлять так же, как и он. — Продолжать движение. Не позволять загонять себя в угол”.

Но почему деревья и кусты должны обозначать ловушку?

Сэвэдж резко переменил направление и нырнул налево, подтаскивая Рэйчел за собой. Дорожка оказалась коротенькой. Тупик пугал. Заметив среди кустов прогалинку, Сэвэдж пропихнул в нее женщину и стал сам протискиваться следом, согнувшись в три погибели. Он продирался среди деревьев, проползал под ветвями, поднимался но небольшому склону, огибал, как змея, огромные валуны и, наконец, забрался в полную глушь, погрузив ботинки в глубокую, мокроватую, неприятную сырость. Их окружали кусты. Со всех сторон. Парк представлял собой превосходное сочетание упорядоченности и хаоса, идеально расчищенные и проведенные дорожки контрастировали с бесформенностью природы. Глухомань в центре Токио.

Укрытый листвой, чувствуя щекотание папоротников, Сэвэдж вдохнул в себя мергельный аромат мульчи и вытащил “беретту”. Груди Рэйчел тяжело вздымались, пот капал с ее лба, глаза были широко распахнуты — она предчувствовала дурное. Сэвэдж сказал ей: молчок. Она быстро и преувеличенно понятливо закивала. Держа пистолет наготове, он взглянул вниз по склону, но деревья росли столь плотно, что дорожки сквозь них видно не было.

Клонившиеся вниз листья заглушали звуки. Быстрые шаги, тяжелое дыхание, пространные ругательства, казалось, доносятся из далекого далека.

Но преследователи были всего лишь в двадцати ярдах внизу от Сэвэджа.

— Каким засранным…

— …путем. Откуда мне было знать, куда они…

— …могут побежать…

— …сюда. Нет…

— …туда. Они не могли…

— …выбрать тропу в западню. Вот эта дорожка…

— …ведет к другой, которая…

— …приводит к западному выходу. Черт побери, дайте мне радио. Боже…

Перетруженный голос принадлежал Хэйли. Но с ужасающей ясностью он вспомнил этот голос не по тем крикам, что преследовали его в парке, а по цивилизованным, угрожающим, таким уверенным фразам властного аристократа, пытавшегося подкупить Сэвэджа в больнице, а затем намекнуть на смертный приговор в том случае, если американец не отступится.

“Ложная память. Да! Но это уже, в общем-то, все равно. Потому что я не отступился, сукин ты сын, — думал Сэвэдж. — И если ты хочешь поговорить о смерти, — он покрепче сжал “беретту”, — давай обсудим это дело”.

Внизу, за плотным переплетением кустов и деревьев, раздался голос Хэйли:

— “Бета”, говорит “Альфа”, — следовательно, он просил через передатчик послать одного из своих людей. — Мы их упустили! Передайте всем подразделениям! Перекройте все выходы из парка!

Вдали завыли сирены — явная альтернатива преследователям; перекаты с высокого на низкие тона указывали на приближение полицейских машин. Видимо, переполох, поднятый в храме, вынудил дирекцию вызвать местные власти.

— Черт! — выругался Хэйли. — “Бета”, отставить! Прекратите все контакты с…

Сирены подняли вой на страшную высоту и начали постепенно умолкать.

— Подождите! — тут же сказал Хэйли. Вой удалялся, сделавшись едва слышным.

— “Бета”, отставить приказ об отступлении! Установите на всех выходах посты наблюдения! Укрыться! Конец связи! — Тон понизился, стал более спокойным, словно Хэйли обращался к людям, стоявшим поблизости. — Пошли.

— Куда? — спросил один из его команды.

— Откуда мне, черт побери, знать? Распределитесь! Проверьте все дорожки. Может быть, они тоже разбежались или вернулись каким-то образом назад. Единственное, в чем можно быть уверенными, — это в том, что они не могли выйти и что они будут привлекать к себе внимание.

Звуки шагов рассыпались в разные стороны, люди разбредались в разных направлениях.

— А что, если они забрались в чащобу? — спросил удаляющийся голос.

— Будем надеяться, что этого не произошло! — голос Хэйли звучал совсем тихо. — Сто восемьдесят акров! Нам понадобятся Тонто и какая-нибудь Рин Тин Тин, чтобы их отыскать!.. Но нет — они чувствуют себя загнанными в ловушку! И захотят выбраться отсюда как можно скорее! Прежде чем мы сможем перекрыть все выходы.

Ветерок зашуршал в ветвях. Пели птицы. На этом участке парка установилась полная тишина.

Сэвэдж медленно и мягко выдохнул из себя воздух и опустил “беретту”. Повернувшись к скорчившейся в кустах за его спиной Рэйчел, Сэвэдж увидел, что она открыла рот, намереваясь заговорить. Он быстро зажал ее губы пальцами и сильно замотал головой. Затем указал пальцем на дорожку, что пробегала внизу, и пожал плечами, словно говоря, что один из людей Хэйли вполне мог остаться на ней.

Рэйчел мигнула глазами, давая понять, что все поняла. Сэвэдж отнял руку от ее губ и опустился — стараясь не производить ни малейшего шума — на землю. По лицу каплями стекал пот. От теней деревьев становилось несколько прохладнее.

Но страх холодил внутренности. Как долго их будут искать? Кроме тех, кто их преследовал, сколько еще у Хэйли людей? Кто он такой? Почему я для него являюсь угрозой? Каким образом он нас отыскал?

Назойливые вопросы отдавались в голове Сэвэджа ударами молота по наковальне.

Форсайт. Он назвал меня Форсайтом, затем Дойлем. Но почему обоими именами? И почему фамилиями? Почему не позвал меня Роджером или Бобом?

Потому что по имени зовут друзей. А по фамилии — человека, которого не перевариваешь, ненавидишь или…

Вот именно. Или что? Которого держишь под контролем. Во время спецтренировок в лагерях SEALs, приближенных к боевым действиям, инструкторы все время называли нас по фамилиям, стараясь произнести их так, словно говоря “говнюк”.

Но ведь здесь не SEALs. Хэйли похож скорее на чиновника какой-нибудь корпорации или политика, но ему необходимо любым путем заставить меня отказаться от своих планов докопаться до правды.

Внезапно услыхав на дорожке внизу голоса, Сэвэдж нахмурился. Он не понимал, что именно они говорят, и вначале подумал, что кусты сильно заглушают слова, и только через секунду до него дошло, что голоса говорят по-японски. Разговаривающие не казались раздосадованными или озлобленными, скорее они были приведены в состояние экстаза видом парка. Сэвэдж ослабил хватку на вспотевшей рукоятке, пистолета.

Взгляд, брошенный на Рэйчел, заставил его улыбнуться. Она вытащила блузку из юбки и старалась обмахнуться ею, подсушить пот, стекающий ей на груди. Сэвэдж отвел глаза от двух кружков, обозначивших ее соски, оттянул свою влажную рубашку от вспотевшей спины. Сбил с рукава насекомое и изобразил крайнюю степень брезгливости. Трюк удался. Голубые глаза женщины просветлели, и напряжение стало медленно покидать ее.

Но вдруг она что-то вспомнила, стукнула себя по лбу и указала на свой “ролекс”. Сэвэдж знал, что именно Рэйчел имела в виду. Было почти одиннадцать часов утра. А в двенадцать они должны были сидеть в ресторане в Гинзе и ждать звонка от Акиры.

В том случае, если у Акиры появится возможность позвонить. Может быть, полиция не поверила его истории о самозащите и битве с тремя грабителями. Его вполне могли отвезти в участок для дальнейшего, более тщательного допроса.

Могли.

А могли и поверить. Если же Акира позвонит в ресторан в назначенное время, тогда как Сэвэджа и Рэйчел там не окажется, он может…

Позвонить в шесть, как и было договорено. Таков был основной пункт плана — оттяжка во времени.

“Но что, если мы не сможем прийти и в шесть?” — думал Сэвэдж. Следующее время — девять утра, но если и на тот случай все провалится и им не удастся уйти от

Хэйли…

Акира решит, что произошло наихудшее. И заляжет на дно. И единственно возможным вариантом выманивания его на белый свет станет звонок Сэвэджа прямо ему на дом. Но Эко по-английски не говорит. Единственными инструкциями, полученными ею от Акиры, было сказать “моши, мощи” — то есть “алло”, в том случае, если Акира находится в безопасности, или же резким голосом произнести “хай”, то есть — “да”, в том случае, если Акире угрожает опасность, и он хочет, чтобы Сэвэдж исчез с горизонта совершенно.

“Черт, не додумали, — подумал Сэвэдж. — Хоть мы и профессионалы, но привыкли защищать других, но не себя. Нам самим требуются защитники. Потому что, стараясь защититься, мы стали относиться к делу чрезвычайно небрежно, и таким образом попали в переделку. Думали-то, что в беду может попасть один Акира. А теперь…”

“Возьми себя в руки, — сказал себе Сэвэдж. — На данный момент мы в безопасности, и если уж у нас нет возможности добраться до ресторана к полудню, до шести вечера еще далеко”.

“Да, именно это меня и волнует, — думал он. — Может случиться все что угодно. Если Хэйли со своими людьми заупрямятся — а Сэвэдж предполагал, что так оно и будет, — то нам до темноты не выбраться отсюда.

А что затем?

Мы не сможем запросто выйти из парка. Придется перебираться через стену, потому что в городе с населением в двенадцать миллионов японцев находятся всего несколько тысяч американцев, и мы привлечем к себе внимание не хуже Годзиллы”.

“Черт!” — Сэвэдж собрал все свои силы, чтобы избавиться от копящегося отчаянья, и потому, что надо было держаться, снова повернулся к Рэйчел. Листья на ее юбке. На щеках — пыль. Волосы прядями свисают на лицо. Но несмотря на все эти изъяны, она выглядела такой красивой… такой вдохновенно изящной, изумительно точеной и сияющей… какой могла выглядеть только Рэйчел.

“Люблю тебя”, — думал Сэвэдж и изо всех сил крепился, чтобы не высказать это вслух. И, нарушая напряженное молчание, он наклонился к ней поближе и поцеловал в кончик носа, почувствовав на губах привкус пыли и соли. Она закрыла глаза, вздрогнула, снова приоткрыла веки, нервно моргнула и погладила Сэвэджа по волосам.

“Запомни, — сказал самому себе Сэвэдж, — до тех пор, пока все не закончится, она — твой принципал, а не любовница. И Акира ждет. Наверное. А там внизу поджидают люди Хэйли. Наверняка”.

— Так что же ты собираешься делать?

— Двигаться дальше!

Сэвэдж сжал локти Рэйчел и поцеловал ее… И, повернув, указал ей на заросли за их спинами. Она что-то произнесла немыми губами. Он понял, но только через секунду. То, что она сказала… казалось чертовски знакомым… как припев любимой песни…

Потому что это… …было…

Я пойду за тобой в ад. Они поползли сквозь мульчу, сквозь тяжелый лес.

3

Парк состоял из многочисленных небольших холмов. Иногда заросли кустарника расступались, и на их место вставали площадки папоротников высотой до пояса, которые Сэвэдж и Рэйчел огибали, боясь потерять в них тропу, по которой Хэйли со своими людьми могли бы их выследить. Оставаясь среди деревьев, Сэвэдж ориентировался по солнцу, в точности повторяя его путь, держа курс на запад. Он боялся, что, когда им придется пересекать дорожку, на ней может оказаться часовой, но, судя по всему, этот участок парка был исключительно дикий, потому что им ни разу не пришлось пересекать тропинки. Несмотря на то, что температура была примерно градусов шестьдесят, что соответствовало октябрю в Новой Англии, и Сэвэдж, и Рэйчел исходили потом от напряжения и усталости. Грязные одежды цеплялись и рвались о сучья. У Рэйчел порвалась юбка. Но, что было еще хуже, ей пришлось скинуть туфли, чтобы не отстать от Сэвэджа и обогнать Хэйли и его команду, и теперь ее ноги — несмотря на то, что они двигались по мульче, — были исцарапаны и кровоточили. Сэвэдж снял свои ботинки и отдал женщине носки. Он бы и ботинки отдал, но они ей были чересчур велики, и только бы добавили новых ссадин и мозолей. Но без носков теперь уже он получал ссадины. Иногда, в местах, где мульча оказывалась чересчур глубокой, Сэвэдж брал Рэйчел на руки и нес. Идти становилось все труднее. И к часу дня они свалились в полном изнеможении на землю.

— Этот парк просто огромен, — сказала Рэйчел. — А японцы все жалуются, что у них места мало. Я бы на их месте не рискнула, — она принялась массировать ступни. — Хэйли бы нас уже схватил, если бы… — она наклонила голову. — Это что, дорожное движение?

Сэвэдж сконцентрировал внимание. Плотно растущие вокруг деревья заглушали все звуки, но где-то вдали за ними, ему показалось… Прилив энергии заставил его встать.

— Проверю, — он прошел сквозь мульчу и деревья, обрадовался тому, что увидел, и быстро повернул назад, — впереди, ярдах в пятидесяти отсюда — стена. Мы подошли к улице.

— Слава богу, — но тут же выражение озабоченности скользнуло по ее лицу. — Но теперь-то что? Наверное, люди Хэйли нас все еще ищут. И наверняка уж они решат, что мы сможем додуматься до того, чтобы перелезть через стену.

— Где бы Хэйли сейчас ни находился, его команда все-таки не бесчисленна. И его людям придется широко разойтись, чтобы проверить каждый участок стены парка. Но ты права: если нас увидит хоть один, он тут же передаст по радио, что засек наше местонахождение. А так как у тебя болят ноги, мы не сможем их обогнать, — Сэвэдж поразмыслил. — Давай пройдем по периметру стены.

Не имея никаких преимущественных позиций, Сэвэдж все-таки решил пойти на север. Стена оказалась достаточно высокой, чтобы скрывать их, но достаточно низкой для того, чтобы — если понадобится — они смогли через нее перебраться. Пока они шли возле, избегая растущих по дороге кустов, Рэйчел хромала. Сэвэдж представил себе тревогу Акиры, если у него появилась возможность позвонить в ресторан в полдень. Не имея возможности установить с ними контакт, интересно, что он подумал? Что могло у Сэвэджа и Рэйчел не получиться? Как японец будет реагировать на создавшуюся ситуацию? Что станет делать до следующего по расписанию звонка в шесть вечера?

Стена ушла вначале на восток, затем снова двинулась на север. Через шестьдесят ярдов Сэвэдж услышал голоса японцев — напряженные, низкие, они с трудом пробивались сквозь нависшие ветки, и увидел дорожку, ведущую с востока на запад. Шум города слышался намного отчетливее. Слева в стене открывался проем — выход, за которым по тротуару спешили люди, а за ними — машины.

Сэвэдж посмотрел на туманную от выхлопных газов улицу и вернулся к Рэйчел. Они двинулись назад и шли до тех пор, пока Сэвэдж не решил, что теперь они смогут свободно разговаривать. Нависающие пуки ветвей давали достаточно тени для прохлады.

— Американцев я не заметил, — сказал он. — Но это не имеет особого значения. Они, естественно, будут сидеть где-нибудь в укрытиях. Мы можем подозревать, что они будут стоять по обе стороны от выходов с той стороны стены. А могут сидеть в фургоне по другую сторону улицы или…

— Другими словами, ничего не изменилось. Мы все еще не можем отсюда выбраться.

Сэвэдж поколебался.

— В общем — да. — Тогда что же мы…

— Ожидать темноты.

Рэйчел округлила глаза.

— Но тогда мы пропустим следующий звонок Акиры в ресторан.

— Мы не можем пытаться выбраться отсюда. Все шансы против нас. Люди Хэйли… Нас задержат, и мы не сможем добраться до ресторана, — сказал Сэвэдж. — Уж не знаю, зачем это мы так понадобились Хэйли, но уж скорее я положусь на терпение Акиры, чем на его отсутствие у Хэйли.

— Я чувствую себя настолько… Неужели это твоя нормальная жизнь? Ежедневная?

— Нормальная? Ну, можно и так назвать.

— Я с тобой меньше двух недель, а чувство такое, будто мы вместе уже несколько лет. Как ты это выносишь?

— Вот сейчас, после того, как я тебя полюбил, — Сэвэдж вздохнул, — даже и не знаю, как я это выносил. Чего я хочу, что заставляет меня продолжать движение вперед, это…

— Говори.

— Это такая глупость, что и говорить об этом не стоило бы. Пляж возле Канкуна. Мне бы хотелось снять с тебя купальник. И заняться с тобой любовью, качаясь в волнах при луне.

— Дальше, дальше. Опиши ощущение от волн.

— Не могу. То есть, я хочу сказать, не посмею.

— Заняться со мной любовью?

— Не посмею довести тебя до безумия, — пробормотал Сэвэдж. — Потому что моя к тебе любовь может сделать тебя настолько беспечной, что это приведет к твоей гибели.

— В настоящее время… Как долго нам придется ждать?

— До темноты.

— Ну, тогда у нас куча времени. И если я закрою глаза, то услышу шум прибоя.

Она пододвинулась к нему.

И оказалась права. Потому что, когда он закрыл глаза, то, обняв ее — нежно, томно — услышал шум прибоя.

4

Сэвэдж стоял на часах, пока Рэйчел спала. Тени загустели. Около захода солнца она проснулась: красивая, несмотря на то, что после сна ее лицо немного припухло.

— Теперь твоя очередь, — сказала женщина.

— Нет, я должен…

— Поспать, — отрезала она. — От тебя мало проку, пока ты измотан, — ее голубые глаза сверкнули.

— А вдруг люди Хэйли…

Рэйчел мягко вытащила из его ладони “беретту”, и Сэвэдж — вспомнив предыдущую ночь — понял, что она без колебания ею воспользуется. В то же время он прекрасно осознавал глубокую травму, которую Рэйчел сейчас хотела залечить. Ее рука дрожала от напряжения на рукоятке пистолета. Сделав невероятное усилие, она подавила дрожь и взяла пистолет твердо.

— Ты уверена? — спросил он.

— А каким еще образом мы сможем добраться до Канкуна?

— Если ты чего-нибудь опасаешься…

— Если что — разбужу тебя. Наверняка у тебя будет время прицелиться, потому что в этой глуши и при этом освещении…

Сэвэдж вздрогнул.

— Если ты думаешь, что я снова потерял голову… выстрелю… буду стрелять… и может быть в никуда…

— Нет, — сказал Сэвэдж. — Я просто не думаю, что ты заслужила чести попасть в мой личный ад.

— Да пошел он к черту, твой личный ад. Я хочу принадлежать тебе. Положи голову сюда, — сказала Рэйчел. Он сопротивлялся.

— Давай же, — настаивала женщина. — Мне на колени. Ведь если ты утомлен, то начнешь совершать ошибки. Не сопротивляйся. Сюда. Да, именно. Вот так. Да, Да. Так, хорошо, — она содрогнулась. — Прямо сюда.

— Сейчас седьмой час. Мы пропустили следующий звонок Акиры. Он…

— Будет нервничать, это правда, но его следующий звонок — завтра в девять утра, не забывай.

— Это в том случае, если у него не будет до тех пор неприятностей. Не следовало нам расставаться.

— Выбора не было, — вздохнула Рэйчел. — Ты так о нем говоришь… между вами такая прочная связь… Я прямо-таки начинаю ревновать.

Сэвэдж хихикнул.

— Не забывай о том, где покоится моя голова.

— Ты лучше глаза закрой и лежи спокойно.

— Боюсь, мне не заснуть.

— Заснешь… Главное, думай о том пляже рядом с Канкуном. Представь себе ритмическое движение волн. Даже если ты не заснешь, то релаксация пойдет тебе на пользу. Р и Р. Ты, по-моему, так это называешь? И подготовишься к тому, что нас ожидает.

— Как только стемнеет…

— Я тебя разбужу, — пообещала Рэйчел. — Обещаю. Можешь мне поверить: я очень хочу отсюда выбраться.

5

Зубы Рэйчел стучали — скорее от холода, чем от страха, решил Сэвэдж. В темноте температура медленно, но верно понижалась. Сэвэдж набросил женщине на плечи свою куртку и повел ее вдоль стены. Он решил, что попытка выбраться из парка по дорожке ночью будет еще более опасной, чем днем. У людей Хэйли, спрятавшихся в удобных для засады местах, будет отличная возможность спокойно пристрелить их и скрыться в неоновом лабиринте Токио.

Ступая в противоположном направлении тому, которым они сюда пришли, Сэвэдж и Рэйчел отправились на юг, добрались до западного выступа стены, повернули, пошли под углом к стене. Невидимые ветви цеплялись за рубашку и угрожали ранить глаза. Если бы не было отражений фар машин за стеной — Сэвэджу ни за что бы не отыскать дорогу в этой тьме.

— Хватит, — наконец сказал он. — Хэйли меня здорово напугал. Это место ничем не лучше, но и не хуже других. Если пойдем дальше, то вполне можем обойти парк по периметру. Пошли они… Давай перебираться.

Сэвэдж поднял руки, зацепился за кромку стены, подтянулся так, чтобы глаза оказались над краем, и стал осторожно осматривать улицу, проходящую внизу. Мимо проносились фары автомобилей. Мимо по тротуару прошел японец под руку с японкой. С другой стороны тоже шли пешеходы.

Сэвэдж снова опустился на землю.

— Не увидел никого, кто бы мог изменить мое намерение. Ты готова?

— Как обычно, — женщина была полна решимости. — Подсади-ка…

Сэвэдж обнял ее ноги и поднял, ощущая щекой ее юбку и сквозь материю — бедра. Через мгновение она подтянулась и освободила его руки. Как только она перевалила за край стены, Сэвэдж тут же последовал за ней. Приземлились с другой стороны они одновременно. Сэвэдж подставил руки и помог ей опуститься, как можно аккуратнее, так, чтобы пораненные ступни не слишком болели от соприкосновения с бетоном.

Их сердца грохали с такой силой, что Сэвэдж испугался, как бы на этот стук не сбежалась вся команда его приятеля Хэйли.

Быстро осмотрев тротуар по обе стороны, Сэвэдж скомандовал:

— Скорее, на ту сторону улицы!

Из тени ярдах в ста от них на тротуаре появился какой-то человек. Ударивший ему в лицо свет фар осветил его: европеец. Он что-то гавкнул в передатчик, зажатый в кулаке, и кинулся к Сэвэджу и Рэйчел, путаясь в кармане, их которого хотел что-то достать.

— Давай же! — закричал Сэвэдж. — Беги на ту сторону!

— Не…

Сияющий поток машин не давал просвета, образуя единый, нескончаемый, барьер.

— Здесь нельзя оставаться, — справа от них, с другой стороны, появился еще один белый, бросившись наперерез.

— Нас же…

— Вперед! — крикнул Сэвэдж. Он схватил Рэйчел за руку, увидел в потоке машин слабенький просвет и кинулся с тротуара, как пловец с подкидной доски.

Фары стремительно приближались, жаля. Завизжали тормоза. Сэвэдж не сбавил темпа. Он все еще держал Рэйчел за руку, хотя больше она в понукании не нуждалась.

В следующем ряду какая-то разогнавшаяся машина заставила женщину грязно выругаться. Она ринулась впереди Сэвэджа.

Взвыли клаксоны. Вонь выхлопных газов забила ноздри Сэвэджа. Его бег стал больше походить на полет.

Они добрались до середины улицы. Ветер, поднимаемый проносящимися мимо автомобилями, поднимал юбку Рэйчел. Тяжело дыша, Сэвэдж оглянулся и увидел двух белых, мчащихся по тротуару. Просматривая движение машин, они только и ждали пробела, чтобы рвануться вслед за беглецами.

Сэвэдж махнул водителям, едущим по встречной полосе, показывая, что они с Рэйчел собираются перебегать. “Тойота” замедлила ход. Сэвэдж рискнул и кинулся вперед, чувствуя присутствие Рэйчел рядом. Они увернулись от очередной машины и добрались до тротуара.

Ярко сверкали витрины магазинов. Прохожие разинули рты. Проулок манил. Сэвэдж кинулся в его разинутую пасть и, напоследок оглянувшись, увидел двух европейцев, соскочивших с тротуара. В ту же секунду он почувствовал, что на него надвигается какой-то предмет. Развернувшись в полном обалдении, Сэвэдж увидел, как из потока автомобилей на него выруливает фургон. И направляется прямо в их переулок.

Он было повернулся, собираясь бежать, но вдруг заметил, что ветровое стекло в фургоне зазвездилось. Его прошили дырки, и засвистела стеклянная крошка. Дырки от пуль.

Фургон врезался в кромку тротуара. С грохотом он завис над прохожими, упал обратно и, продолжая крутиться вокруг своей оси, въехал в витрину находящегося слева от проулка магазина.

Завизжал металл. Грохнуло стекло. Несмотря на взрывной по мощности удар, Сэвэджу показалось, что изнутри фургона послышались людские вопли. И, что уж было совсем понято, тут же заорали прохожие. А заодно с ними — двое мужчин, перебегавших улицу.

Несколько машин с размаху притормозили.

Рэйчел, застыв от шока, начала мелко дрожать.

— Бегом! — заорал Сэвэдж.

И потянул ее за собой.

Приток ужаса заставил паралич отступить. И женщина кинулась в темную аллею, за мусорные баки.

“Но что, если проулок — ловушка? — внезапно подумал Сэвэдж. — Предположим, что люди Хэйли находятся и там.

Нет, не могут же они быть везде?

Но кто же стрелял по фургону? И кто сидел за рулем фургона? — Сэвэджа охватила паника. От смятения он, казалось, сейчас потеряет рассудок. — Кто-то мечтает нас остановить. Кто-то другой хочет, чтобы мы продолжали поиски.

Кто? Почему?

Что же, черт побери, нам делать?”

Они добрались до следующей улицы. Подъехавшее такси заставило грудную клетку Сэвэджа болезненно сжаться. Он подозвал машину, толкнул Рэйчел на заднее сидение, сел следом и сказал:

— Гинза, — надеясь на то, что водитель все-таки сообразит, что им нужно попасть в этот район.

Водитель в каскетке и белых перчатках, нахмурившись, разглядывал двух встрепанных европеоидов. Казалось, он был не уверен, можно везти таких оборванцев или нет. Но Сэвэдж моментально помахал перед его носом несколькими тысячеиеновыми банкнотами.

Водитель кивнул, отъехал от тротуара и лихо влился в автомобильный поток, мгновенно смешавшись с другими машинами.

Сэвэдж услышал нарастающий звук сирен, на этот раз не сомневаясь, куда именно они направляются. Стараясь не показать того, что он сильно волнуется, он думал лишь о том, чтобы шофер не заподозрил, что его пассажиры могут быть каким-то образом связаны с этим неприятным воем.

Такси завернуло за угол. Полицейские машины приближались по встречной полосе, мигая огнями.

А затем они исчезли. И хотя таксист смотрел на них, он все-таки не остановился. Сэвэдж коснулся руки Рэйчел. Ее пальцы дрожали.

6

Плывя среди плотного потока машин, который все-таки умудрялся каким-то образом двигаться, они наконец добрались до района Гинзы. Акира объяснял, что Гинза означает “серебряное место” и название восходит к тем временам, когда несколько сот лет назад на этом месте находился государственный монетный двор. С тех пор прошло много времени, и двор превратился в главный токийский торговый центр с рядами бесконечных магазинов, баров и ресторанов.

Эквивалентом Гинзе мог послужить Таймс-Сквер в Нью-Йорке, до того, как его площадь заразили наркоманы, проститутки и порнозаведения. Неон. Сэвэдж никогда раньше не видел столько неона. Всюду, куда только не падал взгляд, бриллиантовые огни превращали ночь в день. Пугающие комбинации электрических цветов. Некоторые еще и мигали. Другие пульсировали и посылали вам сообщения целому ряду сильно освещенных, и вся эта иллюминация сильно смахивала на невероятный торжественный парад непонятного героя. Хорошо одетые прохожие заполняли тротуары перед магазинами.

У Сэвэджа не было намерения показывать водителю записку Акиры, потому что таким образом был бы установлен ресторан, в котором они должны были бы ждать его звонка. Полицейские могли допросить всех водителей, подбиравших белых пассажиров в районе парка, а Сэвэдж хотел оставить место встречи вдали от подозрений. Кроме того, они с Рэйчел вовсе не собирались там появляться вплоть до следующего звонка Акиры в девять утра завтра.

Но у Сэвэджа были и другие причины, по которым он хотел добраться до этого района. Например, практически все приезжающие в Токио туристы с континента обязательно стекались именно сюда, а им с Рэйчел только и нужно было, что смешаться с толпой. Еще одно: им была необходима свежая одежда, но они понимали, что под столь плотным наблюдением возвращаться на вокзал более чем опасно, потому что возле автоматических камер хранения, в которых они оставили свои чемоданы и сумки, могла дежурить команда наблюдения.

— Аригато, — обратился Сэвэдж к водителю, указывая, чтобы тот подрулил к тротуару. Таксист в белых перчатках сосчитал деньги, предложенные ему Сэвэджем, удовлетворенно кивнул, нажал на рычаг, открывающий задние двери, и выпустил Сэвэджа и Рэйчел на улицу.

Когда таксист укатил, Сэвэдж вдруг осознал, насколько же вокруг светло. Шум движения и вопли музыки, раздававшейся из баров, оглушали. Выхлопные газы забивали легкие. Пикантные запахи острой еды выплывали из дверей ресторанов.

Им хотелось бежать, но пришлось, дабы не вызывать подозрений и не привлекать внимания, приноравливаться к движению толпы. Но, несмотря на все их усилия казаться спокойными, внимание они все-таки привлекали. Проходящие мимо японцы глазели на них. “Неужели даже в районе Гинзы европейцы настолько в диковинку?” — недоумевал Сэвэдж. Или же потому, что их лица грязны, а одежда порвана? А тут еще и хромота Рэйчел и ее ноги в мужских носках…

Сэвэдж повел ее к сверкающим витринам магазинов.

— Нужно найти…

Он резко остановился перед магазином электротехники, пораженный увиденным в телевизоре, выставленном в витрине. Сквозь стекло не доносилось ни звука. Но это не играло особой роли. Слова, дополнявшие и без того поразительную для Сэвэджа картинку, были бы ему совершенно без надобности, потому что звучали бы на японском языке.

Но для того, чтобы постичь поразительное значение увиденного, Сэвэджу не нужен был переводчик. Чувствуя, как ухает вниз сердце, он смотрел на привидение. Муто Камичи… Кунио Шираи… человек, разрубленный напополам в несуществующем Мэдфорд Гэпском Горном Приюте… воодушевлял сотни японских демонстрантов, поднимающих антиамериканские лозунги перед американской военно-воздушной базой. За оградой стояли, нервно сжимая оружие в руках, американские пехотинцы.

Репортаж был идентичен виденному Сэвэджем три дня назад по американскому телевидению.

Лишь с двумя значительными различиями. Бывшие раньше протесты происходили у гражданских зданий, а толпы демонстрантов — и так довольно многочисленные — возросли не только численно, но и интенсивно.

Мрачноглазые лица американских руководителей появились на телеэкранах. Сэвэдж узнал госсекретаря — болезненного, с наморщенным лбом — которого интервьюировал Дэн Рэтер. Кадр показал пресс-секретаря президента, напряженно отвечающего на вопросы журналистов.

И тут же на экранах снова появилось лицо Камичи-Шираи. Он опять воодушевлял демонстрантов. Как бы он ни назывался, но этот седовласый, со вторым подбородком человек примерно пятидесяти пяти лет, так напоминавший по виду уставшего чиновника, перед толпой вдохновлялся, и внезапно откуда-то появлялось обаяние, и какая-то божья искра вспыхивала в его глазах. Подчиняющие себе все и вся глаза, властные жесты превращали его в воинствующего и очаровательного зелота. С каждым рубком его мозолистых от занятий каратэ рук толпа со все нарастающим запалом отвечала воем и проявлением все более и более агрессивного настроения.

— Наверное, сегодня днем, пока Хэйли со своими людьми держали нас запертыми в парке, произошли новые демонстрации, — сказал Сэвэдж. Он повернулся к Рэйчел: ее бледность заставила его нахмуриться. — Ты как?

Она пожала плечами, нетерпеливо, будто кровь, пропитавшая носки, сейчас играла мало роли.

— Что же происходит? Какова причина всего этого?

— Может быть, какой-нибудь нам не известный инцидент? — спросил самого себя Сэвэдж и тут же покачал головой. — Я думаю, что Камичи, — он тут же поправился, — Шираи не нужен никакой инцидент. Я думаю, все дело в Америке… Америке в Японии.

— Но Америка и Япония — друзья!

— Если верить этим демонстрантам, то — нет, — Сэвэдж почувствовал за спиной какое-то движение и обернулся. Возле телеэкранов сгрудились проходящие японцы.

— Давай-ка отсюда выбираться, — сказал он. — Мне неприятен интерес, который мы вызываем.

Они пробрались сквозь все увеличивающуюся толпу. Кровь застыла у Сэвэджа в жилах. Сократившиеся мышцы прекратили ныть только после того, как они вышли на нормально запруженную народом площадку перед магазином и пошли по тротуару.

— Но так внезапно, — сказала Рэйчел. — Почему? Демонстрации набирают силу, становятся мощнее.

— Их катализирует Камичи.

— Шираи.

— Никак не могу привыкнуть к этому имени, — сказал Сэвэдж. — Это ведь тот самый человек, которого я вез в Пенсильванию.

— В несуществующий отель.

— В моей реальности — я его туда вез. И для меня этот отель существует. Но, хорошо, — мысли, Сэвэджа закрутились, пойманные в ловушку жамэ вю, — пусть будет Шираи. Именно он — причина всех этих демонстраций. Не знаю, почему. Я просто не могу представить себе источника его могущества. Но он, Акира и я — все мы каким-то образом связаны.

Внезапная мысль заставила Сэвэджа повернуться к Рэйчел.

— Бывший император Хирохито умер в январе 1989-го.

Рэйчел не замедлила шаг.

— Да. И что с того?

— После того, как Япония проиграла вторую мировую войну, император Хирохито получил от генерала Мак-Артура приказ создать новую Конституцию. Но еще перед этим, в то время, когда японцы были окружены в сорок пятом, Америка настояла на том, чтобы Хирохито выступил по радио и не только сообщил народу о безоговорочной капитуляции, но и отказался от своей божественной сущности и заявил о том, что он человек, а не бог.

— Помнится, я что-то об этом читала, — отозвалась Рэйчел. — Это заявление потрясло всю Японию.

— И помогло Мак-Артуру перестроить и преобразовать страну. Одним из главнейших пунктов новой Конституции было то, что церковь и государство разъединяются. По закону, религию и политику нельзя было смешивать.

— А при чем здесь смерть Хирохито?

— Все дело в его похоронах. Вопреки Конституции, но без возражений со стороны Америки, на похоронах политические и религиозные обряды были смешаны. Из-за экономической мощи Японии на похороны приехали высокопоставленные государственные деятели разных стран. Самые крутые люди из международного правительства. И все они стояли под проливным дождем, наблюдая за тем, как японские почетный часовой сопровождал гроб Хирохито в храм, где за ширмами обряды сипто — традиционные японские религиозные обряды — были совершены. И ни один из прибывших не сказал: “Эй, минутку, все это противозаконно. Именно так началась война на Тихом океане”.

— Да они просто отдавали дань уважения такому великому человеку, — произнесла Рэйчел.

— Или же просто так обгадились из-за того, что если бы они воспротивились синтоистским обрядам, то Япония в ярости прекратила бы поставлять кредиты. Черт, ведь Япония по большинству своему покрывает американский бюджетный дефицит. И ни одна страна не возопит, если Япония решит вернуться к своей предыдущей Конституции. Пока Япония обладает деньгами — а следовательно, и властью — ее правительство может поступать так, как ему заблагорассудится.

— Вот, где хромает твоя аргументация, — сказала Рэйчел. — Ведь японское правительство отвечает за свои поступки.

— Пока устанавливает свои собственные правила игры — да. Но что будет, если Камичи-Шираи возьмет власть в свои руки? Представь себе, что вернутся старые времена, и сипа перейдет к радикальной партии! Знаешь ли ты, что Япония — предположительно немилитаризованная страна тратит на оборону денег больше, чем любая страна, входящая в НАТО, за исключением Америки? А мы в чем-то еще подозреваем Южную Корею! Японцы тоже. И Китай их страшно волнует! И…

Сэвэдж внезапно понял, что слишком громко разговаривает. Проходящие мимо японцы хмуро смотрели на него.

И Рэйчел продолжает хромать.

— А ну-ка, пошли. Пора что-то сделать с твоими ступнями.

Ярко освещенный спортивный магазин привлек внимание Сэвэджа. Они с Рэйчел вошли внутрь. Покупателей почти не было. Когда два продавца — молодые мужчина и женщина — поклонились, приветствуя посетителей,они удивленно посмотрели на обутые в носки ноги Рэйчел.

Сэвэдж с Рэйчел быстро поклонились в ответ и прошли в магазин. В дополнение к спортивной одежде для тренировок в магазине продавались джинсы, футболки и нейлоновые куртки. Рэйчел набрала покупок в обе руки и вопросительно посмотрела на продавщицу, которая правильно интерпретировала ее взгляд и повела женщину в комнату для переодевания.

Это была небольшая каморка в дальнем конце комнаты, в которой занавеска заменяла дверь. Прихватив по дороге пару толстых белых носков для занятий бегом и “рибоки”, Рэйчел скрылась за занавеской.

В это время Сэвэдж взял пару коричневых носков, потому что свои отдал Рэйчел. Его брюки стояли колом от грязи, а рубашка пропиталась потом. Он взял смену. Когда из каморки вышла Рэйчел, одетая в джинсы “стоунуош”, футболку цвета “бургунди” и голубую нейлоновую куртку, подчеркивающую кобальтовый цвет ее глаз, Сэвэдж занял ее место в кабинке, время от времени выглядывая из-за занавески и стараясь рассмотреть, не входит ли кто-нибудь, кто мог бы оказаться угрозой для незащищенной Рэйчел. Через восемь минут они расплатились и вышли, таща свои грязные шмотки в пакете, который выкинули в мусорный ящик несколькими кварталами дальше.

— С этими кроссовками — совсем другое дело, — вздохнула Рэйчел облегченно. — Так приятно не хромать!

— А главное, мы больше не выглядим так, будто переночевали в канаве, — на Сэвэдже были штаны цвета “хаки”, желтая рубашка и светло-коричневая ветровка. Эта комбинация подчеркивала зелень его глаз, придавая им немного коричневого. В раздевалке ему удалось причесаться, точно так же, как и Рэйчел. — На наших лицах все еще видны следы грязи. Но в любом случае — неплохо. И если честно — выглядишь ты просто обворожительно.

— Льстец — но так приятно слушать комплименты. Но настоящей наградой за наше переодевание станет то, что теперь, когда мы изменили цвет шкурки, нас будет не так-то просто опознать, как людей, выскочивших из сада, как людей, за которыми охотится полиция.

Сэвэдж в восхищении посмотрел на нее.

— Ты действительно быстро схватываешь.

— Дайте мне хорошего учителя и правильную мотивацию — я имею в виду страх — и научишься с такой скоростью… — она наморщила лоб. — Тот фургон, рядом с парком. Мне показалось, что он вывернул из потока машин и направился к проулку, прямо на нас.

— Видимо, у Хэйли возле парка были расставлены автомобили, и его люди, заметив нас, сообщили по радио о том, что надо прислать подкрепление… На нашу беду, фургон оказался совсем близко.

— Нашу беду? Похоже, что не повезло как раз сидевшим в фургоне, — перебила его Рэйчел. — Ветровое стекло покрылось “звездочками” от пуль, когда машина стала надвигаться на нас. Ведь это были действительно следы от пуль?

Сэвэдж сложил губы, надул их и кивнул.

— Похоже на то, что кто-то решил остановить людей Хэйли и не дать им остановить нас.

— Но кто, и как он узнал о том, где мы находимся?

— Меня вот что беспокоит: каким образом люди Хэйли смогли выследить нас в метро? Ведь мы были очень осторожны. Я с самого нашего ухода с вокзала продолжал проверять, нет ли за нами хвоста. Но затем внезапно и как-то вдруг люди Хэйли появились в парке. Создается впечатление, что они либо думают так же, как и мы, либо на несколько шагов вперед.

— Ты раньше сказал… — Рэйчел задумалась, — что очень многие наши действия предсказуемы, что создает кучу дополнительных проблем, которые приходится решать не самым лучшим образом. Но сцена в парке не имела никакого отношения к нашим проблемам. Мы ведь отправились туда случайно.

— Правильно, — согласился Сэвэдж. — Наши пути с противником пересекались слишком много раз. Не понимаю, как им все время удается с нами сталкиваться?

— Боже мой, — Рэйчел повернулась к нему, — я вот о чем только что подумала: мы все время принимаем как данность то, что именно Хэйли пытается нас остановить, так?..

— Так.

— А что, если все это наоборот? Что, если именно Хэйли старается нас защитить? Что, если команда, сидящая в фургоне, подчинилась тем, кто хотел нас убить, а человек Хэйли прострелил ветровое стекло для того, чтобы мы смогли продолжить поиски?

На какое-то мгновение Сэвэдж ничего не понял, перевертыш оказался слишком тяжел для мгновенного восприятия. И тут же почувствовал давление за ушами. Будто что-то впилось ему прямо в мозг. Зрение замутилось, сознание разрывалось между двумя необоримыми противоречиями. Казалось, ничему нельзя верить. Все стало зыбким, нереальным. Ложным. Жамэ ею боролось с истиной. Но ведь что-то должно быть правдой! Должен быть выход, решение загадки! Он больше не в силах выносить…

Нет! Три недели назад его личная трудность состояла в том, чтобы доказать самому себе, что он не до конца выжат. А теперь?

Полное смятение!

Он пошатнулся.

Рэйчел схватила его под руку. Широко распахнув глаза, она изучала его лицо.

— Ты побледнел.

— Я думал… на какое-то мгновение… я… сейчас все в порядке… нет… несколько туманно…

— Я сама себя чувствую не совсем в своей тарелке. Мы ведь со вчерашнего дня ничего не ели, — она ткнула пальцем. — Вот сюда, в ресторан. Нужно сесть, отдохнуть, что-нибудь закинуть в желудки и постараться прочистить головы.

На сей раз не Сэвэдж вел Рэйчел, а она его. Он чувствовал себя настолько беспомощным, что даже не стал сопротивляться.

7

Официантка — с набеленным лицом, в кимоно и сандалиях — принесла меню. Открыв его, Сэвэдж снова почувствовал полную дезориентацию. Названия в меню были напечатаны не горизонтально, как на Западе, а вертикально, и этот контраст лишь усилил чувство того, что все извращено, что его мозг не справляется с такой нагрузкой. Но рядом с японскими иероглифами милостиво оказались напечатанными английские переводы. И все-таки Сэвэдж настолько ничего не понимал в японской кухне, в которой не было ничего американского, что едва смог ткнуть пальцем в левую колонку, где было указано, что это рекомендация ресторана обеда на двоих.

— Сакэ? — спросила официантка с поклоном. Сэвэдж покачал гудящей от напряжения головой. Алкоголь был ему сейчас совсем ни к чему.

— Чай? — спросил он, сомневаясь, что удастся добиться ответа.

— Хай. Чай, — спокойно ответила официантка с улыбкой и отошла, часто семеня ногами в узком кимоно, которое вдобавок ко всему подчеркивало форму ее бедер.

На заднем плане, в безумном коктейль-зале ресторана японский певец в стиле “кантри вестерн” исполнял изумительную версию песни Хэнка Уильямса “Я так одинок, что только и плачу”.

Сэвэджу стало интересно: понимает ли певец слова или же просто повторяет заученное.

“Полуночный поезд…”

— Если мы в беде, а думали, что в беде может оказаться лишь Акира… — Сэвэдж покачал головой.

— Знаю. Мне жутко даже представить, что может с ним сегодня случиться или уже случилось. — Рэйчел нагнулась над столом. — Но мы ничем не можем ему помочь, по крайней мере, сейчас. Еще раз говорю тебе — отдохни. Скоро подоспеет заказанное. Ты должен постараться расслабиться.

— Ты хоть понимаешь, насколько все идет шиворот-навыворот?

— Имеешь в виду, что я о тебе забочусь, а не ты обо мне? — переспросила женщина. Сэвэдж кивнул. — А мне так нравится.

— Не нравится мне ощущение…

— Выхода из-под контроля? У тебя будет еще ох как много возможностей обрести его. И делать то, что ты делаешь лучше всего. И очень скоро. Но, слава небесам, не сейчас.

“Слышишь ли ты зааавыыываааниииеее?” Ресторан покачивался в сигаретном дыму, и воздух был насыщен забивающими все запахами острых соусов. Сэвэдж с Рэйчел сидели на подушках перед низеньким столиком с углублением под ним для того, чтобы, не нарушая японских традиций, длинноногие иностранцы могли спокойно вытягивать конечности.

— Камичи… Шираи… Мы должны с ним встретиться, — сказал Сэвэдж. — Мы с Акирой должны выяснить: видели ли мы друг друга мертвыми и видели ли мы мертвым его.

— На его месте, если бы я вела демонстрации к американским военным базам, то обзавелась бы такой охраной, что даже ты не смог бы сквозь нее прорваться, — откликнулась Рэйчел. — С ним будет нелегко встретиться. А так как ты вдобавок ко всему американец, то вряд ли сможешь запросто позвонить ему в офис и назначить встречу.

— Ну, то, что мы с ним поговорим, в этом как раз можешь не сомневаться, — махнул рукой Сэвэдж. — Могу поспорить на что угодно.

Официантка принесла теплые влажные салфетки. Затем подоспели и заказанные блюда: прозрачный бульон с кусочками лука, грибов и заправленный перетертым имбирем; яме в соевом соусе, смешанном со сладким вином; рис с соусом Кэрри; вареная рыба с овощами терияки. Различные соусы очень хорошо оттеняли всевозможные блюда, придавая им неповторимый вкус. Сэвэдж даже не предполагал, что так проголодался. И хотя порции были более, чем достаточны, он съел все с таким аппетитом, что лишь потом сообразил, что был слегка неуклюж с палочками.

Но во время еды его не покидали мысли об Акире и о том, что за восемнадцать часов, которые они провели врозь, все настолько круто переменилось, что теперь все их расписания встреч и возможности войти друг с другом в контакт кажутся совершенно неприменимыми к данному моменту.

— Я не могу ждать до девяти утра, — сказал он наконец. Он одним глотком допил остаток чая, оставил плату, хорошо сдобренную чаевыми, и встал. — Я тут видел в вестибюле телефон.

— Что ты намерен…

— Позвонить Акире.

Телефон находился в углу, вдалеке от входа, рядом с раздевалкой. Наполовину скрытый ширмой с блестящими летними цветами, Сэвэдж кинул в прорезь монетки и набрал номер, который ему написал Акира.

Телефон прозвонил четыре раза.

Сэвэдж ждал, плотно обхватив трубку пальцами.

Пятый гудок.

И тут ответила женщина. Эко. Сэвэдж не мог не узнать ее голос.

— Хай. — Чувствуя, как подгибаются колени от этого резкого, грубого голоса, Сэвэдж понял, что Акира в опасности, и ему следует как можно быстрее улетать из Японии.

Сердце колотилось, как сумасшедшее. Сэвэджу отчаянно хотелось задать женщине несколько вопросов, но Акира в свое время подчеркнул — Эко не знает английского.

“Но я не могу вот так запросто прервать контакт! — думал Сэвэдж. — Мне нужно как-то попытаться связаться с Акирой! Должен же быть хоть какой-нибудь…”

Он услышал шорохи в трубке. И вдруг в ней зазвучал другой голос. Мужской. Он сказал что-то по-японски.

Сэвэдж чувствовал, что сердце заколотилось еще сильнее, что он теряется от того, что не может понять, что именно говорит мужчина.

С внезапной легкостью голос переключился на английский.

— Дойль? Форсайт? Черт, да как бы ты себя не называл, слушай, приятель. Если ты знаешь, что нужно сделать, чтобы выбраться из этой передряги и спасти свой зад, ты бы лучше…

Сэвэдж среагировал совершенно бездумно. Инстинктивно, получив удар, он грохнул трубку на рычаг. Колени продолжали трястись.

Безумие.

В баре-кантри японец продолжал тянуть свое бесконечное: “Так одинок, что умираю”.

8

— Кто это был? — спросила Рэйчел.

Они двигались в толпе по залитым неоновым светом улицам. Жар от сплошной стены света был, как от кварцевых ламп.

У Сэвэджа сводило живот. Он боялся, как бы не выблевать еду, которую он только что проглотил.

— Этого голоса я никогда раньше не слышал. Не могу судить о его японском акценте, но английский был идеален. Или так — американский. Мы никак не могли проверить, на чьей он стороне. Он был зол, нетерпелив и угрожал. Я не рискнул остаться на проводе. Если звонок прослушивался, они могли бы прочесать Гинзу. Одно лишь я понял окончательно. Акира в свой дом не допустил бы посторонних, а Эко без надобности не стала бы рявкать “хай”.

— Полиция?

— У них не работают американцы. И откуда ему знать, что ко мне следует обращаться либо “Форсайт”, либо “Дойль”? Акира бы им этого не сказал.

— Может быть, и не сказал бы. По своей воле. Сэвэдж знал, какой эффект оказывают некоторые химические препараты на несговорчивых информаторов.

— Таким образом, мы знаем, что Акира попал в беду. Но как ему помочь, я не знаю.

Сирена заставила его вздрогнуть. Повернувшись и намерившись бежать, он увидел проехавшую мимо “скорую помощь”.

Он выдохнул воздух.

— Мы не можем больше слоняться по улицам, — твердо сказала Рэйчел.

— Но где бы мы могли спокойно, не дергаясь, провести ночь?

— Я все равно не засну, — покачала головой Рэйчел. — Я настолько перевозбуждена, что…

— Выходов у нас два. Найти безопасное место, переждать до утра и тогда отправиться в ресторан в надежде, что Акира все-таки позвонит. Но в ресторане может оказаться засада.

— А второй?

— Изменить планы. Я ведь говорил Акире, что даже в том случае, если Эко предупредит меня по телефону, я все равно не уеду из Японии. Мне нужны ответы на мои вопросы, — удивленный угрозой, прозвучавшей в голосе, Сэвэдж развернул бумажку с инструкциями, данными ему Акирой. — Акира сказал, что это мудрый и святой человек. Его сэнсей. Человек, с которым Акира хотел поговорить. Так. Давай-ка проверим этого святого, насколько он свят.

9

Контрастируя со сверканием района Гинзы, эта часть Токио была темна и угнетающа. Несколько фонарей да редкие, стоящие на окнах лампы практически не разгоняли нависшую мглу. Расплатившись с таксистом и выбравшись с Рэйчел из машины, Сэвэдж, несмотря на темноту, почувствовал некоторое напряжение.

— Похоже, что заехать сюда — была не лучшая идея, — поежилась Рэйчел.

Сэвэдж стал изучать темную улицу. Шум движения, доносящийся издалека, лишь подчеркивал нависшую над этим районом тишину. Несмотря на то, что тротуар казался вымершим, даже в такой темноте Сэвэдж обнаружил несколько выступов и ниш, в каждой из которых могли прятаться зоркие глаза, которые…

— Такси уехало. Других я не вижу. Слишком поздно что-либо изменять.

— Чудно… Откуда нам знать, что водитель привез нас именно туда, куда нам нужно? — спросила Рэйчел.

— “Авраам верил…” и так далее, — вспомнил Сэвэдж любимую цитату Рэйчел. — В этом нам придется ему довериться.

— Чудненько, — повторила Рэйчел, и слово прозвучало в ее интерпретации как ругательство.

Сэвэдж, понимая тщетность поиска ответа, развел руками.

— По инструкции мы должны были бы оставить такси в нескольких кварталах от места назначения, а затем осторожно, проверяя, нет ли засады, подойти к нужному дому, — он огляделся по сторонам. — Но в Токио названий улиц практически нет. Без подсказки таксиста я навряд ли отыскал бы это место, даже если бы находился всего в нескольких кварталах от него.

Они стояли перед пятиэтажным грязноватым бетонным зданием. Без окон. Оно напоминало склад, попавший ни с того, ни с сего в район многочисленных многоквартирных комплексов с крохотными окошками. Хотя и они казались достаточно грязными.

Здание было не освещено.

— Не могу поверить, что здесь кто-нибудь живет, — сказала Рэйчел. — Наверное, это ошибка.

— …У нас есть способ в этом убедиться, — и снова Сэвэдж осмотрел темную улочку. Положив руку на “беретту”, заткнутую за пояс брюк под курткой, он подошел ко входной двери.

Она была сделана из стали.

Сэвэдж осмотрел все, но так и не смог отыскать кнопки звонка или интеркома. Да и замка на двери не было.

Он попробовал повернуть ручку. Она повернулась. Причем, с легкостью.

— По крайней мере, здесь не боятся непрошеных посетителей, — сказал Сэвэдж. Он не мог скрыть, удивления. — Держись ко мне поближе.

— Эй, если я встану еще ближе, то придется залезать тебе в белье.

Сэвэдж чуть улыбнулся.

Но ее шутка не сняла охватившего его напряжения. Он толкнул тяжелую створку вперед и, нахмурившись, оглядел скудно освещенный коридор.

— Быстро, — сказал он и, потянув Рэйчел за собой, выскочил из дверного проема, чтобы их силуэты не стали легкими мишенями.

Так же быстро он захлопнул дверь и с удивлением заметил, что и с этой стороны задвижки не было. Пораженный, он стал рассматривать раскинувшийся перед ними коридор.

Он заканчивался в десяти футах впереди. Никаких дверей. Ни с одной, ни с другой стороны. В дальнем конце наверх вела лестница.

— Что это за… — начала было спрашивать Рэйчел. Но Сэвэдж приложил палец к губам, и она замолкла. Он знал, что именно она хочет спросить, и кивнул понимающе. Он никогда не видел склада или жилого дома с такой планировкой. На стенах не было никаких указателей с направлениями или того, где кто сейчас находится. Никаких почтовых ящиков с именами, никаких звонков. Никаких дверей с охранной системой, преграждающей путь в дальнюю часть здания.

Лестница оказалась бетонной. Сэвэдж с Рэйчел стали осторожно подниматься; они морщились, слыша, как отдаются эхом вверху их шуршащие шажки.

Следующий этаж оказался также слабо освещенным: коридор был коротким, без дверей, в конце его наверх вел следующий лестничный пролет.

И снова они стали подниматься. Нервозность Сэвэджа возрастала. “Почему инструкции, данные Акирой, оказались настолько неполными? — думал он. — Каким, черт побери, образом я смогу кого-нибудь отыскать, если здесь нет ни одной двери с фамилией?..”

И тут он понял, что инструкции Акиры были достаточно полными.

Отсутствие дверей исключало возможность ошибки. Оставалось лишь подниматься. И после того, как они с Рэйчел прошли безжизненные третий и четвертый этажи, у них оставалась единственная возможность проверить свои догадки — пятый этаж.

Где лестница, наконец, закончилась. Как и на других этажах, коридор оказался коротким. Но в самом его конце их поджидала стальная дверь. Сэвэдж колебался, положив руку на “беретту”. Чем ближе они подходили, тем, казалось, огромнее становилась дверь. И снова, как и в случае со входной дверью внизу, на этой не было ни кнопки звонка, ни интеркома, замка или задвижки.

Глаза Рэйчел, уловив изумление и дурные предчувствия Сэвэджа, сузились.

Сэвэдж — желая подбодрить женщину — сжал ее руку и потянулся к дверной ручке. Ощущая молотящийся в висках пульс, он внезапно передумал, решив, что эта дверь — хоть она и кажется незащищенной, все равно выглядит как вход в чье-то жилое помещение или даже квартиру. Поэтому вот так запросто входить ему, пожалуй, не к лицу.

Поэтому, затаив дыхание, он поднял руку и постучал костяшками пальцев.

Стальная дверь отозвалась гулкими ухами.

Сэвэдж снова постучал, на сей раз сильнее.

Стальная дверь завибрировала, и за ее панелью послышалось гулкое эхо.

Пять секунд. Десять.

Пятнадцать. Никакого ответа.

Никого нет дома, решил Сэвэдж. Или же за дверью просто нет никакой квартиры. А может, сэнсей Акиры слишком крепко спит и не слышит или…

Но сэнсей Акиры должен быть самым лучшим. А профессионалы не спят настолько глубоко.

Черт бы тебя побрал!

Сэвэдж взялся за ручку, повернул ее, толкнул дверь и вошел.

Несмотря на то, что Рэйчел шла следом, уцепившись за его куртку, он не обращал на нее внимания, оказавшись среди приглушенных огней в огромном зале.

Хотя, нет, это были вовсе не приглушенные огни. Тусклые лампочки под планкой, которые тянулись по всему периметру потолка, светили настолько слабо, что “приглушенные” огни — совсем не то, что можно было бы о них сказать. Сумерки. Ложный закат. Но даже эти эквиваленты не передают ощущения, появившегося у Сэвэджа и Рэйчел. Освещение было настолько слабым, что даже свечи, и то, наверное, горели бы ярче, но его хватало как раз на то, чтобы пришельцы смогли увидеть огромный додзе и бесконечные ряды татами на полу, полированные поверхности кипарисового дерева на потолочных балках и панелях стен и потолка.

Словно лунный свет.

С темными провалами между каждой, отделенной от других, едва светящейся и едва видимой лампочкой.

Сэвэдж почувствовал подавленность и ужас, словно при входе в святыню, в храм. Додзе, хоть и был в полутьме, изливал определенную ауру. Святость. Или торжественность.

Он пропитался потом и болью… одержимостью и унижением… мистицизмом восточных боевых искусств. Разум и тело, душа и мускулы слиты в единое целое. Священное место. И когда Сэвэдж вдохнул в себя священный аромат и шагнул вперед, сталь скользнула, по отполированному металлу.

Ни скрипа, ни щелчка, а лишь мягкий, масляный, скользящий шип, который вызвал у Сэвэджа мгновенный шок и от которого его скальп мгновенно съежился.

И не одно шипение, но множество. Вокруг. Казалось; темные стены оживают, разбухают и рождают что-то из себя. Показались светящиеся, отражающие тусклый свет разбросанных по потолку ламп. Длинные, загнутые, блестящие лезвия словно повисли в воздухе. Затем стены снова разродились, появились какие-то тени, превратившиеся в фигуры мужчин, одетых во все черное, с капюшонами и масками, закрывающими лицо. Возле стен их нельзя было различить, и каждый теперь держал вынутый из ножен меч.

Сэвэдж, развернувшись на месте, увидел, что окружен со всех сторон. По спине поползли мурашки. Он вытащил “беретту”.

Рэйчел застонала.

Взглянув на дверь, Сэвэдж отчаянно размышлял о том, как лучше сосредоточиться на борьбе и в то же время не отвлечься настолько, чтобы не дать хотя бы волосу упасть с головы Рэйчел. “В “беретте” пятнадцать патронов. Но здесь, конечно, больше пятнадцати противников. Выстрелы будут оглушающими, а вспышки пламени, вылетающего из дула пистолета, — ослепляющими в полутьме. Так что, я вполне смогу задержать меченосцев на несколько секунд, а этого будет достаточно для того, чтобы броситься к двери и далее вниз по ступеням”, — подумал Сэвэдж.

Но пока он так размышлял, дверь с грохотом затворилась. Перед ней сразу же встало несколько воинов. У Сэвэджа внутри все оборвалось. В отчаянии он прицелился в загораживающих дверь меченосцев.

И тут зажглись ярчайшие огни; они ослепляли — темный додзе моментально превратился в солнцеподобный храм. Сэвэдж резко вскинул руку к глазам, стараясь защитить их от режущих лучей. В то же мгновение единственным предупреждающим звуком стал быстрый, едва слышный шелест одежд, а затем невидимый меченосец оказался у Сэвэджа за спиной. “Беретту” вырвали у него из руки. Сильные пальцы нажали на нервы на руке американца, парализовав ее, чтобы он не смог выстрелить. Ошеломленный Сэвэдж заморгал, стараясь сосредоточить взгляд и избавиться от образа раскаленных добела солнц, закрывавших ему обзор.

Наконец зрачки привыкли к свету. Он опустил руку и с высоко вздымающейся грудью, в холодном, несмотря на жару, исходящую от ламп, поту начал разглядывать своих противников, захвативших его в плен. Теперь-то он понял, что их маски помогали не только скрываться в полутьме, но что прорези в них удерживали носивших их от дезориентации во время внезапного включения света.

Рэйчел снова застонала, но Сэвэдж постарался не обращать внимания на ее панику, сфокусировав внимание и все свои инстинкты на противнике. Безоружным он не мог даже мечтать о том, чтобы воевать с ними и пытаться пробиться к двери. В этом случае их с Рэйчел порубят на кусочки!

“Но тот, кто вырвал из моей руки пистолет, мог спокойно перерубить меня, когда внезапно включили свет, — подумал он. — Но вместо этого он отступил назад и поднял — как и остальные в додзе — меч вверх. Не означает ли это, что они не знают, что с нами делать: убить или.?..”

Словно по команде — хотя Сэвэдж не заметил, чтобы кто-нибудь подавал сигналы — меченосцы одновременно ступили вперед. Казалось, что додзе уменьшился в размерах, съежился. Затем мечи уперлись остриями в грудь Сэвэджу и Рэйчел, и зал уменьшился еще больше.

И еще один шаг вперед — многочисленные шаги на татами не слышны, лишь едва различимые вздохи, словно тростниковые маты выдохнули из себя воздух под навалившимся на них весом.

Сэвэдж медленно поворачивался на месте, оглядывая комнату, высматривая выходы, стараясь обнаружить хотя бы маленькую проплешину во флангах. “Но даже, — думал он, — если я и увижу коридор или какой-нибудь возможный из него выход, то все равно не смогу протащить Рэйчел мимо этих мечей без оружия!”

Фигуры в капюшонах с масками на лицах снова приблизились на шаг, и лезвия мечей направились совсем в грудь Сэвэджу и Рэйчел. Американец продолжал поворачиваться на месте, и глаза его жестоко сузились, когда он увидел стену, противоположную той, сквозь которую они прошли в зал. В то же мгновение очередной неслышный сигнал остановил неумолимое приближение меченосцев. Додзе — и так тихий, если быть откровенным, — стал молчаливым как могила. Ни единого звука… кроме непрекращающихся постанываний Рэйчел…

…не раздавалось в нем.

Меченосцы, стоявшие в дальнем конце додзе, расступились, открывая проход, по которому шел человек, до сих пор скрытый за их спинами. Он тоже держал в руках меч и тоже был одет в черное — в маске и капюшоне. В отличие от остальных, он был небольшого роста, сухопарый, хотя и подтянутый, а его легкие шажки выдавали хрупкость. Он сорвал маску и опустил на шею капюшон, открыв лицо старого японца, практически голый череп: седые усы и темные, хотя и сверкающие глаза казались единственными отличительными чертами этого человека. Во всем остальном он сильно смахивал на мумию.

Но у Сэвэджа появилось предчувствие, что старческая осторожная походка — уловка, а хрупкость старика очень обманчива, и что этот древний японец в этой комнате наиболее опасный из всех.

Хмуро глядя на Сэвэджа и Рэйчел, старик взмахнул мечом, словно намереваясь рубануть по пленникам.

И тут же рванулся вперед, делая шаги, неуловимые для глаза.

Но меч был направлен не на Сэвэджа.

На Рэйчел!

Сэвэдж прыгнул, загораживая ее, намереваясь отвести удар руками, надеясь блокировать лезвие, поднырнуть под него и рубануть по кажущимся очень ломким шейным позвонкам старика. Он не раздумывал, отметая варианты того, что сможет сделать с ним меч в случае провала. Его жизнь не значила ничего. Жизнь Рэйчел — вот что имело значение!

Жест Сэвэджа был рефлекторным, инстинкты перекрыли ему все пути, кроме одного — он должен был выполнить свой профессиональный долг — защищать.

В мгновение ока он оказался на пути старика, стараясь предотвратить его жестокий удар, но мерцающее острие рубящего воздух лезвия оказалось настолько быстрым, что было почти неуловимо для глаза. Он парировал удар рукой, хотя и понимал — еще до того, как начал движение, — что это бесполезно.

“Но не могу же я просто так сдаться! Не могу предоставить незащищенное тело Рэйчел на милость меча!”

Ему представилось, как лезвие проходит сквозь его предплечье, как обрубок руки и кисть взлетают в воздух, а артерии начинают фонтанировать алым. Но он не отступил и, видимо, неправильно рассчитал время, за которое старик нанесет удар, и слишком рано парировал его, выставив — как и предполагал в мыслях — свою руку вперед и вверх.

Он тупо смотрел на то, как лезвие, словно остановленное невидимой силой, застыло возле его плоти. Полированное, сверкающее острие меча незыблемо нависало над рукавом куртки Сэвэджа. От страха все в его глазах стало преувеличенно четким, и он даже увидел несколько ниток, вплетенных в ткань.

“Боже!..”

Сэвэдж выдохнул, почувствовав, как порция адреналина вспрыснулась в кровь, и как вулканический жар поднимается к груди.

Старик покосился на Сэвэджа, опустил подбородок вниз — резкий поклон — и крикнул. Судя по всему, задал какой-то вопрос.

Но обращался он не к Сэвэджу, а к кому-то, стоящему за его спиной, хотя Сэвэдж совсем не был в этом уверен, потому что непроницаемый взгляд старика ни на мгновение не оторвался от расширенных зрачков американца.

— Хай, — ответил кто-то сзади, и сердце Сэвэджа расширилось, потому что он узнал этот голос.

— Акира? — Сэвэдж ни разу в жизни не задавал вопросов таким напряженным и таким жаждущим ответа голосом.

— Хай, — повторил Акира и прошел в проем расступившихся меченосцев. Так же, как и они, он был одет в черную одежду, напоминавшую пижаму, но несколько потрепанную. Даже не несколько, а порядочно. Но в отличие от них, он не носил ни маски, ни капюшона. Его прямоугольное лицо казалось еще более прямоугольным из-за того, что короткие черные волосы были зачесаны на пробор слева направо, и на нем застыло выражение суровости, из-за которого Сэвэджу стало совсем не по себе. Печаль в глазах Акиры стала еще более неизбывной, более задумчивой и более бесконечной.

— Что происходит? — спросил Сэвэдж.

Акира сжал губы, и мышцы щек напряглись. Но когда он открыл рот для ответа, его оборвал старик, который моментально выстрелил в него еще одним непонятным вопросом.

Акира так же непонятно ответил.

Старик обменялся с Акирой еще двумя замечаниями — быстрыми резкими фразами, которые Сэвэдж даже не попытался интерпретировать.

— Хай, — на этот раз уже старик употребил двусмысленный положительный ответ. Он снова резко опустил подбородок вниз — езде один быстрый кивок — и поднял меч, коснувшись нескольких разрубленных ниток на рукаве Сэвэджа.

Лезвие, сверкнув, поднялось с такой скоростью, что Сэвэдж не успел проследить за тем, как старик сунул его в ножны, заткнутые за повязанный узлом грубый холстяной пояс. При этом лезвие издало шипящий звук.

Акира вышел вперед: его чувства были полностью подчинены самоконтролю, в глазах осталась лишь неизбывная печаль — общественное “я” было полностью отделено от внутреннего. Остановившись возле старика, он поклонился Сэвэджу и Рэйчел.

Весь день Сэвэдж чувствовал пустоту, незавершенность своего “я” без Акиры, но лишь сейчас он понял, насколько ему недоставало друга. Будь они в Америке, он бы не сдержался, и протянул Акире руку для пожатия, а в еще менее официальной обстановке даже похлопал бы его по плечу, чтобы показать свое расположение и радость. Но он подавил этот западный порыв. Так как Акира вел себя в соответствии с теми представлениями, которые ему внушали обстоятельства, Сэвэдж решил подчиниться японскому правилу этикета, и поклонился — как и Рэйчел — в ответ.

— Очень рад тебя видеть снова, — сказал Сэвэдж, пытаясь подавить излияние чувств, чтобы не поставить Акиру в неловкое положение перед соратниками, — и узнать, что ты в безопасности.

— А я — тебя. — Акира, заколебавшись, сглотнул. — Не думал, что мы еще раз свидимся.

— Из-за того, что Эко подала сигнал к отступлению?

— Из-за этого, — согласился Акира. — …И по другим причинам.

Загадочное предположение заслуживало вопросов, во Сэвэдж подавил их в зародыше. Он, разумеется, хотел узнать, что произошло с Акирой, и рассказать ему, что произошло с ними, но на повестке дня стояли ничуть не менее важные вопросы.

— Ты мне так и не ответил, — сказал Сэвэдж, обведя рукой меченосцев. — Что тут происходит?

И снова старик что-то крикнул по-японски. Голос у него был низкий и шершавый.

— Позволь представить тебе моего сэнсея, — сказал Акира. — Савакава Таро.

Сэвэдж поклонился и повторил имя, прибавив к нему уважительную приставку:

— Таро-сэнсей, — он ожидал, что в ответ получит очередной резкий кивок, и был удивлен, увидев, что старик расправил плечи м повторил его глубокий поклон.

— Он говорит, что получил удовольствие от твоей храбрости, — объяснил Акира.

— Потому, что мы пришли сюда? — Сэвэдж пожал плечами, показывая, что это как раз не самый умный поступок. — Принимая во внимание то, что произошло, это скорее глупость, а не доблесть.

— Нет, — сказал Акира. — Он имел в виду твою попытку защитить принципала от меча.

— Это? — Сэвэдж поднял брови, — Но ведь правила известны. Я об этом даже не подумал. Просто инстинктивно ответил — и все.

— Вот именно, — кивнул Акира. — Для Таро-сэнсея доблесть означает строгое, неукоснительное подчинение правилам, а не разуму.

— И это все, что нас спасло?

Акира покачал головой.

— Вы были в полной безопасности. По крайней мере был один довольно жутковатый момент, да и то лишь когда вы вошли. После того, как дверь заперли, Таро-сэнсей узнал вас по моему описанию и понял, что опасности вы никакой не представляете.

— Что? Ты хочешь сказать… Что все эти люди, смыкавшие вокруг нас кольцо… Что этот сукин сын меня проверял?

Резко щелкнул старый голос Таро:

— Не сукин сын и даже не сволочь.

Сэвэдж задохнулся, и кожа съежилась от изумления.

— Ты разочаровал меня, — сказал старик. Несмотря на то, что он на полтора фута был ниже Сэвэджа, казалось, что он возвышается над ним подобно башне, — Я ожидал от тебя большего. Не считай, что раз незнакомец обращается к тебе на своем родном языке, то он не знает твоего, — глаза Таро сверкнули.

Лицо Сэвэджа вспыхнуло.

— Прошу прощения. Я был глуп и груб.

— И самое важное — беспечен, — сказал Таро. — Непрофессионален. Я было хотел похвалить твоего учителя. Но теперь…

— Порицайте ученика, но не учителя, — сказал Сэвэдж. С горечью он вспомнил труп Грэма, сидящий за рулем “кадиллака”, ядовитые пары, заполнившие гараж, — поездку учителя в вечность. — Это моя вина. Моему поведению нет прощения. Надеюсь на вашу снисходительность, Таро-сэнсей.

Старик напоследок сверкнул глазами, но его взгляд тут же потух.

— Может быть, ты заслужишь прощение… Ты научился у своего учителя быстро исправлять ошибки.

— В этом случае, — сказал Сэвэдж, — инструктором по вашей стране был Акира. Но опять-таки: порицайте ученика, никак не учителя. Он предупреждал, чтобы я был осторожен и не лез на рожон. Я, как мог, старался вести себя по-японски.

— Это точно, — проговорил Таро. — Старался. Но удача ускользнула из твоих рук. Ни один незнакомец, гайдзин, не способен до конца осознать… и, более того, вести себя… как японец.

— Меня нелегко запугать.

Морщинистые губы Таро поджались, сложившись в некоторое подобие улыбки. Он что-то сказал Акире по-японски.

Акира ответил.

Таро повернулся к Сэвэджу.

— Мне сообщили, что ты человек серьезный. Тот, которых мы называем “откровенными” — слово, которое не следует смешивать с западным, обозначающим странную уверенность и притворство ваших народов, старающихся показать, что общественные и личные мысли могут быть идентичными, — старик, казалось, размышлял. — Наверное, я был неосторожен. Твой промах прощен. Приглашаю вас присоединиться к нам и узнать наше скромное гостеприимство. Может быть, вы с принципалом выпьете чаю?

— Да, с большим удовольствием, — откликнулся Сэвэдж. — Обычно от страха у меня всегда пересыхает во рту, — он жестом показал на меч Таро, изо всех сил постаравшись сделать так, чтобы его глаза сверкнули и заискрились, а в голосе прозвучало уважение, скромность и ирония.

— Хай, — Таро так выдохнул слово, что оно напомнило смех. — Пожалуйста, — пригласил он, — пройдемте.

Таро повел Сэвэджа, Рэйчел и Акиру по направлению к меченосцам в дальнем конце додзе и слегка махнул рукой. Мгновенно, единым движением, воины вложили мечи в ножны. И снова странный звук, высокий металлический свист полированного металла о металл заставил кожу Сэвэджа болезненно сжаться.

— Таро-сэнсей, один вопрос, — сказал он. — Я обеспокоен. Но, пожалуйста, не подумайте, что я хочу кого-то оскорбить этим вопросом.

— Ты можешь говорить, — разрешил старик.

— Когда мы вошли, и вы поняли, что мы не враги, — он колебался. — Я понимаю, почему вы решили нас проверить. Вам было необходимо узнать, как мы станем реагировать на прямую угрозу нашим жизням и, таким образом, — можно ли нам доверять. Ведь мы пришельцы. Гайдзин. Но даже так… — Сэвэдж нахмурился. — Ведь у вас не было никакой гарантии того, что я не запаникую. А вдруг бы я сорвался и начал палить, хотя и не имел плана отступления, и таким образом не мог бы позволить себе тратить амуницию, которая могла бы понадобиться мне позже. Ведь тогда многие из ваших людей погибли бы.

— Очень правильный вопрос, — отозвался Таро. — Но эта проверка проходила под контролем.

— Да ну? Каким же? Не сомневаюсь, что эти люди идеально обучены, их мечи неуловимо быстры, но ведь не быстрее пули.

— Если бы ты поднял оружие…

Таро не пришлось заканчивать предложение. Сэвэдж уже подходил к дальнему концу додзе и видел двух человек, стоявших позади ряда меченосцев…

У каждого из этих воинов в руке был сильно натянутый бамбуковый лук, готовый к стрельбе.

“Да, — подумал Сэвэдж. — Если бы я решил выстрелить, то не успел бы нажать на курок”.

И тут же возник следующий вопрос, но Сэвэдж подавил его, не став задавать. Холодный пот заструился по спине. Интересно, стали бы лучники стрелять только в вооруженную руку?

Или — в сердце?

10

— Здание Таро-сэнсея — автаркическое, — объяснил Акира.

Они сидели по-турецки на подушках возле небольшого столика из кипарисового дерева. Небольшая комната была разгорожена тонкими, как бумага, стенами с изысканными картинами, написанными тушью. Вся обстановка напоминала Сэвэджу дом Акиры.

Но, показывая, в чем состоит отличие, Таро не стал пользоваться услугами слуги, и налил чай сам в маленькие, тоненькие керамические чашечки с изящными рисунками, изображающими природу (водопад, цветущую вишню), сделанными минимальным количеством мазков кистью.

Акира продолжал объяснение:

— Пятый этаж — это додзе. На других этажах находятся опочивальни, храм, библиотека, столовая и кухня, тир… В общем, все, что необходимо ученикам Таро-сэнсея для идеализации и сведения в одно целое разума, духа и плоти.

Акира прервал объяснения, чтобы отпить глоток чая: он взял чашку, подставив левую руку под донышко, а правой поддерживая ее сбоку. Отпив глоток, он похвалил напиток:

— Идеально, Таро-сэнсей.

Сэвэдж внимательно наблюдал за Акирой, стараясь копировать все его движения. Перед тем, как улететь из Америки, Акира постарался объяснить тонкости чайной церемонии. Священная традиция ее восходила к четырнадцатому столетию. Вдохновленная дзен-буддизмом ритуальная церемония должна была вызывать чувство чистоты, спокойствия и гармонии, известной у японцев как ваби. Настоящая церемония длилась несколько часов подряд и включала в себя несколько перемен, сервировок, сопровождаемых различными съестными блюдами. Каждую сервировку церемониймейстер начинал с добавления в чай горячей воды и помешивания его в бамбуковом чайничке. Разговор сводился к ненавязчивым, приятным темам. Участники церемонии чувствовали себя освобожденными от бремени и давления окружающего мира.

Но на сей раз церемония была сведена к минимуму. Чисто по необходимости. Но уважение к ритуалу все равно осталось. Уловив серьезность Акиры и его сэнсея, Сэвэдж отложил до времени вопросы и поднес к губам прозрачную чашку, вдыхая аромат дымящегося чая и отпивая чистую, изумительно пахнущую жидкость.

— Мой дух чувствует успокоение, Таро-сэнсей, — сказал Сэвэдж и поклонился.

— Чай успокаивает мою душу, тушит пожар жажды, — добавила Рэйчел. — Аригато, Таро-сэнсей.

Таро усмехнулся.

— Мой высокочтимый ученик, — кивнул он в сторону Акиры, — неплохо вас подготовил.

Коричневое лицо Акиры залилось красной краской. Он униженно опустил голову.

— Так редко можно встретить цивилизованного гайдзина. — Таро улыбнулся и поставил чашку с чаем. — Вот тут Акира упомянул, что в этом здании есть библиотека. Большинство сэнсеев не дозволяют своим ученикам читать. Мысли препятствуют действиям. Слова заражают рефлексы. Но незнание само по себе является врагом. Факты могут стать оружием. Я бы никогда не позволил своим ученикам читать фантастику. Романы, — он сделал рукой пренебрежительный жест, — тоже. А вот поэзия — дело другое, и я всячески поощряю в учениках стремление к композиции, предлагаю им самим сочинять хокку, изучать произведения таких классиков, как, например, Мацуо Басе. Но мои ученики больше всего читают вещи информативного толка. Исторические книги — в большинстве своем историю Японии и Америки. Сочинения по оружию — как древнему, так и современному. Строения замков, детекторов вторжения, электронного наблюдения и различных инструментов их непосредственного ремесла. Еще — языки. Я настаиваю на том, чтобы, кроме японского, мои ученики знали еще три языка, один из которых обязательно дожжен быть английским.

Сэвэдж украдкой глянул на Акиру, наконец, поняв, почему его соратник настолько хорошо знает его родной язык. “Но почему такой упор на английский? — удивился Сэвэдж. — Потому, что это общенациональный язык, на котором разговаривают во всем мире? Или же потому, что Америка победила Японию во Второй мировой войне? Почему выражение лица Акиры стало таким печальным, стоило Таро упомянуть о знаниях его учеников американской истории и английского языка?” Таро замолчал и отпил чай.

Акира пристально наблюдал за своим сэнсеем. Решив, что на данный момент его учитель не собирается больше ничего говорить и что вставить в молчание свою реплику будет вполне уместным, он решил предложить свое объяснение услышанному.

— Когда мне было десять лет, — сказал Акира, — отец привел меня к Таро-сэнсею и отдал к нему, чтобы я изучал боевые искусства. Пока я учился в высшей школе, я приходил сюда пять раз в неделю на двухчасовые занятия. Дома я благоговейно повторял то, чему меня научили здесь. Большинство студентов мужского пола совмещают занятия в высшей школе с интенсивной домашней подготовкой, полностью отдавая себя стремлению сдать приемные экзамены в университет. Это начинается в феврале или марте и называется “экзаменационным адом”. Провалиться на экзаменах в университет, в особенности в Токийский, — означает покрыть себя несмываемым позором. Но когда мои занятия с Таро-сэнсеем стали чрезвычайно интригующими и захватывающими, я понял, что вовсе не стремлюсь попасть в университет и что его институт вполне способен стать моим университетом. Несмотря на всю мою ничтожность, Таро-сэнсей принял меня для дальнейшего обучения. В свои девятнадцать лет я вступил сюда с несколькими необходимыми вещами и не выходил из этого здания в течение четырех лет.

Пальцы Сэвэджа сильно сжались на чашке. Повернувшись к Рэйчел, он увидел, что удивление, написанное на ее лице, выражает и полностью передает и его чувства.

— Четыре года? — он был очень удивлен.

— Умеренное количество времени, если припомнить главную цель, — пожал плечами Акира. — Стремление стать самураем. В наш продажный и бесчестный двадцатый век единственная возможность для японца посвятить себя благородным традициям своей нации и стать самураем — присоединиться к пятой профессии. Стать современным эквивалентом самурая. Исполнительным защитником. Потому что сейчас, как и в прошлом, самурай без хозяина — это воин, у которого нет цели, несостоявшийся, бесцельно слоняющийся бродяга, попросту говоря, ронин.

Сэвэдж еще сильнее сжал чашку, но, опасаясь раздавить хрупкий фарфор, несколько ослабил хватку.

— И все эти мужчины в додзе…

— Лучшие, ученики Таро-сэнсея. Многие из них вскорости должны сдать выпускные экзамены — после четырехлетнего обучения у моего учителя, — ответил Акира. — Ты вправе сравнить их с монахами. Или отшельниками. Кроме бакалейщиков и других торговцев, поставляющих сюда необходимое, аутсайдерам не разрешен вход в это здание.

— Но ведь входная дверь открыта, — сказал Сэвэдж. — Так же, как и дверь, ведущая в додзе. Если честно, то я даже замка не видел. Сюда любой может зайти.

Акира покачал головой.

— На каждой двери есть скрытый замок, управляемый электронно, хотя сегодня — это правда — двери были оставлены открытыми. На тот случай, если бы моим врагам захотелось отправиться за мною в это здание. Приманка. Чтобы их можно было захватить в плен и допросить. Сама лестница является ловушкой, стоит только запечатать дверь.

Сэвэдж поджал губы и кивнул. Таро тихо вздохнул.

Акира поверялся к нему, поняв, что наставник хочет говорить.

— Несмотря на то, что мои ученики отделены от внешнего мира, — сказал он, — они живут, все о нем зная. Пользуясь средствами печати — журналами, газетами — и телепередачами, они узнают обо всех текущих событиях. Но в этом уединенном месте они учатся постигать настоящее с такой беспристрастностью, как и прошлое. Они отстоят от него — наблюдатели, но не участники событий. Потому что лишь объективный защитник эффективен. Сущность самурая — оставаться нейтральным, без надежд, поддерживая спокойствие своей сущности.

Таро поразмыслил над собственными словами, склонив на бок голову, а потом отпил чай, дав таким образом остальным сигнал к продолжению разговора.

— Прошу прощения, Таро-сэнсей. Но у меня возник очередной потенциально неделикатный вопрос, — сказал Сэвэдж.

Таро кивнул, дав разрешение на продолжение.

— Вот тут Акира упомянул продажный век, в котором мы живем, — заговорил не без усилия Сэвэдж. — В этом случае несколько молодых людей — даже японцев — пожелают закрыться, отгородиться от него стенами и посвятить себя такой трудной задаче.

— Да, их несколько. Но зато очень способных, — ответил Таро. — Путь самураев по самому определению оставлен для самых и наиболее непреклонных. Ты ведь сам, как мне рассказывали, полностью отдался службе в самых жесточайших условиях команды SEALs — американской армии.

Сэвэдж напрягся. Он изо всех сил старался не нахмуриться и не бросить недовольного взгляда на Акиру. Что еще открыл о нем своему учителю Акира? Взяв себя в руки и постаравшись ничем не выдать тревоги, он ответил:

— Но от мира меня ничто не отгораживало, а военное министерство платило за мое обучение. Эта же школа… Четыре года в изоляции… Думаю, что заплатить за подобное обучение могут лишь немногие…

Таро усмехнулся.

— Правильно. Ты меня предупредил. Вопрос действительно неделикатный. Американцы говорят то, что думают, — веселый тон едва скрывал неодобрение. Он посерьезнел. — Ни один из моих учеников не несет финансовых нагрузок, придя сюда. Единственными критериями отбора являются способность к обучению, упорство и непреклонность. Вооружение, еда, принадлежности — все, что им требуется, дается бесплатно.

— Но как вы можете себе такое… — Сэвэдж почувствовал, как у него захватывает дух, и постарался удержаться от того, чтобы не задать еще более неделикатный вопрос.

Таро не собирался ему помогать, и лишь молча изучал его лицо.

Молчание тянулось, как патока.

Его прервал Акира.

— С вашего позволения, Таро-сэнсей.

Сверкнувшие глаза показали: да.

— Мой учитель является также и моим агентом, — сказал Акира. — Как и для всех остальных учеников, у которых хватило терпения и упорства закончить курс обучения. Таро-сэнсей организует мои назначения на работу, продолжает наставлять меня и получает часть моего заработка — до конца жизни.

Сэвэдж почувствовал удар. Мысли метались в голове. Если Таро был агентом Акиры…

Значит, он должен был, по идее, иметь информацию о Кунио Шираи, которого Сэвэдж знал как Муто Камичи — человеке, которого он видел разрубленным напополам в Мэдфорд Гэпском Горном Приюте.

Акира говорил, что в Америке он пользовался услугами американского агента, Грэма. Но главным агентом был не Грэм. А Таро. Значит, у Таро могут оказаться необходимые Сэвэджу ответы. “Но Камичи-Шираи никогда не был в Горном Приюте. Он был там не больше, чем мы с вами”, — подумал Сэвэдж.

Он вздрогнул. И снова закрутилась, завертелась, захватила и подчинила его существо проклятое жамэ вю.

“А если мы никогда не встречались с Камичи, то, значит, нас не могли нанять для его защиты! — думал Сэвэдж. — Таким образом, Таро о нем ничего не известно.

Но ведь кто-то все подстроил, кто-то сделал так, чтобы мы с Акирой представили себе, что нас нанимали. Но кто? И когда? В каком месте жамэ вю пересеклось с реальностью?”

Но в чем теперь был уверен Сэвэдж, так это в том, что Акира придерживал информацию, не раскрывая ее до конца. Подчеркивая то, что его агентом был Грэм, он тем самым уводил расследование от Таро.

Мог ли Акира быть врагом? Сэвэджа снова охватило все то же старое подозрение — душа заледенела. Чувство реальности было настолько сильно поколеблено, что ему казалось, что он больше никому и ничему не сможет доверять.

“Даже Рэйчел? Нет, я должен ей верить! Если я смогу на нее положиться, то остальное значения не имеет!”

И снова он оказался перед дилеммой: стараясь защитить себя, так же, как и Рэйчел, он словно стал своим собственным принципалом. И ему теперь, как никогда, был необходим не вовлеченный со стороны защитник, но на данный момент подобная роскошь была ему недоступна.

— Боюсь, что я окажусь грубым и бестактным, — сказал наконец Сэвэдж. — Я знаю, что разговор за чаем обязан быть успокаивающим. Но я слишком обеспокоен, чтобы действовать по правилам и повиноваться установкам. Акира, что, черт побери, произошло с того самого момента, как мы расстались?

11

Вопрос повис в воздухе. Акира, в тот момент потягивавший чай, никак не показал, что его слышал. Он отпил очередной маленький глоток, прикрыл глаза и стал смаковать вкус, затем поставил чашку на стол и взглянул на Сэвэджа.

— Полиция быстро прибыла на место, — он говорил отрешенно, и это создавало странное впечатление, словно все происшедшее касалось не его самого, а кого-то другого. — Вначале одна машина, затем вторая, третья — с расширением информации о серьезности дела. Прибыл коронер. Полицейские фотографы. Судебные исполнители. Высшие полицейские чины. Одновременно я насчитал в доме двадцать два следователя. Они выслушали мою версию. Заставили меня повторить ее несколько раз. Вопросы, которые они задавали, касались все более и более мелких деталей, их лица становились все более и более мрачными. Перед их приездом я хорошо отработал и запомнил историю. Я приготовил сцену к приему гостей, и она стала соответствовать моему рассказу о том, что воры пришли в ярость, и их реакция оказалась губительной. Для них самих. Но здесь не Америка, где одновременное убийство нескольких человек не считается чем-то из ряда вон выходящим. Здесь жестокое убийство с использованием огнестрельного оружия — редкость. Поэтому следователи были угрюмы и дотошны. К моему счастью, то, что я, хотя и применил пистолет одного из грабителей, чтобы его обезвредить, все-таки воспользовался мечом, защищая собственный дом, и это — как я и предполагал — пробудило высокие чувства, заставило вспомнить о традициях и сделало меня в их глазах настоящим героем.

В полдень меня все еще допрашивали. Предполагая, что вы станете волноваться, если я не позвоню в назначенное время в ресторан, я попросил извинения у следователей и позвонил с тем, чтобы отменить запланированную встречу. Поймите мое удивление и тревогу, когда я узнал, что вас в ресторане даже не было. Скрыв обуревавшие меня чувства, я продолжал отвечать на вопросы. Потом тела были увезены. Эко собралась с силами и, скрывая горе, поехала в морг, дабы подготовить и организовать все к похоронной церемонии. После этого следователи решили, что я должен отправиться с ними в полицейское управление и написать формальное заявление. На улице полицейские машины привлекли огромное количество репортеров. Стараясь не производить впечатления человека, которому есть что скрывать, я все-таки постарался избежать съемок, но по крайней мере одному удалось меня сфотографировать.

Голос Акиры стал мрачнее, и Сэвэдж отлично понял, почему. Защитник должен быть безлик. Если фотографию Акиры напечатают, это может повредить его работе, потому что возможный убийца сможет опознать его и напасть на него прежде, чем на основную добычу — принципала. В подобном случае потенциальные сложности становились еще более серьезными. Газетное фото Акиры сможет привлечь внимание его и сэвэджских охотников и расстроить все их планы расследования.

— Тут уж ничего не поделаешь.

— В полицейском управлении, пока я делал заявление, следователи проверяли мое прошлое. Я сказал, что я специалист по защите. Несколько промышленных предприятий, на которые мне доводилось работать, дали мне отличные оценки. Но я чувствовал, что полицейские проверяют и другие источники. Но с кем бы они ни переговорили, полицейские вскоре стали относиться ко мне совершенно иначе. С почтительностью. Их реакции я не понял, но, разумеется, спорить, когда мне разрешили уйти, не стал. Правда, мне посоветовали далеко не уезжать. Пояснили: мы захотим побеседовать с вами еще раз.

— А после? — спросила Рэйчел полусознательно напряженным голосом. Это был первый вопрос и ее первая реплика за довольно продолжительное время.

— Противник совершенно спокойно мог следить за полицейской машиной, везущей меня в управление, — сказал Акира. — Когда полицейские проявили ко мне столько почтения, что даже предложили отвезти меня обратно домой, я вежливо, но твердо отказался, ссылаясь на то, что хочу для проветривания мозгов пройтись. Совершенно озадаченный их волнением, я вышел из полицейского управления с черного хода и попытался смешаться с толпой. Но вскоре обнаружил сопровождающего. Японца. Обученного вести слежку, хотя и недостаточно хорошо. Потом я заметил еще людей. В общем, в течение последующих нескольких часов я старался от них оторваться. Приближались шесть неумолимых часов. Мне удалось использовать платную телефонную будку, чтобы позвонить в ресторан, и вы можете понять, насколько я был шокирован, узнав, что вас снова нет в ресторане. Явно что-то пошло наперекосяк!.. Что с вами случилось?

— Узнаешь, — сказал Сэвэдж, — сначала сам закончи свой рассказ.

Акира угрюмо поглядел в свою чашку.

— Пока я искал убежища на людях — в каком-нибудь не слишком переполненном баре, в котором я смог бы засечь входящих преследователей, — я увидел за стойкой телевизор, а по нему — новости. Кунио Шираи. Очередная демонстрация, — он в отчаянии покачал головой. — Но на сей раз она оказалась намного многочисленнее и интенсивнее, чуть ли не бунт. Перед американской военно-воздушной базой. Что бы Шираи ни делал, он все драматизировал.

— Мы видели этот репортаж, — лоб Рэйчел пошел глубокими морщинами.

— Мы каким-то образом с ним связаны, — сказал Сэвэдж, — С ним или с человеком, которого мы знали как Муто Камичи и с которым никогда не встречались.

— Но видели его разрубленным напополам в несуществующем Мэдфорд Гэпском Горном Приюте. — Вены пульсировали на висках Акиры. — Безумие. — Его глаза горели двумя страшными огнями. — Я знал, что выход у меня один — искать убежища у моего учителя, — он посмотрел на Таро, — Я не рискнул возвращаться домой. Но я не мог оставить Эко на произвол судьбы. Я перед ней в долгу. Поймав момент, когда она вернулась из морга, я позвонил из бара домой и вдруг, к своему удивлению, услышал “хай” — сигнал к бегству. Я быстро спросил у нее: “Почему?” И услышал в ответ булькающее: “Незнакомцы”. А затем: “Гайдзин. Пистолеты”. И тут кто-то вырвал трубку из ее руки. Американец говорил по-японски. “Мы хотим тебе помочь. Возвращайся”. Прежде, чем им удастся засечь, откуда я говорю, я бросил трубку. Американцы с огнестрельным оружием? В моем доме? И они еще говорят, что хотят помочь? Ну, уж, нет! Ведь полиция должна была поставить возле дома охрану на тот случай, если непоседливым репортерам захочется пробраться внутрь. Каким образом американцам удалось проникнуть в дом? — Акира вспыхнул, выпустив, наконец, свои чувства на свободу. — Если бы я смог добраться до Эко и спасти ее…

— Мы ей тоже звонили, — сказал Сэвэдж. — В одиннадцать вечера. Она успела предупредить нас прежде, чем американец выхватил у нее трубку. Она им нужна. Ее допросят, но она ничего не знает. Они будут ее запугивать, но она нужна им в качестве заложницы. Не думаю, что ей причинят вред.

— “Не думаю” меня не устраивает, — крикнул Акира. — Она мне как мать!

Таро поднял изборожденные морщинами руки, призывая к молчанию. Затем заговорил с Акирой по-японски.

Акира ответил. Его печаль сменилась спокойствием, и с просветленным взором он повернулся к Сэвэджу.

— Мой сэнсей поклялся спасти Эко. Его наиболее способные ученики пройдут выпускной экзамен несколькими неделями раньше. Сегодня их ночь. И — освобождение для Эко.

“Это уж точно, — подумал Сэвэдж. — Похоже, что для этих ребят нет и не может быть никаких препятствий. Кто бы ни сидел в доме Акиры, они даже не поймут, что это их стукнуло”.

Сэвэдж поклонился Таро.

— Благодарю вас за моего друга.

Таро нахмурился.

— Ты называешь Акиру своим другом?

— Мы вместе перенесли очень много бед.

— Но эта дружба невозможна, — сказал Таро.

— Почему? Из-за того, что я гайдзин? Тогда называйте это уважением. Мне нравится этот человек.

Таро загадочно улыбнулся.

— А мне — как это по-твоему — нравишься ты. Но нам никогда не стать друзьями.

— Вам же хуже, — пожал плечами Сэвэдж.

Таро в мятежном смятении поднял голову вверх. Акира вмешался и что-то успокаивающе заговорил, обращаясь к наставнику по-японски. Таро кивнул.

— Верно. Непочтительная попытка пошутить. Очень по-американски. Забавно. Вот тебе еще одна причина, почему нам не быть друзьями.

— Давайте скажем так. Я — защитник. И даже неплохой. И прошу оказать мне профессиональную любезность, — Сэвэдж не дал Таро возможности ответить. Быстро повернувшись к Акире, он спросил: — И значит, ты пришел сюда?

— Где и ждал… на тот случай, если сюда заявятся мои враги. Я не мог даже предположить, почему вы не пришли в ресторан, как мы условились. Я боялся, что, позвонив утром, я снова вас там не застану.

— Так же, как мы боялись за тебя после предупредительного сигнала Эко.

— Так что же случилось?

Сэвэдж сосредоточился, пытаясь унять эмоции, объективно оценить все, через что им пришлось пройти: погоню в храме Мэйдзи, бегство из парка, атаку на улице.

— Но мы не знаем вот чего: сидели ли в фургоне люди Хэйли или же они по нему стреляли? — голос Рэйчел в отчаянии заглох, чтобы снова возродиться. — Возникает вопросов больше, чем ответов.

— Может быть, в этом и состоит определенная цель, — сказал Акира, — заставить нас запутаться. Выбить из равновесия.

— Гонки с препятствиями и охота за грязью, — сказал Сэвэдж.

Акира не понял.

— Так Грэм видел жизнь. Тут все, мне кажется, правильным. Пока мы ищем ответы, мы стараемся избежать тех, кто хочет нас остановить.

— Но мы не знаем, кто, с кем и где? — сказал Акира. И повторил слово, которое уже говорил сегодня. — Безумие.

— Может быть, я смогу быть вам полезным, — подал голос Таро. — Относительно Кунио Шираи.

Сэвэджу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что именно сказал Таро. Чувствуя, как стеснилась грудь, он с удивлением посмотрел на обманчиво хрупкого старика.

— Прежде, чем я начну объяснять, мне кажется, — сказал он Сэвэджу, — вы нуждаетесь в гарантиях. Я никогда не был представлен ему под тем именем, под которым он представился вам… или ложно помнили, что он представляется вам… в Америке. Кажется, вы называете это жамэ вю.

Сэвэдж нахмурился, выпрямился, напрягся.

— Не стоит волноваться. Мой лучший ученик, — он кивнул в сторону Акиры, — немного раньше описал мне невероятные события, которые произошли с вами в несуществующем Горном Приюте. Вы видели смерть друг друга. Видели, как некоего Муто Камичи — которого вы сейчас называете Кунио Шираи — перерубили катаной пополам. Но ничего этого на самом деле не происходило. Жамэ ею. Правильно. Описание, не хуже любого другого. Я буддист. Я верю в то, что мир — это иллюзия. Но также верю в то, что землетрясения, морские приливы и извержения вулканов — реальны. Так что, мне приходится через силу, но держать себя на грани иллюзорного и реального. Кунио Шираи — реален. Но я никогда и не под каким видом не просил своего ученика сопровождать его в Америку. Я никогда с ним не встречался. Никогда не имел с ним дела через посредников. Прошу поверить мне в этом на слово.

Сэвэдж прищурился, почувствовав, как расслабились мышцы плеч, и кивнул. Захваченный в плен тошнотворным, зыбким помрачением рассудка, он лишь повторил про себя любимое изречение Рэйчел: “Авраам верил…”

— Очень хорошо, — откликнулся Таро и повернулся к Акире. — За последние шесть месяцев твоего отсутствия здесь произошло множество различных событий. Здесь, я имею в виду — в Японии. Или по крайней мере в незримом мире Японии. — глаза старика изменили выражение: зрачки расширились, словно сосредоточились на каком-то далеком-далеком предмете. — Тайная сила постепенно стала набирать мощь. Это началось, разумеется, не полгода назад, а раньше. В январе тысяча девятьсот восемьдесят девятого. Со смертью нашего уважаемого императора Хирохито, когда в погребальный ритуал были вовлечены запрещенные синтоистские ритуалы.

Сэвэдж с Рэйчел переглянулись за его спиной, вспомнив разговор в Гинзе.

Внезапно взгляд Таро посветлел и сосредоточился, переместившись с далекого воображаемого предмета, на них и, словно лазеры, стали просвечивать Сэвэджа.

— Религия и политика. Послевоенная конституция разделила их, настаивая на том, чтобы никогда больше воля бога не довлела над правительством этого народа. Но слова на документе, составленным гайдзином, не отменили традицию и не подавили народный дух. Все делалось по старинке. В карманах люди показывали завоевателям фиги. Все это происходило между настоящими патриотами, одним из которых был Кунио Шираи. Его предки восходят к зениту японской культуры, началу сегуната Токугавы в шестнадцатом веке. Богатый, целеустремленный, ненавидящий и презирающий наше современное коррумпированное положение в мире, он хотел возвращения старых традиций. Другие разделяли его убеждения. Очень могущественные другие. Они верили в богов. Верили в то, что Япония — земля богов. В то, что каждый японец — потомок богов. Верили в Аматерасу.

— Что?

— АД.

Это имя, воскрешающее в памяти какой-то странный мрак, заставило Сэвэджа вздрогнуть. Он попытался вспомнить, где слышал его раньше, и тут же оно всплыло: его упоминал на пути в аэропорт Даллеса Акира, когда учил Сэвэджа и Рэйчел тому, как следует вести себя в Японии.

— Аматерасу, — кивнул Сэвэдж. — Точно. Богиня солнца. Предок всех императоров. Вечная и единственная мать японцев с незапамятных времен…

Таро склонил седую голову: он явно не ожидал от Сэвэджа, что тот вспомнит это имя.

— Лишь некоторые из гайдзинов могли… Позволь выразить комплимент за знание нашей культуры.

— Все поздравления — Акире. Он такой же превосходный учитель, как и ученик… Аматерасу? И что это такое?

Старик заговорил с явным уважением.

— Она символизирует величие Японии, нашу чистоту и достоинство до того времени, как нашу нацию развратили. Кунио Шираи выбрал ее для возведения в ранг святыни своего дела, источника своего вдохновения. В общественном смысле он назвал свое движение Традиционной Японской Партией. Среди своих же он со своими ближайшими соратниками назывался Силой Аматерасу

Сэвэдж резко выпрямился.

— О чем мы говорим? Об империализме? Неужели Шираи старается воскресить то, что было здесь в тридцатых годах? Соединение религии, патриотизма и морали с тем, чтобы постараться захватить власть в тихоокеанском регионе…

— Нет, — оборвал его Таро. — Совсем наоборот. Он хочет закрыть Японию от всего остального мира.

Объяснение оказалось настолько потрясающим, что Сэвэдж не смог подавить напора, прозвучавшего в его голосе, когда он наклонился вперед:

— Это идет вразрез со всем, что…

— Япония после оккупации завершила свой жизненный цикл. — Таро жестом руки выразил свое отношение к этому. — Экономическое чудо. Япония стала самой могущественной в финансовом отношении страной в мире. То, что ей не удалось сделать с помощью военной силы в тридцатых и сороковых, свершилось в семидесятых и восьмидесятых. Она подчинила экономически другие страны. В тысяча девятьсот сорок первом мы бомбили Гавайи, но не смогли их захватить. Теперь же мы их покупаем. Точно так же, как и другие куски американской земли, да и земли других народов тоже. Но за ценой, оплачиваемой деньгами, стоит другая — все возрастающее разрушение надпей культуры.

— Я все еще не… — Сэвэдж сжал руками колени и растерянно проговорил: — Чего же хочет Шираи?

— Я упомянул, что его родословная восходит к шестисотым годам нашего тысячелетия, к началу сегуната Токугавы. Может быть, Акира объяснил вам, что происходило в те времена? — спросил Таро.

— Очень кратко. Слишком много приходилось заучивать, и слишком мало было времени для этого… Расскажите лучше вы.

— Надеюсь, ты признаешь значимость истории.

— Меня обучили верить в то, что на ошибках можно чему-то научиться, если вы имеете в виду это, — сказал Сэвэдж.

— Не только на ошибках, но и на успехах. — Таро расправил плечи. Несмотря на хрупкость тела, казалось, он стал более статным. Глаза его снова стали разглядывать нечто, находящееся в далекой дали. — История… В средние века наша страна не раз наводнялась иноземными захватчиками. И на нее влияли разные культуры. Китайцы, корейцы, португальцы, англичане, испанцы, голландцы. Если по-честному, не все эти культуры были так уж плохи или оказывали дурное влияние. Китайцы принесли нам буддизм и конфуцианство. Так же, как и систему письма и администрирования. Негативными проявлениями я считаю влияние португальцев, познакомивших нас с огнестрельным оружием, очень быстро распространившимся в Японии и практически разрушившим бусидо — древний и благородный путь воина с мечом. Испанцы принесли с собой христианство, которое, по их мнению, должно было заменить наших богов, и таким образом отринуть мнение, что все мы — потомки Аматерасу.

— В шестнадцатом веке Токугава Иеяцу победил много японских военных правителей и взял власть над Японией. Он и его потомки вернули Японию японцам. Одного за другим они выставляли иностранцев — англичан, испанцев, португальцев — всех, всех из страны. Единственным исключением стала небольшая почтовая голландская станция на одном из юго-восточных островов возле Нагасаки. Христианство было уничтожено. Воспрещено путешествовать в другие страны. Корабли, на которых можно было достигнуть азиатского побережья, — разрушены. Разрешалось строить лишь небольшие рыбацкие лодки, само строение которых вынуждало рыбаков жаться к японским берегам. А последствия? — Таро улыбнулся. — Более чем на двести лет Япония оказалась отрезанной от остального мира.

— Мы пережили, наслаждаясь, продолжительный мир и величайший расцвет японской культуры. Райскую жизнь.

И тут лицо старика вновь помрачнело.

— Но все это закончилось в тысяча восемьсот пятьдесят третьем, когда один из твоих соотечественников, коммодор Перри, завел эскадру американских военных кораблей в залив Иокогамы. Их до сих пор называют по их унылым пророческим бортам: черные корабли Перри. Он потребовал, чтобы Япония открыла свои порты для международной торговли. Вскоре сегунат пал. Император, формально содержащийся в изоляции в Киото, был переведен в Эдо, вскоре переименованный в Токио, где в скором времени стал пешкой в руках ненасытных до власти политиков. Это назвали Реставрацией Мэйдзи. Я верю в императора, но из-за реставрации заразное влияние гайдзин стало возрастать… шириться… и наше положение ухудшаться.

Таро замолчал, наблюдая за произведенным эффектом.

Рэйчел выдохнула:

— Значит, Кунио Шираи хочет вернуть Японию в карантин, установленный когда-то Токугавским Сегунатом?

— Его намерения понять легко, — ответил Таро. — В качестве племени мы больше не подчиняемся древним законам. Наша молодежь не уважает старших и с пренебрежением относится к традициям. Нас окружает сплошная мерзость. Западная одежда. Западная музыка. Западная еда. Гамбургеры. Жареные цыплята. Тяжелый рок. — Губы Таро поджались от отвращения. — К несчастью, Япония, словно губка, готова впитывать в себя все самое отвратительное, что есть в других культурах, и вскоре одни лишь деньги — никак не Аматерасу — будут нашим богом.

— Похоже, вы согласны с Шираи, — сказал Сэвэдж.

— Я согласен с его мотивами, но не методами. Это здание, четыре года изоляции, через которые должны пройти все мои ученики… это моя версия токугавского карантина. Я презираю все, что вижу за пределами этих стен.

— И вы присоединитесь к нему?

Таро прищурился.

— Как самурай, защитник, я обязан быть объективным. Я слежу за событиями. А не создаю их. Моя цель — оставаться вдали от всего наносного и служить моим хозяевам, не вовлекая свое “я” — и никого не осуждая. Токугавский Сегунат настаивал на таком отношении нанимаемого и нанимателя. Но я не надеюсь на то, что Шираи преуспеет в своих начинаниях. Судя по всему, конечно, нет. Ход истории не повернуть вспять, он будет двигаться только вперед. Шираи может использовать свое богатство, влияние и власть на то, чтобы подкупать, принуждать и посылать сотни демонстраций. Но по телевидению я вижу лица, глаза демонстрантов. Они вовсе не живут славой прошлых лет. Их захватывает ненависть к современным чужакам, к тем, кто не принадлежит к их племени. Но не ошибитесь. Их сдерживает гордость. Долго подавляемая ярость. Потому что Америка выиграла войну на Тихом океане. Потому что на наши города обрушились атомные бомбы.

Завороженный Сэвэдж с тревогой наблюдал за неизбывной печалью, заполнившей глаза Акиры. В отчаянии, испытывая глубочайшее сострадание, Сэвэдж вспомнил, что отец Акиры потерял первую жену… родителей… братьев и сестер… во время атомного удара по Хиросиме. А вторая жена отца Акиры — его мать — погибла от рака. Радиационного рака.

Резкий голос Таро заскрипел снова:

— Не ошибитесь. С кем бы из японцев вы не говорили, все равно, насколько покладистыми и вежливыми они вам ни кажутся, все они помнят бомбы, прозванные “Толстяк” и “Парнишка”. И эта долго подавляемая ярость и является той силой, на которую опирается Шираи. Он мечтает о возвращении ослепительного, сияющего прошлого. А они — о слишком долго откладываемом нападении на долю земли богов. О господстве.

— Этого не произойдет, — сказал Сэвэдж бесцветным голосом.

— В данных обстоятельствах — нет. Жажда наживы возрастает, и если Шираи просчитается, все те тысячи людей, которых он вдохновляет сейчас, могут выйти из-под его контроля. Земля, имущество, деньги. Вот чего они хотят. Не мира и спокойствия. Не гармонии. Шираи был прав, протестуя против американского присутствия в Японии. Всех вон! Всех вас — вон! Вон! Но в вакууме, который образуется в ваше отсутствие, Сила Аматерасу станет не благом, а проклятьем.

Сэвэдж почувствовал, что его мышцы одрябли. Сидя по-турецки на подушках около низенького столика из кипарисового дерева, он попытался откинуться назад, чтобы ослабить давление на мускулы.

— Откуда это вам известно? — его напряженный голос скорее напоминал шепот.

— Я отделился от них. Но множество моих бывших учеников продолжают контактировать с Шираи. У них имеются надежные источники информация. Кунио Шираи… мотивами его действий я восхищаюсь… но у него такой потенциал, который может причинить нашей стране неисчислимые беды. Агрессия, а не консолидация. Я же хочу единственного — мира. Но если Шираи будет продолжать свои агрессивные действия, если отыщет способ привлечь на свою сторону еще большие силы, еще более фанатичных приверженцев…

Сэвэдж повернулся к Акире.

— Не имеет ли происходившее… или не происходившее… в Мэдфорд Гэпском Горном Приюте… к тому, о чем сейчас мы говорим?

Акира поднял на него свои удивительно печальные глаза.

— Таро-сэнсей решился на уединение. В доме моего отца, когда удается, я наслаждаюсь миром прошлых лет, хотя такое случается нечасто. Как бы мне хотелось, чтобы это произошло сейчас. Потому что после всего происшедшего я больше не верю в защиту других людей. Я должен защищать самого себя. Отойти. Как Таро-сэнсей. Как в сегунат Токугавы.

— Тогда, мне кажется, мы, черт побери, просто обязаны поговорить с Шираи, — кинул Сэвэдж. — Мне надоело, когда мною манипулируют, как куклой, — он взглянул на Рэйчел и обнял ее. — И мне надоело, — добавил Сэвэдж. — быть прислужником, сторожевой собакой, щитом. Пришло время позаботиться мне о той, кого я люблю, — и он с нескрываемой нежностью взглянул на Рэйчел.

— В этом случае ты потеряешь свою душу, — сказал Таро. — Путь защитника, пятая профессия — это наиболее благородный…

— Хватит, — оборвал его Сэвэдж. — Я всего лишь хочу… Что ты мне скажешь, Акира? Поможешь докончить это дело?

Черные корабли

1

— О чем они кричат? — спросил Сэвэдж.

Безумствующая толпа заревела во всю мощь легких; кое-кто потрясал плакатами, кто-то кулаками. Яростное ее волнение напоминало Сэвэджу мутные воды горной реки. Было десять часов. Несмотря на смог, солнце ослепляло, и Сэвэдж поднял руку, пытаясь защитить глаза от его света. Он изучал огромную толпу, заполнившую улицу на несколько кварталов; ее ярость была направлена на посольство Соединенных Штатов. Сколько их всего? Сэвэдж понял, что людей сосчитать невозможно. Хотя бы примерно, принимая во внимание занимаемую ими площадь. Примерно двадцать тысяч демонстрантов. Они ритмично скандировали все тот же короткий лозунг — со все возрастающей ненавистью, пока эхо — отраженное стенами домов — не вонзилось болезненной иглой Сэвэджу в уши.

— Они кричат: “Черные корабли”, — ответил Акира. Но в этот момент перевод перестал быть необходимостью, потому что демонстранты перешли на английский. Из ночного разговора с Таро Сэвэдж понял, к чему относятся эти слова. Черные корабли. Армада, которую коммодор Перри поставил на якоря в заливе Иокогамы в 1853-м. В качестве ненависти демонстрантов ко всему американскому это был превосходный, полный смысла, образ. Кратко. И по существу.

Но словно не надеясь, что данное послание американскому правительству будет правильно истолковано, толпа начала скандировать нечто совершенно новое:

— Америка — вон! Гайдзины — вон!

Рев болью давил на уши, Сэвэдж зажал их руками и, хотя стоял в дверном проеме на самом краю толпы, он почувствовал тяжесть в груди, удушье, страх. Осознание себя как личности — момент, когда он прибыл в аэропорт Нарита, один из немногих белых в толпе азиатов, — усиливалось у него тем, что желудок и легкие разрывались и горели от приливающего к ним адреналина.

“Боже, — думал он. — Телерепортажи показывали многочисленность демонстрантов, но они не могли выявить чувства, охватывающего их, слепую ярость — критическую массу, которая должна вот-вот взорваться”. От толпы веяло злобой, потом — как озоном перед бурей.

— Между нами и ним столько народа, что мы никогда до него не доберемся, — сказал Сэвэдж.

С ним — это с Кунио Шираи, который стоял дальше по улице на передвижной платформе, накручивая демонстрантов перед посольством. Через определенные промежутки времени толпа переставала кричать для того, чтобы Шираи мог выплеснуть новую порцию дающей ненависти на американцев.

— Если будем держаться на периферии, то можем попробовать рассмотреть все получше, — сказал Акира.

— Надеюсь, что здесь никто не обернется в нашу сторону. Если толпа увидит за своими спинами американца…

— Большего мы пока сделать не сможем. Или, если хочешь, давай возвратимся к Таро-сэнсею и подождем.

Сэвэдж угрюмо покачал головой.

— Я ждал и так достаточно. Теперь я хочу посмотреть на этого парня.

Всю ночь проворочавшись на футоне в спальне на третьем этаже здания, принадлежащего Таро-сэнсею, Сэвэдж безрезультатно пытался уснуть. Короткие обрывки сна были перенасыщены кошмарами. Различные версии перерубания тела Камичи, когда изуродованные органы выпадали на пол, в лужи крови, которые становились глубокими — по колено, — и начинали извиваться, словно змеи. Меч, беспрестанно отрубающий голову Акиры, и его тело — стоящее на ногах, пока голова катилась по полу — множество голов, накатывающихся одна на другую, — безобразная многократная экспозиция — и останавливающихся перед Сэвэджем, подмигивающих ему.

Сон Рэйчел тоже был тревожным. Просыпаясь с криком в полнейшей темноте, она хриплым шепотом описывала, как ей снилось, что муж беспрестанно бьет и насилует ее. И пока они с Сэвэджем обнимались, стараясь успокоить друг друга, Сэвэдж пытался размышлять. Предчувствуя дурное, он думал о том, насколько успешно продвигаются дела у команды, ушедшей в дом Акиры спасать Эко. Он попросил Таро — как только выпускники вернутся — тут же прислать ему гонца, но к рассвету никто не пришел, и за завтраком суровость Таро была проявлением — впервые за долгие годы — того, что личные мысли смешались с общественными.

— Не могу поверить в то, что их могли схватить, — говорил старик. — Они бы не пошли внутрь, если бы не были уверены в том, что преуспеют в своем начинании. Значит, они должны…

— Ждать, — решил Таро, пока они — с Рэйчел, Сэвэджем и Акирой — сами прождали все утро.

— Все бесполезно, — сказал Акира. — Эти люди свое дело знают. И когда могут — делают его. А пока мы должны делать свое.

— Установить местонахождение Кунио Шираи, — чувствуя, как желудок борется с легким — лапша в соевом соусе — завтраком, Сэвэдж положил палочки для еды на стол. — И найти путь, как с ним встретиться. Лицом к лицу. Допросить его. Наедине. Видел ли он мертвыми нас так же, как мы видели мертвым его?

Но оказалось, что связаться с Шираи практически невозможно, и это ошеломляло. Домашнего адреса в книге не было. Звонок в его корпорацию — конгломерат фабричных и издательских предприятий — выявил, что Шираи, по идее, должен находиться в своем политическом штабе, а на звонок туда получили загадочный ответ, что, мол, Шираи застать вовсе нетрудно, если звонящий знает, по какому адресу следует обратиться. Этот адрес они вскоре узнали — улица возле американского посольства.

— Еще одна демонстрация? — черты лица Акиры посуровели от яростного возбуждения.

— Оставайся здесь, Рэйчел. — Сэвэдж поднялся на ноги и махнул рукой Акире, чтобы тот следовал за ним.

— Но…

— Нет. Ситуация изменилась. Ты не можешь идти со мной, — Сэвэдж был непреклонен. — До настоящего момента мои обязательства делились на два фронта. Выяснить, что же в действительности произошло со мной и Акирой… и в то же самое время — защитить тебя, — он вздохнул. — Но наконец-то ты в безопасности. Здесь, с Таро-сэнсеем, с оставшимися в этом здании его учениками ты можешь быть спокойным — эту крепость никто не захватит. Мое сознание больше не раздвоено. Я могу заняться своей работой. И не отвлекаться.

Рэйчел это явно задело, она почувствовала себя всеми преданной, покинутой.

— Рэйчел, я делаю это для тебя. Ведь мне нужны всего две вещи. Я хочу избавиться от кошмара, — он вернулся и поцеловал ее. Нежно, с любовью. И потрепал по подбородку, — и провести с тобой остаток своих дней.

Акира с Таро отвернулись, смущенные столь откровенным проявлением чувств.

— Но я должен сделать это в одиночку, — сказал Сэвэдж. — Нет, разумеется, не совсем в одиночку. Я хотел сказать — с Аккрой.

Ее голубые глаза полыхнули пламеней. “Что это — ревность? — подумал Сэвэдж. — Да нет. Блажь”.

Но следующее заявление Рэйчел показалось Сэвэджу действительно исполненным ревности.

— Пока я тебе только помогала, — проговорила она. — Предлагала варианты… у Грэма… в хэррисбургской больнице…

— Все правильно, Рэйчел. Тут — без вопросов. Ты действительно помогала. Но то, что мы собираемся сделать с Акирой, может привести к нашей смерти… и твоей, если ты отправишься с нами. А ты мне нужна живой, чтобы если… когда… я вернусь, мы…

— Да иди ты, черт бы тебя побрал! — вскипела она. — Но знай, если придешь обратно мертвым… Больше я тебя не хочу слушать! — она воздела руки, словно обращаясь к богам. — Запомни, что я сказала. Потому что я такая же психованная, как и ты. Убирайся.

Через час, слушая припев толпы: “Американцы — вон! Гайдзин — вон!”, Сэвэдж чувствовал себя опустошенным, ибо за последнее время привык, что во время стресса рядом находится Рэйчел. Но зато с ним рядом был Акира, и в этих незнакомых землях, в этой непонятной стране, вслушиваясь в гомон японских демонстрантов, Сэвэдж чувствовал себя странно, но — в безопасности: комитатус и самурай одновременно.

Продвигаясь по краешку толпы, осторожно приближаясь к Кунио Шираи, оба профессионала могли делать свою работу так, чтобы о самой работе можно было позабыть и стать, наконец, самими собой — не ведомыми, не слугами, а самими собой.

Столпотворение было ужасающим, спины протестующих яростно вдавливали Сэвэджа в стену. Он протиснулся чуть дальше и немного освободился, но тут же снова оказался зажатым уже спинами других демонстрантов. Казалось, что мертвые волны странного моря бьют его о прибрежные скалы. Мертвые, но человеческие волны выдавливали из его легких последние остатки воздуха. Несмотря на то, что он никогда не страдал клаустрофобией, кожа его стала липкой от усилия нормально дышать и от ощущения полной беспомощности. Он добрался до Акиры, которому посчастливилось занять свободное место в дверном проеме.

— Мы сделали ошибку, — пробормотал Сэвэдж… Ближайшие демонстранты, услышав американца, яростно повернулись в его сторону.

Акира поднял руку, словно давая понять, что держит гайдзина под своим контролем.

Демонстранты продолжали скандировать: “Гайдзин — вон!” И тут Кунио Шираи сделал рубящее движение своими мозолистыми от занятий каратэ ладонями. Его голос загремел — страшный от гнева, возвышаясь даже над самыми громкими воплями, — призывая демонстрантов к усилению протеста.

— Так мы никогда до ничего не доберемся, — продолжил Сэвэдж. — А если эта толпища начнет волноваться, нас могут раздавить.

— Вполне с тобой согласен, — ответил Акира. — Но нам нужно посмотреть на него с близкого расстояния. Я не доверяю газетным фотографиям, а еще меньше — телекадрам. Камеры лгут. Мы должны увидеться с ним лицом к лицу. Удостовериться в том, что это действительно Камичи.

— Но каким же путем… Как?

Дальше по улице из громкоговорителей вырвался поток хрипоты и, отразившись от стен, придал рыку Шираи нечеловеческий оттенок.

— По голосу он здорово напоминает Камичи. Если бы только мы смогли пробраться в толпе еще на квартал вперед, — сказал Акира, — то этого было бы вполне достаточно для того, чтобы…

— Подожди, — прервал его Сэвэдж, — я тут подумал о… Должен быть путь попроще. Акира молча ждал.

— Шираи здорово рискует, неосмотрительно находясь на виду у всех, — продолжил Сэвэдж. — Понятно, что перед платформой выставлены телохранители, а толпу окружают полицейские — мы их видели. Но ему потребуется целая армия в том случае, если все эти люди выйдут из повиновения, и набросятся на него самого. Знаю, знаю они его боготворят. Но все-таки угроза существует. Если все одновременно захотят поднять его на руках или коснуться его плеча — его просто раздавят. Ему не выжить в такой толчее.

— Тогда как он планирует отступать в случае угрозы? — спросил Акира. — Лимузина поблизости не видно, но, даже предположив, что он стоит рядом с платформой, Шираи не может быть на сто процентов уверен в том, что сможет до него добраться, а если сможет, то толпа вполне может сомкнуться и не пропустить машину. Так как же он думает отступать?

— В этом все дело, — кивнул Сэвэдж. — Смотри, как сконструирована платформа. Вокруг — перила. Лестницы нет. Как он на нее взобрался? И платформа стоит на тротуаре, не на проезжей части, рядом с задним проходом в здание.

Глаза сверкнули — Акира все понял.

— Там находится лестница и ведет она из дверей здания. Вот как Шираи взгромоздился на платформу. Именно так собирается и уходить, вниз по ступеням, в здание…

— Через здание? — переспросил Сэвэдж, чувствуя, как сердце забилось от волнения. — Если он все подготовил как следует, если не привлек к себе внимания, подъехав на другую улицу, значит, там не будет поджидающей его толпы. Тогда ему удастся проскочить через здание, выйти с другой стороны и сесть в машину, пока охрана будет держать тоннель, по которому он пойдет и поедет. Тогда демонстранты вообще не поймут, куда он подевался.

Акира выпрямился, и его мышцы напряглись.

— Пойдем быстрее. Неизвестно, сколько он еще проговорит.

Прилагая усилия, стоившие им болезненных ощущений во всем теле, друзья вернулись на прежнее место. Сэвэдж заметил фотографа и вовремяувернулся. Избежав столкновения с полицейским, он внезапно пошатнулся, почувствовав напор толпы, сильно ударившись плечом о стену. Еще несколько шагов, попытка избежать очередной волны человеческих тел, которая чуть было не вдавила его в огромное окно.

Вспотев, Сэвэдж представил себе, как, истекая кровью, его тело корчится от бесчисленных порезов стеклом. Он толкался и кидался вперед, продираясь сквозь то, что казалось ему цунами демонстрантов. Шесть месяцев назад, находясь на грани ненавистного кошмара, он знал, что не поддастся панике. Но тогда же, шесть месяцев назад, ему пришлось признать, что еще никогда в жизни он не попадал в подобную, вышедшую из-под его контроля, ситуацию. Тошнотворное чувство жамэ вю изменило его, разрушив и ослабив его здравый смысл. Он превратился в жертву, стал защитником в меньшей степени, чем тот человек, которому позарез необходим защитник.

“Черт, я должен отсюда выбраться!” И в последнем отчаянном рывке он вывалился из толпы, судорожно хватая ртом воздух, стараясь подчинить контролю свои трясущиеся мышцы.

2

У него оказалось не больше полсекунды на то, чтобы хорошенько отдышаться. Впереди него Акира обернулся, чтобы удостовериться, что Сэвэдж выполз из толчеи, и мгновенно кинулся бегом через улицу. Капли пота срывались с его лба, но Сэвэдж поспешил присоединиться к товарищу. Они зигзагами бросились сквозь толчею автомобилей, остановленных демонстрацией. Так как внимание людей было приковано к протестующим, никто не заметил отчаянного рывка Сэвэджа и Акиры. Добежав до боковой улочки, они рванулись по ней, стараясь как можно скорее добраться до улицы, параллельной той, на которой Шираи воодушевлял своих поклонников.

На углу Сэвэдж ринулся направо, с облегчением увидев, что здесь нормальное скопление машин и пешеходов, а не очередная угрожающая волна манифестантов. Но даже здесь слышалось отраженное от стен домов яростное скандирование: “Гайдзин — вон!” с параллельной улицы.

Крайняя необходимость придала сил Сэвэджу. Длинными резкими прыжками он догнал Акиру. Как один человек — комитатус и самурай — они взглянули друг на друга, кивнули, сжали губы в некоем подобии улыбки. И, наращивая скорость, уворачиваясь от пешеходов, пробежали один квартал, затем второй, быстро приближаясь к зданию, из которого должен был, по идее, появиться Шираи.

Акира показал рукой. В полуквартале перед ними возле тротуара был припаркован длинный черный лимузин. Мускулистые японцы в солнцезащитных очках, двубортных голубых костюмах и белых галстуках стояли кучкой на тротуаре: некоторые наблюдали за входной дверью здания, возле которого они находились, другие же — за проезжающими автомобилями и пешеходами.

Сэвэджу не нужно было спорить с Акирой по поводу следующего шага. Он почувствовал себя так, словно внезапно проглотил пригоршню льда, и резко остановился.

Акира повторил его движения и неспешно направился к лимузину, вглядываясь в витрины магазинов, смешавшись с толпой прохожих.

— Не похоже, что они нас заметили, — сказал Сэвэдж. — А если засекли, то настолько классно, что не подали виду и тем самым не упредили нас.

— Семейка, что плетется впереди, хорошо нас закрывает, — отозвался Акира. — В любом случае все, что могут подумать о нас телохранители, — что мы — двое бизнесменов, опаздывающих на совещание. У них нет повода для волнений.

— Если исключить то, что я американец, — сказал Сэвэдж. — А это подозрительно.

— Тут уж ничем не поможешь. Пока мы не представляем прямой угрозы — они нас не будут замечать. А нам нужно всего лишь поближе посмотреть на Шираи. И если мы пойдем с такой скоростью, что окажемся у лимузина в нужное время, — трудностей это не представит. Если же охрана не заартачится, можно будет с ним говорить.

— Эти голубые костюмы похожи на униформу, — фыркнул Сэвэдж.

— Двубортные. А еще очки и белые галстуки. Действительно униформа. Это якудза.

— Что? Но ведь это не…

— Вы называете их японской мафией. В Америке мафиози исключены из общественной системы. У нас же обычной практикой является наем гангстеров политиками и бизнесменами в качестве охраны.

Сэвэдж тупо смотрел на Акиру.

— И населению все равно?

Акира пожал плечами.

— Такова давняя традиция. Даже премьер-министры нанимают якудза в качестве охраны, а на заседаниях бизнесменов и глав могучих корпораций гангстеры присутствуют для того, чтобы никто не посмел задать ненужных вопросов. Они орут. Кидаются стульями. Это общепринятая процедура. Власти терпят гангстеров, а они, отдавая должное, не вмешиваются в перевозки наркотиков и не используют оружия для своих разборок.

Сэвэдж покачал головой, чувствуя, как мир покачивается под его ногами. Как и все прочее, что он узнал о Японии, этот симбиоз истэблишмента и криминального мира вызвал у него состояние, близкое к шоку. И даже больше того: то, что эти якудза-защитники были одеты в некое подобие униформы, казалось полной бессмыслицей, противоположностью тому, чему его всегда учил Грэм, — одеваться так, чтобы ничем не выделяться из толпы, стать хамелеоном.

Но в тот момент его больше всего встревожило напоминание Акиры об огнестрельном оружии. Оно живо напомнило Сэвэджу, что он чувствует себя ущербным, неспокойным, так как оставил “беретту” у Таро. Сэвэдж не мог позволить себе рисковать на тот случай, если произойдет какой-нибудь неприятный инцидент, и в дело вмешается полиция, и его обыщут, обнаружат пистолет. Это и так очень сильный проступок, а тут еще ношение оружия на политической демонстрации — полная “труба”.

— Означает ли твое замечание то, что охрана Шираи не носит пистолетов?

— Это вполне возможно. Хотя есть вероятность обратного, потому что Шираи поднял такую волну по всех стране, что его могут захотеть убрать.

— Другими словами, мы не знаем, с чем нам придется столкнуться…

— Конечно, — ответил Акира. — Это, в конце концов, Япония.

Приближаясь к телохранителям, нахмурясь и слушая рев протестующих на параллельной улице, отражающийся от домов, Сэвэдж с Акирой действовали как единое целое. Словно читая мысли друг друга, они вынырнули из пешеходного движения и остановились у цветочного магазина — надо же было протянуть время, пока Шираи не закончил ораторствовать на демонстрации. В то время как Акира выбирал хризантему, которая ему приглянулась, Сэвэдж встал поближе к двери. Оглушительные крики толпы доносились даже сквозь стекло. Сэвэдж вслушивался, пытаясь уловить различия в скандировании, изменения ритма и громкости, в общем, чего-нибудь такого, что указало бы на то, что Шираи покидает своих приверженцев.

Почувствовав, как покалывают кончики пальцев, он напрягся, поняв, что наконец это услышал. А может быть — не услышал. За последние тридцать секунд Шираи не смог остановить вопли толпы, чтобы закончить свою тираду. Сэвэдж почувствовал, что нервы натянулись, как струны.

Он кивнул Акире и быстро вышел из магазина. Когда японец присоединился к нему, они вместе пошли направо, прямо к охране, и тут увидели, как гангстеры поправляют очки, одергивают пиджаки и становятся “на стражу”. Большинство из них обратили взоры к двери здания, двое открыли ее, встав по бокам. Двое других открыли дверцы лимузина. Лишь несколько человек продолжали осматривать улицу.

“Непрофессионально”, — с облегчением подумал Сэвэдж. Эта ситуация напомнила ему отсутствие дисциплины, позволившее Джону Хинкли-младшему подобраться настолько близко к президенту Рейгану, что он смог выстрелом ранить главу государства, его пресс-секретаря, агента Секретной Службы и вашингтонского полицейского в 1981-м. Рейган выступал с речью в городском отеле округа Колумбия. Кордон охранников ожидал его выхода, выстроившись в линию. Но когда президент вышел из отеля, направился к автомобилю, охранники не смогли удержаться, и обернулись, дабы увидеть своего высокопоставленного киноактера. И пока их внимание было отвлечено, Хинкли и выскочил, несколько раз подряд нажав на курок пистолета.

Сэвэдж, волнуясь, вспомнил интенсивную подготовку, которую он проходил под руководством Грэма после того, как вышел из состава SEALs. Грэм заставлял Сэвэджа раз за разом просматривать кинокадры этого и других — закончившихся более трагически — покушений на высокопоставленных политических чиновников.

— Не смотри на своего принципала! — повторял Грэм. — Ты прекрасно знаешь, как он выглядит! Каким бы высокопоставленным он ни был, твоя задача — не глазеть на него, хотя бы и очень хотелось восхищаться знаменитостью! Назначение защитника — наблюдать за толпой!

Чего как раз и не делали мужчины в двубортных голубых костюмах и белых галстуках.

“Может быть, нам повезет”, — думал Сэвэдж, понимая весь комизм ситуации, по которой он как защитник должен применять тактику наемных убийц.

3

Мышцы шеи у Сэвэджа раздулись. Артерии набухли, кровь быстрее заструилась в них. Из здания вышла группа охраны: в центре ее шел Шираи. Все защитники на тротуаре повернулись к нему лицом, что дало возможность Сэвэджу и Акире подойти к главному объекту на расстояние нескольких футов.

Сэвэдж глубоко вздохнул, сбрасывая с пережатого горла выдуманные им самим руки. Он-то думал, что достаточно подготовился к отчаянно желаемому им самим противостоянию. Но воспоминание добило его. Реальность билась с иллюзией насмерть.

В обалдении он вспомнил бойню — видимый даже в ярком свете дня кошмар в Мэдфорд Гэпском Горном Приюте. Сомнений больше не осталось. Хотя бы фотокамеры и лгали, а газетные фотографии и телерепортажи могли выявить только то, что Шираи лишь походит на Камичи — человек, которого он видел сейчас перед собой, без сомнений, был тем самым принципалом, которого он видел разрубленным надвое в коридоре гостиницы. Даже окруженный толпой охранников, он все равно был очень близко к Сэвэджу, и его лицо оказалось совсем рядом. Шираи и был Камичи. А Камичи — Шираи!

Но Камичи был мертв! Как он мог… Реальность пошла трещинами. Память, оказывается, как и фотокамера, могла солгать.

Шираи — седовласый, сутулый, пятидесяти пяти лет, несколько низковатый и толстоватый, но, несмотря на все это, удивительно очаровательный — потел от прилива энергии, возникшего в результате только что законченной страстной речи. Быстро, но с большим трудом двигаясь по направлению к лимузину, вытирая платком лоб и шею, он осматривал толпу, собравшуюся за спинами охранников.

И вдруг он застыл: коричневая кожа стала смертельно бледной, когда он перевел изумленный взгляд с Сэвэджа на Акиру.

Он закричал, выплевывая пропитанные ужасом фразы, — по-японски. И отступил, указывая на двух человек. Это был кошмар.

Телохранители крутанулись на месте.

— Нет! — крикнул Сэвэдж.

Шираи продолжал вопить, отступать назад и тыкать в них пальцем.

Разглядев добычу, охрана заняла исходную позицию, насторожилась.

— Мы должны с вами поговорить! — закричал Сэвэдж. — Вы нас знаете? Узнаете? Мы вас знаем! Мы должны поговорить, задать вам несколько вопросов! Узнать, что же произошло в…

Шираи пролаял какую-то команду. Телохранители кинулись вперед.

— Да послушайте же! — завопил Сэвэдж. — Пожалуйста! Мы ведь…

Охранник ударил. Сэвэдж уклонился.

— Мы не причиним вам зла! Мы просто хотим поговорить о…

Телохранитель рубанул покрытой мозолями рукой. Отпрыгнув назад, Сэвэдж избежал удара. Охрана наступала клином, напоминая Сэвэджу команду “Далласские ковбои”, которые, по какой-то идиотской прихоти, вырядились в голубые двубортные костюмы, нацепили солнцезащитные очки и решили с ним покончить. Он отступил еще на полдюжины шагов и увидел перепуганное лицо Шираи, когда тот, кого он привык называть Камичи, быстро-быстро полез в автомобиль.

— Нет! Давайте поговорим! — крикнул Сэвэдж ему вслед.

Нанеся ближайшему нападающему короткий удар по корпусу локтем, Сэвэдж угодил ему в солнечное сплетение. Отдача была чудовищной, будто бы американец попал в бетонный блок. Но силы удара оказалось достаточно для того, чтобы гангстер хрюкнул, задыхаясь, сломался пополам и повалился назад, столкнувшись при этом с другим охранником. Лимузин Шираи рванулся от тротуара — завизжали и задымились шины.

Охрана продолжала наступать на Сэвэджа: некоторые достали кастеты. Акира развернулся в прыжке и саданул одного ногой. Нога телохранителя загнулась в другую сторону. У следующего повисла рука, и кастет из нее вывалился.

В отчаянии Сэвэдж ударил и попятился назад, прикрываемый с фланга Акирой. Они услышали, как позади раздались чьи-то шаги и злобные возгласы. Перебегая через перекресток, Сэвэдж почувствовал, как запнулось сердце. Потому что слева от них расходившиеся с демонстрации протестующие начали заворачивать за угол!

“Боже!” — набирая скорость, подумал Сэвэдж. Кинутый в прострации кастет просвистел мимо его головы. Но это оказалась металлическая, обтянутая кожей дубняка, и, издав тупой стук, она успокоилась на асфальте. Но Сэвэдж вздрогнул, представив, что бы она могла сделать, если бы попала ему по черепу.

Легкие горели. Ноги — как натянутые струны. Сердце — как паровой молот. Сэвэдж надеялся лишь на то, что охрана достаточно тренированна, чтобы остановиться вовремя: ведь свою задачу — охрану принципала — она до конца выполнила. Ведь, по идее, они должны думать, что мы являемся отвлекающей группой, тогда как основной удар будет нанесен совсем с другой стороны. Дальше, где-то по улице, может быть, за углом.

“Но троих из якудза мы вывели из строя. И охранники могут взъяриться до такой степени, что будут гнаться за нами до тех пор, пока не поймают и не расколотят наши головы о мостовую. Чтобы сравнять, так сказать, счет.

Или же им может прийти в голову блажь узнать, кто мы такие! Ведь защитник должен знать, кто именно угрожает его клиенту!

Но как заставить их понять, что мы не хотим причинять Шираи никакого вреда? Что мы просто хотим с ним поговорить?!”

Охранники дышали уже где-то совсем рядом. Когда Сэвэдж огибал очередного ошеломленного прохожего, ему в плечо ударился какой-то предмет. Тяжелый предмет. Еще одна кинутая наугад дубинка. Удар оказался настолько сильным, что Сэвэдж, споткнувшись, сделал несколько заплетающихся шагов вперед. И поморщился. Подавив стон, он заставил себя обрести утраченное равновесие, собраться, выровнять шаги кинуться вперед с удвоенной скоростью, слыша, что шага за спиной приблизились.

Акира кинулся через улицу, сквозь застывший поток автомобилей, в видневшуюся отсюда боковую улочку, подальше от демонстрации. Сэвэдж старался не отставать: грудь его быстро вздымалась, ноги выпрямлялись, сердце глухо ухало в своей клетке. Пот насквозь пропитал его рубашку. Плечо пульсировало от боли.

Но тут ему на ум пришла спасительная мысль: им с Акирой намного легче маневрировать в плотной толпе, чем охранникам, несущимся кучей, разбрасывая пешеходов по сторонам, и таким образом замедляя свой и без того небыстрый бег.

Но он оказался неправ. Огибая прохожих, Сэвэдж внезапно почувствовал, как ему в рукав впилась чья-то рука. Он вывернулся. Но в ту же секунду следующая ладонь рубанула по плечу, и в животе Сэвэджа разлился свинец. Боже милостивый! Он думал, как человек с Запада, словно здесь — Нью-Йорк! В Манхэттене прохожие рассыпались бы по сторонам, прижимаясь к домам, видя, что преследуют двоих человек. Но здесь — совсем другое дело. Сэвэдж. совершенно забыл о том, что говорил ему Акира! Ведь японцы — самые угодливые и законопослушные люди на земле. Верные своему племени. Группировки против индивидуалистов. Статус-кво, гармония, порядок значат для них все. Если двое мужчин убегают от гангстеров, в особенности, если один из преследуемых — американец, значит, они должны быть в чем-то повинны, и являются угрозой обществу, потому что здесь считается так: кого больше — тот и прав.

Третья рука впилась в Сэвэджа. Акира обернулся, схватил его за одежду и впихнул в ближайшую дверь. Они оказались в ярко освещенном магазине. Снаружи телохранители врезались в прохожих, создав свалку у двери, и таким образом перегородив самим себе проход. Пробегая мимо прилавков и остолбеневших продавцов, Сэвэдж увидел слева выход. Он вел на другую улицу. Сэвэдж задыхался настолько сильно, что едва мог говорить, но, собрав остатки сил, выпалил на бегу, обращаясь к Акире:

— Мы должны разбежаться.

— Но…

— Ты сможешь раствориться в толпе! Ведь они гонятся за японцем и — американцем. Если ты исчезнешь из виду, они продолжат гнаться за мной, потому что я выгляжу подозрительно.

— Как?

— Мой вид бросается в глаза!

Они добрались до бокового выхода и вывалились на улицу, слыша, как в то же самое время охранники Шираи ворвались в магазин, в тот самый вход, через который прошли Акира с Сэвэджем.

— Я ни за что не брошу тебя, — заявил Акира.

— Хватит разглагольствовать! Делай, что сказано. Встретимся у Таро!

— Нет! Я тебя не брошу!

Заметив почтальона в форме, который собирался сесть на мотоцикл “хонда”, Сэвэдж прыгнул, вышвырнул парня из седла и вскочил на его место.

— Места мне не хватает! — заорал Акира и, прыгнув следом за Сэвэджем, приземлился за его спиной и, как клещами, вцепился в куртку американца. Потом обхватил его руками.

Нажав на педаль и выжав дроссель, Сэвэдж, огибая встречные автомобили, вырулил на улицу. Больше он не слышал за спиной вопли и крики охранников. Чувствуя, как распирает грудную клетку, он услышал внезапно успокаивающий рев дорожного движения, вой мотоцикла и оглушительный шум — настолько привычный и неожиданно умиротворяющий — Токио.

— Нам лучше поскорее избавиться от этого мотоцикла, — сказал Акира, когда Сэвэдж на огромной скорости завернул за угол. — До того, как заявят о его краже, и полиция примется нас преследовать.

— Понимаешь, сейчас меня больше всего волнуют эти охранники.

— Благодарю за то, что предложил стать приманкой, чтобы я смог исчезнуть.

— Так, наверное, поступают все настоящие друзья…

— Да, — голос Акиры показался Сэвэджу несколько странным и непонятным. — Друзья, — он был явно озадачен.

Через три квартала они бросили мотоцикл на тротуаре около входа в метро, надеясь на то, что полицейские решат, что Сэвэдж с Акирой настолько спешили уйти от погони, что сели сразу же на первый попавшийся поезд. Быстро и напряженно оглядываясь, друзья перебежали перекресток, взяли такси — причем, не сговариваясь, — первое из многочисленных — которое стало первым из многочисленных пересадочных, долженствующих доставить их обратно к Таро.

— Боюсь, что посыльный больше никогда не увидит своего мотоцикла, — сказал Сэвэдж.

— А вот это неверно, — отозвался Акира. — Кто-нибудь передвинет его таким образом, что он перестанет мешать движению прохожих. Но его никто не украдет. Ты же в Японии.

4

— Я не понял. Что сказал Шираи? — спросил Сэвэдж.

Он сидел на стуле в небольшом изоляторе на четвертом этаже дома Таро. Рубашку он снял, и старик внимательно осматривал его плечо. Акира с Рэйчел стояли сбоку, и прищуренные глаза женщины показывали Сэвэджу, что синяк от брошенной дубинки довольно приличный.

— Подними руку, — приказал Таро.

Сэвэдж, прикусив губу, сделал то, что было ведено.

— Подвигай вперед — назад.

Ему это удалось, но не на полную длину и не без усилий.

— Опиши боль.

— Глубокая. Ноет. В то же самое время пульсирует.

— Нет. Не думаю, что какая-нибудь кость, сломана.

— Все равно тебе лучше сходить в больницу и сделать рентген.

Сэвэдж покачал головой.

— Я и так уже довольно внимания привлек к себе сегодня.

— Хай, — сказал Таро. — Я дам тебе лекарство, снимающее опухоль. Знаешь, твое плечо вряд ли можно будет использовать в исключительных случаях.

— Если придется — можете мне поверить — я использую все, что смогу.

Морщинистые губы Таро сложились в улыбку. Он принялся тереть комком хлопчатобумажной ткани, намоченный в спирте, плечо Сэвэджа.

Сэвэдж почувствовал, что его кто-то ужалил. Таро вытащил иглу.

— Новокаин, эпинефрин и стероид, — объяснил старик. — Сядь, положи руку на бедро и дай ей покой.

Плечо стало неметь. Сэвэдж выдохнул воздух из легких и взглянул на Акиру.

— Но, все-таки, что именно сказал Шираи? Ведь он говорил по-японски. Ни слова не понял, хотя намерение было вполне понятно. Ведь он ужаснулся от одного нашего вида.

Акира нахмурился.

— Да… Ужаснулся. И вовсе не от того, что мы могли быть какими-то неизвестными убийцами. И не потому, что после своей зажигательной антиамериканской речи обнаружил подле себя американца. Он явно нас узнал. “Вы? Нет! — крикнул он. — Не может быть!” — И дальше: “Это же немыслимо… Вы ведь… Не подпускайте их ко мне!”

— Это все, что он сказал?

— Еще несколько обрывков фраз, и он впрыгнул в автомобиль. Повторение было тем же самым: “Вы… Как же?.. Отойдите. Не подпускайте их ко мне”.

Сэвэдж задумался: инъекция подействовала. Боль в плече сменилась полным отсутствием каких бы то ни было ощущений. Но и мозг тоже, несмотря на столько утренних происшествий, казался онемевшим.

— Так каковы же будут предположения? Мы в конце концов оказались правы?

— Я не могу придумать объяснений, — сказал Акира. — Кроме одного, — он вздохнул, — Шираи знает нас точно так же, как и мы знаем его.

— Несмотря на то, что мы раньше не встречались, — пожал плечами Сэвэдж. — Как и мы, он помнит то, чего на самом деле не происходило.

— Но что именно? — спросил Акира. — То, что он нас узнал, не говорит о том, что он видел нас мертвыми, так же, как и мы видели мертвым его. Мы не можем считать его ложную память идентичной нашей! Нам известно только одно: в его версии мы были убийцами, от которых он с трудом спасся!

К ним подошла Рэйчел.

— Вот это может объяснить ужас, с которым он смотрел на вас, и отчаяние, с которым пытался от вас скрыться.

— Может быть, — поморщился Сэвэдж. — Но он мог себя вести точно так же, увидев мужчин, которых в недавнем прошлом лицезрел мертвыми! Озабоченный, измотанный, он — идя с демонстрации — хотел лишь одного: сесть в свой лимузин. Увидел привидения, и запаниковал. Как бы вы поступили на его месте: остановились поговорить или сорвались бы с места и первым делом как можно быстрее убрались с улицы?

Рэйчел подумала, затем повела рукой.

— Видимо, последнее. Но к данному моменту, если бы я решила, что видела привидения, мой шок сменился бы изумлением. Мне бы захотелось узнать, почему вы все еще живи, как вы выжили и что делали возле моей машины? И была бы в гневе на своих телохранителей за то, что они не смогли вас поймать, и я теперь не знаю ответов на собственные вопросы.

— Отлично, — похвалил ее Сэвэдж. — Правильная точка зрения. — Он поднял брови и повернулся к Акире. — Так что ты думаешь? Может быть, теперь он согласится с нами поговорить?

— Может… Мы это можем проверить.

— Правильно… Давай позвоним.

Сэвэдж встал, и его рука безжизненно повисла. Он потер ее и с озабоченностью вспомнил, что у них есть еще и другие проблемы.

— Таро-сэнсей, а ваши ученики все еще не возвратились? От них так и не поступало сообщений о том, как идет операция по спасению Эко?

Лицо старика казалось еще более морщинистым, в тело словно съежилось и истончало, потерявшись в складках каратэ-га. На сей раз его хрупкость уже не была кажущейся.

— Прошло почти двенадцать часов, а они так и не объявились.

— Это ничего не значит, — сказал Акира. — Таро-сэнсей приучил нас не идти на задание, пока не будет полной уверенности в том, что мы сможем его выполнить. Они находятся на боевой позиции и выжидают удобный момент для нанесения удара.

— Но разве они не должны отчитываться о своих действиях? — спросил Сэвэдж.

— Нет, в том случае, если план предусматривает присутствие на месте всех для нанесения скоординированного удара, — отозвался Таро. — Нам неизвестно, с чем им пришлось столкнуться.

— Я должен был отправиться с ними, — покачал головой Акира. — Эко освобождают по моей просьбе. И я должен был разделить риск с ними.

— Нет, — сказал Таро — Ты не должен корить себя. Они пошли для того, чтобы ты не чувствовал себя обязанным Шираи. Чтобы твоя миссия не была замарана. Ведь в конце концов нельзя же выполнять несколько дел одновременно.

Губы Акиры задрожали. Он выпрямился и поклонился старику.

— Аригато, Таро-сэнсей.

Таро махнул рукой. Казалось, он сбросил с плеч Акиры тяжелейший груз.

— Иди же. Звони.

— Но не отсюда, — сказал Сэвэдж. — Мы не можем позволить Шираи проследить, откуда звонят.

— Ну, это понятно, — сказал Таро. — Я не сомневался, что вы не станете делать этого в открытую, — он прикрыл морщинистые веки. Несмотря на отсутствие лучших учеников, он изобразил очередное подобие улыбки. — Ведь… А-а… В общем, твой сэнсей заслуживает уважительной оценки.

— Он мертв, — сказал Сэвэдж. — Я не знаю, какую именно роль он играл во всем этом, но могу сказать — да, он действительно заслуживает уважения. — Сэвэдж изобразил гримасу. — У меня есть просьба.

— Всегда пожалуйста.

— “Беретта”. Я хотел бы получить ее обратно.

5

Акира для предосторожности выбрал телефонную будку в другом районе Токио. Телефон стоял в дальнем конце пачинко — залитого ярким светом зала, заставленного рядами автоматов. Как выяснил Сэвэдж, пачинко был одним из популярнейших развлечений в Японии, и по всей стране более десяти тысяч залов были оборудованы миллионами автоматов. Игроки стояли плечом к плечу. Беспрестанный грохот металлических шаров, катающихся в автомате, не позволял никому, кроме Сэвэджа, стоящего возле телефона, подслушать разговор Акиры.

Несмотря на то, что Акира говорил по-японски, Сэвэдж отлично его понимал, потому что перед звонком мужчины договорились, какими именно будут фразы японца.

Первый звонок был сделан в штаб-квартиру Шираи, но секретарша заявила, что босс после демонстрации не возвращался. Следующий — в корпоративный совет, но опять-таки никого там не оказалось. Пока Сэвэдж с Акирой были на демонстрации, Таро через своих людей выяснил незарегистрированный номер дома Шираи, но когда Акира позвонил, ему ответили, что хозяин не появлялся.

Акира положил трубку и объяснил:

— Разумеется, кто-то из них мог солгать. Но я оставил просьбу: “Двое мужчин, которых он видел сегодня утром у машины, очень обеспокоены и хотят побеседовать. Пожалуйста, передайте ему эту информацию”. Я сказал, что буду перезванивать через каждые пятнадцать минут.

— Итак, снова ждать, — грудь Сэвэджа ныла от беспокойства. Ему хотелось двигаться, что-то делать, встать лицом к лицу с кошмаром и уничтожить его. — Может быть, пойдем к другому телефону-автомату?

Акира пожал плечами.

— Каждый звонок занимал не более сорока секунд. Так что, засечь, откуда велся разговор, они не могли.

— И все-таки…

— Хай. Пошли.

6

Следующий звонок был сделан из будки, находящейся напротив детской площадки в небольшом тенистом парке, контрастировавшем с пролегавшим впереди хайвэем. Секретарша в политической штаб-квартире повторила, что Шираи не вернулся с демонстрации. Настойчивый Акира набрал номер корпорации и после обмена фразами его лицо напряглось, хотя голос остался совершенно спокойным. Тяжело задышав, Сэвэдж подошел ближе.

Акира нажал на рычаг.

— Шираи в своей конторе. Назначена встреча. Через час.

Сэвэдж почувствовал, как пульс забился быстрее. С легкой головой выдавил улыбку.

Но тут же его настроение изменилось. И улыбка превратилась в перекошённую гримасу.

— В чем дело? — спросил Акира. На заднем плане машины зашумели, как стадо рассерженных верблюдов.

— Все так просто? — удивился Сэвэдж. — Он не стал объяснять, почему был так перепуган, почему быстро вскочил в лимузин и рванул прочь? Или почему, несмотря на весь ужас, все-таки решил с нами встретиться?

Акира вышел из будки и зашагал рядом с Сэвэджем.

— Не объяснил, потому что у меня не было возможности задать ему все эти вопросы. Я получил ответ от секретаря.

Сэвэдж нахмурился еще больше.

— Нет.

— Что-то я не пойму, — удивился Акира. — В чем дело?

— В том-то и загвоздка, так? Это и мне бы хотелось знать. Потому что получается несуразица. После демонстрации реакция Шираи на наше появление оказалась настолько странной, что я бы ни за что не поверил, что он сможет так быстро оправиться и встретиться с нами.

— Но именно поэтому все и становится на свои места, — сказал Акира. — Он был обеспокоен. Напуган до такой степени, что потерял контроль. Что бы он ложно ни вспомнил… это было примерно так: либо он видел нас убитыми, либо и мы пытались убить его… В общем, что бы там ни было, на его месте я бы тоже — как и мы — стал отчаянно искать ответы на возникшие вопросы. Мне бы лично захотелось узнать: почему мертвые воскресли или же, если идти по последнему предположенному сценарию, почему мои защитники оборотились против меня?

— Отчаянно, — Сэвэдж продолжал идти, осматривая улицу. — Вот именно. — Он искал любую возможную опасность, инстинкты защитника напряжены до предела. Никогда ранее он не чувствовал себя столь уязвимым. — Вот почему я так насторожен. Если ты сообщил секретарше, что будешь звонить каждые четверть часа, почему она сказала, что встреча назначена через час? Вместо того, чтобы рисковать, встречаться с нами лицом к лицу, он мог просто-напросто попробовать засечь разговор и выйти на нас… чтобы поставить нас в опасное положение, а сам бы мог говорить с безопасного расстояния.

— Я думаю, что присутствие на встрече его охраны — факт само собой разумеющийся, — сказал Акира. — Не станет же Шираи рисковать.

— А как насчет нашей безопасности? Если его охранники — те самые ребята, что гнались за нами после демонстрации, то вполне возможно, что они будут поджидать нас с улыбками во всю морду и дубинками наготове. — Сэвэдж потер пульсирующее болью плечо. Болеутоляющее постепенно рассасывалось. Он снова чувствовал себя так, словно его хорошенько огрели бейсбольной битой. — Не знаю, какой такой вред я причинил первому мужику, который на меня кинулся, но я слышал, как одному из них ты сломал руку. Так что, особо счастливыми их не назовешь.

— Они профессионалы. И делали свое дело. Но через час у них будет другая работа, и эмоции здесь ни при чем. Первым делом они станут выполнять желания своего принципала.

— А что, если желания Шираи полностью совпадают с их желаниями? Может, он тоже хочет нас убрать? — спросил Сэвэдж.

— Логично, — Акира задумался. — Но мне все-таки кажется, что Шираи нужна информация.

— Ты хочешь сказать, что информация нужна нам, и что мы должны подготовиться к тому, что придется поверить человеку, которого мы видели мертвым?

— “Авраам верил в бессмысленность добродетели”. Или что-то в этом роде…

— Другими словами, вера — это загадка. Иногда, когда мы находимся в полном смятении, — приходится верить.

— Грэм назвал бы меня полным идиотом. Верить? Это идет вразрез со всем тем, чему меня учили. И если бы Таро услышал сейчас твои слова, он бы тебя проклял.

Акира колебался. Качая головой, он вдруг хихикнул.

— Сэнсей будет настаивать на моей переподготовке.

— Переподготовка нам ни к чему. Нам необходимо отступить на шаг назад и посмотреть на вещи объективно, притвориться, будто мы защищаем не себя, а кого-то другого.

— А-а, таким, значит, образом…

— Именно таким. Притвориться, что нашими клиентами являемся не мы, а совершенно незнакомые нам люди.

— Совершенно внезапно первым делом стали почему-то не самолеты и даже не ответы на вопросы, а безопасность, — ухмыльнулся Акира.

— Так что, давай делать то, что мы умеем делать лучше всего и знаем как.

Голос Акиры напомнил Сэвэджу жуткий шип, с которым полированная сталь самурайского клинка выезжала из ножен.

— Изучать опасную зону.

7

Корпоративное здание Шираи — одно из многоэтажных домов в подверженной землетрясениям Японии — было выполнено из сверкающего стекла и стали, но с инновациями, понял Сэвэдж, не позволяющими так просто в него проникнуть. Эквивалент кодексу исполнительных защитников. Он изучал сияющий фасад с расстояния в несколько кварталов, постепенно подходя к зданию с юга, и все-таки нервничал, понимая, что сколько бы экивоков не совершал, все равно будет выглядеть, как бельмо в глазу. Потому что он — гайдзин.

Но он также знал, что с другой стороны к нему продвигается Акира, внимательно высматривая места, где могли бы стоять замаскированные ловушки. В случае опасности они решили возвращаться по своим следам. Отходных путей было на самом деле несколько. Осторожность, с которой они спланировали наблюдение за корпорацией Шираи, заставила Сэвэджа гордиться собой. Впервые с момента приезда в Японию он чувствовал себя на месте, держащим все события под контролем, в общем, учеником Грэма — настоящим учеником, — а не жертвой.

В квартале перед зданием, в котором заседал Шираи, Сэвэдж остановился. Мимо проезжали машины и шли прохожие, а он все смотрел на главный — огромный — вход и находящийся чуть сбоку — поменьше. Улицы были так запружены автомобилями, что парковка запрещалась, хотя машины, останавливающиеся ненадолго и по делу, попадались то тут, то там. Например, фургон, доставивший что-то прямо к парадному подъезду. Под иероглифами на его боку был нарисован букет цветов, поэтому цель приезда была ясна. Возле бокового входа был припаркован грузовик, и утомленный человек в кепи и комбинезоне, прислонившись к переднему бамперу и читающий газету, бегло посматривал на часы, а затем на дверной проем, словно ожидая, что вот-вот должен появиться напарник. Он вздыхал и покачивал головой. Все это было вполне естественно.

Выглядело естественно.

Но вот вместо тяжелых рабочих башмаков у водителя грузовика почему-то были надеты сияющие ботинки.

“А, черт”, — подумал Сэвэдж и, повернувшись, быстро зашагал на юг, в ту сторону, откуда заявился. Через некоторое время он перешел забитую машинами и людьми улицу, завернул за угол и пошел на север к зданию корпорации Шираи, собираясь высмотреть, что творится сзади, а заодно и с того бока, который открывался с новой позиции.

На сей раз возле черного хода был припаркован черный лимузин с тонированными стеклами. А сбоку стоял грузовик с рисунком телефона на борту.

Сэвэдж стиснул кулаки. Намереваясь изучить все досконально, он вторично обследовал все здание и вернулся к месту встречи с Акирой.

8

Длинная очередь людей с билетами выстроилась в кинотеатр. Сэвэдж в толпе притворно разглядывал афишу американского боевика. Его изумляло то, что страна с самым низким уровнем преступности в мире восхищается мускулистым, обнаженным по пояс американцем с гранатометом в руках.

Возле его плеча появился Акира и вполголоса проговорил:

— За всеми входами в здание ведется наблюдение.

Сэвэдж, не отрываясь, рассматривал плакат.

— По крайней мере, Шираи не скупится на наблюдателей. Видимо, не хочет мешать нам: вторично осматривая здание, я заметил уже другие грузовики, фургоны и лимузины.

— Надо принять во внимание и то, что в каждой машине находится по несколько человек.

— Да, разумеется, — ответил Сэвэдж. Он быстро обернулся и взглянул на улицу, желая убедиться, что от здания Шираи за ним никто не следил. — Вопрос вот в чем: простая ли это предосторожность, или Шираи намерен захватить и устранить нас?

Акира развел руками.

— Ты готов зайти в здание?

— Я потерял веру, — вздохнул Сэвэдж.

— Я тоже.

— Снова Авраам? Нет уж — хватит, — отрезал Сэвэдж.

— Что тогда делать?

— Позвонить Шираи в офис. Сказать секретарше, что извиняемся, потому что задерживаемся. Попросим позволения поговорить с самим Шираи.

— Ничего из этого не выйдет. Смотри, какую он нам ловушку подготовил. Поэтому явно решит заманить нас и откажется разговаривать по телефону.

— Я тоже так считаю, — согласился Сэвэдж. — Но попробовать стоит. Если откажется, постарайся перенести встречу на более позднее время. Я думаю, он согласится.

— Без сомнения. Но это лишь отложит нашу проблему. А не решит ее. Говорить нам все-таки придется, а заходить в здание мы не имеем права.

— Так назначим встречу где-нибудь в другом месте, там, где он этого не ожидает. Пока я обходил здание, у меня появилась одна идейка. Но она не сработает, если мы не придержим Шираи в его офисе до той поры, пока все не подготовим. Поэтому будем звонить, откладывать встречу, а в перерыве проинформируем Таро.

— О чем?

— О том, что выпускной экзамен у других учеников тоже переносится.

9

Трещали разряды помех. Сэвэдж выпрямился, напряг мышцы, он сидел во взятой напрокат “тойоте”, тщетно пытался приспособиться к незнакомому японскому языку. Ему показалось, что он вычленил из треска мужской голос, который что-то прокаркал. По крайней мере, Акира все понял.

С трудом ведя автомобиль в потоке транспорта, продолжай объезжать по периметру в двух кварталах от здания Шираи — на север, восток, юг и запад, — Акира взял уоки-токи. Он быстро что-то сказал по-японски, прослушал трескучий от помех ответ и снова проговорил несколько слов. Услышав очередной ответ, его лицо посуровело.

— Хай. Аригато.

Выключив уоки-токи, Акира положил задубевшие от занятий каратэ ладони на руль и, заметив открывшийся проулок, вывернул из потока автомобилей. Он снова повернул, на сей раз за угол, пробился сквозь поток движения и направился к корпорации Шираи.

Хотя Сэвэджа и распирало от вопросов, он сделал героическое усилие, и не стал мешать профессиональной сосредоточенности Акиры.

Но японец сам прервал замешательство Сэвэджа, ответив на незаданный вопрос:

— Они его видели.

— А-а, — сказал Сэвэдж и откинулся назад. Но напряжение не спало. Он представил себе классно подготовленных учеников Таро, мастеров камуфляжа, рассыпавшихся по улицам, смешавшихся со спешащей толпой и наблюдающих за всеми входами и выходами из здания, в котором заседал Шираи. Акира описал его лимузин и его номер, который запомнил, когда утром машина рванула от них прочь. Таро снабдил своих учеников фотографиями Шираи, которые обнаружил в журналах. Те, в свою очередь, вспомнили, что видели Шираи по телевидению во время репортажей о новой консервативной политике, помнили его веру в Силу Аматерасу и настойчивость, с которой он пытался вернуть Японию к карантину, наподобие того, который был установлен сегунатом Токугавы. И теперь точно знали, кого им искать.

— Значит, лимузин Шираи выехал из подземного гаража?

Акира настороженно перебрался на другую полосу и, не потрудившись ответить, въехал в очередную брешь в движении.

— Беда в том, — сказал Сэвэдж, — что лимузин Шираи… мы должны подумать об этом, несмотря на то, что должны во все верить… может быть, пуст.

— Нет, он там. Это точно, — сказал Акира. Его глаза рассматривали поток машин. А руки отвечали на мозговые сигналы — “тойота” вильнула в бок.

— Точно?

— Его видели.

— Что? Но каким образом? Ведь это невозможно. Задние стекла занавешены, а ученики Таро вряд ли могли пробраться в подземный гараж, чтобы увидеть, кто именно сел в лимузин.

— Именно так. Видели, как Шираи уселся в машину. Но это было не в подземном гараже.

— Тогда как?

— Две минуты назад, — сказал Акира, — лимузин появился у северного выхода из здания. Сразу же после этого появилась охрана и образовала кордон. Шираи вышел из здания и сел в лимузин. И теперь направляется на запад.

И снова из уоки-токи послышался треск. Акира поднял передатчик, выслушал едва различимый из-за шумов голос и сказал:

— Хай.

— Они направляются на запад. Позади и впереди машины едут набитые охраной автомобили.

— Стандартная процедура. — Сэвэдж представил себе, как ученики Таро на мотоциклах преследуют лимузин, держась от него на безопасном расстоянии. Они будут продолжать наблюдение и докладывать по радио о передвижении Шираи до тех пор, пока Акира не сможет приблизиться к ним и сам не поведет преследование. Неважно, по какой именно улице поедет Шираи, — Акире тут же передадут направление.

— Как мы и предполагали, Шираи не выдержал, — сказал Акира. — Понял, что мы не намереваемся появляться.

— Он, видимо, ошеломлен или в ярости. Главное, что мы заставили его ответить — так, а не иначе. — Сэвэдж говорил и, успокаиваясь от этого диалога, наблюдал за тем, как Акира объезжает угол и пытается пробиться сквозь поток плотно движущихся автомобилей. — Но в том случае, если Шираи отправится куда-нибудь в общественное место, нам не удастся застать его одного и переговорить в спокойной обстановке.

— Это неважно, — ответил Акира. — Мы будем продолжать наблюдение. В конце концов такая возможность появится. И это будет место, в котором он нас не ждет. Где у него не будет ни охраны, ни оружия.

— Другими словами, хочешь сказать — расслабься, успокойся и наслаждайся поездкой.

— Успокойся? — Акира взглянул на Сэвэджа, и его брови поползли вверх. — Никогда не привыкну к вашим американским шуточкам. — Из уоки-токи раздался мужской голос. Ответив, Акира снова посмотрел на Сэвэджа. — На следующей улице, повернув налево, я окажусь в двух кварталах позади лимузина.

— В таком дорожном хаосе мы не сможем увидеть автомобиль.

— Ученики Таро-сэнсея будут продолжать наблюдение. Их мотоциклы стоят на всех параллельных улицах. Если водитель Шираи повернет, мы будем наготове.

10

Они продолжали пробиваться сквозь уличное движение на запад, иногда сворачивая на параллельные улицы, получая инструкции по уоки-токи от учеников Таро. Наступали сумерки. Машин становилось меньше. Они добрались до хайвэя, набрали скорость и увидели лимузин, который защищали два “ниссана”. Акира прорадировал наблюдательной группе, что теперь почти все могут быть свободны и возвращаться к Таро. Для того, чтобы продолжать наблюдение за Шираи, осталось несколько человек.Оставив в промежутке между “тойотой” и автоколонной пару автомобилей, Акира настороженно двигался следом.

Сэвэдж потер ноющее плечо.

— Куда бы Шираи ни направлялся, похоже, в скором времени он выедет из города.

Акира пожал течами.

— Тут много городков-спутников.

— Несмотря на это, он едет столько времени, что тому должна быть удивительная причина. — Подумав, Сэвэдж добавил: — Эти люди на демонстрации… Ты знаешь, я удивлен тому, что у него столько поклонников.

Акира, не отрываясь, смотрел на едущего впереди противника.

— Не ошибись. Его битва не окончена. Несмотря на то, что его влияние день ото дня возрастает, большинство японцев с ним не согласны. Экономическое чудо, новый класс богатеев, благосостояние — все это радует моих соотечественников и движет ими при заключении сделок с иностранцами. Им нравится иметь дело с зарубежными фирмами, пока сделка выгодна. Культурное поражение — заражение — как бы не ярило Шираи, для послевоенного поколения японцев всего лишь заманчивая перспектива выхода в мир — ничего больше.

— Тогда почему демонстрации столь многочисленны? — спросил Сэвэдж.

— Многочисленны по сравнению с чем? В шестидесятых годах нашего столетия сотни тысяч вышли на улицы, протестуя против возобновления оборонного договора с Америкой. Политика с проамериканской направленностью поведения публично зарубили мечом. Демонстранты требовали выгнать американцев лишь потому, что не хотели на своей земле атомного оружия. Как говорил ночью Таро, мы никогда не забудем того, что являемся единственной нацией на земле, которая пережила атомную бомбардировку. В 1965-м американский бомбардировщик потерял водородную бомбу возле японского побережья. Ваше правительство не признавалось в этом вплоть до 1981-го, но и тогда заявило, что бомба упала в пятистах милях от берега. Ложь. В 1989-м мы наконец узнали, что бомба залегла в восьмидесяти милях. Подобные инциденты и предательства со стороны правительства лишь подбавляют жара и питают правое крыло антиамериканских оппозиционеров… Ты что-нибудь слышал о Мисиме?

— Конечно, — отозвался Сэвэдж.

Мисима был одним из знаменитейших романистов Японии. Если говорить о его личности и темах романов, то ближайшим его американским эквивалентом являлся Хемингуэй. Кодекс послушания Мисимы привлек к нему огромное количество поклонников, сформировавших что-то вроде частной армии. В особых случаях они носили тщательно продуманный вариант японской военной одежды — костюмы, покрой которых разработал сам Мисима. Из-за славы и влияния романиста офицеры одной из наземных баз Японской Самозащиты позволили Мисиме и его людям практиковаться у них в боевых искусствах.

В 1970-м году Мисима с горсткой ближайших почитателей прибыл на базу, попросил разрешения переговорить с командиром, обработал беднягу, захватил командный пункт и потребовал, чтобы солдаты базы выстроились на плацу, чтобы Мисима мог произнести речь. Власти — неспособные освободить заложника — согласились с условиями романиста. Речь превратилась в яростное разглагольствование по поводу того, что Япония разваливается как страна, что ей необходимо вернуть былые чистоту, величие, выполнить благородный божественный дож: в общем, чистой воды милитаризм, смешанный с очень похожими на Шираи воплями по поводу необходимости создания сил, напоминающих по строению Силу Аматерасу. Солдаты, отказавшись всерьез воспринимать тираду Мисимы, обложили его и начали гоготать.

Униженный и оскорбленный Мисима вернулся на командный пункт, вытащил меч, который носил при себе — крупица самурайской традиции, — и встал на колени… И произвел сеппуку — вспорол себе живот. Но перед этим он приказал наиболее верному из своих почитателей встать рядом и по завершении ритуала отсечь ему голову.

— Этот прецедент повлек за собой дискуссию, — сказал Акира. — Многие японцы восхищались принципами и отвагой Мисимы. Но в то же время сомневались в пользе самоубийственной ярости. Какая польза от ритуального самоубийства? Социальное давление было не столь велико, чтобы делать сеппуку. Неужели он не мог отыскать более эффективный и конструктивный способ выразить свое отчаяние? Или действительно верил в то, что самоубийство заставит приверженцев отправиться по его пути?

Сэвэдж искренне не знал, как ответить на эти вопросы. Он думал об отце — не том незнакомце, которого помнил с детства, которого любил и который однажды ночью пустил пулю себе в голову. Да, какая-то часть сэвэджской души сочувствовала Мисиме.

Она чувствовала его отчаяние.

Но Сэвэдж вырос в Америке и привык к американской системе ценностей. Прагматизм. Выживание, несмотря на позор. Долготерпение, даже за счет гордости. Так вот. Не позволять всякой сволоте себя прикончить.

Боже!

Акира прервал затянувшееся молчание.

— Мисима — это идеальный пример. Символ. Его помнят через двадцать лет после самоубийства. Уважают. Так что, быть может, он достиг желаемого. — Акира снял с руля руку, рубанув воздух. — Не тогда, когда резал себе живот, не мгновенно. Как надеялся. Но через определенный промежуток времени. Ты должен понять. В Японии демонстрации левых подавляют. Их — левых — приравнивают к коммунистам, а коммунистов ненавидят. Чтобы все стали равны? Нет. Япония основана на кастовой системе. Сегун приказывает даймио, тот — самураю, тот… Страна иерархична. Но демонстрации правого крыла — совсем другое дело. Власти их терпят, позволяют проведение, а все потому, что они защищают систему контроля, общественного подчинения, порядка. Они хотят, чтобы каждый винтик стоял на своем месте: хозяин — слуга, муж — жена, отец — сын, наниматель — служащий.

— Можно подумать, — нахмурился Сэвэдж, — что ты с ними согласен.

— Я просто стараюсь объяснить, что правых у нас меньшинство, но они не беспомощны, и составляют основное ядро последователей Шираи. Ему, разумеется, хочется превратить умеренных в экстремистов, но пока это не удается. Так вот: большинство японцев наблюдают за демонстрациями с интересом и симпатией… но недостаточной для присоединения и активных действий.

— Пока недостаточной.

Акира пожал плечами.

— Мы можем поучиться у истории, но не можем повернуть ее вспять. Несмотря на то, что я ненавижу “черные корабли” коммодора Перри и то, что они сотворили с моей страной, я не верю, что Шираи сможет вернуть чистоту культуры, возникшую во времена сегуната Токугавы. Ему нужен выход, вдохновляющая идея, но пока он не может ее отыскать, так же, как не смог ее найти и Мисима.

— Но это не говорит о том, что он не ищет.

Темными от печали глазами Акира показал: да — и вновь взглянул вперед, на лимузин Шираи. В потемках проносящиеся навстречу фары высвечивали автоколонну. Лишь изредка просветы в несущихся по шоссе машинах позволяли Акире увидеть задние огни лимузина и “ниссанов”. Он держался на безопасном от них расстоянии.

Сэвэдж не увидел тревожащих признаков того, что колонна заметила преследование.

— Что же касается твоего замечания, — возобновил разговор Акира, — то я отвергаю тактику Шираи, но уважаю его ценности. И мне это не нравится. Это меня тревожит. Человек, с которым я в нормальных обстоятельствах идентифицировал бы… А обстоятельства данного дня заставляют меня относиться к нему, как к потенциальному врагу.

— Может быть, он — жертва. Как и мы.

— Мы это вскоре выясним. Его кошмар может нам объяснить наш.

11

Автоколонна съехала с хайвэя. С еще большей осторожностью Акира направился следом, набрав дистанцию с лимузином. Время от времени мимо проезжали машины, не давая охране Шираи засечь неотступно следующую за ними пару фар.

Дорога перешла в другую, затем в третью, они извивались, сворачивались в кольца. “Словно в лабиринте”, подумал Сэвэдж, чувствуя, что совершенно запутался и потерял ориентиры. Сияние городов сменилось редкими огнями да стоящими на подоконниках деревенских домов лампами. Сэвэдж встревоженно высунулся в окно. В ночи перед ним возвышались какие-то огромные силуэты.

— Это, что, горы? — Черви дурных предчувствий зашевелились в кишках.

— Мы въезжаем в японские Альпы, — сказал Акира. С еще большей тревогой Сэвэдж, прищурившись, стал смотреть на массивные пики. Он напрягся, когда “тойота” переехала узенький мост, под которым луна отражалась в стремительно бегущей речушке. Вверх, круто извиваясь, уходило ущелье, поросшее по сторонам лесом.

— Альпы?

— Ну, это я преувеличил. Они не похожи ни на скалистые горы Европы, ни на высоченные холмы востока Соединенных Штатов.

— Но ты не… Я внезапно почувствовал… Черт побери, так, словно мы опять очутились в Пенсильвании, — Сэвэджа затрясло. — Темень. Не апрель, а октябрь. Вместо набухающих листьев — листопад. Деревья выглядят так же голо, как и…

— Тогда, когда мы отвезли в Мэдфорд Гэпский Горный Приют.

— Чего на самом деле мы никогда не делали.

— Верно, — сказал Акира.

Сэвэдж содрогнулся.

— Я это тоже чувствую, — голос Акиры прозвучал совсем глухо. — Жуткое ощущение того, что я здесь раньше был, хотя это и бред.

“Тойота” проехала очередное обрывистое ущелье. Почувствовав головокружение, Сэвэдж постарался взять себя в руки.

Но на этот раз его преследовало не жамэ вю, а де жа вю. Или комбинация, при которой первая привела в действие последнюю. В кишках заурчало от страха, и с ужасающим ощущением наползающей нереальности Сэвэдж стал разглядывать Акиру — человека, которого он видел обезглавленным.

Дорога продолжала виться, подниматься вверх, прокладывая себе путь сквозь странно знакомые поросшие деревьями склоны гор.

Япония. Пенсильвания.

Шираи. Камичи.

Ложная память.

Призраки.

Ужас в душе Сэвэджа сковал все остальные чувства. Ему страшно захотелось схватить Акиру за руки, заставить его остановиться и повернуть обратно. Все инстинкты защитника требовали позабыть о поисках правды, вернуться назад, к Рэйчел, и научиться жить с кошмарами.

Потому что Сэвэдж нутром чуял, что предстоит увидеть нечто еще более ужасное.

Акира, судя по всему, прочитал его мысли или же почувствовал точно такой же, вырывающий кишки, ужас.

— Нет, — сказал японец, — Мы слишком далеко зашли. Мы столько вынесли. И не можем остановиться. Мне необходимо знать. Я не хочу всю оставшуюся жизнь убегать от призраков.

И когда Сэвэдж вздрогнул, вспомнив, как сверкнуло лезвие, отсекшее японцу голову, иное чувство взорвалось где-то внутри. Его заполнил новый импульс, пересиливший чувство страха, и он захватил и впился в его тело, руки, ноги, вены, кровь.

Ярость. Настолько сильная, что он не помнил, чувствовал ли он в жизни что-нибудь подобное. Это было колоссально.

Никогда он не испытывал подобной злости. Грэм был бы в шоке. “Не позволяй чувству захватить себя, — говорил учитель. — Это непрофессионально. Иначе не сможешь объективно оценивать ситуацию. А это, в свою очередь, приведет к ошибкам”.

— “Но в этот раз все будет по-другому! — думал Сэвэдж. — Ярость убережет меня от ошибок! Я буду держать ее под контролем! Я ее использую! С ее помощью я избавлюсь от страха! Она придаст мне сил!”

— Ты прав, — сказал Сэвэдж Акире. Вонзив ногти в ладони, он почувствовал, что из боли вырастает новая сила. — Кто-то вмешался в мою память, и я, черт побери, желаю знать, кто это сделал и почему. И этот кое-кто, дьявол его возьми, заплатит.

12

Сворачивая на повороте, Акира внезапно ткнул пальцем вперед. Затем ударил по тормозам. Дорога впереди была подозрительно темна. Задних фар не было. Сэвэдж ощутил легкую дрожь.

Автоколонна исчезла.

Сэвэдж вытащил “беретту”.

— Ловушка. Они поняли, что за ними следят.

— Нет-нет, я был осторожен.

— Но за последние десять минут мы единственные следовали за ними. Может быть, просто из любопытства или принципа они решили проверить, кто за ними едет. Съехали с дороги, выключили фары и теперь поджидают. Если мы проедем мимо, машины охраны возьмут нас в клеши, заставят свернуть на обочину и выяснить, кто мы такие.

Акира смотрел в темноту, распростершуюся за фарами “тойоты”.

— Если твое предложение верно, значит, сейчас они наверняка знают, что за ними следили. Потому что, как только исчезли их хвостовые огни, мы сразу же остановились.

Сэвэдж опустил стекло.

— Выключи мотор.

Акира послушался, не спрашивая, что именно намеревается делать Сэвэдж.

Во внезапно наступившей тишине Сэвэдж напряг слух: не раздастся ли впереди, на дороге или возле нее, порыкивание двигателей, хруст шагов по гравийной обочине или потрескивание веток в кустах, посаженных вдоль дороги.

Но услышал лишь естественные звуки ночи — потрескивание сверчка, редкое похлопывание крыльев, покачивание рассекающих воздух сучьев.

— Я тоже могу выключить фары, — сказал Акира. — Нет необходимости изображать из себя мишень.

Через диск почти полной луны пронеслось облачко. Затем его закрыла туча. Наступила кромешная тьма.

От дурноты во рту у Сэвэдж пересохло. Он сильнее сжал рукоятку “беретты”.

— Они даже без зажженных фар знают, где мы находимся.

— Если действительно нас поджидают.

— Это легко предположить. А если у них есть оружие, они могут вообще обстрелять этот участок дороги.

— Ну, это будет неточно, а следовательно, непрофессионально.

— Зато отменное отвлечение внимания, пока кто-нибудь будет пробираться по лесу и опустошать магазин своего пистолета сквозь это открытое окно.

Акира завел машину, подал ее назад, заехал за поворот. Остановившись, он не стал выключать подфарники, зато убедился в том, что машину не видно с прямого участка дороги. Потенциальные охотники остались за поворотом. Припарковавшись на обочине, он снял ногу с педали, выключил подфарники и снова выключил двигатель. Их вновь окружила тьма.

— Может быть, мы переусердствовали, — сказал Акира. — Ведь я двигался на довольно значительном расстоянии от автоколонны. Ведь они могли завернуть за следующий поворот, в то время как мы еще не повернули сюда. Этим можно объяснить отсутствие задних огней.

— Угу, — голос Сэвэджа дрожал от напряжения. — Такое вполне могло быть. — Затем голос стал очень глухим. — Все дело в том, хочешь ли ты попасться даже в предполагаемую ловушку, которую они могли нам подстроить, или нет.

— Ты не совсем прав. — Акира барабанил пальцами по рулю. Затем меланхолично кивнул и взялся за уоки-токи. Сказал что-то по-японски. Через минуту получил статистически точный ответ. Видимо, горы сильно затрудняли радиосвязь. Акира сосредоточился, снова что-то сказал, выслушал ответ, сказал еще одну фразу и положил уоки-токи на место.

Затем повернулся к Сэвэджу.

— Они дадут нам знать.

— И чем скорее, тем лучше, — ответил Сэвэдж.

Два часа назад Акира попросил двоих учеников остаться на случай неожиданностей.

Тактика, которую они разработали, заключалась в следующем: мотоциклисты должны были проехать вперед, обогнать лимузины Шираи и автомобили охраны. А затем быстро исчезнуть вдали — обыкновенные молодые люди, торопящиеся до ночи приехать в пункт назначения. Сейчас Акира приказал им остановиться и поехать назад, чтобы проверить, действительно ли автоколонна просто-напросто оторвалась и все еще находится на дороге.

Разумеется, мотоциклисты должны были вызвать подозрения, когда бы мчались обратно.

И еще того хуже: их могли поймать в ловушку, которую — как подозревал Сэвэдж — должны были устроить на обочине, сразу за поворотом.

Но он подавил неуверенность, напомнив, что мотоциклисты — слишком мелкая, очень подвижная и очень маневренная цель. В случае опасности у молодых людей была великолепная — будь с собой откровенен, — подумал американец, ты ведь считаешь ее всего лишь скромной — возможность развернуться перед самым носом у телохранителей Шираи и рвануть в обратную сторону, особенно если у них будут выключены фары.

Он восхищался их отвагой. И понял, что находился у этих ребят в неоплатном долгу. И помолился за их спасение.

“Какова альтернатива?” — думал Сэвэдж.

Ее нет.

Он сглотнул слюну с хорошей порцией желчи и открыл дверцу.

— Будем ждать…

Акира открыл дверцу со своей стороны.

— В лесу ждать намного безопасней.

Выйдя, Акира мягко притворил дверцу, точно так, как это сделал Сэвэдж.

Угадывая мысли друг друга, оба защитника пригнулись, сползли к кювету и исчезли в кустарнике. Безмолвно, напрягая слух и зрение, Сэвэдж ждал, сомкнув пальцы на рукоятке пистолета. Акира тоже.

13

Эхо за поворотом превратилось в жужжание.

Сэвэдж поднял голову.

Жужжание стало громовым. Мотоциклы.

В темноте Сэвэдж напрягся, замер, боясь, что каждое мгновение — вот сейчас! — он может услышать выстрелы, крики, визг шин, царапанье сминающегося металла и стон плоти, вместе с железом скользившей по бетону.

Но рев нарастал, становился ближе, громче.

Вскоре мотоциклисты должны появиться из-за поворота! Пригнувшись, Акира сквозь лес помчался к дороге. Он забрал из машины уоки-токи и что-то быстро и отрывисто рявкал в передатчик.

В то же самое время Сэвэдж, добежав до “тойоты”, рывком распахнул дверцу и повернул рычажок передних фар. Раз! Два!

Удовлетворенный молниеносными вспышками — впереди, на дальнем вираже поворота, огонь отразился от деревьев, — Сэвэдж решил, что их увидит тот, кто будет подъезжать, нырнул за “тойоту” и сжал “беретту”, на тот случай, если мотоциклисты окажутся уловкой, подставными.

В поле зрения показались двое. Когда свет фар отразился от бортов автомобиля, мотоциклисты снизили скорость, а затем остановились, порыкивая. Сэвэдж осторожно выглянул, все еще оставаясь за “тойотой”. Мотоциклисты выключили двигатели, но оставили горящими фары, направив свет на кусты. Его хватило для того, чтобы увидеть на мотоциклах двоих молодцов, лица которых были скрыты шлемами с плексигласовыми окошками. Правда, Сэвэдж все равно их не узнал — они носили маски и капюшоны в первый и последний раз: ночью, в додзе Таро.

Когда люди сняли шлемы, Акира что-то сказал по-японски. Один ответил, и Акира вышел, сказав Сэвэджу:

— Все в порядке. Это наши.

Сэвэдж опустил “беретту”. Мотоциклисты выключили фары.

Подойдя к ним, Акира снова заговорил по-японски. После того, как он выслушал ответы, японец повернулся к Сэвэджу.

— На обратном пути они не видели автоколонны Шираи.

Сэвэдж напрягся.

— Значит, мы были правы. Колонна остановилась на дороге за этим поворотом. Охрана Шираи раскусила нас, поняв, что за ними кто-то следит, и расставила ловушку. Сейчас они, видимо, устали ждать и идут по направлению к нам. Нам следует…

— Нет, — голос Акиры прозвучал озадаченно. — Ребята искали машины, высматривая их на обочине, особенно за этим поворотом. Но там было совершенно пусто.

— Но как же?.. Ведь это невозможно. Люди Шираи должны были спрятать автомобили. Ученики Таро просто их не заметили.

— Мотоциклисты уверяют, что были очень внимательны. Они совершенно точно уверены. Никаких машин не было спрятано на обочине.

— Но колонна не могла испариться! Она должна где-то быть! — едва не закричал Сэвэдж. — Я, конечно, доверяю твоим людям, но мы должны сами все проверить. Другого выхода нет.

Сэвэдж, пригнувшись, перебежал на другую сторону дороги. За ним следом помчался Акира. Оставаясь возле кустов, они осторожно пошли за поворот и дальше по дороге, готовые в любой момент отскочить в лес и скрыться.

Но чем дальше они двигались, тем яснее становилось Сэвэджу, что ученики Таро, оказались правы. Добравшись до следующего поворота, он уже был совершенно в этом уверен. Автоколонны на обочине не было.

Но как же тогда, черт побери!..

Внимание Сэвэджа было настолько приковано к другой стороне дороги, что он не понял, что именно заставило взглянуть вверх. Может быть, подсознание вступило в игру и направило его взор на неясные очертания какой-то фигуры в зоне периферийного видения. В общем, каков бы ни был резон, Сэвэдж посмотрел вверх, на гору, возвышающуюся впереди, и почувствовал трепет и холод в позвоночнике, когда увидел отражение фар, поднимающихся по обрыву. Три пары фар — столь крошечные и едва различимые, что больше напоминают огни фонариков. Завернув сначала направо, затем налево, они поднялись еще выше.

— Боже!

Акира смотрел в ту же сторону. Его бормотание в переводе не нуждалось — он ругался по-японски.

Они быстро побежали через дорогу. Была еще такая возможность: охрана осталась в лесу, а фары на склоне горы — приманка, которая должна заставить Акиру и Сэвэджа потерять бдительность, поспешить, и нарваться на засаду, — поэтому Сэвэдж продолжал целиться из “беретты” в темную чащу леса, готовый стрелять при первом же признаке опасности.

Но вместо нападающей из леса охраны они обнаружили — на полпути к следующему повороту — узенькую дорожку, обсаженную по бокам густым кустарником, со столь изумительно замаскированным въездом, что он полностью сливался с окружающим ландшафтом. Нахмурившись, Сэвэдж наблюдал за чернотой, открывшейся в проеме, затем перевел взор к вершине горы, хотя с этой точки деревья загораживали слабые, призрачные, уменьшающиеся в размере огоньки, которые сделали поворот и приблизились к перевалу.

— Ясно, как божий день, что они не на прогулку выехали, — сказал Сэвэдж.

— Может быть, на встречу. Причем, представь себе ее уровень, если для этого пришлось забраться в подобную глушь.

— В самом центре пустоты? Ночью, в лесу, на вершине горы? Даже я не столь параноидален, — фыркнул Сэвэдж. — Шираи слишком занятой человек, чтобы терять уйму драгоценного времени на то, что можно сделать быстрее, проще и надежнее — в более удобной обстановке. А вдруг ему в туалет захочется? Не могу представить заносчивого политика, писающего в лесу… А затем долгая дорога в Токио. Он, конечно, может и в машине поспать. Но все равно будет измотан…

— Но эта дорога… — сказал Акира.

— У всего есть свое назначение. Ее невозможно заметить, а если кто-то и разглядит, то не обратит внимания. А зачем ее так камуфлировать? Неужели только для того, чтобы никто не смог полюбоваться с горы потрясающим видом?

— Значит, что-то есть там, наверху.

— Здание, — предположил Сэвэдж.

— Это единственное, что приходит в голову. — Акира нажал на кнопку часов, и высветились цифры. — Сколько сейчас? Чуть больше одиннадцати. Значит, Шираи планирует остаться там ночевать.

У Сэвэджа набухли вены.

Словно подстегнутые электрическим кнутом, мужчины рванули по дороге, обогнули поворот и помчались к охранявшим “тойоту” мотоциклистам.

И хотя от бега Сэвэдж вспотел, по спине — правда, не от промозглого октябрьского горного ветерка — пробежал холодок. Де жа вю заставил его зашататься от слабости.

— Чуть больше одиннадцати? Но разве не в это же время мы подъехали к…

— Мэдфорд Гэпскому Горному Приюту, — докончил за него бегущий рядом Акира. — Все это ложь. Мы никогда…

— Там не были, — выдохнул Сэвэдж.

— Но я настолько…

— Хорошо его помню… — Сэвэдж мчался вперед. Сердце колотилось так сильно, что ему стало плохо… Плохо от страха. От ярости. — Это происходит…

— Снова. — Акира набрал скорость.

— Но ведь в первый раз этого не было! — Предчувствие ошпарило Сэвэджа.

— Сегодня… — выдохнул Акира.

— Мы узнаем почему.

Они забежали за поворот, направляясь к “тойоте”. Из кустов вышли мотоциклисты. Акира дал им инструкции на японском, одновременно открыв багажник автомобиля.

Зажегшийся под кожухом свет обозначил два рюкзака. Еще в Токио, когда Таро снабдил их этой машиной, Акира объяснил Сэвэджу, что сэнсей всегда кладет в багажник все необходимое. Оружие. Микроволновые, инфракрасные и вольтовые датчики, предназначенные выявлять детекторы вторжения. Темная одежда. Тюбики с маскировочной краской.

— Пойдем по дороге? — спросил Сэвэдж, быстро облачившись в похожую на пижаму одежду, натянув ее поверх своей.

— Не стоит забывать о том, что она может просматриваться телекамерами, — отозвался Акира.

— Верно. — Сэвэдж обеими руками размазал камуфляжную грязь по лицу. — Дорога чересчур заманчива. Мы на открытом пространстве. Удивительно простая ловушка… Придется выдумать путь посложнее.

— Ты думаешь, другой путь все же имеется? — Акира усмехнулся. — А разве, кроме тяжелых путей, имеются другие? И были ли они на твоей памяти? — Он выудил из рюкзака пистолет и начал его внимательно проверять.

— На моей памяти — нет. Ну, что, наверх? Да? Полезем на гору?

Акира проверил магазин.

— Да. Наверх. Полезем. Ты сможешь выдержать такой подъем?

— Может, еще гонку устроим? И на сколько забьемся?

Акира оттянул затвор и послал патрон в патронник.

— На наши жизни.

— Ну, в этом случае — я все равно тебя перегоню — предлагаю подниматься очень осторожно.

— Хай. — Акира сунул пистолет в кобуру.

— Готов? — спросил Сэвэдж.

— Нет. — Акира повернулся к ученикам Таро и что-то быстро сказал им по-японски.

Сэвэдж, чувствуя, как тренькают натянутые нервы, ждал.

Ученики кивнули. Акира тоже.

— Что такое? — спросил Сэвэдж.

— Я приказал им ждать, — сказал Акира. — Но вначале, пока мы карабкаемся на гору, один из них отведет “тойоту” в ближайшую деревушку. И оставит ее там. На тот случай, если люди Шираи захотят проверить дорогу. Второй поедет за ним следом на мотоцикле, на котором они вернутся сюда и спрячутся. Если мы не появимся здесь к завтрашней ночи, они доложат обо всем Таро.

— Который за нас отомстит, — сказал Сэвэдж.

— Он мой сэнсей. Он мне как отец. И он уничтожит, — Акира тяжело вздохнул, — тех, кто меня убьет.

— Все, хватит разговоров о смерти. Сейчас главное — забраться наверх, а это нелегко. А все остальное…

— Я не христианин. Но воспользуюсь вашим западным словечком, — Акира произнес: — Спасение.

— Да, — отозвался Сэвэдж. — Конец нашего общего кошмара. Начало спокойной жизни.

Сэвэдж закинул рюкзак на плечи. На какой-то безумный момент ему показалось, что он бывал здесь — но уже не Мэдфорд Гэпский Горный Приют мерещился Сэвэджу, а усадьба мужа Рэйчел. Нахлынувшая волна ужаса показала американцу, что все возвращается на круги своя. Он снова ощутил прилив ярости. Если круг завершен и все эти месяцы он бродил по лабиринту, то лабиринт этот не похож на миконосовский. Он возник в его измученном мозгу.

И сегодня он из него выберется.

14

Они вошли в лес. Облака открыли диск луны, свет которой высветил ближние деревья. Но Сэвэджу с Акирой он был не нужен. Потому что они шли в инфракрасных очках, высвечивая дорогу инфракрасными фонарями. Лучи, невидимые невооруженному глазу, для человека в очках окрашивали деревья в зеленый цвет. Деревья были потрясающе похожи на те, которые росли в горах Пенсильвании: орешник, дубы, клены; все почти опавшие. Поднявшись выше, Сэвэдж увидел сосны и почуял их смолистый скипидарный запах. Но из низинки тянуло суглинистой, перебивающей все остальное, вонью. Ноздри Сэвэджа широко раздулись.

Земля была податливой, покрытой мертвой листвой и сосновой хвоей, но, несмотря на то, что все это ослабляло давление, стало трудно ступать, не производя ни звука. Где была возможность, Сэвэдж вставал на обломки скал. Вначале подъем был довольно пологим, но через некоторое время резко пошел вверх, и тогда Сэвэдж почувствовал, как груз рюкзака тяжело повис на его плечах. Правое — то плечо, по которому ударила дубинка, — страшно ныло. Американец подумал о том, что в случае боя онемение может принести ему массу неприятностей, поэтому остановился и проглотил несколько таблеток болеутоляющего из пузырька, который дал ему Таро. Поднимаясь все выше и выше, он чувствовал, как пот начинает струиться за шиворот. И в то же самое время из разверстого рта стали вырываться клубы пара — прохлада горной ночи конденсировала дыхание.

Акира шел впереди. Выйдя из-за деревьев, они обнаружили, что находятся на поросшем травой плато. Быстро миновав его, мужчины добрались до следующей заплатки леса. Участок оказался труднее, вертикальнее: валуны и завалы мешали подниматься. Так как ни компаса, ни карты местности у них с собой не было, пришлось время от времени останавливаться, высматривать проем в чаще и через него наблюдать за вершиной горы, корректируя курс. Ландшафт стал более раздерганным. Сэвэдж с Акирой пробирались через ледяные потоки, перемахивали через острые, как бритва, склоны, карабкались по каменным стенам. Наконец остановились.

Возле вершины виднелся бугор на фоне закрытого облаками беззвездного неба… Сэвэдж снял инфракрасные очки, чтобы вытереть пот с глаз, и был поражен тем, что луна оказалась настолько яркой. Верхушка горы была окружена сиянием. Иллюзия заставила Сэвэджа нахмуриться. Но он вдруг понял, что гало было вызвано не отражением лунных лучей, а светящимися предметами, находящимися на самой горе. Это были огни. На вершине горы сияли огни. “Мы оказались правы, — подумал Сэвэдж, — там — здание!”

Акира тоже это заметил. Собравшись с силами, словно получив дополнительный заряд бодрости, он указал наверх. Как бы Сэвэджу хотелось, чтобы в рюкзаках у Таро лежали туристские ботинки для ходьбы по горам, но, к сожалению, никто не знал, куда именно они отправятся. Они не думали, что выедут за город. Зато ботинки, которые носил сейчас Сэвэдж, не оставляли следов на земле. Но иногда гладкие кожаные подметки подводили на ровной каменной поверхности, и он заваливался назад. Приходилось выбирать место для ступни очень осмотрительно. Несколько раз им попадались, словно специально проложенные, тропы, беспрепятственно позволявшие ускорять шаг. Но они так же внезапно исчезали, и им снова приходилось продираться сквозь кустарник.

Под пижамообразными одеждами остальные шмотки насквозь промокли от пота. Но после длительной поездки в автомобиле такая нагрузка была даже приятна, и мышцы наливались новой силой. Сэвэдж вспомнил, что подобное восхождение показалось бы ему легкой прогулкой в последнюю, “адову” неделю заключительных, перед выпуском, тренировок в SEALs. Он заставил себя подняться выше, побороть усталость. И действительно: чем ближе становилась вершина, тем сильнее в кровь впрыскивался адреналин. Необходимость достичь цели, отчаянная нужда отыскать ответы, прекратить кошмар придавали ему недюжинную силу.

Он снова остановился, на сей раз рядом с Акирой: они сняли рюкзаки и подготовили детекторы. Сэвэдж кивнул, увидев, что в вольтметрах и микроволновых мониторах нет светящихся циферблатов — сигналов снайперам. Они были оборудованы наушниками. Если бы приборы зафиксировали микроволны или впереди появилось бы электрическое поле, то в наушниках раздался бы приглушенный писк, а позиция наблюдателей осталась бы вне поля зрения противника.

Несмотря на удовлетворение от профессионализма Таро, Сэвэдж ощущал растущую тревогу. Потому что оборудование оказалось точно таким же, какое он использовал для проникновения в усадьбу мужа Рэйчел. Казалось, он был здесь раньше, и уже проделывал все это. Облака сгустились. В лесу зашипел дождь, похожий на тот, который шел в ночь спасения Рэйчел. Воспоминания — настоящие и ложные — преследовали Сэвэджа. Усадьба на Миконосе. Мэдфорд Гэпский Горный Приют. Дрожа, он искоса уставился на сияние на вершине горы.

“Время. Точно. Именно время, — думал он. — Плевать на прошлое — чтоб его! Сейчас самое главное — настоящее. И будущее. Рэйчел.”

С яростной решимостью он закинул рюкзак на плечи и вставил в ухо наушник микроволнового детектора. Акира сделал то же самое, только в ухе у него торчал наушник вольтметра. Сквозь инфракрасные очки Сэвэдж смотрел на него — затем махнул инфракрасным фонарем. Неестественно зеленый Акира стиснул челюсти.

Сэвэдж резко кивнул, поняв то, что хотел сказать напарник:

— Пора с этим кончать.

15

Восхождение заняло два часа. Неумолимое, напряженнейшее, оно наконец-то осталось позади, и мужчины увидели, что находятся на прогалине в сотне ярдов от цели. На смену стремительности пришла осторожность. Сэвэдж с Акирой, не сговариваясь — потому что каждый был прекрасно тренирован, — поняли это. Они прекрасно знали, что теперь нужно не бежать, а ползти, изучать каждое препятствие, прежде чем через него перебираться. Напрягаться, предвидеть и предугадывать возможные угрозы. Было, например, яснее ясного, что сияние на вершине горы должно быть “обсажено” датчиками, как веснушками. Также там должны находиться охранники — может, и с собаками — и патрулировать все подходы.

Мышцы застыли, напоминая бугры: Сэвэдж вытянул левую руку, и направив вперед микроволновый детектор, стал прослушивать прогалину, ступая рядом с деревьями, обходя возможные ловушки. Дождь стал более холодным, тяжелым. Акира держался рядом, приноравливаясь к шагам Сэвэджа, вытягивая вперед вольтметр, готовый в любой момент, как только американец, услышав в наушнике вопль сигнала, резко дернет рукой, застыть на месте.

Подходя ближе, Сэвэдж заметил, что сияние усилилось. Сквозь инфракрасные очки он изучал деревья, пытаясь обнаружить на них камеры с трансфокаторами, и “светил” инфракрасным фонарем сквозь лесную чащу. Сэвэдж подошел к ограде, напоминавшей ему ограду на Миконосе. Он почувствовал, как неизбежность обрушивается ему на плечи, как прошлое цепляется за него когтями, не желая отпускать добычу.

Ограда — зеленая сквозь инфракрасные очки — была голой: ни ящиков на столбах, ни проволоки, ни вибрационных датчиков. Сэвэдж, чувствуя в душе неприятное ощущение, перевалил через нее. Акира приземлился рядом. Дождь стал сильнее. Они поползли выше.

Внезапно Сэвэдж понял, что будет дальше, и дурные предчувствия усилились. И он оказался прав! Впереди, сквозь деревья, проглянула следующая ограда, а на ней — коробки на столбах, от которых провода тянулись от одного к другому!

“Та же система, что и на Миконосе, — подумал Сэвэдж. Человек, устанавливавший ее для мужа Рэйчел, работал и на Шираи! Мог ли Шираи знать Пападрополиса? Может быть, это простое совпадение?

Нет! Совпадение исключено! Все взаимосвязано! Миконос! Мэдфорд Гэп! Камичи! Шираи! Пападрополис! Все это — звенья одной цепи!

Де жа вю и ложная память! Мы-то считали свой выбор свободным, но, оказывается, каждое наше движение контролировалось. Каждый шаг был предопределен.

Мы — как крысы в лабиринте. В лабиринте. И в каждом тупике, в который мы упирались, мы были обязаны поворачивать и бежать — под контролем — туда, где сопротивление было наименьшим.

Сюда. На эту гору.

Как в усадьбу к мужу Рэйчел. Или в Мэдфорд Гэп… И…”

Сэвэдж подскочил к Акире, намереваясь схватить его за руку, повернуть и заставить отступить обратно — вниз, вниз! Мы должны отсюда убраться! Это ловушка! Мы делаем именно то, чего от нас хочет Шираи! Нас заманили сюда обманом! Это…

Акира почувствовал и, крутанувшись, вывернулся из сэвэджского захвата. Даже сквозь инфракрасные очки Сэвэдж заметил на лице друга выражение страшного замешательства. Он раскинул руки. Он хотел знать, что случилось…

Сэвэдж не мог рисковать, заводя разговор. В отчаянии он показал, что им следует как можно быстрее отсюда убираться.

Акира снова развел руками. И покачал с досадой головой.

Сэвэдж едва не прошептал: нужно убираться отсюда.

Но звуки за оградой заставили его замереть на месте.

На вершине.

В сиянии.

Выстрелы. Треск автоматов. Бах, бах, бах — пистолетов. Грохот обрезов. Вопли людей. Они пронизывали ночь.

Вымокший до нитки Сэвэдж повернулся в сторону ограды. Выстрелы — хриплые вопли — не смолкали, становясь все яростнее. Боже! Сэвэдж прыгнул к ограде. На Шираи напали! Если он умрет, если мы не доберемся туда вовремя и не сможем его защитить, то никогда не узнаем…

Тявкнул пистолет. Огрызнулся автомат. И снова крики.

Нет!

Сэвэдж с трудом подавил желание схватиться за ограду. Держи себя в руках! Ты должен продолжать…

Остановившись на расстоянии вытянутой руки от ограды, Сэвэдж уставился на нее. На столб. Ближайший к нему.

И сжался от страха. Коробка, вибрационный датчик. Провода, тянущиеся от одного столба к другому. Перерезаны! “Кто-то проник туда перед самым нашим приходом! — подумал Сэвэдж. — Группа захвата прошла!.. Мы добрались и должны..!”

Сэвэдж подпрыгнул, схватился, подтянулся, перевалился. В шипящем дожде и звоне цепей услышал, что рядом с ним повис Акира. Свалившись на землю, они перекатились, смягчая удар, и встали на ноги. С пистолетом наготове и сердцем, готовым выскочить из груди, Сэвэдж помчался на выстрелы и дикие вопли, раздававшиеся впереди.

И тут ночь провалилась в бездонную пропасть тишины.

16

Тишина оглушила. Казалось, время замерло.

Сэвэдж с Акирой моментально легли на землю, уткнувшись лицами в грязь. Осторожно подняв пистолеты, чтобы не забить их глиной, они поползли вперед, добираясь до света, бьющего из-за края обрыва.

Очередной склон был совершенно голым. Он напомнил Сэвэджу склон, по которому он полз, добираясь до усадьбы мужа Рэйчел. И снова понял, что следующим препятствием будет ряд столбов, среди которых невидимыми нитями тянутся микроволны и включают сирену, как только между столбами проходит человек. Невидимая ограда. Но даже с микроволновым датчиком можно было отыскать способ их миновать. Так, например, как это сделал Сэвэдж на Миконосе. Ползя по грязи вверх, поводя инфракрасным фонариком, он почувствовал, как по коже пробежали мурашки, когда впереди показались столбы.

Наверху разорвал тишину лай очередного выстрела. Замерев, Сэвэдж направил “беретту” на левый гребень пика — туда, откуда послышался звук. Дождь мочил спину. Грязь — живот и грудь. Прищурившись, он попытался разглядеть что-нибудь, в то же самое время прислушиваясь, не движется ли кто-нибудь в его сторону.

Но вместо шагов или шороха он услышал, как за гребнем пика хлопнули дверцы машины и взревел мотор.

А затем рев еще одного мотора. Звук нарастал, по гравию визжали, пробиваясь сквозь грязь, шины.

Акира ткнул Сэвэджа в бок и показал рукой: дальше, влево, загорелись фары, отражаясь от падающих капель и двигаясь по дороге вниз. Ревя моторами, вниз к долине проскочили две машины и исчезли среди деревьев.

Грохот замолк: дождь стучал не переставая. Через тридцать секунд Сэвэдж не смог разобрать даже отдаленного жужжания.

Он медленно встал на четвереньки. С него полилась грязь. Он задрожал — нервы и холод. Сэвэдж очень осторожно подошел к ряду столбов, каждую секунду ожидая воя в наушнике. Но не услышал ни звука.

Сэвэдж, нахмурившись, колебался. Правильно ли считать, что система обезврежена?

“А какая, собственно, разница? — подумал он внезапно. — Кто ответит, даже если сигнал тревоги все-таки прозвучит? Ведь никто не палил по автомобилям, когда они мчались по дороге вниз. Значит, группа вторжения свою работу сделала. Последний выстрел, сразу перед тем, как завелись двигатели обоих автомобилей, — был, так сказать, смертельным ударом. Там — все мертвы!”

Он прошел мимо столба и, чувствуя рядом присутствие Акиры с пистолетом, пошел вверх по размытому дождем склону, а затем, встав на четвереньки, последние десять футов полупрополз и выглянул из-за хребта.

17

Его настолько поразило то, что он увидел, что сердце екнуло. Рядом в изумлении ахнул Акира.

Шок. Хотя, взбираясь на гору и преодолевая охранительные барьеры, он помнил и Миконос и то, как проникал на территорию Пападрополиса, сейчас Сэвэдж почувствовал прилив дурноты от воспоминания о другом здании. И с ужасающей ясностью понял, что смотрит на Мэдфорд Гэпский Горный Приют.

Нет! На страннейшее его японское подобие!

Площадка была огромной, удивительно длинной, примерно в восьмую часть мили. Горели дуговые фонари, каждое окно было освещено и закрыто дождем. Центральный портик напомнил Сэвэджу японский вариант замка — пять этажей в высоту, на каждом — парапет и опускающийся вниз карниз с загибающимися вверх краями. Но с каждого края к нему примыкали секции иной высоты и совершенно других стилей. Традиционный, покрытый тростником деревенский дом соединялся с храмом в восточном стиле. Домик для чайных, церемоний упирался в пагоду со стенами из кипариса.

Сэвэдж покачал головой, стараясь прогнать головокружение, атаковавшее психику. Большинство секций — их назначение — у него не было информации… он не мог опознать. Но в единственном Сэвэдж был уверен — все здания были снабжены общим знаменателем. Вся сюрреалистическая постройка была памятником, дотошнейшим воспроизведением различных степеней японской архитектуры.

Потрясенный, он опустил глаза, не в силах смотреть на огромный, бессвязно сцепленный дом. Чувствуя, что отчаяние возрастает, Сэвэдж прищурился, чтобы свет дуговых фонарей не бил в глаза, и, увидев тела, раскиданные по газонам, нахмурился так сильно, что даже лоб заболел.

Мужчины.

Японцы.

Одни были облачены в костюмы, другие в одежду для занятий боевыми искусствами. И у каждого в груди кровавые дыры… или в спине — смотря куда попадали пули и какую позу принимал труп во время падения на землю.

Сэвэдж насчитал десять.

Все японцы. Рядом с каждым валялся пистолет или автомат.

Ни один из них не шевелился. Сэвэджу показалось, что ему во внутренности вонзились огромные рыболовные крючки и раздирают кишки.

Несмотря на освежающий дождь, вонь пороховой гари продолжала отравлять воздух. И другой запашок: газы, выходящие из тел сквозь пулевые отверстия, и вонь смертельных судорог становились все более и более отчетливей, пока Сэвэдж, приблизившись к полю битвы, стоял и покачивался от шока.

Медноватый привкус крови окислился у Сэвэджа во рту.

Акира, нахмурившись, кивнул на дорожку из простроченных насквозь трупов.

— Некоторые, — сказал он, — те, у которых деловые костюмы, — охранники. Когда поднялась стрельба, они побежали на звук, стараясь предотвратить атаку. Остальные, у которых каратэ-га, видимо, выскочили на помощь из здания.

— Их всех застали врасплох. — Подавив дрожь,Сэвэдж поднял пистолет и понюхал ствол оружия. — Не стрелянный.

Акира осмотрел “узи”.

— Этот тоже.

— Отряд нападения был отлично организован. Он был очень эффективно сбит. Люди — классные профессионалы.

— Выскочили из-за деревьев.

Сэвэдж кивнул.

— Сделали дело и, воспользовавшись машинами из автоколонны, отступили.

— Но на дороге мы не видели других машин, — сказал Сэвэдж. — Как же они сюда добрались?

— Может быть, приехали за несколько дней до этого. Если они были уверены в том, что противник рано или поздно пожалует сюда, они бы терпеливо ждали. Я однажды стоял на страже в течение сорока восьми часов.

— А меня выдрессировали так, что я мог сутками неподвижно лежать в джунглях, — откликнулся Сэвэдж. — Да. — Горло жгло от желчи. — Мы знаем только то, что они проникли сюда довольно давно. Спрятались и… Дисциплина — больше ничего.

— Но кто был их даймио?

Сэвэдж с отвращением передернул плечами.

— Какая-нибудь фанатеющая левофланговая группировка. Японская “Красная Армия”. Кто знает? Мы упустили свой шанс. Пришли… но слишком поздно. И нам никогда, черт, ничего не узнать. — Он переводил взгляд с одного трупа на другой.

— Правда, вот, пожалуй, что. — Сэвэдж сглотнул накопившуюся, отдававшую желчью, слюну. — Эти люди стояли на нашем пути, были барьером между нами и Шираи. И насколько велика была наша нужда пробиться сквозь него и допросить Шираи, настолько они были готовы его защищать. Пятая профессия. Они повиновались правилам. Знали свой долг. Они изо всех сил старались выполнить свои прямые обязанности. Умерли с честью. И я…

— Да. — Акира вытер дождь с печальных глаз, выпрямился, встал навытяжку и поклонился. Забормотал, произнося слова молитвы

— О чем ты? — спросил Сэвэдж.

— Я отправляю их души к предкам. Обещаю уважать их до своей собственной смерти. Клянусь, что буду изо всех сил стараться почувствовать их ками — в ветре и дожде.

— Очень хорошо, — сказал Сэвэдж. — Американским же эквивалентом твоей молитвы будет — по крайней мере, если ты католик, — “Господь, благослови. Господь, упокой”.

— Их духи поймут.

Сэвэдж коротко кивнул. Затем добавил:

— Шираи… Может быть, он жив! — От надежды сердце застучало как паровой молот. — Может, убийцы его только ранили? Или ему удалось спрятаться. — Он пошел, а затем побежал к зданию. — Мы должны его отыскать.

Акира вынырнул рядом с его плечом.

— Не слишком надейся. Я, конечно, тоже хочу получить ответы на вопросы… Но думаю, все тщетно. Убийцы свою работу знали. Им не нужно было спешить убегать. И они бы не ушли отсюда, не выполнив задания.

— Но шанс всегда остается!

18

Они добежали до центральной части здания, той, пятиэтажной, с загнутыми карнизами на каждом этаже, так отчетливо напомнившими Сэвэджу японский замок. Дверь была открыта. Из нее лился свет.

Сэвэдж отпрянул в одну сторону, Акира — в другую и они перекрестно осмотрели вестибюль на тот случай, если не все члены ударной команды ушли или же кто-нибудь из людей Шираи выжил, и теперь был готов стрелять в любого, кто покажется в проеме.

Не заметив угрозы, Сэвэдж прыгнул вперед под углом, чувствуя, что Акира зеркально повторил его движение. Они в полуприсяде целились в разные стороны, крутясь на одном месте, проверяя все направления и чувствуя, как напрягаются мышцы.

Опасности никакой.

Потому что все были мертвы. Комната — огромный вестибюль, выполненный из полированного тика и увешанный канделябрами в виде японских фонариков, — был усеян трупами.

Сэвэдж съежился и опустил пистолет. И снова медноватый запах крови и экскрементов, выливающихся и вываливающихся из расслабленных сфинктеров мертвецов, чуть было не застал его врасплох. Тошнило.

Справа, возле распахнутой перегородки, плавали в лужах крови пять трупов. Еще трое распростерлись позади. Четверо были срезаны прямо на лестнице слева — в Мэдфорд Гэпском Горном Приюте, в том же самом месте тоже была лестница, — которая шла, пересекаясь с противоположной.

— Боже милостивый, — выдавил Сэвэдж. Он заставил себя пройти дальше в холл и, подавив тошноту, уставился на кровавую бойню. — Скольких же еще мы найдем?

В прострации и ужасе они обыскали смежные комнаты, обнаружив следующие трупы.

— Этого слишком, слишком мно… — Сэвэдж: ударился спиной о стену, привалившись к гладкой поверхности. Рядом с ним висели картинки тушью — мечи. Искусство войны и мира. Он вытер лоб: пот с дождем. — Я столько раз бывал на боевых позициях, что всех и не упомню. Стольких убил, что иногда мне снятся легионы трупов. Но это… — Сэвэдж в гневе потряс головой, словно отрицание очевидного могло заставить мертвецов исчезнуть. Он плотно сжал веки, затем снова неохотно открыл их и вздрогнул от ужаса. — Слишком много. Когда это закончится, когда мы в конце концов можем прекратить все это, отойти, отступить, я буду приветствовать то, что ты называешь…

— Спасением.

— Я хочу всего лишь…

— Мира? — спросил Акира.

— Я устал от неясных кошмаров и угроз.

— От этого никуда не денешься, — сказал Акира. Его печальный голос совсем пропал. — Такова наша жизнь.

— С той лишь разницей, — выдохнул Сэвэдж, — что я больше не смогу рисковать жизнью ради незнакомых людей. Только ради Рэйчел.

— Выучка тебя все же не совсем отпускает. Ты должен кого-то охранять. А вот я с этого мгновения становлюсь своим собственным принципалом. И начинаю охранять самого себя.

— Тебе будет очень одиноко.

— Но не рядом с тобой, друг мой.

Сэвэдж почувствовал внезапный, словно электрический импульс, разряд.

— Неужели я не ослышался? И ты действительно произнес это слово — “друг”?

Акира сделал рукой отметающий жест, закрывая тему.

— Нужно отыскать Шираи. Это все не закончится…

— Пока мы его не найдем. — Сэвэдж рывком оторвался от стены. — Но где нам?.. Ведь мы проверили эти… Его здесь…

Они повернулись к лестнице. Окруженный смертью, удрученный, Сэвэдж прошел через вестибюль, взглянул на струящуюся со ступеней кровь и стал — перешагивая через тела — подниматься. Наверх.

Добравшись до площадки следующего этажа, они повернули, следуя за загнувшимися в другую сторону ступенями.

Голос Сэвэджа, словно посыпанный гравием, проскрипел в пересохшей глотке.

— Тебе это ничего не напоминает?

— Лестницу в Горном Приюте.

Они осторожно дошли до следующего этажа.

И снова обнаружили трупы.

— Этому конца не будет, — прошептал Сэвэдж.

— Если его нет в этом здании, придется обыскивать остальные, — сказал Акира. — Мне плевать на то, сколько для этого потребуется времени.

Сэвэдж повернулся, целясь, сначала в одну, затем в другую сторону, обнаружив с каждой стороны по бесконечному коридору.

— Они могут простираться в другие здания, — произнес Акира.

Тишина смерти уплотняла воздух. Она вжималась Сэвэджу в лицо. Дышалось с трудом.

— Видишь комнаты вдоль коридора?.. Не двери, а отодвигающиеся перегородки… Но…

— Расстановка такая же, как в Мэдфорд Гэпском Горном Приюте, — согласился Акира.

— Я знаю, где мы его отыщем. Камичи. Шираи…

— Где?

— Там, где он был всегда! В моем кошмаре! Там, куда мы его приводили! Хотя мы его никуда не приводили! — Сэвэдж указал на лестницу. — На третьем этаже. В его комнате. Там мы его и отыщем. Где он был. Где будет.

Они полезли наверх.

19

И дальше — тела. У Сэвэджа сжалось сердце. Кровь. Пол был… Он не мог не ступать по… Везде… Скользко. Подошвы ботинок издавали чавкающие звуки. Казалось, в груди застыла глыба льда. Со все возрастающими дурными предчувствиями Сэвэдж щупал пульс мертвых мужчин. Которого не было. Он поднимал оружие, валявшееся рядом с телами, и нюхал стволы.

— Из них не стреляли.

— Что? Но…

Сэвэдж кивнул.

— Можно понять, каким образом охрану на улице застали врасплох. Но…

— Эти охранники должны были услышать выстрелы, прозвучавшие снаружи.

— И в тех комнатах, что находятся внизу, и на лестнице. Команда должна была убить сначала всех охранников снаружи и лишь затем добралась бы до этих.

— А здешние не сделали ни единого выстрела.

— Что-то тут не так, — сказал Сэвэдж. Спина к спине они напряженно целились в противоположные концы коридора. Потом взяли немного вправо.

Сэвэдж оставлял на полу кровавые следы. Дойдя до правого крыла коридора, внимательно пересчитывая перегородки, они остановились у пятой комнаты справа, где…

…если бы на месте перегородки стояла дверь…

…и если бы это был Мэдфорд Гэпский Горный Приют…

…они бы добрались до комнаты Камичи.

— Выстрел из прошлого, — сказал Сэвэдж.

— Не понимаю.

Сэвэдж вдруг понял, что мямлит. Трясясь, он постарался взять себя в руки.

— Готов?

— Всегда готов.

— Прикрывай меня. — С высоко вздымающейся грудью Сэвэдж схватил край панели, рывком послал ее в сторону и отпрянул к стене, целясь в открытую дверь.

Отскочивший к другой стороне двери прицеливавшийся Акира — задохнулся.

У Сэвэджа глаза полезли на лоб.

Камичи… Шираи…

Имена смешались. Прошлое и настоящее стало реальностью. С единственной разницей.

Одетый в черное каратисткое ги, Камичи-Шираи сидел, скрестив ноги перед низеньким столиком, и пил чай. Пятидесятилетний, седовласый, несколько полноватый, с мягковатой линией нижней челюсти, бизнесмен-политик поднял голову и внимательно взглянул на пришедших. При их внезапном появлении он даже не вздрогнул. Он не был ни удивлен, ни поражен, ни смущен. А просто вздохнул, поставил чашку и кивнул.

Положив на стол покрытые мозолями от постоянных занятий каратэ руки, он подался вперед и медленно встал.

— Наконец-то, — произнес он.

— Но как?.. — Сэвэдж вошел в комнату. — Где?.. Вам же было необходимо скрываться. На нашем месте могли оказаться наемные убийцы, вернувшиеся, чтобы…

Окаменев, Сэвэдж растерялся и замолчал. Он внезапно понял, что Камичи-Шираи говорил по-английски, и с еще большим изумлением осознал, что вопросы его бесполезны, никчемны. Потому что Камичи-Шираи ни секунды не был в опасности, и, следовательно, не было причины прятаться от кого-либо.

— О, черт, — только и смог выдавить Сэвэдж.

— Примите, пожалуйста, мои скромные поздравления. — Камичи поклонился. — И мое величайшее уважение. Вы действительно настоящие профессионалы. И вы до конца исполнили долг, следуя кодексу чести.

Сэвэдж выдохнул, указывая пистолетом:

— Нас вели сюда.

— Правильно.

— Но зачем?

— Если вы опустите оружие, я объясню, — сказал Камичи.

Но Сэвэдж продолжал целиться.

— Ну уж, нет. Говорите, не то я вас…

— Пристрелите? — Камичи поразмышлял над этим и пожал плечами. — Не думаю. Потому что в таком случае вы никогда не…

— Говорите! — пальцы Акиры дрожали на рукоятке и курке. — Мы когда-нибудь раньше встречались?

— В каком-то смысле.

— В каком еще, черт побери, смысле? — палец Сэвэджа стал медленно давить курок.

— Опустите, пожалуйста, оружие, — сказал Камичи. — Нам многое необходимо обсудить. — Он покачал головой. — Но я не чувствую себя… разговаривающим? Разговаривательным?.. Как бы получше выразиться… в общем, не предрасположенным к разговору в таких экстремальных условиях.

— А вот мне, знаете ли, как-то все равно, — сказал Сэвэдж. — Может быть, если я вас пристрелю, мои кошмары…

— Нет — Камичи пошел вперед. — Они не закончатся. А наоборот — станут преследовать вас еще яростнее. Без ответов на ваши вопросы вас всегда будут раздирать на куски. Сомнения. Бред. Это касается вас обоих. До конца жизни.

Сэвэдж спокойно направил пистолет в грудь приближающегося Камичи.

— Зато вы умрете.

— И вы будете удовлетворены? — Камичи почти уперся в дуло сэвэджского пистолета.

— Ни с места.

— Неужели, убив меня, вы обретете покой? Подумайте хорошенько. Что вам нужно больше всего? — Камичи схватил пистолет Сэвэджа. — Ответы?

— Да. Но сейчас мне первым делом нужно, чтобы вы убрали руку с моего пистолета! До того, как я!.. — Сэвэдж выдернул дуло из пальцев Камичи, посмотрел в его темные немигающие глаза и опустил пистолет, краем глаза заметив, что Акира все еще целится. — Итак, ответьте на вопрос. Мы раньше встречались?

— Я бы предпочел ответить на другой вопрос, на тот, который вы не задали. — Камичи повел Сэвэджа в коридор. — Вас зовут…

Окруженный фантомами, призраками, Сэвэдж позволил Камичи вести его, понимая, что Акира пятится перед ними, направив пистолет японцу в грудь.

— Вас зовут… Хотите узнать, как вас зовут? — спросил Камичи, когда они дошли до коридора.

Сэвэдж решил поверить слову друга и бывшего напарника по SEALs, убитого в проулке Вирджиния-Бич.

— Меня зовут Роберт Дойль.

Камичи выглядел разочарованным.

— Вы знаете больше, чем я думал.

— Я мог бы еще сказать: “Роджер Форсайт”, но это вряд ли, потому что этим именем я пользовался в кошмаре, а все, что происходило в кошмаре — точнее, не происходило, — неправда.

— Ага, вы пользовались именем Роджера Форсайта по надобности. Как псевдонимом.

— Это я тоже принял во внимание, — ответил Сэвэдж. — Человек, которого я видел в кошмаре, — он назвался Филиппом Хэйли — гнался за мной в Токио. Преследуя меня в храме Мэйдзи, он не переставая называл меня Роджером Форсайтом. А когда я не отозвался на это имя, он крикнул: “Дойль!” Я тогда решил, что если бы он попытался позвать меня на публике, то сначала использовал бы ненастоящее имя, а уж после того, как увидел, что я на него не реагирую, рискнул бы крикнуть настоящее.

— Проницательно, — сказал Камичи.

— Так кто он такой?

— Его настоящее имя, разумеется, не Филипп Хэйли. Точно так же, как и Роджер Форсайт — это его псевдоним.

— Я спросил, кажется, кто он?

— Ваш связной из ЦРУ.

20

— Кто?

Когда Сэвэдж задохнулся, услышав ответ Камичи, один шок наложился на другой. Потому что он услышал звук трения дерева о дерево. Повторяющийся. Частично совпадающий. По всему коридору открывались перегородки. Из комнат выходили люди — японцы — в костюмах, с оружием.

— Положите, пожалуйста, на пол ваши пистолеты, — сказал Камичи.

Акира резко гаркнул что-то по-японски. Камичи ответил очень спокойно и повернулся к Сэвэджу.

— Ваш товарищ говорит, что скорее пристрелит меня.

— И в этом он не одинок, — сказал, Сэвэдж прицеливаясь. — Если эти люди сделают хотя бы шаг, вы станете трупом.

— А я-то думал, вам нужны ответы, — покачал головой Камичи. — И, кроме того, если вы меня убьете — они убьют вас. И какой в этом будет прок? Нет, думаю, вам будет лучше подчиниться.

Японцы сделали вперед очень осторожный шаг. Сэвэдж прыгнул за спину Камичи. Чувствуя оглушительный стук крови в висках, он прижался спиной к стене и упер ствол пистолета Камичи в череп. Акира моментально оказался рядом, направив пистолет на приближающихся людей.

— Значит, Хэйли — мой связной из ЦРУ? — спросил Сэвэдж.

— Значит, вы не знаете, что работаете на Управление?

— А разве по моим вопросам не заметно?

— Отлично. Уловка удалась, — сказал Камичи. — А вы? — спросил он Акиру. — Вы-то хоть поняли, что работали на японскую разведку?

Акира совершенно обалдел.

— Ага, — сказал Камичи. — Интересно. Значит, план остается неизменным.

— Сукин ты сын, что ты с нами сотворил? — Сэвэдж со всей силы вдавил дуло пистолета в череп Камичи. Мечтая раскрошить его в мелкие кусочки.

— Вы сами ответили на свой вопрос. Несколько раньше.

— Когда? Как?

— Я привел вас сюда, — ответил Камичи.

— Начинаю понимать, — произнес Акира. — Сегодня. Вам ничего не грозило.

— Верно. А можете объяснить, почему?

Голос Акиры звучал так, словно его тошнило.

— Трупы. Столько… Это место… не подвергалось нападению. Убийцы не расстреливали всех этих людей. Потому что это были не убийцы. Эти люди… — Отвращение задушило Акиру, и он оборвал свою речь.

— Умерли по собственному желанию. Добровольно. Отважно. С честью, — сказал Камичи. — За своего даймио… за свою страну… за древние национальные традиции. И, разумеется, в первую очередь — за Аматерасу.

— Боже, — сказал Сэвэдж. Сознание завертелось. Казалось, коридор пошел полом вверх. — Черт, да ты ведь сумасшедший!

Японцы сделали еще шаг и подняли оружие. Сэвэдж схватился за костюм Камичи и потащил его к лестнице.

Акира нервно целился.

— Прикажите вашим людям остановиться. Иначе я вас убью. И их тоже.

— Но вы не понимаете! — Камичи казался странно спокойным, тревожно участливым. — Они готовы умереть, отдать свои жизни за даймио, за дух своего народа, за землю богов. Они хотят выполнить свое назначение, и соединиться с ками своих товарищей-самураев.

Сэвэдж задрожал. Он с ужасом понял размах безумия этого человека. И вспомнил резню в Джонстауне и последователей безумного вождя, которые были готовы сделать для него все, что угодно, даже заставили своих детей проглотить отравленный лимонад, а затем выпили его сами.

И тут же сдвинул перспективу, поменял свою логику на логику Камичи, напомнив, что абсолютно сумасшедшие и безнадежные психи уверяют самих себя в том, что они — единственные совершенно нормальные люди.

Но напомнил себе еще обо одном. Что здесь не Запад, а Восток. И вспомнил Мисиму, вспоровшего себе живот после того, как он призвал солдат вернуть страну к старым временам и выполнить долг перед богами.

Сэвэдж думал о сорока семи ронинах, которые ждали целых два года, выбирая время для мести за своего мертвого хозяина, и которые, после того как отрубили голову врагу своего даймио и положили ее на могилу, совершили сеппуку. В Америке джонстаунский фанатик считался чудовищем. В Японии Мисиму вспоминали с любовью, как человека, умершего за свои принципы. А сорок семь ронинов почитали за абсолютную преданность своему даймио.

И каким-то образом гайдзин Сэвэдж это понял, потому что его отец тоже пустил пулю себе в голову.

Но подобные мысли ничуть не убавили ужаса, творившегося вокруг.

— Теперь понятно, почему охрана не стреляла. Она добровольно… — Сэвэдж покачал головой. Несмотря на шок, он чувствовал уважение к этим людям, представляя их отвагу, их ошеломляющую уверенность, веру в Аматерасу, их убежденность, пересилившую страх смерти.

Сэвэдж заставил себя продолжить разговор, потому что чувствовал, как першит в горле и как звуки с трудом — словно его кто-то душит — вырываются изнутри.

— Они самостоятельно встали по стойке “смирно”. И позволили себя расстрелять. Совершенно спокойно отдали свои жизни… с честью приняли уникальный эквивалент сеппуку. Чтобы ваш народ думал, что это — ваши — враги их убили.

— Для гайдзина вы неплохо разбираетесь в наших традиционных ценностях, — признал Камичи.

— Кто же их застрелил? — спросил Акира. — Вы?

— Их товарищи-самураи, которых, в свою очередь, застрелили следующие, пока не осталась одна последняя группа.

Охранники сделали еще шаг вперед, прицеливаясь. Сэвэдж отчаянно потянул Камичи вдоль стены к лестнице, держа пистолет у его головы, пока Акира целился в телохранителей.

— Но наш разговор оказался весьма полезным, — сказал Камичи, чудовищно размеренным голосом, — потому что я понял, что ошибся.

— Вот уж что правильно, то правильно, — заявил Сэвэдж. — Эти люди не должны умереть, по крайней мере не за ваши бредовые…

— Я имел в виду их оружие, — произнес Камичи. Сэвэдж еще сильнее вжал дуло пистолета в череп Камичи, чувствуя, как на его хрупкую психику совершается очередной бандитский налет.

— Оружие?

— Я-то думал, что предусмотрел все детали, — продолжил Камичи. — Но теперь понял, что им следовало стрелять перед собственной смертью для пущего драматического эффекта. Подчеркнуть таким образом их преданность и стремление во что бы то ни стало меня защитить.

Сэвэдж чуть было не выпустил пулю в голову Камичи.

Это было настолько заманчиво.

“Нет, — прозвучал призрачный голос Грэма. — Не поддавайся эмоциям. Иначе ошибешься. Профессионал обязан быть объективным, разумным и держать себя в руках.”

“Разумным? — подумал Сэвэдж. — Как Камичи? Да, он, гаденыш, такой разумный, сволочь, психопат проклятый!”

“Но ведь ты нормальный. Терпи. Помни о своих обязательствах. Перед собой. Перед пятой профессией.”

“А вот это верно!” — согласился Сэвэдж.

Он слишком хорошо знал, что до сих пор жив только потому, что охрана Камичи не рискует напасть на них, когда их даймио угрожает прямая опасность.

Несмотря на соблазн, он знал, что невозможно… а ведь как хочется, черт, как хочется! Это было бы справедливо, правильно и, главное, порадовало бы душу, если бы он сейчас нажал курок.

Кошмарно разумный, нестерпимо рациональный голос Камичи вывел Сэвэджа из задумчивости.

— Об этой незадаче я побеспокоюсь позже. Лично удостоверюсь в том, чтобы из оружия были произведены выстрелы. Пальцы трупов моих верных сторонников будут положены на курки во время стрельбы, чтобы на случай судебно-медицинской экспертизы на руках остались следы пороховой гари. Каждый аспект разработанного плана должен быть идеальным.

— Чего вы хотите этим достичь? — спросил Акира. Камичи повернулся, сопротивляясь нажиму пистолетного дула.

— Я разочарован. Вы оказались способны предусмотреть так много, но не смогли понять главной цели моих действий.

— Видимо, мы чересчур тупы, — сказал Акира.

— Так просветите нас, — поддакнул Сэвэдж. — Покажите двум дурням, насколько вы умны.

Камичи выпрямился.

— Все записано в анналах и… история все записывает…

— Просто сообщите, в чем дело, — оборвал его Сэвэдж.

— Сегодня вечером, — произнес Камичи горделиво, — мы покажем, что наемные убийцы, собранные врагами Аматерасу, решили, что я являюсь настолько сильной угрозой для них, что устроили резню, дабы до меня добраться. Но у них ничего не вышло… Отряд преданных мне самураев отразил атаку и обратил их в бегство, уничтожив перед этим основных главарей. Вас, — указал он на Сэвэджа, — агента ЦРУ. И вас — еще один жест, теперь уже в сторону Акиры, — работника японской разведки.

— Мне был необходим прецедент столь драматичный, столь символичный, столь национально выверенный, чтобы он смог вдохновить и взволновать моих сторонников, заставить их самостоятельно принять решения о начале нового похода против сил Японии и чтобы, как магнит, притянул в Силы Аматерасу новых приверженцев. Сцена побоища в этом японском храме лишь подчеркивает всю важность этого решения. Важность…

— Чего? — спросил Сэвэдж.

— Американское правительство подослало наемных убийц, и ему помогало японское коррумпированное общество. Этот инцидент вызовет такую бурю негодования, такую ярость, такую…

— Вам никто не поверит, — оборвал его Сэвэдж.

— В Америке — конечно. Но в Японии? Можете в этом не сомневаться. Несколько следующих дней повернут ход истории этого народа вспять. Я смою ошибку Реставрации Мэйдзи и верну страну к культурной чистоте и очищающему карантину Токугавского Сегуната. Все иностранцы будут изгнаны, и их заразное влияние сойдет на нет.

— А вы, насколько я понимаю, будете тем самым великим человеком, который возглавит Сегунат, — усмехнулся Сэвэдж.

— Я буду управлять от имени императора, которому больше не придется отказываться от своего божественного происхождения.

— Вы настолько безумны, — Сэвэдж подтащил Камичи поближе к лестнице, — что остаток своих дней проведете в “мягких покоях” сумасшедшего дома.

— Но что самое странное, — сказал Акира, продолжая целиться в охрану, — так это то, что я с ним согласен.

— Что? — задохнулся Сэвэдж.

— Тогда присоединяйтесь ко мне, — сказал Камичи. — Я могу изменить план, и умрет один лишь гайдзин. Будет произведено новое свидетельство связи этого человека и его нанимателя из ЦРУ с японской разведкой. Ваши таланты мне еще пригодятся.

— Согласен с вами. Да, — Акира продолжал целиться. — Жаль, что я не живу в другом времени. Как бы мне хотелось повернуть историю вспять — убрать из нее не только американскую оккупацию и навязанную нам конституцию, но и саму войну на Тихом океане, милитаризм, что ее породил, Реставрацию Мэйдзи и прежде всего — “черные корабли” коммодора Перри. Сегунат Токугавы. Наш прекраснейший цветок. Когда мы были оставлены на произвол судьбы, отринули весь остальной мир, всматривались вглубь и оттачивали свой дух. Как бы мне хотелось, чтобы нас ничто не связывало с Америкой. Сброшенные атомные бомбы были современными вариантами “черных кораблей”. Из-за них мы сейчас стараемся взять экономическую власть над миром, а не военную, как в тридцатые-сороковые. Жадность, жажда власти, жестокость рабочей этики, не оставляющие нам времени для созерцания, — эти пороки пришли к нам из Америки. Они уничтожают красоту нашего духа. Япония не является землей богов. Мы позабыли о богах.

Сэвэдж не мог с уверенностью сказать, действительно ли Акира говорит то, что думает, или же он просто-напросто пытается отвлечь внимание, и таким образом отделить Камичи от его людей. В последовавшей за этими словами суматохе он подтянул Камичи еще ближе к лестнице.

Акира продолжал целиться в охрану.

— Так присоединяйтесь ко мне, — повторил Камичи.

— Нет! — рявкнул Акира. — То, что вы сегодня сделали с этими… — В его голосе прозвучало отвращение, — омерзительно. Из этого плана ничего путного не выйдет. Не должны были все эти люди умирать. Вы вывернули наизнанку кодекс чести. И, следовательно, вы — не спаситель. А чудовище.

— Тогда умри вместе с гайдзином.

— Черта с два. — Сэвэдж наконец-то добрался до лестницы, подтаскивая Камичи к себе поближе. — Мы уходим.

Камичи сказал что-то своим людям по-японски.

Они выпрямились и поклонились.

— Акира, что он сказал?

— Он сказал: “Вы знаете, что следует делать. Выполните клятву. Я благословляю вас. И передаю вас в руки Аматерасу.”

— Блин, — только и сказал Сэвэдж.

Внезапно он услышал над собой скрип ступеней и, быстро взглянув, увидел восьмерых поднимающихся к нему снизу и целящихся в него мужчин.

— Это охрана, разыгравшая из себя убийц и уехавшая на автомобилях, — объяснил Камичи. — Им было приказано после вашего появления вернуться. Один из моих людей держал с ними связь по рации.

— Прикажите им держаться от нас подальше, — сказал Сэвэдж.

— Или вы меня пристрелите? Это уже не имеет особого значения. Видите ли, начинается последняя стадия операции.

— Последняя стадия операции?

Человек, стоявший внизу на лестнице, выстрелил в Сэвэджа.

Съежившись от звона пули, пронесшейся мимо его головы, американец отвел пистолет от Камичи и выстрелил в ответ.

Стрелок повалился навзничь.

Но в то же самое время остальные телохранители стали палить: коридор наполнился оглушительным звоном, пули расщепляли перила лестницы, разбивали стены.

Сэвэдж продолжал нажимать на курок… снова и снова… из пистолета вылетали пустые гильзы, и с воплями падали охранники. Рядом слышались другие выстрелы — из коридора в коридор — это был Акира. Но пока Сэвэдж стрелял, он вдруг почувствовал…

Что-то было не так! Пули вонзались в стену позади его головы! Акира продолжал палить. Телохранители с криками валились на пол, на ступени. Кровь продолжала хлестать. И наконец упал последний…

…коридор и лестница — кошмарные руины — пороховая вонь — кровь — блевотина — экскременты, испускающие жуткий запах, — все это вокруг…

…И тут Сэвэдж понял, что именно было не так, что он в ужасе осознал во время перестрелки.

Не мог я остаться в живых! Эти люди стояли в десяти футах от меня!

Когда началась пальба, Камичи нырнул вниз, поэтому его нельзя было использовать в качестве щита.

И во всем этом кошмаре, среди пулевых туч нас с Акирой даже ни разу не задело?

Невозможно!

Если только…

Его передернуло.

Если только телохранители и не пытались в нас попасть!

Боже правый, да ведь они вынуждали нас стрелять в них!

Это было самоубийство!

Сумасшествие накладывалось на сумасшествие. И это продолжалось слишком долго, и было чересчур. Сэвэдж сомневался, выдержат ли его бедные мозги очередную атаку. Ему хотелось кричать. Он чувствовал, как психика выворачивается наизнанку, как здравый смысл трещит по швам, собираясь расползтись!

Но тут в дело вступила ярость.

— Ты, мерзкий сукин сын, Камичи!

Сэвэдж развернулся, намереваясь встать к нему лицом к лицу и целясь в пол, где Камичи должен был лежать.

Но там никого не было.

— Где же?

— Вот он! — крикнул Акира. — Бежит по коридору!

Перепрыгивая и лавируя между валяющимися на полу телами, Сэвэдж погнался за Камичи.

Акира, бурча под нос то, что должно быть японскими проклятьями и ругательствами, мчался рядом.

Когда Сэвэдж оказался у входа в комнату Камичи, все вдруг внезапно замедлилось в действии, жаме вю и де жа вю слились в единое целое. “Я был здесь раньше! И знаю, что дальше!..”

Прежде чем он сумел остановиться и отреагировать на предчувствие, яростный удар омертвил нервы его правой руки и выбил “беретту”. За спиной раздался сухой щелчок сломанной кости, вопль Акиры и стук упавшего на пол пистолета.

Он обернулся, и тут кошмар его вступил в завершающую фазу.

Он стоял лицом к лицу с тремя мужчинами. Мускулистыми. Тридцатилетними. Японцами.

В темных костюмах.

Это был убийцы из Мэдфорд Гэпского Горного Приюта. Они выскочили в коридор из комнаты, находящейся напротив той, в которой сидел Камичи, и молниеносно разоружили Сэвэджа и Акиру деревянными мечами.

И тут Сэвэдж вспомнил, что на самом деле мужчин было не трое, а четверо!

Только четвертый вместо боккена держал в руке самурайский меч!

Его смятение было рассеяно, когда появился Камичи с поднятым сияющим мечом.

— Круг завершен, — сказал он. — Конец будет вашим началом.

Убийца взмахнул мечом — боккеном. Дабы избежать удара, Сэвэдж крутанулся на месте, но было слишком поздно. Деревянное лезвие врезалось ему в руку с такой силой, что его вмазало в стену.

— Я ведь пообещал, что вашему кошмару настанет конец, — сказал Камичи.

Второй мужчина ударил Акиру, который сломался пополам, получив тупым концом боккена в живот. Акира, стараясь держать себя тем не менее в руках, рухнул на колени.

— Ответы? — произнес Камичи. — Вы этого хотели?.. Я сделал так, чтобы вы застрелили всех моих телохранителей, для того, чтобы власти убедились — а средства массовой информации раструбили об этом по всему миру — в том, что здесь произошла настоящая битва, в которой мои люди стойко меня защищали. Пули из ваших пистолетов поразили их. Следы пороха обнаружат на ваших руках. А когда вы наконец-то встали со мной лицом к лицу, на моей стороне остались только трое этих самураев, вооруженных деревянными мечами.

— А вы сами, — прорычал Сэвэдж, — остались не с боккеном, но с катаной, потому что вы — сегун — герой всей этой истории.

— Как я уже говорил, мне был необходим инцидент, столь драматичный и символический, чтобы он вдохновил весь народ на следование моим путем. А вы станете частью легенды. Народ станет вспоминать эти мгновения через тысячу лет — о том, как хитрый гайдзин и подлый японец привели убийц, чтобы расправиться со мной. И действительно, вы перебили всех моих людей. Но в конце концов мои доблестные, но умирающие самураи прогнали команду убийц, и вот мы с вами остались лицом к лицу: вы — с огнестрельным оружием, и я — с катаной.

— И кто же победит? — Сэвэдж нырнул вниз, стараясь схватить пистолет, и закричал, когда деревянные мечи рубанули его по черепу, шее, рукам и ногам.

Опять!

Все повторилось! Он чувствовал себя беспомощным!

Все было предопределено!

Нет, заопределено! Время повернулось вспять! Он жил в обратную сторону!

А историю изменить невозможно! Он снова закричал, но уже не от боли, причиненной ему деревянными мечами, но от великой ярости, которую он испытал в своей жизни. — Сволочь!

Перекатившись, Сэвэдж ударил ногой. И услышал с радостью хруст переломанной кости. Охранник завопил. Сэвэдж продолжал катиться. Рядом просвистело лезвие боккена, едва не задев ему голову.

Деревянный меч врезался в пол. Сэвэдж выбросил ногу вперед, услышал хрюканье и, схватив “беретту”, ринулся вперед.

Но следующий боккен со звериной силой впился ему в плечо — правое — рядом с огромным синяком, оставленным дубинкой. Рана наложилась на рану, и рука потеряла силу, мышцы парализовало, и “беретта” выскользнула из бесполезных пальцев.

Мучительная боль усилила ярость. Он рубанул левым локтем назад, стараясь попасть в охранника, почувствовал хруст, щелканье сломанных ребер и понял, что мужчина согнулся пополам.

Сэвэдж развернулся, намереваясь ударить третьего телохранителя, но тот ушел от удара в сторону и, крутанув боккеном, попал Сэвэджу в бок прямо над левой почкой. Боль оказалась настолько оглушительной, что Сэвэдж почувствовал глухоту, а потом едва не потерял сознание. Его разворот продолжился, но теперь он не знал, куда бить, и врезался в стену. Телохранитель нанес ему удар в голову. Сэвэдж поднял руку, отчаянно стараясь закрыться, прекрасно понимая, что кость будет сломана.

Но какое-то размазанное движение остановило боккен. Акира! Он стоял, согнувшись на коленях, держась за живот, стараясь утихомирить боль от острия деревянного меча, попавшего ему в кишки. Охранники, видимо, решили, что Акира выведен из строя, и полностью сосредоточили внимание на Сэвэдже.

Они оказались неправы. Выкинув вверх мозолистую от занятий каратэ руку и направив ее под кисть третьего охранника, когда тот ударил Сэвэджа по черепу, Акира задержал удар, рубанул ребром другой ладони телохранителя по переносице, развернул его и ударил коленом в пах. Тот упал. Из его носа полилась кровь.

Сэвэдж изо всех сил старался восстановить сознание. Ему удалось на какое-то время понять, что Акира рвется к Камичи, и когда понял, что нужно помочь товарищу, ноги его подкосились. Это охранник с перебитой коленкой подполз к боккену и ударил Сэвэджа. Он упал. Пол с огромной скоростью понесся ему навстречу. Челюсть врезалась в дерево. На мгновение потеряв сознание, он понял, что ничего не видит.

Затем зрение вернулось, и, взглянув вверх… ошеломленный… он увидел, что Акира нападает на Камичи. Камичи поднял катану.

“Нет!” — крикнул про себя Сэвэдж. Жамэ вю стало реальностью. То, что никогда не происходило, теперь проявлялось словно на фотопленке! Круг завершился. Жизнь потекла вспять. В конце — ваше начало. Если не считать того, что начало было ложным, зато конец вполне реальным.

Словно наблюдая за фильмом, увиденным не единожды… кошмаром, от которого он столько страдал, Сэвэдж съежился, увидев, что Акира атакует Камичи. Четвертый убийца. Человек со сверкающим мечом. Если настоящее стало прошлым, — продолжал внутренне кричать Сэвэдж, — тогда вполне можно предсказать будущее!

Нет! Акира! Не надо!

Распростертый в агонии на полу, Сэвэдж увидел сквозь пелену, застившую глаза…

И почувствовал, как сердце остановилось, распухнув от надежды, когда понял, что после того, как Акира отразил удар в голову Сэвэджа, он поднял деревянный меч, выпавший из руки охранника.

Никогда не существовавшее прошлое неточно повторяло сегодняшние события! В кошмаре Сэвэджа Акира не был вооружен боккеном. Значит, круг замкнулся не до конца! Реальность не подчинилась ложной памяти! Камичи взмахнул сияющим мечом. Акира увернулся. И парировал удар боккеном. И Камичи снова ударил. И снова Акира парировал удар. Они шли по кругу, делая выпады, крутясь на месте, прыгая то вперед, то назад.

Акира уклонился влево, затем вправо и увидел открытое пространство! И когда ударил, охранник, лежавший на полу, швырнул свой боккен. Он отскочил от плеча Акиры, не дав донести удар до цели.

Меч Камичи разрубил боккен Акиры пополам. И тогда Сэвэдж закричал.

Акира отскочил назад. Свистнул меч Камичи. Острое, как бритва, лезвие, казалось, не дотронулось до шеи Акиры.

Сэвэдж молился. Я неправ! Пожалуйста, боже! Пусть я не живу!..

Отчаянная мольба осталась неуслышанной.

Акира выронил боккен. Его голова рухнула с плеч. Она упала на пол со стуком тыквы, покатилась и остановилась на обрубке шеи прямо перед глазами Сэвэджа.

Его глаза моргнули.

И Сэвэдж потерял все самообладание — что в данном случае означало, что он им обладал, и шок, потрясший мозг, превозмог боль, разливающуюся по телу.

Он поднялся на колени, затем встал, пошатываясь и истерически визжа, поплелся по направлению к Камичи.

Но и Камичи тоже завизжал.

Потому что безголовое туловище Акиры продолжало двигаться к Камичи, схватило его за руки и вырвало катану. Импульсы, посланные отрубленной головой, казалось, превозмогли вселенную, и ненависть Акиры к этому человеку оказалась сильнее смерти. И в тот же самый момент кровь фонтаном хлынула из перерубленной шеи. Тело плевало пурпуром. Кровь ручьями покатилась по лицу Камичи, ослепляя его, утяжеляя одежду.

Испустив отчаянный вопль, как выжившая из ума старуха, Камичи высвободился из объятий трупа, выхватил из его рук залитую кровью катану, оттолкнул обезглавленное тело как можно дальше от себя.

И вот тогда-то Сэвэдж закончил, шатаясь, двигаться по коридору. Он с легкостью выхватил меч из рук Камичи, увернувшись от падающего тела…

…и со всей возможной силой крутанул мечом, завопил в восторге победы, когда лезвие вошло, прошло и вышло с другой стороны живота японца. Камичи заскулил.

Брызнула кровь.

Поток нарастал.

Туловище развалилось на две части, верхняя упала вправо, нижняя…

Зрение Сэвэджа покрылось тьмой. Удар по голове опрокинул его навзничь.

Охрана! Значит, один из них встал, дотянулся до боккена и ударил его сзади!

Сэвэдж, пошатнувшись, удержался на ногах, но тут же рухнул на колени. Прояснившимся взором он увидел отступившего телохранителя. Сэвэдж пополз на коленях, потерял равновесие и упал.

Он рухнул прямо напротив головы Акиры. Он не мог двигаться. Беспомощно, морщась от боли, он постарался сосредоточить взгляд на голове.

Мне будет тебя недоставать.

Мы старались, друг мой.

И получили ответы.

Но их оказалось недостаточно.

Еще столько предстоит узнать.

Последний электрический импульс заставил глаза Акиры моргнуть еще раз. Печальные, как всегда, правда, уже покрытые дымкой смерти. И из них хлынули слезы — посмертный рефлекс — и все-таки… невозможное… прощай… сказали глаза.

Охранник ударил мечом. Сознание Сэвэджа взорвалось.

Но перед этим он услышал выстрелы.

Эпилог «КЛЮЧ К ЛАБИРИНТУ»

Заложники судьбы

Казалось, целую вечность назад Сэвэдж встретился с сестрой Рэйчел — Джойс Стоун — в Афинах и гулял с ней по Парфенону, цитируя строки Шелли из “Озимандиаца”, дабы описать впечатление, которое произвели на него эти руины.

Тогда Джойс поняла его настроение: “Ничто — богатство, слава, сила — не является вечным. Все тленно.” Верно. Ничто не дается просто так, ничто не принимается как само собой разумеющееся. Будущее конфликтует, интерпретирует и частенько посмеивается над прошлым. История. Ложная память. Дезинформация. Эти проблемы, так же, как и его собственный кошмар, преследовали Сэвэджа. Парадокс, неумолимость, предательство и обман времени.

Правда, заключенная в поэме Шелли, вскоре стала очевидной. Вскоре после бойни в Горном Приюте Кунио Шираи японские средства массовой информации завалили читателей, зрителей и слушателей репортажами и домыслами на, казавшиеся бесконечными, недели. Заинтригованная, сбитая с толку, публика требовала все больших и больших подробностей.

Одной из наиболее заинтересовавших японцев темой стал дневник Шираи, обнаруженный в его доме. Как он и говорил Сэвэджу и Акире, собирался создать легенду, убежденный в том, что и через тысячу лет о ней станут вспоминать. Разумеется, в дневнике он не стал описывать ложь, которую заложил в сердцевину. Вместо этого Шираи стал подпирать легенду тем, что принялся сравнивать себя с великими историческими личностями, японскими героями, не страшившимися отважно изменять ход истории, и достигавшими, таким образом, мифических высот. Было ясным намерение Шираи опубликовать дневник либо перед, либо сразу после своей смерти, чтобы его сторонники могли почитать литературное наследие своего наставника, как и боготворить его коми.

Героем, с которым Шираи идентифицировал себя более всего, был Ошио Хейрохиро — политический активист девятнадцатого столетия. Взбешенный ужасающей нищетой низших слоев населения, Ошио организовал восстание и был настолько предан своей идее, что продал все свои вещи для того, чтобы закупить мечи и ружья для голодающих крестьян. В 1837-м его товарищи разоряли и сжигали богатые поместья. Вскоре Осака был охвачен пламенем. Как только властям удалось подавить восстание, сторонники Ошио были казнены, но перед этим жестоко замучены. Сам Ошио был схвачен и, дабы избежать бесчестия, совершил сеппуку.

Поначалу стремление Шираи сравнить себя именно с этим героем японской истории озадачивало, но политик все объяснил в своем дневнике. Восстание Ошио — хотя и очень смелое — закончилось разгромом. Но Шираи писал, что дело, за которое Ошио отдал свою жизнь, имело серьезнейшие последствия в будущем, которые он лишь приветствовал. После того, как “черные корабли” коммодора Перри бросили якоря в бухте Иокогамы, появилось новое поколение протестующих против стремления Америки заставить Японию открыть свои порты для торговых судов и сделать таким образом страну сателлитом Запада. Вдохновленные примером Ошио, эти мятежники подтверждали культурную чистоту Токугавского Сегуната. Они превозносили мистическую уникальность ихнации, богом посвященный нихондзинрон, божественную японскость, завещанную богиней солнца — Аматерасу. Воины, бесхозные самураи, называвшие себя шиши, клялись изгнать из страны всех иностранцев и иногда убивали западных поселенцев. Шираи подло подчеркивал в своем дневнике, что не защищает кровопролитие, хотя и хочет создать мощное политическое движение, в котором Силы Аматерасу претворят мечту последователей Ошио — “изгнать варваров” — в жизнь, и возвратят Японию японцам.

В подобном контексте Ошио действительно оказался тем самым героем, к которому отсылал себя Шираи. Но в дневнике проскальзывали забавные и назойливые вкрапления, совершенно изменявшие облик писавшего, ибо после героических сравнений шли восхваления самого автора как человека, положившего живот на алтарь Сил Аматерасу — уж так он страдал, мучился и старался поставить организацию на ноги — в подготовке восстания, которое в дневнике уже описывалось как успешное. Но вот что было вылущено из принципов, проигнорированных Шираи, так это — “накормим бедных”. Зато такие крайности, как “изгоним варваров” и “очистим Японию” стали синонимами “вернем императора”. С 1600 года с установлением сегуната Токугавы императора держали в тени, на заднем плане, в Киото, тогда как главные силы сегуна находились в городе, называемом теперь Токио. Но мятежники, которые исказили первоначальные намерения Ошио, так связывали их японскость с бывшей святостью императорского института, что стали настаивать на его воскрешении, на том, чтобы вернуть императора из Киото в столицу сегуна и подтвердить его символичность как величайшего национального знамени.

Поэтому в 1867-м последовала Реставрация Мэйдзи. После более чем двухсот пятидесяти лет правления Токугавский Сегунат пал, и многочисленные бюрократы решили погреть руки на столь удачно упавшей им прямо в руки власти. Полностью окружив, отгородив императора от реальной жизни, они завладели прибыльными делами, появившимися вместе с “черными кораблями” коммодора Перри. Словами Масайоши Хотта, увидевшего будущее через четыре года после прибытия “черных кораблей”, это выглядело так:

“Я все-таки уверен в том, что нашей политикой должно стать упрочение теперешнего положения, установление дружественных контактов с другими странами, торговля и устранение наших собственных недостатков, укрепление национальной мощи и постепенное приучение иностранцев к нашему влиянию. Все это необходимо для того, чтобы в конце концов все страны мира узнали благость идеальной уравновешенности и чтобы наше влияние распространилось на земле.”

Шираи в своем стремлении переделать историю был слеп. А вот Акира узрел истину. И сказал Сэвэджу, когда они направлялись к Горному Приюту Шираи: “Мы стараемся учиться у истории, но повернуть ее вспять — невозможно.” Другими словами, думал Сэвэдж — мы движемся вперед. Непрерывно. Стараемся строить на основе прошедшего дня, но день сегодняшний — клин между “тогда” и “скоро” — создает ту самую необходимую разницу и новые факторы, гарантирующие, что “тогда” будет сильно отличаться от “скоро”.

Нам не дано вернуться в прошлое, осознал он с печалью, вспоминая невинную радость детства и ту ночь, в которую застрелился отец. Но что можно сказать о честолюбии, надеждах и в особенности о любви? Неужели они никчемны и обречены на провал? Лишь потому, что настоящее запрограммировано и в одной из своих точек расходится с прошлым… а будущее, по определению — изменение, сдерживаемое непредвиденными обстоятельствами?

Жамэ вю. Де жа вю.

Ложная память. Дезинформация. Месяцами я жил в прошлом, которого не было, — думал он.

Я противостоял настоящему, которое лишь повторяло прошлое. Но с разницей. Да… Сэвэдж сглотнул… Акира мертв. (Боже правый, как же мне его недостает!) Но смерть не была точным повторением моего кошмара. Он был…

Обезглавлен. Да.

И голова его упала на пол и покатилась ко мне и моргнула.

(Как мне его недостает!)

Но прежде чем его тело рухнуло на пол, безжизненные руки вручили мне меч.

Это было не так, как в прошлом! Тогда, быть может, мы все-таки можем повернуть все вспять, изменить, откорректировать то, что находится за нашими спинами.

Но в этом, данном случае прошлое было ложью. Его не существовало. Все оказалось поганой шуточкой, сыгранной с нашей памятью.

Неужели все? Помнишь, что ты читал в той книге, которую тебе дал доктор Сантицо? Память — это не то, что произошло год, месяц или день назад. Это — одна секунда, это то, что бывает, когда прошлое становится настоящим и собирается стать будущим. Я закован, пойман в разуме, в мгновенных ощущениях. Прошлое невозможно доказать. Будущее — загадка. Сейчас я существую вечно. До самой своей смерти.

Так что насчет надежды и любви? Что насчет Рэйчел? Что насчет…

Завтра? Неужели мои мечты рассыпятся в прах, надежды умрут, а любовь испортится?

Не думаю.

Потому что Рэйчел знает правду. И о ней она мне довольно часто твердила.

Авраам верил.

По причине абсурдности самой веры.

Альтернатива неприемлема. Пока я действую по доброй воле…

— …и знаю, что будут боль и страдания…

…и пока я стремлюсь вперед…

…по доброй воле…

…несмотря на страдания…

…несмотря на боль…

…с божьей помощью…

…по причине абсурдности веры…

…я не стану заложником судьбы…

Запутанная ложь

1

Кошмар Сэвэджа удвоился, стал омерзительной двойной экспозицией. Акира был убит не единожды, но дважды. Как и Камичи. Распростертый в луже крови, смотря на изуродованное лицо и печальные, наполненные слезами, глаза, Сэвэдж увидел, как они моргнули, и, заорав, рванулся вверх.

Его подвели руки. Он почувствовал, как другие руки удержали тело на месте. А успокаивающий голос начал тихо что-то говорить. На мгновение Сэвэдж решил, что находится в филадельфийском отеле, где его успокаивал Акира. Но надежда тут же сменилась страхом, потому что Сэвэдж отупело понял, что если он находится в Филадельфии, то, значит, решающей схватки с Шираи еще не было. Настоящее стало прошлым, и ужасу будущего было суждено продлиться.

Эта мрачная мысль заставила Сэвэджа застонать. Заботливые руки и успокаивающий голос продолжали свое нелегкое дело. И тут Сэвэдж понял, что голос принадлежал Рэйчел, что он, обмякнув, сидит на футоне, что повязки опоясываю череп, что правая рука закована в гипс, а грудную клетку стягивает эластичный бинт. И содрогнулся, вспомнив больницу Хэррисбурга, в которой никогда не был, скованное гипсом тело и несуществующего врача-блондина.

— Тебе нельзя возбуждаться, — говорила ему Рэйчел. — Не двигайся. Не пытайся вставать. — Она мягко уложила его обратно на футон. — Отдыхай. — Она наклонилась и поцеловала его в заросшую жесткой щетиной щеку. — Ты в безопасности. Я ведь обещала, что буду тебя защищать. Так что — успокойся. И спи.

Когда туман в мозгу Сэвэджа начал рассеиваться, он понял весь комизм новой ситуации: Рэйчел защищает его. И, несмотря на смятение, едва не улыбнулся. Но в голову будто кол вогнали, и, почувствовав оглушающую боль, Сэвэдж закрыл глаза.

— Где я?

— У Таро, — ответила Рэйчел. Сэвэдж удивленно взглянул на нее. Попытался сказать:

— Но каким образом?..

— Тебя принесли сюда те, двое мотоциклистов.

— Я все-таки не… Как?..

— Они сказали, что должны ждать — по крайней мере так вы им приказали, когда пошли на разведку.

Несмотря на боль в голове, Сэвэдж кивнул.

— Через два часа они услышали выстрелы, — продолжила Рэйчел. — Пистолетные. Автоматные очереди. Они клялись, что это все походило на развернутые военные действия. Вскоре после этого две машины съехали с горы и умчались прочь.

Сэвэдж, попытавшись сосредоточиться, глубоко вздохнул.

— А затем?.. — его голос сорвался.

— Береги силы. Давай договоримся, что рассказывать буду я. Может, хочешь пить?

— Да, хочу. — Он постарался выговорить это как можно тверже, хотя потрескавшиеся губы горели от жажды.

Она поставила стакан воды и вставила между губ согнутую соломинку. Ослабев, он начал сосать воду сухим, распухшим языком. Глоталось с большим трудом, но сосать все же он продолжал.

Рэйчел убрала стакан.

— Если будешь пить так быстро, тебя вытошнит. — Она внимательно посмотрела на него и продолжала: — Эти двое решили проверить, в чем там дело.

Сэвэдж снова закрыл глаза.

— Хочешь спать? Мы можем поговорить после.

— Нет, — выдохнул Сэвэдж. — Я хочу… должен… узнать.

— Решив, что стрельбу затеяли люди, уехавшие на автомобилях, ученики Таро позволили себе рискнуть подняться на гору на мотоциклах, потому что пешком это бы заняло у них слишком много времени.

Здоровой рукой Сэвэдж слабо помахал, показав, что Рэйчел может продолжать.

— Возле вершины они спрятали мотоциклы и пошли через лес. Обнаружили огромное здание, или даже много разных домов, составлявший единый комплекс. Это мне напомнило твое описание Мэдфорд Гэпского Горного Приюта. — Она заколебалась. — И перед ним на газоне лежали трупы.

Воспоминание заставило Сэвэджа скривиться.

— И тут вернулись машины — ученики Таро спрятались. Мужчины вышли из машин и прошли в здание. Двое молодых людей подождали, а затем осторожно пошли следом. Обнаружили трупы в доме.

— Да, — сказал Сэвэдж. — Их было очень много. — Ноздри его затрепетали от воспоминания о медном привкусе. — Они валялись везде.

— Ученики Таро услышали выстрелы. Наверху. Они не знали, чего ожидать. Их было только двое, и поэтому им пришлось очень осторожно подниматься. К тому времени, как они добрались до третьего этажа, там все было завалено трупами. — Рэйчел прикусила губу. — Акира лежал без головы. Шираи — разрублен пополам. А трое мужчин стояли над тобой, намереваясь размозжить тебе череп. Тогда ученики Таро подобрали с пола оружие и пристрелили всех троих прежде, чем их намерения сбылись.

Внимание Сэвэджа стало исчезать. Он изо всех сил пытался не поддаться навалившейся усталости, отчаянно стараясь дослушать историю до конца.

— Но ты мне так и не сказала. Сюда-то я как попал?

— Один из учеников Таро отправился в ближайшую деревню на мотоцикле. Там они оставили твою машину. Он привел ее в здание и, положив тебя и Акиру в салон, отправился сюда, а второй парень ехал сзади на мотоцикле. Таро приказал отправиться обратно, забрать второй мотоцикл и организовать положение тел таким образом, чтобы всем казалось, будто кто-то из людей Шираи пытался на него напасть, пока остальные его защищали. Судя по газетным сообщениям, власти этому поверили, хотя и не могли понять, с чего все это закрутилось.

Сэвэдж начал выпадать из реальности.

— Таро сделал все, что было в его силах. Промыл твои раны, наложил гипс. Ведь тащить тебя в больницу было чересчур опасно, это могло привлечь ненужное внимание. Но если бы ты в ближайшее время не очнулся, я бы настояла на врачебном обследовании.

Сэвэдж схватил ее за руку. Сознание померкло, опустившись в раствор серой — крысиной — краски.

— Не оставляй меня.

— Никогда. НИ ЗА ЧТО.

Он поплыл и потонул в сером.

И снова кошмары наползли один на другой.

И не было этому конца.

2

В следующее свое пробуждение Сэвэдж чувствовал себя намного лучше и живее, хотя тело все еще страшно болело, а голова раскалывалась.

Рядом, держа его за руку, сидела Рэйчел.

— Пить хочешь?

— Ага… и есть.

Она просияла.

— Я должна ненадолго тебя оставить. Тут кое-кто хочет с тобой поздороваться.

Рэйчел вышла, и Сэвэдж было решил, что сейчас к нему войдет Таро, но показалась Эко: ее старческое лицо покрылось сетью морщин от горя по Кури, но глаза светились от удовольствия, когда она поставила поднос, на котором стояла чашка чая и миска мясного бульона.

Рэйчел встала рядом с женщиной. Они обменялись взглядами, значащими больше, чем слова. Рэйчел жестом попросила Эко сесть на футон рядом с Сэвэджем и покормить его с ложечки мясным бульоном. Иногда Рэйчел подносила к его губам чашку с чаем.

— Так, значит, люди Таро вас все-таки спасли Эко, — сказал Сэвэдж чувствуя, как тепло от бульона и чая разливается по всему телу, и вздохнул. И только тут вспомнил, что Эко не говорит по-английски.

Рэйчел пояснила:

— Уж не знаю, что там были за сложности, но в ту самую ночь, когда ты поехал за Шираи, ученики Таро привезли Эко сюда.

— Акира, — внезапный спазм от упоминания этого имени заставил Сэвэджа замолчать на секунду, а затем продолжить, — был бы безумно рад и неизмеримо благодарен им за это. По крайней мере хоть что-то хорошее все-таки случилось… Черт, как мне его недостает. Я все еще не в силах поверить в то, что он… Эко знает, что Акира мертв?

— Она помогала подготавливать его тело к погребальным церемониям.

— Как жаль, что я не могу сказать ей, насколько я скорблю, — сказал Сэвэдж.

— Она все понимает. И чувствует твою скорбь.

— Аригато. — Едва не прослезившись, Сэвэдж дотронулся до руки старой женщины. Она наклонила голову.

— Ученики Таро вернулись еще кое с кем.

— Что? С кем?

— Это довольно сложно. Когда ти станешь себя чувствовать лучше, сам увидишь.

— Я и так достаточно здоров. — Сделав усилие, он сел.

— Уверен? — забеспокоилась Рэйчел. — Мне кажется…

— Только так, — ответил Сэвэдж на незаданный вопрос. — Помоги мне встать. Слишком много вопросов осталось безответными. Если это тот, о ком я думаю… Пожалуйста, Рэйчел, помоги.

Но понадобилась помощь не только Рэйчел, но и Эко, чтобы поставить Сэвэджа на ноги. Поддерживая его с обеих сторон, женщины помогали ему прошаркать до перегородки.

Свет ударил в глаза. Он очутился в комнате, в которой кипарисовый стол был окружен подушками. По одну его сторону сидел Таро. А по другую…

Сэвэдж увидел отменно одетого пятидесятилетнего, с волосами песочного цвета мужчину, известного ему под именем Филипп Хэйли.

Правда, он выглядел выцветшим, небритым, отличный костюм был сильно помят, галстук съехал набок, верхняя пуговица рубашки оказалась расстегнутой.

Руки Хэйли сильно тряслись — еще похуже, чем у самого Сэвэджа, — а глаза стреляли по сторонам.

— Ага, — сказал Сэвэдж, рухнув на подушку. — Еще один законченный круг. Вы кто?

— Я вам известен под именем…

— Филипп Хэйли. Правильно. Вы присутствовали в моем кошмаре, когда находились в Мэдфорд Гэпском Горном Приюте. И гнались за мной в храме Мэйдзи. А Камичи-Шираи объяснил, что вы, оказывается, мой связной и что мы вместе работаем на ЦРУ. Так отвечайте же на мой вопрос: кто вы, черт побери, такой?

Ярость Сэвэджа вымотала его. Он качнулся назад. Рэйчел его поддержала.

— Если вы не помните, то для пущей безопасности, Дойль, нам лучше не употреблять настоящих имен.

— Ты, сволочь, не вздумай больше так меня называть! “Дойль” могло бы быть моим именем, но я не могу идентифицировать себя с ним.

— Хорошо, могу называть вас Роджером Форсайтом, раз это — псевдоним Управления.

— Нет, дьявол тебя разрази! Будете меня называть псевдонимом, под которым я работал с Грэмом. Назовите его.

— Сэвэдж.

— Отлично. Потому что я сейчас чувствую себя именно таким образом. Что случилось со мной? Ради бога: кто залез в мой мозг?

Хэйли застегнул воротник, затем рванул его обратно. Трясущимися руками расстегнул вторую пуговку на рубашке.

— У меня нет полномочий вам рассказывать.

— Неверно. Есть, и причем самые полные. Я вам разрешаю. Иначе переломаю к чертовой матери руки-ноги, а затем… — Сэвэдж потянулся к лежащему на столе ножу, — …отрежу пальцы, а…

Лицо Хэйли побелело. Он жалостно вскинул руки вверх.

— Хорошо же. Хорошо. Боже мой, Сэвэдж. Успокойтесь. Я знаю, вам многое пришлось пережить. Понимаю, насколько вы расстроены, но…

— Расстроен? Сукин ты сын, да я настолько расстроен, что вполне могу тебя угробить! Говори! Все! Сразу!

— Это был просчет, — грудь Хэйли высоко вздымалась, — простой просчет. Видите ли, все началось в… может быть, вы не помните… В общем, военные работали над так называемыми пилюлями храбрости.

— Над чем?

— Понимаете, проблема в том, что, несмотря на самую лучшую подготовку, солдат в бою не может не трусить. То есть, я хочу сказать, что это — естественно. Если в вас кто-то стреляет, то мозг посылает сигнал тревоги в надпочечник, и вам становится страшно. Вы начинаете дрожать. Вам хочется бежать подальше. Это биологический инстинкт. Разумеется, человек из SEALs, такой, как вы, привыкший к экстремальным условиям, может этот рефлекс подавить. Но обычный солдат в бою всегда пугается. А если он побежит — все, игра будет закончена. Поэтому военные начали соображать: может быть, есть какое-нибудь химическое снадобье, которое солдат примет перед атакой, и препарат уберет сигнал тревоги, который пускает адреналин в кровь. Солдат не почувствует ничего, и спокойненько продолжит себе воевать. И как воевать!

— Вся штука в том, — продолжил Хэйли, — что когда они испробовали наркотик, он сработал отлично. Во время кризисной ситуации. Но зато после!.. Воспоминание о пережитом, страх наваливались на солдата. Он едва не умирал от страха. Переживал посттравматический стресс. И выходил из строя. Становился бесполезным. Его начинали преследовать кошмары.

— Правильно, — сказал Сэвэдж. — Начинали. И какие. Я ведь теперь знаток кошмаров. — И он направил нож Хэйли в руку.

— Я же говорил вам, Сэвэдж. Успокойтесь. Я говорю вам все, что вы хотели узнать.

— Так вперед!

— Итак, военные решили, что пилюли храбрости работают отлично. Проблема была в памяти. Когда они начали думать о посттравматическом психическом расстройстве, то решили, что смогут убить двух зайцев сразу. Вторая проблема: можно было ослабить муки ветеранов Вьетнама, которые не хотели вспоминать, то, через что им пришлось пройти. И в то же время гарантировать, что пилюли храбрости будут работать, если убрать вспоминание о пережитом страхе.

— Психохирургия, — сказал Сэвэдж упавшим голосом.

— Верно, — сказал Хэйли. — Именно так. Военные принялись экспериментировать на вымывании страхов о пережитом. И тут оказалось, что это намного проще, чем они считали. Техника уже существовала. Леча эпилептиков, нейрохирурги иногда внедряли больным в мозг электроды, стимулируя ту или иную зону, и им иногда удавалось отыскать нейроны, влияющие на эпилепсию. Хирурги их прижигали, леча, таким образом, эпилептиков. Но те теряли память. Сделка в пользу пациента. Военные решили применить ту же самую технику: выжечь из памяти солдат вспоминания о битве, которая явилась причиной возникновения посттравматического психического расстройства. Великолепная концепция.

— Еще бы, — сказал Сэвэдж, едва подавив желание всадить нож Хэйли в сердце.

— Но кто-то понял, что у солдат образуется провал в памяти, вакуум. Они приходили в смятение от того, что никак не могли вспомнить, что с ними происходило. Смятение накладывалось слоями и противостояло способности воевать. Тогда почему бы… пока хирурги не сняли маски и не прекратили обработку… не внедрить в память какие-нибудь ложные вспоминания… мирные, успокаивающие. Наркотики в сочетании с фильмами и электродная стимуляция делали эту работу.

— Ага, — прошипел Сэвэдж. — И какую!

— А затем еще кому-то пришла в голову мысль: что если память, которую мы закладываем, будет не особо умиротворяющей, а наоборот, сподвигнет пациента делать то, что мы захотим, запрограммировать его на…

— Понятно, — сказал Сэвэдж, нежно поводя ножом по руке Хэйли. — Итак, поговорим обо мне. В какой стадии эксперимента в игру вступил я?

— Япония, — произнес Хэйли, съежившись от прикосновения лезвия. — Они надавали нам по заднице в Пирл-Харборе. Но мы их все-таки растоптали. Напичкали атомными бомбами. И семь лет после этого вдалбливали, что по заду больше получать не хотим. Но они снова полезли! Не с помощью военной силы. А с помощью финансов. Они раскупают нашу страну! Засыпают наши рынки своими товарами. Владеют нашими казначейскими билетами. Контролируют торговый дефицит. И несут ответственность за наши национальные долги.

Иссохшее лицо Таро при этом покраснело от ярости. Он выглядел смертельно обиженным, и метал глазами молнии.

— Давайте по существу, — сказал Сэвэдж.

— У нас в Управлении существует спецгруппа, которая не приписана к самому Управлению. В общем, все это чрезвычайно сложно и запутанно. Мы решили откорректировать ситуацию. Нам было известно о Шираи. Какое-то время он пытался подточить статус-кво Японии. Например, прошлогодний скандал с подкупом высокопоставленных политиков корпорацией “Рекрут”. Взятки давались заниженными акциями, которые через определенное время должны были составить состояния… Так вот, за этим стоял Шираи. Это он через посредников контролировал компанию. А газеты, находящиеся в его ведении, “пропустили” информацию. Политиков свалили. Затем полетели партийные боссы. Сначала один премьер-министр, за ним второй. Система балансировала на краю пропасти. А Шираи умудрился встрять в нее и, используя влияние и деньги, взять контроль в свои руки. Но ему нужен был прецедент, столь символичный и всеобъемлющий, чтобы сенсация всколыхнула нацию, и она, под предводительством партии, выполнила все его приказы и добилась осуществления его идей. Не внешних, но внутренних. Япония должна была отвергнуть весь остальной мир. Япония для Японии. И моей группе в Управлении это понравилось.

— И вы решили, — Сэвэдж покрепче сжал нож, — ему помочь.

— А почему бы и нет? Цели Шираи совпадали с нашими. Если бы Япония замкнулась в себе и установила твердый карантин, отказавшись иметь дело с иностранцами, Америку перестала бы душить японская торговля. У нас появился бы шанс исправить торговый дефицит. Мы бы снизили, черт, да, может быть, даже полностью убрали бы национальный долг. Сбалансировали бюджет, черт, да неужели вы не понимаете, какие бы открылись возможности!

— И вы готовы были помочь этому?.. Вы ведь прекрасно понимали, что Шираи двинутый.

Хэйли пожал плечами.

— Для него можно отыскать другое название. Мы лично предпочитали думать о нем, как об идеалисте.

Сэвэдж выругался.

— Управление довольно долго наблюдало за Шираи, — продолжил Хэйли. — Один из его приверженцев состоял у нас на пайке. Он держал нас в курсе дела относительно того, что Шираи делает, а мы передавали через этого человека информацию для Шираи — о скандалах, в которых замешаны чиновники и политики, — который с ее помощью продолжал разрушать японский истэблишмент. Разумеется, Шираи ничего о нашей помощи не знал. А мы сидели и ждали, окупятся ли наши расходы.

— Но я пока не вижу, какую роль в этом играли…

— Да, да, — Хэйли стер со щеки каплю пота. — Думаю, вы все прекрасно поняли. Это стало ясно лишь совсем недавно, когда я узнал, что несколько членов нашей группы сформировали свою собственную группу. Мы, конечно, консерваторы, и гордимся этим. Но эти ребята… — Он нервно сглотнул. — Считают Оливера Норта самым лучшим изобретением после микроволновой воздушной кукурузы, и у них появилась идея, которую Норт назвал бы “ясной”. Они решили: а почему бы не пройти весь путь от начала до конца? Почему бы не дать Шираи шанс сотворить настолько сенсационную постановку, чтобы у него могла появиться любая, нужная ему, поддержка? Почему бы не сделать вид, будто Америка настолько перепугана антиамериканскими настроениями Шираи, что решили подослать к нему убийцу? Сотрудника ЦРУ? Попытка покушения провалилась. Оперативника бы убили. Шираи бы обнаружил связь агента с государственной разведкой, и Япония бы всколыхнулась. Уж если десятки тысяч демонстрантов выступили против того, чтобы мы роняли бомбы у их побережья, то сколько сотен тысяч и даже миллионов пошли бы против нас, узнай они насчет неудавшейся попытки убийства, спроектированного в Америке?

— Но ведь это… Ваши ребята психи, ничуть не лучше Шираи. Почему они, черт побери, решили, что Америке поможет то, что Япония от нас отвернется?

— Неужели непонятно? Если Япония от нас отвернется и если связи между нашими странами прервутся, то японский импорт остановится. И мы выиграем экономическую войну.

— Ага… А предположим, что Япония после этого объединится с Китаем или Советами?

— Нет, этого не произойдет. Потому что Япония не уживется ни с русскими, ни с китайцами. Вражда между Японией и Китаем длится уже долгие сотни лет. А с Советами у Японии грызня по поводу Курильских островов, которые до конца Второй мировой принадлежали Японии. Шираи бы повернул антиамериканские настроения во всеобъемлющие антимировые, а мы бы таким образом опять захватили рынки сбыта.

Сэвэдж покачал головой.

— Полный бред.

— Группа в группе организовала передачу информации через доверенного человека — Шираи, и тому идея пришлась по душе. Уверяю, что Шираи и не подозревал, что идея принадлежит американцам и что “вторая” группа верила в то, что Америка в результате этой операции приобретет много больше, чем сам Шираи. И вот, — сказал Хэйли, — здесь-то вы и вышли на смену. Легально или нет, но оперативнику можно приказать кого-нибудь убить. Совсем другое дело — приказать ему отправиться на самоубийство. Никто бы не пошел. Второй группе было необходимо, чтобы оперативник не знал, на что идет, а что еще лучше — не подозревал бы, что работает на Управление.

— И вы были — остаетесь — моим связным?

Пот с лица Хэйли потек ручьями.

— Мы завербовали вас, еще когда вы работали в SEALs. В тысяча девятьсот восемьдесят третьем. Вы притворились, что взбешены американской высадкой на Гренаде. Чистая политика — ни больше, ни меньше. Вы говорили, что товарищи погибли для того, чтобы президент-киноактер мог поддержать свою репутацию. Пили. Произносили речи в барах. Подрались с лучшим другом.

— С Маком.

— Верно, — кивнул Хэйли. — Он был частью плана. Поклялся в сохранении тайны. Вы подрались прямо в баре, и Мак поклялся, что если снова увидит тебя, то убьет. Тогда вы вышли из рядов SEALs и стали исполнительным защитником.

— Меня натаскивал Грэм.

— Он тоже был частью плана. С такой крышей — человек, несогласный с политикой своей страны и ненавидящий ее, — никто бы не подумал, что на самом деле вы работаете на Управление и что каждый влиятельный клиент на самом деле является мишенью для добычи информации. Защитник, поклявшийся в верности клиенту, мог узнавать кучи грязных тайн. Информация, которую мы от вас получали, помогала нажимать на многих влиятельных людей нашего общества.

Сэвэдж, чувствуя подкатывающую тошноту, повернулся к Рэйчел.

— Ты предполагала подобную возможность. Помнишь? После убийства Мака? Но мне не хотелось этому верить. — Он взглянул на Хэйли. — Так, значит, все эти годы я был… — у него сдавило горло, — шантажистом?

— Послушайте, Сэвэдж, все не так уж мрачно. Не стоит себя винить. Вы спасли огромное количество людских жизней. Вы талантливый защитник.

— Это не изменяет того факта, что я клялся в верности своим клиентам, а затем их предавал, — прорычал Сэвэдж.

— Нет, не всех. Большинство были для нас бесполезны, и вы защищали их для поддержания “крыши”. Но вот некоторых клиентов… да, действительно, предавали. Но вы должны мне поверить, Сэвэдж: они заслуживали того, чтобы быть преданными.

Сэвэдж смотрел на сияющий нож в своей руке. И едва не проткнул стол острием.

— А вы, значит, были моим связным. Таким, значит, образом ваша отколовшаяся группа узнала обо мне.

— Ваше прошлое было безупречным. Человек с великолепной военной подготовкой и способностями защитника, которая позволяла обходить защитные системы. Оперативник в глубокой маскировке, отсутствие — долгое отсутствие — которого в Управлении никто не заметит. И еще одна деталь — решающая. Ваше прошлое.

— Какая деталь?

— Думаю, здесь нам придется прерваться, Сэвэдж.

— Говорите! Что еще за деталь!

— Нет, сначала давайте договоримся. Все это я вам не для смеха рассказываю. Ребята, что притащили меня сюда, скорее убьют, чем отпустят. Я хожу по краю пропасти. Ценой за эту решающую деталь будет моя свобода. Вы ведь так боитесь за свою честь — хорошо, я хочу, чтобы вы мне дали слово. Я хочу, чтобы вы поклялись, что если я вам скажу об этом, то уйду отсюда. А чтобы мотив был побудительным, скажу вот что — это информация о вашем отце.

Сэвэдж так сильно сжал рукоятку ножа, что костяшки побелели.

— Какая информация о моем отце?

— Вам она не понравится, Сэвэдж.

— Он ведь застрелился! Если ваша грязная тайна состояла в этом, тогда — я ее знаю!

— Верно, он застрелился, — сказал Хэйли. — Но главное — почему.

— Мой отец помогал организовывать вторжение в бухту Свиней. Когда оно не удалось, правительству понадобился козел отпущения. Мой отец — благослови его Господь… — верный своему народу, согласился. Итак, приняв все шишки на себя, он вышел в отставку. Но унижение снедало его душу. Для него Управление было всем. И вдали от него жизнь потеряла смысл. Он начал пить. А алкоголь усиливал ощущение пустоты. Отец пустил себе пулю в голову.

— И да, и нет.

— О чем это вы?

— Так что — договорились? Я уйду отсюда. А вы получите информацию о самоубийстве вашего отца. Правду.

— Правду? Мой отец мертв! Какая еще может быть правда?

— Да любая. Если позволите мне уйти отсюда, узнаете.

— А может быть, мне она не нужна. Может, если я убью вас прямо сейчас…

Хэйли покачал головой.

— Будете потом всю жизнь сожалеть. Вы ведь всегда хотели узнать, в чем дело. А я буду с вами откровенен. И эта правда раздерет вас на мелкие кусочки. Но именно поэтому вы и хотите ее узнать.

Сэвэдж сверкнул глазами.

— Вы… — В ужасе он вспомнил ту ночь, когда обнаружил тело отца и полотенце, подложенное под голову, чтобы свести к минимуму вылет крови и мозга. — Вот вам мое слово.

— Не только ваше слово. Мне нужно слово этого человека. — Хэйли указал на Таро. — Ведь он ничем мне не обязан. К тому же я гайдзин. Боюсь, ему ничего не стоит убить меня, несмотря на ваше слово.

Сэвэдж медленно повернулся к старому, лысому, морщинистому ясноокому японцу.

— Таро-сэнсей. — Стараясь выбрать нужные слова, Сэвэдж поклонился. — Я официально прошу у вас одолжения. Акира объяснял мне всю важность подобной просьбы. Я хочу стать вашим вечным должником. Принимаю обязательства гири. Прошу вас… со всем уважением… умоляю… сохранить жизнь этому человеку, в том случае, если он сообщит мне то, что я хочу узнать.

Таро, задумавшись, нахмурился.

— Я прошу вас об этом одолжении, — продолжил Сэвэдж, — в память об Акире.

Таро нахмурился еще сильнее, переводя взгляд с Сэвэджа на Хэйли.

— Ради памяти Акиры? — переспросил старик. — Хай. — И печально поклонился.

— Вот так, Хэйли — договорились. Мы дали вам слово, — сказал Сэвэдж.

Хэйли начал кочевряжиться.

— Я слишком долго проработал в Управлении. И не привык верить людям на слово.

— Говори!

— Хорошо, хорошо, верю. Ваш отец покончил с собой. Это так. Но не по тем причинам, о которых вы сказали. Это не было связано с Бухтой Свиней.

— Что?

— Ваш отец, Сэвэдж, был назначен в команду ЦРУ, занимавшуюся покушениями на Кастро. Он занимался этим в течение многих лет. Причем каждый план оказывался провальным. Но Кастро сам обнаружил, что его пытается убить кто-то из Управления. И предупредил Штаты, чтобы его оставили в покое. Но, несмотря на это, ваш отец все равно не оставлял попыток. И вот Кастро решил, что с него вполне достаточно, и организовал убийство президента Кеннеди в Далласе. Итак, отец ваш застрелился из-за скорби, из-за того, что оказался виновником смерти президента.

— О, боже. — Силы оставили Сэвэджа. Он обмяк и завалился назад. Рейчел его поддержала.

— Я ведь предупреждал, что вам это не понравится, — сказал Хэйли. — Но это действительно правда, и я надеюсь, что вы выполните условия сделки.

— Я пообещал, что вы отсюда выйдете, — проговорил Сэвэдж с огромным трудом.

— Именно эта часть вашей биографии сделала вас идеальным кандидатом на место неудачного убийцы Шираи. Как отец, так и сын… Шираи мог не только установить связь своего покушения с Америкой, но и связать эту попытку с убийством Кеннеди и неудавшимися покушениями на Кастро. Шираи мог извлечь это дерьмо из прошлого и назвать нашу нацию бандой убийц. О, Сэвэдж, вы были действительно идеальной кандидатурой, и нужно было всего лишь убрать из вашей памяти определенные воспоминания. Вы не должны были знать, что работаете на ЦРУ. Потом вам имплантировали в мозг некую жуть, и вы готовы были искать Шираи.

— А Акира? — выдохнул Сэвэдж с печалью. — Каким образом он затесался в эту игру?

— Шираи, наравне с Америкой, требовалось скомпрометировать и японский истэблишмент. Так почему бы не использовать оперативника японской разведки, также имеющего подготовку исполнительного защитника? И прикрывающегося этой работой? Если бы вы оба увидели друг друга мертвыми, а затем напоролись на живых мертвецов, тогда бы вы стали искать первопричины этого кошмара. Определенные места в романе были предсказуемы: поездка в Мэдфорд Гэп и Хэррисбург. И т.д., и т.п. Но как только вы увидели Шираи по телевидению — того самого человека, которого разрубили пополам, — то тут же поехали в Японию, чтобы узнать, что знает о вашем кошмаре принципал.

— Но ведь многое невозможно было предсказать! — вскричал Сэвэдж. — Например, решение поехать в Вирджиния-Бич и поговорить с Маком.

— Верно. После вашего выздоровления… кстати сказать, это происходило в Японии, в усадьбе Шираи… прежде чем на руки и ноги поставили растяжки, в пломбу одного вашего зуба был вставлен передатчик. Это место было выбрано потому, что и вы, и Акира — как любые другие люди — нуждались в зуболечении. Пломба на рентгене ни у кого бы не вызвала подозрений. Люди Шираи всегда знали, куда вы отправляетесь.

— Но поездка к Маку в Вирджиния-Бич не была запланирована.

— Верно, — сказал Хэйли. — Люди Шираи думали, что Мак вам расскажет слишком много, и тем самым разрушит программирование. И потому им пришлось его убить.

— И постарались схватить Рейчел, потому что она была предлогом для вашего с Акирой соединения, но после этого совершенно не вписывалась в план.

— К сожалению, это правда.

— А кто эти мужчина с женщиной, представившиеся моими родителями?

— В Балтиморе? — переспросил Хэйли. — Ну, это обычный камуфляж для дальнейшей паники. Шираи намеревался так вас запутать, чтобы, увидев его по телевизору или в газете, вы бы пулей бросились в Японию. Альтернативным планом было захватить вас с Акирой, накачать наркотиками и прикончить в усадьбе Шираи, пока его люди кончали бы с собой, чтобы пособить амбициям шефа. Уверяю вас, этот план был ничуть не хуже первого и главное — намного проще. — Хэйли пожал плечами. — Но не очень убедительный. Потому что вы с Акирой должны были оставить след пребывания. В Греции. На юге Франции. В Америке. И главное — в Японии. Вы должны были оставить какое-нибудь доказательство того — печати на ваших фальшивых паспортах, не говоря уже о разговорах с таксистами, гостиничными клерками и иммиграционными офицерами, — что действительно хотите добраться до Шираи.

— А смерть Грэма? — Сэвэдж задрожал.

— К этому Управление не имеет никакого отношения. После того как Грэм организовал вашу с Акирой отправку в усадьбу Пападрополиса, люди Шираи решили, что теперь он стал для них ненужной помехой. И убили его, организовав все так, будто это самоубийство.

— Но Грэм знал, что делает, когда отправлял меня с Акирой на Миконос. И предан он был именно Управлению. А не нам.

— Вы задаете чересчур много вопросов, Сэвэдж. Не стоит копать слишком глубоко. Он был вашим другом. Это так. Но и профессионалом тоже. Повиновался своим хозяевам. Иначе стал бы он дергаться туда-сюда из Массачусетса в Мэриленд и нянчиться с вами? Он любил вас, Сэвэдж. Так же, как и Акиру. Но свою профессию — не дело защитников, а шпионаж — любил все-таки больше.

Чувствуя подступающую тошноту, Сэвэдж откинулся назад, к Рейчел, и благодарно принял ее спокойствие.

— Вы правы. Я задаю чертовски много вопросов. — Несмотря на многочисленные болезненные раны, он постарался выпрямиться. — Но все-таки задам еще один.

— Задавайте. Это входит в условия сделки. Но после этого я отсюда уйду.

— Отлично, — Сэвэдж попытался встать. Рэйчел — единственная, на кого он мог положиться, — с готовностью ему помогла. Покачнувшись вправо, чувствуя обнимающие его руки женщины, Сэвэдж сверкнул глазами на Хэйли. — Так вот мой последний вопрос. В храме Мэйдзи вы пытались меня остановить или подтолкнуть вперед?

— Черт, послушайте, я ведь пытался вас остановить. Ведь операция вышла из-под контроля.

— А фургон? В нем сидели ваши люди?

— Вы сказали, что вопрос будет единственным.

— Отвечайте, черт бы вас побрал!

— Да, наши.

— Кто пристрелил водителя?

— Люди Шираи. Передатчик в дупле вашего зуба. Они могли за вами следить. И им не хотелось, чтобы мы вас останавливали!

— А кто тогда?..

— Это еще два вопроса, — сказал Хэйли. — Не пытайтесь меня убедить, что решили нарушить условия сделки.

— Я почти закончил, — коленки Сэвэджа подогнулись. Рэйчел подняла его. — Кто? Кто напал на дом Акиры и пытался нас убить? Кто приказал?

— Эй, ваше предположение ничуть не хуже моего.

— Нет, — резко выпалил Сэвэдж. — Мое намного лучше. Вы приказали. Приказали убийцам вывести нас из игры! Потому что операция вышла из-под контроля! Потому что выяснили, что именно задумали ваши козлы из отколовшейся группы. И решили все это дело прекратить! Приняли единственно верное для вас решение: уничтожить нас обоих! А когда это не вышло — попытались прикончить нас в храме Мэйдзи. Так что вы — мой враг, и ничуть не лучше всех этих остальных скотов! Единственное различие заключается в том, что я однажды вам поверил! И вы были моим другом!

— Эй, Сэвэдж, бизнес и дружба… мы… я… иногда…

Ярость изгнала слабость. Злость изгнала боль. Изо всех еще оставшихся у него сил Сэвэдж здоровой рукой — как это было чудесно! — нанес Хэйли сокрушительный прямой удар в лицо. Щелкнули сломанные зубы. Нос Хэйли вмялся. Прыснула кровь. Хэйли откинулся назад и, застонав, захлебнулся кровью.

— Я должен… — Сэвэдж схватил его за грудки и рывком подтянул наверх, — убить тебя.

— Гири, — пробормотал Хэйли сквозь распухшие губы и сломанные зубы. — Ты дал…

— Слово, — сказал Таро и встал. — Как и я. Официальная услуга. Вечный долг, — Таро высвободил нож из руки Сэвэджа. — Надо повиноваться. Иначе ты сгинешь. Как человек без чести.

Содрогаясь от охватившего его безумия, шмыгая носом, Сэвэдж опустил руку.

— Что-то должно оставаться нерушимым. Убирайся! Прежде чем я не передумал! Из-за тебя умер мой друг, ты…!

Хэйли вскочил, зажимая руками разбитое лицо, рывком откатил перегородку, исчез… лишь шаги затихли вдали…

— Ты поступил правильно, — сказал Таро.

— Тогда почему я так плохо себя чувствую?

— Потому что он может за тобой вернуться.

— Пусть себе, — фыркнул Сэвэдж. — Я круче.

— Для гайдзина ты благороден.

— Но вы? — Сэвэдж повернулся. — Наше дело еще не закончено. Отказываюсь верить в то, что вы не знали…

— Что Акира работал на японскую разведку? — старик кивнул. — И правильно делаешь.

— И вы знали, что намеревается делать Шираи! Знали, что мы с Аккрой должны были умереть! — Ради Японии.

— Гири, — сказал Сэвэдж. — Благодарите бога за гири. Я ведь обещал действительно серьезно. Что если вы позволите уйти этому ублюдку, я буду вашим вечным должником. Иначе…

— Попытался бы меня убить?

Таро усмехнулся.

— Точно. — Заряженный вселенской злобой, Сэвэдж преодолел слабость, нажал на парализующий нерв на шее Таро и приставил острие ножа к яремной вене. — Ваша беда в самоуверенности. Ведь даже гайдзин может быть…

— Достойным противником. Примите мое уважение, Сэвэдж-сан.

— И слово, что не последует ответной вражды? Гири?

— Да, — лицо Таро еще более сморщилось. — Гири. Дружба. Верность. Обязательство. Что еще остается? Во что еще можно верить?

— В любовь, — Сэвэдж опустил нож. — Что вы сделали с телом Акиры?

— Оно было сожжено. Урна с пеплом стоит в моей комнате. Но японская разведка не узнает о его смерти. Расследование было бы самоубийством. Для всех нас.

— Можно мне ее забрать? — спросил Сэвэдж.

— Урну с пеплом?

— Если погребение должно остаться тайным, мы с Эко знаем, что делать.

Таро долго смотрел на Сэвэджа. А затем поклонился.

Праздник мертвеца

Еще до того, как Акира привез Сэвэджа с Рэйчел в Японию, он объяснил им тонкости поведения богами рожденного народа. В том числе упомянул и о летнем ритуале, известном как Пиршество Фонарей, или Праздник Мертвых. В течение трех дней курятся благовония, произносятся молитвы, готовится погребальная пища, в общем, японцы повинуются синтоистским обрядам почитания умерших. Несмотря на то, что стояла осень, а не лето, Сэвэдж подчинился правилам. Ему казалось, что Акира не будет против. После трех дней безупречных поклонений они с Рэйчел сидели, обнявшись, в саду за домом Акиры.

Их окружала ночь.

Но на лицах отражалось сияние.

Потому что Сэвэдж поставил фонарь рядом с прудом. Весь день он вычерпывал воду, спуская из пруда, зараженную кровью убийцы.

Затем наполнил водоем заново, и снова осушил его.

И снова наполнил.

И снова осушил.

Опять почистил его, намереваясь изгнать из него даже воспоминание о нечистотах.

Наконец Сэвэдж решил, что больше ритуалу ничего не помешает, зажег спичку и от нее фонарь.

— Боже, как жаль, что его нет в живых, — сказал Сэвэдж. Языки пламени отражались на его лице.

— Да, — сказала Рэйчел. — Мне тоже.

— У него были такие печальные глаза.

— Потому что он был человеком из другого времени.

— “Черные корабли” коммодора Перри. Акира был самураем. Он принадлежал времени, когда самураи не принадлежали к когорте бандитов, а Америка испортила народ Акиры. Ты знаешь, — он повернулся и поцеловал ее, — перед смертью он назвал меня…

Сэвэдж сглотнул спазм. И чуть неподавился подступившими к глазам слезами.

— Назвал меня… о Господи…

Рэйчел обняла его.

— Говори.

— Своим другом.

— Так он и был твоим другом.

— Понимаешь ли ты, каких усилий, какого самопожертвования потребовали от него эти слова? Всю свою жизнь он ненавидел американцев. Из-за Хиросимы. Нагасаки. “Черных кораблей”. Залива Иокогамы. Акира жил в другом веке. В том, когда Япония была еще чистой.

— Она была чистой всегда, — сказала Рэйчел. — И всегда останется чистой. Потому что, если Акира… если он, обычный гражданин этой страны… тогда — это великая нация. Потому что он понимал, что такое честь.

— Но он мертв.

— Потому что понимал.

Сэвэдж поцеловал ее, и пламя лампы взметнулось вверх.

— Я все думаю…

— О чем?

— Об Америке. Нашей гражданской войне. Перед войной мы сделали из Юга легенду. Великолепные дворцы. Благородство.

— Но были и рабы, — сказала Рэйчел.

— Я именно об этом, — кивнул Сэвэдж. — Миф. Иногда легенда затмевает правду, скрывает безобразие, и становится реальностью.

— Типа дезинформации?

— Или памяти. Но память — это ложь. И я это понял. Настоящее — вот что имеет значение. И надежда.

Фонарь разгорелся сильнее.

— Не любовь? И не будущее? — спросила Рэйчел.

— Разве надежда состоит не в этом?

— А прошлое?

— Акира, наверное, ненавидел прошлое. Токугавский Сегунат. То, что я о нем узнал, убедило меня в том, что Токугава был фашистом. Жесткая система контроля. Сегун приказал даймио, тот — самураю… Акира страстно желал изменить настоящее.

— А чего желаешь ты?

— Тебя.

Пламя в фонаре достигло высшей точки и стало уменьшаться.

— В Греции, после того, как мы тебя спасли, я спросил Акиру о том, сможем ли мы стать друзьями… Но он отказался от моего предложения.

— Из-за прошлого. Ведь он был закодирован. А ты… — Гайдзин.

— Но он тебе нравился.

— Да.

— Я должна взревновать?

— Нет. Наша приязнь была совершенно иного свойства.

— Стану ли я заменителем?

— Нет, — Сэвэдж выпрямился. — Ты — единственная в своем роде. Тебя я буду всегда боготворить.

— Всегда?

— Я знаю, что ты хочешь сказать.

— Не стоит быть таким самонадеянным. — Рэйчел нахмурилась.

— “Авраам…” и далее по цитате.

Тут Рэйчел улыбнулась.

— Ты действительно это знал.

— Так что нам делать? — спросил Сэвэдж. — Хэйли, конечно, ни в чем не признался, но твой муж был частью этой задумки.

— Что? — Рэйчел побледнела.

— Именно так. Акира и я. Нас обоих послали на Миконос. Чтобы во время твоего спасения мы увидели друг друга. Япония ради Японии. Очень мило. Но Японии необходима нефть. А это означает корабли. Думаю, твой муж заключил сделку, чтобы ему отдали это дело на откуп. Вот почему нас с Акирой отослали на Миконос. Так как твой муж был вовлечен в заговор, его усадьба была идеальным местом для нашей с Акирой встречи.

— Выходит, он избивал и насиловал меня по политическим мотивам?

— Из того, что мне известно, я думаю, он делал это…

— Ох, — только и сказала Рэйчел и крепко прижалась к Сэвэджу.

— Потому что ему это нравилось. Награда за еще не завершенное дело.

— Итак…

— Я думаю.

— О чем?

— О том, что я должен его убить. Иначе он от нас не отстанет.

Рэйчел в гневе замотала головой.

— Что такое? — спросил Сэвэдж.

— Хватит убийств! Их и так было чересчур много! До черта!

— Но он — очень гордый человек.

— Мы — тоже.

— И каким будет ответ?

— Ты упоминал о пляже возле Канкуна.

— Где я хотел…

— Заняться со мною любовью?

— Если честно, мне хотелось заняться этим сейчас.

— Несмотря на скорбь?

— Из-за нее. В память о… празднуя… продолжение жизни… Это все, что у нас есть. Ни прошлого, ни будущего. Насколько я понял, прошлое мое лживо. И ложь я предпочту правде. А будущее?..

— Вера.

— Которая абсурдна.

— Но я ее люблю.

— А я люблю тебя.

Пламя фонаря съежилось. Близость воды его убивала.

— Я буду помнить о тебе, Акира, твое коми — в ветре и дожде, — сказал Сэвэдж.

Они обернулись и увидели кланяющуюся Эко. Сэвэдж с Рэйчел поклонились в ответ. И повернулись к аккуратно уложенному песку дзен-будзисткого сада, который годами аранжировал отец Акиры, а его сын хотел завершить после смерти отца.

Но ни один человек не может выполнить своей заветной мечты.

Но когда Сэвэдж смотрел на тщательно разровненную площадку, которую попытался воссоздать после покушения, он печально улыбнулся, чувствуя, что его глаза также темны, как глаза Акиры.

Потому что пепел Акиры был рассеян.

И разровнен с песком.

Единение с природой.

— Я знаю… уверен, — сказал Сэвэдж, — в том, что он покоится с миром.

— А как же мы? — спросила Рэйчел.

— Ты?..

— Что?

— …выйдешь за меня замуж?

— Боже мой, Сэвэдж, да я до сих пор замужем, и этот сукин сын все еще нас преследует.

— Доверься мне. Нам ведь не нужна официальная церемония. Просто частным образом… Ты и я…

— Прямо сейчас?

— Еще бы. — Он поцеловал ее. — Я обещаю любить, уважать и заботиться о тебе.

— Звучит восхитительно.

— И последнее обещание. — Он поцеловал ее еще раз.

— Какое?

— Защищать.

Дэвид Моррелл Пятая профессия

Сари, дочери и другу

— Не понимаю, — сказала Алиса. — У меня все в голове перепуталось.

— Когда живешь не в ту сторону, это бывает, — сочувственно сказала Королева. — Сначала обычно немножко кружится голова, но зато…

— Как это жить не в ту сторону?! — ошеломленно повторила Алиса. — Ни о чем подобном я никогда не слыхала!

— …но зато в этом есть свое преимущество — начинаешь помнить и то, что уже было, и то, чего еще не было.

— Я не могу помнить то, чего еще не было, — сказала Алиса. — Я помню только то, что уже было.

— Довольно убогая память, — заметила Королева.

Льюис Кэрролл «Алиса в Зазеркалье». 1871.

Перевод А. Щербакова

Путь самурая означает безоговорочную готовность принять смерть за своего господина.

Миямото Мусаси, самурай, семнадцатый век.

Пролог ОБЕТ ВЕРНОСТИ

ПЯТАЯ ПРОФЕССИЯ

Появление профессии, которой посвятил себя Савидж, не обусловлено каким-то одним историческим событием. Первые смутные упоминания о ней содержатся в старинных хрониках. Если говорить о формировании человеческого общества, то сначала появились охотники, затем — земледельцы, а вместе с ними — примитивный обмен и, как следствие, — проститутки и политики. Существуют разные мнения по поводу очередности зарождения этих четырех профессий, однако то, что именно они были первыми, ни у кого сомнений не вызывает.

Став обладателем той или иной собственности, человек вынужден был заботиться о ее защите. Тогда-то и появилась на свет савиджская — пятая — профессия. И хотя ее появление не было зафиксировано в каком-либо официальном документе, два описанных ниже события свидетельствуют о том, что она возникла в далеком прошлом.

COMITATUS

Когда четыреста лет спустя после Рождества Христова англосаксы завоевали Британию, они принесли с собой германский кодекс абсолютного повиновения своему военачальнику. Кодекс обязывал вассалов или comitatus всеми средствами защищать своего вождя, а если потребуется, отдать за него жизнь. Одним из блестящих примеров подобного рода вассальной преданности является сражение на берегу реки Блэкуотер возле города Малдона в Эссексе в 991 году.

Скандинавские пираты, постоянно совершавшие набеги на побережье, обосновались на острове, который во время отлива соединялся с берегом узкой тропой. Местный британский военачальник, Биртнот, привел преданных ему comitatus к этой тропе и приказал викингам не двигаться с места. Враг, однако, бросил ему вызов.

Засверкали мечи. Песчаную тропу оросила кровь. В разгар сражения один из молодых солдат Биртнота струсил и обратился в бегство. Другие же, приняв беглеца за Биртнота, последовали за ним. Остались на поле брани только сам Биртнот и его телохранители.

В Биртнота угодил дротик. Он вытащил его и заколол им своего противника. Меч одного викинга отрубил его правую руку. Беззащитный теперь, он не мог более сопротивляться и был рассечен противником на куски. И хотя Биртнота более не было в живых, верные ему comitatus продолжали стоять насмерть. Продолжали защищать его труп, мстить за его смерть. Они противостояли противнику с еще большим упорством, проявляя при этом чудеса доблести. Смерть их была мучительной, но тем не менее радостной, потому что они не нарушили кодекса верности.

Подлинный англосакский документ той поры, описывающий их героическую гибель, завершается таким абзацем:

«Годрик то и дело бросал копья, целясь их острием в викингов. Он шел впереди своего войска, храбро разя врага, пока не пал в бою. Он не был похож на того Годрика, который бежал с поля брани».

Эти двое Годриков олицетворяют главную сложность или противоречивость профессии Савиджа. С одной стороны, защита своего вождя и господина была священным долгом comitatus, но, с другой стороны, возникал вопрос: если дело совершенно безнадежно, если вождь мертв, должен ли телохранитель защищать самого себя, свою жизнь? Всякий раз, когда Савидж размышлял над этой моральной проблемой, он неизменно вспоминал Акиру и исторический факт из области совершенно иных традиций, прекрасно иллюстрирующий особенности пятой, и самой благородной, профессии.

СОРОК СЕМЬ РОНИНОВ

В Японии такими comitatus были самураи. Это военное сословие сформировалось спустя одиннадцать веков после Рождества Христова, когда у местных правителей — даймё — возникла насущная необходимость в надежной защите своих владений. На протяжении веков верховный военный правитель, именовавшийся сёгуном, пользовался неограниченной властью над даймё. Тем не менее каждый самурай приносил клятву верности своему местному господину. В 1701 году в обстановке всех этих сложных проявлений верноподданничества произошел инцидент, послуживший основой для создания одной из известнейших легенд в Японии.

Трое даймё были вызваны во дворец сёгуна в Эдо (современный Токио) для принесения клятвы верности. Но эти даймё были совершенно несведущи в придворном этикете. Двое из них обратились за помощью к дворцовому церемониймейстеру и в обмен на дорогие подарки были вознаграждены ценными советами.

Третий же даймё, князь Асано, был слишком бесхитростен, чтобы задабривать подарками церемониймейстера, господина Киру. Тот почувствовал себя уязвленным и в присутствии сёгуна высмеял Асано. Публично униженному Асано не оставалось ничего иного, как защищать свою честь. Он вытащил меч и ранил Киру.

Обнажить меч в присутствии сёгуна считалось тяжким преступлением, поэтому во искупление вины он приказал Асано совершить харакири. Даймё повиновался. Но этим дело не кончилось. Самураи Асано были повязаны неумолимым кодексом «гири» (свободный перевод данного слова означает «бремя долга»), они обязаны были отомстить за своего господина, уничтожив человека, который стал причиной его гибели, а именно — церемониймейстера Киру.

Закон «гири» должен был исполняться настолько неукоснительно, что сёгун понимал: предстоит дальнейшее кровопролитие. Чтобы положить конец кровавой вражде, он послал своих самураев к замку Асано с требованием немедленной сдачи вассалов Асано. В замке тем временем старейшина самураев Асано — Оиси Ёсио — держал совет со своими подчиненными. Одни изъявляли готовность драться с воинами сёгуна. Другие предпочитали «последовать за господином», то есть совершить харакири. Но Оиси чувствовал: большинство считает, что со смертью господина утратила силу принесенная ему клятва верности. Пожелав испытать, кто чего стоит, он предложил разделить имущество их господина и разойтись. Многие презренные воины с радостью приняли это предложение. Оиси выдал им некую сумму денег и приказал уйти. Из более трехсот самураев остались лишь сорок семь. С ними Оиси заключил договор, который был скреплен кровью.

Эти сорок семь человек сдались воинам сёгуна, заявив, что отныне они снимают с себя обязательства, налагаемые «гири», и больше не испытывают чувства вины перед своим мертвым господином. Они притворились, будто смирились с судьбой и стали бродячими самураями, то есть самураями, лишившимися господина, и впрямь разбрелись в разные стороны.

Однако подозрительный сёгун разослал повсюду своих соглядатаев, дабы убедиться, что вражде действительно положен конец. Желая ввести соглядатаев в заблуждение, ронины повели самый что ни на есть презренный образ жизни. Одни ударились в пьянство, другие — в распутство. Один продал жену в наложницы. Другой убил тестя. А еще один ухитрился подсунуть свою сестру ненавистному князю Кире. Казалось, все сорок семь ронинов смирились с тем, что мечи их ржавеют, а люди плюют им открыто в лицо, и окончательно погрязли в бесчестье. Но вот минуло два года после смерти князя Асано, и соглядатаи сёгуна, по-видимому, уверовали в то, что самураи не помышляют о мести и вражда окончена. Сёгун отменил дальнейшую слежку и отозвал своих людей.

В 1703 году сорок семь ронинов снова сошлись вместе и напали на замок Киры. Дав волю долго сдерживаемой ярости, они убили ничего не подозревающую охрану, обезглавили презренного врага и, отмыв голову от крови, отправились в паломничество к могиле своего отомщенного хозяина, чтобы возложить на нее голову врага.

И все-таки цепочка «долгов» на этом не завершилась. Следуя законам «гири», ронины нарушили клятву, данную сёгуну, ведь он приказал прекратить вендетту. Один закон чести вступал в противоречие с другим. Оставалось единственное приемлемое решение. Сёгун приказал, ронины повиновались. С ликованием самураи вонзили себе в живот меч, поведя лезвие слева направо, а затем резко вверх, в доблестном ритуальном самоуничтожении, называемом сэппуку. Могила сорока семи ронинов и по сей день считается одним из священных памятников старины.

Comitatus. Сорок семь ронинов. Савидж и Акира. Кодексы чести и долг. Честь и верность. Обязанность защищать своего господина, а в случае необходимости отомстить за него — даже ценою собственной жизни. Такова пятая, и самая благородная из всех, профессия.

Часть первая ВОЗВРАЩЕНИЕ МЕРТВЕЦА

ЛАБИРИНТ

Глава 1

Следуя профессиональной привычке, Савидж нажал кнопку этажа на один уровень ниже, чем тот, который ему требовался. Разумеется, непрошеный посетитель смог бы добраться на лифте лишь до второго сверху этажа. Только компьютерная карточка, опущенная в прорезь кабины лифта, автоматически поднимала нужных лиц на самый верх здания. Савиджу тоже выдали такую карточку, но пользоваться ею он отказался. Он вообще ненавидел лифты. Их обособленность внушала ему опасения. Никогда не знаешь, что может ожидать тебя за открывающимися дверьми. Нет, Савидж не ожидал на сей раз какого-либо подвоха, просто он считал, что за одним нарушением диктуемых профессией правил неизбежно последуют другие, и когда придет настоящая беда, то достойно встретить ее он уже не сможет.

Кроме того, в этот теплый сентябрьский день в Афинах он хотел проверить систему безопасности того человека, к которому его пригласили. Хотя у него частенько бывали богатые и влиятельные клиенты, как правило, политики и крупные предприниматели, встреча с человеком, совмещающим оба эти поприща, да к тому же являющимся живой кинолегендой, была для Савиджа особой честью. Такое случается нечасто.

Когда лифт остановился и двери распахнулись, Савидж отступил немного в сторону. Внутренне сосредоточившись, он острожно выглянул в коридор и, когда никого не обнаружил, расслабился и прошел к двери, на которой по-гречески было написано «пожарный ход». Ручка беспрепятственно повернулась.

Савидж осторожно шагнул за дверь и оказался на лестничной площадке. Каучуковые подметки заглушали шаги по бетону. Все двадцать семь этажей казались вымершими. Полная тишина. Савидж повернулся к находившейся рядом справа двери и подергал ручку. Отлично. Так и должно быть. С той стороны задвижка непременно — в случае необходимости — могла быть открыта. Но здесь непрошеные посетители остановились бы и не смогли подняться выше. Савидж сунул в замочную скважину два металлических зубца — один для доступа к системе рычагов, второй для отыскания щелей, через которые можно добраться до задвижки и отодвинуть ее. Через семь секунд он открыл дверь, огорчившись, что запор оказался таким простым. Полагалось бы провозиться по крайней мере с ним вдвое дольше… Н-да…

Савидж проскользнул в проем, медленно затворил за собой дверь и стал внимательно оглядывать идущие вверх ступени. Никаких телекамер ближнего обзора он не обнаружил. Здесь царила полутьма, что оказалось для него весьма кстати. Он добрался до следующей площадки и снова внимательно огляделся. Охраны нигде не было видно. Попробовал ручку, нахмурился: дверь была не заперта. Но мало того, когда он открыл эту дверь, то и за ней не обнаружил охраны.

По заглушающему шаги ковровому покрытию Савидж двигался вдоль коридора, отыскивая нужный ему номер. Едва войдя в коридор, он сразу же учуял резкий запах табачного дыма. И вот сейчас, повернув за угол, Савидж увидел в дальнем конце коридора сгрудившихся в кучку троих мужчин. Один стоял, засунув руки в карманы, второй покуривал сигарету, а третий пил кофе.

Между тем охранники тоже заметили Савиджа и насторожились. Внешне они походили на футболистов, широкогрудых, с бычьей шеей, так что костюмы им были явно малы. Человеку несведущему они могли внушить страх, но профессионалу было ясно, что при такой фигуре непросто «потеряться» в толпе, а могучие мускулы не всегда способны компенсировать ловкость и маневренность в ближнем бою.

Савидж постарался придать своему лицу дружелюбное выражение. При росте шесть футов он ссутулился так, что казался на несколько дюймов ниже. Приближаясь к охранникам, он изобразил искреннее восхищение по поводу их внушительной внешности, повергнув их тем самым в высокомерный восторг.

Изучая его документы, разумеется, фальшивые, охранники устроили настоящий спектакль. Они даже обыскали его, однако, не воспользовавшись детектором металла, не обнаружили у него за отворотом пиджака небольшой нож.

— Все в порядке, проходите, вас ждут, — сказал один из охранников. — А почему вы не воспользовались лифтом?

— Не сработала компьютерная карточка. — Савидж протянул ее охраннику. — Пришлось остановиться на этаж ниже и подняться по лестнице.

— Но ведь двери на лестницу заперты, — заметил второй охранник.

— Значит, на сей раз гостиничная прислуга оставила их открытыми.

— Как бы то ни было, виновному несдобровать, — пригрозил третий.

— Я вас отлично понимаю. Сам не терплю небрежности в работе.

«Футболисты» закивали, искоса поглядывая на визитера, расправили плечищи и препроводили Савиджа в номер.

«Нет, — подумал он. — Незыблемое правило охранника — никогда не покидать своего поста».

Глава 2

Савидж оказался в довольно просторной, со вкусом обставленной гостиной. Но что сразу же привлекло его внимание и к чему он отнесся крайне неодобрительно, это стена напротив входа, почти целиком скрытая плотными портьерами. А в широкую щель между ними виднелась часть огромного, от пола до потолка, окна, из которого открывалось великолепное зрелище — Парфенон на Акрополе. Хотя обычно Афины окутаны пеленой удушливого смога, сейчас ветер разогнал его, воздух очистился, и в лучах полуденного солнца засияли развалины древнего храма. Савидж позволил себе задержаться лишь на минуту у окна, любуясь великолепным зрелищем, — он вообще не любил огромных окон с раздвинутыми портьерами: они невольно привлекали внимание врага, побуждая установить телескопическое наблюдение или подслушивание с помощью работающих на микроволнах микрофонов, а то и пустить в ход снайперскую винтовку.

Потенциального клиента, с которым Савиджу предстояло встретиться, в гостиной не оказалось. Он огляделся по сторонам. Дверь слева от него — судя но всему, гардеробная, а может быть, ванная и спальня. Из-за двери справа доносился приглушенный женский голос, и Савидж понял, что спальня находится именно там. Видимо, женщина разговаривает по телефону, решил он. В голосе ее чувствовалась настойчивость, словно она пыталась в чем-то убедить своего собеседника.

С профессиональной выдержкой Савидж продолжал оглядывать гостиную. Чуть правее от двери, в которую он вошел, висели две картины Моне и три — Ван Гога.

Охранники-громилы откровенно заскучали. Двое из них, пошаркав ногами, поправили галстуки и отправились на свои посты в коридор, несомненно для того, чтобы снова коротать время за кофе и сигаретами. Третий, продолжая демонстрировать служебное рвение, закрыл за ними дверь и, подперев ее спиной, скрестил руки на груди. Он так сильно прижал их к грудной клетке, что со стороны могло показаться, будто его терзает невыносимая боль.

Прислушиваясь к шелесту кондиционера, Савидж перешел к горке и стал рассматривать коллекцию выставленных за стеклом китайских ваз.

Привалившийся к двери телохранитель вдруг вытянулся по стойке «смирно».

Дверь по правую руку от Савиджа распахнулась, и в комнату вошла женщина-легенда.

Глава 3

По официальным данным ей было сорок пять лет. Но выглядела она такой же ослепительно юной, как и в последнем своем фильме, снятом десять лет назад. Высокая, стройная, изящная.

Проницательные голубые глаза. Безупречный овал лица, обрамленного доходящими до плеч, выбеленными солнцем волосами, чувственные губы. Гладкая загорелая кожа. Мечта любого фотографа.

Десять лет назад на пресс-конференции по случаю присуждения ей «Оскара» за лучшую женскую роль года она удивила всех, объявив, что больше не будет сниматься в кино. А замужество месяцем позже явилось еще большей сенсацией — избранником ее стал монарх маленького, но необычайно богатого островного государства неподалеку от Французской Ривьеры. Когда пошатнулось здоровье супруга, она сама занялась его делами, удвоив доходы от туризма и казино.

Правила она так же, как играла в фильмах. Кинокритики называли ее манеру игры «огонь и лед». Страстно, но в меру. Именно так она исполняла в фильме любовные сцены. Сцена, в которой она обольщала блистательного похитителя драгоценностей, чьи ухаживания на протяжении всего фильма настойчиво отвергала, считается в истории кинематографа блестящим примером сексуальной игры. Она знала, чего хотела, но добивалась поставленной цели лишь тогда, когда была уверена, что это не сопряжено с риском. Казалось, ей было приятнее отдавать, нежели получать, как в сцене обольщения похитителя драгоценностей, — она даровала ему ночь, которую он будет помнить всю жизнь.

Ее подданные-островитяне изъявляли ей почтение в расчете на великодушие и щедрость. В ответ она махала им ручкой, и только, но порой внезапные порывы ее великодушия по отношению к больным, бездомным, одиноким бывали ошеломляюще щедрыми. Такое сострадание к несчастным подданным могло быть воспринято как слабость, подобная огню, способному растопить ее холодную сдержанность. Однако подобные эмоции охотно пускались ею в ход ради достижения той или иной политической цели, и в этом случае они не знали границ. Если, конечно, это не было сопряжено с каким-либо риском и пока ее подданные любили свою благодетельницу.

Приблизившись к Савиджу, она улыбнулась. Ослепительно. Кино в реальной жизни. Со своей стороны, Савидж оценил эффектность ее появления, прекрасно понимая, что женщина осознает производимое ею впечатление.

На ней были черные кожаные сандалии ручной работы, брюки-юбка в складку бордового цвета, шелковая блузка цвета яйца малиновки (три верхние пуговки расстегнуты, чтобы виднелась слегка приоткрытая загорелая грудь, а нежно-синий цвет явно выбран был для того, чтобы подчеркнуть голубизну глаз), часы от Картье и бриллиантовый кулон с такими же серьгами (их сияние вместе с выбеленными солнцем волосами усиливало блеск ее огромных глаз).

Стоя рядом с Савиджем, она повернулась к телохранителю и глазами указала ему на дверь:

— Спасибо.

Здоровяк телохранитель нехотя удалился, сожалея, что не удастся послушать разговор.

— Прошу прощения за то, что заставила вас ждать, — произнесла женщина, приблизившись к Савиджу еще на шаг, так что он мог ощутить тонкий аромат ее духов. Голос ее был бархатист, рукопожатие — твердо.

— Пять минут? — Савидж пожал плечами. — Нет нужды извиняться. Моя профессия приучила меня к терпению. А кроме того, у меня была возможность полюбоваться вашей изумительной коллекцией. — Он указал жестом на стоявшие под стеклом китайские вазы. — Надеюсь, по крайней мере, что она ваша. Вряд ли какой-нибудь отель в мире, даже «Король Георг Второй», мог бы украсить апартаменты всех своих — или даже только избранных — клиентов бесценными произведениями искусства.

— Я повсюду вожу их с собой. Частичка дома всегда при мне. Вы цените китайскую керамику?

— Ценю? Можно сказать, да, хотя почти ничего о ней не знаю. Но в любом случае наслаждаюсь красотой, ваше величество. Вашей — прошу прощения за неуклюжий комплимент — в том числе. Знакомство с вами для меня большая честь.

— Как с членом королевской семьи или как с бывшей кинозвездой?

— Как с бывшей актрисой.

Быстрый взгляд, короткий кивок головы.

— Вы очень любезны. Может быть, вы почувствуете себя более раскованно, если мы отбросим формальности? Пожалуйста, называйте меня именем, которое я носила в бытность киноактрисой. Джойс Стоун.

Савидж изобразил изящный кивок.

— Мисс Стоун.

— О, да у вас зеленые глаза.

— Ничего особенного, глаза как глаза, — откликнулся Савидж.

— Наоборот. Просто замечательно. Хамелеоний цвет. Ваши глаза и одежда одного цвета. Серый пиджак. Голубая рубашка. Не очень внимательный информатор сказал бы, что ваши глаза…

— Серо-голубые, но никак не зеленые. Вы проницательны.

— А вам известны чудесные свойства света. Вы искусно пользуетесь этим.

— Это полезно в моей работе. — Савидж повернулся к картинам на стене. — Изумительно. Если не ошибаюсь, «Кипарисы» Ван Гога совсем недавно были проданы на аукционе «Сотби». Неизвестный покупатель заплатил за нее весьма значительную сумму.

— Не помните, сколько именно?

— Пятнадцать миллионов долларов.

— И теперь вам известен таинственный покупатель.

— Я, мисс Стоун, имею дело с информацией, не подлежащей разглашению. Если бы я не умел хранить тайн, то завтра же остался бы без работы. Все, что вы говорите, для меня словно исповедь. А я сам — ваш священник.

— Исповедь, священник? Надеюсь, это не означает, что я не могу предложить вам выпить?

— Пока я на вас не работаю, можете.

— Но я предполагала, что вы пришли сюда для того, чтобы взяться за дело, которое…

— Я здесь, чтобы выслушать вас, — вежливо напомнил Савидж. — Пока меня не наняли.

— С вашими-то верительными грамотами? Я уже заранее решила вас нанять.

— Прошу прощения, мисс Стоун, но я здесь для того, чтобы выяснить, захочу ли я принять ваше предложение.

Чудо-женщина пристально изучала лицо Савиджа.

— Так, так. — Теперь она смотрела на него в упор. — Обычно люди считают за честь работать на меня.

— Я не собирался вас обидеть.

— Разумеется. — Она подошла к дивану.

— Если вы, мисс Стоун, не против…

Она вскинула брови.

— Лучше бы вам сесть вот на этот стул. Диван слишком близко к окну.

— К окну?

— Или позвольте мне задернуть шторы.

— Ага, теперь поняла. — В ее голосе звучало любопытство. — Но так как я очень люблю солнечный свет, то лучше сяду туда, куда вы мне предложили. Скажите, а вы всегда так защищаете людей, на которых не собираетесь работать?

— Сила привычки.

— Интригующая привычка… мистер… Боюсь, что позабыла ваше имя.

Савидж усомнился в этом. Эта женщина, похоже, помнила абсолютно все, что хотела помнить.

— Это совершенно не важно. То имя, которое я вам назвал, — вымышленное. Обычно пользуюсь псевдонимом.

— Тогда как же мне вас представлять в обществе?

— Никак. Если мы придем к соглашению, вы не должны привлекать ко мне внимание.

— На людях. Но как же мне вас называть приватно?

— Савидж.[43]

— Простите, не поняла…

— Это псевдоним.

— Вы получили его, служа в организации «Моя Воля»?

Савидж не выразил удивления.

— Название вашего подразделения — это акроним, не правда ли? Море, Воздух, Земля. Морская пехота Соединенных Штатов, более известная как СИИЛз — Морские Котики.

Савидж с трудом подавил желание нахмуриться.

— Я вам уже говорила, что нахожу ваши верительные грамоты впечатляющими, — продолжала женщина. — Привычка пользоваться псевдонимом свидетельствует о том, что секретность для вас превыше всего. Но, проявив настойчивость, я кое-что о вашем прошлом все-таки узнала. Если я вас как-то встревожила, то хочу особо подчеркнуть — все, что мне известно, останется в тайне. Но… слухами земля полнится. Та помощь, которую вы оказали некоему члену английского парламента в защите его от террористов Ирландской республиканской армии, снискала вам известность в определенных кругах. Этот государственный деятель просил меня еще раз поблагодарить вас за спасение его жизни. Итальянский финансист также безмерно благодарен вам за возвращение его похищенного сына. Западногерманский промышленный магнат считает, что его корпорация неизбежно обанкротилась бы, если бы вы не обнаружили его соперника, крадущего их технические разработки.

Савидж молчал.

— Не надо скромничать, — проговорила женщина.

— Вам тоже. Информаторы у вас превосходные.

— Это одна из привилегий королевских фамилий. Восхищение итальянского финансиста было особенно впечатляющим. Вот его-то я и спросила, как с вами можно связаться. Он снабдил меня номером телефона — в моей прошлой жизни мне сплошь и рядом приходилось иметь дело с этими людьми — вашего агента.

— Надеюсь, вам неизвестно его имя.

— Непосредственно с ним я не говорила. Только через посредников.

— Хорошо.

— Теперь о деле.

— Еще одно мое правило, мисс Стоун. Не стоит вдаваться в подробности сейчас и здесь.

— Но нас никто не сможет подслушать. Здесь нет никаких подслушивающих устройств, микрофонов…

— А почему вы так уверены?

— Телохранители только сегодня утром проводили проверку.

— Именно поэтому я повторяю…

— Чтобы я не вдавалась в подробности? Мои телохранители не внушают вам доверия?

— Да нет, почему же, внушают.

— Похоже, что как-то не очень.

— Я не любитель критиковать.

— Еще одно весьма похвальное правило. Ну, что же, Савидж. — Ее улыбка была подобна сиянию бриллиантовых серег. Она наклонилась вперед и коснулась его руки. — Не хотите ли осмотреть местные достопримечательности?

Глава 4

Черный «роллс-ройс» вырулил из потока машин и остановился на овальной автостоянке. Савидж с двумя телохранителями — третий остался в отеле присматривать за номером — вышли из машины. После того как охранники рассекли толпу, чтобы устроить в ней коридор для Джойс Стоун, она легко выскользнула из салона, попав в «клещи» телохранителям.

— Покатайтесь в округе. Мы вернемся примерно через час, — сказала Джойс шоферу, и «ролле» влился в ноток уличного движения.

Затем она обратилась к Савиджу:

— Вы продолжаете меня удивлять.

— Да?

— В отеле не позволили мне сидеть у окна, но ни словом не обмолвились по поводу выхода на публику.

— Быть знаменитостью вовсе не означает быть отшельницей. Пока вы не оповещаете всех вокруг о своем дневном расписании, умелый водитель вполне сможет уйти от любого преследования. — Савидж кивнул в сторону потока машин. — Особенно в Афинах. К тому же вы умеете одеваться так, чтобы не привлекать внимания. Возвращаю вам комплимент, которым вы наградили меня, — вы легко приспосабливаетесь к окружающей обстановке.

— Этому я научилась в бытность актрисой. Одна из самых трудных ролей — выглядеть вполне заурядной…

Перед тем как отправиться на прогулку, она сменила юбку-брюки и блузку от дизайнера на потертые джинсы и мешковатый серый свитер с высоким ворогом «хомутом». Бриллианты оставила в отеле. Часы тоже сменила на обыкновенный «таймекс». Пыльные «рибоки» на ногах. Бросающиеся в глаза белые волосы спрятаны под соломенной шляпой с огромными, опушенными вниз полями.

И хотя прохожие останавливались поглазеть на «роллс», они почти не обращали внимания на выпорхнувшую из него женщину.

— С этой своей ролью вы справляетесь блестяще, — похвалил ее Савидж. — Посмотрев на вас сейчас, ни один продюсер не даст вам сыграть даже в массовке.

Она с издевкой изобразила реверанс.

— Тем не менее я должен высказать еще одно предложение, — продолжал Савидж.

— Я знала, что оно не замедлит появиться.

— Прекратите разъезжать в «роллсе».

— Но мне это нравится!

— Ну и прекрасно. Держите его для особых случаев, а для повседневного пользования купите добротную, но ничем не приметную машину, которую, естественно, придется слегка модифицировать.

— Разумеется.

— Пуленепробиваемые стекла. Тонированное стекло заднего обзора. Бронированная сталь обшивки.

— Разумеется.

— Не иронизируйте, мисс Стоун.

— Я и не думаю иронизировать. Просто мне нравятся люди, получающие удовольствие от своей работы.

— Удовольствие? Для меня это не забава. Я обеспечиваю людям безопасность.

— И у вас ни разу не случилось осечки?

Савидж колебался. Застигнутый врасплох, он почувствовал, как на него надвигаются стеной мучительные воспоминания. Блеск меча, фонтан крови.

— Случилось, — наконец вымолвил он. — Однажды.

— Поразительная откровенность.

— Только однажды. Вот почему я столь скрупулезен: чтобы не оступиться вновь. Но если моя откровенность заставляет вас сомневаться в моей…

— Напротив. Моя третья кинокартина оказалась провальной. Конечно, я могла сделать вид, что ничего не произошло, но я трезво оценила случившееся и извлекла из него урок. И завоевала «Оскара» только потому, что выкладывалась на съемках до предела. В семи предшествующих фильмах.

— Жизнь — не кино.

— А смерть? Видели бы вы рецензии на тот мой третий фильм. Меня просто похоронили.

— Нас всех когда-нибудь похоронят.

— Вам что, в могилу хочется? Прекратите это, Савидж.

— А вам никто никогда не говорил, что есть жизнь?

— Секс? Этому я научилась довольно рано. Смерть? Для этого существуют люди, подобные вам. Чтобы оттягивать ее приход насколько возможно.

— Да, верно, смерть, — произнес Савидж. — Враг.

Глава 5

Они направились вслед за группой туристов к западному склону Акрополя. Это был единственный туристический маршрут с относительно пологим склоном. Минуя пихты, они достигли каменного входа, известного как «Прекрасные Врата».

— Вы бывали здесь прежде?

— Несколько раз, — ответил Савидж.

— Я тоже. Интересно: вас приводили сюда те же самые причины, что и меня, или нет?

Савидж ждал от нее пояснения.

— Руины учат. Учат тому, что в этом мире ничто — будь то богатство, слава, власть — не вечно.

Она живо повернулась к нему.

— Шелли. «Озимандия».

— Я очень хорошо учился в средней школе.

— Но не уточняете, в какой именно. Это будет, как всегда, далеко от правды, мне пора привыкать. А продолжение стиха помните?

Савидж пожал плечами.

— Шелли присуще удивительное чувство слова. Будь он японцем, писал бы, наверное, прелестные хокку.[44]

— Телохранитель, цитирующий стихи?

— В сущности, мисс Стоун, я не совсем телохранитель. Понимаете, я ведь не просто стараюсь кого-то от чего-то уберечь, прикрыть собою. Мои функции значительно шире.

— Кто же вы в таком случае?

— Организатор защиты, или главный защитник. Вот, к примеру, Шелли, ведь, кроме столь дивно описанного песка, его стихотворение напоминает мне о…

Савидж указал на ступени, по которым они поднимались. Мрамор подвергался на протяжении веков разрушительному воздействию не только времени, но и ступавших по нему сначала многочисленных иноземных полчищ, а затем — нескончаемого потока туристов, но более всего он пострадал от выхлопных газов.

Они проходили через Пропилеи,[45] полуразрушенная широкая мраморная дорожка была покрыта деревянными изгибами. Они миновали пять портиков, поднимаясь все выше и выше, достигнув наконец площадки, откуда вправо и влево расходились две тропинки.

После изнурительной летней жары в сентябре установилась приятная теплая погода, а вместе с ней в Афины хлынули туристы. Вот и сейчас, группами и поодиночке, они пробегали мимо Савиджа и Джойс с выпученными глазами, едва переводя дух после крутого подъема. Некоторые фотографировали Браронию и менее впечатляющий Дом Арефорроя.

— Прикажите своим людям следовать за нами, — сказал Савидж. — Я буду наблюдать за тем, что происходит впереди.

Повернув направо, они прошли к обширному прямоугольному Парфенону, который в древние времена являлся храмом, посвященным Афине, греческой богине мудрости и справедливой войны. В 1687 году конфликт между оккупантами привел к тому, что венецианцы взорвали турецкий склад боеприпасов, находившийся в Парфеноне, в результате чего была уничтожена значительная часть памятника, были разрушены колонны и большая часть крыши. Восстановительные работы не закончены и по сей день. Великолепные дорические колонны были в лесах. Внутрь храма, дабы уберечь его от дальнейшего разрушения, посетителей не пускали.

Савидж поспешил отвернуться от туристов, подходивших к крутому южному склону Акрополя. Облокотившись на упавшую колонну, он смотрел на раскинувшиеся внизу Афины. Утренний бриз утих. Несмотря на безоблачное голубое небо снова начал наползать смог.

— Вот здесь, не опасаясь быть подслушанными, мы можем поговорить. Мисс Стоун, причина, по которой я не был уверен, что смогу на вас работать…

— Но вы еще не знаете, зачем вы мне понадобились!..

— …заключается в том, что организатор защиты, или главный защитник, является одновременно и слугой и хозяином. Вы сами распоряжаетесь своей жизнью — определяете, куда желаете пойти и чем заняться, но ваш защитник решает, каким образом вы попадете в нужное вам место и какие меры предосторожности при этом следует соблюдать. Но вы обладаете репутацией властной женщины. Поэтому я не уверен, что вы готовы подчиняться приказам человека, которого сами же наняли.

Она, вздохнув, пристроилась рядом с ним.

— Если проблема только в этом, то можно считать, что ее не существует.

— Не понял.

— Речь идет не обо мне. В беде оказалась моя сестра.

— Поясните.

— Вы о ней что-нибудь знаете?

— Рейчел Стоун. Десятью годами младше вас. Тридцать пять лет. Была замужем за сенатором из Новой Англии, баллотировавшимся на пост президента и погибшим от пули неизвестного убийцы. Вдова политика и сестра кинозвезды, она оказалась в числе наиболее заметных и привлекательных женщин нашего времени. За ней принялся ухаживать греческий корабельный магнат. В прошлом году они поженились.

— Поздравляю. Домашнее задание выполнено на «отлично».

— Вы тоже заслуживаете «пятерку».

— Этот брак очень смахивает на Парфенон. Развалины. — Джойс Стоун порылась в скромной сумочке из гобелена, извлекла из нее пачку сигарет и стала закуривать. — Вы не джентльмен, — резко бросила она Савиджу.

— Потому что не поднес вам зажигалку? Я ведь только что объяснил вам: когда дело касается защиты, вы становитесь служанкой, а я хозяином.

— Чушь какая-то.

— Вовсе нет, если учесть, что руки у меня всегда должны быть свободными на тот случай, если кто-нибудь станет вам угрожать. Так зачем же я вам понадобился?

— Моя сестра хочет получить развод.

— Тогда ей нужен адвокат, а не я.

— Этого ее ублюдочный муженек ни за что не допустит. Она останется его пленницей до тех пор, пока не переменит свое решение.

— Пленницей?

— Разумеется, она не закована в цепи, если вы об этом подумали. Но она — пленница, хотя ее и не пытают. — Джойс удалось наконец зажечь сигарету. — Если не считать изнасилований ежедневно утром, днем и вечером. Он говорит, это для того, чтобы напоминать ей, что она теряет. Мол, ей нужен надежный мужчина. А вот ему нужно продырявить его мерзкую башку. Вы носите пистолет? — спросила она, выпуская струйку дыма.

— Иногда.

— Тогда, что от вас проку?

Савидж отлепился от колонны.

— Вы совершили ошибку, мисс Стоун. Если вам нужен убийца…

— Нет! Мне нужна моя сестра!

Савидж снова облокотился на колонну.

— Значит, вы имеете в виду возвращение похищенной.

— Называйте, как хотите.

— Если я соглашусь принять ваше предложение, мой гонорар составит…

— Я заплачу миллион долларов.

— Плохой из вас торговец. Я мог бы согласиться и на меньшую сумму.

— Но я предлагаю именно столько.

— Предположим, что я возьмусь за эту работу… Мне потребуется наличными половина этой суммы вперед, остальное — по возвращении вашей сестры. Плюс деньги на текущие расходы.

— Можете останавливаться в лучших отелях, заказывать самую дорогую еду в ресторанах. Несколько лишних тысяч долларов для меня ничего не значат.

— Вы не поняли. Под «расходами» я подразумевал не менее нескольких сотен тысяч долларов.

— Что?

— Вы просите меня начать борьбу против одного из наиболее влиятельных и могущественныхлюдей Греции. Каково его состояние? Пятьдесят миллиардов? На расходы по безопасности такие люди не скупятся, пробить его систему защиты будет непросто. Теперь скажите, где находится ваша сестра. Я проведу разведку. Через неделю, считая с этого дня, я сообщу вам, можно ли ее вызволить. Смогу ли я это сделать.

Джойс Стоун потушила окурок и поднялась.

— Почему?

— Не уверен, что понял ваш вопрос.

— У меня складывается впечатление, что сама операция для вас более важна, чем деньги. Почему же вы решили принять мое предложение?

На одно короткое завораживающее мгновение перед глазами Савиджа возникло видение: сверкающая сталь и бьющая фонтаном кровь. Подавив воспоминание, он уклонился от ответа на щекотливый вопрос.

— Вы приказали шоферу прибыть через час. Пора. Пойдемте, — сказал он. — А когда сядете в машину, прикажите ему ехать в отель какой-нибудь другой дорогой, не той, которой он ехал сюда.

Глава 6

Следуя своим обычным правилам, Савидж, чтобы вернуться в Акрополь, а точнее в район, находящийся к северу от него и представляющий собой самый популярный среди туристов торговый центр Афин — Плаку, избрал совершенно иной маршрут. Выйдя на узенькую извилистую улочку, он оказался в царстве многочисленных лавочек. Несмотря на вновь сгустившийся смог Савидж сумел уловить запах готовящегося неподалеку шиш-кебаба, тут же сменившегося ароматом свежесрезанных цветов. Крикливые продавцы жестами приглашали покупателей, на все лады расхваливая свой товар: самодельные коврики, изделия из кожи, горшки и чугунки, серебряные браслеты и медные урны. Он пробрался сквозь лабиринт узеньких переулков, заскочил в какой-то подъезд, убедился, что «хвоста» за ним нет, и, миновав таверну, вошел в лавчонку, торговавшую мехами для вина.

Внутри на потолочных балках висели грозди мехов, источавших сильный, но приятный запах. Проходя под ними, Савиджу пришлось наклонять голову, и в результате он неожиданно для себя оказался возле прилавка, за которым стояла дородная женщина.

Познания Савиджа в греческом были весьма скудными. Поэтому он заговорил выученными наизусть фразами.

— Мне нужен специальный товар. Мехи для вина совершенно особого рода. Если ваш уважаемый хозяин согласился бы уделить мне несколько минут своего драгоценного времени…

— Ваше имя? — спросила женщина.

— Пожалуйста, скажите ему, что оно означает качество, противоположное «кротости».

Она почтительно поклонилась и прошествовала вверх по лестнице. Несколько секунд спустя женщина вернулась, жестом предложив Савиджу следовать за ней.

Пройдя мимо ниши, в которой сидел давно небритый мужчина с обрезом, внимательно оглядевший посетителя, Савидж поднялся по лестнице и оказался перед открытой дверью, которая вела в комнату, совершенно пустую, если не считать стола, за которым восседал мускулистый человек, наливавший в стакан прозрачную жидкость.

Когда Савидж вошел, хозяин комнаты воззрился на него с таким видом, будто его визит явился для него полной неожиданностью.

— Уж не привидение ли это?

Человек этот был греком, но говорил по-английски.

Савидж ухмыльнулся.

— Может быть, ты меня не знаешь?

— Неблагодарный негодяй, не показывавшийся столько времени, я уж позабыл, что ты когда-то звался моим приятелем.

— Дела, дела…

— Эти твои дела не иначе, как выдумка.

— Нет, все обстоит именно так. Но теперь я смогу отчасти восполнить свое долгое отсутствие.

Савидж выложил на стол греческий эквивалент десяти тысяч американских долларов. Раскладывая купюры, он покрыл ими круглые отметины, оставленные наполнявшимся регулярно стаканом. Запах лакрицы — напиток узо готовился с добавлением аниса — витал в комнате.

Грек заметил взгляд, брошенный Савиджем в сторону бутылки.

— Может быть, соблазнишься?

— Ты ведь знаешь, что я пью крайне редко.

— Ну, этот недостаток вполне простителен.

Грек выкатил грудь колесом и залился веселым смехом. Видно, спиртное на него не действовало, а узо, подобно формальдегиду, сохраняло его тело в неизменном виде. Тщательно выбритый, с безупречной стрижкой, с ухоженными черными волосами, он отхлебнул из стакана, поставил его на стол и занялся деньгами. Его смуглая кожа излучала здоровье.

И все-таки, пересчитывая деньги, он казался озабоченным.

— Слишком щедро. Чрезмерно много. Ты озадачил меня.

— Ко всему прочему, тебя ждет подарок. Не позже чем через час, если ты согласишься добыть необходимую мне информацию, тебе доставят бочонок самого лучшего узо.

— Действительно лучшего? Ты ведь знаешь мой вкус?

— Конечно, знаю. Но я взял на себя смелость выбрать редчайший сорт.

— А именно?

Савидж назвал.

— Ну, это уже чрезмерно щедро.

— Воздаяние за талант.

— Как говорят в вашей стране, — грек снова отпил из стакана, — ты и полицейский, ты и джентльмен.

— Бывший полицейский, — поправил его Савидж. Сам он ни за что не сообщил бы о подобном факте своей биографии, но грек и без него знал об этом. — А ты — надежный информатор. Сколько же лет прошло с тех пор, когда я впервые прибег к твоим услугам?

Грек задумался.

— Шесть лет наслаждения. Все мои бывшие жены и многочисленные потомки благодарят тебя за постоянное покровительство.

— Они возблагодарят меня еще сильнее, когда я увеличу втрое количество денег, лежащих сейчас перед тобой.

— Я знал. Предчувствовал. Проснувшись утром, я сказал себе, что сегодня произойдет нечто особенное.

— Но не без риска.

Грек поставил стакан на стол.

— Рисковать приходится каждый день.

— Готов ли ты приступить к делу?

— Буду готов, когда немного подкреплюсь. — Грек допил остатки узо.

— Имя… — начал было Савидж.

— Как говорил величайший английский бард: что в имени…

— Имя? Вряд ли оно тебе понравится. — Савидж вытащил спрятанную в кармане куртки бутылку лучшего из лучших, наиредчайшего узо.

Грек ухмыльнулся.

— Это мне нравится, и очень. А вот как насчет другого имени.

— Ставрос Пападрополис.

Грек грохнул стаканом о стол.

— Пресвятая матерь, будь она трижды… — Он быстро налил еще стакан и залпом осушил его. — Только полное безрассудство может толкнуть на такое!

Савидж оглядел практически пустую комнату.

— Вижу, ты, как всегда, осторожен. Надеюсь, твои недостатки не мешают тебе ежедневно проводить тщательную уборку, не так ли?

Грек явно обиделся.

— В тот день, когда в этой комнате кроме моего стола и стула появится другая мебель, знай, доверять мне больше нельзя.

Савидж кивнул. Грек не только свел до минимума обстановку в комнате. Ковра на полу тоже не было. И никаких картин на стенах. Даже телефона. Аскетизм убранства этой комнаты затруднял установку скрытых микрофонов. Несмотря на это грек каждое утро обходил все помещение, сканируя его двумя различными типами современных электронных аппаратов: улавливателем радиосигналов и микроволн, которые свидетельствуют о наличии «жучка», он «ощупывал» каждый дюйм комнаты. Но подобный вид сканирующего устройства засекает только «активные» микрофоны, постоянно передающие сигналы.

Чтобы обнаружить «пассивный» микрофон, то есть такой, который при отсутствии звуков пребывает как бы в «дремлющем» состоянии и который опытный наблюдатель в случае необходимости может выключать с помощью дистанционного управления, следует применять второй аппарат. Он называется нелинейным стыковочным детектором. С помощью приспособления, напоминающего насадку современного пылесоса, он посылает микроволны, определяющие наличие диодов в схемах скрытых магнитофонов и передатчиков. Несмотря на то что этот аппарат необычайно сложен в пользовании, грек никогда не пренебрегал контрольной проверкой с его помощью, даже если уже при первой обнаруживал какой-нибудь микрофон. Потому что опытный соглядатай всегда устанавливал и активные и пассивные мониторы в надежде, что какой-нибудь недотепа, обнаружив активный микрофон, успокоится и не станет искать дальше.

С присущим ему юмором грек называл ежедневную охоту за микрофоном «дезинфекцией».

— Прошу извинить меня за этот вопрос, просто я хотел лишний раз подстраховаться, — сказал Савидж.

— А если бы ты его не задал, тогда уже я задумался бы: можно тебе доверять или нет.

— Главное, что мы поняли друг друга.

Грек отпил из стакана и согласно покивал.

— Узы дружбы. — Он вдавил ладони в стол. — Но пока ты все же не ответил на мой вопрос. Пападрополис?

— Меня интересует его домашний распорядок.

— Значит, не бизнес? Слава Зевсу, а то уж я начал было волноваться. У этого подонка больше двухсот кораблей. Немножко денег он зарабатывает, перевозя зерно, масло, станки. Но основная прибыль идет от контрабанды оружия и наркотиков. Любой, кто станет выяснять подробности о его прибыльном бизнесе, наверняка окончит жизнь в рыбьих желудках.

— Но, быть может, свою частную жизнь он охраняет не менее бдительно, — предположил Савидж.

— Без сомнения. Чтобы защитить честь семьи, грек пойдет даже на убийство, хотя вполне возможно, что в действительности ему на это глубоко наплевать. Но ведь бизнес — средство выживания. Его тайны, в том числе и семейные, надежно охраняются, но все равно что-то просачивается, возникают всевозможные слухи и сплетни, которые разносятся с неимоверной быстротой. Правда, главе семьи лучше о них не сообщать.

— Ну, тогда собери для меня информацию и по этому поводу, — сказал Савидж.

— А что прежде всего тебя интересует?

— Сам Пападрополис и его жена.

— Насчет этого у меня уже сейчас кое-что имеется.

— Собери побольше, — приказал Савидж. — Где сейчас находится женщина и как с ней обращаются. Хочу сравнить твою информацию с теми сведениями, которыми я уже располагаю.

— Могу я спросить, зачем тебе это нужно?

Савидж покачал головой.

— Спросить-то ты, конечно, можешь, да только ответа, боюсь, не получишь. Чем меньше ты будешь знать о моих делах, тем лучше.

— И для тебя тоже. Если я ничего не буду знать о твоих замыслах, то ничего не смогу о них сказать, даже под пыткой.

— Но этого не случится, — заверил его Савидж. — Пока ты будешь вести себя осторожно.

— Я всегда осторожен. Так же, как и ты, я пользуюсь услугами посредников, но даже они не знают друг друга, я никогда не свожу их вместе. Я лично общаюсь лишь с самими клиентами да с несколькими доверенными лицами. Но что-то ты встревожился, друг мой.

— Со мной случилась беда. Шесть месяцев назад. И теперь я стал вдвойне осторожен. — При одном воспоминании о тогдашнем событии на Савиджа нахлынула дурнота.

— Осторожность никогда не лишняя. Но мне кажется, что ты не вполне искренен со мной.

Савидж подавил соблазн продолжить откровения.

— Это сугубо личное дело. Ничего интересного.

— Не уверен в этом, но отдаю должное твоей осмотрительности.

— Накопай для меня то, что сможешь. — Савидж пошел к двери. — Пападрополис и его жена. Два дня. Больше времени дать не могу. Ты должен представить мне исчерпывающую информацию.

Глава 7

Киклады — группа крошечных островков в Эгейском море к юго-востоку от Афин. Название свое этот архипелаг получил от греческого слова «киклос» или «круг». Согласно древнему поверью, эти острова окружают остров Делос, на котором, согласно легенде, родился бог-прорицатель Аполлон. На самом же деле Делос находится не в центре, а на восточной оконечности архипелага. А несколькими километрами восточнее Делоса раскинулся Миконос — один из знаменитейших греческих курортов, излюбленное место туристов.

Савидж летел на двухмоторной «сессне» к Миконосу. Из соображений предосторожности он выбрал не привычный, а окольный путь: полетел сначала на восток от Афин, затем начал забирать все больше к югу, пока не увидел в Эгейском море интересующую его цель. Он связался по радио с аэропортом Миконоса и сообщил, что не собирается идти на посадку. Объяснив далее, что он совершает полет исключительно ради тренировки и удовольствия, он попросил диспетчера сообщить, какие воздушные пути не следует занимать, пообещал не нарушать установленных правил и полетел дальше.

Ему пожелали счастливого пути.

Через некоторое время, набрав высоту в полтора километра, Савидж включил автопилот и приступил к съемкам местности. Телескопические линзы фирм «Бош» и «Ломб», установленные на фотокамере «Никон», существенно увеличивали размеры снимаемых объектов. После обработки пленки снимки будут отпечатаны с еще большим увеличением. Главная задача, подсказывал ему многолетний опыт, состоит в том, чтобы сделать как можно больше снимков, и не только основного объекта, но и окружающей его местности. Незначительные, на первый взгляд, детали в конечном итоге могли стать непреодолимым препятствием в осуществлении разрабатываемого им плана.

Вот именно: как можно больше фотографий.

Савидж несколько раз проверял автопилот, каждый раз корректируя курс, а затем снова возвращался к съемкам. Голубое небо, тихая, безветренная погода. Казалось, что «сессна» скользит по шелковистому шоссе. Руки Савиджа твердо держали камеру. Если не считать легкой вибрации самолета, никаких помех не возникало, — условия для фотосъемки были практически идеальными.

Главным объектом съемок был городок Миконос, находящийся на западной оконечности острова. Он раскинулся вокруг двух небольших заливов, а полуостров, разделяющий эти заливы, был застроен домами. Ослепительно белые кубической формы дома были обращены ребрами друг к другу. То тут, то там виднелись красные, а иногда синие купола церквей. Ветряные мельницы выстроились в ряд вдоль пирса.

Но не красота города, а его план привлекал внимание Савиджа. В древности Миконос частенько подвергался пиратским налетам. В целях большей безопасности город строился в виде сложного лабиринта улиц. Пираты без труда входили в город, но чем дальше углублялись в него, поднимаясь вверх по склонам, тем больше убеждались, что теряются в его сложном лабиринте, рискуя окончательно утратить ориентир. Пираты видели стоявшие в бухте свои корабли, но, чтобы добраться до них, вынуждены были долго мыкаться по улицам и переулкам, рискуя угодить в ловушки, расставленные защитниками города. В общем, после нескольких неудачных попыток пираты махнули рукой на Миконос, предпочитая более легкую добычу на других островах.

«Да, — подумал Савидж, — лабиринт. Возможно, я смогу использовать его».

Продолжая кружить над островом, беспрестанно фотографируя, он добрался до глубокого залива на северной его оконечности. Возможно, именно здесь придется проводить операцию. Затем изучил скалистый мыс на восточном побережье. Ну, это лишь на самый крайний случай. И, наконец, достиг той цели, ради которой предпринял это путешествие: владений Пападрополиса на берегу залива Анны в юго-восточной части острова.

После встречи со своим греческим информатором два дня назад Савидж не сидел сложа руки и к своей радости понял, что узнал довольно много всего. Он слетал в Цюрих и Брюссель — к своим наиболее надежным в Европе двум информаторам — и получил исчерпывающие сведения о ценах на оружие на черном рынке и системах безопасности, используемых контрабандистами.

В ходе словно бы случайных бесед и с помощью щедрых подарков «друзьям» — ох, как он счастлив видеть их в добром здравии вопреки слухам об их гибели! — Савиджу удалось выяснить то, о чем он сам уже давно догадался. Пападрополис был высокомерен и заносчив. Греческий миллиардер был слишком опьянен властью, чтобы нанимать охрану, которая, по соображениям высокого профессионализма, должна была бы отдавать приказания своему же хозяину.

Савидж также узнал, что Пападрополис безгранично верит в новейшие достижения электронных технологий, а поскольку к тому же увлекается компьютерными и видеоиграми, то нанял специалиста по охранным системам для установки сигнализации во всех его европейских поместьях.

Но Савиджа интересовало лишь поместье «Миконос». И ему достаточно было узнать имя приглашенного Пападрополисом специалиста, чтобы понять, что представляет собой эта охранная система. Вот так же точно ученый-искусствовед способен безошибочно определить принадлежность той или иной картины определенной эпохе.

Его давнишний и надежный грек-информатор полностью подтвердил то, что сообщила Савиджу Джойс Стоун. Сестра кинозвезды содержалась в неволе на роскошной вилле ее муженька-миллиардера в поместье «Миконос».

«Ты хочешь развода, сука? Да ни одна женщина в мире еще не уходила от меня. Надо мной же все будут смеяться. Неблагодарная жена годится только для одной цели — ложись, сука! Я тебя поучу».

Но лето перешло в осень. Начало туристического сезона в Афинах совпало с окончанием сезона на Миконосе. Пападрополис обдумывал, как еще можно унизить жену, и придумал: он оставит ее на острове на всю осень и зиму.

Савидж положил камеру, выключил автопилот и перешел на ручное управление «сессной». Шесть долгих месяцев из-за постигшей его беды, о которой он чуть было не проговорился своему греческому информатору, Савидж находился в уединении: он выздоравливал. Руки, ноги, голова и спина все еще болели от нанесенных ему ран.

К тому же его постоянно преследовали воспоминания, очень похожие на кошмары.

Но прошлое, продолжал он убеждать себя, изменить нельзя. Главное, что у него есть настоящее.

И его работа.

Ему необходимо заняться делом.

Доказать себе, что он способен работать.

Развернувшись, Савидж повел самолет над сказочно прекрасным, бордового цвета Эгейским морем, любовно поглаживая фотокамеру. Как хорошо оказаться при деле!

У него было такое чувство, словно он воскрес из мертвых.

Глава 8

Савидж нащупал ногами дно и двинулся к берегу. В черном комбинезоне он был абсолютно невидим в темноте. Притаившись за валунами, он взглянул наверх, туда, где смутно виднелся силуэт клифа, а потом повернулся к морю. Водителю катера — англичанину, которого Савидж всегда нанимал для подобных операций, — было приказано, как только Савидж соскользнет в воду в полукилометре от острова, сразу же убираться прочь из этих мест. Никаких прожекторов и опознавательных знаков на катере установлено не было. В кромешной темноте, когда луна скрыта грозовыми тучами, охранник не сможет увидеть лодку. А в грохоте волн, разбивающихся о прибрежные скалы, он и не услышит ее, хотя Савидж принял необходимые меры предосторожности: укрыл мотор звукопоглощающим кожухом.

Удовлетворенный тем, что добрался до этого места незамеченным, если, конечно, у охраны не было приборов ночного видения, Савидж потянул за прочный нейлоновый шнур, привязанный к поясу, и вытащил из воды небольшой резиновый плотик. Укрывшись за скалой, куда не залетали холодные брызги волн, Савидж расстегнул «молнию» на водонепроницаемом кармане плота и вытащил оттуда объемистый рюкзак. Пока он плыл к берегу, ведя на буксире плот, ему было даже жарко. Теперь же, стягивая с себя резиновый комбинезон, он дрожал от холода. Он спешил переодеться в шерстяной спортивный костюм, который был в рюкзаке, потому что структура шерстяной пряжи такова, что она служит как бы изолятором, удерживающим тепло тела даже в холодной воде. Он надел высокие с ребристыми подошвами башмаки и тщательно зашнуровал их. Согревшись, намазал лицо черным маскировочным кремом, затем натянул черные перчатки, достаточно тонкие, чтобы не затруднять движения пальцев.

В рюкзаке остались лишь необходимые для работы инструменты: каждый был завернут в отдельный кусок материи, дабы избежать металлического клацанья. Савидж подогнал лямки рюкзака и затянул пояс. Рюкзак был тяжелым, но Савиджу во время службы в СИИЛз приходилось перетаскивать и не такие, поэтому его мощная спина спокойно приняла груз. Потом он засунул резиновый костюм, трубку, маску и ласты в карман плота и надежно привязал его к скале. Савидж не знал, вернется ли он сюда, но, если все-таки вернется, надо, чтобы плот был под рукой. Плот не обнаружат до утра, а к тому времени, если он не вернется, это уже не будет иметь решающего значения.

Он подошел к клифу. Ветер набирал силу, тучи затянули все небо. С минуты на минуту начнется дождь. «Отлично», — подумал Савидж. Его план был рассчитан как раз на штормовую погоду. Именно поэтому он выбрал для операции сегодняшний день. Все гидрометеослужбы сходились в том, что около полуночи обрушится на землю первый осенний дождь.

Но Савиджу нужно было успеть до дождя взобраться на вершину клифа: ливень существенно затруднит крутой подъем. Он нащупал небольшой уступ в скале и, уперев в него носок ботинка, начал восхождение. Двухсотфутовая громада клифа на всем пути к вершине была испещрена трещинами, и такому опытному альпинисту, как Савидж, не составляло труда взбираться по отвесной скале даже в полной темноте.

Ветер крепчал. Брызги разбивающихся о подножие скалы волн жалили лицо, мокрые камни скользили под ногой. Савидж изо всех сил цеплялся руками за уступы, буквально вдавливая башмаки в камни. На полпути к вершине была глубокая расщелина. Он знал по проведенным им аэрофотоснимкам, что она тянется до самой вершины. Поэтому, когда он наконец добрался до нее, то втиснулся внутрь и, благодаря многочисленным выбоинам и уступам, служащим великолепной опорой для рук и ног, стал подниматься значительно быстрее. Мысленные часы подсказывали, что он поднимается уже десять минут, но Савидж думал сейчас только об осторожности и больше ни о чем. В расщелине ветра не было, но теперь вместо морских брызг на него обрушился поток дождя, и он едва сдержался, чтобы не полезть быстрее вверх. Подтянувшись наконец на обеих руках, он обнаружил, что не может отыскать следующую опору, и с облегчением вздохнул — он добрался до вершины клифа.

Дождь лил как из ведра, и его одежда моментально вымокла. Зато он был невидим за густой пеленой дождя среди непроглядной тьмы. Савидж выбрался из расщелины, перевалился через гребень скалы и затаился в кустах. Он угодил коленями в грязь. Как всегда перед началом операции, душа замирала от страха.

Савидж опасался, что, несмотря на тщательную подготовку, операция может провалиться, как шесть месяцев назад.

Теперь у Савиджа появилась возможность проверить себя и убедиться в собственной профпригодности.

Он глубоко вздохнул, отбросил прочь все эмоции и сосредоточился на трудностях, которые ему предстоит преодолеть.

Озираясь вокруг, сквозь толщу дождевой стены он не обнаружил каких-либо признаков присутствия охраны и выполз из кустов.

Глава 9

Судя по фотографиям, сделанным с самолета, первым препятствием, с которым должен был встретиться Савидж на своем пути, была кованая ограда вокруг поместья. Сверху невозможно было определить ее высоту, но обычный стандарт составлял семь футов. Увеличив фотографии, Савидж разглядел, что по верху ограды проложено несколько рядов колючей проволоки, поддерживаемых скобами в виде латинской цифры пять.

Из-за дождя тьма стала настолько непроглядной, что Савиджу не удалось увидеть ограду. Но еще раньше, изучая фотографии и сравнивая ее вероятную высоту с расстоянием между кустами и оградой, он вычислил, что она должна находиться примерно футов на двадцать впереди. Снимки не зафиксировали установленных на столбах телекамер, поэтому Савидж нисколько не опасался обнаружить себя перед дистанционными приборами ночного видения. Но по привычке пополз. Набухшая от дождя земля превратилась в сплошное месиво.

Когда Савидж дополз наконец до забора, он достал из рюкзака инфракрасный фонарик и инфракрасные очки. Луч от такого фонаря невооруженным глазом не виден, сквозь очки он казался зеленоватым. Савидж принялся водить фонариком по забору, пока не обнаружил скобы, поддерживающие колючую проволоку.

Он искал вибрационно — резонансные датчики, однако не обнаружил ни одного. Как он и предполагал, ограда служила всего лишь «демаркационной линией» владений, а не сооружением для обнаружения непрошеных гостей. Она только преграждала любопытным доступ на чужую территорию. Колючая проволока для заурядного любителя приключений превращалась в непреодолимое препятствие. Если бы какое-нибудь животное, например бродячая собака, наткнулось на забор, то никакого сигнала тревоги не последовало бы.

Савидж убрал очки и фонарь в рюкзак, надел его на спину и как следует закрепил с помощью поясного ремня. Дождь лил не переставая. Савидж отошел от ограды, разбежался, оттолкнулся и прыгнул.

Прыжок вознес его вверх на половину высоты ограды. Он ухватился за металлическую скобу, поддерживающую колючую проволоку, подтянулся, перекинул тело прямо на колючки и, подогнув колени, мягко приземлился с другой стороны забора. Одежда и перчатки были основательно порваны, а руки и ноги изранены в кровь. Но Савидж не придал этому ни малейшего значения. Колючая проволока являлась препятствием разве что для дилетантов и новичков.

Сидя на корточках и заслоняя глаза от дождя, Савидж пытался хоть что-нибудь разглядеть в окружавшей его кромешной тьме. Английский наставник Савиджа, готовивший его к этой многосложной профессии, любил повторять, что жизнь — это скачки с препятствиями и охота за отбросами.

Вот сейчас и должны были начаться для Савиджа эти самые скачки с препятствиями.

Глава 10

Миконос — скалистый остров с тонким слоем земельного покрытия. Свое имение Пападрополис выстроил на вершине одного из высоких холмов. Судя по фотографии Савиджа, именно от того места, где он сейчас находился, начинается подъем к имению.

Сверху основания холма не видно. Пападрополис решил, что таким образом создается как бы естественный барьер на подходе к имению и, следовательно, не было особой нужды строить каменную ограду вместо железной. Кроме того, тиран, видимо, не хотел постоянно лицезреть глухую каменную кладку — это могло бы его раздражать, к тому же металл, по его мнению, был более устрашающим материалом, чем камень и известняк.

Савидж попробовал представить себе ход мыслей своего оппонента. Итак, Пападрополису сверху не был виден склон холма из-за достаточной его крутизны, следовательно, именно там и должны быть сконцентрированы датчики, регистрирующие появление непрошеных визитеров. На аэрофотоснимках отчетливо просматривалась вторая ограда: она была несколько ниже первой, но не настолько, чтобы через нее можно было перепрыгнуть. Она находилась на полпути к вершине холма.

Но, к сожалению, фотография не могла зафиксировать замаскированные детекторы, которые, несомненно, находились между первой и второй оградами. Он снял с плеч рюкзак и вытащил из него устройство, размером походившее на радио «Уокмэн». Это был работающий на батарейках вольтметр, регистрирующий электрические сигналы, исходящие от подземных датчиков давления. Он не мог рисковать, пользуясь вольтметром со светящейся шкалой, поэтому выбрал прибор, работающий на звуковой волне.

Сверкнула молния. В наушнике послышался громкий сигнал, и Савидж замер на месте. И снова свет померк — наступила тьма. И зуммер в наушниках стих. Савидж расслабился. Все нормально: вольтметр отреагировал на атмосферное электричество, а не на скрытый датчик. В противном случае он продолжал бы посылать сигналы и после того, как молния потухла.

Вспышка молнии, хотя и заставила Савиджа поволноваться, все же оказалась полезной. В нескольких ярдах впереди она высветила контур второй ограды. Тоже железной, но без колючей проволоки. Савидж понял, что это сделано сознательно: уж если кто-то беспрепятственно перелез через первую, то вторая, высотой пониже, тем более его не остановит. И таким образом, у пришельца возникал соблазн влезть на другой, якобы тоже «незащищенный», барьер.

Савидж приближался к ограде очень осторожно. При очередной вспышке молнии он разглядел небольшие металлические коробочки, укрепленные на опорных столбах ограды. Это были вибрационные детекторы. Если бы кто-нибудь стал карабкаться на ограду, то сигнал тревоги немедленно предупредил бы охранников, находящихся в поместье. На компьютерном мониторе моментально высветился бы участок, где произошло вторжение.

Теоретически обмануть датчики невозможно. Но Савиджу было известно, что подобные детекторы срабатывают, лишь получив определенную порцию вибрации. Иначе сильный порыв ветра или случайно опускающаяся на ограду птица всякий раз служили бы поводом для ложной тревоги. После нескольких подобных случаев охранники утратили бы веру в техническое совершенство системы и перестали на нее реагировать. Поэтому перебраться через ограду можно было, лишь применив наиболее рискованный, но тем не менее наилучший из возможных способов.

Перерезать проволоку. Причем специфическим способом.

Савидж предусмотрительно захватил с собой специальные щипцы-«кусачки». Встав на колени и выбрав проволочную струну на уровне плеча, он «перекусил» ее. У него при этом не возникло страха, что он поднял тревогу, он не запаниковал и не бросился бежать прочь, а спокойно выждал сорок секунд, затем таким же образом расправился со второй струной, выждал еще сорок секунд и, наконец, перекусил третью. При этом каждый раз возникала вибрация, подобная той, которую может вызвать сильный порыв ветра, не говоря уже о потоках дождя, обрушивающегося сейчас на ограду. Точно рассчитанное по времени подобное повреждение ограды оказалось недостаточным для того, чтобы задействовать датчики.

В течение двенадцати минут Савидж проделал в ограде отверстие два на два фута, просунул в него рюкзак, а затем прополз в него сам, делая это как можно медленнее и стараясь не задеть висящие вокруг провода.

Савидж спрятал щипцы в рюкзак и снова надел его на плечи. Теперь помимо вольтметра в руках у него был миниатюрный микроволновый, работающий на батарейках детектор. При этом он снова надел инфракрасные очки, потому что дальше, судя по фотографиям, его ждали очередные неприятности в виде металлических столбов, практически на самой вершине холма. Создавалось впечатление, что ведется строительство еще одной ограды. Кое-где между столбами были протянуты линии проводов.

Но Савидж знал точное предназначение этого сооружения.

Он с опаской разглядывал сквозь очки проемы между столбами, — если его подозрения оправдаются и в столбы вмонтировано специальное лучевое устройство, то не успеет он и шага сделать, как последует сигнал тревоги.

Но, подползая все ближе и ближе к вершине размытого дождем склона, он так и не смог разглядеть инфракрасные лучи между столбами. Что означало…

И в тот момент, когда ему все стало ясно, наушник, подсоединенный к микроволновому детектору, запищал.

Савидж как вкопанный застыл на месте.

«Ну да, — подумал он, — конечно же микроволны». Он был бы разочарован, если бы Пападрополис использовал инфракрасные лучи. Потому что от них возникало слишком много ложных тревог, порождаемых ветром, например, или дождем. А микроволны обеспечивают надежную защиту и не реагируют на погодные катаклизмы. Подобную преграду одолеть будет труднее.

И снова при вспышке молнии вольтметр, присоединенный к наушнику, взвыл как ненормальный. Савидж подождал, пока потухнет молния, опасаясь, как бы вспышка не совпала с электрическим полем от подземного датчика давления. Но когда вой прекратился, он понял, что единственным препятствием является микроволновая система.

Он подошел к объекту. В свете молнии ему удалось разглядеть ближайший столб. По обе стороны столба были прорези: одна для излучения микроволн, другая — для их приема. О том, чтобы перепрыгнуть через волны, не могло быть и речи — прорези были слишком высоко над землей. Устроить подкоп тоже нельзя — слишком тонок здесь пласт земли.

И все же создатель этой охранной системы, при всей его изобретательности и уме, допустил ошибку. Подобная система работала бы намного эффективнее, расположи он столбы не в одну линию, а таким образом, чтобы микроволны пересекались между собой, образуя сеть.

В этом случае защита оказалась бы абсолютно надежной, и, доведись незваному гостю появиться здесь, он неминуемо попал бы в зону действия микроволн. Но фотографии, сделанные Савиджем, показали, что столбы стоят в ряд.

И значит, сквозь систему можно пробраться.

Савидж вытащил из рюкзака металлический зажим и закрепил его на столбе над прорезями, излучающими и принимающими микроволны. Затем соединил между собой несколько металлических деталей и, получив трехфутовый шест, воткнул его в зажим так, чтобы он наклонился в его сторону. Затем перекинул рюкзак через столб, ухватился за шест и, подтянувшись, оказался на столбе. В какое-то мгновение Савиджу показалось, что сейчас он грохнется вниз, потому что шест сделался скользким от дождя. Ветер толкал его в спину. Но ребристые подошвы помогли удержаться на шесте и благополучно перепрыгнуть через микроволны.

Совершив воздушное сальто, он приземлился на пропитанную дождем землю. Он скорчился от боли, хотя прошло уже шесть месяцев с тех пор, как он получил жестокие травмы. Савидж вышел из кувырка и, пригнувшись к земле, стал разглядывать теперь уже близкую вершину холма.

Там чуть заметно брезжил огонек, казавшийся призрачным из-за дождя. Никаких признаков охраны. Быстро, но без суеты Савидж вытащил из зажима шест, разобрал его, затем снял со столба зажим и уложил все это вместе с ненужными теперь инфракрасными очками, в рюкзак. Затем, держа в вытянутых вперед руках вольтметр и микроволновый детектор, стал подниматься выше.

Приблизившись почти вплотную к усадьбе, Савидж улегся на раскисшую землю и принялся разглядывать ее. Свет прожекторов, освещавших лужайку перед домом, из-за сильного ливня был тусклым. А за лужайкой, ярдах в пятидесяти отсюда, — нагромождение белых кубов, арок, куполов, имитирующее расположение домов на Миконосе. Это и есть поместье Пападрополиса. Именно на нем было сосредоточено сейчас внимание Савиджа. Кроме дуговых прожекторов на всех четырех углах дома и единственного освещенного окна, все поместье было погружено во тьму.

Сделанные им аэрофотоснимки, конечно, не могли зафиксировать присутствие телекамер ближнего обзора над дверьми, но Савидж подозревал, что они существуют, хотя при таком ливне изображение, передаваемое на экран монитора, будет, разумеется, нечетким, а охранник, наблюдающий за ним, в три часа утра вряд ли смотрит в оба глаза.

Приблизившись к дому, Савидж заметил над дверью — справа от окна, светившегося на противоположной стороне здания, — телекамеру. Это заставило его круто повернуть вправо и пробираться к двери под тупым углом. По пути он вытащил небольшой спецбаллон.

Добежав до двери, Савидж поднырнул под телекамеру и, стараясь не попасть в ее поле зрения, спрыснул линзы водой, содержащейся в баллоне под давлением; возникший эффект можно было истолковать как обрушившийся на камеру дождевой поток. Это еще больше ухудшило и без того плохую видимость, и охранник конечно же должен был слегка встревожиться, но не настолько, чтобы поднимать тревогу.

Савидж занялся замком — это была отличная, надежная задвижка, на которую у него ушло всего двенадцать секунд. Но дверь открывать он пока не решался.

Вместо этого Савидж вытащил из рюкзака детектор металла и просканировал дверь по периметру. Металл сверху справа, в четырех футах над дверной ручкой, послал соответствующий сигнал в наушник. Ага. Еще один датчик.

Савидж понял принцип устройства охранной системы. Электромагнит в двери удерживал металлический рычаг в дверной раме; если дверь открывалась, рычаг поднимался и нажимал на кнопку, включающую сигнал тревоги.

Савидж вытащил из рюкзака мощный подковообразный магнит, прилепил его сверху к дверной раме и стал осторожно открывать дверь. Его магнит заменил дверной, в результате чего рычаг не мог подняться и нажать на контактную кнопку. Проскальзывая в образовавшуюся щель, Савидж повел магнит за собой по дверной раме, а затем, прежде чем отлепить его от рамы, плотно прикрыл за собой дверь. Теперь магнит, вмонтированный в дверь, снова удерживал рычаг от поднятия вверх.

Итак, Савидж проник внутрь дома. Но он не позволил себе ни на секунду расслабиться.

Глава 11

Джойс Стоун подробно описала внутреннюю планировку поместья. Держа в памяти расположение комнат, Савидж осторожно двигался по темному коридору. Исследуя помещение слева, он заметил светящийся циферблат часов на духовке, это была кухня, обширная, благоухающая соблазнительными ароматами жаркого с чесноком, оставшегося от ужина. Минуя стойку, Савидж вошел в темную столовую с прямоугольным столом такой длины, что за ним с каждой стороны вполне могло разместиться человек по пятнадцать гостей. Хозяин и хозяйка, соответственно, восседали на разных концах.

Но Пападрополиса в поместье не было. Человек из разведывательной группы Савиджа сообщил, что Пападрополис вместе со свитой охранников этим утром вылетел на своем личном самолете на Крит. Отлет тирана оказался непредвиденным подарком Судьбы. Потому что с отлетом Пападрополиса не только значительно уменьшилось количество охранников в усадьбе, но и их ретивость в отсутствие хозяина наверняка заметно поубавилась.

Так, по крайней мере, считал Савидж. И весьма на это рассчитывал, в чем и намеревался вскоре убедиться.

Пройдя через столовую, он остановился у двери, прислушиваясь к приглушенным голосам троих человек. Они доносились снизу — туда вела находящаяся слева лестница. Теперь Савидж услышал их веселый смех. «Еще бы, — подумал он, — радуются тому, что сидят в тепле и уюте».

Продолжая двигаться в темноте, Савидж достиг пустынной гостиной. Дойдя примерно до ее середины, он услышал, как скрипнул стул, и нырнул за спинку дивана. Звук исходил из соседствующей с гостиной арки. Затаив дыхание, Савидж подполз ближе к выходу из гостиной и увидел свет, пробивающийся сквозь затуманившиеся от дождя решетчатые окна. Окна находились по обе стороны от главного входа в здание, а в вестибюле мелькал еще один отсвет — красный, от сигареты, значит, в нише возле двери сидел охранник.

Савидж поднял пистолет. Он стрелял не пулями, а дротиками, заряженными быстродействующим снотворным, а передняя и задняя часть дротиков были окрашены инфракрасной краской, так что Савидж мог еще и целиться в полной темноте. Светящиеся пятнышки были заметны только сквозь его специальные очки.

Послышался глухой звук. Савидж тут же — как мог тихо — рванулся вперед и, пробежав через вестибюль, подхватил охранника, валящегося с кресла, и, что более важно, поймал выпавший из его руки «узи», не дав ему загреметь на мраморном полу. Затем усадил охранника за креслом так, чтобы ноги его не высовывались из ниши.

Повесив «узи» через плечо, Савидж стал изучать лестницу, ведущую вверх. Судя по свету наверху, там находился коридор, о котором упоминала Джойс Стоун. Переводя взгляд с вестибюля на коридор, а затем снова на вестибюль, Савидж стал медленно подниматься…

Достигнув лестничной площадки, он прижался к стене и осторожно заглянул сквозь арку в ярко освещенный коридор. Конца коридора ему увидеть не удалось, но пока нигде поблизости охраны не было видно. Однако спальня Рейчел Стоун находилась именно в дальнем конце коридора и, следовательно, у ее двери обязательно должна быть охрана.

Савидж рискнул заглянуть немного дальше в дугообразный коридор, но по-прежнему ничего не увидел.

Тогда он полностью высунул голову из арочного проема и увидел наконец весь коридор целиком.

Действительно охранник сидел на стуле в дальнем конце, читая журнал.

Савидж осторожно втянул голову обратно, чтобы внезапное резкое движение не привлекло внимания охранника.

Есть ли часовой в другом конце коридора?

Савидж перешел на правую сторону арки и с еще большей осторожностью посмотрел в другую сторону коридора.

Даже не посмотрел. А лишь хотел посмотреть. Его остановил шум. Щелчок взводимого пистолета.

В левой стороне коридора все-таки был охранник. Савидж рефлекторно прицелился. Оружие выплюнуло дротик. Часовой отпрянул назад, колени у него начали подкашиваться, а глаза закатываться, когда он попытался вытащить стрелу, торчащую из его горла.

Савидж молил Бога, чтобы взведенный пистолет охранника не выстрелил, когда тот грохнется на пол. В то же мгновение он, перекувырнувшись, прыгнул в коридор и выстрелил в охранника справа. Этот видел, как его напарника отбросило назад, поэтому отшвырнул в сторону журнал и, схватившись за пистолет, вскочил со стула.

Савидж снова выстрелил. Дротик вонзился этому охраннику в левое плечо. И хотя тот отчаянно пытался прицелиться, глаза его стали закатываться, и он рухнул на пол.

Толстый ковер заглушил грохот от падения тел. По крайней мере, Савидж очень на это надеялся. Чувствуя, как кровь стучит в висках, он кинулся к двери, которая, по словам Джойс Стоун, должна была вести в спальню ее сестры. Дернул ручку: заперто. Савидж подозревал, что задвижку можно открыть лишь с этой, внешней стороны, но никак не с внутренней. Открыв замок, он быстро просканировал дверную раму металлодетектором, но, не найдя даже намека на сигнализацию, быстро вошел в комнату и запер за собой дверь.

Глава 12

Спальня была шикарная, но Савидж едва заметил дорогостоящую обстановку, он осматривал комнату, пытаясь найти Рейчел Стоун. Лампа на ночном столике включена. В постели явно кто-то только что спал: смятые простыни были откинуты в сторону. Но в спальне никого не было.

Савидж заглянул под кровать, за портьеры на стенах — заметил, что окна зарешечены, — поискал за канапе и креслом.

Да где же она, черт возьми?!

Увидев дверь, он открыл ее, понял, что это ванная, повернул выключатель. Дверь в душевую оказалась закрытой. Заглянув в нее, Савидж убедился, что и она пуста.

Где…?!

Он открыл еще одну дверь. Стенной шкаф. Платья. И тут прямо перед ним возникла Рейчел Стоун. Сверкнули ножницы. Савиджу удалось остановить острое лезвие буквально в миллиметре от своего левого глаза.

— Ублюдок!

Яростное негодование на ее лице внезапно сменилось недоумением и любопытством. Увидев,однако, намазанное маскировочным кремом лицо Савиджа, женщина в страхе отпрянула в угол шкафа.

— Кто..?!

Савиджу пришлось быстро закрыть ладонью ее рот и покачать головой. Отобрав у нее ножницы, он теперь показал ей молчать, затем вытащил из кармана карточку, запечатанную в прозрачный, водонепроницаемый пластик.

Рейчел взглянула на темные, выведенные от руки буквы.

«МЕНЯ ПОСЛАЛА ВАША СЕСТРА. Я ВЫТАЩУ ВАС ОТСЮДА».

Перевернув карточку, Савидж показал продолжение послания.

«В ЭТОЙ КОМНАТЕ МОГУТ БЫТЬ СПРЯТАНЫ МИКРОФОНЫ. ГОВОРИТЬ НЕЛЬЗЯ».

Женщина настороженно рассматривала карточку… и Савиджа… постепенно немного успокоилась и наконец кивнула.

Он показал ей следующую карточку.

«ОДЕВАЙТЕСЬ. УХОДИМ. СЕЙЧАС ЖЕ».

Но Рейчел Стоун не двигалась.

Савидж вытащил еще одну карточку.

«ВАША СЕСТРА ПРОСИЛА МЕНЯ ПОКАЗАТЬ ВАМ ЭТО. КАК ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ТОГО, ЧТО МЕНЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОСЛАЛА ОНА».

Он вытащил обручальное кольцо с огромнейшим бриллиантом.

Теперь Рейчел Стоун согласно закивала, выражая тем самым готовность следовать его указаниям.

Она кинулась за одеждой к шкафу.

Но Савидж остановил ее. Покачав головой, он молча указал на джинсы, свитер и кроссовки.

Она поняла и без малейшего намека на смущение сняла ночную рубашку.

Савидж старался не замечать ее наготу: все свое внимание он сконцентрировал на двери, в которую в любую секунду могли вломиться охранники.

«Быстрее», — мысленно торопил он Рейчел. Кровь застучала в висках с бешеной скоростью.

Савидж был настолько озабочен, что, когда снова взглянул в ее сторону, он не заметил ни джинсы, которые она натягивала на гладкие, чувственные бедра, ни шелковые трусики, открывавшие отличный вид на треугольник волос внизу живота.

Нет, внимание Савиджа занимали две другие — более или наиболее важные для него — особенности ее внешности.

Во-первых: Рейчел Стоун была на десять лет моложе своей сестры, но они вполне могли сойти за двойняшек. Высокая, худая, стройная. Синие глаза. Изумительное овальное лицо, обрамленное роскошными волосами, доходящими до плеч. И все-таки одно-единственное различие было. Джойс Стоун была блондинкой, а Рейчел — золотисто-каштановой шатенкой. Но сие различие не имело ни малейшего значения. Сходство между сестрами было поистине невообразимым.

Во-вторых: кожа на лице Джойс Стоун была гладкой и загорелой, а у Рейчел — покрытая ссадинами и синяками. Вдобавок к ежедневным изнасилованиям Пападрополис избивал жену, намеренно уродуя ее лицо. Унижение было главным оружием тирана. Устрашать и господствовать.

«Но этому пришел конец», — подумал Савидж. Впервые он чувствовал себя обязанным довести дело до победного конца не только из профессиональных, но и моральных соображений. Рейчел Стоун, возможно или даже наверняка, была развращена роскошью. Но никому не дано права низводить человека до положения животного…

«Ну погоди, Пападрополис, — подумал Савидж. — Я заварил эту кашу исключительно ради того, чтобы доказать себе самому, что рано еще на мне ставить крест. Но сейчас главное для меня — разделаться с тобой. Сукин ты сын!»

Оглянувшись на Рейчел, он увидел, что она готова.

Савидж наклонился к ее уху, ощутив при этом гонкий аромат ее духов, и прошептал:

— Возьмите, что вы считаете нужным.

Она понимающе кивнула и тоже чуть слышно сказала:

— Я отдам вам все, что смогу. Только вытащите меня отсюда.

Савидж направился к дверям.

Глава 13

С грацией танцовщицы Рейчел Стоун бесшумно сбежала по лестнице. В темном вестибюле Савидж тронул ее за руку и направил в гостиную, из нее — в коридор возле кухни, чтобы они смогли выйти из здания тем же путем, каким вошел он.

Но она вырвала руку, и ее длинные ноги понесли ее к главному входу.

Савидж ринулся следом, намереваясь перехватить женщину до того, как она включит сигнализацию.

Но вместо того чтобы открыть дверь, Рейчел протянула руку вверх, к находящейся над дверной рамой кнопке, и Савидж понял, что, несмотря на желание побыстрее улизнуть отсюда, женщина обладает несгибаемой волей и твердостью духа, — она просто отключила сигнализацию.

Она распахнула дверь. Дождь хлестал косыми струями. Савидж вышел вслед за Рейчел на широкие белые ступени и тихо притворил за собой дверь. Оказавшись без какого-либо прикрытия в свете дуговых фонарей, он повернулся к женщине, намереваясь отдать ей конкретные указания.

Но она бежала мимо колонн, по ступеням вниз, в бурю!

Нет! Он рванулся следом, собираясь не пустить ее дальше. Черт, да неужели она не понимает, что там могут оказаться охранники?! Не может же она так просто перебраться через ограду — сигнализация сработает!..

Дождь лил теперь еще сильнее, чем когда он пробирался в поместье, и пронизывал холодом насквозь. Но несмотря на то, что его колотила дрожь, Савидж знал: часть влаги, катящейся сейчас по его лицу, — пот. От страха.

Он догнал женщину и уже собрался было схватить ее и оттащить за ближайшую статую, но тут же изменил свое намерение. Потому что Рейчел бежала не просто наугад, а по бетонной дороге, извивающейся по всему периметру поместья, туда, где ее пересекала короткая аллейка. В самом ее конце дуговой фонарь высвечивал длинное, узкое одноэтажное здание с шестью огромными воротами, открывающимися вверх.

Гараж. Вот куда она стремилась. Они спрячутся за ним, чтобы он мог объяснить Рейчел, как они будут выбираться из поместья, минуя датчики сигнализации.

Поднажав, Савидж догнал женщину, на ходу бросив тихим, но властным голосом:

— За мной. За гараж.

Но Рейчел и не подумала его слушаться, а вместо этого ринулась к воротам, которые находились напротив главного здания. Схватилась за ручку на вделанной в ворота двери, но тщетно.

— Боже, заперто, — сквозь слезы прошептала она.

— Мы должны добраться до противоположной стены, чтобы не попасться на глаза охранникам.

Рейчел продолжала крутить ручку.

— За мной! — рявкнул Савидж.

И круто повернулся, услышав возглас, исходивший от усадьбы.

Из двери с пистолетом наготове выскочил охранник, настороженно озираясь по сторонам.

«Черт бы их побрал», — выругался про себя Савидж.

Вслед за первым охранником выскочил второй.

Савидж надеялся, что охранники не разглядят их за плотной завесой дождя.

Тем временем появился третий охранник, и Савиджу стало ясно, что через несколько секунд вся многочисленная охрана начнет прочесывать территорию поместья.

— Да, выбора нет, — констатировал он. — Ваша идея, Рейчел, абсурдна, но на данный момент я ничего лучшего придумать не в состоянии.

Дождь хлынул с ошеломляющей силой, едва Савидж принялся за замок. Когда, справившись с замком, он распахнул дверь, Рейчел проворно скользнула внутрь и протянула руку к выключателю. Савидж успел захлопнуть дверь за секунду до того, как в гараже вспыхнул яркий свет.

Он оглядел находившиеся здесь шикарные машины новейших марок.

— А ключи? Вы вряд ли прихватили их с собой. Я, конечно, могу завести какую-нибудь из них, замкнув провода напрямую, но для этого понадобится минута времени, которой по вашей милости у нас нет.

Рейчел подскочила к роскошному «мерседесу».

— Ключи у нее всегда в замке.

— Что?

— Ни одному вору даже в голову не придет украсть машину у моего мужа.

— Тогда почему дверь в гараж была заперта?

— Разве не ясно?

— Нет.

— Чтобы я не смогла воспользоваться машиной, если каким-то чудом сумею выбраться из дома.

Савидж устремился к «мерседесу», но Рейчел сама уселась на водительское место и грохнула дверцей до того, как он смог воспрепятствовать ей. Она повернула ключ зажигания, который действительно оказался в замке. Наконец двойной двигатель машины зарычал: гараж наполнился едким выхлопным газом.

Рейчел тут же нажала кнопку дистанционного управления на приборной панели. Послышалось скрипение и подвывание. Ворота плавно поползли вверх.

Савидж едва успел распахнуть дверцу машины и нырнуть внутрь, как Рейчел нажала на акселератор. Его откинуло на спинку сиденья. Он чудом успел захлопнуть дверцу, едва не размозжив ее о стремительно надвинувшуюся раму ворот.

— Вы чуть было не уехали без меня! — укоризненно заметил Савидж.

— Я знала, что вы справитесь с ситуацией.

— А что, если бы не справился?!

Рейчел крутанула руль влево, и машина полетела по дороге прочь от гаража. Луч дугового фонаря скользнул по ее опухшему, покрытому синяками лицу. Она еще сильнее вдавила акселератор в пол и снова вывернула руль почти до отказа, на сей раз вправо, чтобы выскочить на дорогу, ведущую прочь от усадьбы.

Савидж не успел пристегнуться, и его откинуло в сторону заноса.

— Что, если бы вы не успели заскочить в машину? — продолжала Рейчел. — У меня сложилось впечатление, что вы весьма находчивы…

— А вот у меня сложилось впечатление, что вы порядочная сука.

— Муженек постоянно называет меня сукой.

— Прошу прощения.

— Не стоит распускать на мой счет нюни. Мне нужен спаситель, способный на решительные действия.

— Что вам нужно в данный момент, — сказал Савидж, наклоняясь к приборной панели, — так это включить «дворники».

— Я же сказала, что вы весьма находчивы.

Савидж огляделся по сторонам и увидел, что охрана пытается заблокировать машине дорогу. В руках у них было оружие, но пускать его в ход они, похоже, не собирались…

Почему? Поначалу это показалось Савиджу странным, но он тут же все понял.

«Они с удовольствием размазали бы мои мозги по асфальту, — подумал он. — Даже были бы за это вознаграждены. Но они не станут стрелять из-за боязни попасть в жену Пападрополиса. Потому что в этом случае всех их, разумеется, даже не расстреляют. Нет. Скормят акулам».

Савидж смотрел прямо перед собой. Блеснула молния. В ее ослепительном сиянии он увидел на дороге человека, в руках которого было ружье, но который, как и другие охранники, не решался стрелять.

Однако не в пример остальным охранникам этот слепил мощным фонарем водителя, стараясь заставить его съехать на обочину.

Рейчел приставила ладонь к глазам козырьком, стараясь защититься от слепящего света, и, не сбавляя скорость, неслась прямо на человека с фонарем.

Охранник отскочил в сторону, причем так пластично, как это способен проделать только человек, долго и упорно занимавшийся гимнастикой. Оказавшись по ту сторону автомобиля, где находился Савидж, он продолжал высвечивать кабину.

И это тоже показалось Савиджу странным, потому что ослепить Рейчел теперь он уже никак не мог.

Дальнейшее логическое размышление Савиджа все расставило по своим местам.

Охраннику важно было увидеть и запомнить лицо Савиджа! Чтобы в дальнейшем описать его внешность Пападрополису и самолично или с помощью других людей опознать его.

Савидж мгновенно прикрыл лицо руками и наклонил голову на тот случай, если охранник решит выстрелить по нему.

В тот момент, когда машина промчалась мимо человека с фонарем, Савидж обернулся и стал смотреть сквозь заднее стекло. Охранники бежали по дороге от усадьбы в гараж к машинам. В доме зажглись все огни. Человек с фонарем стоял спиной к усадьбе, прищурившись и стараясь разглядеть людей в «мерседесе». Луч фонаря мешал Савиджу внимательно рассмотреть лицо охранника, но тот внезапно погасил его, и при вспышке молнии Савидж попытался разглядеть своего преследователя.

Черты лица, конечно, оказались смазанными. Из-за стекавших по стеклу струй дождя. Из-за того, что зрение Савиджа еще не полностью восстановилось после слепящего луча фонаря. Из-за того, что «мерседес» на огромной скорости мчался прочь от охранника.

И все-таки Савидж увидел достаточно. Человек с фонарем был азиатом. Ловкий отскок в сторону от мчащейся машины — был ли он результатом гимнастических упражнений, как вначале подумал Савидж, или же охранник занимался боевыми искусствами?

Четыре секунды. Именно столько времени было отведено Савиджу на изучение стоящего под дождем человека. Молния потухла. Ночь снова сомкнулась над ними.

Но и этих четырех секунд было достаточно, чтобы отметить следующее: мужчине было лет тридцать пять — тридцать шесть, пяти футов десяти дюймов ростом, он был элегантен и крепок на вид. Одет в темные слаксы, подходящую по цвету штормовку и свитер с воротником «черепашья шея». Коричневое, красивое и суровое лицо, тяжелая нижняя челюсть и широкие скулы.

Да, азиат. Но Савидж мог еще точнее конкретизировать свои впечатления. Японец. Савидж за эти четыре секунды не только определил национальность этого человека, он узнал его и содрогнулся от безумного предположения, что этот мужчина…

Савидж боялся даже думать об этом.

…Акира?

Нет! Исключено!

Но пока «мерседес» мчался в темноту, все дальше и дальше от усадьбы, Савидж, анализируя свои моментальные впечатления, понял, что главным в наружности восточного человека была не его жилистая фигура и не суровые черты лица.

Нет. Главным в ней была печаль, ощущавшаяся во всем облике японского охранника.

Акира был самым печальным человеком из всех, с кем Савиджа сводила судьба.

Но этого не может быть!

Савидж пребывал в шоковом состоянии. Как-никак Рейчел находилась под его попечительством. Держалась она хорошо и старалась не выказывать явных признаков истерии.

— Вам ни за что не пробиться сквозь ворота.

— Увидим. — Женщина еще больше увеличила скорость.

— Но ворота сделаны из стали особого сплава.

— Эта машина тоже. Покрыта броней. Держитесь за приборную панель. «Мерседес» сокрушит ворота подобно танку.

Находившиеся у ворот охранники разбежались врассыпную. Стремительно быстро приближались цельнометаллические ворота. Яростно обрушившись на них всей своей массой, «мерседес» успешно одолел этот барьер.

Савидж оглянулся назад и сквозь заливаемое дождевыми потоками стекло увидел фары преследующих их машин.

Он размышлял.

Над тем, что…

Человек, сидящий за рулем первого автомобиля, был точь-в-точь похож на Акиру.

— Я вас напугала? — Рейчел хихикнула.

— Вовсе нет.

— Тогда почему вы так побледнели?

— Потому что я, похоже, увидел призрака.

Глава 14

У Савиджа было заготовлено несколько вариантов плана похищения Рейчел с острова. Окажись условия идеальными, он доставил бы ее к месту, где один из членов савиджской команды припас для них мотоцикл. В полукилометре от усадьбы. Отсюда они могли бы добраться до любой из трех пещер-гротов, в каждой из которых их ждала небольшая, но оснащенная мощным мотором лодка, готовая доставить их к рыбачьему траулеру, курсировавшему близ острова.

Одной из возможных случайностей, о которых беспокоился Савидж, была, разумеется, погода. Пока он пробирался в поместье, буря была ему на руку, — чем сильнее дождь, тем лучше он был защищен от посторонних глаз. Но он надеялся, что ко времени побега шторм утихнет, а вместо этого он лишь усилился. Ветер слишком силен, а волны чересчур высоки, следовательно, лодка не пройдет по такому морю. К тому же рыболовецкий траулер в такую погоду тоже подвергается опасности и вынужден будет искать убежище.

Разумеется, Савидж никогда не строил свои планы в расчете только на хорошую погоду, даже если все прогнозы казались благоприятными. Один из его разведчиков обнаружил на острове безопасную пещеру, в которой беглецы могли укрыться до той поры, пока погодные условия не позволят им воспользоваться лодкой. Савидж полностью исключал возможность преследования с собаками, так как знал, что Пападрополис ненавидит псов и не держит их в своей усадьбе. Но даже если бы собаки и были, при таком ливне они все равно оказались бы бесполезными.

Савидж учитывал также, что стража вполне способна отыскать лодку в пещерах, и поэтому предпочел вертолет, который будет его ждать на ближайшем острове — Делосе. Ему оставалось всего лишь послать радиосигнал с помощью передатчика, находящегося у него в рюкзаке, и вертолет моментально прибудет к назначенному месту.

Но что, если дождь не прекратится и вертолет просто нельзя будет поднять в воздух? Что, если люди Пападрополиса окажутся в месте предполагаемой встречи? А пока их преследует погоня, о том, чтобы добраться до пещеры, не может быть и речи. У него оставался последний вариант плана, самый рискованный, но в данной ситуации единственно возможный.

— Сейчас будет развилка. Сворачивайте налево, — приказал он.

— Но таким образом мы отправимся на северо-запад. То есть…

— К Миконосу, — кивнул Савидж.

— Но этот городок — лабиринт! Нас загонят в угол прежде, чем мы сумеем спрятаться!

— А я и не собираюсь прятаться. — Савидж оглянулся назад и увидел стремительно приближающиеся фары преследующих их автомобилей.

Акира?! Нет, не может быть!

— Что значит «не собираюсь прятаться»? Что же тогда нам…

— Развилка. Делайте, что вам говорят. Налево.

Резко повернув, машина полетела уже не по бетонной дороге, а по разбитому, грязному шоссе. Земля раскисла от доходя. Тяжелый, бронированный «мерс» утопал в глубоких выбоинах, заполненных жидкой грязью. Колеса буксовали, зад задирался и вилял, но машина неслась вперед.

«По крайней мере, преследующим нас машинам придется испытать то же самое», — подумал Савидж. Он заметил, что количество машин, участвующих в погоне, заметно увеличилось.

Топкая дорога заставила Рейчел сбросить скорость до тридцати миль в час. Но и при этом она с трудом удерживала руль и выравнивала автомобиль, чтобы тот не загремел в придорожную канаву, выполняя приказ Савиджа.

— Удовлетворены?

— Пока — да. Кстати сказать, вы неплохо водите.

— Пытаетесь завоевать мое доверие?

— Никогда не помешает, — сказал Савидж. — Но я не лгал.

— Мой муж лгал мне без передышки. Откуда мне знать…

— Что я не делаю того же? Дело в том, что моя безопасность зависит от вас, и если бы вы не смогли справиться с управлением, я бы предложил поменяться местами.

— Комплимент принят. — Рейчел сосредоточенно смотрела прямо перед собой, пытаясь наращивать скорость.

Савидж снова оглянулся назад. Нет, погоня не приблизилась. Но, к сожалению, продолжалась.

— Мой муженек нанял кретинов. У них был шанс остановить нас еще на территории поместья — достаточно было прострелить шины. Но они не догадались.

— Это не имело особого смысла.

— Почему же? Не понимаю.

— Шины на такой тяжелой машине должны быть непременно повышенной прочности, которым не страшна даже пуля сорок пятого калибра.

Мощный порыв ветра обрушился на автомобиль.

Рейчел чуть было не съехала с дороги. Дрожащим голосом она спросила:

— А что будет, когда мы доберемся до Миконоса?

— Если мы до него доберемся. Сейчас — все внимание на дорогу.

Они въехали в деревушку Ано-Мера. В этот поздний час она казалась вымершей. Ни одного огонька. «Мерседес» на вымощенной булыжником дороге вновь набрал скорость. Но как только автомобиль проскочил деревню, Рейчел пришлось опять сбавить скорость.

Снова грязь.

Савидж облегченно вздохнул.

Рейчел не поняла его.

— Я сделала что-нибудь не так?

— Да нет, просто я опасался, что охрана свяжется с людьми в деревне, которым ваш муж платит за то, чтобы они следили за проезжающими чужаками, и мы попадем в ловушку.

— Вы аккуратно готовите домашние задания.

— Стараюсь, но всего не предугадаешь, всегда существует опасность напороться на нечто непредвиденное. Знание — сила. Неосведомленность…

— Заканчивайте же! Что вы имеете в виду?

— Неосведомленность — смерть. Мне кажется, что преследователи нас нагоняют.

— Это я тоже заметила. В зеркальце заднего обзора. Просто разговор помогает мне забыть о страхе. Если нас схватят…

— Вреда вам не причинят…

— До приезда муженька. Тогда он меня изобьет, жестоко изобьет, а потом изнасилует. Но вас…

— Убьют.

— Тогда почему вы мне помогаете? Сколько вам заплатила сестра?

— Не в этом дело. Следите лучше за дорогой, — буркнул Савидж. — И если мы доберемся до Миконоса — а это еще восемь миль пути, — неукоснительно выполняйте мои инструкции.

— Значит, у вас все же есть план.

— И даже не один. Повторяю, — Савидж взглянул на преследующие и, вполне возможно, уже почти нагнавшие их автомобили, — ваша жизнь зависит от безоговорочного подчинения моим приказам. Делайте все в точности, как я велю.

— Когда мне приказывал муж, я отказывалась подчиняться. Но когда это делаете вы, я готова следовать за вами даже в ад.

— Будем надеяться, что до этого дело не дойдет.

Глава 15

Фары «мерседеса» озарили стены кубических строений, ослепительно белых даже в непроглядной темноте.

— Миконос! — Рейчел сильнее надавила на педаль акселератора.

— Нет! — крикнул Савидж.

Слишком поздно. Внезапно возросшая скорость придала «мерседесу» ускорение, и он заскользил по грязи, как гидроплан по воде. Машину занесло вбок, развернуло дважды — руль стал совершенно бесполезен, живот Савиджа свело, и они стукнулись об ограду, идущую вдоль дороги.

Рейчел перевела рычаг на задний ход и снова ударила по педали акселератора.

— Прекратите! — сказал Савидж.

Но худшее уже было сделано. Вместо того чтобы отскочить от ограды и снова очутиться на дороге, Рейчел заставила «мерс» скользнуть вбок и врезаться в насыпь, которая застопорила ходовую часть машины и приподняла ее вверх. Колеса крутанулись, но не в грязи, а в воздухе. Машина стала бесполезной. Усилий двух человек не хватило бы для того, чтобы столкнуть такую громаду с насыпи.

Фары преследующих их автомобилей стремительно приближались.

Рейчел выкарабкалась из машины. Савидж постарался как можно быстрее к ней присоединиться. Его ботинки утопали в грязи. Он поскользнулся и чуть не упал, но сумел чудом удержаться на ногах, а вот Рейчел упала. Савидж поднял ее и, схватив за руку, повлек вперед. Все происходящее походило на кошмарный сон: они вовсю бежали по грязи, оставаясь при этом на месте.

И тем не менее, подвластные силе энергии, они продолжали упорно двигаться вперед. Сверкающие белизной кубы становились все больше и объемнее, а фары машин — все ближе и ближе.

И вдруг, словно по команде, ощущение топтания на месте исчезло. Ботинки Савиджа застучали по выложенной камнями дороге, и ему показалось, что он избавился от каната, удерживавшего его на месте. Они с Рейчел ринулись вперед по твердому покрытию улицы.

Когда они ворвались в городок, Савидж понял, что «мерс» здесь им не пригодился бы. Улица, по которой они бежали, была очень узкой и извилистой. К тому же она вдруг раздвоилась и так резко пошла вверх, что машина не смогла бы подняться по ней ни на какой скорости. Слушая рев машин, Савидж выбрал левое ответвление и побежал по нему, внезапно оказавшись перед очередной развилкой. Ошарашенный, он понял, что не важно, какое направление выбирать, вскоре появится очередная развилка.

Миконос представлял собой сложный лабиринт, сооруженный в древности в целях защиты от пиратов, — здесь было удобно устраивать западни.

За спиной послышались звуки захлопывающихся дверей, злые голоса и громкое эхо от топающих по улицам ног. Савидж посмотрел на расходящиеся в разные стороны две дороги. Левая вела вверх, правая — вниз. Он без колебаний двинулся направо: к бухте. Держа Рейчел за руку, он побежал, но вскоре убедился, что и эта улица стала подниматься вверх.

«Она ведет нас туда, откуда мы начали путешествие по лабиринту», — подумал он.

Савидж крутанулся на месте, и они стали возвращаться назад, откуда ушли. Кроме шума дождя да яростных возгласов преследователей, не было слышно ни единого звука. Лишь белизна домов, случайный свет в окне да периодически сверкавшая молния помогали Савиджу ориентироваться в полной темноте.

Наконец он обнаружил переулок, которого не заметил ранее. Он шел очень круто вниз и был настолько узок, что плечи Савиджа то и дело касались стен. Они вышли на другую, горизонтальную, улицу, настолько ровную, что Савидж не мог понять, в какую сторону им следует бежать, чтобы в конце концов достигнуть гавани. Однако, услышав слева погоню, они с Рейчел помчались вправо.

В конце этой улицы обычной развилки не было, а было только одно ответвление, и вело оно наверх!

«Нет! Нам надо двигаться к гавани!»

Савидж повернулся и стал оглядывать проулок, которым они только что бежали. Грохот шагов и брань охранников приближались. В конце проулка блеснули лучи фонарей. Один из охранников приблизился к другому, осветив его лицо фонарем.

Этот второй оказался японцем. И Савидж с беспокойством подумал об Акире. Японец схватил первого охранника за руку и убрал луч фонаря со своего лица. Они побежали по проулку. Туда, где находились Савидж и Рейчел.

«Пока они нас не заметили. Но скоро это произойдет».

Савидж споткнулся о какой-то предмет у стены. Стена была только что выкрашена белой краской, а предмет, о который споткнулся Савидж, оказался лестницей. Он приставил ее к стене, и Рейчел проворно полезла вверх. Савидж последовал за ней, краем глаза следя за тем, как лучи фонарей ощупывают двери домов, переулки и приближаются… приближаются…

Очутившись на крыше, он стал поднимать лестницу. Она заскрипела, царапая стену, и фонари мгновенно метнулись в их сторону. Свет ослепил Савиджа. Он откинулся назад, продолжая тянуть на себя лестницу, и услышал характерный звук выстрела из пистолета, снабженного глушителем, — пуля просвистела у самого его уха. В следующий миг Савидж был уже невидим людям с улицы.

Он хотел было опустить лестницу по другую сторону дома, но передумал.

— Рейчел, беритесь за другой конец.

Они неуклюже бежали, таща лестницу, но внезапно остановились, когда под ними разверзлась пропасть пересекающей путь улицы.

А вдали виднелись смутные огоньки заливаемой дождем гавани.

— Опустите лестницу.

Он перекинул лестницу через улочку, уперев ее конец в крышу на противоположной стороне и устанавливая ее как можно надежнее.

Рейчел поползла вперед, но мокрые от дождя перекладины были скользкими, и одно колено у нее соскользнуло вниз. Рискуя потерять равновесие и превозмогая страх, она снова уперлась коленом в перекладину и поползла дальше.

Савидж держал лестницу, обеспечивая ей устойчивое положение. Он смотрел вниз, на разверзшуюся под ним черную пасть улицы, и, хотя не видел лучей фонариков, слышал крики преследователей. Потом оглянулся назад, туда, откуда они с Рейчел пробирались по лестнице на крышу. Там не было ни души.

Дождь хлестал его по глазам. Он, прищурившись, посмотрел на Рейчел, пытаясь разглядеть ее на противоположной стене. Потом лег животом на лестницу, оттолкнулся ногами и быстро заскользил по перекладинам вперед.

Очутившись на следующей крыше, Савидж встал и подтянул к себе лестницу. Взявшись за ее концы, они с Рейчел побежали дальше, к другой улочке, опускаясь все ниже и ниже к заливу.

Перебравшись через очередной проулок, пропустив, естественно, Рейчел вперед, Савидж обернулся. Сверкнувшая молния заставила его зажмуриться, но все-таки в ослепляющем белом свете он смог разглядеть появившуюся над стеной голову. Голову японца. Савидж вспомнил его сверкающий меч!.. Японец резко выпрямился во весь рост.

К нему тут же присоединился еще один человек, он встал рядом с японцем и навел пистолет на Савиджа.

Японец на скользкой от дождя крыше потерял равновесие. Но он всегда двигался настолько изящно и ловко, что вряд ли кому-нибудь могло бы прийти в голову, что он может упасть. Тем не менее именно это и произошло, японец повалился на человека с пистолетом, сбив его с ног. Выстрел ушел в пустоту. Человек с пистолетом опрокинулся на спину. И с воплем полетел вниз.

Японец взглянул вниз и поспешил к Савиджу и Рейчел. Его движения снова были изящны и легки.

«Он остановится! — думал Савидж. — Не сможет одолеть две глубокие расселины без лестницы, которой воспользовались мы.

Не обманывай себя. Если это Акира, он отыщет какой-нибудь способ.

Но ведь тебе прекрасно известно, что это не может быть Акира!»

На грани отчаяния Савидж схватил лестницу. Чувствуя, что Рейчел старается изо всех сил ему помочь, он взглянул на японца, надеясь, что когда тот доберется до края крыши, то неизбежно остановится. Но тот и не думал останавливаться, а, изогнув свое пластичное, ловкое тело и расправив руки, он как бы воспарил в воздухе. Затем, съежившись или собравшись в комочек, приземлился на крыше с противоположной стороны и, чтобы самортизировать силу удара, перекатился по ней, а потом также легко и изящно вскочил на ноги и продолжил бег.

Обремененные лестницей, Савидж с Рейчел спешили к следующей улице. Но на сей раз вместо того, чтобы перекинуть ее на очередную крышу, Савидж приставил ее к стене. Пока Рейчел скатывалась по ней вниз, Савидж в полном изумлении наблюдал за тем, как японец перелетает через проулок.

Где-то рядом заорали охранники. Савидж спустился вниз и откинул лестницу прочь, чтобы японец не смог ею воспользоваться. Проулок уходил вниз и вправо. Они с Рейчел во весь опор помчались дальше. У себя за спиной Савидж услышал бешеный топот ног, японец подбежал к краю крыши.

«Он прыгнет с крыши и, может быть, разобьемся. Ну, на худой конец что-нибудь себе повредит.

Да как же — жди. Он похож на кошку».

Достигнув конца проулка, Савидж увидел перед собой еще одну идущую горизонтально улицу и снова растерялся, не зная, в какую сторону податься. Где этот чертов залив?

Свет, пробивавшийся из окна, высветил в конце улицы воду, стекавшую куда-то вниз.

Он схватил Рейчел за руку и побежал в ту сторону. Крики охранников слышались совсем рядом. Погоня приближалась. Впереди замелькали лучи фонарей.

Открывшийся справа переулок вел еще дальше вниз. Чем ближе к заливу, тем более узкой становилась улица, уподобляясь бутылочному горлышку, обращенному к морю. Это Савидж знал. Каждый раз, добегая до очередной развилки, он рисковал ошибиться и случайно свернуть в проулок, ведущий наверх, то есть уводящий от цели.

Но Савидж должен был признать, что преследователи разгадали его план. «Они постараются опередить нас и первыми выйти к заливу».

Он молил Бога, чтобы они заблудились в лабиринте. Но среди криков и проклятий Савидж отчетливо слышал шаги единственного неотступно следовавшего за ним человека.

Несомненно, это был японец.

И вдруг, словно разбив вдребезги оковы кошмара, Савидж выскочил из лабиринта, оставив позади все бесчисленные преграды. Теперь путь был свободен — по пляжу, к докам. И никакие преследователи здесь их не ждали. Рядом Савидж слышал частое дыхание Рейчел, совершенно выбившейся из сил.

— Постарайтесь продержаться еще чуть-чуть, — произнес Савидж. — Мы почти у цели.

— Господи… надеюсь, — прошептала она, с трудом переводя дыхание.

— Как бы там ни было, — выдохнул Савидж, — но вы держались отлично. Я горжусь вами.

Это не был банальный комплимент. Женщина повиновалась ему беспрекословно. Но добрые слова, без сомнения услышанные Рейчел после долгого-долгого перерыва, совершили чудо, на которое так надеялся Савидж. Женщина собрала остаток сил и помчалась быстро, словно желая его обогнать.

— Я ведь не шутила, когда сказала, что пойду за вами в ад, — проговорила она.

Глава 16

Яхта — одна из многих — была пришвартована в дальнем конце причала. Запасной вариант Савиджа. В том случае, если бы лодки в гротах были обнаружены, рыболовецкий траулер не пришел бы в назначенное место из-за плохой погоды, а вертолет не смог бы сняться с Делоса и подобрать Савиджа с Рейчел, последней надеждой на спасение была эта яхта, которую член команды Савиджа оставил в гавани Миконоса.

Савидж прыгнул на борт, отвязал канаты, которыми яхта была привязана к причалу, и, подняв крышку над мотором, схватил ключи, прикрепленные липкой лентой в условленном месте. Вставив ключ в замок и повернув его, он чуть не закричал от радости, когда услышал рычание двигателя. Затем он нажал на акселератор и почувствовал покачивание палубы, когда яхта, вильнув, стала на хорошей скорости удаляться от причала.

— Спасибо! — обняла его Рейчел.

— Ложитесь на палубу!

Она мгновенно повиновалась.

Пока яхта отходила от причала, вздымая волны, казавшиеся карликовыми по сравнению с гигантскими волнами шторма, Савидж, прищурившись, смотрел через плечо на берег. Бушевавшие волны заставляли яхту то вставать на дыбы, то зарываться в воду носом, но все-таки Савиджу удалось разглядеть бегущего по пирсу человека.

Японец. Свет фонаря высветил печальное лицо японца, точь-в-точь такое, как у Акиры.

Но сейчас это лицо было не просто печальным. Оно выражало целую гамму чувств. Смятение. Отчаяние. Ярость.

И, как ни странно и удивительно, — страх.

«Чепуха какая-то», — подумал Савидж, но он не ошибся. Страх на лице азиата доминировал над всеми остальными чувствами.

— Савидж? — послышался напряженный, едва различимый в грохоте волн голос.

— Акира? — Ответный зов Савиджа заглушила обрушившаяся на него волна, он закашлялся и выплюнул соленую воду изо рта.

Тем временем на причале появились остальные охранники. Они целились в яхту, но стрелять не решились из опасения попасть в жену хозяина. Их лица выражали безысходное отчаяние.

Японец закричал:

— Но я видел тебя!..

Шторм заглушил конец фразы.

— Видел меня? — заорал Савидж. — Это я видел тебя!

Савидж не мог позволить себе отвлекаться. Ему надо было выполнить задание, а для этого необходимо благополучно вывести яхту из залива.

— …мертвым! — прокричал японец.

Рейчел приподняла голову и спросила:

— Вы знаете этого человека?

Савидж изо всех сил сжимал рулевое колесо яхты. Сердце стучало так громко, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. На него накатилась дурнота. Кружилась голова. Еще тогда, в лабиринте, он предвидел, что японец прыгнет со стены, как кошка.

«Да. Как кошка», — подумал Савидж. И девять жизней как не бывало.

— Знаю ли я его? — переспросил он у Рейчел, пока яхта боролась с бушующими волнами, стараясь выбраться из залива. — Да, знаю. Господи, помоги мне.

— Ветер! Я ничего не слышу!

— Шесть месяцев назад я видел его мертвым!

ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

Глава 1

Шесть месяцев назад Савидж работал на Багамах. Он был приставлен нянькой к девятилетнему сыну американского производителя косметических товаров, и главной его обязанностью было следить, чтобы, пока родители отдыхают, мальчика не умыкнули террористы. Проведя небольшое расследование, Савидж установил, что в адрес этой семьи никогда не поступало никаких угроз, а поэтому его задача, в сущности, заключалась в том, чтобы составить компанию мальчику, пока родители будут наслаждаться прелестями местных казино. Теоретически подобную роль можно было поручить кому угодно, но, оказывается, бизнесмен частенько позволял себе оскорбительные высказывания в адрес местного населения. Поэтому Савидж пришел к выводу, что потенциальные террористы обладают более темной кожей, нежели его наниматель. Но в таком случае, зачем было парфюмерному боссу вообще ехать на Багамы? А не в Лас-Вегас, например? Может быть, потому, что более эффектно произнести в кругу друзей, что ты ездил именно на Багамы, а не куда-нибудь еще…

Савидж не был согласен с подобной постановкой вопроса, но никак этого не выказал. Его работа все же заключалась не в обожании своего клиента, а в обеспечении его безопасности, и, кроме того, несмотря на явную антипатию к своему нанимателю, он наслаждался обществом его сына. Без отрыва от производства, то есть, так сказать, обеспечивая парнишке надежную охрану, Савидж обучил его виндсерфингу и нырянию с аквалангом. На денежки бизнесмена он нанял рыбачью лодку, которую водил, к особому бунтарскому удовольствию Савиджа, местный багамский капитан, и, не пользуясь наживкой, показал восхищенному ребенку магию летающих рыб-парусников и марлинов. Короче, он вел себя с мальчиком так, как следовало бы вести себя любящему отцу.

А когда парнишка вместе с родителями улетел домой, в Атланту, Савидж почувствовал гнетущую пустоту. «Да, — думал он, — получил настоящее удовольствие. Не всякая работа столь приятна». И остался на Багамах еще на три дня. Плавание, бег, наращивание мускулов. Отпуск. И вполне заслуженный. Но потом появилась жажда работы. Савидж позвонил одному из своих посредников — ресторатору из Барселоны, и тот сообщил, что некий ювелир из Брюсселя им интересовался и что если Савидж свободен, то его агент свяжется с ним.

Глава 2

Агент Савиджа, англичанин Грэм Баркер-Смит, который в свое время лично тренировал Савиджа и сделал из него исполнительного защитника, жил в доме, перестроенном из бывшей каретной, на элегантной, мощенной кирпичом улице в Нью-Йорк-Сити, в полуквартале от площади Вашингтона. И как любил говаривать Грэм, «в полночь здесь слышен вой наркоманов».

Ему было пятьдесят восемь лет, и он здорово располнел от чрезмерного потребления шампанского и икры. В своей худосочной молодости он служил в английском элитном подразделении командос — Особых парашютных частях, а после увольнения в запас состоял в защитных эскортах при нескольких премьер-министрах. Но потом понял, что армейские и гражданские заработки не шли ни в какое сравнение с гонорарами, которые он мог получать в качестве наставника защитников. Америка предлагала ему широчайшие возможности на этот счет.

— Это было после того, как застрелили президента Кеннеди. А после него — Мартина Лютера Кинга. А затем — Роберта Кеннеди. Всех, мало-мальски причастных к большой политике, волновали политические убийства. Разумеется, Сикрет сервис завладело рынком охраны высокопоставленных политиков. Так что я выбрал выдающихся бизнесменов. «Вот у кого деньги», — думал я и после волны терроризма в семидесятых сколотил себе умопомрачительное состояние.

Несмотря на двадцать лет, проведенных в Америке, Грэм так и не избавился от английского акцента, а речь его превратилась в довольно забавную смесь американских и английских выражений.

— Некоторые бизнесмены, которых мне пришлось защищать, — Грэм сложил губки бантиком, — были всего лишь одетыми в классные костюмчики от братьев Брукс хулиганьем. Элегантный фасад. И никакого класса. Ничуть не походили на тех аристократов, на которых я привык работать. Но вот чему я выучился: защитник обязан подавлять свои суждения о нанимателе. Если позволить возобладать своему негодованию, то неизбежно совершишь, сам того не желая, ошибку, которая приведет к смерти клиента.

— Значит, по-твоему, защитник вообще не имеет права неодобрительно относиться к действиям своего клиента?

— Это было бы непозволительной роскошью. Если бы мы оказывали услуги только тем, кого безоговорочно одобряем, то большую часть времени не имели бы работы вообще. У каждого человека свои недостатки. Но все-таки минимум требований к потенциальному клиенту я всегда соблюдал. Например, я никогда не помогал торговцам наркотиками, оружием, террористам, мафиози, развратителям малолетних, людям, избивающим своих жен, и членам различных военных группировок. Мне просто не удалось бы настолько подавить свое отвращение к ним, чтобы я смог их защищать. Но если у тебя нет полной уверенности в том, что ты имеешь дело со стопроцентным злом, то ты не вправе судить своего клиента. Конечно, ты всегда волен отказаться от работы, если предложенная сумма кажется несерьезной или же дело — чересчур опасным. Наша терпимость вовсе не означает лопоухости. Прагматизм. Вот на чем основывается наша профессия. Способность притереться к обстоятельствам.

Грэму доставляла огромное наслаждение возможность пофилософствовать на подобные темы, и он, несмотря на запрещение кардиолога, позволил себе закурить огромную сигару, дым от которой облаком окутал его лысую голову.

— Ты когда-нибудь задавался вопросом, почему, собственно, я выбрал тебя в качестве ученика?

— Думаю, из-за той подготовки, которую я получил в СИИЛз.

— Да, подготовка впечатляла, нет слов. Когда ты пришел ко мне, я увидел сильного парня, привычного к стрессам и экстремальным ситуациям. Достойное прошлое. Перспективный ученик. Разумеется, пока сырой материал. Я бы даже сказал так — грубо очищенный. Только не обижайся, пожалуйста. Ведь я собираюсь отвесить тебе комплимент. Разумеется, СИИЛз — одна из наиболее мощных группировок командос в мире, хотя мой САС сам по себе уникален. — Глаза Грэма сверкнули. — Но военные настаивают на строжайшем подчинении приказам, в то время как защитник — лидер, никем не ведомый. Или, если конкретизировать эту мысль, защитник устанавливает со своим нанимателем определенное равновесие: командуя, он одновременно подчиняется, позволяет клиенту делать все, что тому заблагорассудится, но требует при этом непременного соблюдения определенных условий. Отношения, подобные этим, называются симбиозом.

— Это слово мне знакомо, — сухо заметил Савидж.

— Отдавать и брать, — сказал Грэм. — Защитник предлагает услуги военного специалиста — верно. Но, ко всему прочему, он должен обладать способностями и умением дипломата. И, прежде всего, быть существом думающим. Так именно твой ум — вот, что меня в тебе привлекало. Ты подал в отставку из СИИЛз…

— Потому что был не согласен с тем, что произошло на Гренаде.

— Да, да, вторжение армии Соединенных Штатов на этот крошечный островок в Карибском море. Вот уже несколько лет, как ты работаешь на меня, а день интервенции, насколько мне помнится, — двадцать пятое октября тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.

— Твоя память, как всегда, превосходна.

— Поскольку я британец, то безотчетно точен. Шесть тысяч американских солдат — соединенные силы рейнджеров,[46] морских пехотинцев, СИИЛз и Восемьдесят Второй Соединенной Десантной — атаковали Гренаду с тем, чтобы спасти тысячу американских студентов-медиков, взятых в плен советскими и кубинскими частями.

— Предположительно захваченных в плен.

— В твоемголосе ничуть не меньше злости, чем в тот день, когда мы с тобой впервые встретились. Ты до сих пор считаешь, что вторжение было неоправданным?

— Если быть совершенно точным, то на острове действительно не все было в порядке. В результате государственного переворота был свергнут премьер-министр — он был прокубинцем, но его место занял марксист. Всего лишь разные оттенки красного. Переворот вызвал гражданские беспорядки. Сто сорок демонстрантов были застрелены местными солдатами. И бывший премьер был убит. Но ведь американские студенты-медики остались в своей коммуне, и ни один из них не был ранен. Так что суть дела в том, что два политика-коммуниста просто-напросто стали драться за власть. Я не знаю, почему американские студенты изучали медицину на прокубинском острове, но переворот вовсе не угрожал стабильности в Латинской Америке.

— А как насчет кубинских, восточнонемецких, северокорейских, ливийских, болгарских и советских технических специалистов, оказавшихся в действительности обыкновенными солдатами?

— Ну, это — явное преувеличение американской разведки. Лично я видел только солдат местной армии да кубинских строителей. Верно, когда началось вторжение, кубинцы похватали ружья и стали драться так, словно прошли военную подготовку, но, скажи на милость, какой молодой кубинец ее не имеет?

— А выстроенная взлетная полоса в десять тысяч футов, способная принимать бомбардировщики дальнего действия?

— Я видел полосу, но она в два раза короче и пригодна лишь для приема коммерческих самолетов, доставляющих туристов. А вторжение являлось всего лишь шоу. Соединенные Штаты обнаружили полную беспомощность, когда в семьдесят девятом Иран захватил в качестве заложников сотрудников нашего посольства в Тегеране. Рейган победил Картера на выборах только потому, что поклялся принимать незамедлительно самые решительные меры, если американцам будет грозить какая-либо опасность. Сразу же после переворота на Гренаде арабский террорист вогнал грузовик, начиненный взрывчаткой, в бараки американской морской пехоты в охваченном войной Ливане. Погибло двести тридцать американских солдат, выполнявших миротворческую миссию. И что же? Ведь на эту омерзительную акцию Рейган никак не ответил, не стал применять в отношении Ливана санкции. Потому что ситуация на Среднем Востоке была чересчур сложной. Так что же он предпринял, дабы сохранить свое лицо? Приказал американским войскам высадиться на маленьком островке в Карибский бассейн якобы для освобождения американских заложников.

— Но американцы восприняли события на Гренаде как борьбу за свободу, как значительную победу Соединенных Штатов над силами коммунизма в западном полушарии.

— Потому что никаких репортеров, кроме военных, на остров не пускали. На языке обывателей это называется ложью, а в политике — дезинформацией.

— Верно, — согласился Грэм. — Дезинформация. Вот то самое слово, которое я надеялся услышать. Как я уже упоминал, прежде всего меня привлек в тебе твой ум. Способность отступить от шаблонного образа мыслей, докопаться до истины и самостоятельно оценить ситуацию. Так почему же твоя реакция на вторжение была столь резко отрицательной?

— Ты ведь отлично знаешь. Я был в первом эшелоне, нанесшем удар по острову. Нас сбросили на парашютах с транспортного самолета в открытое море. На парашютах были также спущены плоты, потому что нам предстояло преодолеть некоторое расстояние до острова. Но Морфлот неверно оценил погодные условия. Ветер оказался намного сильнее, чем предсказывали. А ночью поднялись такие огромные волны, что плоты отнесло в сторону. И прежде чем мы добрались до них, множество… множество моих друзей… утонуло.

— Погибли с честью.

— Да.

— Во имя процветания родной страны.

— Во имя процветания президента-киноактера, пославшего нас в бой, чтобы самому прослыть героем.

— И ты с отвращением отказался продолжать службу в военно-морских силах, несмотря на пятьдесят тысяч, предложенные военным ведомством. Бывший рекрут СИИЛз, один из лучших специалистов своего дела, ты мог бы потребовать у вербовщика наемников соответствующую твоей квалификации грандиозную плату.

— Я не хотел быть наемником.

— И правильно. Тебе необходимо более высокое положение. С присущей тебе мудростью ты понял, что твое назначение — быть не солдатом, а защитником.

Грэм откинулся на спинку кресла за огромным столом красного дерева и с наслаждением запыхал сигарой. Несмотря на тучность, он носил идеально сидевшие на нем костюмы, скрадывавшие изъяны его фигуры: серый в тончайшую полоску костюм и жилет, галстук приглушенных темно-бордовых тонов и изысканный голубенький платочек, который всегда выглядывал из кармашка пиджака.

— Галстук не должен подбираться под цвет платка и наоборот, — настойчиво повторял он Савиджу, инструктируя, как именно следует одеваться охраннику, когда он сопровождает именитого клиента на полуофициальное заседание или банкет. — Носи одежду, подобающую соответствующей ситуации, но твой костюм не должен выглядеть элегантнее костюма твоего клиента.

Умение правильно одеваться было одним из множества правил поведения исполнительного защитника, которым Грэм обучал Савиджа. Занятия оказались куда более сложными, чем представлялось Савиджу, когда он впервые пришел к своему будущему наставнику в конце восемьдесят третьего года. Но к чести бывшего десантника следует заметить, что он и не предполагал, будто на новой работе ему понадобится только его отменная физическая и военная подготовка. Совсем наоборот. Подготовка в подразделениях командос научила Савиджа ценить и уважать знания и тщательнейшим образом готовиться к любому заданию. Знание — сила. Неосведомленность — смерть. Вот почему он пришел к Грэму — набраться знаний и постичь все тонкости своей новой профессии.

Что касается оружия, то Савиджу не требовалось особой подготовки. Не существовало такого оружия — огнестрельного, взрывчатого, стреляющих и обыкновенных ручек и даже струн от роялей, — которым Савидж не смог бы воспользоваться.

Но вот техника слежения… Прежнее обучение Савиджа было ориентировано на нападение, штурм, а не слежение.

А подслушивающие устройства?.. Так называемые «жучки»?

Савидж знал по опыту, что в джунглях жучки являются разносчиками всякой заразы, но он и не предполагал, что в данном случае это были миниатюрные микрофоны, которые можно вмонтировать в телефонные аппараты, лампы, стены.

А маневренное управление машиной?.. Савидж никогда не убегал от противника. Он всегда нападал. А езда в машине сводилась к транспортировке его и его товарищей к ближайшему аэродрому или морскому порту, откуда их доставляли в место назначения. В сущности, вождение автомобиля было развлечением, когда во время увольнительной Савидж брал напрокат «корвет» и носился от бара к бару, пока не наступало время возвращаться в часть.

— Развлечение? — Грэм подмигнул. — От этого я тебя излечу. И забудь навсегда о красивых, броских машинах. Что же касается баров, то ты будешь пить умеренно, причем самые изысканные вина и только во время еды, но на задании — никогда. Куришь?

Савидж курил.

— С этим придется тоже покончить раз и навсегда. Иначе ты можешь не заметить внезапно возникшую опасность для твоего принципала…

— Кого?

— Принципала. В той профессии, которой, как ты уверяешь, хочешь обучиться, клиент называется принципалом. Лучшего слова не придумаешь, потому что клиент становится главным — единственным — объектом твоего постоянного, пристального внимания и защиты. Мало ли что может произойти, пока ты закуриваешь или достаешь из кармана зажигалку! Думаешь, я противоречу себе, поскольку сам курю сейчас эту вот сигарищу? Отнюдь. Я свое уже отработал и сменил профессию защитника на профессию учителя и заботливого дяди, спасающего своих учеников от безработицы. За определенную плату, разумеется. Но вот ты, скажи, как ты сможешь защитить принципала с сигаретой в руках? Да, учить тебя придется многому.

— Так научи.

— Для начала ты должен доказать, что стоишь того.

— Каким образом?

— Почему ты решил стать…

— …телохранителем?

— Исполнительным защитником. Телохранитель — головорез. Защитник — творческая личность, артист. Так почему же ты выбрал именно эту профессию?!

Привыкший к оскорбительным окрикам военных инструкторов, Савидж даже внимания не обратил на гневную вспышку Грэма и принялся перебирать в уме мотивы, приведшие его сюда, стараясь подобрать слова, способные точно выразить его мысль.

— Чтобы быть полезным.

Грэм вскинул брови.

— Не худший из возможных ответов. Развей свою мысль.

— В мире слишком много боли.

— Почему бы в таком случае не вступить в Корпус Мира?

Савидж внутренне подтянулся.

— Потому что я солдат.

— Который теперь решил стать защитником? Comitatus. А, я вижу, что это название тебе незнакомо. Не важно. Скоро ты все поймешь… Потому что я решил взять тебя в ученики. Придешь сюда через неделю. К тому времени прочтешь «Илиаду» и «Одиссею». Обсудим этические проблемы.

Савидж не выказал удивления, хотя подобное задание показалось ему странным. Он привык повиноваться — да! И к тому же догадывался, что это не просто проверка его дисциплинированности, но и начало его образования, путь к новым знаниям. Навыки, приобретенные им ранее, вся предшествующая его подготовка, какой бы отменной она ни казалась, — лишь минимум того, что требуется для его новой профессии, которую Грэм назвал пятой и наиболее благородной из всех.

После «Илиады» и «Одиссеи» Грэм заставлял Савиджа читать и другие произведения классики, в которых военное искусство приравнивалось или смыкалось с искусством исполнительного защитника.

— Как видишь, традиции и их восприятие имеют первостепенное значение. Существуют правила и кодексы. Этика и, представь себе, эстетика профессии. В свое время я обучу тебя тактике. А сейчас главное — возлюбить своего принципала, но и жестко его контролировать. Подобные отношения уникальны. Идеальный баланс. Мастерство на грани искусства.

Именно Грэм заставил Савиджа прочитать англосакские хроники, в которых повествуется о битве при Малдоне, когда верные comitatus до последнего защищали труп своего погибшего военачальника от посягательств викингов. И от Грэма же он услышал знаменитую японскую легенду, основанную на реальном историческом факте, о сорока семи ронинах, которые отомстили за своего погибшего военачальника, обезглавив врага, после чего исполнили волю сёгуна и совершили харакири.

Кодексы и долг.

Глава 3

— Для тебя есть задание, — сказал Грэм.

— А почему так торжественно? Что, очень опасное?

— Да нет, обычная работа. За исключением одной детали. — И Грэм рассказал ему.

— Клиент — японец? — переспросил Савидж.

— А почему ты так насторожился?

— Я с японцами никогда не работал.

— Это тебя пугает?

Савидж подумал.

— С людьми других национальностей мне приходилось иметь дело, но тогда я хотя бы в общих чертах имел представление об их культуре. Работать в этом случае намного проще. Но японцы… Я о них почти ничего не знаю.

— Они многое заимствовали из американской культуры. Одежда, музыка и…

— Это объясняется послевоенной оккупацией. Японцы хотели задобрить своих поработителей. Но их мышление, традиции, духовный мир совершенно уникальны, и я сейчас говорю не только о принципиальном различии между Востоком и Западом. Достаточно сказать, что даже в коммунистическом Китае люди настроены более прозападно, чем японцы.

— А мне показалось, будто ты сказал, что ничего о них не знаешь…

— Нет, я сказал, что почти ничего не знаю о них. Это не означает, что я их не изучал. Потому что знал: в один прекрасный день придется защищать японца. И хотел быть к этому готов.

— И что? Готов?

— Надо подумать…

— Боишься?

Гордость заставила Савиджа приосаниться.

— Чего?

— Что comitatus ты сможешь быть, а вот самураем — нет.

— Амаэ.

Грэм живо взглянул на него.

— Такого слова я не знаю.

— Это японское слово. Означает необходимость подчиняться мнению, бытующему в среде конкретного индивидуума.

— Вот как? Любопытно.

— Омотэ и ура. Коллективное мнение и личное. У истинного японца никогда не узнаешь, что он думает на самом деле. Он всегда говорит лишь то, что согласуется с мнением, бытующим в его среде.

— Я все еще не…

— Японская кастовая система зиждется на абсолютном подчинении вассалов своему господину. В древние времена приказ шел от сёгуна к даймё, а от него — к самураю, дальше к крестьянину, потом к торговцу и от него уже к неприкасаемым — людям, забивавшим животных и дубившим шкуры. Особое место в данной иерархии занимал император, не обладавший никакой реальной властью, но пользовавшийся огромным авторитетом как наместник японских богов на земле. Эта строгая система иерархии разрушена послевоенными демократическими реформами, привнесенными Соединенными Штатами. Но несмотря ни на что она все еще существует.

— Мои поздравления.

— По какому поводу?

— Как всегда, ты попытался узнать о стране как можно больше.

— Нет, ты послушай, — продолжал Савидж. — Как я смогу защищать человека, говорящего лишь то, что согласуется с мнением какой-то определенной группы людей? И который не скажет мне, о чем он думает, а в глубине души считает, что намного круче своих вассалов, которым в данном случае являюсь я? Прибавь к этому замечательную японскую привычку избегать одолжений, дабы не быть обязанным оказать услугу еще более значительную. А ко всему прочему, японцы считают величайшим оскорблением для себя, если человек более низкого положения демонстрирует свою власть по отношению к нему.

— И все же я…

— Все, чему ты меня научил, можно выразить двумя словами: защитник должен быть одновременно и хозяином и слугой. Слугой, потому что защитника нанимают для работы. А хозяином, потому что наниматель обязан подчиняться приказам защитника. Ты говоришь о балансе, об искусстве обладания и отдачи. А теперь ответь, как я смогу выполнять свои обязанности по отношению к принципалу, который скрывает свои мысли, не приемлет услуг человека, более низкого по положению, и не намерен следовать приказам своего слуги.

— Согласен, задачка не из легких…

— И все-таки ты настаиваешь, чтобы я согласился?

— С целью дальнейшего обучения.

Савидж метнул в сторону Грэма суровый взгляд, но тут же расхохотался.

— Ты действительно порядочная скотина.

— Считай эту работу вызовом. Расширением собственных горизонтов познания. Пока ты все делал блестяще. Это похвально. Но все-таки не достиг еще вершин своего искусства. Неосведомленность — смерть. Чтобы стать лучшим, необходимо учиться, учиться и учиться. Кто это сказал? И учти, что самурайские традиции предоставляют огромные возможности для учения. Рекомендую погрузиться как можно глубже в культурные традиции твоего принципала.

— А предлагаемый им гонорар?..

— Ты не будешь разочарован. Более чем… Компенсирует…

— Что?

— «Гири», — сказал Грэм, удивив Савиджа знанием этого чисто японского термина. — Обет верности и долг по отношению к хозяину и любому, кто окажет тебе услугу. Даже если твоя служба не ознаменуется какими-либо событиями, скучать тебе не придется.

Глава 4

Тусклая влага лилась с прокопченного неба. Она отскакивала от маслянистого гудрона и образовывала грязный туман, оседавший на окнах аэропорта Ла Гардиа.

Савидж сидел в переполненном зале ожидания «Америкэн Эйрлайнз» и смотрел, как «Дуглас-10» подруливает к платформе прибытия. Периодически он оглядывал бурлящую вокруг пеструю — и даже чересчур — толпу в поисках потенциальной опасности, но не находил. Хотя, конечно, искусный враг постарался бы никоим образом не привлекать внимания, поэтому Савидж оставался настороже.

— Как зовут принципала? — спросил он у Грэма.

— Муто Камити.

Японцы ставят фамилию впереди имени. «Почтительная» частица «сан», соответствующая слову «господин», присоединяется к фамилии, хотя при более близком знакомстве можно обращаться и по имени. Поэтому к принципалу следует обращаться «Камити-сан».

— Прибывает в Нью-Йорк завтра, — сообщил Грэм, — пройдя иммиграционный и таможенный контроль в Далласе.

— Цель приезда?

Грэм пожал плечами.

— Ну же. Он бизнесмен? Политик? Кто?

Грэм покачал головой.

— Ты же сам упомянул о специфической японской традиции ура — держать собственные мысли при себе. Принципал и поступает в соответствии с духом ура.

Савидж шумно вздохнул.

— Именно поэтому я с такой неохотой взялся за эту работу. Если мне неизвестна даже в самых общих чертах цель его приезда, то каким образом я должен сводить на нет гипотетическую угрозу опасности? Политик, например, должен опасаться убийства, тогда как бизнесмен — похищения. Стратегия защиты разрабатывается с учетом характера опасности.

— Разумеется. Но меня заверили в том, что потенциальная угроза ничтожно мала, — ответил Грэм. — К тому же принципал приезжает со своей личной охраной. Один сопровождающий. Пойми, если бы он был чем-то обеспокоен, то наверняка не ограничился бы единственным охранником. От тебя требуются услуги шофера и подмена телохранителя, когда тот спит. Простейшее задание. Пятидневная работа. Десять тысяч долларов, помимо моего посреднического гонорара.

— За шоферские услуги? Он явно переплачивает.

— Он настаивал на том, чтобы ему был выделен лучший из лучших.

— А его телохранитель?..

— Зовут его Акира.

— Акира и все?

— Он исповедует те же правила, что и ты: пользуется псевдонимом, чтобы враг не смог ничего о нем узнать.

— Отлично. Но насколько он эффективен как телохранитель?

— Судя по донесениям, в высшей степени эффективен. Эквивалентен тебе. Кстати сказать, языкового барьера не предвидится: и принципал, и его охранник хорошо говорят по-английски.

Но Савидж не был удовлетворен столь скудными сведениями.

— С моей стороны, наверное, было бы чересчур самонадеянно думать, что принципал настолько доверяет мне, что готов заранее сообщить, куда именно мы поедем?

— Он достаточно благоразумен, чтобы не говорить лишнего. А тебе действительно придется везти его на машине, хотя и не особенно далеко. — Грэма явно забавляла наша беседа. — Он уполномочил меня передать тебе этот запечатанный конверт с соответствующими инструкциями.

Глава 5

«Дуглас-10» подрулил к главному вестибюлю. Моторы замерли. Встречающие направились к выходу, спеша обнять прибывших друзей и родственников.

Савидж оценивающе оглядел толпу, пропуская и рассекая ее взглядом, изучая боковые выходы.

Никакого намека на опасность.

Савидж двинулся к толпе встречающих. Как обычно, потребовалось подождать, пока трап подгоняли к выходу. И вот совершенно пустая платформа внезапно заполнилась людьми.

Радостные объятия, страстные поцелуи.

Савидж вновь проверил все, что находилось в поле его зрения. Вроде ничего подозрительного. Он сосредоточил внимание на платформе.

Теперь, после первой волны, выходили остальные пассажиры. Принципал с телохранителем летели первым классом. Переплата означала не только удобные сиденья большего размера, не только заботливейших стюардов, лучшую еду и море бесплатных коктейлей (которые охранник должен был бы отвергнуть), но также и привилегию входить в самолет и выходить из него до и, соответственно, после входа и выхода всех остальных пассажиров.

Возможность первым войти в самолет давала определенные преимущества. Вы быстро проходите в самолет, не задерживаясь в толчее, и, таким образом, избегаете возможной опасности. Но выход на виду у всей толпы предполагает огромную ответственность телохранителя перед клиентом. Профессиональный телохранитель будет настаивать, чтобы принципал подождал, пока большинство пассажиров выйдет из самолета. Таким образом, можно будет максимально контролировать ситуацию, поскольку толпа встречающих существенно поредеет.

Поэтому Савидж воодушевился, не обнаружив среди богатых и разряженных пассажиров первого класса, шествующих с гордо поднятыми головами и яростно сжимающими ручки своих атташе-кейсов, ни одного азиатского лица. Многие из этой публики были в ковбойских сапогах и стэтсоновских шляпах, что неудивительно, поскольку самолет прибыл из Далласа, где незадолго до этого приземлился «Боинг-747» из Японии. Судя по всему, остальные японцы с этого рейса либо остались в Далласе, либо отправились дальше каким-то другим маршрутом.

Савидж ждал.

Вот появились еще европейцы. Снова радостные объятия.

Поток пассажиров мало-помалу превратился в тощий ручеек.

Стюард «Америкэн Эйрлайнз» вывез из самолета старую женщину в инвалидном кресле. Теоретически «Дуглас-10» был пуст.

Но только теоретически.

Савидж огляделся по сторонам. Толпа встречающих полностью рассосалась. В то же время уже собралась другая толпа — улетающих и поэтому возбужденных людей, готовящихся к посадке в самолет.

Там, где находился Савидж, было практически пусто. Служитель чистил пепельницы.

Никакой угрозы.

Савидж продолжал ждать.

И тут наконец появился японец, одетый во все темное — брюки, свитер с воротником под горло и куртку с вязаными манжетами и воротником.

Лет тридцати пяти. Элегантен, но в меру. Во всем его облике чувствовалась сила. Жилистый, гибкий. Движется мягко, как танцор. Грациозно. Сдержанно. Ни одного лишнего жеста. Владеет воинским искусством, о чем свидетельствуют мозоли на кончиках пальцев и ребрах ладоней. Руки совершенно свободны. Ни дорожной сумки, ни атташе-кейса. Просто красивый японец ростом пяти футов десяти дюймов, с коричневатой кожей, коротко остриженными черными волосами, с квадратным лицом, мощной челюстью и широкими скулами и с цепкими глазами, похожими на два лазера.

Судя по всему, это был Акира, и он произвел на Савиджа неизгладимое впечатление. Нужно быть идиотом, чтобы решиться на противоборство с таким человеком. Савиджу до сих пор приходилось работать с телохранителями намного слабее его по уровню мастерства, поэтому мысль о том, что на сей раз придется иметь дело с асом, заставила его мысленно улыбнуться.

За Акирой следом появился второй японец. Основательно за пятьдесят. Слегка сутул, с животиком. В руке атташе-кейс. Синий костюм. Черные волосы тронуты сединой. Чрезмерно смуглый даже для японца. Обвислые щеки. Усталый чиновник.

Однако у Савиджа был наметанный глаз. Этот усталый чиновник вполне мог расправить плечи и втянуть живот. Это, видимо, и был Муто Камити — принципал Савиджа, и, похоже, он тоже владел боевыми искусствами (в отличие от других принципалов, которых Савиджу приходилось охранять), потому что, как и у Акиры, кончики его пальцев и ребра ладоней были покрыты мозолями.

Савиджу было приказано надеть коричневый костюм и пестрый галстук, чтобы принципал мог его узнать. Савидж не протянул руки подошедшим к нему Акире и Камити. Это было бы непростительной промашкой для телохранителя. Вместо рукопожатия он по японскому обычаю слегка поклонился.

Лица у обоих японцев оставались по-прежнему бесстрастными, но в глазах мелькнул живой интерес и легкое изумление: оказывается, этот белый с Запада знаком с японским этикетом. Савидж вовсе не рассчитывал на ответную реакцию азиатов, но внезапно понял, что правила вежливости предполагают ответную реакцию, хотя их поклоны оказались намного более сдержанными. Акира, например, лишь чуть-чуть наклонил голову вниз, не переставая при этом осматривать вестибюль.

Савидж почтительным жестом пригласил японца следовать за ним. Проходя через зал ожидания, он внимательно оглядывал находящуюся там публику. Камити следовал за ним, а замыкал шествие Акира, настороженно следя за происходящим вокруг.

В ту секунду, когда Савидж увидел своего принципала, он поднял правую руку к наружной части нагрудного кармашка пиджака и нажал кнопку работающего на батарейках передатчика. Радиосигнал зазвучал в приемнике, находящемся в машине, которую один из его команды припарковал на стоянке аэропорта. Как только помощник Савиджа услышал сигнал, он тут же включил мотор и повел автомобиль к условленному месту.

Тем временем Савидж с двумя японцами спустились вниз по лестнице, в багажное отделение. Усталые пассажиры, выстроившиеся вдоль ленты транспортера, подхватывали свои чемоданы и устремлялись наружу к стоянке такси.

Савидж продолжал тщательно следить за тем, что происходит вокруг, стараясь держаться подальше от любого скопления людей. Поэтому, не задерживаясь у транспортера — о багаже будет кому позаботиться. — Савидж жестом указал на раздвигающиеся двери, и Камити с Акирой спокойно последовали за ним.

«Отлично», — подумал Савидж. Первое впечатление его не обмануло. Эти двое великолепно понимали, что и как следует делать.

Они остановились на тротуаре под бетонным козырьком. Моросил дождь, термометр показывал шестьдесят градусов — необычно много для апреля. Влажный ветерок не приносил облегчения.

Савидж оглядел поток двигающихся слева машин и увидел выруливающий к обочине темно-синий «плимут». Рыжеволосый мужчина вылез из кабины, обошел автомобиль и распахнул заднюю дверцу. Прежде чем сесть в машину, Камити подал рыжеволосому несколько багажных квитанций. Савидж понял, что его принципал искушен в подобного рода делах, и взял на себя заботу о квитанциях, лишь бы Акира не прерывал наблюдения и ни на что не отвлекался.

Савидж скользнул за руль, нажал кнопку, запирающую замки всех дверей, и набросил ремень. Рыжеволосый отправился за багажом. Камити и Акира почти последними покинули самолет, значит, их чемоданы уже должны быть на ленте конвейера. Можно считать, что принципал прибыл вполне благополучно.

Через минуту чемоданы были уже в багажнике «плимута». В тот же миг Савидж отъехал от тротуара и, взглянув в зеркальце заднего обзора, увидел, как его помощник направляется к стоянке такси. Савидж расплатился с ним заранее. Отвлекаться на выражение благодарности у Савиджа не было возможности, и рыжеволосый помощник, по-видимому, это прекрасно понимал.

Савидж же тоже не стал объяснять, почему выбрал такую неприметную машину: коль скоро принципал и его телохранитель с самого начала продемонстрировали полное взаимопонимание с ним, значит, им ясно, что такой машине легче затеряться в общем потоке на шоссе. Не то чтобы Савидж опасался появления «хвоста». По словам Грэма, степень риска на этом задании была минимальной. И все же Савидж неукоснительно следовал основным принципам своей профессии, и поэтому «плимут», внешне ничем не отличаясь от других машин, был оснащен пуленепробиваемыми стеклами, бронепокрытием, усиленной подвеской и модифицированным двигателем «В-8».

Работали «дворники», шины шуршали по мокрому асфальту: Савидж искусно лавировал в потоке машин. Аэропорт с многочисленными служебными постройками остался позади, «плимут» устремился к Гран-Сентрал-парк-уэй. Конверт с инструкциями, который вручил ему Грэм, хранился в кармане пиджака, но Савиджу не нужно было в него заглядывать — он знал все указания своего принципала на память. Правда, он так и не понял, почему Камити предпочел аэропорт Ла Гардиа, а не Ньюаркский. Ведь оттуда и ближе, и маршрут не столь сложен. Ведь вот сейчас он едет в Манхэттен, хотя для того, чтобы попасть в нужное Камити место, они вынуждены будут проехать до северной оконечности острова, потом повернуть на запад и через Нью-Джерси направиться в Пенсильванию. Он не понимал логики Камити, а этот сложный, запутанный маршрут попросту ставил его в тупик.

Глава 6

Дождь прекратился в самый час пик. Чтобы не попасть в пробку, Савидж перебрался на другой берег реки по мосту Джорджа. Вашингтона. Он спросил, не желает ли принципал отведать сакэ,[47] которое он держал подогретым в термосе, — температура его, конечно, не идеальная, но вполне приемлемая.

Камити отказался.

Савидж сказал, что в «плимуте» имеется телефон, на случай, если Камити-сан понадобится с кем-то связаться.

И снова японец отказался.

В салоне воцарилась тишина.

Однако когда «плимут» проехал двадцать миль по автостраде № 80, Камити с Акирой перебросились короткими фразами. На японском.

Савидж по роду своей работы отлично знал несколько европейских языков, но японский был ему недоступен: сложнейшая система суффиксов и префиксов разила его наповал. Но поскольку Камити знал английский, Савидж очень удивился, что в его присутствии разговор ведется на не знакомом ему языке. Как же он может охранять человека, который явно желает что-то утаить от него, своего телохранителя?

Акира подался вперед, к Савиджу.

— В конце этого участка шоссе вы увидите ресторанно-гостиничный комплекс. Кажется, он называется «Ховард Джонсон». Пожалуйста, остановитесь слева от плавательного бассейна.

Савидж был озадачен по двум причинам.

Во-первых, Акира, оказывается, отлично знает дорогу.

Во-вторых, блестяще владеет английским. В японском языке нет буквы «л», и, говоря по-английски, японцы часто путают «л» и «р», и у них нередко получается «прииз» вместо «плииз» или «Ховалд» вместо «Ховард». Акира обладал безупречным произношением.

Савидж кивнул и, следуя полученным указаниям, съехал с шоссе. Слева от плавательного бассейна был щит с табличкой «ЗАКРЫТО». Из-за ремонтного вагончика появился лысеющий человек в спортивном костюме, оглядел машину и, увидев на заднем сиденье двух японцев, поднял с тротуара небольшой кейс.

Этот кейс — металлический, с цифровым замком — был точной копией того, с которым Камити вышел из самолета.

— Пожалуйста, — снова обратился к Савиджу Акира, — возьмите кейс моего господина, выйдите из машины и обменяйте его на кейс, который в руках у этого человека.

Савидж выполнил приказ.

Вернувшись, он подал кейс своему принципалу.

— Хозяин вас благодарит, — сказал Акира.

Савидж, пораженный столь, странной акцией обмена кейсами, наклонил голову.

— Мой долг услуживать вам. Аригато.

— Мой хозяин высоко ценит вашу отменную вежливость.

Глава 7

Возвратившись на автостраду № 80, Савидж взглянул в зеркало заднего обзора, проверяя, не висит ли кто-нибудь на «хвосте». Машины, ехавшие сзади, все время менялись местами. Отлично.

Было уже темно, когда «плимут» пересек обозначенную горами границу между Нью-Джерси и Пенсильванией. Фары встречных машин позволяли Савиджу изучать своих пассажиров в зеркальце.

Принципал казался спящим, челюсть отвисла, голова запрокинута назад, глаза закрыты, хотя вполне возможно, он медитировал.

Но Акира сидел настороже, выпрямившись, в строгой позе. По его лицу, как и по лицу его хозяина, невозможно было догадаться, что у него на уме. Черты стоические, невозмутимые.

В то же время в его глазах была такая неизбывная печаль, которой никогда не видел Савидж. Для любого, мало-мальски знакомого с японской культурой, подобное умозаключение показалось бы наивным, потому как все японцы по своей природе склонны к меланхолии. Это Савидж хорошо знал. Суровые обязательства, которым подвластны японцы в силу устоявшихся традиций, воспитали в них осторожность и сдержанность, они избегали услуг со стороны других людей, чтобы не чувствовать себя в долгу перед ними или ненароком кого-нибудь не обидеть. В древние времена, как явствовало из книг, японец не всегда решался указать прохожему на оброненный кошелек, потому что, в соответствии с тогдашним представлением о чести, обронившему кошелек полагалось вознаградить своего доброжелателя суммой, значительно превышающей содержимое кошелька. Нечто похожее Савидж отыскал в одной из старинных хроник, где говорилось о человеке, который упал с лодки в реку и начал тонуть. Люди, гулявшие на берегу, не обращали на него ни малейшего внимания. Иначе спасенному человеку пришлось бы всю жизнь платить своему благодетелю за спасение до тех пор, пока ему самому не посчастливилось бы спасти своего спасителя или же умереть, как предназначили ему боги, швырнув в реку и не позволив никому вмешиваться в божественный промысел.

Совесть и чувство долга определяли поведение японцев. Они безоговорочно следовали кодексу чести, который порой оказывал на них гнетущее воздействие. И тогда ритуальный суицид — сэппуку — оставался единственно возможным выходом из положения.

В результате своих изысканий Савидж понял, что подобные свойства души присущи лишь избежавшим влияния западной цивилизации японцам, отвергнувшим американскую культуру, наводнившую Японию после войны вместе с оккупационными войсками. Но Акира производил впечатление человека неразвращенного и, несмотря на отменное знание Америки и ее культуры, истинного патриота Страны Богов. И все же скорбь в его глазах очень уж отличалась от традиционной японской меланхолии. Печаль проникла в сокровенные тайники его души. Такая мрачная, глубокая, черная — всепоглощающая. Как стена из черного дерева, непроницаемая для эмоций. Савидж ощущал ее почти физически. Она заполнила собой весь «плимут».

Глава 8

В одиннадцать вечера проселочная дорога, вьющаяся среди окутанных тьмою гор, привела их к городку под названием Мэдфорд-Гэп. И снова Камити с Акирой обменялись несколькими репликами на японском, и Акира опять наклонился вперед, к Савиджу.

— На главном городском перекрестке, пожалуйста, сверните налево.

Савидж повиновался. Удаляясь от огней Мэдфорд-Гэпа, он помчался по узенькой, извилистой дороге, надеясь только на то, что навстречу им не мчится какая-нибудь машина. На обочине кое-где можно было припарковаться, но весенняя оттепель утопила эти несколько естественных парковок в грязи.

Машину с обеих сторон обступали разлапистые деревья. Дорога круто пошла вверх, виляя из стороны в сторону. Фары «плимута» высвечивали лежащие на обочинах белоснежные сугробы. Минут через десять дорога выровнялась, а крутые повороты стали мягкими и плавными. Впереди и сверху, над лесом, Савидж заметил какое-то свечение. Проехав сквозь открытые ворота, он развернулся и, обогнув груду булыжников, выехал наконец на огромную поляну. Сады под паром; прожекторы выхватывали из темноты дорожки, скамейки, кусты. Но внимание Савиджа привлекло жуткое, выплывающее словно из небытия или страшного кошмара здание.

Поначалу он было решил, что здесь не одно здание, а несколько: одни из кирпича, другие из тесаного камня, третьи из бревен. Все разной высоты: пять этажей, три, четыре. Каждое в своем стиле: современный жилой городской дом, пагода, замок, шале. Одни строения были прямоугольные, другие — округлой формы. Трубы, башенки, фронтоны и балконы дополняли странную архитектурную сумятицу.

Но, подъехав ближе, Савидж понял, что все эти казавшиеся разнородными строения, оказывается, соединены в единое и необычайно загадочное здание. «Боже мой, — подумал он, — какой же длины этот дом? Полкилометра?» Он был огромен.

Савидж установил, что ни в одной, кроме средней, части дома не было дверей, а к этой самой средней части вела дорожка, и у входа на деревянном крыльце их ждал человек в ливрее. Ливрея с эполетами и золотыми позументами напомнила Савиджу униформу швейцаров в дорогих отелях. И тут же на стене он заметил табличку, на которой было выведено «Мэдфорд-Гэпский Горный Приют». И понял, что это поразительное здание — не что иное, как отель.

Когда Савидж подъехал к крыльцу, швейцар спустился по ступенькам вниз и подошел к машине.

Мускулы Савиджа непроизвольно напряглись.

«Почему же, черт побери, у меня такие неполные инструкции? Меня следовало предупредить, где именно мой принципал предполагает остановиться. Это место… на вершине холма, в полной изоляции, где лишь я да Акира будем охранять Камити. Но Камити по-прежнему не считал нужным объяснить, зачем мы сюда прикатили, и вряд ли он смог бы описать внутреннюю планировку в этом здании, где практически невозможно проконтролировать приход и уход живущих здесь людей…» В общем, Савидж понял, что попал в кошмарную для любого телохранителя ситуацию.

Вспомнив загадочный обмен кейсами, Савидж повернулся к Камити, собираясь ему сказать, что, конечно, ура, то есть приватные мысли, хороши в Японии, но мы в Америке, и он хотел бы знать, что здесь в конце концов происходит?!

Но он не успел открыть рта, его упредил Акира.

— Мой хозяин понимает вашу озабоченность. Он признает, что ваше чувство долга дает вам право возражать по поводу этого кажущегося со стороны довольно рискованного предприятия. Но вы должны понять, что здесь, кроме еще нескольких гостей, больше никого нет. А эти гости тоже имеют охрану. За дорогой ведется наблюдение. Никаких неприятностей не предвидится.

— Я не обычный телохранитель, — сказал Савидж. — Обычный телохранитель — вы! И при всем моем уважении к вам должен признать — да, я обеспокоен. Вот вас разве не смущает такая ситуация?

Акира наклонил голову, стрельнув глазами, удивительно печальными, в сторону Камити.

— Я выполняю волю своего хозяина.

— Точно так же должен вести себя и я. Но, честно говоря, не нравится мне все это.

— Ваши возражения приняты к сведению. Мой хозяин освобождает вас от ответственности.

— Вам, конечно, виднее. Но если я берусь охранять человека, никто не может освободить меня от ответственности за его безопасность.

Акира вновь поклонился.

— Разумеется. Я с удовольствием изучил ваш послужной список и рекомендации, после чего охотно согласился с хозяином, когда он решил остановить свой выбор на вас.

— Тогда весь этот разговор ни к чему. Я сделаю все необходимое, — сказал Савидж. — Абсолютно все. Но впредь никогда не стану работать с вами и вашим хозяином.

— Не будем заглядывать далеко вперед.

— Ну, тогда за дело.

Швейцар в ливрее все еще стоял возле машины. Савидж нажал кнопки, открыв двери и багажник. Он вышел из машины и приказал швейцару отнести чемоданы в здание. Чувствуя, как напряжены нервы, он еще раз настороженно вгляделся в непроглядную темень и первым, впереди Камити и Акиры, направился к лестнице.

Глава 9

Вестибюль представлял собой типичный образец построек конца прошлого века. Стены обшиты деревянными панелями. Фургонные колеса вместо канделябров. Допотопный подъемник, соседствующий с величественной лестницей, два крыла которой соединялись наверху, образуя балкон. Но несмотря на весь исторический шарм, здесь царило запустение и пахло плесенью.

Савидж стоял к Камити спиной, оглядывая пустынный вестибюль, Акира — тоже, а их принципал тем временем вполголоса беседовал со стоявшей за конторкой пожилой женщиной, волосы которой сильно смахивали на паутину.

— Подъемником мы не станем пользоваться, — сказал Акира.

— Я всегда советую своим принципалам по возможности избегать их.

— Мой хозяин тоже предпочитает подниматься по сей необыкновенной лестнице.

Как будто бы Камити бывал здесь раньше.

Третий этаж. Поднимаясь наверх, Савидж слышал, как шествующий за ними швейцар громыхает чемоданами о стены. «Ну, это уж совсем Не годится, — подумал он. — Тебе нужно было воспользоваться подъемником. Но, видимо, что-то заставило тебя воздержаться от этого. Здесь действуют какие-то свои правила».

Человек в ливрее остановился возле одной из дверей.

— Благодарю. Оставьте чемоданы у входа, — распорядился Савидж.

— Если так предпочтительнее, сэр…

— Чаевые…

— Получены, сэр.

Швейцар вручил три ключа не Савиджу и не Акире, а Камити. Савидж наблюдал, как швейцар спустился вниз и исчез из виду. Вполне возможно, он получил образование в одной из школ телохранителей. Потому что знал: занимать руки охранников нельзя никакими вещами.

Камити отомкнул замок и отступил назад, давая Акире возможность обследовать комнату.

Акира, вернувшись, коротко кивнул Камити, затем повернулся к Савиджу и, подняв брови, сказал:

— Может быть, вы…

— Да.

По стандартам отелей, обслуживающих состоятельную публику, и даже вообще по любым стандартам комната была предельно скромной. Облупившаяся батарея. Тусклая лампочка под потолком. Дешевые занавески на единственном окне. Пол — исшарпанный, сосновый. Кровать — узкая, с прогнувшимся матрацем, покрытая видавшим виды рукодельным пледом. В ванной гибкий шланг висел на держателе над утратившими блеск кранами. Здесь тоже стоял всепроникающий запах плесени. Телевизора в номере не оказалось, хотя телефон был — старомодный, черный аппарат с наборным диском вместо кнопок.

Савидж заглянул в единственный шкаф. Неглубокий, пропитанный все тем же неистребимым запахом плесени. Потом прошел к еще одной двери возле окна с батареей под ним. Дверь вела на балкон. Прожекторы высвечивали небольшое овальное озеро под самым окном. Справа стеной вздымались скалы. Слева отчетливо вырисовывался пандус. Темная тропа за водной гладью вела прямо к соснам, вверх, к обрыву. У Савиджа волосы зашевелились на голове.

Он вышел из комнаты.

— Одобряете ли вы комнату моего хозяина? — спросил Акира.

— Если ему нравится ощущать себя в спортивном лагере…

— Спортивном ла…?

— Это шутка.

— Ага. Конечно. — Акира выдавил улыбку.

— Я имею в виду, что комната отнюдь не шикарная. Большинство моих клиентов отказались бы жить в такой.

— Мой хозяин предпочитает простоту.

— Разумеется, желание Камити-сан — превыше всего. — Савидж поклонился своему нанимателю. — Меня тревожат балконы. Перебраться с одного на другой и проникнуть в номер принципала не составляет никакого труда.

— Балконы на этой стороне принадлежат нашим комнатам, и, как я уже упоминал, в отеле кроме нас всего несколько других гостей, — сказал Акира, — которым, как и их телохранителям, можно доверять безоговорочно. Остальные принципалы — компаньоны моего хозяина. Так что никаких осложнений не предвидится.

— Меня беспокоят также деревья на другом берегу озера. Сейчас я немогу разглядеть, что творится в их кронах, а ведь ночью, когда отель ярко освещен, оттуда можно увидеть в окне фигуру Камити-сан.

— Стрелок-снайпер? — покачал Акира головой.

— Я приучен размышлять подобным образом.

— Хозяин одобряет осторожность, но говорит, что сейчас нет оснований опасаться за его жизнь. Чрезвычайные меры предосторожности здесь ни к чему.

— Но…

— А сейчас мой хозяин примет ванну.

Принятие ванны для японцев является одним из наиболее приятных ритуалов. Потому что, как знал Савидж, купание — не просто мытье. Сначала Камити наполнит ванну и будет тереть тело мыльной мочалкой. Потом выпустит воду, вымоет ванну, вновь наполнит ее и будет отмокать, а затем, возможно, повторит эти процедуры несколько раз подряд.

— Как угодно, — сказал Савидж, — хотя вряд ли здешняя вода окажется такой же теплой, к какой он привык в Японии. — Насколько ему было известно, японцы моются водой, которую большинство европейцев и американцев посчитало бы крутым кипятком.

Акира пожал плечами.

— Человек всегда должен быть готов к неудобствам, с которыми обычно связаны путешествия. А вот вам бы я посоветовал наслаждаться красотой здешних мирных мест. Пока мой хозяин будет принимать ванну, я закажу обед. Когда он ляжет в постель, вы сможете отдохнуть.

Камити взял свои чемоданы, и на этот раз оставив руки Акиры свободными. Кивнув Савиджу, Акира проследовал за своим хозяином в номер и запер дверь.

Савидж стоял, не шелохнувшись. Оставшись в одиночестве, он особенно остро ощутил дарившую в отеле тишину. Взглянул на свой чемодан и чемодан Акиры. Потом оглядел глухие двери вдоль всего коридора, обратив внимание на висящие на стенах выцветшие фотографии окруженного скалами озера еще до того, как здесь был выстроен отель, а также бородатых мужчин и женщин в капорах, сидящих в ландо, — все из прошлого века, — и давно ушедших в небытие целых семей, устроивших пикник на берегу озера.

И снова его охватила тревога. Повернувшись налево, он принялся рассматривать верхнюю площадку величественной лестницы. Еще дальше влево простирался, по крайней мере ярдов на сто, пустынный коридор. Повернувшись направо, Савидж увидел еще один коридор, который доходил до ниши, забитой старинными креслами-качалками.

Савидж осторожно подошел к нише и увидел, что там коридор не кончается, а круто поворачивает к главному входу в отель, затем снова делает крутой поворот и продолжается ярдов на сто вдоль всего здания. Эта часть коридора казалась еще более пустынной и заброшенной, и не только потому, что в нем как бы сконцентрировались таинственные образы прошлого, но из-за тревожного ощущения, что ты внезапно попал в другое время, в какой-то неведомый мир. Ирреальный.

По спине у Савиджа забегали мурашки.

Глава 10

Двумя часами позже Савидж улегся на продавленный матрац и принялся читать буклет, найденный на ночном столике.

История возникновения «Мэдфорд-Гэпского Горного Приюта», оказывается, весьма любопытна, что отчасти объясняет испытываемое здесь ощущение нереальности. В 1870 году некая меннонитская[48] чета, владевшая неподалеку фермой, взобралась на гору Мэдфорд и с изумлением обнаружила, что ее вершина представляет собой ровную площадку, в центре которой находится озерцо, питаемое вешними водами. Местечко, казалось, создано самим Богом.

На том месте, где нынче находится вестибюль отеля, они выстроили хижину, куда стали приглашать своих единоверцев для совместных молитв. Со временем хижина уже не вмещала всех желающих участвовать в совместных молитвах и хижину пришлось расширить, а когда о приюте прослышали аутсайдеры, то коммуна решила пристроить дополнительные помещения к основному зданию, чтобы пришедшие издалека странники могли здесь отдохнуть и укрепиться в меннонитской вере.

В 1910-м пожар уничтожил первоначальные постройки. К тому времени чета, обнаружившая это божественное место, отошла в мир иной. Сыновья и дочери почивших, продолжившие дело родителей, приступили к постройке нового приюта. Но они были простыми фермерами и понимали, что без помощи специалистов им не обойтись, а поэтому наняли менеджера и пригласили архитектора из Нью-Йорка, который оставил свою профессию, не выдержав жизни в большом городе. Архитектор принял меннонитскую веру и посвятил свою жизнь «Горному Приюту».

Но интуиция горожанина из Нового Вавилона подсказала ему, что приют должен быть не похож ни на что, уже известное людям, он должен быть единственным в своем роде. И все для того, чтобы необращенные прониклись духом меннонитской веры и, отринув угар и отчаяние мирской жизни, отправились в Пенсильванию — насладиться величественной красотой дикой природы и творением самого Господа — озером.

Каждая пристройка отличалась присущим только ей стилем. По мере того как росла популярность приюта, появлялись все новые и новые пристройки, так что в конце концов здание достигло двухсот пятидесяти ярдов в длину. Сюда приезжали люди даже из Сан-Франциско и других отдаленных мест и каждый раз заказывали одни и те же номера. Лишь в 1962 году владельцы отеля с неохотой согласились установить телефон в каждой комнате. Но так как в отеле по-прежнему строго соблюдались правила, предписываемые меннонитской верой, радио и телевидение были запрещены. Танцы и карты, как, разумеется, алкоголь и табак, тоже. Не существует лучшего времяпрепровождения, чем внимать слову Божьему в этом благословенном месте.

Глава 11

Последнее ограничение, судя по всему, было милостиво отменено по случаю приезда таинственных гостей, потому что на следующее утро, когда Савидж проводил Камити на первый этаж отеля, в огромном зале его уже ждали трое мужчин, причем двое из них курили.

Потолок подпирали массивные деревянные колонны. Три из четырех стен были украшены окнами, из которых открывался вид на портики или озеро и крутые лесистые склоны. Зал был пронизан солнечным светом. Пылающий в нем камин разгонял утреннюю прохладу. В дальнем конце зала стоял рояль, а вдоль стен — множество кресел-качалок. Однако внимание Савиджа прежде всего привлек огромнейший стол в центре зала и трое мужчин возле него. Камити направился к столу.

Как и японцу, тем троим было основательно за пятьдесят. На всех были дорогие костюмы, а зоркий, проницательный взгляд на их лицах позволял принять их за бизнесменов или дипломатов. Один из троицы был американец, второй — испанец, а третий — итальянец. Они либо не знали японских обычаев, либо игнорировали их, но так или иначе они приветствовали Камити не поклоном, а рукопожатием, после чего все четверо уселись за стол, по двое с каждой стороны. Притворные улыбки исчезли. Начался деловой разговор.

Савидж остался у входа в зал; он находился слишком далеко, чтобы слышать, о чем шел разговор за столом. Оглядывая стены зала, он обнаружил справа итальянского, а слева — испанского телохранителя — оба стояли спиной к своим принципалам, сосредоточенно следя за тем, что происходит за окнами зала снаружи. У противоположной стены, в дальнем конце зала, телохранитель американца обозревал часть территории, где находилось озеро.

Профессионалы, подумал Савидж.

Савидж тоже повернулся спиной к залу и стал наблюдать за пустынным вестибюлем отеля. Как он понял, трое собеседников Камити имели более солидную охрану, не ограничивающуюся присутствующей сейчас в зале. Кое-кто, видимо, патрулировал прилегающую к отелю территорию, другие отдыхали, как, например, Акира, дежуривший у двери Камити с двух часов ночи и до рассвета, когда его сменил Савидж.

Совещание началось в восемь тридцать. Время от времени спокойная беседа прерывалась каким-нибудь взволнованным возгласом, потом возвращалась в прежнее русло, чтобы снова взорваться решительным протестом, за которым неизменно воцарялось всеобщее согласие. К одиннадцати тридцати беседа достигла пика интенсивности и завершилась.

Камити поднялся из-за стола и направился к выходу, за ним последовали остальные в сопровождении своих телохранителей. У всех был такой обескураженный и недовольный вид, что Савидж не сомневался: сейчас принципал объявит ему о предстоящем отъезде. Поэтому он был весьма удивлен, когда тот вдруг сообщил:

— Теперь я пойду к себе в номер и переоденусь. В полдень мы с коллегами поиграем в теннис.

К тому времени Акира отдохнул и сопровождал Камити на корт, где он играл в паре с испанцем против американца и итальянца. Небо очистилось, воздух опять нагрелся до шестидесяти градусов. Вошедшие в азарт игроки вскоре вспотели и то и дело вытирались полотенцами.

Савидж тем временем тоже решил пробежаться, чтобы размять мышцы, а заодно выяснить, приняты ли какие-либо дополнительные охранные меры.

Добежав до тропы, пролегавшей среди голых деревьев и мимо валунов и уходящей вверх по склону к озеру, Савидж увидел почти на самом обрыве человека с ружьем и «уоки-токи».[49] Охранник, заметив Савиджа, никак не реагировал на его появление, видимо, зная, что он — один из телохранителей, и вновь уставился на дорогу, ведущую из долины вверх на гору.

Савидж продолжал подниматься вверх по извилистой тропе, добрался до островков снега и льда среди деревьев и остановился на самом краю обрыва, завороженный представшим его взору зрелищем мирных пастбищ и лугов в окружении гор. Деревянные ступени вели вниз, к уступу в скале, где был установлен щит с настораживающей надписью, гласившей: «Только для тренированных скалолазов».

На обратном пути к отелю Савидж засек еще одного стрелка с ружьем и «уоки-токи»: он укрывался среди сосен на гребне холма. Человек оглядел Савиджа и, кивнув ему, продолжал наблюдение за своим участком.

К тому времени, когда Савидж добежал до отеля, теннисный поединок завершился. Камити с испанцем победили, и японец, довольный, отправился в номер, где принял ванну и съел доставленный ему туда ленч. Савидж стоял на часах в коридоре, а Акира прислуживал хозяину за трапезой. В два часа совещание возобновилось, а в пять завершилось. И снова принципалы, судя по всему, были неудовлетворены его ходом, особенно американец; его лицо так и пылало от гнева.

Вся компания отправилась в просторную столовую на втором этаже, облюбовав один из множества пустующих столов. Здесь они не только курили, но, нарушив еще одно правило отеля, распивали коктейли. Прежней угрюмости как не бывало, она сменилась неожиданной веселостью; беседа то и дело прерывалась взрывами смеха. После обеда и выпивки они в сопровождении охраны прошлись по территории, обмениваясь шутками. В восемь часов все разошлись по комнатам.

Савидж пребывал на посту до полуночи, после чего его сменил Акира. В восемь тридцать утра началась очередная деловая встреча, такая же напряженная, как и накануне, словно вечернего дружелюбия вовсе и не бывало.

Глава 12

К концу третьего дня совещаний четверка, встав из-за стола, обменялась рукопожатиями, но не отправилась по обыкновению в столовую, а разошлась по своим комнатам. Все выглядели вполне довольными.

— Акира упакует мои вещи, — сказал Камити, когда они с Савиджем добрались до третьего этажа. — Вечером мы уезжаем.

— Как будет угодно, Камити-сан.

И тут тишайший звук сковал сердце Савиджа. Тоненькое поскрипывание поворачиваемой дверной ручки.

Из комнаты, находившейся напротив номера Камити, вышли четверо. Мускулистые. Чуть за тридцать. Японцы. В темных костюмах. У троих в руках были мечи, но не стальные, а деревянные — боккэны.

У Камити перехватило дыхание.

Савидж оттолкнул его в сторону, крикнув:

— Бегите!

Автоматически он бросился к принципалу, заслонив его своим телом, хотя было совершенно ясно, что ему и самому нужно бежать. Но он не имел права думать о собственной жизни.

Один из грозной четверки взмахнул боккэном.

Савидж энергичным движением ноги оттолкнул японца и, ударив по запястью руку, державшую боккэн, сумел избежать удара. Затем крутанулся на месте и рубанул ребром ладони по шее второго нападающего.

Но удар не достиг цели.

Боккэн угодил Савиджу по локтю. Рука сломалась и развернулась в другую сторону. Послышался хруст кости. Савидж застонал.

Несмотря на то что теперь Савидж был существенно ограничен в своих действиях, он смог увернуться от очередного направленного на него удара и нанес нападающему сокрушительный удар ребром ладони по переносице.

И тут он почувствовал, что рядом находится тот, кому здесь не место.

Камити.

— Нет! — крикнул Савидж.

Камити сделал выпад в сторону нападающего.

— Бегите! — снова заорал Савидж.

Боккэн врезался в здоровую руку Савиджа. И снова он застонал от боли. Прошло четыре секунды.

Дверь с шумом распахнулась, и из комнаты выскочил Акира.

Деревянные мечи замелькали в неистовом водовороте.

Акира рубил мечом и совершал немыслимые выпады. Тем временем один из злодеев нанес боккэном Савиджу удар по грудной клетке. Он скорчился от боли не в силах дышать. Пытаясь подняться с пола, он увидел, что Акира свалил одного из нападающих.

От удара деревянным мечом Камити громко вскрикнул.

С обеими перебитыми руками Савидж теперь мог наносить удары только ногами, но успел сделать лишь один, попав убийце прямо в пах. Другой нападающий врезал ему боккэном по правой коленке. Нога переломилась, и пока он падал, дергаясь от мучительной боли, меч перерубил ему второе колено, затем позвоночник и под конец — основание черепа.

Савидж ничком грохнулся на пол, из носа хлынула кровь.

Напрягшись из последних сил, он попытался приподнять голову и увидел сквозь застилающую глаза пелену, как Акира мечется из стороны в сторону, нанося с потрясающей точностью удары руками и ногами.

Лишь трое из четверых нападающих были вооружены боккэнами. Четвертый японец оставался за спинами товарищей, и его руки казались свободными. Но вдруг его правая рука с молниеносной скоростью скользнула вниз и в ней блеснул отполированный до блеска, стальной, чуть изогнутый длинный самурайский меч — катана.

Он исторг команду по-японски. Трое с боккэнами отступили назад, тот, что с катаной, вышел вперед. Острое, как бритва, лезвие со свистом впилось в поясницу Камити и легко, словно скользя в воздухе, разрезало его пополам. Туловище Камити распалось на две части.

Вокруг образовалась лужа крови. Внутренние органы Камити вывалились на пол.

С отчаянным воплем Акира, подобно дикому зверю, бросился к убийце, намереваясь перерубить ему шею, прежде чем тот сможет обрушить свой меч на него.

Но он опоздал. Убийца переменил стойку, держа катану обеими руками.

Савидж увидел, как Акира отпрыгнул назад, и ему показалось, что он вовремя ускользнул от занесенного над ним меча. Но убийца больше не сделал ни единого замаха. Он просто равнодушно взирал на то, как голова Акиры свалилась с его плеч. И как из него фонтаном хлещет кровь.

А тело еще целых три секунды до того, как упасть, продолжало стоять на ногах.

Голова Акиры, словно тыква, грохнулась на пол, покатилась и вдруг застыла на месте перед Савиджем, а потом вдруг встала на обрубок шеи, и глаза Акиры встретились с глазами Савиджа.

Широко открытые глаза. И к тому же мигающие.

Савидж закричал, ему почудилось, что к нему приближаются чьи-то шаги, и в тот же миг — будто его собственную голову тоже разрубили на части.

Все вокруг залил красный свет.

Затем белый.

А потом он погрузился в небытие.

Глава 13

Веки Савиджа были такие тяжелые, словно кто-то придавил их монетами. Наконец с трудом ему все-таки удалось их разомкнуть. Казалось, более трудная задача никогда в жизни перед ним не вставала. От ударившего в глаза света он заморгал. И снова зажмурился. Но яркий свет жег глаза даже сквозь веки, и Савиджу захотелось прикрыть их рукой, но он не мог пошевельнуться. Руки будто были придавлены колодами.

И не только руки, но и ноги. Ими он тоже пошевелить не мог!

Он старался оживить в памяти, что же с ним произошло, но тщетно, мысли тонули во тьме.

От беспомощности Савидж запаниковал. Его обуял страх. Не в силах пошевелить телом, он попытался подвигать головой из стороны в сторону, но понял, что она обмотана чем-то толстым и мягким.

Страх усугублялся все более с каждой минутой.

— Нет, — вдруг раздался голос. — Не надо двигаться. — Это был мужской голос.

Савидж заставил себя снова открыть глаза. И увидел тень, заслонившую от него свет. Это была тень сидевшего в кресле у окна человека, который сейчас поднялся во весь рост, чтобы опустить жалюзи.

Сознание Савиджа начало постепенно проясняться. Он понял, что лежит На спине, в кровати. Попытался приподняться, но не смог. У него перехватило дыхание.

— Пожалуйста, — сказал мужчина, — лежите спокойно. — Он подошел к кровати. — С вами произошел несчастный случай.

В голове стучало. Савидж набрал в легкие воздух, намереваясь заговорить, но не смог исторгнуть ни звука, словно его горло было залито бетоном.

— Несчастный случай? — Его голос был сродни звуку перекатывающейся на берегу гальки.

— Вы разве не помните?

Савидж покачал головой и тут же взвыл от нестерпимой боли.

— Пожалуйста, — повторил мужчина, — не шевелитесь. Даже головой не двигайте. Она вся изранена.

У Савиджа глаза поползли на лоб.

— Вам сейчас нельзя волноваться. Кризис миновал, но мне не хочется, чтобы случайность… Вы понимаете? — Мужчина сверкнул очками. На нем был белый халат. На груди — стетоскоп. — Я знаю, что вы напуганы. Это совершенно естественно, но постарайтесь взять себя в руки. Кратковременная потеря памяти — обычное явление при различных повреждениях, и прежде всего головы. — Он приложил стетоскоп к груди Савиджа. — Я доктор Хамилтон.

Доктор говорил слишком пространно, слишком быстро и сложно. Савидж ничего не понимал. Ему необходимо восстановить в памяти весь ход событий, с самого начала…

— Где?

Врач ответил успокоительным тоном:

— В больнице. Понимаю ваше состояние. Вы плохо ориентируетесь в обстановке. Это пройдет. Выздоровление пойдет быстрее, если вы не будете волноваться.

— Я не то имел в виду. — Савидж чувствовал, как у него немеют губы. — Где?

— Не понимаю. Ах, ну да… Вы хотите спросить, где именно находится больница.

— Да, — выдохнул Савидж.

— В Гаррисберге, в Пенсильвании. Скорую помощь вам оказали в местной клинике за сотни миль отсюда, но там не было спецоборудования, которое вам требовалось, поэтому наша травмокоманда доставила вас оттуда на вертолете.

— Да. — Веки Савиджа затрепетали. — Травма. — Сознание его снова затуманилось. — Вертолет.

И снова темень.

Глава 14

Савидж проснулся от боли. Каждый нерв в теле отзывался жесточайшей, мучительной болью, какой ему никогда прежде не приходилось испытывать. Что-то сковывало его правую руку. Охваченный паникой, он стрельнул глазами в сторону медсестры, которая вынимала иглу из вены на внутренней стороне руки.

— Это обезболивающее, — пояснил подошедший к нему доктор Хамилтон. — Демерол.

Савидж смежил веки, давая тем самым понять, что все понял; он прекрасно помнил, что кивок головой причиняет страшную боль. Но, с другой стороны, боль была даже полезна. Благодаря ей все происходящее воспринималось необыкновенно ясно.

У его кровати имелись поручни. Справа на металлическом штативе была укреплена капельница с какой-то желтой жидкостью.

— Что это? — спросил Савидж.

— Парентеральное питание, — ответил врач. — Ведь вы находитесь здесь уже пять дней, а обычным способом мы вас кормить не могли.

— Пять дней? — Голова Савиджа пошла кругом.

Проясненное болью сознание воспринимало и другие факты.

Он обнаружил, что не только на голове у него была марлевая повязка, но и руки и ноги были в гипсе.

А врач — почему вдруг он сейчас заинтересовался внешностью врача? — лет сорока, блондин, с веснушками на щеках.

— Насколько я плох? — На лице Савиджа выступила испарина.

Врач заколебался.

— Ваши руки и ноги перебиты в нескольких местах. Вот почему мы ввели катетер. С закованными в гипс конечностями мы не смогли бы добраться до вен на руках.

— У меня голова в бинтах?..

— Основание черепа у вас сломано. С правой стороны четвертое, пятое и шестое ребра — тоже.

Савидж внезапно осознал, что его грудь стягивают тугие жгуты. Теперь ему стало ясно, почему затруднено дыхание и почему во время вдоха его пронизывает боль.

Начал действовать демерол. Мучительная боль несколько поутихла.

Но наркотик вместе с болью притупил и ясность мыслей. Нет! Слишком на многие вопросы он должен получить ответы!

Он силился сосредоточиться.

— Это самые страшные раны?

— Боюсь, что нет. У вас отбиты почки. Разрывы аппендикса и селезенки. Внутренние кровоизлияния. Пришлось оперировать.

Несмотря на все возрастающую тупость от демерола, Савидж понял, что через пенис в мочевой пузырь введен катетер, трубка от которого выкачивает мочу в контейнер, подвешенный где-то в изножье кровати.

— Остальные раны, слава Богу, совсем ерундовые, я имею в виду многочисленные поверхностные ушибы, — заключил врач.

— Другими словами, меня оттрахали и высушили.

— Прекрасно, что вы не утратили чувство юмора. Это верный признак выздоровления.

— Жаль, что должен сдерживаться и не смешить вас, — смеяться больно. — Савидж прочистил горло. — Так, значит, несчастный случай?

— Вы до сих пор не вспомнили? — нахмурился врач.

— Это все равно что пытаться разглядеть что-то сквозь туман. Некоторое время назад… Да, вспомнил. Я был на Багамах.

— Когда это было? — быстро спросил врач. — В каком месяце?

Савидж напряг память.

— В начале апреля.

— То есть примерно недели две назад. Можете ли вы вспомнить, как вас зовут?

Савидж чуть было вновь не впал в панику. Под каким же именем он работал в последний раз?

— Роджер Форсайт? Правильно или нет?

— Это имя значится на водительском удостоверении, которое обнаружено в вашем бумажнике. А адрес?

Савидж попытался сосредоточиться и вспомнил адрес, который был указан в водительском удостоверении: ферма в пригородах Александрии, штат Вирджиния. Ферма принадлежала Грэму, но была оформлена на имя вымышленного владельца. Грэм разрешал Савиджу и другим телохранителям, работавшим на него, пользоваться этим адресом.

Грэм? Сердце учащенно забилось. Да. Он отлично помнил Грэма.

Врач кивнул.

— Именно этот адрес значится в водительских правах. Номер телефона мы узнали по справочнику. Звоним не переставая. Но безуспешно. Вирджинская полиция даже посылала к вам на дом своего сотрудника, но дома никого не оказалось.

— И не могло оказаться. Я живу один.

— Есть у вас друзья, родственники, с которыми вам хотелось бы связаться?

Демерол затягивал Савиджа в липучую трясину. Он опасался, что напутает что-нибудь в своих ответах.

— Я не женат.

— Родители?

— Умерли. Сестер и братьев нет. — Глаза Савиджа начали слипаться. — А друзей я беспокоить не хочу.

— Ну, если вы в этом уверены…

— Да. Совершенно.

— Что ж, по крайней мере, ваши ответы соответствуют информации, содержащейся в ваших документах. Это свидетельствует о правильности моего прогноза — у вас кратковременная потеря памяти. Это очень часто случается после черепной травмы, хотя и не всегда.

Савидж отчаянно боролся с заволакивающим сознание туманом.

— Но вы так и не ответили на мой вопрос. Что за несчастный случай со мной произошел?

— Вы помните «Мэдфорд-Гэпский Горный Приют»?

Несмотря на одолевшую Савиджа дремоту, он вдруг вспомнил.

— Мэдфорд-Гэп? Ну конечно. Отель. Странный…

— Отлично. Значит, вы все-таки вспоминаете. — Доктор Хамилтон подошел ближе. — Вы там гостили и однажды отправились на прогулку…

Савидж помнил, что все было именно так.

— И упали с обрыва.

— Что?!

— Хозяин отеля упорно повторял, что в том месте выставлен щит с надписью: «Только для тренированных скалолазов». А вы игнорировали это предупреждение и продолжили путь по опасному маршруту. Видимо, ваша нога соскользнула с ледового покрытия. Если бы не уступ на глубине в тридцать футов от вершины скалы, вы оказались бы на дне ущелья глубиной в тысячу футов. Так что вам еще повезло. Когда вы не вернулись в отель к обеду, был организован поиск. Перед закатом вас удалось найти и, таким образом, спасти. Иначе вы умерли бы от гипотермии и полной потери крови.

Лицо врача скрылось за туманной дымкой.

Между тем Савидж упорно старался придать ясность мыслям и зрению.

— Упал с…? Но ведь это не…?! — В панической смятенности чувств он все-таки понял, что это неправда, что с ним произошло нечто более страшное. Кровь. В его меркнущем сознании возникло видение хлещущей фонтаном крови.

Сверкание острого, как бритва, меча. Потом что-то упало.

И он впал в забытье.

Глава 15

Тело Камити, разрубленное пополам. Из обезглавленного тела Акиры фонтаном хлещет кровь. Голова шмякается на пол и, откатившись, встает на обрубок шеи перед Савиджем.

Акира смотрит на него, моргая глазами.

Савидж с криком проснулся.

Все его тело, даже под бинтами и гипсом, взмокло от пота.

В палату вбежала испуганная медсестра.

— Мистер Форсайт? С вами все в порядке? — Она быстро проверила его пульс и давление. — Вы встревожены. Я введу дополнительную порцию демерола.

— Нет.

— Что?

— Я не хочу находиться под действием наркотиков.

— Но таковы указания доктора Хамилтона. — Она выглядела взволнованной. — Я обязана ввести вам демерол.

— Нет. Объясните ему, что мое сознание должно быть абсолютно ясным. Скажите, что демерол затуманивает мне память. И еще, что я начинаю…

— Да, мистер Форсайт? — В палату зашел блондинистый доктор.

— Что же вы начинаете?

— Вспоминать.

— О вашем несчастном случае?

— Да, — солгал Савидж. Инстинкты, присущие телохранителю, подсказали: говори лишь то, чего от тебя ожидают. — Хозяин отеля был прав. Ступени, ведущие вниз по крутому склону, мог одолеть только классный скалолаз — это было написано на щите черным по белому. Когда-то я был неплохим альпинистом. Мне неприятно об этом говорить, но, похоже, я был слишком самонадеян. Попытался спуститься по обледенелой скале. Потерял равновесие. И…

— Упали.

— У меня было такое чувство, будто этот уступ старается меня ударить.

Доктор Хамилтон скорчил снисходительную гримасу.

— Переоценка собственных возможностей, достойная сожаления. Но, по крайней мере, вы остались в живых.

— Он не хочет, чтобы ему вводили демерол, — сказала медсестра.

— Да ну? — Доктор Хамилтон был явно озабочен. — Это необходимо для вашего же блага, мистер Форсайт. Без обезболивающего…

— Я буду сильно страдать. Это ясно. Но от демерола у меня мозги затуманиваются. А мне кажется, что это наихудшее из всего, что только можно себе представить.

— Как я понимаю, вам необходимо восстановить в памяти события, предшествовавшие несчастному случаю. Но, зная характер ваших травм, я представляю себе, какую боль…

— Я испытываю, когда пройдет действие демерола? — Савиджу хотелось добавить: и я смогу использовать преимущества своей профессии. Но, чувствуя, как нарастает боль, он сказал: — Я предлагаю компромисс. Полдозы. Посмотрим, как я это перенесу. Ведь добавить всегда можно.

— Пациент торгуется с врачом? Я не привык… — Глаза доктора Хамилтона злобно сверкнули. — Ладно, поглядим, как вы справитесь с болью. Если мое предположение окажется верным…

— Я — гуттаперчевый мальчик.

— Я в этом не сомневаюсь. Ну, если вы настроены так решительно, может, слегка подзаправитесь?

— Крекеры и куриный бульон.

— Именно это я и хотел вам предложить.

— Если я удержу пищу в желудке, то отпадет надобность в катетере.

— Совершенно верно. Моим следующим шагом будет отмена капельницы.

— А так как демерол снижает отток мочи, то, не принимая наркотики, я буду способен писать самостоятельно. И мне не понадобится этот чертов катетер, влезающий мне в…

— Это чересчур, мистер Форсайт. Не надо торопиться. Но если вы сможете обходиться полдозой демерола и ваш организм не отторгнет крекеры и бульон, я отменю и капельницу и катетер. Посмотрим, как вы сможете, выражаясь вашими же словами, — глаза врача снова сверкнули, — писать.

Глава 16

— Хотите еще яблочного?

— Пожалуйста.

Савиджа приводил в полное смятение тот факт, что он не мог пользоваться руками. Он медленно потянул из трубочки, поддерживаемый медсестрой.

— Должен сказать, что я просто поражен, — сказал доктор Хамилтон. — Ну, раз вы смогли переварить и завтрак и обед, завтра попробуем что-нибудь более существенное. Кусочки мяса. Может быть, пудинг.

Савидж попытался подавить болевой спазм, сковавший его тело.

— Прекрасно. Пудинг. Нет слов!

Доктор нахмурился.

— Может быть, увеличить дозу демерола?

— Ни в коем случае. — Савидж заморгал. — Со мной все в полном порядке.

— Это понятно. Как же иначе. Ведь серый цвет лица присущ вам от рождения, а губы вы кусаете ради удовольствия.

— Снизьте мне дозу демерола до минимума. Мне необходимо прочистить мозги. — И вновь с ужасающей живостью перед его мысленным взором предстало то страшное видение: стальной меч рассекает тело Камити пополам, а голова Акиры подобно тыкве грохается на пол.

Фонтан крови…

Падение с обрыва? Кто придумал легенду? Как распорядились телами Акиры и Камити?

Необходимо быть настороже. Нельзя утратить бдительность и сболтнуть лишнее. Необходимо придерживаться их легенды. Он должен наконец понять, черт побери, что же происходит.

Волна мучительной боли прервала поток тревожных мыслей. Савидж затаил дыхание, подавляя непроизвольный стон.

Врач, озабоченно хмуря брови, подошел к его кровати.

Боль отпустила, и Савидж смог перевести дух. Он закрыл глаза, затем вновь открыл их и попросил сиделку:

— Дайте, пожалуйста, еще сока.

Врач с облегчением вздохнул:

— Вы самый волевой из всех попадавшихся мне пациентов.

— Этим я обязан исключительно медитации. Когда из меня вытащат катетер?

— Вполне возможно, что завтра.

— Утром?

— Посмотрим. А пока у меня для вас небольшой сюрприз.

— Да ну? — Савидж насторожился.

— Вы говорили, что не желаете сообщать о случившемся своим знакомым. Но одному из них все-таки удалось узнать о постигшей вас беде, и он приехал сюда. Ждет в коридоре. Но я не хотел впускать его, прежде чем узнаю — желаете вы этого или нет?

— Это мой друг?

— Филипп Хэйли.

— Вы это серьезно? Старина Фил! — Савидж не знал никакого Филиппа Хэйли. — Ведите его сюда. И если вы не против, дайте нам поговорить наедине.

— Ну, конечно. А вот после визитера…

— Что-нибудь не в порядке?

— Да уже несколько дней как… Вам необходимо шевелить конечностями, а при том, что ваши руки и ноги в гипсе, самостоятельно вам не справиться.

— Ну так вы поможете. Договорились?

Обрадованный врач вышел. А следом за ним и медсестра.

Савидж с нетерпением ждал появления визитера.

Глава 17

И вот дверь наконец распахнулась.

Хотя Савидж в жизни не слыхал ни о каком Филиппе Хэйли, его сознание было достаточно ясным, и он узнал вошедшего в палату человека.

Американец. Возраст — за пятьдесят. Дорогой костюм. Проницательные зоркие глаза солидного бизнесмена или дипломата. Один из принципалов, с которыми Камити беседовал в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте».

Савидж прекрасно знал, что рано или поздно кто-то явится к нему. Именно поэтому он настаивал на уменьшении дозы демерола. Но хотя мозг его функционировал нормально, сам он был полностью скован жгутами, повязками, гипсом. Первоклассный телохранитель чувствовал себя абсолютно беспомощным. Филипп Хэйли мог без труда прикончить его. Укол. Капля яда, уроненная Савиджу в рот. Струя газа, выпущенная из аэрозольной упаковки, прямо в нос.

У визитера в одной руке был букет роз, в другой — коробка шоколада. И то и другое могло служить оружием. Савидж отметил усы и морщинки у глаз на лице американца и кольцо на руке. Эмблему старейшего университета Новой Англии. В нем могла скрываться игла с мгновенно действующим и не поддающимся обнаружению ядом.

— Надеюсь, запах этих роз не вызовет у вас приступа тошноты, — сказал визитер.

— Если у вас не вызывает тошноты, то, надеюсь, и у меня не вызовет, — ответил Савидж.

— Вы относитесь ко мне с подозрением? — Он положил розы и шоколад на стул.

— По привычке.

— Похвально.

— Филипп Хэйли?

— Имя как имя. Не лучше и не хуже других. Типично американское. Такое же, как и Роджер Форсайт.

— Признаю, что псевдоним я выбрал себе суровый. И, как вы сами понимаете, с ним нет никаких хлопот.

— Совершенно верно. Но должен сказать, что человек, берущий себе псевдоним, не может быть мягким. Вам присущи мужество и сильная воля.

— Похоже, это не так. Ведь я же все-таки оказался довольно беспечным. И упал. — Савидж пристально посмотрел на мужчину.

— Жуткая трагедия.

— Ага, упал прямо на пол коридора в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте».

— Ну, все-таки не со скалы… Однако трагедия от этого не становится менее ужасной.

— Какое-то время я ничего не мог вспомнить. А когда вспомнил, то удержал рот на замке и никому не сказал правды. «Легенду» поддерживал как мог, — сказал Савидж.

— Мы на это и надеялись. Учитывая вашу репутацию. Но все равно мне пришлось навести кое-какие справки. Чтобы не ошибиться.

Савидж, чувствуя нарастающую боль, прикрыл глаза.

— Камити с Акирой… Как обошлись с их телами?

— Их сразу же увезли. Можете не беспокоиться, к ним отнеслись с должным почтением. Были соблюдены все соответствующие японские церемонии. Прах вашего принципала и его телохранителя покоится вместе с прахом их благородных предков.

— А как же полиция? Как вы объяснили?..

— Мы ничего не объяснили, — сказал Филипп Хэйли.

Кровь прихлынула к голове Савиджа.

— Ничего не понимаю.

— Все очень просто. Представителей власти никто не приглашал.

— Но персонал гостиницы должен был…

Филипп покачал головой.

— Были приняты соответствующие меры. Такой жуткий случай навсегда погубил бы репутацию отеля. И коль скоро в отеле кроме нас никого не было, там находился самый минимум обслуживающего персонала. И каждый служащий в обмен на обет молчания получил солидное вознаграждение. А после того, как дан обет молчания, они не посмеют обратиться в полицию, если бы даже очень захотели, ибо сами будут признаны соучастниками преступления. А главное, полиция не отыщет никаких улик.

— Но… кровь. Было слишком много крови.

— В отеле срочно проведена реконструкция, — продолжал Хэйли. — Как вам, конечно, известно, опытные эксперты способны обнаружить следы крови даже там, где, по вашему мнению, пол вымыт тщательнейшим образом. Поэтому заменяют не только ковровое покрытие, но и сам пол, деревянную обшивку стен, двери и даже потолок. Старые доски и деревянные панели тут же сжигают. Так что невозможно будет обнаружить и намека на кровь.

— Что же, тогда, как мне кажется, остается всего пара вопросов. — Голос Савиджа прозвучал на удивление глухо. — Кто, черт побери, прикончил их и почему?

— Все мы разделяем ваши горечь и гнев. Но боюсь, что на последний вопрос ответа вам дать не смогу. Мотивы, двигавшие убийцами, по-видимому, тесно связаны с вопросами, обсуждавшимися на совещании. Но они находятся вне сферы вашей компетенции, поэтому я не волен объяснить вам, почему был убит ваш принципал. Могу лишь сказать, что мои коллеги и я являемся объектами пристального наблюдения нескольких враждебных группировок. Сейчас проводится тщательнейшее расследование. Мы надеемся вскоре обнаружить и наказать виновных.

— О чем речь? О бизнесе? Разведслужбах? Или террористах?

— Я ничего не могу добавить к сказанному.

— Убийцы были японцами.

— Это мне известно. Их видели, когда они удирали с места преступления. Но японских убийц вполне мог нанять любой человек, а вовсе не японец. Национальная принадлежность убийц ничего не значит.

— Ничего, если не принимать во внимание, что Камити с Акирой тоже были японцами.

— И Акира являлся мастером воинских искусств, против которого следовало выставить силу такого же качества, — откликнулся Филипп Хэйли. — Опять то же самое: наниматель мог и не быть японцем. Давайте считать эту тему закрытой. Пожалуйста. Ведь цель моего визита — выразить наше общее сочувствие и заверить вас, что будет сделано все возможное, чтобы отомстить злодеям.

— Иными словами, вы хотите, чтобы я забыл о случившемся.

— При вашем нынешнем состоянии разве у вас есть выбор? Но потом, когда вы поправитесь, вам следует, как нам кажется, считать взятые на себя обязательства завершенными. — Филипп Хэйли достал из внутреннего кармана пиджака толстый конверт. Показав, что в нем находится пачка стодолларовых купюр, он заклеил клапан и положил конверт рядом с правой рукой Савиджа.

— Вы считаете, что я смогу принять деньги при том, что не уберег принципала?

— Ваши раны свидетельствуют о том, что вы сражались героически.

— Как оказалось, отнюдь не героически.

— Без оружия? Против четырех мастеров меча? Вы не бросили принципала на произвол судьбы. И сражались достойно, можно сказать, не щадя своей жизни. Мои компаньоны выражают вам свое почтение. Эти деньги считайте компенсацией. Ваши медицинские счета уже оплачены. Поощрительный гонорар, так сказать. Проявление нашей доброй воли. И мы, естественно, рассчитываем на ответную реакцию с вашей стороны. Не разочаруйте нас.

Савидж уставился на своего собеседника.

Дверь распахнулась. На пороге стоял доктор Хамилтон.

— Прошу прощения, мистер Хэйли, но я вынужден просить вас удалиться. Мы не можем нарушать график процедур.

Хэйли поднялся с места.

— Я как раз собирался попрощаться. — И, повернувшись к Савиджу, продолжал: — Надеюсь, я немного развлек вас. Ешьте шоколад и любуйтесь розами, Роджер. Я навещу вас при первой же возможности.

— Буду с нетерпением ждать вас, Фил.

— Как поправитесь, подумайте о небольшом отпуске.

— Намек понял. И — спасибо вам. Я высоко ценю вашу заботу и внимание.

— Для того и существуют друзья. — И Филипп Хэйли удалился.

Доктор Хамилтон улыбнулся.

— Ну, как, самочувствие улучшилось?

— Я просто счастлив. Вы можете принести сюда телефон?

— Хотите поговорить еще с одним другом? Превосходно. А я-то уже начал волноваться по поводу вашего отказа от каких-либо контактов с внешним миром.

— Можете оставить волнения в прошлом.

Савидж сказал врачу, какие кнопки на телефоне следует нажать.

— Пожалуйста, пристройте трубку мне под подбородок.

Врач повиновался.

— Отлично. Если не возражаете, я хотел бы еще ненадолго остаться один.

Хамилтон вышел из палаты.

С замиранием сердца Савидж слушал гудки на другом конце провода.

«Мы рассчитываем на ответную реакцию с вашей стороны. Не разочаруйте нас», — сказал Филипп Хэйли.

И милому старине Филу не было нужды добавлять: «Если вы откажетесь сотрудничать с нами и будете вмешиваться в наши дела, мы смешаем ваш прах с прахом Камити и Акиры».

Сквозь помехи Савидж услышал гудок автоответчика. Никакого текста там не было, и сразу же пошла запись.

— Это Савидж. Я нахожусь в больнице города Гаррисберга, штат Пенсильвания. Немедленно давай сюда.

Глава 18

Номер, по которому звонил Савидж, не являлся номером телефона Грэма на Манхэттене, но использовался для промежуточной связи. Грэм абонировал его из соображений безопасности, потому что клиенты иногда считали неблагоразумным связываться с ним напрямую. Бывали клиенты, имевшие таких могущественных врагов, что Грэм общался с ними исключительно на нейтральной почве, чтобы те не смогли установить, услугами какой конторы пользуется интересующее их лицо, и не стали бы мстить Грэму. Один раз в день Грэм подходил к обычному телефону-автомату и набирал номер, который оставляла ему служба информации. Он прижимал к микрофону телефонной трубки аппарат дистанционного управления, нажимал соответствующие кнопки и посылал кодированный сигнал, включавший магнитофон на другом конце линии, и тот выдавал всю поступившую информацию. Таким образом, никто не смог бы установить, что эта информация предназначена именно ему.

Если бы Савидж был способен передвигаться, он бы воспользовался платным телефоном в холле больницы и позвонил бы Грэму домой. Но он лишен был такой возможности. А коль скоро ему пришлось прибегнуть к помощи Хамилтона, то обнаружить перед ним номер Грэма он, естественно, не мог, а потому и прибег к промежуточной связи.

Интересно, Грэм уже звонил в справочную службу сегодня? А что, если Филипп Хэйли — до того как Грэм получит его сообщение из больницы — решит, что надеяться на молчание Савиджа нельзя? Что, если Грэма сейчас вообще нет в Штатах, и он вернется лишь через несколько дней, чтобы проверить службу информации?

Сейчас его судьба зависит то того, как скоро его информация достигнет Грэма.

Изнемогая от боли, Савидж взалкал демерола, но вместе с тем он должен был оставаться бдительным. Филипп Хэйли вполне мог прислать того, кто вместо роз и шоколада принесет смерть. Впрочем, какое имеет значение — ясный у Савиджа ум или нет? С гипсом на руках и ногах он ведь все равно не сможет защитить себя.

«Но я не могу просто так сдаться! Не могу просто валяться, ожидая, когда нагрянет убийца».

Савидж никогда ранее не бывал в Гаррисберге. Знакомых у него в этом городе не было. Но ведь не более чем в ста милях отсюда — Филадельфия.

Когда доктор Хамилтон зашел в палату, полагая, что Савидж закончил разговор по телефону, он попросил его набрать еще один номер.

— Хотите поговорить еще с одним приятелем?

— Я внезапно почувствовал тягу к общению.

После того как врач выполнил просьбу Савиджаи снова деликатно удалился, тот с тревогой стал ждать реакции на другом конце провода — возьмут или не возьмут трубку?

Послышалось хриплое рычание, а затем:

— Алло.

— Тони?

— Смотря для кого.

— С приветом из прошлого, дружище. Я тот, кто спас тебе на Гренаде жизнь.

— Савидж?

— Слушай, мне нужна твоя помощь. Я нуждаюсь в защите, дружище. Похоже, я вляпался в дерьмо по самые уши.

— Защита? С каких это пор…

— С этих самых. Если ты можешь…

— Для тебя? Даже если бы я трахался с Рэкел Уэлч, то сказал бы ей, что у меня есть дела и поважнее. — Тони хохотнул, довольный своей шуточкой. — Когда я тебе буду нужен?

— Уже нужен.

— Что, так фигово?

— Может, хуже не бывает. — Савидж коснулся пальцами толстого конверта, оставленного Хэйли. — У меня под рукой нечто, тянущее на пятнадцать тысяч долларов, так что…

— Можешь об этом позабыть. Если бы не ты, быть мне тогда покойником. Я — твой должник. Поэтому работаю бесплатно.

— Я тебя не об одолжении прошу, Тони. Речь идет о деле. Тебе предстоит отработать каждый доллар. Возьми с собой надежного друга. И главное, не забудь оборудование.

— С оборудованием проблем нет. Но вот с друзьями сейчас напряженка.

— Когда нужно, они находятся. Дуй сюда.

Глава 19

Спустя три часа — нервных, изматывающих — Тони с одним итальянцем уже входил в палату Савиджа. У обоих лица, заросшие щетиной, и грудь колесом.

— Вот это да, Савидж! Мне нравится, как тебя отделали. Выглядишь точно так же, как я после Гренады. Что случилось? Кто?..

— Не нужно вопросов. Наблюдай за дверью. Врач-блондин — в норме. Медсестры работают посменно. Проверь их всех. Если кто-нибудь еще…

— Я все понял.

Чувствуя себя наконец-то в безопасности, Савидж позволил доктору Хамилтону, явно недовольному появлением стражей, вколоть ему дополнительную дозу демерола. Савиджа окутал туман, и боль исчезла. Но и с телохранителями на посту, находясь даже в бессознательном состоянии, он не смог избавиться от ужасных видений. Отрубленная голова Акиры — в который раз уже — возникла перед ним и принялась ему подмигивать.

И Савидж очнулся. Страх пронзил его. Но, едва открыв глаза, он успокоился — Тони со своим напарником были рядом. Оба катетера — убраны. А из коридора доносился возмущенный, с сильным английским акцентом голос:

— И вы хотите, чтобы я загасил кубинскую сигару?

Грэм! Наконец-то!

Лысый, дородный, безупречно одетый наставник вошел в палату.

— Ого, — только и произнес он, обозревая спеленатого бинтами Савиджа.

— Верно, — проговорил Савидж. — Я не слишком хорошо выгляжу.

— Твои друзья?..

— Вполне надежные.

— Я приехал сразу же, как только узнал…

— Не сомневаюсь, — сказал Савидж. — А теперь как можно быстрее вытащи меня отсюда.

Глава 20

Коттедж в южном пригороде Аннаполиса стоял на вершине поросшего лесом холма, откуда открывался умопомрачительный вид на Чесапикский залив. Кровать Савиджа находилась рядом с окном, и, лежа на высоких подушках, он мог любоваться белыми гребнями нагоняемых ветром волн. Ему нравилось наблюдать за парусниками, количество которых по мере приближения лета росло с каждым днем. Скованный гипсом Савидж предавался фантазиям. Он представлял себе, будто стоит на навесной палубе одной из таких лодок, положив руки на рулевое колесо, а волосы его теребит ветер. Ему казалось, он ощущает вкус соленых брызг на лице и слышит хриплые крики чаек. И вдруг вспомнил катящуюся к нему голову Акиры. Парусники сразу же исчезали, и перед его мысленным взором возникли изрубленные тела и потоки крови. И снова он возвращался к печальной реальности.

Рядом с ним все время находились двое телохранителей. По иронии судьбы, он, защитник, сам нуждался в защите. Телохранители были уже другие, не Тони с приятелем. Так как Савидж вызвал Тони по больничному телефону, при желании не составило бы труда установить номер телефона Тони, добраться не только до него, но и вычислить местонахождение коттеджа, а значит, и Савиджа. Поэтому Грэм заменил телохранителей. Кроме того, он счел необходимым сменить номер своей справочной службы, потому что его тоже можно было вычислить с помощью того же больничного телефона.

И наконец, Грэм нанял надежного врача, ежедневно посещавшего Савиджа, и не менее надежную медсестру, находившуюся с больным круглосуточно. Каждую пятницу Савиджа возили к рентгенологу, следившему за тем, как идет сращение костей.

Грэм навещал Савиджа каждую субботу, привозил крапчатых устриц, белужью икру и мэнских омаров. И хотя никто не запрещал ему курить, все же он предусмотрительно распахивал окно. Теплый майский ветерок, сдобренный дымом гавайской сигары, становился сладковатым на вкус.

— Этот коттедж и прислуга должны влететь тебе в копеечку, — заметил однажды Савидж.

Грэм отпил холодного «Дом Периньона» и затянулся сигарой.

— Ты стоишь того. Ведь ты лучший из всех защитников, которых мне доводилось встречать. Расходы эти — сущая мелочь по сравнению с гонораром агента, который я получаю благодаря тебе. Ко всему прочему, это — свидетельство чувства верности или преданности, связывающего учителя с учеником. Друзей. Я бы даже сказал — равного с равным. Ты ни разу не поколебал моей веры в тебя. Я не хочу поколебать твою веру.

— …Я ведь могу попроситься в отставку.

Грэм поперхнулся.

— Не надо портить такой прелестный полдень…

— Где гарантия, что, когда снимут гипс, я окажусь таким же, как прежде. А если вдруг я стану менее проворным. Или хромым. Или… — Савидж замялся, — не буду способен на рискованные операции.

— Это все проблемы будущего.

— Но они существуют реально уже сейчас… Когда я увидел разрубленное пополам тело Камити…

— Во время службы в СИИЛз ты видел вещи пострашнее.

— Верно. Ребят, моих друзей, разрывало в клочья, так что потом невозможно было даже определить, где та или иная часть тела. Но там мы противостояли врагу. И если была возможность — приходили друг другу на помощь и защищали друг друга. Но главная наша задача состояла все-таки не в этом.

— Не в защите? Понимаю. Ты впервые не смог защитить своего принципала.

— Если бы я был более осторожен…

— «Если» — словечко из лексикона игроков. В данном же случае ты оказался перед лицом, значительно превосходящим тебя по силе. В такой ситуации самый лучший защитник может потерпеть фиаско.

— Но я принял на себя обязательство защищать своего принципала.

— И доказательством того, что ты выполнил его до конца, является твое израненное тело. Ты сделал все, что мог.

— И все-таки Камити мертв. — Голос Савиджа дрогнул. — И Акира тоже.

— А почему ты сокрушаешься по поводу телохранителя принципала? У него было такое же обязательство перед хозяином, как и у тебя. Беря на себя охрану принципала, он прекрасно сознавал все возможные последствия этого.

— Почему меня тревожат мысли об Акире? — задумчиво произнес Савидж. — Мне кажется, я испытывал по отношению к нему нечто вроде кровного родства.

— Это вполне естественно. Отдай ему полагающиеся почести. Но не вздумай из-за этого бросать профессию.

— Мне необходимо все тщательно обдумать.

— Порой размышления бывают губительными. Сосредоточься на том, что тебе необходимо вылечиться и полностью восстановить силы. Думай о ближайшей пятнице. В следующий свой визит я буду иметь удовольствие лицезреть твои руки-ноги без гипсовых доспехов.

— Точно. И вот тогда-то начнется настоящая боль.

Глава 21

Если бы у Савиджа была сломана одна рука или одна нога, он чувствовал бы себя вполне дееспособным и смог бы тренировать остальные части тела. Но с такими чудовищными ранениями он и без гипса оставался недвижим. Руки-ноги усохли, мышцы, поражавшие когда-то упругой эластичностью и твердостью, совершенно размякли. У него не было сил даже поднять руку. А о том, чтобы согнуть ее, не могло быть и речи… От такой мучительной боли можно было впасть в агонию. Безвыходность ситуации затягивала его в болото отчаяния.

В течение часа ежедневно сиделка легонько поворачивала конечности Савиджа, а затем начинала их поднимать до тех пор, пока он не стискивал зубы от боли. Колени и локти казались деревянными. Но почему же дерево так остро ощущает боль?

Наблюдая за этой процедурой в одну из суббот, Грэм только сочувственно покачал головой.

— А я привез подарок, — заявил он в следующий свой приезд.

— Резиновые мячи?

— Сжимай их не переставая. Они помогут восстановиться мышцам предплечий. — Грэм прислонил к изножью кровати доску. — Упрись в нее ступнями. И нажимай. Это поможет укрепить лодыжки и бедра.

Савидж попробовал и моментально вспотел: каждое движение отдавалось болью в груди, дыхание судорожно вырывалось из гортани.

— Наберись терпения, — сказал Грэм.

Сквозь распахнутое окно в комнату ворвались какие-то голоса. А потом послышался треск.

— Боже. Что?..

— Не волнуйся. Просто еще один подарок тебе. Я нанял команду, они сооружают в саду ванну с горячей водой. Эти люди не знают о твоем присутствии здесь. Но даже если бы и знали, не беда, им можно доверять — я частенько прибегал к их услугам. Ванна, или, точнее, бассейн с горячей водой для подводного массажа будет оснащен специальным приспособлением. Таким образом, ежедневно, после упражнений, потоки горячей воды будут успокаивать твои ноющие мышцы.

Савидж, все еще занятый мыслями о Камити и Акире, вспомнил о японском обычае «отмокать» чуть ли не в кипятке.

— Спасибо, Грэм.

— А кроме того, водные процедуры хорошо влияют на восстанови тельные процессы организма.

— Ты, как всегда, находчив.

— Просто знай тискай свои яйца.[50]

Савидж расхохотался.

— Отлично, — сказал Грэм. — По крайней мере, с чувством юмора у тебя все в порядке.

— Только вот поводов для смеха маловато.

— Ты о своем состоянии или о Камити и Акире?

— И о том, и о другом.

— Надеюсь, ты больше не помышляешь об уходе на покой.

— Кто напал на них, Грэм? Почему? И еще одно. Ведь ты всегда говорил, что обязательства защитника по отношению к клиенту не заканчиваются в случае смерти последнего.

— Но человек по имени Филипп Хэйли избавил тебя от всех обязательств. Он сообщил, что будет проведено расследование с целью установления виновных в смерти Камити. Он заверил тебя, что твой принципал будет отомщен. Более того, он сказал, что твое вмешательство лишь повредит расследованию.

— А что, если Хэйли постигнет неудача?

— Значит, позор падет на него. Ты должен думать сейчас только об одном — как поскорее выздороветь. Отдыхай. Спи. Надеюсь, что сны твои спокойные.

— Ни черта подобного.

Глава 22

Постепенно, заставляя себя преодолевать мучительнейшую боль, Савидж научился-таки сгибать колени и локти. После агонии, продолжавшейся многие дни, он мог поднимать ноги и даже садиться. Первые попытки встать и начать ходить с костылями закончились весьма печально: он едва не упал, сиделка успела в последний момент его подхватить.

Савидж попросил телохранителя приладить к потолку над кроватью гимнастические кольца и стал пытаться дотягиваться до них, а затем с их помощью слезть с кровати. Нарастающая сила в руках помогла ему крепче держать костыли. И вот наконец ноги тоже перестали быть деревянными. Савиджа распирало от гордости в тот вечер, когда, не прибегая к посторонней помощи, он смог дотащиться до туалета и помочиться самостоятельно.

И все это время он не переставал благословлять Грэма за драгоценнейший подарок — горячую ванну. «Отмокая» в бурлящей, источающей пар воде, он старался выбросить из головы обуревавшие его проблемы, обрести душевное спокойствие. Но воспоминания об Акире и Камити не давали покоя, и каждый раз он испытывал при этом жгучий стыд за гибель принципала и гнев против тех, кто его убил. Все его физические страдания, казалось, не могли искупить его вины за гибель принципала. И Савидж решил не щадить свое тело, чтобы физическая мука не затихала ни на секунду.

Снова приехал Грэм и расположился в шезлонге рядом с ванной, в которой лежал Савидж. Его костюм-тройка и темные очки «Рэйбан» казались неуместными в царившей здесь сугубо сельской атмосфере.

— Так, значит, твой отец служил в ЦРУ.

Савидж быстро взглянул на своего учителя.

— Этого я тебе никогда не говорил.

— Верно. В первую нашу встречу ты уклонился от разговора об отце. Но надеюсь, ты же не думал, что я на этом успокоюсь? Мне, разумеется, пришлось, прежде чем взять тебя в ученики, провести тщательнейшую проверку.

— Впервые за все время нашего знакомства, Грэм, ты здорово меня рассердил.

— Наверное, мне не следовало бы рассказывать тебе, что я сделал. Я не рискнул бы навлечь на себя твое недовольство, если бы меня не вынуждали к этому обстоятельства.

Савидж поднялся из ванны.

— Погоди-ка… Я сейчас подам тебе костыли.

— К черту их, не волнуйся. — Савидж ухватился за поручни. Его тощие ноги задрожали. Осторожно ступая, мелкими шажками он пересек помост и опустился в шезлонг рядом с Грэмом.

— Впечатляюще. Я и не подозревал, что ты достиг таких грандиозных успехов.

Лицо Савиджа пылало гневом.

— А твоего отца я упомянул в связи с тем, что он имеет прямое отношение к твоему решению уйти в отставку. Тысяча девятьсот шестьдесят первый. Куба.

— Что с того?

— Работая на ЦРУ, твой отец был одним из организаторов высадки американского десанта. Но администрация Кеннеди здорово перетрухнула. И изменила план. Вторжение, увязшее в болоте, обернулось катастрофой. Белый дом не смог признать свои ошибки. Надо было найти виновного. Какого-нибудь чиновника ЦРУ. Козла отпущения, настолько лояльного к властям, что ему и в голову не придет возражать против обвинения в свой адрес и назвать истинных виновников неудачи.

— Моего отца.

— На его голову обрушились все громы и молнии господни. Так все выглядело внешне. Ну а если говорить о закулисной стороне дела, то он получил довольно приличное вознаграждение.

— Мой замечательный отец. — Голос Савиджа сделался совсем глухим. — Он так любил свою страну. Как гордился принесенной на верность ей клятвой. Я-то был тогда еще мальчишкой. И не мог понять, почему он вдруг стал все время находиться дома. Ведь прежде он был ужасно занят. Ни минуты свободной. Все время в каких-то поездках. Можешь себе представить, что когда он прилетал, то старался наверстать упущенное… Устраивал вечеринки. Ходил со мной в кино. Покупал пиццу. В общем, осыпал меня королевскими милостями. «Я люблю твою мать, — говаривал он, бывало. — Но гордость моя — это ты». И вдруг все изменилось. Чем дальше, тем больше. Ему теперь некуда было спешить, нечего делать, и он только и знал, что пить пиво и смотреть телевизор. Затем пиво заменил на бурбон. Потом перестал смотреть и телевизор. И наконец, застрелился.

— Прошу прощения, — сказал Грэм. — Воспоминания, видимо, причиняют тебе боль. Но я обязан был напомнить тебе о твоем прошлом.

— Обязан? Грэм, да Я не просто рассержен. Я начинаю тебя ненавидеть.

— На то есть причина.

— И хорошо бы ей быть, черт побери, поосновательнее!

— Твой отец сдался. Признал свое поражение. Без сомнения, он очень хорошо взвесил все «за» и «против». Но отчаяние взяло верх над здравым смыслом. В Японии суицид является благороднейшим способом разрешения, казалось бы, безысходных проблем. Но в Америке это считается позором. Не хочу показаться некорректным, но много лет назад, узнав о твоем прошлом, я всерьез забеспокоился: а что, если, чувствуя ответственность за смерть отца, ты решил посвятить себя службе в самом крутом военном подразделении Соединенных Штатов. В СИИЛз. И я задался вопросом — почему? И пришел к выводу… пожалуйста, прости… что ты стараешься как-то компенсировать самоубийство своего отца, его неспособность перенести поражение.

— Достаточно!

— Нет, не достаточно. Когда я узнал о твоем прошлом, я спросил себя: «А достоин ли этот кандидат — по всем меркам достойный — стать защитником?» И пришел к выводу, что твое намерение преуспеть там, где потерпел фиаско отец, будет главным побудительным мотивом твоего успеха на этом поприще. Поэтому я принял тебя в ученики. И теперь могу признаться, что после случившегося с тобой я всерьез опасался, что ты покончишь с собой, как твой отец. Заклинаю тебя не впадать в отчаяние. Несколько лет назад ты сказал: «В мире так много боли». И был совершенно прав. Да. Столько людей, попавших в беду. Нуждающихся в твоей помощи.

— А что будет, если помощь понадобится мне самому?

— Разве я не пришел тебе на помощь? В следующую субботу надеюсь увидеть тебя в значительно лучшем настроении.

Глава 23

Савидж начал тренироваться с удвоенной энергией не для того, чтобы умерить отчаяние, а чтобы наказать себя за неспособность защитить Камити. К тому же боль и усталость позволяли подавить воспоминания об отце.

«Но в СИИЛз, а затем и в телохранители я пошел вовсе не затем, чтобы взять как бы реванш за его смерть, — думал он. — Я делал все это, чтобы испытать себя, чтобы мой отец — будь он жив — мог мной гордиться. Хотел показать всей этой сволочи, загнавшей отца в угол, что он научил меня стойкости.

А может, все это действительно оттого, что я хочу вычеркнуть из памяти поражение отца, и Грэм, таким образом, опять прав. Прав он и в том, что я, как и отец, оказался несостоятельным».

Упражнения по накачке пресса. Начнем с пяти. Каждый день прибавляя по одному. Гимнастические кольца над кроватью помогли восстановить в руках силу и позволили Савиджу приступить к отжиманию, опять-таки в определенной прогрессии. На костылях он ухитрился спуститься по поросшему травой склону вниз, к Чесапикскому заливу. Потребность в визитах врача отпала. Равно как и в сиделке. Савидж остался на попечении двух его телохранителей.

Тем временем наступил июнь, и Грэм каждую субботу констатировал достигнутые Савиджем за неделю успехи. Время от времени Грэм возвращался к болезненной для него теме, касающейся самоубийства отца, и он решил скрывать депрессию и демонстрировать учителю бодрость духа.

Четвертого июля Грэм привез фейерверки. С наступлением темноты учитель с учеником принялись за дело. Весело смеясь, они подожгли «бутыльбахи», «дамапальцы» и «мортироядра». У разбросанных ниже по склону коттеджей также гремел салют и виднелись крутящиеся огненные колеса. С оглушительным треском в небе над заливом взорвалась каскадом цветных огней гигантская ракетища.

Грэм наконец угомонился, хлопнул пробкой, открывая очередную бутылку «Дом Периньона», и плюхнулся прямо на газон, пренебрегая опасностью попортить брюки росой.

— Я в полном восторге.

— От чего? — спросил Савидж. — Значит, эти фейерверки были не просто подарком, а проверкой?

Грэм нахмурился.

— Не понимаю, о чем ты.

— Взрывы салюта подобны звукам огнестрельного оружия. Ты хотел проверить, насколько крепки мои нервы.

Грэм громко рассмеялся.

— Я неплохо тебя изучил.

— Ты все-таки здорово умеешь находить нестандартные подходы.

— Ну и какая беда, если так?

— Никакой. До тех пор, пока мы понимаем друг друга.

— Но я просто хотел убедиться.

— Все правильно. Учитель должен постоянно убеждаться в способностях ученика. Но ты здорово проверил прочность нашей дружбы.

— Друзья всегда проверяют друг друга на прочность. Просто никогда в этом не признаются.

— Ты можешь не волноваться. Разве телохранители не сообщили тебе, что я начал упражняться в стрельбе?

— Сообщили. Ты занимаешься этим в близлежащем тире.

— Значит, ты должен знать, что я достиг почти той же меткости, что и раньше.

— Почти? Это не то.

— Будет лучше.

— Ты до сих пор опасаешься, что убийцы Камити или люди Хэйли могут достать тебя?

Савидж покачал головой.

— Они сделали бы это, пока я был абсолютно беспомощным.

— Если бы они отыскали тебя. Может, они до сих пор тебя ищут.

Савидж пожал плечами.

— Но теперь я фактически поправился, так что вполне могу себя защитить.

— Ну, это еще требует проверки. Завтра я вылетаю в Европу. Придется на время прервать наши еженедельные встречи. И боюсь, телохранители твои потребуются в другом месте. Скажем, в Европе… Так что, как мне ни прискорбно это сообщать, ты остаешься здесь в одиночестве.

— Ничего, справлюсь.

— Другого выбора нет. — Грэм поднялся с газона и отряхнул брюки. — Надеюсь, одиночество тебя не страшит.

— Усталость исключает одиночество. Кроме того, летом Чесапикский залив столь прекрасен, что человеку не нужно ничего другого. Поэтому я с нетерпением ожидаю наступления лета. И мира в душе.

— Если все начнут вести себя подобным образом, я лишусь работы.

— Мир. Вот о чем стоит поразмышлять.

— Предупреждаю: не слишком напрягай извилины.

Глава 24

К середине июля Савидж уже проходил каждое утро по десять миль. С августа стал бегать. Делал по сто отжиманий и упражнений для пресса. Мускулы обрели прежнюю эластичную твердость. Он плавал в заливе, сражаясь с подводными течениями. Купил весельную лодку и продолжил вытяжку и накачку мышц рук и ног. Ежевечерне улучшал меткость стрельбы.

Оставалось единственное — возобновить занятия боевыми искусствами. Сила духа была ничуть не менее важна, чем физическая сила. Первые занятия закончились обескураживающим разочарованием. Ясность души замутнялась злобой и стыдом. Чувства были разрушительны, мысли рождали смятение, отвлекали от основной задачи. Савиджу необходимо было обуздать свой дух и привести его в соответствие с телом. И тогда всеми его действиями будет управлять инстинкт, а не рассудок или интеллект. Рассудочность в бою неизменно ведет к гибели. Спасение — действовать рефлекторно, как подсказывает инстинкт.

Чтобы снова обрести твердые, как дерево, мозоли на ребрах ладоней, Савидж часами колотил ими по бетонным блокам. К третьей неделе сентября он был в полной боевой готовности.

Глава 25

В один из дней он с наслаждением катался на лодке по заливу, угадывая приближение дождя по запаху надвигающихся серых туч. И вдруг на некотором отдалении — ярдах в ста от него — заметил моторку: двое мужчин явно наблюдали за ним.

На следующее утро, совершая пробежку по лесу, Савидж опять засек голубой «понтиак», припаркованный на проселочной дороге в том же самом месте, что и накануне, и двое сидящих в нем типов, с любопытством взирающих на него.

В тот вечер, следуя своему собственному раз и навсегда установленному расписанию, Савидж выключил свет в десять тридцать…

А потом выполз из коттеджа.

Небо было затянуто тучами, непроглядная темень окутывала все вокруг. Одетый во все черное, с покрытыми маскировочным кремом руками и лицом, Савидж прополз с крыльца, мимо ванны, по газону, к смутно видневшейся вдали купе деревьев.

Затаившись в кустах, он принялся ждать. Трещали сверчки. Волны бились о берег. От ветра скрипели ветви деревьев, шевеля листвой.

Вдруг где-то совсем рядом, слева от Савиджа, треснула сухая ветка. А справа зашелестели ветви кустарника. И тотчас же оттуда вышли двое. Затем к ним присоединились еще двое, вынырнувшие из-за коттеджа, и все четверо устремились в дом.

Через десять минут трое из четверых вышли из дома и растворились в темноте.

Савидж покрепче сжал рукоятку пистолета и замер.

На рассвете из коттеджа вышел человек в костюме-тройке, расположился в шезлонге рядом с ванной и закурил сигару.

Грэм.

«Ах ты, сволочь», — подумал Савидж.

Он вышел из укрытия и побрел к дому.

— Какое прелестное утро, — приветствовал его Грэм.

— Ты переполошил меня.

— Прискорбно.

— Боже мой, и все это только для того, чтобы проверить, заметил ли я твоих идиотов в лодке и в машине?

— Мне надо было убедиться, что ты действительно вылечился.

— Да они же специально выставлялись напоказ.

— Только для тренированного наблюдателя.

— Неужели ты не мог поверить?..

— В то, что ты полностью восстановил форму? Повторяю: я должен был в этом убедиться.

— Спасибо за доверие.

— А можно тебе доверять? Ты готов к очередному заданию?

СТАЛКЕР

Глава 1

Савидж из последних сил старался удержать яхту на плаву. Шторм был кошмарный. Проливной дождь и ночная тьма практически лишали его возможности отыскать выход из гавани. Единственной надеждой были периодические вспышки молнии. То и дело оглядываясь назад, Савидж с тревогой вглядывался сквозь завесу дождя в ослепительно белые постройки Миконоса и едва различимый дуговой прожектор в самом конце пирса. Охрана из владений Пападрополиса продолжала следить за яхтой, в бессильной ярости наблюдая за тем, как она ускользает от нее, мелькая в бурном водовороте волн. Однако стрелять не осмеливались из боязни попасть в жену их хозяина.

Несмотря на темень и расстояние, отделявшее преследователей от яхты, внимание Савиджа было приковано только к одному человеку. Красивому, жилистому, смуглокожему, с самыми печальными на свете глазами. Это был японец.

— Савидж? — закричал он, подбегая к самому краю причала.

— Акира?

Невозможно!

Охрана бросилась по пирсу назад. Японец наклонился вперед, разглядывая Савиджа, затем помчался вслед за остальными. Их поглотила тьма.

Сильный порыв ветра заставил яхту лечь набок. Волны затопили палубу.

Продолжая лежать на палубе, Рейчел приподняла голову.

— Вам знаком этот человек? — спросила она. Вспышка молнии осветила ее опухшее, сплошь в синяках и ссадинах лицо. Промокшие насквозь джинсы и свитер прилипли к ее хрупкому телу.

Савидж изучал светящуюся панель управления. От грома содрогнулся свес кормы. Савидж почувствовал тошноту. Но не от качки. Его преследовало видение отчлененной от тела головы Акиры и крови.

— Знаком? Черт побери, похоже, что да.

— Ветер! Я ничего не слышу!

— Шесть месяцев назад я видел, как он умер. — Нахлынувшая волна заткнула его слова ему обратно в глотку.

— Я все равно ничего!.. — Рейчел подползла к Савиджу, схватилась за кронштейн и с трудом поднялась на ноги. — Мне показалось, вы сказали!..

— Объяснять нет времени! — Савидж поежился. Но не от холода. — К тому же я не уверен, что способен это объяснить. Спуститесь вниз! Переоденьтесь!

Огромная волна ударила в борт яхты и едва не перевернула ее.

— Задрайте все люки! Проверьте, чтобы никакие предметы не перемещались свободно по каюте! И сами привяжитесь к креслу!

Следующая волна сотрясла яхту.

— А как же вы?

— Я не могу оставить мостик! Делайте, что я сказал! Идите вниз!

И он вперил взгляд в залитое дождем окошко над панелью управления.

Стараясь разглядеть в кромешной тьме хотя бы что-нибудь, Савидж почувствовал рядом с собой какое-то движение, взглянул вправо и увидел исчезающую внизу Рейчел.

Дождь продолжал полосовать стекло. Яростный блеск молнии позволил Савиджу увидеть, что яхта вышла из гавани. Впереди, насколько хватало глаз, простиралось темное бушующее море. От грохота грома дребезжали стекла. Ночь взяла их под свой кров.

Савидж совершенно не различал, где левый, а где правый борта, где носовая и кормовая части яхты. Он окончательно утратил ориентацию в этом безумном буйстве стихии.

«И что теперь? — думал он. — Куда ты плывешь?» Он попытался отыскать навигационные карты, но не смог. Оставить же управление яхты, чтобы как следует поискать, он не мог себе позволить, к тому же он вдруг понял, что, если бы даже нашел карты, все равно не смог бы заняться их изучением в этом кромешном аду.

Выбора не было, оставалось только одно — положиться на собственную интуицию и проведенные ранее изыскания. Ближайшим островом, насколько он помнил, был Делос, это к югу отсюда. Там их должен был ждать вертолет на тот случай, если бы все другие планы побега с Миконоса рухнули.

Делос находился совсем рядом. В шести милях. Но сам островок был маленький: полтора квадратных километра. Мимо него легко проскочить и утонуть, так и не сумев добраться до вожделенного острова, отстоящего уже на двадцать пять миль от Делоса. Единственным разумным выходом было направить яхту к острову, лежащему по другую сторону от Делоса. Этот остров, Ринея, немного больше Делоса и находится всего в полутора милях отсюда. Решение казалось правильным.

«А если я промахнусь? Тогда, коли погода не изменится к лучшему, яхта перевернется и утонет».

Савидж посмотрел на светящийся диск компаса и крутанул рулевое колесо. Яхта помчалась наперекор волнам сквозь хаос и шторм на юго-запад.

Она взметнулась на гребень волны и, помедлив какую-то долю секунды, скользнула, казалось, в разверзшуюся бездну. Удар о шедшую следом волну был настолько силен, что Савидж с трудом удержался за руль, его самого чуть не поглотила морская пучина. Он с трудом принял мало-мальски устойчивое положение и в ту же секунду увидел луч света, пронзивший темноту справа.

Это Рейчел открыла люк и вылезла из каюты под палубой наружу. Совершенно не думая о себе, он беспокоился, что длительное пребывание в мокрой одежде может привести к переохлаждению, чреватому пагубными последствиями для здоровья Рейчел. На ней был желтый непромокаемый плащ. Видимо, она все-таки послушалась Савиджа и переоделась. Пряди мокрых золотисто-каштановых волос липли к ее щекам.

— Я же приказал вам оставаться внизу!

— Успокойтесь и возьмите вот это! — Она протянула Савиджу плащ.

В свете огней приборной панели он увидел решимость в ее глазах.

— И наденьте заодно сухую рубашку и свитер.

— Вы — упрямая…

— Я отлично осведомлена о гипотермии!

Савидж скользнул взглядом по плащу и свитеру, а затем уставился на ее опухшее от синяков лицо.

— Ладно, договорились.

— Не будем спорить? Вот это сюрприз!

— Такой же, как вы для меня. Можете подержать руль? Когда-нибудь управляли яхтой?

— Смотрите. — Она схватила руль.

Савидж медлил, но пронизывающий до костей холод заставил его ослабить хватку.

— Держите курс прямо по компасу. Курс — юго-запад.

Под навесом, в углу, защищенном от дождя и брызг волн, Савидж постарался переодеться как можно быстрее и моментально почувствовал прилив новых сил, возблагодарив небеса за удивительные ощущения сухости и тепла. Надев защитный плащ, он взял у Рейчел руль и проверил направление.

Тютелька в тютельку.

Прекрасно. Савидж намеревался похвалить Рейчел, но как раз в этот момент на яхту обрушилась громадная волна. Рейчел не удержалась на ногах и чуть не упала. Савидж вовремя схватил ее за руку и удержал от падения.

Она перевела дух.

— Что вы имели в виду, говоря, что я вас удивила?

— Я часто работал с богачами и знаю, что они практически все ужасно капризные. Они смотрели на меня как на слугу. Не понимая…

— Насколько их жизнь зависела от вас. Что касается меня, то от вас зависит еще и мое достоинство. Сейчас я сидела бы в своей роскошной тюрьме и умоляла бы муженька, чтобы он меня не насиловал. Если бы вы меня не спасли, я до сих пор была бы его «грушей» для отработки боксерских ударов.

И когда в свете пронзившей тьму молнии Савидж снова увидел распухшее, в синяках лицо Рейчел, его охватила ярость.

— Понимаю, что сейчас не время и не место обсуждать подобную телу, но я искренне сожалею, что вам пришлось терпеть такое.

— Увезите меня от него. Это все, что мне нужно.

«Если смогу», — подумал Савидж. И он взглянул на бурное клокочущее море.

— А что, если люди моего мужа настигнут нас?

— Сомневаюсь, что они ринутся за нами в такую бурю. На их месте я подождал бы прекращения шторма и воспользовался вертолетом.

— Куда мы направляемся?

— На Делос или Ринею. Надеюсь, компас нас не подведет. А течение не будет слишком сильным.

— А куда мы направимся дальше?

— Тише!

— Что?

— Дайте послушать.

— Послушать — что? Я слышу только раскаты грома.

— Нет, — сказал Савидж. — Это не гром.

Рейчел склонила голову набок и внезапно простонала:

— О Господи!

Где-то впереди слышался невероятный грохот.

— Волны, — выдохнул Савидж. — Это волны разбиваются о скалы.

Глава 2

Грохот становился все громче и громче. Ближе и ближе. Савидж изо всех сил вцепился в руль. Глаза щипало. Он безуспешно старался проникнуть взглядом сквозь темноту. В ушах звенело от похожих на бомбовые взрывы ударов по корпусу судна. Савидж пытался повернуть яхту к северу, подальше от рифов. Но ураганный ветер и огромные волны, бросая судно из стороны в сторону, понесли его в направлении все нарастающего грохота, чего Савидж старался всеми силами избежать.

Яхта попала в мощный водоворот. В какой-то момент под напором встречного течения она накренилась, а потом завалилась набок. На палубу хлынули потоки воды.

— Боюсь, мы перевернемся! — крикнул Савидж. — Соберитесь с духом!

Но Рейчел внезапно нырнула в нижнюю каюту.

— Нет! — заорал Савидж.

— Вы ничего не понимаете! Я там видела спасательные жилеты!

— Что? Надо было раньше сказать мне! Нам сразу же надо было надеть их!

Рейчел мгновенно вернулась и, подавая один спасательный жилет Савиджу, второй стала натягивать на себя.

Яхту накренило круче по ветру, сильнее к западу, к беспрерывному буханью волн. На правый борт с планшира хлынула вода, заливая палубу и креня яхту еще сильнее.

— Держитесь за меня! — крикнул Савидж.

Следующий удар волны был подобен взрыву снаряда. Яхта перевернулась вверх дном.

Савидж потерял равновесие, грохнулся на палубу и, схватив Рейчел, увлек ее за собой в воду.

Его накрыла волна. Он изогнулся и застонал, захлебываясь морской водой.

Рейчел вцепилась в его спасательный жилет.

Савидж вынырнул из воды, судорожно хватая ртом воздух.

— Ногами рабо… — не успел прокричать он, как его накрыла следующая волна.

Надо уплывать от яхты прочь. Нельзя, чтобы она накрыла нас. И утащила на дно.

— Ногами!

Рейчел отпустила его руку, Савидж еще сильнее вцепился в пояс ее спасательного жилета.

«Ногами!» — мысленно приказывал он Рейчел.

И снова с головой уходил под воду.

Черт побери, ногами же! Он с трудом вынырнул, сделал вдох, захлебнулся водой и конвульсивно закашлялся. Тьма вокруг была совершенно непроглядной, какой-то черный беснующийся кошмар.

Сверкнула, слепя глаза, молния. В умопомрачительно ярком свете Савидж увидел вздымающиеся над ним волны, а за ними — еще более высокая гряда волн. Целые громады волн.

Нет! — внезапно понял он.

Это — не волны.

Это — горы!

Савидж изо всех сил сжимал пояс Рейчел, дабы не потерять ее в этой водяной круговерти. Когда они оказались в очередной раз на гребне волны и вспыхнула молния, у него душа ушла в пятки: он увидел огромные валуны у подножия гор, куда неминуемо их бросит волна.

И снова их поглотила кромешная тьма. Между тем набравший силу очередной могучий вал вознес их высоко вверх и швырнул на обрывистый берег.

Рейчел закричала. Савидж, грохнувшись на валун, — тоже, но крик его был заглушён шумом волн.

У него все поплыло перед глазами.

То ему казалось, что он снова лежит в гаррисбергской больнице, погружаясь в успокоительную тьму демерольного сна.

То будто он снова в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте» и на него обрушиваются один за другим удары японских деревянных мечей.

Потом он увидел сверкнувший сталью острый, как бритва, самурайский меч-катану, отрубивший голову Акиры.

И хлещущую фонтаном кровь.

И свалившуюся с плеч голову.

И как она покатилась, а потом снова встала на обрубок его шеи.

И как замигали его глаза.

— Савидж?

— Акира?

Безумие!

Хаос!

Его накрыли волны.

Глава 3

— Ш-ш-ш, — прошипел Савидж. — Тихо.

Но Рейчел продолжала стонать.

Он прикрыл ей рот ладонью. Она дернула голову, пытаясь отстранить его руку, видимо, считая, что Пападрополис собирается снова бить ее.

Страх прошел тотчас же, как Рейчел поняла, где находится. Она с облегчением вздохнула и успокоилась.

Савидж убрал ладонь; он держал ее в объятиях, крепко прижав к груди. Они сидели в небольшом углублении в скале, напоминающем пещеру, вход в которое был скрыт валуном. Солнце стояло высоко в небе, а потому проникало в их убежище, согревая плечи Савиджа и высушивая на нем одежду. Рейчел скрывал от солнечных лучей огромный валун у входа. На небе — ни облачка. Нежный, едва ощутимый ветерок.

— Вас мучили кошмары? — прошептал он.

Она кивнула.

— Вы начали кричать. Пришлось вас успокоить, чтобы они не услышали.

— Они?

Савидж указал на проем. В сотне ярдов ниже пологого гранитного склона продолжали биться о берег волны. Бурей яхту выкинуло на прибрежные валуны, и ее корпус разломился пополам. У кромки воды валялись крупные обломки. Двое коренастых мужчин-греков в рыбацких комбинезонах стояли у воды и, уперев руки в бока, оглядывали место крушения.

— Черт, это люди моего мужа?!

— Не думаю. Конечно, рыбацкая одежда еще ничего не означает. Вполне возможно, что охрана специально облачилась в рыбацкие комбинезоны, чтобы походить на местных жителей. Но оружия и, что еще важнее, «уоки-токи», чтобы рапортовать о любой находке, я у них не вижу. — Савидж подумал немного и продолжал: — Осторожность никогда не помешает. Пока я не решил, что нам делать дальше, не хочу обнаруживать наше здесь присутствие.

— Где мы находимся?

— Понятия не имею. Нас волной выбросило на скалы, и вы сразу же отключились. — Савидж изо всех сил старался не выпустить зажатого в руке пояса ее спасательного жилета, прекрасно понимая, что, если их разнесет в разные стороны, они не смогут отыскать друг друга. Откатывающиеся назад волны едва не утащили его под воду. Но Савиджу удалось встать на ноги. Волны ударяли его в бедра, подсекали колени. Он потерял равновесие, ушел под воду, вновь встал на ноги и вытащил за собой Рейчел. — Я принес вас сюда и, на свое счастье, нашел это укрытие. Буря продолжалась вплоть до рассвета. Вы заставили меня поволноваться. Я не был уверен, что вы придете в себя.

Рейчел подняла голову с его груди, попыталась сесть прямо и застонала.

— Где болит?

— Лучше спросите, где не болит.

— Я ощупал ваши руки и ноги. По-моему, переломов нет.

Женщина осторожно пошевелила ими и зажмурилась.

— Как деревяшки. Но, по крайней мере, двигаются.

Савидж поднял палец и стал водить им справа налево, а затем вверх-вниз перед глазами Рейчел.

Ее реакция оказалась нормальной.

Потом Савидж показал ей три пальца.

— Сколько?

Она ответила правильно.

— А теперь?

— Один.

— Не тошнит?

Рейчел покачала головой.

— Конечно, чувствую я себя не лучшим образом, но меня не тошнит.

— Если почувствуете тошноту или вдруг все поплывет перед глазами, сразу скажите мне.

— Вы думаете, что у меня сотрясение?

— Не думаю, а знаю точно. Иначе вы не находились бы так долго в бессознательном состоянии. Мы просто должны надеяться, что оно не особенно сильное.

«И в черепе нет трещин», — подумал он про себя.

— Они там что-то делают, — сказала Рейчел.

Мужчины вошли в воду и направились к большому, застрявшему в скалах обломку яхты. Но волны откидывали их назад. Греки повернулись друг к другу и быстро что-то залопотали, бурно жестикулируя для большей выразительности.

Один из них вдруг закивал и, выбравшись на берег, побежал куда-то вправо. Вскоре он исчез за выступом склона. Тот, что остался, снова взглянул на разбившуюся яхту, затем оглядел берег слева от него и стал смотреть на море.

— Ищет находившихся на яхте, — сказал Савидж. — Будем надеяться, что моя догадка верна и эти двое не работают на вашего мужа и что второй побежал за помощью в близлежащую деревушку. Самый большой обломок яхты слишком далеко от берега, и им одним не справиться. Но им не терпится обследовать его. Как знать, может, там сейф, набитый деньгами и драгоценностями.

— Но если тот, второй, приведет сюда всю свою деревню…

— Они начнут прочесывать окрестности. — Савидж почувствовал, как заколотилось у него сердце. — Надо отсюда убираться.

Он поднялся на ноги и притаился за валуном. Рейчел, поморщившись, встала рядом на колени.

— Вы уверены, что сможете двигаться? — спросил Савидж.

— Говорите, что нужно делать.

— Как только он перестанет смотреть в нашу сторону, ползите за мной. И не просто ползите. Пригните голову вниз. Почувствуйте себя змеей.

— Я буду смотреть на вас и все повторять вслед за вами.

— Двигайтесь медленно. Постарайтесь слиться с землей.

Рейчел указала пальцем.

— Он снова смотрит на останки яхты.

— Пошли. — Савидж распластался у выхода из пещеры и выскользнул наружу, в проход между валунами.

Рейчел поползла следом.

— На него не смотрите, — прошептал Савидж. — Люди порой чувствуют, когда за ними наблюдают.

— Я наблюдаю исключительно за вами.

Савидж пополз вверх по склону. Дюйм. Затем другой. Настороженно озираясь по сторонам.

Хотя солнце немилосердно жгло ему спину, по позвоночнику то и дело пробегал холодок. Савидж опасался, что с минуты на минуту их могут обнаружить люди, хлопочущие над останками яхты.

Но секунды складывались в минуты, а окрика, способного заставить его замереть на месте, все-таки не последовало. Он чувствовал, как Рейчел двигается за ним по пятам.

Савидж взобрался на гребень холма, скатился в небольшую впадину по другую сторону его и подождал, пока Рейчел проделает то же и окажется с ним рядом, затем задрал голову к небу и жадно вдохнул воздух полной грудью.

Но отдохнуть он позволил себе всего одну секунду. Отерев пот с лица, он повернулся к гребню холма и осторожно поднял голову. Оглядывая берег, Савидж вдруг услышал голоса: убежавший в деревню мужчина возвращался, ведя за собой других рыбаков, женщин и детей.

Разбитую яхту разглядывали сосмесью ужаса и любопытства. Детишки рассыпались по берегу, а женщины сбились в кучки и принялись бурно что-то обсуждать. Кое-кто из мужчин принес с собой шесты и веревки. Обвязавшись ими, они кинулись в воду и стали тыкать шестами в застрявшую в валунах часть корпуса яхты, стараясь высвободить ее из каменного плена. Остальные же крепко держали веревки, готовые в случае необходимости тут же вытащить своих товарищей на берег.

Человек, остававшийся на берегу, пока его приятель бегал за подмогой, давал указания женщинам и детям, кивая на находящийся за его спиной склон. Те моментально разбежались по берегу и, оглядывая валуны, стали карабкаться вверх по склону.

— Они нас скоро обнаружат.

Савидж вдруг посмотрел назад и замер на месте.

— В чем дело? — спросила Рейчел.

Савидж указал жестом в сторону моря. Из пещеры, где сектор обзора был ограничен из-за валуна, не просматривалось все пространство до горизонта. Теперь же, с вершины холма, ему был виден крошечный островок, находящийся в четверти мили от них на восток.

— Теперь я знаю, где мы находимся. На Ринее. Западнее Делоса.

— Это хорошо или плохо?

— На Делосе нас ждет вертолет. Он арендован мной, чтобы забрать нас в случае, если уйти на лодке не удастся. Буря была чересчур жестокой и улететь он не мог. Если мы сможем перебраться через этот пролив…

— А вдруг пилот не стал ждать?

— Ему было приказано оставаться на Делосе в течение сорока восьми часов на тот случай, если я не смогу связаться с ним сразу. Все мое снаряжение осталось на яхте, а она… Так что сообщить пилоту, где мы находимся, я не могу. Но мы должны во что бы то ни стало успеть до завтрашнего дня добраться до Делоса.

— Но как?

— Единственным доступным нам способом. Делос чересчур далеко, поэтому добраться до него вплавь невозможно. Нужно украсть лодку.

И снова, едва начав сползать с гребня, он остановился.

Откуда-то издалека донесся гул.

Савидж вздрогнул.

Гул вскоре стал походить на жужжание. Савидж попробовал сосредоточиться и определить, что же это все-таки такое. В конце концов стало ясно — рев мотора. А вскоре в небе появилась точка, маленькое пятнышко, быстро увеличивавшееся в размерах и на глазах превращавшееся в уродливое подобие гигантской стрекозы. От крутящихся винтов отскакивали солнечные блики.

Вертолет держал курс на остров.

— Наверное, нет нужды объяснять, кто это, — сказал Савидж. — Они пролетят над берегом. Увидят этих людей… А когда обнаружат обломки… Быстрее.

Они поползли дальше и вскочили на ноги, только скрывшись от вертолета за гребнем холма. Островок был практически голым. Кроме редких кустиков жесткой травы и чахлых цветочков вокруг были лишь обнаженные, изъеденные временем напластования гранита. Пробираясь сквозь нагромождения скал, он пытался припомнить, что ему было известно о ближайших к Миконосу островах. Но коль скоро пребывание на них не было предусмотрено его планом, то знания его казались довольно скудными. Но кое-что он все-таки вспомнил.

Ринея была маленьким островом. Пять квадратных миль. Жителей — раз, два, и обчелся. Туристы посещали Ринею нечасто. Основной достопримечательностью являлось древнее кладбище, но даже сравнительно большое количество саркофагов и старинных усыпальниц с погребальными алтарями не могло сравниться с величественными руинами Делоса.

Савидж размышлял над сложившейся ситуацией. Люди, находящиеся в вертолете, обнаружив обломки яхты, несомненно, срочно вызовут подкрепление и прочешут остров. А остров настолько маленький, что для этой операции им не потребуется много времени.

Он проверил, не отстает ли от него Рейчел.

А что, если сотрясение мозга даст себя знать и она грохнется сейчас в обморок?

И где, черт побери, они могут спрятаться?

Глава 4

Когда Рейчел споткнулась, Савидж кинулся к ней и удержал ее от падения.

Его руки случайно коснулись ее вздымающейся груди.

— Со мной все в порядке. Просто я подвернула ногу.

— Правда?

— Вы ведь тоже недавно оступились. — По ее покрытому синяками лицу струился пот. Она быстро взглянула через плечо назад и пришла в ужас. — Надо спешить!

Шум вертолета стих пять минут назад, но эхо постепенно замирающего воя винтов, отраженное гранитом, слышалось далеко окрест. Видимо, пилот обнаружил рядом с местом кораблекрушения посадочную площадку, решил Савидж. Вскоре на катерах и вертолетах прибудут вспомогательные поисковые отряды.

Ослепительно яркое солнце поднималось все выше и выше. Перед ними простирались голые холмы.

Рейчел растянулась вдруг прямо на камнях.

Господи!

Савидж бросился к ней.

Раскинув в стороны руки, она судорожно ловила ртом воздух.

— Вы были правы, — прошептала она.

— Значит, вы тогда не просто оступились?

— У меня кружится голова.

— Это не обязательно от сотрясения. Может быть, несколько минут отдыха…

— Нет. Ужасно кружится.

Только этого не хватало, подумал Савидж.

— Меня сейчас вытошнит.

— Это от страха. Но вы должны мне доверять. Положитесь на меня. Я вызволю вас из беды.

— Я так надеюсь…

— Задержите дыхание. Прежде чем начать поиски, им все равно потребуется какое-то время, чтобы сорганизоваться.

— Но через какое-то время?..

Савидж сожалел, что не мог сказать в ответ что-нибудь утешительное.

— Простите, — сказала Рейчел.

— За то, что упали? Ну что ж, бывает.

— Нет. За то, что втравила вас в это дело.

— Вы ни во что меня не втравливали. Никто и ни к чему меня не принуждал. Я шел на риск вполне сознательно. — Савидж помог ей подняться. — Главное — не сдаваться. Ваш муженек пока что не победил.

Ободренная его словами, Рейчел усмехнулась, на ее лице появилось довольное выражение.

Савидж посмотрел вперед, мысленно обращаясь к себе с вопросом: «И что ты намереваешься делать?»

Тяжело дыша, он оглядывался по сторонам в поисках места, где можно было бы им укрыться.

На гранитных скалах кое-где виднелись следы древних построек, имевших круглую форму и сооруженных из камня. Крыши этих странных построек обваливались, но, судя по сохранившимся стенам, эти постройки изначально по форме напоминали пчелиный улей.

Гробницы?

Может быть, удастся спрятаться там…

Нет, это же так очевидно! Они прежде всего обыщут именно эти развалины!

Но не можем же мы просто стоять здесь!

Рейчел сжала Савиджу руку.

— Я готова.

Поддерживая ее под руку, Савидж пошел вперед.

Глава 5

Внезапно почва под ногами вздыбилась. Одна нога ушла вбок. Савидж стукнулся бедром о гранитную скалу. И провалился. Вниз.

Падение было настолько неожиданным, что Савидж даже не мог откатиться, чтобы смягчить удар. Лежа на спине в темноте, он отчаянно пытался отдышаться. Рядом со стоном рухнула Рейчел. Взметнувшийся при этом столб пыли начал оседать, проникая в рот и в нос, застилая глаза. Савидж помотал головой, восстанавливая зрение.

Они находились в яме.

А в шести футах над головой сквозь щель пробивалось солнце.

Савидж прокашлялся и наклонился к Рейчел.

— Вы как?

— Да вроде ничего. Подождите-ка, я попробую… — Она попыталась сесть. — Да. Все нормально. Я… А что произошло?

— Мы в могиле.

— Где?!

Савидж отдышался и принялся объяснять. В Древней Греции существовали различные виды захоронений. Те руины, что наверху, назывались могилами «Толос». «Толос» — прилагательное, обозначающее улеобразную форму. Но иногда могилы представляли собой ямы, выложенные изнутри камнями, а сверху накрытые гранитной плитой. Труп помещали в мраморный саркофаг в сидячей позе, с поджатыми коленями и опущенной головой и погружали в яму. Рядом с саркофагом раскладывали оружие, украшения, еду и одежду. Иногда яму еще и засыпали землей. Но Ринея — остров каменистый, здесь обходились без земли. Насколько понимал Савидж, в данном случае для захоронения была использована естественная трещина в горной породе. Только с одной стороны, там, где трещина была шире, ее заполнили плоскими камнями, чтобы плита плотно закрывала могилу.

По крайней мере, так было в момент захоронения покойника.

— Грабители могил, — продолжал Савидж, — отодвинули плиту, похитили ценности и водворили ее на место, чтобы никто ничего не заметил. Но, похоже, они торопились и впопыхах сделали все кое-как. Поэтому тот угол, на который мы наступили, лишенный прочной опоры, держался на честном слове.

Савидж указал на щель, сквозь которую был виден солнечный свет.

— Под нашей тяжестью угол крышки опустился, мы скользнули вниз, а она вернулась в прежнее положение, сработав по принципу мышеловки.

Рейчел нервно передернула плечами.

— Если бы щель оказалась шире и доска поехала…

— Тогда плита грохнулась бы в могилу и раздавила нас. — Когда глаза Савиджа привыкли к темноте, он огляделся по сторонам. Никаких других зазоров между краями могилы и крышкой не было. — А может быть, крышка покоится на саркофаге.

Они оказались рядом с мраморным контейнером в виде высокого прямоугольника с квадратным основанием шириной в три фута. Саркофаг помещался в центре могилы достаточно просторной, чтобы вместить плакальщиков, в обязанности которых входило размещать в могиле вещи усопшего. На стенах саркофага были вырезаны силуэты воинов и коней.

Савидж снова взглянул вверх, на плиту.

— Похоже, мы нашли-таки убежище.

— Убежище? Да оно больше смахивает на ловушку. Они обнаружат щель и не преминут заглянуть внутрь.

— А если бы никакой щели не было?

Савидж встал и потрогал плиту.

Она зашаталась, словно висела на петлях.

— Осторожнее! — испуганно воскликнула Рейчел.

Савидж подпер плиту плечом и стал ее двигать. Солнечная щелка стала стремительно уменьшаться. Чувствуя, как колотится сердце, Савидж услышал приближающийся шум вертолета. Наконец плита встала на свое место, в темноте он слышал теперь лишь напряженное дыхание Рейчел.

Глава 6

— Надеюсь, вы не страдаете клаустрофобией. — Голос Савиджа гулким эхом отдавался в небольшом замкнутом пространстве.

— Думаете, после того, что мне довелось испытать, я испугаюсь какой-то могилы?

Савидж усмехнулся.

— По крайней мере, теперь можно отдохнуть. Садитесь рядом. — Он обнял ее за плечи. — Голова все еще кружится?

— Нет. — Рейчел положила голову ему на плечо.

— Испытываете тошноту?

— Да. Но, мне кажется… Может быть, это оттого, что я ничего не ела?

— Ну, эту проблему нетрудно решить…

Савидж расстегнул «молнию» на кармане и вытащил пакет, запечатанный в пластик.

— Это что? — спросила Рейчел.

— Вяленое мясо.

Она откусила кусочек.

— Видимо, я действительно проголодалась. Вкус просто удивительный. Вовсе не то, что я предполагала…

— Вам никогда не доводилось есть вяленое мясо?

— Нет, ведь я богата и избалованна.

Савидж рассмеялся и тоже откусил кусочек.

— Вы, несомненно, испытываете жажду, но тут я бессилен вам помочь.

— Как долго мы сможем продержаться без воды?

— Без воды? Пару дней. То есть, конечно, это не означает, что вы будете испытывать неудобство. Но уже сегодня ночью мы выберемся отсюда.

Он намеренно лгал, желая ее подбодрить. Наглухо закрытая могила. Вентиляции никакой. Становилось жарковато. По щекам катился пот. Совсем скоро начнутся муки…

Воздух в могиле был спертым и насыщен пылью.

— Мне надо…

— Что?

— Пописать, — сказала Рейчел.

— Не только вам.

— Но это неприлично.

— А, ерунда. Заползайте в саркофаг. К тому времени, как все благополучно завершится, у нас с вами не останется друг от друга никаких секретов.

Она помедлила, затем последовала его совету.

Савидж старался не прислушиваться к интимным звукам. И чтобы отвлечься от охватившего его волнения, решил обдумать предстоящие действия.

К ночи люди Пападрополиса должны будут приостановить поиски. Если, конечно, не решат воспользоваться фонарями и факелами. Или прожекторами с вертолетов.

Но еще до наступления ночи они смогут обрыскать весь этот крошечный остров. И решат, что либо они нас упустили, либо мы утонули.

«Ну и как ты считаешь?» — спрашивал себя Савидж.

Они боятся Пападрополиса. А поэтому не прекратят поиски. Будут прочесывать остров снова и снова.

И Акира тоже?

Если это действительно был Акира.

Но Савидж не сомневался, что это был именно он.

Акира…

Печальный и потрясенный Акира, наблюдавший за тем, как Савидж уплывает на яхте…

Который прокричал с причала имя Савиджа…

Голова которого шесть месяцев назад упала с его плеч и, подкатившись к Савиджу…

Помигала ему…

Акира настигает их. Он не остановится на полпути.

Потому что я чувствую, что для него возвращение Рейчел является не самым главным.

Он мертв! И теперь его дух гонится за мной.

Шесть месяцев назад что-то произошло. Но, Бог мой, что?

Глава 7

Обливаясь потом, Савидж взглянул на светящиеся стрелки наручных часов. Девять сорок семь. Сейчас солнце уже село. Наши преследователи должны собраться и обсудить создавшееся положение. Во рту пересохло, сознание мутилось от пребывания в душном, тесном подземелье. Осторожно отстранив Рейчел, он встал, качнувшись в сторону, но потом обрел устойчивое положение.

— Пора.

Поговорив немного вначале, после того как Савидж задвинул крышку, они погрузились в полное молчание, лишь изредка обмениваясь шепотом короткими замечаниями. Но даже это было сопряжено с риском, потому что он не мог с уверенностью сказать, поглощает могила звуки или же, наоборот, усиливает их. Оказавшийся рядом с могилой человек мог ничего не услышать, а мог сразу же засечь местонахождение беглецов.

Почти все время они пребывали в полудреме. И сейчас Рейчел не хотела просыпаться.

Савидж потряс ее за плечо, она не реагировала, он встряхнул ее посильнее. На сей раз она отреагировала, но реакция ее была настолько вялой, что он встревожился не на шутку: может быть, сотрясение мозга начало проявляться в полной мере?

— Вставайте, — сказал он. — Вам полегчает, если вы глотнете свежего воздуха.

Эта перспектива воодушевила Рейчел. Она хоть и с трудом, но все-таки встала.

Савидж, пригнувшись, подлез под плиту и попробовал приподнять ее край.

Плита даже не шелохнулась.

Он напрягся изо всех сил, но плита словно приросла к яме.

Савиджу показалось, что его сердце сдавил кулак.

А что, если крышка захлопнулась, когда я ее прикрывал? Что, если ее не удастся сдвинуть с места?

Боже, да если она встала на свое место, нам даже вдвоем не поднять такую махину! Мы задохнемся!

Трясущимися руками Савидж налег на плиту, собрав все свои силы.

Пот выступил изо всех его пор. Обезумев от напряжения, он произнес про себя благодарственную молитву, услышав скрежет сдвинувшейся плиты.

Плита сместилась на какую-нибудь четверть дюйма, один угол чуть заметно накренился, балансируя на стенках склепа.

Савидж продолжал упираться в крышку, и наконец она пошла вверх так же внезапно, как и тогда, когда они упали в могилу.

В открывшийся просвет были видны луна и звезды. Но главное — он ощутил на своем потном лице свежее дуновение ветерка. Савидж жадно вдыхал воздух.

Рейчел тотчас же оказалась рядом и, прижавшись к нему, тоже наслаждалась свежим воздухом.

— Это настолько… — начала было она, но Савидж моментально прикрыл ладонью ее рот и стал напряженно вслушиваться в темноту.

Не слышал ли кто-нибудь ее слов?

Ночь оставалась безмолвной. Ни шороха, ни шепота, ни осторожных шагов.

Савидж пошарил рукой по краю могилы, отыскал обломок скалы и подпер им крышку, чтобы она, не дай Бог, не грохнулась на них, когда они будут вылезать наружу. Он приподнял Рейчел, помогая вылезти из ямы. А когда убедился, что с ней все в порядке и она затаилась, полез за ней следом, косясь на плиту.

Лежа на земле, он обозревал окрестности. Ни одного подозрительного силуэта. Никаких движущихся теней.

Он с удовольствием кивнул и, вытащив подпиравший крышку камень, легким движением ноги вернул плиту на место. Если преследователи окажутся завтра на этом месте, то лучше, чтобы они не догадались о нашем убежище и не узнали, что беглецы все время находились с ними рядом. Пусть считают, что мы их обогнали и ушли на почтительное расстояние.

Если мы обгоним их.

Повернувшись к Рейчел, Савидж указал рукой в ту сторону, откуда они вчера пришли. Теперь надо отправляться обратно. Рейчел, все поняв, кивнула.

Он не прополз и нескольких метров, как вдруг остановился. Его рука нашарила выемку в граните, наполнившуюся дождевой водой накануне. Облизав пальцы, Савидж установил, что вода тепловатая, но пить ее можно вполне. Он подал Рейчел знак, окунув пальцы в воду и поднеся их к ее губам.

Она отдернула голову. Но тут же, сообразив, в чем дело, облизала его пальцы, а потом устремилась к выемке и прильнула ртом к воде.

Он подождал некоторое время, но потом решил, что на первый раз достаточно, мягко отстранил ее от воды, чтобы ей не стало плохо. Рейчел нахмурилась, но повиновалась. Теперь Савидж занял ее место и стал пить, зачерпывая воду ладонями. Вытерев губы, он наконец осмотрел темные холмы и потянул женщину за собой.

Глава 8

Через полчаса они достигли гребня холма, с которого открывался вид на море. Луна серебрила волны. Берег, у которого покоились останки яхты и где утром шныряли рыбаки, был теперь совершенно пуст.

Савидж выглянул из-за гребня холма направо. Жители деревушки пришли именно оттуда. Их дома находились там. Через несколько секунд Савидж уже знал наверняка, что его предположение совершенно правильно.

В окнах нескольких дюжин сгрудившихся в кучку домишек, построенных из камня, горел свет. Справа от Савиджа на берегу, в безопасной дали от волн, стояли два вертолета. Среди домишек бродили мускулистые мужчины с автоматами. У некоторых в руках были «уоки-токи», и они что-то без конца говорили в микрофоны.

Савидж продолжал рассматривать деревню. Слева от него виднелся причал, где стояли на приколе шесть мощных катеров, каждый из которых был достаточно вместителен для дюжины человек.

Еще дальше влево, на покрытом галькой пляже, лежали восемь одномачтовых рыбацких суденышек. «Весьма соблазнительные суда», — подумал Савидж.

Вот именно.

Вертолеты охраняются.

Рыбацкие лодки — нет.

Значит, это ловушка.

Тогда каким же образом нам выбраться с острова?

Через пять минут у него уже родился план. С помощью жестов он пытался втолковать Рейчел, что именно ей нужно делать, но она решительно отказывалась понимать. После нескольких неудачных попыток Савидж решился на тишайший из возможных шепотов.

— Ползите по обрыву направо. Мимо деревни и дальше — ярдов пятьдесят, там подождите меня. Я могу основательно задержаться. Услышите стрельбу — не паникуйте.

— Но…

— Вы обещали делать все, как я скажу.

Рейчел выглядела перепуганной до смерти.

Савидж укоризненно взглянул ей в глаза и потыкал пальцем в нужном направлении.

Рейчел нерешительно поползла вправо.

Савиджу сделалось безумно жаль ее: он прекрасно понимал, что ее терзает страх — страх одиночества. Но у него не было выбора. Он не мог взять ее с собой. Она не просто помешала бы ему осуществить задуманное, из-за нее их обоих могли убить.

Савидж подождал, пока Рейчел не исчезла в темноте, и сосредоточил внимание на деревне. Слева находились вожделенные рыбачьи лодки. Ловушка была настолько очевидной, что где-то поблизости наверняка скрывались боевики.

«В ту же секунду, как я появляюсь на берегу, чтобы украсть лодку, меня пристрелят. Может быть, для большего удобства внезапно зажгут прожекторы. Это легко проверить».

Он скользнул вниз по склону.

«Я могу основательно задержаться», — сказал он Рейчел, но необходимость соблюдать тишину удержала его от дальнейших разъяснений. А ведь «основательно» — это значит — на долгие часы. Он должен был двигаться настолько медленно, чтобы казаться тенью, отбрасываемой предметами, когда на них падает лунный свет.

Через тридцать минут, в течение которых Савидж прополз не больше пятидесяти футов, он застыл на месте.

Его слух уловил едва различимый звук. Шелест одежды, коснувшейся скалы. Прямо перед ним. За грудой булыжников.

Савидж осторожно приподнял голову.

Там действительно засел невидимый сверху боевик. С ружьем, нацеленным в сторону рыбачьих лодок.

Савидж выбросил руки вперед и, обхватив голову снайпера, запрокинул ее назад.

Хруст сломанной шеи был слишком слаб, чтобы его могли услышать на расстоянии. Мертвец осел на землю.

Савидж перебрался через булыжники, взял зажатую в руке покойника винтовку 30–06 с телескопическим прицелом, а из кармана извлек револьвер «магнум-357» и кучу патронов.

Забрав оружие, он, извиваясь, пополз обратно вверх по склону. Где-то рядом залегли другие. Это было совершенно очевидно. Но дорога наверх была им уже опробована, поэтому он полз несколько быстрее.

Поднявшись на вершину, Савидж помедлил, проверяя, все ли спокойно в деревне. Но боевики внизу не прыгали в разные стороны в поисках укрытия и не карабкались вверх по склону, как если бы их предупредили о вторжении. Первая часть плана была, таким образом, благополучно завершена. А вторая? Вторая часть казалась настолько опасной, что Савидж чуть было не отказался в последний момент от ее осуществления.

«Если с первой попытки ничего не получится, второй уже не будет. Мы не можем остаться здесь еще на день в надежде только на то, что вторично остров прочесывать не станут. Чем дольше мы будем прятаться, тем больше будем терять силы от отсутствия пиши. И где гарантия, что, прочесывая остров вторично, люди Пападрополиса не отыщут нас. Или, скажем, Рейчел не выдержит напряжения. Ведь она буквально на грани нервного срыва. Нет, действовать необходимо сейчас».

Он сказал Рейчел: «Ждите меня. Услышите стрельбу, не паникуйте».

«Черт побери, Рейчел, постарайтесь сохранять самообладание!»

Он выстрелил из винтовки и кинулся в глубь острова. Звук выстрела отозвался громоподобным эхом над голой землей.

Услышав возникший в деревне переполох, он нажал на спусковой крючок еще раз и продолжал бежать. А в деревне опять послышались крики. Он в третий раз выстрелил из винтовки, а спустя две секунды еще и из револьвера.

Ночная тишина нарушилась. Сапоги застучали по камню — это боевики помчались из деревни вверх по склону. Выстрелив дважды из револьвера, Савидж нажал на спусковой крючок винтовки и решительно изменил свой маршрут, направляясь уже не в глубь острова, а к берегу.

Крики становились все ближе и громче. Боевики устремились к гребню холма. Савидж между тем, пригибаясь к земле, но не сбавляя скорости, продолжал бежать все дальше влево.

Боевики рассыпались по склону холма. В небе вспыхнула сигнальная ракета, освещая местность, где находился Савидж.

Он пригнулся еще ниже и помчался еще быстрее, пытаясь вырваться из пятна света.

Он правильно все рассчитал. Боевики, услышав выстрелы из двух разных видов оружия, решили, что между Савиджем и снайпером завязалась перестрелка. Они вытянулись цепью и, направляясь в глубь острова, стали прочесывать склон холма.

Савиджу предстояло, воспользовавшись суматохой, реализовать задуманное. Под прикрытием ночи он добежал до противоположного конца деревни, поднялся на холм и стал искать Рейчел. Но никак не мог ее найти.

Двинулся дальше по краю.

И тут на него прыгнула какая-то тень.

Он едва не вспорол мозолистыми пальцами глаза потенциальному противнику и только тогда увидел, что это Рейчел. Она затрепетала в его объятиях, но времени успокаивать ее не было.

На берегу, как раз под ними, начал завывать мотор вертолета. Винты стали медленно вращаться.

Одновременно с этим в небе взорвалась еще одна ракета, осветив склон на противоположной стороне деревни.

«Поиск принял более интенсивный характер», — с удовлетворением отметил про себя Савидж. Рассредоточившись, боевики уходили все дальше в глубь острова. Они вызвали по радио вертолет на подмогу, чтобы добавить его прожекторы к осветительным ракетам.

Рейчел плотнее прижалась к Савиджу.

Он прошептал ей в самое ухо:

— Без паники. Через пять минут мы отсюда выберемся.

И он потянул ее за собой вниз по склону.

Лопасти винтов вращались все быстрее и быстрее, их шум становился нестерпимо пронзительным. Лунный свет и светящиеся приборы на панели позволяли разглядеть пилота в выпуклой плексигласовой рубке. Второй пилот уже подбегал к вертолету.

Савидж потянул Рейчел за руку.

Второй пилот распахнул дверцу, собираясь влезть в кабину, но вдруг откинулся назад, а потом рухнул на землю, сраженный ударом в челюсть.

Это Савидж сразил его прикладом винтовки, а потом откинул в сторону, выхватил револьвер, нацелив его в сидевшего за рулем пилота.

— А ну, вылезай к чертовой матери или подохни.

Летчик быстро отцепил пристяжной ремень, рывком распахнул дверцу пилота и вывалился из кабины.

Савидж влетел в кабину, увлекая за собой Рейчел.

Но подгонять ее не было нужды. Задыхаясь от волнения, она сама толкнула Савиджа вперед:

— Поехали!

Он захлопнул дверцу и, даже не пристегнув ремня, нажал на педали и вцепился руками в рычаги управления. В СИИЛз их не обучали управлению геликоптерами, но Грэм требовал, чтобы защитник умел управлять всеми средствами передвижения, включая и воздушные. Конечно, не реактивными истребителями и не «боингами». Для обучения в этом случае потребовалось бы слишком много времени, так как их системы управления были чересчур усложнены. Но пропеллерными самолетами и вертолетами — обязательно. Овладеть техникой их управления можно было за несколько месяцев в часы досуга.

«Слава Богу, — подумал Савидж, — что это не армейский вертолет». Потому что их приборные панели повергали его в полное отчаяние. Этот геликоптер предназначался для гражданских и туристических целей. Управлять им предельно просто. Поступай в соответствии с инструкцией, и порядок. Все приборы просты и даже элегантны на вид.

Визг моторов перешел в рев. Винты вращались настолько быстро, что казались абсолютно неподвижными.

— Ну, вперед же! — завопила Рейчел.

Савидж потянул на себя рычаги, и вертолет взметнулся вверх. От резкого броска захватило дух. Они были свободны.

Савидж направил вертолет вперед и вверх, прорезая облака над залитым лунным светом морем. Бросив тревожный взгляд назад, он увидел крошечные, бегущие вниз по склону фигурки. И от деревни к берегу сломя голову мчались боевики с нацеленными вверх винтовками.

Набирая скорость, Савидж заметил, что их дула извергают пламя.

«Вы опоздали», — подумал он.

Пристегнув ремень безопасности, Савидж повернулся к Рейчел.

— Пристегнитесь.

— Я уже пристегнулась.

— Вы, конечно, что-то… — ухмыльнулся он. — Должен признаться, что я потрясен. Не многие…

И тут женщина закричала. Он невольно вздрогнул. И, повернувшись к ней, увидел дуло пистолета, нацеленное ему прямо в голову.

Пистолет был в руке у Акиры.

Глава 9

— Давай-ка не будем забывать, где мы находимся. — Глаза Акиры были такими же печальными, какими они запомнились Савиджу, а его английский все также безупречен. — Нет-нет. Не тянись к оружию. Я немедленно выстрелю. Ты умрешь. А вертолет потеряет управление. Прежде чем я смогу отбросить твое тело и схватить рычаги управления, мы рухнем на землю. Тогда я Тоже погибну. Но не только я. Твой принципал тоже.

— Каким образом ты?..

— Очень просто. Я рассуждал так: яхта разбилась, интересно, удалось ли уцелеть кому-нибудь. И если удалось — ведь в свое время ты служил в СИИЛз, а следовательно, был мастером по выживанию, — то что бы на твоем месте стал делать я? Предположим, отыщу хорошее укрытие и спрячусь, но все равно мне необходимо как можно быстрее убраться с острова, пока не обессилел от голода и жажды. Не сомневаюсь, что где-то поблизости тебя ожидает спасательная команда. Предположительно, на Делосе. Кстати сказать, я обнаружил твой вертолет. Итак, рассуждая дальше, я решил, что ты должен будешь обязательно добраться до Делоса, прежде чем спасательная команда снимется с места и уйдет. Какие в этом случае у тебя варианты? Самое очевидное — украсть рыбачий баркас, поэтому люди моего принципала раскидали снайперов по всему склону, как горох на грядке. Но у тебя репутация человека, моментально приспосабливающегося к любым обстоятельствам. Отвлекающий удар? Кража вертолета? Я просчитал все возможные варианты и спрятался в этом геликоптере. В конце концов, что я терял в случае ошибки? Ну, полежал бы пару часов без движения — и все. Я способен так лежать несколько дней. И вот результат — я добрался до тебя.

— Ты был не столь разговорчив во время нашей совместной работы в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте». — Савидж покосился на пистолет Акиры. Потом, содрогнувшись, заглянул в глаза Акиры — грустные и задумчивые. Глаза человека, которому — он сам это видел — отрубили голову.

— «Горный Приют»? Да, именно поэтому я здесь, — сказал Акира. — Поэтому я тебя преследовал. Поэтому я спрятался здесь. Мне необходимо задать тебе вопрос. Почему ты все еще жив? Шесть месяцев назад я видел тебя мертвым.

Савидж едва не потерял контроль над вертолетом. Машина резко нырнула носом вниз. Он быстро вернул ее в нормальное положение. Геликоптер продолжал набирать высоту. Он перевел дыхание, но слова Акиры не укладывались у него в голове.

— Видел меня мертвым? Это я видел тебя мертвым!..

— Нас преследуют, — сказала Рейчел.

Савидж оглянулся и Акира тоже.

«Сейчас, — подумал Савидж, — я выбью пистолет у него из рук».

Но тотчас же инстинктивно почувствовал, что поколебать бдительность Акиры невозможно.

— Отлично, — сказал японец. — Ты сумел подавить соблазн.

— Почему ты решил, что я не предприму никаких попыток?

— Я рассчитывал на твое благоразумие. Но будет лучше, если мы все станем руководствоваться здравым смыслом и доверять друг другу. В подтверждение моих намерений… — Акира вложил пистолет в кобуру под курткой.

В кабине сразу же воцарилась более спокойная атмосфера.

Савидж оглянулся назад, пытаясь разглядеть преследователей.

— Я никого не вижу, — сказал он.

Рейчел указала назад и чуть левее курса вертолета.

— Вон там огни.

— Катер?

— Это второй вертолет, — объяснил Акира.

— Черт возьми, а на борту есть оружие?

— Люди, находящиеся на нем, вооружены автоматами, но сам вертолет — точная копия нашего. Он не оснащен никаким оружием.

— Если он нас догонит, — взволнованно прошептала Рейчел, — боевики могут открыть двери и начать стрельбу.

— Они не станут этого делать.

— Откуда такая уверенность?

Савидж поспешил ее успокоить.

— Они могли сделать это, когда мы покидали поместье. Они боятся угодить в вас.

— Но это не помешало им обстреливать наш вертолет.

— Думаю, они растерялись и не соображали, что делают. У них было время, чтобы понять, насколько глупо они поступили. Если по их вине этот вертолет разобьется, Пападрополис им отрежет…

— Это уж точно. — Рейчел вздрогнула. — Мой муж и не на такое способен.

— Таким образом, вы являетесь нашей охранной грамотой, — сказал Акира.

— Как это нашей? Ведь ты на их стороне, — удивился Савидж.

— Ничего подобного. В поместье я прибыл за день до твоего появления, чтобы заменить заболевшего охранника. — Акира повернулся к Рейчел. — В ту самую секунду, когда я понял, для чего меня наняли, а именно для того, чтобы охранять пленницу жестокого человека, мне стало ясно, что ни под каким предлогом я не стану выполнять столь грязную работу. Если откровенно, у меня были собственные планы вашего спасения. Так как Пападрополис не сообщил мне истинной цели моего пребывания в усадьбе, — он сказал, что ему кто-то угрожает и он нуждается в защите, — я решил, что таким образом наше соглашение полностью аннулируется, и посчитал себя свободным от каких бы то ни было обязательств.

— Тогда зачем ты держал меня на мушке? — спросил Савидж.

— Чтобы ты не напал на меня. Мне нужно было, чтобы ты внимательно меня выслушал.

— Они нагоняют нас, — проговорила Рейчел.

— Они могут попытаться заставить нас сесть. Там, справа, — остров. — Савидж указал на бурую громаду гор. Чтобы обойти ее, он увеличил скорость. Мотор взревел с такой силой, что задрожал фюзеляж.

Стрелка, указывающая количество оставшегося топлива, метнулась и встала посередине. Савидж покачал головой.

— Такая скорость требует больших затрат горючего.

— У наших преследователей скорость ничуть не меньше, поэтому и расход горючего будет таким же, — сказал Акира. — Я бы не беспокоился на этот счет. У них изначально в баках бензина было несколько меньше, чем у нас. Поэтому им вскоре придется идти на посадку. Так что не беспокойся. Кстати, видимо, вы оба голодны и хотите пить? — Акира наклонился. С улыбкой, не погасившей, однако, печаль в его глазах, он протянул Рейчел флягу и пакет с бутербродами.

Рейчел трясущимися руками отвинтила крышечку фляги и, жадно припав к горлышку, сделала несколько больших глотков. Внезапно она отстранила флягу и, нахмурившись, посмотрела на мужчин.

— Вы уклоняетесь от обсуждения главного вопроса.

Савидж понял, что именно она имела в виду.

Печальные глаза Акиры сузились.

— Да.

— То, о чем вы говорили, сильно смахивало на бред. Может, объясните?

Савидж с Акирой ничего не ответили. Лишь внимательно разглядывали друг друга.

— «Я видел тебя», — повторила Рейчел в смятении, обратившись к Акире. — На причале, когда мы уплывали, вы крикнули именно эти слова.

Потом повернулась к Савиджу.

— А вы в ответ крикнули то же самое… только выделив слово «тебя». Гром заглушил последующие несколько слов, и я расслышала только последнее — «мертвым». Помните, я тогда еще спросила, знаете ли вы этого человека. Вы не ответили мне. А через несколько секунд проговорили: «Помоги мне Бог, если знаю». И голос у вас был такой, словно ничего ужаснее в вашей жизни не случалось. «Шесть месяцев назад я видел, как этот человек умер». Но был очень сильный ветер, и мне показалось, что я не расслышала ваших слов. Потому что ваши слова смахивали на бред. А теперь этот человек тоже утверждает, что видел, как вас…

— Обезглавили. Савидж, как тебе удалось выжить?

— А как это удалось тебе? — в свою очередь спросил Савидж.

— Меч отрубил тебе голову. Она покатилась по полу.

— Потом остановилась, встав на обрубок шеи, — продолжил Савидж. — И глаза моргнули.

— Твои.

— О Боже, — простонала Рейчел. — Все ясно. Вы оба психи.

— Нет, — сказал Савидж. — Но коль скоро мы оба живы, значит, кто-то из нас страшно ошибается.

Рейчел побледнела и покачала головой.

— О Господи, да неужели вы не понимаете, что это невозможно. Если вы не сумасшедшие, то один из вас лжец. — По взгляду, брошенному на Акиру, можно было понять, что она осуждает незнакомца.

Акира, отметая всякие возражения, лишь пожал плечами и повернулся к Савиджу.

— Еще разок, — произнесла Рейчел, — вдумайтесь в то, что вы говорите. Вы утверждаете, что видели его без головы?

— Именно так, — проговорил Акира, искоса глянув на Савиджа.

— А вы, соответственно, видели без головы его? — спросила она Савиджа.

Савидж кивнул. По его телу пробежал холодок, как будто он увидел в кабине привидение.

Рейчел всплеснула руками.

— Я повторяю. Так как ничего подобного быть не может, значит, это ложь.

— Вы мне верите? — спросил Савидж.

— Вы же знаете, да. Сколько раз надо это повторять и доказывать? Я ведь поклялась, что последую за вами в ад.

— Похоже, что я именно там сейчас и нахожусь. Я знаю, что все было именно так. Я видел собственными глазами. И знаете, Рейчел, я вам точно говорю… можете считать меня психом, мне все равно… говорю, что видел, как убийца-японец отрубил голову этому человеку. Эта сцена преследовала меня последние шесть месяцев.

— Точно так же, как меня преследовала сцена твоей гибели, — сказал Акира.

— Твои слова ничего не значат, — отмахнулся Савидж. — Мы с Рейчел друг другу верим. Но вот могу ли я доверять тебе?

— Чисто профессиональный подход к проблеме. Профессиональная, я бы сказал, точка зрения, как и у меня. Я был бы разочарован, если бы ты не оказался подозрительным, как черт. Даже больше: я заподозрил бы тебя в нечестности, если бы ты сразу же всему поверил.

— Слушайте, вы оба начинаете меня пугать, — пробормотала Рейчел.

— Только начинаем? Да я пребываю в страхе с того момента, как увидел Акиру в поместье.

— Можешь себе представить, насколько я сам был потрясен, — живо продолжал Акира. — Я не поверил собственным глазам, когда ты проехал мимо в машине… когда преследовал тебя в Миконосе… когда окликнул с причала…

— Это все чепуха, не достойная внимания чепуха, — огрызнулся Савидж. — Главное — то, что я видел шесть месяцев назад. Только в этом я действительно уверен. Я видел, как тебя обезглавили, а ведь это не то, что, скажем, выстрел в грудь, когда человек может всего лишь показаться мертвым. Вроде бы человек умер, а потом пришел врач и воскресил его!

— Да? Тогда почему же я здесь? Каким образом я могу с тобой разговаривать?

— Черт побери, вот этого я не знаю!

— Прекратите! — крикнула Рейчел. — Вы меня окончательно напугали.

— Я напуган ничуть не меньше вас, — сказал Акира. — Как же мне вас убедить? Пойми, Савидж, что последние шесть месяцев ты был моим кошмаром. Пока я поправлялся от ран…

— Нанесенных?..

— Боккэном.

Рейчел взвизгнула:

— А что это означает по-английски?

— Это такие деревянные мечи, — пояснил японец. — Они сломали мне руки, ноги, разорвали селезенку, аппендикс, раздробили ребра и череп. Мое излечение длилось шесть месяцев.

— То же самое случилось и со мной, — кивнул Савидж. — Таким образом, мы вернулись к самому началу. Либо мы оба сошли с ума. Либо ты лжешь. Либо…

— Лжешь ты, — перебил его Акира. — Я ведь знаю, что видел. Как тебе удалось выжить?

Савидж прочитал в глазах Акиры за привычной печалью еще и смятение.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Предположим, что каждый из нас видел, как другой умер. Но ведь это же невозможно. — Он отчаянно пытался найти объяснение. — Если мы не сумасшедшие и ни один из нас не лжет…

— Тогда? — Акира наклонился вперед.

— Ты рассуждаешь ничуть не менее логично, чем я. Существует третья возможность.

— Неизведанная, — кивнул Акира. — И так как мы оба живы…

— В то время как ни ты…

— Ни тем более ты…

Голова Савиджа пошла кругом.

— Тогда что же произошло на самом деле?

— Предлагаю это выяснить сообща.

Глава 10

— Похоже, огни справа от нас удаляются, — сказала Рейчел.

Савидж убедился, что преследовавший их вертолет развернулся и взял курс на остров, расположенный справа по борту.

— У них почти кончилось горючее.

— Слава Богу. По крайней мере, одной заботой у нас меньше. — Рейчел в изнеможении закрыла глаза.

— А у нас-то как с топливом? — спросил Акира.

Савидж взглянул на индикатор.

— Почти четверть бака.

Рейчел встрепенулась.

— Этого достаточно, чтобы добраться до материка?

— Да. Если мы будем идти прямо по курсу.

— Если? А что нас может заставить с него свернуть?

— Савидж имеет в виду очевидный факт, что пилот, преследовавшие нас, несомненно, радировал на материк, чтобы нам наперерез послали дополнительные вертолеты, — пояснил Акира. — Они знают, откуда мы держим путь. Если следовать по этому — маршруту, нас найдут.

— Поэтому мы полетим туда, где нас меньше всего ждут. — Савидж поменял курс с северо-западного на западный. — При данных обстоятельствах нам лучше отправиться на север.

Но ведь таким образом мы окажемся вдали от Афин. И нам придется израсходовать больше топлива, — сказала Рейчел.

— Чтобы сберечь топливо, нам нужно просто скинуть обороты, — сказал Савидж.

— Хотите сказать, что тогда нам хватит топлива, чтобы приземлиться в нужном месте?

Савидж ничего не ответил.

— …А-а, черт! — вырвалось у Рейчел.

Глава 11

Мотор чихнул: датчик показывал, что горючее почти на исходе, но Савидж наконец-то добрался до материка. В предрассветном сумраке он приземлился на заброшенной лужайке, где должен был бы приземлиться вертолет с Делоса, если бы Савидж воспользовался им. Вместе с Рейчел и Акирой он быстро побежал к кустам, обрамлявшим лужайку. В какой-то момент Савиджу показалось, что Акира сейчас выхватит пистолет и скажет, что специально ввел Савиджа в заблуждение, но ничего подобного не произошло, японец держал руки по швам и, по-видимому, сам опасался того же со стороны американца.

— За этими кустами — грунтовая дорога, — сказал Савидж. — А в ста ярдах налево будет амбар.

— В котором стоит автомобиль?

Савидж уже на бегу кивнул.

— Но что будет, если мы не сможем до него добраться?

— Я приготовил две разные посадочные площадки. К тому же есть выбор портов на случай, если бы мы стали бежать на катере или лодке. Ты ведь отлично знаешь, как это бывает: если что-то не заладится, пойдет наперекосяк, то уже все. Но следует продумать как можно больше путей отступления.

— Кто бы тебя ни готовил, он сделал это отлично.

Добравшись до дороги, они побежали налево.

— Власти, разумеется, обнаружат вертолет, — сказал Акира. — Если Пападрополис решит заявить о пропаже жены, эксперты снимут отпечатки пальцев.

— Твои значатся в картотеке?

— У меня никогда не снимали отпечатков.

Савидж поморщился:

— А мои снимали.

— Значит, Пападрополис употребит всю свою власть на то, чтобы установить, кто ты такой. И пошлет людей. Они убьют тебя за то, что ты похитил его жену.

— Прежде чем вылезти из вертолета, я тщательно стерсвои отпечатки Пальцев со всего, к чему прикасался. А вот твое имя Пападрополису известно.

— Не совсем так. Ему известен лишь мой псевдоним.

— Отлично, это одна из важнейших вещей, которым меня обучили, — сказал Савидж. — Анонимности. Предупреждать нападки нервных оппонентов.

— У тебя был классный инструктор.

— Он бывал и редкой сволочью.

— Таковы все классные инструкторы.

— Я… — Грудь Рейчел вздымалась, она едва переводила дыхание. — Я не могу с такой скоростью…

Мужчины подхватили ее под руки. Держа ее на весу, они побежали к смутно вырисовавшемуся в предутренней мгле силуэту амбара, где находился темный «фиат». Через пять минут они выехали на дорогу: Рейчел сидела между Савиджем и Акирой на переднем сиденье.

Сидя за рулем, Савидж чувствовал рядом с собой ее взмокшую от пота одежду.

— Худшее позади. Теперь вы в безопасности. Постарайтесь заснуть. Вскоре у вас будут горячая пища, свежая одежда и очень-очень мягкая постель. Я ее сам проверял.

— Больше всего, — сказала Рейчел, — я мечтаю о ванне.

— Это предусмотрено, — ответил Савидж, — и организовано. И главное — сколько угодно теплой воды.

— Горячей воды.

— Это очень по-японски. — Акира наблюдал за тем, как из серого небо превращается в ослепительно голубое: рассвет набирал силу. — Куда мы направляемся?

— На ферму, к востоку от Афин. — Глаза Савиджа горели от усталости. — Я арендовал заброшенный дом, выдав себя за писателя. «Мне необходимо уединение, — сказал я. — Я собираю материал для написания новой биографии Аристотеля».

— И что же на это ответил владелец?

— Он решил, что я имею в виду Аристотеля Онассиса. Взял с меня обещание рассказать ему побольше грязных сплетен об Ари и Джеки.

— И ты пообещал?

— Не только пообещал, но и немедленно исполнил его просьбу, сказал, например, что Ари вполне может состязаться с Папой Римским в святости. «Эх вы, профессорня!» — только и воскликнул этот человек, хотя деньги взял. Думает, что я полный кретин. Так что ждать его с визитом не приходится.

Акира хихикнул.

Глава 12

Машину они спрятали за фермой. Залитые солнцем луга обрамляли виноградники. И хотя внешне дом выглядел неказистым, внутри он был отлично меблирован и чист. Несколько дней назад Савидж лично проверил, готов ли дом для приема Рейчел.

По дороге на ферму Акира с Савиджем опять поговорили о преследовавших их кошмарах, но, прибыв на место, все их внимание было обращено на Рейчел. Чего она желает, поинтересовались они. Поесть? Еще поспать? И услышали в ответ: «Принять ванну». Савидж позаботился, чтобы в доме круглые сутки было электричество. Электронагреватель включили на полную мощность. Рейчел провела в ванне не менее часа, а когда появилась в гостиной в платье от Сен Лорана, которое передала для нее сестра, то, несмотря на синяки и кровоподтеки на лице, выглядела просто великолепно.

Взглянув на ее лицо, Акира нахмурился.

— Увидев вас в вертолете, я решил, что у вас лицо просто в грязи. Я никак не предполагал, что все это на самом деле… Я знал, что муж вас унижал, но… Какой же мерзавец мог так…

Рейчел прикрыла рукой самый большой синяк.

— Прошу прощения, — поспешно заметил Акира. — Я лишь хотел выразить сочувствие, а отнюдь не пробуждать печальные воспоминания. И, главное, помните: синяки — вещь преходящая.

— Вы имеете в виду те, что у меня на лице? — уточнила Рейчел.

— Вашу душу сломить таким путем не способен никто.

Рейчел убрала руку с лица и улыбнулась.

— Благодарю. Мне было очень важно услышать что-нибудь подобное.

Савидж был восхищен. В прекрасных синих глазах, оттеняемых бордовым ситцевым платьем, читались сила и достоинство. Зачесав мокрые каштановые волосы за уши, она тем самым подчеркнула благородство и красоту своего лица, черты которого теперь, когда отеки от ушибов начали спадать, проявились во всей своей изысканности.

— Если бы ваш муж даже убил вас, он не смог бы убить вашу душу, — сказал Акира. — Я верю в синто.

Рейчел вопросительно взглянула на него, и он пояснил:

— Это древнейшая религия Японии.

— И все-таки… Я никогда особенно не интересовалась религиями.

— Согласно синтоизму, после смерти наши души сливаются с окружающим миром. Жизнь не кончается, она лишь изменяет форму. Но при этом сохраняет свою индивидуальность, растворяясь в общем потоке бытия. Ваш муж не смог бы причинить вред вашей душе, потому что она неуязвима. И возродится к новой жизни.

— Меня интересует эта жизнь, — сказала Рейчел.

— Это естественно. — Акира пожал плечами. — Синтоизм не настаивает на том, чтобы вы позабыли о той жизни, которая вас интересует больше всего.

— А в этой жизни я хочу есть.

— Скоро будет готов жареный барашек, — сказал Савидж.

— О, это должно быть очень вкусно.

Барашек и в самом деле оказался очень вкусным.

Но во время еды Савидж опять потребовал, обратившись к Акире:

— Расскажи еще раз.

— Я уже пять раз тебе рассказывал.

— Расскажи в шестой. Мы оба умерли, а на самом деле живы. И всякий раз, как я на тебя гляжу, меня оторопь берет. Я вижу…

— Ками.

— Что?

— Привидение. Ну ладно, я старался понять. Но безуспешно. Итак, если хочешь снова послушать…

— Только давай поподробнее. Всегда можно припомнить еще какие-то детали, которые не упоминались прежде. Ты мог просто не придать им значения.

— Очень хорошо. Меня нанял…

— …Муто Камити.

Затем Акира принялся описывать внешность человека, бывшего их принципалом.

Возраст около шестидесяти. Слегка сутул. Выпирающий животик. Черные волосы, тронутые сединой. Ввалившиеся щеки. Кожа — коричневая.

— Именно таким я его и запомнил, — согласно кивнул Савидж. — Где он тебя нанял?

— В Токио.

— Род его занятий?

— Не имею представления.

— Ну, должно же было у тебя возникнуть какое-нибудь предположение на этот счет. Опиши его офис.

— Я ведь говорил, что мы встречались на нейтральной территории. В парке.

— Верно, — сказал Савидж, — а затем в его лимузине вы поехали вместе…

— Точно.

— Опиши шофера.

— Худощав, отлично знает свое дело. Нас от шофера отделяло дымчатое стекло. Поэтому разглядеть его как следует мне не удалось.

— Может Камити быть политиком?

— Да, но может быть и бизнесменом. Главное впечатление от встречи с ним — его совершенно очевидная усталость.

— Усталый чиновник. У меня было именно такое же впечатление. — Савидж помолчал. — Но чиновники бывают самые разные. Опиши его руки.

— Кончики пальцев мозолистые. Так же, как и ребра ладоней.

— Как твои и мои. Занимается каратэ.

— Я тоже пришел к такому выводу. Но в Японии, где боевые искусства широко распространены, ими занимаются многие деятели.

— Какое у тебя было задание?

— Сопровождать Камити-сан в Америку. Он должен был вовремя попасть на какую-то важную встречу, по крайней мере он так сказал. Нападения не ожидалось, тем не менее на всякий случай он посчитал нужным обзавестись телохранителем.

— Вот это меня и удивляет. У Камити был личный шофер, значит, должен быть и другой обслуживающий персонал, способный взять на себя его охрану.

— Это он тоже объяснил, — сказал Акира. — Ему был необходим телохранитель, знающий Америку, ее обычаи, образ жизни.

— Ты работал на американцев?

— Я работал на многих. Мой беглый английский являлся при найме одним из важнейших условий. Для богатых американцев, приезжающих в Японию. И богатых японцев, посещающих Америку.

— Он сообщил тебе, что намерен нанять в Америке еще и телохранителя-американца?

— Да. Это меня не смутило. Мне все равно понадобился бы сменщик на то время, пока я ем и сплю, привлечение телохранителя из местного населения является общепринятой практикой в подобных ситуациях, — сказал Акира.

— Итак, вы вылетели из Токио в…

— Даллас.

— По пути произошло что-нибудь интересное?

— Мой хозяин беседовал с японцами, летевшими тем же рейсом. Затем мы встретились с несколькими американцами.

— В аэропорту?

— Да, и встреча была мимолетной. О чем шел разговор, я не слышал. Потом полетели в Нью-Йорк.

— Где мы и встретились, — заметил Савидж. — Покатавшись с часок в автомобиле, мы остановились.

— Хозяин сказал, что тебе были даны соответствующие инструкции. По-японски он сообщил мне некоторые детали, в которые ты не был посвящен.

— Мы остановились у «Ховарда Джонсона». И обменялись…

— Кейсами. Это меня удивило.

— Как и меня. Затем приехали…

— После многочасового путешествия мы прибыли в самое необычное из виденных мною мест. Здание напоминало несколько строений, соединенных вместе, — одни были из кирпича, другие — из тесаных камней, третьи — из бревен. Различались они и по высоте: пять этажей, три, четыре. Каждое здание было в своем стиле: городское здание, пагода, замок, шале. У одних были прямые стены, у других — выгнутые. Печные трубы, башенки, фронтоны и балкончики лишь усугубляли, — Акира помедлил, — архитектурный сумбур.

— Вот именно. Сумбур.

— Меня волновало отправление служебных обязанностей в столь непредсказуемом месте.

— Да нет же, это я был обеспокоен, а ты сказал, чтобы я не беспокоился, поскольку все меры предосторожности приняты.

Акира покачал головой.

— Ведь я же просто повторил то, что сказал мне мой хозяин. Об организации защиты мне ничего не было известно.

— У обрыва сидели снайперы. Три остальных принципала имели при себе каждый по два защитника, как и Камити.

— Национальность остальных принципалов? — спросил Акира.

— Американец, испанец и итальянец.

Рейчел отложила ложку.

— О вашем бизнесе я ровным счетом ничего не знаю.

Савидж с Акирой взглянули в ее сторону.

— Я — обыкновенный человек и, видимо, поэтому должна сидеть смирненько, но вот я вас слушала, слушала и подумала…

— Да? — прищурился Савидж.

— Может быть, это и не важно, но…

— Мы слушаем вас, — сказал Акира.

— Как Камити вышел на вас?

Акира выглядел растерянным.

— Вы оба просто с ума сходите по анонимности. Не думаю, что вам приходилось себя рекламировать.

Савидж рассмеялся.

— Разумеется, нет.

— Тогда каким образом вы с Акирой оказались на этом задании?

Акира пожал плечами.

— Это стандартная процедура. Меня рекомендовал мой агент.

— И меня тоже, — сказал Савидж. — Это действительно неважная деталь.

— А ведь пять минут назад вы утверждали, что мелочей не бывает и всякая мелочь имеет значение.

— Она права, — согласился Акира. — Нам необходимо осмыслить все от начала до конца, не упуская из виду ничего.

— Но мой агент ничего не знал о Камити, — удивился Савидж. — Он даже не мог сообщить мне профессию принципала. Бизнесмен, политик… Камити просто связался с ним и сказал, что ему нужен телохранитель на пять дней за весьма солидное вознаграждение.

— Мой агент тоже ничего не знал, — согласился Акира и, повернувшись к Рейчел, пояснил: — Бизнесмен нуждается в особом роде защиты в отличие от политика. Ведь его постоянно подстерегают разного рода опасности: похищение, грабеж, убийство. Я помню, что был в полном смятении от недостатка информации.

— Ну, уж если вы постоянно просите друг друга повторить все, что с вами произошло, тогда почему бы не учинить допрос и вашим агентам? Может быть, они смогут вспомнить нечто такое, что поначалу казалось несущественным.

Савидж поднял брови.

— Ну, что ж… — сказал Акира.

— Почему бы и нет? Попытка не пытка. Сами мы пока ни до чего не додумались.

Внезапно Савидж пришел в полное расстройство.

— Но твой агент — в Японии, мой — в Америке, а вести подобные разговоры по международному телефону, естественно, нельзя.

— Значит, — сказал Акира, — нам предстоит встретиться с ним. Но лететь для этого в Японию нет необходимости. Когда я работаю в Америке, то пользуюсь услугами американского агента.

— Как его зовут?

Акира колебался, с сомнением глядя на Рейчел и словно бы решая про себя, насколько откровенным можно быть в данной ситуации. Потом, видимо, решил, что ему следует честно ответить на заданный Савиджем вопрос, и сказал:

— Грэм Баркер-Смит.

— Господи…

Глава 13

Савидж так стремительно вскочил на ноги, что стул грохнулся на пол.

— Это имя моего агента. Сукин сын.

— Грэм — твой агент?

У Савиджа был совершенно безумный вид, и Акира невольно вскочил на ноги.

— Здесь какая-то ошибка. Я сказал «американец». Но на самом деле он…

— Англичанин. Ему примерно шестьдесят. Довольно тучный. Лысый. Курит сигары. Носит только костюм-тройку.

— Самого лучшего качества, — вторил ему Акира. — Обожает шампанское и икру.

— Белужью. Шампанское — «Дом Периньон». Это Грэм. Вот сволочь!

Рейчел всплеснула руками.

— Пожалуйста, пусть кто-нибудь… Так что же получается: у вас общий агент, а вы и не знали об этом?

— Мы и не должны были этого знать, — ответил Савидж. — Наша профессия тайная по самой своей сути. Характер работы, которую нам приходится выполнять, чрезвычайно опасен. Наша жизнь постоянно находится под угрозой.

— Нашим хозяевам мы гарантируем абсолютную верность, — продолжал Акира, — полную конфиденциальность. Предупредительность и почтение. Но мы не всегда можем рассчитывать на такое же отношение к себе со стороны хозяина, поэтому скрываем свое подлинное имя на тот случай, если хозяева захотят убрать нас. Или если враги наших хозяев решат проучить нас.

— Вы говорите так, словно появились из другого времени, — тихо произнесла Рейчел.

— Если вы поняли это, то поймете и все остальное, — уверенно сказал Акира. — Как бы я хотел жить лет триста назад.

Савидж в недоумении уставился на Акиру, но тут же перевел взгляд на Рейчел.

— Видите ли, мы просто обязаны быть одержимыми. И не только в отношении своих клиентов. Но и в отношении самих себя. Телохранитель безоговорочно доверяет своему агенту. Потому что агент направляет всю работу, является связующим звеном между клиентом и…

— Вами, защитниками, — договорила вместо него Рейчел и повернулась к Акире. — Значит, и Грэм в качестве агента тоже должен быть одержимым.

— И абсолютно надежным. Он не имеет права поколебать доверие клиента, — сказал Савидж.

— Или раскрыть анонимность защитников, права которых он представляет? — спросила Рейчел.

— Именно. Вот почему мы с Савиджем ни за что на свете не узнали бы о том, что у нас общий агент. Если бы Грэм даже случайно назвал мне имя какого-нибудь защитника, интересы, которого он представляет, я моментально перестал бы ему доверять и начал бы подыскивать себе другого агента.

Савидж прошелся вокруг стола.

— Так, значит, Грэм соблюдал этику, умалчивая о том, что нас мучают одни и те же кошмары?

— Ты лечился шесть месяцев. И я тоже. Он тебя навещал.

— Каждую субботу, — ответил Савидж. — На берегу Чесапикского залива.

— А ко мне он наведывался каждый четверг. На остров Мартаз Виньярдз.

— При этом он великолепно знал, что я считаю тебя убитым?

— А что я в свою очередь считаю убитым тебя.

— Его поведению нет оправданий. Он должен был нам обо всем рассказать!

— Ты считаешь, что он каким-то образом причастен к случившемуся?

— Чертовски смахивает на то, — ответил Савидж.

Лицо Акиры посуровело.

Рейчел взяла их за руки.

— Не следует нервничать, друзья, но…

— Мы не собираемся отправиться ближайшим рейсом в Штаты и бросить вас на произвол судьбы, если вы об этом беспокоитесь, — сказал Савидж. — Ваша безопасность по-прежнему наша главная забота.

— В таком случае… — плечи Рейчел поникли. Веки сами собой стали смежаться. — Мне необходимо… — Она уронила голову. — Я безумно устала.

— Идите в спальню и поспите.

Рейчел зевнула.

— А вы как же?

— Не беспокойтесь. Мы с Акирой будем спать по очереди. Один из нас будет постоянно охранять вас, и днем и ночью.

Она уронила голову на сложенные на столе руки. Савидж отнес ее в спальню.

Глава 14

Когда Савидж вернулся в кухню, Акиры там уже не было. Он стремительно обежал все остальные комнаты, но и там его не оказалось. Савидж распахнул входную дверь и обнаружил Акиру сидящим на покосившихся ступенях крыльца. Его коричневое лицо было обращено к солнцу.

— Что-то не так? — спросил Савидж.

— Надо было оглядеться.

— Ну, и?..

Акира указал рукой на виноградники.

— Кажется, все в порядке. Виноград уже собран. Так что межи просматриваются насквозь. В поле тоже ни души. Ты удивительно удачно выбрал дом.

— Спасибо. — Савидж сел рядом. — Если принять во внимание твою квалификацию, подобная похвала дорогого стоит.

— Простая констатация факта.

Савидж ухмыльнулся:

— Я чертовски стараюсь выглядеть скромнягой.

Акира ухмыльнулся в ответ, хотя его глаза оставались печальными.

— Твой английский просто великолепен, — сказал Савидж. — Где ты его учил?

— Расскажу как-нибудь.

— Судя по всему, ты не в настроении. Омотэ и ура. Верно?

Акира повернулся к нему.

— Личное мнение и общественное мнение? Ты знаком с японской логикой?

— Стараюсь помаленьку.

— Похвально. Но и обидно. Тебе никогда не преуспеть в этом.

— Так я и думал.

— А как женщина? — спросил Акира.

— Она отлично держалась. В самом деле я просто восхищен. Она заслуживает того, чтобы ради ее спасения не жалеть сил. Ты знаешь, она даже не шевельнулась, когда я стал накрывать ее одеялом. Видимо, проспит до вечера.

— Да, — без тени сомнения, уверенно подтвердил Акира.

— Но нам тоже не мешало бы поспать. Если хочешь, я отстою первую вахту. Ты сможешь принять ванну и…

— Ты измотан сильнее, чем я, — прервал его Акира. — И работал дольше. Так что отдыхай первым.

— Этак мы можем спорить до бесконечности. — Савидж поднял с земли два камешка, потряс в ладонях, потом зажал по одному в кулак и вытянул руки вперед, говоря: — Отдыхает маленький камешек.

— Ребячья игра?

— А почему бы и нет?

Акира указал на левый кулак. Савидж раскрыл ладони.

— Похоже, тебе отправляться почивать, — сказал он.

Акира отвесил поклон и рассмеялся.

— Хай.

— Это по-японски «да»?

— А также «разумеется», «конечно», «всенепременно». Все зависит от интонации. — Акира вглядывался в лицо Савиджа. — Таких, как ты, мы называем искренними людьми. Доброжелательными. Серьезными.

— Но с бередящей душу обязанностью.

— Двумя, — уточнил Акира. — И первая заключается в том, чтобы доставить нашего принципала твоему нанимателю.

— Все подготовлено для этого.

— Пока ты проделал все безукоризненно. Но чтобы ускорить процесс, предлагаю над дальнейшим планом поработать сообща.

— Это для меня большая честь. — Савидж сложил ладони вместе и поклонился.

— А затем двинем в Нью-Йорк.

Савидж принял решительную позу.

— И добьемся от Грэма ответов на наши вопросы.

— Но есть нечто, что я пока с тобой не обсуждал. Это не касается случившегося с нами.

— Я знаю, — сказал Савидж. — Это касается Камити.

Акира был явно удивлен.

— Сорок семь ронинов?

— Тебе и это известно?

— Их месть затянулась на целых два года, но в конце концов они отомстили за смерть своего господина.

— Камити был единственным принципалом, которого я потерял. — Голос Акиры сорвался.

— И единственным, которого потерял я. Если в этом каким-то образом замешан Грэм… — Савидж зло сверкнул глазами. — Это даже не Рейчел… не наши общие кошмары… то, что произошло с Камити…

— Он должен быть отомщен. — Акира встал. — Если в этом вопросе мы пришли к согласию, то…

— Могли бы стать друзьями, — подхватил Савидж.

Акира скосил глаза.

— Друзьями?

«Слишком многого я захотел», — подумал Савидж.

— Временными партнерами, — сказал Акира. — В ответ на выказанное тобою уважение ко мне я тоже хочу проявить к тебе уважение и потому прибегаю к вашему, западному, обычаю…

Они пожали друг другу руки. Рукопожатие Акиры оказалось таким же сильным, как захват самураем рукоятки меча.

Сравнение напомнило Савиджу о мече, разрубившем пополам тело Камити и отделившем от туловища голову Акиры.

Но он только еще сильнее сжал руку Акиры.

И подумал о Грэме.

Часть вторая ВРЕМЯ БЕЗУМИЯ

ГОНКИ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Глава 1

Из афинского аэропорта улетать было нельзя. Там наверняка дежурили люди Пападрополиса. Единственным международным аэропортом поблизости был Салоники, в нескольких сотнях миль к северу от Афин, да еще дальше — Корфу. Без сомнения, за этими пунктами тоже установлено наблюдение. Пападрополис наверняка решит, что беглецы захотят воспользоваться именно самолетом невзирая на то, что до двух последних аэропортов им придется добираться довольно долго.

Предпочтительней в данной ситуации было отправиться на машине, хотя это и наиболее трудный способ передвижения. В этом случае им пришлось бы отправиться на север в Югославию — страну, в четыре раза превосходящую Грецию по площади, затем одолеть горные массивы северной Италии и, наконец, через Францию — на остров близ Лазурного берега, принадлежащий сестре Рейчел.

Конечно, лучше всего было бы отправиться по морю. Даже такой всемогущий человек, как Пападрополис, не в силах расставить своих людей во всех портах Греции, хотя находящиеся близ Афин наверняка взяты им под контроль, точно так же, как и железнодорожные вокзалы. Поэтому Савидж, Акира и Рейчел отправились в Патрай, находящийся от них в четырех часах езды на западном побережье Греции. Там они подумали было о том, чтобы договориться с местным рыбаком насчет переправки их в Италию. Но усомнились в надежности этого способа. Не предпочтет ли этот рыбак сдать их властям, нежели нарушить международное законодательство. Легальный выезд представлялся им более безопасным.

— Все равно я настроен скептически, — заявил Акира. Было восемь вечера. Он стоял вместе с Савиджем и Рейчел в темной аллее рядом с ярко освещенной пароходной кассой возле причала и осматривал поток машин и пешеходов. — Конечно, рыбацкий баркас лучше, чем автомобиль, но значительно медленнее, чем самолет.

— Который, как мы решили, нам не подходит, — напомнил ему Савидж.

— Касса так же ненадежна, как и аэровокзал.

— Несомненно. Я пойду сам. Конечно, людям Пападрополиса известно, что я белый и предположительно американец, но здесь я смогу сойти за европейца. А вот японцу надо держаться в тени. Тебя моментально засекут.

Через десять минут Савидж вернулся.

— Никакой слежки не заметил.

— Но это не означает, что ее не было.

Савидж согласно кивнул и вручил билеты своим спутникам.

— Вполне возможно, что паром они тоже держат под наблюдением.

— Или находятся на пароме, — сказал Акира. — Ограниченное пространство. Группа захвата.

— Но это и нам дает некоторые преимущества: мы сможем их обнаружить.

Акира предвидел подобную возможность.

— Верно.

— Сколько времени нам потребуется, чтобы добраться до Италии? — спросила Рейчел.

— Девятнадцать часов.

— Сколько?

— Паром делает две остановки на побережье, прежде чем входит в Адриатическое море, — пояснил Савидж. — Но его медлительность нам на руку. Пападрополис вряд ли подумал, что мы выберем столь длительный путь к спасению. Мы отплываем через пятьдесят минут. А сейчас давайте вернемся в машину.

Глава 2

Савидж с Рейчел выехали на причал и пристроились в длинный хвост машин и небольших грузовичков для прохождения таможенного контроля и погрузки на паром. В Италии, разумеется, им тоже предстояло пройти таможню, но греки особенно тщательно проверяли багаж на предмет возможного вывоза предметов старины и антиквариата. При том, что таможенный контроль был не слишком строгий, по крайней мере, не такой строгий, как иммиграционный контроль, все же им предстояло показать паспорта.

Паспорта. Свой Савидж достал из сейфа в Афинах. Акира свой держал всегда при себе в непромокаемом пакете.

Но паспорт Рейчел Пападрополис всюду носил с собой, лишая ее таким образом возможности улизнуть за границу.

Рейчел можно было бы обратиться в посольство Соединенных Штатов, посетовать на утерю паспорта и попросить выписать новый, но на это ушло бы несколько дней, а других документов, подтверждающих ее личность, у Рейчел не было. И наверняка Пападрополис уже проинформировал консульство на этот счет.

Можно было раздобыть для нее фальшивый паспорт. Но вся беда в том, что лицо Рейчел было в синяках, которые не смогла скрыть никакая косметика. Стоило таможеннику сравнить лицо на фотографии с лицом стоящей перед ним особы, чтобы стало ясно: фотография сделана не далее чем день назад, и, следовательно, паспорт поддельный.

Отправляясь за Рейчел, Савидж не подозревал о ее синяках и ссадинах. Но профессиональная привычка заставила его предусмотреть подобный непредвиденный случай и разработать подробный план бегства с учетом невозможности достать для Рейчел паспорт. Джойс Стоун показала ему фотографию своей сестры. Савиджа поразило абсолютное сходство между сестрами, хотя Рейчел и была на десять лет моложе.

Поэтому он предложил Джойс вернуться в свою островную империю и использовать всю свою власть, чтобы заставить чиновников не штамповать ее паспорт по приезде. Специальный курьер привез его Савиджу в Афины. Соответственно, никому и в голову не могло прийти, что Джойс Стоун уехала из Греции.

Сравнивая фотографию Джойс с лицом ее младшей сестры, Савидж вновь был поражен их невероятным сходством. Но два различия все-таки имелись. У Джойс Стоун были светлые волосы, у Рейчел же — каштановые. И Джойс выглядела, как всегда, кинозвездой, в то время как Рейчел — всего лишь побитой женой.

«Из всего этого можно извлечь солидную выгоду», — подумал Савидж. На ферме возле Афин он дал Рейчел краску, чтобы она осветлила волосы. И сейчас, по пути к таможенному контролю, он, взглянув на Рейчел, в изумлении покачал головой. Светлые волосы придали ей полное сходство с ее сестрой, а синяки лишь сделали ее старше. Теперь вообще было не отличить ее от Джойс.

Таможенник осмотрел машину.

— Чемоданов нет?

— Только эти сумки, — показала Рейчел, в точности следуя наставлениям Савиджа.

— Паспорта, пожалуйста.

Савидж и Рейчел протянули документы. Вскоре Акира должен был взойти на паром и отыскать их. А пока так меньше шансов привлечь к себе внимание.

— Джойс Стоун? — Таможенник в полном обалдении смотрел на Рейчел. — Прошу прощения. Не узнал… Я являюсь поклонником вашего таланта, смотрел все ваши картины, но…

— Вы имеете в виду эти синяки?

— Наверное, вам очень больно. Пострадало ваше великолепное лицо. Что за ужасное?..

— Дорожное происшествие возле Афин.

— Мои глубочайшие сожаления. Мои соотечественники — такие неумехи!

— Да нет, я сама виновата. Слава Богу, ни я, ни он особенно не пострадали. Я возместила бедняге расходы на починку автомобиля и на лечение.

Таможенник вытянулся по стойке смирно.

— Ваше Величество исключительно добры. Даже и с этими ушибами вы так же красивы, как в кино. И благородны.

— Могу я просить вас об одолжении?

Рейчел коснулась руки офицера.

— Не говорите никому, что я нахожусь на борту. Обычно я благосклонно принимаю знаки внимания, изъявляемые поклонниками. Хотя я покинула мир кино, мне дорого внимание тех, кто все еще меня помнит.

— Ваше великолепие навсегда пребудет в наших сердцах.

— Но не в таком виде. Могут сказать, что я подурнела.

— Вы прекрасны.

— Вы очень добры. — Рейчел продолжала держать беднягу за руку. — Но на борту могут оказаться фотографы. Если вам нравятся фильмы с моим участием…

— Я их боготворю.

— Тогда, пожалуйста, не разрушайте их очарование. — Рейчел дружески пожала руку таможенника и тотчас же отпустила ее.

Он отступил на несколько шагов назад.

— Я вижу, что вы не везете никакой контрабанды. Так что прикажите вашему шоферу проследовать на борт.

— Благодарю. — Рейчел одарила таможенника очаровательной улыбкой.

Савидж поехал к парому.

— Вы актриса ничуть не хуже вашей сестры, а может, даже лучше, — пробормотал он. — Очень, очень недурно сыграли.

— Э-э, я всегда ей завидовала, — произнесла Рейчел, едва шевеля губами. — У нее всегда все получалось лучше. Но сейчас, когда я так напугана, я смогла превзойти ее.

— Не собираюсь возражать. — Савидж запарковал автомобиль на пароме. — А теперь подождем Акиру.

Глава 3

Но и через двадцать минут, когда паром отчалил, Акира все еще не появлялся.

— Оставайтесь в машине, — приказал Савидж Рейчел.

Савидж вылез из машины и стал внимательно оглядывать проходы между длинными рядами автомобилей. В трюме воняло маслом и выхлопными газами. Все машины были пусты: пассажиры перебрались на верхние палубы. Они спали, ели, покупали освежающие напитки и любовались луной и сверкающим огнями побережьем. Металлический пол трюма слегка вибрировал под воздействием работающих под ним двигателей парома.

Акиры нигде не было.

— Я передумал, — сказал Савидж. — Выбирайтесь из машины. Держитесь со мной рядом. Если что-то случится — бегите. Наверху должны быть охранники. И тогда держитесь ближе к ним.

Рейчел быстро встала с Савиджем рядом.

— Что-нибудь не так?

— Пока не знаю. — Савидж продолжал осматривать трюм. — Но Акире пора уже было бы к нам присоединиться.

— Или, как человек в высшей степени осторожный, он решил получше присмотреться к пассажирам.

— Возможно… А мог и в беду попасть.

Несмотря на то что его со всех сторон прикрывали ряды автомобилей, Савидж чувствовал себя беззащитным, словно бы голым.

Он взял за правило не отправляться за рубеж с оружием. Конечно, на многих пропускных пунктах в различных странах проверка проводилась небрежно, а пистолеты, состоящие по преимуществу из пластика, не отражались на экранах просвечивающих аппаратов, особенно если перевозились в разобранном виде. Но на этот раз у Савиджа был цельнометаллический револьвер «магнум-357», не разбиравшийся на части: в лучшем случае можно было лишь отделить от него барабан — и все. К тому же в пору, когда Греция и Италия довольно терпимо относились к террористам, фанатики не преминули этим воспользоваться и преподнесли гостеприимным хозяевам несколько жестоких сюрпризов. После этого, естественно, проверка на границах ужесточилась. Поэтому прежде чем отправиться на паром, Савидж с Акирой выкинули свои пистолеты в канализационный люк.

Но сейчас Савидж пожалел об этом. Шаги звонко раздавались в металлической коробке трюма. На лестнице появился какой-то человек. Савидж молил Бога, чтобы это был Акира.

Нет! Человек был европейского типа, белый.

Савидж почувствовал, как ему словно сдавили грудь невидимые сильные руки. Он болезненно выдохнул.

Человек был в униформе, член команды парома: он проверял ряды между пустыми машинами. Увидев Рейчел и Савиджа, направился к ним.

— Прошу прошения, сэр. Но пассажирам запрещено здесь находиться.

— Я знаю. Просто жена забыла свой кошелек. Пришлось вот вернуться.

Человек подождал, пока Савидж и Рейчел прошли мимо, направляясь к лестнице. Савидж при этом не сводил глаз с верхней площадки лестницы.

— Наверное, чем больше народа, тем безопаснее, правда? — Рейчел старалась казаться спокойной, но это плохо у нее получалось. — Так, может, сольемся с толпой?

— И отыщем Акиру. Но помните одно, — сказал Савидж, — вашему мужу неизвестно, как я выгляжу, и его люди ищут женщину с рыжевато-каштановыми волосами, а не блондинку.

— Но синяки не скроешь.

— Если вы обопретесь на поручни и обхватите лицо ладонями, делая вид, что внимательно смотрите на воду, то в темноте ваше лицо никто не опознает. Ну как, готовы?

Она секунду пребывала в смятении, а затем кивнула.

— Только держите меня за руку.

Глава 4

Паром был огромный и мог перевезти одновременно до шестисот пассажиров. Над трюмом находились палубы Б и А, на которых размещались каюты и ряды шезлонгов для отдыха и для палубных пассажиров. Савидж снял каюту, но пока не появился Акира, он не мог ею воспользоваться, рискуя оказаться в ловушке.

Поднимаясь наверх по лестнице, он услышал разноголосый шум, доносившийся с главной палубы, — смесь различных языков и наречий. Морской ветерок обдувал его потный лоб. Савидж покрепче сжал дрожащую руку Рейчел и шагнул в распахнутый люк. И тут же их подхватила волна оживленно болтающей, куда-то спешащей публики.

Рейчел вздрогнула.

Савидж обнял ее за плечи и повел сквозь толпу подальше от освещенного пространства к поручням, где была тень. В тот момент, когда она оперлась о металлические перила локтями и обхватила щеки ладонями, Савидж повернулся лицом к толпе.

Где же Акира?

На пароме имелась прогулочная площадка, обрамлявшая ресторан и бар на средней палубе. Сквозь окна Савиджу были видны сидящие за столиками люди.

Акира.

Где, черт побери, Акира?

Пять минут. Десять. В душе Савиджа шевельнулся страх. Но поиски пришлось отложить, он не мог оставить Рейчел ни на минуту, даже заперев ее в каюте.

От толпы европейцев отделился азиат и направился к Савиджу.

Акира!

— Двое, — прошептал он, приближаясь.

Савидж мельком взглянул в сторону ресторана и повернулся к морю, но при этом не теряя японца из виду.

— Проведи их мимо еще разок, — буркнул он едва слышно.

Когда он снова взглянул на палубу, Акира уже исчез. Растворился в толпе.

Мимо прошествовали двое: пиджаки были им чересчур тесны и не вмещали мускулистые грудные клетки. На лицах мужчин застыла угрюмая ухмылка.

«А может, эти люди расхаживают здесь только затем, чтобы дать нам понять, что за нами установлено наблюдение, в то время как другие члены команды наблюдают за Акирой?» — подумал Савидж. Такое вполне возможно. Но эти двое не так уж неуклюжи, а интересует их никак не Акира, а Рейчел, поэтому, пока Акира не обращает на преследователей внимания, они не могут быть уверены в том, что отыскали нужного им японца. Так что раз ребятки не схватили Акиру и не допросили его с пристрастием, им придется ждать, пока японец не встретится с двумя белыми — мужчиной и женщиной. Затем, поняв, что Рейчел покрасила волосы, они поймут, что обнаружили именно тех, кого ищут.

«Так что же нам делать? — спрашивал себя Савидж. — Играть в прятки по всему парому?»

Чувствуя, как отчаянно колотится у него сердце, он пристально вглядывался в толпу, ища в ней лица, выказывающие интерес к нему и Рейчел. А когда мимо прошел Акира, а за ним снова проследовали те же мускулистые ребята, Савидж понял, что их всего двое.

Но проблему это все-таки не решало.

«Черт, что же нам с ними делать?»

Простейшим способом было бы заставить Акиру водить их по прогулочной палубе до тех пор, пока все пассажиры не отправятся спать. Тогда Савидж мог бы начать, так сказать, охоту за сталкерами, вывести их из строя и вышвырнуть за борт.

А вдруг разведчикам приказано, пользуясь специальной связью, через определенное время докладывать своему начальству о положении дел, даже если они неутешительны? В СИИЛз, например, существовала именно такая практика. Если команда не рапортовала в назначенное время, первое, что приходило командиру в голову, — у них возникли технические сложности, и поэтому они направляются в надежное укрытие. Если же не следовало и очередного по графику доклада, командир решал, что вся команда либо захвачена в плен, либо, еще того хуже, убита.

Поэтому если не предоставить этим людям возможность в определенное время позвонить, они тем самым дадут Пападрополису знать, в каком направлении двигаться.

Анализируя таким образом ситуацию, Савидж, естественно, встревожился, — а что, если они уже отрапортовали? И доложили начальству, что обнаружили японца, по приметам являющегося Акирой? В таком случае уже завтра утром на пароме появятся еще несколько человек. А остановка будет в Игуменице.

Слишком много неясного.

Но необходимо было что-то срочно предпринять и найти выход из создавшегося положения.

Сквозь окно ресторана Савидж увидел Акиру, сидящего за столиком и опускающего в чашку пакетик чая. Те двое ненавязчиво следили за ним, расположившись за несколько столиков от него. Один из них что-то сказал своему напарнику. Тот кивнул. Первый поднялся и вышел из ресторана в дверь, противоположную той, возле которой стоял Савидж.

Савидж быстро повернулся к Рейчел.

— Пошли.

— Но куда?..

— Нет времени объяснять.

Он провел Рейчел через дымный зал бара в дальний конец ресторана и, выйдя на палубу, взглянул туда, где были установлены телефоны-автоматы. Интересующий Савиджа субъект опустил в прорезь кредитную карточку и нажал ряд кнопок.

— Рейчел, обопритесь, как прежде, на перила.

Савидж быстро подошел к соседнему с этим типом телефону и снял трубку.

— Мы пока не знаем, — говорил тот. Почувствовав присутствие постороннего, он обернулся к Савиджу и нахмурился.

Савидж притворился, что не заметил взгляда «незнакомца», и продолжал набирать какой-то номер.

— Именно японец, — говорил мужчина. — Под описание подходит, но нам ведь не были указаны какие-то специфические детали. Возраст, рост, вес — это недостаточно для того, чтобы быть полностью уверенным.

— Привет, дорогая, — сказал Савидж в трубку. Номер он набрал наугад и теперь слушал сигнал «занято». — Нет, я просто хочу тебе сообщить, что попал на паром из Патрая.

— Убедиться? — переспросил человек. — Каким же образом?..

— Ага, в Италию прибудем завтра в пять вечера, — сказал Савидж.

— Спросить его? — Человек снова хмуро зыркнул в сторону Савиджа, не имея возможности говорить свободно, как ему хотелось бы. — Но ведь если это он, то, по-моему, лучше всего подождать и проверить, не встретится ли он со своими друзьями. Из того, что мне известно об этом человеке, нас двоих будет явно недостаточно для того, чтобы заставить его сотрудничать.

— И я страшно хочу тебя видеть, дорогая, — промурлыкал Савидж в трубку.

— А-а, ну эта идея мне кажется много лучше. Да-да, присылайте побольше посредников на «переговоры».

— Да нет, все, по-моему, вполне. Всех клиентов по списку я опросил. — Савидж продолжал разговор с короткими гудками. — Мне наобещали черт знает чего.

— Корфу? — Голос мужчины прозвучал озадаченно. — Но ведь это вторая остановка. Почему бы им не сесть на паром в Игуменице? А, понятно, понятно. Если команда в Кофру уже подготовлена, то пусть остается на своем месте. Им все равно не уйти с острова в этот час. Они просто не в состоянии пересечь пролив и попасть с Корфу на Игуменицу.

— Я тебя тоже люблю, дорогая, — снова промурлыкал Савидж.

— Хорошо. Увидимся завтра в девять, — сказал мужчина. — Если за это время случится что-нибудь экстраординарное, я дам вам знать.

Он повесил трубку и пошел обратно в ресторан.

Савидж тоже повесил трубку и в темноте отправился к Рейчел, стоящей в одиночестве у поручней.

— Планы изменились, — сказал он.

— Не понимаю.

— Похоже, и я не очень понимаю. — Савидж нахмурился. — Я разрабатываю пока лишь детали.

Глава 5

К часу ночи прогулочная палуба практически опустела. Большинство пассажиров отправились на нижние палубы спать, хотя в баре и ресторане оставались посетители. Но немного.

Одним из немногих посетителей, остававшихся в ресторане, был Акира. Он заказал еду и принялся так тщательно пережевывать каждый кусочек, что пара сторожевых псов, тоже продолжавших сидеть за столиком в углу, стали с подозрением поглядывать на него и не желали скрывать этого.

В любой момент они могли решить, что для наблюдения им следует занять более удачное место.

— Пора, — сказал Савидж Рейчел. Пока она стояла рядом со входом в ресторан, невидимая изнутри, он периодически заглядывал внутрь. И теперь он уже сам был способен вызвать подозрение. «Да, — решил Савидж. — Самое время».

— Вы уверены, что это сработает? — Голос Рейчел подрагивал.

— Не уверен. Но это единственное, что я могу в данный момент придумать.

— Не буду говорить, что вы вселили в меня уверенность…

— Все будет хорошо. Просто повторяйте про себя: «Вот еще одна возможность доказать себе, что я — более талантливая актриса, чем моя сестра». — Он умело сымитировал ее дрожащий голос.

— Я слишком напугана, чтобы шутить.

— Ну же, произведите на меня впечатление. Идите.

Савидж улыбнулся и подтолкнул ее в спину.

Она, обернувшись, улыбнулась в ответ, глубоко вздохнула и вошла в ресторан.

Оставаясь в темноте, Савидж наблюдал за двумя здоровяками. Они взглянули на Рейчел и чуть было не выронили из рук чашки с кофе. В отличие от них, Акира продолжал жевать с непередаваемым спокойствием.

Рейчел подсела к его столику. Акира положил на салфетку вилку и нож, словно она была именно тем человеком, которого он ожидал здесь увидеть. Он что-то произнес, затем, продолжая разговор, наклонился к Рейчел. Она живо поддерживала беседу и, видимо, для большей убедительности, указала пальцем вниз, на нижние палубы. Акира пожал плечами и кивнул.

У нее за спиной человек, несколько ранее звонивший по телефону, поднялся с места и направился к выходу.

Савидж поджидал его в темноте: человек, счастливый от одного предвкушения победы, кинулся к телефонам-автоматам.

Быстро оглядевшись по сторонам, Савидж убедился, что на прогулочной палубе никого нет. Он схватил мужчину за левую руку и правую ногу и бросил через перила в море. С высоты примерно пятиэтажного дома.

Гладкая поверхность моря была твердой, как бетон, а у мужчины от неожиданности перехватило дух, и он не успел крикнуть.

Савидж, оставаясь в темноте,вернулся к окну ресторана. Он видел, как Акира встал, расплатился и вышел из зала с противоположной стороны вместе с Рейчел.

Второй сталкер замешкался, видимо, не зная, насколько быстро вернется его напарник. Однако оставить Акиру и Рейчел он не мог — в этом Савидж не сомневался. Как он и предполагал, мужчина, поколебавшись секунду, бросил на стол деньги и поспешил за ними вслед.

Савидж пошел вдоль опустевшей палубы. Ему не было необходимости перебираться на другую сторону парома и следить за сталкером. Он прекрасно знал, куда тот отправится.

Савидж проворно спустился по лестнице на палубу А. Ему следовало поспешить. Потому что он абсолютно точно знал, что Акира с Рейчел дойдут до каюты, снятой Савиджем, а сталкер, услышав, как щелкнет замок, поспешит к своему напарнику, чтобы сообщить ему, где именно скрывается жена их хозяина.

Пока Савидж, имитируя сильное опьянение, чуть не свалился с лестницы и стал шарить по карманам, будто бы ища ключи от каюты, сталкер рванулся мимо него к лестнице, ведущей на прогулочную палубу, спеша отыскать своего партнера. Савидж мгновенно нанес ему удар в живот и рубанул ребром ладони по скуле, после чего поволок его по пустынному коридору — со стороны могло показаться, что человек просто безобразно напился, — и стукнул трижды в дверь своей каюты.

Дверь приоткрылась на дюйм.

— Драку заказывали? — спросил Савидж.

Глава 6

Каютка была крохотная и вмещала только самое необходимое: верхнюю и нижнюю койки, маленький шкафчик и раковину. Рассчитанная на двоих, для четверых она была явно тесновата. Пока Рейчел запирала дверь, Акира помог Савиджу уложить сталкера на нижнюю койку. Быстро скрутив ему руки за спиной его же ремнем, а ноги — галстуком, они обыскали его и с удовлетворением отметили, что и он не рискнул пронести через таможню огнестрельное оружие.

— Он ужасно бледен, — произнесла Рейчел. — Его скула… так распухла…

Ударение на последнем слове заставило Савиджа повернуться к ней. Он вдруг понял, что Рейчел впервые видит следы насилия не на своем теле, а на чьем-то другом.

— А дыхание сильно…

— Не беспокойтесь, — успокоил ее Савидж. — Я ударил его не настолько сильно, чтобы что-нибудь повредить. Он вскоре очнется.

— Давайте-ка попробуем ему в этом помочь. — Акира набрал в стакан холодной воды и плеснул ее сталкеру на лицо.

Он заморгал, пытаясь сфокусировать взгляд. Увидев же стоящих возле него Савиджа, Рейчел и Акиру, попытался было подняться, но с ужасом понял, что и руки и ноги у него связаны.

— Лежи спокойно, — сказал Савидж. — Не стоит глупить и звать на помощь. Твой приятель тебя не услышит.

— А где..?

— Упал за борт, — оборвал его Савидж.

— Сукин кот, — процедил сквозь зубы сталкер.

— Есть предложение, — вступил в разговор Акира. — Нам хотелось бы, чтобы ты хорошенько выспался, а утром позвонил.

— Вы не собираетесь меня убивать?

— Такая возможность всегда остается. — Глаза Акиры выражали вселенскую печаль. — Будешь с нами сотрудничать — не придется тебе так рано отправляться к своим предкам.

— Предкам? Это что, японские штучки?

— Если угодно, можешь называть это так. Да. — Губы Акиры сложились в узкую, ледяную улыбку. — Японские штучки.

— А какой нужен звонок?

— В семь часов утра паром прибывает в Игуменицу. После того как он направится на Корфу, позвонишь своим начальничкам и скажешь, что тебя с приятелем засекли, что мы запаниковали и сошли с парома в Игуменице, устремились на восток, в глубь материка, к Иоаннине, по девятнадцатому шоссе.

— Ну, а все мы, естественно, останемся на пароме и продолжим путь на Корфу? — спросил мужчина.

— Точно. А отряд, который должен взойти на борт парома на Корфу, таким образом будет отозван.

Мужчина стал подозрительно спрашивать:

— А дальше что? Что будет, когда мы доберемся до Корфу? Поплывем дальше в Италию?

— Наши дальнейшие планы тебя не касаются.

— Я хотел спросить, что со мной-то будет? Зачем мне звонить? Вы моего напарника уже убрали. Почему бы вам и от меня потом не избавиться?

— Даем тебе слово, что не причиним тебе никакого вреда, — сказал Акира.

Человек рассмеялся.

— Слово? Не смешите меня! Слова — штука дешевая. Как только мавр сделает свое дело, он сможет преспокойно помереть. Вы же не позволите мне выжить, чтобы рассказать Пападрополису о том, куда вы на самом деле отправились.

Глаза Акиры сверкнули.

— Мое слово — не дешевка, как ты изволил выразиться.

Мужчина повернул голову в его сторону.

Потом посмотрел на Савиджа.

— Послушай, мы с тобой оба американцы. Это хоть что-то должно значить, а? Неужели, черт побери, ты не соображаешь, что мне грозит?

Савидж присел с ним рядом.

— Ну, разумеется, понимаю. С одной стороны, ты беспокоишься, что мы уберем тебя, чтобы не волноваться о своем будущем. С другой, что Пападрополис сдерет с тебя шкуру, если узнает, что ты помог нам скрыться. Ему наплевать, что тебе хочется спасти свою жизнь. С его точки зрения, ты предатель. И он тебя накажет. Страшно. Поэтому у тебя возникает комплекс проблем, что вполне понятно. Но вопрос состоит лишь в том, что ты предпочтешь: немедленную смерть или ее отсрочку?

— И можешь не сомневаться: если не захочешь нам помочь, через секунду окажешься в компании своего бывшего приятеля, — пообещал Акира. — А у нас имеются и другие способы избежать ловушки.

— Тогда, ради всего святого, используйте их.

— Но что тогда нам с тобой-то делать? — задумчиво спросил Савидж. — Сейчас наша забота не Пападрополис, а ты. Что же нам с тобой-то делать?

Человек испуганно стрельнул глазами сначала в сторону Акиры, затем снова остановил взгляд на Савидже и наконец перевел его на Рейчел.

— Миссис Пападрополис, не позволяйте им…

— Ненавижу это имя, — оборвала его женщина. — Не называйте меня так. Я никогда не принимала его. И не хочу его снова слышать. Моя фамилия — Стоун.

— Мисс Стоун, не позволяйте меня убивать. Я видел, как вы побледнели, когда услышали, что этот человек, — он кивнул в сторону Савиджа, — убил моего напарника. И вы почувствуете себя в тысячу раз хуже, если позволите ему меня прикончить. Я ведь вот, рядом с вами. Вы со мной разговариваете. Зовут меня Пол Фэррис. Мне тридцать четыре года. Я — телохранитель по профессии, а не убийца. У меня жена и дочурка. Живем мы в Швейцарии. Если вы позволите этим людям меня убить, даже не видя этого своими глазами, вы все равно будете раскаиваться в этом до конца своей жизни.

Рейчел нахмурилась. И сглотнула.

— Неплохо, — сказал Савидж. — Но перед тем как тебя разбудить, мы покопались в твоих карманах. И проверили твои документы. Зовут тебя не Пол Фэррис. А Хэролд Траск. Ты не соврал лишь насчет своего возраста. Рейчел, он не заслуживает сочувствия.

— Неужели вы думаете, что во время работы я таскаю с собой настоящее удостоверение личности? — спросил мужчина. — Те, за кем мне приходилось наблюдать, очень мстительны и, если они дознаются, кто за ними следит, они, чтобы свести счеты, достанут моих жену и ребенка. Я уверен на сто процентов, что вы оба тоже не носите с собой настоящих удостоверений.

— Убедительно, — сказал Акира. — Но не по делу. Ты ведь так и не захотел помочь нам. Даже если бы Рейчел не велела нам тебя убивать, это не возымело бы на нас никакого действия. Мы не можем рисковать ее жизнью. Если бы Пападрополис ее отыскал или она сама решила бы к нему вернуться…

— Никогда! — заявила Рейчел. — Я к нему ни за что не вернусь!

— …муж, конечно, избил бы ее, и не сомневаюсь, очень жестоко, но не убил бы. А вот нас, если узнает, кто мы и где находимся, убьет обязательно. Если поймает. Так что заставить тебя замолкнуть навсегда — всего лишь мера самозащиты.

— Соображай, — сказал Савидж. — Будешь нам помогать?

— То есть буду ли звонить начальству? А вы меня потом отпустите?

— Мы ведь уже сказали.

Человек колебался.

— Будем считать, что вы меня заставили.

— Какой разумный человек, — подивился Акира.

В глазах мужчины замелькали цифры.

— Но при этом…

— Это становится утомительным.

— Мне необходим дополнительный стимул.

— Деньги? Не стоит так сильно испытывать судьбу, — предупредил его Савидж.

В разговор вступила Рейчел:

— Заплатите ему.

Савидж, нахмурившись, взглянул на нее.

— Ведь он рискует, — продолжала она. — Мой муж будет в ярости, узнав, что этот человек солгал ему.

— Все верно, мисс Стоун. Мне необходимо забрать жену с дочкой и на время исчезнуть. А для этого требуются деньги.

— Это в том случае, если жена и дочь у тебя действительно имеются, — прервал его тираду Савидж. — И сколько же ты хочешь?

— Четверть миллиона.

— Что за бред.

— Ну хорошо, давайте остановимся на двухстах тысячах.

— Пятьдесят тысяч, и скажи спасибо.

— Но откуда мне знать, что они у вас имеются?

Савидж, с отвращением глядя на него, покачал головой.

— У тебя что, есть выбор?

Мужчина побледнел.

— Не зли ты меня! — воскликнул Савидж.

— Хорошо. — Мужчина сглотнул. — Договорились. Только еще одно.

— Ты просто невыносим, — печально произнес Акира.

— Нет, послушайте. Нужно, чтобы вы помогли мне как-то избавиться от преследований Пападрополиса.

— Утро вечера мудренее, — сказал Савидж.

— Могли бы, по крайней мере, развязать мне руки и ноги.

— Знаешь, единственное, чего мне по-настоящему хочется, так это заткнуть тебе пасть, — рявкнул Акира.

— Ну, мне же надо в туалет сходить.

Акира гневно потряс кулаками.

— Не думаю, что смогу выдержать этого парня даже до завтрашнего утра.

— Это видно по вашему лицу, — сказала Рейчел и расхохоталась.

Глава 7

В десять минут восьмого на следующее утро, едва паром отчалил от пристани Игуменицы и взял курс на остров Корфу, Савидж, Акира и Рейчел, стоя рядом с мужчиной у телефона-автомата, с тревогой ожидали дальнейшего развития событий. Савидж крепко сжимал запястье мужчины, державшего телефонную трубку.

— Слушайте, я понимаю, что все пошло насмарку, не стоит мне напоминать об этом. Но, черт побери, это не моя вина. Мой напарник подошел к нему слишком близко. Японец засек его: это было как раз перед заходом в Игуменицу. И затерялся в толпе. Чтобы снова найти его, потребовалось некоторое время. А когда мы нашли его, с ним уже были американец вместе с миссис Пападрополис. Они, видимо, спали в одной из кают. Черт побери, а что я мог поделать? Стучаться в каждую дверь и орать: «Миссис Пападрополис, вы тут?» Японец, судя по всему, был просто приманкой, они хотели выяснить, есть ли на пароме группа слежения или нет. Если бы все было спокойно, троица преспокойно отправилась бы на Корфу.

Мужчина умолк. Савидж слышал, как орет человек на другом конце провода.

— Нет, остановить их перед выездом с парома мы не могли, — продолжал мужчина.

Снова крик в трубке.

— Послушайте, я же вам говорю, это не моя вина. Мой напарник так испугался, что сбежал. Решил, что Пападрополис его прикончит.

Вопли на другом конце провода стали настолько громкими, что он отнял трубку от уха.

— На его, а не мою задницу. Я же остался, хотя, надо признаться, что следить за ними в одиночку чертовски тяжело. Едва не потерял их при высадке в Игуменице. Направляюсь на восток по шоссе номер девятнадцать. Почему не позвонил раньше? Каким же это образом? Тогда бы я точно потерял их из виду. Да я и сейчас не смог бы позвонить, если бы они не остановились заправиться. Я в ресторанчике неподалеку от них. Слежу за ними сквозь окно. Они не понимают, что… Минутку. Черт, они уже садятся в машину. Слушайте, мне кажется, они гонят к границе. К Иоаннине. Отсюда до югославской границы не больше часа езды. Передайте всем, чтобы следили за пограничными постами. Черт, они отъехали. Больше не могу говорить! Позвоню позже!

С трудом переводя дыхание, мужчина грохнул трубку на рычаг.

Савидж отпустил его руку.

Пленник вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Потом прислонился спиной к телефону, все еще дрожа от напряжения.

— Нормально?

— Весьма правдоподобно, — заявил Акира.

— И что теперь? — Человек, видимо, подозревал Савиджа с Акирой в самых дурных намерениях. Видимо, ждал, что сейчас же его прикончат.

— Расслабимся и насладимся путешествием, — сказал Акира.

— Что, в самом деле?

— Ты выполнил свою часть сделки.

Мужчина глубоко вздохнул и расправил плечи.

— Похоже, что Пападрополиса со своей шеи я скинул. Они будут искать моего напарника.

— Которого им никогда и ни за что не найти, — произнес Акира. — Да, похоже, что на этом твои треволнения закончились.

— И наши тоже, — сказала Рейчел. — На Корфу нам некого бояться. Люди моего мужа будут ждать нас на югославской границе.

— И не дождутся, — усмехнулся Савидж и повернулся к мужчине. — Главное для тебя — сразу же, как можно быстрее, вернуться на материк. Притворишься, что преследуешь нас. Звони им. Продолжай посылать лживые донесения.

— Это само собой. Если я не появлюсь на одном из югославских контрольно-пропускных пунктов, то моей легенде никто не поверит. Но к тому времени, естественно, я потеряю вас из вида.

— Совершенно верно.

— Так что осталась всего одна крошечная формальность.

— Да? Какая же?

— Вы забыли дать мне деньги.

Глава 8

Спустя полтора часа, когда паром достиг Корфу, они увидели, как мужчина выехал на причал и влился в поток автомобилей.

— Он все еще может нас выдать, — сказал Акира.

— Не думаю, — возразил Савидж. — У Рейчел правильно сработала интуиция, это она сказала, что ему следует заплатить. Он понимает, что, если выдаст наше истинное местонахождение, мы его заложим. А Пападрополис просто убьет.

— Значит, отправляемся в Италию? — спросила Рейчел.

— А зачем? — улыбнулся Савидж. — Теперь аэропорт Корфу совершенно безопасен: наблюдение с него снято. Давайте ближайшим рейсом вылетим во Францию. Сегодня же вечером вы встретитесь со своей сестрой.

Однако Рейчел выглядела встревоженной.

Но почему? — недоумевал Савидж.

— А после этого мы полетим прямо в Нью-Йорк, — сказал Акира Савиджу, и к обычной печали в его глазах добавилась ярость. — Мы вынудим Грэма расколоться. Заставим его рассказать, почему мы видели смерть друг друга.

Глава 9

— Рада? Разумеется… Еще бы… — ответила Рейчел.

Машину они оставили в аэропорту Корфу, самолетом компании «Алиталия» прилетели в Рим, где пересели на самолет «Эр-Франс», следующий в Ниццу.

Полдень. Погода чудесная. Рейчел сидела у окна и, беседуя с Савиджем, смотрела на Корсику, проплывающую справа по борту, и на сверкающее голубизной Средиземное море.

Но Савидж чувствовал, что она не столько увлечена красотами Средиземноморья, как хочет скрыть от него выражение своего лица.

— Я заметил, что еще там, на пароме, вы не слишком обрадовались, когда я сказал, что сегодня же вечером вы увидите свою сестру.

Рейчел продолжала, не отрываясь, смотреть в окно.

— А вы думали, что я от радости начну прыгать? Это после всего того, что я перенесла? Да я сейчас как выжатый лимон. Я в стрессовом состоянии. Онемела. Все еще не могу поверить в свое спасение.

Савидж взглянул на ее лежащую на колене руку, сжатую в кулак, с белыми костяшками.

— Рейчел…

Она еще сильнее сжала кулак.

— Я хочу, чтобы вы на меня взглянули.

Рейчел еще дальше отодвинулась от него к окну.

— Мечтаете снова увидеть мою сестру? Ну, еще бы. Она мне больше, чем сестра. Она мой ближайший друг. Если бы не она… и вы… мне никогда бы не выбраться с Миконоса. Муж продолжал бы меня избивать.

Она содрогнулась.

— Рейчел, пожалуйста. Посмотрите на меня.

Она замерла, затем потихоньку повернулась к нему. Синяки лишь подчеркивали мрачное выражение ее лица.

Савидж взял ее за руку и палец за пальцем стал разгибать кулак, накрывая ее ладонь своей.

— Что в вами?

— Я стараюсь представить, что ждет меня в будущем. Сестра. Счастливое воссоединение. Возможность отдохнуть и подлечиться. Ну, конечно, меня будут баловать и все такое. Холить, лелеять. Будут давать самое-самое. А затем — что? Клетка есть клетка, не важно, позолоченная она или нет. Я так и останусь пленницей.

Савидж ждал продолжения, внезапно вспомнив об Акире, сидевшем в самом конце салона и изучавшем пассажиров.

— Мой муж не успокоится, пока не заполучит меня обратно. Когда он узнает, где именно я нахожусь, то будет денно и нощно следить за поместьем сестры. И вылететь из этой клетки мне не удастся никогда.

— И да и нет. Всегда есть возможность улизнуть.

— Улизнуть. Ну, конечно. Только за пределами поместья сестры я никогда не буду чувствовать себя в безопасности. К тому же мне придется выдавать себя за другое лицо, маскироваться, стараться быть незаметной в толпе. Мне придется таиться от всех до конца моих дней.

— Ну, не так уж все страшно, как вам представляется.

— Нет, так. — Рейчел быстро оглядела ряды пассажиров впереди и с боков, досадуя, что, увлекшись, заговорила слишком громко, и перешла на шепот, выделяя каждое слово: — Я просто в ужасе. Скажите, что случилось с людьми, которых вы спасали до меня?

Савиджу пришлось солгать. Потому что всякий раз, когда требовались его услуги, он совершенно точно знал, что сможет лишь на время предотвратить опасность, но не избавить клиента от нее окончательно.

— Продолжали нормально жить.

— Чепуха. Хищники не упускают добычу.

Савидж промолчал.

— Я права?

Савидж обратил взгляд к проходу между рядами.

— Послушайте, я с вами разговариваю, извольте смотреть на меня. Ведь я же на вас смотрела!

— Ну, хорошо. Если хотите знать мое мнение — ваш муж чересчур заносчив и высокомерен, чтобы смириться со своим поражением. Так что вам придется соблюдать осторожность.

— Ну, обрадовали вы меня, ничего не скажешь. — Рейчел выдернула руку из ладони Савиджа.

— Вы настаивали на том, чтобы я сказал вам правду.

— И я ее сполна получила.

— Обычно конфликт улаживается путем переговоров.

— Ваши речи достойны адвоката!

— А чего вы хотите?

— Последние несколько дней — какими бы жуткими они не были — в вашем обществе я чувствовала себя надежно защищенной, как никогда раньше. В вашем обществе я ощутила себя личностью, уверенным в себе, достойным уважения человеком. Вы обращались со мной так, словно я для вас — абсолютно все в жизни.

— Так оно и было.

— Я была для вас просто клиентом, — отозвалась Рейчел с горечью. — И если вы доставите меня к сестре, получите причитающийся вам гонорар.

— Вы ничего не знаете обо мне, — перебил ее Савидж. — Я рискую жизнью не только ради денег. А потому, что во мне нуждаются люди. Но я не могу навсегда остаться…

— С каждым, кто в вас нуждается?

— Раньше или позже, но приходится расставаться. Вас, например, ждет не дождется ваша сестра.

— И вы меня сразу забудете?

— Я никогда вас не забуду.

— Тогда возьмите меня с собой.

— Что? В Нью-Йорк?

— Только с вами я чувствую себя в безопасности.

— Рейчел, да через три недели, попивая шампанское в бассейне на вилле вашей сестры, вы обо мне и не вспомните.

— К такому хорошему человеку я постоянно буду питать чувство верности.

— Подобные разговоры уже происходили, — сказал Савидж устало. — И не единожды. Человек, меня обучивший…

— Грэм.

— Верно. Так вот, он постоянно повторял: «Никогда не преступай черту официальных отношений с клиентами». И был прав. Потому что чувства мешают трезвому расчету. Из-за них происходят все ошибки. А ошибка в нашем деле равнозначна смерти.

— Ради вас я готова на все.

— Что? Последуете за мной в ад?

— Я ведь обещала.

— И выжили. Но мы с Акирой однажды уже побывали в аду, и нам необходимо выяснить, кто, черт побери, нас в него вверг. Поверьте, вам это ни к чему. Лучше плавайте в бассейне… И вспоминайте о двух ваших преданных слугах, пытающихся найти объяснение кошмару.

— Секундочку, не двигайтесь.

— Что?

Рейчел наклонилась к нему и взяла его лицо в ладони.

Савидж поежился.

— Нет, — сказала Рейчел. — Сидите спокойно.

— Но…

— Тихо. — Она поцеловала его, едва коснувшись губами его губ, и Савидж почувствовал, будто его пронзили тысячи иголок. Рейчел накрыла его рот своим ртом и втянула в него его губы. Савидж ощутил, как ее язык проникает все глубже ему в рот, пробует, ласкает, мечется…

Савидж не противился, но, даже чувствуя нарастающее возбуждение, был сдержан и не отвечал на ее поцелуй.

Рейчел медленно отстранилась.

— Вы прекрасны.

Она гордо взглянула на него.

Савидж провел пальцем по ее щеке.

Ее охватил трепет.

— Не могу, — сказал Савидж. — Это против правил. Я отвезу вас к сестре. А затем мы с Акирой отправимся в Нью-Йорк.

Рейчел отпрянула от него, словно уклоняясь от удара.

— Не могу дождаться, когда наконец увижу сестру.

Глава 10

Их самолет совершил посадку возле Ниццы около четырех часов пополудни. Перед вылетом с Корфу Савидж позвонил из аэропорта Джойс Стоун. И вот, когда они приблизились к иммиграционному и таможенному контролю, к ним подошел стройный человек в безукоризненном сером костюме. На лацкане пиджака у него была приколота идентификационная эмблема, хотя Савидж понятия не имел, что означают на ней полосы разного цвета. За спиной мужчины маячил человек в форме.

— Мсье Саваж? — осведомился по-французски безукоризненно одетый мужчина.

— Да.

— Прошу вас и ваших спутников следовать за нами.

Акира не выказал ни малейшего беспокойства и, лишь слегка нахмурившись, мельком взглянул на Савиджа, но тот ободряюще кивнул и взял руку Рейчел.

Они вошли в боковую комнатку. Охранник запер дверь. Безукоризненно одетый мужчина присел за стол.

— Мсье, как вы, наверное, знаете, приезжие должны ставить во Франции не только паспортную, но и иммиграционную визу.

— Да, мы это знаем. Надеюсь, у нас все в полном порядке. — Савидж выложил на стал паспорт и визу. Перед тем как пойти на задание и зная, что ему придется переправлять Рейчел к сестре во Францию, он заказал для себя и для нее визы.

Чиновник просмотрел документы.

— А вот паспорт мисс Стоун, — сказал Савидж. Так как у Рейчел был паспорт ее сестры, а та являлась французской подданной, иммиграционная виза, естественно, не требовалась.

Чиновник просмотрел паспорт.

— Великолепно. — Он, казалось, вовсе не удивлен тем, что перед ним, в сущности, весьма влиятельная и, можно сказать, знаменитая особа.

Савидж подозвал Акиру.

— У моего друга с паспортом все в порядке, но боюсь, что визы у него нет.

— Да, так меня и проинструктировала ваша влиятельная покровительница. Но пока вы находитесь в пути, все бумаги были подготовлены. — Чиновник положил визу на стол и протянул руку за паспортом Акиры.

После беглого просмотра он проштамповал все документы и вернул их.

— У вас есть предметы, о которых следует заявить в таможенной декларации?

— Нет, ничего.

— Пройдите, пожалуйста, за мной.

Они вышли из кабинета, прошли через контрольно-пропускные пункты, запруженные народом, и подошли к выходу из аэропорта.

— Приятного пребывания во Франции, — пожелал безукоризненно одетый мужчина.

— Благодарим за содействие, — ответил Савидж.

Чиновник пожал плечами.

— Ваша влиятельная покровительница была крайне настойчива. Правда, разумеется, делала это с неподражаемым шармом. Когда есть возможность, я всегда с удовольствием исполняю ее желания. Она просила меня передать вам, что подготовила все для вашего переезда. Сюда, пожалуйста, вот в эту дверь.

Озадаченный, Савидж вышел. За ним последовали и Рейчел с Акирой. Ослепительно яркий солнечный свет озарил стоянку, на заднем плане которой покачивались пальмы. То, что он увидел, повергло его в ужас.

Джойс Стоун, позабыв о предупреждении Савиджа, прислала за ними роскошный «роллс-ройс». А за рулем сидел один из мощных телохранителей, которого Савидж видел в номере Джойс Стоун в гостинице возле Акрополя.

— Мне это не нравится, — сказал Акира.

Рейчел моментально насторожилась.

— Почему?

— Все не так, как следует, — прошипел Савидж. — Не хватает лишь надписи сбоку: «Очень Важные Персоны». Да что там, можно просто нацепить мишень.

Широкоплечий водитель выбрался из машины, расправил плечи и ухмыльнулся Савиджу.

— Значит, вам все-таки удалось. Э, когда я услыхал, то ей-ей был потрясен.

Савидж терялся в догадках.

— Вам что, сказали? Вы знали, кто будут ваши пассажиры?

— За последние три дня хозяйка все ногти изгрызла. И не могла сдержаться, чтобы не рассказать мне. — Он продолжал ухмыляться.

— Черт знает что!

— Да все нормально, — удивился человек.

— Нет, — вступил Акира, — ненормально.

Охранник сразу посерьезнел.

— Эй, а ты кто, черт возьми, такой?

Акира не обратил на него внимания и повернулся к Савиджу.

— Мы сможем достать другую машину?

— А эта-то чем плоха? — поразился охранник.

— Ты все равно не поймешь.

— Да прекратите вы, она набита всем, чем нужно, под завязку.

— На данный момент стереосистемы и кондиционеры с холодильниками не имеют особого значения, — сказал Акира.

— Нет, я имел в виду полный комплект.

Савиджу стало не по себе, когда он увидел поток выезжающих из ворот аэропорта машин и выходящих из дверей людей. Поэтому для того, чтобы осознать значение слов телохранителя, ему потребовалась одна секунда.

— Укомплектована?

— Под передними крыльями — автоматы. Стреляют сразу два. С каждой стороны ослепляющие гранаты. Позади канистры с жидкостью для дымового заслона. Полностью пуленепроницаема. Бронированный топливный бак. Даже если случайно в бак попадет мина, стальная плита отгородит его от салона, и пламя отсечется. Так что по полной схеме укомплектована. Противотеррористическое барахло, в которое так верит хозяйка.

Акира, нахмурившись, смотрел на Савиджа.

— Ну что ж, может быть…

— Если не принимать во внимание претенциозность этой чертовой игрушки, — ответил Савидж.

— Но здесь, в южной Франции, может быть, это в порядке вещей? Пока мы разговаривали, я видел, как мимо проехало штук пять похожих на этот, совершенно вульгарных автомобилей.

— Ну что ж, уговорил, — заколебался Савидж.

— Вульгарных? — обиделся здоровяк. — Вовсе и не вульгарных. Это ж мечта…

— Смотря для кого, — сказал Савидж.

Рейчел поежилась.

— Не нравится мне стоять здесь.

— Ладно, — сдался наконец Савидж. — Садимся. — Он прикрыл Рейчел, открывая заднюю дверцу, и она быстро юркнула в машину. — Акира, садись рядом, — сказал он и, повернувшись к здоровяку, добавил: — Поведу я…

— Но…

— Садись рядом или отправляйся пешком.

Казалось, телохранитель оскорблен в своих лучших чувствах.

— Обещайте, что всю ответственность вы берете на себя.

— Договорились.

— О чем?

— О том, что всю ответственность я беру на себя. Садитесь в машину. — Пока Савидж усаживался за руль, охранник обежал автомобиль и сел рядом, захлопнув за собой дверцу.

— Где кнопки управления? — спросил Савидж.

— Машина работает в автоматическом режиме.

— Я говорю об ослепляющих гранатах, дымовой завесе, автоматах.

— Поднимите панель слева от коробки передач.

Савидж увидел ярко светящиеся кнопки. Он повернул ключ в замке зажигания и устремился прочь со стоянки аэропорта.

Савидж направился не в Ниццу на запад, а по шоссе № 98. Это прибрежная дорога, вьющаяся вдоль Лазурного берега, которая должна была привести их к Антибу, Антибскому Мысу, и чуть дальше — к Каннам. В море, возле этого блистательного города, находился архипелаг, на одном из островов которого была столица не менее блистательных владений Джойс Стоун. Она правила ими от лица своего немощного мужа.

— Ага, — буркнул здоровяк, — по этой дороге прямо к…

— Я уже бывал в южной Франции.

Полтора года назад Савидж сопровождал американского продюсера на Каннский международный кинофестиваль. В то время террористы угрожали напасть на «поставщиков пропаганды расистской тирании». Исходя из политической обстановки, Савидж согласился с принципалом воспользоваться вместо каннских какой-нибудь скромной сельской гостиницей. Пока принципал спал, он находился вне зоны предполагаемого насилия. Готовясь к этому заданию, Савидж приехал в Канны на несколько дней раньше принципала и провел разведку как Канн, так и близлежащих окрестностей, изучая транспортные магистрали, главные и боковые улицы на тот случай, если придется спасать принципала.

— Так что на юге Франции я бывал, — повторил Савидж. — И сумею отыскать дорогу к твоей хозяйке.

Чем дальше от аэропорта Ниццы, тем меньше на дороге становилось машин — большинство поворачивало на северный суперхайвэй. Эта магистраль шла параллельно шоссе, по которому сейчас ехал Савидж, и привела бы его в Канны намного быстрее, но он и не собирался въезжать в город. Он условился с Джойс Стоун, что, не доезжая полукилометра до Канн, их будет ждать катер, который доставит их на яхту, а та, в свою очередь, в островные владения Джойс Стоун. Надежный, тщательно законспирированный способ доставки Рейчел к сестре.

— Не хотелось бы тебя огорчать, — вдруг сказал Акира. — Но, похоже, к нам кое-кто прицепился.

Савидж взглянул в зеркальце заднего обзора.

— Фургон?

— Следует за нами от самого аэропорта.

— Может быть, он направляется к одной из вилл на побережье.

— Он пропускает машины и держится все время позади нас. Если бы он торопился, то обогнал бы и нас.

— Давай-ка проверим.

Савидж сбросил скорость. Фургон тоже притормозил.

Мимо них промчался «порше».

Савидж наддал газу. Фургон не отставал.

Савидж взглянул на сидящего рядом здоровяка.

— Наверное, было бы глупо надеяться, что ты захватил с собой пистолеты?

— Никто не думал, что они могут понадобиться.

— Если нам удастся выжить, я выбью из тебя все дерьмо.

Рейчел впала в жуткую панику.

— Но как им удалось нас обнаружить?

— Должно быть, ваш муж решил, что именно ваша сестра организовала эту операцию.

— Но ведь он считал, что мы поехали в Югославию!

— Верно. Видимо, большая часть его команды рыскает именно в тех местах, — сказал Савидж, наращивая скорость. — Но здесь, на юге Франции, он мог просто на всякий случай — вдруг нам посчастливится уйти от преследования и добраться сюда — держать несколько человек, следивших за аэропортом.

— Я не заметил ничего подобного, — сказал Акира.

— Не в самом аэропорту, а снаружи. Ну, а когда этот кретин подрулил на своем «роллсе»…

— Эй, подбирай слова, — оскорбился здоровяк.

— …они устроили ловушку. — Так что они не одни. Где-то впереди должна быть другая машина, с которой они связываются по рации. А ты, — тут Савидж взглянул на здоровяка, — если не закроешь пасть, я попрошу Акиру тебя задушить.

Савидж объехал медленно тащившийся грузовик, набитый цыплятами. Фургон сделал то же самое.

Слева, ниже по спуску, Савидж увидел раскинувшийся у моря Антиб. Курорт утопал в цветущих садах, издали были хорошо видны старинные романские церкви и узенькие, мощенные булыжником улочки. Отлогая возвышенность справа была сплошь застроена изысканнейшими виллами.

Савидж добрался до поворота и нажал на акселератор. Скорость нехотя, но все-таки сменилась.

— Автоматический режим, — неприязненно заметил Савидж. — Просто не могу поверить. — Он снова зыркнул на сидящего рядом здоровяка. — Тебе разве не известно, что обыкновенная коробка передач работает намного эффективнее, когда уходишь от погони?

— Знаю, но зато автоматическая удобнее в городе, когда постоянно приходится останавливаться. А улицы здесь буквально запружены машинами. Так что стандартная коробка создает трудности.

Савидж выругался и сделал очередной разворот. Перед ними оказался склон, противоположный виллам, усеянный различными отелями в таком количестве, что практически моря не было видно.

Преследующий их фургон подобрался ближе.

— Может быть и другое объяснение, — внезапно сказал Акира.

— Тому, что нас засекли? — Савидж вывел «роллс» из виража.

— Твой телефонный звонок из Корфу. Этот недотепа, сидящий рядом с тобой, только что сказал, что твоя нанимательница в открытую говорила о спасательной операции.

— Эй, что значит недотепа?

— Если будешь без конца встревать в разговор, — сказал Акира, — мне и впрямь придется тебя задушить.

Савидж нахмурился, увидев впереди еще один поворот.

— Подозреваю, что телефоны твоей нанимательницы прослушиваются, — продолжал Акира. — И кроме того, в доме наверняка окопались шпионы.

— А ведь, приступая к заданию, я ее предупреждал, — сказал Савидж, — что безопасность Рейчел зависит от сохранения предстоящей операции в строжайшей тайне.

— Приступая к заданию… А после того как ты приступил, она отбросила всякие предосторожности.

Савидж, прищурившись, смотрел в зеркальце заднего обзора. Фургон подъехал еще ближе.

— Думаю, ты прав. Кто-то из персонала Джойс Стоун работает на Пападрополиса. Вот почему команда в аэропорту была наготове.

— И что вы намерены предпринять? — спросил здоровяк.

— Для начала я с удовольствием выкинул бы тебя из машины, — сказал Савидж.

— Впереди! — рявкнул Акира.

У Савиджа сдавило грудь при виде появившегося впереди фургона.

Он тормознул, вильнул и развернулся боком, перегораживая узенькую дорогу.

— Рейчел, проверьте, надежно ли вы пристегнуты.

Преследовавший их фургон стремительно приближался.

Савидж нажал одной ногой на тормоз, а второй на акселератор, крутанув рулевое колесо. Маневр был трудный. Если бы он надавил на тормоз чересчур сильно, то задние колеса заклинило бы. А ему было необходимо сбалансировать между торможением и вращением задних колес во время разворота. Следствием этого баланса был вращательный момент. И когда Савидж крутанул руль, машина развернулась вокруг своей оси. При развороте на сто восемьдесят градусов шины взвизгнули и задымились. Ремень безопасности впился Савиджу в грудь.

Теперь перегораживающий дорогу фургон оказался позади «роллса», а преследовавший их — впереди. Савидж убрал ногу с тормоза и нажал на акселератор. «Роллс» рванулся навстречу надвигающемуся фургону. Шофер фургона вильнул в сторону. Савидж пролетел мимо. В зеркальце заднего обзора он увидел, как фургон резко затормозил, а фургон, перегораживавший дорогу, обойдя тот, что продолжал стоять на месте, продолжал погоню.

— По крайней мере, теперь они оба у нас сзади, — с облегчением вздохнул Савидж. — Если мы вернемся в Антиб, то сможем, наверное, «затеряться» там.

Но тут он увидел выезжающий из-за поворота третий фургон.

— Черт побери, — пробормотал здоровяк. — Они позаботились о прикрытии.

Фургон развернулся и перегородил дорогу. В заднее зеркало Савидж увидел, что один из тех двух фургонов блокирует дорогу сзади, а другой мчится следом за ним.

— Мы в ловушке, — сказал Савидж.

Дорога была слишком узкой, и Савидж не мог объехать блокирующий дорогу фургон. Теперь слева от него находился пологий, уходящий вверх склон, справа — еще более пологий, ведущий вниз.

Савидж решительно потянулся к кнопкам на консоли.

— Пора этим штуковинам поработать.

Система была придумана кокаиновыми королями Южной Америки. Савидж нажал на одну из кнопок, под фарами выдвинулись «крылышки». Он нажал следующую кнопку, и «роллс» сотрясла автоматная пальба. Оба автомата стреляли одновременно сквозь крупное отверстие над фарами.

Фургон, блокировавший дорогу спереди, содрогнулся от потока крупнокалиберных пуль. Стекла фургона разлетелись вдребезги. Пули изрешетили металлический корпус, буквально обратив его в кучу железного лома.

Савидж отпустил кнопку и резко нажал на тормоз. «Роллс» вильнул и чуть было не врезался в искореженный до неузнаваемости фургон.

Он обернулся, чтобы посмотреть, что творится позади. Один из оставшихся фургонов все еще перегораживал дорогу, но второй остановился. Из него выскакивали люди, судя по всему, изготавливавшиеся к стрельбе.

— Рейчел, закройте глаза, зажмите уши.

Савидж нажал еще две кнопки на консоли и тоже закрыл глаза и зажал ладонями уши. И все-таки шум был такой, словно разверзся ад.

Истинное светопреставление.

Два ослепляющих снаряда вырвались из отверстий с двух боков «роллса» и взорвались, ударившись о землю. Эти снаряды носили невинное название «салют», видимо, по ассоциации с фейерверком. Но вспышки и грохот, производимые этими небольшими, не больше спичечного коробка, игрушками, вполне могли и ослепить и оглушить целую дюжину человек. Даже одной хватило бы вполне, чтобы совершенно вывести из строя несколько десятков людей.

Сидя в «роллсе», Савидж сквозь зажмуренные глаза ощутил слепящие вспышки. Грохот грозил прорвать барабанные перепонки, невзирая на зажимающие уши ладони. Он слышал отчаянные вопли преследователей, корчащихся возле огромной машины. А может, это были крики его спутников, находившихся в «роллсе»? Может быть, это он сам кричал? «Роллс» встряхнуло. В ушах зазвенело.

И внезапно хаос прекратился.

— Все быстро вылезайте из машины! — крикнул Савидж и нажал кнопку, приводящую в действие систему дымовой завесы.

Они выскочили наружу и оказались плотно окутанными густыми клубами дыма.

Слепящие снаряды и дымовая завеса должны были помочь им скрыться от нападающих. К тому же «салют» мог оказаться для преследователей смертельным, если снаряды взорвались рядом с противником. В густом дыму нельзя было разобрать, убит по случайности кто-нибудь из команды Пападрополиса или нет. Но Савидж был уверен, что как минимум полминуты они не смогут двигаться с места из-за причиненных взрывом болевых ощущений.

С трудом ориентируясь в дыму, Савидж обежал «роллс», столкнувшись со здоровяком и отпихнув его в сторону, и обнаружил наконец поддерживающего Рейчел Акиру. Никому ничего объяснять ему не пришлось. Они с Акирой великолепно понимали, что единственным путем к спасению является пологий спуск, ведущий к отелям на побережье.

Под покровом дымового облака они подхватили Рейчел под руки и помчались вниз. Ощупью они пробирались по каменистому, поросшему травой склону, ничего не различая в дыму, и вдруг ворвались из тьмы прямо в ослепительный солнечный день.

— Бегом, — быстро скомандовал Савидж.

Подгонять Рейчел не было нужды. Она вырвалась вперед и, не раздумывая, прыгнула с четырехфутового уступа вниз. Потеряв равновесие, она упала и по инерции продолжала катиться вниз, однако сумела вскочить на ноги и продолжила бег.

Савидж с Акирой прыгнули за ней следом. В любую секунду их преследователи могли прийти в себя и, выскочив из полосы дымовой завесы, продолжить погоню.

Рейчел споткнулась и потеряла несколько секунд. Савидж с Акирой ее нагнали. Спускаясь все ниже, они пробежали мимо расположенных на склоне теннисных кортов. Игроки, прекратив игру, смотрели на облако дыма, расползавшееся над дорогой наверху. Кое-кто заметил беглецов, но снова переключился на дымовую завесу.

Склон становился все более пологим, а отели казались теперь огромными и очень высокими. Савидж остановил Рейчел и Акиру около каких-то, видимо, служебных построек под пальмами, рядом с бассейном. Преследователей нигде не было видно.

Правда, к большому своему неудовольствию, Савидж заметил приближающегося к ним, едва держащегося на ногах здоровяка.

— О черт, чуть было вас не потерял. Спасибо, что подождали.

— Мы вовсе и не собирались тебя ждать, — сказал Акира. — По правде говоря, ты здесь никому не нужен. Мы просто обдумываем, что делать дальше. Единственное, что мы совершенно точно знаем…

Мужчина вытер пот с лица.

— Что именно? Поскорее, давайте…

— Что нам с тобой не по пути. Куда бы мы ни отправились, твой путь будет лежать в противоположном направлении.

— Слушайте, кончайте хохмить. Мы должны держаться друг за друга.

— Нет, — отрезал Акира.

— Посмотри вверх, — сказал Савидж.

Акира проследил за его взглядом — преследователи уже мчались вниз по склону.

— Хочешь, чтобы я за тебя подержался? — спросил Акира и, схватив здоровяка за шею, надавил ему пальцем за левым ухом.

Человек от боли осел на землю. Застонав, он стал извиваться, стараясь ослабить хватку японца.

Акира надавил еще раз.

— Ты не пойдешь с нами.

Лицо человека побелело.

— Хорошо. Я выбываю.

— Выбывай. — Акира подтолкнул его в спину.

Здоровяк еще раз испуганно взглянул на Акиру и, пошатываясь, кинулся к отелю.

Вдали слышался уже приближающийся вой сирен.

— Нам тоже пора, — сказал Савидж. Он указал на преследователей, успевших преодолеть уже четверть разделявшего их расстояния, затем схватил Рейчел за руку и потащил за собой.

— Но куда? — задохнулась женщина.

Пробежав мимо двух гостиниц, они выскочили на оживленную, идущую вдоль пляжа, улицу. Савидж остановил проходившее мимо такси, и они быстро сели в него.

Савидж ответил наконец на вопрос Рейчел:

— Куда? Я здесь работал полтора года назад. Тут живет один человек, который мне кое-чем обязан.

И, обращаясь уже к шоферу, продолжал по-французски:

— Мы опаздываем на вечеринку. Я заплачу вдвое больше, если вы доставите нас за пять минут.

— Благодарю покорно, мсье. — Автомобиль рванул с места и устремился в Антиб. Таксист заметил дымовое облако на верхней дороге. — Что там произошло?

— Авария.

— Серьезная?

— Да нет.

— Все равно жаль.

— Продолжайте ехать по этой дороге, а потом покажу, куда свернуть.

— Слушаюсь, мсье. — Шофер взглянул на дорогу как раз вовремя, чтобы избежать столкновения с грузовиком.

Сидя на заднем сиденье, Савидж обернулся и стал смотреть в окно. Преследователи пока не появились наобсаженной пальмами улице. А когда появятся, то уже не смогут определить номер их такси.

В Антибе проживало больше шестидесяти тысяч человек. И хотя в октябре поток туристов существенно редеет, узенькие улочки все еще кишат людьми. И когда такси стало стопориться чуть ли не на каждом шагу, Савидж приказал водителю остановиться, заплатил обещанную сумму и вместе с Рейчел и Акирой выбрался из машины.

Они свернули в переулок, где во дворах на веревках сушилось белье. Справа доносился шум бьющихся о берег волн, а слева, возвышаясь над проулком, виднелся замок тысячелетней давности.

Рейчел торопливо шагала вперед, лавируя между мусорными баками. На ходу она обернулась к Савиджу с озабоченным видом:

— Но вы назвали водителю определенный адрес. Если люди моего мужа допросят его, он, конечно же, назовет место, куда мы направлялись.

— Адрес фальшивый, — ответил Савидж.

— Стандартная ситуация, — пожал плечами Акира.

Они дошли до конца переулка. Здесь Рейчел остановилась и перевела дух.

— Так, значит, все это выдумка?

— Нет, — сказал Савидж. — Правда то, что мы пообещали вас защитить.

— Пока я смогу платить.

— Я уже говорил: деньги не имеют значения. Важны вы сами.

Дойдя до очередного перекрестка, Савидж потянул Рейчел направо.

— У вашего мужа длинные руки. Он подослал шпиков на остров к вашей сестре, — сказал Акира. — Если мы решим доставить вас туда, то окажемся еще в одной ловушке, затем в следующей… И в конце концов вас все-таки поймают.

— Значит, все бесполезно, — прошептала Рейчел.

— Не все, — произнес Савидж. — Вы должны мне верить.

Смешавшись с толпой, они продолжали путь.

— Полтора года назад, — принялся рассказывать Савидж, — когда я работал в этом районе, мне потребовалось несколько усовершенствовать машину. В Антибе я отыскал человека, способного справиться с подобной работой. Но деньги для него значили мало. Потому что, говорил он, ни за какие деньги нельзя купить то, о чем он мечтает. Ему требовались специфические услуги. «Какого рода?» — спросил я. Угадайте, о чем он мечтал? Дело в том, что он увидел несколько плакатов с рекламой кинофильмов, которые мой клиент оставил в автомобиле, и решил, что я имею какое-то отношение к Каннскому кинофестивалю. А он мечтал увидеть воочию своего кумира — Арнольда Шварценеггера. «Ну что ж, — ответил я, — такое вполне возможно. Но если это произойдет, ты не будешь ни о чем его спрашивать, а лишь пожмешь ему руку. А потом и я однажды явлюсь к тебе и тоже попрошу об услуге». — «Ну, разумеется, — ответил тот человек. — Долг платежом красен. Я к вашим услугам. Добро пожаловать в любое время».

— Итак, теперь пришло время тебе прибегнуть к его услуге, — кивнул Акира.

— Да. Нам нужна машина.

— А что дальше? — спросила Рейчел.

— Все зависит от обстоятельств, которые вынуждают нас изменить первоначальные планы, — подтвердил Савидж. — Мы обязаны исполнить взятые на себя обязательства — спасти вас. Так что ваше желание — то, к чему вы пытались склонить меня в самолете, похоже, сбывается.

— Вы берете меня с собой? — выдохнула женщина. — В Нью-Йорк?

— К Грэму, — добавил Акира. — Но я должен пояснить, почему согласился на это.

— Ну и почему же? — спросил Савидж.

— Потому что теперь мы охраняем не только эту женщину, но и самих себя. Нам предстоит выяснить тайну кошмара, который нам вместе пришлось пережить: я имею в виду твою и мою смерти. И если эта женщина каким-то образом…

— Ты будешь ее защищать, — сказал Савидж.

— Ну, разумеется. — Глаза Акиры выражали печаль. — Аригато за напоминание. Теперь мы трое повязаны между собой. Но наши пути пролегают в разных направлениях.

— У нас нет выбора, — сказал Савидж.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Глава 1

Через тридцать шесть часов они прибыли в нью-йоркский аэропорт Кеннеди. Этому предшествовал перелет через Марсель в Париж, где Савидж наконец решил, что синяки Рейчел поблекли и с помощью косметики их вполне можно скрыть. Настала пора сделать нормальную фотографию на паспорт. Рисковать, выдавая себя за сестру, Рейчел уже не могла. Прибегнув к услугам надежного человека в Париже, Савидж обеспечил ее полным набором фальшивых документов на имя Сьюзан Портер. И если бы кто-то, и прежде всего какой-нибудь дотошный иммиграционный чиновник, усмотрел бы в ее внешности сходство со знаменитой кинозвездой, Рейчел сейчас оставалось бы всего лишь поблагодарить его за комплимент. Кстати, именно так и случилось, но предусмотрительный Савидж научил Рейчел, как следует в этом случае держаться, и благополучно провел ее через паспортный контроль.

Акира, державшийся от Савиджа и Рейчел особняком, чтобы не дай Бог никто не заподозрил, что они путешествуют вместе, присоединился к ним после паспортного контроля в аэропорту Кеннеди.

— Я наблюдал за толпой. Похоже, нашими персонами никто не заинтересовался.

— Мы на это и надеялись. Пападрополису и в голову не может прийти, где сейчас находится Рейчел. Скорее всего он думает, что мы все еще на юге Франции и пытаемся переправить ее на остров к сестре.

Они шли через шумный, переполненный зал ожидания.

— Так, значит, я теперь свободна?! — воскликнула Рейчел.

— Давайте назовем это временной передышкой, — ответил Савидж. — Откровенно говоря, ваша проблема не может считаться решенной. Пока мы всего лишь на полпути к ее решению.

— Я с радостью воспринимаю эту временную передышку и надеюсь, что мы успешно преодолеем все трудности, которые ждут нас впереди. Я счастлива уже оттого, что не нужно постоянно оглядываться, проверяя, не следует ли кто-нибудь за тобой по пятам.

— Ну, а теперь в путь, — добавил Акира. — Нам нужно разобраться с Грэмом.

— Ясно. Я представляю для вас обузу. Прошу прощения. Но должна признаться, что если бы не вы… Я не знаю, как мне… Впрочем, никакие слова не способны выразить мои чувства… Спасибо.

И она обняла их обоих.

Глава 2

Они доехали на такси до Центрального железнодорожного вокзала и по Сорок второй улице вышли на Лексингтон-авеню. Там они снова сели в такси, доехали до Сентрал-парка, а оттуда прошли пешком два квартала до отеля, находящегося на тихой улочке неподалеку от Пятой авеню.

Номер, который Савидж заказал предварительно по телефону, оказался огромным.

— Рейчел, — сказал Савидж. — Спальня в вашем распоряжении. Мы с Акирой попеременно будем спать на этом диване в гостиной.

Они распаковали дорожные сумки, купленные в Париже.

— Есть кто-нибудь хочет? — Савидж выслушал пожелания своих спутников и заказал сандвичи с копченой лососиной, салаты, фрукты и воду в бутылках. Вскоре все это было доставлено им в номер.

В последующие несколько часов они отдыхали, принимали ванну и ели. Несмотря на то что они поспали в самолете, усталость все-таки чувствовалась, поэтому они заказали в номер кофе и чай, что позволило им взбодриться. Под вечер Савидж отправился в ближайший магазин и купил всем куртки и перчатки, потому что прогноз погоды, переданный по телевизору, сулил сырую, промозглую ночь.

В девять часов вечера Савидж обратился к своим спутникам:

— Вы готовы?

— Нет, — ответил Акира. — Нам необходимо обсудить еще несколько вопросов. Ответы на них я уже знаю, но все равно обходить их молчанием не стоит. Может быть, все-таки Рейчел оставить здесь?

— Мы считаем, что слежки за нами не было, — возразил Савидж, — но с полной уверенностью утверждать этого не можем. Если мы оставим ее одну, она может подвергнуться опасности.

— Такая возможность не исключается.

— Мы не имеем права рисковать.

— Согласен, — сказал Акира.

— Так в чем тогда дело?

— Есть нечто, только что пришедшее мне в голову. Меня вдруг осенила догадка. А именно, что защищать Рейчел было поручено тебе, — продолжал Акира.

— Что в этом удивительного?

— А то, что мне поручено было защищать ее мужа. На Миконосе я появился за день до тебя, по воле Грэма. Он же отослал тебя спасать Рейчел. Тебе не кажется несколько странным, что человек, организовавший в свое время охрану Камити, отослал двух его бывших охранников на Миконос, и это наше первое задание после выздоровления?

— То есть мы неизбежно должны были встретиться? — По спине Савиджа пробежал холодок.

— Гарантии, что мы обязательно встретимся, не было никакой. Но я таки гнался за тобой.

— Точно так же, как я погнался бы за тобой, если бы мы оказались на месте друг друга, — проговорил Савидж. — Грэм отлично знал, сколь привержены мы своему долгу.

— И мой профессионализм. Не важно, сколько на это потребовалось бы времени, но рано или поздно я бы тебя отыскал.

— В мире существует всего несколько человек, обладающих равной тебе выучкой, и я согласен — ты смог бы меня отыскать. Поэтому выходит, что нас хотели свести лицом к лицу, — сказал Савидж.

— И заставить припомнить пережитый нами кошмар.

— Кошмар, которого в действительности не существовало. Но почему же мы верили в реальность происшедшего. Зачем Грэм свел нас полгода назад, а затем снова — сейчас?

— Вот почему я и подумал о том, чтобы оставить Рейчел здесь. Мы ведь не знаем, что нас ждет, не вовлечем ли мы ее в историю намного худшую, чем та, из которой стремимся вызволить.

— Тогда что же нам делать? Оставаться здесь?

— Я хочу лишь узнать, почему человека, который сейчас сидит передо мной, я видел мертвым.

— И я тоже, — ответил Савидж.

— Значит, надо ехать к Грэму, — заявила Рейчел.

Савидж с Акирой удивленно взглянули на нее.

— И я еду с вами, — решительно добавила она.

Глава 3

Прогноз погоды оказался на удивление точным. Пятую авеню продувал насквозь холодный влажный ветер, от которого у Савиджа слезились глаза. Он вытер их носовым платком, застегнул верхнюю пуговицу на куртке и стал наблюдать за тем, как исчезают в глубине Гринвич-Виллиджа огни отпущенного ими такси.

Рейчел стояла рядом. С другой стороны ее прикрывал Акира.

— Напоминаю еще раз, — сказал Савидж. — Если мы попадем в какую-нибудь передрягу, бегите. О нас с Акирой не беспокойтесь. Возвращайтесь в отель. Если мы не вернемся до полудня, расплачивайтесь с гостиницей и уезжайте из города. Я дал вам десять тысяч долларов. Этого на первое время хватит. Как связаться с родителями и сестрой, как получить деньги, чтобы об этом не пронюхал ваш муж, я объяснил. Город выберите наугад. И начинайте жизнь заново.

— Наугад? Но как же вы меня отыщете?

— Никак, зато никто другой тоже не найдет. А это — самое главное. Пока вы в отрыве от своей прошлой жизни, мужу вас не найти. И вам обеспечена безопасность.

— Я буду обречена, — она содрогнулась, — на одиночество.

— Альтернатива этому намного хуже.

Все трое зашагали по Пятой авеню.

Пройдя три квартала, неподалеку от Вашингтон-сквер они свернули в переулок, где находился особняк, обнесенный железной оградой, с острыми пиками по верхнему краю. В железной калитке под ручкой виднелась замочная скважина. Савидж нажал на ручку, но как он и предполагал, калитка была заперта. Это его не удивило.

Он оглядел ограду. Высоковато. А кроме того, мимо снуют машины и пешеходы, так что их попытка перелезть через ограду никак не может остаться незамеченной.

Несмотря на бытующий миф о якобы безразличных ко всему ньюйоркцах, занятых исключительно своими делами, несомненно, кто-то в этом случае обязательно вызвал бы полицию.

— Прошу, — сказал он Акире. — Сделай одолжение.

По пути они заехали в таверну в Ист-Сайде, где хозяин, один из доверенных лиц Савиджа, продал им набор отмычек.

Акира открыл замок так легко, словно у него был ключ. По своим прежним визитам сюда они оба знали, что ворота не оборудованы датчиками. Акира открыл калитку, подождал, пока Рейчел и Савидж проскользнули внутрь, затем осторожно прикрыл ее. На случай, если придется поспешно ретироваться, он оставил калитку незапертой. Любой, живущий по соседству, обнаружив, что ворота не заперты, просто посетует на нерадивца, и только.

Они стояли, оглядывая соседние дома. В прошлом веке здесь размещались конюшни и каретные дворы. Теперь дома внутри были перестроены, но внешний их вид не был нарушен. Здесь сохранялись резные двустворчатые ворота, через которые когда-то выезжали кареты. Переулок до сих пор был вымощен булыжником. Уличные фонари, напоминавшие газовые, старинные, усиливали ощущение словно бы остановившегося времени.

Жилище здесь стоило исключительно дорого.

Переулок был довольно широкий. Предназначенные для стоянки карет дворы позволяли теперь обитателям здешних домов держать в заново построенных гаражах громоздкие современные автомобили. Окна повсюду были ярко освещены. Но внимание Савиджа привлекали лишь огни, мерцавшие в четвертом слева доме.

Вместе с Рейчел и Акирой он и направился к нему. Остановившись у входа, Савидж нажал на кнопку интеркома.

Дубовая дверь была обшита изнутри полосками металла. Савидж это помнил. Но несмотря на это он все-таки услышал, как внутри зазвонил звонок. Через десять секунд Савидж опять нажал кнопку звонка, а еще через десять секунд — снова. Он ждал, когда услышит по интеркому голос Грэма.

Однако ответа не последовало.

— Спит он, что ли? — удивился Савидж.

— В десять вечера? С включенным светом?

— Значит, не хочет, чтобы его беспокоили, или же куда-нибудь вышел.

— Есть один способ убедиться в этом, — сказал Акира. — Если он дома, то дверь помимо замка должна быть закрыта на засов.

В двери было два очень надежных замка с секретом. Однако Акира моментально справился с ними. Попробовал дверь — и она легко растворилась.

Савидж проскользнул внутрь. Он бывал здесь так часто, что отлично помнил охранную систему Грэма. Окна были не только забраны решетками, но на них, как и на дверях квартиры и на воротах гаража, были установлены датчики. Поэтому, войдя в квартиру, следовало немедленно открыть дверцу стенного шкафа слева и нажать на консоли серию кнопок, отключающих сирену, которая не только переполошила бы всю округу, но и высветила бы соответствующий сигнал на мониторе в полицейском участке. И в считанные минуты сюда прибыла бы патрульная машина с мигалкой. Поэтому отключить сигнал тревоги следовало не позже чем через десять секунд.

Савидж рывком распахнул дверцу шкафа. Год назад после нескольких попыток ему удалось, по профессиональной привычке, запомнить порядок, в котором следовало нажимать кнопки.

Он быстро проделал все, как обычно это делал Грэм. Красная лампочка перестала мигать, и воя сирены не последовало.

Савидж прижался спиной к дверце шкафа.

В двери показался силуэт Акиры.

— Этот этаж я проверил. Его здесь нет.

Савидж был настолько занят отключением сигнала тревоги, что поначалу не обратил внимания на грохот, но теперь различил резкие, пульсирующие звуки музыки.

— Хэви металл?

— Это радио, — сказал Акира. — Наверное, Грэм не выключил его перед уходом. Если бы какой-нибудь любитель поживы захотел проникнуть внутрь, он услыхал бы музыку, решил, что хозяин дома, и поспешил бы ретироваться.

— Но зачем это Грэму? Ведь сирены испугали бы взломщика намного сильнее, чем любая музыка. Кроме того, снаружи я и наш собственный звонок-то с трудом услышал, не то что музыку. Так что особого смысла оставлять приемник включенным я не усматриваю.

— К тому же это совсем не похоже на Грэма — уйти и забыть выключить радио. Хэви металл? Да ведь он ненавидит рок. Он слушает исключительно классику.

— Что-то здесь не так. Проверь верхние этажи. А я загляну в подвал. Рейчел, оставайтесь здесь.

Когда Акира принялся взбираться вверх по лестнице, находящейся слева, Савидж почувствовал, как внутри у него все сжалось. Он пересек огромную, занимающую все пространство этого этажа комнату. Здесь находился кабинет Грэма, хотя единственной приметой кабинета был стол из хромированного металла и стекла в дальнем его конце. Все остальное убранство комнаты позволяло считать ее обычной гостиной. Справа от Савиджа книжные полки обрамляли большой камин. Слева — массивная стереосистема с колонками по бокам. Они-то и исторгали эти оглушительные звуки. В центре комнаты стояли кофейный столик — тоже из хромированного металла и стекла — и два кожаных дивана, делившие комнату на две равные половины. Натертый до блеска пол был застелен огромным афганским ковром. Во всех четырех углах комнаты стояли большие горшки с широколистными растениями. Ослепительно белые стены, с несколькими картинами на них — все кисти Моне, — усиливали ощущение простора, возникавшее от фактического отсутствия мебели.

Человек, незнакомый с жизненным укладом Грэма — в отличие от Савиджа, — не мог знать, что тот хранит свои бумаги в нишах за книжными полками, а стереосистема должна была убедить тех немногих клиентов, удостоенных чести побывать в этом доме, что мощные каденции 3-й («Героической») симфонии Бетховена надежно защищают доверительный разговор от не выявленных хозяином подслушивающих устройств.

На кофейном столике стояли три пустые бутылки из-под шампанского. Пройдя к письменному столу в дальнем конце комнаты, Савидж осмотрел набитую сигарными окурками пепельницу и высокий, на длинной ножке, бокал, на самом донышке которого оставалась какая-то жидкость.

Савидж подошел к двери, видневшейся слева от стола, и осторожно ее приоткрыл. Ступени вели в темный подвал. Расстегнув куртку, он вытащил из кармана пистолет 45-го калибра, который купил у хозяина кабака в Ист-Сайде вместе с отмычками. Акира купил себе точно такой же.

Обхватив рукоятку пистолета рукой в перчатке, Савидж принялся шарить другой рукой по стене, пока не обнаружил выключатель и не зажег в подвале свет. Чувствуя, как покрывается от волнения потом, он сделал шаг вниз. Затем еще. И еще.

Затаив дыхание, он остановился у основания лестницы, держа пистолет двумя руками прямо перед собой.

Большую часть подвала занимали три стола, на которых были разложены рулоны проводов, батарейки, диски и прочие разнообразные детали, необходимые для монтажа подслушивающих устройств.

Плавильная печь. Держа 45-й наготове, Савидж заглянул за нее — никого. Пот градом катился у него по лицу. Никаких других потайных мест, где можно было бы спрятаться, Савидж здесь не обнаружил. И полез наверх.

Но облегчения при этом не испытывал.

Глава 4

Когда — к нему присоединился обследовавший верхние этажи и тоже не обнаруживший ничего подозрительного Акира, Савидж все еще не избавился от беспокойства.

Рейчел опустилась на диван.

Акира спрятал пистолет под куртку. Электрогитары все еще продолжали завывать.

— Может быть, мы чрезмерно подозрительны? Возможно, столь необычному выбору музыки есть какое-нибудь простое объяснение?

— Ты ведь и сам этому не веришь.

Рейчел зажала уши руками.

— Может, ему нравится заниматься самоистязанием.

— Давайте-ка пожалеем себя. — Савидж нажал кнопку на консоли стереосистемы, и хэвиметаллическая музыка милостиво смолкла.

— Слава Богу, — вырвалось у Рейчел. Она изучала кофейный столик. — Кстати, вы заметили эти пустые бутылки?

Акира кивнул.

— Грэм обожает шампанское.

— Но три бутылки даже за целый вечер один человек выпить не в состоянии.

— Грэм могучего телосложения и способен много выпить алкоголя, — возразил Савидж. — Однако вы правы — эти три пустые бутылки выглядят странно. Я ни разу не видел, чтобы он до такой степени перебарщивал.

— Может, у него были гости, — предположил Акира.

— Бокал всего один, — сказала Рейчел. — Если у него были гости и он убрал их бокалы, то почему заодно не убрал и свой, а также пустые бутылки? И еще кое-что. Вы обратили внимание на этикетки?

— Нет, — пробормотал Савидж. — А чем они примечательны?

— Тогда на ферме возле Афин, говоря о Грэме, вы упомянули, что он пьет «Дом Периньон».

— Верно, он пьет только эту марку, — подтвердил Акира.

— Так вот: две из трех бутылок — «Дом Периньон». А вот третья — «Асти Спуманте».

— Что? — насторожился Савидж.

— А это что за шум? — спросила Рейчел.

Савидж живо повернулся к ней. После оглушительной музыки его слух не успел адаптироваться. И вот теперь он отчетливо различал приглушенное гудение.

— Точно, — констатировал Акира. — Слабая вибрация. Откуда она исходит?

— Может, от холодильника? — предположил Савидж.

— У Грэма кухня на втором этаже, — ответил Акира. — Отсюда никакого холодильника не услышать.

— Может, печь включена? — опять предположил Савидж.

Акира подставил руку к вентиляционной трубе.

— Тяга отсутствует.

— Тогда что?..

— Похоже… — Рейчел, нахмурившись, прошла мимо Савиджа, — …из этой двери возле книжных полок.

Она распахнула двери и отпрянула прочь — огромное облако сизоватого дыма окутало ее. Легкое гудение превратилось в грохот. От ядовитого дыма женщина моментально зашлась кашлем.

«Только это не дым», — вдруг понял Савидж.

Гараж Грэма! Савидж нырнул в дверной проем. В гараже было темно, но свет, проникавший из гостиной, пронизывая дым, позволял, хотя и на ощупь, двигаться вперед. Савидж добрался до «кадиллака» Грэма. Его мотор работал, а за рулем виднелась обмякшая фигура человека с лысой головой.

Савидж подскочил к открытому окну возле сиденья водителя и, просунув руку, выключил зажигание. Мотор заглох. Стараясь не дышать, он рывком распахнул дверцу автомобиля и, схватив Грэма под мышки, притащил тело в гостиную.

Рейчел проворно захлопнула дверь, но Савидж успел наглотаться ядовитых газов и теперь мучился от кашля.

Акира опустился на колени возле Грэма, пытаясь нащупать пульс.

— Лицо багрово-красное, — сказала Рейчел.

Акира приложил ухо к грудной клетке Грэма.

— Одноокись углерода. Сердце не бьется.

Савидж оглядел Грэма и, обращаясь к Акире, распорядился:

— Приступай к искусственному дыханию — рот в рот. Я займусь массажем сердца.

Акира немедленно принялся за дело, а Савидж, положив ладони на сердце Грэма, сначала легкими, а затем все более интенсивными движениями стал массировать ему грудь.

— Рейчел, наберите девять-одиннадцать, — буркнул Савидж.

Рейчел, пошатываясь, направилась к телефону и взяла трубку.

— Не надо, Рейчел, — остановил ее Акира. — Нет смысла. — Он посмотрел на лицо Грэма и медленно поднялся на ноги.

— Продолжай искусственное дыхание! — рявкнул Савидж.

Акира в отчаянии покачал головой.

— Ты разве не чувствуешь, его тело уже остыло. Взгляни на его ноги. Когда ты положил его на пол, они так и остались согнутыми, как в машине. Смерть наступила довольно давно. Оживить его мы не в состоянии.

Савидж искоса взглянул на согнутые колени Грэма и перестал делать массаж сердца.

Рейчел положила трубку.

Несколько секунд все пребывали в оцепенении.

— Господи. — Руки Савиджа тряслись. Он с трудом поднялся на ноги.

Шейные мышцы Акиры были так напряжены, что смахивали на натянутые веревки.

К ним, стараясь не смотреть на труп, подошла Рейчел.

Взглянув на нее, Савидж заметил, что она необычно бледна. Он подхватил ее как раз вовремя, когда у нее подкосились ноги и она чуть было не упала. Он помог ей дойти до того дивана, за спинкой которого лежало тело Грэма.

— Опустите голову между коленей.

— Я просто на мгновение потеряла равновесие.

— Я понимаю.

— Мне уже лучше.

— Ну, разумеется. Я принесу воды, — сказал Акира.

— Да нет, правда, я нормально себя чувствую. — Бледность постепенно исчезла с ее лица. — Просто на какую-то секунду все перед глазами поплыло. А теперь… Да. — Она собралась с силами. — Я в полном порядке. Не беспокойтесь. Я не грохнусь в обморок. Я ведь обещала, что не буду вам мешать. И не повисну мертвым грузом у вас на шее. — Ее голубые глаза сверкали гордостью и решимостью.

— Мешать? Да наоборот, — поспешно заметил Савидж. — Если бы не вы, мы, наверное, так и не обнаружили бы… — Он закусил нижнюю губу и посмотрел туда, где лежало тело Грэма. — Бедняга. А ведь я пришел сюда с твердым намерением его задушить. Но если бы он был сейчас жив, я бы его обнял. Черт побери, мне будет его недоставать. — Он сжал кулаки, стараясь подавить нахлынувшие на него чувства. — Так что же за чертовщина тут произошла?

— Ты, наверное, имеешь в виду, что произошло на самом деле? — поправил его Акира.

— Именно так.

Рейчел ничего не понимала.

— Три бутылки из-под шампанского, — сказал Акира.

— Ага. Пьяный мужчина решает пойти — или поехать — освежиться. Заводит машину и прежде, чем успевает открыть дверь гаража, вырубается и погибает, отравившись выхлопными газами.

— Коронер отвергнет подобное объяснение.

— Разумеется, — хмыкнул Савидж.

— Ничего не понимаю, — решительно заявила Рейчел.

— В гараже было темно, а дверь, ведущая в гараж, оказалась запертой, — сказал Акира. — Даже пьяному в дымину человеку, очутившемуся в полнейшей темноте, стало бы ясно, что дверь в гараж закрыта. И его первым побуждением было бы открыть наружную дверь.

— Если, конечно, у него не было дистанционного прибора для открывания ворот, а прибор, установленный в машине, не хотел приводить в действие до того, как прогреется мотор.

— Но в гараже Грэма на самом деле две двери. Как в конюшне, которую этот гараж должен напоминать, и открываются они, распахиваясь в обе стороны.

— Иными словами, двери гаража специально держали закрытыми.

— Либо я чего-то не понимаю, — пробормотала Рейчел, — либо вы хотите сказать, что… Грэм покончил жизнь самоубийством?

— Он сидел в одиночестве, орало радио, а он сидел, попивая шампанское, курил и размышлял. Когда он выпил уже довольно много и достиг в этом смысле определенной кондиции, он отправился в гараж и сел в машину. Не потрудившись даже выключить радио. А чего об этом беспокоиться? Убедился, что дверь в гостиную надежно закрыта и гараж, таким образом, запечатан. Повернул ключ в замке зажигания. Выхлопные газы воняют ужасно, но после нескольких глубоких вдохов у него веки налились свинцом. Он отключился. А потом и вообще отдал концы. Тихо. Без единого звука. Да-а, — заключил Савидж. — Вот на это коронер купится.

— Грэм именно так и поступил бы. Он всегда слишком заботился об антураже вообще и о собственной внешности в частности, чтобы пустить себе пулю в лоб. Ведь кровь может попортить его «тройку», — произнес Акира.

Рейчел было совсем не по себе.

— Но ведь для самоубийства необходимо хоть какое-то основание, — сказал Савидж.

— Может, возникли сложности со здоровьем? — предположил Акира.

Савидж пожал плечами.

— В последнюю нашу встречу, три недели назад, он казался вполне здоровым. Тучноват, конечно, но был оживлен, как никогда. Даже если бы он узнал, что болен раком, то сначала перепробовал бы все возможные и невозможные средства вплоть до операции и, лишь узнав, что конец неизбежен, покончил бы с собой. Таков был Грэм. Но опережать события он не стал бы.

— Значит, бизнес?

— Это уже ближе к истине, — согласился Савидж.

— И все-таки я ничего не понимаю, — упрямо повторила Рейчел.

— Вряд ли у него могли возникнуть финансовые проблемы, — продолжал Акира. — Грэм был достаточно богат. Он вкладывал деньги в надежные акции. Скорее всего какой-то клиент решил ему отомстить или же некий враг его клиента, проведавший о действиях Грэма, направленных против него.

Савидж подумал и согласился:

— Да. Это вполне правдоподобно. В молодые годы Грэм служил в английских коммандос и отличался необычайным мужеством и отвагой. Но, выйдя в отставку, набрал вес и, размякнув от чрезмерного потребления шампанского и икры, понял, что утратил былые способности. Он вложил все свои знания и талант в меня, понимая, что самому ему не суждено воспользоваться ими на практике. Однажды он признался мне, что не устоит перед хорошо тренированным противником. И если бы Грэм знал, что за ним охотятся и смерть его будет жестокой, он вполне мог бы пойти на самоубийство.

— Особенно, если бы этими охотниками оказались мы сами, — добавил Акира.

— Но не стоит забывать, что, посылая нас на Миконос с определенной целью, Грэм должен был догадываться, что уж коли мы с тобой встретимся, то непременно потребуем от него ответа на мучающие нас вопросы и что — как бы злы мы ни были — не станем его убивать. К тому же коронер о нас понятия не имеет.

— Согласен, — кивнул Акира. — И все-таки коронер должен будет предположить, что кто-то за Грэмом охотился, иначе весь сценарий развалится. Где-то здесь, вполне возможно, за этими вот книжными полками, где Грэм хранил свои досье, полиция обнаружит подтверждение тому, что Грэм опасался за свою жизнь.

— И знал, что смерть его будет мучительной.

— И выбрал благородный способ ухода из жизни. — Акира поднял вверх брови. — Очень по-японски.

— Может быть, кто-нибудь из вас двоих все же объяснит мне… — в который раз начала было Рейчел.

— Не убивал он себя, — оборвал ее Акира.

— Но, судя по вашим высказываниям, можно предположить…

— Просто мы ставим себя на место коронера, — ответил Савидж. — Выносится вердикт — самоубийство. Но коронеру не известно, что Грэм никогда не стал бы слушать хэви металл. И что он ни за что не стал бы смешивать «Дом Периньон» с «Асти Спуманте». Грэма убили. Его заставили — я считаю, что тут поработали несколько человек, — выпить то шампанское, которое у него было. Но двух бутылок оказалось недостаточно. Поэтому они послали человека купить еще одну, и он купил, но не то, что пил всегда Грэм, а руководствуясь собственным вкусом. Когда Грэм потерял сознание, его посадили в машину, включили двигатель, заперли дверь в гостиную, подождали, пока он умрет, а затем спокойно ушли.

— Но прежде чем уйти, эти люди слушали хэви металл, — сказал Акира. — И музыку они выбрали по своему вкусу. Им казалось, что включенный приемник придаст самоубийству некое правдоподобие, поэтому они и оставили его включенным, а сами затем включили внешнюю сигнализацию и смылись.

— Все обставили очень умело, не придерешься, — прошипел Савидж. — Гады. Я бы…

— Отплатил им? — Глаза Акиры сверкнули. — Это и без слов понятно.

Глава 5

Савидж подхватил тело Грэма под руки, а Акира — за ноги. Рейчел распахнула дверь, и мужчины снесли его обратно в гараж.

Они усадили Грэма за руль «кадиллака». Облако ядовитых газов было настолько густым, что Савидж старался не дышать, пока усаживал покойника за руль в той самой позе, в какой они его обнаружили. Ведь как только прекратилась циркуляция крови, она под действием земного притяжения отхлынула вниз, заполнив определенные дивертикулы в животе, бедрах и ногах, придав коже в этих местах лиловато-красноватый оттенок. Если бы коронер заметил окрас кожи в верхней половине туловища, он бы понял, что тело передвигали.

Труп действительно переносили из гаража в гостиную, но очень ненадолго, и вряд ли кровь могла переместиться из нижней части тела в верхнюю. Поэтому коронер вряд ли что-нибудь заподозрит.

Савидж повернул ключ в замке зажигания и услышал рычание мотора «кадиллака». Он захлопнул дверцу и вместе с Акирой поспешил в гостиную.

Комната была окутана удушливым дымом. Савидж услышал, как Рейчел захлопнула дверь. Его душил кашель.

— Окна! — крикнул Акира.

Они разбежались по комнате, нажимая кнопки, отключающие сигнализацию на окнах, и, подняв рамы, принялись жадно глотать воздух.

Холодный ветер, вздымая шторы, ворвался в комнату. Серые клубы дыма поднялись к потолку, распались на тонкие лоскуты и вылетели в распахнутые окна.

Савидж, стоя у окна, прислушивался к приглушенному рокоту автомобильного двигателя. Затем повернулся к двери, ведущей в гараж, и тихо молвил:

— Прости, друг.

— Но был ли он другом? — спросил Акира. — Друг не способен на предательство. Как же он мог позволить себе такое?

Скорбь и гнев слились воедино, затрудняя дыхание, отчего голос Савиджа сделался хриплым.

— Давай попробуем это узнать. — Он пересек комнату и потянул книжные полки на себя.

Стена поехала вбок, открывая следующий ряд полок с металлическими контейнерами, в которых хранились документы Грэма.

Савидж с Акирой принялись быстро просматривать их.

Рейчел приблизилась к ним.

— Вы сказали, что коронер даже не предполагает о вашем существовании. Что именно вы имели в виду?

— Какая-то странная череда случайностей. Убийство Грэма. Наше появление здесь с целью добиваться ответа на наши вопросы. Это не случайное совпадение, эти события как-то связаны между собой. — Савидж продолжал просматривать документы Грэма.

— Это невозможно доказать.

— А вот и нет, — сказал Акира. — Сможем. — Он принялся просматривать очередную коробку с бумагами. — Эти документы Грэм хранил только для заполнения налоговых деклараций. Если бы не налоги, его приверженность секретности никогда бы не позволила ему сохранять подобные документы. Разумеется, он принимал меры предосторожности и использовал псевдонимы как для обозначения оперативников, так и клиентов. Поэтому даже если бы противник и обнаружил эти досье, ничего страшного не произошло бы. Код к псевдонимам хранится в сейфе банка, открыть который можно только в присутствии самого Грэма, а также его адвоката, а следовательно, код — вне пределов досягаемости. Но нам-то с Савиджем не нужен никакой код, мы прекрасно осведомлены, под какими псевдонимами фигурируем в досье Грэма. Потому что выбрали их сами. Кстати сказать, те имена, которые известны вам, и являются нашими псевдонимами.

Они стали просматривать ящик за ящиком.

— А что вы ищете? — спросила Рейчел.

— У Грэма имелись два комплекта досье: один — на оперативников, в котором была отражена вся их прошлая и настоящая деятельность, другой — на клиентов, прибегающих к его услугам. Они тебе не попались?

Акира проверил последний ящик.

— Нет.

— И мне тоже.

— Что вы ищете? — снова спросила Рейчел.

— Наши досье, — ответил Савидж. — Они исчезли.

— Псевдоним, который Грэм присвоил Камити, нам неизвестен, точно так же, как псевдоним вашей сестры и вашего мужа, — сказал Акира, — но так как здесь нет наших досье, то, думаю, что нет также и остальных. Вот доказательство, которого недоставало. Тот, кто убил Грэма, унес наши досье. Коронер не знает о нас и не знает наших псевдонимов — это понятно. Грэма убили, чтобы он не рассказал нам, почему мы видели друг друга мертвыми.

— А вот и предсмертная записка, которую, как и предсказывал Акира, мы должны были обнаружить. Напечатана на машинке, конечно. Потому что Грэм ее, разумеется, не писал.

— Оставлена убийцами. Все ясно, — сказала Рейчел. — Вы меня убедили. Но могли ли они быть уверены, что полиция обязательно заглянет за эти книжные полки?

— Конечно. Потому что они не задвинули их как следует.

— Однако нам пора ретироваться отсюда, — сказал Акира. — Соседи могут поинтересоваться, почему в гараже не прекращается гудение мотора, и вызвать полицию.

Они рассовали досье снова по контейнерам и водворили их на место.

Савидж задвинул стенд с полками, оставив, как это сделали убийцы Грэма, небольшой зазор.

Акира включил радио, и снова завыли гитары.

— Комната достаточно проветрена. По-моему, газом больше не пахнет. — Рейчел закрыла окна.

Савидж огляделся по сторонам.

— По-моему, все как было до нашего прихода. У нас на руках перчатки, так что никаких отпечатков мы не оставили. О'кей.

Акира вышел из дома, проверил, нет ли кого на улице, и подал знак Рейчел.

Савидж включил у входа охранную систему и захлопнул за собой дверь, а Акира запер ее на оба замка.

Ступив на вымощенную булыжником мостовую, Савидж взял Рейчел под руку.

Ее сотрясала нервная дрожь, но она не преминула напомнить своим спутникам:

— Не забудьте закрыть замок на воротах.

— Не беспокойтесь. Мы не забыли бы. Но спасибо за напоминание, — сказал Акира. — Это впечатляет. Вы постигаете нашу науку не по дням, а по часам, Рейчел.

— Если события будут развиваться и впредь такими же темпами, как сейчас, то по завершении дела, если, конечно, оно когда-нибудь завершится, я стану, черт побери, настоящим профессионалом.

Глава 6

Они шли по вечерней, освещенной фонарями Пятой авеню, направляясь к погруженной во мрак Вашингтон-сквер. От порывов холодного сырого ветра на глазах у Савиджа опять выступили слезы.

— Интересно, убийцы убрались оттуда или нет?

— Судя по всему, да. Ведь они свое дело завершили, — сказал Акира.

— А завершили ли? Если они хотели заставить Грэма замолчать навсегда, следовательно, должны были заподозрить, что мы там появимся.

— Как они могли о нас узнать?

— Единственное объяснение, которое приходит в голову…

— Говори.

— …что Грэм работал на тех людей, которые его и убили, — пробормотал Савидж.

— Но почему же он стал им помогать? В деньгах Грэм не нуждался. И очень ценил преданность. Почему же он пошел против нас?

— Минутку, — вмешалась Рейчел. — Дайте-ка мне сообразить. Вы хотите сказать, что убийцы Грэма сейчас наблюдают за нами? — Она огляделась вокруг. — Они нас тоже попытаются убить?

— Они будут следить за нами, — ответил Акира. — Но убивать? Вряд ли. Кто-то основательно потрудился, чтобы заставить нас с Савиджем поверить, что мы видели друг друга мертвыми. Зачем, не знаю. Но для кого-то мы представляем определенный интерес. Кем бы этот человек ни оказался, он постарается защитить свои интересы.

Савидж остановил проезжавшее мимо такси. Они быстро нырнули в него.

— Таймс-сквер, — сказал Савидж.

Весь следующий час они пересаживались из одного такси в другое, ездили в метро, снова в такси и наконец пробежались по Центральному парку.

Рейчел удивилась, увидев, сколько в парке любителей бега трусцой.

— А я-то считала, что ночью в парк лучше не соваться.

— Бегают обычно компаниями. Видите? Наркоманы их не беспокоят.

Удивление Рейчел возросло вдвойне, когда она обнаружила, что Акиры с ними нет.

— А где?..

— За деревьями, валунами, он прячется, потом проделывает тот же путь, что и мы с вами, только в обратном направлении. Если за нами кто-то следит, он с ними разберется.

— Но он не объяснил, что собирается делать.

— В этом нет нужды.

— Вы что, можете читать мысли друг друга?

— Просто знаем, что в каждом случае полагается делать.

Через десять минут Акира возник из темноты.

— Если слежка и была, то у них хватило ума не бегать за нами по парку в полночь.

Незаметно они достигли развилки дорожки.

— Рейчел, идите сюда, — позвал Савидж, поворачивая вправо. — Так возвращаться в гостиницу безопаснее.

Глава 7

Четвертый мужчина взмахнул своим катаной. Лезвие его со свистом рассекло воздух и, вонзившись в талию Камити, продолжало двигаться легко, словно сквозь пустоту, разрубив его тело пополам. Верхняя и нижняя части туловища Камити разлетелись в разные стороны. Все вокруг мгновенно было залито кровью. Внутренности вывалились на пол.

Акира, яростно вопя, бросился на убийцу, пытаясь ребром ладони перерубить ему горло, но тот изловчился и снова взмахнул катаной.

Убийца взял катану обеими руками.

Савидж лежал на полу в состоянии агонии. Ему казалось, будто Акира успел вовремя отскочить и увернуться от удара сверкающего лезвия. Но человек с мечом не стал замахиваться в третий раз. Он с равнодушным видом наблюдал, как голова Акиры свалилась с плеч.

Из шеи его фонтаном брызнула кровь. Обезглавленное тело продолжало стоять на ногах еще несколько секунд и только потом рухнуло на пол.

Голова Акиры подобно тыкве брякнулась на пол, покатилась к его телу и взгромоздилась на шею перед самым лицом Савиджа.

Широко открытые глаза мертвой головы смотрели на него в упор, а потом вдруг подмигнули.

Савидж закричал.

Он неистово старался превозмочь боль в перебитых руках и ногах и, оперевшись на них, подняться с пола. Ему не удалось ни защитить Камити, ни помочь Акире. Но все-таки оставалось обязательство отомстить за них, прежде чем его убьют.

Савидж заставил неистово ноющие конечности повиноваться, поднялся на ноги, но тут же почувствовал на себе чьи-то сильные руки и попытался их стряхнуть с себя, но тщетно. Теперь эти сильные руки обхватили его, сцепившись пальцами у него за спиной. Так что он уже не мог ни шевельнуть руками, ни вдохнуть полной грудью.

— Нет, — произнес Акира.

Савидж пытался разъять сковавшую его цепкую хватку.

— Нет, — повторил японец.

Савидж перестал сопротивляться. Заморгал. И хотя со лба у него катился пот, все тело покрылось мурашками и его бил озноб.

Это Акира…

Не может быть!

…крепко сжимал его в объятиях.

Нет! Ты же мертв!

Лицо Акиры маячило перед ним всего в нескольких дюймах, его глаза, которые только что подмигнули ему, теперь выражали тревогу. И все это при том, что голова, отсеченная от туловища, существовала как бы сама по себе.

Акира вновь, на этот раз шепотом, повторил:

— Нет.

Савидж обвел комнату медленным взглядом. Видение залитого кровью коридора в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте» поблекло, как бы подернулось дымкой и рассеялось, уступив место со вкусом обставленной гостиной в люксе отеля на Пятой авеню.

В комнате царил полумрак, если не считать тусклого бокового света над креслом в углу слева от двери, ведущей в коридор.

Акира, спавший, пока нес вахту Савидж, сейчас сменил его.

Савидж с облегчением вздохнул.

— Порядок. — И расслабился.

— Ты уверен? — спросил Акира, придерживая его за руку.

— Кошмар.

— Наверняка тот же самый, что преследует и меня. Расслабься как следует.

Савидж кивнул.

Акира отпустил его.

Савидж рухнул на диван.

Дверь, ведущая в спальню, распахнулась и появилась Рейчел. При виде Савиджа и Акиры она глубоко вздохнула и быстро двинулась к ним. На ней была едва доходящая до бедер голубая ночная рубашка.Хлопчатобумажная ткань топорщилась на груди, а подол рубашки вздымался при ходьбе.

Но Рейчел не выказала ни малейшего смущения. Да и Савидж с Акирой словно ничего не замечали. Теперь она была частью их команды.

— Вы кричали, — сказала она. — Что случилось?

— Меня опять преследовал кошмар, ответил Савидж.

— Тот самый?

Савидж кивнул и взглянул на Акиру.

— Меня он тоже мучает, — сообщил японец. — Еженощно.

В смятении чувств Савидж вглядывался в лицо Акиры.

— А я думал, что теперь, когда мы вновь встретились, с этим безумным наваждением будет кончено.

— Я тоже так думал. Но этого не произошло.

— Я старался об этом не упоминать. — Савидж безнадежно махнул рукой. — Я все еще не могу убедить себя в том, что не мог видеть тебя мертвым. Я вижу тебя! Слышу твой голос! Могу до тебя дотронуться! Мы уже несколько дней находимся вместе. И все-таки я по-прежнему убежден, что видел тебя мертвым.

— А я видел мертвым тебя, — сказал Акира. — Каждый раз, когда у меня возникают сомнения, я вспоминаю шесть мучительных месяцев лечения, смотрю на покрытые шрамами руки и ноги и понимаю, что ошибки быть не может.

Савидж расстегнул рубашку и продемонстрировал два огромных шрама — результат операции: на груди слева и на животе.

— Вот. Мне пришлось удалить аппендикс и селезенку. Они были разорваны в результате ударов деревянным мечом.

— То же самое было и со мной. — Акира распахнул рубашку и показал два шрама, идентичных савиджским.

— Итак, мы знаем… можем доказать… что вы оба были изувечены, — сказала Рейчел. — Но, судя по всему, ваша «смерть» — часть вашего кошмара.

— Неужели вы не понимаете, что дело совсем не в этом? — воскликнул Савидж. — Тот факт, что Акира на самом деле жив, не исключает тот, что я знаю и что видел своими глазами. Это хуже чем déjà vu, чем то жутковатое ощущение чего-то, некогда действительно произошедшего со мной. Все с точностью до наоборот. Не знаю даже, как это чувство охарактеризовать. Видимо — jamais vu, то есть того, что я видел, никогда в действительности не происходило. И все-таки я верю тому, что было тогда, и потому должен выяснить, каким образом появился стоящий сейчас передо мной призрак.

— Это предстоит выяснить нам обоим, — сказал Акира.

— Но Грэм мертв. А кто еще способен объяснить нам, что, черт побери, происходит? Как нам выяснить это? С чего начать поиск?

— А почему бы вам… — начала было Рейчел, но сразу же умолкла.

— Да? Продолжайте, — повернулся к ней Савидж.

— Это просто предположение.

— Пока что все ваши предположения были весьма удачны, — сказал Акира.

— Ну, это очевидно. — Рейчел пожала плечами. — Я уверена, что вам обоим эта идея приходила на ум, но вы отвергли ее.

— А именно? — Акира с любопытством взглянул на нее.

— Начните с самого начала, вернитесь на шесть месяцев назад, туда, где все это происходило.

— В «Мэдфорд-Гэпский Горный Приют».

Глава 8

Они позавтракали в номере и выписались из отеля вскоре после семи часов утра. Соблюдая всемерную осторожность, они отправились в агентство по прокату автомобилей спустя час после его открытия. Сначала Савидж хотел было позаимствовать автомашину у одного из своих сотрудников, но потом решил, что чем меньше людей будут знать о его пребывании в городе, тем лучше. Особенно теперь, когда Грэм мертв.

Рейчел призналась, что ее тоже мучил кошмар: она видела во сне Грэма, сидящего за рулем «кадиллака», в облаках сизого дыма и держащего путь в вечность. Но ведь у «кадиллака» вполне могло закончиться горючее, объяснила она причину своей тревоги, и если соседи не услышат приглушенного рокота мотора до того, как это произойдет, то вполне возможно, что труп Грэма будет в течение нескольких дней разлагаться в гараже, пока кто-нибудь не учует трупный запах и не вызовет полицию. Так вот, ноздри Грэма, забитые мушиными личинками, и завершили ее кошмар, заставив немедленно пробудиться!

— Не могли бы мы, назвавшись соседями, позвонить в полицию и сообщить о том, что в гараже Грэма творится что-то странное? — спросила Рейчел.

— Не могли бы. Дело в том, что все поступающие в полицию сообщения записываются на компьютере и поэтому не составляет труда вычислить звонившего, если даже он не назвал номера своего телефона. Если бы мы позвонили из дома Грэма или из уличного таксофона, сразу же стало бы ясно, что это никакой не сосед. Так как нам неизвестен замысел убийцы Грэма, то лучше оставить все, как есть, пусть события развиваются по задуманному ими сценарию.

Савидж вел взятый напрокат «таурус» за город; Рейчел погрузилась в задумчивое молчание. Акира спал на заднем сиденье.

Савидж вознамерился повторить путешествие в «Горный Приют». Из Манхэттена по мосту Джорджа Вашингтона он выехал в Нью-Джерси и продолжал путь по автостраде № 80. Через двадцать минут стали то и дело попадаться мотели, к которым он приглядывался особенно внимательно.

«Холидэй Инн». «Бест Уэстерн».

— Вот, — наконец произнес он. — «Ховард Джонсон». Именно здесь Камити попросил меня обменяться чемоданчиками с каким-то типом, что тогда, помнится, весьма меня озадачило.

Октябрьский день был на удивление хорош, и солнце быстро разогнало ночной холод. Покинув Нью-Джерси и оказавшись в Пенсильвании, они поехали по шоссе, пролегающему среди скал. Через какие-нибудь полчаса машина уже петляла по горной дороге.

Рейчел стала успокаиваться.

— Я всегда любила осень. Какие дивные краски!

— В прошлый раз здесь на деревьях даже почки еще не набухли. И тут и там виднелись островки грязного снега. Мы проезжали здесь в сумерки. Небо казалось покрытым тучами из угольной пыли. Просыпайся, Акира. Скоро будем сворачивать с шоссе.

Савидж вел «таурус» точно так, как шесть месяцев назад, пробираясь сквозь лабиринт узеньких дорожек, пока не обнаружил указатель: «МЭДФОРД-ГЭП».

Городок был маленький. Убогий. Движения на дорогах практически никакого. Разве что несколько пешеходов. Витрины большинства магазинов закрыты ставнями.

— Акира, по-моему, мы ехали этим путем, а?

— Мы ведь приехали сюда вечером. Кроме тусклого света фонарей, я практически ничего не видел. Проехав главный перекресток города, мы свернули налево.

— Вот здесь. — Савидж ударил по тормозам и повел машину вверх по аллее, усаженной деревьями. Однако вскоре выехал опять к указателю «Мэдфорд-Гэп».

— Судя по всему, это был не главный перекресток. — Савидж проехал чуть дальше. — Здесь. Ага. Вот он.

Возле светофора он повернул налево и поехал вверх по извилистой дороге. Шесть месяцев назад грязь и снег на обочинах внушали ему тревогу: ни разминуться со встречной машиной, ни свернуть в сторону было невозможно. Дорога была настолько узкой, что он рисковал быть прижатым к придорожным деревьям.

Но сейчас, как и тогда, встречных машин не оказалось. Да и грязная тогда дорога сейчас, слава Богу, была суха и укатана. А при свете дня он сумел бы без труда избежать столкновения со встречной машиной.

Он миновал крутой поворот, поднявшись на уровень выше, где одинокие домишки ютились в густом лесу.

— Ну, Рейчел, сейчас вы увидите это необычное здание… конгломерат разных стилей. Длинное, примерно в пятую часть мили.

Машина одолела вершину холма и стала спускаться вниз по склону. Савидж нажал на тормоза, почувствовав, как ремень безопасности впился в грудь. «Таурус» начало заносить в сторону.

Он смотрел и не верил своим глазам.

Впереди не было никаких дорог. Только огромные валуны и великолепные в осеннем уборе деревья.

— В чем дело?

— Ты снова поехал не по той дороге, — сказал Акира.

— Нет. Это та самая дорога.

— Днем выглядит все иначе, чем ночью. Ты не можешь быть уверен на сто процентов. Ты сбился с пути.

Савидж проехал назад к Мэдфорд-Гэпу.

Он проехал по всем дорогам, сворачивающим после Мэдфорд-Гэпа налево, но все они вели в никуда. Наконец он остановился у придорожной таверны.

Их таверны как раз высыпала компания мужчин, нахлобучивавших шляпы или кепки, сплевывая на землю коричневую от жевательного табака слюну.

— Скажите, как добраться до «Мэдфорд-Гэпского Горного Приюта»? — обратился к ним Савидж.

— «Горного Приюта»? — Сухопарый мужик прищурился. — Никогда не слышал о такой хреновине.

Глава 9

Савидж гнал машину, одержимый желанием бежать отсюда как можно быстрее. Видя перед собой лишь щербатую белую полосу деревенской дороги, он не замечал на возвышающихся по бокам склонах холмов ярких красок деревьев — оранжевого, красного и желтого.

— Но ведь он, «Горный Приют», был тут! — Савидж еще добавил скорость. — Мы с Акирой оба видели его. Мы ночевали в нем и обедали. Неотступно следовали за Камити по бесконечным тамошним коридорам! Провели там три дня и три ночи.

— Такое старинное строение, — вторил ему Акира. — Канделябры в виде фургонных колес. Допотопная лестница. Я живо ощущаю запах плесени в вестибюле. И дыма в огромной гостиной на первом этаже.

— Но нет здесь никакого «Приюта», — заметила Рейчел.

«Таурус» проскрежетал колесами на повороте. Крутя рулевое колесо, Савидж внезапно понял, что выдает больше семидесяти миль в час. Он ослабил давление ноги на педаль газа. За голой скалой, на которой красовалась табличка «берегись обвала», он увидел заброшенную бензоколонку со скрипящей на ветру вывеской, выбитыми стеклами и, свернув с дороги, остановился на бетонной площадке, где прежде находились колонки.

— Мы опросили дюжину самых разных людей. — Хотя Савидж больше не вел автомобиль, он все еще крепко сжимал руками руль. — И ни один из них понятия не имел о разыскиваемом нами «Приюте».

Он с трудом переводил дыхание. Рывком распахнув дверцу, выскочил из автомобиля, жадно втянув в легкие свежий воздух.

Рядом тотчас же очутились Акира и Рейчел.

— И ведь это не какой-то там задрипанный отелишка, находящийся за много километров от Мэдфорд-Гэпа, чтобы старожилы могли не знать о нем. — Савидж смотрел на утесы, громоздившиеся за бензоколонкой, но он был слишком поглощен своими мыслями и попросту их не замечал. — «Приют» является главной приманкой для туристов, а Мэдфорд-Гэп — часть его названия.

— И мы проверили все дороги, ведущие на вершину горы, — сказал Акира.

— И даже прокатились назад по той дороге, по которой, как ты утверждаешь, вы ехали шесть месяцев назад, — проговорила Рейчел. — Обследовали деревья на тот случай, если бы в этих местах вдруг произошел опустошительный пожар. Но никаких следов пожара не обнаружили. А полгода — слишком короткий срок, чтобы лес мог оправиться от испытания огнем.

— Да, — согласился Савидж. — Обгорелые деревья не укрыли бы небольшую хижину, об огромном отеле и говорить не приходится. А кроме того, пожар для местного населения стал бы притчей во языцех на многие годы. Но даже если бы пожар и в самом деле случился, озеро возле гостиницы никак не могло бы пострадать. Но, как ни странно, и озера никакого нет!

— И тем не менее мы уверены, что видели своими глазами и отель и озеро, — произнес Акира.

— Уверены? — задумчиво произнес Савидж. — Так же как и то, что видели друг друга мертвыми? Но ведь мы живы.

— А… — Акира замялся, — «Горного Приюта» никогда не существовало в природе.

Савидж кивнул, шумно вздохнув:

— У меня такое чувство, как будто… Словом, все, как я рассказывал вчера в отеле. Jamais vu. Что все здесь невзаправдашнее. Я не могу доверять собственным ощущениям. Будто я с ума схожу.

— Что с нами произошло? — спросил Акира.

— И где? И почему? — Савидж нахмурил брови.

— Идите дальше по своим же следам, — сказала Рейчел. — Куда вас отправили отсюда?

— В больницу, — откликнулся Савидж.

— Моя находилась в Гаррисберге, — сказал Акира. — В ста милях отсюда к югу. Меня доставили туда на вертолете.

— В Гаррисберге?! — Савидж остолбенел на месте. — Ты никогда мне этого раньше не говорил…

— Об этом у нас не заходила речь. Что ты так смотришь? Только не вздумай сказать, что тебя туда тоже переправили по воздуху.

— А врач был случайно не блондином?

— Блондином.

— И с веснушками?

— И в очках?

— И звали его?..

— Хамилтон.

— Чертовщина какая-то! — воскликнул Савидж, и они снова быстро сели в машину.

Глава 10

— Куда она запропастилась? — ворчал Акира.

— Но ведь не прошло еще и десяти минут. — Савидж никак не мог найти место для парковки, поэтому позволил Рейчел выйти из машины, а сам стал кружить, объезжая квартал по часовой стрелке. И хотя, возражая Акире, Савидж сказал, что она отсутствует всего десять минут, его ответственность за безопасность Рейчел вместе с растущей день ото дня симпатией к ней невольно заставляли его нервничать.

Наступил полдень. Машин становилось все больше и больше. Савидж доехал до перекрестка, повернул направо и сосредоточенно повел машину вперед.

— Ага, — сказал Акира. — Вот и она. Отлично.

У Савиджа сразу же отлегло от сердца. Он увидел выбежавшую из гаррисбергской публичной библиотеки Рейчел, которая поспешила к «таурусу» и быстро нырнула в салон. Машина тотчас сорвалась с места.

— Я заглянула в телефонную книгу, — сообщила она. — Вот фотокопия карты города. И список больниц в данном районе. Однако времени на все это потребуется больше, чем ты рассчитывал. Их оказалось несколько. Ты уверен, что не помнишь названия той больницы, в которой лежал?

— Никто его не упоминал, — покачал головой Акира.

— Но оно наверняка значилось на постельном белье и халатах.

— Демерол глушил меня наповал. — Савидж пожал плечами. — Если название и значилось на белье, я его попросту не замечал.

Акира просмотрел список и зачитал его вслух для Савиджа.

— Районная остеопатическая больница, гаррисбергская больница, гаррисбергская государственная больница.

— Остеопатическая? — переспросил Савидж. — Это нечто, подобное хиропрактике, да?

— Нет, смысл теории остеопатической медицины состоит в том, что большинство болезней проистекает от повреждения тканей и смещения костей, — пояснил Акира.

Савидж задумался на минутку, потом тряхнул головой.

— Давайте попытаемся…

Глава 11

— Прошу прощения, сэр, — сказала пожилая женщина в приемной гаррисбергской больницы, — но у нас в штате нет доктора Хамилтона.

— Пожалуйста, — нервно проговорил Савидж, — проверьте еще разок.

— Но я уже трижды проверяла. Компьютер показывает, что у нас нет никакого Хамилтона.

— Может быть, он и не состоит в штате больницы, — вступил в разговор Акира, — а занимается практикой, присылая сюда своих пациентов.

— Что же, такое, конечно, возможно, — согласилась пожилая женщина.

— Нет, — отрезала Рейчел.

Савидж с Акирой быстро взглянули на нее.

— Я специально посмотрела в телефонной книге и список практикующих частных врачей. Хамилтон в нем не значится.

— Наверное, он работает в другой больнице, — сказал Акира, после чего сквозь запруженный народом вестибюль они направились к выходу.

— Что меня действительно беспокоит, — пробормотала Рейчел, — так это то, что в телефонной книге не значится доктор Хамилтон.

— Возможно, он скрывает номер своего телефона.

— А зачем практикующему врачу скрывать свой номер телефона?

Двери с шипением раздвинулись в стороны.

Глава 12

Полный мужчина в справочном бюро гаррисбергской государственной больницы покачал головой, но, быстро пробежав еще раз по клавиатуре компьютера, решительно заявил:

— Не-а-а. Нет никакого Хамилтона. Извините.

— Не может быть, — прошептал Савидж.

— После того, что случилось в Мэдфорд-Гэпе, нет ничего невозможного, — заметил Акира.

— Должно же быть какое-нибудь объяснение всему этому. Впрочем… Это произошло шесть месяцев назад. Значит, он мог сменить место работы и даже переехать в другой город.

— А как можно это выяснить? — спросила Рейчел толстяка за конторкой.

— Попробуйте обратиться к начальнику отдела кадров. В компьютере содержатся сведения только о тех, кто работает в больнице в данный момент.

— А где помещается отдел кадров?

Мужчина объяснил, как туда пройти.

— Но вам лучше поторопиться. Скоро пять. Они заканчивают работу.

— Я это сделаю, — быстро сказал Акира. — А ты, Савидж, наведи справки во всех остальных больницах.

Японец помчался по коридору, старательно обходя больных, запрудивших вестибюль, Савидж поспешил в другой конец зала, к платным телефонам-автоматам.

— Встретимся здесь, — крикнула ему вдогонку Рейчел.

— А где?..

— Поняла!

Савидж услышал, как она нетерпеливо задала вопрос толстяку в справочной:

— Как мне попасть в бизнес-офис?

Савиджу стало интересно, зачем ей это понадобилось. Но сейчас его больше всего беспокоило то, что все телефоны оказались занятыми. Он взглянул на часы: без шести пять. Встревоженный, он вытащил из кармана пригоршню мелочи, просмотрел список адресов и телефонов, которые ему вручила Рейчел, и как только освободился один из телефонов, ринулся к нему. Набирая нужный ему номер, он боковым взглядом окинул вестибюль. Рейчел уже ушла.

Глава 13

Они сидели в кафе гаррисбергской госбольницы.

— В отделе кадров мне сообщили, что за последние пять лет не был зарегистрирован ни один доктор Хамилтон, — сказал Акира.

— Зато в другой больнице доктор Хамилтон обнаружился-таки, — быстро отозвался Савидж.

Акира подался всем корпусом вперед.

— Три года назад, — продолжал Савидж. — Женщина. Пожилая. Умерла от сердечного приступа.

Акира снова откинулся на спинку стула.

— Похоже, доктор Хамилтон — такой же плод фантазии, как «Мэдфорд-Гэпский Горный Приют», — мрачно подытожил Савидж.

— И этим не ограничивается перечень несуществующих вещей и персон, — внезапно вступила в разговор Рейчел. — Вы, конечно, можете считать себя живыми, но в действительности вы не существуете.

— Что вы имеете в виду? — удивился Акира.

— К примеру, гаррисбергские больницы. Я обратилась в бизнес-офис, и пока они выясняли интересующие меня сведения, я обзвонила другие больницы, ведь до окончания рабочего дня, как вы помните, оставалось всего несколько минут, но я успела-таки сделать соответствующий запрос.

— Какой именно? — строго спросил Акира.

— Бизнес-офис — контора, рассылающая пациентам счета за пребывание в больнице. Я представилась страховым агентом и сказала, что моя компания несколько месяцев назад перечислила им деньги за ваше лечение. А теперь с вашей стороны поступили жалобы. В каждой больнице я спрашивала, почему они высылают уведомления на суммы, превышающие уплаченные нами. Люди, с которыми я разговаривала, отнеслись ко мне сочувственно и проверили компьютерные файлы. И, представьте себе, никакой информации о вас в компьютерах больниц не содержится.

Савидж так крепко сжал в руках чашку, что едва не раздавил ее.

— Так где же мы, черт побери, находились?

— Может, в остеопатической, — пожала плечами Рейчел. — Но завтра, когда мы обратимся туда, я подозреваю, что…

— Мы получим те же самые результаты, — сказал Акира. — Не существует «Мэдфорд-Гэпского Горного Приюта». Мы не видели друг друга мертвыми. Никогда не встречались с доктором Хамилтоном. Не лежали в гаррисбергской больнице. Чего еще не происходило с нами?

Савидж с трудом поднялся с места и пошел от них прочь.

— Ты куда? — Рейчел помчалась за ним следом. И Акира тоже.

— В справочное.

— Но зачем? — Рейчел старалась приноровиться к широкому шагу Савиджа. — По-моему, мы задали все интересующие нас вопросы.

— Нет. Кое-что еще следует выяснить. Дорогу в пункт неотложной помощи.

Глава 14

В ярко освещенном вестибюле усталая медсестра оторвалась от бумаг и посмотрела на них через стол.

— Слушаю вас, сэр? Чем могу вам помочь?

Глянув в напряженно-сосредоточенное лицо Савиджа, она нахмурилась и перевела тревожный взгляд на Рейчел и Акиру.

— Мне нужен врач, — сказал Савидж.

— Произошел какой-то несчастный случай? — Она встала. — Судя по вашему виду, не с вами. Наверное, пострадал кто-то другой?

— Я же говорю: мне нужен врач.

Медсестра недоуменно уставилась на него.

— Конечно, конечно, сэр, — заявила она затем. — Пожалуйста, подождите здесь. — И исчезла в длинном коридоре.

— Успокойся и наберись терпения, — увещевал его Акира.

— Я стараюсь, но у меня ничего не получается. Мне не терпится докопаться до истины.

Тем временем вернулась медсестра в сопровождении высокого мужчины, судя по одежде — хирурга.

— Слушаю вас, сэр, — проговорил мужчина, обращаясь к Савиджу. Я доктор Рейнолдс. Заведующий этим отделением. Я смогу чем-ни…

— Мне необходимо сделать рентген.

— В связи с чем? — Врач окинул Савиджа пристальным взглядом. — Что вас беспокоит? Где вы испытываете боль?

— Везде.

— Что?

— Я хочу… мне необходимо сделать… рентген всего организма.

— Всего организма?.. Зачем?.. Что именно вас беспокоит?

— Боль, пронизывающая все тело — от макушки до пят. Я не в силах терпеть ее долее. Мне необходимо знать, что со мной. Пожалуйста, сделайте мне рентген — это единственное, о чем я прошу.

— Но мы не можем просто так, ни с того ни с сего…

— Я заплачу.

— И все-таки мы не можем… Вы обращались к своему врачу?

— Я много путешествую. И постоянного врача у меня нет.

— Но без предполагаемого диагноза…

— Я же сказал, что оплачу оказанную вами услугу.

— Дело не в оплате. Мы не можем без всякого повода делать рентген. Если испытываемая вами боль стала сильна, как вы говорите, то лучше бы вам пройти обследование в стационаре.

— Назовите, пожалуйста, свое имя, — сказала молоденькая девушка, сменившая усталую медсестру. На ней почему-то не было белого халата.

— И название вашей страховой компании.

— Я передумал, — пробормотал Савидж.

Врач нахмурился.

— Вы отказываетесь пройти обследования?

Савидж кивнул в ответ. Подозрительный взгляд главврача насторожил его.

— Я-то думал, что если попрошу об… Да, мой друг был абсолютно прав. Я должен успокоиться.

— Но с вами все-таки явно что-то не в порядке.

— Тут вы правы. Но вот что именно? Главное, мне надо успокоиться. Я прислушаюсь к вашему совету и немедленно заведу себе врача. Не беспокойтесь, пожалуйста.

Глава 15

Пожилой врач с седоватыми усами, в подтяжках, вышедший из кабинета с табличкой: «Только для технического персонала», изъявил, готовность провести полное рентгеновское обследование любому, кто заплатит пять тысяч долларов. Когда позже он распахнул дверь своего кабинета, Рейчел, Савидж и Акира вскочили со своих мест.

— Итак? — живо спросил Савидж.

— Пленки получились превосходно. Повторных съемок делать не придется. Я внимательно их изучил.

Савидж с тревогой и нетерпением ждал, что врач скажет дальше.

— И что же вы обнаружили?

— Вы так щедро заплатили за рентгеновские снимки, так почему бы вам самим не взглянуть на них?

Врач повел их в рентгеновский кабинет с черными шторами на окнах. Слева вдоль стены стояли штативы с висевшими на них пленками, освещаемыми люминесцентными лампами.

Врач указал на крайние слева пленки и, обращаясь к Савиджу, сказал:

— Вот ваши, а те, что дальше, — он повернулся к Акире, — ваши.

Они впились глазами в пленки: не прошло и минуты, как Акира смущенно взглянул на врача.

— Не имею понятия, как их читать.

— Вы просили определить, достаточно ли хорошо срослись у вас кости. Я хочу задать вам встречный вопрос: о каких переломах идет речь?

— Боже, — прошептал Савидж. — Я был прав.

— Я не вполне понимаю, какие повреждения имеете в виду вы, но достаточно хорошо разбираюсь в том, что видно на пленках. — Врач взял в руки карандаш и, водя им по пленкам, принялся объяснять: — Не стану утомлять вас медицинской терминологией. Скажу просто. Это — бедро правое. Это — правая икра. Левая нога — верх и низ. Правая сторона грудной клетки. Левая. Черепная коробка в различных ракурсах.

Затем врач перешел к снимкам Акиры и, объяснив, что на них запечатлено, подвел итог сказанному:

— Никаких повреждений не обнаружено. Ни малейшего следа калийных отложений, которые неизбежно появляются в местах переломов. Почему же вы сказали, что и у одного и у другого были сломаны руки, ноги, ребра, травмированы черепа, в то время как ни одного из названных вами повреждений рентген не показал?

— Мы думали, что все было так, как мы сказали, — пояснил Акира.

— Думали? Описанные выше травмы должны были бы причинить вам такие страдания, которые невозможно забыть. А вы, похоже, не вполне уверены в том, что действительно пережили нечто подобное.

— Все было именно так, как мы сказали, — заверил врача Савидж.

Его охватила дрожь. Рейчел сжала ему руку.

— Вы не могли страдать, — продолжал врач, — потому что были совершенно здоровы.

— Можете мне поверить, я говорю правду. Нам предстоит как следует разобраться что к чему.

— Прежде чем вы станете в этом разбираться, попытайтесь ответить еще на один вопрос, — не унимался врач. — Меня смущают странные совпадения. Вы заявляете о совершенно идентичных ранах, которых на самом деле у вас не было. Ладно. Но на снимках у вас обоих видны следы хирургических операций, — он указал карандашиком на снимки, — никак не связанные с мнимыми переломами костей.

— Да, нам обоим вырезали селезенку и аппендицит, — сказал Акира.

— Вы мне показали соответствующие шрамы. Они выглядят в точности так, как если бы эти органы действительно были удалены. Однако рентгеновские снимки не могут служить бесспорным подтверждением моего заключения. Это можно установить только хирургическим путем. Но сейчас речь о другом. Операция, о которой я говорю, была проведена у вас не на теле, а на черепе.

— Что?! — удивленно воскликнул Савидж.

— А-а, понятно. Из-за повреждений черепа, — высказал догадку Акира.

— Нет. — Врач указал на два одинаковых снимка. — Видите эти крошечные кружочки? У каждого из вас над левым ухом? Здесь ошибиться невозможно, это убедительные доказательства.

— Чего?

— Вторжения в левую височную долю мозга. — Врач повернулся к Савиджу и Акире. — И ни один их вас понятия не имеет об этой операции?

Савидж был явно смущен.

— Мне хотелось бы получить ответ на свой вопрос.

— Нет, — сказал Савидж, — мы ничего не знали.

— В это трудновато поверить.

— Вы поверили бы, если бы провели с нами последние несколько дней. Пожалуйста, помогите нам. — Савидж подавил обуявший его гнев. — Помогите нам.

— Каким образом? Я сделал все, что мог.

— Да нет, посоветуйте, куда нам можно обратиться. Куда нам отсюда отправиться?

— Могу сказать вам совершенно определенно, — врач снова обратился к снимкам, — такая операция по плечу только настоящему гению. Я всего лишь пенсильванский врач, в скором времени собирающийся на покой. Но я не перестаю интересоваться публикациями о новейших достижениях нейрохирургии. И не слышал ничего о столь сложной и удивительно тонкой работе. Соединения костей черепа и сами черепа отлично закамуфлированы. Великолепная работа. Куда вам отсюда отправиться? — спрашиваете вы. Туда, где за деньги покупают суперзвезд. К лучшим нейрохирургам в самых крупных клиниках.

JAMAIS VU

Глава 1

Нейрохирурга звали Антонио Сантицо, по-английски — Энтони. У него было красивое лицо, густая темная шевелюра, смуглая кожа и удивительно умные глаза. Но при этом выглядел он каким-то измученным — результат постоянных физических перегрузок, решил Савидж. Вот и сейчас он только что закончил семичасовую сложнейшую операцию. Однако фигура врача была стройной и подтянутой вследствие его страстного увлечения теннисом, и, как он объяснил, через час ему предстоит сразиться с очередным партнером.

— Мы знаем, как вы заняты, — сказал Савидж, — и потому особенно ценим ваше согласие принять нас.

Сантицо пожал плечами.

— Обычно я этого не делаю. Но нейрохирург, к которому обратился ваш терапевт из Гаррисберга, оказывается, знаком с моим школьным приятелем, работающим сейчас в Гарвардском медицинском колледже. В Гаррисберге отличные врачи, но, судя по тому, что сообщил мне по телефону приятель, тамошний нейрохирург правильно сделал, послав вас сюда.

А сюда — это в Филадельфию, в больницу при Пенсильванском университете. Всего в ста милях на восток от Гаррисберга, она находилась в два раза ближе, чем второй по величине Пенсильванский университет в городе Питтсбурге.

— У меня пристрастие ко всему таинственному, — сказал Сантицо. — Шерлоку Холмсу, Агате Кристи. Странные истории, удивительные разгадки, ключи к тайнам. Но мозг является самой удивительнейшей загадкой природы. В нем таится разгадка того, благодаря чему мы становимся людьми. Именно поэтому я избрал эту специальность.

В сверкающий белизной кабинет вошла секретарша, неся на подносе чашки и кофейник.

— Замечательно, — сказал Сантицо. — Как раз вовремя. Вы думали, это кофе? Нет. Мой чай из трав. Не желаете ли?..

— Спасибо, — ответил Акира. — Немного, если позволите.

— Боюсь, что он несколько крепче того, к которому вы привыкли в Японии.

Акира согласно кивнул в ответ.

— Но не сомневаюсь, что в нем достаточно свежести.

— Я учился в Гарварде с одним из ваших соотечественников, — продолжал Сантицо. — Никогда не забуду, что он сказал мне однажды. Мы тогда только-только поступили в интернатуру. Бесконечные изнурительные занятия сводили меня с ума, выхолащивали все силы. Мне казалось, я не выдержу. А вот ваш соотечественник говорил: «В перерывах между занятиями делай приятные физические упражнения». Я решительно возразил: «Если я и так устал, думаешь, мне захочется делать еще какие-то упражнения?» Знаете, что он мне ответил? «Усталость гнездится у тебя в мозгу. Ее следует забивать усталостью физической. И физическая усталость снимет умственную». Мне казалось это невероятным. Я так и сказал ему. Он же в ответ произнес всего лишь одно слово.

— Это было «ва», — сказал Акира.

Сантицо расхохотался.

— Верно! Как вы похожи на моего соученика!

— «Ва»? — задумчиво переспросила Рейчел и нахмурилась. Когда все обратили взгляды к ней, она невольно потянулась за чашкой.

— «Ва» означает «равновесие», — пояснил Акира. — Мозговая усталость нейтрализуется…

— Упражнениями. Физическими, — закончил Сантицо. — Как все-таки был прав ваш соотечественник! Обычно бывает трудно выкроить время для физических упражнений, особенно после многочасовых операций. Но я превозмогаю себя и отправляюсь на корт. Потому что именно регулярная игра в теннис сделала меня лучшим нейрохирургом. — Спохватившись, он взглянул на часы. — Через пятьдесят минут мне предстоит встреча со своим партнером по теннису. Так покажите же мне эти, как считается, загадочные снимки.

Он взял протянутый ему Савиджем большой конверт.

— Не стоит так волноваться. Не забывайте о «ва». Теннис и нейрохирургия. Шерлок Холмс.

Глава 2

— М-м.

Уже несколько минут Сантицо разглядывал снимки черепов Савиджа и Акиры на флюоресцентном экране в углу кабинета.

Скрестив руки на груди, он одновременно слушал Савиджа, коротко излагавшего суть того, что произошло с ним и Акирой полгода назад.

— Исполнительные защитники? — переспросил Сантицо, продолжая изучать снимки. — Похоже, что вы оба обладаете весьма любопытной профессией. Но даже если это так…

Он вынул из нагрудного кармашка миниатюрный фонарик, похожий на карандаш, и внимательно осмотрел левую сторону головы у обоих мужчин.

— М-м…

Он сел за свой стол, отхлебнул из чашки травяного чая и на мгновение задумался.

— Хирург проделал ювелирную работу. Это поистине произведение искусства. Предупреждаю сразу же: я касаюсь лишь косметической стороны операции. Великолепная маскировка самого факта операции. Минимальная кальцификация вокруг того места, откуда были удалены, а затем восстановлены кусочки кости. Видите ли, стандартный способ иссечения кости состоит в том, чтобы высверлить дырочки по краям участка, который предстоит удалять. Глубина этих дырочек просчитывается настолько тщательно, что дрель не затрагивает мозговую ткань. Затем очень тонкая и особо прочная проволока вводится в одну дырочку и тянется под черепной коробкой к другой, продевается в нее и выходит наружу, после чего хирургу только остается взяться за концы проволоки и вынуть нужную ему часть черепа. Конечно, проволока очень тонка, однако в конечном итоге все равно не сможет избавить череп от кальцификации. Но даже без кальцификации подобные дырочки отчетливо просматриваются при просвечивании рентгеновскими лучами. В данном случае, — Сантицо потер подбородок, — никаких дырочек нет, виден лишь небольшой кусочек кости, который был вынут из черепа, а затем снова поставлен на место. Какой-либо зазор между черепной костью и этим кусочком практически отсутствует, так что кальцификации как таковой просто не существует. Я удивлен, что обыкновенный врач, к которому вы обратились с самого начала, сумел это заметить.

— Но каким же инструментом пользовался хирург? — спросил Савидж.

— Вот мы и добрались до самого главного вопроса, не так ли? — сказал Сантицо. — Чтобы сделать дырочку такого размера, как эта пломба, хирург мог бы воспользоваться дрелью со сверлом в пять миллиметров. Но он употребил такой инструмент, который не оставляет видимых следов. Единственное, что приходит мне в голову, это… Кусочек черепа скорее всего был удален с помощью лазерного луча. Лазеры уже используются в медицине для сшивания артерий и восстановления сетчатки глаз. Пройдет совсем немного времени, и лазер станут применять в повседневной хирургической практике. Я лично уже экспериментировал с лазером. Вот почему я и сказал, что в другом случае работа хирурга может считаться ювелирной. Несомненно, хирург, извлекший кусочек черепной кости и вернувший его на прежнее место, является высококвалифицированным мастером своего дела. Но не уникальным и не единственным в своем роде. Потому что среди лучших нейрохирургов я могу назвать, по крайней мере, дюжину, включив в нее и себя, которые вполне могли бы справиться с подобной задачей. Но это всего лишь поверхностное суждение. Главным образом же критерием служит только одно: добился он своей цели или нет, а коль скоро в вашем случае мы не знаем, зачем была проведена операция, то я не могу высказать окончательного суждения о ее качестве.

— Но… — Акира помедлил немного, потом спросил: —…может ли операция развеять?..

— Ваши сомнения? Скорее всего — да, — ответил Сантицо. — Но, может быть, и нет. Какое вы использовали выражение? Кажется противоположное déjà vu?

— Jamais vu, — подсказал Савидж.

— Точно. Нечто, что, как вам кажется, вы видели, но на самом деле не видели никогда. С подобной проблемой мне пока не приходилось сталкиваться. Но я люблю учиться. Так что эту фразу я запомню. Вы понимаете, — продолжил он, ставя чашку с чаем на стол, — что, если бы не эти ваши снимки, я бы вас принял за психов?

— Я согласен, наша история выглядит весьма странно, — сказал Савидж. — Но нам в любом случае следовало рискнуть. Так же, как и вы, мы — прагматики. В своей профессии мы руководствуемся только фактами. Мы решаем чисто физические проблемы. Как доставить принципала в целости и сохранности к месту назначения. Как уберечь своего подопечного от пули наемного убийцы. Как избежать столкновения с несущейся наперерез машиной. Но порой просчитанные заранее факторы вступают в противоречие с реальностью. Или с нашим представлением о реальности. Мы оказываемся в полной растерянности, а не просто нервничаем, что для нас давно уже стало нормой. Нас обуревает страх.

— Совершенно естественно, — ответил Сантицо. — Я прочел его в ваших глазах. Позвольте мне быть с вами абсолютно откровенным. У меня настолько перегруженное расписание, что я согласился принять вас только потому, что меня просил об этом мой однокашник. Он посчитал, что ваша история может показаться мне интересной. И оказался прав. Я заинтригован.

Сантицо взглянул на часы.

— Через полчаса я должен быть на теннисном корте. Потом мне предстоят визиты к своим пациентам. Давайте встретимся здесь же через… — он подумал немного, — …через два с половиной часа. Постараюсь организовать вам встречу еще с одним моим коллегой. А пока мне нужно, чтобы вы сходили в радиологический кабинет. — Он поднял телефонную трубку.

— Снова рентген? Чтобы сделать контрольные снимки? — спросил Савидж.

— Нет. Магнитно-резонансные.

Глава 3

Болезненно выглядящий мужчина с седоватой бородкой в чуть великоватой ему куртке спортивного покроя сидел рядом с Сантицо.

— Это доктор Уайнберг, — представил его нейрохирург.

Они пожали руки друг другу.

— Доктор Уайнберг — психиатр, — сказал Сантицо.

— Вот как? — Савидж внутренне напрягся.

— Вас это беспокоит? — вежливо осведомился Уайнберг.

— Нет, разумеется, нет, — ответил Акира. — У нас возникло затруднение, и мы хотели бы его разрешить.

— Любыми способами, — добавил Савидж.

— Великолепно. — Психиатр вытащил из кармана своей спортивной куртки записную книжку и ручку. — Не возражаете?

Савидж забеспокоился. Он всегда противился записи каких-либо своих высказываний, однако на сей раз вынужден был сказать:

— Записывайте все, что хотите.

— Замечательно. — Уайнберг что-то нацарапал в своем блокноте. Как показалось Савиджу, дату и место беседы.

— Ваши магнитно-резонансные снимки должны принести сюда, — сообщил Сантицо, — а пока доктор Уайнберг сможет задать вам несколько вопросов.

Савидж жестом руки изъявил согласие.

— Jamais vu. Насколько я понял, этот термин изобрели вы.

— Верно. Ничего иного для характеристики испытываемого мною смятения я придумать не мог.

— Расскажите, пожалуйста, поподробнее.

И Савидж стал рассказывать, Акира же время от времени дополнял его рассказ отдельными деталями. Рейчел внимательно слушала.

Уайнберг делал какие-то пометки в своем блокноте.

— Итак, подведем итоги, — сказал наконец психиатр. — Вы оба считали, что видели друг друга мертвыми, так? И не смогли отыскать гостиницу, в которой разыгралась кровавая трагедия? А также больницу, в которой вас лечили, и врача, который вас пользовал?

— Верно, — сказал Савидж.

— События, травмировавшие вас и вашу психику, произошли полгода назад.

— Да, — подтвердил Акира.

Уайнберг вздохнул.

— На какое-то мгновение… — Он отложил ручку.

— Давайте рассмотрим данную ситуацию в гипотетическом плане, — согласился Савидж.

— Я не хотел вас обидеть.

— А я и не подозревал вас в этом.

— Сейчас объясню. — Уайнберг откинулся на спинку кресла. — Обычно пациентов направляют ко мне на консультацию с соответствующими документами, в которых содержатся общие сведения о пациенте, история болезни и предполагаемый диагноз. Если это необходимо, я беседую с родственниками и даже с начальством пациента. Но в данном случае я ничего о вас не знаю. Лишь с ваших слов мне известно о вашем необычном, если в этом случае уместно употребить подобное безобидное выражение, прошлом. Никакой возможности проверить то, в чем вы пытаетесь нас убедить, у меня тоже нет. Да и возможно ли вам верить? Первое, что приходит в голову, это что вы оба — патологические лгуны или что вы — репортеры, проникшие сюда, чтобы узнать, действительно ли психотерапевты настолько легковерны, как гласит молва.

Глаза Сантицо сверкнули.

— Макс, я же говорил тебе, что их рассказ, а главное, их рентгеновские снимки заинтересовали меня. Скажи, что думаешь на этот счет?

— Все, что я говорил, лишь логическое упражнение, — откликнулся Уайнберг. — Я просто рассуждал.

— Ну, понятно, ты ведь по-другому не можешь, — заметил нейрохирург.

Уайнберг снова вздохнул и развел руками.

— Наиболее вероятным представляется такое объяснение: вы оба пострадали от взаимной мании в результате практически смертельных побоев, кем-то нанесенных вам.

— Каким образом? Рентгеновские снимки не показали никаких следов побоев, — живо возразил Савидж.

— Не согласен. Рентген показал, что у вас не было перелома рук, ног или ребер и черепа ваши также невредимы. Но это не означает, что вы не подверглись избиению. Я постараюсь реконструировать гипотетический ход событий. Вас обоих наняли для охраны некоего человека?

— Да.

— Который отправился на какое-то совещание, проходившее в сельской гостинице. И там же он был убит. С особой жестокостью. Мечом, разрубившим его пополам.

Акира кивнул.

— Вы пытались его защитить и были забиты до полусмерти, — продолжал Уайнберг. — Уже теряя сознание, вы упали и в лежачем положении увидели происходящее рядом в непривычном ракурсе. Поскольку вы оба живы, значит, надо установить причину такой галлюцинации. Я считаю, что она заключается в комбинации дезориентации и невероятной боли.

— Но почему у двух разных людей одновременно возникла одна и та же галлюцинация? — спросила Рейчел.

— Из-за владевшего ими чувства вины.

— Боюсь, что не вполне вас понял, — нахмурился Савидж.

— Насколько я понял, профессия для вас значит гораздо больше, чем обычное занятие. Я имею в виду, что ваша личность ориентирована на защиту, спасение людей. Это моральная основа вашей личности. В этом смысле вас можно сравнить с преданными своему долгу врачами.

— Верно! — воскликнул Акира.

— Но в отличие от врачей, которые неизбежно теряют своих пациентов и соответственно обязаны возводить барьер, защищающий их от людских страданий, вы достигли уникальных успехов. Вы ни разу не потеряли ни одного из своих клиентов. Поэтомурейтинг вашего успеха приближался или равнялся, как угодно, ста процентам.

— Если не считать…

— Событий, происшедших шесть месяцев назад в сельской гостинице, — закончил Уайнберг. — Тогда вы впервые не смогли защитить своего клиента. Вашей репутации был нанесен сокрушительный удар. Никогда не проигрывая, вы не были морально готовы к фиаско. Шок был особенно сильным из-за того, что убийство вашего клиента было совершено таким жестоким способом. Естественной реакцией на подобные события является чувство вины. Потому что вы выжили, а ваш клиент — погиб. Потому что ради защиты жизни клиента вы готовы пожертвовать своей собственной. Но этого не произошло. Он погиб. А вы — все еще живы. И чувство вины стало для вас невыносимым. Подсознание пытается как-то смягчить это чувство. И строит вашу защиту на смутном видении, стараясь уверить вас, что вы якобы видели смерть другого охранника. Оно настойчиво навязывает вам мысль, что скорее всего хозяина никак нельзя было спасти, так как и его и вашего напарника убили, а вас самих едва не отправили на тот свет, хотя вы геройски, правда, безуспешно, старались выполнить свой долг. Так как по складу характера вы очень похожи один на другого, то, соответственно, ваши галлюцинации оказались схожими и их даже нетрудно предугадать.

— Ну хорошо, а почему же тогда мы не смогли отыскать эту сельскую гостиницу? — спросил Савидж.

— Потому что в глубине души вы стараетесь уверить себя в том, что ничего подобного вообще никогда не происходило. А разве есть лучший способ уверить себя в этом, чем просто доказать самим себе, что самой гостиницы не существует? Или врача, который вас лечил? Или больницы, в которой вы лечились? В действительности они существуют, если, конечно, все вами изложенное — правда. Однако, когда жгучая потребность опровергнуть самих себя побуждает вас пуститься на поиски этой самой гостиницы, вы ее не находите.

Савидж с Акирой переглянулись. И словно по команде, кивнули.

— А почему же тогда, — в голосе Акиры прозвучал скептицизм, — мы оба знали, где должен был находиться отель? Или врач? Или больница?

— Это объяснить легче всего. Вы друг друга поддерживали. И то, что говорил один, сразу же подхватывал другой. Для укрепления собственной мании и избавления от чувства вины.

— Нет, — сказал Савидж.

Уайнберг пожал плечами.

— Я ведь говорил, что все это чисто гипотетические соображения.

— А почему, — не сдавался Акира, — мы лежали в гипсе, если никаких переломов у нас не было? Почему потребовалось столько месяцев для восстановления способности двигаться?

— В гипсе? — переспросил Уайнберг. — А может, это были просто иммобилизаторы, помогавшие сращиванию порванных связок? Может быть, повязки на груди вовсе не были такими уж плотными и лишь скрывали повреждения кожи, а не сломанные ребра? А может быть, черепа все-таки были повреждены, но настолько искусно залатаны, что это нельзя обнаружить даже с помощью рентгена? Вы ведь признаете, что вам вводили демерол. А он затуманивает сознание, так что под его воздействием человек может вообразить ситуацию, весьма далекую от реальности.

— Ну, разумеется, — вступила в разговор Рейчел. — И, конечно, там не было меня. И я не испытала их боль, которую пришлось претерпеть им. Признаюсь, мне нравятся оба эти мужчины. Мы вместе пережили многое. Но я отнюдь не идиотка и из нас троих имею больше оснований оставаться беспристрастной. Мои друзья отнюдь не возбуждали маниакальных идей друг в друге.

— Наверняка вы слыхали о так называемом «Стокгольмском синдроме», — сказал Уайнберг. — Люди в состоянии стресса стараются идентифицировать себя с теми, от кого зависит их собственная безопасность.

— А вы, разумеется, слыхали о «Синдроме страуса», — быстро отреагировала Рейчел. — Психиатр засовывает голову в песок, столкнувшись с проблемой, о которой раньше не слыхал.

Уайнберг подался всем корпусом вперед, осклабился и вдруг расхохотался.

— Ты был прав, — обратился он к Сантицо. — Это действительно забавно.

— Макс, ты сублимируешь. Признайся. Ведь она тебя рассердила.

— Чисто гипотетически.

На сей раз рассмеялся Сантицо.

— Ну, разумеется. Давай напишем гипотетическую статью. О феномене гипотетической злости.

— Слушайте, что тут у вас происходит? — спросил Савидж.

Сантицо наконец-то прекратил смеяться.

— Тест на предмет определения — психопаты вы или нет. Мне это было необходимо. А Макс, конечно, великолепен. Очень одаренный человек с изощренным умом и талантом актера.

— Я не играл, — сказал Уайнберг. — Я услышал настолько ошеломляющие вещи, что хочу послушать еще.

Кто-то постучал в дверь.

— Войдите. — Сантицо повернулся вместе с креслом.

Секретарша, уже появлявшаяся здесь с чаем, на сей раз принесла большой коричневый конверт.

— Магнитно-резонансные снимки, — сообщил Сантицо.

Минуты две он разглядывал пленки, потом, обращаясь к Уайнбергу, сказал:

— Макс, большое тебе спасибо. Отныне это касается только меня одного.

— Ты уверен?

— Да. За мной обед. — Сантицо снова взглянул на пленки. — Потому что никакая психиатрия не способна объяснить вот это. Это по моей части.

Глава 4

Савидж вместе с Рейчел и Акирой разглядывали смутные Изображения на снимках. На каждом было по двенадцать кадров, расположенных по четыре в три колонки. В них мало что можно было понять, даже меньше, чем в предыдущих рентгеновских снимках.

— Великолепно, — объявил Сантицо. — Лучшего качества нельзя пожелать.

— Вы, наверное, дурачите меня, — сказал Акира. — Это же какие-то чернильные пятна.

Сантицо хихикнул.

— Я понимаю, почему у вас сложилось такое впечатление. — Он снова взглянул на пленку. — Для того чтобы вы поняли, мне придется начать с азов, хотя и они могут оказаться для вас достаточно сложными. МРС новая техника фотографии, основанная на магнитном резонансе, которая позволяет нам как бы приоткрыть вашу черепную коробку. Прежняя техника не позволяла получать достаточно детализированные снимки, в то время как МРС дает возможность впрямую заглянуть вам в мозг. Мы делаем множество снимков в разных ракурсах, которые вместе образуют фактически трехмерное изображение.

— Ну и что вы в них разглядели? — спросил Акира.

— Позвольте мне еще немножечко вас помучить, — попросил Сантицо. — Мозг состоит из множества частей. — Он указал на различные кадры МРС. — Правое полушарие контролирует левую часть тела и наоборот.

Нашу способность мыслить пространственно обеспечивает правое полушарие, а говорить — левое. Полушария разделены на доли. Передняя доля. Теменная доля. Затылочная дола. Височная доля. Они, в свою очередь, делятся на множество более мелких долей. Зрительная кора. Обонятельный тракт. Область физических, соматических ощущений. Гипофиз. И так далее. Функционировать же такому невероятно сложному органу помогают наличествующие в нем биллионы связующих нервов, по которым передается энергия и информация. Нервы эти называются нейронами. Их можно сравнивать с электропроводами и телефонными кабелями, но это, разумеется, упрощенное объяснение. Механизм их действия невозможно описать с помощью какой бы то ни было аналогии… Кстати, у вас в роду эпилептиков не было? Сами припадками не страдаете?

Вопрос оказался настолько неожиданным, что Савидж вытаращил глаза.

— Эпилептиков? Припадки? Нет. А в чем дело? Что заставило вас думать об этом?

— Просто ищу какое-то объяснение вот этому. — Сантицо указал на темное пятнышко на более светлом участке снимка. Оно находилось с левой стороны, ближе к центру. — Это ваш мозг сзади. Пятно находится в височной доле. На одной линии с кусочком кости, извлеченной из виска, а затем снова возвращенной на место.

У Савиджа было такое чувство, словно в горле у него застрял кусок льда.

— Пятно? Боже ты мой, какое?..

— Это лезия, то есть участок пораженной ткани. Вот почему я спросил об эпилепсии. Аномалия в данной зоне иногда свидетельствует о подобных заболеваниях.

— Вы хотите сказать, что у меня в мозгу опухоль?

— Нет. — Сантицо повернулся к Акире и указал на другой кадр. В вашем мозгу точно такое же пятно. Совпадение, я бы даже сказал, идентичность пятен, подводит меня к мысли, что это не опухоль.

— Тогда что же? — спросил Акира.

— С научной точки зрения? Заживающий шрам. От проведенной в ваших мозгах операции.

Глава 5

Савидж пребывал в состоянии шока от всего только что услышанного, а Сантицо между тем продолжал:

— Еще немного информации из области азов. Совершенно очевидно, что оперировали вас не по поводу удаления опухоли. Подобная операция требует вторжения в мозг. При этом часть черепной коробки должна быть неизбежно удалена.

— Но не была, — сказала Рейчел, — если не считать кусочка кости диаметром в пять миллиметров.

— Совершенно верно. Удалить столь ничтожную часть черепа можно было с одной-единственной целью… — Сантицо колебался, — …вживить в мозг электрод, который можно было бы впоследствии вынуть.

— Зачем? — Савидж с трудом переводил дыхание.

— Если брать во внимание известные в медицине и серьезные обстоятельства, то можно сказать так: электроды используют при многих медицинских показаниях. Я вот упомянул эпилепсию. Вживленный в мозг электрод может соизмерять электрические импульсы, исходящие от различных групп нейронов. При эпилепсии различные мозговые уровни передают как нормальные, так и ненормальные потоки импульсов. Если нам удастся установить источник ненормального потока импульсов, мы сможем прооперировать определенный участок и исправить положение.

— Но мы не эпилептики, — решительно возразил Савидж.

— Я просто привожу пример, — пожал плечами Сантицо. — А вот другой. Пациент с нарушением зрения, слуха и обоняния — эти нарушения имеют непосредственное отношение к мозгу и не зависят от внешних рецепторов — может иногда быть вылечен, если внутренние рецепторы, находящиеся в мозгу, стимулируются электродами.

— Но мы отлично видим и слышим, — возразил на сей раз Акира.

— И тем не менее считаете, что видели друг друга мертвыми. И не можете отыскать гостиницу, в которой лечились. И врача, пользовавшего вас. Кто-то нарушил ваши мозговые функции. Особенно ваши возможности к вос…

— …поминаниям, — живо отозвался Савидж.

— Или, что еще более интересно, кто-то заставил вас помнить то, чего на самом деле никогда не было? Jamais vu. Вы изобрели изумительный термин.

— Вспомнить то, чего на самом деле не было? Но я ведь это не в прямом смысле… Я ни за что не поверил бы…

— Могу свести вас в анатомичку, — продолжил Сантицо. — Рассечь мозг трупа и показать вам любую его часть. Могу вам объяснить, почему вы видите, слышите, ощущаете, обоняете и почему чувствуете боль. Хотя сам по себе мозг чувствовать боли не может. Но вот чего я сделать не в состоянии, так это показать вам мысль. И уж, разумеется, я не смогу отыскать в мозгу ту часть, в которой прячутся воспоминания. Я изучаю память вот уже в течение десяти лет и чем больше узнаю, тем больше у меня рождается вопросов… Опишите мне, что вы испытываете, когда вспоминаете о каком-то прошлом событии.

Савидж и Акира наморщили лоб, а Рейчел выпалила:

— Ну, это когда вам кажется, что в голове прокручивается фильм.

— Большинство людей так это и описывают. Происходит какое-нибудь событие, и кажется, что мозг работает словно камера, фиксирующая на пленке череду событий, кадр за кадром. Чем больше происходит событий, тем больше «фильмов» накапливается в нашем мозгу. Когда наступает определенная необходимость и требуется что-либо вспомнить, чтобы понять настоящее, мы просто выбираем нужную бобину и проецируем фильм на ментальный экран. И, разумеется, мы считаем непреложным тот факт, что воспоминания неизменны, как фильм.

Рейчел кивнула.

— Но фильмы тоже подвержены воздействию времени. Они рвутся. Они выцветают. Из них можно вырезать отдельные сцены, и так далее. Мы объясняем прошлые события по аналогии с современными. Нет никакого экрана. Мы просто его воображаем, как и разворачивающееся на нем действие. А еще труднее становится описать память, когда мы переходим от конкретных событий к заученным абстракциям. Когда я думаю о математической величине «пи», то никакого фильма в голове у меня не возникает. Каким-то образом, интуитивно, я понимаю, что означает «пи». А когда думаю об абстрактном понятии «честь», то тоже не вижу никакого фильма. Просто я знаю, что обозначает данное слово. Почему я могу вспоминать и понимать подобные абстракции?

— У вас есть ответ на этот вопрос? — У Савиджа заныла грудь.

— Самой распространенной теорией является следующая: воспоминания каким-то образом закодированы в нейронах головного мозга. Эти биллионы нервов — так следует из данной теории — не только передают электричество и информацию, но также и сохраняют передаваемую информацию. Частенько этот процесс уподобляют функции компьютера, но опять-таки аналогия — как и в случае с прокручиваемыми в наших головах кинофильмами — еще ничего не объясняет. Наша память куда сложнее самого сложного компьютера. Да, действительно, кажется, что нейроны способны передавать информацию от одной инфосети к другой, сохраняя таким образом наши воспоминания, если какой-то участок мозга поврежден. С другой стороны, существуют два типа памяти — короткая и длительная, и их взаимосвязь является абсолютно парадоксальной. Короткая память имеет дело с недавно полученной, но незначительной информацией. Например, номер телефона моего зубного врача. Если мне необходимо записаться к нему на прием, я смотрю в записную книжку, запоминаю его номер ровно настолько, чтобы дозвониться в приемную врача, а затем сразу же его забываю до тех пор, пока мне снова не потребуется позвонить. Тогда я повторяю всю процедуру заново. Длительная память имеет дело с продолжительным запоминанием необходимой информации: например, номер телефона моего дома. Какой физический механизм заставляет меня быстро и легко забывать телефонный номер зубного врача, а свой помнить постоянно? И почему пациенты, страдающие определенными видами амнезии, неспособны удержать в памяти недавние события, вне зависимости от степени важности, зато великолепно помнят даже незначительные факты, имевшие место несколько десятков лет тому назад? Никто не может этого объяснить.

— А вы-то во что верите? — спросил Акира.

— В мюзикл Лернера и Леви.

— Не…

— Морис Шевалье и Гермиона Джингольд пели замечательную песню «Я хорошо это помню». Персонажи песни — бывшие любовники, встречаются спустя много лет и делятся воспоминаниями о прошлом: «Мы ходили туда», «Нет, по-моему, сюда», «На тебе было такое-то платье», «Да нет, совсем другое», «Ах, ну конечно же, помню прекрасно». Но в действительности они ничего не помнили. Нет, я понимаю, что песенка была о том, что старость — не радость, и поневоле со временем все забывается. Но боюсь, что все остальные тоже сродни этим старикам… В нашей памяти может храниться огромное количество специфической информации, однако она может и стираться. Объем такой информации больше, чем можно себе представить. У нас с доктором Уайнбергом есть довольно сентиментальная традиция. Каждую субботу, вечером, если мы не на дежурстве и нет вызовов, вместе с нашими женами смотрим какой-нибудь фильм, а затем идем ужинать. После всех недельных стрессов нам хочется хоть немного развлечься. Вчера Макс припомнил фильм, который мы якобы смотрели вчетвером. «Но, Макс, — сказал ему я, — этот фильм я смотрел по кабельному телевидению, никак не в кинотеатре». — «Да нет же, — продолжал настаивать он, — мы вчетвером видели его в городе». — «Прекрати, — отвечал я. — Я вообще всю ту неделю просидел на конференции. Ты с нашими двумя женами ходил в кино без меня». Спросили у жен, но они не смогли припомнить ничего конкретного. Так до сих пор мы и не выяснили, кто же из нас прав.

— Ну, разумеется, — сказал Савидж. — Вы же сами только что объясняли, что короткая память не задерживается в голове.

— Но где заканчивается короткая и начинается длительная память? И как убедиться в том, что длительная память действительно все еще функционирует? В этом состоит главная причина ограниченности нашего сознания. Мы можем что-либо запомнить только в том случае, если не утратили такую способность. То, что нами забыто, не имеет субстанции. Мы не можем вспомнить то, что нами забыто… Опишите нам будущее.

— Не могу. Его не существует, — пожал плечами Савидж.

— Как и прошлого, хотя память оставляет нам иллюзию, будто оно на самом деле существует — в нашем мозгу. Мое мнение таково: после того как воспоминания закодированы в мозгу, они вовсе не остаются неизменными. Я считаю, что они меняются, причем постоянно, пополняясь новыми деталями, или наоборот — их «теряя», а также «перемещая во времени и пространстве». В результате у каждого из нас существует своя версия прошлого. Изменения обычно незначительны. Ну, в самом деле, какая разница, смотрели мы с Максом фильм раздельно или вместе? Однако бывает, что различия имеют принципиальное значение. У Макса как-то раз была пациентка — невротичка, с которой в детстве очень скверно обращался отец. Беспощадно издевался над ней. Так вот, в своем воображении она создала совершенно идиллическую картину собственного детства с добрым, любящим отцом. Чтобы вылечить ее, Максу пришлось разрушить ее ложные воспоминания и заставить ее открыто признать все те кошмары, через которые она прошла в детстве.

— Ложная память, — сказал Савидж. — Jamais vu. Но наша ложная память отнюдь не является следствием психологических проблем. Снимки мозга свидетельствуют о том, что нечто было внедрено в наш мозг хирургическим путем, и это нечто рождает в нем совершенно иную реальность. Такое возможно?

— Если вы хотите узнать, смог бы я сделать нечто подобное, то мой ответ будет отрицательным. Ни я, ни другие известные мне нейрохирурги не смогли бы такое сделать. Существует ли подобная возможность? Да. Теоретически. Но даже если бы я знал, как это осуществить на практике, я бы не стал этого делать… Данная область медицины называется психохирургией. Она видоизменяет вашу сущность, личность, и за исключением некоторых необходимых случаев — иссечение мозговой ткани для прекращения у больного эпилептических припадков или лоботомия для снятия саморазрушительных импульсов — она является крайне неэтичной областью медицины.

— Но теоретически как бы вы сделали эту операцию? — спросила Рейчел.

Сантицо явно не хотелось продолжать разговор на эту тему.

— Пожалуйста, — продолжала настаивать Рейчел.

— При необходимости я вживляю в мозг пациента электроды. Да. И прошу их описать то, что они чувствуют.

— Подождите, — прервал его Акира. — Как же они могут описывать ощущения, если у них обнажены мозги? Они же находятся в бессознательном состоянии.

— Ах, да, — вздохнул Сантицо. — Я чересчур увлекся и забыл, что разговариваю не с медиками. Привык, понимаете ли, обсуждать подобные проблемы в кругу нейрохирургов. Вы, видимо, считаете, что обнажать мозг означает то же самое, что и обнажить сердце. Я напомню вам еще раз: мозг, то есть наш рецептор чувств, сам по себе чувствительного рецептора не имеет. Он не чувствует боли. Используя местную анестезию для того, чтобы боль не распространялась далее определенного участка, можно удалить довольно солидный кусок черепной коробки и обнажить величайшую из тайн природы. Введя в мозг пациента электрод, я могу заставить его, например, почувствовать запах апельсинов, которых в данный момент нет и в помине, и вкус яблока, услышать музыку из своего далекого детства, даже пережить оргазм. Я обладаю возможностью, манипулируя чувствительными рецепторами, внушить ему, что он плывет в лодке, а глаза ему слепит солнце и ветер раздувает его волосы, что он слышит грохот разбивающихся о скалы волн, что все это — его давнишняя мечта — Австралийский барьерный риф, к которому он стремился долгие годы, или что он пережил все это во время своего отпуска несколько лет назад.

— Но будет ли пациент помнить те иллюзии, которые вы ему внушили? — спросила Рейчел.

— Разумеется… Точно так же, как и такой значительный для него эпизод, как операция.

— Таким образом, это объясняет, что именно произошло, — сказал Савидж.

— С вами и вашим другом? Ничего подобного, — ответил Сантицо. — Я вам только что описал метод активизации памяти пациента с помощью электродной стимуляции различных нейронов. У вас же идут воспоминания о событиях, вообще…

— … никогда не происходивших, — закончил за него Акира. — Тогда почему мы их помним?

— Я же сказал, что все это голая теория, — продолжал Сантицо. — Но если бы я обнажил левую височную долю вашего мозга… и простимулировал нейроны электродами… если бы подробнейшим образом описал, что вы должны будете вспомнить, показал бы вам пленку, на которой было бы все запечатлено или, что еще лучше, заставил бы нанятых актеров разыграть фиктивные события… Если бы накачал вас амфетаминами для того, чтобы процесс запоминания прошел быстрее… а по окончании всего этого с помощью электрода «запаял» бы кое-какие нейроны, чтобы все воспоминания об операции начисто стерлись… тогда вы помнили бы то, чего никогда не происходило, и забыли бы о настоящих событиях.

— Так нам устроили промывание мозгов?

— Нет, — покачал головой Сантицо. — Промывание мозгов довольно грубое выражение и впервые появилось во время войны в Корее. Оно применяется для описания процесса, когда пленника вынуждают согласиться с глубоко чуждыми ему политическими убеждениями. Методология разработана в СССР и базируется на теориях Павлова о стимуле и реакции на него. Подвергните пленника непрекращающимся пыткам, погрузите его в пучину боли, сломайте его дух, а затем предложите награду, если он согласится предать свою горячо любимую страну. Как мы знаем, некоторые не смогли противостоять пыткам. Но что самое странное и чудесное, большинство справилось с бедой. Особенно, когда к павловской теории обработки добавлялись психосуггестивные наркотики. Но если вы просмотрите пленки из далеких пятидесятых, то увидите, что пленников, подвергавшихся подобным процедурам, всегда можно было отличить от остальных, потому что они и выглядели соответственно, как обрабатываемые. Изможденные лица. Трясущиеся руки. Остекленелые глаза. И их признания в совершенных ими военных преступлениях казались неубедительными. У вас обоих подобных симптомов не наблюдается. Вы напуганы — да, это видно. Но вы дееспособны. Никаких подобных вышеописанным внешних проявлений у вас не наблюдается. Вы совершенно здоровые во всех отношениях личности. Не собираетесь сдаваться и оставлять свою профессию. Нет, обработке вас не подвергали. Проблема ваша устремлена отнюдь не в будущее. Вас не программировали для совершения каких бы то ни было поступков в будущем. Что-то произошло в вашем прошлом. Или не произошло. А что произошло на самом деле, этого вы не помните.

— Но зачем с нами все это сделали? — недоумевал Савидж.

— Зачем? Единственное, что мне приходит в голову…

Тренькнул телефон. Сантицо схватил трубку.

— Алло? — Внезапно он напрягся, вслушиваясь в голос на другом конце провода. Лицо его помрачнело. — Сейчас буду.

Он положил трубку.

— Несчастный случай. Мне срочно нужно бежать в операционную.

Встав, он повернулся к книжной полке.

— Вот вам. Несколько основополагающих монографий: «Программы мозга» Юнга, «Психология памяти» Бэдделея, «Память, закрепление образов и мозг» Хорна. Изучите. Завтра позвоните моей секретарше. Она подберет нам время для встречи. Мне действительно пора.

И Сантицо быстро направился к двери. Акира выскользнул из кресла, в котором сидел.

— Но вы начали говорить, что вы думаете…

— Зачем все это проделали с вами? Нет. Ничего не могу придумать, — ответил Сантицо уже у дверей. — Я хотел лишь сказать, что единственный, кто мог бы ответить на ваш вопрос, это хирург, который делал вам операцию.

Глава 6

Им удалось получить номер в гостинице неподалеку от больницы. Заходящее солнце обволакивали облака смога. Сделав заказ — рыбу и рис для Акиры, бифштекс с жареной картошкой для Савиджа и Рейчел, — каждый из них взял по книге и в полном молчании углубился в чтение. Когда доставили заказ, они отложили книги в сторону и решили за едой, которую Савидж называл «подзаправкой», обсудить положение дел.

— Мне очень трудно разобраться в медицинских терминах и понять, что именно они обозначают, — сказал Акира. — Весьма неприятно в этом сознаваться, но боюсь, мое знание английского оставляет желать лучшего.

— Нет, — возразила Рейчел, — ваш английский идеален. Но, честно говоря, эти термины для меня все равно что японская грамота.

— Комплимент принят. Вы очень добры. Аригато, — ответил Акира.

— Это означает?..

— Спасибо.

— А как полагается ответить мне? Как сказать?..

— «Пожалуйста»? Одним из самых простых выражений будет «домо аригато». Это слегка упрощенная, отнюдь не изысканная форма и означает «большое спасибо».

— Прекрасно, — просветлела Рейчел. — Домо аригато.

Несмотря на печаль, постоянно отражавшуюся у него в глазах, Акира улыбнулся.

— Итак, — вступил в разговор Савидж, — пока вы упражнялись в любезностях и пополняли культурный запас…

— Не будь занудой, — прервала его Рейчел.

Савидж пронзительно взглянул на нее, восхитился ею и не смог подавить улыбку.

— Видимо, я действительно стал занудой. Но мне кажется, я кое-что понял из этой книги, и мне стало страшно.

Рейчел с Акирой стали внимательно слушать.

— Память оказалась более сложной штукой, чем я предполагал. И не только потому, что никто так и не понял, каким образом мозговые нейроны накапливают и удерживают информацию, но что меня действительно испугало, так это смысл того, что называется «быть способным запоминать». — Савидж слышал, как в голове у него пульсирует кровь. — Память мы считаем ментальной записью прошлого. Но вся беда в том, что, согласно научной теории, прошлого не существует. Это фантом того, что обычно называют настоящим. И это касается не только прошлого года, прошлого месяца или вчерашнего дня. Но и того, что произошло двадцать минут назад. Мгновение назад. Произносимые мною сейчас слова являются прошлым, и оно уже запечатлелось в нашей памяти.

Рейчел с Акирой молча слушали.

— В этой книге изложена теория о том, что когда мы видим яблоко, падающее с дерева, слышим, как оно стукается о землю, поднимаем его, нюхаем или кусаем, то не переживаем все эти события одновременно с ощущениями. Существует временной разрыв, отставание, возможно, длящееся одну миллионную долю секунды, в течение которой импульс достигает мозга. К тому времени, как мы почувствуем вкус яблока, все, что мы называем настоящим, оказывается в действительности прошлым. Этот временной разрыв объясняет наличие déjà vu. Мы заходим в комнату, и у нас появляется странное ощущение, что мы здесь когда-то бывали, хотя точно знаем, что этого не было. Почему? Да из-за одной миллионной доли секунды, в течение которой мозг получает информацию от органов зрения и объясняет нам, что мы видим. Если чуть-чуть нарушается синхронность в действии обоих полушарий головного мозга, то одно из них получает информацию немного позже другого. И тогда мы видим комнату дважды. И думаем, что подобное ощущение уже когда-то случалось, потому что так оно и было на самом деле. Только не в далеком прошлом, как нам кажется. А за долю секунды до этой мысли, потому что одна доля мозга получила информацию чуть позже второй.

— Но наша проблема не déjà vu, a jamais vu, — сказал Акира. — Почему же ты так разволновался?

— Да потому, что теперь я не могу быть уверенным в настоящем. О прошлом и говорить не приходится. Потому что настоящего, по крайней мере с точки зрения мозговых ощущений, просто не существует. Все, о чем он говорит, представляет собой запоздалую реакцию на событие.

— Может, это и правда, — вмешалась Рейчел, — но на данный момент, из практических соображений, даже принимая во внимание временной разрыв, мы воспринимаем, грубо говоря, настоящее. Твоя проблема и без других преувеличений достаточно сложна.

— А разве я что-то преувеличиваю? Я напуган, потому что считал, что сражаюсь с ложной памятью, которую мне имплантировали в мозг шесть месяцев назад. А что, если это было вовсе не шесть месяцев тому назад? Откуда мне знать, что операция не имела места совсем недавно? Может быть, вчера или сегодня утром? — Савидж повернулся к Рейчел. — Во Франции, когда вы узнали о наших псевдонимах и «легендах», то сказали, что, похоже, все, касающееся нас, — ложь. И я теперь склоняюсь к тому, о чем раньше даже помыслить не мог: к тому, что вы вполне можете оказаться правы. Сколько в моей голове ложных воспоминаний? Откуда мне знать, кто такой я на самом деле? Как мне убедиться в том, что вы с Акирой именно те, за кого я вас принимаю? А вдруг вы актеры, нанятые для того, чтобы обмануть меня и лишь усугубить мою манию?

— Но этого не может быть, — ответил Акира. — Мы слишком долго были вместе и слишком многое пережили. Спасение Рейчел. Погоня на вертолетах. Паром в Греции. Фургоны, старавшиеся покончить с нами во Франции.

— Я невольно задаюсь вопросом: а вдруг ничего этого не было? Мои ложные воспоминания могли быть имплантированы только сегодня. Мое прошлое — все, что я о себе знаю, может быть ложью от начала до конца, о чем я даже не подозреваю? Встречался ли я когда-нибудь с сестрой Рейчел? А может быть, Грэм вовсе не умирал?

— Если так думать, — сказал Акира, — то точно свихнешься.

— Именно, — отрубил Савидж. — О том я и говорю — мне страшно. Мне кажется, что я смотрю сквозь плотный туман: или будто пол качается, или лифт летит в шахту. Полностью дезориентирован. Моя индивидуальность была ориентирована на защиту людей. Но каким образом мне защитить себя самого от собственного мозга?

Рейчел обняла его одной рукой.

— Ты должен поверить в то, что мы — не актеры. Мы — все, что у тебя есть. Верь нам.

— Верить вам? Да я даже себе не верю.

Глава 7

Этой ночью, маясь судорогами от кошмаров, Савидж внезапно проснулся оттого, что чья-то рука гладила его по щеке. Пораженный, он схватил руку и вскинулся на диване, готовый защищаться.

Но тут же успокоился. В мягком свете лампы, стоящей в углу комнаты, он увидел рядом с собой взволнованное лицо Рейчел.

— Что случилось? — Савидж быстро оглядел комнату. — Где Акира?

— В коридоре. Я попросила его оставить нас вдвоем.

— А почему он?..

— Потому что я его попросила, — повторила женщина, ее светлые волосы, подсвеченные сзади слабым светом лампы, создавали нечто вроде светящегося нимба вокруг ее головы.

— Да нет, почему ты попросила его уйти?

— Потому что мне необходимо побыть с тобой.

— И все-таки это не ответ на вопрос…

— Ш-ш-ш. — Рейчел прикоснулась к его губам. — Ты слишком много думаешь. И задаешь чересчур много вопросов.

— Вопросов не может быть чересчур много.

— Правильно, но иногда намного мудрее вообще их не задавать.

Савидж почувствовал аромат ее косметики.

— Я не мог представить…

— Знаю, — ответила она, — что не мог. Ты так долго был защитником, что автоматически начинаешь подозревать всех без разбора. Вопросы, которые у тебя возникают, являются неизбежной мерой предосторожности. Ответы же — гарантия безопасности. Главное для тебя — обеспечить безопасность клиента. — Она коснулась пальцами его щеки. — Я много лет никому этого не говорила.

— Не говорила чего?

— Что люблю Тебя.

Савидж съежился и стряхнул ее руки со щеки.

— Не глупи. Это абсурд.

— Именно это говорил Кьеркегор[51] в «Страхе и трепете»: «Авраам верил в Бога но причине абсурдности веры». Вера абсурдна. Как и любовь. Потому что и вера и любовь лишены здравого смысла. Бога может просто не быть, а человек, которого ты любишь, может тебя предать.

— Что ты этим хочешь сказать?

— С того самого момента, как ты появился в моей спальне на Миконосе, ты обращался со мной так, словно во мне заключается смысл твоей жизни. Мне крупно повезло. Я не могу не любить тебя, хотя прекрасно понимаю, что мы оказались вместе лишь потому, что тебя наняли для моей защиты. Мне следовало бы быть умнее. И не влюбляться в тебя. Но я люблю тебя… В полном соответствии с тем самым абсурдом.

— Вспомни, что говорил Уайнберг: люди в состоянии стресса стараются идентифицировать себя с теми, от кого зависит их собственная безопасность.

— Верно, я полагаюсь на тебя, — сказала Рейчел. — И идентифицирую себя с тобой. Но, что самое важное, я хочу заняться с тобой любовью.

— Нет, я…

— Не нет, а да.

— Но…

— Черт же тебя побери, лежи спокойно.

Она целовала его и одновременно расстегивала ему ремень на брюках.

И к своему собственному удивлению, он позволил ей это.

Глава 8

Во сне он занимался любовью с сестрой Рейчел, и сцена была практически один к одному схожа со знаменитой сценой из самого популярного фильма Джойс Стоун «Кошачья Лапа». Актриса играла богатую американку, живущую на Французской Ривьере. Обаятельнейший вор, похититель драгоценностей, на протяжении всего фильма упорно пытается ее соблазнить. И вдруг, решив завоевать его доверие и выудить информацию, она соблазняет его. У вора на протяжении всего фильма крепнет уверенность в том, что он никогда в нее не влюбится. Но он ошибался — женщина похищает его душу.

Джойс Стоун и Рейчел Стоун. В сновидениях Савиджа они слились в единый образ. Он занимался любовью не только с легендарной кинозвездой, но и со своей клиенткой, которую поклялся защищать. И даже когда он поглаживал ее груди с напрягшимися сосками, гладкие, длинные руки и твердый вогнутый живот, сползая вниз и касаясь треугольника волос, он повторял себе, что его поведение предосудительно, противоречит принципам профессии, полное безумие, в общем, почти что инцест.[52] За все время своей работы профессиональным защитником он ни разу не поддался чарам и ухищрениям женщин, которых защищал. Грэм постоянно твердил ему: «Никогда не вступай в интимные отношения с клиентом. Это помешает тебе объективно оценивать ситуацию. Ослабит бдительность. И, таким образом, ты сам будешь невольно способствовать гибели своей подопечной».

Но во сне Савидж снова и снова переживал эти вдохновенные мгновения, когда он вонзался в нее, выгибался и не мог остановиться. Чувство вины боролось со страстью. Чувства брали верх над долгом. Когда он кончил и Рейчел застонала, поднимаясь ему навстречу, повторяя снова и снова «люблю тебя», а Савидж испытывал опустошенность, у него было такое чувство, словно он предал самого себя, омрачил свою душу глубочайшей печалью, затаившейся на самом дне его «я». Ему хотелось кричать: «Нет! Мне нельзя! Долг повелевает не поддаваться соблазнам. Почему я не устоял?!»

И внезапно сновидение сменилось. Эякуляция[53] вырвалась из него с ошеломляющим звуком, похожим на выстрел кольта 45-го калибра, и он проснулся с ощущением ребенка, сознающего, что уже много дней в доме творится что-то неладное, и потому сон его тревожен. Он вылезает из постели и бежит вниз по лестнице к отцовскому кабинету, но мать кидается к нему и удерживает у дверей кабинета. Однако он заглядывает в полуоткрытую дверь и видит кровь. Много крови. И тело отца на деревянном полу — левая часть головы замотана полотенцем, чтобы остановить кровь, бьющую струей из сквозной раны.

Чувствуя, как слезы градом катятся по щекам, Савидж закричал, с удивлением услышав при этом голос маленького мальчика, в устах которого были совершенно неуместны произнесенные им слова: «Ты — сволочь, ты же обещал, что больше никогда-никогда от меня не уйдешь. Будь ты проклят!»

Мать ударила его по лицу.

Глава 9

На какое-то мгновение Савидж забыл, что он находится вовсе не возле отцовского кабинета и не видит кошмар, творящийся там. В следующую секунду он решил, что перед ним элегантный номер на Французской Ривьере, где Джойс Стоун соблазнила вора бриллиантов. В полном смятении он открыл глаза и увидел Акиру, сидевшего в углу их гостиничного номера в Филадельфии, читая журнал. Заметив, что Савидж проснулся, он поднялся, бросил взгляд в сторону запертой двери спальни и, нахмурившись, двинулся к нему.

— Сон не принес тебе отдыха. Мне очень жаль.

Савидж протер глаза.

— А каким, по-твоему, он мог быть, если Рейчел меня трахнула?

Акира присел на краешек кровати.

— Она попросила меня понаблюдать за коридором. Сказала, что вам предстоит конфиденциальный разговор.

— Да уж более конфиденциального не придумаешь, можешь мне поверить.

— Детали меня не интересуют.

— Да она и так все тебе сама рассказала.

— Ничего она не рассказывала. Только пригласила потом снова вернуться в номер, вот и все. И сразу же ушла к себе. Насколько я понимаю, она сейчас спит.

— Ей повезло больше, чем мне.

— Меня совершенно не касается то, что произошло между вами. Ты вел себя безупречно.

— Ну да, ну еще бы.

— Ясно, что ты страшно нравишься нашему принципалу. И если будет позволено мне сказать, она тебе тоже нравится.

— То, что произошло сегодня вечером, совершенно недопустимо.

— В обычных обстоятельствах, да, — сказал Акира. — Но наши нынешние обстоятельства вряд ли можно назвать обычными. Ты чересчур строг к себе… Ты запуган и…

— Это не оправдывает моего поведения. Ты ведь тоже испытываешь страх, но тем не менее держишь себя в руках.

— Мои национальные традиции предписывают скрывать отчаяние, и столько лет меня воспитывали в этом духе, что… Позволь кое-что тебе рассказать. — Акира на мгновение умолк. — Во время Великой восточноазиатской войны мой отец служил в авиации. Был пилотом.

Савидж недоуменно взглянул на своего собеседника.

— У вас принято называть ее Второй мировой войной, — пояснил Акира. — После капитуляции моей страны отец вернулся домой и обнаружил, что его родного города больше не существует. Этот город назывался Хиросимой. Его родители, жена, двое детей — все погибли от атомной бомбы, сброшенной вашей страной. Многие годы он горевал, не в силах примириться с утратой. Единственной отрадой для него было восстановление Японии, в котором он принимал посильное участие. Великолепный механик, он переделывал военные самолеты для гражданских нужд и вскоре достиг финансового благополучия. Потом снова женился. Я оказался единственным ребенком в семье, потому что моя мать — его вторая жена — во время взрыва атомной бомбы находилась неподалеку от Хиросимы и подверглась атомной радиации. Вскоре она умерла. Горе отца было просто невыносимым. Он выжил только благодаря тому, что всю оставшуюся жизнь посвятил мне.

Акира на секунду прикрыл глаза.

— На Японию так часто обрушивались стихийные бедствия — тайфуны, цунами, землетрясения, что фатализм стал общенациональной чертой характера, а безопасность — общенациональной одержимостью. Отец не уставал повторять мне, что коль скоро нам не дано предотвратить бедствия, то и дело обрушивающиеся на нашу многострадальную родину, то мы, по крайней мере, должны научиться стойко и с достоинством выносить любые удары судьбы. Поэтому он отдал меня в ученики самому строгому сэнсэю[54] в самую престижную додзё,[55] где я обучился дзюдо, айкидо, различным типам каратэ[56] и, разумеется, владению мечом. Через некоторое время я решил употребить полученные знания на пользу людям, став защитником, хотя уже знал, что даже приверженность долгу и порядочность не способны противостоять судьбе и что абсолютной защиты не существует. Например, моего отца сбила машина, и он умер от полученных ран. А ведь он всего лишь переходил улицу…

— Мне очень жаль, — произнес Савидж. — На твою семью обрушилось так много невзгод. Я начинаю понимать, почему ты так редко улыбаешься и почему даже в эти редкие мгновения твои глаза остаются печальными.

— Мой сэнсэй называл меня «человек, не ведающий радости». — Акира пожал плечами. — Но несчастья, выпавшие на долю моей семьи, лишь одна из причин того, почему я редко улыбаюсь. Когда-нибудь я объясню тебе и остальное. Но сейчас я приоткрыл частицу своего «я» лишь для того, чтобы показать: я, так же, как и ты, испытываю страх. То, что произошло с нашей памятью, заставляет меня ежесекундно спрашивать себя, кто же я такой на самом деле. Ведь вполне возможно, что во всем моем рассказе нет ни единой капли правды. И все это уже не просто пугает меня, это приводит меня в ярость. Неужели я горевал по отцу, матери и всем нашим предкам, которые никогда и не существовали? Я должен это выяснить.

— Правильно, — согласился Савидж. — Я тоже хочу узнать, что из того, что мне о себе известно, действительно имело место в моей жизни, а что — нет.

— Предположим, что это невозможно.

— Должно стать возможным.

— Но как?..

— Завтра едем в Балтимор. Мне нужно повидать там одного человека. Большего пока сказать не могу. Не задавай никаких вопросов по этому поводу.

— Но ты сказал «едем», — раздался неожиданно голос Рейчел. — Означает ли это, что ты снова готов довериться нам?

Савидж повернулся к Рейчел, стоявшей в дверях спальни. На ней была голубая ночная рубашка, плотно обтягивавшая ее грудь. Его тело напряглось при воспоминании о недавней близости. И хотя по ее виду можно было предположить, что сон ее был такой же тревожный, как у Савиджа, смотрелась она великолепно.

— Давайте скажем так. — Он примирительно поднял руки. — Я очень хочу вам доверять.

Глава 10

Балтимор находился к юго-западу от Филадельфии — девяносто минут бешеной езды. Когда Савидж остановил «таурус» возле двухэтажного дома в довольно благоустроенном районе городских окраин, он оглядел аккуратно подстриженные кусты, тщательно обработанный участок вокруг здания и наконец выключил двигатель. Несмотря на прохладную октябрьскую погоду, на лбу у него выступила испарина.

— Кто здесь живет? — спросила Рейчел.

— Вопрос на засыпку, —ответил Савидж. Он вышел из автомобиля и поежился.

— Помощь не потребуется? — Акира взялся за ручку дверцы.

— Нет. — Савидж решительно остановил его. — Я сам должен выяснить.

— Выяснить что? — спросила Рейчел.

— Если я скажу, то вы сочтете меня сумасшедшим. Если все пройдет нормально, я позову вас в дом. В любом случае проверка не займет много времени. Каков бы ни был ее результат.

Савидж приосанился и зашагал по дорожке, мимо взрыхленных газонов, дошел до крыльца, поднялся по ступенькам вверх, вслушиваясь в отдающийся в тишине звук своих шагов, и взялся за ручку входной двери.

В какой-то момент он вознамерился было постучать, но передумал, решив, что следует вести себя естественно, как всегда. Просто войти.

В прихожей пахло плесенью. Откуда-то из глубины дома доносился аромат тушеного мяса с чесноком в красном вине. Справа находилась гостиная, забитая мебелью, укрытой пластиком, дабы орава животных здесь не изодрала ее в клочья.

Из дальнего конца коридора слышались переливы актерских голосов, по TV транслировали очередную серию популярного телесериала. Савидж также отчетливо различал характерные удары деревянной ложки о края металлической посудины, как при замешивании жидкого теста.

В отличие от полутемного вестибюля, кухня оказалась ярко освещенной. Взору Савиджа предстала морщинистая седовласая женщина, размешивавшая тесто, одновременно глядя на экран портативного цветного телевизора, стоящего рядом с микроволновой печью.

Пройдя к разделочному столу, возле которого стояла женщина, он улыбнулся.

— Ма, сюрприз.

Она от неожиданности резко вскинула голову, взглянула на Савиджа и уронила деревянную ложку.

— Ты…

— Знаю, что приезжал не так уж часто, как полагалось бы примерному сыну, но пойми, у меня масса работы. По крайней мере, я ежемесячно посылал вам деньги. Я вижу, ты неплохо управляешься с домом. Выглядит он замечательно. — Савидж продолжал улыбаться.

— Что ты здесь делаешь?

— Я же сказал: извини, что не приезжал. Прошу прощения, ма, постараюсь исправиться.

— Отвечай на вопрос. Что ты здесь делаешь?

— Да нет, не подумай ничего такого, со мной ничего страшного сейчас не происходит. Тебе не придется меня прятать и посылать за врачом, как в последний раз. Просто мне захотелось заехать на минутку домой. Вспомнить прошлое. Папу. — Савидж сделал шаг вперед, намереваясь ее обнять.

Женщина отпрянула.

— Не надо так, ма. Не злись. Я же попросил прощения за…

— Не подходи. Кто ты такой?

И Савидж понял, что оправдались его худшие предположения, у него закружилась голова. Ноги стали ватными. Превозмогая слабость, он сделал еще один шаг.

— Твой сын.

Женщина закричала:

— Нет, пожалуйста, не надо…

Ее крик становился все громче, пронзительнее, отчаяннее.

По ступеням лестницы из подвала загремели шаги. Рослый старик в рубашке с закатанными рукавами, с руками работяги ворвался в кухню. Седой, с поредевшими от старости волосами, с темными, характерными для больной печени пятнами на лице. Несмотря на преклонный возраст, он выглядел довольно крепким и сильным.

— В чем дело, Глэдис? — воскликнул старик, обращаясь к жене.

Женщина, бледная от страха, стояла молча, прислонившись спиной к столу возле раковины. Прерывисто дыша, своим костлявым трясущимся пальцем она указывала на Савиджа.

— Кто ты, черт побери, такой? — заорал мужчина.

— Френк, он говорит… — У нее перехватило дыхание. — Зашел прямо сюда. Перепугал меня до смерти. Назвал меня… Он думает, что он — наш сын.

Щеки старика сделались красными от гнева. Он рванулся к шкафчику, рывком выдвинул ящик и вытащил молоток.

— Во-первых, да будет тебе известно, приятель, что наш единственный сын умер двадцать лет назад от кистозного фиброза. — Он взметнул молоток вверх и двинулся к Савиджу. — А во-вторых, у тебя есть всего семь секунд, чтобы унести отсюда свой поганый зад, пока я не размозжил тебе башку и не вызвал копов.

Савидж поднял вверх руки. У него свело живот, словно в нем гнездился клубок змей. Он не мог преодолеть сковавший его ужас.

— Подождите, послушайте меня. Происходит нечто чудовищное. Вы заблуждаетесь. Позвольте же мне объяснить.

— Происходит нечто чудовищное, говоришь? А ведь и правда: ты ворвался в мой дом, до смерти напугал мою жену. Если ты не уберешься отсюда к чертям собачьим, обещаю тебе: произойдет нечто еще более чудовищное.

Женщина рванулась к висящему на стене возле холодильника телефону.

— Подождите! — крикнул Савидж.

Она нажала три кнопки.

— Пожалуйста! Выслушайте! — взмолился он.

— Полиция! Срочный вызов!

— Убирайся! — заревел мужчина.

Чтобы избежать удара занесенного над ним молотка, Савидж отпрянул назад, ударившись спиной о дверную ручку, и вдруг понял, что не в силах шевельнуться от страха.

И от обуявшего его ужаса.

Потому что коренастый мужчина, который сейчас шел на него с молотком, был его отцом, не тем, каким он запомнился Савиджу с детства, каким он был за несколько часов до того, как застрелился, а таким, каким бы он стал, будь у него шанс состариться. Савидж узнал ямочку на квадратном подбородке, небольшую щель в нижнем ряду зубов, шрам на тыльной стороне правой руки.

Женщина, дрожа от страха, бормотала по телефону адрес.

— Не-ет! — закричал Савидж. — Вы же мои родители! Я же ваш сын!

— Ты псих, вот кто ты такой! Может быть, удар по голове выбьет из нее!..

— Почему же вы не помните меня?

Савидж увернулся от удара. Молоток просвистел у него над ухом и грохнул по ручке двери. Удар оказался настолько оглушительным, что у Савиджа зазвенело в ушах.

— Хватит!

Мужчина снова замахнулся.

Савидж, спотыкаясь, пятился по коридору к выходу. Миновал дверь кабинета, в котором застрелился его отец. Внезапно откуда-то выпрыгнул кот и вцепился Савиджу в ногу.

— Не-ет! — Человек, размахивая молотком, продолжал следовать за ним.

— Если вы не мой отец, тогда кто же? — Савидж в отчаянии шарил руками за спиной, пытаясь открыть входную дверь. Кот продолжал драть ему ногу. Савидж изловчился и отшвырнул его. — Ради Бога, скажите, кто же я?

Он повернулся и, выскочив из дома, ринулся на крыльцо, с трудом удерживая равновесие, и скатился по ступеням вниз.

Стоя у машины, Акира и Рейчел с ужасом наблюдали за происходящим.

Едва Савидж добежал до машины, все трое шмыгнули в кабину.

— Сволочь! — Мужчина продолжал преследовать Савиджа, но, поняв, что не сможет его догнать, швырнул изо всех сил молоток в дверцу отъезжающей машины.

Савидж ударил по педали акселератора. Взвизгнув шинами, «таурус» рванул с места. Вдалеке завыла сирена приближающейся полицейской машины.

— Что случилось? — удивился Акира.

— Просто я увидел мертвеца. — Савидж поднес руку к горлу и принялся его массировать, словно пытаясь восстановить застрявший в нем голос.

— Объясни, я ничего не понимаю, — сказала Рейчел.

— То-то и оно. Я тоже ничего не понимаю. Господи, помоги. Что же они с нами сделали?

Глава 11

— В своих фантазиях я мечтал, чтобы так было, но не надеясь, что это возможно. — Савидж яростно крутил рулевое колесо, обгоняя другие машины и не обращая внимания на щиты с афишами и объявлениями, видневшиеся на каждом шагу в лесистых окрестностях города. — Логическое завершение jamais vu. Ужасающая реальность. А я должен был убеждать себя в том, что мой страх — всего лишь страх, в действительности все обстоит иначе. Я должен был убедиться, что моя ложная память ограничивается «Мэдфорд-Гэпским Горным Приютом» и гаррисбергской больницей. И что же? Черт побери, ведь эти мужчина и женщина действительно мои отец и мать. Я вырос в этом доме. Я видел свою мать год назад. И она выглядела именно так, как эта женщина. А мой отец, если бы остался в живых, сейчас выглядел бы точно так, как этот мужчина.

Рейчел с Акирой продолжали молча слушать.

— Вы мне не верите? — спохватился Савидж. — Думаете, что я просто выбрал наобум какой-то дом и зашел?

— Нет, — сказал Акира. — Я тебе верю. Просто это…

— Что? Ты же знаешь, что мы видели друг друга мертвыми. Тебе придется поверить и в остальное.

— Похоже, я поняла, что имеет в виду Акира, — вступила в разговор Рейчел. — Он не хочет тебе верить. То, что ты говорил вчера вечером… я отнесла за счет переутомления, мы действительно долго находились в шоковой ситуации. Но теперь я наконец понимаю. Даже не столько понимаю, сколько чувствую. Если твоя память была полностью перестроена, то тебе действительно не на что опереться. Все, буквально все, ты подвергаешь сомнению.

— Вот почему мы и направляемся сейчас в Литтл-Крик, штат Вирджиния, — сказал Савидж. — Нужно выяснить, в чем еще я не имею права быть полностью уверен.

Лесополоса начала редеть, уступая место топи, за которой раскинулись пляжи.

У южной губы Чесапикского залива Савидж с шоссе № 60 повернул на запад и, проехав две мили, выехал к военно-морской базе — Литтл-Крик.

— О Господи, какая махина! — невольно вырвалось у Рейчел.

За базой можно было разглядеть административные и жилые кварталы, площадку для гольфа на восемнадцать лунок, две лужайки для отдыха, спортивно-оздоровительный центр, пристань для яхт, открытый бассейн, озеро с каноэ и водными велосипедами. Впечатление о грандиозности базы усиливало огромное количество персонала и стоящие на якоре в заливе тридцать два боевых корабля.

— Сколько здесь базируется моряков? — спросила пораженная Рейчел.

— Девять тысяч. Кроме того, плюс три тысячи человек обслуживающего персонала, — ответил Савидж. — Но «моряк» — слишком общее понятие. Большинство, конечно, принадлежит к традиционным формированиям. Но есть также и подразделения спецназначения. Здесь располагается учебная база восточного подразделения СИИЛз.

Он с гордостью обозревал базу.

— Именно такой я ее и помню. — В голосе вдруг зазвучали нотки страха. — Я хотел добраться сюда как можно быстрее. А теперь не хо…

Он заставил себя выйти из машины и направился к часовому у ворот базы. Солнце клонилось к закату. Тяжелые удары сердца отдавались в его ушах.

— Слушаю вас, сэр? — Часовой вытянулся в струнку.

— Мне хотелось бы видеть капитана Джеймса Макинтоша.

— По какому вопросу, сэр?

— Мы друзья. Я не видел его несколько лет. А сейчас оказался рядом… и решил заглянуть к нему.

Часовой подозрительно покосился на Савиджа.

— Я не собирался заходить на территорию базы, — поспешил заверить его Савидж, — и нарушать систему безопасности. Просто доложите ему, что я здесь. Если он не пожелает со мной встретиться, что ж, так тому и быть.

— Какое подразделение, сэр?

Сердце Савиджа ускорило свой бег.

— Так, значит, он все-таки находится здесь?

— Этого, сэр, я вам сказать не вправе, пока вы не назовете подразделение.

— Учебная команда СИИЛз.

И снова охранник покосился на него.

— Минутку, сэр. — Он зашел в здание, находящееся за воротами. Сквозь открытую дверь Савидж видел, как он поднял телефонную трубку. Через минуту часовой вернулся. — Сэр, капитан Макинтош сейчас отсутствует. У него увольнительная на двадцать четыре часа.

— Вам не сказали, куда он отправился?

Лицо часового приняло суровое выражение.

— Нет, сэр.

— Ну, разумеется. Большое спасибо. Попробую наведаться завтра.

Савидж, огорченный, поплелся обратно к автомобилю и все объяснил Акире и Рейчел.

— У меня нет ни малейшего желания ждать до завтра. Я знаю, где его можно найти. — Савидж задумчиво вел автомобиль прочь от базы, по направлению к Вирджиния-Бич.

Глава 12

Таверна «С-Корабля-На-Берег» находилась в квартале от моря. Но несмотря на это здесь воздух был пропитан морем и слышался крик чаек. Савидж втянул в себя соленый воздух с примесью сигаретного дыма и тут же услышал элвисовскую версию знаменитой «Джонни-будь-паинькой». Они вышли из машины на залитую солнцем улицу и вскоре очутились в полутемном баре.

Когда глаза привыкли к полумраку, Савидж увидел, что за столиками расположились молодые подтянутые люди, явно не привыкшие к цивильной одежде. Они много пили и оживленно беседовали между собой. В стеклянных витринах вдоль стен красовались модели авианосцев, линейных кораблей, эсминцев, подводных лодок, минных тральщиков, десантных ботов на воздушной подушке и патрульных катеров. Тут же стояли модели «Меримака» и «Монитора» — первых кораблей Соединенных Штатов, оснащенных оружием, которым, по иронии судьбы, пришлось сражаться друг против друга во время гражданской войны.

— Владелец этого заведения — бывший сержант СИИЛз, — пояснил Савидж своим спутникам, направляясь мимо столика, за которым шла ожесточенная борьба по армрестлингу, к небольшому свободному пятачку возле стойки. — Выйдя в отставку, он не смог примириться с гражданской жизнью и, чтобы быть поближе к базе, открыл этот кабачок. Сюда приходят матросы и почти все ребята из СИИЛз.

Бармен за стойкой приветствовал их улыбкой. Ему было за пятьдесят: короткая «ежиком» стрижка, телосложение как у футболиста, белая рубашка с короткими рукавами, какие носят моряки, и татуировка морского котика на правом предплечье.

— Ну, друзья, чего желаете?

— Сельтерской.

Рейчел с Акирой присоединились.

Бармен пожал плечами.

— Хэролд, ты что, не узнаешь меня? — спросил Савидж.

— Да вроде как нет. — Бармен вгляделся повнимательнее. — А что, мы знакомы?

— Когда-то я частенько захаживал сюда.

— Да здесь столько народа перебывало, что всех и не упомнишь. А когда это было?

— Октябрь тысяча девятьсот восемьдесят третьего.

— Извини, приятель. Столько лет минуло. Тут и через год-то все начинают казаться на одно лицо. Да и память у меня уже не та, что раньше.

— Я тебя понимаю.

Бармен бросил косой взгляд на Акиру и отправился за сельтерской.

— То, что он меня не помнит, еще ничего не значит, — сказал Савидж. — Но то, что я знаю его и помню этот кабак, значит для меня многое.

Рейчел, похоже, его слова не показались убедительными.

— Хочешь сказать, что здешняя ситуация ничем не отличается от предшествующей? — спросил Савидж. — Так?

Но ответить ей так и не удалось. Вернулся бармен с сельтерской.

— С вас три семьдесят пять.

Савидж протянул ему пятерку, говоря:

— Оставь сдачу себе.

— Спасибо, приятель.

— Скажи, а капитан Макинтош по-прежнему здесь бывает?

— Мак? Ну, конечно. По крайней мере, несколько раз в месяц он сюда наведывается.

— А сегодня вечером он не приходил?

— Не знаю. Я его не видел. Возможно, его обслуживала за столиком одна из официанток. — Бармен опять покосился в сторону Акиры и отправился к кассе.

— Мне кажется, он не слишком жалует японцев, — сказал Акира.

— А может быть, японцев здесь никогда и не было. Он не единственный, кто на тебя смотрит, — сказала Рейчел.

— Я заметил.

— Может быть, их внимание привлекаешь ты. — Савидж обернулся к Рейчел. — Окажись ты здесь одна, думаю, добрая сотня моряков стали бы оспаривать честь пригласить тебя за свой столик.

— Уж не знаю, расценивать это как комплимент или угрозу, — парировала Рейчел.

— Расскажи нам о капитане Макинтоше, — попросил Акира.

— Мы с ним вместе служили в СИИЛз. После Гренады я подал в отставку. Он же получил повышение, став инструктором. Мы были друзьями. И довольно близкими. Я очень хорошо его помню. Он, как живой, стоит у меня перед глазами. Вместе проходили обучение. В бой шли тоже вместе, на одном корабле. Частенько ходили сюда, пили, куролесили… Боже, неужели все это тоже из ложной памяти. Не может быть… Да, кстати, — плечи Савиджа свело судорогой, — вот и он собственной персоной.

Отлично сложенный светловолосый человек лет тридцати — тридцати пяти вошел в таверну. Высокий, с точеными чертами лица, загорелый, он был одет в джинсы, кроссовки и джинсовую рубашку с тремя расстегнутыми верхними пуговицами, открывавшими волосатую грудь. На руке — часы для подводного плавания.

Он помахал рукой компании, сидящей за одним из столиком, и направился к ним. Савидж сорвался с места и, лавируя в толпе, бросился к нему.

— Мак!

Светловолосый красавец остановился в недоумении, стараясь определить, кто его окликнул.

— Мак, — повторил Савидж, протягивая ему руку. — Как дела?

Мак смотрел на него во все глаза, ничего не понимая.

Савидж старался развеять возникшую неловкость, пустив в ход свою самую дружелюбную и обаятельную улыбку.

— Да в чем дело? Мы вместе прошли через столько тяжелых испытаний… Неужели ты не узнаешь меня?

— Узнаю ли я? — Мак, нахмурившись, продолжал смотреть на Савиджа, но, видимо, никак не мог его вспомнить.

«Нет! — в отчаянии подумал Савидж. — Только не это! Не ужели опять то же самое?» Он почувствовал свинцовую тяжесть в теле, дурноту, подступившую к самому горлу, и пустоту в желудке. Руки и ноги онемели.

Мак фыркнул и повернулся, чтобы уйти.

Савидж заступил ему дорогу.

— Подожди. Пожалуйста. Ты что, в самом деле?..

— Говорю же тебе, что получил, получил деньги. Черт бы тебя подрал, держи свою двадцатку. И отвяжись от меня. Давай вали отсюда.

Савидж растерянно смотрел на деньги, которые Мак совал ему в ладонь. Голова закружилась.

— Но…

И Мак решительно направился прочь.

— Ты же мне ничего не должен… — Савидж в полном недоумении побрел за Маком следом. — Что все это значит?

Мак остановился, наклонился к уху Савиджа и прошипел:

— А вот это действительно неплохой вопросик. Что ты здесь делаешь? Ты что, Дойль, совсем спятил? Ты что, забыл, что нас не должны видеть вместе?

— Что?

— Убирайся.

— Но…

Из последних слов Мака он расслышал лишь следующее:

— Жди меня в проулке за углом. Через пятнадцать минут.

Савидж моргал, ничего не понимая, Мак тем временем добрался до столика, за которым сидели его приятели.

— Этому парню я задолжал как-то двадцатку, и он решил, что я хочу ее зажилить. Вот так и играй с подобными типами в карты, — донеслись до Савиджа слова Мака.

Шум голосов в зале внезапно показался Савиджу невыносимо громким, а пронизанный дымом воздух — тяжким. Он ощутил себя в ловушке, у него было такое чувство, будто его сгибают в бараний рог, вытягивают из него внутренности. Спазм затруднял дыхание. Он подал знак Рейчел и Акире, чтобы они шли к выходу.

Сумерки сменились темнотой. Оказавшись на шумной, многолюдной улице, Савидж все еще не мог прийти в себя и только молча покачивал головой.

— Он назвал меня Дойлем, — сказал он наконец.

Рейчел испытывающе посмотрела на него.

— Значит, он все-таки тебя вспомнил?

— Нет, ты не поняла. Мое настоящее имя не Дойль. Зачем он?.. О, черт, неужели у меня даже имя украли и дали взамен другое? — В висках стучало. — Да кто же я такой?

Глава 13

Проулок был загроможден грудами пустых коробок, мусорными контейнерами и ящиками для бутылок. Здесь было совершенно темно, если не считать единственной тусклой лампочки над дверью справа.

— Здесь черный ход в кабак, — пояснил Савидж своим всегдашним спутникам. Втроем они стояли на тихой улочке рядом и обозревали проулок, где Мак велел Савиджу его ждать. — Если мне знакомо это место, значит, я бывал здесь раньше.

— Или…

Савидж понял, что имел в виду Акира.

— Еще одно ложное воспоминание? Но ведь что-то должно оказаться и настоящим. Мак меня узнал, я уверен, несмотря на то, что назвал чужим именем. — Савидж втянул в легкие воздух. — Он сказал, что придет через пятнадцать минут. Теперь уже скоро. Я должен получить ответ на интересующий меня вопрос.

Савидж направился в проулок.

— Подожди, — окликнул его Акира.

Савидж настороженно оглянулся.

— В чем дело?

— Я не могу отпустить тебя одного.

— Но Рейчел…

— Да. Ее тоже нельзя оставлять без охраны. — Акира нахмурился. — Но если она пойдет с нами и там начнется заваруха, Рейчел будет нам помехой. Еще в Нью-Йорке, когда ты решил взять ее с нами, я знал, что подобный момент рано или поздно наступит. Я не могу прикрывать тебя и одновременно обеспечивать ее безопасность.

— Я решил? Но ведь ты со мной согласился!

— Нехотя.

— Я ведь пообещала не путаться у вас под ногами, — сказала Рейчел. — Акира, иди с ним. Со мной ничего не случится.

— Нет. Пока ты с нами, мы отвечаем за твою безопасность, — возразил Акира.

— Но ведь мой муж не знает, где я нахожусь. Следовательно, здесь мне ничто не грозит.

— В настоящий момент меня беспокоит отнюдь не твой муж. В общем, так: что бы ни случилось с нами, если вдруг эта встреча обернется, как вы, американцы, говорите, кислой историей…

Даже в темноте Савидж увидел, как сверкнули глаза Рейчел.

— Я не меньше тебя беспокоюсь за безопасность Савиджа, — выпалила она. — Во всяком случае больше, чем за свою собственную. Если тебе не хочется оставлять меня здесь в одиночестве, что ж, тогда пойдем все вместе. Альтернативы у нас нет.

— Боюсь, что она права, — сказал Савидж.

— А если что-то непредвиденное? — упорствовал Акира.

— Я не стану мешаться. Где-нибудь спрячусь.

— А если мы разбежимся в разные стороны?

— Значит, необходимо определить место будущей встречи. Так, для начала — парковка, где стоит наша машина. Если мы не сможем до нее добраться, я сниму номер в «Холидэй Инн», это здесь, поблизости. Я знаю имя, на которое оформлены ваши кредитные карточки. Мое нынешнее имя — Сьюзан Портер. Будем обзванивать все гостиницы, пока не найдем друг друга. Если в результате двухдневных поисков мы не обнаружим друг друга, станет ясно, что произошло непоправимое. Тогда начинаем действовать самостоятельно, независимо друг от друга.

— Недурно, — пробурчал Савидж.

Акире ничего не оставалось, как признать правоту Савиджа.

— Недаром же у меня такие отличные учителя. — Рейчел взглянула на часы. — Пятнадцать минут на исходе. — И, обращаясь к Савиджу, продолжала: — Твой друг теперь может появиться в любую секунду.

Савидж, ожидая реакции Акиры, повернулся к нему лицом.

Японец искоса взглянул на своего соратника.

— Очень хорошо, — сказал он и, держась поближе к Рейчел, направился вслед за Савиджем к проулку. — Мы спрячемся вот в этой нише.

А Савидж пошел поближе к черному ходу таверны.

Глава 14

Вскоре дверь таверны распахнулась и оттуда хлынул в проулок шум голосов, смех и мелодия группы «Эверли Бразерс» — «Прощай пока, любовь». Савидж стоял на грани света и тьмы, под тусклой лампочкой, и видел, как Мак появился в дверном проеме и принялся быстро оглядывать забитый хламом проулок. За его спиной был виден узкий коридор, ведущий в главный зал кабака, и дверь с табличкой «Мужской туалет».

Мак наконец заметил Савиджа и прикрыл за собой дверь. Музыка и голоса сразу стихли.

— Те ребята, с которыми я сижу, думают, что я пошел отлить. Так что долго разговаривать я не могу. В чем дело, Дойль? Черт побери, зачем ты сюда приперся? Если тебя кто-нибудь узнал…

— Мне не так просто все тебе объяснить. Надо основательно поговорить. И о многом. Для этого потребуется немало времени. Здесь неподходящее для этого место.

— Но я ведь уже сказал, что вышел ненадолго. Ты только представь, что будет, если кто-нибудь увидит меня здесь с тобой.

— Ну и что, если увидят?

— Черт тебя побери, Дойль, тебе ведь прекрасно известны правила. Ты же сам настаивал на соблюдении осторожности, а время и место очередной встречи определяли с помощью закодированного текста.

— Да о чем ты говоришь?

— Дойль, с тобой все в порядке?

— Я тебя еще в баре спросил, помнишь ли ты меня.

— Бред какой-то.

— Что за спектакль ты устроил с деньгами?

— Чтобы как-то объяснить твое поведение друзьям. Я вынужден был придумать что-нибудь на ходу. Изобретать что-то более хитроумное у меня не было времени. Можно было бы, конечно, вышибить тебя из кабака. Кстати, именно так и следовало мне поступить. Такое развитие событий вполне вписывается в «легенду». Но тогда кто-нибудь наверняка вызвал бы военную полицию, гражданскую полицию и… Пожалуй, Дойль, ты этого хотел? Чтобы я снова с тобой подрался?

— Боже, я тебя совершенно не понимаю. Почему ты называешь меня «Дойлем»?

Мак напрягся, расправил плечи и выпятил грудь, подозрительно сощурив глаза, и голосом, подобным звериному рыку, вопросил:

— Итак, где они?

— Кто?

— Блондинка и японец, которые вышли из кабака вслед за тобой. В чем дело? Чего ты хочешь? Выставиться перед публикой, чтобы все обратили на тебя внимание? Черт тебя побери, если ты и впрямь что-то задумал, то почему не предупредил меня заранее? Не могу же я тебе помогать, не зная… Я спрашиваю, где они?

Савидж подал знак. Откуда-то из середины проулка из темноты вышли Акира и Рейчел.

— Я так и знал. — Лицо Мака перекосилось от злобы. — Подглядывают, подслушивают. Очередной тест, да? Ну и что дальше? Хочешь проверить, не нарушаю ли я установленных правил? Я рассказал тебе больше, чем следовало. Какое последует наказание? Заставишь меня чистить сортиры? Или подать в отставку? Сволочь ты все-таки, Дойль. Хотя, по идее, мы — противники, я считал тебя другом.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь! Послушай, Мак: со мной что-то сотворили, что именно — не знаю! Я же говорил, что объяснить это чертовски трудно! Я помню то, чего в действительности не было! И не знаю того, что произошло на самом деле! Не знаю, почему ты называешь меня Дойлем! Не знаю…

Савидж вдруг умолк, почувствовав тревогу. Где-то рядом послышался мощный рев мотора, и огромная машина въехала в проулок. Форма машины была весьма причудливой. Огромные фары слепили ему глаза, и он поспешил заслонить их рукой, успев заметить, как Акира с Рейчел нырнули обратно в Тень. В тот же миг он со всей очевидностью понял, что самому ему укрыться негде. Превозмогая жгучее желание бежать, он пригнулся пониже и повернулся лицом к Маку, одновременно нащупывая пистолет 45-го калибра, заткнутый за пояс на спине. И только тогда разглядел приблизившееся к нему почти вплотную чудовище на колесах.

— Да это же мусоровоз-самосвал, — пояснил Мак. — Да, Дойль, с тобой действительно что-то не так. Нервишки у тебя ни к черту. Поэтому тебе и прицепили телохранителей? Или это наблюдатели, жаждущие проследить, как ты себя поведешь в той или иной ситуации? Так что ты сказал? Что помнишь то, чего на самом деле не было? В чем дело? Может, ты перетрудился? Переизбыток стрессов? У тебя что — нервный срыв? Расскажи, Дойль. Я хочу тебе помочь.

Мусоровоз двигался прямо на Савиджа. «Спокойно, — говорил он себе. — Не спеши. Не паникуй, устроить ловушку за пятнадцать минут невозможно». Ведь никто не знал, что он вдруг окажется в этом проулке.

Савидж недоверчиво глянул на человека, которого всегда считал другом. Может быть, Мак, отправив Савиджа сюда, успел позвонить куда надо?

Нет! Я должен довериться интуиции. И верить в то, что он был и остается моим другом! И даже если Мак действительно позвонил — непонятно, правда, зачем, — все равно мусоровоз не успели бы доставить сюда так быстро.

Пока грузовик неуклюже лавировал среди завалов, Савидж успел заметить, что в кабине кроме водителя никого нет. Остановившись возле одного из контейнеров, усталый водитель нажал кнопку на панели, и массивные клещи, покоившиеся на крыше машины, поехали вниз, нацеливаясь в отверстия по бокам контейнера.

Мусоровоз приблизился вплотную к Савиджу. Он вжался в грязную кирпичную стену кабака.

Мак протиснулся к Савиджу и, хотя шум мотора заглушал его голос, сказал:

— Ты всерьез обеспокоил меня, дружище. Так кто же все-таки эти люди? Блондинка и японец — соглядатаи? Из управления?

Савидж задыхался от вони выхлопных газов.

Он еще сильнее вжался в стену.

— Управления? Центрального Разведывательного, что ли?

— А какое еще может быть управление? Дойль, ты что, серьезно? Тебе кто-то действительно протрахал мозги?

— Да почему ты меня Дойлем все время называешь? Ведь я никакой не Дойль.

— Да нет, Дойль! Имя — Роберт. В нашей компании было два Боба. Так что во избежание путаницы мы называли вас по фамилиям. Неужто не помнишь?

— Нет! Скажи, зачем нам делать вид, будто мы — враги?

— Мы всего лишь действуем в соответствии с твоей «легендой».

— Что?

Рев грузовика стал просто невыносимым. Клещи подняли контейнер вверх и высыпали его содержимое в мусоровоз. От жуткой вони Савидж непроизвольно задержал дыхание. С грохотом пустой контейнер был возвращен на прежнее место. Взревев с новой силой, мусоровоз покатил назад.

— Легенда? — переспросил Савидж.

— Смотри!

Савидж повернулся туда, куда указывал Мак: грузовик больше не загораживал проулок. Там, где Акира прятался вместе с Рейчел… Боже…

Акира дрался с долговязым белым. Они пинали друг друга ногами и, сцепившись в мертвой хватке, кружили на месте, а еще двое белых тащили отчаянно сопротивлявшуюся и кричавшую Рейчел к машине, блокирующей выход из проулка.

Савидж догадался, что нападающие незаметно подкрались, следуя за мусоровозом. Они застали Акиру врасплох.

Тем временем незнакомцы дотащили Рейчел почти до автомашины. Она пронзительно кричала.

Отразив очередной удар, Акира закружился с быстротой танцующего дервиша. В последовавшем за этим мельканье рук и ног, за которыми человеческий глаз был просто не в состоянии уследить, он проломил своему противнику нос, пробил грудную клетку и сокрушил шею. Налетчик в агонии грохнулся на землю.

Едва увидев происходящее, Савидж сорвался с места и бросился на помощь, но не Акире. Он не сомневался, что Акира и сам справится. Но даже если бы помощь ему все-таки потребовалась, Савидж прежде всего должен был обеспечить безопасность их принципала.

Рейчел. Их принципал, которого они поклялись защищать.

Савидж мчался во весь опор на помощь Рейчел. И теперь Акира был рядом. Тем временем в конце проулка шофер похитителей Рейчел уже включил мотор, а сами похитители пытались затолкать свою жертву в распахнутую заднюю дверцу.

Савидж был слишком далеко, чтобы успеть задержать их. У него оставалась только одна возможность спасти Рейчел.

Резко остановившись, он выхватил из-за пояса пистолет. Акира, оказавшийся теперь рядом с ним, автоматически сделал то же. Они действовали удивительно синхронно — вскинули пистолеты, прицелились, спустили курок, и два выстрела слились воедино, отозвавшись эхом вдали, настолько синхронно, что можно было подумать, будто на многочасовых тренировках они специально отрабатывали именно эти действия. И положение для стрельбы они приняли совершенно одинаковое: слегка повернувшись вправо, расставили ноги на ширину плеч, одну ступню под углом к другой, а правую руку, державшую пистолет, подняли на уровень глаз и стреляли с упора на вытянутую левую руку.

Держа оба глаза открытыми, учитывая передний и дальний планы, они сфокусировали зрение на переднем и одновременно выстрелили. Пули точно угодили в грудь обоим похитителям Рейчел. Однако Савидж и Акира этим не удовлетворились и на всякий случай выстрелили еще по разу, на сей раз размозжив злодеям черепа. Оба замертво упали на землю.

Рейчел сразу же умолкла. Общение с Савиджем и Акирой научило ее сдержанности. Поэтому она не впала в панику и не стала метаться из стороны в сторону, а бросилась на асфальт и поползла в сторону от линии огня.

Шофер вскинул руку.

Даже на порядочном расстоянии Савидж разглядел очертания пистолета и прицелился, но шофер выстрелил первым. Пуля просвистела у самого уха Савиджа, он отпрянул вправо, а Акира — влево.

В следующую секунду они уже лежали на земле животами вниз, изготовившись к стрельбе из положения лежа.

Однако шофер тем временем ударил по педалям, и машина, взревев, ринулась из проулка, оставляя за собой облако выхлопных газов.

Савидж вскочил на ноги и бросился к Рейчел.

— Ты в порядке?

— Они мне руки едва не вывернули. — Она осторожно потирала их. — Но несмотря… Да, я… А ты-то как?

Савидж переглянулся с подоспевшим Акирой. С трудом переводя дыхание, они кивнули друг другу.

— А что с?.. — Оборвавшийся на полуслове вопрос Рейчел сменился протяжным стоном.

Мак лежал у черного хода в бар, и тусклая лампа освещала все увеличивающуюся лужу крови.

— Нет! — Савидж помчался к нему.

Застывшие в неподвижности глаза его друга были широко раскрыты.

— Боже ты мой! — горестно воскликнул Савидж. Он пощупал пульс Мака, приложился ухом к его груди и подержал палец у ноздрей. — Нет. Все кончено.

— Пожалуйста, — сказал подоспевший сюда Акира. — Мы уже ничем ему не поможем. Прошу прощения, но нам лучше поскорее отсюда убраться.

Дверь с грохотом распахнулась.

Савидж, повернувшись, прицелился.

Мужчина с короткой стрижкой и фигурой футболиста с вытатуированным на предплечье морским котиком некоторое время смотрел на тело Мака, затем перевел взгляд на Савиджа, Акиру и Рейчел и наконец на трупы еще двоих незадачливых похитителей Рейчел.

Это был Хэролд. Владелец «С-Корабля-На-Берег».

Савидж опустил пистолет.

— Я сразу понял, что от тебя нужно ждать какой-нибудь неприятности. Сразу, как ты только вошел, — сказал Хэролд.

И злобно оскалился, повернувшись к Акире.

— А вы, сволочи, моего отца грохнули на Ивадзиме.

И он поднял руки.

— Я, конечно, не сразу… но все-таки вспомнил — Дойль, наконец-то. Давай пристрели меня, сукин сын. Я умру, как герой. Вслед за Маком. Мерзкий выродок, ты позоришь наших ребят. Ты не имеешь права считаться даже бывшим СИИЛовцем.

И он прыгнул вперед.

Савидж не двинулся с места, словно парализованный. Но Акира преградил путь Хэролду и, ударив его в пах, схватил Савиджа за руку и поволок прочь.

Хэролд повалился на асфальт, а Рейчел, подхватив Савиджа с другой стороны, помогла Акире увести его прочь.

Преодолев наконец оцепенение, Савидж высвободился из рук своих друзей.

— Все в порядке, — сказал он. — Поехали.

Глава 15

Под бесконечный вой сирен, несмотря на владевшее им беспокойство, Савидж не позволял себе превысить установленную скорость и терпеливо двигался в общем потоке автомобилей. Рейчел, согнувшись в три погибели, затаилась у основания соседнего с водительским сиденья. Акира тоже распластался в салоне, только под задними сиденьями.

— Не думаю, что кто-нибудь видел, как мы садились в машину, — сказал Савидж. — Так что ни марку машины, ни ее номер никто не может знать.

— Но известно, что нас трое: блондинка, а один из мужчин — японец, — пробормотала Рейчел. — Хэролд сообщит полиции наши приметы, и стоит полицейскому подойти к машине, как он сразу же обнаружит нас с Акирой.

— Это возможно только днем, — успокоил ее Савидж, — но ночью… Ночью, если только он не станет светить фонариком, то ничегошеньки не заметит.

Савидж старался придать своим словам как можно больше убедительности. Однако свет фар несущихся навстречу автомобилей и уличных фонарей то и дело падал на голову Рейчел. Савидж все время сидел, глядя прямо перед собой, и разговаривал, почти не шевеля губами, чтобы никто не заподозрил в нем человека, разговаривающего с самим собой, или, что еще хуже, болтающего с кем-то, прячущимся в машине.

— Разумеется, Хэролд обо всем сообщит полиции, — послышался приглушенный голос Акиры. — Я вполне мог его прикончить. Сожалею, что не сделал этого.

— Нет, — возразил Савидж. — Ты поступил правильно. Мы ведь защитники, а не убийцы! Нам пришлось уложить тех двоих ради спасения Рейчел. Но к этому нас обязывал долг перед нашей подзащитной. Убийство же Хэролда было бы…

— Необоснованным? — спросил Акира. — Бессмысленным? Ведь он нас видел и, безусловно, обо всем сообщит полиции, а это грозит нашей безопасности. И если ты оправдываешь убийство тех троих — ради спасения Рейчел, то мог бы заодно оправдать и меня — за спасение теперь уже всех нас троих.

— Это не одно и то же, — снова возразил Савидж. — Не могу объяснить почему, но я в этом абсолютно уверен. Хэролд, должно быть, услышал выстрелы. А почему только он один? Как знать? Может, он как раз выходил из туалета, который находится у черного хода. Распахнул дверь и обнаружил нас. Он погиб потому, что не вовремя появился на пороге своей таверны. Наемный убийца мафиози пристрелил бы его не раздумывая. Но я повторюсь. Мы не убийцы. И не стреляем в невинных людей только потому, что они не вовремя оказались в неподходящем месте.

— Я полностью согласен. Потому что я его не убивал.

— И я тебе благодарен за это.

— Во всем виновата я, — сдавленным голосом сказала Рейчел. — Если бы я сама не напросилась отправиться с вами…

— Но ведь мы согласились. Все. Вопрос закрыт, — решительно прервал ее Савидж.

— Дай мне досказать, — не унималась Рейчел. — Если бы я не увязалась за вами в тот проулок, там не появились бы люди моего муженька и не попытались бы меня отбить. Вам бы не пришлось их убивать. Шальная пуля не сразила бы твоего друга. И ты узнал бы то, ради чего мы сюда ехали. Тебе не пришлось бы горевать. Не пришлось бы скрываться от полиции. Так что во всем, абсолютно во всем, виновата я.

— Если бы? Боже мой! — воскликнул Савидж. — Ты все это так себе представляешь? Винишь во всем себя? Неужели ты не поняла, что именно произошло? Те двое, пытавшиеся похитить тебя, не имеют к твоему мужу никакого отношения.

— Что?!

— Твой муж ни за что не узнал бы, где ты находишься, — вступил в разговор Акира. — Мы надежно замели следы. Выпутавшись из сложной ситуации на юге Франции, мы сделали все возможное, чтобы направить людей твоего мужа по ложному следу. Они никак не могли бы оказаться здесь.

— Но, быть может, они гораздо умнее, чем вы предполагаете.

— В таком случае они давно бы уже попытались отбить тебя у нас. Например, в каком-нибудь отеле, где мы останавливались. Около всех тех больниц, в которые мы наведывались. Я могу назвать, по крайней мере, десяток мест, где можно было бы устроить нам ловушку. Если бы они действительно решились вступить в единоборство с нами, они уже давно сделали бы это. И уж наверняка выбрали бы не столь неудачный момент.

— Чтобы воспользоваться этим самым моментом и застать вас врасплох… — продолжала упорствовать Рейчел.

Савидж снова прервал ее реплику:

— Но люди твоего мужа не могли знать, что я соглашусь встретиться с Маком в проулке! Если следовать твоей логике, пришлось бы признать, что эти суперпрофессионалы, неотступно следовавшие за нами из Франции, вдруг начали действовать наобум, без всякого плана, надеясь только на то, что в нужный момент в проулок заползет мусоровоз и скроет от них меня с Маком.

— Они очень неплохо справились со своей задачей, — продолжала Рейчел. — Им удалось отбить меня у Акиры.

— Меня тревожит нечто иное, — снова вмешался японец. — Казалось бы, они должны были прикончить меня, прежде чем схватить тебя. И им ничего не стоило сделать это. Но вместо этого один из них просто оттеснил меня в сторону, а двое других поволокли тебя к машине. Оружие я вытащить не мог, и мне пришлось сражаться голыми руками.

— Они действовали соответственно моменту.

— Какому еще моменту? Если мусоровоз был частью их плана, то мы с Савиджем действительно оказались застигнутыми врасплох. Мы, а не люди твоего мужа. Они-то должны были бы быть наготове. И сделать то, что необходимо было сделать. То есть убить меня.

— Но они не стали, — продолжал Савидж. — Таким образом, выходит, что они не собирались убивать Акиру, у них не было подобного приказа.

— А ведь твой муж настолько зол и самолюбив, что наверняка приказал бы казнить нас с Савиджем незамедлительно. За свое унижение. Унижение, так сказать, великого человека. — Акира помолчал. — Тактика была абсолютно неверной. Прежде чем схватить тебя, им следовало убить нас.

— Так было бы проще. Надежнее, — подтвердил Савидж. — Но вместо этого погибает Мак. Да поможет ему Господь. Я продолжал стоять как стоял, не двигаясь, но пуля угодила в Мака. Если бы шофер хотел попасть в меня, он бы без труда сделал это. Следовательно, он стрелял именно в Мака. Не знаю, в чем тут дело, но ясно одно — Маку не позволили заговорить. И вот еще что, Рейчел: ты оказалась для них помехой, ибо твое присутствие не было предусмотрено их планом. По замыслу тех, кому мы нужны, тебя не должно быть с нами. И кто бы ни были люди, которым удалось каким-то образом узнать о нашем появлении в таверне, они решили разом решить обе проблемы. Убрать тебя с дороги и заткнуть Маку рот. Ну а заодно продолжать запутывать нас с Акирой.

— Но зачем? — удивилась Рейчел.

Глава 16

Номер мотеля в Северной Каролине был маленький, с тусклым освещением, но в нем, по крайней мере, оказалось чисто, а помещался он в конце коридора, так что Рейчел с Акирой могли проскользнуть в него никем не замеченными. Поздно вечером Савиджу удалось обнаружить всего один ресторанчик, торгующий пиццей навынос. Сидя на полу в мотеле, они лениво грызли жесткую корочку суперпиццы из пяти ингредиентов. Они не были голодны, но сознавали необходимость поддерживать в себе жизненные силы. Шестибаночная упаковка коки помогала им глотать переперченную, засушенную, но непропеченную пиццу. Акира, привычный к овощам, рису и рыбе, снял с пиццы кусочки колбасы.

— Давайте проанализируем все еще разок, — предложил он. — Мак, видимо, полагал, что тебе известны какие-то обстоятельства, о которых в действительности ты не имел ни малейшего представления, поэтому он уклонился от каких-либо пространных рассуждений. Поэтому все, что он сказал, представляется зашифрованной криптограммой. Скажи, ты что-нибудь понял из его слов?

— Мак узнал меня, — ответил Савидж.

— Хотя и назвал тебя «Дойлем». Но ведь это не твое имя.

— А может, и мое. Откуда мне знать, где кончается реальная и начинается ложная память? Тот, кто проводил операцию на мозге, мог заставить меня уверовать в то, что моим подлинным именем является один из псевдонимов, которыми я пользуюсь.

— Все ложь! — воскликнула Рейчел, с отвращением швырнув недоеденный кусок пиццы вкоробку.

Савидж внимательно посмотрел на нее, затем продолжал:

— Единственно реальным мне показалось то, что мы с Маком и в самом деле были друзьями. Это он повторил несколько раз. Но, кроме того, он сказал, что мы еще и враги или же предполагаемые враги. В силу определенных правил, сказал он. При необходимости встречи нам следует пользоваться кодами и явочными квартирами.

— Это фразы из лексикона разведчиков, — сказал Акира.

— Верно, и Мак принял вас с Рейчел за моих, как он выразился, «наблюдателей», следящих за тем, чтобы в своем стрессовом состоянии я не натворил чего-нибудь. То есть контролирующих, как я поведу себя в ситуации незамаскированного контакта? Как поведет себя он? Мак все время говорил о неких правилах и о том, что он все еще неукоснительно им следует. Казалось, он боялся, что вы контролируете именно его поведение.

— На кого же, по его мнению, мы работаем? — удивилась Рейчел.

Савидж заколебался.

— На ЦРУ.

— Что?

— Он разозлился, решив, что его накажут за то, что он якобы нарушил правила, вытащив меня в проулок.

Акира насторожился.

— Мак служил в ЦРУ?

— Не могу утверждать с полной уверенностью. Вряд ли СИИЛовец стал бы работать на гражданскую разведку. Скорее уж тогда на военно-морскую. Но он явно не является оперативником из Лэнгли. Нет. У меня сложилось впечатление, что Мак решил, будто я рассказал вам, что работаю на управление.

— О Господи, — выдохнула Рейчел. — Неужели такое возможно?

— Последние несколько дней убедили меня в том, что все возможно. Но если ты спросишь меня: «Помнишь ли ты, что был оперативником, разведчиком», я отвечу — нет. Разумеется, можно предположить, что я лгу.

Акира покачал головой.

— В Филадельфии ты говорил, что настолько неуверен в том, где кончается правда и начинается ложь, что боишься даже доверять нам с Рейчел. Может быть, мы совсем не те люди, какими кажемся. Подосланы, чтобы тебя облапошить. Мы уже убеждали тебя в необходимости доверять нам. Иначе — полная беспомощность, паралич. Я хочу воспользоваться собственным советом и заявляю: друг мой, я полностью тебе доверяю. И отвергаю даже саму мысль о том, что ты способен солгать.

— Авраам верил в Бога по причине… — заметила Рейчел.

Акира не понял смысла ее слов.

— Это я сказала вчера ночью в Филадельфии. — Рейчел встала. — Сказала Савиджу, изъявив тем самым свое доверие к нему.

— Так что теперь нам нужно проверить, правильно ли я все запоминал, — сказал Савидж. — Доктор Сантицо в Филадельфии объяснил, что ложная память стирает настоящую полностью. Иначе я вел бы себя совсем по-иному. Так что, возможно, я действительно был — и продолжаю оставаться — оперативником ЦРУ, но просто об этом не знаю.

— «Может», «возможно». Этак мы ничего не проясним, — проговорил Акира.

Савидж потер разламывающийся от боли лоб.

— Мак сказал еще кое-что, абсолютно мне непонятное: «Что же, мне снова с тобой драться?» Ерунда какая-то. Снова с ним драться? Подразумевается, что я с ним когда-то дрался. Но с какой стати, если мы были друзьями? И еще он сказал, что, когда я подошел к нему в баре, он разыграл сцену с деньгами, потому что только так мог объяснить наш с ним разговор. «Или мне надо было вышвырнуть тебя на улицу. Именно так и следовало поступить. Это отлично вписывается в твою „легенду“».

— «Легенду»? — нахмурился Акира.

— Мак не раз употребил это слово.

— Друзья, которые на самом деле враги или наоборот. «Легенда». ЦРУ, — проговорила Рейчел. — Я начинаю… Когда Хэролд выскочил в проулок, он вдруг тебя вспомнил. Сказал, что ты — позор для СИИЛз. И так взбеленился, что опасность смерти была ему нипочем. Сказал, что, вступив в единоборство с тобой, умрет героем. «Легенда».

— Не понимаю, — пробормотал Савидж.

— Теория. Предположения. Если ты действительно работал на ЦРУ, тебе была необходима соответствующая «легенда», чтобы убедить оппозицию в том, что ты ненавидишь Соединенные Штаты. Предположим, управление тебя нанимает, ты увольняешься из СИИЛз. Становишься защитником. Охраняя своих богатых клиентов — важных, обладающих властью и очень влиятельных, всегда готовых и имеющих возможность заплатить, собираешь о них информацию. Поскольку они находятся у кормила власти, их тайны имеют стратегическую ценность или же могут изобличать их в тех или иных преступных намерениях, так что управление вполне может их шантажировать и склонять к сотрудничеству.

Савидж сидел, уставившись в пол, по-прежнему растирая себе лоб, но это не помогало унять головную боль.

— Каким образом можно убедить твоих клиентов в том, что ты работаешь сам по себе? — продолжала Рейчел. — Путем отречения от своего правительства? Но почему?

— Да очень просто. Я был заброшен на Гренаду вместе с первыми американскими военными формированиями, — ответил Савидж. — И все увиденное мною там убедило меня в том, что марксистское правительство на этом островке — совершенно несостоятельное — не представляло собой никакой угрозы для Америки… Все это вторжение было всего лишь политической уловкой, имеющей целью отвлечь внимание публики от двухсот тридцати американских морских пехотинцев, погибших в Бейруте в результате взорванной террористами бомбы. А с помощью Гренады президент надеялся поднять свой рейтинг популярности. Столько моих товарищей погибло зря! И я из отвращения ко всему этому подал в отставку.

— И подрался со своим же другом из СИИЛз, который был с тобой не согласен и решил, что ты предал их подразделение или память своих товарищей? — спросил Акира. — В присутствии множества товарищей? Друзья стали врагами? Очень убедительная «легенда».

Савидж поднял голову, продолжая массировать виски.

— Особенно, если учесть, что мой отец покончил с собой, считая, что его страна предала его, так как Белому дому нужен был козел отпущения для объяснения провала десанта в Свином заливе. Черт бы их подрал. — Савидж яростно сверкнул глазами. — А ведь вторжение на Кубу провалилось лишь потому, что американские политики в последний момент наложили в штаны и почему-то перенесли место высадки десанта с территории города на болото.

— У тебя за плечами солидный опыт, — покачала головой Рейчел. — Два вторжения. Куба. Гренада. Первое казалось необходимым, но окончилось неудачей. Второе же оказалось ненужным.

— Но прошло успешно, — закончил Савидж. — И оба вторжения основывались на…

— Лжи?

— На дезинформации. Все это восхищало Грэма. Никогда не происходившие события меняют картину мира. Гитлер отправлял в Польшу своих солдат. Переодевал их в польскую форму и приказывал стрелять по германским позициям для того, чтобы оправдать немецкое вторжение. Соединенные Штаты направили эсминец в северовьетнамский залив Тонкин, спровоцировав тем самым северных вьетнамцев открыть огонь, а затем заявили, что, мол, вьетнамцы ни с того ни с сего обстреляли эсминец и, таким образом, оправдали свое вторжение в Южный Вьетнам. Весьма убедительные трюки, в основе которых — неопровержимые факты.

— Ложная память, — заметил Акира. — Целые народы помнят то, чего на самом деле не происходило. Но нам сейчас важна твоя ложная память. Давай-ка предположим, что твой настоящий отец — не тот человек, с которым ты столкнулся в Балтиморе, а тот, что покончил с собой. Тогда окажется правдоподобным твое прошение об отставке из-за гренадского вторжения, поскольку в нем не было необходимости, а оно к тому же унесло жизнь многих твоих товарищей по СИИЛз. В таком случае ты и в самом деле окажешься агентом-одиночкой, работающим на свое правительство.

— Ложная память. «Легенда». Ложь. Нам ничего не известно… и мы не можем быть уверены…

— Ни в чем, — договорила за него Рейчел. — В этой пицце, например… меня от нее тошнит. Голова… Я слишком устала и ничего не соображаю. — Она потянулась за пакетом, принесенным Савиджем. — В чем я абсолютно убеждена, так это в необходимости перекраситься. Так что я снова стану шатенкой. А не блондинкой. И перестану наконец выдавать себя за сестру. А уж потом… — И она указала на узенькую кровать.

— Один из нас должен стоять на часах, пока другой будет спать на полу, — сказал Акира.

— Ничего подобного, — решительно возразила Рейчел. — Распределите вахты. И пока один на посту, другой примостится рядом со мной на кровати. Кому нужен охранник с радикулитом! А чтобы у кого-нибудь не возникли непотребные мысли, нас будет разделять подушка. Мы ведь единая семья — верно? Так что вполне можем спать на одной кровати. Но вот что, Акира, я надеюсь, ты не будешь в обиде, когда настанет очередь Савиджа, если я во сне буду ворочаться и невзначай обниму его…

Глава 17

Утро в Северной Каролине выдалось свежее и ясное. Тщательно оглядев парковку мотеля, Савидж вышел через черный ход и, перейдя через улицу, зашел в «Макдональдс», чтобы купить упакованные завтраки. На обратном пути он приобрел в автоматах несколько газет.

Акира запер за ним дверь и стал рассматривать пенополистироловые упаковки с едой, которые Савидж поставил на стол возле привинченного к полу телевизора.

— Мясо тушеное с овощами? Сосиски? Яичница? Английская булочка?

— И клубничный джем. Боюсь, это не самая подходящая замена твоей обычной диете, но это лучшее из того, что я смог отыскать, — ответил Савидж. — Честно говоря, мясо выглядит вполне аппетитным.

— Для тебя. — Акира снял крышечки со стаканчиков. — Кофе? Чай?

— Вот, пожалуйста, друг мой. — Савидж протянул Акире пакетик с чаем и снял крышечку со стаканчика с кипятком.

— Аригато, — прочувствованно сказал он и, с удовольствием запивая чаем ароматное жаркое, добавил: — Может быть, предки меня и простят за то, что я поддался искушению. Вкус поистине восхитительный.

— Эта еда заряжает энергией на целый день, — весело улыбнулся Савидж.

— И тебе будет на что ее употребить, — как бы продолжая мысль Савиджа, добавила Рейчел.

— Как вас понимать?

Теперь уже бронзовая шатенка, Рейчел с хмурым видом сидела на кровати, уставившись в газету.

Она вынула изо рта зажатую в зубах пластиковую вилку с яичницей и голосом, полным отчаяния, сказала:

— Вам это не понравится.

Савидж с Акирой кинулись к ней и тоже уставились в газету.

На первой странице крупным шрифтом было напечатано следующее:

«ВИРДЖИНИЯ-БИЧ. ЧЕТВЕРО МУЖЧИН УБИТЫ ВОЗЛЕ ТАВЕРНЫ „С-КОРАБЛЯ-НА-БЕРЕГ“. ТРОЕ — ВЫСТРЕЛАМИ ИЗ ОГНЕСТРЕЛЬНОГО ОРУЖИЯ. ОДИН — УДАРОМ В ШЕЮ».

— Еще бы! — воскликнул Савидж. — Четверо убитых. Это не шуточная история.

Рейчел продолжала читать статью, комментируя прочитанное.

— Точно. Хэролд распознал в тебе некоего Роберта Дойля. Он рассказал, что вы с Маком когда-то были друзьями, но затем однажды поссорились, устроив публичную драку, и стали врагами. Это случилось в восемьдесят третьем. А ссора возникла из-за твоего несогласия с вторжением американцев на Гренаду. Ты утверждал, что смерть твоих друзей из СИИЛз была бессмысленной. Хэролд упомянул еще в этой связи блондинку, то есть меня, и некоего японца. Так что даже с перекрашенными волосами мы трое — американская парочка и японец — будем постоянно привлекать к себе внимание и вызывать подозрения.

Савидж глянул на часы и поспешил к телевизору.

— Почти двадцать пять восьмого. Может быть, из утренних новостей мы узнаем еще что-нибудь.

Ему удалось отыскать станцию TV «Вирджиния-Бич». Как раз заканчивался первый сюжет из передачи «С добрым утром, Америка!». Джоан Лунден широко улыбалась в камеру. А в следующие полчаса на экране будет Тони Беннет, но уже не в качестве певца, а в качестве художника.

Рекламный ролик зубной пасты со смеющимися детишками и их хвастливыми родителями казался бесконечным.

У Савиджа свело плечи. Он поймал себя на том, что, затаив дыхание, ждет, что последует дальше.

Наконец диктор перешел к сводке местных новостей. Экран заполнили машины «Скорой помощи» и полицейские с мигалками на крыше, врачи и санитары, укладывающие трупы на каталки; телекомментатор скорбным тоном изложил суть трагического происшествия и сообщил приметы предполагаемых преступников: Савиджа, Акиры и Рейчел.

Рассказ занял девяносто секунд.

— Весьма скупая информация. Все это мы уже знаем из газет, — заметил Акира. — Значит, никаких новых сведений они не добыли. — Он хотел выключить телевизор.

— Подожди, — остановил его Савидж. — Давай посмотрим, не фигурируем ли мы на общенациональном канале. Дождемся выпуска международных новостей.

— По крайней мере, у них нет пока наших портретов-роботов, основанных на описании Хэролда, — сказала Рейчел.

— Полиция наверняка сейчас над ними работает. — Савидж потянулся к своей дорожной сумке. — Давайте-ка упакуем вещи. После выпуска общенациональных новостей нам необходимо немедленно уезжать.

— Но что дальше? — спросила Рейчел. — Если даже нам удастся выбраться отсюда незамеченными, мы не решим тем самым всех наших проблем. Полиция-то все равно будет нас разыскивать.

— Нас. В том-то и беда, — проговорил Савидж. — Рейчел, ты-то не ответственна за наши с Акирой дела. Но если ты останешься с нами и если нас схватят, тебя посчитают нашей сообщницей. Поэтому ты, не теряя времени, выходишь сейчас из мотеля и идешь, не оглядываясь, на автобусную станцию. Уезжай быстрее куда-нибудь подальше. И начинай новую жизнь.

— Нет! Неужели ты не понимаешь, что я тебя люблю!

Савидж молчал.

— И не оставлю тебя, — продолжала Рейчел. — Ведь в этом случае мы можем никогда больше не встретиться. Поэтому я хочу еще раз задать свой вопрос: что будет дальше, если нам удастся выбраться отсюда. Как нам?.. Я как раз подумала… А что, если Мак прав. Что, если ты действительно сотрудник ЦРУ? Они не могут нам помочь?

Савидж покачал головой.

— Если даже я действительно сотрудничаю с ЦРУ, то все равно связаться с ведомством нет никакой возможности. Я ведь не знаю своих предполагаемых посредников. Понятия не имею, как можно переправить им письмо или по какому телефону позвонить. Не могу же я просто позвонить в Лэнгли и сказать оператору, что я разыскиваюсь по подозрению в нескольких убийствах и, вполне возможно, работаю на правительство. Что, предположительно, имя и фамилия у меня такие-то, так что, пожалуйста, помогите мне. С кем бы мне не довелось разговаривать подобным образом, все без исключения решат, что я чокнутый. Даже если в управлении действительно меня знают, то откажутся от такого знакомства. Теперь, когда все так осложнилось и запуталось, мне кажется, за всем этим стоит кто-то из ЦРУ. Так что нам придется действовать на свой страх и риск.

— Очередная сводка новостей, — сказал Акира.

Савидж повернулся к экрану телевизора. Джоан Лунден одарила телезрителей лучезарной улыбкой. Она вместе со вторым ведущим провозгласила: «С добрым утром, Америка!» В следующие полчаса гостями студии будут Шон Коннери, а также Тони Беннет со своими картинами, затем зрителям предстоит увидеть специальный репортаж о травмах на занятиях физкультурой в высших учебных заведениях, а также стать свидетелями дискуссии на тему: не превратились ли в наше время торжества по случаю Хэллоуина[57] в заурядное поклонение дьяволу. Но сначала — новости.

Разрушительный ураган пронесся над Центральной Америкой. Серьезный скандал в верхах. Пожар в нью-йоркском небоскребе.

Савидж взглянул на часы.

— Новостям в программе отводится всего пять минут. Остается еще минута. Похоже, в общенациональную сводку новостей дело об убийствах не включили.

— Слава Богу, — выдохнула Рейчел. — Если мы отправимся вдоль морского побережья дальше в Южную Каролину или даже Джорджию…

— Именно, — согласился Савидж. — Полиция в тех местах не будет искать нас так тщательно, как здесь.

Акира внезапно подскочил на месте, указывая на телевизор. Его коричневое лицо мгновенно сделалось бледно-желтым. Он разразился бурной речью на своем родном языке. Было очевидно, что он находится в состоянии шока.

Когда Савидж увидел, что происходит на экране, у него все похолодело внутри. Сердце замерло, в какой-то момент ему показалось, что он сейчас потеряет сознание. Он рухнул в кресло, не отрывая взгляда от творившегося на экране кошмара.

Это был репортаж из Токио. Подстрекаемые японским дипломатом, тысячи студентов с плакатами в руках яростно скандировали антиамериканские лозунги перед зданием посольства США в Японии. Дипломату, седоватому человеку небольшого роста и слегка полноватому, с резкими чертами лица, было лет пятьдесят пять.

«Его зовут Кунио Сираи», — сказал комментатор. Хотя внешность у Сираи была вполне заурядной, он является лидером стремительно набиравшей силу антиамериканской фракции в самой влиятельной политической партии Японии — либерально-демократической, грозя ей расколом. Но необычность этого репортажа состояла не в агрессивности студентов, готовых по любому поводу проявлять крайнюю нетерпимость и жестокость, хотя в репортаже и упоминалось о том, что с середины семидесятых в Японии не происходило ничего подобного. А в том, что японские политические деятели держатся на публике в высшей степени корректно, с достоинством, без малейшей тени высокомерия. Демонстрируя враждебность по отношению к Соединенным Штатам, Кунио Сираи вел себя скорее как американец, нежели японец.

Затем Джоан Лунден уступила место метеорологу, тут же начавшему объяснять, что обозначают те или иные стрелки на карте.

Словно загипнотизированные, Савидж с Акирой продолжали сидеть, уткнувшись в телевизор.

— В чем дело? — спросила Рейчел.

— Кунио Сираи, — только и мог выдавить из себя Савидж.

— Но зовут его вовсе не так, — добавил Акира.

— Или нам представили его под чужим именем, — продолжал Савидж, повернувшись к Рейчел. — Муто Камити. Вот как его зовут на самом деле. «Мэдфорд-Гэпский Горный Приют». Человек, которого нас наняли охранять. И которого у нас на глазах разрубили пополам.

— Мы остались в живых, хотя и видели друг друга мертвыми, — снова вступил в разговор Акира. — Но сомнений по поводу гибели Камити у нас не возникало. Я считал это свершившимся фактом. В кошмарах по ночам я то и дело вижу занесенный над ним стальной меч.

— И падающие на пол две половины его тела. И кровь. Море крови.

Лицо Акиры посуровело.

— Теперь мы знаем, что делать.

— Да, — буркнул Савидж. — И куда нам ехать.

— Не понимаю, — сказала Рейчел.

— В Японию.

Часть третья ЗЕМЛЯ БОГОВ

БАЛАНСИРОВАНИЕ НА ГРАНИ МИРА И ВОЙНЫ

Глава 1

Савидж быстро отъехал от мотеля, надеясь, что никто не видел, как они садились в машину.

И опять Акира устроился на полу сзади, но Рейчел на сей раз сидела рядом с Савиджем: ее рыжеватые волосы служили как бы гарантом безопасности. Она изучала дорожную карту.

— Ближайший аэропорт находится в Рэлее. Это в ста пятидесяти милях к западу.

— Нет, Рэлей не годится, — сказал Савидж. — Как правило, японцы там не бывают, поэтому Акира моментально привлечет к себе внимание. — Выехав на хайвэй, он взял курс на северо-запад. — Это дорога идет в объезд Вирджиния-Бич?

Рейчел сверилась с картой.

— Совершенно верно. Но куда мы едем?

— В Вашингтон. В международный аэропорт Даллеса. Несомненно, туда прилетает и оттуда улетает так много японцев, что Акиру вряд ли приметят.

Через несколько миль Савидж остановился на парковке грузовиков. Он предусмотрительно отъехал подальше от остальных машин, чтобы никто случайно не смог заглянуть в салон «тауруса». Зайдя в будку телефона-автомата, он отыскал в справочнике номера телефонов нескольких авиакомпаний и принялся звонить. Конечно, эти звонки вполне можно было сделать из номера мотеля, но ему не хотелось оставлять никаких следов.

— Нам везет, — сказал он, снова садясь в машину. — Удалось забронировать три места в компании «Америкэн Эйрлайнз».

— Когда вылет? — спросил Акира.

— Завтра утром. Без десяти восемь.

— Но аэропорт Даллеса находится…

— В четырехстах милях отсюда, к тому же придется ехать кружным путем, минуя восточную часть Вирджинии, — пояснил Савидж. — На трансконтинентальных рейсах много времени уходит на проверку багажа. А у нас только ручная кладь. Это сэкономит нам время. Но все равно, чтобы взять билеты и успеть на самолет, нам необходимо быть в аэропорту в пять утра. И это самое позднее.

— А мы успеем? — спросила Рейчел.

Савидж взглянул на часы.

— За двадцать один час нам предстоит одолеть четыреста миль. Элементарно. Даже если дороги будут забиты, мы все равно прибудем в Вашингтон ночью.

Несмотря на то что Савидж говорил вполне спокойно и уверенно, он автоматически наддал газу. Но тут же передумал и решил строго придерживаться установленной на шоссе скорости. Его вовсе не радовала перспектива встречи с дорожным полицейским.

— У нас уйма времени.

— Тогда проведем его с пользой, — сказал Акира. — Вам придется кое-чему научиться.

— Чему, например? — удивился Савидж.

— Я так понял, что ни ты, ни Рейчел прежде не бывали в Японии.

Савидж и Рейчел согласно кивнули.

— В таком случае вам необходимо многое узнать о моей стране.

— Я кое-что читал о Японии, сказал Савидж.

— Думаю, что ни в одной из книг ты не почерпнул те сведения, которые необходимы в данной ситуации, — проговорил Акира. А Рейчел, по-видимому, о моей стране вообще ничего не знает.

— Верно, — согласилась женщина.

— Вам предстоит познакомиться с совершенно чуждыми вам культурой и традициями. Поведение, совершенно естественное для вас, там может быть воспринято как бестактность. А то, что в вашей стране считают неуважением, наоборот, в Японии может оказаться знаком особого внимания и почтения. В Европе я стараюсь вести себя как европеец, я принимаю вашу систему ценностей, ваш образ мышления. Возможно, вы считаете, что различия между американцами и японцами, кроме, естественно, языка, заключаются в пище, которую мы потребляем, да в цвете кожи. На самом деле различия эти гораздо более существенны. И корни их находятся глубже. Если вы хотите избежать опасностей, которые могут подстерегать в Японии, вам придется приспособиться к нашим условиям, как я приспособился к вашим. Или, точнее, попытаться усвоить мою информацию, потому что времени для вашего обучения у меня почти нет.

Глава 2

«Боинг-747» летел над Тихим океаном на высоте четырех тысяч футов. Прокручивая в голове наставления Акиры, Савидж подумал, что было бы неплохо японцу продолжить их обучение во время долгого полета. Столько необходимо узнать и запомнить… Но их места оказались порознь, далеко друг от друга, поэтому Савидж не мог не только разговаривать с Акирой, но даже видеть его.

И не только Акиру, но и Рейчел.

Савидж, не видя ее, страшно нервничал, остро ощущая ее отсутствие. Инстинкты защитника заставляли его беспокоиться о своем принципале. Более того, кроме чисто профессиональной потребности постоянно держать клиента в своем поле зрения, Савидж с большим неудовольствием сознавал, что где-то в душе у него зарождается чувство совершенно иного рода. Профессия приучила его заботиться о безопасности других людей и никогда до сей поры в этом смысле он о себе не думал. Страдая от навязчивого кошмара, в котором мертвый оживал, Савидж уже ни в чем не был уверен. Каким образом это могло произойти? Как можно после этого доверять чувству реальности? Возникла необходимость зацепиться хотя бы за что-то. И этим чем-то стала для него любовь. Она давала надежду.

Он глянул в иллюминатор. На протяжении многих часов под ними была сплошная водная гладь, и теперь он понял, почему Акира однажды сказал ему, что к востоку от Японии находится один лишь запад. Стало ясно, почему Япония ассоциируется с Солнцем. В древние времена встающий ежедневно из необозримых вод сияющий шар, видимо, имел для людей удивительный смысл. Страна восходящего солнца. Символ, запечатленный на национальном флаге. Как сказал Акира: «Япония — единственная страна, жители которой, согласно традиции, считаются потомками богов. А точнее — богини Аматэрасу.[58] Богини Солнца».

У Савиджа заложило уши, и он понял, что реактивный самолет пошел на снижение. Он пошире открыл рот, услышав при этом щелчок за барабанными перепонками, и прильнул к иллюминатору. Небо было безоблачным, не считая легкой дымки у самого горизонта. И пока «боинг» снижался, сквозь дымку совершенно отчетливо проступила береговая линия. Савидж разглядел суда на океанской глади, еще через пятнадцать минут его взору предстало скопище зданий вдоль всего побережья.

Из рассказов Акиры он знал, что в Японии проживает сто двадцать пять миллионов человек. Таким образом, по численности населения Япония занимает шестое место в мире. А территория Японии равна территории одного американского штата — Монтаны, и к тому же три четверти ее занимают горы. Поэтому подавляющая часть населения живет на побережье, так что фактически обитаемая территория страны не превышает размеров штата Коннектикут.

Самолет снизился, и Савидж с удивлением разглядывал плотно застроенную береговую линию: здания буквально громоздились одно на другом. Опять же из рассказов Акиры он знал, что японцы предприняли попытки решить проблему перенаселенности, наращивая территорию путем намывания береговой линии. Этот процесс продолжается до сих пор. Японцам удалось отвоевать у моря огромный кусок территории. Более сорока процентов площади прибрежной полосы было искусственно намыто за это время.

Самолет стремительно приближался к Японии, и теперь уже Савиджу стало ясно, что дымка над горизонтом оказалась не чем иным, как смогом. Но сквозь него ему удалось рассмотреть смутные очертания гор в глубине острова и плотный массив больших и малых городов, сливающихся в единое целое. Парадоксальная ситуация: народ, славящийся благоговейным отношением к природе, живет в урбанистическом хаосе. Наглядным примером подобного несоответствия являлся международный аэропорт Нарита, к которому подлетал сейчас «боинг».

В 1966 году в связи со стремительным развитием экономики Япония оказалась перед необходимостью построить новый международный аэропорт. Правительство решило отвести под его постройку часть плодородных пахотных угодий вблизи Токио. Вместо того чтобы поторговаться и договориться со строптивыми фермерами, правительство просто ликвидировало их хозяйства и скупило землю по бросовым ценам. Фермеры заявили решительный протест, их поддерживали фермеры близлежащих земель, спокойствие которых было бы навсегда нарушено ревом реактивных самолетов. Студенты и различные антиправительственные группировки поддерживали фермеров. По всей стране прокатилась волна протестов, так что после завершения строительства аэропорт Нарита открылся только через семь лет. Демонстрации протеста не прекращались. В ходе этой борьбы, затянувшейся на годы, было ранено более восьми тысяч и убито тринадцать тысяч человек. Совершавшие визиты в страну главы государств и важные чиновники из соображений безопасности предпочитали старый токийский аэропорт Ханэда. И даже сейчас, как заметил Савидж, когда их самолет приземлился, к нему сразу же направился полицейский патруль, обеспечивающий безопасность прибывших пассажиров. Сам же аэропорт окружен несколькими рядами заграждений со сторожевыми вышками. От внимательного взгляда Савиджа не укрылись водометы и броневики. А на территории аэропорта продолжалось строительство зданий для различных служб, которые окончательно погубят былой идиллический ландшафт. Такова цена прогресса.

После семнадцатичасового перелета ноги Савиджа отчаянно ныли. По местному времени было 16.05, но внутренние часы подсказывали, что сейчас час ночи. Лавируя между спешащими на посадку, он вышел в зал, где его уже ждали Акира и Рейчел, тоже выглядевшие совершенно разбитыми, и прежде, чем он осознал, что делает, обнял Рейчел.

— Боже, как я устала, — пробормотала она. — У меня такое чувство, будто в один миг поправилась фунтов на десять. Стоило мне заснуть, как меня тут же будили для очередной трапезы.

Акира хотя улыбнулся, но глаза его по обыкновению оставались печальными.

— Иммиграционный и таможенный контроль вот здесь.

Формальности заняли довольно много времени, но все обошлось без эксцессов. Направляясь к выходу из аэровокзала, забитого людьми, Савидж все больше и больше ощущал себя здесь каким-то инородным телом. Слишком белым на фоне японцев. Слишком громоздким и неуклюжим. И хотя его внешность японцам явно импонировала, они явно сторонились его, опасаясь ненароком задеть его плечом.

«Интересно, — подумал Савидж, — Акира также чувствует себя на Западе?»

— Я возьму такси, — сказал Акира.

— А куда мы поедем? — спросила Рейчел.

На мгновение обычная печаль в глазах японца сменилась неподдельной гордостью.

— В самое замечательное место на всем белом свете.

Глава 3

Одетый в кожу водитель такси уверенно вел машину сквозь лабиринт забитых автомобилями улочек Северного Токио. Шум и мельтешение казались ужасающими даже для привыкшего к Нью-Йорку человека. Выхлопные газы обжигали ноздри Савиджа. Во время сорокаминутного пути от Нариты до Токио он обратил внимание на культурную шизофрению — архитектурную мешанину строений вдоль хайвэя: гостиницы в западном стиле и административные здания соседствовали с японскими храмами и парками с цветущей сакурой. Но в самом городе преобладала западная архитектура: небоскребы, торговые центры, жилые дома, напоминающие бетонные коробки, поставленные одна на другую, шпиль из стальной паутины, напоминающий Эйфелеву башню.

— В последние месяцы Великой восточноазиатской войны, — Акира тут же поправился, — которую вы называете Второй мировой, массированные бомбардировки американской авиации с последующими пожарами превратили большую часть Токио в руины. Более ста тысяч жителей погибло. Разрушения оказались настолько сильными, а необходимость начинать строительство столь очевидной и безотлагательной, что ни о какой реконструкции города в его прежнем виде не могло быть и речи. Лишь бы где было жить. Ни о чем другом тогда не думали. Запутанный лабиринт токийских улиц — наследие послевоенных лет. На смену традиционной архитектуре пришла западная, впрочем, иначе и быть не могло — семилетняя американская оккупация оказала громадное влияние на жизнь Японии, в том числе и на все виды искусства.

Савидж с любопытством разглядывал толпы людей на улицах. Все одеты на европейский лад. Ресторанчик «Kentucky Fried chicken»[59] соседствует с баром, где можно отведать суси.[60] Вывески, написанные японскими иероглифами, сопровождались соответствующим переводом на английский.

В городе Акира то и дело подсказывал шоферу, как следует ехать. Такси свернуло в какую-то улочку, проехало мимо нескольких американизированных магазинов и многоквартирных домов и остановилось возле высокой каменной ограды, в которую была вмонтирована дверь из полированного дерева.

Пока Акира расплачивался с шофером, Савидж недоумевал, почему японец привез их сюда. Он готов уже был распахнуть дверцу машины, но вспомнил, что все японские такси оснащены замечательным устройством, и стал ждать, пока шофер нажмет на рычаг, автоматически открывающий дверцы для пассажиров. Вежливость в сочетании с целесообразностью. Савидж улыбнулся.

Но улыбка его исчезла, когда он вылез из машины вслед за Рейчел и Акирой. Они вытащили из открывшегося, тоже автоматически, багажника свои дорожные сумки и оказались перед каменной стеной.

Она была раза в два выше Савиджа. «Что за этой стеной?» — недоумевал он, едва заметив, что такси уже укатило. Савидж озабоченно взглянул на Рейчел, не менее его обеспокоенную происходящим.

Акира подошел к интеркому, вмонтированному в стену возле деревянной двери, нажал на кнопку, и через некоторое время за дверью послышался тихий женский голос. Акира что-то ответил тоже по-японски, и женщина явно оживилась, в ее словах чувствовались уважение и радость одновременно.

Акира повернулся к Савиджу и Рейчел.

— Все в порядке. А то я было уже решил, что меня привела сюда ложная память.

— Это и есть самое замечательное место на всем белом свете?

Акира кивнул.

За дверью что-то зашелестело и звякнуло. Дверь распахнулась вовнутрь, и Савидж изумленно уставился на пожилую женщину в сандалиях и ослепительно ярком кимоно. Это была первая женщина в национальном костюме, которую он увидел в Токио.

Кимоно было сшито из гладкого блестящего шелка, расписанного замысловатым цветочным рисунком. Рейчел не могла удержаться от восторженного возгласа.

Седые волосы женщины были собраны в тугой узел, заколотый изящным бамбуковым гребнем. Женщина отставила в сторону тяжелую деревянную задвижку и, сложив руки ладонями внутрь, поклонилась Акире.

Он ответил ей церемониальным поклоном и сказал что-то, что вызвало у нее улыбку, затем пригласила Савиджа и Рейчел входить.

Они прошли в калитку с чувством настороженного изумления. Женщина взяла деревянный брус и вставила его в металлические скобы, снова заперев дверь. Савидж был настолько ошеломлен происходящим, что остановился и опустил сумки на землю.

Открывшееся его взгляду зрелище было поистине волшебным: здесь царила полная гармония. Каждый предмет был на своем месте и органично вписывался в окружающую обстановку. Савидж лишь позже смог проанализировать свои ощущения. Он стоял на тропинке, посыпанной белой галькой. Справа и слева золотистый песок был расчерчен концентрическими кругами, в центре которых помещались на идеальном расстоянии друг от друга вулканические камни. Камни были различной величины и формы, причем весьма замысловатой, с неожиданными выступами или скосами. Красоту сада камней подчеркивали два низкорослых кедра справа и один слева. Высокая стена настолько хорошо заглушала уличный шум, что Савидж мог различить тихое журчание ручейка в саду. Сгущающиеся сумерки навевали покой.

В конце тропы, изгибающейся плавно, не нарушая рисунок на песке, Савидж увидел одноэтажный дом. Деревянный, четырехугольный, с черепичной крышей, образующей широкие навесы со всех сторон. Края крыши были слегка загнуты вверх, напоминая Савиджу изгиб тропинки и рисунок на песке. Каждый угол был подперт снизу столбом, подчеркивая идеальную симметрию постройки с парадным входом посередине и по окну на равном расстоянии между дверью и столбом справа и слева. Окна были закрыты бамбуковыми шторами, сквозь которые виднелись горящие в комнатах одинаковые светильники.

Одухотворенность, гармония, красота, порядок.

— Да. — Рейчел, запрокинув голову, посмотрела на высившиеся рядом бетонные небоскребы, затем снова перевела взгляд на сад.

— Действительно, это — самое прекрасное место на всем белом свете.

— У меня такое чувство, будто я оказался в каком-то сказочном мире, — сказал Савидж.

— Или, по крайней мере, на пороге его. Одна часть меня пребывает в настоящем, в то время как другая…

— В прошлом. — Голос Акиры звучал печально. — За этими стенами — наше прошлое со всеми нескончаемыми проблемами. Здесь же — полный покой.

— Но каким образом? Где?..

— Этот дом принадлежал моему отцу. Я рассказывал тебе, что после войны он неплохо зарабатывал, переделывая военные самолеты для гражданских нужд. Большую часть своих средств он вложил в этот дом. Было это в пятьдесят втором году. Тогда здесь был пригород Токио. Но даже в то время земля здесь стоила очень дорого, и за этот участок отец выложил все свои деньги. Никаких улиц тогда здесь не было и в помине, да и домов, разумеется, тоже. Отец смотрел в будущее, а тосковал по прошлому, по мирной жизни, которая ассоциировалась у него с довоенным детством, прошедшим в деревне. Поэтому он построил дом в старом стиле и поселился здесь. Возвращаясь с работы, он создавал сад. На это ушло у него пятнадцать лет кропотливого труда — аранжировка, перепланировка, чтение соответствующей литературы. Иногда он часами рассматривал уже готовую композицию, затем становился на колени и, подползая, чуть-чуть сдвигал камни в сторону. Перед смертью в больнице отец сказал, что жалеет лишь об одном: о том, что не успел закончить композицию сада. Я до сих пор работаю над тем, что не смог завершить отец.

Рейчел коснулась его руки.

— Он прекрасен.

— Аригато. — Акира судорожно сглотнул, стараясь подавить нахлынувшие чувства, и, справившись с волнением, указал на пожилую японку: — Это Эко. Она была домоправительницей еще у моего отца. — Затем, обращаясь к женщине, сказал ей что-то по-японски.

В потоке незнакомых слов Савидж услышал свое имя и имя Рейчел.

Эко поклонилась.

Савидж с Рейчел сделали то же самое.

На тропе послышалось поскрипывание шагов. К ним направлялся молодой человек в гэта и белом костюме каратиста, стянутым на талии коричневым поясом. У молодого человека было узкое лицо и высокий лоб.

— Это Кури, внук Эко, — представил молодого человека Акира. Обменявшись приветствиями с Кури, Акира представил ему своих спутников.

Кури поклонился.

И снова Савидж с Рейчел сделали то же самое.

— Когда я приезжаю домой, — продолжал Акира, — то становлюсь сэнсэем для Кури. В боевых искусствах он достиг отменных результатов, хотя его владение мечом оставляет желать лучшего. Ни Кури, ни Эко по-английски не говорят, но я уверен, что они способны полностью удовлетворить все наши нужды.

— Мы благодарны вам за гостеприимство, — сказала Рейчел.

— У тебя душа японки. — Акира одарил ее благодарным взглядом, а затем что-то сказал Кури и Эко, и те мгновенно удалились. — Для меня большая честь, — продолжал он, обращаясь уже к Савиджу и Рейчел, — пригласить вас в свой дом.

Глава 4

В тени на низком крыльце под навесом Савидж принялся снимать ботинки прежде, чем это сделал Акира. Ему хотелось показать Акире, что он помнит все, что тот говорил ему перед отлетом из аэропорта Даллеса. Рейчел последовала примеру мужчин. Акира одобрительно кивнул, поставил свои ботинки рядом, открыл дверь и отступил в сторону, пропуская вперед гостей. Лампы на окнах освещали комнату нежным светом. Вдыхая аромат благовоний, Савидж восхищенно смотрел на полированные кедровые балки, проходящие под самым потолком: пространство между и над ними зрительно расширяло границы небольшой комнаты, и она казалась просторнее. Стены представляли собой деревянные рамы, обтянутые белой плотной матовой бумагой, на которой, как на экране, можно было видеть фигуры людей, находящихся в соседней комнате. Пол был застелен циновками из рисовой соломы, называемыми татами. И Савидж ощущал сквозь носки их тугое ребристое плетение.

Рейчел подошла к нарисованной тушью картине, висевшей на стене. Всего лишь несколькими штрихами художнику удалось удивительно точно изобразить сидящего на голой ветке голубя.

— Кажется, я никогда не видела столь же… — Когда она повернулась к мужчинам, ее глаза блестели.

— Шестнадцатый век, — сказал Акира. — Коллекционирование — мое хобби. И надо сказать, весьма дорогостоящее хобби. Я коллекционирую классическое японское искусство. И это приносит мне глубокое удовлетворение. — Акира раздвинул перегородку. — Не желаете взглянуть на мою коллекцию?

— С удовольствием!

Следующие двадцать минут Савидж пребывал в состоянии ошеломляющего восторга от увиденного. Овладевшее им странное ощущение погружения в прошлое, которое возрастало по мере того, как Акира водил их с Рейчел из комнаты в комнату, раздвигая и задвигая внутренние перегородки и демонстрируя все более и более восхитительные произведения искусства. Шелковые ширмы, скульптура, керамика, картины, нарисованные тушью. Изысканная простота образов, будь то картины природы или военных сражений, повергала Савиджа время от времени в немалый восторг — он замирал на месте не дыша, словно боясь разрушить очарование момента.

— Для всей моей коллекции характерна одна общая черта, — сказал в заключение Акира. — Все произведения, которые вы только что увидели, созданы самураями.

Рейчел, видимо, была удивлена.

— Военные люди посвящали себя мирным искусствам, — сказал Акира.

Савидж вспомнил, что Акира рассказывал ему по этому поводу раньше. Роль самураев значительно возросла в двенадцатом веке, когда у местных военных правителей, или даймё, возникала потребность в преданных воинах-защитниках для охраны своих владений. В следующем столетии из Кореи в Японию проник дзэн-буддизм. Это учение с его акцентом на телесной и духовной дисциплине пришлось по вкусу самураям, которые оценили практическую сущность восприятия меча, как воплощения его души. Умение действовать не размышляя, мгновенно подчиняясь инстинкту, сулило победу над врагом, заранее обдумывающим каждый свой удар. Еще одно преимущество дзэн-буддизма состояло в том, что он поощрял медитацию, которая помогала человеку избавиться от всевозможных страстей и достичь внутреннего умиротворения. Самураи воспитывали в себе презрение к смерти и равнодушие к победе — они вступали в сражение со спокойной сосредоточенностью, равнодушные, но тем не менее готовые к любому трагическому повороту в их судьбе.

— Поначалу правящий класс презирал грубых воинов, которые обеспечивали их безопасность, — пояснил Акира. — Самураи же тем временем постигали изящные искусства, и нередко насмехавшаяся над ними снобистская верхушка оказывалась посрамленной. Эти картины, скульптура и керамика — изумительные образцы самурайской приверженности дзэн-буддизму. Они навевают покой, мир и спокойствие. Но самым выдающимся произведением искусства является меч.

Акира провел Савиджа с Рейчел в следующую комнату, где вся стена была увешана вложенными в ножны мечами.

— Прежде чем приступить к созданию орудия своей профессии, самурай долго медитирует. После самоочищения он тщательно очищал рабочее место, надевал белый халат и начинал медленный, спокойный, очень длительный процесс наслаивания стали, нагревая, фальцуя и отбивая слои, пока не достигал идеальной ударнойвязкости, чтобы меч не ломался от ударов, и необходимой твердости, чтобы меч не тупился, — вот так же закалялись тело и дух самурая. Длинный меч использовался в сражениях. А вот такой, короткий, — Акира снял со стены и вынул из ножен, держа его таким образом, чтобы свет отражался от лезвия, — использовался для совершения ритуального самоубийства. Сэппуку. Если самурай сплоховал в бою или ненароком оскорбил своего господина, он должен был вспороть себе живот. Таков закон кодекса самурайской чести. — Акира вздохнул, вложил меч в ножны и снова повесил его на стену. — Веду себя, как европеец. Простите меня за болтовню.

— Не стоит извиняться. Мне все это было очень интересно, — сказала Рейчел.

— Ты очень добра. — Акира, видимо, хотел добавить еще что-то, но вошла Эко и, поклонившись, обратилась к Акире. — Отлично, — сказал он. — Ванна готова.

Глава 5

Они по очереди вымылись в душевой кабинке, помещающейся в тыльной части дома, обернулись полотенцами и вышли на застекленное со всех сторон и тускло освещенное заднее крыльцо.

— Мытье — лишь прелюдия к принятию ванны, — сказал Акира. — Принять ванну — означает попросту мокнуть в ней, а не мыться.

— В ванне горячей? — удивилась Рейчел.

— Электричество и водопровод — один из моих компромиссов с двадцатым веком, — продолжал Акира. — Благодаря этому можно поддерживать в ванне постоянную температуру воды.

Ванна, а точнее маленький бассейн, была сделана из пластмассы и вровень с ее краями был сооружен помост из кедрового дерева. Широкий навес крыши создавал ощущение уюта и уединенности. Над ванной клубился пар.

Рейчел поднялась по лесенке на помост и, попробовав воду ногой, отдернула ее.

— Кипяток!

— Это только так кажется сначала, — согласился Акира. — Погружайся в воду как можно медленнее. Тело быстро привыкнет к горячей воде.

Его слова, видимо, не убедили Рейчел.

— Ванна должна быть именно такая, — продолжал Акира. И в подтверждение своих слов без колебаний вошел в ванну и погрузился в воду по шею.

Закусив губу, Рейчел последовала за ним.

Теперь настала очередь Савиджа, но он, поскользнувшись, плюхнулся в ванну и сразу же выскочил из нее.

— Черт, сущий кипяток!

Рейчел разразилась хохотом.

И Савидж тоже. Он плеснул на нее водой. Теперь и Акира начал смеяться. Савидж обрызгал и его.

Савидж снова погрузился в воду и, когда все вдоволь насмеялись, вдруг понял, что вода уже не кажется чрезмерно горячей, наоборот, тепло, проникая в узлы мускул, расслабляя их, снимает усталость семнадцатичасового перелета. Он откинулся на деревянный край ванны и, отдавшись во власть горячей воде, любовался Рейчел.

Ее мокрые волосы после душа были зачесаны назад за уши, подчеркивая благородную форму головы и изящный овал лица. На щеках поблескивали капельки пота, оттеняя их яркость и свежесть. В ее голубых глазах еще сверкали смешинки и они были подобны сапфирам. Она коснулась его пальчиками ноги, он улыбнулся и отвел взгляд в сторону.

Где-то в глубине сада журчала вода.

— В темноте невозможно разглядеть пруд, — сказал Акира, словно прочитав мысли Савиджа.

— С золотыми рыбками, с кувшинками и лилиями?

— А какой же пруд без рыбок, кувшинок и лилий?

— Это точно. — Савидж улыбнулся.

— Здесь настолько… Как ты можешь покидать это райское место? — воскликнула Рейчел.

— Чтобы делать полезное дело.

— В том-то и состоит наша беда, — вздохнул Савидж.

— Не только наша, — добавил Акира и разрушил чары, владевшие Савиджем, вернув его в настоящее. — И не единственная. Я не был в Японии с тех самых пор, как Муто Камити нанял меня для своей защиты.

— С тех самых пор, как ты думал, что он тебя нанял, — поправил его Савидж.

Акира согласился.

— Ложная память.

— И как мы выяснили, его зовут вовсе не Муто Камити, а Кунио Сираи.

— Воинствующий неонационалист. Политик. В те месяцы, что прошли перед заданием, когда я еще жил в Японии, — или думал, что жил, — я о нем никогда ничего не слышал. У нас в стране есть ультраконсервативные политические группировки, проповедующие антиамериканизм, но они слишком малочисленны и не имеют никакого влияния ни в высших сферах, ни среди народа. А вот человек, которого мы видели по телевидению, несомненно, пользовался поддержкой тысяч студентов. По словам телекомментатора, фракция Сираи настолько велика, что вполне способна расколоть правящую партию Японии. Я ничего не понимаю. Кто этот человек? Откуда он взялся? Каким образом он так быстро достиг огромного влияния?

— И что вам с ним делать? — добавила Рейчел. — Никто не поверит, что полгода назад на ваших глазах он был разрублен пополам!

— Завтра кое-что прояснится, — сказал Акира.

— Каким образом?

— После беседы с мудрым, святым человеком.

Савидж ничего не понял, но прежде, чем успел спросить Акиру, что именно он имел в виду, появилась Эко и, поклонившись, обратилась к Акире.

— Она спрашивает, не голодны ли вы, — объяснил Акира.

— Нет, нет, — простонала Рейчел. — Я все еще перевариваю тонну пищи, которой меня напичкали в самолете.

— Я тоже, — вторил ей Савидж.

Эко удалилась.

— Горячая ванна, — Рейчел зевнула, — так успокаивает, что я, того и гляди, засну прямо в воде.

— Нам всем не мешает поспать, — сказал Акира. Он выбрался из ванны. Мокрое полотенце прилипло к его мускулистым бедрам, и тут словно по мановению волшебной палочки снова появилась Эко с тремя махровыми халатами в руках. Акира облачился в один из них, а два других протянул Рейчел и Савиджу, когда они вылезли из воды. — Я покажу вам ваши комнаты.

Пройдя по узкому коридору в глубь дома, Акира раздвинул перегородки между двумя смежными комнатами. В каждой из них на низком столике стояла, отбрасывая золотистые тени, лампа. Матрац — футон — который, как объяснил Акира, на день убирается в шкаф, теперь был разложен на татами и застелен простынями и одеялом. В изголовье лежала подушка. Дорожная сумка Рейчел находилась в правой, а Савиджа — в левой комнате.

— Моя комната — напротив, — пояснил Акира. — Дом оборудован электронной сигнализацией, равно как и забор вокруг дома. А кроме того, я попросил Кури подежурить сегодня ночью. На него можно положиться, он умеет защищать и защищаться. Спите спокойно. О-ясуми насай, или, как говорите вы, «спокойной ночи».

Акира поклонился и удалился в свою комнату.

Ответив поклоном на поклон, Савидж повернулся к Рейчел.

Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Увидимся утром.

Рейчел тоже как-то неловко пробормотала:

— Конечно.

Савидж поцеловал ее, ощутив у нее под халатом нежную и в то же время упругую грудь. Почувствовав, как все его существо отозвалось на это прикосновение, Савидж уже хотел было пригласить Рейчел разделить с ним ложе, но в доме царила атмосфера храма, святилища, а так как Акира поместил их в разных комнатах, то было бы неделикатно с их стороны нарушить установленный им порядок. К тому же перегородки между комнатами такие зыбкие, что Акира непременно услышал бы, как они занимаются любовью, и мог посетовать на их бесцеремонность.

У Рейчел перехватило дыхание, и потому глухим голосом она проговорила:

— Спокойной ночи, любимый. О-ясуми насай.

Савидж погладил ее по щеке и шепотом повторил ту же японскую фразу.

Они испытующе смотрели друг на друга.

Савидж неохотно вошел в свою комнату и задвинул перегородку.

Продолжая стоять, он ждал, когда его дыхание придет в норму, а сердце замедлит свой бег. На столике лежала приготовленная для него черная пижама. Надевая ее, он заметил на полке зубную щетку, маленький тюбик зубной пасты для одноразового пользования и стакан воды рядом с керамическим кувшином и тазиком.

«Учтено все до мелочей», — подумал Савидж.

Превозмогая усталость, Савидж почистил зубы. В туалет он сходил еще до того, как принял душ. Теперь оставалось лишь выключить лампу и повалиться на футон. В темноте на фоне бумажной перегородки ему была видна движущаяся тень Рейчел. Затем в ее комнате погас свет, и Савидж услышал, как она укладывается спать.

Лежа в темноте, он раздумывал над тем, что привело их сюда, что ожидает их завтра и каковы их шансы на выживание.

У них не было выбора, решил он. Они обязаны были рискнуть. Они просто обречены на действие. А если они выживут, что станет с ним и Рейчел? Неужели ею движет чувство самосохранения и в нем она видит надежного защитника?

Неужели суть любви именно в этом? В потребности чувствовать себя надежно защищенной? Но ведь у нее была возможность распрощаться с ними в Америке, но тем не менее она отвергла эту идею и, рискуя жизнью, осталась, чтобы быть рядом с ним…

Ну так в чем же дело? Что тебя тревожит?

Я боюсь окончательно потерять голову… Ведь возможно, когда она поймет, что ее защитник всего лишь человек с присущими ему слабостями и недостатками, она просто уйдет.

Савидж покачал головой. Не надо загадывать так далеко. Как это сказала Рейчел? «Авраам верил в Бога по причине абсурдности веры». Абсурдна вера. Абсурдна любовь. Ты должен довериться ей…

Не беспокойся о будущем. Главное сейчас — настоящее.

Он повернулся в сторону перегородки, разделявшей их с Рейчел. Савидж внезапно понял, что их футоны находятся рядом, видимо, именно так распорядился Акира. И если бы не перегородка, он смог бы протянуть руку и дотронуться до нее.

Перегородка. Савиджа охватило невероятное волнение, когда он понял, насколько деликатен его друг. Посчитав нескромным спрашивать, как они желают спать — раздельно или вместе, он оставил выбор за ними. Савиджу нужно было всего лишь…

Протянув руку, он раздвинул перегородку и увидел под стеганым одеялом контуры тела Рейчел. Она находилась от него в каких-нибудь трех футах, и когда глаза Савиджа привыкли к темноте, он понял, что она лежит на боку, повернувшись лицом в его сторону.

Глаза ее были широко раскрыты. И она улыбалась.

Душа заныла. Он приподнял одеяло, и Рейчел нырнула к нему в постель. Когда Савидж опустил одеяло, накрыв их с головой, ему показалось, будто они лежат в палатке в спальном мешке.

Губы Рейчел отыскали его рот. Сердце Савиджа заколотилось быстрее. Они помогали друг другу справиться с пуговицами на пижамах, сдвигая мягкие пижамные брюки к бедрам и ниже — к коленям и лодыжкам. Савидж пробежался пальцами по ее ноге, погладил живот и, отыскав грудь, обхватил ее ладонью.

— Пожалуйста, — пробормотала женщина.

Не вытаскивая голову из-под одеяла, Савидж распахнул ее пижамную куртку и стал целовать ей соски, чувствуя, как они наливаются упругой силой и разбухают под его губами.

— Пожалуйста, — прошептала она.

Когда он вошел в нее, она вся растворилась в нем, он трепетно гладил ее тело, стараясь проникнуть в нее как можно глубже и полностью слиться с ней. Она вонзала ногти ему в спину, вцеплялась ему в волосы. Потом вдруг, широко раскрыв рот, снова прильнула к его губам, ощупывая их языком, словно желая втиснуть его как можно глубже ему в рот и ощутить себя единым целым с ним.

Когда они кончили, их уста были так плотно замкнуты поцелуем, что страстные стоны тонули друг в друге, и Акира вряд ли мог их слышать.

Глава 6

Савидж очнулся в кромешной темноте. Свет в коридоре и в остальных частях дома был погашен, и оттого тонкие бумажные стены уже не казались прозрачными: в доме царила полнейшая тишина. Рейчел лежала с ним рядом, положив руку ему на грудь, а ее голова покоилась возле его головы. Савидж остро ощущал запах ее волос и свежесть кожи. Вспомнив, как они занимались любовью, он улыбнулся. Он был горд от сознания того, что такая женщина лежит с ним рядом, а главное — что он не обманул ее надежд.

Вытянув ноги и наслаждаясь удобством футона, он взглянул на светящийся циферблат часов. Семнадцать минут четвертого… Он спал чуть больше шести часов. Обычно этого вполне хватило бы для нормального отдыха, но после утомительного перелета через океан и истомленный любовью Рейчел Савидж удивился, что проспал дольше. Может быть, его биологические часы еще не привыкли к новому времени, подумал Савидж. Может быть, он подсознательно помнил, что в Америке сейчас уже утро, несмотря на то, что в Японии самая глухая ночь.

Рейчел вздохнула во сне и плотнее прижалась к нему. Савидж снова улыбнулся. «Да спи же ты, Бога ради, — сказал он себе. — Отдыхай столько, сколько будешь в состоянии. Пока есть такая возможность». Укутавшись теплым, мягким одеялом, он зевнул и закрыл глаза.

Но тут же снова открыл их.

Слева, с задней стороны дома, и, возможно, снаружи, послышался приглушенный кашель. Савидж осторожно сел. Потом сообразил, что кашлять мог Кури, стоящий на страже.

Напряженно прислушиваясь, Савидж подождал еще минут пять, но больше ничто не нарушало тишины. «Расслабься», — сказал он самому себе. Но в голову лезла упрямая мысль: не может быть, чтобы Кури, которого обучал Акира, вообще позволил себе кашлянуть, ведь его кашель был слышен и в доме, и снаружи. Акира же наверняка наставлял молодого человека ни при каких обстоятельствах не выдавать своего присутствия.

Правда, Акира обмолвился, что Кури еще только учится. Поэтому вполне возможно, что на какой-то миг он потерял необходимый контроль над собой.

Савидж отогнал прочь от себя дурные предчувствия и поплотнее прижался к Рейчел, впитывая ее тепло. Но тут же снова вскинул голову.

Тихое шуршание рисовых циновок побудило Савиджа взглянуть на перегородку, отделявшую комнату от коридора. Шуршание не прекращалось, и теперь он больше не сомневался — это был звук шагов. Кто-то босиком или в носках медленно и осторожно ступал по циновкам. Если бы стены были не из бумаги, а из дерева, их было бы невозможно расслышать.

Может, Акира ходил в туалет?

Нет, тут же отверг свое предположение Савидж. Тогда он услышал бы звук раздвигаемых перегородок.

Может, Кури патрулирует коридор?

Зачем? В доме электронная сигнализация. Кури должен был вести наружное наблюдение.

Эко? Может быть, она, как многие пожилые люди, встает очень рано… Захотела прибраться или сделать еще что-то, скажем, приготовить праздничный завтрак.

Нет, остановил себя Савидж. Несмотря на то что комната ее находилась в конце коридора, в глубине дома, все-таки он был уверен, что услышал бы характерный звук раздвигаемых перегородок. Значит, из комнат никто в коридор не выходил.

И самое главное: осторожные шаги направлялись вовсе не к внутренней части дома, где находились кухня и туалет, а именно к комнатам Савиджа и Акиры.

Савидж уже хотел было будить Рейчел, но потом решил этого не делать. Даже прикрыв ей рот рукой, он не сможет заглушить ее слабого вскрика, а это насторожит потенциального злоумышленника. Савидж осторожно сложил одеяло вдвое и укрыл им Рейчел. Его нервы были напряжены подобно туго натянутым струнам. Савидж почти физически ощущал, как внутри у него закипает кровь. Он напряг мышцы груди, подавив непроизвольно возникшее короткое дыхание, а затем осторожно встал на четвереньки.

Но подняться с футона он не рискнул. Если встать на мат, послышится скрип или шорох, подобный тому, который и разбудил Савиджа. Необходимо замереть на месте и привести рефлексы в полную боевую готовность для последующих возможных действий.

Оружия у Савиджа не было. Перед отлетом в Японию они с Акирой выбросили свои пистолеты в канализацию, потому что опасались, что их обнаружит таможенный контроль. Если незваный гость ворвется в комнату, Савиджу следовало бы оказаться как можно ближе к нему и вступить в рукопашную схватку.

Он был в полной боевой готовности. Неотрывно вглядываясь в темноту, он вдруг услышал шум осторожно раздвигаемой где-то поблизости перегородки.

У него не оставалось сомнений: кто-то входил в комнату Акиры.

Пора. Савидж должен действовать немедленно, чтобы Акира не оказался застигнутым врасплох.

Савидж сделал шаг вперед и тут же отпрянул в сторону, потому что одна из секций перегородки рухнула внутрь комнаты — послышался хруст бумаги и треск дерева, и два человека, влетев в комнату, шмякнулись на пол, и человек, который оказался внизу, крякнул от удара, казалось, из него вышел весь дух.

Двое.

Савидж узнал в человеке, сидевшем сверху, Акиру: он рубанул ребром ладони налетчику по лицу. Незваный гость был во всем черном, включая капюшон. Снова крякнув, теперь уже от удара Акиры, он выстрелил из пистолета, снабженного глушителем. Пуля вонзились куда-то в потолок, и Савидж ринулся в сторону.

Но вовсе не к Акире. Он не сомневался, что тот вполне способен справиться самостоятельно. Он поспешил к Рейчел, подхватил ее на руки и потащил в соседнюю комнату. Она проснулась и закричала от страха. Когда рухнула очередная перегородка и в комнату ворвались какие-то люди, Савидж в отчаянии пытался защитить ее от выстрелов.

Несмотря на сыпавшиеся на бандита удары Акиры, тот изловчился и выстрелил снова.

Пуля угодила в стену рядом с Савиджем и Рейчел.

От шока она словно лишилась голоса. С трудом переводя дыхание и подвывая, она вскочила на четвереньки и устремилась вслед за Савиджем. В полном отчаянии, утратив в темноте ориентацию, она добралась до стены и по инерции врезалась в бумажную перегородку, распластавшись на матах в соседней комнате.

Савидж рывком поставил ее на ноги и толкнул дальше.

— Бегом! К выходу из дома! Пригнись!

Как только она, пошатываясь, поспешила прочь, Савидж кинулся на помощь Акире. В висках у него стучало, и вдруг он понял, что именно в этой комнате Акира показывал им самурайские мечи. Недолго думая, он подскочил к стене, на которой они висели, схватил первый попавшийся меч, выдернул его из ножен и, подивившись его длине, вскинул вверх, чтобы не поранить себя. Затем ринулся в пролом в стене.

Пистолет налетчика исторг очередную пулю, вонзившуюся в перегородку в тот самый момент, когда Савидж выскочил из комнаты Рейчел в свою. Он увидел, как Акира в очередной раз рубанул ребром ладони налетчика по лицу, и тот наконец застыл на месте.

Савидж с облегчением вздохнул, но в следующую же секунду закричал:

— Сзади, Акира!

Из отверстия в стене выпрыгнул еще один тип в черном и, вскинув пистолет, нацелился в Акиру. Тот перекатился по полу.

С тихим свистом пуля прошла, не задев Акиру, и попала в неподвижно лежащего на полу человека.

Савидж все еще держал меч в прежнем положении. Обхватив рукоять обеими руками и вложив в удар всю свою силу, он рубанул мечом вниз и, слегка ослабив силу удара, швырнул его в сторону человека, находившегося в коридоре.

Савидж хотел направить острие меча в грудь налетчику, хотя в кромешной тьме он ничего и не видел. Он надеялся убедиться в том, что попал в цель по звуку рассекаемой плоти, но вместо этого услышал клацанье металла о металл.

Лезвие угодило в пистолет противника, выбив его у него из руки.

Оружие звякнуло об пол.

Налетчик нырнул вниз, и его неясный силуэт растаял в темноте. Теперь шаги удалялись по коридору в глубь дома.

Савидж услышал какую-то возню в коридоре, сдержанный вопль Эко и звук падающего тела. Он ринулся к пролому в стене.

Акира оказался впереди Савиджа, наклонившись, он шарил руками по полу.

— Где пистолет? — Ему не удалось найти пистолет, и он в сердцах выругался по-японски. Потом выругался еще раз и, подобрав меч, нырнул в дыру.

Савидж выскочил из комнаты как раз в тот момент, когда незнакомец наклонился к поверженному телу, схватил еще один меч и выбежал в распахнутую дверь черного хода.

В дверном проеме ничком лежал Кури.

Со свирепым воплем Акира перепрыгнул через тело юноши, приземлившись на крыльце, и, изготовив меч для удара на тот случай, если бандит окажется с другой стороны двери, скатился на землю и бросился в тьму сада.

Пробегая по коридору вслед за Акирой, Савидж внезапно споткнулся о какой-то предмет. Это оказался пистолет, который Акира тщетно пытался отыскать. Савидж поднял его и снова побежал.

Из своей комнаты, пошатываясь, вышла Эко: она столкнулась нос к носу с убийцей и еще не пришла в себя.

Савидж едва не сбил ее с ног. Выскочив на крыльцо, он перепрыгнул через тело Кури и нацелил пистолет в сад.

По форме пистолета Савидж понял, что это девятимиллиметровая «беретта» — пистолет, которым вооружены офицеры НАТО и армии Соединенных Штатов. С глушителем. В магазине было пятнадцать патронов.

Он настороженно повернулся к лесенке, ведущей к ванне, продолжая краем глаза следить за темным садом, не опуская «беретту». Полная луна и огни уличных фонарей создавали значительно лучшую видимость в саду по сравнению с домом. Савидж отчетливо видел на золотом песке тени камней и кустов и даже бугристые полосы, прочерченные граблями.

И две цепочки следов — налетчика и преследовавшего его Акиры, уходящих в глубь более темной части сада.

Как Савидж ни напрягал зрение, дальше тридцати шагов ничего не было видно. А дальше — будто черное облако окутывало сад. Савидж слышал звуки проезжавших по улице машин, далекий сигнал клаксона, едва различимый шелест шин, а из глубины сада внезапно донеслось клацанье металла о металл — резкий, пронзительный звон: скрестились мечи.

И снова скрестились мечи, теперь противники сражались без передышки и, судя по звону металла, все более яростно.

Савидж спрыгнул с крыльца и помчался туда, где шел жесткий поединок. Его босые ноги увязали в холодном песке — он обежал один из камней, перепрыгнул через куст. Вскоре в глазах у него замелькали отблески лунного света, отраженные сталью клинков. Удары мечей следовали с нарастающей быстротой, оглашая окрестности пронзительным звоном металла. Савидж резко остановился: прямо на него пятилась какая-то темная фигура — с мечом, занесенным для очередного удара.

В темноте Савидж поначалу не мог определить, кто этот человек — Акира или наемный убийца. Держа «беретту» наготове, он пристально вгляделся в темноту, отыскивая свою мишень. Между тем Акира и наемный убийца стали обходить друг друга по кругу, сжимая рукоятки мечей обеими руками, изготовившись для удара.

Наконец Савидж узнал Акиру. Это именно он вдруг появился из темноты, пятясь прямо на него. Он быстро прицелился в негодяя, но выстрелить не успел — жестокое единоборство возобновилось. Акира и налетчик устремились навстречу друг другу и закружились в смертельной битве.

Держа палец на мушке «беретты», Савидж с замирающим сердцем жадно ловил момент для выстрела. Пот катился градом у него по лицу. «Да перестаньте же вы крутиться, — мысленно восклицал он. — Постойте хоть секунду на месте! Только одну секунду! Этого мне будет достаточно».

Но единоборство не прекращалось ни на секунду. В какой-то момент налетчик оказался под прицелом «беретты», но тотчас же его место занял Акира.

Звон мечей становился все более пронзительным и не прекращался ни на секунду.

Савидж продолжал целиться.

— Савидж, оставь! Он мой! За Кури!

Савидж нехотя опустил пистолет, понимая, что, если он пристрелит бандита и, таким образом, лишит Акиру законного права отомстить за ученика, тот ему этого никогда не простит.

Отступив чуть в сторону и ощущая полную свою беспомощность, Савидж напряженно стал следить за поединком.

Меч Акиры сверкнул у самой груди убийцы, но тот успел отпрянуть назад и тут же нанес удар по голове Акиры. Так, по крайней мере, показалось Савиджу, но, к счастью, Акира избежал удара. Однако оказалось, что удар был ложным, отбивая меч, Акира понял свою ошибку, да поздно — меч врага скользнул к бедру Акиры.

Сила удара была такова, что Акира вполне мог лишиться ноги, но, с трудом переводя дыхание и метнувшись влево, он избежал нацеленного на него меча. Акира ловко уклонялся от ударов, нанося ответные удары, и теснил противника все дальше и дальше.

Но вот противник собрался с духом и снова двинулся на Акиру. Тот увернулся и принялся наносить удары, не давая противнику передышки. Меч то и дело рассекал воздух — скорость и изящество движений Акиры казались совершенно поразительными.

Внезапно Акира отскочил в сторону и, держа рукоятку клинка у груди, направил его острие прямо перед собой и начал маленькими, легкими, быстрыми шажками приближаться к противнику.

Тот попятился назад.

Акира продолжал двигаться вперед.

Вскоре противник неожиданно повернул влево и стал обходить Акиру по кругу. Акира же, стоя на месте, не отрывал глаз от противника.

Противник перешел в наступление. Но Акира ловко увернулся от удара, и тот, поскользнувшись на песке, упал прямо на камень. Выражение изумления на лице негодяя возмутило Савиджа. Чувствуя, как рвется в груди сердце, он вскинул «беретту» и прицелился.

В этот миг наемный убийца бросился на Акиру.

Акира успел отскочить в сторону, и удар меча обрушился на камень, высекая искры. Град осколков посыпался на землю, Акира же взмахнул мечом и разрубил тело противника сверху вниз по диагонали. Со звуком расстегиваемой «молнии» меч Акиры прошел от плеча до бедра негодяя.

Кровь фонтаном хлынула на землю, внутренности вылезли наружу, убийца выронил меч, сделал шаг назад и провалился, как показалось Савиджу, в какую-то яму, зиявшую у того за спиной.

Яма оказалась прудом. Тело тяжело плюхнулось в воду, каскад брызг обрушился на берег.

Вне себя от ужаса Савидж подошел ближе. В темноте не было видно крови, окрашивавшей воду в алый цвет, но он ясно себе это представлял. Кишки плавали на поверхности. Хотя на протяжении многих лет Савидж постоянно видел смерть, ему стало дурно.

Акира молча смотрел на труп. Его грудь тяжело вздымалась. Громко сглотнув слюну, он повернулся к Савиджу.

— Спасибо, что ты не стал вмешиваться.

— Это потребовало от меня огромных усилий.

— Но я знал, что могу на тебя положиться. — В лунном свете на лбу Акиры были отчетливо видны капельки пота.

— Послушай, — продолжал Савидж. — Там, в доме… Я не сразу пришел к тебе на выручку, потому что…

— Ты был обязан в первую очередь позаботиться о безопасности нашего принципала.

— Верно. Нашего принципала. Я действовал рефлекторно. Это никак не касалось тех чувств, которые я к ней питаю.

— А если бы она не была нашим принципалом, а просто твоей возлюбленной?

Савидж в замешательстве не знал, что ответить.

— В данном случае, я думаю, нам повезло, потому что твоя любимая женщина оказалась нашим принципалом.

— Да. — Савидж был в отчаянии, но в то же время испытывал глубокую благодарность к Акире за то, что он снял с его души тяжесть. — Исключительно повезло.

— Каким же образом им удалось проникнуть в дом? — недоумевал Акира. — На ограде установлены электронные датчики. — Акира миновал пруд, не взглянув на плавающий в нем труп, дошел до тыльной стороны ограды и продолжал идти вдоль нее вправо.

Дойдя до угла, Савидж с Акирой пошли дальше. Вскоре они увидели веревку, тянувшуюся от земли к крыше ближайшего четырехэтажного дома. Акира стал раскапывать землю и обнаружил короткую дротиковую стрелу.

— Видимо, это приспособление было оснащено звукопоглощающим устройством либо они использовали арбалет, которого Кури не мог услышать.

— И как только веревка была закреплена, они спустились по ней, минуя стену, — продолжал Савидж. — Но ведь и в доме у тебя установлена электронная сигнализация. Как же им удалось проникнуть внутрь?

Акира уныло побрел к дому.

— Кури их сам впустил.

— Что? А я-то думал, что ты ему доверяешь.

— Вопросы излишни. — Они подошли к заднему крыльцу. Акира указал на тело Кури. — Заметь, как он лежит. Дверь распахнута. Часть тела Кури в доме, часть — на крыльце. Лежит ничком. Головой вперед. — Они подошли к телу ближе. — На спине — кровь. Дырка от пули.

— Значит, когда он входил в дом, ему выстрелили в спину, — сказал Савидж.

Акира опустился на колени и тронул Кури за плечо. Голос его был глух от печали и горя.

— Это лишь подтверждает мое предположение. Возле ванны, на крыльце, есть выключатель, отключающий сигнализацию. После нескольких часов непрерывного стояния Кури решил войти в дом, видимо, в туалет. Когда он отключил сигнализацию и открыл дверь, его застрелили.

«А его последний, отчаянный вдох, видимо, и был тем самым кашлем, который я услыхал, — подумал Савидж. — Звуки отпираемой двери и грохот упавшего тела Кури разбудили меня, но я спросонья усомнился в этом. По этой же причине проснулся и Акира».

— В Японии установлен строгий контроль за оружием, — сказал Асира. — Вот почему у Кури был меч, которым потом и завладел человек, плавающий теперь в пруду. Судя по всему, Кури намеревался, войдя в дом, снова включить сигнализацию. Обрати внимание на пятно мочи вокруг его бедер. — Акира погладил Кури по голове. — Мой дорогой друг, как же ты вдруг сглупил? Сколько раз я тебе повторял, чтобы ты не смел покидать место, которое охраняешь. Перед тем как заступить на дежурство, сходи в туалет, а если нужда станет нестерпимой — мочись прямо в одежду. Бесшумно. Неудобство, которое при этом ты испытываешь, — ничто по сравнению с профессиональным долгом защитника. Как же так, Кури? Неужели я так плохо тебя наставлял? Неужели я недостоин был называться твоим сэнсэем? — Плечи Акиры тяжело вздымались. Он всхлипнул, наклонился и поцеловал Кури в шею.

Савидж понимал полное свое бессилие. Он не мог ничем помочь Кури, как не мог и утешить Акиру. Слова, приходившие ему на ум, казались изрядно напыщенными и потому неуместными.

Наконец сострадание все-таки подсказало ему нужный ход. Никаких речей. Никаких объяснений. Лишь два идущих из глубины сердца слова, объясняющие все, что он чувствует.

— Мне жаль. — И Савидж сжал плечи Акиры руками.

Вытирая глаза, пытаясь восстановить нарушившееся от слез дыхание, Акира постарался сказать как можно более твердым голосом:

— Домо аригато.

Какое-то движение в коридоре привлекло внимание Савиджа. Он увидел стоящую над телом Кури Эко. По лицу ее струились слезы. Медленно опустившись на колени, а затем сев на пол, она обхватила голову внука руками.

Савидж почувствовал, как сжалось у него сердце и перехватило дыхание.

Но тут еще какое-то движение нарушило его горестное оцепенение. Будто сомнамбула, в дальнем конце коридора появилась Рейчел. Ее осунувшееся лицо было неестественно бледным, в глазах застыл страх.

Она отсутствующим взглядом смотрела прямо перед собой и, похоже, действительно не замечала ни сидящую над трупом внука Эко, ни Акиру, ни Савиджа.

«Боже мой», — подумал Савидж. Он содрогнулся, взглянув на ее повисшие, как плети, руки и вдруг заметил в одной из них пистолет, дулом направленный в правую ступню. «После того как мы с Акирой выскочили из дома, она, видимо, зашла в мою комнату и обнаружила возле первого убитого Акирой бандита пистолет. А ведь я ей велел бежать из дома. Почему же она не послушалась? Что она собирается делать с этим пистолетом?»

Почувствовав какую-то неприятную тяжесть в затылке, Савидж осторожно расправил плечи, чтобы не напугать Рейчел, и, опасаясь, что она не дай Бог дернется и случайно выстрелит, нарочито медленно пошел ей навстречу. Осторожно отвел руку Рейчел с пистолетом в сторону, а затем снял ее палец с курка.

— Вот так, — сказал он, когда пистолет оказался у него в руках. — Так-то лучше. Я понимаю, что ты испугалась, но брать пистолет не стоило. Ты могла нечаянно выстрелить в себя. Или в кого-нибудь из нас.

Она никак не прореагировала на его слова, продолжая все так же, отсутствующим взглядом, смотреть прямо перед собой в сад.

— Прежде чем ты снова возьмешься за пистолет, — продолжал Савидж, — я должен научить тебя обращению с ним.

— Я умею, — прошептала Рейчел.

— Что умеешь?

— С ним Обращаться.

— Ну, конечно, конечно. — Савидж надеялся, что она не усмотрит иронии в его словах.

— Меня отец научил. — Рейчел стояла совсем рядом, но ее голос звучал глухо, словно доносился откуда-то издалека.

Савидж молча обнял ее и почувствовал, как сжалось в комок ее тело.

— Винтовки, пистолеты, дробовики. Каждое воскресенье — стрельба по тарелочкам. Однажды он заставил меня убить фазана. — Ее передернуло.

— Это все было давно, — принялся успокаивать ее Савидж. — То, что произошло сегодня ночью, больше никогда не повторится. Ты в полной безопасности.

— Всего лишь на короткий миг. Преследование никогда не прекратится. Придут другие. За ними следующие.

— Ты ошибаешься. Они не придут. Мы этого не допустим. Мы заставим их исчезнуть. И я защищу тебя.

— Мне пришлось… Я нашла пистолет. Трое…

— Я не очень понимаю, что ты имеешь в виду…

Когда до Савиджа дошло, что именно Рейчел имела в виду, он был потрясен.

— Трое?

Она стала медленно поворачиваться, примерно на дюйм за секунду. Казалось, что поворачивается не она, а пол под нею. Рейчел тупо уставилась в дальний конец коридора.

Схватив с пола пистолет, Савидж поспешил в конец коридора. Отыскал выключатель и, включив свет, сквозь дырку в стене вошел в свою комнату. На полу он увидел труп человека, убитого Акирой в самом начале. Темная одежда насквозь пропиталась кровью у него на груди. Но в грудь ему угодила пуля его напарника, предназначавшаяся Акире.

Но Рейчел сказала «трое»…

Савидж заглянул в комнату Рейчел, но никого там не обнаружил. На всякий случай он заглянул в соседнюю комнату, но и там было пусто. Несколько секунд он смотрел на стену, где висели самурайские мечи, откуда он снял один.

Он раздвинул перегородку и вышел в коридор. Рейчел все в той же неподвижной позе стояла на прежнем месте. Словно в трансе, она повернулась к нему, оказавшись спиной к Акире и Эко, склонившимися над телом Кури.

— Рейчел, ты уверена?

И тут он заметил пустые гильзы на татами между своей комнатой и комнатой Акиры. Держа пистолет наготове, он шагнул в комнату Акиры и увидел на полу труп еще одного человека, в темной одежде, с широко раскрытыми, словно от удивления, глазами. Он лежал в луже крови, а грудь его была буквально изрешечена пулями.

Савидж осмотрел гильзы, найденные в своей комнате, и сравнил их с теми, которые подобрал в коридоре. Некоторые были от пистолета налетчика, стрелявшего в Акиру.

«Сколько пуль убийца выпустил в Акиру?» — прикинул Савидж.

Четыре, может быть, пять. В тогдашней суматохе Савидж не мог все запомнить. Желая разобраться с этим, он вытащил магазин из рукоятки пистолета, который держал в руках. И замер в оцепенении.

Он оказался пустым.

Савидж оттянул затвор. Патронник тоже был пуст. Пистолет был сконструирован таким образом, что, когда последняя пустая гильза вылетала из него, затвор не возвращался на положенное ему место. Вот это и ввело его в заблуждение. Рейчел, видимо, нажала на механизм разжимания, и затвор встал на свое место. Поэтому Савидж решил, что пистолет заряжен.

«Боже, — подумал он. — След, отмеченный гильзами, пролег из комнаты Савиджа через коридор в комнату Акиры. Третий бандит, видимо, спрятался где-то в доме, когда понял, что их замысел не удался. Значит, — размышлял Савидж, — Рейчел вошла в свою комнату, подняла с пола пистолет и тут увидела третьего убийцу или догадалась о его присутствии. И начала выпускать в него пулю за пулей до тех пор, пока пистолет не выплюнул последнюю пустую гильзу. Она успокоилась только тогда, когда расстреляла все патроны до единого, хотя бандит уже давно был мертв.

Боже, — повторил Савидж про себя. — Она была так дьявольски напугана, что потеряла над собой контроль. Ничего удивительного, что бедняжка выглядит, как зомби. Но это не оттого, что она испугалась бандитов. А оттого, что…»

Савидж вернулся к Рейчел и крепко прижал ее к груди.

— У тебя не было иного выхода.

Ее руки по-прежнему висели как плети. Тело все также напряжено.

— Рейчел, ведь ты обязана была защищаться. Иначе он наверняка убил бы тебя. Ты спасла жизнь Акире, Эко и мне. Ты поступила совершенно правильно.

Ее грудь, тяжело вздымаясь, терлась о его грудь.

— Трупы. Где бы мы ни появились, гибнут люди… А теперь я сама стала убийцей.

Ей не было необходимости добавлять: «И это все потому, что я осталась с тобой, потому, что полюбила тебя».

«Вот цена, которую приходится платить за любовь», — подумал Савидж.

— Я ведь не просто убила его. Я изрешетила его. — И Рейчел наконец заплакала. От ее слез взмокла пижамная куртка Савиджа, они буквально обжигали его кожу.

«И все потому, что я позволил тебе остаться, — думал Савидж. — Во всем виноват я. Я позволил вовлечь себя в нормальные человеческие отношения. Кури — не единственный, совершивший сегодня ошибку.

Черт, сколько же правил нарушил я!..

Если бы Рейчел была всего лишь моим принципалом, а не возлюбленной, я знал бы, как поступить! Я был бы обязан оставаться с ней! Но так как я не знал, кого защищаю — принципала или возлюбленную, то чувствовал себя виновным перед Акирой, потому что мои личные интересы возобладали над долгом, и я фактически предал Акиру.

Акира… Еще одно нарушенное правило. Нельзя было входить в дружеские отношения с ним. Защитники не должны дружить друг с другом! Потому что опять-таки возникает проблема выбора — кого защищать: принципала или друга!

Черт побери, что за ерунда. Как только Рейчел оказалась в безопасности, я должен был не бежать на помощь Акире, а обыскать весь проклятый дом, чтобы убедиться, что в нем не осталось налетчиков. Рейчел была вынуждена застрелить того убийцу потому, что я этого не сделал».

Тело Рейчел сотрясалось от рыданий.

Савидж обнял ее еще крепче.

— Рейчел, мне очень жаль.

«Да, сегодня я уже произнес однажды эти слова, — подумал он. — И сколько раз еще мне придется их повторять?»

— Все это произошло только по моей вине, — сказал он.

Савидж собирался было добавить, что чем скорее она покинет его, тем лучше будет для нее, но тут она обескуражила его, бросившись ему на шею.

— Не важно, кто послал сюда этих людей, важно, что меня вынудили стать убийцей, — сказала она. — Боже, помоги мне! Я хочу, чтобы они заплатили за это. Я настолько зла, что готова убивать снова.

Савиджа поразили ее слова. Совершенно подавленный всем случившимся, он смотрел через плечо Рейчел, как в конце коридора Акира и Эко горевали над телом Кури.

Наконец Акира поднялся на ноги и, обратившись лицом к саду, скорбным голосом заговорил:

— Пятнадцать лет мой отец изо дня в день трудился над созданием этого сада. Почти столько же я продолжал его дело. Взгляните, что с ним стало. Разрушен рисунок на песке. Все вокруг залито кровью. Пруд осквернен. Усилия почти половины человеческой жизни сведены на нет. А тот, кто послал этих трусов, настолько ничтожен и мерзок, что не может считаться достойным противником. Когда я его отыщу, то убью как презренную тварь, разрублю на части и брошу в море. И не будет душе его покоя и не воссоединится она с душами его предков. Клянусь, что отомщу им за осквернение сада моего отца, — Акира тяжело вздохнул, — и за Кури.

Ярость Акиры, слившаяся с яростью Рейчел, тяжелым камнем легла на сердце Савиджа. От их слов стыла кровь у него в жилах. Как сказала Рейчел? Трупы… Где бы мы ни появились, гибнут люди. «Да, столько смертей, — думал он. — Мы как в ловушке. Когда-то я верил в то, как учил меня Грэм, что месть — благородное дело. А теперь? Эта горечь в словах Рейчел. Суровая решимость Акиры. Все наши усилия выжить в этом кошмаре нас самих и погубят».

Он прижал безутешно рыдавшую Рейчел как можно крепче к груди.

Глава 7

Они сидели за низким черным столом на подушках в комнате, единственной, которая уцелела от вторжения убийц.

— Кто послал сюда этих бандитов? Как они узнали, что мы здесь? — вопрошал Савидж.

Обычно спокойные черты лица Акиры сейчас посуровели от ярости.

— Их появление здесь в первую же ночь после нашего приезда не следует считать случайностью. Нас здесь ждали.

— Значит, кто-то считал, что из Америки мы прилетим в Японию, — сказала Рейчел. — Сначала Вирджиния-Бич, а теперь еще и это…

— Не думаю, что эти два события как-то между собой связаны, — возразил Савидж. — В Вирджиния-Бич им нужно было убить Мака, чтобы он не рассказал нам правду, и увезти тебя, чтобы… Чтобы что? Чтобы ты не путалась под ногами? Не причиняла непредвиденные помехи спланированному ими развитию событий? Не старалась разгадать вместе со мной и Акирой тайну ложной памяти? Очевидно, твое присутствие не входило в их планы.

— Сегодняшнее нападение оказалось несколько сумбурным, — проговорил Акира. — В моем доме живут люди, пользующиеся моим полным доверием. Вы мои гости, и вам я безусловно тоже доверяю. Эко никогда никому не рассказала бы о том, что происходит в доме, равно как и Кури. Налетчикам, должно быть, хорошо было известно, где моя спальня, а где гостевые. Их не интересовал кто-то один из нас. Ведь если бы они хотели похитить Рейчел, то выбрали бы другой, более-благоприятный момент, а не стали бы для этого забираться ночью ко мне в дом и отыскивать ее в темноте. Судя по всему, они преследовали только одну цель — убить сразу нас всех.

Глаза Рейчел сузились.

— Ясно одно — эти трое сегодня ночью были посланы кем-то другим, не имеющим отношения к событиям в Вирджиния-Бич.

— Видимо, так, — согласился Савидж. — Операции спланированы разными людьми и цели у них были разные. Одни хотят, чтобы наше расследование продолжалось. Другие — наоборот, чтобы прекратилось. Но кто стоит за этим? Кто эти люди? Что, черт побери, происходит?

Рейчел повернулась к Акире.

— Ты вчера упомянул человека, с которым хотел поговорить. Назвал его мудрым и святым.

Акира кивнул.

— Я думал, что мы сможем встретиться с ним сегодня утром. Но боюсь, теперь нам придется отложить визит… из-за Кури… — Сухожилия на шее Акиры натянулись, как веревки. — Необходимо провести необходимые приготовления.

Из глубины дома послышался плач Эко, и Савидж представил себе, как она по-прежнему сидит возле мертвого внука, обхватив руками его голову. Труп внесли в дом, и дверь снова заперли.

— Если бы были убиты только бандиты, я бы, наверное, постарался попросту избавиться от трупов, — сказал Акира. — Но чтобы вывезти их отсюда, нужна машина, которой у меня нет, а пока я буду ее доставать, наступит утро, улицы заполнятся людьми, и выброситьтрупы, даже каким-то образом их замаскировав, практически будет невозможно. Закопать их, воспользовавшись темнотой в саду? Нет, это было бы оскорблением сада. Впрочем, убийцы меня не интересуют. Мне надо позаботиться о Кури. Он должен быть похоронен со всеми полагающимися почестями. Чтобы Эко и я могли часто посещать его могилу и молиться за него. Поэтому я обязан вызвать полицию.

Савидж пристально посмотрел на него и согласился:

— Да, конечно.

— Полиция не должна здесь вас обнаружить, — продолжал Акира. — Если полиция узнает о причастности двух американцев к событиям сегодняшней ночи, начнется более тщательное расследование. Обнаружится, что вы въехали в страну с фальшивыми паспортами. Вас арестуют. Если даже полицейским ничего не удастся выяснить насчет паспортов, поднимется такая шумиха в прессе, что наше собственное расследование окажется под угрозой срыва.

— Но что ты скажешь полиции? — спросила Рейчел.

— Скажу, что трое грабителей ворвались в мой дом, чтобы похитить коллекцию древнего искусства. Что они убили Кури. Я был разбужен непривычным шумом и вступил с ними в рукопашную схватку. Одного я убил голыми руками и, воспользовавшись его пистолетом, пристрелил второго, израсходовав при этом всю обойму, потом схватил меч и погнался за третьим, который тоже был вооружен мечом, но владел им хуже меня. То, что я воспользовался мечом, будет расценено положительно.

Савидж внимательно выслушал версию Акиры и отнесся к ней одобрительно.

— Все детали вроде бы увязаны. Твоя версия должна сработать. — «Дай-то Бог», — добавил он про себя.

— Сработает, если я сотру с пистолетов отпечатки ваших пальцев, — продолжил Акира. — После этого я положу пистолеты рядом с трупами: Затем сам выстрелю из пистолетов, чтобы на ладонях осели частицы пороха, на тот случай, если полицейские захотят проверить, действительно ли я пользовался огнестрельным оружием… Я ничего не упустил из виду?

— Да, вот еще что, — добавил Савидж. — Мои отпечатки пальцев сохранились на одном из мечей…

— Ясно, я сотру их. А теперь вам следует уходить. Иначе медэксперт установит, что я слишком долго медлил с вызовом полиции.

— Но куда же нам идти? — недоумевала Рейчел. — И как свяжемся с тобой? Я настолько привыкла, что мы всегда все вместе, что мысль о разъединении…

— Мы снова будем вместе, как только это окажется возможным, — успокоил ее Акира. — Дам вам свой домашний телефон, но вы воспользуетесь им лишь в случае крайней необходимости. И еще дам вам адрес моего любимого ресторана. Будьте там в полдень. Если я не смогу прийти, то обязательно позвоню. Хозяин ресторана знает меня. Я ему доверяю.

— А если у тебя не будет возможности позвонить? — Голос Рейчел заметно дрожал.

— Снова придете в ресторан в шесть часов вечера.

— А если и тогда мы не сможем встретиться?

— Будьте на том же месте в девять утра следующего дня. Если опять-таки я не смогу с вами увидеться или связаться по телефону, позвоните мне домой. Если Эко поднимет трубку и произнесет «моси, моси», что означает «алло», значит, есть какое-то разумное объяснение моему отсутствию. Позвоните еще раз через некоторое время. Но если она сразу же скажет «хай», что означает «да», причем очень резким тоном, значит, что-то пошло наперекосяк. Тогда сразу же вешайте трубку и как можно быстрее улетайте из Японии.

— Это невозможно, — решительно возразил Савидж.

Акира покосился на него.

— Но почему?

— Потому что я зашел уже слишком далеко. Слишком много всего случилось. С тобой или без тебя я должен докопаться до истины.

— Одни, без знания японского языка, вы вряд ли преуспеете. Помни, что я говорил. Япония — замкнутое племенное сообщество. Из стадвадцатипятимиллионного населения живущих здесь американцев насчитывается не более пятнадцати тысяч. К аутсайдерам относятся с подозрением. Поэтому содействовать вам в ваших поисках никто не станет. Да и где вы намереваетесь искать?

— Там же, где намеревался искать ты, — ответил Савидж. — Где можно найти того святого, о котором ты упоминал?

— С тобой он не станет разговаривать.

— Вполне возможно. Но я должен попробовать, скажи на всякий случай, как можно его найти?

— Твое упорство заслуживает похвалы. — Но Акира не был уверен, что поступает правильно, когда достал из лакированного столика ручку и бумагу и написал номера телефона и адреса нескольких мест. — Святой — мой сэнсэй. Он должен находиться вот в этом месте. — Акира указал пальцем соответствующий адрес на листе бумаги. — Но сначала вам надо наведаться в ресторан.

Савидж взял бумагу с телефонами и адресами.

— Непременно мы так и поступим, — сказал он, вставая.

— Я оденусь как можно быстрее. — Рейчел поспешила в отведенную ей комнату.

Савидж вышел вслед за ней в коридор.

В дальнем его конце Эко все еще стояла на коленях возле мертвого внука и гладила его волосы, и слезы ее капали на его застывшее лицо.

«Помоги ей Бог, — подумал Савидж. — Помоги Бог всем нам».

Глава 8

Через пятнадцать минут Савидж и Рейчел с дорожными сумками уже шагали по затененной тропинке, выложенной белой галькой. Сад, где прежде царили красота и покой, после налета бандитов изменился до неузнаваемости.

Перед тем как выйти из дома, Савидж остановился и поклонился Акире.

Тот тоже поклонился в ответ.

— Саёнара.[61]

— Саёнара. Будем надеяться, до скорого.

— Я присоединюсь к вам, как только закончатся дела с полицией. — Акира вдруг сделал настолько неожиданный жест, что Савидж на несколько секунд замер на месте, не понимая, что именно хочет его друг.

Акира протянул руку. Немыслимо было представить себе, чтобы такой ортодоксальный японец, как Акира, мог нарушить японские обычаи. Он хотел пожать Савиджу руку.

У Савиджа стало радостно на душе, когда они обменялись рукопожатием. Рука у Акиры была нежной, но в то же время твердой, и при всей деликатности рукопожатия в нем чувствовалась внутренняя сила человека, привыкшего управляться с мечом.

Через секунду Акира вынул деревянный брус из железных скоб на обеих створках ворот. Савидж осторожно приоткрыл дверь, выглянул наружу и осмотрел темную пустынную улицу. Не заметив никакой опасности, он зашагал по тротуару, стараясь держаться так, чтобы шедшая за ним Рейчел все время находилась под прикрытием его тела. Под курткой у него был пистолет одного из убийц. Риск, который они могли себе позволить, в надежде, что полиция не станет допытываться, почему, собственно, у троих грабителей всего два пистолета.

У них за спиной дверь бесшумно закрылась. Глухой стук свидетельствовал о том, что брус водворен на место. Сворачивая за угол, Савидж, несмотря на присутствие рядом Рейчел, чувствовал какую-то пустоту.

Незавершенность.

Одиночество.

АМАТЭРАСУ

Глава 1

То и дело проверяя, не следит ли кто за ними, Савидж с Рейчел прошли несколько миль. Солнце давно встало, а улицы заполнились народом. Подходя к перекресткам, Савидж постоянно напоминал себе смотреть не налево, как обычно делаешь в Америке и большинстве стран Европы, а направо, потому что в Японии, как и в Англии, движение левостороннее и машины, следовательно, появляются справа от пешеходов.

Сначала Савидж хотел было взять такси, но вспомнил, что пока им с Рейчел совершенно некуда ехать. И даже если бы у них была какая-нибудь цель, все равно, не зная обычаев и японского языка, они просто не смогли бы ничего объяснить водителю. Впрочем, Акира отчасти решил эту проблему, написав на листке бумаги по-английски и по-японски, как добраться до ресторана и его сэнсэя. Но в данный момент это никак не могло им помочь, и они почувствовали себя совершенно беспомощными.

И все-таки им надо было пойти хотя бы куда-нибудь. Бродить безо всякой цели было не только глупо, но и утомительно. Тем более с дорожными сумками.

— Может быть, нам сесть в автобус? — робко предложила Рейчел. — Там мы сможем по крайней мере посидеть.

Но вскоре она отбросила эту идею. Все встречающиеся им на пути автобусы были набиты битком, так что там негде было стоять, не то что сидеть.

Савидж помедлил перед входом в метро.

— Поезда будут забиты ничуть не меньше автобусов, — вздохнула Рейчел.

Они спустились в навевавший клаустрофобию лабиринт подземки. Повсюду сновали озабоченные японцы, не обращая ни малейшего внимания на двух затесавшихся среди них белых. Сумка Савиджа больно колотила его по ноге. Впереди послышался шум приближающегося поезда. Выйдя на перрон, они очутились в шумной, забитой людьми пещере. Но, по крайней мере, на станции было, в отличие от нью-йоркской подземки, чисто и светло. На стене висела схема, на которой сходились, пересекаясь, и расходились снова несколько разноцветных линий. Ниже японских иероглифов Савидж с радостью обнаружил английский перевод.

— Это схема метрополитена, — сказала Рейчел.

С огромным трудом они изучили схему и выяснили, что линия, на которой они находятся — на схеме она обозначена зеленым цветом, — называется Тиёда. Она пролегает через центр Токио, а к востоку от нее проходит полоса черного цвета с названием Гиндза.

Савидж сверился с листком бумаги, исписанным рукой Акиры.

— Ресторан находится как раз на Гиндзе. Если мы сядем на поезд здесь и выйдем где-нибудь поближе к центру города, мы окажемся рядом с рестораном.

— Или же окончательно запутаемся.

— Надо верить! — усмехнулся Савидж. — Разве не это ты постоянно твердишь мне?

У билетных автоматов очередь практически не иссякала. Савидж пригляделся, как поступают японцы, и великолепно проделал все манипуляции. Японскую валюту он наменял еще в аэропорту. Когда подошел поезд, толпа ринулась к распахнувшимся дверям и буквально внесла Рейчел с Савиджем в вагон. Рывок поезда, и навалившаяся толпа притиснула их друг к другу.

Через несколько остановок они вышли из вагона и, поднявшись с толпой народа по лестнице, оказались в центре Токио, встретившего их невероятным грохотом. Вокруг высились многоэтажные универмаги и административные здания, они попали в водоворот потока машин и прохожих.

— Невозможно дальше таскать с собой дорожные сумки, — сказала Рейчел.

Сначала они хотели зайти в какой-нибудь отель, но вдруг увидели прямо перед собой огромный железнодорожный вокзал и отправились туда. Отыскав автоматические камеры хранения, они запихнули в них свои сумки и наконец с облегчением вздохнули.

— Сейчас только девять часов, — заметил Савидж. — До встречи в ресторане целых три часа.

— Давай тогда пока осмотрим достопримечательности.

Оживленность Рейчел была явно напускной, подумал Савидж: видимо, ей хотелось как можно быстрее забыть о событиях прошедшей ночи. Но ее хорошее настроение быстро улетучилось, как только они вышли из вестибюля и на газетном стенде увидели фотографию в какой-то газете: на ней был изображен тот самый японец, которого они видели по телевизору в мотеле Северной Каролины.

— Муто Камити. — У Савиджа перехватило дыхание, он был неспособен изгнать из памяти преследовавшее его видение. — Камити, разрубаемый самурайским мечом пополам. — И тут же поправился, назвав японца по имени, которое произнес телекомментатор — Кунио Сираи.

На фотографии седовласый японец, политический деятель антиамериканской ориентации, обращался к возбужденной толпе людей, судя по всему, студентов.

«Зачем меня настойчиво заставляют думать, что я видел его мертвым? — недоумевал Савидж. Странный холодок пополз у него по спине. — А он случайно не видел мертвыми нас?»

— Давай выбираться отсюда, — произнес он. — Попробуем отыскать менее многолюдное место. Мне необходимо подумать.

Глава 2

От вокзала они направились на запад и вскоре добрались до огромной площади, которая называлась Кокё Гайэн. За крепостным рвом находился Императорский Дворец. Шагая рядом с Рейчел по широкой, покрытой гравием дорожке к южному крылу, Савидж старался привести мысли в относительный порядок.

— Похоже, что нас с Акирой каким-то образом с помощью неких манипуляций просто заставили приехать в Японию.

— Не вижу, каким образом вас могли заставить отправиться сюда. Мы каждый наш шаг предпринимали сознательно. Из Греции на юг Франции, затем в Америку и теперь вот сюда.

— Но ведь кто-то поджидал нас здесь и только поэтому совершил налет на дом Акиры. Команда была наготове и только ждала нашего приезда. Кто-то заранее планирует нашу жизнь.

— Но каким образом?

Они свернули на ближайшую улицу и снова направились на запад. Слева возвышалось здание Парламента, справа — опять-таки за рвом — виднелся Императорский парк. Но Савидж был слишком озадачен своими мыслями, чтобы любоваться достопримечательностями.

Некоторое время он пребывал в тревожном молчании.

— Если двое мужчин считают, что видели друг друга мертвыми, а затем вдруг встречаются, — наконец пробормотал он, — как они должны себя вести?

— Это же ясно, — пожала плечами Рейчел. — Так, как повели себя вы с Акирой. Естественно, они, как психованные, начнут докапываться до сути происшедшего с ними полгода назад.

— А если бы они узнали, что эту встречу подстроил их общий знакомый?

— Они направились бы к этому человеку и потребовали от него объяснений.

— Все очень логично и предсказуемо. Итак, мы наведались к Грэму и обнаружили, что он мертв. Никакого ответа не добились. Но он нам необходим. Где еще можно его искать?

— Только в одном месте. Там, где, как вы считали, видели друг друга мертвыми. В «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте».

— Которого, как мы выяснили, в действительности не существует. Итак, можно заранее предсказать, что мы станем выяснять, чего же еще с нами не происходило. То есть мы должны были отправиться в Гаррисберг, где, как мы считали, лечились и где каждый из нас помнил одного и того же врача. Так?

— Но тут твоя теория трещит по швам. Потому что никто не мог предположить, что ты решишь сделать рентген, чтобы установить, есть ли у тебя следы черепной травмы. И уж тем более никто не мог знать, что ты захочешь встретиться с доктором Сантицо в Филадельфии.

Они миновали оба здания, похожие на солидные учреждения, и вышли к парку. Под табличкой на японском языке была табличка и на английском: «ВНУТРЕННИЙ САД ХРАМА МЭЙДЗИ».

— Но команда наблюдения могла поджидать нас в больнице, — сказал Савидж. — Или еще того лучше — в Мэдфорд-Гэпе, когда мы искали «Горный Приют». В Нью-Йорке мы считали, что за нами не следят. Но после Мэдфорд-Гэпа мы были в таком обалделом состоянии, что вполне могли и не заметить хвоста. Оставив без присмотра машину возле гаррисбергской больницы, мы позволили нашим противникам установить в ее салоне «жучок», и после этого им были известны все наши планы. Они последовали за нами в Вирджиния-Бич, где убили Мака, чтобы тот не проболтался о чем-то важном, и попытались похитить тебя. Теперь, когда я об этом думаю, то понимаю, что смерть Мака была им необходима не только для сокрытия информации, но и как еще один способ давления — ведь нас обвинили в его убийстве, следовательно, мы были обязаны побежать еще быстрее.

— А когда увидели по телевизору Кунио Сираи, то поняли, где именно нас следует искать. В Японии. — Рейчел покачала головой. — Вот здесь твоя логическая цепь обрывается. Откуда они могли знать, что мы увидим его по телевизору?

— Наши враги были уверены, что мы тщательно перечитаем все газеты, дабы узнать высказанную полицией версию об убийствах. И если не по телевидению, то в газетах или журналах мы обязательно наткнулись бы на его фотографию.

— Согласна…

Савидж нахмурился.

— Но команда, убившая Мака, работала не на тех, кто послал сегодня убийц в дом Акиры. Те хотели, чтобы мы продолжали поиски. Другие же мечтали нас остановить.

Широкая тропа вывела их к огромным, сделанным из кипарисового дерева воротам: высокие столбы с параллельными перекладинами наверху. Вся эта конструкция напоминала огромный иероглиф. По обеим сторонам тропа была окаймлена густым кустарником и деревьями. Тревожный взгляд Савиджа метнулся вперед, к трехэтажной пагоде, изящество архитектуры которой подчеркивалось строгими постройками справа и слева: Храм Мэйдзи. Крыша пагоды была плоской, но ее края, скошенные книзу, затем круто поднимались вверх, символизируя связь земли с небом. Савидж был восхищен изяществом и гармоничностью храмового ансамбля.

Вдруг рядом зазвучала английская речь. Рейчел вцепилась в его рукав. Савидж нервно оглянулся и буквально опешил.

Американцы!

Причем целая толпа, несколько десятков человек. Приехав в Японию только вчера, Савидж настолько привык к окружению, состоящему почти исключительно из представителей восточной расы, что толпа неуклюжих белых показалась ему совершенно чужеродной, как, впрочем, видимо, и они с Рейчел воспринимались японцами.

Но голос, привлекший внимание Рейчел, принадлежал симпатичной японке лет двадцати. На ней был строгий костюм — юбка цвета «бургунди» и блейзер, видимо, униформа. Держа в руке папку с прикрепленными к ней листами бумаги, она обратилась к столпившимся вокруг нее американцам, пригласив их следовать за ней.

Туристическая группа. Савидж вздохнул с облегчением.

— Храм Мэйдзи — один из наиболее популярных мест паломничества в Японии, — объясняла гид с очень недурным произношением, хотя и делала ошибки. Например, вместо «паломники» у нее получалось «паромники».

Юная гид остановилась перед входом во внутренний двор храма, группа расположилась перед ней полукругом, и она стала объяснять:

— В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году, спустя более двух с половиной веков, в течение которых абсолютным властителем Японии был сёгун, власть снова перешла к императору. Имя Его Императорского Высочества было Мэйдзи, — она поклонилась, — а возвращение власти императора было названо Реставрацией Мэйдзи, и считается одним из четырех величайших событий в истории японской культуры.

— Каковы же были остальные три? — спросил мужчина в синих клетчатых брюках.

Гид ответила автоматически:

— Влияние Китая в пятом веке, установление сёгуната в 1600-м, оккупационные реформы Соединенных Штатов после Второй мировой войны.

— А разве Макартур не требовал от императора признать то, что он не является божеством?

На лице гида появилась натянутая улыбка.

— Да, ваш уважаемый генерал выдвигал такое требование Его Высочеству. — Девушка улыбнулась еще суровее и указала на пагоду. — После смерти императора Мэйдзи в 1912-м в его честь был возведен этот храм. В 1945 году храм был уничтожен, а в 1958 году заново построен в его прежнем виде. — Она тактично умолчала о том, что уничтожили храм американские бомбардировщики, совершавшие налеты на японскую столицу.

Девушка повела группу дальше, и Савидж хотел было последовать за ними, но интуитивно обернулся и сразу же все внутри у него похолодело. Он обнаружил, что несколько американцев не пошли с группой и теперь слонялись ярдах в тридцати от них на обрамленной деревьями и кустарником тропе.

Савидж снова перевел взгляд на храм.

— Пошли-ка, — сказал он Рейчел, — вместе с группой. — Он старался, чтобы голос не выдал его беспокойства, но это ему не удалось.

— В чем дело? — взволнованно спросила Рейчел.

— Не оглядывайся по сторонам. Иди рядом, не отставай. Притворись, что настолько увлечена рассказом гида, что ловишь каждое ее слово.

— Но что все-таки случилось?

Сердце Савиджа болезненно сжалось.

— Я же сказал — не оглядывайся.

Они присоединились к группе. Огромный двор был залит солнечным светом. У Савиджа по спине пробежали мурашки.

— Хорошо-хорошо, не буду оглядываться, — успокоила его Рейчел.

— Там, у входа, пятеро мужчин. Я полагал, что они из этой туристической группы. Но все они в костюмах и, похоже, больше интересуются кустарником, растущим вдоль тропы, нежели храмом. Ну и, конечно, нами. Они очень интересуются нами.

— О Боже…

— Не знаю, как они нас обнаружили. — Пальцы Савиджа онемели, от волнения кровь хлынула в голову. — Мы ведь были чертовски осторожны. И в метро было столько народа, что уследить за нами было практически невозможно.

— Но, быть может, это и впрямь обычные туристы? Или бизнесмены, в распоряжении которых есть несколько часов до самолета? И разумеется, в подобной ситуации храм не может их заинтересовать, потому что они с большим удовольствием скоротали бы время с гейшами.

— Нет… — В голове у Савиджа словно бухал тяжелый молоток. Тем временем они нагнали туристическую группу. Савидж старался говорить как можно тише. — Одного из них я узнал.

Рейчел вздрогнула.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Точно так же, как уверен в том, что видел мертвыми Акиру и Камити. Один из этих людей был в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте».

— Но ведь «Мэдфорд-Гэпский Горный Приют»…

— Фикция — знаю. Но я помню, что он там был. — Голова Савиджа готова была разлететься на части, рождая неясные образы, навеянные jamais vu.

Хотя он пытался всячески скрыть обуревавшую его тревогу, но сорвавшийся голос все-таки привлек внимание нескольких туристов: Женщина лет пятидесяти с голубыми волосами произнесла:

— Ш-ш.

Девушка-гид запнулась, вглядываясь в толпу и пытаясь понять, в чем дело.

Савидж пробормотал извинения и, взяв Рейчел под руку, повел ее к храму.

— Да, все дело в ложной памяти, — задумчиво проговорил он. — Но она прочно сидит в моей голове, а потому для меня это — реальность. Мы с Акирой четко помним, что Камити совещался в «Горном Приюте» с какими-то тремя мужчинами. Один походил на итальянца, другой — на испанца или, может быть, на мексиканца… Третий же был явным американцем! Его-то я и видел только что возле храма!

— Но ведь никакого совещания в действительности не было.

— Я видел его еще раз.

— Что?

— Да. В больнице. Где я потом лечился.

— В Гаррисберге? Но ты никогда не лежал в гаррисбергской больнице. Каким образом ты узнал человека, которого никогда не видел?

— А каким образом мы с Акирой узнали Кунио Сираи, человека, известного нам под именем Муто Камити?

— Ты и с Камити никогда не встречался.

Савиджа затопил ужас. Ему потребовались все его самообладание, вся выдержка, приобретенная под огнем и за годы тренировок, чтобы удержаться и не запаниковать. Существующая реальность — храм, высящийся перед ним, казалось, начал расплываться и терять четкие очертания. Ложная память внушала ему, что она и только она является истиной. «Но если то, что я помню — ложь, — думал Савидж, — то разве можно быть уверенным, что вот это — правда?»

Они вошли в храм. В слабом сиянии, наполнявшем коридор, простирающийся в обе стороны, Савидж увидел отполированные деревянные двери, украшенные изображениями золотых солнц. Сейчас они были распахнуты и, судя по всему, вели в собственно храм. В святыню. Огораживающий святыню шнур запрещал проход внутрь ее.

— Сюда, — сказал Савидж и, схватив Рейчел за руку, повел влево, расталкивая японцев, благоговейно застывших перед древними реликвиями, служившими символом благородных традиций, почитавшихся священными до американской оккупации и Второй мировой войны.

Оглядевшись но сторонам сквозь распахнутую дверь коридора, Савидж увидел среди японцев во внутреннем дворике храма пятерых американцев, ведомых тем самым человеком, которого Савидж помнил по «Горному Приюту» и гаррисбергской больнице. «Они не бегут за мной только потому, — подумал Савидж, — что их кожа, точнее ее цвет, и так привлекает всеобщее внимание. Беспорядки в таком месте приведут к моментальному прибытию полиции».

Савидж и Рейчел направились по коридору, благоухающему жасмином, направо. Лавируя среди молящихся японцев, они устремились к выходу.

Они выскочили из храма в еще один огромный двор, услышали у себя за спиной недовольный ропот японцев с последующими извинениями американцев и бросились бежать к такой же дорожке, обсаженной по бокам деревьями и кустарником, как и та, по которой они пришли к храму.

— Теперь я абсолютно уверен, — сказал Савидж.

— Ты имеешь в виду хорошо одетого мужчину с усами, похожего на начальника всей этой своры? Лет пятидесяти пяти? Светловолосого? С глазами прожженного политика?

— Да. Я помню, что он навещал меня в гаррисбергской больнице. Он тогда представился…

Не произнесенные на самом деле слова заставили Савиджа вздрогнуть. И он окунулся в воспоминания.

Филипп Хэйли. Имя ничуть не хуже остальных. Безликое. И вполне американское.

— Камити и Акира. Что стало с их телами?

— Из увезли.

— Полиция?

— В полицию не обращались.

— Но столько крови…

— Сейчас коридор отеля перестраивают.

— Кто же, черт побери, убил их и почему?

— Мотив убийства связан с совещанием, но цель совещания не вашего ума дело. Мы намерены установить, кто совершил нападение. Считайте, что тема закрыта. Я пришел, чтобы выразить наши соболезнования и заверить вас в том, что будет сделано все возможное, чтобы виновные были наказаны.

— Другими словами, не суй свой нос куда не следует.

— А разве у вас есть иной выбор? Считайте эти деньги компенсацией. Ваши больничные счета также оплачены. Тем самым мы изъявили наше доброе отношение к вам и, в свою очередь, рассчитываем на взаимность с вашей стороны. Смотрите, не разочаруйте нас.

И старому приятелю Филу не пришлось добавлять: «А если ты не послушаешься и не перестанешь вынюхивать то, что не следует, мы смешаем твой пепел с пеплом Акиры и Камити».

Гонимый ужасом, Савидж помчался еще быстрее. Японские паломники отскакивали в стороны при виде столь грубого разрушения мирной атмосферы храма. Туфли Рейчел на низком каблуке громко стучали по бетонному покрытию двора.

Казалось, что обсаженная деревьями дорожка становится все шире по мере приближения к ней. Десять ярдов. Пять. Заливаясь потом, он нырнул в ее раструбообразную воронку, слыша, как Рейчел тяжело дышит за его спиной.

И тут раздался громкий крик. Бросив через плечо безумный взгляд, Савидж увидел, как из храма вылетели пятеро американцев во главе с Филиппом Хэйли и ринулись во двор.

— Форсайт! — закричал Хэйли. — Остановись!

Форсайт? Савидж был буквально повержен в шок. Псевдонимом Форсайт он пользовался в больнице. Роджер Форсайт. «Но я никогда не лежал в больнице! Никогда не встречался с Филиппом Хэйли. Так откуда же ему известно!..»

— Черт возьми, Форсайт, стой!

И снова все закружилось у него перед глазами, и вот ему уже показалось, словно дорожка, деревья, кусты — все какое-то ненастоящее. Но настигающий его топот ног он ощущал как абсолютно реальный.

Савидж побежал еще быстрее.

— Рейчел, с тобой все в порядке? Ты сможешь выдержать такой темп?

— Эти туфли… — выдохнула она, — …не предназначены для марафона. — Она скинула обувь и моментально очутилась рядом — ее широкая юбка развевалась на ветру.

— Форсайт! — снова заорал Хэйли. — Дойль! Ради Бога — остановись!

Дойль? «В Вирджиния-Бич Мак сказал, что это мое настоящее имя!» — подумал Савидж. Роберт Дойль! Это тот, кто, по словам бармена, дававшего показания полиции, застрелил Мака.

Впереди дорожка сворачивала направо, но прямо перед поворотом ее пересекала другая.

Савидж замедлил бег. Он не знал, что находится там, за поворотом. Может быть, тупик? В отчаянии он посмотрел направо и увидел, что пересекающая ее дорожка очень прямо уходит вдаль. И на ней ни души не было видно. «На совершенно открытом месте, — думал он, — мы станем прекрасной мишенью». Савидж снова посмотрел влево и разглядел ответвления от дорожки сразу за поворотом.

Схватив Рейчел за руку, он рванулся налево. Тем временем Хэйли со своими людьми почти наступал им на пятки.

— Дойль!

Савидж едва удержался, чтобы не выхватить из-под куртки «беретту», но пока Хейли не угрожал ему оружием. Несмотря на явное намерение заставить Савиджа прекратить поиски ответов на интересующие его вопросы, мог ли он быть уверен в том, что именно они ответственны за ночной налет на дом Акиры? Эти люди были явно не глупы, так как не собирались устраивать пальбу прямо здесь, сеять панику среди паломников и вынудить управляющих вызывать власти. «Хэйли с командой должны убить нас, — думал Савидж, — тихо, с глазу на глаз, не то им ни за что не выбраться из парка до того, как полиция перекроет все выходы. Если завяжется перестрелка, то каждого европейца не только в самом парке, но и за несколько кварталов от него будут ловить и допрашивать».

Не сбавляя темпа бега, Савидж увидел справа следующую дорожку, а двадцатью ярдами дальше — еще одну, слева. Но дорожка слева выведет их обратно к храму. Савидж вдруг вспомнил миконосский лабиринт, сквозь который они с Рейчел убегали от преследования убийц, нанятых ее мужем.

Лабиринт. Просматривая тропу справа, Савидж увидел, что на ней много ответвлений, а по обеим ее сторонам росли деревья и густой кустарник.

— За мной! — рявкнул он Рейчел, сворачивая направо.

— Дойль!

Еще перекресток. «Куда теперь?» — думал Савидж. Справа — другие дорожки. Впереди — крутой, тоже ведущий направо, поворот. Слева — ничего. Тупик. Заграждение из деревьев и кустов.

«Главное — не попасть в ловушку», — подумал Савидж и рванулся было вперед, но тут его осенила здравая мысль: ведь Хэйли будет рассуждать точно так же. Значит, надо бежать дальше. Не позволить загнать себя в угол.

Но почему деревья и кусты должны быть ловушками?

Савидж резко переменил направление и нырнул налево, увлекая Рейчел за собой. Дорожка оказалась короткой. Впереди тупик. Савидж протолкнул Рейчел в узенькую щель между кустами и сам протиснулся следом. Согнувшись в три погибели, он пробирался среди деревьев, проползал под нависшими над землей ветвями, поднимался по небольшому склону, огибал, как змея, огромные валуны и наконец забрался в глубокую чащу, где под ногами оказалась вязкая болотистая почва. Их обступил густой кустарник со всех сторон. Парк представлял собой превосходное сочетание упорядоченности и хаоса, идеально ухоженные дорожки, соседствующие с зарослями девственного леса. Джунгли в центре Токио.

Савидж полной грудью вдохнул мергельный аромат мульчи и вытащил «беретту». Рейчел с трудом переводила дыхание, пот катился градом у нее со лба, глаза были широко распахнуты, — ее не покидало дурное предчувствие. Савидж сделал ей знак молчать. Она согласно закивала. Держа пистолет наготове, он попытался отыскать глазами какую-нибудь тропинку, но деревья росли столь плотно, что ничего разглядеть сквозь них было невозможно.

Густая листва деревьев и трава заглушали быстрые шаги, тяжелое дыхание, грубые ругательства, казалось, они доносятся откуда-то издалека. Но преследователи находились всего лишь в двадцати ярдах от Савиджа.

— Каким засраным…

— …путем. Откуда мне было знать, куда они…

— …могут побежать…

— …сюда. Нет…

— …туда. Они не могли…

— …выбрать тропу в западню. Вот эта дорожка…

— …ведет к другой, которая….

— …выходит к западным воротам. Черт побери, дайте мне радио. Боже! — Прерывающийся голос принадлежал Хэйли. С ужасающей очевидностью Савидж узнал голос, отдававший сейчас команды здесь, в парке. Он принадлежал благообразному, властному аристократу, пытавшемуся подкупить его, Савиджа, тогда, в больнице, а когда это не удалось, пригрозил смертным приговором в том случае, если он окажется несговорчивым.

«Ложная память. Да! Но это уже в общем-то все равно. Потому что я не отступлюсь, сукин ты сын, — думал Савидж. — И если ты хочешь поговорить о смерти, — он покрепче сжал „беретту“, — давай, я не против».

Внизу, за плотным массивом кустов и деревьев, опять раздался голос Хэйли:

— Бета, говорит альфа. — Следовательно, он говорил в передатчик, который попросил у одного из своих людей. — Мы их упустили! Оповестите все подразделения! Перекройте все выходы из парка!

Вдали завыли сирены, перекаты с высокого на низкие тона указывали на приближение полицейских машин. Видимо, переполох, возникший в храме, побудил дирекцию обратиться в полицию.

— Черт! — выругался Хэйли — Бета, отставить! Прекратите все контакты с…

Сирены взвыли на полную мощь, а потом начали постепенно затихать.

— Подождите! — тут же сказал Хэйли.

Вой удалялся, сделавшись едва слышным.

— Бета, отставить приказ об отступлении! Установите на всех выходах посты наблюдения! Укрыться! Конец связи! — Хэйли понизил голос, заговорил более спокойно, словно обращаясь к людям, стоявшим рядом с ним. — Пошли.

— Куда? — спросил один из его команды.

— Откуда мне, черт побери, знать? Распределитесь! Проверьте все тропинки. Может, они тоже разбежались в разные стороны или вернулись каким-то образом назад. Единственное, в чем можно быть уверенным, — это в том, что они не могли выйти из парка и что рано или поздно мы их обнаружим.

Звуки шагов рассыпались во все стороны, команда Хэйли, видимо, разбредалась в разных направлениях.

— А если они забрались в чащобу? — донеслось уже издалека.

— Будем надеяться, что этого не произошло! — Голос Хэйли был уже едва слышен. — Сто восемьдесят акров! Нам понадобятся Тонто и какая-нибудь Рин Тин Тин, чтобы их отыскать!.. Но нет — они чувствуют себя загнанными в ловушку! И попытаются выбраться отсюда как можно скорее! Прежде, чем мы сможем перекрыть все пути.

Ветерок прошуршал по верхушкам деревьев, а здесь было совсем тихо и пели птицы.

Савидж медленно и мягко выдохнул из себя воздух и опустил «беретту». Повернувшись к затаившейся в кустах за его спиной Рейчел, Савидж заметил, что она как раз собиралась что-то сказать. Он быстро прикрыл ладонью ей рот и испуганно помотал головой. Затем указал рукой на дорожку, проходившую внизу, и пожал плечами, желая дать ей понять, что один из людей Хэйли вполне мог находиться сейчас там.

Рейчел кивнула в ответ. Савидж осторожно опустился на землю, стараясь не производить даже малейшего шума. По лицу у него ручьями стекал пот. В тени деревьев было немного прохладнее.

«Как долго нас будут искать? — думал Савидж. — Кроме этих пятерых, сколько всего у Хэйли людей? Кто он такой? Почему я представляю для него угрозу? Каким образом он нас отыскал?»

Назойливые вопросы отдавались в голове Савиджа ударами молота по наковальне.

«Форсайт. Он назвал меня сначала Форсайтом, затем Дойлем. И почему именно по фамилии, а не по имени? Скажем, Роджер или Боб?

Потому что по имени обращаются к друзьям. А по фамилии к человеку, которого не любишь, ненавидишь или…

Вот именно. Или что? Которого держишь под контролем. Во время спецтренировок, приближенных к боевым действиям, в лагерях СИИЛз инструкторы всегда называли нас по фамилиям, стараясь произносить их так, словно говорили „говнюк“.

Но ведь здесь не СИИЛз. Хэйли похож скорее на чиновника какой-нибудь корпорации или на политика, но ему необходимо любым путем заставить меня отказаться от намерения докопаться до истины».

Внезапно услыхав на дорожке внизу голоса, Савидж нахмурился. Он не понимал, о чем шла речь, и вначале думал, что густая зелень заглушает слова, и только через секунду до него дошло, что говорят по-японски. В голосах не чувствовалось ни досады, ни злобы, собеседники, по-видимому, испытывали эстетическое наслаждение при виде парка. Савидж опустил пистолет.

Взгляд, брошенный на Рейчел, заставил его улыбнуться. Она обмахивалась блузкой, надеясь таким образом подсушить пот, стекающий ей на грудь. Савидж отвел глаза от двух темных кружков вокруг соска, оттянул собственную влажную рубашку от вспотевшей Спины, смахнул с рукава какую-то букашку, изобразив при этом крайнюю степень брезгливости. Трюк удался. Голубые глаза женщины просветлели, и напряжение стало постепенно ослабевать.

Но вдруг она, что-то вспомнив, стукнула себя по лбу и указала на свой «ролекс». Савидж знал, что именно Рейчел имела в виду. Было почти одиннадцать утра. А в двенадцать они должны были бы сидеть в ресторане на Гиндзе и ждать звонка Акиры.

Если, конечно, у Акиры появится возможность позвонить. Возможно, полиция не поверила его версии случившегося ночью у него в доме. Его вполне могли отвезти в участок для дальнейшего, более тщательного допроса.

Могли.

А могли и поверить. Если же Акира в назначенное время позвонит в ресторан, а Савиджа и Рейчел там не окажется, он может…

Позвонить в шесть, как и было условлено. Таков был главный пункт плана их деятельности здесь, в Японии, на ближайшее время.

«А что, если мы не сможем и в шесть прийти? — думал Савидж. — Следующее контрольное время — девять утра, но если и тогда мы не выйдем на связь и, более того, нам не удастся уйти от Хэйли…

Аккра решит, что произошло наихудшее. И заляжет на дно. И единственным возможным выходом станет звонок Акире домой. Но Эко по-английски не говорит. Согласно инструкциям, полученным ею от Акиры, она должна будет сказать „моси, моси“ — то есть „алло“, в том случае, если с Акирой все в порядке, или же резким голосом произнести „хай“, то есть — „да“, если Акире угрожает какая-то опасность и Савидж должен действовать по собственному усмотрению.

Черт побери, не додумали, — размышлял Савидж. — Хоть мы и профессионалы, но защищать себя не привыкли. Однако в этой ситуации нам самим требуются защитники. Потому что, как оказалось, мы стали относиться к делу чрезвычайно небрежно и только поэтому попали в переделку. Полагали, что опасность подстерегает только Акиру. А теперь…

Возьми себя в руки, — сказал себе Савидж. — В данный момент вы в безопасности и, если уж у вас нет возможности попасть в ресторан к полудню, можно попытаться успеть к шести вечера…

Да, именно это меня и волнует, — думал он. — Может случиться все, что угодно. Если Хэйли со своими людьми проявят упорство, — а Савидж предполагал, что так оно и будет, — то нам до темноты не удастся выбраться отсюда.

А что потом?

Нам нелегко будет выбраться из парка. Придется перелезать через стену, потому что в городе, населенном двенадцатью миллионами японцев, проживает всего несколько тысяч американцев, так что мы будем восприниматься подобно Годзилле».

Черт! Савидж мобилизовал всю свою волю, чтобы избавиться от нарастающего чувства отчаяния; надо было во что бы то ни стало сохранять спокойствие, и он снова повернулся к Рейчел. Мокрое от пота лицо, пряди волос спадают на лоб. Но несмотря на это она так красива… Такой вдохновенной, изящной, удивительно изысканной в подобной ситуации могла оставаться лишь одна Рейчел.

«Люблю тебя», — думал Савидж и изо всех сил сдерживался, чтобы не произнести это вслух. И, нарушая напряженное молчание, он наклонился к ней и поцеловал в кончик носа, почувствовав на губах привкус пыли и соли. Она закрыла глаза, вздрогнув, снова приоткрыла их, нервно моргнула и погладила Савиджа по волосам.

«Помни, — сказал опять-таки сам себе Савидж, — до тех пор пока все не закончится, она — твой принципал, а не возлюбленная. И Акира наверняка беспокоится. А там, внизу, подкарауливают их люди Хэйли. Тоже наверняка.

Так что же ты собираешься делать?

Двигаться дальше!»

Савидж сжал локти Рейчел и поцеловал ее…

Он кивком головы указал ей на заросли у них за спиной.

Она что-то беззвучно, одними губами ему ответила. Он понял, но только через секунду. То, что она сказала… казалось чертовски знакомым… как припев любимой песни…

Потому что это…

…было…

Я пойду за тобой в ад.

Они поползли сквозь мульчу, сквозь густой лес и заросли кустарника.

Глава 3

На территории парка находилось множество небольших холмов. Иногда заросли кустарника расступались и за ними оказывались полянки, поросшие папоротником высотой до пояса. Их Савидж и Рейчел обходили стороной, чтобы не оставить заметный след, по которому Хэйли сможет их выследить. Савидж ориентировался по солнцу, в точности следуя за ним на запад. Он опасался наткнуться на часового, когда они в конце концов выйдут на одну из дорожек, но, судя по всему, этот участок парка был совершенно диким, потому что пока им не попалось ни единой тропинки. Несмотря на то что температура воздуха была под шестьдесят градусов, что соответствовало октябрю в Новой Англии, и Савидж и Рейчел истекали потом от напряжения и усталости. Грязная одежда цеплялась за сучья. У Рейчел порвалась юбка. Но, что было еще хуже, ей пришлось скинуть туфли, чтобы не отстать от Савиджа и обогнать Хэйли и его команду, и теперь ее ноги были избиты и исцарапаны в кровь. Савидж снял ботинки и отдал Рейчел носки. Он бы и ботинки охотно отдал, но ей они были чересчур велики и только добавили бы новых ссадин и мозолей. А без носков теперь уже он получал ссадины. Иногда, в тех местах, где мульча оказывалась чересчур глубокой, Савидж брал Рейчел на руки и нес. Идти становилось все труднее. И к часу дня они повалились в полном изнеможении на землю.

— Этот парк просто нескончаем, — сказала Рейчел. — А японцы без конца сетуют, что у них места мало. Нет, я отнюдь не жалуюсь на усталость. — Что это, где-то рядом снуют машины?

Савидж прислушался. Густые заросли деревьев приглушали звуки, но где-то вдали, за ними, ему действительно показалось… Прилив энергии заставил его встать.

— Проверю. — Он прошел сквозь мульчу и деревья, улыбнулся тому, что увидел, и быстро вернулся назад. — Впереди ярдах в пятнадцати отсюда — ограда. Мы подошли к улице.

— Слава Богу. — Но тут же выражение озабоченности мелькнуло на ее лице. — Ну, а теперь-то что? Наверное, люди Хэйли нас все еще ищут. И наверняка решат, что мы попробуем перелезть через изгородь.

— Где бы Хэйли сейчас не находился, команда у него весьма немногочисленна. Его людям придется рассредоточиться на большом расстоянии друг от друга вдоль ограды парка. Но ты права: если нас увидит хоть один, он тут же передаст по радио, что засек наше местонахождение. А так как у тебя совершенно израненные ноги, мы не сможем их обогнать. — Савидж подумал немного. — Давай пройдем по периметру ограды.

Не имея представления, в какую сторону им лучше двигаться, Савидж все-таки решил пойтина север. Ограда оказалась достаточно высокой, чтобы скрывать их, но в меру низкой, чтобы в случае надобности они смогли через нее перебраться. Рейчел хромала.

Савидж представил себе, как встревожился Акира, если ему удалось позвонить в ресторан в полдень. Интересно, что он подумал? Какую промашку допустили Савидж и Рейчел? Как японец будет реагировать на создавшуюся ситуацию? Что станет делать до следующего по расписанию звонка в шесть вечера?

Они шли вдоль ограды сначала на восток, потом — на север. Примерно через шестьдесят ярдов Савидж услышал японскую речь и сквозь нависшую почти над землей густую листву деревьев увидел дорожку, ведущую с востока на запад. Теперь городской шум слышался вполне отчетливо. Слева в ограде были ворота, выходившие на улицу, заполненную пешеходами и машинами.

Савидж осмотрел сизую от выхлопных газов улицу и вернулся к Рейчел. Они двинулись назад сквозь кустарник и шли молча, пока Савидж не сказал, что теперь они могут нормально разговаривать. Густая листва деревьев заслоняла их от солнца.

— Американцев я не заметил, — сказал он. — Но это ничего не значит. Они, естественно, затаились где-нибудь в укрытии. Возможно, поджидают нас за воротами на улице. А может, сидят в фургоне, на противоположной ее стороне. Или…

— Короче говоря, ничего не изменилось. Мы по-прежнему не можем отсюда выбраться.

Савидж колебался, прежде чем ответить.

— В общем, да.

— Тогда, что же мы?..

— Будем ждать наступления темноты.

Рейчел в недоумении уставилась на него.

— Но тогда мы пропустим и следующий звонок Акиры.

— Мы не можем пока пытаться выбраться отсюда. Все против нас, — возразил Савидж. — Люди Хэйли… нас остановят. Мы все равно не сможем добраться до ресторана. Уж не знаю, зачем мы так понадобились Хэйли, но я скорее предпочту испытывать терпение Акиры, нежели спасую перед Хэйли.

— Я чувствую себя настолько… Неужели такова твоя повседневная жизнь?

— Повседневная? Ну, в общем-то, да.

— Мы находимся вместе меньше двух недель, а у меня такое чувство, будто это длится уже несколько лет. Как ты все это выдерживаешь?

— Вот сейчас, после того, как я тебя полюбил… — Савидж сглотнул, — даже и не знаю, как я это выносил. Чего я хочу, что побуждает меня упорно двигаться вперед, это…

— Говори.

— Это такая глупость, что и говорить об этом не стоило бы. Пляж, возле Канкуна. Мне хотелось бы снять с тебя купальник и заняться любовью в волнах при луне.

— Дальше, дальше. Опиши ощущение от волн.

— Не могу. Вернее, попросту не посмею.

— Заняться со мной любовью?

— Не посмею довести себя до безумия, — пробормотал Савидж. — Потому что моя любовь к тебе способна сделать меня настолько беспечным, что может плохо кончиться для тебя.

— В настоящее время… Как долго, ты говорил, нам придется ждать?

— До темноты.

— Ну, тогда у нас уйма времени. И если я закрою глаза, то услышу шум прибоя.

Она подвинулась к нему поближе.

И оказалась права. Потому что когда он закрыл глаза и обнял ее нежно и ласково, то услышал шум прибоя.

Глава 4

Савидж бодрствовал, пока Рейчел спала. Тени стали совсем густыми. Перед заходом солнца она проснулась: красивая, несмотря на то что от сна лицо ее слегка припухло.

— Теперь твоя очередь, — сказала она.

— Нет, я должен…

— Поспать, — решительно заявила она. — От тебя мало прока, пока ты не отдохнул. — Ее голубые глаза сверкнули.

— А вдруг люди Хэйли…

Рейчел осторожно разжала его ладонь и взяла «беретту». Вспомнив прошедшую ночь, Савидж понял, что она без колебания ею воспользуется. В то же время он прекрасно осознавал, что ей необходимо залечить свою глубокую моральную рану. Пистолет дрожал у нее в руке, но ей удалось подавить в себе дрожь, и теперь она спокойно и уверенно сжимала его рукоятку.

— И у тебя не дрогнет рука? — спросил он.

— А как еще мы сможем добраться до Канкуна?

— Если ты хотя бы чуть-чуть опасаешься…

— Если что, я разбужу тебя. Наверняка у тебя будет время прицелиться, потому что в этой глуши и при этом сумраке…

Савидж вздрогнул.

— Если ты думаешь, что я снова потеряю голову… выстрелю… буду стрелять… и, может быть, без разбора…

— Нет, — сказал Савидж. — Просто я думаю, что негоже тебе делить со мной эту кошмарную жизнь.

— Да пошел он к черту, этот твой кошмар. Я хочу принадлежать тебе. Положи голову сюда.

Он медлил.

— Давай же, — настаивала Рейчел, — клади голову мне на колени. Ведь если ты не отдохнешь, то неизбежно начнешь совершать ошибки. Не противься. Сюда. Да, именно. Вот так. Правильно. Так, хорошо. — Она содрогнулась. — Прямо сюда.

— Сейчас седьмой час. Мы пропустили следующий звонок Акиры. Он…

— Будет нервничать, это правда, но его следующий звонок завтра в девять утра, не забывай.

— Это в том случае, если у него не возникнет осложнений с полицией. Не следовало нам расставаться.

— У нас не было выбора, — вздохнула Рейчел. — Ты так о нем говоришь… между вами такая прочная связь… я прямо-таки начинаю ревновать.

Савидж хихикнул.

— Не забывай о том, где покоится моя голова.

— Ты лучше глаза закрой и лежи спокойно.

— Боюсь, не смогу заснуть.

— Заснешь… Главное — думай о том пляже возле Канкуна. Представь себе ритмическое движение волн. Даже если ты не заснешь, релаксация пойдет тебе на пользу. И мы успешно преодолеем все трудности…

— Как только стемнеет…

— Я тебя разбужу, — пообещала Рейчел. — Обещаю. Можешь мне поверить: я очень хочу отсюда выбраться.

Глава 5

Зубы Рейчел выбивали дробь — скорее от холода, нежели от страха, решил Савидж. С наступлением темноты становилось все более и более прохладно. Савидж набросил ей на плечи свою куртку, и они двинулись вдоль ограды. Он решил, что выбираться из парка по дорожке ночью будет еще опаснее, чем днем. У людей Хэйли, затаившихся в засаде, будет отличная возможность спокойно пристрелить их и раствориться в неоновом лабиринте Токио.

Избрав противоположное направление, сейчас Савидж и Рейчел двигались на юг. Дойдя до угла ограды, они продолжали двигаться опять-таки вдоль ее, на запад. В темноте ветви цеплялись за рубашку Савиджа и норовили угодить ему в глаза. Если бы не свет фар проезжающих за оградой машин, Савиджу ни за что не удалось бы отыскать дорогу в подобной тьме.

— Хватит, — наконец сказал он. — Хэйли меня здорово запугал. Это место ничем не лучше, но и не хуже других. Если этак идти дальше, то вполне можно обойти весь парк по периметру. Пошли они! Давай выбираться отсюда.

Савидж вскинул руки, уцепился за верхушку ограды и подтянулся. Приподнявшись чуть-чуть над оградой, он осторожно осмотрел улицу. Мимо проносились автомобили. По тротуару совсем рядом прошли под руку японец и японка. Еще несколько пешеходов показались вдали.

Савидж спустился на землю.

— Ничего подозрительного я не обнаружил. Ты готова?

— Конечно. — Рейчел была полна решимости. — Подсади-ка…

Савидж обхватил ее ноги и поднял, коснувшись щекой ее юбки, а сквозь юбку — бедра. Она легко подтянулась вверх, выскользнув из его рук. Как только она оседлала ограду, Савидж тотчас последовал за ней. В следующую же секунду они благополучно приземлились по другую сторону ограды. Савидж подставил руки и помог ей опуститься как можно осторожнее, чтобы израненные ступни ног не ударились о бетон.

Их сердца бились с такой силой, что Савидж опасался, как бы на такой грохот не сбежалась вся команда его приятеля Хэйли.

Быстро осмотревшись по сторонам, Савидж скомандовал:

— Скорее. На ту сторону улицы!

Из тени ярдах в ста от них на тротуаре появился какой-то человек. В отсвете фар удалось разглядеть его лицо: европеец. Он что-то гавкнул в передатчик, зажатый в кулаке, и кинулся к Савиджу и Рейчел, одновременно пытаясь что-то достать из кармана.

— Давай же! — заорал Савидж. — Беги на ту сторону!

— Но!..

Беспрерывный поток машин образовывал движущийся барьер.

— Здесь нельзя оставаться! — Справа от них, с другой стороны, появился еще один белый, бросившись наперерез.

— Нас же!..

— Вперед! — снова крикнул Савидж. Он схватил Рейчел за руку и, увидев в потоке машин узенький просвет, ринулся с тротуара, как пловец с подкидной доски.

Фары стремительно приближались, жаля. Завизжали тормоза. Савидж не сбавлял темпа. Он все еще держал Рейчел за руку, хотя в этом уже не было необходимости.

В следующем ряду какая-то разогнавшаяся машина вынудила Рейчел грязно выругаться. Она ринулась впереди Савиджа.

Взвыли клаксоны. Выхлопные газы забивались в ноздри Савиджа. Его бег скорее был подобен полету.

Они добрались до середины улицы. Ветер, вздымаемый проносящимися мимо автомобилями, развевал юбку Рейчел. Тяжело дыша, Савидж повернулся и увидел двух белых, Мчащихся по тротуару. Глядя на поток движущихся машин, они только и ждали просвета, чтобы ринуться вслед беглецам.

Савидж махал водителям, едущим по встречной полосе, умоляя замедлить ход. Ближайшая к ним «тоёта», похоже, вняла его мольбам. Савидж рискнул и кинулся вперед, чувствуя присутствие Рейчел рядом. Они увернулись от очередной машины и добрались до тротуара.

Ярко сверкали витрины магазинов. Прохожие, разинув рты, взирали на происходящее. Савидж побежал в ближайший проулок, но, напоследок оглянувшись, увидел, что европейцы уже перебегают дорогу. В ту же секунду он скорее ощутил, нежели увидел, что на него движется что-то громадное. Когда потрясенный Савидж повернулся, то обнаружил, как из потока автомобилей выруливает фургон и направляется прямо в переулок.

Он собрался было бежать, но вдруг услышал, как, прошитое пулями, зазвенело ветровое стекло в фургоне и посыпалась стеклянная крошка.

Фургон врезался в кромку тротуара, завис над прохожими, потом откатился обратно и, продолжая крутиться вокруг своей оси, врезался в витрину углового магазина.

Заскрежетал металл. Загремело стекло. Савиджу показалось, что он слышит доносящиеся из фургона людские вопли. Но оказалось, кричали прохожие и те двое европейцев.

Несколько машин резко притормозили.

Рейчел не могла прийти в себя от страха, ее била дрожь.

— Бегом! — заорал Савидж.

И потянул ее за собой.

Страх загнал Рейчел в темный проулок, заставленный мусорными баками.

«А что, если проулок — ловушка? — внезапно подумал Савидж.

Предположим, что и там засели люди Хэйли?

Нет! Не могут же они быть всюду?

Но кто же стрелял по фургону? И кто сидел за рулем фургона?»

Савиджа охватила паника. От смятения он, казалось, неминуемо потеряет рассудок.

«Кто-то пытается во что бы то ни стало нас остановить. А кто-то еще хочет, чтобы мы продолжали поиски.

Кто? Почему?

Что же, черт побери, нам делать!»

Они добрались до следующей улицы. Подъехавшее такси заставило сердце Савиджа болезненно сжаться. Он подозвал машину, впихнул Рейчел на заднее сиденье и, нырнув за нею следом, сказал:

— Гиндза.

Савидж не сомневался — шофер сообразил, что им нужно попасть в район Гиндзы.

Водитель в каскетке и белых перчатках, нахмурившись, обозревал двух странных европейцев, словно сомневаясь, следует ли ему везти таких оборванцев. Но Савидж предусмотрительно помахал перед его носом несколькими тысячеиеновыми банкнотами.

Водитель кивнул и, лихо рванув с места, ловко влился в поток автомобилей.

Савидж услышал приближающийся вой сирен и уже не сомневался, что это машины преследователей. Стараясь не показать, как сильно он волнуется, Савидж молил Бога, чтобы шофер не заподозрил, что гонятся за его пассажирами.

Такси свернуло за угол. Полицейские машины с мигалками двигались по встречной полосе.

А затем исчезли. И хотя таксист поглядывал на них, он все-таки не остановился. Савидж тронул руку Рейчел. Ее пальцы дрожали.

Глава 6

Плывя в плотном потоке машин, который все-таки ухитрялся каким-то образом двигаться, они наконец добрались до района Гиндзы. Акира объяснял, что Гиндза означает «серебряное место», и название ее восходит к далеким временам, когда на этом месте находился государственный монетный двор. С тех пор прошло несколько сот лет. И двор превратился в главный токийский торговый центр с рядами бесконечных магазинов, баров и ресторанов.

Гиндзу разве что можно было сравнить с Таймс-сквер в Нью-Йорке до того, как его площадь наводнили наркоманы, проститутки и порнозаведения. Неоновые рекламы. Савидж никогда прежде не видел столько неона. Всюду, куда ни погляди, бриллиантовая россыпь огней превращала ночь в день. Волшебные комбинации электрических цветов. Некоторые еще и мигали. Другие пульсировали и сообщали разнообразную информацию на бегущей по зданию световой ленте. Хорошо одетые прохожие заполняли оживленные улицы.

Савидж не собирался показывать водителю написанную по-японски записку Акиры, потому что таким образом он узнал бы о ресторане, в котором они должны были ждать звонка. Полицейские могли допросить всех водителей, подбиравших белых пассажиров в районе парка, а Савидж не мог допустить, чтобы стало известно их место встречи с Акирой. Кроме того, они с Рейчел вовсе не собирались там появляться вплоть до завтрашнего утра. Акира будет звонить в девять.

Но у Савиджа были и другие причины, побуждавшие его направиться именно в этот район. Например, практически все туристы, приезжающие в Токио с континента, обязательно стекались именно сюда, а им с Рейчел только того и нужно было, чтобы смешаться с толпой и раствориться в ней. И еще одно: им нужно было переодеться, но он понимал, что при сложившихся обстоятельствах возвращаться на вокзал более чем опасно. Возле автоматических камер хранения, где они оставили свои дорожные сумки, наверняка дежурит команда наблюдения.

— Аригато, — обратился Савидж к водителю, давая понять, чтобы тот подрулил к тротуару. Таксист в белых перчатках сосчитал деньги, врученные ему Савиджем, удовлетворенно кивнул, нажал на рычаг, открывающий задние дверцы, и Савидж с Рейчел вышли из машины.

Когда таксист укатил, Савидж вдруг заметил, как светло вокруг. Шум транспорта и громкая музыка, выплескивавшаяся из дверей баров, оглушали. От выхлопных газов саднило в горле. Пикантные ароматы острых блюд разжигали аппетит.

Им пришлось бежать, чтобы не навлечь на себя подозрения, приноравливаясь к размеренному ритму толпы. Но несмотря на все их усилия изобразить спокойствие, это им плохо удавалось. Японцы глазели на них, не скрывая любопытства.

«Неужели даже на Гиндзе европейцы в диковинку? — недоумевал Савидж. — Или же все дело в их неопрятном виде и рваной одежде? Особенно, если учесть хромоту Рейчел и мужские носки на ногах…»

Савидж повел ее к сверкающим витринам универмага.

— Нужно найти…

Вдруг он резко остановился перед витриной, в которой была выставлена электротехника, пораженный тем, что увидел на экране телевизора. Сквозь стекло нельзя было услышать слов комментатора. Да это было и ни к чему, ведь передача, разумеется, велась на японском языке.

Переводчик Савиджу был не нужен, ему и без того был ясен ужасающий смысл происходящего. С замиранием сердца он взирал на привидение. Муто Камити… Кунио Сираи… Человек, разрубленный пополам в несуществующем «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте», ораторствовал перед многосотенной толпой японцев, требовавшей ликвидации американской военно-воздушной базы. За оградой стояли американские морские пехотинцы, нервно сжимая в руках оружие.

Репортаж был идентичен уже виденному Савиджем три дня назад по американскому телевидению и сегодня утром на фотографиях, помещенных на первых полосах газет.

Нынешняя демонстрация, однако, существенно отличалась от всех предшествующих. Во-первых, те демонстрации происходили перед американскими гражданскими учреждениями, а во-вторых, нынешняя демонстрация значительно превосходила их не только своей численностью, но и накалом страстей.

Мрачные лица американских руководителей появились на телеэкранах. Савидж узнал госсекретаря — изможденного и хмурого; его интервьюировал Дэй Рэтер. Потом появился пресс-секретарь президента, с озабоченным видом отвечающий на вопросы журналистов.

И снова Камити-Сираи, обращающийся к демонстрантам. Этот седовласый, с двойным подбородком человек лет пятидесяти пяти, на первый взгляд типичный усталый чиновник, перед лицом толпы внезапно преображался, его лицо вдруг обретало приятность и обаяние, а в глазах вспыхивал какой-то божественный блеск. Властный взгляд и выразительные жесты делали его похожим на проповедника и буквально завораживали слушателей. Каждый взмах его мозолистых от занятий каратэ рук вызывал в толпе все более живой отклик и яростный гнев.

— Наверное, сегодня днем, пока мы вынуждены были отсиживаться в парке, состоялась новая демонстрация, — сказал Савидж, повернувшись к Рейчел. Ее бледность вызвала у него беспокойство. — Ты как?

Она нервно передернула плечами.

— Что происходит? Чего они требуют?

— Может быть, произошел какой-нибудь инцидент? — спросил сам себя Савидж и тут же отверг это предположение. — Я думаю, Камити, — он тут же поправился, — Сираи не нужен никакой инцидент. Думаю, что суть дела в Америке… Америка в Японии.

— Но Америка и Япония — друзья!

— Судя по этой демонстрации — нет… — Савидж почувствовал у себя за спиной какое-то движение и оглянулся. Возле телеэкранов сгрудилась публика — японцы.

— Давай-ка отсюда выбираться, — сказал он. — В подобном окружении я чувствую себя неловко.

Они протиснулись сквозь все увеличивающуюся толпу. Кровь застыла у Савиджа в жилах. Напрягшиеся мышцы перестали ныть только после того, как он спокойно зашагал по тротуару.

— Но почему так внезапно возникли демонстрации? — недоумевала Рейчел. — И они набирают силу, приобретают все более грозный размах.

— Их науськивает Камити.

— Сираи.

— Никак не могу привыкнуть к этому имени, — сказал Савидж. — Это ведь тот самый человек, которого я вез в Пенсильванию.

— В несуществующий отель.

— Я вез его туда на самом деле. И для меня этот отель существует. Ну ладно, — мысли Савиджа закрутились, пойманные в ловушку jamais vu, — пусть будет Сираи. Именно он — организатор всех этих демонстраций. Не знаю, как это ему удается. Я просто не могу представить себе источник его могущества. Но он, Акира и я — все мы каким-то образом связаны.

Внезапная мысль заставила Савиджа повернуться к Рейчел.

— Бывший император Хирохито умер в январе 1989-го.

Рейчел продолжала идти размеренным шагом.

— Да. И что же?

— После поражения Японии во Второй мировой войне генерал Макартур настаивал на введении новой японской конституции. Но еще до этого, когда Япония капитулировала в сорок пятом, Америка потребовала, чтобы Хирохито выступил по радио, и не только сообщил народу о безоговорочной капитуляции, но и отказался от своей божественной сущности и заявил, что он человек, а не Бог.

— Помнится, я что-то об этом читала, — отозвалась Рейчел. — Это заявление потрясло Японию.

— И помогло Макартуру преобразовать страну. Одним из главнейших пунктов новой конституции было отделение религии от государства. Согласно новому установлению, религия и политика были объявлены несовместимыми.

— А при чем здесь смерть Хирохито?

— Все дело в его похоронах. Наперекор конституции, но без возражений со стороны американских властей, во время погребения императора политические и религиозные обряды были совмещены. На похороны императора могучей, экономической державы съехались государственные деятели разных стран. Порой самые ортодоксальные представители своих правительств. И все они стояли под проливным дождем, наблюдая, как японский почетный эскорт препровождал гроб с телом Хирохито в храм, где за ширмами были совершены обряды синто — традиционной японской религии. И ни один из присутствующих не сказал: «Эй, минутку, все это противозаконно. Именно так же началась война на Тихом океане».

— Да они просто отдавали дань уважения великому человеку, — возразила Рейчел.

— Или же попросту опасались, что в ответ на это требование Япония закроет им кредиты. Черт, ведь Америка покрывает свой бюджетный дефицит главным образом за счет Японии. И ни одна страна не пикнет, если Япония захочет вернуться к своей прежней конституции. Пока Япония обладает деньгами, а следовательно, и властью, ее правительство может поступать так, как ему заблагорассудится.

— Вот тут-то и рассыпается твоя аргументация, — снова возразила Рейчел. — Ведь японское правительство отвечает за свои поступки.

— Пока оно придерживается умеренных взглядов — да. Но что будет, если Камити-Сираи возьмет власть в свои руки? Представь себе, что вернутся старые времена и власть перейдет к радикалам! Знаешь ли ты, что Япония, считающаяся немилитаризованным государством, тратит на оборону денег больше, чем любая страна, входящая в НАТО, за исключением Америки? А еще в чем-то подозревают Южную Корею! И Китай тоже их страшно волнует! И…

По хмурым взглядам прохожих Савидж внезапно понял, что разговаривает слишком громко. И что Рейчел продолжает хромать.

— А ну-ка, пошли. Пора заняться твоими ногами.

Заметив поблизости ярко освещенный магазин спорттоваров, Савидж повел туда Рейчел. Покупателей почти не было. Два молодых продавца — мужчина и женщина, поклонившись очередным посетителям, не без удивления взглянули на ноги Рейчел.

Помимо спортивной одежды в магазине продавались джинсы, футболки и нейлоновые куртки. Рейчел набрала целую охапку покупок и вопросительно посмотрела на продавщицу, которая правильно поняла ее взгляд и повела женщину в специальную кабину, где можно было примерить покупку.

Это была небольшая кабина в дальнем конце торгового зала, с занавеской вместо двери. Прихватив по дороге пару толстых белых носков и «рибоки», Рейчел скрылась за занавеской.

Тем временем Савидж выбрал себе пару коричневых носков, поскольку свои отдал Рейчел, а также брюки и рубашку. Когда из кабинки вышла Рейчел в джинсах-варенках, футболке цвета «бургунди» и голубой нейлоновой куртке, подчеркивающей кобальтовый цвет ее глаз, туда вошел Савидж и, переодеваясь, то и дело выглядывал из-за занавески, чтобы не прозевать какого-нибудь типа, способного причинить вред беззащитной Рейчел. Через восемь минут они расплатились и вышли из магазина со свертком старых вещей, который выкинули в мусорный ящик на почтительном расстоянии от магазина.

— В этих кроссовках благодать, — облегченно вздохнула Рейчел. — Ходить одно удовольствие!

— А главное, мы больше не выглядим так, словно переночевали в канаве. — На Савидже были брюки цвета «хаки», желтая рубашка и светло-коричневая ветровка. Эта комбинация подчеркивала зелень его глаз, придавая им легкий отблеск коричневого цвета. В примерочной ему, как и Рейчел, удалось причесаться. — У нас на лице кое-где грязь. Но в целом вид у нас вполне приличный. И, если честно, ты выглядишь просто обворожительно.

— Льстец, но как приятно мне это слышать! Теперь, когда мы переоделись, в нас не так-то просто будет распознать людей, за которыми охотится полиция.

Савидж с восторгом оглядел ее.

— Ты все схватываешь на лету!

— При таком учителе и такой мотивации — я имею в виду страх — и не хочешь, да научишься… — Она наморщила лоб. — Тот фургон, рядом с парком. Мне показалось, что он вывернул из потока машин и направился к проулку, прямо на нас.

— Видимо, у Хэйли возле парка были расставлены автомобили, и, заметив нас, его люди запросили по радио подкрепление… На нашу беду фургон оказался совсем близко.

— На нашу беду? Похоже, что не повезло как раз сидевшим в фургоне, — перебила его Рейчел. — Ветровое стекло покрылось «звездочками» от пуль, когда машина стала надвигаться на нас. Ведь это действительно были следы от пуль?

Савидж поджал губы и кивнул.

— Судя по всему, кто-то решил помешать людям Хэйли схватить нас.

— Но кто это был и как он узнал, где мы находимся?

— Меня вот что интересует в этой связи: каким образом люди Хэйли смогли проследить за нами в метро? Ведь мы были очень осторожны. Выйдя из вокзала, я не переставал проверять, нет ли за нами хвоста. Но затем внезапно и как-то вдруг люди Хэйли появились в парке. Создается впечатление, что либо их мозг работает совершенно синхронно с нашим, либо даже на опережение.

— Ты раньше говорил… — Рейчел задумалась, — что очень многие наши действия предсказуемы, и это создает кучу дополнительных проблем, которые приходится решать порой не самым лучшим образом. Что же касается парка, то мы оказались там случайно и не по своей воле.

— Правильно, — согласился Савидж. — Наши пути пересекаются слишком много раз. Не понимаю, как им все время удается выходить на нас.

— Боже мой, — Рейчел повернулась к нему, — мне вот что пришло в голову: мы все время исходим из того, что именно Хэйли пытается нас схватить, так?..

— Так.

— А что, если все наоборот? Что, если Хэйли старается как раз защитить нас? Что, если команда, прибывшая в фургоне, намеревалась нас убить, а человек Хэйли стрелял в водителя, чтобы спасти нас и дать возможность продолжить поиски?

Какое-то время Савидж силился понять смысл ее слов, такой поворот мысли явился для него неожиданным. И вдруг возникло это уже знакомое, неприятное ощущение — словно что-то щелкнуло у него за ушами. Взор затуманился, в голове все перепуталось. Казалось, ничему нельзя верить, все стало зыбким, нереальным. Ложным. Jamais vu боролось с истиной. Но ведь что-то должно быть правдой! Должен быть выход, решение загадки! Он больше не в силах выносить…

Нет! Три недели назад его цель состояла в том, чтобы доказать самому себе, что он не до конца выжат. А теперь?

Полное смятение!

Он пошатнулся.

Рейчел схватила его под руку. Она испуганно смотрела на него.

— Ты побледнел.

— Я думал… в какой-то момент… я… сейчас все в порядке… Нет… несколько туманно…

— Я тоже чувствую себя не в своей тарелке. Мы ведь со вчерашнего дня ничего не ели. Идем вот сюда, в ресторан. Нужно сесть, отдохнуть, что-нибудь проглотить и постараться прочистить головы.

На сей раз не Савидж вел Рейчел, а она его.

Он чувствовал себя настолько беспомощным, что безоговорочно подчинился ей.

Глава 7

Официантка с набеленным лицом, в кимоно и гэта, принесла меню. Заглянув в него, Савидж снова почувствовал полную беспомощность. Названия в меню были напечатаны не горизонтально, как на Западе, а вертикально, и эта особенность еще более угнетала его. Находясь в состоянии глубокой душевной сумятицы, он чувствовал, что его мозг не справляется с такой нагрузкой. Но, к счастью, рядом с японскими иероглифами были напечатаны английские названия. И все-таки, не имея ни малейшего представления о японской кухне, Савидж ткнул пальцем в первую колонку, где было указано, что этот обед на двоих рекомендует ресторан.

— Не желаете ли сакэ? — спросила официантка с поклоном.

Савидж покачал гудящей от напряжения головой. Алкоголь был ему сейчас ни к чему.

— А можно чай? — спросил он, не рассчитывая быть понятым.

— Хай. Чай, — спокойно ответила официантка с улыбкой и отошла, часто семеня ногами в узком кимоно, плотно облегающим фигуру.

В коктейль-холле ресторана японский певец исполнял в стиле «кантри-вестерн» изумительную версию песни Хэнка Уильямса «Я так одинок, что только и плачу».

Савиджу стало интересно, понимает ли певец смысл песни или же просто вызубрил текст.

«Полуночный поезд…»

— Если мы тоже попали в беду, хотя опасались только за Акиру… — Савидж покачал головой.

— Знаю. Мне страшно даже подумать, что может с ним сегодня случиться или уже случилось. — Рейчел наклонилась к нему. — Но мы ничем не можем ему помочь, по крайней мере сейчас. Еще раз говорю тебе — расслабься. Скоро принесут еду. Ты должен постараться расслабиться.

— Ты хоть понимаешь, до какой степени все идет наперекосяк?

— Потому что я о тебе забочусь, а не ты обо мне? — переспросила Рейчел. Савидж кивнул. — Мне это нравится.

— Я не люблю, когда…

— Ситуация выходит из-под контроля? У тебя будет еще ох как много возможностей овладеть ею. И продолжать заниматься любимым делом. И это время скоро придет. Но, слава небесам, не сию минуту.

Воздух в ресторане был пропитан сигаретным дымом и ароматом восточной кухни. Савидж с Рейчел сидели на подушках за низеньким столиком с углублением в полу, чтобы иностранцы не испытывали неудобства в японском ресторане и могли спокойно опустить ноги, не поджимая их под себя, как это делают японцы.

— Камити… Сираи… Мы должны с ним встретиться, — сказал Савидж. — Мы с Акирой должны выяснить, действительно ли мы видели его мертвым.

— На его месте, возглавляя шествие демонстрантов к американской военной базе, я обязательно обеспечила бы себе такую охрану, чтобы даже ты не смог сквозь нее прорваться. С ним будет нелегко встретиться. А так как ты вдобавок ко всему американец, то вряд ли сможешь запросто позвонить ему в офис и попросить о встрече.

— Ну, в том, что мы с ним встретимся, не может быть никаких сомнений, — махнул рукой Савидж. — Держу пари.

Официантка принесла теплые влажные салфетки. А вслед затем и заказанные блюда: прозрачный бульон с кусочками лука и грибами, заправленный тертым имбирем, ямс в соевом соусе, смешанным со сладким вином, рис с соусом карри и вареную рыбу с овощами под соусом терияки. Различные соусы очень хорошо дополняли всевозможные блюда, придавая им неповторимый вкус. Савидж даже не предполагал, что так проголодался. И хотя порции были более чем достаточными, он съел все с большим аппетитом, и единственным неудобством была лишь необходимость есть палочками.

Но во время еды его не покидали мысли об Акире и о том, что за восемнадцать часов, которые они провели врозь, ситуация так круто изменилась, что все прежние договоренности, по-видимому, утратили смысл.

— Я не могу ждать до девяти утра, — сказал он наконец. Он одним махом выпил чай, оставил на столе причитающуюся с них сумму с хорошими чаевыми и встал. — Я видел в вестибюле телефон.

— Что ты намерен…

— Позвонить Акире.

Телефон находился в углу, в стороне от входа, рядом с гардеробом. Наполовину скрытый ширмой с изображением ярко-желтых подсолнухов, Савидж опустил в автомат монетки и набрал номер Акиры.

Телефон прозвенел четыре раза.

Савидж ждал, крепко сжимая трубку в руках.

Пятый гудок.

И наконец женский голос. Савидж сразу же узнал Эко.

— Хай. — Чувствуя, как у него подгибаются колени, Савидж понял, что Акира в опасности и ему с Рейчел следует как можно быстрее покинуть Японию.

Сердце бешено колотилось в груди. Савиджу отчаянно хотелось задать женщине несколько вопросов, но Акира в свое время его предупредил, что Эко не знает английского.

«Но я не могу вот так просто повесить трубку! — думал Савидж. — Мне нужно во что бы то ни стало связаться с Акирой! Должен же быть хоть какой-нибудь!..»

Он услышал шорохи в трубке. И вдруг в ней зазвучал другой голос. Мужской. Что-то сказавший по-японски.

Савидж совершенно растерялся, и оттого, что он не понимал, что именно говорит мужчина, его сердце заколотилось еще сильнее.

Между тем человек на другом конце провода заговорил по-английски:

— Дойль? Форсайт? Черт, да как бы ты себя не называл, слушай, приятель. Если ты знаешь, что нужно сделать, чтобы выбраться из этой передряги и спасти свой зад, ты бы лучше…

Савидж среагировал мгновенно, повинуясь инстинкту, — грохнул трубку на рычаг. У него по-прежнему тряслись поджилки.

Безумие.

В баре японец исполнял очередную песню Хэнка Уильямса «Я так одинок, что умру от тоски».

Глава 8

— Кто это был? — спросила Рейчел.

Они двигались в толпе по улицам, залитым неоновым светом.

От этого обильного света было жарко, как от кварцевых ламп.

У Савиджа свело живот. Он опасался, что его, того и гляди, вывернет наизнанку.

— Этот голос мне совершенно незнаком. Не могу судить о его японском произношении, но английский — просто идеален. Или точнее — американский. Я не мог понять, на чьей он стороне. Он был зол, нетерпелив и угрожал. Я не рискнул задавать какие-либо вопросы. Если телефон прослушивается, они могли бы прочесать всю Гиндзу. Одно лишь я понял определенно. Акира в свой дом не пустил бы посторонних, а Эко без надобности не стала бы говорить «хай».

— Может быть, в доме полиция?

— В японской полиции американцы не служат. И откуда этому типу известны мои псевдонимы «Форсайт» и «Дойль»? Акира ни за что не сказал бы им.

— Может быть, и не сказал бы. По крайней мере добровольно.

Савидж знал, какое действие оказывают некоторые химические препараты на несговорчивых информаторов.

— Таким образом, остается предположить, что Акира попал в беду. Но как ему помочь, я не знаю.

Вой сирены заставил его вздрогнуть. Повернувшись и уже приготовившись было бежать, он увидел проехавшую мимо «Скорую помощь». И с облегчением вздохнул.

— Мы не можем без конца слоняться по улицам, — наконец решительно заявила Рейчел.

— Но где мы могли бы спокойно провести ночь?

— Я все равно не засну. Я настолько перевозбуждена, что…

— У нас есть два выхода — спрятаться где-нибудь, дождаться утра и отправиться в ресторан в надежде, что Акира все-таки позвонит. Но в ресторане может оказаться засада.

— А второй?

— Продолжать энергично действовать. Я ведь говорил Акире, что даже в том случае, если Эко предупредит меня по телефону об опасности, я все равно не уеду из Японии. Мне нужны ответы на мои вопросы. — Удивленный напористостью своего собственного тона, Савидж развернул заветную бумажку, написанную рукой Акиры. — Акира сказал, что это мудрый и святой человек. Его сэнсэй. Человек, с которым Акира считал нужным поговорить. Так. Давай-ка проверим святость этого святого.

Глава 9

В отличие от сверкающего огнями района Гиндзы, в этой части Токио царили мрак и уныние. Несколько фонарей да редкие светящиеся окна домов не способны развеять темноту. Расплатившись с шофером и выйдя из такси, Савидж почувствовал себя весьма неуютно: у него по спине забегали мурашки.

— Похоже, мы не слишком мудро поступили, отправившись сюда, — поежилась Рейчел.

Савидж принялся осматривать темную улицу. Шум городского транспорта, доносящийся издалека, лишь подчеркивал здешнюю тишину. Хотя улицы были совершенно пустынны, где-нибудь в укромном местечке мог затаиться некто, способный…

— Наше такси умчалось. Других не видно. Так что нам не остается ничего иного, как…

— Чудненько… где гарантия, что водитель привез нас именно туда, куда нам нужно? — спросила Рейчел.

— «Авраам верил…» и так далее. — Савидж напомнил Рейчел ее любимую цитату. — Доверимся же ему.

— Чудненько, — повторила Рейчел досадливым тоном.

Савидж беспомощно развел руками.

— Акира предупредил, чтобы мы остановили такси в нескольких кварталах отсюда, а затем осторожно, проверяя, нет ли где-нибудь засады, отыскали нужный нам дом. — Он огляделся по сторонам. — Но в Токио названий улиц практически не существует. Без подсказки таксиста я вряд ли отыскал бы его, даже если бы находился совсем рядом.

Дом, который они искали, представлял собой здание, весьма невзрачное с виду. Без окон. Оно напоминало складское помещение, совершенно неуместное среди выстроившихся вдоль улицы многоквартирных домов с крохотными окошками, хотя тоже достаточно невзрачными.

Весь дом был погружен в темноту, не светилось ни одно окно.

— Не могу поверить, что здесь кто-нибудь живет, — сказала Рейчел. — Наверное, это ошибка.

— У нас есть единственный способ в этом убедиться. — И снова Савидж осмотрел темную улочку. Держа руку на «беретте», заткнутой за пояс брюк под курткой, он подошел к входной двери.

Она была сделана из стали.

Савидж не смог отыскать ни кнопки звонка, ни интеркома. Да и замка на двери не было.

Он попробовал повернуть ручку. И это ему удалось.

— По крайней мере, здесь не боятся непрошеных гостей, — сказал Савидж. Он не мог скрыть удивления, сквозившего в голосе. — Держись ко мне поближе.

— Чтобы быть еще ближе, мне придется залезть тебе под куртку.

Савидж едва не рассмеялся.

Но ее шутка не ослабила его напряжения. Он толкнул тяжелую дверь вперед и настороженно оглядел скудно освещенный коридор.

— Быстро, — сказал он и, потянув Рейчел за собой, поспешно затворил дверь изнутри.

И опять с удивлением отметил, что и с внутренней стороны нет задвижки. В полном недоумении он принялся рассматривать коридор.

Никаких дверей ни с той, ни с другой стороны.

В дальнем его конце на расстоянии примерно десяти футов находилась лестница, ведущая наверх.

— Что это за?.. — начала было Рейчел.

Но Савидж приложил к губам палец, и она умолкла.

Но он знал, что именно она хочет спросить, и понимающе кивнул. Он никогда не видел здания с подобной планировкой. На стенах не было никаких указателей или табличек. Никаких почтовых ящиков с именами, никаких звонков. Никаких дверей с охранной системой, преграждающей путь в дальнюю часть здания.

Лестница оказалась бетонной. Савидж с Рейчел стали осторожно взбираться наверх, недовольные тем, что эхо их шуршащих по бетону шажков разносится по всем этажам.

Следующий этаж оказался тоже очень скудно освещенным: коридор был коротким, без дверей, в конце его наверх вел следующий лестничный марш.

И снова они стали подниматься. Нервозность Савиджа возрастала. «Почему сведения, полученные от Акиры, оказались такими неполными? — недоумевал он. — Каким, черт побери, образом я смогу кого-нибудь отыскать, если здесь нет ни одной двери с фамилией?..»

И тут он понял, что сведения были вполне достаточны.

Отсутствие дверей исключало возможность ошибки. Оставалось лишь упорно подниматься по лестнице, и после того, как они с Рейчел миновали четыре «мертвых» этажа, им представилась наконец возможность проверить свои догадки — пятый этаж. Где лестница наконец кончалась.

Как и на других этажах, коридор оказался коротким.

Но в самом его конце они увидели стальную дверь.

Савидж колебался, держа руку под курткой на «беретте». Чем ближе они подходили, тем, казалось, огромнее становилась дверь. И снова, как и в случае с входной дверью внизу, на этой не было ни кнопки звонка, ни интеркома, ни какого-либо запора — замка или задвижки.

Глаза Рейчел, уловившей дурные предчувствия и опасения Савиджа, сузились.

Савидж, желая подбодрить женщину, сжал ее руку и потянулся к дверной ручке. Ощущая бешеную пульсацию в висках, он внезапно передумал, решив, что эта дверь, хоть она и кажется незащищенной, все равно выглядит как вход в жилое помещение или даже квартиру, поэтому вот так запросто входить ему, пожалуй, не к лицу.

Затаив дыхание, он поднял руку и постучал по двери костяшками пальцев.

Стальная дверь отозвалась гулким уханьем.

Савидж снова постучал, на сей раз сильнее.

Стальная дверь завибрировала, и за ее панелью послышалось гулкое эхо.

Пять секунд. Десять.

Пятнадцать. Никакого ответа.

«Никого нет дома, — решил Савидж. — Или же за дверью просто нет никакой квартиры, а может, сэнсэй Акиры слишком крепко спит и не слышит или…

Но сэнсэй Акиры должен быть самым лучшим. А профессионалы не спят слишком крепко.

Черт бы их побрал!»

Савидж взялся за ручку, повернул ее, толкнул дверь и вошел.

Несмотря на то что Рейчел шла следом, вцепившись в его куртку, он не обращал на нее внимания. Наконец они оказались в тускло освещенном огромном зале.

Хотя нет, освещение было не тусклым. Скрытые колпачками лампочки, размещенные на равном расстоянии одна от другой по всему периметру потолка, светили настолько слабо, что назвать их свет тусклым означало бы выразиться весьма неточно. Правильнее было бы сравнить его с сумерками. Ложным закатом. Но даже эти эквиваленты не способны передать ощущения, возникшего у Савиджа и Рейчел. Освещение было настолько слабым, что даже свечи и то, наверное, горели бы ярче. Но света хватало как раз на то, чтобы вошедшие смогли увидеть огромный додзё и бесконечные ряды татами на полу, потолочные перекладины и панели на стенах и потолке из полированного кипариса.

Казалось, все вокруг залито лунным светом.

Савидж был ошеломлен и проникся чувством благоговейного страха, как при входе в святыню или в храм. Додзё, несмотря на полутьму, создавал определенную ауру. Святость. Или торжественность.

Вся здешняя атмосфера рождала мысли о ярости и боли… одержимости и унижении… о мистицизме восточных воинских искусств. Разум и тело, душа и мускулатура соединялись здесь в единое целое. Святое место. И когда Савидж вдохнул в себя его священный аромат и шагнул вперед, сталь скользнула по отполированному металлу.

Ни скрипа, ни щелчка, а лишь мягкое, масляное, скользящее шипение, вызвавшее у Савиджа мгновенный шок. Волосы у него на голове встали дыбом.

Теперь это шипение слышалось повсюду. Казалось, темные стены оживают, разбухают и от них отделяются светящиеся, отражающие тусклый свет потолочных ламп предметы. Длинные, изогнутые лезвия мечей словно повисли в воздухе. Затем стены снова зашевелились, появились какие-то тени, оформившиеся в фигуры мужчин, одетых в черное, в капюшонах и с масками на лице, причем каждый держал вынутый из ножен меч. Когда они стояли вдоль стен, их не было видно.

Повернувшись на месте, Савидж обнаружил, что окружен со всех сторон. По спине у него забегали мурашки. Он вытащил «беретту».

Рейчел застонала.

Взглянув на дверь, Савидж отчаянно размышлял о том, как лучше поступить, как начать бороться и в то же время не дать даже волосу упасть с головы Рейчел. В «беретте» пятнадцать патронов. Но здесь, конечно, больше пятнадцати противников. Выстрелы будут оглушающими, а вспышки пламени, вылетающие из дула пистолета, ослепляющими в полутьме. «Так что я вполне смогу задержать меченосцев нанесколько секунд, а этого будет достаточно для того, чтобы ринуться к двери и дальше — вниз по лестнице!» — решил Савидж.

Но пока он так размышлял, дверь с грохотом затворилась. Перед ней сразу же появилось несколько воинов. У Савиджа все внутри оборвалось. В отчаянии он прицелился в загораживающих дверь меченосцев.

И тут вспыхнули ослепительные огни, темный додзё моментально превратился в солнце подобный храм. Савидж резко вскинул руку к глазам, стараясь защитить их от режущих лучей. В то же самое мгновение единственным предупреждающим звуком стал быстрый, едва слышный шелест одежд, а затем невидимый меченосец оказался у Савиджа за спиной. «Беретту» выдернули у него из руки. Сильные пальцы сжали запястье американца. Ошеломленный, Савидж заморгал, стараясь приноровиться к раскаленным добела лампам, мешающим ему видеть.

Наконец глаза привыкли к яркому свету. Он опустил руку и с высоко вздымающейся грудью, в холодном, несмотря на излучаемый лампами жар, поту начал разглядывать своих противников, захвативших их в плен. Теперь-то он понял, что благодаря маскам они не только могли скрываться в полутьме, но что отверстия для глаз в них помогали им мгновенно адаптироваться к яркому свету.

Рейчел снова застонала, но Савидж постарался не обращать внимания на ее панику, сосредоточив все свое внимание и всю свою волю на противнике. Безоружный, он не мог даже мечтать о том, чтобы воевать с ними и пытаться пробиться к двери. В этом случае их с Рейчел изрубят на кусочки.

«Но тот, кто выдернул из моей руки Пистолет, мог спокойно зарубить меня, когда внезапно включили свет, — подумал он. — Однако вместо этого он отступил назад и поднял, как и остальные находящиеся в додзё, меч вверх. Не означает ли это, что они не знают, как с нами поступить: убить или же?..»

Словно но команде, хотя Савидж не заметил, чтобы кто-нибудь подавал команды, меченосцы шагнули вперед. Казалось, додзё уменьшился в размерах, словно съежился. Затем мечи устремились острием в грудь Савиджу и Рейчел, а зал уменьшился еще сильнее.

И еще один шаг вперед, шаги многих воинов на татами неслышимы, едва различимы, словно тростниковые маты выдохнули из себя воздух под навалившейся на них тяжестью.

Савидж медленно поворачивался на месте, озирая зал, высматривая выходы, стараясь обнаружить хотя бы малейшее отверстие во флангах. «Но даже, — думал он, — если я и увижу коридор или какой-нибудь возможный выход отсюда, то без оружия все равно не смогу протащить Рейчел сквозь этот заслон из мечей!»

Фигуры в капюшонах, с масками на лице снова приблизились на шаг, и лезвия мечей нацелились прямо в грудь Савиджу и Рейчел. Американец продолжал поворачиваться на месте и, увидев стену, противоположную той, где находился вход в зал, свирепо сощурил глаза. В то же самое мгновение очередной безмолвный сигнал остановил неумолимое приближение меченосцев; В додзё, где и так было тихо, если быть абсолютно точным, наступила гробовая тишина.

…Если не считать стонов Рейчел…

Меченосцы, стоявшие в дальнем конце додзё, расступились, открывая проход какому-то человеку, тоже с мечом в руке и тоже одетому во все черное, в маске и капюшоне. В отличие от остальных, он был небольшого роста, сухопарый, хотя и подтянутый, а легкие шажки свидетельствовали о его хрупкости. Он откинул капюшон на спину и сорвал маску с лица, открыв его. Савидж увидел старого японца, с практически голым черепом и седыми усами. Если бы не острые, сверкающие глаза, старика вполне можно было принять за мумию.

Но у Савиджа возникло ощущение, что старческая размеренная походка — всего лишь уловка, а хрупкость очень обманчива и что этот древний японец самый грозный из всех.

Нахмурившись, он сурово взглянул на Савиджа и Рейчел и взмахнул мечом, словно собираясь нанести удар по пленникам.

И тут же рванулся вперед, делая легкие, быстрые шаги, неуловимые для глаза.

Но меч был нацелен не на Савиджа.

На Рейчел!

Савидж прыгнул, загораживая ее, намереваясь отвести удар руками, блокировать лезвие, поднырнуть под него и рубануть по кажущимся очень ломкими шейным позвонкам старика. Он не задумывался о том, что станет с ним самим в случае неудачи. Его жизнь не значила ничего. Жизнь Рейчел — вот что имело значение!

Жест Савиджа был непроизвольным, сработал инстинкт — он должен был выполнить свой профессиональный долг — защищать.

В мгновение ока он преградил путь старику, стараясь отвести его жестокий удар, но мерцающее острие рубящего воздух лезвия оказалось настолько быстрым, что не поддавалось фиксации глазом. Он парировал удар рукой, хотя и понимал — понимал еще до того, как кинулся к старику, — что это бесполезно.

«Но не могу же я просто так сдаться!

Не могу допустить, чтобы Рейчел погибла от меча».

Ему представилось, как лезвие проходит сквозь его предплечье, как обрубок руки и кисть взлетают в воздух, а артерии начинают фонтанировать кровью. Но он не отступил и, видимо, неправильно рассчитал, когда старик нанесет удар, и раньше времени вскинул руку вперед и вверх.

Он тупо следил за тем, как лезвие меча, словно остановленное невидимой силой, застыло возле его плоти. Полированное, сверкающее острие меча замерло у руки Савиджа. Страх обострил его зрение настолько, что он даже различал плетение нитей в ткани.

Старик покосился на Савиджа, резко наклонил голову вниз — сдержанный поклон — и что-то быстро спросил.

Однако вопрос был обращен не к Савиджу, а к кому-то, стоящему за его спиной, хотя Савидж вовсе не был в этом уверен, потому что непроницаемый взгляд старика ни на мгновение не отрывался от расширенных зрачков американца.

— Хай, — ответил кто-то сзади, и Савидж вздрогнул, потому что он узнал этот голос.

— Акира? — Савидж ни разу в жизни не задавал вопросов таким напряженным и таким жаждущим ответа голосом.

— Хай, — повторил Акира и прошел между расступившимися меченосцами. Так же, как и они, он был одет в черную одежду, напоминавшую по стилю пижаму, но несколько потрепанную. Даже не несколько, а изрядно. Но в отличие от них он не носил ни маски, ни капюшона. Его прямоугольное лицо казалось еще более прямоугольным из-за того, что короткие черные волосы были зачесаны на пробор слева направо, и на нем застыло выражение суровости, из-за которого Савиджу стало не по себе. Печаль в глазах Акиры казалась еще более глубокой, чем прежде, и бесконечной.

— Что происходит? — спросил Савидж.

Акира сжал губы, и мышцы его щек напряглись. Но когда он открыл было рот для ответа, его оборвал старик, моментально выстрелив в него еще одним вопросом.

Акира также ответил ему на непонятном Савиджу языке.

Старик обменялся с Акирой еще двумя короткими фразами. Савидж даже не попытался вникнуть в их интонацию и проанализировать эмоции, которые они должны были бы вызывать.

— Хай. — На сей раз уже старик произнес это короткое слово, которое можно истолковать двояко. Он снова резко опустил подбородок вниз — еще один быстрый кивок — и поднял меч, коснувшись рассеченной мечом ткани на руке Савиджа.

Лезвие, сверкнув, взметнулось вверх с такой быстротой, что Савидж и глазом не успел моргнуть, как старик сунул его в ножны, заткнутые за повязанный узлом грубый пояс из холста. При этом лезвие издало шипящий звук.

Акира выступил вперед, было видимо, что он полностью владеет своими чувствами, лишь в глазах сохранялась всегдашняя печаль, коллективное «я» было полностью отделено от личного. Остановившись рядом со стариком, он поклонился Савиджу и Рейчел.

Все это время Савидж остро ощущал отсутствие Акиры, но лишь сейчас понял, насколько же ему недоставало друга. Будь они в Америке, он бы не сдержался и протянул Акире руку для пожатия, а в еще менее официальной обстановке даже похлопал бы его по плечу, чтобы показать свое расположение и радость. Но он подавил этот западный инстинкт. Так как Акира вел себя в соответствии с теми обычаями, которые ему внушали сызмальства. Савидж решил подчиниться японским правилам этикета и поклонился вместе с Рейчел в ответ.

— Очень рад видеть тебя снова, — сказал Савидж, пытаясь говорить как можно сдержаннее, чтобы не поставить Акиру в неловкое положение перед соратниками. — А также узнать, что ты в безопасности.

— А я рад видеть тебя. — Акира судорожно сглотнул. — Я уже и не надеялся снова встретиться.

— Из-за того, что Эко подала сигнал к немедленному убытию отсюда?

— Из-за этого… И по другим причинам.

Загадочная фраза требовала разъяснения, но Савидж заставил себя сдержаться. Он, разумеется, хотел узнать, что именно произошло с Акирой, и рассказать ему, что довелось пережить им, но на повестке дня стояли ничуть не менее важные вопросы.

— Ты мне так и не ответил. — Савидж обвел руками меченосцев. — Что тут происходит?

И снова старик что-то рявкнул по-японски. Голос у него был низкий и шершавый.

— Позволь представить тебе моего сэнсэя, — вместо ответа сказал Акира. — Савакава Таро.

Савидж учтиво поклонился и повторил имя, прибавив к нему уважительный титул «сэнсэй». Он ожидал, что в ответ последует очередной лаконичный кивок, и был удивлен, увидев, что старик расправил плечи и повторил его глубокий поклон.

— Он говорит, что ему импонирует твоя храбрость, — объяснил Акира.

— Потому что мы пришли сюда? — Савидж пожал плечами. — Принимая во внимание, что произошло, это скорее глупость, а не доблесть.

— Нет, — сказал Акира. — Он имел в виду твою попытку защитить принципала.

— Это? — Савидж удивленно поднял брови. — Но ведь это элементарно. Я действовал чисто интуитивно, вот и все.

— Вот именно, — кивнул Акира. — Для Таро-сэнсэя доблесть означает строгое, неукоснительное подчинение правилам, а не разуму.

— Именно этому мы обязаны своим спасением?

Акира покачал головой.

— Вам ничто здесь не угрожало. Правда, был один довольно рискованный момент — это когда вы только вошли. Но когда вы прикрыли за собой дверь, Таро-сэнсэй узнал вас по моим описаниям и понял, что никакой опасности вы не представляете.

— Что? Ты хочешь сказать?.. Что все эти люди, обступившие нас со всех сторон… Что этот сукин сын меня проверял?

И тут вдруг прозвучал скрипучий голос Таро:

— Не сукин сын и даже не сволочь.

Савидж онемел от удивления и сжался в комок.

— Ты разочаровал меня, — продолжал старик. Несмотря на то что он был на полтора фута ниже Савиджа, казалось, что он возвышается над ним, подобно великану. — Я не ожидал от тебя такого: если незнакомец обращается к тебе на своем родном языке, то это еще не означает, что он не знает твоего.

Савидж не находил себе места от стыда.

— Прошу прощения. Я был глуп и груб.

— И что самое важное — беспечен, — добавил Таро. — Непрофессионален. Я хотел было похвалить твоего учителя. Но теперь…

— Порицайте ученика, но не учителя, — робко возразил Савидж. С горечью он вспомнил труп Грэма за рулем «кадиллака», ядовитые пары, заполнившие гараж, — отъезд его учителя в вечность. — Это моя вина. Моему поведению нет прощения. Надеюсь на вашу снисходительность, Таро-сэнсэй.

Старик опять сверкнул глазами, но взгляд его уже смягчился.

— Возможно, ты заслужишь прощения… Ты научился у своего учителя быстро исправлять ошибки.

— В данном случае, — поспешил заметить Савидж, — инструктором в вашей стране был Акира. Но опять-таки: порицайте ученика, но никак не учителя. Он предупреждал, чтобы я был осторожен и сдержан. Я буду очень стараться вести себя по-японски.

— Изо всех сил, — проговорил Таро. — Старайся. Но тебе это не удастся. Ни один иностранец не способен до конца понять японца… и тем более вести себя… по-японски.

— Меня не так легко обескуражить.

Морщинистые губы Таро поджались, сложившись в некое подобие улыбки. Он что-то сказал Акире по-японски, и тот ответил ему тоже по-японски.

Таро повернулся к Савиджу и продолжал:

— Мне говорили, что ты человек серьезный. Из тех, кого у нас считают «искренними». Но мы вкладываем в это слово иной смысл, отличный от западного, где оно означает всего лишь лживое утверждение, будто общественное и личное мнение абсолютно идентичны. — Старик помолчал немного, видимо, размышляя, потом снова заговорил, а Акира перевел: — Наверное, я был поспешен в своих суждениях. Твой промах прощен. Приглашаю вас воспользоваться нашим скромным гостеприимством. Может быть, вы с принципалом выпьете чаю?

— С большим удовольствием, — живо откликнулся Савидж. — От страха у меня всегда пересыхает во рту. — Он жестом указал на меч Таро, изо всех сил стараясь сделать так, чтобы его глаза заискрились от радости, а в голосе прозвучали уважение, скромность и самоирония.

— Хай. — Таро так выдохнул слово, что оно напоминало смех. — Пожалуйста, — пригласил он, — прошу вас.

Таро повел Савиджа, Рейчел и Акиру в дальний конец додзё, где находились меченосцы. Он слегка махнул рукой, и мгновенно, единым движением, воины вложили мечи в ножны. И снова странный звук — высокий металлический свист полированного металла о металл заставил Савиджа поежиться.

— Таро-сэнсэй, можно задать вопрос? — спросил он. — Я испытываю беспокойство. Но, пожалуйста, не подумайте, что я хочу кого-то оскорбить этим вопросом.

— Я даю свое соизволение, — ответил старик.

— Когда мы вошли в этот зал и вы поняли, что мы не враги… — Он колебался. — Я понимаю, почему вы решили нас проверить. Вам было необходимо узнать, как мы станем реагировать на прямую угрозу нашей жизни и, следовательно, можно ли нам доверять. Ведь мы чужаки. Иностранцы. Но даже так… — Савидж нахмурился. — Ведь у вас не было никакой гарантии, что я не запаникую. А вдруг бы я сорвался и начал палить, хотя и не имел заранее продуманного плана ухода отсюда и поэтому, не задумываясь, израсходовал бы весь запас патронов. Ведь тогда многие из ваших людей погибли бы.

— Очень разумный вопрос, — отозвался Таро. — Но эта проверка проходила под контролем.

— Да ну? Каким же образом? Не сомневаюсь, что эти люди идеально обучены, их мечи неумолимо быстры, но ведь не быстрее пули.

— Если бы ты поднял оружие…

Таро не пришлось доканчивать предложение. Савидж уже подходил к дальнему концу додзё и видел двух воинов, стоявших позади ряда меченосцев.

У каждого из них в руках был бамбуковый лук, готовый к стрельбе.

«Да, — подумал Савидж. — Если бы я решил выстрелить, то не успел бы спустить курок».

И тут же возник следующий вопрос, но Савидж не стал его задавать. Холодный пот заструился у него по спине. Интересно, лучники стали бы стрелять только в руку, державшую пистолет?

Или же прямо в сердце?

Глава 10

Они сидели на подушках возле небольшого столика из кипарисового дерева. Небольшая комната была разгорожена тонкими, бумажными стенами с изысканными картинами, нарисованными тушью. Вся обстановка напоминала Савиджу дом Акиры.

Явно демонстрируя гостям их отличие от японцев, Таро отослал слугу и сам разлил чай в маленькие, тонкие керамические чашечки с изящным рисунком, изображающим японский пейзаж — водопад и цветущую сакуру.

Акира продолжил объяснение:

— Пятый этаж — это додзё. На других этажах находятся опочивальни, храм, библиотека, столовая и кухня, а также тир… в общем все, что необходимо ученикам Таро-сэнсэя для обучения, конечной целью которого является достижение единства разума, духа и плоти.

Акира прервал объяснения, чтобы отпить глоток чая: он взял чашку, подставив левую руку под донышко, а правой поддерживая ее сбоку. Отпив глоток, он похвалил напиток:

— Идеально, Таро-сэнсэй.

Савидж внимательно наблюдал за Акирой, стараясь имитировать все его движения. Перед отлетом из Америки Акира подробно рассказывал им о тонкостях чайной церемонии. Священная традиция ее восходит к четырнадцатому столетию. Вдохновленная дзэн-буддизмом, ритуальная церемония должна была вызывать чувство чистоты, спокойствия и гармонии, известной у японцев как ваби. Чайная церемония, устраиваемая в строгом соответствии канону, длилась несколько часов подряд и предполагала несколько сеансов чаепития, и каждый раз церемониймейстер заливал чай горячей водой и помешивал его бамбуковым венчиком. Беседа сводилась к незатейливым, приятным темам. Время текло незаметно.

Но на сей раз церемония была сведена к минимуму. Чисто но необходимости. Но должное ритуалу все равно было воздано. Уловив серьезность Акиры и его сэнсэя, Савидж отложил до времени вопросы и поднес к губам чашку, вдыхая аромат дымящегося чая и потягивая прозрачную ароматную жидкость.

— Мой дух чувствует умиротворенность, Таро-сэнсэй, — сказал Савидж и поклонился.

— Чай утоляет жажду моей души, — добавила Рейчел. — Аригато, Таро-сэнсэй.

Таро хихикнул.

— Мой не совсем уж посредственный ученик, — кивнул он в сторону Акиры, — сумел-таки поднатаскать вас по части японских обычаев.

Акира смущенно потупился.

— Так редко можно встретить цивилизованного иностранца. — Таро улыбнулся и поставил чашку с чаем на столик. — Вот тут Акира упомянул, что в этом здании находится библиотека. Большинство сэнсэев не позволяют своим ученикам читать. Мысли отвлекают, когда надо действовать. Притупляют рефлексы. Но невежество является злейшим врагом человека. Знания могут порой обернуться оружием. Я бы никогда не разрешил своим ученикам читать фантастику. Романы, — он сделал рукой пренебрежительный жест, — тоже. А вот поэзия — дело другое, и я всячески поощряю в учениках стремление к композиции, предлагаю им самим сочинять хокку, изучать произведения таких, например, мастеров, как Мацуо Басё.[62] Но мои ученики больше всего читают научную литературу или пособия, содержащие необходимую им информацию: исторические сочинения, главным образом историю Японии и Америки, монографии об оружии, как древнем, так и современном, книги о различных запирающих устройствах, детекторах вторжения, электронного наблюдения и о различных инструментах их ремесла. Еще языки. Я настаиваю на том, чтобы, кроме японского, мои ученики знали еще три языка, и прежде всего английский.

Савидж исподтишка глянул на Акиру, поняв наконец, почему его соратник блестяще знает английский. Но почему «прежде всего английский»? — удивился Савидж. Потому что это один из международных языков, которым пользуются во всех странах? Или же потому, что Америка победила Японию во Второй мировой войне? Почему лицо Акиры стало таким печальным, когда Таро упомянул об изучении его учениками американской истории и английского языка?

Таро умолк и принялся за чай.

Акира не сводил глаз со своего сэнсэя. Решив, что его учитель пока не собирается больше ничего говорить и что в данный момент вполне уместно что-то произнести самому, он решил предложить свое объяснение услышанному.

— Когда мне было десять лет, — сказал Акира, — отец привел меня к Таро-сэнсэю, чтобы я изучал боевые искусства. Учась в старших классах, я приходил сюда пять раз в неделю на двухчасовые занятия. Дома я благоговейно повторял то, чему меня учили здесь. Большинство учащихся мужского пола совмещают занятия в старших классах с интенсивной подготовкой к сдаче вступительных экзаменов в университет. Они проводятся в феврале и марте и называются «экзаменационным адом». Провалиться на экзаменах в университет, и особенно в Токийский университет, означает покрыть себя несмываемым позором. Но мои занятия с Таро-сэнсэем были настолько интересны и увлекательны, что я вскоре понял, что вовсе не стремлюсь попасть в университет или, точнее, учеба у Таро-сэнсэя вполне способна стать моим университетом. Несмотря на всю мою ничтожность, Таро-сэнсэй согласился учить меня дальше. В свой девятнадцатый день рождения я вошел в это здание с самыми необходимыми личными вещами и не выходил отсюда в течение последующих четырех лет.

— Целых четыре года?! — удивился Савидж. Повернувшись к Рейчел, он увидел, что она удивлена не меньше.

— Умеренное количество времени, если иметь в виду главную цель, — Акира пожал плечами, — стремление стать самураем. В наш продажный и бесчестный двадцатый век единственная возможность для японца служить благородным традициям своей нации — это принадлежность к пятой профессии. То есть стать временным эквивалентом самурая. Исполнительным защитником. Потому что сейчас, как и в прошлом, самурай без хозяина — это воин, у которого нет цели, несостоявшийся, бесцельно слоняющийся бродяга, попросту говоря, ронин.

Савидж еще сильнее сжал чашку, но, испугавшись, что раздавит ее, несколько ослабил хватку.

— И все эти люди в додзё…

— Лучшие ученики Таро-сэнсэя. Многим из них после четырехлетнего обучения здесь предстоят выпускные экзамены, — ответил Акира. — Ты вправе сравнить их с монахами. Или отшельниками. Кроме бакалейщиков и других торговцев, поставляющих все необходимое, никому не разрешен вход в это здание.

— Но ведь входная дверь открыта, — заметил Савидж, — как и дверь, ведущая в додзё. Если честно, то я даже ни одной таблички не видел. Сюда любой может зайти.

Акира покачал головой.

— В каждой двери есть потайной замок, управляемый с помощью электроники, хотя сегодня, это правда, двери были оставлены незапертыми. На этот случай, если бы моим врагам вздумалось последовать сюда за мной. Своеобразная приманка. Чтобы их можно было пленить и допросить. Сама лестница уже является ловушкой, стоит только запечатать дверь.

Савидж поджал губы и кивнул.

Таро тихо вздохнул.

Акира повернулся к нему, понимая, что наставник хочет говорить.

— Несмотря на то что мои ученики изолированы от внешнего мира, — продолжал Таро, — они знают все о нем. Пользуясь средствами печати — журналами, газетами и телепередачами, они узнают обо всех текущих событиях. Но в этом уединенном месте они познают настоящее с такой же беспристрастностью, как и прошлое. Они наблюдатели, но не участники событий. Потому что лишь объективный защитник эффективен. Сущность самурая — оставаться нейтральным, сохраняя гармонию и спокойствие своего духовного мира.

Таро помолчал, словно размышляя над собственными словами, склонив набок голову, а потом сделал несколько глотков чая, подавая тем самым сигнал остальным к продолжению беседы.

— Прошу прощения, Таро-сэнсэй. Но у меня возник очередной деликатный вопрос, — сказал Савидж.

Таро кивнул, изъявляя разрешение.

— Вот тут Акира упомянул продажный век, в котором мы живем, — выговорил не без усилия Савидж. — В таком случае лишь немногие молодые люди — даже среди японцев — пожелают отгородиться от мира и посвятить себя такой суровой жизни.

— Действительно, таких людей немного. Но вполне достаточно, — ответил Таро. — Путь самурая по самой своей сути способны пройти лишь наиболее твердые люди. Ты ведь и сам, как мне известно, полностью посвятил себя службе в самом трудном подразделении американских вооруженных сил — СИИЛз.

Савидж внутренне напрягся. Он изо всех сил старался не показать своего недовольства Акире. Что еще рассказал о нем своему учителю Акира? Взяв себя в руки и постаравшись ничем не выдать тревоги, он ответил:

— Но от мира меня ничто не отгораживало, а военное министерство платило за мое обучение. Эта же школа… четыре года в изоляции… думаю, что заплатить за подобное обучение могут лишь немногие…

Таро хихикнул.

— Правильно. Ты меня предупредил — вопрос действительно деликатный. Американцы говорят то, что думают. — В веселом тоне Таро сквозила укоризна. Но в следующую минуту он продолжал уже серьезным тоном: — Ни один из моих учеников, находясь здесь, не несет никаких финансовых затрат. Единственными критериями отбора являются способность к обучению, упорство и непреклонность. Вооружение, еда, жилье и прочее предоставляются бесплатно.

— Но как же вы можете себе такое?.. — Савидж почувствовал, как у него захватывает дух, и постарался удержаться от еще более бестактного вопроса.

Молчание затянулось.

Его прервал Акира.

— С вашего позволения, Таро-сэнсэй.

Таро стрельнул глазами в его сторону, как бы говоря «да».

— Мой учитель является также и моим агентом, — пояснил Акира. — Как и для всех остальных учеников, у которых хватило терпения и упорства закончить курс обучения. Таро-сэнсэй организует мои контракты, продолжает наставлять меня и получает соответствующие отчисления от всех причитающихся мне сумм — до конца жизни.

Савидж был потрясен. Мысли вихрем закружились у него в голове. Если Таро — агент Акиры…

Значит, он должен знать о Кунио Сираи, которого Савидж знал, как Муто Камити, человека, которого он видел разрубленного пополам в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте».

Акира говорил, что в Америке он пользовался услугами американского агента Грэма. Но главным агентом был не Грэм, а Таро. Значит, у Таро могут оказаться необходимые Савиджу сведения. «Но Камити-Сираи никогда не был в „Горном Приюте“. Точно так же, как и мы сами», — подумал Савидж.

Он вздрогнул. И снова закрутилось, захватило и пронизало все его существо проклятое jamais vu.

«Если мы никогда не встречались с Камити, значит, нас не могли нанять для его защиты! — мысленно рассуждал Савидж. — Таким образом, Таро о нем ничего неизвестно.

Но ведь тогда кто-то все это подстроил. Кто-то сделал так, чтобы мы с Акирой считали, что нас нанимали. Но кто? И когда? В каком месте jamais vu пересеклось с реальностью?»

Но вот в чем теперь Савидж был абсолютно уверен, так это в том, что Акира придерживал информацию, не раскрывая ее до конца. Утверждая, что его агентом был Грэм, он таким образом выводил Таро из сферы расследования.

Мог ли Акира быть врагом? Савиджа снова обуяло прежнее подозрение, душа его заледенела. Чувство реальности было настолько поколеблено, что он решил больше никому и ничему не верить.

«Даже Рейчел? Нет, ей я должен верить! Если я смогу на нее положиться, то остальное уже не имеет значения».

И снова он оказался перед дилеммой: стараясь защитить себя так же, как и Рейчел, он одновременно стал своим собственным принципалом. И ему теперь, как никогда, был необходим нейтральный защитник, человек со стороны, но в данный момент подобная роскошь была ему недоступна.

— Боюсь, что мне придется опять проявить бестактность, — сказал наконец Савидж. — Я знаю, что беседа за чаем должна способствовать умиротворению. Но я слишком обеспокоен, чтобы следовать установленным правилам. Акира, что, черт побери, произошло с того самого момента, как мы расстались?

Глава 11

Вопрос повис в воздухе. Акира, спокойно потягивавший чай, сделал вид, что попросту не слышал его. Он отпил очередной маленький глоток, прикрыл глаза и стал смаковать вкус, затем поставил чашку на стол и взглянул на Савиджа.

— Полиция быстро прибыла на место. — Он говорил отстранение, и это производило странное впечатление, словно все происшедшее касалось не его самого, а кого-то другого. — Сначала одна машина, затем вторая, третья — когда стало ясно, насколько серьезно обстоит дело. Прибыл и коронер. И полицейские репортеры, и эксперты по судебной медицине. И даже высшие полицейские чины. В какой-то момент одних только следователей я насчитал целых двадцать два. Они выслушали мою версию. Заставили повторить ее несколько раз. Вопросы, которые они задавали, касались все более и более мелких деталей, а их лица постепенно мрачнели. До их приезда я тщательно продумал свою версию. И в соответствии с ней «подправил декорации». Но здесь не Америка, где одновременное убийство нескольких человек не считается чем-то из ряда вон выходящим. У нас жестокое убийство с использованием огнестрельного оружия — редкость. Поэтому следователи, на мое счастье, были угрюмы и дотошны, а поскольку я защищал собственный дом все-таки мечом, это, как я и предполагал, пробудило в полицейских высокие чувства и сделало меня в их глазах настоящим героем.

В полдень меня все еще допрашивали. Предполагая, что вы станете волноваться, если я не позвоню в условленное время в ресторан, я попросил извинения у следователя и позвонил с тем, чтобы отменить запланированную встречу. Представьте мое удивление и тревогу, когда я узнал, что вы в ресторане даже не появлялись. Скрыв обуревавшие меня чувства, я продолжал отвечать на вопросы. Потом трупы были увезены. Эко, невзирая на горе, заставила себя поехать в морг и заняться приготовлениями к похоронам. После этого следователи решили, что мне надлежит отправиться с ними в полицейское управление и сделать официальное заявление. На улице полицейские машины осаждали толпы репортеров. Стараясь не производить впечатление человека, которому есть, что скрывать, я все-таки постарался увильнуть от них, но, по крайней мере, одному удалось меня сфотографировать.

Голос Акиры стал мрачнее, и Савидж отлично понял почему. Защитник должен быть безликим. Если фотография Акиры появится в газетах, это может послужить серьезным препятствием в его работе, потому что потенциальный убийца сможет опознать его и устранить прежде, чем охраняемого им принципала. В подобном случае потенциальные сложности становились еще более серьезными. Газетное фото Акиры сможет привлечь внимание его и савиджских преследователей и помешает их расследованию.

— Тут уж ничего не поделаешь, — заметил Савидж.

— В полицейском управлении, пока я делал официальное заявление, следователи проверили мое прошлое. Я сказал, что являюсь специалистом по безопасности. Несколько корпораций, прибегавших к моим услугам, дали мне отличную характеристику. Но я чувствовал, что полицейские проверяют и другие источники. Не знаю, с кем они разговаривали, только после этого стали относиться ко мне совершенно иначе. Почтительно. Причины этого я так и не понял, но, разумеется, не стал возражать, когда мне разрешили уйти. Правда, мне посоветовали далеко не отлучаться. Сказали: «Нам потребуется побеседовать с вами еще раз».

— А после? — спросила Рейчел напряженным голосом. Это были первые слова, произнесенные ею за весьма продолжительное время.

— Противник совершенно спокойно мог следить за полицейской машиной, везущей меня в управление, — сказал Акира. — Когда полицейские из особого почтения предложили отвезти меня обратно домой, я вежливо, но твердо отказался, сказав, что хочу для проветривания мозгов пройтись пешком. Совершенно озадаченный их поведением, я вышел из полицейского управления с черного хода и поспешил смешаться с толпой. Но вскоре обнаружил сопровождающего. Японца. Обученного вести слежку, хотя и недостаточно хорошо. Потом я заметил еще людей, интересующихся моей особой. В общем, в течение последующих двух часов я старался от них улизнуть. Приближалось назначенное время — шесть часов. Мне удалось найти телефон-автомат и позвонить в ресторан. Вы можете себе представить, как я был потрясен, узнав, что вы опять там не появились. Я понял, что наш план не сработал. Так что же с вами случилось?

— Сейчас узнаешь, — сказал Савидж, — сначала закончи свой рассказ.

Акира угрюмо поглядел в свою чашку.

— В поисках убежища я зашел в не слишком многолюдный бар, где нетрудно было засечь входящих преследователей. Рядом со стойкой находился телевизор. Передавали как раз сводку новостей. И я вдруг увидел на экране Кунио Сираи. Очередная демонстрация. — Он в отчаянии покачал головой. — Но на сей раз толпа оказалась намного многочисленнее и агрессивнее. Чуть ли не бунт устроили перед американской военно-воздушной базой. Каковы бы ни были планы Сираи, события приняли драматический характер.

— Мы тоже видели этот репортаж, — заметила озабоченно Рейчел.

— Мы каким-то образом с ним связаны, — опять вступил в разговор Савидж. — С ним или с человеком, известным нам, как Муто Камити, с которым мы никогда не встречались.

— Но видели его разрубленным напополам в несуществующем «Медфорд-Гэпском Горном Приюте». — Вены пульсировали на висках Акиры. — Безумие. — Его глаза горели лихорадочным огнем. — Я понял, что единственный для меня выход — искать убежища у моего учителя. — Он посмотрел на Таро. — Я не рискнул возвращаться домой. Но я не мог бросить Эко на произвол судьбы. Я перед ней в долгу. Улучив момент, когда она вернулась из морга, я позвонил из бара домой и вдруг, к своему изумлению, услышал «хай» — сигнал к бегству. Я быстро спросил у нее: «Почему?» И услышал в ответ — «незнакомцы». А затем — «гайдзин,[63] пистолеты». И тут кто-то вырвал у нее трубку. Американец говорил по-японски. «Мы хотим тебе помочь. Возвращайся». Я сразу же бросил трубку, чтобы они не смогли засечь, откуда я говорю. Американцы с огнестрельным оружием? В моем доме? И еще говорят, что желают помочь? Ну уж нет! Ведь полиция должна бы была поставить возле дома охрану на тот случай, если вездесущим репортерам захочется проникнуть внутрь. Каким образом американцам удалось оказаться в моем доме? — Акира вспыхнул, дав наконец волю своим чувствам. — Если бы я смог добраться до Эко и спасти ее…

— Мы ей тоже звонили, — сказал Савидж. — В одиннадцать вечера. Она успела предупредить нас прежде, чем американец выхватил у нее трубку. Они будут ее допрашивать, но она ничего не знает. Они станут ее запугивать, но вряд ли решатся на большее, она нужна им в качестве заложницы.

— «Вряд ли» для меня звучит неутешительно, — выпалил Акира. — Она мне как мать!

Таро поднял изборожденные морщинами руки, призывая к спокойствию. Потом заговорил с Акирой по-японски.

Акира что-то ответил. Его гнев сменился спокойствием, и с просветленным взором он повернулся к Савиджу.

— Мой сэнсэй поклялся спасти Эко. Его наиболее способные ученики сдадут выпускной экзамен несколькими неделями раньше. Сегодня им предстоит вызволить Эко.

«Это уж точно, — подумал Савидж. — Похоже, что для этих ребят нет и не может быть никаких препятствий. Кто бы ни засел в доме у Акиры, они и глазом не успеют моргнуть, как все закончится».

Савидж поклонился Таро.

— Благодарю вас за моего друга.

Таро нахмурился.

— Ты называешь Акиру своим другом?

— Мы вместе пережили много бед.

— Но эта дружба невозможна, — сказал Таро.

— Почему? Потому что я — гайдзин? Тогда назовите мое чувство уважением. Мне нравится этот человек.

Таро загадочно улыбнулся.

— А мне, выражаясь твоими словами, нравишься ты. Но нам никогда не стать друзьями.

— Вам же хуже, — пожал плечами Савидж.

Таро в замешательстве уставился на него.

Акира вмешался и с благоговейным почтением заговорил, обращаясь к наставнику по-японски.

Таро кивнул.

— Верно. Неуклюжее упражнение в остроумии. Очень по-американски. Забавно. И еще одна причина, почему мы никогда не будем друзьями.

— Давайте скажем так. Я защитник. И весьма недурной. И прошу оказать мне профессиональную любезность. — Савидж не дал Таро шанса ответить. Быстро повернувшись к Акире, он спросил: — И, значит, ты пришел сюда?

— Где и ждал… на тот случай, если сюда заявятся мои враги. Я не имел ни малейшего представления о том, почему вы не пришли, как мы условились, в ресторан. Я боялся, что, позвонив утром, снова вас там не застану.

— Так же, как мы боялись за тебя после того, как позвонили Эко.

— Так что же случилось?

Савидж собрался с мыслями, стараясь изо всех сил не дать волю эмоциям и объективно оценить все события с того момента, как они с Рейчел покинули дом Акиры: погоню в Храме Мэйдзи, отсидку в парке, стрельбу на улице.

— Но мы не знаем, кто находился в фургоне — люди Хэйли или, наоборот, люди Хэйли по нему стреляли? — выпалила Рейчел и сразу же сникла, но йотом снова продолжала: — Возникают новые вопросы. А ответов так и нет.

— Может быть, именно эта цель и преследуется, — возразил Акира. — Сбить нас с толку. Вывести из равновесия.

— Да это гонки с препятствиями или игра в «скэвинджер хант»,[64] — вспылил Савидж.

Акира не понял.

— Так Грэм воспринимал жизнь. И такой подход вполне уместен к нашей нынешней ситуации. Когда мы заняты поисками чего-то, мы стараемся ускользнуть от тех, кто пытается нам помешать.

— Но мы не знаем кто, с кем и где? — сказал Акира. И повторил слово, уже сказанное им однажды сегодня. Безумие.

— Может быть, я смогу вам помочь, — подал голос Таро. — В деле с Кунио Сираи.

Савиджу потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что именно сказал Таро. Чувствуя, как стеснилась у него грудь, он с удивлением уставился на обманчиво хрупкого старика.

— Но, как мне кажется, — продолжал он, обращаясь к Савиджу, — вы нуждаетесь в некоторых гарантиях. Я никогда не слышал имени, под которым он был известен вам… в Америке. Или вам так казалось. Если не ошибаюсь, вы называете это jamais vu.

Савидж нахмурился и весь напрягся.

— Не стоит волноваться. Мой отличный ученик, — он кивнул в сторону Акиры, — чуть раньше рассказал мне о тех невероятных событиях, которые произошли с вами в несуществующем «Горном Приюте». Вы видели мертвыми друг друга. Видели, как некоего Муто Камити, которого, как выяснилось, в действительности зовут Кунио Сираи, перерубили мечом пополам. Но ничего этого на самом деле не происходило. Jamais vu. Правильно. Описание не хуже любого другого. Я буддист. Я верю в то, что мир — это иллюзия. Но я также верю в то, что землетрясения, цунами и извержения вулканов — реальность. Так что я вынужден поневоле держаться на грани иллюзорного и действительного, реального. Кунио Сираи — вполне реален. Но я никогда не поручал своему ученику сопровождать его в Америку. Я никогда с ним не встречался. Никогда не имел с ним дела через посредников. Прошу поверить мне на слово.

Савидж прищурился, почувствовав, как уходит напряжение, и кивнул. В голове у него все перепуталось, он мысленно повторил про себя любимое изречение Рейчел: «Авраам верил…»

— Прекрасно, — одобрительно кивнул Таро и повернулся к Акире. — За последние шесть месяцев, пока тебя не было, здесь произошло множество разных событий. Здесь, я имею в виду — в Японии. Или, по крайней мере, в невидимом мире Японии… — Глаза старика с расширившимися зрачками теперь были устремлены куда-то вдаль. — Некая тайная организация исподволь стала набирать силу. Это началось, разумеется, не полгода назад, а раньше. В январе тысяча девятьсот восемьдесят девятого, когда во время похорон нашего высокочтимого императора Хирохито погребальный обряд был совершен в соответствии с запрещенными синтоистскими обычаями.

Савидж с Рейчел переглянулись, припомнив разговор на Гиндзе.

Внезапно взгляд Таро просветлел и переместился с далекого воображаемого предмета на них и, словно лазер, стал просвечивать Савиджа.

— Религия и политика. Послевоенная конституция разделила их, настаивая на том, чтобы никогда больше Божья воля не определяла деятельность японского правительства. Но конституция, навязанная иностранцами-победителями, не в силах отменить традиции или подавить дух нации. Японцы бережно хранили национальные традиции и следовали им в повседневной жизни. И в этом большая заслуга подлинных патриотов, таких, как Кунио Сираи. Его предки жили в эпоху расцвета японской культуры, в шестнадцатом веке. Богатый, целеустремленный, ненавидящий коррумпированное чиновничество, он мечтает о возрождении старых традиций. У него есть сторонники. И весьма могущественные. Они верят в богов. Верят в то, что Япония — земля богов, а каждый японец — потомок богов. Верят в Аматэрасу.

Глава 12

Это имя казалось Савиджу знакомым. Он напряг память, пытаясь вспомнить, где слышал его раньше. Ну конечно же, его упоминал Акира по пути в аэропорт Даллеса, когда объяснял Савиджу и Рейчел, как принято поступать в той или иной ситуации в Японии.

— Аматэрасу, — оживился Савидж. — Точно, Богиня Солнца. Прародительница императоров. Великая и единственная мать японцев.

Таро благосклонно кивнул, он явно не ожидал, что Савиджу о чем-то говорит имя японской богини.

— Лишь очень немногие иностранцы так глубоко знают нашу культуру. Позволь выразить тебе восхищение.

— Все комплименты по праву принадлежат Акире. Он такой же превосходный учитель, как и ученик… Аматэрасу? И что же с ней связано?

Старик заговорил с явным почтением:

— Она символизирует величие Японии, былые чистоту и достоинство нашей нации, до того, как они были опорочены. Кунио Сираи использует имя богини как символ святости своего дела и как источник вдохновения. Официально его организация называется «Партией борьбы за возрождение древних традиций». Но между собой члены его партии называют себя «Приверженцы Аматэрасу».

Савидж резко выпрямился.

— О чем мы говорим? Об империализме? Неужели Сираи пытается воскресить события тридцатых годов? Использовать религиозный патриотизм с фанатизмом для оправдания попыток установить господство в Тихоокеанском Регионе.

— Нет, — прервал его Таро. — Совсем наоборот. Он хочет закрыть Японию для всего остального мира.

Это заявление показалось Савиджу настолько невероятным, что он подался всем корпусом вперед и, стараясь говорить как можно более спокойным тоном, продолжал:

— Но это же противоречит всему, что…

— После окончания американской оккупации Япония совершила гигантский скачок в своем развитии, — продолжал Таро, сопровождая свои слова энергичным жестом. — Свершилось экономическое чудо. Япония стала могущественной финансовой державой. То, чего ей не удалось добиться с помощью военной силы в тридцатых и сороковых, свершилось в семидесятых и восьмидесятых. Она установила экономическое господство над другими странами. В тысяча девятьсот сорок первом мы бомбили Гавайи, но не смогли их захватить. Теперь же мы их покупаем. Точно так же, как и другие весьма значительные куски собственно американской территории и других стран. Но за это мы платим очень дорогую цену, выражающуюся не только в деньгах, — мы платим все возрастающим разрушением нашей культуры.

— Я все еще не… — Савидж стиснул руками колени и в полном отчаянии проговорил: — Чего же добивается Сираи?

— Я упомянул, что его родословная восходит к шестнадцатому веку, ко времени установления сёгуната Токугавы. Может быть, Акира объяснял вам, что тогда произошло? — спросил Таро.

— Всего лишь в нескольких словах. Предстояло усвоить слишком много, а времени было слишком мало… Расскажителучше вы.

— Надеюсь, ты понимаешь значимость истории.

— Я понимаю, что на ошибках прошлого можно многому научиться, если вы это имеете в виду, — ответил Савидж.

— Не только на ошибках, но и на успехах. — Таро расправил плечи. Несмотря на хрупкость тела, казалось, он стал солиднее. Глаза его снова устремились вдаль, словно пытаясь разглядеть нечто, скрывающееся там. — История… В средние века наша страна не раз подвергалась нашествию иноземных захватчиков. Их культура оказала определенное влияние на нас. Китайцы, корейцы, португальцы, англичане, испанцы, голландцы. Честно говоря, культура всех этих стран была не так уж плоха и не оказывала на нас дурного влияния. Китайцы принесли с собой буддизм и конфуцианство, а также систему письменности и принципы правления. Негативным я считаю влияние португальцев, познакомивших нас с огнестрельным оружием, очень быстро распространившимся в Японии и практически разрушившим бусидо — древний и благородный путь воина с мечом. Испанцы принесли с собой христианство, которое, по их мнению, должно было заменить нашу религию и таким образом лишить японцев права называть себя потомками Аматэрасу.

В шестнадцатом веке Токугава Иэясу[65] одержал победу над многочисленными военными правителями и властителем страны. Он и его потомки вернули Японию японцам. Одних за другими он изгонял иностранцев: англичан, испанцев, португальцев — всех. Единственным исключением стала небольшая почтовая голландская станция на одном из юго-восточных островов возле Нагасаки. Христианство было уничтожено. Японцам запрещено было путешествовать в другие страны. Корабли, на которых можно было бы достигнуть азиатского побережья, — разрушены. Разрешалось строить лишь небольшие рыбацкие лодки, которые поневоле вынуждали рыбаков жаться к японским берегам. А последствия? — Таро улыбнулся. — Больше чем на двести лет Японии оказалась отрезанной от остального мира. В стране воцарился продолжительный мир, мы пережили величайший расцвет японской культуры. Наступил истинный рай.

И тут лицо старика вновь помрачнело.

— Но все это закончилось в тысяча восемьсот пятьдесят третьем, когда один из твоих соотечественников, коммодор Перри[66] привел эскадру американских военных кораблей в залив Иокогамы. По их унылому, мрачному виду эти корабли окрестили «черными кораблями Перри». Он потребовал, чтобы Япония открыла свои порты для международной торговли. Вскоре сёгунат пал. Император, формально содержавшийся в изоляции в Киото, был переведен в Эдо, позже переименованный в Токио, и вскоре стал пешкой в руках рвущихся к власти политиков. Этот период истории назвали Реставрацией Мэйдзи. Я почитаю императора, но в период Реставрации тлетворное влияние иностранцев стало возрастать… шириться… а наше положение — ухудшаться.

Таро замолчал, наблюдая за произведенным его словами эффектом.

Рейчел не удержалась:

— Значит, Кунио Сираи хочет вернуть Японию в карантин, установленный когда-то Токугавой?

— Его намерения понять легко, — ответил Таро. — Мы больше не подчиняемся древним законам. Наша молодежь не уважает старших и пренебрежительно относится к традициям. Мы живем среди сплошной мерзости. Западная одежда. Западная музыка. Западная еда. Гамбургеры. Жареные цыплята. Тяжелый рок. — Таро скривил губы, выражая крайнюю степень отвращения. — К несчастью, Япония, словно губка, готова впитывать в себя все самое отвратительное, что есть в культуре других народов, и вскоре деньги станут единственным нашим божеством.

— Похоже, вы согласны с Сираи, — заметил Савидж.

— Я согласен с его мотивами, но не одобряю методов. Это здание и четыре года изоляции от внешнего мира, через которые должны пройти все мои ученики, — моя модель Токугавского карантина. Я презираю все, что вижу за пределами этих стен.

— Вы солидарны с Сираи?

Таро прищурился.

— Как самурай, защитник, я обязан быть объективным. Я следую за событиями и фиксирую их. Но отнюдь не творю. Моя цель — держаться в стороне от всего наносного и служить моим хозяевам, сохраняя собственное «я» и никого не осуждая. Токугавский сёгунат устанавливал именно такие взаимоотношения нанимаемого и нанимателя. Но я не надеюсь, что Сираи преуспеет в своих начинаниях. Судя по всему, нет. Ход истории не повернуть вспять, движение может продолжаться только вперед. Сираи может использовать свое богатство, влияние и власть на то, чтобы подкупать или иным путем принуждать к нужным ему действиям сотни людей, организовывать бесконечные демонстрации. Но по телевидению я вижу лица и глаза демонстрантов. Они вовсе не привержены славе прошлых лет. Ими движет ненависть к нынешним чужакам. Ими движет гордость. Долго копившаяся ярость. Потому что Америка выиграла войну на Тихом океане. Потому что на наши города обрушились атомные бомбы.

Потрясенный словами Таро, Савидж со страхом наблюдал за великой печалью, затопившей глаза Акиры. С глубочайшим состраданием Савидж вспомнил, что все близкие отца Акиры — жена, родители, братья и сестры — погибли от взрыва атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму. А вторая жена отца Акиры — его мать — стала жертвой радиации и погибла от рака.

Резкий голос Таро зазвучал снова:

— Не ошибитесь. С кем бы из японцев вы не говорили, какими бы покладистыми и вежливыми они вам не казались, все помнят бомбы, прозванные «Толстяк» и «Парнишка». И эта долго сдерживаемая ярость и является той силой, на которую опирается Сираи. Он мечтает о возвращении ослепительного, сияющего прошлого. А они — господства над миром.

— Этого не произойдет, — сказал Савидж сухим тоном.

— В данных обстоятельствах — нет. Жажда наживы возрастает, и если Сираи просчитается, все те тысячи людей, на которых он сейчас опирается, могут выйти из-под его контроля. Земля, собственность, деньги. Вот, чего они хотят. Не мира и спокойствия. Не гармонии. Сираи был прав, протестуя против американского присутствия в Японии. Всех вон! Всех вас — вон! Вон! Но в вакууме, который образуется, если вас не будет, могущество Аматэрасу станет не благом, а проклятьем.

Савидж почувствовал, как занемели у него мышцы. Сидя на подушках у низенького столика, он попытался откинуться назад, чтобы ослабить напряжение в теле.

— Откуда это вам известно? — Его напряженный голос скорее напоминал шепот.

— Я отошел от них. Но множество моих бывших учеников продолжают контактировать с Сираи. У них имеются надежные источники информации. Кунио Сираи… мотивами его действий я восхищаюсь. Но у него такой потенциал, который может причинить нашей стране неисчислимые беды. Агрессия, а не консолидация. Я же хочу одного — мира. Но если Сираи будет продолжать свои агрессивные действия, если отыщет способ привлечь на свою сторону еще больше фанатичных приверженцев…

Савидж повернулся к Акире.

— Не связано ли происходившее… или не происходившее… в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте»… с тем, о чем мы сейчас говорим?

Акира поднял на него свои изумительно печальные глаза.

— Таро-сэнсэй решился на уединение. В доме моего отца, когда удается, я наслаждаюсь миром прошлых лет, хотя такое случается не часто. Как бы мне хотелось, чтобы это произошло сейчас. Потому что после всего происшедшего я больше не верю в защиту других людей. Я должен защищать самого себя. Отступиться. Как это сделал Таро-сэнсэй. Как Токугавский сёгунат.

— Тогда, мне кажется, мы, черт побери, просто обязаны поговорить с Сираи, — решительно заявил Савидж. — Мне надоело, когда мной манипулируют, как марионеткой. — Он взглянул на Рейчел и обнял ее за плечи. — И я не хочу больше, — добавил Савидж, — быть прислужником, сторожевой собакой, щитом. Пришло время мне позаботиться о той, кого я люблю. — И он с нескрываемой нежностью взглянул на Рейчел.

— В этом случае ты утратишь свою сущность, — сказал Таро. — Путь защитника, пятая профессия, это наиболее благородный…

— Хватит, — оборвал его Савидж. — Я всего лишь хочу… Что ты мне скажешь, Акира? Поможешь завершить это дело?

«ЧЕРНЫЕ КОРАБЛИ»

Глава 1

— Что они кричат? — спросил Савидж.

Безумствующая толпа заревела во всю мощь легких; кто-то потрясал плакатами, кто-то грозил кулаками. Было десять часов. Несмотря на смог, солнце сияло вовсю, и Савидж приставил ко лбу руку козырьком, чтобы защитить глаза от слепящего жара. Он изучал огромную толпу, заполнившую улицу на несколько кварталов; ее ярость была направлена против посольства Соединенных Штатов. «Сколько здесь человек?» — спрашивал себя Савидж и понимал, что сосчитать всех невозможно. Хотя бы примерно, принимая во внимание занимаемую ими площадь? Что-то около двадцати тысяч. Они скандировали все тот же короткий лозунг — со все возрастающей ненавистью, пока эхо, отраженное стенами домов, не вонзилось болезненной иглой Савиджу в уши.

— Они кричат «черные корабли», — пояснил Акира.

Но в этот момент надобность в переводе отпала, потому что демонстранты перешли на английский. Из ночного разговора с Таро Савидж понял, о чем идет речь. «Черные корабли». Армада, которую коммодор Перри поставил на якорь в заливе Иокогамы в 1853-м. Для выражения ненависти демонстрантов ко всему американскому это был превосходный, полный смысла лозунг. Кратко. И по существу.

Но словно не надеясь, что американское правительство правильно истолкует этот лозунг, толпа начала скандировать:

— Америка — вон! Иностранцы — вон!

Шум отзывался в ушах. Савидж зажал их руками, и хотя он стоял в дверном проеме в некотором отдалении от толпы, он почувствовал тяжесть в груди, удушье, страх. Осознание себя как личности, когда он прибыл в аэропорт Нарита в числе немногих белых среди множества азиатов, усиливалось у него тем, что желудок и легкие разрывались и горели от приливающего к ним адреналина.

«Боже», — думал он. В телерепортажах запечатлена многочисленная толпа демонстрантов, но они не способны воспроизвести чувства, владевшие ею, слепую ярость, достигшую критической точки, и готовую вот-вот взорваться. Воздух был насыщен злобой, словно озоном перед бурей.

— Нас отделяет от него море народа, так что мы никогда до него не доберемся, — заметил Савидж. Он говорил о Кунио Сираи, который стоял, ораторствуя, на передвижной платформе перед посольством. Время от времени толпа замирала, чтобы дать Сираи возможность выплеснуть на американцев очередную порцию ненависти.

— Если будем держаться на периферии, то можем попробовать рассмотреть все получше, — сказал Акира.

— Надеюсь, здесь никому не придет в голову оборачиваться в нашу сторону. Если толпа увидит у себя за спиной американца…

— Больше мы ничего не можем сделать. Или, если хочешь, давай вернемся к Таро-сэнсэю и подождем у него.

Савидж угрюмо покачал головой.

— Я и так уже достаточно ждал. Я хочу увидеться с этим парнем. — Савидж так и не мог уснуть. Стоило ему задремать, как начинались кошмары: тело Камити без конца рассекали мечом пополам, но каждый раз по-иному, его внутренности плавали в глубоких, по колено, лужах крови, извиваясь, словно змеи. Или: блестящий, острый меч раз за разом отсекал голову Акиры; тело его продолжает стоять, в то время как головы катятся к Савиджу и, громоздясь одна на другую, подмигивают ему.

Сон Рейчел тоже был тревожным. Просыпаясь от собственного крика в полнейшей темноте, она хриплым шепотом рассказывала Савиджу, что ей снился муж, который беспрестанно бил и насиловал ее. И пока они обнимались, стараясь успокоить друг друга, Савидж продолжал размышлять. Предчувствуя недоброе, он желал спасательной команде, отправившейся в дом Акиры, вызволить Эко живой и невредимой. Он попросил Таро, как только его ученики вернутся, немедленно дать ему знать, но до рассвета так никто и не вернулся, а за завтраком суровость Таро свидетельствовала — впервые за долгие годы — о несовпадении личного мнения с общественным.

— Не могу поверить, что их схватили, — говорил старик. — Они не вошли бы внутрь, если бы не были уверены в успешном выполнении задания. Значит, они должны…

— Ждать, — решил Таро, в то время как он сам с Рейчел, Савиджем и Акирой прождал все утро.

— Эти люди знают свое дело, — сказал Акира. — И когда смогут, исполнят свое задание. А пока мы должны заниматься своими делами.

— Найти Кунио Сираи. — Чувствуя, как его желудок протестует против легкого, как считается, завтрака — лапши с соевым соусом, Савидж положил палочки для еды на стол. — Изыскать возможность встретиться с ним. И побеседовать в конфиденциальной обстановке. Спросить, видел ли он нас мертвыми, как мы видели его? Но оказалось, что связаться с Сираи практически невозможно, и это ошеломляло. Домашний телефон его в справочнике не значится. Позвонив в офис его корпорации, занимающейся продажей недвижимости, а также широкой издательской деятельностью, они узнали, что, судя по всему, Сираи должен находиться в штаб-квартире своей партии. Когда же они позвонили туда, то получили загадочный ответ, что, мол, они без труда отыщут Сираи, если им известно, где именно следует его искать. И этот адрес они без труда угадали: улица, где находится американское посольство.

— Очередная демонстрация? — Лицо Акиры посуровело от яростного возбуждения.

— Оставайся здесь, Рейчел. — Савидж вскочил с места и махнул рукой Акире, приглашая его следовать за ним.

— Но…

— Нет. Ситуация изменилась. Ты не можешь идти со мной. — Савидж был непреклонен. — До сих пор мне приходилось действовать на два фронта. Постараться выяснить, что же в действительности произошло со мной и Акирой… и одновременно защищать тебя. — Он вздохнул. — Но наконец-то ты в безопасности. Здесь, с Таро-сэнсэем и его учениками, тебе не о чем беспокоиться — на эту крепость никто не посмеет покуситься. Я смогу полностью посвятить себя своему делу.

Эти слова задели Рейчел, она чувствовала себя ненужной.

— Рейчел, я делаю это ради тебя. Мне необходимы две вещи. Я хочу избавиться от кошмара. — Он вернулся и поцеловал ее. Нежно, с любовью. И потрепал по подбородку. — И провести остаток своих дней с тобой.

Не привыкшие к столь откровенным изъявлениям чувств, Акира с Таро отвели глаза в сторону.

— Но этим я должен заняться самостоятельно, — пояснил Савидж. — Нет, разумеется, не совсем самостоятельно, с Акирой, конечно.

В ее голубых глазах полыхнуло пламя. «Что это — ревность? — недоумевал Савидж. — Да нет. Чушь».

Но следующие слова Рейчел, похоже, действительно свидетельствовали о ревности.

— Пока я тебе только помогала, — проговорила она. — Высказывала предположения… по поводу Грэма… гаррисбергской больницы…

— Совершенно верно, Рейчел. Ты действительно помогала. Но предстоящая нам с Акирой миссия может привести к нашей гибели… и к твоей тоже, если ты отправишься с нами. А ты мне нужна живой, чтобы если… когда… я вернусь, мы…

— Да иди ты, черт бы тебя подрал! — вскипела она. — Но знай, если вернешься мертвым, я больше никогда не буду с тобой разговаривать! — Она воздела руки, словно призывая богов в свидетели. — Запомни, что я сказала. Потому что я такая же психопатка, как и ты. Убирайся.

Спустя час, слушая, как толпа скандирует: «Американцы — вон! Иностранцы — вон!», Савидж почувствовал себя одиноким, ибо за последнее время привык, что в сложные моменты рядом всегда находилась Рейчел. Но зато сейчас с ним был Акира, и в этой незнакомой стране, вслушиваясь в требования японских демонстрантов, Савидж ощущал себя непривычно спокойно, в безопасности — comitatus — и самураем одновременно.

Пробиваясь по краю толпы все ближе и ближе к Кунио Сираи, оба профессионала могли делать свою работу так, чтобы о самой работе можно было позабыть и стать наконец самим собой — не охранителями, не слугами, а самими собой.

Столпотворение было ужасающим, митингующие, сами того не ведая, теснили Савиджа все дальше к стене. Ему удалось кое-как освободиться и проскользнуть немного вперед, но он тут же снова оказался прижатым к стене другими демонстрантами. У него было такое ощущение, словно волны бросают его на скалы и могучая сила волн выдавливает своей тяжестью воздух из его легких. Несмотря на то что он никогда не страдал клаустрофобией, кожа его стала липкой от усилий нормально дышать и от ощущения полной беспомощности. Он добрался до Акиры, которому посчастливилось устроиться в дверном проеме, чуть подальше впереди.

— Зря мы сюда пошли, — пробормотал Савидж.

Находившиеся поблизости демонстранты, услышав английскую речь, злобно обернулись в его сторону.

Акира поднял руку, как бы давая понять, что иностранец под надежным контролем и им не следует беспокоиться.

Демонстранты продолжали скандировать: «Иностранцы — вон!» И тут Кунио Сираи сделал рубящее движение своими мозолистыми от занятий каратэ ладонями. Его рокочущий, гневный голос зазвучал во всю мощь, перекрывая громкие возгласы толпы. Сираи призвал собравшихся к более решительным действиям.

— Так мы никогда до него не доберемся, — продолжал Савидж. — А если эта толпища начнет буйствовать, нас вполне могут раздавить.

— Ты прав, — ответил Акира. — Но нам нужно взглянуть на него вблизи. Я не доверяю ни газетным фотографиям, ни тем, что показывают на телеэкранах. Камеры лгут. Мы должны оказаться с ним лицом к лицу. Удостовериться в том, что это действительно Камити.

— Но не таким же путем… А тогда как?..

Громкоговорители, установленные на улице, исторгали страстные призывы Сираи, отраженные от стен окружающих зданий, они были подобны грозному рыку.

— Его голос напоминает голос Камити. Если бы нам удалось пробраться сквозь толпу хотя бы до следующего перекрестка, — сказал Акира, — то этого было бы вполне достаточно, чтобы…

— Подожди, — перебил его Савидж, — я думаю… Может быть, есть путь покороче.

Акира молча ждал.

— Сираи здорово рискует, вот так выставляя себя на всеобщее обозрение, — продолжил Савидж. — Наверняка у помоста находятся телохранители, а в толпе — полицейские, мы их видели. Но если вся эта толпа выйдет из повиновения и набросится на него, ему потребуется целая армия телохранителей. Знаю, знаю, все эти люди его боготворят. Но все-таки опасность существует. Если все вдруг захотят лично изъявить ему почтение или понести его на руках, он просто будет раздавлен в толчее.

— Тогда как же он планирует свой отход в случае какой-либо опасности? — спросил Акира. — Лимузина нигде поблизости не видно, но, даже предположив, что он стоит рядом с платформой, Сираи не может быть на сто процентов уверен, что сумеет до него добраться, а если и доберется, то толпа вполне может сомкнуться и не пропустить машину. Так как же он планирует отходить?

— В том-то все и дело, — кивнул Савидж. — Смотри, как устроен помост. Вокруг — перила. Лестницы нет. Как он на него взобрался? И помещается он на тротуаре, рядом с входом в здание, а не на проезжей части.

Акира все понял.

— К помосту ведет лестница, идущая от дверей здания. Вот оттуда Сираи и взошел на помост. И так же собирается уходить, вниз по ступеням, и — в здание…

— Через здание? — переспросил Савидж, чувствуя, как сердце забилось от волнения. — Если он все тщательно продумал и смог, никем не замеченный, прибыть сюда, выйдя из машины с тыльной стороны здания, значит, он уверен, что там ему не грозит встреча с толпой. Тогда ему удастся проскочить через здание, выйти с другой стороны и сесть в машину, пока охрана будет сдерживать толпу. Демонстрантам останется только гадать, куда он исчез.

Акира весь напрягся.

— Быстро. Неизвестно, сколько еще он проговорит.

Прилагая огромные усилия, друзья двинулись обратно, туда, откуда начали свой путь. Савидж заметил фотографа и вовремя отвернулся. Избежав столкновения с полицейским, он внезапно пошатнулся, почувствовав напор толпы, больно ударившись плечом о стену. Еще несколько трудных шагов, попытка избежать очередной волны человеческих тел, которая чуть было не вдавила его в огромное окно.

Вспотев, Савидж представил себе, как, истекая кровью, его тело корчилось бы от бесчисленных порезов стекла. Он толкался и кидался вперед, продираясь сквозь похожую на цунами толпу демонстрантов. Шесть месяцев назад, находясь во власти ненавистного кошмара, он знал, что не поддастся панике, но тогда же ему довелось в полной мере осознать, что никогда прежде он не попадал в вышедшую из-под контроля подобную ситуацию. Тошнотворное jamais vu пагубным образом сказалось на нем, ослабив его здравый смысл. Из первоклассного защитника он превратился в человека, которому самому позарез необходим защитник.

«Черт, я должен отсюда выбраться». Напрягая все свои силы, он совершил еще один отчаянный рывок и, судорожно хватая ртом воздух, стараясь совладать с внутренней дрожью, выскочил из толпы.

Глава 2

У него оказалось не более полсекунды, чтобы прийти в себя. Шедший впереди него Акира взглянул через плечо и, удостоверившись, что Савидж выбрался из толпы, помчался через улицу. Обливаясь потом, Савидж бросился за ним вдогонку. Они лавировали в потоке автомобилей, вынужденных основательно замедлить движение из-за демонстрации. Внимание прохожих было приковано к демонстрантам, поэтому никто не обратил внимания на Савиджа и Акиру. Свернув на боковую улочку, они добежали до поворота на улицу, параллельную той, где митинговали демонстранты. Савидж с облегчением вздохнул, увидев, что никаких демонстрантов, слава Богу, здесь нет, хотя громкие возгласы «Иностранцы — вон!» отчетливо слышны.

Жгучая необходимость догнать Акиру придала силы ногам Савиджа. И когда оба они, comitatus и самурай, одновременно взглянули друг на друга, их губы сложились в некое подобие улыбки. Наращивая скорость, лавируя среди пешеходов, они пробежали один квартал, затем второй, быстро приближаясь к зданию, из которого, как они полагали, должен был появиться Сираи.

Акира указал Савиджу на припаркованный у тротуара в полуквартале от них длинный черный лимузин. Мускулистые японцы в солнцезащитных очках, двубортных костюмах и белых галстуках стояли кучкой на тротуаре, наблюдая за выходом из здания, а также за проезжающими мимо автомобилями и прохожими.

Савиджу не нужно было согласовывать с Акирой дальнейшие действия. Он сразу приосанился и, как ни в чем не бывало, продолжил идти уже размеренным шагом.

Акира, смешавшись с толпой прохожих, неспешно шагал по улице, разглядывая товары, выставленные в витринах магазинов.

— Похоже, они нас не засекли, — сказал Савидж. — А если засекли, то надо отдать им должное, они даже не подали вида.

— Плетущаяся впереди семейка служит для нас прикрытием, — отозвался Акира. — Телохранители могут принять нас за каких-нибудь бизнесменов, опаздывающих на деловое свидание. Мы не представляем для них никакого интереса.

— Не забывай, что я американец, — сказал Савидж. — И уже только поэтому привлекаю к себе внимание.

— Тут уж ничего не поделаешь. Коль скоро мы не представляем для них опасности, они не обращают на нас внимания. Мы хотим всего лишь получше разглядеть Сираи. Если мы сумеем оказаться рядом с лимузином, когда Сираи будет садиться в машину, это не представит трудности. И если охрана окажется не слишком суровой, то можно будет с ним и поговорить.

— Эти их голубые костюмы смахивают на униформу, — фыркнул Савидж.

— Двубортные. А еще очки и белые галстуки. Действительно, униформа. Это якудза.

— Что? Но ведь это не?..

— Вы называете их японской мафией. В Америке вы привыкли считать мафиози за пределами общественной системы. У нас же политики и бизнесмены нанимают для собственной охраны гангстеров. Это обычная практика.

Савидж недоуменно взирал на Акиру.

— И населению все равно?

Акира пожал плечами.

— Такова своеобразная и очень давняя традиция. Даже премьер-министры нанимают телохранителей из числа якудза, а на заседаниях бизнесменов и глав могучих корпораций гангстеры присутствуют для того, чтобы никто не посмел задать неуместные вопросы. Они орут. Кидаются стульями. Все это в порядке вещей. Власти терпят гангстеров, а гангстеры, в свою очередь, не воздерживаются от торговли наркотиками и преступлений с использованием огнестрельного оружия.

Савидж покачал головой, чувствуя, как рушатся его привычные представления о японцах. Взять хотя бы этот симбиоз истеблишмента и криминального мира. Он вызвал у него состояние, близкое к шоку. А то, что эти якудза — защитники — были одеты в некое подобие униформы, казалось полнейшим абсурдом. Грэм как раз всегда учил его одеваться так, чтобы ничем не выделяться в толпе, стать хамелеоном.

Но в тот момент его больше всего встревожили слова Акиры об огнестрельном оружии. Он вспомнил, что оставил «беретту» у Таро, а потому чувствовал себя слегка неуверенно. Савидж не мог позволить себе рисковать, ведь в случае какого-нибудь неприятного инцидента в дело вмешается полиция. А если его вдруг обыщут и обнаружат пистолет, не избежать серьезных неприятностей. Ношение оружия к тому же при скоплении огромного количества народа считается в Японии очень серьезным нарушением закона.

— Означает ли сказанное тобою, что охрана Сираи не носит пистолетов?

— Это вполне возможно. Хотя, может быть, пистолеты у них есть, потому что Сираи так разжег страсти во всей стране, что его могут захотеть убрать.

— Иными словами, мы не знаем, с чем нам придется столкнуться…

— Конечно, — ответил Акира. — Это же, в конце концов, Япония.

Приближаясь к телохранителям и прислушиваясь к реву толпы на параллельной улице, Савидж с Акирой действовали слаженно, они составляли единое целое. Словно читая мысли друг друга, они вынырнули из потока пешеходов и вошли в цветочный магазин — им надо было потянуть время, пока Сираи завершит свое ораторствование. Акира с нарочитым любопытством разглядывал выставленные в вазах хризантемы. Савидж же держался поближе к двери. В магазине тоже были слышны оглушительные крики демонстрантов. Савидж старался уловить малейшее изменение ритма и тональности, что-нибудь такое, что указывало бы на завершение речи Сираи и его скорое появление здесь.

Почувствовав, как занемели у него руки, Савидж вдруг понял, что долгожданный момент наступил. Впрочем, может, и не наступил. В течение последних тридцати секунд Сираи так и не смог угомонить толпу и закончить собственную тираду. У Савиджа нервы были натянуты, как струны.

Он кивнул Акире и быстро вышел из магазина. Затем они вместе направились прямо к телохранителям Сираи. Те, видимо, с минуты на минуту ожидали появления шефа — поправляли очки, одергивали пиджаки, словом, становились «на страж». Взоры их были направлены к двери из здания, двое распахнули ее, встав по бокам. Двое других открыли дверцы лимузина. Остальные продолжали ощупывать глазами улицу.

«Непрофессионально», — с облегчением подумал Савидж. Эта ситуация напомнила ему отсутствие должной выучки у телохранителей президента США, чем воспользовался Джон Хинкли-младший, сумевший подобраться совсем близко к президенту Рейгану, ранить его и его пресс-секретаря, агента Сикрет сервис и вашингтонского полицейского в 1981-м. Рейган выступал с речью в городском отеле округа Колумбия. Кордон охранников ожидал его выхода, выстроившись в линию. Но когда президент вышел из отеля и направился к автомобилю, охранники не могли удержаться, чтобы не обернуться и взглянуть на знаменитого киноактера. Хинкли воспользовался этим мгновением и, выскочив вперед, успел произвести несколько выстрелов из пистолета.

Савидж лихорадочно вспоминал интенсивную подготовку, которую он проходил под руководством Грэма после того, как покинул СИИЛз. Грэм заставлял Савиджа многократно просматривать кинокадры этого и других покушений на высокопоставленных политических чиновников, закончившихся более трагически.

— Не смотри на своего принципала! — повторял Грэм. — Ты прекрасно знаешь, как он выглядит! Каким бы высокопоставленным он ни был, твоя задача не глазеть на него, даже если очень хочется, и не восхищаться знаменитостью! Назначение защитника — наблюдать за толпой!

Чего как раз и не делали в данном случае мускулистые парни в двубортных голубых костюмах и белых галстуках.

«Может быть, нам представится шанс», — надеялся Савидж, понимая весь трагикомизм ситуации, когда он, профессиональный защитник, должен прибегать к тактике наемных убийц.

Глава 3

Мышцы на шее у Савиджа напряглись, артерии набухли, кровь еще быстрее струилась в них.

Из дверей здания появилась группа охраны: в центре ее шествовал Сираи. Все защитники, находившиеся снаружи, мигом повернулись к ним лицом, что дало возможность Савиджу и Акире подойти к главному объекту на расстояние в несколько футов.

Савидж втянул в себя воздух, стараясь избавиться от неприятного чувства, будто какая-то невидимая рука больно сжимала ему горло. Он-то думал, что вполне готов к этой встрече, которой он так страстно жаждал. Но, вглядываясь в лицо Сираи, он обомлел, не веря собственным глазам.

В полном недоумении он вспомнил кровавую бойню — душераздирающий кошмар при свете дня в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте». Сомнений не оставалось. Фотокамеры могли лгать, а газетные фотографии и телерепортажи могли выявить лишь сходство Сираи с Камити, — человек, который сейчас шагал ему навстречу, несомненно, был тот самый принципал, которого он видел разрубленным пополам в коридоре гостиницы. Даже будучи плотно окруженным телохранителями, Сираи оказался довольно близко к Савиджу, тот прекрасно разглядел его лицо. Сираи и был Камити. А Камити — Сираи!

Но Камити же был зарублен насмерть! Как он мог?.. Реальность пошла трещинами. Память, оказывается, как и фотокамера, могла солгать.

Сираи — седовласый, сутулый, пятидесяти пяти лет, слегка низковатый и толстоватый, но при всем при том величественный — взмок от напряжения, которое потребовала от него вдохновенная, страстная речь. Быстро, но с некоторым усилием, двигаясь по направлению к лимузину и вытирая платком шею, он оглядывал толпу, мгновенно образовавшуюся здесь.

И вдруг он замедлил шаг. Его лицо сделалось мертвенно-бледным, когда он увидел прямо перед собой Савиджа и Акиру.

Он отчаянно вскрикнул, в ужасе исторгая поток фраз по-японски, и судорожно попятился назад, указывая на двух человек.

Телохранители приготовились броситься на них, но Савидж громко крикнул:

— Нет!

Сираи продолжал вопить, отступая назад и тыча пальцем в Савиджа и Акиру.

— Нам необходимо с вами поговорить! — продолжал кричать Савидж. — Вы не узнаете нас? Мы с вами знакомы! И должны задать вам несколько вопросов, чтобы понять, что произошло в…

Сираи пролаял какую-то команду.

Телохранители кинулись вперед.

— Да послушайте же! — завопил Савидж. — Пожалуйста! Мы ведь…

Охранник нацелил удар в голову Савиджу, но промахнулся — тот успел увернуться.

— Мы не причиним вам зла! Мы просто хотим поговорить о…

Телохранитель рубанул ребром ладони.

Отпрыгнув назад, Савидж снова избежал удара. Охрана наступала клином, наподобие «Далласких Ковбоев», по какой-то идиотской прихоти нарядившихся в голубые двубортные костюмы и нацепивших солнцезащитные очки. Савидж отступил еще на несколько шагов и увидел испуганное лицо Сираи, когда тот, кого он привык считать Камити, поспешно нырнул в автомобиль.

— Подождите! Давайте поговорим! — крикнул Савидж ему вслед.

Савидж нанес нападающему удар локтем в солнечное сплетение. Отдача была чудовищной, будто локоть угодил в бетонный блок. Но сила удара оказалась достаточной, чтобы гангстер крякнул, сломался пополам и, задыхаясь, повалился назад, столкнувшись при этом с другим охранником.

Лимузин Сираи рванулся с места и, взвизгнув шинами, умчался прочь.

Охрана продолжала наступать на Савиджа: кое-кто вооружился кастетами. Акира резко крутанулся и саданул одного из них ногой.

Нога телохранителя загнулась в другую сторону. У следующего беспомощно повисла рука, выронив кастет.

Савидж успешно отражал удары, прикрываемый с фланга Акирой. И тут у них за спиной вдруг послышался топот ног и злобные возгласы. Минуя перекресток, Савидж почувствовал, как запнулось сердце: расходившиеся с демонстрации толпы людей направились в их сторону.

«Боже!» — мысленно воскликнул Савидж, ускоряя бег. Над самой его головой просвистело нечто тяжелое. Как оказалось, это была металлическая, обтянутая кожей, дубинка. С глухим стуком она ударилась об асфальт, но Савидж вздрогнул, представив, что бы произошло, если бы она угодила ему в голову.

Грудь у него пылала огнем. Ноги ныли от боли. Сердце стучало, как паровой молот. Савидж уповал лишь на то, что охрана достаточно обучена, чтобы остановиться вовремя, ведь свою задачу — охрану принципала — она выполнила. Должны же они знать, что мы, в сущности, являемся отвлекающей группой, тогда как основная опасность может исходить совсем с другой стороны. Возможно, откуда-то из-за угла.

«Но троих якудза мы изрядно покалечили. Остальные же могут так взъяриться, что будут гнаться за нами до тех пор, пока не поймают и не расколют наши головы о мостовую. Чтобы, так сказать, сквитать счет.

Или же им вздумается выяснять, кто мы такие! Ведь защитник должен знать, кто именно представляет угрозу для его клиента!

Но как убедить их, что мы не собираемся причинять Сираи какой-либо вред! Мы просто хотим с ним поговорить!»

Охранники уже дышали в затылок. Когда Савидж пробегал мимо очередного ошеломленного прохожего, ему в плечо угодил какой-то тяжелый предмет. Еще одна кинутая со злости дубинка. Удар оказался весьма чувствительным, так что Савидж чуть не упал. Поморщившись и подавляя стон, он побежал еще быстрее, подгоняемый приближающейся погоней.

Акира кинулся через улицу, сквозь застывший поток автомобилей, в видневшуюся впереди боковую улочку, подальше от демонстрантов. Савидж старался не отставать. Рубашка на нем насквозь пропиталась потом. В плече пульсировала боль.

Но тут на ум ему пришла спасительная мысль, что им с Акирой будет намного легче маневрировать в плотной толпе, чем охранникам, несущимся по-прежнему клином, разбрасывая пешеходов по сторонам и таким образом замедляя свой и без того небыстрый бег.

Но он заблуждался. Лавируя в толпе, Савидж внезапно почувствовал, как чья-то рука вцепилась ему в рукав. Он вырвался. Но в ту же секунду кто-то рубанул ему ребром ладони по плечу, и в животе Савиджа разлился свинец. Боже милостивый, он думал, словно здесь ему Нью-Йорк! В Манхэттене прохожие рассыпались бы в стороны, уступая дорогу преследуемым. Но здесь — совсем другое дело. Савидж совсем забыл, что говорил ему Акира! Ведь японцы самые угодливые и законопослушные люди в мире. Остро ощущающие единство нации. Здесь общественный интерес всегда преобладает над личным. Статус кво, гармония, порядок означают для них все. Если двое мужчин убегают от гангстеров, в особенности если один из преследуемых американец, значит, они в чем-то виновны и представляют угрозу обществу, потому что здесь действует принцип: право всегда большинство.

Еще чья-то рука вцепилась в Савиджа. Акира обернулся, схватил его за куртку и впихнул в ближайшую дверь. Они оказались в ярко освещенном магазине. Телохранители столкнулись с прохожими, устроив свалку у дверей и преградив таким образом самим себе дорогу. Пробегая вдоль прилавков и остолбеневших от испуга продавцов, Савидж заметил слева от себя вход на другую улицу. С трудом переводя дыхание, он все-таки крикнул на бегу Акире:

— Нам надо разбежаться в разные стороны.

— Но…

— Ты сможешь раствориться в толпе! Ведь они гонятся за японцем и за американцем! Если ты исчезнешь из вида, они продолжат гнаться за мной, потому что я выгляжу подозрительно.

— Как?

— Моя внешность бросается в глаза!

Они добрались до бокового выхода и перед тем, как выскочить на улицу, поняли, что в магазин ворвались преследовавшие их охранники Сираи.

— Я ни за что тебя не брошу! — заявил Акира.

— Хватит разглагольствовать! Делай, что сказано. Встретимся у Таро!

— Нет! Я тебя не брошу!

Заметив почтальона в форме, собиравшегося сесть на мотоцикл «хонда», Савидж подскочил к нему, отшвырнул его в сторону и сам занял его место.

— Подвинься вперед! — заорал Акира и, прыгнув следом за Савиджем, буквально прилип к его спине, обхватив руками грудь.

Нажав на педали и выжав дроссель, Савидж выписывал зигзаги в потоке мчащихся автомобилей и наконец вырулил на улицу. Здесь уже не слышно было топота и криков охранников. Волнение постепенно улеглось, он расправил плечи и вдруг ощутил шелест шин по асфальту, стрекот мотоцикла и разноголосый шум — оглушающий, но вместе с тем привычный и неожиданно умиротворяющий, — Токио.

— Нам лучше поскорее избавиться от этого мотоцикла, — сказал Акира, когда Савидж на огромной скорости свернул за угол. — До того, как о его краже станет известно полиции.

— Понимаешь, сейчас меня больше всего волнуют эти телохранители.

— Благодарю за твою готовность стать приманкой и тем самым помочь мне скрыться.

— Так, наверное, поступают все настоящие друзья…

— Да. — Голос Акиры показался Савиджу несколько странным. — Друзья… — Акира был явно озадачен.

Через три квартала они бросили мотоцикл на тротуаре возле входа в метро в расчете сбить полицейских с толку и заставить поверить, что Савидж с Акирой, уходя от погони, сели в первый же попавшийся поезд. Степенно шагая по улице, они дошли до перекрестка, взяли такси и, неоднократно пересаживаясь с машины на машину, отправились к Таро.

— Боюсь, что посыльный больше никогда не увидит свой мотоцикл, — сказал Савидж.

— А вот это неверно, — отозвался Акира. — Кто-нибудь уберет его с дороги, чтобы он не мешал движению прохожих. Но его никто не украдет. Ты же в Японии.

Глава 4

— Я не понял, что сказал Сираи, — сказал Савидж.

Он сидел на стуле в небольшом изоляторе на четвертом этаже дома Таро. Рубашку он снял, и старик внимательно осматривал его плечо. Акира и Рейчел стояли рядом, и по глазам женщины Савидж догадался, что синячище от дубинки довольно приличный.

— Подними руку, — приказал Таро.

Савидж, прикусив губу, повиновался.

— Подвигай ею вперед-назад.

Ему это удалось, но не до конца и не без усилий.

— Что ты при этом чувствуешь?

— Постоянную ноющую боль, которая при подъеме руки становится пронзительной.

— Никакого смещения костей не чувствуешь?

— Нет. Думаю, перелом исключается.

— Все равно, лучше тебе обратиться к врачу и сделать рентген.

Савидж покачал головой.

— Я и так уже привлек к себе достаточно внимания сегодня.

— Хай, — согласился Таро. — Я дам тебе лекарство, рассасывающее опухоль. Иначе ты не сможешь действовать этой рукой, если возникнет такая необходимость.

— Если понадобится — можете мне поверить, — смогу.

Морщинистые губы Таро сложились в улыбку. Ватным тампоном, смоченным спиртом, он протирал плечи Савиджа.

Савидж почувствовал, как Таро всадил ему в плечо иглу шприца.

— Новокаин, эпинефрин и стероид, — объяснил старик. — Сядь, положи руку на бедро и подержи ее в таком положении.

Плечо стало неметь. Савидж выдохнул воздух из легких и взглянул на Акиру.

— Так все-таки, что же сказал Сираи? Ведь он говорил по-японски, и я ничего, естественно, не понял, хотя было очевидно, что он ужаснулся, увидев нас.

Акира нахмурился.

— Да… Ужаснулся. И вовсе не потому, что принял нас за неких гипотетических убийц. И не потому, что после своей зажигательно антиамериканской речи обнаружил перед собой американца. Он явно нас узнал. «Вы? Нет! — крикнул он. — Не может быть!» И дальше: «Это же немыслимо… Вы ведь… Не подпускайте их ко мне!»

— Это все, что он сказал?

— Еще несколько обрывочных фраз перед тем, как он вскочил в автомобиль. Смысл их был тот же: «Вы! Как же?.. Отойдите. Не подпускайте их ко мне».

Савидж умолк. Инъекция возымела действие. Боль в плече стихла, плечо онемело, даже мозг после утренних происшествий казался онемевшим.

— Ну, и к какому же выводу мы должны прийти? В конечном итоге мы правы?

— Я не могу придумать никаких объяснений, кроме одного, — сказал Акира. — Он вздохнул. — Он прекрасно помнит нас точно так же, как мы помним его.

— И хотя мы никогда прежде не встречались, — пожал плечами Савидж. — Он, как и мы, помнит то, чего на самом деле не было.

— Но что именно? То, что он узнал нас, еще не значит, что он видел нас мертвыми, как мы видели мертвым его. Мы не можем считать его ложную память идентичной нашей!

Рейчел подошла поближе.

— Вот этим может объясняться охвативший его ужас и жгучее желание поскорее удалиться прочь, подальше от вас.

— Может быть, — поморщился Савидж. — Но скорее всего он повел бы себя точно так же при виде двоих мужчин, которых в недавнем прошлом ему довелось лицезреть мертвыми! Озабоченный, уставший после демонстрации, он мечтал лишь об одном — добраться до своего лимузина. И вдруг увидел два привидения и, естественно, запаниковал. Как бы поступили вы на его месте: остановились бы и пустились в разговор или же, испытав невероятное потрясение, поспешили унести ноги оттуда?

Рейчел подумала немного и продолжала:

— Окажись я на его месте, я предпочла бы последнее. Впрочем, позже, если бы я решила, что видела привидения, мой шок сменился бы любопытством. Мне захотелось бы узнать, почему вы остались живы, как вам это удалось и что вы делали возле моей машины. И негодовала бы по поводу своих телохранителей: почему они не смогли вас задержать и лишили тем самым меня возможности выяснить интересующие меня вопросы.

— Отлично, — похвалил ее Савидж. — Рейчел совершенно права. — Он повернулся к Акире. — Как ты считаешь? Возможно, теперь он согласится с нами поговорить?

— Может быть… Существует единственный способ выяснить это.

— Правильно… Давай позвоним.

Савидж встал, и его рука безжизненно повисла. Он с озабоченным видом потер ее и тут вспомнил, что им предстоит решить еще одну проблему.

— Таро-сэнсэй, а ваши ученики все еще не вернулись? И от них не поступало никаких известий о том, как идетоперация по спасению Эко?

Лицо старика показалось ему еще более морщинистым, чем прежде, а тело словно съежилось и истончало, потерявшись в складках каратэ-ги. На сей раз хрупкость уже не была кажущейся.

— Прошло почти двенадцать часов, а ученики так и не объявились.

— Это еще ни о чем не говорит, — заметил Акира. — Таро-сэнсэй учил нас не приступать к выполнению задания, пока не будет полной уверенности в успешном его завершении. Они могут находиться в боевой готовности и ждать удобного момента для нанесения удара.

— Но разве они не должны сообщать о положении дел? — спросил Савидж.

— Нет, если план операции требует постоянного присутствия всех на месте для нанесения скоординированного удара, — отозвался Таро. — Ведь нам неизвестно, с чем им пришлось столкнуться.

— Я должен был отправиться вместе с ними, — сокрушенно покачал головой Акира. — Они вызволяют Эко по моей просьбе. И я обязан делить риск с ними.

— Нет, — возразил Таро. — Ты не должен испытывать неловкости. Они вызвались выполнить это задание, имея возможность встретиться с Сираи. Нельзя же два дела делать одновременно.

Губы Акиры задрожали. Он вытянулся по стойке «смирно» и низко поклонился старику.

— Аригато, Таро-сэнсэй.

Таро махнул рукой. Казалось, он смахнул с плеч Акиры тяжелейший груз.

— Иди же. Звони.

— Только не отсюда, — поспешил заметить Савидж. — Нельзя, чтобы Сираи знал, откуда именно мы звоним.

— Ну разумеется, — сказал Таро. — Я не сомневался, что вы сделаете все как следует. — Он сощурил морщинистые веки и, невзирая на полную неясность со своими лучшими учениками, изобразил очередное подобие улыбки. — Ведь… А-а… В общем, твой сэнсэй заслуживает большого уважения.

— Его уже нет в живых, — сказал Савидж. — Я не знаю, какую роль он играл в этой истории, но согласен с вами, он действительно заслуживает уважения. — Савидж поморщился. — У меня есть просьба.

— Прошу, пожалуйста.

— «Беретта». Я хотел бы получить ее обратно.

Глава 5

Акира решил звонить из телефона-автомата в другом районе Токио, так что если даже будет установлено, откуда звонили, дом Таро останется вне подозрений. Телефон помещался в дальнем конце залитого ярким светом зала патинко, заставленного рядами игральных автоматов, напоминающих по виду пинболы.[67]

Савидж уже понял, что патинко — одно из популярнейших развлечений в Японии, больше десяти тысяч залов по всей стране были оборудованы миллионами автоматов. Игроки стояли плечом к плечу. Беспрестанный грохот металлических шаров, направляемых игроками в лунки, расположенные на отлогой вертикальной доске, не позволял никому, кроме Савиджа, стоящего рядом, подслушать разговор Акиры.

Акира говорил по-японски, но Савиджу было все ясно, потому что они заранее обсудили, что именно следует сказать Сираи.

Сначала Акира позвонил в штаб-квартиру партии Сираи, но, по словам секретарши, Сираи там не появлялся после демонстрации. Затем он позвонил в офис корпорации Сираи, но и там ответили, что его нет. Пока Савидж с Акирой отсутствовали, Таро по своим каналам выяснил незарегистрированный домашний номер телефона Сираи, но там тоже Акире ответили, что хозяин еще не вернулся.

Акира положил трубку и объяснил:

— Разумеется, кто-то из ответивших на мой звонок мог солгать. Но я просил передать ему следующее: «Двое мужчин, которых он видел сегодня утром у его машины, горят желанием встретиться с ним. Пожалуйста, передайте господину Сираи эту информацию». Я сказал, что буду звонить каждые пятнадцать минут.

— Итак, снова придется ждать. — Савидж был ужасно огорчен. Его томила неизвестность. Он жаждал действий, чтобы положить конец этому кошмару. — Может быть, пойдем к другому телефону-автомату?

Акира пожал плечами.

— Каждый звонок длился не более сорока секунд. Так что засечь, откуда мы звонили, невозможно.

— И все-таки…

— Хай. Пошли.

Глава 6

В очередной раз они позвонили из будки, расположенной напротив детской площадки в небольшом тенистом парке рядом с хайвэем. Секретарша в штаб-квартире партии повторила, что Сираи после демонстрации там не появлялся, затем Акира набрал номер офиса корпорации и, едва произнес несколько слов, весь напрягся, хотя голос его оставался совершенно спокойным. Сразу заволновавшись, Савидж подошел ближе.

Акира повесил трубку.

— Сираи у себя в офисе. Он ждет нас через час.

Савидж почувствовал, как бешено забилось у него сердце. Он от радости улыбнулся.

Но тут же вдруг посерьезнел. И улыбка превратилась в перекошенную гримасу.

— В чем дело? — спросил Акира.

На хайвэе машины вдруг принялись сигналить изо всех сил.

— Оказалось, все так просто? — удивился Савидж. — А он не объяснил, почему так испугался, увидев нас, почему столь поспешно шмыгнул в свой лимузин и умчался прочь? И, наконец, почему, несмотря на обуявший его страх, он все-таки решил с нами встретиться?

Акира вышел из будки и, шагая рядом с Савиджем, объяснил:

— У меня не было возможности спросить его об этом. Я разговаривал с его секретаршей.

Савидж помрачнел еще больше.

— Нет, так дело не пойдет.

— Что тебя смущает? — недоумевал Акира.

— Именно это мне и хотелось бы выяснить. Все выглядит как-то странно. Когда Сираи увидел нас, он буквально впал в шоковое состояние, и я не могу поверить, что он так быстро оправился от шока и уже готов встретиться с нами.

— А мне кажется его реакция абсолютно логичной, — возразил Акира. — Он был так напуган, что утратил над собой контроль. Что бы ни подсказывала ему ложная память… но несомненно одно: либо он видел нас убитыми, либо же мы пытались убить его… в общем, что бы там ни было, на его месте я бы тоже, как и мы с тобой, стал отчаянно искать ответы на загадочные вопросы. Мне лично хотелось бы узнать: каким образом мертвецы воскресли, или же другой вариант: почему мои защитники обернулись моими врагами?

— Отчаянно… — Савидж продолжал идти, внимательно вглядываясь в многолюдную уличную толпу. — Вот именно. — Он был готов к любой возможной опасности, инстинкты защитника были приведены в полную боевую готовность. Никогда ранее он не чувствовал себя столь неуверенным в себе. — Вот почему я так насторожен. Если ты сообщил секретарше, что будешь звонить каждые четверть часа, почему он велел ей просто назначить встречу через час? Вместо того чтобы рискнуть встретиться с нами лично, он наверняка поручил засечь наш разговор и, таким образом, обезопасить себя… и поговорить с нами по телефону.

— Само собой разумеется, что на встрече будут присутствовать его телохранители. Не станет же Сираи рисковать собственной безопасностью.

— А как насчет нашей безопасности? Если его телохранители — те самые ребята, которые гнались за нами после демонстрации, то вполне возможно, что они будут поджидать нас с улыбками во всю морду и дубинками наготове. — Савидж потер ноющее от боли плечо. Действие лекарства, видимо, кончалось. Он снова ощущал мучительную боль. — Не знаю, какое увечье я причинил первому типу, бросившемуся на меня, но я точно знаю, что одному из них ты сломал руку. Так что встреча с ним нам не сулит ничего хорошего.

— Они профессионалы. И исполняли свой долг. Но через час у них будет другая задача, и места для эмоций, связанных с прошлыми событиями, не останется. Они будут выполнять волю своего принципала.

— А что, если желания Сираи и его телохранителей полностью совпадают? Может, он тоже хочет убрать нас со своего пути? — спросил Савидж.

— Убедительно. — Акира задумался. — Но мне все-таки кажется, что Сираи заинтересован в разговоре с нами.

— Ты хочешь сказать, что в этом заинтересованы прежде всего мы и нам следует подготовиться к тому, что придется поверить человеку, которого мы видели мертвым?

— Что в таких случаях говорит Рейчел? Какая у нее любимая цитата?

— Авраам верил в Бога по причине абсурдности веры.

— Другими словами, вера — это мистика. Порой, когда мы находимся в полном смятении, нам просто необходимо во что-то верить.

— Грэм назвал бы меня полным идиотом. Верить? Это противоречит всему, чему меня учили. И если бы Таро услышал сейчас твои слова, он не поверил бы своим ушам.

Акира помолчал, потом вдруг хихикнул.

— Сэнсэй будет требовать моей переподготовки.

— Переподготовка нам ни к чему. Нам необходимо отступить на шаг и взглянуть на вещи объективно, как если бы речь шла не о нас, а о ком-то другом.

— А-а, ты это имел в виду…

— Да. Давай сделаем вид, что речь идет не о нас, а о наших клиентах.

— Выходит, опять выяснение истины отступает на второй план?

— Так что давай займемся тем, что мы умеем делать лучше всего и знаем как.

Голос Акиры сейчас напомнил Савиджу зловещее шипение стали, когда самурайский клинок вынимают из ножен.

— Исследуем опасную зону.

Глава 7

Здание корпорации Сираи — одно из высотных зданий в подверженной землетрясениям Японии — было из сверкающего стекла и стали, но, как понял Савидж, со специальным оборудованием, не позволявшим так просто в него проникнуть. Он изучал сверкающий фасад с расстояния в несколько кварталов, постепенно приближаясь к зданию с юга, и все-таки нервничал, понимая, что в Японии он всегда будет на виду. Потому что он иностранец.

Одновременно с другой стороны к зданию неторопливой походкой направлялся Акира, внимательно оглядывая места, где могут быть замаскированы ловушки. В случае опасности они решили отступать тем же путем, которым двигались сейчас. Отходных путей они предусмотрели несколько… в зависимости от того, как будут развиваться события. Предусмотрительность, проявленная при этом Савиджем, наполняла его гордостью. Впервые с момента приезда в Японию он чувствовал, что вполне владеет ситуацией, словом, является достойным учеником Грэма, а не жертвой.

За квартал до здания, в котором находился Сираи, Савидж остановился. Мимо сновали машины и прохожие, а он все смотрел на главный — парадный — вход и на другой, с боку, совсем скромный. На окрестных улицах движение транспорта было настолько густым, что парковка на них запрещалась, хотя ненадолго машины все-таки останавливались то у одного, то у другого здания. Например, вот этот фургон, подъехавший прямо к парадному подъезду. На боковой панели фургона был нарисован букет цветов, поэтому было ясно — доставлены цветы. Возле бокового входа был припаркован грузовик, и человек в кепи и комбинезоне, прислонившийся к переднему бамперу и читающий газету, посматривал то на часы, то на дверной проем, словно ожидая, что вот-вот должен появиться его напарник. Он вздыхал и покачивал головой. Все выглядело вполне естественно. За исключением некой мелкой детали: вместо грубых башмаков у водителя на ногах были дорогие мокасины.

«А, черт», — посетовал Савидж и, повернувшись, быстро зашагал прочь. Он перешел на другую сторону и, свернув за угол, решил осмотреть тыльную сторону здания корпорации Сираи, а заодно и с торца, коль скоро он все равно проходил мимо.

На сей раз у черного хода был припаркован черный лимузин с тонированными стеклами. А рядом с ним — грузовой автомобиль с изображением телефона на борту.

Его ладони непроизвольно сжались в кулак. Решив изучить все досконально, он еще раз обошел все здание и вернулся к месту встречи с Акирой.

Глава 8

У входа в кинотеатр выстроилась длинная очередь людей с билетами. Савидж протиснулся сквозь толпу, делая вид, что разглядывает афишу нового американского боевика. Его изумляло, что страна с самым низким уровнем преступности в мире восхищается мускулистым, обнаженным по пояс американцем с гранатометом в руках.

Вскоре появился Акира и, остановившись у него за спиной, вполголоса проговорил:

— У каждого входа в здание установлено наблюдение.

Савидж, как не в чем ни бывало, продолжал разглядывать афишу.

— По крайней мере, Сираи не скупится на наблюдателей, — также, вполголоса, ответил он. — Когда я второй раз обходил здание, то заметил уже другие грузовые машины, фургоны и лимузины.

— А в каждой машине находится по несколько человек.

— Да, разумеется, — ответил Савидж. Он быстро обернулся, желая убедиться, что от здания Сира за ним никто не следовал. — Вопрос вот в чем: обычная ли это предосторожность или же Сираи намерен захватить и устранить нас?

Акира развел руками.

— Ты готов зайти в здание, чтобы это выяснить?

— Я потерял веру, — вздохнул Савидж.

— Я тоже.

— Снова Авраам? Нет уж, хватит, — отрезал Савидж.

— Тогда что же нам делать?

— Позвонить в офис Сираи. Сказать секретарше, что задерживаемся, и попросить соединить нас с Сираи.

— Ничего из этого не выйдет. Смотри, какие ловушки он нам расставил. Он явно решил заманить нас в них и разговаривать по телефону не станет.

— Я тоже так думаю, — согласился Савидж. — Но попробовать все-таки стоит. Если откажется взять трубку, постарайся перенести встречу на более позднее время. Я думаю, он согласится.

— Без сомнения. Но это не решит нашу проблему, а лишь отсрочит ее решение. Поговорить с ним нам-таки придется, а заходить в здание мы не имеем права.

— Тогда назначим ему встречу где-нибудь в другом месте, для него совершенно неожиданном. Пока я обходил здание, у меня родилась одна идейка. Но она не сработает, если мы не удержим Сираи в его офисе, пока все как следует не подготовим. Поэтому давай ему звонить, откладывать встречу, а потом позвоним Таро.

— Зачем?

— Попросим устроить срочный выпускной экзамен еще нескольким ученикам.

Глава 9

Помехи заглушали слышимость. Само внимание, Савидж напряженно вслушивался в незнакомую японскую речь, сидя во взятой напрокат «тоёте». Ему показалось, что он различил мужской голос, что-то прокаркавший по радио, потому что это было единственное, что можно было разобрать в этом жутком шуме. По крайней мере, Акира все понял.

Он с трудом пробирался в потоке транспорта, объезжая по периметру здание корпорации Сираи в двух кварталах от него — север, восток, юг и запад. Акира захватил с собой «уоки-токи». Он быстро что-то сказал по-японски, прослушал трескучий от помех ответ и снова что-то сказал.

Выслушав очередной ответ, Акира вдруг посуровел.

— Хай. Аригато.

— Положив «уоки-токи» рядом, Акира взялся задубевшими от занятий каратэ ладонями за руль и, заметив рядом проулок, выбрался из потока автомобилей. Он снова повернул, на сей раз за угол, пробился сквозь движущийся транспорт и направился к корпорации Сираи.

И хотя Савиджа распирало от любопытства, он сделал над собой героическое усилие и не стал прерывать размышления Акиры.

Но японец сам нарушил молчание, ответил Савиджу на застывший у него на кончике языка вопрос.

— Они его видели.

— А-а. — Савидж откинулся на спинку сиденья.

Но напряжение на спало. Он представил себе прекрасно подготовленных учеников Таро, мастеров камуфляжа, рассредоточившихся на улицах, влившихся в поток пешеходов и наблюдающих за всеми входами и выходами из здания, в котором находился Сираи. Акира описал лимузин Сираи и сообщил его номера. Таро же снабдил своих учеников фотографиями Сираи, которые обнаружил в журналах. Те, в свою очередь, вспомнили, что видели его в телевизионных репортажах о созданной Сираи новой консервативной партии, и о его решимости добиться изоляции Японии от мира, как это было в эпоху Токугавского сёгуната. Так что они прекрасно знали, за кем должны следить.

— Значит, лимузин Сираи наконец-то выехал из подземного гаража?

Акира аккуратно съехал на другую полосу и обошел очередную машину, ловко прокладывая путь в потоке автомобилей, и даже не потрудился ответить.

— Но это отнюдь не значит, — возразил Савидж, — что Сираи был в лимузине. И как бы нам ни хотелось обратного, мы обязаны допустить такую возможность.

— Нет, он был в лимузине. Это точно, — уверенно заявил Акира. Его глаза были устремлены в поток машин, а руки крепко держали руль. «Тоёта» вильнула вбок.

— Точно?

— Его видели.

— Что? Но каким образом? Ведь это невозможно. Задние стекла занавешены, а ученики Таро вряд ли могли пробраться в подземный гараж, чтобы увидеть, кто именно садился в лимузин.

— Именно так. Видели, как Сираи садился в машину. Но это было не в подземном гараже.

— Тогда — где?..

— Две минуты назад, — сказал Акира, — лимузин подъехал к подъезду на северной стороне здания. Охрана сразу же образовала заслон. Сираи вышел из здания и сел в лимузин. Сейчас он направляется на запад.

И снова послышался треск из «уоки-токи». Акира послушал едва различимую сквозь шум японскую речь и кратко ответил:

— Хай. Лимузин продолжает двигаться на запад. Позади и впереди лимузина едут набитые охраной автомобили.

— Стандартная процедура. — Савидж представил себе, как ученики Таро на мотоциклах преследуют лимузин, держась от него на безопасном расстоянии. Они будут продолжать наблюдение и докладывать по радио о передвижении Сираи до тех пор, пока Акира не догонит их и сам не продолжит преследование. Обо всех изменениях маршрута Сираи будет немедленно доложено Акире.

— Как мы и предполагали, Сираи все-таки не выдержал, — сказал Акира. — Понял, что мы и не собираемся являться на встречу с ним.

— Он, видимо, ошеломлен или в ярости. Главное, что мы заставили его нам ответить, — сказал Савидж. Постепенно успокаиваясь, он наблюдал, как Акира поворачивает за угол и пытается влиться в очередной густой поток движущихся автомобилей. — Но если Сираи направляется в какое-нибудь общественное место, нам не удастся переговорить с ним наедине, в спокойной обстановке.

— Это не важно, — живо отозвался Акира. — Мы будем всюду следовать за ним. И рано или поздно такая возможность представится. И это произойдет в таком месте, где он нас не ждет. Где у него не будет ни охраны, ни оружия.

— Другими словами, ты хочешь сказать — расслабься, успокойся и наслаждайся поездкой.

— Успокойся? — Акира взглянул на Савиджа, и его брови поползли вверх. — Никогда не привыкну к вашим американским шуточкам. — Из «уоки-токи» послышался мужской голос, Акира снова взглянул на Савиджа. — На следующей улице, повернув налево, я окажусь за два квартала от лимузина.

— В таком дорожном хаосе мы не сможем увидеть автомобиль.

— Ученики Таро-сэнсэя будут продолжать наблюдение. Их мотоциклы также стоят на всех параллельных улицах. Если водитель Сираи изменит маршрут, нас немедленно поставят в известность.

Глава 10

Они продолжали пробиваться на запад, порой съезжая с главной улицы на боковые по сигналу «уоки-токи», полученному от учеников Таро. Сгущались сумерки, машин становилось все меньше. Они добрались до хайвэя, набрали скорость и тут увидели лимузин, эскортируемый впереди и сзади «ниссанами». Акира радировал группе наблюдения, что теперь почти все свободны и могут возвращаться к Таро. Лишь несколько человек остались, чтобы продолжать наблюдение за Сираи. Акира двигался за автоколонной Сираи на максимально приближенном расстоянии.

Савидж потер ноющее плечо.

— Не иначе, как Сираи намерен отправиться за город.

Акира пожал плечами.

— Рядом много примыкающих к столице городков.

— У Сираи, по всей вероятности, есть веская причина для столь дальней поездки. — Подумав, Савидж добавил: — Эти люди на демонстрации… знаешь, я не перестаю удивляться, сколько же у него последователей.

Акира, не отрываясь, следил за противником, едущим впереди.

— Не заблуждайся. Главное сражение еще впереди. Несмотря на то что влияние его возрастает день ото дня, большинство японцев с ним не согласны. Экономическое чудо, новый класс богатеев, благосостояние — все это радует моих соотечественников. Им нравится сотрудничать с зарубежными фирмами, пока такое сотрудничество им выгодно. Пагубное влияние Запада на японскую культуру, как бы оно ни возмущало Сираи, для послевоенного поколения японцев — всего лишь заманчивая перспектива выхода в мир — и не более того.

— Тогда почему эти демонстрации столь многолюдны? — спросил Савидж.

— Многолюдны по сравнению с чем? В шестидесятых годах нашего столетия сотни тысяч японцев вышли на улицы, протестуя против возобновления договора с Америкой. Одного политика проамериканской ориентации публично зарубили мечом. Демонстранты требовали ухода американцев лишь потому, что не хотели присутствия на японской земле атомного оружия. Как сказал вчера вечером Таро, мы никогда не забудем, что являемся единственной нацией на земле, пережившей атомную бомбардировку. В 1965-м американский бомбардировщик «потерял» водородную бомбу возле японского побережья. Ваше правительство не признавалось в этом вплоть до 1981-го, но и тогда утверждало, что бомба упала в пятистах милях от берега. Ложь. В 1989-м мы наконец узнали, что бомба залегла всего лишь в восьмидесяти милях. Подобные инциденты и ложь только подливают масла в огонь наиболее радикальных антиамериканских оппозиционеров… Ты что-нибудь слышал о Мисиме?

— Конечно, — отозвался Савидж.

Мисима был одним из известнейших писателей Японии. Говоря о личности и творчестве Мисимы, Савидж считал его достойным стоять в одному ряду с Хемингуэем. Кодекс чести Мисимы привлек к нему огромное количество сторонников, сформировавших что-то наподобие армии. В особых случаях они носили весьма замысловатую военную форму, модель которой разработал сам Мисима. Отдавая должное известности и авторитету романиста, офицеры одной из наземных баз Сил самообороны Японии позволили Мисиме и его соратникам заниматься на своей учебной базе воинскими искусствами.

В 1970 году Мисима с горсткой ближайших сторонников прибыл на базу и попросил командующего базой принять его. Мисима связал беднягу, захватил командный пункт и потребовал вывести весь личный состав базы на плац, где он обратился к ним с речью. Власти, неспособные освободить заложника, согласились с условиями Мисимы. Речь превратилась в злобные разглагольствования по поводу того, что Япония разваливается, что ей необходимо вернуть былое величие и чистоту, дабы она могла исполнить свое божественное предназначение. Словом, это был чистейшей воды милитаристский демарш под прикрытием лозунга о возрождении исконных японских традиций. Солдаты же, вынужденные собраться на плацу, чтобы слушать бредни Мисимы, стали смеяться и всячески издеваться над ним.

Униженный и оскорбленный, Мисима вернулся на командный пункт, вытащил меч — дань самурайской традиции, — опустился на колени… И совершил сэппуку, вспоров себе живот.

Но перед этим он приказал самому преданному из своих почитателей обнажить меч, встать у него за спиной и довершить дело — отсечь ему голову.[68]

— Этот случай вызвал шумную дискуссию, — сказал Акира. — Многие японцы восхищались отвагой Мисимы и его приверженностью традициям. Но в то же время сомневались в необходимости совершения подобного акта. Какая польза от ритуального самоубийства? Неужели он не мог отыскать более эффективный и конструктивный способ выразить свое отчаяние? Или же он действительно верил, что самоубийство вдохновит его приверженцев продолжить начатое им дело?

Савидж не знал, как ответить на эти вопросы. Он думал об отце, но не о том незнакомце, с которым встретился в Балтиморе, а о человеке, которого помнил с детства, которого любил и который однажды ночью пустил себе пулю в лоб. Да, отчасти Савидж понимал его отчаяние.

Но Савидж вырос в Америке и усвоил ее систему ценностей. Прагматизм. Выживание, даже ценой позора. Долготерпение, даже в ущерб гордости. Не позволить негодяю одержать над тобой верх.

Боже!

Акира прервал затянувшееся молчание:

— Мисима — великолепный пример. Символ. Его помнят спустя двадцать лет после самоубийства. Уважают. Так что, быть может, он все-таки достиг желаемого. Не тогда, когда он вспорол себе живот, и не тогда, когда замышлял свою акцию, а позже. Ты должен понять, в Японии демонстрации левых разгоняют. Их — левых — приравнивают к коммунистам, а коммунистов ненавидят. Чтобы все стали равны? Не-ет. В Японии существует строгая иерархия. Сёгун — даймё — самурай… Это иерархия на государственном уровне. Но демонстрации правых радикалов — иное дело. Власти их терпят, позволяют их проведение, а все потому, что они выступают за строгий государственный контроль и общественный порядок. Они хотят, чтобы каждый человек знал свое место, чтобы взаимоотношения на уровне: муж — жена, отец — сын, наниматель — служащий были прочными и неколебимыми.

— Можно подумать, — нахмурился Савидж, — что ты с этим согласен.

— Я просто пытаюсь объяснить, что правых у нас не так уж много, но они весьма влиятельны и составляют ядро последователей Сираи. Ему, разумеется, хочется превратить умеренных в экстремистов, но пока это не удается. Так вот: большинство японцев относятся к демонстрациям с интересом и сочувствием, однако они пока не созрели для активных действий.

— Пока.

Акира пожал плечами.

— Мы можем извлечь урок из истории, но не можем повернуть ее вспять. Я ненавижу «черные корабли» коммодора Перри и то, что в результате стало с моей страной, но я не верю, что Сираи способен возродить японскую культуру, возникшую во времена Токугавского сёгуната в ее первозданном виде. Ему нужна какая-то новая идея, способная стать катализатором общественного сознания, но он оказался неспособным выдвинуть такую идею, как не смог этого сделать и Мисима.

— Но это отнюдь не означает, что он не стремится к этому.

Акира кивнул в знак согласия, и вновь его печальный взгляд переключился на лимузин Сираи. Солнце зашло. В темноте фары встречных автомобилей высвечивали кортеж Сираи. Лишь изредка просвет между несущимися по шоссе машинами позволял Акире увидеть задние огни лимузина и «ниссанов». Он оставался на том же безопасном от них расстоянии.

Савидж не заметил признаков того, что кто-то в кортеже обнаружил их преследователей.

— Что же касается твоего замечания, — возобновил разговор Акира, — то я отвергаю тактику Сираи, но уважаю его как личность. И меня это беспокоит. Человек, с которым при нормальных обстоятельствах я мог бы солидаризироваться… А обстоятельства сегодняшнего дня вынуждают меня относиться к нему, как к потенциальному врагу.

— Может быть, он — жертва. Как и мы.

— Вскоре мы это выясним. Его кошмар может послужить ключом к разгадке нашего.

Глава 11

Кортеж Сираи съехал с хайвэя. Акира поехал следом, еще более тщательно соблюдая дистанцию. Время от времени «тоёту» обгоняли машины, не позволяя охране Сираи засечь неотступно следующих за ним Акиру и Савиджа.

Одна дорога сменяла другую — объезды, повороты, круги.

«Словно в лабиринте», — думал Савидж, совершенно запутавшись и не понимая, в каком направлении они двигаются. Яркие огни городов сменились тусклым светом фонарей вдоль дороги да пятнышками света вдали. Это зажженные на окнах деревенских домов лампы. Савидж не на шутку заволновался, увидев впереди какие-то гигантские смутные тени.

— Это что, горы? — Дурные предчувствия закрались в душу Савиджа.

— Мы въезжаем в японские альпы, — пояснил Акира.

С еще большей тревогой Савидж стал озираться по сторонам. Он весь съежился, когда «тоёта» проскочила по узенькому мосту, перекинутому через горную речку. Бурлящие воды, серебристые от лунного света, рождали неприятное чувство. Узкое ущелье уходило круто вверх, туда, где виднелись темные вершины гор, поросшие лесом.

— Альпы?

— Ну, это я преувеличил. Потому что они не похожи ни на скалистые горы Европы, ни на отлогие холмы в восточной части Соединенных Штатов.

— Но ты не?.. Мне внезапно показалось… черт побери, что словно мы опять в Пенсильвании. — Савидж почувствовал озноб. — Тьма. Не апрель, а октябрь. Вместо набухающих почек — листопад. Деревья такие же голые, как и…

— …тогда, когда мы везли Камити в «Мэфорд-Гэпский Горный Приют».

— Чего мы на самом деле никогда не делали.

— Верно, — сказал Акира.

Савиджа охватила дрожь.

— Я тебя понимаю, — проговорил Акира подавленным голосом. — У меня такое же жуткое ощущение, будто я здесь уже был, хотя это и бред.

«Тоёта» проехала очередное обрывистое ущелье. Почувствовав головокружение, Савидж постарался взять себя в руки.

Но на сей раз он оказался во власти не jamais vu, a déjà vu. Или их комбинации, при которой первая привела в действие последнюю. В животе заурчало от страха, и с ужасающим ощущением обволакивающей его нереальности Савидж стал разглядывать Акиру — человека, которого он видел обезглавленным.

Дорога продолжала петлять, поднимаясь все выше и выше, и эти поросшие деревьями склоны гор казались им невероятно знакомыми.

Япония. Пенсильвания.

Сираи. Камити.

Ложная память.

Призраки.

Ужас в душе Савиджа подавил все остальные чувства. Ему страшно захотелось схватить Акиру за руки, заставить его остановиться и повернуть обратно. Все инстинкты защитника требовали забыть о поисках правды, вернуться назад, к Рейчел, и научиться жить с кошмарами.

Потому что Савидж нутром чуял, что ему предстоит увидеть нечто еще более ужасное.

Акира, судя по всему, прочитал его мысли или же испытывал точно такой же животный ужас.

— Нет, — сказал японец. — Мы слишком далеко зашли. Мы столько пережили. И не можем остановиться. Мне необходимо выяснить все досконально. Я не хочу всю оставшуюся жизнь бегать от призраков.

И когда Савидж вздрогнул, вспомнив, как сверкнуло лезвие, отсекшее голову Акиры, иное чувство взорвалось где-то внутри. Его затопил новый импульс, пересиливший чувство страха.

Ярость. Такая сильная, какой он не испытывал никогда в жизни.

Никогда он не испытывал подобной злости. Грэм был бы в шоке. «Не давай волю эмоциям, — говорил учитель. — Именно так должен поступать профессионал. Иначе ты не сможешь объективно оценивать ситуацию. А это, в свою очередь, приведет к ошибкам».

«Но в этот раз все будет по-другому! — думал Савидж. — Ярость убережет меня от ошибок! Я буду держать ее под контролем! Я ее использую! С ее помощью я избавлюсь от страха! Она придаст мне сил!»

— Ты прав, — сказал Савидж Акире. Вонзив ногти в ладони, он почувствовал, что боль придает ему новую силу. — Кто-то вмешивался в мою память, и я, черт побери, желаю знать, кто это сделал и почему. И этот кое-кто, дьявол его возьми, мне заплатит сполна.

Глава 12

Выехав из-за поворота, Акира внезапно ткнул пальцем вперед. Затем ударил по тормозам. Дорога была подозрительно темна. Не было видно задних фар идущих впереди автомобилей. Савидж ощутил легкую дрожь.

Кортеж Сираи исчез без следа.

Савидж вытащил «беретту».

— Ловушка. Они поняли, что за ними следят.

— Нет-нет, я соблюдал осторожность.

— Но в течение последних десяти минут никто кроме нас за ними не следовал. Может быть, просто из любопытства или из принципа они решили проверить, кто это за ними едет. Съехали с дороги, выключили фары и теперь поджидают нас в каком-нибудь укромном месте… Если мы проедем мимо, охрана возьмет нас в клещи, заставит свернуть на обочину, чтобы выяснить, кто мы такие.

Акира вглядывался в беспросветную темень, простирающуюся за фарами «тоёты».

— Если твое предположение верно, то, надо полагать, сейчас они уже наверняка знают, что за ними следили. Потому что как только исчезли их задние огни, мы сразу же остановились. Савидж опустил стекло.

— Выключи мотор.

Акира послушался, не спрашивая, что именно намеревается делать Савидж.

Во внезапно наступившей тишине Савидж стал внимательно прислушиваться к звукам там, впереди, на дороге или на ее обочине: не заворчит ли двигатель, не заскрипят ли башмаки на гравийной дорожке, не хрустнет ли ветка кустарника, растущего вдоль дороги.

Но услышал он лишь привычные звуки ночи — стрекотание сверчка, редкое похлопывание крыльев птиц, покачивание на нежном ветерке сучьев деревьев.

— Я тоже могу выключить фары, — сказал Акира. — Нет необходимости изображать из себя мишень.

Почти ровный диск луны скрыло мимолетное облачко, а затем — огромная туча. Сделалось совершенно темно.

От дурноты у Савиджа пересохло во рту. Он сильнее сжал рукоятку «беретты».

— Они даже без зажженных фар знают, где мы находимся.

— Если они действительно нас поджидают.

— Это легко предположить. А если у них и оружие имеется, они вообще могут начать обстреливать этот участок дороги.

— Ну, придется стрелять наугад, а следовательно, непрофессионально.

— Зато это отвлечет наше внимание, а тем временем кто-нибудь подберется поближе к нам и выпустит всю обойму своего пистолета в это открытое окно.

Акира завел машину и, подав ее назад, вернулся за поворот. Он никак не мог выключить подфарники, зато был уверен, что теперь машину не видно с прямого участка дороги. Гипотетические охотники остались за поворотом, а подфарники были нужны, чтобы не свалиться в канаву. Припарковавшись на обочине, он снял ногу с педали, выключил подфарники и снова вырубил двигатель. И вновь их окружила непроглядная тьма.

— Возможно, мы переусердствовали, — сказал Акира. — Ведь я двигался на довольно значительном расстоянии от кортежа. Ведь вполне возможно, что они свернули на следующий поворот, в то время как мы еще не вышли на этот. Так можно было бы объяснить отсутствие задних огней.

— Пожалуй. — Голос Савиджа дрожал от напряжения. — Такое вполне возможно. — Затем его голос стал глуше. — Все дело в том, хочешь ли ты рискнуть оказаться в ловушке, которую они могли нам устроить на дороге?

— Ты не совсем прав. — Акира барабанил пальцами по рулю. Затем меланхолично кивнул и, взяв «уоки-токи», сказал что-то по-японски. Через секунду послышался трескучий ответ. Видимо, горы основательно затрудняли радиосвязь. Акира снова что-то сказал, выслушал ответ, сказал еще одну короткую фразу и положил «уоки-токи» на место.

Затем повернулся к Савиджу.

— Они дадут нам знать.

— И чем скорее, тем лучше, — ответил Савидж.

Два часа назад, когда Акира велел ученикам Таро возвращаться в Токио, он попросил двоих остаться на случай возможных неожиданностей.

Тактика, которую они разработали, заключалась в следующем: мотоциклисты должны проехать вперед, обогнать лимузин Сираи и автомобили охраны и быстро скрыться вдали. Внешне это должно было выглядеть так: два молодых человека спешат до ночи добраться до дома. Сейчас Акира приказал им проехать обратно, навстречу кортежу, и выяснить, действительно ли автоколонна продолжает двигаться дальше, вперед.

Разумеется, два мотоциклиста непременно навлекут на себя подозрения охраны Сираи, когда пронесутся мимо них, хотя и в другую сторону. Но что еще хуже: они могут угодить в ловушку, которую, как подозревал Савидж, должна быть расставлена на обочине сразу за поворотом.

Но Савидж подавил свои сомнения и страх, напомнив себе, что мотоциклисты — слишком мелкая, весьма подвижная и высокоманевренная цель. В случае опасности у молодых людей будет великолепная возможность, — «будь же ты хоть с самим собой откровенен, — укорил он себя, — ты ведь считаешь ее скромной», — развернуться перед самым носом у телохранителей Сираи и рвануть в обратную сторону, особенно если при этом они не забудут выключить фары.

Савидж восхищался их отвагой. Он понимал, что находится у этих ребят в неоплатном долгу. И помолился за их спасение, проклиная обстоятельства, вынуждающие учеников Таро рисковать жизнью.

«Но какова альтернатива?» — размышлял Савидж.

Ее нет.

Он сглотнул слюну с хорошей порцией желчи и распахнул дверцу.

— Пока ждем…

Акира открыл дверцу со своей стороны.

— В лесу будет намного безопаснее, чем в этой машине.

Выйдя, Акира тихо притворил дверцу, точно так же, как это сделал Савидж.

Читая мысли друг друга, оба защитника пригнулись, сползли к кювету и исчезли в кустарнике. Безмолвно, напрягая слух и зрение, Савидж ждал, сомкнув пальцы на пистолете. Акира тоже.

Глава 13

Издали, из-за поворота, донесся гул.

Савидж прислушался.

Гул нарастал. И вскоре стало ясно — сюда направляются мотоциклы.

Савидж замер в напряженном ожидании — вот сейчас грянут выстрелы, а за ними последуют крики, визг шин, скрежет искореженного металла, человеческая плоть вперемешку с металлом на покрытой бетоном дороге.

Но рев все нарастал.

С минуты на минуту мотоциклисты появятся из-за поворота! Пригнувшись, Акира помчался сквозь заросли кустарника к дороге. Он схватил «уоки-токи» и что-то быстро и отрывисто рявкнул в передатчик.

Тем временем Савидж, добежав до «тоёты», распахнул дверцу и включил передние фары. Раз! Два!

Довольный тем, что удалось так быстро справиться с фарами и направить их свет на деревья в дальнем конце поворота, Савидж решил, что мотоциклисты обязательно заметят его, а сам нырнул за «тоёту» и сжал посильнее «беретту» на тот случай, если мотоциклисты окажутся людьми Сираи.

Вскоре в поле зрения Савиджа показались два мотоциклиста. Когда свет их фар отразился от бортов автомобиля, они снизили скорость, а затем остановились. Савидж осторожно выглянул из-за «тоёты». Мотоциклисты же выключили моторы и зажженными фарами стали ощупывать придорожный кустарник. Отраженного света Савиджу хватило для того, чтобы разглядеть мотоциклистов, лица которых были скрыты шлемами с плексигласовыми отверстиями для глаз. Впрочем, Савидж все равно не узнал бы их — тогда ночью, в додзё, у Таро они были в капюшонах и в масках.

Когда они сняли шлемы, Акира, оставаясь в укрытии, что-то сказал им по-японски, и когда услышал ответ, то вышел из кустов и, обращаясь к Савиджу, сказал:

— Все в порядке. Это наши.

Савидж опустил «беретту». Мотоциклисты выключили фары.

Подойдя к ним, Акира снова заговорил по-японски. После того как он выслушал их ответы, японец повернулся к Савиджу.

— На обратном пути они не видели ни лимузина Сираи, ни его кортежа.

— Значит, мы были правы, — задумчиво проговорил Савидж. — Кортеж остановился на дороге за этим поворотом. Охрана Сираи догадалась, что за ними кто-то следит, и устроила ловушку. Им, видимо, надоело ждать, сейчас они направятся сюда, к нам. Нам следует…

— Нет. — Акира был явно озадачен. — Ребята прочесали дорогу, обследовали и обочины, особенно за этим поворотом. Но никаких машин не обнаружили.

— Как же так? Ведь это невозможно! Люди Сираи, должно быть, сумели где-то спрятать автомобили. Просто ученики Таро их не заметили.

— Мотоциклисты уверяют, что искали очень тщательно. Они совершенно уверены, что никаких машин нигде на обочине дороги нет.

— Но ведь не могла же колонна автомобилей испариться! Где-то же она должна быть, — едва не закричал Савидж. — Я, конечно, доверяю ребятам Таро, но в данном случае мы сами должны все проверить.

Пригнувшись, Савидж перебежал на противоположную сторону дороги. За ним следом мчался Акира. Держась поближе к кустам, они осторожно дошли до поворота и двинулись дальше по дороге, готовые в любой момент нырнуть в лес и в нем раствориться.

Но чем дальше они двигались, тем яснее становилось Савиджу, что ученики Таро оказались правы. Добравшись до следующего поворота, он уже был совершенно в этом уверен. Кортежа Сираи нигде не было.

Но тогда как же, черт побери!..

Все его внимание было сосредоточено на противоположной стороне дороги, так что Савидж сначала даже не понял, что именно заставило его взглянуть вверх. Может быть, включилось подсознание и направило его взор на неясные очертания какой-то фигуры в зоне периферийного зрения. В общем, как бы то ни было, но Савидж посмотрел вверх, на гору, возвышающуюся за дорогой, и ощутил пробежавший по спине холодок, когда увидел свет фар, поднимающихся высоко наверху по краю обрыва. Три пары фар — крошечные и практически неразличимые, больше напоминавшие свет фонариков. Повернув сначала направо, затем налево, они поднимались все выше и выше, и свет их становился все более и более тусклым.

— Боже.

Акира и Савидж не сводили глаз с этих движущихся точек.

Акира что-то пробормотал по-японски, и Савидж понял — он выругался.

Они быстро побежали через дорогу. Конечно, охрана Сираи или часть ее могла остаться где-то здесь, а далекий свет фар — всего лишь приманка, имеющая целью заставить Акиру и Савиджа утратить бдительность и угодить в приготовленную для них ловушку, поэтому «беретта» Савиджа была по-прежнему нацелена в темную чащу леса.

Но вместо затаившейся в лесу охраны они обнаружили — на полпути к следующему повороту дороги — узенькую дорожку, обсаженную по бокам густым кустарником. Обнаружили они ее чудом, потому что подступы к ней были тщательно замаскированы. Савидж, озадаченный, вглядывался в темноту, открывающуюся в просвете дорожки, затем перевел взор к вершине горы, хотя отсюда не видно было за деревьями прозрачных огоньков, все уменьшающихся в размере.

— Ясно, как божий день, что они не на прогулку выехали! — воскликнул Савидж.

— Может быть, едут на какую-то встречу. Причем, представь себе ее уровень, если для этого пришлось отправиться в такую глухомань.

— К черту на куличики! Встреча ночью, в лесу, на вершине горы? Даже такому параноику, как я, подобная затея никогда не пришла бы в голову, — фыркнул Савидж. — Сираи слишком занятой человек, чтобы тратить впустую уйму драгоценного времени, когда это можно сделать в более удобной для этого обстановке, и к тому же не уезжая из Токио. А что, если ему вдруг захочется в туалет? Вообрази заносчивого политика, писающего прямо в лесу… А затем еще и долгая обратная дорога в Токио. Конечно, он может и в машине поспать, но подобные поездки все равно чрезмерно утомительны.

— Но эта дорожка… — сказал Акира.

— Но ведь для чего-то ее проложили. Никто не стал бы ее прокладывать в лесу, содержать в таком идеальном порядке, к тому же тщательно маскировать выход к ней только для того, чтобы никто не мог полюбоваться потрясающим видом,который открывается с вершины горы.

— Значит, там, наверху, что-то есть.

— Здание, — предположил Савидж.

— Это единственное, что и мне приходит в голову. — Акира нажал на кнопку часов, высветив цифры. — Который сейчас час? Чуть больше одиннадцати. Значит, Сираи планирует остаться там ночевать.

Сердце Савиджа учащенно забилось.

Словно подстегнутые кнутом, мужчины рванули по дороге, свернули за поворот и помчались к двум мотоциклистам, охранявшим «тоёту» от возможного нападения.

И хотя Савидж взмок от пота, спину его пробирал холод отнюдь не от промозглого октябрьского горного ветерка. Déjà vu поверг его в смятение и страх.

— Чуть больше одиннадцати? Но разве не в это же время мы подъехали к…

— …«Мэдфорд-Гэпскому Горному Приюту», — договорил за него Акира, бежавший рядом. — Все это ложь. Мы никогда…

— …там не были, — выдохнул Савидж.

— Но я настолько…

— …хорошо его помню… — Савидж мчался вперед. Сердце колотилось, ему было плохо… Плохо от страха. От ярости. — Это происходит…

— …снова. — Акира набирал скорость.

— Но ведь в первый раз этого не было! — Савидж предчувствовал нечто ужасное.

— Сегодня, — выдохнул Акира.

— …мы узнаем почему.

Они забежали за поворот, направились к «тоёте». Из кустов вышли оба мотоциклиста. Акира отдал им очередное распоряжение на японском, одновременно открыв багажник автомобиля.

При свете, вспыхнувшем под кожухом, Савидж увидел два рюкзака. Еще в Токио, когда Таро снабдил их этой машиной, Акира объяснил Савиджу, что сэнсэй всегда кладет в багажник все необходимое для наблюдения. И не только. Оружие тоже. И еще микроволновые, ультракрасные и вольтовые датчики, которые, в свою очередь, могут выявлять наличие детекторов вторжения. Маскировочные костюмы. Тюбики с маскировочным кремом.

— Пойдем по дорожке? — спросил Савидж, проворно надел поверх своей одежды похожий на пижаму маскировочный костюм.

— Не стоит забывать, что она может просматриваться телекамерами, — отозвался Акира.

— Верно. — Савидж обеими руками размазал маскировочный крем по лицу. — Дорога чересчур заманчива. Слишком уж легко было бы отправиться по ней. Мы будем видны, как на ладони. Изумительно простая ловушка… Так что придется выбирать путь посложнее.

— А разве другой путь есть? — усмехнулся Акира. — Разве, кроме трудных путей, имеются иные? — Он выудил из рюкзака пистолет и начал его внимательно проверять.

— На моей памяти их не было. Ну, что, наверх? Да? Полезем на гору?

Акира проверил магазин.

— Да. Наверх. Полезем. Ты сможешь выдержать такой подъем?

— Ты хочешь со мной состязаться на пари? И какие же ты предлагаешь ставки?

Акира оттянул затвор и заслал патрон в патронник.

— Наши жизни.

— Ну что ж, я все равно тебя перегоню, предлагаю подниматься очень осторожно.

— Хай. — Акира сунул пистолет в кобуру.

— Готов? — спросил Савидж.

— Еще нет. — Акира повернулся к ученикам Таро и что-то быстро сказал им по-японски.

Савидж, полный решимости, ждал.

Ученики молча попрощались.

— Я им приказал ждать, — сказал Акира. — Но первым делом, пока мы карабкаемся на гору, один из них отведет «тоёту» в ближайшую деревушку и оставит ее там. На тот случай, если люди Сираи захотят проверить дорогу. Второй поедет за ним следом на мотоцикле, на котором они потом вернутся сюда и спрячутся в придорожном кустарнике. Если мы не появимся здесь до завтрашней ночи, они доложат обо всем Таро.

— Который за нас отомстит, — добавил Савидж.

— Он мой сэнсэй. Он мне как отец. И он уничтожит, — Акира тяжело сглотнул, — тех, кто меня убьет.

— Все, достаточно разговоров о смерти. Сейчас главное — вскарабкаться наверх, а это нелегко. И тогда явится…

— Я не христианин. Но воспользуюсь вашим западным словечком. — Акира произнес: — Спасение.

— Да, — отозвался Савидж. — Конец нашего общего кошмара. Начало мирной жизни.

Савидж вскинул рюкзак на плечи. В какой-то момент ему вдруг показалось, словно он уже бывал здесь, только теперь не «Мэдфорд-Гэпский Горный Приют» мерещился Савиджу, а усадьба мужа Рейчел. Содрогнувшись от ужаса, он понял, что все возвращается на круги своя. И тут же он снова ощутил прилив ярости. Если круг сейчас наконец замкнется, он выйдет из лабиринта… подобного тому, что на Миконосе, только существующего в его измученном мозгу.

Сегодня он надеялся из него выбраться.

Глава 14

Они вошли в лес. Облака раздвинулись, и снова засияла луна, освещая все вокруг. Но Савиджу с Акирой лунный свет был ни к чему. Потому что они надели инфракрасные очки, в которых все вокруг виделось им в зеленом свете. Растительность была точь-в-точь такая же, как в горах Пенсильвании: орех, дубы, клены, почти полностью скинувшие листву. Поднявшись выше, Савидж увидел сосны, и их смолистый запах напомнил ему скипидар. Но из низинки тянуло сыростью и гнилью, и эти запахи перебивали все остальные.

Земля была густо устлана опавшей листвой и сосновыми иглами, и хотя они скрадывали шум шагов, передвигаться вовсе уж бесшумно не удавалось. Если на пути оказывались обломки скал, Савидж ступал на них. Сначала подъем был довольно пологим, но через некоторое время резко пошел вверх, и тогда плечи Савиджа ощутили тяжесть рюкзака. Правое плечо, в которое угодила дубинка, страшно ныло. Он мельком подумал о том, что в случае боевой схватки плечо может доставить ему массу неприятностей, поэтому он остановился и проглотил несколько болеутоляющих таблеток из пузырька, который дал ему Таро. Поднимаясь все выше и выше, он чувствовал, как пот струится у него по спине, в то время, как изо рта вырывались клубы пара. Ночью в горах было прохладно.

Акира шел впереди. Выйдя из-за деревьев, они обнаружили, что находятся на поросшем травой плато. Быстро пройдя его, они вновь оказались в лесу. Следующий участок подъема оказался круче: валуны и завалы постоянно преграждали путь. Так как ни компаса, ни карты местности у них при себе не было, им пришлось время от времени останавливаться, отыскивать просвет в густых зарослях и разглядывать вершину горы, корректируя по ней свой курс. Ландшафт постепенно становился более разнообразным. Савидж с Акирой перебирались сквозь ледяные потоки, перемахивали через острые, как бритва, хребты гор, карабкались по отлогим скалам и наконец остановились отдохнуть.

На вершине горы что-то виднелось на фоне затянутого облаками, беззвездного неба… Савидж снял инфракрасные очки, чтобы вытереть пот с глаз, и был поражен, — лунный свет оказался таким ярким, что он не мог себе этого даже представить. Верхушка горы была окружена ореолом света. Савидж нахмурился, но тут же понял, что это сияние исходит не от луны, а откуда-то с вершины горы. «Мы оказались правы, — подумал Савидж. — На вершине находится здание!»

Акира тоже заметил ореол света. И словно получив заряд бодрости, указал наверх. Как бы Савиджу хотелось, чтобы в рюкзаках Таро оказались башмаки на рифленой подошве, но, к сожалению, никто не знал, что им придется карабкаться по горам. Ведь они не предполагали отправляться за город. Зато ботинки, которые были сейчас на Савидже, не оставляли следов на земле. Но иногда на ровной каменистой поверхности его гладкие кожаные подметки скользили, и он едва не опрокидывался назад. Чтобы сделать очередной шаг, приходилось очень внимательно смотреть под ноги. Несколько раз им попадалась словно специально проложенная тропа, позволяющая ускорить подъем, но она также внезапно исчезала, и им снова приходилось продираться сквозь кустарник.

Под маскировочным костюмом одежда Савиджа насквозь промокла от пота. Но после длительной поездки в автомобиле такая физическая нагрузка была ему даже приятна, и все его мышцы наливались новой силой. Савидж подумал, что подобное восхождение показалось бы ему легкой прогулкой в последнюю «адскую неделю» заключительных тренировок в СИИЛз перед выпуском. Он заставил себя, победив усталость, продолжить подъем. И действительно: чем ближе он оказывался к вершине, тем сильнее и увереннее себя чувствовал. Необходимость достичь цели, отчаянная потребность покончить с кошмаром вселяли в него силу и смелость.

Он снова остановился, но теперь уже рядом с Акирой: они сняли рюкзаки и подготовили детекторы. Савидж удовлетворенно кивнул, увидев, что в вольтметрах и микроволновых мониторах нет светящихся циферблатов — сигналов для снайперов. Они были оборудованы наушниками. Если бы приборы зафиксировали микроволны или электрическое поле, то в наушниках раздался бы приглушенный писк, а позиция наблюдателей при этом не была бы обнаружена противником.

Несмотря на восхищение предусмотрительностью Таро, Савидж ощущал растущую тревогу. Потому что оборудование оказалось точно таким же, какое он использовал для проникновения в усадьбу мужа Рейчел. Казалось, что он уже был здесь раньше и проделывал все то же самое. Сгустились тучи. Хлынул дождь, напомнив ему о том, что тогда он использовал его как прикрытие для спасения Рейчел. Воспоминания — подлинные и ложные — обрушились на Савиджа. Усадьба на Миконосе. «Мэдфорд-Гэпский Горный Приют». Поеживаясь, он искоса глядел на сияние на вершине горы.

«Время. Точно. Самое время, — думал он. — Плевать на прошлое — чтоб его! Сейчас самое главное — настоящее. И будущее. Рейчел».

С яростной решимостью он закинул рюкзак на плечи и вставил в ухо наушник микроволнового детектора. Акира сделал то же самое, только в ухе у него торчал наушник вольтметра. Сквозь инфракрасные очки Савидж посмотрел на него, затем махнул инфракрасным фонарем. Непривычно зеленый Акира стиснул челюсти.

Савидж решительно кивнул, с полуслова поняв напарника. Пора с этим кончать.

Глава 15

Восхождение заняло два часа. Трудное, потребовавшее огромного физического напряжения. Сейчас они находились на прогалине в сотне ярдов от цели. Но теперь на смену стремительности пришла осторожность. Будучи специалистами высшего класса, они прекрасно понимали, что теперь придется двигаться ползком, тщательно изучая местность и все, что вызывает хотя бы малейшее подозрение. Быть предельно бдительными и предвидеть возможную опасность. Было, например, абсолютно ясно, что вершина горы опутана системой датчиков. И наверняка выставлены часовые, возможно даже с собаками.

Вооружившись микроволновым детектором, Савидж вытянул руку на всю длину и принялся тщательно сканировать землю, деревья, кустарник, все прочие предметы, дабы не угодить в какую-нибудь ловушку. Дождь становился сильнее. Акира держался рядом, приноравливаясь к шагу Савиджа и тоже вытянув руку вперед — только с вольтметром, — готовый застыть на месте, как только возникнет какая-либо опасность.

По мере продвижения вперед сияние на вершине горы становилось более интенсивным. Сквозь инфракрасные очки Савидж осматривал горы и деревья на предмет возможного размещения на них камеры с трансфокаторами и просвечивал инфракрасным фонарем лесную чащу. Он приблизился к ограде, напомнившей ему ограду на Миконосе, и у него опустились руки от сознания обреченности — нет, он не в состоянии пройти через все испытания снова.

Ограда — зеленая сквозь инфракрасные очки — была голой: никаких коробок на столбах, ни проволоки, ни вибрационных датчиков. С тяжелым сердцем Савидж перемахнул через нее, следом за ним и Акира. Дождь расходился все сильнее. Они поползли выше.

Внезапно Савидж понял, что им предстоит дальше, и дурные предчувствия усилились. И он оказался прав! Впереди, сквозь деревья, проглянула еще одна ограда, на ее опорных столбах — коробки, соединенные проводами!

«Точь-в-точь как на Миконосе, — подумал Савидж. — Наверняка сигнализацию здесь и в имении мужа Рейчел устанавливал один и тот же человек! Мог ли Сираи знать Пападрополиса? Или это простое совпадение?

Нет! Совпадение исключено! Все взаимосвязано! Миконос! Мэдфорд-Гэп! Камити! Сираи! Пападрополис! Все это звенья одной цепи!

Déjà vu и ложная память! Мы-то считали свой выбор свободным, но, оказывается, каждое наше действие было запрограммировано. Каждый шаг был заранее определен.

Мы как крысы в лабиринте. И каждый раз, оказавшись в тупике, мы были вынуждены — вернее, нас заставляли — бежать туда, где препятствия, ожидавшие нас, были минимальными.

Сюда. На вершину горы.

Как в усадьбу мужа Рейчел. Или в Мэдфорд-Гэп. И…»

Савидж подскочил к Акире, намереваясь схватить его за руку и потянуть отсюда прочь — вниз, вниз! «Мы должны отсюда убраться! Это ловушка! Мы делаем именно то, чего желает Сираи! Нас обманом заманили сюда! Это!..»

Акира вывернулся из савиджского захвата. Даже сквозь инфракрасные очки Савидж заметил на лице Акиры выражение страшного замешательства. Акира развел руками. В чем дело? — недоумевал он.

Из соображений конспирации Савидж жестами объяснил, что им следует как можно быстрее уходить отсюда.

Акира снова развел руками. И укоризненно покачал головой.

Савидж чуть ли не вслух хриплым голосом прошептал:

— Нужно убираться отсюда.

Но звуки за оградой заставили его застыть на месте.

Они доносились с вершины горы, залитой ярким светом.

Стрельба! Треск автоматов. Бах, бах, бах — выстрелы пистолетов. Грохот обрезов. И перекрывающие все эти звуки вопли людей.

Вымокший до нитки Савидж повернулся в сторону ограды. Выстрелы и крики не прекращались ни на минуту. Боже! Савидж бросился к ограде. На Сираи напали! Если он умрет, если мы не успеем вовремя и не сможем его защитить, то так никогда и не узнаем…

Рявкнул пистолет. Протрещал автомат. И снова крики.

Нет!

Савидж с трудом подавил в себе желание перелезть через ограду. Держи себя в руках! Ты должен продолжать…

Отойдя на расстояние вытянутой руки от ограды, Савидж уставился на нее. На столб. Ближайший к нему.

И сжался от страха. Коробка, вибрационный датчик. Провода, тянущиеся от одного к другому… перерезаны! «Кто-то успел проникнуть туда раньше! — понял Савидж. — Группа захвата прошла!..

Мы должны!..»

Савидж подпрыгнул, схватился за решетку ограды, подтянулся и оседлал ее. Среди шума дождя и звона цепей ограды он заметил, что рядом с ним карабкается Акира. Приземлившись по другую сторону ограды, они перекатились по земле, чтобы смягчить удар, и вскочили на ноги. С пистолетом в руке Савидж помчался вперед, туда, откуда неслись отчаянные вопли.

И воцарилась мертвая тишина.

Глава 16

Тишина, которая, казалось, парализовала все и вся. Словно остановилось время.

Савидж с Акирой мгновенно легли на раскисшую от дождя землю. Держа пистолеты дулом вверх, чтобы не забить их грязью, они поползли вперед, к свету, сияющему на вершине скалы.

Очередной склон был совершенно голый. Точь-в-точь такой, по которому Савидж полз к усадьбе Пападрополиса. И снова он понял, что следующим препятствием будет ряд столбов, между которыми невидимыми нитями проходят микроволны, и стоит нарушить эти «нити», как мгновенно сработает сирена. Невидимая ограда. Но, имея соответствующие приспособления и необходимую подготовку, человек способен избежать соприкосновения с микроволнами. Так, как, например, это сделал на Миконосе Савидж. Продвигаясь ползком по грязи все время вверх, Савидж высветил своим инфракрасным фонариком столбы, и по спине у него пробежали мурашки.

Наверху звук очередного выстрела разорвал тишину. Савидж замер на месте, направив «беретту» туда, откуда раздался выстрел.

Одежда на нем промокла до нитки. Прищурившись, он пытался разглядеть что-нибудь сквозь очки, одновременно прислушиваясь, не движется ли что-нибудь в его сторону.

Но тут он услышал, как на вершине горы хлопнули дверцы машины и взревел мотор. А затем раздался рев еще одного мотора. По гравию завизжали, пробиваясь сквозь лужи, шины.

Акира толкнул Савиджа в бок и указал на яркий свет фар двух двигающихся вниз по дороге машин. Машины проскочили, ревя моторами, к долине и исчезли среди деревьев.

Рев машин смолк, заглушенный расстоянием. Спустя тридцать секунд их след простыл.

Савидж медленно встал на четвереньки, чувствуя, как по его одежде стекает на землю грязь. Он поежился от холода и от волнения одновременно. Осторожно ступая, он приблизился к заграждению из столбов, каждую секунду ожидая воя в наушнике. Но он молчал.

Савидж в нерешительности остановился. Можно ли надеяться, что система не задействована?

«А какая, собственно, разница? — подумал он внезапно. — Кто отреагирует на сигнал тревоги, если он все-таки прозвучит? Ведь никто не палил по автомобилям, когда они мчались по дороге вниз. Значит, группа вторжения свою работу сделала. Последний выстрел, непосредственно перед тем, как взревели двигатели обоих автомобилей, был последним, так сказать, завершающим, ударом. Там, должно быть, одни трупы!»

Он прошел мимо одного из столбов и, чувствуя рядом присутствие Акиры с пистолетом, двинулся вверх по размытому дождем склону. Последние же десять футов до вершины горы они проползли по-пластунски.

Глава 17

Сердце Савиджа болезненно сжалось при виде представшего его глазам зрелища. Стоявший рядом с ним Акира судорожно выдохнул воздух из легких.

Шок. Если, взбираясь вверх по крутому склону сквозь различные охранительные системы, он все время вспоминал о Миконосе и о многосложной электронной сигнализации, установленной в поместье Пападрополиса, то сейчас, глядя на высившееся перед ним здание, он ощутил прилив дурноты, у него закружилась голова и сперло дыхание. Он снял инфракрасные очки и с ужасающей ясностью понял, что это — «Мэдфорд-Гэпский Горный Приют».

Вернее, причудливое японское его подобие!

Здание было огромным, удивительно длинным, примерно в восьмую часть мили. Повсюду горели дуговые фонари, все залитые дождем окна были освещены. Центральная его часть была похожа на японский замок: пять ярусов — парапет — и опускающаяся к низу крыша с загнутыми вверх краями. Но с обеих сторон к нему примыкали секции значительно меньшей высоты и совершенно иного архитектурного стиля. Типично деревенский домик, крытый соломой, вплотную примыкал к постройке под черепичной крышей, напоминающей храм или усыпальницу. Впритык к чайному домику высилась пагода из кипарисового дерева.

Савидж встряхнул головой, пытаясь избавиться от головокружения и прийти в себя. Что собой представляли все эти строения и каково было их функциональное назначение, он не знал. Но в одном Савидж был уверен — он постиг идею этого странного сюрреалистического ансамбля. Он служил памятником, олицетворяющим различные эпохи в развитии японской архитектуры.

Потрясенный, Савидж опустил глаза, он был не в силах смотреть на это огромное эклектичное здание. Чувствуя, что он не в силах справиться с охватившим его смятением, он прищурился, отвел глаза от дуговых фонарей и вдруг увидел валяющиеся на газонах трупы мужчин.

Это были японцы. Рядом с трупами валялись пистолеты или автоматы.

Одни были в гражданском платье, другие в костюмах для занятий воинскими искусствами. И у каждого в груди или на спине зияли кровавые раны…

Савидж насчитал десять трупов. У него было такое чувство, словно ему в кишки вонзились рыболовные крючки и раздирают их на части.

Несмотря на освежающий дождь воздух был насыщен пороховым дымом. Однако удушливый запах дыма усугублялся газами, исходящими из трупов через пулевые отверстия, и вонью испражнений, непроизвольно выделяемых в результате предсмертных судорог.

Савидж ощущал во рту медный привкус запаха крови.

Акира оглядел трупы и, повернувшись к Савиджу, сказал:

— Те, что в гражданском платье, — охранники. Когда поднялась стрельба, они вступили в борьбу с налетчиками, надеясь быстро покончить с ними. А те, что в каратэ-ги, видимо, находились в здании и поспешили им на помощь. Видимо, нападение было внезапным. — Подавив дрожь, Акира поднял пистолет и понюхал его ствол. — Из него не стреляли.

Акира осмотрел «узи».

— Из этого тоже.

— Налетчики действовали слаженно. Судя по всему, классные профессионалы.

— Выскочили внезапно из-за деревьев.

Савидж кивнул.

— Сделали дело и умчались на машинах кортежа Сираи.

— Но на дороге мы не видели никаких других машин, — сказал Савидж. — Как же они сюда добрались?

— Возможно, они находились здесь уже несколько дней. По-видимому, были уверены, что их противник рано или поздно появится здесь, и они его терпеливо ждали. Я однажды стоял на посту в течение сорока восьми часов.

— А меня выдрессировали так, что я мог сутками неподвижно лежать в джунглях, — заметил в свою очередь Савидж, ощутив горечь во рту, и продолжал: — Мы знаем только, что они проникли сюда заранее. Спрятались и… Выдержка — вот единственное, что от них требовалось.

— Но кто был их даймё?

Савидж с отвращением передернул плечами.

— Какая-нибудь фанатическая левофланговая группировка. Японская «Красная Армия». Кто может знать? Мы упустили свой шанс. Пришли… но слишком поздно. И нам никогда, черт побери, ничего не узнать.

Он по очереди оглядывал трупы.

— Правда, я знаю только одно. — Савидж сглотнул слюну с привкусом желчи. — Эти люди стояли на нашем пути, были барьером между нами и Сираи. Нам было необходимо пробиться сквозь них и допросить Сираи, а они должны были надежно его защищать. Пятая профессия. Они повиновались законам профессии. Были привержены своему долгу и выполняли его, не щадя жизни. И приняли смерть достойно. И я…

— Да. — Акира отер капли дождя с печальных глаз, принял строгую позу и, поклонившись, забормотал что-то, похожее на молитву.

— Что ты говоришь? — полюбопытствовал Савидж.

— Я напутствовал их души в дорогу к предкам. Обещал чтить их память, пока жив сам. Я поклялся оказывать положенные почести их душам и распознать их, будь то в порывах ветра или потоках дождя.

— Ясно, — сказал Савидж. — В Америке, по крайней мере у католиков, среди которых я вырос, в таких случаях принято говорить: «Господь благослови, Господь упокой».

— Их духи поймут это.

И Савидж вдруг быстро добавил:

— Сираи… Может, он жив. — От внезапно возникшей надежды его сердце бешено забилось. — Может, он только ранен? Или ему удалось спрятаться? — Он пошел, а затем не выдержал и побежал к зданию. — Мы должны его отыскать.

Акира последовал за ним.

— Не слишком надейся. Уж как я хочу все узнать… Но вряд ли. Убийцы знали, что им предстоит сделать. У них было для этого достаточно времени. Они ни за что не ушли бы отсюда, не доведя дело до конца.

— Но шанс всегда остается!

Глава 18

Они добежали до центральной части здания, той самой, в которой Савидж усмотрел сходство с японским замком. Дверь была открыта. Из нее лился свет.

Савидж отпрянул в одну сторону, Акира — в другую, и они внимательно осмотрели вестибюль на тот случай, если не все члены ударной команды ушли или же кто-нибудь из людей Сираи выжил и теперь был готов стрелять в любого, кто покажется в дверном проеме.

Не обнаружив опасности, Савидж прыгнул вперед под углом, чувствуя, что Акира повторил его движение, но в зеркальном отражении. Пригнувшись, они нацелили пистолеты в разные стороны, крутясь на одном месте и оглядываясь по сторонам.

Им ничто не угрожало.

Потому что все были мертвы. Комната — огромный зал, обшитый панелями из полированного тика и украшенный канделябрами, стилизованными под японские фонарики, — была усеяна трупами.

Савидж сжался от ужаса и опустил пистолет. И снова запах крови и экскрементов, исторгающихся из расслабленных сфинктеров мертвецов, чуть было не застал его врасплох. Хотелось проблеваться.

Справа, возле раздвинутой перегородки, в лужах крови лежали пять трупов. Еще три — чуть поодаль. Четверо были убиты прямо на лестнице слева — в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте» планировка была точно такая же, как здесь.

— Боже милостивый, — прошептал Савидж. Он заставил себя пройти дальше в зал и, подавив тошноту, уставился на жертвы кровавой бойни. — Скольких же еще мы найдем?

Потрясенные, они осмотрели соседние помещения, обнаружив трупы и там.

— Слишком, слишком мно… — Савидж привалился спиной к стене, на которой висели рисунки, сделанные черной тушью, а рядом с ними — мечи. Искусства войны и мира. Он вытер лоб: пот, смешавшийся с каплями дождя. — Я столько раз участвовал в боевых схватках, что все и не перечислить. Стольких поубивал, что иногда мне снятся легионы трупов. Но это… — Савидж яростно тряхнул головой, словно это могло заставить мертвецов исчезнуть. Он плотно смежил веки, затем неохотно открыл их и снова вздрогнул от ужаса, — …го слишком много. Когда это закончится, когда мы в конце концов сможем прекратить все это, отойти, отступить, я буду приветствовать то, что ты называешь…

— Спасением.

— Я хочу всего лишь…

— Мира? — спросил Акира.

— И конца запугиваниям и угрозам.

— Угрозы будут всегда, — сказал Акира. Его печальный голос звучал совсем тихо. — Такова жизнь.

— Но после всего пережитого, — выдохнул Савидж, — я больше не смогу рисковать своей жизнью ради незнакомых мне людей. За исключением Рейчел.

— И все-таки приверженность своей профессии — у тебя в крови. Ты должен кого-то охранять. А вот я с этого мгновения становлюсь своим собственным принципалом. И начинаю охранять самого себя.

— Тебе будет ужасно тоскливо.

— Но у меня есть такой друг, как ты.

Савидж даже вздрогнул от неожиданности.

— Я не ошибся? Ты действительно назвал меня «другом»?

Акира сделал рукой жест, отметающий все сомнения.

— Нужно отыскать Сираи. Это все не закончится…

— …пока мы его не найдем. — Савидж рывком отпрянул от стены. — Но где может?.. Ведь мы осмотрели все помещения. Его здесь…

Они повернулись к лестнице. Минуя трупы, удрученный, Савидж прошел через вестибюль, взглянул на струящуюся по ступеням кровь и стал подниматься наверх. Акира, как всегда, был рядом.

Добравшись до площадки следующего этажа, они стали подниматься выше по лестнице с противоположной стороны.

— Тебе это ничего не напоминает? — спросил Савидж сорвавшимся на хрип голосом.

— Лестницу в «Горном Приюте».

Они осторожно поднялись на следующий этаж.

И снова обнаружили трупы.

— Видно, этому не будет конца, — прошептал Савидж.

— Если его не окажется в этом здании, придется обыскивать все остальные, — сказал Акира. — Сколько бы это не заняло времени.

Обнаружив по обе стороны коридоры, казавшиеся бесконечными, Савидж стал целиться то в одну, то в другую сторону.

— Эти коридоры могут служить связующими звеньями с другими зданиями, — предположил Акира.

Гнетущая тишина смерти повисла в воздухе. Савидж ощущал ее тяжесть на лице. Он с трудом переводил дыхание.

— Обрати внимание на комнаты вдоль коридора. С раздвижными перегородками вместо дверей.

— Точь-в-точь как в «Мэдфорд-Гэпском Горном Приюте», — согласился Акира.

— Я знаю, где мы его найдем. Камити. Сираи…

— Где?

— Там, где он был всегда! В моем кошмаре! Там, куда мы его тогда проводили! Хотя мы его никуда не провожали! — Савидж указал на лестницу. — На третьем этаже. В его комнате. Там, где он был тогда, мы найдем его и теперь.

Они поспешили вверх по лестнице.

Глава 19

И снова наткнулись на трупы. У Савиджа болезненно сжалось сердце. Кровь. Пол был залит кровью. Ему приходилось ступать по лужам крови. Подошвы ботинок скользили и издавали чавкающие звуки. Казалось, грудь его превратилась в ледяную глыбу. Со все возрастающим суеверным страхом Савидж щупал пульс у мертвецов. Тщетно. Он поднимал оружие, валявшееся рядом с трупами, и нюхал стволы.

— Из них не стреляли.

— Что? Но…

Савидж кивнул.

— Судя по всему, наружная охрана была застигнута врасплох. Но…

— Но эти-то охранники должны были услышать выстрелы, прозвучавшие снаружи.

— И в комнатах на нижних этажах, и на лестнице. Команда должна была сначала перебить всех охранников там, а потом уже добраться сюда.

— И несмотря на возникший внизу переполох находившиеся здесь телохранители не сделали ни единого выстрела?

— Что-то тут не так, — покачал головой Савидж.

Спина к спине они напряженно целились в противоположные концы коридора. Потом, отойдя чуть вправо, опасливо взглянули на лестничный марш, по которому им предстояло подняться. По полу за ними тянулись кровавые следы. Они осторожно пробрались вдоль коридора в правом крыле здания, отыскивая пятую комнату с правой стороны, где…

…если бы вместо раздвижных перегородок были двери…

…и если бы это был «Мэдфорд-Гэпский Горный Приют»…

…они без труда отыскали бы комнату Камити.

— Выстрел из прошлого, — пробормотал Савидж.

— Не понимаю.

Савидж вдруг понял, что его обуревает страх. Он постарался взять себя в руки.

— Готов?

— Как всегда.

— Прикрой меня. — С трудом сдерживая волнение, Савидж ухватился за раму раздвижной перегородки, рывком толкнул ее в сторону и отпрянул к стене, целясь в комнату.

Очутившийся по другую сторону двери, едва переводивший дыхание, Акира тоже нацелил пистолет в комнату.

У Савиджа глаза полезли на лоб.

Камити… Сираи…

Имена смешались. Прошлое и настоящее были неразличимы, если не считать одной-единственной детали.

Камити-Сираи в черном каратэ-ги сидел, по-японски скрестив ноги, перед низеньким столиком и пил чай. Седовласый, слегка полноватый, с двойным подбородком бизнесмен-политик лет пятидесяти с лишним поднял голову и внимательно взглянул на Акиру и Савиджа. При их внезапном вторжении он даже не вздрогнул, спокойно поставил чашку и кивнул.

Потом, держась за край стола мозолистыми от постоянных занятий каратэ руками, медленно встал.

— Наконец-то, — проговорил он.

— Но как же вы… — Савидж вошел в комнату. — Где… Вам же необходимо было оставаться в укрытии. Ведь вместо нас могли оказаться опять наемные убийцы, которые… — Савидж растерялся и умолк. До него вдруг дошло, что Камити (Сираи) говорит по-английски, а главное — что все эти вопросы бессмысленны. Потому что Камити (Сираи) не грозила никакая опасность и ему не было надобности от кого-либо прятаться. — О черт, — только и смог выдавить из себя Савидж.

— Примите, пожалуйста, мои скромные поздравления. — Камити поклонился. — И позвольте выразить вам мое глубочайшее почтение. Вы — истинные профессионалы. И вы до конца исполнили свой долг.

— Нас все время заманивали сюда, — вздохнул Савидж, обводя комнату рукой с зажатым в ней пистолетом.

— Правильно.

— Но зачем?

— Если вы опустите оружие, я вам объясню, — сказал Камити.

— Ну уж нет. Говорите, не то я вас…

— Пристрелите? — Камити помолчал немного, потом, пожав плечами, продолжал: — Не думаю. Потому что в таком случае вы никогда не…

— Говорите! — Пистолет дрожал в руке Акиры. — Мы когда-нибудь раньше встречались?

— В каком-то смысле, да.

— В каком еще, черт побери, смысле? — Савидж с трудом удерживался, чтобы не спустить курок.

— Опустите, пожалуйста, ваше оружие, — повторил Камити. — Нам есть о чем поговорить. — Он покачал головой. — Но я не чувствую себя… разговаривающим? Разговаривательным?.. Как бы получше выразиться… словом, я не расположен к беседе под дулом пистолета.

— Но мне, пожалуй, все равно, — сказал Савидж. — Может, если я вас пристрелю, то мои кошмары…

— Нет. — Камити сделал несколько шагов вперед. — Они не прекратятся. А, наоборот, станут еще более ужасными. Не получив ответа на интересующие вас вопросы, вы никогда не избавитесь от наваждений. До конца своих дней. И это касается вас обоих.

Дуло пистолета чуть было не уперлось в грудь шедшего прямо на Савиджа Камити.

— Зато вы умрете.

— Это принесет вам удовлетворение? — Камити продолжал идти вперед.

— Стоять!

— Неужели, убив меня, вы обретете покой? Подумайте хорошенько. Чего вы добиваетесь? — Камити вцепился в пистолет Савиджа. — Ответа на интересующие вас вопросы?

— Да. Но в данную минуту мне нужно, чтобы вы убрали руку с моего пистолета! До того, как я!.. — Савидж высвободил дуло пистолета из цепких пальцев Камити, посмотрел в его темные немигающие глаза и опустил пистолет, прекрасно зная, что Акира продолжает держать его на мушке. — Итак, ответьте на мой вопрос. Встречались ли мы раньше?

— Я предпочел бы ответить на другой вопрос, на тот, который вы не задали. — Камити повел Савиджа к коридору. — Вас зовут…

Окруженный фантомами, призраками, Савидж спокойно пошел за Камити, поскольку Акира с пистолетом, нацеленным в грудь японца, все время находился у него перед глазами.

— Вас зовут… Хотите узнать, как именно вас зовут? — спросил Камити, когда они вышли в коридор.

Савидж вспомнил, что говорил ему друг и бывший напарник по СИИЛз, убитый в Вирджиния-Бич.

— Меня зовут Роберт Дойль.

Камити был явно разочарован.

— Вы знаете больше, чем я думал.

— А еще Роджер Форсайт, впрочем, вряд ли этот псевдоним из моих кошмаров, а все, что происходило — точнее не происходило — в моих кошмарах, — неправда.

— Вот как! Но вы все-таки иногда пользовались псевдонимом Роджер Форсайт?

— Думаю, что да, — ответил Савидж. — Человек, являющийся мне в кошмарах, отрекомендовался Филиппом Хэйли. Он охотился за мной в Токио, называя меня Роджером Форсайтом. Когда же я не отозвался на это имя, он крикнул: «Дойль!» Я тогда подумал, что если бы он решился окликнуть меня на публике, то сначала использовал бы псевдоним и только потом, увидев, что я на него не реагирую, назвал бы мое настоящее имя.

— Разумно, — заметил Камити.

— Так кто же он такой?

— Его настоящее имя, разумеется, не Филипп Хэйли. Точно так же, как и ваше — не Роджер Форсайт. Это его псевдоним.

— Я спрашиваю: кто он?

— Ваш связной из ЦРУ.

Глава 20

Что?!

Савидж буквально остолбенел, но тут же его захлестнула очередная волна ужаса. Потому что он услышал уже знакомый звук раздвигающихся перегородок вдоль всего коридора, и отовсюду выходили люди — японцы в деловых костюмах, с оружием.

— Положите, пожалуйста, ваши пистолеты на пол, — сказал Камити.

Акира резко ответил что-то по-японски.

Камити продолжил невозмутимым тоном, обращаясь к Савиджу:

— Ваш напарник говорит, что скорее пристрелит меня.

— И он прав! — воскликнул Савидж, прицеливаясь. — Если эти люди сделают хотя бы шаг, вы станете трупом.

— А я-то думал, что вам нужны ответы, — покачал головой Камити. — И кроме того, если бы убьете меня, они убьют вас. И чего вы добьетесь? Не-ет, думаю, вам будет лучше подчиниться.

Японцы осторожно шагнули вперед.

Савидж прыгнул за спину Камити. Чувствуя, как бешено стучит кровь в висках, он прижался спиной к стене и уткнул ствол пистолета в затылок Камити. Акира моментально оказался рядом, направив пистолет на приближающихся к ним людей.

— Значит, Хэйли мой связной из ЦРУ? — спросил Савидж.

— Разве вы не знаете, что работаете на этот орган?

— А разве по моим вопросам это не понятно?

— Отлично. Уловка удалась, — сказал Камити. — А вы? — обратился он к Акире. — Вы-то хоть поняли, что работали на японскую разведку?

Акира совершенно обалдел.

— Ага, — сказал Камити. — Прекрасно. Значит, план остается в силе.

— Сукин ты сын, ты что же это с нами сотворил? — Савидж изо всех сил упер дуло пистолета в череп Камити, мечтая раздробить его в мелкие кусочки.

— Немного раньше вы сами ответили на этот вопрос.

— Когда? Как?

— Я привел вас сюда, — ответил Камити.

— Начинаю понимать, — произнес Акира. — Сегодня вам уже ничто не грозило.

— Верно. А можете объяснить почему?

Голос Акиры звучал так, словно его сейчас стошнит.

— Трупы… Сколько же трупов!.. Но никто не нападал на этих людей, и никаких убийц здесь не было. Это были совсем другие люди. Они искали вас, но не нашли и поспешно ретировались. А эти люди… — Отвращение Акиры было столь велико, что он не мог продолжать и умолк.

— Умерли по собственному желанию. Добровольно. Достойно. С честью, — сказал Камити. — За своего даймё… за свою страну… за сохранение национальных традиций. И, разумеется, за Аматэрасу.

— Боже мой! — воскликнул Савидж. В голове у него помутилось. Пол под ногами заходил ходуном. — Черт побери, да ведь ты сумасшедший!

Японцы сделали еще шаг и вскинули оружие. Савидж вцепился в куртку Камити и поволок его к лестнице.

Акира шел следом, не сводя с Сираи дула пистолета.

— Прикажите вашим людям остановиться. Иначе я вас убью. И их тоже.

— Но разве вы не понимаете? — Камити казался на удивление спокойным и рассудительным. — Они готовы не раздумывая отдать свою жизнь за даймё, за священную землю Богини Аматэрасу. Они хотят исполнить свое предназначение и воссоединиться с душами своих товарищей-самураев.

Савидж задрожал от ужаса. Он понял степень безумия этого человека. И на память ему пришла резня в Джонстауне, когда фанатичные приверженцы вождя в угоду ему заставляли собственных детей выпить ядовитое зелье, а потом и сами сделали то же.

И вдруг он задумался над происходящим, взглянув на Камити иначе. Ведь известно, что абсолютно ненормальные психопаты убеждены, что именно они и только они — совершенно нормальные люди.

И к тому же, напомнил он себе, здесь не Запад, а Восток. Вот и Мисима вспорол себе живот после неудачного призыва к солдатам исполнить божественное предназначение и вернуть страну в прошлое.

Савидж вспомнил также легенду о сорока семи самураях, которые ждали целых два года, чтобы отомстить за своего мертвого господина, и, отрубив наконец голову врагу своего даймё, совершили сэппуку. В Америке джонстаунский фанатик считался чудовищем. В Японии Мисиму вспоминали с симпатией, как человека, умершего за свои идеалы. А сорок семь самураев почитали за абсолютную преданность своему даймё.

И каким-то образом чужеземец Савидж это понял, потому что его отец тоже покончил с собой.

Но подобные мысли ничуть не примирили его с тем ужасом, что творится вокруг.

— Теперь я знаю, почему из оружия не стреляли. Они добровольно… — Савидж содрогнулся от ужаса, и все-таки несмотря ни на что он испытывал уважение к этим людям. Их храбрость и вера в Аматэрасу и свое предназначение пересилили страх смерти.

Савидж продолжал говорить через силу: у него першило в горле и слова словно бы с трудом вырывались изо рта.

— Они добровольно подставили грудь под пули. И гордо приняли смерть. Это был современный вариант сэппуку. И все это для того, чтобы ваш народ думал, будто это ваши враги их убили…

— Для иностранца вы неплохо разбираетесь в наших традиционных ценностях, — признал Камити.

— Кто же их застрелил? — спросил Акира. — Вы?

— Их товарищи-самураи, которых, в свою очередь, застрелили следующие, пока не осталась одна последняя группа.

Охранники сделали еще шаг вперед, прицеливаясь. Савидж отчаянно тянул Камити вдоль стены к лестнице, держа пистолет у его головы, пока Акира целился в телохранителей.

— Но наш разговор оказался весьма полезным, — сказал Камити весьма рассудительным тоном. — Потому что я понял, что ошибся.

— Вот уж что правильно, то правильно! — воскликнул Савидж. — Эти люди не должны умереть, по крайней мере ради ваших бредовых…

— Я имел в виду их оружие, — возразил Камити.

Савидж еще сильнее надавил дулом пистолета на череп Камити, чувствуя, как тот вновь со своими идеями покушается на его психику.

— Оружие?

— Я-то думал, что предусмотрел все детали, — продолжал Камити, — но теперь понял, что перед смертью им следовало стрелять в сторону леса, чтобы для пущего драматического эффекта усеять землю пустыми гильзами и таким образом доказать их преданность и стремление во что бы то ни стало меня защитить.

Савидж с трудом удержался, чтобы не выпустить пулю в голову Камити. Это было так заманчиво!

«Нет, — прозвучал призрачный голос Грэма. — Не поддавайся эмоциям. Иначе ошибешься. Профессионал обязан всегда быть объективным, разумным и уметь владеть собою».

«Разумным? — спохватился Савидж. — Как Камити? Да он, гаденыш, такой разумный, сволочь, психопат проклятый!»

«Но ведь ты-то вполне нормален. Вот и терпи. Помни о своих обязательствах. Перед самим собой. Перед пятой профессией».

«А вот это верно!» — решил Савидж.

Он слишком хорошо понимал, что жив до сих пор только потому, что охрана Камити не рискует напасть на них, пока их даймё грозит прямая опасность.

Несмотря на соблазн он знал, что не имеет права спустить курок… а ведь как хочется, черт, как хочется! Это было бы справедливо, а главное — порадовало бы душу, если бы он сейчас спустил курок.

Отвратительно рассудительный голос Камити вывел Савиджа из задумчивости.

— Об этом я позабочусь позже. Лично проверю, чтобы были произведены выстрелы из оружия. Пальцы трупов моих верных сторонников будут находиться на курке, как и полагается во время стрельбы, чтобы на случай судебно-медицинской экспертизы на руках сохранились следы пороховой гари. Каждая деталь разработанного мною плана должна быть идеальной.

— Чего вы хотите достичь? — спросил Акира.

Камити повернулся, сопротивляясь нажиму пистолетного дула.

— Я разочарован. Вы уже о многом догадались, но неужели вы так и не поняли главной цели всех моих действий?

— Видимо, мы чересчур тупы, — сказал Акира.

— Так просветите нас, — поддакнул Савидж. — Покажите двум дурням, насколько вы умны.

Камити выпрямился.

— Все записано в анналах… история все фиксирует…

— Хватит болтать, выкладывайте, в чем дело, — оборвал его Савидж.

— Сегодня вечером, — произнес Камити напыщенным тоном, — станет ясно, что враги Аматэрасу сочли меня такой серьезной для себя угрозой, что с помощью наемных убийц устроили резню, дабы до меня добраться. Но у них ничего не вышло… Отряд преданных мне самураев обратил их в бегство, уничтожив предварительно главарей. Вас, — он указал на Савиджа, — сотрудника ЦРУ. И вас, — ещеодин жест, теперь уже в сторону Акиры, — сотрудника японской разведки.

Мне был необходим инцидент — такой драматичный, такой символичный и с такой национальной подоплекой, чтобы он смог вдохновить моих сторонников на более решительные действия и, словно магнит, притягивал бы новых приверженцев Аматэрасу. А то, что это побоище произошло в старинном японском храме, являющемся знаменитым памятником японской архитектуры, придаст всей этой истории особую значимость.

— А именно? — спросил Савидж.

— Американское правительство подослало наемных убийц, и ему помогало японское коррумпированное общество. Этот инцидент вызовет такую бурю негодования, такую ярость, такую…

— Вам никто не поверит, — снова оборвал его Савидж.

— В Америке, возможно, не поверят. Что же касается Японии, то можете не сомневаться. В течение нескольких дней ход истории этого народа будет обращен вспять. Страна будет развиваться на совершенно новой основе. Я положу конец Реставрации Мэйдзи и верну страну к культурной чистоте и очищающему карантину Токугавского сёгуната. Все иностранцы будут изгнаны, и их тлетворное влияние сойдет на нет.

— А вы, насколько я понимаю, будете тем самым великим человеком, который возглавит сёгунат, — усмехнулся Савидж.

— Я буду управлять страной от имени императора, которому больше не придется отрекаться от божественного происхождения.

— Вы настолько безумны, — Савидж подтащил Камити поближе к лестнице, — что остаток своих дней проведете в «уютных покоях» сумасшедшего дома.

— Но что самое странное, — сказал Акира, продолжая целиться в охрану, — так это то, что я с ним согласен.

— Что?! — не поверил своим ушам Савидж.

— Тогда присоединяйтесь ко мне, — сказал Камити. — Я могу изменить свое намерение, и умрет один лишь иностранец. Появится новое свидетельство связи этого человека и его нанимателя из ЦРУ с японской разведкой. Ваши таланты мне еще пригодятся.

— Согласен ли я с вами? Да. — Акира продолжал целиться. — Я хотел бы жить в другое время. Я хотел бы повернуть историю вспять — убрать из нее не только американскую оккупацию и навязанную нам конституцию, но и саму войну на Тихом океане и милитаризм, который ее спровоцировал, и Реставрацию Мэйдзи, и прежде всего «черные корабли» коммодора Перри. Токугавский сёгунат — вот наш прекраснейший цветок, золотая пора, когда мы были замкнуты в себе, отгородились от всего остального мира и совершенствовали свой дух. Как бы мне хотелось, чтобы нас ничто не связывало с Америкой. Сброшенные на нас атомные бомбы — это те же «черные корабли» Перри, только на новый лад. И именно поэтому сейчас мы стараемся установить экономическое господство над миром, а не военное, как в тридцатые или сороковые. Алчность, жажда власти, жесткие условия труда, не оставляющие времени для самосозерцания, — эти пороки мы позаимствовали от Америки. Они подтачивают наш дух. Япония больше не является землей богов. Мы их позабыли.

Савидж не мог с уверенностью сказать, действительно ли Акира так думает, или же говорит все это с целью ввести Камити и его людей в замешательство. И это, похоже, ему удалось. Воспользовавшись этим, Савидж увлек Камити еще ближе к лестнице.

Акира продолжал целиться в охрану.

— Так присоединяйтесь же ко мне, — повторил Камити.

— Нет! — решительно возразил Акира. — То, что вы сегодня сделали с этими… — в его голосе прозвучало отвращение, — омерзительно. Из вашей затеи ничего путного не выйдет. Не должны были все эти люди умереть. Вы вывернули наизнанку кодекс чести. И, следовательно, вы не спаситель. А чудовище!

— Тогда умри вместе с иностранцем.

— Черта с два! — Савидж наконец-то добрался до лестницы, держа Камити как можно ближе к себе. — Мы уходим.

Камити сказал что-то своим людям по-японски.

Они вытянулись в струнку и поклонились.

— Акира, что он сказал?

— Он сказал: «Вы знаете, что следует делать. Исполните клятву. Я благословляю вас. И передаю в руки Аматэрасу».

— Вот дерьмо! — не сдержался Савидж.

Внезапно он услышал скрип лестницы внизу и, быстро обернувшись, увидел восьмерых целящихся в него соратников Камити.

— Это охрана, разыгравшая из себя убийц и укатившая на автомобилях, — объяснил Камити. — После вашего появления здесь им было приказано вернуться. Один из моих людей поддерживал с ними связь по рации.

— Прикажите им держаться от нас подальше, — сказал Савидж.

— Иначе вы меня пристрелите? Это уже не имеет особого значения. Видите ли, начинается последняя стадия операции.

— Последняя стадия операции?

Человек, стоящий внизу на лестнице, выстрелил в Савиджа. Съежившись от свиста пули, пронесшейся у него над головой, он выхватил у Камити пистолет и выстрелил.

Стрелок повалился навзничь. Остальные же телохранители принялись палить из пистолетов.

Савидж продолжал нажимать на спусковой крючок снова и снова. И с каждым выстрелом падал замертво очередной охранник. Почти синхронно с Савиджем и так же точно по цели стрелял Акира. И все же в какой-то момент Савидж вдруг понял, что происходит нечто странное.

Пули одна за другой, просвистев у него над головой, вонзались в стену. Вскоре трупами были усеяны пол и лестница. Кровь, стекая по ступеням, образовала огромные лужи.

И наконец упал последний…

Оглядевшись по сторонам, Савидж и Акира ужаснулись. Изрешеченные пулями стены и лестница… Кровь тут и там… Блевотина… Экскременты… Жуткая вонь… Трупы. Много трупов.

…И тут Савидж понял наконец, что именно было не так во время перестрелки.

«Странно, что я остался в живых! Люди Камити находились в десяти футах от меня и не могли промахнуться.

Когда началась пальба, Камити осел вниз, и использовать его в качестве щита было невозможно. И чтобы среди этого кошмара ни одна пуля не задела ни меня, ни Акиру! Да это абсолютно невозможно! Если только… — Его передернуло. — Если только телохранители специально не хотели в нас попасть!

Боже правый, но ведь они вынуждали нас стрелять в них!

Они сознательно шли на самоубийство!»

Сколько же длилось это безумие? Савидж опасался, что не сможет выдержать весь этот кошмар. Ему хотелось кричать. Он сознавал, что еще немного — и он лишится рассудка.

Но тут его вновь охватила ярость.

— Ты мерзкий сукин сын, Камити!

Савидж повернулся, чтобы выстрелить в Камити, и нацелил пистолет туда, где, как ему казалось, находится Камити.

Но там никого не было.

— Где же?.. — в растерянности воскликнул Савидж.

— Вон! — крикнул Акира. — Бежит по коридору!

Перепрыгивая через трупы, Савидж погнался за Камити.

Акира мчался следом, изрыгая японские проклятия и ругательства.

Когда Савидж оказался перед входом в комнату Камити, действие внезапно замедлилось. Jamais vu u déjà vu слились в его сознании. Я же был здесь раньше! И знаю, что должно!..

И только он подумал об этом, как яростный удар обрушился на запястье его правой руки и выбил «беретту». За спиной раздался характерный треск сломанной кости, вопль Акиры и стук упавшего на пол пистолета.

Он оглянулся назад, увидел Акиру и окончательно погрузился в кошмар.

Он стоял лицом к лицу с тремя мускулистыми японцами лет тридцати в темных костюмах.

Это были убийцы из «Мэдфорд-Гэпского Горного Приюта». Они выскочили в коридор из комнаты, находящейся напротив той, в которой сидел Камити, и молниеносно обрушили на Савиджа и Акиру деревянные мечи — боккэны.

И тут Савидж вспомнил, что тогда их было не трое, а четверо! Только у четвертого вместо боккэна был самурайский меч! Недоумение Савиджа разрешилось само собой, когда появился Камити с поднятым вверх сверкающим мечом.

— Круг завершен, — сказал он. — Конец знаменует начало.

Один из убийц взмахнул боккэном. Савидж крутанулся на месте, стараясь избежать удара, но не успел. Деревянный меч обрушился ему на руку с такой силой, что он отлетел к стене.

— Я ведь обещал положить конец вашему кошмару, — сказал Камити.

Второй сподвижник Камити нанес удар тупым концом боккэна в живот Акире, и тот сломался пополам, но, превозмогая боль, все-таки не упал, а всего лишь опустился на колени.

— Вы хотели получить ответы, — продолжал Камити. — Вот они, получайте… Я сделал так, что вы застрелили всех моих телохранителей для того, чтобы власти узнали, а средства массовой информации раструбили всему миру, что здесь произошла кровавая битва, в которой мои люди стойко меня защищали. Пули из ваших пистолетов сразили их, о чем будут свидетельствовать следы пороха на ваших руках. А когда вы наконец-то предстали лицом к лицу передо мной, на моей стороне оставались только трое самураев, вооруженных деревянными мечами.

— А у вас самого, — прорычал Савидж, — в руках был не боккэн, а катана, потому что вы сёгун — герой всей этой истории.

— Как я уже говорил, мне был необходим инцидент столь драматичный и символический, чтобы он вдохновил весь народ следовать моим путем. А вы станете частью легенды. Народ будет вспоминать эти мгновения через тысячу лет, а история сохранит легенду о том, как хитрый иностранец и подлый японец пытались расправиться со мной. Вы и правда перебили всех моих людей. Но в конце концов мои доблестные самураи прогнали команду убийц, но сами тоже погибли, и вот мы с вами остались лицом к лицу: вы — с огнестрельным оружием, я — с катаной.

— И кто же победит? — Савидж нырнул вниз, чтобы схватить пистолет, и пронзительно закричал, когда на него обрушились деревянные мечи.

Опять! Все происходит как в прошлый раз. Он чувствовал себя абсолютно беспомощным!

Все было предопределено!

Нет, это происходило в прошлом! Время повернулось вспять! Он эволюционировал в обратную сторону!

Историю изменить невозможно!

Он снова закричал, но уже не от боли, а от такой дикой ярости, которую он сейчас испытывал впервые в своей жизни.

— Сволочь!

Перекатившись, Савидж ударил одного из охранников ногой и услышал с радостью хруст его переломанной коленки. Охранник завопил, выронил боккэн и, схватившись за ногу, грохнулся навзничь.

Савидж продолжал быстро катиться по полу. Рядом просвистел боккэн, едва не задев его голову.

Деревянный меч ударился об пол. Савидж выбросил вперед ногу, услышал кряканье и, схватив «беретту», ринулся вперед.

Но другой боккэн с невероятной силой обрушился на его больное плечо, парализовав руку, и «беретта» упала на пол.

Мучительная боль прибавила ему ярости. Он рубанул левым локтем, метя в охранника, почувствовал хруст сломанных ребер и понял, что тот скорчился от боли.

Савидж повернулся, готовый ударить третьего телохранителя, но тот ловко ускользнул от удара и, изловчившись, угодил боккэном Савиджу в бок прямо над левой почкой. У него потемнело в глазах от страшной боли, но он продолжал двигаться, то и дело тыкаясь в стену. Телохранитель нацелился боккэном Савиджу в голову. Савидж поднял руку в отчаянной надежде защититься от удара, прекрасно понимая, что это невозможно.

Но что-то остановило нацеленный на Савиджа боккэн. Акира! Он корчился от боли и, обхватив живот руками, старался унять невыносимую боль. Охранники, видимо, решили, что Акира выведен из строя, и полностью сосредоточили внимание на Савидже. И просчитались.

Вскинув вверх мозолистую ладонь, Акира рубанул по запястью третьего телохранителя, когда тот уже занес было боккэн над головой Савиджа. Телохранитель не успел опомниться, как Акира нанес ему второй удар ребром ладони, на сей раз по переносице и вдобавок двинул коленом в пах. Из носа телохранителя хлынула кровь, и он грохнулся на пол.

Савидж изо всех сил старался вернуть сознание. В короткий миг просветления он понял, что Акира рвется к Камити, и, значит, он должен ему помочь. Но в это время телохранитель с перебитой коленкой подполз к боккэну и ударил Савиджа по голени. Ноги у Савиджа подкосились, он упал, разбив себе челюсть и потеряв сознание, а когда очнулся, понял, что ничего не видит.

Вскоре зрение вернулось, и, еще не придя как следует в себя, он увидел, как Акира бросился на Камити.

Камити взмахнул катаной.

«Нет!» — мысленно крикнул Савидж. Jamais vu стало реальностью. То, чего никогда в действительности не было, теперь совершалось у него на глазах. Круг замкнулся. Жизнь потекла вспять. «В вашем конце — ваше начало». Если не считать того, что начало было ложным, а то, что происходило сейчас, — вполне реальным.

Словно он опять смотрел фильм, который видел много раз… Словно наблюдал со стороны кошмар, преследовавший его постоянно. Савидж весь съежился, увидев набросившегося на Камити Акиру.

Четвертый убийца.

Человек со сверкающим мечом.

«Если настоящее стало прошлым, — без конца мысленно восклицал Савидж, — означает ли это, что происходящее сейчас является предсказанием моего будущего?»

Нет! Акира! Не надо!

Распростершийся в агонии на полу, Савидж увидел сквозь застилавшую глаза пелену…

И почувствовал, как замерло сердце от счастья, когда Акира поверг на пол третьего телохранителя и отнял у него меч, спася таким образом Савиджа от удара по голове.

Прошлое, никогда в действительности не существовавшее, воспроизводилось сейчас не совсем точно! 13 кошмарах Савиджа Акира никогда не держал в руках боккэн. Значит, круг пока еще не замкнулся. Реальность не подлаживалась под ложную память!

Камити взмахнул сверкающим мечом.

Акира увернулся. И парировал удар боккэном.

Камити снова взмахнул мечом.

И снова Акира парировал удар.

Они двигались по кругу, делая выпады, вращаясь на месте, прыгая то вперед, то назад.

Акира метнулся влево, затем вправо и занял наконец удобную позицию для боя. И только было он снова ринулся на Камити, как телохранитель, лежавший на полу, метнул в него свой боккэн. Боккэн скользнул по плечу Акиры, не повредив руку.

Меч Камити разрубил боккэн Акиры пополам.

И тогда Савидж и впрямь закричал.

Акира отскочил назад. Взвизгнул меч Камити. Острое, как бритва, лезвие, кажется, не затронуло шею Акиры.

Савидж взмолился: «Я ошибся. Пожалуйста, Боже! Пусть я не увижу!..»

Отчаянная мольба осталась неуслышанной.

Акира выронил боккэн. Его голова скатилась с плеч. Она упала на пол подобно пустой тыкве, подкатилась к Савиджу.

Глаза Акиры мигнули ему.

Шок, потрясший мозг Савиджа, заставил его превозмочь боль, сокрушавшую его тело.

Он поднялся на колени, затем, пошатываясь, встал и, истерически вопя, направился к Камити.

Но и Камити тоже завопил.

Потому что обезглавленное туловище Акиры приблизилось к Камити, схватило его за руки, державшие катану. Импульсы, посланные отрубленной головой, заставили тело двигаться по инерции, ненависть Акиры к этому человеку оказалась сильнее смерти. И в тот же самый момент кровь фонтаном хлынула из шеи Акиры. Его тело исторгало алую жидкость. Ее потоки обрушивались на Камити и, стекая по лицу, заливали ему глаза, пропитывали насквозь одежду.

Истошно вопя, подобно сумасшедшему, Камити расслабил руки, сжимавшие катану, и оттолкнул от себя истекающее кровью обезглавленное тело Акиры.

Вот тогда-то Савидж и приблизился к нему. Он без труда отобрал у Камити меч, который до этого он крепко держал в руках, словно руками Камити управляла голова Акиры.

…словно эти безжизненные пальцы ощутили прикосновение соратника…

…Савидж изо всех сил замахнулся и с победным кличем вонзил меч в Камити.

Камити заскулил.

Брызнула кровь, образуя вокруг него лужу.

Туловище Камити распалось на две части, верхняя упала вправо, нижняя…

Но тут удар по голове опрокинул Савиджа навзничь.

Телохранители! Значит, одному удалось подняться на ноги и ударить его сзади боккэном по голове.

Савидж, шатаясь, попытался подняться, но тут же рухнул на колени. А когда его взор прояснился, он увидел отступившего телохранителя и пополз на коленях за мечом, но снова упал.

Он оказался рядом с головой Акиры. Беспомощный, морщась от боли, он старался сфокусировать свой взгляд на голове Акиры.

Мне будет тебя недоставать.

Мы приложили немало усилий, чтобы получить ответы на интересующие нас вопросы.

И получили.

Но выяснить все до конца не удалось.

Предстоит узнать еще очень много всего.

Последний жизненный импульс заставил глаза Акиры моргнуть еще раз. Печальные, как всегда, но уже подернутые дымкой смерти. Из них катились слезы — несомненно, посмертный рефлекс, — и все-таки… хотя это и невозможно… Акира скорбел, расставаясь со мной.

Телохранитель ударил Савиджа мечом, и он лишился сознания.

Но перед этим он услышал выстрелы.

Эпилог КЛЮЧ К РАЗГАДКЕ

ЗАЛОЖНИКИ СУДЬБЫ

Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как Савидж встретился в Афинах с сестрой Рейчел Джойс Стоун и бродил с ней по развалинам Парфенона, а говоря о своих впечатлениях, прочитал стихотворение Шелли «Озимандия»:[69]

Джойс поняла, что он этим хотел сказать: «Ничто — богатство, слава, сила — не является вечным. Все тленно». Верно. Ничто не дается тебе навсегда, поэтому не принимай свои нынешние блага как должное. Будущее все подвергает сомнению, по-своему интерпретирует прошлое, а порой и подсмеивается над ним. История. Ложная память. Дезинформация. Эти проблемы так же, как и его собственный кошмар, преследовали и серьезно волновали Савиджа.

Смысл, заключенный в стихотворении Шелли, вскоре стал для него вполне очевидным. Сразу после происшествия в «Горном Приюте» Кунио Сираи японские средства массовой информации в течение многих недель пичкали читателей, зрителей и слушателей репортажами и домыслами по поводу тамошних событий. Заинтригованная и запутавшаяся в этих проблемах публика требовала все больших и больших подробностей.

Особый интерес у японцев вызвал дневник Сираи, обнаруженный в его доме. Как он и говорил Савиджу с Акирой, он намеревался сочинить легенду, убежденный в том, что и через тысячу лет ее будут помнить. Разумеется, в дневнике он не стал описывать ложь, которая и составляла сущность его легенды. Всячески возвеличивая собственную персону, Сираи сравнивал себя со знаменитыми героями прошлого, не страшившимися отважно вмешиваться в ход истории и одерживать выдающиеся победы. Несомненно, Сираи намеревался опубликовать свой дневник либо перед самой смертью, либо сразу после нее, чтобы его приверженцы боготворили не только его личность, но и литературное наследие.

Любимым героем Сираи, с которым он чаще всего себя идентифицировал, был Осио Хэйхатиро[71] — политический деятель девятнадцатого столетия. Возмущенный ужасающей нищетой низших слоев населения, Осио поднял восстание.

Он был настолько увлечен идеей восстания, что продал все свое имущество, чтобы закупить мечи и ружья для голодающих крестьян. В 1837 году его сподвижники громили и сжигали богатые поместья. Город Осака был охвачен пламенем. Власти вскоре подавили восстание, сторонники Осио были казнены, но перед этим подверглись жестоким пыткам. Сам Осио тоже был пленен и, чтобы избежать бесчестия, совершил сэппуку.

Поначалу стремление Сираи сравнивать себя именно с этим героем японской истории озадачивало, и он откровенно пишет об этом в своем дневнике. Восстание Осио закончилось поражением. Но, как считал Сираи, дело, за которое Осио отдал жизнь, имело весьма позитивные последствия.

А когда «черные корабли» коммодора Перри бросили в 1853 году якорь в бухте Иокогамы, появилось новое поколение протестующих против требования Америки открыть японские порты для иностранных торговых судов, чтобы со временем Япония превратилась в сателлита Запада. Вдохновленные идеями Осио, эти новоявленные мятежники выступали за чистоту японской культуры. Они провозглашали мистическую уникальность японской нации, божественное предназначение японцев, завещанное Богиней Солнца Аматэрасу. Воины, бродячие самураи клялись изгнать из страны всех иностранцев, а иногда даже убивали западных поселенцев. Сираи лживо заявлял в своем дневнике, что не приемлет кровопролитие, что желает создать мощное политическое движение, претворит в жизнь мечту последователей Осио — «изгонит из страны варваров» — и возвратит Японию японцам.

В подробном контексте Осио и впрямь выглядел героем, которому следовало подражать. Однако в дневнике содержалось немало высказываний, вызывавших иронию и тревогу, чего Сираи либо не понимал, либо не замечал, потому что в полном противоречии с вышеизложенным он вдруг заявлял, что видит свою задачу в разработке основ, организации и руководстве Силами Аматэрасу, при этом априори считал осуществление этой миссии успешной. Вместе с тем Сираи обходил молчанием тот факт, что последователи Осио совершенно игнорировали лозунг их покойного лидера — «Накормим бедных», — заменив его призывами «Вон варваров из Японии» и «Сохраним чистоту японской культуры», которые, в сущности, стали синонимами «Возвращения императора». Дело в том, что после установления в 1600 году режима Токугавского сёгуната со столицей в Токио, император остался в Киото, то есть на периферии столичной жизни. Новоявленные же мятежники, столь неподобающим образом исказившие замысел Осио и категорически отождествлявшие приверженность своей национальной сущности с былой святостью императорской власти, потребовали ее восстановления и возвращения императора из Киото в нынешнюю, сёгунскую, столицу и провозглашения его Символом величия Японии.

Поэтому в 1867-м последовала Реставрация Мэйдзи. После более чем двух с половиной столетнего правления Токугавский сёгунат пал, и расчетливые бюрократы решили извлечь из этого политическую и экономическую выгоду. Полностью изолировав императора от реальной жизни и, более того, контролируя все его действия, они завладели прибыльными делами, появившимися вместе с «черными кораблями» коммодора Перри. Через четыре года после прибытия «черных кораблей» Масаёси Хотта о будущем Японии писал:

«Я все-таки уверен в том, что основой нашей политики должно стать упрочение ее теперешнего положения, установление дружественных контактов с другими странами, нам необходимо торговать с ними и заимствовать все, в чем они преуспели, устраняя, таким образом, наши собственные недостатки. Укрепляя национальную мощь Японии и ее обороноспособность, мы постепенно подчиним иностранцев своему влиянию и в конце концов все страны мира изведают счастье подлинного благополучия, тогда наше господство над всем миром будет непререкаемым».

Сираи в своем стремлении переделать историю игнорировал главное. А вот Акира сумел прозреть истину и сказал Савиджу по пути в «Горный Приют»: «Мы можем извлекать уроки из истории, но повернуть ее вспять — невозможно».

Другими словами, думал Савидж, мы движемся вперед. Непрерывно. Мы можем использовать опыт прошлого, но настоящее — это мостик между прошлым и будущим, переходный период, когда формируются новые факторы, служащие гарантом того, что даже самое ближайшее будущее будет коренным образом отличаться от прошлого.

Мы не можем повернуть вспять, мысленно констатировал он, с грустью вспоминая счастливое отрочество и ту страшную ночь, когда застрелился отца. Но что можно сказать о честолюбивых мечтах и в особенности о любви? Неужели они бессмысленны и обречены на провал? И только потому, что настоящее является продолжением прошлого и запрограммировано им, но в какой-то момент порывает с ним, а будущее, по научному определению, представляет перемены, диктуемые непредвиденными обстоятельствами.

Ложная память. Дезинформация.

Месяцами я жил в прошлом, которого в действительности не существовало.

Я противостоял настоящему, которое лишь повторяло прошлое. С одной только разницей. Да… Савидж сглотнул… Акира мертв. (Боже правый, как же мне его недостает!) Но смерть его была не такой, какой она представала в моих кошмарах. Он был…

Обезглавлен. Да.

И голова его упала на пол, подкатилась ко мне и подмигнула.

(Как мне его недостает!)

Но прежде чем его тело рухнуло на пол, безжизненные руки вручили мне меч.

В моем прошлом все было не так.

Тогда, быть может, мы все-таки сумеем вернуться назад и что-то изменить в своем прошлом.

Но в данном, конкретном случае прошлое было ложью. Его не существовало. Все это было дурной шуткой, проделанной над нашей памятью.

А может, не все? Помнишь, что ты вычитал в книге, которую тебе дал доктор Сантицо. Память — это не то, что произошло год, месяц или день назад. Это одномоментная категория, всего лишь миг, когда прошлое становится настоящим, которому суждено стать будущим. Я — пленник своего сознания, сиюминутного представления об окружающем меня мире. Прошлое невозможно повторить. Будущее — загадка. Теперь я существую вечно. До самой своей смерти.

А как же быть с надеждами и любовью? И с Рейчел? И с…

И что будет завтра? Неужели мои мечты рассыплются в прах, надежды умрут, а любовь испарится?

Не думаю.

Потому что Рейчел известна истина. Она мне часто ее твердила.

Авраам верил.

По причине абсурдности веры.

Альтернатива неприемлема. Пока я действую по доброй воле…

…и знаю, что будут боль и страдания…

…и пока я стремлюсь вперед…

…по доброй воле…

…несмотря на страдания…

…несмотря на боль…

…с Божьей помощью…

…по причине абсурдности веры…

…я не стану заложником судьбы…

ЗАПУТАННАЯ ЛОЖЬ

Кошмар Савиджа приобрел ужасную форму, теперь он как бы включал два варианта одних и тех же видений. Лежа неподвижно в луже крови, Савидж увидел голову Акиры с его печальными, полными слез глазами и со страшным криком подскочил в постели. Таким образом, ему приходилось дважды видеть смерть Акиры и Камити.

Пронзительная боль в руках вернула его к действительности. И тут он услышал тихий, ласковый голос. В первый момент ему показалось, что он находится в филадельфийском отеле и, как тогда, в подобном случае, его успокаивает Акира. И ему сделалось страшно. Ведь если он находится в Филадельфии, значит, решающей схватки с Сираи еще не было. Настоящее было прошлым, и ужасу будущего было суждено продлиться.

Эта мрачная мысль снова заставила Савиджа истерически вскрикнуть. Заботливые руки и ласковый голос возымели действие. И тут Савидж понял, что рядом с ним — Рейчел, а он, обмякнув, сидит на футоне, что голова забинтована, правая рука в гипсе, а грудную клетку стягивает эластичный бинт. И содрогнулся. Он вспомнил больницу Гаррисберга, в которой никогда не был, закованное в гипс тело, хотя его руки-ноги не были сломаны, и несуществующего врача-блондина.

— Успокойся, — говорила ему Рейчел. — Не двигайся. Не пытайся вставать. — Она осторожно снова уложила его на футон. — Отдыхай. — Она наклонилась и поцеловала его заросшую жесткой щетиной щеку. — Ты в полной безопасности. Я ведь обещала, что буду тебя защищать. Так что успокойся. И спи.

Когда туман в мозгу Савиджа постепенно рассеялся, он осознал весь комизм ситуации: подумать только, Рейчел защищает его! Он даже попробовал ухмыльнуться. Но в голову будто вогнали кол, и, почувствовав оглушающую боль, Савидж закрыл глаза.

— Где я?

— У Таро, — ответила Рейчел.

Савидж удивленно взглянул на нее и попытался заговорить:

— Но каким образом…

— Те двое учеников Таро, что остались с вами, когда вы последовали за Сираи, доставили тебя сюда.

— Я все-таки не… Как?..

— Вы приказали им ждать внизу, когда стали взбираться наверх.

Несмотря на боль в голове Савидж кивнул.

— Спустя два часа они услышали стрельбу, — продолжала Рейчел. — Из пистолетов и автоматов. Они говорят, что это походило на военное сражение. Вскоре после этого две машины спустились вниз и умчались прочь.

Савидж глубоко вздохнул, стараясь сосредоточиться.

— А потом?.. — Его голос сорвался.

— Береги силы. Давай договоримся, что рассказывать буду я. — Хочешь пить? Может, ты хочешь…

— Да, хочу. — Он постарался выговорить это как можно яснее, хотя разомкнуть запекшиеся губы было крайне болезненно.

Она принесла стакан воды и осторожно просунула ему между губ согнутую соломинку. Он начал всасывать воду, и хотя сухой распухший язык повиновался ему с большим трудом, он не сдавался.

Рейчел убрала стакан.

— Если будешь пить так быстро, тебя стошнит. — Она внимательно посмотрела на него и продолжала: — Итак, спустя два часа эти двое решили проверить, в чем там дело.

Савидж снова закрыл глаза.

— Хочешь спать? Мы можем поговорить позже.

— Нет, — выдохнул Савидж. — Я хочу… должен… узнать.

— Решив, что стрельбу затеяли те люди, которые уехали в автомобилях, ученики Таро рискнули подняться в гору на мотоциклах, потому что пешком потребовалось бы много времени.

Здоровой рукой Савидж подал ей знак продолжать.

— Поднявшись наверх, они спрятали мотоциклы и пошли через лес. Там они обнаружили огромное здание, или даже несколько разностильных построек, составляющих единый комплекс. Это мне напомнило твое описание «Мэдфорд-Гэпского Горного Приюта». — Она заколебалась. — И множество трупов на газонах.

Воспоминание о трупах заставило Савиджа поморщиться.

— И тут машины вернулись. Ученики Таро спрятались и стали следить за происходящим из своего укрытия. Из машин вышли мужчины и прошли в здание. Молодые люди подождали, а затем осторожно последовали за ними. И в доме обнаружили еще множество трупов.

— Да, — сказал Савидж. — Их было очень много. — Ноздри его затрепетали от воспоминаний об этом кошмаре. — Повсюду.

— Они услышали выстрелы. Наверху. Не зная, что там происходит и с чем они могут столкнуться — ведь их было только двое, — им пришлось действовать весьма осмотрительно. К тому времени, как они добрались до третьего этажа, там все было завалено трупами. — Рейчел прикусила губу. — Они увидели обезглавленного Акиру, Сираи — разрубленного пополам. А трое стояли над тобой, намереваясь размозжить тебе череп. Тогда ученики Таро схватили валявшееся на полу оружие и пристрелили всех троих, прежде чем они успели расправиться с тобой.

Савидж был очень слаб. Он изо всех сил пытался преодолеть усталость и дослушать рассказ Рейчел до конца.

— Но ты мне так и не сказала. Сюда-то я как попал?

— Один из учеников Таро поехал на мотоцикле в деревню, где они оставили вашу машину, и привел ее к самому зданию на вершине горы. Тебя и Акиру в салоне машины доставили сюда. Один парень вел машину, другой — сопровождал ее на мотоцикле. Таро приказал им вернуться обратно, забрать второй мотоцикл и положить трупы так, чтобы создалось впечатление, будто кто-то из людей Сираи пытался на него напасть, пока остальные его защищали. Судя по газетным сообщениям, власти этому поверили, хотя и не могли понять, с чего все это началось.

Савидж стал погружаться в сон.

— Таро сделал все, что было в его силах. Промыл твои раны, вправил руку. Ведь тащить тебя в больницу было чересчур опасно. Но если бы ты в ближайшее время не очнулся, я бы потребовала показать тебя врачу.

Савидж схватил ее руку.

— Не оставляй меня.

— Я никогда тебя не оставлю.

Он уснул.

И снова погрузился в кошмар, вернее, в кошмары, громоздившиеся один на другой.

В следующее свое пробуждение Савидж чувствовал себя намного лучше и бодрее, хотя тело все еще страшно болело, а голова раскалывалась на части.

Рядом, держа в руке его руку, сидела Рейчел.

— Пить хочешь?

— Ага… и есть.

Она просияла.

— Я должна ненадолго тебя оставить. Тут кое-кто хочет с тобой поздороваться.

Рейчел вышла, и Савидж решил было, что сейчас к нему зайдет Таро, но пришла Эко. На ее морщинистом лице запечатлелась скорбь по Кури, но зато глаза светились от удовольствия услужить Савиджу. В руках у нее был поднос с чашкой чая и миской мясного бульона.

Рейчел встала рядом с Эко. Они обменялись выразительными взглядами, слова им были не нужны. Жестом Рейчел пригласила Эко сесть на футон рядом с Савиджем и покормить его с ложечки мясным бульоном. Рейчел же время от времени подносила к его губам чашку с чаем.

— Так, значит, люди Таро вас все-таки спасли, — сказал Савидж, обращаясь к Эко, чувствуя, как тепло от бульона разливается по всему телу, и вздохнул. И тут только вспомнил, что Эко не говорит по-английски.

Рейчел пояснила:

— Уж не знаю, что там произошло, но в ту самую ночь, когда вы с Акирой поехали за Сираи, ученики Таро привезли Эко сюда.

— Акира… — Внезапный спазм сковал ему горло при упоминании имени друга, заставив Савиджа на секунду умолкнуть, после чего он продолжал: — Акира был бы безумно рад и неизмеримо благодарен им за это. По крайней мере, хоть что-то хорошее все-таки случилось… Боже, как мне его недостает. Я все еще не в силах поверить, что он… Эко знает, что Акира погиб?

— Она участвовала в подготовке к погребальной церемонии.

— Как жаль, что я не могу сказать ей, как я скорблю, — проговорил Савидж.

— Она все понимает. И чувствует твою скорбь.

— Аригато. — С трудом сдерживая слезы, Савидж коснулся руки старой женщины.

Эко молча склонила голову.

— Ученики Таро прихватили еще кое-кого с собой.

— Кого же?

— Мне довольно сложно это тебе объяснить. Когда тебе станет лучше, ты сам увидишь.

— Я и так достаточно здоров. — Сделав усилие, он сел.

— Ты в этом уверен? — забеспокоилась Рейчел. — Мне кажется…

— Ну, а теперь помоги мне встать. Слишком много вопросов осталось без ответов. Если это тот, о ком я думаю… Пожалуйста, Рейчел, помоги.

Но понадобилась помощь не только Рейчел, но и Эко, чтобы поставить Савиджа на ноги. Поддерживая его с обеих сторон, женщины помогли ему доковылять до раздвижной стены.

Свет ударил ему в глаза. Он очутился в комнате, где у стола из кипарисового дерева на подушках сидели Таро и…

Савидж глянул на светловолосого мужчину лет пятидесяти в элегантном костюме, известного ему под именем Филиппа Хэйли.

Сейчас от его элегантности не осталось и следа, он был небрит, выглядел каким-то поблекшим; костюм изрядно помят, галстук сбился набок, ворот рубашки расстегнут.

Руки Хэйли тряслись похуже, чем у самого Савиджа, и в глазах уже не было прежней холодной расчетливости.

— Ага, — сказал Савидж, опускаясь на подушку. — Еще один элемент замыкающегося круга. Вы кто?

— Я вам известен под именем…

— Филиппа Хэйли. Правильно. Вы присутствовали в моем кошмаре, связанном с «Мэдфорд-Гэпским Горным Приютом». И гнались за мной в Храме Мэйдзи. А Камити-Сираи сказал, что вы, оказывается, мой связной и что мы вместе работаем на ЦРУ. Так отвечайте же на мой вопрос: кто вы, черт побери, такой?

На эту эмоциональную тираду Савидж израсходовал весь запас сил и чуть не упал. Рейчел вовремя его поддержала.

— Позволю вам напомнить, что в целях безопасности, Дойль, нам лучше не пользоваться нашими настоящими именами.

— Ты, сволочь, не вздумай больше так меня называть! «Дойль» могло бы быть моим именем, но я думаю, что это не так.

— Хорошо, я буду называть вас Роджером Форсайтом, коль скоро это ваш псевдоним, значащийся в управлении.

— Нет, дьявол тебя разрази! Будете называть меня псевдонимом, которым я пользовался, когда работал с Грэмом, назовите его.

— Савидж.

— Отлично. Потому что сейчас я считаю его своим настоящим именем. Что случилось со мной? Ради Бога скажите, кто и что сотворил с моим мозгом?

Трясущимися руками он расстегнул вторую пуговицу у ворота.

— У меня нет полномочий вам рассказывать.

— Неправда. Есть, и причем самые полные. Я разрешаю вам. Иначе переломаю к чертовой матери вам руки-ноги, а затем… — Савидж потянулся за лежащим на столе ножом —…отрежу пальцы, а…

Хэйли побледнел и беспомощно замахал руками.

— Хорошо же. Хорошо. Боже мой, Савидж. Успокойтесь. Я знаю, вам многое пришлось пережить. Понимаю, что вы расстроены, но…

— Расстроен? Сукин ты сын, да я убью тебя! Говори! Все! Давай!

— Это был просчет, — грудь Хэйли высоко вздымалась, — элементарный просчет. Видите ли, все началось с… может быть, вы помните… В общем, военные работали над так называемыми пилюлями храбрости.

— Над чем?

— Видите ли, проблема заключается в том, что несмотря на самую лучшую подготовку солдат в бою неизбежно трусит. И это естественно. Если в вас кто-то стреляет, то мозг посылает сигнал тревоги, и вам становится страшно. Вы начинаете дрожать. Вам хочется бежать прочь. Это биологический инстинкт. Разумеется, человек из СИИЛз, такой, как вы, привыкший к экстремальным условиям, может этот рефлекс сдерживать. Но обычный солдат в бою всегда пугается и оказывается перед дилеммой: воевать или бежать с поля боя? И если он побежит, то все сражение будет проиграно. Поэтому военные начали думать над изобретением препарата, способного подавлять страх. Солдат примет его перед атакой, не будет испытывать никакого страха и спокойненько пойдет в бой. И Бог даст, победит!

Но дело в том, — продолжал Хэйли, — что в боевой обстановке препарат действовал безотказно. Зато потом… На солдата наваливались воспоминания о пережитом. Так называемый посттравмовый стресс. И выходил из строя. Он испытывал смертельный страх. Его постоянно преследовали кошмары.

— Правильно! — воскликнул Савидж. — Преследовали, и еще как! Я теперь большой специалист по части кошмаров. — И он нацелил нож в руку Хэйли.

— Я же сказал вам, Савидж. Успокойтесь. Я расскажу вам все, что вас интересует.

— Тогда давай!

— Итак, военные решили, что пилюли храбрости срабатывают отлично. Но как быть с памятью? Необходимо было добиться того, чтобы солдат забил о пережитом, и, таким образом, избавить его от посттравмовых психических расстройств. Если бы им это удалось, то они могли бы избавить от мук ветеранов Вьетнама, которые не могут без ужаса вспоминать о том, что им пришлось пережить.

— Психохирургия, — проговорил Савидж упавшим голосом.

— Верно, — сказал Хэйли. — Именно так. Итак, военные принялись разрабатывать проблему вымывания из памяти страхов о пережитом. И это оказалось намного проще, чем они предполагали. Технология такой операции уже отработана. При лечении эпилепсии нейрохирурги иногда внедряют в мозг больного электроды, стимулируя ту или иную зону, и обнаруживают нейроны, вызывающие эпилепсию. Хирурги прижигали эти нейроны, и больные выздоравливали. Но они при этом теряли память. Порой приходится идти на компромисс и из двух зол выбирать меньшее. Вот к такому же компромиссу прибегли и военные: выжечь из памяти солдат воспоминания о битве, которая явилась причиной возникновения посттравмового психического расстройства. Великолепная концепция.

— Еще бы! — воскликнул Савидж, с трудом подавив желание всадить нож Хэйли в сердце.

— Но у солдат возникала новая проблема — провалы в памяти. Они находились в постоянном смятении от того, что никак не могли вспомнить чего-то важного, что с ними случилось. И это смятение тоже служило помехой в бою. Тогда почему бы, решили специалисты, пока хирурги не сняли маски и не наложили швы… не внедрить в память какие-нибудь ложные воспоминания… вполне мирные, успокаивающие. Пилюли в сочетании с фильмами и электродная стимуляция прекрасно решали эту проблему.

— Вот как, — прошипел Савидж, — прекрасно, говоришь.

— А затем еще кому-то пришла в голову мысль: что если память, которую мы внедряем, будет не только умиротворять пациента, но и подвигнет его на нужные нам действия, то есть запрограммирует его на…

— Понятно, — сказал Савидж, поводя ножом по руке Хэйли. — Теперь поговорим обо мне. На какой стадии в эксперимент включили меня?

— В Японии. — Хэйли заерзал, с опаской погладывая на нож. — Они надавали нам по заднице в Перл-Харборе. Но мы их все-таки победили. Растоптали. Мы сбросили на них атомные бомбы. Дважды. А потом семь лет учили правилам хорошего тона. Но они снова полезли! Правда, не с помощью военной силы. Теперь они разрушают нашу экономику! Они раскупают нашу страну! Они наводняют наши рынки своими товарами. Они скупают наши краткосрочные казначейские векселя. Контролируют наш торговый дефицит. И они ответственны за наши национальные долги.

Морщинистое лицо Таро сделалось пунцовым от гнева. Слова Хэйли оскорбили его до глубины души.

— Давайте по существу, — оборвал его Савидж.

— У нас в управлении существует спецгруппа, но действует она независимо от ЦРУ. Вечные эти наши идиотские предосторожности… Эта группа решила присмотреться к процессам, происходящим в Японии, и обратить их на пользу кашей стране. Нам было известно о Сираи. В течение некоторого времени он пытался подорвать стабильность Японии. Например, прошлогодний скандал с подкупом высокопоставленных политиков корпорацией «Рекрут». Взятки давались акциями, стоимость которых была занижена, но через некоторое время должна возрасти до неимоверных размеров. Так вот, за этим стоял Сираи. Он руководил компанией «Рекрут» через подставных лиц. Потом через его же собственные газеты и просочилась эта скандальная информация. Политиков скинули. Затем полетели партийные боссы. Сначала один премьер-министр, за ним второй. Государственная система трещала по швам. И тогда Сираи решил заявить о себе и, пустив в ход свои связи и деньги, использовать возникшую нестабильность в стране в собственных интересах. Но ему нужен был прецедент, чисто символический скандал с подкупом, но способный подлить масла в огонь и всколыхнуть всю нацию, чтобы затем с помощью своих ближайших соратников собрать нацию под свои знамена и добиться своей цели. Цели, замыкающейся на внутренних делах Японии. Он исповедовал доктрину «Япония для Японии», отвергая весь остальной мир. И моей группе в управлении это весьма импонировало.

— И вы решили, — Савидж покрепче сжал нож, — ему помочь.

— А почему бы инет? Сираи преследовал те же цели, что и мы. Если бы Япония замкнулась в себе и установила строгий карантин, отказавшись иметь дело с иностранцами, Америку не наводняли бы их товары. У нас появился бы шанс ликвидировать торговый дефицит. Мы снизили бы, черт побери, а может быть, даже полностью погасили бы государственный долг. Сбалансировали бы бюджет, да неужели вы не понимаете, какие открылись бы возможности!

— И вы готовы были помочь этому… Вы ведь прекрасно понимали, что Сираи ненормальный.

Хэйли пожал плечами.

— Ненормальность — понятие относительное. Мы лично предпочитали думать о нем как об идеалисте.

Савидж выругался.

— Управление довольно долго наблюдало за Сираи, — продолжал Хэйли. — Один из его ближайших приверженцев состоял у нас на службе. Он сообщал нам, чем занимается Сираи в каждый конкретный момент, мы же передавали через этого человека сведения для Сираи — о скандалах, в которых замешаны чиновники и политики, а он, используя эту информацию, продолжал расшатывать японское государство изнутри. Разумеется, Сираи ничего о нашей ему «помощи» не знал. А мы сидели и ждали, окупятся ли наши расходы.

— Но пока неясно, какое все это имеет отношение ко мне…

— Лишь совсем недавно мне стало известно, что несколько членов нашей группы сформировали свою собственную группу. Мы, конечно, консерваторы, и гордимся этим. Но эти ребята… — Он нервно сглотнул. — Они из тех, кто считает собственный план лучшим из всего, что придумало человечество после микроволнового попкорна Оливера Норта, и Норт, несомненно, оценил бы их затею как «чистенькую». Вот они и решили: а почему бы не пройти весь путь от начала до конца? Почему бы не дать Сираи возможность сотворить такой сенсационный спектакль, что ему будет обеспечена любая нужная ему поддержка? Почему бы не сделать вид, будто Америка настолько перепугана антиамериканскими акциями Сираи, что решила подослать к нему убийцу? Сотрудника ЦРУ? Попытка, естественно, оказалась бы неудачной. Оперативника убили бы. Сираи обнаружил бы связь агента с государственной разведкой, и Япония всколыхнулась бы. Уж если десятки тысяч японцев выразили протест в связи с тем, что мы случайно потеряли атомную бомбу в восьмидесяти милях от их побережья, то сколько сотен тысяч и даже миллионов выступили бы против нас, узнай они о неудавшейся попытке убийства Сираи, организованного Америкой!

— Но ведь… Ваши ребята — тоже психи, они ничуть не лучше Сираи. Почему же они, черт побери, решили, что Америка выиграет от того, что Япония отвернется от нее?

— Неужели непонятно? Если Япония от нас отвернется и если связи между нашими странами прекратятся, то японский импорт прекратится и, следовательно, мы выиграем экономическую войну.

— Ага… А что, если Япония объединится с Китаем или Советами?

— Нет, этого не произойдет. Потому что Япония не в ладах как с русскими, так и с китайцами. Вражда между Японией и Китаем длится уже сотни лет. А с Советами у Японии разногласия по поводу северных территорий, которые до конца Второй мировой принадлежали Японии. Сираи пошел бы дальше и обратил бы антиамериканские настроения против всего мира. А мы опять-таки выиграли бы, захватив все рынки мира.

Савидж покачал головой.

— Полный бред.

— Какая-то группа самозванцев в ЦРУ через доверенное лицо Сираи подбросила ему идею, к которой он отнесся с энтузиазмом. Учтите, Сираи и не подозревал, что все это исходит от американцев и что Америка в результате этой операции получит гораздо больше, чем сам Сираи. И вот, — Хэйли помедлил, — вот тут-то и были задействованы вы. Одно дело — официально или неофициально приказать своему подчиненному убить кого-либо, совсем другое — заставить его добровольно отправиться на задание, равносильное самоубийству. Никто бы не решился отдать такой приказ. Поэтому самозваной группе нужен был оперативник, не знающий, на что он идет, а еще лучше — даже не подозревающий, что работает на управление. Так гораздо надежнее во всех отношениях.

— И вы были — являетесь — моим связным?

Лицо Хэйли покрылось потом.

— Мы завербовали вас, когда вы служили еще в СИИЛз. В тысяча девятьсот восемьдесят третьем вы делали вид, что возмущены высадкой американцев в Гренаде. Вы назвали эту операцию сугубо политической акцией, бессмысленной и бесполезной. Вы заявляли, что ваши товарищи погибли ради того, чтобы президент-кинозвезда мог упрочить свою репутацию. Напились. Произносили речи в барах. Подрались с лучшим другом.

— С Маком.

— Верно, — кивнул Хэйли. — Он был причастен к плану. Поклялся хранить тайну. Вы устроили дебош в баре, и Мак принес публичную клятву, что если снова увидит тебя, то убьет. Тогда вы покинули СИИЛз и стали исполнительным защитником.

— Меня натаскивал Грэм.

— Он тоже был причастен к этому. С таким прикрытием — человек, не согласный с политикой своей страны и ненавидящий ее, — никто бы не подумал, что вы на самом деле работаете на управление и что каждый влиятельный клиент, в сущности, является объектом получения информации. Защитник, поклявшийся в верности клиенту, получал доступ к множеству грязных тайн. Информация, которую мы от вас получали, помогала нам оказывать нажим на влиятельных лиц в нашей стране.

Савидж почувствовал накатывающуюся дурноту.

— Ты предполагала подобную возможность, — сказал он, обратившись к Рейчел. — Помнишь? После убийства Мака. Но мне не хотелось в это верить. — Он взглянул на Хэйли. — Так, значит, все эти годы я был… шантажистом.

— Послушайте, Савидж, все не так мрачно. Не стоит ни в чем себя винить. Вы спасли жизнь многим людям. Вы талантливый защитник.

— Но факт остается фактом — я клялся в верности своим клиентам, а затем их предавал, — прорычал Савидж.

— Нет, не всех. — Чаще всего вы выполняли официальные задания ведомства, мы подбирали вам принципалов… а вот некоторых клиентов… да, действительно, предавали… Но поверьте, Савидж, они этого заслуживали.

Савидж уставился на сверкающее лезвие ножа у него в руке, едва удерживаясь от того, чтобы не вонзить его в стол.

— А вы, значит, были моим связным. Именно через вас отколовшаяся, или самозваная, группа узнала обо мне.

— Ваше прошлое было безупречным. Человек с великолепной военной подготовкой и способностями защитника — все это позволяло вам преодолевать все защитные системы. Оперативник под надежным прикрытием, отсутствие — долгое отсутствие — которого в управлении никто не заметит. Есть еще одна деталь — самая важная, касающаяся вашего прошлого.

— Какая деталь?

— Думаю, здесь нам придется на время прерваться, Савидж.

— Говорите! Что еще за деталь?

— Нет, давайте сначала договоримся. Все это я вам не ради удовольствия рассказываю. Ребята, что притащили меня сюда, по-видимому, собираются меня убить. Я на краю пропасти. Цена решающей детали, о которой я говорю, — моя свобода. Вы очень дорожите своей честью, поэтому я хочу, чтобы вы мне дали слово. Я хочу, чтобы вы поклялись, что если я вам скажу об этом, то уйду отсюда целым и невредимым. А чтобы у вас был стимул, я скажу, что информация касается вашего отца.

Савидж так сильно сжал рукоятку ножа, что костяшки пальцев побелели.

— Какая еще информация о моем отце?

— Вам она не понравится, Савидж.

— Он ведь застрелился! Если ваша грязная тайна состоит именно в этом, то она мне известна.

— Верно, он застрелился, — сказал Хэйли. — Но — почему?

— Мой отец участвовал в организации вторжения в Свиной залив. Когда оно не удалось, правительству понадобился козел отпущения. Мой отец — благослови его Господь, — верный своему долгу, согласился. Итак, приняв всю вину на себя, он подал в отставку. Но чувство унижения разъедало его душу. Для него служба в управлении значила все на свете. И, уйдя в отставку, он утратил смысл жизни. Начал нить. А алкоголь лишь усиливал ощущение пустоты. И тогда он пустил себе пулю в лоб.

— И да и нет.

— Что вы имеете в виду?

— Ну как — договоримся? Я хочу уйти отсюда живым. А вы узнаете правду о самоубийстве вашего отца.

— Правду? Мой отец мертв! Какая еще может быть правда?

— Да любая. Если позволите мне уйти отсюда, узнаете ее.

— А может, мне это неинтересно. Может, если бы я убил вас прямо сейчас…

Хэйли покачал головой.

— Будете потом всю жизнь сожалеть об этом. Вам ведь всегда хотелось узнать эту тайну. А я буду абсолютно честен с вами. И то, что вы узнаете, потрясет вас. Но именно поэтому вы и хотите ее узнать.

Савидж сверкнул глазами.

— Вы… — Он с ужасом вспомнил ту ночь, когда обнаружил тело отца. Его голова была обмотана полотенцем, чтобы не забрызгать кровью все вокруг. — Даю вам слово.

— Но мне нужно не только ваше слово, но также слово и этого человека. — Хэйли указал на Таро. — Ведь он ничем мне не обязан. К тому же я иностранец. Боюсь, ему ничего не стоит убить меня, несмотря на данное вами слово.

Савидж медленно повернулся и взглянул на лысого, морщинистого японца с проницательным взглядом.

— Таро-сэнсэй. — Стараясь тщательно подбирать слова, Савидж поклонился. — Я официально прошу оказать мне милость. Акира объяснял мне всю важность подобной просьбы. Я готов стать вашим вечным должником. Приношу клятву «гири». Я прошу вас… со всем уважением… я умоляю… сохранить жизнь этому человеку, если он сообщит мне то, что мне необходимо знать.

Таро, задумавшись, нахмурился.

— Я прошу вас об этом одолжении, — продолжал Савидж, — в память об Акире.

Таро нахмурился еще сильнее, переводя взгляд с Савиджа на Хэйли.

— В память об Акире? — переспросил старик. — Хай. — И он печально поклонился.

— Итак, Хэйли, мы договорились. Мы дали вам слово, — сказал Савидж.

Хэйли начал юлить.

— Я слишком долго проработал в управлении. И не привык верить людям на слово.

— Говорите!

— Хорошо, хорошо, я вам верю. Ваш отец покончил с собой. Это так. Но совсем не по той причине. Его самоубийство никак не связано с операцией на Свином заливе.

— Что?!

— Ваш отец, Савидж, возглавлял команду ЦРУ, которой было поручено убить Кастро. Он предпринимал одну попытку за другой, но все они срывались. А Кастро тем временем обнаружил, что его пытается убить кто-то из управления. И потребовал от Штатов оставить его в покое. Но несмотря на это ваш отец не оставлял попыток выполнить задание начальства. И тогда Кастро организовал убийство президента Кеннеди в Далласе. А отец ваш застрелился от горя, потому что чувствовал себя повинным в смерти президента.

— О Боже! — Силы оставили Савиджа. Он обмяк и повалился на руки Рейчел.

— Я ведь предупреждал, что вам это не понравится, — сказал Хэйли. — Но это истинная правда, и я надеюсь, что вы исполните данное мне обещание.

— Я пообещал, что вы отсюда выйдете, — проговорил Савидж с огромным усилием.

— Именно эта деталь вашей биографии сделала вас идеальным кандидатом на роль незадачливого убийцы Сираи. Как отец, так и сын… Сираи мог не только заподозрить в покушении на себя Америку, но и связать его с убийством Кеннеди и покушениями на Кастро. Сираи мог извлечь все это дерьмо на свет божий и убедить японцев, что мы — банда убийц. О, Савидж, вы были для нас действительно идеальной кандидатурой, и нужно было всего лишь убрать из вашей памяти факт вашего сотрудничества с ЦРУ, а затем имплантировать в ваш мозг жуткий кошмар, который побудит вас искать Сираи.

— А Акира? — печально спросил Савидж. — Каким образом он затесался в эту игру?

— Сираи нужно было скомпрометировать не только Америку, но и японский истеблишмент. Так почему бы не использовать оперативника японской разведки, имеющего также и подготовку исполнительного защитника? И прикрывающегося этой профессией. Если бы вы оба увидели смерть друг друга, а каждый из вас встретился бы с живым мертвецом, тогда вы оба стали бы искать причину вашего общего кошмара. Определенные места в вашей истории были предсказуемы заранее: например, что вы отправитесь в Мэдфорд-Гэп и обнаружите, что в действительности он не существует, отправитесь в гаррисбергскую больницу и убедитесь, что никогда прежде там не были. И так далее. Нами были продуманы ваши последующие ходы. Как только вы увидите по телевидению Сираи — человека, которого на ваших глазах разрубили пополам, вы тут же отправитесь в Японию, чтобы выяснить, что известно о вашем кошмаре бывшему вашему принципалу.

— Но ведь кое-что невозможно было предсказать! — вскричал Савидж. — Например, решение проехать в Вирджинию и поговорить с Маком.

— Верно. После вашего выздоровления… кстати сказать, это происходило в Японии, в усадьбе Сираи… прежде, чем вам загипсовали руки и ноги, в пломбу одного из ваших зубов был вмонтирован датчик. И вы и Акира, как все люди, лечите зубы, и пломба на рентгене ни у кого не вызвала бы подозрений. Поэтому людям Сираи всегда было известно, где вы находитесь, и в случае необходимости они могли бы подтолкнуть вас в нужном направлении.

— Но поездка к Маку в Вирджинию не была вами запланирована.

— Верно, — сказал Хэйли. — Люди Сираи опасались, что Мак расскажет вам больше, чем следует, и тем самым разрушит наш план. Поэтому им пришлось его убить.

— И пытались похитить Рейчел, потому что, после того как она соединила нас с Акирой, она совершенно не вписывалась в ваш план.

— К сожалению, это правда.

— А кто эти мужчина и женщина, которых я принял за своих родителей?

— В Балтиморе? — уточнил Хэйли. — Ну, это обыкновенный камуфляж для возбуждения большей паники. По подсказке, полученной от нас через своего помощника, Сираи намеревался так вас запутать, чтобы вы, увидев его по телевизору, немедленно помчались в Японию. Согласно альтернативному плану, вас с Акирой должны были захватить, накачать наркотиками и прикончить в усадьбе Сираи, в то время как его люди жертвовали жизнью во имя амбиций своего вождя. Учтите, этот план был ничуть не хуже первого, а главное — намного проще. — Хэйли пожал плечами. — Но его сочли менее подходящим. Потому что вы с Акирой должны были оставить следы своего пребывания и в Греции, и на юге Франции, и в Америке, и особенно — в Японии. Вы должны были оставить свидетельства того, что вы действительно стремились встретиться с Сираи. Это и отметки в ваших фальшивых паспортах, и разговоры с таксистами, гостиничными клерками и иммиграционными властями, и многое, многое другое.

— А смерть Грэма? — Савидж задрожал.

— К этому управление не имеет никакого отношения. После того как Грэм организовал вашу с Акирой отправку в усадьбу Пападрополиса, люди Сираи решили, что отныне он станет помехой. И убили его, подстроив все так, что внешне это выглядело как самоубийство.

— Но Грэм знал, что делает, когда отправлял меня с Акирой на Миконос. Он действовал исключительно в интересах управления.

— Вы задаете чересчур много вопросов, Савидж. Не стоит копать слишком глубоко. Он был вашим другом. Это так. Но он также состоял на службе и выполнял волю своих хозяев. Иначе он не мотался бы туда-сюда из Массачусетса в Мэриленд и не нянчился с вами и Акирой. Он любил вас, Савидж. Так же, как и Акиру. Но свою профессию — шпионаж — любил все-таки больше.

Чувствуя подступающую тошноту, Савидж слегка откинулся назад к сидевшей за его спиной Рейчел и с благодарностью ощутил ее тепло.

— Вы правы. Я задаю чертовски много вопросов. — Несмотря на мучительную боль во всем теле он сумел преодолеть минутную слабость и продолжал: — Но я все-таки задам еще один.

— Задавайте. Это входит в условия сделки. Но после этого я отсюда уйду.

— Отлично. — Савидж попытался встать. Рейчел — единственная, на кого он мог положиться, с готовностью ему помогла. Плохо держась на ногах, но чувствуя обхватившие его руки Рейчел, Савидж, сурово сверкнув глазами, сказал: — Так вот мой последний вопрос. В Храме Мэйдзи вы пытались меня остановить или подтолкнуть вперед?

— Черт побери, я пытался вас остановить. Ведь ситуация вышла из-под контроля.

— А фургон? В нем сидели ваши люди?

— Вы сказали, что вопрос будет единственным.

— Отвечайте, черт вы вас подрал!

— Да, наши.

— Кто пристрелил водителя?

— Люди Сираи. Передатчик в дупле вашего зуба давал им возможность за вами следить. А им не хотелось, чтоб мы вас останавливали!

— Кто тогда?..

— Это еще два вопроса, — сказал Хэйли. — Надеюсь, вы не собираетесь нарушить условия сделки.

— Я почти закончил. Колени Савиджа подкосились. Рейчел изо всех сил старалась поддержать его. — Кто?.. Кто вторгся в дом Акиры и пытался нас убить? Чей это был приказ?..

— Эй, вы разбираетесь в ситуации не хуже меня.

— Нет, — резко выпалил Савидж. — Намного лучше. Вы приказали. Приказали убийцам вывести нас из игры! Потому что операция вышла из-под контроля! Потому что вам стало ясно, что намерены предпринять идиоты из этой отколовшейся группы. И решили все это дело прекратить! Приняли единственно верное для вас решение: уничтожить нас обоих! А когда это сорвалось — попытались прикончить нас в Храме Мэйдзи. Так что вы — мой враг, и вы ничуть не лучше всех других скотов! Единственное отличие состоит в том, что я однажды вам поверил! Посчитал своим другом!

— Эй, Савидж, бизнес и дружба… табачок-то он… мы… я… иногда…

Ярость придала Савиджу сил. Злость подавила боль. Изо всех остававшихся у него сил Савидж здоровой рукой — как приятно было это осознать — ударил Хэйли по лицу.

Хрустнула челюсть. Нос сплющился. Хлынула кровь. Хэйли зашатался и, застонав, повалился на пол.

— Я должен… — Савидж схватил его за грудки, заставив встать. — Убить тебя!

— А как же «гири»? — пробормотал Хэйли. — Ты дал…

— Ты дал слово, — сказал Таро и встал. — Как и я. Официальная услуга. Вечный долг. — Таро отвел руку Савиджа с зажатым в ней ножом в сторону. — Надо ему повиноваться. Иначе ты обесчестишь себя.

Содрогаясь от охватившего его безумия, рыдая, Савидж опустил руку.

— Убирайся! Немедленно! Пока я не передумал! Из-за тебя умер мой друг, ты!..

Хэйли пустился бежать, зажимая руками лицо, рывком отодвинул перегородку и скрылся из виду, только еще слышались его шаги на лестнице.

— Ты поступил правильно, — сказал Таро.

— Тогда почему я так погано себя чувствую?

— Потому что он может за тобой вернуться.

— Пусть попробует, — фыркнул Савидж. — Я круче.

— Для иностранца ты весьма благороден.

— А вы? — Савидж живо взглянул на него. — Наше дело еще не закончено. Не могу поверить, что вы не знали…

— Что Акира работал на японскую разведку? — Старик кивнул. — И правильно делаешь.

— И вы знали, что намеревался предпринять Сираи! Знали, что нас с Акирой должны убить!

— Ради Японии.

— «Гири», — продолжал Савидж. — Благодарите Бога за «гири». Я ведь торжественно поклялся быть вашим вечным должником, если вы позволите уйти этому ублюдку. Иначе…

— Попытался бы меня убить? — хихикнул Таро.

— Точно. — Заряженный вселенской злобой, Савидж преодолел слабость, нажал на парализующий нерв на шее Таро и приставил острие ножа к яремной вене. — Ваша беда в самоуверенности. Ведь даже иностранец может быть…

— Достойным противником. Вы достойны уважения, Савидж-сан.

— Дайте слово, что не последует ответной вражды? «Гири»?

— Да. — Лицо Таро сморщилось еще больше. — «Гири». Дружба. Верность. Обязательство. Что еще остается? Во что еще можно верить?

— В любовь. — Савидж опустил нож. — Что вы сделали с телом Акиры?

— Кремировали. Урна с пеплом стоит в моей комнате. Но японская разведка не узнает о его смерти. Расследование было бы самоубийством. Для нас всех.

— Можно мне ее забрать? — спросил Савидж.

— Урну с пеплом?

— Если погребение должно оставаться тайным, мы с Эко знаем, как следует поступить.

Таро долго молча смотрел на Савиджа.

А затем поклонился.

ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ УСОПШИХ

Еще до того, как Акира привез Савиджа с Рейчел в Японию, он рассказывал им о некоторых обычаях, характерных для его богами рожденной нации. В том числе и о Празднике фонарей или Дне поминовения усопших.[72] В течение трех дней японцы совершают синтоистские обряды — курят благовония, читают молитвы, готовят принятые в таких случаях блюда, отдавая таким образом дань памяти, или даже поклонения, усопшим.

Несмотря на то что стояла осень, а не лето, Савидж решил совершить положенный обряд. Ему казалось, что Акира не возражал бы. После трех дней скрупулезного выполнения предписанного синтоизмом ритуала они с Рейчел сидели, обнявшись, в саду за домом Акиры.

Их окружала ночь.

Но отблеск света играл на их лицах.

Потому что рядом с бассейном Савидж поставил фонарь. Весь день он выпускал воду из бассейна, оскверненного кровью убийцы. Затем наполнял заново и осушал его.

И снова наполнял.

И снова осушал, чтобы не осталось и следа от осквернения.

Наконец он решил, что больше ритуалу ничто не помешает.

Он чиркнул спичкой и зажег фонарь.

— Боже, как жаль, что его нет в живых, — сказал Савидж. Языки пламени отражались на его лице.

— Да, — вторила ему Рейчел. — Мне тоже.

— У него были такие печальные глаза.

— Потому что он был человеком другого времени.

— «Черные корабли» коммодора Перри… Акира был самураем. Он принадлежал тому времени, когда самураи еще не превратились в изгоев, пополнив ряды бандитов, а Америка еще не успела развратить народ Акиры. Ты знаешь, — он повернулся и поцеловал ее, — перед смертью он назвал меня…

У него к горлу подкатил комок и на глазах выступили слезы.

— Назвал меня… о Господи…

Рейчел обняла его.

— Скажи как.

— Своим другом.

— Так он и был твоим другом.

— Понимаешь ли ты, чего стоило ему произнести эти слова? Всю свою жизнь он ненавидел американцев. Из-за Хиросимы и Нагасаки. Из-за «черных кораблей» в бухте Йокогама. Акира должен был жить в прошлом веке. Когда Япония была чистой.

— Она была чистой всегда, — сказала Рейчел. — И всегда останется чистой. Потому что если Акира… если в этой стране все такие, как Акира… тогда это великая нация. Потому что честь и благородство ценятся в Японии превыше всего.

— Но он мертв.

— Потому что он исполнил до конца долг чести.

Савидж поцеловал ее, и пламя фонаря взметнулось вверх.

— Я все думаю…

— О чем?

— Об Америке. Нашей гражданской войне. Перед войной мы создали о Юге миф. Великолепные дворцы. Благородство жизненного уклада.

— Но были и рабы, — заметила Рейчел.

— Я именно об этом и говорю, — кивнул Савидж. — Миф. Порой люди создают миф, скрывающий безобразие, и принимают его за реальность.

— Типа дезинформации?

— Или памяти. Но память — это ложь. О Боже, помимо всего прочего, я изведал и это. Сейчас только это и имеет значение.

Фонарь разгорелся ярче.

— Не любовь? И не будущее? — спросила Рейчел.

— Не надо надеяться на будущее.

— Но не прошлое же?

— Акира, наверное, ненавидел прошлое. Токугавский сёгунат. Судя по тому, что я знаю о Токугавском режиме, это был фашистский режим. Жесткая система подчинения от сёгуна к даймё, и так далее… Акира страстно желал изменить настоящее.

— А чего страстно желаешь ты?

— Тебя.

Ярко разгоревшееся пламя фонаря стало постепенно уменьшаться.

— В Греции, после того, как мы тебя спасли, я спросил Акиру, сможем ли мы стать друзьями… Но он отверг мое предложение.

— Из-за прошлого. Ведь он был закодирован. И ты был…

— Гайдзином.

— Но он тебе нравился.

— Да.

— Я должна взревновать?

— Нет. Наша жизнь была совершенно иного свойства.

— Могу ли я его заменить?

— Нет. — Савидж приосанился. — Ты — единственная в своем роде. Я буду всегда тебя боготворить.

— Всегда?

— Я знаю, что именно ты хочешь сказать.

Рейчел нахмурилась.

— Не стоит быть столь самонадеянным.

— «Авраам…»

Тут Рейчел улыбнулась.

— Ты действительно знал.

— Так что же нам делать? — спросил Савидж. — Хэйли умолчал об этом, но твой муж тоже был причастен к их плану.

— Что?! — Рейчел побледнела.

— Именно так. Акира и я. Нас обоих послали на Миконос. Чтобы мы встретились, спасая тебя. Япония для Японии. Очень мило. Но Японии не нужна нефть. Для этого нужны корабли. Я думаю, что твой муж заключил с Японией выгодную сделку. Вот почему нас с Акирой отослали на Миконос. Так как твой муж был вовлечен в заговор, его усадьба стала идеальным местом для нашей с Акирой встречи.

— Так, выходит, он избивал и насиловал меня по политическим мотивам?

— Насколько я себе представляю, он делал это…

— Ох, — вздохнула Рейчел и крепко прижалась к Савиджу.

— Потому что ему это нравилось. Развлечение в промежутках между занятиями бизнесом.

— Итак…

— Я думаю…

— О чем?

— О том, что мне следовало бы его убить. Иначе он будет преследовать нас.

Рейчел в ярости замотала головой.

— В чем дело? — удивился Савидж.

— Хватит убийств! Их и так было чересчур много! До черта!

— Но он очень гордый человек.

— Мы — тоже.

— Тогда какой же у нас выход?

— Ты как-то упомянул о пляже возле Канкуна.

— Где бы мне хотелось…

— Заняться со мной любовью?

— Если честно, мне бы хотелось заняться этим прямо сейчас.

— Несмотря на обрушившееся на нас горе?

— Именно поэтому. В намять о… в знак торжества… жизни… Это единственное, что у нас есть. Насколько я понял, мое прошлое — сплошная ложь. И тем не менее я предпочитаю ложь правде. А будущее?..

— Надо верить в него.

— Но вера абсурдна, как там говорится в твоей любимой цитате?

— А я верю.

— А я люблю тебя.

Пламя фонаря съежилось, сказывалась близость воды.

— Я буду помнить тебя, Акира, и буду стараться узреть твой дух в порывах ветра и струях дождя, — сказал Савидж.

В этот момент к ним приблизилась Эко. Они обменялись поклонами и направились к тщательно разровненному граблями песку сада, который в течение многих лет создавал отец Акиры, а его сын до конца дней своих продолжал доделывать то, чего не успел отец.

Однако ни тому, ни другому не дано было осуществить заветную мечту.

И сейчас, глядя на сад, который он постарался привести в порядок после погрома, учиненного налетчиками, Савидж печально улыбнулся — в его глазах была извечная грусть Акиры.

Потому что пепел Акиры был рассыпан здесь, в саду.

И разровнен вместе с песком.

Акира слился с природой.

— Я знаю… уверен, — сказал Савидж, — что его душа обрела покой.

— А как же мы? — спросила Рейчел.

— Ты…

— Что?

— …выйдешь за меня замуж?

— Боже мой, Савидж, да я до сих пор замужем, и этот сукин сын все еще нас преследует.

— Доверься мне. Нам же не нужна официальная церемония. Мы можем решить это между собой. Ты и я…

— Прямо сейчас?

— Конечно. — Он поцеловал ее. — Я обещаю любить тебя, уважать и заботиться о тебе.

— Звучит восхитительно.

— И последнее обещание. — Он поцеловал ее еще раз.

— Какое?

— Защищать тебя.

Дэвид Моррелл Смертный приговор

Как я люблю тебя? Позволь мне рассказать.

Элизабет Барретт Браунинг

Отрицание — это не река в Египте.

Надпись на наклейке

Эта книга — для Ричарда Шеглера и Элизабет Гутьеррес, познакомивших нас с Другим Городом

Глава 1

1

Чиновнику иммиграционного контроля Стив Декер сказал, что прибыл по делу.

— Какого рода дело?

— Корпоративное недвижимое имущество.

— Сколько времени рассчитываете пробыть?

— Две недели.

Чиновник шлепнул печать в паспорт Декера.

— Grazie! — сказал Декер.

Он вышел с чемоданом в руке из аэропорта Леонардо да Винчи. Хотя устроить, чтобы кто-нибудь встретил его с самолета, было очень просто, он предпочел проехать двадцать шесть километров до Рима на автобусе. Когда автобус накрепко увяз в стопроцентно предсказуемой пробке, возникшей при приближении к центру города, он попросил водителя выпустить его и выждал на тротуаре, пока автобус не отправился дальше, с удовольствием заметив, что вслед за ним никто не выскочил. После этого он спустился в метро, выбрал наугад поезд, проехал одну остановку, поднялся на улицу и взмахом руки остановил такси. Через десять минут он вышел из машины, снова вошел в метро, проехал еще одну остановку и, поднявшись на поверхность, сел в другое такси и на сей раз велел водителю отвезти его к Пантеону. Целью его путешествия была гостиница, расположенная в пяти кварталах оттуда. Возможно, предосторожности были излишними, но Декер был убежден, что до сих пор остается в живых лишь благодаря тому, что никогда не действует прямо.

Беда была в том, что требующиеся для этого усилия изматывали его. Оставаться в живых — совсем не то же самое, что жить, решил он. Завтра, в субботу, наступал его сороковой день рождения, и в последнее время он стал испытывать тревогу при мыслях о проходящем времени. Жена, дети, дом — ничего этого у него не было. Он много путешествовал, но всегда чувствовал себя далеким от тех мест, где ему доводилось бывать. Друзей он имел немного и виделся с ними редко. Вся его жизнь была посвящена профессии. В последнее время такое положение перестало устраивать Стива.

Зарегистрировавшись в гостинице, которая красовалась колоннами и шикарными коврами, он постарался при помощи душа привести в норму организм, расстроенный долгим перелетом через множество часовых поясов, а потом переоделся во все чистое. Легкие спортивные туфли, джинсы, легкая рубашка и синяя спортивная куртка как нельзя лучше соответствовали нежаркому июльскому дню в Риме. К тому же точно так одевалось множество других туристов-американцев его возраста, и поэтому такой наряд позволял не привлекать внимания. Покинув гостиницу, он влился в толпу пешеходов и с полчаса бродил по оживленным улицам, принимая все известные ему меры, которые могли выявить возможную слежку. В конце концов он выбрался на самую людную площадь Рима, Пьяцца де Венеция, куда сходились все главные улицы города. Шум от образовавшейся на площади транспортной пробки обеспечивал вполне надежный звуковой экран, и можно было безопасно позвонить из уличного телефона-автомата.

— Алло, — произнес мужской голос.

— Это Анатоль? — по-итальянски спросил Декер.

— Никогда не слышал ни о каком Анатоле.

— Но он сказал мне, что будет по этому номеру. — Декер назвал номер, немного отличавшийся от того, который он использовал.

— Последние две цифры неправильные. Вы набрали пять семь. — В трубке послышались частые гудки.

Декер повесил трубку, непринужденно оглянулся, чтобы в очередной раз убедиться, что за ним никто не наблюдает, и снова нырнул в толпу. Пока что никаких проблем не возникало. Назвав определенные цифры, собеседник сообщил Декеру, что тот может прийти. А вот если бы голос просто сказал, что номер набран неправильно, это означало бы, что Декер должен держаться подальше, потому что все идет не так, как надо.

2

Квартира, находившаяся на третьем этаже рядом с Виа Салариа, оказалась не слишком роскошной и не слишком простой.

— Как долетели? — осведомился ее обитатель. Его голос, в котором улавливался не очень сильный, но неистребимый акцент Новой Англии, был, похоже, тем же самым, который ответил по телефону.

Декер пожал плечами и окинул взглядом скромную мебель.

— Знаете старую пословицу: лучшее место — это то, которое покидаешь. — И добавил, закончив условную фразу-пароль: — Я проспал почти всю дорогу.

— Значит, разница временных поясов вас не тревожит?

Декер покачал головой.

— И вы не хотите спать?

Декер напрягся, впрочем, не подавая виду. Почему этого парня так интересует его состояние после дальнего перелета? И какое ему дело, хочу я спать или нет, если только он не намерен чем-то загрузить меня на остаток дня?

С нынешним собеседником ему никогда прежде не приходилось работать: Брайан МакКиттрик, тридцать лет, шесть футов один дюйм, крепкого телосложения.

У него были короткие белокурые волосы, широченные, чрезмерно мускулистые плечи и квадратная челюсть, вид которой всегда приводил Декеру на память футболистов из команды колледжа. И действительно, в МакКиттрике было много такого, что напоминало Декеру об игроках футбольной команды колледжа, — в первую очередь ощущение с трудом сдерживаемой неуемной энергии и стремления поскорее включиться в игру.

— Совершенно не хочу, — сказал Декер. — Чего я хочу, так это кое в чем разобраться. — Он поглядел на лампы и торчавшие из стен в самых разных местах розетки и решил не считать ничего само собой разумеющимся. — Как вам здесь нравится? В таких вот старых квартирах иной раз оказывается до черта паразитов.

— Только не здесь. Я каждый день проверяю, нет ли жучков. И последний раз проверил как раз перед вашим приходом.

— Отлично. — Удовлетворенный тем, что электронного наблюдения в этом помещении можно не опасаться, Декер продолжал: — Судя по вашим донесениям, вы добились успехов.

— О, да, я действительно отыскал ублюдков.

— Вы имеете в виду, что их отыскали ваши контакты?

— Правильно. Именно это я и хотел сказать.

— Каким образом? — спросил Декер. — Ведь все наши люди искали их повсюду.

— Я сообщал об этом в донесениях.

— Напомните мне.

— Семтекс, — бросил МакКиттрик, как будто благодаря упоминанию этой современной пластиковой взрывчатки все должно было стать ясным. — Мои контакты распространили по притонам, которые любят эти подонки, слух, что, дескать, семтекс может получить любой, кто способен хорошо заплатить.

— А как вы подбирали свои контакты?

— Точно так же. Я распространил слух, что буду щедро платить каждому, кто предоставит информацию, в которой я нуждаюсь.

— Итальянцы?

— Черт возьми, конечно! Разве не в этом все дело? Бац — и концы в воду. Возможность одним махом обрубить все связи. Американец вроде меня должен вбросить мяч, но затем игру должны взять на себя подданные той страны, где мы работаем, и чем раньше это случится, тем лучше. И нельзя проследить, что за всей операцией стоим мы.

— Именно так пишут в учебниках.

— Что вы хотите этим сказать?

— Местные кадры должны быть надежными.

— Вы намекаете на то, что мои контакты могут оказаться ненадежными? — МакКиттрик был явно задет за живое.

— Лучше сказать, что жажда денег может заставить их поторопиться сообщить своему хозяину что-нибудь приятное.

— Ради бога, мы же ловим террористов! — вспылил МакКиттрик. — Неужели вы хотите, чтобы я привлекал к сотрудничеству осведомителей, взывая к их чувству гражданской ответственности?

Декер позволил себе улыбнуться.

— Нет, я верю в старомодный способ эксплуатации их слабостей.

— В таком случае все в порядке.

— Но я хотел бы встретиться с ними, — сказал Декер.

Выражение лица МакКиттрика сделалось встревоженным.

— Лишь затем, чтобы получить представление о том, с каким материалом мы имеем дело, — добавил Декер.

— Но все это есть в моих донесениях.

— Которые представляют собой очень увлекательное чтение. Дело в том, что я всегда был практичным парнем. Как скоро вы сможете устроить встречу?

МакКиттрик ответил не сразу.

— Сегодня вечером в одиннадцать.

— Где?

— Мне придется позвонить вам.

Декер протянул МакКиттрику листок бумаги.

— Запомните этот телефонный номер. Запомнили? Прекрасно. — Декер прошел в кухню, подставил клочок обработанной специальными химикатами бумаги под струю воды и проследил за тем, как бумага распалась на мелкие волокна, которые беспрепятственно исчезли в сливе раковины. — Чтобы подтвердить встречу, позвоните по этому номеру в восемь сегодня вечером или через каждые полчаса до десяти. Но после десяти можете не затруднять себя. Я буду считать, что вы не смогли собрать своих информаторов. В таком случае встреча переносится на завтрашнюю или послезавтрашнюю ночь. Каждый вечер распорядок связи будет одним и тем же. Спросите Болдуина. Моим ответом будет Эдвард.

— Телефон в вашей гостинице?

Декер смерил собеседника оценивающим взглядом.

— Вы начинаете волновать меня. Нет, этот телефон не в моей гостинице. И когда будете звонить по этому номеру, постарайтесь сделать это не отсюда.

— Я знаю правила.

— Звоните из телефона-автомата, которым никогда прежде не пользовались.

— Я уже сказал, что знаю правила.

— Все равно, напомнить о них никогда не вредно.

— А я ведь знаю, о чем вы думаете, — заявил МакКиттрик.

— Неужели?

— Я в первый раз самостоятельно руковожу операцией, и вы хотите удостовериться, что я пригоден к этой работе.

— Вы правы, вы действительно знаете, о чем я думаю, — согласился Декер.

— В таком случае, вам не о чем беспокоиться.

— О? — скептически откликнулся Декер.

— Я могу позаботиться о себе.

3

Декер вышел из дома, пересек оживленную улицу, заметил проходящее такси и дал водителю знак, чтобы тот остановил машину за поворотом. Там, вне поля зрения из окон квартиры МакКиттрика, Декер небрежным тоном извинился перед водителем такси, сказав, что передумал и решил еще немного пройтись. Водитель что-то негромко пробормотал и рванул машину с места, а Декер возвратился к углу, но не вышел из-за него. Окна расположенного на углу кафе выходили и на главную улицу, и в переулок. Декер мог, оставаясь незамеченным, наблюдать из переулка через боковую и главную витрины кафе за входом в дом, в котором располагалась явочная квартира МакКиттрика. Солнечный свет, отражавшийся от главной витрины кафе, давал Декеру дополнительную гарантию того, что с улицы его никто не разглядит.

МакКиттрик вышел из дома даже раньше, чем ожидал Декер. Крупный мужчина пригладил ладонью свои короткие белокурые волосы, окинул нервным взглядом обе стороны улицы, увидел пустое такси, нетерпеливо помахал рукой и сел в машину.

Ожидая появления объекта, Декеру так или иначе нужно было что-то делать, чтобы со стороны не казалось, будто он болтается в переулке с какой-то подозрительной целью. Он освободил пристегнутый цепью к фонарному столбу мотоцикл, который заблаговременно арендовал. Открыв багажный отсек, уложил туда свою синюю куртку, взамен которой облачился в лежавшую там коричневую кожаную куртку и шлем с темным щитком. Теперь его внешность изменилась настолько, что МакКиттрик наверняка не смог бы опознать своего недавнего собеседника, даже если будет оглядываться на предмет возможной слежки. Декер завел мотоцикл и направился вслед за такси.

Состоявшаяся встреча нисколько не обрадовала его. Проблемы, наличие которых он ощущал, читая донесения МакКиттрика, казались еще более вопиющими и тревожными. Дело было вовсе не в том, что МакКиттрику впервые в жизни дали возможность занять руководящее положение. В конце концов, если человек намеревается сделать карьеру, ему волей-неволей приходится делать первый шаг на каждую ступень карьерной лестницы точно так же, как это было и у Декера. Причиной тревоги Декера стало то, что МакКиттрик был слишком, прямо-таки чертовски уверен в себе и, хотя еще далеко не достиг высот профессиональной квалификации, не обладал должной скромностью, которая позволила бы ему осознать пределы своих возможностей. Перед полетом в Рим Декер успел порекомендовать своему начальству перевести МакКиттрика на другую, менее важную операцию, но сына легендарного профессионала (ведущего сотрудника БСС[73], одного из основателей ЦРУ, бывшего заместителя руководителя оперативного управления), несомненно, нельзя было перекинуть с одной операции на другую без соответствующей легенды, которая убедительно объяснила бы, почему наследнику столь выдающегося человека не дают расти.

В связи со всем этим Декера и послали в Рим: чтобы он взглянул и удостоверился в том, что все идет так, как положено. Чтобы он выступил в роли няньки, думал про себя Декер. Он без труда сопровождал такси в густом потоке уличного движения. В конце концов МакКиттрик вышел из машины возле лестницы на площади Испании. Декер быстро пристегнул мотоцикл цепью к фонарному столбу и пошел следом. Здесь, как всегда, было очень много туристов, среди которых МакКиттрик должен был сразу затеряться, но белокурые волосы, которые следовало бы выкрасить в темный неброский цвет, сразу же выделяли его в толпе. Еще одна прореха в профессиональной подготовке, отметил Декер.

Щурясь от яркого послеполуденного солнца, он следовал за МакКиттриком мимо церкви Тринита деи Монти и далее вниз по Лестнице Испании на площадь Испании. Прославившаяся некогда собиравшимися там продавщицами цветов, площадь была теперь занята уличными торговцами, стремившимися навязать приезжим свои ювелирные поделки, керамику и картины. Игнорируя все призывы торговцев, Декер шел за МакКиттриком, свернул направо возле Корабельного фонтана работы Бернини, протиснулся сквозь толпу перед домом, в котором в 1821 году умер Китс[74], и наконец увидел, что его подопечный вошел в кафе.

«Еще одна ошибка профессионального характера, — подумал Декер. — Глупо устраивать встречи в месте, где толчется такое множество народу: слежку здесь заметить почти невозможно». Выбрав себе место в густой тени, обеспечивающей хорошее укрытие, Декер приготовился к долгому ожиданию, но и на этот раз МакКиттрик вышел раньше, чем рассчитывал Декер. Теперь рядом с ним шла женщина — итальянка двадцати с небольшим лет, высокая и худощавая, с чувственным овальным лицом, обрамленным коротко подстриженными темными волосами, поверх которых красовались поднятые чуть ли не на темя солнечные очки. Она была облачена в ковбойские ботинки, джинсы, туго облегавшие ноги, и красную футболку, под которой вызывающе торчали груди. Даже с расстоянии в тридцать ярдов Декер ясно видел, что она не носила бюстгальтер. МакКиттрик обнимал женщину за плечи. Она, в свою очередь, обхватила его рукой ниже талии, засунув большой палец в задний карман его слаксов. Они перешли через Виа деи Кондотти, свернули направо в темный переулок, остановились на ступеньках у подъезда дома, страстно, продолжительно поцеловались и вошли в дом.

4

Телефонный звонок раздался в 21:00. Декер сказал МакКиттрику, что телефон находится не в гостинице, где он остановился. И действительно, номерпринадлежал телефону-автомату, находившемуся в соседней гостинице на той же улице, в просторном вестибюле, где Декер мог ждать, читая газету и не привлекая к себе ничьего внимания.

Начиная с восьми, он каждые полчаса подходил к телефону, ждал пять минут, а затем возвращался в свое удобное кресло. Когда телефон зазвонил ровно в девять, он оказался на месте и сразу же поднял трубку.

— Алло.

— Болдуин? — Нельзя было не узнать новоанглийский акцент МакКиттрика.

— Эдвард?

— Все состоится сегодня вечером в одиннадцать.

— Где?

МакКиттрик назвал место.

Услышав его ответ, Декер невольно нахмурился.

— До встречи, — сказал он, повесил трубку и с чувством все нараставшего волнения покинул гостиницу. Сказанные им МакКиттрику бодрые слова насчет того, что он не испытывает никаких недомоганий в результате перелета через четверть окружности земного шара, были неправдой, столь значительная смена часовых поясов, конечно же, сказалась на нем, и он предпочел бы не работать этой ночью, тем более что весь остаток дня у него занял поход в международное консультативное агентство недвижимости, на которое он якобы работал и под прикрытием которого прилетел в Италию. Резидент в агентстве вручил Декеру прибывший для него пакет размером с роман в твердом переплете. После возвращения в гостиничный номер, Декер развернул пакет и удостоверился в том, что находившийся там полуавтоматический пистолет «вальтер» калибра .380 дюйма[75] полностью исправен. Он вполне мог выбрать и более мощное оружие, но предпочитал компактность «вальтера». Пистолет размером лишь немногим больше ладони был снабжен удобной кобурой, которую он пристроил на спине под поясом своих джинсов. При расстегнутой куртке оружие оставалось совершенно незаметным. Но даже ощущение наличия оружия нисколько не успокоило его.

5

Их оказалось пятеро — высокая, привлекательная женщина, которую Декер видел с МакКиттриком, и четверо мужчин, — все итальянцы, от двадцати с небольшим до без малого тридцати лет, худощавые, с зачесанными назад гладкими волосами. По внешности можно было безошибочно определить, что они о себе думали: клубные ковбойские ботинки, джинсы, широкие поясные ремни с огромными пряжками в стиле Дикого Запада, джинсовые куртки. Даже курили они одни и те же сигареты — «Мальборо». Но не это было главным из того, что их объединяло. Нельзя было не заметить с первого же взгляда сходство их лиц. Агентами МакКиттрика были четверо братьев и сестра.

Группа собралась в отдельном кабинете на втором этаже над кафе близ Пьяцца Солона, в одном из самых посещаемых торговых районов Рима, и выбор места беспокоил Декера. Его тревожило не только то, что встреча происходила в чересчур людном районе, но и то, что она была организована так быстро. При том времени, которым располагал МакКиттрик, он никак не мог зарезервировать комнату в заведении, по всем признакам являвшемся популярным ночным клубом. Многочисленные пустые винные и пивные бутылки, стоявшие на столе, недвусмысленно свидетельствовали о том, что группа собралась здесь задолго до прибытия Декера.

МакКиттрик молча наблюдал из угла комнаты, как Декер обменялся с присутствовавшими несколькими вводными фразами, после которых сразу же перешел к делу.

— Люди, которых мы выслеживаем, чрезвычайно опасны, — сказал он по-итальянски. — Я не хочу, чтобы вы делали хоть что-нибудь такое, что подвергло бы вас опасности. Если у вас появится хоть малейшее подозрение, что вы привлекли их внимание, сразу же отойдите в сторону. Сообщите моему другу, — он указал на МакКиттрика, — и скройтесь.

— Но в таком случае мы все равно получим обещанную премию? — спросил один из братьев.

— Конечно.

— По-моему, ни о чем более справедливом нельзя и просить. — Молодой человек опрокинул в себя остатки пива из стакана.

В горле Декера запершило из-за заполнявшего комнату густого сигаретного дыма. От него усиливалась головная боль, которой у Стива неизменно сопровождался сбой суточного ритма после дальних перелетов.

— Почему вы так уверены, что нашли именно тех людей, которые нам нужны?

Один из братьев захихикал.

— Я сказал что-то смешное? — спросил Декер.

— Не вы. Они — та группа, которую нам поручили разыскать. Мы сразу же узнали, кто они такие. Мы ходили с ними в университет. Они все время несли всякую чушь.

— Италия для итальянцев, — пояснила сестра.

Декер взглянул на нее. Пока что она говорила немного. К вечеру она сменила красную футболку на синюю и надела легкую ветровку. Но и в этой одежде нельзя было не заметить, что девушка не носит бюстгальтера.

— Они только об этом и говорили. Италия для итальянцев. — Сестру представили Декеру как Ренату. Солнечные очки так же украшали ее по-мальчишески стриженую голову. — Все время жаловались на Европейское содружество наций. Доказывали, что устранение национальных барьеров приведет только к тому, что Италию наводнят иностранцы. Обвиняли Соединенные Штаты в том, что они поддерживают движение за объединение Европы только для того, чтобы создать новый обширный рынок для американских товаров. Если остальная часть Европы хочет продаваться, то черт с ними, как хотят, но Италия должна бороться за то, чтобы воспрепятствовать экономическому и культурному доминированию Соединенных Штатов. Так что когда начали взрывать американских дипломатов, то первыми, о ком мы подумали, были люди из этой группы. Особенно после того, как эти ребята стали донимать полицию телефонными обращениями, в которых называли себя «Детьми Муссолини». Муссолини — один из их героев.

— Но почему же вы сами не обратились в полицию, если подозреваете их? — спросил Декер.

Рената выдохнула струю дыма и пожала плечами.

— Почему? Эти люди были нашими друзьями. Они не сделали нам ничего плохого. Зато они рассчитались бы с нами после того, как их выпустили бы из тюрьмы из-за недостатка доказательств против них.

— Возможно, властям удалось бы найти достаточно доказательств.

Рената усмехнулась. Каждое движение ее стройного соблазнительного тела заставляло груди под футболкой колыхаться.

— Уверяю вас, что эти люди не дураки. Они не станут оставлять доказательств своего участия во всех этих делах.

— В таком случае я задам вам еще один вопрос. Если доказательств нет, то почему же вы так уверены, что нашли тех самых людей, которые нам нужны?

— Потому что после того, как Брайан начал платить нам, — она указала на МакКиттрика, и Декер с тревогой понял, что МакКиттрик назвал ей свое настоящее имя, — мы стали пристально наблюдать за нашими друзьями. Однажды ночью мы следили за ними. Они находились в автомобиле за полквартала от лимузина вашего посла, когда тот взорвался по дороге из оперы в посольство. Они, судя по всему, использовали взрыватель с дистанционным управлением.

Декер заставил себя сдержать чуть не вырвавшийся у него недовольный вздох, но все же несколько секунд не мог подыскать нужных слов. Убийство посла Роббинса явилось дерзким преступлением и заставило чрезвычайно могущественные фигуры в Вашингтоне забыть о своей обычной осторожности и потребовать сделать что-нибудь такое, что так или иначе остановило бы этих монстров. Именно благодаря тайному давлению на начальство Декера МакКиттрик привлек к себе такое большое и благожелательное внимание руководства. Если бы агенты МакКиттрика смогли идентифицировать террориста, ответственного за убийство посла, половина проблемы была бы решена. Вторая половина проблемы состояла в том, что делать с полученной информацией.

— Может быть, они случайно оказались в районе взрыва, — предположил Декер.

Итальянцы не слишком старались сдерживать смех.

Декер почувствовал, что к его горлу подступил комок.

— Вы знаете, где они живут?

— Рената дала мне эту информацию, — вмешался в разговор МакКиттрик. — Но любому ясно, что они не останутся по этим адресам навсегда. — Он взмахнул рукой, желая подчеркнуть важность своих слов. — С ними нужно разобраться как можно скорее.

Еще одно грубое нарушение профессиональных инструкций, с нарастающей (хотя казалось, что дальше уже некуда) тревогой отметил Декер. Контакты никогда не должны знать, что думает резидент. И что МакКиттрик имеет в виду под словом «разобраться»?

— Рената сказала мне, что у них есть любимый клуб, который они частенько посещают, — сказал МакКиттрик. — Если нам удастся накрыть их всех...

6

— Чем, черт возьми, вы тут занимаетесь? — спросил Декер. После окончания встречи он шел рядом с МакКиттриком и был очень сердит.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Декер напряженно огляделся. Щурясь от яркого света многочисленных фар проезжавших автомобилей, он заметил отходивший в сторону переулок и, схватив МакКиттрика под левую руку, поволок его прочь от оживленной ночной жизни.

— Вы поставили задание под угрозу, — хрипло прошептал Стив, как только они оказались достаточно далеко от пешеходов. — Вы назвали им свое настоящее имя.

Выражение лица МакКиттрика сделалось слегка растерянным, но он ничего не ответил.

— Вы спите с этой женщиной, — продолжал Декер. — Разве ваши инструкторы не объясняли вам, что вы никогда, никогда, никогда не должны вступать в личные отношения со своими контактами?

— Почему вы решили, что я сплю с?..

— По той имитации искусственного дыхания изо рта в рот, которое вы с ней демонстрировали сегодня днем.

— Вы следили за мной?

— Это не составило никакого труда. Вы нарушаете так много правил, что я никак не мог от вас отстать. Судя по запаху алкоголя, я могу предположить, что вы участвовали в их пирушке до моего приезда.

— Я старался сделать так, чтобы они чувствовали себя со мной непринужденно.

— Деньги, — сказал Декер. — Вот что помогает непринужденности в общении с ними. А вовсе не ваша всепобеждающая индивидуальность. Это работа, а не игра в любительском театральном кружке. И что вы подразумевали под словом «разобраться»?

— "Разобраться"? Я не помню, чтобы я говорил...

— На меня это произвело однозначное впечатление: что вы фактически предлагали, причем в присутствии посторонних... — Хотя дело происходило в почти безлюдном переулке и Декер говорил полушепотом, он так и не смог заставить себя произнести слова, которые явились бы обвинением в тяжком должностном преступлении.

— Категорическое отрицание, — сказал МакКиттрик.

— Что?

— А чем плох новый эвфемизм? Раньше говорилось «пресечь с причинением серьезного ущерба». А теперь это называется просто категорическим отрицанием.

— Где, черт возьми, вы слышали?..

— А разве не это цель всей операции? Эти ублюдки будут продолжать убивать, пока кто-то не остановит их навсегда.

Декер резко обернулся и уставился из темноты переулка на пешеходов, сновавших по ярко освещенной улице, как будто боялся, что кто-то может их подслушать.

— Вы в своем уме? Вы говорили все то, что только что сказали мне, кому-нибудь еще?

МакКиттрик ответил не сразу.

— Женщине? — резко спросил Декер. — Вы ведь говорили это женщине?

— Конечно, я же должен был ввести ее в общий курс дела. Как еще я мог убедить их включиться в него?

— Иисус, — пробормотал Декер.

— И все продумано так, что москит носу не подточит. Я изобрел конкурирующую сеть. Они разделаются с первой группой, а потом позвонят в полицию и представятся «Врагами Муссолини».

— Говорите шепотом, черт бы вас побрал!

— Никто не сможет доказать, что мы как-то к этому причастны.

— Женщина может, — ответил Декер.

— Нет. Когда я исчезну, у нее не останется никаких реальных улик.

— Она знает ваше имя.

— Только мое первое имя, — возразил МакКиттрик. — Она любит меня. Она сделает для меня все, что угодно.

— Вы... — Декер наклонился в темноте вплотную к своему спутнику, чтобы не осталось никаких сомнений в том, что только МакКиттрик слышит его яростный шепот. — Слушайте меня внимательно. Правительство Соединенных Штатов не поддерживает бизнес наемных убийц. И не разыскивает террористов, чтобы их убивать. Оно собирает улики и предоставляет их судам, которые принимают решения о соответствующем наказании.

— Да, конечно, так оно и есть. И Израиль никогда не посылал спецгруппу против террористов, которые убили одиннадцать еврейских атлетов в семьдесят втором году на мюнхенских Олимпийских играх.

— То, что сделали израильтяне, не имеет никакого отношения к нам. Кстати, та операция, была прекращена, потому что один из людей, которых они убили, оказался невиновным. Именно поэтому мы не занимаемся убийствами.

— Прекрасно. А теперь вы выслушайте меня, — отчеканил МакКиттрик. — Если мы позволим этим подонкам уйти, потому что у нас кишка тонка, чтобы совершить правильный поступок, мы оба останемся без работы.

— Завтра в полдень.

— Что?

— Идите в свою квартиру и сидите там, — приказал Декер. — Не делайте ничего. Не вступайте в контакт с вашей женщиной. Не выходите за газетами. Не делайте ничего. Я постучу в вашу дверь ровно в полдень. И скажу вам, что наше начальство решило по вашему поводу. На вашем месте я бы начал упаковывать чемоданы.

7

— Да, ничего себе — счастливый сороковой день рождения, — чуть слышно пробормотал Декер. Измученное выражение на лице, которое он видел в зеркале своей ванной, подтверждало, что он очень плохо спал из-за озабоченности ситуацией с МакКиттриком. Головная боль, вызванная сменой часовых поясов и вынужденным долгим пребыванием в прокуренной до синевы комнате, так и не прошла. Пиша, которую он заказал в номер, вернувшись поздно ночью, — феттучини[76] и цыпленок по-марсельски, — тяжелым камнем лежала в желудке. Ему показалось, что к его резким чертам прибавилось еще несколько морщин и вокруг внимательных глаз аквамаринового цвета начала появляться та сеточка морщин, которые частенько называют вороньими лапками. Как будто этого было недостаточно, он отыскал в своих немного отросших волнистых песочного цвета волосах седой волос. Ругаясь себе под нос, Декер выдернул его.

Субботнее утро. Начало уик-энда для большинства людей, думал Декер, но только не для людей моей профессии. Он не мог даже припомнить, когда в последний раз испытывал ощущение досуга, которое ассоциировалось у него с уик-эндом. Как ему показалось без всякой причины — хотя в следующее мгновение он осознал, что причина была, — он вспомнил, как спускался следом за МакКиттриком по Испанской лестнице мимо дома, где умер Китс. Он представил себе Китса, выхаркивавшего жизнь вместе с остатками легких, сломленного, задушенного туберкулезом. Такой молодой, но уже достигший подлинного величия.

Мне нужен нормальный отпуск.

Декер надел спортивный костюм для бега трусцой и, пытаясь не обращать внимания на сгустившиеся в плотный туман выхлопные газы бесчисленных автомобилей и переполнявший тротуары народ, побежал в международное консультативное агентство недвижимости, где побывал накануне. Он испытывал легкое удовлетворение от того, что маршрут оказался настолько извилистым, что вряд ли кому-либо удалось бы проследить его путь. После того как он предъявил свои документы, его допустили в помещение, где находился телефон, снабженный скремблером. Еще через пять минут он говорил со своим непосредственным начальником, находившимся в таком же международном консультативном агентстве недвижимости в Александрии, штат Виргиния. У начальника был скремблер, настроенный на одну частоту с тем, которым пользовался Декер.

Беседа продолжалась пятнадцать минут, и после нее Декер почувствовал себя намного хуже, чем до. Он узнал, что отец МакКиттрика был проинформирован о намерениях Декера, несомненно, в результате телефонного звонка, который МакКиттрик сделал отцу глубокой ночью (Декер мог лишь надеяться на то, что МакКиттрик звонил из телефона-автомата и использовал в разговоре хоть какие-то предосторожности). Отец, который не только являлся легендой в разведывательном сообществе, но и занимал одно время пост председателя Совета национальной безопасности и все еще сохранял значительное политическое влияние, подверг сомнению профессионализм Декера и обвинил его в попытке отстранить МакКиттрика с тем, чтобы присвоить себе достижения МакКиттрика по обнаружению террористов. Хотя начальник Декера и утверждал, что в целом согласен с тем, как Декер оценивает деятельность МакКиттрика, фактом было то, что благоразумие и приближающаяся пенсия вынудили его проигнорировать предупреждения Стива и оставить МакКиттрика во главе операции.

— Будьте его нянькой, — сказал начальник. — Не позволяйте ему делать ошибки. Проверьте всю остальную информацию, которая была в его донесениях. Мы передадим эту информацию итальянским властям и вывезем вас обоих из страны. Я обещаю, что вам никогда не придется снова работать с ним.

— Именно это меня и тревожит в данный момент.

Декер бегом вернулся в гостиницу, так и не получив ничего, что хоть немного ослабило бы его тревогу. Постелив на пол своего номера полотенца, он сделал сто пятьдесят отжиманий, а потом столько же приседаний; пот капал с его сильных плеч, узких бедер и жилистых ног. Потом он немного поупражнялся в движениях из единоборств, принял душ и надел свежие джинсы и чистую синюю рубашку из оксфордской ткани. Коричневая кожаная куртка надежно скрывала пистолет. Тяжесть в желудке никак не желала проходить.

8

Ровно в полдень, как и было условлено, Декер постучал в дверь МакКиттрика.

Никто не ответил.

Декер постучал снова, подождал, нахмурился, постучал в третий раз, еще подождал, нахмурился еще сильнее, посмотрел направо и налево по коридору и извлек отмычку, спрятанную в воротнике его куртки. Через десять секунд он оказался в квартире и закрыл за собой дверь, держа оружие наготове. Неужели МакКиттрик решился в открытую наплевать на его распоряжение или с ним что-то случилось? Со своей обычной кропотливой тщательностью Декер принялся за осмотр помещения.

В гостиной никого не было. Как, впрочем, и в ванной, кухне, спальне и примыкавших к ней стенных шкафах. Декер терпеть не мог стенные шкафы — никогда не знаешь, что может быть в них спрятано. Чувствуя, как ему сдавливает грудь, он закончил осмотр, сел на мягкий стул в гостиной и проанализировал возможности. Ничего в квартире не указывало на какой-то непорядок, но это ни о чем не говорило. МакКиттрик мог вляпаться в неприятности где-то еще. Впрочем, вполне возможно, во второй раз напомнил себе Стив, что сукин сын решил послать меня куда подальше.

Декер ждал, коротая ожидание за повторным обыском квартиры МакКиттрика, на сей раз обыск был доскональным: внутри, под и позади каждого выдвижного ящика, под матрацем и под кроватью, под стульями и диваном, в подвесках люстр, в туалетном бачке и за ним.

Обнаруженное потрясло его. Мало того что МакКиттрик не давал себе труда уничтожать черновики после отправки донесений, но он даже прятал их именно там, где стали бы искать в первую очередь — под бумагой, постеленной на полки в кухне. Рядом с именами членов группы, с которыми Декер познакомился минувшей ночью, он нашел адреса, один из которых принадлежал тому самому дому, куда МакКиттрик ушел вместе с Ренатой. Стив также нашел адрес какого-то заведения под названием «Тибрский клуб».

Все прочитанное он запомнил. Потом сложил листочки бумаги с записями в блюдце, сжег их, растер пепел в порошок, выглянул в маленькое кухонное окошко, увидел перед собой глухую кирпичную стену переулка и позволил гулявшему снаружи ветерку рассеять пепел. К дискомфорту в его животе прибавился голод. Он отрезал кусок от обнаруженного в кухне батона хлеба, возвратился в гостиную и медленно съел хлеб, все время хмуро глядя на входную дверь.

Между тем уже минуло два часа дня. Тревожное предчувствие Декера все возрастало. «Но что же мне делать?» — спросил он сам себя. Он мог возвратиться в международное консультативное агентство недвижимости и заказать срочный телефонный звонок, чтобы известить своего начальника о том, что МакКиттрик не явился на назначенную заранее встречу. Но к чему это привело бы? Всего лишь создало бы впечатление, будто он решил придираться к МакКиттрику? Вопрос о служебной пригодности парня и без того был уже поставлен достаточно серьезно — стараниями Декера. Поэтому не следовало исключать возможность того, что МакКиттрик или забыл, или даже преднамеренно проигнорировал указание о встрече. Возможно, он как раз сейчас забавлялся в постели с Ренатой.

«Если это так и есть, то я ему, пожалуй, и в подметки не гожусь», — подумал Декер. Когда же он сам в последний раз был в постели не один? Стив не мог этого вспомнить. Поскольку он все время путешествовал, у него было очень мало близких друзей-женщин, и со всеми ними личные отношения возникали на служебной почве. О случайных связях не могло быть и речи даже до того, как по миру распространился СПИД. Декер избегал мимолетных — на одну ночь — романов, так как считал, что близость — это то же самое, что уязвимость, и что неразумно ставить под угрозу свою безопасность, уединяясь с кем-то, о ком он ровным счетом ничего не знает.

Проклятая работа, думал Декер. Она не только превращает тебя в параноика, но и заставляет жить совершенным монахом.

Он обвел взглядом мрачную гостиную. Затхлый пыльный запах раздражал его ноздри. Тяжесть в желудке никак не проходила. «Счастливый сороковой день рождения», — в который раз сказал он себе.

9

К тому времени, как в замочной скважине скрипнул ключ, Декер успел доесть весь хлеб, отыскавшийся на кухне. Было почти девять вечера. МакКиттрик, тяжело дыша, ворвался в квартиру и застыл на месте, увидев Декера.

— Закройте дверь, — бросил Декер.

— Что вы...

— У нас с вами была назначена встреча, вы помните? Закройте дверь.

МакКиттрик повиновался.

— Разве вам не сказали? Разве мой отец...

— Да, мне передали. Но это вовсе не могло послужить причиной для отмены нашей беседы. — Декер совершенно не желал уступать. — Где, черт возьми, вас носило?

— Вы не знаете?

— О чем вы говорите?

— Вы не видели!

— А что нужно было видеть?

МакКиттрик торопливо подошел к телевизору и включил его.

— Туда приехали сразу три различные телевизионные команды. Наверняка кто-то еще должен вести передачу... — Когда он переключал каналы, было заметно, что его рука трясется. — Вот.

В первый момент Декер не понял, что он увидел. Но резкие звуки и нечеткое изображение сразу довели неотрывно терзавшее его предчувствие до степени трагического осознания. Густой черный дым застилал небо. Из окон вырывались мощные языки пламени. Пожарные с брандспойтами суетились на обломках обвалившейся стены, заливая водой большое пылающее здание. Пожарные машины, громко воя сиренами, безуспешно пытались пробиться среди множества тесно сгрудившихся машин других экстренных служб — полицейских, санитарных и ранее прибывших пожарных автомобилей. Потрясение усилилось, когда Декер понял, что вопили не только сирены, но и обожженные жертвы, которых поспешно оттаскивали на носилках, люди с обугленными, искаженными болью, неузнаваемыми лицами. Рядом лежал ряд неподвижных тел, накрытых с головой простынями, полицейские оттесняли от трупов встревоженную толпу.

— Что это? Ради бога, что случилось?

Прежде чем МакКиттрик успел ответить, телевизионный репортер заговорил о террористах, о «Детях Муссолини», о самом страшном из всех актов антиамериканского насилия. Из группы американских туристов двадцать три человека убиты и еще сорок три получили ранения различной степени тяжести при мощном взрыве, случившемся в то время, когда туристическая группа из Солт-Лейк-Сити веселилась на банкете, устроенном в «Тибрском клубе» в знак последней ночи их пребывания в Риме.

— «Тибрский клуб»? — Декер запомнил, что это название попадалось ему в тех бумагах, которые он уничтожил.

— Это то самое место, которое, как мне сказала Рената, любят посещать террористы. — Кожа МакКиттрика приобрела пепельный цвет. — Она сказала мне, что план гарантирован от ошибок. Что его ничто не могло нарушить. Ничего подобного просто не могло произойти! Рената поклялась мне...

— Хватит стенать! — Декер встряхнул МакКиттрика за плечи. — Говорите со мной. Что вы делали?

— Прошлой ночью... — МакКиттрик осекся и несколько раз быстро вдохнул и выдохнул. — После встречи, после того, как мы с вами поспорили. — Грудь МакКиттрика часто вздымалась. — Я знал, что у меня почти не остается времени до того момента, как вы отстраните меня от руководства операцией и проведете ее сами.

— Вы что, действительно верите в ту ахинею, которую наговорили вашему отцу? Вы и впрямь думаете, что я завидую вам?

— Я должен был что-то сделать. Я не мог быть уверен, что мое обращение к отцу решит проблему. У нас с Ренатой был план, мы его обсуждали. Идеальный план. После того как я расстался с вами, я возвратился в кафе. Рената и все остальные еще оставались там. Мы решили привести наш план в действие.

— Без разрешения. — Декер был потрясен.

— А кто, спрашивается, мог мне его дать? Вы? Вы запретили бы мне действовать. А потом сами использовали бы мой план.

— Я изо всех сил стараюсь сохранить терпение, — сказал Декер. На экране телевизора огонь ударил сразу из нескольких дверных проемов, вынудив пожарных поспешно отступить, и тут же рухнул еще один кусок стены. Вопль сирен сделался громче. В мятущемся дыму санитары грузили тела в машины «Скорой помощи». — Этот план... Расскажите мне об этом идеальном плане.

— Он был простым и великолепным на грани совершенства.

— О, я нисколько в этом не сомневаюсь.

— Рената и ее группа должны были дождаться, пока террористы не соберутся в одном месте — возможно, в квартире или в «Тибрском клубе». И тогда кто-нибудь из группы Ренаты должен был подложить мешок или сумку с пластиковой взрывчаткой поблизости, там, где террористам придется пройти, когда они покинут помещение. Как только они появятся, Рената нажмет кнопку на радиовзрывателе и произойдет взрыв. Со стороны это выглядело бы так, будто террористы несли взрывчатку с собой и случайно подорвались на ней.

Декер слушал, не веря своим ушам. Ему казалось, что комната закачалась. Его лицо вдруг онемело. Он начал сомневаться в своем рассудке. Этого не может быть, говорил он себе. Не может быть, чтобы он слышал все это на самом деле.

— Простой? Великолепный? — Декер с силой потер ноющий лоб. — Неужели вам не приходило в голову, что вы можете взорвать не тех людей?

— Я абсолютно уверен, что группа Ренаты отыскала террористов.

— А то, что вы можете угробить вместе с ними множество ни в чем не повинных людей, вам тоже не приходило в голову?

— Я сказал Ренате, чтобы она не рисковала. Если бы возникло малейшее сомнение насчет того, что в зоне взрыва может оказаться кто-нибудь еще, она должна была выждать.

— Она? — Декеру хотелось изо всех сил встряхнуть МакКиттрика. — Где ваш здравый смысл? Большинство людей ни за что не согласится взрывать что-то или кого-то. Почему она пошла на это?

— Потому что я попросил ее.

— Что?

— Она любит меня.

— Я, наверно, сплю. Сплю и вижу кошмар, — сказал Декер. — Но ничего, скоро я проснусь. И окажется, что ничего этого не было.

— Она сделает для меня все, что угодно.

— Включая массовое убийство?

— Если речь идет о террористах, это не убийство.

— Как же, черт возьми, вы это называете?

— Казнь.

— Вы неподражаемы, — заявил Декер. — Вчера ночью вы назвали это «категорическим отрицанием». Да называйте как вам заблагорассудится. В любом случае убийство остается убийством, и когда кто-либо соглашается произвести его, вы должны спросить себя, что делает этого человека способным на убийство. И в данном случае я не думаю, что причиной является любовь.

— Я не могу поверить, что она делает это только за деньги.

— Где, по вашему мнению, они могли раздобыть пластиковую взрывчатку?

— У меня.

Декеру показалось, будто его ударили по голове.

— Вы снабдили их взрывчаткой?

— Мне дали семтекс в начале операции, чтобы группа Ренаты могла попытаться внедриться в террористическую группировку и предложить им семтекс как доказательство своих честных намерений.

— Вы снабдили?.. — Декер со все нарастающим ужасом смотрел на экран, где визжали сирены, где клубился дым, метался огонь, где таскали изуродованные живые и мертвые тела. — Вы несете ответственность за?..

— Нет! Это была ошибка! Почему-то заряд взорвался не тогда, когда надо! Почему-то клуб оказался полон американцев! Почему-то... Я... Рената, наверно, ошиблась... — Голос МакКиттрика сорвался, и он так и стоял, широко открыв свой большой рот и беззвучно шевеля губами, но не издавая ни звука.

— Того семтекса, который вам дали, не хватило бы, чтобы причинить такие разрушения, — категорически заявил Декер.

МакКиттрик непонимающе смотрел на него и лишь хлопал глазами.

— У вас был лишь образец, — объяснил Декер. — Достаточно, чтобы пробудить аппетит террористов и заставить их надеяться на то, что они смогут получить еще. Чтобы уничтожить такой большой дом, Рената должна была располагать гораздо большим количеством взрывчатки.

— Что вы имеете в виду?

— Попробуйте пошевелить мозгами! Вы вовсе не завербовали группу студентов, чтобы они помогли вам отыскать террористов! Идиот, вы же завербовали самих террористов!

Глаза МакКиттрика сделались бессмысленными. Он отчаянно замотал головой.

— Нет. Этого не может быть.

— Они смотрели вам прямо в глаза! Удивительно, как это они удерживались от желания рассмеяться вам прямо в лицо. Классический пример того, что у мошенников называется «развести». Все время, пока вы трахались с Ренатой, она задавала вам вопросы, и вы пересказывали ей наши планы, сообщали обо всем, что мы делали, пытаясь поймать их.

Лицо МакКиттрика побледнело еще сильнее, сделавшись совершенно серым.

— Я прав, не так ли? — спросил Декер. — Вы ведь рассказывали ей все.

— Иисус...

— Прошлой ночью, когда вы предупредили их, что вас могут отозвать, они решили, что игра закончена. Для них это значило, что нужно снова браться за работу, пока еще есть немного времени. Это вы предложили осуществить план и уничтожить террористов или Рената?

— Она... — МакКиттрик судорожно сглотнул. — Это она.

— Чтобы помочь вашей карьере.

— Да.

— Потому что она любит вас.

— Да.

— Первоначально этот план предложила тоже она?

— Да.

— И теперь она использовала тот образец семтекса, который вы ей дали. Готов держать пари, что у них есть фотографии и звукозаписи, которые самым убедительным образом подтвердят ваше участие в деле. Она присоединила ваш образец к своим собственным запасам и взорвала группу американских туристов. Вы хотели подняться выше в своей карьере? Так вот, приятель, ваша карьера закончена.

10

— Какой ужас. — Декер находился в международном консультативном агентстве недвижимости и слушал по защищенному скремблером телефону усталый голос своего начальника. — Сколько народу погибло...

Ужасно. Отвратительно. Слава богу, я теперь не несу ответственности за все это.

Декеру потребовалось некоторое время, чтобы осознать смысл последних слов. Он выпрямился на стуле и крепче стиснул телефонную трубку.

— Не вы? В таком случае — кто? Я? Вы решили свалить ответственность на меня?

— Позволить мне объяснить...

— Я не имел к этому никакого отношения. Вы прислали меня сюда в самую последнюю минуту. Я сообщил свое мнение: что операция находится на грани провала. Вы проигнорировали мое мнение и...

— Ваше мнение проигнорировал не я, — ответил начальник Декера. — Это сделал отец МакКиттрика. Теперь всем этим занимается он.

— Что?

— Теперь он несет ответственность за операцию. Как только сын позвонил ему, он принялся теребить всех, кто был ему хоть чем-то обязан. Сейчас он летит в Рим. Он должен прибыть...

11

Восьмиместный реактивный самолет корпоративного класса «Астра-галэкси», считавшийся частным, приземлился в аэропорту Леонардо да Винчи лишь после полуночи. Декер ждал за таможенным и иммиграционным барьерами, пока высокий седовласый патрицианского вида мужчина проходил положенные процедуры. Судя по всему, других пассажиров на самолете не было. Прибывшему было семьдесят два года, но он был в прекрасной форме: широкоплечий, загорелый до смуглоты, с красивыми резкими чертами лица. Он носил серый полушерстяной костюм-тройку, на котором не было видно никаких признаков того, что он только что перенес долгий беспосадочный перелет — таких признаков, впрочем, не было заметно и на самом Джейсоне МакКиттрике.

Декеру пришлось в прошлом трижды встречаться с живой легендой, и потому МакКиттрик коротко кивнул ему, выйдя из-за барьера.

— Хорошо долетели? — вежливо осведомился Стив. — Позвольте взять ваш чемодан.

Но МакКиттрик крепко держал чемодан за ручку и, не останавливаясь, прошел мимо Декера, направляясь к выходу из аэропорта. Стив направился следом за ним; их шаги отдавались гулким эхом в огромном зале. В этот поздний час здесь находилось очень мало людей.

Декер взял напрокат автомобиль «Фиат». На стоянке МакКиттрик молча ждал, пока он осматривал машину, чтобы удостовериться, что за то время, пока он находился в аэропорту, туда не присобачили никаких подслушивающих устройств. Лишь после того, как МакКиттрик уселся в «Фиат» и Декер повел машину через мрачную дождливую ночь к городу, великий человек наконец заговорил:

— Где мой сын?

— В гостинице, — ответил Декер. — Он воспользовался паспортом на чужое имя. После того, что случилось... Я полагаю, что вам сообщили по пути?

— О взрыве? — МакКиттрик мрачно кивнул.

Декер смотрел вперед; перед его глазами мелькали ритмично качающиеся дворники.

— Я подумал, что после взрыва для вашего сына было бы небезопасно оставаться в своей квартире. Террористы знают, где он живет.

— Вы думаете, что они могли бы напасть на него?

— Нет. — Декер всмотрелся в многочисленные фары, видневшиеся в зеркале заднего вида. В темноте и под дождем было трудно определить, едет ли кто-нибудь за ними следом. — Но я должен считаться с вероятностью того, что они переправят в полицию информацию о нем и улики, говорящие о его причастности. Я считаю само собой разумеющимся, что едва ли не главной целью террористов было связать оперативника американской разведки с террористическим актом против американцев.

Лицо МакКиттрика окаменело.

— Как только я удостоверюсь в том, что за нами нет «хвоста», я отвезу вас к нему, — добавил Декер.

— Вы, похоже, думаете обо всем.

— Стараюсь.

— В таком случае вы, наверно, подумали и о том, кто будет обвинен в произошедшем, — утвердительно произнес МакКиттрик.

— Прошу прощения?

Дождь барабанил по крыше автомобиля.

— Например, вы, — продолжал МакКиттрик.

— Я ни за что на свете не возьму на себя вину за...

— В таком случае, подумайте о ком-нибудь другом. Потому что, если есть хоть что-то, в чем вы можете не сомневаться, так это в том, что на моего сына вина возложена не будет.

12

Скромная гостиница на скромной улице — ничего такого, что могло бы привлечь внимание. Кивнув ночному портье и показав ключ от номера, который служил доказательством того, что он имеет право здесь находиться, Декер проводил МакКиттрика через маленький вестибюль мимо лифта по застеленной ковровой дорожкой лестнице. Комната сына легенды находилась невысоко, а Декер всегда, если только это было возможно, избегал пользоваться лифтом, кабина которого представляла собой потенциальную западню.

МакКиттрик, похоже, воспринимал эту предосторожность как само собой разумеющееся дело. Впрочем, этот высокий пожилой мужчина не выказывал ни малейших признаков усталости, хотя все время сам нес свой чемодан.

Они остановились возле двери с номером 312. Декер четыре раза стукнул в дверь условленным образом, чтобы сын МакКиттрика точно знал, кто пришел, а потом открыл дверь своим ключом. Темнота в комнате заставила его нахмуриться. Он щелкнул выключателем и нахмурился еще сильнее, увидев, что в кровати никого нет и, поскольку она оставалась идеально застеленной, никого не было.

— Дерьмо.

— Где он? — резко спросил МакКиттрик.

Понимая, что это бесполезно, Декер все же заглянул в ванную и гостиную.

— Ваш сын имеет дурную привычку не выполнять распоряжений. Сегодня он уже второй раз не пожелал остаться там, где я ему велел ждать.

— У него, должно быть, имелась важная причина для этого.

— Может быть, может быть. Он оставил чемодан. Возможно, это означает, что он намерен вернуться. — Декер заметил на ночном столике конверт. — Смотрите. Адресовано вам.

На лице МакКиттрика впервые появилось обеспокоенное выражение.

— Вы сказали ему, что я лечу сюда?

— Конечно. А в чем дело?

— Возможно, это было не самым мудрым поступком.

— А что могло быть плохого в том, чтобы сообщить человеку о приезде его отца?

Но МакКиттрик уже развернул записку. Его глаза, очевидно, сделавшиеся в старости дальнозоркими или близорукими, сильно прищурились. На каменном лице нельзя было прочесть никаких эмоций.

В конце концов он опустил записку и вздохнул.

— И?.. — спросил Декер.

МакКиттрик промолчал.

— Что там написано?

МакКиттрик упорно молчал.

— Расскажите мне.

— Я не уверен... — Голос МакКиттрик прозвучал хрипло. — Возможно, это предсмертная записка самоубийцы.

— Самоубийцы? Что за... — Декер взял листок из рук старика. Она была написана от руки, и обращение сразу же вызвало в мыслях Декера образ студента Лиги плюща[77], который так и не повзрослел.

"Папочка!

Похоже, что я снова обгадился. Жаль. Кажется, я уже много раз говорил это, не так ли? Прости. Я хочу, чтобы ты знал, что на этот раз я действительно старался. Честно — я думал, что рассчитал все до мелочей. Все базы прикрыты, и игра в кармане. И снова говорить о том, что я был не прав, да? Я не знаю, что хуже — опять расстроить тебя или опять опозорить тебя. Но клянусь тебе, что на сей раз я не стану прятаться от своей ошибки. Ответственность лежит на мне. И наказание тоже полагается мне. Когда я сделаю то, что следует сделать, тебе больше не придется стыдиться меня.

Бри".

МакКиттрик откашлялся, как будто ему стало трудно говорить.

— Я так называл Брайана в детстве. Бри.

Декер перечитал записку:

— "Ответственность лежит на мне. И наказание тоже полагается мне". Что он хочет сказать?

— Я очень боюсь, что он намеревается покончить с собой, — ответил МакКиттрик.

— И поэтому вы сможете не стыдиться его? Вы думаете, что его последняя фраза означает именно это? — Декер покачал головой. — Самоубийство могло бы загладить его позор, но ваш — ни в коей мере. Ваш сын говорит не о самоубийстве. Это было бы недостаточно драматично.

— Я не знаю, что вы...

— Он любит порисоваться. «Я не стану прятаться от своей ошибки. Ответственность лежит на мне. И наказание тоже полагается мне». Он говорит не о самоубийстве. Он намерен свести счеты. Он отправился искать их.

13

Когда Декер повернул арендованный «Фиат» с Виа деи Кондотти в переулок, свет фар пробил непрекращающийся дождь и осветил два полицейских автомобиля, стоявших со светящимися мигалками на крышах. Двое полицейских в дождевиках разговаривали в дверях освещенного подъезда жилого дома с несколькими одетыми в пижамы или халаты встревоженными людьми, собравшимися в вестибюле. Во многих окнах горел свет.

— Черт побери, я вообще-то надеялся, что ошибусь.

— Что это за место? — спросил МакКиттрик.

— В пятницу я проследил досюда вашего сына и женщину, — объяснил Декер. — Ее имя Рената. Фамилии я не знаю. Вероятно, это псевдоним. Она лидер группы, которую завербовал ваш сын, а это означает, что она лидер и той группы, которая взорвала «Тибрский клуб». Другими словами, террористов.

— Это лишь предположение. Вы не можете утверждать, что эти две группы на самом деле одна и та же, — возразил МакКиттрик.

— Ваш сын любит использовать термин, который, по-моему, подходит к вашей нынешней позиции, — категорическое отрицание.

Декер сбавил ход, проезжая мимо полицейских автомобилей по узкой улице. Когда из-под шин хлестнула вода из лужи, полицейские подняли головы, взглянули на «Фиат» и сразу же вернулись к разговору с испуганными жильцами.

— И вы не можете утверждать, что эти полицейские имеют какое-либо отношение к Брайану, — сказал МакКиттрик.

— Вы знаете лучше меня, что мы не можем считать такие вещи безобидными совпадениями. Если бы я был на месте Брайана, то логичнее всего, что я сначала пошел бы сюда. Чтобы попытаться сквитаться с женщиной, которая предала его. Есть один способ узнать точно. Если хотите, я сейчас остановлюсь, и вы сможете вернуться и поговорить с полицией.

— Помилуй бог, нет. Поезжайте дальше. Поскольку я американец, они захотят узнать, почему меня это интересует. Они зададут мне столько вопросов, что придется показать мои документы.

— Совершенно верно. И если окажется, что Брайан как-то связан с тем, что случилось в доме, вы будете связаны с ним и с тем, что произошло в «Тибрском клубе», — если исходить из того, что террористы подбросили полиции доказательства его причастности к взрыву. Получится очень серьезная заваруха.

— Вы предполагаете, что Брайан нашел эту женщину? — В голосе МакКиттрика все чаще прорывалось беспокойство.

— Очень сомневаюсь. Санитарной машины не было. — Декер свернул на другую улицу и прибавил газу.

— Вас тревожит его состояние? Он настолько разъярен, что может убить ее?

— Нет. Как раз обратное.

— Не понимаю вас.

— Что она убьет его, — сказал Декер. — Ваш сын полез в воду, забыв научиться плавать. Что еще хуже, он слишком самоуверен для того, чтобы понимать это. Эти люди —опытные убийцы. Они не просто хорошо делают свою работу. Они любят ее. Именно это толкнуло их начать игру с Брайаном, но если бы им вдруг показалось, что он представляет для них серьезную угрозу, он не прожил бы и получаса. И от него вряд ли осталось бы что-то, что имело бы смысл отправлять домой для похорон.

МакКиттрик сидел, напряженно выпрямившись.

— Как мы можем остановить его?

Декер посмотрел на дождевые капли, которые разбивались о ветровое стекло и тут же сбрасывались дворниками.

— Ваш сын любит хранить в своей квартире документы — например, список своих контактов и их адреса.

— Помилуй бог, вы хотите сказать, что его квалификация никуда не годится?

— У меня такое впечатление, что вы меня не слушали. Двадцать три человека мертвы, сорок три ранены. Вот насколько плоха его квалификация.

— Список, — взволнованным голосом произнес МакКиттрик. — Почему вы вспомнили про список?

— Перед тем как сжечь, я запомнил его, — ответил Декер. — Имя и адрес Ренаты были в первой строчке. Поэтому для него логично отправиться туда в первую очередь. Я думаю, что теперь он пойдет дальше по своему списку и будет посещать каждый следующий адрес, пока не найдет ее.

— Но если они настоящие террористы, их не окажется по этим адресам.

— Совершенно верно. — Декер свернул за другой угол. — Они профессионалы. Они не стали бы давать Брайану свои настоящие адреса. Рената, вероятно, использовала квартиру в том доме как элемент своего обмана. Но не похоже, что Брайан понимает это. Он слишком разъярен. Он хочет поскорее расквитаться. Живущие по тем адресам люди, которых он напугает, не будут иметь ни малейшего представления о том, что происходит. Возможно, Рената рассчитывала именно на то, что он так поведет себя. Возможно, это ее финальная шутка.

— Где следующий адрес из этого списка? — МакКиттрик говорил отрывисто и, видимо, с трудом сохранял контроль над собой.

— На той стороне реки. Но я не вижу смысла ехать туда. Он получил слишком большую фору. — Декер увеличил скорость, шины «Фиата» зашипели по мокрому асфальту. — Сейчас он может добраться до третьего или четвертого адреса. Я намерен отправиться по заключительному адресу из списка, потом по предпоследнему и так далее в надежде на то, что рано или поздно наши дорожки пересекутся.

14

Дождь заметно усилился. Единственный плюс во всей этой заварухе, думал Декер, что она происходит глубокой ночью. На улицах нет никаких пробок, и мы можем ездить спокойно.

Все равно ему приходилось напрягать внимание для того, чтобы избежать аварии при быстрой езде по мокрому асфальту. Непродолжительного беспокойного сна минувшей ночью было недостаточно для того, чтобы преодолеть угнетающее влияние эффекта смены часовых поясов. Теперь ощущение недосыпания усилилось, в глаза словно насыпали песку, лоб раскалывался от головной боли. Он чувствовал пульсацию крови за ушами.

Как ни странно, особенно если учесть его возраст, МакКиттрик не выказывал никаких признаков усталости после дальнего перелета; его сухощавая высокая фигура неизменно хранила подтянутость. Старик указал вперед.

— Что это за высокие дома?

— Городской университет. — После краткой остановки для того, чтобы свериться с картой, Декер свернул в переулок, затем в другой, еще более мрачный и узкий. Он ехал медленно, пристально вглядываясь в номера тесно прижавшихся друг к другу домов, и в конце концов остановился перед одним из подъездов.

— Вот этот адрес.

МакКиттрик посмотрел в окно.

— Все тихо. Свет везде выключен. Никакой полиции.

— Похоже, что здесь он еще не побывал.

Звуки движения в автомобиле заставили Декера резко повернуться.

МакКиттрик решительно взялся за ручку двери, вышел и остановился на тротуаре, почти скрывшись в темноте за пеленой дождя.

— Что вы...

— Прошло уже довольно много лет, — с достоинством ответил МакКиттрик, — но я все еще не забыл, как вести наблюдение. Оставьте меня здесь. Отправляйтесь по следующему адресу.

— Но...

— Возможно, мой сын уже здесь или вот-вот появится. Если мы отправимся по следующему адресу, то вполне можем случайно разминуться с ним. В таком случае, если я останусь здесь, то, по крайней мере, этот адрес удастся обезопасить.

— Мне не кажется, что разделиться — это хорошая идея, — возразил Декер.

— А стали бы вы возражать, если бы я был вашим ровесником?

— ...Нет.

— В таком случае мы поступим именно так. — МакКиттрик начал закрывать дверь.

— Подождите, — остановил его Декер.

— Я не позволю вам отговорить меня.

— Нет, я хотел совсем не этого. Вот. Вы должны взять это. Когда я услышал, что вы летите в Рим, то взял в офисе посылку. Но я не собирался отдавать вам это, пока не возникнет острой необходимости.

— Пистолет? — не без удивления отозвался МакКиттрик. — Вы что, серьезно думаете, что мне понадобится пистолет при встрече с родным сыном?

— У меня очень дурное предчувствие по поводу того, как закончится эта ночь.

— Я отказываюсь...

— Возьмите это, или я не позволю вам остаться здесь.

МакКиттрик пристально вгляделся ему в лицо. Его темные глаза сверкнули, и он взял оружие.

— Я вернусь, как только смогу, — сказал Декер. — Как я найду вас?

— Медленно проезжайте по этой улице. Я сам найду вас. — МакКиттрик закрыл дверь, засунул пистолет во внутренний карман пиджака и удалился во тьму. Лишь после того, как фигура пожилого человека скрылась, словно растаяла, в струях дождя и ее нельзя было больше рассмотреть в свете фар «Фиата», Декер тронул машину с места.

15

Для того чтобы добраться до предпоследнего адреса из списка, Декеру потребовалось восемь минут. По пути он раздумывал, как ему поступить, если там не окажется никаких признаков посещения Брайана. Ждать или ехать по другому адресу?

Впрочем, дальнейшие события сразу расставили все на места. Еще за несколько кварталов Декер услышал из темноты завывание сирен. Затем увидел темно-красные отсветы над завешенными дождем зданиями. Желудок сдавило от дурного предчувствия; он вывел «Фиат» на нужную ему улицу и сразу же затормозил, увидев впереди сверкавшие яркими огнями и ревущие моторами пожарные машины и другие спецавтомобили, которые обязательно возникают повсюду, где случаются трагические события. Из окон жилого дома вырывались языки пламени. Клубился дым. Пожарные заливали пламя струями воды из брандспойтов, а санитары хлопотали вокруг раненых, заворачивали их в одеяла, подносили ко ртам раструбы кислородных масок.

Потрясенный, Декер вышел из «Фиата», подошел достаточно близко для того, чтобы точно удостовериться, что объятое огнем здание было именно тем, к которому он направлялся. Затем он поспешно протиснулся сквозь собиравшуюся прямо на глазах толпу к своему автомобилю, развернулся и снова устремился сквозь дождь.

Его сердце тревожно билось. «Что, черт возьми, происходит?» — думал он. Неужели Брайан пытается отплатить за обман и оскорбление, поджигая дома, и рассчитывает при этом, что террористы погибнут в огне? Да нет же, любой человек, насколько бы он ни утратил контроль над собой, как Брайан сейчас, не может не понимать, что пострадают и другие люди помимо террористов — если террористы вообще хоть как-то пострадают, если они окажутся совсем дураками и будут находиться по тем самым адресам, которые дали Брайану.

«У меня теперь остался только один адрес, который имеет смысл навестить, — подумал Стив. — Тот, где я оставил его отца».

Декер быстро ехал в темноте по мокрым мостовым под хлеставшим с неба дождем, «Фиат» то и дело заносило, и отвлекаться от управления было нельзя ни на секунду. Около университета он, как совсем недавно, повернул в переулок, затем в другой, испытывая такое чувство, будто едет прямиком в ловушку, откуда будет очень трудно выбраться. До того дома, возле которого он оставил отца МакКиттрика, оставалось только полквартала, когда Декеру пришлось резко нажать на тормоз и вывернуть руль, чтобы не наехать на высокого плотного человека, внезапно возникшего в ярких лучах фар. Человек был мокрым до нитки; запрокинув лицо к низко нависшим над городом дождевым тучам, он что-то кричал, потрясая кулаками.

Конечно же, это оказался Брайан. Окна машины Декера были закрыты. Лишь выскочив из машины и бросившись опрометью по лужам, чтобы перехватить Брайана, он услышал, что тот кричал:

— Лжецы! Подонки!

Декер оставил фары включенными, и их свет отражался от воды, струившейся сплошным потоком по лицу Брайана.

— Трусы!

Тут и там в окнах начал зажигаться свет.

— Вы должны уйти с улицы, — сказал Декер.

— Деритесь со мной! — истошно выкрикнул Брайан, обращаясь в темноту.

Освещенных окон делалось все больше и больше.

— ДЕРИТЕСЬ!

Холодный дождь совсем промочил волосы Декера, и ручейки уже потекли по шее.

— Полиция будет искать вас. Вам нельзя оставаться здесь. Я должен увезти вас отсюда. — Он потащил Брайана к автомобилю.

Брайан сопротивлялся. Свет зажегся уже почти во всех окнах.

— Ради бога, пойдемте, — сказал Декер. — Вы видели вашего отца? Я оставил его здесь.

— Ублюдки!

— Брайан, послушайте меня. Вы видели вашего отца?

Брайан выдернул локоть из руки Декера и снова воздел кулаки к небу.

— Вы боитесь!

— Что за безобразие! — выкрикнул по-итальянски мужчина, высунувшийся из окна верхнего этажа.

Декер поспешил снова схватить Брайана.

— После той суматохи, которую вы здесь устроили, ваш отец не может не знать, что вы добрались сюда. Он должен был уже присоединиться к нам. Он не мог не обратить внимания на весь этот шум. Я должен знать, виделись ли вы с ним.

И уже в который раз предчувствие пронзило Декера ледяным холодом.

— О Иисус, только не это. Брайан, ваш отец...

С ним что-то случилось?

Когда Брайан не ответил, Декер хлопнул его по щеке, так что у Брайана мотнулась голова и в стороны разлетелись водяные брызги.

Брайан казался совершенно потрясенным. Глаза, в которых отражались фары «Фиата», бросали дикие взгляды по сторонам.

— Немедленно скажите, где ваш отец!

Брайан все так же, не отвечая, заковылял прочь.

Полный самых страшных опасений, Декер последовал за ним и сразу понял, куда Брайан его вел, — к тому самому дому, за которым отец Брайана намеревался наблюдать. Даже в дождливом мраке Декер видел, что дверь подъезда открыта.

Пытаясь успокоить чересчур зачастившее дыхание, Декер выхватил из-под кожаной куртки свой пистолет. Когда Брайан вошел внутрь, Декер дернул его за руку, заставив пригнуться, и, тоже пригнувшись, поспешил за ним. Его глаза уже достаточно привыкли к темноте, и он сразу понял, что они оказались во внутреннем дворе. Справа он увидел какой-то деревянный ящик и подтолкнул Брайана к нему. Опустившись на колени на влажные булыжники, Декер осмотрелся по сторонам и разглядел справа, слева и прямо перед собой еле угадываемые в темноте перила балконов.

— Брайан, покажите мне, — прошептал Декер.

На мгновение он усомнился в том, что Брайан услышал его. Но через несколько секунд Брайан пошевелился, и Стив понял, что Брайан показывает ему — не рукой, а всего лишь позой. Зрение Декера совсем адаптировалось к темноте, и он разглядел тревожно контрастное в темноте белое пятно в дальнем правом углу.

— Оставайтесь здесь, — сказал он Брайану и перебежал к другому ящику. Держа пистолет на изготовку, он снова огляделся и сделал еще одну перебежку, на сей раз к какой-то каменной оградке, которая, возможно, являлась колодцем, сохранившимся с античных времен. Мокрая одежда облепила его, стискивая мускулы. Теперь он находился достаточно близко для того, чтобы понять, что белое пятно, которое он разглядел издалека, было седыми волосами Джейсона МакКиттрика. Пожилой джентльмен полулежал, опираясь спиной на стену, разбросав руки и уронив подбородок на грудь.

Декер еще раз огляделся, перебежал под дождем к МакКиттрику и, присев рядом с ним, попытался нащупать пульс. Несмотря на мрак, было ясно видно, что правая сторона серого пиджака намного темнее, чем бывает просто промокшая под дождем ткань. Кровь. Декер продолжал искать пульс, трогая запястье МакКиттрика, шею, грудь.

Наконец он с превеликим облегчением выдохнул, почувствовав слабое биение.

И тут же резко обернулся и прицелился во внезапно выросшую из темноты фигуру.

Это оказался Брайан. Он подбежал неуверенными шагами с другой стороны двора, рухнул на булыжники двора рядом с отцом и прижался лицом к его голове.

— Я не хотел этого.

— Помогите мне, — приказал Декер. — Мы должны отнести его в автомобиль.

— Я не знал, что это был он.

— О чем вы говорите?

— Я и подумать не мог...

— Что?

— Я подумал, что это был один из них. — Брайан зарыдал.

— Это сделали вы? — Декер протянул руку и нащупал в кармане куртки Брайана пистолет.

— Мне ничего другого не оставалось. Он неожиданно вышел из темноты.

— Иисус...

— Я должен был стрелять.

— Помилуй, боже...

— Я не хотел убивать его.

— Вы и не убили.

— Я говорю вам, я...

— Он не мертв!

Даже в темноте можно было разглядеть невероятное изумление во взгляде Брайана.

— Мы должны отнести его в автомобиль. И доставить в больницу. Беритесь за ноги.

Как только Декер взял МакКиттрика за плечо, раздался звук, будто над его головой пролетел шмель. Пуля ударилась в стену прямо за ним.

Вздрогнув всем телом, Декер метнулся под защиту ящика. Выстрел из оружия, снабженного глушителем, был произведен откуда-то сверху. И теперь он отчаянно вглядывался вверх, направив туда пистолет, мигая от капель дождя и совершенно не видя цели в темноте.

— Они вас не выпустят, — сказал Брайан.

— Они?

— Они здесь.

Декер почувствовал, что ему сжало сердце, когда он понял, почему Брайан орал на улице. Он обращался не к небесам, не к богу и не к разгневанным фуриям[78].

Он кричал на террористов.

Брайан остался на открытом месте около отца.

— Переходите сюда, — крикнул ему Декер.

— Мне ничего не грозит.

— Ради бога, спрячьтесь за этот ящик.

— Они не станут стрелять в меня.

— Не порите чепухи.

— Перед тем как вы приехали сюда, Рената на миг показалась мне. Она сказала, что самое худшее, что они могут придумать для меня, — это оставить мне жизнь.

— Что-что?

— Чтобы я страдал всю оставшуюся жизнь, зная, что убил собственного отца.

— Но ваш выстрел не убил его! Он не мертв!

— Все равно, что жив, что мертв. Рената никогда не позволит нам унести его отсюда. Она слишком сильно ненавидит меня. — Брайан вытащил оружие из кармана. В первое мгновение Декеру показалось, что он направил ствол на себя.

— Брайан! Нет!

Но вместо того, чтобы выстрелить в себя, Брайан прытко вскочил на ноги, громко выругался и исчез в темноте в глубине двора.

Сквозь шум дождя Декер с изумлением услышал гулкий топот ног Брайана по приделанной к стене снаружи деревянной лестнице.

— Брайан, я предупредила тебя! — крикнула сверху женщина. Судя по хрипловатому голосу, это была Рената. — Даже не пытайся подойти ко мне!

Ботинки Брайана грохотали все выше и выше.

В балконных окнах начал зажигаться свет.

— Я дала тебе шанс! — крикнул Рената. — Убирайся, или я сделаю то же самое, что и в других домах!

— Тебе придется расплатиться за то, что ты выставила меня дураком!

Рената громко рассмеялась.

— Ты все сделал сам!

— Ты ответишь за моего отца!

— И это ты тоже сделал сам!

Брайан поднимался все выше и выше.

— Не будь идиотом! — немного резче крикнула Рената. — Заряды установлены! Я нажму детонатор!

Торопливые шаги Брайана все так же грохотали по лестнице.

Их звук заглушил грохот — не раската грома, а взрыва, ослепительная вспышка которого сверкнула на квартирном балконе четвертого этажа в задней части двора. Вместе с оглушительным звуком пришла ударная волна, отшвырнувшая Декера назад. Сразу же посыпались обломки, и занялось пламя, озарившее двор.

Движение позади Стива заставило его обернуться. Из-за мусорных баков поднялся изящный темноволосый парень лет двадцати с небольшим — один из братьев, с которыми он позавчера встретился в кафе.

Декер напрягся. «Они, должно быть, все сидят тут, вокруг меня, в темноте, а я и не знал об этом!»

Молодой человек не был готов к тому, что Рената взорвет бомбу. Хотя он держал в руке пистолет, его внимание полностью сосредоточилось на крике, раздавшемся на другой стороне двора. Широко раскрыв глаза в наивном испуге, молодой человек смотрел на одного из своих братьев, одежда и волосы которого загорелись от посыпавшихся сверху пылающих обломков. Дождь, казалось, нисколько не мешал огню. Горевший орал, не переставая.

Декер дважды выстрелил в первого брата, поразив его в грудь и в голову. Когда террорист свалился, Декер резко повернулся и, дважды выстрелив в горящего, свалил и его. Выстрелы были почти полностью заглушены треском разрушения и ревом огня, победоносно распространявшегося во все стороны с балкона четвертого этажа.

А сверху летело все больше и больше обломков. Присев за ящиком, Декер осматривал двор, выискивая другие цели. Брайан. Где Брайан? Боковым зрением Декер заметил движение в крайнем левом углу двора, около той самой двери, через которую они с Брайаном вошли внутрь.

Но двигавшийся там человек не был Брайаном. Высокая, стройная, источавшая даже во тьме и на расстоянии флюиды сексуальности фигура, возникшая из тени с другой лестницы, принадлежала Ренате. Она бежала к открытому выходу, держа в руке пистолет с глушителем, и, даже не замедляя шага, стреляла наугад в глубину двора. Приглушенные выстрелы, которые и в нормальной обстановке звучали не громче, чем удар кулаком по подушке, были совершенно не слышны за яростным ревом пламени.

За своим укрытием Декер рухнул ничком на мокрые булыжники и ползком перебрался к краю ящика. Выглянув, он сразу же увидел Ренату, приближающуюся к выходу, прицелился сквозь дождь и сделал еще два выстрела. Первая пуля ударилась в стену чуть позади бегущей. Вторая угодила ей в горло. Женщина стиснула ладонью гортань; сквозь пальцы сразу же просочилась кровь. Такое ранение лишает человека возможности дышать, и смерть от удушья наступает менее чем через три минуты.

Даже сквозь рев огня и грохот рушащегося дома, Декер услышал крик мучительной боли. В поле зрения появился еще один из братьев Ренаты. Сбежав с одной из лестниц, он сделал несколько выстрелов во двор, подхватил одной рукой успевшую упасть Ренату и потащил ее к открытой двери. При этом он умудрился выстрелить еще раз, но не в Декера, а в сторону одной из многочисленных лестниц, тянувшихся вдоль стены в глубине двора, как будто отстреливался от противника, стрелявшего с того направления. Пока Декер целился, появился четвертый брат. Он сделал несколько торопливых выстрелов в сторону укрытия Декера, и они вместе с братом быстро вытащили сестру на улицу и скрылись из вида. Декер выпустил им вслед последнюю пулю, поспешно вытряхнул пустую обойму и вставил полную. Но к тому времени террористы исчезли.

По его лицу струился пот, смешивавшийся со струями дождевой воды. Он содрогнулся всем телом, резко повернулся — на тот случай, если бы во дворе оказались другие противники, — и увидел, как Брайан спрыгнул с середины нижнего марша открытой лестницы в глубине двора.

Брайан крепко стискивал дрожащими руками свой пистолет.

— Мы должны немедленно убираться отсюда! — крикнул ему Декер.

С момента взрыва прошло не более минуты. Люди, одетые в пижамы, а порой и еще намного легче, только-только начали появляться на балконах и спускаться по наружным лестницам, спасаясь от пожара.

Декер отскочил от падавшего сверху горящего обломка и помчался к Брайану, который пытался подсунуть руки под лежавшего без сознания отца и поднять его.

— Я чувствую, что он дышит! — заявил Брайан.

— Давайте я возьму его за ноги.

Когда они с Брайаном тащили МакКиттрика через двор к открытой двери на улицу, Декер слышал крики людей, в панике сбегавших вниз по лестницам.

— Подождите, — сказал Декер. Опустив наземь ноги МакКиттрика, он осторожно выглянул на улицу и увидел, как от тротуара резко сорвался автомобиль; его красные габаритные огни уменьшались прямо на глазах. Разбрызгивая воду из луж, автомобиль пронесся по улице, свернул за угол и исчез.

Декер находился достаточно далеко от ревущего огня, чтобы расслышать заунывный вой приближающихся сирен. Конечно, вполне могло оказаться так, что один из террористов укрылся за его автомобилем, рассчитывая уложить их из засады. Но он был готов держать пари, что сирены беспокоили террористов ничуть не меньше, чем его самого.

Стив решил рискнуть.

— Пойдемте! — сказал он Брайану.

Позади, у подъезда, который они только что покинули, собирался народ, а они с Брайаном торопливо дотащили МакКиттрика до «Фиата» и опустили на заднее сиденье. Брайан устроился рядом с отцом, а Декер скользнул за руль и рванул машину с места, еле-еле протиснувшись мимо толпившихся на мостовой людей. Сирены сзади звучали уже совсем громко. Нажимая на акселератор, Декер нервно взглянул в зеркало заднего вида и заметил, что на промытую дождем улицу одна за другой въезжают несколько машин, снабженных мигалками.

«А что, интересно, может ожидать нас впереди?» — подумал он, вцепившись напряженными руками в баранку. Улица была настолько узкой, что, если бы пожарный или полицейский автомобиль выехал из-за того угла, к которому они сейчас направлялись, Декер не смог бы с ними разъехаться и «Фиат» оказался бы в западне.

Угол быстро приближался. Декер вывернул руль, и машина очутилась на чуть более широкой улице. Впереди не было никаких приближающихся огней. Звук сирен доносился лишь сзади и с каждой секундой становился все слабее.

— Думаю, что мы ушли, — сказал Декер. — Как ваш отец?

— Он еще жив. Больше ничего не могу сказать.

Декер попытался заставить себя дышать не так часто.

— Что Рената имела в виду, когда угрожала сделать то же самое, что и в других домах?

— Она сказала мне, что заложила взрывчатку в некоторых из них. После того как обнаружила, что я ищу ее и других... — Брайану совершенно явно слова давались нелегко.

— Как только вы покидали то или иное место, она производила взрыв?

— Да.

— Вы наделали столько шума, врываясь в квартиры, что другие жильцы никак не могли не выйти, чтобы выяснить, что происходит. Они могут связать вас со взрывами?

— Да.

— Рената хотела, чтобы в них был обвинен американец?

— Да.

— Черт побери, вы снова позволили ей использовать себя, — возмутился Декер.

— Но я с нею расквитался.

— Расквитались?

— Вы же видели, что я сделал. Я застрелил ее.

— Вы?.. — Декер не мог поверить своим ушам. Ему даже показалось, что машину вдруг встряхнуло, будто они наехали на кочку. — Вы не застрелили ее.

— В горло, — заявил Брайан.

— Нет.

— Вы что, хотите сказать, что это вы в нее попали?! — воскликнул Брайан.

«Мой бог, да ведь он просто сумасшедший», — подумал Декер.

— Здесь совершенно нечем хвастать, Брайан. Если бы ее застрелили вы, это не заставило бы меня меньше уважать самого себя или больше уважать вас. Единственное, что я к вам испытываю, так это жалость. Это ужасно, жить с памятью о...

— Жалость ко мне? Что, черт возьми, вы говорите? Вы что, считаете себя лучше меня? Какое право вы имеете ставить себя настолько выше меня?

— Забудьте об этом, Брайан.

— Жалость ко мне?! Вы еще попытаетесь заявить, что это вы сделали то, что сделал я!

— Послушайте, успокойтесь, — сказал Декер.

— Вы настолько ненавидите меня, что с вас станется утверждать, будто это я сам застрелил моего отца.

Все это было настолько дико, что у Декера на мгновение закружилась голова.

— Как вам будет угодно, Брайан. Все, что я хочу в данный момент сделать, — это доставить его в больницу.

— Вот это чертовски верно.

Декер слышал квакающий звук сирены. Навстречу несся полицейский автомобиль с яркими мигающими огнями. Его ладони, державшие руль, сразу вспотели. Но полицейские промчались мимо — туда, откуда ехал Декер.

— Дайте мне ваш револьвер, Брайан.

— Вы что, серьезно?

— Совершенно. Отдайте мне ваш револьвер.

— Вы, должно быть...

— Ради Христа, хоть сейчас послушайтесь меня. В Риме не одна полицейская машина. Кто-нибудь обязательно скажет полиции, что от взорванного дома отъехал «Фиат». Есть опасность, что нас могут остановить. Уже то, что у нас в машине раненый, само по себе очень плохо. Но если полиция найдет наши пистолеты...

— Что вы собираетесь делать с моим револьвером? Вы, наверно, думаете, что сможете провести баллистическую экспертизу и доказать, что это я стрелял в моего отца? Боитесь, что я постараюсь избавиться от него?

— Нет, это я собираюсь избавиться от него.

Брайан от удивления вскинул голову.

— Хотя мне очень не хочется этого делать. — Декер остановил машину у тротуара темной улицы, повернулся и в упор уставился на Брайана. — Дайте... мне... ваш... пистолет.

Брайан искоса смотрел ему в лицо. Через несколько секунд он медленно опустил руку в карман куртки и извлек оружие.

Декер достал свой собственный «вальтер».

Лишь после того, как Брайан протянул ему пистолет рукоятью вперед, Декер позволил себе немного расслабиться. Во внутреннем дворе, прежде чем поднять отца МакКиттрика, он подобрал пистолет старика. Теперь он взял этот пистолет, свой собственный, и Брайана и вышел из «Фиата» под проливной дождь, осмотрелся вокруг, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает, обошел машину спереди, вышел на тротуар, опустился на корточки, как будто намеревался пощупать шину, и незаметно опустил все три пистолета в решетку водостока.

После этого он, не теряя ни секунды, вернулся в «Фиат» и тронул машину с места.

— Значит, проблема решена, так, что ли? — спросил Брайан.

— Да, — не сумев скрыть горечи в голосе, ответил Декер. — Проблема решена.

16

— Он потерял много крови, — сказал по-итальянски врач из приемного покоя больницы скорой помощи. — Пульс слабый и очень неровный. Давление низкое. Мне не хотелось бы выглядеть пессимистом, но боюсь, что вам следует учесть возможность самого неприятного исхода.

— Понимаю, — отозвался Декер. — Сын пострадавшего и, конечно, я — мы высоко оценим все, что вы сможете для него сделать.

Доктор кивнул с серьезным видом и возвратился в палату.

Декер повернулся к двоим усталым с виду больничным начальникам, которые почтительно стояли в углу вестибюля.

— Я благодарен за ваше сотрудничество в этом деле, — сказал он. — Мое руководство будет еще более благодарно вам. И, конечно, всех, кто помог разрешить этот инцидент, будет ожидать соответствующий акт благодарности.

— Ваше руководство всегда проявляло выдающуюся щедрость. — Один из больничных чиновников снял очки. — Мы постараемся сделать все возможное для того, чтобы власти не узнали об истинной причине травмы пациента.

— Я полностью полагаюсь на вашу деликатность. — Декер по очереди обменялся рукопожатием с каждым из чиновников. Деньги, которые он вложил в их ладони, сразу же исчезли в карманах халатов. — Grazie.

Как только больничное начальство покинуло комнату, Декер опустился на стул рядом с Брайаном.

— Хорошо, что вы не стати вмешиваться в разговор.

— Нам удалось достичь взаимопонимания с этой больницей?

Декер кивнул.

— А что, это действительно первоклассное место? — осведомился Брайан. — Эта больничка кажется очень маленькой.

— Самая лучшая.

— Посмотрим.

— Но помолиться все равно не помешало бы.

Брайан нахмурился.

— Вы что, еще и религиозны?

— Я люблю выбирать из нескольких вариантов. — Стив посмотрел на свою нисколько не просохшую одежду, неприятно облегавшую тело. — Что бы они ни сделали для вашего отца, им потребуется время. Я думаю, что нам стоит вернуться в вашу гостиницу и переодеться в сухое.

— Но если за время нашего отсутствия что-нибудь случится?

— Вы имеете в виду: если он за это время умрет? — уточнил Декер.

— Да.

— В таком случае не будет никакой разницы, окажемся мы в этой комнате или где-нибудь еще.

— Это все вы виноваты.

— Что? — Декер почувствовал, как в жилках за его ушами часто запульсировала кровь. — Я виноват?

— Вы ввергли нас в этот хаос. Если бы не вы, ничего этого не случилось бы.

— Почему, черт возьми, вы так решили?

— Если бы вы не приперлись сюда в пятницу и не заставили меня поспешить, я, конечно же, наилучшим образом разобрался бы с Ренатой и ее группой.

— Почему бы нам не обсудить это по пути в вашу гостиницу?

17

— Он утверждает, что сразу же по выходе из больницы вы запихнули его в какой-то переулок и избили, — сказал начальник Декера.

— Он может утверждать все, что ему заблагорассудится.

Дело происходило в понедельник. Декер снова находился в офисе международного консультативного агентства недвижимости, но на сей раз говорил со своим начальником с глазу на глаз, а не по защищенной скремблером телефонной линии.

Начальник с уже успевшими густо поседеть волосами и покрасневшими от напряжения дряблыми щеками наклонился над столом.

— Вы отрицаете это обвинение?

— Брайан был травмирован во время перестрелки и взрыва в жилом доме. Я понятия не имею, откуда возникла эта фантазия о том, что я его избил.

— Он говорит, что вы завидуете ему.

— Совершенно верно.

— Что вы злы на него, потому что он нашел террористов.

— Конечно.

— Что вы пытаетесь свести с ним счеты и потому утверждаете, что он сам случайно выстрелил в своего отца.

— Могу себе представить.

— И что вы пытаетесь приписать себе застреленных террористов, которых, на самом деле, застрелил он.

— Послушайте, — сказал Декер, — я знаю, что вам нужно позаботиться о своей пенсии. Я знаю, что в связи с этим делом на вас оказывают серьезное политическое давление и что вы должны прикрывать свою задницу. Но почему вы с таким почтением относитесь к смехотворным обвинениям этого сопляка, что даже пересказываете их мне?

— Почему вы считаете их смехотворными?

— Спросите отца Брайана. Он еще очень слаб. Это просто чудо, что его удалось выходить. Но он сможет рассказать...

— Я уже спросил его.

Декеру не понравился торжественный тон начальника.

— И?

— Джейсон МакКиттрик подтверждает все слова Брайана, — ответил начальник. — Его ранили террористы, но это случилось уже после того, как он увидел, что его сын подстрелил троих террористов. Конечно, баллистические испытания, возможно, заставили бы внести коррективы в показания Джейсона МакКиттрика, но ведь вы сами посчитали целесообразным избавиться от всего оружия, которое использовалось той ночью.

Взгляд Декера был не менее тверд, чем взгляд начальника.

— Значит, все повернулось именно так.

— Что вы имеете в виду?

— Джейсон МакКиттрик с самого начала предупредил меня, что — цитирую дословно — "на моего сына вина возложена не будет". Старик успел мне понравиться, и я как-то не подумал о том, что к этому предупреждению следует отнестись серьезно. Мне следовало быть осторожнее. Враг, оказывается, вовсе не прятался в доме на римской улочке. Он сидел рядом со мной.

— Мы здесь не обсуждаем характер Джейсона МакКиттрика.

— Конечно, нет. Потому что никто не хочет иметь Джейсона МакКиттрика своим врагом. И никто не захочет принять на себя ответственность за то, что его абсолютно некомпетентному сыну позволили полностью загубить важнейшую операцию. Но кто-то все же должен быть виновен, верно?

Начальник промолчал.

— Как вам удалось скрыть причастность Брайана ко всему этому? — спросил Декер. — Разве террористы не подбросили инкриминирующие сведения о нем в полицию?

— Как только вы позвонили, чтобы предупредить меня о такой возможности, я привел в действие наши контакты в полицейском управлении. Пакет действительно поступил. Наши контакты изъяли его.

— А средства массовой информации? Неужели туда ничего не поступало?

— На телевизионную станцию, ту же самую, куда террористы раньше направляли свои заявления. Это послание мы тоже перехватили. Кризис миновал.

— Если не считать двадцати трех мертвых американцев, — сказал Декер.

— Вы хотите внести какие-нибудь изменения в ваш рапорт?

— Да. Я действительно отлупил этого сопляка. Только жаль, что я не исколотил его до смерти.

— Какие-нибудь еще изменения?

— Да, должен был кое-что добавить, — сказал Декер.

— О? И что же?

— В субботу мне исполнилось сорок лет.

Начальник встряхнул головой.

— Боюсь, что не понимаю смысла этого замечания.

— Если вы подождете минуточку, я напечатаю заявление об отставке.

— Вы?.. Но мы вовсе не просим вас заходить настолько далеко. Что, спрашивается, по вашему мнению, отставка может вам дать?

— Жизнь.

Глава 2

1

Декер лежал на кровати в своем номере нью-йоркского отеля. В правой руке он держал стакан с «Джек Дэниелс», из которого не спеша отхлебывал. В левой руке — пульт дистанционного управления телевизором, при помощи которого он нервно переключал каналы. «Куда можно поехать, если ты уже всюду побывал?» — спрашивал он себя.

В Нью-Йорке ему всегда нравилось, туда его бессознательно тянуло всякий раз, когда ему выпадал редкий свободный уик-энд. Бродвей, «Метрополитен Опера», музей современного искусства — ему очень часто хотелось побывать там, как тянет повидать старых друзей. В дни отдыха он, как правило, с удовольствием исполнял один и тот же успокаивающий ритуал: пробежка по Центральному парку, завтрак в Карнеги-гастрономе, рассматривание прилавков в книжном магазине «Стрэнд» или прогулка мимо множества уличных художников, всегда сидящих на Вашингтон-сквер. Вечерами он любил узнавать, кто пел в «Алгонкин-рум». Мюзик-холл «Радио-сити». «Мэдисон-сквер гарден». У него всегда находилось множество занятий.

Но в ходе этой поездки к собственному удивлению Стива ничего из обычных развлечений его не привлекало. В «Пабе Майкла» выступал Мел Торме. При обычных обстоятельствах Декер первым встал бы в очередь за билетом. Но не в этот раз. В «Блю нот» выступал Мейнард Фергюсон, любимый трубач Декера, но Декеру не хватало энергии, чтобы привести себя в порядок и выйти. Энергии ему хватало лишь на то, чтобы подливать бурбон в стакан и продолжать нажимать кнопку переключения каналов на пульте дистанционного управления телевизора.

Прилетев из Рима, Декер даже не подумал о том, чтобы вернуться в свою крошечную квартирку, находившуюся в Александрии, штат Виргиния. Он не испытывал ни малейшей привязанности к маленькой спальне, гостиной, кухоньке и ванной. Все это не было его домом. Это было просто место, где он хранил свою одежду и спал в перерывах между заданиями. От туч пыли, бодро взлетавших в воздух всякий раз, когда он туда возвращался, у него свербело в носу и болела голова. И конечно, он ни за что, ни в коем случае не мог позволить себе нарушить порядок секретности и нанимать какую-нибудь даму, чтобы она убирала квартиру во время его отсутствия. От одной только мысли о том, что посторонний человек будет трогать его вещи, у него по коже бежали мурашки, и дело было вовсе не в том, что он мог оставить в квартире что-то компрометирующее, — такого, как раз, быть не могло.

Он не стал говорить своему начальнику — поправка, бывшему начальнику, — куда отправится после того, как тот подписал его заявление об отставке. Впрочем, Нью-Йорк был полностью предсказуем, и ни для кого не могло составить труда проследить, куда направляется самолет, на который Декер купил билет. По прибытии в Нью-Йорк он использовал несколько приемов ухода от слежки. Остановился в гостинице, в которой никогда раньше не бывал, — «Сент-Реджис». Тем не менее спустя всего десять минут после того, как он зарегистрировался и был препровожден в номер, телефон на столе зазвонил, и, конечно, это оказался его начальник — снова поправка, будь оно проклято: бывший начальник, — желавший выяснить, не передумал ли Декер.

— Знаете, Стив, — устало произнес начальник, — я ценю красивые жесты не хуже любого другого, но теперь, когда вы уже сделали этот жест и красиво покинули нашу систему, давайте согласимся забыть былые обиды. Забирайтесь обратно в лодку. Я согласен, что эта римская история — самый настоящий бред, беда, несчастье, с какой стороны ни посмотри, но ведь ваша отставка ничего не изменит. Вы этим ничего не исправите. Впрочем, вы и сами отлично понимаете бессмысленность своего поступка.

— Вы боитесь, что я настолько разозлился, что могу сказать не тем, кому надо, о том, что там произошло на самом деле, так, что ли? — спросил Декер.

— Конечно, нет. Все знают, что вы настоящий кремень. Вы не сделаете ничего непрофессионального. Вы не станете подводить нас.

— В таком случае вам совершенно не о чем волноваться.

— Вы слишком хороший человек, Стив, чтобы мы согласились вас потерять.

— Имея таких парней, как Брайан МакКиттрик, вы даже не заметите моего отсутствия. — Декер аккуратно положил трубку на рычаг.

Через минуту телефон зазвонил снова, и на этот раз в трубке послышался голос начальника его бывшего начальника.

— Если вы хотите прибавки к жалованию...

— У меня никогда не было возможности потратить хоть немного из того, что я уже успел получить, — сказал Декер.

— Возможно, хороший, продолжительный отпуск?

— И что я буду в нем делать?

— Путешествовать.

— Ну, конечно. Посмотреть мир. Рим, например. Я уже столько летал, что, если кровать не изогнута, как самолетное кресло, я пугаюсь, что она сломалась.

— Послушайте, Стив, все рано или поздно устают. Такая уж это работа. Именно поэтому мы держим команду специалистов, которые хорошо умеют снимать симптомы стресса. Если честно, я думаю, что вам очень пошло бы на пользу, если бы вы прямо сейчас прилетели в Вашингтон и зашли бы поговорить с ними.

— Вы, наверно, не слушали, что я говорил? Я сказал вам, что чертовски устал от полетов.

— В таком случае приезжайте поездом.

Декер снова положил трубку. Он нисколько не сомневался, что, если попробует сейчас выйти из номера, его перехватят двое мужчин, дожидающихся в вестибюле. Они представятся, объяснят, что его друзья волнуются по поводу его реакции на то, что случилось в Риме, и предложат ему пройти в тихий бар, где они смогут обсудить все тревожащие его проблемы.

«К черту все это, — подумал Декер. — Я могу выпить и один, в своем номере. К тому же они поведут меня вовсе не в бар». И тогда он набрал номер службы доставки и заказал бутылку «Джек Дэниелс» и побольше льда. Потом он вынул разъем телефонного провода из розетки, включил телевизор и начал щелкать переключателем каналов. Через два часа, когда за задернутыми шторами сгустилась темнота, бутылка опустела на треть, а он все так же продолжал переключать каналы. Пляска изображений на экране являлась точным отражением той сумятицы, которая творилась в его мозгу.

«Куда поехать? Чем заняться?» — спрашивал он себя. Деньги не являлись серьезной проблемой. В течение всех десяти лет работы оперативником значительная часть его заработка вкладывалась в инвестиционные фонды. Эту сумму заметно увеличивали различные надбавки — за прыжки с парашютом, за плаванье с аквалангом, за работу со взрывчаткой, за участие в боевых действиях, за высокий уровень специальной подготовки, — которые он заслужил, пока входил в засекреченное военное антитеррористическое подразделение. Как и многие из наиболее хорошо подготовленных солдат вооруженных сил, он был завербован в разведку после достижения возраста, когда его тело больше не могло функционировать настолько эффективно, насколько этого требовала служба в войсках специального назначения. В случае Декера, это произошло в тридцать лет, после того, как он принял участие во множестве различных секретных операций, из которых вынес, перелом ноги, перелом трех ребер и два пулевых ранения. Конечно, даже несмотря на то, что Декер не годился для дальнейшей службы в качестве бойца антитеррористического подразделения, он по своему физическому состоянию все же заметно превосходил большинство своих сверстников — гражданских.

Инвестированные деньги приносили определенную прибыль, так что его собственный капитал достиг 300 000 долларов. Кроме того, он намеревался забрать те пятьдесят тысяч долларов, которые внес как прибавку к той пенсии, которую ему предстояло получать от правительства. Но, несмотря на относительную финансовую свободу, он все же чувствовал себя пойманным в ловушку. Имея возможность выбирать из целого мира, он свел свой выбор до пределов этого гостиничного номера. Если бы его родители были еще живы (он мельком выстроил фантазию, в которой они еще не умерли), он нанес бы им так давно откладывавшийся визит. Но его мать погибла в автомобильной катастрофе три года назад, а его отец умер от сердечного приступа несколькими месяцами позже, и оба раза он в моменты их смерти находился на задании. Последний раз он видел отца живым на похоронах матери.

У Декера не было ни братьев, ни сестер. Он так и не женился. Одной из причин этого было его нежелание навязывать тот спартанский образ жизни, к которому он привык, любимой женщине, а другой — образ жизни, мешавший ему найти женщину, в которую он имел бы право и свободу влюбиться. Все его друзья были коллегами-оперативниками, а теперь, когда он ушел из разведки, подав в отставку при двусмысленных обстоятельствах, эти друзья будут чувствовать себя с ним неловко и не будут уверены в том, что с ним безопасно говорить на профессиональные темы.

«Возможно, я сделал ошибку», — подумал Декер, отхлебнув очередной глоток бурбона. — Возможно, мне не следовало уходить в отставку, — думал он, продолжая переключать каналы. — Оперативная работа давала мне направление в жизни. Она служила для меня якорем..."

Она убивала тебя, напомнил себе Стив, и уничтожала для тебя каждую страну, в которую ты когда-либо получал назначение. Греческие острова,Швейцарские Альпы, Французская Ривьера, испанское Средиземноморье — это была лишь небольшая часть из тех изумительных мест, где ему доводилось работать. Но теперь они были отравлены тем опытом, который Декеру пришлось там получить, и он не имел никакого желания возвращаться туда и вспоминать о былом. Сейчас, размышляя обо всем этом, он был поражен иронией ситуации: большинство людей воспринимало те места как очаровательные райские уголки, а былая профессия Декера часто изображалась в художественной литературе как героическая, тогда как сам Стив думал о ней лишь как о донельзя утомительной, опасной работе на износ. Охота на наркобаронов и террористов могла быть сама по себе благородным делом, но слизь жертвы попадала и на охотника, отравляя его. «Она, конечно же, отравила и меня, — думал Декер. — И, как я сумел выяснить, кое-кто из тех бюрократов, на которых я работал, тоже изрядно запачкались этой слизью».

«Что делать?» — снова спросил себя Декер. От бурбона его клонило в сон, он глядел из-под смыкающихся век на экран телевизора и вдруг поймал себя на том, что задумался о чем-то из того, что перед ним только что промелькнуло. Не сознавая, что это было, и испытывая странное любопытство, понуждающее его выяснить это, он заставил себя взбодриться и принялся переключать каналы в обратном направлении, возвращаясь к тому, который только что проскочил. Но, найдя заинтриговавшее его изображение, он все равно не понял, почему оно его заинтриговало. Он понимал лишь то, что мелькнувший кадр нашел какой-то отклик в его подсознании.

Он смотрел документальный фильм о бригаде строителей, ремонтирующих старый дом. Дом был необычным, похожим на те глиняные строения в стиле пуэбло, которые ему попадались в Мексике. Но, включив звук — все это время звук был выключен, — он узнал, что дом, выглядевший на удивление изящным, невзирая на простоту проекта, находился в Соединенных Штатах, в Нью-Мексико. Дом был сделан из самана, объяснил руководитель строителей и добавил, что слово саман означает большие кирпичи, сделанные из соломы, смешанной с глиной. Эти кирпичи, из которых получались исключительно прочные звуконепроницаемые стены, покрывались сверху штукатуркой под цвет глины. Дальше он объяснял, что саманные дома делаются с плоскими слегка наклонными крышами, с которых вода стекает по желобам, называющихся каналами. У саманного дома нет никаких острых граней; все углы делаются скругленными. Входы часто оформляются чем-то вроде небольшой будки с двускатной крышей и называются порталами. Окна сильно заглублены в толстые стены.

Отвлекшись от своеобразного строения, шероховатая поверхность и землистый цвет которого чудесным образом сочетались с оранжевыми, красными и желтыми красками окружавшего его пустынного плато, диктор рассказал о строительном мастерстве и культурном наследии, в то время как камера панорамировала окрестности. Среди невысоких гор повсюду красовались саманные дома, окруженные можжевельниками и южными соснами, каждый дом обладал собственным достаточно эксцентричным обликом, а все вместе они создавали впечатление удивительного разнообразия. Но, как объяснил диктор, в некотором смысле саманные здания были необычными и для Нью-Мексико, поскольку сосредоточились в основном в одном-единственном городе.

Декер с удивлением заметил, что подался вперед, чтобы расслышать название города. Диктор сообщил, что это одно из самых старых поселений на территории Соединенных Штатов, относящееся аж к 1500-м годам и испанскому завоеванию. Оно все еще сохранило испанский характер: город, название которого означало святую веру, в наши дни часто называют Особенным городом — Санта-Фе.

2

Декер нисколько не ошибся в своих подозрениях: два человека действительно ожидали его в вестибюле отеля. Было чуть больше восьми утра. Он отвернулся от стойки портье, увидел их и понял, что ни малейшей возможности избежать встречи с ними у него нет. Они заулыбались, увидев, как он пересекает людный вестибюль, направляясь к ним. «По крайней мере, хоть выбрали для этого задания нужных людей», — подумал Декер. Очевидно, решили, что он не захочет их подвести, поскольку служил вместе с обоими в войсках специального назначения".

— Стив, сколько лет, сколько зим! Как дела? — спросил один из ожидавших. И он, и его партнер имели примерно такие же габариты, как Декер, — шесть футов, сто девяносто фунтов. И по возрасту они тоже были близки к Декеру — лет сорок. Поскольку они прошли одинаковую физическую подготовку, то и телосложение у них было сходное — узкие бедра и треугольные торсы, резко расширяющиеся от талии к широким плечам, накачанным для того, чтобы обеспечить силовую основу для действий верхней части тела при осуществлении специальных операций. Но на этом их сходство с Декером заканчивалось. Декер имел слегка волнистые волосы песочного цвета, а тот из мужчин, который заговорил с ним, — рыжую щетину, подстриженную почти наголо. У второго были каштановые волосы, аккуратно зачесанные назад. У обоих были жесткие черты лица и настороженные взгляды, совершенно не вяжущиеся с их широкими улыбками и прекрасно сидящими пиджачными парами.

— Я в полном порядке, Бен, — ответил Декер рыжеволосому. — А ты?

— Не могу пожаловаться.

— А как твои дела, Хэл? — спросил Декер второго мужчину.

— Тоже хотел бы пожаловаться, да не на что.

Впрочем, ни один, ни другой не протянули ему руки.

— Я надеюсь, что вам не пришлось торчать здесь всю ночь.

— Заступили только в семь. Простенькое дело, — сказал Хэл. — Решил уехать? — Он указал на чемодан Декера.

— Да, в последнюю минуту изменились планы.

— И куда ты направляешься?

— В Ла-Гардиа, — ответил Декер.

— Почему бы нам не подвезти тебя?

Декер напрягся.

— Мне не хотелось бы причинять вам беспокойство. Я поймаю такси.

— Никакого беспокойства, — возразил Хэл. — Какие же мы приятели, если, впервые увидевшись после стольких лет, не сможем хоть немного удружить тебе.

На это и минуты не потребуется. — Хэл сунул руку в боковой карман пиджака, извлек тонюсенький сотовый телефон и быстро нажал кнопку, вызвав номер из памяти. — Вы даже представить себе не можете, с кем мы только что встретились, — сказал он в телефон. — Да, мы говорим с ним прямо сейчас в вестибюле. Хорошо, мы подождем.

Хэл нажал кнопку отключения питания и убрал телефон.

— Помочь тебе с чемоданом?

— Я и сам справлюсь.

— В таком случае мы вполне можем выйти и подождать автомобиль снаружи?

Движение на улице уже успело оживиться, то и дело нервно вскрикивали автомобильные гудки.

— Вот видишь, — сказал Бен. — Тебе, возможно, не удалось бы найти такси. — Он заметил, что к ним приближается одетый в форму швейцар. — Все под контролем, — бросил он человеку в ливрее и жестом велел ему удалиться. Потом он кинул взор на пасмурное небо. — Такое впечатление, что может пойти дождь.

— О дожде предупреждали в прогнозе погоды, — заметил Хэл.

— Единственный прогноз, который мне нужен, — это болит или не болит мой левый локоть, — ответил Бен. — А вот и наш автомобиль.

Перед входом в отель остановился серый «Понтиак», водитель которого не был знаком Декеру. Тонированные стекла заднего сиденья не давали возможности заглянуть внутрь.

— Что я тебе говорил! — бодро воскликнул Бен. — Не прошло и минуты. — Он открыл заднюю дверь и жестом предложил Декеру садиться.

Почувствовав резкий приступ сердцебиения, Декер поглядел на Бена, перевел взгляд на Хэла и не двинулся с места.

— Еще какие-то проблемы? — с деланной бодростью спросил Хэл. — Тебе не кажется, что лучше будет сесть в машину? Ведь тебе еще нужно попасть на самолет.

— Я просто подумал, куда мне деть чемодан.

— Мы положим его в багажник. Будь добр, нажми кнопку замка багажника, — обратился Бен к водителю. Через мгновение замок щелкнул. Бен взял чемодан Декера, поднял капот багажника, положил туда чемодан и захлопнул крышку. — Ну вот, все в порядке. Готов?

Декер еще мгновение не мог решиться сдвинуться с места. Его пульс забился еще чаще, он кивнул и забрался на заднее сиденье «Понтиака». Он почувствовал неприятный холодок в желудке.

Бен сел рядом с ним, а Хэл устроился на пассажирском месте впереди, но сразу же повернулся назад, к Декеру.

— Пристегнитесь, — распорядился водитель. У него была толстенная шея.

— Да, безопасность превыше всего, — согласился Бен.

Звякнув металлом пряжки о металл замка, Декер застегнул свой ремень безопасности; оба попутчика сделали то же самое.

Водитель нажал кнопку, и замки всех дверей с чавкающим звуком заблокировались. Мотор «Понтиака» заработал громче, и машина тронулась с места.

3

— Наш общий знакомый сообщил мне, что ты не далее как вчера вечером заявил ему по телефону, что тебе чертовски надоело летать, — все тем же небрежным тоном заметил Бен.

— Совершенно верно. — Декер смотрел сквозь затемненные стекла на пешеходов, которые, держа в руках портфели, сумочки, сложенные зонтики, всякую всячину, бодро шли на работу. Они, казалось, находились очень далеко.

— В таком случае зачем тебе понадобился самолет? — поинтересовался Хэл.

— Спонтанное решение.

— Вроде твоей отставки.

— То решение не было спонтанным.

— А наш общий знакомый уверен, что это выглядело именно так.

— Он недостаточно хорошо знает меня.

— Но сейчас он начал задумываться, знает ли тебя хоть кто-нибудь.

Декер пожал плечами.

— А о чем еще он задумывается?

— Почему ты выключил свой телефон.

— Я не хотел, чтобы меня беспокоили.

— И почему ты не ответил, когда один из приставленных парней постучал ночью тебе в дверь.

— Но я ответил. Я просто не открыл ему. Я спросил, кто там. Человек из-за двери сказал: «Обслуживающий персонал». Потом сказал, что ему нужно разобрать мою постель. Я сказал ему, что уже разобрал постель сам. Тогда он сказал, что принес свежие полотенца. Я сказал, что не нуждаюсь в свежих полотенцах. Он сказал, что принес также мяту для ночного столика. Я сказал ему, что мяту он может засунуть себе в задницу.

— Это было не очень светское общение.

— Мне нужно было время, чтобы спокойно подумать в одиночестве.

Инициативу допроса перехватил Бен.

— И о чем же ты думал?

В этот момент «Понтиак» остановился перед светофором. Декер взглянул на сидевшего слева от него рыжеволосого мужчину.

— О жизни.

— Серьезный вопрос. И как, разобрался ты в нем?

— Я решил, что сущность жизни состоит в переменах.

— Так, значит, в этом все дело? В твоей жизни происходит перемена, да? — спросил Хэл.

Декер взглянул на сидевшего впереди шатена. «Понтиак» тронулся с места и миновал перекресток.

— Ты прав, — подтвердил Декер. — Перемена в жизни.

— И именно поэтому ты решил предпринять это путешествие?

— Снова угадал.

— И куда же именно?

— Санта-Фе, Нью-Мексико.

— Никогда там не был. Что это место из себя представляет?

— Я не знаю точно. Хотя на вид — хорошо.

— Хорошо на вид?

— Вчера поздним вечером я увидел телепередачу о каких-то строителях, которые ремонтируют там саманные дома.

«Понтиак» проехал еще один перекресток.

— И поэтому ты решил поехать туда? — прервал его Бен.

Декер повернул голову к своему соседу по сиденью.

— Да.

— Так просто и быстро?

— Именно так. Если честно, то я намереваюсь поселиться там.

— Даже так? Ты знаешь, что нашего общего знакомого больше всего тревожат эти внезапные перемены. Ну вот что ты думаешь: как он отреагирует, если мы скажем ему, что ты под влиянием мгновенного импульса решил уехать в Нью-Мексико, в Санта-Фе, потому что увидел по телевизору, как там чинят какой-то старый дом?

— Саманный дом.

— Да, конечно. Как, по-твоему, он после этого будет думать о том, насколько обдуманными были другие твои поспешные решения?

Мышцы Декера непроизвольно напряглись.

— Я уже сказал тебе, что моя отставка не была поспешным решением. Я уже давно подумывал о ней.

— Но ты никогда никому не говорил об этом.

— Я не думал, что это кого-то касается.

— Это касается множества разных людей. Так что же оказалось последней каплей? Что заставило тебя принять это решение? Инцидент в Риме?

Декер промолчал.

Ветровое стекло украсилось бисером дождевых капель.

— Ну, я ведь говорил, что будет дождь, — горделиво провозгласил Бен.

Дождь резко усилился; капли гулко стучали по крыше «Понтиака». Часть пешеходов поспешно раскрывала зонтики, часть торопливо пряталась в подъездах домов и магазинах. Сквозь затемненные окна заднего сиденья потемневшие улицы казались еще темнее.

— Рассказал бы нам, что случилось в Риме, — все тем же небрежным тоном бросил Бен.

— Я не намерен говорить о Риме ни с кем. — Декеру пришлось напрячься, его дыхание не сделалось учащенным. — Насколько я понимаю, в этом вопросе вся суть нашей беседы. Вы можете спокойно вернуться и уверить нашего общего знакомого, что я не настолько раздражен, чтобы поделиться моим негодованием с кем бы то ни было, — я только чертовски устал. Меня нисколько не привлекает всеобщее внимание и большой шум. Совсем напротив — я хочу только мира и тишины и ничего другого.

— В Санта-Фе, где ты никогда не был.

Декер снова промолчал.

— Знаешь, — сказал Хэл, — когда ты упомянул о Санта-Фе, мне первым делом пришло в голову, что в тех местах полным-полно сверхсекретных объектов — скажем, лаборатория по испытаниям оружия в Альбукерке, ядерная лаборатория в Лос-Аламосе. А второе, что мне пришло в голову, было имя Эдварда Ли Говарда.

Декер почувствовал себя так, будто в груди у него внезапно образовался тяжелый камень. Говард был оперативником ЦРУ, продававшим Советам важнейшую информацию об операциях Управления в Москве. После того как он не смог пройти проверку на детекторе, в Управлении возникли подозрения, и его уволили. Пока ФБР проверяло его, он переехал в Нью-Мексико, где сумел обмануть бдительность наблюдавших за ним команд и убежать в Советский Союз. И жил он как раз в Санта-Фе.

— Вы видите здесь параллель? — Декер резко выпрямился. — Вы предполагаете, что я сделаю нечто такое, чтобы будет направлено против моей страны? — На сей раз Декер нисколько не старался следить за своим дыханием. — Может быть, вам стоит посоветовать нашему общему знакомому перечитать мое досье и попытаться найти там хоть что-нибудь, свидетельствующее о том, что я могу внезапно забыть о чести.

— Ты же сам говоришь, что люди меняются.

— А в наше время большинство людей проходит по меньшей мере три карьеры.

— Мне что-то трудновато следить за ходом твоей мысли, Декер.

— Военная карьера у меня была. Была и карьера правительственного служащего. Теперь настало время для моей третьей карьеры.

— И какой же она будет?

— Я пока еще не знаю. Мне не хотелось бы принимать слишком много спонтанных решений. Куда вы меня везете?

Хэл не ответил.

— Я задал вопрос, — настаивал Декер.

Хэл снова промолчал.

— Лучше бы не в реабилитационную клинику Управления в Виргинии, — сказал Декер.

— А кто, кроме тебя, сказал хоть слово о Виргинии? — Хэл, казалось, сделал выбор. — Мы везем тебя именно туда, куда ты хотел попасть, — в Ла-Гардиа.

4

Декер купил билет в один конец. На протяжении шестичасового рейса с посадкой в Чикаго у него было много времени, чтобы подумать о том, что он делает. Его поведение было достаточно неординарным, так что он мог понять, почему его бывшее начальство вдруг впало в чуть ли не паническое волнение. Черт возьми, да его самого беспокоило собственное поведение. Его профессиональная жизнь целиком и полностью базировалась на самоконтроле, но теперь он резко изменил стиль и начал совершать поступки под влиянием прихотей.

Аэропорт Санта-Фе был слишком мал для приема современных пассажирских реактивных лайнеров. Ближайший крупный аэропорт находился в Альбукерке, и пока «МД-80» компании «Эмерикен эрлайнз» снижался и описывал почти полный круг, готовясь к приземлению, Декер, чувствуя себя потрясенным, разглядывал суровый выжженный солнцем желтый пейзаж внизу — песок и камни, тянувшиеся вплоть до бесплодных гор. «А чего еще ты ожидал?» — спросил он себя. Нью-Мексико — это пустыня.

Имевший четыре уровня, но все же довольно компактный аэровокзал Альбукерке обладал своеобразным обаянием и был отделан в красочном стиле народного творчества исконных обитателей Америки. К тому же здесь было замечательно эффективное обслуживание. Через десять минут после момента приземления Декер уже получил свой чемодан и стоял возле прилавка «Эйвис», оформляя прокат «Доджа Интрепид». Он не знал эту марку, но ему понравилось название автомобиля[79].

— Как лучше всего добраться до Санта-Фе? — спросил он у молодой женщины, сидевшей за прилавком.

Она была испанкой и обладала яркой улыбкой, еще больше подчеркивавшей выразительность ее темных глаз.

— Это зависит от того, что вы подразумеваете под «лучше всего». Вас интересует самый быстрый маршрут или самый живописный?

— А живописный маршрут стоит того, чтобы по нему ехать?

— Еще как стоит. Если вы располагаете временем.

— Пожалуй, только временем я и располагаю.

— В таком случае у вас верный подход к тому, как следует проводить каникулы в Нью-Мексико, — ответила женщина. — Посмотрите на карту. Проедете несколько миль на север по магистрали номер двадцать пять. Повернете на восток по сороковой. Еще миль через двадцать снова поворот на север по Бирюзовому тракту. — Одновременно с рассказом она обводила маршрут на карте фломастером. — Как вы относитесь к «Маргарите»?[80]

— Пожалуй что люблю.

— В таком случае рекомендую остановку в городе по имени Мадрид. — Женщина сделала подчеркнутое ударение на первом слоге, как будто желала подчеркнуть, что речь идет вовсе не о столице Испании. — Тридцать лет назад он был почти заброшен. Теперь там расположилась колония художников. И там есть одна не слишком презентабельная на первый взгляд старая таверна под вывеской «Шахтный ствол», в которой, как утверждают, готовят лучшую в мире «Маргариту».

— И это действительно так?

Женщина вместо ответа лишь блеснула своей очаровательной улыбкой и вручила ему автомобильные ключи.

Стоило Декеру проехать мимо металлических силуэтов двух скаковых лошадей, поставленных перед аэропортом, и двинуться дальше, руководствуясь указаниями дамы-клерка, как он заметил, что дома в Альбукерке практически ничем не отличаются от построек любой другой части страны. Время от времени ему на глаза попадались оштукатуренные строения с плоскими крышами, имевшие некоторое сходство с теми саманными домами, которые он видел по телевизору, но большей частью по сторонам дороги мелькали постройки с заостренными крышами и деревянными или кирпичными стенами. Едва успев отправиться в путь, он начал волноваться, не могла ли телевизионная программа преувеличить красоты Санта-Фе, не окажется ли город похожим на все остальные населенные пункты США.

По автомагистрали № 40 он некоторое время ехал вдоль могучей зубчатой стены гор. Когда же он повернул к северу на шоссе со старинным названием Бирюзовый тракт, то окружающий пейзаж стал изменяться. В качестве архитектурной нормы здесь выступали отдельно стоящие бревенчатые хижины и легкие каркасные домики с островерхими крышами в форме буквы А. Некоторое время он ехал по местности, где не было вообще никаких построек. Зато имелась сравнительно богатая растительность: можжевельник, раскидистые южные сосны-пинии, разнообразные приземистые кактусы и похожие на полынь кусты, достигавшие шести футов в высоту. Узкая дорога змеилась по обратной стороне того самого горного хребта, который он видел из Альбукерке. Путь уводил все выше и выше, и Декер вспомнил рассказ стюардессы из «МД-80» насчет того, что Альбукерке находится на высоте в милю — более пяти тысяч футов — над уровнем моря, точно так же, как Денвер, а Санта-Фе расположен гораздо выше — семь тысяч футов, и чтобы попасть туда, нужно преодолеть серьезный подъем. Стюардесса сказала также, что в течение первых нескольких дней приезжие, как правило, чувствуют себя медлительными и сильно задыхаются. Она со смехом вспомнила одного пассажира, который однажды спросил ее, правда ли, что Санта-Фе круглый год находится на высоте семь тысяч футов над уровнем моря.

Декер пока что не замечал никакой реакции своего организма на высоту, но ее следовало ожидать. В конце концов он был обучен думать о затяжных прыжках с парашютом с высоты в двадцать тысяч футов как о чем-то само собой разумеющемся. Зато он отчетливо видел, насколько чище стал воздух, каким синим здесь было небо, каким ярким — солнце, и понял, почему плакат в аэропорту именовал Нью-Мексико «Землей танцующего солнца». Потом он выехал на плато, и от открывшегося зрелища у него захватило дух. Глядя налево, он видел слегка волнистую перспективу пустыни, которая, казалось, раскинулась на сотни миль на север и юг, а с запада поле зрения ограничивалось далекими горами, которые казались выше и массивнее, чем хребет около Альбукерке. Плавно поднимавшаяся дорога заставляла его то и дело совершать резкие повороты; с некоторых из них открывались еще более впечатляющие перспективы. Декер чувствовал себя так, будто попал на вершину мира.

Мадрид, насчет которого Декеру приходилось все время напоминать себе, что название этого города произносится с ударением на первом слоге, оказался деревней, состоявшей из лачуг и каркасных домиков, большая часть которых была занята людьми, выглядевшими как дожившие и сохранившие свои взгляды до наших дней представители контркультуры шестидесятых годов. Поселение размещалось в узкой долине, окруженной с одной стороны лесочком, а с другой — склоном, на котором даже из машины были видны выходы угля, ради которых и был основан этот городок где-то на переломе девятнадцатого-двадцатого веков. Таверна «Шахтный Ствол» занимала хрупкое с виду двухэтажное деревянное здание, остро нуждающееся в покраске и оказавшееся едва ли не самым большим домом в городе. Ее было легко найти, поскольку таверна располагалась справа от дороги, у самого подножья слегка изогнутого склона, спускавшегося к городу.

Декер припарковал свой «Интрепид» и запер двери. Стоя рядом с машиной, он рассматривал группу одетых в кожаные куртки мотоциклистов, подъехавших почти одновременно с ним. Они остановились возле дома, расположенного чуть дальше по дороге, отвязали от своих машин сложенные мольберты и холсты с недописанными пейзажами и потащили все это внутрь. Проводив их взглядом, Декер улыбнулся и поднялся по лесенке ко входу в таверну. Его шаги прогрохотали по рассохшемуся дереву, как по барабану. Толкнув громко заскрипевшую на петлях затянутую сеткой раму, повешенную вместо двери, он попал в миниатюрное подобие салуна конца девятнадцатого века, снабженного даже небольшой сценой. За стойкой бара к стене были приколоты кнопками банкноты едва ли не всех существовавших в мире валют.

В полутемном помещении было довольно людно; шла оживленная беседа. Сидя за пустым столом, Декер впитывал впечатления от ковбойских шляп, татуировок и бисерных ожерелий. Дело здесь было поставлено далеко не так энергично, как в аэропорту Альбукерке, и Декеру пришлось довольно долго ждать, прежде чем к нему не торопясь подошел мужчина с длинными волосами, собранными в хвост, в переднике и с подносом в руке. Не будем проявлять нетерпения, сказал себе Декер. Считай, что находишься в своеобразной декомпрессионной камере.

Джинсы официанта были продраны на коленях.

— Кто-то мне говорил, что вы готовите лучшую в мире «Маргариту», — сказал Декер. — Это, видимо, была ошибка.

— Вы можете сами это узнать.

— Принесите мне один.

— Что-нибудь поесть?

— А что вы порекомендуете?

— В полдень мы готовили куриный фахитас[81]. Но уже близится вечер... Попробуйте начос.

— Идет.

Начос состоял из монтеррейского сыра, зеленой сальсы, фасоли, салата, помидоров и перцев-халапеньо. Когда Декер попробовал перец, у него из глаз брызнули слезы. Он почувствовал, что оказался на небесах, и понял, что, если бы он съел это самое блюдо двумя днями раньше, его корчило бы от болей в желудке.

«Маргарита» действительно оказался лучшим из всех коктейлей, которые он когда-либо пробовал под этим названием.

— В чем ваш секрет? — спросил он официанта.

— Унция с четвертью лучшей текилы, изготовленной исключительно из синей агавы. Три четверти унции куантро. Полторы унции свежеотжатого лимонного сока. Ломтик свежего лайма.

Когда Декер попробовал напиток, его губы сами собой растянулись в довольную улыбку. Соль, насыпанная на край стакана, прилипла к губам. Он слизнул ее и заказал еще одну порцию. Допив второй коктейль, он чуть не заказал третий, но его остановило то, что он не знал, как на него подействует алкоголь на этой высоте. Он совершенно не хотел на кого-нибудь наехать по дороге. Больше того, он хотел быть в состоянии отыскать Санта-Фе.

Дав официанту на чай четверть того, что тот запросил за еду и выпивку, Декер вышел наружу, ощущая себя подвыпившим и очень довольным, каким не ощущал себя на протяжении многих лет. Прищурившись на опускающееся солнце, он посмотрел на свои водонепроницаемые часы из тех, какими пользуются аквалангисты, — они показывали четыре тридцать дня, — надел черные очки и сел в машину. Никаких последствий опьянения он не чувствован, разве что воздух казался еще более чистым, небо — более синим и солнце — более ярким. Отъезжая от города по узкой извилистой дороге мимо новых можжевельников, пиний и тех похожих на полынь кустов, название которых ему очень хотелось узнать, он заметил, что цвет земли изменился и к господствовавшему до сих пор желтому прибавились сразу красный, оранжевый и коричневый цвета. Растительность сделалась зеленее. Дорога плавно изгибалась налево по склону, откуда открывался вид на несколько миль вперед. Перед ним, в отдалении, на еще более высоком месте, виднелись располагавшиеся среди предгорий миниатюрные деревни, напоминавшие те крошечные домики, которыми любят играть дети, а позади них возвышались потрясающе красивые горы, обозначенные на карте Декера как хребет Сангре де Кристо — Кровь Христова. Солнечный свет окрашивал домики золотом, отчего они казались волшебными. Декер не преминул отметить, что на номерных знаках автомобилей штата Нью-Мексико напечатаны слова «Земля очарования». Золотые домики, окруженные зелеными соснами, манили к себе, и Декер нисколько не сомневался в том, что это и есть то самое место, куда он направлялся.

5

Въехав в город (Санта-Фе, население 62 424), Декер свернул в ту сторону, куда направляла стрелка указателя с надписью: «Историк-пласа» — Историческая площадь. Людные улицы центра города, казалось, делались все уже и уже и путались, наподобие лабиринта, как будто четырехсотлетний город застраивался наобум. То и дело встречались саманные дома, и ни один из них не походил на другие, как будто все они строились тоже без всякого плана и проекта. Хотя в основном дома были низкими, лишь в немногих насчитывалось больше трех этажей, их архитектура в стиле пуэбло — воспоминание о давно исчезнувших с лица земли государствах коренных американцев — наводила на мысль о несокрушимых горных утесах. Тем с большим удивлением Декер обнаружил, что это отели. Даже автомобильный гараж, обслуживавший центр города, был выстроен в стиле пуэбло. Декер запер «Интрепид» и не спеша направился по улице, начало которой было оформлено огромным порталом. В дальнем конце улицы он увидел собор, который напомнил ему о церквях в Испании. Но прежде, чем он дошел до него, слева открылась Пласа — прямоугольная площадь размером с небольшой городской квартал, с газоном, металлическими скамейками, выкрашенными в белый цвет, высокими деревьями по краям и мемориалом участникам Гражданской войны в центре. Декер заметил также забегаловку под вывеской «Пласа-кафе» и ресторан под названием «Op-хаус»; с перил его веранды свисали связки высушенного красного перца. Перед длинным, приземистым старинным саманным зданием, именовавшимся Дворцом губернатора, по сторонам от входа сидели коренные американцы. На расстеленных перед ними на тротуаре одеялах были разложены серебряные и бирюзовые поделки, которые потомки воинственных племен стремились продать туристам.

К тому моменту, когда Декер плюхнулся на скамью возле газона на Пласа, бодрящий эффект от двух бокалов «Маргариты» успел сойти на нет. Он испытывал острое болезненное предчувствие и в который раз спросил себя, насколько велика сделанная им ошибка. На протяжении минувших двадцати лет, когда он был сначала военным, а потом оперативником разведки, его непрерывно опекали, ход его жизни был до мелочей определен другими людьми. Теперь он оказался предоставлен самому себе, и это его пугало.

«Ты же хотел начать новую жизнь», — сказала какая-то его часть.

«Но что я буду делать?»

«Для начала хорошо будет обзавестись каким-нибудь жильем».

«А что потом?»

«Попытаться создать себя заново».

Его очень раздражало то, что он никак не мог заставить замолчать свои профессиональные инстинкты — пересекая Пласа и направляясь к отелю, на вывеске которого красовалась надпись «Ла фонда», он выполнил все требовавшиеся процедуры по выявлению «хвоста». Старомодный, созданный несколько десятков лет назад под сильным влиянием испанского стиля вестибюль был выкрашен в успокоительно-теплые темные тона, но инстинкты отвлекали Декера, требуя, чтобы он отрешился от окружающей обстановки и сосредоточился на окружавших его людях. Получив комнату, он направился в гараж, где оставил машину, не забыв снова тщательно провериться по дороге.

С этим нужно кончать, сказал он себе. Я больше не должен жить таким дурацким образом.

Почти сразу же следом за ним под навес вошел немолодой мужчина с седоватой бородой, одетый в брюки хаки и мешковатый синий летний пуловер, под которым без труда можно было спрятать любое оружие. Декер остановился рядом со своим «Интрепидом», вынул из кармана ключи и приготовился воспользоваться ими как оружием. Лишь после того, как мужчина сел в «Рендж-Ровер» и, не задерживаясь, выехал со стоянки, он с облегчением перевел дух.

С этим нужно кончать, еще раз сказал себе Декер. Совершив большое усилие, он заставил себя не совершать процедур проверки, пока перегонял машину на стоянку отеля «Ла фонда» и нес чемодан в номер. Потом он заставил себя сесть во время обеда за столик спиной к двери ресторана. Потом он решительно отправился на вечернюю прогулку по центру города, наугад выбирая наименее освещенные уголки.

В небольшом, но густо заросшем деревьями парке, рядом с глубоким облицованным бетоном каналом, по которому, журча, бежала вода, из темноты возникла фигура.

— Отдай бумажник.

Декер не на шутку растерялся.

— У меня пушка! Я сказал: отдай мне свой гребаный бумажник.

Декер уставился на уличного мальчишку, которого лишь с трудом можно было различить в темноте. А потом все же не смог сдержаться. И рассмеялся.

— Чего это, мать твою, тебя развеселило?

— Ты хочешь меня ограбить? Ты, похоже, меня разыгрываешь. После всех тех усилий, которые я предпринял, чтобы перестать соблюдать осторожность!

— Когда я всажу в тебя долбаную пулю, тебе уже не будет так весело!

— Ладно, ладно, я это заслужил. — Декер вынул из кармана бумажник и запустил в него пальцы. — Вот все деньги, которые у меня есть.

— Я сказал, что мне нужен твой гребаный бумажник, а не только твои гребаные деньги.

— Не отказывайся от удачи. Я могу поделиться деньгами, но водительские права и кредитная карточка нужны мне самому.

— Крутого из себя строишь, долбаный говнюк! Живо, дай сюда!

Декер сломал мальчишке обе руки, отобрал оружие и перебросил незадачливого грабителя через парапет канала. Услышав, как затрещали ветки, когда превратившийся в жертву нападающий рухнул в росшие рядом с водой кусты, Декер перегнулся через парапет и услышал, как мальчишка стонет в темноте.

— Ты слишком много ругаешься.

Он извлек из памяти запечатлевшееся там название ближайшей улицы, отыскал телефон-автомат, набрал 911[82] и сообщил диспетчеру, куда нужно прислать машину «Скорой помощи». Затем он пропихнул пистолет сквозь решетку водостока и отправился обратно в «Ла фонду». В баре гостиницы он заказал коньяк, зная по опыту, что этот напиток служит отличным средством для подавления избытка адреналина в крови. Его внимание привлекла табличка на стене.

— Это что, шутка? — спросил он бармена. — Что ношение огнестрельного оружия здесь противозаконно?

— Бар едва ли не единственное место в Нью-Мексико, где нельзя носить огнестрельное оружие, — ответил бармен. — А по улицам можете ходить с чем хотите. Нужно только, чтобы ваша пушка была на виду.

— Будь я проклят, отлично придумано.

— Конечно, закон соблюдают далеко не все. Мне остается только догадываться, у кого есть оружие, а у кого его нет.

— Будь я трижды проклят! — восхитился Декер.

— И все, кого я знаю, держат что-нибудь в своих автомобилях.

Декер уставился на него. Он ощущал себя настолько же ошеломленным, как в парке, когда подросток попытался его ограбить.

— Похоже, что люди тут кое-что понимают в том, что значит принять меры предосторожности.

6

— "Первопроходец" — это христианский оружейный магазин, — важно заявил продавец.

Его утверждение застало Декер врасплох.

— Да ну?.. — протянул он, не найдя никакого осмысленного ответа.

— Мы верим в то, что Иисус ожидает от нас ответственного подхода к делу своей собственной безопасности.

— Я думаю, что Иисус прав. — Декер окинул взглядом витрины с дробовиками и винтовками и остановился на запертом стеклянном ящике со множеством пистолетов. В магазине сладко пахло ружейным маслом. — Я хотел приобрести «вальтер» калибра .380.

— Ничем не можем помочь. Весь выбор на витрине.

— Тогда, как насчет «зиг-зауэра-928»?

— Отличное оружие, — одобрил продавец. На ногах у него были легкие туфли, больше похожие на домашние тапочки, одет он был в джинсы и красную рубашку в крупную клетку, а на поясе носил полуавтоматический «кольт» калибра .45. Лет тридцати пяти, коренастый, загорелый. — Когда американские войска приняли девятимиллиметровую «беретту» как штатное вооружение, наверху решили, что эти пистолеты — они меньше размером — пригодятся для разведчиков, потому что удобнее для скрытного ношения.

— Да ну?.. — повторил Декер, оторопев от такой осведомленности.

Продавец отпер стеклянную витрину и вынул пистолет размером с ладонь Декера.

— Те же самые девятимиллиметровые патроны, что и для «беретты». Емкость магазина немного меньше — тринадцать, — да еще один в патроннике. Затвор двойного действия, так что его не нужно каждый раз взводить, чтобы выстрелить: нажимайте себе на спуск, и все дела. А если курок взведен и вы вдруг раздумали стрелять, то можете совершенно безопасно спустить пружину, отведя в сторону вот этот рычажок. Чрезвычайно хорошая работа. Первоклассное оружие.

Он вынул магазин, оттянул затвор, продемонстрировав пустой патронник, и лишь после этого вручил пистолет Декеру. Тот вставил в рукоять пустой магазин и прицелился в висевший на стене, вероятно, именно для этого плакат с портретом Саддама Хуссейна.

— Считайте, что уже продали его мне, — сказал Декер.

— Цена по прейскуранту — девятьсот пятьдесят. Вам, как знатоку, я уступлю за восемьсот.

Декер положил кредитную карточку на прилавок.

— Я очень сожалею, — сказал клерк, — но Большой брат не дремлет. Вы не сможете получить пистолет, пока не заполните эту форму, а потом полиция проверит вас, чтобы удостовериться, что вы не террорист и не антиобщественный элемент номер один. Благодаря федеральному правительству бумаг у нас всегда будет много. Вам придется выложить за это еще несколько долларов.

Декер просмотрел анкету, в которой его спрашивали, не является ли он лицом, не имеющим прав гражданства, наркоманом и/или уголовником. "Интересно, — спросил он себя, — тот, кто разрабатывал эту анкету, действительно полагал, что наркоман и/или преступник ответит «да» на эти вопросы?

— И как скоро я смогу забрать пистолет?

— По закону — через пять дней. Вот вам копия статьи Джорджа Вилла о праве ношения оружия.

К ксерокопии закона была подколота степлером цитата из Священного Писания, и вот тогда-то Декер наконец понял, насколько особенным был Особенный город.

Выйдя наружу, он некоторое время погрелся в лучах утреннего солнца, любуясь живописными и величественными горами Сангре де Кристо, которые вздымались чуть-чуть восточнее города. Он все еще продолжал тревожиться из-за своего прибытия в Санта-Фе. За всю свою жизнь он еще не совершал столь опрометчивых поступков.

Отъезжая от магазина, он обдумал сегодняшнее утро и все те дела, которые успел сделать с тех пор, как поднялся с постели: открыл счет в местном банке, перевел деньги из банка, услугами которого пользовался в Виргинии, установил контакт с местным отделением национальной брокерской фирмы, управлявшей его ценными бумагами, позвонил хозяину квартиры в Александрию и договорился с ним, что заплатит штраф за нарушение арендного договора, а хозяин за это упакует и отправит по указанному адресу немудреное имущество Декера. Многочисленные принятые решения утомили его и сделали реальность его присутствия в Санта-Фе донельзя ощутимой. Чем больше дел он делал, тем больше ему хотелось остаться здесь. А ведь дел оставалось очень и очень много. Он должен вернуть прокатный автомобиль и купить свой собственный. Он должен найти себе жилье. Он должен решить, чем ему заняться.

По автомобильному радиоприемнику он услышал сообщение в «Утренней программе» о том, что среди корпоративных служащих среднего уровня и средних лет появилась тенденция покидать свои должности, требующие напряженной работы (не дожидаясь, пока корпорации затеют сокращения штатов и ликвидируют их рабочие места; даже в тех случаях, когда это им явно не грозит), и переезжать в западные горные штаты, где они начинают разнообразную собственную коммерческую деятельность и обеспечивают себя благодаря своим мозгам. Все они делают одно открытие: такое приключение, как работа на себя, оказывается волнующим и окрыляющим. Диктор назвал их «одинокими орлами».

Да, сейчас Декер действительно чувствовал себя одиноким. «Следующая вещь, которую я должен сделать, — это найти замену гостиничному номеру», — сказал он себе. Арендовать квартиру? Купить квартиру? Хватит ли у меня ума устроиться? Что на самом деле значит — хорошая сделка? И как ее совершить? Просто просматривать списки в газете? В ставшем уже привычным для него за последнее время состоянии растерянности, он заметил на ограде одного из саманных домов на густо обсаженной деревьями улице, по которой ехал наугад, объявление торговца недвижимостью и внезапно осознал, что у него появился ответ на вопрос не только о том, куда сложить свои немудреные пожитки.

7

— Здесь цена порядком завышена, — сказала женщина. Ей было около шестидесяти. Коротко подстриженные седые волосы, продолговатое морщинистое обожженное солнцем лицо и множество бирюзовых украшений. Ее звали Эдна Фрид, и она являлась владелицей того самого агентства, объявление которого заметил Декер. Сейчас она показывала ему четвертый дом. — Находится на рынке уже больше года. Здесь никто не живет. Налоги, страховка, коммунальные услуги, обслуживание — все это весьма накладно. Я уполномочена сказать, что хозяева согласны на сумму меньше объявленной цены.

— А какова объявленная цена? — спросил Декер.

— Шестьсот тридцать пять тысяч.

Декер вскинул брови.

— Так вы меня не разыгрывали, когда сказали, что это дорогой рынок.

— И становится дороже и дороже с каждым годом. — Эдна объяснила, что происходящее ныне с Санта-Фе случилось лет двадцать тому назад с Аспеном, городом в штате Колорадо. В Аспен нахлынули зажиточные туристы — нахлынули, влюбились в живописные горы вокруг и стали покупать там собственность, вздувая цены и выдавливая местных жителей, которым пришлось переселяться в другие места, поскольку жилье в родном городе сделалось им не по карману. Санта-Фе становился таким же дорогим местом; главным образом из-за богатых переселенцев из Нью-Йорка, Техаса и Калифорнии.

— Дом, который я продала в прошлом году за триста тысяч, вновь был выставлен на продажу девять месяцев спустя и пошел уже за триста шестьдесят, — сказала Эдна. Она носила стетсоновскую шляпу и солнечные очки, закрывавшие пол-лица. — Это обычная история для домов в Санта-Фе. Хотя это даже не была саманная постройка, подрядчик только подправил каркас и заново оштукатурил стены.

— А это саман?

— Я могла бы смело держать с вами пари на любую сумму. — Эдна провела его от своего «БМВ» по гравиевой дорожке к высоким металлическим воротам в столь же высокой оштукатуренной стене. Створки ворот были выполнены в форме индейских петроглифов. За ними оказался внутренний двор и портал. — Это невероятно твердый материал. Попробуйте стукнуть по стене хотя бы здесь, рядом с входной дверью.

Декер послушно ударил. Ощущение в костяшках пальцев было таким, словно он стукнул по камню. Отступив на пару шагов, он внимательно осмотрел фасад.

— Я вижу тут пятна гнили — на колоннах портала.

— У вас хороший глаз.

— Двор совсем зарос. Стена изнутри нуждается в штукатурке. Но эти мелочи, как мне кажется, не могут так уж сильно сказаться на цене, — сказал Декер. — Почему же вы говорите, что цена завышена? В чем на самом деле проблема? Землевладение занимает два акра, вы сами сказали, что это привлекательное место. Отсюда открываются отличные виды во всех направлениях. И выглядит привлекательно. Почему же этот дом никак не продается?

Эдна заколебалась, прежде чем ответить.

— Потому что это не один большой дом. Это две маленькие постройки, разделенные обшей стеной.

— Что?

— Чтобы перейти из одной постройки в другую, нужно выйти наружу и войти через другую дверь.

— Кто, черт возьми, придумал такое неудобство?

Эдна промолчала.

— Давайте посмотрим остальные помещения.

— Вы хотите сказать, что этот дом вас может заинтересовать, даже невзирая на его дурацкую планировку?

— Сначала я должен кое-что проверить. Покажите мне прачечную.

Озадаченная Эдна провела его в дом. Прачечными эти комнаты называли по очень старой традиции, на самом деле это было помещение, где размещались отопительные и водонагревательные устройства, а также действительно ставились стиральные машины. Она располагалась рядом с гаражом. В полу находился люк в подвал. Декер забрался туда, и, когда появился и отряхнул одежду от пыли, вид у него был удовлетворенный.

— Электрической проводке, судя по виду, лет десять, трубы медные, немного поновее, и то, и другое в приличном состоянии.

— У вас действительно хороший глаз, — похвалила Эдна. — И вы знаете, куда заглядывать в первую очередь.

— Нет никакого смысла заниматься перепланировкой, если коммуникации тоже требуют серьезного ремонта.

— Перепланировкой? — У Эдны сделался еще более озадаченный вид.

— Сейчас, в первоначальной планировке, гараж находится между смежными зданиями. Но его нетрудно переделать в комнату, проложить вдоль этой комнаты коридор и пробить дыру в стене, чтобы этот коридор соединял обе половины дома.

— Э-э, я бы... — Эдна посмотрела на гараж. — Я никогда не думала о такой возможности.

Декер между тем спорил сам с собой. Он не планировал приобретение настолько дорогого дома. Он думал о своих трехстах тысячах долларов, о первом взносе, о выплатах в рассрочку и о том, не разорит ли его до конца такая покупка. И все же возможность вложения денег заинтриговала его.

— Я предложу шестьсот тысяч.

— Меньше объявленной цены? За такую ценную собственность?

— За то, о чем вы, если мне не изменяет память, говорили как об оцененном слишком дорого. Или мое предложение внезапно сделало этот дом более привлекательным?

— Для нужного покупателя... — Эдна смерила его долгим взглядом. — Мне почему-то кажется, что у вас есть большой опыт по части переговоров насчет купли-продажи собственности.

— В недавнем прошлом я был консультантом по международным инвестициям и торговле недвижимостью, — Декер протянул даме визитную карточку, которой его снабдило ЦРУ. — Агентство «Рэули-Хэкмэн», находится в Александрии, штат Виргиния. Это, конечно, не «Сотбис Интернейшнл», но им приходится иметь дело со множеством самых разнообразных запросов. Мне при проведении экспертиз удавалось находить у выставленной на продажу собственности гораздо больше достоинств, чем можно было заметить с первого взгляда.

— Таких, как это, — сказала Эдна.

Декер пожал плечами.

— Моя проблема — это шестьсот тысяч — абсолютный максимум того, что я могу себе позволить.

— Я особо укажу на это моему клиенту.

— Да, подчеркните, пожалуйста. Стандартные двадцать процентов первоначальной оплаты это сто двадцать тысяч. По нынешним правилам о восьми процентах платежи в течение тридцати лет составят...

— Я сейчас принесу из автомобиля расчетные таблицы.

— Совершенно ни к чему. Уж это-то я сосчитать сумею. — Декер принялся быстро черкать в блокноте. — Около трех тысяч пятисот в месяц. Немного больше сорока двух тысяч в год.

— Никогда не видела никого, кто умел бы так быстро считать.

Декер снова пожал плечами.

— И есть еще одна проблема — я не могу позволить себе купить дом, если у меня не будет работы.

— Такой, например, как продажа недвижимого имущества? — Эдна разразилась веселым смехом. — Значит, вы сейчас как бы пытались продать мне?

— Пожалуй, можно сказать и так.

— Мне нравится ваш стиль. — Эдна продолжала широко улыбаться. — Раз вы смогли продать мне, то сможете продать любому. Вы хотели получить работу, и вы ее получили. Но как же вы собираетесь производить перепланировку?

— Очень просто. При помощи дешевой рабочей силы.

— Где, ради всего святого, вы рассчитываете ее найти?

Декер протянул свои сильные руки.

— Здесь.

8

За время службы в частях специального назначения и позднее, участвуя уже в качестве гражданского лица в различных операциях, Декер много раз испытывал страх — то события развивались совсем не по намеченному сценарию, то возникали совершенно непредвиденные опасности, — но ни разу он не чувствовал такого ужаса, как тот, от которого он пробудился в середине следующей ночи. Его сердце билось очень сильно, часто и неровно. Футболка и трусы промокли от пота и неприятно липли к телу. Какое-то мгновение он даже не мог сообразить, где находится. Темнота, казалось, забивала ему рот и нос, не давала дышать. Это не был его номер в «Ла фонде». Впрочем, он тут же напомнил себе, что переехал в наемную квартиру, принадлежащую Эдне. Она была еще меньше, чем числившаяся за ним квартира в Александрии, но по крайней мере здесь было намного дешевле, чем в «Ла фонде», а соображения экономии очень много значили для него.

Рот у Декера совершенно пересох. Он никак не мог найти выключатель. Добрался на ощупь до раковины в крошечной ванной. Чтобы утолить жажду, ему пришлось залпом выпить несколько стаканов воды подряд. Потом он пробрался к единственному окну своей комнаты и распахнул жалюзи. Увы, вместо величественного горного пейзажа перед ним открылась залитая мерцающим лунным светом автомобильная стоянка.

"Что, черт возьми, я творю? — спросил он себя, чувствуя, как его тело снова начало покрываться потом. — Я никогда в жизни не имел никакой серьезной собственности. И только что подписал бумаги о покупке дома за шестьсот тысяч долларов. Сто двадцать тысяч долларов сразу и потом еще выплачивать до конца жизни по сорок две тысячи в год. Я что, спятил? Что подумают в Управлении, когда узнают, что я вкладываю капитал в крупную недвижимость? У них возникнет вопрос: а с чего это я решил, что могу позволить себе такое? На самом-то деле я не могу себе этого позволить, но они-то не будут об этом знать".

Декер, естественно, не мог не думать о недавнем скандале с занимавшим серьезный пост оперативником Олдричем Эймсом, который за два с половиной миллиона передал русским чуть ли не всю информацию о московской сети ЦРУ. Это повлекло за собой настоящую катастрофу — сорвались начатые и планировавшиеся операции, провалилось множество агентов. Прошли годы, прежде чем контрразведчики Управления заподозрили наличие у себя двойного агента; в конце концов они сосредоточили свое внимание на Эймсе. К всеобщему ужасу, контрразведчики обнаружили, что в ходе обычных регулярных проверок Эймс дважды чуть не провалился на детекторе лжи, но оба раза результаты были признаны неоднозначными и истолковывались в пользу сотрудника. Дальше стало известно, что Эймс сделал весьма крупные инвестиции в недвижимость — купил несколько загородных домов и ранчо площадью десять тысяч акров в Южной Америке, — а также имел сотни тысяч долларов на счетах в различных банках. Откуда, скажите на милость, могли взяться такие деньги? Через некоторое время Эймс и его жена были арестованы за шпионаж. Управление, которое прежде не слишком совало нос в личную жизнь своих сотрудников, стало принимать новые, более строгие меры безопасности.

И некоторые из этих мер будут обращены против меня, предупредил себя Декер. Из-за моих поступков я уже попал под наблюдение сразу же после того, как вышел в отставку. Бумаги, которые я подписал, наверняка вызовут серьезную тревогу. Утром мне следует первым делом позвонить в Лэнгли. Я должен объяснить, что я делаю.

Это будет ловким ходом. Но все же: что именно я делаю? Декер нащупал позади себя кресло и опустился на него. Темнота в комнате сгустилась плотнее. В подписанном мною договоре есть лазейка, через которую можно вывернуться, напомнил он себе. Завтра при повторном осмотре дома я укажу на кое-какие недостатки, о которых умолчал сегодня, и смогу отступить с честью.

Действительно. Я веду себя слишком вызывающе. Осторожность — вот самый верный билет.

Медленно и осторожно. Не совершать никаких необычных поступков. Не снимать ногу с тормоза. Всегда иметь несколько резервных планов. Избегать всяческого драматизма. Я не должен позволять себе действовать под влиянием эмоций.

«Ради всего святого, — перебил он сам себя, — ведь я именно так прожил последние десять лет. Я всего лишь описал свою жизнь оперативника. — Он хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. — Мне уже приходилось преодолевать страх. Что у меня есть такого, что я мог бы потерять?»

Шанс на нормальную жизнь.

Через три недели он вступил во владение домом.

9

В Санта-Фе имелись рестораны «Джулиан», «Эль-Нидо», «Сиа Динер», «Паскуале», «Томасита» и множество других столь же замечательных заведений. Там подавали «Маргариту», начос, красную и зеленую сальсу. И еще в городе были потрясающие утра, изумительные дни и великолепные вечера. Ежеминутно изменяющийся солнечный свет и непрерывно меняющая цвета высокогорная пустыня. Горы со всех сторон. Воздух настолько чистый, что можно было видеть на сотни миль вдаль. Пейзажи, напоминавшие о картинах Джорджии О'Кифф. Пласа. Художественные галереи на Кэньон-роад. Испанский рынок и индейский рынок. Фиеста. Желтеющие к осени осины в излюбленной лыжниками котловине. Снег, делавший город похожим на рождественскую открытку. Освещавшие Пласу в сочельник бесчисленные свечи, воткнутые в песок, насыпанный в бумажные пакеты. Изумительно красивые дикорастущие цветы весной. Множество колибри, такое, какого он никогда прежде не видел. Нежный дождь, который в июле шел каждый день, начинаясь в одно и то же время под вечер. Обожженная солнцем спина, пот и здоровая боль в мышцах от тяжелой работы по перестройке дома.

Это был мир.

Глава 3

1

— Стив, ведь сегодня ваша очередь дежурить в офисе, верно? — спросила Эдна.

Декер, сидевший в своем отделении, поднял голову от сводки предложений, которую готовил для одного из своих клиентов.

— До полудня. — Все брокеры, работавшие в агентстве, были обычно так заняты показом домов клиентам, что редко появлялись в офисе, но Эдна неукоснительно соблюдала правило — всегда должен иметься кто-нибудь, кто сможет провести предварительные переговоры с клиентом и ответить на телефонные звонки. Поэтому каждый брокер был обязан раз в две недели проводить полдня в помещении фирмы. Это называлось по аналогии с армией «служить дневальным».

— Ведь должен же кто-то сидеть в приемной и присматривать за агентами, — продолжала Эдна. — Я и сама могла бы этим заняться, но должна уйти не позже чем через пятнадцать минут, чтобы успеть в «Санта-Фе абстракт».

— Никаких проблем. Я обо всем позабочусь. — Декер сложил свои бумаги в папку, поднялся и направился в приемную. Шел июль, тринадцатый месяц с момента его прибытия в Санта-Фе, и любые сомнения насчет того, сумеет ли он прокормиться на вольных хлебах, давно уже исчезли. Хотя кое-кто из агентов по продаже недвижимости терпел в Санта-Фе неудачу и каждый год из сферы этого бизнеса исчезало несколько фигур, У него дела шли хорошо. Умение вести разговор, благодаря которому ему удавалось добиваться безграничного доверия завербованных в бытность оперативником ЦРУ, нашло применение и в новой работе. Клиенты всегда чувствовали себя с ним непринужденно. Сумма его продаж уже достигла четырех миллионов долларов, а значит шесть процентов комиссионных составляли двести сорок тысяч. Конечно, он должен был отдавать половину Эдне, которая предоставляла ему офис, занималась рекламой и прочими мелкими и крупными хлопотами, связанными с управлением бизнесом, не говоря уже о том, что она олицетворяла собой ту организацию, в которой Декер сумел раствориться. Но даже оставшиеся ему сто двадцать тысяч намного превышали самую большую сумму, которую ему удавалось когда-либо прежде заработать в течение одного года.

Выйдя из-за угла, он направился к большому столу и сразу увидел стоявшую перед ним женщину, которая рассматривала цветную брошюру с фотографиями выставленных на продажу домов. Из-за того, что ее голова была опущена, Декер не мог рассмотреть черт лица, но он сразу обратил внимание на пышные темно-рыжие волосы, загорелую кожу и стройную тонкую фигуру. Она была выше среднего для женщин роста — примерно, пять футов семь дюймов — и великолепно сложена. Судя по стилю одежды, она, вероятнее всего, прибыла сюда с восточного побережья: отлично сидящий темно-голубой пиджак от Калвина Кляйна, изумительного качества туфли на низких каблуках от «Джоан энд Дэвис», плетеная черная кожаная сумка итальянской работы, а в ушах жемчужные серьги.

— Могу я чем-нибудь помочь вам? — спросил Декер. — Вы, вероятно, хотели бы поговорить с агентом?

Женщина подняла глаза от брошюры.

— Да.

Она сопроводила это короткое слово улыбкой, и Декер почувствовал, как в нем что-то изменилось. Он не располагал временем, чтобы проанализировать это ощущение, ему удалось лишь совершенно автоматически сопоставить его с тем внезапным сбоем в сердечном ритме, когда в момент острого страха, вызванного неожиданной опасностью, сердце на мгновение как бы останавливалось. Однако в данном случае испытываемое им чувство ни в малейшей степени не походило на страх.

Женщина лет тридцати с небольшим была восхитительна. Ее кожа так и лучилась здоровьем. В серовато-голубых глазах светился ум и что-то еще, чему трудно было сразу дать определение, нечто трогательное и загадочное. Ее симметричное лицо являло собой совершенное сочетание идеальной по форме легкой нижней челюсти, высоких скул, и лба, которому позавидовала бы любая фотомодель. А улыбка у нее была прямо-таки ослепительная.

Хотя легкие Декера никак не хотели работать, он сумел заставить себя представиться:

— Стив Декер. Я брокер, компаньон фирмы.

Женщина протянула ему руку.

— Бет Двайер.

Ее пальцы оказались настолько восхитительно гладкими на ощупь, что Декеру ужасно не хотелось выпускать ее руку.

— Мой офис совсем рядом — сразу за углом.

Пока он шел впереди, показывая посетительнице путь, ему удалось более или менее приспособиться к приятной тяжести, никак не желавшей покидать его грудь. Существуют куда худшие способы зарабатывать на жизнь, думал он.

Офисы в агентстве представляли собой довольно просторные кабины, разделенные между собой стенками высотой в шесть футов и благодаря искусной отделке неотличимо похожими на стены, сложенные из самана. Бет обвела любопытным взглядом верх перегородок, где были в изобилии выставлены покрытая блестящей черной глазурью черная керамическая посуда и необыкновенно причудливо сплетенные корзины из местных индейских пуэбло[83].

— Это сиденье около окна... Оно похоже на эти оштукатуренные скамейки... Как их называют? Bancos? — Ее голос был глубоким и звучным.

— Совершенно верно. Bancos, — подтвердил Декер. — Большинство архитектурных терминов здесь имеют испанское происхождение. Могу я предложить вам что-нибудь? Кофе? Минеральную воду?

— Нет, благодарю вас.

Бет продолжала с неподдельным интересом разглядывать вытканные вручную индейские коврики и другие украшения в характерном юго-западном стиле. В особенности ее внимание привлекли несколько живописных ландшафтов Нью-Мексико. Она подошла поближе и всмотрелась в репродукции.

— Красиво.

— Я больше всего люблю вот эту картину, — сказал Декер, — на которой изображены стремнины в ущелье Рио-Гранде. — Но вообще-то здесь любой пейзаж не менее красив.

— Мне нравится та, которая нравится вам. — Сквозь ее попытки продемонстрировать лучезарно хорошее настроение угадывалась тоска, так не идущая этой восхитительной женщине. — Даже на репродукции отчетливо видно, насколько умелая кисть создала эту картину.

— О? Значит, вы разбираетесь в живописи?

— Большую часть жизни я пыталась ей научиться, но далеко не уверена, что когда-либо воспользуюсь своим умением.

— Что ж, раз вы художница, Санта-Фе вполне подойдет для вас.

— Как только я попала сюда, то сразу заметила, что здесь совершенно необычное освещение. — Бет покачала головой, как будто была очень недовольна собой. — Но я вовсе не считаю себя художницей. Трудолюбивая мазила, такое определение будет, пожалуй, точнее.

— Когда вы сюда приехали?

— Вчера.

— Я думаю, что вы уже бывали здесь, раз сразу же, не раздумывая, решили приобрести здесь недвижимость.

— Никогда.

Декеру показалось, будто его ударило током. Он, впрочем, постарался ничем не выдать свою реакцию, но все же заметил, что одно лишь воспоминание о собственном прибытии сюда заставило его выпрямиться на стуле.

— И уже на следующий день по приезде вы решили, что это место настолько подходит, что здесь стоит приобрести недвижимость?

— Больше чем просто подходит. Безумие, правда?

— Я не стал бы так это называть. — Декер уставился на свои руки, как будто рассчитывал увидеть что-то интересное. — Я знаю еще несколько человек, которые под влиянием подобного же импульса решили поселиться здесь. — Он снова посмотрел на женщину и улыбнулся. — Санта-Фе заставляет людей совершать необычные поступки.

— Именно поэтому я и хочу поселиться здесь.

— Поверьте, я вас понимаю. И все равно я не мог бы считать, что правильно выполняю свою работу, если бы не посоветовал вам не слишком торопиться. Посмотрите несколько домов, но устройте себе передышку, прежде чем подпишете какие-либо документы.

Бет прищурилась и с любопытством взглянула на него.

— Никогда не ожидала, что услышу, как торговец недвижимостью посоветует мне не покупать.

— Я был бы рад продать вам дом, — ответил Декер, — но поскольку вы оказались здесь впервые, может быть, с вашей стороны было бы разумнее сначала арендовать какое-нибудь жилье, чтобы удостовериться, что Санта-Фе это действительно подходящее для вас место. Порой люди переезжают сюда из Лос-Анджелеса, но вскоре выясняют, что не могут выдержать неторопливого темпа здешней жизни. И им приходится переезжать в какой-нибудь другой город, который больше соответствует их нервному темпоритму.

— Но я-то не из Лос-Анджелеса, — возразила Бет, — и после того, как моя жизнь шла в последнее время, неторопливый темп привлекает меня, пожалуй, больше всего на свете.

Декер оценил искусство, с которым она чуть приоткрыла завесу окружавшей ее тайны, и решил немного выждать, прежде чем попытаться узнать о ней что-нибудь еще.

— Риелтор, заботящийся о покупателях! — воскликнула Бет. — Мне это нравится.

— Я называю себя советником. Я не столько стараюсь продать собственность, сколько пытаюсь сделать моего клиента счастливым. Я хочу, чтобы, когда пройдут годы, вы не испытывали никаких сожалений по поводу принятого решения независимо от того, купите вы дом или не купите.

— Значит, я попала в хорошие руки. — Ее серовато-голубые глаза — Декер никогда еще не видел глаз такого цвета — сверкнули ярче. — Я хотела бы начать осмотр как можно скорее.

— До двух часов мое время, к сожалению, занято. Это поздно для вас?

— Итак, немедленного вознаграждения не последует?! — Она коротко рассмеялась. Декеру звук ее смеха показался похожим на перезвон ветра, хотя он снова ощутил, что за ним скрывается задумчивость. — Я полагаю, что два часа будут вполне нормальным временем.

— Если вы пока что дадите мне представление о том, какие ценовые пределы вас устроят?.. Какое обращение вы предпочитаете? Миссис Двайер? Или Бет? Или?.. — Декер взглянул на ее левую руку. Обручального кольца не было. Но это далеко не всегда имеет какое-то значение.

— Я не замужем.

Декер кивнул.

— Называйте меня первым именем.

Декер снова кивнул.

— Прекрасно. Бет. — Его горло почему-то стиснуло, словно тугим обручем.

— Что касается ценовых пределов — от шестисот до восьмисот тысяч.

Декер внутренне напрягся: он не ожидал услышать такие крупные числа. Обычно, когда потенциальные клиенты намеревались заплатить сумму, превышавшую полмиллиона, они держались так, будто делали Декеру громаднейшее одолжение. Бет в отличие от таких покупателей была пленительно естественна и скромна.

— Есть несколько первоклассных домов, которые можно купить за такую цену, — сказал Декер. — И, кстати, почему бы вам до двух часов не ознакомиться с этими сведениями. Здесь приведены и цены, и описания. — Он решил попытаться выудить еще немного информации о ней. — Вы, вероятно, захотите обсудить их с теми, кто приехал с вами. Если хотите, можете взять с собой своих спутников.

— Нет. Поедем вдвоем.

Декер кивнул.

— Поступайте, как вам нравится.

Немного поколебавшись, Бет сказала:

— Я приехала одна.

— Что ж, Санта-Фе хороший город для того, чтобы быть одному, не оставаясь в одиночестве.

Ему показалось, что Бет посмотрела куда-то очень далеко.

— Именно на это я и рассчитываю.

2

Проводив Бет к выходу из здания, Декер остановился в дверях и некоторое время провожал взглядом женщину, удалявшуюся по тротуару, накрытому, как крышей, почти смыкающимися порталами. Она держалась с тем изяществом, каким обладают спортсменки, когда получают возможность расслабиться. Прежде чем она дошла до угла, он отступил на шаг в темноту вестибюля — на тот случай, если ей придет в голову оглянуться, прежде чем свернуть за угол. Ему совершенно не хотелось, чтобы она знала, что он пялит на нее глаза. На вопрос посетительницы он сказал, что хороший ленч подают в «Ла касса сена» — в этом ресторане уличные столики размещались в тени величественных деревьев в зеленом внутреннем дворе двухэтажного испанского дома, выстроенного еще в шестидесятые годы девятнадцатого столетия. Она получит истинное наслаждение от множества птиц, цветов и фонтана, сказал он и теперь очень жалел, что не может пойти туда вместе с нею и должен вместо этого возвращаться за свой стол и продолжать возиться с теми же бумагами, которыми он занимался до прихода Бет.

В обычных обстоятельствах шанс совершить еще одну продажу полностью занял бы мысли Декера и придал бы ему заряд бодрости. Но сегодня бизнес казался ему не столь уж важным делом. Вовремя отдав подготовленное предложение и услышав, как он и ожидал, что клиенту требуется время, чтобы как следует изучить документ, Декер отправился на назначенный заранее ленч с членом наблюдательного совета по застройке исторической части Санта-Фе. Есть ему совершенно не хотелось, и он лишь для вида ковырял вкусный, как обычно, фахитас и умело поддерживал беседу, но на самом деле думал лишь о Бет Двайер, о предстоящей встрече с нею в два часа и о том, как медленно тянется время.

Это надо же, я уже скучаю по ней, думал он, удивляясь самому себе.

В конце концов, расплатившись за ленч, он возвратился в агентство лишь для того, чтобы почувствовать, как его настроение резко упало потому, что Бет, как выяснилось, не ожидала его.

— Женщина, которая приходила сюда утром, — сказал он регистратору. — Густые темно-рыжие волосы. Довольно высокая. Очень симпатичная. Она возвращалась сюда?

— Извините, Стив.

Разочарованный, он поплелся по коридору. Возможно, она вошла, когда регистратор не смотрел, думал он. Возможно, она ждет меня в моем офисе.

Но ее там не оказалось, и настроение Декера рухнуло еще ниже. Одновременно его тело рухнуло на стул, стоявший за его рабочим столом. «Что со мной происходит? — спросил он себя. — С какой это стати я так странно себя чувствую?»

Какое-то движение заставило его вскинуть голову. В дверях его офиса стояла Бет.

— Привет. — При виде ее улыбки он вдруг решил, что она тоже соскучилась по нему.

Сердце Декера словно стиснуло. Так похоже на страх, опять подумал он, и все же совершенно не похоже.

— Надеюсь, я не опоздала, — сказала женщина.

— Точно вовремя. — Декер надеялся, что его голос прозвучат естественно. — Хорошо поели?

— То место, куда вы направили меня, оказалось даже лучше, чем я ожидала. Я сидела в этом дворе, и мне казалось, что попала в другую страну.

— Именно это Санта-Фе и делает с людьми.

— Северная Испания или обжитые районы Мексики, — сказала Бет. — И все же изрядно отличается.

Декер кивнул.

— Когда я только-только приехал сюда, то познакомился с человеком, работавшим в службе бронирования одного из отелей. Он сказал, что ему часто звонят люди с восточного побережья и расспрашивают, какие здесь таможенные ограничения, много ли беспошлинных товаров они могут увезти с собой и тому подобные вещи. Он сказал, что ему часто бывает трудно убедить их, что если они американцы, то для них здесь не существует никаких таможенных квот и что Нью-Мексико — это часть Соединенных Штатов.

На сей раз смех Бет заставил его представить себе бокал шампанского.

— Вы серьезно? Неужели они на самом деле считали, что это чужая страна?

— Клянусь душой. Это хороший аргумент в пользу необходимости преподавания географии в средней школе. Как, удалось вам изучить бумаги, которые я вам дал?

— Удалось бы, если бы мне не подали самые лучшие энчилады, какие я когда-либо пробовала. Не могу сказать, что мне больше понравилось — зеленая или красная сальса. В конце концов я их смешала.

— Местные жители называют такое сочетание «рождеством». — Декер надел куртку и пересек комнатушку, подойдя к женщине. Ему понравился тонкий аромат сандалового мыла, которое она использовала. — Ну что, пойдемте? Мой автомобиль стоит за домом.

Это был джип «Чероки», его полноприводное шасси было незаменимым зимой или при поездках по горам. Что касается цвета, то Декер предпочитал белый, но когда он год назад покупал автомобиль, его продолжительный опыт разведчика взял верх над эстетическими пристрастиями. Опыт напомнил ему о том, что темный цвет менее заметен, и заставил его приобрести машину травянисто-зеленого цвета. Часть существа Декера стремилась поступить наоборот и все равно выбрать белый джип, но преодолеть старые привычки оказалось очень трудно.

Когда они ехали на север по Бишопс-лодж-роад, Декер показал направо, где за невысокими кустами и выцветшими от яростного солнца саманными домами вырисовывался горный хребет Сангре-де-Кристо.

— Прежде всего вам следует узнать, что цены на недвижимость здесь в значительной степени определяются качеством вида на горы. Самые дорогие дома по большей части сосредоточены именно в этом районе, на востоке, ближе к Сангре. Отсюда также открывается хороший вид на горы Хемес на западе. Ночью отсюда можно рассмотреть огни Лос-Аламоса.

Бет пристально вгляделась в предгорья.

— Готова держать пари, что виды оттуда открываются замечательные.

— Возможно, я заговорю сейчас, как сторонник учения Новой Эры[84], но мне кажется, что домам здесь не место, — сказал Декер. — Они противостоят красоте гор. Люди, которые в них живут, действительно пользуются прекрасными видами, но это происходит за счет всех тех, кого они таких видов лишают.

Донельзя заинтригованная Бет в упор уставилась на Декера.

— Вы что, хотите сказать, что отговариваете клиентов от покупки зданий на горных хребтах?

Декер лишь пожал плечами.

— Даже если из-за этого у вас срывается продажа?

Декер снова пожал плечами.

— Вы начинаете все больше и больше нравиться мне.

Декер повез Бет к домам, приглянувшимся ей по тому описанию, которое он дал ей утром. Один находился неподалеку от Бишопс-Лодж, два — по дороге к долине, где катались горнолыжники, и еще два около Асека-Мадре.

— Название переводится как «мать-канава», — объяснил он. — Так здесь величают ручей, струящийся вдоль дороги. Это часть ирригационной системы, которая была вырыта несколько сотен лет назад.

— Так вот почему деревья здесь такие высокие. — Бет внимательно осмотрелась по сторонам; увиденное подхлестнуло ее энтузиазм. — Красивое место. Но наверняка есть какой-нибудь подвох, да? Ведь в мире нет совершенства. Какие у этих владений недостатки?

— Маленькие участки и ограничения со стороны охраны исторических памятников. И еще — большое движение.

— О! — Ее энтузиазм сразу исчез. — В таком случае, мне кажется, нам следует продолжить осмотр.

— Но уже скоро пять. Вы уверены, что не устали? Может быть, стоит на этом сегодня остановиться?

— Я нисколько не устала. Может быть, вы?

«Черт возьми, — подумал Декер, — да я готов кататься с тобой хоть до полуночи, если ты этого захочешь».

Он направился в другую часть города.

— Здесь неподалеку я живу. На восточном краю города, около во-он тех предгорий. Ближайшие высокие холмы называются Солнце и Луна. По ночам часто бывает слышно, как на них завывают койоты.

— Хотелось бы мне их послушать.

— А вот это моя улица.

Бет указала на висевшую на углу табличку.

— Камино-линдо. И как это переводится?

— Красивая дорога.

— Так оно и есть. Дома вписываются в пейзаж. И большие участки.

— А вот справа мой дом.

Бет наклонялась вперед и внимательно разглядывала дом, пока машина проезжала мимо.

— Производит впечатление.

— Спасибо.

— И еще порождает сильную зависть. Очень плохо, что ваш дом не продается.

— Видите ли, я вложил в него слишком много труда. А теперь смотрите — следующий дом, сразу за моим, как раз продается.

3

Они прошли по вымощенной гравием дорожке, вдоль которой росли высокие — по грудь — растения, похожие на полынь; те самые, которые так заинтересовали Декера с первого же дня пребывания в Нью-Мексико. Теперь он знал, что они называются чамиса. Дом, который предстояло осмотреть, походил на тот, в котором жил Декер — приземистая одноэтажная саманная постройка с обнесенным стеной внутренним двором.

— Сколько это стоит? — спросила Бет.

— Близко к вашему верхнему пределу. Семьсот тысяч.

Слова Декера не вызвали никакой реакции.

— В доме сделано много усовершенствований. Под полом проложена конвекционная отопительная система. В задней стене большие окна, пропускающие много света.

Бет кивнула с рассеянным видом, как будто ее нисколько не интересовало обоснование цены.

— А насколько большой здесь участок?

— Точно такой же, как и у меня. Два акра[85].

Женщина поглядела в одну сторону, потом в другую.

— Я даже не буду видеть своих соседей.

— В данном случае сосед один, и это я.

Она посмотрела на него каким-то странным взглядом.

— В чем дело? — осведомился Декер.

— Я думаю, что мне будет приятно жить рядом с вами.

Декер чувствовал, что его лицо покраснело.

— Как по-вашему, владелец не очень рассердится, если мы побеспокоим его в это время?

— Нисколько. У старого джентльмена, который жил здесь, случился сердечный приступ. Он переехал в Бостон, где у него есть родственники. Он желает продать дом как можно быстрее.

Декер показал покупательнице передний двор, заросший степными цветами и кустами, пожухшими от июльской жары. Потом отпер украшенную резьбой парадную дверь, шагнул в прохладный вестибюль и указал жестом на прихожую, из которой можно было пройти прямо в просторные комнаты.

— Дом продается полностью меблированным. Пол выложен плиткой. На всех потолках vigas и latillas.

— Вигас и что?..

— Большие поперечные балки и продольные поменьше. Такие потолки встречаются едва ли не во всех домах Санта-Фе. Множество bancos и каминов-кива[86]. Три ванные, выложенные красочным кафелем в мексиканском стиле. Просторная кухня. Отделение для приготовления пищи с удобной водопроводной раковиной. Конвекционная духовка. Окна в крыше и... — Декер умолк, осознав, что Бет не слушает его. Ее, казалось, совсем зачаровал вид на горы, открывавшийся из окон гостиной. — Пожалуй, я избавлю вас от необходимости выслушивать все перечисления. Не торопитесь и спокойно оглядитесь вокруг.

Бет медленно ходила по дому, поглядывая по сторонам, оценивая каждую комнату и кивая своим мыслям. Декер молча шел следом за ней, снова после долгого перерыва полностью ощущая свое существо — не неловкость, не тревогу о себе, а в буквальном смысле слова ощущая всего себя, ощущая прикосновение к коже джинсов и рубашки, прикосновение воздуха к кистям рук и щекам. Он сознавал, что занимает место в пространстве, что Бет находится рядом с ним, что они здесь совсем одни.

Через некоторое время он понял, что Бет говорит с ним.

— Что? Прошу прощения. Я не расслышал, что вы сказали. Отвлекся на несколько секунд.

— Мебель входит в объявленную цену?

— Да.

— Я покупаю этот дом.

4

Декер и Бет чокнулись бокалами с «Маргаритой».

— Просто замечательный дом. Я никак не могу поверить, что владелец сразу принял мое предложение. — Бет с торжественным видом сделала глоток. Когда же она поставила свой пузатый бокал на стол, на верхней губе у нее осталась полоска пены и соли. Она облизала губу. — Мне кажется, будто я сплю.

Они сидели за столом возле окна на втором этаже испанского ресторана «Гардуньо». Помещение было отделано в стиле испанской гасиенды. В глубине зала приплясывали музыканты-марьячос, развлекавшие серенадами восторженных посетителей. Бет, казалось, не знала, куда ей смотреть: то ли в окно на одну из живописных улиц Санта-Фе, то ли на оркестр, то ли в свой бокал, то ли на Декера. Она сделал еще один небольшой глоток.

— Сплю и вижу сон.

Посетители, сидевшие за столиками, захлопали в ладоши, приветствуя гитаристов и трубачей. Бет улыбнулась и взглянула в окно. Когда же ее взгляд возвратился к Декеру, она больше не улыбалась. Выражение ее лица сделалось мрачным.

— Спасибо вам.

— Мне почти ничего не пришлось делать. Я всего лишь прокатил вас по городу и показал...

— Благодаря вам мне было легко. Спокойно. — К удивлению Декера Бет наклонилась вперед и легонько погладила его лежавшую на столе руку. — Вы даже понятия не имеете, сколько нужно храбрости, чтобы сделать это.

Ему нравилась гладкость ее кожи.

— Храбрости?

— Вы, конечно же, не могли не задуматься, откуда я взяла семьсот тысяч долларов, чтобы купить дом.

— Я не любопытен. Если я уверен, что клиент может позволить себе это... — Он оставил фразу недоговоренной.

— Я сказала вам, что я была художницей, и действительно, я этим зарабатываю на жизнь. Но... Я также сказала, что не замужем.

Декер внутренне напрягся.

— Я была женой.

Декер слушал, чувствуя, как в нем нарастала растерянность.

— Я покупаю дом на...

«На сумму, полученную при разводе?» — мысленно предположил он.

— ...деньги от страховки, — закончила Бет. — Мой муж умер шесть с половиной месяцев назад.

Декер поставил бокал на стол и внимательно посмотрел в лицо своей собеседнице. На смену испытываемому им чувству влечения пришло чувство жалости.

— Соболезную вам.

— Это, пожалуй, единственный ответ, который что-то значит.

— А что случилось?

— Рак. — Бет, казалось, было трудно выговаривать слова. Она сделала еще один глоток коктейля и уставилась неподвижным взглядом в бокал. — У Рея была родинка на шее. Сзади.

Декер молча ждал.

— Прошлым летом у нее изменилась форма и цвет, но он не пошел к доктору. Потом она начала кровоточить. Оказалось, что это худший вид рака кожи — меланома.

Декер все так же молчал.

Голос Бет стал еще напряженнее.

— Рей все же обратился к медикам, чтобы эту родинку удалили, но он протянул так долго, что рак дал метастазы... Ни от облучения, ни от химиотерапии не было никакого толку... В январе он умер.

Музыканты почти вплотную подошли к их столу; музыка звучала так громко, что Декер с трудом расслышал последние слова Бет. Резко вскинув голову, он взмахом руки велел марьячос убираться. Увидев в его глазах неподдельный гнев, они повиновались.

— Ну вот, — продолжила Бет, немного помолчав. — Для меня тогда все закончилось. И до сих пор все остается по-прежнему. У нас был дом неподалеку от Нью-Йорка, в Вестчестере. Я не могла и дальше жить там. Все вокруг меня напоминало мне о Рее, о том, что я потеряла. Людям, которых я привыкла считать моими друзьями, надоело иметь дело со мной и с моей непроходящей печалью, и они начали сторониться меня. Я не думала, что можно стать еще более одинокой. — Она перевела взгляд от бокала на свои руки. — Несколько дней назад я пошла к своему психиатру, и в приемной мне попался в руки журнал о путешествиях. По-моему, это был «Конде наст тревелер». Там я прочитала, что Санта-Фе является одним из самых популярных туристских объектов в мире. Мне понравились фотографии и описание города. И вот, под влиянием минутного порыва... — Ее голос осекся.

Перед их столом остановилась пестро и красочно одетая официантка.

— Ну что, вы готовы сделать заказать?

— Нет, — ответила Бет. — Боюсь, что я потеряла аппетит.

— Нам нужно еще немного времени, — добавил Декер.

Он выждал, пока официантка не удалилась за пределы слышимости.

— Я и сам принял несколько решений под влиянием таких же минутных порывов, — признался он. — И, если честно, одним них оказалось решение приехать в Санта-Фе.

— И как, получилось?

— Даже лучше, чем я рассчитывал.

— Боже, как я надеюсь, что смогу сказать то же самое о себе. — Бет провела кончиком пальца по основанию бокала.

— А как ваш психиатр отреагировал на ваше внезапное решение?

— Я ничего ему не сказала. Я так и не пошла на прием. Я просто положила журнал на столик, отправилась домой и уложила вещи. Купила билет в один конец и приехала в Санта-Фе.

Декеру пришлось напрячься, чтобы не уставиться на Бет. Он был не на шутку поражен тем, насколько схожими между собой оказались их поступки.

— И я нисколько не сожалею, — твердо сказала Бет. — Будущее просто не может быть хуже, чем был минувший год.

5

Декер припарковал джип «Чероки» под навесом, который сделал позади своего дома. Он вышел из машины, протянул было руку, чтобы включить свет и отпереть дверь черного хода, но передумал, прислонился к металлическим перилам, запрокинул голову и принялся смотреть на звезды. В этой части города не было уличных фонарей. Большинство обитателей этого района ложились спать рано. При отсутствии помех, которые создает посторонний свет, Декер мог подолгу смотреть на невероятно яркие созвездия, висящие над пышными соснами. Из-за горизонта восходила луна в третьей четверти. Воздух был сладким и прохладным. «Какая красивая ночь», — подумал он.

Вдали, в предгорьях, выли койоты, напоминая ему о том, как он недавно упомянул их в разговоре с Бет, заставляя его желать, чтобы она слушала их тревожные голоса, находясь рядом с ним. Он все еще продолжал ощущать на своей коже прикосновение ее руки. Продолжая обед, они сумели избежать печальных тем. Когда Декер провожал Бет до находившейся неподалеку от ресторана гостиницы «Анасаси», она старалась вести себя подчеркнуто бодро и оживленно. Расставшись перед входом, они пожали друг другу руки.

Теперь, задумчиво глядя на звезды, Декер представлял себе, как он повезет эту женщину из ресторана мимо художественных галерей на Кэньон-роад, где уже будут погашены огни, мимо стен, ограждающих сады и дома на Камино-дель-Соль, в конце концов въедет на Камино-линдо и остановится перед домом, соседним с тем, где он живет.

В груди он чувствовал необычную пустоту. «Ты определенно испорченный тип», — укорил он себя.

Что ж, я не влюблялся очень, очень давно. Он напряг память и с изумлением обнаружил, что последний раз испытывал состояние влюбленности лет этак в восемнадцать, до поступления на военную службу. Как он потом не раз говорил себе, служба в войсках специального назначения, а потом оперативная разведывательная работа не слишком располагают к серьезным романтическим отношениям. После переезда в Санта-Фе он познакомился с несколькими женщинами и имел с ними свидания — нет, ничего серьезного, приятно проведенные вечера, только и всего. С одной из этих женщин дело дошло и до постели. Но и здесь не возникло никаких устойчивых отношений. Желая эту женщину, он отчетливо сознавал, что нисколько не хочет провести рядом с нею остаток своей жизни. Это чувство, по всей видимости, оказалось взаимным. Некоторое время тому назад эта женщина, риелтор из другого агентства, стала встречаться с кем-то другим.

Но те чувства, которые Декер испытывал сейчас, настолько не походили на то, что он испытывал к какой-либо другой женщине, что это начало его беспокоить. Он вспомнил вычитанную у кого-то из античных философов мысль о том, что любовь — это разновидность болезни, приводящая к расстройству разума и эмоций. Так оно и есть, сказал себе он. Но, ради всего святого, как это могло случиться так быстро? Я всегда был твердо уверен, что любовь с первого взгляда — это миф, поэтическая выдумка. Потом ему на память пришла научно-популярная статья, в которой рассказывалось о том, что животные и люди выделяют ничтожно малое количество химического вещества, своего рода сигнал для привлечения особи другого пола; эти вещества называются феромоны. Учуять этот сигнал невозможно. Он воспринимается не органами чувств, а при помощи какого-то другого биологического механизма. Определенная особь испускает феромоны, и тот или та, кого они должны привлечь, теряет голову. В моем случае, рассуждал Декер, «определенная особь» чрезвычайно красива и, несомненно, испускает феромоны, предназначенные лично для меня.

«Ну, и что ты намерен делать?» — расспрашивал он себя. Судя по всему, здесь есть серьезные проблемы. Она совсем недавно потеряла мужа. Если я начну приставать к ней с романтическими глупостями, она сочтет меня надоедливым. Она обидится или рассердится на меня за то, что я хочу вынудить ее нарушить верность покойному мужу. И тогда не будет ничего хорошего в том, что она живет за соседней дверью — она будет так же далека от меня, как если бы жила в другом штате. Пусть все идет своим чередом, решил он после долгих раздумий. Если я буду относиться к ней как искренний друг, то не сделаю ложного шага.

6

— Стив, вас хотят видеть, — сказал по интеркому регистратор фирмы.

— Я сейчас выйду.

— Совершенно незачем, — послышался из динамика другой голос, заставивший Декера на мгновение оторопеть — женский голос, низкий и звучный. — Я знаю дорогу.

Декер сразу поднялся,почувствовав, что его сердце забилось чаще. Через несколько секунд Бет вошла в его кабинетик. Вместо темного костюма, который был на ней вчера, она надела полотняные слаксы и облегающую курточку чайного цвета, в сочетании с которым ее темно-рыжие волосы казались еще эффектнее. Она выглядела еще прекраснее, чем накануне.

— Как дела? — искренне поинтересовался Декер.

— Восхитительно. Сегодня особый день.

Декер вопросительно взглянул на Бет, не понимая, что она имеет в виду.

— Этой ночью я решила, что не могу больше ждать переезда, — объяснила Бет. — Дом уже меблирован. Поэтому я позвонила хозяину и спросила, нельзя ли мне снять этот дом на то время, пока будут оформляться бумаги и я не вступлю в официальное владение.

— И он согласился?

— Любезнее, чем он, просто никто не может быть. Он сказал, что я могу взять у вас ключ.

— Несомненно. А лучше всего будет, если я сейчас же отвезу вас туда.

На оживленной улице перед офисом Декер открыл для Бет пассажирскую дверь своего джипа.

— Я всю ночь крутилась в постели и пыталась решить, правильно ли я поступила, — сообщила Бет.

— Точь-в-точь как я, когда прибыл в город.

— И как вы разобрались во всем этом?

— Я спросил себя, какая у меня альтернатива.

— И?

— У меня ее не было, — сказал Декер. — По крайней мере такой, которая не была бы равнозначна безоговорочной капитуляции перед тем, что грозило меня уничтожить.

Бет повернулась, пытаясь взглянуть ему в глаза.

— Я знаю, что вы имеете в виду.

Сев за руль, Декер рассеянно взглянул вперед и сразу же внутренне напрягся. Неподвижно стоявший человек среди мельтешащей толпы туристов сразу же заставил пробудиться дремавшие в течение года защитные инстинкты Декера. Непосредственной причиной для возникновения подозрения явилось то, что мужчина, смотревший прямо на него, тут же отвернулся, как только Декер заметил его. Теперь незнакомец стоял спиной к улице, делая вид, что интересуется выставленными в витрине ювелирными изделиями, которыми славились эти места, но его глаза смотрели вперед, а не вниз, а это значило, что на самом деле он изучал не экспозицию, а отражение в окне. Отъехав, Декер посмотрел в зеркало заднего вида и заметил, что мужчина повернулся и уставился вслед его отъезжавшей машине. Волосы средней длины, средний рост и вес, лет тридцать пять, неброские черты лица, неброская одежда не слишком темных и не слишком ярких тонов. Из многолетнего опыта Декер знал, что такая неприметность не бывает случайной. Единственной заметной особенностью мужчины были широченные плечи, которые не могла скрыть даже мешковатая рубашка. Он не был туристом.

Декер нахмурился. «Что же это значит? Наступило время проверки, так, что ли? — спросил он себя. — Они решили посмотреть на меня и узнать, как я себя веду, смирный я или непослушный, могу ли представлять какую-нибудь угрозу?»

А Бет между тем говорила что-то об опере.

Декер попытался вступить в разговор с середины.

— Да?

— Я очень ее люблю.

— А я настоящий фанатик джаза.

— Значит, вы не хотите пойти? Я слышала, что опера в Санта-Фе считается одной из лучших.

Декер наконец-то понял, о чем она говорила.

— Вы приглашаете меня пойти с вами в оперу?

Бет хихикнула.

— Вчера вы не были таким заторможенным.

— А какую оперу будут исполнять?

— "Тоску".

— Раз так, то я пойду, — объявил Декер. — Поскольку это Пуччини. А вот на Вагнера меня силой не затащишь.

— Вот умница!

Декер напустил на себя веселый вид, а сам то и дело посматривал в зеркало заднего обзора, особенно сворачивая за угол, чтобы понять, есть ли за ним слежка. Но так и не заметил ничего необычного. «Возможно, я ошибся насчет того парня, который пялил на меня глаза?»

7

Оперный театр находился в пяти минутах езды к северу от города, слева от шоссе, ведущего в Таос. Декер не спеша ехал в длинной веренице автомобилей по извилистой дороге, ведущей в гору. Закат уже начал гаснуть, и водители один за другим включали фары.

— Какое прекрасное расположение. — Бет обвела взглядом невысокие темные густо поросшие соснами холмы, возвышавшиеся по обеим сторонам дороги. Еще больше пленил ее вид, открывшийся с вершины горного кряжа, на котором размещалась стоянка, где Декер поставил автомобиль, после чего они в сгущавшихся сумерках направились к амфитеатру, выстроенному на склоне по другую сторону от плоской вершины. Бет была заинтригована внешностью окружавших ее людей. — Никак не могу решить: то ли я одета слишком просто, то ли не в меру разодета. — Она надела в театр черное платье на тонюсеньких бретельках, прикрыла плечи кружевной шалью; ее шею украшало жемчужное ожерелье. — Некоторые пришли в смокингах и вечерних платьях. А кое-кто выглядит так, будто приехал сюда прямо от лагерного костра: походные ботинки, джинсы, вязаные свитера. А вон та женщина — в куртке на меху и с рюкзаком. Может быть, я плохо представляю себе реальность? Вы уверены, что мы все направляемся в одно и то же место?

Декер, облаченный в пиджак спортивного покроя и слаксы, усмехнулся.

— Амфитеатр открыт с боков и не имеет крыши. Как только солнце скроется, в пустыне становится прохладно, иногда температура падает до сорока пяти градусов[87]. Если, не дай бог, поднимется ветер, та леди в вечернем платье горько пожалеет о том, что у нее нет куртки на меху, о которой вы упоминали. Во время перерыва множество народу бросится осаждать киоски, в которых продаются одеяла. Именно поэтому я прихватил с собой этот плед. Не исключено, что он нам потребуется.

Они предъявили билеты, пересекли приветливо раскрывшийся перед ним двор, заменявший театральное фойе, и, следуя указаниям капельдинеров, влились в толпу, которая неспешно ползла вверх по лестницам, направляясь к нескольким широким деревянным дверям, ведущим к различным частям верхнего яруса.

— А вот и наша дверь, — сказал Декер. Он жестом предложил Бет войти первой и, пропуская ее, самым естественным образом повернул голову и окинул лестницу и фойе внизу взглядом, пытаясь понять, есть ли за ним наблюдение. И тут же с легкой, но ощутимой горечью понял, что старые привычки вернулись к нему с немыслимой легкостью. Почему он вдруг взволновался по этому поводу? Слежка за ним не имела никакого смысла. Что компрометирующего могло обнаружить его бывшее начальство в том, что он сидит на оперном представлении? Впрочем, предосторожность ничего не дала: Декер не заметил ровным счетом никого, кто проявлял бы больше интереса к его персоне, чем к предстоящей опере.

Стараясь ничем не показать свою озабоченность, Декер сел рядом с Бет в правой части верхнего яруса. Места у них были не из лучших, но, успокоил он себя, жаловаться, конечно, не на что. С одной стороны, их секция амфитеатра находилась не под открытым небом, но в то же время им были видны звезды, сиявшие над партером. Кроме того, верхняя часть амфитеатра была лучше защищена от ночного ветра.

— Но как же можно без крыши? — удивилась Бет. — Ведь может пойти дождь. Что же тогда, представление прекращается?

— Нет. Дождь не попадает на певцов.

— А зрители в партере?

— Они промокают.

— Очень странные порядки.

— Есть и большие странности. На будущий год вам следует обязательно побывать на открытии оперного сезона в начале июля. Перед началом спектакля зрители устраивают пикник на автостоянке.

— Пикник? Вы хотите сказать, нечто вроде того, что бывает на футбольных матчах?

— Именно. Только здесь пьют шампанское и носят смокинги.

Бет расхохоталась. Ее веселье оказалось заразительным. Декер был настолько рад тому, что слежки за ним больше не было, что смеялся вместе со своей спутницей.

Затем огни померкли, и началась «Тоска». Представление оказалось прекрасным. В первом акте рассказывалось о бежавшем из тюрьмы и скрывающемся в церкви политическом заключенном; музыка была по большей части мрачной и угрожающей. Хотя, конечно, никто и никогда не мог сравниться с Марией Калласс, исполнявшей главную роль в тех давних легендарных спектаклях, но и здесь сопрано была очень хороша. Когда первый акт закончился, Декер принялся восторженно бить в ладоши.

Но, случайно поглядев вниз, в проход левой части среднего яруса, он внезапно застыл.

— В чем дело? — спросила Бет.

Декер не ответил. Он продолжал вглядываться в проход.

— Стив?

Ощущая, как за ушами у него запульсировали жилки, Декер наконец ответил:

— А почему вы решили, что что-то не так?

— Выражение вашего лица. У вас такой вид, будто вы увидели призрак.

— Не призрак. Делового партнера, который нарушил соглашение. — Декер увидел того самого мужчину, который следил за ним утром около офиса. Человек, одетый в неописуемую спортивную куртку, стоял в проходе, не обращая ни малейшего внимания на кишевших вокруг него людей, покидавших зал, и смотрел на Декера. Он хочет увидеть, останусь ли я здесь или выйду из зала через эту дверь, думал Декер. Если я уйду, он, вероятно, воспользуется микрофончиком, спрятанным за лацканом, и сообщит напарнику, снабженному головным телефоном, что я пошел в направлении кого-то из команды. — Забудем о нем, — сказал он вслух. — Я не позволю ему испортить наш вечер. Вы, наверно, не прочь выпить горячего шоколада? Тогда пойдемте.

Они возвратились к дверям, через которые входили, прошли по балкону и спустились по лестнице в переполненный двор-фойе. Окруженный людьми, Декер потерял всякую возможность определить, кто из них может за ним следить. Он провел свою спутницу в обход левой стороны театра к той части фойе, где видел подозрительного мужчину.

Но того на месте не, оказалось.

8

Во время антракта Декер сумел вести нормальную светскую беседу. Под конец он не спеша проводил Бет к их местам. Она же ничем не показывала, что замечает его напряженность. Когда начался второй акт «Тоски» и задача не испортить Бет вечер временно потеряла актуальность, он смог полностью сосредоточиться на той чертовщине, которая сегодня творилась вокруг него.

Он подумал, что с одной точки зрения происходившее имело смысл. Управление все еще продолжало тревожиться из-за его яростной реакции на трагическую римскую операцию, и там хотели удостовериться, что он не нашел для своих эмоций выход, заключавшийся в предательстве, — то есть выяснить, не продавал ли он кому-нибудь информацию о секретных операциях. Одним из признаков того, что ему кто-то за что-то платил, могла оказаться степень его активности в брокерской работе, а также то, сколько он тратит — не превышают ли расходы Стива его заработков.

Вот и прекрасно, думал Декер. Я ведь ожидал проверки. Но предполагал, что они займутся ею раньше. И, конечно, они вполне могли проделать все это, не появляясь рядом со мной, а просто ознакомившись с совершенными мной сделками по недвижимости, моими счетами и ценными бумагами, а также моими обращениями в банк. Почему по прошествии года с лишним они решили проследить за мной вплотную? Помилуй бог, в опере!

В темноте Декер искоса смотрел на роскошные декорации, изображавшие Италию в начале 1800-х годов, но был настолько поглощен своими мыслями, что едва слышал задумчивую музыку Пуччини. Неспособный противиться импульсу, Декер повернул голову и сосредоточился на темном проходе слева от середины яруса, где он в начале антракта заметил наблюдавшего за ним человека.

И тут же мышцы его спины напряглись. Мужчина оказался на том же месте, и теперь никак нельзя было усомниться в его намерениях, поскольку он полностью игнорировал оперу и, не отрываясь, смотрел в сторону Декера. Очевидно, он полагал, что его еще не заметили и что тень, в которой он держался, надежно защищает его от взглядов объекта слежки. Но он не понимал, что в его сторону падает свет со сцены.

А то, что Декер увидел в следующий момент, буквально потрясло всю его нервную систему. Это тоже был не призрак, но с тем же успехом мог оказаться и настоящим привидением: настолько потрясла Стива внешность другого мужчины, настолько его появление здесь было неожиданным, настолько невозможным. Второй мужчина появился из тени, остановился рядом с первым, что-то обсуждая с ним. Декер поспешил сказать себе, что он, вероятно, ошибся, что это просто иллюзия, порожденная расстоянием и недостатком освещения. Само по себе то, что мужчина казался чуть старше тридцати лет, имел короткие белокурые волосы, был несколько грузноват, что его плечи были очень массивными, а черты лица даже издалека казались очень резкими и грубоватыми, ничего не значило. Таких мужчин довольно много. Декеру доводилось встречать множество бывших звезд колледжских футбольных команд, которые...

Между тем белокурый резко взмахнул правой рукой, подчеркивая жестом что-то, сказанное другому, и желудок Декера стиснул спазм — он безусловно убедился в том, что его подозрение было верным. Стоявший там белокурый тип был тем самым человеком, который был виновен в гибели двадцати трех американцев в Риме, из-за которого Декер ушел из Управления. Оперативник, которому поручили наблюдение за Декером, был Брайаном МакКиттриком.

— Извините меня, — шепнул он на ухо Бет. — Мне придется выйти. — Он протиснулся мимо мужчины и женщины, сидевших рядом с ним, оказался в проходе, поднялся вверх по лестнице к двери за рядом кресел.

На пустом балконе Декер пустился бегом. На бегу он всматривался в освещенный лунным светом двор, расположенный внизу, но если там и был кто-то из членов команды наблюдения, Декер их не видел. К тому же он не обладал ни малейшим запасом времени. Он поспешно сбежал вниз по лестнице и устремился к смутно освещенной левой стороне театра, туда, где, как он успел заметить, исчез МакКиттрик.

Гнев, который он испытывал в Риме, снова захлестнул его. Он хотел догнать МакКиттрика, прижать его к стене и потребовать, чтобы тот рассказал, что происходит. Он бежал вдоль стены «Дома оперы», а в ночной высокогорной пустыне разносилась тревожная, щемящая музыка. Декер надеялся, что она заглушит его поспешные шаги по бетонному полу. Но привычная осторожность тут же заставила его взять действия под контроль. Он перешел на шаг и, держась вплотную к стене, прошел на цыпочках оставшееся расстояние до того места, где только что видел МакКиттрика.

Там никого не оказалось. «Как я мог с ними разминуться?» — недоуменно подумал он. Если бы они пошли вдоль стены, мы столкнулись бы лоб в лоб. Если, конечно, у них не было мест в амфитеатре, напомнил себе Декер. Впрочем, они могли услышать мои шаги и скрыться. Куда? В туалет? За киоск в фойе? За стену, отделяющую театр от пустыни?

Даже сквозь музыку, заполнявшую амфитеатр и его окрестности, Декер услышал звук движения среди сосен, росших за стеной, где царил полный мрак. А что, если МакКиттрик и его помощник наблюдают за мной оттуда? Впервые Декер почувствовал себя уязвимым. Он поспешил пригнуться, чтобы невысокая стенка скрывала его.

«Не стоит ли перебраться на ту сторону и выяснить, что это за шум?» — подумал было он, но тут же одернул себя, напомнив, что в темноте на той стороне он окажется в тактическом проигрыше. Звук шагов предупредит МакКиттрика о его приближении. Единственный альтернативный вариант заключался в том, чтобы обежать амфитеатр по тротуару и выждать, когда МакКиттрик с напарником вернутся из пустыни. Хотя они вполне могут пойти на стоянку и уехать в город. И вообще, может быть, те звуки, которые ты слышал, были всего лишь шорохом пробежавшей мимо дикой собаки. И еще, может быть, хватит, черт побери, задавать вопросы самому себе и потребовать ответа от кого-нибудь другого?

9

— Декер, вы хоть имеете представление о том, который теперь час? — жалобно проговорил его бывший начальник. Голос его был хриплым со сна. — Неужели нельзя было подождать до утра вместо...

— Все-таки ответьте мне, — настаивал Декер. Он воспользовался телефоном-автоматом в темном углу безлюдного двора перед «Домом оперы». — Почему за мной установили наблюдение?

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Почему ваши люди следят за мной?! — Декер стиснул телефонную трубку с такой силой, что у него заныли суставы. В театре гремела музыка, она разносилась по двору-фойе и отдавалась в трубке телефона.

— Что бы там у вас ни происходило, это не имеет никакого отношения ко мне. — Бывшего начальника Декера звали Эдвард. Перед мысленным взглядом Декера предстали обвисшие щеки шестидесятитрехлетнего мужчины, которые всегда густо краснели, когда их обладателю приходилось испытывать напряжение. — Где вы находитесь?

— Вам совершенно точно известно, где я нахожусь.

— Все еще в Санта-Фе? Ну так вот, если за вами действительно следят...

— Неужели вы думаете, что я могу ошибиться в этих делах? — Несмотря на владевшие им эмоции, Декер сдерживал себя, чтобы не повысить голос, который разнесся бы по гулкому двору. Он надеялся, что нараставшее крещендо оркестра и энергичное пение скрывало его собственный гнев.

— Вы слишком остро реагируете, — устало произнес Эдвард в трубку. — Это, вероятно, рутинная проверка.

— Рутинная? — Декер обвел взглядом пустынный двор, чтобы удостовериться, что к нему никто не приближается. — Вы считаете рутиной то, что группу наблюдения возглавляет тот самый сопляк, с которым я работал тринадцать месяцев назад?

— Тринадцать месяцев назад? Вы говорите о?..

— Может быть, вы хотите, чтобы я по телефону выложил вам все открытым текстом? — вспылил Декер. — Я сказал вам тогда и повторяю теперь — от меня не будет никакой утечки информации.

— Тот человек, с которым вы работали перед тем, как уйти в отставку, — именно он наблюдает за вами?

— У вас такой голос, будто вы удивлены.

— Послушайте меня. — По-старчески скрипучий раздраженный голос Эдварда стал громче, как будто он прижал трубку ближе ко рту. — Вы должны кое-что узнать. Я там больше не работаю.

— Что? — Теперь уже Декер всерьез удивился.

— Я досрочно ушел в отставку шесть месяцев назад. На лбу Декера забилась жилка.

— У меня забарахлило сердце. Теперь я вне игры, — сказал Эдвард.

Декер выпрямился, увидев движение на балконе театра. Он почувствовал, что у него стиснуло грудь, когда он разглядел, что человек прошел вдоль балкона и остановился возле лестницы, ведущей вниз.

— Я говорю с вами абсолютно искренне, — продолжал Эдвард. — Если тот человек, с которым вы работали в прошлом году, наблюдает за вами, я не знаю, ни кто приказал ему заняться этим, ни по какой причине.

— Скажите им, что я хочу, чтобы они это прекратили! — потребовал Декер. Стоявший на балконе человек — это оказалась Бет, — нахмурившись, всматривался в ту сторону, где он находился. Потом она обхватила руками укрытые шалью плечи и начала спускаться по лестнице. Музыка сделалась громче.

— У меня больше нет на них никакого влияния, — сказал Эдвард.

Бет спустилась до конца лестницы и направилась к нему через двор.

— Просто убедитесь в том, что не забыли сказать им, чтобы они это прекратили.

Декер повесил трубку на рычаг в тот самый момент, когда Бет приблизилась к нему.

— Я начала волновался за вас. — Прохладный ветерок трепал волосы Бет, ей было холодно и она дрожала. — Вас долго не было...

— Прошу простить меня. Это дела. Последняя вещь на свете, которую мне хотелось бы сделать, это оставить вас там в одиночестве.

Бет с озадаченным видом уставилась на него.

Женский голос, доносившийся из театра, был исполнен отчаяния и муки. Бет повернулась в ту сторону.

— Я думаю, что как раз сейчас Скарпья обещает Тоске, что помилует ее возлюбленного, если она отдастся ему.

Во рту Декера вдруг сделалось сухо, как будто он наелся пепла, — потому что он лгал ей.

— А может быть, сейчас Тоска наносит Скарпьи смертельный удар.

— Так что вы намерены делать: остаться и дослушать до конца или отправиться домой? — В голосе Бет звучала грусть.

— Домой? Ради бога, конечно, нет. Я приехал сюда, чтобы наслаждаться вашим обществом и оперой.

— Хорошо, — ответила Бет. — Я рада.

Когда они приблизились к лестнице, музыка дошла до фортиссимо и резко смолкла. Наступившую тишину прервал гром аплодисментов. Двери открылись. Зрители повалили из зала, чтобы погулять в антракте.

— Хотите еще горячего шоколада? — спросил Декер.

— Если честно, то сейчас я выпила бы вина.

— Я составлю вам компанию.

10

Декер проводил Бет через темные ворота и заросший цветами двор и остановился перед ее дверью в кругу света от лампы, которую Бет оставила гореть над входом в дом. Она продолжала плотно кутаться в шаль. Декер не мог понять, что было причиной этого — холод или нервозность.

— Вы не шутили, когда говорили о том, как прохладно здесь может быть ночью даже в июле. — Бет глубоко вдохнула, словно смакуя, воздух. — Интересно, что это за аромат? Пахнет почти как шалфей.

— Это, вероятно, кусты чамизы, которые растут вдоль вашей дорожки. Они сродни полыни.

Бет кивнула, и Декер полностью уверился в том, что она действительно нервничает.

— Что ж. — Она протянула ему руку. — Спасибо за замечательный вечер.

— Это доставило мне удовольствие. — Декер принял ее ладонь в свою. — И еще раз прошу прощения за то, что оставил вас одну.

Бет пожала плечами.

— Я на вас нисколько не обиделась. Вообще-то я привыкла к этому. Так постоянно поступал мой муж. Он всегда сбегал с любых развлечений, чтобы сделать деловые звонки или ответить партнерам.

— Сожалею, что вернул вас к болезненным воспоминаниям.

— Вы ни в чем не виноваты. Не волнуйтесь по этому поводу. — Бет поглядела на землю, потом в небо. — Это было серьезным шагом для меня. Вчера вечером и сегодня вечером... первый раз с тех пор, как Рей умер... — Она замялась. — Я вышла с другим мужчиной.

— Я вас понимаю.

— Я часто задумывалась, смогу ли заставить себя вновь пройти через это, — продолжила Бет, немного помолчав. — Не только стеснение из-за того, что я встречаюсь с мужчиной после десяти лет замужества, но больше того... — Она снова умолкла, подбирая слова. — Боязнь того, что я изменю Рею.

— Даже после того, как он покинул вас, — сказал Декер.

Бет кивнула.

— Эмоциональные призраки, — заметил Декер.

— Совершенно верно.

— И? — спросил Декер. — Как вы чувствуете себя теперь?

— Вы имеете в виду: если отбросить ностальгические воспоминания о возбужденном подростке, прощающемся на пороге после первого свидания? — Бет вдруг захихикала. — Я думаю... — Она успокоилась. — Это сложно.

— Нисколько не сомневаюсь в этом.

— Я рада, что сделала это. — Бет набрала полную грудь воздуха. — Никакого сожаления. Я хотела сказать именно то, что сказала. Спасибо за замечательный вечер. — Она казалась довольной собой. — Эй, да ведь я оказалась достаточно взрослой, чтобы проявить инициативу, пригласит вас пойти со мной.

Декер рассмеялся.

— Мне понравилось быть приглашенным. Если вы мне позволите, я хотел бы ответить вам приглашением на вашу любезность.

— Да, — сказала Бет. — Скоро.

— Скоро, — отозвался эхом Декер, понимавший, что она подразумевала: ей нужна некоторая дистанция.

Бет вынула ключ от маленькой сумочки и вставила его в замок. В предгорьях на разные голоса завывали койоты.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

11

Не теряя осторожности, Декер проверился на предмет наблюдения, когда шел домой. Ничего не показалось ему необычным. В последующие дни он сохранял бдительность и то и дело проверял, есть ли за ним слежка, но его усилия не принесли никаких результатов. МакКиттрик и его команда больше не оказывались в поле его зрения. Возможно, Эдвард передал сообщение Декера, и наблюдение было отозвано.

Глава 4

1

Казалось, все происходило медленно, но с ретроспективной точки зрения в этом была некая неотвратимость, заставившая Декера подумать, что время само торопило их. Он часто встречался с Бет в эти дни, давая ей советы по бытовым вопросам: где находятся лучшие продовольственные магазины, и как найти ближайшее почтовое отделение, и можно ли отыскать магазины с разумными ценами в районах, удаленных от немыслимо дорогой переполненной туристами Пласы и ее ближайших окрестностей.

Декер взял Бет на пешую экскурсию вдоль ручья от колледжа Сент-Джон, мимо Вайлдернесс-гейт до вершины горы Аталайа. Это была проверка того, в насколько хорошем физическом состоянии она находится, и Бет выдержала ее с честью, закончив трехчасовой поход невзирая даже на то, что ее организм еще не полностью приспособился к условиям высокогорья. Декер показал ей многолюдный рынок или скорее барахолку, который торговал по уик-эндам на поле ниже «Дома оперы». Они посещали руины индейских скальных поселений в национальном заповеднике-памятнике Бандельер. Они играли в теннис в теннисном клубе «Сангре-де-Кристо». Когда им надоедала кухня Нью-Мексико, они ели рулет из индейки под соусом в «Придорожной закусочной Гарри». Но часто они обходились цыплятами, которых собственноручно жарили на огне во дворе у Бет или Декера. Они смотрели иностранные фильмы в «Жан Кокто синема» и «Кофе-хаусе». Они посещали индейский рынок и аукционы в «Музее колесного мастера», который находился совсем рядом с Камино-линдо. Они бывали на лошадиных скачках и в казино «Покохаке пуэбло». А в четверг 1 сентября, в одиннадцать утра, Бет встретилась с Декером в компании «Санта-Фе абстракт энд тайтл», получила подписанные документы, отдала чек и стала полноправной владелицей дома.

2

— Давайте отпразднуем это, — предложила Бет.

— Вы, наверно, возненавидите меня, если я скажу, что у меня есть несколько договоренностей, которые я просто обязан выполнить.

— Я не говорю: прямо сейчас. — Бет легонько толкнула его в бок. — Да, я действительно краду все ваше время, но даже мне приходится признавать, что время от времени вам следует зарабатывать на жизнь. Я имела в виду сегодняшний вечер. Мне осточертело обезжиренное белое мясо. Давайте поведем себя как грешники и изжарим на костре пару сочных отбивных. А еще я запеку немного картофеля и сделаю салат.

— Значит, вы намерены провести праздник дома?

— Эй, да ведь это будет мой первый вечер в качестве владелицы собственности в Санта-Фе. Я хочу остаться дома и восхищаться тем, что купила.

— Я принесу красное вино.

— И шампанское, — добавила Бет. — Мне кажется, что я должна разбить бутылку шампанского о ворота, как это делают, когда спускают на воду корабль.

— "Дом Периньон" подойдет для этой цели?

3

Когда Декер подъехал в шесть, как было условлено, то с удивлением увидел на подъездной дорожке дома Бет незнакомый автомобиль. Предположив, что сотрудник доставки или какой-нибудь коммунальной службы приехал бы на грузовике или даже на легковом автомобиле, но с написанным на боку названием фирмы, и пытаясь угадать, кто же мог заявиться сюда в такой час, он припарковал джип около немаркированного автомобиля, вышел и заметил, что на переднем пассажирском месте синего «Шевроле Кэвэлайера» лежит папка прокатной фирмы «Эйвис». Когда он шел по гравийной дорожке к воротам, украшенная резьбой дверь открылась, и на пороге появилась Бет в обществе мужчины, которого Декер никогда раньше не видел.

Незнакомец был строен и носил пиджачную пару. Среднего роста, с мягкими чертами лица, с заметно поредевшими седоватыми волосами. Ему было, вероятно, лет пятьдесят или чуть больше. Костюм был синий, прилично сшитый, но недорогой. Белая сорочка подчеркивала бледность его кожи. Не то чтобы этот человек выглядел больным. Просто и его костюм, и отсутствие загара служили безошибочными признаками того, что он не был обитателем Санта-Фе. За год с четвертью, которые Декер прожил здесь, он вряд ли видел более дюжины мужчин, одевающихся в костюмы, причем половина из них вела дела далеко за пределами города.

Мужчина умолк, не договорив фразы:

— ...будет стоить слишком много для... — И повернулся к Декеру, с нескрываемым любопытством приподняв узкие брови. Декер открыл ворота и направился к порталу дома...

— Стив! — радостно воскликнула Бет и поцеловала его в щеку. — Это — Дэйл Хоукинс. Он работает для галереи, которая продает мои картины в Нью-Йорке. Дэйл, это мой хороший друг, о котором я рассказывала вам, — Стив Декер.

Хоукинс улыбнулся.

— Если послушать Бет, то она, скорее всего, не выжила бы здесь без вас. Привет. — Он протянул руку. — Как дела?

— Если Бет хорошо отзывается обо мне, то я определенно нахожусь в превосходном настроении.

Хоукинс хихикнул, и Декер пожал ему руку.

— Предполагалось, что Дэйл приедет сюда еще вчера, но его задержали какие-то дела в Нью-Йорке, — сказала Бет. — А я со всеми волнениями насчет завершения покупки дома забыла сказать вам о его приезде.

— Я никогда еще не бывал здесь, — сообщил Хоукинс. — Но уже успел понять, что слишком долго откладывал посещение. Игра солнечного света просто поразительна. Горы изменили цвет, пожалуй, с полдюжины раз за то время, пока я ехал из Альбукерке.

Бет казалась ужасно довольной.

— Дэйл привез хорошие новости. Он сумел продать три мои картины.

— Одному покупателю, — добавил Хоукинс. — Клиент в полном восторге от работ Бет. Он хочет первым видеть все новое, что она будет делать.

— И заплатил пять тысяч долларов за привилегию первого взгляда, — взволнованно сказала Бет, — не говоря уже о ста тысячах за три картины.

— Сто... тысяч? — Декер усмехнулся. — Но ведь это настоящая фантастика. — Поддавшись порыву, он обнял женщину за плечи.

Глаза Бет сверкали.

— Сначала дом, теперь это. — Она тоже обняла Декера. — У меня есть множество поводов для праздника.

У Хоукинса был такой вид, будто он чувствовал себя неловко.

— Ладно, — сказал он и откашлялся. — Мне пора идти. Бет, увидимся завтра утром в девять.

— Да, в «Паскуале» за завтраком. Вы запомнили мои инструкции, как туда добраться?

— Если что-то забуду, то спрошу в отеле.

— Тогда я покажу вам галереи, — сказала Бет. — Надеюсь, что вам понравится прогулка. Их там более двухсот.

Декер почувствовал, что должен что-то предложить.

— Может быть, вы останетесь и пообедаете с нами?

Хоукинс вскинул обе руки, показывая, как ему приятны эти слова.

— Помилуй бог, нет. Я уже невесть сколько времени нахожусь в пути.

— Если вы уверены...

— Совершенно уверен.

— Я провожу вас до автомобиля, — сказала Бет.

Декер ждал перед дверью, пока Бет провожала гостя, обменявшись с ним по пути несколькими короткими фразами. Хоукинс сел в машину, помахал рукой и уехал.

Бет, подпрыгивая на ходу, с сияющим лицом возвратилась к Декеру. Она указала на бумажный пакет, который он держал в руке.

— Это то, что я думаю?

— Красное вино и «Дом Периньон». Шампанское полдня охлаждалось.

— Я не могу дождаться, пока вы его откроете.

4

Пузырьки «Дом Периньон» ударили Бет в нос, и она, улыбнувшись, потерла его двумя пальцами.

— Хотите увидеть кое-что неожиданное?

— Еще что-то! — Шампанское приятно щекотало язык Декера. — Да у нас получается совершенно выдающийся день!

— Хотя я немного волнуюсь.

Декер никак не мог понять, о чем же она говорила.

— Волнуетесь?

— Это очень личное.

Теперь Декер даже не решался подумать о том, что она могла иметь в виду.

— Если вы хотите мне показать...

Бет, казалось, приняла наконец-то решение. Она твердо кивнула.

— Я так и сделаю. Пойдемте со мной.

Покинув отделанную красочной и притом очень красивой плиткой кухню, миновав застеленную прекрасным хлопчатобумажным ковром индейской работы гостиную, они прошли по выкрашенному в небесно-голубой цвет коридору, завершавшему переднюю часть дома. В него выходила дверь в большую ванную комнату и еще одна дверь. Эта дверь никогда не открывалась. Декер много раз посещал Бет, но она постоянно держала то, что там находилось, в секрете.

Теперь она остановилась перед этой загадочной дверью, пристально посмотрела в зеленовато-голубые глаза Декера и медленно выдохнула, словно давно уже сдерживала дыхание.

— Пойдемте.

Когда же она открыла дверь, первым, что бросилось Декеру в глаза, оказалось множество ярких разноцветных — красных и зеленых, синих и желтых, и всяких других — пятен. Ему показалось, что здесь только что взорвалась блестящая радуга, раскидав перед ним свои бесчисленные части. Второе впечатление уже обрело формы, образы и текстуру, которые смешивались вместе, как будто были наделены единой для всех жизненной силой.

Декер несколько секунд стоял молча; увиденное так поразило его, что он не мог даже пошевельнуться.

Бет, не отрываясь, смотрела на него.

— И что вы думаете?

— Думаю — не то слово. Можно говорить о том, что я чувствую. Я ошеломлен.

— Правда?

— Они прекрасны. — Декер шагнул вперед, вглядываясь в множество картин, занимавших всю комнату, стоявших на мольбертах, прислоненных к стенам, висевших над ними. — Потрясающе.

— Не могу даже передать, как полегчало у меня на сердце.

— Но ведь здесь... — Декер обвел комнату еще одним быстрым взглядом, — здесь их больше дюжины. И все о Нью-Мексико. Когда вы?..

— Каждый день, начиная со дня приезда, все время, когда я не была с вами.

— Но вы не сказали мне ни слова о своей работе.

— Я слишком волновалась. А что, если бы они вам не понравились? Что, если бы вы сказали, что они похожи на работы любых других местных художников?

— Но они совершенно определенно не похожи. — Декер медленно переходил от картины к картине, вглядываясь в то, что было изображено, восхищаясь полотнами.

В особенности привлек его внимание один пейзаж. На нем было изображено пересохшее русло ручья с можжевеловым деревцем и красными лесными цветами на берегу. Все казалось простым и бесхитростным. Но Декер не мог отрешиться от мысли, что за этой простотой скрыто что-то еще.

— И что же вы думаете? — спросила Бет.

— Боюсь, что я куда лучше умею рассматривать картины, чем рассуждать о них.

— В этом нет ничего трудного. Что вам прежде всего бросилось в глаза? Что кажется здесь главным?

— Эти красные цветы.

— Да! — обрадованно согласилась Бет. — Я заинтересовалась ими, как только узнала, что они называются «индейскими кисточками».

— Знаете, они действительно очень похожи на кисти художника, — сказал Декер. — Прямые и стройные, с красными щетинками наверху. — Он задумался на мгновение. — Картина о цветах, которые получили такое романтическое название.

— Вы это уловили, — отозвалась Бет. — Искусствоведы называют такие вещи саморефлективностью или искусством для искусства — живописью о живописи.

— В таком случае это могло бы объяснить еще кое-что из того, что я заметил, — задумчиво произнес Декер. — Круговое или, вернее, вихревое расположение ваших мазков. Они как бы расположены порознь, но все равно сливаются в единое целое. Как называется такая техника? Импрессионизм? Мне на память приходят Сезанн и Моне.

— Не говоря уже о Ренуаре, Дега и особенно Ван Гоге, — добавила Бет. — Ван Гог был гениален в изображении солнечного света, и поэтому я решила, что, если я воспользуюсь методом Ван Гога, чтобы изобразить уникальность Нью-Мексико, живопись сделается еще более сосредоточенной сама на себе.

— "Земля танцующего солнца".

— Вы схватываете все прямо на лету. Я пытаюсь уловить особое качество света в Санта-Фе. Но если вы присмотритесь повнимательнее, то сможете разглядеть еще и символы, скрытые в пейзаже.

— Что ж, будь я проклят...

— Круги, рябь, расположение солнечных лучей — все это те символы, которые навахо и другие индейцы юго-запада используют для отображения сил природы.

— Взаимосвязи во взаимосвязях, — подытожил Декер.

— И целью всего является выработка у зрителя понимания того, что даже русло пересохшего ручья, можжевельник и простые лесные цветы могут содержать в себе сложный смысл.

— Красиво.

— Я так боялась, что вам не понравится.

— А что сказал ваш торговец картинами? — спросил Декер.

— Дэйл? Он твердо заявил, что все это можно хорошо продать.

— В таком случае какое же значение может иметь мое мнение?

— Поверьте мне, оно имеет значение.

Декер повернулся и посмотрел Бет прямо в лицо. Его пульс частил, как в лихорадке, и он не мог сдержать овладевшего им порыва.

— Вы прекрасны.

Она заморгала в изумлении.

— Что?

Слова так и посыпались из него:

— Я все время думаю о вас. Вы ни на минуту не покидаете мои мысли.

Загорелое лицо Бет побледнело.

— Я уверен, что это самая большая ошибка из всех, которые я когда-либо совершал, — сказал Декер. — Вам следует почувствовать свободу. Вам нужно время и... Вы, вероятно, теперь станете избегать меня. Но я должен сказать. Я люблю вас.

5

Бет всматривалась в него, и это, казалось, продолжалось бесконечно долго.

Ну вот, я все испортил, думал Декер. Ну почему я не мог держать рот закрытым?

Бет не отводила от него пристального напряженного взгляда.

— Наверно, я выбрал неподходящее время, — продолжал Декер.

Бет ничего не ответила.

— Может быть, нам удастся вернуться назад? — наивно спросил Декер. — Мы не могли бы притвориться, будто ничего этого не было?

— Никогда не удается вернуться назад.

— Именно этого я и боялся.

— И это действительно случилось.

— Несомненно.

— Вы будете сожалеть об этом, — сказала Бет.

— Вы хотите, чтобы я ушел?

— Черт возьми, конечно, нет. Я хочу, чтобы вы поцеловали меня.

И в следующее мгновение Декер с изумлением осознал, что она обхватила его руками. По шее сзади как будто пробежал электрический ток от прикосновения ее рук. А когда их губы соприкоснулись, он почувствовал, что у него перехватило дыхание. Сначала ее губы оставались закрытыми и нерешительно тыкались в его рот. А потом они раскрылись. Ее язык прикоснулся к его языку; Декер никогда в жизни не испытывал такой близости соприкосновения. Поцелуй длился и длился и делался все более страстным. Декер почувствовал, что дрожит. Он больше не мог управлять собой. Его сердце так билось, что ребра, казалось, выгибаются от этих ударов. Когда же он опустил руки вдоль тонкой талии к ее тяжелым бедрам, то задрожал еще сильнее. Он прижался губами к ее шее, и его возбуждение усилилось еще больше от легкого аромата мыла и более глубокого основного запаха соли, мускуса, земли, тепла и неба. Этот запах заполнил его ноздри, и он почувствовал, что задыхается. Трясущимися руками он расстегнул ее блузку, просунул ладони под бюстгальтер и почувствовал, как набухли и напряглись соски от его прикосновения. Ноги больше не держали его. Он опустился на колени, целуя шелковистую кожу ее живота. Она, тоже охваченная дрожью, опустилась на пол и потянула его к себе. Они обнялись и покатились по полу, все теснее сливаясь в поцелуе. Декер, казалось, плыл куда-то, и при этом ему казалось, будто его душа существует независимо от тела. И одновременно он ощущал только свое тело и только тело Бет. Ему хотелось продолжать целовать и ласкать ее вечно, снова и снова касаться ее. Торопливо, подгоняемые необоримым желанием, они раздевали друг друга. А когда он вошел в нее, то почувствовал незнакомый доселе восторг. Ему казалось, что он недостаточно глубоко входит в нее. Он хотел полностью слиться с нею. Когда же они почти одновременно достигли оргазма, он почувствовал себя застывшим в безвременье между двумя лихорадочными ударами сердца, и это мгновение извержения тоже растянулось до бесконечности.

6

Открыв глаза, Декер увидел над собой плоский потолок, разбитый на клетки vigas и latillas. В окно вливался темно-красный свет заходящего солнца. Бет молча лежала рядом с ним. Вообще-то она не проронила ни слова на протяжении нескольких минут, с того момента, как достигла кульминации. Но по мере того, как молчание тянулось, Декер снова забеспокоился. Он боялся, что она может испытывать муки совести, запоздалого раскаяния, вины за свою неверность покойному мужу. Но тут она медленно пошевелилась, повернулась к нему и прикоснулась к его щеке.

«Похоже, что все в порядке», — подумал он.

Потом Бет села. Ее груди были упругими и как раз такой величины, что полностью помешались в ладони Декера. Он, как наяву, ощутил на руках нежную упругость ее сосков.

Бет опустила взгляд к кирпичному полу, на котором сидела. Они находились в той самой комнате, где она хранила свои картины, окруженные их роскошными красками.

— Страсть — это прекрасно. Но иногда за нее приходится платить. — Она весело усмехнулась. — Эти кирпичи... Могу держать пари, что у меня вся спина в синяках.

— А у меня колени и локти ободраны чуть не до крови, — подхватил Декер.

— Дай-ка я взгляну. Ого! — воскликнула Бет. — Если бы мы пришли в себя чуть позже, нас обоих пришлось бы отправлять в больницу.

Декер вдруг рассмеялся. Он никак не мог остановиться. Он хохотал и хохотал, да так, что у него из глаз потекли слезы.

Бет тоже рассмеялась, смехом, говорившим о том, что у нее легко и радостно на душе. Она наклонилась к нему и еще раз поцеловала, но на сей раз поцелуй выражал нежность и привязанность. Потом она погладила кончиками пальцев его сильный подбородок.

— То, что ты говорил перед тем, как мы... Ты имел в виду именно это?

— Совершенно верно. Только слова не могут всего передать. Я люблю тебя, — сказал Декер. — Так люблю, что мне кажется, будто я не знал ничего о себе самом до этого момента, что я до сих пор никогда по-настоящему не жил.

— Ты не говорил мне, что ты поэт и искусствовед.

— Ты многого обо мне не знаешь, — отозвался Декер.

— Я не могу дождаться, когда же узнаю все. — Бет поцеловала его снова и встала.

Декер, чувствуя, что у него в горле застыл комок, восхищенно глядел на ее наготу. Ему очень понравилось, что она так спокойно принимала его восхищение. Она стояла перед ним, опустив руки вдоль туловища, ее нагое тело было немного повернуто, одна нога со слегка развернутой ступней была выставлена чуть вперед, наводя на мысль о позе балерины, естественной, без малейшегопризнака какого-то напряжения. Пупок представлял собой крошечную аккуратную дырочку посреди плоского живота. Лобок покрывали мягкие и густые темные волосы. Тело казалось податливым, но притом упругим и сильным, тренированным. Декер сразу вспомнил о той чувственности, которой отличались изображения нагих женщин, изваянных древнегреческими скульпторами.

— Что это у тебя на левом боку? — вдруг спросила Бет.

— У меня на боку?

— Вот этот шрам.

Декер, скосив глаза, взглянул на свой бок. Там был рваный шрам величиной с кончик пальца.

— А, это просто...

— А еще один у тебя на правом бедре. — Нахмурившись, Бет опустилась на колени, чтобы получше рассмотреть шрамы. — Я сказала бы, что...

Декер не мог придумать решительно никакого способа отвлечь ее.

— Это от пулевых ранений.

— Пулевых ранений? Но как же тебя...

— Не сообразил вовремя увернуться.

— О чем ты говоришь?

— Я был среди американских рейнджеров, которые в восемьдесят третьем году вторглись на Гренаду. — Декер снова почувствовал боль оттого, что вынужден лгать ей. — И, когда началась стрельба, слишком долго думал, прежде чем упасть на землю.

— Тебе дали медаль?

— За глупость? — фыркнул Декер. — Вообще-то я получил «Пурпурное сердце»[88].

— Они, наверно, болезненные.

— Нисколько.

— Можно мне потрогать их?

— Сколько душе угодно.

Очень осторожно Бет приложила палец к вмятине на его боку, а потом к ране на бедре.

— Это правда, что они не болят?

— Разве что иногда, сырыми зимними ночами.

— Когда это случится, говори мне. Я знаю, как сделать так, чтобы тебе стало лучше. — Наклонившись. Бет поцеловала один шрам, потом второй. Декер почувствовал, как ее груди скользнули по его животу к бедру. — Ну, и как это на тебя действует? — требовательно спросила она:

— Просто замечательно. Жаль только, что таких медсестер, как ты, не было поблизости, когда меня запихнули в военный госпиталь.

— Тогда ты не смог бы спать. — Бет снова вытянулась на полу рядом с ним.

— Сон — это не главное, — ответил Декер.

Ему не нужно было ничего другого — только лежать вплотную к ней, наслаждаясь теплом ее тела. Несколько минут ни один их них не шевелился, не говорил ни слова. Закат за окном сделался темно-багровым.

— Я думаю, что нам пора принять душ, — сказала Бет. — Ты можешь воспользоваться тем, что в комнате для гостей, или...

— Или?

— Или мы можем оба поместиться в моем.

Сверкающая белизной душевая оказалась просторной, в ней можно было даже париться. Там стояла кафельная скамья, а по обеим сторонам были смонтированы два душа. После того как Бет и Стив намылили и долго терли друг друга под струями горячей воды, после поцелуев, прикосновений, поглаживаний, ласк, ощупываний среди клубов пара, их скользкие тела приникли одно к другому, они опустились на скамью и снова предались поразительной, страстной любви, от которой замирало сердце и темнело в глазах.

7

Этот вечер оказался едва ли не самым необычным за всю жизнь Декера. Он никогда не испытывал такого эмоционального накала вдобавок к физической страсти, такой заботы — и самого настоящего благоговения — по отношению к человеку, с которым только что разделил эту страсть. Пока они с Бет повторно занимались любовью, пока они снова мылись и одевались, он познал и другие незнакомые чувства: ощущения собственной цельности и принадлежности. Это выглядело так, будто два их физических слияния породили слияние другого вида — неосязаемое, мистическое. Находясь рядом с Бет, он чувствовал, что она находится в нем, а он в ней. Ему даже не требовалось подходить вплотную, чтобы прикоснуться к ней. Было достаточно просто видеть ее. Он чувствовал себя цельным.

Потягивая отличное красное вино из стакана и переворачивая на решетке отличное мясо на ребрышках, купленное Бет, он смотрел на звезды, только-только начавшие высыпаться на небо, цвет которого в этот вечерний час потрясающе походил на глаза Бет. Он разглядывал поросший лесом склон позади дома Бет и огни Санта-Фе, раскинувшиеся внизу. Чувствуя в себе удовлетворенность, какой он никогда прежде не знал, Стив посмотрел через дверь, затянутую прозрачной сеткой от москитов, в ярко освещенную кухню, где Бет стояла возле стола и готовила салат. Она что-то негромко напевала себе под нос.

Она сразу же почувствовала его взгляд.

— Что ты рассматриваешь?

— Тебя.

Она улыбнулась с нескрываемым удовольствием.

— Я люблю тебя, — в который уже раз за этот вечер повторил Декер.

Бет отошла от стола, открыла дверь, вышла и поцеловала его. От нее к нему, казалось, перескочила искра.

— Ты для меня самый главный человек в мире.

В этот момент Декеру пришло в голову, что та пустота, которую он терпел много лет, оказалась наконец заполненной. Он вспомнил о своем сороковом дне рождения, прошедшем год с четвертью тому назад в Риме, о владевшей им скуке, о пустоте внутри его и вокруг. Он хотел иметь жену, семью, дом, и теперь все это у него будет.

8

— Боюсь, что мне все же придется на пару дней уехать из города, — сказала Бет.

— О? — Декер, который вел машину по узкой, змеящейся среди густых сосен Тано-роад к северу от города, изумленно посмотрел на нее. Была пятница, 9 сентября, конец туристского сезона, первый вечер фиесты. Они с Бет были любовниками уже на протяжении восьми дней.

— Случилось что-то неожиданное? Ты об этом еще не говорила.

— Неожиданное? И да, и нет, — ответила Бет, с интересом разглядывая залитые закатным солнцем низкие холмы, убегавшие к тянувшемуся на западе хребту Хемес. — То, что уехать придется именно послезавтра, я узнала действительно неожиданно. Но что мне нужно будет туда отправиться, я знала все время. Я должна съездить в Вестчестер. Встретиться с адвокатами и тому подобные дела. Это насчет состояния моего покойного мужа.

При упоминании Бет о покойном муже, Декер испытал неловкость. Он всячески старался избегать этой темы, опасаясь того, что воспоминания Бет об этом человеке сделают ее отношения с ним двойственными. «Неужели ты ревнуешь к мертвецу?» — иронически спросил он себя.

— На пару дней? И когда ты рассчитываешь вернуться? — спросил он.

— Вообще-то может оказаться немного подольше. Пожалуй, неделя. Все это скучно и мелко, но важно. У мужа были партнеры, и у них есть разные мнения насчет того, какая доля в бизнесе принадлежала мужу.

— Понимаю... — протянул Декер. Ему хотелось закидать ее вопросами, но он решил не быть назойливым. Если бы Бет хотела поделиться с ним воспоминаниями и подробностями своего прошлого, она сделала бы это. Он нисколько не хотел чем-то досаждать ей. Кроме того, сегодня, как предполагалось, должен был состояться веселый вечер. Они ехали на вечеринку, или скорее на прием, по случаю фиесты в доме кинопродюсера, с которым Декер имел дело в качестве риелтора. Бет совершенно явно не хотела разговаривать о своих юридических проблемах, так с какой же стати он будет вынуждать ее делать это? — Я буду скучать без тебя.

— И я тоже, — отозвалась Бет. — Это будет долгая неделя.

9

— ...Умер молодым.

До Декера донесся сзади обрывок разговора нескольких женщин. Он потягивал «Маргариту» и слушал игру джазового трио, разместившегося в углу просторной гостиной. Одетый в смокинг пианист прекрасно играл вариации на скачущий мотив «Лунной реки» Генри Манчини.

— От туберкулеза, — послышалась ответная реплика. — Всего-то в двадцать пять лет. А начал писать только в двадцать один. Просто поразительно, как много он успел сделать за такое короткое время.

Декер отвлекся от пианиста и принялся рассматривать две сотни гостей, приглашенных его клиентом, кинопродюсером, на вечеринку по случаю фиесты. Пока одетые в форму официанты разносили коктейли и изысканные закуски, приглашенные переходили из комнаты в комнату, восхищаясь роскошным домом. Местные знаменитости непринужденно переговаривались друг с другом. Но в этом доме внимание Декера привлекал один-единственный человек, и это была Бет.

В первое время знакомства Декера с нею она носила только одежду в стиле Восточного побережья. Но постепенно ее вкусы стали меняться. Сегодня вечером она нарядилась в праздничное одеяние в юго-западном испанском стиле с бархатными темно-синими юбкой и верхом, которые необыкновенно выгодно подчеркивали ее серо-голубые глаза и темно-рыжие волосы. Волосы она собрала в «конский» хвост, стянув их серебряной заколкой, сочетавшейся с цветочным серебряным ожерельем. Она сидела среди нескольких женщин у кофейного стола кузнечной работы, перекованного из старинных железных ворот. У нее был спокойный непринужденный вид, как будто она прожила в Санта-Фе самое меньшее двадцать лет.

— Я не читала его с тех пор, как закончила Калифорнийский университет, — призналась одна из женщин.

— Но что заставило вас заинтересоваться поэзией? — спросила другая женщина таким тоном, как будто одна эта мысль приводила ее в ужас.

— И почему именно Китс? — полюбопытствовала третья.

Декер невольно сосредоточился. До этого момента он не знал, какого писателя обсуждали женщины. Названное имя через сложную цепь ассоциаций привело его память в Рим. Он даже сделал усилие, чтобы не позволить себе нахмуриться, поскольку перед ним ярко предстал Брайан МакКиттрик, за которым он шел по Испанской лестнице мимо того самого дома, в котором умер Китс.

— Я — просто так, для развлечения, — не без жеманности сообщила четвертая женщина, — слушаю курс в Сент-Джонском колледже. Он так и называется: «Великие поэты-романтики».

— Ах, — отозвалась вторая женщина, — могу предположить, какое слово в названии этого курса вас привлекло.

— Это совсем не то, что вы думаете, — не пожелала уступить четвертая женщина. — Это не имеет ничего общего с теми романами, которые вы любите читать, и, признаюсь, я тоже их читаю. Это совсем другое. Китс действительно писал о мужчинах и женщинах и о страсти, но вовсе не это было для него главным.

Настойчивое повторение имени Китса заставило Декера вспомнить не только о МакКиттрике, но и о двадцати трех погибших американцах. Его встревожило то, что поэт, чье имя считалось синонимом правды и красоты, мог накрепко связаться в его сознании с рестораном, заполненным обугленными трупами.

— Он писал об эмоциях, — кротко пояснила четвертая женщина. — О красоте, которая ощущается, подобной страсти. О... Это трудно объяснить.

Я в Смерть бывал мучительно влюблен,

Когда во мраке слышал это пенье,

Я даровал ей тысячи имен...[89]

Мрачные, как погребальный плач, строки Китса сами собой прозвучали в мозгу Декера. И, не успев даже сообразить, что он делает, Стив присоединился к разговору.

— О прекрасном, которое становится еще прекраснее, душераздирающе прекрасным, когда на него смотришь глазами очень молодого, но уже обреченного на смерть и знающего это человека.

Женщины удивленно воззрились на него, все, за исключением Бет, которая на протяжении разговора прочти не сводила с него взгляда, исполненного затаенной нежности.

— Стив, я и подумать не могла, что вы что-то понимаете в поэзии, — сказала четвертая женщина. — Только не говорите мне, что вы тоже посещаете какие-нибудь курсы у Святого Джона, когда не заняты помощью людям в поисках таких прекрасных домов, как этот.

— Нет. Я просто запомнил несколько строчек из Китса с колледжа, — солгал Декер.

— Ну, теперь вы совсем заинтриговали меня, — присоединилась к разговору еще одна из женщин. — А что, Китсу действительно было двадцать с небольшим лет и он умирал от ТБЦ, когда писал свои знаменитые поэмы?

Декер кивнул, а в ушах у него, как наяву, звучали выстрелы, отдававшиеся эхом в пустынном темном залитом дождем дворе старого римского дома.

— Он умер в двадцать пять, — повторила четвертая женщина. — И похоронен в Венеции.

— Нет, в Риме, — поправил Декер.

— Вы уверены?

— Дом, в котором он умер, находится рядом с Корабельным фонтаном Бернини, направо, если спускаться по Испанской лестнице.

— Вы говорите так уверенно, будто сами там были.

Декер пожал плечами.

— Иногда мне кажется, вы побывали везде, — сказала привлекательная женщина средних лет. — Я намерена в ближайшие дни заставить вас рассказать мне историю вашей жизни до приезда в Санта-Фе. Думаю, что она окажется очень увлекательной.

— Боюсь, что вы ошибаетесь. Я всего лишь торговал недвижимостью в разных местах.

Как будто ощутив, что Декер хочет прервать этот разговор, неожиданно перешедший с Китса на его собственную персону, Бет милосердно поднялась с места и взяла его под руку.

— Если кому-то и предстоит выслушать историю жизни Стива, это буду я.

Благодарный за освобождение от разговора о его настроении, Декер под руку с Бет вышел в обширное, вымощенное кирпичом патио[90]. Ночной воздух был свеж и прохладен. Стоя бок о бок, они смотрели в густо усыпанное звездами небо.

Бет положила ему руку на талию. Обоняя запах ее духов, Декер поцеловал любимую в щеку. В горле он вдруг почувствовал приятное напряжение.

Отведя Бет в глубину патио, подальше от огней и толпы, под покров пышных невысоких сосен, Декер страстно поцеловал ее в губы. Когда Бет вся подалась навстречу ему, стиснула пальцами его и ответила на поцелуй, он почувствовал, как под ним слегка качнулась земля. Ее губы были мягкими и в то же время упругими, и их прикосновение было необыкновенно возбуждающим. Он ощутил, как ее соски под блузкой напряглись и прижались к нему. У него перехватило дыхание.

— Ну что ж, давай выкладывай мне увлекательную историю твоей жизни.

— Как-нибудь в другой раз. — Декер поцеловал ее шею, вдыхая исходивший от женщины легкий аромат. — Сейчас у нас есть куда более приятные занятия.

Но он не мог отрешиться от мыслей о Риме, о МакКиттрике, о том, что случилось в озаренном огнем пожара дворе. Этот кошмар часто являлся ему. Он надеялся оставить в прошлом все то, что олицетворял собой МакКиттрик. А теперь, хотя уже прошло два месяца, он с неослабевающим упорством пытался отгадать, зачем МакКиттрик мог явиться в Санта-Фе и следить за ним.

10

— Ее доставили?

— Сегодня днем, — ответил Декер. — Я просто не успел показать ее тебе. — Прием закончился, и они возвращались домой по темной Камино-линдо.

— В таком случае, покажи сейчас.

— А ты уверена, что не слишком устала?

— Что ж, если окажется, что я очень устала, я всегда могу остаться у тебя и воспользоваться ею, — ответила Бет.

«Она», о которой говорили Бет и Декер, была кровать, которую Декер купил у местного художника Джона Мэсси, специализировавшегося по работе с металлом. На своей наковальне Мэсси отковал для изголовья и изножья кровати сложные изящные узоры, похожие на резьбу по дереву.

— Просто замечательно, — сказала Бет, когда они покинули «Чероки» под навесом и вошли в дом. — Еще поразительнее, чем можно было судить по твоему описанию. — Она провела пальцами по гладкому черному металлическому краю. — И эти рельефы, сделанные на доске — или лучше сказать: на железяке? — в изголовье. Не знаю, как это правильно назвать, когда оно металлическое. Так вот, по этим фигуркам видно, что автор исходил из традиций навахо, но они напоминают еще и египетские иероглифы — ноги повернуты так, руки этак. Если честно, то они кажутся пьяными.

— У Джона есть чувство юмора. Они не базируются ни на чем. Он сам выдумывает свои образы.

— Как бы там ни было, они мне нравятся, — сказала Бет. — Когда я гляжу на них, мне хочется улыбнуться.

Декер и Бет восхищались кроватью с несколько разных точек зрения.

— На вид кажется прочной, — заметил Декер.

Бет хлопнула ладонью по матрасу, вскинула брови и вызывающе взглянула на Декера.

— Может быть, хочешь ее испытать?

— А ты как думаешь?! — удивился Декер. — А если она под нами сломается, то я заставлю Джона вернуть мне все деньги до цента.

Он выключил свет. Медленно, непрерывно обмениваясь нежными, еле ощутимыми поцелуями, они раздевали друг друга. Дверь спальни была открыта. Лунный свет струился через высокие и широкие окна в коридоре, тянувшемся перед спальней. Груди Бет, освещенные лунным светом, казались Декеру выточенными из слоновой кости. Он благоговейно опустился на колени, и его губы пустились в неторопливое странствие по ее телу.

11

Они, вероятно, перебрались через забор с задней стороны. Это случилось в семь минут четвертого утра. Декер сумел довольно точно определить время, поскольку у него был старомодный будильник со стрелками, и когда он позже посмотрел на него, то обнаружил, что стрелки застыли в том самом положении, в каком оказались, когда все началось.

Сон почему-то не приходил к нему, и он лежал на боку, восхищенно рассматривая лицо Бет в лунном свете, воображая, что она уже вернулась из своей поездки и их расставание закончилось. Издалека доносился приглушенный треск фейерверков, которые непрерывно устраивали на бесчисленных вечеринках и приемах по случаю праздника окончания сезона. Сколько же народу будет завтра утром страдать головной болью с похмелья, думал он. И их тихие соседи, которые так и не смогли уснуть из-за гулянок по соседству. У полиции не останется времени ни на что, кроме разбора жалоб. «А интересно, сколько сейчас времени?» — подумал он и повернулся, чтобы взглянуть на часы.

Но светящегося циферблата он не увидел. Решив, что, наверно, накрыл будильник чем-нибудь из одежды Бет, он протянул руку, чтобы удалить препятствие, но к его удивлению пальцы сразу уткнулись в часы. От неожиданности Декер нахмурился. С чего бы это могла погаснуть вечная лампочка циферблата? Треск разрывов отдаленных фейерверков продолжался. Но их шум был недостаточно громким для того, чтобы помешать ему услышать кое-что еще — осторожный скрип металла по металлу.

Не на шутку встревожившись, Декер сел. Звук доносился от изножья его кровати, из-за пределов его спальни, из коридора с большими окнами, от двери, находившейся в конце коридора справа. Та дверь выходила наружу, к маленькому палисаднику и патио. Негромкий металлический скрип продолжался.

Быстрым движением он накрыл ладонью рот Бет. В лунном свете был хорошо виден испуг в ее открывшихся глазах. Она замотала головой, пытаясь сбросить с лица его руку, но Декер наклонился к ее левому уху и чуть слышно прошептал:

— Не пытайся ничего говорить. Слушай меня. Кто-то пытается забраться в дом.

Металл заскрипел немного громче.

— Вставай с кровати. В шкаф. Быстро!

Как была, совершенно голая, Бет соскочила с кровать и бегом бросилась в гардеробную, находившуюся с правой стороны комнаты. Комнатка была крошечной — десять на двенадцать футов — и не имела ни одного окна, поэтому там было гораздо темнее, чем в спальне.

Декер рывком открыл нижний ящик своего ночного столика и выхватил оттуда тот самый «зиг-зауэр-928», который купил сразу же после приезда в Санта-Фе. Присев на корточки рядом с кроватью, используя ее для прикрытия, он схватил трубку стоявшего на столике телефона, но, приложив ее к уху, сразу же понял, что набирать 911 нет никакого смысла — в трубке не было ни гудка, ни даже фона.

Наступившая тишина еще больше усилила тревогу Декера. Металлический скрип прекратился. Декер нырнул в гардеробную, не успев даже разглядеть там Бет, и, пригнувшись, укрылся за небольшим комодом. Направив дуло пистолета в коридор через открытую дверь спальни, он дрожал от напряжения, его нагому телу было холодно, хотя он чувствовал, что успел весь покрыться потом. Расположенная в конце коридора справа дверь черного хода, которую он давно уже собирался смазать, со скрипом открылась.

«Кому, черт возьми, могло понадобиться вламываться ко мне?» — спросил он себя. Грабителю? Конечно, возможно. Но эта мысль сразу же уступила место подозрению, что это как-то связано с его прежней жизнью. Он не мог отогнать от себя леденящую мысль: это последствия того незаконченного дела.

И тут же раздались ритмичные гудки охранной сигнализации: предупреждающий сигнал, который звучал некоторое время перед тем, как раздастся отвратительный вой сирены. Впрочем, вряд ли от сигнализации сейчас мог бы быть какой-нибудь прок — телефонную линию перерезали, и сигнал тревоги все равно не мог поступить в охранную компанию. Если бы аппаратура не была снабжена батареями на случай прекращения подачи электричества, то сейчас не было бы даже этого бибиканья.

Почти сразу же бибиканье сменилось надсадным воем. В спальне появилось несколько теней. В темноте замелькали вспышки, грохот автоматных очередей ударил по барабанным перепонкам Декера. В свете вспышек он видел, как бесчисленные пули терзали простыни, как взлетели в воздух перья из подушек, как полетели клочья от матраса.

Прежде чем убийцы успели понять свою ошибку, Декер сам открыл огонь, несколько раз нажав на спусковой крючок. Двое бандитов сразу покачнулись и упали. Третий человек опрометью выскочил из спальни. Декер выстрелил ему вслед и промахнулся: пуля разбила огромное оконное стекло, а убийца благополучно скрылся в коридоре.

Ладони Декера сделались совсем мокрыми. Сейчас он очень радовался тому, что у его пистолета рифленая не скользкая рукоять. Он продолжал обильно потеть. Барабанные перепонки, травмированные грохотом выстрелов, болели, и в голове стоял звон. Он еле-еле различал вой сирены сигнализации и не мог даже надеяться услышать звук движения кого-либо из бандитов. Поэтому, кстати, Декер не мог узнать, ограничивалось ли число проникших в дом бандитов теми тремя, которых он видел, и он не мог сказать, насколько серьезно ранил тех двоих, которые упали на пол. Способны ли они открыть по нему стрельбу, если он попробует выбраться из шкафа?

Стив с тревогой ждал, пока восстановится его ночное зрение, нарушенное ярким светом дульных вспышек автоматов. Его очень тревожило то, что он не знал, где находится Бет. Да, где-то в этой комнатушке. Но нашла ли она укрытие хотя бы за массивным сундуком из кедровых досок? Он не мог сейчас даже рискнуть оглянуться и попытаться обнаружить в темноте ее контур. Он должен был держать под наблюдением спальню, быть готовым отреагировать, если кто-нибудь попытается напасть оттуда. И в то же время у него холодела спина, потому что гардеробная имела и другой вход, дверь с противоположной стороны, выходящую прямо в прачечную. Если убийца обойдет дом вокруг и нападет с той стороны...

Я не могу караулить два направления сразу, думал Декер. Может быть, тот, кто там у них остался, убежал.

А ты убежал бы?

Возможно.

Словно за мной черти гонятся.

От нехорошего предчувствия он на мгновение застыл. Глубокая ночь, телефон и электричество отрезаны, никакой возможности позвать на помощь, никакой возможности поднять тревогу, чтобы оповестить полицию — все, о чем бандиты должны тревожиться, это не разбудят ли выстрелы или сирена соседей. Но проникают ли эти звуки наружу сквозь толстые саманные стены? Ближайший дом находится на расстоянии в несколько сотен ярдов. Все звуки будут приглушены расстоянием. Выстрелы могут звучать, как дальний фейерверк, к которому Декер только что прислушивался. Злоумышленник вполне мог решить, что у него есть время в запасе.

Нападение последовало не из прачечной. Автомат снова взревел со стороны входа в спальню; ослепительно сверкало пламя дульных вспышек, град пуль посыпался по обеим сторонам от двери гардеробной, очередь обрушилась в открытый проем, пройдя по противоположной стене, прошив одежду на вешалках, продырявив коробки с обувью и чемоданы. На голую спину Декера посыпались обрывки ткани, куски дерева и картона. Комнатенка заполнилась резкой острой вонью кордита.

Стрельба прекратилась так же внезапно, как началась, единственным звуком остался рев сирены. Декер не осмелился выстрелить туда, где только что билось пламя, срывавшееся с дульного среза. Бандит наверняка сразу же переменил позицию и теперь ждал, чтобы Декер выдал себя вспышкой выстрела из своего пистолета, по которой он сразу же откроет ответный огонь.

И тут же Декер уловил движение рядом с собой. Обнаженная фигура метнулась из темного угла. Бет знала этот дом. Она знала о двери, ведущей в прачечную. Пока она поворачивала ручку и открывала дверь, автомат загрохотал снова, и пули полетели в нее. Декеру показалось, что он услышал стон. Грохот стоял такой, что он не мог сказать ничего наверняка, но краем глаза заметил, что, скрываясь за дверью, она сжимала ладонью правое плечо. Декер чуть не кинулся следом за нею, но все же заставил себя подавить этот самоубийственный порыв. Бандит рассчитывал на то, что он потеряет голову и выдаст себя. Вместо этого Декер прижался поближе к своему жалкому укрытию и, держа пистолет на изготовку, застыл в ожидании, надеясь, что бандит первым потеряет терпение.

«Прошу тебя, — думал Декер. — Милостивый боже, умоляю тебя. Не допусти, чтобы с Бет случилось что-нибудь плохое».

Напрягшись, он продолжал наблюдать за входной дверью в спальню. Он очень страдал из-за того, что не может услышать движения бандита: мучительно болезненный звон в его ушах сделался еще сильнее. Но ведь это не только его беда, сообразил он. Раз его слух так сильно пострадал, то и тот, кто пытался его убить, кем бы он ни был, вряд ли может слышать так уж хорошо. Пожалуй, он мог бы попробовать использовать их с убийцей общее несчастье в своих интересах. Совсем рядом с комодом, за которым он прятался, стояла невысокая — по пояс — металлическая стремянка, которой он пользовался, когда хотел достать что-нибудь с верхних полок. И по ширине она примерно соответствовала мужским плечам. Схватив кстати лежавшую на комоде рубашку, Декер, набросил ее на стремянку. В темноте силуэт походил на пригнувшегося человека. Получившееся чучело он подтолкнул вперед, моля бога, чтобы слух бандита на самом деле оказался поврежден, чтобы вопль сирены помешал ему услышать скрежет ножек лестницы по полу. Потом он с силой вытолкнул стремянку из распахнутой двери, и она в вертикальном положении поползла через спальню в ту сторону, где он в последний раз заметил бандита.

Автоматная очередь разодрала рубашку и повалила лестницу. Одновременно и Декер сделал несколько выстрелов прямо под пляшущее пламя, вылетавшее из автоматного дула в прихожей. Вспышки устремились вниз, к кафельному полу, их отблеск осветил скорчившегося от боли мужчину. Было слышно, как пули дробят толстый кафель на полу. В следующее мгновение мужчина упал. Грохот и вспышки выстрелов прекратились.

Опасаясь, что вспышки собственных выстрелов выдадут его, Декер перекатился по полу. Присев у другой стороны проема, он выстрелил еще раз в того человека, которого только что ранил, потом сделал по выстрелу в тех, кого свалил сразу, и быстро отступил в темноту прачечной.

Бет. Он должен найти Бет. Он должен убедиться, что Бет не ранена. Он должен помешать ей бежать куда-то еще, не позволить ей оказаться на виду, пока он не будет знать наверняка, что в доме никого не осталось. В прачечной сладкий запах стирального порошка лишь подчеркнул горечь кордитовой вони. Ощутив движение между нагревательным баком для воды и колонкой водного фильтра, он наклонился туда и обнаружил Бет, и в следующую секунду его ошеломил сопровождавшийся ярким снопом огня оглушительный выстрел из дробовика. Закрытая вторая дверь в прачечную резко распахнулась. Он рванул Бет за руку, и они оба рухнули на пол.

Ничего не видевший после близкой вспышки выстрела из дробовика Декер был почти совсем ослеплен вспышкой второго выстрела. В помещение ввалилась огромная тень, прогремел третий выстрел, и одновременно с ним Декер, лежавший ничком на полу, поднял пистолет и выстрелил вверх.

На Декера хлынула какая-то горячая жидкость. Кровь! Но жидкость была не просто горячей, а почти кипятком. И лилась она не струйкой, а водопадом. Он попал в водонагревательный бак, в отчаянии подумал Декер, всеми силами стараясь не обращать внимания на боль от горячей воды, беспощадно хлеставшей на него сверху, вглядывался в темноту, туда, где всего пару секунд тому назад сверкали дульные вспышки дробовика. Он чувствовал неровное дыхание Бет рядом с собой. Он обонял запах крови, безошибочно угадываемый по привкусу меди. Сильный запах. Но не только с той стороны, где был бандит с дробовиком. Второй его источник находился, похоже, совсем рядом с ним. Ужасная мысль обожгла его разум: неужели Бет ранена?

Когда его ночное зрение немного восстановилось, он обнаружил на полу возле входа в прачечную темную массу, которая не могла быть не чем иным, как только крупным человеческим телом. Рядом с ним на полу, дрожа всем телом, лежала Бет. Ощущая владевший ею панический ужас, Декер постарался по возможности хладнокровно подсчитать, сколько раз он стрелял, и со страхом обнаружил, что у него остался только один патрон.

Ощущая себя вымоченным до костей в кипятке, Декер приложил палец к губам Бет, молча уговаривая ее продолжать хранить молчание. Потом он на четвереньках метнулся по залитому водой каменному полу к выходу. Лунный свет, лившийся через окно в крыше прихожей, помог ему разглядеть дробовик, валявшийся рядом с трупом.

По крайней мере, Декер очень надеялся на то, что это труп. Готовый всадить в громилу свою последнюю пулю, он попытался прощупать пульс. Не обнаружив биения, он позволил себе лишь самую малость расслабиться. Шаря левой рукой под курткой бандита, он случайно наткнулся на револьвер. Не теряя времени, он толкнул дробовик по мокрому полу в прачечную, в темноте вернулся к Бет, пошарил по полу, поднял крышку люка, ведущего в довольно просторный коммуникационный ход, который можно было даже назвать подвалом, и подтолкнул Бет к дыре. Большинство домов в Санта-Фе было выстроено на сплошном бетонном фундаменте и не имело цокольных помещений, но некоторые, такие, как дом Декера, имели под полом коммуникационные ходы высотой в четыре фута.

Оцепеневшая от страха, Бет поначалу молча сопротивлялась, отказываясь лезть по деревянной лестнице. Из темноты поднимался запах густой пыли. Но через несколько секунд она, казалось, осознала, что грязный подвал — это убежище, и торопливо слезла вниз; горячая вода струей хлынула вслед за нею. Декер стиснул ей запястье правой руки, надеясь, что она примет этот жест за ободрение, и закрыл люк.

Рев сирены охранной сигнализации продолжал нервировать его, пока он полз в темноте в дальний угол, где расположился возле отопительного котла. Оттуда он мог контролировать оба входа в прачечную. Он держал револьвер бандита в левой руке, свой собственный пистолет в правой, и в качестве последнего резерва у него имелся дробовик бандита, который он положил рядом с собой, надеясь, что мерзавец не расстрелял все патроны.

Но была еще одна вещь, которая тревожила его куда больше, чем этот мерзкий вой, и придавала всему происходящему жуткое ощущение безвозвратности времени. Он знал, что ключом к выживанию является терпение. Если он попробует исследовать дом, то имеет шанс попасть под пулю любому, кто там может скрываться. Благоразумнее всего было бы оставаться на месте и позволить кому-то самому обнаружить себя. Но Декер не мог противиться стремлению поторопить события. Он представил себе Бет, охваченную усиливающейся с каждой минутой клаустрофобией, представил себе ее прекрасное тело, скорчившееся в темноте грязного подвала. Он представил себе ее все усиливающуюся боль. Когда он прикоснулся к ее правой руке, чтобы попытаться хоть капельку ободрить любимую, его пальцы ощутили жидкость, которая была намного гуще, чем вода. Жидкость была теплой и пахла кровью. Бет была ранена.

«Я должен доставить ее к врачу», — думал Декер. Я не могу ждать дольше. Он выполз из-за укрытия, приблизился к входу в прихожую, приготовился выскочить и нацелиться в одну и тут же в другую сторону, но вместо этого застыл на месте: над лежавшим перед ним трупом заплясал яркий луч переносного фонаря.

Он прижался к стене около двери. По его телу тек пот, смешанный с водой. Он сосредоточил внимание на том выходе, а потом нервно перевел взгляд к противоположной стене, туда, где был выход в стенной шкаф. С какой стати они решили воспользоваться фонарем? Для них не имело никакого смысла обнаруживать себя. Это может быть только хитростью, думал он, попыткой отвлечь меня, чтобы кто-нибудь мог ворваться с противоположного направления, из спальни через шкаф.

К его удивлению, свет фонаря начал удаляться в направлении входной двери. В этом тоже не было никакого смысла. Если только... Но мог ли он осмелиться поверить этой мысли? Неужели сосед решил, что приглушенное стаккато выстрелов, которое он услышал, определенно не может быть фейерверком. Сосед мог позвонить по 911. Фонарь мог принадлежать полицейскому. Именно так должен был вести себя одинокий полицейский; увидев труп и опасаясь угодить в перестрелку, он обязан отступить и вызвать по рации помощь.

Сердце Декера, и без того колотившееся с невероятной быстротой, заколотилось еще чаще. При других обстоятельствах он не осмелился бы рисковать раскрытием своей позиции. Но Бет ранена. Один только бог знал, насколько серьезной была рана. Если он и дальше будет колебаться, она может истечь кровью в этой кроличьей норе. Он должен что-то предпринять.

— Подождите! — крикнул Декер. — Я здесь, в прачечной! Мне необходима помощь!

Световое пятно замерло, потом промелькнуло по прихожей и остановилось на входе в прачечную. Декер сразу же сообразил, в чем состоит дальнейшая опасность выбранного им и без того безумно рискованного плана. В ушах у него продолжался болезненный оглушительный звон, и он наверняка не мог услышать ничего из того, что ему могли бы кричать. Если он не ответит или если его ответ не будет логически связан с вопросами полицейского (если продолжать исходить из того, что это действительно полицейский), то у того обязательно возникнут подозрения.

— Я живу здесь! — продолжал кричать Декер. — Какие-то люди ворвались в дом! Я не знаю, кто вы! Я боюсь выходить!

Луч фонаря переместился, как будто тот, кто его держал, отступил под прикрытие стенки около двери.

— Я вас не слышу! Была стрельба! У меня повреждены барабанные перепонки! — кричал Декер. — Если вы полицейский, то положите ваш значок на пол в холле, чтобы я смог разглядеть его из этой двери!

Декер ждал, нервно стреляя глазами от своей двери до противоположной, выходившей в стенной шкаф, опасаясь того, что выдал себя и сейчас подвергнется нападению. Но он вынужден был рисковать. В мозгу у него неизбывно билась одна мысль: «Бет, я должен помочь Бет».

— Прошу вас! — снова крикнул он. — Если вы полицейский, положите ваш значок на пол!

Так как он ничего не слышал, то был изумлен внезапным появлением значка на кирпичном полу коридора. Значок проскользнул вперед и остановился, уткнувшись в труп бандита.

— Отлично! — В горле у Декера саднило. Он с трудом мог глотать. — Уверен, что вы хотите разобраться, что здесь случилось! Вы так же волнуетесь, как я! Я выйду с поднятыми руками! Сначала я их вам покажу!

Он положил пистолеты на стол, стоявший справа у стены прачечной; если он ошибся в оценке ситуации, то сможет мгновенно отскочить назад и схватить оружие.

— Я выхожу! Медленно! Сначала я покажу руки! — В следующее мгновение он переступил через порог дверного проема, держа руки поднятыми высоко над головой. Луч фонаря стремительно перескочил на его лицо, совершенно ослепив его, заставив почувствовать себя еще более беспомощным.

В тот момент ему показалось, что время совершенно остановилось. Луч фонаря продолжал слепить ему глаза. Полицейский, если это именно он выложил на пол значок, в чем Декер с каждой секундой все больше и больше сомневался, не двигался, продолжая изучать его.

Неужели это действительно бандит и сейчас он целится в него?

Глаза Декера начали болеть от света мощного фонаря, направленного прямо ему в лицо, ему хотелось опустить руку, чтобы загородить глаза, но он не решался нервировать того, кто пристально рассматривал его. Луч сдвинулся вниз, прошелся по всей его обнаженной фигуре и снова вернулся к его лицу.

И сразу движение времени возобновилось.

Фонарь сдвинулся с места и начал приближаться к нему. Во рту у Декера было ужасно сухо, в глазах плавали яркие круги, и он видел лишь приближавшуюся к нему темную фигуру, не мог разглядеть, во что человек одет, и потому не мог сказать ничего определенного насчет того, кем он мог быть на самом деле.

Фонарь и фигура приблизились почти вплотную, но Декер так и не мог понять, кто же стоит перед ним. Его поднятые руки начали неметь. Ему показалось, что человек обращается к нему, но он не мог уловить ни слова.

Неожиданно незнакомец наклонился совсем близко, и Декер смог смутно разобрать те слова, которые он выкрикивал:

— Вы меня не слышите?

В отблеске света от фонаря Декеру наконец-то удалось рассмотреть коренастого мужчину с испанским типом лица, одетого в полицейскую форму.

— Я почти оглох! — Звон в ушах, смешивавшийся с воем сирены, оставался таким же мучительно-болезненным.

— ...вы...

— Что? — собственный голос Декера, как ему казалось, доносился откуда-то издалека, из-за пределов дома.

— Кто вы такой?

— Стивен Декер! Я владелец этого дома! Можно мне опустить руки?

— Да. Где ваша одежда?

— Я спал, когда они ворвались! У меня нет времени все это объяснять! Моя подруга сидит в подвале!

— Что? — В тоне полицейского звучала не столько растерянность, сколько простое удивление.

— В подвале! Я должен освободить ее оттуда! — Декер шагнул в разгромленную прачечную, луч фонаря качнулся вместе с ним. Дрожащими руками он не с первого раза смог ухватить металлическое кольцо, заподлицо вделанное в крышку люка. Отчаянным усилием он дернул крышку и полез вниз, нащупывая ногами деревянные ступени, уходившие в темноту, обоняя запахи земли и сырости и пугающий запах крови.

— Бет!

Он не мог разглядеть ее.

— Бет!

Сверху в яму упал луч света, и Декер увидел Бет. Она скорчилась в углу, ее трясла крупная дрожь. Он метнулся к ней, выскочив из круга света, но не настолько далеко, чтобы не заметить, насколько сильно побледнело ее лицо. Ее правое плечо и грудь были покрыты кровью.

— Бет!

Он рухнул на колени и обнял Бет, не обращая ни малейшего внимания на облепившие его грязь и паутину. Он почувствовал, что она рыдает.

— Все в порядке. Опасность миновала.

Если она и ответила что-то, он этого не услышал. Он все так же ровным счетом ничего не слышал и к тому же был слишком сосредоточен на том, чтобы помочь ей добраться до лестницы и подняться наверх, навстречу слепящему лучу фонаря остолбеневшего при виде женской наготы полицейского. Впрочем, тот, несмотря на изумление, помог Бет выбраться наверх. Декер набросил ей на плечи нестиранную рубашку, лежавшую наверху в корзине для грязного белья. Она с трудом передвигала ноги, и он должен был поддерживать ее, пока они брели по коридору к парадной двери.

Декеру снова показалось, что полицейский что-то кричит ему, но, как и прежде, не мог разобрать слов.

— Пульт сигнализации рядом с дверью! Позвольте мне выключить ее!

Он шагнул к приделанной к стене возле выхода из коридора клавиатуре, на мгновение удивился тому, что она освещена, хотя электричество выключено, но тут же вспомнил, что у сигнализации есть резервное питание от батареи. Поспешно набрав нужный код, он почувствовал, что все его тело обмякло от облегчения, когда вой прекратился.

— Слава богу, — пробормотал он. Теперь ему мешал слышать только непрекращавшийся звон в ушах. Он продолжал поддерживать Бет и теперь с испугом почувствовал, что ее начало тошнить.

— Ей срочно нужен врач.

— Где у вас телефон? — прокричал полицейский.

— Он не работает! Электричество отключено! Телефоны отключены! — Боль в ушах у Декера, кажется, начала ослабевать. Он слышал немного лучше.

— Что здесь произошло?

К полному ужасу Декера, у Бет подкосились ноги.

Декер осторожно опустил ее на кирпичный пол прихожей. Он чувствовал дуновение прохладного ветерка из открытой парадной двери.

— Вызовите помощь! Я побуду с нею!

— Я воспользуюсь рацией в моей машине! — Полицейский бегом бросился к воротам.

Взглянув ему вслед, Декер увидел два маячка, мигавших возле ворот его дома. Полицейский скрылся за ними. И снова все внимание Декера сосредоточилось на Бет.

Он опустился около нее на колени и погладил лоб.

— Держись. Все будет в порядке. Сейчас приедет «Скорая помощь».

Следующим, что он осознал, было возвращение полицейского, который склонился к нему и что-то сказал, но Декер опять не расслышал.

— Сейчас, сейчас, ты и подумать не успеешь, как приедет «Скорая помощь», — сказал Декер Бет. Лоб у нее был холодным и липким. — Все будет хорошо.

«Я должен укрыть ее, — подумал Декер. — Я должен согреть ее». Он распахнул находившийся у него за спиной шкаф, выхватил оттуда пальто и бережно укутал им Бет.

Полицейский наклонился ближе к нему и заговорил громче. Теперь Декер мог его слышать.

— Когда я приехал, парадная дверь была открыта!

— Что случилось! Вы сказали, что кто-то к вам ворвался?

— Да. — Декер продолжал поглаживать волосы Бет, страстно желая, чтобы полицейский оставил его в покое. — Они, наверно, вломились одновременно спереди и сзади.

— Они?

— Один человек в прихожей. И другие.

— Другие?

— В моей спальне.

— Что?

— Трое. Возможно, четверо. Я их всех застрелил.

— Иисус... — пробормотал полицейский.

Глава 5

1

Вымощенная гравием улочка перед домом Декера была ярко освещена фарами множества беспорядочно расставленных машин. Шумели моторы. Похрипывали рации. Устрашающе иллюминированные силуэты автомобилей были повсюду: патрульные автомобили, фургоны, огромный сервисный грузовик «Коммунальное обслуживание Нью-Мексико», отъезжавшая санитарная машина.

Голый, в одном пальто, не прикрывавшем колени, Декер стоял, прислонившись к оштукатуренной стене рядом с открытыми воротами, ведущими во двор. Его била дрожь, он провожал отчаянным взглядом быстро удалявшиеся в ночь габаритные огни «Скорой помощи». Он не обращалникакого внимания ни на полицейских, обыскивавших при свете переносных прожекторов подступы к дому, ни на бригаду экспертов-криминалистов, шествовавших мимо него в дом с кучей оборудования.

— Мне очень жаль, — сказал один из полицейских, коренастый испанец, прибывший первым и представившийся в конце концов офицером[91] Санчесом. — Я знаю, что вы хотели бы поехать вместе с вашей подругой в больницу, но нам необходимо ваше присутствие здесь, так как мы должны задать вам очень много вопросов.

Декер не ответил, продолжая смотреть вслед огням санитарной машины, которые становились все меньше и меньше.

— Медики из «Скорой помощи» сказали, что, по их мнению, с ней все обойдется, — продолжал Санчес. — Пуля прошла навылет через правую руку. Кость, судя по всему, не задета. Кровотечение они уже остановили.

— Шок, — произнес Декер. — У нее шок.

У полицейского был такой вид, будто он испытывал неловкость и не знал, что на это ответить.

— Вы правы. Шок.

— Шок тоже может убить.

Огни «Скорой помощи» скрылись из вида. Повернувшись, Декер заметил какое-то движение между фарами фургона и массивной глыбой грузовика службы коммунального обслуживания Нью-Мексико. Прищурив глаза, он разглядел двоих гражданских людей, сопровождаемых парой полицейских. Эта группа стремительно приближалась к нему. Неужели полиции уже удалось захватить кого-то, причастного к нападению? Декер с сердитым видом шагнул в открытые ворота, игнорируя Санчеса и полностью сосредоточив внимание на подходящих людях.

Мужчина и женщина. Декер разглядел их лица, когда люди прошли перед фарами ближайшей машины, и его гнев сразу улетучился.

Двое полицейских, конвоировавших гражданскую пару, решительно подвели своих подопечных к воротам.

— Мы нашли их на дороге. Они утверждают, что являются вашими соседями.

— Да. Они живут на противоположной стороне улицы. — Резкий звон все еще продолжал звучать в ушах Декера, хотя уже не забивал все остальное. — Эти люди — мистер и миссис Хансон.

— Мы услышали выстрелы, — сообщил Хансон, невысокий бородатый мужчина.

— И вашу сирену, — добавила его седовласая супруга. И она, и муж были растрепаны и выглядели так, будто одевались второпях и набросили на себя первые попавшиеся вещи. — Сначала мы решили, что, должно быть, ошиблись. Ну какие могли быть выстрелы в вашем доме? Мы не могли поверить в это.

— Но мы все же никак не могли успокоиться, — подхватил Хансон. — Мы позвонили в полицию.

— Вы даже представить себе не можете, насколько я рад тому, что вы это сделали, — ответил Декер. — Большое вам спасибо.

— С вами все в порядке?

— Похоже, что так. — Все тело Декера болело от напряжения. — Хотя я в этом не совсем уверен.

— Что случилось?

— Именно этот вопрос я и хотел задать, — произнес чей-то незнакомый голос.

Изумленный этими словами, Декер оглянулся и увидел неподалеку от ворот приближавшегося к нему мужчину, ярко освещенного фарами. Это был высокий жилистый человек, одетый по-ковбойски — кожаная ковбойская шляпа, джинсовая рубашка, некогда синие, но теперь выцветшие почти добела джинсы и запыленные ковбойские ботинки. Офицер Санчес навел на него луч своего фонаря и тут же отвел в сторону, но Декер успел разглядеть, что очередной незнакомец был испанцем. У него было продолговатое красивое лицо, задумчивые глаза и темные волосы, ниспадавшие на плечи. Было ему лет тридцать пять.

— Луис. — Вновь прибывший приветливо кивнул офицеру Санчесу.

— Фредерико, — кивнул в ответ Санчес. Затем Фредерико обратился к Декеру: — Я сержант-детектив Эсперанса. — Он говорил с отчетливым испанским акцентом, раскатисто выговаривая звук "р".

«Эсперанса» по-испански значит «надежда», — вдруг вспомнил Декер.

— Я знаю, что это было для вас ужасным испытанием, мистер?..

— Декер. Стивен Декер.

— Вы, несомненно, очень испуганы. Вы расстроены. Вы волнуетесь о вашей подруге. Ее имя?..

— Бет Двайер.

— Она живет вместе с вами?

— Нет, — ответил Декер. — В соседнем с моим доме.

Эсперанса что-то мысленно прикинул и, по-видимому, сделал логическое заключение.

— Видите ли, чем скорее я смогу разобраться в том, что здесь случилось, тем скорее вы сможете навестить свою подругу в больнице. Так что, если вы согласны потерпеть, пока я задам вам несколько вопросов...

Внезапно над входной дверью зажглась лампочка датчика движения. Одновременно зажглась лампа и в вестибюле, и через открытую дверь на дорожку хлынул поток яркого света.

Декер услышал одобрительные возгласы полицейских, осматривавших участок вокруг дома.

— Наконец-то, — похвалил Эсперанса. — Похоже, что бригада «Коммунального обслуживания Нью-Мексико» сумела решить проблему вашего электричества. Вы не могли бы сказать офицеру Санчесу, где находятся выключатели наружного освещения?

В горле у Декера саднило, как будто он вдохнул много пыли.

— Совсем рядом с парадной дверью.

Санчес надел пару резиновых перчаток и вошел в дом. Через мгновение зажглись огни вдоль стены участка и под порталом парадной двери. Затем Санчес включил освещение в гостиной; долгожданный свет хлынул в окна, озаряя двор.

— Превосходно, — заявил Эсперанса.

Теперь, когда зажегся свет, Декер разглядел, что на поясе у него висит девятимиллиметровый пистолет «беретта» в кожаной кобуре. Детектив выглядел еще более худощавым, чем казался в неверном свете фонарей и автомобильных фар. У него было обветренное лицо любителя туристских походов, чуть рябоватая смуглая кожа. Он, похоже, только собрался задать вопрос, как к нему подошел полицейский и указал на стоявшего перед открытыми воротами рабочего в комбинезоне с надписью: «Коммунальное обслуживание Нью-Мексико».

— Да, я хочу поговорить с ним. Прошу извинить меня, — сказал он Декеру и зашагал к рабочему.

Хансоны казались совершенно ошарашенными всей этой деятельностью.

— Не могли бы вы пройти со мной? — обратился к ним один из офицеров. — Я должен задать вам несколько вопросов.

— Любая помощь, какая только в наших силах...

— Я вам глубоко благодарен, — совершенно искренно произнес Декер. — И остаюсь вашим должником.

Мимо стариков прошел вернувшийся Эсперанса.

— Уверен, что нам будет удобнее переговорить обо всем этом внутри, — сказал он Декеру. — У вас, наверно, замерзли ноги.

— Что? Мои ноги?

— Вы же не обуты.

Декер посмотрел на свои босые ноги, стоявшие на кирпичах двора.

— Из-за всех этих ужасов я совсем забыл об этом.

— И, вероятно, вы захотите надеть что-нибудь другое вместо этого пальто.

— У меня в спальне была стрельба.

Эсперансу, похоже, удивила резкая смена темы.

— И в гардеробной, — добавил Декер.

— И что? — Эсперанса вопросительно посмотрел на него.

— Всю свою одежду я держу как раз там.

Теперь Эсперанса наконец-то понял его.

— Вы правы. Пока команда экспертов не закончит работу в спальне, боюсь, вам нельзя будет ни к чему там прикасаться. — Смерив Декера еще одним пристальным взглядом, Эсперанса жестом предложил ему пройти вместе с ним в дом.

2

— Злоумышленники перерезали провод на ближайшем к вашему дому столбе, — сообщил Эсперанса.

Они с Декером сидели за столом на кухне, а в это время полицейские, криминалисты и судебно-медицинский эксперт осматривали спальню и прачечную. Там сверкали фотовспышки — полицейские фотографы делали снимки места происшествия. Барабанные перепонки Декера все еще болели, но звон в ушах почти прошел. Он теперь мог слышать резкий скрип передвигаемого по кафельному полу оборудования, отдаленные голоса, среди которых отчетливо прозвучала реплика высокого мужского голоса: «Настоящая война».

— Столб находится в тридцати ярдах от дороги и скрыт несколькими деревьями, — продолжал Эсперанса. — На улице, как вы знаете, ни одного фонаря. Дома стоят далеко один от другого. Среди ночи никто не мог увидеть человека, который залез на столб и перерезал провод. Почти то же самое и с телефоном. Они оторвали провод прямо от коробки, расположенной на стене дома.

Декер кутался в пальто, но все равно его продолжала сотрясать дрожь — последствие резкого и сильного выброса адреналина. Он то и дело поглядывал в гостиную, по которой деловито сновали взад-вперед криминалисты, и продолжал думать о Бет. Что там происходит, в больнице? Все ли в порядке с Бет?

— У людей, которые к вам ворвались, были в бумажниках удостоверения личности, — продолжал рассказывать Эсперанса. — Мы проверим их прошлое. Возможно, это поможет нам понять, в чем тут дело. Но... Мистер Декер, что вы думаете обо всем этом?

«Да, вопрос так вопрос, нечего сказать, — подумал Декер. — Боже всемогущий, что он может иметь в виду?» Во время нападения Стив был настолько поглощен необходимостью сохранять хладнокровие и защищать Бет, что не имел ни времени, ни возможности обдумать подоплеку происходящего. Кто, горели бы они в аду, эти люди? Почему они ворвались к нему? Несмотря на растерянность, он был уверен в двух вещах — в том, что нападение имело какое-то отношение к его прежней жизни, а также в том, что по соображениям национальной безопасности он не мог никоим образом поведать Эсперансе ничего об этой самой прежней жизни.

Декер изобразил на лице недоумение.

— Я полагаю, что это были грабители.

— Вооруженные грабители домов обычно работают по одному или парами, — ответил Эсперанса. — Иногда по трое. Но я никогда не слышал, чтобы их было четверо. Даже если они намереваются украсть что-нибудь крупное, мебель, например, — но в таких случаях они пользуются фургонами, но мы не нашли ничего подобного. Больше того, мы не нашли поблизости никакого транспортного средства, которое не имело бы всех оснований находиться в этом районе. К тому же они выбрали совершенно неподходящее время, чтобы ворваться в ваш дом. Минувший вечер был началом фиесты. Большинство людей отправляются куда-то веселиться. Самым разумным с их стороны было бы проследить, как вы покидаете дом, и ворваться в него, как только стемнеет. Эти парни были достаточно толковыми для того, чтобы перерезать электрический и телефонный провода. Я не понимаю, почему в таком случае у них не хватило ума правильно выбрать время?

Кожа лица Декера чесалась, как после сильнейшей усталости. Напряженный и измученный, он потер лоб.

— Возможно, они просто не могли ясно думать? Накачались наркотиками, или что-нибудь в этом роде. Разве может нормальный человек понять, что думают грабители?

— Грабители с обрезом дробовика, двумя «узи» и «МАК-10»? Неужели они ожидали, что им придется во время ограбления столкнуться с командой спецназа?

— Сержант, я прежде работал в Александрии, штат Виргиния. И часто ездил в Вашингтон. Так из того, что я видел по телевизору и читал в газетах, определенно следует, что у каждого торговца наркотиками или угонщика автомобилей в сумке лежит «узи» или «МАК-10». Для них автоматы — это символ положения в обществе.

— Это там, на востоке. Но мы-то находимся в Нью-Мексико. Вы давно здесь живете?

— Около года с четвертью.

— В таком случае вам еще предстоит это узнать. Хотя, может быть, вы уже поняли, что нас называют Особенным городом вовсе не за просто так. Здесь мы еще во многих отношениях остаемся Диким Западом. Мы поступаем по старинке. Если мы хотим кого-то застрелить, то пользуемся пистолетом или охотничьим ружьем. За все пятнадцать лет, которые я прослужил в полиции, мне ни разу не приходилось встречаться с преступлением, где было бы задействовано так много оружия нападения. Кстати, мистер Декер...

— Да?

— Вы никогда не служили в правоохранительных органах?

— Правоохранительных? Нет, я торговал недвижимостью. А почему вы подумали?..

— Офицер Санчес сказал, что, когда он нашел вас, вы действовали так, будто хорошо знаете полицейскую процедуру, и понимали, что чувствует офицер в потенциально опасной ситуации. Он сказал, что вы особо подчеркнули, что выйдете из прачечной с поднятыми руками и что покажете руки, прежде чем выйдете на открытое место. Это очень необычное поведение.

Декер снова потер ноющий лоб.

— Мне просто казалось, что это будет логично. Я опасался, что офицер подумает, будто я могу представлять угрозу для него.

— А когда я посоветовал вам одеться, вы сами решили, что не можете войти в спальню, чтобы взять одежду, пока там не закончат работать криминалисты.

— Это тоже кажется мне совершенно логичным. Я видел по телевизору множество репортажей о преступлениях.

— А где вы научились так хорошо стрелять?

— На военной службе.

— А-а, — протянул Эсперанса.

— Видите ли, я должен узнать, как дела у моей подруги.

Эсперанса кивнул.

— Я так волнуюсь о ней, что с трудом могу соображать.

Эсперанса снова кивнул.

— А я вам вот что предложу: почему бы нам не заехать в больницу по дороге в наше полицейское отделение?

— Полицейское отделение? — переспросил Декер.

— Чтобы вы смогли сделать заявление.

— А разве сейчас я его не делаю?

— Официальным считается только заявление, сделанное в отделении.

«Телефон, — подумал Декер. — Я должен добраться до телефона-автомата и позвонить своему прежнему начальству. Я должен рассказать им о случившемся. Я должен узнать, что они собираются предпринять в этой связи».

В кухню вошел полицейский.

— Сержант, медицинский эксперт говорит, что он закончил и мистер Декер может войти в спальню и взять какую-нибудь одежду.

Декер поднялся.

— Давайте, пока мы еще здесь, пройдемся по дому, — предложил Эсперанса. — Будет полезно, если вы точно покажете нам, как это происходило. Также...

— Да?

— Я знаю, что это будет трудно, но вряд ли ситуацию можно считать обычной. Это сбережет нам много времени, если мы разберемся сразу, а не станем ждать до завтра.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Декер. — Что еще вам от меня нужно?

— Чтобы вы посмотрели на лица.

— Что?

— Трупов. Здесь, а не в морге. Возможно, вам удастся идентифицировать их. Раньше, в темноте, вы, вероятно, не смогли рассмотреть их. Теперь, когда освещение снова включено...

Декер и сам хотел посмотреть на трупы — именно в надежде узнать кого-нибудь из убитых, — но он должен был сделать вид, что ужасно боится этого.

— Я не думаю, что мой желудок... Боюсь, что меня вырвет.

— Вы не обязаны это делать. Есть и другие пути. Криминалисты сделали много фотографий. Вы можете поработать с ними. Или посмотреть на трупы позже, в морге. Но фотографии не всегда обеспечивают хорошее сходство, a rigor mortis[92] может так исказить лица трупов, что вы не узнаете их, даже если с кем-то из них вам когда-то довелось мельком встречаться. А вот сейчас, сразу после нападения, всегда есть шанс, что...

Декер не мог даже на мгновение отрешиться от мыслей о Бет. Он должен был попасть в больницу. Продолжая симулировать нежелание, он сказал:

— Да поможет мне бог. Ладно, я посмотрю на них.

3

Декер, одетый в джинсы и серый хлопчатобумажный пуловер, сидел на жестком стуле в почти пустой комнате ожидания отделения скорой помощи больницы Святого Винсента. Часы на стене показывали почти шесть тридцать. От света люминесцентных ламп на потолке болели глаза. Слева, возле двери, Эсперанса разговаривал с полицейским, который стоял возле привязанного к каталке подростка с разбитым лицом. В растоптанных ботинках, истертых линялых джинсах, кожаной ковбойской шляпе и с волосами до плеч Эсперанса был похож на кого угодно, но только не на полицейского детектива.

Когда дежурный санитар через распашные двери, которые тем не менее управлялись электронным устройством, увез подростка на каталке внутрь, Эсперанса вошел в ярко освещенное помещение. Благодаря длинным ногам и сухощавому сложению он двигался изящными большими шагами, которые ассоциировались у Декера с движениями пантеры. Детектив указал вслед каталке.

— Жертва несчастного случая. Пьяные за рулем. Уик-энд фиесты. Типичный случай. Есть какие-нибудь известия о вашей подруге?

— Нет. Регистратор сказал, что доктор выйдет ко мне. — Тело Декера расслабленно обмякло на стуле. Голова у него болела; казалось, будто кто-то обвязал ее тугим ремнем. Он то и дело потирал лицо ладонью, ощущая неприятную отросшую щетину, обоняя запах пороха на руках. И все время думал о Бет.

— Иногда под действием волнения человек вспоминает не сразу, — сказал Эсперанса. — Вы уверены, что люди, тела которых вы осматривали, не показались вам знакомыми?

— Насколько я знаю, прежде я никогда их не видел. — В ноздрях Декера все еще явственно ощущался прилипчивый запах крови. Всем убитым было на вид от двадцати до тридцати лет. Они были смуглыми, носили темную уличную одежду и имели средиземноморские, возможно, греческие или французские черты лиц. Или они были?.. Как раз накануне вечером, во время приема по случаю фиесты, Декеру так и лезли в голову воспоминания о его последнем задании от Управления. Рим. Смуглокожие бандиты, возможно, были итальянцами? Неужели нападение на его дом имеет какую-то связь с тем, что случилось в Риме год с четвертью тому назад? Если бы только Эсперанса оставил его в покое на некоторое время, чтобы он смог сделать телефонный звонок.

— Мистер Декер, я не без основания спросил вас о том, не служили ли вы в каких-то правоохранительных органах. Я не могу не удивляться тому, что вы смогли сделать. К вам в спальню врываются четверо мужчин с автоматическим оружием. Устраивают сущий ад в вашем доме. И вам удалось убить всех четверых из маленького пистолетика. Вам самому это не кажется странным?

— Мне все это кажется странным. Я до сих пор не могу поверить...

— Большинство людей настолько перепугалось бы, что немедленно спряталось, едва только услышав, как кто-то лезет в дом.

— Именно поэтому мы с Бет побежали в гардеробную.

— Но перед этим вы успели схватить пистолет, который держите в ящике прикроватного столика. Вы же сказали, что вы агент по продаже недвижимости.

— Да.

— Почему же вы считаете необходимым держать пистолет рядом с кроватью?

— Для самозащиты.

— Должен отметить, что согласно моему опыту от пистолетов, приобретаемых для домашней самозащиты, не бывает никакого толку, — сказал Эсперанса. — Дело в том, что их владельцы, как правило, совершенно не умеют с ними обращаться. Обычно пули попадают в кого-нибудь из членов семьи или невинных свидетелей. О, да, у нас в районе есть множество стрелковых клубов. И множество охотников. Но я не спрашиваю, насколько часто вы тренируетесь с пистолетом на огневом рубеже или насколько часто ходите на охоту, — когда к вам среди ночи являются четверо бандитов с тяжелой артиллерией, то можно считать, что вам повезло, если перед тем, как быть убитым, вы успеете с перепугу намочить штаны.

— Но ведь я действительно очень испугался.

— Но это не помешало вам действовать. Если бы у вас был опыт службы, скажем, в полиции, если бы вы прошли проверку огнем, я еще мог бы это понять.

— Я же сказал вам, что был на военной службе.

— Да. — Морщинки вокруг глаз Эсперансы сделались резче. — Вы действительно говорили мне об этом. И в каких же войсках вы служили?

— Я был рейнджером. Послушайте, я не могу понять, куда вы гнете, — нетерпеливо произнес Декер. — В армии меня научили обращаться с пистолетом, и мне здорово повезло, что, когда приспичило, я смог вспомнить, как им пользоваться. Я слушаю ваши вопросы, и мне все время хочется спросить: я что, сделал что-то не так? Неужели защитить себя самого и свою подругу от банды, которая врывается в мой дом и начинает стрелять, это преступление? Похоже, все теперь поставлено с ног на голову. Бандиты — это хорошие парни, а приличные граждане...

— Мистер Декер, я вовсе не говорю, что вы сделали что-то не так или допустили какую-то ошибку. Будет следствие, и вам придется дать показания. Таков закон. Любое применение оружия, все перестрелки, даже оправданные, должны быть расследованы во всех подробностях. Но вообще-то я восхищаюсь вашей изобретательностью и присутствием духа. Мало кому из обычных граждан удалось бы выжить в такой переделке, которую вам выпало пережить. Если говорить честно, я далеко не уверен, что я сам сумел бы сохранить такое самообладание в подобных обстоятельствах.

— В таком случае я вообще ничего не понимаю. Если вы не считаете, что я сделал что-то не так, то о чем же вы говорите?

— Я лишь отмечаю то, что кажется мне необычным.

— Тогда позвольте и мне кое-что отметить. Единственная причина, по которой я смог остаться в живых, состоит в том, что я разозлился. Пришел в ярость. Эти подонки ворвались в мой дом. Сучьи дети. Они ранили мою подругу. Они... Я настолько разозлился, что позабыл о боязни. Я хотел только одного — защитить Бет, — и видит бог, мне это удалось. Я горжусь этим. Я не знаю, стоит ли признаваться вам в этом, но я горжусь. И пусть это такая вещь, которую не стоит говорить полицейскому, но я уж скажу. Если бы понадобилось, я сделал бы все это снова и продолжал бы гордиться этим. Поскольку я не позволил ублюдкам убить Бет.

— Вы замечательный человек, мистер Декер.

— Да что вы, никакой я не герой.

— А я этого и не говорил.

— Я просто везучий человек, только и всего.

— Совершенно верно.

У внутреннего входа в комнату ожидания появился доктор — невысокий и хрупкий человек лет тридцати пяти в зеленом хирургическом костюме. На шее у него висел стетоскоп. Он посмотрел на ожидавших сквозь маленькие круглые очки.

— Кто из вас Стивен Декер?

Декер тут же поднялся.

— Вы можете сказать, как дела у моей подруги?

— Она получила пулевое ранение в мышцы чуть ниже плеча. Кровотечение остановлено. Рану обработали и зашили. Она хорошо принимает лечение. Если не случится непредвиденных осложнений, она должна вскоре поправиться.

— Слава богу! — пробормотал Декер, закрыв глаза.

— Да, вам есть, за что его благодарить, — отозвался доктор. — Когда ваша подруга прибыла в больницу, она находилась в шоке. Кровяное давление было низким, а пульс очень неровным. К счастью, жизненные показатели вернулись к норме.

«Вернулись к норме», — повторил про себя Декер. Он боялся, что жизнь не вернется к норме никогда.

— Когда она будет в состоянии возвратиться домой?

— Я пока не знаю. Посмотрим, как пойдет выздоровление.

— Я могу увидеть ее?

— Ей необходим покой. Я могу позволить вам зайти к ней лишь на несколько минут.

Вперед выступил Эсперанса:

— Скажите, в состоянии ли она дать показания полиции?

Доктор покачал головой:

— Если бы я не считал, что увидеть мистера Декера может быть полезно для больной, я не позволил бы даже ему посетить ее.

4

Лицо Бет казалось отечным. Темно-рыжие волосы, обычно пышные и блестящие, потускнели. Глаза запали.

Но с учетом всех обстоятельств, никогда еще она не казалась Декеру такой прекрасной.

Доктор ушел, и Декер закрыл дверь, заглушив доносившиеся из коридора звуки. Он еще несколько секунд рассматривал Бет, чувствуя, как уплотняется стоявший в горле комок, потом подошел к кровати, взял в обе ладони руку, которая не была на перевязи, наклонился и поцеловал пальцы.

— Как ты себя чувствуешь? — Он очень боялся задеть трубку капельницы, подсоединную к сгибу ее левой руки.

Бет вяло пожала плечами; очевидно, она пребывала под действием успокоительного лекарства.

— Доктор говорит, что дела у тебя идут прекрасно, — сказал Декер.

Бет попыталась что-то сказать, но Декер не смог разобрать ни слова.

Бет снова безуспешно попыталась заговорить, облизала сухие губы и указала на пластмассовую чашку с водой. В ней была заботливо помещена изогнутая трубочка, которую Декер всунул в губы Бет. Она жадно сосала через трубочку теплую воду.

— Как ты? — хрипло прошептала она, напившись.

— Испытал встряску.

— Да, — с усилием отозвалась Бет.

— Как твое плечо?

— Болит. — Ее веки тоже казались опухшими и отяжелевшими.

— Могу представить.

— Мне ужасно неприятно думать о том, как все это будет, — Бет поморщилась, — когда отойдет обезболивание. — На мгновение она легонько сжала пальцами его руку, но тут же выпустила ее. Было заметно, что ей трудно держать глаза открытыми. — Спасибо.

— Я ни за что на свете не допустил бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Я знаю, — выговорила Бет.

— Я люблю тебя.

Декер с трудом расслышал то, что она произнесла потом:

— Кто?..

Декер задал за нее тот вопрос, который — он считал это само собой разумеющимся — она пыталась задать:

— Кто это был? Я не знаю. — Ему казалось, будто рот у него набит горячими угольями. Он мог думать лишь о том, что женщина, которой он посвятил свою жизнь, не могла попасть в больницу ни по какой другой причине, как только из-за него. — Но поверь мне, будь я проклят, если не узнаю это.

Но Бет уже не слышала его последних слов. Ее глаза, обведенные сегодня темными кругами, закрылись. Она погрузилась в сон.

5

После бессонной ночи, наполненной к тому же такими тревожными событиями, яркий свет утреннего солнца немилосердно резал глаза Декера. Когда Эсперанса привез его на Камино-линдо, было почти полдесятого. Они провели два часа в отделении полиции. Теперь Эсперанса вез его домой.

— Я сожалею о всех этих неудобствах, — сказал худощавый детектив, — но судья во время следствия обязательно захочет удостовериться, что я отбросил все смехотворные варианты.

Декер старался полностью контролировать себя и не выдавать владевших им дурных предчувствий. Ему было совершенно очевидно, и это его очень тревожило, что смертельная угроза не миновала лишь потому, что он убил тех четверых, которые напали на него. Он должен выяснить, кто и почему послал их. Пока что он знал лишь то, что другая ударная группа уже держала его под наблюдением. Когда полицейский автомобиль всего в нескольких футах от дома Декера разминулся с микроавтобусом телевизионных новостей, вероятно, только что закончившим съемку, Декер решил, что с его стороны будет совершенно естественным повернуть и проводить взглядом удалявшийся по дороге фургон. Такая тактика позволяла худо-бедно проверить, что за ним не идет «хвост», и в то же время не пробудит у Эсперансы нового приступа любознательности.

— Один из таких смехотворных вариантов может заключаться в том, что вы наркодилер, не поладивший со своими дружками, — сказал Эсперанса. — Вы не сдержали какие-то обещания. Не отдали деньги, которые были им должны. И поэтому они решили учинить с вами примерную расправу и послали четырех ребят, чтобы те разделались с вами. Но вы оказались находчивым парнем и успели сами прикончить их. А потом вы представляете дело так, будто вы совершенно невинный человек, которому просто удалось спасти свою жизнь.

— И при этом подстрелил мою подругу?

— Ну что вы, это же просто гипотетическая возможность. — Эсперанса небрежно взмахнул рукой. — Это лишь одна из тех бесчисленных теорий, о которых судья непременно будет спрашивать: рассмотрел ли я их и отбросил ли? — Детектив остановил автомобиль на дороге, не доезжая до дома Декера, поскольку фургон и еще два полицейских автомобиля блокировали въезд на подъездную дорожку. — Похоже, что криминалисты все еще не закончили. Выходит, что вам придется на некоторое время отложить душ, о котором вы мечтаете.

— И не только поэтому. Я лишь сейчас вспомнил, что один из налетчиков разнес вдребезги водонагревательный бак. Пожалуй, будет лучше, если вы подвезете меня к следующему дому.

Эти слова на мгновение озадачили Эсперансу, он наморщил лоб, отчего неровность пористой кожи его во всех остальных отношениях красивого лица стала еще заметнее. Но он тут же сообразил, в чем дело, и понимающе кивнул.

— Да, конечно. Вы же говорили, что ваша подруга живет рядом с вами.

— У меня есть ключ, — сообщил Декер.

Когда они проехали мимо нескольких зевак, которые стояли на обочине дороги и проявляли очевидный интерес к полицейскому автомобилю, Декер не мог удержаться, чтобы не попытаться угадать, кто из них представляет опасность для него; его мускулы непроизвольно напряглись.

— Как называлась компания, в которой вы работали, когда жили в Александрии, штат Виргиния? — спросил Эсперанса.

— Агентство «Рэули-Хэкмэн».

— Вы помните номер их телефона?

— Я не пользовался им более года, но, наверно, вспомню. — Декер сделал вид, будто напрягает память, но через несколько секунд продиктовал номер, который Эсперанса записал. — Но я не понимаю, зачем втягивать в это дело еще и их.

— Это всего лишь стандартная проверка прошлого.

— Сержант, вы действительно начинаете заставлять меня чувствовать себя преступником.

— Я? — Эсперанса побарабанил пальцами по баранке. — Если вам покажется, что вы забыли сказать мне что-нибудь, я буду в вашем доме.

6

Чувствуя себя донельзя измученным, Декер запер за собой парадную дверь дома Бет и прислонился к ней. Напрягшись всем телом, он вслушивался в тишину дома, отрезанного саманными стенами от посторонних звуков. Потом он сразу же прошел в гостиную и взялся за телефон. При нормальных обстоятельствах он дождался бы возможности воспользоваться телефоном-автоматом, но сейчас он не располагал роскошью свободно распоряжаться временем, и, как Стив продолжал напоминать себе, ничего сейчас не было нормальным. Пытаясь хоть что-то сделать для обеспечения безопасности, он заказал разговор за счет своего абонента, чтобы запись не появилась в телефонном счете Бет.

— Агентство «Рэули-Хэкмэн», — произнес вальяжный мужской голос.

— У меня вызов за ваш счет от Мартина Ковальски, — сказал оператор. — Вы согласны оплатить разговор?

Слова «Мартин Ковальски» — имя, которым Декер назвался оператору, — служили кодовым обозначением критического положения.

— Да, — не задумываясь отозвался голос. — Я оплачу.

— Соединяю вас, мистер Ковальски.

Декер не мог быть уверен в том, что телефонист не продолжает слушать.

— На вашем пульте есть номер, с которого я говорю? — спросил он своего неведомого собеседника на другом конце провода.

— Конечно.

— Перезвоните мне сюда.

Через десять секунд телефон зазвонил.

— Привет.

— Мартин Ковальски?

— Мой идентификационный номер восемь-семь-четыре-четыре-пять.

Декер услышал звуки, которые, скорее всего, были ударами пальцев по клавиатуре компьютера.

— Стивен Декер?

— Да.

— Судя по нашим записям, вы прекратили трудовые отношения с нами еще в июне прошлого года. Почему вам потребовалось восстановить контакт?

— Потому что четверо мужчин пытались убить меня этой ночью.

Голос ответил не сразу:

— Повторите.

Декер повторил.

— Я вас переключаю.

В следующем мужском голосе слышались резкие нотки человека, обладающего властью:

— Расскажите мне все.

Благодаря многолетней практике Декер хорошо владел умением краткого и четкого изложения. Вот и сейчас ему хватило пяти минут. Яркие и точные детали, а также его твердый тон усиливали эффект рассказа.

— Вы полагаете, что нападение было связано с вашей прежней работой у нас? — спросило анонимное должностное лицо.

— Это самое очевидное объяснение. Видите ли, есть большая вероятность того, что стрелки были итальянцами. Мое последнее назначение было в Италию. В Рим. Там произошла страшная беда. Проверьте досье.

— Оно находится на моем мониторе. Связь, о которой вы говорите, между нападением прошлой ночью и тем, что случилось в Риме, представляется довольно натянутой.

— Это единственная связь, которую я могу выделить в настоящее время. Я хочу, чтобы вы изучили эту возможность. Я не располагаю возможностями, чтобы...

— Но мы больше не несем ответственности за вас, — твердо перебил его голос.

— Послушайте, вы так вовсе не считали, когда я вышел в отставку. Вы крутились вокруг меня все это время. Я уже думал, что ваши проверки безопасности никогда не закончатся. Черт побери, вы же еще два месяца назад держали меня под наблюдением. Так что бросайте эту ерунду и выслушайте меня внимательно. За расследование нападения на меня отвечает детектив по имени Эсперанса, и он определенно считает, что во всей этой истории что-то не так просто. Пока что мне удается водить его за нос, но если со мной что-нибудь случится, если вторая убойная команда сможет закончить то, что не доделала первая, он укрепится в своих подозрениях. Он может раскопать куда больше, чем вам хотелось бы.

— Мы позаботимся о том, чтобы он не рыл слишком глубоко.

— Это будет разумно, — сказал Декер и добавил, повысив голос: — Я всегда был лоялен. И ожидаю того же от вас. Прикройте меня хоть немного. Узнайте, кто послал этих людей убить меня.

Голос ответил не сразу:

— Я знаю номер, с которого вы звоните. Он у меня на мониторе. Ваше местоположение достаточно безопасно, чтобы я мог позвонить вам туда?

— Нет. Это я должен буду перезвонить вам.

— Через шесть часов. — Собеседник отключился. Декер тоже положил трубку, но к его удивлению телефон сразу же зазвонил.

— Да? — ответил он, нахмурившись.

— Как я понимаю, вам так и не удалось принять душ. — Он сразу же узнал ритмичное, почти музыкальное произношение Эсперансы.

— Совершенно верно. А откуда вы знаете?

— У вас был занят телефон. Я попробовал созвониться с вами.

— Мне нужно было связаться с несколькими клиентами и отменить осмотры.

— Но вы с этим закончили? Надеюсь, что да, потому что я хочу, чтобы вы подошли ко мне — в ваш собственный дом. У меня есть некоторая информация, которая наверняка заинтересует вас.

7

— В документах убитых вами людей сказано, что они прибыли из Денвера, — сообщил Эсперанса.

Они с Декером сидели в гостиной. Следственная бригада закончила работу и теперь таскала свое снаряжение в микроавтобус и два полицейских автомобиля.

— Но Денвер находится в пятистах милях отсюда, — продолжал Эсперанса. — Это чересчур далеко для людей, которые вознамерились ворваться к вам в дом и что-то украсть. Они вполне могли сделать это и в Колорадо.

— Возможно, они проезжали через Санта-Фе и у них кончились деньги, — предположил Декер.

— И все равно, это не объясняет ни автоматического оружия, ни того, почему они сразу же начали стрельбу.

— Возможно, они сделали это от неожиданности, когда поняли, что в доме кто-то есть.

— И еще: Денвер может быть ложным следом, — сказал Эсперанса. — Полицейский департамент Денвера по моей просьбе провел небольшую проверку. Ни один из обладателей имен, указанных в этих документах, не живет по записанному там адресу. Больше того, трех адресов просто не существует. А четвертый принадлежит мертвецкой.

— У кого-то очень черный юмор.

— И доступ к фальшивым кредитным карточкам и водительским правам, которые нельзя отличить от настоящих. Так что придется рыть глубже, — продолжал Эсперанса. — Я послал отпечатки их пальцев в ФБР. Потребуется день, а то и два, прежде чем мы узнаем, удалось ли Бюро найти у себя что-нибудь подобное. Тем временем я задействовал Бюро по вопросам продаж алкоголя, табачных изделий и оружия. Номера и на обоих «узи», и на «МАК-10» вытравлены кислотой, но у АТФ[93] есть возможности восстановить их. Если это получится, то номера, возможно, укажут нам нужное направлении. Например, где оружие было куплено. Или, что вероятнее, украдено. Но я хотел поговорить с вами даже не об этом.

Декер ждал, чувствуя, как в нем нарастают опасения.

— Давайте прогуляемся. Я хочу показать вам кое-что позади вашего дома.

«Что показать?» — думал Декер. Встревоженный, он шел следом за Эсперансой по коридору мимо входа в спальню. Трупы убрали. В воздухе по-прежнему чувствовалась вонь кордита. Солнечный свет вливался через огромные окна в коридоре, в одном из которых стекло было разбито его пулей, и в этих лучах были особенно хорошо заметны огромные черные пятна свернувшейся крови на кафельном полу. Декер бросил взгляд в спальню и увидел распотрошенные пулями матрац и подушки. Почти повсюду чернел графитовый порошок для снятия отпечатков пальцев. Эсперанса, не обращая внимания на то, что пачкает ладонь, повернул ручку двери в конце коридора.

— Вы слышали, как злоумышленники вскрывали этот замок. — Эсперанса вышел в маленький сад, где росли юкки, розы и приземистые вечнозеленые растения. — Это случилось после того, как нападавшие перебрались через стену в этот самый дворик.

Эсперанса жестом предложил Декеру взглянуть на другую сторону невысокой — по грудь — стены дворика.

— Видите помятые кусты с той стороны? А на песке рядом с ними многочисленные следы ног. И эти следы точно соответствуют размерам и форме обуви, которую носили злоумышленники.

Эсперанса прошел немного дальше вдоль стены, перелез там, где не мог повредить отпечатки ног преступников и остановился, ожидая, пока Декер последует за ним.

Щурясь от ослепительно яркого солнечного света, Декер спрыгнул на землю рядом с двойной желтой лентой, которую полицейские натянули среди пиний, чтобы огородить следы.

— А участок у вас немаленький. — Ботинки Эсперансы похрустывали по каменистой земле; он вел Декера вниз по крутому склону параллельно следам. Они шли среди юкк, пиний и плотных рядов достававших до пояса кустиков чамизы, семена которой уже приобрели типичный для сентября горчичный цвет.

Эсперанса непрерывно указывал на след. Склон, по которому спускались детектив и Декер, делался все круче и круче; здесь росло больше всего можжевельника. Спустившись, они прошли по следам вдоль канавы и вышли на обсаженную тополями дорогу. Декер узнал Форт-Коннор-лейн. Здесь следы ног обрывались, зато были видны вмятины от колес и разбросанный гравий, как будто отсюда резко взял с места автомобиль.

— Прогулка заняла у нас даже больше времени, чем я рассчитывал, — сказал Эсперанса. — Несколько раз мы с вами чуть не упали.

Декер кивнул, не до конца понимая, куда же гнет детектив.

— И это при дневном свете. А теперь вообразите себе, каким длинным и трудным этот путь должен был оказаться ночью. Почему они пошли на все эти неприятности? Вы только взгляните по сторонам. Богатые дома. Далеко отстоят один от другого. Легкая добыча. Итак, почему эта четверка приехала сюда, выбралась из машины, не пожелала хоть сколько-нибудь облегчить себе жизнь и вместо этого отправилась в пеший поход чуть ли не на другой край божьего мира? Отсюда даже не виден ни один дом из расположенных наверху.

— Я что-то никак не пойму, к чему вы все это говорите, — признался Декер.

— Ваш дом не был выбран наугад. Они хотели попасть именно туда. Вы были намеченной целью.

— Что? Но это совершенная чушь. С какой стати кому-то может хотеться убить меня?

— Вот именно. — Взгляд темных глаз Эсперансы сделался еще пронзительнее. — Вы что-то недоговариваете.

— Ничего, — возразил Декер. — Я сказал вам все, что мог придумать на этот счет.

— Тогда думайте вот о чем. Кто-то отогнал их машину. Предположим, что он вернется с другой группой, чтобы закончить работу.

— Вы хотите напугать меня, сержант?

— Я поставил полицейского охранять ваш дом.

8

Декер никогда не чувствовал себя настолько голым, как в тот момент, когда он сбросил одежду и шагнул под душ в своей ванной. Он не хотел находиться вне дома дольше, чем это было необходимо, и подавил желание вернуться в комнаты, чтобы прибрать в своем разоренном жилище. Конечно, из его душа лилась только холодная вода, но это была лишь мелкая неприятность по сравнению с настоятельной необходимостью избавиться от липкого пота и ощущения смерти, которое тоже, казалось, облепило его. Дрожа от холода, он, как мог быстро, вымыл волосы и тело. Во всех мышцах сохранялось болезненное напряжение.

Потом он так же наспех побрился; из-за холодной воды на коже появилось раздражение. Надел спортивные брюки цвета хаки, светло-коричневую рубашку — цвета были выбраны приглушенные, такие, которые не будут привлекать к нему внимание, — и обулся в легкие кожаные мокасины. Пожалев, что не купил сразу два пистолета — его оружие полиция, естественно, конфисковала, — он уложил в хозяйственную сумку одежду Бет, которую взял из шкафа в ее доме сразу после того, как сделал оттуда телефонный звонок. Стараясь не смотреть на засохшую кровь на полу прихожей, он вынес сумку в гостиную, где сидел его старый знакомый офицер Санчес.

— Я должен съездить в больницу навестить мою подругу, — сказал Декер.

— Я отвезу вас.

Коренастый полицейский пересек двор, вышел на дорогу, осмотрелся и сделал Декеру знак, что все в порядке и можно выходить. Декер сел в полицейский автомобиль. Его тревожили до сих пор толпившиеся рядом с его домом любопытные, и все же те меры предосторожности, которые предпринимал Санчес, были лучше, чем ничего. Если бы только у меня было оружие, думал Декер.

Его, естественно, не ввело в заблуждение объяснение Эсперансы о причинах, по которым он снабдил Декера полицейской охраной. Санчес находился рядом с Декером не только для того, чтобы обеспечить его защиту; присутствие полицейского также должно было служить гарантией того, что Декер не смоется из города раньше, чем Эсперанса получит хоть какие-то ответы на свои вопросы. Шесть часов Декер думал. Офицер из Управления, с которым Декер говорил по телефону, сказал, что будет готов к продолжению разговора через шесть часов. Но шесть часов казались Стиву вечностью.

Когда Санчес выехал на Сент-Майкл-драйв, направляясь к больнице, Декер оглянулся и всмотрелся в дорогу через заднее стекло. Правда, он не слишком надеялся, что слежку, если она была, удастся обнаружить с первого раза.

— Нервничаете? — спросил Санчес.

— Ваш Эсперанса довел меня до того, что я пугаюсь даже собственной тени. А вы разве не нервничаете? По-моему, вы сейчас немного толще, чем были в момент нашей первой встречи. Такое впечатление, будто у вас под формой пуленепробиваемый жилет.

— Мы постоянно носим их.

— Да, конечно, как же иначе?

Добравшись до места, Санчес не стал заезжать на больничную автостоянку, а остановился около двери, находившейся в стороне от главного входа. Онвнимательно осмотрелся по сторонам и лишь потом сказал, что, дескать, все в порядке и можно заходить. Когда они поднялись на третий этаж, полицейский подтянул ремень, на котором висела кобура с пистолетом, и встал на страже около закрывшейся за Декером двери.

9

— Ну, как дела? — Декер смотрел на Бет, лежавшую на больничной койке, и его сердце переполнялось жалостью и горем. В который раз он сказал себе, что да, это он несет по меньшей мере косвенную ответственность за то, что с нею случилось.

Бет заставила себя улыбнуться.

— Немного лучше.

— А вот выглядишь ты намного лучше. — Декер поцеловал ее в щеку, стараясь не задеть повязку, поддерживавшую правую руку. Про себя он отметил, что капельницу убрали.

— Лгунишка, — сказала Бет.

— Нет, правда. Ты очень красивая.

— У тебя замечательный врачебный такт.

Хотя к волосам Бет еще не вернулся прежний блеск, они уже не казались настолько спутанными. Бледность покинула ее загорелые щеки, и темные круги возле глаз почти полностью исчезли. А серовато-голубые глаза блестели, почти как прежде. Очарование возвращалось к Бет.

— Просто не могу передать, как я тревожился о тебе. — Декер прикоснулся рукой к ее щеке.

— Знаешь, я крепкая штучка.

— Это еще слабо сказано. Ты очень сильная. Рука болит?

— Все время дергает. Ну что, удалось тебе что-нибудь узнать? Полиция выяснила, кто вломился к тебе в дом?

— Нет. — Декер не мог заставить себя посмотреть ей в глаза.

— Расскажи мне все, — настаивала Бет.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я успела изучить тебя немного лучше, чем тебе кажется, — сказала Бет. — Ты что-то скрываешь от меня.

— ...Просто не было времени, чтобы...

— Я прошу тебя ничего не скрывать от меня.

Декер вздохнул.

— Детектив, проводящий расследование — его зовут Эсперанса, — считает, что это не был случайный налет, что эти люди ворвались в дом именно для того, чтобы убить меня.

Бет широко раскрыла глаза.

— Я просто не могу представить себе, с чего бы кто-то мог захотеть убить меня, — уверенно солгал Декер. — Но Эсперанса считает, что... ну в общем я должен быть осторожен некоторое время, пока он не выяснит, что происходит. Со мной приехал полицейский. Он стоит в коридоре. Он привез меня сюда. Он... Я думаю, ты могла бы пригласить его сюда и...

— Что-что?

— Моего телохранителя. И...

— Расскажи мне все.

Теперь Декеру не потребовалось никакого усилия, чтобы пристально всмотреться ей в глаза.

— Ты слишком много значишь для меня. Я не хочу второй раз подвергать тебя опасности. Я думаю, что, когда ты выйдешь из больницы, нам некоторое время не стоит встречаться.

— Не стоит встречаться? — Бет встряхнула головой и села в постели.

— А что, если в тебя угодит еще одна пуля, предназначенная мне? Это слишком опасно. Мы не должны встречаться, пока Эсперанса не получит ответы на все свои вопросы, пока он не скажет, что опасности больше нет.

— Но это же безумие.

Без всякого предупреждения дверь открылась. Декер резко повернулся, совершенно не представляя себе, кого может увидеть, и с облегчением расслабился, увидев того самого низенького доктора, с которым разговаривал, когда впервые навестил Бет в больнице.

— Ах, — воскликнул доктор, поправляя очки. — Мистер Декер. Вы, полагаю, не меньше моего радуетесь ходу выздоровления миссис Двайер.

Декер старался не выдать тех эмоций, которые породила у него беседа с Бет.

— Да, она поправляется лучше, чем я даже смел надеяться.

Доктор подошел к кровати Бет.

— Если говорить честно, я настолько доволен вашим состоянием, что намерен выписать вас.

Бет посмотрела не него так, будто не верила своим ушам.

— Выписать меня? — Она несколько раз моргнула. — Сейчас? Неужели вы говорите серьезно?

— Совершенно. А в чем дело? Похоже, вас не слишком радует...

— Я в полном восхищении. — Бет выразительно взглянула на Декера. — Просто все происшедшее подействовало на меня настолько угнетающе...

— Что ж, зато теперь у вас появились и хорошие новости, — бодро отозвался доктор. — В своей собственной кровати, окруженная знакомыми вещами, вы и заметить не успеете, как восстановите наилучшую форму.

— И заметить не успею, — эхом отозвалась Бет, снова взглянув на Декера.

— Я заходил к тебе домой и принес кое-что из одежды. — Декер подал Бет сумку, которую все это время держал в руке. — Ничего особенного. Джинсы. Пуловер. Теннисные туфли и носки. Нижнее белье. — Произнеся последние слова, он почему-то почувствовал себя неловко.

— Я пришлю к вам медсестру с инвалидным креслом, — сказал доктор.

— Но я вполне могу идти сама, — возразила Бет.

Доктор покачал головой.

— По правилам страхования вы не можете покинуть больницу, кроме как в инвалидном кресле. А потом можете поступать, как вам заблагорассудится.

— Но могу я по крайней мере одеться сама, без присмотра медсестры?

— Но у вас повреждена рука. Вы уверены, что справитесь?

— Да. — Бет проверила, застегнута ли ее больничная рубаха, и после этого позволила доктору и Декеру помочь ей встать с кровати. — Вот видите? — Она стояла без посторонней помощи, хотя ее немного пошатывало из-за правой руки, висевшей на перевязи. — Я отлично справлюсь.

— Я помогу тебе одеться, — предложил Декер.

— Стив, я...

— Что?

— Мне кажется, что я сейчас не очень-то привлекательна. Боюсь, совсем наоборот — я просто безобразна. — Она покраснела. — Мне нужно побыть одной.

— Бояться на этот счет тебе совершенно нечего. Но если ты хочешь побыть одна, то я буду ждать снаружи, в коридоре. Когда ты будешь готова, полицейский отвезет нас домой. Хотя, если тебе потребуется помощь...

— Можешь не сомневаться, я позову тебя.

10

После того как Санчес проверил обстановку на стоянке, Декер, испытывая непривычную нервозность, провез Бет на кресле через боковой выход из больницы. Непрерывно оглядывая всю площадку, он помог Бет перебраться из инвалидного кресла на заднее сиденье полицейского автомобиля, а потом быстро закрыл дверь и сел рядом с водителем.

— Почему ты не сел со мной? — спросила Бет, когда машина тронулась.

Декер промолчал.

— О... — протянула она упавшим голосом, поняв, в чем дело. — Ты стараешься держаться подальше от меня на тот случай, если...

— Я поздновато подумал о том, что мне не стоит даже находиться в одном автомобиле с тобой, — сказал, повернувшись к ней, Декер. — Если Эсперанса прав, то в любой момент может состояться еще одно покушение на меня, и я не хочу подвергать тебя опасности. Мне невыносима даже сама мысль о том, что с тобой из-за меня может еще что-то случиться. — Краем глаза он непрерывно следил за следовавшими позади автомобилями.

— А я не могу перенести мысли о том, что придется расстаться с тобой, — отозвалась Бет. — Ты действительно серьезно решил, что нам нельзя видеться, пока все это не закончится?

— Если мне удастся придумать какой-то другой безопасный вариант, я обязательно предложу его, — сказал Декер.

— Мы могли бы убежать и скрыться.

Санчес тоже оглянулся назад.

— Могу вас заверить, что сержант Эсперанса не оценил бы этого. Больше того, я уверен, что он сделал бы все возможное, чтобы воспрепятствовать вам.

— Ведь это часть вашей нынешней работы, правда? — спросил Декер. — Позаботиться о том, чтобы я никуда не делся отсюда?

Полицейский промолчал.

— Думаю, что разумно было бы возвращаться не по Сент-Майкл-драйв, — сказал Декер. — Поезжайте другим маршрутом, чтобы мы не повторяли каждое наше действие.

Санчес смерил его заинтересованным взглядом.

— Вы говорите так, как будто не в первый раз опасаетесь слежки.

— Мне кажется, что с точки зрения осторожности вполне логично поехать обратно другим маршрутом. — Декер снова повернулся к Бет: — Мы высадим тебя возле твоего дома. Ты говорила, что на завтра у тебя намечена деловая поездка на восток. Сейчас самое подходящее время для такой поездки. Я понимаю, что вряд ли тебе хочется путешествовать с поврежденной рукой, но ты сможешь отдохнуть, когда доберешься до Нью-Йорка. Хорошо бы тебе остаться у родственников, когда закончишь свои деловые встречи. Пусть это будет не деловой визит, а поездка в гости. И еще, я думаю, что ты должна уехать как можно раньше. Сегодня же.

У Бет сделался совершенно ошарашенный вид.

— Это единственный приемлемый выход, — сказал Декер. — Хотя я все еще не могу до конца поверить в версию Эсперансы, но если все же окажется, что он прав, то этот кто-то, почему-то стремящийся разделаться со мной, сможет попытаться использовать тебя как оружие, возможно, даже похитить тебя.

— Похитить меня?

— Приходится считать это одной из возможностей.

— Иисус, Стив.

— Мы можем поддерживать контакт по телефону, и как только Эсперанса решит, что опасность миновала, ты сможешь возвратиться.

— Быть вдали от тебя...

— Может быть, это продлится недолго. Может быть, совсем-совсем недолго.

У них обоих как-то сразу кончились слова. Санчес заехал на подъездную дорожку дома Бет и предусмотрительно поставил машину почти вплотную к воротам в сплошной стене, огораживавшей участок.

Когда Декер помогал Бет выбраться с заднего сиденья, она поморщилась. Санчес ждал за рулем своего автомобиля, а они вошли во двор и замерли в тени портала, вглядываясь в глаза друг другу.

— Это наверняка какая-то ошибка, — сказала Бет. — У меня такое чувство, будто мне снится кошмар, но с минуты на минуту я проснусь в твоих объятиях, и окажется, что ничего этого не было.

Декер молча покачал головой.

— Ты можешь придумать хоть какую-нибудь причину, по которой кто-то стремиться убить тебя? — спросила Бет.

— Я задавал себе этот вопрос сто раз. Тысячу раз. И не могу найти никакого ответа, — солгал Декер. Он внимательно всмотрелся в ее лицо. — Раз уж мне не придется некоторое время видеть тебя, я хочу быть уверенным в том, что помню каждую черточку твоего лица.

Он подался вперед и поцеловал ее в губы, стараясь сделать это как можно нежнее и не задеть раненое плечо.

А Бет, как будто забыв о ране, обняла его здоровой рукой и прижала к себе, не желая отпускать, не обращая внимания даже на то, что непроизвольно вздрогнула от боли в раненом плече.

Она стояла, прижимаясь щекой к его щеке, и взволнованно прошептала:

— Давай убежим вместе.

— Нет, я не могу.

Она чуть отклонилась назад; глаза ее были такими же умоляющими, как голос:

— Прошу тебя.

— Санчес только что сказал тебе, полиция остановит нас.

— Если бы ты действительно любил меня...

— Именно потому, что я люблю тебя, я не могу так рисковать и подвергать тебя такой большой опасности. Предположим, что нам удастся обмануть полицию и удрать. Предположим, что при этом нас выследят те, кто невесть почему охотятся за мной. Да ведь нам придется ежеминутно оглядываться. Я совершенно не хочу для тебя этого. Я слишком люблю тебя, чтобы позволить себе разрушить твою жизнь.

— Еще раз прошу — пойдем со мной.

Декер твердо покачал головой.

— Ты даже представить себе не можешь, как мне будет тебя не хватать, — вздохнула Бет.

— Только все время напоминай себе, что это не навсегда, — сказал Декер. — Через некоторое время — если повезет, так совсем скоро — мы снова будем вместе. Когда доберешься туда, куда собираешься, позвони мне из телефона-автомата. Мы найдем способ, как поддерживать связь. И... — Декер глубоко вздохнул. — Нужно еще уладить очень много всяких мелочей. Я попрошу Эсперансу позаботиться о том, чтобы полицейский отвез тебя в аэропорт. И еще...

Бет приложила палец к его губам.

— Я уверена, что ты позаботишься обо всем. — И добавила неохотно: — Когда у меня все будет готово, я позвоню тебе домой.

— Тебе, наверно, понадобится помощь, чтобы уложить чемоданы.

— Почти все уже упаковано.

Декер поцеловал ее в последний раз.

— Запомни лучший день, который был у нас с тобой, — сказала Бет.

— Их будет еще много. — Декер подождал, пока Бет не вошла в дом. Лишь после того, как дверь за ней закрылась и щелкнул замок, он повернулся и зашагал к автомобилю.

11

— Я хочу поговорить с вами. — Когда полицейский автомобиль подкатил к дому Декера, Эсперанса поджидал на подъездной дорожке. Его обычно мягкие изящные черты, казалось, окаменели от ярости. — Я хочу знать, зачем вы лгали мне!

— Лгал?

Эсперанса взглянул мимо Декера на продолжавших толпиться на дороге зевак.

— Внутри.

— Вы бы лучше сказали прямо, что вас тревожит.

— Внутри.

Декер поднял обе руки, выражая безоговорочную капитуляцию.

— Как скажете.

Как только они вошли в дом, Эсперанса с грохотом захлопнул дверь. В гостиной они остановились лицом к лицу.

— Я сказал вам, что вы что-то недоговариваете. А вы ответили, что высказали мне все, что могли подумать о случившемся. — Эсперанса шумно дышал от гнева.

— Правильно.

— В таком случае вам нужно отправиться к доктору: у вас серьезные проблемы с памятью, — заявил Эсперанса. — В противном случае вы не забыли бы упомянуть о такой важной вещи, как ваша связь с ФБР.

— ФБР? — с неподдельным изумлением переспросил Декер.

— Черт побери, у вас что, и со слухом проблемы? Да! ФБР! Час назад мне позвонил начальник бюро Санта-Фе и сказал, что хочет кое о чем со мной поболтать. Я подумал: что его может интересовать? Что-нибудь связанное с Лос-Аламосом или лабораториями в Сан-диа? Проблемы национальной безопасности? Или, возможно, разгул преступности? Так вообразите же мое удивление, когда я вошел в его офис и он начал рассказывать мне о нападении на ваш дом.

Декер не мог решиться произнести хотя бы звук.

— Теперь это федеральное дело — вы знали об этом? Федеральное. Да, черт возьми, я сам не знаю, как не отвисла у меня челюсть, когда он в подробностях рассказал мне о том, что случилось этой ночью. Он знал те детали, о которых знаем только Санчес, я и еще несколько полицейских. В каком аду он мог раскопать эту информацию? И он вовсе не из профессионального любопытства беседовал со мной о происшествии. Ему не нужно было ни о чем спрашивать. Он рассказывал мне. А потом добавил кое-что еще — что ФБР будет признательно, если я позволю им дальше расследовать это дело.

Декер все так же хранил молчание, опасаясь, что любая его реакция заставит Эсперансу еще больше распалиться.

— Мне было сообщено, что нападение на ваш дом имеет отношение к чрезвычайно щекотливым вопросам. Меня допустили к информации об интересе ФБР к этому нападению лишь в силу крайней необходимости, а вообще-то, уверен, я не должен был знать ровным счетом ничего. Если я стану упорствовать, пытаться удержать дело в своих руках, то причиню огромный, прямо-таки немыслимый вред, предупредили меня. — Глаза Эсперансы пылали от гнева. — Прекрасно, сказал я. Я имел в виду, что да, я совершенно не хочу причинить немыслимый вред. Бог такого не велит. Я такой же хороший командный игрок, как любой другой человек. Так что я убираю руки от этого случая. — Эсперанса прожег Декера еще одним яростным взглядом. — Но это вовсе не значит, что я не могу рыться в этом дерьме неофициально, и, конечно, не значит, что я не могу потребовать честного объяснения от вас! Кто, ради адского пламени, вы такой на самом деле? Что на самом деле случилось этой ночью? Почему вы решили выставить меня дураком, а не сказали сразу, что я должен поговорить с ФБР?

БА-А-А-Х.

Раздался страшный грохот. Дом содрогнулся.

12

Почувствовав сотрясение, Декер и Эсперанса встревоженно уставились друг на друга.

— Что за... — Стекла дрожали. Тарелки громыхали. Одновременно накатила воздушная волна; Декеру показалось, будто ему в уши вставили ватные затычки.

— Что-то взорвалось! — сказал Эсперанса. — Наверно, там. — Он взмахнул рукой.

— Дальше по улице! Иисус, вы же не хотите сказать... — Декер бросился к парадной двери и распахнул ее. Одновременно во двор вбежал Санчес, ожидавший на улице.

— Соседний дом! — взволнованно крикнул полицейский и ткнул пальцем в сторону дома Бет. — Там...

Снова их потряс оглушительный грохот; ударная волна чуть не сбила Декера с ног.

— Бет! — Восстановив равновесие, он метнулся мимо Санчеса, через открытые ворота на дорогу. Справа от него, над пиниями и можжевеловыми деревьями, окружавшими дом Бет, взвивался к небу столб черного дыма. Было слышно, как падали на землю бесчисленные обломки. Даже с расстояния в сто ярдов Декер отчетливо слышал гул огня.

— Бет! — Смутно, неосознанно ощущая рядом с собой присутствие Эсперансы и Санчеса, Декер сломя голову несся на помощь любимой.

Он даже не подумал проехать это расстояние на полицейском автомобиле. Не побежал по дороге. Выкрикивая надсаженными связками имя Бет, он выбрал самый прямой маршрут: свернул направо, пересек подъездную дорожку и продрался между пиниями.

— БЕТ! — Ветки царапали ему руки. Песок хрустел под подошвами ботинок. Что-то кричал Эсперанса. Но единственным, что Декер отчетливо слышал, был резкий хрип его собственного дыхания. Потом он миновал последнее дерево, и прямо перед ним возникло яростное пламя и мятущийся темный дым.

Ухватившись за верхушку столбика, он перепрыгнул через низенький, до пояса, деревянный заборчик и оказался на участке Бет. Перед ним лежали охваченные огнем, затянутые плотным дымом руины дома. Горький запах горящего дерева ударил ему в ноздри, сразу высушил горло и легкие и вызвал приступ кашля.

— БЕТ! — Огонь здесь ревел с такой яростью, что он не мог даже расслышать собственного голоса, выкрикивающего ее имя. Повсюду валялись обломки саманных кирпичей. Он то и дело спотыкался о них. Дым ел глаза. Внезапно налетевший порыв ветра сдул дым в сторону, и Декер увидел, что огонь охватил не весь дом. Дальний угол еще не занялся. И спальня Бет находилась как раз в этом углу.

Эсперанса схватил его за плечо, пытаясь остановить. Декер стряхнул его руку и помчался к задней части дома. Он перевалился через еще одну невысокую стенку, пересек заваленный обломками патио и добрался до одного из окон спальни. Стекло оказалось разбито взрывами, но в раме торчали большие острые осколки, которые Декер вышиб подобранным с земли куском самана.

После пробежки с препятствиями Декер хрипло и тяжело дышал. Когда из окна навстречу ему вывалился большой клуб дыма, он вдохнул полную грудь, согнулся в следующем приступе кашля, но тут же заставил себя распрямиться и крикнул в окно:

— Бет!

Эсперанса снова схватил его за плечо. И снова Декер оттолкнул детектива.

— Отстаньте от меня! — выкрикнул Декер. — Я нужен Бет! — Он ухватился рукой за подоконник, перевалился внутрь и больно ударился плечом о валявшиеся и здесь обломки самана. Вокруг клубился дым. Он ощупью добрался до кровати и обнаружил, что она пуста. Надрываясь от кашля, он принялся шарить руками по полу, надеясь обнаружить там Бет, если она упала, потеряв сознание. Он пробрался к ванной, уткнулся в закрытую дверь и обрадовался было, что Бет укрылась там, но, как только он распахнул дверь, сердце у него снова упало — сквозь клубящийся дым было ясно видно, что и ванна, и душевая кабина пусты.

В глазах у него помутилось. Он почувствовал резкий жар и отскочил от стены пламени, выросшей на месте двери спальни. И сразу же у него над головой с ревом вспыхнул потолок. Декер упал на пол и пополз, пытаясь дышать, не втягивая в легкие воздух. Добравшись до окна он с усилием поднялся, просунул голову в проем и попытался перевалиться наружу. За спиной у него что-то с грохотом обрушилось. Ноги обожгло резким жаром. И тут же обрушилось что-то еще. «Да ведь это, наверно, рушатся балки, — с тревогой подумал он. — Сейчас начнет обваливаться крыша». Судя по ощущению, огонь вот-вот должен был добраться до его ног. Подгоняемый ужасом, он из последних сил подтянулся и вывалился головой вперед из окна на россыпь стекла.

Чьи-то руки схватили его и грубо поволокли прямо по обломкам прочь от огня, высунувшего из окна свой язык вдогонку за Декером. Руки принадлежали Эсперансе, который, крепко держа Декера за куртку, вздернул его на ноги и перевалил через достававший ему до пояса заборчик.

Декер ощутил себя невесомым, но тут же тяжело рухнул наземь с противоположной стороны стены, прокатился по земле и уткнулся в сосновый ствол. Эсперанса прыгнул следом, преследуемый огнем, от которого сразу же вспыхнуло дерево. Пригибаясь под трещавшими в огне смолистыми ветками, полицейский потащил Декера дальше.

Рядом вспыхнуло еще одно дерево.

— Нам нужно срочно убираться отсюда! — крикнул Эсперанса.

Декер оглянулся на дом. Охваченные огнем и окутанные дымом руины, казалось, шевелились в струях раскаленного воздуха.

— Там Бет!

— Вы больше ничем не можете помочь ей! Мы должны убраться подальше!

Декер с трудом поднялся на ноги и попытался набрать в грудь воздух. Подавляя приступ тошноты, он рука об руку с Эсперансой пробирался через дымную пелену по склону пригорка, на котором стоял дом Бет. Сделав несколько шагов, он снова оглянулся и уставился на ярившийся по ту сторону ограды огненный ад.

— Христос, что же мне делать теперь? Бет! — опять выкрикнул он. — БЕТ!

Глава 6

1

Декер сидел, чувствуя себя совершенно обессилевшим, на укатанной до каменной твердости грунтовой поверхности проезжей части Камино-линдо. Он опирался спиной на правое заднее колесо автомобиля «Скорой помощи» и дышал через маску кислородом.

Газ был сух и горек на вкус, хотя, возможно, горечь была послевкусием того дыма, которым он надышался, — он не знал. Он слышал рядом с собой шипение кислорода в редукторе баллона, медик смотрел на циферблат манометра. Он слышал разноголосое гудение моторов пожарных и полицейских автомобилей, машин каких-то других экстренных служб. Он слышал голоса пожарных, что-то кричавших друг другу и поливавших водой из брандспойтов дымящиеся руины дома Бет.

«Моя вина, — думал он. — Все это — моя вина».

Он, должно быть, произнес это вслух, потому что медик спросил:

— Что? — Встревожено нахмурившись, он наклонился и снял маску с лица Декера. — С вами все в порядке? Нет позывов к рвоте?

Декер мотнул головой; от этого движения головная боль, раскалывавшая его череп, усилилась настолько, что он непроизвольно вздрогнул.

— Что вы хотели нам сказать?

— Ничего.

— Это неправда, — вмешался сидевший рядом с ним Эсперанса. — Вы сказали: «Моя вина. Это моя вина». — На покрытом сажей лице детектива выделялся овальный отпечаток вокруг рта и носа от маски, которую он снял. — Не ругайте себя. Никакой вашей вины здесь нет. Вы никак не могли предвидеть такое.

— Чушь собачья. Я переживал из-за того, что она могла угодить в опасность, поскольку находится рядом со мной. — Декер сплюнул; слюна была темной от сажи. — Я ни в коем случае не должен был позволить ей идти домой. Черт побери, я не должен был...

— Сидите спокойно, — потребовал медик. Он засучил штанины Декера и рассматривал кожу на его икрах. — Вам просто несказанно повезло. Огонь только подпалил ваши штаны, но они не загорелись. Волосы на ногах обгорели. И на руках. И на голове тоже начали тлеть. Пробудь вы там еще несколько секунд, и... Я не уверен, что у меня хватило бы смелости сунуться в такое пекло.

Тон Декера был полон горькой насмешки над самим собой:

— Да, чертовская смелость. Я не спас ее.

— Но сами чуть не погибли, пытаясь это сделать. Вы сделали все, что могли, — твердо заявил Эсперанса.

— Все? — Декер глубоко и мучительно закашлялся. — Если бы у меня была голова на плечах, я настоял бы, чтобы Бет осталась под охраной в больнице.

— Помолчите немного и выпейте вот это, — перебил его медик со «Скорой помощи».

Декер сделал большой глоток воды из бутылки. Капли потекли по подбородку, проделав белые полосы в слое сажи, покрывавшей его лицо.

— Я должен был сообразить, насколько легко для них будет войти в ее дом, пока все наблюдают за моим. Если бы я вошел внутрь, когда мы привезли ее домой, взрывы накрыли бы нас обоих.

Темно-карие глаза Эсперансы сделались мрачными; слова Декера, несомненно, взволновали и его. Он собрался было ответить, но его отвлекли вопли сирены еще одной полицейской машины и пожарного грузовика, прибывших на место происшествия.

Декер вновь отхлебнул воды и уперся неподвижным взглядом в пожарных, без устали поливавших водой кучу каменного крошева.

— Иисус. — Он выронил бутылку и поднес руки к лицу. Его плечи затряслись, и из глаз хлынули слезы. У него было такое ощущение, будто он продолжает задыхаться в дыму. Печаль стеснила его грудь. — О Иисус! Бет, как же я буду жить без тебя?

Он почувствовал руку Эсперансы на своем плече.

— Во всем, во всем виноват только я. Все это мои проклятущие ошибки, — пробормотал Декер сквозь слезы.

Он уловил шепот фельдшера «Скорой помощи»:

— Мы должны доставить его в больницу.

— Нет! — Декер говорил напряженным резким голосом: — Я хочу остаться здесь и помочь найти тех подонков, которые это сделали!

— А как, по-вашему, они могли взорвать бомбы? — неожиданно спросил Эсперанса.

— Что? — От неожиданности Декер не сразу понял вопрос. Ему потребовалось некоторое время, чтобы сосредоточиться. Соберись, приказал он себе. Возьми себя в руки. Ты не сможешь найти тех, кто это сделал, если будешь биться в истерике. — Какое-то дистанционное устройство.

— Электронные детонаторы, приводимые в действие радиосигналом.

— Да. — Декер вытер слезы со своих покрасневших глаз. Бет, продолжал он думать. Боже всемогущий, как же я смогу жить без нее? Все, все это моя вина. — Таймером они не могли воспользоваться. Они же не могли заранее знать, какое время нужно установить, чтобы застать кого-нибудь дома.

Вид у Эсперансы делался все более и более озабоченным.

— Вероятнее всего, кто-то наблюдал за домом и ждал, когда наступит подходящий момент, чтобы нажать кнопку детонатора, — сказал Декер. — Возможно, кто-то сидел с биноклем на горе Солнце. Не исключено, впрочем, что кто-то ошивался здесь, на дороге, делая вид, что интересуется ночными событиями.

— Я отправлю полицейских, чтобы они опросили всех в округе, — сказал Эсперанса.

— Слишком поздно. Тот, кто нажал кнопку, давно смотался отсюда.

— Но ведь возможно, что какой-нибудь местный электронный сигнал случайно имел ту же частоту, на которую были установлены детонаторы. Что, если бомбы взорвались по ошибке? — предположил Эсперанса.

— Нет. Детонаторы активируются последовательностью двух различных частот. Их должны были установить на частоты такого диапазона, который нечасто используется в этой области.

— Вы, похоже, очень хорошо разбираетесь в этих делах, — заметил Эсперанса.

— Просто читал где-то. А вообще-то — здравый смысл, и ничего больше.

— Неужели?

К ним приблизились чьи-то тяжелые шаги. Декер вскинул голову и увидел Санчеса.

— Командир пожарников говорит, что развалины уже достаточно остыли и к ним можно подойти, — доложил полицейский Эсперансе. — Он считает, что такой сильный огонь мог возникнуть лишь в том случае, если бомбы были зажигательными.

— Мне это тоже пришло в голову. — Эсперанса с усилием поднялся на ноги. Его длинные волосы были подпалены. На джинсах и рубашке виднелись прожженные пятна и оставленные искрами дыры с обгоревшими краями. — Что пожарник может нам сказать такого, чего мы не знаем?

— Его команда начала искать тело. Он говорит, что дом с саманными и кирпичными стенами и кафельными полами ни при каких условиях не выгорит дотла, как деревянное каркасное здание. И искать здесь гораздо легче. Но пока что они не нашли никаких следов погибшей.

— Что-нибудь еще? — Голос Эсперансы звучал устало и даже подавленно.

— Да, но... — Санчес взглянул на Декера, очевидно, не считая удобным продолжать разговор в его присутствии.

— В чем дело? — Декер одним движением поднялся на ноги. В его кровь струей хлынул адреналин. — О чем вы не хотите говорить?

Санчес повернулся к Эсперансе.

— Может быть, сядем в патрульную машину? Надо кое-что сообщить вам.

— Нет, — сказал Декер. — Не утаивайте от меня ничего. Что бы вы не намеревались сказать, говорите это прямо здесь.

Санчес вопросительно взглянул на Эсперансу.

— Вы не против?

Эсперанса пожал плечами.

— Возможно, мистер Декер поделится с нами тем, что он знает, если мы сами поделимся с ним информацией. Что вы узнали?

— Нечто невероятное. Вы велели мне отправить офицеров, чтобы расспросить соседей, которые в этот момент почему-либо оказались снаружи, узнать, может быть, кто-то проходил в этот момент по улице. Кто-нибудь из тех бездельников, которые толкутся здесь с минувшей ночи, вполне мог что-то заметить.

— И что, удалось нашим людям найти кого-нибудь полезного? — спросил Эсперанса, не дождавшись продолжения.

— Вообще-то мне кажется, что это скорее осложнение, а не польза, — протянул Санчес.

— Черт побери, — Декер шагнул вперед, — что вы пытаетесь скрыть от меня?

— Внизу, на Форт-Коннор-лэйн — это улица, которая проходит ниже и позади этих домов, — женщина искала потерявшуюся собаку. Как раз перед самыми взрывами ее сильно удивил человек, который торопливо спускался вниз по склону среди деревьев и кустов.

— Тот, кто взорвал бомбы, — заявил Декер. — Женщина достаточно хорошо запомнила этого человека, чтобы описать его?

— Да. Это тоже была женщина.

Декер испытал такое чувство, будто получил от умелого боксера удар в область сердца.

— Она несла чемодан, — добавил полицейский.

— Что-что?

— Привлекательная, лет тридцати, может быть, чуть больше или меньше, с длинными темно-рыжими волосами, одета в джинсы и пуловер. Правая рука была спрятана под пуловером, как будто повреждена.

Декеру пришлось опереться рукой о машину «Скорой помощи». Ему показалось, что земля снова содрогнулась. У него закружилась голова, задрожали ноги. Он подумал, что лишается рассудка.

— Но ведь вы же описали...

— Бет Двайер. Совершенно верно, — отозвался Санчес. — Женщина, искавшая собаку, говорит, что на Форт-Коннор-лэйн стоял автомобиль. В нем сидел мужчина. Увидев женщину с чемоданом, он поспешно вышел наружу, положил ее чемодан в багажник и помог ей сесть в машину. И как раз в тот момент, когда взорвались бомбы, они отъехали.

— Я не понимаю... — пробормотал Декер. — Это не имеет смысла. Как?..

Усталой походкой к ним приблизился пожарный, снял медный шлем с широкими полями, вытер грязной рукой пот с перемазанного сажей лица и с удовольствием взял бутылку с водой, которую протянул ему фельдшер «Скорой помощи».

— Пока что никаких следов жертвы, — сказал он Эсперансе, сделав большой глоток.

Сердце Декера забилось так, что его, казалось, затрясло. Мысли путались.

— Но почему?.. Бет жива! Что она делала на склоне? Кто, черт возьми, был в автомобиле?

2

Это казалось невозможным. Бет не погибла! Декер ощутил прилив облегчения и смутной надежды. И одновременно его охватывали все нараставшая тревога и растерянность, вызванные ее непонятным поведением.

— Как вы познакомились с Бет Двайер? — спросил Эсперанса. Они сидели напротив друг друга в гостиной Декера.

— Она пришла в мой офис. Она хотела купить дом. «Этого не может быть», — подумал Декер, резко откинувшись на диване.

— Когда это случилось?

— Два месяца назад. В июле.

«Я, похоже, теряю рассудок», — думал Декер.

— Она была местная?

— Нет.

— Откуда она приехала?

— С востока. — У Декера мучительно болела голова.

— Из какого города?

— Где-то неподалеку от Нью-Йорка.

— Почему она приехала в Санта-Фе?

— Ее муж умер в январе. Рак. Она хотела уйти от тяжелых воспоминаний, начать новую жизнь.

"Точно, как и я хотел начать новую жизнь", — добавил про себя Декер.

— Это дорогой район, — заметил Эсперанса. — Откуда она взяла деньги на покупку этого дома?

— У ее мужа была застрахована жизнь на крупную сумму.

— Похоже, что и впрямь на очень крупную. А чем он занимался?

— Я не знаю.

Эсперанса даже растерялся.

— Мне казалось, что вы были близки.

— Да.

— И при этом вы не знаете ничего важного о ее прошлой жизни.

— Я не хотел задавать лишних вопросов, — сознался Декер. — Не хотел тревожить воспоминания, когда со дня смерти ее мужа прошло меньше года.

— Вроде того, чтобы напомнить, где ты, дескать, жила? Что тревожащего могло быть в таком вопросе?

— Мне просто не хотелось ее расспрашивать. — Это была еще одна ложь. Декер точно знал, почему он не расспрашивал Бет. В своей прежней жизни он взял за непререкаемый обычай выпытывать все мельчайшие подробности личной информации у всех людей, с которыми ему доводилось встречаться, хотя совершенно не знал, когда эти сведения могут ему пригодиться и пригодятся ли они вообще. Но с момента прибытия в Санта-Фе, когда он начал новую жизнь, начал делать из себя другого человека, он стал сознательно подавлять в себе прежний расчетливый образ действий.

— И что, страховка ее мужа была такой большой, что обеспечивала ей жизнь даже после того, как эта женщина купила вот этот дом через забор от вашего?

— Она зарабатывала на жизнь как художник, — сказал Декер.

— О? И какой галереи?

— В Нью-Йорке.

— Но как называется эта галерея?

— Я не знаю, — в который уже раз повторил Декер. — Даже представить себе этого не могу. Но я видел человека, который управляет галереей. Он приезжал к Бет. Его зовут Дэйл Хоукинс.

— Когда это было?

— В четверг. Первого сентября.

— Как вам удалось так точно это запомнить?

— Прошло всего девять дней. Впрочем, я запомнил потому, что именно в этот день Бет закончила оформление всех бумаг насчет дома. — Но у Декера была другая причина для того, чтобы так хорошо запомнить эту дату, — той ночью он и Бет впервые занимались любовью. «Бет! — мысленно воззвал он. — Ради бога, объясни, что происходит? Почему ты убежала по этому чертовому склону за своим домом? Что за мужчина ждал тебя в автомобиле?»

— Мистер Декер.

— Прошу прощения. Я... — Декер заморгал, сообразив, что полностью отключился от реальности, а Эсперанса тем временем продолжал говорить с ним.

— Вы сказали, что кто-то с пультом управления дистанционным взрывателем должен был наблюдать за домом.

— Совершенно верно.

— Почему этот человек не взорвал бомбы, когда вы стояли с миссис Двайер около ее дома?

— Пока я не оказался в доме, у него не было стопроцентной уверенности в том, что от взрыва будет толк.

— И поэтому он решил дождаться вашего отъезда и только после этого устроил взрывы? — спросил Эсперанса. — И какой смысл вы видите в этой тактике?

Декер почувствовал, что у него холодеет в жилах кровь.

— Конечно, если целью были вы, — добавил Эсперанса.

— То есть целью была Бет? — Декеру стало настолько холодно, что он задрожал. — Вы хотите сказать, что и сегодня днем, и вчера вечером они охотились не на меня?

— Она, очевидно, боялась чего-то. Иначе зачем ей было карабкаться с больной рукой по этому склону?

У Декера по коже бегали мурашки.

— Им нужна была Бет? Иисус. — Ничего из его огромного опыта — ни в войсках специального назначения, ни в антитеррористической разведке — не могло сравниться с тем, через что ему приходилось проходить сейчас. Он никогда не чувствовал себя настолько уязвимым в эмоциональном отношении. Но тогда, до приезда в Санта-Фе, он никогда не ослаблял свои защитные механизмы, и ни о какой эмоциональной уязвимости не могло даже быть и речи.

— Вы только что говорили о радиочастотах, которые используют дистанционные взрыватели, — сказал Эсперанса. — Где, интересно, вы узнали, как взрывают дома?

Декер пропустил вопрос мимо ушей. Он был слишком погружен в свои мысли. Более года он пребывал в состоянии отречения от своих привычек и инстинктов, убеждал себя в том, что все, что ему требуется для того, чтобы быть довольным жизнью, это полное отсутствие подозрительности, открытость к настоящему и столь же полный отказ от прежнего образа жизни, целиком базировавшегося на расчетливости. Но теперь все эти привычки вернулись к нему в столь полном объеме, что он поразился. Взяв со стола телефонный справочник, он нашел нужное и быстро набрал номер.

— Мистер Декер, что вы делаете?

— Звоню в больницу Сент-Винсента.

Эсперанса озадаченно смотрел на него.

Когда коммутатор ответил, Декер попросил:

— Пожалуйста, соедините меня с кем-нибудь из медсестер, наблюдающих за палатой три один один шесть.

Дождавшись еще чьего-то ответа, Декер заговорил снова:

— У вас лежала женщина с огнестрельным ранением по имени Бет Двайер, которую недавно выписали. Я хотел бы поговорить с кем-нибудь из медсестер, которые ухаживали за ней.

— Один момент.

Декеру опять пришлось немного подождать.

— Да, я помогала Бет Двайер, — раздался в трубке приятный женский голос. — Правда, я пришла на работу только в семь. До этого ею занимались другие медсестры.

— С вами говорит один из полицейских, расследующих обстоятельства происшествия.

— Эй, — негромко запротестовал Эсперанса, — вы понимаете, что творите?

Декер вскинул руку, жестом умоляя Эсперансу позволить ему поговорить.

— У нее были какие-нибудь посетители?

— Только один мужчина, ее друг.

«Это, скорее всего, был я», — подумал Декер. Но период, когда он с готовностью принимал желаемое за действительное, уже закончился.

— Как выглядел этот человек?

— Высокий, хорошо сложенный, лет сорока.

— Рыжеватые волосы?

— Насколько я помню, да. Он показался мне таким... спортивным, решительным. А больше я никого не видела.

— А как насчет телефонных звонков?

— О, она очень много звонила.

— Что?

— И ей тоже звонили несколько раз. Некоторое время телефон звонил вообще почти непрерывно. Но если я находилась в палате, она не говорила до тех пор, пока я не выходила.

У Декера сдавило сердце.

— Спасибо, — он с трудом выдавил из себя это короткое слово. — Вы очень помогли нам. — Глубоко задумавшись, он несколько секунд держал трубку в руке и лишь потом медленно положил ее на рычаг.

— Что все это значит? — вскинулся Эсперанса. — Вы знаете, что делают с теми, кто выдает себя за полицейских?

— Бет звонила сама и приняла несколько телефонных звонков. Но, насколько мне известно, я единственный ее близкий друг в этом городе. В таком случае кому она звонила и кто звонил ей?

— Если ее звонки были междугородными и она делала их не за счет абонента, то вызываемые номера должны быть зарегистрированы, — сказал Эсперанса.

— Раздобудьте их. Но я подозреваю, что звонки были местные — что она говорила с тем самым человеком, который ждал ее на Форт-Коннор-лэйн и усадил в машину. Я принес ей какую-то — первую попавшуюся — одежду, чтобы она могла переодеться, когда ее выпишут из больницы, и она сказала мне, что чувствует себя настолько безобразной, что стесняется одеваться в моем присутствии. Она попросила меня подождать снаружи, в коридоре. Учитывая ее рану и то, что ей вполне могла потребоваться помощь, я подумал, что сейчас не самое подходящее время для скромности, но не стал возражать. А теперь я почти уверен, что она воспользовалась этой возможностью, чтобы сделать последний звонок этому человеку, сказать, что ее выписывают, и договориться, в какое время он будет ее ждать. Но, гори он в аду, кто это был?

К эмоциям, владевшим Декером, ободрявшим и сбивавшим с толку — радости от того, что Бет жива, и недоумению из-за ее поведения, — внезапно прибавилась новая: ревность. Помилуй бог, неужели такое может быть? Неужели Бет имела тайного любовника? Неужели все то время, пока я ее знал, она встречалась с кем-то еще? В его мозгу билось множество безответных вопросов. Каким образом она могла встречаться с ним? Мог ли кто-нибудь приехать следом за ней с востока? Кто-то из ее прошлой жизни?

— Этот мужчина, который ждал в автомобиле... Хозяйка собаки, надеюсь, рассмотрела его достаточно хорошо, чтобы дать четкое описание? — спросил Декер.

— Это должен знать Санчес.

Едва Декер успел сделать несколько порывистых шагов в сторону двери, за которой стоял, охраняя вход, Санчес, как дверь резко распахнулась ему навстречу.

Появился Санчес и сразу же ошарашил Декера:

— Вас хотят видеть двое мужчин, которые утверждают, что они ваши друзья.

— Вероятно, соседи или коллеги по работе. Скажите им, что я поговорю с ними позже. Послушайте, я как раз хотел кое о чем вас спросить.

— Они очень настойчивы, — сказал Санчес. — И особо подчеркнули, что они ваши старые, очень старые друзья. Они говорят, что их зовут Хэл и Бен.

3

— Хэл и?.. — Декер попытался не выдать своего удивления. — Да. — Он весь внутренне подобрался. — Я их знаю. Впустите их.

Хэл и Бен были теми самыми оперативниками, которые поджидали Стива в вестибюле отеля «Сент-Режис» после его вызвавшей столько шума отставки без малого полтора года назад. Они расспросили его о причинах такого поступка и в конце концов решили, что он не представляет угрозы для безопасности Управления, и позволили ему продолжить путь в святилище, каким ему представлялся Санта-Фе, не забыв, впрочем, сделать в завуалированной форме предупреждение о том, что он не должен позволить гневу, порожденному римскими событиями, развязать ему язык.

Теперь он мог предположить лишь одно — что они были следователями, присланными его прежним работодателем в ответ на телефонный звонок, которым он сообщил о нападении на его дом и который снабдил кодовым сигналом о чрезвычайном положении. Когда приезжие появились в двери, Декер отметил, что они не очень изменились с момента их последней встречи — аккуратно одетые, высокие — футов шесть, — 190 фунтов весу, близкие по возрасту к Декеру — сорок один, — резкие черты лица, внимательные глаза. Оба одеты в спортивные костюмы цвета хаки и обуты в крепкие уличные ботинки. Окинув беглыми, но цепкими взглядами гостиную, они якобы мельком оглядели Эсперансу и сосредоточились наДекере.

— Что происходит? — спросил Хэл. — Почему у двери стоит полицейский? Что случилось на этой улице?

— Долгая история. Это сержант Эсперанса. Сержант, позвольте представить вам Хэла Веббера и Бена Эйсили. — Фамилии были вымышленными, но на них, как знал Декер, были выписаны фальшивые документы, которыми парни обычно пользовались. — У нас было много общих дел, когда я работал в Виргинии. Они предупреждали, что собираются заглянуть ко мне в один из ближайших уик-эндов, но, видимо, у меня вылетело из головы, что они имели в виду именно уик-энд фиесты.

— Понимаю-понимаю, — отозвался Эсперанса, который, как можно было заметить с первого же взгляда, не купился на эту историю. Он пожал руки незваным гостям, демонстративно оглядев каждого с головы до ног и сравнив их внешность с обликом Декера. — Это, наверно, тоже продавцы недвижимости, хорошо знающие о том, как устроены бомбы с дистанционным управлением?

Хэл вскинул на него озадаченный взгляд.

— Бомбы? Неужели по соседству случилось что-то такое? Произошел взрыв?

— Сержант, вы не дадите мне несколько минут поговорить наедине с моими друзьями? — Не дожидаясь ответа, Декер указал Хэлу и Бену на дверь, выходившую на маленькую площадку для барбекю рядом с кухней.

— Нет, — резко бросил Эсперанса.

Декер остановился и оглянулся на него.

— Извините, не понял?

— Нет, я не дам вам ни минуты для разговора с ними наедине. — Обветренное лицо Эсперансы сделалось суровым. — С самого начала вы вели себя уклончиво и отказывались сотрудничать. Я больше этого не допущу.

— Но, если я не ошибаюсь, вы сами сказали, что ФБР попросило вас передать им расследование этого случая.

— Нападения на ваш дом. Но не взрывов по соседству.

— ФБР? — с озадаченным видом переспросил Бен.

— Мне совершенно не важно, что вы намереваетесь сообщить этим людям нечто существенное, но если вы это сделаете, то только в моем присутствии, — заявил Эсперанса. — Скажите и мне что-нибудь полезное.

— ФБР? — повторил Бен. — Я что-то не врубаюсь. Какое отношение ФБР может иметь ко всему этому?

— Сержант, но мне и в самом деле необходимо поговорить с этими людьми наедине, — настаивал Декер.

— Я арестую вас.

— По какому же обвинению? Хороший адвокат снимет все обвинения сегодня же вечером, — сказал Декер. — В самом крайнем случае меня выпустят под залог.

— В субботу уик-энда фиесты. У вашего адвоката будет адски сложная проблема — найти судью, который согласится его выслушать, — резко ответил Эсперанса. — Вы не выйдете из тюрьмы до завтра, а может быть, и до понедельника. Я не думаю, что вы захотите потерять столько времени. Так притворитесь, что меня здесь нет. Что вы хотите сказать этим людям?

«Время, — с тревогой подумал Декер. — Я должен, не откладывая, начать поиски Бет. Я не могу позволить себе потерять два дня. Ужасно!» Он чувствовал, как его разрывает между двумя противоположными устремлениями. До сих пор он был твердо настроен защищать своего бывшего работодателя и не позволить притянуть его к расследованию, но теперь у него появился другой, куда более важный приоритет: он должен найти Бет; он должен узнать, кто хотел убить ее.

— Я в прошлом работал на американское правительство.

— Эй, поосторожнее, — одернул его Бен.

— У меня нет выхода.

— Правительство? — Эсперанса насторожился. — Вы говорите о...

— Я не говорю ничего такого, от чего не смог бы отпереться, — ответил Декер. — Эти люди были моими партнерами. Они приехали сюда, чтобы выяснить, имело ли нападение, случившееся прошлой ночью, какое-либо отношение к тем щекотливым вопросам, к которым я был причастен.

— Успокойся, — сказал Хэл Декеру.

— Именно это намерен выяснить и я, — добавил Декер, пронзив Эсперансу яростным взглядом.

Ответный взгляд Эсперансы оказался не менее пронзительным. Впрочем, выражение лица детектива сделалось мягче. Он кивнул.

Декер повернулся к Хэлу.

— Вы добрались сюда скорее, чем я ожидал.

— Мы были в Далласе. Вылетели на самолете компании. Меньше двух часов полета.

— Спасибо, что прилетели.

— Да просто не оставалось ничего другого, — объяснил Бен. — Нас предупредили, что телефонная связь с тобой небезопасна. Мы хотели, так сказать, пощупать все своими руками, прояснить кое-какие неясности — о них ты говорил, когда сообщил о нападении, — а затем войти в контакт с местными фэбээровцами.

— Что вы уже успели сделать? — вмешался Эсперанса. — Поговорили с ФБР?

— Нет, — отрезал Хэл.

— Пусть не лично, а по телефону, — настаивал Эсперанса.

— Нет, — еще тверже заявил Хэл.

— Но начальник местного отдела ФБР говорил со мной этим утром и официально потребовал передать им расследование нападения, случившегося прошлой ночью, — сказал Эсперанса.

— Вы упомянули об этом раньше, но я тогда не понял, о чем вы толкуете, — сказал Бен. — Ни один человек с нашей стороны пока что не связывался с федералами. Мы хотели самолично изучить случившееся, прежде чем принять решение об их привлечении.

Декер почувствовал, как им овладевает нехорошее предчувствие. Оно прямо-таки физически ощутимо расползалось по нервам.

Впрочем, Эсперанса первым высказал тот вопрос, ответ на который так требовался Декеру:

— Если вы не просили федералов о вмешательстве, то, ради бога, кто же это сделал?

4

Машина резко свернула с Олд-Санта-Фетрейл на Пасео-де-Перальта. Санчес со всей скоростью, которую мог себе позволить, не включая сирены, гнал полицейский автомобиль через центр города, охваченный суетой фиесты. Хэл с непроницаемым лицом сидел рядом с водителем. Декер, ощущавший непрерывное сердцебиение, съежился на заднем сиденье между Беном и Эсперансой.

Эсперанса закончил торопливую беседу по мобильному телефону и нажал кнопку отключения.

— Он сказал, что будет нас ждать.

— А что, если он не скажет нам того, что мы хотим знать? — спросил Декер.

— В таком случае мне придется сделать один-два звонка в Виргинию, — ответил Бен. — Рано или поздно он скажет нам. Это я гарантирую.

— Рано, — сказал Декер. — Лучше бы это случилось пораньше. Прошло уже два часа с тех пор, как Бет спустилась по этому чертовому склону и села в этот чертов автомобиль. Сейчас она уже может быть в Альбукерке. Черт возьми, если она отправилась прямо в аэропорт, то сейчас, вполне вероятно, уже сидит в каком-нибудь самолете.

— Давайте выясним. — Эсперанса принялся нажимать кнопки своего сотового телефона.

— Куда вы звоните?

— В службу безопасности аэропорта Альбукерке.

— А что, если она воспользовалась аэропортом в Санта-Фе? — осведомился Хэл.

— Туда я тоже позвоню. Но из местного аэропорта отправляется лишь несколько пассажирских рейсов. Маленькие поршневые самолетики. Узнать, появлялась ли она там, будет совсем нетрудно.

На вызов кто-то ответил. Эсперанса начал разговор.

А Декер повернулся к Бену. На протяжении всего лишь одного, но показавшегося ему очень долгим мгновения, он испытал тревожное ощущение того, что он снова едет по Манхэттену и Бен с Хэлом снова допрашивают его. Или, может быть, допрос, который он пережил год назад, так и не прерывался и сейчас он находится в каком-то жутком кошмаре наяву.

— Бен, когда вы приехали, ты сказал, что вы хотите прояснить какие-то неясности, о которых я якобы говорил, когда сообщил о нападении. Что ты имел в виду?

Бен вынул из кармана сложенный листок бумаги.

— Это присланная по факсу расшифровка стенограммы части твоего сообщения. — Бен провел пальцем по страничке. — Оперативный дежурный, с которым ты говорил, сказал тебе: «Мы больше не несем за вас ответственности». Ты ответил: «Послушайте, вы так вовсе не считали, когда я вышел в отставку. Вы крутились вокруг меня все это время. Я уже думал, что ваши проверки безопасности никогда не закончатся. Черт побери, вы же еще два месяца назад держали меня под наблюдением».

Декер кивнул, ощущая, как на него с головокружительной силой нахлынуло deja vu[94], порожденное его собственными словами, которые он слышал сейчас из чужих уст.

— Так в чем же здесь проблема?

— Оперативный дежурный тогда ничего тебе не сказал, потому что сам не понял, что ты подразумевал в своей последней фразе. Он перепроверил твое досье. Никто из нашей организации не вел наблюдения за тобой.

— Но это неправда, — возразил Декер. — Два месяца назад я видел команду. Я...

— В самом начале, когда ты только-только приехал в Санта-Фе, мы присматривали за тобой, это верно, — сказал Бен. — Но потом мы решили, что легче и дешевле будет контролировать твои финансовые документы. Если бы у тебя внезапно появилось больше денег, чем можно было бы объяснить твоей новой работой, то мы заглянули бы к тебе и поинтересовались, кому ты продаешь тайные сведения и за какие деньги. Но в твоих доходах не было ничего подозрительного. Ты, похоже, совершенно разобрался со своим отношением к тем проблемам, которые заставили тебя уйти. В визуальном наблюдении не было ровно никакой необходимости. Может быть, за тобой кто-то и наблюдал, но команда определенно была не от нас.

— Ты что же, считаешь, что я поверю, будто Брайан МакКиттрик решил последить за мной в свое свободное время от работы на вас?

— Брайан МакКиттрик? — резко переспросил Хэл. — О чем ты говоришь?

— Я говорю вам, что я видел его.

— Два месяца назад?

— МакКиттрик возглавлял команду наблюдения, — сказал Декер.

— Но МакКиттрик не работает у нас с февраля.

Декер не проронил ни слова.

— Его отец умер в декабре, — пояснил Бен. — Когда сыночка стало некому защищать, в ответ на наши жалобы на него начали обращать внимание. Он провалил еще два задания. И его вышвырнули из организации.

Эсперанса прикрыл рукой микрофон своего сотового телефона.

— Эй, парни, нельзя ли потише? Я из-за вас ничего не слышу. Луис? — Он наклонился вперед, к Санчесу. — Полиция Альбукерке хочет знать, есть ли у нас описание автомобиля, в котором уехала Бет Двайер. Свидетельница описала тебе его?

— Старая леди мало что понимает в автомобилях. — Санчес плавно поворачивал баранку, вписываясь в изгиб переполненной кривой Пасео-де-Перальта. — Она сказала только, что машина была большой, серой и показалась ей новой.

— Это все?

— Боюсь, что да.

— Отлично. Просто отлично! — воскликнул Эсперанса. — А как насчет человека, который сидел за рулем? Может быть, она все-таки догадалась посмотреть на него, пока он убирал чемодан Бет Двайер в багажник.

— Когда дело доходит до описания людей, зрение у леди делается на все сто. Парню было немного за тридцать. Высокий. Плотного сложения. Показался ей похожим на игрока в футбол. Квадратная челюсть. Белокурые волосы.

— Квадратная челюсть? Белокурый?.. — Декер нахмурился.

— Что случилось?

— Похож на игрока в футбол? Это очень напоминает...

— Ты знаешь кого-то, кто подходит под это описание?

— Этого не может быть. — Декеру вдруг стало нечем дышать. Все, что он сейчас услышал, не имело никакого смысла. Вообще ничего не имело смысла. Брайан МакКиттрик.

— Описание полностью соответствует Брайану МакКиттрику. Но если он не работает на вас, — Декер взглянул на Бена, — то на кого же он работает?

5

Декер не стал дожидаться, пока Санчес остановит автомобиль прямо под знаком «Стоянка запрещена». Он выскочил еще на ходу и бегом кинулся к длинному трехэтажному землистого цвета административному зданию. За ним поспевали Эсперанса, Хэл и Бен. По широким бетонным ступеням они взбежали к целой ленте стеклянных дверей, перед которыми их поджидал мужчина лет сорока, среднего роста и веса, с хорошей стрижкой и небольшими бакенбардами. Одет он был в слаксы и голубую спортивную куртку. К поясному ремню был пристегнут пейджер. В руке он держал мобильный телефон.

— Здесь будет лучше. Я был на обеде по случаю фиесты. — Мужчина извлек из кармана связку ключей и вознамерился отпереть одну из дверей. При этом он почти не отводил взгляд от Эсперансы, который не успел переодеться и так и щеголял в изгвазданных сажей, прожженных и рваных рубашке и джинсах. — Что с вами случилось? По телефону вы сказали, что ваш визит имеет некоторое отношение к тому вопросу, который мы обсуждали сегодня утром.

— У нас нет времени сидеть в вашем офисе, — вмешался Декер. — Мы надеемся, что вы сможете сказать нам все, что нам требуется, прямо здесь.

Мужчина опустил руку с ключом, который еще не успел вставить в скважину, и нахмурился.

— А вы-то кто такой?

— Стивен Декер, тот самый человек, чей дом подвергся нападению, — сказал Эсперанса. — Мистер Декер, это — старший резидент ФБР агент Джон Миллер.

— Почему вы отобрали расследование нападения у сержанта Эсперансы? — немедленно спросил Декер.

Этот вопрос застал Миллера врасплох, и шеф ФБР ответил не сразу.

— Это конфиденциальные сведения.

— Складывается такое впечатление, будто целью нападения был не я, а женщина, с которой меня видели. Моя соседка. Ее имя Элизабет Двайер. Она называет себя Бет. Это имя что-нибудь вам говорит?

На сей раз Миллер отреагировал без паузы.

— Я не готов обсуждать этот вопрос.

— Ее дом был взорван сегодня.

Миллер дернулся, как будто ему дали пощечину.

— Что?

— Мне наконец-то удалось привлечь ваше внимание? Теперь вы готовы обсудить вопрос? Почему вы вмешивались в расследование о нападении на меня?

— Дом Элизабет Двайер взорван? — Миллер с удивленным видом повернулся к Эсперансе. — Она была там? Она погибла?

— По всей вероятности, нет, — ответил Эсперанса. — Мы не нашли тела. Женщину, похожую на нее, видели садящейся в автомобиль на Форт-Коннор-лэйн за несколько секунд до взрывов.

— Почему вы не сказали мне об этом, когда звонили?

— Я говорю это теперь.

Миллер смерил детектива негодующим взглядом.

— Я терпеть не могу, когда мной манипулируют.

— А мне не нравится, когда в меня стреляют, — перебил его Декер. — Кто пытается убить Бет Двайер? Что вы знаете о человеке по имени Брайан МакКиттрик? Каким образом вы ввязались во все это?

— Никаких комментариев, — категорически заявил Миллер. — Беседа окончена.

— Только после того, как вы дадите мне кое-какие ответы.

— И если я этого не сделаю? — вызывающе спросил Миллер. — Что вы собираетесь делать, если я вам ничего не отвечу?

— Неужели для вас безразлично, что жизнь Бет в опасности?

— Так или нет, но в любом случае это не ваше дело.

Декер почувствовал, что у него вскипела кровь в жилах. Он окинул агента яростным взглядом и с превеликим трудом сдержал порыв схватить Миллера за грудки и высадить его спиной стеклянную дверь. «Бет! — мысленно взывал он. — Не знаю, кто хотел тебя убить, но к настоящему времени они вполне могли поймать тебя. А этому сукину сын, похоже, и дела никакого нет».

— Ну? — резко бросил Миллер.

Декер сделал шаг назад. Он приказал себе успокоиться. Он сказал себе, что для Бет не будет никакого толку, если он позволит арестовать себя за нападение на агента ФБР. «Успокойся», — мысленно повторил он; его грудь вздымалась.

— Очень разумно, — проронил Миллер.

— Мы должны об этом поговорить, — сказал Эсперанса.

— Нет, — отрезал Миллер, — не должны. Прошу извинить меня. Мне необходимо сделать несколько важных телефонных звонков. — Он отпер дверь и вошел в здание. Смерив оставшихся снаружи недовольным взглядом сквозь стекло, он запер за собой дверь и удалился целеустремленной походкой.

— Когда все это кончится, я с ним поговорю, — пообещал Декер.

6

Выйдя из полицейского автомобиля на своей подъездной дорожке, Декер окинул мрачным взглядом Камино-линдо, где все еще стояло несколько пожарных машин и дымились развалины дома Бет. Зрители переполнили ближнюю сторону дороги. Команда телевидения нацелила камеру на развалины.

— Я сожалею, — оставшийся сидеть в машине Эсперанса развел руками.

Декер был слишком подавлен и озабочен, чтобы как-то ответить.

— Я еще попробую воздействовать на него, — сказал Эсперанса. — Возможно, он все же хоть что-то скажет.

— Конечно, — вяло отозвался Декер. Никогда еще он не чувствовал себя настолько беспомощным. Хэл и Бен стояли рядом с ним.

— Я буду продолжать теребить полицию Альбукерке и службу безопасности аэропорта, — добавил Эсперанса.

— Не исключено, что Бет и МакКиттрик отправились в Денвер или Флагстаф, — ответил Декер. — Черт возьми, я не могу даже предположить, куда они могли рвануть.

— Ладно, если я что-нибудь услышу, то сообщу вам. Хотя бы чтобы ответить услугой за услугу. Вот моя карточка. — Эсперанса написал что-то на картонном прямоугольничке. — Это мой домашний номер телефона.

Декер кивнул.

Темно-синий полицейский автомобиль тронулся с места, описал дугу, объезжая грузовики и толпу зевак, собравшихся возле дома Бет, развернулся и укатил туда же, откуда приехал.

Щурясь от закатного солнца, Декер смотрел на хвост пыли, удалявшийся по Камино-линдо.

— Этот детектив вовсе не обязан что-то говорить нам, — сказал Хэл. — И он просто должен был отнестись к нам с подозрением. Конечно, он же не может взять и поверить нам на слово, что мы каким-то боком связаны с разведкой.

— Согласен, — подхватил Бен. — А сейчас он наверняка в лепешку разобьется, чтобы разузнать нашу подноготную. Только черта с два он что-нибудь узнает.

— Он достаточно знает дело, чтобы не сообщить этому фэбээровцу, что вы офицеры разведки, — заверил Декер. — Учитывая, что ФБР ведет со всеми другими агентствами непрерывную войну за сферы влияния, Миллер сказал бы нам еще меньше.

— Еще? Да ты что? Он же не сказал нам ровным счетом ничего! — удивился Хэл.

— Не совсем так. — Декер проводил взглядом полицейский автомобиль и, когда он скрылся из виду, повернулся и открыл ворота. — Интерес Миллера к Бет, который он не смог скрыть, подтверждает, что именно она была реальной целью нападения, а когда я упомянул Брайана МакКиттрика, Миллер опять же не смог скрыть, что это имя ему знакомо. О да, он что-то знает. Другое дело, непонятно, какой толк от этого может быть нам.

Хэл и Бен переглянулись с таким видом, будто оба чувствовали себя неловко.

— В чем проблема? — спросил Декер.

— В нас, — отозвался Хэл.

— Что ты имеешь в виду?

— Нас направили сюда, чтобы мы выяснили, не могло ли то, что случилось прошлой ночью, быть как-то связано с каким-нибудь из твоих прежних назначений, — сказал Бен.

— И?

— Никакой связи нет. — Бен произнес это, опустив глаза и внимательно глядя на свой ботинок, которым он перекатывал на дороге камешек. — В чем бы ни состояла проблема Бет Двайер, это твоя личная головная боль. Мы не уполномочены оказывать тебе помощь.

Декер промолчал.

— Как только мы это сообщим, нас отзовут, — добавил Бен.

Декер продолжал хранить молчание.

— Если честно, — присоединился к напарнику Хэл, — это действительно не наша компетенция.

— В таком случае, черт вас возьми, садитесь в вашу тачку и валите отсюда! — вскипел Декер. — Я и без вас справлюсь.

— Каким же образом?

— Должен быть какой-то выход. И, каким бы он ни был, я его найду. Проваливайте.

— И что, никаких обид? — спросил Хэл.

— А разве я похож на обидчивого? — горько произнес Декер. Он шагнул в свой двор, тяжело опустился на скамью и погрузился в размышления, беззвучно бормоча себе под нос. Если Эсперанса ничего не узнает в аэропорту Альбукерке, если он решит умолчать о чем-нибудь из того, что ему удастся выяснить... Перед внутренним взором Декера предстало написанное огромными горящими буквами слово «ТУПИК». Но все же он продолжал думать о Бет. Какая опасность могла угрожать ей в настоящее время? Почему она оказалась с МакКиттриком? Почему она лгала мне? — Что-то... — Декер нетерпеливо стукнул правым кулаком по скамейке. — Должно быть еще что-то, чего я не заметил, еще какая-то возможность разузнать, что она скрывала.

Декер услышал приближавшиеся неторопливые шаги и, подняв голову, увидел Хэла, остановившегося рядом с ним.

— Она никогда не говорила, что хотела отправиться в какое-нибудь конкретное место? — спросил Хэл.

— Нет. Говорила только, что хотела закрыть дверь, связывавшую ее с прошлой жизнью на востоке. Я думал, что вы собрались уезжать.

— Особой спешки нет.

— Неужели? — Чувствуя себя пришибленным, Декер вообразил, как Брайан МакКиттрик везет Бет по Форт-Коннор-лэйн, как слышит она грохот и ощущает сотрясение от взрывов, превративших в груду щебня ее дом, оставшийся на холме. "Если бы только старуха, видевшая автомобиль, запомнила номер... Номер... Возможно, на телефонной станции все же были зарегистрированы телефонные номера, по которым она звонила. Это могло бы дать направление для поисков. Или же звонки, которые она сделала со своего домашнего телефона. Нужно напомнить Эсперансе, чтобы он проверил это".

Но Декер все еще относился к Эсперансе с изрядным недоверием, и это давало ему дополнительный повод для тревоги. А что, если Эсперанса утаивает от него информацию?

— Должен быть и другой путь, — повторил Декер. — Какие у нас есть способы отыскать ее? Через картины? Даже пытаться нечего. Она никогда не говорила мне, с какой из нью-йоркских галерей работала. Там же сотни и сотни галерей. Время очень сильно поджимает, так что просто физически невозможно проверить каждую из них. К тому же, кто знает, может быть, и галерея была ложью и Бет никогда не продавала никаких картин. Единственным подтверждением этой истории был торговец произведениями искусства, которого я здесь встретил, Дэйл Хоукинс, а он, вполне возможно, был совсем не тем, за кого его выдала Бет. Если бы только я догадался записать номер автомобиля, который он поставил перед ее домом. Но у меня тогда не было причин для подозрительности.

Когда Декер снова поднял голову, он заметил, что Хэл и Бен как-то странно смотрели на него.

— Ты в порядке?

— А в чем дело?

— Ты размахиваешь руками и бормочешь что-то невнятное.

— Автомобиль, — сказал Декер.

— Извини?

— Автомобиль, на котором приехал Хоукинс. Вот именно!

— О чем ты говоришь?

— Дэйл Хоукинс приехал на прокатном автомобиле. — Декер почувствовал резкий прилив возбуждения и вскочил. — Когда я проходил мимо машины, то заглянул в окно и увидел на переднем пассажирском сиденье конверт с документами прокатной фирмы. Я почти уверен, что это была «Эйвис». И я совершенно уверен, что дело происходило первого сентября, потому что именно в этот день Бет закончила оформление покупки дома. Синий «Шевроле Кэвэлайер». Если Дэйл Хоукинс прилетел в Альбукерке, как он утверждал, то арендовал бы автомобиль в аэропорту. Он должен был бы показать водительские права и кредитную карточку. Я могу узнать его домашний адрес. — Возбуждение Декера улеглось так же внезапно, как возникло. — Если, конечно, Эсперанса захочет сообщить мне, что ему удастся выяснить в фирме проката автомобилей.

Декер оглядел Хэла, а потом Бена долгим и тяжелым взглядом.

— Очень может быть, что мне придется пожалеть об этом, — сказал Хэл.

— О чем ты говоришь?

— Я думаю, что могу позволить себе немного подождать, прежде чем поставлю штаб в известность о том, что события прошлой ночи не имеют никакого отношения к нашему бизнесу.

— Вы собираетесь помочь мне?

— Ты помнишь, как мы втроем работали в Бейруте? — неожиданно спросил Хэл.

— Да разве такое забывается?

16 марта 1984 года люди из шиитской террористической группы «Хизболла» похитили резидента ЦРУ Уильяма Бакли. Декер, Хэл и Бен входили в группу, занимавшуюся поисками места, где могли содержать Бакли. Декер участвовал в поисках до сентября, а потом его переключили на антитеррористическую операцию в Германии. Напряжение тех жарких летних месяцев и упорные усилия группы навсегда врезались в его память. Бакли так и не удалось найти. Год спустя, 11 октября 1985 года, «Хизболла» объявила о смерти Бакли.

— На той же улице, где и штаб группы, был небольшой зоопарк, — сказал Хэл. — Ты помнишь это?

— Конечно. Не знаю, сколько животных было там до начала Гражданской войны, но, когда мы приехали туда, уцелели только леопард, жираф и медведь. Медведь никак не мог приспособиться к жаре и представлял собой жалкое зрелище.

— И тогда же снайпер одной из террористических фракций решил позабавиться стрельбой в тех, кто выходил кормить животных. Снайпер убил смотрителя. За следующие два дня он уложил четверых добровольцев. Животные начали голодать.

— Это я тоже помню. — Декер почувствовал, что у него в горле встал комок.

— Однажды ночью ты куда-то делся. А когда вернулся утром, то сказал, что хочешь отнести животным корм и воду. Я пытался остановить тебя. Я предупредил тебя, что вряд ли снайпер обрадуется чему-то больше, чем возможности убить американца. Ты мне ответил, что позаботился о снайпере. Что он больше не будет представлять собой проблему. Конечно, могло быть, что его уже заменил другой снайпер, который подстрелит тебя, но это тебя, похоже, не тревожило. Ты был решительно настроен сделать так, чтобы животные не страдали.

Во дворе воцарилась мертвая тишина.

— Ну и почему ты вспомнил об этом? — спросил Декер.

— Потому что я сам подумывал о том, как бы разыскать этого снайпера, — ответил Хэл. — Но так и не смог собраться с духом. Я завидовал тебе — ты сделал то, что должен был сделать я. Забавно, правда? Бейрут был средоточием человеческого страдания, но мы переживали из-за трех животных. Конечно, толку от этого никакого не было. Уже на следующий день все они погибли во время минометного обстрела.

— Но они умерли не голодными, — сказал Декер.

— Совершенно верно. Ты стоящий парень. Покажите мне, где находится ближайший телефон-автомат, — попросил Хэл. — Я сообщу в штаб, что мы все еще разбираемся. И попрошу, чтобы они через свою компьютерную сеть узнали, кто первого сентября арендовал синий «Шевроле Кэвэлайер» в отделении «Эйвис» в аэропорту Альбукерке. Вероятно, там не одна такая машина. Хорошо еще, что аэропорт небольшой.

— Хэл?

— Ну, чего еще?

— ...Спасибо.

7

Испытывая противоречивые болезненные эмоции, Декер смотрел в заднее стекло «Форда Таурус», который Хэл и Бен взяли напрокат полдня назад, когда прилетели в Альбукерке. Ему казалось, что миновала уже целая вечность. В окне автомобиля разворачивалась постепенно уменьшающаяся перспектива, охватывающая горы Сангре-де-Кристо, начавшие желтеть осины в долине горнолыжников, саманные дома, примостившиеся в предгорьях, пинии и можжевельники и темно-красный блеск высокогорного пустынного заката. Впервые со дня прибытия — больше чем за год — он покидал Санта-Фе. О, конечно, ему приходилось выезжать за пределы города — он ездил на рыбалку, спускался на плотах по белым от пены горным рекам, ездил на экскурсию в Таос. Но все эти однодневные поездки казались даже не вылазками, а всего лишь расширением географии Санта-Фе. Они были краткими, и в конце концов он всегда знал, что скоро возвратится назад.

А вот теперь он на самом деле уезжал, не зная, куда и надолго ли, и даже не зная, вернется ли он назад. Конечно, ему всей душой хотелось возвратиться, и чем скорее, тем лучше, но была одна серьезная проблема: удастся ли ему вообще вернуться? Не окажется ли так, что на пути его поиска будут расставлены ловушки, которые не позволят ему возвратиться? Удастся ли ему выжить, чтобы возвратиться? Из бесчисленных переделок, в которые ему доводилось попадать во время службы в войсках специального назначения и позже, в качестве оперативника разведки, Стив выходил живым благодаря в немалой степени тому, что он обладал способностью профессионала определять разницу между обоснованным и безрассудным риском. Но для того, чтобы быть профессионалом, требовалось много больше, чем простое умение рассуждать, опираясь на школьные знания, опыт и врожденные дарования. Требовался еще и особый подход — способность держаться на тончайшей грани между убежденностью и объективностью. Декер ушел с разведывательной работы, потому что у него не осталось убежденности и его стало по-настоящему тошнить от объективности, из-за которой он ощущал себя отгороженным невидимой стеной от всего остального мира.

А теперь он определенно чувствовал в себе такую убежденность, какой, пожалуй, не знал за всю свою жизнь. Он был глубоко, неистово, до одержимости настроен найти Бет. Его любовь к ней была бесконечной. Она сделалась центром его жизни. Он готов был пойти на какой угодно риск, лишь бы разыскать ее.

«Любой?» — спросил он себя и сразу же ответил: да. Потому что, если он не сумеет найти Бет, если он не сможет справиться с теми обескураживающе сложными и напряженными обстоятельствами, в которые его угораздило влипнуть, то он не сможет потом сделать вообще ничего. Его жизнь окажется лишенной всяческого смысла. Он просто-напросто пропадет.

Мрачно глядя в боковое окно «Тауруса» и бессознательно отмечая, как закат темнеет и делается из пламенно-алого кроваво-красным, он вдруг уловил, что Хэл, сидевший спереди, что-то говорит, упоминая его имя.

— Что ты сказал?

— Я спросил: люди здесь всегда такие сумасшедшие или только сегодня, по случаю праздничного уик-энда?

— Нет. Движение здесь всегда кошмарное, — ответил Декер, лишь частично уловив содержание вопроса.

— Я думал, что самые ужасные водители в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Но я никогда не видел ничего подобного тому, что творится здесь. Машина встает за мной, почти касаясь бампера, на шестидесяти пяти милях в час. Я хорошо вижу в зеркале, как водила испепеляет меня взглядом за то, что не хочу разгоняться до восьмидесяти. Потом он, не подавая никаких сигналов, перепрыгивает в левый ряд, и сразу же, опять же без сигнала, возвращается в мой ряд, но на сей раз почти касается моего переднего бампера. И гонит дальше, точно таким же образом обгоняя следующий автомобиль. Несомненно, в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе тебя тоже подрезают, но там ведь все хотят одного: проскочить, чтобы не попасть в пробку. А здесь дорога пуста на четверть мили спереди и позади меня, но они все равно подрезают. Что за чертовщина здесь творится?

Декер ничего не ответил. Он снова уставился назад, отмечая про себя, что предгорья и саманные дома сделались еще меньше. Он чувствовал, что его стремительно уносит от них непреодолимая сила. Загорелись огни на ипподроме. А потом «Таурус» устремился вверх, к пику Ла-Бахада, откуда с высоты двух тысяч футов начинался непрерывный спуск к Альбукерке.

— Субботний вечер, — сказал Хэл. — Парня может не быть дома.

— В таком случае я дождусь его возвращения, — ответил Декер.

— Вместе дождемся, — откликнулся Бен.

От нахлынувших чувств у Декера перехватило горло, и он не сразу сумел ответить.

— Спасибо вам. Я очень благодарен.

— Но я не знаю, как долго мне удастся водить за нос штаб, — сказал Хэл.

— Вы уже оказали мне огромную помощь.

— Возможно. Скоро узнаем, было ли в том, что я узнал, хоть что-нибудь полезное.

Подъехав к телефону-автомату в Санта-Фе, Хэл затребовал у своего начальства информацию из компьютерной системы. Система имела тайные входы во все гражданские базы данных в Соединенных Штатах, и Хэл поразительно быстро получил информацию, согласно которой в прокатном автопарке аэропорта Альбукерке имелось несколько синих «Шевроле Кэвэлайеров» и все они, кроме одного, были взяты клиентами до четверга 1 сентября. Оставшийся «Кэвэлайер» был действительно арендован 1 сентября, в 10:13 утра, но имя клиента было не Дэйл Хоукинс, как надеялся Декер. Имя человека, взявшего этот «Шевроле», было Рэндольф Грин, и его адрес не имел никакого отношения к Нью-Йорку или его окрестностям, как было бы у Дэйла Хоукинса; напротив, был указан адрес в самом Альбукерке.

— Рэндольф Грин... — протянул Хэл. Машина продолжала удаляться от Санта-Фе и уже почти добралась до перевала. — Как ты думаешь, кем он может быть?

— И почему человек, который живет в Альбукерке, вдруг отправляется в аэропорт брать напрокат автомобиль? — Декер отвернулся от продолжавшего темнеть закатного неба. — Именно поэтому мне и кажется, что мы находимся на верном пути.

— По крайней мере это единственный путь, на котором можно рассчитывать что-то найти, — добавил Бен.

— Но зачем Бет понадобилось лгать мне насчет его имени? — вздернул голову Декер. По большому счету вопрос был наивным — он уже знал часть ответа. Бет лгала по той же самой причине, по которой не сказала ему, что считала именно себя настоящей целью нападения, случившегося прошлой ночью, по той же самой причине, по которой не сказала ему, что Брайан МакКиттрик будет ждать на Форт-Коннор-лэйн, чтобы забрать ее. Все время наших с ней отношений, думал Декер, она что-то скрывала. Сами отношения были ложью.

"Нет! — яростно возразил он самому себе. — Это не могло быть ложью. Разве могло такое сильное чувство быть обманом? Разве я не разглядел бы обман в ее глазах? Разве я не заметил бы в ее поведении колебаний или расчетливости — хоть чего-нибудь, что выдало бы ее? Я в прошлом сам был большим мастером расчетливости. Она просто не была способна одурачить меня. Чувства, которые она испытывала ко мне, были самыми натуральными — нежность, страсть, забота..." Декер хотел добавить в этот перечень слово «любовь», но тут ему пришло в голову, что он не может припомнить ни одного раза, когда Бет сказала бы, что любит его. Он говорил ей это достаточно часто. Но произносила ли она хоть когда-нибудь это слово по собственной инициативе или, может быть, повторяла вслед за ним, когда он говорил ей о любви? Как Декер ни старался, он так и не смог вспомнить такого случая.

И тут же нахлынули и другие воспоминания — о том первом разе, когда он и Бет занимались любовью, упав прямо на кирпичный пол ее студии. Они оба ощущали неуверенность, были одновременно напряжены и полностью поглощены тем, что с ними происходило, боялись и жаждали этого, они ласкали и изучали друг друга. Это случилось как раз 1 сентября, после того как он повстречался с «Дэйлом Хоукинсом», после того как Бет показала ему свои картины. Лавина вопросов, порожденных сомнениями во всех событиях недавнего прошлого, обрушилась на Декера, угрожая лишить его способности здраво мыслить. А правда ли, что Бет сама писала свои картины? Было ли имя Бет Двайер ее настоящим именем? Действительно ли умер ее муж? И, кстати, была ли она вообще замужем? Какими были ее отношения с Брайаном МакКиттриком? Нет, то, что МакКиттрик знал и Декера, и Бет, никак не могло быть совпадением.

Безумие, думал Декер. На его верхней губе высыпали крупные капли пота. У него закружилась голова. Все оказалось совершенно не таким, каким казалось. Все, что он считал само собой разумеющимся, сделалось зыбким и ненадежным. Он испытывал непрерывное ощущение падения в бездну и сейчас почти жалел, что ушел с разведывательной работы. По крайней мере тогда он знал правила. Обман был нормой, и он никогда не позволял одурачить себя ложью, направленной против него самого. И теперь, когда он твердо решил, что жизнь не должна основываться на обмане, его наконец обманули.

Тогда почему, спросил он себя, он чувствует в себе такую решимость разыскать Бет? Чтобы защитить женщину, которую он любит? Или же на самом деле ему необходимо потребовать объяснения от женщины, которая ему лгала? Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что он совершенно растерян, — хотя нет, и еще в одном: он ни за что не успокоится, пока не отыщет Бет. Найдет или умрет.

Бен снова обратился к нему:

— Когда этот детектив — как его зовут? Кажется, Эсперанса? — сообразит, что ты покинул город, он придет в бешенство. Он поставит на уши всю полицию штата и бросит ее искать тебя.

— Всех нас, — поправил его Хэл. — Он видел этот прокатный автомобиль, стоявший перед домом Стива. Он сможет описать его.

— Да, — согласился Декер. — Он будет искать меня.

«Таурус» перевалил через верхнюю точку хребта и начал длинный спуск к Альбукерке. Санта-Фе больше не было видно. Декер отвернулся от заднего стекла, чтобы обдумать ту темную неизвестность, которая ждала его впереди.

Глава 7

1

После Санта-Фе, архитектурный облик которого был выдержан в стиле старинных испанских городков, остроконечные крыши и деревянные или кирпичные стены домов Альбукерке казались странными. В Санта-Фе можно было найти всего лишь несколько викторианских строений, а в Альбукерке таких было множество. Они тоже казались Декеру странными, как и еще более многочисленные простые одноквартирные домики, один из которых принадлежал Рэндольфу Грину.

Чтобы найти этот дом, потребовался час. Декер, Хэл и Бен вынуждены были останавливаться на трех различных станциях техобслуживания на автомагистрали № 25, прежде чем им удалось отыскать карту Альбукерке. Карта оказалась не настолько детальной, как хотелось бы, и поэтому им пришлось ехать медленно, разглядывая таблички на домах, но в конце концов они все же добрались до нужного места в западной равнинной части города. Чама-стрит представляла собой два ряда скромных одноэтажных строений. При виде лужаек, редких деревьев и заборчиков из редкого штакетника Декеру показалось, будто его перенесло в пригород Среднего Запада. И в который уже раз у него появилось вызывающее головокружение ощущение нереальности всего происходящего.

— Вот нужный адрес, — сказал Хэл, проезжая мимо дома, который нисколько не отличался с виду от всех остальных.

Время перевалило за десять вечера. Давно уже стемнело. Кроме редких уличных фонарей да нескольких освещенных окон в домах, света не было нигде; по всей видимости, местные жители где-то предавались вечерним развлечениям, на которые так щедр уик-энд. В доме Грина светилась лампочка над входной дверью и одно из окон с задней стороны.

— Очень может быть, что его нет дома, — сказал Бен, — а этот свет зажжен только для того, чтобы отпугнуть грабителей.

— Давай объедем вокруг квартала, — предложил Декер. — Удостоверимся, что нет никаких сюрпризов.

Их не оказалось. Все вокруг выглядело таким же безжизненно спокойным, как и дом Грина.

— Не исключено, что мы сунулись не туда, — заметил Хэл. — Это место совершенно не похоже на источник опасной угрозы.

— Но это единственная ниточка, которая у нас есть. — Декер изо всех сил пытался сохранить надежду. — Я хочу спросить Грина, зачем ему понадобилось ехать аж в аэропорт, чтобы взять напрокат автомобиль.

Хэл проехал мимо пары домов и остановил автомобиль у обочины.

Декер дождался, пока фары «Тауруса» погаснут, и лишь после этого вышел. Он хотел находиться под прикрытием темноты. Но лишь только он сделал пару шагов в сторону оставшегося позади дома Грина, как Хэл окликнул его.

— Минуточку, — негромко сказал он и, вынув что-то из багажника, вложил это Декеру в руку. Это была связка отмычек.

Потом Хэл вручил ему что-то еще, и Декеру тоже не потребовалось спрашивать, что это такое. Слишком уж знакомым был этот предмет — полуавтоматический пистолет.

— Девять миллиметров, — еще более понизив голос, сказал Хэл. — «Беретта». А вот глушитель для него. — Хэл извлекал предметы из «дипломата», который держал Бен.

— Но как же вы прошли через контроль в аэропорту?

— Нам это не потребовалось.

Декер кивнул.

— Ах да, вспомнил. Вы сразу как приехали сказали, что прилетели на самолете компании.

— Все готово? — спросил Бен.

Декер оглянулся вокруг, чтобы удостовериться, что его не видит никто посторонний, и лишь после этого вынул из пистолета магазин, убедился в том, что он полностью заряжен, вставил его на место и, отведя затвор, дослал патрон в патронник. Потом он осторожно опустил курок, даже не подумав о том, чтобы поставить оружие на предохранитель, и засунул пистолет под поясной ремень. Оружие было надежно скрыто под коричневой ветровкой. Помимо нее Декер одел темные кроссовки, чистые джинсы и однотонную легкую рубашку. Как он ни старался вымыть сажу из волос, при отсутствии горячей воды ему это не удалось. От него все еще исходил несильный, но ощутимый запах дыма.

— Готов.

— Что ты собираешься делать? — спросил Бен. — Если Грин дома, он может быть не один. У него может быть семья. Возможно, он ни к чему не причастен. А может, совсем наоборот, сидеть в гостиной с компанией парней, обожающих таскаться в гости с автоматами под мышкой. Но ни в том, ни в другом случае мы не сможем встрять в историю.

— Смотрите за домом отсюда. Я пойду взгляну, — ответил Декер.

— Но тебе, возможно, потребуется прикрытие.

— Но вы же сами сказали, что это не ваше дело. Зато это мое шоу, и я рискну.

— Мы делаем это не по деловым причинам.

— Поверьте, если мне потребуется помощь, я вам сообщу.

Хэл бесшумно закрыл багажник, а Декер — неторопливо, с обманчивым для любого постороннего спокойствием — шел по темному тротуару и осторожно, не поворачивая головы, осматривал дома по обеим сторонам улицы, приближаясь к дому Грина. Ему не встретилось ни одной живой души. Миновав дом Грина, он повернул налево, во двор следующего дома — тот был совершенно темным, — и шел, пригнувшись, вдоль деревянного забора, пока не очутился за домом. Он опасался, что во дворе этого дома или у Грина может быть собака, но никакой конуры там не оказалось, и лая он тоже не услышал. Ночь была очень тихой. Остановившись, чтобы сосредоточиться и отогнать излишнее напряжение, он вдохнул непривычный сладкий запах свежескошенной травы.

Свет на задворках дома Грина падал из окна; на темной траве двора лежал яркий прямоугольник. В доме не было видно никакого движения. Оттуда, где находился Декер, было рукой подать до задней части небольшого — на одну машину — гаража Грина. Двигаясь очень медленно, чтобы ни в коем случае не нашуметь, он перевалился через достававший ему до пояса заборчик и оказался на лужайке соседнего участка. Там он сразу же прижался к стене гаража, постаравшись укрыться в тени. Убедившись, что его проникновение на участок тоже не вызвало никакой реакции, он заглянул через окошко в задней стенке гаража внутрь. Свет, падавший из дома Грина, позволил ему разглядеть, что гараж пуст.

Не теряя времени даром, Стивперебрался на четвереньках к кустам, росшим вдоль задней стены дома и присел под темным окном, прислушиваясь, не донесутся ли изнутри звуки голосов, музыки, какой-нибудь телевизионной передачи или чего-то еще, что указало бы на то, что внутри кто-то был. Тишина. Довольный тем, что ограда и несколько деревьев скрывают его от дома, находившегося позади, он выбрался из тени и осторожно прислушался под дверью черного хода Грина. И снова не услышал ни звука. Перебравшись к освещенному окну он немного послушал под ним. Опять тишина.

Он оценил ситуацию. Если Грин живет один, то пустой гараж позволял предположить, что он куда-то уехал. А вдруг, кроме него, в доме живет кто-то еще и уехали не все? Или же у Грина могло просто не быть автомобиля, и именно поэтому он 1 сентября арендовал «Кэвэлайер»?

Черт побери, у меня нет времени, чтобы заново все продумывать, сказал себе Декер. Я должен найти Бет! В своей прежней жизни он отступил бы и установил наблюдение за домом, выжидая того момента, когда у него появится шанс встретиться с Грином в полностью контролируемой ситуации. Но теперь Декер жил своей нынешней жизнью, и его сердце каждым ударом говорило, что Бет находится в опасности, что она нуждается в его помощи. И она не могла лгать ему без очень веских причин. На этот момент он точно знал только одно: может быть, ее сейчас начнут убивать в доме Грина.

Он не видел знаков, которые должны были бы предупредить потенциальных злоумышленников о том, что дом оборудован системой безопасности. Обычно такие знаки выставляли на самых видных местах. Ни на одном из окон с задней стороны дома не было наклейки с надписью «ОХРАНЯЕТСЯ». На всякий случай — вдруг Грин забыл запереть черный ход — Декер дернул дверь. Увы, не повезло. Сунув руку в карман, он достал отмычки, выбрал подходящую и за тридцать секунд открыл замок. Он мог сделать это и намного быстрее, но был вынужден работать осторожно, производя как можно меньше шума, чтобы не насторожить тех, кто мог находиться внутри. Он внезапно ощутил грустную иронию судьбы: не далее как прошлой ночью кто-то посторонний пытался как можно осторожнее открыть его собственный замок.

Вынув из-за пояса «беретту», он присел на корточки, открыл дверь и прицелился в освещенное помещение, которое оказалось маленькой кухней. Свет, который он видел, горел над мойкой. Со всей возможной быстротой, при которой он еще мог передвигаться беззвучно, Декер осмотрел темный дом, радуясь тому, что в нем только один этаж и нет подвала. В доме не оказалось никого.

Никем не замеченный, он вышел через черный ход на темный тротуар перед домом и через пять минут вернулся внутрь, на сей раз в сопровождении Хэла и Бена.

— Давайте, черт возьми, попробуем разобраться, кто же такой этот Рэндольф Грин, — сказал Декер, как только запер дверь за своими друзьями. — Когда я в первый раз здесь осмотрелся, то не обнаружил никакой детской одежду или игрушек. Я не нашел женских платьев. Грин живет или один, или с мужчиной.

— Я осмотрю хозяйскую спальню, — вызвался Хэл.

— Если есть еще одна спальня, я займусь ею, — сказал Бен.

— Отлично, — отозвался Декер. — А я пошарю в кабинете.

— Может быть, и нет, — вдруг нахмурился Хэл.

— Что случилось?

— Фары на подъездной дорожке.

2

Декер испытал шок. Через боковое окно кухни он тоже увидел свет приближающихся фар, послышался звук работающего автомобильного мотора. Машина подъехала еще недостаточно близко для того, чтобы тот, кто в ней сидел, мог ясно видеть кухню, но через две-три секунды он подъедет вплотную. Декер, Хэл и Бен пригнулись и поспешно осмотрелись вокруг.

— Пожалуй, будет лучше, если я сам этим займусь. Не надо, чтобы кто-нибудь видел ваши лица, если этого удастся избежать, — сказал Декер. — Не хочу, чтобы вас притянули за проникновение со взломом, если окажется, что мы вломились не туда. — Он отступил за оформленный в виде арки дверной проем слева и скрылся в темной гостиной. Хэл и Бен спрятались в коридоре слева, через который можно было попасть в кабинет и спальни.

Снаружи донесся рокочущий звук; очевидно, поднялась автоматическая дверь гаража. Еще через несколько секунд умолк автомобильный двигатель. Дверь гаража прогрохотала еще раз.

Декер стоял в гостиной, прижимаясь к книжному шкафу. Он услышал звук ключа, поворачивающегося в замке черного хода, и почувствовал, как по его груди сбежала струйка. Дверь открылась. Послышался звук шагов — одной пары ног. Негромко скрипнули петли, и дверь закрылась. Щелкнул, попав в гнездо, язычок замка — и Декер вошел в кухню, держа наготове пистолет.

Увидев перед собой того самого человека, с которым однажды встречался, Декер испытал сложное чувство, представлявшее собой смесь облегчения, растерянности и гнева. Декер отлично понимал, что незнакомое доселе стремление к победе вынудит его пойти на такой риск, какого он ни за что на свете не позволил бы себе в своей прошлой жизни. Вполне возможно, что Рэндольф Грин окажется совершенно законопослушным гражданином, а то, что он 1 сентября взял напрокат синий «Шевроле Кэвэлайер» в аэропорту Альбукерке, не значит ровным счетом ничего. В таком случае, что следует делать Декеру, если Грин ударится в панику при виде пистолета? Что, если дело дойдет до драки и Грин получит смертельное ранение? И даже если Грин останется невредим, Декер все равно нарушил закон, когда вторгся в дом Грина, а сейчас за его спиной не было прежнего работодателя, который без особого труда убедил бы местную полицию закрыть глаза на преступление, если бы Декера поймали.

Впрочем, все опасения исчезли, как только мужчина, секунду назад вошедший в кухню, изумленно обернулся на звук шагов Декера. Испуганный демонстративно выставленным вперед пистолетом, хозяин дома сунул руку под полу темно-синей спортивной куртки, в которую был одет. Но Декер подскочил к нему прежде, чем он успел полностью вытащить оружие. Сбив резкой подсечкой человека с ног, Декер одновременно дернул его за правую руку, резко вывернул запястье и вырвал из ослабевших пальцев пистолет.

Вскрикнув от боли, мужчина рухнул на пол. Декер отбросил отобранное оружие в сторону, прижал ко лбу противника дуло «беретты» и поспешно обыскал упавшего. Убедившись в том, что у «Хоукинса» нет другого оружия, Декер выхватил у него из кармана бумажник и отошел в сторону, продолжая держать лежавшего на полу под прицелом. Тут же он услышал торопливые шаги в коридоре, и у него из-за спины выскочили Хэл и Бен.

— Ты в порядке? — Бен нацелил на лежавшего собственную «беретту».

— В полном, если не считать, конечно, что я зол, как черт. — Декер указал на лежавшего на полу худощавого мужчину лет за пятьдесят, с мягкими чертами лица и заметно поредевшими седеющими волосами. Единственной переменой, случившейся с ним за время, прошедшее с момента их с Декером встречи, было то, что тогда он был бел, как сметана, но за прошедшие десять дней пустынное солнце успело оставить на его коже легкий загар. — Позвольте представить вам, джентльмены, преуспевающего торговца произведениями искусства, который уверял меня, что продает картины Бет, Дэйла Хоукинса. Давно не виделись, Дэйл. Как идут дела?

«Хоукинс» яростно зыркнул на него с пола.

— Вы, черт вас возьми, хоть немного думаете, что творите? Вы хоть немного представляете себе...

Декер пнул его в бок. Когда «Хоукинс» перестал стонать, Декер снова заговорил:

— Я задал вам вопрос, Дэйл. Как идут дела? Не слишком ли повредит вашему бизнесу то, что вам пришлось так надолго бросить вашу галерею в Нью-Йорке? Или же ваше настоящее имя Рэндольф Грин? Я изрядно сбит с толку всем этим, Дэйл, а когда я запутываюсь, то начинаю сердиться. Когда же я сержусь...

Декер выдернул ящик из кухонного стола и высыпал все его тяжелое содержимое на «Хоукинса», отчего тот снова застонал и попытался прикрыться руками.

— Лучше бы вам поговорить со мной, Дэйл. В конечном счете вам все равно придется это сделать, но чем раньше вы возьметесь за ум, тем меньше боли вам придется перенести.

— Вы не знаете, что...

Тогда Декер бросил в «Хоукинса» тостер, попав ему в бедро. Лицо лежавшего перекосилось от боли, он не знал, какую часть тела ему прикрывать.

— Не выводите меня из терпения. — Декер налил воду в чайник, поставил его на плиту и включил конфорку. — На тот случай, если вы думаете, для чего нужен кипяток, скажу сразу: не для кофе. Приходилось когда-нибудь получать ожоги третьей степени? Говорят, что ошпаривание хуже всего. Я говорю обо всем этом совершенно серьезно, Дэйл. Поэтому относитесь и вы серьезно к моим словам. Какая... у вас... связь... с... Бет... Двайер?

Хоукинс продолжал, кривясь от боли, держаться за бедро.

— Посмотрите в моем бумажнике.

— Что?

— В моем бумажнике. Вы держите его в руке. Загляните внутрь.

— Там есть что-то, касающееся Бет? — Не желая отводить взгляд от Хоукинса, Декер перебросил бумажник Бену. — Посмотри, о чем он говорит.

Бен открыл бумажник, изучил его содержание и нахмурился.

— В чем дело? — спросил Декер. — Он солгал? Там нет ничего о Бет?

— Насколько я вижу, действительно нет. — На лице Бена появилось очень обеспокоенное выражение. — Но если это удостоверение не поддельное, то Рэндольф Грин его настоящее имя.

— Ну и что? В чем здесь проблема?

— Если верить этому, — Бен показал значок, — он маршал Соединенных Штатов[95].

3

— Маршал? — Декер почувствовал, что голова у него опять пошла кругом. — Нет. Это чушь какая-то. Какое отношение американский судебный маршал может иметь к...

— Тише! — перебил его Бен.

— Что...

— Я что-то услышал. — Бен взглянул на стекло в двери черного хода. — Иисус. — Он вскинул пистолет. — Ложитесь! Кто-то снару... — Не договорив последнее слово, он дернулся и начал падать назад; вокруг его лба повисло облачко крови, выбитой силой выстрела.

Декера передернуло, а в ушах зазвенело от грохота выстрела, разбившего стекло в двери. Почувствовав, что Хэл бросился ничком на пол, Декер сделал то же самое. Он прицелился в дверь, но тут же перевел пистолет на окно над раковиной. Было непонятно, куда целиться, потому что кухня имела три окна. Он был потрясен, но не мог позволить себе хоть как-то отреагировать на смерть Бена. Печаль придет позже, сильная печаль, но сейчас им управляли въевшиеся в плоть и кровь навыки. У него была только одна цель: остаться в живых.

Извиваясь всем телом, надеясь найти укрытие в темноте гостиной, Декер крикнул мужчине, которого все еще называл про себя Дэйлом Хоукинсом:

— Кто в нас стреляет? Скажите им, чтобы прекратили огонь!

Но Хоукинс ответил ему взглядом, полным самого искреннего недоумения.

Декер слышал злые голоса за дверью черного хода. Потом он услышал, как разбилось стекло на фасаде. Но едва он успел повернуться и прицелиться в ту сторону, как несколько мощных взрывов чуть не разорвали ему барабанные перепонки. Один, два, три, четыре. Почти теряя сознание, Декер отчаянно вскинул руки к ушам и попытался при этом закрыть и глаза, потому что грохот сопровождали ярчайшие, ослепительные вспышки, от которых сразу заболели глаза и голова.

Неспособный сдержать непроизвольно вырвавшийся стон, не в силах противостоять инстинктивной реакции своей нервной системы на такой резкий и сильный приступ боли, он растянулся на полу, полностью выведенный из строя взрывами светозвуковых шоковых гранат, которые применялись для того, чтобы на некоторое время парализовать противника и лишить его способности обороняться. Даже несмотря на полнейший хаос в мыслях, Декер смог сообразить, что случилось, — ему самому приходилось не раз использовать такие гранаты.

Но понимание не помогло ему преодолеть кратковременный приступ паники. Прежде, чем он сумел пересилить боль и вернуть себе присутствие духа, оружие выбили у него из руки. Все еще глухого и слепого, его схватили и вздернули на ноги. Его вытолкнули за дверь. Снаружи он упал на тротуар, но его снова поставили на ноги. Чьи-то грубые руки столкнули его с тротуара на проезжую часть. Внезапно утратив вес, он завалился на правый бок. Тяжело рухнув на металлический пол, он почувствовал, что рядом с ним упало еще несколько тел, и как-то отстраненно подумал, что, вероятно, оказался в автомобиле. Фургон, добавил он про себя, чувствуя, как его вновь охватывает оцепенение. Металлический пол накренился — в фургон вскарабкались несколько человек. Дверью раз-другой хлопнули, и лишь после этого щелкнул замок. Машина тронулась с места.

4

— Вы обыскали их?! — рявкнул грубый голос.

— Еще в доме.

— Обыщите еще раз.

— Но мы забрали у них все оружие.

— Я сказал: обыщите еще раз. Мне не нужны новые неожиданности.

Все еще ничего не понимающий Декер снова почувствовал прикосновение чьих-то рук. Они шарили по нему, перекатывали его, давили, щупали. Его поврежденное гранатами зрение начало понемногу восстанавливаться. А уши продолжали мучительно болеть; в них так звенело, что голоса, которые он слышал, казалось, доносились откуда-то очень издалека.

— Этот чистый, — доложил другой грубый голос.

— И остальные тоже.

— Ладно, — отозвался первый голос. Он звучал хрипло, как будто у него в горле перекатывался гравий. — Тогда самое время поболтать. Эй.

Фургон слегка накренился, по-видимому, поворачивая за угол. Мотор взревел громче. Декеру показалось, что скорость увеличилась.

— Эй, — повторил хриплый голос.

Декер почувствовал движение рядом с ним.

— Правильно. Ты. Я говорю с тобой.

Декер плотно зажмурился, а потом открыл глаза и несколько раз моргнул. Действительно, зрение начало восстанавливаться. Яркое пятно, кроме которого он некоторое время не видел ничего, распалось на много — очень много — движущихся ярких пятнышек, которые, как он понял, были несущимися навстречу фарами. Это могла быть только автострада. Еще Декер увидел, что совершенно правильно догадался: он находится в фургоне. Задний отсек, в котором он лежал, не был оборудован сиденьями. Перед ним трое мужчин с пистолетами сидели на корточках в переднем конце отсека. За их спинами — водитель и еще один мужчина на пассажирском месте, тоже смотревший назад, в глубь фургона.

— Да, ты, — повторил обладатель хриплого голоса. Он сидел в середине — здоровяк с густыми темными волосами и желтоватым или даже оливковым цветом лица. Лет тридцати пяти. Обутый в дорогие ботинки, одетый в хорошо скроенные слаксы, рубашку и ветровку, сшитую на заказ; все темное. Декер заметил, что и все его спутники выглядели примерно так же.

Держа оружие в руке, хриплый наклонился вперед и толкнул кого-то, лежащего рядом с Декером. Скосив глаза, Декер увидел, что это был тот самый человек, о котором он думал как о Дэйле Хоукинсе.

— Видит Христос, к тебе обращаюсь! — прогромыхал хриплый. — Сядь. И слушай, что тебе будут говорить.

Явно не успевший прийти в себя Хоукинс с видимым усилием приподнялся и сел, опираясь на стенку фургона.

Хотя звон в ушах у Декера все еще продолжался, резь в барабанных перепонках заметно ослабела. Он отчетливо расслышал, как водитель жаловался:

— Еще один! Иисус, да здесь все водители чокнутые. Или, может быть, они, пьяные? Они думают, что это Индианаполис. Так и подрезают меня, так и подрезают. Еще чуть-чуть поближе, и этот увез бы мой бампер на память.

Мужчина, который, похоже, был здесь главным, не обращал на водителя ни малейшего внимания; он продолжал пристально разглядывать Хоукинса, который находился слева от Декера. Справа от Декера пошевелился и медленно сел Хэл.

— Вот то-то и оно, — многозначительно произнес хриплый. — Мы знаем, что Декер понятия не имеет, где находится женщина. Иначе он не суетился бы, пытаясь отыскать ее. Но он должен был считать, что ты знаешь, куда она делась. — Говоривший резко ткнул пальцем в сторону Хоукинса. — Иначе он не поперся бы из Санта-Фе в Альбукерке, чтобы ворваться к тебе в дом и допросить тебя, когда ты придешь домой.

Декер ощущал заторможенность и внутреннюю опустошенность, которыми у него всегда сопровождался выброс адреналина. Все произошло чрезвычайно быстро, но, несмотря на головокружение и тошноту, проявившиеся, когда ни борьба, ни бегство оказались невозможными, Декер изо всех сил пытался сохранить присутствие духа и заметить максимум подробностей того, что творилось рядом с ним.

Он не переставал изумляться темным глазам мужчин, резким чертам и почти оливковому цвету их лиц. Итальянцы, решил он. Группа состояла из итальянцев.

Точно так же, как вчера вечером. Рим. Все возвращается к тому, что случилось в Риме, думал он, ощущая усиливавшийся холодок в груди. Но каким образом?

— Я хочу максимально упростить все для тебя, — продолжал между тем главарь. — Скажи мне все то, что Декер хотел узнать от тебя.

Водитель фургона, громко выругавшись, резко крутанул баранку: нос его машины подрезал очередной лихач.

— Где Диана Сколари? — спросил главарь.

В первый момент Декер был абсолютно уверен, что его подвели травмированные барабанные перепонки, исказившие звучание слов. Бет Двайер. Конечно, это о ней должен был спрашивать бандит. Где Бет Двайер? Но движение губ говорившего совершенно не соответствовало имени Бет. Диана Сколари. Он произнес именно это имя. Но кто такая, гори оно все в аду, Диана Сколари?

— Я не знаю, — ответил Хоукинс. Его кожа сделалась серой от страха, а речь звучала невнятно, будто во рту все пересохло. — Я понятия не имею, где она.

Главарь налетчиков разочарованно покачал головой.

— Я же сказал тебе, что хотел для тебя все упростить. Я задал тебе вопрос. Предполагая, что ты дашь мне тот ответ, который мне нужен. Никаких уверток, никаких недомолвок.

С этими словами он взял монтировку и обрушил ее на голень Хоукинса.

Хоукинс громко вскрикнул и схватился за ногу.

— И если бы ты сделал то, что от тебя требуется, то не было бы никакой боли, — продолжил главарь как ни в чем не бывало. — Но ты не хочешь сотрудничать. Неужели ты искренне рассчитываешь, будто я поверю, что маршал США, — он помахал значком Хоукинса, — которому поручено присматривать за тем, как Диана Сколари устроится в Санта-Фе, может не знать, куда она сорвалась? — Он снова взмахнул монтировкой, но на сей раз ударил по полу рядом со второй ногой Хоукинса. Железо загремело, Хоукинс содрогнулся всем телом. — Ты что, за дурака меня держишь?

Хоукинс говорил с трудом, как будто был сильно простужен, но все же он не желал сдаваться:

— Но я же не один работал с нею. У нас была команда. Мы работали попеременно, чтобы никто слишком не засвечивался. Я не видел ее с первого числа.

Хриплый снова обрушил монтировку на пол.

— Но ты знал, что она сбежит сегодня.

— Да. — Хоукинс с трудом сглотнул.

БАХ! Монтировка в очередной раз громыхнула об пол.

— А это значит, что у тебя была связь с остальной частью команды. Ты что же, надеешься, что я поверю, будто тебе не сказали, где твои дружки ее прячут?

— Такая информация сообщается только в случае необходимости. Мне сказали, что это мне знать необязательно. — Голос Хоукинса звучал скрипуче и вызывал у Декера ассоциацию с наждачной бумагой.

— О, неужели они тебе действительно ничего не сказали? Что ж, очень плохо для тебя, потому что, если ты ничего не знаешь, то ты бесполезен и я вполне могу тебя убить. — Он указал пистолетом на Хэла. — Кто такой Декер я знаю. Ну, а ты кто такой?

— Никто.

— Тогда в тебе и толку никакого нет. — Оружие хриплого было снабжено глушителем. Пистолет слегка дернулся и издал звук, напоминавший хлопок ладонью по подушке.

Хэл упал навзничь и застыл.

Сердце Декера на мгновение замерло.

В фургоне внезапно наступила тишина, на фоне которой еще заметнее стал рев машин снаружи. Водитель снова вильнул, уклоняясь от столкновения с автомобилем, который, не подавая сигнала, перестроился из другого ряда.

— Ну, сопляки! Я глазам своим не верю. Они что, считают, что здесь гонки на выживание? Совсем мозги набекрень!

Здоровяк, все так же не обращая никакого внимания на монолог водителя, снова сосредоточился на Хоукинсе.

— Ну что, теперь я могу рассчитывать на твое внимание? От одного мы избавились. Затем пойдет Декер. А после него, как по-твоему, чья очередь наступит?

— Вы все равно убьете меня, — ответил Хоукинс. — Так зачем мне что-нибудь говорить вам?

— Эй, если ты будешь сотрудничать и принесешь нам пользу, мы просто свяжем тебя и уложим где-нибудь в тенечке. Нам нужно, чтобы ты не раскрывал пасть только до понедельника. Потом это уже будет неважно.

— Откуда я знаю, что могу вам верить?

— А ты посмотри на это лицо. Разве оно может лгать?

— А что произойдет в понедельник? — спросил Декер. Он хорошо помнил, что Бет собиралась лететь на восток в воскресенье.

— А тебя просили встревать?! — рявкнул хриплый.

Декер помотал головой.

— К тебе у меня особый счет, — сказал бандит. — Если бы не ты, мы разделались бы с сучонкой еще прошлой ночью. И давно уже вернулись бы в Джерси. И босс не отправил бы нас за ней снова. Нам не пришлось бы тратить субботнюю ночь на то, чтобы кататься вокруг этого проклятого Альбукерке в компании с вами.

От упоминания Нью-Джерси боль в желудке Декера сразу усилилась. Ему было абсолютно ясно, что бандит не стал бы говорить о каких бы то ни было подробностях своей жизни, если бы, несмотря на свое обещание, не имел твердого намерения убить оставшихся пленников.

А хриплый снова занялся Хоукинсом.

— Похоже, что ты до сих пор не врубился в ситуацию, — сказал он, приставив дуло пистолета ко лбу пожилого маршала. — Наверно, ты не понимаешь, что мой босс сделает со мной, если я не сумею решить его проблему.

— Прошу вас, — умоляющим тоном отозвался Хоукинс. — Послушайте меня. Я просто не знаю, что вам сказать. В конце августа меня перевели в Альбукерке из Филадельфии. Работа с Дианой Сколари была моим первым заданием в этих местах. Ею уже занимались другие маршалы. Они знали детали. А меня пристегнули лишь для подстраховки.

Декер сразу же решил, что, возможно, у него есть способ отсрочить неизбежный расстрел.

— Я ее знаю лучше, чем Хоукинс.

Бандит резко повернул дуло пистолета к лицу Декера.

— Я ведь уже предупреждал тебя, чтобы ты не совался, так ведь?

Декер кивнул.

— Если ты так много знаешь о ней, то должен бы знать и куда она смылась. Нам было приказано проследить тебя. После того как вы все свалили из дома в офис ФБР, Руди — кстати, вот он, — пристроил радиомаячок под задний бампер тачки, которую арендовали твои дружки и на которой вы нынче вечером приперлись в Альбукерке. А мы сидели у вас на хвосте. Только дурак не понял бы, что вы отправились искать ее.

Декер молчал.

— Говори! — гаркнул бандит.

— Если бы я знал, в чем тут дело, то мог бы постараться вспомнить что-нибудь из того, что она говорила, что у нее могло случайно вырваться, что она ляпнула, не подумавши, — сказал Декер, — и, возможно, удалось бы вычислить, куда она делась.

— И ты по доброте душевной взял бы да и выложил все это мне, да?

— Чтобы выбраться отсюда живым. К тому же я зол на нее ничуть не меньше, чем вы, — ответил Декер.

— Знаешь, парень, я что-то сомневаюсь в этом. Фургон снова дернулся.

— Она лгала мне, — сказал Декер. — Диана Сколари? Она сказала мне, что ее зовут Бет Двайер. Она сказала мне, что ее муж умер от рака в январе этого года. Она сказала мне, что приехала в Санта-Фе, чтобы начать новую жизнь.

— О, да, ее муж и впрямь умер, — с неподдельной горечью в голосе произнес бандит. — Вот только не от рака. Она вышибла ему мозги.

От удивления Декер открыл рот.

— Что?

— Она же стреляет лучше меня. А как иначе, ведь ее учил Джой.

«Джой?» — повторил про себя Декер. Его так и подмывало сразу же спросить, кем был этот Джой, но он не решался, так как обязан был делать вид, что выдает информацию, а не добывает ее.

— А как объясняла она то, что купила такой дорогой дом? — полюбопытствовал бандит.

— Получила страховку мужа.

Бандит зло хохотнул.

— Да, страховка у Джоя была что надо, это точно. Несколько мешков, набитых стодолларовыми бумажками, хранившиеся в сейфе у него дома. Больше двух миллионов зеленых. И когда она вышибла ему мозги, то выгребла все до цента.

Фургон резко вильнул; сидевшие на корточках бандиты с трудом удержались на ногах.

— Эй! — Бандит с гневным видом повернулся к водителю. — Если ты не умеешь крутить баранку, то, может быть, Фрэнк справится лучше тебя?

— Я же говорю тебе, — огрызнулся в ответ бандит, сидевший за рулем, — что никогда не видел таких водителей, как здесь. Все гоняют на здоровенных пикапах, и все выскакивают передо мной, словно это местная игра: посмотреть, насколько близко удастся подрезать мне нос и не столкнуться. Да по сравнению с этим шоссе лонг-айлендская скоростная магистраль покажется захудалым проселком.

— Ты только делай то, что тебе говорят. Мне чертовски надоели провалы. А между прочим вся эта поганая работенка не что иное, как один сплошной провал.

Бандит снова повернулся к Декеру, которому пришлось сделать серьезное внутреннее усилие, чтобы не выдать своего изумления: в этот самый момент он почувствовал легкое движение рядом с собой — справа. Там лежал Хэл. Укрытый полумраком в тылу фургона, Хэл ткнул пальцем в лодыжку Декера, чтобы показать, что выстрел не убил его. Декер мог придумать только одну причину, по которой Хэл это сделал, — он хотел предупредить Декера, что может попытаться что-то предпринять.

Бандит направил пистолет на Декера.

— Ну что ж, счастливый любовник. Я сговорчивый человек.

Один из его компаньонов захихикал.

— Да, такой уж я есть, — заявил бандит. — Так что придется тебе хоть немного мне довериться. Так вот тебе мой вердикт. Раз уж у тебя возникло подозрение, которое ты хотел проверить у этого маршала, я дам тебе тридцать секунд, чтобы ты мог поделиться со мной толковым предположением о том, где она может находиться. Так что тебе стоит постараться. Потому что, если ты не сможешь продать мне свою историю, то все, пока! Возможно, к тому времени и до маршала дойдет, что я говорю совершенно серьезно.

На лице Декера выступил пот.

— Она говорила мне, что в воскресенье собирается вылететь в Нью-Йорк.

— Конечно. Допрос свидетелей в понедельник. Осталось двадцать пять секунд.

— В таком случае, вы знаете, где нужно попытаться ее перехватить, — там, где она будет давать показания.

— Декер, после двух покушений на ее жизнь федералы не станут рисковать. Они не покажут ее публике, пока вокруг нее не будет столько же охраны, сколько у президента. Суть в том, чтобы добраться до нее, пока они еще не закончили приготовления, прежде, чем они все организуют — Двадцать секунд.

«Я должен что-то предпринять, — в страхе сказал себе Декер. — Я не могу позволить ему просто так застрелить меня. Я должен...»

И тут рефлексы заставили его замереть и не сделать резкого движения, которое вполне могло оказаться последним в его жизни: из-под ветровки бандита донесся приглушенный, но пронзительный звук. Звонок мобильного телефона.

Бандит что-то невнятно пробормотал себе под нос, вынул маленький тонкий телефон и нажал кнопку.

— Да. Кто это? — Пауза. — Черт побери, Ник будет в ярости. Мы снова упустили ее. По полицейскому радио передали, что она успела выйти из дома, прежде чем тот взорвался. Мы пытаемся найти ее... Вы? Она пошла к вам? Куда вы ее отвезли? Хорошо, я... Это недалеко от дома. Вы уже звонили Нику? Что, он сам позаботится? Я не хотел вам говорить, но я уже начал по-настоящему нервничать... Мы вернемся первым же самолетом. А я пока что болтаю с вашим старым приятелем, спрашиваю его, есть ли у него какие-нибудь последние желания. Вы что-то хотите передать? Конечно. — Ехидно усмехнувшись, бандит протянул телефон Декеру.

Теряясь в догадках, Декер взял его и приложил к уху.

— Алло.

Он более года не слышал тот голос, который раздался в трубке, но сразу же узнал его по угрюмой интонации.

— Декер, видит бог, я много отдал бы за то, чтобы посмотреть, как вы сейчас барахтаетесь.

— МакКиттрик?

— Вы разрушили мою жизнь, — произнес голос.

— Выслушайте меня.

— Вы разрушили мою карьеру.

— Нет. Все это неправда. Скажите этим парням, чтобы они доставили меня к вам. Мы должны встретиться. Мы должны все это обсудить, — потребовал Декер.

— Мой отец гордился бы мной.

— МакКиттрик, я должен знать, что происходит с Бет.

— Но вам понадобилось вмешаться. Вам нужно было показать, какой вы умный и сильный.

— Где она?

— Вы хотели все заграбастать себе.

— Почему она убежала с вами? Что вы сделали с нею?

— Ничего по сравнению с тем, что собираюсь сделать. И что эти люди сделают с вами! Надеюсь, что они сумеют растянуть это надолго.

— МакКиттрик!

— Ну, и кто теперь умный и сильный?

Декер услышал щелчок, тихий шорох фона, а потом гудок. Медленно, испытывая отчаяние, он опустил руку с телефоном.

Бандит продолжал ухмыляться.

— Прежде чем я дал тебе телефон, твой старый приятель попросил сказать тебе «Arrivederci, Roma». — Он громко рассмеялся и поднял пистолет. — Так на чем я остановился? Пятнадцать секунд? Десять? О, к черту все эти глупости.

Но Хэл сумел собраться с силами и начать движение раньше, чем палец бандита успел нажать на спусковой крючок. Несмотря на рану, он резко взмахнул ногой и ударил по руке с оружием. Пистолет почти беззвучно послал пулю в потолок фургона.

Декер изо всей силы швырнул телефон, угодив бандиту между глаз. В ту же долю секунды он метнулся к пистолету. Хриплый не удержался на ногах и рухнул на обоих своих подручных.

— Что у вас там, сзади, творится? — Водитель, встревоженный шумом начавшейся драки, оглянулся через плечо. Фургон вильнул.

А борьба разгоралась. Декер, цепляясь за пистолет хриплого, пнул одного из бандитов в пах. В следующий момент к драке присоединился кто-то еще. Хоукинс. Маршал ударил одного из бандитов в лицо и тоже попытался вырвать у своего противника оружие. Бандит, сидевший впереди на пассажирском месте, начал подниматься, чтобы перелезть через невысокий барьер и попасть в фургон. Хриплый снова выстрелил; еще одна пуля пробила крышу, так как в этот момент Декер толкнул его на остальных. Бандиты попадали, очень кстати повалив и своего приятеля, который так и не успел перелезть в задний отсек. А дерущиеся покатились еще дальше и перевалились через барьер, обрушившись на водителя, судорожно вцепившегося в баранку.

— Нет! — крикнул водитель, когда фургон ударил в зад ехавший впереди пикап. Он резко надавил на педаль тормоза и попытался повернуть руль, чтобы избежать вторичного удара в тот же пикап, но тяжесть нескольких дергавшихся в драке мужчин прижала его к баранке и лишила возможности повернуть ее. Теперь водитель мог лишь наблюдать в ужасе, как фургон выехал в другой ряд, ударив боком ехавший там автомобиль, накренился, упал на правый бок и заскользил вперед. Задев по пути еще какой-то автомобиль, упавшая машина достигла края автострады, разбив ветровое стекло, смяла ограждение и, не успев сбавить скорость, резко замерла.

У Декера перехватило дух. Ошеломленный падением и ударом, он лежал неподвижно среди повалившихся друг на друга мужчин; у него двоилось в глазах. В первое мгновение он задумался, почему он пялит глаза на левую сторону фургона, а не на потолок, но тут же сообразил, что фургон опрокинулся, и левая сторона теперь и была потолком. Время, казалось, остановилось. Впрочем, оно тут же возобновило свое движение: шок от падения сменился шоком, который подхлестнул Декера к дальнейшим действиям: с испугом он почуял резкий запах бензина. Резкий и очень сильный. «Мой бог, — подумал Декер, — должно быть, лопнул бензобак».

Он напрягся, сталкивая с себя чье-то тело. Страх подгонял его. Сквозь разбитое ветровое стекло сверкали фары встречных машин. Хэл. Я должен вытащить отсюда Хэла. Должен найти Хоукинса. Но он тут же понял, что именно Хоукинса он сдвинул с себя, и что остановившийся взгляд Хоукинса наряду со странным положением его головы с очевидностью говорит о том, что он сломал шею во время аварии. Хэл! Где... Один из бандитов застонал. Пока Декер искал Хэла, его сознание достаточно прояснилось, и он смог понять, что передние двери зажаты телами живых или мертвых людей и что фургон упал на боковую дверь. Вдыхая все сгущавшиеся пары бензина, чувствуя себя попавшим в западню, Декер взмолился о том, чтобы задняя дверь оказалась не заклиненной.

Еще один бандит застонал. Третий слабым движением поднял руку. Декер пополз на четвереньках к задней двери и вдруг увидел перед собой Хэла. В свете фар проезжавших машин, падавшем через разбитое ветровое стекло, было видно, что рот у Хэла открыт и из него стекает струйка крови. Глаза Хэла тоже были открыты и смотрели остановившимся взглядом куда-то в одну точку. Но, возможно, он всего лишь потерял сознание! Возможно, он еще жив! Декер попытался нащупать у друга пульс — безрезультатно.

Кто-то из бандитов выругался и дернулся резче. А Декер почуял еще что-то, кроме бензина. Дым. Фургон заполнялся дымом, от которого Декер сразу закашлялся. Да ведь проклятая душегубка сейчас взорвется, понял он, и поспешил к задней двери. От его резких движений фургон накренился назад. Почему? На что он опирается? Декер наконец-то добрался до задней двери. Поскольку фургон лежал на боку, створки располагались горизонтально, одна над другой. Схватившись за ручку нижнего замка, он отчаянным усилием дернул ее и чуть не вскрикнул от радости, когда она повернулась. Какое счастье, что замок не заклинило! Он толкнул нижнюю створку — она легко откинулась вниз — и выбрался на нее, снова почувствовав, как фургон наклоняется. И неожиданно сам соскользнул вниз. Отчаянным движением он успел ухватиться за край дверной створки за долю секунды до того, как полетел бы прямо туда, где неслись внизу фары автомобилей.

Задыхаясь от испуга, он понял, что фургон, судя по всему, перевернулся, наехав на барьер, ограждавший ремонтировавшийся участок шоссе. А этот участок находился на мосту. Задний конец фургона торчал в пустоте, а вся машина застыла в состоянии чрезвычайно ненадежного равновесия на лишенном ограждения краю моста. Он висел над тоннелем, по которому с ревом мчались машины. Если он отпустит руки, то, скорее всего, сломает ноги, ударившись о покрытие шоссе в двадцати футах под ним. Не то чтобы его пугала эта опасность. Он неминуемо погибнет мгновением позже под колесами одного из бесчисленных автомобилей.

Напрягая все силы, Декер попытался втащить свое тело обратно, но фургон, чутко реагировавший на каждое его движение, начал раскачиваться сильнее. Он мог в любой момент накрениться еще опасней и, свалившись вниз, раздавить его. Сердце Стива билось настолько сильно и часто, что его начало подташнивать. Он оставил свою обреченную на неудачу попытку взобраться обратно в опрокинутый фургон и теперь висел неподвижно, прикидывая, удастся ли ему перебраться к краю двери, дотянуться оттуда до края моста и отползти по нему еще немного в сторону. Внизу, вероятно, произошло столкновение, поскольку движение по одной из полос прекратилось. Ревели на разные голоса сигналы — это машины, двигавшиеся в заблокированном ряду, пытались перестроиться в соседние ряды.

А фургон снова качнулся; внутри раздался звук, заставивший Декера вздрогнуть.

Это был звук тяжелого, надсадного дыхания, а дышал кто-то, подползавший спереди в заднюю часть фургона. Да, тот самый мужчина с хриплым голосом, который допрашивал пленников, с изумленным видом выглянул вниз; его лицо было залито кровью. Очевидно, к нему еще не вернулась способность ориентироваться: он на несколько секунд оказался парализован видом множества фар, проносившихся под ним. Но разум вернулся к нему, как только он увидел Декера, висевшего над пропастью на створке открытой двери. Он принялся хлопать себя по карманам, несомненно, разыскивая пистолет, и, сообразив, что выронил его, бросился обратно в глубь фургона. Машина снова резко качнулась.

Ф-ф-у-у-у-х-х! На потолке фургона, роль которого выполняла левая стена, заиграли отблески мерцающего яркого пламени. «Огонь!» — понял Декер. Загорелся бензин. В любую секунду может взорваться топливный бак. Весь фургон охватит огнем. В проеме вновь появился хриплый, преследуемый по пятам пламенем. В явной панике он начал было карабкаться на открытую дверь, но тут же, по-видимому, понял, что дверь не выдержит и Декера, и его самого. Выкрикивая что-то невнятное, он поднял пистолет, который отыскал среди мертвых и полуживых людей, и прицелился в Декера.

Деваться некуда, понял Декер. Скосив глаза вниз, он увидел, что прямо под него въехал грузовик с длиннющим прицепом, разжал руки и упал одновременно со щелчком выстрела бандита. И, словно этого негромкого звука только и не хватало, бензобак взорвался, и бандита охватило пламенем. После этого Декер не видел ничего, кроме крыши несшейся под ним фуры. Водитель грузовика был вынужден уменьшить скорость, чтобы втиснуться в левый ряд, огибая столкнувшиеся машины в своем ряду. С ударом, от которого захватило дух, Декер грохнулся на крышу прицепа шестнадцатиколесного большегрузного автопоезда и инстинктивно подогнул колени, как его учили в парашютной школе. И тут же его пронзила мысль, что если он не вытянется, если останется стоять вертикально, пусть даже и на коленях, то его голову и грудь размозжит о перекинутый над дорогой мост. Заставив себя резко скрючиться, преодолевая инерцию падения и движения грузовика, Декер хлопнул ладонями по брезентовой крыше фуры. Растопырив пальцы, он искал что угодно, за что можно было бы зацепиться, чтобы не сорваться: шов, выступ, все равно что. В следующее мгновение он погрузился в грохочущую темноту туннеля, отчего его головокружение сделалось еще сильнее. Он почувствовал, что его ноги свесились с края крыши. Каким-то шестым чувством он ощутил, как позади пылающее тело рухнуло с моста; тут же дружно взревели клаксоны и донесся хруст раздавливаемых костей. Но сейчас его заботила лишь та скорость, с которой его колени, бедра, пах и грудь съезжали со скользкой крыши фуры. Он сильнее уперся пальцами в крышу, почувствовал, что сейчас сорвется, представил, как падает на автостраду, как в следующее мгновение его с сокрушительной силой ударяет машина, мчащаяся за этим грузовиком... и тут его правая рука зацепилась за верхний край задней двери прицепа. Одновременно его левая рука утратила даже ту эфемерную зацепку, которая у нее была. Он отчаянно вцепился правой в нечаянно обретенную опору, нащупал левой верхний край двери, стукнулся коленями о середину двери и прикоснулся носком левой ноги к огромной защелке, запирающей дверь.

Грузовик вырвался из туннеля. Декер услышал позади грохот, похожий на негромкий взрыв. Даже не оглядываясь, он представил себе, что там случилось. Горящий фургон рухнул с моста и угодил на ту единственную полосу, по которой еще шло движение. Позади разноголосо взвыли клаксоны. Слышался скрежет разрываемого металла. Хруст рассыпающегося стекла.

Скорость грузовика снижалась: водитель плавно выводил машину с автострады на обочину. Конечно же, он не мог не заметить в зеркалах заднего вида огонь и взрыв, внезапно появившиеся там, где он только что проехал. Вот он и решил остановиться, чтобы посмотреть, что там случилось. Чем медленнее грузовик ехал, тем легче было Декеру держаться. В то же мгновение, как машина остановилась совсем, Декер разжал руки и приземлился на засыпанную гравием обочину автострады. Он перепрыгнул через ограждение и исчез в темноте рядом с площадкой, заставленной то ли побитыми, то ли просто брошенными автомобилями, прежде чем водитель успел пройти мимо своей длиннющей машины, направляясь в сторону оставленного позади ада.

5

— Если отвезете меня в Санта-Фе, я вам заплачу.

Декер стоял перед круглосуточным магазинчиком на бензоколонке. Освещенный резким светом мощного дугового фонаря, он разговаривал с тремя уличными мальчишками, едва вышедшими из подросткового возраста, которые только что возвратились к своему низкосидящему ярко-красному «Форду» с затемненными стеклами, таoа с собой две упаковки по двенадцать банок пива.

— Мужик, мы заняты, — ответил первый мальчишка.

— Да, мы валим на тусовку, — поддержал его второй.

— Ну да, мы тут шьемся кое-куда типа потусоваться, — подхватил третий.

Все трое как один захихикали.

— Ваша тусовка пройдет куда веселее, если у вас будет та сотня долларов, которую я хочу заплатить за поездку в Санта-Фе, — сказал Декер.

Трое мальчишек заинтересованно уставились на него.

— Сотня? — переспросил первый.

— Вы меня слышали.

— Не, сотня не канает, — ухмыльнулся второй.

— Две сотни, — твердо произнес третий.

И снова все трое захихикали.

— Пойдет, — согласился Декер.

Трое мальчишек почему-то нахмурились.

— Эй, а что с вами случилось? — спросил первый мальчишка.

— Я попал в автомобильную аварию.

— Больше похоже на то, что это была драка, — заметил второй.

— И вам в этой драке здорово накостыляли, — ехидно бросил третий.

Они сложились пополам от хохота.

— Покажите-ка нам сперва ваши денежки, — потребовал первый мальчишка.

Декер показал им наличные деньги, которые получил из банкомата перед тем, как несколько часов назад выехал из Санта-Фе.

— Ну так что, отвезете вы меня или нет?

— О, да, мы отвезем. Отлично отвезем, — бойко откликнулся второй мальчишка.

Но на полдороге до Санта-Фе машина вдруг свернула с магистрали на темную проселочную дорогу.

— В чем дело?

— Объезд.

— Дорогу срезать.

— Перекур.

Трясясь от неудержимого нервного смеха, мальчишки показали пассажиру ножи.

— Давай-ка нам твои бабки, мужик, — потребовал первый мальчишка.

— Чего там мелочиться с двумя сотнями, — добавил второй.

— Вываливай все!— рявкнул третий.

— Вы выбрали самое неподходящее время для своей затеи, — ответил Декер.

Он переломал им руки, ноги и челюсти и оставил их валяться без сознания в непроглядной темноте ночной пустыни. Потом он сел в их автомобиль и, с силой нажимая на акселератор, вылетел обратно на автомагистраль и погнал в Санта-Фе.

6

Бет.Пригнувшись к маленькому рулевому колесу «Форда», Декер крепко держал его обеими руками, пристально вглядываясь в темное шоссе. Бет. Его нога тяжело давила на акселератор. Хотя он был решительно настроен не привлекать внимания полиции, превышая ограничение скорости в шестьдесят пять миль в час[96], он сам себе удивлялся, обнаруживая при каждом взгляде на спидометр, что делает все семьдесят пять. Нужно ехать помедленнее. Если его остановят в угнанном автомобиле...

«Бет», — почти непрерывно повторял он. Почему ты лгала мне? Кто ты такая? И кто такая, ради всего святого, эта Диана Сколари?

Часы на приборной панели «Форда» показывали начало второго ночи, но Декеру казалось, будто сейчас намного позже. Его голова раскалывалась от усталости. В глазах резало так, будто в каждый глаз бросили по горсти песка. Все тело болело от бесчисленных ушибов и ссадин, которые он получил во время схватки в фургоне и при последующей аварии. Прыжок на крышу прицепа автопоезда сотряс весь его организм. На протяжении прошлого года он постоянно обманывал себя, считая, что благодаря регулярным тренировкам — например, бегу трусцой и игре в теннис, — он поддерживал себя в хорошем физическом состоянии. Но теперь он понял, насколько сильно заблуждался. Сейчас он был бесконечно далек от профессионального уровня подготовленности.

«Но зачем это было нужно? — возмущался он. — Я напрочь покончил с той жизнью. Я делал из себя совершенно нового человека. К чему я был должен готовиться?»

«Ко всему!» — отвечал он сам себе, обгоняя пикап, фары которого даже через зеркало дальнего вида на мгновение ослепили его. Я, наверно, лишился рассудка, если позволил себе настолько утратить всякую бдительность! «Бет!» — беззвучно кричал он.

А может быть, он выкрикивал имя Бет вслух. В горле у него саднило, голосовые связки болели. Почему ты лгала мне? Неужели ты действительно застрелила своего мужа? И похитила два миллиона долларов из сейфа, который твой муж держал дома? Что?.. Неужели бандит сказал правду? Интересно, хоть кто-нибудь говорил правду? А как насчет МакКиттрика? Каким боком он связан со всеми этими делами?

Теперь он, совершенно точно, кричал имя Бет вслух — вспышка ярости, усиленная пребыванием в этом враждебном «Форде». Он гнал машину вверх по темной дороге, по пологой дуге, взбиравшейся на гору Ла-Бахада, и от предельной усталости и боли все чувства, которые он испытывал, путались у него между собой, отчего его охватывала еще большая растерянность. Он никак не мог разъединить свои чувства, не мог, так сказать, выделить каждое в чистом виде. Было ли то, что он чувствовал, любовью — та уверенность, что всем событиям должно найтись убедительное объяснение, что Бет все расскажет ему и успокоит его, когда он ее отыщет? Или на самом деле он испытывал прямо противоположные чувства: ненависть, гнев, негодование из-за предательства? Хотел ли он на самом деле спасти Бет?

Или же он хотел поймать и наказать ее?

«Форд» добрался до вершины горы, оттуда внезапно открылись огни Санта-Фе. До Декера вдруг дошла горькая ирония, содержавшаяся в названии города: в переводе с испанского оно означает «святая вера». Он должен иметь веру; он будет молиться об этом.

Глава 8

1

Собственный дом показался Декеру незнакомым. Машину он оставил на мало используемой грунтовой дороге, отходившей от Олд-Пикос-трэйл. Он тщательно протер все места, где могли остаться отпечатки его пальцев, и усталой рысцой пробежал сквозь темноту к своему дому, но, попав туда, не почувствовал никакого сродства с ним. На протяжении прошедших года с четвертью дом был его святилищем, символом его новой жизни, но теперь это было всего лишь место, нисколько не отличавшееся от той квартиры, которую он бросил в Александрии, штат Виргиния.

Полагаясь на свои возрождавшиеся к жизни инстинкты, Стив проверил, нет ли за домом наблюдения, ничего не обнаружил, но все равно продолжал соблюдать предельную осторожность и потому подобрался к дому по заросшему соснами склону, как это сделали прошлой ночью нападавшие. Найдя на ощупь в темноте замочную скважину, он отпер дверь черного хода и, крадучись, пробрался внутрь. Опасаясь, как бы его не потревожил полицейский патруль, заметив, что в доме зажегся свет, он не стал включать электричество, а быстро запер за собой дверь и при лунном свете, вливавшемся в огромные окна с задней стороны дома, прошел в свою разоренную спальню. Все было усыпано мусором. В воздухе еще висело зловоние кордита. Вот что теперь стало символом его жизни.

В третий раз за неполных двенадцать часов он принял холодный душ и переоделся в чистое. Затем он упаковал маленькую дорожную сумку. Уложил туда все немногочисленные имевшиеся у него ювелирные изделия: золотой браслет, золотую цепочку, перстень с нефритом. Стив никогда не носил эти украшения. Они оставались от его прежней жизни — предметы, которые он мог обменять, оказавшись без денег в критической ситуации. То же самое относилось и к мешочку с двенадцатью золотыми монетами, который он с отвращением швырнул в ящик, когда въехал в этот дом. Он намеревался продать их или положить на хранение в банковский сейф, но у него так и не дошли руки сделать с ними хоть что-нибудь. Теперь он высыпал драгоценные украшения в мешочек к монетам и сунул мешочек в сумку под одежду.

Почти готов. Он отнес сумку к двери, выходившей в гараж. Рядом с нею находился вход в кухню. Декер неохотно заставил себя остановится, открыл холодильник, сделал и жадно проглотил сандвич с ветчиной и сыром, запив его несколькими большими глотками остававшегося в картонке обезжиренного молока. Вытирая рот, он вошел в свой кабинет и проверил автоответчик в надежде, что там окажется сообщение от Бет. Но вместо этого он услышал лишь голоса нескольких репортеров, желавших взять у него интервью по поводу нападения на его дом и взрыва по соседству. Оставили сообщения также несколько приятелей по работе, пораженных тем, что узнали из выпусков новостей. Было там и с полдюжины сообщений от Эсперансы. «Декер, как только вы услышите это, позвоните мне. Я все время пытаюсь связаться с вами. Клянусь богом, если вы уехали из города...» Декер решительно вернулся в кухню, взял свою сумку и вышел в гараж. Мощный двигатель джипа «Чероки» завелся с полоборота, и машина, чуть слышно урча, устремилась в ночь.

2

— М-м-м... Что за... Да вы хоть знаете, который час?

— Эсперанса? — произнес Декер. Одной рукой он прижимал к уху трубку своего автомобильного телефона, параллельного домашнему, а второй крутил руль.

— Декер?— В хриплом спросонья голосе детектива сразу же прорезалась ощутимая тревога. — Где вы...

— Нам необходимо поговорить.

— Вы чертовски правы, нам необходимо поговорить.

— На визитной карточке, которую вы мне дали, указан ваш домашний номер телефона, но нет адреса. Как мне добраться до вашего дома? — Декер выслушал объяснение. — Да, я знаю, где это.

Восемь минут спустя Декер въехал на тускло освещенную стоянку трейлеров на южной окраине города — в том лишенном даже капли экзотического очарования районе, о существовании которого большинство туристов, бродящих по фешенебельным магазинам на Пласа, даже и не догадывалось. Рядом с одним из трейлеров на темной грунтовой дорожке стояли автомобиль-пикап и мотоцикл. Впереди на усыпанной гравием площадке торчали редкие чахлые юкки. Эсперанса, одетый в черные тренировочные брюки и расстегнутую рубашку, с раскинутыми по плечам длинными волосами, сидел под бледно-желтой лампочкой, освещавшей три бетонные ступеньки, которые вели к металлической входной двери.

Когда Декер открыл дверь, чтобы выйти из джипа, Эсперанса сделал ему знак, чтобы он оставался на месте, подошел сам и уселся на пассажирское место, бесшумно закрыв за собой дверь.

— Ваш звонок разбудил мою жену.

— Сожалею.

— Именно это я и сказал. Это нисколько не упрощает наши с нею проблемы.

Упоминание Эсперансы о своей личной жизни застало Декера врасплох. Он был настолько сосредоточен на собственных проблемах, что ему и в голову не приходило подумать о том, какой может быть жизнь у Эсперансы вне службы. Детектив казался чрезвычайно объективным и профессиональным; создавалось впечатление, что он все двадцать четыре часа в сутки занят лишь служебными делами. Декер даже и подумать не мог, что у этого человека могут быть какие-то сложности.

— Она все время пилит меня, что я, дескать, зарабатываю слишком мало и что эти деньги не окупают ту опасность, которой я подвергаюсь, и мой, мягко выражаясь, ненормированный рабочий день, — пожаловался Эсперанса. — Она хочет, чтобы я ушел из полиции. Ну-ка догадайтесь, кем, она хочет, чтобы я стал? Думаю, это совпадение вас позабавит.

Декер задумался лишь на мгновение.

— Торговцем недвижимостью?

— Сигара вам за догадливость. Вам хоть иногда звонят по работе среди ночи?

Декер покачал головой.

— Но готов держать пари, что на вашей прежней работе такое случалось сплошь и рядом. И ничуть не меньше уверен, что этой ночью вам тоже звонили. Лично я несколько раз подъезжал к вашему дому. Вас нигде не было. Тогда я стал звонить, но имел удовольствие беседовать лишь с вашим автоответчиком. Если подумать, каким образом человек может делать умозаключения, то становится очень забавно. Я уже решил, что вы покинули город. Если бы вы не объявились до завтрашнего утра, я объявил бы вас в розыск. Где, черт возьми, вас носило?

— Вышел погулять.

— И гуляли с четырех дня? Да ведь прошло почти десять часов.

— Я останавливался посидеть.

— Долгонько же вы сидели.

— Мне было о чем подумать.

— Например?

Декер взглянул прямо в глаза Эсперансе.

— Я еду за ней.

Взгляд Эсперансы был таким же напряженным.

— Невзирая даже на то, что я хочу, чтобы вы находились здесь на тот случай, если у меня возникнут новые вопросы? — поинтересовался он.

— Я рассказал вам все, что мог. Это всего лишь визит вежливости. Чтобы между нами не осталось никаких недоразумений. Теперь вы точно знаете, что я намерен делать. Я отправляюсь за нею.

— И куда именно, по вашему мнению, она уехала?

Декер сделал вид, что не заметил этого вопроса.

— Я говорю вам о моих планах, поскольку не хочу, чтобы вы объявляли меня в розыск, о чем вы только что сказали. Я не хочу лишнего беспокойства из-за того, что меня будет искать полиция.

— А взамен? С какой стати я должен соглашаться на это?

На этот вопрос Декер тоже не стал отвечать.

— В аэропорту Альбукерке видели кого-нибудь, похожего на Бет и МакКиттрика?

Эсперанса изумленно уставился на него, а потом горько рассмеялся.

— Вы что, серьезно рассчитываете на мою помощь? Вы с самого начала не говорили мне почти ничего, а теперь хотите, чтобы я поделился с вами тем, что мне удалось выяснить?

— Поступайте как знаете.

— Именно так я и сделаю. В данный момент я хочу сделать для вас одну вещь — войти в дом.

Декер напрягся.

— Вы рассчитываете, что я буду дожидаться, пока вы вызовете патрульную машину, чтобы меня отвезли в участок?

— Ничего подобного. Я хочу, чтобы вы подождали, пока я буду одеваться. Куда бы вы ни направлялись, я буду с вами. Нравится вам это или нет, но у вас будет компания. Я устал без толку крутить головой в надежде хоть что-нибудь заметить. Вы наверняка знаете гораздо больше, чем хотите показать. С этого момента мы с вами превращаемся в сиамских близнецов, и так будет продолжаться до тех пор, пока вы не дадите мне несколько ответов.

— Поверьте, мне жаль, что у меня их нет.

— Выходите из автомобиля. — Эсперанса открыл дверь со своей стороны.

— Ее настоящее имя не Бет Двайер, — сказал Декер. — Ее зовут Диана Сколари.

Эсперанса замер на месте с поднятой ногой.

— Это имя что-нибудь вам говорит? — спросил Декер.

— Нет.

— За ней наблюдали маршалы США. Судя по всему, она должна была лететь в Нью-Йорк и в понедельник давать о чем-то свидетельские показания. Этому может быть только одно объяснение.

— Федеральная программа защиты свидетелей.

— Да.

Эсперанса опять влез в джип.

— Когда вы это узнали?

— Этой ночью.

— Каким образом?

— Вам лучше этого не знать. Но если вы серьезно настроились помочь мне, то есть один человек, которого мне без вас будет трудно разыскать.

3

Декер четыре раза нажимал на кнопку звонка, колотил в дверь и наконец-то с удовлетворением увидел, что в доме зажегся свет. Они с Эсперансой пытались звонить по телефону, но каждый раз после четырех гудков раздавался лишь голос автоответчика. Считая маловероятным, что нужный Декеру человек покинул город за те двенадцать часов, которые прошли с последнего разговора с ним, они решили отправиться прямо туда, где, как хорошо знал Эсперанса, тот жил. Жилье оказалось скромным саманным домиком, стоявшим в переулке, отходившем от Зиа-роад; вдоль невысокой стены, огораживавшей двор, росли ухоженные кусты. Как и во многих районах Санта-Фе, здесь не было ни одного уличного фонаря. Когда над крыльцом зажглась лампа, Декер и Эсперанса отступили от двери, чтобы хозяину стало ясно, что они не представляют из себя опасности для него, и спокойно ждали, пока дверь откроется.

Агент ФБР Джон Миллер окликнул их из темноты за открытым окном:

— Кто там? Что вам нужно?

— Это сержант Эсперанса.

— Эсперанса? Что за... Да ведь еще нет четырех часов. Что вам здесь нужно?

— Мне необходимо кое о чем поговорить с вами.

— А это не может подождать до более подходящего времени?

— Это срочное дело.

— Именно это вы сказали мне сегодня днем. Я не забыл, как вы пытались подставить меня.

— Если вы не выслушаете меня на этот раз, то, скорее всего, крупно подставите сами себя.

— Кто еще с вами?

— Тот же самый человек, который был со мной днем.

— Дерьмо.

Загорелся свет еще в одном окне. Сначала громко скрипнул ключ, поворачиваемый в замке, а потом с резким скрипом петель дверь отворилась. Миллер был одет в боксерские трусы и футболку, выставлявшие напоказ его худощавые мускулистые руки и ноги. В таком виде да еще и со взлохмаченными волосами и обильно торчавшей на лице щетиной он нисколько не походил на того лощеного бюрократа, который отшил их накануне.

— Я не один, — сказал он, перегородив вход в дом, и указал на закрытую дверь в конце короткого коридора. Эсперанса по дороге успел сказать Декеру, что Миллер разведен. — Она не привыкла к тому, что люди в четыре часа ночи барабанят в дверь, того и гляди ее вышибут. И я вполне ее понимаю.

— Я хочу узнать все о Диане Сколари, — сказал Декер.

— О ком? — Миллер смерил его совершенно непроницаемым взглядом.

— О Диане Сколари.

Миллер постарался изобразить на лице недоумение.

— Никогда не слышал о такой. — Он взялся за ручку двери. — Если вы только ради этого меня разбудили...

Декер выдвинул вперед ногу, не позволяя закрыть дверь.

— Диана Сколари это настоящее имя Бет Двайер.

Миллер уставился на ботинок Декера, державший дверь.

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Она включена в федеральную программу защиты свидетелей.

Взгляд Миллера сразу сделался острее и тревожнее.

— Именно с этим были связано нападение на мой дом и взрывы в ее доме, — продолжал Декер.

— Я все еще не понимаю, к чему вы клоните.

— Насколько мне известно, ФБР не занимается вплотную программой защиты свидетелей, во всяком случае обычно, — сказал Декер. — Главное действующее лицо здесь Служба маршалов США. Но и вы, и они работаете в достаточно тесном контакте, так что они не могли не сказать вам о том, что перемещают главного свидетеля в Санта-Фе. С другой стороны, местной полиции об этом могли и не сообщать. В этом не было необходимости. Чем меньше народу об этом знает, тем лучше.

Лицо Миллера вдруг словно окаменело.

— Даже если допустить, что вы все говорите правильно, почему я должен что-то сообщать вам?

— Брайан МакКиттрик, — сказал Декер.

Миллер прекратил попытки закрыть дверь.

— Он тот самый человек, который забрал Бет, когда она бежала из своего дома прямо перед тем, как тот взлетел на воздух, — пояснил Декер.

Было очевидно, что Миллера одолевают подозрения.

— Откуда вы знаете этого человека?

— Мне довелось работать с ним.

— Вот те раз! Вы хотите сказать, что работали маршалом США?

— Маршалом? — Декер не сразу понял, что имел в виду Миллер. И когда сообразил, то вздрогнул, как от удара. — МакКиттрик — маршал США?

Миллер явно расстроился из-за того, что случайно проболтался.

— Нет, — сказал Декер. — Я никогда не работал в Службе маршалов. — Время со страшной силой поджимало его, и ему ничего не оставалось, кроме как ошарашить Миллера. — Я был знаком с МакКиттриком, когда мы вместе работали в ЦРУ.

Эти слова произвели тот самый эффект, на который он рассчитывал. Миллер был изумлен и сразу стал смотреть на Декера с совсем другим выражением. Он повернулся к Эсперансе, затем снова посмотрел на Декера и жестом пригласил обоих войти.

— Нам нужно поговорить.

4

Гостиная Миллера оказалась скромной, как и весь его дом снаружи: простой диван и кресло, маленький кофейный столик, двадцатидюймовый телевизор. Все было очень аккуратно расставлено, нигде ни пылинки. Декер заметил на книжной полке револьвер калибра .38 дюйма и подумал, что Миллер, вероятнее всего, держал его в руке, когда выглядывал в окно, чтобы выяснить, кто ломится к нему в дверь.

— Я не рассчитываю, что вы сможете доказать мне, будто работали на Управление, — сказал Миллер.

— Не в настоящий момент. Мы действительно никогда не использовали значков и визитных карточек.

— Тогда с какой стати я должен верить вам? — Миллер хмуро взглянул на Эсперансу. — Вы верите ему?

Эсперанса кивнул.

— Почему?

— Вы не были рядом с ним с самого вчерашнего происшествия. То, как он ведет себя в кризисной ситуации, бесспорно показывает, что он профессионал. Причем я не имею в виду профессионала в области продажи недвижимого имущества.

— Посмотрим. — Миллер снова сосредоточился на Декере. — Что вы знаете о Брайане МакКиттрике?

— Он самый никчемный оперативник из всех, кого мне только приходилось видеть за все время работы.

Миллер подошел чуть поближе.

— Не выполнял приказы, — пояснил Декер. — Считал, что все его партнеры плетут интриги против него. Проводил серьезные операции без разрешения. Превышал свои полномочия при каждой возможности. Операция, в которой мне пришлось работать вместе с ним, закончилось из-за него катастрофой. Многочисленные жертвы. Произошел почти что международный инцидент.

Миллер некоторое время рассматривал его, как будто решал, насколько он может быть откровенен с этим человеком. В конце концов он глубоко вздохнул и сел в кресло напротив Декера.

— Я не выдам никаких тайн, если поделюсь с вами теми слухами о МакКиттрике, которые до меня дошли. Ничего, связанного с ЦРУ. Я и понятия не имел, что он там работал. Все слухи касались только его поведения в качестве маршала. Большой наглец. Думает, что знает все лучше, чем его начальство. Не признает субординации. Нарушает процедуру. Я никогда не мог понять, каким образом он попал в Службу маршалов.

— У меня есть весьма правдоподобное предположение, — ответил Декер. — Его, должно быть, выставили из Управления с первоклассными рекомендациями. И потребовали за это, чтобы он не компрометировал их рассказами о тех провалах, к которым он приложил руку.

— Но если МакКиттрик был виновником провалов, то он в первую очередь повредил бы сам себе, рассказывая об этом.

— Нет — если он убедил себя, что ни в чем не виноват, — сказал Декер. — У МакКиттрика есть проблема с оценкой реальности. Когда он делает что-то не так, то быстро убеждает себя в том, что во всем виноват кто-то другой.

Эсперанса подался вперед.

— Вы говорите об этом с особым ожесточением.

— Я был одним из тех, кого он обвинял. Я ушел из-за него с правительственной службы — а теперь этот сукин сын снова влез в мою жизнь.

— Случайное совпадение.

— Нет. Я не могу поверить, что только по совпадению случилось так, что Бет купила дом рядом с моим. Не могло быть совпадения, если МакКиттрик отвечал за ее защиту. Единственный возможный сценарий событий заключается в том, что МакКиттрик продолжает держать на меня зуб и после того, как я ушел из Управления. Он знал, что я поселился в Санта-Фе. У него оказался свидетель, которого нужно было переместить. Он провел небольшое дополнительное расследование и выяснил, что дом, соседний с моим, предназначен для продажи. Замечательно. Почему бы не поместить Бет рядом со мной? Ближайший сосед был бы для нее дополнительной защитой, добровольным телохранителем.

Миллер уставился в пространство, обдумывая его слова.

— Тактика, возможно, циничная, но ведь в этом действительно есть смысл.

— "Циничная" — это слишком мягкое слово. Меня использовали, — сказал Декер. — И, если я не ошибаюсь, Бет тоже использовали. Я думаю, что МакКиттрик перешел на другую сторону.

— Что?

Декер абсолютно точно запомнил свой телефонный разговор с МакКиттриком.

— Я думаю, что МакКиттрик сообщил мафии, как ее найти, потребовав взамен, чтобы они убили меня, — это было его условием сделки. Я думаю, что он считает меня виновным в том, что его выгнали из ЦРУ. Я думаю, что он не просто ублюдок, но еще и душевнобольной и что он начал строить планы, как разрушить мою жизнь, с того самого мгновения, как ему поручили помочь превращению Дианы Сколари в Бет Двайер.

5

В маленькой гостиной воцарилась тишина.

— Это серьезное обвинение. — Миллер закусил нижнюю губу. — Вы можете доказать хоть что-нибудь из этого?

— Нет. — Декер не мог решиться рассказать ему о том, что случилось в фургоне.

— Как вы узнали, что настоящее имя Бет Двайер — Диана Сколари?

— Я не могу этого сказать.

— Почему?

Декер промолчал.

— Выслушайте меня внимательно. — Миллер поднялся с места. — То, что вы обладаете этой информацией, говорит о наличии серьезного нарушения безопасности в защите важного правительственного свидетеля. Я приказываю вам сказать мне, каким образом вы ее получили.

— Я не в праве это сделать.

Миллер прожег его яростным взглядом.

— Я объясню вам, что такое право. — Он поднял трубку телефона. — Вы надолго забудете о ваших правах — до тех пор, пока не выложите мне все то, что я хочу знать.

— Постойте. Вы делаете ошибку, — ровно произнес Декер.

Миллер взглянул на него еще яростнее.

— Я не из тех, кто делает ошибки.

— Положите трубку. Пожалуйста. Единственное, что имеет значение, это спасение жизни Бет.

Миллер повернулся к Эсперансе.

— Вы слышите этот бред?

— Да. На протяжении последних двадцати четырех часов он только и делал, что играл со мной в интеллектуальные игры, — ответил Эсперанса. — И что меня действительно волнует, так это то, что в его играх есть немало смысла. Декер считает приоритетом безопасность Бет Двайер. Если он сейчас срезает углы, чтобы раздобыть необходимую для этого информацию, я готов отложить разбирательство на потом, если, конечно, это не скомпрометирует меня.

— Нужно прикрыть тылы, — сказал Декер.

— Что?

— Так мы в Управлении называли наличие возможности отрицать или не признавать, что что-то сделали, да еще так, чтобы в это поверили.

— А как насчет другого названия: соучастник уголовного преступления? — отозвался Миллер.

— Скажите мне, о чем собиралась свидетельствовать Бет Двайер.

Миллер явно не был готов к резкой перемене темы.

— Она что, действительно прострелила своему мужу голову и сбежала с двумя миллионами долларов общаковых денег? — спросил Декер.

Миллер даже всплеснул руками.

— В каком аду вы могли все это узнать?

Но Декер не обратил внимания на вспышку фэбээровца. Он сосредоточенно вспоминал, что погибший бандит говорил по телефону: «Черт побери, Ник будет в ярости».

— С этим связан какой-то мужчина по имени Ник, — сказал Декер. — Вы знаете, кто он такой? Какая у него фамилия?

Миллер заморгал от изумления.

— Да дело еще хуже, чем я предполагал. Теперь, пожалуй, придется полностью пересмотреть весь порядок процедуры по обеспечению безопасности переселения свидетелей.

— Бет в опасности, — с нажимом произнес Декер. — Если мы поделимся друг с другом тем, что знаем, то нам, может быть, удастся спасти ее жизнь.

— Жизнь Дианы Сколари.

— Я понятия не имею ни о какой Диане Сколари. Женщину, о которой я беспокоюсь, зовут Бет Двайер. Расскажите мне о ней.

Миллер долго смотрел в темноту за окном, потом перевел взгляд на свои руки, а с них — на Декера.

— Диана Сколари — жена, вернее, была женой Джоя Сколари, главного боевика нью-йоркского семейства Джорданодо, до тех пор, пока кто-то не прострелил подонку голову. Мы считаем, что Джой виновен в самое меньшее сорока мафиозных убийствах, которые произошли за восьмилетний срок его пребывания на этой, так сказать, должности. Он был очень занятым человеком. Но он не жаловался. Загребал очень даже хорошие деньги и, что, пожалуй, даже важнее, любил свою работу.

Декер слушал, испытывая нарастающую тревогу.

— Три года назад Джой познакомился с женщиной, которую вы знаете как Бет Двайер. До замужества ее звали Диана Берланти и она работала управляющим на круизном судне в Карибском море. Джой решил показаться там на публике, а вернее, отсидеться и заодно обеспечить себе алиби, пока один из его подручных разбирался с очередной проблемой в Нью-Йорке. Диана привлекла его внимание. Поймите, он был красивым парнем, очень элегантно одевался, умел разговаривать с женщинами и нравиться им. Они, как правило, штабелями падали перед ним, так что не было ничего удивительного в том, что Диана не отшила его, когда он начал делать ей авансы. Ну а дальше — больше. Через три месяца они поженились. Ухаживание оказалось для него очень кстати. Он устроил так, что все это время они прошлялись по Карибскому морю и он смог под самыми естественными предлогами посетить некоторые острова, где имелись банки с номерными счетами и полным отсутствием предвзятости к отмыванию денег. Точно так же он использовал и медовый месяц.

Декер почувствовал подступивший к горлу комок.

— Важно подчеркнуть, что, по словам Дианы, она понятия не имела о реальном ремесле Джоя. Она утверждает, что он сказал ей, будто занимается ресторанным бизнесом, что, впрочем, в известной мере правда: Джой на самом деле имел несколько ресторанов, встроенные в ту же систему отмывания денег. Как бы там ни было, время шло, и ничего удивительного, что галантности Джоя хватило ненадолго, — довольно скоро жена ему надоела. Некоторое время они жили вместе в его пентхаусе в городе, но когда ему потребовалась свобода для внесемейных развлечений, он поместил Диану в большой дом, обнесенный стеной, на другой стороне реки, в одном из контролируемых мафией «спальных районов» Нью-Джерси. С многочисленной охраной. Он говорил, что это нужно для обеспечения ее безопасности, но на самом деле Диану охраняли, чтобы она не могла прийти в пентхаус и застукать его с какой-нибудь подружкой. И еще одна столь же важная причина для охраны состояла в том, чтобы ей не пришло в голову сбежать после того, как он много раз избивал ее.

Кровь с гудением пульсировала у Декера в висках.

— Я хочу уточнить, что он бил ее много и часто, — добавил Миллер. — Потому что Диана начала сомневаться не только в его преданности, но также и в его бизнесе. Вы знаете, что она очень умная женщина. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, чем на самом деле занимается Джой и каким чудовищем он является. И перед ней встала большая проблема. Если она попытается сбежать — а на это было мало надежды при такой серьезной охране, — то он наверняка убьет ее. Если она останется и он заподозрит, что она успела увидеть слишком много, он также убьет ее. И она решила на первое время притвориться, что потеряла всякий интерес к его женщинам и его бизнесу, прикинуться сломленной и послушной. Она проводила время за занятием, которое при других обстоятельствах доставило бы ей огромное удовольствие — занималась живописью. Джоя это изрядно забавляло. Время от времени, в очередной раз избив жену, он разводил во дворе большой костер и заставлял ее смотреть, как он сжигает ее любимые картины.

— Иисус... — пробормотал Декер. — Но почему этот ублюдок женился на ней?

— Очевидно, ради удовольствия обладать кем-то, над кем он мог бы издеваться в любой момент, когда это придет ему в голову. Как я уже сказал, Джой был настоящим чудовищем. И оставался им до тех пор, пока девять месяцев назад, в январе, кто-то не решил ее проблему, прострелив Джою голову. Или, возможно, это сделала она. Есть две противоречивые версии. Диана утверждает, что она находилась во дворе за домом и писала зимний пейзаж, когда услышала выстрел в доме. Испугавшись, не зная, чего ожидать, она выждала некоторое время, прежде чем войти внутрь. Она решила, что, даже если что-то и случилось, Джой и охранники разберутся со всем этим. Каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что охрану как ветром сдуло. Еще больше она изумилась, когда обнаружила Джоя мертвым в его кабинете. Мозги разбрызганы по столу, а сейф открыт. Она знала, что в этом сейфе всегда хранились значительные суммы наличными. Она частенько видела, как деньги приносили в мешках. Она видела и то, как Джой запирал их. Она слышала разговоры о количестве денег. И ей не потребовалось долго гадать, чтобы понять, что два миллиона долларов пропали. В тот момент она не поняла, чем эта пропажа может обернуться для нее лично. Единственное, что ее тогда заботило, это не упустить возможность для бегства. Она даже не стала собирать вещи, лишь надела пальто, схватила ключи Джоя и уехала.

— В Министерство юстиции, — добавил Декер.

— А куда еще она могла направиться? Она знала, что гангстеры станут искать ее. Но она думала, что их целью будет не дать ей говорить. Она не знала тогда, что крестный отец Джоя обвинил ее в его смерти, что гангстеры считали, что это она убила Джоя и взяла деньги. Теперь это стало вопросом чести. Фамильной чести. Кровная месть.

Декер кивнул.

— Итак, Министерство юстиции в течение нескольких месяцев допрашивало ее, потом переселило под новым именем в Санта-Фе и в конце концов вызвало обратно в Нью-Йорк для дачи показаний в суде.

— Под охраной.

— Говоря об охране, вы имеете в виду МакКиттрика?

— К сожалению.

— Какая чертовская неразбериха, — проронил Эсперанса.

— Вы все еще не сказали мне, кто такой Ник, — напомнил Декер.

— Ник Джордано, глава клана, крестный отец Джоя. Родной отец Джоя был лучшим другом Ника. Когда родители Джоя погибли во время мафиозной разборки с покушением на жизнь Ника, тот вырастил мальчишку как родного сына. Вот что я имел в виду, говоря о фамильной чести и кровной мести. Для Ника это вопрос семейной чести в самом строгом смысле слова — найти и покарать убийцу. Теперь ваша очередь, — закончил Миллер. — Каким образом то, что я вам только что рассказал, может помочь вам спасти жизнь Дианы Сколари?

Декер несколько секунд сидел молча.

— Похоже, что у меня есть только один выход.

— О чем вы говорите? Какой выход?

— Я вдруг почувствовал, что невозможно устал. Я поеду домой.

— Как, черт возьми, это поможет вашей подруге?

— Я позвоню вам, когда проснусь. Возможно, к тому времени у вас появится еще какая-нибудь информация. — Декер повернулся к Эсперансе. — Я подвезу вас домой.

6

— Не трудитесь везти меня домой, — сказал Эсперанса, когда Декер включил мотор «Чероки» и отъехал от дома Миллера.

— В таком случае куда же мне отвезти вас? — Декер обогнул почти неразличимый в темноте угол.

— Знаете, считайте, что я совершенно одинок и могу поехать, куда хочу.

— И чего вы рассчитываете этим достичь?

— Возможно, мне удастся уберечь вас от неприятностей, — ответил Эсперанса. — А где ваши друзья?

— Друзья? — При мысли о Хэле и Бене Декер почувствовал во рту вкус пепла.

— Вы сказали это так, будто у вас их очень немного.

— У меня много знакомых.

— Я имею в виду тех двоих мужчин, которые приехали к вам домой вчера днем.

— Я знаю, о ком вы говорите. Они уехали из города. — К вкусу пепла прибавилась самая настоящая боль — в груди и в глазах.

— Так скоро? — удивился Эсперанса. — После всех беспокойств, которые им пришлось перенести, чтобы так быстро сюда попасть?

— Мое прежнее начальство решило, что все, что здесь произошло, не имеет никакого отношения к их делам. — Темные улицы, освещенные лишь фарами его машины, были совершенно пусты. Декер с силой нажал на акселератор.

— Вы считаете, что превышать скорость, когда рядом с вами в машине сидит полицейский, это хорошая мысль?

— Пожалуй, мне все равно, в чьем обществе превышать скорость. Если нас остановит патруль, покажете ваш значок и скажете, что мы спешим на срочное задание.

— Я солгал вам, — сказал Эсперанса. — На самом деле я уже передал в полицию штата и в департамент полиции Альбукерке запрос о вашем розыске.

Декер почувствовал, что у него похолодела спина.

— Я сообщил им также номер и описание того «Тауруса», на котором приехали ваши друзья. Автомобиль нашли возле места преступления на Чама-стрит в Альбукерке около одиннадцати часов ночи. Соседи сообщили, что там были какие-то, как им показалось, выстрелы и взрывы. Оказалось, что они не ошиблись. На полу кухни дома, на шум в котором жаловались соседи, был найден застреленным человек, судя по документам, его звали Бен Эйсили. А где Хэл Вебер, мы понятия не имеем.

На мгновение скорбь, которую Декер так старательно скрывал, все же вырвалась наружу. Изумленное лицо Бена — изумление отразилось на нем в тот самый миг, когда в него попала пуля и изо лба брызнула кровь, — заслонило все перед Декером. Внезапно ему страстно захотелось, чтобы он никогда не приезжал в Санта-Фе, чтобы он никогда не пытался отрешиться от своей прежней жизни. Он подумал о том, как Хэл получил пулю в грудь и все же нашел в себе силы, чтобы ударить того мерзавца, который стрелял в него и собирался застрелить Декера. «Это был не их бой! — подумал Декер. — Я должен был настоять, чтобы они оставили меня. Но я просил их о помощи. Они погибли из-за меня. Это моя вина!»

— Наверно, пока они были здесь, им спустили другое задание, — самым спокойным тоном, на какой был способен, сказал Декер.

— Вы, похоже, не очень-то расстроены из-за того, что случилось с Беном.

— Расстроен, но по-своему.

— Я никогда еще не встречал таких людей, как вы, — признался Эсперанса. — Неужели вам не любопытно, что он там делал и куда делся его напарник?

— Позвольте-ка мне задать вопрос вам, — сердито перебил его Декер. — Почему вы так долго ждали, прежде чем сказать мне, что объявили на меня полицейскую охоту?

— Я хотел дождаться подходящего момента. Получить точку опоры. Вы без меня не обойдетесь, — с готовностью объяснил Эсперанса. — Служба безопасности в аэропорту Альбукерке знает ваше имя. Полицейским поручено задержать мужчину, описание которого точь-в-точь подходит к вам. В ту же минуту, как вы попытаетесь купить билет, вас остановят. Раз вы хотите лететь в Нью-Йорк, то вам понадобится моя помощь, чтобы отменить ваш розыск, а я за это хочу получить ту цену, какую назову. Вам придется позволить мне отправиться с вами.

— Лететь в Нью-Йорк? А почему вы так решили? Я...

— Декер, может быть, вы, ради Христа, все-таки хоть сейчас оставите эти игры со мной, а?

— Но вы-то с какой стати полетите в Нью-Йорк?

— Допустим, у меня завтра выходной день, и мы с женой будем рады немного отдохнуть друг от друга. — Эсперанса с сердцем махнул рукой. — Или, скажем, общение с вами является для меня чем-то вроде повышения квалификации, и мне не хочется бросать занятия на середине. Или еще один вариант, скажем... это уж действительно ни в какие ворота... скажем, что я стал копом, потому что так и рвусь помогать людям. Дурацкая идея, точно? Ну так вот, сейчас мне на ум не приходит никто, кто нуждался бы в помощи больше, чем Бет Двайер. Я хочу помочь вам спасти ее. У меня такое ощущение, что вы единственный человек на свете, который имеет четкое представление о том, как это сделать.

7

По салону реактивного самолета, мчавшегося на восток, разносился приглушенный рев двигателей. В окно лился ничем не замутненный солнечный свет, от которого на переутомленных глазах Декера выступали слезы. Когда в проходе появились стюардессы, разносившие кофе и сладкий рулет, он почувствовал в желудке приступ боли, напомнивший ему о том, что он постоянно страдал от точно таких же болей, когда был оперативником. Все возвращается на круги своя, сказал он себе.

Рядом с ним сидел Эсперанса; других пассажиров в их ряду не было.

— Жаль, что я никогда не встречался с Бет Двайер. Она, должно быть, исключительная женщина.

Декер смотрел из окна на пейзаж высокогорной пустыни, которую покидал, на горы, ручьи, Рио-Гранде, зеленые рощи сосен (нет, пиний, поправил он себя) на фоне желтой, оранжевой и красной земли. Он не мог отогнать от себя воспоминание о тех двойственных чувствах, которые испытывал после того, как впервые попал сюда, о тревожных мыслях о том, не совершил ли он серьезную ошибку. Теперь, по прошествии года с четвертью, он улетал отсюда и снова испытывал столь же двойственные чувства, снова задавался вопросом, не совершает ли он ошибку.

— Да, — ответил он на слова Эсперансы, — совершенно исключительная.

— Вы, должно быть, очень любите ее.

— Пожалуй. А может быть, — ему было очень трудно говорить, — я ее еще и ненавижу.

— Ненавидите?

— Она должна была рассказать мне о своем прошлом, — объяснил Декер.

— Вначале она, вероятно, думала, что оно вас нисколько не касается.

— Ну а потом, когда нас с нею связали серьезные отношения и мы оба это понимали? — не желал сдаваться Декер.

— Не исключено, что она боялась рассказывать вам об этом, опасаясь, что вы будете реагировать именно так, как реагируете сейчас.

— Если бы она любила меня, то доверяла бы мне.

— А-а, — протянул Эсперанса. — Я начинаю понимать. Вы переживаете из-за того, что она, возможно, не любит вас.

— Я всегда подчинял личную жизнь делам, — сказал Декер. — Я никогда не был влюблен, я имею в виду серьезно, по-настоящему. Пока я не встретил Бет Двайер, я никогда не позволял себе испытывать... — Он замялся, подбирая слово. — Страсть.

Эсперанса задумчиво нахмурил брови.

— Если я связываю себя какими-то обязательствами, отдаюсь чему-нибудь, то всегда полностью. Бет стала абсолютным центром моей жизни. Если я был для нее просто развлечением... — Голос Декера прервался.

— Предположим, вы узнаете, что она не любила вас, что вы были для нее всего лишь добровольным телохранителем. Что вы будете делать в таком случае?

Декер ничего не ответил.

Но Эсперанса не сдавался.

— Вы все равно будете спасать ее?

— Несмотря на все то, о чем вы сейчас сказали?

— Да.

— Несмотря на все мои подозрения, все мои опасения, что она предала меня, на гнев, который я испытываю из-за этих опасений?

— Да.

— Я пойду за нею в ад. Да поможет мне бог, я все равно люблю ее.

Глава 9

1

Когда Декер прилетел в Нью-Йорк, шел дождь, сильный обложной ливень, который сразу же помог понять, насколько чуждым стал для него Манхэттен после жизни в засушливом климате Нью-Мексико. В воздухе чувствовалась непривычная влажность. После пятнадцати месяцев на высоте в почти полторы мили над уровнем моря Стив ощущал здесь атмосферное давление, которое еще усугубляло угнетавшее его эмоциональное давление. Привыкший видеть на сотни миль вокруг, он чувствовал себя здесь зажатым среди небоскребов, еще сильнее угнетало его здешнее многолюдье: все население Нью-Мексико составляло 1,5 миллиона человек, а здесь столько же народу обитало на двадцати двух квадратных милях Манхэттена, причем не считая тех сотен тысяч, которые приезжали сюда на работу. Неумолчный шум и теснота Нью-Йорка вызывали такие последствия, которых Декер никогда не осознавал, до тех пор пока не испытал на себе покой и просторы Нью-Мексико.

Эсперанса во все глаза смотрел в усыпанные каплями дождя окна такси.

— Никогда не были здесь? — спросил Декер.

— Из всех больших городов мне довелось побывать только в Денвере, Финиксе и Лос-Анджелесе. Они все невысокие. И очень разбросанные. А здесь все прижаты друг к другу, а то и сидят друг у друга на головах.

— Да, теперь мы долго не увидим просторных пейзажей.

Таксист привез их в Нижний Ист-Сайд и высадил на Эссекс-стрит-маркет рядом с большим кирпичным зданием. Пока Декер, держа в руке сумку, шел к одному из подъездов, чтобы укрыться там от дождя, его головная боль резко усилилась. Он немного поспал в самолете; этого не хватило, чтобы отдохнуть, но его поддерживало нервное возбуждение. Страх за Бет продолжал толкать его вперед.

Эсперанса посмотрел на пустынный рынок, затем на магазины по другую сторону улицы.

— Что, где-то здесь наша гостиница?

— У нас нет никакой гостиницы. Мы не располагаем временем, чтобы оформлять бумаги и заселяться.

— Но вы же звонили из аэропорта по телефону. Я подумал, что вы забронировали номера в отеле.

Декер покачал головой; от этого движения головная боль сделалась еще сильнее, но он был слишком поглощен своей целью, чтобы заметить это. Он выждал, пока такси не скрылось из виду, а после этого вышел из подъезда в проем рынка и направился под дождем на север.

— Я договорился кое с кем о встрече.

— Поблизости?

— Несколько кварталов отсюда.

— В таком случае, почему вы не сказали таксисту, чтобы он подвез нас прямо туда?

— Потому что я не хотел, чтобы таксист что-то знал о моих делах. Видите ли, я боюсь, что ваша затея не сработает. Нужно слишком много объяснять, а времени совсем нет, — нетерпеливо произнес Декер. — Вы оказали мне очень большую помощь. Вы отозвали ориентировку на меня изполиции Нью-Мексико. Вы провели меня через службу безопасности аэропорта в Альбукерке. Я не попал бы сюда без вас. Спасибо вам. Я говорю совершенно искренне. Правда. Но вы должны понимать — наша совместная экспедиция заканчивается прямо здесь. Возьмите такси и поезжайте в центр. Полюбуйтесь городом.

— Под дождем?

— Посмотрите какое-нибудь шоу. Закажите хороший обед.

— Я сомневаюсь, что то, что подают в Нью-Йорке, может сравниться с красно-зеленой сальсой.

— Устройте себе небольшие каникулы. А завтра утром полетите обратно. В вашем департаменте, наверно, уже головы ломают, куда это вы делись.

— Они даже не узнают, что я куда-то уехал. Я же сказал вам, что у меня выходной день.

— А как насчет завтра?

— Позвоню и скажу, что заболел.

— Вы не имеете здесь никаких полномочий, — сказал Декер. — Не будьте врагом самому себе. Возвращайтесь в Нью-Мексико как можно скорее.

— Нет.

— Вы не сможете здесь проследить за мной. Через две минуты вы не сможете даже сказать, в какую сторону я отправился и каким образом оторвался.

— Но вы же этого не сделаете.

— О? Интересно, почему вы так считаете?

— Потому что вы не можете заранее знать, когда и как я смогу вам пригодиться.

2

Бар на Первой авеню и почти на углу с Дилэнси-стрит выглядел так, будто дела здесь идут хуже некуда и заведение находится на грани разорения. Выставленная в окнах реклама предлагаемой выпивки выцвела до полной неразборчивости. Сами окна были настолько грязными, что сквозь них нельзя было ничего разглядеть. Несколько букв в неоновой вывеске перегорело, и надпись гласила не «У БЕННИ», а «У-Б-Н-И». Промокший до нитки и, по-видимому, окончательно одуревший от дождя и пьянства бродяга, державший в руке бумажный пакет, из которого торчало горлышко бутылки виски, сидел на корточках, прислонившись спиной к стене, около входа.

Декер, ощущавший себя измученным от стремительности течения времени, пересек улицу и подошел к бару. Следом за ним шел Эсперанса, сменивший ковбойскую шляпу на купленную по пути с сувенирного лотка неприметную бейсболку «Янки». Свои длинные волосы он собрал на затылке в пучок, что делало его намного менее заметным. Около входа в бар Декер остановился сам и остановил Эсперансу, чтобы дать возможность бродяге, который вовсе не был бродягой, хорошенько рассмотреть их.

— Бенни ждет нас, — сказал Декер.

Бродяга кивнул.

Декер и Эсперанса вошли в бар, где было темно от табачного дыма. Тот, кто глядел снаружи на вход, за которым могла скрываться разве что захудалая забегаловка, вряд ли мог предположить, что здесь окажется настолько многолюдно. А сейчас здесь было особенно шумно из-за того, что по огромному телевизору показывали футбольный матч.

Декер подошел прямо к громиле-бармену.

— Бенни здесь?

— Не видел его.

— Я звонил и договаривался о встрече.

— Кто — я?

Декер назвался псевдонимом.

— Чарльз Лэйрд.

— Ну, и почему бы сразу не сказать? — Бармен указал в сторону дальнего конца стойки. — Бенни ждет вас в офисе. Барахло оставьте у меня.

Декер кивнул, вручил верзиле чемоданчик и положил на стойку двадцать долларов.

— Это за то пиво, которого мы не заказали.

Вместе с Эсперансой он направился к закрытой двери возле дальнего конца стойки, но на полдороге приостановился.

— В чем дело? — спросил Эсперанса. — Разве не лучше сразу подойти к двери и постучать?

— Сначала нам придется пройти через одну формальность. Надеюсь, вы не станете возражать, если вас немного полапают?

Рядом с дверью их встретили четверо широкоплечих мужчин, отвлекшихся ради этого от игры на бильярде. Не проявляя никаких эмоций, они грубовато и тщательно обыскали Декера и Эсперансу с головы до пят. Закончив проверкой лодыжек обоих посетителей и не найдя ни микрофонов, ни оружия, они коротко кивнули и возвратились к своей игре. Они и не могли найти ничего подозрительного, поскольку по настойчивой просьбе Декера Эсперанса оставил значок и пистолет запертыми в джипе «Чероки» Декера в аэропорту Альбукерке. Декер твердо заявил, что если ему или Эсперансе придется стрелять, будет лучше, если они воспользуются для этого тем оружием, которое никак не будет связано ни с одним из них.

Лишь после этого Декер постучал в дверь. Услышав приглушенный ответ, он открыл дверь, и они с Эсперансой оказались в узком загроможденном всякой всячиной кабинете, где за столом сидел грузный мужчина в полосатой сорочке, галстуке-бабочке и в подтяжках. Мужчина был довольно пожилым, с лысой головой и серебристо-седыми усами. На столе перед ним лежала полированная медная трость.

— Как поживаете, Бенни? — спросил Декер.

— Сижу на диете. И все равно никак не сброшу вес. А ведь доктор строго приказал. А как у вас, Чарльз?

— У меня неприятности.

Бенни закивал с мудрым видом пожившего человека, при каждом движении его головы из-под нижней челюсти выпирал, как жабо, двойной подбородок.

— Никто и никогда не приходит ко мне, если у него все в порядке.

— Это мой друг. — Декер указал на Эсперансу.

Бенни вяло приподнял руку.

— Моему другу очень нужно позвонить по телефону.

— Прошу, — Бенни указал на телефон-автомат в углу.

— Он все еще присоединен к телефону-автомату в Джерси-Сити?

— Любой, кто захочет проследить звонок, придет именно туда, — ответил Бенни.

Декер сделал знак Эсперансе, что тот может звонить. Они договорились с Миллером, что будут звонить ему в Санта-Фе, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь новостей о Бет и МакКиттрике. Декер звонил несколько раз с дороги, отчаянно надеясь узнать, жива ли Бет. Но пока что никаких новостей не поступило.

— Присаживайтесь, — предложил Бенни Декеру, когда Эсперанса начал вкладывать монеты в телефон-автомат. — Чем я могу вам помочь?

Декер сел на стул напротив Бенни, зная, что прямо ему в живот нацелен заряженный дробовик, спрятанный в столе.

— Спасибо. Когда я в былые времена нуждался в помощи, вы всегда шли мне навстречу.

— Это было для меня хорошим развлечением, — ответил Бенни. — Я как патриот своей страны, всегда считал удовольствием немного помочь своему правительству.

Декер понял его намек. Хотя по распространенному мнению ЦРУ не имело права работать в пределах страны, на самом деле у него были свои отделения во многих крупнейших американских городах, и Управление частенько проводило операции внутри Штатов. Правда, в теории это должно было совершаться лишь по прямому президентскому приказу и в тесном сотрудничестве с ФБР. Как раз благодаря такому сотрудничеству с ФБР Декер три года назад получил возможность не только консультироваться с Бенни, но и обрести прикрытие под видом члена гангстерской группировки, связанной с Бенни. Целью всей этой сложной операции было внедрение Декера в иностранную террористическую сеть, которая пыталась подорвать экономическое могущество Соединенных Штатов путем наводнения страны — при посредстве внутренних организованных преступных группировок — фальшивыми стодолларовыми купюрами.

— Я уверен, что правительство высоко оценило ваше содействие, — заметил Декер.

— Как бы там ни было, с этими делами покончено, и они меня больше не волнуют. — Бенни вяло пожал плечами. — В конце концов там был и мой личный интерес. Что вредно для экономики страны, вредно и для моего бизнеса. — Он чуть заметно улыбнулся.

— На сей раз, боюсь, я не смогу предложить вам никакого стимула.

— О? — Бенни взглянул на собеседника с подозрением.

— Я теперь не имею никакого отношения к правительству. И пришел попросить вас о личной любезности.

— Любезности? — Бенни слегка скривился.

Декер улавливал обрывки телефонного разговора Эсперансы и обратил внимание на мрачный тон, которым тот задавал вопросы.

— И что же это за любезность? — Бенни, похоже, опасался услышать ответ.

— Я должен знать, как войти в контакт с Ником Джордано.

Щеки Бенни, обычно чуть розоватые, заметно побледнели.

— Нет. Не говорите больше ничего. Я не хочу иметь никакого отношения к любым делам, которые могут быть у вас с Ником Джордано.

— Клянусь вам, что это не имеет никакого отношения к правительству.

Вялые до сего момента жесты Бенни заметно оживились.

— Мне все равно! Я не хочу абсолютно ничего знать об этом!

Декер наклонился вперед.

— И я тоже не хочу, чтобы вы что-нибудь об этом знали.

Бенни замер с поднятой рукой.

— Не хотите, чтобы я знал?

— Все, о чем я прошу, это небольшая порция информации. Как мне войти в контакт с Ником Джордано? Не с хозяином ресторана, где он любит есть. Не с одним из его помощников. Не с его поверенным. С ним. Вам не потребуется представлять нас ему. Вы не будете причастны к этому никоим образом. Я возьму на себя всю ответственность за установление контакта. Джордано никогда не узнает, кто научил меня, как связаться с ним.

Бенни уставился на Декера с таким видом, будто тот говорил на незнакомом ему иностранном языке.

— Но с какой стати я стану это делать? Назовите мне хоть один разумный повод.

Эсперанса закончил говорить по телефону и повернулся к Декеру.

— Есть новости? — спросил Декер, чувствуя новый спазм в желудке.

— Нет.

— Слава богу. По крайней мере не сообщили о ее смерти. У меня еще сохраняется надежда.

— Ее? — Бенни вскинул густые брови.

— Моя подруга. Я пытаюсь найти ее. Она попала ь беду.

— И Ник Джордано может помочь выручить ее из беды? — осведомился Бенни.

— У него определенно есть для этого все возможности, — ответил Декер. — Именно об этом я и должен поговорить с ним.

— Вы все еще не сказали мне, по какой причине я должен помочь вам.

— Я люблю эту женщину, Бенни. Я хочу, чтобы вы это сделали, потому что я люблю ее.

— Вы ведь шутите, верно?

— Разве я похож на шутника?

— Ну, прошу вас. Я ведь деловой человек.

— Тогда вот вам другая причина. У Ника Джордано особый интерес к этой женщине. Он считает, что она убила Джоя Сколари.

Бенни вздрогнул.

— Вы говорите о Диане Сколари? Жене Джоя?Иисус! Ник велел всем своим людям искать ее.

— Что ж, не исключено, что я мог бы помочь ему отыскать ее.

— Вижу определенный смысл. Но если вы любите ее, то почему же вы хотите выдать ее Нику?

— Чтобы ей не пришлось прятаться всю оставшуюся жизнь.

— Да, конечно, ей не придется это делать. Она будет мертва. Нет, все же я так и не вижу смысла.

— Тогда, возможно, вас убедит такой довод, — сказал Декер. — Если Ника Джордано тем или иным образом устроит разговор, который состоится у меня с ним, у него может возникнуть желание вознаградить того человека, который оказался достаточно прозорливым, чтобы помочь организовать этот разговор.

Бенни нахмурился и надолго погрузился в размышления.

3

В трубке телефона раздался только один гудок.

— У вас должны быть чертовски серьезные основания для того, чтобы звонить по этому номеру, — раздраженно произнес скрипучий мужской голос.

Затем раздался сигнал автоответчика, и Декер продиктовал свое сообщение:

— Это говорит Стив Декер. Мое имя должно быть вам знакомо. Ваши люди следили за мной в Санта-Фе. У меня есть кое-какая важная информация, которую я должен обсудить с мистером Джордано. Это касается Дианы Сколари и обстоятельств убийства ее мужа. Это также касается маршала по имени Брайан МакКиттрик. Я перезвоню через тридцать минут.

Декер повесил трубку на рычаг, вышел из грязной стеклянной кабины в начинавшиеся сумерки под неослабевающий дождь и подошел к Эсперансе, который стоял в дверном проеме закрытого магазина электротоваров.

— Еще не надоело ходить за мной?

— Ну что вы! Вы же показываете мне такие интересные места.

4

На двери цветочного магазина на Гранд-стрит красовалась надпись: «РАБОТАЕМ ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ И ПРАЗДНИКАМ». Когда Декер открыл дверь и вошел в магазин, зазвонил колокольчик. Насыщенный цветочный запах напомнил погребальную контору. Эсперанса, не скрывая любопытства, уставился на телекамеры, расположенные над витринами, где был выставлен богатый ассортимент цветов, но тут же обернулся на звук приближавшихся шагов.

Из задней комнаты вышла пышная женщина средних лет в темном халате и нитяных рабочих перчатках.

— Мне очень жаль. Уже почти семь. Мой помощник должен был запереть дверь. Мы закрыты.

— Похоже, я не рассчитал время, — ответил Декер. — Я не был здесь с тех пор, как мы с вами вели общие дела. — Он взял с прилавка авторучку и визитную карточку, что-то написал и показал женщине. — Это мой номер счета, а так пишется мое имя.

— Одну минуточку, я сейчас сверюсь с записями.

Женщина возвратилась в заднюю комнату и закрыла за собой дверь. Зеркало, висевшее рядом с этой дверью, было прозрачным с задней стороны; Декер об этом знал. Сквозь это зеркало за ними наблюдал вооруженный человек, это он тоже знал, равно как и то, что через мониторы телекамер за ними наблюдало еще двое вооруженных людей, сидевших в подвале.

Стараясь ни в коем случае не выдать владевшую им тревогу, Декер с интересом, который нетрудно было принять за самый настоящий, принялся рассматривать витрину, где были выставлены самые разнообразные букетики, предназначенные для того, чтобы прикалывать их к корсажу. Он был потрясен той легкостью, с какой погрузился в свою прежнюю жизнь, от которой, как ему казалось, совсем отрешился.

Эсперанса поглядел на часы.

— Через десять минут вы должны сделать звонок.

Женщина возвратилась в торговый зал.

— Мистер Эванс, судя по нашим записям, вы оставили у нас депозит два года назад.

— Да. Я пришел, чтобы закрыть счет.

— У нас также отмечено, что вы всегда делали один и тот же заказ на цветы.

— Две дюжины желтых роз.

— Правильно. Прошу вас, пройдите в наше демонстрационное помещение.

Вход в маленькую комнатушку располагался слева от прилавка. Там на стенах было развешано множество фотографий с изображениями цветов, которые можно купить или заказать в этом магазине. Там стояли также простой стол и два деревянных стула, на которые Декер с Эсперансой и уселись после того, как Декер плотно прикрыл за собой дверь. Эсперанса открыл было рот, чтобы что-то сказать, но его остановило новое появление пышной матроны, которая вошла через другую дверь, поставила на стол портфель-"дипломат" и сразу же вышла.

Как только в двери щелкнула защелка, Декер открыл портфель. Эсперанса наклонился вперед и увидел, что там, аккуратно уложенные в углубления, прорезанные в пенопласте, находятся пистолет «вальтер» калибра .380, запасной магазин к нему, коробка с патронами и два маленьких, по-видимому, электронных прибора, предназначение которых не было ему известно.

Декер не мог скрыть отвращения, которое сейчас испытывал к самому себе.

— А я-то надеялся, что мне больше не придется прикасаться к этой дряни.

— У вас должны быть чертовски серьезные основания для того, чтобы звонить по этому номеру.

— Би-и-и-п.

— Это снова говорит Стив Декер. Мне нужно обсудить кое-что важное с мистером Джордано. Это касается Дианы Сколари и...

Мужчина, поднявший трубку, говорил высокомерным тоном человека, привыкшего отдавать приказы.

— Что вам известно о Диане Сколари?

— Я должен говорить с мистером Джордано.

— Я и есть мистер Джордано, — недовольно отрезал говоривший.

— Не Ник Джордано. У вас слишком молодой голос.

— Мой отец не разговаривает с незнакомыми людьми. Расскажите мне о Диане Сколари.

— И о Брайане МакКиттрике.

— Вы считаете, что это имя должно мне что-то говорить?

— Позовите к телефону вашего отца.

— Обо всем, что касается Дианы Сколари, вы может говорить со мной.

Декер повесил трубку, выждал две минуты, опустил в телефон-автомат еще несколько монет и набрал тот же номер.

На сей раз ему не пришлось объясняться с автоответчиком. Еще не отзвучал первый гудок, как трубку сняли и хриплый мужской голос, принадлежавший явно очень немолодому человеку, произнес:

— Ник Джордано.

— Я только что говорил с вашим сыном о Диане Сколари.

— И Брайане МакКиттрике. — Голос звучал устало. — Мой сын говорит, что вы также упомянули Брайана МакКиттрика.

— Совершенно верно.

— Откуда я могу знать, что вы не коп?

— Когда мы встретимся, вы сможете обыскать меня и убедиться, что я не ношу с собой никаких передатчиков и диктофонов.

— Это еще не доказательство того, что вы не коп.

— Знаете, если у вас такая сильная паранойя, то, может быть, нам нет никакого смысла встречаться.

На мгновение наступило молчание.

— Где вы находитесь?

— Нижний Манхэттен.

— Стойте на Пятой авеню около Флэтайрон-Билдинг. Автомобиль подъедет за вами через час. Как водитель сможет вас узнать?

Декер взглянул на Эсперансу.

— У меня будет букет из двух дюжин желтых роз.

6

В кафе, находившемся на Пятой авеню неподалеку от Флэтайрон-Билдинга, Декер хранил молчание до тех пор, пока официант, принесший им заказ, не удалился. Они выбрали столик в самом дальнем углу. Соседние столы были свободны. И все равно Декер сначала убедился в том, что в их сторону никто не смотрит, и лишь после этого наклонился, открыл свою сумку и извлек оттуда маленький предмет, который вынул из «дипломата» в цветочном магазине. Предмет был металлический, размером со спичечную коробку.

— Что это такое? — спросил Эсперанса.

— Это радиомаяк. А это, — Декер снова сунул руку в сумку и достал коробочку побольше — с сигаретную пачку, — приемное устройство. Улавливает радиосигнал на расстоянии мили от передатчика. Движение по Пятой авеню здесь идет на юг мимо Флэтайрон-Билдинга. Вы будете ждать в такси к северу отсюда — на Мэдисон-сквер-гарден. После того как я сяду в автомобиль, который послал за мной Джордано, выждите пятнадцать секунд, чтобы было не так заметно, что вы следите за этой машиной. Ориентировка по прибору визуальная. Стрелка указывает налево, направо или прямо вперед, в зависимости от того, с какого направления приходит сигнал. Эта шкала от одного до десяти, говорит о том, какое расстояние до объекта. Десять — ближе всего. — Декер щелкнул выключателем и поднес пеленгатор к передатчику. — Да. Система работает. Возьмите пеленгатор. Если что-то пойдет не так, как надо, встречаемся возле этого кафе в начале каждого часа. Но если я не появлюсь к шести утра, возвращайтесь в Санта-Фе как можно быстрее. — Декер посмотрел на часы. — Ну, уже скоро. Пойдемте.

— А как насчет вашей сумки?

— Пусть останется у вас. — В сумке лежали пистолет, запасной магазин и коробка с патронами. Декер знал, что его будут обыскивать. Не было никакого смысла дополнительно злить Джордано, пытаясь пронести на встречу с ним оружие. — Через десять минут после того, как я попаду туда, куда меня повезут, позвоните по тому номеру, который дал мне Бенни. Потребуйте, чтобы вам дали поговорить со мной. Постарайтесь уверить их, что, если я не подойду к телефону, случится что-нибудь нехорошее.

— И?

— Подыгрывайте мне, когда я буду с вами говорить.

Они подошли к выходу из кафе.

— Думаю, будет невредно, если вы поймаете такси прямо здесь.

— Декер.

— Что?

— А вы уверены в том, что делаете?

— Нет.

— В таком случае, может быть, лучше поискать другой путь?

— Меньше всего на свете мне хочется ехать туда. Но у меня очень мало времени. Возможно, времени уже нет. Я не знаю, куда еще идти, кроме как в самый источник проблемы.

Эсперанса на секунду умолк.

— Удачи.

— Бет она нужна больше, чем мне.

— Но что, если...

— Они уже убили ее?

— Да.

— В таком случае совершенно не важно, что случится со мной.

Через минуту, в течение которой, как Декер надеялся, Эсперанса успел поймать такси, он вышел под дождь и зашагал направо, по направлению к Флэтайрон-Билдинг. Одолеваемый мыслями о том, что МакКиттрик мог сделать с Бет, Декер не мог не вспоминать очень похожий ночной дождь, под которым МакКиттрик в Риме выстрелил в своего отца.

Он дошел до Флэтайрон-Билдинг на пять минут раньше срока и стоял, укрывшись в каком-то подъезде, держа на виду перед собой дурацкие желтые розы. Его обуревали сложные чувства: различные сомнения, опасения и предчувствия. Но лишь сомнения касались его самого. Все остальное было связано исключительно с Бет: опасение за Бет, боязнь того дурного, что — он старательно отгонял от себя эту мысль — уже могло случиться с нею. Но сильнее всего он ощущал в себе целеустремленность и готовность пойти до конца. Впервые в жизни ему пришлось участвовать в миссии, цель которой, в полном смысле слова, была для него дороже собственной жизни.

Ему на память пришел еще один фрагмент разговора, состоявшегося у них с Бет двумя ночами раньше, в пятницу фиесты, после того, как, покинув прием у кинопродюсера, они вернулись домой к Декеру, — в последние мгновения их нормальной жизни, как это стало казаться ему потом, хотя теперь Декер понимал, что ничего в их отношениях не было нормальным. Лунный свет лился на них через окна его спальни и мерцал на них, когда они занимались любовью, отчего их тела цветом напоминали слоновую кость — от этого сладостно-горького воспоминания он вдруг почувствовал себя опустошенным. Позже, когда они лежали рядом и Декер обнимал Бет, его грудь прижималась к ее спине, его пах касался ее бедер, его колени упирались в подколенные ямочки ее согнутых ног, она долго молчала, и он решил, что заснула. Он не забыл, как вдыхал аромат ее волос. Когда же она заговорила, ее чуть дрожащий голос оказался настолько тихим, что он с трудом различал слова.

— Когда я был маленькой девочкой, — пробормотала она, — у моей матери с отцом бывали ужасные скандалы.

Она снова умолкла.

Декер ждал.

— Я понятия не имела, из-за чего они скандалили, — тем же тихим напряженным голосом продолжала Бет. — И до сих пор не знаю. Измены. Проблемы с деньгами. Пьянство. Все равно. Каждую ночь они кричали друг на друга. Иногда дело не ограничивалось только криком. Они швырялись друг в друга разными вещами. Они дрались. Особенно ужасными эти скандалы бывали в праздники. В День благодарения, в Рождество. Моя мать готовила хороший стол. А потом каждый раз перед самым обедом что-то случалось, и они начинали снова орать друг на друга. Отец хлопал дверью и уходил из дома. Мы с матерью ели этот обед вдвоем, и она все время рассказывала мне, какой он поганый ублюдок, подонок и мерзавец.

Снова наступила тишина. Декер хорошо понимал, что не стоит торопить Бет; то, о чем она ему уже рассказала и намеревалась рассказать еще, было настолько личным, что только она сама могла определять, как, в какой последовательности и в каком темпе рассказывать.

— Когда скандалы доходили до крайнего ожесточения, которого я уже не могла переносить, я просила родителей остановиться. Я кидалась к отцу, пытаясь заставить его перестать избивать мать. И в конце концов он стал набрасываться на меня, — сказала после долгой паузы Бет. — Мне все еще время от времени мерещится отец, бегущий за мной с кулаками. Я боялась, что он убьет меня. Это случилось ночью. Я вбежала в свою спальню и попыталась придумать, где бы спрятаться. Крики в гостиной делались все громче и громче. Я сложила подушки на кровать и накрыла их одеялом, чтобы казалось, будто я там сплю. Наверно, я видела что-то подобное по телевизору или, может быть, где-то читала. А потом залезала под кровать да там и спала, надеясь, что отец меня не найдет, когда придет в спальню, чтобы избить меня. С тех пор я так и спала.

Плечи Бет вдруг задергались. Декер понял, что она плачет.

— А твое детство было таким же? — спросила она, немного погодя.

— Нет. Мой отец был кадровым военным. Он был жестким человеком и превыше всего ставил дисциплину и порядок. Но он никогда не бил меня.

— Счастливый. — Бет пошевелилась в темноте. Вытерла глаза, сообразил Декер. — Я любила читать сказки о рыцарях и прекрасных дамах. О короле Артуре и тому подобное. Я постоянно представляла себе, как сама становлюсь участницей сказочных событий и что ко мне приезжает рыцарь, который дает клятву меня защищать. Еще ребенком я хорошо умела рисовать. И часто рисовала этого рыцаря, каким он мне тогда представлялся. — Зашуршали простыни; Бет повернулась к нему, и в лунном свете он заметил, что на ее щеках блестят слезы. — Если бы я могла сейчас нарисовать этого рыцаря, он был бы похож на тебя. С тобой я чувствую себя в безопасности. Мне больше не нужно спать под кроватью.

Через два часа в дом ворвались убийцы.

7

Порыв ветра, хлестнувший Декера по лицу дождевыми струями, отвлек его от воспоминаний. Постаравшись отрешиться от мрачных эмоций, он всматривался в машины, катившие вдоль громады Флэтайрон-Билдинга. Его терзали противоречивые мысли. Была ли та история, которую рассказала ему Бет, правдой, или же она выдумала ее для того, чтобы покрепче насадить его на крючок, солгала, чтобы он пожалел ее и очертя голову ринулся защищать ее от любых опасностей? Об этом и о многих других мелких и крупных фактах он размышлял со вчерашнего дня, с тех самых пор, когда узнал, что она обманула его, рассказывая о своем прошлом. Любила ли она его, или просто использовала? Он должен это выяснить. Он должен найти ее и узнать правду, хотя и не знал, что будет делать, если правда окажется не такой, какую он хочет услышать, поскольку он любил Бет такой, какая она есть, и невзирая ни на что.

Одна пара из бесчисленного множества фар, пронзавших своими лучами нескончаемый дождь, замедлила движение. Серый олдсмобиль, вывернул из потока машин и остановился возле тротуара прямо перед ним. Задняя дверь автомобиля открылась, оттуда вышел один из подручных Джордано и жестом приказал Декеру садиться в машину. Напрягшись и еще больше укрепившись в своем намерении, Декер подошел к нему, держа обеими руками свой букет.

— Все сходится. — Мужчина с широченными плечами и мощной грудью, которую слишком туго облегал дорогой пиджак, взглянул на него и ухмыльнулся. — Держитесь-ка покрепче за свои цветочки, я вас быстренько обыщу.

— На улице? Прямо на глазах у вон того полицейского патруля?

— Садитесь в машину.

Подходя к машине, Декер успел заметить двоих человек на переднем сиденье и еще одного на заднем. Как только он сел в машину, первый бандит уселся рядом с ним, притиснув Декера к своему напарнику. Радиомаяк Декер прятал в ладони правой руки, прижимая его к стеблям роз. Водитель тронул машину с места, из-под шин плеснула вода, и тут же тип, сидевший спереди, обернулся и направил на Декера пистолет, а двое сидевших сзади, сноровисто принялись обыскивать его.

— Чистый.

— А как насчет его цветов?

Один из бандитов выхватил розы из рук Декера. Оба были настолько увлечены процессом обыска, что даже не заметили маленький передатчик, который он продолжал держать в правой руке, зажав пальцами.

— Не знаю, что вам нужно от босса, но лучше будет не валять дурака, — предупредил один из бандитов. — Я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь смог надуть Ника.

— Эй, чем это здесь воняет? — спросил бандит, сидевший слева.

— Чем, чем? Этими самыми цветами. Они пахнут дешевыми похоронами.

— Может быть, похоронами этого парня? — Сидевший слева хохотнул, открыл окно и выбросил измятые розы.

8

За все время поездки Декер не произнес ни слова. А бандиты со своей стороны полностью игнорировали его. Пока они говорили друг с другом о футболе, женщинах и казино в индейских резервациях — безопасные темы, не содержащие ничего такого, что можно было бы им инкриминировать, — Декер продолжал гадать, сможет ли Эсперанса последовать за ним в такси, работают ли передатчик и пеленгатор, не заметил ли водитель, что за ним «хвост». И продолжал повторять себе, что нужно сохранять веру в успех.

Уже перевалило за восемь вечера. Дождь усилился, сумерки сгущались прямо на глазах. В свете фар искрились дождевые струи. Водитель, явно наугад, немного покружил по улицам, выполняя стандартную процедуру ухода от наблюдения, а затем свернул на север по переполненному Генри-Хадсон-парквей, с которого выехал на ведущий на запад мост Джорджа Вашингтона. Оказавшись в Нью-Джерси, он снова повернул на север, на сей раз по Палисайдс-парквей. Через час после того, как Декер сел в олдсмобиль, машина свернула налево и въехала в сонный город Альпин.

Сидевшие в автомобиле гангстеры подтянулись, явно ощущая напряжение. А машина между тем миновала малопримечательную деловую часть города, затем свернула направо, описала несколько зигзагов по извилистой дороге и в конце концов въехала в тихий, густо усаженный деревьями, ярко, но со вкусом освещенный поселок из больших особняков, каждый из которых был окружен участком не менее полуакра. Участки разделялись высокими заборами, сделанными из сварного железа и увенчанными шипами. Автомобиль свернул к одному из таких участков и остановился перед внушительными металлическими воротами. Водитель высунулся под дождь и произнес в приделанный перед воротами селектор:

— Это Руди. Мы его привезли.

Ворота раздвинулись в стороны, открыв проем, через который проехал автомобиль. Взглянув назад сквозь залитое дождем стекло, Декер увидел, что ворота закрылись, как только олдсмобиль въехал внутрь. А вот никаких фар такси, которое могло бы следовать за ними, он не увидел. Автомобиль проехал по плавно изгибавшейся дороге и остановился перед кирпичным трехэтажным домом с многочисленными фронтонами и дымоходами. После приземистых, с плавно скругленными углами и плоскими крышами саманных домов, к которым за последнее время он привык, особняк показался Декеру порождением сюрреализма. Все было освещено ярким светом дуговых фонарей. Декер сразу же обратил внимание на то, что деревья находятся на изрядном расстоянии от дома, все кусты коротко подстрижены. Любому злоумышленнику, даже если бы ему удалось пробраться мимо современных датчиков, установленных на заборе, пришлось бы подбираться к дому, не имея никакого прикрытия.

— Время начинать шоу, — сказал гангстер, сидевший слева от Декера. Он открыл свою дверь, вышел наружу и теперь ждал, когда за ним последует пассажир. — Пошевеливайтесь. Не стоит заставлять его ждать.

Декер не возразил ни словом, когда его ухватили за руку и потащили. На самом деле такое обращение его очень даже устраивало. Благодаря этому он очень натурально сделал вид, будто поскользнулся, когда его волокли под дождем к широким каменным ступеням, ведущим в дом. Упав рядом с кустом, он бросил под него радиомаяк, а потом безропотно позволил конвоиру вздернуть себя на ноги, втащить на ступеньки и ввести в дом. Ему приходилось напрягать всю волю, чтобы не поддаться страху; он чувствовал себя так, словно его сердце внезапно засунули в пакет со льдом.

Прежде всего он заметил вооруженного охранника, стоявшего в углу просторного холла, выложенного полированным мрамором. Затем он обратил внимание на питбуля, сидевшего на полу рядом с охранником. На то, чтобы окинуть зал взглядом в поисках запасных выходов, у него просто не хватило времени, так как его поспешно поволокли дальше: по облицованной дубовыми панелями прихожей и через двойные двери в плотно увешанный коврами кабинет.

Стена, противоположная входу, была сплошь заставлена книгами в золоченных кожаных переплетах. На стене справа висели фамильные портреты. Вдоль левой стены тянулся застекленный шкаф, где стояло множество фарфоровых ваз, каждой из которых была отведена отдельная полочка. А посреди комнаты возвышался огромный старинный письменный стол. За ним восседал некрупный пожилой — лет семидесяти — мужчина, одетый в дорогой темно-синий костюм. Он попыхивал сигарой и рассматривал прищуренными глазами Декера. На его лице с резкими чертами доминировал выдающийся вперед подбородок, а щеки были изборождены глубокими морщинами. Темный загар подчеркивал ослепительную белизну его коротко подстриженных густых волос.

Перед столом вполоборота к двери сидел еще один мужчина, повернувшийся всем телом, чтобы посмотреть на Декера. Он был намного моложе хозяина кабинета — лет тридцати с небольшим, но резко отличался от него не только возрастом. Младший был облачен в модную одежду, которая казалась кричащей по сравнению со строгим костюмом пожилого. Младший украсил себя уймой драгоценных ювелирных украшений, тогда как на старшем Декер не заметил ни одного. Младший выглядел даже менее здоровым, чем старик, а его тело казалось обрюзгшим, как будто он не так давно сменил активный спорт на пьянку.

— Вы обыскали его? — спросил пожилой у охранников, которые ввели Декера. Скрипучий голос был тем самым, который Декер слышал по телефону от человека, утверждавшего, что он и есть Ник Джордано.

— Как только посадили в машину, — ответил один из гангстеров.

— Меня это не устраивает. И одежда у этого парня мокрая. Принесите ему халат или что-нибудь в этом роде.

— Слушаюсь, сэр.

Джордано смерил Декера взглядом.

— Ну, и чего вы ждете?

— Не понимаю вас.

— Раздевайтесь.

— Что?

— У вас что, уши заложило? Раздевайтесь. Я хочу быть уверенным в том, что вы не притащили на себе передатчик. Пуговицы, пряжки, «молнии» — я ничему этому не доверяю, особенно когда дело касается парня, который всю жизнь проработал шпионом.

— Я вижу, Брайан МакКиттрик много рассказывал вам обо мне.

— Сукин сын, — грозно произнес младший.

— Фрэнк, — предупреждающим тоном произнес Джордано, — заткнись по крайней мере до тех пор, пока мы не будем уверены, что при нем нет передатчика.

— Вы что, серьезно — насчет моей одежды? — спросил Декер.

Джордано ничего не ответил, лишь прожег его взглядом.

— Может быть, вы от этого возбуждаетесь?

— Эй! — Младший с сердитым видом вскочил со стула. — Не думай, что можешь прийти в дом моего отца и оскорблять его!

— Фрэнк, — снова одернул его Джордано.

Молодой человек, похоже, был настроен ударить Декера по лицу. Однако после замечания он взглянул на отца и опустился на место.

Декер снял куртку.

Джордано кивнул:

— Вот и хорошо. Сотрудничать всегда разумнее, чем упираться.

Сняв рубашку, Декер заметил, что Джордано подошел к вазам, стоявшим в застекленном шкафу.

— Вы что-нибудь понимаете в фарфоре? — вдруг спросил Джордано.

Вопрос был настолько неожиданным, что Декер в растерянности помотал головой.

— Вы имеете в виду чашки, вазочки и все такое? — Декер, охваченный мрачными предчувствиями, снял ботинки и носки.

— Этот сорт фарфора называется костяным. Его делают из пережженных костей.

Еще больше помрачнев, Декер расстегнул ремень, «молнию» и снял брюки. Голая кожа сразу же покрылась пупырышками.

— Все, — приказал Джордано.

Декер сбросил трусы. Его мошонка сжалась в твердый комок. Он пытался сохранить хоть какое-то достоинство и стоял, опустив руки по сторонам.

— И что же дальше? Будете проверять задницу? Сами этим займетесь?

Эти слова привели хозяйского сына в настоящую ярость.

— Сейчас дождешься, поганое трепло!

— Фрэнк, — снова одернул сына Джордано.

Вошел охранник с белым махровым халатом в руках.

— Дайте это ему, — Джордано указал сигарой на Декера, — а его одежду заберите и отнесите в автомобиль.

Гангстер поспешно повиновался. Декер надел халат. Полы доставали ему до колен, а рукава только чуть прикрывали локти. Завязывая пояс, Декер подумал, что халат очень похож на то кимоно, в которое он одевался, когда проходил обучение боевым искусствам без оружия.

Джордано взял с полки вазу, сделанную в виде цапли, которая стояла, запрокинув голову и широко раскрыв клюв.

— Обратите внимание, как просвечивает она насквозь. А теперь послушайте, я постучу по ней пальцем. Она звенит прямо как хрусталь.

— Восхитительно, — без всякого энтузиазма отозвался Декер.

— Намного восхитительнее, чем вы можете себе представить. Эти вазы — мои трофеи, — сказал Джордано. — Они служат предупреждением для моих врагов, — его лицо вдруг вспыхнуло, — чтобы они не пытались объе...ть меня. Костяной фарфор. Кости, перетертые в тончайший порошок. — Джордано поднес вазу, изображавшую птицу, почти вплотную к Декеру. — Можете поздороваться с Луиджи. Он попытался нае...ть меня, поэтому его труп сожгли в кислоте, а потом его кости вытащили и сделали вот это. И я поместил его в свою коллекцию трофеев. Как и всех остальных, кто когда-либо пытался объе...ть меня. — Джордано с силой швырнул вазу в огромный камин, и фарфор разлетелся на мелкие кусочки. — Теперь от Луиджи не осталось ничего, кроме кучки мусора! — с пафосом провозгласил Джордано. — И с вами случится точно то же самое, если вы попытаетесь водить меня за нос. Так что советую вам отвечать на мой вопрос прямо и откровенно. Что вы можете мне сказать о Диане Сколари?

9

В комнате воцарилось напряженное молчание, которое прервал пронзительный телефонный звонок. Джордано и его сын встревоженно переглянулись.

— Может быть, это МакКиттрик, — сказал Фрэнк.

— Это было бы чертовски хорошо. — Джордано поднял трубку. — Говорите, ну! — Он нахмурился. — Что за черт... — Не договорив, он уставился на Декера. — Кого? Почему вы решили, что он...

— Это меня, — вмешался Декер. — Мой друг беспокоится о моем самочувствии. — Он взял трубку из рук Джордано. — Значит, все в порядке, вы смогли найти это место?

— Чуть не провалил дело, — раздался в телефоне мрачный голос Эсперансы. — Было очень трудно держаться достаточно далеко, так чтобы ваш водитель не видел фары такси. И найти телефон гоже оказалось совсем непросто.

— Где вы находитесь?

— Рядом с почтой, около поворота на главную дорогу.

— Перезвоните еще через пять минут. — Декер положил трубку на рычаг и повернулся к Джордано. — Всего лишь предосторожность.

— Вы думаете, что какой-то парень, звонящий по телефону, сможет спасти вашу задницу, если я решу, что вы мне больше не нужны?

— Нет. — Декер пожал плечами. — Но перед смертью я все же испытаю удовлетворение, зная, что этот мой друг свяжется с другими друзьями и вы вскоре присоединитесь ко мне.

В комнате вновь стало тихо. Даже дождь, без устали барабанивший по стеклам огромных окон, казалось, почти прекратился.

— Никто не смеет угрожать моему отцу, — завил Фрэнк.

— Мне показалось, что, когда ваш отец говорил о Луиджи, он угрожал мне, — ответил Декер. — Я прибыл сюда с честным намерением обсудить интересующую нас обоих проблему. Вместо того чтобы выслушать меня с должным уважением, вы меня...

— Интересующую нас обоих? — переспросил Джордано.

— Диана Сколари. — Декер сделал паузу, пытаясь полностью подчинить себе все свои чувства. Все зависело от тех слов, которые он намеревался произнести сейчас. — Я хочу убить ее для вас.

Джордано недоверчиво взглянул на него.

Фрэнк шагнул вперед.

— После того что она сделала с Джоем, найдется очень много народу, мечтающего убить ее.

Декер с трудом сохранил на лице мрачное выражение. Он не смел показать то облегчение, которое заполнило всю его душу. Фрэнк использовал настоящее время. Бет все еще жива.

— Вы рассчитываете, что я поверю, будто вы хотите убить ее после того, как вы трахались с нею? — спросил Джордано.

— Она лгала мне. Она использовала меня.

— Ах-ах, как плохо.

— Для нее. Я найду ее. И отплачу ей так, как эта женщина того заслуживает.

— И ты предполагаешь, что мы скажем тебе, где она находится? — удивился Фрэнк.

— И где находится Брайан МакКиттрик. Он тоже использовал меня. Он выставил меня дураком. Причем не первый раз. Он тоже должен расплатиться.

— Что ж, можешь встать в очередь и на расчет с ним, — сказал Фрэнк. — Уже многие из нас ищут их обоих.

— Вы их ищете? Я-то думал, что он работает на вас.

— Мы тоже так считали. Он должен был доложить обо всем еще вчера. И ни слова. Может, он снова шестерит у маршалов? Если она завтра появится в этом суде...

— Фрэнк, — перебил его Джордано, — сколько раз я должен тебе повторять, чтобы ты поменьше разевал рот?

— Вам в этом деле нечего скрывать от меня, — сказал Декер. — Я знаю, что она, как предполагается, должна завтра дать показания против вас. Если бы мне удалось узнать, где она прячется, я решил бы вашу проблему за вас. Она подпустит меня достаточно близко для того...

Телефон снова зазвонил.

На сей раз Джордано и Фрэнк одновременно взглянули на Декера.

— Это, наверно, опять ваш друг, — сказал Джордано. — Скажите ему, чтобы он отвязался.

Декер поднял трубку.

— Позовите мне Ника, — потребовал самодовольный голос с новоанглийским акцентом.

Брайан МакКиттрик.

10

Время, казалось, остановилось.

Пульс Декера резко участился. Он понизил голос в надежде, что МакКиттрик не узнает его.

— Женщина еще жива?

— Вы совершенно правы. И она останется в живых, если я не получу к полуночи миллион долларов. Если я не получу деньги, завтра она войдет в зал суда.

— Где вы?

— Кто это? Если я через десять секунд не услышу голос Ника, то повешу трубку.

— Нет! Подождите. Ничего не делайте. Вот он.

Декер протянул трубку Джордано, который вопросительно вскинул брови.

— Это МакКиттрик.

— Что? — Джордано схватил трубку. — Сукин сын, ты должен был позвонить мне вчера. Где... Стоп! Не отвечай. Ты говоришь по безопасному телефону? Используй голосовой скремблер, который я тебе дал. Включи его. — Джордано щелкнул выключателем на черной коробке, стоявшей рядом с его телефоном, включив скремблер, очевидно, настроенный на тот же код, что и прибор МакКиттрика. — А теперь говори, ублюдок.

Декер отступил от стола. Фрэнк и охранники, четвертый из которых только-только вернулся, отнеся одежду Декера, остолбенев, уставились на Джордано, который с диким выражением лица орал в телефонную трубку:

— Миллион долларов?Ты в своем уме? Я уже заплатил тебе двести тысяч... Что, этого оказалось мало? Твоя жизнь — этого тебе хватит? Я говорил тебе, что делаю с умниками, которые пытаются встать у меня на дороге. Так вот тебе лучшая сделка, какую тебе когда-либо предлагали.Выполни работу, которую ты обещал сделать. Докажи мне, что ты это сделал. А я забуду, что у нас был этот разговор.

Стоя слева от охранников на одном уровне с ними, но не отступая за их спины, чтобы не возбуждать подозрения, Декер, не поворачивая головы, осмотрел комнату и сосредоточил свое внимание на камине.

Джордано, явно потрясенный, слушал, прижимая трубку к уху.

— Ты, поганый, ублюдок, ты что же это, серьезно? Ты на самом деле хочешь раскрутить меня на миллион баксов? Не нужно мне напоминать, что, если она даст показания, я могу загреметь до конца жизни. — На лице Джордано появилось выражение запредельной жестокости. — Да, я знаю это место. Но до полуночи осталось всего ничего. Мне нужно хоть немного больше времени. Мне нужно... Я не выкручиваюсь. Я не пытаюсь надуть тебя. Я хочу только одного: решить свою проблему. Я говорю правду. Я не уверен, что смогу достать деньги до полуночи... Хочешь подтверждение моих честных намерений? Парень, который снял трубку, когда ты позвонил, — тот самый парень из Санта-Фе, которого ты заказал, — подойдет как часть оплаты. Твой приятель Стив Декер.

Джордано и все остальные присутствующие в комнате уставились на Декера, а у того непроизвольно напряглись мышцы; он пришел в готовность действовать рефлекторно и молниеносно.

— Он нанес нам визит. Позвонил мне и потребовал встречи для откровенного разговора. Он стоит прямо передо мной. Хочешь приехать и пообщаться с ним?.. Нет? Неужели ты мне не доверяешь?.. Хорошо, тогда вот мое предложение. Мы отдадим его тебе. Ты предъявишь мертвую женщину. Я предъявлю мертвого Декера. Ты получишь миллион. Но я не смогу добыть для тебя деньги до полуночи. — Джордано нахмурился. — Нет. Подожди. Нет. — Он с силой швырнул трубку на рычаг, чуть не разбив телефонный аппарат. — Ублюдок взял меня за горло. Полночь! Говорит: или в полночь, или никакой сделки не будет. Думает, что я надую его, если у меня будет больше времени.

— И где мы должны с ним встретиться? — сердито спросил Фрэнк.

— На обзорной площадке в двух милях к северу отсюда.

— В государственном парке Палисэйдс?

Джордано кивнул.

— Эта падла будет торчать где-то совсем рядом. Мы должны оставить деньги и Декера за киоском с напитками.

— А МакКиттрик оставит женщину?

— Нет. Он говорит, что не станет делать работу, пока не будет уверен, что мы не сели ему на хвост после того, как он свалит с бабками.

— Вот дерьмо.

Джордано повернулся к стене, вдоль которой были расставлены книги в кожаных переплетах. Подойдя вплотную, он что-то нажал и отпер потайной замок.

— Ты действительно собираешься отдать ему деньги? — спросил Фрэнк.

— А что, у меня есть выбор? Я не располагаю временем, чтобы играть с ним в прятки. Нельзя допустить, чтобы Диана Сколари завтра вошла в зал суда. С МакКиттриком я разберусь позже. Он не сможет спрятаться навсегда. Но сейчас... — Джордано потянул, целая секция книжного стеллажа отъехала от стены, а за ней оказалась дверь большого сейфа. Босс мафии быстро набрал комбинацию, открыл дверь и вывалил на стол целую груду денег, упакованных в пачки, перевязанные резинками. — В том шкафу должен быть кейс.

— Предположим, что МакКиттрик возьмет деньги и все равно позволит ей дать показания, — сказал Фрэнк, отправляясь за портфелем. — Или предположим, что завтра утром он потребует еще денег.

— В таком случае я дам ему еще денег! Я не хочу провести остаток жизни в тюрьме!

— Мы можем попробовать проследить за ним, — предложил Фрэнк. — Или захватить его, когда он высунется, чтобы получить деньги. Поверь, я заставлю его сказать, где женщина.

— А что, если он умрет прежде, чем скажет?Я не могу рисковать. Мне семьдесят лет. Тюрьма погубит меня.

Телефон зазвонил в третий раз.

— Может быть, это снова МакКиттрик. — Джордано схватил трубку. — Говорите! — Он хмуро взглянул на Фрэнка. — Я не могу понять ни слова из того, что он говорит. Он, наверно, выключил шифратор. — Разъяренный Джордано выключил свой собственный скремблер и рявкнул в телефон: — Я уже сказал тебе... Кто?

Декер? Ради Христа, больше не звоните сюда насчет него. Его здесь уже нет. Он уехал. Один из моих людей отвез его назад в город. Помолчите и слушайте. Он уехал.

Джордано брякнул трубку и злобно взглянул на Декера.

— Вот и накрылся твой страховой полис. — От его издевательской вежливости не осталось и следа. — Думал, что меня можно напугать? А вот тебе! — Он показал Декеру средний палец и повернулся к охранникам. — Упакуйте эту мразь и отвезите на смотровую площадку.

Декеру показалось, будто его желудок превратился в кусок льда.

— Перед самой полуночью вывалите его за киоском пепси-колы. Тогда же туда подъедет Фрэнк с деньгами, — продолжал командовать Джордано.

— Я должен ехать туда? — с величайшим изумлением спросил Фрэнк.

— А кому еще я могу доверить деньги?

— Я подумал, что мы с тобой поедем вместе.

— У тебя что, мозги скособочились? Ведь не тебе же завтра будут выносить приговор. Если я попадусь с этим делом... Эй! — внезапно прикрикнул Джордано на охранников. — Что вы стоите как столбы? Я же велел убрать его отсюда и упаковать.

Ощущая, как его сердце словно сдавила невидимая рука, Декер заметил, что один из охранников сунул руку под пиджак, чтобы достать оружие. Тело Декера походило на пружину, натянутую до самого крайнего предела. И внезапно пружина распрямилась. Пока Джордано спорил с МакКиттриком по телефону, Декер рассчитал всю последовательность своих дальнейших движений; насколько он знал, оперативников следовавшего за ним поколения такому уже не учили. Рядом с камином он заметил набор традиционных причиндалов. И сейчас он молниеносным движением выхватил оттуда длинную и тонкую, но увесистую кочергу и широко взмахнул ею, ударив охранника по горлу. Гортань громко хрустнула, трахея гангстера была сплющена, он утратил способность дышать и от страшной боли выронил пистолет, схватился обеими руками за горло и упал назад, на тело другого охранника, который был уже мертв: Декер проломил ему череп своим металлическим оружием. Третий охранник тоже потянулся было за пистолетом, но не успел его достать. Декер с такой силой швырнул в него кочергу, что она воткнулась ему в грудь. В следующее мгновение Декер бросился на пол, схватил пистолет, который выронил первый охранник, выстрелил в четвертого охранника, выстрелил в Джордано, выстрелил в...

Но в комнате не оставалось врагов, кроме Фрэнка, а Фрэнка здесь уже не было. Он успел сорвать штору и, закрывшись ею, чтобы не пораниться осколками стекла, прыгнул прямо через стекло французского окна и исчез в темноте. Декер выстрелил ему вслед, но промахнулся. Он едва успел заметить, что портфель с деньгами, лежавший на столе, исчез, и в тот же момент охранник, которому он пробил грудь кочергой, сумел опереться на стул, достать пистолет и прицелиться.

Декер застрелил его. Декер застрелил еще одного охранника, который дежурил в проходном зале, и теперь вбежал в кабинет. Декер застрелил питбуля, попытавшегося наброситься на него. Он никогда не испытывал такой ярости. Задержавшись лишь на мгновение, чтобы выключить свет, он кинулся к французскому окну. Ветер врывался через разбитое стекло и развевал занавески. Декер успел подумать о дуговых лампах, освещавших двор, и об отсутствии прикрытия возле дома. Он представил себе Фрэнка, целящегося в него из-за одного из немногочисленных деревьев, которые разрешила оставить служба безопасности Джордано. Даже если бы Декеру удалось проскочить через ярко освещенную полосу, надетый на нем белый халат послужил бы в темноте прекрасной мишенью. Он сорвал его и бросил на пол. Но его кожа, несмотря на загар, казалась в ночной темноте очень светлой. И потому его тело тоже должно было оказаться хорошо заметной мишенью.

«Что же делать? До полуночи осталось совсем немного времени. Я должен добраться до этой смотровой площадки». Вооружившись вторым пистолетом — Декер выхватил его у одного из убитых охранников, — он повернулся и выскочил в вестибюль. Одновременно с ним туда вбежал через другую дверь, справа, еще один охранник. Декер уложил его одним выстрелом.

В открытую дверь заливал дождь. Декер остановился около выхода и, прижавшись к стене, осторожно выглянул, окинув взглядом освещенную часть двора рядом с черным ходом. Не заметив никаких признаков присутствия Фрэнка, он убрал голову и вздрогнул — пуля расщепила дверной косяк как раз там, где только что находилась его голова. К счастью, тут же Декер увидел рядом с дверью целый ряд электрических выключателей. Он принялся лихорадочно щелкать ими, и тотчас прихожая и прилегавшая к ней часть территории погрузились во мрак.

Не теряя времени, Декер выскочил из распахнутой двери и перебежал по чавкавшей под ногами пропитанной дождем лужайке к ряду низких кустов, который успел заметить перед тем, как отключил освещение. Он был абсолютно гол, и дождь казался ему леденяще холодным. За первым же кустом он плашмя бросился на землю и пополз вперед, а пуля, чмокнув, впилась в лужайку позади него. Оказавшись рядом со следующим кустом, он вдруг заметил, что ползет уже не по мягкой траве. Он оказался на клумбе, его локти и колени проваливались в хорошо взрыхленную и оттого совсем раскисшую под дождем землю. Кожу обдирали цветочные стебли. Грязь. Он обеими ладонями размазал грязь по лицу. Он покатался по клумбе, стараясь погуще измазать все тело. Он знал, что дождь скоро смоет его камуфляж. И потому следовало действовать быстро.

Пора! Он вскочил на ноги и, чуть не поскользнувшись на мокрой земле, перебежал к большому дереву. А дерево вдруг словно сделалось толще; его ствол внезапно раздвоился. От дерева отскочил прижимавшийся к нему человек, вероятно, застигнутый врасплох. Декер едва успел кинуться ничком на пропитанную водой, как губка, лужайку, и тут же человек выстрелил туда, где только что видел силуэт беглеца. Сверкнула дульная вспышка, пуля пропела над прижимавшимся к земле Декером. Декер выстрелил трижды. Заметив, что незнакомец покачнулся и упал, перебежал к тому самому дереву и укрылся за его могучим стволом.

Кого он подстрелил? Фрэнка? Глядя на лежавшего в грязи мужчину, он отчетливо видел, что убитый носил костюм. А Фрэнк был одет совсем по-другому.

Где же он? Выстрелы обязательно встревожат соседей. Скоро здесь будет полиция. «Если я не разделаюсь с Фрэнком к тому времени, у меня уже не останется на это шанса».

С другой стороны дома до него донесся характерный рокот открывающейся двери гаража. Фрэнк не прятался здесь, выискивая возможность подстрелить меня, понял Декер. Он сразу побежал в гараж!

Декер знал, что могли быть и другие охранники, что они, вполне возможно, прямо сейчас целятся в него из темноты, но все эти соображения не остановили его. У него просто совсем не было времени для предосторожностей. Теперь, когда отец Фрэнка погиб, не оставалось никакой уверенности в том, что наследник босса мафии отдаст деньги МакКиттрику. Ведь почему Джордано безропотно согласился отдать вымогателю целый миллион? Чтобы не допустить свидетельских показаний Бет против него. А Фрэнку они ничем не грозили. Он вполне мог оставить деньги себе и сказать МакКиттрику, что тот может поступать с пленницей, как ему заблагорассудится. Для него она теперь не представляла никакого интереса. МакКиттрику в таком случае ничего другого не останется, кроме как убить Бет, чтобы она не могла сообщить властям о его предательстве.

Услышав рокот автомобильного мотора, Стив бросился к открытому черному ходу. Кто-то выстрелил в него из темноты, пуля просвистела совсем рядом с Декером, когда он вбегал в дом, но он не стал стрелять в ответ. Им владела одна-единственная мысль: поскорей оказаться у парадного входа и попытаться выстрелить во Фрэнка, когда тот подъедет к воротам. Он резко распахнул дверь, присел, забыв о своей наготе, и прицелился.

Вспыхнули фары. Большой темный седан «Кадиллак» промчался мимо; его контуры казались в темноте расплывчатыми из-за дождя. Декер выстрелил и услышал треск разбивающегося стекла. Автомобиль с ревом понесся к воротам. Декер выстрелил снова; раздался звук пробиваемого металла. И сразу же он услышал другой звук — шум мотора, открывавшего ворота. И еще один — отдаленное завывание сирен.

Олдсмобиль так и стоял перед домом, где его оставили бандиты, доставившие Декера из Манхэттена. Пока габаритные огни «Кадиллака» приближались к воротам, Декер успел добежать до олдсмобиля. Распахнув водительскую дверь, он кинул отчаянный взгляд на рулевую колонку и, не смея верить в такую удачу, обнаружил, что в замке зажигания торчит ключ.

Когда он открыл дверь, в салоне вспыхнул свет, вновь превративший его в мишень. Наклонившись, чтобы вскочить за руль и захлопнуть за собой дверь — тогда свет выключится, — он услышал у себя за спиной шаги. Резко повернувшись — так резко, что чуть не потерял равновесие во время движения, — он направил пистолет в сторону открытой передней двери, где внезапно вырисовались неповоротливые фигуры двух охранников с поднятыми пистолетами. И одновременно он с ужасом уловил топот бегущих ног с другой стороны автомобиля. Еще один охранник! Он угодил в капкан. Охранник выстрелил в него поверх крыши олдсмобиля один раз, затем второй; пули пролетели так близко к голове Декера, что он даже уловил шевеление воздуха. У Декера не оставалось ни малейшего шанса вскинуть оружие и выпустить пулю в неожиданно возникшего врага. Но тут гнавшиеся за ним охранники остановились, успев отбежать от двери на пару шагов. Еще два выстрела заставили их упасть, и Декер испытал очередное потрясение, осознав, что по ту сторону машины скрывался не охранник. Это был...

— Живой?! — крикнул Эсперанса.

— Да! Садитесь! Вы за рулем!

— Что случилось с вашей одеждой?

— Некогда объяснить! Садитесь и заводите мотор!

Звук приближавшихся сирен стал заметно громче.

Декер метнулся к кусту, росшему справа от лестницы, которая вела к парадному входу.

— Куда вы? — крикнул Эсперанса. Он швырнул сумку Декера в олдс и скользнул за руль.

Декер шарил под кустом. Он греб пальцами в темноте, пытаясь что-то отыскать, и наконец нашел: крошечный передатчик, который он сумел спрятать под кустом, сделав вид, что споткнулся, когда его выволокли из машины сразу по приезде. Выпрямившись, он одним прыжком кинулся к олдсмобилю, прыгнул на заднее сиденье и крикнул, задыхаясь:

— Фрэнк Джордано в машине, которая только что выехала! Мы должны поймать его!

Декер не успел захлопнуть дверь, как Эсперанса запустил мотор, переключил скорость, с силой нажал на акселератор и швырнул машину по изогнутой дорожке к воротам. Ворота уже закрывались. За ними мелькнули и исчезли стоп-фары «Кадиллака», свернувшего направо. Слева все громче завывали сирены. А впереди беспощадно сужался промежуток между правой и левой створками ворот.

— Держитесь! — крикнул Эсперанса.

Олдсмобиль с ревом устремился в проем. Левая створка ворот скребнула по боку автомобиля. Правая створка стукнула мгновением позже и так сильно, что Декер испугался, что машину насмерть заклинит в воротах. Но Эсперанса еще сильнее выжал газ. Олдсмобиль прорвался через закрывавшиеся ворота с такой силой, что обе створки погнулись и слетели с петель. Декер услышал, как с грохотом они рухнули на мокрый асфальт позади машины. Эсперанса вывернул баранку. Шины скользили по лужам, разбрасывая воду, олдсмобиль пронесло юзом по темной дороге, но он тут же выровнялся и устремился вслед за «Кадиллаком».

— Просто замечательно! — сказал Декер. Его трясло, он стучал зубами от холода, но тут ему в голову пришло, что Джордано приказал телохранителю отнести его одежду в автомобиль. Пошарив по сиденью, он, к своему большому облегчению, обнаружил ее.

— Учился ездить на горных дорогах, — пояснил Эсперанса, прибавив скорость в погоне за «Кадиллаком», — когда мне было тринадцать.

Декер натянул нижнее белье и брюки; одежда успела сильно отсыреть, и в первый момент ему даже сделалось еще холоднее. Одеваясь, он не забывал поглядывать в заднее окно, высматривая мигающие маяки полицейских автомобилей. Но, несмотря на то что сирены уже звучали где-то неподалеку, ночь оставалась темной. Вдруг она стала еще темнее — это Эсперанса без предупреждения выключил огни олдсмобиля.

— Не вижу смысла указывать полиции, куда мы направляемся, — объяснил детектив.

Впереди, на расстоянии в половину квартала, вспыхнули стоп-сигналы «Кадиллака» — это Фрэнк свернул налево за угол. И в тот же момент, когда он исчез из вида, Декер увидел сзади множество огней. Целый караван визжавших сиренами полицейских автомобилей остановился перед въездом в поместье Джордано.

— Они нас еще не засекли, но засекут, — сказал Декер, торопливо надевая рубашку. — Увидят наши огни, когда вы затормозите, чтобы свернуть за угол.

— А кто говорил, что мы будем тормозить? — Эсперанса ввел машину на перекресток и, неистово выкрутив руль, заставил чуть не вылетевший на тротуар олдсмобиль свернуть налево и исчезнуть из поля зрения полицейских. — Мне приходилось делать такие вещи, когда я занимался гонками. В четырнадцать.

— А чем вы развлекались в пятнадцать лет? Участвовали в гонках на выживание? — Декер взял носки и ботинки. — Иисус, я не вижу ничего, кроме «Кадиллака». Пожалуй, теперь вам стоит включить фары.

Машина пронеслась в считанных сантиметрах от автомобиля, припаркованного у обочины дороги. Эсперанса резко выдохнул.

— Согласен с вами. — Вспыхнули фары. — От этого не так уж много толку. Как, по-вашему, включаются дворники на этой штуке? Этим выключателем? Нет. А как насчет этого? — Стеклоочистители заработали.

Впереди «Кадиллак» снова свернул налево.

Эсперанса прибавил скорость, в последнюю секунду нажал на тормоз и повернул налево на перекрестке. Во время поворота колеса попали в лужу и утратили сцепление со скользкой поверхностью дороги. Машина ударилась о бордюр тротуара, чудом избежала столкновения с фонарным столбом, который все же сумел оторвать у олдсмобиля левое зеркальце заднего вида, и, вихляя, вернулась на середину проезжей части.

— Нет, когда мне было пятнадцать, я не гонялся на автомобилях, а угонял их, — с некоторым опозданием ответил Эсперанса на в общем-то чисто риторический вопрос Декера.

— Откуда вы взялись в доме?

— Когда этот парень сказал мне по телефону, что вы уехали, я сразу понял, что случилась неприятность. Проверил пеленгатор, который вы мне дали. Сигнал был постоянным, поэтому я решил, что парень врет и вы все еще находитесь на малине у Джордано. Но в любом случае я не мог бы принести никакой пользы, если бы продолжал торчать в будке телефона-автомата. Поэтому я велел таксисту подвезти меня к дому. Тогда-то я и услышал выстрелы изнутри.

— Когда мы выезжали, я не видел поблизости никакого такси.

— Водитель решил, что я веду себя подозрительно. Он заметил пеленгатор и несколько раз спрашивал меня, за кем я слежу. А как только он услышал выстрелы, то потребовал, чтобы я немедленно расплатился и вышел из такси. Я не успел захлопнуть дверь, как он рванул с места и умчался. Единственное, что мне пришло в голову, было перебраться через забор и выяснить, что там происходит.

— И достать пистолет из моей сумки.

— Но, по-моему, я поступил правильно.

— Я ваш должник.

— Не беспокойтесь, я придумаю, как заставить вас расплатиться. Лучше расскажите, что случилось в доме.

Декер не ответил.

— Что все-таки была за стрельба? — упорствовал Эсперанса.

— Мне снова приходится напоминать себе и вам, что вы полицейский, — сказал Декер. — Я не уверен, что рассказывать вам подробности будет так уж разумно.

Сделав следующий крутой поворот, «Кадиллак» вывел их на пустынную главную улицу города. Машины мчались мимо немногочисленных магазинов через залитую дождем деловую часть города.

— Через минуту он окажется на автомагистрали, — заметил Декер.

— Я никак не могу добраться до него раньше. — Эсперанса попробовал было увеличить скорость и лишь с величайшим трудом сумел вернуть себе контроль над олдсмобилем. — И что, Ник Джордано мертв?

— Да. — Во рту у Декера пересохло до боли.

— Самозащита?

— Во всяком случае мне определенно казалось, что дело обстояло именно так.

— Тогда в чем же проблема? Вы боитесь, что полиция решит, будто вы отправились туда с обдуманным намерением убить его? Что вы решили разделаться с ним и специально для этого уехали из Санта-Фе?

— Если эта мысль пришла в голову вам, то они наверняка будут думать именно так, — ответил Декер.

— Ну, конечно, это был бы самый простой способ разрешить все проблемы Дианы Сколари.

— Бет Двайер. Ее зовут Бет Двайер. Я пытаюсь спасти Бет Двайер. Вперед! — Декер ткнул пальцем в стремительно приближающую широкую полосу, по которой сплошной лентой тянулись огни фар. — Это въезд на магистраль.

Впереди вспыхнули стоп-сигналы «кадди». Фрэнк Джордано замедлил ход и начал плавный поворот, въезжая на «лепесток», выходивший на автостраду.

Правда, он затормозил слишком резко, и «кадди» сильно занесло.

— Иисус! — воскликнул Эсперанса. Олдсмобиль мчался к вилявшему по дороге «Кадиллаку», который с устрашающей быстротой увеличивался в размерах. — Сейчас мы в него врежемся!

Детектив нажал на тормоз. Машина замедлила ход, но явно недостаточно. Эсперанса отпустил педаль и тут же снова нажал. Затем нажал еще раз, а потом с силой вдавил тормоз. Машина продолжала неудержимо скользить к потерявшему управление «Кадиллаку». В следующий момент по олдсмобилю хлестнул резкий порыв ветра, и его тоже занесло. Эсперанса уже не мог ничего сделать. Автомобиль завертело, его багажник вдруг оказался спереди.

В ветровом стекле олдса то появлялся, то исчезал, словно вспышки в стробоскопе, тоже вертевшийся на мокрой дороге «Кадиллак». А потом он вдруг исчез.

«Очевидно, слетел с дороги», — испуганно подумал Декер. Тут же олдсмобиль покачнулся. Чувствовалось, что под колесами уже не мокрый асфальт, а что-то мягкое и вязкое. Трава! Верно. Задний бампер олдса обо что-то ударился. Зубы Декера лязгнули. За спиной у него раздался металлический удар. Захрустел разбитый задний габаритный огонь. Олдс еще раз дернулся и остановился.

— Вы в порядке? — Голос Эсперансы заметно дрожал.

— Да! Где Джордано?

— Я вижу его фары! — Эсперанса переключил передачу на первую, нажал на газ, и машина отползла от дерева, в которое врезалась, и потащилась по краю раскисшего поля, возвращаясь к «лепестку» въезда на автостраду. Впереди «Кадиллак» выбрался из кювета и помчался вперед, стремясь укрыться в потоке автомобилей, катившихся по магистрали.

— Вы убили отца, — произнес Эсперанса и хрипло вздохнул. — Если вы убьете сына, то проблемы Бет Двайер закончатся. Некому будет оплатить контракт на ее убийство. Люди Джордано прекратят охоту на нее.

— Вы говорите так, будто одобряете мои методы.

— Я только размышляю.

Впереди Джордано нахально вырвался на магистраль, заставив другие машины притормозить и уступить ему дорогу. Возмущенно загудели сигналы.

— У Джордано в машине миллион долларов, — сказал Декер.

— Что?

— Это вознаграждение, которое Брайан МакКиттрик потребовал за убийство Бет. И он рассчитывает получить его через девяносто минут, если считать от данного момента.

Машина, управляемая Эсперансой, на скорости влетела на автостраду вслед за «Кадиллаком».

— Ну, а если он не получит денег? Может быть, тогда он отпустит ее?

— Нет. МакКиттрик совершенно лишился рассудка. Он убьет ее из одной только злобы, — ответил Декер. — Деньги необходимо доставить ему. Возможно, мне удастся этим воспользоваться, чтобы заставить его отвести меня к Бет. Но, как бы там ни было, Фрэнк явно не собирается отдавать деньги. Он едет на юг. А место для передачи находится в нескольких милях к северу отсюда.

Несмотря на ливень, Эсперанса рискнул прибавить скорость до семидесяти миль в час, свернул на левую полосу и обогнал несколько машин. Теперь от «Кадиллака», двигавшегося в правом ряду, их отделяло всего пять автомобилей. Дождь заливал ветровое стекло. Дворники не успевали смахивать воду. Джордано не имел возможности ехать быстрее — мешала ехавшая впереди машина, — поэтому он тоже выехал на левую полосу и дал газу. Брызги из-под колес «кадди» полетели в стекло олдсмобиля, лишив Эсперансу возможности хоть что-то видеть. Выругавшись, он свернул в разрыв между шедшими в правом ряду машинами, отставая от «Кадиллака» лишь на четыре корпуса.

Совершенно неожиданно Джордано притормозил. Через мгновение олдсмобиль поравнялся с «Кадиллаком». Пассажирское окно «Кадиллака» открылось. Джордано поднял правую руку.

— Он будет стрелять! — заорал Декер.

Эсперанса нажал на тормоз. В момент выстрела Джордано олдс приотстал как раз настолько, чтобы пуля пролетела перед ветровым стеклом.

Джордано еще больше снизил скорость и приготовился выстрелить снова.

Декер поспешно нагнулся, чтобы схватить пистолет, который он бросил в машину, когда они удирали из поместья босса мафии. Джордано выстрелил. Пуля пробила дыру в боковом окне рядом с водителем, просвистела мимо головы Декера и вылетела через правое боковое окно сзади. Стекло водительской дверцы рассыпалось на множество мелких зазубренных шариков, обдав пылью лицо Эсперансы.

— Я ничего не вижу! — крикнул детектив.

Олдсмобиль повело в сторону.

Джордано снова прицелился.

Декер выстрелил. В тесном пространстве автомобильного салона выстрел прогремел так, что Декеру показалось, будто кто-то с силой хлопнул его ладонями по обоим ушам. Открывать окно ему было некогда. Пуля пробила дыру в боковом стекле, пролетела, не задев Джордано, и проделала большое отверстие в его ветровом стекле. Джордано резко дернулся и, вместо того чтобы стрелять, вынужден был обеими руками схватиться за руль.

Олдсмобиль снова повело в сторону, хотя Эсперанса изо всех сил пытался что-то увидеть запорошенными стеклянной пылью глазами. Декер отчаянным рывком перегнулся через спинку переднего сиденья и схватился за баранку. В последнее мгновение перед столкновением с шедшим впереди автомобилем он вывернул руль. Олдс резко бросило влево, машина выскочила на резервную полосу и ударилась боком о «Кадиллак» Джордано.

— Дави на газ! — приказал Декер Эсперансе.

— Что вы делаете? — Эсперанса, близкий к отчаянию от собственной беспомощности, попытался ладонью стереть с век стеклянную пыль.

Также скрючившись, Декер еще раз крутанул руль, еще сильнее ударив «Кадиллак» в бок. Ему показалось, что он услышал крик Джордано. Когда же Декер стукнул «кадди» в третий раз, машина Фрэнка вылетела с дороги. Насмерть перепуганный Джордано свернул на поросшую коротко подстриженной травой разделительную полосу, пересек невысокое ограждение и устремился туда, где неслись с зажженными фарами встречные машины.

Декер, направлявший машину почти параллельно «Кадиллаку», почувствовал резкий толчок — это олдсмобиль съехал с проезжей части, — а затем у него защемило под ложечкой, когда он понял, что машина, оказавшись на мокрой траве, перестала поддаваться управлению. И ему стало совсем уж плохо, когда олдсмобиль снова подскочил и понесся по встречной полосе перед десятками фар стремительно надвигавшегося на него потока автомобилей.

— Тормоз! — заорал Декер на Эсперансу. — Сильнее!

Олдс пересек оба ряда встречной полосы, и лишь тогда тормоза схватились. Шины с визгом скользили по мокрому асфальту, а потом машина оказалась на обочине, и из-под колес полетел гравий. Прозвучали и стихли нервные крики сигналов пролетевших мимо встречных машин, чудом избежавших столкновения с «кадди» и олдсом. Впереди скользила боком машина Джордано; вот она вломилась в кусты, снесла несколько молодых деревьев и исчезла из виду, провалившись вниз по склону.

Декер вывернул руль в отчаянной попытке удержать машину от падения следом. Он понятия не имел, насколько крут этот склон, насколько глубоко он уходит вниз и что там внизу. Единственное, что сейчас требовалось, это полностью погасить скорость.

— Дави на тормоз! — крикнул он Эсперансе.

Олдс между тем несло все ближе и ближе к краю. Декер еще сильнее вывернул баранку; по днищу загремел вылетавший из-под колес гравий. Он очень боялся, что олдсмобиль перевернется, но почти так же опасно было налететь на дерево. Машину развернуло багажником к обрыву, с которого свалился «Кадиллак», и внезапно олдсмобиль остановился. Декер ощутимо ударился боком о спинку сиденья, к которому все это время прислонялся.

— Иисус... — пробормотал Декер. — Вы целы?

— Похоже, что так, — Эсперанса стряхнул еще несколько кусочков стекла со своего испачканного кровью лица. — Я снова начинаю видеть. Слава богу, глаза не поранило.

— Я иду за ним! — Декер схватил пистолет и выскочил из машины под осточертевший холодный дождь. Краем глаза он заметил, что у него за спиной застыла на месте пара фар, — какой-то водитель остановил свою машину чтобы посмотреть на то, что со стороны представлялось ужасной аварией. Не позволяя себе отвлекаться, Декер устремился вниз по темному заросшему деревьями склону.

Фары «Кадиллака» светили снизу вверх, очевидно, автомобиль развернуло, когда он съезжал по склону, и он уперся багажником в какое-то препятствие. Декер, конечно же, не собирался изображать из себя мишень, двигаясь по ярко освещенному участку. Поэтому он взял правее, в темноту под мокрыми деревьями и принялся осторожно спускаться по крутому скользкому откосу. Преодолев, по его расчетам, футов тридцать, он достиг дна оврага, повернул налево и, держа пистолет наготове, стал подкрадываться туда, где сияли фары «кадди».

11

Хрустнула сломанная ветка. Дождь, барабанивший по плотному лиственному покрову, приглушил звук. Декер прислушался повнимательнее. Ага! Хрустнул еще один сучок. Рядом с автомобилем.

Декер присел на корточки, пытаясь укрыться в подлеске. Через деревья двигалась тень. В ответе сияния фар «Кадиллака» он разглядел силуэт мужчины, который, то и дело спотыкаясь, торопливо шел в сторону от машины. Он держался за живот и шел, заметно согнувшись. Мужчина поскользнулся, застонал и поспешил дальше, забирая левее того места, где прятался Декер. Впрочем, прежде, чем он скрылся во мраке леса, Декер успел разглядеть, что мужчина вовсе не держался за живот, а прижимал к себе кейс.

Декер крался между деревьями вслед за ним. Хотя время убывало с ужасающей быстротой, он не смел позволить себе спешки. Ему ни в коем случае нельзя было допустить ошибку. Сзади, с вершины склона, донеслись другие звуки, изрядно взволновавшие его. Рискнув оглянуться, Декер увидел, что завесу дождя пробило сразу несколько лучей ярких фонарей, направленных вниз, туда, где лежал «Кадиллак». Пока он спускался, наверху остановился автомобиль. Причем, судя по всему, не один. Он мог лишь молиться, чтобы там не оказалось полицейской машины.

Декер забирался все глубже в лес, стараясь придерживаться того маршрута, который, как он надеялся, должен был выбрать Джордано. Позади неловко спускались по склону несколько человек. Они громко переговаривались, ломали кусты, бранили погоду. Поднятый ими шум не позволял Декеру расслышать звуки, которые мог издавать находившийся где-то неподалеку Джордано. Он должен был вести поиск, не попадая под лучи фонарей, продолжая прятаться в подлеске. «Деньги, — думал он. — Я не смогу добраться до Бет, если не раздобуду эти деньги».

Он сделал еще один осторожный шаг вперед в темноту и ощутил под подошвой ботинка пустоту. Еще один склон. Он чуть не сорвался, но все же успел схватиться за деревце и повис. Через несколько секунд, собравшись с силами, он сумел выбраться на скользкий скалистый край обрыва. Дождь стекал по шее за воротник, промокшая одежда облепила его тело и неприятно холодила кожу. Он сделал несколько глубоких вздохов, заставляя себя успокоиться. Он никак не мог узнать, насколько глубок овраг, в который он чуть не свалился, но обрыв был очень крут. Если Джордано свалится туда, не будет никакого шанса спуститься следом и отыскать гангстера.

Сзади, там, где остался «Кадиллак», между деревьями мелькали лучи фонарей. Они растянутся цепочкой и попытаются найти водителя, думал Декер. Если Джордано не сорвался с обрыва, если он еще жив, то постарается уйти как можно дальше от непрошенных спасателей. Но куда? Оказавшись перед необходимостью двигаться наугад, Декер повернул направо.

Если бы не очутившаяся перед ним на высоте груди ветка, ему не пришлось бы пригибаться, и Джордано ударил бы камнем Декера по голове, а не по спине.

Боль от удара усугубилась неожиданностью. Застигнутый врасплох, Декер растянулся на земле, выронив пистолет. Джордано, озверевший от ярости, налетел на него из темноты. Декер молниеносно перекатился, но все же почувствовал движение воздуха, когда Джордано попытался снова ударить его камнем, который сжимал в руке. Удар пришелся мимо, и булыжник с приглушенным чмоканьем ткнулся в землю. Декер ударил ногой, и Джордано всей тяжестью рухнул на него. У Декера перехватило дух. Он, извиваясь всем телом, пытался выбраться из-под навалившейся на него туши и вдруг почувствовал рядом с собою край обрыва. Джордано снова замахнулся камнем, чтобы ударить Декера в лицо, а Декер схватил его за запястье. И сразу же он почувствовал, что земля из-под него ушла. Они с Джордано, сплетясь, как пара змей, обнявшись крепче двух друзей, встретившихся после долгой разлуки, провалились в еще более непроглядную темноту. Они обо что-то ударялись, катились и снова падали. Падение прекратилось так же неожиданно, как началось.

Декер был все еще не в силах набрать в грудь воздуха, но не мог позволить себе ни секунды промедления. Он ударил Джордано, лежавшего рядом с ним, но в темноте его кулак безобидно отскочил от плеча противника. Джордано во время падения так и не выпустил камень, и, хотя он тоже ничего не видел, ему удалось попасть Декеру по ребрам с такой силой, что кости чуть не хрустнули. От новой боли Декер пришел в совершенную ярость. Он вскочил на ноги и с силой ударил ребром ладони, но Джордано отскочил назад, уклонился от удара и снова замахнулся камнем. Декер опять почувствовал ветерок, когда камень мелькнул рядом с его щекой. Желая подойти поближе, чтобы было легче блокировать следующий удар, он рванулся вперед в темноте, толкнул Джордано назад и услышал, как тот негромко ахнул, словно его сильно ударили. Джордано напрягся всем телом, растопырив руки. Его вдруг затрясло. Его дыхание сделалось похожим на свист воздуха, выходящего их порванной камеры. Потом он опустил руки, выронил камень и застыл. Декер больше не слышал ничего, кроме шума дождя.

Он ничего не понимал. Стараясь отдышаться, он отступил на шаг, готовый продолжить борьбу. И тут до него очень медленно дошло, что Джордано мертв.

Но труп каким-то образом продолжал стоять.

— Я вам говорю, что я что-то слышал! — прокричал наверху мужской голос. Лучи фонарей заплясали над самым обрывом, освещая сверкавшие от воды деревья. Шаги быстро приближались к тому самому месту, откуда упал Декер.

«Нельзя, чтобы они его увидели!» — сказал себе Декер. Он рванулся туда, где все еще устрашающе возвышался мертвый Джордано. Дернув труп на себя, он понял — его даже замутило от этого открытия, — что грудь Джордано проткнута насквозь острым обломком ветки.

Голоса и шаги между тем быстро приближались. Его нужно немедленно убрать из поля зрения, решил Декер. Едва успев опустить мертвое тело Джордано на землю, чтобы оттащить его дальше под прикрытие темных деревьев, Декер замер на месте, парализованный и ослепленный ярким лучом фонаря, направленным с обрыва вниз — прямо на него.

— Эй! — крикнул мужчина.

— Я его нашел! — крикнул в ответ Декер. — Я услышал какие-то звуки! Сумел спуститься! Я его нашел!

— Святой... — начал было другой мужчина и осекся. — Посмотрите, здесь полно крови!

— Вы можете найти пульс? Он еще жив? — требовательно спросил кто-то еше.

— Не знаю! — откликнулся Декер. От яркого света фонарей у него болели глаза. — Наверно, я услышал, как он упал! Упал и убился!

— Но ведь есть же шанс. Может быть, он еще жив! Нужно поскорее вызвать «Скорую помощь»!

— У него может быть сломана шея! Его нельзя просто так нести. — Дождь поливал задранное кверху лицо Декера. — Нет ли среди вас врача?

— Нужно вызвать «Скорую помощь»! — повторил тот же голос.

Несколько человек, светя себе под ноги фонарями и хватаясь за деревья, уже карабкались вниз по обрыву.

— Но почему он пошел сюда? — спросил один из них, первым достигший дна оврага. — Ведь от его машины отлично видно шоссе.

— Он, должно быть, ударился головой во время аварии, — высказал предположение Декер. — Наверно, он забрел сюда, уже ничего не соображая.

— Иисус! Вы только посмотрите на него! — Один из пришедших поспешно отвернулся.

— Он, наверно, на что-то наткнулся, когда падал!

— А что с женщиной, которая была с ним? — озабоченно спросил Декер.

— Женщина?

— Я слышал ее голос! — пояснил Декер. — Мне показалось, что она была ранена! Где она?

— Эй! — завопил мужчина, взявший на себя роль командира. — Продолжаем поиски! Где-то здесь есть еще один человек! Женщина!

Группа рассыпалась в цепочку и, светя во все стороны фонарями, двинулась дальше.

Решив воспользоваться создавшейся неразберихой, Декер отступил в темноту. Оскальзываясь в грязи, цепляясь за торчащие корни деревьев, обдирая ботинки о камни, он кое-как взобрался на крутой склон. В любую минуту поисковики могли задуматься, куда он делся. Он должен уйти отсюда, прежде чем кто-нибудь из них заподозрит, что он не принадлежит к их компании. «Но я не могу уехать без портфеля Джордано, — одернул себя Декер. — Когда он упал, портфеля с ним не было. Где же он? Если эти люди заберут деньги, у меня не останется никакого шанса спасти Бет».

С сильно бьющимся сердцем Декер выбрался наверх и увидел, что фонарей около разбитого «Кадиллака» стало заметно больше. Сейчас его скрывал подлесок, но скоро сюда могла двинуться новая партия спасателей. Тяжело дыша, он присел на корточки, пытаясь восстановить в памяти последовательность событий. Откуда Джордано напал на него? Справа или слева? Декер повернулся и всмотрелся туда, где лежал почти неразличимый в темноте труп Джордано. Мысленно проиграл заново весь ход стычки на дне оврага. Вычислил, где они приземлились. Чтобы попасть туда, они должны были падать слева от того места, где он сейчас стоит. Значит, Джордано должен был напасть...

Декер опустился на четвереньки и пополз. И в ту же самую секунду несколько фонарей двинулись в его сторону. «Нет! — мысленно выкрикнул Декер. Он никогда еще не испытывал такого мощного прилива адреналина. Он даже не представлял, что его пульс может сделаться таким частым. Жилки за ушами наполнились кровью и часто-часто пульсировали. — Портфель. Я должен найти портфель. Мне необходим этот портфель. Без портфеля нельзя будет спасти Бет».

Он чуть не прополз мимо него и лишь в последний момент понял, чего коснулся. Опасаясь, что его сердце сейчас разорвется от облегчения, он схватил портфель. Одновременно он наступил коленом на что-то твердое около края обрыва. Пистолет. Он выронил оружие, когда Джордано ударил его камнем. Запихивая пистолет в карман куртки, Стив осмелился поверить в то, что удача все же не покинула его. У него все еще оставался шанс спасти Бет.

Но этого шанса не останется, если кто-нибудь из обладателей фонарей подойдет сюда поближе. Что, если один из фонарей принадлежит полицейскому? Декер пополз на четвереньках дальше, стараясь не создавать шума, и через некоторое время выбрался примерно туда, откуда входил в лес. Оглянувшись назад, он выждал, чтобы фонари немного удалились от него. Как только ему показалось, что наступил подходящий момент, он стремительно перебежал между деревьями и приостановился около обочины автострады. Мимо мчались под дождем машины, шипели шины, сверкали фары. Несколько автомобилей стояло на обочине. Почти все они были пусты — их хозяева, конечно же, отправились в лес, помочь разыскивать пострадавших в аварии. Декер с тревогой увидел полицейский патрульный автомобиль, но в нем тоже никого не было, хотя не следовало рассчитывать на то, что такое положение сохранится надолго.

Полицейский автомобиль стоял совсем рядом с олдсмобилем. Эсперанса сидел на водительском месте, опустив голову на рулевое колесо. Даже издалека можно было разглядеть кровь на его лице. Дольше ждать нельзя, решил Декер. Он быстро, деловитой походкой вышел из-за деревьев, стараясь телом прикрывать кейс от любого, кто мог бы смотреть на него из лесу, и стремительно зашагал по обочине.

Когда Декер открыл дверь и плюхнулся на сиденье, Эсперанса выпрямился.

— У вас с глазами все в порядке? Машину вести сможете?

— Да.

— Поехали.

Эсперанса повернул ключ зажигания, положил руку на рычаг коробки передач, и олдсмобиль влился в поток машин.

— У вас такой вид, будто вас черти валяли.

— Я забыл захватить костюм для такого случая. — Декер оглянулся, пытаясь определить, нет ли за ними «хвоста». Похоже, что не было.

— Я не мог точно угадать, когда вы вернетесь да и вернетесь ли вообще, — сказал Эсперанса.

— А я не был уверен, что вы останетесь в машине. Вы поступили совершенно правильно.

— Из меня вышел бы хороший водила для отрыва. Если честно, то я и был таким хорошим водилой.

Декер уставился на него.

— Когда мне было шестнадцать, — пояснил Эсперанса. — Вы добыли кейс?

— Да.

— А как насчет Фрэнка Джордано?

Декер промолчал.

— Значит, у Бет Двайер еще одной проблемой меньше.

— Это была самозащита, — сказал Декер.

— Я и не предполагал ничего другого.

— Мне был нужен портфель.

— Миллион долларов. С такими бабками кое-кто из мужчин и думать забыл бы о всяком спасении.

— Если бы не Бет, я не стал бы спасать даже самого себя.

Глава 10

1

— Иисус! Декер, это же форменное безумие. Если вы не будете очень осторожны, то произойдет самое настоящее самоубийство, — нервно бормотал Эсперанса. Несмотря на волнение, его шепот звучал чуть слышно. — Или же вы предоставитеМакКиттрику шанс сделать это за вас. — Впрочем, они спорили по поводу намерения Декера на протяжении всего минувшего часа, и Декер полностью прояснил свой замысел. Именно такой МакКиттрик ожидал увидеть передачу денег, и, видит бог, так она и пройдет.

Декер почувствовал, как Эсперанса оперся коленом на край заднего сиденья олдсмобиля. Затем Эсперанса ухватил его за плечи и вытащил под дождь. Детектив получил от него четкие инструкции: не деликатничать с ним, а, наоборот, обращаться грубо, как и подобает человеку, который только что кого-то убил, а теперь вынужден возиться с трупом.

Эсперанса делал все, как было приказано, и даже не попытался смягчить удар тела Декера о землю. Это было очень больно, но Декер ничем не выдал себя и оставался полностью расслабленным, пока Эсперанса волок его по лужам. Хотя Декер держал глаза закрытыми, стараясь не жмуриться слишком сильно, он отчетливо представлял себе место действия: помятый олдсмобиль, стоящий рядом с небольшим торговым павильоном на обзорной площадке. Время близилось к полуночи, шел все такой же сильный дождь, и было очень маловероятно, что какой-нибудь автомобилист остановится, чтобы полюбоваться панорамой с Палисэйд. В хорошую погоду со смотровой площадки были видны пароходы на Гудзоне, а по ночам — зарево Гастингса и Йонкерса, расположенных далеко за рекой, но в такие ночи, как эта, вокруг был только непроглядный мрак. На тот случай, если какому-нибудь водителю все же захочется въехать на площадку, чтобы отдохнуть несколько минут, Эсперанса припарковал олдсмобиль так, чтобы проезжавшим по шоссе не было видно, что делается на пятачке между обочиной и павильоном, в котором днем торговали сандвичами и прохладительными напитками. Как раз туда, за этот павильон, он и волок Декера, которого вряд ли кто-нибудь мог сейчас принять за живого человека.

Декер услышал, как Эсперанса громко крякнул от усилия, и в следующее мгновение детектив уронил его в громко хлюпнувшую жидкую грязь. Все так же, стараясь пребывать в состоянии расслабленности, он позволил своему телу перекатиться по инерции и остался лежать на левом боку в грязи. Рискнув чуть-чуть приоткрыть веки, он разглядел в темноте что-то похожее на мусорные баки, стоявшие около стены павильона. Он слышал торопливые шаги Эсперансы, пробежавшего по раскисшей земле к машине и тут же вернувшегося обратно. Увидел, как Эсперанса прислонил портфель к задней стенке павильона. Затем Эсперанса снова исчез, через несколько секунд хлопнула дверь машины, раздался негромкий звук включившегося мотора, и быстро затихший плеск воды под шинами известил его о том, что Эсперанса уехал. Теперь Декер не слышал ничего, кроме отдаленного гула движения на автостраде да дождя, барабанившего по пластиковому пакету, надетому ему на голову.

— Джордано обещал МакКиттрику деньги и мой труп, — горячась, объяснял Декер Эсперансе, пока они ехали из города в город в поисках круглосуточно работающего магазина и переживая из-за того, что время неумолимо таяло. Они начали поиски в половине одиннадцатого ночи. Сравнялось одиннадцать, потом четверть двенадцатого, а они все ездили. — Мы должны попасть туда до полуночи. — Дважды им подворачивались открытые магазины, но там не было всего того, что Декер считал необходимым. В полдвенадцатого они наконец-то раздобыли все нужное. Эсперанса остановил машину в пустом деревенском закоулке и сделал то, что требовалось.

— А почему бы мне не оставить деньги и с ними записку, якобы от Джордано, в которой было бы сказано, что он не станет убивать вас, пока не убедится в том, что МакКиттрик исполнил свое обещание? — предложил Эсперанса, связывая бельевой веревкой щиколотки Декера.

— Потому что я не хочу делать ничего такого, что могло бы вызвать у него подозрения. Позаботьтесь, чтобы все узлы были хорошо видны. Там, конечно, будет темно. Я хочу, чтобы он нисколько не сомневался в том, что я крепко связан.

— Но ведь, если я вас свяжу по-настоящему, вы не сможете обороняться, если он усомнится в том, что вы мертвы и захочет прикончить вас. — Говоря это, Эсперанса связывал руки Декера за спиной.

— Вот я и надеюсь, что это убедит его. Он ни за что не поверит, что я по доброй воле отдался в его руки.

— Не слишком тугой узел?

— Если и слишком, это все равно не важно. Главное, чтобы он выглядел самым настоящим. Затяните его так, чтобы казалось, будто живой человек не вынесет такого обращения и выдаст себя, потому что будет не в силах стерпеть боль. Нужно сделать так, чтобы он поверил, что я мертв.

— Вы вполне можете по-настоящему помереть еще до его прихода. Декер, мне просто страшно смотреть на этот пластиковый мешок.

— Для этого он и предназначен. Ему такое зрелище должно доставить удовольствие. Надеюсь, что это сделает картину завершенной. А теперь раскрасьте меня. И поживее.

Чтобы имитировать кровь, Декер воспользовался рецептом, который когда-то дал ему один знакомый судебно-медицинский эксперт: смешат бесцветный кукурузный сироп с красным пищевым красителем.

— Сделайте так, чтобы казалось, будто они по-настоящему отвели душу, избивая меня, — распорядился Декер.

— Так. Это они расквасили вам губы. И сломали челюсть, — сообщил Эсперанса, размазывая густую массу.

— Живее. Мы должны быть на месте не позднее чем через пятнадцать минут.

Эсперанса поспешно завязал пластиковый мешок вокруг шеи Декера. Теперь он уже не спорил и ничего не предлагал, а лишь негромко молился по-испански, глядя, как Декер сделал глубокий вдох, отчего пластик облепил его лицо, закрыв рот и ноздри. В ту же секунду Эсперанса проткнул крохотную дырочку в пластике и вставил Декеру в рот короткий кусочек соломинки для питья. Декер зажал его зубами и получил возможность дышать, не нарушая вакуум, создавшийся в мешке.

— Боже мой! Декер, ну как? У вас есть хоть немного воздуха?

Декер чуть заметно кивнул.

— С этим мешком, облепившим ваше лицо, вы выглядите как самый натуральный труп.

Вот и отлично, думал Декер, лежа в жидкой грязи за торговым павильоном и слушая, как дождь барабанит по пластику.

Ничтожного количества воздуха, проходившего через соломинку, должно было хватить для поддержания жизни при условии, если он будет дышать очень неглубоко, медленно и ровно. Но с каждым чуть заметным вдохом в нем нарастала паника, пытавшаяся найти брешь в его воле. С каждым чуть заметным выдохом его сердце пыталось биться сильнее и чаще, требуя больше кислорода. Веревка, которой мешок был завязан вокруг его шеи, была натянута так, что врезалась в кожу; Декер настоял и на этом, требуя максимального правдоподобия. Все, абсолютно все должно было выглядеть натуральным. И даже на ощупь его можно было принять за мертвеца — холодный дождь должен был понизить температуру кожи Декера; таким на ощупь мог бы быть свежий, только что начавший остывать труп. Если МакКиттрик хоть на мгновение усомнится в том, что Декер мертв, он всадит ему пулю в голову и тем самым покончит со всеми своими опасениями.

Опасность состояла в том, что МакКиттрик мог выстрелить в него и просто для собственного удовольствия, но Декер рассчитывал, что при виде его изуродованного лица МакКиттрик будет удовлетворен и решит, что в дальнейшем насилии необходимости уже нет. Если бы МакКиттрик вздумал пощупать пульс на запястьях Декера, то не нашел бы его, поскольку туго затянутые веревки пережали сосуды, почти полностью перекрыв движение крови. Он мог попробовать прощупать пульс на шее Декера, но для этого МакКиттрику пришлось бы развязать веревку, стягивавшую пластиковый мешок, который снаружи казался перемазанным еще не свернувшейся кровью. Оставалась возможность приложить ладонь к ребрам и прощупать сердцебиение, но это тоже было маловероятно, потому что он лежал на левом боку и, чтобы дотянуться до ребер в районе сердца, МакКиттрику потребовалось бы перевернуть труп и испачкать руку в жидкой грязи, которой Декер был перемазан с головы до пят.

И все равно риск очень велик. «Безумие, — несколько раз повторил ему Эсперанса. — Вы же погубите себя». Но разве был у него выбор? Если передача денег не произойдет точно так, как того требовал МакКиттрик, если на условленном месте не окажется трупа Декера, как это обещал Ник Джордано, МакКиттрик может что-то заподозрить и даже не взять деньги, опасаясь каких-нибудь неприятных сюрпризов. Но именно деньги были основой плана Декера — деньги и радиомаяк, который он спрятал среди них. Если МакКиттрик не возьмет деньги, у Декера не будет никакого шанса проследовать за ним туда, где он держал в плену Бет. Как Декер ни ломал голову над планом действий, выходило одно и то же: МакКиттрик должен найти его труп.

— Неужели вы настолько любите Бет? — спросил Эсперанса перед тем, как завязать полиэтиленовый пакет на голове Декера. — Даже готовы ради нее жизнью пожертвовать?

— Ради нее я пойду хоть к чертям в ад.

— Чтобы узнать правду о ее чувствах к вам? — Эсперанса как-то странно взглянул на него. — Это уже не любовь. Это скорее оскорбленная гордость.

— Это надежда. Если я не могу доверять любви, то ничего уже не имеет значения. Суньте эту соломинку мне в рот. И завяжите мешок.

— Декер, вы самый замечательный человек, которого я когда-либо встречал.

— Нет, я просто дурак.

Сейчас, лежа в луже, вбирая в себя через трубочку крохотные порции воздуха, подавляя панику, собрав в кулак всю свою волю и дисциплину, Декер боролся против искушения пересмотреть заново все свои действия в течение последних часов. Его легкие протестовали против нехватки воздуха и требовали, чтобы он сделал глубокий вдох, а он думал. Возможно, у него имелся другой путь. Неужели за всеми его поступками скрывалось стремление продемонстрировать Бет, насколько далеко он готов зайти, чтобы показать, как сильно он ее любит?

Ему было совершенно необходимо отвлечься, и он стал вспоминать, как в первый раз увидел ее два месяца назад... Неужели это произошло так недавно? Ему казалось, что с тех пор прошла целая вечность... Да, это случилось в вестибюле фирмы по торговле недвижимостью. Как она повернулась к нему, как его сердце сразу же сбилось с ритма. Никогда еще за всю свою жизнь он не испытывал такого мгновенного и сильного влечения. Она живо возникла перед его мысленным взором — ее пышные темно-рыжие волосы, в которых так ярко сверкали отблески солнца, ее загорелая кожа, дышащая здоровьем, ее спортивная фигура, заставлявшая ее порой стесняться очертаний собственной груди и бедер. Он был очарован ее изящным подбородком, ее высокими скулами, ее лбом, достойным внимания скульптора. Он вспомнил, как шагнул к ней, и внезапно воображение перенесло его в тот вечер, когда они впервые занимались любовью, когда ее серовато-голубые глаза и чувственные губы оказались так близко, что представали в его глазах пятнами с размытыми очертаниями. Он поцеловал ее шею, провел языком по коже, почувствовав вкус соли, солнца и еще чего-то, служившего фоном для всего остального. Он обонял ее духи с оттенком мускуса. А когда он вошел в нее, ему показалось, будто на протяжении всей своей жизни, он был лишь половиной человека, а теперь сделался целым, и не только физически, но и эмоционально, духовно, что он обрел неведомое доселе благополучие, получил наконец благословение в виде ясной цели — строить жизнь вместе с нею, делить радость и горе пополам и быть двуединым духом и плотью.

2

И вдруг он резко вернулся к действительности, потому что среди барабанной дроби дождя и отдаленного гула автострады услышал звуки со стороны обрыва, к которому он лежал спиной. Хотя надетый на голову полиэтиленовый пакет приглушал звуки, настороженность обострила чувства Декера. То, что он услышал, было звуками тяжелого дыхания, шагов, то и дело скользящих по мокрым камням ног, хруста ломаемых веток.

«Милостивый бог», — подумал Декер. Он-то дожидался звука автомобиля, съезжающего с автомагистрали и вкатывающегося на эту часть смотровой площадки. А оказалось, что МакКиттрик все время находился здесь, скрывался за барьером, ограждавшим обрыв. Он, конечно, видел, как Эсперанса тащил меня за этот чертов павильон, рассуждал Декер. И, конечно же, видел, как Эсперанса бросил меня в лужу, оставил портфель и уехал. Если бы Эсперанса сказал мне хотя бы одно слово, если бы он сделал хоть какую-нибудь попытку устроить меня поудобнее, то МакКиттрик сразу же понял бы, что это ловушка. Тогда он просто застрелил бы нас.

Декер содрогнулся, осознав, насколько близко к нему находится смерть. И тут же его затрясло от холодной воды, пропитавшей всю его одежду. Ему пришлось напрячься, чтобы подавить эту рефлекторную дрожь. Ему нельзя шевелиться. Он должен с идеальной точностью изображать мертвое тело. В прошлом он, перед тем, как взяться за какое-нибудь опасное дело, погружался в медитацию, чтобы успокоиться. И теперь он поступил так же. Глубоко сосредоточившись, он постарался изгнать из себя все эмоции и чувства: страх, одиночество, предчувствие беды, свои устремления.

Но работу воображения ему остановить все же не удалось. Он представлял себе МакКиттрика, смотрящего через ограждение на залитую дождевой водой вершину огромного утеса и хмурящегося в темноте. МакКиттрик, несомненно, возбужден, промок до костей, замерз, и ему не терпится поскорее закончить дело и удрать. Он должен держать в руке оружие и наверняка настроен стрелять при малейшем подозрении. У него может быть с собой фонарь. Он может даже рискнуть выдать себя, включив его, чтобы взглянуть при свете на веревки, которыми связаны руки и ноги Декера. Если он так поступит, то определенно задержит луч света на полиэтиленовом пакете, надетом на голову Декера.

Под ногами хрустнул мокрый гравий, значит, МакКиттрик переступил через поручень. Декер знал, что настало то самое мгновение, когда МакКиттрик мог бы выстрелить, чтобы удостовериться, что Декер на самом деле мертв. Чтобы не выдать себя ни малейшим движением грудной клетки, Декер совсем перестал дышать. Его легкие сразу же потребовали воздуха. Грудь распирало. Успевшие изголодаться по кислороду мускулы отозвались на очередное насилие над собой резким приступом боли.

Шаги замерли рядом с ним. Декер был готов ко всему и никак не отреагировал на удар ноги в плечо, перевернувший его на спину. Сквозь сомкнутые веки он видел свет фонаря, который МакКиттрик направил ему на лицо, рассматривая полиэтиленовый пакет, испачканный изнутри имитацией крови. Декер заранее переместил трубочку, через которую дышал, в угол рта и сделал незаметное крохотное дыхательное движение, чтобы пленка плотнее прилипла к его губам. Он чувствовал, что у него начала кружиться голова. Не решаясь сделать даже самый крохотный вдох, он представил себе, что целует Бет; она одна сейчас заполняла все его сознание. И когда головокружение сделалось еще сильнее, это было так, словно он оказался поглощенным ею.

МакКиттрик хмыкнул — не иначе это было выражением удовлетворения. Фонарь сразу же погас. Легкие Декера, казалось, могли в любую секунду разорваться. Он услышал быстрые шаги по воде; это МакКиттрик, несомненно, поспешил за «дипломатом». А потом раздались другие звуки, смутившие Декера и наполнившие его еще худшими предчувствиями: щелчки и шорох. Что это были за звуки? Что делал МакКиттрик?

Впрочем, он почти сразу же понял. МакКиттрик перекладывал деньги в другую сумку, опасаясь, что Джордано мог положить в портфель какое-нибудь устройство для слежки. Разумный поступок, но Декер его предвидел. Радиомаяк не просто лежал в «дипломате». Декер острым ножом вырезал середину одной из пачек денег, вложил туда маяк и снова надел на пачку резинки, чтобы она не отличалась на первый взгляд от всех остальных пачек.

Декер услышал, как МакКиттрик снова хмыкнул, на сей раз, похоже, от усилия. Что-то свистнуло в воздухе и громыхнуло, вероятно, внизу, под обрывом. Портфель, понял Декер. МакКиттрик выбросил его. Он не хотел оставлять никаких признаков того, что это место использовалось для передачи денег. Но если он выбросил портфель...

Иисус, он же собирается сделать то же самое со мной. Декер усилием воли помешал своему изнемогшему от нехватки кислорода телу дернуться в испуге, когда МакКиттрик схватил его за плечи, резко поволок, грубо поднял и перевалил через поручень. «Нет!» — мысленно выкрикнул Декер. В следующее мгновение он почувствовал себя невесомым. Его тело ударилось обо что-то, отскочило, и чувство невесомости снова вернулось. Его связанные руки обо что-то ударились. Утратив способность сдерживаться, он застонал от боли. Мог ли МакКиттрик услышать его? Он падал, катился, снова и снова ударялся обо что-то еще; ему представилось, что он начал бесконечно долгое — до самого конца жизни — падение со скалы Палисэйд в воды Гудзона, но тут он со страшной силой ударился обо что-то сначала боком, потом головой, и падение прекратилось.

Оглушенный ударом, он все же почувствовал, что в мешке появилась какая-то жидкость. Кровь! Горячая липкая жидкость струилась из раны на лбу и уже начала заполнять полиэтиленовый пакет. Нет! Не важно, может ли МакКиттрик теперь видеть, что он движется. Выбора не оставалось. Он должен получить возможность дышать. План заключался в том, что МакКиттрик возьмет деньги, оставит Декера на месте и поспешно уйдет. В этом случае Декер снова вставил бы трубочку в отверстии в мешке и дышал бы через нее до тех пор, пока Эсперанса, увидев, что указатель пеленгатора пришел в движение — это должно было послужить знаком того, что МакКиттрик забрал деньги, — вернется, чтобы освободить его. Но Декеру даже в голову не пришло, что МакКиттрик может постараться избавиться от тела. Если бы он мог предвидеть такой ужасный вариант, то ни за что не решился бы сделать то, что сделал. «Похоже, что тут я и умру». Веревка, обмотанная вокруг его шеи, все сильнее врезалась в кожу, отчего он чувствовал себя так, будто его душили.

Отчаянно страдая от нехватки воздуха, он передвинул трубочку из угла рта в середину губ и просунул ее через дырочку в мешке... вернее, попытался просунуть, потому что найти дырочку ему не удалось. Лишенный возможности нормально двигаться, он с силой выдохнул все остатки воздуха, остававшиеся у него в груди, заставив мешок расправиться, и с такой же силой, даже не подумав о том, к чему это приведет, сделал вдох. Пленка сразу залепила ему нос и рот и, словно враждебное живое существо, крепко прижалась к коже. Имитация крови и настоящая кровь оказались очень липкими. Эсперанса ни за что не найдет меня здесь вовремя!

Сделав отчаянный рывок, он повернулся лицом вниз и потерся лицом о то, на чем лежал, рассчитывая найти хоть что-нибудь острое, ветку, зазубренный край камня, словом, что-то такое, что могло бы зацепиться за пленку и порвать ее. Почва оказалась мокрой и гладкой. Он ударился головой обо что-то — о скалу? — но постарался не обращать внимания на боль и продолжал тереться о землю. Причем ему нельзя было совершать резких движений невзирая даже на то, что кровь продолжала обильно сочиться из раны и заполнять пакет. Из-за этого у Декера создалось впечатление, будто он тонет. К тому же он отлично понимал, что, совершив неудачное движение, может сорваться в пропасть. Ну, и какая разница? Он все равно обречен, если он не...

Пакет зацепился за что-то вроде колышка. Почти теряя сознание, Декер слабо дернул головой влево, почувствовал, что пакет рвется, и, собрав остатки сил, повернул голову еще дальше налево. Дыра увеличилась. Он ощутил прикосновение холодного воздуха к коже, тут же на лоб посыпались мелкие холодные капельки. Но пленка все еще запечатывала его нос и рот. Он попытался вдохнуть через крошечное отверстие, находившееся напротив его рта, но от его усилий пленка сморщилась, и дырочка оказалась запечатанной. Потом Декеру показалось, что он вот-вот поперхнется насмерть кусочком трубки, которую он продолжал держать в зубах. «Я должен любым способом содрать мешок с головы!» Чувствуя, что в нем вот-вот что-то оборвется — или он вот-вот сорвется в бездонную черную яму, — он сделал одну еще одну, последнюю попытку разодрать мешок об этот благословенный колышек. Ценой глубоко процарапанной правой щеки ему удалось это сделать.

Когда он наконец-то выплюнул соломинку и вдохнул, ему показалось, что воздух с ураганным ревом устремился по его горлу. Холодный сырой воздух, заполнивший его легкие, казался невероятно сладким. Его грудь судорожно вздымалась. Он лежал на спине, трясясь всем телом, жадно глотал воздух и пытался привыкнуть к мысли, что он жив.

3

«Жив, но надолго ли? — в тревоге спросил себя Декер. — Эсперанса может не найти меня. Если я достаточно долго проваляюсь под холодным дождем, то получу верное переохлаждение. От которого и умру». Повернувшись лицом к черному небу, он ловил губами несказанно сладкие капли дождя, жадно дышал, стараясь не тревожиться из-за того, что его с нарастающей силой била дрожь и от того, что веревки все сильнее и сильнее резали ему связанные руки и ноги. «Сколько времени я валяюсь здесь? Уехал МакКиттрик или нет? Интересно, услышал он, как я застонал, когда упал?» Сдерживая страх, Стив ждал, что по обрыву к нему спустится темная фигура, что МакКиттрик включит свой фонарь, усмехнется и направит на него пистолет. И вдруг Декер на самом деле увидел отсвет фонаря на смотровой площадке, луч, определенно двигающийся в направлении павильона, от него к перилам, снова к павильону, снова к перилам, и, положившись на веру, которая силой росла в нем, Декер крикнул, вернее, попытался крикнуть:

— Эсперанса.

Звук получился хриплым, как будто горло у него было забито гравием. Он попробовал еще раз, сильнее напрягшись:

— Эсперанса!

На этот раз луч замер около балюстрады. Через секунду он устремился вниз, вдоль обрыва, и Декер увидел, что как раз здесь обрыв не был отвесным, — склон спускался поросшими кустами и чахлыми деревцами уступами, имевшими уклон в сторону пропасти.

— Я здесь! — крикнул Декер. Луч фонаря пронесся вдоль уступа к нему. Но недостаточно далеко. — Здесь!

Наконец фонарь отыскал его. Но принадлежал ли он Эсперансе? «Верить, — убеждал себя Декер. — Я должен хранить веру».

— Декер?

Эсперанса! Слава богу. Декер почувствовал, что отчаянное сердцебиение стало утихать при виде того, как знакомая долговязая фигура перелезла через ограждение и начала поспешно спускаться вниз.

— Осторожнее, — предупредил Декер.

Ковбойские сапоги Эсперансы скользили по камню.

— Боже... — Он взмахнул рукой, чтобы сохранить равновесие, спустился еще ниже, присел на корточки и посветил фонарем в лицо Декеру. — Ого, сколько крови. Вы как, в порядке?

— Конечно, иначе нельзя.

Эсперанса стремительным движением перерезал веревку, которой были связаны за спиной руки Декера, а потом так же быстро освободил его ноги. Хотя мышцы Декера успели занеметь, он, несмотря на боль, с наслаждением шевелил конечностями.

— Полежите смирно, пока я разделаюсь с остальными узлами, — сказал Эсперанса. — Проклятье, веревка промокла под дождем и разбухла. Я не могу...

— У нас нет ни минуты, — перебил его Декер. — Мы должны добраться до автомобиля. Сигнал маяка улавливается только на расстоянии мили. Помогите мне встать.

С видимым усилием, изо всех сил стараясь устоять на ногах, Эсперанса помог ему подняться.

— Кровообращение в руках и ногах восстановится еще не скоро, — сказал Декер. — Вам придется тащить меня.

Тяжело дыша, пыхтя от усилий, они вскарабкались по почти отвесному склону.

— Я остановился ярдах в ста отсюда к северу на обочине магистрали, — сообщил Эсперанса. — Не видел, чтобы хоть одни фары свернули на площадку. Уже перевалило за полночь. Я начал было подумывать, что он так и не появится. Но внезапно стрелка на пеленгаторе дрогнула — маяк сдвинулся с места. Я тут же задним ходом рванул как можно быстрее по обочине к вам.

— МакКиттрик прятался здесь, на уступе. — Декер ухватился за перила и, задохнувшись от усилия, подтянулся. — Он, должно быть, убежал через лес. Его автомобиль, судя по всему, стоял к югу отсюда или еще дальше к северу, чем отъехали вы. Надо спешить.

Топая по лужам, Эсперанса подбежал к темному олдсмобилю, намного опередив Декера, и схватил лежавший на переднем сиденье пеленгатор.

— Сигнал все еще есть! — взволнованно воскликнул он. — Стрелка говорит, что он едет на север.

Декер тяжело шлепнулся на переднее сиденье, захлопнул дверь, и сразу же его отбросило на нее плечом — это Эсперанса с силой нажал на акселератор. Олдсмобиль вышвырнул из-под колес целую кучу гравия и, виляя из стороны в сторону на размокшей почве стоянки, понесся туда, где дождевые струи искрились в свете фар мчавшихся по автостраде машин.

4

— Сигнал слабый! — Декер уставился на светящуюся шкалу прибора. Его промокшая одежда противно липла к телу.

Эсперанса прибавил скорость. Лишь на мгновение убрав руку с рычага коробки передач, чтобы включить стеклоочистители, он сразу же заметил крохотный просвет в транспортном потоке. Олдсмобиль влетел на автостраду и начал одну за другой обгонять попутные машины.

— Иисус, я совсем замерз. — Декер нащупал выключатель обогревателя салона автомобиля. Неловкими, почти утратившими чувствительность пальцами правой руки он держал нож Эсперансы и пытался перепилить им узел на веревке, охватывавшей его левое запястье. Одновременно он, не отрываясь, следил за пеленгатором. — Сигнал стал сильнее. Стрелка снова сдвинулась. Вот, смотрите! Он свернул с магистрали. Он впереди и слева от нас!

Даже раньше, чем они рассчитывали, в свете фар олдсмобиля показался блестящий от дождя асфальт съезда на дорогу, которая, судя по указателю, вела на шоссе № 9.

— Оно идет параллельно автостраде, — заметил Декер. — Стрелка показывает, что МакКиттрик развернулся! Теперь он едет на юг. — Чудом не резанув по коже, Декер все же сумел перерезать веревку, стягивавшую его запястье. Возобновившееся кровообращение болью отдалось в венах левой руки. Он принялся массировать борозду, оставленную веревкой на запястье, которое почему-то сразу же заболело сильнее.

— Вы же сами велели мне сделать так, чтобы это выглядело натуральным, — оправдываясь, сказал Эсперанса.

— Эй, я ведь еще жив. Выходит, мне не на что жаловаться.

В конце «лепестка» Эсперанса повернул налево, на мост, пересекавший автомагистраль, которую они только что покинули, и машина помчалась дальше, приближаясь к уходящему на юг шоссе № 9. Вскоре впереди показалась вереница красных задних габаритных огней.

— Сигнал еще сильнее! — сказал Декер. — Сбросьте скорость. Он может находиться в любом из этих автомобилей. — Стив освободил от веревки правое запястье. Как только кровообращение возобновилось и пальцы вновь обрели гибкость, он смог без труда разрезать узлы, стягивавшие его лодыжки.

Несмотря на поток горячего воздуха, который гнал тепловентилятор, Декера по-прежнему бил озноб. И его неотвязно мучили тревожные мысли. Что, если МакКиттрик уже убил Бет? Что, если он догадался, что за ним следят, обнаружил маяк и с минуты на минуту выбросит его? Нет! Не может быть, чтобы я попусту прошел через все эти мучения! Бет должна быть жива.

— Стрелка говорит, что он снова поворачивает. Направо. Направляется на запад.

Эсперанса кивнул.

— Я вижу, как пятая от нас машина впереди повернула. Сейчас слегка приторможу, чтобы он не заметил, что мы свернули вслед за ним.

Предвкушение встречи с Бет придало Декеру новые силы. Он вытер лоб и посмотрел на руку. Ладонь окрасилась в густо-красный цвет. Это был вовсе не кукурузный сироп, смешанный с красным пищевым красителем. Не нужно было даже вдыхать резкий металлический запах для того, чтобы понять, что это самая настоящая кровь.

— Не знаю, много ли от этого будет толку, но вот чистый носовой платок. Я нашел его в «бардачке», — сказал Эсперанса. — Попробуйте остановить кровь. — Сворачивая следом за МакКиттриком направо с шоссе № 9 возле щита, на котором была нарисована стрелка, рядом с надписью «РОКМЭН», Эсперанса выключил фары. — Думаю, нет смысла слишком уж афишировать наше движение. Я с трудом различаю под дождем его стоп-сигналы и потому уверен, что нас он сейчас вообще не видит.

— Но как вы будете ехать вслепую?

— Это ненадолго. — Эсперанса свернул налево в переулок, снова включил фары, сделал разворот, выехал на рокмэнскую дорогу и снова повернул налево следом за МакКиттриком. — Если он следит за дорогой в зеркало заднего вида, что я обязательно сделал бы на его месте, то увидит фары машины, выехавшей на дорогу слева, а это совсем не то направление для того, кто мог бы ехать за ним с автострады. Он не должен ничего заподозрить.

— Вы здорово разбираетесь в этих делах, — отметил Декер.

— Пришлось. Я еще мальчишкой мотался с шайкой таких же сосунков. Тогда мне довелось немало попрактиковаться в ведении слежки, но куда чаще приходилось быть тем, за кем следят.

— И как же вы смогли покончить с этим?

— Встретился с полицейским, который пришелся мне по сердцу.

— Он, наверно, гордится тем, что вы стали офицером?

— Он погиб в прошлом году. Пьяный хулиган застрелил его. Преднамеренно.

Сверкнула молния, и сразу же прогремел такой мощный раскат грома, что автомобиль встряхнуло.

— Ну вот, дождались грома и молнии. Настоящая буря, — сказал Декер.

— Дерьмо. — Впрочем, было не ясно, что Эсперанса имеет в виду: погоду или свои воспоминания.

При следующей вспышке молнии он ткнул пальцем вперед.

— Я вижу автомобиль.

— Сигнал сильный, и стрелка указывает прямо, — отозвался Декер. — Это, скорее всего, МакКиттрик.

— Пора сворачивать с дороги. Не хочу, чтобы он что-нибудь заподозрил.

Впереди показался щит с надписью «КЛОСТЕР». МакКиттрик поехал дальше, а Эсперанса свернул направо, обогнул квартал и возвратился на рокмэнскую дорогу. За это время между олдсмобилем и машиной МакКиттрика появилось несколько машин.

— Пеленгатор показывает, что он все еще перед нами. — Промокшая одежда Декера никак не желала согреваться, и он продолжал дрожать. От неосознанного напряжения все мускулы ныли. Места на спине и груди, ушибленные во время падения с обрыва, распухли и дергали. Но все это было не важно. Боль ничего не значила. Значение имела только судьба Бет. — Постойте. Стрелка сдвинулась. Он повернул направо.

— Да, я вижу, что его огни ушли с дороги, — подтвердил Эсперанса. — Я не хочу пугать его, свернув сразу же за ним. Давайте проедем мимо этого поворота и посмотрим, куда он направится. Он может попытаться проверить, не вырос ли у него «хвост».

Миновав тихий центр города, они оказались в еще более тихом предместье и при очередной вспышке молнии увидели, куда ехал МакКиттрик: скромный одноэтажный мотель. Красная неоновая вывеска извещала, что он называется «Палисейдс-инн». Под вывеской теснилось штук двадцать пять простеньких домиков, их вереницы уходили от улицы далеко в темное поле. Когда олдсмобиль проезжал мимо, Декер сполз с сиденья и скрючился на полу на тот случай, если МакКиттрик решит приглядеться к одной из редких в это время суток машин, следовавшей за ним.

Затем мотель остался позади, и Декер медленно выпрямился.

— Стрелка пеленгатора не движется. Значит, МакКиттрик остановился.

— И что вы собираетесь делать дальше? — поинтересовался Эсперанса.

— Сверните с улицы и остановитесь где-нибудь поблизости. Нужно вернуться и посмотреть, что он делает.

Новый раскат грома сотряс автомобиль. Декер взял пистолет, принадлежавший одному из охранников, убитых им в поместье Джордано. Эсперанса сунул в карман «вальтер».

— Нужно взять с собой пеленгатор. На тот случай, если это хитрость и он поедет дальше.

— А потом? — спросил Эсперанса.

— Чертовски хороший вопрос.

Декер вышел из автомобиля и снова попал под осточертевший дождь. И сразу же в его памяти вновь возник тот холодный дождь, который лил в ночь, когда он гонялся за МакКиттриком и угодил в западню во дворе старого римского дома. Через миг рядом с ним оказался Эсперанса; с козырька его бейсболки капала вода, промокшие длинные волосы облепили шею. В свете фар проносившихся мимо машин лицо Эсперансы казалось еще более костлявым, чем при дневном свете, нос и нижняя челюсть тоже как будто выпирали сильнее. Детектив показался Декеру похожим на хищного зверя.

5

Они не стали подходить к мотелю со стороны конторы, а осторожно прошли по переулку, тянувшемуся вдоль построек. Декер отметил, что домики сложены из шлакоблоков и не имеют второго выхода. Окон со стороны переулка не было, если не считать узкие прямоугольники из непрозрачных стеклянных кирпичей, которые можно разбить разве что тяжелым молотком.

Обойдя мотель сзади, Декер и Эсперанса укрылись за мусорными баками и принялись рассматривать домики. Стрелка пеленгатора стояла на месте, а это означало, что передатчик находится в одном из них. Перед восемью домиками стояли автомобили, в четырех из этих восьми за сдвинутыми шторами горел свет. Ряд мусорных баков, за которыми прятались Декер и Эсперанса, тянулся вдоль двух последних домиков, стоявших рядом друг с другом. Декер, даже не глядя на пеленгатор, мог сказать, что сигнал идет из одного из них. Перед ними стоял автомобиль, синий «Понтиак», мотор которого, остывая, характерно потрескивал; над капотом поднимался заметный даже в темноте пар.

Нельзя медлить, думал Декер. Если Бет находится в одном из домиков мотеля, то МакКиттрику может приспичить убить ее, как только он вернется с деньгами. Или он может проверить деньги и найти там маяк, запаниковать и убить Бет перед тем, как пуститься в бегство.

— Подождите здесь, — шепнул Декер Эсперансе. — Прикрывайте меня. — Стараясь производить как можно меньше шума, он подкрался к освещенному мягким светом окну последнего домика в ряду. Сверкнула ослепительная молния, и он снова почувствовал себя голым. Почти сразу же его встряхнул могучий раскат грома. И снова сомкнулась ночь. Терзаясь тревогой, он заметил, что шторы задернуты не до конца и через узкую щель можно рассмотреть почти всю комнату. Двуспальная кровать, дешевый шкаф, телевизор, прикрепленный к стене. Если бы не чемодан на кровати, можно было бы подумать, что там никого нет. А в середине левой стены виднелась раскрытая дверь, позволявшая предположить наличие еще одной комнаты.

Декер вздрогнул от следующего залпа молнии и грома и осторожно перебрался к соседнему окну. Даже сквозь шум бури он слышал голоса, хотя и не мог разобрать, что они говорили. Сначала говорил мужчина, ему ответила женщина. Мужской голос, возможно, принадлежал МакКиттрику, а женский — Бет. Трудно было сказать наверняка. Не исключено, что Декер вообще слышал телепередачу. Неожиданно в диалог вмешался кто-то еще, мужчина со странно искаженным низким хриплым голосом, и Декер на мгновение растерялся, но тут же сообразил, что иначе и быть не могло — если Бет действительно находилась там, кто-то должен был ее охранять, пока МакКиттрик ездил за деньгами. Он представил себе Бет, привязанную к стулу, с ослабевшей повязкой, затыкающей рот. Представил, как эту повязку завязывают наново, как Бет пытается отбиваться, как ее глаза постепенно вылезают из орбит, когда МакКиттрик душит ее...

«Да делай же что-нибудь!» — прикрикнул он на себя. Заметив номер на двери домика, он поспешно вернулся к Эсперансе и объяснил свои дальнейшие намерения. Потом, так же стараясь держаться в тени, он бегом вернулся на улицу, где еще из машины приметил телефон-автомат на закрытой на ночь бензоколонке напротив мотеля. Быстро вставив монеты, он набрал номер.

— Информация, — произнес женский голос. — Скажите пожалуйста, какой город вас интересует.

— Клостер, Нью-Джерси. Мне нужен телефон мотеля «Палисейдс-инн».

Через мгновение монотонный голос, принадлежавший уже компьютеру, а не человеку, продиктовал телефон.

Декер запомнил номер, нажал на рычаг, зарядил в автомат еще несколько монет и нажал нужные кнопки.

Уже после трех гудков он услышал усталый мужской голос, который почти прошептал в трубку:

— "Палисэйдс-инн".

— Дайте мне телефон номера девятнадцать.

Клерк ничего не сказал в ответ. Декер услышал щелчок, а затем гудок немного другого тона. Это означало, что его вызов переключен через внутренний коммутатор. Он представил себе, как МакКиттрик дергается к телефону, как на крупных чертах его лица появляется смешанное выражение удивления и растерянности. Действительно, кто мог ему звонить? Кто мог знать, что он находится в этом мотеле? МакКиттрику придется долго думать, отвечать или нет.

Телефон продолжал звонить. Десять раз... Одиннадцать раз...

Наконец в трубке снова раздался голос клерка:

— Сэр, они не отвечают. Вероятно, там никого нет.

— Продолжайте вызывать.

— Но, может быть, они спят и не хотят снимать трубку.

— Это очень важно и срочно.

Клерк устало вздохнул, Декер снова услышал щелчок. В трубке вновь раздались гудки.

— Алло. — Голос МакКиттрика слегка дрожал, он говорил почти шепотом, очевидно надеясь, что таким образом ему удастся изменить голос до неузнаваемости.

— Если вы обратитесь к здравому смыслу, — сказал Декер, — у вас еще останется шанс выбраться из всей этой заварухи живым.

В трубке стало очень тихо. Несколько секунд Декер слышал лишь стук дождя по крыше телефонной будки.

— Декер? — МакКиттрик произнес это так, будто не был уверен в своем рассудке.

— Мы давно не общались, Брайан.

— Но этого не может быть. Вы мертвы. Какого...

— Брайан, я позвонил, чтобы поговорить вовсе не о моей смерти.

— Иисус.

— Помолиться всегда полезно, но у меня сейчас больше возможностей помочь вам, чем у Иисуса.

— Откуда вы звоните?

— Опомнитесь, Брайан. Я тот самый парень, который написал учебник по нашей с вами бывшей профессии. Я не выдаю информацию. Потом вы спросите у меня, как я узнал, где вы находитесь и сколько со мной народу. Вам следует знать только одно: вы можете оставить себе деньги, а я хочу получить Бет Двайер.

В трубке снова стало тихо.

— Брайан, если она мертва, то у вас не будет ни малейшего шанса сговориться со мной.

— Нет. — Брайан громко сглотнул. — Она не мертва.

Декер почувствовал такое облегчение, что у него даже закружилась голова.

— Дайте мне поговорить с нею.

— Это не так-то просто, Декер.

— Так бывает всегда. Но этой ночью ситуация сильно упростилась. Ник и Фрэнк Джордано мертвы.

— Что за...

— Можете мне поверить, Брайан. Смело вычеркивайте их из уравнения. Никто больше не охотится на Бет Двайер. Вы можете оставить себе деньги и отпустить ее. А то, откуда у вас взялись эта деньги, останется нашей тайной.

МакКиттрик совершенно явно не знал, что сказать; в трубке было слышно его тяжелое дыхание.

— Почему я должен вам верить?

— Подумайте сами, Брайан. Если бы Джордано были живы, я не говорил бы сейчас с вами. В таком случае на смотровой площадке действительно лежал бы мой труп.

МакКиттрик задышал тяжелее.

— И вы бы не говорили со мной по телефону, — добавил Декер. — Сейчас их люди вышибали бы дверь вашего номера в мотеле.

Декер услышал какой-то непонятный шорох; очевидно, МакКиттрик прикрыл рукой трубку телефона. Затем уловил приглушенные голоса. Он ждал, дрожа от холода в своей негреющей мокрой одежде и пронизывавшего все его существо страха, что МакКиттрик все же сделает что-нибудь с Бет.

Потом снова раздался шорох, и МакКиттрик заговорил снова:

— Мне нужны доказательства.

— Вы крутите, Брайан. Вы рассчитываете попытаться уехать, пока я разговариваю с вами. Но я не один. Как только вы появитесь в двери, начнется стрельба, и я вам гарантирую, что, если Бет пострадает, вам придется долго и мучительно размышлять, как и на что потратить в аду свой миллион долларов.

Пауза. Снова отзвук приглушенных голосов. Когда МакКиттрик снова заговорил, его голос звучал устало:

— Как я могу поверить, что вы позволите мне уйти, если я отдам вам Диану Сколари?

— Бет Двайер, — поправил его Декер. — Это для вас, пожалуй, внове, Брайан. Честность. Я никогда не нарушал своего слова. Когда я работал на Лэнгли, то делал дела именно так. Люди знали, что они могут положиться на меня. А важнее этого дела у меня еще ничего не было в жизни.

Со своего наблюдательного пункта в телефонной будке Декер видел на противоположной стороне улицы всю цепочку домиков мотеля, которую замыкал ряд мусорных баков. Он видел то место, где скрывался Эсперанса, державший под контролем два строения. И, конечно, он сразу же заметил, что в обоих окнах девятнадцатого номера погас свет.

— Почему вы выключили свет, Брайан?

— Иисус! Вы так близко?

— Не пытайтесь устроить какую-нибудь глупость. Вы, возможно, собираетесь использовать Бет в качестве щита и рассчитываете на то, что я не стану стрелять. Пораскиньте мозгами. Даже если я действительно позволю вам убежать вместе с нею, неужели вы думаете, что вам удастся прятаться за нею всю оставшуюся жизнь? Мне кажется, полиэтиленовый пакет, который вы видели на моей голове там, на смотровой площадке, должен доказать, что я готов пойти ради нее на любой риск. Я буду гоняться за вами, пока не разделаюсь.

Молчание.

— Не забывайте о миллионе долларов, Брайан. Никто не сможет сказать ничего плохого о том, как он к вам попал. Никто не потребует его назад. Уезжайте отсюда и тратьте его, как вам заблагорассудится.

— Если вы дадите мне уехать.

— Если вы оставите здесь Бет. Этот разговор продолжает быть совершенно бессмысленным, пока вы не докажете мне, что она жива. Дайте мне поговорить с нею.

Декер так сосредоточился на звуках из телефонной трубки, что даже не слышал стука дождя по крыше. Он не услышал даже оглушительного раската грома, от которого зазвенели стекла в будке, и еще более громкого стука собственного сердца.

В трубке раздался такой звук, будто телефон куда-то переносили.

— Стив?

У Декера чуть не подкосились ноги. Он только сейчас понял, что, несмотря на всю свою решимость, не был в глубине души уверен, что когда-нибудь вновь услышит голос Бет.

— Слава богу, — пробормотал он.

— Я не могу поверить, что это ты. Как ты...

— Некогда объяснять. Ты в порядке?

— Перепугана до смерти. Но они не сделали мне ничего плохого. — Голос был слабым и дрожал, но Стив не мог неузнать его с первого же звука. Он вспомнил свой первый разговор с Бет и то, как ее голос напомнил ему о перезвонах ветра и пузырьках в шампанском.

— Я люблю тебя, — сказал Декер. — Я вытащу тебя оттуда. Сколько там народу?

В трубке громко брякнуло, и снова раздался голос МакКиттрика:

— Теперь вы знаете, что она еще жива. Каким образом я смогу выйти отсюда живым?

— Включите свет, откройте шторы.

— Что?

— Посадите Бет перед окном, чтобы ее было хорошо видно. Берите деньги и выходите. Садитесь в машину. Все время держите ее под прицелом пистолета. Так вы будете знать, что я не стану ничего предпринимать против вас.

— Пока я не окажусь на улице и не смогу больше даже видеть ее, не то что стрелять. Тогда вы и постараетесь меня убить.

— Послушайте, надо же хоть чему-то верить, — сказал Декер.

— Только не надо этого дерьма, — огрызнулся МакКиттрик.

— Я действительно верю. И докажу вам это. Вы будете в безопасности после того, как оставите Бет в комнате, потому что я буду с вами в автомобиле. Я буду вашим заложником. А отъехав подальше, когда вы убедитесь, что за вами никто не едет, вы сможете освободить меня, и мы будем в расчете.

Снова продолжительное молчание. Раскат грома.

— Вы шутите, — сказал наконец МакКиттрик.

— Я никогда не был более серьезен.

— Откуда вы знаете, что я не убью вас?

— Я этого не знаю, — отозвался Декер. — Но если вы это сделаете, то у меня найдутся друзья, которые выследят вас. Я готов держать пари на что угодно, что вы хотите покончить с этим делом раз и навсегда. Брайан, я хочу того же самого. Отдайте мне Бет. Заберите себе деньги. Вы никогда больше не услышите обо мне.

МакКиттрик в очередной раз надолго замолчал. Декер представил себе, как он, шевеля губами, вычисляет в уме.

Потом МакКиттрик приглушенным голосом говорил с кем-то еще, находившимся в комнате.

— Ладно, — сказал он в конце концов. Дайте нам пять минут. Тогда мы выйдем. Я хочу, чтобы вы стояли с поднятыми руками около моей машины.

— Хорошо, Брайан, договорились. Но запомните — на тот случай, если вы вдруг захотите отказаться от нашего договора, — вы тоже будете под прицелом.

6

С пересохшим от волнения ртом Декер повесил трубку и вышел под дождь. Чувствуя, что его знобит все сильнее, он перебежал улицу и оказался на неосвещенном краю автомобильной стоянки. Там его наверняка никто не смог бы разглядеть. Добравшись до укрытия Эсперансы, он шепотом, который из-за шума дождя нельзя было бы расслышать и в двух шагах, рассказал о заключенной с предателем сделке.

— Вы идете на адский риск, — заметил Эсперанса.

— Ну, и что в этом нового?

— Это же cojones.

— Он не убьет меня. Он не захочет провести всю оставшуюся жизнь, скрываясь, чтобы спасти свою шкуру.

— От ваших воображаемых друзей.

— Знаете, если честно, я предполагал, что вы не отпустите его просто так, если он убьет меня.

— Да, — ответил Эсперанса после секундного раздумья. — Да, не отпущу.

За закрытыми шторами в блоке номер девятнадцать зажегся свет.

— Ни в коем случае нельзя, чтобы он нашел на мне оружие. Вот мой пистолет, — сказал Декер. — Пожалуйста, стреляйте в него, не задумываясь, если дело обернется плохо.

— Это доставило бы мне немалое удовольствие.

— Когда я скажу, возьмите пустую бутылку, которая валяется у вас под ногами, и бросьте ее на площадку перед мотелем. Только бросайте повыше, чтобы он не понял, где вы находитесь.

Чтобы даже случайно не выдать местонахождение Эсперансы, Декер, низко пригибаясь, отступил в темноту и совсем с другой стороны появился из тени возле стоянки. Держа руки поднятыми над головой, он шел по лужам, направляясь к «Понтиаку», стоявшему перед домиком с номером 19.

Шторы раздвинулись, как занавес в театре. Декер пошатнулся, увидев то, что открылось за этим занавесом. Бет сидела, привязанная к стулу. Ее рот был завязан тряпкой. Взгляд серовато-голубых глаз был исполнен ужаса. Волосы растрепаны. Овальное лицо сковано напряжением. Кожа на высоких скулах, казалось, сделалась тоньше и была белой, как бумага. Но вот Бет увидела его через окно, и Декер был растроган той радостью, которая сразу же сменила в ее глазах страх, тем доверием, с которым она смотрела на него. Нельзя было не заметить ни облегчения, которое она испытала при виде своего возлюбленного, ни ее веры в него. Она верила в то, что он был тем самым героем, о котором она мечтала в детстве, ее рыцарем, верила, что он спасет ее.

Слева из-за шлакоблочной перегородки между окном и дверью высовывалась рука, державшая пистолет со взведенным курком. И этот пистолет был нацелен в висок Бет.

Декер снова напрягся, услышав звук ключа, поворачиваемого в замке. Из узкой щели брызнул свет.

— Декер? — МакКиттрик не показывался на виду.

— Я рядом с вашей машиной, где и обещал.

Дверь раскрылась полностью, и появился МакКиттрик. Падавший у него из-за спины свет эффектно обрисовывал могучие плечи тридцатилетнего футболиста. Декеру показалось, что грудь МакКиттрика заметно пополнела с того дня, когда он видел его в последний раз. Белокурые волосы были подстрижены еще короче, чем прежде; прическа подчеркивала резкость и грубость черт его лица. А глаза были точь-в-точь как у свиньи.

Направив на Декера пистолет, МакКиттрик широко улыбнулся. На протяжении показавшегося ему почти бесконечным мгновения Декер боялся, что МакКиттрик все же выстрелит. Но МакКиттрик вышел из открытой двери, схватил Декера за плечо и ткнул его лицом на не успевший еще остыть капот «Понтиака».

— Для тебя же будет лучше, если у тебя не окажется оружия, приятель. — МакКиттрик теперь откровенно хамил и испытывал от этого явное удовольствие. И обыскивал он Декера грубо, не отрывая дуло пистолета от его затылка.

— Никакого оружия нет, — ответил Декер. — Я дал слово. И я его держу.

Прижимаясь щекой к влажному теплому капоту «Понтиака» Декер видел боковым зрением и освещенное окно, и револьвер, нацеленный в голову Бет. Ему то и дело приходилось моргать, чтобы очистить глаза от капель дождевой воды, которые ветер безжалостно бросал ему в лицо.

Бет дернулась в испуге.

МакКиттрик прекратил грубый обыск и отступил на полшага.

— Ну и ну! Ты и на самом деле без оружия. Так вот взял и полностью отдался мне в руки! Да, вот что значит уверенность в себе. А почему ты думаешь, что я сейчас не прострелю тебе башку?

— Я уже говорил вам — у меня есть кое-что в тылу.

— Да, уж, конечно! И кто же это? ФБР? Это не их стиль. Кто-нибудь из Лэнгли? Это никак не связано с национальной безопасностью. С какой стати они станут заботиться о тебе?

— У меня есть друзья.

— Эй, вспомни-ка, я же наблюдал за тобой. В Санта-Фе у тебя не было никаких друзей, никого, кому ты доверил бы прикрыть свою задницу.

— Друзья со старых времен.

— Ага, со Всемирного потопа.

— Немножко шума! — повысил голос Декер, чтобы Эсперанса наверняка расслышал его.

МакКиттрик аж подпрыгнул, когда пустая бутылка с грохотом, особенно резким в ночной тишине, упала на мостовую около входа в мотель и разбилась вдребезги.

МакКиттрик нахмурился, но не отвел дуло пистолета от затылка Декера.

— Откуда я знаю: может быть, это просто пьяница, которому ты заплатил, чтобы он бросил эту бутылку?

— Но вся суть в том, что вы этого не знаете, — отозвался Декер. — Так зачем же рисковать?

— Как же я буду счастлив, когда ты уберешься из моей жизни!

На мгновение Декер снова очень испугался, что МакКиттрик все же нажмет на спуск.

Вместо этого тот обернулся к открытой двери и крикнул:

— Эй, выходи!

В двери показался человек — среднего роста, в большом черном плаще и широкополой непромокаемой шляпе, надвинутой на лицо и надежно его скрывавшей. Неизвестный держал в левой руке чемодан, а в правой пистолет и продолжал целиться в Бет через окно.

МакКиттрик открыл багажник «Понтиака», и неизвестный бросил туда свой чемодан. Лишь после того, как человек в плаще забрался на заднее сиденье, МакКиттрик открыл водительскую дверь «Понтиака» и велел Декеру сесть на пассажирское переднее место. Второй человек сидел позади Декера. Теперь он целился ему в голову, а МакКиттрик устроился за рулем, держа под прицелом Бет.

— Вот и чудненько! — усмехнулся МакКиттрик. — Без шума и пыли. А теперь, старый друг, ты получишь то, о чем просил. — Его тон стал серьезным. — Мы возьмем тебя покататься.

МакКиттрик завел мотор, зажег фары и переключил скорость. Ослепительные лучи фар, включенных на дальний свет были направлены прямо на Бет. Сквозь искажающие вид струи воды, заливавшей ветровое стекло, Декер увидел, что она дернулась в веревках, пытаясь повернуть голову и спрятать глаза от яркого света. «Понтиак» поехал задним ходом, и Бет становилась все меньше и меньше. Затем МакКиттрик развернул машину, снова переключил скорость, и «Понтиак» рванулся прочь от домика мотеля. Счастливый тем, что Бет оказалась в безопасности, и одновременно страдая от одиночества и нахлынувшей душевной опустошенности, Декер повернул голову и успел мельком увидеть, как дергалась она, сидя на стуле, пытаясь освободиться от веревок. При этом она не отрывала полного душераздирающей тоски взгляда от удалявшейся машины, боясь теперь уже не за себя, а за него.

— И кто бы мог подумать! — МакКиттрик выехал на неосвещенную улицу рядом с мотелем и повернул направо. — Как романтично!

Декер ничего не ответил.

— Ты, похоже, здорово втюрился в нее, — сказал МакКиттрик.

Декер снова промолчал.

— Эй! — МакКиттрик отвернулся от дороги и поднес пистолет к лицу Декера. — Тебя что, не учили вести светскую беседу?

— Да, — послушно отозвался Декер. — Я здорово втюрился.

МакКиттрик что-то пробормотал презрительным тоном, а потом поднял глаза к зеркалу заднего вида и долго разглядывал дорогу.

— Ни одной машины. Никто за нами не едет.

— Она знала, кем я был раньше, когда мы встретились в первый раз? — спросил Декер.

— Что?

— Она на самом деле использовала меня лишь для дополнительной защиты?

— Ты все-таки какой-то недоделанный. Всю жизнь строил из себя профессионала, болтал, что держишь все под контролем, а потом позволил бабе сломать тебе жизнь.

— Я на это смотрю совсем не так.

— А как, черт тебя возьми, ты на это смотришь?

— Я не сломал себе жизнь, — сказал Декер. — Я ее нашел.

— Ненадолго. Раз уж ты так хочешь говорить о сломанных жизнях, — повысил голос МакКиттрик, — то ты сломал мою. Если бы не ты, я сейчас продолжал бы работать на Управление. Я делал бы карьеру. Мой отец гордился бы мной. Мне не пришлось бы лезть в эту дерьмовую службу маршалов и защищать гангстеров от гангстеров. — МакКиттрик перешел на крик. — Я продолжал бы жить в Риме!

Человек, сидевший сзади, что-то произнес очень хриплым гортанным голосом и настолько невнятно, что Декер ничего не понял. Он уже слышал этот гротескно искаженный голос, когда подслушивал под окном домика мотеля. Но в нем было что-то еще, нечто такое, отчего ему смутно показалось, будто он слышал этот голос раньше. Зато МакКиттрик, несомненно, привык к этому голосу. Ему не пришлось переспрашивать, и он отозвался, не задумавшись ни на полсекунды.

— Не заткнусь! — огрызнулся он. — Я ничего не выдаю! Он не хуже меня знает, что ему не светило прославиться, сидя у меня за спиной! Ему приспичило вмешаться! Если бы он не помешал мне действовать по-моему, то я сейчас был бы героем!

— Герои не позволяют себе связываться с такой дрянью, как Джордано.

— А что? После того как хорошие парни решили выгнать меня, я решил, что стоит посмотреть, как ко мне отнесутся плохие парни. Даже не сравнить, насколько лучше, так что мне есть за что тебя поблагодарить. Я начинаю думать, что на самом деле большой разницы нет. — МакКиттрик расхохотался. — А платят они определенно, лучше.

— Но вы пошли против Джордано.

— Я в конце концов понял, что во всем этом есть только одна сторона — моя. А ты находишься не на нужной стороне. Теперь пора расплачиваться. — МакКиттрик взмахнул рукой, в которой держал какой-то темный предмет. Декер подумал было, что это оружие, но потом узнал радиомаяк. — Я не такой дурак, как ты думаешь. Когда ты позвонил, я все время думал: как же ты смог меня найти? На смотровой площадке я выбросил портфель — на тот случай, если в него подсадили «жучка». Но о самих деньгах я тогда не подумал. Так что я просмотрел каждую пачку. Угадай, что я нашел в той дырке, которую ты проделал?

МакКиттрик нажал кнопку, приоткрыл окно в своей двери и яростно швырнул маяк в придорожную канаву.

— Ну, что теперь, умник? Не знаю, кто там сидел у нас на хвосте, но после этого он умоется. Ты теперь мой.

МакКиттрик свернул на проселочную дорогу, съехал на обочину к самым деревьям и выключал фары «Понтиака». В темноте казалось, что дождь стал сильнее барабанить по крыше. «Дворники» метались по ветровому стеклу, а сердце Декера билось вдвое быстрее. Сверкнула молния, и он увидел, что МакКиттрик нацелил на него пистолет.

— С миллионом долларов я смогу долго прятаться, — сказал МакКиттрик. — Но если ты не станешь охотиться за мной, мне не придется прятаться вообще.

МакКиттрик пошевелил пальцем, лежавшим на спусковом крючке.

— Мы заключили сделку, — напомнил Декер.

— Да, и я готов держать пари, что ты намеревался выполнить то, что обещал. Выходи из машины.

Декер почувствовал, что цепенеет.

— Выходи из машины, — повторил МакКиттрик. — Живо! Открывай дверь.

Декер отодвинулся подальше от МакКиттрика и взялся за ручку двери. Он знал, что в то мгновение, когда откроет дверь и поставит ногу на землю, МакКиттрик выстрелит в него. Охваченный ужасом от безвыходности своего положения, он все же старался придумать, как ему спастись. Он мог попытаться отвлечь МакКиттрика и попробовать вырвать у него пистолет, но ведь сидящий сзади человек непременно выстрелит в него, как только он кинется вперед. Резким толчком он нажал ручку. «Я могу сразу нырнуть в кювет, — подумал он. — Ночью, в сильный дождь, они не попадут в меня сразу».

Чувствуя, что мышцы плохо ему повинуются, он распахнул дверь и, воззвав про себя к богу, приготовился выпрыгнуть.

— Она и впрямь любит тебя? — спросил МакКиттрик. — Она знала, кем ты был? И что она на самом деле использовала тебя?

— Именно это я и хочу узнать, — ответил Декер.

— Ну так спроси у нее.

— Что?

— Вернись в мотель и спроси ее.

— О чем вы говорите?

Голос МакКиттрика сделался донельзя самодовольным. Он вел какую-то игру, но Декер не мог понять, в чем она заключалась.

— Я выполню свою часть сделки. Ты свободен. Возвращайся к Диане Сколари. Узнай, стоит ли она той цены, которую ты был готов за нее заплатить.

— Бет Двайер.

— Ты и на самом деле чертовски романтичен.

В то же мгновение, когда ботинки Декера коснулись раскисшей от дождя почвы обочины, МакКиттрик нажал на акселератор, и «Понтиак» с ревом рванулся прочь от Декера, едва не зацепив задним колесом его ноги. Прежде чем дверь захлопнулась от ускорения машины, МакКиттрик громко расхохотался. Габаритные огни «Понтиака» быстро скрылись в темноте. Декер остался один под дождем.

Глава 11

1

Декер не сразу осознал все происходящее. Некоторое время он пребывал словно бы во сне. Его трясло от пережитого шока, и он никак не мог поверить, что уцелел, что МакКиттрик на самом деле отпустил его. Но в памяти тревожным эхом отдавался издевательский смех МакКиттрика. Что-то тут было нечисто.

Но Декеру было некогда думать об этом. Он уже бежал обратно, к тусклым огням Клостера. Несмотря на немыслимую усталость — он очень давно не спал, лишь вполглаза вздремнул в самолете, не ел. У него болели все многочисленные ушибы и шрамы, его давно уже знобило от холода в промокшей одежде, и это высасывало последние силы, — ему казалось, что он никогда в жизни не бегал быстрее и упорнее. Порывы ветра то и дело налетали, пытаясь сбить его с ног, но он, даже не замечая их, бежал дальше по темной дороге. Он старался как можно чаще переставлять ноги и сильнее отталкиваться, словно бежал на короткую дистанцию. Воздух обжигал горло. Ничего не могло помешать ему вернуться к Бет. Краем глаза он заметил олдсмобиль, оставленный Эсперансой на боковой улочке неподалеку от мотеля. Потом появился сам мотель, вернее, его подмигивающая красная неоновая вывеска. Уже на грани потери сознания, Декер свернул за угол, из последних сил еще прибавил шагу и промчался мимо темных домиков к открытой двери номера 19, из которой на мокрый асфальт падала полоса света.

В комнате Бет тяжело сидела на краю кровати. Эсперанса держал около ее губ стакан с водой. Веревки и тряпка, которой похитители завязали Бет рот, валялись на полу. Больше Декер ничего не заметил. Все его внимание было приковано к Бет. Ее длинные темно-рыжие волосы свалялись, глаза запали, и щеки ввалились. Он, шатаясь, подбежал к ней, упал на колени и нежно поднес руки к ее лицу. Лишь какой-то уголок его сознания отметил, что выглядит он очень непрезентабельно — что слипшиеся волосы облепили череп, что лицо у него расцарапано и из шрама на лбу еще сочится кровь, что его одежда промокла насквозь и густо перепачкана грязью. Ничего не имело никакого значения, за исключением того, что Бет в безопасности.

— Ты... — Его голос оказался настолько хриплым, настолько напряженным от переполнявших все существо Декера эмоций, что он сам изумился. — С тобой все хорошо? Они не сделали тебе больно?

— Нет. — Бет задрожала. Можно было подумать, что она сомневалась в здравости своего рассудка. — Ты весь в крови. Твое лицо...

Декер почувствовал боль в глазах и горле и понял, что зарыдал.

— Прилягте, Декер, — сказал Эсперанса. — Вы сейчас в куда худшем состоянии, чем Бет.

Декер, чувствуя на губах соленый вкус собственных слез, обнял Бет обеими руками и прижал к себе со всей мягкостью, какую позволяли обуревавшие его мощные эмоции. Он так долго ждал этого мгновения. Ради этого мгновения он шел на смертельный риск и терпел страшные страдания.

— Ты сильно расшибся, — сказала Бет.

— Ерунда. — Он поцеловал ее, не желая ни за что на свете выпустить ее из объятий. — Не могу даже сказать тебе, как я за тебя боялся. Ты уверена, что с тобой все в порядке?

— Да. Они не били меня. Хуже всего было, когда они меня связали и завязали мне рот. И еще жажда. Мне почти не давали воды.

— Я позабочусь об этом, Декер, — вмешался Эсперанса. — Вы выглядите просто ужасно. Вам необходимо полежать.

Но, вместо того чтобы послушаться, Декер взял стакан с водой и поднес его Бет, предлагая отхлебнуть еще.

— Ты жива. Ты жива... — проговорил он, и в его тоне слышалось изумление, как будто в самой потаенной глубине своей души он сомневался в том, удастся ли ему на самом деле спасти ее.

— Мне было так страшно.

— Не думай об этом. — Декер любовно погладил ее спутанные волосы. — Все кончилось. МакКиттрик уехал.

— И женщина.

— Женщина?

— Ее я боялась куда больше, чем его.

Декер откинулся назад, растерянно глядя в лицо Бет.

— Какая женщина?

— Которая была с МакКиттриком.

Декер почувствовал у себя в желудке ледяной ком.

— Но я не видел никакой женщины.

— В плаще. И в шляпе.

По и без того замершему телу Декера пробежала новая волна арктического холода.

— Это была женщина?

Бет содрогнулась всем телом.

— Красивая. Но с очень странным голосом. У нее что-то не в порядке с горлом. Большой уродливый шрам. Как будто оттуда вырван кусок.

Декер теперь понял, почему противный гортанный голос показался ему знакомым. Несмотря на искаженность, в нем угадывалось нечто такое, что позволяло предположить наличие акцента. Итальянского акцента.

— Слушай меня внимательно. Она была высокого роста? С узкими бедрами? Коротко подстриженные темные волосы? Похожа на итальянку?

— Да. Но как ты...

— Мой бог! МакКиттрик называл ее по имени? Скажи, он называл ее...

— Рената.

— Мы должны немедленно убраться отсюда. — Декер встал, поднял Бет на ноги и испуганно оглядел комнату.

— Что случилось?

— Она оставила что-нибудь? Чемодан? Пакет?

— Когда они собирались выходить, она отнесла в другую комнату хозяйственную сумку, но обратно ее не вынесла.

— Немедленно уходим! — крикнул Декер, подталкивая Бет и Эсперансу к открытой двери. — Она специалистка по взрывам. Я боюсь, что там бомба!

Он вытолкнул их под дождь, до жути напоминавший ему другой ливень, шедший пятнадцать месяцев назад; тогда он прятался за каким-то ящиком во дворе дома в Риме.

Рената взорвала бомбу в одной из верхних квартир. С балкона четвертого этажа полетели обломки; сразу же занявшееся свирепое пламя осветило двор, и в этом свете Декер боковым зрением заметил движение в левом углу, около двери, через которую они с МакКиттриком вошли сюда. Но это оказался не МакКиттрик. С неосвещенной лестницы появилась Рената. Держа в руке пистолет с длинным глушителем, она, даже не замедлив бега, несколько раз выстрелила в глубину двора и теперь уже находилась невдалеке от открытой двери. Декер, прятавшийся за ящиком, шлепнулся ничком на мокрые булыжники и пополз на четвереньках. Выглянув из-за ящика, он сразу увидел, что Рената находится совсем близко к выходу, быстро, но тщательно прицелился и дважды выстрелил. Первая пуля ударила в стену позади нее. А вторая угодила ей в горло. Уронив пистолет, она обеими руками зажала трахею, откуда сразу хлынула кровь. Братья подхватили ее под руки и вытащили за дверь и дальше, на темную улицу. Декер знал, что их усилия спасти сестру тщетны. Пуля, пробив трахею, перекрыла дыхание. Смерть от удушья должна была наступить уже через несколько минут.

Но она не умерла, в ужасе понял Декер. С того дня прошло достаточно времени, чтобы МакКиттрик сумел разыскать ее. Неужели они с МакКиттриком сошлись уже по-настоящему? Наверно, она убедила его, что не была его врагом, что ЦРУ обошлось с ним куда хуже, чем она? Неужели теперь она направляла его действия?

— Бегом! — крикнул Декер. — Прячьтесь за баки! — Рядом он слышал топот ног Эсперансы, а Бет толкал перед собой. И вдруг его повалило мощным порывом воздуха, больше похожим на удар гигантского кулака. Яркая вспышка и оглушительный грохот раздались, словно бы вокруг него, как будто он очутился в самом сердце смертоносного электрического грозового разряда. Он оказался невесомым, ничего не видел, ничего не слышал, ничего не ощущал до того мгновения, когда самым отвратительным образом хлопнулся на мокрую мостовую за баками. Упав, он тут же навалился на Бет, пытаясь закрыть ее от сыпавшихся с ночного неба обломков. Что-то с силой ударило его в плечо, и он вздрогнул. Что-то тяжело стукнуло совсем рядом с головой. Вокруг сыпались осколки стекла.

Потом ударная волна прошла, и он ощутил болезненный звон в ушах, почувствовал падение дождевых капель, услышал крики перепуганных людей из соседних домиков мотеля. Бет задергалась под ним, закашлялась, и он испугался, как бы не раздавить ее. Еще не до конца придя в себя, он все же собрался с силами и откатился в сторону, даже не замечая валявшихся вокруг больших кусков раздробленных взрывом шлакоблоков.

— Ты цела?

— Моя нога.

Дрожащими руками он схватился за ее ногу и увидел в дрожащем свете разгоравшегося пожара толстую острую щепку, торчавшую из левого бедра. Он осторожно вытащил ее и испугался, увидев, как из раны обильно хлынула кровь.

— Жгут. Тебе нужен жгут. — Он поспешно вытащил из брюк ремень и туго затянул его выше рваной раны.

Кто-то застонал. За баками пошевелилась чья-то тень. Потом человек медленно сел, и Декер вздохнул от облегчения, увидев, что Эсперанса жив.

— Декер!

Голос не принадлежал Эсперансе. В ушах Декера стоял такой сильный звон, что он никак не мог понять, откуда же раздался крик.

— Декер!

Тогда Стив наконец-то сообразил и посмотрел мимо огня, весело игравшего на развалинах и отражавшегося в лужах, в сторону стоянки. На улице стоял «Понтиак» МакКиттрика. Водитель не стал подъезжать ближе, опасаясь разбросанных обломков, а лишь поставил автомобиль левой стороной к мотелю. МакКиттрик, несомненно, ехал, выключив фары, вслед за Декером, когда тот возвращался в город. Его лицо было искажено гневом. Он высунулся в открытое окно и, размахивая зажатым в руке детонатором, орал:

— Я мог взорвать тебя, когда вы все были внутри! Но это было бы слишком просто! Декер, я только начал! Теперь не забывай все время оглядываться! Однажды ночью, когда ты меньше всего будешь этого ожидать, мы разнесем и тебя, и твою потаскуху на мелкие кусочки!

Вдалеке взвыла сирена. МакКиттрик схватил что-то еще, и Декеру еле-еле достало сил, чтобы откатиться под прикрытие баков, прежде чем МакКиттрик дал длинную очередь из автомата; пули с треском впивались в металлические контейнеры. Эсперанса, стоявший на коленях немного в стороне, выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в ответ. Тут же Декер услышал визг шин на мокром асфальте. «Понтиак» МакКиттрика сорвался с места и умчался прочь.

2

К первой сирене присоединилась вторая.

— Надо поскорее убираться отсюда, — сказал Эсперанса.

— Помогите мне нести Бет.

Бет обхватила мужчин руками за шеи, они подняли ее и как могли быстро понесли в темноту позади мотеля. Начала собираться толпа. Им повстречались двое мужчин, бежавших от жилого дома, находившегося позади мотеля.

— Что случилось? — крикнул один из них.

— Взорвался газовый баллон! — ответил Декер.

— Вам нужна помощь?

— Нет! Мы отвезем эту женщину в больницу! Поищите других пострадавших! — обнимая Бет за талию, Декер отчетливо чувствовал, как вздрагивала она от боли при каждом торопливом шаге своих носильщиков.

В темном переулке, проходившем с противоположной стороны мотеля, они с Эсперансой переждали несколько минут, пропуская толпу людей, бежавших к пожару, и лишь потом, когда убедились, что их никто не видит, вышли на ту улицу, где был припаркован олдсмобиль.

— Садитесь за руль! — приказал Декер. — Я останусь сзади, с нею!

Хлопнув дверью, Эсперанса повернул ключ зажигания. Декер, сидя на полу, поддерживал Бет, чтобы она не свалилась на пол. Олдсмобиль плавно тронулся с места.

— Как дела у нее? — спросил Эсперанса.

— Жгут остановил кровотечение, но мне придется его ослабить. Если оставить ногу без кровообращения, может начаться гангрена. — Как только Декер расслабил ремень, из раны струей хлынула кровь. Встревоженный, он сунул руку в стоявшую на полу свою сумку, вытащил оттуда рубашку и наложил ее на рану. Получилось нечто вроде давящей повязки. Закончив перевязку, он наклонился к Бет, лежавшей на заднем сиденье. — Как ты себя чувствуешь? Живот не болит? В глазах не двоится?

— Голова кружится.

— Держись. Мы отвезем тебя к врачу.

— Куда? — спросил Эсперанса.

— Возвращаемся в Манхэттен. В Клостер мы ехали на запад. На следующем перекрестке поверните налево и потом еще раз налево.

— То есть на восток. Обратно на автостраду, — уточнил Эсперанса.

— Именно так. А потом на юг. — Декер погладил щеку Бет. — Не бойся. Я здесь. Я позабочусь о тебе. С тобой все будет в порядке.

Бет сжала его пальцы.

— МакКиттрик сошел с ума.

— Хуже, чем в Риме, — сказал Декер.

— В Риме? — Эсперанса обернулся назад и хмуро взглянул на него; машина даже не дрогнула. — О чем вы говорите?

Декер не сразу ответил. Он не собирался рассказывать кому-либо о римских событиях. Но Бет и Эсперанса чуть не погибли из-за того, что произошло там. Они имели право знать правду. От этого могли зависеть их жизни. Поэтому он рассказал им. Рассказал о двадцати трех мертвых американцах, рассказал о Ренате, о МакКиттрике, о том залитом дождем дворе, где он стрелял в Ренату.

— Она же террористка! — воскликнул Эсперанса.

— МакКиттрик влюбился в нее, — объяснил Декер. — После того как операция в Риме с таким треском провалилась, он, надо полагать, отказался признать, что она морочила ему голову. Я думаю, что он отыскал ее, чтобы заставить сказать правду, но Рената убедила Брайана, что действительно любила его. И теперь она вновь использует его. Чтобы добраться до меня. Чтобы наложить руку на те деньги, которые отдал ему Джордано.

— Она ненавидит тебя. — Бет совсем выбилась из сил, и слова довались ей с большим трудом. — Она только и говорила о том, что должна с тобой рассчитаться. Все ее мысли о том, как заставить тебя страдать.

— Успокойся. Не нужно разговаривать.

— Нет, это важно. Послушай, она много раз говорила МакКиттрику о том, что ты сделал с ее братьями. Что ты сделал с ними?

— С братьями? — Декер вскинул голову. Снова на него нахлынули кошмарные воспоминания о том, что происходило в римском дворе.

С ночного неба посыпались обломки, и занялось пламя, озарившее двор. Движение позади Декера заставило его обернуться. Из-за мусорных баков поднялся изящный темноволосый парень лет двадцати с небольшим — один из братьев Ренаты. Он, по-видимому, не был готов к тому, что Рената взорвет бомбу так рано. Хотя у него в руке был пистолет, он не целился в Декера, его внимание было полностью сосредоточено на крике, раздавшемся с другой стороны двора. Широко раскрыв глаза в наивном испуге, молодой человек смотрел на одного из своих братьев, одежда и волосы которого загорелись от посыпавшихся сверху пылающих обломков. Декер застрелил их обоих...

— Это кровная месть, — сказал Декер, потрясенный до глубины души. От осознания того, что Рената ненавидит его даже сильнее, чем МакКиттрик, к горлу подступила волна тошноты. Декер представил себе, как эти двое укреплялись в своих преступных намерениях, подзуживая друг друга, вскармливая и разжигая свою ненависть, думая только о том, как расквитаться с ним. Но что значит расквитаться? Они, очевидно, обсуждали это до бесконечности. Какая месть должна была прийтись им больше всего по душе? «Они имели все возможности расстрелять меня, проезжая мимо в автомобиле, — думал Декер. — Но дело в том, что просто убить меня для них мало. Они хотели заставить меня бояться. Они хотели заставить меня страдать».

Но оказалось, что Декер не просто думал об этом. При виде потрясенного выражения на лице Бет, он понял, что говорил все это вслух. Он не мог заставить себя остановиться и продолжал свой мучительный монолог:

— В Санта-Фе ничего не случилось бы, если бы МакКиттрик и Рената не зациклились на мне с такой силой. МакКиттрика вышибли из ЦРУ, но официальная версия гласила, что он ушел сам. Конечно, по бумагам он выглядел достаточно внушительно для того, чтобы американская Служба маршалов охотно приняла его на работу. Он выяснил, где я поселился. А когда его назначили охранять тебя и когда он узнал, что дом, соседний с моим, выставлен на продажу, обстоятельства показались ему идеальными.

Декер одернул себя. Цель, ради которой он перенес все эти мучения, состояла в том, чтобы приблизить этот момент, и вот он настал. Стив не мог дольше откладывать свой вопрос. Ему необходимо было знать.

— Ты знала о моем прошлом, когда встретилась со мной в первый раз?

Она лежала, не открывая глаз, и не отвечала. Лишь ее грудь поднималась и опускалась от частого возбужденного дыхания.

— Прежде чем ты пришла в мой офис, МакКиттрик рассказал тебе о том, что я работал на ЦРУ? Он дал тебе совет начать со мной игру, постараться возбудить во мне чувства, чтобы мне захотелось проводить с тобой все мое свободное время и в действительности стать не только твоим соседом, но и телохранителем?

Бет хранила молчание и дышала все так же тяжело.

— Это могло стать их местью, — сказал Декер. — Заставить меня влюбиться в тебя, а потом передать тебя мафии. Уничтожая твою жизнь, они надеялись уничтожить и мою. А мафия еще и заплатила бы им за это удовольствие.

— Я вижу огни, — перебил его Эсперанса, с обычной своей лихостью свернув за угол. — Впереди автострада.

— Я должен знать, Бет. Все, что произошло между нами, было задумано МакКиттриком?

Бет продолжала хранить молчание. Сможет ли он уговорить ее сказать ему правду? Когда они въезжали на магистраль, в боковое окно упал яркий сноп света от проходившей мимо машины, и Декер увидел, что Бет лежала с закрытыми глазами вовсе не потому, что не хотела встречаться с ним взглядом. Ее тело расслабленно раскинулось, ее дыхание сделалось поверхностным. Она просто потеряла сознание.

3

В три часа ночи Эсперанса, все это время ехавший, повинуясь указаниям Декера, остановил машину у тротуара на манхэттенской Восемьдесят второй западной-стрит. Поздней ночью в богатом районе было тихо; на залитой дождем улице ни одной машины. Рядом не было никого, кто мог бы увидеть, как Декер и Эсперанса вынули Бет из автомобиля и внесли в вестибюль роскошного многоквартирного дома. Терзаясь тревогой из-за ее нараставшей слабости, Декер нажал кнопку домофона квартиры 8. Он терпеливо дожидался, вместо того чтобы снова и снова нажимать кнопку, когда же сонный голос спросил, что ему нужно, он дал короткий и, по-видимому, полностью устроивший хозяина ответ. Обитатель квартиры был заранее разбужен звонком по телефону, который Декер сделал со станции техобслуживания на автостраде. Прозвучал негромкий гудок, сообщавший о том, что электронный замок на внутренней двери вестибюля открылся.

Декер и Эсперанса, державшие на руках Бет, быстро прошли через вестибюль, нашли ожидавший на первом этаже лифт и, раздосадованные тем, что кабина еле ползет, поднялись на четвертый этаж. В тот же момент, когда двери лифта раскрылись, из квартиры выскочил небрежно одетый мужчина — именно так, как должен выглядеть человек, среди ночи поднятый с кровати, — и помог внести Бет внутрь. Мужчина был рослым и чрезвычайно тощим, с высоким лбом и рыжеватыми с сильной проседью усами. Декер услышал за спиной движение, обернулся и увидел крупную женщину с седыми волосами и встревоженным взглядом, которая поспешно заперла дверь за его спиной.

Мужчина жестом направил Декера и Эсперансу налево, в ярко освещенную кухню, где на столе был расстелен лист пластика, точно таким же пластиком был застелен пол. На закрытом салфеткой столике сверкали хирургические инструменты. На плите кипела вода.

— Мойте руки, — сердито бросила Декеру женщина, одетая в зеленый хирургический костюм.

Декер повиновался и встал плечом к плечу с хозяином и женщиной перед раковиной. Все вымыли руки сильно пахнувшей дезинфицирующей жидкостью из бутылки. Женщина помогла хозяину надеть хирургическую маску и плексигласовый щиток на лицо, латексные перчатки, затем жестом приказала Декеру, чтобы он помог ей облачиться точно так же. Без лишних слов она схватила ножницы и разрезала перепачканные кровью слаксы Бет, обнажив ее правую ногу до тоненьких трусиков. Как только повязку сняли, из раны вновь струей ударила кровь.

— Когда это случилось? — Врач нажал пальцем в перчатке около раны. Кровотечение остановилось.

— Сорок минут назад, — ответил Декер. Дождевая вода капала с его одежды на застеленный пластиком пол.

— Как скоро вы остановили кровь?

— Почти сразу же.

— Вы спасли ей жизнь.

Пока женщина стирала хирургическими губками кровь, доктор промыл раненую ногу спиртом, а потом сделал укол. Он объяснил, что это болеутоляющее, но Бет все равно стонала, пока доктор пинцетом копался в ране, пытаясь определить, не осталось ли там каких-нибудь обломков.

— Я не могу сказать наверняка. Все будет сделано наскоро, лишь для того, чтобы остановить кровотечение. Ей необходимо рентгеновское обследование. Внутривенные вливания. Возможно, микрохирургия, если бедренная артерия задета. — Доктор сделал Бет еще один укол, на сей раз это был антибиотик. — Но ей потребуются еще антибиотики по точному графику, после того как вы уедете отсюда.

Женщина промыла рану коричневатым дезинфицирующим средством, а хирург в это время изучал рану сквозь специальные очки, у которых на одном глазу была прикреплена маленькая дополнительная линза. Он поворачивал ее, настраивая резкость. Закончив дезинфицировать область вокруг раны, женщина ткнула пальцем точно в то место, где все это время находился палец доктора, предоставив ему возможность начать зашивать рану.

— Вам не следовало обращаться ко мне, — жалобно заявил врач Декеру, продолжая шить.

— У меня не было выбора. — Декер не отрывал взгляда от мокрого от дождя и пота лица Бет, которое теперь сделалось серым, будто овсянка.

— Но вы же больше не работаете в организации, — сказал доктор.

— Я не думал, что вам это может быть известно.

— Это же очевидно. Иначе вы не стали бы предупреждать меня заранее.

— Я же вам сказал: у меня не было выбора. Кроме того, если бы вы знали, что я действую без санкции, то, конечно же, не согласились бы помогать мне. — Декер держал Бет за руку, а она сжимала его пальцы с такой силой, будто тонула.

— Если уж на то пошло, то выбора не было у меня. — Врач продолжал шить. — Потому что вы очень живо объяснили мне по телефону, что устроите шум в этом доме, если я откажу вам в помощи.

— Я сомневаюсь, что соседи одобрили бы вашу побочную деятельность.

Помогавшая хирургу женщина прожгла его яростным взглядом.

— Вы напачкали в нашем доме. Вы же знаете, где находится клиника. Вы могли...

— Не было времени, — объяснил Декер. — К тому же вы когда-то оказывали мне помощь именно здесь.

— Это было исключением.

— Я знаю о других исключениях, которые вы делали. За щедрую плату. Я полагаю, что это еще одна причина, по которой вы согласились нам помочь.

Доктор нахмурился, не отрывая взгляда от швов, которые накладывал.

— Что вы имели в виду, говоря о щедрой плате?

— В моей сумке лежит восемнадцатикаратная золотая цепь, золотой браслет, перстень с нефритом и дюжина золотых монет.

— Не деньги? — Врач нахмурился еще сильнее.

— Они стоят около двенадцати тысяч долларов. Спрячьте их в чулок на случай тяжелых времен. Поверьте мне, они могут вам пригодиться, если придется покидать страну второпях и некогда будет бежать в банк.

— Пока что у нас не было такой проблемы.

— Пока что, — уточнил Декер. — Я хотел бы, чтобы вы сделали для этой женщины все, что в ваших силах.

— Вы угрожаете мне?

— Вы, должно быть, меня неправильно поняли. Я вас подбадриваю.

Врач сделался совсем уже хмурым, вскинул взгляд на Декера, но тут же вернулся к своей работе.

— При таких обстоятельствах мой гонорар за эту процедуру составит двадцать тысяч долларов.

— Что?

— Я рассматриваю те предметы, которые вы перечислили, лишь как задаток. — Врач выпрямился, его руки замерли. — Или для вас уплата моего гонорара представляет проблему?

Декер, не отрываясь, смотрел на зашитое наполовину отверстие в ноге Бет.

— Нет.

— Я так и думал. — Врач возобновил работу. — Где драгоценности?

— Здесь. В моей сумке. — Декер повернулся туда, где бросил сумку на пол, когда помогал вносить Бет в кухню.

— А как насчет оставшейся суммы?

— Вы получите ее.

— Какие у меня будут гарантии?

— Я дал вам слово. Если этого вам недостаточно...

Нараставшее напряжение разрядил Эсперанса.

— Знаете, по-моему, я торчу здесь совершенно без толку. Может быть, я мог бы сделать что-нибудь полезное?

— Вестибюль и лифт залиты кровью, — заявила женщина. — Если увидят соседи, то вызовут полицию. Пойдите и уберите.

Судя по безапелляционному тону, она думала, что имеет дело со слугой-мексиканцем или пуэрториканцем. Темные глаза Эсперансы сверкнули, но он лишь спросил:

— Чем я могу воспользоваться?

— Под раковиной стоит ведро, там же найдутся тряпки и дезинфицирующее средство. И не забудьте надеть резиновые перчатки.

Эсперанса взял все, что нужно, и удалился, а женщина тем временем надела на левую руку Бет манжету тонометра, накачала воздух и уставилась на шкалу. Вскоре шипение воздуха прекратилось.

— Какое давление? — спросил Декер.

— Сто на шестьдесят.

Нормальное давление для здорового человека составляет 120 на 80.

— Понижено, но опасности нет.

Женщина кивнула.

— Ей повезло.

— Ну, да, вы же видите, какой у нее счастливый вид.

— Вы и сами выглядите немногим лучше.

Вдруг зазвонил телефон; звонок прозвучал настолько резко, что и Декер, и врач, и его жена как по команде вскинули головы и уставились на аппарат. Он висел на стене рядом с небольшим морозильником. А телефон все звонил и звонил.

— Кто может звонить в такое время?

— У меня один пациент лежит на искусственном кровообращении, — сказал врач, не прекращая шить. — Я сказал в больнице, чтобы мне позвонили, если ему станет хуже. Когда позвонили вы, я решил, что это сообщают о нем. — Он поднял руки в испачканных кровью перчатках и махнул жене. — Но я сейчас не могу подойти к телефону.

Телефон продолжал звонить.

— А я не хочу, чтобы вы отвлекались от того, что делаете. — Декер поднял трубку. — Алло.

— Ты чертовски предсказуем, Декер.

Как только Декер услышал самодовольный голос МакКиттрика, у него перехватило дыхание. Он стиснул трубку с такой силой, что побелели суставы.

— В чем дело? — еще более наглым тоном спросил МакКиттрик. — Нет настроения пообщаться? Не хочешь говорить. Никаких проблем. Я могу поболтать и за двоих.

— Кто это? — спросил врач.

Декер поднял свободную руку, сделав ему знак, чтобы он молчал.

— А что, может быть, я не такой уж недоумок, каким ты меня считаешь? — игриво спросил МакКиттрик. — Когда я увидел, что ты накладываешь своей бабе жгут, я первым делом спросил себя: куда он может ее отвезти, если логично рассуждать? И, клянусь богом, я оказался прав. Я видел из подъезда соседнего дома, как вы приехали. Ты, должно быть, позабыл, что мне тоже известно об этом месте. Вот и оказалось, что ты полностью предсказуем. Знаешь что я думаю?

Декер молчал.

— Я задал тебе вопрос! — повысил голос МакКиттрик. — Лучше тебе вежливо говорить со мной, а не то я сделаю что-нибудь похуже, чем собирался.

— Ладно. Так что вы думаете?

— Я думаю, что ты потерял свою хватку.

— Я устал от всего этого, — сказал Декер. — Обратите внимание вот начто. Наша сделка все еще в силе. Я не изменю своего решения.

— Это точно?

— Я не стану преследовать вас.

— Ты, дружище, по-моему, кое-что недопонимаешь. Это я преследую тебя.

— Вы хотите сказать: вы и Рената.

— Так ты сумел вычислить, кто был в автомобиле?

— С вашим уровнем подготовки вы не смогли бы все это сделать настолько успешно. Она все время учит вас.

— Да? Ну так вот, она и тебя хочет кое-чему научить. Она хочет, чтобы ты, Декер, понял, что это значит: терять тех, кого любишь. Выгляни-ка из окна. Прямо перед домом.

Щелк. Связь прервалась.

4

Декер Медленно повесил трубку.

— Кто это был? — настороженно спросил врач.

«Выглянуть в окно... — встревоженно думал Декер. — Зачем? Чтобы они меня увидели? И смогли прицелиться?» И вдруг у него чуть не подкосились ноги: он вспомнил, что Эсперансы нет в квартире. Он вышел, чтобы убрать кровь с пола в вестибюле и в лифте. Неужели спустился и начал с вестибюля? Значит, МакКиттрик...

— Эсперанса! — крикнул Декер, выбегая из кухни. Распахнув дверь квартиры, он выскочил на лестничную площадку, всей душой надеясь увидеть там Эсперансу, но, увы, там никого не оказалось. На шкале над закрытой дверью лифта горела единица — кабина находилась внизу. Уже подняв руку, чтобы нажать на кнопку вызова, Декер вспомнил, как медленно движется этот лифт, и кинулся бежать вниз по лестнице.

— Эсперанса!— Декер мчался вниз, перепрыгивая через три ступеньки; топот его ботинок громким эхом разносился по лестничной клетке. Через считанные секунды он оказался на третьем этаже, потом на втором. — ЭСПЕРАНСА! — Ему показалось, что он услышал приглушенный ответ. Тогда он заорал во все горло: — Прочь из вестибюля! В укрытие! — Он одним махом перемахнул сразу половину ступенек лестничного пролета и услышал тяжелый грохот, как будто упало ведро. — Снаружи МакКиттрик и Рената! Живо, поднимайтесь вверх! — Он перемахнул через последнюю лестничную площадку, в два прыжка одолел нижний марш и был потрясен, увидев, что Эсперанса удивленно смотрит на него и никуда не бежит.

Декер прыгнул вперед, пролетел, вытянувшись, как футбольный вратарь в броске, через разделявшее их расстояние и ударил Эсперансу руками в грудь, отбросив его мимо открытой двери лифта в большую нишу сбоку помещения.

И сразу же весь мир заполнился оглушительным грохотом. Прогремевший на улице взрыв раздробил на мелкие осколки стеклянную дверь подъезда. Хлопнувшись на пол рядом с Эсперансой, Декер чувствовал, как над ним, словно шрапнель, летели и врезались в стены куски дерева, металла и стекла. А потом в вестибюле стало неестественно тихо, как будто из него внезапно высосало весь воздух. По крайней мере именно так казалось Декеру, у которого от удара о каменный пол перехватило дух. Лежа рядом с Эсперансой в просторной, похожей на альков нише, он попытался набрать в грудь воздуха и медленно, превозмогая боль, сумел это сделать.

Всмотревшись, он разглядел сквозь дым осколки стекла, вбитые силой взрыва в бетонные стены. Когда же он рискнул высунуть голову из-за угла и посмотреть сквозь появившуюся вместо двери зиявшую дыру туда, где они оставили олдсмобиль, то вместо машины, в которую, как оказалось, МакКиттрик и Рената успели заложить взрывчатку, увидел искореженный охваченный пламенем остов.

— Иисус! — воскликнул Эсперанса.

— Быстро! Вверх по лестнице.

Напрягая силы, помогая друг другу, они с трудом поднялись на ноги. А когда Декер шагнул к лестнице, он взглянул в сторону и увидел перед входом в свете пылавшей машины человеческий силуэт, контуры которого казались в дыму размытыми. Человек что-то бросил. Услышав стук о каменный пол, Декер метнулся к лестнице, таща за собой Эсперансу. Предмет подпрыгнул на полу. Декер добрался до первой площадки и вместе с Эсперансой поспешно свернул на следующий марш. Внизу послышался стук металла о дерево Неужели лифт? Его двери были открыты. Если граната попала туда...

Взрывная волна швырнула Декера и Эсперансу на четвереньки. Благодаря тому, что взрыв произошел в шахте, его сила оказалась умноженной и направленной вверх и вниз, а не во все стороны. Лестница содрогнулась, стена шахты треснула, от нее отвалилось несколько больших пластов штукатурки. В вестибюле занялось пламя, по лестнице сразу повалил вверх дым.

Декер и Эсперанса заставили себя вновь подняться и побежали из последних сил наверх. На втором этаже дверь лифта была выбита. Пробегая мимо зияющей шахты, Декер увидел там огонь и дым. Тут же он резко обернулся — у него за спиной распахнулась дверь квартиры. Оттуда выскочил пожилой мужчина в пижаме, когда он увидел огонь и дым, его глаза широко раскрылись от испуга. Взревела сирена пожарной сигнализации.

— Произошел взрыв! — выкрикнул Декер. — В подъезде огонь! В доме есть второй выход?

Мужчина трижды открыл и закрыл рот, прежде чем сумел достаточно сосредоточиться, чтоб ответить.

— Пожарная лестница на другой стороне.

— Спасайтесь по ней!

Декер побежал дальше вслед за Эсперансой который не стал останавливаться. На следующем этаже на площадку высыпали другие жильцы. Поднимавшийся по лестнице и шахте лифта дым насмерть перепугал их.

— Вызывайте пожарных! — громко прокричал Декер, пробегая мимо них. — Лифт не работает! Лестница в огне! Спасайтесь по пожарной лестнице!

Он потерял счет этажам и, рассчитывая попасть на третий, оказался на четвертом. Дверь в квартиру врача была открыта. Вбежав в кухню, он нашел там Эсперансу, спорившего с доктором.

— Ей нельзя двигаться! — заявил врач. — У нее откроются швы!

— К черту швы! Если она остается здесь, то сгорит заживо! Мы все сгорим заживо!

— В доме должна быть пожарная лестница! — сказал Декер. — Где она?

Доктор указал вдоль по коридору.

— За окном второй спальни.

Декер наклонился к Бет.

— Нам придется унести тебя. Я боюсь, что это будет больно.

— Там МакКиттрик?

— Он делает именно то, чем пригрозил в мотеле. Они с Ренатой начали охоту на меня. Раньше, чем я ожидал.

— Поступай так, как находишь нужным. — Бет облизнула сухие губы. — Я могу терпеть боль.

— Я открою окно, — сказал Эсперанса.

— Помогите нам, — обратился Декер к врачу и его жене.

К его изумлению, телефон зазвонил снова.

На сей раз Декер нисколько не сомневался по поводу того, кто это звонит.

— Ну что, развлеклись?! — крикнул он, схватив трубку. — Ради Христа, остановитесь!

— Но мы же только начали, — ответил МакКиттрик. — Попытаемся сделать игру более интересной, согласен? Пока что ты ведешь себя точно так, как мы ожидаем. Ну, кто теперь идиот? — МакКиттрик громко расхохотался.

Декер с силой хлопнул трубкой и, обернувшись к Бет, словно впервые заметил толстый лист пластика, на котором она лежала.

— Интересно, он достаточно крепкий?

— У нас есть только один способ это проверить. — Эсперанса вернулся, открыв окна в комнате для гостей. — Берите с той стороны. Я возьму ноги. — Крепко держась за углы пластикового полотнища, они подняли Бет со стола и вынесли из кухни.

Доктор вышел в прихожую и тут же вбежал обратно. Вид у него был потрясенный.

— Лестничная клетка и шахта лифта в огне.

— Я сказал вам, что нам нужна помощь! — Эсперанса зло оглянулся через плечо.

— Забери драгоценности, — приказал доктор жене и выбежал из комнаты.

— И не забудьте золотые монеты, вы, ублюдок! — крикнул ему вслед Декер. Низко пригнувшись, он торопливо пятился, держа за углы кусок пластика, на котором лежала Бет. Больно ударившись крестцом о стену, он повернулся и выглянул в открытое окно. Ветер развевал занавески и закидывал внутрь дождевые струи. Плохо различимая во мраке пожарная лестница вела вдоль заднего фасада здания вниз, в небольшой садик. Он слышал, как по ней, оскальзываясь, в страхе сползали вниз охваченные паникой жильцы горящего дома.

— Предсказуемо, — сказал Декер. — Именно там Рената и МакКиттрик должны нас ожидать.

— О чем вы говорите? — нервно спросил Эсперанса.

— Это ловушка. МакКиттрик знает об этом месте. У него было время, чтобы ознакомится с расположением дома. Они с Ренатой будут ждать нас там.

— Но мы не можем оставаться здесь! Мы погибнем в огне!

— Надо найти другой путь.

— Вверх, — предложила Бет.

Декер кивнул.

— Совершенно верно.

Эсперанса обвел обоих недоверчивым взглядом.

— На крышу, — пояснил Декер. — Мы переберемся по крышам нескольких домов, найдем другую пожарную лестницу где-нибудь ближе к концу квартала и спустимся по ней. МакКиттрик не будет знать, куда мы делись.

— А если огонь перекинется на соседние дома и отрежет нас? — спросил Эсперанса.

— Выбора у нас нет, — сказал Декер. — Если мы попытаемся спустить Бет по этой лестнице, то окажемся почти неподвижными мишенями. — Он приподнял Бет и положил ее спиной на подоконник. Потом он протиснулся мимо нее и, почувствовав, как по телу хлестнул осточертевший дождь, вновь схватился за импровизированные носилки. Через мгновение Бет лежала на мокрой металлической площадке, и дождь лил ей прямо в лицо.

Декер погладил ее лоб.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как никогда хорошо.

— Правда?

— Я тебя не заслуживаю.

— А вот это неправда. — Декер поцеловал ее в щеку.

Эсперанса тоже выбрался на площадку.

— Не знаю, что было в этой бомбе, но она чертовски мощная. Огонь быстро распространяется. Передняя часть квартиры уже в огне.

Декер посмотрел сквозь дождь вверх, туда, где не очень далеко от них находилась крыша.

— Мы должны добраться туда раньше огня.

Когда они подняли Бет, Декер услышал приближавшиеся звуки сирен.

— Должно быть, едут полицейские и пожарные. — Эсперанса карабкался по лестнице следом за Декером. — МакКиттрик и Рената не рискнут предпринимать что-нибудь против нас в присутствии полиции.

— Они вполне могут положиться на то, что в суматохе их никто не заметит. — Декер потащил Бет дальше. — У полиции не будет времени понять, что тут происходит.

Из оставшегося внизу окна вырвался язык пламени, осветив лестницу и их на ней.

— Иисус, теперь они увидели нас. — Декер напрягся, ожидая, что сейчас ему в грудь вонзится пуля.

— Может быть, и нет. — Эсперанса поспешно карабкался вверх, держа в руках углы пластикового полотнища. — А если и увидели, то могли и не понять, куда мы лезем — вверх или вниз.

Они добрались до следующей площадки. Бет застонала, когда Декеру пришлось неловко повернуть ее, чтобы начать подъем по следующему пролету, ведущему на крышу. Его подошвы скользили по гладкому скользкому металлу, отчего он несколько раз чуть не выронил свою драгоценную ношу.

— Уже близко.

Рев огня делался все громче.

— Совсем немножко.

С противоположной стороны здания нарастал вой сирен стремительно приближавшихся автомобилей. Продолжая пятиться, Декер ударился задом о высокий — по пояс ему — парапет крыши. Напрягая остатки сил, он перекинул через парапет одну ногу, потом вторую, поднял Бет, дождался, пока Эсперанса переберется через ограждение, и после этого наконец-то опустил Бет на крышу и, тяжело дыша, почти рухнул рядом.

— Вы как, в порядке? — склонился к нему Эсперанса.

— Нужно немного передохнуть, только и всего.

— Не могу понять — с чего это вы вдруг устали. — Эсперанса, прищурившись, взглянул вдаль сквозь дождь. — По крайней мере этот парапет закрывает нас от пуль.

Руки и ноги почти не повиновались Декеру — настолько он вымотался.

— МакКиттрик и Рената скоро задумаются, почему мы не спускаемся. Нам нужно уйти отсюда, прежде чем они поймут, где мы и чего хотим.

— Посиди хоть минуточку, отдышись, — пробормотала Бет.

— Нет времени.

Бет попыталась подняться на ноги.

— Наверно, я смогу идти.

— Нет. У тебя сразу разойдутся швы, и ты изойдешь кровью. — Декер уставился в пол, решая, как лучше поступить. Слева квартал заканчивался уже через несколько домов. Пожарные лестницы там находились слишком близко к тому месту, где их ждали на земле МакКиттрик и Рената. Зато справа квартал протянулся на довольно большое расстояние, и по крышам можно было уйти достаточно далеко от опасного места.

Декер присел на корточки и поднял Бет. Дождавшись, пока Эсперанса сделает то же самое, он попятился от парапета. Ориентиром для него служил свет в окнах других домов и отблески в их стеклах языков пламени, вырывавшихся из окон дома, на крыше которого они находились.

— Прямо у вас за спиной, — предупредил Эсперанса, — труба вентиляции.

Декер обогнул торчавший почти ему по грудь гриб воздухозаборника. Ему пришлось отвернуться, чтобы не вдохнуть валивший из трубы густой дым.

— Кабина лифтовых механизмов.

Декер обошел препятствие. Сквозь щели он увидел огонь внутри кирпичной коробки, и это еще больше встревожило его.

— Пожар распространяется все быстрее.

В хор сирен вливались все новые и новые голоса.

Декер осторожно оглянулся и увидел, что дом, к которому они направлялись, был на один этаж выше, чем тот, который им предстояло покинуть.

— Как мы туда...

— Если от меня, то по правую руку, — не дослушав, перебил его Эсперанса. — Металлическая лестница, прикрепленная к стене.

Декер попятился к лестнице.

— Единственный способ поднять тебя, который я могу придумать... — Он сделал паузу, чтобы перевести дух. — Бет, у меня нет сил, чтобы поднять тебя, держа на плече. Как ты думаешь, ты сможешь стоять на здоровой ноге?

— Смогу и стоять, и сделать все, что потребуется.

— Я залезу наверх, а Эсперанса будет поддерживать тебя. Когда я наклонюсь вниз, ты поднимешь руки, и я подниму тебя. — Декер тут же мысленно поправил себя — не за руки, а за левую руку, которая не была ранена в Санта-Фе.

Вместе с Эсперансой, они осторожно поставили женщину на здоровую ногу и помогли прислониться к кирпичной стене. Декер ухватился за перекладину лестницы и взобрался на следующую крышу. Для этого ему пришлось приложить серьезные усилия. Оказавшись наверху, он нагнулся, подставив спину нескончаемому холодному дождю.

— Готова?

Декер, напрягая все силы, потянул Бет за руку, и к своему великому ужасу вдруг понял, что в состоянии поднять ее не больше, чем на какие-то несколько футов.

Но тут, как ни странно, тяжесть резко уменьшилась.

— Я опираюсь здоровой ногой на ступеньку лестницы, — объяснила Бет. — Ты просто подтягивай меня понемножку, ладно?

Декер с перекошенным от натуги лицом продолжал тянуть свою подругу за руку. Медленно, ступенька за ступенькой, Бет поднималась вверх. Декер сначала держал ее за кисть руки, потом перехватил за предплечье, потом за плечо. Наконец он увидел ее потемневшие, промокшие под дождем волосы, подхватил под мышки и выдернул наверх. Там он бережно опустил Бет на пол и в изнеможении растянулся рядом с нею.

По металлической лестнице загремели ботинки Эсперансы. Он одним махом взлетел наверх, прижимая локтем к боку свернутый лист пластика. У него за спиной из вентиляционных колодцев и из лифтовой шахты ударили языки пламени. Пожарная лестница была густо затянута дымом.

— Теперь мы, даже если захотим, не сможем возвратиться этим путем, — заметил Декер.

Они расстелили пластик, положили на него Бет, подняли импровизированные носилки и принялись пробираться через лабиринт труб, будочек и каких-то устройств. Декер споткнулся о трубу. Потом о растяжку телевизионной антенны.

В отблеске огня был хорошо виден край крыши, а также и то, что на следующую крышу с нее придется спускаться.

— Теперь уже недолго, — сказал Декер.

Удар грома раздался совсем рядом, сбил его с ног. Он растянулся рядом с громко вскрикнувшей от боли Бет. И лишь тогда он сообразил...

Это был не гром.

Это взорвалась еще одна бомба.

Взрыв долгим эхом разнесся в ночи. Дрожа всем телом, Декер вытянулся на животе, вытащил пистолет и всмотрелся вперед, туда, где разлетелась на части какая-то надстройка на крыше, похожая на навес.

— Ну, что я говорил? — прогремел грубый голос. — Все твои действия предсказуемы.

— Господи! — воскликнул про себя Декер. — МакКиттрик на этой крыше!

— Так и прешься вперед, словно там медом намазано! — продолжал издеваться МакКиттрик. — Я тебя честно предупредил, а ты все равно полез как раз туда, где тебя ждали! А выпендривался: я умник! Я умник! Ни х... ты не умник, понятно?

— Хватит! — крикнул в ответ Декер. — Мы давно уже квиты!

— Нет! Только когда ты сдохнешь!

Голос доносился откуда-то слева. Звук был таким, будто МакКиттрик скрывался за лифтовой надстройкой. Стиснув в непослушных от запредельной усталости пальцах пистолет, Декер привстал на колено, готовясь открыть огонь.

— МакКиттрик, полиция слышала взрыв! Теперь они знают, что это не просто пожар! Они окружат весь квартал и будут проверять всех, кто попытается уехать! Вы не сможете уйти отсюда!

— Они будут думать, что это взорвались самовоспламеняющиеся бытовые вещества!

Декер нахмурился. Оборот был совсем не из тех, которыми МакКиттрик любил и умел пользоваться. Зато он, похоже, мог принадлежать специалисту по устройству взрывов. Не оставалось никакого сомнения — даже к этому разговору, а вернее, спектаклю Брайана подготовила Рената.

И она находится где-то поблизости.

— Банки с краской! Скипидар! Чистящие жидкости! — продолжал вопить МакКиттрик. — Во время пожара полицейские больше всего боятся таких вот штучек! Теперь они будут бояться, что рванет что-нибудь еще! Они будут держаться подальше!

Над только что покинутой Декером и его спутниками крышей поднялся столб пламени. «Мы не можем вернуться, а если мы здесь останемся, огонь скоро доберется до нас», — думал Стив.

— Эсперанса? — прошептал он.

— Готов по первому вашему слову. В какую сторону вы хотите?

— Налево.

— Я прикрою вас.

— Пора. — Декер рванулся через лужи к большой вентиляционной трубе, а от нее к следующей. Но к надстройке, где размещалась лифтовая машина, он перебежать не успел: она перестала существовать, разлетевшись на куски в снопе яркого пламени и оглушительном грохоте. Декера швырнуло навзничь, вокруг него со страшным шумом сыпались обломки взорванной конструкции.

— Ты не угадал, Декер! Я вовсе не там! И не справа от тебя! Так что твой корешок напрасно пытается ко мне подкрасться!

Мгновением позже в той стороне прогремел еще один взрыв, вырвавший из крыши большой кусок. Декеру показалось, что он услышал крик, но он не мог догадаться, кто кричал: Эсперанса или кто-нибудь из жителей дома.

Он чувствовал себя так, словно его парализовало, не мог сообразить, куда двигаться. МакКиттрик, похоже, установил заряды на всей этой крыше и на следующих, думал он. Но каким образом Брайан мог успеть это сделать, если он звонил из телефона-автомата?

Стив сразу же ответил на этот вопрос, и ответ ужаснул его самого своей простотой и очевидностью. МакКиттрик звонил вовсе не из телефона-автомата. Он звонил по сотовому телефону. С крыши. Как раз тогда, когда расставлял здесь заряды. Значит, это Рената взорвала олдсмобиль перед домом и затем бросила зажигательные бомбы в вестибюль. Она осталась караулить во дворе. И получается, что какой бы путь мы ни выбрали, всюду нас ждет ловушка.

Мы попались. Огонь у нас за спиной. МакКиттрик впереди.

"А как насчет пожарной лестницы на этом доме?" — Декер лихорадочно перебирал в уме возможные пути спасения, а огонь ревел все громче. Если мы сможем добраться до нее... Нет, слишком очевидно. Никаких сомнений, что МакКиттрик установил мины и там. Но даже если он этого и не сделал, мы все равно сидим в ловушке между Ренатой во дворе и МакКиттриком на крыше.

Не видя никакой подходящей альтернативы, Декер приподнялся, чтобы попробовать совершить еще один отчаянный рывок в том направлении, откуда раздавался голос МакКиттрика. Но как только он пошевелился, следующий взрыв сотряс крышу как раз на выбранном им пути, сбив его с ног и проделав в крыше еще одну здоровенную дыру.

— Плохой, непослушный мальчик! Настоящий говнюк! Надо спрашивать разрешения.

"Где же он сидит? — продолжал гадать Декер, сдерживая тревогу. — Если бы МакКиттрик прятался на этой крыше, он не стал бы взрывать бомбы, которые спрятал здесь. Он не мог быть уверенным в том, что не подорвет себя вместе со мной. В таком случае, где он?"

И снова ответ оказался простым и очевидным. На следующей крыше. Отблески огня однозначно показывали, что следующая крыша была ниже. МакКиттрик, скорее всего, сидит на лестнице, прикрепленной к брандмауэру, или на какой-нибудь надстройке. Мы его не видим, зато он может смотреть через верх стены и прятаться, когда взрывает мину.

Декер прицелился в то, что показалось ему головой, вырисовавшейся в темноте над ограждением крыши, уже почти нажал на спусковой крючок, но в последнее мгновение остановился, поняв, что видел лишь одну из пляшущих теней, отбрасываемых пожаром.

А пламя позади него придвигалось все ближе и ближе; лишь встречный ветер да дождь немного сдерживали его продвижение.

— И что ты собираешься делать?! — снова завопил МакКиттрик. — Будешь ждать, пока тебя поджарит? Или, может быть, наберешься смелости и попробуешь отыскать меня, если еще не слишком много наложил в штаны?

«Да, я отыщу тебя», — окончательно рассвирепев, подумал Декер. А МакКиттрик сам предоставил для этого дополнительную возможность: взорвав последнюю бомбу, любезно проделал дырку в крыше прямо перед ним.

Словно удирая от обжигающего жара, исходившего от огня, вовсю разгулявшегося на оставшейся позади крыше, Декер по-пластунски прополз через лужу, добрался до темного отверстия, оперся обеими руками о крышу, опустил ноги в дыру, повис на руках и приземлился на ноги.

5

В первый момент ему показалось, что под ним торчат какие-то обломки досок, на которые он сейчас напорется. Все оказалось гораздо безобиднее: он упал на стол, сломавшийся под его тяжестью, и, отлетев в сторону, налетел еще и на стул, и лишь после этого грохнулся на пол, густо усыпанный кусками бетона. По крайней мере, он решил, что предметы, сломанные им, были именно столом и стулом, — шторы были задернуты, и в комнате стояла непроглядная темень.

Сверху, через отверстие в крыше, до него донесся рев МакКиттрика:

— Не рассчитывай, что тебе удастся скрыться от меня, Декер!

Превозмогая боль от новых и старых ушибов, Декер поднялся на ноги и начал осторожно пробираться по комнате, разыскивая выход. Неподалеку ревела сирена пожарной сигнализации. Ему под руку попался выключатель, но он не смел нажать на него — яркий свет, появившийся в дыре, сразу же выдал бы его местонахождение. Почувствовав, как усилилось и без того отчаянное сердцебиение, он прикоснулся к дверной ручке, повернул ее, открыл на себя створку двери, но, протянув руку, уткнулся в какие-то тряпки, издававшие резкий запах средства от моли, и понял, что оказался в стенном шкафу.

— Декер?! — надрывался наверху МакКиттрик. — Если ты прячешься за этой трубой...

Взрыв сотряс квартиру, с потолка посыпалась штукатурка. Торопливо шаря руками вдоль стен, Декер нашел другую дверь, открыл ее и почувствовал, что его затрясло от волнения, когда он заметил тусклые огни за окнами. Он находился в конце коридора. Выглянув в усеянное дождевыми каплями окно, он увидел множество пожарных и полицейских автомобилей и машин службы спасения. Мигали маячки на крышах, ревели двигатели, завывали сирены. Из соседних домов поспешно выбегали жильцы, одетые по большей части в пижамы: лестницы их жилищ еще не охватило пламя.

Дыма в квартире было еще не очень много. Не имея возможности хоть немного постоять и передохнуть, он повернулся и быстро прошел по коридору в другой конец квартиры. Увидев перед собой открытую настежь дверь на неосвещенную лестницу, он решил, что люди, жившие в этой квартире, поспешили убежать, как только поднялась тревога.

Но этот выход был ему совершенно не нужен. Он, конечно, мог спасти свою жизнь, но его жизнь ничего не значила. Он должен спасти Бет и Эсперансу. В ноздри ему ударил запах краски, но, не успев ничего понять, он пнул ногой сразу несколько банок, почувствовал под рукой рулоны и ударился боком о лестницу. То и дело спотыкаясь, он добрался до задней стены квартиры и обнаружил, что выход на пожарную лестницу находился не в гостевой спальне, а в конце коридора.

Подняв окно вверх, он выполз на скользкую металлическую площадку. Из окон дома, расположенного справа, выбивался огонь, и его отблески играли на мокром металле. Взывая к богу — пусть он сделает так, чтобы Рената не разглядела его снизу, — Стив рассматривал пожарную лестницу на еще не затронутом огнем столь же шикарном доме слева от него. Он надеялся, что две пожарные лестницы окажутся достаточно близко одна к другой и что ему удастся перепрыгнуть на следующую лестницу, но теперь он в отчаянии понял, что придется смириться, поскольку его план безнадежен. От следующей лестницы его отделяло по меньшей мере двадцать футов. Даже при наилучшем стечении обстоятельств, при свете дня, пребывая в лучшей физической форме, — даже в этом случае он не был бы уверен, что ему удастся этот прыжок.

Бет придется умереть там, на этой проклятой крыше, сказал он себе.

Подумав так, он тут же безмолвно прикрикнул на себя, утверждая, что выход обязательно должен найтись, и поспешно вернулся в квартиру. Дым сделался гуще, он заставил его закашляться и согнуться в три погибели. Декер вбежал в спальню из коридора, открыл окно и высунулся. Он оказался теперь ближе к пожарной лестнице соседнего здания. Расстояние было не больше десяти футов, но он все равно не мог рассчитывать наверняка перепрыгнуть из окна на площадку.

Но должен же быть выход!

Почувствовав мурашки на спине, он понял, что ему следует сделать. Он выбежал в коридор. Стена уже начала потрескивать от разгулявшегося за ней огня. Стараясь не задевать банки с краской, он поднял лестницу, о которую только что ударился, и потащил ее спальню. Прошу тебя, боже, сделай так, чтобы она оказалась достаточно длинной. Напрягая мышцы, он просунул ее в открытое окно и принялся пододвигать к пожарной лестнице соседнего здания.

Прошу тебя!

Дерево ударилось о металл, потом раздался скрежет, заставивший Декера вздрогнуть. Металлическая конструкция пожарной лестницы оказалась отличным резонатором, звук был очень громким. Мог ли МакКиттрик его услышать?

Раздался грохот. Еще один взрыв? Неужели Бет и Эсперанса мертвы?

Некогда гадать! Декер выполз из окна и на четвереньках двинулся по лестнице, опираясь на ступеньки. Они сразу же намокли под дождем. Лестница начала прогибаться под его весом. Потом поползла в сторону.

Он представил себе, как она срывается с упора, отогнал от себя кошмарное зрелище собственных мозгов, разбрызгавшихся по асфальту двора, и сосредоточил все внимание на пожарной лестнице, к которой приближался. Его руки дрожали. Дождь заставлял его моргать. Ветер качал лестницу. Нет. Он вытянул как можно дальше левую руку, пытаясь ухватиться за поручень, и в этот момент лестница особенно сильно качнулась под напором ветра.

Конец лестницы соскочил с упора. Декер ощутил, как его тело утратило вес и начало падать вместе с лестницей, и отчаянно прыгнул вперед, в темноту. Его левая рука обхватила поручень, но мокрый металл так и норовил выскользнуть из усталых пальцев. Он выбросил вперед вторую руку, которая тоже безошибочно поймала поручень, и повис затаив дыхание.

Лестница с треском рухнула на асфальт. Кто-то закричал. Слышал ли это МакКиттрик? Мог ли он понять, что означали эти звуки? Додумается ли он пойти посмотреть, что случилось?

Декер медленно подтягивался на руках. Дождь хлестал его по лицу. Содрогнувшись всем телом, он подтянулся еще выше. Когда его грудь уперлась в поручень, он перевалился через него и упал на площадку.

Падение сопровождалось резким металлическим звуком; услышав его, Декер снова задрожал. Продолжая дрожать, он поднялся на ноги и извлек пистолет из кармана брюк. Не отрывая взгляда от края крыши, готовый в любое мгновение выстрелить, он карабкался по последнему пролету пожарной лестницы. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя настолько измученным. Но решимость заменяла ему утраченные силы.

Добравшись до верха, он осторожно выглянул через край и обнаружил, что оказался совершенно прав в своих предположениях. Его отделяли от МакКиттрика три четверти ширины крыши. Там находилась прикрепленная к брандмауэру металлическая лестница, по которой можно было перебраться на соседнюю крышу, где остались пойманные в ловушку безжалостным безумным преступником Бет и Эсперанса. МакКиттрик стоял, вернее, приплясывал от возбуждения на лестнице и выглядывал через верх стены. Так он мог пользоваться дистанционным взрывателем, нисколько не рискуя, что его самого ударит взрывная волна или заденет обломок.

Декер бесшумно крался к нему под дождем.

— Декер, где ты, поганый трус! Выходи! — кричал МакКиттрик. — Живо отвечай мне или сейчас твою бабу расшвыряет по всему Манхэттену! Она лежит как раз рядом с пачкой си-четыре! Смотри, мне всего-то нужно нажать эту кнопку!

Больше всего на свете Декеру хотелось выстрелить, нажать на спуск, а потом еще и еще раз, но он не смел решиться на это, так как боялся, что у МакКиттрика хватит сил, чтобы нажать детонатор и убить Бет за несколько секунд до того, как Декер сможет ее спасти.

Грохот тяжелых шагов на пожарной лестнице заставил его быстро укрыться за трубу вентиляции. Поднимавшиеся люди не обращали ни малейшего внимания на производимый ими шум. Через несколько секунд на краю крыши появились три темных силуэта. МакКиттрик резко обернулся к непрошеным визитерам. Это были пожарные: с полей их защитных касок капала вода, на тяжелых резиновых плащах и высоких сапогах играли отблески пожара. Обхватив левой рукой ступеньку лестницы, МакКиттрик правой вытащил из-за пояса пистолет и выстрелил три раза. Двое пожарных сразу упали. Третий попятился и свалился с крыши. Рев огня заглушил и треск выстрелов, и отчаянный вскрик упавшего пожарного.

Все так же держась согнутой в локте левой рукой за ступеньку, МакКиттрик принялся правой запихивать пистолет обратно за пояс. В пальцах левой руки он сжимал детонатор. Декер поспешил воспользоваться тем, что МакКиттрик отвлекся. Он выскочил из-за своего укрытия подлетел к основанию лестницы и, подпрыгнув, ухватился за детонатор. Ему удалось вырвать его из руки МакКиттрика, а МакКиттрика он чуть не сдернул с лестницы, но и сам упал. МакКиттрик выругался и попытался снова выхватить пистолет, но оружие зацепилось за что-то у него на поясе. Декер приподнялся и выстрелил, но опоздал: МакКиттрик не стал возиться со своим пистолетом, а просто-напросто спрыгнул с лестницы. Пуля Декера вонзилась в брандмауэр, а МакКиттрик уже рухнул на Декера, снова сбив его с ног, и они вдвоем покатились по лужам.

Руки Декера были заняты — в левой он держал детонатор, а в правой пистолет, — и положение у него оказалось такое, что он не смог направить оружие на противника. Навалившись на Декера, МакКиттрик ударил его кулаком и потянулся к детонатору. Декер пнул МакКиттрика коленом и откатился в сторону, чтобы получить возможность для выстрела, но нанесенный им удар в пах оказался недостаточно точным и сильным. Боль не помешала МакКиттрику метнуться следом за ним и снова ударить его так, что пистолет вылетел из руки Декера. Оружие плюхнулось в лужу, МакКиттрик дернулся, пытаясь подобрать его, но Декеру удалось пинком отбросить его в сторону.

Декер вскочил на ноги, попятился, но наткнулся на парапет и чуть не свалился с крыши. МакКиттрик, издевательски хохоча, снова принялся вытаскивать из-за пояса собственный пистолет. А Декер не имел никакого понятия о том, куда могло отлететь его оружие. Крепко держа в левой руке детонатор, он сделал шаг в сторону, намереваясь перескочить на пожарную лестницу, споткнулся о какой-то предмет, выпавший из руки одного из пожарных, понял, что это такое, быстро поднял правой рукой пожарный топор и швырнул его в МакКиттрика в тот самый момент, когда тот наконец-то справился с пистолетом и одеждой и начал поднимать оружие.

Декер слышал продолжавшийся смех МакКиттрика. А потом он услышал, как топор с силой врезался в лицо МакКиттрика. Сначала Декер решил, что топор попал обухом. Но топор не желал падать. Острие вонзилось в лоб МакКиттрика, топорище свисало вниз. Потом МакКиттрик качнулся, как пьяный, взмахнул руками и упал.

Но нельзя было надеяться на то, что дело на этом закончится. Декер метнулся вперед, схватил пистолет МакКиттрика и, рассчитывая на то, что рев огня заглушит другие звуки, выстрелил три раза ему в голову.

6

— Декер!

Он был настолько измотан, что до него не сразу дошло, что это обращаются к нему и что кричит не кто иной, как Эсперанса.

— Декер!

Обернувшись, он увидел Эсперансу на краю той крыши, где МакКиттрик расставил мины. За спиной Эсперансы разгорался огонь; даже там, где находился Декер, было слышно, как шипят, испаряясь, капли дождя.

Декер шагнул вперед и чуть не упал. Потрясение и усталость наконец взяли свое. Но он не собирался останавливаться. Только не теперь, когда он так близок к тому, чтобы спасти Бет. Ничего не замечая вокруг себя, он доковылял до лестницы. Сам не понимая как, забрался наверх. Потом они с Эсперансой обошли зиявшие в крыше пробоины, оставленные взрывами, и вскоре нашли Бет. Она ползла им навстречу в отчаянной попытке уйти от огня. А позади нее пламя, довольно урча, пожирало пластиковое полотнище, на котором ее доставили сюда.

Когда Декер помогал ей подняться, пламя вспыхнуло ярче, показав новые ушибы на его лице.

— МакКиттрик мертв.

— Слава богу, — пробормотала Бет.

— Но мы должны помнить о Ренате. — Поддерживая Бет с двух сторон, они побрели подальше от разгоравшегося пламени, к спасительной лестнице.

Декер двигался как в бреду. Он не помнил, как они спустили Бет вниз по лестнице, однако его рассудок еще продолжал работать. Когда они поравнялись с мертвым телом МакКиттрика, он остановился и передал Бет в руки Эсперансе.

— В чем дело? — спросил детектив. — Почему вы остановились?

Слишком усталый для того, чтобы что-то объяснять, Декер опустился на колени и принялся копаться в карманах мокрой одежды МакКиттрика, пока не нашел то, что было нужно: ключ от автомобиля. По телефону МакКиттрик похвастался, что наблюдал из соседнего дома, как Декер приехал сюда. Поэтому у них был неплохой шанс отыскать «Понтиак», на котором разъезжал МакКиттрик.

Но он должен был найти не только это. МакКиттрик выбил из руки Декера пистолет. Его нельзя оставлять здесь. Он попытался восстановить в памяти ход драки и безошибочно вышел к той самой луже, в которую упало его оружие. Но, уже засунув пистолет за пояс, он нехотя признался себе, что должен сделать кое-что еще.

— Это, похоже, никогда не закончится, — сказал он, покачнувшись от приступа головокружения.

— О чем вы говорите?

— О МакКиттрике. Мы не можем оставить его здесь. Я не хочу, чтобы его смогли идентифицировать.

Труп МакКиттрика оказался очень тяжелым, и донести его даже до лестницы было нелегко. Эсперанса забрался вверх, на крышу. Декер, напрягая все силы, поднял тело, и когда Эсперанса втащил труп наверх, забрался следом. Они взяли МакКиттрика за руки и за ноги, подошли к огню настолько близко, насколько хватило смелости, раскачали труп и бросили в ревущее пламя. Следом Декер швырнул топор.

Все это время его продолжал терзать страх перед Ренатой. Не забывая озираться по сторонам, они с Эсперансой вернулись туда, где оставили Бет, подняли женщину и понесли ее по крыше. Декер намеревался воспользоваться самой дальней пожарной лестницей, которая должна была привести их туда, где появление Ренаты казалось маловероятным.

— Может быть, найдется другой выход, — сказал Эсперанса, указав на какую-то надстройку. Впрочем, когда он потянул за дверную ручку, выяснилось, что дверь заперта. — Отвернитесь. — Отступив на шаг в сторону, чтобы избежать случайного рикошета, Эсперанса всадил несколько пуль в деревяшку вокруг замка, а потом пнул дверь. Замок вывалился, дверь открылась.

Внутри оказалась лестница, освещенная тусклой лампочкой. Они не услышали топота ног и крика жильцов, в панике мчащихся вниз по лестнице.

— Они, скорее всего, удрали, как только услышали сирены. Здание, вероятно, пусто, — предположил Декер.

— Но огонь сюда еще не дошел. Так что мы вполне можем воспользоваться лифтом, — практично рассудил Эсперанса.

Лифт доставил их на первый этаж. Когда они вышли на охваченную сумятицей улицу, где надсадно гудели моторы пожарных насосов, лилась из шлангов вода и кричали люди, им пришлось приложить немало сил, чтобы пробиться сквозь толпу. Разноцветные мигающие огни резали привыкшие к темноте глаза, и всем троим пришлось щуриться.

— У нас раненая женщина, — объявил Эсперанса. — Позвольте нам пройти.

Они двинулись направо по тротуару, миновали пожарную машину и удачно увернулись от санитаров, торопившихся к кому-то вдоль другой стороны автомобиля. Декер чувствовал, что Бет вздрагивала при каждом его шаге.

— А вот и «Понтиак», — сообщил Эсперанса.

Он стоял почти на углу, новой модели, синий и очень похожий на тот, на котором ездил МакКиттрик. Декер вставил ключ в замок двери; он подошел.

Через тридцать секунд Бет лежала на заднем сиденье, Декер стоял на коленях на полу рядом с нею, а Эсперанса сел за руль. Путь загораживала машина «Скорой помощи».

— Держите Бет покрепче, — предупредил Эсперанса.

— Что вы хотите делать?

— Поехать в обход. — Эсперанса повернул ключ в замке зажигания, переключил скорость, резко вывернул руль направо, нажал на газ, и машина выехала на тротуар.

Бет застонала от толчков. Декер прижался к ней, чтобы не дать ей свалиться с сиденья. Пешеходы рассыпались в стороны. Эсперанса провел «Понтиак» по тротуару, доехал до угла, машина вновь оказалась на мостовой.

Бет снова застонала, действие анестезирующего укола уже закончилось, и боль с каждой минутой делалась сильнее.

— Ну, вот и все. — Эсперанса взглянул в зеркало заднего вида, доехал до следующего перекрестка и опять свернул. — Никто за нами не погнался. Так что, теперь можете расслабиться, друзья. Просто наслаждайтесь поездкой.

Декер не нуждался в подобном совете. Он настолько вымотался, что даже для того, чтобы дышать, ему нужно было делать усилие. Еще хуже было то, он не мог справиться с дрожью, вызванной мощным и продолжительным выбросом адреналина в кровь, но главным образом — он это точно знал, — тем, что он промерз до костей, находясь столько времени под осенним дождем.

— Эсперанса?

— Что?

— Найдите какое-нибудь место, где мы могли бы остановиться. Побыстрее.

— Что-нибудь слу...

— Похоже, что я вот-вот сломаюсь, — слова Декера прозвучали невнятно, он с трудом ворочал языком, — от переохлаждения.

— Иисус!

— Я должен переодеться во что-нибудь сухое.

— Суньте руки под мышки. Постарайтесь не спать. Может, там есть одеяло или что-нибудь в этом роде?

— Нет. — Зубы Декера уже выбивали громкую дробь.

— Пока что я могу только включить печку, — сказал Эсперанса. — Сейчас найду какую-нибудь закусочную и куплю горячего кофе. Держитесь, Декер.

— Держаться? Я и так стараюсь. За самого себя. Я обнимаю себя с такой силой, что...

— Обними меня, — перебила Бет. — Придвинься поближе. Я попробую хоть немного согреть тебя.

Но как крепко он к ней ни прижимался, ему казалось, что ее голос звучит где-то вдали и удаляется все дальше и дальше.

Глава 12

1

Декеру снилась Рената: высокая стройная темноволосая женщина с неестественным голосом и большой дырой в горле. Ему представилось, что фигура, наклонившаяся к нему, принадлежит Ренате, собирающейся размозжить ему голову булыжником, и он совсем было изготовился нанести ей удар, но в самый последний момент его мозги успели достаточно проясниться, и он понял, что над ним склонилась вовсе не Рената, а Бет и предмет, который она держит в руке, был не булыжником, а полотенцем.

Кто-то еще — кажется, Эсперанса, — придерживал его за руки.

— Не волнуйтесь. Вы в безопасности. Мы хотим помочь вам.

Декер несколько раз моргнул, прежде чем у него прояснилось перед глазами. Он чувствовал, что его шатает как будто с сильнейшего похмелья, и пытался сообразить, что же с ним случилось. Все его тело болело. Руки ныли, лицо горело. Мускулы дергало. Голова раскалывалась как никогда в жизни. За спиной Бет бледный солнечный свет пытался пробиться сквозь плотно задернутые занавески.

— Где?..

— В мотеле неподалеку от Джерси-Сити.

Декер обвел понемногу прояснявшимся взглядом мрачный интерьер, неприятно напомнивший ему тот домик мотеля, где МакКиттрик держал похищенную Бет.

— Давно я?.. Сколько сейчас времени?

— Около семи вечера. — Бет, сидевшая рядом с ним, опираясь на здоровую ногу, положила полотенце ему на лоб. Оказалось, что оно смочено в очень горячей воде. Декер с наслаждением впитывал тепло.

— Это одно из тех заведений, где не принято смотреть, что за люди к ним заселяются, — не дожидаясь вопроса, объяснил Эсперанса. — Домики находятся позади офиса. Клерк не видит, кто входит в номера.

Вроде того мотеля, где МакКиттрик держал Бет, снова повторил про себя Декер, ощущая неопределенную, но сильную тревогу.

— Мы приехали сюда около шести утра, — сказала Бет. — Если считать с того момента, когда ты заснул в автомобиле, ты проспал почти тринадцать часов. Я уже испугалась, что ты вообще не проснешься.

Эсперанса ткнул пальцем в сторону ванной.

— Мне было очень даже нелегко раздеть вас и положить в ванну. При переохлаждении нужно начинать с довольно прохладной воды. Я медленно повышал температуру. Когда вы приобрели приятный розовый цвет, я вынул вас, вытер, положил в кровать и накрыл всеми тремя одеялами, которые нашел на полке. Бет умудрилась сама выбраться из своей мокрой одежды, вытерлась и легла рядом с вами, чтобы вам было теплее. А я несколько раз вливал в вас горячий кофе. Знаете, я никогда не видел настолько измученного человека.

Бет продолжала нежно вытирать лицоДекера.

— А также такого избитого и израненного. Мне очень долго не удавалось остановить кровь, которая шла у тебя из ран на лице.

— У меня случались и более спокойные ночи. — Во рту у Декера было до боли сухо. — Я бы с удовольствием... глоточек воды.

— Только горячей воды, — отозвался Эсперанса. — Прошу прощения, но я хочу быть уверенным, что вы не начнете снова мерзнуть. — Он открыл термос, налил воды, от которой валил пар, в толстостенную пластмассовую кружку и поднес ее к губам Декера. — Осторожнее. Горячо.

Питье оказалось на вкус куда хуже, чем ожидал Декер.

— Положите туда пару пакетиков чая, что ли. Где вы это?.. — Декер указал на термос.

— Пришлось кое-чем заняться. Пока вы отдыхали, я ходил по магазинам. Я купил продукты, одежду, костыли для Бет и...

— Вы оставляли нас одних? — спросил Декер, вновь почувствовавший приступ тревоги.

— У Бет был ваш пистолет. Ей, конечно, больно, но она могла сидеть на этом стуле и присматривать за дверью. Я просто не видел причин, которые могли бы помешать купить то, что нам крайне необходимо.

Декер попытался сесть.

— Рената. Вот как называется эта причина.

— Она просто не могла приехать сюда вслед за нами, — ответил Эсперанса. — Я был предельно осторожен. Всякий раз, когда у меня появлялось хоть малейшее подозрение, я объезжал вокруг квартала или начинал петлять по переулкам. Я заметил бы, если бы какие-нибудь фары сколько-нибудь долго ехали за нами.

— Мы же смогли сесть на хвост МакКиттрику, — возразил Декер.

— Потому что у нас был радиомаяк. Неужели вы считаете, что МакКиттрик и Рената стали бы устанавливать маяк в свой собственный автомобиль? У нее даже не было машины, чтобы поехать вслед за нами.

— Она вполне могла угнать машину.

— Если она знала, что мы спустились с крыши и угнали ее автомобиль. Даже в этом случае ей потребовалось бы некоторое время, чтобы распотрошить замок зажигания и соединить провода. Мы бы успели далеко уехать. К тому же она понятия не имела о том, куда мы направимся. Успокойтесь, Декер. Она не опасна.

— В данный момент.

Это замечание принадлежало не Декеру, а Бет.

— И остается очень, очень опасной, — помрачнев, добавила она.

— Да, — согласился Декер. — Раз уж Рената влезла во всю эту свистопляску, чтобы отомстить мне за убийство двоих из ее братьев, она теперь не остановится. Она станет еще злее.

— Тем более что у нас ее деньги, — продолжала Бет.

Декер настолько смутился, что не нашелся, что сказать, а лишь вопросительно взглянул на Эсперансу.

— После того как мы приехали в этот мотель, — объяснил детектив, — пока вы и Бет отдыхали, я осмотрел багажник «Понтиака». Помимо взрывчатки, которой вполне хватило бы, чтобы взорвать статую Свободы, я нашел вот это. — Эсперанса указал на пухлую дорожную сумку, стоявшую на полу рядом с кроватью. — Миллион долларов.

— О боже... — На Декера вновь навалилась слабость. Он почувствовал сильное головокружение.

— Не пытайся сесть, — строго сказала Бет. — Ты опять сделался бледным как снег. Полежи спокойно.

— Рената будет нас искать. — Декер закрыл глаза, поддавшись слабости. Он протянул руку, чтобы дотронуться до Бет, но его сознание померкло, и он даже не почувствовал, как его рука упала на постель.

2

Когда он проснулся в следующий раз, в комнате стояла кромешная тьма. Он опять почувствовал себя так, будто накануне напился до поросячьего визга. Тело все так же болело. Но ему необходимо было встать — организм настойчиво этого требовал. Не зная планировки помещения, он, пока искал ванную, пару раз ощутимо ткнулся плечом в стены, но все же нашел нужную дверь, вошел и лишь после этого включил свет — он не хотел будить Бет. Отражение в зеркале показалось ему просто отвратительным: не только ушибы и царапины, но вдобавок темно-синие круги вокруг глаз и густая щетина, выросшая на ввалившихся щеках.

Справив нужду, он очень осторожно нажал на ручку машинки унитаза, надеясь, что шум воды не потревожит Бет. Но когда он выключил свет и открыл дверь, то обнаружил, что в большой комнате горит лампа. Бет сидела в кровати, где спала рядом с ним. Эсперанса лежал на боку на второй кровати, опираясь локтем на подушку.

— Извините, — сказал Декер.

— Вы не разбудили нас, — ответил Эсперанса.

— Мы ждали, пока ты встанешь, — сказала Бет. — Как ты себя чувствуешь?

— Примерно так же, как выгляжу. — Декер, прихрамывая, подошел к Бет. — А как ты? Как ты себя чувствуешь?

Бет слегка попробовала переменить позу и вздрогнула.

— Нога распухла. И дергает. Но похоже, что рана не воспалилась.

— По крайней мере хоть что-то в нашу пользу. — Декер тяжело опустился на кровать, завернулся в одеяло и с силой потер виски.

— Который час?

— Два часа ночи. — Эсперанса надел брюки и встал с кровати. — Вы как, достаточно пришли в себя, чтобы можно было обсудить кое-какие проблемы?

— Горло ужасно пересохло. — Декер вскинул обе руки, словно защищаясь от удара. — Но я отказываюсь пить этот проклятый кипяток.

— Я купил несколько бутылок «Гэторада». Как вы насчет этого? Вашему организму пойдет на пользу, если вы добавите в кровь немного электролитов.

— Идеальное решение.

Напиток имел апельсиновый вкус. Декер залпом выпил четверть бутылки.

— Как вы насчет того, чтоб поесть? — спросил Эсперанса.

— Мой желудок не работает, но я все же должен хоть что-то в него закинуть.

Эсперанса открыл маленький портативный холодильник.

— Я купил упакованные сандвичи с тунцом, курятиной и салями.

— С курятиной.

— Ловите.

К немалому собственному удивлению, Декер и впрямь поймал пакет. Сняв полиэтиленовую упаковку, он впился зубами в безвкусный белый хлеб и кусок курицы, похожий по вкусу на картонку.

— Восхитительно.

— Для вас — только лучшее.

— Мы должны решить, что делать дальше. — Серьезный, почти торжественный тон Бет никак не сочетался с попытками Эсперансы острить.

Декер взглянул на нее и нежно взял за руку.

— Да. Министерство юстиции не обрадуется тому, что ты не явилась давать показания. Они будут искать тебя.

— Об этом я уже позаботилась, — сказала Бет.

— Позаботилась? — Декер сразу встревожился. — Я не понимаю.

— Эсперанса отвез меня к телефону-автомату. Я позвонила человеку из Министерства юстиции, который меня опекал, и узнала, что мои показания больше не нужны. Большое жюри собирали для того, чтобы предъявить обвинение Нику Джордано, но так как он мертв, то Министерство юстиции считает, что никакого смысла двигать дело дальше нет. — Бет помолчала, но потом все-таки спросила: — Ты убил и Фрэнка Джордано?

Декер промолчал.

— Ради меня?

— Попробуй не забывать, что ты находишься в присутствии полицейского, — сказал Декер.

Эсперанса озабоченно посмотрел на свои руки.

— Пожалуй, сейчас самое время для меня пойти погулять.

— Я совершенно не хотел...

— Нет-нет, без всяких обид. Вам есть о чем поговорить. Да и вообще побыть наедине. — Эсперанса надел ботинки, прихватил куртку, кивнул и вышел из комнаты.

Бет выждала, пока в двери не щелкнул замок.

— Эсперанса немного рассказал мне о том, что тебе пришлось пережить вчера вечером. — Она обеими руками сжала его руку. — Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить тебя за это.

— Люби меня — больше мне ничего не нужно.

Бет удивленно вскинула голову.

— Ты говоришь так, будто это что-то такое, о чем я должна себе напоминать. Я люблю тебя.

Она никогда не говорила этого прежде. И долгожданные слова взволновали Декера и наполнили его теплом. Прищурив глаза, которые вдруг защипало от нахлынувших чувств, он рассматривал Бет и находил не так уж много сходства между той очаровательной и манящей женщиной, которую он знал в Санта-Фе, и теперешней Бет, бледной, растрепанной осунувшейся, с запавшими глазами, которая сидела перед ним. Ради этой женщины он переносил страдания. Рисковал жизнью. Несколько раз. Был готов пойти куда угодно и сделать что угодно, чтобы спасти ее.

У него сдавило горло.

— Ты прекрасна.

На ее щеках выступил давно покинувший их румянец.

— Я не смог бы дальше жить без тебя, — сказал Декер.

Бет резко и громко выдохнула. Она уставилась на Декера так, словно никогда прежде не видела его, а потом порывисто обняла его. Объятие оказалось для обоих болезненным из-за их многочисленных ран, но они, не обращая внимания на боль, крепко и страстно приникли друг к другу.

— Я тебя не заслуживаю.

Бет повторила те же слова, которые произнесла раньше, когда Декер помогал ей выбраться на пожарную лестницу в квартире доктора. «Что они могли означать?» — спросил себя Декер. Либо просто попытку выразить таким образом силу своей привязанности, либо она буквально признавалась в том, что ощущала, и хотела этим сказать, что не заслуживает такого отношения, поскольку использовала его и теперь чувствует себя виноватой?

— Что случилось? — спросила Бет.

— Ничего.

— Но...

— Нам нужно выяснить множество важных мелочей, — поспешно заговорил Декер. — Ваш человек из Министерства юстиции спрашивал о МакКиттрике?

— Вообще-то да. — Бет, похоже, растерялась от внезапной перемены темы, от того, как миг нежности с молниеносной быстротой сменился прозой жизни. — Я сказала ему, что по моему твердому убеждению именно МакКиттрик был тем человеком, который выдал Джордано мое убежище в Санта-Фе. Я сказала, что давно уже начала подозревать МакКиттрика и, когда мы попали в Нью-Йорк, я сбежала от него. И еще сказала, что не имею никакого понятия, где он может быть.

— Вот и продолжай в том же духе, — одобрил ее Декер. — Когда пожар потушат и найдут тело МакКиттрика, властям будет ой как нелегко опознать его. Поскольку они не знают, чью зубную карту нужно будет искать, не исключено, что они вообще не смогут идентифицировать труп. Его исчезновение останется тайной. Будет похоже на то, что он сбежал, чтобы не попасть в тюрьму. Главное, тебе нельзя колебаться. Ни слова не изменяй в своей истории: тебе абсолютно ничего не известно о нем, и ты не знаешь, делся ли он куда-нибудь или с ним что-то случилось.

— Мне все равно придется объяснить, где я была начиная с субботы, когда я покинула Санта-Фе, — сказала Бет.

— Я сделаю один звонок. Здесь, на Манхэттене, живет мой бывший сослуживец, который мне кое-чем обязан. Если Министерство юстиции потребует от тебя алиби, он тебе его предоставит. Они захотят узнать, какие у тебя с ним отношения. Скажешь им, что я в Санта-Фе как-то упомянул о нем как о своем старом друге и хотел, чтобы ты встретилась с ним и передала от меня привет, когда окажешься Нью-Йорке. И поэтому вполне естественно, что, сбежав от МакКиттрика, ты отправилась именно к нему.

— Но остается еще одна проблема... Ты.

— Не понимаю.

— Нам с Эсперансой можно не тревожиться насчет наших отпечатков. Олдсмобиль сгорел, квартира врача в Манхэттене сгорела, номер мотеля в Клостере взорван. А как быть с твоими отпечатками пальцев? Пока ты спал, мы включили телевизор — рассчитывали узнать, как власти отреагировали на ночные события. Расследованием гибели Джордано занялось ФБР. По телевизору сказали, что они нашли отпечатки пальцев на орудии убийства, оставленном в доме Ника Джордано — каминной кочерге. — Казалось, что Бет больше всего потрясена тем, что орудием убийства послужил такой безобидный предмет.

— И?

— Власти считают, что это мафиозное убийство, совершенное одной из конкурирующих банд. Но когда они идентифицируют твои отпечатки...

— То установят, что они принадлежат человеку, умершему пятнадцать лет назад.

Бет уставилась на него широко раскрытыми глазами.

— Где ты хотела бы жить? — спросил Декер.

— Жить? — Похоже, что новая неожиданная смена темы окончательно сбила Бет с толку. — Конечно, дома, в Санта-Фе.

— Со мной?

— Да.

— Я не думаю, что это хорошая идея, — сказал Декер.

— Но мафия меня больше не ищет.

— Зато ищет Рената. — Декер сделал паузу, чтобы наступившая тишина дополнительно подчеркнула его слова. — Пока я жив, Рената может попытаться использовать тебя, чтобы добраться до меня. Ты постоянно будешь подвергаться опасности.

Бет сделалась еще бледнее, чем была десять минут назад.

— Ничего по большому счету не изменилось, — продолжал Декер. — И поэтому я спрошу тебя еще раз: где бы ты хотела жить?

В глазах Бет, казалось, что-то умерло.

— Если мы расстанемся, — безжалостно добавил Декер.

— Расстанемся? — Бет взглянула на него с искренним беспомощным изумлением.

— Но, ради всего святого, зачем...

— Если мы, когда вернемся в Санта-Фе, устроим нормальную публичную ссору в подходящее время в каком-нибудь достаточно людном месте, скажем, в «Эскалера» или каком-нибудь другом посещаемом ресторане, если разойдется слух, что мы с тобой разошлись, то Рената может решить, что не стоит предпринимать каких-нибудь действий против тебя, потому что, уничтожив человека, который меня больше не интересует, она не причинит мне особых страданий.

Замешательство Бет усилилось.

— Больше того, — продолжал Декер; он стремился узнать правду, но при этом оставлял Бет лазейку, — чем больше я думаю об этом, тем больше я утверждаюсь в мысли, что Рената оставит тебя в покое, если мы расстанемся.

— Но... — Голос Бет сорвался. Она хотела сказать еще что-то, но не смогла издать ни звука.

— Только все должно быть убедительно, — продолжал Декер. — Я могу обвинить тебя, допустим, в том, что ты еще до начала наших отношений знала, кто я такой. Могу устроить сцену насчет того, что ты только делала вид, что любишь меня, а на самом деле тебе всего лишь был нужен телохранитель, который жил бы по соседству, а иногда и в твоем доме. В твоей постели.

Бет беззвучно заплакала.

— Я могу растрепать всему городу, что был дураком, что попусту рисковал своей жизнью. Если Рената будет продолжать слежку за мной, то узнает о нашей ссоре. В это она поверит. Особенно если я уеду из Санта-Фе, а ты останешься.

Бет расплакалась навзрыд.

— Кто убил твоего мужа? — резко спросил Декер.

Бет ничего ответила.

— Я думаю, что мы могли бы, так сказать, выпустить в свет теорию, — сказал Декер, — о том, что кто-то из его «организации», возможно, один из охранников, застрелил его, похитил деньги и возложил ответственность за это на тебя. А возможна и другая теория: что Фрэнк, сын Ника Джордано, так ревновал к тому вниманию, которое его отец уделял твоему мужу, что решил раз и навсегда устранить его с пути и опять же возложить ответственность на тебя. — Декер немного выждал. — Ну, и какая теория тебя больше устраивает?

Бет вытерла в глаза тыльной стороной ладони.

— Никакая.

— В таком случае...

— Это сделала я, — сказала Бет.

Декер выпрямился.

— Я застрелила моего мужа. Сколько можно было позволять этому сукину сыну колошматить меня?

— Ты взяла деньги?

— Да.

— Именно на них ты и купила себе дом в Санта-Фе?

— Да. Деньги лежат на цифровом банковском счете на Багамах. Министерство юстиции не смогло наложить на них лапу и поэтому позволило мне тратить их на себя. Тем более что им были нужны мои показания.

— Ты еще до встречи со мной знала, кем я был раньше?

— Да.

— Значит, ты действительно использовала меня?

— Примерно сорок восемь часов. Я не могла предположить, что меня с такой силой потянет к тебе. Я и думать не могла, что влюблюсь в тебя.

Из одной из глубоких, только-только начавших подживать ран на лице Декера продолжала сочиться кровь.

— Как мне хотелось бы поверить тебе.

— Мне всегда хотелось жить на юге Франции, — неожиданно заявила Бет.

Теперь уже Декера застала врасплох перемена темы.

— Извини?

— Не на Ривьере. В глубине страны, — сказала Бет. — Юго-западная Франция. Пиренеи. Я когда-то прочитала статью о них в туристическом журнале. Фотографии долин. Пастбища, и леса, и речки, срывающиеся прямо со скал... В общем, невероятная красота. Я думаю, что могла бы писать там хорошие пейзажи... Если ты будешь со мной.

— Даже невзирая на то, что твоя жизнь будет подвергаться опасности, что Рената может попытаться использовать тебя, чтобы насолить мне?

— Да.

— И готова весь остаток жизни то и дело оглядываться и смотреть, что делается у тебя за спиной?

— Без тебя, — Бет прикоснулась кончиком пальца к струйке крови, сочившейся из глубокой раны на его лице, — мне будет незачем смотреть вперед.

— В таком случае, — сказал Декер, — мы возвращаемся в Санта-Фе.

3

— Вы уверены, что это хорошая идея? — спросил Эсперанса.

— Нет. Но она все же представляется мне более здравой, чем любая альтернатива, — ответил Декер. Они находились в тесноватом переполненном помещении нью-йоркского международного аэропорта. Декер только что возвратился из кассы «Юнайтед Эрлайнз» в угол неподалеку от туалетов и табло информации о прилете и вылете самолетов. Здесь его ждали Бет и Эсперанса. Он отдал им билеты.

— Я взял билеты на рейс в восемь тридцать. В Денвере мы пересядем и прилетим в Альбукерке в двенадцать сорок восемь.

— У нас места не рядом, — заметила Бет.

— Два рядом. А одному из нас придется сесть ближе к хвосту.

— Я сяду туда, — сказал Эсперанса. — Заодно и проверю, не будет ли кто-нибудь из пассажиров проявлять к вам нездоровый интерес.

— Боюсь, что на меня с моими костылями пялятся все, — посетовала Бет.

— А моя ободранная физиономия определенно привлекла внимание кассирши. — Декер оглянулся, чтобы убедиться в том, что их никто не подслушивает. — Но я не думаю, что Рената могла вычислить, каким аэропортом мы воспользуемся. Я не боюсь, что она сейчас окажется рядом с нами. Вот когда мы вернемся в Санта-Фе, тогда настанет время для волнений.

— Ты уверен, что она будет ждать нас там? — спросила Бет.

— А что ей еще остается делать? Она должна откуда-то начать искать нас, и Санта-Фе для нее самый лучший вариант. Она знает, что если я решу не возвращаться, то мне придется продать дом и перевести банковский счет. Ей нужно будет находиться где-то рядом, чтобы оставался шанс уговорить риелтора или менеджера банка сказать, куда были отправлены деньги.

Бет хмуро взглянула на пассажиров, спешивших мимо, как будто боялась, что из их потока внезапно вынырнет Рената.

— Но ведь эта информация конфиденциальна. Она же не сможет просто так прийти в риелторское агентство или в банк и рассчитывать, что кто-то скажет ей твой новый адрес.

— Я думаю, что ей нетрудно будет уговорить кого угодно, хоть риелтора, хоть менеджера банка, если кто-то из них придет домой после работы и ему в затылок внезапно ткнут дулом пистолета, — возразил Декер. — Рената профессиональная террористка с большим опытом. И теперь та ненависть, которую она питает ко мне за то, что я убил ее братьев, получила сильное подкрепление в виде принадлежавшего ей какое-то время миллиона долларов, которые лежат вот в этой сумке. Она сделает все возможное и невозможное, чтобы расквитаться со мной. На ее месте я устроил бы засаду в Санта-Фе и сидел бы там, пока не станет ясно, куда отправляться на охоту.

Эсперанса поглядел на часы.

— Пора идти на посадку.

Недовольные тем, что им пришлось показаться на людях, они покинули свое убежище и стали протискиваться через толпу. Мужчины охраняли ковылявшую на костылях Бет с флангов, чтобы ее никто не толкнул. Впрочем, она никому не показалась бы беспомощной.

Хотя у нее не было возможности попрактиковаться в использовании костылей, благодаря хорошей физической подготовке она передвигалась достаточно уверенно.

Декер почувствовал, как на него снова, в который уже раз, накатила волна восхищения этой женщиной. Она выглядела целеустремленной и, невзирая на боль, была готова сделать все, что могло бы от нее потребоваться.

"А как насчет тебя? — спросил себя Декер. — Ты же прошел без малого через ад. Ты на самом деле готов?"

К чему угодно.

Но он был не совсем честен с собой. Теперь, когда все необходимые на данный момент дела были сделаны, больше ничто не отвлекало его от собственных чувств. Он никак не мог привыкнуть к тому, что Бет находится рядом с ним. Если он удалялся от нее, то испытывал душераздирающее ощущение неполноты. Даже то короткое время, которое пришлось затратить на покупку билетов на самолет, далось ему очень нелегко.

«Готов ко всему? — повторил он про себя, приближаясь вместе с Бет и Эсперансой к очереди у пункта посадочного контроля. — Нет, не ко всему. Я не готов к тому, что Бет может снова пострадать. Я не готов узнать, что она все же лгала мне о своих чувствах. Я не готов выяснить, что был дураком».

На подходе к стойке он немного отстал, пропустив Эсперансу и Бет вперед на несколько человек. Существовала опасность, что при просвечивании рентгеном в его сумке обнаружат десять тысяч стодолларовых банкнот. В таком случае Декера попросили бы открыть сумку, и перед ним встала бы нелегкая задача убедительно объяснить сотрудникам службы безопасности, где он взял миллион долларов наличными. Охранники прежде всего заподозрили бы, что деньги как-то связаны с наркотиками, и он не хотел, чтобы Бет или Эсперансу припутали к процедуре, которая непременно последует за этим. Монитор показывал контуры металлических и неметаллических предметов, поэтому, чтобы сделать содержимое своего багажа не таким наглядным, Декер снял резинки с пачек, растрепал деньги и вложил в пластиковую сумку вместе с грязной рубашкой, блокнотом, авторучкой, туалетным набором, колодой карт и книгой в мягкой обложке. Если повезет, то контролер около монитора рентгеновского аппарата не станет всматриваться в очертания набитого в сумку хлама; ему вполне должно хватить и того, что у пассажира нет оружия.

Женщина, стоявшая перед Декером, положила свою сумочку на ленту транспортера и спокойно прошла через арку металлодетектора. Чувствуя усиливающееся сердцебиение. Декер шагнул вперед и поставил свою сумку на транспортер. Контролер как-то странно взглянул на него. Словно не замечая проявленного к нему неприкрытого интереса, Декер положил свои массивные водонепроницаемые часы и ключи от автомобиля в корзинку, которую взяла у него женщина, стоявшая около детектора. Декер не опасался, что прибор обнаружит у него какое-нибудь оружие — они с Эсперансой позаботились о том, чтобы заблаговременно разобрать пистолеты и выбросить их детали в несколько водосточных решеток, и лишь после этого отправились в аэропорт. Тем не менее он не хотел рисковать, оставляя у себя хотя бы самые невинные металлические предметы — детектор обязательно поднял бы писк и привлек к нему совершенно излишнее внимание.

— Что случилось с вашим лицом? — спросила охранница.

— Автомобильная авария. — Декер шагнул через детектор, не издавший ни звука.

— Наверно, здорово больно? — оживилась женщина.

— Могло бы быть и хуже. — Декер взял часы и ключи. — Тот рьяный парень, который проехал на красный свет и налетел на нас, отправился прямо в морг.

— Действительно повезло. Вы уж поосторожнее.

— Поверьте, я стараюсь. — Декер шагнул к ленте транспортера, по которой выезжали вещи, прошедшие досмотр в рентгеновских лучах. И тут его сердце словно сжала незримая рука — лента не двигалась. Контролер, стоявший перед монитором, остановил ленту и с суровым видом глядел на экран, на котором красовалось изображение внутренностей сумки Декера.

Стив стоял и ждал с невозмутимым видом — пассажир, который собрался уже взять свою ручную кладь, но старается снисходительно относиться ко всяким заскокам службы контроля, которые, впрочем, не могут причинить ему даже беспокойства, лишь задержать на минуту-другую.

Контролер нахмурился и пристальнее взглянул на монитор.

Декер почувствовал, как в висках у него с силой запульсировала кровь.

Пожав плечами, охранник нажал кнопку, и транспортер снова заработал. Сумка выехала из-за щита монитора.

— Знаете, мне прямо жалко на вас смотреть, — сказал контролер.

— А я вот чувствую себя даже хуже, чем выгляжу. — Декер повесил на плечо сумку с миллионом долларов и побрел вслед за другими пассажирами в зал, где был выход на летное поле.

По дороге он остановился у телефона-автомата, набрал справочную, спросил номер аэропорта и тут же набрал его.

— Службу безопасности аэропорта, пожалуйста.

Пауза. Затем щелчок.

— Служба безопасности, — произнес приятный мужской голос.

— У вас на стоянке находится «Понтиак» этого года выпуска, темно-синий. — Декер продиктовал номер. — Вы записали?

— Да. Но...

— У него в багажнике взрывчатка.

— Что?

— Не снаряженная детонаторами. Автомобиль безопасен, но вам все же лучше соблюдать осторожность.

— Кто...

— Машина не представляет опасности для аэропорта. Но так уж получилось, что она попала ко мне, набитая си-четыре, и я не смог придумать более безопасного способа обезвредить ее.

— Но...

— Желаю успехов. — Декер повесил трубку. Прежде чем оставить «Понтиак» на стоянке, он протер намыленной тряпкой все поверхности, на которых они могли оставить отпечатки пальцев. При иных обстоятельствах он бросил бы машину где-нибудь там, где ее могли подобрать малолетние хулиганы, но с машиной, груженной взрывчаткой, решил этого не делать. К тому времени, когда служба безопасности доберется до «Понтиака» и взрывчатки, они уже вылетят в Денвер.

Он быстро прошел в зал, где его с нетерпением ждали спутники.

— Тебя так долго не было. Я уже начала волноваться, — сказала Бет.

Декер уловил взгляд, который она бросила на сумку. Интересно, из-за чего она тревожилась — из-за него или из-за его багажа?

— Мне тоже сделалось не по себе.

— Объявили посадку, — сообщил Эсперанса. — Мой ряд уже вызывали. Так что лучше я пойду.

Декер кивнул. За последние несколько дней он почти не расставался с детективом и привык постоянно находиться в его обществе.

— Увидимся в Денвере.

— Ага.

Эсперанса пристроился к цепочке пассажиров, направлявшихся на посадку, а Бет взволнованно улыбнулась Декеру.

— Мы с тобой еще никогда не путешествовали вместе. Похоже, что у нас начинается освоение новых впечатлений.

— Хотелось бы, чтобы они были лучше тех, которые мы освоили, начиная с ночи с пятницы на субботу. — Декер рассчитывал, что его слова прозвучат как шутка.

— Что бы ни случилось, все будет лучше.

— Будем надеяться.

«А что, если дела пойдут еще хуже?» — спросил он себя.

Бет взглянула на стойку регистрации.

— Объявили наши места.

— Пойдем. В самолете ты сможешь отдохнуть от костылей.

«А правильно ли я поступаю, возвращаясь в Санта-Фе? — продолжал размышлять он. — Разве у меня есть полная уверенность, что мой план сработает?»

У стойки регистрации агент «Юнайтед» взял билет Бет.

— Вам понадобится помощь, чтобы подняться в самолет?

— Мой друг поможет мне. — Бет нежно взглянула на Декера.

— Мы прекрасно справимся, — подтвердил Декер, отдал свой посадочный талон и прошел вслед за Бет в тесноту посадочного коридора. Еще не слишком поздно изменить план, напомнил он себе.

Но его уже подхватила неудержимо стремившаяся вперед цепочка пассажиров. Через две минуты они сидели на своих местах в средней части самолета. Стюардесса взяла у Бет костыли и убрала их в гардеробный отсек самолета. Декер и Бет пристегнулись ремнями. Миллион долларов валялся у Декера под ногами.

"Я все еще могу поступить по-другому, — думал он. — Может быть, Бет была права. Может быть, нам стоит отправиться не в Санта-Фе, а на юг Франции".

Но он никак не мог отвлечься от того разговора, который состоялся у них с Бет в мотеле. Он тогда спросил Бет, хочет ли она остаться с ним, зная, что при этом жизнь будет подвергаться опасности, что Рената постарается использовать ее, чтобы добраться до него. И, если Бет останется с Декером, ей постоянно придется смотреть, что делается у нее за спиной. Бет ответила на это: "Без тебя мне будет незачем смотреть вперед".

"Нужно узнать, действительно ли она сказала именно то, что думала, — решил Декер. — Я хочу разобраться с этим сейчас".

«Боинг-737» отделился от терминала и неспешно покатил к взлетной полосе. Бет крепко взяла его за руку.

— Я соскучилась по тебе, — прошептала она.

Декер мягко ответил на ее пожатие.

— А ты даже не можешь себе представить, как я соскучился по тебе.

— Ты ошибаешься, — сказала Бет. За овальными окнами фюзеляжа нарастал свистящий шум двигателей. — Я знаю, что ты сделал за эти несколько дней, и теперь очень даже хорошо понимаю, как ты ко мне относишься.

Бет прижалась к нему плечом. «Боинг-737», набирая скорость, помчался по полосе, оторвался и ушел в небо.

4

К тому времени, когда реактивный лайнер набрал высоту в 32 000 футов, Декер с изумлением обнаружил, что ему трудно поддерживать легкую беседу с Бет. Такое случилось впервые за все время их знакомства. Их болтовня казалась совершенно пустой рядом с теми жизненно важными вопросами, которые он хотел обсудить с нею, но не мог, опасаясь того, что другие пассажиры их подслушают. Поэтому обрадовался, когда стюардесса принесла завтрак — омлет с грибами и сыром, который он съел, стараясь сдерживать жадность. Конечно, он и впрямь изрядно проголодался, и еда помогла ему приглушить аппетит. Но едва ли не больше ему требовался предлог для прекращения разговора. После еды он отказался от кофе и закрыл глаза, не забыв извиниться перед Бет за то, что усталость мешает ему поддерживать беседу.

— Но ты вовсе не должен развлекать меня, — сказала Бет. — Конечно же, ты заслужил отдых. Вздремни немного. А я, пожалуй, сделаю то же самое.

Она, последовав его примеру, откинула спинку кресла и опустила голову ему на плечо.

Декер скрестил руки и закрыл глаза. Но сон пришел не сразу. Взбудораженные чувства никак не хотели успокаиваться. Огромное напряжение последних дней никак не желало отпускать его. Организм был физически измотан, но нервы все еще пребывали в состоянии предельного возбуждения. Это походило на состояние ломки, только не после наркотиков, а после постоянного выделения адреналина. Испытываемые им ощущения походили на те, что когда-то были после завершения им своих миссий солдата и агента. Операции могли затягивать, как и наркотики. В юности он стремился к этому. Напряженнейшие переживания, которые он испытывал во время секретных операций, заставляли обычную жизнь казаться невозможно пресной, вызывали стремление идти на новые и новые задания, преодолевать страх, чтобы вновь и вновь испытывать эйфорию от того, что возвращаешься живым. Однако в конечном счете он осознал самоубийственность этой зависимости. И, обосновавшись в Санта-Фе, был убежден, что ему ничего не нужно, кроме мира.

А сейчас он был озадачен своим стремлением продолжить конфликт с Ренатой. С одной стороны, не было никакого смысла продлевать опасное положение, ожидая ее нападения. Если бы он мог контролировать события, то охота, которую вела на него Рената, превратилась бы во взаимную охоту — он сам пошел бы по ее следам. Чем скорее он столкнется с ней лицом к лицу, тем будет лучше. Но, с другой стороны, его тревожил собственный азарт; он опасался, что возвращается в свое прежнее качество, от которого так хотел избавиться.

5

— Мы возвращаемся в Нью-Мексико как угодно, но только не тайком, — заметил Эсперанса. — Откуда нам знать, что Рената не торчит в зале ожидания, рассматривая всех пассажиров, прилетающих с востока? — Детектив остановился около Декера и Бет, которые оставались на своих местах, ожидая, пока стальные пассажиры выйдут. Самолет стоял на летном поле аэропорта Альбукерке. Рядом с ними никого не было, и они могли говорить, не опасаясь, что кто-то их подслушает.

— Нет, этого она делать не будет, — ответил Декер. — В таком маленьком аэропорту, как этот, человек, который встречает все прибывающие рейсы один за другим, обязательно привлечет внимание охраны.

— Но вовсе не следует, что Рената будет заниматься этим в одиночку. Она может нанять кого-нибудь, кто занимался бы этим попеременно с нею, — не отступал Эсперанса.

— В этом я с вами согласен. Скорее всего, она уже успела обзавестись помощниками. Когда Рената использовала МакКиттрика, — Декер искоса взглянул на Бет, в который раз спрашивая себя, использовала ли она его примерно так же, как Рената МакКиттрика, — она должна была держаться на расстоянии от своих друзей, чтобы МакКиттрик не начал ревновать. Но как только МакКиттрик был снят с доски, она, несомненно, ввела в игру остальную часть своей террористической группы из Рима. — Декер вынул сумку из-под кресла. — Миллион долларов стоит того, чтобы приложить некоторые усилия. О, они, конечно, здесь и дежурят посменно, но не ведут наблюдения за прибывающими рейсами.

— В таком случае чем они занимаются?

Их прервала стюардесса, которая принесла Бет костыли.

Бет поблагодарила женщину, и все трое медленно двинулись по проходу между креслами.

— Я объясню, когда мы останемся одни. — Декер повернулся к Бет. — Нужно осмотреть твои швы. Как только сойдем с самолета — покажем тебя доктору. — Впрочем, он тут же помотал головой. — Нет, я не прав. Первое, что нам нужно будет сделать, это взять напрокат автомобиль.

— Напрокат? — удивился Эсперанса. — Но вы оставили свой джип «Чероки» на стоянке аэропорта.

— Где он вполне может постоять еще немного, — отозвался Декер. Он дал возможность остальным пассажирам отойти подальше вперед и лишь потом продолжил свою мысль: — Ваш значок и пистолет заперты в моем автомобиле. Вы сможете обойтись без их еще денек?

— Чем скорее я их получу, тем лучше. Но почему бы нам не воспользоваться вашим автомобилем? — Детективу потребовалось не больше секунды, чтобы найти ответ на собственный вопрос. — Рената знает ваш джип. Вы думаете, что она могла подложить туда мину?

— Чтобы взорвать нас вместе с миллионом долларов, лежащим в этой сумке? Я так не думаю. Она, конечно, хочет отомстить, но не намерена при этом нести потери. Не знаю, на какие расходы она готова пойти ради мести, но только не на такие. В моем автомобиле не будет ничего опасного... кроме радиомаяка, который она, конечно же, где-нибудь прилепила.

6

Когда серый «Бьюик Скайларк», арендованный Декером, выехал со стоянки прокатной фирмы «Авис», яркое полуденное солнце стояло в зените. Над головой раскинулось чистое голубое небо. Он проехал по плавно поворачивающей дороге мимо четырехэтажного гаража и окинул долгим взглядом два больших металлических силуэта скаковых лошадей на лужайке перед аэропортом, вспомнив те предчувствия, которые испытал, впервые увидев эти скульптуры более года назад, когда он только начинал паломничество в Санта-Фе.

Теперь, после самой долгой своей отлучки из Санта-Фе, он возвращался назад, и его эмоции были гораздо сложнее, чем тогда.

Он ввел машину в следующий изгиб шоссе, выехал на широкий, снабженный разделительной полосой, поросшей травой, проезд, ведущий от аэропорта, и указал на «Бест-вестерн отель», четырнадцатиэтажное здание из стекла и бетона, расположенное справа от дороги на фоне гор Сандиа:

— В одном из номеров этой гостиницы Рената или кто-нибудь из ее друзей следит за пеленгатором радиомаяка и ждет, когда стрелка сдвинется с места и сообщит им, что мой автомобиль выехал из гаража. Этот «кто-нибудь» сразу же спустится к автомобилю, который стоит так, чтобы ничего не мешало ему быстро выехать со стоянки. Моей машине сядут на хвост, как только она поравняется с отелем. Человек в автомобиле должен иметь сотовый телефон и передать сигнал остальной части группы. Кто-то из них наверняка уже обосновался в Санта-Фе. Человек, ведущий слежку, конечно же, не может не знать, что разговоры по сотовым телефонам легко могут подслушать не те, кому нужно, и поэтому они будут переговариваться кодом через условленные интервалы, пока я не доберусь до Санта-Фе. Как только я там окажусь, они сразу бросятся перехватывать меня, куда бы я ни направился. Они, конечно же, не станут ждать. Ведь не исключено, что, если у меня будет в запасе какое-то время, я смогу восстановить обороноспособность. Наилучшей тактикой для них будет немедленный захват. Если деньги окажутся у меня с собой, то им даже не придется пытать меня, чтобы узнать, куда я спрятал миллион. Но пытать меня они все равно будут. Просто для удовольствия. Скорее всего, Рената станет заниматься этим собственноручно. Не знаю, с чего она решит начать — с яиц или горла. Вероятно, все-таки с яиц, потому что если она что-нибудь сделает с моим горлом — этого ей, конечно же, хочется больше всего, ведь она не может не хотеть расквитаться со мной за то, что я сделал с нею самой, — то она не сможет наслаждаться моими воплями.

Бет сидела сзади, вытянув раненую ногу на сиденье. Эсперанса расположился впереди. Оба смотрели на Декера так, будто им казалось, что перенесенное напряжение слишком обострило его отношение к действительности.

— В твоем изложении это представляется слишком уж ярко, — сказала Бет.

— А почему вы настолько уверены, что наблюдатель с пеленгатором расположился в «Бест-вестерн»? — спросил Эсперанса.

— Потому что именно так поступил бы я, — ответил Декер.

— А почему не в «Эрпорт-инн», или в «Виледж-инн», или в одном из мотелей дальше по дороге?

— Они все слишком маленькие. Там трудно не привлечь к себе внимание. Наблюдатель наверняка стремится остаться незамеченным.

— Если вы так уверены в этом, я могу попросить полицию Альбукерке устроить в «Бест-вестерн» проверку.

— Без ордера на обыск? К тому же полиции не удастся сделать это по-настоящему неожиданно. У пеленгаторщика наверняка выставлен пост в вестибюле или снаружи или и там и там — специально на случай появления полиции. Рената и ее друзья успеют исчезнуть. А я потеряю наилучший шанс опередить их.

— Ты тревожишь меня, — сказала Бет.

— Чем же? — Декер свернул с дороги, ведущей в аэропорт, и поехал по Гибсон-авеню, направляясь к развязке на автомагистрали № 25.

— Ты стал другим. Ты говоришь так, будто рад этой опасности, будто ты наслаждаешься ею.

— Возможно, я возвращаюсь.

— Что?

— Чтобы мы с тобой могли пережить это, я должен возвратиться в свое прежнее состояние. У меня нет другого выбора. Я должен стать тем, кем был всю предыдущую жизнь — до того как приехал в Санта-Фе. Именно поэтому МакКиттрик и выбрал меня в качестве твоего ближайшего соседа, не так ли? — спросил Декер. — Именно поэтому ты оказалась рядом со мной. Потому что я раньше был не таким, каким ты меня знала.

7

Когда арендованный «Бьюик» взлетел на перевал Ла-Бахада и впереди внезапно открылся Санта-Фе с громадами хребта Сангре-де-Кристо, Декер не почувствовал никого всплеска волнения, никакой радости от того, что вернулся. Совсем напротив — он ощутил неожиданную пустоту. Очень уж много всего приключилось с ним с тех пор, как он отсюда уехал. Выстроенные в стиле древних испанских пуэбло приземистые, с плоскими крышами и стенами цвета пересохшей глины дома Санта-Фе выглядели столь же экзотично, как всегда. Саманные здания со скругленными углами, казалось, излучали тепло, сентябрьский день был удивительно мягким, воздух — чистым и кристально прозрачным, даже без намека на смог, все было видно на сотни миль. Земля танцующего солнца.

Но Декер чувствовал себя чужим всему этому. В нем не возникло чувство возвращения домой. Он просто вновь посетил место, где он — так уж получилось, — некоторое время прожил. Это отчуждение было очень похоже на то чувство, которое он испытывал, когда работал на Управление и возвращался после выполнения задания в квартиру в Виргинии. Это была та самая отчужденность, которую он так много раз чувствовал в своей прежней жизни — в Лондоне и Париже, в Афинах и Брюсселе, в Берлине и Каире и в последний раз в Риме, — потому что во всех своих миссиях, куда бы ему ни приходилось попадать, он не осмеливался впускать к себе в душу то, что его окружало, чтобы такое сближение не нарушило его защитные инстинкты.

Если он собирался выжить, то не мог позволить себе ни малейшего отвлечения. Если смотреть с этой точки зрения, то можно было считать, что он вернулся домой.

8

— Очень хороший шов, — похвалил сутулый рыжеволосый врач.

— Вы даже не представляете, насколько я рад это слышать, — сказал Декер. Врач был его бывшим клиентом, с которым он иногда встречался на светских событиях. — Большое спасибо, что приняли нас без договоренности.

Доктор пожал плечами.

— Зато двое записавшихся пациентов сегодня не явились. — Он продолжал рассматривать рану на бедре Бет. — Только вот не нравится мне эта краснота вокруг шва. Как вы получили рану?

— В автомобильной аварии, — сказал Декер, прежде чем Бет успела открыть рот.

— Вы были вместе с нею? Это там вы поранили лицо?

— Так паршиво закончились наши каникулы.

— По крайней мере вам швы не нужны. — Врач снова сосредоточился на бедре Бет. — Судя по красноте, в рану попала инфекция. Вам делали противостолбнячную инъекцию?

— Я была настолько потрясена, что не запомнила.

— Кто знает? Не слишком опытный врач мог об этом и не вспомнить, — с горечью произнес Декер.

— В таком случае, сделаем это обязательно. — После укола врач заново перевязал рану. — Я выпишу рецепт на антибиотики. Вам нужно обезболивающее?

— Да, пожалуйста.

— Вот, прошу вас. Это вам поможет. — Врач закончил писать и вручил Бет два листочка. — Вам можно мыться, но не рекомендую принимать ванну. Если ткани слишком размякнут, шов может порваться. Позвоните мне через три дня. Я хочу удостовериться, что инфекция не развивается.

— Благодарю вас. — Содрогаясь от боли, Бет спустилась со стола, натянула просторные слаксы и застегнула их. Чтобы не вызывать ненужных подозрений, они не стали говорить о пулевом ранении в плечо, которое Бет получила в ночь с пятницы на субботу. Эта рана не гноилась и даже не покраснела, но и в том случае, если бы в ней начало развиваться заражение, антибиотики, назначенные для раны в бедре, справились бы с этой опасностью.

— Рад былпомочь. Стив, мне хотелось бы приобрести еще что-нибудь из арендуемой собственности. Нет ли у вас чего-нибудь подходящего на примете? Я свободен в субботу днем.

— В субботу я, скорее всего, буду занят. Но я займусь вашими делами при первой же возможности. — Декер открыл дверь кабинета, и Бет, опираясь на костыли вышла в приемную, где ее ждал Эсперанса. — Я задержусь еще на минуту, — сказал им Декер и, закрыв дверь, повернулся к врачу. — М-м-м... Джеф...

— Конечно. Вы хотите, чтобы я осмотрел травмы у вас на лице?

— Нет, я совсем не об этом.

— Тогда?..

— Боюсь, что это может показаться вам немного мелодраматичным, но мне хотелось бы знать, сможете ли вы сохранить наше обращение к вам в тайне.

— Но почему?..

— Это деликатный вопрос. Даже щекотливый. У моей подруги как раз сейчас идет бракоразводный процесс. Если муж узнает, что мы с ней встречаемся, он сможет устроить ей серьезные неприятности. Кто-нибудь может позвонить вам или даже прийти и назваться ее мужем, или частным сыщиком, или не знаю, кем еще и будет расспрашивать о том, какую помощь вы ей оказывали. Так вот, мне не хотелось бы, чтобы эти люди узнали, что мы с ней были у вас вместе.

— В моем офисе нет обыкновения раздавать подобную информацию, — несколько натянуто произнес Джеф.

— Я и не думал, что такое может быть. Просто муж моей подруги умеет говорить очень убедительно. — Декер поднял с пола сумку с миллионом.

— От меня он, конечно, не получит никакой информации.

— Спасибо, Джеф. Я очень вам признателен. — Выходя из кабинета, Стив почувствовал, что врач с неодобрением воспринял услышанную от него историю. Он остановился около стола регистратора. — Я расплачусь наличными.

— Имя пациента?

— Бренда Скотт.

Было очень маловероятно, что Рената станет проверять всех докторов, имевшихся в Санта-Фе, чтобы выяснить, не обращалась ли Бет за помощью, которая, как не могла не подозревать Рената, ей требовалась. Но тщательность всегда была отличительной чертой Декера. Он намеренно не повез Бет к своему личному врачу, или в отделение «Скорой помощи» больницы Сент-Винсент, или в один из кабинетов «Лавлейс хелс систем». Эти места были очевидными, и за ними Рената вполне могла организовать наблюдение, чтобы выяснить, вернулась ли Бет, и таким образом узнать о появлении в городе Декера. Предосторожности Декера можно было счесть чрезмерными, но теперь он полностью повиновался старым привычкам.

9

Трейлер, стоявший на заросшей чахлыми юкками посыпанной гравием площадке, казался странно непохожим на тот, который Декер видел несколько дней назад. Неверно, поправил сам себя Декер. Несколько ночей. Ты видел его глубокой ночью. Он и должен выглядеть по-другому. Остановив арендованный «Бьюик» около края подъездной дорожки, он поглядел на чахлые ноготки, росшие в крохотном палисаднике, прижавшемся к передней стене передвижного домика.

— Вы думаете, что для вас безопасно появляться здесь? — спросил Эсперанса. — Рената или кто-нибудь из ее друзей могут следить за моим жильем.

— Уверен, что нет, — сказал Декер. — В ту ночь у Ренаты не было возможности как следует присмотреться к вам.

Эсперанса тоже рассматривал свой трейлер, как будто в нем и впрямь что-то странно изменилось. «Почему он так волнуется? — подумал Декер. — Неужели действительно подозревает, что где-то поблизости может находиться Рената? Или потому, что?..» Декер не забыл, как Эсперанса пожаловался на свои семейные неурядицы. Возможно, Эсперанса опасался предстоящей встречи с женой.

— Вы пошли на огромный риск, отправившись со мною. Я перед вами в большом долгу. — Декер протянул детективу руку.

— Да. — Бет извернулась на сиденье, чтобы наклониться вперед.

— Вы спасли мне жизнь. Я никогда не смогу расплатиться с вами. Слова просто не в состоянии выразить мою благодарность.

Эсперанса все так же сидел, уставившись на трейлер.

— Это я должен благодарить.

Декер удивленно вскинул брови.

— Я что-то вас не понял.

— Вы тогда спросили меня, почему я захотел отправиться с вами. — Эсперанса повернулся на сиденье и посмотрел в глаза Декеру, сидевшему за рулем. — Я сказал вам, что мне нужно некоторое время побыть вдали от жены. И еще сказал, что очень люблю выручать людей из неприятностей.

— Я помню, — сказал Декер.

— Я сказал также, что никогда прежде не встречал такого человека, как вы. Что поездка вместе с вами будет чем-то вроде дополнительного образования.

— И это я тоже помню.

— Люди сами выбирают себе пути. — Эсперанса надолго умолк, словно никак не мог решиться продолжить свою мысль. — Я уже давно чувствовал себя так, словно мертв внутри.

Декер не нашелся, что ответить.

— Когда я мотался с бандами, то знал, что должно существовать что-то большее, чем непрерывные гонки все равно куда, лишь бы поскорей, чем заварухи по пустячному поводу и вовсе без повода, но никак не мог выяснить, что же это такое. Потом полицейский, о котором я вам говорил, помог мне изменить взгляд на вещи. Я пошел в полицию, чтобы походить на него, чтобы стать другим, чтобы сделать хоть немного добра. — Голос Эсперансы звучал глухо от переполнявших детектива чувств. — Но иногда независимо от того, сколько хорошего ты стремишься сделать, все то дерьмо, которое ты видишь в этом мире, наваливается на тебя и пытается утопить, особенно та бессмысленная и бесцельная боль, которую люди причиняют друг другу.

— Я все равно не...

— Я никак не думал, что меня снова что-то сможет до такой степени взволновать. Но пока я пытался тянуться следом за вами эти последние несколько дней... Да, что-то произошло... Я почувствовал себя живым. О, мне было чертовски страшно. Кое-что из того, что мы делали, было просто безумством, чистым самоубийством. Но в то же время...

— Было похоже на то, что мы делаем нечто нужное.

— Да. — Эсперанса усмехнулся. — Именно так. Может быть, я чем-то похож на вас. Может быть, я возрождаюсь. — Он снова окинул трейлер взглядом и, вроде бы успокоился. — Ну, наверно, пора. — Он открыл пассажирскую дверь и с силой топнул своими ковбойскими ботинками по гравию.

Провожая взглядом долговязого длинноволосого детектива, который не спеша шел к низенькому — из трех ступенек — крыльцу трейлера, Стив понял одну из причин, по которой трейлер показался ему изменившимся. Несколько ночей тому назад перед ним стояли мотоцикл и пикап. Теперь остался только мотоцикл.

Когда Эсперанса скрылся внутри, Декер повернулся к Бет.

— Вечер будет холодным. Нужно поселить тебя в гостиницу где-нибудь за городом.

Бет, которой это движение, несомненно, причинило боль, вскинулась в тревоге.

— Нет. Я хочу быть вместе с тобой.

— Почему?

Бет, заметно разволновавшаяся, ничего не ответила.

— Ты хочешь сказать, что не чувствуешь себя в безопасности, когда ты не со мной? — Декер покачал толовой. — Возможно, так тебе казалось, когда ты жила по соседству со мной, но сейчас тебе пора пересмотреть это отношение. Сейчас будет гораздо разумнее держаться от меня как можно дальше.

— Нет, нет! Я думаю вовсе не об этом, — порывисто возразила Бет.

— Так о чем же ты думаешь?

— Ты влип во всю эту историю только ради меня. Я не собираюсь оставить тебя выпутываться в одиночку.

— Предстоит стрельба.

— Я умею стрелять.

— Да, ты это уже говорила. — Декер не забыл о том, что Бет убила своего мужа и опустошила его сейф, он взглянул на брошенную в ногах переднего пассажирского сиденья сумку с миллионом долларов. Может быть, она хочет получить деньги? И все эти разговоры лишь повод для того, чтобы оставаться рядом с ним?

— Почему ты злишься на меня? — спросила Бет.

Декер не был готов к этому вопросу.

— Злюсь? Почему ты думаешь, что я?..

— Если бы ты сделался хоть еще чуточку холоднее ко мне, я превратилась бы в ледышку.

Декер посмотрел на трейлер Эсперансы. Посмотрел на собственные руки. Посмотрел на Бет.

— Тебе не следовало лгать мне.

— О том, что я вхожу в программу защиты свидетелей? Мне было строго-настрого приказано ничего не говорить тебе об этом.

— МакКиттрик приказал?

— Ну, вспомни, после того как меня ранили, после того, как я вышла из больницы, когда мы с тобой говорили у меня во дворе, я попыталась сказать тебе, сколько осмелилась. Я же умоляла тебя уехать и спрятаться вместе со мной. Но ты сам настоял, чтобы я ехала без тебя.

— Я полагал, что это будет самым безопасным для тебя в том случае, если явится еще одна команда, чтобы убить меня, — сказал Декер. — Если бы я знал, что ты связана с программой защиты свидетелей, я повел бы себя по-другому.

— По-другому? Но как же?

— В таком случае я уехал бы вместе с тобой, — ответил Декер. — Чтобы помочь защитить тебя. В таком случае я, столкнувшись с МакКиттриком, понял бы, что происходит, и спас бы и тебя, и меня от того кошмара, через который нам пришлось пройти.

— Значит, все это только моя ошибка? Ты это хочешь сказать?

— Я не стал бы использовать слово «ошибка». Я...

— А как быть со всем тем, что ты рассказывал мне о своей деятельности перед приездом в Санта-Фе, о том, как ты заработал свои пулевые шрамы? Ты не считаешь, что это тоже было ложью? Мне кажется, что это была непрерывная ложь с обеих сторон.

— Но не мог же я рассказывать всем и каждому, что работал на ЦРУ.

— Я не все и каждый, — сказала Бет. — Или ты не доверял мне?

— Ну, я...

— Или ты не любил меня настолько, чтобы доверять?

— Это был просто рефлекс, оставшийся от старых времен. Я никогда не испытывал к людям большого доверия. Доверие может запросто погубить. Но то, что ты сказала, относится к нам обоим. Очевидно, ты тоже не любила меня настолько, чтобы доверить мне правду о своем прошлом.

В голосе Бет звучала глубокая растерянность.

— Возможно, ты прав. Возможно, любви было недостаточно. — Она откинулась назад, обессиленная. — А чего я могла ожидать? Мы были знакомы два месяца. Из них мы были любовниками всего восемь дней, прежде чем... — Она передернула плечами, словно от холода. — Людские жизни не меняются за восемь дней.

— Еще как меняются. Моя изменилась за каких-то несколько минут, когда я решил переехать в Санта-Фе.

— Но она не изменилась.

— О чем ты говоришь?

— Это ты сам себе так сказал. Ты вернулся туда, откуда начал. Стал тем же человеком, которым был раньше. — По щекам Бет струились слезы. — Из-за меня.

Декер не мог больше сдерживаться. Ему хотелось перегнуться через спинку сиденья и взять Бет за руку, потом перегнуться еще сильнее и обнять.

Но прежде, чем он успел повиноваться импульсу, она сказала:

— Если ты хочешь прекратить наши отношения, то скажи прямо.

— Прекратить? — Теперь, когда разговор дошел до логического завершения, Декер оказался к этому не готов. — Я не уверен... Я не...

— Потому что я не стану так спокойно переносить твои обвинения в том, что использовала тебя в каких-то корыстных целях. Я лгала тебе о моем прошлом, потому что мне были даны строгие приказы держать все в тайне. И даже несмотря на это, мне хотелось рассказать тебе, но я боялась, что ты сбежишь от меня, если узнаешь правду.

— Я ни за что не сбежал бы.

— Это еще неизвестно. Но это все объяснения, какие ты можешь получить от меня. Примешь ты их или нет, это уже твое дело. Но ты можешь быть уверенным в одном: я не собираюсь отсиживаться ни в каком гостиничном номере, пока ты будешь воевать с Ренатой. Ты рисковал своей жизнью ради меня. Если я должна сделать то же самое, чтобы доказать свою искренность — что ж, я хочу это сделать.

Декер был буквально ошеломлен.

— Так что же будет дальше? — спросила Бет. — Ты можешь простить меня за то, что я лгала тебе? Я готова простить тебя. Ты хочешь начать все с начала?

— Если это возможно. — Эмоции раздирали Декера на части.

— Все возможно, если ты постараешься.

— Если мы постараемся. — Голос Декера сорвался. — Да.

И в этот же момент внимание Декера отвлек звук открываемой двери трейлера. Оттуда вышел Эсперанса. Худощавый детектив надел чистые джинсы, рубашку и стетсоновскую шляпу. На правом бедре у него висел полуавтоматический пистолет в кобуре. Но что-то в выражении его лица говорило о том, что за то недолгое время, которое прошло с тех пор, как он вошел в дом, изменился не только его внешний облик, но и внутреннее состояние.

Хрустя ботинками по гравию, Эсперанса подошел к «Бьюику».

— С вами все в порядке? — спросил Декер. — У вас такой...

— Ее нет.

— Вашей жены? Вы имеете в виду, что она на работе или...

— Ушла.

— Что?

— Она уехала. Трейлер пуст. Мебель, чайники и кастрюли. Ее одежда. Все вывезла, даже кактус, который я держал в кухне на столике. Оставила только мои джинсы и несколько рубашек.

— Иисус... — пробормотал Декер.

— Я немного задержался, потому что нужно было позвонить и узнать, куда она уехала. Она у своей сестры в Альбукерке.

— Мне очень жаль...

Казалось, что Эсперанса не слышит его.

— Она не хочет видеть меня. Она не хочет говорить со мной.

— Это из-за того, что вы не ушли из полиции?

— Она все время говорила, что я женат на моей работе. Конечно, у нас были проблемы, но она не должна была уезжать. Мы могли во всем разобраться.

Похоже, Эсперанса только сейчас как следует разглядел Декера и Бет. Он заглянул в окно задней дверцы и всмотрелся в выражение лица Бет.

— Такое впечатление, что я не единственный человек, которому нужно в чем-то разбираться.

— Мы тут устроили викторину, — сказала Бет, — на тему правды и предосторожностей.

— Что ж, Викторина — отличное имя. — Эсперанса сел в машину. — Давайте закончим с этим.

— С чем? — в полной растерянности спросил Декер.

— С проблемой Ренаты.

— Но это уже не ваша драка. Оставайтесь дома и попробуйте наладить отношения с женой.

— Я не бросаю друзей.

Друзья? Декера резануло острой болью, когда он вспомнил о той цене, которую Хэл и Бен заплатили за то, что были его друзьями. Он снова попробовал отговорить Эсперансу:

— Не забывайте, кем вы работаете. Ведь вас все знают. Это же форменное безумие. Если случится неприятность, мы не сможем скрыть здесь все, как нам это удалось в Нью-Йорке и Нью-Джерси. Пойдут слухи. Вы можете самое меньшее лишиться работы.

— А что, если я на самом деле как раз этого и хочу? Ну что, трогайте. Рената нас ждет.

10

Сигнал зуммера известил о том, что Декер вошел в магазин. Воздух здесь был насыщен неприятным сладковатым запахом оружейной смазки. Вдоль стен тянулись витрины с винтовками, ружьями и всяким охотничьим снаряжением.

Магазин назывался «Первопроходец». Это был самый первый магазин, который Декер посетил в Санта-Фе, когда приехал сюда пятнадцать месяцев назад. Слева, из-за прилавка с пистолетами, появился продавец и точно так же окинул Декера оценивающим взглядом. Продавец, кажется, был тем же самым — коренастый загорелый мужчина, одетый в такую же красную рубашку в крупную клетку, с таким же полуавтоматическим «кольтом» .45 калибра. Декер почувствовал, как вихрь времени подхватил его и попытался затянуть в прошлое.

— Слушаю вас, сэр.

Декер прошелся вдоль витрин.

— Мы с несколькими друзьями собираемся поохотиться. Поэтому мне нужно кое-что купить.

— Не знаю, что вы хотите, но у нас это или есть, или может быть заказано.

У Декера не было возможности ждать пять дней, положенных для обязательной проверки прошлого любого человека, который пожелал бы купить пистолет. А вот винтовку можно было приобрести без всякой волокиты. До того как Конгресс ввел ограничения на использование штурмового оружия, Декер мог просто купить несколько «АР-15» — этот гражданский вариант «М-16», стоящих на вооружении армии США, до запрета можно было увидеть едва ли не в любом оружейном магазине. Теперь его задача сделалась немного сложнее.

— Карабин «ремингтон» под патроны .270 дюйма.

— Пожалуйста.

— Помповый «Винчестер» калибра .30-30. Знаете, короткоствольный — двадцать четыре дюйма.

— Никаких проблем.

— Пара двуствольных охотничьих ружей десятого калибра.

— К сожалению, не смогу вам помочь. Сейчас нет двустволок больше двенадцатого калибра. «Стоегер».

— Прекрасно. Только мне хотелось бы с усиленным чоком.

— Никаких проблем. — Продавец записывал все на листок.

— И к ним дополнительно короткие стволы.

— Ага. Что-нибудь еще?

— Полуавтоматическая винтовка .22.

— "Ругер" вас устроит? Идет с десятизарядными магазинами.

— А тридцатизарядные у вас есть?

— Три штуки. Они у нас последние. Правительство собирается их запретить.

— Давайте мне все три. По две коробки патронов к каждому ружью. Картечь для дробовиков. Три хороших охотничьих ножа. Три камуфляжных костюма, два больших, один средний. Три комплекта полипропиленового длинного нижнего белья. Три пары темных хлопчатобумажных перчаток. Тюбик камуфляжа для лица. Две складные саперные лопатки. Дюжина фляжек — вон тех, металлических, армейского образца. Лучший набор для оказания первой помощи.

— Дюжина фляжек? У вас, похоже, собирается большая компания. И, наверно, проведете на охоте немало времени. Вы можете уложить дичь с любой дистанции — хоть с дальней, хоть со средней, — и даже ту, что окажется у вас прямо под носом. — Продавец рассмеялся. — Единственное, что вы забыли, это лук и стрелы.

— Хорошая идея, — одобрил Декер.

11

Все обошлось в без малого тысячу семьсот долларов. Декер опасался того, что среди приспешников Ренаты может оказаться кто-нибудь, имеющий доступ к информации из компьютеров компаний, обслуживающих кредитные карточки, и поэтому не рискнул использовать свою карточку «Visa». Это послужило бы открытым предупреждением о том, что он находится в городе и покупает оружие. Вместо этого он заранее заготовил историю о том, что ему здорово повезло за столами для блэк-джека[97] в Лас-Вегасе, и расплатился наличными. Можно было не волноваться по поводу того, что семнадцать стодолларовых купюр привлекут чье-то внимание. Они находились в Нью-Мексико. Когда дело доходило до оружия, никого не касалось, как вы за него платили и что потом с ним делали. Продавец даже ничего не сказал по поводу свежих шрамов на лице Декера. Оружие и личное любопытство никак не могли быть связаны между собой.

Декеру пришлось переносить свои покупки в несколько приемов. Он хотел было привлечь себе на помощь Эсперансу, но тот вовремя сообразил, что в магазине его хорошо знают. А Декеру нисколько не хотелось, чтобы в случае каких-нибудь неприятностей сразу выяснилось, что Эсперанса имеет отношение к нему и к закупке большой партии оружия.

— Иисус! Декер, можно подумать, что вы собираетесь начать войну. А это что такое?! Лук и стрелы?

— А если и всего этого не хватит, чтобы справиться с Ренатой и ее бандой, я их всех просто обоссу и утоплю.

Эсперанса расхохотался.

— Вот так-то лучше. Плюньте! — сказал Декер.

Они закрыли багажник и сели в машину.

Бет ждала на заднем сиденье; ее глаза все еще были красными от слез, пролитых во время разговора с Декером перед трейлером Эсперансы. Можно было без труда заметить, что она всеми силами старается изображать хорошее настроение и быть частью группы.

— Чему вы там смеялись?

— Неудачной шутке. — Декер повторил свою фразу.

Бет покачала головой и чуточку натянуто захихикала.

— Звучит немножко по-мальчишески.

— Что вас заставило купить так много фляжек? — спросил Эсперанса. — Допустим, по одной для каждого из нас. А что делать с остальными девятью?

— Мы наполним все двенадцать удобрением и мазутом.

— Зачем, черт возьми, вам понадобилась такая странная смесь?

— Наполненные этой смесью фляги превращаются в замечательные бомбы. — Декер посмотрел на часы и включил зажигание. — Пожалуй, пора ехать. Уже почти полпятого. Скоро начнет темнеть.

12

Час спустя, совершив еще несколько покупок, Декер свернул с Серрильос-роад на автомагистраль № 25, но на сей раз направился на север, в сторону, противоположную той, где лежал Альбукерке.

— Почему мы уезжаем из города? — Бет возбужденно наклонилась вперед. — Я же сказала тебе, что не позволю упрятать меня в какой-нибудь захолустный мотель. Я не хочу отсиживаться в стороне.

— Мы вовсе не поэтому уехали из города. Ты когда-нибудь слышала такое выражение: западнее Пекоса законов нет?

Бет уставилась в затылок Декеру, явно не понимая, к чему он это сказал.

— Ну... кажется... В старых вестернах или, может быть, в какой-то книге о юго-западе...

— Так вот. Пекос, о котором так говорят, это река Пекос, и именно туда мы направляемся.

Еще через двадцать минут он свернул налево, на внутреннее шоссе № 50, и вскоре после этого «Бьюик» въехал в город Пекос. Здесь архитектура была представлена преимущественно традиционными деревянными домами с высокими остроконечными крышами, являвшими резкий контраст с плосковерхими оштукатуренными зданиями в испанском стиле, которыми в основном был застроен Санта-Фе. Здесь Декер снова свернул налево. Они проехали мимо Монастырского озера, куда он ездил ловить форель в свое первое лето, проведенное в Нью-Мексико, мимо монастыря, от которого озеро получило свое название. Машина ползла вверх по змеившейся меж сосен дороге, которая поднималась все круче и круче. Позади, за тянувшимся на западе массивным хребтом, садилось солнце, и горы уже отбрасывали на пересеченный пейзаж густую тень.

— Мы въезжаем в природный парк Пекос, — сказал Декер. — Справа от нас та самая река Пекос. Местами она здесь сужается до каких-нибудь двадцати футов. Ее не всегда видно из-за деревьев и камней, но не услышать ее невозможно. И если реке не хватает масштабности, она вполне восполняет это быстротой своего течения.

— Эта дорога кажется почти заброшенной, — сказала Бет, — зачем мы сюда приехали?

— Эти места любят рыболовы. Может быть, ты заметила среди деревьев несколько домиков. После Дня труда[98] они в основном свободны. — Декер указал вперед. — И время от времени кто-то решает продать свою хижину.

Сразу за поворотом справа белела на столбе табличка с надписью: «ЭДНА ФРИД. АГЕНТСТВО ПО ПРОДАЖЕ НЕДВИЖИМОГО ИМУЩЕСТВА». Чуть ниже более мелкими буквами было написано: «Обращаться к Стивену Декеру» и указан номер телефона.

Сразу же за объявлением Декер свернул с дороги в просвет между старыми елями, машина протарахтела по узкому деревянному мостику, перекинутому через реку, и по ухабистому отрезку проселочной дороги выехала на поляну. В дальнем конце, на невысоком пригорке, стоял сложенный из бревен домик с покосившейся проржавевшей металлической крышей, окруженный высокими деревьями и густым кустарником. Дверью хижина была обращена к выезду из леса. По склону пригорка вместо ступенек были уложены обтесанные чурбаки, эта примитивная лестница заканчивалась у самой двери, потемневшей от непогод.

— Похоже, что это твое главное загородное убежище, — сказала Бет.

— Я пытался продать это место на протяжении последних шести месяцев, — откликнулся Декер. — Ключ лежит в почтовом ящике, прибитом к передней двери.

Бет выбралась из автомобиля, оперлась на костыли и вздрогнула.

— В городе мне было тепло, но здесь определенно сразу же после захода солнца наступает дикий холод.

— И еще сырость от реки, — сказал Декер. — Именно поэтому я купил теплое нижнее белье для нас всех. Прежде чем все начнется, нам обязательно будет нужно переодеться в него.

— Теплое нижнее белье? Но неужели нам придется долго пробыть на улице?

— Возможно, всю ночь.

Бет удивленно взглянула на него.

— У нас еще много дел. — Декер открыл багажник «Бьюика». — Надень эти перчатки и помоги нам зарядить оружие. Позаботься о том, чтобы не оставлять отпечатки пальцев ни на чем, включая патроны. Ты знаешь, как пользоваться охотничьим ружьем?

— Да.

— Когда-нибудь ты мне расскажешь, где и когда научилась этому. Твое больное плечо, конечно, не выдержит удара отдачи. С ним тебе было бы трудно воспользоваться рычажным или помповым механизмом, чтобы дослать патрон. Именно поэтому я купил двуствольные охотничьи ружья. Стволы спарены горизонтально, поэтому ружье не будет качаться, если ты обопрешь его на бревно. Ты сможешь лечь за бревном и стрелять, не поднимая оружие, чтобы целиться. Ты сможешь сделать по два выстрела из каждого ружья. А потом нетрудно будет его перезарядить, нужно только откинуть стволы.

— А какое бревно ты имеешь в виду? — Голос Бет прозвучал так бодро, что Декер даже удивился.

— Я еще точно не знаю. Мы с Эсперансой побродим вокруг, чтобы получше почувствовать местность. Спроси себя, что могут сделать Рената и ее друзья, когда доберутся сюда поближе к ночи. Откуда они подойдут. Какое прикрытие им придется по вкусу. Потом постарайся понять, какая позиция даст тебе преимущество перед ними. Через час будет темно. После этого, как только подготовим все снаряжение, начнем репетиции.

13

А потом удручающе скоро настало время ехать. Незадолго до девяти часов, когда темнота уже совсем сгустилась, Декер повернулся к Эсперансе:

— Скоро в аэропорт Альбукерке прилетят последние вечерние рейсы. Больше тянуть время нельзя. Как по-вашему, вы сможете закончить остальные приготовления в одиночку?

Вечерний воздух уже так остыл, что изо рта Эсперансы вместе со словами вырывалось хорошо заметное облачко пара:

— Когда вы вернетесь?

— Ожидайте нас около полуночи.

— Я буду готов. Только не забудьте это. — Эсперанса протянул ему дорожную сумку, в которой теперь вместо миллиона долларов лежала пачка старых газет, найденных ими в хижине. А деньги они переложили в походный рюкзак, который небрежно валялся под ногами у Эсперансы.

— Вы правы, — сказал Декер. — План может не сработать, если Рената не будет считать, что деньги у меня при себе.

— И если с тобой не будет меня, — добавила Бет.

— И это тоже верно, — согласился Декер. — Если Рената не увидит нас вместе, то начнет гадать, почему мы разделились. И вполне может заподозрить, что я спрятал тебя от опасности, а сам веду ее в западню.

— Нет, вы только представьте себе. — Бет огляделась вокруг, будто ее окружала многолюдная аудитория. — А я-то все время думала, что ты решил взять меня с собой потому, что тебе приятно находиться в моем обществе.

Ее слова укололи Декера, будто острая игла. То ли она добродушно шутила, то ли... Не зная, что сказать, он помог ей забраться на переднее сиденье, отодвинул пассажирское кресло подальше назад, чтобы она могла поудобнее расположить раненую ногу, а потом положил ее костыли сзади. И лишь когда он сел рядом с нею и закрыл свою дверь, какие-то слова пришли ему на язык:

— Если мы сможем пройти через это... Если мы сможем узнать друг друга...

— Я думала, что мы уже узнали друг друга.

— Но кого узнал я? Кто ты — Бет Двайер или Диана Сколари?

— А ты никогда не пользовался вымышленными именами?

И снова Декер не нашелся что сказать. Он завел мотор, напряженно кивнул Эсперансе и развернулся на поляне. Фары машины освещали толстые стволы старых сосен. Они ехали по лесной дороге, по мосту, по пустой дороге, ведущей к Пекосу. Они действовали по плану.

Но никто из них не проронил ни слова, пока они не вернулись на автомагистраль № 25, которая проходила через Санта-Фе и вела в Альбукерке.

— Спроси меня, — вдруг сказала Бет.

— Спросить?..

— Что-нибудь. Что угодно. — Ее голос срывался от переполнявших ее чувств.

— Это серьезный приказ.

— Черт возьми, попробуй. К тому времени, когда мы доберемся до аэропорта, я хочу знать, в каких мы находимся отношениях.

Декер прибавил скорость, обгоняя плетущийся впереди пикап, но он следил за тем, чтобы не разгоняться быстрее семидесяти пяти.

— Отношения не выживают сами по себе, — добавила Бет. — Этим нужно заниматься.

— Хорошо. — Декер на несколько секунд задумался, сосредоточившись на темном шоссе, по которому машина мчалась вперед по туннелю, пробитому в темноте мощными фарами. — Ты однажды рассказала мне кое-что о твоем детстве. Ты сказала, что твои родители устраивали такие жуткие скандалы, что ты боялась, как бы отец не ворвался в твою спальню и не убил тебя, когда ты будешь спать. Ты тогда сказала, что укладывала подушки под одеялом так, чтобы казалось, будто это ты спишь, а сама спала на полу под кроватью, чтобы он принялся колошматить подушки, но не мог бы добраться до тебя. Это было на самом деле?

— Да. Ты подозревал, что я это выдумала, чтобы показаться тебе еще более несчастной, чтобы тебе сильнее захотелось защищать меня?

Декер промолчал.

Бет нахмурилась. Похоже, ее беспокойство продолжало усиливаться.

— Неужели ты всегда так думаешь — что люди постоянно пытаются манипулировать тобой?

— Я так думал — до того, как перебрался в Санта-Фе.

— И теперь ты вернулся к своим старым привычкам?

— Подозрительность помогла мне дожить до этих лет. Истина заключается в том, что если бы я придерживался моих старых привычек, если бы не отказался от бдительности... — Стиву не понравился конечный пункт, к которому должна была привести его эта логика, и он позволил фразе остаться незаконченной.

— Ты не влюбился бы в меня. Ты жалеешь, что случилось не так?

— Я этого не говорил. И не знаю точно, что я хотел сказать. Если бы я не влюбился в тебя, Рената все равно стала бы разыскивать меня. Это не изменилось бы. Я... — Декер испытывал все возраставшую растерянность, и от этого его мучения становились еще сильнее. — Но я влюбился в тебя, и если бы я мог вернуться и начать все с начала, если бы я мог изменить прошлое...

— То? — Даже это коротенькое словечко выдало дрожащий голос Бет.

— Я вел бы себя точно так же.

Бет шумно выдохнула.

— Значит, ты веришь мне.

— Все сводится к доверию.

— И вере, — добавила Бет.

Декер сжимал руль с такой силой, что у него заболели руки.

— Безграничной вере.

14

Декер внимательно смотрел вокруг, но ничем не выдавал своей настороженности. Он оставил «Бьюик» на ярко освещенной стоянке прокатной фирмы рядом с аэропортом Альбукерке и вошел вместе с Бет в терминал. На втором уровне около зоны выдачи багажа он сдал автомобильные ключи клерку «Эйвис», сообщил, сколько проехал, и сколько топлива осталось в машине, расплатился наличными и сунул квитанцию в карман.

— Хотите вылететь последним рейсом? — спросил клерк.

— Да. Мы решили продлить наши каникулы до последней возможности.

— Возвращайтесь к нам, в Землю очарования.

— Непременно.

Скрывшись из поля зрения клерка, Декер и Бет влились в толпу, которая спускалась с верхних уровней терминала — это шли пассажиры, прилетевшие последними рейсами. Стараясь вести себя так, чтобы казалось, будто они тоже только что прибыли, они вместе с толпой спустились по эскалатору на основной уровень здания и прошли в огромный гараж.

— Ну, начинается, — пробормотал Декер.

Натриевые дуговые фонари заливали гараж жутким желтым жаром. Хотя Декер был уверен, что никто из группы Ренаты не рискнет привлечь к себе внимание охранников, болтаясь в аэропортовской зоне прилета, он не мог быть так же уверен в том, что в гараже не выставили наблюдательный пост, который следил бы за его машиной. Гараж охраняли отнюдь не настолько тщательно, как сам аэропорт. Время от времени здесь проезжал патрульный автомобиль, но его было видно издалека, и наблюдатели вполне могли сделать вид, что укладывают багаж в машину, чтобы, когда полиция проедет, вернуться к наблюдению. Но даже если команда наблюдателей и находилась в гараже, было сомнительно, что они предпримут попытку похитить Декера и Бет в таком людном месте, имеющем только один выход. Люди, садящиеся здесь в свои машины, непременно увидели бы нападение, заметили бы номерной знак и сразу же поставили бы в известность офицера охраны. Тот связался бы с полицией, которая легко перекрыла бы дорогу, ведущую от аэропорта. Нет, слишком уж велика вероятность того, что, если предпринять попытку похищения здесь, дела пойдут не так, как хотелось бы похитителям. Они наверняка ничем себя не проявят, а просто позвонят по мобильному телефону Ренате и сообщат, что видели в руке у Декера сумку, соответствующую описанию той, в которую был упакован миллион долларов. Это убедило бы Ренату в том, что Декер не подозревает, что она находится совсем недалеко от него. В конце концов, если бы он считал, что ему грозит близкая опасность, он не потащил бы с собой такую прорву денег, верно? Он спрятал бы их где-нибудь.

«Чероки» находился наверху слева, возле лестницы, которая вела на второй уровень гаража. Декер отпер двери, помог Бет забраться на переднее сиденье, бросил сумку и ее костыли на заднее, быстро сел в машину, заблокировал двери и вставил ключ в замок зажигания.

Но он никак не мог решиться повернуть его.

— И чего ты ждешь? — спросила Бет.

Декер посмотрел на свою правую руку, указательный и большой пальцы которой держали маленький ключик и готовы были его повернуть. На лбу у него вдруг высыпали крупные капли холодного пота.

— Ну, сейчас мы узнаем, прав я был или не прав, когда говорил, что Рената не станет начинять этот автомобиль взрывчаткой.

— Если ты был не прав, мы об этом никогда не узнаем, — ответила Бет. — К черту все это. Мы говорили о вере. Так давай. Поворачивай ключ.

Декер невольно улыбнулся и повиновался. Вместо взрыва, который разнес бы автомобиль на куски, раздался ровный гул мотора.

— Да! — Он задним ходом вывел машину в проезд и со всей скоростью, какую можно было позволить себе в тесном пространстве гаража, повел машину мимо многочисленных путешественников, укладывавших багаж в автомобили. Любой из этих людей мог оказаться его врагом. Через полминуты он подъехал к выезду из гаража, остановился возле одной из кассовых будок, заплатил дежурному, и джип влился в сиявший бесчисленными фарами поток автомобилей, которые стремились прочь от аэропорта.

Чувствуя, как сердце неистово колотится в груди, он миновал изгиб и указал на огни, мерцавшие почти во всех окнах четырнадцатиэтажного отеля «Бест-вестерн».

— Сейчас в одном из здешних номеров большая суета. Стрелка на их пеленгаторе показала им, что этот автомобиль куда-то поехал. — Он хотел было прибавить скорость, но сдержал порыв, разглядев впереди мигалку полицейского автомобиля.

— Я так волнуюсь, что у меня колени трясутся, — сказала Бет.

— Сосредоточься и контролируй свой страх.

— Я не могу.

— Ты должна.

Полицейский автомобиль впереди свернул за угол.

Декер поднял крышку ящика, расположенного между двумя передними сиденьями и достал оттуда служебный пистолет Эсперансы — детектив оставил его там, когда они улетали в Нью-Йорк.

— Сейчас они уже вышли из номера и бегут к гостиничной стоянке.

— А как тебе удается подавлять страх?

— Мне это никак не удается.

— Но ты же только что сказал...

— Контролировать его, а не подавлять. Страх — это механизм выживания. Он придает силу. Это заставляет тебя сохранять бдительность. Он может спасти твою жизнь, но лишь при условии, что ты держишь его под контролем. Если он начнет управлять твоими действиями, то обязательно убьет тебя.

Бет пристально вгляделась в его лицо.

— Похоже, что мне предстоит еще очень много узнать о тебе.

— Как и мне. Мне кажется, что все, что происходило с нами до нападения на мой дом ночью в прошлую пятницу, было нашим медовым месяцем. А теперь началось супружество. — Декер, прибавив газу, въехал на магистраль, и огни его джипа влились в непрерывный поток несущихся фар. — У них было достаточно времени, чтобы добраться до стоянки. Сейчас они садятся в машины.

— Медовый месяц? Супружество?.. То, что ты сейчас сказал... Это что, было предложение?

— А что, это кажется тебе плохой идеей?

— Ты вскоре разочаруешься во мне. Я никогда не смогу стать той идеальной женщиной, ради которой ты рисковал свой жизнью.

— Это нас уравнивает. Я-то определенно не идеальный мужчина.

— Ты прекрасно изображаешь идеального героя. Помнишь, я рассказывала тебе, как маленькой девочкой мечтала о герое.

— Герои — дураки. Герои позволяют убивать себя. — Декер прибавил скорость, чтобы не выбиваться из скоростного режима трассы; машины шли здесь со скоростью в шестьдесят пять миль в час при ограничении до пятидесяти пяти. — Сейчас Рената со своей компанией мчится к автостраде. Монитор пеленгатора укажет им, в каком направлении я поехал. Я должен держаться перед ними. Я не могу позволить им взять меня в коробочку и вытеснить со свободной полосы.

— Ты не против того, чтобы поговорить?

— Сейчас?

— Конечно, если это не отвлечет тебя. Если можно, то было бы хорошо. Тогда мне будет не так страшно.

— В таком случае говори.

— Какой твой самый большой недостаток?

— Извини, не понял.

— Ты все лето ухаживал за мной, демонстрируя мне свои лучшие стороны. А какие твои худшие качества?

— Лучше расскажи о своих. — Декер то и дело бросал сосредоточенный взгляд на сумятицу фар, отражавшихся в его зеркале заднего вида, стараясь не пропустить любой автомобиль, который будет слишком быстро нагонять его.

— Я спросила первая.

— Ты серьезно?

— Совершенно.

Миновав знак, разрешающий повысить скорость до шестидесяти пяти, Декер неохотно начал рассказ.

15

Он рассказал Бет, что его отец был кадровым офицером вооруженных сил и потому жил с семьей на самых разных базах по всем Соединенным Штатам, часто переезжая с места на место.

— Еще ребенком я научился не привязываться к людям или местам. — Он рассказал, что отец не любил проявлять свою привязанность и даже, больше того, вероятно, стеснялся выражать любые эмоции, будь то гнев, или печаль, или радость. — И я тоже научился скрывать свои чувства.

Он рассказал, что, когда поступил на военную службу — самый логический выбор для сына армейского офицера, — спецподготовка, которую он проходил, научила его еще лучше управлять своими эмоциями.

— Один инструктор выделял меня из числа курсантов, и мы очень много разговаривали с ним в свободное время. Мы часто вели философские беседы, в которых большое место занимал вопрос о том, как переживать ситуации, требующие жестокости, и все же умудриться не ожесточиться. Скажем, как относиться к тому, что тебе приходится убивать. Или как справляться с собой, когда видишь гибель своего приятеля. У него было немало книг о мышлении и эмоциях, он показывал мне кое-что оттуда, и это я запомнил навсегда.

Во время разговора Декер не переставал настороженно приглядываться к фарам, появлявшимся в его зеркале заднего вида. Машин на дороге становилось все меньше. Тем не менее он продолжал держаться в левом ряду, предназначенном для обгона, чтобы идущие в правом ряду автомобили даже случайно не заблокировали его машину.

— И что же такого он тебе показал? — спросила Бет.

— "Когда мы принимаем роковые решения, то, что суждено судьбой, неизбежно свершится", — процитировал Декер. — «У каждого из нас есть эмоции. Сами эмоции не представляют для нас угрозы. А вот наши мысли по поводу наших эмоций представляют угрозу, если эти мысли не дисциплинированы. Тренировка учит контролировать наши мысли. Мысли управляют нашими эмоциями».

— Это звучит так, словно он пытался скрыть твои эмоции за столькими экранами, что ты не должен был вообще чувствовать их.

— Не экранами, а фильтрами. Идея состояла в том, чтобы я научился интерпретировать свои эмоции так, чтобы они всегда служили моим интересам. Например, — Декер почувствовал, как в нем нарастает ожесточение, — в ночь с субботы на воскресенье были убиты два моих друга.

— Они помогали тебе искать меня? — У Бет был такой вид, будто она не могла поверить своим ушам.

— Моя скорбь по ним грозила сломить меня, но я сказал себе, что у меня нет времени. Я должен отложить мою скорбь до тех пор, пока не смогу оплакать их подобающим образом. Я знал, что не смогу их оплакать в будущем, если не сосредоточусь сейчас на собственном выживании. И у меня до сих пор не нашлось времени, чтобы оплакать их.

Бет повторила слова из цитаты, которую только что услышала от него:

— Мысли управляют нашими эмоциями.

— Вот так я и жил. — Декер в очередной раз взглянул в зеркальце и увидел там приближавшиеся с пугающей быстротой фары. Он опустил стекло в своем окне. После этого он перестроился в правый ряд и перехватил баранку левой рукой. В правую он взял пистолет Эсперансы и приготовился стрелять в том случае, если обгоняющая машина попытается столкнуть его с трассы на этом почти пустом участке автострады.

Догоняющая машина шла с дальним светом, фары, отражающиеся в зеркале, почти слепили. Декер резко уменьшил скорость, чтобы автомобиль ушел вперед, прежде чем водитель успеет нажать на тормоз. Но лихач промчался мимо и, не сбавляя скорости, помчался дальше. Декер успел рассмотреть, что это был небольшой грузовичок. Его габаритные огни быстро уносились вперед.

— Он делает не меньше девяноста, — заметил Декер. — Если бы я немного отпустил его, а потом разогнался с такой же скоростью, этот грузовик послужил бы для меня страховкой от любого полицейского, который может караулить на обочине нарушителей. Полицейский увидит сначала грузовик и займется им. А у меня будет время, чтобы сбросить скорость и спокойно проехать мимо.

В машине наступила тишина.

— Итак, — сказала наконец Бет, — испытывая эмоции, ты чувствуешь себя неловко? Ты, конечно, сумел ловко одурачить меня этим летом.

— Потому что я предпринимал сознательные усилия, чтобы измениться. Чтобы открыться и позволить себе чувствовать. Когда ты вошла в мой кабинет в тот, первый день, я впервые в моей жизни был готов влюбиться.

— А теперь ты ощущаешь себя преданным, потому что женщина, в которую ты влюбился, оказалась не той женщиной, за которую она себя выдавала.

Декер ничего не ответил.

— Ты думаешь, что, может быть, безопаснее было бы возвратиться к тому состоянию, в котором ты находился прежде, — продолжала Бет, — дистанцироваться от того, что происходило, и не позволятьсебе никаких эмоций, которые могли бы сделать тебя уязвимым.

— Ко мне пришло откровение.

— И?

— К черту всю мою гордость. — Декер сжал ее руку. — Ты спросила меня, не хотел бы я начать все сначала. Да. Потому что любой другой исход пугает меня сильнее смерти. Я не хочу потерять тебя. Я просто спячу, если получится так, что остаток жизни мне придется провести без тебя. Мне не кажется, что я возвращаюсь к своему прежнему состоянию.

А ведь придется возвратиться, сказал он себе. Ты же должен вытащить нас обоих живыми из той передряги, которая случится этой ночью.

16

От нервного напряжения у него появилась знакомая давящая боль в желудке; она сопровождала его все время, пока он работал на Управление. Омлет, который он съел утром в самолете, так и лежал в желудке и жег изнутри огнем. Точно так же вели себя купленные в забегаловке быстрого питания бургеры и жаркое, которые он купил на всех, пока мотался в поисках снаряжения сегодня днем. Все точно так же, как в старые времена, думал он.

Он пытался отгадать, насколько близко преследователи находятся к нему и что они затевают. Ждала ли его в Санта-Фе часть их группы? Может быть, лишь несколько из людей Ренаты размещались в «Бест-вестерн», и их было слишком мало для того, чтобы предпринять попытку перехвата. Они вполне могли воспользоваться мобильным телефоном, позвонить и загодя подготовить подкрепление. Хотя, возможно, Декер был не прав, и в его автомобиле не было радиомаяка. В таком случае его план совершенно бесполезен. Нет, решительно сказал он себе. Я занимался этим черт знает сколько лет. Я знаю, как это делается. С учетом обстоятельств, я знаю, как должна вести себя Рената.

«Что ж, — мрачно продолжал он безмолвную беседу с самим собой, — уверенность — это совсем не плохо».

Когда он миновал три поворота на Санта-Фе, продолжая с той же скоростью мчаться по автомагистрали № 25, то не смог не усмехнуться про себя, представив себе растерянность, которую наверняка испытали его преследователи, то, как яростно они спорят, пытаясь отгадать, почему он не остановился и куда направляется. Как бы там ни было, они все кинутся за ним, и те, кто ехал из самого Альбукерке, и те, кто ждал в Санта-Фе. В этом он был совершенно уверен, как, впрочем, и в том, что он еще не столкнулся с самыми большими опасностями, которые могла приготовить для него эта ночь — например, с тем, что внутреннее шоссе № 50 может оказаться перекрытым.

Это была узкая — в две полосы — извилистая дорога, которая время от времени пересекала крошечные поселения, но по большей части тянулась между темными стенами кустов и деревьев. Здесь у его преследователей были бы идеальные условия для того, чтобы сделать с ним все, что угодно, так, чтобы этого никто не видел. Он не мог ехать по этой дороге с такой же скоростью, как на автостраде, — на первом же крутом повороте его машина перевернулась бы. В этих местах даже сорок пять миль в час было чересчур. Он пригнулся к рулю, всматриваясь в темноту за пределами коридора, пробиваемого его фарами, пытаясь сберечь секунды на попадающихся прямых участках и сразу ускоряясь после того, как сбросил скорость на повороте.

— Я не могу отрывать взгляд от дороги, чтобы взглянуть в зеркало, это было бы слишком опасно, — сказал он Бет. — Оглянись, что делается сзади. Есть там какие-нибудь фары?

— Нет. Хотя, подожди, я вижу.

— Что там?

— Проходит последний поворот. Один... Нет, я не права, похоже, что там два автомобиля. Второй только-только вышел из-за поворота.

— Иисус!

— Только не похоже, чтобы они гнались за нами. В таком случае они вряд ли стали бы сбавлять скорость. Может быть, это вовсе не они? — предположила Бет.

— А может быть, они просто хотят узнать, что их ожидает, перед тем как сделать свой ход. Раньше, чем это сделаем мы.

— Огни.

— Да. Мы доехали до Пекоса.

Около полуночи в ночь на вторник здесь не было почти никакой жизни. Декер сбавил скорость, насколько хватило смелости, свернул налево на тихую главную улицу и погнал машину на север, к горам.

— Я больше не вижу фар, — сказала Бет. — Наверно, на этих машинах ехали какие-нибудь местные жители.

— Может быть, и так. — Как только огни сонного города остались позади, Декер снова прибавил скорость и начал подниматься по темной и узкой дороге, ведущей в необитаемый район. — Но, может быть, на них едет Рената со своей бандой, и они немного приотстали, не желая слишком явно дать понять, что следуют за нами. Им, должно быть, очень любопытно, что мы тут делаем.

В темноте густой сосновый лес, тянувшийся вдоль дороги, казался сплошной стеной.

— Это выглядит не очень-то гостеприимно, — заметила Бет.

— Вот и прекрасно. Рената сделает тот самый вывод, который прежде всего пришел бы в голову любому: мы забрались сюда, чтобы спрятаться. Ну, вот мы подъезжаем. Почти приехали. Еще немножечко...

17

Он чуть не проскочил мимо вывески, призывавшей связываться с ним самим по телефону, и лишь в самый последний момент успел снизить скорость и ввести машину в едва заметный просвет в стене елей. Ощущая с ужасающей ясностью, что он может завести в засаду Бет и самого себя вместе с нею с таким же успехом, как и Ренату, на которую эта ловушка была установлена, он проехал по деревянному мостику через быструю, узкую ревущую речку Пекос, въехал на мрачную поляну, остановил машину перед началом лестницы и выключил мотор. Лишь после этого он нажал на кнопку выключения фар — при такой последовательности действий автоматика держала свет включенным лишних две минуты.

Пользуясь отсветом фар, он извлек с заднего сиденья костыли Бет и свою сумку. Ему больше всего на свете хотелось делать все как можно быстрее, но он не смел позволить себе уступить этому желанию. Если Рената и ее банда успеют подъехать и увидят, что они со всех ног мчатся в хижину, то сразу же заподозрят, что Декер знал о пристроившемся к нему «хвосте», что он ожидал их появления, что с ними ведут какую-то игру. Старательно подавляя свое нетерпение, Стив даже позволил себе выглядеть таким же утомленным, каким он себя чувствовал. Поднимаясь следом за Бет по неровной лестнице, он в конце концов добрался до двери, к которой была прикреплена металлическая коробка. В свете фар он без труда сумел открыть ее своим ключом. Из коробки он вынул ключ от двери, отпер замок, открыл дверь и помог Бет войти.

Как только дверь закрылась и защелкнулся замок, в доме вспыхнул свет. Теперь Декер мог смело подчиниться обуревавшему его стремлению поспешить. Шторы на окнах были закрыты заранее, поэтому никто не мог увидеть снаружи, как он поддерживал Бет, пока она, отбросив костыли, натягивала камуфляжный комбинезон, который Декер купил в оружейном магазине. Она натянула его прямо поверх слаксов и блузки. Как только она застегнула «молнию» и снова оперлась на костыли, Декер поспешно надел собственный комбинезон. Теплое нижнее белье они надели перед тем, как отправились в аэропорт. Потом Декер вымазал лицо Бет и свое темным жирным кремом из тюбика с камуфляжным гримом. Когда они тренировались в этих действиях вечером, все получалось у них менее чем за две минуты, но теперь Декеру казалось, что они возятся очень долго. Быстрее, думал он. Чтобы не оставить нигде отпечатки пальцев, они надели темные нитяные перчатки, достаточно тонкие для того, чтобы было удобно стрелять, и притом более или менее согревающие руки. Когда Декер включил маленький радиоприемник, певец затянул песню в стиле кантри-вестерн, в которой рифмовалось «жить», «любить» и «забыть», Декер, не выключая свет, помог Бет выйти через черный ход, закрыл за собой дверь и рискнул остановиться в холодной темноте, чтобы ласково и ободряюще погладить руку любимой.

Она дрожала, но сделала именно то, что должна была сделать, то, что они отрепетировали, — скрылась в темноте слева от дома.

Декер, на которого ее храбрость произвела немалое впечатление, направился вправо. Фары его машины, стоявшей перед хижиной, погасли. Стоило чуть отойти от пятен света, падавшего из окон дома на траву, как темнота начинала казаться осязаемо плотной. Впрочем, глаза Декера быстро приспособились к ночному мраку, тем более что луна и невообразимое множество звезд, бывших в этих местах особенно крупными и яркими, дарили земле нежный призрачный свет.

Когда Декер и Эсперанса осматривали окрестности домика, чтобы оценить их с тактической точки зрения, они решили воспользоваться охотничьей тропой, скрытой среди густых кустарников позади хижины. Сейчас по ней пробиралась Бет, невидимая с дороги. Скоро она должна была добраться до густого леса; тропинка проходила по его опушке. Там Бет проползет под кустами и найдет неглубокий окоп, вырытый Эсперансой, где на бруствере, сделанном из бревна, уже лежат два охотничьих ружья, готовые к использованию.

Сам же Декер сейчас полз через темноту к такому же окопчику, который вырыл сам, пользуясь одной из саперных лопаток, купленных им в оружейном магазине. Даже через трехслойную одежду он чувствовал сырость, исходившую от земли. Растянувшись на земле за бруствером — здесь он тоже положил бревно, — он шарил вокруг себя и никак не мог найти то, что искал. Его пульс уже начал набирать лихорадочную частоту, когда он наконец-то почувствовал под рукой помповый «винчестер» калибра .30-30. Мощное оружие было специально предназначено для использования на средних дистанциях как раз в таких вот местностях, где обильно растет кустарник. В магазин этого ружья входило шесть патронов, да еще один в патроннике, и стреляло оно с такой скоростью, с какой стрелок мог передергивать хорошо смазанное скользящее цевье.

Рядом с винтовкой стоял автомобильный аккумулятор — еще одна из многочисленных покупок, сделанных Декером перед отъездом из Санта-Фе. Рядом с аккумулятором лежало двенадцать двужильных проводов с зачищенными концами. Эти провода были присоединены к флягам, заполненным смесью удобрения, состоявшего в основном из аммиачной селитры с топочным мазутом. Смешанные в надлежащем отношении, эти безобидные вещества образовывали мощную взрывчатку. Чтобы усилить поражающий фактор, Декер вскрыл несколько ружейных патронов и высыпал во фляги картечь и порох. Детонаторы для каждой бомбы он сделал из стоваттных электрических лампочек — осторожно, так чтобы не повредить вольфрамовый волосок, разбил стеклянные колбы и вставил остатки лампочек вперед нитями внутрь фляг. К цоколю каждой лампы он присоединил провода. Фляги были спрятаны в стратегически важных местах и прикрыты листьями. Точно так же были спрятаны провода, которые вели к аккумулятору, стоявшему рядом с Декером. Провода были разложены слева направо в том же порядке, в каком установлены мины. Теперь, если Декер возьмет любой провод и приложит одну его жилу к положительному полюсу, а другую к отрицательному, замкнется цепь, нить лампочки мгновенно раскалится, и мина взорвется.

Он был готов. На другой стороне узкой речушки Пекос неподалеку от дороги скрывался в лесу Эсперанса. Он не мог не увидеть, как приехал Декер, и теперь ждет появления Ренаты и ее друзей. Здравый смысл должен был указать террористам, что после того, как пеленгатор предупредил их о том, что Декер свернул с дороги, им не стоит сломя голову кидаться за ним, не выяснив предварительно, какие сюрпризы могут ожидать их на лесной просеке. Скорее всего, они не станут сразу сворачивать на лесную дорогу, проедут мимо поворота, остановятся и пешком осторожно вернутся к просеке. Им, конечно же, захочется избежать этой узкой тропки, но это у них не получится, потому что другим способом добраться до хижины можно лишь перейдя вброд быструю реку, а в темноте такая попытка была бы слишком опасной.

Как только Рената со своей группой сойдет с дороги й углубится по просеке в лес, Эсперанса выйдет из укрытия и приведет в негодность их машины, чтобы, если у группы возникнут опасения и она вернется к автомобилям, у нее не оказалось возможности удрать. Скорей всего, машин будет две — одна для группы слежки из аэропорта и вторая для тех, кто ожидал в Санта-Фе. Эсперанса проткнет шилом колеса — не меньше двух у каждой машины; слабое шипение выходящего воздуха будет заглушено шумом мчащейся неподалеку реки — и тут же скрытно пойдет вслед за террористами. Он вооружен полуавтоматической винтовкой калибра .22 с тридцатизарядным магазином, еще два магазина заткнуты у него за пояс. Когда начнется стрельба, он атакует террористов с тыла. Хотя пули мелкашки были очень легкими, она обладала несколькими преимуществами: очень тихим выстрелом, большой емкостью магазина и высокой скорострельностью. Все эти качества будут очень полезны при использовании тактики быстрых коротких наскоков на противника. Фляги-мины взорвутся, Бет выстрелит из двустволки, Декер откроет огонь из «винчестера», оставив «ремингтон» как резервное оружие. Если все пойдет по плану, Рената и ее группа будут уничтожены за какие-нибудь тридцать секунд.

Беда в том, думал Декер, что согласно закону Мэрфи ничего и никогда не идет по плану. «Если какая-нибудь неприятность может произойти, она происходит». К тому же в этом плане было много скользких моментов. Вся ли группа Ренаты сразу углубится в лес? Не случится ли так, что они почувствуют западню и сами постараются проверить, не крадется ли кто-нибудь за ними по пятам? Сможет ли Бет подчинить себе свои эмоции и открыть стрельбу не раньше, чем нужно, как это они репетировали? И, кстати, не случится ли так, что страх парализует ее и помешает выстрелить, когда это будет необходимо? Или...

18

Декер услышал шум, похожий на треск сломавшейся ветки. Он нервно сдержал дыхание, не желая, чтобы даже самый тихий звук мог помешать прислушиваться. Плотно прижавшись к земле, он вслушивался, стараясь отделить звуки ночного леса от доносившейся сюда заунывной песни под банджо, звучавшей из оставленного в хижине приемника, не обращая внимания на непрерывный рокот реки. Он ждал повторения этого звука. Похоже, хрустнуло где-то в районе просеки, но он не был уверен в том, что звук издал человек. Здесь, в лесу, водилось множество ночных животных. Шум не обязательно означал угрозу.

И еще он не мог не думать о том, как на этот звук отреагирует Бет. Сможет ли она справиться со своим опасением? Ему приходилось непрерывно делать усилие, чтобы убедить самого себя в том, что ее присутствие здесь необходимо. Если бы ее не было рядом с ним, Рената могла бы заподозрить, что Декер устроил ей западню и не хочет подвергать Бет опасности. В то же время Декер не мог отрешиться от мысли, что в присутствии Бет не было абсолютной необходимости. Возможно, ему не следовало впутывать ее в эту историю. Возможно, он потребовал от нее слишком много.

Она не должна ничего доказывать мне.

А ты вел себя так, что она не могла не решить, что должна.

Остановись, одернул он себя. Тебе сейчас следует думать об одной-единственной вещи — о том, чтобы пережить эту ночь. Чтобы Бет пережила эту ночь.

И лишь услышав точно такой же звук во второй раз, он позволил себе медленно выдохнуть. Хижина находилась справа от него, из окон лился мягкий свет. Но он не хотел сбивать свое ночное зрение, глядя в этом направлении, и сосредоточил все внимание на дальней части поляны, мосту и просеке, ведущей к дороге. Свет, горящий в доме, должен был послужить маяком для любого, кто захотел бы к нему подобраться, но в то же время не дал бы возможность злоумышленнику отчетливо видеть, что творится в темноте неподалеку от хижины. В то же время этот свет, добавлявшийся к свету луны и звезд, давал заметное преимущество Декеру, позволяя его привыкшим к темноте глазам видеть не только то, что находилось прямо перед ним, но и то, что пребывало на периферии поля зрения. У него даже возникло мимолетное ощущение, будто он смотрит через гигантскую линзу, концентрирующую в себе свет.

Вокруг непрерывно стрекотали сверчки. Из радиоприемника негромко донеслась очередная жалобная песня об открытых дверях и пустых сердцах. И тут же Декер напрягся, снова услышав хруст ветки под чьей-то ногой. На сей раз он нисколько не сомневался в том, что звук послышался со стороны просеки, с участка леса справа от нее. Неужели Ренате и ее банде удалось пройти по мосту так, что он не заметил их силуэты? Это казалось ему маловероятным — разве что они перешли мост раньше, чем он добрался до своего окопчика. Но он оставил мост без наблюдения всего лишь на несколько минут. Можно ли было подумать, что у Ренаты хватило времени проехать мимо въезда на просеку (он не видел сквозь лес ни единого лучика света, который непременно пробился бы, если бы машина свернула с дороги и въехала в лес), понять, что его машина стоит в глубине леса, остановиться, провести разведку местности и перейти через мост до того, как он вышел из хижины? Для этого вся группа должна была прямо-таки безумно торопиться. А это было совершенно не в стиле Ренаты.

Но, услышав треск в третий раз, Декер взялся за «винчестер». Ему внезапно пришло в голову, что Бет, скорее всего, делает сейчас то же самое — берет в руки одно из охотничьих ружей, — но хватит ли у нее самообладания, чтобы не нажимать на спусковые крючки, прежде чем это станет абсолютно необходимо? Если она позволит себе удариться в панику и выстрелит слишком рано, до того, как ее цели окажутся на расстоянии верного выстрела, она сорвет засаду и, что очень вероятно, погубит себя. Пока они ехали из Альбукерке, Декер несколько раз говорил ей об опасности такого поступка, убеждая ее не забывать о том, что дробовик — это оружие ближнего боя, что она не должна стрелять, пока не начнет стрелять Декер и пока она сама не увидит четко различимые цели на поляне. Широко разлетающаяся смертоносная картечь с успехом разрешит те трудности с прицеливанием, которые возникнут у нее из-за раненого плеча, особенно когда ей придется один за другим разрядить все четыре ствола.

«Бет, помни то, что я тебе говорил. Не спеши стрелять».

Декер ждал. Ничего. Никакого треска. По его прикидке, прошло уже пять минут, а звук тем не менее не повторялся. Он не мог посмотреть на часы. Они лежали у него в кармане. Еще в машине они с Бет сняли часы с рук и убрали, чтобы светящиеся циферблаты и стрелки не выдали их местонахождение в темноте.

Потом прошло уже десять минут. Он успел рассказать Бет и о том, каково бывает лежать неподвижно в течение, может быть, многих часов, и о том, как подавлять нетерпение, не думать ни о прошлом, ни о будущем. Погрузись в текущий момент и пребывай в этом моменте. Скажи себе, что ты участвуешь в соревновании, что твой противник должен совершить движение раньше, чем это сделаешь ты. В аэропорту Альбукерке Декер настоял на том, чтобы они оба посетили уборные, несмотря на то что ни у него, ни у Бет в тот момент не было в этом необходимости. Он объяснил, что ночью, когда они будут лежать в лесу, наполненный пузырь может отвлечь, нарушить сосредоточенность. О том, чтобы приподняться и справить нужду, нет могло быть и речи — любое движение, скорее всего, привлечет внимание врага. В таком случае остается только мочиться в штаны, а после этого мысли наверняка обратятся к собственным неудобствам, а не к окружающему.

Пятнадцать минут. Двадцать. Никаких подозрительных звуков больше не раздавалось. Никаких признаков движения ни на освещенной луной просеке, ни в темных кустарниках по сторонам от нее. Терпение, напомнил себе Декер. Но часть его сознания уже начала задумываться, не ошибся ли он в своих рассуждениях. Может быть, Рената вовсе не ставила маяк на его машину? Может быть, Ренаты вовсе не было поблизости?

19

Несмотря на теплую одежду, ночной холод понемногу добирался до Декера, но его сразу кинуло в озноб, когда он заметил в лесу движение. Нечто темное, размером с крадущегося, пригнувшись, человека, осторожно передвигалось от куста к кусту. Но движение происходило не там, где ожидал его Декер, не возле просеки. Вовсе нет. К его большой тревоге, фигура находилась уже на полпути от края поляны к хижине. «Как он мог оказаться там так, что я его не заметил?» — взволнованно думал Декер.

И где остальные?

Его озноб усилился, когда он разглядел другой силуэт неподалеку от первого. Эта фигура, похоже, появилась не с края поляны, а из глубины леса, откуда-то с севера, а не с запада, где находился мостик. Объяснить это можно было лишь одним: они нашли другую переправу через реку.

Но каким образом? Я же осматривал реку на сто ярдов до того места, где группа должна была, вероятнее всего, оставить машины. Там не было никаких бревен, никаких мостков, даже никаких валунов, по которым можно было бы переправиться.

Когда из середины стены леса, окружавшего поляну, появилась третья фигура, Декеру пришлось напрячься, чтобы подавить приступ тошноты — так его потрясло внезапное понимание происходящего. Выйдя из машин, группа разделилась. Часть направилась на юг по дороге, чтобы охранять выезд с просеки и гарантировать, что Декер не сбежит. А остальные прошли пешком к северу, в том направлении, которое Декер не брал в расчет. Они дошли до поворота к другой лесной хижине и по ее мосту перешли реку. Охотничьи домики в этой местности располагались примерно в четверти мили один от другого. Декер никак не ожидал, что ночью, сознавая ограниченность времени, Рената и ее люди совершат пешком такой далекий обход. Они так долго добирались до поляны, потому что им пришлось пробираться через густой лес и при этом двигаться очень медленно, чтобы производить как можно меньше шума. В таком случае члены группы должны были появиться и из леса, расположенного позади дома, чтобы взять хижину в кольцо.

Из-за спины Декера.

Из-за спины Бет.

Воображение нарисовало ему врага, подкрадывающегося к ней, нарисовало, как оба они замерли, застигнутые врасплох, и как убийца среагировал быстрее и выстрелил в Бет раньше, чем она успела защититься. Тело Декера уже напряглось, чтобы выбраться из окопа и как можно быстрее ползти через темный подлесок, броситься к ней и защитить ее. Но он не мог позволить себе подчиняться импульсам. Он подверг бы опасности и Бет, и себя самого, если бы начал действовать преждевременно, без достаточной информации. Беда состояла в том, что эта информация могла поступить к нему слишком поздно.

Это колебание спасло ему жизнь — позади него, ужасающе близко, негромко хрустнул сучок. И тут же послышалось поскрипывание опавших сосновых иголок под подошвой обуви. Декеру показалось, что его сердце подпрыгнуло к горлу и перекрыло дыхание. Медленно, с превеликой осторожностью, коротенькими движениями, не более чем по четверть дюйма за раз, он начал поворачивать голову. Он нисколько не сомневался в том, что оружие нацелено ему в спину, но не мог рискнуть сделать резкое движение. Если его все-таки не заметили, то любой рывок сразу же превратит его в беспомощную мишень.

Он чувствовал, как у него на лбу, измазанном камуфляжным гримом, выступает пот. От следующего шага — сосновые иглы хрустнули точно так же — он вздрогнул (правда, только мысленно). Пульс Декера участился настолько, что у него закружилась голова. Человек находился на расстоянии десяти футов от него. Рената? Нет. Слишком громоздкая фигура. Слишком широкие плечи. Это был мужчина, он стоял спиной к Декеру, держа винтовку на руке. Не отрывая взгляда от окон хижины, мужчина присел на корточки и устрашающим образом слился с фоном, образованным кустами. Декер представил себе место действия с точки зрения этого человека. В доме играет музыка. Шторы задернуты, но пробивающийся сквозь них свет все равно ослепляет. Подготавливая приманку для террористов, Декер установил таймеры для ламп и радио, чтобы в течение часа лампы поочередно выключались. Последним должен был выключиться радиоприемник. Этот реалистический штрих должен был окончательно убедить Ренату и ее друзей в том, что они со всех сторон обложили свою жертву.

Троих, двигавшихся по другой стороне поляны, он больше не видел. Возможно, они разделились, взяв хижину в клещи, и готовятся напасть на нее одновременно. «Интересно, они дождутся, пока свет погаснет и мы, предположительно, заснем, или швырнут в окна шоковые гранаты и вломятся внутрь прямо сейчас?» А не наткнутся ли они на Бет, когда будут пробегать через лес?

Первоначальный план Декера состоял в том, чтобы застигнуть врасплох держащуюся вместе группу после того, как террористы перейдут через мост и пойдут дальше по просеке, ошеломить террористов взрывами и накрыть огнем с трех направлений. Теперь из всего, что приходило ему в голову, сохранить элемент неожиданности позволял единственный способ, который заключался в...

Очень медленно он выбрался из окопа. Он двигался с величайшей осторожностью, ощупывая землю перед собой, чтобы случайно не нашуметь. Его движения были почти такими же плавными, как тогда, когда он поворачивал голову. Вот он миновал прогал между двумя кустами, приближаясь к тому месту, где присел проходивший мимо него человек. Внимание террориста было сосредоточено на хижине. Остальные тоже должны были вести себя точно так же, а не смотреть, что делают их товарищи. С тех пор как Декер пользовался холодным оружием для того, чтобы убить человека, прошло двенадцать лет. Держа в руке один из охотничьих ножей, купленных в магазине, который до того лежал в окопе рядом с «винчестером», он прокрался мимо еще нескольких кустов.

Вот он. В пяти футах. Стоит на одном колене. Держит винтовку на руке. Следит за домом.

«Когда мы принимаем роковые решения, то, что суждено судьбой, неизбежно свершится».

Отбросив всякие колебания, Декер метнулся вперед. Левая рука, выброшенная вперед, заткнула рот и нос бандита, нитяная перчатка помогла приглушать любой звук, который тот мог издать, когда Декер дернул его на себя и точным движением полоснул по горлу, перерезав яремную вену и гортань.

«Сами эмоции не представляют для нас угрозы. А вот наши мысли по поводу наших эмоций представляют угрозу, если эти мысли не дисциплинированы».

Хлынула горячая липкая кровь. Мужчина напрягся... дернулся... обмяк и сразу отяжелел. Декер бесшумно опустил труп на землю. В лунном свете была заметна тонкая струйка пара, которая все еще поднималась к звездному небу из темной дыры, зиявшей в горле мертвеца.

«Тренировка учит контролировать ваши мысли. Мысли управляют нашими эмоциями».

20

Не слыша ничего, кроме громкого, словно удары молотка, пульсирования крови в жилах за ушами, Декер опустился на колени за кустом и огляделся по сторонам, пытаясь обнаружить какие-нибудь признаки, которые могли бы выдать местонахождение других террористов. Был ли здесь еще кто-нибудь, о чьем существовании он не знал? Кто-то должен быть на дороге, охраняя выезд с просеки. А как насчет домика, расположенного в четверти мили к югу отсюда? Террористы, охотившиеся на Декера, не могли не заметить его, когда проезжали мимо, преследуя джип «Чероки» своей жертвы. Неужели часть группы Ренаты возвратилась туда, перешла там по мосту и подкралась к хижине с той стороны? Возможно, именно оттуда пришел тот тип, чей труп сейчас валялся под ногами Декера.

«Если какая-нибудь неприятность может произойти, она происходит». Группа, похоже, разработала план еще до того, как подобралась к хижине. Но как террористы поддерживали между собой связь, чтобы синхронизировать свои действия? Они могли пользоваться микрофонами, крепящимися к одежде, скажем, к воротнику, и телефонами, вставляющиеся в уши. Правда, это было маловероятно — нападавшие вряд ли пошли бы на риск переговоров, так как их мог бы выдать даже шепот. Декер проверил уши и куртку трупа и убедился в своей правоте, не найдя никакого миниатюрного радиоустройства.

Каким еще образом они могли согласовывать свои действия во время атаки? Ощупав левое запястье трупа, Декер нашел часы, причем без светящегося циферблата, который мог бы выдать местонахождение своего хозяина. Вместо стекла у часов была откидная металлическая крышка. Декер поднял ее. Единственным способом узнать время в темноте было снять перчатку и нащупать длинную минутную стрелку, короткую часовую и рельефные цифры, расположенные вокруг. Этот тип часов был хорошо знаком Декеру. Он почувствовал, как минутная стрелка чуть заметно дернулась вперед, и решил, что время без пяти минут час.

Возможно ли, что нападение на хижину быть запланировано на час ночи? Как бы там ни было, у Декера имелось очень мало времени на подготовку. Он надел перчатку, стер отпечаток своего пальца с часов, и пополз назад через кусты, двигаясь настолько быстро, насколько мог себе позволить, не поднимая при этом шума. Вскоре он вернулся в свой сырой мелкий окопчик, который все больше и больше наводил его на мысль о могиле. Там он нащупал разложенные провода и выбрал две крайние правые пары. Он разделил пары, взяв по одному проводу от каждой пары в левую руку, и по два — в правую, и приготовился прикоснуться оголенными концами к положительной и отрицательной клеммам аккумулятора.

Несмотря на ночной холод, он чувствовал, как по его покрытому жирным камуфляжным гримом лицу течет пот. Он внимательно смотрел на дом, раздосадованный тем, что из-за света в окнах лишился возможности видеть в темноте. После того как он узнал время по часам, принадлежавшим убитому им человеку, прошло примерно четыре с половиной минуты, и значит, атака должна начаться примерно...

Он ошибся на пятнадцать секунд. Зазвенели разбитые окна. В домике взорвались шоковые гранаты; их вспышки слепили глаза, грохот больно ударил по ушам. Темные фигуры с винтовками выскочили из-под прикрытия кустов, два человека вломились в переднюю дверь, а один через черный ход. Вероятно, человек, убитый Декером, должен был присоединиться к тому, кто ворвался в черный ход, но одиночка (возможно это была сама Рената), был настолько увлечен атакой, что, казалось, даже не заметил, что остался без поддержки.

Из окопа Декер видел, как в доме за шторами метались тени. Торопливые движения. Крики. Проклятья. Не обнаружив в хижине никого, нападавшие поняли, что их одурачили и что они попали в западню. Теперь они должны были стремиться вырваться наружу прежде, чем ловушка захлопнется. Новый взрыв проклятий. Тени метнулись от окон. Декер пытался одновременно следить и за передней, и за задней дверью. Интересно, они все выбегут через один вход или разделятся как и входили?

Они выбрали второй вариант. Увидев одинокую фигуру, выскочившую из задней двери, Декер, не теряя ни секунды, прижал провода к клеммам аккумулятора. Ночь превратилась в день. Почва почти под ногами беглеца разверзлась, ударил фонтан огня, изрыгнувший вместе с пламенем землю, картечь и клочки металла фляги. Фигуру высоко подбросило и швырнуло в сторону. Двое убийц, выбежавших через переднюю дверь, пошатнулись от грохота взрыва. Декер приложил к аккумулятору вторую пару проводов. Прогремевший взрыв оказался еще мощнее первого, ревущее пламя вырыло в земле кратер и швырнуло людей, разевавших рты в безмолвном крике, вниз по лестнице, туда, где стоял автомобиль Декера. В доме повыбивало последние стекла. Стены сразу же занялись огнем.

Отводя взгляд от свирепого пламени, Декер бросил на землю провода и подхватил «винчестер». Со всей доступной ему быстротой передергивая цевье, он принялся стрелять в сторону задней двери, в тот район, куда упал одиночка. Безошибочно узнаваемый грохот дробовика сказал ему, что Бет открыла огонь по тем двоим, которые упали на поляну недалеко от нее. Второй выстрел. Третий. Четвертый. Если в той стороне был еще кто-то из нападавших, то грохот охотничьего ружья и яркие дульные вспышки сразу же выдали бы позицию Бет. Днем они отработали с ней маневр — она должна была взять оба ружья и перекатиться на пятнадцать футов правее, где был вырыт второй окоп. Там лежала коробка с патронами к дробовикам. Бет должна была быстро перезарядить ружья и стрелять снова, все время меняя место.

Но Декеру сейчас некогда было думать об этом. Ему оставалось лишь верить в то, что Бет будет действовать по его плану. Он выпустил седьмой — последний — патрон из «винчестера», бросил винтовку, вынул из кармана «беретту» Эсперансы и, стараясь держаться в тени, побежал через кусты туда, куда упал убийца-одиночка. Чем ближе он подходил к горящему дому, тем труднее ему было прятаться в темноте. Но огонь сослужил ему службу, осветив лежавшую на земле фигуру. Декер выстрелил из пистолета, человек дернулся, когда пуля попала ему в голову.

Услышав новый раскатистый выстрел дробовика Бет, Декер помчался дальше. На бегу он перевернул ногой труп и с величайшим сожалением увидел, что перед ним не тот человек, которого он рассчитывал увидеть. Это была не женщина, не Рената, а всего лишь один из ее братьев; Декер видел их всех в Риме, в том кафе, где МакКиттрик пятнадцать месяцев назад представил его и Ренату друг другу.

Декер резко повернулся; он ощущал себя совершенно беззащитным, понимая, что ему нужно как можно скорее уйти с освещенного места в темноту леса. В то же время ему не терпелось бежать к Бет, помочь ей; он надеялся на то, что среди тех двух человек, в которых она стреляла (и, возможно, убила), была Рената. Он с тревогой гадал, что могло случиться с Эсперансой, удалось ли ему разделаться с охраной, которую — в этом Декер был непоколебимо убежден — налетчики оставили на дороге по ту сторону моста, в начале просеки. Но ему оставалось лишь уповать на то, что Эсперанса сможет сам позаботиться о себе, тогда как Бет, которая так героически все начала, могла теперь быть в состоянии, близком к панике.

Сознавая, что подвергается опасности. Декер пробежал вдоль горящей хижины, рассчитывая найти укрытие перед домом и оттуда выстрелить в людей, лежавших на поляне около джипа. Если они все еще живы, они должны были следить за тем направлением, откуда стреляла Бет. Декер мог застать их врасплох.

Но пуля, просвистевшая мимо него и ударившая в стену дома, застала врасплох самого Декера. Стреляли слева, из той самой части леса, где он недавно скрывался. Должно быть, у человека, убитого Декером, был напарник, который не проявил такой же ловкости, пробираясь через лес от соседнего охотничьего домика. Декер кинулся ничком на землю и перекатился под прикрытие толстого соснового ствола. Следующая пуля ткнулась в землю рядом с тем местом, где он только что находился; вспышка сверкнула слева от дерева. Декер перекатился направо, выглянул из-за дерева, выстрелил туда, откуда вылетела пуля, перекатился еще правее, увидел следующую вспышку, прицелился в ее направлении, но, прежде чем успел нажать спусковой крючок, услышал чей-то крик.

21

Кричала Бет. Несмотря на рокот огня со стороны горящего дома, Декер слышал шум у себя за спиной, возле края поляны, громкий шелест кустов, треск ломающихся веток — безошибочно узнаваемые звуки борьбы.

Бет закричала снова. А потом кто-то другой выкрикнул какое-то слово. Возможно, это было имя Декера. Кричала не Бет. Голос был очень странным, низким, хриплым и искажал все звуки. Крик прозвучал вновь. Да, это, несомненно, его звали по имени, и Декер теперь был абсолютно уверен, что гортанный голос принадлежит Ренате. Опасаясь бандита, скрывавшегося в темном лесу перед ним, он все же рискнул оглянуться. И его самые худшие опасения подтвердились. Женщина, одетая в черный десантный костюм, с прической под мальчика, с высокой, стройной чувственной фигурой выталкивала Бет из кустов на поляну; левой рукой, согнутой в локте, она стискивала горло Бет, а в правой держала пистолет, приставленный к правому виску пленницы.

Рената.

Даже с расстояния в тридцать ярдов нельзя было не разглядеть, что ее темные глаза пылают гневом. Она сдавливала горло Бет с такой силой, что лицо Бет исказилось, а рот открылся, в попытке заглотнуть немного воздуха. Бет цеплялась за руку Ренаты, изо всех сил пытаясь освободиться, но из-за раненых руки и ноги ей не хватало сил и трудно было стоять. Тут же правая нога подогнулась под ней. Бет повисла в удушающем захвате Ренаты, рискуя оказаться задушенной насмерть.

— Декер! — снова проорала Рената, ее голос звучал настолько гортанно, что Декер с трудом разбирал слова. — Брось свою пушку! Выходи! Живо! Или я убью ее!

Отчаяние парализовало его.

— Выполняй! — хрипло крикнула Рената. — Быстро!

Рената разом прервала колебание Декера — она взвела затвор пистолета. Ему показалось, что даже сквозь шум пожара он услышал щелчок курка. Конечно, он не мог расслышать этот звук, Рената находилась слишком далеко. Но в воображении Декера он прозвучал устрашающе четко, как будто оружие было приставлено к его собственной голове.

— Нет! Подожди! — отчаянно завопил он.

— Делай что я говорю, если хочешь, чтобы она осталась жива!

Бет сумела выдавить из себя несколько сдавленных слов:

— Стив, спасайся!

— Заткнись, паскуда! — Рената сильнее стиснула горло своей пленницы. Лицо Бет исказилось еще сильнее и сразу потемнело, глаза выкатились. — Делай что тебе говорят, или я даже не стану тратить на нее пулю! — крикнула Рената Декеру. — Я сверну ей шею! Я оставлю ее парализованной на всю жизнь!

Чувствуя присутствие у себя за спиной бандита, прячущегося где-то в лесу, Декер прикидывал, удастся ли ему застрелить Ренату. Из пистолета? При неровном свете пожара? С тридцати ярдов? Когда не можешь отдышаться да и руки ходят ходуном? Невозможно. К тому же, если даже он решится, стоит ему поднять оружие и попытаться прицелиться, как Рената выстрелит первая и разнесет голову Бет.

— У тебя три секунды! — продолжала кричать Рената. — Раз!.. Два!

Декер заметил, что правая рука Ренаты пошевелилась. Он четко, почти как наяву, увидел ее указательный палец, напрягшийся на спусковом крючке.

— Подожди! — снова крикнул он.

— Ну!

— Я выхожу!

Хотя огонь горящей хижины успел нагреть правый бок Декера, ему казалось, будто к его спине между лопатками приложили кусок льда — он никак не мог забыть о бандите, прячущемся в лесу, для которого он, появившись из тени сосны, стал легкой мишенью.

Он поднял руки.

— Брось пистолет! — приказала Рената своим странным голосом.

Декер послушно кинул пистолет на сверкающую в свете пожара опавшую хвою. Он подходил все ближе, чувствуя странную слабость в ногах от мысли об ударе, который свалит его с ног, когда бандит, прячущийся позади, выстрелит ему в спину. Но лучше было умереть самому, чем увидеть смерть Бет. Он не хотел оставаться в живых без нее.

Все так же держа руки над головой, он дошел до склона пригорка, спустился по нему, прошел мимо своего автомобиля и увидел тела двоих мужчин, которые были застигнуты взрывом перед хижиной, и остановился перед Ренатой.

— Смотри, ты, подонок! — прорычала Рената, указывая на трупы. — Посмотри, что она сделала. Посмотри на это. — Ее в недалеком прошлом очаровательное лицо сделалось прямо-таки отталкивающим из-за искажавшей его ненависти. — Смотри, что ты сделал! — Она вскинула подбородок, и Декер в свете от горящего дома увидел уродливый морщинистый круглый шрам от пули на горле Ренаты совсем рядом с гортанью. — А сзади дыра еще больше!

Декер с трудом разбирал ее слова, ему приходилось напрягаться, чтобы понять, что она говорила, будто он переводил в уме с малознакомого языка.

— Ты убил моих братьев! Как ты сам думаешь, что я должна с тобой сделать?

Декер промолчал.

— Проделать дырку в твоей глотке? Или в ее глотке? Где мои деньги?

— В сумке, которую я нашел в вашем автомобиле в Нью-Йорке.

— Где эта проклятая сумка? Когда я подъезжала сюда, то видела, что ты внес ее в дом.

Декер кивнул.

— Там я ее и оставил. — Он перевел взгляд на пылавшую хижину.

— Ты не забрал ее оттуда с собой?

— Нет.

— Ты оставил деньги там?

— Именно это я и говорю.

— Мой миллион долларов?

— За исключением нескольких тысяч, которые я потратил на снаряжение.

— Ты врешь!

Декер снова взглянул на огонь, пытаясь затянуть разговор.

— Боюсь, что нет.

— Тогда докажи это! — рявкнула Рената.

— О чем ты говоришь? Как я могу это доказать?

— Принеси мне деньги.

— Что?

— Иди туда и достань мои деньги.

— В огонь? Да у меня не будет ни единого шанса.

— Ты хочешь поговорить о шансах? Это единственный шанс, который у тебя может быть. Иди в дом... и... достань... мои... деньги.

Пламя будто в ответ на ее слова взревело с новой силой.

— Нет, — сказал Декер.

— Тогда я заставлю ее пойти за ними. — Рената поволокла Бет через поляну к лестнице, ведущей к двери хижины. На ходу она громко закричала: — Пьетро! Иди сюда! Покарауль его!

Бет с трудом держала глаза открытыми. Ее руки уже не цеплялись за сдавливавшее ей горло предплечье Ренаты. Ее лицо сделалось пугающе темным, она еле-еле могла стоять. Очевидно, преступница так сильно сдавливала ей шею, что она могла с минуты на минуту лишиться сознания.

— Пьетро! — Рената проволокла Бет вверх по нескольким бревенчатым ступеням. — Где ты? Я сказала — иди сюда!

Наверху ревел огонь, скрывая от взглядов стены хижины. Можно было лишь разглядеть через выбитые окна, как внутри метался дым, подсвеченный злобным темно-красным жаром.

Рената дотащила Бет до верха лестницы и приостановилась, ошарашенная яростью пламени. Она выпустила горло Бет и выпрямилась, намереваясь толкнуть ее в огонь.

Декер больше не мог сдерживаться. Даже не думая о том, что его в любую секунду могут застрелить, он огромными шагами рванулся к лестнице, стремясь на помощь Бет.

— Пьетро!

Декер добежал до нижней ступеньки.

— Стреляй в него, Пьетро!

Декер достиг середины лестницы.

Толкая Бет к огню, Рената повернулась и попыталась прицелиться в Декера.

Дуло ее пистолета уже поднялось на уровень лица Декера, и в этот момент из-за спины Ренаты появилась рука и ударила по пистолету сверху. Рука принадлежала Бет, которая, оказывается, только делала вид, что лишается чувств. Рената оттолкнула ее, она качнулась к огню, но сумела удержаться, повернулась и всем своим весом навалилась на Ренату. При этом она еще умудрилась втиснуть большой палец между ударником и бойком на мгновение раньше, чем Рената нажала на спуск. Мощная пружина вдавила ударник глубоко в мякоть пальца Бет. Рената, не готовая к неожиданному нападению, не смогла устоять на ногах. Обе женщины покатились вниз по лестнице, не переставая бороться. По дороге они сбили с ног Декера, который свалился вместе сними.

Так, кучей, они выкатились на ровное место перед подножием лестницы. Большой палец Бет был все так же зажат ударником пистолета. Она попыталась вырвать пистолет из руки Ренаты, но у нее не хватило сил. А Рената сильно дернула, и ей удалось вырвать оружие вместе с куском кожи Бет. Декер, оказавшийся внизу, придавленный к земле тяжестью двух женщин, не мог пошевелиться. Рената снова направила на него пистолет. Бет, с лицом, искаженным от боли, перегнулась через Декера, стиснула пистолет и напрягла все силы, пытаясь отвернуть оружие.

Земля содрогнулась, яркая вспышка, сопровождаемая оглушительным грохотом, сверкнула в дальнем конце поляны. Второй взрыв прогремел немного ближе. Третий взрыв, произошедший на середине поляны, отбросил ударной волной Бет и Ренату. Четвертый, еще ближе, чем предыдущий, оглушил Декера. Кто-то последовательно взрывал заложенные мины.

Облако дыма накрыло Декера. Он был ошеломлен как самими взрывами, так и неожиданностью, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы опомниться. Впрочем, он тут же яростно рванулся сквозь дым, чтобы найти Бет и помочь ей. Но он опоздал. Еще ничего не видя в дыму, он услышал выстрел, второй, третий. Он закричат, метнулся вперед и услышал четвертый выстрел, потом пятый, потом шестой. Выстрелы раздавались совсем рядом. Седьмой. Восьмой. Порыв ветра заставил дым расступиться, и, услышав девятый выстрел, Декер увидел прямо перед собой Ренату и Бет сцепившихся в крепких объятьях.

— Бет!

Десятый выстрел.

Не помня себя от ярости и отчаяния, Декер подскочил к Ренате и отшвырнул ее в сторону, готовый сломать ее руку, державшую пистолет, перебить ей ребра, сровнять нос со скулами, выбить ей глаза — покарать самыми страшными карами за убийство Бет. Но вялая тяжесть тела, которое он поднял над землей, кровь, лившаяся из многочисленных ран на теле Ренаты, сочившаяся струйками из ее губ, все это показало ему, насколько он ошибся. Стреляла вовсе не Рената, а Бет.

22

По глазам Бет нельзя было не понять, что она перепугана насмерть и находится на грани истерики. Она собиралась выстрелить в одиннадцатый раз, но поняла, что Декер уже рядом, медленно опустила оружие и осела на землю.

Декер, окутанный дымом от взрывов и горящего дома, отбросил в сторону труп Ренаты и наклонился к ней.

— А ведь левая рука у меня совершенно здорова! — пробормотала Бет, как будто триумфально заканчивала спор.

— Ты ранена? — спросил Декер.

— По-моему, на мне живого места не осталось. Боже, надеюсь, что их больше нет.

— Один был в лесу. Сейчас он должен подкрадываться к нам.

— Он мертв, — голос прозвучат из-за дымовой завесы, которая никак не желала расходиться.

Декер вскинул голову.

— Они все мертвы. — Эсперанса показался из дыма сначала в виде силуэта, очерченного светом горящей хижины, а потом обрисовался совсем отчетливо. Винтовка висела у него на плече. В правой руке он держал купленный Декером лук, а в левой колчан, в котором еще оставалось несколько стрел.

— Когда они взорвали хижину, я сразу же застрелил двоих, которые охраняли выход с просеки, — сказал детектив. — С такого расстояния выстрел из мелкашки не мог всполошить никого из тех, кто штурмовал дом. Но я не мог воспользоваться винтовкой против человека, которого Рената называла Пьетро. Мы с ним находились слишком близко к поляне. Она, вероятнее всего, услышала бы эти выстрелы, поняла бы, что вы здесь не одни, запаниковала и убила бы вас обоих раньше, чем собиралась. — Эсперанса поднял лук над головой. — Поэтому я воспользовался вот этим. Никакого шума. Отличная вещь. Хорошо, что вам пришло в голову его купить.

— Хорошо, что вы умеете им пользоваться.

— Я собирался вам сказать, но как-то забыл. Каждую осень, когда открывался сезон охоты с луком, я отправляюсь на охоту в горы. И с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, ни разу не возвращался без оленя.

— Это вы устроили последнюю серию взрывов? — спросил Декер.

— Рената собиралась пристрелить вас. Я просто не смог придумать ничего другого. Я не мог выстрелить в нее — вы с Бет полностью ее загораживали. И добраться до вас достаточно быстро, чтобы схватить ее, я тоже не мог. Была необходима какая-то диверсия, нечто такое, что ошеломит всех, но так, чтобы у вас был шанс прийти в себя раньше, чем это сделает она.

— Раньше всех пришла в себя Бет. — Декер взглянул на женщину с искренним восхищением. — Помогите мне посадить ее в автомобиль.

Как только они уложил Бет на заднее сиденье, Эсперанса сказал ту самую фразу, которую собирался произнести Декер:

— Надо все убрать.

— Да, соберем все, что удастся. Власти из Пекоса обязательно бросятся выяснять, что это были за взрывы. Пожар приведет их прямо сюда. Так что времени у нас совсем немного.

Декер рысцой побежал подбирать ружья, из которых стреляла Бет, а Эсперанса небрежно швырнул свою мелкокалиберную винтовку, лук и стрелы в багажник «Чероки». Огнестрельное оружие было необходимо забрать, потому что по номерам нетрудно будет найти магазин, в котором ружья были куплены, а оттуда полиция сразу же вышла бы на Декера. Когда Декер возвратился с дробовиками, Эсперанса уже скрылся в лесу, вероятно, намереваясь забрать «винчестер» и автомобильный аккумулятор. Декер тем временем выкопал неиспользованные фляги-мины, вынул из них запалы, собрал провода сложил все это в багажник. Эсперанса уже вернулся.

— Сейчас принесу деньги, — сказал детектив. — Что еще?

— "Ремингтон". Он лежит в том окопе, что ближе к мосту.

— Его я тоже захвачу, — кивнул Эсперанса.

— Костыли Бет. Охотничьи ножи.

— Обязательно нужно забрать все коробки с патронами. И стрелы, которые я использовал.

— ...Эсперанса.

— Что?

— Мне пришлось воспользоваться вашим пистолетом. В тех кустах остались две гильзы.

— Иисус! — То ли это была игра огня, то ли Эсперанса на самом деле побледнел. — Я зарядил его перед тем, как случилась та ночная заваруха у вас дома. Конечно же, у меня не было перчаток. На гильзах будут мои отпечатки пальцев.

— Я приложу все силы, чтобы найти их, — сказал Декер. — Вот вам мои ключи. Заберите деньги, ножи, «ремингтон» и патроны. Уезжайте вместе с Бет отсюда ко всем чертям. Я буду искать до последней минуты, до тех пор, пока полицейские машины не свернут на просеку.

Эсперанса ничего не сказал, лишь в упор взглянул на него.

— Идите, — сказал Декер и сбежал вниз по склону к рощице из низкорослых молодых деревьев и нескольких кустов, темневшей справа от горящей хижины. Один раз он выстрелил из пистолета Эсперансы рядом с большой сосной, примерно...

«Здесь!» — решил Декер. Он попытался проиграть то, что делал в те секунды, — как он бросился на землю, когда бандит выстрелил в него из леса, как он поднялся на колени, как поднял пистолет обеими руками, как нажал на спуск и...

Выброшенная гильза должна была пролететь фута три-четыре...

Отблеск пожара сверкнул на чем-то маленьком и металлическом. Только сейчас он заметил, что давно уже сдерживает дыхание. Шумно выдохнув, Декер, чувствуя себя триумфатором, опустился на колени и поднял именно то, что искал, — гильзу от девятимиллиметрового пистолетного патрона. Оставалась еще одна. Поднявшись на ноги, он обнаружил спешившего к нему Эсперансу.

— Уезжайте, — сказал Декер.

— Только с вами.

— Но...

— Покажите мне, где искать, — перебил его Эсперанса.

Обогнув продолжавшую пылать хижину, они пробежали к заднему выходу и, не обращая внимания на труп мужчины, которому Декер выстрелил в голову, сосредоточились на поисках второй гильзы.

— Она может быть вон там или немного подальше. — Декер никак не мог отдышаться; его грудь продолжала бурно вздыматься.

— Слишком густой подлесок. — Эсперанса опустился на четвереньки и пригнулся к самой земле, словно принюхивался. — Хотя свет достаточно яркий, теней все же очень много.

— Мы должны ее найти!

— Прислушайтесь.

— Что еще?

— Сирены.

— Вот дерьмо!

— Слабенькие. Они еще очень далеко.

— Это ненадолго. — Декер лихорадочно водил руками по темной земле. — Уходите. Садитесь в машину. И гоните отсюда. Нет никакого смысла всем нам здесь попадаться.

— Или кому-то из нас. Забудьте об этой проклятой гильзе, — сказал Эсперанса. — Пойдемте к машине.

— Если они найдут гильзу, если смогут снять с нее отпечатки...

— Частичные отпечатки. Вероятно, даже смазанные.

— Вы можете на это только надеяться. Вам никогда не удастся объяснить, каким образом здесь оказалась гильза с вашими пальчиками. — Декер продолжал шарить среди опавших листьев.

— Я скажу, что кто-то украл мой пистолет.

— Вы сами поверили бы в такую историю?

— Вряд ли.

— В таком случае...

— Мне плевать. — Эсперанса, по-кошачьи ловко ползал под кустами. — Если даже меня могут к этому припутать, это вовсе не значит, что вы и Бет тоже должны попасться. Знаете, пойдемте от...

— Нашел! О боже всемогущий, я ее нашел. — Декер вскочил на ноги, забыв об усталости, и показал Эсперансе драгоценную гильзу. — Никогда не думал, что я...

Они выскочили из кустов и помчались к автомобилю, спотыкаясь и чуть не падая на склоне. Ключи от машины лежали в кармане у Эсперансы. Он ловко скользнул за руль, а Декер шлепнулся на пол возле заднего сиденья, рядом с Бет. Прежде чем он смог захлопнуть дверь, Эсперанса рванул автомобиль с места. Выбрасывая из-под колес ошметки сырой земли, джип описал полукруг по поляне. Притормозив лишь для того, чтобы включить фары, Эсперанса погнал машину по просеке, джип козлом проскакал по мосту и стремительно выскочил на темную проселочную дорогу.

— Мы все забрали? Деньги? Оружие? — спросил Декер. Ему пришлось повысить голос, чтобы расслышать самого себя сквозь оглушительный стук собственного сердца.

— Не могу припомнить ничего такого, что мы могли бы там оставить. — Эсперанса сильнее нажал на акселератор.

— Значит, неприятностей можно не опасаться, — сказал Декер.

— Если не считать... — Эсперанса указал вперед, в темноту, откуда все громче доносились вопли сирен.

Он сбавил ход и выключил фары.

— Что вы делаете? — Спросил Декер.

— Вспоминаю о детских играх. — Эсперанса свернул на просеку, ведущую к другому охотничьему домику, находившемуся в четверти мили от горящей хижины. Огонь разошелся вовсю и был виден издалека. Загнав автомобиль в кусты, Эсперанса выключил мотор и сидел, глядя сквозь барьер из темных деревьев на дорогу. Мимо промчались фары и мигалки пожарной и нескольких полицейских машин. Вой сирен хлестнул по ушам.

— Прямо как в доброе старое время, — сказал Эсперанса. Пропустив полицию и пожарных, он сразу же вывел автомобиль на дорогу и некоторое время ехал в темноте, с видимой неохотой включив фары лишь после того, как чуть не задел за дерево.

Еще два раза им пришлось сворачивать в лес, чтобы остаться незамеченными и пропустить машины, спешившие к пожару. Вторую остановку сделали подольше. Декер и Эсперанса вышли из машины и сняли камуфляжные костюмы. Когда Декер снимал костюм с Бет, она несколько раз вздрогнула от боли. Подкладкой костюмов они стерли камуфляжную краску с лиц, положили костюмы поверх оружия в багажнике и накрыли все это сверху автомобильным чехлом. Теперь можно было не опасаться, что они привлекут к себе излишнее внимание, если в Пекосе или в Санта-Фе вдруг поравняются с полицейской машиной.

Декер погладил Бет по голове.

— Ну что, тебе немного лучше?

— Ужасно сухо во рту.

— При первой же возможности дадим тебе воды. Дай-ка я посмотрю твой шов. Немного выступает кровь, но совсем чуть-чуть. Не волнуйся. Ты скоро будешь в полном порядке.

— Если швы разойдутся, то шрамы будут еще хуже?

— Мне очень не хочется соглашаться с тобой, но боюсь, что да.

— Теперь мы будем похожи друг на друга.

Декеру потребовалась добрая минута, чтобы понять, что, несмотря на боль, Бет старалась шутить.

— У меня, как и у тебя, будут шрамы от ранений, — пояснила Бет. — Но мои будут больше.

— Ты чудо, — сказал Декер. — Другой такой нет.

23

Через сорок минут Эсперанса свернул с автомагистрали № 25 на Олд-Пекос-трэйл, а с него Родео-роад, которая вела к тому переулку, где он держал свой трейлер. Время подходило к половине третьего. На ночных улицах не было ни души.

— Утром я поеду в пустыню и сожгу оружие, перчатки и костюмы вместе с содержимым фляжек, — сказал Декер. — Я купил «ремингтон» ради его дальнобойности, но мы им так и не воспользовались. Его можно хранить, ничего не опасаясь. Эсперанса, почему бы вам не взять его себе? А также лук со стрелами.

— И половину денег, — добавила Бет.

— Я не могу, — ответил Эсперанса.

— Но почему? Если вы не потратите деньги сразу, в один прием, если будете расходовать их понемногу, то никому и в голову не придет, что они у вас есть, — сказал Декер. — И вам не придется никому объяснять, откуда вы взяли полмиллиона долларов.

— Звучит просто замечательно, — признался Эсперанса.

— Я могу устроить вам номерной счет в банке на Багамах, — сказала Бет.

— Нисколько не сомневаюсь в этом.

— Так берете деньги?

— Нет.

— Но почему? — озадаченно повторил Декер.

— Видите ли, за последние дни я убил несколько человек ради того, что представлялось мне достойным делом. Но если я возьму деньги, если я извлеку из этого выгоду, то, думаю, что до конца дней своих буду чувствовать себя грязным.

В машине воцарилась тишина.

— А как вы, Декер? — спросил Эсперанса после паузы. — Вы оставите себе эти деньги?

— Я знаю для них хорошее применение.

— Например?

— Если я об этом расскажу, может ничего не получиться.

— Очень загадочно, — сказала Бет.

— Ты скоро все узнаешь.

— Что ж, пока есть время, мне хотелось бы, чтобы вы успокоили меня насчет еще одного дела.

Декер удивленно взглянул на него.

— Какого же?

— Я имею в виду продавца из оружейного магазина. Если криминалистическая лаборатория установит, что металлические осколки представляют собой фрагменты корпусов фляг, если он прочитает об этом в газете, то неужели он не вспомнит мужчину, который перед самым происшествием купил у него несколько единиц огнестрельного оружия и двенадцать фляг?

— Возможно, — согласился Декер.

— В таком случае почему вы не тревожитесь об этом?

— Потому что я в ближайшее время войду в контакт с моими бывшими работодателями и сообщу, что с проблемой Ренаты наконец-то разобрались путем категорического отрицания — МакКиттрик любил так называть убийство. Помня о том ужасе, который она учинила в Риме, Управление захочет сделать так, чтобы та история никак не связывалась с происшедшим в лесу и чтобы я никак не был с этим связан. Управление сошлется на национальную безопасность и не позволит местным властям провести глубокое расследование.

— Я, конечно, буду принимать в этом участие, — сказал Эсперанса, — и в том случае, если они об этом сразу не вспомнят, напомню, что именно я тот самый детектив, который обычно допрашивает торговцев оружием. И могу сказать вам прямо сейчас, что любая связь между вами и тем, что случилось в Пекосе, является простым совпадением.

— Кстати, раз уж заговорили о местных властях... — Декер наклонился вперед и открыл «бардачок» между передними сидениями. — Вот ваш значок.

— Наконец-то.

— И ваш пистолет.

— Возвращается на свое место. — Но наигранная бодрость Эсперансы сменилась откровенной меланхолией, как только он остановил машину перед своим трейлером. — Непонятно только, где мое место? Вот это — совершенно не похоже на дом. Просто пустая будка.

— Я очень сожалею о том, что жена бросила вас. Мне бы очень хотелось хоть чем-нибудь вам помочь, — сказала Бет.

— Звоните мне время от времени. Я хоть буду знать, что у вас все в порядке.

— Мы будем не только звонить, — отозвался Декер. — Вам предстоит часто встречаться с нами.

— Я в этом не сомневаюсь. — Но последние слова Эсперансы прозвучали совсем уныло. Оставив ключ в замке зажигания, он вышел из машины.

— Удачи.

Эсперанса ничего не ответил. Повесив голову, он медленно брел по усыпанной гравием площадке. И лишь после того, как он закрыл за собой дверь трейлера, Декер перешел на водительское место и повернул ключ зажигания.

— А теперь поедем домой, — сказал он.

24

Это возвращение было совсем не таким, как предыдущее — в Санта-Фе из Нью-Йорка. В тот раз Стив испытывал отрешенность от этого города и этого жилища (которое тогда не посетил), а сейчас он чувствовал себя дома. Сворачивая на подъездную дорожку, он окинул взглядом темный приземистый вытянутый силуэт своего саманного дома сказал себе: «Это мое». Очевидно, задумавшись, он произнес эти слова вслух.

— Конечно, твое, — удивленно откликнулась Бет. — Ты прожил здесь пятнадцать месяцев.

— Это так сразу не объяснишь, — растерянно откликнулся он. — Я боялся, что совершил ошибку.

Дорожка сворачивала за угол и выводила к навесу для машины, устроенному за домом. Датчик уловил движение и зажег свет. Декер помог Бет выбраться из машины.

Она прислонилась к нему.

— А как насчет меня? Во мне ты ошибся или нет?

На горе Солнца выли койоты.

— В ночь после первой встречи с тобой, — сказал Декер, — я стоял здесь и слушал этих самых койотов и очень жалел, что тебя не было рядом со мной.

— А теперь я рядом.

— Теперь — рядом. — Стив поцеловал ее.

Он отпер дверь черного хода и включил свет на кухне. Обнимая Бет за талию, он помогал ей передвигаться, держа ее костыли в левой руке.

— Мы устроимся в комнате для гостей. Главная спальня все еще выглядит как поле битвы небольшой войны. Могу я предложить тебе что-нибудь?

— Чаю.

Пока грелась вода, Декер разыскал пакет шоколадного печенья и выложил его содержимое на блюдце. При этих обстоятельствах печенье выглядело просто жалко. Ни он, ни она к печенью не прикоснулись.

— Боюсь, у нас нет горячей воды для ванны, — сказал Декер.

Бет устало кивнула.

— Я помню, что нагреватель погиб во время нападения в пятницу ночью.

— Я сейчас перевяжу тебя заново. И уверен, что тебе не повредит таблетка обезболивающего.

Бет снова кивнула; ее силы были на исходе.

— Ты справишься здесь одна?

— Что? — Бет выпрямилась на стуле, словно огорошенная его вопросом. — А куда ты собрался?

— Я хочу избавиться от этого барахла, которое свалено в автомобиле. И чем скорее, тем лучше.

— Я поеду с тобой.

— Нет. Отдыхай.

— Но когда ты вернешься?

— Вряд ли управлюсь до рассвета.

— Я не останусь здесь без тебя.

— Но...

— Тут совершенно не о чем спорить, — сказала Бет. — Я еду с тобой.

25

Небо на востоке уже начало светлеть, когда Декер закончил складывать камуфляжные костюмы и перчатки в кучу. Они находились в пустыне, в добрых двадцати милях к западу от Санта-Фе. Он посмотрел на Бет. Одетая в свитер, она стояла, скрестив руки на груди, прислонившись к передней пассажирской двери «Чероки», и наблюдала за его действиями. Декер вернулся к машине, взял фляги, наполненные взрывчатой смесью селитры и мазута, и вытряхнул их содержимое на одежду. Резкий запах раздражал ноздри. Он бросил в кучу стрелу, которой Эсперанса убил террориста в лесу, сверху пристроил мелкашку, помповое ружье и оба дробовика, оставив только «ремингтон», потому что это ружье не использовалось во время боя. Огонь, конечно, не сможет уничтожить номера на оружии, но приведет его в полную негодность. Если кто-нибудь случайно найдет одно из ружей в тех укромных местах, куда Декер рассчитывал их упрятать, то с презреньем отвернется от этого металлолома. Острым концом молотка Декер пробил большие дыры во флягах, чтобы в них не осталось паров, которые могли бы взорваться. Поскольку мазут горит медленно, он полил кучу бензином. Потом чиркнул спичкой, поджег всю коробку и бросил спички на кучу. Со свистом вспыхнул бензин, от него занялся мазут, и огонь сразу же охватил одежду и оружие. К светлеющему небу поднялся столб огня и дыма.

Декер подошел к Бет, обнял ее за талию и молча смотрел на пламя.

— В греческой мифологии была одна история. О птице, восстающей из пепла. Как ее звали? — спросила Бет. — Феникс?

— Это о возрождении, — сказал Декер.

— А ведь имя Рената переводится на английский именно так, правда? Возрождение?

— Эта мысль приходила мне в голову.

— Но оно возможно на самом деле? — спросила Бет. — Возрождение?

— Только в том случае, если мы этого хотим.

Позади них солнце выглянуло из-за хребта Сангре-де-Кристо.

— Как ты это выдерживаешь? — спросила Бет, немного погодя. — Этой ночью... То, что нам пришлось сделать.

— Я тебе уже попытался объяснить это вчера вечером. Меня учили, что для того, чтобы выжить, нужно отрешиться от любых эмоций, которые не приносят практической выгоды.

— Я так не могу. — Бет задрожала. — Когда я убила моего мужа... его нельзя было не убить... Я после этого блевала три дня почти без перерыва.

— Ты сделала то, чтоб было необходимо. Мы тоже сделали то, чего нельзя было не сделать. Как бы плохо мне сейчас ни было, я не могу отбросить тот факт, что мы с тобой здесь, что я обнимаю тебя...

— Что мы оба живы, — добавила Бет.

— Да.

— Ты не задумывался о том, где я научилась обращаться с оружием?

— Ты не должна рассказывать мне о твоем прошлом, — отозвался Декер.

— Но я хочу. И должна. Это Джой заставил меня учиться этому, — сказала Бет. — У него весь дом был набит оружием, а в подвале был тир. Он очень часто заставлял меня спускаться туда и смотреть, как он стреляет.

Огонь и дым поднялись выше.

— Джой знал, что я ненавижу стрельбу. Хотя я надевала специальные наушники, но все равно вздрагивала от каждого выстрела. А его это забавляло. Он смеялся. Потом он решил, что еще забавнее будет заставить меня стрелять. Из самых мощных пистолетов. «Магнумы» .357, .45, и вплоть до .44. Иногда мне кажется, что он учил меня стрелять, потому что ему нравились острые ощущения, и что он нарочно издевался надо мной, провоцируя на то, чтобы я попыталась обратить какой-нибудь из его бесчисленных пистолетов против него. О, тогда бы он отвел душу, он заставил бы меня пройти через ад, испытать невообразимые страдания — если бы я на это осмелилась. А потом заставил меня учиться стрелять из охотничьих ружей. Это громче. И отдача сильнее и больнее. Из одного такого ружья я его и убила, — закончила Бет. — Из дробовика.

— Тс-с-с.

— Из двустволки. Почти точно такой же, из которой я стреляла этой ночью.

— Тс-с-с. — Декер поцеловал слезу, сбегавшую по ее щеке. — Прошлого больше не существует.

— Это означает, что твоего прошлого тоже не существует?

— О чем это ты?

— Скажи, ты утратил ту открытость, которую здесь нашел? Ты действительно вернулся в прежнее состояние? Снова замкнулся в себе и будешь жить отстраненно от всего на свете?

— Только не от тебя, — сказал Декер. — Не от этого. — Он указал на поднимавшееся над горами солнце, на уже начавшие желтеть осины в долине горнолыжников, на зеленую стену пиний в предгорьях и заросли чамизы — пятна цвета горчицы на красно-оранжевом фоне в хрустально-прозрачном воздухе высокогорной пустыни. — Но есть и такие веши в моей жизни, от которых я действительно отстранился, о которых я не хочу, чтобы ты знала, которые я не хочу держать в памяти.

— Поверь, я чувствую то же самое.

— Я никогда не буду спрашивать тебя об этих вещах, — сказал Декер, — и ты совершенно не должна говорить мне о них, если только не захочешь сама. Я могу лишь представить себе тот страх и растерянность, которые ты, по-видимому, испытывала, когда приехала в Санта-Фе, пытаясь скрыться от мафии, и отлично понимаю, что ты почувствовала, узнав, что у меня есть навыки, чтобы помочь тебе. Ты видела во мне спасителя и вцепилась в меня. Можно ли считать, что ты использовала меня? Если да, то я счастлив, что ты так поступила, потому что иначе я никогда не встретился бы с тобой. Даже если бы я знал, что ты меня использовала, я хотел бы, чтобы так оно и было.

Декер подошел к открытой задней двери автомобиля и вынул сумку, в которой лежал миллион долларов.

— Некоторое время после того, как я спас тебя, я думал, что ты осталась со мной из-за этого.

Декер отнес сумку к костру.

Бет глядела на него изумленными глазами.

— Что ты хочешь делать?

— Я же сказал тебе, что у меня есть для них хорошее применение. Я собираюсь уничтожить прошлое.

— Ты хочешь сжечь деньги?

— Эсперанса был прав. Если мы станем тратить эти деньги, мы почувствуем себя запачканными.

Декер держал сумку над огнем.

— Миллион долларов?— спросила Бет.

— Кровавые деньги. Ты действительно расстроишься, если их сожгу?

— Ты меня испытываешь?

Дно сумки начало тлеть.

— Я хочу расстаться с прошлым, — пояснил Декер.

Бет никак не могла решиться. По краям дна сумки побежали язычки огня.

— Последний шанс, — сказал Декер.

— Бросай, — откликнулась Бет.

— Ты уверена?

— Бросай их в огонь! — Бет, прихрамывая, направилась к нему. — Пусть для нас прошлое закончится прямо сейчас.

Она поцеловала его. Когда Декер швырнул сумку в огонь, ни он, ни она не проводили миллион даже коротким взглядом. Их поцелуй длился и длился. У Декера перехватило дыхание...

Дэвид Моррелл Торговец смертью

Вот он, написан на стене,

Последней герцогини лик прекрасный,

И смотрит, как живой, он, но… напрасно.

Роберт Браунинг

Часть первая

1

Из журнала «Ньюсуик»

«Это было давным-давно, и я не люблю вспоминать об этом», — заявляет Малоун. Но, если верить критикам, утверждающим, что на своих полотнах он прославляет жизнь с большим успехом, нежели это удавалось любому живописцу со времен импрессионистов, невольно начинаешь думать, что чувственность его работ является реакцией на тот кошмар, из которого Малоуну едва удалось выйти живым в ночь на 20 декабря 1989 года во время американского вторжения в Панаму.

Художник, который был некогда пилотом военного вертолета, ныне участвует в беспощадной схватке, что вершится на полях битв современного мира искусства, — это немыслимое сочетание его наполненного насилием прошлого и настоящего, в котором он является утонченным художником, только добавляет Малоуну загадочности. Но хотя прошлое Малоуна в качестве морского пехотинца кажется некоторым поклонникам его творчества экзотичным, оно же поначалу заставило многих критиков выразить скепсис относительно ценности его работ. «Чтобы заслужить свою нынешнюю репутацию, — говорит Дуглас Феннерман, импресарио Малоуна, — Чейзу пришлось трудиться в два раза больше любого другого художника. И с учетом данного факта солдатский опыт только помог ему. Он просто необходим, если вы хотите выжить на полях сражений между галереями Манхэттена».

Внешне Малоун, безусловно, больше похож на солдата, нежели на живописца в традиционном представлении публики: шести футов роста, даже не просто мускулистый, а накачанный, с бронзовым от загара лицом и, несомненно, привлекательными чертами. Когда мы брали у Малоуна интервью возле его дома на мексиканском курорте Косумель, он только что закончил ежедневную пятикилометровую пробежку, которая следует за часом физических упражнений. Его выбеленные жарким карибским солнцем волосы и такого же цвета недельная щетина делали его еще более привлекательным. Кроме пятен краски на футболке и шортах Малоуна, ничто не выдавало в нем живописца.

У нас возникло ощущение, что точно так же он выглядел и в лейтенантской форме десять лет назад, когда его боевой вертолет был сбит панамской ракетой. Это случилось в 2 часа утра 20 декабря, и хотя сам Малоун отказывается рассказывать о том эпизоде, Джеб Вайнрайт, его второй пилот, который был сбит вместе с ним, помнит те драматические минуты очень живо.

«В ту ночь, — рассказывает он, — в воздухе летало столько трассирующих пуль и ракет, не говоря уж о взрывах, гремевших на земле, что все это напоминало четвертое июля. Четвертое июля, которое празднуют в аду. Чтобы подавить вражеские огневые точки, мы сначала нанесли удар с воздуха. Сил для этого имелось достаточно: 250 самолетов и 110 боевых вертолетов. Наверное, это было похоже на рой гигантских москитов с чертовски здоровенными и смертоносными жалами — 40-миллиметровыми пушками „Вулкан“, 105-миллиметровыми гаубицами и противотанковыми снарядами с лазерным наведением. Арсенал еще тот, доложу я вам.

Одной из наших главных целей был генштаб панамских войск, временно размещенный в похожем на фабрику здании в Эль-Чорильо, трущобном районе панамской столицы. Эль-Чорильо в переводе с испанского означает „маленький ручей“. Американские военные стратеги предположили, что панамцы разместили свой генштаб именно там, чтобы в случае чего укрыться за спинами обитавших там двадцати тысяч мирных жителей.

Они не ошиблись, — продолжает Вайнрайт. — Когда наши „вертушки“ нанесли удар по генштабу, враги побежали искать укрытие в близлежащих окрестностях. Мы не прекращали преследовать их, и тут Чейз принялся кричать в микрофон переговорного устройства, сообщая нашему командованию о том, что под огнем оказались гражданские лица. Так оно и было. Почти сразу же вслед за этим практически одновременно взлетели на воздух пять жилых кварталов. Мы еще не успели получить ответ от своего начальства, как в нас попали. Никогда не забуду, как лязгнули у меня зубы, когда в наш вертолет угодила ракета. Чейз делал все, чтобы сохранить контроль над управлением. Вертолет наполнился удушливым дымом, стал вращаться вокруг своей оси, крениться и падать. Чейз — самый лучший вертолетчик из всех, кого я знаю, но даже мне до сих пор непонятно, как ему удалось не грохнуться и благополучно посадить машину на землю».

Однако кошмар только начинался. Пожар пожирал одну лачугу за другой, а Малоун и Вайнрайт отчаянно пытались спастись из этого огненного ада. Двадцать тысяч обитателей Эль-Чорильо в панике разбегались по улицам, а Малоун и его второй пилот оказались под перекрестным огнем. С одной стороны в них стреляли панамцы, с другой — американцы, которым было невдомек, что их пилоты очутились на земле, в эпицентре сражения.

«А потом мне в ногу попала пуля, — продолжает свой рассказ Вайнрайт, — и я до сих пор не знаю, с какой стороны она прилетела — с панамской или с нашей. Мимо нас в панике бежали мирные жители. Чейз наложил мне на рану тугую повязку, взвалил меня на плечо и потащил из-под огня. Учтите, что при этом ему еще приходилось отстреливаться из пистолета от засевших в зданиях панамцев. Только потом я узнал, что он волок меня вплоть до самого рассвета. В конечном итоге мы были прижаты к какой-то стене. Сверху на нас падала сажа, и только тут мы увидели американские танки и огнеметчиков, появившихся на обгоревших руинах того места, которое только вчера называлось Эль-Чорильо. В ту ночь погибло две тысячи мирных жителей, а о том, сколько их было ранено, известно одному только богу».

Вскоре после этого случая Малоун покинул ряды морской пехоты и вышел в отставку.

«Помню, когда мы не были заняты боевой подготовкой, Чейз постоянно что-то рисовал, — вспоминает далее Вайнрайт. — Иногда он даже отказывался от увольнительных и, когда остальные отправлялись развлекаться, оставался в казарме, чтобы поработать над своими рисунками. Для меня было очевидно, что Чейз обладает талантом, но какого масштаба этот талант, я осознал лишь тогда, когда он оставил армейскую службу и полностью посвятил себя живописи. Я думаю, в ту ночь в Эль-Чорильо он принял очень важное для себя решение и потом никогда не оглядывайся назад».

Зритель не найдет в полотнах Малоуна даже намека на насилие. В большинстве своем это светлые, красочные пейзажи. Их трепетные детали чем-то напоминают Ван Гога, но при этом полностью самобытны и излучают пылкую радость, возвышенное понимание окружающего мира, по достоинству оценить который может, пожалуй, только тот, кто выжил в чудовищном по своей жестокости столкновении с насилием и смертью…

2

Волны прибоя подкатывались совсем близко к кроссовкам Малоуна и сразу же отступали назад, предзакатное солнце отражалось в водах Карибского моря, создавая оттенки, которых, казалось, раньше никогда не существовало в природе. Малоун не упускал ничего из того, что его окружало: ни рассыпчатого песка под ногами, ни благоуханного бриза, шевелившего его густые и курчавые волосы, ни жалобных криков чаек над головой. Поднеся кисть к наполовину законченному полотну, он максимально сосредоточился. Художник хотел, чтобы в его новой картине присутствовало все это: не только цвета и очертания, но и звуки, и запахи, и даже соленый вкус воздуха. Художник пытался добиться невозможного, стремясь запечатлеть все эти ощущения на холсте. Чтобы тому, кто будет смотреть на картину, показалось, что он сам стоит на этом месте и наслаждается волшебными мгновениями, чтобы он почувствовал этот закат так, как если бы никогда не видел ни одного другого.

И в этот момент что-то отвлекло его внимание. Когда Малоун служил в морской пехоте, умение замечать несколько деталей одновременно не раз спасало ему жизнь, и со временем он в совершенстве овладел искусством выживания. Теперь этот дар пригодился ему и в ипостаси художника.

Движение он заметил справа от себя, возле группы пальм, стоящих метрах в ста дальше по пустынному пляжу, около того места, где заканчивалась почти незаметная сейчас грунтовая дорога. Размытая тень превратилась в фигуру приземистого человека, вышедшего на песок. Незваный гость поднес руку козырьком к глазам, чтобы прикрыть их от ослепительных солнечных бликов на воде, и стал смотреть в сторону Малоуна. Когда мужчина приблизился, его костюм, который сначала показался Малоуну темным, оказался великолепного синего цвета. Безупречные черные ботинки, в которые недавно, наверное, можно было смотреться, как в зеркало, запорошил мелкий белый песок, атташе-кейс в его руке был пепельно-серым — таким же, как и его волосы, и, судя по небольшим выпуклостям, сделан из дорогой страусиной кожи.

Малоун не удивился тому, что не услышал, как подъехал незнакомец. Громкий шум прибоя заглушал все остальные звуки. Не удивил его и безрадостный наряд гостя, выглядящий столь неуместно в этом курортном раю. Даже здесь, среди беззаботных отдыхающих, время от времени появлялись замотанные повседневными делами бизнесмены в костюмах-тройках и с «дипломатами» в руках. Малоуна озадачило другое. Целенаправленность, с которой двигался в его сторону этот человек, намекала на то, что он пришел именно к нему, Малоуну. Но ведь Малоун никому не сообщал о том, куда отправляется!

Малоун размышлял обо всем этом, не проявляя внешне никаких эмоций и никак не реагируя на приближение. Однако он все же склонил голову чуть вбок, ближе к палитре, чтобы незаметно поглядывать в сторону пришельца. Он сделал более интенсивным красный цвет в одном месте на холсте, а господин в костюме тем временем подошел так близко, что в поле зрения Малоуна оказались носки его ботинок. Остановившись на расстоянии вытянутой руки, гость заговорил:

— Мистер Малоун?

Тот пропустил обращенные к нему слова мимо ушей.

— Я — Александр Поттер.

Малоун вновь не обратил на него никакого внимания.

— Вчера я говорил с вами по телефону и сообщил, что прилетаю сегодня днем.

— Напрасно потеряли время. Я, кажется, ясно дал вам понять, что ваше предложение меня не интересует.

— Более чем ясно. Вот только мой наниматель не принимает «нет» в качестве ответа.

— Пускай привыкает. — Малоун сделал еще один мазок кистью. В небе кричали чайки. Целая минута прошла в молчании.

Паузу прервал Поттер.

— Возможно, ваш отказ объясняется тем, что вы считаете недостаточным предложенное вам вознаграждение? Во время нашего телефонного разговора я назвал вам сумму в двести тысяч долларов. Мой наниматель уполномочил меня удвоить ее.

— Дело не в деньгах.

— А в чем же?

— В моей жизни уже был период, когда мне приходилось подчиняться чужим приказам.

Поттер кивнул:

— Я знаю, вы служили в морской пехоте.

— Вот именно. И, уйдя в отставку, я пообещал себе, что с этого момента и впредь буду делать только то, что сам считаю нужным.

— Полмиллиона.

— Я слишком долго выполнял приказы других людей. Многие из этих приказов казались мне бессмысленными, но я был обязан их выполнять. Наконец я решил, что единственным боссом для себя буду я сам. Как-то раз мне очень понадобились деньги, и я нарушил обещание, данное самому себе. Человек, нанявший меня, смотрел на вещи иначе, чем я. Он заявил, что я плохо выполнил свою работу, и отказался платить мне.

— На сей раз этого не случится. — На Поттере был галстук в красную, синюю и зеленую полоску — цвета Лиги плюща,[99] элитного клуба, в который Малоуна никогда не позовут и в который ему самому никогда не хотелось вступить.

— В тот раз этого тоже не случилось, — сказал Малоун. — Поверьте мне, я убедил того парня заплатить мне.

— Я имею в виду, что теперь никто не посмеет усомниться в качестве выполненной вами работы. Вы теперь слишком знамениты. Шестьсот тысяч долларов.

— Это больше, чем я когда-либо получал за свои картины!

— Моему нанимателю это известно.

— Почему он готов платить столь высокую цену?

— Он ценит все уникальное.

— И он заплатит такую сумму за портрет для частной коллекции?

— Условия заказа предусматривают два портрета. Один — только лицо, второй — в полный рост и с обнаженной натуры.

— С обнаженной натуры? Могу ли я предположить, что позировать мне будет не лично ваш наниматель?

Малоун пытался пошутить, но у Поттера, судя по всему, отсутствовало чувство юмора.

— Его жена, — ответил он. — Сам мистер Белласар даже не фотографируется.

— Белласар?

— Дерек Белласар. Это имя вам что-нибудь говорит?

— Ничего. А должно?

— Мистер Белласар — очень могущественный человек.

— И, я уверен, каждое утро, глядя в зеркало, он напоминает себе об этом.

— Что, простите?

— Откуда вы узнали, что я здесь?

То, как резко художник сменил тему разговора, озадачило Поттера, и в его глазах за толстыми стеклами очков промелькнула тень растерянности. Он даже вздернул бровь и наморщил лоб.

— Ну, это как раз не секрет. Владелец галереи на Манхэттене, в которой продают ваши работы, подтвердил информацию, появившуюся в статье о вас в недавнем номере «Ньюсуика», и выяснилось, что вы действительно живете здесь, в Косумеле.

— Я спрашивал не о том.

— Вас интересует, откуда мне стало известно, куда вам звонить? — На лице Поттера вновь появилось выражение непоколебимой уверенности в себе. — И здесь никакой тайны. В статье упоминалась ваша склонность к уединению, говорилось о том, что у вас нет телефона и вы живете в почти необитаемой части острова. Кроме того, журналисты сообщали о том, что единственной постройкой вблизи вашего дома является ресторан «Коралловый риф», куда для вас присылают почту и звонят в случае необходимости. Дальше, как говорится, дело техники: я проявил определенную настойчивость и звонил туда до тех пор, пока не застал вас.

— И все же я спрашивал не о том…

— В таком случае, боюсь, я не понимаю сути вашего вопроса.

— Откуда вам стало известно, что я нахожусь здесь? — Малоун ткнул пальцем прямо в песок у своих ног.

— А, теперь понятно. Кто-то в ресторане указал мне направление, в котором вы отправились.

— Нет! Сегодня днем я пришел сюда по воле случая, импульсивно и никому не сказал о том, куда собираюсь. Следовательно, у вас был только один способ узнать о моих передвижениях. Вы приставили кого-то следить за мной!

Выражение лица Поттера не изменилось. Он даже не моргнул.

— Если вы сейчас же не уберетесь подобру-поздорову, я обещаю вам крупные неприятности, — проговорил Малоун.

— Возможно, мы продолжим разговор за ужином.

— Вы, как я погляжу, тоже не понимаете значения слова «нет»?

3

Поттер расположился за столиком прямо напротив входа, поэтому стоило Малоуну войти в «Коралловый риф», как он сразу же увидел его. Похоронный костюм чужака резко контрастировал с яркими топиками и шортами туристов, проехавших десять километров от Сан-Мигеля, единственного города Косумеля, лишь для того, чтобы посетить этот ставший знаменитым ресторан.

Несколько лет назад это была дешевая закусочная, а посетителями ее являлись в основном дайверы, которых привлекала кристально чистая вода у кораллового рифа. Тогда тут подавали лишь пиво да немудреные закуски. Со временем расширилось и помещение ресторана, и его меню. Теперь он упоминался во всех туристических путеводителях по Косумелю в качестве заведения, которое туристам непременно нужно посетить. Поттер, как и любой другой человек, имел полное право находиться здесь, но Малоун рассматривал «Коралловый риф» как продолжение своего дома, и поэтому присутствие здесь этого типа возмутило его.

Задержавшись у столика, он наградил Поттера долгим, тяжелым взглядом, а затем подошел к Ят-Баламу, круглоголовому, широколицему, с выдающимися скулами владельцу заведения. Лицо Малоуна смягчилось, и он радушно поздоровался с этим симпатичным индейцем майя, с которым они давно успели подружиться.

Малоун никогда не испытывал потребности в большом количестве друзей. Единственный ребенок в семье, которого к тому же воспитывала мать-одиночка, он еще в детстве часто оставался один и не тяготился одиночеством. Вот и сейчас Малоун чувствовал себя вполне комфортно, живя вдалеке от единственного города на этом маленьком островке, приютившемся у восточного побережья мексиканского полуострова Юкатан. Но этот ресторан приобрел для него очень большое значение. Малоун приходил сюда каждый день. Он установил дружеские отношения не только с Ятом, но и с его женой, которая была тут шеф-поваром, и двумя сыновьями-подростками, работавшими официантами. Его потребность в социальной жизниполностью удовлетворялась общением с редкими визитерами из мира искусства, время от времени навещавшими его товарищами по армейской службе и ныряльщиками, которые приезжали со столь завидной регулярностью, что могли уже считаться постоянными клиентами. Три месяца назад у Малоуна даже появилась постоянная женщина, но конец этой романтической истории оказался несчастливым. Ей определенно не нравилась уединенная островная жизнь, пусть даже в таком райском уголке, и она предпочла вернуться к светским раутам и галереям Манхэттена.

После того как Малоун и Ят обменялись обычными любезностями, хозяин ресторана сообщил:

— Вон мужчина, который торчит тут целый вечер, но не заказывает ничего, кроме чая. Все это время он не спускает глаз с входа и говорит, что ждет тебя.

Ят указал взглядом своих миндалевидных глаз в сторону Поттера.

— Да, я увидел его сразу, как вошел.

— Это твой друг?

— Нет, это мой геморрой.

— Значит, будут неприятности?

— Вряд ли, но я, пожалуй, сначала разберусь с этим, чтобы потом спокойно насладиться едой. Что у нас сегодня на ужин?

— Уачинанго по-веракрусски.

Рот Малоуна наполнился слюной, как только он представил красного люциана,[100] запеченного целиком с острыми зелеными перчиками, луком, томатами и специями.

— Подай ему одну порцию и запиши на мой счет. Мне — то же самое.

— Хорошо, тогда я поставлю на его столик еще один столовый прибор.

— Не нужно. Я не собираюсь ужинать с ним. Лучше принеси нам по «Маргарите». После того как я поговорю с ним, ему непременно понадобится выпить.

Когда Малоун повернулся, чтобы направиться к столику Поттера, Ят предупреждающим жестом положил руку ему на плечо. Малоун успокаивающе улыбнулся ему.

— Не волнуйся, старина, я обещаю тебе, что никаких осложнений не будет.

Ресторан представлял собой восьмиугольное сооружение с тростниковыми стенами, которые доходили посетителям всего лишь до пояса и поэтому не мешали им любоваться восхитительным морским пейзажем, освещенным светом полной луны. Над стойкой бара, расположенной у входа, висела картина с изображением пляжа, того самого, на котором стоял ресторан. Ее написал и подарил Яту Малоун. Высокие шесты подпирали длинные бамбуковые балки. Подобно спицам колеса, они расходились в разные стороны и поддерживали круглую крышу из пальмовых листьев. Благодаря такой конструкции, как бы много посетителей ни собиралось в ресторане, тут всегда царило ощущение простора и было много воздуха.

Поттер не отрывал взгляда от приближающегося Малоуна. А тот, подходя все ближе, думал о том, что в их первую встречу предзакатное освещение, по-видимому, приукрасило его. Сейчас бледность Поттера буквально бросалась в глаза. Судя по всему, этот человек редко бывал на свежем воздухе. В глазах, прятавшихся за стеклами очков, застыло угрожающее выражение.

— Присаживайтесь, — проговорил Поттер, делая приглашающий жест.

— Боюсь, не смогу. Но я взял на себя смелость заказать для вас ужин, фирменное блюдо этого заведения. Отведав его, вы непременно согласитесь с тем, что не ели ничего вкуснее за всю свою жизнь. Не возвращаться же вам из этой поездки вовсе с пустыми руками!

По-прежнему буравя Малоуна взглядом, Поттер постукивал пальцами по столу.

— Вы, судя по всему, не понимаете: я не могу вернуться к мистеру Белласару и сообщить, что вы отказались от его предложения.

— Тогда не возвращайтесь. Сообщите ему, что вы увольняетесь.

Поттер забарабанил пальцами по столу с удвоенной силой.

— Это также неприемлемо.

— Послушайте, у всех время от времени случаются проблемы на работе. Не важно, сколько он вам платит. Если вам не нравится то, чем приходится заниматься…

— Вы ошибаетесь, моя работа мне как раз очень нравится.

— Вот и замечательно! Тогда постарайтесь объяснить своему нанимателю, что от вас в данном случае ничего не зависело.

— Дело не в нем, а во мне. Я не привык терпеть неудачи. Вы должны осознать, насколько все серьезно. Что я могу предложить вам, чтобы вы согласились?

— Это вы должны осознать: если я приму этот заказ, то потеряю то, что ценю больше всего на свете.

Глаза Поттера сузились.

— И что же это такое? — спросил он.

— Свою независимость. Денег у меня даже больше, чем мне нужно, поэтому я вовсе не собираюсь бросать все и лететь по первому свистку любого сукиного сына, полагающего себя достаточно богатым, чтобы диктовать мне, что и как рисовать.

В пылу спора Малоун сам не заметил, как перешел почти на крик. В какой-то момент он осознал, что вокруг них воцарилась тишина, огляделся и увидел, что все обедающие отложили вилки с ножами и смотрят на них. Ят стоял в глубине ресторана, и в его взгляде читалась нескрываемая тревога.

— Прошу прощения, — проговорил Малоун, подняв руку в успокаивающем жесте. Затем он снова повернулся к Поттеру. — Этот ресторан является для меня вторым домом. Не заставляйте меня устраивать здесь скандал.

— Ваш отказ от нашего предложения является окончательным?

— У вас что, проблемы со слухом?

— И нет никакого способа заставить вас изменить свое решение?

— Господи, неужели вы этого еще не уяснили?

— Хорошо. — Поттер поднялся. — Так я и доложу мистеру Белласару.

— Куда вы так торопитесь? Покушайте сначала.

Поттер взял свой атташе-кейс.

— Мистер Белласар желает узнать о результатах наших с вами переговоров немедленно.

4

Пассажиров сорокафутовой яхты, бросившей якорь у рифа, в четверти мили от берега, больше интересовало не отражение луны на водной глади, а огни ресторана. Четверо мужчин смотрели в сторону берега и одновременно слушали рацию, из которой в данный момент доносился невнятный шум голосов и звяканье ножей о тарелки.

— Я нахожусь слишком далеко и не расслышал, что сказал Малоун, — послышался из рации мужской голос, — но у Поттера вид совершенно убитый.

— Он встает, — произнес следом за этим женский голос, — берет свой кейс и торопится к выходу.

— Наверное, собрался в аэропорт, — предположил старший и, видимо, главный из стоявших у поручней — мужчина в возрасте и с редкими волосами. — Нам известно, с каким недоверием Белласар относится к телефонам, поэтому Поттер наверняка свяжется с ним по переговорному устройству с шифратором, которое имеется на борту самолета.

Рация вновь заговорила женским голосом:

— Родригес под видом шофера такси занял позицию. Он проследит за машиной, арендованной Поттером, и выяснит, куда тот направился.

— А Малоун тем временем подошел к хозяину ресторана, — сообщил мужской голос из рации. — Похоже, извиняется. Он, судя по его виду, недоволен собственным поведением, но еще больше зол на Поттера. — В течение некоторого времени из рации доносились только обычные для любого ресторана звуки, а потом мужчина произнес: — Сел за столик и принялся за еду.

Старший на яхте устало вздохнул. Выражение его лица было кислым. Он испытывал тошноту — то ли от легкой качки, то ли от того, что услышал.

— Боюсь, что на сегодня — все. Шоу окончено, — сказал он.

— И Малоун не принял предложение, — проговорил крепко скроенный мужчина, стоявший рядом с ним.

— В точности как ты предсказывал.

— Но я же был у него вторым пилотом, да и после его ухода из армии продолжал с ним общаться. Я хорошо его изучил и знаю, как он мыслит.

— Думаешь, он окончательно решил быть свободным художником? А ведь такой великолепный шанс может нам больше никогда не подвернуться! Ты действительно знаешь его лучше всех, так подскажи, каким образом, черт побери, мы могли бы перетащить его на свою сторону?

5

Малоун услышал низкое рычание и сразу же насторожился. Это случилось еще до того, как джип обогнул группу пальмовых деревьев и он увидел свой дом. Однако после того, как Малоун объехал пальмы, он все равно не увидел своего дома, поскольку огромное облако пыли заволокло все вокруг. Картина, представшая его взгляду, была настолько нереальной, что он резко затормозил, и джип остановился, будто наткнувшись на невидимое препятствие. Словно парализованный, Малоун смотрел на вершащийся прямо перед его глазами хаос. Ревущие, похожие на динозавров бульдозеры — один, два, три, Господи Иисусе, целых шесть! — перепахивали дюны, вырывая с корнем и валя на песок чудесные пальмы, росшие вокруг его дома.

Когда Малоун впервые увидел эту укрытую от посторонних глаз бухточку на восточном берегу Косумеля, он сразу же понял, что хочет жить только здесь. Спокойные воды на противоположном побережье островка делали его более привлекательным для туристов и застройщиков, и это вполне устраивало Малоуна. Он предпочитал держаться подальше от людских толп. Сильный прибой на этой не защищенной скалами стороне острова, не говоря уж о полной безлюдности маленькой бухты, прямые и резкие контрасты света и тени, создаваемые белым песком, испещренным черными валунами, сделали ее неотразимой для Малоуна.

В соответствии с мексиканскими законами, иностранец мог купить землю, получив официальное разрешение министерства иностранных дел Мексики, однако с участками, расположенными в прибрежной зоне, все обстояло не так просто. Правительственных чиновников было необходимо убедить в том, что потенциальный собственник будет обходиться с этим драгоценным природным ресурсом заботливо и бережно. Поэтому Малоуну пришлось приобрести этот участок, заключив с местным банком трастовое соглашение сроком на пятьдесят лет. Право собственности при этом сохранялось за банком, и он же выступал гарантом сохранности пляжа.

Малоун тут же нанял известного мексиканского архитектора, и тот разработал для него проект будущего дома. Элегантная, вытянутая в длину одноэтажная постройка была сооружена из обычно непривлекательного на вид бетона, который, однако, был в меньшей степени подвержен пагубному влиянию царившей здесь влажности, нежели дерево, послужившее материалом для строительства большинства домов на острове. После этого все края и грани дома тщательно обтесали — так, что не осталось практически ни одного острого угла, и дом приобрел мягкий, обтекаемый вид. Стены оштукатурили, вокруг дома посадили множество красочных цветущих кустов, а крышу, как это было принято здесь, покрыли пальмовыми листьями. Несколько арочных проемов и внутренних двориков позволяли морскому бризу свободно гулять по всему помещению, отчего отпала необходимость в кондиционерах.

Но сейчас все здесь выглядело иначе. Дом был покрыт толстым слоем песка, поднятого в воздух бульдозерами, а обычно ласковый морской ветер нес песок внутрь дома. Дюны, среди которых угнездился дом Малоуна, бульдозеры начисто сровняли, повсюду лежали поваленные пальмовые деревья. Но им этого было мало: словно сорвавшись с цепи, бульдозеры продолжали вспахивать, уродовать, разрывать пространство вокруг дома.

Малоун наблюдал эту чудовищную картину расширившимися от изумления глазами, но наконец его временный паралич прошел. Кипя от ярости, он выскочил из джипа и кинулся к ближайшему бульдозеру, неистово размахивая руками и приказывая водителю остановиться. Однако водитель либо не видел его, либо, что еще более вероятно, ему было плевать на сигналы, которые подавал ему Малоун, поскольку бульдозер прорычал мимо него и повалил еще одну пальму. Охваченный еще большей злостью, Малоун кинулся за ним вдогонку, схватился за ручку двери, подтянулся и ухватился за ключ зажигания и выключил двигатель огромной машины.

— Черт! Я же велел вам остановиться! — прокричал он на испанском.

Водитель бульдозера выругался и ухватил Малоуна за руку, пытаясь освободить ключ.

— Какого дьявола вы здесь делаете? — прорычал Малоун.

Не переставая ругаться, водитель бульдозера продолжал отдирать его руку от ключа, чтобы снова завести машину. Малоун выдернул ключ из замка зажигания и отбросил его на песок. В ту же секунду кругом воцарилась тишина; остальные водители, видя, что происходит, заглушили двигатели своих бульдозеров, спрыгнули на песок и поспешили на помощь своему товарищу.

— Отвечай! — не отступал Малоун. — Чем вы тут заняты? Это — мой дом, вы не имеете права здесь находиться!

Другие водители окружили бульдозер. Трое встали по левую сторону, двое — по правую.

— Отвяжись от моего брата! — велел один из них.

— Вы что-то перепутали, — продолжал говорить Малоун. — Я здесь живу! А вы, наверное, ошиблись и приехали не в то место!

— Ошибку сделаешь ты, если немедленно не отстанешь от моего брата! — угрожающим тоном проговорил второй водитель и стал карабкаться на бульдозер.

— Послушайте…

Но слушать его они не хотели. Повернувшись к Малоуну, тот водитель, у которого он отобрал ключ зажигания, нацелил кулак ему в живот. Реакция Малоуна была, может, чуть медленнее, чем в его армейские времена, но достаточно быстрой, чтобы нейтрализовать противника. Он схватил мексиканца за руку, сдернул его с места и выкинул из кабины бульдозера на песок. Двигаясь столь же молниеносно, он нырнул под руку брата поверженного, избежав таким образом удара, направленного ему прямо в лицо, а затем распрямился и коротким ударом в солнечное сплетение отправил работягу следом за его братом — отдыхать на песке. Остальные четверо смотрели на происходящее раскрыв рот. Они уже не были столь уверены в том, что хотят наказать иностранца.

— Больше никто не пострадает!

— Кроме тебя, — прохрипел первый водитель, поднимаясь с песка и пытаясь восстановить дыхание.

— Говорю же вам, я не хочу драться! Просто прекратите уродовать деревья, пока мы не выясним, что к чему. Вы не должны делать то, что вы делаете.

— Человек, который нас нанял, объяснил все очень четко, — сердито проговорил третий водитель. — Он привез нас сюда, сказал, что земля принадлежит ему, и велел сровнять все с землей, чтобы подготовить площадку для строительства нового отеля.

— Какой еще человек? Кто бы это ни был, он нес полную чушь. Он назвал вам свое имя?

Когда Малоун услышал имя этого человека, в его груди заклокотала еще более кипучая ярость.

6

«РОБЕРТО РИВЕРА. МЕНЕДЖЕР БАНКА», — гласила надпись на двери. Малоун открыл ее с такой силой, что непрозрачные стекла в ней едва не вылетели от удара.

Ривера, тощий человечек с темными волосами и тонкими усиками, испуганно вздернул голову. Пожилой клиент банка, сидевший по другую сторону письменного стола Риверы и что-то говоривший, в замешательстве умолк на полуслове и издал какой-то странный звук, словно случайно подавился персиковой косточкой.

— Сеньор Ривера, я пыталась остановить его, — пропищала секретарша, просунув голову в дверной проем позади Малоуна.

Малоун не сводил пылающего взгляда с Риверы.

— Мое дело не терпит отлагательств, — проговорил он угрожающим тоном.

— Я вызываю полицию. — Секретарша потянулась к стоявшему на столе телефону.

— Подождите немного, — остановил ее Ривера и посмотрел на клиента, который, похоже, успел прийти в себя, но выглядел по-прежнему перепуганным. — Сеньор Вальдес, я приношу извинения за то, что нас прервали. Не могли бы вы немного подождать в приемной, пока я не улажу это недоразумение?

Как только клиент вышел и дверь за его спиной закрылась, Малоун набросился на Риверу:

— Сволочь! Зачем ты послал бульдозеры на мою землю и приказал им все там уничтожить?

— Очевидно, произошло какое-то недопонимание.

— Вряд ли! Те парни на бульдозерах очень четко рассказали мне, как было дело.

— О, как раз в этом никакого недопонимания нет, — сказал Ривера.

— Что?

— Да, это действительно я их послал.

— Так вы это признаете? — Малоун, который уже готов был вытащить Риверу из-за письменного стола, ошеломленно застыл.

— Целиком и полностью. Слово «недопонимание», которое я употребил, относилось к другому. К тому, что вы заявили, будто бульдозеры работали на вашей земле. Однако данный участок больше вам не принадлежит.

— Что ты несешь, подонок? Я же за него заплатил!

— Вы действительно оформили трастовое соглашение с банком, который сохранил за собой право на эту недвижимость. Однако в последнее время мы стали получать слишком много жалоб относительно того, что ваш дом превратился в настоящее бельмо на глазу.

— Что-о?

— Кроме того, мы больше не можем игнорировать и слухи относительно контрабанды наркотиков, партии которых тайно выгружаются на берегу. Я переговорил с представителями министерства иностранных дел. Трастовое соглашение расторгнуто. Я выкупил вашу недвижимость.

— Боже правый, это невозможно!

— Это свершившийся факт, — ответил Ривера. — Видимо, вы еще не забирали свежую почту, иначе обнаружили бы в ней конверт с уведомлением о расторжении соглашения.

— Я заплатил за эту землю!

— Вы также нашли бы чек на сумму, которая была перечислена вами банку. Более того, я увеличил ее — хотя мог этого и не делать, — добавив еще некоторую сумму в порядке компенсации с учетом роста рыночной цены этой недвижимости за то время, которое вы на ней прожили.

— Компенсации? Ну ты, гнида, ты же собираешься разрушить мой дом! — И тут в памяти Малоуна всплыла фраза, сказанная одним из водителей. — Отель!

— Что?

— Ты продал мою недвижимость застройщику?

— Предложение было слишком выгодным, чтобы отказаться.

— Не сомневаюсь! — Малоун ухватил Риверу за отвороты пиджака. — Но тебе будет сложно потратить полученные деньги, сидя в инвалидном кресле!

— Вызывайте полицию! — прокричал Ривера своей секретарше, находившейся в приемной.

Малоун рванул Риверу и заставил его встать на ноги.

— Подумайте дважды! — предупредил его Ривера. — В Мексике нет такого понятия, как права заключенного. За нападение на меня вы попадете за решетку и будете годами гнить в тюремной камере, ожидая, когда ваше дело дойдет до суда.

Малоун отвел кулак для удара.

— Зато сейчас — получу удовольствие!

— А когда дело все же дойдет до суда, последствия будут самыми трагичными для вас. Предупреждаю вас, в Мексике очень жестко поступают с иностранцами, которые нападают на уважаемых членов общества.

Секретарша открыла дверь и сообщила:

— Полицейские уже едут.

— Благодарю вас. Теперь — сеньору Малоуну решать, хочет ли он иметь дело с полицейскими, — проговорил Ривера, посмотрев в глаза своему противнику.

— Уважаемый член общества. — Малоуну хотелось плюнуть ему в физиономию. Испытывая непреодолимое отвращение, он опустил кулак. — Да, видно, предложение и впрямь было чертовски выгодным!

— Вам следует разбираться с тем человеком, который сделал мне его. Кстати, он вас знает и настойчиво просил меня передать вам привет.

— Привет? Не понимаю… Как его зовут?

— Александр Поттер.

— Поттер?

— И еще он просил передать, что его наниматель тоже передает вам привет.

7

Площадка для машин перед «Коралловым рифом» была пуста. С нее как раз выезжало такси, причем на лицах его пассажиров было написано явное разочарование. Малоун вышел из джипа, прошел по песку ко входу в ресторан и обнаружил на двери табличку с надписью «ЗАКРЫТО». Все жалюзи были опущены.

Он нахмурился. На фоне царящей внутри заведения тишины шум прибоя звучал громче обычного. Малоуну подумалось, что Ят настолько одержим своей работой, что мог без предупреждения закрыть ресторан лишь в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Неужели что-то случилось с ним или с членами его семьи?

Малоун подергал дверь. Она оказалась запертой. Затем постучал. Никто не ответил. Широкими торопливыми шагами он обошел постройку и приблизился к двери заднего входа, которая вела на кухню. Малоун толкнул ее, и она открылась, после чего он оказался в царстве, где обычно правила бал жена Ята. После вчерашней готовки тут еще витали аппетитные запахи, однако теперь плиты были холодными, и Малоун не обнаружил никаких признаков готовящейся еды.

За дверями, которые вели в зал для посетителей, послышался встревоженный голос:

— Кто там?

— Ят?

— Кто это? — повторился вопрос.

— Это я, Чейз.

— Ох, — раздался выдох облегчения, после чего одна из дверей на шарнирах распахнулась, и в образовавшемся отверстии появилось широкое и печальное лицо Ята. — А я уж подумал, что это еще один посетитель.

Малоуну стало приятно при мысли о том, что он для этого доброго человека значит больше, чем обычный посетитель.

— В чем дело? Что случилось?

— Ох, — снова вздохнул индеец, — чего только не случилось!

За его спиной кто-то постучал в запертую дверь главного входа. После короткой паузы послышался еще один, более громкий стук, а затем раздались разочарованные голоса и шум отъезжающего автомобиля.

— Сначала я объяснял всем приезжающим, что мы закрылись, но потом их стало чересчур много. Слишком много!

Ят усталым жестом пригласил Малоуна пройти с ним в зал ресторана. С правой стороны, на стойке бара, американец заметил початую бутылку текилы, а рядом — наполненный до половины стакан.

— Да что тут стряслось? Расскажи, наконец.

Ят направился к входной двери, рассказывая на ходу:

— Все приставали ко мне с расспросами о том, когда ресторан откроется снова, и я замучился повторять, что мне это неизвестно. А под конец я просто перестал отвечать на стук, уселся и стал слушать, как эти люди колотят в дверь.

— Ты мне расскажешь, в конце концов, что случилось?

— Сегодня утром ко мне пришел мужчина и предложил продать «Коралловый риф». Он предложил за него такие деньги, какие мне не заработать и за всю жизнь.

У Малоуна засосало под ложечкой.

— Я обсудил это предложение со своей женой и детьми. Ведь они вкалывают тут как проклятые. Мы все вкалываем… — Ят угнетенно покачал головой. — Но предложенная нам сумма была настолько велика, что мы не могли противостоять соблазну.

— Поттер, — проговорил Малоун.

— Да, Александр Поттер, тот самый мужчина, который был здесь вчера вечером. И еще он просил передать тебе привет от него.

— От него и от человека по имени Дерек Белласар?

— Да. «Коралловый риф» будет оставаться закрытым в течение неопределенного времени — до тех пор, пока сеньор Белласар не решит, что делать с недвижимостью. — Ят поглядел на свой стакан, взял его и сделал солидный глоток. — Мне нужно было бы получше обдумать его предложение и не торопиться подписывать документы. Теперь-то я понимаю, что деньги ничего не значат, если я не знаю, чем заняться. До сегодняшнего дня я не осознавал, насколько важно было для меня приходить сюда каждое утро…

То, что Ят то и дело использовал прошедшее время, действовало на Малоуна так угнетающе, что он налил себе текилы.

— Я знаю, насколько важно это было для меня.

Малоун осушил стакан, и на глазах его выступили слезы, но не только от обжигающе крепкой жидкости. Ему вдруг показалось, что кто-то умер. «Ну, Белласар, ну, сволочь, тебе это с рук не сойдет! — подумал он. — Я доберусь до тебя!»

— Кстати, — снова заговорил Ят, — чуть не забыл. Тебе звонили.

— Кто? — удивленно вздернул бровь Малоун.

— Мужчина из галереи в Нью-Йорке, который торгует твоими картинами. Он сказал, что у него для тебя есть какое-то важное сообщение.

С еще более тошнотворным чувством в груди Малоун потянулся к телефонной трубке.

8

— Ты продал галерею? — растерянно переспросил Малоун.

— Слушай, я и сам удивлен не меньше твоего! — Телефонная связь была скверной, и голос Дугласа Феннермана звучал еле слышно. — Честное слово, старик, у меня до вчерашнего дня и мысли такой в голове не было. И вдруг, как снег на голову, такое сказочное предложение…

— От имени человека по имени Александр Поттер, который представляет интересы некоего Дерека Белласара.

— Как забавно, Чейз, Поттер сказал, что ты догадаешься, кто купил галерею, даже прежде, чем услышишь имя покупателя. Но на тот случай, если ты не догадаешься, он просил, чтобы…

— Ты передал мне привет.

— Ты что, ясновидящий?

— И еще — привет от Белласара.

— Потрясающе! Значит, ты хорошо с ними знаком?

— Нет, но поверь мне, я обязательно с ними познакомлюсь!

— Значит, все будет тип-топ, вы сработаетесь. Мы с тобой так долго сотрудничали, и ты был первым, кому я позвонил, чтобы сообщить об этой фантастической сделке. Я хочу сказать тебе, Чейз: я горжусь тем, что мне выпала честь представлять твои интересы в мире искусства.

У Малоуна защипало в глазах.

— Если бы не ты, Дуг, я бы никогда не добился таких успехов.

— Брось, старина, все дело в твоем таланте, а я всего лишь доносил его до людей. Но, послушай, ведь окончание нашего совместного бизнеса не означает, что мы перестанем быть друзьями, а?

— Конечно, — только и сумел выдавить из себя Малоун.

— И время от времени мы будем встречаться?

— Обязательно.

— Да уж… — В голосе Дуга зазвучали грустные нотки, но он сразу же попытался вернуть своему голосу прежний энтузиазм: — По крайней мере, ты будешь вести бизнес не с чужими людьми. Если ты, Поттер и Белласар знакомы друг с другом, это уже основа для успешного общего бизнеса. А когда вы вместе поработаете, то, может статься, и подружитесь.

— Вот в этом я сомневаюсь, — мрачно откликнулся Малоун.

— Ну, не зарекайся. Никогда не знаешь…

— Я знаю! — чуть ли не по слогам отчеканил Малоун, сжав челюсти.

— Ладно, ладно, — миролюбиво затараторил Дуг. — Так или иначе, ваш совместный бизнес начнется еще довольно не скоро.

— Не понял!

— Белласар задумал обновить и модернизировать галерею, и все твои картины будут помещены в запасники до завершения работ, — пояснил Дуг.

— Что? — выдохнул Малоун.

— Тебе придется временно уйти с рынка. Это, кстати, довольно умный ход. Я полагаю, что, когда галерея снова откроется, твои картины поднимутся в цене — хотя бы потому, что на протяжении какого-то времени они были недоступны.

Малоун что было сил сжал трубку телефона.

— А я полагаю, Белласар сделает так, что мои картины будут недоступны в течение очень долгого времени.

— О чем это ты?

— О том, что Поттер и Белласар еще пожалеют, что когда-то услышали обо мне.

— Подожди, Чейз, не пори горячку! Я, наверное, неправильно выразился. У тебя нет никаких оснований чего-либо опасаться. Если тебя что-то тревожит или тебе нужны какие-то гарантии, только скажи мне! Я встречаюсь с ними в среду утром на аукционе «Сотби». Я могу передать им твое сообщение.

«Сотби»? Малоун стал подсчитывать в уме: в среду утром… Значит, до этого момента осталось тридцать шесть часов. Казалось, что крепче сжать трубку невозможно, но ему это удалось.

9

— Чейз!

Хрипловатый крик заставил Малоуна отвлечься от чемоданов, которые он лихорадочно укладывал.

— Чейз, ты дома?

Выглянув из окна спальни, Малоун увидел высокого широкоплечего мужчину с короткими светлыми волосами и загорелым ширококостным лицом, стоявшего на изуродованном пляже перед домом.

— Джеб?! — крикнул Малоун.

Мужчина издал довольное кудахтанье.

— Джеб! Господи, почему ты не предупредил о своем приезде?

— Я тебя слышу, но не вижу, дружище. Где ты находишься?

— Сейчас выйду!

Когда Малоун выбежал из дома на заднее патио, Джеб Вайнрайт расплылся в широкой улыбке. Тридцати семи лет от роду — ровесник Малоуна, — он был одет в сандалии, мешковатые коричневые шорты и кричащую рубашку в цветочек, три верхние пуговицы которой были расстегнуты, выставляя напоказ курчавящиеся на груди светлые волосы. На левом бедре, чуть ниже того места, где заканчивались шорты, виднелся шрам от раны, полученной им в ту ночь вторжения в Панаму, когда Малоун спас ему жизнь. Даже несмотря на прошедшие десять лет, он был сложен, как солдат: широкие плечи, могучие мускулы.

— Я стучал, но ответа не последовало. — При виде приближающегося друга его улыбка стала еще шире. Лицо Джеба было словно вырублено из камня и напоминало обломки известняка, валявшиеся на песке. — Я уж испугался, что ты отсюда съехал, особенно после того, как увидел вот это. — Джеб указал на изрытый песок и поваленные пальмы. — Что здесь стряслось? Такое впечатление, что тут прошел ураган.

— Застройщик решил провести кое-какие усовершенствования.

— Но, как мне удалось заметить, это не единственные изменения в здешних местах. Я проезжал мимо потрясающего ресторана, в котором мы с тобой ужинали во время последней встречи. Мне подумалось, что мы могли бы наведаться туда и сегодня, но оказалось, что он закрылся.

— Еще один «подарок» от того же застройщика. Но я не хочу портить себе настроение разговорами об этом. — Малоун обнял Джеба за плечи. — Как я рад тебя видеть! Сколько мы не встречались? Как минимум год?

Джеб кивнул.

— И вот я снова приехал, чтобы провести с тобой отпуск, вволю поплавать с аквалангом и, может быть, даже заняться виндсерфингом.

— А где твое барахло?

— Во взятой напрокат машине.

— Я помогу тебе внести его в дом. Ведь ты, я надеюсь, остановишься у меня? — Внезапно на лице Малоуна появилось озабоченное выражение. — Вот только жить тебе здесь придется в одиночестве. Откровенно говоря, ты застал меня, что называется, на пороге. Завтра я улетаю в Нью-Йорк.

— Как? Но ведь я только что приехал! Неужели ты не можешь отложить свою поездку хотя бы на пару дней?

Малоун отрицательно покачал головой. Он снова испытал прилив злости, от которой даже сердце стало биться быстрее.

— Мне необходимо отдать должок человеку, который устроил все это. Ты поймешь, когда здесь снова появятся бульдозеры и примутся сносить все подряд. Возможно, тебе даже придется ночевать на пляже, если они получат приказ снести дом.

— Неужели все так плохо?

— Хуже не бывает.

— Расскажи мне, что произошло? — Джеб указал в сторону пляжа и предложил: — Давай прогуляемся.

10

Когда они дошли до полосы прибоя, Джеб внимательно оглядел горизонт, желая убедиться, что в пределах видимости нет никаких судов. После того как бульдозеры закончили свою разрушительную работу, поблизости не осталось ни одного места, где мог бы затаиться человек с нацеленным на них микрофоном направленного действия, но Джеб все равно должен был проявлять крайнюю осторожность.

— Все началось с мужика по имени Поттер, — заговорил Малоун.

— Да, я его знаю.

Малоун резко повернул голову и удивленно посмотрел на друга.

— Более того, я знаю и про Белласара, — добавил Джеб. — Хочешь узнать, почему я вытащил тебя сюда, к воде? Твой дом, скорее всего, напичкан «жучками», но здесь шум прибоя слишком громок, и, если кто-то пытается нас прослушать с расстояния, он услышит только его.

— Мой дом прослушивается? — Малоун посмотрел на Джеба так, словно услышал из его уст какую-то тарабарщину. — Но кому это может быть…

— Белласару. За тобой устроили слежку задолго до того, как Поттер впервые приблизился к тебе. Скажу больше, за тобой следили и после этого. Они хотели выяснить, как ты поведешь себя в ответ на то, что они сделали с твоей жизнью после того, как ты послал их ко всем чертям.

— Но откуда ты… — Лицо Малоуна окаменело. — Значит… ты приехал сюда не просто чтобы провести очередной отпуск…

— Совершенно верно.

— В таком случае, может быть, ты мне кое-что объяснишь, старый друг? Например — начнем с начала, — какого дьявола тебе понадобилось здесь?

— Дело в том, что с тех пор, как мы с тобой виделись в последний раз, я сменил работу.

Малоун молча смотрел на собеседника и ждал продолжения.

— Я больше не являюсь сотрудником службы безопасности частной компании. Я теперь работаю на… другую компанию.

Малоун почувствовал, что в последние два слова его друг вложил некий тайный смысл, и ему показалось, что он разгадал его.

— Ты же не хочешь сказать, что теперь ты работаешь на…

— Да, на Контору.

Джеб задержал дыхание и ждал реакции собеседника. В какой-то момент ему стало страшно. За годы службы в морской пехоте в душе его друга поселилась резкая неприязнь к любому начальству, и теперь, если он почувствует, что им пытаются манипулировать, не поможет даже многолетняя дружба — он просто укажет ему, Джебу, на дверь.

— Превосходно! — проговорил наконец Малоун. — Блестяще! Потрясающе, мать твою!

— А теперь, пока ты не успел лопнуть от негодования, позволь мне тебе кое-что объяснить. Что знаешь о Белласаре лично ты?

Губы Малоуна искривились:

— Только то, что это набитый деньгами индюк.

— А тебе известно, откуда у него эти деньги?

— Откуда мне знать… От торговли нефтью, морских перевозок, биржевой игры… Какая разница?

— От незаконной торговли оружием.

Взгляд синих глаз Малоуна сфокусировался, они стали напоминать два лазера.

— Белласар — один из трех крупнейших торговцев оружием в мире, — продолжал рассказывать Джеб. — Назови мне любую страну мира, где сейчас идет гражданская война, и я сразу же скажу тебе: обе противоборствующих стороны используют оружие Белласара, чтобы уничтожить друг друга. Но это еще не все. Этот человек не просто ждет, когда где-то разгорится гражданская война и он сможет постучаться в дверь. Белласар сам провоцирует эти войны. Если та или иная страна находится на грани гражданского конфликта, он отправляет туда своих наемников, которые бомбят селения мирных жителей, убивают политических деятелей, сваливают вину за это на противоборствующие стороны и вынуждают их вступать друг с другом в непримиримую схватку. Таким образом он провоцирует начало гражданской войны. А потом начинает поставлять противоборствующим сторонам оружие — в неограниченных количествах. Благодаря ему Ирак приобрел технологию создания ядерного реактора, который позволил Саддаму производить оружейный плутоний. То же касается Индии и Пакистана. То же касается Северной Кореи.

Именно он продал нервно-паралитический газ зарин радикальной японской группировке «Аум Сенрике», которая распылила его в токийском метро. Это, кстати, была генеральная репетиция большой атаки на Токио. Говорят даже, что этот человек наложил лапу на ядерное оружие, которое осталось бесхозным после распада Советского Союза. Знаешь что, Чейз, если ты спросишь меня, кто самый гнусный парень во Вселенной, я, пожалуй, назову именно Дерека Белласара. И если ты думаешь, что можешь просто отправиться в Нью-Йорк и, как ты говоришь, «отдать ему должок», ты познакомишься с участью мухи, которая врезается в лобовое стекло автомобиля, летящего со скоростью двести километров в час.

Скрипучим голосом Малоун ответил:

— Оказывается, ты знаешь меня не так хорошо, как я думал.

— Это ты о чем? — наморщил лоб Джеб.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы я отступал и поворачивался задом к противнику?

— Никогда, — признался Джеб.

— Вот и теперь не увидишь. Мне плевать, насколько могуществен Белласар. За то, что он со мной сотворил, ему предстоит ответить. У меня здесь была хорошая жизнь, причем я приложил много усилий, чтобы она стала такою. А теперь этот подонок разрушил ее, причем не постоял за расходами! И знаешь почему? Только потому, что он не принимает «нет» в качестве ответа. Что ж, теперь ему предстоит узнать, как слово «нет» звучит в виде раската грома.

— Послушай, я же не отговариваю тебя от мести. Я на твоей стороне. Пусть он заплатит! Я веду речь совсем о другом: как это сделать умнее! Нанести ему удар в самое чувствительное место.

— И каким же образом я могу это сделать?

— Согласись на его предложение.

11

После того как пауза затянулась уже до неприличия, Малоун, подумав, что все же ослышался, переспросил:

— Что я должен сделать?

— Принять его заказ. Контора уже давно пытается подобраться к Белласару, — заговорил Джеб. — Если бы нам удалось разузнать его планы, мы, возможно, сумели бы сорвать их. Одному только богу известно, сколько человеческих жизней мы бы тогда спасли, но Белласар — настоящий волшебник в области искусства выживания. Его отец торговал оружием, его дед торговал оружием, его прадед и прапрадед тоже торговали оружием. Этим занимались все его предки по мужской линии начиная с эпохи наполеоновских войн. И для Белласара это не просто семейный бизнес, это у него в генах. У него потрясающее чутье — просто какое-то шестое чувство — на любые ловушки и слежку. Каждый раз, когда мы пытались подослать к нему своего человека, мы терпели неудачу, но вот теперь нам, возможно, впервые улыбнулась удача, выпал редкостный шанс, и этот шанс — ты.

— Ты, наверное, шутишь? Неужели ты всерьез полагаешь, что я соглашусь иметь с этим человеком хоть какие-то дела?

— Не с ним. С нами.

— Но если люди Белласара действительно следят за мной, как ты говоришь, они уже знают, что ко мне приехал человек из ЦРУ и пытался завербовать меня.

— Я всего лишь твой старый друг, который нанес тебе неожиданный визит, чтобы заодно понырять и позаниматься виндсерфингом. Для всех я до сих пор являюсь сотрудником службы безопасности крупной компании. Когда Белласар проверит меня, он не обнаружит никаких связей между мной и Конторой, так что этот наш разговор никоим образом тебя не скомпрометирует.

— Но я художник, а не шпион!

— Я полагал, что ты до сих пор остался солдатом.

— Это было давно.

— Ты был слишком хорошим солдатом, чтобы перестать им быть.

— И все же перестал, как тебе известно. — Малоун шагнул ближе и железным голосом отчеканил: — Ты должен знать, что я никогда и никому не позволю указывать мне, что делать.

Шум прибоя, казалось, стал громче. Мужчины молча смотрели друг на друга, и на их лица падали соленые брызги.

— Хочешь, чтобы я ушел? — спросил Джеб, потирая шрам на ноге.

— Что?

— Мы все еще друзья или мне стоит вернуться в город и найти место для ночлега?

— О чем ты говоришь? Конечно, мы друзья!

— Тогда выслушай меня.

Малоун беспомощно развел руками.

— Прошу тебя! — со всей убедительностью, на какую был способен, произнес Джеб. — Я хочу тебе кое-что показать.

12

Взятый напрокат «Форд» подпрыгивал на ухабистой дороге, змеившейся между увитыми лианами красными деревьями, а Джеб время от времени поглядывал в зеркало заднего вида, выясняя, не увязался ли за ними «хвост». Продолжая рулить левой рукой, правой он указал на чемодан, лежавший на заднем сиденье, и велел Малоуну:

— Достань то, что лежит в боковом отделении.

Несмотря на раздражение, которое он испытывал, Малоун повернулся на сиденье, расстегнул молнию бокового отделения чемодана и сунул туда руку. То, что он там обнаружил, озадачило его.

— Тут только журнал, — проговорил он. — «Гламур». С каких это пор ты стал читать модные журналы?

— Посмотри на дату.

Малоун выполнил просьбу и присвистнул:

— Ого, да он шестилетней давности!

— А теперь как следует рассмотри женщину на обложке.

Еще более озадаченный, Малоун стал разглядывать женщину. Она была одета в черное вечернее платье и сфотографирована по пояс. Платье соблазнительно обнажало верхнюю часть груди и контрастировало с ниткой крупных жемчужин на шее и жемчужными серьгами. На голове женщины была элегантная черная шляпка. Такие, вспомнил Малоун, носили актрисы шестидесятых.

— Я думал, женщины уже не носят шляпок, — заметил он.

— Этот номер был посвящен ретромоде. Смотри внимательней.

Женщина на обложке была жгучей брюнеткой с гордой осанкой, предполагавшей, что она не чужда занятиям спортом — либо плаваньем, либо верховой ездой. Даже несмотря на то, что она была сфотографирована по пояс, Малоун с уверенностью предположил, что она — высокого роста и обладает стройной фигурой. Она напоминала Софи Лорен, и не только тем, что та тоже была соблазнительной брюнеткой с чувственными губами и загадочным взглядом темных глаз, но и цветом кожи — смуглым, почти коричневым. Женщины с такой кожей всегда притягивали к себе Малоуна. Это позволило ему предположить, что в жилах красавицы, как и у Софи Лорен, течет итальянская кровь.

Колесо машины попало в очередную колдобину.

— Это жена Белласара, — сообщил Джеб. Малоун поднял на него удивленный взгляд. — Та самая женщина, портрет которой Белласар требует написать.

— У меня такое ощущение, что я ее уже где-то видел.

— Неудивительно. Ее фото появлялось на сотне журнальных обложек, не говоря уж о рекламе губной помады, духов, туши для ресниц, шампуней и так далее. Статьи о ней печатали «Ньюсуик», «Тайм» и «Пипл». Она была в первых строчках рейтингов топ-моделей и даже вела один из разделов знаменитого телешоу «Сегодня». Она была столь знаменита, что ты мог назвать лишь ее имя любому человеку из мира моды, и он сразу понял бы, о ком идет речь. Ее зовут Сиена.

— Такого же цвета ее кожа.

— А мне первым делом пришел в голову город в Италии, — хмыкнув, сказал Джеб.

— Ты ведь не художник. Сиена жженая — одна из лучших природных красок: красновато-коричневая и жгучая.

— Жгучая? Да, — кивнул Джеб, — пожалуй, именно такое впечатление эта женщина и производит. Она была просто потрясающей, настоящая супермодель высшего класса. И вот пять лет назад взяла и все бросила.

— Почему?

— Кто знает! Ей было двадцать пять, возраст, когда карьера модели оказывается на излете. Может, она решила, что пришло время уходить с подиума, а может, влюбилась.

— В мистера Я-Не-Принимаю-Нет-В-Качестве-Ответа?

— Не исключено. Возможно, Белласар не принял от нее «нет» в качестве ответа.

— Но теперь он хочет, чтобы я написал с нее два портрета: лицо и в полный рост, причем обнаженную. У меня такое ощущение, что я чего-то не понимаю.

— Так и есть.

Джеб произнес эти три слова с такой интонацией, что Малоун устремил на него любопытный взгляд, ожидая продолжения.

— Белласар уже трижды был женат.

Малоун непонимающе наморщил лоб.

— Все его жены были красавицами, и все умерли молодыми.

— То есть?

— Первая якобы не справилась с управлением, когда ехала на спортивном автомобиле, и свалилась с утеса. Вторая сломала себе шею, катаясь на горных лыжах. Третья утонула, занимаясь дайвингом.

— Похоже, быть женой Белласара вредно для женского здоровья, — заметил Малоун. — С учетом всего, что ты мнерассказал, какая дура пошла бы за него замуж?

— Разумеется. Если бы он афишировал свои браки. Белласар относится к своей частной жизни в тысячу раз более трепетно, чем даже ты. Для него это — главное условие выживания. Поверь мне, сведения о его браках и последующих похоронах жен никогда и нигде не обнародовались. — Джеб помолчал, чтобы следующая его фраза прозвучала как можно эффектнее. — Перед смертью каждой из жен Белласар нанимал известного художника, чтобы тот написал ее портрет.

Малоун почувствовал, как по его коже побежали мурашки.

— Эти портреты висят в укромной комнате его особняка в Южной Франции, ходу в которую никому нет. Это его трофеи, экспонаты его частной коллекции. Белласар — перфекционист, он не выносит все, в чем есть хоть какое-то несовершенство. Когда возраст его жен приближался к тридцати, когда они начинали терять очарование молодости и в их внешности начинали появляться первые признаки увядания — морщинки возле глаз или хотя бы один седой волосок, — он больше не хотел иметь с ними ничего общего. Но его невероятная подозрительность не позволяла ему просто развестись с ними, как сделал бы любой другой человек. В конце концов, каждая из них слишком долго находилась рядом с ним, могла что-то ненароком увидеть или услышать и, следовательно, представляла для него угрозу.

— Не понимаю, — заявил Малоун. — Если он знает, что в конечном итоге избавится от женщины, зачем на ней жениться? Почему не взять ее просто в любовницы?

— Потому что он — коллекционер, а все коллекционеры — собственники.

— Я все равно не…

— Белласар смотрит на это так: если женщина не является его женой, она ему не принадлежит.

— Пресвятая Дева! — Малоун снова поглядел на обложку глянцевого журнала. — А после того как жены умирают, они все равно продолжают принадлежать ему, только теперь уже на холстах.

— Нарисованные подлинными мастерами, запечатлевшими их красоту, которая теперь уже никогда не увянет, — развил его мысль Джеб.

Малоун продолжал смотреть на обложку журнала.

— Значит, теперь он готовится убить эту жену?

— Похоже на то. — Джеб выдержал паузу, позволив товарищу поразмыслить, а потом добавил: — Но если ты согласишься на предложение Белласара и нарисуешь ее, возможно, тебе удастся найти способ ее спасти. То, что она знает, может оказаться для нас весьма полезным.

Начинало смеркаться. Свет фар по-прежнему выхватывал из сумерек увитые лианами стволы.

— Нет.

— Нет?!

— Мне очень жаль, что этой женщине грозит опасность, но я ее не знаю, — проговорил Малоун. — Она для меня всего лишь лицо с журнальной обложки и не имеет ко мне никакого отношения.

— Но не можешь же ты позволить, чтобы…

— Я не хочу с вами связываться, братцы.

— Даже если это поможет тебе расквитаться с Белласаром?

— С этим я и сам справлюсь, а использовать себя никому не позволю.

— Не могу поверить, что ты способен на такое! Неужели ты вот так просто будешь стоять и смотреть, как ее убивают?

— По-моему, это делаете как раз вы, — ответил Малоун. — И не надо перекладывать на меня ответственность. Я узнал о существовании этой женщины всего несколько минут назад. Если вы считаете, что она в опасности, отправьте туда команду спецназа, погрузите ее в вертолет и увезите.

— Сейчас неподходящее время. Если мы сделаем так, как ты предлагаешь, Белласар еще глубже залезет под корягу и тогда уже точно никого к себе не подпустит.

— Выходит, вам тоже нет дела до судьбы этой женщины.

Джеб промолчал.

— Она для вас просто инструмент, с помощью которого вы пытаетесь завербовать меня, — продолжал горячиться Малоун. — Для вас заслать меня к Белласару гораздо важнее, чем спасти ее.

— Для нас важно и то, и это.

— Тогда поищите кого-нибудь другого. Повторяю: я не позволю собой манипулировать, а с Белласаром разберусь самостоятельно.

— Если ты прислушаешься к голосу разума, то…

— Черт побери, да вы с Белласаром одного поля ягоды! Ты тоже не принимаешь «нет» в качестве ответа.

Несколько мгновений Джеб молча смотрел на Малоуна, а потом спросил:

— Значит, так тому и быть?

— Да, так тому и быть.

— Ладно, — ровным голосом проговорил Джеб. Он прищурился, глядя вперед, где уже показались огни Сан-Мигеля. Еще более ровным голосом он добавил: — Мне нужно выпить.

— Ты не держишь на меня зла? — спросил Малоун.

— Одной размолвки недостаточно, чтобы дружбе пришел конец.

Однако Малоун не мог отделаться от чувства, что конец дружбе — это как раз то, что сейчас произошло.

13

Они проехали по главной улице живописного городка и остановились у ресторана под названием «Коста-Брава», расположенного на берегу. Джеб и Малоун выпили пива, но Чейз вряд ли почувствовал его вкус. Разговор у них не ладился, и большую часть времени они молчали. Фирменное блюдо ресторана, королевский лобстер, было выше всяких похвал, но Малоун отдал бы тысячу таких деликатесов, чтобы оказаться сейчас в «Коралловом рифе». Только сейчас он начал по-настоящему понимать, что он потерял.

Домой они вернулись раньше, чем если бы их встреча проходила при других обстоятельствах. Малоун предложить выпить по рюмке на сон грядущий, но Джеб отказался, сославшись на то, что устал с дороги. Тогда Чейз вышел в свой изуродованный двор, посмотрел на поваленные пальмы, а затем лег в гамак, висевший между двумя уцелевшими деревьями, закрыл глаза и стал думать о Белласаре, о Сиене и о смертном приговоре, который только что ей вынес и о котором она еще не знает.

Когда Малоун впервые увидел обложку журнала, изображенное на ней лицо поразило. Оно было прекрасным, но что-то в нем говорило о том, что в этой женщине скрывается и другая, внутренняя красота.

Теперь лицо и глаза Сиены стояли перед его внутренним взором. Малоун продолжал думать о ее гладкой смуглой коже цвета жженой сиены — его любимого цвета. Он засыпал и просыпался несколько раз, снова и снова думая о прекрасной женщине, обреченной на смерть. Он представлял себе ее идеальные чувственные черты. Не вспоминал, а именно представлял, поскольку мысли его занимало не лицо с журнальной обложки, а то, что скрывалось за ним, та внутренняя красота, которая будет уничтожена, если он ей не поможет.

А заодно можно будет и поквитаться с Белласаром.

Когда утром Джеб вышел из дома с чемоданом в руке, Малоун стоял, прислонившись спиной к дверному косяку.

— Я сделаю это, — сказал он.

Часть вторая

1

Аукционный дом «Сотби» располагается в Аппер-Ист-Сайд, самом фешенебельном районе Манхэттена, на пересечении Йорк-авеню и Семьдесят второй улицы. Февральское небо, серое, словно лезвие ножа, было готово пролиться дождем. Не обращая внимания на пронизывающий ветер, засунув руки в карманы своей кожаной пилотской куртки, Малоун стоял у автобусной остановки на противоположной стороне улицы и смотрел на главный вход длинного — в целый квартал — аукционного дома. Один за другим к «Сотби» подъезжали такси и лимузины, из которых выходили нарядно одетые пассажиры и входили внутрь.

Было чуть больше десяти часов утра. Малоун прилетел в аэропорт Кеннеди вчера днем, поэтому у него было достаточно времени, чтобы позвонить в «Сотби» и узнать, что будет выставлено на торги на следующий день, и выяснить, в котором часу они начнутся. С молотка должны были пойти импрессионисты, а начало торгов назначено на 10.15. Затем он провел бессонную ночь в отеле «Паркер меридиан».

Дуг Феннерман сказал, что они с Белласаром и Поттером встретятся здесь сегодня утром, и Малоуну оставалось только надеяться, что их планы не изменились. От этого зависел и его собственный план.

Согласившись сотрудничать с Джебом, Чейз стал размышлять, каким образом принять предложение Белласара, чтобы при этом не вызвать у него подозрений. Ведь поначалу он с такой непреклонностью отверг его. И теперь, когда Белласар пошел на весьма серьезные расходы, чтобы наказать Малоуна за отказ, разрушив его жизнь, поверит ли он Малоуну, если тот вдруг поднимет руки, признает, что был не прав, и согласится писать портреты? Не заподозрит ли он его в двойной игре? Не подумает ли, что в характере Малоуна скорее отвечать ударом на удар?

Наконец Чейз решил делать то, что собирался до того момента, как на его горизонте появился Джеб. Правда, в первоначальный план пришлось внести некоторые коррективы, но в целом он остался прежним.

Его лицо горело от злости и холода. Он поглядел на часы — 10.08, — вновь перевел взгляд на вход «Сотби» и увидел двух высоких плечистых мужчин, выходящих из лимузина. Короткие волосы и манера держать себя наталкивали на мысль, что не так давно они были военными, пиджаки были достаточно просторны, чтобы скрывать оружие и не ограничивать свободу движений в случае непредвиденных обстоятельств. Обшарив глазами близлежащее пространство, они кивнули в сторону лимузина, давая понять, что опасности нет.

Малоуна словно током ударило, когда он увидел выходящего из машины Поттера. Низкорослый и угрюмый, на сей раз он был одет в пальто, словно у гробовщика, которое еще сильнее оттеняло его бледность. Его редеющие волосы трепал ветер. Поттер отступил назад, позволяя выбраться из лимузина еще одному человеку. Малоун напрягся.

Из досье, которое показывал ему Джеб, он знал, что Белласару шестьдесят один год, но выглядит он, хотя в это и трудно поверить, лет на сорок восемь. Он был высок, но благодаря своей величественной осанке и идеальному сложению выглядел еще представительнее. У него были густые, темные и волнистые волосы, широкие и мужественные черты лица, выдававшие его средиземноморское происхождение. Одет он был в светло-коричневые брюки и безукоризненно сшитый темно-коричневый блейзер, на воротник которого был накинут белоснежный шелковый шарф. Ни плаща, ни пальто — ему не было дела до погоды. От него веяло такой силой и властностью, что все остальные рядом с ним выглядели пигмеями.

Дерек Белласар. Джеб показал Малоуну несколько снимков, тайно сделанных издалека с помощью телеобъектива. Ошибки быть не могло, это он.

Немедленно появился еще один человек, выскочивший из вращающихся стеклянных дверей «Сотби», протягивая руку и широко улыбаясь. Это был Дуг Феннерман, импресарио Малоуна и хозяин — теперь уже бывший — галереи, продававшей его картины. Рыжие волосы на голове Дуга гармонично сочетались с его красной физиономией. Белласар проигнорировал протянутую руку и приветствовал Феннермана небрежным кивком головы. «Вся шайка здесь!» — подумал Малоун, переходя через дорогу.

Он шел быстро, но Белласар и его свита уже скрылись в дверях. Примерно через пятнадцать секунд Малоун тоже вошел внутрь. Пробираясь через толпу посетителей, он заметил, как Дуг протянул Белласару каталог аукциона, оставив себе второй экземпляр и номерную карточку для участия в торгах. Судя по всему, Дуг присутствовал здесь для того, чтобы давать Белласару советы и торговаться в его пользу. Белласар был слишком велик, чтобы самому поднимать руку. Затем все они, включая телохранителей, поднялись по широкой мраморной лестнице с бронзовыми перилами и свернули налево, направляясь к огромному аукционному залу.

Поднявшись следом за ними, Малоун подошел к столу, возле которого были обязаны зарегистрироваться все посетители аукциона, желавшие принять участие в торгах. Поскольку торги должны были начаться с минуты на минуту, практически все участники уже успели зарегистрироваться, и Малоуну потребовалась всего одна минута, чтобы предъявить клерку водительское удостоверение, назвать свое имя и расписаться в журнале регистрации.

— Чейз Малоун? — с удивлением спросил клерк. — Неужели тот самый…

Прежде чем мужчина успел закончить фразу, Малоун вошел в залитый огнями и устланный зеленым ковром аукционный зал.

2

Здесь царил непрерывный гул от нескольких сотен человеческих голосов. Оглядевшись, Малоун заметил впереди себя Белласара, Поттера и Дуга. Они уселись у центрального прохода, примерно посередине зала. Телохранители стояли по разные стороны зала, ощупывая глазами присутствующих. Когда заговорил аукционист и остальные голоса смолкли, Малоун прислонился к колонне в глубине зала и стал ждать.

Первым лотом был выставлен весьма неплохой Кандинский, который ушел за 600 тысяч долларов. Глядя на электронное табло, на котором высветилась конечная цена картины в различных валютах мира, Малоун невольно вспомнил, как десять лет назад его собственную работу оценили всего в сотню долларов. Сейчас они уходили за сотни тысяч. «Неужели в мире, где царит голод и нищета, хотя бы одна картина, какой бы великий художник ее ни создал, стоит таких денег?» — мысленно спросил себя Малоун и тут же понял, что в вопросе, обращенном к самому себе, присутствует немалая доля лицемерия. Он-то вплоть до сегодняшнего дня никогда не отказывался от гонораров. Получаемые суммы он в основном откладывал в качестве гарантии своей независимости и сейчас порадовался собственной предусмотрительности. Если он проиграет в затеянной им игре, ему понадобятся все эти деньги.

Затем на торги был выставлен великолепный холст Клее,[101] цена на который дошла до отметки 850 тысяч долларов. Однако настоящей сенсацией стал третий лот — потрясающее по своему трагизму и безысходности полотно Мунка,[102] созданное в стиле его знаменитого «Крика». По рядам участников аукциона пробежал восхищенный шепот. 1, 2 миллиона долларов — такова была минимальная цена картины, указанная в каталоге, но торги согласно традиции начались с половины этой суммы — 600 тысяч долларов.

Малоун заметил, как Белласар напрягся, превратившись в комок мышц, сгусток энергии. Он даже сел по-другому. Дуг небрежно махнул номерной карточкой, давая аукционеру понять, что принимает ставку. Аукционер автоматически поднял сумму до 650 тысяч, которую кто-то тут же перекрыл. После следующего шага цена лота поднялась до 700 тысяч долларов, и Дуг снова поднял карточку. Он перекрывал любое очередное предложение. Сигнал был совершенно понятен: остальные участники аукциона могли торговаться сколько их душе угодно, но Дуг всегда будет оставаться впереди.

Предлагаемая стоимость картины достигла миллиона долларов. Аукционист начал финальный отсчет:

— Миллион долларов раз! Миллион долларов два!..

— Миллион сто тысяч, — громко произнес Малоун.

Взгляд аукционера метнулся в его сторону.

— Миллион сто, — повторил Малоун.

Дуг обернулся, чтобы посмотреть на человека, осмелившегося бросить ему вызов. Когда он увидел Малоуна, глаза его округлились, и он моргнул от удивления. Он что-то сказал Белласару и Поттеру, и те тоже повернули головы назад.

— Один миллион сто тысяч долларов! — объявил аукционист. — Один миллион сто тысяч! Кто больше?

— Двести! — выкрикнул Дуг.

— Триста, — парировал Малоун.

— Четыреста.

— Пятьсот.

Даже с такого большого расстояния Малоун видел, что аукционист подозрительно рассматривает его, пытаясь оценить, платежеспособен ли этот человек, облаченный в джинсы, кроссовки и кожаную куртку.

— Э-э-э, сэр… — начал он, но тут к нему подошел секретарь аукциона и что-то зашептал ему на ухо. Было ясно: он информирует его о том, о чем уже перешептывались некоторые участники торгов. Они узнали Малоуна и теперь сообщали друг другу, что он здесь. — Очень хорошо, — проговорил аукционист. — Итак, за лот предложена сумма в один миллион пятьсот тысяч долларов. Следует ли мне…

— Миллион шестьсот. — Этот голос принадлежал уже не Дугу, а самому Белласару — баритон с легким итальянским акцентом, в котором явственно слышалось раздражение.

— Миллион восемьсот, — откликнулся Малоун.

— Два миллиона, — вызывающим тоном произнес Белласар.

— Забирайте, — пожал плечами Малоун. — Вы ведь не принимаете «нет» в качестве ответа.

В глазах Белласара бушевала ненависть.

— Для вас ведь деньги не пахнут, верно? — обратился Малоун к аукционисту. — Даже если они заработаны незаконной торговлей оружием?

Белласар встал.

— Конечно, это кровавые деньги, — продолжал Малоун, — но кто сказал, что кровь и искусство несовместны?

С обеих сторон к нему уже приближались телохранители. Не дожидаясь, пока они подойдут, Малоун направился по проходу по направлению к Белласару.

— Чейз, что ты задумал? — испуганно спросил Дуг.

Люди в зале стали перешептываться громче. Теперь все внимание было приковано к Малоуну и Белласару. Лицо последнего покраснело от гнева.

— Вы только что заставили меня заплатить за эту картину на миллион долларов больше, чем входило в мои планы.

— А я вас за руку не тянул. Возможно, это Господь решил намекнуть вам, что у вас денег больше, чем следует. Можете добавить эту сумму к тем деньгам, которые вы заплатили за то, чтобы уничтожить мою жизнь. Говорят, вам нравятся мои картины? Так вот, с сегодняшнего дня я намерен изменить стиль. Я теперь занимаюсь искусством перформанса.[103]

Малоун сунул руки в карманы куртки и достал два тюбика масляной краски, с которых уже были свинчены колпачки, изо всех сил сдавил их, и в темно-коричневый блейзер Белласара ударили две тугие струи ярко-красной краски.

От неожиданности Белласар резко откинул голову назад.

— Цвет крови, — сказал Малоун. — Можете назвать это метафорой.

Он метнулся вперед, намереваясь ударить Белласара кулаком в лицо, но промахнулся, поскольку один из телохранителей толкнул его. Малоун развернулся, схватил мужчину за запястье, вывернул его и швырнул противника на стулья, опустевшие, поскольку публика заблаговременно поспешила покинуть место сражения. Стулья затрещали, разваливаясь под тяжестью упавшего на них тела, и поверженный телохранитель покатился по полу.

— Вызовите полицию! — истерично выкрикнул какой-то женский голос.

Малоун приготовился ко второй атаке на Белласара, но вдруг на него налетел другой телохранитель. Малоун сбил с ног и его, но тут почувствовал, как что-то кольнуло его сзади в шею. Он повернулся достаточно быстро, чтобы увидеть поднятую руку Белласара с перстнем, из которого торчало маленькое острое жало. Белласар тут же закрыл крышку перстня, а в шею Малоуна словно вошел огонь. По его телу разлился жар. У него еще оставалось время на то, чтобы снова ударить первого телохранителя, успевшего подняться с пола, а потом у Малоуна закружилась голова. Пол словно стал резиновым и колебался под ногами, как если бы Чейз стоял на надувном матрасе. Его схватили, и, несмотря на отчаянные попытки сопротивляться, потащили по проходу. Колени Малоуна подогнулись, в глазах стало меркнуть, звуки — исчезать. Последнее, что он слышал, было то, как его собственные туфли скребут по ковру.

3

Привязанный к стулу, он очнулся в просторном, темном и почти пустом помещении. Голова раскалывалась, как после трехдневного запоя. Единственным источником света была мутная голая лампочка под потолком. Двое мужчин — не вчерашние, а другие — играли в карты за стоявшим неподалеку столом.

— Пописать не хочешь? — спросил один из них.

— Хочу.

— Тогда тебе не повезло. Впрочем, ты и так уже обделался.

Опустив взгляд, Малоун увидел, что его джинсы промокли. Видимо, он действительно обмочился, находясь в бессознательном состоянии. Шея в том месте, куда Белласар ужалил его своим перстнем, неимоверно болела.

В отдалении с металлическим лязганьем открылась и захлопнулась дверь. Послышались приближающиеся шаги. По бетону топали две пары мужских ног, и через несколько секунд из темноты появились Поттер и Белласар. На последнем теперь были серые брюки и синий блейзер, Поттер выглядел еще более мрачным, чем обычно.

Белласар окинул Малоуна изучающим взглядом и констатировал:

— Вы дурак.

— Правда? Однако не я заплатил на миллион долларов больше за картину, которая того не стоит.

Белласар развел руками.

— Деньги можно компенсировать. Я предлагал вам сотрудничество. Если бы вы ответили согласием, ваша жизнь сейчас не напоминала бы дымящиеся руины.

— Да, но я отказался, и вот результат.

Белласар посмотрел на него еще более пристально и сокрушенно покачал головой:

— Чего вы пытались добиться с помощью этого инцидента в «Сотби»?

— Я ведь не дурак, чтобы пытаться наложить на вас руки, когда поблизости никого нет. А в «Сотби» нас видело множество респектабельных и известных людей, поэтому теперь, если мое тело выловят из Ист-Ривер, первым, к кому наведается полиция, будете вы.

Белласар усмехнулся, и его белоснежные зубы подчеркнули бронзовый загар лица.

— Уверяю вас, если бы я помышлял о чем-то в этом роде, ваше тело не нашли бы ни в Ист-Ривер, ни где-либо еще. — В этих словах, однако, прозвучала скрытая угроза. — Вам остается винить только себя. Я сделал честное предложение, но вы предпочли оскорбить меня отказом. Однако я разумный человек и поэтому хочу дать вам еще один шанс. Если вы согласитесь взяться за мой заказ, я гарантирую, что ваша жизнь вернется в прежнее русло и все станет как прежде. Более того, я готов увеличить гонорар до семисот тысяч долларов. Но предупреждаю вас: мое терпение не безгранично. Третьего шанса не будет.

Это уже была не скрытая, а прямая угроза.

— Почему вы зациклились на мне? — осведомился Малоун. — Я могу назвать вам с десяток гораздо более известных художников. Закажите портреты кому-нибудь из них.

В качестве примера Малоун назвал имя одного из самых выдающихся портретистов современности.

— В моей коллекции уже имеется один портрет, принадлежащий его кисти. А вот вы себя недооцениваете. Я не сомневаюсь, что со временем вы затмите его и станете во сто крат более знаменитым. Я — коллекционер. Это известно всем не хуже, чем то, что вы никогда не соглашаетесь брать заказы. Если мне удастся убедить вас выполнить заказ для меня после того, как вы отвергли так много других, в моей коллекции окажется нечто поистине уникальное.

Малоун промолчал.

— Гордость — замечательная вещь, — вздохнул Белласар, — но учтите, у меня ее не меньше, чем у вас. Это наше противостояние не может продолжаться вечно. Один из нас должен капитулировать, и им буду не я. Я просто не могу себе этого позволить. В моем бизнесе жизненно важно никогда не давать слабину, поэтому я всегда добиваюсь того, что хочу. Если капитулируете вы, то вы получите честное вознаграждение за честную работу. Если капитулирую я, то многие очень опасные люди захотят проверить меня на слабину. Учитывая столь причудливый расклад, вы только выиграете, если, конечно, хотя бы на время спрячете свою гордость и согласитесь принять мое предложение.

— Честная работа — запечатлеть на холсте лицо, похожее на лицо вашей супруги? Для этого вы могли бы, как я уже говорил вам, нанять любого мало-мальски профессионального рисовальщика. Мы их еще называем «малярами».

— Разве я говорил о «похожести»? — вздернул брови Белласар. — И разве стал бы я нанимать художника мирового уровня лишь для того, чтобы он всего лишь добился сходства изображения на холсте с оригиналом? Это было бы абсурдом. Ваш стиль не похож ни на один другой, вот я и подумал, что по этой причине написанные вами портреты будут единственными в своем роде. Однако я ни за что не позволил бы себе навязывать вам свое видение того, какими они должны быть. Вдохновение не терпит диктата. Единственное, о чем бы я просил вас, это быть абсолютно честным — по отношению к самому себе и к той, которую вам предстоит написать.

Малоун сделал вид, что погрузился в глубокие раздумья. Поначалу он обосновывал свой отказ принять предложение Белласара желанием сохранить независимость, но Белласар только что предложил ему свободу абсолютную, о какой любой художник может только мечтать. Кроме того, Белласар фактически сам подсунул Малоуну шанс принять его предложение, не вызывая при этом никаких подозрений.

— Значит, вам нужна моя честность по отношению к самому себе и к той, которую я буду писать? Только это, и больше ничего!

— Да, больше ничего.

— И когда я закончу работу, закончится и вся эта история? Вы вернете мне мою прежнюю жизнь? Я смогу беспрепятственно уйти и больше никогда о вас не услышу?

— Даю вам слово. Конечно, если вы готовы принять мое предложение, я хотел бы верить в то, что спектакль, устроенный вами в «Сотби», дал вам достаточное моральное удовлетворение и теперь мы сможем общаться, как цивилизованные люди.

Про себя Малоун подумал, что режиссерами «спектакля» в «Сотби» были все же они оба. Белласар ни за что не назначил бы Дугу встречу в аукционном доме, если бы не знал заранее, что тот расскажет об этой договоренности Малоуну. Белласару было необходимо вытащить Малоуна на поверхность.

— По рукам, — сказал Малоун.

4

Принадлежащий Белласару реактивный «Гольфстрим-5» взлетел со взлетно-посадочной полосы аэропорта имени Кеннеди ровно в полночь. Помимо сияющих стеклом и хромом душа и туалета, роскошный частный самолет был оборудован двадцатью пассажирскими сиденьями. Сейчас заняты были всего пятнадцать. Помимо самого Белласара, Поттера, Малоуна и двух пар уже знакомых ему телохранителей, в авиетке находились еще восемь пассажиров, функции которых Малоун сейчас пытался выяснить.

Трое широкоплечих мужчин могли быть резервом отряда телохранителей. Четыре весьма привлекательные блондинки большую часть времени работали на портативных компьютерах — лэптопах. Последний член этой команды — похожая на античное изваяние блондинка в белоснежной шелковой блузке и со скандинавским акцентом — оказалась бортпроводницей.

— Могу ли я предложить вам что-нибудь? — спросила она Малоуна.

— Апельсиновый сок.

— Добавить в него немного шампанского?

— Нет, спасибо.

От транквилизатора, который Белласар накануне впрыснул ему в шею, Малоун до сих пор ощущал симптомы обезвоживания. После глотка спиртного ему захочется пить еще больше, а он должен быть в форме и готов действовать в любую минуту.

Реактивный самолет пронизывал темное пространство, а Малоун глядел в иллюминатор, высматривая огни внизу.

— Не нравится мне все это, — прозвучало возле его уха.

Малоун повернул голову влево и увидел стоявшего в проходе Поттера. Поскольку замечание было слишком неопределенным, он промолчал.

— Вам предоставили шанс. Вы им не воспользовались. — Свет салонных ламп отражался в стеклах очков Поттера, отчего казалось, что его глаза пылают. — Вас наказали за строптивость, на этом все должно было кончиться. Нам более не следовало иметь с вами никаких дел.

— Я тоже не в восторге от того, что нахожусь здесь, — ответил Малоун. — Но скажите, неужели вы думали, что я буду сидеть сложа руки, после того как вы устроили это шоу с бульдозерами?

— Это было бы самым разумным решением с вашей стороны.

— Самым разумным решением было бы оставить меня в покое.

— Помните слова, произнесенные вами во время нашей первой встречи? «У вас большие проблемы», — сказали вы мне. — Углы губ Поттера расползлись в довольной ухмылке. — Теперь то же самое могу сказать вам я.

Поттер ушел, и возле Малоуна появилась стюардесса с бокалом апельсинового сока.

— Пришло время обеда, сэр. Что вы хотели бы заказать: лондонский стейк, корнуоллского цыпленка или ризотто по-милански?

Малоуну есть не хотелось, но он понимал, что должен быть в форме.

— Ризотто, — коротко ответил он.

— Мы также можем предложить вам широкий выбор вин.

— Такой уж широкий?

— Шире, чем ваше воображение, сэр.

Стюардесса одарила его многообещающей улыбкой и, словно растворившись в воздухе, исчезла, перейдя к другому пассажиру. В следующий момент рядом с Малоуном возник Белласар.

— Вам ничего не мешает? — спросил он.

— Только Поттер.

— Быть занозой в заднице — его работа. Устраивает ли вас одежда, которую купили для вас мои люди?

Малоун небрежно кивнул.

— Кстати, один из них съездил в отель «Паркер меридиан», забрал оттуда ваши вещи и оплатил счет.

— Я всегда сам плачу по счетам. — Малоун потянулся к заднему карману, в котором обычно носил бумажник. — Сколько я вам должен?

Белласар в притворном ужасе воздел руки к небу:

— Помилуйте! До того момента, когда будут окончены портреты, я беру на себя все ваши расходы. У вас появится возможность убедиться в том, что я чрезвычайно щедр по отношению к тем, кто готов сотрудничать со мной, и поверьте, это действительно так. Надеюсь, мы сможем оставить наши прежние расхождения в прошлом и не вспоминать о них.

— Со своей стороны, готов вас заверить, что мне также хотелось бы, чтобы между нами не возникало трений. — Малоун поглядел во тьму, раскинувшуюся по ту сторону иллюминатора. — Могу ли я узнать конечный пункт нашего назначения?

— Южная Франция. У меня вилла под Ниццей.

— Ваша жена находится там?

— Да, в терпеливом ожидании. — Белласар помолчал, а затем спросил: — Скажите, ваш первоначальный отказ принять мое предложение объясняется тем, что я, гм, работаю в оружейном бизнесе?

— В то время я еще не знал, чем вы занимаетесь.

— Но на аукционе «Сотби» вы поведали об этом чуть ли не всему миру. Откуда вам стало об этом известно?

Вопрос был задан обыденным тоном, но Малоун не сомневался: его проверяют.

— В Косумеле меня навестил мой старый друг, который работает специалистом в области безопасности. Когда я рассказал ему о том, что произошло, и упомянул ваше имя, он сказал, что слышал о вас, и посоветовал держаться от вас подальше. И еще он назвал вас страшным человеком.

— Это, должно быть, мистер Вайнрайт?

— Вы что, установили за мной слежку?

— Я привык быть в курсе всего. И знаю, к примеру, что он сейчас наслаждается своим отпуском.

— Вы хотите сказать, что бульдозеры еще не окончательно сровняли мой дом с землей?

— Они были отозваны. Как я и обещал, ваша жизнь вернется в привычное русло. А вы, значит, мой бизнес не одобряете?

— Я просто все время думаю о детях, погибших на пехотных минах, которые вы продаете любому мелкотравчатому диктатору «третьего мира», способному за них заплатить.

— Большинство этих детей со временем все равно умерли бы от голода. — Белласар посмотрел в сторону Поттера, подходившего к ним по проходу между рядами кресел.

— Вам звонят, — сообщил тот.

— Это не может подождать?

Молчание Поттера было красноречивее слов.

Белласар повернулся к Малоуну.

— В следующий раз поговорим не о моем, а о вашем бизнесе.

5

В начале десятого утра самолет Белласара подлетал к аэропорту Ниццы. Синева Средиземноморья и пальмы напомнили Малоуну о Карибах, однако застроенная сверх всякой меры прибрежная линия и городской смог не имели ничего общего с дорогой его сердцу пустынной красотой Косумеля. С горьким ощущением Чейз отвернулся от иллюминатора. Немного шабли, выпитого за обедом, к которому Малоун, впрочем, едва притронулся, помогло ему расслабиться. Ему даже удалось поспать, хотя сон его был прерывистым и перемежался образами подрывающихся на пехотных минах детей и прекрасным лицом женщины, гниющей в гробу.

Идти в здание аэропорта им не пришлось. Чиновники таможни и пограничной службы сами подошли к самолету и, остановившись на бетоне взлетно-посадочной полосы, завели разговор с Поттером. Судя по всему, между ними царило полное взаимопонимание, поскольку, мельком заглянув в самолет и кивнув находившимся в нем пассажирам, они без каких-либо задержек поставили в паспорта, которые вручил им Поттер, все необходимые штампы и были таковы. Малоун предположил, что позже, в более доверительной обстановке, их покладистость будет щедро вознаграждена.

Предоставив Поттеру заниматься улаживанием формальностей, Белласар перед появлением представителей властей предпочел укрыться в небольшой отдельной каюте, располагавшейся в хвосте самолета. Свой паспорт он Поттеру не отдал, поэтому никаких свидетельств того, что он въехал в страну, в официальных документах не будет. «То же касается и меня», — подумал Малоун. Когда Поттер, проходя по проходу, собирал паспорта, он взял и его документы, но вместо того, чтобы передать французским чиновникам вместе с остальными, так и не вынул их из кармана. Этот эпизод заставил Малоуна подумать о том, как легко он может бесследно исчезнуть с лица земли.

Они сошли с трапа самолета и разбились на две группы. Большая часть прилетевших принялась перегружать багаж в ожидавший поблизости вертолет, а Белласар, Поттер, три телохранителя и Малоун прошли во второй, стоявший чуть поодаль. Знакомое вамп-вамп-вамп-вамп, звук вращающихся вертолетных лопастей, вопреки ожиданию, не придало Малоуну уверенности. Испытав столь же знакомое чувство взлета, увидев, как аэропорт проваливается вниз, уменьшаясь в размерах, Малоун представил, что все это происходит десять лет назад и что он вылетает на очередное боевое задание. «Сосредоточься, — приказал он самому себе, — постарайся снова думать, как солдат. Нет, даже не думать, а чувствовать».

Он бросил взгляд на рычаги, педали и другие приборы управления вертолетом, сравнивая их с теми, которые были ему столь хорошо знакомы по военной службе, и сразу же заметил ряд приборов, которые он видел впервые. В глаза ему бросилась группа переключателей, которые пилот не использовал и предназначение которых оставалось для Малоуна загадкой. Однако в целом все осталось по-прежнему, и в глубине души он чувствовал, что сумел бы справиться с управлением этой сложной машиной.

Белласар что-то сказал.

— Простите? — повернулся к нему Малоун. — Я вас не расслышал. Очень шумно.

Белласар заговорил громче:

— Я сказал, что приобрел в лучшем художественном салоне Ниццы все, что может понадобиться для вашей работы. Все это уже доставлено на мою виллу и находится в вашем полном распоряжении.

— Вы были до такой степени уверены в том, что рано или поздно я соглашусь?

— Просто теперь вы сможете начать работать без всяких проволочек.

— Я в любом случае не смогу начать работать сразу.

— Это почему же?

— Я не могу просто так взять и впрыгнуть в эту работу. Сначала я должен изучить человека, которого мне предстоит писать.

Несколько секунд Белласар молчал, а потом понимающе протянул:

— Ну да, разумеется.

Поттер пристальным взглядом смотрел в глаза Малоуна.

— Но не затягивайте с этим, — проговорил Белласар.

— Вы не говорили мне о том, что существуют какие-либо ограничения по времени. Напротив, вы сказали, что я могу работать так, как сочту нужным. Если бы я знал, что существуют какие-то условия, я бы…

— Никаких условий! Но может случиться так, что нам с женой скоро придется отправиться в деловую поездку. Если к тому времени вы сможете закончить подготовительный период работы, возможно, закончить портреты вы смогли бы в ее отсутствие. Например, с эскизов.

— Я так не работаю. Вы, по вашему собственному выражению, хотели от меня «честную работу», но ее не получится, если писать портрет с эскизов. Получится полное дерьмо. Если я не могу работать нормально, я не буду делать этого вообще. Вы покупаете нечто большее, нежели мой автограф на холсте.

— Сначала вы вообще не хотели браться за мой заказ, а теперь требуете предоставить вам побольше времени, чтобы выполнить его как следует. — Белласар повернулся к Поттеру. — Впечатляет, не правда ли?

— Еще как! — откликнулся Поттер, по-прежнему не отрывая глаз от Малоуна.

— Вон, смотрите. — Белласар ткнул пальцем в иллюминатор. Проследив за его жестом, впереди и чуть правее по курсу Малоун увидел угнездившееся среди каменистых, поросших лесом холмов трехэтажное шато — настоящий замок, сложенный из огромных каменных блоков, блестевших в лучах солнца. Если бы Малоун писал этот пейзаж, то выполнил бы его в манере, присущей импрессионистам: бесконечные балкончики, коньки крыш, каминные трубы, и все это — разных цветов и оттенков, незаметно для глаза переходящих один в другой. А вокруг — идеально ухоженные сады, цветники, кусты, подстриженные искусными садовниками так, что напоминали фигуры диковинных зверей и величественные кипарисы.

Пилот что-то произнес по-французски в маленький микрофон, вделанный в его шлем, очевидно идентифицируя себя и запрашивая разрешение на посадку. По мере того как земля становилась все ближе, Малоун сумел разглядеть внизу конюшни, теннисные корты, плавательный бассейн и еще одно большое каменное здание с колокольней, которое по виду отдаленно напоминало монастырь. По другую сторону высоких стен раскинулись сельскохозяйственные угодья с виноградниками и пасущимся скотом. Малоун даже разобрал крохотные фигурки людей, и, когда вертолет опускался на посадочную площадку возле замка, Малоун увидел, что это по большей части вооруженные автоматами охранники.

— Ну как, не слишком ли тесно будет здесь для вас? — с иронией в голосе спросил Белласар.

— Здесь все просто великолепно, — вынужден был признать Малоун. — Если не обращать внимания на стражу.

— Это место принадлежало моим отцу, деду, прадеду — всем моим предкам по мужской линии со времен наполеоновских войн.

«Благодаря торговле оружием», — мысленно добавил Малоун.

Колеса вертолета наконец опустились на бетон, вой двигателей перешел в глухое завывание.

— Эти люди проводят вас в вашу комнату, — сказал Белласар. — В семь часов жду вас на коктейль в библиотеке. Полагаю, вам не терпится встретиться с моей супругой.

— Да, — согласился Малоун, — за семьсот тысяч долларов мне определенно хочется узнать, кто будет мне позировать.

6

Просторная спальня с огромной кроватью, рассчитанной, похоже, человек на шесть, была обшита дубовыми панелями. Приняв душ, Малоун увидел, что на кровати специально для него разложен роскошный белый халат. Кроме того, он обнаружил, что кто-то заботливо разобрал его чемодан и поставил на пол у комода. Открыв комод, Малоун нашел в одном выдвижном ящике свои носки и нижнее белье, а в другом — водолазки и легкие хлопчатобумажные брюки. Сразу же после душа он почистил зубы, использовав для этого зубную щетку и пасту, которые нашел на мраморной полке над раковиной. Теперь Малоун принес в ванную комнату собственный набор туалетных принадлежностей и аккуратно разложил их на той же полке, со злорадством выкинув в мусорное ведро шампунь и крем для бритья, оставленные для него прислугой Белласара. Этот мелкий бунтарский акт доставил ему необъяснимое удовольствие.

Затем Малоун стал одеваться. Он натянул легкие брюки, зеленую водолазку, а потом принялся искать мокасины. Их он нашел в просторном стенном шкафу вместе с кроссовками, в которых прибыл сюда. Однако в этом же шкафу Малоун обнаружил совершенно незнакомую для себя одежду. Застыв от удивления, он рассматривал спортивные костюмы, парадные брюки и, главное, смокинг, висевший рядом с его кожаной курткой. Он даже не стал примерять ни один из этих предметов гардероба, поскольку заранее знал: каждый из них окажется ему идеально впору. «Есть ли хоть что-нибудь, чего Белласар не знал бы обо мне? — мелькнула в голове Чейза тревожная мысль. — Впрочем, одной вещи он определенно не знает: о сделке между мною и Джебом. В противном случае я сейчас уже был бы мертв».

Еще по годам военной службы Малоун знал: как бы сильно ты ни устал после долгого полета, ложиться, чтобы хоть немного вздремнуть, было бы ошибкой. Короткий сон не только не принесет облегчения, но, наоборот, еще сильнее собьет внутренние биологические часы, которые и без того уже то ли убежали вперед, то ли безнадежно отстают. Единственным выходом было дожить этот день до конца и лечь спать одновременно со всеми остальными. Завтра он снова окажется полностью в своей тарелке.

Открыв дверь спальни, Малоун увидел стоявшего в коридоре мужчину с 9-миллиметровой «береттой» и двухканальной портативной рацией. На прекрасном английском, хотя и с легким французским акцентом, мужчина произнес:

— Мистер Белласар откомандировал меня к вам на тот случай, если вам захочется предпринять экскурсию по поместью.

— Он воистину гостеприимный хозяин, — откликнулся Малоун.

Идя по коридору, Малоун слушал пояснения своего провожатого, который не хуже заправского экскурсовода рассказывал о различных картинах, столиках и вазах, относящихся к периоду французского регентства. Бесценные экспонаты, выставленные в других коридорах, относились к иным историческим эпохам, и каждый из них был достоин занять почетное место в лучших музеях мира.

Затем они спустились по широкой спиральной лестнице в вестибюль, освещенный изумительной хрустальной люстрой. Малоуну еще не приходилось видеть таких.

— Этой люстре пятьсот лет, — пояснил провожатый Малоуна, заметив его интерес. — Она — из венецианского дворца. Мрамор, которым выложены эти полы, тоже оттуда.

Малоун кивнул, подумав про себя, что Белласар действительно подлинный коллекционер.

На улице солнце щедро делилось своим теплом, однако Малоун не обращал внимания ни на какие красоты, сосредоточив все свое внимание на местной топографии и на том, что их окружает. Он и его проводник шли по направлению к плавательному бассейну, минуя цветники, садовые деревья с фигурной стрижкой, пруды. Внезапно Чейз резко обернулся. В отдалении прозвучали автоматные выстрелы.

— Это со стрельбища, — пояснил его сопровождающий, показав в сторону пространства, расположенного позади фруктового сада.

Выстрелы из нескольких штурмовых винтовок создавали впечатление, что где-то поблизости началась маленькая война. Провожатый художника не захотел идти ни туда, ни к располагавшейся в том же направлении большой каменной постройке, колокольня которого заставила Малоуна вспомнить о монастыре. Он лишь пояснил:

— Мы называем это здание монастырем. До Великой французской революции здесь обитали монахи, но после того, как были конфискованы церковные земли, один из предков мистера Белласара купил эти владения. Правда, до этого чернь и прочий сброд успели уничтожить тут всю религиозную символику. Там до сих пор есть помещение, в котором безошибочно угадывается часовня. Вы бы сами заметили это, если бы вам было дозволено войти туда. Но вам это не дозволено.

Малоун равнодушно передернул плечами, делаявид, что запретные места не представляют для него никакого интереса. Однако сейчас его в наибольшей степени интересовали высокие, с камерами видеонаблюдения по периметру каменные стены, окружавшие территорию. Передние и задние ворота были сделаны из прочных стальных решеток и находились под неусыпной охраной часовых, вооруженных автоматами. Преодолеть их будет непросто.

Когда позади сада что-то взорвалось и взрыв потряс всю окрестность, никто из часовых и бровью не повел, а мужчина, сопровождавший Малоуна, даже не посмотрел в том направлении.

— Теперь, — сказал он, — я покажу вам, где находятся ваши принадлежности для рисования. Мистер Белласар предложил, чтобы вы работали в солярии рядом с террасой. Там самое лучшее освещение.

7

Вернувшись в свою комнату, Малоун обнаружил на столике рядом с кроватью толстую старинную книгу с коричневыми от времени страницами. Текст — английский, автор — Томас Мальтус,[104] название — «Эссе о принципах народонаселения». К книге прилагалась рукописная записка, содержащая всего две фразы. Первая гласила: «На тот случай, если вам захочется почитать на сон грядущий».

Читать Мальтуса «на сон грядущий»? Ну-ну!

Открыв первую страницу, Малоун выяснил, что фолиант отпечатан в Лондоне в 1798 году. Первое, поистине бесценное издание!

Во второй фразе записки говорилось: «На коктейль и ужин просьба надеть вечернюю одежду». Чтобы у гостя не оставалось никаких сомнений относительно того, что имеется в виду, на его кровати был разложен тот самый смокинг, который он чуть ранее увидел в стенном шкафу. Тут же лежали парадные брюки, белоснежная рубашка, черный шелковый пояс, запонки с черным жемчугом и черный галстук-бабочка.

В первый и единственный раз Малоун надевал смокинг восемь лет назад, на свадьбу своего импресарио, и этот наряд ему крайне не понравился, поскольку стеснял в движениях. Но будь он проклят, если хоть на минуту даст Белласару понять, что ощущает себя не в своей тарелке. И когда через два часа Малоун вошел в библиотеку, он выглядел так, будто носил смокинг чуть ли не ежедневно на протяжении всей своей жизни.

Все четыре стены большого, в два этажа высотой зала занимали полки с книгами — от пола до потолка. Книги здесь, казалось, занимают все пространство, каждый свободный уголок, не считая дверных и оконных проемов. Добраться до книг на самом верху можно было с помощью высоких стремянок на колесиках. Такие же лестницы имелись на галерее второго этажа. Свет от ламп с плафонами из цветного стекла тускло отражался в коже предназначенных для читающих кресел и полированной поверхности боковых столов.

В середине стоял стол большего размера, за которым уже расположился Белласар. Теперь, когда он был в смокинге, его темные волосы и итальянские черты еще сильнее бросались в глаза. Когда вошел Малоун, хозяин дома как раз поднес к губам бокал с какой-то красной жидкостью. В глубине комнаты застыл единственный слуга-мужчина.

— Чувствуете себя отдохнувшим? — осведомился Белласар.

— Вполне. — Малоун протянул ему старинный фолиант. — Хочу вернуть вам книгу. Мне страшно подумать, что с нею в моей комнате могло бы что-то произойти.

— Только из-за того, что это первое издание?

— Она слишком драгоценна, чтобы читать ее «на сон грядущий».

— Все книги, которые вы видите здесь, драгоценны. Это все — первые издания, других я не читаю. Кроме того, какой смысл коллекционировать вещи, если не пользуешься ими?

— А какой смысл вообще коллекционировать? — вопросом на вопрос ответил Малоун.

— Чтобы испытывать гордость собственника.

Малоун положил фолиант Мальтуса на стол.

— Боюсь, что мне все же больше подходят книги в бумажных обложках.

— Вы хоть просмотрели книгу?

— Классическая дискуссия о причинах перенаселенности и о способах ее контролировать. Я слышал о теории Мальтуса, но никогда не читал его самого.

Белласар отхлебнул еще немного красной жидкости из бокала и поинтересовался:

— Что будете пить? Мне говорили, вы предпочитаете текилу?

— От вас ничто не укроется.

— Я воспитан в убеждении, что незнание — великий грех. Могу ли я порекомендовать вам эксклюзивный сорт этого напитка — редкостный бренд, производимый одной семьей в мексиканском штате Халиско? Сок агавы подвергается тройной перегонке и затем выдерживается на протяжении двадцати лет. Семья производит строго ограниченный объем этой, как ее называют, чудо-текилы и продает ее лишь избранному кругу клиентов. Вот, к примеру, эта партия состояла всего из двухсот бутылок. Я купил ее всю.

— Интересно будет узнать, какого удовольствия лишился весь остальной мир.

Из глубины комнаты возник слуга и налил янтарный напиток в бокал Малоуна.

— А мне приготовьте еще вот этого, — велел ему Белласар.

— Уж если вы такой тонкий знаток, — заговорил Малоун, — хотелось бы знать, какой сорт водки вы добавляете в свою «Кровавую Мэри».

— Водки? Боже милостивый, да ни за что! И это не «Кровавая Мэри», а смесь свежевыжатых овощных соков. Я не притрагиваюсь к алкогольным напиткам. Они разрушают клетки печени и мозга.

— Но при этом вы не возражаете против того, что мы, все остальные, пьем?

— Мальтус в ответ на ваш вопрос мог бы сказать, что алкоголь — весьма эффективный способ борьбы с перенаселенностью.

Малоун не понял, шутит ли Белласар или говорит серьезно.

Слева от Малоуна открылась дверь, и в библиотеку вошла самая прекрасная женщина из всех, кого ему приходилось видеть.

8

Малоуну пришлось напомнить самому себе о том, что человеку все-таки необходимо дышать.

Только теперь он понял, почему Белласар настаивал на вечерней одежде. Платье женщины было черного цвета, но рассеянный свет разноцветных ламп заставлял его светиться, переливаясь различными цветами приглушенных оттенков. На нем не было бретелек, которые могли бы отвлечь внимание от элегантного изгиба ее загорелых плеч, а достаточно глубокое, но при этом выдержанное в рамках приличий декольте манило открытыми сверху округлостями груди. Узкая талия, плоский упругий живот, чувственная линия бедер, длинные точеные ноги.

Но самым примечательным было ее лицо. Журнальная обложка просто не могла передать, что означает «жженая сиена» по отношению к коже этой несравненной женщины. Черты ее лица были безукоризненны. Изгиб подбородка идеально гармонировал с двумя — меньшего размера и выгнутыми в обратную сторону — дугами бровей и завивающимися локонами ее буйных волос цвета воронова крыла. Однако внешняя симметрия играла в ее внешности далеко не основную роль. Главным в ней были глаза и то пленительное очарование, которое крылось в их глубине.

Чувства, охватившие Малоуна, видимо, настолько красноречиво отразились на его лице, что она и сама смутилась.

— А остальные гости… Они что, задерживаются? — спросила она, и ее голос заставил Малоуна вспомнить о виноградных лозах и горячих летних днях.

— Больше никого не будет, — ответил Белласар.

— Но когда сегодня ты сказал мне, что вечером состоится официальный прием, я подумала…

— Нас будет всего трое. Позволь представить тебе Чейза Малоуна. Он — художник. Возможно, тебе знакомо его имя.

Женщина перевела на него взгляд, и Чейз почувствовал, как его щеки помимо воли заливает краска.

— Да, его имя мне знакомо. — В голосе женщины угадывалось американское произношение, но он звучал неуверенно.

— Я вовсе не претендую на известность, — промямлил Малоун. — В мире искусства сейчас царит такая толчея!

— Но даже если ты не знаешь его работ, — проговорил Белласар, — ты их непременно узнаешь.

На лице женщины появилось удивленное и даже чуть встревоженное выражение.

— Он будет писать тебя. Мистер Малоун, позвольте мне представить вам мою супругу Сиену.

— Ты мне раньше ничего не говорил об этих своих планах, — проговорила Сиена.

— Откровенно говоря, я давно обдумывал эту мысль. Когда судьба свела меня с мистером Малоуном, я сделал ему заказ, и он любезно согласился принять его.

— Но для чего?

— Чтобы обессмертить тебя, родная!

Еще днем у Малоуна стали появляться сомнения: а не преувеличил ли Джеб степень грозящей Сиене опасности? Ведь в конце концов, Джебу было необходимо любыми способами склонить его, Малоуна, к сотрудничеству! Но мрачность, прозвучавшая сейчас в тоне Белласара, убедила его в том, что его старый друг говорил правду. Сиена даже не подозревала, насколько близко от смерти она находится.

— Вы можете начать завтра утром? — спросил жену Белласар.

— Ну, если ты этого хочешь… — эхом откликнулась она.

— Нет, если этого хочешь ты! Тебя никто не неволит, — проговорил Белласар.

Однако внешне это выглядело именно так: похоже было, что Сиену неволили, да еще как!

— В котором часу? — спросила она, повернувшись к Малоуну.

— Девять утра не будет для вас слишком рано?

— Нет, обычно я встаю в шесть.

— Сиена — завзятая лошадница, — объяснил Белласар, — и каждое утро она ездит верхом.

Гордость Белласара в связи с увлечением его жены верховой ездой показалась Малоуну неискренней. В этой его фразе он уловил некий подтекст и невольно вспомнил, что три прежних жены Белласара погибли в результате различных несчастных случаев. Может, именно такая участь уготована Сиене — смерть вследствие происшествия во время конной прогулки?

— Я, — сказал Малоун, — в детстве тоже катался на лошадях. Итак, в девять утра в солярии террасы?

— Хорошо. — Белласар наклонился, желая поцеловать жены в щеку, но в последний момент передумал.

— В чем дело? — спросила она.

— Да так, ни в чем. — И, обратившись к Малоуну, заметил: — А вы так и не попробовали вашу текилу.

9

В гигантском камине столовой пылали целые бревна. Стол был настолько огромен, что за ним могли бы усесться сорок человек, и выглядел еще больше оттого, что сейчас за ним сидели только они трое. Белласар сидел в торце, а Малоун и Сиена — справа и слева от него, напротив друг друга. На столе мерцали свечи, в громадном пространстве эхом разносились шаги слуг.

— Еда и секс, — произнес Белласар.

Малоун посмотрел на него непонимающим взглядом. Он заметил, что Сиена почти не поднимала глаз от своей тарелки. Может быть, она просто не хотела лишний раз привлекать к себе внимание Белласара?

— Еда и секс? — переспросил он. — Что вы хотите сказать?

— Два из четырех базовых аргументов Мальтуса. — Белласар взглянул на стоявшую перед ним тарелку с форелью. — Люди нуждаются в пище, и над ними властвует потребность в продолжении рода.

— А каковы два оставшиеся?

— Народонаселение растет в геометрической прогрессии: один, два, четыре, шестнадцать и так далее. С другой стороны, производство средств существования, в первую очередь пищи, увеличивается в арифметической прогрессии: один, два, три, четыре, пять, шесть. Наша способность к размножению всегда опережает способность накормить людей. В результате значительная часть населения вынуждена прозябать в нищете.

Белласар сделал паузу, чтобы отведать форель.

— Разумеется, мы можем пытаться контролировать рождаемость посредством контрацепции, воздержания и введения квот на количество детей, которых разрешено иметь женщине. В некоторых обществах шире, чем в других, практикуются аборты, однако ничто не в силах возобладать над потребностью человека в сексе, поэтому население планеты продолжает расти. Лишь в этом году оно увеличилось на такое же количество человек, которое обитает сегодня в Скандинавии и Соединенном Королевстве, вместе взятых. Народонаселение планеты приближается к отметке в шесть миллиардов, а к середине XXI века число землян перевалит за десять миллиардов. Для того чтобы прокормить их, просто неоткуда будет взять достаточное количество пищи. Но тут в игру вступают другие факторы, поскольку согласно милосердному замыслу Всевышнего там, где существует кричащий дисбаланс между избытком населения и нехваткой продовольствия, всегда возникают мор и войны.

— Вы называете это «милосердным замыслом Всевышнего»? — не веря собственным ушам, переспросил Малоун.

— Так это называет Мальтус, но я с ним согласен. Он, между прочим, занимал в Англии пост министра. Согласно Божьему замыслу, как полагал Мальтус, нищета необходима, чтобы испытывать нас, учить тому, как следует противостоять обстоятельствам и закаляться в борьбе с бедами и напастями. Те, кто в достаточной степени настрадались и стали лучше, уйдя в мир иной, будут вознаграждены.

— А пока они вынуждены терпеть ад в этом мире, где царят голод, эпидемии и войны, — вставила Сиена.

— Ты, вероятно, не очень внимательно следила за ходом моих мыслей, дорогая, иначе не упустила бы главного.

Сиена не поднимала глаз от тарелки.

— По-вашему выходит, что война — это хорошо, — ядовито проговорил Малоун, — а торговцы оружием — благодетели человечества.

— Проще всего осуждать то, чего не понимаешь. Между прочим, мой прапрапрадед был дружен с Мальтусом.

— Что?

— Представьте себе! После того как в свет вышло первое издание этого эссе, Мальтус предпринял путешествие из Англии на континент, и моему предку посчастливилось повстречаться с ним на званом ужине в Риме. Обмениваясь мыслями, они провели в беседах много вечеров, и ту книгу, которую я вам вчера дал почитать, Мальтус лично подарил моему пращуру.

— Вы хотите сказать, что ваш предок стал торговать оружием именно потому, что его вдохновили идеи Мальтуса?

— Он обнаружил в себе призвание к этому занятию. — Белласар озабоченно посмотрел на Сиену. — Дорогая, тебе, похоже, пришлась не по вкусу форель? Тогда, возможно, ты по достоинству оценишь следующее блюдо. Это будет кролик.

10

Малоун лежал в темной спальне, глядя в потолок. Такого странного вечера в его жизни, пожалуй, еще не было. После разговора с Белласаром, показавшегося Чейзу сюрреалистическим, у него кружилась голова — почти так же, как после аукциона, когда Белласар вколол ему в шею какой-то наркотик.

Однако усталость все же взяла свое, и его глаза закрылись. Ему снились двое мужчин в париках и длинных сюртуках с кружевами, какие носили в 1798 году. Они сидели у камина в дымной таверне и сосредоточенно обсуждали судьбы миллионов людей. Ему снилась Сиена на конской спине, скачущая среди кипарисов и не видящая укрытую в траве туго натянутую проволоку. Вот конь спотыкается о нее, женщина вылетает из седла, падает, и у нее с хрустом ломается позвоночник. Ему снился шум лопастей садящегося вертолета, который через несколько секунд после посадки снова взлетает и скрывается вдали.

Вдруг глаза Малоуна широко распахнулись. Он понял, что шум вертолета ему не приснился. Встав с кровати, он подошел к большому окну, выглянул наружу и увидел темные деревья и лунный свет, отражающийся в поверхности прудов. Лужайки и двор были освещены прожекторами. В поле зрения Малоуна появился охранник. Он выбросил окурок и перекинул винтовку с левого плеча на правое. Где-то звучали два сердитых мужских голоса, но спорящие находились так далеко, что слов было не разобрать. Охранник не обращал на них внимания. Наконец пререкания прекратились, и вновь воцарилась тишина. Малоун устало провел ладонью по лицу и вернулся в кровать. Он уже был готов снова провалиться в глубокий сон, как вдруг в отдалении послышался выстрел. Малоун мог бы держать пари, что охранник внизу не обратил внимания и на этот звук.

Часть третья

1

Испуганный неожиданным появлением вертолета арабский жеребец Сиены шарахнулся в сторону, едва не сбросив с себя наездницу. Она же, на мгновение утратив равновесие, крепче сжала коленями его бока. Когда же норовистый конь сделал вид, что собирается поскакать вниз по крутому берегу, ведущему к реке, Сиена ослабила давление правого колена на лошадиный бок, а левую ногу прижала еще крепче и одновременно проделала то же самое руками, в которых были зажаты поводья. Отвернув коня от реки, она умело пришпорила его, отпустила поводья, и жеребец пошел вперед легким аллюром. Через сотню метров наездница остановила лошадь и стала ждать, когда удалится вертолет, который в этот момент пролетал как раз над ними. Задрав голову, она смотрела на него в просвет между ветвями, однако те, кто находился в винтокрылой машине, вряд ли смогли бы разглядеть ее сверху.

Похлопывая коня по шее и шепча ласковые слова, она ждала до тех пор, пока вертолет, скрывшись за холмами, окончательно не исчез из виду.

Было почти восемь часов утра. В усадьбе имелось два вертолета, и первый из них поднялся в воздух на заре, когда Сиена только успела подойти к конюшням. Она не знала, улетел ли на каком-либо из них Дерек, хотя в глубине души ей хотелось бы, чтобы это было именно так. Ей было страшно возвращаться в шато, зная, что он там, и гадая, в каком настроении он нынче пребывает. Он отсутствовал шесть дней, и целых три дня она отходила от того ледяного холода, которым муж обдал ее при прощании. В течение последних нескольких месяцев все ее попытки растопить этот лед оканчивались неудачей. Понять, что творится в его душе, было попросту невозможно.

Временами Сиена думала: что было бы, если бы она просто скакала и скакала вперед по этой тропинке, избегая дорог и лужаек, направляясь к холмам? Как далеко она смогла бы уехать и что бы делала, если бы смогла оказаться за пределами поместья? У нее не было ни пищи, ни воды, а если бы она попыталась уложить в седельные сумки какую-то провизию, это сразу же вызвало бы подозрения. У Сиены не было доказательств, но зато всегда были подозрения, что, когда она катается на лошади, люди Дерека постоянно следят за ней с расстояния. И даже если бы ей удалось доказать это, Дерек просто пожал бы плечами и сказал бы, что это делается ради ее же безопасности.

У нее не было ни денег, ни возможности достать их, уж об этом-то Дерек позаботился. Конечно, она могла бы прихватить с собой кое-что из драгоценностей, но где найти в этой глуши человека, который заплатил бы ей столько, сколько они стоят? А без денег, если бы она решила сбежать от Дерека, ей ни перекусить, ни снять номер в гостинице, ни даже купить билет на автобус. С какой стороны ни взгляни, она в ловушке. Может быть, вертолет пророкотал именно в этом направлении для того, чтобы лишний раз напомнить, что ей не суждено остаться одной или покинуть это место?

Возвращаясь к конюшням, Сиена не замечала залитой солнцем красоты вокруг себя. Она думала о том, что меньше чем через час на ее голову свалится очередная неприятность, которую преподнес ей Дерек: художник, нанятый для того, чтобы писать ее портрет. Зачем это нужно? Она не понимала. Но Дерек никогда и ничего не делал просто так. Потирая левую руку, которую он вывернул ей перед своим отъездом на прошлой неделе, Сиена сказала себе, что, к сожалению, ей очень скоро суждено узнать суть его очередного замысла.

2

Когда конюшни появились в поле зрения, Сиена спешилась, сняла жокейскую шапочку и тряхнула головой, позволив своим пышным волосам упасть на плечи, а затем повела арабского скакуна в поводу по лужайке, вдоль которой выстроились красавцы-кипарисы. Она могла бы приказать конюшему вытереть и разнуздать лошадь, но привыкла делать это сама, поскольку ей нравились минуты, которые она проводила один на один с этим гордым и красивым животным, ухаживая за ним, гладя его шелковистую шкуру, приговаривая разные ласковые глупости.

Поглядев вперед, Сиена увидела художника, который вышел из конюшни и остановился, прислонившись к поручням. Вчера, когда он был в смокинге, она не смогла разглядеть его как следует, поскольку смокинг всегда заставляет людей выглядеть более представительно. Теперь на нем была обычная одежда: кроссовки, джинсы и синяя, с засученными рукавами рубашка из ткани «шамбре». Мужчина был высоким, около шести футов, стройный и мускулистый. Сразу было видно, что он привык к физическим упражнениям. Его загорелое лицо отличалось неким небрежным обаянием, а давно не стриженные волосы песочного цвета чуть завивались на концах. Его свободная поза и то, как он сложил руки на груди, показывали, что он чувствует себя свободно и непринужденно.

— Доброе утро, — приветствовал он Сиену с широкой улыбкой. — Хорошо покатались?

— Замечательно, — солгала она. — Но я, наверное, утратила чувство времени. Мы с вами договорились встретиться в солярии в девять. Я что, опоздала?

— Нет, это я пришел рано. Там, где мы с вами будем работать, у меня вряд ли получится познакомиться с вами поближе, вот я и решил поглядеть на вас в таком месте, где вы чувствуете себя свободно и не скованно.

— Я везде чувствую себя свободно, мистер Малоун.

— Пожалуйста, называйте меня Чейзом.

— Мой муж не говорил об этом вчера вечером, но я раньше была моделью, так что, где бы мне ни пришлось вам позировать, я не буду ощущать скованности.

— Я вовсе не хочу, чтобы вы мне позировали.

Сиена в смущении тряхнула волосами.

— А как же вы в таком случае собираетесь писать мой портрет?

— Вот мы с вами вместе это и решим.

Внезапно конь подтолкнул хозяйку мордой, да так сильно, что она пошатнулась.

— Простите, — извинилась она, — он ревнует. Ему кажется, что на него не обращают внимания.

— Все в порядке, — кивнул Малоун. — Остудите его, это необходимо.

— Откуда у вас умение обращаться с лошадьми? — спросила Сиена и тут же вспомнила: — Ах да, вы же катались на них в детстве!

— Точно, на ферме у моего дедушки. Принести вам недоуздок?

— Почему бы и нет. Он висит…

— В комнате конюшего. Первая дверь направо. Я уже успел туда заглянуть, когда осматривался здесь.

Он принес недоуздок, и Сиена отвела животное в стойло, а затем принялась снимать с жеребца седло. Подняв левое стремя, она спросила:

— Что вы имели в виду, сказав, что мы вместе будем решать, как рисовать портрет?

— Дело в том, что я не портретист.

— Как? — удивленно вскинулась Сиена. — Тогда почему же мой муж вас нанял?

— Вообще-то это называется «предложил заказ». Я не очень люблю слово «нанял». Ему нравятся мои работы, а переубедить его в чем-то крайне сложно.

— Да, в этом он весь.

— Но, поверьте, я умею писать картины, миссис Белласар.

— Не сомневаюсь. И вот что, называйте меня Сиена.

— Вы уже завтракали?

— Если можно считать завтраком несколько яблок, которые мы съели пополам с моим хвостатым другом.

— В таком случае, может быть, мы позавтракаем вместе?

3

Под взглядом охранника, стоявшего поодаль от террасы, они сели за железный садовый столик, над которым был открыт зонтик от солнца. Погода для февраля стояла необычно теплая.

— Так вы просите называть вас Чейзом? — Сиена сделала глоток кофе. — Довольно необычное имя.

— Вообще-то это прозвище. На самом деле меня зовут Чарльз, но в одной из школ, в которые я ходил…

— В одной из?..

— Да, их было много, но это долгая история. В начале занятий учительница вывесила на доске список наших имен, чтобы нам было легче познакомиться друг с другом, но для экономии времени сократила наши имена. Так, Ричард стал Ричем, Дэниэл — Дэном, Чарльз — Чазом. Но после моего имени она поставила запятую, которая имела весьма причудливую форму и напоминала букву «е», вот ребята и стали потешаться, называя меня Чейзом.[105] Меня, впрочем, это ничуть не обижало, более того, такое прозвище показалось мне классным, вот я и оставил его за собой.

— Не кроется ли тут какой-то скрытый смысл, указывающий на то, что либо преследовали вас, либо вы преследовали свою судьбу? — Сиена взяла круассан.

— Всякое бывало, особенно когда я служил в армии. И я преследовал, и за мной гонялись. А что касается моей судьбы, то поскольку я стал художником, то, полагаю, я все же сумел догнать ее. Но давайте поговорим о вас. Ведь не вы будете писать мой портрет, а я — ваш, так что я хочу побольше узнать о вас.

— А я думал, вы уже приступили к работе, — послышался голос, прервавший их беседу.

Сиена обернулась и увидела мужа, стоящего в дверях, ведущих на террасу. Ее желудок конвульсивно сжался, сразу же пропал аппетит, и она положила круассан обратно на блюдо. Однако Малоун с видимым удовольствием откусил половину своего круассана и спокойно ответил:

— А мы и приступили.

— Странная у вас манера писать картины, — хмыкнул Белласар.

— Писать — это самое простое. Главное, чтобы в том, что пишешь, была мысль и душа — вот это действительно сложно. Поэтому сейчас я не просто ем завтрак, а изучаю человека, которого буду писать.

Малоун проговорил все это шутливым тоном, но Сиена, поймав его мимолетный взгляд, увидела в нем поддержку и ободрение. И в тот же миг она заметила, как внимательны его голубые глаза. Хотя он смотрел на нее так же, как смотрит любой другой собеседник во время будничного разговора, женщине показалось, что на нее еще никогда не смотрели столь пристально, даже когда она была моделью.

Тишину разорвала пулеметная очередь, послышавшаяся из-за пространства позади монастыря. Сиена, нервы которой были на пределе, вздрогнула и повернула голову в ту сторону, откуда донесся звук, а затем, пытаясь успокоиться, снова переключила внимание на мужа. Ни его, ни Чейза выстрелы не вывели из равновесия.

— Похоже на пятидесятый калибр, — заметил Чейз.

— У вас отличный слух.

— Ничего удивительного, в меня из них слишком часто стреляли.

— Один из моих инженеров работает над модификацией механизма подачи, пытаясь сделать его быстрее.

— А как компенсировать нагревание в связи с повышением скорострельности?

— Вот это действительно проблема!

Этот обмен репликами вызвал в душе Сиены бурю ярости. Нет, мысленно поправила она себя. Ярость была вызвана другим: человек, с которым она только что разговаривала, художник, который по определению должен быть тонко чувствующей натурой, спокойно обсуждает оружие с ее мужем! Эти двое — одного поля ягоды!

Она встала.

— Прошу прощения, но перед сеансом мне необходимо принять душ, сделать прическу и вообще… подготовиться. — Она заставила себя посмотреть на Чейза равнодушным взглядом. — Что, по вашему мнению, мне следует надеть?

— Вы меня вполне устраиваете и в этих сапогах, брюках для верховой езды и кожаной куртке. А если у вас нет привычки принимать душ после того, как вы покатаетесь на лошади, то не стоит это делать и сейчас. Мне нужно видеть вас такой, какая вы есть на самом деле, а не такой, какой, по вашему мнению, вас хотел бы видеть я. Не нужно делать прическу, не нужно освежать макияж. Не нужно вообще ничего особого. Позвольте мне просто смотреть на вас.

Собственно, именно это он и делал, причем взгляд его был таким, что Сиена невольно поежилась.

Вамп-вамп-вамп-вамп…

Знакомый Малоуну звук нарастал. Это возвращался в поместье один из вертолетов. Сначала он был лишь черной точкой, затем превратился в нелепую стрекозу и вскоре уже приземлился на посадочную площадку, расположенную на полпути между шато и монастырем.

— Я жду не дождусь увидеть, как продвигается ваша работа, — с едва уловимой угрозой в голосе проговорил Белласар. Но было очевидно, что мыслями он уже где-то в другом месте. В следующий момент он сошел с террасы и двинулся по выложенной камнями дорожке, петлявшей мимо розария и фонтана, по направлению к мужчине, который выбрался из вертолета.

4

Мужчина стоял слишком далеко, чтобы Малоун мог его как следует рассмотреть. Сердечность, с какой они с Белласаром обнялись и потом пожали друг другу руки, говорила о том, что эти двое хорошо знакомы, причем некоторое время не виделись. Шире в бедрах и талии, нежели в груди, посетитель имел узкие покатые плечи, как бывает у человека, большую часть дня проводящего за письменным столом. Он был одет в костюм и галстук, волосы на его голове сохранились только на висках. С такого расстояния точно определить его возраст Малоун бы не взялся, но даже отсюда он видел, что посетителю явно за сорок.

Толстяк с тревогой оглянулся на несколько больших деревянных ящиков, которые выгружали из вертолета. По всей видимости, они были достаточно тяжелыми, поскольку каждый несли по двое мужчин. Один из них споткнулся, едва не выронил свой край ящика, и толстяк метнулся к нему, размахивая руками. Он пролаял приказ быть осторожными так громко, что его голос донесся даже до террасы.

— Ох уж эта жизнь богемы! — едко прозвучало слева.

Малоун неохотно перевел взгляд от вертолета вбок и увидел вышедшего из шато Поттера.

— Приятный разговор за завтраком, и, главное, совершенно некуда торопиться, не так ли?

— Я уже обсудил эту тему с вашим боссом, — сказал Малоун.

— Что ж, в таком случае не буду повторяться. — Поттер снял очки и протер стекла. — Я никогда не подвергаю сомнению методы работы, если они приносят результаты. Доброе утро, Сиена.

— Доброе утро, Алекс.

— Как покаталась? — спросил он и, не дожидаясь ответа, задал новый вопрос: — Ну как, ты поладила с мистером Малоуном? Он порой бывает резковат.

— Я этого не заметила.

— Значит, он таков только со мной.

Поттер водрузил очки обратно на переносицу и сошел с террасы. Он шел той же дорожкой, которой чуть раньше прошел Белласар, — мимо розария и фонтана, и по мере того, как он удалялся, его квадратная фигура становилась все меньше. После того как он присоединился к своему хозяину и его гостю, все трое вошли в монастырь.

— Я ему явно не нравлюсь, — заметил Малоун. — Но скажите мне, не ошибусь ли я, предположив, что и с вами у него не самые теплые отношения?

— Поттер ладит лишь с одним человеком, и этот человек — мой муж.

— Первоклассный сторожевой пес.

5

В солярии пахло пылью. Это была одноэтажная пристройка к шато, встроенная в террасу. Даже пол здесь был выстлан теми же плитками, что и дорожка, которая вела из нее. Солярий смотрел на юг, передняя стена его была стеклянной, а в крыше имелось несколько больших, забранных стеклом проемов.

— Здесь гораздо жарче, чем на улице, — заметил Малоун. — В холодные дни вы, должно быть, завтракаете здесь?

— Нет, это помещение ни разу не использовалось с тех пор, как я тут живу.

— Но отсюда открывается такой чудесный вид…

— Дереку здесь не нравится.

Помещение было просторным, с высоким потолком. Если не считать нескольких деревянных столов, стоявших вдоль левой стены, здесь было так пусто, что даже шаги отдавались эхом.

— Вы точно не хотите, чтобы я переоделась? — снова спросила Сиена.

— Я лишь хочу, чтобы вы делали то, что делаете обычно. — Малоун сел на один из столов и свесил ноги. — Попробую объяснить вам мою задачу. Я хочу написать вас так, что любой знающий вас человек, увидев этот портрет, сказал бы: «Да, это Сиена! Она не просто похожа, она — такая!»

— Какой бы смысл он ни вкладывал в слово «такая»?

Малоун усмехнулся.

— Не придирайтесь к словам. Я всего лишь пытаюсь разговорить вас, чтобы вы не чувствовали себя скованно.

— Вы вовсе не обязаны развлекать меня.

— Какая жалость! А я столько месяцев учился играть на банджо!

Сиена едва заметно улыбнулась.

Следующие несколько секунд они молчали. Малоун внимательно изучал изящные линии ее полураскрытых губ, удивительное сочетание красоты и уязвимости этой полуулыбки.

— Что вы делаете?

— Простите?

— То, как вы… На меня никто не смотрел так пристально, даже когда я была моделью.

— Простите. — Малоун почувствовал, как к щекам прилила краска. — Я не хотел показаться грубым. Но мне необходимо смотреть на вас. К тому времени, когда портрет будет закончен, я буду знать ваше лицо лучше, чем чье бы то ни было. Можно задать вам вопрос?

На лице Сиены отразилась неуверенность.

— Я рассказал вам про свое, а теперь расскажите мне про ваше.

— Я вас не…

— Про ваше имя.

— Ах это? — Женщина, казалось, испытала облегчение. — Тут и рассказывать-то особо не о чем. Мои родители были американцами итальянского происхождения и жили в небольшом городке штата Иллинойс. А вот их родители были настоящими итальянцами. Они приехали в Америку из города Сиена, расположенного в Центральной Италии, в области Тоскана, и до последнего вздоха рассказывали о том, как там красиво. Поэтому мои родители, поженившись, отправились на свой медовый месяц именно в Сиену. А потом, когда родилась я, они не смогли придумать для меня более красивого имени.

— Вы упомянули о своих родителях в прошедшем времени. Почему?

— Они умерли, когда мне было всего двенадцать.

— Мне очень жаль! — проговорил Малоун.

— Мама погибла в автомобильной катастрофе, а отец умер от инфаркта два месяца спустя. У него в прямом и переносном смысле оказалось разбитым сердце.

— Вы любили их?

— Очень! Но вы так странно спросили… Неужели вы думали, что я могу ответить «нет».

— У всех людей жизнь складывается по-разному.

— А вы не ладите со своими родителями?

Малоун сам удивился тому, что он не стал уходить от ответа.

— Я никогда не ругался с отцом. — Он удивился своей откровенности еще больше, когда добавил: — Трудно ругаться с тем, кого никогда не видел.

Доверительность момента нарушил треск пулеметных очередей. Малоун повернулся к двери. Стрельба опять раздавалась из-за монастыря.

— Это вас не беспокоит? — спросил он.

— Меня больше беспокоит, когда наступают слишком долгие паузы, — ответила Сиена. — Я жила на Манхэттене и привыкла к тому, что автомобили шумят за окном даже ночью. А когда изредка наступало затишье, мне начинало казаться, что что-то не так.

— Ну, этот солярий — точно не Манхэттен.

6

Малоун принес стул, стоявший до этого в углу, и поставил его на свет. Стул был деревянный, с прорезями в спинке.

— Похоже, на этом сидеть вам будет не очень удобно. Пожалуй, нужно принести диванную подушку из…

— За меня не переживайте, — сказала Сиена, но, когда она опустилась на стул, стало видно, что ей и впрямь неудобно. — Что я должна делать?

— Делать? Ровным счетом ничего. Просто сидите.

— Но как сидеть? Голову склонить влево или вправо? Глаза поднять или опустить?

— Ведите себя естественно. — Малоун взял большой альбом для эскизов и коробку с угольными карандашами. — Я сейчас буду делать лишь предварительные наброски.

— Не возражаете, если я встану?

— Не возражаю, если только вы не будете отворачивать от меня лицо.

Карандаш стал летать по листу бумаги.

Сиена, казалось, почувствовала себя еще более неловко.

— Фотографы ненавидели, когда я стояла неподвижно. Мне постоянно приходилось двигаться, иногда под рок-музыку. Когда пленка в одной камере заканчивалась, фотограф отдавал ее ассистенту и тут же хватал другую, чтобы не пропустить удачный ракурс. На меня часто направляли вентилятор, чтобы, когда я двигаюсь, мои волосы развевались. В других случаях просили, чтобы я растрепала волосы руками.

Карандаш Малоуна остановился.

— В чем дело? — спросила Сиена.

— А мне нужно, чтобы вы оставались неподвижной. Не как статуя, конечно, но танцевать ни к чему. Мне нужно добиться максимального портретного сходства.

— Но хотя бы разговаривать мне можно? Фотографы, кстати, ненавидели, когда я разговаривала.

— Пожалуйста. Говорить можно сколько угодно.

Малоун сделал еще несколько штрихов, а затем вырвал лист из альбома и положил его на стол.

— Что, этот рисунок не получился? Я слишком много двигалась?

— Нет, все в полном порядке. — Малоун принялся рисовать на чистом листе. — Это всего лишь набросок. Прежде чем приступить к настоящей работе, я сделаю сотни таких.

— Сотни?

— Да, чтобы почувствовать ваше лицо.

— Фотографы, с которыми я работала, иногда делали сотни снимков за сеанс.

— Ну, нам с вами потребуется времени побольше.

Сиена удивленно вскинула брови. Выражение ее лица получилось прекрасным.

— Отлично! — обрадовался Малоун.

7

— Мадам, вы будете обедать?

Малоун повернул голову и увидел в дверях прислугу — женщину в фартуке.

— Так рано? — растерянно спросил он.

— Уже почти два часа, месье.

Растерянность Малоуна сменилась изумлением, когда он взглянул на стол и увидел там целый ворох листов с эскизами.

— Господи, — обратился он к Сиене, — вы, наверное, измучены!

Женщина уже сидела на стуле.

— Да, устала немного, — призналась она, — но вы были настолько погружены в работу, что я не посмела вас отвлечь. Кроме того, мне и самой было интересно.

Следом за этим она поблагодарила служанку, и та удалилась.

— Интересно? — Малоун двинулся следом за Сиеной на террасу. — Интересно смотреть, как я рисую?

— Нет, разговаривать с вами.

Малоун попытался вспомнить, о чем они говорили, но не сумел. Все это время он был слишком занят, во-первых, рисованием, а во-вторых, тем, что время от времени поглядывал в сторону вертолетной площадки и монастыря.

— Я уже давно ни с кем не говорила так долго. — Сиена села за стол и сказала слуге: — Мне только салат и чай со льдом.

Малоун заказал то же самое.

— Охотно верю, ведь ваш муж так занят.

Сиена не ответила, но что-то в ее глазах сказало ему, что даже когда они с Белласаром были вместе, они не разговаривали.

— Вы никогда не видели своего отца?

Вопрос застал Малоуна врасплох. Ему понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить, о чем они не договорили, находясь в солярии.

— Если не хотите, можете не отвечать, — извиняющимся тоном проговорила Сиена. — Вопрос действительно очень личный.

— Да нет, все в порядке. Я не прочь рассказать вам об этом. Дело в том, что моя мать была пьяницей. — Малоун пытался говорить будничным тоном, но у него не получалось. Голос предательски дрожал. — У нее один за другим менялись мужчины, и каждого я должен был называть папой. Правда, я никогда этого не делал.

— Когда мы были в конюшне, вы, по-моему, упомянули, что у вас был дедушка?

— Да, отец матери. Когда мать не таскала меня из штата в штат следом за своим очередным любовником, он брал меня к себе на ферму. Очень много времени мне приходилось проводить одному. Вот тогда я и начал рисовать.

— Верно говорят, нет худа без добра.

Казалось, Сиена хотела убедить в правильности этой сентенции саму себя.

— Прекрасно! — проговорил Белласар, выходя из солярия и приближаясь к ним. — Значит, вы все-таки начали.

Сиена сразу же напряглась.

— Вы видели наброски? — спросил Малоун.

— Они весьма многообещающи, — ответил Белласар, — и каждый из них мог бы стать основой для великолепного портрета.

— Вряд ли это случится. Мне предстоит еще долгий путь.

— Но бывает, что первые впечатления — самые верные. Если долго думать, можно перемудрить.

— Вы правы.

— Я рад, что вы разделяете мое мнение. Необязательно превращать любую задачу в подвиг и надолго затягивать ее выполнение. Моя супруга — необыкновенно красивая женщина, а вам нужно лишь запечатлеть ее красоту на холсте.

— Но она красива не только внешне. Ее красота имеет сотню проявлений, — ответил Малоун. — Но, поскольку я не буду писать сто портретов, мне нужно найти способ передать их все в одном, наилучшим образом отразить ее природу.

Сиена опустила глаза и стала смотреть на свои руки.

— Прости нас, дорогая, — сказал Белласар.

— За что?

— За то, что мы обсуждаем тебя так, словно тебя тут нет. Позирование тебя не утомило?

— Наоборот, это показалось мне очень интересным.

— Вот и славно, — проговорил Белласар. — Надеюсь, что так будет и дальше.

8

Для Малоуна все именно так и продолжалось. Он не мог забыть поговорку, в которой преисподняя сравнивалась с интересными временами. Дни тянулись один за другим, и каждый следующий был похож на предыдущий. Каждое утро, перед тем как приступить к работе, он выполнял физические упражнения у бассейна. Он с удовольствием совершал бы пробежки, но не хотел удаляться от шале, чтобы не выпускать из поля зрения вертолетную площадку и монастырь. После того как Сиена возвращалась с конной прогулки, они вместе завтракали, а затем приступали к работе. Малоун всячески скрывал свой интерес к тому, что происходило снаружи. Если он видел, что его модель устала, он предлагал закончить пораньше, но она каждый раз отвечала, что хочет продолжить сеанс. В пять часов вечера они расставались, но Малоун знал, что снова увидит ее в семь за коктейлем.

Этот порядок был заведен Белласаром раз и навсегда: коктейль (хотя сам он пил исключительно овощные соки), а затем ужин (неизменно в вечерних нарядах). Малоун надеялся, что рано или поздно будет приглашен кое-кто еще, а именно тот мужчина, который прилетел на вертолете в то, первое утро и так переживал по поводу небрежного обращения с привезенными им ящиками. Малоун хотел рассмотреть его поближе. Возможно, он смог бы понять, какого рода отношения связывают толстяка с Белласаром. Но все это время мужчина оставался в монастыре.

Иногда Малоун находил на прикроватном столике новый редкостный фолиант — очередное первое издание, которое Белласар затем принимался обсуждать за ужином. Однажды это оказался «Левиафан» Гоббса[106] — драгоценный трактат 1651 года, в котором доказывалось, что война — естественное состояние человечества и что мир может быть обеспечен единственно железной рукой диктатора. Подсунув Малоуну это сочинение, Белласар пытался убедить его в том, что продажа оружия диктаторским режимам вовсе не является таким уж злом, каким его пытаются представить блюстители морали. Обуздывая природные инстинкты людей и не позволяя им вцепляться друг другу в глотку, диктаторы, а значит, и торговцы оружием таким образом спасали им жизнь.

После бесед подобного рода, во время которых Сиена неизменно хранила молчание, Малоун поднимался в свою комнату на втором этаже более настороженным, чем он когда-либо бывал в армии. Как бы крепок ни был его сон, на следующее утро он поднимался еще более сосредоточенным и собранным, готовым еще более осторожно сохранять опасный баланс. Если бы Чейз переключил все свое внимание на Сиену, он мог бы пропуститьчто-нибудь важное, что могло произойти вблизи монастыря. Но если бы он этого не делал, то не смог бы добиться того качества работы, которое требовалось, а это могло оказаться не менее опасным, поскольку Белласар решил бы, что он халтурит.

9

— Сегодня вам не придется позировать.

— Почему? — Сиена выглядела разочарованной.

— Мы готовы приступить к следующей стадии. Мне нужно подготовить поверхность. — Малоун показал на большой лист клееной фанеры, лежавший на столе.

— А я всегда думала, что художники рисуют на холсте.

— Техника письма, которую я намерен использовать, называется темпера, и для нее требуется более твердая поверхность, нежели холст. Этот лист фанеры достаточно старый и уже не будет подвергаться деформации. Все химические вещества, которые в нем содержались, давно испарились, поэтому они не повлияют на краску. Но на всякий случай, если там все же что-то осталось, я намерен «запечатать» их с помощью этого клея. — Он указал на банку с вязкой, тягучей жидкостью, стоящую на горячей плитке.

— Пахнет известью.

— Правильно, потому что она там содержится.

Малоун опустил кисть в банку и стал наносить состав на фанеру. Покрыв клеем всю поверхность листа, он отложил кисть в сторону и принялся растирать клей ладонью.

— А это для чего? — поинтересовалась Сиена.

— Для того, чтобы избавиться от воздушных пузырьков.

Сиена смотрела на эти манипуляции, словно маленькая девочка, увидевшая нечто захватывающее.

— Хотите попробовать? — спросил он.

— А можно?

— Конечно, можно. Если только не боитесь, что ваши руки станут липкими.

Несколько мгновений она колебалась, но затем решилась. Ее карие глаза вспыхнули азартом, и она стала повторять движения Малоуна.

— Это напоминает мне детство. Когда я была в детском саду, мы часто рисовали пальцами.

— С той разницей, что сейчас мы не должны оставлять на поверхности какие-либо следы, — уточнил Малоун и, взяв кисть, разгладил поверхность, сделав ее идеально ровной.

— Мне и в голову не приходило, что живопись подразумевает нечто большее, чем рисование образов с помощью красок!

— Если вы хотите, чтобы картина была долговечной, необходимо проделать еще массу разных вещей. — Малоун протянул женщине кисть. — Почему бы вам самой не положить второй слой клея?

— А если я что-то испорчу?

— Я это исправлю.

Сиена окунула кисть в банку.

— Нужно ведь набирать не очень много, правильно?

— Абсолютно верно!

— А мазать нужно как-то по-особенному?

— Выберите один из четырех углов.

Сиена выбрала правый верхний.

— Теперь ведите кистью влево. Вы можете наносить клей мазками в обе стороны, но завершающие должны делаться только влево. Теперь опустите кисть чуть ниже и снова ведите влево. Великолепно! Следите за тем, чтобы поверхность была гладкой. Вы чувствуете легкое натяжение?

— Да, кисть словно слегка сопротивляется.

— Хорошо. Теперь подождите немного. Клей постепенно начинает подсыхать.

— Раз уж вы перешли к следующей стадии, скажите, вы решили, как именно я должна вам позировать?

Малоун кивнул.

— Ну и какую же позу я должна принять? Как должна выглядеть?

— Взгляните сами, — ответил он и указал на набросок, лежавший на соседнем столе.

Сиена неуверенно приблизилась к столу и опустила глаза. Несколько секунд она молча смотрела, а затем сказала:

— Я улыбаюсь. Но я… грустная.

— И еще — ранимая, но при этом полная решимости не давать себя больше в обиду.

Голос Сиены прозвучал почти как шепот:

— Значит, вот какой вы меня увидели?

— Это лишь один из ваших образов. А вы возражаете?

— Нет, не возражаю. — Сиена продолжала смотреть на эскиз.

— У вас очень выразительное лицо, но по нему чаще всего невозможно прочитать, что происходит в вашей душе. Сначала я подумал, что это профессиональная привычка, оставшаяся еще с тех времен, когда вы были моделью. В конце концов, компаниям, которые нанимали вас для рекламы своих товаров, было наплевать на то, что лежит у вас на сердце, когда вы позировали в их платьях: радостно ли у вас на душе или кошки скребут. Им было важно только одно: чтобы это чертово платье хорошо на вас смотрелось. Вот я и представил себе, как, приступая к работе, вы включаете свою улыбку, зазывный огонек в глазах, а позади этих глаз словно опускаются ставни, не позволяя никому заглянуть поглубже.

— Чаще всего именно так и бывало.

— Но по мере того как я присматривался к вам, изучал вас…

— Против чего, кстати, я уже ничего не имею. Удивительно, но я привыкла к этому. Когда я была моделью, взгляды, направленные на меня, были преимущественно похотливыми и жадными, а ваших я не боюсь. Отраженная в ваших глазах, я начинаю нравиться самой себе.

— А обычно вы себе не нравитесь?

— Человек, который сделал этот набросок, знает ответ и на этот вопрос.

— И вот, по мере того как я изучал вас, ставни в ваших глазах постепенно открывались, и когда они распахнулись окончательно, я увидел вас именно такой. Ваша грусть и ранимость делают вас прекрасной. А может, наоборот.

— Наоборот?

— Я подумал: а может, именно ваша красота является причиной вашей ранимости и грусти?

— На этом рисунке я смотрю вправо, — произнесла она чуть охрипшим голосом. — На что я смотрю?

— На что-то, что для вас важно.

— Воздух, повеявший с той стороны, пошевелил мои волосы. Вам удалось создать ощущение, будто то, на что я смотрю, проходит мимо меня.

— Важные вещи часто проходят мимо нас.

10

Сиена торопливо взбежала по ступенькам залитой солнцем террасы и едва не споткнулась, не увидев Чейза за железным садовым столом, за которым они обычно встречались, перед тем как приступить к работе. «Наверное, я пришла слишком рано, — сказала она самой себе. — Он скоро появится». Однако прежде чем женщина успела сесть, она увидела слугу, направляющегося в солярий с большой миской в руках. Озадаченная, она последовала за ним. Когда она входила в солярий, слуга уже выходил оттуда. Теперь Сиена увидела и Чейза, склонившегося над миской, полной… яиц!

— Доброе утро, — улыбнулся он, увидев ее.

— Доброе утро. Вы собираетесь завтракать здесь?

— Я сегодня, возможно, не буду завтракать вообще. Мне не терпится поскорее начать. — Малоун взял из корзины одно яйцо, аккуратно разбил его и стал перемещать желток из одной половины скорлупы в другую, позволяя белку стекать в миску.

Все еще полагая, что он занят приготовлением завтрака, Сиена спросила:

— И как же вы собираетесь их готовить?

— Никак. Я собираюсь сделать с их помощью краску.

— Что?

Чейз выложил желток из скорлупки на бумажное полотенце и очень осторожно покатал его взад-вперед, чтобы стереть остатки белка.

— Как ловко у вас получается! — восхитилась Сиена. — Я бы уже наверняка раздавила этот несчастный желток.

— Поверьте, много лет назад, когда я еще только учился этому ремеслу, я испортил столько желтков, что хватило бы на омлет для целого города. — Большим и указательным пальцами он аккуратно взял желток и положил его в чистую плошку. — Хотите помочь?

— Да что вы, я же перебью все яйца!

— В данный момент нам именно это и требуется. Возьмите этот нож и проткните оболочку желтка. Аккуратно! Хорошо. — Чейз подождал, пока густая желтая масса вытечет в плошку, а затем выдавил остатки. — Держите! — Он протянул ей новое яйцо. — Помогите мне приготовить желтки.

— Но…

— Вы видели, как это делается. В худшем случае нам потребуются дополнительные яйца.

Сиена хихикнула.

— Вчера я рисовала пальцами, сегодня балуюсь с едой.

Сиена разбила яйцо и разделила его содержимое. Ее удивило чувство, которое она испытала, перекатывая нежный, податливый шарик желтка под тонким покровом бумажного полотенца. Он показался ей живым существом, которое нуждается в заботе и защите. Когда Сиена переложила его к себе на ладонь, она удивилась, какой он сухой на ощупь и как трогательно подрагивает в ее руке.

— Спасибо вам, — сказала она.

— За что? — удивился Малоун.

— Я не помню, когда в последний раз испытала столь приятные новые ощущения.

Теперь настала очередь Малоуна смеяться.

— Если отделение желтков от белков в вашем представлении является столь волнующим занятием…

— Сколько желтков вам нужно?

— Восемь. — Он проткнул очередной желток.

— И что вы с ними будете делать?

— Вчера после ужина я вернулся сюда и растер краски, которые находятся теперь вон в тех банках.

Сиена посмотрела в том направлении, куда он указал. Белая, черная, красная, синяя, зеленая, желтая, фиолетовая и коричневая. Обычные цвета — все, кроме последнего, подобного которому ей еще не доводилось видеть, удивительно чистого и яркого.

— Какой необычный оттенок коричневого! — проговорила она.

— Сиена жженая.

Женщина поняла и от неожиданности даже вздрогнула.

— Да, это цвет вашей кожи, — сказал Чейз. — Придумывая вам имя, родители попали в самую точку. И так уж получилось, что это — мой любимый цвет.

Сиена перевела изумленный взгляд с краски на свою руку.

— Эта краска, — стал объяснять Чейз, — славится своими изумительными по яркости, прозрачности и выразительности полутонами, особенно подходящими для столь светлого способа живописи, как темпера.

Добавив в каждую из банок по одному желтку, он долил в них дистиллированной воды и стал смешивать краски, пока не довел их до нужной консистенции. Теперь их можно было накладывать на поверхность.

— Ну что, — задиристо проговорил Чейз, — поехали!

11

Лист фанеры был установлен на мольберте, и на его матовую поверхность уже нанесены контуры того эскиза, который Чейз выбрал в качестве основы для будущего портрета.

— Значит, теперь вы станете раскрашивать свой эскиз? — поинтересовалась Сиена.

— Нет, все гораздо сложнее. — Он провел женщину к ее стулу, который был установлен перед мольбертом. — Эскиз — это всего лишь наметка.

До этого момента Сиену беспокоило то, как пристально он ее рассматривает, теперь же она поняла, что это были лишь цветочки. Концентрация его взгляда, которым Чейз смотрел на нее сейчас, была поистине сверхъестественной. Он напоминал фанатика, и, находясь на расстоянии в пять футов от него, Сиена кожей ощущала прикосновение его взгляда. Прикосновение к ее шее, губам, ресницам, бровям. Она ощущала, что от него исходит нечто необъяснимое, что проникает в нее, убаюкивает, превращает их в единое целое.

— Вы в порядке?

— Что? — она встрепенулась на стуле.

— У вас такой вид, будто вы заснули. Если вы устали, давайте сделаем перерыв и продолжим позже.

— Нет! — поспешно сказала Сиена. — Ни в коем случае! Давайте продолжим.

Чейз не сводил взгляда с Сиены даже тогда, когда, окунув кисть в краску, он кончиками большого и указательного пальцев сдавливал с нее излишки. И затем наносил краску на шершавую поверхность фанерного полотна. Иногда его рука делала это автоматически, словно сама, помимо своего хозяина, знала, куда положить тот или иной мазок. Сам же художник бросал на полотно лишь редкие и короткие взгляды, стараясь не отводить глаз от сидящей перед ним женщины.

Обуреваемая чувствами, желая говорить, но не зная о чем, она выпалила первое, что пришло ей в голову:

— Я просто чувствую, как вы меня пишете.

— Если это доставляет вам неудобства…

— Нет, наоборот! Мне это нравится. Сколько времени займет у вас работа над портретом?

— Столько, сколько понадобится. Это одно из преимуществ темперы. Неделю за неделей я могу накладывать один слой на другой — до тех пор, пока желток не станет до такой степени инертным, что больше не захочет принимать на себя следующий слой краски. Но не волнуйтесь, конечно же, многие недели нам не понадобятся.

Сиена подумала, что она не имела бы ничего против этого, и удивилась собственной мысли.

Оконные стекла вздрогнули от приглушенного взрыва.

— Чем они там занимаются? — спросил Чейз.

— Понятия не имею. Я никогда не бывала в той части поместья.

На лице художника появилось удивленное выражение.

— Когда мы с Дереком поженились, — принялась объяснять женщина, — он сразу предупредил, что я не должна туда ходить. Я и не догадывалась, насколько это серьезно, пока любопытство не взяло верх и я не попыталась заглянуть в ту часть поместья. Однако на полпути меня остановил охранник. Разговор с мужем, состоявшийся в тот вечер за ужином, был не из приятных, и с тех пор я больше не предпринимала подобных попыток.

— Разве, выходя за него замуж, вы не знали, чем он зарабатывает на жизнь?

Сиена в задумчивости потерла лоб.

— Простите, — поспешил добавить Чейз, — этот вопрос не имеет отношения к нашей с вами работе, и, наверное, я не имел права задавать его.

— Да нет, все в порядке, — с усталым вздохом ответила она. — У меня самой не меньше вопросов на этот счет. В общих чертах я, конечно, представляю, чем он занимается, но никаких конкретных деталей не знаю. Как там говорится — в деталях кроется дьявол? Когда я стала достаточно взрослой, чтобы понять смысл этой поговорки, мне вдруг снова захотелось стать маленькой наивной девочкой.

У Сиены вдруг закружилась голова, и, очнувшись, она увидела, что Чейз стоит рядом с ней.

— Что с вами? — спросил он.

От прикосновения его ладони по ее плечу побежали мурашки.

— Все в порядке. Так, голова что-то заболела.

— Может быть, сделаем перерыв?

— Нет, не будем сбиваться с темы.

12

— Изумительно! — Малоун еще никогда не видел на лице Белласара столь широкой улыбки, подчеркивавшей красоту его широкого и мужественного лица. — Я ни на что подобное и не рассчитывал! Мне и во сне не могло привидеться, что портрет может оказаться настолько великолепен! Правда, Алекс?

— Правда, — без всякого энтузиазма поддакнул Поттер.

Это происходило восемь дней спустя. Они собрались в библиотеке, где по настоянию хозяина дома произошла презентация портрета миссис Белласар. В торжественной обстановке с него было сдернуто белое покрывало, и слуги подали шампанское. Всем, кроме, разумеется, самого Белласара.

— В нем есть что-то загадочное, тревожное, — продолжал Белласар, — и в то же время он светел и торжественен! Единство противоположностей! Парадокс красоты!

— В этом и заключалась моя задача, — проговорил Малоун.

— Теперь я понимаю ее. — Белласар был доволен свыше всякой меры. — Что бы вы обо мне ни думали, я умею ценить прекрасное. Хотя, признаюсь, в какой-то момент ваше поведение заставило меня усомниться в правильности моего выбора. Выбора художника, как вы, наверное, догадались.

Поттер кивнул, словно удостоверяя слова своего босса, но при этом его взгляд был прикован не к портрету Сиены, а к Малоуну.

— А каково твое мнение, дорогая? — Белласар повернулся к жене, которая стояла поодаль и явно чувствовала себя не в своей тарелке. — Понравилось ли тебе то, как запечатлена твоя красота? Даже больше: торжество красоты и… грусть о том, что она не может длиться вечно. Но на этой картине она останется на века.

Белласар посмотрел на Малоуна, словно ожидая его поддержки.

— Вы, как мне помнится, сказали, что использованные вами материалы неподвластны времени?

— Масляные краски на полотняных холстах покрываются трещинками спустя несколько сотен лет, — ответил тот, — но темпера на деревянной поверхности… С шестью слоями грунтовки плюс лак, которым я покрыл картину…

— Ну? И что из этого следует? — Глаза Белласара двумя раскаленными докрасна сверлами буравили художника.

— Она и через тысячу лет будет выглядеть так же.

— И через тысячу лет… — словно загипнотизированный, повторил Белласар. — Подумать только! Мимолетная красота, запечатленная в веках! Дантова Беатриче!

Малоун прекрасно знал, что имеет в виду торговец оружием, но Белласар все же пустился в разъяснения:

— В девятилетием возрасте Данте встретил девочку, которая была на несколько месяцев младше его, и ее красота настолько поразила будущего поэта, что он воспевал ее в течение следующих шестнадцати лет, вплоть до ее смерти. Ее звали Беатриче, и именно она стала той музой, которая впоследствии вдохновила Данте на создание «Божественной комедии». Точно так же вас вдохновила красота Сиены, и, я уверен, это вдохновение еще усилится, когда вы приступите к созданию второго портрета.

— Второго портрета? — озадаченно переспросила Сиена. — Но ведь и этот получился таким удачным! Зачем же нужен второй?

— Поскольку второй запечатлеет красоту твоего тела — так же, как первый запечатлел красоту твоего лица.

— Моего тела?

— Да, обнаженного тела.

— Обнаженного?! — Сиена повернулась к Малоуну. — Вы знали об этом?

— Да, — с усилием выдавил он.

Женщина резко повернулась к Белласару.

— Это исключено! — отрезала она. — Я никогда не соглашусь на это!

— Согласишься, дорогая. Обязательно согласишься. Мы обсудим это в спальне.

Он схватил ее за руку с такой силой, что ее смуглая кожа побелела в тех местах, куда впились его пальцы, а затем потащил к выходу из библиотеки. Когда они дошли до двери, Белласар обернулся и, посмотрев на Малоуна, сказал:

— Если вас заинтересует история Данте и Беатриче, советую вам почитать автобиографический очерк Данте в английском переводе Россетти. — Он указал на одну из полок. — Вон там вы найдете издание 1861 года. Оно называется «Данте и его Круги». Хотя, что касается меня, я люблю читать книги в оригинале.

После этого Белласар и Сиена ушли, оставив Малоуна с Поттером и слугой, разливавшим по бокалам шампанское.

Поттер остановился возле Малоуна, окинул его мрачным взглядом, а затем перевел взгляд на портрет. Легкий кивок «сторожевого пса», как назвал его Малоун, можно было бы принять за знак одобрения, но сарказм, прозвучавший в его голосе, не оставлял сомнений:

— Эпохальная работа! Она могла бы принести вам всемирное признание, вот только жаль, что ее никто не увидит. Этот не в счет, — указал он в сторону слуги, который разливал по бокалам шампанское «Дом Периньон».

— Ну что, идете? — осведомился Поттер у Малоуна. — Вам необходимо приготовиться к ужину.

— Я, пожалуй, ненадолго задержусь. Хочу найти книгу, о которой говорил мистер Белласар.

Наградив Малоуна уничтожающим взглядом, Поттер удалился.

Малоун повернулся к полкам и сделал вид, что ищет определенную книгу. Позади него послышался какой-то звук. Малоун безошибочно понял: слуга снял портрет с мольберта и вынес его из комнаты.

Малоун выждал десять секунд, а затем пошел в том же направлении. Дойдя до спиралевидной лестницы, он успел заметить, как слуга с картиной в руках поднимается вверх. Стараясь не произвести ни единого звука, Малоун двинулся тем же маршрутом.

Ковер, которым были выстланы ступени, скрадывал звук его шагов, и поэтому слуга не мог их слышать. Добравшись до верхней ступеньки лестницы, Малоун высунул из-за нее голову и увидел, как слуга постучал в дверь, находившуюся примерно посередине коридора. Когда дверь открылась, Малоун, словно на лыжах, заскользил обратно вниз по ступеням.

Часть четвертая

1

Вертолет, рокоча двигателями, поднялся в воздух. В бешено вращающихся лопастях отражалось солнце. Насколько мог понять Малоун, мужчины, которого он видел в день приезда в поместье, на его борту не было.

Заканчивая упражнения на берегу бассейна, он продолжал размышлять о том, как вытащить Сиену из поместья, но решения этой задачи найти не мог. Как только он закончит писать второй портрет и покинет поместье (если ему, конечно, позволят отсюда уйти), он должен будет рассказать Джебу, каким образом спасти женщину. Но теперь, когда он достаточно хорошо изучил систему охраны поместья, он ясно видел, что даже самая лучшая команда спецназа столкнется здесь с большими трудностями.

Тревогу Малоуна усиливало то, что сегодня утром Сиена впервые не каталась на лошади. Конные прогулки были настолько важным элементом ее повседневной жизни, что она просто не могла по собственной воле отказаться от них. Поэтому в голову Малоуна лезли самые мрачные мысли. Может, Белласар решил, что одного портрета вполне достаточно и пришло время избавиться от неугодной супруги?

Идя к себе в комнату, чтобы принять душ и переодеться, Малоун пытался убедить себя в том, что отмена ежедневной верховой прогулки может иметь вполне невинное объяснение. К примеру, Сиена могла почувствовать недомогание. В таком случае она сообщила бы ему об этом через кого-то из слуг, но пока он завтракал на террасе, ни одного вестника не появилось.

— Скажите, — спросил он слугу, который принес ему кофе, — не знаете ли вы, почему мадам не вышла, как обычно, к завтраку? Вы не слышали, она случайно не заболела?

— Нет, месье, ничего такого я не слышал.

Через полчаса Сиены все еще не было, и Малоун окончательно понял, что она не придет. Оставалось одно: попросить слугу постучаться в ее дверь и выяснить, в чем дело. Его глодало предчувствие, что она попала в беду, возможно, находится в бессознательном состоянии от наркотика, которым ее накачал Белласар.

С нервами на пределе, Малоун встал, преисполненный решимости найти слугу, и… окаменел, когда на террасу вошла Сиена.

2

На ней были пыльные ботинки, линялые джинсы и синяя рабочая рубашка, как если бы она собралась отправиться на верховую прогулку, но задержалась. Длинные волосы Сиены были затянуты в конский хвост, что подчеркнуло классический овал ее лица. Однако новая прическа подчеркнула и жесткий блеск, которого Малоун раньше ни разу не видел в ее глазах. Пусть за ее красотой и скрывалась ранимость, но этим утром от нее не осталось и следа.

— Рад видеть вас, — проговорил Малоун. — Когда вы не появились за завтраком, я начал волноваться.

Не говоря ни слова, Сиена направилась к нему. Джинсы и ботинки делали еще более заметными длину ее ног и узость талии.

— Что-то случилось? — спросил Малоун. — Вы выглядите так, будто…

— Я опоздала. Мы теряем время.

Она говорила короткими, рублеными фразами.

— Теряем время? О чем это вы?

— Приступим к работе.

Малоун шагнул к ней, но женщина уклонилась в сторону, обошла его и направилась прямиком в солярий. Малоун, недоумевая, последовал за ней. Он не мог найти причину такого странного поведения женщины — ее столь внезапной холодности и отчужденности. Еще больше он удивился, когда Сиена расстегнула рубашку, сняла ее и швырнула на пол.

— Подождите, — торопливо заговорил он, — почему бы нам не…

Сиена сняла бюстгальтер и бросила его к рубашке.

— Будьте добры объяснить мне, что, в конце концов, происходит! — потребовал он. — Я не…

— Я готовлюсь приступить к работе!

Она скинула ботинки и сняла носки.

— Остановитесь же, ради всего святого! — взмолился Малоун. — Что произошло? Объясните, почему вы…

— Я намерена сделать то, чего хочет от меня мой муж. — Сиена яростно расстегнула ремень брюк, сняла джинсы и отшвырнула их в сторону. Бляха ремня с клацаньем ударилась об пол. Белые трусики последовали за джинсами. Последним резким движением она расстегнула заколку, державшую волосы, и они рассыпались по ее плечам. Воплощение оскорбленного достоинства, она стояла перед Малоуном, глядя на него с вызовом и презрением. Ее гладкая кожа лучилась оттенками жженой сиены.

— Чего же вы ждете? — спросила она. — Доставайте ваш чертов альбом! Начинайте!

У Малоуна отнялся язык. Он сделал глубокий выдох, и только после этого к нему вернулся дар речи.

— Это вовсе не то, чего я хочу, — с трудом выдавил он.

— Я должна принять пикантную позу, да?

— Нет.

— Тогда какого черта вам надо? Хватит меня запутывать! Говорите, что мне делать?

— Наденьте рубашку.

Он поднял с пола рубашку и протянул ее женщине. Ее глаза пылали.

— Я настаиваю, — проговорил Малоун.

— Вы ведь согласились взять заказ, не так ли?

— Да.

— И вы знали, что на втором портрете я должна быть обнаженной?

— Да.

— А вы не подумали, что было бы вежливым сообщить об этом мне? Вы постоянно так смотрели на меня, что мне это льстило. Потому что… — Сиена с трудом подбирала слова. — Вы не просто смотрели — вы восхищались, но не были при этом хищником. Я начинала нравиться самой себе. «Вот, — говорила я себе, — наконец-то появился человек, который видит во мне личность, а не предмет вожделения». А теперь я узнаю, что для вас это была всего лишь работа! Добейся, чтобы эта сука расслабилась, а потом делай то, за что тебе заплатили!

— Нет, — возразил Малоун, — для меня это была не просто работа. Прошу вас. — Он все еще протягивал ей ее рубашку.

Резким движением она схватила рубашку, не сводя с него взгляда пылающих глаз. Малоун тоже не отводил взгляда, чтобы она видела, что он говорит искренне.

Наконец Сиена все же надела рубашку.

— Послушайте меня, — заговорил Малоун. — Поначалу да, это была всего лишь работа. Ведь я не знал вас. Наша первая встреча прошла нескладно, и мне даже показалось, что мы с вами не поладим. Я думал, что для меня эта работа станет самой тяжелой за всю мою жизнь, и я жалел о том, что вообще ввязался в это.

Сиена по-прежнему смотрела на Малоуна тяжелым взглядом.

— Но день за днем мы все лучше узнавали друг друга. И, что еще более важно, нам, похоже, нравилось разговаривать друг с другом. Каждое утро я вставал с радостным чувством, с нетерпением ожидая того момента, когда за завтраком увижу вас и мы приступим к работе. Работа над этим портретом стала для меня очень важной. Я начал понимать, что никогда в жизни не писал так хорошо, как сейчас. Потому что… у меня никогда не было модели лучше.

Она продолжала смотреть на него.

— И с каждым днем — по мере того как работа над первым портретом близилась к завершению — я испытывал все более нарастающее беспокойство. Потому что знал: скоро придется начать работу на вторым портретом. Но я не хотел, чтобы работа над первым портретом заканчивалась. Говорить с вами, узнавать вас, передавать через вас свои мысленные образы — все это приобрело для меня огромное значение. Конечно, я понимал, что закончить рано или поздно придется, поскольку откладывать окончание работы до бесконечности невозможно. И я не мог представить себе, каково это будет — снова подолгу смотреть на вас, только в других обстоятельствах, чтобы теперь изучить ваше тело так же хорошо, как я изучил ваше лицо. Я могу рисовать все, на что настрою свой ум, но, если это должна быть моя лучшая работа, я не могу быть объективным.

Малоун перевел дух и продолжил:

— Сейчас я скажу вам самую странную вещь из всех, которые вам приходилось слышать от мужчины. Учитывая те отношения, которые сложились между нами, я меньше всего на свете хотел увидеть вас обнаженной. Я был счастлив уже тем, что изучаю ваше лицо, и я совершенно не был готов столкнуться с той проблемой, которая возникла теперь.

Последние его слова повисли в пустоте. Тишина царила несколько секунд, а затем была нарушена шарканьем его подошв по плиткам пола, когда он пошел, чтобы подобрать ее джинсы. Подняв джинсы, он передал их женщине. Рубашка, которую она уже успела застегнуть, была достаточно длинной, и все же он хотел, чтобы она не испытывала никакой скованности.

Из левого глаза Сиены выкатилась слезинка.

— Зачем Дереку понадобились эти портреты? Объясните, потому что сама я ничего не понимаю!

— Единственную причину, которая мне известна, я вам сообщил, — солгал Малоун. — Сохранить вашу красоту, сделать ее вечной.

— Включая мое тело?

— Включая ваше тело.

— Проще было бы пристрелить меня и сделать чучело.

Эти слова были так близки к правде, что Малоуну стоило большого труда удержаться от комментария.

— Если я так красива, почему он почти не смотрит на меня? — Голос Сиены дрожал. — По его мнению, я все делаю неправильно. Он относится ко мне холодно. Нет, даже не холодно — презрительно. Зачем писать портреты того, кто тебе противен?

Теперь слезы уже градом текли по ее щекам, делая глаза красными, вымывая из них огонь. Прежде чем Малоун успел понять, что произошло, она уже повисла на его шее, вцепившись в него так же крепко, как утопающий вцепляется в своего спасителя. Ее плечи содрогались от рыданий, а из груди вырывались глубокие всхлипывания. Малоун чувствовал, как ее слезы падают на его рубашку, просачиваются сквозь ткань и обжигают его кожу. И в то же время он ощущал прикосновение ее грудей, мучительно думал о том, что она так и не надела джинсы и теперь стоит обнаженная по пояс.

— Это что, новая техника живописи? — раздался голос Белласара, возникшего в дверном проеме.

3

Испуганно вскрикнув, Сиена отскочила от Малоуна и повернулась лицом к мужу.

— Из этой сцены вышла бы прекрасная картина под названием «В поисках вдохновения». Только вот кто у кого пытается почерпнуть вдохновение: художник у натурщицы или наоборот?

— Это вовсе не то, что ты подумал, — торопливо проговорила Сиена.

— А откуда ты знаешь, что я подумал? И почему так переполошилась? Из-за того, что я застал тебя без штанов? Но ты и так должна была раздеться. Если же ты полагаешь, будто я подозреваю тебя в том, что ты завела интрижку, то на этот счет можешь не волноваться. Я никогда не сомневался в том, что ты будешь мне верна. У тебя просто духу не хватит на то, чтобы мне изменить.

Сиена моргнула.

— Кроме того, я не представляю себе любовное рандеву, во время которого дама рыдает на плече возлюбленного, заливая его слезами. — Белласар подошел к жене и вытер тыльной стороной ладони слезы, все еще бегущие из ее глаз. — Ты выглядишь ужасно, дорогая. Точно так же, как в тот день, когда я встретил тебя в Милане. В тот момент ты была весьма нефотогенична, как и сейчас. Я бы не хотел, чтобы ты осталась такой на портрете.

Из груди Сиены вырвалось глухое рыдание.

— Из носа течет, рот вообще ни на что не похож. Как, по-твоему, этот человек будет выполнять свою работу?

Малоун обратил внимание на то, что Белласар ни разу не взглянул в его сторону.

— Отправляйся в свою комнату и приведи себя в порядок, — велел Белласар. — Когда ты вернешься сюда после обеда, ты должна быть полностью в форме и немедленно приступить к работе.

Губы Сиены дрожали.

— Черт побери, чего же ты ждешь?! — рявкнул Белласар. — Шевелись! Хоть раз в жизни сделай что-нибудь как надо!

Глазами, полными слез, она посмотрела на Белласара, затем повернула голову к Малоуну и выбежала из комнаты.

Малоуну потребовалась вся сила воли, чтобы не вмешаться и положить конец издевательству Белласара над женой. Ярость, заставившая его согласиться на предложение Белласара, теперь усилилась многократно. Больше всего на свете ему хотелось посчитаться с этим негодяем, но только не здесь и не сейчас. Наброситься на Белласара, переломать ему руки, ноги и как можно больше костей, пока не подоспела стража, — это было бы замечательно, но Белласар заслуживал иного наказания. Сиене это не поможет, и уж тем более рухнут все надежды на то, чтобы вывезти ее отсюда в целости и сохранности. «Держи себя в руках!» — приказал сам себе Малоун.

После того как Сиена убежала, в солярии воцарилась тишина. Помещение, казалось, съежилось.

— Я хотел бы попросить у вас профессионального совета, — сказал Белласар.

— Относительно живописи? Спрашивайте что угодно. Я постараюсь ответить.

— Нет, к живописи это отношения не имеет.

4

Стаккато пулеметных очередей звучало все громче. Направляясь к тому месту, где шла стрельба, Малоун отметил про себя, что Белласар намеренно выбрал эту обсаженную кустами дорожку, поскольку она шла в обход монастыря. Он также обратил внимание на то, что охранников здесь было гораздо больше, чем где-либо еще, и вспомнил слова Сиены о том, что Белласар раз и навсегда запретил ей соваться на эту часть территории.

«Почему же Белласар ведет меня сюда? — размышлял он. — Может, считает, что я уже никогда и никому не смогу рассказать о том, что увижу?»

Стрельба умолкла, затем снова возобновилась. По звуку выстрелов Малоун определил, что это 50-миллиметровый пулемет, а по частоте выстрелов догадался, что задача, о которой Белласар упоминал несколькими неделями раньше — модернизация механизма подачи, — успешно решена.

В кустах появился просвет, и мужчины вышли на открытое пространство, очутившись у нескольких деревянных стендов для стрельбы. Они напоминали придорожные ларьки, но, в отличие от последних, не имели задней стены. А там, где в ларьках обычно выложены фрукты и овощи, были установлены оптические трубы и тиски — на тот случай, если нужно будет зажать в них оружие и отрегулировать прицел.

Между двумя из этих стендов на треноге был установлен пулемет. Мужчина в сером комбинезоне вынул из ушей затычки и наклонился, чтобы осмотреть оружие, а затем потянулся за каким-то инструментом к стоящему рядом ящику. Патронная лента с отделениями длиной и шириной в палец тянулась к пулемету из ящика справа от него. Повсюду, поблескивая на солнце, валялись пустые цинковые коробки из-под патронов.

Но Малоун взглянул на все это лишь мельком. Его внимание привлекло нечто другое, находившееся там, куда смотрел ствол пулемета. На огромной — в несколько сотен квадратных ярдов — территории был расположен настоящий городок, где все было изорвано пулями и взрывами. В бетонных стенах домов зияли огромные рваные дыры, стены частично обрушились, потолки провалились. Обгоревшие остовы легковых машин и грузовиков валялись на том, что раньше было улицами, а теперь превратилось в непроходимые завалы, покрытые воронками и каменными обломками.

Услышав звук приближающихся шагов, мужчина в сером комбинезоне выпрямился, обернулся, и из-за тускло-коричневых стекол очков на Малоуна сверкнули глаза Поттера.

— А вы более разносторонни, нежели я думал, — язвительно произнес Малоун.

— О, вы удивились бы, узнай, какими талантами я обладаю, — в тон ему ответил Поттер. Затем он повернулся к Белласару и сказал: — Он не должен здесь находиться.

— Я хочу показать ему кое-что.

— Это против наших правил!

— Поскольку это мои правила, я волен их нарушать, когда захочу. — Белласар указал на пулемет: — Если ты закончил пристрелку, включай мишени.

— Но…

— Делай, что велено! Я плачу тебе не за то, чтобы ты со мной препирался!

На скулах Поттера заиграли желваки. Он посмотрел на Малоуна таким взглядом, что у того не осталось сомнений в том, кого именно Поттер винит за полученную им выволочку. Затем он подошел к одному из стендов и нажал на какую-то кнопку. Малоун подумал, что глаза обманывают его. Разрушенный городок ожил. Солдаты перебегали от одного здания к другому, мирные жители искали укрытие, по изуродованным улицам ехали джипы. Справа появился броневик, за которым ехали два больших грузовика с покрытыми брезентом кузовами.

Конечно, все это было не тем, чем казалось. Солдаты и мирные жители представляли собой манекены, сделанные в полный рост, а двигались они — как, впрочем, и автомобили — благодаря механическому направляющему устройству.

— Впечатляюще, — отметил Малоун.

Белласар кивнул, показывая, что он принимает за должное высокую оценку этого грандиозного тира.

— Мои клиенты любят, когда оружие демонстрируют в условиях, максимально приближенных к реальным, — сообщил он.

— Это что-то вроде вашей гигантской электрической железной дороги.

Белласар посмотрел на Малоуна непонимающим взглядом.

— Когда я учился в школе, у нас был парень, который собирал электрические железные дороги, а потом подкладывал под рельсы, водонапорные башни и вагоны петарды и взрывал их, — объяснил Малоун. — Ни до, ни после этого я никогда не встречал человека, который до такой степени любил бы уничтожать вещи.

— Давайте посмотрим, насколько вы любите уничтожать вещи.

— Что вы имеете в виду?

— Идите сюда и опробуйте это оружие. Вы ведь служили в морской пехоте. Выскажите свое профессиональное мнение о том, каков пятидесятимиллиметровый пулемет с механизмом ускоренной подачи боезапаса.

— Боюсь, от моего мнения будет мало проку. В последний раз я держал в руках оружие десять лет назад.

— Оружие — как велосипед. — Эта фраза прозвучала словно приказ. — Один раз научился — никогда не забудешь.

— Дерек! — предостерегающе окликнул Белласара Поттер.

— Не лезь! — отшил его Белласар, не сводя пронизывающего взгляда с Малоуна.

— Как вам будет угодно. — Малоун поднял руки вверх, шутливо показывая, что сдается. — Не пойму, для чего вам это нужно, но, если вы этого хотите…

Как только Малоун подошел к пулемету, Поттер снова всунул в уши затычки, а затем сунул руку под комбинезон, где, как предположил Малоун, у него наверняка был пистолет — на всякий случай. Охранники взяли автоматы на изготовку.

— Вот, возьмите, они вам понадобятся, — сказал Белласар, протягивая Малоуну затычки.

Малоун сунул их в уши и, поглядывая на Поттера, сделал зверское лицо и взялся за рукоятки пулемета.

— Вы хотите, чтобы я разнес что-нибудь конкретное? — осведомился он у Белласара.

— Грузовик справа, — ответил тот. Из-за затычек голос Белласара звучал приглушенно.

Когда Малоун прицелился и нажал на спусковой крючок, у него возникло ощущение, что он борется с каким-то живым и очень сильным зверем. Он ожидал, что ствол подбросит вверх, и заранее напряг руки, но то, что ему пришлось испытать, превзошло любые ожидания. От мощной очереди ствол пулемета рвануло к небу. Малоун опустил его, прицелился еще раз и снова нажал на гашетку. Если бы его внимание не было целиком сосредоточено на том, чтобы удержать контроль над оружием, он был бы потрясен произведенным им разрушительным эффектом. Веер огромных пуль буквально уничтожил заднюю часть грузовика, потом сместился к его передней части и через долю секунды разнес громадную машину в клочья. После того как Малоун отпустил гашетку, его руки дрожали. Ему подумалось, что если бы из этого оружия решил пострелять кто-то незнакомый с пятидесятым калибром, у него наверняка оказались бы выбиты из суставов обе руки.

— У вас тут что, какие-то супербронебойные патроны?

Белласар пожал плечами.

— Что вы думаете о сделанном нами усовершенствовании? — спросил он.

— Если вы не найдете способ стабилизировать отдачу, с этой штукой не сможет управиться никто.

— Не понимаю, о какой отдаче вы говорите. — Белласар подошел к пулемету, прицелился и нажал на гашетку.

Малоун оказался к этому не готов.

Пулемет загрохотал в ритме летящего по рельсам скорого поезда, при этом Белласар управлялся с ним без видимых усилий. Его руки властно держали оружие, не позволяя стволу задираться вверх. Стреляные гильзы летели по воздуху с такой скоростью, что казались смазанными.

Широкие плечи Белласара, его мускулистая грудь и прямая, как шомпол, осанка и раньше давали Малоуну повод предполагать, что он часто занимается физическими упражнениями, вероятнее всего, поднятием тяжестей. Однако то, что Малоун видел сейчас, было демонстрацией силы, которую он и не предполагал в этом человеке, давно перешагнувшем шестидесятилетний рубеж. Легкость, с которой Белласар справлялся с могучей отдачей, была поразительной. Он расстрелял второй грузовик и перенес огонь на джипы, едущие по улицам города-призрака, расстрелял их, затем — солдат, затем — гражданских, после чего перевел ствол пулемета на броневик. Малоуну не верилось в то, что пулемет может нанести столь чудовищный урон бронированной машине. У нее лопнули гусеницы, распахнулся люк, из которого повалил дым и стали вырываться языки пламени. «Господи, да это же бронебойно-разрывные патроны!» — подумал Малоун.

В этот момент Белласар развернул пулемет на треноге и направил его ствол на Малоуна. У того провалилось сердце. И, видимо, не у него одного. Ствол пулемета качнулся дальше, и Поттер прыгнул в сторону, словно перепуганный заяц. Позади них разбегались по кустам охранники.

Теперь ствол снова смотрел в грудь Малоуна. Несмотря на огромные усилия, которые потребовались для столь долгой стрельбы из этого монстра, Белласар выглядел так, как если бы он предпринял короткую поездку на автомобиле.

— Я продемонстрирую, что такое быть по другую сторону отдачи, — проговорил он. — Как насчет того, чтобы получить сотню пуль в грудь?

— По-моему, я чего-то не понимаю.

— Вряд ли. Я уверен, что вы очень хорошо все понимаете.

«Господи, неужели он знает, что я работаю на Джеба?» — подумал Малоун и приказал сам себе: «Блефуй!» Он не должен позволить себе показать хоть малейший признак неуверенности, допустить, чтобы Белласар понял, что поймал его на чем-то.

— Почему бы вам не объяснить, что именно вы имеете в виду? — спросил он.

— Вы считаете меня дураком?

— Ни в коем случае.

— Неужели вы думаете, что я не знал заранее, как подействует на вас ежедневное общение с моей женой на протяжении долгого времени? Неужели считаете, что я не предполагал, как вас потянет к ней, когда она снимет одежду? Я знал, что вы станете представлять, как занимаетесь с ней любовью!

Сердце Малоуна замедлило ритм. Значит, Джеб тут ни при чем.

— Вы совершенно неправильно поняли…

— Заткнитесь! Я хочу, чтобы вы раз и навсегда усвоили одну очень важную вещь. Я не могу контролировать ваши чувства, когда вы находитесь наедине с моей женой, но если вы станете действовать под влиянием этих чувств, если вы хоть раз прикоснетесь к ней более интимно, нежели сегодня, когда я вас застукал, если вы позволите себе нечто большее, чем художник, желающий успокоить свою модель, я притащу вас сюда и… Моя жена принадлежит мне, а я не люблю тех, кто трогает мои вещи! Вам это ясно?

— Вполне.

— Вы действительно все поняли?

— Абсолютно все.

Белласар повернул ствол пулемета в сторону городка, нажал на гашетку и стал крушить пулями закопченные стены, из которых летели огромные куски бетона. Он стрелял до тех пор, пока опустевшая патронная лента не выскочила из дымящегося пулемета. Белласар смотрел на руины, и тело его сотрясала крупная дрожь, но совсем не от мощнойотдачи. Когда он заговорил, голос его был непроницаем:

— А теперь убирайтесь отсюда и займитесь работой.

5

— Извините.

Малоун оторвался от наброска, который рисовал по памяти, и увидел Сиену, стоящую у дверей солярия. Он был поражен. Она только-только исходила слезами, и вот, спустя столь короткое время, выглядит так блестяще, что хоть сейчас на подиум! На ней был свободный синий пуловер и такая же юбка до колен. Их цвет напомнил ему Карибы, где в Косумеле он любовался жадеитовым, желтовато-зеленым цветом моря, сидя на пляже у своего дома, который он так любил. Именно так — в прошедшем времени. Поскольку даже если Белласар выполнит обещание и приведет его собственность в прежний вид, Малоун больше туда и близко не подойдет.

— За что вы извиняетесь? — спросил он.

— За то, что устроила сцену.

— Сцену устроили не вы, а ваш муж.

— Нет. Я извиняюсь за свой непрофессионализм. У каждого из нас с вами своя задача, и я к выполнению своей подошла непрофессионально.

— Ерунда! Нам было необходимо урегулировать некоторые вещи.

— А теперь, когда они урегулированы… — Сиена взялась за низ своего пуловера и сделала попытку снять его через голову.

— Стоп!

— Я не хочу, чтобы Дерек разозлился еще больше. Вы ни разу не видели его, когда он находится в очень плохом настроении. Нам нужно сделать второй портрет, и чем скорее, тем лучше.

— Сядьте.

— Вы хотите, чтобы я позировала вам сидя?

— Я хочу, чтобы вы расслабились, пока я с вами говорю.

— Нет, прошу вас, нам нужно работать! Если Дерек решит, что мы теряем время попусту, он…

Малоун сжал зубы.

— Портрет должен рисовать я, поэтому позвольте мне решать, как и когда начинать работу! А теперь — сядьте. Пожалуйста!

Сиена нервно обернулась на дверь, но затем все же сделала то, о чем ее просил Малоун.

Он принес второй стул, оседлал его и положил руки на спинку, надеясь, что его неторопливые движения помогут Сиене расслабиться. А затем он мягко заговорил:

— Сегодня утром, увидев вас, ваш муж заявил, что точно так же вы выглядели, когда он впервые увидел вас в Милане, подчеркнув, что вы были «нефотогеничны».

Сиена опустила глаза.

— Что он имел в виду? — спросил Малоун.

Глаза Сиены затуманились. Было ясно, что мыслями она вернулась в прошлое. Она молчала так долго, что Малоун уже отчаялся услышать ответ. Наконец она сказала:

— Для меня это было плохое время.

— Когда именно это было?

— Пять лет назад.

Малоун молчал, ожидая продолжения.

— Я…

Малоун посмотрел на женщину ободряющим взглядом.

— Вы должны понять… — Сиена сделала глубокий выдох. — Модель — это самая беззащитная женщина в мире.

Малоун промолчал, опасаясь, что, если он что-нибудь скажет, она замкнется в себе.

— Мы все время пытаемся убедить себя в том, что представляем собой нечто большее, чем просто очень красивая упаковка. Мы сходим с ума от того, что годы неумолимо летят и мы стареем. Мы постоянно думаем: а вдруг лучшие дни уже позади?

Малоун молчал, хотя молчание это давалось ему с большим трудом.

— Конечно, бывают и исключения, но я к их числу не отношусь. Представьте, каково это — быть такой худой, что, даже если ты съешь совсем немного, на фотографиях будет видна выпуклость на животе! Постоянное чувство голода, изматывающие диеты или — еще лучше! — съешь что-нибудь и тут же засовываешь два пальца в рот. Чтобы хоть немного облегчить такую жизнь, ты пробуешь кокаин. От него ведь не толстеют! Зато, пусть ненадолго, становится чуть полегче. Потом доза увеличивается. А поскольку все вокруг пытаются тобой манипулировать, ты начинаешь мечтать о человеке, который придет и вырвет тебя из этой грязи, — сильном, умном, красивом. А потом он приходит и… оказывается последней сволочью!

Сиена говорила все быстрее и быстрее. Казалось, что она близка к истерике, и поэтому Малоун вмешался.

— Расскажите, — попросил он, — почему ваш муж сказал, что у вас в тот день было «нефотогеничное» лицо.

— Я ела так мало, что в итоге стала непригодной даже для фотосессий. Хуже того, из-за кокаина в моих глазах появился характерный блеск. И в итоге мужчина, с которым я тогда жила, избил меня. Он расшиб мне губу так, что она разошлась на две части, и поставил огромные синяки под глазами.

Малоун представил себе это зрелище, и его затошнило.

Пальцы Сиены не находили себе покоя.

— Это случилось в Милане. Я приехала туда на осенние показы мод, но после того, как меня избили, естественно, не могла принимать в них участия. Поэтому я оставалась у себя в гостиничном номере. Парень, с которым я жила, ушел, намереваясь трахнуть кого-то еще, а потом послышался стук в дверь. Я открыла, и на пороге стоял Дерек. Я никогда не забуду этого! Он был в смокинге, а в руке держал букет роз. Я в тот момент витала в кокаиновых парах, и когда я его увидела, клянусь, мне показалось, что это Розано Браззи, знаменитый итальянский актер. Понятия не имею, откуда он узнал, где я и что мне нужна помощь. Он только взял меня за подбородок и сказал: «Я пришел, чтобы позаботиться о тебе. Не собирай вещи. Возьми только плащ, и пойдем». Я моргнула. Я кивнула. Я не взяла даже плащ, а просто захлопнула дверь за собой и пошла к его лимузину.

— Но вы ведь говорили мне о том, что у вас была любящая семья?

— Я не говорила «любящая семья». Я сказала «любящие родители».

— Не понимаю.

Сиена сглотнула комок в горле.

— После смерти моих родителей, когда мне было двенадцать, меня отдали в семью моего дяди. Он постоянно лапал меня, а когда его жена уходила из дома, он пытался…

У Малоуна от ненависти пересохло во рту.

— Пару раз он пытался…

— Господи!

— Он предупредил меня, что если я кому-то что-то скажу, он вышвырнет меня, и я буду спать в сточной канаве. Мне было некуда деваться. В школе я училась плохо и каждый раз засыпала со слезами. А потом я ушла в воображаемый мир. Я стала читать только гламурные журналы, в которых печатались рассказы об обычных девочках, ставших супермоделями. Это продолжалось до тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. А потом он снова пришел в мою комнату. Я сказала, что не хочу больше этого, он лез ко мне, я закричала и разбудила его жену и детей. Когда я рассказала тете о том, что произошло, она не поверила ни одному моему слову, а дядя заявил, что все это вранье, и избил меня до полусмерти. Два дня после этого я лежала в кровати, а на третий, когда никого не было дома, я украла деньги, которые тетя прятала от дяди под цветочным горшком. Я надеялась, она подумает, что это его рук дело. А потом я упаковала чемодан, села в автобус и уехала в Чикаго, где жила в меблированных комнатах и не гнушалась никакой, даже самой паршивой работы. Но при этом я не переставала мечтать о том, чтобы стать одной из тех роскошных женщин, фотографии которых печатают на обложках глянцевых журналов. Я нашла курсы манекенщиц, работавшие по ночам, я лезла из кожи вон, чтобы моя мечта стала явью. И я добилась этого. От рекламы нижнего белья в газетах, через рекламу купальников в каталогах я пришла на обложки «Вог», «Космополитен» и всех остальных ведущих глянцевых журналов. Я наконец добилась своей цели. Вот только моя новая жизнь оказалась не такой глянцевой, какой она представлялась мне в мечтах. Вместо того чтобы попасть в рай, я оказалась товаром в мясных рядах.

— Что произошло после того, как вы уехали с Белласаром?

— Когда мы ехали в лимузине в аэропорт, он осмотрел мои раны и сказал: «Я не позволю уничтожить такую красоту и не допущу, чтобы кто-то причинил тебе вред. Даже ты сама». Он привез меня сюда. Здесь уже находился пластический хирург, проследивший за тем, чтобы повреждения на моем лице не оставили шрамов. Специальная медицинская бригада вывела из моего организма наркотические вещества, приглашенный психолог, работавший со мной, убедил меня в том, что еда не является моим врагом. Только через полгода Дерек сказал, что он удовлетворен результатами этой работы. Он был так горд! Он сказал, что, подобно Богу, создал меня. Сияя от удовольствия, он ходил вокруг, рассматривал меня со всех сторон и твердил, что своей красотой я обязана только ему.

Сиена зябко поежилась.

— Он был прав. Я опустилась на самое дно. Я умерла, и именно он вернул меня к жизни.

— Значит, он дал вам то, чего вы хотели? Наконец-то в вашей жизни появился человек, который стал защищать вас от всех превратностей жизни.

— Да, наверное. И так продолжалось до последнего времени. Но три месяца назад все стало иначе. Он вернулся из очередной деловой поездки, и я не узнала его. Его словно подменили. Ему не нравились морщинки, появившиеся в уголках моих глаз, он был шокирован, обнаружив у меня седой волосок, он потребовал, чтобы я не хмурилась и не смеялась, поскольку от этого на лбу появляются морщины. Я гадала, что же произошло во время этого его отъезда. Может, он влюбился в другую женщину? Когда я напрямую спросила его об этом, он наорал на меня, заявил, что я забиваю себе голову дурацкими фантазиями, и потребовал, чтобы я лучше следила за собой. Я покрасила волосы, начала делать всевозможные маски для лица, старалась всячески ему угодить, но ничего не помогало. Он становился все более нетерпимым по отношению ко мне. Что бы я ни делала, все было плохо. Наконец я дошла до того, что ожидала его отъезда в очередную командировку, как подарка. Только в его отсутствие я ощущала себя спокойной. Но он каждый раз возвращался и становился все ужаснее.

Малоун открыл было рот, чтобы приободрить Сиену, но не вымолвил ни слова, заметив, как напряглась она, увидев кого-то за его спиной. Она вскочила на ноги.

— Дерек, мы обсуждаем, как мне позировать, честное слово! Мы уже готовы приступить к работе. Клянусь!

Белласар стоял в дверном проеме.

— Мы улетаем в Стамбул. Будь готова к пяти часам. — Нахмурившись, он посмотрел на Малоуна. — У вас есть две недели, чтобы закончить портрет.

— Мне недостаточно этого времени.

— Сделайте так, чтобы оказалось достаточно.

— Когда я согласился на ваше предложение, то сказал, что буду выполнять работу на своих условиях, и вы их приняли.

— Условия изменились.

— Как же я могу работать без натурщицы? Как долго будет отсутствовать Сиена?

— Она будет отсутствовать столько, сколько понадобится.

— Что ж, чем дольше ее не будет, тем дольше я не смогу закончить портрет.

Глаза Белласара потемнели.

— Я начинаю думать, что Алекс был прав. Не надо было с вами связываться. В пять часов! — добавил он, зыркнув на жену, и вышел.

Глядя, как он уходит, Сиена поежилась.

— Сколько сейчас времени? — спросила она.

— Начало четвертого.

— Господи, я не успею!

Она вскочила, но Малоун остановил ее вопросом:

— Почему Стамбул? Почему такая срочность?

Ее голос прозвучал натянуто:

— Что бы там ни случилось, это связано с бизнесом. Нескольким клиентам Дерека нравится находиться в моем обществе. Когда я рядом, ему легче вести с ними переговоры.

Малоун понимающе кивнул. Разумеется, значимость Белласара в глазах этих людей возрастает, поскольку он женат на такой красавице!

— Я больше не могу говорить.

С этими словами Сиена встала и торопливо направилась к выходу, а Малоун остался сидеть, продолжая плести ниточку своих невеселых размышлений. Да, такая красота, без сомнения, может ослепить любого человека, даже лишить его на какое-то время рассудка. Но что произойдет, когда красота эта начнет давать трещины и в ней появятся изъяны? Это будет очень скверно и для бизнеса, и для репутации мужа, который довольствуется тем, что нельзя назвать совершенством! Поэтому, когда кто-то больше не может исполнять свои обязанности, ему необходимо найти замену.

6

Солнце опустилось достаточно низко для того, чтобы по террасе поползли тени, но оно еще было в состоянии отражаться от вращающихся лопастей вертолета. Малоун только что наблюдал, как в винтокрылую машину забрались Белласар, Поттер, Сиена и трое телохранителей. На женщине был элегантный костюм, а ее прическа могла служить примером совершенства. Даже с такого расстояния она была ослепительно красивой, но даже с такого расстояния Малоун заметил, с какой неохотой она забиралась в вертолет. Она напомнила ему шикарно одетого заключенного, которого ведут на судебный процесс. Или на казнь.

Это сравнение заставило его лицо судорожно скривиться. Вертолет, рокоча двигателями, взмыл в воздух, и Малоун внезапно испытал острую боль от расставания.

Часть пятая

1

Привыкший к семичасовым коктейлям в обществе Сиены, Малоун по мере приближения этого времени испытывал нарастающее беспокойство. «Теперь я бы уже спускался в библиотеку!» — думал он, но вместо этого Чейз, словно тигр в клетке, мерил шагами ту часть поместья, куда ему был разрешен доступ. Когда закат наконец выкрасил во все оттенки пурпура кусты, статуи и пруды поместья, он решил, что должен хоть что-то съесть, однако, оказавшись в одиночестве за длинным, освещенным свечами столом, лишь поковырял вилкой телячью отбивную и оставил ее почти нетронутой. Все его мысли были заняты одним: где находится Сиена и что она делает?

Если она еще вообще жива.

В мозгу Малоуна помимо его воли возникали картины одна страшней другой. Вот Белласар выбрасывает ее из вертолета, и ее тело разбивается о скалы. Вот Поттер стреляет ей в голову, забрызгивая внутренности вертолета мозгами, и сбрасывает тело в море… «Нет! — твердил он самому себе. — Поведение Белласара в последние дни говорит о том, что Сиена все еще нужна ему живой! По крайней мере пока нужна. Самое страшное не случится до тех пор, пока они не прилетят из Стамбула!»

Сон его был прерывист. Рано утром Малоун занимался зарядкой не час, а два. Это было необходимо ему, чтобы сбить внутреннее напряжение, переключить все свои физические и душевные резервы на физические усилия. Это не помогало. Страх за Сиену нарастал.

Закончив с упражнениями, Малоун вернулся в солярий, разложил перед собой наброски, сделанные с Сиены, и стал вглядываться в ее черты. Ему казалось, что она сидит перед ним во плоти, разговаривает с ним и он ощущает исходящий от нее аромат.

Малоун перешел в библиотеку. Вдыхая запах вековой пыли от хранящихся здесь фолиантов, он прошел по ковру к дальней стене и взобрался по стремянке к среднему ряду книжных полок. Именно в этом направлении указал Белласар в тот вечер, когда Малоун представил ему законченный первый портрет. Он тогда сравнил Сиену с Беатриче, возлюбленной Данте Алигьери, которая вдохновила поэта на создание «Божественной комедии». В тот вечер Белласар сказал: «Если вас заинтересует история о Данте и Беатриче, она великолепно изложена в автобиографии Данте в блестящем переводе Россетти. Эта книга находится вон на той полке. Издание 1861 года под названием „Данте и его Круги“».

Белласар сказал и кое-что еще: Беатриче умерла молодой, и Данте с тех пор был одержим любовью к ней. Любовью посмертной…

Малоун не мог отогнать от себя мысль: а вдруг и Сиена уже умерла такой же молодой?

«Хватит! — велел себе он. — Хватит думать о смерти!»

Поскольку книги были расставлены в алфавитном порядке, по фамилиям авторов, Малоуну не составило особого труда найти необходимый том. Исследуя полки, он подумал: как любопытно, что Россетти тоже зовут Данте — точно так же, как поэта, биографию которого он перевел! Он уселся в кожаное кресло, открыл книгу и стал читать о первой встрече Данте с Беатриче.

* * *

«В тот день она была облачена в платье благородного алого цвета… и в этот момент, признаюсь вам, дух жизни столь властно воззвал ко мне, что каждая струна моего тела напряглась и зазвучала всепоглощающим гимном любви».

* * *

«Точь-в-точь!» — подумал Малоун.

2

Прошло еще две ночи. Сиена все еще не вернулась.

Малоун ворочался на своей кровати, прислушиваясь к шарканью охранников за окном. Ожидание тянулось мучительно долго, но зато в его распоряжении оказалось достаточно времени, чтобы спланировать свои действия.

На столике рядом с кроватью лежал открытый томик Россетти.

* * *

Та же прекрасная дама явилась мне одетой в белоснежное платье… Это был первый раз, когда ее слова достигли моего слуха, и я ощутил такую любовь, что едва не умер, словно был отравлен сладким ядом.

* * *

С брови Малоуна скатилась капля пота. Он зашел в ванную, ополоснул лицо холодной водой, а затем вернулся в комнату и выключил свет. Подойдя к окну напротив кровати, он стал смотреть на тени и свет прожекторов, вырывавший из темноты пруды и фрагменты садов.

Взглянув на часы, Малоун убедился в том, что настала полночь. Через несколько секунд справа появится охранник и, поскрипывая ботинками, пройдет по усыпанной белым щебнем дорожке. Малоун отстранился от окна, чтобы его не было видно снаружи, и стал ждать.

Вот оно! За окном послышался скрип тяжелых ботинок по гальке, и на дорожке появился охранник. Малоун довольно кивнул. Через десять минут появится второй охранник — слева. Еще через пять минут из-за раздевалки, стоящей у края плавательного бассейна, выйдет третий и направится к вертолетной площадке. Этот распорядок не менялся на протяжении всех недель, в течение которых Малоун вел свои наблюдения.

Убедившись, что все идет своим чередом, Малоун взял книгу и вышел из комнаты. Сумрачный коридор был пуст. Неслышными шагами он прошел по ковровой дорожке, достиг спиральной лестницы и стал спускаться вниз, как вдруг услышал шаги по мраморному полу. Из комнаты справа вышел охранник и подозрительно уставился на него.

— Не спится! — проговорил Малоун и показал охраннику книгу. — Эту дочитал и решил взять другую.

Лицо охранника приняло озадаченный вид. Ему, видимо, казалась нелепой сама мысль, что человек может так много читать.

Малоун, однако, не стал вступать в дискуссии с этим узколобым приматом и, пройдя влево, открыл дверь в библиотеку. Спертый воздух в этом темном помещении напомнил Малоуну зал похоронного дома, в котором стоял гроб с телом его деда. Не хватало только запаха множества цветов.

«Прекрати думать об этом!» — приказал он себе.

Малоун нажал на выключатель, располагавшийся слева, и заморгал от яркого света, вспыхнувшего под потолком, а затем закрыл дверь за собой. Книги на полках были рассортированы не только по фамилиям авторов, но и по жанрам: фантастика, публицистика, биографическая литература. Последняя располагалась справа.

Направившись туда, Малоун услышал, как позади него открылась дверь в библиотеку, и, обернувшись, увидел на пороге охранника. Кивнув ему, Малоун продолжил свои поиски. Найти Британскую энциклопедию оказалось несложно. Малоун плохо разбирался в старинных книгах, но он успел изучить вкусы Белласара и знал, что это издание 1911 года является классическим и наиболее почитаемым у коллекционеров.

Охранник продолжал смотреть на него. Малоун снова кивнул мужчине, но на сей раз — с подчеркнутым нетерпением, словно говоря: «Молодец, ты выполнил свою задачу. Ты проявил себя хорошим сторожевым псом. А теперь возвращайся в свою будку и дай мне спокойно почитать». Под его взглядом охранник отступил, вышел в коридор, и вскоре его шаги затихли в глубине дома. Малоун подошел к двери и захлопнул ее с громким стуком, который должен был показать охраннику: гость не желает, чтобы его снова беспокоили.

Прихватив том на букву «Р», он подошел к удобному креслу, сел и стал перелистывать хрупкие страницы. Малоун отгонял мрачные предчувствия, убеждая себя в том, что все будет хорошо. Нужно только придерживаться плана.

Наконец он нашел статью, которую искал.

«Россетти, Данте Габриел, английский живописец и поэт, основатель „Братства прерафаэлитов“. Родился в 1828 г., умер в 1882 г.».

«Не смей думать о смерти!» — вновь велел себе Малоун.

Настоящее имя Россетти было Габриел Чарльз Данте, но он был до такой степени одержим творчеством средневекового итальянского поэта, что сделал свою фамилию — Данте — именем. Эта одержимость выразилась еще в одном: он стал отождествлять свою красавицу жену Элизабет с Беатриче и с головой погрузился в перевод стихов, которые посвятил ей Данте Алигьери, словно описывая таким образом любовь, которую сам испытывал к Элизабет. Когда вскоре после их женитьбы Элизабет умерла, он положил все рукописи своих переводов в ее гроб и похоронил их вместе с ней, после чего написал символический портрет, в котором попытался выразить всю глубину своей любви, назвав его «Beata Beatrix» — «Блаженная Беатриче».

Опять смерть! Пытаясь отвлечься, Малоун стал думать о том, что объединяет его с Россетти. Они оба были художниками, и жизнь каждого из них кардинально переменилась из-за женщин, в которых они влюбились, рисуя их портреты.

Любовь… Малоун впервые мысленно произнес это слово, чтобы описать чувства, которые он испытывал к Сиене.

3

Когда через полчаса охранник вновь заглянул в библиотеку, он застал Чейза спящим в кресле — с закрытыми глазами, головой, склонившейся на плечо, и книгой, лежащей на коленях. На сей раз, выйдя из библиотеки, охранник закрыл за собой дверь. Малоун тут же встал, выключил свет и подошел к окну. Выглянув наружу и не обнаружив ни одной живой души, он выбрался из окна, прикрыл раму и юркнул за один из больших кустов. Если охранник вернется в библиотеку и не застанет его там, он решит, что Малоун проснулся и отправился в свою комнату.

Стоя за кустом, Чейз осмотрел пространство, освещенное прожекторами, убедился в том, что поблизости никого нет, перебежал через дорожку и, оказавшись за длинной вереницей других кустов, стал красться в направлении монастыря, ориентируясь на колокольню, которая высилась на фоне темного неба. Крадучись и перебегая из одной тени в другую, он преодолел расстояние, которое в иных условиях потребовало бы пяти минут неспешной ходьбы, за целых тридцать минут.

Его ладони вспотели. За десять лет он успел подзабыть свои военные навыки и теперь с трудом сдерживал волнение. Сердце его гулко колотилось, легким не хватало воздуха. Выйдя из-за фонтана, Малоун нырнул за вечнозеленый куст в виде какого-то животного, припал к земле и стал вглядываться в стрельчатые окна монастыря. Большая их часть была погружена во тьму, но он с удивлением заметил, что окна первого этажа ярко освещены.

Малоун долго решал, стоит ли ему подобраться поближе, как вдруг открылась дверь и на фоне вырвавшегося из нее света возник мужской силуэт. Из здания вышел охранник с винтовкой, закрыл за собой дверь, поглядел на звездное небо и закурил. Малоун беззвучно возблагодарил небеса за то, что они удержали его от поспешных и опрометчивых действий.

«Все в порядке, — стал успокаивать он себя, — я подожду, пока он зайдет внутрь или просто уберется отсюда». Но в отсутствие Белласара и Поттера охранник, видимо, решил не утруждать себя чрезмерным соблюдением дисциплины. Докурив сигарету и затоптав окурок носком ботинка, он продолжал стоять на месте. Лишь когда открылась дверь и из нее появился мужчина в белом до колен халате, охранник вытянулся по стойке «смирно», всем своим видом давая понять, что он зорко стережет вход в здание.

Вышедший был высоким худым мужчиной с темными волосами и грубыми чертами лица. Малоун видел его впервые. В свете, лившемся из открытой двери, Малоун внимательно рассматривал его, пытаясь запомнить широкий рот, густые брови и квадратное лицо. Времени у него было мало. Мужчина в халате указал на окурок у ног охранника и сказал что-то резкое, после чего провинившийся стражник хмуро потупился. После следующей реплики охранник вошел в здание следом за отчитавшим его человеком. Хлопнула дверь, и вновь наступила темнота. Однако она была не кромешной. Свет прожекторов позволил Малоуну внимательно осмотреться, и, только убедившись, что в поле зрения нет других охранников, он осмелился подобраться к окнам монастыря.

Почему на этом мужчине был белый халат, какие носят врачи и ученые в лабораториях? Что находится за этими окнами? Несмотря на то что грудь его словно стянуло стальным обручем, Малоун оставался в неудобной позе, скрючившись в кустах возле стены монастыря. Послышались шаги. Еще один охранник прошел совсем рядом с ним. Малоун услышал металлический звук. Похоже, это висевшая на груди винтовка терлась о пряжку пояса.

Затем до его слуха донесся звук приглушенных голосов, раздававшийся из глубины здания. Малоун прижался к стене, чтобы не быть увиденным, однако его опасения были напрасны — изнутри на окнах висели жалюзи. Он перебрался к следующему окну и, найдя укрытие за еще одним кустом, попробовал заглянуть внутрь. На сей раз удача оказалась более благосклонной к нему. На этом окне были не жалюзи, а лишь внутренние ставни, створки которых сейчас были частично распахнуты.

Он увидел кусочек комнаты: каменный пол, столы, стеклянные шкафы, лабораторное оборудование, компьютеры и различные электронные устройства. Два больших металлических шкафа у дальней стены напоминали промышленный холодильник и морозильник.

Голоса зазвучали более отчетливо, и в поле зрения Малоуна появились охранник и человек в белом халате. Он говорил на русском языке, который охранник — как, впрочем, и Малоун — явно не понимал, но смысл его слов был понятен и без того: он хотел, чтобы охранник открыл один из больших деревянных ящиков.

Заскрипели гвозди, выходя из своих гнезд. Охранник навалился на фомку всем весом, и крышка ящика отскочила. Малоун услышал громкий протестующий крик, и тут же в видимом ему пространстве появился третий мужчина. Он также был в белом халате, отчаянно жестикулировал и, тараторя что-то на русском, показывал на ящик. Здесь также было все понятно. Он предупреждал двух других: «Будьте осторожны!» Малоун уже видел эту отчаянную жестикуляцию раньше. Более того, ему приходилось видеть и этого мужчину: та же лысина, те же сутулые плечи. Это был тот самый человечек, который появился из вертолета в первый день пребывания Малоуна в поместье. Тогда русского возмутила небрежность, с какой люди Белласара выгружали из «вертушки» эти самые ящики.

Малоун сосредоточил все внимание на его внешности: глубоко посаженные глаза, высокий лоб, круглое лицо и…

Отдаленный рокот заставил Малоуна вздрогнуть. По мере его приближения горло Малоуна словно сжала чья-то невидимая ледяная рука. Это возвращался вертолет! Боже, неужели вернулся Белласар? И прилетела ли с ним Сиена?

Гул лопастей стал настолько громким, что его услышали и трое находившихся в монастыре. Они обернулись к окну, и Малоун отскочил в сторону. Судя по тому, что тон их голосов не изменился, они его не заметили, однако теперь, с возвращением Белласара, здесь поднимется суматоха, и охрана непременно обнаружит его. Суета начнется и в доме, так что Малоун вряд ли сумеет проскользнуть внутрь незамеченным.

Его единственный шанс — воспользоваться коротким промежутком времени, в течение которого все внимание будет привлечено к садящемуся вертолету.

В пространстве между монастырем и шато вспыхнули ослепительные огни, осветив посадочную площадку, и в ту же минуту загорелся еще один прожектор, только его свет шел не с земли, а сверху. Это был прожектор, установленный на носу вертолета.

«Охранники сосредоточат все внимание на вертолете, — лихорадочно думал Малоун. — В тот момент, когда он сядет, нужно действовать. Это мой единственный шанс. Не зевай!»

Он уже собрался кинуться от кустов, растущих вдоль стены монастыря, к другим, более высоким, за которыми он укрывался по дороге сюда, как вдруг мимо него пробежал охранник. Если бы Малоун не сдержал вовремя свой порыв, они столкнулись бы нос к носу. Он огляделся, желая убедиться в том, что следом за первым охранником не торопится второй. Нет, больше никого не было. «Они пока заняты! У меня получится!» — убеждал он самого себя.

Как только вертолет пролетел над его головой и луч от его прожектора проскользил мимо, Малоун пустился бежать. Он достиг противоположного ряда кустов как раз в тот момент, когда позади хлопнула дверь монастыря и послышалась русская речь. Похоже, русские направлялись к вертолетной площадке, но Малоун не стал оборачиваться, чтобы убедиться в этом. Он бежал, словно дичь от погони. Когда он крался от дома, используя в качестве укрытия кусты, фонтан и глубокие тени, ему понадобилось полчаса, чтобы добраться до монастыря. Теперь ему необходимо преодолеть то же расстояние за считаные минуты.

Он услышал, как справа от него вертолет приземлился на площадку и гул лопастей стал стихать. Теперь из него в любой момент может выйти Белласар или кто угодно, кто там находится (Господи, только бы ничего не случилось с Сиеной!), и пройти в дом. Белласар спросит охранников о том, чем занимался Малоун в его отсутствие, охранник, видевший его в библиотеке, доложит, что в последний раз, когда он туда заглядывал, Малоун находился там и спал в кресле. Белласар захочет убедиться в этом самолично. «И если Белласар не обнаружит меня там, — думал Малоун, — у него возникнут подозрения, и он проверит мою комнату».

Впереди появился охранник. Малоун метнулся за очередную статую и замер, моля небеса, чтобы мужчина не посмотрел в его сторону. Оглянувшись направо, сквозь просвет в кустах он увидел ярко освещенную площадку. Со злым лицом из вертолета выбрался Белласар и раньше, чем двое в белых халатах успели подойти, широкими шагами направился к дому. Следом за ним шли телохранители. Однако ни Поттера, ни, что еще более важно, Сиены видно не было. «Боже, неужели с ней что-нибудь случилось?» Однако в следующий момент Чейз заметил какое-то движение внутри вертолета и увидел фигуру человека. К огромному облегчению Малоуна, это оказалась Сиена. Однако облегчение немедленно уступило место беспокойству, когда он увидел, как неуверенно она движется. Даже с такого расстояния было видно, что ее шатает из стороны в сторону.

«Шевелись! — приказал Малоун самому себе. — Сейчас ты ей все равно ничем не поможешь, а если не вернешься в библиотеку до появления там Белласара, то не сможешь помочь ей вообще никогда! Черт, да ты и себе-то помочь уже не сможешь!»

После того как охранник, оказавшийся на его пути, ушел, Малоун бросил еще один взгляд на Сиену и вновь обратил внимание на то, как неуверенно она идет. Затем он заставил себя двинуться дальше — мимо статуи, по направлению к шато. В нескольких верхних окнах вспыхнул свет. По всей видимости, это были апартаменты Белласара. «Возможно, — с надеждой подумал Малоун, — он сразу же ляжет спать и отложит проверку до завтра?»

Когда Малоун достиг последней секции спасительных кустов, его грудь тяжело вздымалась. Он внимательно осмотрелся, желая убедиться в том, что никто из охранников не увидит, как он пересечет белую гравиевую дорожку и влезет в окно библиотеки. Малоун уже изготовился к решающему рывку, как вдруг его парализовало и ноги вросли в землю. В окнах библиотеки вспыхнул яркий свет.

— Ты же сказал мне, что он здесь! — гремел Белласар, щурясь от яркого света.

— Он действительно был здесь, — оправдывался охранник. — Я сам видел, что он спит в кресле, примерно час назад.

— И где же он теперь?

— Должно быть, проснулся и отправился в свою комнату.

— Ни с того ни с сего у него вдруг просыпается интерес к старинным книгам! Ни с того ни с сего он посреди ночи вдруг решает отправиться в библиотеку! Ты видел, как он поднимается к себе?

— Нет, — развел руками охранник.

Белласар метнулся к окнам и заметил, что одно из них прикрыто неплотно, будто кто-то выбрался через него наружу и специально оставил щель, чтобы легче было влезть обратно.

— Проклятье! Найдите его немедленно! — заорал Белласар. — Быстро, в его комнату! Я хочу знать, где он находится!

Охранник выбежал в коридор, Белласар — следом за ним. Оказавшись в вестибюле, он махнул рукой троим прилетевшим с ним телохранителям, приказывая им следовать за собой, а затем, перепрыгивая сразу через три ступени, стал подниматься по спиральной лестнице. Оказавшись наверху, Белласар подождал, позволив остальным догнать себя, после чего прошел по коридору до комнаты, отведенной Малоуну, открыл дверь, включил свет и, моргнув от неожиданности, уставился на пустую, даже не разобранную кровать.

— Обыскать всю территорию! Найти эту сволочь!

Охранники побежали выполнять приказание.

Последовав за ними, Белласар наткнулся на Сиену, устало поднимавшуюся по лестнице.

— Он исчез, — сообщил ей Белласар. — Если я найду его в том месте, где ему не положено быть, тебе больше не придется позировать. Он сдохнет!

Обогнув жену, Белласар стал спускаться по лестнице.

— Проверьте все комнаты! — крикнул он группе охранников, прибежавших на шум. Затем, увидев русских и еще несколько человек из охраны, стоящих в дверях, он распорядился: — Обыщите монастырь! — Обернувшись к телохранителю, который шел за ним, Белласар приказал: — Дай мне пистолет!

Передернув затвор 9-миллиметрового «сиг-сойера» и убедившись, что оружие готово к стрельбе, Белласар вышел из дома, чтобы присоединиться к поискам.

Тут и там плясали лучи фонариков. Это охранники обыскивали все закоулки поместья, заглядывая под деревья и за кусты. Слева от Белласара послышался звук разбившегося стекла и раздался крик:

— Мы нашли его! Он здесь! Сюда!

4

Притворяясь внезапно разбуженным, Малоун сел на кушетке, на которой до этого он лежал в полной темноте. Ворвавшиеся в солярий мужчины так яростно толкнули дверь, что она ударилась о стену и ее стеклянные вставки разлетелись на мелкие куски. Осколки шрапнелью брызнули на пол, стали хрустеть под ботинкам вошедших, которые, направив на Малоуна лучи фонариков и дула пистолетов, рывком подняли его на ноги.

— Что за черт? — пробормотал он, стараясь, чтобы его голос звучал сонно.

Один из мужчин выскочил наружу и закричал:

— Мы нашли его! Он здесь! Сюда!

— Какого черта здесь происходит? — наигранно возмутился Малоун. — Почему вы…

Договорить ему не дал сильный удар фонариком, пришедшийся в скулу. Перед глазами Малоуна поплыли цветные круги, ноги подогнулись. Он начал падать, но один из мужчин рывком поставил его на ноги и собрался ударить его еще раз, но в этот момент в комнату ворвалась целая группа людей.

— Где он? — прорычал Белласар. — Покажите мне этого сукина сына!

Кто-то включил верхний свет. От удара по лицу у Малоуна кружилась голова, но ему все же удалось сфокусировать зрение, и он увидел Белласара, пробиравшегося к нему сквозь толпу охранников. Его обычно красивое лицо было сейчас искажено злобной гримасой.

— Когда мы увиделись первый раз, вы были привязаны к стулу и обмочились. — Грудь Белласара вздымалась от клокотавшей в нем ярости, сам же он натягивал кожаные перчатки.

— Я не понимаю, — заговорил Малоун. — В чем дело?

— Молчать! — рявкнул Белласар и ударил его в лицо.

Голова Малоуна откинулась назад, а перед глазами вновь поплыли разноцветные круги. В ушах у него стоял звон. Когда он немного пришел в себя, то почувствовал, что из разбитых губ течет кровь, смешиваясь с кровью, стекающей из раны на левой скуле, нанесенной фонариком.

— Когда я первый раз увидел вас с лужей мочи под ногами, то сказал, что вы — дурак, поскольку отказываетесь сотрудничать со мной. — Голос Белласара дрожал от злобы. — Но я также сказал, что являюсь разумным человеком и готов предоставить вам второй шанс. Но тогда же я предупредил вас, что… — Он нанес еще один удар в лицо Малоуна, еще сильнее разбив ему губы. Удар был такой силы, что охранники, державшие Малоуна, даже отступили назад. — Что я никогда не даю третьего шанса.

Потребовалось несколько секунд, прежде чем Малоун сумел говорить.

— Я тоже не даю третьего шанса, — с трудом произнес он. — Вы ударили меня дважды. Попробуйте сделать это в третий раз.

— Что?!

— Но только чтобы на мне не висели ваши охранники.

— Находясь на пороге смерти, вы еще осмеливаетесь так со мной говорить?

— Но почему, черт возьми, вы меня бьете и угрожаете?

— Вы что, всерьез полагаете, что сможете выкрутиться из этого с помощью столь дешевого блефа?

— Из чего этого?

— Вы отрицаете, что вылезли из окна библиотеки?

— Из окна библиотеки? Что за бред?

— Вы отрицаете, что были там?

— Конечно, я там был! Вы сами рассказали мне про Данте и Беатриче. Мне стало интересно, и я решил почитать книгу, которую вы рекомендовали. Желаете устроить мне экзамен? Пожалуйста! Хотите знать, в чем была Беатриче, когда Данте повстречал ее в первый раз? В красном платье! Хотите знать, какого цвета платье на ней было во время их второй встречи? Белое! В следующий раз он встретил ее в церкви! Там она была в…

— Почему было открыто окно библиотеки?

— А мне откуда знать, дьявол вас забери!

— Охранник не видел, чтобы вы выходили из библиотеки.

— Один — один! Я тоже не видел его, когда выходил из библиотеки! — Чейз вытер кровь с лица. — Чтение о Беатриче навело меня на мысль о том, чтобы попробовать делать наброски Сиены по памяти. Поэтому я пришел сюда, стал рисовать, а потом устал и заснул на этой кушетке. А проснулся, уже когда сюда ворвались ваши громилы.

— Докажите! Где этот ваш новый набросок?

— На полу, возле кушетки. На нем как раз стоит один из ваших охранников. Только боюсь, что этот набросок теперь немного перепачкан моей кровью.

Охранник, наступивший на рисунок, сделал шаг назад, и Белласар поднял смятый листок, заляпанный кровью и с отпечатком ботинка на нем.

— Я видел все ваши наброски, — заявил он. — Если это один из них…

Он посмотрел на рисунок, и его голос прервался.

Малоун сделал этот набросок два дня назад, когда одержимость Сиеной заставила его взяться за карандаш и попытаться запечатлеть на бумаге идеализированный образ ее красоты.

Рот Белласара приоткрылся, словно он хотел что-то сказать и не мог. Когда же он наконец обрел дар речи, то произнес лишь одно слово.

— Потрясающе! — прошептал он.

— Да, особенно с кровью и следом от ботинка! Только рамочки не хватает!

Белласар продолжал смотреть на набросок, словно пораженный громом.

— Просто дух захватывает! — пробормотал он и, опустив рисунок, признался: — Видимо, я ошибался.

— От этого признания моему лицу стало гораздо легче.

— Я пошлю за врачом.

— Коли вы стали столь мягкосердечны, для начала прикажите вашим бандитам отцепиться от меня.

Белласар посмотрел на Малоуна тяжелым взглядом, но все же кивнул своим людям, и они одновременно, словно кто-то кнопку нажал, отпустили Малоуна.

Малоун снова вытер кровь с подбородка. Посмотрев через плечо Белласара, он увидел стоящую в дверном проеме Сиену. Ему показалось, что она одурманена еще сильнее.

Белласар тоже заметил ее.

— Причин для волнения нет, моя дорогая. Завтра ты уже сможешь позировать.

Сиена ничего не ответила. Глаза ее были наполнены черной пустотой, лицо ничего не выражало. Малоун решил, что ее, вероятно, накачали наркотиками.

5

Снаружи, на скудно освещенной террасе, ждали двое русских. Белласар направился к ним, чтобы о чем-то поговорить, а Малоун тем временем предпринял еще одну попытку запомнить их лица. Затем, решив, что не стоит глазеть на них столь пристально, он сделал то, что ему хотелось больше всего на свете, — перевел взгляд на Сиену, пытаясь понять, что могло произойти в Стамбуле, о чем она думает и что чувствует. В его груди словно что-то оборвалось, когда она вдруг отвернулась. Он не мог сказать наверняка, было ли ей страшно или она просто не хотела смотреть на его изуродованное лицо. Но если Сиена испытывает к нему хоть какое-то уважение, она могла хотя бы наградить его сочувственным взглядом. Если она только не боялась того, как отреагирует на это Белласар.

Когда тот вернулся, поговорив с русскими, он, Сиена и Малоун прошли через террасу в дом. За ними шагали три телохранителя. Когда все они поднялись на второй этаж, Белласар не терпящим возражений голосом объявил:

— С сегодняшнего дня, если вам опять захочется работать ночью, вас будет сопровождать охранник.

— Похоже, я превратился в узника?

Не удостоив его ответом, Белласар повел Сиену на третий этаж, где располагались их комнаты. Два телохранителя последовали за ними, третий остался с Малоуном. Сверху до его слуха донесся голос Белласара:

— Нет, моя дорогая, наш разговор еще не окончен.

У Малоуна екнуло сердце, но, поскольку охранник не сводил с него глаз, он сделал вид, что услышанная фраза его нисколько не интересует. Затем по ступеням поднялся грузный мужчина с медицинским чемоданчиком в руке. Теперь Малоуну было чем заняться.

Доктор привел в порядок лицо Малоуна прямо в его комнате, смыв кровь и смазав раны остро пахнущими дезинфицирующими средствами. Лишь на ту из них, которая была нанесена фонариком, на скуле потребовалось наложить пять швов. Что касается разбитых губ, то доктор сказал, что они заживут сами.

— Следите за тем, чтобы швы все время были сухими, — предупредил врач, говоривший по-английски с сильным акцентом. — Вот вам капсулы, принимайте по одной через каждые шесть часов. Это обезболивающее. Завтра я зайду проведать вас.

Когда доктор уходил, Малоун заметил в коридоре охранника. Он закрыл и запер дверь, снял с себя залитую кровью одежду и бросил ее в корзину для грязного белья. Потом, проигнорировав предупреждение врача о том, чтобы держать швы сухими, он влез в душ и подставил лицо под обжигающе горячие струи. Вода смыла кровь с его груди и рук, но сколько бы Малоун ни намыливался, сколько бы ни тер себя губкой, он все равно не мог избавиться от ощущения грязи.

«Сволочь!» — мысленно твердил он, думая о Белласаре, однако его злость уравновешивалась пониманием того, что ситуация вышла из-под контроля.

Насухо вытершись, он рискнул взглянуть в зеркало и поразился тому, насколько сильно покалечены его щека и губы. Когда его избивали, он испытывал только шок, теперь же пришла боль. Но, несмотря на это, Малоун не рискнул принять оставленные доктором таблетки. Он понятия не имел, что это за лекарство, насколько оно сильнодействующее, и вполне допускал мысль, что Белласар мог приказать доктору подсунуть ему какой-нибудь наркотик. «Ну уж нет, — сказал себе Малоун, — уменя должна быть ясная голова».

Натянув трусы и футболку, Малоун взял альбом для рисования, который всегда лежал у него на тумбочке, сел на кровать и, закрыв глаза, напряг память. Открыв их через полминуты, он принялся рисовать того русского, которого видел в день своего приезда и еще раз — сегодня ночью. Овальное лицо, глубоко посаженные глаза, высокий лоб. Он снова зажмурился, пытаясь вспомнить, какой подбородок был у русского — выпирающий или срезанный, были ли его брови прямыми или дугообразными. Вспомнив, он торопливо продолжил рисовать. Когда сходство стало несомненным, Малоун усилил его еще больше, добавив некоторые детали, которые всплывали в памяти по мере того, как он работал.

После двадцати минут непрерывного рисования Малоун наконец удовлетворился достигнутым результатом, отложил набросок в сторону и принялся рисовать второго русского — высокого, крепко скроенного мужчину с густыми бровями и грубыми чертами лица. На этот набросок у него ушло больше времени. Лишь через полчаса Малоун решил, что сумел добиться достаточного сходства. Затем он положил набросок на стол, перевернул, чтобы не возникало искушения посмотреть на него, и принялся рисовать заново, проверяя свою память. Теперь работа шла споро, и первого русского он сумел нарисовать меньше чем за десять минут. Потом он еще раз нарисовал типа с кустистыми бровями. Сравнив первые наброски со вторыми, Малоун нашел, что они более или менее идентичны. Он повторил все с самого начала еще раз и еще. Каждый новый рисунок занимал все меньше времени и ничем не отличался от предыдущих.

Убедившись, что лица этих двоих накрепко отпечатались в его памяти и что он сумеет нарисовать их в любой момент и за очень короткий срок, Малоун сложил каждый листок размером восемь на десять дюймов гармошкой, прошел в ванную комнату, поставил все эти бумажные гармошки в раковину и поджег их сверху. Это был старый трюк, который Малоун выучил еще в школе, на уроках физики: бумажные гармошки сгорали полностью и, что немаловажно, почти без дыма. «Кто сказал, что учеба — пустая трата времени?» — подумал Малоун и смыл оставшийся пепел струей воды. Он не рискнул просто порвать листы и спустить их в унитаз. Они могли случайно всплыть, как это нередко случается с туалетной бумагой, и попасться на глаза уборщице, которую Белласар, возможно, проинструктировал, приказав сообщать ему обо всем необычном, что связано с Малоуном. А если бы Белласар узнал, что Малоун рисовал русских, это стало бы для него смертным приговором.

Морщась от боли в губах и скуле, Малоун подошел к окну и распахнул его, чтобы запах дыма выветрился окончательно. Убедившись в том, что все в порядке, он выключил свет и забрался в кровать. Часы показывали пять утра, но Малоун не спал.

Часть шестая

1

— Доброе утро.

— Доброе утро.

— Мне не хватало вас за завтраком, — сказал Малоун.

Сиена, стоявшая в дверях солярия, опустила взгляд.

— Мне не хотелось есть.

Хотя Сиена двигалась уже не столь неуверенно, как накануне, было видно, что она еще не до конца пришла в себя. Ее лицо было бледным, вокруг глаз залегли круги. Вероятно, понимая, что она сейчас выглядит не лучшим образом, Сиена постоянно отводила взгляд, пытаясь не встречаться глазами с Малоуном. А возможно, ей было больно смотреть на его изувеченное лицо.

— Сильно болит? — спросила она, все так же глядя в сторону.

— Я бы ответил вам широкой жизнеутверждающей улыбкой, но, боюсь, это не понравится моей верхней губе, — попытался пошутить Малоун. Попытка не удалась, но ничего лучше ему просто не пришло в голову. В этом были виновны бессонная ночь, постоянно саднящие раны и страх перед тем, как Сиена отреагирует на то, что он собирался ей сказать. Хуже того, как он сможет обсуждать с ней столь важную тему, если она даже не смотрит в его сторону? Рана на его скуле опухла, губы покрылись коркой. Удивительно еще, что она не убежала от страха при виде такой жуткой рожи!

— А вы? — мягко спросил он. — Как вы?

— Бывало и лучше.

— Как в Стамбуле?

— Душно и постоянная толчея.

— Я хотел спросить…

— Я знаю, о чем вы хотели спросить, но давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом.

Сиена была одета в бежевую льняную юбку до пят, сандалии и пуловер. Она взялась за низ пуловера, намереваясь стащить его через голову, но тут позади нее послышались шаги, и она резко обернулась. Это был всего лишь проходивший мимо слуга, но Сиена, похоже, не испытала облегчения.

— Нам нужно начинать, — сказала она.

Что-то в ее глазах напомнило Малоуну животное, воля которого раз и навсегда сломана жестоким дрессировщиком.

— Дерек передумал, — проговорила она. — Теперь он хочет, чтобы я позировала полуобнаженной.

Это сообщение озадачило Малоуна, но он был слишком озабочен другими вещами, чтобы допытываться, с какой стати Белласар вдруг изменил свои первоначальные планы. Он испытывал странное ощущение: как будто они с Сиеной не провели вместе несколько недель, как будто их разделяют миллионы километров.

— Где я должна встать?

Нет, не так он представлял их встречу после разлуки! Малоун думал, что она будет общительной, создаст атмосферу, в которой он сможет завести откровенный, доверительный разговор. Теперь же возникало ощущение, что они если и не стали врагами, то по крайней мере оказались по разные стороны баррикады.

— Вон там, напротив стены. Чтобы на вас падал свет.

Она встала там, где велел Малоун. Однако то, как Сиена двигалась, насторожило его.

— Подождите секундочку! Вы хромаете?

— Что? — Ее голос прозвучал, как голос ребенка, которого застали за каким-то предосудительным занятием.

— Вы хромаете.

— Нет.

— А я говорю — хромаете! Вам больно ходить!

— Не обращайте внимания. У меня просто затекли ноги от долгого сидения в самолете.

— Я вам не верю. Пройдитесь. Идите ко мне.

— Я же говорю вам, это всего лишь…

— Идите сюда!

Она не двинулась с места.

Тогда Малоун сам подошел к ней.

— Что произошло?

Сиена отвела взгляд в сторону.

— Что он с вами сделал?

— Ничего. Я вообще не понимаю, о чем идет речь.

Малоуну было не по себе. Находясь в солярии, он всегда следил за своими словами, предполагая, что в этом помещении могут быть установлены прослушивающие устройства. Пару раз он намеренно переходил границы дозволенного — немного, совсем чуть-чуть, — и каждый раз вслед за этим в дверях возникал Белласар, чтобы продемонстрировать, кто в доме хозяин. Но теперь, когда события вышли из-под контроля, Малоун знал: пусть даже Сиена настроена против него, он обязан рискнуть.

— Ладно, — сказал он.

На лице женщины появилось удивленное выражение, словно она приготовилась отразить атаку, а ее не последовало.

— Если у вас ничего не болит, мы можем приступить к работе. Вашему супругу не понравится, если мы будем терять время попусту. Я уже принял решение относительно того, как вы будете позировать. Делать дополнительные наброски не имеет смысла — их и так достаточно. Я сразу начну писать.

Говоря это, Малоун взял ее под руку и повел в заднюю часть солярия.

— Что вы…

Но он не дал ей договорить.

— Мне нужно взять кое-что в кладовке. Подождите меня здесь, я вернусь через пару минут.

Однако Малоун продолжал тащить ее с собой — к двери кладовки.

2

Это была маленькая, душная, плохо освещенная комнатка, заваленная всякими принадлежностями для живописи: красками, кистями, растворителями, блокнотами для набросков, коробками с карандашами. Окон здесь не было.

— Что вы задумали?

— Говорите тише!

Малоун закрыл дверь и провел Сиену мимо многочисленных коробок к водопроводной раковине. Он не мог быть уверен в том, что здесь нет «жучков», но, учитывая царившую здесь тесноту, предполагал, что Белласар мог не удостоить кладовку вниманием, сочтя, что тут вряд ли кто-то станет вести переговоры. Но на всякий случай Чейз открыл оба крана, в надежде на то, что звук льющейся воды заглушит их голоса.

— Я боюсь, что в том помещении, где мы работаем, установлены микрофоны.

— Микрофоны? — Это предположение настолько ошеломило Сиену, что ей пришлось ухватиться за край раковины.

— Расскажите мне, что он сделал с вами.

— Нет! Пойдемте отсюда! Если Дерек…

— Я могу помочь вам.

— Мне не может помочь никто!

— Пожалуйста, позвольте мне хотя бы попробовать.

Они стояли, словно две статуи, застыв напротив друг друга, глаза в глаза. Медленно подняв руку, Сиена поднесла палец к искалеченному лицу Малоуна и, не прикасаясь, провела им вдоль его разбитых губ, нарисовала воображаемую линию вдоль раны на щеке.

— Как мне тебя жалко! Вчера, когда я увидела, что он сделал с тобой, мне хотелось плакать.

— А что он сделал с тобой?

Ее глаза затуманились, и она покачала головой из стороны в сторону.

— Ты уже видел, каким может быть Дерек. Не стоит тебе лезть во все это.

— Я должен.

Посмотрев на него горьким взглядом, Сиена нагнулась, взялась за края своей юбки и дрожащими руками подняла ее выше лодыжек, а затем — до колен, обнажив голени. Малоун ошеломленно смотрел на фиолетовые кровоподтеки, которыми были покрыты ее ноги. По ним словно прошлись крестьянским цепом.

— Боже мой! — пробормотал он.

Сиена разжала руки, и юбка опала. Затем, выпрямившись, она взялась за ее верхнюю часть, приспустила ее, и Малоун увидел, что точно такие же лиловые синяки и гематомы покрывают ее тело до самой талии.

— Какого дьявола он…

— Мужчина, с которым встречался Дерек, не обращал на меня никакого внимания, — стала рассказывать Сиена. — Более того, он не мог дождаться, чтобы я ушла. Раньше такого не бывало ни разу. Когда Дерек в три часа утра вернулся в наш номер, он был вне себя от бешенства. Он сказал, что во всем виновата я и что из-за меня важнейшие переговоры оказались почти сорваны. Он сказал, что от меня никакого проку, что ему противно на меня смотреть, что я…

Малоун прикоснулся к ее руке.

— Успокойся. Не надо снова переживать все это.

— Впервые за все время, которое я его знаю, Дерек замахнулся, намереваясь ударить меня. Я словно перенеслась на пять лет назад и оказалась в Милане, рядом с моим тогдашним любовником, который избивал меня.

Сиена вздрогнула, словно перед ее лицом вновь возник кулак.

— Я всегда считала, что Дерек, возможно, единственный человек на земле, который никогда не сделает мне больно. А он вдруг принялся бить меня, как бьют по футбольному мячу. Он бил меня по тем местам, на которых синяки не должны быть видны посторонним, — по ногам, по бедрам, по животу. Я пыталась защититься, отскочила за стол, но он продолжал наступать на меня и бить, бить, бить… Если бы не появился Алекс, я боюсь, он мог бы…

— Кстати, а где сейчас Алекс? Почему он не вернулся вместе с вами?

— Он остался в Стамбуле. Дерек поручил ему провернуть какой-то трюк, чтобы заставить партнера по переговорам стать сговорчивее. Он возвращается сегодня днем.

— Днем?

Сиена наморщила лоб.

— Для тебя это так важно?

— Я должен тебе кое-что объяснить.

— Нет. Если Дерек увидит, что мы бездельничаем… Я понимаю, что выгляжу отвратительно, но это ведь не фотография. Ты сможешь нарисовать меня такой же красивой, как…

— Послушай меня.

— Пожалуйста! Я не хочу, чтобы меня снова избили. Я не хочу…

— Не волнуйся. — Голос Малоуна прозвучал решительно. — Если я сделаю то, что собираюсь сделать, твой муж больше никогда не изобьет тебя. Этого никто больше не сделает.

— Что ты имеешь в виду?

— Если я смогу вытащить тебя отсюда, ты согласишься пойти со мной? У тебя хватит мужества попробовать сбежать отсюда?

Вот оно! Заветные слова произнесены. Теперь обратной дороги нет. Малоун затаил дыхание, ожидая, какой будет ее реакция. Если его расчеты неверны, если Сиена находится полностью под контролем Белласара и не допускает даже мысли о том, чтобы пойти поперек его воли, Малоун уже может считать себя покойником. Она посмотрит на него со страхом. Она заявит, что он ее неправильно понял. Она все расскажет Белласару.

— Убежать? — Сиена произнесла это слово таким тоном, словно оно являлось синонимом слова «чушь». — Ты что, с ума сошел?

«Господи! — мысленно воскликнул Малоун. — Я просчитался! Я только что подписал себе смертный приговор!»

— Отсюда невозможно убежать, — сказала она.

— Что? — Малоун растерянно мотнул головой. Если бы Сиена собиралась выдать его, она бы не произнесла такую фразу.

— Неужели ты считаешь, что я не думала об этом? Неужели я оставалась бы здесь, если бы существовала хоть малейшая возможность спастись?

— Так ты пойдешь со мной?

— Как? Куда? Даже если бы нам удалось выбраться отсюда, Дерек будет преследовать нас до тех пор, пока не найдет! Чтобы выследить нас, он использует все свое могущество, все свои деньги, все свои возможности.

«Но мы будем не одиноки, — хотелось сказать Малоуну. — Если мы только выберемся из этой мышеловки, нам окажут мощную поддержку». Однако он не мог произнести эти слова. Если она решит, что он шпион, если подумает, что он использовал ее…

— И все равно нужно попробовать, — сказал он вместо этого.

— Мы не можем! Не нужно этого делать! Ты не должен рисковать жизнью ради меня. Заканчивай портрет и уезжай.

— А как же ты?

— Я сама позабочусь о себе. Я занимаюсь этим с двенадцати лет. Мне удалось пережить то, что Дерек сделал со мной в Стамбуле, и я способна пережить вещи похуже. Но если он узнает, что я предала его, мне не жить.

— Послушай. — Малоун колебался. Нелегко было выговорить то, что он собирался сказать. — Белласар собирается тебя убить.

— Что?!

— Он был уже трижды женат.

— О чем ты говоришь? — изумленно спросила Сиена.

— Все его жены были красавицами, но, когда у них появлялись первые признаки старения, с ними происходили якобы несчастные случаи, в результате которых они погибали.

Рот Сиены приоткрылся, но она будто утратила дар речи.

— Перед каждым из так называемых несчастных случаев твой муж нанимал известного художника, который писал два портрета очередной жены, чтобы увековечить ее красоту. Теперь твоя очередь.

— Я не… Откуда тебе известно все это?

— Кое-что я слышал от художников, — солгал Малоун, — а остальное… Впрочем, сейчас нет времени на объяснения. На третьем этаже дома, посередине коридора, есть комната.

Сиена наморщила лоб, пытаясь вспомнить, о какой комнате идет речь.

— Да, там Дерек хранит документы, связанные с его бизнесом.

— Ты была в этой комнате? Видела документы?

— Нет, она всегда заперта. Когда я еще только приехала сюда и спросила его, что в ней находится, он ответил, что там деловые бумаги.

— Там хранятся портреты его прежних жен.

— Не может быть!

— Существует только один способ проверить это.

3

Изо всех сил стараясь подавить страх, испытывая мучительную боль в ногах, Сиена поднялась на верхний этаж и вздрогнула, когда открылась дверь комнаты Дерека. Но вышел оттуда не он, а слуга. Кивнув ему в знак приветствия, Сиена прошла дальше, к своей комнате, вошла и, не полностью притворив дверь, стала прислушиваться. Когда шаги в коридоре удалились и затихли, она выглянула, убедилась, что коридор пуст, и, подойдя к двери, о которой говорил Чейз, подергала ее. Как и следовало ожидать, дверь оказалась на замке, но попытаться все же было нужно. Тогда Сиена подошла к той комнате, откуда только что вышел слуга, вошла в нее и закрыла за собой дверь.

Она была в комнате Дерека лишь однажды, пять лет назад. Пытаясь прогнать воспоминания о той ночи, она осмотрелась и увидела, что с тех пор здесь почти ничего не изменилось. Комната была по-прежнему уставлена редкостными произведениями искусства эпохи Ренессанса, включая кровать с балдахином на четырех шестах с искусной резьбой. При виде этой кровати на нее нахлынула новая волна ужасных воспоминаний, и Сиена переключила внимание на дверь, ведущую в соседнюю комнату — ту самую, которая ее интересовала. Полагая, что она тоже заперта, Сиена все же подергала ручку и растерянно опустила голову, не зная, что делать дальше. «Нужно найти ключ», — подумала она. Но где его искать?

Дерек — на редкость скрупулезный человек, и у него всегда все имеется про запас, особенно если речь идет о чем-то важном. Разве не логично предположить, что у него есть и запасной ключ от этой комнаты, причем в таком месте, где до него легко добраться?

Эта мысль вдохнула в ее душу надежду, и Сиена стала осматривать комнату. Взглянув на бюро эпохи Медичи, она вновь вспомнила о той давнишней ночи.

Дерек женился на ней, лишь когда с ее лица сняли повязки после пластической операции, в ходе которой хирурги «отреставрировали», как он выразился, ее красоту. Свадьба произошла в розовом саду на территории поместья, и присутствовали на ней лишь они двое, священник да Поттер в качестве свидетеля. Сиена была так благодарна Дереку за то, что он вырвал ее из прошлой жизни, что не придала этому значения. Она вовсе не претендовала на пышные торжества. В столовой струнный квартет играл вальсы, они с Дереком танцевали, затем разрезали свадебный торт и угостили им прислугу. На свадьбу жених подарил ей бриллиантовое колье, и Сиена ощущала его тяжесть на шее, когда они поднимались в комнату Дерека.

Именно там и тогда началось одиночество ее супружеской жизни. Она больше всего на свете ждала того момента, когда окажется в кровати с мужчиной, за которого вышла замуж три часа назад, но ее ожидало жестокое разочарование. На какие только уловки ни пускалась Сиена, чтобы привести супруга в боевую готовность, но из этого ничего не выходило. Первоначальный любовный пыл новобрачного сменился неуверенностью, а затем наступило крушение всех надежд. Проявив свою полную несостоятельность в качестве любовника, Дерек впал в ярость и столкнул ее с кровати.

— Ничего страшного, Дерек, — пыталась успокоить его она. — Такое случается. Ты просто переволновался из-за свадьбы. Нам нужно чуть-чуть времени, и…

— Убирайся отсюда!

Сиене показалось, что она ослышалась.

— Что?

— Убирайся! В конце коридора есть комната. Иди туда.

— Но разве мы с тобой не будем…

— Черт побери! Ты что, глухая? Пошла вон!

Он бросил молодой жене ее халат и, даже не дав времени надеть его, вытолкал ее в коридор. Придя в ту комнату, в которой ей было велено остаться, Сиена, утирая слезы, старалась понять, что же произошло. Она попыталась уснуть, но была так сильно взволнована, что сон не шел к ней. Наконец она вышла в коридор, подошла к комнате Дерека и, открыв без стука дверь, вошла и проговорила:

— Дерек, если у тебя какие-то проблемы, давай обсудим их. Я уверена, что мы вместе сможем…

Резко задвинув ящик бюро, он обернулся к ней. Его лицо исказила гримаса такой злобы, с какой ей еще никогда не приходилось сталкиваться.

— Никогда больше не входи в эту комнату! — проорал он.

Пораженная этой вспышкой бешенства, она попятилась в коридор. Дерек с грохотом захлопнул дверь, и только тут Сиена поняла, что попала из одной преисподней в другую.

На следующее утро, со страхом ожидая продолжения вчерашней сцены, она долго не спускалась вниз, но когда все же вышла к завтраку, то была поражена той вежливостью и обходительностью, с какой ее встретил Дерек. Он вел себя так, словно вчерашняя ночь была волшебным началом новой, сказочно счастливой жизни. Они никогда с тех пор не обсуждали произошедшее. Они ни разу больше не пытались заниматься сексом. И Сиена никогда больше не предпринимала попыток войти в его комнату. Ей не хотелось еще раз испытать на себе силу его гнева.

Но Сиена до сих пор помнила то, как резко он задвинул ящик бюро.

И вот теперь она подошла к старинному бюро, открыла его дверцу и выдвинула средний ящик. В нем лежали кашемировые свитера и больше ничего.

«Я ошиблась», — подумалось ей. С тяжелым сердцем она повернулась, чтобы выйти из комнаты, однако затем остановилась. «Но ведь у него был такой вид, будто он что-то прячет, — подумала она. — Где?»

Сиена постучала по дну ящика. Звук был такой, будто внутри имеется пустота. Тогда она пробежалась пальцами по его внутренней поверхности, потом — снизу, и сердце ее замерло, когда ей удалось нащупать какой-то выступ. Сиена потянула за него, и нижняя панель ящика выдвинулась. В потайном отделении лежал пистолет, паспорта нескольких различных стран и ключ на золотой цепочке. Трясущейся рукой Сиена взяла его, а затем задвинула ящик. За дверью послышались чьи-то шаги. Повернулась ручка, и Сиена едва успела нырнуть за кожаное кресло с высокой спинкой и присесть на корточки. Она затаила дыхание. Если это Дерек… Если он ее найдет…

Дверь открылась. Вошедший пересек комнату и вошел в ванную. Через несколько секунд он вышел оттуда, затем — из комнаты и закрыл за собой дверь. Сиена облегченно выдохнула. Очевидно, это был слуга, принесший чистые полотенца. От того, что она сидела, скрючившись, боль в ногах усилилась. С трудом выпрямившись, Сиена прислушалась, но в коридоре царила тишина. Не услышав никаких звуков, она торопливо приблизилась к двери в соседнюю комнату, всунула ключ в замочную скважину и еще раз вздохнула с облегчением, когда он подошел. С мучительным ощущением того, что это самый важный момент в ее жизни, она открыла дверь, вошла в комнату и увидела то, что показалось ей призраками.

4

Эту иллюзию еще больше усиливал царивший в комнате полумрак. Тяжелые шторы почти не пропускали свет. Напротив Сиены, как будто прямо в сумрачном воздухе, парили лица нескольких женщин. Самым тревожным было то, что здесь присутствовал и ее портрет, написанный Чейзом. Сиене показалось, что она смотрится в зеркало. Лица на остальных портретах напоминали ее собственное. Но как это могло быть, если она никогда не позировала для них?

Сиена включила свет, моргнула и стала пристально рассматривать висящие на стене портреты. Их было семь: один — ее собственный и три пары других, по паре на каждую женщину. На одном было только лицо, на втором женщина была изображена в полный рост и обнаженной. По стилю было видно, что все три пары портретов написаны разными художниками. Портреты удивительно напоминали друг друга по размеру, пропорциям и композиции. Даже прически изображенных на них женщин были одинаковыми. Дерек настаивал на том, чтобы и Сиена делала такую прическу. С некоторого расстояния и в полумраке каждую из этих женщин можно было принять за Сиену.

«Боже мой!» — подумала она и, ежась, подошла к портретам. Некоторые из них были выполнены маслом, другие — акварелью. Автографы на них подтверждали, что портреты действительно написаны тремя разными художниками, причем не простыми, а выдающимися мастерами, считавшимися классиками живописи конца двадцатого века. Они были настолько известны, что их знали даже люди, не имеющие отношения к миру искусства.

Даты, стоящие в нижнем углу каждой из картин, наталкивали на самые мрачные размышления. Первая пара портретов была написана пятнадцать лет назад, вторая — через несколько лет, а третья — еще через три года. Но лица на всех были одного и того же возраста — лет тридцати или около того. При всей схожести между собой на портретах были изображены разные женщины. Нервничая все больше, Сиена обнаружила, что последние два портрета были написаны в том же году, когда Дерек спас ее в Милане. «Господи Иисусе, — подумала она, — он устал от женщины, которая начала стареть, избавился от нее и стал подыскивать другую, помоложе, но похожую на нее. На них всех. И на меня».

Но почему, когда пять лет назад Дерек пришел в ее гостиничный номер, его не отвратило то, как ужасно она выглядела — с кровоподтеками и синяками на лице? Сиена снова поморщилась, вспомнив пластического хирурга, который уже ждал их в поместье. Он сказал, что уберет с ее лица шрамы, оставшиеся после побоев, а после того как повязки были сняты, она заметила, что ее внешность немного изменилась. Например, стали чуть заметнее скулы. Тогда она не придала этому значения, решив, что так было необходимо, чтобы спрятать шрамы, теперь же к ней пришло осознание того, что крылось за всем этим. «Боже! Дерек велел хирургу сделать меня похожей на других своих жен!»

В смятении Сиена оглядела комнату, показавшуюся ей теперь такой холодной, что у нее застучали зубы. На других стенах она увидела множество фотографий. Некоторые были цветными, другие черно-белыми, крупные планы и групповые снимки, сделанные и на природе, и в роскошных покоях, но на каждой из них неизменно присутствовало одно и то же лицо. Это была молодая женщина.

«Она похожа на меня, — подумала Сиена и тут же поправила саму себя: — Нет, это я похожа на нее. Так вот почему Дерек выбирал именно нас!»

Но, во имя всего святого, кто же это такая? На полках была расставлена женская обувь. Ее обувь. На манекенах висели нарядные платья. Ее платья. Сиена взяла с одной из полок альбом для наклеивания вырезок и вздрогнула, сразу же наткнувшись на свидетельство о рождении Кристины Габриэлы Белласар, рожденной в Риме 14 мая 1939 года.

Она появилась на свет через год после рождения Дерека.

Взглянув еще раз на фотографии, Сиена обнаружила, что ни на одной из них женщина не выглядит старше тридцати лет. Ее сердцебиение участилось. Сиена открыла последнюю страницу альбома и увидела именно то, что ожидала. Если альбом начинается со свидетельства о рождении, логично предположить, что закончится он свидетельством о смерти. Так и оказалось. Кроме этого мрачного документа, на последней странице была приклеена маленькая, пожелтевшая от времени газетная вырезка. В ней говорилось, что Кристина Габриэла Белласар (по фамилии можно было предположить, что она так и не вышла замуж) погибла в Риме 10 июня 1969 года, выпав из окна двенадцатого этажа гостиницы. Сиена вычла 1939 из 1969. Кристине было тридцать.

«Столько же, сколько мне! — подумала она. — Столько же, сколько женщинам на портретах!» С похолодевшими от страха руками она подошла к другому концу комнаты, где находился антикварный столик, на котором стояла урна. По виду ей можно было дать сто лет. Краска местами облупилась, но и сейчас Сиена разглядела нарисованных на ней девиц, возлежащих у ручья в буколической роще. У Сиены ни на секунду не возникло сомнений относительно того, чей прах покоится в этой урне. Точно так же она не сомневалась и в том, что сделает с ней Дерек, если узнает, что она осквернила это святилище, тайком проникнув в него. Он не станет дожидаться, пока Чейз закончит второй портрет. Он убьет ее сразу.

5

Когда Сиена спускалась по лестнице, ей казалось, что каждый встречающийся ей слуга ощущает исходящий от нее запах страха, который она изо всех сил пыталась скрыть. Несмотря на боль в ногах, ей хотелось пуститься бежать, однако никто не смотрел на нее подозрительным взглядом, и, подчинив тело своей воле, она шла ровной, спокойной походкой.

Войдя в солярий, она увидела, что Чейз отказался от темперы в пользу масляных красок. Закрепив холст на мольберте, он делал первоначальный набросок. С того места, где стояла Сиена, она не видела, что изображено на холсте, но сейчас это ее и не интересовало. Для нее теперь было важно только одно — увести его в какое-нибудь безопасное место, где они могли бы поговорить, не опасаясь посторонних ушей.

Взглянув на Сиену, Чейз сразу же заметил возбужденный блеск в ее глазах и мрачное выражение лица.

— Мне кажется, — заговорила она, предназначая эти слова для тех, кто мог их подслушивать, — что второй портрет следует писать на открытом воздухе.

— Вот как?

— Для первого портрета я позировала вам здесь. Должно же быть какое-то разнообразие! На открытой террасе есть замечательное место для этого.

— Так покажите мне его.

Сиена взяла его под руку и повела на террасу. Дрожание ее пальцев заставило Малоуна нахмуриться.

Они вышли на освещенную солнцем террасу, и Сиена повела своего спутника в ее дальний угол, к каменной ограде.

— Вот здесь, — сказала она, делая широкий жест рукой, тут же, понизив голос, проговорила: — Как ты думаешь, нас здесь могут подслушать?

В отдалении раздался грохот пулемета.

— Нет. Но если мы будем оставаться здесь слишком долго, то можем вызвать подозрение.

— Ты серьезно говорил о том, что можешь забрать меня отсюда?

— Абсолютно серьезно.

— Ты честно думаешь, что у нас есть шанс?

— Иначе я не стал бы этого предлагать. Но если ты останешься здесь, у тебя точно не будет никаких шансов.

— Тогда сделай это! — выпалила она.

— То, что ты увидела, так напугало тебя?

— Сделай это как можно скорее!

— Тогда сегодня днем.

От того, как быстро стали развиваться события, у Сиены закружилась голова.

— Но как? — спросила она.

Когда Малоун выложил ей свой план и рассказал, что от нее требуется, голова закружилась еще сильнее.

6

Сиене казалось, что время то летит, то тянется невыносимо долго. Однако внезапно настал час обеда, который длился нескончаемо долго. Дерек похвалил их за то, как заметно продвинулась работа за сегодняшнее утро. «Работа? — мысленно удивилась Сиена. — Какая работа? Мы сегодня вообще ничего не делали!» И только потом, когда они с Чейзом вернулись в солярий и Сиена взглянула на холст, она поняла, что была слишком погружена в свои мысли и даже не заметила, как много успел сделать Чейз.

Набросок был полностью закончен. Она была изображена на нем обнаженной от талии, с прямой спиной и отведенными назад руками, словно бросая вызов любому, кто будет смотреть на эту картину. Отсутствие деталей на заднем плане создавало иллюзию того, что Сиена пытается вырваться из холста.

Сиена снова подивилась тому, как тонко он прочувствовал то, что творится у нее в душе, как страстно она жаждет вырваться из этой паутины, где все казалось нереальным, и единственной реальностью были ее мечты о будущем.

Сиена поежилась, но вовсе не потому, что была обнажена. «Может, попытка сбежать отсюда — это не лучшая мысль? — задалась она вопросом. — Может, нам не стоит этого делать? Или подождать другого, более удобного случая?» Но тут же решила: «Нет, я должна! Это мой единственный шанс».

Залпы пулеметного огня, донесшиеся со стороны полигона, вернули ее к реальности. Она словно возвратилась в солярий из другого измерения, туман в ее мозгу рассеялся.

На полигоне прогремел взрыв, оконные стекла задребезжали, и сразу же после этого в воздухе послышалось стрекотание приближающегося вертолета.

7

Вдавив дужку очков в переносицу, Поттер смотрел вниз на стены поместья, деревья, пруды и сады. По мере того как вертолет снижался, они увеличивались в размерах. Крохотные пятнышки превращались в людей — охранников, патрулирующих территорию, садовников, слуг. С полигона поднимался дым от только что прозвучавшего там взрыва. Однако у вертолетной площадки суеты заметно не было: ни охранников, ни кого-либо другого, кто пришел бы встретить Поттера. «В этом весь Дерек, — кипя негодованием, думал Поттер. — Дерек любит, когда приходят к нему!» С каким бы нетерпением Дерек ни ждал сообщение Поттера о результатах его пребывания в Стамбуле, он сделает все, чтобы не проявить этого интереса, не показать, насколько сильно он зависит от помощи Поттера. Он со всеми ведет себя как с существами низшего порядка.

«Со всеми, кроме художника», — со злостью подумал Поттер. Как же ему хотелось поквитаться с ним! Поттер не раз видел, как Дерек приказывал пристрелить того или иного человека за половину того, что позволяет себе Малоун, а вот его дерзости он терпит, потому что хочет заполучить портреты. Почему они ему так нужны? Поттер не знал ответа. Хочешь избавиться от жены? Ради бога! Сделал несколько снимков на добрую память, а потом организуй очередной «несчастный случай», да и дело с концом. Но его одержимость этими портретами была необъяснимой и опасной. Этим утром, когда Поттер по каналу зашифрованной связи сделал Дереку предварительный доклад об итогах своей поездки, тот, в свою очередь, рассказал ему об инциденте, произошедшем прошлой ночью, — исчезновении Малоуна. Дерек поведал ему о своем подозрении: Малоун вроде бы пытался выведать, что находится в монастыре. Ложная тревога, сказал в заключение Дерек.

«Ошибаешься!» — думал Поттер. Этот случай произошел, когда они были в отъезде, а объяснение, которое Малоун дал своему поступку, было слишком путаным. Поттер намеревался собственнолично провести тщательное расследование и подловить художника на вранье и противоречиях. Например, если художнику вдруг вздумалось поработать ночью, он должен был зажечь в солярии свет, но видели ли охранники свет в окнах?

«Я выведу его на чистую воду! — мысленно бушевал Поттер. — Нам изначально не следовало связываться с этим типом! Мы наказали его за то, что он отказался сотрудничать, вот на этом надо было и закончить. Я не забыл и то, как из-за него унизил меня Дерек на полигоне. Этот Малоун с десяток раз выставлял меня дураком. Но хватит, больше этого не будет! Теперь моя очередь!»

Когда вертолет опустился на бетон, Поттер поспешно расстегнул ремень безопасности и открыл люк. Ему не терпелось встретиться с Дереком. Звук вращающихся лопастей бил по ушам, поток воздуха заставлял щуриться и трепал его редеющие волосы. Не в состоянии ждать дольше, Поттер стал выбираться из вертолета. Из-за низкого роста эта задача была для него не из простых, и ему каждый раз приходилось спрыгивать вниз. Так он сделал и сейчас, крепко зажав в руке портфель. Но, даже будучи низкорослым, Поттер пригнулся, инстинктивно опасаясь вращающихся лопастей. Придавливаемый грохотом и мощным воздушным потоком, он заторопился в ту сторону, где располагался полигон.

Однако какой-то звук, раздавшийся за его спиной, заставил Поттера остановиться. Его кто-то окликнул? Вряд ли это возможно, сказал он себе. Он находился слишком близко к вертолету, и пронзительный визг винта перекрывал все остальные звуки. И все же Поттер был уверен в том, что слышал приглушенный окрик. Он озадаченно оглянулся на вертолет, и пусть даже криков действительно не было слышно, то, что он увидел, не нуждалось ни в каких объяснениях.

8

Когда Малоун услышал звук подлетающего вертолета, его рука с кистью замерла над холстом. В висках застучало с такой силой, что Малоун подумал: «А не хватил ли меня инсульт?» Затем сердцебиение успокоилось, и пришла упругая готовность к действиям. Он повернулся к Сиене. Она, вся дрожа, смотрела в окно на пятнышко приближающегося вертолета.

— Пора, — обронил Малоун.

Она, казалось, не услышала его. Действуя как робот, она надела кофту и продолжала смотреть в окно невидящим взглядом.

— Ты меня слышишь?

Сиена не ответила. С нарастающим беспокойством Малоун положил кисть и подошел к женщине.

— Посмотри на меня. — Он взял Сиену за подбородок и повернул ее лицом к себе. — Если мы собираемся сделать то, что задумали, нам надо действовать сейчас, немедленно!

Малоуна уже не волновали скрытые микрофоны. Если попытка побега провалится, то те, кто их подслушивает, будут самой меньшей из его проблем.

— Я не думала, что будет так страшно.

— Если ты останешься здесь, то погибнешь. Мы не можем больше ждать. Надо действовать.

Стрекот вертолета стал громче.

Сиена посмотрела на Малоуна так же пристально, как он смотрел на нее на протяжении последних недель. Наконец в ее глазах вспыхнул огонь решимости.

— Да! — сказала она.

Следуя инструкции Малоуна, она сменила сандалии на прогулочные туфли и теперь пошла вместе с ним к двери, наблюдая за тем, как вертолет приближается к посадочной площадке. Даже с этого расстояния сквозь плексигласовую кабину можно было различить лицо Поттера. Похоже, он был единственным пассажиром винтокрылой машины. К посадочной площадке никто не подошел. Несколько охранников бегло взглянули на вертолет и продолжали патрулировать территорию.

Малоун взял альбом для эскизов. Те, кому они попадутся на глаза, должны думать, что они вышли на улицу для того, чтобы продолжить работу на открытом пространстве.

Вертолет приземлился.

Они вышли из солярия, пересекли террасу и, спустившись по каменным ступеням, двинулись в сторону монастыря.

Малоун слышал учащенное дыхание Сиены, а затем частота, с которой вздымалась его собственная грудная клетка, предупредила его о том, что он и сам скоро может сбиться с дыхания.

Путь им преградил охранник.

— Вам не позволено приближаться к монастырю.

— Нам необходимо поговорить с мистером Поттером. — Сиена показала в сторону севшего вертолета, из которого выпрыгнул Поттер и направился в сторону монастыря и полигона. — Алекс! — крикнула она. Сиена знала, что шум лопастей заглушит ее крик, но стражник должен подумать, что она искренне пытается привлечь внимание Поттера. — Мы потеряем остаток дня, если… — Сиена помахала в воздухе рукой и снова крикнула: — Алекс!

Но Поттер, не оборачиваясь, спешил в сторону монастыря.

— Алекс! — опять позвала Сиена, идя вперед быстрым шагом.

Малоун увидел, что другие охранники, беспорядочно разбросанные по территории, не обращают на происходящее никакого внимания.

— Алекс! — Сиена уже бежала, Малоун — рядом с ней.

Вертолет находился в пятидесяти метрах от них. Пилот еще не выключил двигатели, и лопасти продолжали вращаться.

Охранник позади них что-то крикнул, но шум вертолета отнес его хриплый голос в сторону. Не оборачиваясь, Малоун представил, как суровый страж недоуменно хмурится, потом снимает с плеча автомат. Но осмелится ли он стрелять? Ведь одной из мишеней является жена его босса. Понимая это, он подумает дважды.

Тем временем они приближались к вертолету, до которого оставалось уже не более тридцати метров. Но если охранник не решится выстрелить в Сиену, то с Малоуном все обстоит иначе. Он почти физически почувствовал на спине точку, куда в случае выстрела вопьется пуля, сбивая его с ног и дробя позвонки.

Напрягая все силы в беге, он пытался убедить себя в том, что эти мрачные предчувствия ничем не обоснованы. У охранника не было оснований считать, что их целью является вертолет. Знали ли здесь, что Малоун раньше был пилотом вертолета? Судя по поведению охранника, главным для него было не допустить их в закрытую для посторонних зону.

— Алекс! — в который уже раз крикнула Сиена.

Второй охранник выкрикнул предупреждение, приказывая им остановиться.

Двадцать метров до вертолета.

Удивительно, но, несмотря на визг лопастей, Поттер услышал свое имя, выкрикнутое Сиеной, и обернулся. Несмотря на напряженность момента, Малоун на какую-то миллисекунду испытал удовольствие, увидев изумление, появившееся на его лице. А затем он и Сиена подбежали к вертолету. За ними рванулся охранник. Малоун схватил его и швырнул на землю, а Сиена тем временем делала то, что ей было велено. Не оборачиваясь и не колеблясь, она забралась в открытый люк вертолета. Малоун подбежал к машине со стороны пилота. Тот изумленно смотрел на Сиену, и Малоун, воспользовавшись моментом, схватил его за пилотскую сбрую, вытащил из люка и отшвырнул на бетон. Малоун, хоть и не оглядывался по сторонам, знал, что со всех сторон по направлению к ним бегут охранники. Он взобрался на место пилота, пристегнул ремень безопасности и увеличил обороты двигателя.

Увидев, как усилившийся воздушный поток отшвырнул Поттера назад, он еще раз на короткое мгновение испытал чувство едкого удовольствия. Однако через несколько мгновений это ощущение сменилось горьким удивлением. Повинуясь его действиям, вертолет поднялся всего лишь на полтора метра над землей, затем опустился обратно на бетон, снова поднялся и, словно влекомый неким волшебным зовом, виляя носом, неуклюже полетел в сторону шато.

9

— Пристегни ремень безопасности! — прокричал Малоун.

Сиена безуспешно пыталась это сделать. Адреналин и чувство опасности заставили ее крикнуть:

— Мы разобьемся!

— Все нормально! — проорал в ответ Малоун. — Беспокоиться не о чем!

И тут на них надвинулась махина дома. Вертолет летел на высоте не более двадцати метров. Малоуну показалось, что его живот прилип к позвоночнику. Сиена мучительно застонала.

Сражаясь за то, чтобы набрать высоту, Малоун видел, как им навстречу летит трехэтажная махина. Потом — только третий этаж. А затем он почувствовал толчок, вертолет содрогнулся, взмыл вверх, и перед его глазами оказался лишь укутанный дымкой горизонт и бесконечное небо.

— Что это…

— Попали в руль направления.

— Кто попал? Чем попал?

— В нас стреляют!

Еще одно попадание пули вызвало сбой рычагов управления. Вертолет клюнул носом, и его потащило влево. Сиена наполовину вывалилась в открытый люк и удержалась лишь благодаря тому, что успела вцепиться в ремень безопасности.

— Пристегни ремень! — крикнул Малоун.

— Пытаюсь!..

Несмотря на страх за Сиену, Малоун не мог отвлечься от управления непослушной машиной и посмотреть на нее.

— Ты можешь до него дотянуться?

— По-моему… получилось!

Боковым зрением Малоун увидел, что отчаянные попытки Сиены захлопнуть люк все же увенчались успехом. Звук лопастей стал тише, и, словно повинуясь неведомой команде, полет вертолета выровнялся. Захлопнув люк со своей стороны, Малоун в течение нескольких коротких секунд наслаждался наступившей тишиной. Теперь им с Сиеной не было надобности кричать.

Чейз стал рассматривать приборную панель машины, с которой он не был знаком и на которой его самого привезли в имение Белласара. На панели было несколько рычагов, которые пилот не использовал, поэтому Малоун не имел ни малейшего понятия об их предназначении. Однако сейчас было не самое подходящее время для экспериментов, вертолет мог в любую минуту перевернуться. Они пролетали над полями и каменными изгородями, и Малоун чувствовал, как машина взбрыкивает, отказываясь подчиняться. На их пути возник высокий, поросший кипарисовым лесом холм. Он попытался поднять вертолет выше, но результат был удручающим.

— В чем дело? — спросила Сиена. — Мы…

— Нет! Если бы я думал, что мы разобьемся, я бы сначала посадил вертолет!

— Но мы не успелиулететь далеко. Это все еще владения Дерека. Если он… — Сиена посмотрела вбок и крикнула: — Дым!

Из двигателя вырывались черные клубы густого, маслянистого дыма.

— Если нам удастся продержаться в воздухе еще немного… — Малоун сверился с компасом на приборной доске. — Впереди — небольшой аэродром.

— Где? Я его не вижу!

— Он находится в следующей долине.

— Откуда ты знаешь?

Еще на Косумеле, когда Малоун согласился работать на Джеба, они разработали несколько вариантов спасательной операции, на тот случай, если Малоуну удастся вытащить Сиену из логова Белласара. В соответствии с одним из этих вариантов Чейз должен был добраться до кафе в Ницце, хозяин которого являлся агентом ЦРУ. Ему было приказано спрятать Малоуна и Сиену до прибытия команды Джеба. Согласно второму варианту они должны были отправиться в Канны и сесть на прогулочный водный трамвайчик, принадлежащий еще одному человеку, работающему на Контору. Но все эти географические пункты находились в противоположном направлении от того, куда они летели. Малоун направлял вертолет не к морю, а в глубь страны, в сторону захудалого взлетного поля, о котором говорил ему Джеб. Вот и сейчас он ориентировался на показания компаса, также полученного от Джеба.

Джеб обещал, что на взлетном поле их будет ждать пилот с небольшим самолетом. «Если ты сумеешь добраться до этого взлетного поля, — сказал ему Джеб, — ты прославишься не меньше своей страны!»

— Не понимаю, — нарушила ход его мыслей Сиена, — откуда ты узнал об этом взлетном поле?

— Сейчас не время объяснять!

— Ты знал о комнате, в которой Дерек хранит портреты своих других жен. — Обороты двигателя винтокрылой машины стали угасать. — Откуда ты знаешь так много о…

Малоун отчаянно сражался с рычагами управления.

— Я все расскажу тебе при первом же удобном случае…

— Господи, неужели ты…

— Что?

— …шпион?

10

На полигоне техник нацелил на мишень ракету. Белласар, услышав звуки стрельбы, раздававшиеся от дома, встрепенулся и, выхватив пистолет у одного из охранников, ринулся по усыпанной белым гравием дорожке к монастырю. Убедившись в том, что поместье не подверглось нападению, Белласар изменил направление и побежал к дому, однако резко остановился, увидев вертолет, неуклюже лавирующий над домом. Его посадочные полозы почти цепляли крышу дома, охранники вели ожесточенную стрельбу по машине. Увидев справа от себя Поттера, Белласар кинулся к нему.

— Что тут происходит?

Лицо Поттера было искажено злобой. Он смотрел в сторону удаляющегося вертолета.

— Они убежали! — прохрипел он.

— Что? Кто?

— Малоун и твоя жена! Они в вертолете!

— Сиена?!

— Они дождались, пока вертолет приземлится, а я выйду из него, и сказали охраннику, что хотят поговорить со мной. А потом забрались в вертолет и взлетели.

Белласар был настолько ошарашен, что утратил дар речи.

— Я предупреждал тебя! — тараторил Поттер. — Я с самого начала говорил, что ему нельзя доверять!

Вертолет исчез из виду, скрывшись за крышей дома, а затем появился справа, словно дразня своих преследователей. Он кренился и дергался из стороны в сторону, из хвостовой части валил густой черный дым.

— Мы подбили его! — крикнул один из охранников.

— Этот гад одурачил тебя! — орал Поттер. — Чем, по-твоему, они занимались каждое утро?!

— Ты назвал меня дураком?

Белласар ударил кулаком Поттера в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам и рухнул на колени. Затем, хватая ртом воздух, он прохрипел:

— Может, тебе для начала стоит определиться, кто твой друг и кто твой враг?

В отдалении продолжал барахтаться в воздухе почти неуправляемый вертолет.

Белласар обернулся к охранникам. Второй вертолет с грузом лабораторного оборудования должен был вернуться через тридцать минут. А пока преследовать беглецов можно было только на машинах. Белласар стал выкрикивать приказы, и охранники разбежались, торопясь выполнить их.

Поттер с мучительным стоном поднялся на ноги.

— Если я не ошибаюсь, — морщась от боли, заговорил он, — тут дело не только в интрижке между Малоуном и твоей женой. Он что-то увидел в монастыре прошлой ночью.

Белласар зыркнул в сторону дымного шлейфа, тянущегося от удаляющегося вертолета. Было ясно, что машина получила значительные повреждения, поэтому догнать ее на автомобиле представлялось вполне реальной задачей. Дым поможет обнаружить вертолет где угодно.

— Мы должны поймать их! — рявкнул Белласар.

11

Рычаги управления стали столь неподатливыми, что Малоуну с трудом удавалось совладать с ними. «Вертушка» выделывала в воздухе такие кренделя, что к горлу подступала тошнота. Внезапно вертолет нырнул вниз на десять метров. У Малоуна потемнело в глазах. Ему понадобилась вся его выдержка, чтобы не допустить перехода машины в плоский штопор, выход из которого мог быть только один — на тот свет. Малоун словно перенесся на десять лет назад, оказавшись в Панаме, на борту подбитого боевого вертолета.

— Соберись! — крикнул он. — Ищи ровное место, где мы могли бы приземлиться!

— Я такого не вижу!

Малоун поглядел вниз и тоже не увидел ничего подходящего для посадки. Они летели — если это слово вообще было уместным в данном случае — над каменистым, заросшим кустарником склоном холма. Шансов на то, что «вертушка» сумеет преодолеть его, не было. Стрелки приборов дергались, словно обезумев. Малоун понял: если он не посадит вертолет сейчас же, тот примет решение самостоятельно. Призвав на помощь все свои прежние навыки, Чейз заставил машину прекратить беспорядочное вихляние, обвел ее вокруг склона холма и, высмотрев более или менее подходящее место между двумя огромными валунами, направил ее вниз.

От удара о землю у Малоуна щелкнули зубы. Он выключил двигатели, расстегнул ремень безопасности и повернулся к Сиене. Она сидела с безвольно опущенной на грудь головой. «Господи, неужели она?..»

Малоун даже не успел додумать страшное предположение, как женщина застонала, поднесла руку к шее, потерла ее, а затем открыла глаза и потрясла головой, словно очнувшись от глубокого сна.

— Что с тобой? — лихорадочно выпалил он.

— Голова болит…

— Мы должны выбираться отсюда! — Малоун закашлялся от черного дыма, который клубился вокруг них, наждаком обдирая гортань. — Эта бандура вот-вот взорвется!

Эта фраза заставила Сиену окончательно прийти в себя. Она поспешно расстегнула ремень безопасности и попыталась открыть дверь справа от себя. Однако та не поддавалась.

— Я не могу! Ее заклинило! — чуть ли не плача, сказала она.

Малоун дернул свою дверь и зарычал от бессилия, убедившись в том, что от удара о землю заклинило и ее. Он напряг все свои силы. Его глаза заливал пот, и вот наконец дверь поддалась и со скрипом распахнулась. Одна из лопастей винта ударилась о каменный валун, сплющилась и превратилась в своеобразный засов, удерживавший дверь вертолета. Слава богу, Малоуну хватило сил преодолеть ее сопротивление! «По крайней мере, мне не нужно беспокоиться о том, как бы они не снесли мне башку!» — подумал он, выбираясь из вертолета.

Впрочем, оснований для беспокойства и без этого оставалось достаточно. Выскочив из вертолета, схватив Сиену за руку и выдернув ее из обломков машины, он увидел малиновые огоньки, вырывающиеся из клубов черного дыма. Нет, понял Малоун, двигатель не просто перегрелся. Он горит!

Они с Сиеной обменялись взглядами, и по тому, как расширились ее глаза, Малоун понял: она сообразила, в чем дело. Они кинулись бежать — огибая валуны и заросли кустарника, вверх по склону холма. Малоун, горло которого и без того было раздражено густым маслянистым дымом, задыхался теперь и от бега. Его ноги пронизывала боль, но Сиена, как ни странно, опережала его.

«Ба-бах!» — раздалось позади. Малоуну не понадобилось оборачиваться, чтобы понять: огонь добрался до топливных баков. Он едва успел увидеть глубокий овраг, открывшийся перед ними, и в последний момент, оттолкнувшись ногами, прыгнул, перелетел через провал, перекатился и встал на ноги.

В следующую секунду рядом с ним шлепнулась Сиена. Судя по ее виду, это «приземление» потрясло ее сильнее, чем взрыв топливных баков вертолета.

Малоун был ошеломлен, услышав серию новых взрывов, столь же сильных, сколь и первый. «Черт! — подумалось Малоуну. — Неужели там были боеприпасы?» Осколки, разлетевшиеся во все стороны и крушащие валуны, стали самым доходчивым ответом на этот невысказанный вслух вопрос. А затем наступила тишина, нарушаемая лишь лихорадочным дыханием Малоуна и Сиены, а также далеким ревом огня, пожирающего останки вертолета.

Их взгляды встретились. Они словно хотели спросить друг друга: «Как ты?» Пот, дым, грязь покрывали каждого из них. Малоун потрогал свои руки и ноги. Сиена сделала то же самое. Потом, удостоверившись в том, что оба целы, они осторожно поднялись на ноги и обернулись в сторону пылающего остова вертолета.

— Далеко до этого твоего летного поля? — спросила Сиена. Ее лицо было покрыто копотью.

— Может, с полмили…

— Мы теряем время! Но если нам в итоге удастся спастись, ты непременно расскажешь мне, откуда ты узнал о здешних местах!

Малоун не знал, что ответить. Впрочем, сейчас было не до этого. Они поднимались по скалистому холму, и тут до их ушей донесся новый звук. Во рту Малоуна возник новый вкус — медный вкус страха. Обернувшись, он увидел на дороге внизу три внедорожника. Подскакивая на ухабистой почве, они гнали по направлению к ним.

«Кто это? Люди с близлежащей фермы? — задал себе вопрос Малоун. — Увидели упавший вертолет и спешат на помощь?» Однако явно военный вид этих машин заставил его сердце провалиться. Сомнений быть не могло. Об этом говорила и та ожесточенность, с которой внедорожники неслись по пересеченной местности.

— Это Дерек! — сказала Сиена.

Не обращая внимания на боль в ногах, она кинулась бежать.

12

Управляя скачущим на ухабах внедорожником, Белласар изо всех сил вцепился в руль, вглядываясь вперед, туда, откуда валил густой черный дым и вырывались языки пламени.

— Кто-нибудь видит уцелевших? — спросил он в микрофон и, не получив ответа, стал всматриваться в каменистый склон холма, поднимавшийся впереди него. В опускавшихся сумерках было сложно что-либо рассмотреть, кроме того, глаза Белласара до сих пор не привыкли к темноте после того, как он посмотрел на слепящий огонь пылающего вертолета. Он еще глубже вдавил педаль акселератора и откинул голову на подголовник.

«Только бы эти сволочи уцелели!» — думал он. Долгие приготовления к смерти Сиены уже утратили смысл. Теперь, как никогда раньше, он хотел заполучить ее живой. И еще — Малоуна! Ему хотелось увидеть их лица, ужас в их глазах за секунду до того, как он с ними рассчитается!

— Вижу движение! — послышался в наушнике голос охранника, управлявшего вторым автомобилем.

Обычный внедорожник на этих сумасшедших ухабах давно бы разлетелся на куски, но машины, на которых ехали Белласар и его спутники, были необычными. Это были особые машины — бронированные, с укрепленной подвеской. На них существовал широкий спрос среди наркобаронов и мелких диктаторов из стран «третьего мира». Однако, прежде чем поставлять своим клиентам этот ходовой товар, Белласар всегда испытывал его сам, чтобы потом не возникало нареканий. И вот сейчас, управляя машиной, он испытывал огромное удовлетворение, понимая, что она полностью отвечает всем требованиям, предъявляемым к средству передвижения такого типа.

«Думаете, вам удастся сбежать от меня? — мысленно воскликнул он, глядя на две маленькие фигурки, карабкающиеся вверх по склону. — Черта с два! У вас нет ни единого шанса!»

Доехав до подножия холма, Белласар резко затормозил и стал вглядываться вперед. Дым уже успел развеяться достаточно для того, чтобы Белласар убедился: две бегущие фигуры — это действительно Малоун и Сиена. Открыв крышку консоли справа от него, Белласар взглянул на обнаружившиеся кнопку и два джойстика. После нажатия на кнопку открылись две панели, расположенные под каждой из передних фар, и из них высунулись рыла 30-миллиметровых пулеметных стволов.

Каждый из пулеметов обладал способностью нацеливания: посредством джойстиков стволы можно было перемещать по горизонтали и вертикали, а стреляли они независимо друг от друга.

Белласара не волновало, что выстрелы могли привлечь внимание полиции. Он все еще находился на территории своего поместья, где время от времени — и это было известно властям — производил испытания различных образцов вооружений. Фермеры подумают, что это одно из них.

Прикинув на глаз расстояние и угол, Белласар пошевелил одним из джойстиков и нажал на гашетку. Бр-р-р-р-р! — загрохотал правый пулемет, и сноп крупнокалиберных пуль вспахал склон холма, дробя камни и срезая кусты справа от преследуемых. Он не собирался убивать их. Нет, только не это! В его планы входило запугать их, продемонстрировать, что дальше бежать некуда. Они были нужны ему живыми. Он хотел видеть, как эти двое станут мучиться.

Малоун и Сиена резко изменили направление, метнувшись влево. Белласар снова пошевелил джойстиком, нацелив пулемет левее, выпустил очередь, а потом еще одну — поверх их голов, отрезая беглецам путь дальше по склону. Он злорадно ухмылялся, глядя, как беглецы мечутся по склону наподобие загнанных крыс.

Сиена и Малоун пригнулись, едва не упав на четвереньки, и, еще раз изменив направление, побежали в сторону догорающего остова вертолета.

Повинуясь действиям Белласара, в том же направлении жадно рыскнул ствол второго, левого пулемета. Белласар уже был готов нажать на гашетку, но на пути внедорожника возник большущий валун, и ему пришлось ухватиться за рулевое колесо обеими руками. Объехав камень, он вновь взялся за джойстик и, прищурившись, стал смотреть на две бегущие фигуры.

Или, по крайней мере, попытался, поскольку за те несколько секунд, которые понадобились ему, чтобы обогнуть валун, Малоун и Сиена исчезли в клубах дыма, валившего из горящего вертолета.

Белласар взял левее и увеличил скорость. И вдруг перед капотом автомобиля возник овраг. Белласар вдавил педаль тормоза в пол. Ремень безопасности больно впился в его плечо. Овраг становился все ближе, шире, глубже. Машина остановилась, когда ее передние колеса уже повисли в пустоте. Белласар хрипло выдохнул и утер пот со лба. Немедленно после этого он схватил с приборной доски микрофон рации и прокричал:

— Продолжайте преследование! Блокируйте им путь!

Тут же из пулеметов двух других машин посыпался град пуль в сторону дыма от вертолета.

— Не убивайте их, черт бы вас побрал! — заорал в микрофон Белласар. — Они нужны мне живыми! Просто остановите их! — Сразу же после этого, перейдя на другую радиочастоту, он связался с остававшимся в доме Поттером.

— Прилетел второй вертолет, — проквакала рация голосом его помощника.

— Садись в него — и быстро сюда!! Я их нашел! — Белласар торопливо продиктовал свои координаты. — Я активирую луч слежения. Следуй по нему.

Бросив микрофон на сиденье, Белласар выхватил из-за пояса пистолет и выскочил из машины. Вздымая клубы пыли, рядом затормозили две другие машины, набитые охранниками.

— Рассредоточьтесь! — прокричал Белласар. — Они прячутся там, в дыму. Насколько мне известно, Малоун не вооружен. Не стреляйте в них. Просто найдите и приведите ко мне.

Два внедорожника вновь взбили колесами пыль и устремились влево, легко объезжая валуны и кустарник. Рев их двигателей был ровным и мощным. Всего через пять минут прилетит второй вертолет с Алексом на борту. Белласар прикажет пилоту сделать несколько кругов над разбившейся «вертушкой». Поток воздуха от его лопастей окончательно разгонит дым, и Малоун с Сиеной окажутся как на ладони. «Это лишь дело времени! — думал Белласар. — Скоро они будут у меня в руках!»

И в этот момент к рычанию двигателей могучих внедорожников примешался какой-то новый звук — глубокий и зловещий. Поначалу Белласар подумал, что второй вертолет прилетел раньше, чем он ожидал, но уже через пару мгновений понял, как жестоко ошибался.

13

Ожесточенно, до рвоты кашляя, со слезами, льющимися из глаз от едкого дыма, Малоун слышал приближающееся рычание моторов. За дымовой завесой их пока не было видно, но машины должны были показаться с минуты на минуту.

Они сидели бок о бок, опершись спинами о валун и неустанно кашляя.

— Давай попробуем сдвинуть эту махину с места, — проговорил Малоун.

— Какую еще махину?

— Этот валун.

Когда звук двигателей внедорожников Белласара стал еще ближе, Малоун внезапно нашел выход. Дым рассеялся до такой степени, что он мог видеть покрасневшие глаза Сиены и огонек надежды, вспыхнувший в них. Словно по невидимой команде, они встали на корточки и, упершись руками в валун, навалившись на него всем своим весом, стали толкать его вниз.

— Давай! Сильней! Еще-о-о!..

Малоуну казалось, что у него вот-вот лопнет сердце, но тут валун покачнулся и покатился вниз, туда, где клубился черный дым.

Они кинулись к следующему. На сей раз дело пошло быстрее, и вот уже несколько каменных глыб, подпрыгивая, катились вниз по склону, увлекая за собой другие, превращаясь в камнепад. Поднявшийся грохот напоминал раскаты грома. Тут же снизу послышались новые звуки — бьющегося стекла и мнущегося металла. Один, а затем и второй раз.

Еще раньше, чем успели заглохнуть двигатели попавших под камнепад автомобилей, Сиена уже бежала к вершине холма, отчаянно кашляя и пытаясь очистить легкие от удушливого дыма. Не отставая от нее, Малоун с удовлетворением услышал снизу звуки третьего удара.

Кашляя, Малоун вырвался из дымовой завесы, но ему было не до того, чтобы наслаждаться чистым воздухом. До вершины холма оставалось всего около тридцати ярдов, но с таким же успехом до нее могла быть целая миля. Малоун не знал, насколько сильные повреждения получили автомобили преследователей, и даже не взял на себя труд оглянуться, чтобы выяснить это. «Если не выведены из строя пулеметы, у нас нет ни единого шанса», — на бегу думал он.

И действительно, вскоре послышались выстрелы, но это заговорили не пулеметы. Выстрелы были одиночными — стреляли из пистолетов. Пули стали рикошетить от камней под ногами Малоуна и Сиены. Стреляющие явно занизили прицел, но Малоун не сомневался в том, что они скоро исправят свою ошибку.

Движимая страхом, Сиена неслась так быстро, что Малоун с трудом поспевал за ней. Им казалось, что до вершины холма так же далеко, как и в начале пути.

Пули стали ложиться ближе, и тут до Малоуна дошло, что их преследователи вовсе не являются плохими стрелками. Они намеренно целятся ниже. «Белласар хочет заполучить нас живыми!» — промелькнула мысль в его голове.

Одна из пуль, прожужжав рассерженным шмелем, пробила штанину его джинсов и оцарапала кожу на икре. Прибавив ходу, Малоун устремил взгляд на вершину холма, и ему показалось, будто зрение играет с ним шутки. Все вокруг словно увеличилось в размерах, вершина оказалась прямо перед ним, и Сиена исчезла за ней.

Широкими прыжками Малоун последовал за женщиной, и в следующую секунду перед его взором возникла серая бетонная лента, вдоль которой выстроились постройки, казавшиеся отсюда игрушечными.

Взлетное поле!

14

Скрежет металла и звук бьющегося стекла поначалу вызвали у Белласара приступ тошноты, которая сразу же сменилась вспышкой бешеной ярости. Инженеры клялись, что эти машины способны выдержать не только массированный огонь из автоматов, но даже прямое попадание ракеты! И что же? Какие-то паршивые булыжники, свалившиеся со склона холма, вдребезги разбили пуленепробиваемые стекла, смяли капоты, раздавили двигатели, превратив в кровавое месиво находившихся на передних сиденьях людей.

Белласар закричал от ярости. Он, охранники из его машины и те, кому удалось уцелеть в других, открыли яростную стрельбу вслед убегающим Малоуну и Сиене. Еще крепче утвердившись в намерении взять их живыми и целясь беглецам в ноги, он опустошил весь магазин, но прежде, чем Белласар успел вставить новую обойму, они уже скрылись за вершиной холма.

Выкрикивая проклятья, Белласар вернулся к своему автомобилю. Сопровождающие его охранники едва успели отскочить в стороны, когда, взревев двигателем и разбрасывая из-под колес землю, внедорожник задним ходом отъехал от оврага и, обогнув его, помчался к склону.

Однако склон становился все круче, и двигателю уже не хватало мощности, чтобы тащить вверх тяжеленную бронированную махину. Белласар вдавил педаль акселератора в пол, но скорость машины неуклонно падала. Наконец послышался металлический хруст, внедорожник вздрогнул и, остановившись, покатился назад. Полетела коробка передач. Белласар дернул рычаг ручного тормоза, перезарядил пистолет и, выскочив из машины, побежал вверх по склону.

15

Только когда они добежали до оливковых деревьев, росших у подножия холма, Малоун позволил себе перевести дыхание и оглянуться. И без того слабая надежда на то, что Белласар откажется от преследования, рассеялась, когда он увидел фигурки людей, взбирающихся по склону. Во главе преследователей был сам Белласар, которого невозможно было не узнать благодаря широким плечам и костюму.

Малоун снова пустился бежать. Заросли оливковых деревьев были столь густыми, что он не видел Сиену, но по хрусту ветвей и звуку шагов догадывался, что она бежит впереди него. Несмотря на то что Малоун находился в прекрасной физической форме, ему не удавалось сократить расстояние между ними.

Наконец он все же заметил ее юбку, мелькавшую среди листвы, но догнать сумел лишь после того, как оба выбежали на открытое пространство и впереди показался проволочный забор, крыши сборных домов из гофрированного железа и взлетная полоса.

Подбежав поближе, Малоун увидел, что железо заржавело, а бетон полосы потрескался, и теперь из трещин росла трава. «Господи! — подумал Малоун. — Да ведь этот аэродром давно заброшен! Ах, Джеб, куда же ты меня послал?»

И все же, несмотря на охватившие его сомнения, они с Сиеной обогнули угол одного из ангаров и наткнулись на пикап. Рядом с ним стояли старенький «Рено» и столь же потрепанный фургончик. Вдоль взлетно-посадочной полосы выстроились три одномоторных самолета. Малоун уже хотел войти в самую большую из построек, как навстречу ему оттуда вышел бородатый человек в комбинезоне механика с промасленной ветошью в руках. На своем скверном французском Малоун обратился к нему:

— Я ищу человека по имени Гарри Локхарт.

Мужчина поднял брови и в растерянности развел руками.

— Гарри Локхарт, — повторил Малоун, заметив краем глаза, какой взгляд бросила на него Сиена. — Вы знаете такого?

Выражение лица француза заставило его оставить свои попытки.

— Говорите по-английски, месье, — сказал бородач. — Я не понимаю вашего французского. А про Гарри Локхарта я никогда не слышал.

— Но он должен был встретить меня здесь!

Взгляд Сиены стал еще злее.

— Вы уверены, что не ошиблись взлетным полем? — спросил француз.

— А тут есть какое-то еще?

— Нет.

— Значит, я оказался в нужном месте.

— У вас кровь, месье.

— Что?

— У вас кровь на лице.

Малоун понял, что лицо его стало липким совсем не от пота, как он думал. Сначала он испугался, решив, что его подстрелили, но потом сообразил: открылись и стали кровоточить раны на его скуле и подбородке.

Из ангара вышли еще двое мужчин. Они тоже были одеты в комбинезоны и похожи друг на друга, как братья.

Бородач повернулся к ним и спросил что-то по-французски. Услышав имя Гарри Локхарта, оба отрицательно замотали головами и с любопытством стали разглядывать кровь на лице Малоуна. «Черт бы тебя побрал, Джеб! Ведь ты же обещал, что этот парень будет здесь!» — подумал Чейз.

— Что с вами стряслось? — спросил по-английски один из мужчин. — Не в том ли взрыве вы пострадали, который прозвучал недавно?

Сиена нервно оглядывалась на поле, по которому они только что прибежали сюда.

— Мы не можем больше ждать. Если этого Гарри Локхарта, человека, который нам должен помочь, здесь нет… — Не закончив фразу, она пустилась бежать.

Малоун заговорил с еще большим жаром:

— Скажите, за последние пару недель не искал ли здесь кто-нибудь Чейза Малоуна?

— Нет, месье, сюда приехали лишь мы трое да еще несколько человек, которым нравится летать на старых самолетах.

«Какой же ты ублюдок, Джеб! Ты обещал мне поддержку!»

Послышался звук приближающегося вертолета, и французы задрали головы к небу.

«О черт!» — пронеслось в мозгу у Малоуна. Он стащил с запястья золотой «Ролекс» и сунул часы в руку одному из мужчин.

— Эти часы стоят шесть тысяч долларов! А теперь покажите, как быстро вы можете поднять в воздух самолет!

16

Добежав примерно до середины поля, Белласар резко остановился, услышал донесшийся со взлетной полосы звук мотора маленького самолетика. Двигатель набирал обороты, и самолет, судя по всему, собирался подняться в воздух. «Нет!» — крикнул Белласар и побежал еще быстрее. Если Малоун и Сиена на этом самолете…

Мотор набрал полную силу, и самолет покатился по бетонной дорожке. «Я теряю их!» — подумал Белласар. Он снова остановился и стал смотреть в небо над крышами ангаров. Взмокшая рубашка прилипла к телу. Белласар поднял пистолет, приготовившись стрелять сразу же, как только самолет окажется в зоне видимости, и его люди сделали то же самое. Однако он колебался. Во-первых, на аэродроме наверняка имеются нежелательные свидетели, а во-вторых, с такого расстояния вести прицельный огонь невозможно. Сиена и Малоун могли погибнуть раньше, чем он доберется до них, — либо от пуль, либо разбившись вместе с самолетом, если они подобьют его. Но, господи, что же придумать? Не может же он просто стоять, беспомощно наблюдая за тем, как Малоун улетает с его женой!

17

Поттер увидел догорающие обломки вертолета и три брошенных внедорожника с открытыми дверями, два из которых были разбиты. Очевидно, те, кто в них ехал, в спешке бросили машины. Эта картина напомнила Поттеру последствия засады, которую он наблюдал на Балканах месяцем раньше. Вот только здесь не было трупов. Поттер уже был готов сказать пилоту, чтобы тот держался на расстоянии, пока он сообразит, что тут происходит, как зазвонил его мобильный телефон. Это был Белласар.

— Я нахожусь в следующей долине! — орал он. — Здесь аэродром! Сиена и Малоун готовятся взлететь!

Получив от Белласара инструкции, Поттер почувствовал приятное возбуждение. Вертолет поднялся выше холма, и взгляду Поттера открылось поле аэродрома. С бетона полосы взлетал небольшой одномоторный самолетик. Он быстро набирал высоту, но быстроходный вертолет, снабженный дополнительным турбодвигателем, скоро догнал его и пристроился слева.

Поттер увидел силуэты пассажиров на задних сиденьях и сделал летчику знак, приказывая приземлиться. Летчик проигнорировал его. Самолет резко нырнул вниз. Вертолет повторил этот маневр.

— Обгони его! — приказал своему пилоту Поттер. — Заставь его вернуться на аэродром!

Но прежде чем пилот успел выполнить приказ, самолет стал резко набирать высоту. Вертолет последовал за ним. Столь же неожиданно самолет изменил направление, пронырнул под вертолетом и, увеличив скорость, полетел в сторону от моря.

Пилот вертолета ругался себе под нос, повторяя все маневры самолета и уменьшая расстояние между двумя машинами. Вертолетчик предугадывал, что предпримет в следующий момент летчик. Когда тот снова резко изменил направление полета, вертолет опять предугадал его маневр и оказался перед самым его носом.

Вертолет подлетел еще ближе, и за плексигласом кабины самолета уже можно было рассмотреть бородатое лицо летчика. Хотя колпак кабины был мутным и исцарапанным, отчетливо была видна гримаса ярости. Поттер, великолепно владевший французским, без труда прочитал по губам летчика то, что они произносили. Бородач на чем свет ругался, понося их последними словами.

Француз схватил микрофон рации, а вертолетчик нашел частоту, которую он использовал.

— Какого черта вы вытворяете?! — проорал бородач.

— Вернитесь на аэродром и садитесь, — приказал Белласар.

— Вы не имеете права!

— Такое право дают мне ваши пассажиры.

— Какие еще пассажиры?

Услышав этот вопрос, Поттер едва не подпрыгнул.

— Те, которые сидят позади вас, — проговорил он с отчаянно бьющимся сердцем. В его душу закралось страшное подозрение.

— Это туристические рюкзаки, болван!

— Подлети поближе, — велел Поттер своему пилоту, а когда тот стал возражать, доказывая, что это опасно, рявкнул: — Выполнять!

Глядя на приближающийся самолет, он, прищурившись, всматривался в темные предметы, которые первоначально принял за силуэты Сиены и Малоуна. Это действительно оказались большие туристические рюкзаки.

— Возвращаемся! — гаркнул он пилоту.

18

— Сколько они вам заплатили? — требовательным тоном спросил Белласар.

Бородатый толстяк выглядел озадаченным.

— Мне? Они мне ничего не платили! Я вообще не понимаю, что тут происходит! Они дали Пьеру дорогие часы за то, чтобы он сделал то, что и без того собирался сделать, — взлететь и взять курс на Марсель.

— Где они?

Мужчина ткнул пальцем в сторону тропинки, которая змеилась на противоположном конце взлетного поля:

— Они украли два велосипеда.

«Конечно! — подумал Белласар. — А скорее всего, это ты продал им велосипеды за один из браслетов Сиены».

— В таком случае еще не поздно, — проговорил Белласар. — Они не могли уехать слишком далеко.

Он вынул из кармана бумажник и вытащил из него несколько крупных банкнот.

— Дайте мне ключи от этого вагона, — обратился он к французу, протягивая ему деньги.

— Ничего не выйдет, — ответил тот.

— Это почему же?

Мужчина указал на правое переднее колесо фургона. Оно было спущено. Точно так же, как и колеса пикапа и «Рено».

— Это он сделал, прежде чем уйти.

— Так замените их!

В бешенстве от того, что приходится терять время, Белласар не стал дожидаться, пока прилетит Поттер, и побежал к тропинке. Поттер обследует территорию с воздуха. Мужчину и женщину на велосипедах заметить будет несложно. «Мы продолжим погоню! — метались яростные мысли в его голове. — Мы поймаем их! Я ни за что не остановлюсь!»

19

Изо всех сил накручивая педали, Малоун внимательно разглядывал поросшие лесом изгибы дороги. Через некоторое время деревья расступились, и, увидев в просвете проселочную дорогу, Малоун нажал на тормоза. В отдалении послышался гул приближающегося грузовика.

Сиена остановилась рядом с ним.

— Скорее, — проговорил он, — нам нужно перебраться на другую сторону дороги.

Они перевели велосипеды на противоположную сторону и положили их на пути грузовика, который все еще оставался невидимым. Размазав кровь по всему лицу, Малоун лег на дорогу и затащил велосипед себе на грудь.

— Постарайся, чтобы у тебя был как можно более перепуганный вид, — сказал он Сиене. — Размахивай руками, чтобы водитель заметил тебя издалека.

На дороге появился грузовик. Лежа на земле и держась за якобы поврежденную ногу, Малоун вдруг подумал, что машина едет слишком быстро и может не суметь затормозить, а сам он, придавленный велосипедом, не успеет откатиться в сторону.

— Господи! — Сиена подпрыгивала на месте и отчаянно размахивала руками. — Он же собьет нас!

Когда она подскочила к Малоуну и стащила с него велосипед, завизжали тормоза. Но это не помогло, и грузовик продолжал надвигаться на них. Сиена откинула велосипед в сторону и оттащила Малоуна на обочину. Визг тормозов стал еще громче. Из-под колес повалил дым горящей резины. Грузовик занесло, он перегородил дорогу, но шоферу все же удалось остановиться в двадцати ярдах от того места, где лежал Малоун.

У грузовика были деревянные борта, крытые брезентом, а в кузове лежали лестницы, козлы для колки дров и сами дрова. Водительская дверца резко открылась, и из машины выскочил загорелый мужчина в пропыленной одежде. Он что-то затараторил, но его возбужденная речь была слишком быстрой, чтобы Малоун понял хоть слово. Обращаясь к мужчине, Сиена тоже что-то быстро заговорила, жестикулируя и показывая на кровь на лице Малоуна. Злость на лице мужчины сменилась удивлением, на смену которому пришел испуг.

— Я сказала ему, что тебя сбила машина, — сообщила Сиена, — и он намерен отвезти тебя к больницу.

— Спроси его, хватит ли в кузове места для велосипедов.

Шофер помог Сиене забросить велосипеды в кузов, а Малоун тем временем забрался на переднее сиденье и откинулся на спинку, делая вид, что ему очень больно. В следующий момент шофер оказался за рулем, а Сиена села рядом с Малоуном. Двигатель гулко завелся, водитель вывернул руль, и машина тронулась с места.

— Водитель говорит, что ближайшая больница находится в десяти минутах езды отсюда.

— Для нас это может оказаться недостаточным расстоянием. — По-прежнему слыша в воздухе стрекот вертолета, Малоун морщился и стонал, надеясь, что его «мучения» заставят водителя ехать быстрее.

Водитель выдал очередной залп на французском, из которого Малоун снова не понял ни слова. Да он и не пытался понять. Все его внимание было сосредоточено на звуке вертолета, который раздавался все ближе. Малоун предположил, что находящиеся в нем люди вскоре обратят внимание на их грузовик, поскольку это была единственная машина на дороге. Сколько времени понадобится Белласару, чтобы сообразить, что они сели на попутку?

Время от времени стали встречаться дома, а за очередным поворотом Малоун увидел другие грузовики, машины, велосипеды и идущих людей. Они въехали в город, и первый же дорожный знак заставил водителя сбросить скорость. Прикинув, как должна выглядеть эта картина с воздуха, Малоун представил себе, как брезентовый полог их грузовика смешивается с другими такими же и теряется в их гуще. На перекрестке, увидев, как машины разъезжаются в разных направлениях, он окончательно успокоился, поняв, что теперь Белласар уже нипочем не сможет вычислить их.

Однако Малоун отдавал себе отчет и в другом: Белласар ни за что не прекратит их поиски, и это грозит им дальнейшими неприятностями.

Надо было убедить водителя грузовика не везти их в больницу, надо было найти место и привести себя в порядок. Возможно, для этого подойдет мужской туалет в приемном отделении больницы? Они обязаны выбраться из города, прежде чем люди Белласара нападут на их след. При первой же возможности он позвонит из телефона-автомата по номеру, который дал ему Джеб. Но тут маячила еще одна проблема. Почему Джеб не придерживался плана спасательной операции, который они совместно выработали? Подумав об этом, Малоун краем глаза взглянул на Сиену и, заметив опасный блеск в ее глазах, поежился. Она явно с нетерпением ждала возможности задать ему ряд вопросов и поинтересоваться, откуда он знал про взлетное поле и кто он вообще такой.

Часть седьмая

1

— Кто такой Гарри Локхарт? — Сиена понизила голос, чтобы их не слышали другие пассажиры автобуса, но вопрос тем не менее прозвучал требовательно.

— Не знаю. Я его ни разу не видел. Так зовут пилота, который должен был нас встречать.

Они сидели на последнем ряду. Кассира на автовокзале пришлось так долго уговаривать, чтобы он взял доллары, привезенные Малоуном еще из США, что им едва удалось поспеть к отходу автобуса. Когда они выехали за пределы города, уже опускались сумерки и в домах стали загораться окна. Обернувшись, Малоун поглядел в заднее окно, желая убедиться, не следует ли за ними какой-нибудь подозрительный автомобиль.

Сиена тем временем продолжала наседать на него:

— Кто должен был позаботиться, чтобы этот Локхарт ждал нас на аэродроме?

— Мой друг.

— Но почему-то он этого не сделал. Тот самый друг, который рассказал тебе о том, что произошло с другими женами Дерека? — Ее голос звучал все более резко.

— Да.

— Ты собирался вызволить меня оттуда с первого дня, как приехал в поместье?

— Да.

— Значит, ты с самого начала собирался использовать меня против Дерека.

— Нет, — возразил Малоун, — все было не так.

Двигатель автобуса располагался как раз под ними, и его рокочущее урчание заглушало их голоса.

— На кого ты работаешь?

— Ни на кого.

Задняя часть салона укуталась в густые тени.

— Ты только что признался, что какие-то люди снабдили тебя информацией. Существует целая группа других людей, которые должны были оказать тебе поддержку после побега. Кто они?

— Это не то, что ты… Послушай, я действительно работаю кое с кем, но я работаю не на них!

— ЦРУ?

— Да, — неохотно признался Малоун.

— Господи Иисусе! — Сиена вскинула руки к лицу. — Если Дерек узнает об этом, если он решит, что я сотрудничаю с…

— Я не шпион.

— А как в таком случае это называется, черт побери?

Голоса их уже звучали так громко, что на них стали оборачиваться другие пассажиры.

— Успокойся и позволь мне объяснить тебе кое-что, — мягко проговорил Малоун.

— Я только этого и жду! — От напряжения, которое она испытывала, у нее перехватило горло, и Сиена поневоле стала говорить тише.

— Хорошо, — произнес Малоун, затем сделал глубокий вдох и рассказал ей о том, что произошло в Косумеле. — Твой муж уничтожил все, чем я дорожил. А потом появился мой старый друг и предложил мне возможность свести счеты с Белласаром. Я согласился.

— И решил отомстить Дереку, используя меня.

— Это вовсе не так…

— А я так верила тебе! Я считала тебя своим другом! А ты все это время лгал мне, играл со мной…

— Я ни разу не солгал.

— Но ни разу не сказал и правду.

— Сказал, но не всю. Но что бы ты сделала, если бы я рассказал тебе все?

Сиена открыла рот, но не нашла что ответить.

— Твой муж действительно собирался убить тебя, но поверила бы ты мне, признайся я тебе, откуда получил эту информацию? Согласилась бы ты бежать со мной или решила бы, что я пытаюсь тебя обмануть?

Сиена все еще не могла найти слов для ответа.

— Я действительно твой друг. — Малоун взял ее руку. — Меня совершенно не волнует, станешь ли ты рассказывать что-нибудь людям из Конторы. Для меня имеет значение лишь одно: я все-таки сумел спасти тебя!

Сиена сидела столь неподвижно, что казалось, она не дышит.

— Я уже не знаю, чему верить.

Подняв глаза, она долго смотрела на Малоуна, а затем сжала его пальцы, как если бы, стоя на вершине высокой скалы, решилась совершить смертельный прыжок вместе с ним.

2

Автобус прибыл в Ниццу около полуночи. Темнота помешала Малоуну составить внятное представление о городе, в котором ему еще не приходилось бывать. Из-за вони дизельных выхлопов, царивших в автобусе, его ноздри настолько утратили чувствительность, что он не ощущал соленый воздух с моря.

Опасаясь, что люди Белласара могут поджидать их на автобусной станции, Малоун попросил водителя остановиться на первом же оживленном перекрестке и, как только они вышли, увлек Сиену в гущу людей.

— Я не знаю, что произошло там, на аэродроме, — сказал он, — но у нас с Джебом было несколько планов спасательной операции.

Они зашли в работающий допоздна универсальный магазин, где Малоун потратил почти все остававшиеся у него доллары на то, чтобы купить сандвичи, фрукты, бутылку минеральной воды и телефонную карточку.

— А теперь давай найдем телефон-автомат.

Телефон они обнаружили за углом. Сиена смотрела, как Малоун засовывает карточку в прорезь телефона и набирает номер, который запомнил по настоянию Джеба. Он думал при этом, что осталось совсем немного и вскоре они будут спасены.

Звонок на другом конце линии прозвучал два раза, а затем трубку сняли. С отчаянно бьющимся сердцем Малоун приготовился произнести кодовое слово — «художник», как вдруг в трубке послышался механический голос, сказавший что-то по-французски. Малоун ничего не понял, и связь тут же прервалась.

Сиена шагнула ближе.

— Что-то не так? — спросила она.

— Я, наверное, ошибся номером.

Он предпринял еще одну попытку и, услышав все тот же механический голос, беспомощно повесил трубку.

— Я не понимаю, что он говорит. Попробуй ты.

Малоун продиктовал ей номер и стал смотреть, как Сиена набирает его. Через несколько секунд она повесила трубку и недоуменно нахмурила лоб.

— Этот номер отключен.

— Как?!

— Возможно, ЦРУ задолжало с оплатой телефона? — с горечью проговорила Сиена. — Данная линия больше не обслуживается.

«Джеб, сукин сын! — в который раз подумал Малоун. — Что ты со мной делаешь? Что пошло не так?»

3

Часы показывали почти час ночи. Малоун и Сиена наугад брели по узким и темным боковым улочкам.

— Вон тот отель впереди выглядит весьма гостеприимным, — сказала Сиена.

— Да, там наверняка очень мило.

И все же они прошли мимо уютно освещенного входа в гостиницу, понимая, что не могут даже сунуться туда. Наличных для того, чтобы снять номер, у них не хватало, а использовать кредитную карточку Малоун не мог. Компьютерщики Белласара уже наверняка проникли в электронные базы всех кредитных компаний, и если Малоун оплатит номер своей кредитной карточкой, штурмовики Белласара ворвутся к ним еще до рассвета.

— Я прихватила с собой кое-какие драгоценности, — сказала Сиена, — но мы сумеем продать их только утром, когда откроются ломбарды.

— Боюсь, мы не сможем продать их ни утром, ни днем, ни вечером.

— Почему же?

— Не сомневайся, Белласар уже проверил, какие из твоих драгоценностей пропали, и теперь только ждет момента, когда они всплывут в одном из ломбардов. Продав их, мы окажемся в ловушке.

— Ловушки, кругом ловушки…

Выражение беспомощности и страха на лице женщины тронуло Малоуна.

— Не забывай, ты не одна!

— Не одна…

Завернув за очередной угол, ониобнаружили, что улица привела их к парку, смотрящему на залив Лазурного берега. Скамейка, стоящая между пальмами, буквально манила их к себе. В отдалении переливались многочисленными огнями яхты богатых отдыхающих. С одной из них доносилась негромкая музыка — пианист играл песню «Я помешан на тебе», одетые в вечерние наряды мужчины и женщины на палубе болтали друг с другом и потягивали коктейли.

— Не желаете коктейль? — галантно спросил Малоун, открывая бутылку с минералкой и протягивая ее Сиене.

— Не откажусь.

— А вот и меню на сегодня. — Малоун развернул сверток с бутербродами. — Сандвичи с тунцом и салатом, с яйцом и салатом, с цыпленком и салатом. Выбирайте, мадам.

— Выбор просто сказочный.

— Лучший в городе!

— И обслуживание тоже на высоте. Обязательно порекомендую ваше заведение всем своим друзьям.

— Не забудьте оставить щедрые чаевые.

— Непременно. Чаевые будут поистине королевскими.

Готовность, с какой Сиена откликнулась на его попытки шутить, приободрила Малоуна. До тех пор, пока их дух не сломлен, они не будут побеждены. Но в следующий момент порыв ветра взъерошил кроны пальм над их головами, и Малоун заметил, что Сиена зябко поежилась.

— Накинь мою спортивную куртку, — предложил он.

— Тогда холодно будет тебе.

— Ничего, я сяду поближе к тебе.

Малоун встал, набросил на Сиену свою куртку и погладил ее по плечам. Только теперь он почувствовал, до какой степени устал, и опустился обратно на скамейку. Его мучила столь сильная жажда, что четверть литра воды он осушил буквально несколькими глотками. Сандвич с яйцом и салатом напоминал по вкусу вощеную бумагу, в которую был завернут, хлеб зачерствел, но Чейз не замечал этого. Ему казалось, что за всю жизнь он не ел ничего вкуснее.

Пианист на яхте заиграл «Дни вина и роз».

— Не хочешь потанцевать? — спросил Малоун.

Сиена посмотрела на него изумленными глазами.

— Такая красивая песня! — пояснил он. — В ней поется о грусти, о безвозвратно уходящем времени. Если бы мы находились в иных обстоятельствах, это была бы ни с чем не сравнимая ночь. Но мы и теперь можем сделать ее такой…

— Да, я хочу потанцевать!

Они встали и повернулись друг к другу. Стараясь, чтобы правая рука не дрожала, он обнял ею Сиену за талию, а левую положил на ее плечо. Они стали медленно кружиться под звуки далекой музыки, вызывавшей в его душе воспоминание о мальчишке, который бежит по лугу и которому так и не суждено добраться до двери, ведущей в мир бесконечных возможностей. Едва дыша, Малоун привлек Сиену ближе к себе. Ему казалось, что он в любой момент может потерять сознание. Он ощущал, как бурно вздымается ее грудь. И догадался, что ей тоже не хватает воздуха.

Когда они сделали еще один оборот, его глазам предстала тенистая дорожка, тянувшаяся позади них, по которой шла пожилая супружеская чета с пуделем на поводке. Увидев странную танцующую пару, старики остановились и стали смотреть на них. Они обменялись взглядами и снова посмотрели на Малоуна и Сиену. Пожилой мужчина улыбнулся, взял жену под руку, и они пошли дальше.

А потом для Малоуна перестало существовать все, кроме Сиены, которую он держал в объятиях. Когда они с Сиеной поцеловались, ему показалось, что он снова стал мальчишкой-сорвиголовой и этот поцелуй — первый в его жизни.

4

Всю ночь они провели на скамейке. Сиена спала, положив голову ему на плечо, а Малоун обнимал ее и не столько спал, сколько дремал, то и дело пробуждаемый своими тревожными мыслями. Огни на стоящих в заливе яхтах мало-помалу погасли, а шум уличного движения утих. Малоуну казалось, что он и Сиена находятся в их собственной, предназначенной только для них вселенной, но он хорошо понимал, что очень скоро в нее ворвется реальный мир. Белласар будет неустанно охотиться на них, и в тот момент, когда им придется продать одно из украшений Сиены или использовать кредитную карточку Малоуна, круг поисков сразу сузится. «Мы должны выбраться из Ниццы! — думал он. — И не только из Ниццы. Из страны. Из Европы!» Но даже если бы им удалось раздобыть деньги, уехать за границу у них бы все равно не получилось. Их паспорта остались у Белласара. Малоун был вынужден с горечью признаться самому себе, что без помощи Джеба у них нет ни единого шанса.

5

В бледном свете затянутого облаками солнца узколицый официант, не веря своим глазам, смотрел на Малоуна и Сиену, приближающихся к нему, лавируя между расставленными прямо на тротуаре столиками. Немногочисленные ранние посетители тоже повернули к ним головы и смотрели, словно на два пришедших с ближайшего огорода пугала. «Наверное, — подумалось Малоуну, — именно так мы сейчас и выглядим». Его одежда была измята и перепачкана, щеки небриты, скула и губы покрыты запекшейся кровавой коркой. «Интересно, — думал он, — за кого принял меня этот официант? Вероятно, за бездомного и думает, что сейчас я стану выклянчивать объедки». Ноздри самого Малоуна уже привыкли к исходящему от него запаху, но он не сомневался, что окружающие чувствуют, как от него пахнет дымом сгоревшего вертолета, потом и страхом.

К счастью, Сиена выглядела лучше. Да нет, не просто лучше. Несмотря на то что ее одежда тоже была помята, а косметика стерлась, она выглядела просто потрясающе! Ей хватило всего несколько раз провести по волосам гребешком, который она одолжила у Малоуна, и они вновь заблестели. Ее загорелая кожа была безупречна. Как бы трудно ей ни приходилось, Малоуну казалось, что она просто не может смотреться плохо.

— Месье! — Официант воздел руки, пытаясь удержать Малоуна на расстоянии. Он говорил по-французски и слишком быстро, чтобы Малоун мог разобрать его слова, но этот жест не оставлял никаких сомнений: у кафе существуют определенные правила, и будет лучше, если Малоун отправится в какое-нибудь другое место.

Сиена не дала ему договорить, засыпав вопросами, в одном из которых Малоун сумел разобрать слово proprietor, то есть хозяин. Судя по оживленной жестикуляции официанта, он пытался доказать, что столь незначительная проблема не требует вмешательства хозяина. Сиена повернулась к Малоуну.

— Ты помнишь имя владельца? — спросила она.

— Пьер Бене.

Имя хозяина заставило официанта обратить на непрошеных гостей более пристальное внимание. Сиена, указав на Малоуна, назвала его имя и добавила что-то по-французски, что могло означать: «Ваш хозяин ожидает нас».

Результат не заставил себя ждать. Официант удивленно дернул головой и снова быстро заговорил. После того как Сиена выслушала поток незнакомых Малоуну слов, лицо ее изменилось. Женщина с испугом посмотрела на своего спутника.

— В чем дело? — спросил Малоун. — Что он говорит?

— Они знают, кто ты, но не ждали твоего появления.

— Почему?

— Операцию отменили.

— Господи, неужели опять подставили?

— Хуже. Они думают, что ты мертв.

6

— Чейз, это просто ужасно! Не могу даже передать тебе, что я чувствую! — тараторил Джеб.

Это происходило двенадцать часов спустя. Они находились в квартире над кафе, куда Джеб, задыхаясь от спешки, только что взлетел по ступеням. Со времени их последней встречи Джеб, похоже, пополнел, лицо его приняло кирпичный оттенок.

— Когда я услышал о твоем появлении, я находился в Вашингтоне и сразу же кинулся сюда. Не думай, что я бросил тебя на произвол судьбы.

— Такая мысль посещала меня.

— Господи! — Джеб ударил себя ладонями по ляжкам. — Старик, мы с тобой прошли через столько испытаний, ты спас мне жизнь. Клянусь, я никогда бы не предал тебя! Кстати, здесь о вас позаботились?

Малоун указал на груду использованных чашек, стаканов и тарелок, громоздившуюся на кухонной стойке.

— Уж не знаю, что ты сказал им по телефону, но после этого они прибегали сюда каждый час со всякой снедью и напитками.

— Боже мой, твое лицо! Что с ним случилось?

— Видел бы ты, как выглядело оно чуть раньше. Я уже успел умыться и почиститься.

Малоун вкратце рассказал о том, как он получил эти травмы.

— Какая сволочь!

— Я бы нашел для него более крепкие эпитеты.

— А как… — Джеб обернулся к Сиене. Малоун представил их друг другу сразу же после того, как Джеб вошел в комнату, но с той минуты разговор состоял в основном из извинений Джеба. Теперь он выглядел менее самоуверенным, видимо утратив часть своего гонора перед лицом такой красоты. — Вы не пострадали?

— Нет, — успокоила его Сиена, — но после всего, что произошло, я гораздо менее уверена в своем завтрашнем дне.

— Согласен, вы имеете все основания полагать, что я плохо справляюсь со своей работой, но позвольте мне вам кое-что объяснить. — Джеб пробежался ладонью по своим коротким светлым волосам. — Чейз, после того, как ты устроил драку с Белласаром на аукционе «Сотби», ты исчез с лица земли. Последний раз тебя видели, когда Белласар вырубил тебя в зале аукциона, а его люди куда-то утащили.

Сиена не знала деталей этой истории и теперь подалась вперед, вся превратившись в слух.

— Мы знали, что тебя увезли в лимузине Белласара, а после этого — пуф-ф! Ты словно растворился. Через два дня из Ист-Ривер выловили тело слишком обезображенное, чтобы его можно было опознать. Понимаешь, что я имею в виду? Ни зубов, ни пальцев! Лицо было сожжено паяльной лампой.

Сиена стала белой как мел.

— Труп был одет так же, как ты, он был такого же роста и комплекции. В кармане его кожаной пилотской куртки лежал ключ от номера в отеле «Паркер меридиан» — того самого, в котором остановился ты. Теперь ты понимаешь, почему мы сочли тебя мертвым?

— Однако люди Белласара к этому моменту успели забрать из номера мой багаж и выписали меня из гостиницы, — сказал Малоун. — Узнав о том, что я больше не зарегистрирован в отеле, вы должны были сообразить, что тело не мое.

— Дело в том, что никто тебя из отеля не выписывал.

— Что?

— Ты по-прежнему числился среди постояльцев «Паркер меридиан». Твое барахло — одежда и багаж — все еще оставались в номере, когда мы туда пришли.

— Чье угодно, только не мое. Моя сумка находилась на борту самолета Белласара. Вы взяли на себя труд сравнить образцы волос с найденных вами вещей и с вещей из моего дома в Косумеле? Вы сравнили образцы ДНК найденного трупа с…

— С чем, Чейз? Твоего дома больше не существует! После того как ты уехал, бульдозеры стерли его с лица земли, а грузовики увезли обломки!

На мгновение Малоун утратил дар речи.

— Но Белласар сказал мне, что бульдозеры отозваны! Он обещал, что восстановит все, как… — Голос Чейза внезапно охрип. — И он же сказал, что его люди выписали меня из гостиницы.

— Но даже после этого я не желал сдаваться, — снова заговорил Джеб. — Я попытался выяснить, не видел ли кто-нибудь, как ты садишься в самолет Белласара. Ни черта не вышло! Я связался с властями Ниццы и проверил, было ли зарегистрировано твое прибытие во Францию. И здесь пусто. Я ждал, что ты подашь какую-нибудь весточку. Ничего. С тех пор прошло пять недель, Чейз. Господи, да мы уже похоронили тебя, и я не ожидал увидеться с тобой когда-либо еще! Я приложил все силы, чтобы уговорить свое начальство не отменять операцию, но они все же не послушали меня.

Малоун смотрел на свои руки.

— Я понимаю, как ты, должно быть, зол на меня, — продолжал Джеб, — но что на моем месте сделал бы ты, чего не сделал я? Клянусь тебе, в том, что случилось, нет ничьей вины!

Костюм Джеба был помят после долгого перелета, глаза покраснели от недосыпа, да и сам он выглядел отекшим от того, что слишком долго находился без движения.

— Ладно, все в порядке, — сказал Малоун.

— Честно, мне очень хочется, чтобы все это осталось позади и не стояло между нами. Я не хочу, чтобы ты думал, будто я бросил тебя в беде.

— Я и не думаю. Говорю же, все в порядке. Мы снова на коне.

— Честно? Не держишь на меня зла?

— Нет.

— Но не забывайте, что мой муж все еще ищет меня, — вступила в разговор Сиена. Ее интонации ясно давали понять: какие бы чувства ни испытывал Малоун, сама она вовсе не ощущает облегчения от того, что им удалось улизнуть от Белласара. Это спасение могло обернуться временным. — Я не перестаю бояться, что он и его люди в любой момент ворвутся в эту дверь. Каким образом вы собираетесь нам помочь?

Впервые за все это время Джеб посмотрел ей прямо в глаза.

— Мне доставит огромное удовольствие доказать вам, что я все же знаю свое дело, — не без гордости заявил он.

7

После наступления темноты в двадцати милях к востоку от Ниццы на узкой прибрежной дороге остановился фургон, из которого вышли Малоун и Сиена в сопровождении Джеба и еще трех вооруженных мужчин. Фургон тут же уехал, а вышедшие из него люди спустились по каменистому берегу к надувному плоту с мотором, ожидавшему их в крохотной, укрытой от посторонних глаз бухточке. Проделав по воде примерно с полмили, все они взошли на борт маленького грузового судна, которое тут же взяло курс на Корсику.

— Через два дня вы окажетесь на борту американского авианосца, который участвует в идущих в этом регионе военных маневрах, — сообщил Джеб после того, как, поговорив с кем-то по защищенной от подслушивания линии радиосвязи, убедился в том, что планы остаются прежними. — С авианосца вас перевезут на самолете на нашу базу в Италии, а оттуда, — он развел руками, — домой!

— Где бы ни находилось это место, — пробормотала Сиена.

Они трое сидели в полутемном камбузе, а их сопровождающие и команда находились на палубе, следя за тем, не приближаются ли огни других судов.

— Могу я предложить вам что-нибудь? — осведомился Джеб. — Кофе? Горячий шоколад? Или, может, что-нибудь покрепче?

— Горячий шоколад меня вполне устроил бы, — ответила Сиена.

— И меня тоже, — сказал Малоун.

— Уже несу, — с готовностью откликнулся Джеб. — А после этого, учитывая то, сколько всего вам пришлось сегодня пережить, предлагаю отдохнуть. Вы наверняка измучены, а в каюте на корме вас ожидают две койки.

— Я слишком переволновалась, чтобы спать, — проговорила Сиена.

— Тогда, может быть, воспользовавшись этим, поговорим о том, из-за чего мы оказались здесь?

— А это не может подождать до завтра? — спросил Малоун.

— Я никого не принуждаю. — Джеб вскрыл пакетик со смесью для приготовления растворимого шоколада. — Как пожелает Сиена.

В воздухе висел запах выхлопов дизельных двигателей.

— Хорошо, — устало вздохнула она. — Давайте покончим с этим прямо сейчас.

— Это займет значительно больше времени, чем ты думаешь, — предупредил ее Малоун.

Судно взревело двигателями, преодолевая поднявшуюся волну.

— Чейз, я попытаюсь сделать эту процедуру настолько приятной, насколько это вообще возможно, — вскинул брови Джеб. — Мы можем разговаривать так, чтобы это не доставляло неудобств Сиене.

— Ладно, тогда я начну первым, — вздохнул в свою очередь Малоун. Он хотел дать Сиене возможность хотя бы немного отдохнуть. — В поместье я видел двух мужчин.

Рука Джеба, разливавшая горячий шоколад по чашкам, замерла в воздухе.

— Они были русскими, — продолжал тем временем Малоун. — Один из них прилетел на вертолете и привез с собой какие-то ящики. Когда охранники их выгружали и едва не споткнулись, этот русский словно сошел с ума от страха за то, что содержимое ящика может быть повреждено. Потом я улучил момент, подкрался к зданию, в котором обосновались эти русские, и заглянул в окно. В ящиках было лабораторное оборудование.

Сиена нахмурилась, поняв, как мало она знала о том, чем занимался Малоун в поместье.

— Лабораторное оборудование? — переспросил Джеб. — Для чего?

— А мне почем знать!

— Опиши этих русских.

— Я сделаю по-другому, лучше.

— О чем это ты? — На лице у Джеба было написано такое же удивление, как у Сиены.

— У тебя здесь есть бумага?

Джеб вытащил несколько ящиков стола, обшарил их и в итоге нашел карандаш и блокнот с листами желтой бумаги размером восемь на десять дюймов. Малоун привел свои мысли в порядок и принялся рисовать, извлекая из различных отсеков памяти те или иные детали внешности двух русских. Он рисовал каждого из них так много раз, что теперь для него не представляло труда воспроизвести на бумаге их лица с почти фотографической точностью. Когда сухогруз встряхивало на волне и карандаш делал неверный штрих, Малоун тут же исправлял промах и добавлял новые подробности.

Время, казалось, остановилось, тишина обволокла его, и лишь после того, как были сделаны последние штрихи, Малоун, взглянув на часы, осознал, что прошло двадцать минут. Он толкнул рисунки через стол по направлению к Джебу.

— Эти люди тебе знакомы?

— Впервые вижу. — Джеб поднес рисунки к свету. — Но они очень жизненные. Я уверен, что кто-нибудь в Конторе их непременно опознает. Впрочем, что я такое говорю! — воскликнул он. — Жизненные? Да это почти фотографии! Я никогда не видел, чтобы ты делал что-нибудь подобное!

Малоун пропустил этот возглас мимо ушей и повернулся к Сиене.

— Если ты не очень устала, я могу попробовать кое-что сделать.

— Что именно?

— Сэкономлю время, которое понадобится, чтобы опросить тебя. Но мы можем подождать до завтра, если ты…

— Нет, ты меня заинтриговал.

— Твой муж называл тебе фамилию того человека, с которым он встречался в Стамбуле?

Эта ремарка заинтересовала Джеба.

— Что за мужчина? — спросил он, подавшись вперед.

— Я никогда не знала фамилий тех, с кем Дерек вел дела, — ответила Сиена. — Когда он использовал меня в качестве украшения стола, собиравшиеся там люди не называли друг друга даже по именам.

— В Стамбуле? — снова спросил Джеб. — Когда это было?

Сиена изложила ему подробности их поездки в Стамбул и добавила:

— Это была крайне важная встреча, и Дерек придавал ей очень большое значение. Он был напряжен до предела.

— Мы пытались следить за всеми передвижениями и действиями вашего мужа, но я и понятия не имел об этой встрече, — признался Джеб.

— Как невежливо со стороны Дерека, что он не удосужился прийти к вам на исповедь, — проворчала Сиена.

Джеб опустил глаза в чашку.

Малоун снова приготовил карандаш.

— Опиши мне его.

Сиена поняла, что он задумал, и кивнула.

— Он был уроженцем Средиземноморья.

— Какой формы было его лицо?

Сиена отвела глаза в сторону и стала вспоминать.

— Прямое.

— Узкое?

— Очень.

— Волосы на лице?

— Тонкие усики.

— Изогнутые или прямые?

Джеб наблюдал за тем, как, руководствуясь все новыми подробностями, которые сообщала ему Сиена, Малоун рисовал очередной портрет. Большинство его вопросов были основаны на геометрии и пропорциях: форма губ, носа, глаз? Был ли лоб этого человека высоким или низким? Сколько ему лет? Под пятьдесят? Малоун подрисовал так называемые гусиные лапки — морщинки возле глаз — и добавил несколько морщин на лбу неизвестного.

— Ну как, теперь похоже?

— Губы у него были полнее.

Малоун внес необходимые исправления.

— Глаза — более сердитые.

— Хорошо.

Малоун вырвал страницу из блокнота и начал рисовать снова, перенося важные детали с первого рисунка и удаляя ненужные. Он поработал над глазами, придав им ту резкость, о которой упомянула Сиена.

— А скулы? Какие у него были скулы?

— У него постоянно был такой вид, будто он попробовал что-то кислое и втягивал щеки.

Карандаш Малоуна забегал по бумаге еще быстрее.

Джеб заглянул ему через плечо и ахнул:

— Боже мой! Я его знаю!

— Что?

— Когда я получил задание заняться делом Белласара, мне пришлось просмотреть досье всех остальных крупных торговцев оружием, работающих на черном рынке. Это Тарик Ахмед, основной конкурент Белласара. Несколько лет назад они поделили весь мир на сферы влияния, чтобы, работая в них, не перебегать дорогу друг другу. Белласар взял себе Африку, Европу и Южную Америку, Ахмеду достались Ближний Восток и Азия. Потом Белласар обманул Ахмеда и начал прокручивать делишки в Ираке, Ахмед влез в Эфиопию… Но в основном с тех пор они выступали в тандеме, особенно когда надо было приструнить других торговцев оружием, которые пытались пролезть на их рынки. Так с чего бы им было встречаться в Стамбуле? Неужели их альянс разваливается?

— Понятия не имею, — ответила Сиена. — Муж никогда не говорил о делах в моем присутствии. Даже о том, на чем он зарабатывает деньги, я узнала косвенным путем.

— Вы хотите сказать, что он ни разу не упомянул при вас ни об одной сделке, ни об одном банковском переводе?

— Вот именно.

— О чем же вы разговаривали?

— Мы почти не разговаривали. После того как Дерек женился на мне, я превратилась в еще один экспонат его коллекции.

Джеб выглядел растерянным. Он явно ожидал большего.

— Именно поэтому я хотел сразу нарисовать для вас этих троих, — объяснил Малоун. — Кроме них, мы не можем порадовать вас ничем существенным.

— Возможно. Но кто знает, не всплывет ли что-нибудь более важное после того, как мы тщательно опросим каждого из вас? Например, вы можете вспомнить какие-то фразы, которые случайно услышали, но не придали им значения.

— Чем скорее это произойдет, тем скорее я буду свободна, — проговорила Сиена. — Мы сможем заняться этим прямо завтра утром?

Джеб кивнул.

Малоун и Сиена поднялись из-за стола и направились в сторону кормы, но тут Джеб внезапно окликнул Малоуна:

— Эй, Чейз, не могли бы мы перекинуться парой слов?

— Хорошо.

— На палубе.

— Хорошо, — озадаченно повторил Малоун. Затем он прикоснулся к плечу Сиены и проговорил: — Увидимся позже.

Она ответила ему таким же прикосновением и растворилась в темноте коридора, ведущего на корму.

Малоун поднялся следом за Джебом на ночную палубу. Небо было усыпано россыпью ярких, словно бриллианты, звезд. Такого их количества он не видел еще никогда. Морской бриз ерошил его волосы.

— Мне нужно кое-что прояснить, — сказал Джеб.

— Относительно чего?

— Хочу увериться в том, что это не игра моего воображения. То, как ты о ней тревожился, как только что прикоснулся к ее руке… Между вами что-то есть?

— Что-то я не совсем понимаю.

— Чего же тут непонятного? У вас роман?

— А твое-то какое собачье дело?

— Послушай, я, как твой офицер-куратор…

— Мой кто? Офицер-куратор?!

— Ты не проходил специальную психологическую подготовку, поэтому позволь мне объяснить тебе: когда оперативник влюбляется в информатора, из этого обычно не выходит ничего хорошего. Помимо всего прочего, ты утрачиваешь способность быть объективным, ты можешь упустить что-то очень важное.

— Ты говоришь так, словно я работаю на тебя, — фыркнул Малоун.

— А разве это не так? Разве мы не этим здесь занимаемся?

— Когда я согласился влезть во все это, я сказал, что для меня это личное дело. Я не имею никакого отношения к Конторе.

— Но сейчас-то тебе без нас не обойтись, — проговорил Джеб, — так что лучше пересмотри свою позицию. Она — самая прекрасная женщина из всех, которых мне приходилось видеть, и вполне понятно, что тебя к ней влечет. Но именно она является главной мишенью Белласара! В гораздо большей степени, нежели ты. Если ты останешься с ней, шансы на то, что он доберется до тебя, вырастут вдвое!

— Не вырастут, если ты хорошо сделаешь свою работу.

Пытаясь успокоиться, Джеб стал смотреть на угольно-черное море.

— Пойми, я твой друг и всего лишь хочу предупредить тебя, что ты совершаешь ошибку.

— Я совершу ошибку, если упущу шанс быть рядом с ней.

— Чейз, я пытаюсь проявлять максимум такта, — снова заговорил Джеб. — Подобная ситуация складывается не впервые, и в девяти случаях из десяти, когда оперативник завязывает роман с информатором, этот роман лопается как мыльный пузырь, после того как напряжение момента спадает. Приятель, ты сам роешь себе яму.

— Вот что я тебе скажу, — каменным голосом ответил Малоун. — С сегодняшнего момента и впредь постарайся привыкнуть к мысли о том, что я не являюсь твоим оперативником.

— Что ж, как тебе будет угодно.

— Вот именно так мне и будет угодно, — кивнул Малоун.

8

Опросы начались на следующее утро. Они возобновились на следующий день и продолжались до тех пор, пока Сиену и Чейза не перевели на авианосец. В течение того времени, когда их везли на военную базу в Италии, они немного отдохнули, но как только транспортный самолет ВВС США «С-130» взлетел оттуда и взял курс на Америку, Джеб возобновил опросы. Ему помогал один из вооруженных сопровождающих, опрашивая то Сиену, то Малоуна, но неизменно по отдельности, чтобы они не слышали показания друг друга. Джеб и его агент постоянно менялись. Смысл этих маневров заключался в том, чтобы ни Сиена, ни Малоун не успели привыкнуть к определенному стилю ведения опроса. Один из дознавателей мог задать тот же вопрос, который уже задавал другой, но при этом сформулировать его по-новому и тем самым высвободить у опрашиваемого какие-то новые воспоминания.

Это был не допрос в буквальном смысле слова, а нескончаемый поток вежливых, но настойчивых вопросов. Перед Сиеной стояла сложная задача: ей предстояло едва ли не поминутно вспомнить все пять лет, прожитых с Белласаром. Малоуну было легче, поскольку он должен был реконструировать всего пять недель, которые он провел в поместье. Но когда ему снова и снова задавали одни и те же вопросы и он ощущал, как от этого в мозгу и душе накапливается усталость, Малоун с состраданием думал: «Господи, а каково же тогда приходится бедной Сиене?»

Ни разу с самого начала опросов Малоуну и Сиене не позволили увидеться. Объясняли это тем, что они могли обменяться мнениями и тем самым невольно повлиять на объективность воспоминаний друг друга, как бы подгоняя их под единое лекало. Сравнивать их показания, искать в них неточности и несовпадения было позволено только Джебу и его помощнику, которые затем задавали новые уточняющие вопросы, пытаясь еще шире распахнуть шлюзы памяти Малоуна и Сиены.

После того как самолет совершил посадку на базе ВВС Эндрюс, всю группу перебросили на вертолете на поляну поросшего лесом поместья, расположенного в холмах Вирджинии. Там, к неудовольствию Малоуна, его и Сиену посадили в разные машины и повезли по направлению к приземистому, широко раскинувшемуся зданию в модернистском стиле, сделанному из стекла и стали.

Дом был значительно меньше, нежели шато Белласара, его дизайн и материалы, из которых он был сделан, тоже были другими, и все же Малоун не мог избавиться от ощущения, что почти ничего не изменилось и он вновь оказался в исходной точке пути. Садовники, которые не проявляли никакого интереса к саду и вообще выглядели здесь нелепо в конце марта, усиливали это сходство. Это, несомненно, были охранники.

Первой к зданию подъехала машина с Сиеной. Когда Малоун успел выйти из своей, охранники уже вводили ее в двойные стеклянные двери. Она лишь однажды успела быстро оглянуться, и ее несчастный взгляд резанул Малоуна по сердцу, напомнив ему взгляд испуганного животного, которое ведут в клетку. А затем она скрылась в дверях. Джеба нигде не было видно, и, поскольку жаловаться было некому, Малоун позволил сопровождающим провести себя в здание.

Полы внутри были плиточными, синевато-серыми, потолки — светлыми, с толстыми деревянными балками. Влево, вправо и вперед тянулись коридоры. Малоун понятия не имел, куда повели Сиену, но ему самому предложили проследовать по левому коридору, в дальнем конце которого находилась предназначенная для него комната. Она оказалась просторной и обставленной казенной мебелью, однако главным, что привлекло внимание Малоуна, стало окно — большое, со створками, которые не открывались, и необычайно толстыми стеклами — по всей видимости, пуленепробиваемыми.

Выглянув в окно, Малоун увидел плавательный бассейн, еще с зимы покрытый защитным навесом, а дальше — холмы, поросшие голыми деревьями. Кроме этого, на территории были расположены теннисный корт, конюшня и лужайка для верховой езды. Все это выглядело так, будто уже очень давно не использовалось. «И вряд ли будет использоваться за время нашего с Сиеной пребывания здесь», — подумал Малоун. Рассматривая из окна окрестности, он встретился взглядом с садовником, пристально смотревшим на него с улицы. Обернувшись, он увидел под потолком в противоположном конце комнаты отверстие, где, по всей вероятности, была расположена компактная камера видеонаблюдения.

После долгих перелетов на нескольких самолетах у него болели ноги, в голове гудело от шума самолетных двигателей, глаза горели от недосыпания. Вот уже два дня он не имел возможности обмолвиться с Сиеной ни единым словом. Где она? Что они с ней делают? Малоуну по-прежнему казалось, что он вновь очутился в поместье Белласара.

— Что за дерьмо! — проговорил Малоун, обратившись с этой незамысловатой репликой к тому отверстию в стене, где, как он предполагал, находилась видеокамера.

Подойдя к двери, через которую он попал в эту комнату, Малоун подергал ручку и выяснил, что дверь заперта. Справа от него располагался кодовый замок с кнопками.

— Эй! — он постучал в дверь. — Есть там кто-нибудь? Откройте!

Ответа не последовало.

Малоун постучал громче.

— Отоприте эту чертову дверь!

И снова молчание.

— Ну ладно!

Он взял стоявший у кровати торшер и что было сил метнул его в окно. Лампа разлетелась вдребезги, но оконное стекло осталось целехоньким. Малоун схватил второй торшер, стоявший по другую сторону кровати, швырнул его в зеркало комода и закрыл лицо ладонями от брызнувших во все стороны осколков. Затем он вытащил выдвижной ящик комода и метнул его в угловой стол со стеклянной столешницей, а вторым ящиком сокрушил люстру. Малоун уже выдвинул третий ящик и был готов расправиться с зеркалом в ванной комнате, как вдруг со стороны входной двери послышался металлический щелчок. Кто-то поворачивал дверную ручку.

Дверь распахнулась, и в дверном проеме возник Джеб, неодобрительно качающий головой. Казалось, его большое тело не помещается в строгом костюме.

— Что же ты вытворяешь?

— Где Сиена?

— Ты увидишься с ней сразу же после того, как мы закончим.

— Нет, я увижусь с ней прямо сейчас! — Малоун сделал попытку протиснуться мимо Джеба, однако тот уперся руками в его плечи.

— Еще не время.

— Уйди с дороги!

— Послушай, существуют определенные формальные процедуры, которые мы должны довести до конца.

— Ничего вы уже не должны! Где она?

— Чейз, ты совершаешь…

Малоун оттолкнул его в сторону.

— Стой!

Малоун выбежал из комнаты. Перед ним возник вооруженный человек и воздел руку в предостерегающем жесте.

— Сэр, вам следует вернуться в свою…

— Иди к черту! — прорычал Малоун, проходя мимо, и крикнул: — Сиена!

В вестибюле путь Малоуну преградил еще один охранник и толкнул его назад. Малоун притворился, будто потерял равновесие, и когда уверенный в своем превосходстве агент подошел ближе, чтобы толкнуть его еще раз, Малоун впечатал правый кулак в его солнечное сплетение. Захрипев и побледнев как полотно, мужчина упал на колени. После этого Малоун развернулся и основанием ладони нанес резкий удар в грудь другому охраннику, который кинулся на него. Тот, будто от удара копытами мула, отлетел назад и рухнул на спину. Малоун мысленно подбодрил себя и, сжав кулаки, двинулся на Джеба.

— Ты тоже хочешь этого отведать?

— Мистер Малоун!

Малоун повернулся и оказался лицом к лицу с пожилым, лет под шестьдесят, мужчиной с внешностью типичного бюрократа.

— Я думаю, нам нужно поговорить, — сказал тот.

9

Мужчина с редеющими волосами обладал стандартным ростом и комплекцией, но безупречная осанка и властный взгляд глаз, увеличенных очками в стальной оправе, делали его крупнее и выше. В сопровождении двух помощников он только что вышел из комнаты, расположенной дальше по коридору. Ее дверь до сих пор оставалась открытой.

— Сиена там? — с вызовом спросил Малоун.

Мужчина развел руками.

— Можете сами посмотреть.

Малоун прошел мимо первого охранника, не обратив внимания на второго, который пытался встать на ноги. Затем он быстро миновал бюрократа и вошел в комнату, оказавшуюся кабинетом со стеклянными книжными полками, компьютером на столе и несколькими телеэкранами. На одном из них Малоун увидел свою собственную комнату и царящий в ней разгром. Сиены здесь не было, как не было ее и ни на одном из мониторов.

— Я рассказал вам все, что знал, — заговорил Малоун, когда следом за ним вошел пожилой мужчина, два его помощника и Джеб, который закрыл за ними дверь. — Я согласился на ваше предложение вовсе не для того, чтобы превратиться в узника. Где Сиена? Я хочу видеть ее!

— Да, из вашего досье я уже знаю, что у вас всегда были проблемы в общении с начальством.

— Хотите узнать, что такое проблема? Пожалуйста! — Малоун взял со стола монитор и кинул его на пол. Экран разлетелся вдребезги. — Хотите полюбоваться еще одной проблемой?

— Вы сами проблема, вы это достаточно ясно продемонстрировали. А теперь позвольте кое-что сказать мне.

— Почему мне кажется, что мы с вами до сих пор не нашли общий язык?

— Десять минут.

— Что?

— Вы должны кое-что понять.

Малоун смотрел на собеседника выжидающе и подозрительно.

— Вам пришлось предпринять долгое путешествие. Присядьте. Не хотите ли чего-нибудь съесть или выпить?

— Вы попусту тратите свои десять минут.

— Меня зовут Джереми Лейстер.

— Вряд ли это ваше настоящее имя, но если вам так угодно, пусть будет Джереми Лейстер. Что дальше?

Лейстер вздохнул.

— Учитывая характер ваших отношений с миссис Белласар, — он сознательно сделал акцент на слове «миссис», словно хотел напомнить о том, что Сиена все еще является замужней женщиной, — я могу понять, почему вам так не терпится увидеться с ней. Но пока я не могу разрешить вам этого.

— И сколько будет длиться это «пока»?

— Трудно сказать.

— Это только вы так думаете. — Малоун направился к двери. Два помощника Лейстера преградили ему путь.

— В моем распоряжении все еще остается девять минут, — сказал Лейстер.

Малоун подумал, не предпринять ли попытку пробиться через двух агентов, но потом все же сказал:

— Ладно, используйте их.

— Вы настаивали на том, что не имеете отношения к ЦРУ. Поэтому нам сложно говорить с вами откровенно. В Конторе мы исходим из принципа «знаешь только то, что нужно». Когда же речь заходит о постороннем человеке… — Лейстер сделал беспомощный жест.

— Присоединяйся к Конторе, и я расскажу тебе все, что происходит? Вы это хотели сказать?

— Не совсем. Я достаточно насмотрелся на вас, чтобы понять, что вы нам не подходите.

— Рад, что мы с вами хоть в чем-то сходимся.

— Я лишь пытаюсь объяснить вам, насколько необычны сложившиеся обстоятельства. Настолько необычны, что мы хоть что-то вам рассказываем! — Лейстер подошел к столу и взял какой-то листок. — Подписка о неразглашении. Этот документ запрещает вам раскрывать любую часть информации, которую я собираюсь вам сообщить. Наказание за нарушение будет весьма суровым.

— Вроде безымянной могилы в лесу?

— Будьте серьезны!

— А кто тут шутит? — Малоун взял документ и прочитал его. — Значит, чтобы вы мне хоть что-то рассказали, я должен это подписать?

Лейстер протянул ему ручку.

Малоун нетерпеливо поставил свою подпись в нижнем углу бумаги.

— Пожалуйста, а теперь говорите!

— Ну что ж, хоть какой-то прогресс. — Лейстер сунул расписку в свой портфель и вынул из него черно-белую фотографию мужчины, которого Сиена видела в Стамбуле и портрет которого Малоун нарисовал с ее слов. — Как вам уже сообщил мистер Вайнрайт, мы узнали этого человека. Тарик Ахмед, еще один подпольный торговец оружием. Нас весьма интересует цель этой встречи, и нам кажется, что двое мужчин, которых вы заметили в поместье Белласара, имеют к ней непосредственное отношение. — Лейстер вытащил из портфеля еще две черно-белые фотографии. — Благодаря вашим весьма точным рисункам сотрудники нашего российского отдела сумели идентифицировать их как Василия Грибанова и Сергея Булганина. — После короткой паузы Лейстер добавил: — Они специалисты в области биологического оружия.

— Биологического…

— В 1973 году Советы приступили к созданию системы биологического оружия, получившей название «Биопрепарат». Грибанов и Булганин были привлечены к этой работе в 1983 году. Различные эксперты специализировались в области различных заболеваний: сибирской язвы, легочной чумы, марбургской геморрагической лихорадки. Грибанов и Булганин выбрали оспу.

Малоун похолодел.

— Но я слышал, что оспа давно уничтожена!

— В качестве болезни, представляющей опасность для народов, она действительно побеждена. Последняя вспышка была зафиксирована в 1977 году. Но на тот случай, если болезнь все-таки когда-нибудь вернется, Всемирная организация здравоохранения приняла решение сохранить некоторое количество вируса и заморозить его для научных целей. Немного вируса осталось у Соединенных Штатов, немного — у русских. Ученые — народ беспокойный, им вечно не сидится на месте, вот и Грибанов с Булганиным решили, что в своей природной форме вирус оспы недостаточно смертоносен. Они изменили его генетический код, сделав куда более агрессивным.

— Но это же безумие! — Кожа Малоуна зачесалась, словно он сам подхватил убийственную заразу.

— Булганин и Грибанов успешно работали в течение восьми лет, проводя эксперименты и испытания, но в 1991 году Советский Союз развалился, и финансирование исследований прекратилось. Двое ученых фактически оказались на улице — без работы и средств к существованию. И тогда они предложили свои знания другому работодателю.

— Белласару.

Лейстер кивнул.

— Ахмед оказался не столь подозрительным и помешанным на секретности, как Белласар. Расширив электронное наблюдение за его компаньонами, мы сумели кое-что узнать о встрече в Стамбуле. Судя по всему, Белласар не мучается угрызениями совести и готов продать биологическое оружие любому, кто способен за него заплатить, но он не хочет, чтобы потом кто-то смог напрямую связать его с этим оружием. Он предпочел бы продать его Ахмеду, с тем чтобы тот распоряжался им по своему усмотрению. Вот почему встреча в Стамбуле прошла не так гладко, как рассчитывал Белласар. Ахмед заявил, что, если уж ему предстоит подвергнуться риску, торгуя столь страшным оружием, Белласар должен уступить его Ахмеду по более приемлемой цене. Белласар пытался доказать, что Ахмеду не следует жадничать, поскольку прибыль от продажи обещает быть очень высокой.

— От продажи кому?

— В том-то и дело. Мы рассчитывали, что ответ на этот вопрос нам поможет получить миссис Белласар.

— Она этого не знает.

Лейстер молча смотрел на Малоуна. Тот поежился от отвращения.

— Каков принцип действия этого оружия?

— Из аэрозольных контейнеров, установленных на самолетах, распыляется микроскопическая пыль. Лучший способ — сделать это, когда самолет пролетает над городом. Наши эксперты подсчитали, что, если распылить таким образом полдюжины контейнеров в ветреный день, заражению подвергнется несколько квадратных миль.

— Но ведь эту штуку невозможно контролировать, — возразил Малоун. — Перед тем как проявятся симптомы у жертв, многие из них могут сесть в самолеты и разлететься по крупнейшим городам всего мира. И тогда разразится эпидемия всемирного масштаба.

— Только не в этом случае, — ответил Лейстер. — Оружие имеет что-то вроде предохранительной системы, которая не позволяет ему распространяться за рамки намеченной цели.

— И что же это такое?

— Уникальность этого оружия состоит в следующем. Грибанов и Булганин изменили генетический код вируса таким образом, что он не может никого заразить, если не вступит в контакт с другим вирусом — безвредным, но крайне редким.

— Почему? Для чего это нужно?

— Сначала вы выпускаете безвредный вирус. Как только население, которое вы избрали в качестве цели, подверглось его воздействию, выпускается смертельный вирус. Но никто из тех, кто не заражен первым вирусом, не заразится и вторым, поэтому даже если кто-то из зараженных смертельным вирусом сядет на самолет до появления симптомов, он не спровоцирует эпидемию в другом городе, поскольку население последнего не подверглось воздействию вируса-компаньона.

— Если только в ту же страну не прилетит кто-то, зараженный безвредным вирусом.

— Этого случиться не может.

— Почему?

— Если вирус-компаньон не вступил во взаимодействие с вирусом оспы, его жизненный цикл составляет всего шесть часов, так что путешественник из него никудышный. Пока зараженный им человек долетит из Тель-Авива в Рим, Париж или Нью-Йорк, вирус успеет погибнуть.

— Господи Иисусе!

— Это качественный скачок в создании оружия массового уничтожения. Контролируемое истребление людей без всякого ущерба для материальных ценностей.

— Но зачем кому-то могло понадобиться такое оружие? — вмешался Джеб. — Сколько, черт побери, денег нужно этому Белласару?

— Дело не в деньгах, — ответил Малоун. — Дело во власти.

Лейстер кивнул:

— К такому же выводу пришли и наши психологи, но их заключение носит сугубо теоретический характер. У нас еще не было возможности тесно пообщаться с кем-либо, кто провел в его компании так много времени, как вы. Если не считать…

— Сиену.

— Да. Она знает механизмы, которыми приводятся в действие его эмоции. Для наших усилий обезвредить его все, даже самые незначительные наблюдения его жены имеют огромное значение.

— Выходит, теоретически вы можете допрашивать ее до бесконечности?

Лейстер только развел руками.

— Вы — старый хер!

— На кону — миллионы жизней.

— Это не означает, что она должна оставаться вашей пленницей.

— Белласар никогда не прекратит охотиться за ней. Неужели вы искренне верите в то, что, если мы выпустим вас отсюда, пусть даже снабдив вас новыми личностями, он со временем не найдет ее? Это место для вас самое безопасное в мире.

— Тогда почему вы не позволяете мне видеться с ней?

— Потому что еслиее чувства по отношению к вам столь же сильны, сколь ваши по отношению к ней, то чем дольше она не будет вас видеть, тем больше станет испытывать растерянность, тем больше ослабеет ее воля. Откуда нам знать, а вдруг она утаивает какую-то важную информацию? Стремление поскорее воссоединиться с вами может стать для нее важной мотивацией и побудить к большей откровенности с нами.

— Назвав вас старым хером, я бессовестно польстил вам, — проговорил Малоун. — Вы хотите прижать к ногтю Белласара? Обезвредить его? Так пошлите к нему группу коммандос и прикончите его. Разбомбите, сровняйте с землей его поместье и посыпьте это место солью!

— Мы бы с удовольствием.

— Что же вам мешает?

— Мы должны быть уверены, что биологическое оружие находится в надежном месте. Чтобы наша группа отправилась в путь в надлежащее время и обладая всей необходимой информацией.

— Я и Сиена предоставили вам всю информацию, которой располагали.

— В этом еще нужно убедиться.

— Я хочу видеть ее.

— Пожалуйста. — Лейстер указал на один из телемониторов.

Малоун подошел к нему и почувствовал, как его пульс участился. Сиена была видна со спины. Она смотрела в широкое окно — точно такое же, как в его комнате. Изображение было черно-белым, зернистым и искаженным объективом «рыбий глаз», но ничто не могло скрыть ее удивительной красоты.

— Сегодня вечером мы снова допросим ее относительно сестры Белласара, — сказал Лейстер. — Раньше нам не было про нее известно, и мы хотим узнать как можно больше деталей.

— Да пошли вы…

10

К тому времени как Малоун вернулся в свою комнату, ее уже успели привести в порядок: битое стекло убрали, люстру, зеркало и стол заменили. Заметив, что дверь стенного шкафа приоткрыта, он распахнул ее и обнаружил на вешалках новую одежду: спортивную куртку, две рубашки, джинсы и брюки, причем все это было подобрано по его размеру. «Да, все как у Белласара», — вновь подумал он.

Небо за окном становилось суровым, близился дождь. Голые ветки танцевали на ветру. Малоун подошел к окну и увидел, как на стекло упало несколько дождевых капель. Свет в комнате не горел, и, поскольку погода становилась все более пасмурной, казалось, что наступает вечер.

«Я должен предпринять еще одну попытку увидеться с ней, — думал он. — Только вот как, учитывая, что в коридоре двое вооруженных охранников, которых я уделал и которым теперь не терпится поквитаться со мной?»

Один из помощников Лейстера держал в руке черный чемоданчик, подозрительно напоминавший докторский саквояж со шприцами. Малоун был уверен: если он еще раз попытается прорваться к Сиене, его усыпят, словно опасное животное. Точно так же, как Белласар впрыснул ему снотворное в «Сотби». «Успокойся, — приказал он себе. — Возьми себя в руки и хорошенько все обдумай». И он погрузился в размышления.

Лейстер был прав. Даже если им с Сиеной разрешат покинуть это место, куда им идти и что делать? Малоун рассчитывал, что все их проблемы решит Контора, но Лейстер почти прямо признал, что у ЦРУ нет такого решения. Белласар будет искать их и, обладая такими огромными деньгами и возможностями, со временем непременно выйдет на след. А они тем временем будут вздрагивать от любого шороха, шарахаться от каждой тени. Кроме того, им не обойтись без помощи Конторы, которая должна снабдить их новыми документами. Как им передвигаться без новых кредитных карточек, водительских удостоверений, паспортов?

В окно забарабанил дождь. Поскольку снаружи было пасмурно, Малоун видел в стекле отражение своего столь же пасмурного лица.

Кто-то постучал в дверь. Обернувшись, Малоун увидел, как поворачивается ручка и дверь распахивается. В открывшей ее руке ключа не было, значит, его догадка верна и с той стороны дверь открывалась простым поворотом ручки.

На пороге с виноватым видом появился Джеб. В одной руке он держал упаковку с шестью банками «Будвайзера», а в другой — бутылку виски «Джек Дэниэлс».

— Пришел заключать мир, — сообщил он.

— Ты здорово меня подвел.

— Операцию забрали из-под моего контроля.

— А у тебя вообще хоть когда-то что-нибудь было под контролем?

— Я думал, что да, но, как вижу, ошибался. Могу я войти?

— С каких пор тут спрашивают разрешения у пленников?

— С этого момента.

Малоун вздохнул и махнул рукой, приглашая Джеба.

— Чего бы ты хотел? — спросил Джеб, ставя на стол пиво и виски.

— Не помешала бы парочка паспортов.

Джеб наморщил лоб.

— На две новые личности, — пояснил Малоун. — Так, на всякий случай. Чтобы была хотя бы иллюзия того, что у меня есть будущее.

Джеб открыл рот, затем закрыл его и наконец сказал:

— Я посмотрю, что можно сделать.

— А я, грешным делом, надеялся на то, что работа над этим уже в разгаре.

Джеб предпочел сменить тему.

— Что ты хочешь на обед? — спросил он.

— А ты теперь заделался метрдотелем? — вопросом на вопрос ответил Малоун.

— Просто хочу сделать тебе приятное.

— Скоро ты начнешь оставлять мне шоколадки на кровати.

— Послушай, я признаю, все это чертовски хреново, но вспомни, что говорят о настоящей тюрьме: в ней можно сидеть хорошо, а можно сидеть плохо. Почему бы нам с тобой не выпить, не съесть по бифштексу и не посмотреть по телевизору игру «Лейкерз». Иначе говоря, приятно провести вечер. Ведь все могло обернуться гораздо хуже.

— Я хочу видеть ее.

— Я знаю, приятель.

— Отведи меня к ней.

— Мне очень жаль, поверь. Тем более что и она постоянно требует того же.

В груди у Малоуна заболело.

— Это единственное, чего она хочет. Послушай, если бы решение зависело от меня… — Джеб открутил крышку с бутылки виски. — Но Лейстер твердо решил заставить ее как следует напрячь память. Знаешь, как он рассуждает? Если она получит все, чего хочет, с какой стати ей помогать нам!

— В один прекрасный день у нас с ним состоится очень серьезный разговор.

Дождь колотил в окно все сильнее.

— У тебя стаканы есть? — спросил Джеб.

— Посмотри в ванной.

Послышался раскатистый удар грома.

— Пойду взгляну, — проговорил Джеб.

Второй удар сотряс здание. Оконное стекло оказалось недостаточно плотным, чтобы полностью заглушить крик, раздавшийся снаружи.

Джеб застыл, не успев дойти до ванной комнаты.

— Это не гром, — сказал Малоун.

11

— Боже мой!

Джеб метнулся к двери и стал набирать код на панели. Когда он открыл ее, Малоун уже стоял позади него, прислушиваясь к суете в вестибюле, топоту бегущих ног, громким отрывочным крикам, в которых звучали истеричные нотки.

— …Сзади!

— Они проломили…

Снаружи послышались автоматные очереди, крик, и затем прогремел еще один взрыв.

Джеб кинулся бежать по коридору, крикнув Малоуну:

— Оставайся здесь!

«Как бы не так!» — подумал тот и побежал следом за ним. В вестибюле два охранника, с которыми он подрался незадолго до этого, целились из пистолетов в сторону центрального входа, другие бежали по коридорам. «Я должен найти Сиену!» — лихорадочно думал Малоун.

Оказавшись в вестибюле, он свернул в сторону среднего коридора и увидел Лейстера и двух его помощников, которые выскочили из комнаты, находящейся на полпути от вестибюля. Лейстер, бледный как смерть, захлопнул дверь, схватил за локоть пробегавшего мимо охранника и засыпал его вопросами.

Малоун развернулся к охраннику, которого во время драки он ударил в живот.

— Дай мне пистолет! — крикнул он.

Охранник со вспотевшим лбом продолжал смотреть на центральный вход и, казалось, не слышал Малоуна.

— Эй, черт побери, мне нужен пистолет!

— Возвращайтесь в свою комнату! — прокричал Лейстер, поравнявшись с ними.

— Где Сиена?

Мощный взрыв потряс двери центрального входа. В конце среднего коридора появился дым. Хотя в конструкциях здания основное место занимали металл и стекло, усиленное, чтобы противостоять возможному нападению, обшитые деревом стены и потолочные балки охватил огонь. Стрельба усилилась, и Малоун вдруг сообразил, что стреляют уже не снаружи, а внутри здания. Послышалась резанувшая по ушам автоматная очередь, ответом на которую стал нестройный хор одиночных пистолетных выстрелов. Дым становился все гуще.

— Возвращайтесь к себе в… — снова заговорил Лейстер, но очередной всплеск перестрелки не позволил ему договорить.

— Скажите мне, где Сиена!

— Не пойму, откуда они… — Снова не договорив, Лейстер повернулся к помощнику: — Приведите женщину.

Помощник посмотрел на приближающиеся клубы дыма и попятился.

— Приведи ее! — повторил Лейстер.

— Где она? — не отставал Малоун. — В той комнате, откуда вы вышли?

Лейстер крутанулся в сторону донесшегося с улицы взрыва.

— Пропадите вы все пропадом! — рявкнул Малоун, сделал глубокий вдох и нырнул в дым. Через несколько секунд он уже ничего не видел вокруг себя. В голове мелькнула жуткая мысль: «А вдруг это отравляющий газ?» — но Малоун не мог позволить себе думать об этом. Он должен отыскать Сиену. В этой дымовой завесе он даже не мог определить, насколько далеко тянется коридор.

Добравшись до двери, Малоун повернул ручку и ворвался внутрь.

— Сиена!

В комнате дыма не было, и он с наслаждением вдохнул чистый воздух, однако затем дым сквозь открытую дверь стал проникать и сюда. Комната была пуста. На кровати даже не было простыней.

Сделав еще несколько глубоких глотков воздуха, Малоун выскочил обратно в заполненный дымом коридор и кинулся дальше.

— Сиена!

Он открыл следующую комнату. Она тоже оказалась пустой. Внезапно Малоуну показалось, что из глубины коридора до него донесся придушенный крик, будто кто-то окликнул его по имени. Может, от дыма у него уже начинаются слуховые галлюцинации? Или он выдает желаемое за действительное?

Малоун добежал до следующей комнаты, открыл ее, и вот Сиена — перед ним и бросается ему на шею! Кашляя, он хотел было закрыть дверь, чтобы комната не наполнилась дымом, но вовремя сообразил, что в таком случае они окажутся в ловушке, поскольку код замка им неизвестен. Тогда Малоун схватил стул и сунул его между притолокой и дверью, чтобы не позволить той закрыться.

Они стояли, обнявшись, и Малоуну хотелось, чтобы так продолжалось вечно, но вновь раздавшаяся стрельба заставила Сиену вздрогнуть, да и дым стал просачиваться в комнату.

— Помоги мне, — попросил Малоун. — Нам нужны мокрые полотенца.

Оказавшись в ванной, они наполнили раковину холодной водой, погрузили в нее два банных полотенца, а затем вытащили и отжали их.

Стрельба раздавалась все ближе, а дым уже добрался до ванной комнаты.

Кашляя, Малоун приложил полотенце к лицу. Дышать через него было тяжело, зато мокрая ткань выступала в роли фильтра, не позволяя большей части дыма и сажи проникнуть в легкие. Однако он знал, что это продлится недолго. Сиена обмотала лицо вторым полотенцем, и они вышли из ванной. Малоун отбросил стул в сторону, и они выскочили в коридор.

Кто-то пробежал мимо, но в дыму они не сумели рассмотреть, кто именно. Выстрелы, гремевшие в конце коридора, заставили Малоуна упасть на четвереньки и увлечь за собой Сиену. Они поползли направо, к вестибюлю, где несколько минут назад Чейз стоял с Лейстером и его помощником. А Джеб? Куда девался он?

Не видя даже пола, Малоун внезапно на что-то наткнулся. Тело. Сиена вскрикнула. Он отпустил ее руку, обшарил лежащего и почувствовал на неподвижной груди что-то теплое и липкое. Было ясно, что человек мертв. Малоун нащупал правую руку трупа, обнаружил зажатый в ней пистолет и забрал его, а затем, проверив внутренние карманы пиджака, нашел в одном из них бумажник и также забрал его.

Сунув бумажник мертвеца в карман своих джинсов, Малоун сразу же взял Сиену за руку и потащил ее дальше по коридору. Дышать через мокрое полотенце стало еще труднее, поскольку дым с каждой секундой становился все более густым. Сиена кашляла, но Малоун не опасался, что эти звуки привлекут к ним внимание, — слишком много других звуков неслось отовсюду: выстрелы, крики, топот ног и гудение пламени, разраставшегося позади них в конце коридора.

Малоун все время прижимался плечом к стене, но вот она закончилась. Они добрались до вестибюля. Но здесь, похоже, никого не было. Крики, выстрелы и топот умолкли, словно по мановению волшебной палочки, сменившись пугающей тишиной, которую нарушали только гул и потрескиванье огня. «Неужели все погибли?» — подумалось Малоуну.

— Чейз! — крикнул кто-то.

Малоун резко повернул голову.

— Чейз!

Хриплый голос принадлежал Джебу и доносился справа.

Из опасений, что кто-то мог под дулом пистолета заставить Джеба окликнуть его, Малоун отвел полотенце ото рта и прошептал Сиене:

— Схватись за мой ремень и ни в коем случае не отпускай его.

Затем он снова закрыл рот полотенцем. Впрочем, теперь от мокрой ткани уже почти не было проку, поскольку дым стал слишком густым. После того как Сиена ухватилась за его пояс, Малоун вытащил пистолет, позаимствованный у мертвого церэушника.

— Чейз! — Голос Джеба прозвучал ближе. Наконец, с покрасневшим от непрерывного кашля лицом, он и сам возник среди клубов дыма и вытаращил глаза, увидев пистолет, который направил на него Малоун.

Дым раздирал горло Малоуна, и единственным, что он сумел выдавить из себя, было:

— Выведи нас отсюда!

Джеб схватил его за руку и потянул вправо. Прозвучали два выстрела, и Сиена еще крепче вцепилась в пояс Малоуна. Дойдя до какой-то двери, Джеб открыл ее, втащил их в тускло освещенную комнату и тут же захлопнул дверь.

Здесь было сравнительно мало дыма. Малоун и Сиена тут же принялись хватать ртами воздух, как выброшенные на берег рыбы.

«Но ведь это ловушка! — с тревогой подумал Малоун. — Как мы теперь выберемся из здания?» — и тут же увидел уходящие вниз бетонные ступени.

— Это служебный подземный ход, ведущий к плавательному бассейну, — сказал Джеб.

Малоуну не нужны были никакие дополнительные объяснения. Они с Сиеной побежали вниз. Спустившись до конца лестницы, они подождали ровно столько, столько понадобилось Джебу, чтобы найти электрический выключатель и включить свет. По обе стороны бетонного коридора виднелись двери, под потолком тянулись какие-то трубы и висели голые лампочки.

На бегу Малоун слышал собственное тяжелое дыхание. Их шаги отдавались в этом подземелье гулким эхом. Мокрые и грязные полотенца они давно бросили.

Позади громко хлопнула железная дверь, и беглецы побежали еще быстрее.

Коридор сделал резкий поворот влево, и они оказались в его неосвещенном участке. Здесь было холодно, сыро и пахло плесенью. Завернув, Малоун тут же остановился, выглянул из-за угла и направил пистолет туда, откуда они прибежали.

В дальнем конце тоннеля послышались быстрые шаги спускающихся по лестнице, и в следующий миг появились силуэты четырех мужчин с автоматами в руках.

— Проверяйте все комнаты! — прокричал один из них.

Поскольку мужчины разделились, Малоун пока не стал стрелять. Во-первых, их было слишком много, во-вторых, они находились слишком далеко. Он оглянулся на Джеба и по тому, как сузились глаза у него, понял, что тот буквально читает его мысли. Джеб мотнул головой, предлагая продолжить путь и словно говоря: «Нам лучше всего поскорее выбраться отсюда!»

Надеясь, что грохот дверей, которые открывали и закрывали преследователи, заглушит звуки их шагов, Малоун, Сиена и Джеб поспешили вперед, но чем дальше они шли, тем более густой становилась темнота вокруг них. Им пришлось двигаться медленнее, да к тому же шарить руками впереди себя, чтобы не наткнуться на какую-нибудь невидимую преграду.

Ступени оказались для Малоуна полной неожиданностью, и он едва не полетел головой вперед, споткнувшись о нижнюю. Слева от себя он нащупал железные перила и стал подниматься по лестнице, как вдруг в другом конце коридора чей-то злобный голос проревел:

— Я что-то слышал!

Малоун продолжал подниматься, Сиена бежала рядом с ним, а Джеб впереди них уже гремел чем-то железным, судя по звукам, пытаясь отодвинуть тяжелый засов.

— Сюда! — проорал за их спинами злой голос.

«Господи, прямо как загонщики на охоте!» — промелькнуло в голове у Малоуна.

Когда шаги преследователей зазвучали ближе, Джебу наконец удалось открыть дверь. Дверные петли заскрипели, и в подземелье проник серый свет улицы.

— Вон за тем углом! — прокричал один из «загонщиков». Завернув за угол, они обрисовались силуэтами на фоне падающего сзади света и подняли автоматы. Малоун выстрелил раз и другой. Один из преследователей упал, остальные отпрыгнули назад и спрятались за углом. Кто-то из них, судя по интонации, выругался, но Малоун не разобрал слов. От выстрелов, прозвучавших в бетонном подземелье пушечными залпами, у него гудело в ушах, словно кто-то ударил по ним сложенными лодочкой ладонями.

Он развернулся и преодолел остаток пути вверх бегом, оказавшись в загроможденном служебном помещении. Джеб захлопнул дверь, а Малоун и Сиена подтащили железный стол и подперли ее этим безобразным сооружением. В тусклом свете, проникающем через противоположную открытую дверь, можно было разглядеть водяной насос, фильтровальную установку и нагреватель для воды в бассейне, но Малоуна все это нисколько не интересовало. Не имея ключа, они не могли запереть эту дверь снаружи.

В дверь ударила пуля. Она не сумела пробить толстый металл, но стол, который они придвинули к двери, не помешает трем мужчинам быстро открыть ее. Джеб поднял с пола большой пластиковый контейнер с надписью «ТАБЛЕТКИ ДЛЯ ХЛОРИРОВАНИЯ» и водрузил его на стол, Малоун сделал то же самое со вторым контейнером. Он был тяжелым, однако Малоун понимал, что весь этот груз не остановит преследователей, которые вот-вот навалятся плечами на дверь.

Малоун, Сиена и Джеб поспешили к закрытому бетонным навесом пространству возле бассейна. В мутном, сумрачном свете капли дождя ожесточенно барабанили по металлическому перекрытию бассейна, словно стремясь проникнуть сквозь преграду и наполнить его. С пистолетом наготове Малоун внимательно обшарил взглядом лужайку, конюшню, теннисный корт и затянутые мглой холмы. Посмотрев влево, он увидел объятый огнем дом и мечущиеся рядом с ним фигурки людей. Рев пламени, по-видимому, не позволил им услышать звуки выстрелов. С этого расстояния невозможно было определить, это люди Лейстера или Белласара. В последнем случае Малоун не мог рисковать, устраивая засаду тем троим, что могли вот-вот появиться из тоннеля. Прозвучав на открытом пространстве, выстрелы привлекут сюда еще больше преследователей. Единственным выходом было бежать дальше.

Чейз сразу же подумал о конюшне и махнул Джебу и Сиене, сделав знак бежать вправо, к воротам, открывающим путь к ней.

Прохладный дождь принес облегчение его разгоряченной коже, но одежда, быстро промокнув, стала прилипать к ногам, спине, груди, и Малоун поежился. Ботинки скользили по грязи, но он, пытаясь сохранять равновесие, бежал все быстрее. Пелена дождя, добавившаяся к и без того сумрачному дню, еще больше ухудшила видимость, и Малоун молился, чтобы их не заметили те, кто суетился возле горящего дома.

Конюшня вырисовывалась все ближе, и наконец, шлепая по лужам и разбрызгивая грязную воду, они достигли ее двери.

Судя по тому, что открылось их взглядам, это прямоугольное здание не использовалось уже довольно давно. В углу стоял покрытый паутиной трейлер для перевозки лошадей, стойла — их здесь насчитывалось девять — были пусты, если не считать остатков грязной соломы и огромного количества паутины.

Прислонившись спиной к притолоке, чтобы восстановить дыхание, Малоун выглянул в открытую дверь и посмотрел в сторону бассейна. Затем, пока позволяло время, он вынул из пистолета обойму, чтобы выяснить, сколько в ней осталось патронов. Человек, у которого он позаимствовал оружие, наверняка сделал несколько выстрелов перед тем, как застрелили его самого. Так и есть. Магазин пистолета — 9-миллиметровой «беретты», точно такого же оружия, которое использовал он сам на военной службе, — был рассчитан на шестнадцать патронов. Сейчас в нем оставалось всего девять.

— Видишь кого-нибудь? — спросил Джеб.

— Вон! — Сиена указала в сторону заливаемой дождем лужайки, по которой в их направлении торопился мужчина с автоматической винтовкой в руках.

— Но я не вижу остальных, — удивился Малоун и тут же понял: — Черт! Они разделились! Они решили подобраться к нам с трех сторон!

Джеб вытащил пистолет.

— В боковых стенах дверей нет, — сказал он, — так что я возьму на себя дальнюю.

— Чем я могу помочь? — спросила Сиена.

— У нас нет третьего пистолета, так что лучше укройся.

— Я вижу одного из них, — сообщил Джеб с противоположного конца конюшни. — Но он слишком далеко. Я не могу стрелять.

Малоун смотрел на мужчину, который бежал к конюшне со стороны лужайки. Внезапно он упал на землю и залег у окружавшей ее изгороди.

— Тут у меня еще один, — сообщил он. — Занял боевую позицию.

— Но где же третий? — спросил Джеб.

Обшаривая глазами местность в поисках третьего противника, Малоун сказал Сиене:

— Советую тебе укрыться за кипами сена.

Но, взглянув в том направлении, где Сиена находилась всего минуту назад, он не увидел ее. Тогда Малоун взглянул в другую сторону и увидел лестницу, ведущую на деревянную платформу, образующую что-то вроде второго этажа над его головой. Сиена лезла вверх по этой лестнице и добралась уже до середины.

— Куда ты… — начал было Малоун, но тут же умолк, переключив все внимание на стрелка, залегшего на лужайке. Тот вскочил и, кинувшись вперед, пробежал через открытые ворота и укрылся за стоявшим рядом с конюшней сарайчиком. Малоун водил дулом пистолета из стороны в сторону, готовый выстрелить, когда враг появится либо с правой, либо с левой стороны строения. По железной гофрированной крыше стучал дождь. Малоун услышал шаги Сиены над своей головой.

— Здесь окошко, — сказала она.

— Ради бога, будь осторожна! — откликнулся Малоун, не переставая целиться.

— Я достаточно высоко и вижу того, который спрятался за сараем. Он…

Наступившее молчание заставило Малоуна напрячься.

— Он показывает на что-то справа от тебя, — снова заговорила Сиена. — На боковую стену конюшни. Третий человек, должно быть, движется в том направлении. Он хочет пробраться вдоль нее, в слепой зоне.

С той стороны, где находился Джеб, послышалось несколько быстрых чмокающих звуков, и в дерево впились пули.

— Господи, ты в порядке? — спросил Малоун. — Я не слышал выстрелов.

— Он использует глушитель, — откликнулся Джеб.

В голове Малоуна зашевелилась какая-то смутная догадка, но прежде чем он успел обдумать ее, мужчина за сараем высунулся и сделал три быстрых выстрела в сторону открытой двери конюшни. Малоун вжался в стену рядом с дверью, а пули впились в перегородку стойла. Однако выстрелов он не слышал и теперь, причем вовсе не оттого, что у него звенело в ушах. Этот стрелок также использовал оружие с глушителем. Почему?

— Тот, который за сараем, снова смотрит в сторону справа от тебя, — раздался сверху голос Сиены. — На стену конюшни. У меня такое чувство, что третий находится именно там.

Малоун разгадал их план. Стрелок, укрывшийся за сараем, будет отвлекать его внимание до тех пор, пока третий незаметно для них не подкрадется к двери и, станет выжидать, когда в проеме покажется Малоун, чтобы сделать ответные выстрелы. Как только Малоун обнаружит свою позицию, третий нанесет удар.

— Человек за сараем кивнул, — сказала Сиена. — Они готовы действовать.

Приготовившись к тому, что мужчина за сараем в любой момент высунется, Малоун нажал на курок в тот же момент, когда заметил движение. Пистолет дернулся в его руках один, два, три раза. Когда стрелок повалился на спину, Малоун прыгнул в дверь, упал в грязь и в ту же секунду стал стрелять вправо — туда, где, по словам Сиены, должен был находиться третий нападавший. От удивления лицо мужчины, не ожидавшего такого поворота событий, вытянулось, и тут же в его грудь впились пули Малоуна, швырнув его назад.

Малоун пополз обратно, спеша укрыться в здании. Глядя на застреленных им мужчин и пытаясь убедиться, что они не шевелятся, он вдруг почувствовал, что Сиена уже стоит рядом с ним. Подошел и Джеб.

— Третий смылся в сторону леса, — сообщил он. — Но, смотри, те, которые были возле дома, бегут в нашу сторону.

— Это люди Лейстера, — сказал Малоун.

— Откуда ты знаешь?

Мысль, которая незадолго до этого стучалась в голову Малоуна, сформировалась окончательно.

— Те двое, которых я застрелил, использовали глушители именно для того, чтобы их выстрелы не услышали те, кто находился около дома. Это означает, что людям Лейстера удалось отбить нападение.

— Да, действительно, — согласился Джеб, — я вижу Лейстера.

— Иди к нему и сообщи, что с нами все в порядке, — сказал Малоун.

— А вы со мной не пойдете?

— Мы хотим побыть хотя бы минуту наедине.

Джеб некоторое время колебался, потирая бедро в том месте, куда его ранили в ту ночь, когда в Панаме Малоун спас ему жизнь, и наконец кивнул:

— Да, конечно. Вы это заслужили.

Он вышел под дождь и направился навстречу быстро приближающимся мужчинам, силуэты которых темными пятнами выделялись на фоне горящего дома.

Глядя вслед Джебу, Малоун увлек Сиену в глубину конюшни.

— У них был шанс, но они не могут защитить нас. Твой муж не сумел бы так быстро отыскать нас, если бы у него не было своего человека в Конторе.

При мысли о Белласаре глаза Сиены потемнели.

— В каком бы месте Контора ни решила спрятать нас, он узнает об этом через несколько часов. Спасти себя можем только мы сами, при этом не находясь в тюрьме и не позволяя никому разлучать нас.

— Я не хочу больше никогда разлучаться с тобой, — проговорила она.

Малоун взял ее за руку, повел к задней двери, и через несколько секунд они уже бежали к темным деревьям. Ливень утих, и теперь с неба моросил противный мелкий дождик. Через несколько минут они уже будут достаточно далеко, чтобы люди Лейстера смогли заметить направление, в котором они скрылись, и организовать погоню.

«Мы могли бы сделать круг, пробраться к центральному входу и украсть машину, — думал Малоун. — Или можно было бы…» От обилия открывавшихся перед ним возможностей у него перехватило дыхание. У него был бумажник, позаимствованный у мертвого агента, на которого он наткнулся в доме. А значит, у него есть деньги, кредитные карточки, новые документы. Малоун понимал, что рано или поздно Лейстер узнает, чьим именем он прикрывается, а значит, узнает об этом от своих шпионов и Белласар. «Но, — подумал Чейз, — будем решать проблемы по мере их поступления». А сейчас они двое были свободны и уходили от всего мира, исчезая в подернутых дымкой лесах.

Часть восьмая

1

От убаюкивающего постукивания колес поезда Малоуну казалось, что его усталость еще сильнее, чем она была на самом деле. Он и Сиена обессиленно прислонились друг к другу в запертом купе, не замечая огней мелких городков, мелькавших за окном.

Они сели в поезд час назад, в Вашингтоне, на станции Юнион-стейшн. В американскую столицу они приехали на машине, угнанной Малоуном от главного входа в конспиративный дом ЦРУ. Таким образом, он все же поддался первому импульсу, а помешать ему никто не мог, поскольку Лейстер и его люди рыскали по лесу в поисках его и Сиены. Заметая следы, они бросили краденую машину на парковке какого-то ресторана, а до вокзала добрались на такси.

На станции Малоун использовал кредитную карту из бумажника мертвого агента и купил два билета до Далласа. Несмотря на дождь, сгоревший дом еще не успел остыть до такой степени, чтобы агенты смогли обыскать его, так что убитого обнаружат не сразу. Кроме того, одежда мертвеца могла обгореть в пожаре до такой степени, что никому и в голову не придет мысль о пропаже его бумажника. Лейстер сообразит, что к чему, только когда в банк станут поступать квитанции о снятии денег со счета убитого, но тогда уже будет поздно. А пока Малоун и Сиена были вместе, и это все, что их сейчас волновало.

— Проголодалась?

Сиена посмотрела на пакет с сандвичами и отрицательно покачала головой.

— Лучше скажи, что мы будем делать дальше.

— Это зависит от того, что ты ожидаешь. С уверенностью могу сказать только одно: мы не сможем позволить себе ту жизнь, какой ты жила в доме мужа.

— Мне это и не нужно.

— Я говорю не о постоянном напряжении, в котором ты находилась, а об окружавшей тебя роскоши. У меня много денег в разных местах, но я пока не вижу способа добраться до них, чтобы ЦРУ и твой муж тут же не узнали бы о нашем местонахождении. Их компьютерщики круглосуточно следят за любыми операциями по моим банковским счетам. Стоит мне, скажем, перевести деньги в какой-нибудь из банков Далласа, и они сразу же выйдут на наш след. Аэропорт, вокзал, агентства по прокату автомобилей — наблюдение будет установлено повсеместно.

Даже в мокром, мятом свитере, с волосами, которые она всего лишь пригладила руками, Сиене каким-то образом удавалось выглядеть еще прекрасней, чем обычно. «Уберечь — значит спрятать, — с восхищением и тревогой думал он, — но как мне удастся спрятать эту самую красивую в мире женщину?»

— Поверь мне, мы найдем выход из этой ситуации, хотя жизнь наша и не будет отличаться особым шиком, к которому ты привыкла.

— Для этого мы и едем в Даллас?

— Мы туда не едем.

— Но наши билеты…

— Мы сойдем с поезда раньше конечной станции, в городке Брэддок.

— На тот случай, если Дерек узнал о том, что мы сели в этот поезд, и поджидает нас в Далласе?

Малоун кивнул.

— И еще потому, что в Брэддоке живет один человек, с которым мне очень нужно встретиться.

2

Небо Техаса было синее, словно кобальт. Выйдя из вагона, они оглядели небольшой перрон и зал ожидания. Дальше виднелись низкорослые строения: бензоколонка, авторемонтная мастерская и расположенный рядом с баром магазин хозяйственных товаров.

— Удивительно, что в таком захолустье имеется собственная железнодорожная станция, — заметила Сиена.

— Клинт обладает достаточным влиянием, чтобы заполучить все, что ему нужно.

— Ты хочешь сказать, что, помимо актера Иствуда, на свете живет еще хотя бы один человек по имени Клинт?

— Чейз, старый друг, как давно мы, черт возьми, не виделись! — раздался глубокий мужской голос. Говоривший с подчеркнутой медлительностью растягивал слова.

Сиена обернулась и увидела в дверях зала ожидания мужчину в ковбойских сапогах, джинсах с широким поясом, пряжка которого была сделана в виде седла, синей джинсовой рубашке, кожаной куртке и широкополой ковбойской шляпе. Широко улыбаясь, он заключил Малоуна в медвежьи объятия и гулко похлопал по спине.

— Почему ты не позволил мне послать за тобой самолет? — спросил мужчина. — И почему заставил меня платить за твой звонок? За все эти годы я заплатил тебе столько денег, что уж на телефонный звонок должно было хватить.

— Поиздержался.

На лице мужчины появилось недоумевающее выражение.

— Это долгая история, — отмахнулся Малоун.

— Что ж, надеюсь, ты пробудешь у меня достаточно долго, чтобы поведать ее. — Все еще улыбаясь, он повернулся к Сиене: — И какую же красавицу ты привез с собой!

— Познакомьтесь. Клинт, это моя подруга Беатрис. Беатрис, это Клинт Брэддок.

— Я — один из самых преданных поклонников Чейза. — Улыбка Брэддока стала еще шире.

Сиена была достаточно высокого роста, поэтому могла смотреть большинству мужчин прямо в глаза, однако для того, чтобы посмотреть в лицо Брэддока, ей приходилось задирать голову. Благодаря ковбойской шляпе он выглядел еще выше. У него была шероховатая загорелая кожа и пушистые, в стиле Сапаты,[107] усы с проседью.

— Клинт, ты сделал то, о чем я тебя просил? — Тон Малоуна был более чем серьезен. — Никому не сказал о моем звонке? Никого не предупредил о том, что я собираюсь приехать?

— Это же я, старина, ты что, забыл? Разве я когда-нибудь подводил тебя? Мы — мужчины! Как сказано — так сделано!

Малоун заметно расслабился.

— Но объясни, что происходит. Когда я предложил прислать за тобой самолет, ты сказал, что не можешь приближаться к аэропорту. С тех пор я не перестаю ломать голову: может, ты попал в беду?

— Ты почти попал в точку. Где твоя машина? Я не хочу торчать тут, как памятник.

— За углом. А где твои пожитки?

— У нас их нет.

Морщинки вокруг глаз Брэддока стали глубже.

— Да, похоже, ты и впрямь во что-то вляпался.

Обойдя станцию, они подошли к практически пустой автомобильной стоянке, посыпанной гравием. Самым примечательным автомобилем на ней был блестящий в лучах солнца ярко-красный пикап с открытым кузовом. Брэддок занял водительское сиденье, а Малоун подвел Сиену к пассажирскому и на ходу прошептал:

— Не позволяй его выговору и манере одеваться одурачить себя. Настоящее имя Клинта — Питер. Он родился и вырос в Филадельфии.

— О чем шепчетесь? — спросил хозяин, когда они забрались в машину.

— Клинт, я всего лишь сообщил своей подруге, что в детстве ты смотрел очень много вестернов.

— И когда вырос, это помогло мне зарабатывать много баксов, — ухмыльнулся Брэддок. — Посмотрел кино — сам стань кино.

3

«С баксами у него, видимо, действительно все в порядке», — думала Сиена, глядя на обширные пастбища, раскинувшиеся вокруг. Примерно через каждую милю на их пути попадалось раскидистое дерево, но в остальном здесь не было ничего, кроме неба и земли. И еще — скот. Много скота. Появилась нефтяная помпа, потом еще одна, еще и еще, и вскоре уже сотни этих конструкций заслонили горизонт, их железные клювы неустанно поднимались и опускались, качая из земли черное золото.

Примерно через полчаса езды они подъехали к широкому белому трехэтажному зданию, почти по всему периметру которого тянулась крытая галерея. У Сиены возникло ощущение, что она уже когда-то видела этот дом. А потом она вспомнила где.

— Узнаете? — спросил Брэддок.

— Это дом из фильма с Джеймсом Дином[108] «Гигант», правильно?

— Почти, — ответил Брэддок. — Тот дом стоит к востоку отсюда, на чьих-то чужих землях. На самом деле там даже не настоящий дом, а декорации. Киношники строят их, чтобы снять снаружи, а потом, когда съемки закончены, бросают, и те постепенно разваливаются на части. А я взял и построил себе точную копию, только, естественно, не декорацию, а настоящий дом.

Они въехали в ворота, сделанные в виде арки, на которой было написано название ранчо: ГИГАНТ.

— Я никогда не понимал, — заговорил Малоун, — почему ты, при твоей увлеченности Диким Западом, коллекционируешь меня, а не, скажем, Ремингтона.[109]

— Для разнообразия.

— А-а, — протянул Малоун. — А я-то полагал, что из-за моего непревзойденного гения.

— Не хочу, чтобы у тебя началась звездная болезнь. — Брэддок засмеялся. — А если по-честному, юная леди, когда я увидел работу Чейза впервые, то сразу же решил, что она должна принадлежать мне.

Сиена поняла смысл этих реплик только после того, как, проехав по подъездной дорожке, они остановились перед крыльцом и, поднявшись по ступеням, вошли в дом. Брэддок задержался снаружи, чтобы дать какие-то указания одному из своих помощников по ранчо. Вскоре он присоединился к ним и с явным удовольствием наблюдал за реакцией Сиены, которая рассматривала висевшие на стенах картины.

Их было около двух десятков — светящиеся, живые пейзажи, каждый из которых напоминал окно в другой мир. В нижней части нескольких полотен Сиена увидела автограф Малоуна и с удивлением повернулась к нему.

— Сколько из них написал ты?

— Все, — ответил Брэддок за Малоуна. — Еще несколько висят у меня в столовой. А почему вы так удивились?

— Я… просто… Ну, до этого я видела только одну работу Чейза, и это был мой портрет. — Она смотрела на Малоуна изумленными глазами. — Я не имела представления о том, каковы на самом деле твои работы!

— Твой портрет — это лучшее из всего, что я когда-либо написал, — сказал Чейз.

Брэддок выпрямился и сделал стойку.

— Он продается?

— Боюсь, что едва ли.

— Деньги для меня не имеют значения.

— Для того человека, который им сейчас владеет, тоже. Кроме того, существуют… — Малоун поколебался, подыскивая слова, — …личные соображения, по которым он вряд ли захочет расстаться с портретом.

— Я никогда не видел других картин, которые пробуждали бы во мне столько различных чувств, — проговорила Сиена. — Глядя на них, я даже чувствую, как пахнет роса на траве.

— Тебе надо было стать критиком в области живописи.

— Не шути!

— Он и не шутит, — поддержал Малоуна Брэддок. — Вы попали в самую точку. Полотна Чейза прославляют жизнь. Из вас получился бы критик куда лучше тех сукиных сынов, которые не могут отличить вдохновение от мочеиспускания.

Сиена засмеялась.

— Вы хоть завтракали? — спросил Брэддок.

— Нет.

— Тогда я велю повару приготовить вам что-нибудь.

В животе у Сиены громко заурчало, и она вновь рассмеялась.

— Но предупреждаю вас, мой повар — не из тех нытиков, которые весь день напролет сходят с ума по поводу того, сколько холестерина в их еде. Он накормит вас старым добрым беконом с яйцами, жирными оладьями, буррито с сальсой и тушеными бобами.

— Звучит изумительно! — восхитилась Сиена.

— И еще. К вашим услугам — самая большая гостевая спальня, на втором этаже слева. Перед тем как садиться за стол, почиститесь и приведите себя в порядок. В шкафах навалом всякой одежды разных размеров, которую я на всякий случай держу для гостей. Уверен, вы обязательно подберете что-нибудь по своему вкусу.

— Спасибо, — поблагодарила Сиена.

— А потом уж поговорим о делах, — Брэддок посмотрел в глаза Сиене, — и выясним, насколько серьезны ваши проблемы.

4

Сиена впилась зубами в буррито, фаршированный яйцами, рисом, бобами и ветчиной. Прожевав его, она восхищенно выдохнула:

— Вот это да! Никогда не пробовала ничего подобного!

— Это чоррисо, мексиканское блюдо, — пояснил Брэддок. — Не слишком острое для вас?

— Наоборот! — Она полила на буррито еще зеленого чили — жгучего, словно пламя, соуса.

— Вот такие женщины мне по душе! — поцокал Брэддок. — Вижу, в ваших жилах течет огонь!

Малоун положил себе в тарелку еще тушеных бобов, посыпанных красным молотым чили и тертым сыром.

— Дело в том, — проговорил он, — что мне нужен спонсор.

Брэддок поставил на стол чашку с кофе и стал ждать продолжения.

— Человек, который бы субсидировал меня.

— О чем это ты толкуешь?

— Кто-нибудь, кто заплатил бы мне за мои картины вперед.

Седые брови хозяина дома сошлись на переносице.

— Ты так отчаянно нуждаешься в наличных?

— Да, честно говоря, дела у меня сейчас не ахти.

— И это после того, как я выложил тебе за твои картины такие бешеные деньги? — Брэддок указал на висевшие на стенах полотна, три из которых принадлежали кисти Малоуна. — За последние годы я заплатил тебе — сколько же там получилось? — шесть миллионов, по-моему. На что, черт побери, ты ухитрился потратить такую кучу баксов?

— Ни на что я их не потратил. Они по-прежнему у меня есть, но я не могу их получить. Как только я попытаюсь сделать это, те, кто нас ищет, сразу же узнают, где мы находимся.

Брэддок кинул понимающий взгляд на Сиену и спросил:

— Кто-то вроде мужа?

Малоун беспомощно развел руками.

Кустистые брови Брэддока полезли на лоб, затем его плечи затряслись, и он расхохотался.

— Господи, парень, почему же ты сразу не сказал! Лет двадцать назад за мной тоже гонялся один муж, у которого по моей милости выросли рога. Я всегда чувствовал, что мы с тобой похожи! Значит, тебе нужны деньги, чтобы попутешествовать по миру, пока этот бедолага немного остынет? Я тебя правильно понял?

— Да, но денег мне нужно больше, чем просто на «попутешествовать», поскольку он остынет еще очень не скоро. А на самом деле, я думаю, он вообще никогда не остынет.

Брэддок несколько секунд смотрел на Сиену, а потом задумчиво кивнул.

— И я понимаю почему. А может, я переведу тебе деньги на оффшорные счета, чтобы этот муж тебя не обнаружил?

— И пробовать не хочу. Бесполезно, — покачал головой Малоун. — Кроме того, не хочу рисковать и подставлять друга.

— Но разве сейчас ты просишь друга не об этом?

— Я прошу заплатить мне авансом за картины, которые я пришлю позже.

— Если только останешься жив, чтобы написать их, — хмыкнул Брэддок.

Сиена почувствовала, как к ее щекам прилила кровь.

— Это так серьезно? — обратился к ней Брэддок. — Ваш муж — игрок?

— Да.

— Который не признает правил?

— Да.

Брэддок немного подумал, задумчиво насвистывая под нос, а потом спросил:

— Сколько же вам надо?

— Миллион.

Брэддок даже не моргнул.

— Наличными. В банкнотах по сто долларов.

— И что я получу за эдакую кучу бабок?

— Десять картин.

— Десять?

— Получается по сто тысяч за картину.

— Я никогда не платил за твою мазню меньше чем по двести тысяч.

— Считай, что ты попал на распродажу.

— Если об этом узнают, если ты обратишься с подобным предложением еще к кому-то из коллекционеров, ты взорвешь рынок.

— Ты единственный, к кому я с этим обратился.

— Где ты намерен спрятаться?

— Тебе этого лучше не знать.

Брэддок обдумал ответ Малоуна и согласно кивнул:

— Ты прав, не стоит мне этого знать. Вдруг сюда кто-то заявится.

Сиена нарушила молчание:

— Вполне могут заявиться. — Она посмотрела на Малоуна. — Клинт — один из основных коллекционеров твоих произведений. Вполне логично предположить, что мой муж проследит эту цепочку и постарается выяснить, не обращались ли мы к нему за помощью.

— О том, что я являюсь главным почитателем Чейза, не знает никто, — сказал Брэддок. — Одной из причин моего успеха является то, что я не позволяю другим совать нос в мои дела.

— Так ты сделаешь то, о чем мы тебя просим? — спросил Малоун.

После недолгих размышлений Брэддок ответил:

— С одним условием.

— А именно?

— Одной из десяти работ должен быть портрет… — Брэддок посмотрел долгим взглядом на Сиену. — Я полагаю, на самом деле вас зовут не Беатрис?

— Нет, — извиняющимся тоном ответила она.

— Я хочу, чтобы одной из работ был ваш портрет.

— Об этом не волнуйся, — с улыбкой проговорил Малоун. — В каком-то смысле она действительно Беатрис, или, точнее, Беатриче. С этого дня я буду часто писать ее.

5

— Спасибо вам. — Сиена поцеловала Брэддока в щеку.

Это происходило на следующее утро. Небо было ясным, ветер — освежающим. Малоун, Сиена и Брэддок стояли на внешней террасе.

Брэддок потер щеку в том месте, куда его чмокнула Сиена, и просиял.

— Эх ты, это почти справедливое вознаграждение за то, что я вам дал.

Малоун держал в руке коричневый чемодан с полученными от Брэддока деньгами. Десять тысяч банкнот по сто долларов каждая весили меньше, чем ожидал Малоун, — всего около десяти килограммов. Чтобы деньги не болтались, Брэддок сунул в чемодан еще несколько рубашек и джинсы для Малоуна. В сумке Сиены находилось то же самое, только ее размера.

— Как только мы где-нибудь осядем, я сразу приступлю к работе, — пообещал Малоун. — Через месяц-два начнешь получать картины.

— Можешь не торопиться. Твоя работа требует вдохновения.

— Чего-чего, а вдохновения у меня будет предостаточно. — Малоун с нежностью посмотрел на Сиену. — Кстати, Клинт, картины я буду тебе высылать не из того места, где мы обоснуемся.

— Я уже догадался. Как догадался и о том, что мы с тобой в течение некоторого времени не увидимся.

Малоун пожал плечами.

— Возможно, мы не увидимся очень долго. — Он отвел глаза в сторону.

— Будь осторожен, мой друг.

— Постараюсь.

Несколько секунд все молчали.

— Пожалуй, нам пора, — сказал наконец Малоун. В горле его пересохло от нахлынувших чувств. Они с Брэддоком крепко пожали друг другу руки. Когда они с Сиеной садились в машину, у него заломило в груди от боли, вызванной необходимостью навсегда положить конец этой дружбе. «Хорошо еще, что я так и не обзавелся семьей, — подумал он. — Мне пришлось бы порвать и с ними». И сразу же вслед за этим Чейз понял, что ошибается. У него есть семья! Он посмотрел на Сиену, которая в этот момент забиралась в машину, и пожалел, что у него нет времени нарисовать ее прямо сейчас — с распущенными волосами и в белой блузке, оттеняющей чудесный цвет ее кожи. Впрочем, Малоун знал, что ему теперь никогда не расхочется ее рисовать.

6

Машина представляла собой восьмилетний «Форд Эксплорер». Брэддок купил ее у одного из своих помощников по ранчо за такую баснословную сумму, которую тот никогда в жизни даже в руках не держал. У нее была помятая радиаторная решетка, из выхлопной трубы валил черный дым, но, если не считать этого, она была вполне на ходу.

В бумажнике, который Малоун забрал у застреленного агента, обнаружилось удостоверение на имя Дейла Пери. В Абилине Малоун использовал его, чтобы получить водительские права штата Техас на имя Пери, и на это же имя зарегистрировал «Эксплорер».

Они ехали на запад.

7

Юма, штат Аризона. Малоун был здесь двенадцать лет назад во время учений, на военно-воздушной базе морской пехоты, расположенной на окраине города. Летом городок был маленьким, с населением около пятидесяти тысяч человек, но зимой народу здесь оказывалось в два раза больше. Солнечный климат и Колорадо-ривер привлекали множество отдыхающих с севера, которые слетались сюда, как перелетные птицы, и жили преимущественно в трейлерах. В конце марта городок все еще был наводнен приезжими.

Малоун и Сиена арендовали индивидуальное хранилище и забили его старыми столами и комодами — мебелью в таком ужасном состоянии, что любой взломщик, проникнув сюда, плюнул бы и отправился искать счастья в другом месте. В дальнем углу они поставили старый сундук, в который Малоун положил чемодан с миллионом долларов.

Он опустил стальную дверь на полозьях, запер ее и отдал Сиене один ключ, а второй сунул в карман. С двадцатью тысячами долларов они посетили несколько банков и, чтобы не привлекать к себе внимание, в каждом меняли понемногу, переводя их в мексиканские песо. Когда они окажутся в Мексике, этой суммы им хватит надолго.

Погрузив в машину все самое необходимое, они поехали на юг и через сорок минут уже были на мексиканской границе.

Пункт пересечения границы находился в городе под названием Сан-Луис. Мексиканские пограничники едва взглянули на «Эксплорер». С таким же разгильдяйским отношением мексиканцев к своим обязанностям Малоун столкнулся двенадцать лет назад, после окончания военных учений в Юме. Согласно правилам американцы, въезжающие в Мексику, должны иметь туристическую карточку и так называемое разрешение на временный импорт автотранспортного средства, но Малоун направлялся в один из пунктов свободной торговой зоны Сонора, а для въезда в нее эти документы не требовались. Не ограничивалась и продолжительность визита. Но даже если бы пограничники вдруг решили остановить и обыскать «Эксплорер», они не нашли бы ничего предосудительного. Пистолет, который Чейз взял у мертвого Дейла Пери, давно покоился на дне канализационного люка в Юме.

Городок уступил место маленьким фермам, затем они стали встречаться все реже, и наконец вокруг не осталось ничего, кроме песка и разбросанных там и сям пучков травы.

— Чувствуешь? — спросил Малоун.

— Что?

Калифорнийский залив разделял материковую часть Мексики и западный полуостров Баха-Калифорния. В юности Малоун был удивлен, узнав, какое небольшое расстояние — всего два часа езды — разделяет южную Аризону и Тихий океан, и навсегда запомнил поездку к нему.

— Влажный воздух. Запах соли. Океан! Когда мы поднимемся на следующий пригорок, наверняка увидим его.

Однако вместо океана они увидели военный блокпост.

Сиена напряглась.

— Не волнуйся, — успокоил ее Малоун, — военные ищут наркотики, нелегально доставленные с моря, поэтому их интересуют машины, которые едут не в сторону моря, а от него.

Слева и справа от заграждения стояли по трое вооруженных солдат. На противоположной стороне дороги обыскивали потрепанный пикап. Дежурный офицер, усатый и узколицый, наблюдал за происходящим сквозь стекла зеркальных солнцезащитных очков.

На глазах Сиены тоже были очки, на голове — широкополая соломенная шляпа, на лице — никакого макияжа. Тем не менее Малоун опасался, что военные заметят ее привлекательность и захотят рассмотреть ее поближе. Однако он тревожился напрасно. Солдаты были настолько поглощены обыском пикапа, что лишь махнули им, веля проезжать дальше.

Поглядев в зеркало заднего вида, Малоун заметил, что капитан провожает удаляющийся «Эксплорер» внимательным взглядом.

— Ну вот, — сказал Чейз Сиене, — беспокоиться не о чем.

8

— Я вижу! — воскликнула Сиена, указывая вправо, где внезапно открылось безбрежное синее пространство, отражающее солнечные лучи.

Теперь дорога шла параллельно берегу, и расстояние между ними постепенно сужалось. Через пару миль появились строения, пальмы. Это были предместья города. Малоун проехал мимо универсального магазина и автомастерской. Возле двухэтажного здания песочного цвета с красной черепичной крышей притулилась хибара, сложенная из зольных блоков, а за ней — пустырь, заваленный грудами мусора. Это было обычным явлением для прибрежных городков, не претендующих на звание курорта: дорогие дома располагались рядом с бедными, и никого это не удивляло.

Чуть дальше мостовая закончилась, превратившись в широкую песчаную дорогу. Справа они увидели открытое пространство со скамейками, расставленными под раскидистыми деревьями, слева, за оградой из проволочной сетки, тянулась вереница одноэтажных школьных корпусов. На ухоженной территории — видимо, сейчас как раз была перемена — играли школьники.

— Это Санта-Клара, — пояснил Малоун, — рыбацкий городок. Его с великой радостью открыли для себя американцы, у которых есть трейлеры и которые ищут места для дешевого отдыха. Здесь обычно бывает так много американцев, что мы не будем выглядеть белыми воронами. Более того, если мы будем держаться особняком и тратить деньги, мы станем здесь желанными гостями.

— Держаться особняком — это именно то, что мне хочется больше всего на свете.

Несколько улиц уходили влево, но основная их часть шла вправо, в сторону пальм, деревянных баров и ресторанов, тянущихся вдоль берега. Не обращая внимания на эти съезды к океану, Малоун ехал вперед — до тех пор, пока постройки не закончились. Остался только песок. И море.

— Конец дороги, — сказал он.

— Значит, мы вернемся в город и найдем какое-нибудь место, где можно остановиться? — спросила Сиена.

— Не совсем. Послушай, почему бы нам не выйти из машины и не размять ноги? — предложил Малоун.

Ничего не понимая, Сиена выбралась из «Эксплорера», и они вместе пошли по песку к воде, где белая пена шуршала возле их ног. Над их головами выписывали круги чайки, в отдалении гудели моторами рыбацкие лодки. Солнце было жарким, небо — таким же синим, как море.

Малоун облизнул губы и посмаковал вкус соли.

— Господи, до чего же мне нравится жить у моря!

На мгновение он вспомнил о том, что сделал Белласар с его домом в Косумеле, и в его душе вскипела ненависть, но он сумел взять себя в руки и заговорил:

— Мы находимся на верхней части полуострова Калифорния, или, как его называют мексиканцы, Баха-Калифорния. Если ты напряжешь зрение, то увидишь берег материковой части Мексики. Сейчас на море дымка, но все равно можно разглядеть каменистые утесы. От нас их отделяет всего пять миль. Дальше на юг залив становится гораздо шире — до ста миль.

Малоун развернулся и стал изучать северный берег, где пикапы, прицепив тросы к рыбацким лодкам, вытаскивали их на песок.

— Город стал больше, чем тогда, когда я бывал здесь двенадцать лет назад. Тогда не было ни этих двух пляжных парковок, ни того ресторана с открытой верандой. Впрочем, этого следовало ожидать.

А вот чего Малоун не ожидал, так это того, до какой степени придет в упадок прибрежная часть города. Многие навесы с крышами из пальмовых листьев, под которыми туристы укрывались от солнца, повалились на песок, подпорная бетонная стенка осыпалась, изгороди из проволочной сетки провисли, крытые автостоянки развалились. Что, в конце концов, здесь произошло? И вдруг Малоун вспомнил.

— В прошлом году тут прошел ураган. Я помню, газеты писали, что он был огромной разрушительной силы. Во многих местах до сих пор не успели разобрать завалы, и на это уйдет еще немало времени.

Но Сиена даже не взглянула туда, куда показывал Малоун. Она смотрела только на него.

— Что ты имел в виду, сказав, что мы не вернемся в город, чтобы найти место, где остановиться?

— Мы поедем в какое-нибудь другое место.

— Но ты же сказал, что это конец дороги?

— Да.

— Но тогда…

Малоун колебался. Он подготовил ее ко всему, кроме этого.

— Мы с тобой вместе решили, что единственный способ спастись от твоего мужа и Лейстера — это укрыться где-нибудь на краю земли и замести за собой следы.

Она кивнула.

— Американцы, скитающиеся по свету, являются важной частью местной экономики. Если кто-то спросит, откуда ты приехал, ты можешь соврать что угодно, и никто не станет проверять. Местным властям нет дела, откуда берутся деньги, капающие в здешнюю казну, и они не спрашивают номер твоей карточки социального страхования. Но для того, чтобы чувствовать себя в еще большей безопасности… — Малоун повернулся в сторону южного берега и расширяющегося залива. — Мне кажется, что существует еще более затерянный «край света», нежели это место. Когда я был здесь в прошлый раз, многие местные жители сдавали в аренду маленькие машинки для езды по песку, и как-то раз мы с приятелем взяли одну такую и проехали вдоль берега. На протяжении пятнадцати миль не было ничего, кроме песка и моря, а когда пляж закончился, мы наткнулись на рыбацкий лагерь.

— Ты имеешь в виду деревню?

— Нет, это была не деревня, а именно лагерь, в котором насчитывалось около дюжины жилых автоприцепов — трейлеров. Все было столь же просто, сколь и живописно. Там живут те, кому по душе одиночество. Там к нам никто не будет приставать с расспросами, никто не потревожит.

В течение нескольких секунд единственным слышным звуком было далекое стрекотание лодочного мотора.

— Ты хочешь отправиться туда? — наконец спросила Сиена.

Малоуну показалось, что в ее голосе промелькнул страх.

— Я не знаю лучшего места для того, чтобы исчезнуть. А потом мы решим, куда двинуться дальше.

У Сиены был потерянный вид.

— Это не навсегда. Учитывая тот опасный бизнес, которым занимается твой муж, существует большая вероятность того, что до него доберутся либо власти, либо кто-нибудь из конкурентов. А нам нужно лишь выжить до того момента, когда это случится.

— Выживать — это специальность Дерека.

Воцарилось горькое молчание. Сиена посмотрела на Малоуна, затем на море и наконец перевела взгляд на песчаные дюны.

— Что там, на холме? — спросила она.

— Маяк. Местные говорили мне, что он давно заброшен.

— Мы можем забраться на него?

— Конечно, но нам понадобится весь остаток дня, чтобы дойти туда и вернуться обратно.

— Не сегодня.

Настал черед Малоуна удивленно открыть глаза.

— Потом, — сказала она, — после того, как мы обустроимся.

— Так ты… согласна остаться?

— На протяжении долгого времени моя жизнь была слишком сложной, и я постоянно твердила себе, что надо бы ее упростить.

Она взяла его за руку.

— Только не думай, что мы будем жить как отшельники, — поспешно проговорил Малоун. — Если нам захочется развеяться, мы можем в любой момент поехать в город. Местный ресторан в свое время мне очень понравился. В конце концов, не зря же люд приезжают сюда, чтобы провести отпуск! Давай попробуем. Если не получится, мы придумаем что-нибудь еще.

9

Полноприводный «Эксплорер» шел по плотно утрамбованному песку без всяких усилий. Ветер через открытое окно трепал волосы Сиены. Она улыбалась. Они ехали по пустынному берегу.

— Я чувствую себя так, будто мы с тобой первопроходцы, — сказала она.

— Льюис и Кларк.[110]

Сиена хихикнула.

— Капитан Кирк.[111] Где не ступала нога человека.

Чтобы колеса не зарывались в песок, они ехали не быстрее двадцати километров в час. Медленная, плавная, оказывающая почти гипнотическое воздействие езда продолжалась сорок минут, после чего, объехав последнюю дюну, они остановились. Дальнейший путь на юг преграждал массивный скальный выступ, поднимавшийся на несколько метров вверх.

Лагерь выглядел совсем иначе, нежели двенадцать лет назад. От дюжины трейлеров, стоявших здесь тогда, осталось лишь два, причем один из них покосился и был частично засыпан песком. Ко второму был пристроен навес, на стене которого висела рыболовная сеть и сушилась выстиранная одежда: линялые джинсы и выгоревшие рубашки. Яма для костра была наполнена углем и обложена закопченными камнями. Наполовину вытащенная из воды, на песке лежала лодка, в ее моторе копался высушенный горячим солнцем мексиканец. Рядом, в волнах прибоя, резвились ребятишки. Увидев приближающихся Сиену и Малоуна, они перестали играть, примолкли и уставились на них расширившимися от испуга глазами. В дверях трейлера появилась женщина и печальным взглядом окинула непрошеных гостей.

Малоун адресовал ей приветственный жест, и они с Сиеной направились к моторной лодке.

Лицо мужчины настолько пропеклось солнцем, что его возраст было невозможно определить даже приблизительно. Ему могло быть сорок лет, а могло шестьдесят. От многих лет, в течение которых он забрасывал и вытаскивал сети, его руки стали грубыми и шишковатыми. Надпись на его бейсболке выцвела до такой степени, что уже не поддавалась прочтению.

Заговорив по-испански, Малоун представил себя и Сиену как Дейла и Беатрис Пери. Мужчина сообщил, что его зовут Фернандо.

— Когда я приезжал сюда двенадцать лет назад, — сказал Малоун, — здесь было довольно много людей. Что случилось?

Выслушав ответ, Малоун сообщил Сиене:

— Он говорит, что прошлогодний ураган был очень сильным. До его прихода все американцы с трейлерами уехали и с тех пор не возвращались. Что касается рыбаков, то один из них погиб во время урагана, а остальные, испугавшись, тоже разбежались. Никто из них также не вернулся. Скоро начнется новый сезон ураганов. Другие рыбаки не хотят находиться здесь в это время.

— Значит, если не считать этого Фернандо и его семьи, мы тут будем совсем одни?

— Да, все сложилось даже лучше, чем я предполагал. — Малоун повернулся к Фернандо. — Мы с женой собрались пожить здесь некоторое время. Вы не будете возражать?

Фернандо был польщен тем, что Малоун проявил уважение и обратился к нему на «вы». Люди приходят сюда и уходят по своему усмотрению, сказал он.

— Мы хотим стать для вас хорошими соседями, — проговорил Малоун. — Может, я смог бы помочь вам с лодкой? Или мы могли бы дать вам что-нибудь в обмен на то, что будем жить здесь?

Малоун сунул руку в карман и вытащил пачку сигарет. Сам он не курил, но знал, что в здешних местах сигареты считаются хорошим подарком.

Фернандо закурил, и между ними завязался неспешный разговор: о погоде, о лодке и о других обыденных вещах. Докурив, Фернандо затушил сигарету, разломил окурок и вытряс остатки табака в карман. Указав на покосившийся, засыпанный песком трейлер, он стал что-то объяснять Малоуну.

— Что он сказал? — спросила Сиена.

— Говорит, что трейлер не в таком уж плохом состоянии. С помощью нашего внедорожника мы можем поставить его прямо, а потом починить и жить в нем.

— Gracias,[112] — поблагодарил Чейз Фернандо.

10

Начавшаяся вслед за этим жизнь казалась Малоуну раем. Он купался, плавал на лодке, ловил рыбу, гулял или просто валялся в гамаке, читая книжки. Но, главное, он писал, пытаясь запечатлеть на холсте нечто увиденное им в глазах Сиены, что не давало ему покоя.

Она на самом деле стала его Беатриче.

Иногда приходил десятилетний сынишка Фернандо и, словно зачарованный, смотрел, как работает Малоун.

— Хочешь научиться этому? — как-то раз спросил Малоун.

Мальчик с важным видом кивнул. За первым уроком последовал второй и так далее. Парнишка стал повсюду таскать с собой альбом для зарисовок, рисуя все, что видел. Он словно открыл для себя какое-то новое волшебство.

Ночью, когда Малоун и Сиена лежали в кровати, она прошептала:

— У тебя хорошо получается находить общий язык с детьми.

— Пока что только с одним ребенком, — попытался отшутиться он.

— Я говорю серьезно. Ты делаешь очень хорошее дело.

— Наверное, потому, что он хороший мальчик.

— Но то, чему ты его учишь, очень сложно. Ты умеешь сделать так, чтобы мальчик слушал тебя. Из тебя получится замечательный отец.

— Из меня… Минутку! Ты что, хочешь ребенка?

— Такая мысль меня посещала.

— Но сейчас, когда мы…

— Я не сказала «сейчас». Но как бы ты отнесся к этому, если бы мы не находились в такой ситуации?

— К тому, чтобы ты родила мне ребенка?

— Да.

— С радостью, если бы это сделало тебя счастливой…

— Самой счастливой!

Они лежали — не целуясь, не занимаясь любовью, а просто держа друг друга в объятьях.

11

Сидя за столиком на террасе шато, даже не прикоснувшись к кофе и круассану, Поттер слушал грохот пулемета, доносившийся с полигона. Иного он не ожидал. Грохот пулемета разбудил его еще до рассвета. То же самое было вчера и позавчера. Иногда он сменялся взрывами или стрельбой из автомата. Целый день! Каждый день! От этого непрекращающегося кошмара страдали нервы не одного только Поттера. Охранники, похоже, тоже были на пределе. Они то и дело переставали патрулировать территорию, останавливались и недоуменно переглядывались.

Поттер не мог понять, как тело Дерека — его кисти, руки, плечи — выдерживало ту епитимью, которой он себя подвергал. Не выдерживал даже пулемет. Дерек уже сломал один треножник, уничтожил два механизма подачи боеприпасов и перекалил дюжину стволов. Однако сам он не выказывал ни малейших признаков усталости. Его ярость была столь велика, что, если бы он не удовлетворял ее ненасытный голод стрельбой и взрывами, она сама взорвала бы его изнутри.

Поттер еще никогда не видел Дерека обезумевшим до такой степени. С того самого дня, когда Сиена сбежала с Малоуном, Белласар не мог думать ни о чем другом, кроме мести. Он забросил даже самые важные дела и не вылезал с полигона, с утра до вечера стреляя из всех видов оружия, которое имелось в поместье, превращая бутафорский город в груду щебня, затем приказывал своим людям восстановить его, а потом вновь разносил все это в щепки. Когда чрезмерная нагрузка выводила оружие из строя, он орал на своих инженеров, требуя от них привести оружие в надлежащее состояние, и приказывал принести ему новые образцы.

Устав от пулемета, он переключался на гранаты и гранатометы. Гримасы на его лице все время менялись, говоря о том, что в его голове мелькают различные сценарии отмщения.

Наконец у Поттера кончилось терпение. Он встал из-за стола и пошел по направлению к монастырю. Дойдя до полигона, он увидел Дерека. Почти обезумев от ненависти, тот пытался заправить в пулемет патронную ленту, но та не поддавалась из-за заклинившего в механизме патрона. В ушах Дерека были затычки, поэтому он не услышал, как подошел Поттер. Он увидел его только после того, как Поттер встал перед ним.

Кипевшая в душе Дерека ненависть превращала его красоту в безобразие. Его черные глаза буравили Поттера.

— Ты их нашел?

— Нет, мы продолжаем поиски. Послушай, Дерек, нужно с этим завязывать. Остановись! Завтра ты должен быть в Майами.

— Найди их, чертов козел! — Дерек сумел выбросить из патронника заклинивший патрон и выстрелил в манекен, оставив от него одни лохмотья. — Найди их!

12

Ресторан назывался El Delfin — «Дельфин». Он располагался в паре кварталов от пляжа, на занесенной песком улице — обветшалое одноэтажное здание с драночной кровлей и кондиционером, установленным прямо в окне. Совершенно непритязательное заведение, однако тут готовили лучшую в Санта-Кларе еду.

Приехав сюда на закате, Малоун и Сиена открыли сетчатую дверь и ступили на затертый линолеум пола. Сначала им показалось, что свободных мест нет, однако Малоун заметил пустой столик в дальнем конце справа. Он заметил и кое-что еще: мексиканского военного — того самого капитана, который провожал взглядом их машину на блокпосту. Он разговаривал с тремя штатскими. Капитан с тонкими блестящими усиками напоминал ястреба. Из нагрудного кармана форменной рубашки торчали зеркальные солнцезащитные очки.

— Позади тебя, — проговорила Сиена, когда они с Малоуном сели за столик.

— Да, — ответил Малоун, — офицер с блокпоста. Ну и что! Кушать-то всем нужно.

Когда подошла официантка, они заказали два бокала пива и стали изучать меню, напечатанное на единственной и изрядно помятой страничке. Малоун взял Сиену за руку.

— Проголодалась?

— Как волк! Вот, смотри, название этого блюда из креветок звучит очень аппетитно.

— Весьма рекомендую, — послышался голос.

Они обернулись. Рядом с их столиком стоял капитан.

— В таком случае это мы и закажем, — как ни в чем не бывало проговорил Малоун.

— Капитан Рамирес, — представился мексиканец и, приветливо улыбаясь, протянул руку для рукопожатия.

Малоун потряс ее.

— Дейл Пери.

— Беатрис Пери, — склонила голову Сиена.

— Приятно познакомиться.

Малоун обратил внимание на то, что Рамирес посмотрел на руку Сиены, видимо желая выяснить, есть ли на ее пальце обручальное кольцо. Оно там было. Перед отъездом из Юмы Малоун предусмотрительно купил кольца для них обоих.

— Приношу извинения, если помешал, но мне хотелось поприветствовать наших гостей из Соединенных Штатов. Кроме того, я не мог упустить возможность лишний раз попрактиковаться в английском.

— Вы прекрасно говорите по-английски.

Рамирес сделал скромный жест.

— Не хотите ли присоединиться к нам? — спросил Малоун.

— Разве что на пару минут. Una otra cerveza! — крикнул он официантке, пододвинул стул и сел рядом с Малоуном. — Нравится вам у нас?

— Очень.

— Вы не находите, что в это время года тут немного жарковато?

— Мы любим жаркие места, — ответил Малоун.

— У вас, наверное, огонь в крови.

— Это было давно, в подростковом возрасте.

Рамирес засмеялся.

— Хотел бы я снова попасть в то время! Мистер Пери, большинство американцев, которые приезжают сюда, это люди, вышедшие на пенсию. Здесь редко увидишь женщину с севера столь молодую… — Он помолчал. — …И столь красивую.

От этого комплимента Сиене стало не по себе.

— Благодарю вас.

— Вы слишком молоды для того, чтобы быть пенсионером. Может быть, вы выиграли джек-пот в лотерею?

— Хорошо бы! Дейл работал коммерческим художником в Абилине, штат Техас, — стала рассказывать Сиена. Эту легенду они разработали заранее и заучили наизусть. Абилин был выбран потому, что на их машине были техасские номера и водительские права на имя Пери были также получены в Техасе. — Однако пару месяцев назад компания разорилась.

— Сочувствую, — проговорил Рамирес.

— Дейл всегда мечтал стать настоящим художником. Когда он остался без работы, я сказала, что, возможно, это знак свыше, призывающий его осуществить свою давнюю мечту. Мы забрали из банка свои сбережения и поехали через юго-запад, останавливаясь в тех местах, которые Дейлу хотелось написать. И вот в результате оказались здесь.

— Вы — женщина, умеющая понимать душу другого человека. Это большая редкость. Вы пожертвовали многим, чтобы осуществилась мечта вашего мужа.

— Я хочу только одного: чтобы он был счастлив.

— Не сомневаюсь.

— В чем?

— В том, что вы желаете ему счастья.

Официантка принесла три бокала пива, однако стоило Рамиресу взять один из них, как в ресторан буквально ворвался солдат и стал жестикулировать, вызывая его на улицу. Рамирес кивнул и повернулся к Сиене.

— Как видите, мне нужно идти.

— Приятно было с вами поболтать, — сказал Малоун.

Но Рамирес смотрел только на Сиену.

— Нет, это мне было приятно. Nos vemos.

Когда он направился к двери, Сиена спросила:

— Что он сказал?

— «Увидимся».

Сеточная дверь захлопнулась за Рамиресом и солдатом. Все, кто находился в ресторане, следили за их разговором. Теперь же они снова принялись за еду.

Сиена наклонилась поближе к Малоуну и, делая вид, что шепчет какие-то ласковые глупости, тихо проговорила:

— Меня тошнит.

— Сделай глубокий вдох.

— Все время, пока он сидел здесь, мне казалось, что меня сейчас вырвет. — Ее лицо покрылось потом. — Это было заметно? Какого черта он к нам полез?

Она говорила очень тихо, опасаясь, что их могут подслушивать.

— Понятия не имею.

Изо всех сил пытаясь сохранять беззаботный вид, Малоун сделал большой глоток пива и пожалел, что это не что-нибудь покрепче.

— Хорошо хоть он не попросил тебя предъявить документы.

— А это означает, что мы его не очень-то интересуем. Может, он просто решил немного потрепать нервы двум гринго.[113] Но вопросов он задавал действительно чересчур много. У меня сложилось впечатление, что он знает слишком много, как если бы он уже заглянул в мои документы.

— Звучит не очень-то обнадеживающе.

— Да уж.

— Но я не шучу, меня действительно тошнит. Пойдем отсюда.

— Мы не можем.

— Почему?

— А вдруг он увидит, что мы выходим, и задастся вопросом: что нас расстроило или напугало до такой степени, что мы решили отказаться от ужина?

— Господи!

— У нас нет выбора, — подвел итог Малоун.

Когда вернулась официантка, они заказали креветок. Нужно отдать должное Сиене: пересилив себя, она съела все, что было в ее тарелке. Однако на обратном пути Малоуну все же пришлось остановить машину, и ее вырвало.

13

Сиена не спала. Лежа в темноте, она смотрела в потолок, надеясь, что шум прибоя успокоит ее, но этого не происходило. «Может, Рамирес и вправду всего лишь хотел попрактиковаться в английском языке? — попыталась она успокоить саму себя. — Такие городки зависят от туристов, так с какой же стати ему беспокоить двух приезжих американцев? Это лишено смысла. Вероятно, он просто пытался проявить дружелюбие. Да, наверняка так оно и есть».

И все же сцена в ресторане чем-то напоминала ей то, что регулярно происходило на показах мод, в которых она участвовала. Не имеет значения, что сегодня она не позировала на подиуме, а была без макияжа и сидела, скромно потупив взгляд. Рамирес подошел к их столику именно из-за нее!

— Нам нужно уезжать, — сказала она Чейзу утром. Ее осунувшееся лицо и круги под глазами свидетельствовали о том, что она почти не спала.

Они вышли из трейлера и стали укладывать вещи в «Эксплорер». Раздавшийся внезапно звук работающего двигателя заставил ее обернуться. Поначалу Сиена подумала, что это моторная лодка, но звук шел не с моря, а с суши. Военный джип. Его откидной верх был опущен, и единственным человеком, находящимся в автомобиле, был водитель. Его глаза закрывали зеркальные солнцезащитные очки.

14

Рамирес остановил машину рядом с их трейлером. Жена Фернандо испуганно загнала детей в свой трейлер и захлопнула дверь. Сиене показалось, что ее реакция доставила Рамиресу удовольствие. Он спрыгнул на песок и поправил очки. Его форма была безукоризненно выглажена и подчеркивала впалый живот и безукоризненную осанку. На правом боку висела кобура с пистолетом внушительных размеров. Не улыбаясь, он приблизился к трейлеру.

— Доброе утро.

— Buenos dias, — поздоровался в ответ Малоун.

— По-английски, пожалуйста. — Контраст между вежливыми словами Рамиреса и жестким выражением его лица был пугающим. — Мне так понравилась наша вчерашняя беседа, что не хотелось уходить. Вот я и решил нанести вам визит.

Малоун гостеприимно развел руками.

— Вас оказалось нелегко отыскать. — Рамирес снова смотрел только на Сиену.

Малоун представил себе, какой эффект она, очевидно, на него произвела. Сейчас на ней не было шляпы, как в ресторане, и она была ослепительно красива. Ее кожа будто светилась.

— Вы так поразили меня своей жертвенностью во имя карьеры вашего мужа-художника, что мне захотелось посмотреть на его работы, — проговорил Рамирес.

— Они не так хороши, как мне хотелось бы, — начал Малоун, — но…

— Чепуха! Я уверен, что вы просто слишком критично относитесь к своему творчеству. — Рамирес повернулся к холстам, которые Малоун собрался погрузить в машину и пока прислонил к крылу «Эксплорера». — Собрались уезжать?

— Решили проехаться по берегу. Там есть очень красивые места, которые мне хочется написать.

— Вы говорили, что пишете пейзажи, но я вижу лишь портреты вашей жены.

— Да, время от времени я пишу и ее.

— Никогда не видел ничего прекраснее. — Оторвавшись от созерцания бедер, талии и груди Сиены на холстах, он повернулся к оригиналу. — Меня удивляет, что вы не живете в городе, миссис Пери. Вы здесь не скучаете?

— Здесь Дейла никто не отвлекает.

— Если кто-то и может отвлечь мужчину, то это вы.

— Нам тут нравится. Здесь царят тишина и покой.

— И, честно говоря, — сказал Малоун, — мы пытаемся экономить деньги. В Санта-Кларе нам пришлось бы платить за жилье.

Рамирес продолжал смотреть на Сиену.

— Чем вы занимаете время, миссис Пери?

Вопрос поставил Сиену в тупик.

— Ну-у… Купаюсь. Читаю. Плаваю на лодке.

— И вам этого достаточно?

— В Абилине мы постоянно дрожали за работу Дейла. Когда произошло худшее, нам стало не о чем беспокоиться. Простая жизнь пришлась нам по душе.

— Чтобы компенсировать свой внезапный вчерашний уход, я хотел бы пригласить вас на ужин.

— Благодарю вас. Мы с Дейлом почтем за честь…

— Вообще-то это приглашение касалось только… — Зеркальные очки Рамиреса повернулись к Малоуну. — Могу я посмотреть на вашу туристическую карту?

— Туристическую карту? — ошеломленно переспросил Малоун. — Но здесь она нам не нужна. Санта-Клара расположена на территории свободной экономической зоны Сонора.

— Это верно. Но здесь не Санта-Клара. Вы живете не в свободной экономической зоне. Вашу туристическую карту, пожалуйста. — Рамирес протянул руку.

— У нас ее нет.

— Это создает проблему, — сказал Рамирес.

— Да, вероятно, вы правы. Что ж, тогда мы вернемся к границе и оформим ее.

— В этом нет необходимости.

— Но вы же сами только что сказали…

— Я еду туда по делам и сам возьму для вас туристическую карту.

Малоун наморщил лоб.

— Но разве за картой не нужно приходить лично?

— Для меня, я полагаю, сделают исключение.

— Это очень великодушно с вашей стороны.

— Нисколько. — Рамирес вновь уставился на Сиену. — Это даст мне повод снова навестить вас. Но мне нужно проверить ваши имена. Офицер, который будет выписывать карту, должен быть уверен в их правильности. Могу я взглянуть на ваше водительское удостоверение, мистер Пери?

— Разумеется. — Малоун вытащил бумажник и достал оттуда права.

Рамирес стал рассматривать фотографию Малоуна, которую наклеил на них техасский клерк.

— Дейл Пери. Поразительное сходство!

Он положил удостоверение в нагрудный карман.

— Но позвольте! Зачем вы…

— Я должен буду предъявить их для получения туристической карты.

— Но…

— Это простая формальность. Я вам верну их при первой же возможности. Вы же не собираетесь уезжать далеко?

— Нет.

— Значит, права вам не понадобятся.

15

— Он положил на меня глаз, — сказала Сиена.

— Да.

Словно онемев, они смотрели вслед автомобилю Рамиреса, уезжающему в сторону Санта-Клары.

— Он проверит имя Дейла Пери по компьютеру, чтобы попытаться найти что-нибудь против меня. — Сиена не могла оторвать взгляда от удаляющегося джипа. — Чтобы затащить меня в кровать.

— Да.

— Теперь те, на кого работал Пери, наверняка знают о пропаже его бумажника. И у мужа, и у Лейстера имеются специалисты-компьютерщики, которые отслеживают, не использует ли кто-нибудь кредитные карты Пери или номер его карточки социального страхования.

— Да.

— Скоро к нам пожалуют гости. — Джип Рамиреса исчез в жарком мареве. Сиена наконец повернулась к Малоуну. Во рту у нее пересохло. — И что же, во имя всего святого, нам теперь делать?

— Ты уже сама сказала — уезжать.

— Но как? К границе ведет только одна дорога, а на ней — блокпост. Рамирес наверняка предупредит своих людей, чтобы нас задержали.

Малоун повернулся лицом к югу, где заканчивался пляж и возвышалось большое скальное образование.

— Я и не думал про дорогу.

— Ты предлагаешь пойти в обход и пешком добраться до ближайшего города?

— Мысль о пешей прогулке также не приходила мне в голову.

— Тогда…

Малоун смотрел на залив. Сиена все поняла.

— Когда Фернандо вернется с рыбной ловли, я заплачу ему и попрошу отвезти нас в Пуэрто-Пеньяско, — сказал Чейз. — Мы доберемся туда за два часа. К тому времени Рамирес еще не успеет вернуться и сообразить, что мы сбежали. Найдем каких-нибудь американцев. Душещипательная история о том, как нам не повезло, и пара сотен долларов обеспечат нам безопасное возвращение в США.

— А как же Фернандо? Рамирес заподозрит, что он помог нам бежать. Мы поставим его под удар.

— Нет. Он может заявить, что я заставил его сделать это. А вообще-то у меня появилась идея получше. Мы заплатим ему за то, чтобы он дал нам лодку. Он скажет, что мы украли ее, а потом кто-нибудь из его друзей в Пуэрто-Пеньяско пригонит ее ему обратно.

Они посмотрели друг на друга.

— Выбора у нас нет. — Голос Сиены дрожал.

— Все будет нормально, — приободрил ее Малоун. — Сегодня к вечеру мы уже будем в Штатах. Сядем на автобус до Юмы, заберем деньги из хранилища и найдем другое место, такое же надежное, как здесь.

Сиена прижалась к Малоуну, всей душой желая верить в то, что так и будет.

— На краю земли есть и другие места, — сказал Чейз. — Скоро сегодняшний день останется в нашей памяти всего лишь очередным кошмарным сном.

— Да.

— Не грусти. Мы выберемся из этого, обещаю тебе. — Малоун поцеловал Сиену, и его уверенность передалась ей. — Ну же, взбодрись! Давай поторапливаться и собирать вещи, чтобы к возвращению Фернандо мы были готовы. Нам нельзя терять время.

«Время…» — опустошенно подумала она.

16

Большую часть вещей они решили оставить, побросав в рюкзаки лишь самые необходимые туалетные принадлежности и кое-какую одежду. Сиена поставила рюкзаки возле двери в кухню и обвела трейлер тоскливым взглядом. Какой-никакой, а это все же был их дом.

Они разделили между собой оставшиеся песо. В долларах это было около шестнадцати тысяч. Небольшую часть денег Сиена сунула в карман джинсов, на которые она сменила свои обычные шорты, а остальное положила в рюкзак. Малоун рассовал свою часть банкнот по карманам рыбацкой куртки, в которой он обычно выходил в море с Фернандо.

— Фернандо не видно? — спросила Сиена.

— Пока нет.

— Уже три часа. Разве не в это время он обычно возвращается?

— Фернандо говорит, что ранние часы — лучшее время для лова.

— Где же он тогда?

— В отличие от нас, наслаждается хорошей погодой. Не волнуйся, он появится с минуты на минуту.

Прошел час, второй. Когда солнце начало опускаться к горизонту, Сиена забеспокоилась не на шутку.

— Скоро вернется Рамирес. Или люди моего мужа. Или…

— Может, с Фернандо что-то случилось?

Она вновь стала смотреть на север, ожидая появления военного джипа с Рамиресом за рулем.

Шесть часов. Семь. Солнце опускалось все ниже.

Дым заставил Сиену посмотреть в сторону трейлера Фернандо. Жена рыбака готовила еду на яме с раскаленными углями. Испугавшись военного, она еще долго после его отъезда оставалась в трейлере, а когда все же вышла наружу, то запретила детям подходить к трейлеру Малоуна и Сиены и бросала на них подозрительные взгляды.

— Боится, что мы накликаем на них беду, — сказал Чейз.

— И даже не подозревает, насколько она права.

— Я слышу звук мотора!

К берегу, увеличиваясь в размерах, приближалась моторная лодка, за рулем которой сидел Фернандо.

— Слава богу! — воскликнула Сиена.

Они бросились на пляж. Фернандо вытаскивал лодку на песок. Чейз помог ему. К этому времени Сиена уже успела нахвататься испанских слов и теперь без особого труда поняла фразу, с которой Малоун обратился к рыбаку:

— Мы беспокоились за тебя.

Однако ответ Фернандо прозвучал слишком быстро, и Чейзу пришлось переводить.

— Он говорит, что задержался из-за того, что продавал рыбу в Санта-Кларе.

Фернандо закрепил якорь в песке, чтобы лодку не унесло отливом, и, нахмурившись, посмотрел на свою жену, которая с мрачным видом приближалась к ним.

— Что стряслось? — спросил он по-испански.

Фернандо нахмурился еще больше, когда она рассказала ему о визите военного. Его замешательство сменилось страхом, когда Чейз сказал, что они с Сиеной хотят взять напрокат его лодку, чтобы добраться до Пуэрто-Пеньяско и оставить ее там, чтобы он потом забрал лодку оттуда.

— Нет! — Жена Фернандо воздела руки протестующим жестом.

— Я заплачу вам пятьсот долларов, — сказал Чейз.

— Нет!

— Семьсот.

— Нет!!! — женщина схватила мужа за руку и потащила к трейлеру.

— Тысячу!

Фернандо таких денег наверняка и в руках не держал. Он что-то пробормотал, но тут жена затащила его внутрь.

— Он попробует ее уговорить, — перевел Сиене Чейз.

— Хорошо бы он как следует постарался. — Сиена снова стала смотреть на север. Хотя солнце уже почти легло на линию горизонта, было еще достаточно светло, чтобы заметить машину, когда она появится в поле зрения. — Если он не хочет сдать нам эту чертову лодку напрокат, мы возьмем ее сами. Я не собираюсь провести здесь еще одну ночь.

— Я попробую предложить им еще больше денег, — сказал Малоун.

— Да отдай ты им все! Лишь бы выбраться отсюда!

Они пошли по песку по направлению к трейлеру. Через дверь было слышно, как спорят друг с другом Фернандо и его жена. Когда Малоун постучал, женщина крикнула:

— Уходите!

Однако Чейз все же открыл дверь и вошел, заметив испуганные взгляды ребятишек.

— Переведи им то, что я скажу, — попросила Сиена. Она стала рассказывать о том, как боится, что ее найдет муж.

Женщина зажала уши ладонями.

— Ну и черт с ней! — сказала Сиена. — Отвлеки их, а я тем временем возьму рюкзаки и отнесу их в лодку.

С этими словами она поспешила наружу. Облака заволокли опускающееся солнце. Сиена подбежала к их трейлеру, открыла сеточную дверь и потянулась за рюкзаками.

Из темноты протянулась чья-то рука и схватила ее за плечо.

17

— Добрый вечер, миссис Пери.

Рамирес втащил ее в темную глубину трейлера. Он железной хваткой стиснул ее плечо, но она даже не замечала боли. У нее перехватило горло, стало нечем дышать, как будто ее душили.

— Или, может быть, называть вас «миссис Белласар»?

— О чем вы говорите? — с трудом выдавила из себя Сиена. Голос ее прозвучал хрипло.

Повернув ее к себе лицом, Рамирес завел руку ей за спину и прижал к себе.

— Вам нечего бояться. Я никому не рассказал про вас. — Он прижал ее к себе еще крепче. — Я провел компьютерный поиск и узнал ваши настоящие имена. А еще я выяснил, что вас разыскивает ЦРУ. Но не волнуйтесь, я сохраню вашу тайну. — Рамирес обнял ее второй рукой. — Но в чем именно заключается эта тайна? Почему вас ищет ЦРУ? Как вы отблагодарите меня за то, что я не сообщил о вас властям?

Он потянулся к ней губами. Сиена отвернула голову и стала сопротивляться. Рамирес пытался дотянуться до ее губ. Она откинула голову назад, а онсжал ее еще крепче. Тогда она наступила ему каблуком на ногу.

Он ударил ее.

На секунду у нее потемнело в глазах. Рамирес ударил ее второй раз, и она оказалась на полу. Сиена смутно увидела, как он занес ногу для удара, и ей вдруг показалось, что это Дерек, а сама она оказалась в гостиничном номере в Стамбуле.

Что-то хлопнуло, и мимо нее метнулась какая-то темная фигура. Она не сразу поняла, что хлопнула дверь трейлера, а фигура принадлежит Чейзу, что он бросился на Рамиреса и повалил его на кухонный стол.

Когда стол рухнул под их весом и они оказались на полу, Сиена стала отчаянно озираться в поисках чего-нибудь, чем можно было бы ударить мексиканца. В темноте Рамирес и Чейз были неразличимы. Они катались по полу, нанося друг другу удары и хрипло дыша. Один из них застонал. Продолжая бороться, они поднялись на ноги и прижались к кухонной стойке. На пол со звоном полетела кастрюля, тарелка упала на пол и разбилась.

Кто-то уклонился от удара в лицо и, в свою очередь, ударил противника в живот. Тот, кого ударили, пошатнулся и отступил назад, но тут же выпрямился. Его силуэт был четко очерчен на фоне серого окна кухни. Он поднял руку. В ней было что-то зажато. Пистолет! Сиена открыла рот, чтобы закричать, предупредить Чейза, но было поздно. Прогремевший выстрел оглушил ее. В ушах у нее зазвенело с такой силой, что она не услышала собственного крика.

Пуля разбила окно. Чейз схватил Рамиреса за руку, в которой был зажат пистолет, и выкручивал ее, пытаясь заставить его выпустить оружие. Прозвучал еще один выстрел. Вырвавшаяся из дула вспышка показалась в темноте столь яркой, что ослепила женщину. Пуля пролетела возле ее щеки, но Сиена даже не успела испугаться. Она кинулась к сломанному столу, схватила отломившуюся под острым углом ножку, превратившуюся таким образом в подобие копья, и вонзила ее в спину Рамиреса. Мексиканец закричал. Мужчины потеряли равновесие и упали на пол. Пистолет выстрелил в третий раз.

Сиена схватила другую ножку стола и собралась ударить ею Рамиреса по голове, но в темноте, особенно густой на уровне пола, она не могла отличить одного противника от другого.

— Чейз, где ты?

— Здесь!

Определив, кто есть кто, она ударила Рамиреса по голове с такой силой, что ножка стола сломалась пополам.

Сиена подняла с пола третью ножку и еще раз ударила Рамиреса, однако теперь он даже не отреагировал на удар, словно не почувствовал его.

18

В течение нескольких секунд ни один из них не пошевелился. Единственным звуком было тяжелое дыхание Малоуна. Его сердце стучало, как паровой молот.

— Он мертв? — спросила Сиена.

— Да.

Она ощутила во рту вкус желчи.

— А ты в порядке? — спросил Малоун.

— Я думаю… — Она помолчала и вытерла кровь с губ. — …да.

В отдалении послышался раскат грома. На залив надвигалась гроза.

Малоун обнял себя руками и прислонился к кухонной стойке.

— Почему мы не услышали, как он подъехал?

— Его джипа снаружи нет. Наверное, он оставил его на пляже и пришел сюда пешком.

Прозвучал новый раскат грома, значительно более громкий. Они обнялись.

— Он назвал меня «миссис Белласар».

— Боже!

— И еще он сказал, что проверил нас по компьютеру. — Ее плечи безвольно опустились. — Он знал, что нас разыскивает ЦРУ.

— Если он ввел в компьютер имя Дейла Пери, можешь быть уверена, вся Контора уже стоит на ушах. Человек, сообщивший твоему мужу о том, что мы находимся на конспиративной резиденции ЦРУ в Вирджинии, к этому моменту наверняка передал ему и весточку о том, под каким именем мы скрываемся. Очень скоро он пожалует к нам в гости.

— А что же делать с… — Она посмотрела на труп, и ее затошнило. — Не можем же мы бросить его здесь! Мексиканская полиция сразу же свяжет его убийство с нами и тоже бросится нас искать.

Малоун помолчал, приводя мысли в порядок, а потом сказал:

— Привяжем к телу что-нибудь тяжелое и бросим его в залив. Теперь — джип. Мы должны найти его. Я отгоню его в Санта-Клару, а ты поедешь следом за мной на «Эксплорере». — Мысли Малоуна лихорадочно метались. — Это будет выглядеть так, будто он оставил машину на границе города. Дождь и прилив смоют наши следы. Если мы будем осторожны и не оставим в машине отпечатков пальцев, полиция ни за что не докажет, что мы имеем к этому какое-то отношение.

— Но выстрелы…

— Мы находимся слишком далеко от города, чтобы кто-то мог их услышать. Да, Фернандо, конечно, их слышал, но он слишком боится любых властей и ничего не станет рассказывать.

Не обращая внимания на то, что тело уже остывало, Малоун обшарил карманы убитого. Он нашел ключи от машины, но этого было недостаточно. Необходимо было найти водительское удостоверение на имя Дейла Пери.

— Ага, вот оно! — Документ нашелся в кармане брюк. — Торопись! Помоги мне дотащить его до лодки, пока гроза не подошла слишком близко.

Он схватил мертвеца за руки, попытался поднять и тут заметил, что Сиена даже не пошевелилась. Новый удар грома вывел ее из ступора. Она взялась за ботинки Рамиреса и с содроганием подняла его ноги.

Они потащили труп к выходу из трейлера. Первым шел Малоун, пятясь к сеточной двери. Он ухитрился открыть ее бедром, покрепче ухватился за свою ношу, однако тут блеснула молния, и в ее свете он увидел ужас в глазах Сиены. Однако напугал ее не мертвый Рамирес, что-то другое. Что-то, находившееся позади Малоуна.

Он обернулся.

Снова сверкнула молния, осветив Белласара, Поттера и трех охранников.

— Ты должна была знать, что я найду тебя, — сказал Белласар.

Сиена резко выдохнула, словно ее ударили в живот.

— Выносите мусор? — спросил Белласар.

Малоун отпустил труп, попытался выпрямиться, но сделал это недостаточно быстро. Поттер ударил его по лбу рукояткой пистолета.

— Сначала разберемся с этим мусором.

19

Малоун чувствовал, как двое мужчин подняли его с земли и поволокли в глубь трейлера. По лицу его текла кровь. Словно через перину, он услышал, как Белласар что-то потребовал. Ответ Сиены он не разобрал. Его с силой швырнули на стул.

Вновь послышались неразборчивые голоса. Появился какой-то свет. Сначала Малоун подумал, что это молния, но свет не пропал. Загорелась вторая светлая точка, затем третья. Темнота начала отступать, и Малоун понял, что по требованию Белласара Сиена зажигает свечи. Загорелась четвертая свеча, затем пятая. В трейлере стало светло.

— Снова портреты! — Лицо Белласара дергалось от ярости. Он ударил кулаком по нарисованному лицу Сиены и пробил холст. — Я охладел к вашему творчеству, мистер Малоун. — Бормоча проклятья, Белласар схватил изуродованный портрет и запустил им в угол. От удара о стену рама разлетелась на куски. Затем Белласар подошел к Малоуну и ударил его в лицо с такой силой, что Чейз вместе со стулом полетел на пол. — Помнишь, я предупреждал тебя, чтобы ты не прикасался к моей жене?

Малоун испытывал слишком сильную боль, чтобы говорить.

Удар грома потряс трейлер.

— Поднимите его! — приказал Белласар.

Охранники поставили Малоуна на ноги.

— Держите его крепче.

Сквозь кровавый туман, плававший перед глазами, Малоун увидел, что Белласар натягивает кожаные перчатки.

— Нет! — закричала Сиена.

Мощный удар в живот заставил бы Малоуна согнуться пополам, если бы его не держали две пары крепких рук. Третий удар пришелся в нос, четвертый — в живот. Потом — в губы, потом…

Последнее, что он видел, были слезы, текущие по щекам Сиены.

20

— Ты убиваешь его!

— Вот именно. — Дерек снова отвел руку для удара.

Сиена вырвалась из рук державшего ее охранника и повисла на руке мужа.

— Я умоляю тебя!

— Ты будешь умолять меня еще не так, когда придет твоя очередь.

— Мне все равно, что ты сделаешь со мной! Но пощади его! Если ты когда-то испытывал ко мне хоть какие-то чувства…

Дерек швырнул ее через всю комнату. Она ударилась о маленький столик, и стоявшая на нем свеча упала на пол.

Трейлер вздрогнул под мощным натиском ветра.

— Приближается гроза, — сказал Поттер.

Упавшая на пол свеча продолжала гореть.

Дерек нанес еще один удар в залитое кровью лицо Чейза.

— Пригони машину от того места, где мы ее оставили, когда ехали за джипом, — приказал одному из охранников Поттер.

От пламени свечи занялся ковер.

— Поторопись, — велел Поттер охраннику. — Сейчас начнется гроза, и ты не сможешь найти машину.

Охранник выбежал из трейлера.

— Погаси огонь, — приказал Поттер другому охраннику, указывая на горящий ковер.

— Нет! — рявкнул Белласар. — Пусть горит! Пусть все здесь сгорит к чертовой матери!

От ковра поднимался дым. Белласар ударил Малоуна еще раз, брезгливо посмотрел на вымазанную кровью перчатку и жестом велел охранникам отпустить Малоуна. Чейз рухнул на пол кухни.

С громким треском сверкнула молния, на крышу трейлера упали первые капли дождя.

— Похоже, гроза будет сильной, — заметил один из охранников.

Языки пламени расползались по ковру и уже добрались до портретов.

— Взгляни на него в последний раз, — сказал Дерек и потащил Сиену к выходу. Она пронзительно закричала и не переставала кричать так, что у нее едва не лопнули голосовые связки.

Языки огня поднимались все выше.

Трейлер ярко освещали фары большого внедорожника. Его щетки неутомимо трудились, смахивая с лобового стекла струи дождя. Дерек буквально выдернул Сиену из трейлера и грубо затолкал в автомобиль. Обернувшись, она смотрела через заднее окно на клубы дыма, валящие из открытой двери трейлера. Внедорожник ехал все быстрее, и вскоре дом на колесах, в котором Сиена провела самые счастливые дни своей жизни, растворился в темноте и пелене дождя. Теперь был виден только огонь. А потом исчез и он, словно погашенный ее слезами.

Часть девятая

1

Резкий звук, донесшийся снаружи, заставил Фернандо подойти к двери. Его жена напряглась.

— Что это было? — спросила она. — Похоже на…

— Выстрел.

Жестом приказав детям оставаться на месте, рыбак осторожно приоткрыл дверь, выглянул и посмотрел вправо — туда, где находился трейлер Дейла. Выстрел прозвучал именно оттуда. Но что это может быть? Не станут же Дейл и Беатрис стрелять друг в друга! Может быть, вернулся военный?

Услышав второй, а затем и третий выстрелы, Фернандо окаменел.

— Им нужно помочь, — сказал он жене, но его ноги отказывались двигаться.

Прогремел гром. С юга надвигались черные тучи.

Однако Фернандо смотрел в противоположную сторону, на север, откуда шли пятеро мужчин в костюмах. До них было около пятидесяти ярдов, и они быстро приближались. Один был приземистый и низкорослый, трое — высоких и широкоплечих, но пятый — тот, который шел впереди, — тоже высокого роста, буквально излучал властность и угрозу. У него были темные волосы и резко очерченное лицо, на котором была написана целая гамма чувств.

В небе раздался рокот грома.

— Здесь становится опасно, — сказал жене Фернандо, — нужно уходить.

— Но куда?

Фернандо сразу же подумал о том убежище, в котором они спасались от прошлогоднего урагана.

— В пещеру. Забирай детей! Быстро!

Сам он взял за руку сына и поспешил к берегу, надеясь, что незваные гости не заметят в темноте их бегства. Не обращая внимания на гром и молнии, они побежали по направлению к высокой песчаной дюне.

«Только бы они нас не заметили!» — мысленно молился Фернандо. Ему еще никогда не было так страшно. Этих пятерых окутывала темнота более непроницаемая, нежели та, что приближалась с юга.

Ежась от порывов холодного ветра, Фернандо побежал быстрее. Обогнув дюну, он и его семья бросились к прибрежному утесу и маленькому, почти незаметному входу в пещеру. Но даже после того, как все они оказались в непроницаемой темноте, царившей в этом убежище, Фернандо не почувствовал себя в безопасности. Пещеру было трудно найти — тем более в темноте — даже тому, кто знал о ее существовании, но их могут выдать следы, оставшиеся на песке. Если у этих мужчин есть фонарики…

«Прекрати думать об этом! — приказал себе Фернандо. — С какой стати эти мужчины станут нас искать? Им нужны Дейл и Беатрис. А мы для них ничего не значим». И тут же в его мозгу шевельнулась другая мысль: «Вот именно, мы для них ничего не значим. Если они видели, как мы убегаем, и решат, что мы стали свидетелями… Мы не можем просто сидеть здесь и ждать, когда нас придут убивать».

— Я должен замести следы!

Выскочив из пещеры, Фернандо добежал до того места, где следы огибали песчаную дюну. Стащив с себя рубашку, он бросил ее на песок и стал затирать следы, выравнивая его поверхность. Поднявшийся ветер рвал рубашку из его рук. Несколько дождевых капель упали на его голую спину, и тут Фернандо понял: ему не надо уничтожать следы. Это сделает за него дождь. Но что, если мужчины придут раньше, чем это случится?

Небо расколола молния, на мгновение ослепив его, прогремел гром, а затем снова сомкнулась темнота. После удара грома наступила тишина, нарушаемая только завыванием ветра и… звуком приближающегося автомобиля.

По верхушке дюны пробежал луч света автомобильных фар, а затем Фернандо услышал, как хлопнула дверь трейлера. Закричала Беатрис, и послышались звуки борьбы. Хлопнули двери автомобиля, снова мелькнул свет фар, и звук двигателя стал удаляться.

Похоже, эти люди забрали с собой Беатрис. А что же с Дейлом?

Пригибаясь под струями холодного дождя, Фернандо выглянул из-за дюны. Когда задние огни машины растворились во тьме, он ошеломленно уставился на языки огня, пляшущие в окнах трейлера. Подбежав к дому на колесах и заглянув в одно из окон, Фернандо увидел тело, распростертое на полу кухни. Это был Дейл, он был уверен, но, обогнув трейлер и оказавшись у двери, Фернандо едва не споткнулся о другое тело — труп мужчины в военной форме.

Щурясь от яркого огня, Фернандо смотрел сквозь сеточную дверь. Жилая комната горела справа, и огонь распространялся влево, по направлению к кухне и спальне. Дальше виднелась кухня, где лежал Дейл, но огонь уже блокировал дорогу туда.

«Он не двигается. Его лицо покрыто кровью. Он, вероятно, мертв, и я буду дураком, если…»

Не успев понять, что он делает, Фернандо побежал налево, мимо той стороны трейлера, где располагалась спальня. Когда Дейл чинил трейлер, устраняя повреждения, нанесенные ему ураганом, он затянул дыру в заднем углу спальни толстым брезентом. Фернандо добежал до этого места, оторвал брезент, и ветер сразу же унес его в ночь. Промокший до костей Фернандо заставил себя влезть в узкое отверстие. Поворачиваясь из стороны в сторону, царапая до крови голые спину и живот, он все-таки протиснулся внутрь.

Дым, тянущийся из гостиной, заставил Фернандо закашляться. Он обогнул кровать. Сквозь дверной проем были видны танцующие в гостиной языки пламени.

— Иисус, Мария и Иосиф! — бормотал Фернандо, закрывая лицо рукой от нестерпимого жара и чувствуя, как трещат волосы. Пробравшись к Дейлу, он ухватил его за ноги и потащил прямо через обломки кухонного стола мимо стойки, но внезапно потерял равновесие и упал на спину, не выпустив при этом свою поклажу. Фернандо упал в благословенную тень спальни. Он никогда еще не испытывал столь приятной прохлады, хотя жар уже начал накапливаться и здесь.

Поднявшись на ноги, он втащил Дейла в спальню и поволок его к отверстию. Положив Дейла головой к дыре, Фернандо сначала сам выбрался из трейлера, а затем сунул руки внутрь, взял Дейла за плечи и с гулко бьющимся сердцем принялся вытаскивать его.

Огонь уже добрался до спальни и вылизывал дверную притолоку. Увидев это, Фернандо удвоил усилия. Ветер врывался в горло и мешал дышать. «Тяни! Тяни! — подстегивал он самого себя. — Еще сильнее!» Но Дейла что-то держало. Туго набитые карманы его рыбацкой куртки зацепились за края отверстия. Поскольку снять с Дейла куртку не было никакой возможности, Фернандо резким рывком освободил ее, а затем снова ухватил Дейла за плечи и потянул на себя. Он едва не издал победный крик, когда из отверстия показалась грудь Дейла, его живот, бедра. Последний рывок — и Фернандо завалился на спину, а безвольное тело Дейла оказалось на нем. Стихия обрушилась на них обоих с новой силой.

Однако у Фернандо не было времени отдыхать. Когда пламя заплясало уже в самом отверстии, рыбак поднял Дейла, взвалил его на правое плечо и потащил к своему трейлеру. Ввалившись внутрь и оставив бурю за спиной, он опустил Дейла на пол и стал шарить в темноте в поисках свечи. Когда он нашел и зажег ее, то чуть не застонал от блаженства.

Лицо Дейла кровоточило и было покрыто ранами. На нем буквально не осталось живого места. Даже сильный дождь не смог смыть с него кровь. Она текла и из разбитого носа. Фернандо поежился, но не от холода, а от неожиданно пронзившей его мозг догадки. Ведь мертвецы не кровоточат.

— Господи, да ты живой!

2

Боль разрывала его на части. Она вонзалась в него раскаленным кинжалом, терзала, глодала, словно голодная гиена. Все его лицо пульсировало болью. И затылок. И живот. О боже, его живот! А правая сторона груди болела так, что…

Когда нервные окончания вернулись к жизни, боль стала настолько сильной, что вырвала его из забытья и вернула в реальность. Он силился открыть распухшие веки, и ценой огромных усилий ему это удалось. В темноте он увидел пламя. Он лежал на полу трейлера, и огонь скоро должен подобраться к нему. Сиена… Где она? Застонав, он отвернулся от огня. К нему прикоснулись чьи-то руки. Люди Белласара… над ним склонилось чье-то лицо. Сейчас Белласар снова ударит его. Он зажмурился, и от этого разбитое лицо пронзил новый укол боли.

Далекий голос проговорил что-то, чего он не понял. Он пошевелился.

— Лежи смирно, — произнес голос по-испански. — Ты в безопасности.

Малоун снова приоткрыл глаза и увидел лицо с седой щетиной, изрезанное морщинами от многих лет работы под жарким солнцем.

— Ты в безопасности, — повторил Фернандо.

Какое-то движение заставило Малоуна вздрогнуть от неожиданности, но в следующий момент он осознал, что это жена Фернандо вытирает ему лоб влажной тряпкой. Еще одно движение заставило его посмотреть в угол, где испуганно затаились детишки рыбака.

Ему было больно дышать носом, поэтому он приоткрыл рот. Тогда заболела челюсть, а когда он попытался вдохнуть полной грудью, невыносимая боль пронзила правую сторону груди.

Снаружи завывал ветер. В окна трейлера колотил дождь.

— Сиена, — с трудом произнес Малоун. — Где…

Фернандо наморщил лоб, как если бы Малоун говорил на тарабарском языке, что, собственно, соответствовало действительности, по крайней мере для него. Мало того что Малоун произнес это на английском, которого Фернандо не знал, он еще упомянул имя Сиены, которого мексиканец никогда раньше не слышал. Он знал ее под именем Беатрис.

— Беатрис, — поправил себя Малоун. — Donde está? Qué pasa?[114]

Фернандо и Бонита обменялись тревожными взглядами.

— Qué pasa? — повторил свой вопрос Малоун.

Фернандо вздохнул и рассказал то, чему он стал свидетелем. Малоун закрыл глаза. Душевная боль ранила сильнее, чем физическая. Он представил себе, какой ужас испытывала Сиена, когда ее заталкивали в машину. Сейчас ей, должно быть, еще страшнее, поскольку Белласар уже готовится сделать с ней то, что задумал.

Если она еще жива.

Как давно они забрали ее? Пытаясь привести в порядок мысли, Малоун посмотрел на часы. Они показывали почти 22.30. Белласар и его свора приехали на закате, около 20.45. Малоун понятия не имел, сколько времени они оставались здесь после того, как он потерял сознание, но сомневался, что долго. Следовательно, они уехали примерно полтора часа назад.

«Сейчас они, наверное, уже подъезжают к границе, — тоскливо подумал он. — Впрочем, нет, я ошибаюсь!» Слушая, с какой неистовой силой дождь барабанит в окна, Малоун понял, что гроза задержит их. Возможно, им даже придется заночевать в Санта-Кларе. Значит, шанс еще есть!

— Помоги мне встать, — попросил он Фернандо.

— Нет, тебе нельзя двигаться.

— Прошу тебя. — Малоун поморщился от боли. — Помоги мне подняться.

— Но…

Он застонал, но все же заставил себя сесть. К горлу подкатила тошнота, но он, не обращая на это внимания, попытался подняться на ноги.

— Loco! — проворчал Фернандо, помог ему встать и удерживал за талию, поскольку Малоуна мотало из стороны в сторону.

Малоун положил руки на карманы своей куртки.

— Открой эти застежки.

Не понимая, зачем это нужно, Фернандо все же выполнил просьбу и вытаращил глаза, увидев толстые пачки песо, которые Малоун вытащил из карманов.

— Половина этого — твое, — сказал Малоун.

— Что?!

— Я оставлю себе немного денег. Они могут понадобиться мне, чтобы добраться до Юмы. Или же… — Он умолк и подождал, пока пройдет новый приступ тошноты. — Твоя доля — примерно четыре тысячи долларов.

Жена Фернандо охнула и прикрыла рот ладонью.

Малоун порылся в кармане джинсов и вытащил ключи от «Эксплорера».

— Ты был хорошим другом. Спасибо тебе.

Голос Фернандо задрожал от нахлынувших эмоций.

— De nada.[115]

— А теперь, если можешь, сделай мне еще одно одолжение.

Фернандо молчал, ожидая продолжения.

— Проводи меня до машины.

3

Что-то в том, как Малоун это произнес, удержало Фернандо от возражений. Он молча кивнул и, чтобы не причинить ему боль, взял Малоуна за талию с левой стороны — там, где у него болело не так сильно.

Когда Малоун открыл дверь трейлера, в их лица ударили струи ливня. Чейз внутренне собрался и, поддерживаемый Фернандо, вышел во враждебную темноту. Промокнув насквозь в первые же секунды, они побрели к опустошенному пожаром трейлеру. Несмотря на дождь, кое-где все еще пробивались языки пламени. Они направились к «Эксплореру», стоявшему рядом с трейлером. Только бы огонь не причинил машине вреда! Мысль об этом заставила сердце Малоуна биться быстрее. Даже под холодными струями ливня он покрылся горячим потом.

В воздухе пахло дымом. Вспышка молнии позволила ему рассмотреть правую сторону машины. От жара краска пошла пузырями, но стекла были целы.

— Фернандо, посмотри на колеса. Они целы?

— Да.

— Помоги мне забраться в машину.

Фернандо подсадил его и помог устроиться за рулевым колесом. От усилий, которые пришлось приложить для этого Малоуну, боль в ребрах усилилась, и на несколько секунд у него потемнело в глазах. Он на ощупь пытался сунуть ключ в замок зажигания.

— Ты уверен, что у тебя получится? — озабоченно спросил Фернандо.

— Я должен.

— Мы будем молиться за тебя.

— Мне это понадобится.

Малоун повернул ключ. Несколько секунд стартер крутился вхолостую, и он испугался, что дождь залил свечи, но затем двигатель все же завелся. Малоун включил фары. Их свет с трудом проникал сквозь плотную пелену тьмы и дождя. Когда Малоун включил «дворники», он увидел Фернандо, бегущего к своему трейлеру. Затем он нажал педаль газа, и, выбросив из-под колес веер мокрого песка, машина помчалась в направлении Санта-Клары.

Сильный ветер вздымал огромные валы и швырял их далеко на берег, поэтому Малоуну приходилось жаться к темным дюнам и ехать не слишком быстро, чтобы не врезаться в них. Он злился, но ничего не мог изменить. Утешала только одна мысль: Белласар находится в равных с ним условиях. И все же у них фора в полтора часа, и, когда они уезжали, гроза еще не бушевала с такой силой.

Малоун не сомневался в том, что Белласар направляется в ближайший отсюда крупный аэропорт, а таковой имелся только в Юме. Так быстро он мог добраться сюда лишь на самолете, и уж точно не из Франции. Однако в такую грозу о том, чтобы подняться в воздух, нечего и думать, а невозможность вылета сводит полуторачасовую фору Белласара на нет.

Дорогу перерезала канава, и прежде чем Малоун успел нажать на педаль тормоза, «Эксплорер» плюхнулся в нее, но тут же выбрался на противоположную сторону, выплеснув по обе стороны от себя фонтаны воды. Вода обрушилась и на лобовое стекло. С трудом справляясь с автомобилем, ведя его наполовину вслепую, Малоун думал, откуда здесь могла взяться эта канава. Потом он вспомнил, что эту дорогу действительно перерезали широкие, но неглубокие желобки, по которым во время небольших дождей, очевидно, вода стекала к морю. Он понял, что потоп, обрушившийся на землю нынче ночью, размыл такой желобок, превратив его в настоящую канаву, по которой теперь несся стремительный поток.

«Дворники» очистили лобовое стекло, и почти сразу же фары высветили впереди еще одну канаву, шире прежней. Он инстинктивно нажал на тормоз, но тут же понял, что это неверное решение. Колеса машины зароются в сырой песок, и она застрянет намертво. Нужно, наоборот, прибавить скорость. Перебросив ногу с педали тормоза на газ, Малоун вдавил ее в пол, и машина рванулась вперед. Когда ее передняя часть ударилась о воду, у Малоуна щелкнули зубы. Взметнулись фонтаны воды, но машина упрямо продолжала продвигаться вперед. Она почти плыла.

Наконец передние колеса стали карабкаться на противоположную сторону канавы, но безуспешно. Задняя часть машины все еще оставалась в воде. Колеса крутились, зарываясь в песчаное дно канавы, сопротивляясь течению. Малоун надавил на педаль газа сильнее и почувствовал, как зад «Эксплорера» повело в сторону. «О боже, — мелькнула мысль, — меня сносит!»

«Эксплорер» беспомощно вихлялся в водном потоке, а Малоун столь же беспомощно крутил в разные стороны рулевое колесо. Тщетно. Теперь машиной управлял водный поток.

Вода залила двигатель, электросистему закоротило, и фары погасли. Малоун чувствовал, как вода рвется под днищем машины, швыряя ее из стороны в сторону. Мотор заглох. Застряв между двумя стенками широкой канавы, автомобиль превратился в затычку, которую бурный поток атаковал со всей доступной ему силой. Вода мчалась мимо окон, билась в корпус машины, словно пытаясь сбросить ее со своего пути, обрушивалась на стекла и крышу.

«А ведь я могу здесь и утонуть к чертям собачьим!» — подумал Малоун. Он перебрался на пассажирское сиденье, нажал на кнопку электростеклоподъемника и тут же вспомнил про короткое замыкание. Теперь электрики в машине попросту не существовало. Тогда он дернул за рукоятку открывания двери, но ничего не произошло, если не считать очередного приступа боли, пронизавшей его от этого усилия. Он повторил попытку, навалившись на дверь плечом. Она слегка приоткрылась. Малоун продолжал давить на нее, и вот, когда зазор стал чуть больше, на помощь ему пришел поток, распахнув дверь настежь и вырвав из салона его самого.

Малоун едва успел набрать в легкие воздух, как очутился под водой. Он пытался плыть, но у него ничего не получалось. Течение крутило его, как щепку, и когда, потеряв всякую надежду на спасение, он уже был готов впустить воду в легкие, его руки ощутили пологий край канавы. Малоун вцепился в долгожданную твердь так, что заболели пальцы, и, оттолкнувшись ногами от дна, стал карабкаться вверх.

Взобравшись на песчаную кромку, он без сил рухнул на колени. На его голову обрушилась очередная волна. Однако теперь она уже не представляла угрозы. Полуослепший, он хватал ртом воздух и дрожал. Несмотря на боль в ребрах, его грудь вздымалась, подобно кузнечным мехам.

Санта-Клара слишком далеко. Ему нипочем не дойти до нее в такую непогоду. А от Фернандо его отделяют два бурных потока, которые он ни за что не преодолеет. Скорее всего, он умрет здесь же от переохлаждения.

Впрочем, все это пустяки! Собственная судьба не волновала Малоуна. Единственное, что сейчас имело для него значение, это добраться до Сиены. А теперь он лишился этой возможности.

Впереди вспыхнули огни. Автомобиль!

«Помощь! — подумал он и с трудом поднялся на ноги. — Кто-то спешит мне на помощь!» Щурясь от яркого света, Малоун взмахнул руками, но тут другая мысль пронзила его мозг: «Водитель может не увидеть меня в темноте и дожде, и тогда я превращусь в кусок бессмысленного мяса». «Стой!» — мысленно кричал он, обращаясь к неведомому шоферу. Свет фар неумолимо приближался.

Тут в голову ему пришла еще одна — не менее тревожная — мысль. Никто не станет кататься по этому пляжу ночью, да еще в такую погоду, если только это не…

Это наверняка полиция! Кто-то увидел огонь, и теперь местные блюстители порядка торопятся начать расследование.

А может, это друзья Рамиреса, обеспокоенные его отсутствием.

Пытаясь укрыть лицо от хлыстов дождевых струй, Малоун начал лихорадочно оглядываться в поисках места, где можно было бы укрыться, но обнаружил лишь песчаную дюну справа от себя. Он поплелся туда, но ноги онемели от холода, и ему показалось, что столь короткий путь занял у него целую вечность. Наконец он обогнул дюну и упал на песок. Больше он не смог бы сделать ни одного шага.

Из своего укрытия Малоун видел, как фары машины осветили водный поток, из которого только что выбрался он сам. Автомобиль начал сбрасывать скорость. Малоун гадал: водитель вовремя увидел канаву или те, кто сидел в машине, увидели его самого?

Автомобиль остановился прямо перед канавой. С такого расстояния Малоун не мог определить, была ли это полицейская машина или нет. Он ждал, что будет дальше.

Из машины вышли двое мужчин, и лучи их фонариков заплясали по поверхности дюны.

«Черт! — мысленно выругался Малоун. — А вдруг они работают на Белласара и вернулись, желая убедиться в том, что я сгорел?»

Он пополз к следующей дюне. Однако огоньки фонариков приближались быстрее, чем он передвигался. Они обследовали первую дюну, обнаружили его следы и пошли по ним.

Малоун полз. Больше у него ни на что не осталось сил. Собственные руки и колени казались ему чужими. Он ощущал себя тараканом на открытом пространстве и при включенном свете.

Наконец лучи фонариков пригвоздили его к песку, и он зажмурился, ожидая пулю, которая проделает дыру в его затылке.

— Господи, что с тобой приключилось? — прозвучал знакомый голос.

Малоун поднял голову и, щурясь, посмотрел на сказавшего это.

— Боже мой, Чейз! — воскликнул Джеб, помогая ему встать на ноги. — Тебе срочно нужно в больницу.

4

— Нет! Только не в больницу!

— Что? Я тебя не слышу! — Джеб гнал машину с предельно возможной в таких условиях скоростью и лишь теперь рискнул бросить взгляд на Малоуна, распростершегося на заднем сиденье.

— В аэропорт, — промычал Малоун. — В аэропорт Юмы.

— Бедняга бредит, — проговорил мужчина, сидевший справа от Джеба.

— Крепись, — бросил через плечо Джеб.

— Аэропорт Юмы. — Малоуна колотила мелкая дрожь. — Белласар там. Он забрал Сиену.

— Что?!

Малоун попытался рассказать про Рамиреса.

— Я знаю про него, — заявил Джеб. — Сегодня утром Рамирес воспользовался компьютером мексиканского департамента иммиграции, чтобы получить данные на супружескую пару Дейла и Беатрис Пери. Дейл Пери был одним из нас.

— Я забрал его бумажник.

— Мы со временем догадались об этом. Через полчаса после того, как всплыло на поверхность его имя, я уже был в Конторе и разговаривал с мексиканским офицером, компьютером которого воспользовался Рамирес.

— Белласар появился раньше вас, — с трудом проговорил Малоун.

— Но как? — подхватил его мысль Джеб. — Дейл Пери был не его, а нашим человеком, за это я ручаюсь. Белласар не мог знать про него.

— Если только кто-то в Конторе не получает ежемесячное жалованье от Белласара. — Каждое слово давалось Малоуну с огромным трудом. — Иначе откуда Белласар мог узнать о том, что мы находимся в конспиративном особняке ЦРУ в Вирджинии?

Новый удар грома, казалось, раздробил небо подобно вселенской кувалде. Когда рокот умолк, в машине повисла гробовая тишина.

— Черт! — выругался Джеб.

Малоун дрожал, обняв себя руками.

— Он замерзает. Его нужно переодеть. — Коренастый напарник Джеба повернулся к заднему сиденью, открыл стоящую на полу дорожную сумку и вытащил оттуда джинсы и рубашку. — Поскольку нам предстоит работать вместе, я могу позволить себе представиться. Меня зовут Диллон.

— Я включил печку на полную мощность, — сообщил Джеб. — Сейчас ты согреешься, Чейз!

Джеб гнал что было сил, но при такой отвратной погоде дорога до границы все равно заняла у них целых четыре часа — ровно в два раза больше, чем обычно. Джеб пытался дозвониться по сотовому телефону до властей Юмы и предупредить их, чтобы они не выпускали самолет Белласара, но из-за грозы мобильная связь не работала.

Уже возле самой границы погода улучшилась, но им все равно понадобился еще целый час, чтобы добраться до Юмы.

Сотовый телефон наконец заработал. Малоун, который то проваливался в горячечный сон, то выплывал из него, слышал, как Диллон что-то торопливо говорил в трубку. Чейз прилагал все усилия, чтобы оставаться в сознании. Заранее зная, что это причинит ему боль, он все же задерживал дыхание, пытаясь услышать, что говорит собеседник Диллона.

— Есть!

Джеб свернул на дорожку, ведущую к летному полю какого-то заштатного аэропорта, и, затормозив, остановился у входа в одноэтажный авиационный терминал. Вдоль бетонной дорожки уже успели выстроиться полицейские машины с мигающими на крышах красно-синими проблесковыми маячками. Выскочив из машины, Джеб подбежал к группе стоявших поодаль офицеров. Малоун сделал попытку приподняться на сиденье и последовать за ним, но в следующий момент увидел обращенное к нему пепельное лицо Джеба и все понял.

— Мне очень жаль, Чейз. Самолет Белласара поднялся в воздух сорок пять минут назад.

Малоун провалился в темноту.

5

— Ваши ребра сильно помяты, но не сломаны, — сообщил врач. Оконные стекла вибрировали от рева двигателей реактивных самолетов, взлетавших и садившихся на аэродроме военно-воздушной базы морской пехоты, расположившейся на окраине Юмы. — Зато у вас сломан нос и сильное сотрясение мозга.

— Надеюсь, оно меня не убьет?

Долговязый и тощий доктор с любопытством посмотрел на Малоуна сквозь толстые стекла очков.

— Нет, не убьет, если вы некоторое время проведете в постели.

— Он намерен отправиться по следу Белласара, — сказал Джеб. — Но ты можешь не волноваться, Чейз, мы сами займемся этим. И ты сейчас не в лучшей форме.

— Как ты собираешься это сделать?

— Я не…

— Каков твой план? Каким образом ты намерен вернуть Сиену?

Джеб отвел глаза в сторону.

Доктор посмотрел сначала на одного, затем на другого и сказал:

— Извините, джентльмены, но я, очевидно, не должен слышать всего этого.

С этими словами он вышел и плотно закрыл за собой дверь.

— Ты знаешь, куда направился Белласар? — спросил Малоун.

— В южном направлении воздушного пространства Мексики.

— А потом?

— К тому времени, когда мы поставили мексиканские власти на уши, его самолет уже исчез с их радаров.

Несмотря на болеутоляющие таблетки, которые по настоянию доктора принял Малоун, боль не переставала пульсировать под кожей головы.

— Следовательно, можно предположить, что он перелетел через залив и направился в сторону Тихого океана.

— Это всего лишь твое предположение.

— Он мог отправиться куда угодно.

— Мы направили запрос в Канаду и центрально-американские государства и попросили их сообщать нам о появлении над их территорией любых неопознанных самолетов.

Малоун потер лоб.

— Мы не можем быть уверены в том, что он отправится в свое поместье во Франции. Но я не сомневаюсь: что бы он ни задумал сделать с Сиеной, это произойдет лишь после того, как он выведет ее из самолета. Это дает нам еще немного времени.

— Времени для чего? Что мы можем предпринять против человека, обладающего такой огромной властью? Мне очень жаль, Чейз…

— Я не отступлю! Расскажи мне все, что вам удалось выяснить о Белласаре после нашего исчезновения. Возможно, какая-то информация окажется полезной для нас.

— Торговец оружием, которого Белласар собирался использовать в качестве дилера…

— Тарик Ахмед.

Джеб кивнул.

— До Ахмеда дошли слухи о том, что жена Белласара сбежала от него с другим мужчиной. Ему неизвестно, что в этом замешана Контора. Белласар пытался держать это в тайне, но побег Сиены поставил под угрозу их переговоры. Ахмед из тех людей, которые считают, что, если мужчина не может разобраться с собственной женой, он не в состоянии разобраться и с бизнесом. Восточные дела! Поэтому существует вероятность того, что Белласар сохранит ей жизнь, чтобы продемонстрировать Ахмеду: вот, я вернул ее, и я снова ее босс.

— Может быть, — загадочно ответил Малоун.

— Ты бы заглянул в свои глаза! О чем ты думаешь?

— Белласар может устроить для Ахмеда демонстрацию того, что он «настоящий мужчина». А знаешь как? Он пригласит турка к себе и убьет Сиену у него на глазах.

Стекла снова задрожали. На взлетно-посадочную полосу садился очередной самолет.

— Да, Белласар на это способен, — согласился Джеб. — Убить жену в присутствии Ахмеда… Для него это стало бы решением многих проблем. Он не только заставит турка вернуться за стол переговоров, но и нагонит страха на всех, кто недооценивал его.

— Твои люди должны не сводить глаз с Ахмеда, и тогда…

— Он приведет нас к Белласару.

— И Сиене.

Джеб вытащил из кармана сотовый телефон.

6

Фюзеляж «Гольфстрима-5» дрожал от рева мощных двигателей. Сиена смотрела в иллюминатор на покрытую белыми бурунами поверхность Тихого океана. Ей не хотелось думать о подобном, но она понимала, что, возможно, видит эту картину в последний раз. Впрочем, какая разница! Переведя взгляд на спинку переднего кресла, она стала вспоминать, что сделал Дерек с Чейзом. Она вновь увидела Чейза лежащим на полу и подбирающийся к нему огонь. Он был мертв, и ничто другое не имело значения.

В проходе рядом с ней возникла чья-то фигура. Это был Поттер. Она еще никогда не видела на его физиономии столь зловещего выражения.

— Этот фокус с рюкзаками в самолете… Умно придумано, — сказал он. — Мне доставит огромное удовольствие наблюдать за тем, что с вами сделают.

Сиена перевела взгляд обратно на спинку переднего сиденья. Тень от фигуры Поттера сменилась другой, большей по размеру, и ей не понадобилось смотреть вбок, чтобы выяснить, кто это был.

— Что ты им рассказала?

— Все.

— Значит, ничего существенного. Ты никогда не присутствовала на деловых переговорах, в одной постели мы тоже не лежали, и я не исповедовался тебе на сон грядущий. Ты ничего не знаешь.

— Значит, тебе нечего бояться.

— Ты прожила со мной столько лет и не знаешь обо мне самого главного! — Дерек взял Сиену за подбородок и повернул ее голову к себе. — Я ничего не боюсь!

— Я не жила с тобой, Дерек.

— Что ты несешь?

— Ты никому не позволил бы жить с тобой. Я просто делила с тобой кров.

— Почему ты предала меня?

— А ты бы хотел, чтобы я покорно ждала, когда ты меня убьешь? Планировать мое убийство — это нормально, а моя попытка избежать этого — предательство? Ты — высокомерный, самовлюбленный выскочка! Даже если бы ты не собирался убить меня, я все равно сбежала бы от тебя! Впервые в жизни я встретила человека, для которого моя жизнь была важнее, чем его собственная.

— Я дал тебе все лучшее, что есть в этом мире!

— И относился ко мне, как к любому другому предмету из своих коллекций!

— Это лучше, чем смерть!

7

— Отлично! — Джеб нажал на кнопку разъединения связи, сунул телефон в карман и повернулся к Диллону, чтобы рассказать о том, что он выяснил. Малоун копался в завалах старой мебели, которой было набито арендованное им и Сиеной хранилище.

— Не пойму, какого хрена нам здесь понадобилось, — ворчал Джеб.

— Мне нужен вот этот чемодан.

— Что там такого важного? Я уже дал тебе сухую одежду.

Малоун открыл чемодан.

Джеб вытаращил глаза на пачки банкнот.

8

— Нет, это ты приезжай ко мне! — взвизгнул Ахмед в трубку телефона шифрованной связи. За окнами звуки оживленных улиц Стамбула становились все громче. — С какой стати я должен лететь к тебе? Это ведь у тебя дела пошли наперекосяк, значит, ты и должен восстановить мое доверие по отношению к тебе!

— Но у тебя нет необходимого оборудования!

Голос Белласара прерывался треском статического электричества. Он разговаривал по оснащенному скремблером телефону с борта собственного самолета. Его самолет совершил посадку и дозаправился на частном аэродроме в Сан-Сальвадоре, куда они прилетели из Майами, узнав о том, что Сиена и Малоун скрываются на Баха-Калифорния.

— Мои эксперты не могут гарантировать безопасность эксперимента, если только он не будет проводиться в надлежащих условиях.

— Если это оружие такое чувствительное, какого черта я стану его покупать?

— Я обещаю: после демонстрации, которую я собираюсь для тебя устроить, все твои сомнения развеются!

— Тебе придется постараться, чтобы убедить меня в том, что твои дела в порядке.

— Завтра же ты станешь единственным — и самым главным — зрителем шоу, которое я для тебя устрою. Поверь мне, ты еще никогда не видел ничего подобного.

9

После того как принадлежащий Конторе реактивный самолет набрал максимальную скорость, Джеб вернулся из пилотской кабины, где он вел какие-то переговоры по рации.

— Только что поступило сообщение о том, что Ахмед приказал своему пилоту готовить самолет к вылету в Ниццу.

— Значит, встреча назначена в поместье Белласара, — сказал Малоун. — Мы можем перехватить Белласара в аэропорту Ниццы и освободить Сиену.

— Нет. Он слишком сильно опередил нас. Нам ни за что не поспеть туда вовремя.

— Но ты можешь связаться с французскими властями. Пусть они задержат его.

— На каком основании? С точки зрения французского закона, он не сделал ничего противоправного.

— Тогда, черт побери, вызови команду спецназа, и пусть они освободят Сиену!

— Не получив предварительно согласия французских властей? В главном аэропорту города? Телохранители Белласара не будут просто лупать глазами. Они начнут стрелять. Могут погибнутьневинные люди.

— Черт! Ты хочешь сказать, что мы знаем, где и как он убьет ее, но не можем ничего сделать?

— Если бы решения принимал я, все было бы иначе. Но парадом командует Лейстер.

— Эта сволочь…

— Да-да, этот козел нравится мне не больше, чем тебе, — сказал Джеб, — но в чем-то он прав. Мы не можем устроить международное побоище, в основе которого — с точки зрения посторонних — лежит обычная семейная ссора.

Малоун дрожал от перевозбуждения, боли и усталости.

— Когда ты в последний раз принимал обезболивающее? — спросил Джеб.

— Эти таблетки сшибают меня с ног.

— Вот и хорошо. Тебе нужно отдохнуть.

Они обменялись взглядами. Наконец Малоун сдался и проглотил две таблетки, оставленные врачом. Он пытался убедить себя в том, что еще не все потеряно, что он еще может спасти Сиену, но при этом в его мозгу постоянно звучал мерзкий голосок, твердивший, что все его надежды тщетны.

«Не сдавайся! — приказал он себе. — Она еще жива!»

10

Больше с ней никто не говорил. На нее даже никто не смотрел. «Они ведут себя так, будто я уже труп», — подумала Сиена.

Во время полета всем принесли еду. Всем, кроме нее, — еще одно подтверждение того, что она больше не существует для этих людей. Нет, она не была голодна. Смерть Чейза настолько опустошила ее, что о еде она не могла и думать. Но дело было в другом. Если она будет голодать, то только по своей воле!

Сиена прошла в заднюю часть самолета, где находилась кухня, налила себе чаю и взяла пачку крекеров. Когда она возвращалась к своему месту, на нее по-прежнему никто не смотрел. Она как будто превратилась в привидение, которое никто не видел. Страх уступил место ярости. Ей захотелось выплеснуть горячий чай в физиономию Дерека.

Нет, она выживет! Правда, о том, как ей это удастся, Сиена не имела ни малейшего представления. Она знала только одно: нужно наступать. Выжить еще недостаточно. Дерек должен заплатить за все, что он сотворил!

Эта мысль настолько овладела ею, что Сиена, несмотря на полное отсутствие аппетита, заставила себя откусить кусок крекера, прожевать его и проглотить. А затем еще и еще один.

На нее по-прежнему никто не смотрел. Глядя в затылок Дереку, она с ненавистью подумала: «Запомни, ублюдок, я не вещь! Меня нельзя повесить на стену». Злая память перенесла ее обратно в ту комнату, где она увидела собственный портрет и портреты других жен Дерека. А еще фотографии его сестры, на которую все они были так похожи. И манекены, и аккуратно расставленную на полках обувь, и альбом для вырезок. И урну. «Ничего этого не произошло бы со мной, если бы я не была похожа на сестру Дерека», — подумала Сиена.

И тут по ее спине пробежал холодок. Сердце гулко заколотилось. Она поняла: сестра Дерека — ее единственный шанс на спасение.

11

— Извини, Чейз, но я вынужден тебя разбудить.

Малоуну казалось, что его веки тяжелее гирь. Постепенно из тумана, плававшего перед глазами, проступили очертания склонившегося над ним Джеба.

— Вид у тебя такой же обалдевший, как вчера. Сколько пальцев я тебе показываю?

— Три…

— В глазах не двоится?

— Нет…

— Не тошнит?

— Нет…

Малоун потер ладонями лицо и тут же пожалел об этом, поскольку ссадины и кровоподтеки ответили на это движение острой болью. Он посмотрел в темноту за иллюминатором самолета.

— Где мы?

— Над Атлантикой. Ты помнишь, как мы садились для дозаправки в Даллесе?

Поколебавшись пару секунд, Малоун утвердительно кивнул:

— Да.

— Что ж, я думаю, твое состояние не вызывает опасений.

— Куда мы направляемся?

— В Южную Францию.

— А Лейстер не возражает?

— Он ничего не знает об этом.

Малоун удивился еще больше, когда увидел, что Диллон, напарник Джеба, разговаривает с пятью коренастыми мужчинами, сидящими в передней части салона.

— Кто это такие?

— Когда мы находились в Юме, я сделал несколько звонков. Им нужна работа. Когда они поднялись на борт в Даллесе, ты спал.

— Но ты же сказал, что Лейстер не санкционировал операцию?

— Совершенно верно. Она неофициальная. Этих людей ты нанял, уплатив им содержимым твоего чемодана.

— Несанкционированная операция может обернуться для тебя увольнением. Почему ты рискуешь своей шеей?

— Потому что ты спас мне жизнь в Панаме.

— Ты уже рассчитался со мной за это.

— Нет, если бы не я, ты не оказался бы впутанным во все это дерьмо.

— Если бы не ты, я бы никогда не встретил Сиену.

— Вот и давай попробуем вырвать ее из лап этого подонка, — сказал Джеб. — Взгляни, это последняя информация, которую нам удалось получить.

Малоун, наморщив лоб, смотрел на папку, которую протягивал ему Джеб. Открыв ее, он сразу же наткнулся на фотографию.

— Сиена! — выпалил он и тут же с ужасом осознал, что ошибся. На снимке были изображены красивая темноволосая женщина и Белласар. Они сидели на открытой террасе, выходящей на пляж, и пили шампанское из хрустальных бокалов.

— Этот снимок был сделан в Пуэрто-Вальярта три месяца назад, — пояснил Джеб. — Вокруг было полно охранников Белласара, поэтому фотографу пришлось работать издалека. Из-за неудобного угла, под которым проводилась съемка, и зернистости на первый взгляд кажется, что это Сиена. Однако на самом деле эта женщина — дочь крупного французского промышленника. Он, в частности, производит оружие, которое продает Белласар. Белласар познакомился с ней полгода назад на приеме, который давал ее отец.

— Как раз тогда Белласар стал избегать Сиены. Ну конечно! Он нашел для нее замену! — Малоун сосредоточенно рассматривал фотографию. — Будь у нее чуть длиннее волосы и чуть уже подбородок — и ее не отличишь от Сиены.

— И от сестры Белласара. — Джеб указал на следующую фотографию. — Пока Сиена не рассказала нам про нее, мы понятия не имели о том, какое значение имела для Белласара его сестра.

Потирая подбородок, Малоун изучал второй снимок. Черноволосая красавица, изображенная на нем, не была Сиеной, но при этом у нее было то же сложение, тот же тип лица, а в глазах тлел тот же огонек, что и у Сиены. При не столь ярком освещении ее можно было бы принять за Сиену и наоборот.

— Белласар и его сестра стали любовниками, когда ему исполнилось четырнадцать, а она была на год младше.

— Что?

— Утверждают, что его сестра — ее звали Кристина — была на редкость эгоистична и к тому же импульсивна. Они были неразлучны и все делали вместе.

— Но если это было столь очевидно, их родители должны были об этом знать. Они не возражали?

— У них не было такой возможности.

На лице Малоуна появилось озадаченное выражение.

— Родители погибли во время пожара в их летнем доме в Швейцарии тем же летом, когда Белласар и его сестра сделались любовниками. — Джеб многозначительно посмотрел на Малоуна.

— О черт! — пробормотал тот.

— В течение трех следующих лет Белласар и Кристина только и делали, что развлекались и катались по всему миру: Рим, Лондон, Рио… Компанией управлял совет опекунов, но когда Белласару исполнилось восемнадцать, они с сестрой взяли контроль над бизнесом в свои руки. Они привыкли жить с размахом и поэтому стали вести бизнес поистине безжалостно, но через тринадцать лет их увеселениям пришел конец.

— Что ты имеешь в виду?

— Кристина погибла, упав с балкона гостиницы в Риме. Судя по всему, одного Белласара ей было мало, и она путалась со всеми мужиками, которые ей попадались. И не только с мужиками. Однажды ночью, когда они находились в Риме, Белласар ворвался в гостиничный номер и застукал сестрицу в кровати с другой женщиной. Он не смог сдержаться, завязалась драка, а закончилось это тем, что Кристина свалилась с балкона.

— Он убил свою сестру? — Малоун почувствовал во рту горький привкус. — Но, судя по этому досье, ему не было предъявлено обвинение?

— Единственным свидетелем была та женщина, с которой Белласар застал сестру. Он подкупил ее. Официальная версия была такой: сестра Белласара принимала наркотики — что, кстати, соответствует действительности, — и она перемахнула через перила, находясь в состоянии сильного наркотического опьянения. Через три месяца подкупленная свидетельница погибла в автомобильной катастрофе.

— И с тех пор он не перестает искать замену погибшей сестре.

12

Сиена понимала, что ей необходимо попробовать заснуть. Во-первых, ей необходимо иметь ясную голову, а во-вторых, весь ее план зависел от одного: Дерек должен знать, что она спала.

Поначалу она просто прикинулась спящей, закрыв глаза и опустив назад спинку кресла. В ее голове бурлил водоворот лихорадочных и разрозненных мыслей, над которыми властвовал страх. Отчаянно пытаясь подавить его, она сконцентрировалась на монотонном гудении двигателей самолета. Темнота под ее закрытыми веками сгущалась.

Чья-то рука грубо потрясла ее за плечо.

— М-м-м, — сонно промычала она.

— Просыпайтесь. — Поттер снова потряс ее.

Сиена открыла глаза и тут же зажмурилась от яркого света в салоне. При этом она заметила, что за иллюминаторами все еще темно.

— Идите в туалет! — приказал — не сказал, а именно приказал — Поттер.

— С какой стати?

— Сейчас мы будем садиться. Идите в туалет и оставайтесь там до тех пор, пока я не скажу.

Самолет уже шел на посадку. Посмотрев в иллюминатор, Сиена увидела внизу огни и узнала яркую ленту проспекта д’Англез, вытянувшегося вдоль залива Лазурного берега.

— Делайте, что вам велено, черт побери! — рявкнул Поттер. Он расстегнул ее ремень безопасности и выдернул Сиену из кресла с такой силой, что у нее щелкнули зубы. Затем он потащил ее через весь салон в хвостовую часть самолета и затолкал в тесную кабинку туалета.

Когда дверь захлопнулась перед самым ее носом, Сиена вспомнила времена, когда Дерек попросту убил бы Поттера, если бы тот позволил себе обращаться с ней столь бесцеремонно. Но теперь он даже не повернул головы.

Звук двигателей изменился, и Сиена уперлась руками в стенки туалета. Через несколько секунд она ощутила легкий толчок. Шасси самолета соприкоснулось с бетоном взлетно-посадочной полосы.

Что бы там ни задумал Дерек, теперь ждать осталось недолго. Она молилась, чтобы он не продолжал демонстрировать свое презрение к ней столь явным образом. Для осуществления ее плана Сиене было необходимо установить с ним контакт, чтобы появилась возможность поговорить.

Тусклое освещение заставляло ее выглядеть больной. Именно так она себя и чувствовала. Ссадина на челюсти, куда ударил ее Рамирес, опухла и выглядела пугающе. «Если мне когда-то и нужно было выглядеть хорошо, то это сейчас!» — напомнила она себе. Услышав в салоне голоса (очевидно, в самолет вошли чиновники таможни и иммиграционной службы), Сиена торопливо стала приводить себя в порядок. Она ополоснула лицо, смыв запекшуюся кровь, причесала, как могла, волосы, припудрила ссадину и накрасила губы. Верхняя губа нестерпимо болела.

Дверь туалета резко открылась.

— Пошли, — буркнул Поттер.

Сиена не заставила его повторять приказ дважды. Обойдя его, она пошла по проходу между креслами, стараясь не показать, что нервничает. Она старалась держаться с уверенностью, как будто между ней и Дереком ничего не произошло. Но от ее решительности не осталось и следа, когда она увидела, что у выхода ее ожидает не Дерек, а его телохранители.

Спустившись по трапу на бетон, она не ощутила сладкого запаха моря, хотя ей хотелось этого. Ведь это может быть последний раз, когда она его вдыхает. Но Сиена не могла допустить, чтобы хоть что-то отвлекало ее.

Вертолет уже прогревал двигатели. У Сиены возникло ощущение, что события развиваются с чудовищной, пугающей быстротой. Телохранители — двое по бокам и один сзади — подвели ее к открытому люку вертолета, но никто не помог забраться внутрь. Еще одно свидетельство того, как все изменилось. Она забралась внутрь сама, надеясь, что Дерек удостоит ее хотя бы взглядом, но этого не произошло. Хорошо, хоть ей удалось сесть рядом с ним раньше, чем это место занял кто-нибудь из охранников.

Поначалу она боялась, что Дерек пересядет, но после того, как телохранители сели, осталось всего одно свободное место в глубине вертолета, на которое с кислым видом уселся Поттер. Сиена застегнула ремень безопасности. Люки закрыли, и вертолет оторвался от бетона. У Сиены, как всегда в такие моменты, засосало под ложечкой.

Если не считать приглушенного звука двигателей, в салоне вертолета царила тишина.

— Мне приснился странный сон, — проговорила она, не глядя на Дерека.

Он продолжал смотреть вперед, словно не слыша ее. Сиена помолчала — она должна казаться растерянной, — а потом добавила:

— Я падала.

Ответа вновь не последовало.

Вертолет летел над темными холмами. Сиена напрягла память, пытаясь вспомнить все, что она видела в запертой комнате рядом со спальней Дерека. Портреты его прежних жен. Фотографии его сестры. Альбом с вырезками. Ей нужно вспомнить каждую деталь.

Сестра Дерека погибла 10 июня.

Газета, которую она видела на борту самолета, датирована 8 июня.

— Этот сон не был похож на обычный ночной кошмар, когда тебе снится, что ты падаешь, — продолжала она. — Когда кругом — темнота и ты не знаешь, куда летишь. Это было очень реалистично, как в жизни.

И вновь тишина, нарушаемая лишь гудением двигателей. Ее сердце билось так сильно, что ей казалось, будто оно вот-вот разорвется. Она сделала первый ход. Если Дерек не ответит…

— Падала? Куда?

Его голос прозвучал так тихо, что Сиене потребовалось несколько секунд, чтобы осознать смысл его вопроса и сформулировать ответ.

— На улицу. — Сиена вспомнила, что в свидетельстве о смерти было сказано: Кристина погибла в три часа утра. — Была ночь, но я видела уличные фонари, фары машин, свет в некоторых окнах. Потом я упала, в моей голове вспыхнули другие огни, и я проснулась.

— Падала, — повторил Дерек.

— Когда я ударилась об асфальт, боль была такой… — Она не договорила, и вновь воцарилась тишина.

Тридцать секунд.

Минута.

«Все, я проиграла», — мелькнуло в ее голове.

— А откуда ты падала? — неожиданно спросил он.

Сиена не ответила.

— Этого в твоем сне не было?

— Перила, — проговорила она, словно пытаясь вспомнить детали приснившегося, и с удивленной интонацией добавила: — Балкон.

Наконец-то Дерек повернул голову и посмотрел на нее.

— Балкон, — эхом повторил он.

— Да, балкон в гостинице. — Она вздрогнула и посмотрела в глаза Дерека, пытаясь установить с ним эмоциональный контакт. — Внутри меня все перевернулось. Все происходило как наяву.

— Балкон.

В долине, открывшейся впереди, засверкали огни. Пилот идентифицировал себя и получил разрешение пересечь границу поместья. Вертолет начал снижаться.

— Кто-то назвал меня Кристиной.

Глаза Дерека расширились.

— Какой-то мужчина. Я не понимаю. Почему я откликнулась на это имя?

— Довольно. Хватит с меня, — равнодушно проговорил Дерек.

— Почему?

— Кто рассказал тебе о ней?

— Я не понима…

— ЦРУ?

— Ты знаешь кого-нибудь по имени Кристина? — спросила Сиена.

— Есть только один способ покончить с этим. Опиши балкон.

— Я…

— Если твой сон был столь реалистичным, как ты утверждаешь, ты должна была видеть балкон, с которого упала. Ты тут так живо все расписывала. Опиши мне балкон.

Сиена колебалась. Она оказалась перед необходимостью строить догадки, и если она не угадает… Она снова стала вспоминать фотографии на стене запертой комнаты. На одной из них Кристина, еще подростком, была сфотографирована, облокотившись на узорчатую металлическую ограду балкона с видом на собор Святого Петра. Может, это был их любимый отель?

— Он был просторным. Там было черное металлическое ограждение с узорами, а в отдалении виднелся собор Святого Петра.

Вертолет опустился ниже. Территория поместья ярко освещена, лучи прожекторов направлены и на вертолетную площадку.

— Ты решила поиграть со мной! — стал закипать Дерек.

— Поиграть?

— Если ты полагаешь, что твои дешевые фокусы помешают мне отправить тебя на тот свет, то зря надеешься.

— Какие фокусы? Я…

— Заткнись! Не хочу больше слышать ни слова!

— И еще мне снилось, что я сижу на пони.

— Что?

— Я была маленькой девочкой и сидела на пони. Вокруг возвышались горы — Альпы. Но ведь на самом деле я никогда не была в Швейцарии и у меня никогда не было пони. Боже, неужели я теряю рассудок?

13

— Сколько осталось до Ниццы? — спросил Малоун.

— Около часа.

Малоун стал смотреть в иллюминатор. Небо на востоке начинало сереть. Скоро настанет рассвет.

— Нам понадобится оружие и специальное снаряжение.

Джеб кивнул.

— В феврале, когда ты согласился сотрудничать с нами, я сделал распоряжение, чтобы все было готово на случай, если пришлось бы вытаскивать тебя оттуда.

— После того как самолет приземлится и дозаправится, одному из этих людей придется отправиться в Париж.

— А что в Париже?

— Не что, а кто. Новая подружка Белласара и ее отец.

— Что ты задумал?

Малоун изложил свой план. Брови Джеба полезли на лоб.

— Когда должен прилететь Ахмед?

— В два часа дня.

— Значит, у нас еще есть время.

— Для чего?

Малоун объяснил. Брови Джеба взлетели еще выше.

— Это рискованно.

— У тебя есть другие предложения?

— Сам знаешь, что нет.

— В таком случае с твоей помощью или без нее я попытаюсь сделать именно это.

— Эй, а кто сказал, что я отказываюсь тебе помочь!

— Но из этого ничего не выйдет, если я не смогу попасть во Францию. Мне нужен паспорт.

Джеб сунул руку в карман. Малоун, не веря своим глазам, смотрел на паспорт, который протягивал ему Джеб.

— Но как…

— Он был вместе с другими документами, которые мне доставили во время дозаправки в Даллесе. Мы изготовили его еще раньше, до того, как ты от нас сбежал.

Малоун рассматривал фотографию и имя, значившееся в паспорте.

— Значит, я теперь Томас Корриган?

— Этот псевдоним окажется как нельзя кстати, если наш план не сработает.

— Он сработает! Должен сработать!

— Возможно, вот это воодушевит тебя еще больше.

Малоун тряхнул головой от удивления, когда Джеб вручил ему второй паспорт. В него была вклеена фотография Сиены.

— Дженис Корриган, — прочитал Малоун. — Спасибо, — поблагодарил он Джеба, и голос его предательски дрогнул.

Часть десятая

1

— Откуда ты знаешь все эти вещи? — продолжал допытываться Дерек.

Сиена сидела на стуле, на который толкнул ее Дерек, когда они вошли в библиотеку.

— Какие вещи? Я не понимаю, о чем ты! Я всего лишь рассказала тебе о странном сне, который мне приснился.

— Сон, в котором ты упала с балкона и потом ездила на пони?

— Нет, не совсем… Это был не один сон. Я то просыпалась, то засыпала снова. Несколько разных снов смешались и превратились в один.

— Какого цвета был пони?

Сиена снова напрягла память, вспоминая фотографию.

— Темной масти, но грива была белой.

— Ты сказала, что это было в Альпах.

— Да. — Сиена покачала головой из стороны в сторону. — Зачем ты это делаешь? Хватит пугать меня! Если ты хочешь наказать меня — пожалуйста, но только не надо…

— Сколько тебе было лет, когда у тебя был пони?

— Я не сказала, что у меня был пони. Я лишь сказала, что мне приснилось…

— Черт побери! Сколько тебе было лет?

На обратной стороне фотографии была написана дата: 1949 год. В свидетельстве о рождении Кристины был указан 1939 год.

— Десять.

— А кто подарил тебе пони?

«Вот и конец! — подумала Сиена. — Если я не угадаю…» Самым естественным ответом было бы «мои родители», но что-то во взгляде Дерека подсказало ей, что в этом вопросе таилась ловушка, что этот пони почему-то имел для него большое значение. Почему для него так важно, кто подарил Кристине этого пони. Если только…

— Мой брат, — ответила она.

Дерек вздрогнул.

— Почему мне снятся эти сны? — вновь спросила Сиена.

Кто-то постучал в дверь.

— Не сейчас! — рявкнул Дерек.

— Мне встретить Ахмеда в аэропорту? — донесся голос из-за двери. — Или ты хочешь, чтобы его привезли охранники?

— Встреть его сам!

— Как мне с ним держаться — дружелюбно или нейтрально?

— Держись как хочешь, только оставь меня в покое, черт бы тебя побрал!

После короткой паузы послышались удаляющиеся шаги.

Дерек снова повернулся к Сиене.

— Кто рассказал тебе про балкон и пони?

— Никто! Я видела их во сне.

— Что еще тебе снилось?

— Я была на карнавале.

— На каком карнавале?

— Какое-то уличное шествие. Люди были в разноцветных красочных костюмах.

— Где это было?

Люди на заднем плане фотографии были похожи на латиноамериканцев. Сиена вспомнила еще одну фотографию. На ней Кристина стояла на фоне гигантской статуи Христа с распростертыми руками. Во всем мире была только одна такая статуя, и находилась она…

— В Рио.

Этот бразильский город был знаменит своими карнавалами, но Дерек никак не отреагировал на слова Сиены.

«Господи, помоги мне! — промелькнуло в ее мозгу. — Сейчас он убьет меня!»

— Рио… — прорычал Дерек. — Как любила она этот город! — Дерек схватил Сиену за руку и сдернул ее со стула. — Кто рассказал тебе о моей сестре?

— О твоей сестре? Я не знала, что у тебя есть…

— Была!

— Ее звали Кристина? — спросила Сиена.

— Она умерла много лет назад. И ты хочешь убедить меня в том, что узнала о ней только из сна?

— Я ни в чем не пытаюсь убедить тебя. Я никогда не слышала о ней, пока ты не…

— Ты надеешься, что я не убью тебя, потому что это означало бы для меня убить сестру?

— Убить сестру? — переспросила Сиена.

Огонь, горевший в глазах Дерека, наводил ужас.

— Кристина упала с балкона? Неужели мне приснилось то, как погибла твоя сестра?

Дерек трясся от гнева.

— Я обожал Кристину, но иногда она заставляла меня ненавидеть ее. Точно так же, как ты.

Сиена содрогнулась. Она поняла, что произошло на балконе в ту далекую ночь.

— Мне приснилось, что меня толкнули с балкона.

Дерек поднял руки.

— Пожалуйста! — взмолилась Сиена. — Не убивай меня снова!

2

Поттер рассеянно смотрел, как приближается аэропорт Ниццы. Вертолет шел на посадку. Он сознательно отправился встречать Ахмеда раньше, чем было нужно. Все, что угодно, лишь бы оказаться подальше от Дерека! Чтобы на тебя никто не орал и не обращался с тобой, как с прислугой! «Когда все это закончится, я ухожу!» — решил Поттер.

Вертолет, как обычно, сел в дальнем углу аэродрома.

«Встречу Ахмеда, — думал он, — отвезу его в поместье, а потом, когда Дерек разберется с женой, привезу турка обратно в аэропорт и обратно уже не вернусь. Я скопил достаточно денег на тот случай, если Дерек решит пойти против меня. Теперь он узнает, каково это — обходиться без моей помощи!»

— У нас еще есть время. Заправь вертолет, — сказал он пилоту, а затем повернулся к двум телохранителям: — Пошли в здание терминала.

Однако вместо того, чтобы выполнить приказ, они, не шевелясь, сидели на своих местах и смотрели куда-то мимо Поттера. Обернувшись, он увидел троих мужчин в комбинезонах механиков. Они стояли у открытых люков и целились из пистолетов в Поттера и его сопровождающих.

Один из телохранителей потянулся за оружием, но, увидев глушители на стволах нацеленных на них пистолетов, решил не рисковать.

— Умница, — одобрительно проговорил один из мужчин — коренастый, с короткими светлыми волосами. — А теперь очень медленно, кончиками пальцев вынимаем оружие и кладем на пол. Вот так. Если будете слушаться, никто не умрет.

— Кто вы такие? — осмелился спросить Поттер.

Мужчина не обратил на него внимания. К вертолету подъехал фургон с тонированными стеклами.

— Вылезайте из вертолета. Вам предстоит автомобильная прогулка.

Телохранители опасливо переглянулись.

— Послушайте, если бы мы хотели вас убить, то уже сделали бы это, — проговорил мужчина. — Ведите себя хорошо и останетесь целы. — Он махнул стволом пистолета в сторону фургона. — Пошевеливайтесь!

Пилот и охранники неохотно повиновались, но когда Поттер попытался последовать за ними, мужчина резко сказал:

— А ты останься.

— Если вам нужны деньги, то я…

— Сиди смирно. Мы с тобой скоро тоже прокатимся, только на вертолете.

Глядя, как пилот выбирается из вертолета и идет по направлению к фургону, Поттер растерянно спросил:

— Но кто же будет управлять вертолетом?

— Я, — раздался голос.

Он был настолько знакомым, что Поттер дернулся и повернул голову к двери пилота. В тот же момент возле нее появился новый мужчина. Несмотря на то что лицо его было разбито, покрыто ссадинами и синяками, Поттер сразу узнал его.

Малоун!

3

Пилот Ахмеда сообщил о том, что скоро посадка. Настроение у торговца оружием было хуже некуда. Четырехчасовой перелет из Стамбула показался ему нескончаемым. Ему не нравился Белласар, он не любил путешествовать. Оказываясь вдалеке от звуков и запахов дома, Ахмед всегда начинал нервничать и злиться. Что бы там ни задумал продемонстрировать Белласар, этому человеку придется как следует постараться, чтобы произвести на Ахмеда должное впечатление и компенсировать неудобства, которые ему пришлось испытать. Если же вновь окажется, что Белласар не владеет ситуацией…

Самолет Ахмеда совершил посадку. Белласар обещал, что с прохождением таможенного и пограничного контроля проблем не возникнет, и это оказалось правдой. Но когда Ахмед вышел в зал прилета, ни Белласара, ни Поттера нигде не было видно. Если и дальше так пойдет…

— Мистер Ахмед?

Из толпы встречающих выбрался одетый в костюм коренастый мужчина с короткими светлыми волосами. На лице его было виноватое выражение.

— Извините, что задержался. Меня зовут Реймонд Бейкер. Мистер Белласар прислал меня встретить вас.

— А сам он не мог приехать?

— К сожалению, мистер Белласар очень занят и просил меня извиниться перед вами. Он так сильно желает, чтобы ваш визит прошел на высочайшем уровне, что решил лично проследить за последними приготовлениями.

— Я раньше вас не видел. Почему встречать меня не прислали Алекса Поттера?

— Я недавно работаю у мистера Белласара, а мистер Поттер должен решить кое-какие проблемы со службой безопасности. Он встретит нас у вертолета. Прошу вас и ваших сопровождающих, — мужчина кивнул в сторону двух охранников Ахмеда, — проследовать за мной. Перелет до поместья мистера Белласара займет совсем немного времени.

Ахмед колебался. Он был зол на Белласара за то, что тот прислал встречать его какую-то пешку, но, с другой стороны, заискивающие манеры этого человека льстили самолюбию Ахмеда.

— Ладно, чем скорее закончится встреча, тем скорее я смогу вернуться в Стамбул.

— В таком случае вам будет приятно узнать, что мистер Белласар предпринял определенные шаги, направленные на то, чтобы с вашим возвращением домой не возникло никаких задержек. Прошу вас следовать за мной.

4

Подходя к вертолету, Ахмед увидел Поттера и нахмурился. Поттер в напряженной позе стоял возле открытого люка. Этот тип с постоянно угрюмой физиономией никогда не нравился Ахмеду. Вот и теперь он даже не протянул руки. «Чтоб я сдох, если я первым протяну ему руку!» — подумал Ахмед.

К люку приблизились его телохранители, и Ахмед побледнел, увидев, как к вертолету подошли двое мужчин в комбинезонах и приставили к спине каждого из них пистолеты. Подъехал фургон. Через несколько секунд телохранителей затолкали внутрь, и фургон тут же уехал. Быстрота, с которой все это было проделано, ошеломила Ахмеда.

— У меня не было возможности вас предупредить, — сказал Поттер и кивком головы указал на салон вертолета, в котором находились двое мужчин в комбинезонах, с пистолетами, направленными на них.

— Полезай внутрь! — сказал мужчина, который встретил Ахмеда в зале прилета. Его правая рука находилась под пиджаком, готовая выхватить пистолет при первом же неосторожном движении пленников.

— Кто вы такие? Что тут…

— Заткнись и полезай в вертолет!

Ахмеда затолкали внутрь, обыскали и грубо толкнули на мягкое сиденье, а затем пристегнули наручниками к металлическому поручню, который тянулся вдоль салона. Поттера приковали к поручню с противоположной стороны салона. Но по-настоящему Ахмед испугался только тогда, когда пилот повернул к нему страшное, обезображенное ссадинами и гематомами лицо и проговорил сквозь зубы:

— Добро пожаловать на борт авиакомпании «Расплата»!

5

— Телохранители Поттера и Ахмеда закованы в наручники и, получив по паре кубиков морфия, спят сладким сном в фургоне, — сообщил Малоуну Джеб, торопливо занимая место второго пилота и застегивая ремень безопасности. — Наш агент отвезет их в уединенное место и будет ждать нашего сигнала.

— А если в течение суток он его не дождется?

— Тогда он поймет, что операция полетела в тартарары, и отпустит их на все четыре стороны.

— Ничего не полетит в тартарары. — В голосе Малоуна зазвучала сталь. — За исключением Белласара.

Он связался с диспетчерским пунктом, получил разрешение на взлет и щелкнул несколькими тумблерами. Лопасти начали вращаться.

— Когда меня везли в поместье Белласара и позже, когда я захватил вертолет, чтобы улететь оттуда, я был озадачен наличием на панели управления нескольких дополнительных переключателей, назначение которых оставалось для меня непонятным.

Лопасти вращались все быстрее. Чтобы перекрыть их шум, Малоун уже почти кричал:

— Я все время ломал голову, в чем заключается их функция. И наконец догадался.

— К чему ты ведешь?

— Сейчас поймешь. Все логично, имея дело с торговцем оружием, ничего иного ожидать не приходится. Когда я улетел с Сиеной на вертолете, меня преследовали на трех внедорожниках, оснащенных крупнокалиберными пулеметами. Почему бы не усовершенствовать таким же образом и вертолеты?

— Ты хочешь сказать, что…

— Да, это рычаги управления встроенным оружием. Мы летим на боевом вертолете.

6

— Что еще тебе снилось?

— Я больше не могу вспоминать. Мне нужно прилечь. У меня болит…

Он хлестнул ее по лицу. Голова Сиены откинулась назад.

— Тебе нужно делать то, что велю я! Что еще тебе снилось?

— Я не помню.

Дерек ударил ее сильнее.

— Ты обещал, что никогда не обидишь меня! — крикнула она.

— Это было до того, как ты сбежала с этим…

— Я говорю про Кристину. Ты обещал ей не причинять боль! Завтра!

— Что?

— Завтра — день ее смерти!

Дерек ударил ее в третий раз.

— Отвечай, откуда ты столько знаешь о…

— Там была яхта! — Сиена силилась вспомнить остальные фотографии.

Дерек отвел руку для нового удара, но вдруг застыл, словно пораженный параличом.

На одном из снимков красавица Кристина в бикини загорала на борту яхты. Позади нее был виден спасательный круг с написанным на нем названием яхты: «КРИСТИНА».

— Яхта называлась «Кристина». На ней устраивались вечеринки и…

— Вечеринки! Она никак не могла насытиться этими вечеринками, и как только я поворачивался к ней спиной, она предавала меня! Так же, как ты!

— Я не предавала тебя! Я просто пыталась спасти свою жизнь!

Несколько секунд Дерек смотрел на нее, потом отвел взгляд в сторону, как если бы доводы Сиены убедили его.

— Ну почему все так получается? — молящим тоном проговорила Сиена. — Почему мы не можем начать сначала?

Дерек вновь посмотрел на нее.

— Почему мы не можем простить один другого? Ведь пять лет назад мы любили друг друга! Неужели нельзя все вернуть обратно? — Сиена сделала робкий шаг вперед и протянула руку, намереваясь прикоснуться к Дереку.

— Что еще тебе снилось?

— Что?

— Скажи, откуда тебе так много известно о моей сестре?

Душа Сиены ушла в пятки.

— Про балкон, про пони, про карнавал, про яхту, о времени и дате… — Он осекся, и глаза его округлились. — Господи Иисусе, ты видела их!

— Что?

— Ты их видела!

— Я не понимаю, о чем ты…

Дерек схватил ее за протянутую к нему руку и потащил к двери. Сиена пыталась сопротивляться, но Дерек был слишком силен. Он толкнул дверь с такой яростью, что она с громким стуком ударилась о книжные полки.

— Дерек! Не надо! Что ты делаешь?

Он протащил ее по коридору, через вестибюль и дальше — вверх по лестнице. Сиена снова попыталась сопротивляться, но только потеряла равновесие и упала на колени. Он рванул ее с еще большей силой, чем раньше, и поволок вверх. Вот лестничная площадка второго этажа и наконец третий.

— Остановись! — умоляла Сиена, но Дерек продолжал волочить ее по коридору.

— Куда ты меня тащишь?

Наконец Дерек дошел до комнаты рядом с его спальней, вынул из кармана ключ и отпер дверь. Их встретили густые тени.

Дерек втащил ее в комнату, включил свет и, не обращая внимания на портреты на стенах, направился к урне.

— Кристина, — пробормотал он, а затем повернулся к стене с фотографиями. — Ты даже представить себе не можешь, как я любил ее. — Он рассматривал многочисленные снимки, выискивая те, которые были ему нужны. — Ага, вот они: на балконе, на пони, на карнавале, на яхте… — Затем он схватил со стола альбом для вырезок и открыл его на последней странице. — Время и дата ее смерти. Вот откуда ты столько знаешь о моей сестре. Ты была здесь!

— Нет, клянусь тебе! Я ничего не знала о…

— Пять лет назад мы любили друг друга! — кривляясь, передразнил он Сиену. — Неужели нельзя все вернуть обратно?

— Я говорила это искренне.

— О да, конечно!

— Что произошло между нами? — спросила Сиена. — Почему ты вдруг возненавидел меня?

Взгляд Дерека прояснился, словно он наконец осознал, что именно случилось.

— Что произошло? — переспросил он и тут же ответил: — Кристина.

Затем его глаза вновь потемнели от ярости, и он вытащил ее из комнаты.

— Скоро здесь появится Ахмед. В кои-то веки от тебя будет хоть какая-то польза.

7

Вертолет на большой скорости перелетел через гряду холмов, и под ним раскинулась равнина, посередине которой располагалось поместье Белласара.

— Хорошо бы нам с тобой не ошибиться в расчетах, — проговорил Джеб. — То, что мы провернули в аэропорту, было рискованно, но теперь…

Малоун поправил микрофон на шлеме.

— Белласар ожидает, что вертолет вернется с Ахмедом на борту. Пожалуйста, Ахмед — здесь.

— Он также ожидает радиосообщение с борта вертолета, прежде чем подпустить нас к территории поместья. Ты не знаешь, что нужно говорить.

Малоун кивнул. Когда он летел сюда с Белласаром целую вечность назад, как ему казалось теперь, он слышал, как пилот связался по радио с поместьем. Но разговор велся на французском языке, и поэтому Малоун не понял, что он говорил.

В поисках нужной волны Малоун стал вращать верньер рации и наконец услышал мужской голос, говоривший что-то по-французски. Некоторые слова были ему знакомы, и он понял, что от него требуют идентифицировать себя. Малоун пощелкал по микрофону ногтем, а затем обернул его кусочком бумаги и пробормотал несколько французских слов, которые сам только что услышал. Все эти манипуляции были предназначены для того, чтобы сымитировать поломку рации. Затем он вообще выключил рацию.

Вертолет подлетал все ближе к поместью.

— Хорошо бы это сработало! — крякнул Джеб. — Торговец оружием вполне может иметь ракеты класса «земля — воздух».

— Не исключено. Но на убийство Ахмеда он пойдет лишь в самом крайнем случае. А пока мы не сделали ничего такого, что заставило бы его заподозрить опасность. — Малоун взглянул на напарника Джеба и остальных пятерых мужчин, которые помогали ему. — Готовы?

Напряженное выражение на лице Диллона было хорошо знакомо ему. Такое же лицо было у него самого и его товарищей, когда они вылетали на боевые задания. Затем он перевел взгляд на Ахмеда и Поттера, прикованных к поручням салона. Лица этих двоих застыли от страха.

— А вы готовы потанцевать?

С этими словами он крепче взялся за джойстик управления, и вертолет внезапно стал крениться на борт и крутиться вокруг собственной оси.

— Боже! — не удержался Джеб, хотя и был готов к этому. Это был обманный трюк. Белласар и его охранники должны подумать, что вертолет терпит аварию и не слушается управления.

— Газовые маски! — скомандовал Малоун, резко направив вертолет в противоположную сторону.

Газовые маски имелись у всех членов его группы, и они без промедления надели их.

— А Поттер с Ахмедом перебьются, — заявил Малоун, снял шлем и тоже надел маску. После этого он бросил вертолет в такой крутой вираж, что у всех сидящих в машине к горлу подкатила тошнота, а тем, кто наблюдал за вертолетом с земли, должно было показаться, что он вот-вот рухнет на землю.

— Люки!

Диллон и его помощники открыли люки.

— Дымовые шашки!

— Готовы!

— Давайте!

Дымовые шашки бросили на пол вертолета. В первые секунды Малоун опасался, что из-за дыма не сможет управлять машиной, однако ветер выгнал густой дым из салона, и он повалил наружу через открытые люки. Малоун попытался представить себе лицо диспетчера, который отчаянно пытается связаться по рации с «терпящим бедствие» вертолетом.

Вертолет вихлялся в воздухе, заваливался набок, крутился вокруг своей оси, и во время всей этой чудовищной пляски из открытых люков машины валили клубы густого белого дыма. Вот машина уже над территорией поместья, и внизу видны фигуры охранников. На дорожках, между деревьями и кустами, все они застыли наподобие статуй и ошеломленно смотрели на вертолет, задрав головы.

На высоте в тысячу футов вертолет неуверенно сделал круг над поместьем. Кое-кто из охранников бросился искать укрытие, опасаясь, что неподвластная пилоту машина может рухнуть на их головы.

— Готовы? — снова прокричал Малоун.

Диллон открыл большую коробку. Боковым зрением Малоун видел, как он достал оттуда и выбросил из люка литровую колбу — такую, какие используют в лабораториях. Кувыркаясь в воздухе, колба полетела вниз. Благодаря насыпанному в нее белому порошку она была хорошо видна с земли. Ударившись о дорожку, колба разбилась, и порошок маленьким взрывом взметнулся вверх, а утренний ветерок потянул белое облачко в сторону охранников. Те из них, которые были похрабрее, подошли поближе, желая выяснить, что же свалилось на них с неба. Малоун знал: когда они увидят ужасную этикетку, которая должна была остаться на осколках, они в панике разбегутся кто куда. Даже на английском ее смысл был предельно понятен: «ОСТОРОЖНО: ОСПА. БИОЛОГИЧЕСКИ ОПАСНОЕ ВЕЩЕСТВО». В дополнение ко всему на этикетке красовался черный череп и две перекрещенные кости под ним.

Заставляя вертолет все так же раскачиваться и вихляться, Малоун направил его к другому участку поместья. В воздух с борта самолета полетели новые колбы с белым порошком, но Малоун смотрел в сторону теннисного корта, рядом с которым упала первая. Все вышло так, как он рассчитывал: охранники, зажимая рты и носы ладонями, разбегались в разные стороны. Некоторые что-то громко кричали, вероятно предупреждая других. Охранники, которые не находились в том месте, куда упала колба, пытались отбежать еще дальше. В этот момент среди них разбилась вторая колба, третья упала перед ними.

Пять, шесть, семь… Малоун выписывал затейливые кренделя над территорией поместья, а с борта вертолета летели вниз все новые и новые колбы с белым порошком, который облачками поднимался в воздух и распространялся во всех направлениях, сея ужас и панику среди охранников. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Они падали у дома, у монастыря, у конюшни, у бассейна, у испытательного полигона. Везде появлялись все новые и новые белые отметины. Семнадцать, восемнадцать… Охранники метались, словно напуганные мыши. Несколько человек прыгнули в машину и погнали к воротам.

До этого момента Малоун рассчитывал на двойной эффект: вид готового упасть вертолета и сыплющиеся с неба колбы с белым порошком должны были отвлечь охранников, помешать им открыть огонь по вертолету. Охваченные первобытным страхом, полагая, что могут заразиться страшной болезнью, лишь двое-трое смогли найти в себе смелость выпустить несколько пуль в сторону вертолета, прежде чем обратились в бегство.

Малоун полагал, что корпус вертолета пуленепробиваемый, однако по собственному опыту он знал, что даже эта машина уязвима. Он помнил, как пули охранников вывели из строя вертолет, на котором он и Сиена бежали от Белласара. Поэтому теперь ему нужно было усилить эффект своего появления.

— Выбросить дымовые шашки.

Мужчины подняли с пола дымовые шашки и вышвырнули их за борт. После того как дым в салоне рассеялся, они стали отстегивать от пояса другие гранаты и, выдергивая чеку, бросали вниз одну за другой. Это были гранаты со слезоточивым газом. Падая вниз, они взрывались, и вскоре по лужайкам и садам пополз густой едкий дым, спасаясь от которого охранники припустили еще быстрее.

— Закрыть люки!

Прибавив скорость, Малоун отлетел на некоторое расстояние от поместья, а затем развернул вертолет и щелкнул четырьмя тумблерами, над предназначением которых так долго ломал голову. Пока они летели сюда из Ниццы, он поэкспериментировал с ними и теперь точно знал, для чего предназначен каждый из них.

В корпусе вертолета открылись панели, и из образовавшихся отверстий показались стволы крупнокалиберных пулеметов. Каждый из них был способен выстреливать шесть тысяч 30-миллиметровых пуль в минуту. А над ними появились складные ракетные установки, оснащенные ракетами диаметром в семь с половиной сантиметров каждая. «Замечательный подарок для диктатора, пожелавшего преподнести сюрприз своим противникам», — подумал Малоун.

Теперь настало время преподнести сюрприз Белласару.

Пелена слезоточивого газа заволокла землю внизу. Она же скроет отпотенциальных противников и вертолет, подумалось Малоуну. Открыв огонь из обоих пулеметов, он пустил вертолет в пике. Малоун не видел разрушений, вызываемых огромными пулями, но знал: они ужасны. Осторожно, чтобы не попасть в дом или в монастырь, где могла находиться Сиена и биологическое оружие, Малоун выпустил ракету. Даже рев работающих двигателей не смог заглушить взрыв ракеты, разорвавшейся в гуще охранников. Обернувшись, чтобы посмотреть на дело рук своих, он увидел языки пламени, рвущиеся из пелены слезоточивого газа.

— Поттер! — крикнул он.

Ответа не последовало.

— Поттер, черт тебя дери! Ты знаешь, что должен делать! Звони, сволочь!

Малоун нанес еще один удар. Пулеметные очереди взрыли глубокие борозды в грунте, уничтожая все на своем пути, выбивая столбики каменных осколков и пыли, которая смешивалась с дымом и слезоточивым газом. Одна из очередей, очевидно, попала в склад боеприпасов, поскольку раздался мощный взрыв, и ударная волна достигла даже вертолета, швырнув его в сторону. Заполыхал огромный пожар, из недр которого повалили густые клубы черного дыма. В воздухе нестерпимо запахло кордитом.

— Поттер!

И снова молчание.

— Видит бог, Поттер, если ты сейчас же не позвонишь ему, мы сбросим тебя вниз!

Скрипя зубами от злости, Малоун выпустил еще одну ракету, которая угодила в бомбоубежище. В воздух взлетел фонтан бетонных осколков и арматуры, разметав охранников, которые приготовились стрелять по вертолету. Из воронки повалил дым. Вертолет пролетел чуть дальше, развернулся и вновь пошел на цель.

Обернувшись, Малоун посмотрел на Поттера, который руками в наручниках неуклюже прижимал к уху трубку сотового телефона.

— Да, — проговорил он в трубку, — шесть человек плюс Малоун и Ахмед. — Увидев, как исказилось злостью изуродованное лицо Малоуна, Поттер трусливо моргнул, испугавшись наказания за то, что он сообщил Белласару, сколько людей в вертолете. — Малоун хочет с тобой поговорить. Прости, Дерек, но я ничего не мог поделать.

Малоун не знал, что ответил Белласар, но, видимо, нечто крайне оскорбительное, поскольку Поттер потупился и отвернулся с видом побитой собаки. Но обида, по всей видимости, была не единственным чувством, которое испытал в эту минуту Поттер. На его лице отчетливо читалась и злоба. Передав трубку Диллону, он проговорил сдавленным голосом:

— Какое право он имеет говорить со мной таким образом? Убейте этого сукина сына!

Малоун выпустил еще одну ракету в клубы дыма и после того, как прогремел взрыв, поднес трубку к уху и спросил:

— Ну как, удалось мне привлечь твое внимание?

8

— Целиком и полностью! — Сквозь окно монастыря Белласар смотрел на вертолет, совершающий боевые маневры в затянутом дымом небе над территорией поместья. Сиена, не видя ничего вокруг, лежала в углу. — Но ты ведь должен был умереть?

— Извини, если разочаровал тебя.

— Вовсе нет, ты подарил мне удовольствие убить тебя во второй раз. Как я понимаю, ты явился сюда за моей женой?

— Для тебя было бы лучше, чтобы она была еще жива.

— А не то?..

Сквозь пелену за окном Белласар увидел дымный след от ракеты, выпущенной с вертолета. С ужасным грохотом она врезалась в террасу дома, разметав ее в щепки.

— Чепуха! — сказал Белласар в трубку. — Я отстрою все заново. Кстати, меня там нет, я в монастыре. Но подумай дважды, прежде чем запустить ракету сюда. Как бы тебе не отправить на тот свет свою любимую. Она ведь здесь, рядом со мной.

— Она жива?

— В какой-то степени — да.

Сиена с трудом поднялась на ноги и стояла, пошатываясь. Сильным ударом Белласар сбил ее с ног. Она снова рухнула на пол и застонала — достаточно громко, чтобы этот звук услышал Малоун.

— Я хочу поговорить с ней, — сказал он.

— Ну, если она сможет… — Белласар посмотрел на лежавшую на полу женщину. — Представляешь, какая радость, милая, — проговорил он. — Нам звонит твой дружок.

Сиена моргала. Смысл его слов с трудом доходил до нее.

— Я не шучу. Это твой ненаглядный. Скажи ему несколько слов.

Он опустил руку, в которой держал телефон. Морщась от боли и боясь, что она сходит с ума, Сиена взяла трубку.

— Поторопись! Не заставляй его ждать!

Подозревая, что это какой-то новый фокус Дерека, Сиена все же поднесла трубку к уху.

— Чейз?

— С тобой все в порядке?!

— О боже, это действительно ты! Я думала, ты погиб. Мне казалось…

Белласар грубо вырвал у нее трубку.

— Я сказал «несколько слов», а не речь! Ну что, доволен? — проговорил он в телефон.

— Отпусти ее.

— Не вижу, что заставило бы меня сделать это.

— Зато я вижу. Сделай мне одолжение, позвони по этому телефону. — Малоун продиктовал телефонный номер, который показался Белласару подозрительно знакомым. Он занервничал.

— Что ты там…

— Не задавай лишних вопросов, а просто набери этот парижский номер. Мой человек сейчас находится рядом с твоей будущей женой и ее отцом.

— Что-о?!

— Если ты не сделаешь то, чего я хочу, он познакомит их с материалами относительно твоих трех предыдущих браков и расскажет о том, как ты убивал своих жен. Они узнают о том, как ты собирался прикончить и свою нынешнюю жену, о том, что вы с сестрой были любовниками, что ты убил ее и что все твои жены были похожи на нее. В качестве доказательств он располагает фотографиями.

Белласар утратил дар речи.

— Твоя невеста больше не подпустит тебя к себе на пушечный выстрел, не говоря уж о том, чтобы выйти за тебя замуж. Ее отец будет в таком бешенстве из-за того, какую опасность ты представлял для его дочери, что прекратит снабжать тебя оружием. Конечно, это лишь один из твоих поставщиков, но при этом он — отец дочери, которую ты собирался подвергнуть поруганию. Он расскажет о тебе другим производителям оружия, и они отвернутся от тебя. Ты одержим неприкосновенностью своей частной жизни. Так вот, она будет разрушена. С тобой не будет иметь дело ни один из поставщиков, особенно после того, как все они узнают о том, что ты скомпрометирован ЦРУ.

— ЦРУ?

— Если с Сиеной хоть что-нибудь случится, всем станет известно, что ЦРУ в курсе всех твоих дел и ты сам уже не контролируешь свой бизнес. Тебе больше никто не сможет доверять. И если ты и дальше захочешь оставаться в этом бизнесе, то максимум, на что ты сможешь рассчитывать, это продавать в подворотнях пукалки мелким наркоторговцам.

В груди Белласара клокотала ненависть.

— После того как ты утратишь свое прежнее могущество, — продолжал тем временем Малоун, — все, кому ты когда-то прижал хвост, все, кто имеет на тебя зуб, отыграются по полной программе и с наслаждением поквитаются с тобой за все обиды. Ты разрушил мою жизнь, теперь тебе предстоит на собственной шкуре испытать, каково это.

— Если же я выполню твои требования, то разговоры, которыми ты мне угрожаешь, не состоятся? — В голосе Белласара звучали высокомерные нотки.

— Совершенно верно.

— Ты хочешь, чтобы я поверил в то, что ты ничего не расскажешь той женщине из Парижа? Не попытаешься защитить ее от меня?

— Ты сам защитишь ее.

— Каким образом?

— Ты прекратишь всякое общение с ней, и мне не придется ничего делать.

— А ты в обмен на это получишь Сиену. Но откуда мне знать, что наше соглашение будут соблюдать те люди, которые прилетели сейчас с тобой? С каких это пор ЦРУ выполняет частные договоренности?

— Это несанкционированная операция. Они работают на меня и сделают все, что я скажу.

— И на этом все закончится?

— Не совсем, — ответил Малоун. — У тебя имеется биологическое оружие, и мы не оставим тебя в покое, пока не будем знать, что оно уничтожено.

Ярость Белласара достигла кульминации.

— Я вывожу ее.

Он разъединил связь и обернулся к Сиене.

— Вставай.

Белласар резким рывком поднял ее на ноги и потащил вниз, в полуподвальное помещение.

А потом — еще ниже, в подвал.

9

Глядя на то, как распространяется облако слезоточивого газа и перегруппировываются охранники, Малоун выпустил очереди из пулеметов. В разные стороны полетели ошметки деревьев, кустов и человеческих тел.

— Прошло уже три минуты! Где же он?

Вспарывая землю пулями, Малоун полетел в сторону вертолетной площадки, завис в воздухе, затем сделал круг и вновь принялся методично уничтожать все, на чем останавливался взгляд. Вертолет опустился на бетон, и в следующий момент Джеб, Диллон и остальные мужчины выскочили из вертолета, стреляя во все, что движется. Хотя лопасти вертолета разогнали слезоточивый газ, они не стали снимать газовые маски. Таким образом они намеревались ввести противников в заблуждение, убедить их в том, что белый порошок в сброшенных с вертолета колбах действительно содержит вирус оспы.

Малоун прицеплял к поясу гранаты со слезоточивым газом. Увидев, что он тоже собирается покинуть вертолет, Поттер по-заячьи заверещал:

— А мы? Что будет с нами? Отстегни наручники!

Ничего не ответив, Малоун схватил штурмовую автоматическую винтовку, спрыгнул на землю и побежал к монастырю.

За его спиной загремели автоматные очереди. Джеб и его люди наглядно демонстрировали охранникам, почему им следует как можно быстрее спасаться бегством. Мимо его уха что-то прожужжало. Малоун прыгнул за ствол изувеченного пулями дерева и выстрелил в не успевшего вовремя пригнуться охранника. Пуля попала тому в грудь, и он грузно свалился в плавательный бассейн.

Малоун обвел взглядом царивший кругом хаос. Статуи были обезглавлены, из разрушенных фонтанов хлестала вода. Ага, вот ты где! Малоун выпустил пулю в высунувшегося из-за колонны охранника. После того как тот завалился на спину, он снова огляделся и, не увидев других мишеней, рысью бросился в сторону монастыря. Внезапно дверь строения распахнулась, и Малоун проворно залег за кустом.

— Малоун! — послышался изнутри голос Белласара.

— Где она?

— Сотовый телефон все еще с тобой? Тогда позвони по этому номеру. — По-прежнему невидимый, Белласар прокричал цифры телефонного номера.

Зачем он это делает? В животе Малоуна похолодело от неясного, но очень скверного предчувствия. Он укрылся за широким стволом дерева, прислонился к нему спиной и, достав телефон, набрал номер, продиктованный Белласаром. Сиена ответила после первого же гудка:

— Чейз?

— Ты в порядке? Где ты находишься?

— В подвале монастыря. Заперта в какой-то комнате.

— В какой именно?

— Не знаю. Он завязал мне глаза, когда тащил сюда.

Малоун старался говорить спокойно:

— Ничего не бойся, я уже иду за тобой.

Разъединив связь, он сунул трубку в карман и прокричал в сторону открытой двери:

— Белласар!

Ответа не последовало.

Малоун снял с пояса гранату со слезоточивым газом, выдернул чеку и бросил ее в дверной проем. Грянул взрыв, и из двери повалил дым. Малоун кинулся к боковой стене здания, разбил прикладом окно и кинул туда еще одну гранату. Когда дым заполнил комнату полуподвального помещения, он надел маску, которая до этого болталась у него на шее, выбил оставшиеся в раме стекла и влез внутрь. Оказавшись в комнате, с винтовкой наперевес, Малоун стал озираться в поисках противника, но никого не увидел. Здесь было совершенно пусто. Прыгнув к открытой двери, он метнул третью гранату в коридор и после взрыва, невидимый в клубах едкого дыма, побежал вдоль него, прижав приклад штурмовой винтовки к плечу и поворачивая ствол из стороны в сторону. Он не слышал, чтобы кто-нибудь поблизости кашлял, но ведь Белласар не мог ожидать газовой атаки, и вряд ли специальная маска могла постоянно находиться у него под рукой! Неужели он использовал Сиену в качестве приманки, а сам улизнул незамеченным через какой-нибудь запасной выход?

Впрочем, черт с ним, с Белласаром! Главное — найти Сиену!

Он быстро продвигался по коридору, проверяя каждую комнату, но все они были пусты.

Наконец Малоун дошел до конца коридора. Ступени справа вели вверх, к выходу из монастыря, слева находилась лестница, уходящая вниз. По ней и пошел Малоун.

Здесь было значительно холоднее, и по мере того, как он спускался, камни, из которых были сложены стены, становились все больших размеров и выглядели более древними.

Дойдя до конца лестницы, Малоун оказался на ярко освещенном пятачке. Дальнейший путь преграждала металлическая дверь. Мысленно молясь, чтобы она оказалась незапертой, Малоун легонько надавил на нее и с облегчением выдохнул, когда дверь поддалась. Он прижался спиной к стене и распахнул ее настежь. А вдруг за ней затаился Белласар, готовый выстрелить в него?

Сняв газовую маску, Малоун поднял ее на уровень лица и высунул на несколько дюймов в дверной проем, создавая иллюзию, что выглядывает из-за угла. Однако выстрела не прозвучало, и пуля не выбила маску из его руки. Малоун прыгнул вперед, упал на колени и прицелился. Но… целиться было не в кого. Перед ним простирался длинный и ярко освещенный коридор, по обе стороны которого тянулись окна лабораторий. Малоун быстрым шагом пошел вперед, заглядывая в каждое, но по-прежнему никого не видел.

— Сиена! — крикнул он, но ответа не получил. — Сиена!

Он дошел до следующей стальной двери. Она тоже оказалась незапертой, и после того, как, предприняв все необходимые меры предосторожности, Малоун очутился по другую ее сторону, он обнаружил там двух русских ученых с пепельными от страха лицами.

Малоун выпрямился, и они перевели взгляды с него на окно, за которым находилось еще одно.

— Сиена!

Она даже не пошевелилась. Отделенная от него окном, коридором и еще одним окном, Сиена сидела возле стола, устремив невидящий взгляд на собственные руки. Ее лицо опухло от побоев.

— Она вас не слышит, — сказал сутулый русский, которого Малоун увидел в первый день своего пребывания в поместье. Как же давно это было! Русский говорил с сильным акцентом и, судя по его виду, совершенно пал духом. — Не слышит, — повторил он, — и не видит. Стекла зеркальные. Вы ее видите, она вас — нет.

Малоун подбежал к двери и стал дергать за ручку, но та не поддавалась. Он рванул ее изо всех сил.

— Ничего не выйдет, — сказал русский. — Вы не смогли бы отпереть дверь, даже если бы у вас был ключ. В течение ближайших шести часов.

— Шесть часов?

Малоун саданул по стеклу прикладом винтовки. Стекло задрожало, но не поддалось.

— Вы зря теряете время. Это стекло не разбить ни кувалдой, ни пулей. Для дополнительной страховки она находится в комнате, расположенной внутри другой комнаты. Это сделано во избежание утечки.

— Утечки? — растерянно переспросил Малоун.

— Я не верил в то, что он пойдет на это. — Русский избегал встречаться взглядом с Малоуном. — Белласар говорил, что собирается устроить демонстрацию оружия для какого-то человека, который должен к нему приехать, но у меня и в мыслях не было, что…

— Демонстрацию? Господи, что он сделал?

Позади него зазвонил телефон. Малоун уставился на него, как на гремучую змею. Раздался второй звонок, и Малоун уже знал, чей голос он услышит, сняв трубку. Схватив ее, он выпалил:

— Ты, ублюдок! Как ее вытащить оттуда?

— Никак, — ответил Белласар. — По крайней мере в течение ближайших шести часов.

Шесть часов… Опять шесть часов. Малоун смутно помнил, что кто-то уже говорил ему об этом временном лимите. Но кто и в связи с чем? Почему, черт возьми, эта цифра имеет такое почти магическое значение? И тут по его телу побежали колючие мурашки. Он вспомнил, кто, когда и в связи с чем. Лейстер, в конспиративной резиденции в Вирджинии!

«Уникальность этого оружия состоит в следующем. Грибанов и Булганин изменили генетический код вируса таким образом, что он не может никого заразить в том случае, если не вступит в контакт с другим вирусом — безвредным, но крайне редким, — говорил ему Лейстер. — Сначала вы выпускаете безвредный вирус. Как только население, которое вы выбрали в качестве цели, подверглось его воздействию, выпускается смертельный вирус». Жизненный цикл вируса-компаньона, сообщил далее Лейстер, составляет шесть часов, и если за это время он не вступил во взаимодействие с вирусом оспы, заражение оказывается невозможным. Временное ограничение предусмотрено специально для того, чтобы инфекция не выходила за пределы определенной в качестве цели территории.

— Я обещал отдать ее тебе, — продолжал Белласар, — но не сказал, в каком именно виде.

— Ты выпустил оба вируса одновременно?

— Теперь можешь рассказывать про меня все, что угодно, мне на это наплевать. Когда мои враги узнают, на что я способен, они будут трепетать передо мной в сто раз сильнее, чем сейчас.

— Ты заразил ее оспой?! — закричал Малоун.

10

С неистово бьющимся сердцем Чейз стремглав взлетел по ступеням. «Я доберусь до этого гада! — стучало у него в висках. — Я вцеплюсь ему в горло! Я…» Но, поднявшись наверх, Малоун услышал пугающие звуки боя. Нет, не автоматную стрельбу, а очереди из установленных на вертолете тяжелых пулеметов. Затем послышался шелестящий звук выпущенной ракеты, и сразу же вслед за этим — взрыв.

Слезоточивый газ уже успел рассеяться. Удаляясь от монастыря, Малоун на бегу посмотрел налево — туда, где должны были находиться Джеб и его люди, но не увидел ничего, кроме огня, дыма и разлетающихся во все стороны обломков.

Вертолета не было там, где он его оставил. От ужасного предчувствия у Малоуна засосало под ложечкой. Слева от него, разгоняемый воздушным потоком, стал рассеиваться дым от дымящихся руин, и показались лопасти вертолета. Словно злокачественные наросты, из его туловища высунулись новые стволы и ракетные установки, о существовании которых Малоун не подозревал. Боевая машина зависла примерно в ста футах от земли и от Малоуна. Даже с такого расстояния он мог разглядеть через плексигласовый колпак решительные черты Белласара. Из громкоговорителя, установленного под брюхом вертолета, прогремел его голос: «Я никогда не продаю технику, которой не умею управлять сам!»

Прежде чем Малоун успел кинуться обратно к монастырю, пулеметная очередь вспорола землю позади него. Полетели осколки камней, куски дерна, пули с визгом стали рикошетить, жужжа, как рассерженные шершни. Малоуна швырнуло на землю, и он перекатился в сторону от воронки, оставленной очередью. Перевернувшись на спину, он увидел, что вертолет изменил угол обстрела и новая очередь вырыла в земле еще одну глубокую яму, на сей раз правее его. В ушах у Малоуна немилосердно звенело.

«Он мог бы убить меня сразу, — подумал Малоун, — но этот сукин сын решил поиграть со мной!»

Вскочив на ноги, Малоун сделал вид, что собирается бежать влево, но, как только Белласар повернул вертолет в ту сторону, резко изменил направление и кинулся вправо. Прочь от монастыря, подальше от Джеба и его товарищей, если они еще живы.

Он бежал к полигону.

Лопасти вертолета позади него сменили тональность. Белласар пустился в погоню. Несмотря на звон в ушах, Малоун слышал, как этот звук становится все ближе. В определенный момент он бросился на землю. Вертолет промчался над ним, и поток воздуха взъерошил волосы Малоуна. Прежде чем Белласар успел развернуть вертолет, Малоун вскочил с земли и побежал дальше.

Эта часть поместья не подверглась разрушениям во время воздушных атак Малоуна, и теперь, приближаясь к стрелковому полигону, он перебегал от укрытия к укрытию, прячась за кустами, деревьями, живой изгородью. Внезапно деревья слева от него исчезли, словно их тут и не было. Очередь из пулемета срезала их, словно огромная невидимая бензопила. Малоун успел упасть на землю за секунду до того, как живая изгородь, за которой он прятался, превратилась в конфетти из листьев и мелко нашинкованных веток и в таком виде засыпала его колючим дождем.

И снова, раньше, чем Белласар успел занять удобную для стрельбы позицию, Малоун вскочил и бросился вперед. Миновав последний участок живой изгороди, он оказался на открытом пространстве и побежал по направлению к деревянным стендам для стрельбы. Там, справа от них, стоял 50-миллиметровый пулемет, дуло которого Белласар когда-то направил ему в грудь. Но как только Малоун метнулся в том направлении, Белласар выстрелил, целясь в пространство, разделявшее Малоуна и пулемет.

Малоун предпринял еще одну попытку, и каждый раз Белласар открывал заградительный огонь, отрезая ему путь к страшному оружию. Этот подонок забавлялся с ним!

Кипя от бессильной злости, Малоун кинулся в другом направлении. Впереди находился бутафорский городок, который Белласар и его клиенты регулярно расстреливали изо всех видов оружия. С тех пор как Малоун видел его в последний раз, городок успели отстроить заново. Он подбежал к одному из стендов и дернул рычаг, который раньше на его глазах использовал Поттер, чтобы привести в действие мишени. Городок сразу же ожил. По его улицам двинулись фигуры солдат и гражданских, поехали машины.

Пулеметная очередь вспорола дерн справа от него. Малоун вильнул влево, но продолжал бежать, ожидая, что 50-миллиметровые пули вот-вот ударят ему в спину и разорвут на куски. Пытаясь угадать, когда прозвучат новые выстрелы, Малоун метнулся вправо, и в следующий миг пули пропахали борозду в том месте, где он только что находился. Игра начала надоедать Белласару.

Городок был уже совсем рядом. Выписывая зигзаги, Малоун пробежал заключительные двадцать ярдов, перепрыгнул через кирпичную стену. Неловко приземлившись, отчего его ребра пронзила острая боль, он кинулся к углу здания, а затем — дальше, по выложенной плитками улице. Загрохотали оба пулемета. Вертолет атаковал игрушечный городок, проделав дыру в стене, разрушив угол постройки и превратив в пыль плитки мостовой.

В тот момент, когда вертолет летел над крышами зданий, Малоун что было духу бежал по улице. Прежде чем Белласар успел развернуться, он юркнул во двор и распластался по стене. Его грудь бурно вздымалась, по лицу струился пот. Утерев лицо, он увидел на ладони кровь и понял, что близкие взрывы и удары пуль спровоцировали кровотечение из носа.

Белласар кружил над городом, высматривая своего врага.

— Не надейся, что сумеешь спрятаться! — грохотал его голос из громкоговорителя. — Вертолет оснащен системой ночного видения и сенсорами теплового излучения. С наступлением темноты ты будешь виден на приборах как на ладони!

Малоун смотрел на военный джип, в котором сидели одетые солдатами манекены. Он был установлен на направляющем устройстве, представляющем собой подобие рельсов, только значительно уже. Другие манекены, одетые в штатское, передвигались таким же способом, и издали казалось, что они неторопливо идут по улице.

— И, кстати, не думай, что сможешь дождаться, когда у меня закончится топливо! — снова загремел сверху усиленный динамиком голос Белласара. — Прежде чем это произойдет, я сровняю тут все с землей!

Грузовик с открытым верхом, в котором сидели манекены, изображавшие рабочих, был столь реалистичен, что в мозгу Малоуна зашевелилась некая догадка, и в следующий момент в грузовик попала ракета, выпущенная Белласаром. Обломки металла и куски манекенов разлетелись в разные стороны, а грузовик взорвался, и над ним поднялся огромный огненный шар. Когда копоть от взрыва немного рассеялась, ноздри Малоуна ощутили едкий запах кордита, раскаленного металла и горящего бензина.

Горящего бензина? Неужели страсть Белласара к реалистичности столь сильна, что машины в этом бутафорском городке заправлены настоящим бензином?

Вертолет продолжал рыскать над городком, выискивая свою жертву. Как только его носовая часть повернулась в противоположном направлении, Малоун выскочил из укрытия и бросился к джипу. Торопливо схватив автомат, которым был вооружен один из манекенов, он поспешно вернулся обратно. Тяжело дыша, он внимательно осмотрел оружие. Это была самая настоящая «М-16» с полным магазином боеприпасов. Означает ли это, что и фанаты, которые висят на ремнях манекенов, тоже настоящие? «Для чего это надо?» — задался вопросом Малоун и тут же понял: для того, чтобы эффект от попадания в них пуль и ракет, когда Белласар и его клиенты расстреливают городок, был максимально реалистичным. От взрыва должен детонировать бензин в автомобильных баках, а когда огонь охватывает манекены, должны взрываться гранаты и патроны в их винтовках.

Вертолет развернулся и стал приближаться к тому месту, где затаился Малоун. «Он пролетит прямо надо мной! — вдруг осознал Малоун, и сердце его бешено забилось. — Он заметит меня у этой стены!»

Бросившись по направлению к аллее, Малоун услышал, как вертолет позади него увеличил скорость. «Он увидел меня!»

Ворвавшись в аллею, он стал метаться от дома к дому, но все они были муляжами, и спрятаться в них было невозможно. Аллея закончилась тупиком с обшарпанной дверью. Если это тоже муляж, если дверь фальшивая…

Ударившись в дверь плечом, Малоун распахнул ее и оказался в настоящем доме, но вместо того, чтобы остановиться, он пронесся через комнату, и, словно в бассейн, нырнул в открытое окно. В тот же момент позади него прогремел взрыв. Ракета, выпущенная Белласаром, угодила в фасад дома. Здание сложилось, как карточный домик, и обрушилось внутрь самого себя. В воздух полетели осколки кирпича, железа и щебня. Малоун тяжело приземлился на выложенный камнем дворик и от боли в ребрах едва не потерял сознание. Сверху на него посыпалась штукатурка и обломки, его обволокли клубы пыли и дыма.

Дым. Невзирая на боль, в его голове билась та самая мысль, которая посетила его чуть раньше. Дым. Пожарища на разрушенных постройках породили так много дыма, что эта часть поместья буквально закутана в него. Белласар не увидит его за этой пеленой.

Нет, неверно! Воздух от вращающихся лопастей разгонит дым, и Белласар сможет обследовать каждый уголок развалин. И все же, решил Малоун, дым может помочь, только его должно быть больше. Гораздо больше!

Морщась от боли, он пересек двор, затем побежал и тут увидел приближающийся к нему джип. На бегу Малоун снял свою ветровку и, связав вместе рукава, превратил ее в некое подобие мешка. Затем он прыгнул в джип и стал срывать гранаты с поясов манекенов, бросая их одну за другой в мешок из куртки. Заслышав приближение вертолета, он сорвал еще две фанаты, сунул их туда же и, спрыгнув с джипа, укрылся в дверном проеме за секунду до того, как в поле зрения появился вертолет.

Набрав в легкие побольше воздуха, он выдернул из фанаты чеку и закинул ее в удаляющийся джип. Из-за угла появился грузовик. Малоун кинул вторую фанату в него и пустился бежать. За взрывом первой фанаты немедленно последовал второй — это сдетонировало топливо в бензобаке джипа и боеприпасы в автоматических винтовках. Бах-бах-бах-бах! — звучала позади дробь выстрелов. Затем послышался более громкий взрыв второй фанаты, и грузовик охватили языки пламени. Не останавливаясь, Малоун швырнул третью фанату в кузов пикапа, четвертую — в автобус, пятую — в автофургон. Череда последовавших за этим взрывов сопровождалась огромными, потянувшимися к небу столбами черного дыма от горящего бензина и колес.

Белласар выпустил очередь в дым, но Малоун уже находился в другом секторе, бросая гранаты в полугусеничную машину, еще один джип и еще один пикап. Три новых взрыва сделали дымовую завесу вовсе непроницаемой. Дым стал таким густым и едким, что Малоун согнулся пополам и закашлялся. Огонь перекинулся на здания. Манекены пешеходов продолжали двигаться по улице и горели на ходу. Это было жутковатое зрелище.

Ветер потянул дым в сторону от городка, и черные клубы стали затягивать поле между мишенями и стендами для стрельбы. Используя дым в качестве укрытия, Малоун кинулся через поле по направлению к стендам. Его целью по-прежнему был стоявший там 50-миллиметровый пулемет. Чуть раньше Белласар, стреляя из пулемета, не подпустил Малоуна к этому грозному оружию, и если бы Малоун не оставил попыток прорваться туда, хозяин поместья наверняка положил бы игре конец, расстреляв его, как один из этих бесчувственных манекенов.

Тональность рокотавшего в небе двигателя вновь изменилась, и Малоун понял, что, несмотря на дымовую завесу, Белласар все же заметил его.

Только не это!

Он побежал еще быстрее, на пределе своих возможностей.

Вертолет увеличил скорость.

«А вдруг в пулемете нет боеприпасов? — мелькнула в голове пугающая мысль. — Что, если… Беги!»

Белласар выпустил еще одну очередь, и пули легли совсем рядом с Малоуном.

Быстрее!

Малоун немного изменил угол движения, но по-прежнему продолжал двигаться в направлении стендов. У него в запасе еще оставалось несколько гранат. Схватив одну из них, Малоун выдернул чеку, развернулся и швырнул ее как можно дальше и выше в направлении вертолета. Не заботясь о том, что его могут задеть осколки, он кинулся к пулемету на треноге и издал торжествующий вопль, увидев, что пулеметная лента на месте и полностью снаряжена.

Граната взорвалась под брюхом низко летящего вертолета. Ударная волна бросила машину вбок, осколки застучали по фюзеляжу и колпаку пилота. Этого было достаточно, чтобы на несколько секунд отвлечь внимание Белласара и помешать ему снова открыть огонь.

Малоун увидел искаженное гневом лицо Белласара, и на долю секунды их взгляды встретились. Позади маньяка виднелись побелевшие от страха физиономии Поттера и Ахмеда. Малоун передернул затвор пулемета, приподнял ствол и нажал на гашетку.

В прошлый раз мощная отдача помешала ему справиться с оружием, но теперь на помощь Чейзу пришла злость. Несмотря на боль, которую отдача породила во всем его теле, на несколько секунд, показавшихся ему бесконечными, Малоун и пулемет слились в единое целое. Страшное оружие содрогалось в его руках со скоростью и мощью локомотива, а он все продолжал давить на гашетку. Патроны были сверхмощными, пули — с бронебойными наконечниками. Белласар мог гордиться ими. Фонтан этих жалящих, взрывающих, уничтожающих все на своем пути стальных существ впился в корпус вертолета, разрывая его на части вместе с Белласаром, Поттером, Ахмедом, отправляя всех троих в преисподнюю.

Взрыв был такой силы, что Малоуна швырнуло на землю, и на сей раз он все же потерял сознание. Но до этого все же успел увидеть, как сыплются на землю горящие обломки.

Малоун не знал, сколько времени он находился без сознания — одну минуту или пять, но, когда он пришел в себя, останки поверженного вертолета на поле еще горели. Однако у него не было времени упиваться своей победой, да к тому же он и не чувствовал себя победителем. Праздновать было нечего. Да, он остался жив и сумел отомстить, но он не победил.

Малоун поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел мимо изуродованных деревьев по направлению к монастырю. Сиена. Он думал только о ней, и потом, перейдя с шага на бег, он не выдержал и закричал:

— СИЕНА!!!

11

Чувство времени подвело его. Схватка с Белласаром, которая, как показалось Малоуну, длилась не более пятнадцати минут, на самом деле заняла целый час. Подойдя к монастырю, он увидел сидящего на ступенях крыльца Джеба. Из пулевой раны в его руке натекла целая лужа крови.

— Вот теперь я действительно у тебя в долгу, — сказал Малоун.

Встревоженные стрельбой и взрывами, из ближайшего селения, расположенного в двадцати километрах от поместья, примчались полицейский и врач. Пока врач обрабатывал рану Джеба, полицейский и местные спасатели, вызванные по телефону, обследовали руины в поисках пострадавших. Трое из людей Джеба, включая Диллона, получили ранения, двое погибли. Не теряя ни секунды, Малоун вошел в здание и спустился в уже знакомый коридор, где находилась Сиена.

Русские все еще были там. Они до сих пор не могли прийти в себя от мысли о том, что Белласар на самом деле использовал разработанное ими биологическое оружие. Бледные, с осунувшимися лицами, они смотрели через два окна на Сиену, а та, устав от долгого сидения, мерила комнату шагами. В глазах ее застыл ужас. Малоун видел, как Сиена отчаянно колотит кулаком в дверь, а затем осматривает потолок в тщетных поисках хоть какого-нибудь выхода. Ссадины на ее лице распухли еще сильнее, и от этого зрелища у Малоуна разрывалось сердце. Однако, если ее красоте что-то и угрожало, то никак не они.

— Насколько быстро развивается болезнь? — спросил он сутулого русского.

Ученый подавленно ответил:

— Развитие обычной формы занимает от пяти до семи дней.

— Обычной?

— Мы модифицировали вирус таким образом, чтобы все процессы шли в ускоренном темпе. Мы и мысли не допускали, что Белласар применит его.

— А теперь? Сколько времени это займет теперь?

— Три дня.

— Она знает, что подверглась заражению?

Ученый отвел глаза в сторону и покачал головой.

Малоун сглотнул горький комок. Поединок с Белласаром настолько обессилил его, что он едва стоял. Но то, как он себя чувствовал, не имело значения. Он вошел в кабинет, снял трубку телефона и набрал номер, который час назад прокричал ему Белласар.

На расстоянии всего в несколько метров от него, заключенная в камеру из пуленепробиваемого зеркального стекла, Сиена резко обернулась и со страхом посмотрела на телефонный аппарат, стоявший на столе. Затем, осторожно протянув руку, она сняла трубку.

— Чейз?

— Да, родная, это я. Я здесь.

— Мне так страшно! Ты сказал, что идешь за мной, а сам не появился!

— Прости, меня кое-что задержало.

— У тебя такой голос… С тобой все в порядке?

— Немного устал, немного помят, а в остальном все нормально. Хочешь услышать хорошую новость?

— Господи, конечно же, хочу!

— Все кончено. Он мертв. Тебе больше никогда не придется его бояться.

Несколько секунд она стояла не шевелясь, словно не веря услышанному, а потом по ее избитому лицу потекли слезы. Как же хотелось Малоуну обнять ее сейчас! Он представлял, как ей одиноко в этой комнате, откуда она не могла видеть ничего, кроме собственного отражения.

— Забери меня отсюда, — взмолилась она, — пожалуйста!

— Я не могу, — сдавленным голосом ответил Малоун. — И не смогу еще пять часов.

— Пять часов? Но почему?

— На двери стоит замок с часовым механизмом. Я не смогу открыть его раньше этого срока.

— Пять часов, замок с часовым механизмом… Я ничего не понимаю…

— Но ты не будешь в одиночестве. Все это время мы с тобой можем разговаривать, как сейчас. Вот, к примеру, скажи, теперь, когда тебе некого бояться, чего бы ты хотела? Куда предпочла бы отправиться?

— Чего бы я хотела? Это просто. Я хотела бы провести остаток жизни рядом с тобой.

У Малоуна сдавило горло.

— Считай, что по этому пункту мы договорились. А куда поедем?

— Ты скажешь, что это банально и пошло.

— Вряд ли, но ты все равно попробуй.

— Я бы хотела отправиться туда, где мои родители провели свой медовый месяц.

— В Италию? В Сиену?

— Да.

— Ну что ж, в этом нет ничего банального и тем более пошлого.

Когда коридор наполнился полицейскими, Малоун отказался прервать разговор с Сиеной, и они продолжали говорить: о своих мечтах, сожалениях, планах на будущее. Он запер дверь и стал ожесточенно махать рукой, приказывая полицейским убираться прочь. Поначалу они хотели ворваться силой, но русский объяснил им, что произошло.

Прошло пять часов.

Целая вечность.

Наконец замок с часовым механизмом щелкнул и открылся.

Малоун повесил трубку и вышел из кабинета. Полицейские давно покинули здание, опасаясь, что ученые ошиблись в расчетах и болезнь все еще может быть заразной. Ушли даже сами русские. Видимо, и они были не до конца уверены в надежности разработанного ими предохранительного механизма.

Малоун один стоял в пустом коридоре. Он не боялся заразиться. Без Сиены ему все равно не жить. Все еще не зная, как сообщить ей о случившемся, он вошел в зеркальную камеру. Они обнялись так крепко, как будто встретились спустя годы после разлуки. И целовались так истово, как будто это было в последний раз.

Эпилог

Сиена раскинулась на трех холмах расположенной в Центральной Италии области Тоскана. В центре города — знаменитый кафедральный собор с причудливыми контрастными узорами из белого мрамора и розово-зеленых камней. Главная городская площадь — пьяцца — выложена красным кирпичом «елочкой» и окружена древними светскими и церковными постройками. Большая часть античного города уцелела. Его древние ворота, узкие, продуваемые семью ветрами улочки, покатые крыши, покрытые замшелой от времени черепицей, вступают в чудовищный контраст с современными автомобилями, катерами, линиями электропередачи и, как и пьяцца, уносят нас назад, в прошлое.

Именно такое впечатление складывалось у Джеба Вайнрайта, когда он, пройдя по выложенной коричневым кирпичом дорожке, открыл серые деревянные ворота и вошел в наполненный солнцем и воздухом сад. Как же сильно контрастировали его красные, пурпурные и зеленые цвета с монотонно-асфальтовыми оттенками города, к которым он уже успел привыкнуть!

На нем были кроссовки, джинсы и синяя рубашка с короткими рукавами, а на левом плече висела фотокамера. Время от времени он потирал руку, как если бы она начинала болеть.

Выйдя из тени дверного проема, появился пожилой мужчина в соломенной шляпе и грязных садовых перчатках.

— Чем я могу вам помочь? — спросил он по-итальянски.

Джеб, который часто работал в Италии и хорошо знал этот язык, ответил:

— Я ищу одного человека. Мне сказали, что он снимает квартиру где-то здесь. Он американец.

— Синьор Малоун?

Джеб постарался не выказать облегчения, которое он испытал.

— Да. Мы с ним давненько не виделись.

Джеб заметил, как переменилось выражение лица собеседника, и ему самому стало не по себе.

— Он там же, где всегда. — Седобородый мужчина указал на противоположные ворота, позади которых росли цветущие кусты.

— Grazie.

Вновь помассировав левую руку, Джеб прошел по дорожке, слушая деловитый гул пчел, снующих между кустами, открыл ворота и вошел в совершенно другой сад — с буйной травой, декоративными кустами и тенистыми деревьями.

Слева, держа в руке кисть, перед полотном, установленным на мольберте, стоял человек. Он был настолько погружен в работу, что не услышал, как открылись ворота. На полотне была изображена женщина — столь прекрасная, что у Джеба захватило дух. Сам оригинал сидел в плетеном стуле, на фоне ярко-коричневого городского пейзажа.

Джеб вспомнил время, когда красота этой женщины заставляла его испытывать такое сильное смущение, что он старался не смотреть на нее. Вот и сейчас, приближаясь, он почувствовал непреодолимое желание отвести глаза в сторону. Что касается ее, то она, завидев Джеба, вскочила со стула, торопливо пересекла лужайку и скрылась в дверях. Удивленный ее внезапным уходом, Малоун обернулся, чтобы выяснить, кто помешал сеансу.

— Джеб?

Он моргнул, словно думая, что глаза сыграли с ним злую шутку.

— Как поживаешь, дружище? Ты обещал мне напоминать о себе, а потом пропал. Я, естественно, стал волноваться.

Удивленный столь неожиданным появлением Джеба, Малоун ответил не сразу. Казалось, он не знает, что сказать.

— Напоминать о себе? — переспросил он. — Да, действительно, я так и собирался поступать.

— А потом закрутился?

— Что-то вроде этого.

— Тебя было сложно отыскать, — сказал Джеб. — Единственной зацепкой для меня стали слова русского о том, что ты в телефонном разговоре с Сиеной обещал ей привезти ее сюда.

— Да, это прекрасный город.

— Я уже в этом убедился. Когда в следующий раз буду выбирать место для посадки, выберу его. — Джеб глянул в сторону дверей, в которых скрылась Сиена. — Ну и как ты тут поживаешь?

— Хорошо, — немного поколебавшись, ответил Малоун.

— Выглядишь ты отлично.

— Ты тоже. — Малоун посмотрел на собеседника изучающим взглядом и спросил напрямую: — Что тебе нужно, Джеб?

— Я всего лишь хотел увидеть старого друга и узнать, как дела у него. Возможно, выпить с ним пива и вспомнить прежние времена.

Малоун опустил взгляд.

— Наверное, я веду себя грубо.

— С чего ты так решил?

Веселая ирония, прозвучавшая в голосе Джеба, заставила Малоуна улыбнуться. Затем он снова посерьезнел.

— Как твоя рука?

— Чертова пуля, по-видимому, задела нерв. Мышца все время дергается.

— Мне очень жаль.

— Чепуха!

— Я говорю серьезно. Ты столько сделал для меня… — Малоун посмотрел в сторону дома. — Для нас обоих. Что у тебя с работой?

— Лейстер был в бешенстве, узнав, что я действовал за его спиной, и приказал мне заниматься бумажками, пока он, дескать, не решит, можно ли мне снова доверить оперативную работу.

— Наверное, сидеть за письменным столом было для тебя мукой мученической?

— В этом обнаружились и свои преимущества. Я получил возможность понаблюдать за Лейстером.

Малоун нахмурился.

— Я долго ломал голову над тем, кто в Конторе мог быть агентом Белласара, — продолжал Джеб. — Меня с самого начала тревожила мысль: почему Лейстер так охотно поверил в то, что мертвецом, которого выловили из Ист-Ривер, был ты? Он моментально отменил все мероприятия поддержки, которые я организовал на тот случай, если тебе удастся вытащить Сиену из поместья Белласара. Но было и кое-что еще. Например, то, как он привез тебя и Сиену в надежный дом в Вирджинии и продолжал допрашивать вас, хотя было очевидно, что мы уже получили всю необходимую информацию. Затем Белласар откуда-то узнал о вашем местонахождении — точно так же, как он узнал о том, что вы с Сиеной находитесь в Мексике, после того как я сообщил об этом Лейстеру.

Слушая товарища, Малоун мрачнел на глазах.

— И тогда я решил приглядеться к нему. У него есть жена и двое детей-школьников. Живет вроде по средствам. Когда я начал следить за ним, мне поначалу показалось, что у него скучнейшая жизнь, но однажды он нарушил свой обычный распорядок. В выходные, вместо того чтобы вернуться домой, он отправился в Балтимор. Выяснилось, что он живет двойной жизнью. Там у него другой дом, другое имя и другая женщина — на двадцать лет младше его. На то, второе имя у него открыт счет в банке на Багамах, куда поступали деньги от одной из компаний Белласара. Ему светит как минимум двадцать лет за решеткой.

— Не очень большой срок, — мрачно проговорил Малоун. — Но когда он выйдет, я с ним поговорю по-свойски.

— Поговори лучше со мной. Серьезно, Чейз! Ты действительно в порядке?

— Да.

— А она? — Джеб кивнул в сторону дверей.

— Тоже.

Луч солнца упал в окно дома, и даже с улицы стало видно, что стены комнаты завешаны картинами, на каждой из которых изображена все та же прекрасная женщина.

— Я вижу, ты был очень занят, — заметил Джеб.

— Чего мне хватает с лихвой, так это времени и вдохновения. Когда художник находит свою Беатриче… — Задумавшись о чем-то, Малоун посмотрел на портрет, над которым работал.

— Ты не хочешь предложить мне пива?

— Прости, — развел руками Малоун, — я снова веду себя как грубиян. Садись, я сейчас вернусь.

Однако вернулся он лишь через несколько минут. Сидя на стуле, Джеб слышал неразборчивый обмен репликами. Наконец Малоун вышел с двумя банками пива.

— Сиена к нам не присоединится? — спросил Джеб.

— Ей немного нездоровится. Погода, наверное.

— Жаль. Я хотел с ней поговорить.

— Она передает тебе наилучшие пожелания.

Примерно около часа продолжалась эта напряженная беседа ни о чем между бывшими друзьями, которых развела жизнь. Джеб рассказал о том, как сотрудники ЦРУ и их французские коллеги быстро локализовали последствия произошедшего в поместье Белласара, сообщив общественности, что это был «несчастный случай на производстве».

Единственное, о чем не говорили Джеб и Малоун, так это о тех трех неделях, в течение которых Малоун боролся за жизнь Сиены. Монастырь был объявлен карантинной зоной. Потому что никто не знал, поможет ли биологический «предохранитель» предотвратить заражение спустя шесть часов. После того как команда в костюмах химической защиты вынесла мертвых и раненых, вокруг поместья Белласара была установлена санитарная зона диаметром в один километр. В уничтоженное поместье никого не впускали.

Подобно призраку, среди безобразных развалин остался стоять один только монастырь, превращенный в подобие полевого госпиталя. В нем Малоун, непрестанно советуясь с врачами по телефону, пытался вытащить Сиену с того света, сбивая температуру, делая капельницы, обтирая ее губкой, пропитанной холодной водой, и всем своим существом желая, чтобы она выжила.

Одно из самых грозных инфекционных заболеваний, оспа была окончательно побеждена в 1977 году. Поскольку мало кому из нынешних ученых довелось увидеть страшные разрушения, которые причиняет человеческому телу эта смертоносная инфекция, Малоуна попросили вести подробные записи всех ее симптомов и проявлений. Это было вдвойне важно, поскольку в данном случае ученые столкнулись с новой разновидностью заболевания.

Непредсказуемость вируса стала основной причиной, по которой власти не рискнули перевести Сиену в больницу. Лекарства и еду на территорию поместья сбрасывали с вертолета на парашютах. Теоретически болезнь не должна была стать заразной, и эти меры предосторожности могли показаться излишними. Но… Береженого бог бережет. Было принято решение: в случае, если у Малоуна вдруг появятся симптомы страшной болезни, сбросить на поместье термические бомбы, чтобы выжечь даже сами воспоминания о вирусе.

Малоун не имел ни малейшего представления о том, заразна ли болезнь. Точно так же Джеб, поправлявшийся в больнице после ранения, не имел ни малейшего представления о том, через что приходится пройти его товарищу в подземельях монастыря. Джеб мог только строить догадки и расспрашивать врачей о том, что сказал им Малоун во время очередного телефонного разговора. Впоследствии он прочитал записи, составленные Малоуном за то время, в течение которого он выхаживал Сиену.

Сначала поднялась температура — до 41 градуса. Затем начались рвота, диарея и горячечный бред. После этого под кожей появились алые геморрагические пятна. Врачи сообщили Малоуну, что на этой стадии болезни летальный исход наиболее вероятен. Пятна появились на лице и шее Сиены и вскоре превратились в мутные нарывы. Наконец нарывы прорвались, высохли и стали струпьями. Все это время она испытывала непреодолимое желание расчесывать эти нарывы. Несмотря на свою слабость, Сиена с такой силой раздирала лицо и шею, что Малоуну приходилось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы не позволить ей окончательно изуродовать себя. В конечном итоге ему все же пришлось привязать ее руки к краям постели.

Когда стало ясно, что Сиена будет жить и что смертельный вирус не заразен без своего компаньона, власти сняли карантин, Сиену перевели в отдельную палату больницы, а Малоун оказался под пристальным наблюдением врачей, которые следили за тем, не проявятся ли у него запоздалые симптомы болезни. Джеб тем временем выздоравливал. Когда к Сиене и Малоуну разрешили пускать посетителей, он первым отправился навестить их. Но их там уже не было…

К тому времени, когда разговор исчерпал себя, Джеб допил пиво. Ветер трепал листья на ветвях, далекий гул автомобильного движения смешивался с гудением пчел среди цветов.

Малоун не предложил бывшему другу еще пива.

— Когда ты возвращаешься в Вашингтон? — спросил он.

— Пока не решил. Поужинаем сегодня вечером?

— Мы в последнее время редко выходим из дома.

— Тогда, может, мы вдвоем?

— Я не люблю оставлять Сиену одну.

— Разумеется, — кивнул Джеб. — Хочешь, я загляну к тебе завтра?

Малоун промолчал.

— Я остановился в этом отеле. — Джеб протянул ему карточку, которую утром взял в вестибюле гостиницы. — Если передумаешь…

— Конечно. — Малоун взял карточку и равнодушно сунул ее в карман рубашки.

— Ну… — Они пожали друг другу руки. — Попрощайся за меня с Сиеной и передай ей наилучшие пожелания. — Ощущая неловкость, Джеб повернулся к мольберту. — Это настоящий шедевр. Ты никогда не писал лучше.

— Да.

— И те, другие картины, — Джеб указал в сторону портретов, различимых через окно, — они тоже шедевры.

— Раньше меня никогда не посещало вдохновение.

— Береги себя, — сказал Джеб. — И ее.

— Теперь я только этим и занимаюсь.

Когда Джеб открыл ворота, Малоун уже вошел в дом.

— Ну что, повидались с другом? — спросил Джеба седобородый старик, когда он с ним поравнялся.

— Все не так просто.

— Его жена… — Старик удивленно развел руками. — Он к ней так привязан! Они никогда и никуда не выходят. Сосредоточены только друг на друге. Прожили здесь уже полгода, и вы — первый человек, который их навестил.

— Им хватает друг друга. Чего еще желать?

— Вы видели картины?

Джеб кивнул.

— На каждой из них изображена его жена, — сказал старик. — Ничего другого он не рисует.

— Зачем ему рисовать что-то еще, если у него есть такая замечательная модель?

Старик посмотрел на собеседника удивленным взглядом.

— Не понимаю. Вы ее видели?

— Мельком. Когда я вошел в сад, она ушла в дом.

— Она всегда так поступает. Не любит, чтобы на нее смотрели. Что с ней случилось?

— У нее была тяжелая болезнь.

— И все же на портретах она так прекрасна!

— Она прекрасна не только на портретах. — Заметив непонимающий взгляд старика, Джеб пояснил: — На полотнах он изображает ее такой, какой видит.

Джеб прошел мимо ярких цветов и остановился возле серых деревянных ворот. «Чейз любит ее так сильно, — подумалось ему, — что она навсегда останется для него самой красивой женщиной в мире».

Дэвид Моррел Тотем. Проклятый романы

Тотем (Пер. с англ. М. Лебедева)

Часть первая

1

Слотер вошел в бар, стараясь скрыть внутреннюю нервозность. Четверг, десять часов вечера. Помещение было заполнено лишь наполовину: люди сидели за столиками и у стойки; музыкальный ящик навывал тоскливую мелодийку в стиле «кантри-вестерн», но посетители казались еще более мрачными, нервно взглянули на вошедшего Слотера, и затем вновь напряженно уставились в правый дальний угол. Там, в полном одиночестве, наедине с самим собой восседал мужчина, перед ним стояла бутылка виски; ковбойская шляпа была сдвинута на затылок.

Но людей больше интересовал лежащий перед ним на столике дробовик.

Слотер сделал глубокий вдох, изо всех сил пытаясь выглядеть спокойным, и подошел к стойке. Он хотел выпить пива, но прекрасно понимал, что потом он себе этого ни за что не простит. И не потому, что выпивать на службе не полагалось, а из-за того, что пиво его успокоит, он же не собирался потакать своим слабостям. Да и как на это посмотрят окружающие, поэтому он просто бросил бармену:

— Коку.

Это слово, несмотря на то, что ящик орал вовсю, прозвучало удивительно громко и люди, которые, взглянув на Слотера при входе, больше не обращали на него внимания, вновь обернулись к нему, выжидательно сверля его фигуру глазами. Слотер смотрел вбок, словно не замечая этих испытующих взглядов. Он взял свою коку. Бармен был настолько расстроен, что и не подумал положить в стакан лед, но это было как раз хорошо, — кубики бы только звенели и раздражали бы его. Слотер оглядел зальчик, а затем, словно до сих пор его не замечал, кивнул и улыбнулся человеку, сидевшему в одиночестве в углу.

— Здорово, Уилли.

— Здорово, шеф.

— Ничего, если я присяду рядышком?

— Пожалуйста. Только, будь добр, не загораживай мне входную дверь.

— Ну, если дело только в этом…

Слотер подошел к столику и сел справа от Уилли, чтобы в случае надобности схватить его за руку, но мужчина предусмотрительно передвинулся к другому краю стола, захватив с собой дробовичок.

Слотер отпил коку и, почувствовав, что руки почти трясутся, вытянул их на столе.

— Чего это ты в одиночестве, а, Уилли?

— Да уж, лучше не скажешь — в полном одиночестве. А куда это, блин, вы двое направляетесь?

Слотер едва удержался, чтобы не кинуться к нему, в тот момент, когда Уилли схватил ружье и направил дуло на двух, шедших к дверям молодых ковбоев.

Они остановились и неуверенно взглянули в полутьму.

— Нам завтра рано вставать.

— Нет-нет, вы остаетесь. Еще выпейте. Я даже могу заплатить.

— Но мы не….

— …очень хорошо, видимо, расслышали.

Уилли взвел курок, и ковбои, переглянувшись, молча прошли обратно к стойке.

— Во, хорошо. Выпейте-ка еще.

И Уилли медленно положил ружье на столик.

Слотер наблюдал за ним. По всем стандартам Слотер был крепким и сильным мужчиной. Уилли же был еще здоровее, и глаза его мутились от принятого алкоголя. Слотеру не хотелось с ним драться, потому что ему было прекрасно известно, что Уилли так просто ружья не отдаст, а если Слотер вытащит собственный пистолет, начнется пальба.

Слотер ткнул пальцем в сторону молодых ковбоев.

— В чем дело, Уилли? Они всего-навсего хотели выспаться.

— Да выспятся еще. Время детское. Сон таким молодцам вообще не нужен.

— Судя по всему, тебе самому было бы неплохо проспаться.

Уилли повернулся к нему.

— Ты ведь сам подсел, не так ли?

— Просто поддерживаю разговор.

— А мне вот не нужен никакой, понимаешь, разговор.

Слотер пожал плечами и отпил коки.

— Очень откровенно. — Он подождал. — Чего это ты таскаешь с собой пушку, Уилли?

— Да вот, таскаю. Раз таскаю, значит, нужно. И вообще я просто жду.

— Кого-нибудь, кого я знаю?

Но Уилли не ответил.

— Кого…

— Ага. Знаешь. Моего братца, наверное, знаешь, а? Глаза Уилли сузились, и он сделал огромный глоток прямо из бутылки. Слотер хотел было схватить ружье, но, увидев, как, не отрываясь от горлышка, на него взглянули замутненные глаза Уилли, оставил руки лежать на столике.

— Очень умно, шеф.

— Ага, и я так подумал.

— Не хотелось бы мне тебя пристрелить.

— Ну, вот и успокоил. Знаешь, эти люди…

— Останутся.

— Если войдет твой брат…

— Он войдет. Он всегда сюда забредает. Ему давно пора уже появиться.

— Слушай, но эти люди… если случится неприятность… ты ведь не хочешь, чтобы кто-нибудь из них пострадал…

— Но я также не хочу, чтобы они, выйдя отсюда, предупредили его.

— Ну, это я понять могу. У него может оказаться…

— Не хочу об этом говорить. Запусти снова эту песню. Почему позволил ей прерваться?

И Уилли повернулся к мужчине, стоящему возле музыкального автомата.

— Запусти, черт бы тебя подрал, эту песню!

Мужчина опустил в прорезь четвертак и нажал на кнопку.

Был он неуклюж: верхняя часть туловища словно находилась под другим углом, по сравнению с нижней.

И вновь из ящика полилась все та же мрачная мелодия.

— Так-то лучше.

Уилли ухмыльнулся и отпил виски.

«Я не смогу тебя простить…»

— Ты застукал его со своей женой?

— Я слышал, что он с ней путался.

— Слухи, как правило, несколько отличаются от фактов.

— Слышал от портье в Хайвэй Мотел.

— А, это дело другое.

— Тут ты, шеф, чертовски прав, абсолютно другое.

Слотер сосредоточил все свое внимание на ружье, но не мог не наблюдать за дверью.

— Уилли, не нужно тебе этого делать.

Тот хихикнул.

— Я хочу сказать, что не стоит тебе убивать его.

— Да, я так все и понял.

— Просто тогда тебе придется иметь дело со мной и со всеми остальными.

— Плевать. Убью его, а на остальное наплевать.

— Ты только прикинь. Если бы ты хотел его грохнуть, так спрятался бы в кустах да выследил. Нет же, ты пришел сюда, чтобы показать всем, что не шутишь, но чтобы я или кто-нибудь другой отговорил бы тебя.

— Знаешь, я ведь и ее должен убить. Давным-давно надо было это сделать, да вот беда: она всегда была слаба на передок, а он ей нравился.

— Люди не станут тебя осуждать, если…

— Слотер, ну почему бы тебе не заткнуться.

И Слотер почувствовал, как внутри вспыхнул пожар.

Уилли отодвинулся от стола.

Слотер дернулся и тут увидел стоящего в дверном проеме брата Уилли, Орвала.

— Оставайся там, где стоишь, ублюдок.

Но Орвал, словно не слыша, двинулся вперед, и люди кинулись врассыпную.

— Уилли! — крикнул Слотер.

Орвал поднял руки, Уилли прицелился, а Слотер прыгнул на него, стараясь дотянуться до дробовика. Но дуло поехало вверх и уставилось в потолок. Слотер пытался не допустить выстрела.

— Эй, шеф, все в полном порядке. Дай ты ему в меня пульнуть, — обратился к борющимся Орвал.

И мужчины замерли, уставясь на него.

— Чего?

— Ты же слыхал меня, Уилл, я этого заслуживаю.

— Вот тут ты чертовски прав.

— Я ее трахнул. Черт, я не мог отказаться, хотя сказать по правде, это она меня трахала, не я ее. Чертовка просто изнасиловала меня, если быть совсем точным.

Слотер крепче уцепился за руку с ружьем.

— Но она же моя жена!

— Кстати, я тебе еще вот что хотел сказать. Она сейчас сидит в автобусе и едет куда-то на юг. На твоем месте я бы просто рассмеялся и поблагодарил судьбу. За столь ценный подарок…

Слотер, наконец, отобрал дробовик. Он отступил на несколько шагов в тень, уповая на то, что никто не заметил, как трясутся его руки.

Уилли побрел к дверям.

— Слушай, да пусть едет, ради Христа. И где ты был, парень? Я тебя по всему городу искал.

Уилли остановился и уставился на брата.

— Ждал тебя здесь.

— Мне следовало догадаться, ведь ты же всегда здесь сидишь после десяти.

Уилли продолжал, не отрываясь, смотреть на него. Затем внезапно ухмыльнулся.

— Ублюдок тупоголовый.

— Слушай, не обзывайся. Сейчас схожу, принесу свою пушку. Хотя нет. Воспользуюсь твоей. Слушай, шеф, дай-ка мне его ружьецо на минуточку.

— Проку тебе от него никакого. Оно не заряжено, — сказал Уилли.

— Да неужто?

И они расхохотались.

Слотер переломил ружье и, заглянув в стволы, увидел, что они пусты.

Братья продолжали ржать.

— Я видел, как ты намочил штаны.

Слотер был настолько измучен, что не смог даже разозлиться. Он снова взглянул на ружье, увидел свои дрожащие руки. Конечно, можно было отвезти Уилли в участок и привлечь за нарушение общественного порядка, а что проку? Ружье оказалось не заряженным. Никто не пострадал. Люди в баре стали постепенно приходить в себя, и до них дошел комизм ситуации. Теперь шуточек по этому поводу хватит месяца на два. Слотер махнул рукой и подошел к братьям.

— Уилли, я должен…

— Эй, шеф, не обижайся.

— Ладно, подожду другого раза.

И он постарался выдавить легкий смешок из сдавленной глотки.

Братья отправились к стойке.

— Куплю тебе выпивку, — сказал Орвал.

А Слотер пошел к дверям.

— Слушай, а что с моим ружьем?

— Похоже, у тебя его больше нет, Уилли.

— Да отдай ты его ему, — сказал Орвал. — Не стоит придавать значения подобным шуткам.

Слотер не остановился. Около дверей стоял хозяин.

— Я рад, что вы пришли, — пробормотал он. — Все ведь могло повернуться иначе.

— На сей раз вам повезло, — откликнулся Слотер и кивнул. Он уже проходил в дверь.

За его спиной слышался разговор братьев:

— Слушай, она ведь ужасна. Как тебе удалось ее терпеть все эти годы?

Слотер закрыл за собой дверь и вышел на залитую лунным светом улицу. Эти ему братья… И до этого случая он уже сталкивался с ними несколько раз. Все из-за их чрезмерного пристрастия к алкоголю и определенного сорта шуточек. Он должен был сегодня сообразить, что ничего страшного произойти просто не может. Теперь они станут напиваться до самого закрытия, а потом пойдут по бабам. Им ведь больше ничего не было нужно. Женушка Уилли была еще тот подарок, она только и делала, что натравливала братьев друг на друга, чтобы выбрать подходящий момент и смыться. Вообще, Слотер не очень хорошо разбирался во всей этой ситуации. Он не мог и предположить, чтобы у этой стервы хватило ума на подобные штучки. Да и Уилли вряд ли дал бы ей так просто уйти, если бы она трахалась, кроме его братца, с кем-нибудь еще.

Слотер опустил глаза вниз и посмотрел на трясущиеся руки. Затем тряхнул головой. Эти два сопливых засранца довели его до такого состояния. Стыдоба. Он подошел к полицейскому автомобилю, забрался внутрь и уставился на луну, серебрившую ветровое стекло.

Да, городок этот был полон шпаны вроде этих вот братцев. «Ты с ними — два сапога пара», — подумал о себе Слотер. Черт, ведь даже заряжен не был, он никак не мог успокоиться продолжая трястись. «А ведь были времена, когда на такую пушку ты бы просто не клюнул и совладал бы с ситуацией как дважды два», — думал он и лихорадочно искал в карманах ключи, пытаясь вставить их в замок зажигания. Правда, то было в другом городе.

Наконец, ему удалось сунуть бородку ключа в замок и, чувствуя до сих пор слабость в коленках, он медленно покатил к окраине.

Пять лет назад он прибыл сюда из Детройта. Слотер никогда никому не рассказывал о том, что именно заставило его переехать. Продолжал темнить, что страшно утомился житьем в том городе, устал быть полицейским там, где столько жестокости и ненависти. В надежде обрести нечто лучшее, мирное, он с накопленными деньгами приехал в Вайоминг и попытался было разводить лошадей. Но у него ничего не вышло, и когда умер старый шеф полиции, Слотер сдался и обратился в мэрию с просьбой предоставить ему работу. В конце концов его обучали именно работе полицейского, а в таком маленьком городке вряд ли могла бы случиться такая беда, с которой ему было бы не справиться. «Так что, — говорил он себе, — по крайней мере…» Но всякий раз, когда приходилось усмирять драчунов или разбираться с последствиями дорожных катастроф, или даже входить в полночь в магазин, дверь которого оказывалась незапертой, Слотер ощущал непонятное загадочное напряжение в животе, а иногда ничего таинственного в этом слабом напряжении не было, ладони начинали потеть, и он думал, что, видимо, вернулся к работе полицейского только потому, что хотел, наконец, узнать, что именно скрывалось за всеми этими признаками.

Никто его страхов не замечал. Поначалу некоторые сильно боялись Слотера — из-за знаменитого имени, считая, что он будет чересчур крут и, приехав в Вайоминг с Востока, начнет вести себя здесь, словно в большом городе, и ломать кости, будто у себя в Детройте. Но члены городского совета тут же связались с Детройтом и получили о нем отзывы много лучшие, чем те, на которые сам Слотер надеялся. Никогда против него не выдвигалось обвинений. С работы его никто не выгонял. Поэтому его приняли на службу, правда, пока с испытательным сроком, а когда он закончился, зачислили на постоянную работу, больше ни в чем не подозревая и не опасаясь последствий. В конце концов Слотер так хорошо поставил дело, что в городке почти позабыли о том, что такое настоящая преступность.

Самое главное Слотеру нравился этот городок. Правда, иногда он твердил самому себе, что пал чересчур низко, надзирая за парой хулиганов, как, например, сегодняшние братья, но на самом деле ему даже это нравилось. И братья тоже: хотя и тупые, и безразличные ко всему, но все-таки не подлые и не жестокие. У большинства здешних обитателей были хорошие характеры. И единственными проблемами, с которыми столкнулся Слотер в этих местах, оказались его собственные страхи и мучения. Но в конце концов у него оставалось его ранчо, хотя слово «ранчо» звучало чересчур громко, поскольку речь шла о пяти плохоньких акрах земли и двух лошадях. Но дом был очень милым. Здесь у Слотера были друзья, — те, с которыми он работал. Когда-то он был женат. Потом жена подала на развод, что в принципе являлось обычным делом среди полицейских, женатых в большей степени на своей работе. После развода дети остались у жены, и он практически ничего о них не знал, правда, время от времени ребята приезжали к нему. Последний визит был с месяц назад, и с тех пор Слотера мучило одиночество. Но в остальном это местечко было ему под стать. Конечно, оставался страх смерти, но зато он мог не беспокоиться по поводу того, что окончит свою жизнь в канаве с распоротым животом.

Он оглядывал горы, окружавшие долину, с острыми изломленными вершинами, покрытыми снежными шапками, на которых мерцал лунный свет. Потом сосредоточил все свое внимание на дороге, — сейчас он проезжал по окраине городка, направляясь к хайвэю, намереваясь подкараулить любителей погонять на недозволенных скоростях, и тут увидел какой-то предмет, лежавший возле белой полосы. Поначалу Слотер посчитал, что это просто здоровенный джутовый мешок, вывалившийся на дорогу. Но подъехав ближе и включив фары дальнего света, он разглядел рюкзак и распростертое под ним тело.

Слотер, скрипя шинами по придорожному гравию, остановился. Не выключая мотора и фар, он взял поисковый фонарь, чтобы получше осветить дорогу. На мгновение Слотер отвел взгляд в сторону. Перенервничав сегодня один раз, он чувствовал себя совершенно пустым, словно человек, принявший слабительное. Открыв дверцу, Слотер решительно выбрался из патрульной машины, держа наготове фонарь, и услышал, как в придорожной траве застрекотали сверчки. Огромная луна стояла прямо над ним, и прежде, чем подойти к телу, он потер рот и еще секунду смотрел в сторону.

Мужчина. Слотер увидел слегка повернутое в его сторону лицо, лежащее на гравии. Двадцать пять, а, может, и тридцать. Одежда голосующего на дорогах и путешествующего автостопом. На ногах — лесорубские ботинки.

Остановившись, Слотер увидел, что глаза человека закрыты. Наклонившись над ним, он пощупал запястье, пульса не обнаружил и заметил, как безвольно движется рука. Трупного окоченения нет. Значит, все произошло недавно. Что же случилось? Он заметил на руке и бедре засохшую кровь и решил, что это наезд. Но если все было так, как он предполагал, когда же успела засохнуть кровь? Этого Слотер понять не мог.

Он порыскал в вещмешке, обнаружил нейлоновую палатку и немного еды. Встряхнул флягу. И воды чуть. Конечно, этот хайкер путешествовал в горах. Несколько дней, как минимум, судя по щетине, залепившей его лицо. Почти закончилась еда, вот он и решил спуститься в город, но в темноте его кто-то сбил. Может, он стоял на дороге, голосуя, но с таким здоровенным рюкзаком за плечами не смог вовремя увернуться от машины или грузовика. Бедняга. Мертвое лицо его выглядело так умиротворенно. Слотер глубоко вздохнул и выпрямился, посмотрев вначале на траву, а затем на луну. Затем проверил бумажник на предмет какого-нибудь удостоверения и отправился к своей машине. Надо вызвать людей из управления и морга.

2

Слепой почувствовал опасность так же, как и его собака.

— В чем дело?

Она в напряжении стояла за его спиной, прижимаясь ближе к ногам.

— Тут кто-нибудь есть?

Но никто не ответил. Они стояли в переулке в полуквартале от дома. Этот участок города был старой застройки, и из разговоров владельцев домов старик знал, что за зданиями хорошо ухаживают, а улицы и сады засажены деревьями и кустарником.

И вот теперь собака рычала. Слепой вышел прогуляться, чтобы почувствовать себя уставшим. Конечно, часы с подъемным стеклом и выпуклыми цифрами подсказали ему, что почти полночь, но он любил это время суток, когда народа на улицах мало, почти никого, нет никаких лишних звуков, кругом приятное спокойствие, поэтому и пошел, как делал много-много раз до этого, никогда не чувствуя опасности. Но сейчас он слышал шелестение кустов, и звук проехавшей мимо угла машины.

— Кто тут? — спросил он снова.

И тут ощутил, как собака-поводырь потянула его обратно к дому. Она продолжала злобно рычать, и слепой не мог сообразить, что там такое. Собака же была огромная — немецкая овчарка. Надо ничего не видеть и не слышать, чтобы приблизиться к такому зверю. К тому же на прогулку слепой надел старую одежду. И не выглядел человеком, в карманах которого водятся деньги.

Может быть, собака увидела какое-нибудь животное? Но какое же животное здесь, в центре города, смогло ее так взволновать? Овчарка была так воспитана, что не обращала никакого внимания на бродячих котов и заигрывающих с ней собак, да даже если бы она заинтересовалась себе подобными, то тянула бы его вперед; но собака подалась назад.

За десять лет слепой ни разу не слышал, чтобы она так рычала. А кусты продолжали шелестеть.

Старик уступил и дал отвести себя назад, шаркая ногами по мостовой. Теперь собака неслась чуть ли не прыжками, и ему приходилось почти бежать, чтобы не отставать от нее. Слепой старался не поддаваться панике, но ничего не мог с собой поделать, слыша нарастающий шум в кустах за спиной.

Он оступился и почувствовал, как собака рванула его вбок, подтаскивая к дому, нащупал тростью ступени и стал подниматься. Слепой торопился, потому как знал, что такая тренированная овчарка не станет пугаться без причины. Трусливой ее не назовешь. Вся жизнь собаки была подчинена одному — безопасности хозяина.

Вот и дверь, слепой шарил в карманах, отыскивая ключи, и вставил их в замок.

Наконец, он очутился дома.

3

Слотер стоял позади «скорой» и наблюдал за тем, как два санитара вытащили носилки с телом из машины и, разогнув спины, поставили носилки на столик с колесами.

 Потом покатили их к боковому въезду в больницу. Чуть; раньше, приехав на место наезда, они поспешили накачать тело хайкера стимуляторами работы сердца, накормить его кислородом из маски, но, увидев, что отклика никакого и что смерть вступила в свои права, они перестали торопиться.

А теперь, когда они везли носилки сквозь дверной проем, санитары едва ноги волочили. Их вялость проистекала не от безразличия, Слотер наблюдал подобное поведение множество раз и здесь, и в Детройте. Просто они надеялись вернуть этого человека к жизни, а когда не получилось, их просто охватило разочарование.

Внутри уже ждали медсестры, они смотрели на тело, покрытое простыней; за их спинами старый Маркл, нахмурясь, взглянул на Слотера.

— Неудачная ночка, Натан? — спросил старик.

— Да была вроде ничего. Пока вот это не случилось.

— В официальной бумаге сказано — «наезд».

— Похоже на то. Я тут на «поляроиде» нащелкал с места происшествия. Может тебе пригодятся.

Слотер передал старику конверт.

— Там сейчас трудятся мои ребятишки. Прочешут травку поблизости, — может, из машины что и вывалилось, — поищут тормозные следы. Но пока что версия о наезде — это все, что у меня имеется. Мне больше добавить нечего.

— Паспорт, удостоверение личности — у него хоть что-нибудь с собой было?

— Да, в бумажнике. Я его не знаю. Джозеф Литтон. Двадцать восемь лет. Из Омахи, штат Небраска. Судя по виду — турист. Никакого упоминания о жене или близких родственниках.

— Ну, тогда чуток полегче, — нет надобности торопиться сообщать и вызывать кого-то…

— Но твоя информация мне необходима к утру. Если это действительно наезд, я хочу, чтобы мои ребята начали поиски машины как можно раньше.

— Ради Бога. Я-то успею. Слушай, черт, ведь сегодня всего лишь четверг. Ничего себе уик-энд начинается… А если все пойдет по нарастающей?

И они посмотрели на тело, вытянутое на носилках под простыней. Санитары повезли его по коридору, и Слотер покачал головой, бредя со стариком к лифту.

Полицейский украдкой взглянул на Маркла: тот был изможден, шел медленно, маленькое худое тело сильно горбилось, а белые волосы тоскливо и безжизненно болтались вокруг черепа. На щеках и шее отвисала кожа. За последние два месяца после смерти жены Маркл совсем сдал, — иссох, состарился. Слотеру страшно не нравилось скрипучее дыхание старика, не нравился пепельный цвет лица и рук.

— Мне-то казалось, что теперь ты немного передохнешь, не станешь работать по ночам.

— Очень трудно менять привычки.

— Но ночная смена…

— Занимает мозг и руки делом. Дома-то делать нечего. Я весь день сплю, а ночью работаю. Как в те времена, когда я был практикантом. Со мной все в порядке. Можешь поверить.

Слотер не верил. Но он прекрасно знал старика, знал, насколько тот несговорчив и упрям, и понимал, что ничто в мире не сможет заставить его друга, свернуть с раз и навсегда выбранной дорожки.

Он остановился перед лифтом и нажал кнопку.

— Слушай, ты не подумай, что мне так уж срочно надо… Не торопись. У тебя вся ночь впереди.

— Да все это пустяки. Ничего сложного. Я тебе даже вот что скажу… Ты домой, как всегда, к двум?

Слотер кивнул.

— Заверни на обратном пути, как будешь направляться в родные пенаты. Вполне возможно, что к этому времени у меня появятся кое-какие новости.

— Завидую твоей энергии.

— Совершенно напрасно. Радуйся, что у тебя ее нет. Слушай, не волнуйся. Аккум возвращается с конференции в Сиэттле. Весь уик-энд будет работать в две смены. У меня будет куча времени для отдыха.

— Надеюсь.

Двери лифта откатились в стороны. Слотер наблюдал за тем, как Маркл и двое санитаров, кативших носилки в трупом, вдвинулись внутрь. Старик повернулся, чтобы нажать кнопку, и подмигнул Слотеру. Двери лифта закрылись, и он поехал вниз, в подвал, в морг.

Слотер замешкался. Ох уж этот старикан. Надо ж так подмигнуть. И Слотер улыбнулся. Затем вышел из здания и пошел к машине. Впервые он столкнулся с Марклом, когда только-только начал работать здесь шефом полиции. В городе был обнаружен труп с огнестрельной раной. Предполагали, что это убийство, но Маркл, выяснив все обстоятельства, доказал, что это самоубийство. Узнав об этом, Слотер вздохнул с облегчением, потому что хоть этот городок и был попроще Детройта, но иметь под рукой такого высококлассного эксперта было большой удачей. Даже двух, потому что второй — Аккум — даже превосходил старика по мастерству. Но Маркл был более приветлив, всегда старался помочь и не только в работе, но и чисто по-дружески, по-человечески. Он поведал Слотеру о расстановке сил в местных политических дебрях и помог разобраться, кто друг, а кто враг, войти, так сказать, в среду обитания, и через короткий промежуток времени они стали добрыми друзьями. Ходили друг к другу в гости по выходным, частенько потребляли после работы забористое чилли, да и просто перезванивались, когда на душе становилось одиноко. Слотеру нравился старик, и он искренне скорбел по его умершей жене, которую любил ничуть не меньше и как мог старался облегчить Марклу горе. Ну, да сегодня попозже ночью они снова увидятся, а в выходные, быть может, проведут какое-то время вместе, как в старые добрые времена.

Слотер вывел патрульный автомобиль с больничной стоянки. Приемник под приборной доской начал потрескивать.

— Да, Слотер на связи.

— У нас тут один типчик шатается в городе…

— Я сам займусь. Давайте номер.

Слотер выслушал ответ и повесил микрофон обратно на щиток. Решил было включить сирену, но потом передумал. Правильно, старик, как всегда, прав. Что это будет за уикэнд, если настроение у народа начнет портиться еще в четверг?

4

Маркл наблюдал за тем, как санитары вкатывают тело в морг. Морг находился в углу подвала и занимал три зала. Первый, типа прихожей — здесь были раковины для отскабливания рук, шкаф для лабораторных халатов и всякого прочего имущества. В следующем стояли три стола с желобами и дренажными трубками для отвода крови, над ними висели микрофоны. Тут находились также шкафы для инструментов, конторка. Стены были покрыты зеленой кафельной плиткой, а по потолку шли флюоресцентные лампы. Сильно воняло дезинфентантом. Третий зал был холодильником, в котором хранились трупы, чтобы свести процесс разложения к минимуму.

Маркл, морща нос от сильнейшего запаха дезинфектанта, наблюдал, как санитары кладут тело, не снимая с него простыни, на средний стол.

— Помощь не нужна? — спросил один.

— Нет, единственно, мне бы хотелось, чтобы вы сняли с него одежду. Дальше я сам. А тележку оставьте в прихожей. Когда я закончу, она нам понадобится.

Оба санитара кивнули.

— Ночка сегодня ядреная…

— Да? Как это?

— Да все луна. Можно было даже фары на «скорой» не зажигать.

— Смена времен года. Лето подступает. После всех этих зимних бурь вы просто позабыли, что такое настоящее чистое небо.

— Да, я тоже так думаю. Ладно, нам пора обратно на дежурство. Не думаю, что сегодня еще вызовы будут, но лучше нам сидеть у себя наверху. Просто на всякий пожарный.

— Увидимся попозже.

— Ага, заходи, кофейку выпьем.

— Зайду.

Маркл смотрел на простыню, которой было покрыто тело. Тут он услышал, как хлопнули двери в приемную, а затем те, что вели в холл, и почувствовал, что, наконец, остался совершенно один.

От напряжения, чтобы не показать боли во время разговора, Маркл сильно-сильно моргал. И сейчас ему пришлось прислониться к ближайшему столу и, задыхаясь, шарить по карманам в поисках лекарства, — острая игла пронизывала ему грудь. Наконец, найдя таблетку, он закинул ее в рот, но язык пересох, и поэтому Маркл оказался не в силах ее проглотить. Наклонившись вперед к конторке, он налил воду в пустую мензурку и жадно выпил. Влага покатилась по подбородку. Маркл вцепился пальцами в край стойки и принялся ждать, ощущая, как секунды складываются в минуту. Постепенно грудные мышцы расслабились, и он задышал более свободно.

Но боль не до конца отступила. Надо было идти домой, но он прекрасно знал, что Слотеру его рапорт нужен именно сегодня, а Аккум вернется с конференции лишь завтра утром. «Да плюнь ты на этот чертов рапорт. И не в нем, собственно, дело. Ты прекрасно знаешь, что стоит кому-нибудь узнать про твои страшные боли, то тебе больше здесь не работать. И что ты тогда будешь делать? Сидеть дома, пока в один прекрасный момент не умрешь в своей постели? Да, ладно, брось, эти боли — обыкновенная ангина. Ты с ними справишься, переживешь. Главное, чтобы никто ни о чем не узнал».

Он немного выпрямился и уже почти не трясся. В следующую минуту он окреп настолько, что смог даже почти без труда добраться до прихожей. Сев на стул, Маркл сказал себе, что с его знаниями медицины он справится с приступом и будет в полном порядке. Но несмотря на подобные уговоры, ему было трудно дышать, пока он мыл руки и одевал халат, маску и шапочку. Особой надобности в этой одежде не было, а маска, например, только сильно затрудняла дыхание, оно становилось тягучим и прерывистым, словно грудь специально сдавливали щипцами. Но годы привычки взяли верх, и Маркл, посыпав, наконец, тальком руки, натянул резиновые перчатки и вышел обратно к столам.

Средний зал был пуст.

Маркл огляделся. Почувствовал, как сжимается грудная клетка.

На полу лежала простыня. Смятая.

— Что за…?

Он был уверен, что тот человек умер. Он же прекрасно слышал, что говорили санитары. Да и сам проверил труп на предмет выявления признаков жизни. Которых не оказалось.

— Что за чертовщина…?

Его взор остановился на дальней двери, ведущей в охладитель. Она была почти, но не до конца закрыта. Если все-таки тот человек каким-то непонятным образом оказался жив, то он, очнувшись, наверно, сильно испугался, ничего не мог понять. Видимо, решив отыскать людей, он стал выбирать из двух дверей одну и полез не в ту, что надо. Там-то, в охладителе, никого и ничего, и теперь он, конечно, понял, что попал в морг. Перепугался, наверное. Дверь в холодильник медленно приоткрылась, и обнаженное тело появилось на пороге и злобно заворчало.

— Боже мой, не-ет…

Маркл отступил назад. Он увидел глубокие раны, разрезы на руке, бедре, разрезы, которые показались ему странными, когда он смотрел, как санитары стягивают с трупа одежду. Такие раны не могла нанести машина, но тогда Маркл не стал выносить поспешных суждений, намереваясь осмотреть тело внимательнее. Но видя, как тело неуклюже переставляет ноги, смотря в эти глаза — в глаза, которые не могли выносить света, и поэтому одна рука поднялась к лицу, чтобы заслонить их, — Маркл был уверен, что этого человека ранила не машина. Маркл шагнул назад и уперся спиной в стену. Боль пронзила руку и стала подбираться к горлу, он принялся молиться.

— Боже, Боже мой, не-ет…

За сумасшедшую, но протянувшуюся до бесконечности секунду, он явственно разглядел свою жену. Подумал о Слотере и о том, что не попрощался с ним. За этот короткий миг он успел подумать о многом. Тело прыгнуло к нему, — руки расставлены. Маркл задохнулся и стал сползать по стене. Ему показалось, что в груди открылась трещина. Часть его души вылетела, чтобы понаблюдать со стороны за тем, что происходит, а затем за наблюдаемым и наблюдателем пришла пустота, и все исчезло.

5

Слотер осматривал кусты, держа одну руку возле пистолета в кобуре. От больницы это было всего в пяти кварталах. Домишки здесь были захудалые, сзади росли мощные деревья, оград нет, сплошной кустарник, перекореженный и переплетенный — заросли, словно в лесу. Слотер светил вовсю фонарем, к тому же луна стояла высоко и освещала, как прожектор, все, что находилось между деревьями, и попадались такие места, когда фонарь ему даже был не нужен. Но несмотря на это, коп часто спотыкался: то на куче камней, то о разбитую песочницу или о проржавевшее корыто, лежащее вверх дном. Здесь было очень легко прятаться. В метре он него спокойно мог кто-нибудь залечь, и Слотер его ни за что бы не разглядел, настолько мощным было переплетение ветвей кустарника. Он посмотрел на луну, а потом огляделся. Было очевидно, что эти сады и вверх и вниз по склону сплошь заросли кустарником, и, похоже, даже гуще, чем здесь. Можно провести тут всю ночь, забираться дальше в дебри, кидаться то вправо, то влево, да так и не отыскать воришку, если это воришка. Черт, парню всего лишь нужно переходить на те места, откуда Слотер только что ушел. Пустая трата времени.

«Только ответь честно, таковы ли на самом деле твои побуждения, — сказал он самому себе. — Тебе хочется прекратить поиски. Великолепно. Парень, если здесь действительно кто-нибудь был, сейчас, наверное, сидит дома и потягивает пивко. Но ведь он может таиться где-то рядом и выжидать удобный момент, чтобы на тебя броситься. Так что твое отступление вполне может иметь и другую причину: ты просто трусишь и нервничаешь из-за этого.

Нет. Я останусь здесь еще на полчаса. Мне совершенно некуда торопиться.

Ты уверен?

Да.

Тогда ладно».

Но если он и колебался, то шипы роз, царапавшие его и одежду заставили, его принять твердое решение. Слотер развернулся и оказался лицом к заднему крыльцу, с которого недавно спустился. Свет в доме, как и на крыльце, был зажжен, и сквозь стеклянную дверь полицейский видел женщину, всматривающуюся в темноту сада.

Он продирался сквозь кустарник к газону, давно не стриженному. Ему страшно не нравилось, что спина его не защищена, и Слотер снова стал разворачиваться, чтобы вглядеться в темноту, но тут же одернул себя, проговорив сквозь зубы «параноик», и продолжил путь к крыльцу, по скрипящим ступеням которого он забрался на дощатый настил и вгляделся в женское лицо.

— Ничего не обнаружил, мэм. Увы.

Ей было лет шестьдесят; крашенные хной волосы, густо намазанные губы и халат; надетый на ночную рубашку.

— Но я же его точно видела, мистер Слотер. Кто-то там крался в кустах. Очень низко пригибаясь. Чуть ли не полз.

— Так ведь я не обвиняю вас в том, что вы ничего не видели, мэм. Просто было темно. И вы вполне могли видеть там просто собаку.

Она лишь покачала головой.

— Нет, я его видела.

— Я сомневаюсь, чтобы он вернулся. Просто держите двери на замке, а свет с крыльца не убирайте. Если кто-нибудь вас напугает, позвоните в участок. Я дам распоряжение, чтобы по вашему вызову сразу же выезжали.

— И это все? Вы хотите сказать, что закончили?

— Мы ведь не знаем, кто это. Он вам не причинил вреда. Может быть, это пьяный полз на карачках домой. Я пошлю сюда патрульную машину: она проедет мимо вашего дома несколько раз за эту ночь.

Женщина продолжала молча смотреть на Слотера.

— Тут столько домов. Почему вы думаете, что этот человек хотел именно вас напугать? Оправляйтесь спать. Все случается с недосыпа.

— Только не со мной.

— Я понимаю. Понимаю, что вы обижены.

Слотер пробормотал еще какие-то слова, чтобы ободрить женщину, подождал, пока она заперлась на все замки, и только после этого ушел. Спустившись по ступеням в очередной раз он снова оказался с темнотой лицом к лицу. Затем прошел вдоль стены, а женщина двигалась с ним вместе, только внутри дома, зажигая все лампочки. «Что ж, хуже от этого не станет, — подумал Слотер, — а если она еще и поспит слегка…». Сев в машину, он поехал к центру, вглядываясь в тени садов и дворов.

В Детройте такую ночку назвали бы «тишайшей», но для этих мествсе происходящее было чрезвычайным. Нет, конечно, сам факт крадущегося в саду человека, — это на самом деле ерунда. Слотер уже привык, что время от времени случаются подобные звонки. Но вместе с шуткой Уилли и найденным телом на дороге получалось уже прилично, и Слотеру не нравилось появившееся у него дурное предчувствие.

Он проехал четыре квартала и очутился в новом районе, по обеим сторонам дороги — аккуратные дома, света нигде нет. Но в десятом доме по правой стороне были зажжены, кажется, все лампы, поэтому он резко выделялся в темноте. Слотер вообще-то не ожидал ничего подобного. Думая о нарушителе, о женщине, от которой он уехал и тоже зажегшей все огни, полицейский решил узнать, в чем дело, и подкатил к этому дому, свернул к тротуару и остановился. Прежде чем вылезти, Слотер нахмурился, оглядел дом со всех сторон, и только потом вышел, поднялся на крыльцо и позвонил.

Он услышал, как прозвучал звонок. Подождал. Никто не подошел к двери. Позвонил снова. И уже собирался нажать ручку, как увидел ее.

— Офицер?

— Тут один человек шатается. Я увидел полный свет…

— Со мной все в порядке. Спасибо за предупреждение… Я просто пеку хлеб. Хотите попробовать?

— Я на службе.

— Можете прихватить его с собой.

Слотер кивнул, улыбнулся, зашел и поцеловал ее.

Она была высокая, правда, не выше Слотера, ее тело жалось к нему, а груди так и впились в его живот.

Она отстранилась и, улыбаясь, посмотрела на него.

— Хорошо же вы приветствуете девушек.

— Стандартная услуга.

— Не надо пошлить, Натан…

И она вновь прижалась к нему. Во время этого поцелуя ее язык раздвинул его зубы и схватился с его языком.

— Эй, я же сказал, что на службе.

— И десяти минуток не найдется?

— А что, есть возможность провести все на такой скорости?

Он ухмыльнулся, а она рассмеялась.

— Лучше уж закуси хлебцем, пока рассудок не замутился.

Она взяла Слотера за руку и через холл провела в кухню.

Ему нравилось, что все там выкрашено в белый цвет, а запахи такие чистые и такие знакомые.

Но взглянув на кухню, сейчас, он снова засмеялся.

— Был налет бомбардировщиков?

— Не так уж часто я пеку хлеб.

— И слава Богу! Тебе теперь всю ночь убираться.

— Еще бы! Разве вот ты освободишься пораньше и поможешь.

— А в спальне такой же разгром?

Слотер вдыхал запах дрожжей, смотрел на мучной отпечаток пятерни на джинсах. С удовольствием наблюдал за движениями ее руки, когда она резала хлеб и протягивала ему.

— Ты удивительная женщина.

На ее длинных темных волосах виднелись веснушки муки. Он протянул руку, чтобы смахнуть.

— А еще я умею готовить. И шью…

— Это штуковина мне чертовски нравится. Так что я забираю хлеб с собой. Весь этот разгром замечателен.

Он прожевал. Сладкий дрожжевой привкус был изумителен, прелестен. Слотер набил рот до отказа. Потом проглотил.

— Кофе хочешь?

— Можно попробовать, Мардж.

Она повернулась к нему.

— Что-нибудь случилось?

— Да знаешь, этот человек, крадущийся по садам…

— Так он на самом деле…?

Он откусил еще кусочек хлеба.

— Если верить показаниям той женщины, то да. — Прожевал.

— А я-то думала, ты шутишь.

— Кроме того, в баре сегодня заварушка произошла. А еще я обнаружил тело рядом с хайвэем. Наезд. Боюсь и думать о том, что еще может произойти. В Детройте, когда неприятности начинали валиться на головы, вскоре это приобретало скорость катящегося с горы снежного кома и остановить всю эту гадость бывало очень сложно.

— Это все луна.

Слотер нахмурился.

— Возбуждает. Полная луна.

— Не уверен в этом, Мардж.

Когда она сделала кофе, добавила сахар и сливки, Слотер пошел к выходу.

— У меня на это почти не остается времени. Меня еще ждет старый Док Маркл.

— Ну тогда кофе можно и не пить.

Мардж вновь прислонилась к нему, тонкое загорелое лицо оказалось рядом с его глазами, и Слотер почувствовал, как его тело куда-то проваливается.

Ему так нравился исходящий от нее хлебный запах.

6

Оно кралось по ступеням, пробираясь вверх. Свет ослеплял. Одну руку оно подняло, чтобы защитить глаза, второй же цеплялось за поручни, взбираясь все выше. Несмотря на лабораторный халат, тело содрогалось, ему надо было убираться отсюда.

Оно добралось до двери и затаилось, вслушиваясь. С другой стороны ничего не было слышно, и оно завозилось с ручкой. Там, за дверью оказался белый коридор, сильное освещение, и оно застонало.

Голоса: оно замерло. Там, дальше, в самом конце коридора. Оно скользнуло в щель, образованную дверью.

Но эти голоса. Женские. Настолько низкие, едва слышимые, что оно не смогло разобрать, что именно говорят — и взъярилось. Но ему надо было убираться. Увидел дверь в дальнем конце коридора, красную сигнальную лампочку и окно, а за ним — благословенная ночь. Оно едва сдерживалось от ярости. Послышались шаги, скрип резиновых подметок по линолеуму и удаляющиеся звуки.

Голоса замолкли.

Выглянув из дверей, оно увидело женщину в белой одежде и белой же шапочке. Она стояла спиной и, облокотившись на конторку, что-то писала. Такая маленькая. Оно выступило из-за двери, босые ноги холодил гладкий кафель коридора.

«Если она обернется, — думало оно, — хватит ли моей скорости добраться до нее прежде, чем она закричит?»

7

Услышав какой-то звук, она обернулась, но там никого не было.

Что такое? Просто распахнулась дальняя дверь, и какой-то врач вышел покурить. Ей захотелось к нему присоединиться.

И даже знала, к какому именно врачу ей хотелось бы присоединиться.

Она улыбнулась.

Затем она услышала еще один звук, на сей раз от раскачивающихся дверей за ее спиной. Посмотрев туда, она увидела приближающегося Слотера. Он кивнул.

— Доктор Маркл пока что не закончил, — сообщила она ему.

— А он не мог подняться к себе в офис, не сообщив вам? Дайте-ка я проверю, вдруг он там ждет…

Слотер прошел мимо, и она посмотрела на него. Он был высок именно так, как это ей нравилось в мужчинах, квадратная челюсть, солиден, чуть больше сорока, а ей всегда везло на этот возраст. Но зарабатывал он не очень и рушить свои планы с намеченным врачом только из-за развлечения с копом она не собиралась.

И все равно наблюдала за ним, пока он ждал лифта; ей нравилась его коротко стриженная песочного цвета шевелюра, живые глаза. Она рассмотрела его светло-коричневую униформу, ковбойскую, надвинутую на лоб шляпу, ботинки, значок на рубашке. Глаза ее сузились, дойдя до обхватившего талию ремня с кобурой, и когда Слотер обернулся, она ему улыбнулась. Он кивнул. Тут откатились двери лифта, и он вошел.

Какое-то мгновение она раздумывала. А затем вернулась к подготавливаемой карточке больного.

8

Слотер шел по верхнему коридору. В этой части больницы находились кабинеты и, когда он заметил, как из-под двери в офис старика пробивается луч света, то подумал, что Маркл его ждет, но ошибся. Маркл иногда так делал — оставлял свет включенным, даже если не собирался возвращаться. А вообще старик мог на минутку выйти в туалет или еще куда.

Слотер пожал плечами, налил себе чашечку кофе из термоса, сел и пролистал несколько журналов Медицинской ассоциации. Добравшись до самого низа стопки и не найдя в них ни единого знакомого слова, он обнаружил, что, оказывается, выпил чашку кофе. Почти два. Мог ведь и у Мардж остаться подольше, но нет, собирался к ней попозже заехать, ему обязательно нужно было заглянуть сюда.

Что-то уж слишком долго Маркл сидит в туалете — теперь абсолютно ясно, что его там и в помине нет, если только его состояние здоровья даже хуже, чем показалось на первый взгляд. Размышляя об этом, Слотер заглянул в туалет, но увидев, что кабинки пусты, укорил себя за глупость. Очевидную. Просто Маркл еще не закончил свое дело с этим телом в морге. До двух часов он, конечно, не справился, и, устав от ожидания, Слотер двинулся по коридору.

Трупов он не боялся. Лишь неожиданное нагоняет страх и, хотя он не находил вскрытия привлекательными, а все, что после них оставалось — тем более, он никогда не уклонялся от посещений морга по мере надобности. Если к этому времени у старика уже сложилось какое-то мнение относительно причины смерти, Слотеру хотелось о нем знать и сообщить в участок, чтобы к завтрашнему утреннему разводу все было четко указано в рапорте. И затем, закончив на сегодня дежурство, он мог спокойно возвратиться к Мардж.

Под влиянием импульса, раздраженный медлительностью лифта, Слотер решил спуститься по лестнице: побежал по влажным бетонным ступеням вниз, до первого этажа, а потом и до подвала. Пройдя по коридору, он остановился перед дверью без всякой таблички, а потом вошел в «прихожую». Из прозекторской не доносилось ни звука. Правда, человек, медленно и вдумчиво рассекающий чужую плоть, производит не слишком много шума, потому что не обращает ни на что внимания. Слотер прошел в прозекторскую, но увидел лишь смятую простыню и пустые столы.

Наверное, Маркл все-таки закончил. Но куда тогда, черт побери, он подевался? Он же прекрасно знал, что Слотер будет его ждать. Куда он ушел? Невоспитанным никак нельзя было назвать старого врача. Слотер, стараясь не выйти под конец из себя, уже хотел было помчаться вон, когда пришедшая мысль остановила его, и он, пройдя в следующий зал, закрыл дверь.

Он почувствовал, что справа от него за створкой двери что-то лежит, и повернулся в ту сторону. Мгновение Слотер не мог двинуться. Внутри у него все похолодело. Он поспешно нагнулся, узнав одежду, но надеялся, что когда маска спадет с лица, то откроет совершенно иного человека.

Но это был Маркл.

Лицо его было передернуто и искажено, похоже, от предсмертного ужаса. Выпученные глаза смотрели наверх. Слотер пощупал запястье. Постарался услышать сердцебиение. Потом, промолвив:

— Господи Иисусе, — он выбежал вон.

9

Они смотрели на тело старика, лежащее на столе в пункте неотложной помощи. С шеи и из руки высовывались трубки, возле каталки с инструментами лежали две подушечки электрошока, но ЭКГ ничего не показывала, линия была совершенно прямой, без зигзагов, зуммер гудел ровно. Слотер, повернувшись к Аккуму, спросил дрогнувшим голосом:

— Ничего?

— Врачи сделали все, что было в их силах. Я бы именно так и поступил, будь я на их месте. Он умер прежде, чем вы его нашли.

Слотер вновь обреченно посмотрел на Маркла, на его неподвижное тело… Это перекошенное болью лицо…

— Надо хотя бы глаза ему закрыть.

— Им это следовало сделать уже давным-давно.

Аккум наклонился, чтобы выключить зуммер. Потом прикрыл мертвому веки, и Слотер почувствовал, что снова холодный нож полоснул по внутренностям. Он любил этого старика. Ему будет его не хватать.

— Я чувствую себя ответственным за его смерть.

— Не вижу к тому никаких причин.

— Это я подкинул ему работенку на ночь.

— Это не имеет никакого значения. Ясно было, что он умирает. Все это видели. Он мог умереть от усилия, даже переставляя тарелки на столе.

— Да, я знаю, что он смертельно устал, а гибель жены…

— Нет, признаки были очевидными. Он был тяжко болен, это было ясно с первого взгляда.

— И вы позволяли ему работать?

— А что, по-вашему, я еще мог сделать? Если у подобных людей отнимают работу, они лишь быстрее умирают.

Слотер повернулся и взглянул на Аккума. Высок, как и Слотер. Но тоньше. Всегда в темном костюме, контрастирующем с цветом кожи. Темные, почти черные глаза. Длинные, темные, зачесанные со лба назад волосы. Как медэксперт, он должен был понимать, что и сам здорово смахивает если не на труп, то, по крайней мере, на владельца похоронного бюро. Аккум не придавал большого значения внешнему виду. Он просто хорошо, даже очень хорошо, выполнял свою работу — и все. Он очень редко выходил в город, редко встречался с людьми не по делам службы. Семьи не имел. Это сознательное одиночество вряд ли было здоровой реакцией на действительность. Слотер подумал, что они с ним находятся в сходном положении — оба приехали с Востока, оба пережили кризис. Слотер, правда, никогда Аккуму об этом не рассказывал. Но сочувствовал этому человеку: более того — испытывал к нему дружеские чувства, основанные на преданности его своему делу. И все-таки Аккум спокойно наблюдал, как Маркл постепенно гибнет от порока сердца, и давал ему работать, понимая, что это губит старика.

С другой стороны, имея в большинстве своем, дела с мертвецами, Аккум, видимо, стал своего рода фаталистом, клиническим типом, своеобразным Джеком-Потрошителем.

Слотер не знал наверняка, но не хотел осложнять и без того трудные отношения с Аккумом, осуждая его за то, о чем не имел ни малейшего представления.

Слотер все смотрел на него, и Аккум нахмурился.

— Сердечный приступ, но если вы хотите подробностей, я смогу их выдать часика через два.

— Да нет. Можете не торопиться. Неприятно думать о том, что старика начнут потрошить. Можете заняться им утром.

— А как то дело, которое вы ему поручили?

— Понятия не имею. Маска и шапочка были на нем, а вот халата не было. Видимо, он даже не начинал.

— Это важно?

— Мы считаем, что это наезд. Но мне нужны более веские доказательства.

— Я займусь.

Слотер мог это понять: Аккуму просто необходимо было чем-то себя занять, а работа в этом случае подходила более всего.

— Да, мне кажется, мир не должен остановиться только из-за того, что умер друг. По крайне мере, наша работа не может этого позволить.

— В противном случае мне придется всю оставшуюся ночь не спать и думать о нем.

— Спасибо за то, что зашли.

— Он ведь был и моим другом. Я знаю, что вы с ним были близки, но и мы с ним приятельствовали. Я спешил сюда, думая, что может быть, успею…

Но он не успел, и они снова посмотрели на Маркла. На тело Маркла.

— Бедный старик. Лицо у него…

— Иногда во время сердечных приступов их еще не так корежит. Зато понятно, что он не страдал. Судя по всему, смерть был мгновенной.

— Надеюсь. Так было бы лучше всего.

Слотер протянул руку и дотронулся до тыльной стороны ладони старика. Остывшая мягкая кожа была неживой, но Слотер бездумно сжал его руку, желая ему доброго долгого пути и медленно повернулся лицом к двери.

— Я думаю, что мне лучше немного проехаться.

— Ближе нас у него никого не было. Думаю, что похороны лягут на нас.

— Поговорим об этом утром.

Слотер пошел к дверям, остановился и еще раз, обернувшись, посмотрел на Маркла.

— Увидимся.

Но он сам до конца не понял, к кому относились его слова — к Аккуму или старику, и постарался избавиться от любых мыслей, проходя мимо медсестер дальше — к вертящимся дверям — в ночь — к патрульной машине.

10

Аккум смотрел, как он уходит, затем повернулся к телу Маркла, отдал указания врачам, но сам замешкался. Он постепенно привыкал ко все возрастающей слабости Маркла и только сейчас понял, что уже давно относился к старику, как к умирающему. Аккум не знал, что он чувствует: скорбь или обычную усталость, и это его бесило. Всю свою взрослую жизнь он провел рядом со смертью, и жизнь после этого казалась ему эфемерной, слишком короткой, чтобы в нее можно было верить. И все-таки он медлил. Потом вышел из зала и на лифте спустился в подвал. И тут он осознал, что чувство, испытываемое им, — это глубокая скорбь. И Аккум, несмотря на свои железные нервы и на все усилия держать себя в руках, чуть не расплакался. Он именно поэтому почти не заводил друзей и не женился, чтобы избежать этого чувства. Если не сближаться с людьми, то их смерть тебя и не коснется. Этому он выучился давным-давно, но пришел к пониманию подобной истины нелегким путем.

И вот теперь ему было необходимо заняться делом, поэтому он вошел в «прихожую» и уже собрался было надеть халат, когда ему в голову пришло проверить, все ли готово в прозекторской. Поэтому он вошел в средний зал. Увидел скомканную простыню, открытую дверь в холодильник. Тело, наверное, там, в третьем зале, а старик был уже настолько ослабевшим, что даже дверь в нее закрыть не смог. Старик. Аккум попытался укротить нахлынувшие чувства. Он проверил охладитель. Пусто. Аккум был озадачен: скорбь смешалась с недоумением: куда мог Маркл подевать тело? Может, оно все еще в приемном покое (хотя вряд ли)?

Аккум пересек комнату и взял трубку телефона. Медсестра из приемного покоя тут же ответила.

— Это доктор Аккум. Не так давно шеф Слотер привез труп.

— Да.

— Его нет в морге. Проверьте журнал: куда его дели?

— Но я сама видела, как его спускали на лифте вниз.

— Вы абсолютно уверены?

— И доктор Маркл сопровождал его сам.

— Минутку.

Аккум вышел в коридор, пересек его и вошел в противоположную комнату. На столе лежала куча одежды. Она была аккуратно сложена. На материи явственно виднелась высохшая кровь. Аккум проверил еще несколько залов. Потом подошел обратно к телефону.

— Это снова доктор Аккум. Вам лучше опросить весь персонал, потому что либо у нас ходячий труп с раной или ранами, либо кто-то устраивает плохие шутки.

11

Клиффорд, спотыкаясь, брел по улице, намереваясь срезать дорогу: он было направился совершенно в другую сторону, к своему дружку, но потом вспомнил, что тот уже давно уехал из города. Черт, забавно, как это он запамятовал… Жена Клиффорда постоянно ворчала, что как только муженек напьется, так домой его никакими силами не заманишь. Вот он сейчас заявится и удивит ее.

И он свернул к выгульным огороженным площадкам и к полю перед ними, по которому и собирался срезать угол, — и тут его ослепила луна. Она вывернула из-за тучи и, сияя своим полным и чистым кругом, ударила Клиффорда по глазам. Он замер и зажмурился; затем поочередно открыл глаза. Нет… нет, он знал, что это все виски. Никогда до этого он не видел такой огромной луны и понимал, что просто под действием алкогольных паров она кажется ему такой невероятно-близкой и ослепительно-светлой. Он начал напевать:

— Этот свет…

И пошел через поле.

— Серебристой луны…

А потом он оступился и начал падать. Клиффорд мягко улегся в чертополох и кустарник, перекатился несколько раз и вновь уставился на луну. Она распухала над его головой, казалось, планета кружится и растет, стараясь приблизиться к ее наблюдателю, который, путаясь руками и ногами в кустарнике, встает на четвереньки, и только затем выпрямляется в полный рост. Клиффорд накренился набок, раскинул руки для равновесия и вновь зашаркал ногами через поле, ему представлялось, что он движется по натянутому канату. Ветер, казавшийся слабым, стал усиливаться, его шепот звучал в кустах все громче. Клиффорд кожей ощущал магнетизм луны. Он вновь оступился. Упал и куда-то полетел, сильно стукнувшись. Удар настолько ошеломил Клиффорда, что он не смог подняться. Рытвина. На расстоянии, на котором больше одного раза было трудно упасть, Клиффорд грохнулся аж дважды и лежал теперь лицом вверх, глядя на взиравшую на него луну. Боль от ушиба слегка притупилась, и Клиффорд вытянул руку, чтобы дотронуться до луны, которая, казалось, был совсем рядом, но это усилие его доконало, и он отключился. Заснул.

Когда он проснулся, луна казалась еще более яркой, хотя она и опустилась слегка. И ветер стих, но его шепот все еще можно было услышать, и тут Клиффорд увидел появившуюся из куста и освещенную лунным светом собаку.

Вот она, вырисовывается на краю, луна за ней, нимб вокруг туловища, а в середине — угольная тьма. Она смотрела на Клиффорда, и он почувствовал ее силу, массивность, более того — физически ощутил ее присутствие.

— Чего?

Он не осознавал, что происходит. Все еще пьяный и тупой со сна, Клиффорд увидел, как она согнулась пополам, а потом вытянулась, оторвавшись от земли. Человек завопил, стараясь увернуться от тяжести, обрушившейся на него со всего размаха. Он почувствовал, что ослеп.

— Только не лицо!

Но собака рвала его на куски, полосовала. Одной щеки уже не было.

— Не лицо! Черт, только не лицо!!!

12

Он проснулся с криком.

— Натан, что с тобой? — спросила Мардж.

Слотер обернулся и посмотрел на лежащую на плече руку. Верхняя часть тела вспотела и ему потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, где он находится.

Слотер тряхнул головой.

— Ничего. — Он потер ладонью лицо. — Мне привиделся кошмар.

Он огляделся и постарался успокоиться.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке?

Слотер пожал плечами и глубоко вздохнул.

— У тебя давненько не было кошмаров.

— Они возникают, когда на страже никого нет.

Он выполз из-под простыней. На голое тело надел трусы, затем брюки.

— Все то же самое?

Он кивнул.

— Из Детройта?

— Именно.

Ему не хотелось об этом говорить. Он подошел к выключателю и собрался включить свет. Но луна косо светила в комнату, и Слотер подошел к окну, встав под ее лучи.

— Никогда не видел настолько яркой луны.

Повернулся к Мардж.

— Сигаретки не найдется? — спросил он.

Она сидела на постели и ее обнаженные груди нависали над простыней, укрывающей женщину до пояса.

Луна освещала ее, как прожектор.

— Что, так худо?

Они почти никогда не курили, но всегда держали пачку наготове, на всякий случай. Слотер, думая о старике, вспоминал также и то первое дело, которым они вместе с Марклом занимались, — это была стреляная рана, сделанная, как оказалось, самоубийцей. Этим самоубийцей был муж Мардж. Тогда они встретились впервые и за последующие годы нашли друг в друге успокаивающих и нежных любовников. И хотя он постепенно к ней привыкал, периодически приезжали и уезжали его дети, одиночество захватывало Слотера целиком и полностью, и Мардж всегда понимала, что не имеет никакого права его в чем бы то ни было обвинять. Он был с ней только тогда, когда нуждался в поддержке, и она была счастлива тем, что отдавала ему. В конце концов они оба страдали от кошмаров.

Не ожидая ответа на заданный вопрос, Мардж покопалась в ночном столике.

— Парочка осталась.

— Годичной давности. Выбирать нечего.

Она кинула ему почти пустую пачку.

Слотер поблагодарил, зажег сигарету и уставился в окно. На луну.

— Ты должен получить квалифицированную психиатрическую помощь.

— Я просто очень переживаю из-за старика. Знаешь, вот так прийти в морг и обнаружить его там…

— Как тогда двое парней в бакалее?

Ей и это было известно. Но кроме этого он ей ничего не рассказывал.

— Не совсем… Знаешь, просто смерть…

И он затянулся. Дым был затхлый, безвкусный, как от прелых листьев. Голова казалась легкой и какой-то распухшей.

— С этим я ничего не могу поделать.

— С чем? Со сном? Или смертью старика?

— И с тем и с другим.

Он повернулся к ней.

— У тебя нет предчувствия, что что-то должно произойти?

Она смотрела на Слотера в упор.

— Когда умер мой муж… перед этим, я имею в виду…

— Вот именно.

И он вновь повернулся к окну, выходящему на сад, находящийся позади дома. И увидел, как что-то крадется среди кустов. Едва не ползет.

13

Оно замерзало. Куда бы оно не свернуло, сияли яркие огни, или луна начинала безжалостно бить в лицо. Подняв руку, оно юркнуло в переулок. Потом запрокинуло голову и издало мяукающий вой, потому что везде, куда бы оно ни тыкалось, везде был бетон, белые, расчерчивающие бетон полосы, лампы высоко на столбах и ряды зданий. Оно приближалось к ним, спотыкаясь, пошатываясь, белый лабораторный халат трепыхался и бил по голым ногам. Мимо проползла вывеска, на которой большими квадратными буквами было выведено ЗАПАДНАЯ АЛЛЕЯ, и вот оно добралось до окон. Посуда, лампы, диваны, столы. Оно зарычало и, отшатнувшись, двинулось, спотыкаясь, дальше. Книги и пластинки. Пузырьки с аспирином. Все эти вещи оно хорошо помнило, но босые ноги стыли на бетоне, оно дергалось, тряслось на сыром холодном воздухе. Начинал наползать туман и все, о чем оно могло мечтать, — это спасительная глушь темного ночного леса, но увидев, на что оно смотрит, оно встрепенулось. В следующем окне были выставлены куртки, рубашки и джинсы. Ему не было нужды защищать себя. Подняв локоть, оно вломилось в витрину. Хлынуло стекло. Затрещал звонок тревоги, и оно, подняв кулак, стало выбивать оставшееся стекло. Потом зарычало и вошло внутрь. Тепло. Куртка. Лес. Когда из ног выступила кровь, оно лишь зарычало и сграбастало несколько курток.

14

Три наезда в нетрезвом состоянии, два вооруженных нападения.

Ограбление магазина одежды.

Пропавший человек.

И другие происшествия. Слотер просмотрел список ночных правонарушений. За все пять лет, что он работал здесь шефом полиции, ему ни разу не доводилось видеть подобного перечня. Темные личности, лающие псы, украденные машины, драки и семейные ссоры. В Багдаде все спокойно… Это если не считать инцидента с Уилли, наезда, который он лично обнаружил и какого-то незнакомца, которого он видел из окна Марджиной спальни.

И еще старик. «Не смей забывать, что умер твой друг». Нет. Этого он забыть не мог.

«Сосредоточься на том, что делаешь».

Слотер стоял на пороге офиса. Он вышел.

— Видела, Мардж?

Она повернулась к нему, оторвавшись от работы. Ее стол находился у самой двери. Здесь она работала, когда еще был жив старый начальник полиции. После смерти мужа ей понадобилась работа, и Слотер устроил ее на полный рабочий день в участок. Он прекрасно понимал, что в крошечном городишке слухи распространяются мгновенно и все догадываются, что они спят вместе, но сделал, как и она, разделил работу и отдых, и народ стал говорить, что они с честью вышли из положения. Все дело в том, что ее назначение на пост не было протекцией. Просто Мардж чертовски здорово справлялась с работой, а это в принципе было все, что от нее требовалось.

Мардж кивнула, она была теперь очень к месту одета в выцветшие голубые джинсы.

— Черт, да такой сводки я не видел аж с тех самых пор, как прикатил из Детройта. Что здесь происходит?

— Не знаю. Но звонки продолжают поступать.

— Если все и дальше будет так продолжаться, то сегодня придется работать две смены.

— Я уже позвонила всем ребятам, у кого сегодня выходной. Они скоро выйдут снова.

Именно это он и имел в виду. Она очень хорошо выполняла свою работу.

— Судебный медэксперт звонил.

— Я с ним свяжусь попозже.

Слотер знал, чего хотел Аккум. Он расскажет ему, что показало вскрытие Маркла, но Слотеру этого вовсе не хотелось слышать. Он бродил ночью в поисках мародера, которого засек из окна Марджи. А до этого очень плохо спал. А уж после поисков вообще не смог заснуть. Поэтому не хотел ничего слышать об организации похорон. Этот следующий шаг был настолько тягостным, что думать о нем не было никаких сил.

— Тебе лучше послушать.

Мардж показала на стоящий перед ней радиопередатчик. Как-то она странно смотрела на Слотера. Он нахмурился и стал слушать.

Вместе с ними в этой комнате сидели также двое полицейских, перепечатывавших рапорты: они тоже уставились на приемник.

Нет, не может быть, он ослышался.

Слотер наклонился к верхнему микрофону — утреннее солнце засверкало в восточных окнах.

— Это Слотер, Аккум.

— Я насчет того трупа, что вы привезли в начале ночи.

— Что с ним такое?

— Я все везде осмотрел. И если я что-нибудь понимаю, то его кто-то украл.

15

Она звала себя Фиби, по крайней мере, на этой неделе, и сейчас она скорчилась в углу купе, смотря на измученного мужчину, спавшего на нижнем диване. Он назвался Данлопом — Гордоном Данлопом, но так как она сама меняла имена чаще, чем перчатки, то верить своему попутчику у нее не было ни малейшего основания. И желания. Фиби видела, что его преследуют призраки, и хотя ей было страшно, она чувствовала себя обязанной остаться с ним, не из сострадания, но словно кролик, завороженный готовящейся кинуться на него змеей, чувствуя холодок какого-то неземного ужаса. И к тому же: если она соберется сейчас и уйдет отсюда, то все равно не сможет слезть с мчащегося поезда. А он-то… проснется, станет искать ее, рыскать по вагонам. Нет уж, лучше такого не провоцировать.

«Спокойнее, — говорила она себе. — Контролируй события. Скоро будет остановка».

Она увидела его сразу, как только поезд выехал из Чикаго. Вагон-ресторан открылся, и она ушла со своего места, чтобы посидеть у стойки, он расположился в одиночестве у окна. Курил и посматривал в стакан — с чем? По виду напоминало скотч или бурбон. Несмотря на то, что пригороды большого города постепенно сменились деревенским пейзажем, мужчина все так же упорно не глядел в окно и, понаблюдав за ним минут десять, она, наконец, взяла своей стакан с вином и подошла к его столику.

— Не возражаете, если я присяду?

Поначалу ей показалось, что он ее просто не расслышал, но вот прошла секунда, и мужчина медленно поднял взгляд, рассматривая ее.

Он не отрывал глаз, но ей было плевать. На самом деле она к этому привыкла, даже жаждала подобных взглядов: ей нравилось, как глаза мужчины вбирали ее в себя, прокатывались сверху донизу и пригласительно прикрывались.

Но этот же лишь внимательно смотрел ей в глаза и будто пронзил их насквозь и прошел куда-то вглубь.

Потом кивнул на пустое сиденье.

Она нахмурилась, но, ничего не сказав, села. Фиби не понимала, зачем вообще подошла. Может, отчасти от скуки, отчасти потому, что чувствовала себя одинокой. Но по большому счету, как ей казалось, из любопытства. Она давным-давно перестала клеить симпатичных мужиков, тех, которые ей самой нравились, но этот был что-то потрясающее — седоватые волосы, хотя ему явно было не больше сорока, стальные глаза, широкие лоб и скулы. Он носил деловой костюм, шикарный галстук, белую рубашку, отлично начищенные ботинки. Но хотя он и выглядел преуспевающим, и костюм его был отменно отглажен, рубашка — без единой складочки, щеки классно выбриты, а волосы аккуратно причесаны, что-то в его виде было не то, словно костюму — шесть лет со дня покупки, да к тому же он единственный, а сам мужчина старается держаться с видимым трудом, не давая себе развалиться на куски.

Гордон Данлоп. Едет в Сиэттл. Не сам признался, а лишь ответил, когда она спросила. Фиби, привыкшая к легким признаниям после того, как первый шаг с ее стороны бывал сделан, была поражена: и, может быть, именно из-за этого она и осталась с ним, этот мужчина сильно отличался от всех остальных, он был для нее своеобразной проверкой. Фиби чувствовала, что если она будет молчать, этот человек так и станет сидеть, не произнося ни звука, уставясь в свой стакан, а ее присутствие рядом считать чем-то само собой разумеющимся.

Почему же он не летит? Потому что есть время. Спешить некуда. То, что его ждет — никуда не убежит.

А что его ждет? Он не ответил.

Она лично ехала в Сан-Вэлли.

Он кивнул.

У нее там друзья.

Он снова кивнул.

Летать она ненавидит. Самолеты приводят ее в ужас.

Он пожал плечами и заказал следующую выпивку и еще стакан вина для нее.

— Если хотите, я могу пересесть.

— Нет, все в порядке. Я люблю компанию.

— Но никак это не показываете.

— Я вообще никогда ничего не показываю.

Парировал удар и ушел в защиту. Надо было тогда же уйти… но ее купе было пусто. И в баре никого, кроме Данлопа, не было. Выбора не оставалось.

Пропустив по три стакана, они пошли к нему в купе. Она была вынуждена просто попросить его об этом. А у него в купе оказалась бутыль. Бурбон, как и в баре. Перескочив с вина на более крепкую выпивку, Фиби помогла ему прикончить полбутылки. При этом они трахались и трахались, не переставая. Ей казалось, что с ним секс будет чем-то механическим, простым отправлением половых потребностей, однако парень вонзился в нее с каким-то безумным отчаянием, словно старался с помощью траха остаться здесь, чтобы его не унес мощный поток событий. Кончая, он рыдал, словно от боли. Удовлетворения это не приносило, и он брал ее снова и снова. Они выпили и вторую половину бутылки. Он стал рыться в чемодане, показалось горлышко следующей фляги. И они снова стали пить. Поезд въехал в Южную Дакоту. Совсем стемнело.

Вот тогда все началось. Добрав свою дозу, он разговорился, но не выпалил все разом. Для откровений было необходимо горючее. Чем он больше пил, тем больше вылезало из него слов, наконец, они полились ровным потоком — он разглагольствовал, подробно растолковывал. Он стал своей прямой противоположностью и поведал, что едет в Сиэттл, в клинику, чтобы лечиться от алкоголизма. Что недавно с ним произошел нервный срыв, а заодно сорвалась и жена (она смотрела, но кольца на пальце не увидела), что срывы произошли и в других жизненных областях, что он бывшая звезда фотожурналистики (и тогда она поняла, зачем ему магнитофон и фотокамера), работавшего на «Лайф», «Лук» и «Пост». Но теперь таких журналов больше не существует.

— Да нет, я видела их в ларьках, — сообщила ему Фиби. — «Лайф» встал из гроба.

Но он жутко, истерически расхохотался, и вот тогда она впервые за все время испугалась.

— Черт, да я теперь на «Роллинг Стоун» работаю…

Ну это-то название ей, разумеется, было известно.

— Что-то не видала там твоей фамилии.

— И не могла видеть. После всего… Я работал под псевдонимом. Джеффри Клинкер.

— О! — Он мог прямо заявить, что сумасшедший. Фиби тут же замкнулась, выставила вперед щупальца. Она прекрасно знала его статейки: перекореженные, маниакальные, на грани безумия. Фиби была беспомощна. Его глаза, как две руки, держали ее за горло. Она думала: «Тебе двадцать три, бродяжка, никому не нужна. Ты любишь охотиться за мужчинами, и сегодня ночью попался, наконец, не тот человек, он тебя прикончит».

Но он ее не убил. Чокнутое бормотание превратилось в отдельные всхлипы. Под размеренный перестук колес Данлоп закрыл глаза. И отключился.

Но девушка не двигалась, боясь, что разбудит его.

А через час он заорал и, выскользнув из постели, скорчился, защищаясь.

Открыв глаза, он уставился на Фиби.

— Ты их видела?

— Кого?

— Оленьи рога?

Она покачала головой.

— И еще что-то…

— Что?

Он не мог сказать ей, да и не хотел. Совершенно потный, он снова забрался на постель.

— Рога, — повторил он в недоумении и испуге. Нахмурившись, Данлоп покачал головой. — Оленьи рога. Они… Черт побери. О, Господи, прости.

И столько всего прозвучало в этих словах, но девушка ничего не поняла.

Он повернулся к ней.

— Слушай, прости ради Бога.

— Что? Ты что, обращался ко мне?

— Этот сон уже случался. Он… В общем ничего. Извини. Я тебя напугал?

— Да.

— Я себя напугал. Поэтому я и еду в Сиэттл.

Он пристально смотрел на нее. Она бездумно протянула руку и взяла его ладонь. Не понимая, зачем и почему она это сделала. Но этот жест успокоил Данлопа. Видимо, именно этого он и дожидался. Она держала его, и через некоторое время он заснул. Фиби смотрела, как его колени вначале поднялись вверх, затем опустились вниз и тогда выползла и забилась в этом углу. Она смотрела в окно, наблюдая за восходом солнца, и наконец, увидела горы.

Они неясно вырисовывались и казались огромными. Поезд понесся вверх, добрался до линии снегов, и ледяные вершины оказались настолько близки, что Фиби просто физически ощутила потребность там походить. Посмотрев в сторону Данлопа, она увидела, что он, моргая, смотрит на нее.

— Я видел сны?

— Ты не помнишь?

— Нет.

— У тебя был кошмар.

Он, похоже, сделал для себя какой-то выбор.

— Где мы находимся?

— В горах.

— Это я вижу. Но где именно? В каком штате?

— В Вайоминге.

Он продолжал молча смотреть на нее.

Поезд шел теперь вниз. Фиби выглянула, увидела долину, горы вокруг и город посередине.

Она думала. Если поезд остановится, она сойдет.

Данлоп выкарабкался из постели. Умылся и побрился. Оделся, и она, глядя на него, поняла, насколько оказалась права. Усилие.

А поезд шел по пригороду. Замедлил ход — город раскинулся перед ним, проплыла мимо надпись — ПОТТЕРЗ ФИЛД. И поезд еще больше замедлил ход.

Фиби потянулась за чемоданом, и тут Данлоп сказал:

— Я выхожу здесь.

— А как же Сиэттл?

— Никак. Что-то здесь есть… В общем выхожу.

Она смотрела, как он берет чемодан, магнитофон и камеру.

— Вот мой билет. Можешь остаться в купе.

Он вышел. Она пошла за ним по коридору — окна на другой стороне выходили на древнюю станцию и не менее древний вокзал. Через вторую дверь они вышли на платформу.

Поезд почти остановился, и Данлоп повернулся к Фиби.

— Слушай, я… А, ладно, увидимся.

Он наклонился. Ее щека. Он ее поцеловал.

Они улыбнулись друг другу, и он толкнул дверь тамбура. Его чемодан, магнитофон и фотокамера были крепко прижаты к груди, когда он шагнул на гравий, которым была выложена вокзальная платформа, Фиби смотрела, как он исчезает за углом. Она улыбнулась, правда, слегка угрюмо. И теперь хмурилась совершенно открыто, продолжая смотреть на этот злосчастный угол, за которым он так деловито скрылся, словно уже бывал здесь.

16

Город почти не изменился. Конечно, тогда была зима, улицы были засыпаны снегом, дул холодный ветер, понижая температуру до шестидесяти ниже нуля. Но его глаз все также остер, и он хорошо помнил, как сошел тогда с поезда и завернул за этот вот угол. Через квартал показалась — как он и предполагал — главная улица с аккуратными двухэтажными домами, выкрашенными в белый цвет и щурящихся на солнце, — сияют. Улица была широкая, — и он это помнил, — след давнишних оленьих троп. Тут же показались плакаты, зазывающие на родео, сельскохозяйственные и всякие коровьи выставки, магазины с вычурной ковбойской одеждой, кабаки с названиями типа «Конец Тропы», «Пограничный Столб». Да, он помнил Поттерз Филд, все верно. Это было последнее место, в котором он чувствовал себя здоровым.

Поттерз Филд. Он думал о зиме и тех фотографиях, что он здесь сделал, последних, после чего его уведомили, что «Лайф» заканчивает свое существование. Одни из лучших его работ, да здесь никто бы лучше и не сделал, хотя работало в то время немало и талантливых журналистов. Но Данлоп не понимал, что он теперь здесь делает. Ведь ему было нужно в Сиэттл. Нет, правда… Он это обещал самому себе. Конечно, он нарушал огромное количество различных обещаний, но на сей раз он решил твердо. Он пошел к Джеки, рассказал ей о своих планах, но она заявила, что он чокнулся, и это, принимая во внимание его сегодняшнее поведение, наверное, было правдой. А ведь он даже сумел убедить ее в том, что если ему удастся вылечиться от запоев, то они попытаются наладить свою жизнь.

Так почему же, черт побери, он сошел здесь с поезда? Ведь смысла в этом не было никакого.

Он шел к зданию суда, руки оттягивал чемодан и остальные вещи, тело немело от вчерашней выпивки. И хотя лето еще не вступило в Поттерз Филд, жара угнетала, давила. Глаза болели. Данлоп, прищурясь, поглядел на горы, потея, и чем дальше он шел, тем сильнее липла к его телу рубашка. А затем и костюм стал терять форму, и он знал, проходя мимо витрин магазинов, что выглядит ровно настолько, насколько себя чувствует. А чувствовал он себя совершенно больным. Данлоп подумал, что если бы он сошел, чтобы просто пропустить стаканчик, тогда, может быть, нашлось бы какое-нибудь удобоваримое объяснение его поведению, но ведь он сошел совсем не поэтому — стаканчик он прекрасно мог и в поезде пропустить. Нет, дело было в другом, и это его озадачивало. Тут он взглянул на другую сторону улицы и сквозь уличное движение увидел здание, на котором большими квадратными буквами было выведено «Поттерз Филд Газетт», и понял, куда направлялся.

Данлоп пробирался сквозь пикапчики, грузовички, ржавые «форды» и всякую прочую нечисть к сияющему стеклянному фронтону и к ступеням с имитацией «под мрамор».

И думал о человеке, которого увидит внутри, если он до сих пор там работает, — мужчине, вес которого кажется неимоверным, пока он не начнет двигаться. Ему под пятьдесят, и там он на своем месте, он на своем посту уже долгие годы и распоряжается своей властью с умом, которому бы позавидовали многие сенаторы и конгрессмены, потому что этот мужчина мог оказаться очень, очень опасным, — если он все еще там.

Звали его Парсонз.

17

— Мы встречались в декабре. Семьдесят первого.

— Да, что тогда произошло, помню. Но вас — нет.

— Я делал репортаж о том событии.

— Да? И все-таки не понимаю.

— Я приехал, чтобы написать продолжение.

И Данлоп подумал, что, вполне возможно, это на самом деле истинная причина, по которой он приехал сюда.

— Но кому это сейчас будет интересно?

— Тела, болезнь… Что произошло с остальными?

Парсонз откинулся в кресле и прищурился на Данлопа из-за необъятных щек.

— Теперь дошло. Ничего, если я буду откровенен?

— На это я и надеюсь.

«На что ты там еще надеешься?»

— Вы хотите снова начать все сначала. Вытащить на свет всю хреновину.

— Хреновину?

— Ни для кого не секрет, что люди во всем винят нас. Но, черт побери, не наша вина, что лунатики решили покорить горы. Если кто-то погиб, это не наша проблема. Но люди-то, обыкновенные люди, что думают? Те, которые там, в городе? Отверженные? Они осели тут и продолжают мутить воду.

— Но я не для этого приехал.

— Для чего же тогда?

Данлопу самому бы хотелось узнать, для чего.

— Итак, это произошло. Кто может сказать, кого следует за все винить? Вы правы. Они должны были знать, что не смогут выжить в горах.

Все эти замерзшие тела, раскиданные по заснеженным лесам и склонам, когда люди двинулись в долину, чтобы позвать на помощь, их руки и ноги отъедены волками и койотами, бараки, как из фильма ужасов о концентрационном лагере: детишки воют, голодные, а взрослые с гниющими, отмороженными подошвами зажимают носы и уши. Данлопа передернуло.

— Что же вам тогда нужно?

— Вот это и нужно. Есть современная ферма Брука, понятно? Есть богач, Куиллер. У него некие идеалы. Ему кажется, что он типа трансценденталиста. Отвергает земные ценности.Он привел сюда свой караван, основал здесь свой лагерь и объявил, что собирается жить здесь в согласии с природой.

— Проклятые уроды с высшим образованием.

— Не все.

— Не имеет значения. Черт, они считают себя такими, понимаешь, умниками. А не знали того, что каждый здешний шестилеток понимает на подсознательном уровне. Хочешь покорить природу? А она тебя убьет.

— Вот об этом и будет мой репортаж, — осенило Данлопа. — Потому что продолжения никто не писал. О том, как они ‘получили урок. И что же случилось с ними дальше. А кстати — что?

— Здесь больше ни одного не осталось.

— Что?

— Они дотянули до весны. Один мальчишка с фермы решил к ним присоединиться. Когда об этом узнал его отец, он побежал в горы, чтобы привести сына обратно домой. Увидев, что там происходит, он слегка чокнулся, взял ружье и пристрелил парня. Нет, больше там никого нет.

Данлоп, не мигая, смотрел на него.

18

Двое мальчишек мчались по пустырю. Они весь день проторчали в школе, но знали, что сегодня пятница, а завтра будут мультики, а через две недели начнутся летние каникулы. Они смеялись, радостные еще и потому, что дома им дадут по куску пирога, а потом они смогут поиграть в бейсбол. Мяч и перчатки они притащили из школы, и теперь один бежал впереди, а другой за ним, и они перекидывали мяч друг другу.

Тот мальчишка, что был впереди, в очередной раз бросил мяч назад и пробежал еще несколько футов, прежде чем поймать его снова.

— Повыше сейчас, — закричал он и, повернувшись, вытаращил глаза.

Тупо сморгнул и уставился на тело в вымоине.

На кровь, на то, что осталось от лица. А потом заорал от ужаса…

19

Оно спало.

Ко времени восхода солнца оно добрело до этой окраины города, но, увидев солнце и ослепленное его сиянием, закорчилось и заметалось в поисках хоть какого-нибудь убежища, защиты. Оно находилось возле дороги, машина проехала мимо, и оно поднесло руки к глазам, отступило в высокую траву и стало отползать к канаве. Потом увидело туннель, проходящий под дорогой. Оно поползло ко входу, подвывая, ноющим голосом, задыхаясь.

Солнце скрылось.

Внутри было безопасно, лишь светлели оба конца трубы, но в узком пространстве, мокром, грязном, забитом паутиной было хорошо. Боль стала отступать. Через секунду оно уже заснуло и ему приснилась недавняя жизнь в горах, где стояла его палатка.

Когда ему понадобилась еда, он спустился вниз и пошел к городу.

Всего два дня назад.

Такой короткий срок… А все изменилось.

20

Слотер включил сирену и фонарь. Взвизгнув шинами, он вырвался с парковки, находящейся за полицейским участком, поехал по главной улице к перекрестку, за которым находился пустырь перед выгонами. Он старался себя контролировать. В желудке бушевал пожар, сердце было готово вырваться из груди. Аккум так и не отыскал тело. Похоронщик приходил в участок. Насчет Маркла. Поступали сообщения, люди звонили, не переставая, — вандалы, забавлявшиеся вчера ночью, разбитые стекла, да еще и олень каким-то образом пробрался в город, где в неистовстве начал буйствовать. Слотер не знал, что начать раскручивать в первую очередь, но когда поступило последнее сообщение, он больше не сомневался, а сразу же кинулся к автомобилю. Он завернул за угол.

21

Данлоп смотрел, как полицейская машина с включенной сиреной свернула за угол и помчалась к центру города. Он обратил внимание на большого человека за рулем, нахмурился, подумав, что узнал его, но этого просто не могло быть. На дверях машины было выведено «Начальник полиции», но он встречался с местным шефом, когда приезжал, а тот, что за рулем был из какого-то другого воспоминания. «Все равно этого шофера, — думал Данлоп, — я уже точно где-то видел».

Он двинулся по тротуару к полицейскому участку.

«Но это же безумие», — думал он. Он только что вынырнул из газетного морга…

Зачем? Что он здесь делает?

Он понемногу посасывал виски из бутыли, валявшейся в его чемодане, пока читал и курил. Микрофильм был о Куиллере и лагере. В затемненной комнате в подвальном этаже, где единственным источником света был проектор, он испугался, почувствовав, что ночной кошмар возвращается и увидел снова оленьи рога и ту, другую штуку. Он никогда не замечал ее днем, во время бодрствования. Он ощущал, как она горбится где-то над ним, и, чтобы отвлечься, стал пить и читать. «Вот что ты получил взамен насекомых и розовых слонов, приятель. У тебя точно БГ — Белая Горячка. Лучше бы тебе было все же отправиться в Сиэттл».

Он не понимал странного порыва, заставившего его сойти на этой станции. Может быть, все дело в воспоминаниях о том, что здесь он был на вершине, а с тех самых пор упорно продолжает скатываться все ниже и ниже? Может быть, он рассчитывает на некое безумное возрождение, пытаясь отыскать свой талант там, где в последний раз его оставил?

Последнюю свою классную работу он провел именно здесь, но ведь так и не увидел ее напечатанной. «Лайф», стараясь до конца экономить денежки, печатала его предыдущие работы, а потом сгорела к чертям, и этот рынок сбыта для Данлопа закрылся раз и навсегда, но он попрошайничал и тянул деньги из кого только мог, а затем ликвидировались и остальные рынки, и он начал разваливаться на части. Для человека его типа, для которого весь смысл жизни заключался в работе, утешение могло отыскаться лишь в бутылке.

Но — хватит. Данлоп прекрасно знал, что ему ни за что не добраться до Сиэттла. Если бы его охватило безумие, он бы ему поддался и убил бы и себя и эту девочку — Фиби. Выбора не оставалось. Он должен был сойти и остаться здесь. «Лайф» снова жив и, может быть, ему удастся продолжить с той строки, где он сам закончил фразу несколько лет назад. И хотя он и так все великолепно помнил, но все-таки заново просмотрел микрофильм — на всякий случай. Потому что… Было там нечто, не дававшее ему покоя. Он вспомнил караван машин, длинную вереницу ржавых пикапов, фургонов и автобусов, перед которыми ехал куиллеровский красный «корвет», когда они выехали из Сити-Холл Сан-Франциско. Четвертого Июля. День Независимости. Исход. Он прочитал о тысяче людей, которых Куиллер выселил из лагеря, о бедах, постигших город, о битве в парке, о полиции штата, об автобусах, пригнанных, чтобы забрать всех скитальцев. Еще разок вспомнил о том, как горожане решили не давать и не продавать людям Куиллера пищу и одежду, и они стали погибать от голода и мороза. А затем статьи о лагере перестали появляться. Однако на этом все не закончилось: в июне произошло убийство.

И было еще одно происшествие: оно случилось в ранние дни и, наверное, поэтому ускользнуло от внимания Данлопа, а, может быть, он просто о нем запамятовал. После того как караван прибыл в горы, Куиллер приказал отвезти и продать все грузовики, фургоны и пикапы, и это было логично, — люди прибыли сюда соединиться с природой, им не понадобились бы средства передвижения, но в актах продажи не оказалось красного «корвета», на котором ехал в авангарде группы сам Куиллер. Данлоп просмотрел весь микрофильм до конца. Красный «корвет», классический образец 1969-го года, мог представлять определенный интерес, но упоминания о нем нигде не оказалось. Что же с ним произошло?

Данлоп шел по тротуару к участку. Слева показался приземистый, с огромным количеством колонн куб здания суда. А прямо перед ним виднелось двухэтажное кирпичное здание полиции, которое он прекрасно помнил еще с тех пор, со времени своего последнего посещения. Гордон оглядел сочную, отлично ухоженную зелень газонов по обе стороны подъездной дорожки. Трава была здесь такой яркой из-за падающей от деревьев тени, солнце не могло пробиться сквозь листву и спалить газон. Он вспомнил коричневатую травку на окраине и мчащийся с включенной сиреной полицейский автомобиль. Интересно, какое происшествие могло поднять по тревоге шефа полиции? Может, какой-нибудь несчастный случай? Что-то страшное, судя по всему, час пик, и все такое. Гордон добрался до ступенек, ведущих к входу, кирпичных, как и портик, и стены — старой, потемневшей и с огромным количеством щербин. Он вошел в дверь и обнаружил две лестницы, — одна вела в подвал, а вторая — наверх, в некое подобие холла — широкого, высокого и просторного, украшенного горшками, в которых росла древообразная зелень, — и везде двери, двери. Двери из хорошего потемневшего дерева. Зал производит довольно приятное впечатление своей стариной. Направо виднелась приоткрытая дверь, а на ней — табличка: «Шеф полиции Натан Слотер». Теперь сомнений не осталось: он, действительно, узнал того парня в полицейском автомобиле. Но что, черт побери, здесь делал Слотер?

Гордон двинулся быстрее. Внутри его встретили покрашенные в светлые тона стены, широкие окна и огромное количество ламп по всему потолку. Справа сидела высокая худощавая темноволосая женщина, рядом с которой стояло громоздкое радио. Точнее полицейский передатчик. Женщина была очень привлекательна, поначалу она Данлопа просто не заметила, потому что напряженно вслушивалась в голос, несущийся из динамика. Но голос сразу же смолк, она повернулась и посмотрела на Гордона.

— Да, слушаю вас.

Гордон оглядел пустую комнату.

— Я ищу начальника.

— Простите, но сейчас его нет на месте. — Она еще раз взглянула на громкоговоритель, но Данлоп не понял, что это, грубость или же обыкновенная рассеянность.

— Меня зовут Гордон Данлоп.

— Вы писатель. Из Нью-Йорка.

— Верно. — Он нахмурился. Несмотря на доверительный разговор, Парсонз обхитрил его и обзвонил всех, кого смог, чтобы предупредить о визите репортера из Нью-Йорка. Чтобы не было беды. Но какой беды? Этого Данлоп не понимал. — Вы не знаете, когда шеф вернется?

— После пяти. Вечером обязательно появится… Самое позднее — утром.

— Я знавал его еще в Детройте.

Данлоп так и не понял, почему эта фраза оказалась для женщины столь важной. Она быстро взглянула ему в глаза, нахмурилась, но тут стал потрескивать приемник. Они навострили уши.

22

— Черт, он совершенно мертв! — раздался голос, пробивающийся сквозь помехи. — Боже, да у него же нет…

23

Слотер резко затормозил. Он выскочил из машины и принялся надевать шляпу даже раньше, чем успел выключить мотор. Сирена утихла. Направо он увидел их, стоящих полукругом в центре поля и смотрящих вниз в какую-то яму — несколько ребят из его подразделения, горожан, среди которых выделялся Аккум.

Натан вышел на обочину и пошел по жесткой коричневатой траве. «Тебе нужно держать себя в руках», — говорил он себе. И опять не трупа он боялся, хотя смотреть на то, что осталось от человека, особой радости нет, а что-то другое, не совсем понятное ему самому, и Слотер переключил внимание на виднеющиеся слева выгоны, уловив запах животных испражнений, кучами валяющихся по земле, — к этому он до сих пор привыкнуть не мог. Коровы толклись в загонах, здесь их кормили, а затем отправляли в города. Об этом и старался думать Слотер, подходя к яме. Никто не проронил ни слова.

— Боже милосердный, — вырвалось у Натана. Он отвернулся, а затем заставил себя снова посмотреть в вымоину. — Вы уверены, что это именно он?

Справа от него кто-то кивнул. Слотер взглянул на пепельно-блондинистого полицейского, Реттига.

— Вот, его бумажник.

Слотер раскрыл его и прочитал имя на водительском удостоверении: «Клиффорд, Роберт Б.» Все верно, это был он, если, конечно, кто-нибудь другой под него не замаскировался.

Имя Клиффорда стояло в списке происшествий и ночных звонков. Его жена звонила несколько раз и, рыдая, объявляла, что пропал муж; она была напугана и считала, что с ним что-то случилось, хотя он отправился всего лишь немного выпить с друзьями.

И на этот раз, черт побери, ее страхи подтвердились.

Слотер специально стал проверять водительские права, потому что едва мог смотреть на распростертое в яме тело. Глаза, губы, щеки, подбородок и лоб — все было разодрано в клочья. Виднелись кусочки подбородка, сквозь месиво проглядывала скула, вместо глаз зияли пустые кровавые глазницы, но больше всего поражали зубы: они голо сияли, не подкрепленные плотью — белые на фоне темной окровавленной перекореженной массы, бывшей когда-то лицом.

Чувствуя, как тошнота подступает к горлу, он опять отвернулся.

— Ну, ладно. Что произошло?

Реттиг подошел на несколько шагов.

— Вчера вечером он пил в кабаке, что стоит там, на углу.

Слотер взглянул туда, это был «Паровоз». Рабочие со скотного двора обычно обедали там, а после работы выпивали. Он кивнул.

— Подпил парень довольно сильно. Сидел до самого закрытия и выдрючивался, потому что обслуживать его не хотели. А потом ушел.

— Сидел один?

Реттиг кивнул.

— После того, как он вышел, его больше никто не видел?

— Пока свидетелей не отыскалось.

Слотер старался сдерживаться, и хотя бы выглядеть так, будто держит себя в руках. Взглянув в бумажник, он стал проверять содержимое.

— Две пятерки и доллар. По крайней мере понятно, что его не ограбили. — Подумав, Натан повернулся к Аккуму. — Теперь ваша очередь. Каковы ваши предположения?

— Не могу ничего сказать, пока не разложу его на столе.

— Да все и так ясно, — сказал стоящий рядом человек.

Слотер резко повернулся в его сторону. Он увидел молоденького полицейского с рыжими волосами, с трудом смотрящего в яму. Звали его Хэммел. Слотер несколько месяцев назад с ним беседовал и решил, что настала пора его поучить.

— Нет, ничего не ясно. Это могло случиться тремя различными способами. Первый: когда его начали рвать на куски, он был уже мертв. Второй: он упал без сознания, и тогда все и произошло. Третий: он шел и на него напали. Итак: если он уже был мертв, то необходимо узнать, кто его убил. Кто-нибудь мог перерезать ему глотку, а животное, учуяв запах крови, стало рвать его на части. — Натан, не отрываясь, смотрел на молодого полицейского, который вовсю краснел, моргал и переводил взгляд справа-налево. Слотер понял, что устыдил его и что больше наседать не следует, но, к сожалению, почувствовал, что остановиться не в силах. — Может быть, вы не уяснили себе, что между убийством и нападением собаки существует значительная разница. Если винить нужно именно это животное.

И Слотер опять повернулся к Аккуму.

— Как по-вашему, кто это мог сделать?

— Не знаю. Необходимо сделать тщательные промеры разрывов тканей. Как вы видите, следов когтей на теле нет. Значит, особь из отряда кошачьих исключается.

— Кошачьих? Вы имеете в виду кугуара?

— Именно. Иногда они спускаются к загонам, к стадам. Правда, не слишком часто. Уже лет двадцать ничего подобного не наблюдалось. Да в здешних местах кошек осталось не так уж и много.

— Так, значит, вы считаете, что это собака?

— Это лишь предположение. Как я уже сказал, необходимо сделать тщательнейшее обследование трупа. Кроме того, я хочу хорошенько осмотреть отвороты на брюках. Нужно проверить, где они были порваны. Его могли схватить за штаны и опрокинуть на спину.

— Могли. С другой стороны, это просто могут быть старые брюки, домашние, которые Клиффорд просто поленился переодеть, выходя из дома. Надо отослать их в лабораторию… А я сам порасспрошу его жену… Через какое-то время. — Слотер подумал о том, что в любом случае придется с ней повидаться, чтобы рассказать, что произошло, но тут на него накатило такое, что пропало всякое желание, видеть кого-либо сейчас. Он отвернулся. И посмотрел на молоденького полицейского, стоящего с красной физиономией и все еще моргающего.

— …Никогда не видел ничего подобного.

— А мне приходилось, — сказал ему Слотер. — Еще в Детройте, когда работал в отделе по расследованию убийств. Трупы двух-трехдневной давности со следами зубов, обгрызенные руки-ноги, лица-шеи. Крысиная работа. Мы тогда попривыкли ко всему. Если не добирались до жмуриков достаточно быстро, то от них мало что оставалось.

Он нахмурился и взглянул на Реттига.

— Обойди те дома на углу. Расспроси людей, может что видели. Может, слышали крики. Может, собака у кого сбежала. В общем, выясни все, что кому-нибудь известно.

— Хорошо.

И Реттиг двинулся по полю.

Слотер снова посмотрел на Аккума.

— Надо позвонить, вызвать «скорую». — Он помолчал, глядя, как Реттиг пробирается по пустырю. — Знаете, о чем я думаю?

— Нет.

— А думаю я о том трупе хайкера, который внезапно исчез.

— Есть какая-нибудь связь?

— Понятия не имею. Но старик Маркл, да еще это…

— Слушайте, у Маркла был сердечный приступ.

— Это я понял. Но что-то чересчур много навалилось на этот городок. И я не могу избавиться от чувства, что что-то здесь не так.

Аккум внимательно посмотрел на Слотера. Потом перевел взгляд на тело в яме. И, наконец, заметил, как солнце потихоньку начинает опускаться где-то в горах.

24

Оно проснулось. И заморгало в темноте. Потом потерлось о стенки трубы, почувствовало сырость и понюхало пронизывающий холод и паутину. И сразу же навострило уши. Зашипело в одном направлении, затем повернув голову — в другом, пронизывая темноту пылающими глазами. Снова ночь, и оно поползло, не обращая внимания на лужицы и пауков. Потом, спотыкаясь, выбралось и пошло к канаве. Взвилось, крутясь на месте, но защищаться было не от кого — кругом пусто. Лишь одна-единственная машина промчалась мимо, но фары не смогли пронизать густую траву на обочине, и оно вытянулось в полный рост. Увидев луну, оно замерло, шипя; почувствовало, как боль и ужас разрывают глотку, и вой рванулся из горла. Правая рука поднялась, защищая лицо от света, оно отвернулось. Увидело окраины города, залитые лунным светом, горы и свой дом. Оно должно туда добраться — поковыляло вверх по оврагу и через несколько секунд замерло. Оно тряслось, дергалось. Пища. Необходима еда. Оно не ело с… И оно стало изучать окрестности. Повернув голову, оно увидело там, через дорогу, — город. И, почувствовав зов еще более сильный, чем инстинкт самосохранения, оно поплелось вверх по канаве. Город звал.

25

Уоррен пробирался к берегу. Откос оказался более покатым, чем казался. Промочил ноги в потоке. Луна заливала его светом, пока он карабкался на берег. Носки он не надел, и теперь вода хлюпала в кедах, холодя и без того замерзшие ноги. Уоррен потряс ногой, старясь вылить воду, но кожа прилипла к мокрой ткани, и, ничего не добившись, он поставил ступню на землю, обе ноги провалились в грязь. Уоррен крутанулся, и кеды, прежде, чем он выбрался на более твердую почву, издали чавкающий звук. Вот теперь он действительно все испортил. Кеды все в грязи, и мать теперь совершенно точно узнает, что он выбирался ночью из дома. Он едва не ударился в панику. А затем подумал о воде — кеды всегда можно вымыть, и почувствовал некоторое облегчение.

Он пошел к камышам, но они стояли плотной, темной стеной, и даже в лучах сияющей луны он не сможет обнаружить этой норы. Согнувшись, Уоррен стал подползать ближе к тростнику и, вытащив из сумки крекеры, принялся бросать в темноту. Они шурша попадали в траву. Кинув еще несколько штук, он замер, прислушиваясь, но было тихо.

Что делать?

Он внимательно вглядывался, держась от камышей на небольшом расстоянии и думая о том, можно ли подойти еще поближе. Отодвинув в сторону стебли, Уоррен услышал справа шипение и увидел, как что-то двигается по берегу. То ли шатаясь, то ли припадая на лапы.

— Печеньице пришло, — сказал Уоррен, но зверь не остановился. Он продолжал двигаться, и мальчик подумал, что никогда не слышал таких странных звуков, словно кошка мяукала, зверь шел прямо на него и шипел. Уоррен вытянул руку с крекерами вперед, думая, что зверь станет есть и тогда он схватит его и крепко прижмет шею за ушами, но енот не обратил внимания на печенье, а вонзил зубы прямо в руку.

— Эйеэйейэээ!

Мальчишка подпрыгнул и встал ногами в ручей. Он чувствовал, как острые зубки енота впиваются, рвут и шкрябают по кости и что под весом повисшего на руке зверя мясо начинает отрываться. Поднимая тучи брызг, Уоррен старался скинуть зверя, мотал рукой, а потом резко повернулся на месте и выбросил предплечье быстро и далеко в сторону и ощутил, что зверь упал, и он снова свободен. Енот перелетел через ручей и грохнулся на другом берегу. От такого усилия Уоррен опрокинулся на спину и едва успел вскочить на ноги, как енот снова кинулся на него. Видимо, ударившись о землю, животное что-то повредило, потому что припадало на одну сторону и оседало на задние лапы, стараясь побыстрее перебраться через ручей. Оно, не переставая, шипело, и Уоррен, прислонившись спиной к нависшему берегу, принялся изо всех сил отбиваться ногами. Енот вцепился зубами в кед и яростно замотал головой. Мальчик почувствовал, как острые клыки вонзаются в тело и изо всех сил стукнул по тельцу второй ногой, попав прямо по черному носу, и тут ощутил, что кед наконец-то освободился и он, обдирая ногти, пополз вверх по склону.

Этот выставленный вперед носик, эти бандитские глазки. Он-то считал, что они смышленые, а теперь не мог удержаться, чтобы, вспомнив о них, не заорать от нахлынувшего ужаса.

26

Первый удар пришелся по лицу, второй в солнечное сплетение. Данлоп сползал по кирпичной стене. Мужчин было трое. Двое уже приложились к нему. Теперь настала очередь третьего и Гордон, опускаясь вниз, не переставая кашлял. Он был пьян. Он надрался в первом же баре, в который зашел после посещения конторы Слотера, и теперь удивлялся лишь тому, что не чувствует абсолютно никакой боли, но его убивала бессмысленность всего происходящего. Ведь это он затеял драку, сам нарвался. Подпил хорошенько и обвел мутным взглядом зал, в котором сидели ковбои, они смотрели телевизор, играли в карты. Послушал музыку, доносящуюся сквозь сигаретный дым. И через какое-то время принялся отпускать нелестные замечания по тому или иному поводу. Поначалу еще довольно тихим голосом. Но постепенно стал высказываться все громче, и сидящие вокруг мужчины внезапно замолчали. Они не делали никаких движений до тех пор, пока Гордон не задал официантке этот мерзкий вопрос, настолько неприличный, что даже сейчас ему до конца не верилось, что он мог сказать что-либо подобное; вот тогда вокруг него и сгрудилась небольшая толпа. «Еще одно горбатое слово, — сказали они, — и будем разбираться на задней аллее». Он сполз по стене еще немного вниз, и ботинок с размаху выколотил из живота последние остатки воздуха. Гордон задохнулся.

— Хватит, — сказал один мужчина, правда, Данлоп так и не сообразил, с кем это он разговаривает. Эта фраза могла означать все, что угодно, но тут же другой мужик добавил:

— Блин, надо ж так обожраться. Вот пьянчуга чертов. И вся компания двинулась по переулку. Данлоп лежал, задыхаясь, но, к сожалению, он не добился того, на что надеялся. Выпивка не усыпила его, а драка не привела в бессознательное состояние. Даже сейчас, пьяный и сильно избитый, он не мог изгнать из головы видения приснившегося ночью кошмара.

27

Выбравшись из дренажной штольни, оно, спотыкаясь, побрело в город. И сейчас смотрело в окно, как женщина снимает с себя одежду. Хотя весь свет был погашен, луна ярко била в окно, и оно очень четко видело напряженные соски грудей. Оно застонало и взвыло, когда женщина сняла трусики, и уже, подняло кулак, чтобы ударить в стекло. Но тут за спиной затрещали кусты, и оно в ярости обернулось. Из темноты появился огромный пес. Взвившись в воздух, два тела слились, рыча, и грохнулись, ломая кусты.

28

— Нет, это абсолютно точно была собака.

— Она убила его или разорвала ему лицо?

— И то, и то. Причиной смерти стала потеря крови, вызванная обширными ранами в области лица и шеи.

Слотер поставил банку пива и взглянул на Аккума.

— Так что, действительно, можно предположить, что кто-нибудь разорвал ему глотку?

Но Аккум лишь покачал головой.

— Нет, я отлично помню, что именно вы говорили на поле. Горло я проверил особенно тщательно. Яремная вена была порвана, не разрезана. Да, конечно, можно подумать, что на Клиффорда мог напасть какой-нибудь психопат с граблями или еще с чем-нибудь подобным, с какой-нибудь штукой, которая рвет, но не режет, однако тогда эта вещь должна была бы оставить иные отметины, совершенно непохожие на укусы, которые мы видим на лице.

И Аккум посмотрел на свою банку пива. Слотер пожал плечами.

— Ну, да ладно, — сказал полицейский. — Давайте продумаем такую версию: псих порвал Клиффорду глотку и убежал. А какая-то собака нашла свежатину и стал ее пережевывать. Таким образом, все подойдет, — и укусы, и следы зубов.

Аккум снова покачал головой.

— Но почему нет?

— Все раны были кровоточащими.

— О! — Слотер откинулся в кресле и потер лоб. Значит, снова промах. Только живые могут кровоточить, значит, в то время как Клиффорда рвали на куски, он был еще жив. Если какой-то придурок порезал ему горло, Клиффорд бы прожил всего на несколько минут больше, но вряд ли достаточно долго, чтобы истечь кровью от того, что с ним после сделала собака.

Натан зашевелился в кресле и сел к окну лицом; за стеклом сгущалась темнота, и где-то залаял пес. После чего раздался вой и какие-то еще звуки, разобрать которые не было ни малейшей возможности. Несколько секунд Слотер удивленно слушал, а потом глубоко расстроенный повернулся к Аккуму.

— Знаете, — начал было он и тут же заметил, что и Аккум сидит, напряженно вслушиваясь в то, что происходит за окном.

— Знаете, — повторил Слотер, — с того самого мгновения, как я увидел труп Клиффорда на этом дурацком поле, я все время вспоминаю список ночных происшествий, который читал утром, что-то в нем меня насторожило. Так вот, после того как тело увезли, я вновь просмотрел утреннюю сводку. Несколькими строчками выше заявления по поводу пропавшего Клиффорда был зарегистрирован звонок по поводу воющего пса.

— И что?

— Жалоба на собаку поступила из ближайшего к полю дома.

Аккум отвернулся от окна и посмотрел на Слотера.

— Ну, может, не совсем из ближайшего, но который стоит достаточно близко. — Слотер посмотрел на банку. — Насколько Клиффорд был пьян?

Аккум пожал плечами и ответил, не заглядывая в лежащий перед ним листок.

— В крови обнаружено двадцать восемь процентов алкоголя и именно так он пил постоянно в течение последних нескольких лет. Его печенка похожа на кусок жира.

— Но идти-то он мог?

— Я понял, что вас интересует. Шел ли он самостоятельно, или же кто-то притащил его на поле волоком? Я не заметил никаких следов борьбы. Но возможно, что на пустыре вы обнаружите что-нибудь интересное и не соответствующее моей точке зрения. На правом предплечье и на плече я нашел несколько царапин, вполне сопоставимых с положением, которое его тело занимало в вымоине.

— И?

— Подумайте над этим фактом. Все эти царапины совсем свежие, свежие настолько, что нанесены они могли быть только перед смертью Клиффорда.

— Не после смерти? Не мог кто-нибудь пинать его после того, как он умер?

— Нет, кровоподтеки ведь являются локализованными внутренними кровотечениями. Если вы ударите труп, то, конечно, нанесете ему некоторый вред, но синяков от этого — в привычном для нас понимании — не появится. Лишь живые тела могут кровоточить, точно также синяки могут появиться только у живых. И еще: синяк начинает приобретать характерную окраску через определенное время после удара — через полчаса примерно…

Слотер отпил глоток пива и посмотрел на врача.

— Вы хотите сказать, что он упал в яму, но лишь через полчаса на него напали?

— Именно. Но хочу напомнить вам еще раз мои слова о том, что синяки сопоставимы с положением тела в яме. Вполне возможно, они были получены Клиффордом за некоторое время до его падения. Однако моя научная точка зрения такова: он получил ушибы от падения в яму. Возможно, его кто-то столкнул. Если так, то не понимаю, смысл подобного действия, потому что причиной смерти являются собачьи укусы, нанесенные через полчаса после падения.

— Время?

— Три часа. Три тридцать самое позднее.

— Совпадает. Люди из бара сообщили, что Клиффорд ушел почти сразу после закрытия — в два часа. Минут пятнадцать ему потребовалось, чтобы добраться до поля. Остаются полчаса. Верно, он умер около трех часов ночи.

— Вам теперь ясна картина?

— Более-менее. Не было никакого другого человека, на это ясно указывает нетронутый бумажник. Клиффорд вывалился из кабака и, оступаясь, поплелся по улице. Захотел помочиться и просто стало стыдно заниматься этим делом прямо на дороге, а, может быть, решил сократить путь. Нам никогда не узнать доподлинно, зачем ему понадобилось идти через это поле. Но где-то на середине пути от выпитого он просто отключился. Вот откуда синяки. Он немного проспался, и после этого на него напала собака.

— Именно так и я реконструировал события.

— Но сколько?

— Что?

— Сколько было собак? Одна? Несколько?

— A-а. Всего одна.

— Вы в этом уверены?

— Вы ведь уже изучили мой метод. Моя научная точка зрения такова…

— Все это понятно. Но на каком основании…

— Все отметины зубов единообразны. Но давайте на секундочку предположим, что были, скажем, две собаки с одинаковым размером клыков. Но тогда их ферменты были бы различными.

— Их что?

— Ферменты. Слюна. Черт, да дрянь, которой наполнены их пасти. Собака не может вонзить во что-нибудь зубы и не оставить на жертве слюну. Ферменты во всех ранках идентичны. Следовательно, их оставила одна собака.

Слотер посмотрел на Аккума и медленно взялся за ушко на еще не раскрытой банке пива. Щелчок крышечки показался более громким, чем обычно. Натан слизнул пену, выступившую из образовавшегося отверстия.

— А это точно не койот и не волк? — спросил он, уставясь в совершенно темное распахнутое окно.

— Нет, для койота зубы чересчур большие. Ладно, хорошо, пусть это будет волк, давайте согласимся с подобной идеей. Хорошо, допустим, что это был волк. Но за двадцать лет здесь никто не видел волка. Предположить можно, конечно, все, что угодно, но…

— Ладно, собака, — согласился, почувствовав внезапно страшную усталость, Слотер. — Объясните, почему именно собака.

— Сколько вы здесь живете? Лет пять примерно?

— Около того. — Слотер повернулся к врачу лицом.

— А я здесь родился и вырос. И знаю, что иногда следует опасаться собак. Люди часто берут их с собой в горы, — ходят в туристские походы и забывают или просто бросают их там. Слабые и испорченные умирают. Но вот остальные превращаются в настоящих чудовищ, становятся самыми опасными зверьми в здешних лесах. Если увидите в горах собаку, — бегите от нее, спасайтесь. Хотя, конечно, можете наткнуться на медведицу с медвежонком. Я слыхал о множестве всяких жутких случаев, когда человека трепали дикие животные. Черт, да я и сам видел людей с отгрызенными руками и ногами.

— Но здесь-то ведь город.

— Никакой разницы. Да, разумеется, они живут в горах, но спускаются в город за пищей. Не забывайте, что зима выдалась на редкость тяжелой. Вы сами прекрасно знаете, что на ночь выгоны очищаются, чтобы быть уверенными, что улицы чисты от хищников. Поле находится рядом с выгоном. Видимо, какая-то собака спустилась с гор к выгону и наткнулась на Клиффорда.

— Но ведь его не съели. На него просто напали.

— Бессмыслица на первый взгляд. В этом-то и состоит вся сложность. Мы имеем дело с абсолютно ненормальным извращенным поведением животного. Этим зверям просто нравится убивать. Иногда они появляются и гонятся несколько миль за быком, только для того, чтобы чему-то научиться. Загоняют, убивают бычка и оставляют его не съеденным. Применительно к людям мы назвали бы подобное убийство «патологическим».

Слотер приложил все еще холодную банку с пивом ко лбу. Он думал о старом Маркле.

— Что-то плоховато вы выглядите.

— Мне просто необходимо несколько часов поспать, вот и все. — Натан поднялся и пошел к двери.

— А как же пиво? Еще целая шестибаночная упаковка осталась.

— Оставьте себе. Черт побери, вы ее заработали.

— Так по-вашему у нас что-то происходит?

— Точно, но что именно?.. Это бы я и хотел выяснить. — Он повернул дверную ручку и вышел в коридор.

29

— Ладно, хорошо. Я посмотрю.

Мужчина вышел на заднее крыльцо и посветил фонариком. Он заснул перед включенным телевизором, но его разбудила жена.

— Кто-то смотрел в окно спальни, — сказала она ему. — Да еще и собака рычала…

Мужчина заморгал, просыпаясь: доходило до него медленно.

— Так что тебя больше волнует: тот, кто смотрел в окно, или собака?

— Оба.

Он пробормотал что-то и с трудом поднялся с дивана. В последнее время ей чудилось, будто за ней подсматривают, кроме того, она стала забывать, куда убирает вещи и рано-рано просыпаться. Мотает ему нервы и все — ему очень захотелось сказать ей это, — но он знал, что после этого драки не миновать, поэтому лучше было выйти в сад и посмотреть, в чем там дело. Успокоить клушу. Он сошел с крыльца и посветил фонариком в кусты.

— Да ничего там нет.

— Проверь сад. Я уснуть не смогу, если буду постоянно представлять себе, что там кто-то стоит.

— Ты не сможешь заснуть, даже если ничего не будешь представлять.

И мужчина побрел к кустам.

Фонарик ему не понадобился, — луна светила настолько ярко, что все было видно, как на ладони.

Перед ним, нелепо раскинувшись, лежал пес. Доберман — так показалось мужчине, он не очень хорошо разбирался в породах. Брюхо у него было распорото: одна лапа откинута в одну сторону, вторая в другую, диафрагма расползлась, как огромная пасть, кишки раскиданы безобразными комьями. Увидев свернутую шею, мужчина почувствовал, как к горлу что-то подкатило, и отвернулся, задыхаясь.

30

— Что-то с коровами.

Они повернулись к Питеру, щурившемуся в дверном проеме. Ему было восемнадцать, высокий и грузный, он, разбуженный среди ночи, казался совсем мальчишкой.

— Это мы тебя разбудили?

— Не. Стадо. Вы туда едете?

Бодайн кивнул.

— Так я и подумал, — согласно покивал Питер. — Меня тоже сосчитайте.

Питер был сильнее самой Эбби. Бодайн не собирался с ним спорить. А с ружьем управлялся лучше всех в лагере.

Они вышли в холодную ночь с заднего крыльца. Огни города сияли вдалеке. Луна светила столь ярко, что было видно, как в лошадином загоне мечется Аппалуза.

— Ага, она что-то чует.

Бодайн забрался в грузовик, Эбби села на сиденье рядом, а Питер взял ружье. Бодайн включил фары, и машина поехала на запад в объезд сарая. Перед ним расстилалась голая равнина.

Увидев в лучах фар замершего кролика, Бодайн объезжая, резко свернул в сторону, а потом стал набирать скорость. Шум стада доносился с той стороны, где утром он обнаружил раскиданные кости и кишки. И решил, что постарается поймать того, кто в поисках легкой добычи спускается по ночам с гор. Но не сегодня, конечно, не сегодня. Сегодня это не удастся. Не слишком подходящая ночь для охоты.

Теперь он отлично слышал звуки, исходящие от стада. Коровы были перепуганы. Он увидел, как они скачут впереди, стараясь держаться перед грузовиком, увидел покрытые тенью отроги холмов и над ними — снежные вершины, сияющие в лунном свете.

А в лесу шевелящиеся кусты.

— Вон, видишь их?

— Но что это такое?

Он почти остановился, чтобы выскочить и выстрелить по шевелящимся кустам, но вспомнил, как ругался отец, когда он лет в двенадцать выстрелил вслепую. «Жди, пока под прицелом не окажется мишень». И Бодайн помнил тот урок всю жизнь. Он направился к кустам, чтобы, остановившись, попробовать посветить сквозь них сильными фарами грузовика.

И вот он вломился в кусты. «Не буду останавливаться!» — думал он. С треском машина влетела в кустарник, последовал чувствительный толчок, от которого Бодайн поморщился, но скорости не сбавил: его захватила погоня, и он решил, что все-таки лучше не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Кусты сомкнулись над ними, мотор взревел, а где-то впереди затрещали ветви. Между деревьями мелькнули оленьи рога, и, черт побери, это всего лишь олени и, наверное, напуганные ничуть не меньше коров, там внизу. А потом показался какой-то зверь, вроде рыси, Бодайн резко затормозил и выпрыгнул, чтобы поймать зверя на мушку. Олени мчались к нему, их рога переплетались и плыли над головой рыси. Он отпрыгнул в сторону, пытаясь распластаться по борту грузовика, но слишком поздно он услышал протяжный вой и почувствовал, как оленьи рога вонзились ему в живот. Бодайн закашлялся, и Эбби заорала, а он начал валиться на спину. Он думал о том, что смог бы спасти оленя, если бы ему позволили и тут пришло понимание того, насколько неуместна подобная мысль в данных обстоятельствах, потому что ведь он умирает, сквозь шум к нему доносился протяжный безумный вой. Волк или койот охотятся вместе с рысью? Бред какой-то. И тут на него сквозь оленьи рога глянуло зло — дьявол.

А Эбби кричала, не переставая.

31

Слотер не знал, что он здесь делает. Он уговаривал себя, что должен пойти домой, проверить, как там его лошади, говорил, что чересчур много выпил сегодня и даже, что кто-нибудь другой за него это сделает. Но он знал ответ на свой вопрос. Он был напуган и мог или убежать, или же остаться и повернуться к ужасу лицом. «Что-то у нас происходит», — продолжал он повторять, понимая, что если он не остановит это что-то сейчас, то уже никогда не сможет контролировать события. Двое ребят в бакалейном магазине. Он вылез из машины.

Натан двинулся к бару «Паровоз», намереваясь проверить заперты ли двери — фонарь в руке — подергал, убедился, что все закрыто. Чтобы не оставалось сомнений, он посветил фонарем в окна и проверил замки черного хода, и даже заглянул в мусорный бак, чтобы убедиться, что все бутылки разбиты. «Нет, ты просто теряешь здесь время», — сказал Слотер самому себе и, выключив фонарь, он вздохнул и вернулся к автомобилю.

Было три часа ночи, время смерти Клиффорда. Конечно, на поле Клиффорд попал примерно за полчаса до этого, а если еще и спал, то, может быть, даже за час. Но приблизительно в это время на него напали, и Слотер, стоя возле машины, смотрел на поле, находящееся дальше по улице. В конце улица была застроена домами, в большинстве своем неказистыми на вид, — этот район города ближе всех остальных приближался по своему состоянию к трущобам: покосившиеся крылечки, на газонах грязь вместо травы, окна без стекол забиты фанерой. Но несмотря на нищету, люди здесь жили миролюбивые, и не доставляли Слотеру особого беспокойства. Конечно, бар был рассадником всяческих бед, но носителями зла были в большинстве своем рабочие с ферм. Слотер поглядел вдаль, туда, где за баром и полем в свете луны вырисовывались дома возле загонов. Всего три дня — стада всегда пасутся на лугах, кроме тех случаев, когда наступало время аукционов, но и в этом случае, кроме конторы и двух крытых залов для показа животных ничего более не требовалось. В тишине Слотер слышал, как из дальнего конца поля нарастает гул от бредущего стада — и замер, задумавшись. А затем двинулся по тротуару к загонам.

На открытом пространстве, по которому он сейчас брел, надобность в фонаре отпала. Над головой сияли звезды и светила распухшая луна. Ночь приобрела серебристый, какой-то волшебный оттенок. «Так же, наверное, думал и Клиффорд», — решил Натан. И сам постарался воспроизвести мысли Клиффорда. Прошлая ночь тоже была ясной и светлой, и бедняга, выйдя из бара, точно так же тащился к полю. Конечно, Клиффорд был пьян. С таким количеством алкоголя в крови — двадцать восемь процентов — единственное, что он мог видеть, — это лунное сияние. Ко всему прочему он не шел. Он брел, шатаясь, зигзагообразно по улице и, может быть, именно поэтому он решил сократить путь домой, и не шлепать в два раза больше — обходить целый квартал. Потому что понимал, что иначе ему ни за что не попасть к жене. Он, споткнувшись, сошел с тротуара в поле и то, что сидело, скорчившись в высокой траве и сорняках, наверняка решило, что это — легкая добыча. Нет, эти тридцать минут между падением в яму и нападением на Клиффорда совершенно неверно рассчитаны. Если кто-то увидел, как он, шатаясь, сходит с тротуара в поле, то должен был напасть на него немедленно. Не было ни малейшего резона откладывать прыжок. Может быть, та тварь просто не собиралась нападать на человека, а хотела попробовать говядинки, но вооруженная охрана загона пришлась ей не по вкусу, и она решила добить Клиффорда. Зачем? Она ведь его не съела. От злобы? И внезапно эта мысль показалась Слотеру дикой и устрашающей, пока он сходил с твердого бетона тротуара и вступал в шуршащую траву и похрустывающий гравий под ногами.

Слотер говорил самому себе, что совсем сошел с ума: он ведь устал и должен пойти домой поспать. Но если в городе появилась бешеная собака, она должна была вернуться на то место, где ей удалось загрызть одну жертву. Натан отошел на десяток шагов от тротуара, двигаясь по смутной прямой, на середине которой лежала проклятая яма, а в дальнем конце следующего квартала стоял дом Клиффорда. Этот путь, видимо, выбрал вчера и Клиффорд, хотя Слотер не был уверен до конца: его люди должны были подойти сюда утром и начать тщательное расследование. «О да, это чудесно, это по-настоящему умно», — говорил он про себя. И только сейчас Натан понял, насколько же он устал, если плетется здесь, шаркая ногами и стирая возможные оставшиеся следы. Замечательная полицейская работка. «Блин, как дурная шутка, ей-Богу». В надежде, что преступник может снова объявиться на месте преступления, следователь затирает последние следы его преступления. Вот уже действительно — молодец. «Блин, да каким же ты местом думаешь? Черт, ну что ж, я сотворил все, что только мог и теперь не в силах развернуться и уйти, не получив ни капли удовлетворения. Поэтому вполне могу продолжить свой путь».

Что он и сделал с большой неохотой. Потому что несмотря на решительность, Слотер чувствовал себя по-настоящему, до невозможности задерганным. Не просто расстроенным, как в первые часы, после того, как он наткнулся на телоМаркла. А каким-то иным, очень остро и заинтересованно реагирующим на события этого дня. И в особенности на это место и в этот поздний час. Конечно, частично тут были виноваты воспоминания об изодранном лице Клиффорда и мысли о том, что патологоанатом назвал «психическим» животным поведением. Чисто павловское предположение, которое Слотер хорошо понимал и под которым сам вполне мог подписаться. Частично же это, разумеется, было результатом воздействия черноты ночи, полного его одиночества здесь в глубокой тишине, нарушаемой лишь его шагами по шуршащей траве и хрустом гравия под ботинками. Теперь Слотер двигался по колено в сорняках, ступал медленно, и левая его рука, державшая фонарь, была готова в любой момент включить свет, а правая находилась возле расстегнутой кобуры. Натан, не переставая, повторял про себя, что ведет себя глупо. Во время работы в Детройте ему приходилось переживать моменты в тысячу раз худшие, например, проверяя в ночные смены взломанные склады, преследуя кого-нибудь в лабиринтоподобных аллеях или входя, скажем, в ту самую бакалею с теми двумя мальчишками. «Но то было довольно давно, — говорил он себе, — а за последние годы здесь же ничего не происходило, и поэтому ты отвык». Да к тому же нет ничего хорошего в этом внезапно поднявшемся шуршащем ветре, забравшемся в сорняки и высокую траву, в то время как ничего вокруг не видно. И поэтому кажется, что где-то впереди или позади кто-то движется. Разок Слотер обернулся, но — ничего, и он с огромным трудом подавил в себе желание зажечь фонарь. «Нет уж, не вздумай этого делать до тех пор, пока не будешь абсолютно уверен в том, что кто-то там действительно есть. Не вспугни тварь, пока не подойдешь к ней настолько близко, что сможешь увидеть».

И он двинулся дальше, подумав, что в подобной звездной и лунной ночи все будет видно достаточно хорошо. Но серебристое сияние искажало формы. Оно как бы приближало все вещи и смазывало контуры, так что казалось, будто предметы сливаются в один. Слотер взглянул на выгоны, где тени томно движущихся коров соединялись со стоящими за ними строениями. И подумал о том, что лучше было бы не подходить слишком близко к ним, чтобы какой-нибудь охранник не принял его случайно за вора и не пристрелил по ошибке. Натан прошел уже половину поля, но ямы почему-то не обнаружил. Он так много оглядывался по сторонам, что сбился с курса и сейчас не знал, куда следует повернуть: вправо или влево? Вымоину укрывала высокая трава, вспомнилось ему, и, видимо, даже стоя футах в десяти от нее, он будет не в состоянии отыскать яму. Он говорил себе, что должен держаться линии, на которой находится дом Клиффорда, но тут же подумал, что пьяный, пошатываясь, вполне мог брести по полю кренделями, то туда, то сюда. Подобное соображение, наконец, заставило Слотера все хорошенько обдумать, и он решил, что чересчур близко подобрался к загонам для скота, поэтому Натан побрел в другую сторону, внимательно прислушиваясь к говору ветра. А, может, к его отсутствию. Но шуршание в траве продолжалось и, казалось, как что-то приближалось все ближе и ближе.

В смятении Слотер резко развернулся, собираясь включить фонарь, и сделал несколько шагов назад, чтобы не потерять равновесия, и тут наткнулся на переплетенья проволочной ограды, которая, можно сказать, бежала рядом с ним все время и теперь нагло улыбнулась шипами ему в лицо. Как же он позабыл о ней, ведь Натан заметил ее еще сегодня днем, когда пришел взглянуть на труп Клиффорда! И вот теперь проволока оплелась вокруг его ног, руки вылетели вперед, голова задралась к безжизненному лику луны, и он полетел вниз, напрягшись вычисляя, каким образом следует сгруппироваться, чтобы встретить удар о землю, и не повредить сустав или сухожилие. Но тяжело падая, Слотер стукнулся о что-то твердое головой, ощутил сильную боль в мозгу и на какое-то мгновение даже потерял зрение. Он катился. Это все, что он мог сделать в данный момент, — просто рефлекторное движение, оставшееся от бесконечных тренировок. Рука потянулась к револьверу. Его не было. Слотер потерял пистолет. Он оказался в яме. Панические мысли метались в голове, и Натан был не в силах хоть как-то их упорядочить. Черт, яма. С ним произошло то же самое, что и с Клиффордом. Он стал шарить руками в поисках фонаря, но не мог его отыскать. Шуршание травы стало слышнее и отчетливее. Натан в отчаянии хотел дотянуться до края ямы, чтобы выскочить и хотя бы иметь возможность убежать, но тут почувствовал, как когти полоснули по лицу и, заорав, повалился обратно в яму, приземлившись на спину и грохнувшись к тому же на что-то столь твердое, что, казалось, разорвало ему правую почку. Просунув руки за спину, он пытался отыскать предмет, к счастью оказалось, что это его упавший пистолет. Боже… Подняв лицо вверх, Слотер увидел какое-то чудовище, скорчившееся на краю ямы и готовящееся к прыжку: шерсть его стояла дыбом, делая существо гигантским, тварь шипела, глаза дико горели в темноте, пасть была широко распахнута, клыки обнажены — и вот оно прыгнуло, но в этот момент Слотеру удалось высвободить из-за спины пистолет. Он поднял его навстречу зверю, летящему прямо на него, нажал курок и ослеп от вспышки огня, вылетевшего из дула. Его распластало по земле от отдачи, а тварь взорвалась прямо над его лицом, грохнулась ему на живот, и Слотер подумал о том, что, видимо, кровавый дождь никогда не закончится.

32

Данлоп проснулся. Потянулся к спинке кровати. Затем совершенно расслабился. Комната была пуста. С трудом Гордон стал шарить рукой по полу в поисках бутылки. Смутно припомнилось, как он выкарабкался из аллеи и, обивая углы, пошел по улице. Увидел чемодан, магнитофон и фотокамеру в углу, он вспомнил, что вроде как оставил вещи в том самом баре, в котором куролесил. Каким, черт побери, образом они оказались здесь? Неужели те ковбои принесли ему в аллею его барахло? Или он сам доковылял до кабака и забрал его? Этого Данлоп понять не мог. Он отхлебнул виски и стал ждать, пока в голове начнет проясняться. Скула болела и ему не надо было смотреться в зеркало, чтобы убедиться в том, что она посинела. Ребро саднило в тех местах, куда его били и пинали ногами, но проведя рукой по телу, Гордон не обнаружил переломов и вывихнутых костей.

Осматривая комнату, он продолжал пить. Лучи солнца проникали в номер, освещая убогую обстановку: узкая кровать, стол, стул и телевизор на столе. Программы на телевизоре переключались не кнопками, а обычными ручками. Открытое окно не было забрано сеткой, и поэтому в комнату толпами слетались насекомые. Здесь ничего не изменилось с 1922-го года. Эту дату он узнал из таблички, висящей внизу в баре, словно столь древним отелем должен был весь город гордиться. Выношенный и вытертый до ниток коврик, скрипучая кровать, да общий туалет в конце каждого коридора. Ночью Гордону захотелось пописать, и, возвращаясь, он свернул не в ту сторону и едва не заблудился, потому что коридоры оказались страшно извилистыми, один Т-образно переходил в другой, этот сливался с третьим, и так без конца, все это напоминало огромную кроличью нору или сумасшедший лабиринт, все время заворачивающийся внутрь. Данлоп внезапно испугался, подумав о том, что станет делать в случае возникновения пожара, который, судя по прогнившим и сухим, как труха, стенам, мог возникнуть в любое время, и ему были вовсе не по душе мысли о прыжках в заднюю аллею со второго этажа.

Ко всему прочему у него на это не было достаточно сил. Он вновь ослабел. Гордон постарался вспомнить тот день, когда он еще не чувствовал себя совершенно больным и разбитым, когда его не тошнило от одной мысли о каком-нибудь усилии, но не мог, и это испугало его вдвойне. Сколько еще он собирается продолжать пить? Он сел на кровати и мысленно возобновил в памяти дубли, снятые в нижнем баре с десяти часов вечера и до закрытия. Он бы ни за что на свете не вспомнил, сколько именно выпил за это время, лишь под конец бармен как-то странно посмотрел ему в лицо, а программы на телеэкране превратились в сплошное мерцание рекламных роликов и объявлений. И не забудь о биржевых сводках. Ох ты, Боже ж мой, только не биржевые сводки! В этом городишке сводки не касались «Кодаков», «Ксероксов» и тому подобных компаний. Нет, здесь биржевые сводки касались только крупного рогатого скота: поначалу рыночная стоимость была десять, затем дошла до двенадцати, а потом снова понизилась… Гордон пробурчал про себя, что видимо, не так уж сильно он напился, раз помнит подобные детали. Нет? Да? А почему же тогда он трясется, как идиот, на ветру? Почему тогда ему настолько худо, что сама мысль о завтраке готова вызвать неукротимую рвоту? Ему придется выпить еще разок, прежде чем он отважится пойти в ванную, находящуюся в конце коридора и побриться, а после того, как вернется, принять еще, чтобы суметь разобраться с пуговицами рубашки. Это его испугало. Он, оказывается, еще помнил те времена, когда ему не нужно было пить виски по утрам только для того, чтобы начать функционировать. Поэтому он взял камеру и магнитофон, взглянул на бутылку и, мысленно взвыв от тоски, что вот так безжалостно покидает ее на произвол судьбы, прошел мимо кровати и вышел в дверь.

Коридор сворачивал вначале направо, потом налево, затем снова направо и, наконец, разворачивался панорамно, открывая вид на нижний вестибюль с лосиной мордой на стене, которой, без сомнения, было лет двадцать, если не все тридцать — штуковина выглядела на свои года, — и серым кафельным полом, бесцветной стойкой портье, за которой стоял какой-то старикан в джинсовом костюме. Данлоп вздохнул полной грудью, тут же об этом пожалев, — здесь было еще более пыльно, чем наверху. В очередной раз спросив себя, что же в конце концов он тут делает, Гордон спустился по ступеням и вышел на улицу.

Солнце напоминало раскаленный добела шар. Всего лишь восемь утра. Черт, что же за денек предстоит, если уже так печет? Думать об этом не хотелось. Восемь утра — вот тебе и еще одна прелесть пьянства: теперь он почти совсем не спит, а если спит… Об этом ему думать тоже не хотелось, лишь бы не вспоминать о фигуре, увенчанной оленьими рогами, которая с каждой ночью приближается все ближе и ближе, злобные кошачьи глаза, не отрываясь, пылают, выжигая мозг, волчий хвост болтается из стороны в сторону. Гордон трясся. «Возьми себя в руки, — говорил он себе. — Кошмар начался, когда ты сюда приехал, и ты, без сомнения, увидишь здесь, чем он закончится».

33

Оно убралось из города, чтобы добраться до гор, пошатываясь, брело все выше и выше. Даже несмотря на то, что теперь вокруг росли деревья, укрывая его, все равно оно было ослеплено и, жмурясь, брело, опустив голову вниз, оступаясь среди кустарника, цепляясь когтями за скалы, стараясь забраться как можно выше. Там, в городе, оно убило собаку и наелось. А теперь, не переставая, моргало и испускало протяжные стоны. Спать. Оно должно спать. Но где-то там наверху — дом, который зовет. Зовет, не переставая. Что это, оно не знало, и где это, не имело ни малейшего представления. Но покрытые снежными шапками вершины притягивали его, как магнит, и, воя, оно продолжало карабкаться вверх…

34

Сидя на заднем сиденье, Данлоп наблюдал за Реттигом и молодым полицейским. Они свернули в открытые, покосившиеся деревянные ворота. И вот уже ехали по изрытой колеями и ухабами, поросшей сорняками грунтовой дороге. Гордон услышал выстрелы — несколько, один за другим, которые приближались, пока автомобиль мчался по пыльной дороге. Репортер наклонился вперед.

— Какие-нибудь неприятности?

Но полицейские не собирались отвечать. Набирая скорость, машина мчалась под гору, по обе стороны дороги расстилалась красноватая сухая земля, и Данлоп вдруг увидел в низине несколько построек: вначале летний домик, по крайней мере, он бы так его назвал, внутри, видимо, три комнаты, спереди — крыльцо, все покрашено белой краской, затем амбар, тоже выкрашенный белым, а также что-то типа навеса, тоже выкрашенного в белый цвет, и все три строения стояли в обнесенном оградой поле, на котором стояли две лошади.

35

Слотер стоял на крыльце и наблюдал за лошадьми, которые сильно нервничали. Затем, насмотревшись, он повернулся к Аккуму.

— Нет, я же сказал, это была кошка. Я снес к чертовой матери ее проклятую башку.

Аккум, не мигая, смотрел на него.

— Чего-то я не понимаю…

Из оврага, что находился за амбаром, донеслись выстрелы.

— Здоровый котище. То есть я хочу подчеркнуть, что просто здоровенный, понимаете, фунтов на пятнадцать, как минимум и, если бы я его не прикончил, то сейчас бы выглядел ничуть не лучше Клиффорда.

Аккум нахмурился и покачал головой. Нелепица какая-то. И дело не только в самом нападении, но в яростной реакции Слотера. Натан выглядел ужасно. Да, все понятно, он допоздна работал, и на него напала кошка, но ведь просто кошка, черт побери, и это еще не повод, чтобы глаза метали молнии, как это сейчас происходит. И тут Аккум внезапно понял, что никакой нелепицы вовсе нет. Это все яма, мысли о том, что можно умереть, как Клиффорд. Ведь Слотер с того самого времени, как приехал из Детройта, никого и ничего не боялся. Он отвык бояться и поэтому вышел из себя, потому что на него напала какая-то кошка. Аккуму раньше в голову не приходило, что Слотер может чего-то бояться. Мысль показалась ему диковатой, но не лишенной оснований. Врач почувствовал к приятелю сострадание и приязнь.

— Слушайте, вы же говорили, что это был пес.

— Верно. Клиффорда убила собака.

— Тогда объясните, почему на меня напала кошка.

В овраге раздались выстрелы.

— Понятия не имею. Дайте-ка я лучше осмотрю эту вашу царапину.

Слотер вытянув руку, помахал ею в воздухе.

— Этой ерундой я могу и сам заняться. — Царапина зияла на щеке — глубокая и длинная, покрытая мерзкой коркой. — Старый Док Маркл заставлял меня держать у себя противостолбнячную сыворотку, так что я вполне могу сам сделать себе укол. Еще с тех пор, как я пытался выращивать лошадей… — Он умолк. — Вы когда-нибудь тыкали себя иглой в зад?

Мужчины ухмыльнулись.

— Нет, к счастью не приходилось.

— Попробуйте как-нибудь. Если бы меня кто-нибудь застукал, то, видимо, решил бы, что я какой-нибудь извращенец.

Они рассмеялись, и в это время из оврага вновь донесся грохот выстрелов.

— Я подумал о том, что следовало бы это дело заштопать.

— Нет, все не так уж страшно. Вообще-то я хотел к вам завалиться, но сил хватило только на то, чтоб приползти домой.

Они оборвали смех. «Конечно, это я тоже понимаю. Я все поминаю, — думал Аккум. — Просто ты не хотел, чтобы кто-нибудь видел тебя трясущимся от страха».

Он услышал ревущий мотор и, обернувшись, заметил полицейскую машину, пробирающуюся среди красноватых холмов по красноватой дороге.

36

Слотер тоже наблюдал за машиной: за рулем Реттиг, рядом с ним новичок. И пока они подъезжали ближе, поднимая тучи пыли, он разглядел еще одного человека, сидящего на заднем сиденье, в сером, помятом деловом костюме, и лицо его даже сквозь запыленное ветровое стекло казалось таким же серым и помятым, как и костюм.

Когда машина остановилась, и все вылезли, человек в сером вытащил магнитофон и фотокамеру. Слотер не видел его с 1969-го, но как же он изменился за эти годы! Высохшие, ломкие волосы, серые словно…

Слотер сошел с крыльца и направился к ним.

— Там, внутри есть пиво, — сказал он Аккуму. — Я скоро.

— Подождите. У меня к вам есть несколько вопросов.

— Позже. — И он, не останавливаясь, направился прямо к серолицему мужчине с магнитофоном и камерой.

Реттиг с новым полицейским не обратили никакого внимания на выстрелы, доносящиеся из оврага, но вновь прибывший прислушивался и, не отрывась, смотрел в том направлении.

— Мы сделали все, что было приказано, — сказал Реттиг, когда Слотер подошел ближе. — Ничего.

— Так я и думал. — Натан взглянул на серолицего и протянул руку. — Мистер Данлоп.

— Так значит ты его знаешь? — удивился Реттиг. — Он нам сказал…

— Все верно, мы знакомы. Гордон. Сколько лет…

Данлоп улыбнулся.

— Натан. — Они пожали друг другу руки.

— Мне уже несколько раз звонили по твоему поводу.

— Парсонз?

— Именно. Каким образом ты здесь очутился?

— Сошел с поезда.

— Я совсем не это имел в виду.

— А я знаю. Можно тебя на минутку?

— Иди вперед.

— Я совсем не это имел в виду.

— Это я знаю. — Слотер повернулся к Реттигу. — Там вроде у Аккума были кое-какие вопросы…

Реттиг на секунду задержался, смотря на него. А затем отправился к крыльцу; новичок поплелся за ним.

Слотер повернулся к Данлопу.

— Что это за синячище у тебя?

— Небольшое недоразумение. А твоя царапина?

— Кошка поцарапала.

Они помолчали; из оврага по-прежнему доносились раскаты выстрелов.

— Натан, если позволишь тебя спросить…

— Просто стрельба по мишеням.

Данлоп не понял.

— Это уже вошло в привычку. По субботам я приглашаю своих ребят попить пивка и поесть чили. Но прежде чем начать пить пиво, они идут за амбар и стреляют по мишеням. В городках типа нашего это не обязательно, но я настаиваю на тренировках, по крайней мере, дважды в месяц. Смена, которая дежурит сегодня в городе, приедет сюда на следующей неделе, вот так мы и меняемся. Хочешь взглянуть?

Данлоп взглянул на него, и Слотер так и не понял, о чем тот думает.

— Разумеется.

Это его удивило.

— Ради Бога.

Они двинулись к амбару. Слотер украдкой посматривал на испещренный морщинами лоб Данлопа.

— Натан, я что-то не понимаю… Что стряслось в Детройте?

— Да просто я, как мне кажется, устал. Мне необходима была перемена обстановки, нечто более мирное.

— Поттерз Филд?

— Местечко ничуть не хуже остальных. Тут у меня лошади. Да, я понимаю, что, может быть, со стороны это и незаметно, но на самом деле я здесь счастлив.

Они подошли совсем близко к амбару.

— Так в чем же проблема?

— Именно в этом.

— Прошу прощения?

Они остановились: выстрелы стали намного громче.

— Натан, с той поры, как мы виделись в последний раз, все переменилось.

— За столько лет все должно было бы перемениться.

— Да не то… послушай. Буду откровенен. Как был откровенен с тобой всегда. У меня был нервный срыв. Я не понимал, что именно случилось, но я начал терять ощущение реальности. И не знаю, что делаю сейчас.

Слотер напрягся. «Так значит ты тоже?» — думал он. Но лицо его оставалось бесстрастным. Он просто продолжал пристально смотреть на Гордона.

— Скажи, чем я могу помочь.

— Не знаю. То есть я хочу сказать, что это сумасшествие. Послушай, я видел этот сон и… Ладно, чего там: я уже бывал здесь. В декабре семьдесят первого. Там наверху был расположен лагерь. — Он ткнул пальцем в сторону гор.

— Я об этом слыхал. Но это было до того, как я сюда переехал.

— Я написал статью, которая не была напечатана. После этого я покатился по наклонной. Вчера, когда я был в редакции и после разговора с Парсонзом, я узнал, что здесь произошло убийство, о котором мне ничего не было известно, а теперь еще и этот парень, Клиффорд…

— Об этом-то ты как пронюхал?

— Я же газетчик, ты что забыл? Ты спросил меня, как я здесь очутился. Так вот: я не вполне в этом уверен, но… Черт, хотелось бы мне это самому знать. Я сел на поезд, чтобы добраться до Сиэттла. А когда он остановился здесь, то у меня не оставалось выбора. Я уже вылезал, совершенно не понимая, что здесь буду делать. Я стал подыскивать оправдания своему здесь появлению. Хочешь расскажу тебе самую бредовину? Так вот: все дело в том сне, который я постоянно вижу. Мне кажется, я слез здесь именно из-за него. Он меня звал.

Слотер никак не отреагировал.

— Какой сон? — Он думал о своем сне.

— Пожалуйста, не спрашивай.

— Ты пил?

— И сильно.

— Ты бы поаккуратнее… Слушай, мне нужно проверить, как там у моих ребят успехи. Это всего несколько минут, а потом мы сможем нормально поговорить.

Данлоп кивнул.

— Просто мне бы самому хотелось разобраться, что же я в конце концов здесь делаю.

Они прошли мимо амбара; выстрелы, сопровождавшиеся сильным эхом, становились все громче. Когда они вышли на пустырь, то увидели, как пятеро мужчин в джинсах и рубахах с закатанными рукавами месили тяжелую хрусткую грязь, стоя в овраге, вытянув руки и целясь в банки, стоящие на краю кромки. Овраг был около двадцати футов в длину, банки отстояли от края примерно еще на пять футов, и трое мужчин, перезаряжая оружие, наблюдали за приближающимися Слотером и Данлопом.

— Как успехи? — спросил Натан, и двое из стрелявших повернулись к ним и заулыбались.

— Хорошо, если бы пиво было таким холодным, как ты нам говорил.

— Да я соврал. Оно еще холоднее.

Мужчины ухмыльнулись.

— Надо бы поставить новые мишени, — Слотер указал рукой на банки, в которых дырок было больше, чем металла, и остались лишь тонкие полоски, соединявшие остатки жести вместе.

— А знаешь, мы уговорились стрелять до тех пор, пока в них вообще ничего не останется — сплошная вентиляция, — вот тогда можно будет сказать, что пиво заслужено.

— По сотне выстрелов на человека. Не меньше.

— А вот тебя на линии огня мы что-то не видели.

— Я свое уже отстрелял.

— Ну, еще бы. — И все снова ухмыльнулись.

Слотер взглянул на Данлопа, затем на полицейских и, пожав плечами, потянул пистолет из кобуры.

Данлоп автоматически отступил назад. Он смотрел, как Слотер подходит улыбаясь к ребятам — локоть согнут, пистолет направлен вверх. Он сосредоточился на банках, напрягся, откинув тело чуть в сторону, расставил широко ноги, левую руку положил на бедро и стал медленно опускать правую, прицеливаясь. Пистолет у него был тридцать восьмого калибра, выполненный в вестерновском стиле, который можно было заряжать как обычными патронами, так и «магнумами», — изделие Рюгера. Исчерканная квадратами рукоятка револьвера была отлично сбалансирована для огромной ладони, из него можно было сделать всего один выстрел, так что пистолет каждый раз приходилось взводить заново. Но Слотеру казалось, что взводимый револьвер более надежен, — он меньше болтается в руке, когда нажимаешь на курок. И вот одна из банок дернулась, когда в нее смачно ударила пуля, отдача ощутимо и вместе с тем мягко прошла сквозь тело Натана, и он снова взвел собачку и выстрелил, взвел и выстрелил, пять раз подряд, эхо наслаивалось одно на другое, а банка выписывала какие-то странные кренделя, как будто исполняла древний звенящий танец, и с последним ударом развалилась на части. Слотер стрелял со скоростью, за которой глаз едва мог уследить, и в глубине души понимал, что он просто красуется и показывает своим ребятам нечто вроде трюка, заставляя их улыбаться, даже хохотать и хлопать в ладоши, пока он, пожимая плечами, выкидывает из барабана пустые гильзы. Натан положил их аккуратно в карман.

— Вам еще стрелять и стрелять, — сказал он, указывая на полупустые коробки с патронами, стоящие у ног полицейских. — А пиво-то становится все холоднее и холоднее. — Он взглянул на стоящего возле амбара Данлопа и направился к нему. — Не забудьте собрать за собой пустышки.

— Конечно, конечно, — загомонили мужчины, вновь переводя взгляды на измученные банки. И снова принялись стрелять, пока Слотер с Данлопом обогнули сарай и шли к дому.

— Стреляешь ты до сих пор классно, — сказал Гордон.

— Любого успеха можно добиться, если хорошенько потренироваться. Я ведь их не разыгрывал, просто перед их приходом сам стрелял. Иногда я практикуюсь вместе с ними.

Но в большинстве случаев сижу на крылечке и приветствую всех прибывающих. Этому я обучился, живя здесь. Западный джентльмен, сидящий у меня внутри, старается показать себя с наилучшей стороны.

И тут он увидел, как Данлоп улыбнулся. Это успокоило Слотера. Было очевидно, что Гордон не понимал, насколько был озабочен Слотер, ведь полицейские собрались здесь не просто для того, чтобы тренироваться в стрельбе по мишеням, а чтобы поговорить о надвигающейся на город беде. Натан вставлял в револьвер новые патроны.

— Так что у тебя с этим твоим сном?

— Я же сказал, что не хочу больше об этом говорить.

— Успокойся. В Детройте мы пережили все заварушки. Значит, и с другими бедами сможем справиться. — И, улыбнувшись, Слотер сошел с похрустывающей гравийной тропинки, поднялся по гулко грохочущему крыльцу и уже намеревался предложить Данлопу пивка, но тут его остановил Аккум.

— Ваш человек сказал, что эта тварь так и валяется в яме. Послушайте, мне бы хотелось точно узнать, не успела ли она вас укусить.

— Нет. Я об этом сам думал и тщательно себя осмотрел. Даже разделся, когда добрался до дома, но единственная отметина — царапина на щеке.

Данлоп еще разок взглянул на покрытую коркой ссадину, украшавшую лицо Натана.

Но Аккум не собирался так просто сдаваться.

— Оцарапала, но не укусила?

— Разве эта отметина похожа на укус? Нет, я совершенно уверен.

— И тем не менее я хотел бы осмотреть эту тварь. Не могут животные, особенно кошки, ни с того ни с сего набрасываться на людей.

— Некоторые кошки вполне могут. Еще в Детройте они не раз награждали меня царапинами и укусами. Живя в заброшенных зданиях, кошки совершенно дичают. Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю. Но здесь все по-другому. Кошка может напасть, защищаясь, но никогда не станет первая кидаться на человека или кого бы то ни было.

И все пятеро замолчали. Данлоп прислушивался с интересом. Слотер повернулся к нему. Он заметил, что и Реттиг с новичком-полицейским тоже наблюдают за Гордоном.

— Вы правы, — сказал он Аккуму. — Этот человек — Гордон Данлоп. Еще в Детройте мы дружили. Однажды он даже написал обо мне статью. — Он посмотрел на Данлопа. — Гордон, послушай, у нас в городке происходит нечто странное, настолько странное, что мне бы не хотелось, чтобы ты об этом кому-нибудь рассказывал. Я собирался послать тебя в дом за пивом, но ведь ты бы тогда наверняка решил, что мы здесь что-то от тебя скрываем, и приложил бы все усилия чтобы все разузнать. Поэтому я позволю тебе остаться. Но только пойми одну вещь. Все, что касается лагеря в горах, — твое дело. А наш нынешний разговор — ни в коем случае не для статьи. — И он замолчал, ожидая ответа.

— Разумеется. Я уверен, что у тебя есть свои причины для подобных условий.

— Вскоре ты сам в этом убедишься. — Натан снова повернулся к Аккуму. — Прежде чем оправиться на это чертово поле, я зарядил револьвер патронами «магнум». Я уже говорил, что, выстрелив в ту проклятую тварину, я разнес ее башку в клочья. Я, конечно, не патологоанатом, но не заметить этого не мог. И я, разумеется знаю, что, проверяя животное на наличие бешенства или, как еще говорят, водобоязни, необходимо взять пробы его мозга.

— Это более-менее соответствует истине.

— Значит, мозги, чертовски досадно, но я могу вам предложить все, что угодно, только не мозг… Он кусочками разбросан по всему растреклятому полю, и столь замазан грязью, что вряд ли вам доставит удовольствие его исследовать. В общем пользы от него никакой. — И Слотер уставился прямо на врача. «Держись, черт», — говорил он себе. Стрельба по банкам его несколько успокоила, но как только заговорили о событиях прошлой ночи, Натан понял, что вновь готов умереть от ужаса.

Он повернулся к Данлопу.

— Ну вот. Все сказано. Теперь ты, конечно, все понял. Если эти сведения просочатся в город, мы получим полноценный бунт со всеми вытекающими из него прелестями: насилием, убийствами и прочим.

Лицо Данлопа посерело.

— То же самое произошло с этим парнем, Клиффордом?

Слотер внимательно разглядывал Гордона.

— Занимайся своим делом: раскапывай все, что хочешь про лагерь. Даю тебе карт-бланш. А насчет Клиффорда… Нет, мы не совсем уверены. Прошлой ночью мы никак не могли прийти к единому мнению о причине его гибели. — Он развернулся лицом к Аккуму. — Именно собака его убила? Не кошка?

— Я уже говорил.

— Чудненько. — Слотер уставился в пол. — Нужно пивка хлебнуть. — Он оглядел всех присутствующих.

— Еще бы, — откликнулся Данлоп. — Мне тоже.

— Я притащу, — сказал Слотер и вошел в дом.

37

«Черт, да что же с тобой такое? — подумал Слотер, как только за ним захлопнулась дверь, и содрогнулся. — Ты, черт бы тебя драл, едва не сломался. Ведь на тебя всего лишь кошка кинулась, а ты повел себя так, словно никогда раньше не держал в руках пистолета. Да что с тобой происходит?

Я просто к такому не привык.

Скорее так: ты слаб и мягок. Ты привык к этой немудрящей и легкой жизни и расслабился. Черт, все для тебя было настолько просто, что в ту самую секунду, как беда подкралась ближе, ты едва не наложил полные штаны.

Нет, это не так. Я выполнил своей долг. Я отлично умею делать свою работу.

Но ведь тебе отлично известно, что ты лжешь. Ты годами можешь делать то, что, как тебе кажется, ты делаешь на „отлично“. Но стоит появиться настоящей беде, как становится понятно, что ты ни черта не стоишь и боишься себе в этом признаться.

Блин, да я не знаю, почему пытался…

Знаешь, все ты прекрасно знаешь. Эта пустота внутри. Этот бакалейный магазин. Ты им должен был показать.

И это чистая правда».

Он стоял в чистенькой маленькой кухоньке и смотрел на два охладителя, целиком заполненные льдом и пивом, думая о том, что одну банку следует открыть сейчас же. Но таким образом он публично признается в своей слабости — открытая банка в руке, пока выносит охладители на крыльцо — не-ет… Может быть, его ребята и не заметят в этом проявления слабости, но в его собственных глазах это будет именно так и выглядеть. Слотер поднял охладитель, пронес его мимо дивана в гостиной и принялся открывать дверь.

Но на него никто не обратил внимания: все сконцентрировались на охладителе, его откинутой крышке, и мерцающем пространстве льда с банками «Бадвейзера». Это уже стало ритуалом: одновременно хлопнуть крышечками, и поднять дружно банки и затем выпить.

— Прелесть, что за пиво, правда? — спросил Слотер у Аккум а, чувствуя, как влага холодит горло. Он надеялся, что это поможет ему расслабиться.

— Мне совершенно неважно, что вы мне говорили. Все равно, я хочу осмотреть эту кошку. Я уже предупредил ваших людей, чтобы присматривались к животным и сразу же сообщали о странном поведении зверей. Я же буду держать связь с больницей и тщательно осматривать всех покусанных. — Аккум уставился на свое пиво. — Просто не так уж много можно сделать, пока не поступит сообщение об очередном несчастном случае.

— Не пока, а если. — Какое-то время Реттиг молчал, поэтому при звуке его голоса все повернулись к нему.

— Верно. Не пока, а если. По крайней мере, нужно на это надеяться. — Пиво охладило слотеровский желудок.

— Нельзя ждать, пока засекут животное с пенящейся пастью. Потому что эти симптомы появляются в последнюю очередь, — объяснил Аккум. — Необходимо знать обо всех случаях беспричинного нападения животных. Абсолютно иррационального поведения. Агрессии.

Что-то щелкнуло у Слотера в мозгу.

— Это забавно.

— Что?

— Вы говорили то же самое о собаках, живущих в горах.

И все промолчали.

Это чересчур, понял Слотер. Дело не только в них, но и в окружающей обстановке. Точно. Его ребята прекратили стрелять. Они обходили амбар, засовывая пистолеты в кобуры, перебрасывались шутками и смеялись, подходя ближе к людям возле крыльца, потирая руки в предвкушении пива.

— Кто умер? — спросил один из них.

— Нет, никто. Все в порядке. Просто у нас возникла небольшая проблема.

— Пустые гильзы мы подобрали.

— Отлично. Зарядите их снова. Нам понадобится много патронов.

Они замерли, держа в руках банки с пивом.

— Мне нужно проверить, как там мои лошадки. Можем прогуляться. И я расскажу вам все, что об этом знаю.

Он сошел с крыльца.

— Да не так уж и много там рассказывать, — услышал Натан и увидел, как Реттиг отступил на шаг назад и теперь беседует с Данлопом.

Реттиг поймал краем глаза взгляд Слотера.

— Ты уверен, что я могу поговорить с ним по поводу того лагеря в горах?

— Мне все равно. — «Хватит дергаться», — сказал он себе и отправился с остальными к лошадям.

38

Реттиг наблюдал за тем, как они удалялись. Несмотря на разрешение начальника, говорить о прошлом ему не хотелось. Он прекрасно помнил степень секретности этого дела. На город нахлынула такая волна бедствий, и в ту зиму это дело получило столь дурную огласку, что городской совет для обсуждения своих проблем устраивал тайные заседания. Тогда мэром — как впрочем и сейчас — был Парсонз, и полиция с советом пришли к полюбовному согласию, что следует все держать в тайне. Убийство — дело нешуточное. Иначе все эти хиппи вернутся, а с ними репортеры, и все завертелось бы с самого начала. Был тихий неприметный суд, скандал не вынесли за пределы долины, все окрестные горные городки выказали полное понимание, и жизнь в долине стала постепенно налаживаться. И хотя полиция штата могла вмешаться в ход дела, они не стали этого делать, понимая, что долина и город — одно целое, и Реттигу, который в то время был обычным полицейским, было приказано держать язык за зубами. Нет-нет, никто и никогда не говорил ему об этом открыто, но намек был столь ясен, что приходилось вести себя с чрезвычайной осторожностью. С тех пор прошло семь лет, но он хорошо помнил, как все было тогда и поэтому не мог так легко отказаться от давней привычки молчать об этом деле.

— Нет, серьезно. Почти ничего. Вы практически уже все знаете. Я был наверху и осматривал место преступления.

— Красный «корвет». Вы его обнаружили? — спросил Данлоп.

— Чего?

— Красный «корвет». Классический образец 69-го года, который вел Куиллер?

— Об этом я слыхал. Нет, его мы не нашли. А, там был фургон и грузовичок-пикап. И все… Никаких «корветов». Можете мне верить.

— Что же, черт побери, происходит?

Реттиг уставился на Гордона.

— Я навел кое-какие справки и выяснил, что Куиллер его не продавал. Но я прекрасно знаю, что он в горы приехал на нем. Скажите же: что он сделал с машиной?

— А кто его знает? Я ведь рассказываю вам о том, что видел собственными глазами. Если бы я специально искал эту машину, то, может быть, и нашел бы ее. Но я-то искал парнишку.

— Нашли?

— Не сразу. Если честно, то совсем не сразу. Я проверил лагерь и лес. Если бы не остановился отлить, то, видимо, вообще бы его не обнаружил. Но когда обошел кругом уборную, то наткнулся на него в канаве, которую рыли, судя по всему, для другого. Он был такой грязный. Я помню… И страшно напуган: про то, что с ним случилось в лагере, он не рассказывал. Больше всего он боялся своего отца. Даже когда я привел парнишку к полицейским машинам, он отказался сесть в один автомобиль с папашей. Так что нам пришлось везти их по раздельности.

— А что по этому поводу сказал Куиллер?

— Простите?

— Куиллер?

— Реттиг пожал плечами.

— А его никто никогда не видел.

— Что? Вы обыскали лагерь, но не нашли Куиллера?

— Никто его не видел…

— Так где же он, черт, скрывался? И почему он скрывался, вот в чем вопрос?

— Меня спрашивать бесполезно. Вполне возможно, что он сидел где-то в лесу. Не вижу, почему это должно было меня заботить…

— Я этого сам не вижу, — ответил Данлоп нахмурившись, и заметил, что остальные продолжают также настороженно смотреть на него. — Но хотелось бы мне все это увидеть. И понять.

39

— Уоррен!

Он заливался криком. Она бегом выскочила из гостиной в кухню и высунулась из-за проволочной сетки на экранной двери, заметив, как он мчится через задний двор прямо к ней.

— Уоррен!

Он вцепился пальцами в руку. Она увидела кровь, рваную рану и выскочила на крыльцо, чтобы подхватить сына.

Он кричал, не переставая.

— Уоррен! Боже мой, что случилось?

Она схватила его, испачкав кровью рукав, почувствовала, как неистовые слезы заливают блузку.

Ничего не говоря, мальчик продолжал кричать.

— Уоррен! Ну, пожалуйста! Ты должен…

— Это все стекло!

— Но…

— Разбитое стекло!

— Ты должен показать!

Она смотрела на него, на кровь. И не знала, что же делать. Пожалуй, следовало остановить кровь. Но откуда она взялась? Что это за рана? И насколько она глубока?

— Покажи, где стекло, Уоррен.

Мальчик кивнул в сторону заднего двора. Она взглянула через двор на металлическую бочку во дворе старика, что жил через переулок. Увидела на неровном краю кровь и побежала. Она так внимательно всматривалась в бочку, что не заметила возле кустов игрушечный грузовичок, споткнулась и грохнулась на гравий, которым была усыпана тропинка, разбив руки в кровь, но быстро вскочила на ноги и пошатываясь направилась к бочке.

— Боже, мой, кровь.

Она покрывала все: ржавые банки, битое стекло, горелые остатки мусора, который сжигал старик-сосед, пока муниципалитет не запретил подобные кострища. Видимо, Уоррен забрался на пепельно-угольный блок, пытаясь до чего-то дотянуться, но потерял равновесие и порезался.

Она резко обернулась, чтобы посмотреть на него. Парнишка, придерживая раненую руку, уже взобрался на крыльцо и рванулся к задней двери и прежде, чем мать успела его позвать, вскочил в дом. Она побежал вслед за ним между кустами, по тропинке, смотря на приближающуюся дверь, и вот она уже добралась до ручки и ввалилась внутрь. Кровь была разлита по полу, и мать ринулась по коридору в ванную комнату, но там никого не оказалось. Куда он подевался? Она кинулась назад: сын сидел в спальне, рыдая и заливая кровью простыни. Она бросилась к нему. Черт с ними, с простынями, она схватила одну и, навернув ее мальчишке на руку, быстро повела его в ванную.

— Нет!

— Мне же нужно промыть рану, взглянуть, как сильно ты…

— Не прикасайся!

Он рыдал, когда мать отбросила простыню и погрузила его руку в раковину. Повернула кран.

Мальчишка заорал с новой силой.

Слишком горячо. Женщина повернула второй кран, и вода стала чуть теплой. Она принялась лить ее на рану. Кровоточащее мясо. Рвань уже виднелась, но кровь текла не переставая, не давая ничего разглядеть, и мать принялась потихоньку убирать из нее грязь и темные сгустки, глубоко, широко и неровно развалилась рана. «Крошка мой», — думала женщина, чувствуя, как он приваливается к ней и, даже не смотря на его лицо, она поняла, что мальчик потерял сознание.

40

Он учуял нечто странное и попытался скользнуть обратно в темноту, но запах становился все сильнее, и он заморгал, приоткрыл глаза и тут же зажмурился от света, заполнявшего все пространство вокруг него, наконец, он разглядел странного человека в белом, наклонившегося совсем близко. Мальчик начал плакать.

— Все в порядке, Уоррен.

Голос матери; он повернулся на него. Вот она. И отец сидит с ней рядом. Выглядели они рассерженно.

— Мамочка, я…

— Все в порядке, Уоррен. Ничего не бойся. Это врач.

Снова перевел взгляд на человека в белом и заметил на его руках красные пятна. Мужчина держал что-то типа пластиковой пилюли, которую он разломил и из которой шел этот странный запах. Уоррен плакал не переставая. Человек в белом был намного моложе и тоньше, чем тот доктор, к которому его всегда водили, а веснушки на его лице очень походили на кровавые пятна на его халате, поэтому Уоррен не мог прекратить плакать.

— Тихо, сынок, все нормально. Все теперь будет в порядке. Ты в полной норме.

И постепенно до Уоррена начало доходить, что он лежит на столе, что тело его накрыто белой простыней и что рука онемела и не двигается. Он попробовал ее поднять. Рука походила на обрубок белого дерева, до того была замотана бинтами, и Уоррен не мог ни пошевелить пальцами, ни увидеть их.

— Он все еще в шоке. Поэтому смотрит на белое, чтобы отрегулировать зрительную и остальные системы, — услышал мальчик голос врача.

Кто-то вытер ему глаза. Он посмотрел в ту сторону. Его мама. Она улыбалась. Значит, она все-таки не сердилась. Как же он сюда попал?

— Уоррен, ты можешь нам рассказать, как все произошло?

Мальчик повернул голову к доктору и постарался вспомнить свой план.

— Да, стекло, — промямлил он медленно.

— На куче мусора?

— Да, я порезался.

Отец сжал кулак.

— Я покажу этому старому него…

— Пожалуйста, Хэрри, не здесь, — оборвала его мать.

Значит, вранье удалось. Он позволил родителям продолжать разговор без него.

Тут вмешался врач.

— Уоррен, давай, я расскажу тебе, что сделано. Ты должен знать, что ни при каких обстоятельствах нельзя снимать повязку. Я тебя зашил. Нитками с иголкой. Понятно?

— Да, как мамочка шьет платья.

Тут все, конечно, заулыбались.

— Что-то вроде этого. Ты слишком сильно поранился, чтобы мы могли оставить рану заживать саму. Я взял материал, напоминающий струну, только это, конечно, не струна и даже не леска. Хотя очень похожа. Так вот я этой леской-струной тебя и зашил.

— Вот такой, какая здесь лежит?

— Да.

— И она останется во мне навсегда?

— Нет. С недельку или около этого. Потом я вытащу ее, и ты будешь выглядеть таким же, как раньше. Только у тебя, наверное, останется шрам, — врач посмотрел на мать и отца, — но с возрастом его практически не будет видно. Но вот что ты обязан запомнить: эту твою больную руку ни в коем случае нельзя ничем нагружать. Если ты будешь пытаться поднимать тяжелые вещи или сильно сжимать кулак, то стежки могут разойтись. Так что не напрягайся. Пусть тяжести за тебя поднимают мама и папа.

— И они будут за меня постель убирать?

— Можешь в этом нисколько не сомневаться, — ответил отец. — И ежедневное пособие будет тоже назначено.

Тогда и Уоррен заулыбался. Все нормально, ему удалось всех провести, поэтому можно было утереть слезы, неуклюже поводя забинтованной рукой и пытаясь сесть.

— Дай-ка я тебе помогу.

Мама, она усадила его на краешке стола.

— Я думаю, что с ним все будет в порядке, — сказал доктор. — Отправляйтесь сейчас домой. Вот вам таблетки на случай болей, после того как закончится местная анестезия. Позвоните, если будут какие-нибудь осложнения. Но мне кажется, что все будет в порядке, так что привозите егочерез недельки полторы — вот так.

— А повязка?

— Меняйте ежевечерне. Поначалу придется отмачивать бинты, прежде чем снять. Я не хочу, чтобы какие-нибудь сухие кровяные сгустки прилипали к зашитым местам.

— Как ему одеваться?

— Да как угодно — форма одежды домашняя. Можете давать в обед Мороженое. Я ввел ему противостолбнячную сыворотку, так что не вижу никаких проблем.

— Тогда все. Спасибо вам.

— Удачно, что вы смогли так быстро привезти его ко мне. Кровотечение было очень сильным.

Они еще о чем-то говорили, но Уоррен не слушал. Он осматривал кабинет, все эти стеклянные шкафы, блестящие металлические штуковины, ему вовсе не хотелось ни о чем думать, и он почувствовал себя совсем сонным. Разок он даже чуть не ковырнулся со стола вперед головой.

— Ну-ну, молодой человек. Я думаю, вам пора домой.

Несмотря на дергающую огневую боль, распространяющуюся по руке, Уоррен чувствовал себя абсолютно счастливым. Ему удалось их провести. Как учила мать, он поблагодарил врача и даже здоровой рукой пожал мужчине ладонь, и вот они вышли из кабинета, и тут он понял, что это вовсе не то место, куда его обычно приводили. Коридор, медсестры, старик в кресле с колесиками… и тут он, наконец, догадался, что родители привезли его в больницу. Он знал, что рана тяжелая, но не думал, что настолько. Они прошли сквозь самораскрывающиеся перед ними с шипением двери, и сестрички беспрерывно улыбались ему, а вот уже их автомобиль.

Отец держал его за здоровую руку. Смотри-ка, он даже не сердится, хотя мать вызвала его с работы. Уоррен был доволен, что его выдумка удалась, и все прошло гладко. Весь вечер и всю ночь он пытался придумать, как получше скрыть укус. Но его осенило только тогда, когда он бросился в ванную. Рука распухла, горела, рваные края раны саднило. Он заходился от боли. Ко времени завтрака в комнату зашла мать, чтобы разбудить его, но он зарылся в простыни, притворяясь, что не хочет просыпаться. Он оставался в постели до тех пор, пока не понял, что вот сейчас за ним уж точно придут. Поэтому он стал подслушивать, а когда убедился, что мать находится в гостиной, встал и кое-как сам оделся. Боль была столь сильна, что его трясло. Он поскользнулся и на рукаве выступила кровь. Но к тому самому времени он уже придумал, что делать и выскользнул на улицу, побежав к мусорной куче. Самая дрянь началась, когда ему пришлось наклониться над мусором, чтобы налить кровь на осколки стекла. Когда он отцепил пропитанную кровью тряпку, то увидел распухшую пульсирующую рану с комьями засохшей грязной крови, настолько омерзительную, что его едва не стошнило. Его затрясло, и Уоррен прикоснулся рукой к разбитой бутылке. Таким образом он исполнил свой план до конца. Но тут он потерял равновесие, случайно надавил на руку, и рана словно взорвалась. Никогда раньше он не испытывал такой глубоко саднящей боли.

Поэтому-то он и не мог заглушить крик. Никак.

41

— Расскажи, как ты здесь очутился.

— На машине приехал.

Данлоп рассмеялся. Они ехали на патрульной машине к городу. Гордон посмотрел на Слотера.

— Нет, серьезно.

— Ты знаешь, об этом мне бы не очень хотелось говорить.

— Твои слова здорово смахивают на мои. — Данлоп увидел, как на сей раз Слотер взглянул на него.

— У тебя руки трясутся.

— Я уже к этому привык.

— Хочешь выпить?

— И не единожды.

— Тебе бы лучше на всякий пожарный таскать с собой бутылку.

— Я ее в номере оставил. Видишь, какой храбрец. Был…

— Неужто настолько плохо?

— Еще хуже. Я ведь не шутковал.

— Что за сон тебе снится?

— Так расскажешь, как ты здесь очутился?

Слотер взглянул на него. Глаза его странно поблескивали, словно он о чем-то все время упорно думал.

— Со мной что-то произошло. Сломался, или нет, совсем издергался.

Данлоп знал, насколько трудно было Натану в этом признаться.

— Я на тебя рассчитываю…

— Да, я так и понял.

— Мне наплевать на то, каким я был, но то, каким я стал… Жена со мной развелась.

— Ты что ей изменял?

— Нет, ничего подобного у меня никогда не было.

— Значит, она просто не смогла больше тебя выносить.

— Точно.

— Думаю, что моя женушка тоже скоро со мной разведется.

— По той же самой причине?

— Точно.

— Из-за пьянства?

— Частично.

— Когда я уволился из полиции, то однажды ночью сел на кухне и спросил сам себя, где мне лучше всего оказаться.

— Неужели ты решил, что лучше этого места не найти на всем свете?

— Нет, ты погоди. Я разложил карту. Знаешь, я всегда мечтал о горах… и о бегающих по полям, совершенно свободных лошадях… Я ведь никогда не видел ничего подобного, никогда даже близко не приближался к таким местам… Но для меня горы олицетворяли все то, в чем я тогда нуждался. Так вот: я стал изучать все горные штаты и выбрал среди них те, в которых разводили лошадей.

— И выбрал Вайоминг.

— Нет, просто закрыл глаза и ткнул пальцем.

— И вышел Поттерз Филд?

— Я знаю кучу людей, забравшихся в еще большую глушь, и по менее веским причинам.

— Я ведь не спрашиваю, какие причины были у тебя.

— Я знаю. Так вот: на следующий день я выехал и — полюбил эти места. Нет, разумеется, сперва дела шли погано. Попытался было выращивать лошадей, но все спустил псу под хвост. И следующим номером моей программы был полицейский участок — снова-здорово. Но здешняя жизнь мне кажется именно такой, какой бы я хотел ее видеть. Здесь нет сложных проблем, и я могу с ними справиться. Я свободен. А вот с тобой что произошло?

— Да просто у этого парня, который сидит тут рядом с тобой были полные штаны амбиций. Приходилось всякий раз доказывать, что ты действительно такой крутой, каким представляешься и всякий раз оказывалось, что это совсем не так.

— А может быть просто так любил зашибать, что это вышибло из тебя всю прыть?

Данлоп пожал плечами.

— Что было сперва: курица или яйцо? Да и какая разница? Все равно я очутился здесь. Неважно, что меня сюда привело, просто нужно признать, что здесь мне самое место. Нигде. И я никто и звать меня никак.

— Так почему бы не прекратить воевать с самим собой? Почему не осесть в таком вот местечке?

Данлоп засмеялся.

— Да нет, я серьезно, — настаивал Слотер. — Ведь все могло бы быть намного хуже. Но иногда мы оказываемся именно в том месте, которое нам необходимо.

— Или которое заслуживаем. Натан, это чересчур напряженно снова оказаться вместе, и когда!.. Я чертовски рад тебя видеть. Но знаешь, мне не нравиться то, что я чувствую.

42

Оно обнюхивало ботинок. Но вдруг отпрянуло назад и село на корточки, почувствовав в горле странное ощущение. Удушающий спазм прошел, и оно уставилось на ботинок. Подождало и уже почти решило снова обнюхать его, но потом передумало, торопливо отправившись к куче одежды, лежащей в углу. Голубая, жесткая, грязная и влажная, как и ботинок. И вновь горло перехватило, зацарапало, и от этого оно взъярилось и, отскочив от одежды, зарычало.

Несколько в стороне лежал еще один ботинок: на сей раз длинный и темный, сквозь поверхность которого просвечивали светлые пятна, и который слабо пахнул — частично потом, частично животным, которому он когда-то принадлежал. Оно принюхалось и подобралось поближе. Затем закусило кожу и помотало мордой, сапог свободно болтался в пасти, летая из стороны в сторону. Но одежда, висящая наверху, терлась о голову и здорово раздражала, поэтому оно хватануло лапой, зацепилось за карман, потянуло вниз, и какие-то вещи свалились вниз. Обмотанное тряпками, испуганное, оно отчаянно пыталось выбраться из-под одежды, рыча, отбиваясь лапами и скидывая другие вещи. Тут оно стало принюхиваться. Мыло и какие-то химикалии, оно затявкало. Закусив крепко ткань и разрывая ее на мелкие полосы, оно услыхало какие-то звуки, доносившиеся из коридора. Повернулось, всматриваясь. Но дверь была закрыта. Шум прекратился. Поэтому оно вернулось к одежде, трепля ее и рыча.

Что-то процокало. Оно стояло мордой к дверям. Ручка принялась поворачиваться. Оно замерло, — ткань свисала с морды. Ручка продолжала проворачиваться. Дверь открылась, и вошла она. Со свисающей с зубов тканью, оно обнажило клыки и зарычало. На нее.

Она коротко вздохнула:

— Уоррен?

И тогда оно прыгнуло. Она отступила назад. Локоть ударился о дверь. Она захлопнулась и женщина заблокировала ее своим телом, тщетно пытаясь повернуть ручку, когда оно снова прыгнуло вперед. Стараясь избежать зубов, она отступила к шкафу.

— Уоррен!

Но оно лишь оскалилось, не останавливаясь.

— Уоррен!!!

Женщина отпихивалась ногами, кидала с трюмо фотографии, отступила и опрокинулась на кровать, когда оно летело через комнату, — она закричала. Прыгнув в последний раз, оно упало на женщину, и они оба скатились с кровати. Она сильно ударилась спиной об пол, и пасть щелкнула возле ее горла. Женщина захрипела и ударила по ней. Удар пришелся по носу и по горлу. Оно почувствовало, как кровь заструилась по губам, распробовала ее вкус, когда она попала в рот, и подавилось. Широко разинув рот, оно пыталось избавиться от кровяного привкуса, разозленное струящимся в глотку кровавым потоком и сомкнуло зубы. Его мгновенным замешательством воспользовалась женщина, она нащупала угол стола, находившегося рядом с кроватью и, опершись на него, попыталась подняться, отбиваясь ногами. К его морде стремительно приближался ботинок, но ему удалось увернуться и оно вонзило зубы в ногу над кожей туфли. Женщина взвыла и попыталась высвободить ногу, но оно рычало, смыкая клыки и чувствуя, как кровь струится в глотку и ощущая все тот же солоноватый привкус. И снова подавилось, пока женщина крича выворачивала ногу, вырывая ее из пасти. Что-то тяжелое ударило его в плечо и рядом с мордой рухнула лампа и абажур. Пронзительная боль прокатилась по руке. Взвизгнув, оно на мгновение застыло в нерешительности. Но прежде чем оно сумело прийти в себя, женщина вскочила на ноги и, оступившись, заковыляла к двери, но оно развернулось, рыкнуло и, прыгнув, добралось до створки, поворачивая ручку, пытаясь вывалиться в коридор.

Но всего лишь стукнулось в дверь, царапая когтями ручку. Женщина с другой стороны кричала не переставая. Ручка не поддавалась. Оно слышало крик и смутно понимало, что женщина держит ручку, держит дверь и что выбраться таким образом оно не сможет. Даже больше: оно почувствовало опасность. Подойдут другие. Они загонят его в ловушку. Надо убираться. Оно развернулось в поисках выхода, увидело раскрытое окно, сетку — за ней была свобода — и рванулось вперед, прыгнуло и ударилось телом в сетку. Проволока поддалась, врезаясь в лицо. Сетка порвалась, и оно вывалилось на крыльцо, сразу же поднявшись, но оно ничего не видело вокруг от боли. Оно помотало головой, чувствуя, как рот заполняет соленый поток. Когда зрение возвратилось, оно закашлялось, отплевываясь. Навалившись на проволочную ограду, оно свалилось в кусты.

— Уоррен! — услышало оно чей-то крик.

43

Слотер принял сообщение, подъезжая к пригородам. Взяв микрофон, он произнес:

— Понял, Мардж, — включил сирену и мигалку и посмотрел на Данлопа. — Так, с выпивкой придется несколько обождать.

Он резко надавил на педаль, набрал скорость, проскакивая мимо начавших попадаться домов, вывернул в боковую улочку, не обращая внимания на удивленно воззрившихся на машину людей, сосредоточился под завывание сирены на бегущей впереди дороге. Крутанул руль резко влево, едва успев объехать молодого паренька на фургоне. «Ну, конечно, — съязвил он про себя, похолодев от страха, — зачем тебе быть осторожным, убил одного ребенка, теперь ищешь очередную жертву, так, что ли? Скинь скорость. Будет мало проку, если по пути на место происшествия ты кого-нибудь угробишь. Тогда уж торопиться будет некуда».

Но он не мог сбавить скорость. Руки тряслись, когда Натан заставлял себя следить за людьми, спускающимися с тротуара перед его машиной или вылезающими из своих автомобилей. На полном ходу Слотер проскочил мимо красного сигнала, едва не врезавшись в едущую сбоку машину, скрипя тормозами, вывернул за угол и тут увидел сгрудившихся людей и автомобили выше по улице, одна высокая женщина стояла рыдая, вторая же поддерживала ее за плечи.

Люди стали оборачиваться к полицейской машине. Натан, нагнувшись, вырубил сирену с мигалкой. К окруженному дому подходили все новые и новые прохожие, и, наконец, Слотеру удалось остановиться. Он пристал к тротуару перед машиной, нарушив тем самым правила стоянки, выключил мотор и взял шляпу. Сзади подъехал грузовичок водопроводчика. Он остановился, и в эту же секунду Слотер выскочил из машины и ринулся через газон. Оглянувшись через плечо, Натан заметил высокого человека, выпрыгнувшего из кабины и подбежавшего к группе женщин: все понятно — это муж.

Они прибыли почти одновременно и теперь проталкивались сквозь толпу. Слотер чувствовал, что сзади, не отставая следует Данлоп.

Женщина вцепилась мужу в плечи.

— Что случилось, Пег?

— Он на меня напал.

— Кто? — Это уже подошел Слотер.

Она, всхлипывая, объяснила:

— Да Уоррен же, — и задохнулась.

Наконец-то у Натана появилось имя бандита.

— Что с вашей ногой?

И все посмотрели на кровь, струящуюся по ноге и набирающуюся в туфлю.

— Он меня укусил.

— Кто? — крикнул муж.

— Я же говорю, что не могла от него убежать, и…

— Где он? — спросил Слотер.

— Выпрыгнул в окно. Даже не выпрыгнул, а выполз, словно какое-то животное.

И Слотер помчался к дому. Это было одноэтажное здание с крыльцом, идущим по периметру вдоль фронтальной и под прямым углом части. И только тут до него дошло, что Уоррен, видимо, и есть тот мальчик, о котором Мардж сообщила по передатчику, и он решил посмотреть внутрь дома сквозь окна, а не заходить в комнаты, чтобы избежать риска внезапного нападения. Он прошел мимо росшей перед домом осины и по ступеням взбежал на крыльцо. Доски вовсю заходили под его весом, пока он осматривал сквозь окна гостиную, но, ничего не обнаружив, забежал за угол. Оттуда еще одно окно выходило в гостиную, но его Натан осматривать не стал, потому что остановившись вперился в разорванную сетку, свисавшую с другой рамы. Вытащив пистолет — это против маленького-то мальчика? — и проглотив комок, застрявший в горле, Слотер заглянул в комнату, бывшую спальней. Там все было перевернуто вверх дном и повсюду — и на крыльце тоже — виднелась кровь. Натан повернулся к перилам и заметил на дереве кровавые следы и на сломанных ветках кустарника тоже. Он осмотрел гравийную тропинку, уходящую куда-то в сторону, и побежал обратно к входу.

Женщина всхлипывала, не переставая, муж обнимал ее за плечи. Чуть поодаль выстроились соседи и просто прохожие, наблюдая и переговариваясь вполголоса.

— Он что, выскочил через окно спальни? — спросил Слотер мать.

Она закивала, не в силах ничего произнести.

— И побежал по дорожке, что позади дома?

— Я не видела. Лишь услышала шум, а когда выглянула, он уже исчез. Почему он так поступил?

— Этого я пока не знаю.

— Не понимаю, зачем он меня искусал. — Она несколько раз безутешно всхлипнула, а Слотер, на секунду задумавшись, вдруг сорвался с места и помчался к своей машине.

— Мардж, у нас тут неприятности. Этот парнишка, судя по всему, немного свихнулся. Напал на мать и сейчас где-то носится. Мне нужно, чтобы все подразделения начали его искать.

— Но у нас и так поступает огромное количество звонков и вызовов.

— Мне плевать. Вызывай всех. По тому адресу, который ты мне дала. И еще одно. Вызови Аккума.

— Кто-нибудь умер?

— Вызови и все. Нет времени болтать. Я выйду на связь через минут пятнадцать.

Он до боли сжал в руках микрофон. Он не додумался расспросить мать, но подозревал, каков будет ответ, хотя, конечно, для полной уверенности следовало все узнать конкретно, поэтому выскользнул из кабины и, мельком взглянув на Данлопа, стоящего рядом, снова побежал к женщине.

Она все еще вжималась в грудь мужа.

— Миссис Стэндиш. — Фамилию он прочитал на почтовом ящике. — Послушайте, я, конечно, понимаю, в каком вы состоянии и все такое, но мне просто необходимо задать вам несколько вопросов.

Она медленно повернулась к нему.

Так, беда станет очевидной для всех, но задать вопросы ему просто необходимо. Он посмотрел на стоящих рядом людей и, повернувшись к ним спиной, сказал:

— Ваш сын не жаловался на какое-нибудь животное, агрессивно к нему настроенное? Может быть, его покусала собака, кошка оцарапала? Что-нибудь в этом духе?

Все уставились на него.

— Что-то я не понимаю, — промямлила женщина.

— Никаких укусов не было, — ответил за нее муж. — Мы запретили ему играть с животными, которых он не знает.

— Правда, он порезался, — добавила женщина, и Слотер взглянул на нее.

— А в чем дело? — спросила она.

— Я пока не знаю. Расскажите-ка о том, как он порезался.

— Это все разбитое стекло, — сказал муж. — Там за дорожкой мусорная куча. Бочки всякие, бутылки.

Вот теперь Слотер был озадачен. Он-то пребывал в полной уверенности, что мальчишку покусал кто-то.

— Несколько недель назад. Вспоминайте. Вам ничего странным не показалось?

— Этим утром.

— Что утром?..

— Он порезался этим утром. Почему обязательно собачий укус? И почему это так важно?

Слотер не нашел в себе сил признаться.

— Да в горах дикие собаки расшалились. Так, пустяки. Послушайте, мне необходимо фото вашего сына. Чтобы мои люди смогли его опознать.

Натан надеялся, что его трюк удался и что он сумел незаметно переменить тему: родители смотрели на него не отрываясь, а потом медленно кивнули. Потом побрели к дому; Слотер шел позади недоумевая. Если мальчишку никто не кусал, почему же он тогда так себя повел? Может быть, то, что он сказал Мардж, действительно правильно? Ну, что парнишка слегка свихнулся?.. Может быть, с ним отвратительно обращались? А он просто отбивался? Отбивался, отбивался, а потом взял и удрал из дома. В общем получить на это ответ можно было, лишь отыскав мальчика, и пока родители входили в дом, Слотер повернулся и взглянул на солнце, которое почти зашло за западные горы. Скоро наступят сумерки, затем ночь, и каким образом они смогут отыскать мальчика в темноте — одному Богу известно.

Он осмотрелся в гостиной: комната была аккуратно прибрана. Люди, так славно следящие за домом, разумеется, не станут бить своего ребенка. Но в Детройте его несколько раз проводили таким образом, и поэтому Натану страшно захотелось, чтобы здесь поскорее оказались его ребята, чтобы можно было начать поиски.

Муж принес фотокарточку: блондин со смышленым личиком и голубыми глазами в воскресном костюмчике. Парнишка сильно напомнил Слотеру его собственного сынишку, когда тот был в таком же возрасте, поэтому смотреть на фотографию ему было не очень удобно. «Черт, парень должен был быть просто в ужасе», — подумал он, не выказывая, однако, никаких чувств. Он просто сказал:

— Я вам ее верну. Спасибо.

— Послушайте, моя жена сейчас слишком устала, чтобы возвращаться и о чем-то разговаривать. Просто отыщите его, хорошо?

Слотер услышал приближающийся вой сирен и, обернувшись к дверям, увидел выворачивающие на улицу две полицейские машины.

— Мы его вернем, это я вам обещаю. — Он помолчал и затем добавил. — Думаю, вашей жене следует показаться врачу.

— Отдохнет и придет в себя.

— Нет, я имел в виду ее ногу. Человеческий укус. Вполне возможно заражение.

— Я ее хорошенько промою.

— Вызовите врача, — упрямо повторил Слотер. — Я обязательно это проверю. А сейчас мне нужно идти.

Он сошел с крыльца. Фотографию Натан держал в руке, — к нему уже спешили полицейские.

— Вот кого будем искать, — объяснил он. — Зовут Уоррен, и, по-моему, он здорово напуган. Но знаете что: держитесь от него подальше. Правда, он всего лишь ребенок, но зато уже напал на свою мать, а мне не нужно, чтобы кто-нибудь из вас пострадал.

Полицейские нахмурились, вглядываясь в фотографию.

— Вы двое прочешете улицы по эту сторону. Вы — в другую. Я беру на себя дорожку, что идет позади дома. Помните. Не теряйте бдительности. Не думайте о том, что он еще малыш. Не знаю, что тут произошло, но дело явно не чисто.

Он внимательно осмотрел свою команду, а затем повернулся к людям, стоящим на лужайке.

— Все нормально. Мы взяли все под свой контроль. Я хочу, чтобы все разошлись по домам.

Но никто не двинулся с места: люди молча смотрели на Слотера.

— Вы ведь только мешаете.

Натан двинулся к толпе, разгоняя ее руками и, наконец, нехотя, люди стали отлепляться друг от друга и уходить.

— Вскоре вы обо всем, что здесь произошло, узнаете. А сейчас расходитесь.

Народ двинулся по домам, а Слотер повернулся к своим людям. Патрульные садились в машины и уезжали, и вот, наконец, Натан остался почти в полном одиночестве, не считая уставившегося на него Данлопа..

— У меня нет времени довозить тебя до твоей гостиницы.

— Я и не надеялся.

Слотер кивнул.

— Если он не был искусан…

— Верно. Все знаю. Тогда тут что-то не увязывается. — И, хлопнув дверцами, они поехали за дом.

44

Он услышал шум внизу и увидел, как из ямы выскочил пес — уши прижаты к спине, хвост между лап — и, мельком взглянув на него, промчался мимо. Увидел, как из пасти животного свисает кусок окровавленного перекрученного сухожилия, и хотя ему необходимо было уточнить по справочникам, находящимся в его кабинете, но он был почти уверен в том, что бешенство может передаваться через загнивающее мясо животных. Пистолета у него с собой не было, да если бы и был, он все равно не знал, как с ним обращаться. Но стой рядом с ним Слотер, он попросил бы его либо пристрелить пса, либо попытаться поймать его. Но ловить его было очень рискованно, да, и собака могла быть очень острожной и умной. Лучше просто пристрелить. Неважно, кто ее хозяин. Неважно, что лучше бы иметь живого зверя, чтобы провести все надлежащие тесты. Эта собака представляла собой опасность. Она огромными скачками неслась к выгонам скота, нетрудно было подсчитать, каков будет ущерб, если в здешних местах действительно вспыхнет эпидемия водобоязни. Нет, конечно, сейчас еще рано пугаться, к тому же собака может и не искусать коров, но ведь она может есть с ними из одного корыта и таким образом иметь контакт с копытными. Он увидел, как собака исчезла в кустах возле выгона, и стадо зашевелилось, разбредаясь и собираясь вновь. Затем Аккум облизал губы и посмотрел на солнце.

Полдень, жара, хочется пить. До смерти. Пиджак он оставил в машине и теперь, приспустив узел галстука, стал негнущимися пальцами расстегивав верхнюю пуговку рубашки. Потом закатал рукава рубашки и пошел к вымоине.

Каждый издаваемый им звук казался четким и ожившим, как, например, скрип сухого песка под подошвами ботинок — он не носил ковбойских сапог, как это делали многие горожане, а костюмы его были еще тех времен, когда он покупал их на Востоке. Когда он приблизился к убитой кошке, ему стало совершенно ясно, что осмотр того, что кучей лежало у его ног, — пустая трата времени. Это были лишь отдельные куски и брызги мозга и, что еще хуже, на них уже виднелись мушиные яйца, и повсюду витал запах разложения. Зверюга действительно была огромной: черный массивный кот. Он понимал, почему Слотер сначала не увидел животное и потом, когда оно прыгнуло ему на горло, так перепугался. Но уж лучше бы он не убивал кота или хотя бы выстрелил куда-нибудь за голову — в шею, например. Да, тут уж ничего поделать нельзя. Конечно, нельзя убитое животное так оставлять… В том случае, если останки заразны, следует запечатать их в пластиковый пакет, а затем уничтожить.

Он работал внимательно. Надел лабораторный халат, резиновые перчатки, повязал маску и пользовался тяжелыми хирургическими щипцами, беря куски разложившегося животного и засовывая их в пластиковый мешок, который он держал одной рукой. Вся процедура заняла полчаса. Когда в пакет отправился последний кусок, он кинул туда же и щипцы. Высохшая кровь на песке ему очень не понравилась и, подойдя к машине, он вытащил из багажника лопату, которую всегда возил с собой, и мешочек щелока, и через пятнадцать минут песок оказался в том же пакете, что и останки кота, а вымоина побледнела от щелока. Он завязал пластиковый мешок, положил его в другой, и только после этого поместил свой страшный груз в багажник. Потом снял халат, маску и, осторожно стянув перчатки, бросил все это вместе с лопаткой в мешок со щелоком, запер багажник и подумал о том, что, пожалуй, больше ничего сделать не может.

Внезапно он почувствовал тишину. Ветра, шума проезжающих машин и даже, звуков коровьего стада не было слышно. Как и разговоров людей. «Ну, что же, это понятно, — подумал он, — суббота, особо делать в городе нечего». Но у него появилось странное ощущение, будто он не один здесь. «Еще бы, — подумал он. — Халат, резиновые перчатки и маску я спрятал. Кажется, будто я пришелец с другой планеты. Просто, видимо, соседи, что сидят по домам, смотрят и наблюдают за моими действиями из-за планок жалюзи». Но, оглянувшись на дома, он не заметил никакого движения и, отгоняя от себя дурные предчувствия, сел в машину и отъехал.

У него было ощущение, что он запутывается, или же кто-то его запутывает. Если бы он не принимал все так близко к сердцу, то не находился бы сейчас на грани нервного срыва, и вся проблема в абстрактном, чисто научном плане представляла бы несомненный интерес. Загадка должна быть решена. Тайна, которую следует раскрыть. Он проезжал мимо кота, распростершегося во всей кошачьей красоте на прогретом солнцем крыльце. Проехал мимо парнишки, выгуливавшего кокер-спаниеля. И так как денек выдался жаркий, он выставил в окно руку, и волоски на коже поднялись, сопротивляясь потоку воздуха, вдуваемого внутрь кабины. Его изумил подъем, который он чувствовал в душе. Через десяток кварталов он повернул к автостоянке возле больницы. Помахал рукой выезжавшему из парковки врачу из детского отделения. Заехав задом на освободившееся место, он вылез из машины, держа в руках ключи, чтобы открыть багажник, но тут что-то его поразило, он замедлил движения, а потом и вовсе остановился.

Он настолько привык к этому, что давным-давно перестал обращать на это внимание. Но сегодня, когда все, о чем он думал, сбивало его с толку, звук изменился и привлек к себе внимание.

Он задержал руку, которая уже хотела открыть багажник. Даже когда все его тело развернулось в сторону деревьев, рука все еще был вытянута, пока он этого не заметил и не опустил ее. Почувствовав, что мускулы свело так, что он едва мог двигать ногами, Аккум прошелся мимо зарослей, вглядываясь в просветы между деревьями. Все те годы, что он здесь работал, ему в голову не приходило проверить, что там в лесу. Понаслышке он знал, что внизу есть русло пересохшего ручья, которое весной заполняется гудящим потоком тающих снегов, сбегающих с гор. Но приближаться к такому бешеному ручью было небезопасно, поэтому доктор наблюдал за ним со стоянки автомобилей. Все деревья здесь были покрыты листвой, а ранней весной, когда сквозь ветви открывался спокойный вид в глубину леса, Аккуму казалось, что никакая беда оттуда не может исходить. Но сейчас, в июне, когда переплетение ветвей сильно напоминало заросли в джунглях, а толстые стволы деревьев, нависающих вьющихся растений, кустов, покрытых ползучим плющом, казались непроходимой стеной, не говоря уже о проржавевшей металлической ограде, отделявшей дорогу от леса, все было иначе. Ему стало не по себе.

Аккум боялся змей и вообще того, что ползало и чего он не мог увидеть в траве, но сейчас все его мысли были заняты звуком, доносившимся из-за деревьев. Он добрался до ограды, взялся рукой за проседающий в почву столб и, пытаясь удержать равновесие, поставил ногу на проволочное ограждение. Столб еще сильнее накренился, но Аккум продолжал давить на него, столб мягко разломился пополам и наклонился к земле, где и повис на покачивающейся проволоке.

Доктор взглянул вниз и увидел муравьев: сотни, может быть, тысячи. Они спасались бегством из разрушенного гнезда, находившегося в гнилом сломавшемся столбе, муравьи-няньки хватали матово-белые яйца и разбегались в разных направлениях. Аккум отпрянул назад. Черт, все эти мерзкие ползучие твари. Кожу начало покалывать. Во рту появился кисловатый привкус. Ему показалось забавным то, что он вполне спокойно может наблюдать за сгоревшими и расчлененными телами, покрытыми бесчисленным множеством мушиных личинок, думая лишь о том, какой, например, вред причинен оставшимся легким, и не в силах видеть насекомых, в панике разбегающихся от него. «Что ж, — подумал Аккум, — это можно отчасти объяснить неожиданностью их появления». В морге он прекрасно знал, с чем столкнется на сей раз и брал все эмоции под контроль, здесь же ситуация управляет им. Между тем звук, шедший из-за деревьев, стал еще более отчетливым, поэтому ему пришлось взять себя в руки и снова подойти к ограде. Он переступил через провисшие провода, избегая мест, где суетились муравьи, и продолжал смотреть на них даже тогда, когда почти добрался до деревьев.

Аккум почувствовал, как кустарник вцепился в брюки, когда он шагнул вперед, наклонившись, чтобы пройти под низко нависшей веткой дерева, и вскоре попал в настоящие заросли. Земля уходила под уклон, трава была высокой, а ползучие плети обвивались вокруг ног. Все вокруг нависало, создавало ощущение кокона, темного и влажного. Внезапно деревья разошлись и открыли вид на сухое русло ручья. Берега были крутые, на дне лежал сухой песок и кое-где виднелся торчащий из него камень или отполированный кусок сухого дерева. На песке четко отпечатались следы различных животных. Проследив за одной такой цепочкой, Аккум заметил в десяти футах справа по берегу какое-то движение: бурундук, присев на задние лапки, наблюдал за ним, а затем стремглав кинулся в нору за древесным корнем. Затем зверек высунул любопытную мордочку и уставился помаргивая на пришедшего.

Еще раз взглянув на русло ручья, Аккум проглотил слюну и, выставив на всякий случай одну ногу далеко вперед, ступил на проседающую землю берега. Потом — осторожно — встал на песок. Он мягко поддавался под весом человека, и Аккуму очень не понравилось это ощущение, как и разорванная, наполовину в песке шина, видневшаяся в том месте, где ручей сворачивал вправо. Он легко поднялся на противоположный берег, шагнул в сторону от проседающей земли, аккуратно ступив на твердую почву, но тут же потерял равновесие и схватился за свисавший сверху корень. Однако это инстинктивное движение оказалось бесполезным, поэтому доктор резко выпустил шершавую змею, вскарабкался на коленках наверх, скатился чуток вниз, но вцепился в траву ногтями и удержался.

Встав, наконец, наверху, Аккум начал глубоко дышать и оглядываться. Взглянув на свои руки, он отряхнул колени и брюки внизу. Шум стал сильнее, источник его находился впереди, но не прямо, а чуть левее. Он двинулся на звук, сутулясь и подныривая под ветви, уклоняясь от кустов, и неожиданно оказался на открытом пространстве: солнце ударило в глаза, воздух словно очистился, а впереди были задние дворы и белая ограда, шедшая по всей длине виднеющихся на высоте домов.

Аккум хотел уже было перелезть через ограду, когда ему в голову пришла мысль получше. Чуть внизу и влево звук был слышен еще отчетливее. Он доносился из садика, находившегося через две лужайки. Пройдя вдоль ограды, врач наконец увидел то, что хотел: запутанную цепь, истерзанную и поцарапанную собачью будку, щепки на земле и кровавые пятна на траве. Ирландский сеттер. Он издавал такие звуки, что волосы на голове вставали дыбом. Не совсем рычание, не совсем лай. Много ниже, почти как человеческая речь, зарождающаяся глубоко в глотке и вылетающая длинными сухими звуками из пасти, прерываемая потугами на кашель, и снова медлительное горловое мычание. Аккум смотрел на окровавленные губы, пену, огромными комьями срывающуюся из пасти. Когда собака прекратила грызть цепь и вернулась к рваной ране на задней лапе, в которой белела кость, он впился пальцами в ограду и, взглянув на невыкошенную траву, едва подавил тошноту. Единственное сравнение, которое приходило ему в голову: это лицо зла. Он смотрел дьяволу в лицо. Позже Аккум вспомнил, что именно эти слова пришли тогда ему на ум. Он попытался было все взвесить и отвергнуть дикие чувства, возникшие в его душе, но прекрасно знал, что не произнесенные им слова выражают именно то, что он чувствовал в тот момент. Никогда раньше не видел Аккум столь открытого, зверского, безумного зла, и первым движением его было бежать отсюда, как можно скорее, выкинув ужасный образ из головы.

Вместо этого он ринулся вдоль ограды, пока не добрался до следующего садика, и перелез через нее. Охватив взглядом дворик, он обнаружил, что садик пуст. Аккум пробежал мимо небольшого пластикового почти высохшего бассейна, добрался до дорожки, ведшей к фронтону дома, откуда перескочил в сад соседнего дома, в котором заливалась еще более жутким лаем собака.

Если бы Аккум был действительно тем человеком, за которого всегда себя выдавал, он бы с большой степенью вероятности предположил бы, что должно произойти дальше, он обратил бы внимание на заросшую бурьяном лужайку, неподстриженные кусты и понял бы, что за человек тут хозяйничает. Но необходимо было действовать немедленно, поэтому он ни на что не обратил внимания. Схватившись рукой за шаткие перила, он взбежал по ступеням на крыльцо. Нажал на кнопку звонка, но доносившиеся из открытого окна вопли телевизора заглушили звуки. Сейчас он даже не слышал лая пса, поэтому нажал кнопку еще раз, вглядываясь через сеточную дверь в открытую деревянную, и в затемненную гостиную. Только через несколько секунд он сообразил, что звонок не работает. Он замолотил в дверь кулаками, пока телетолпа взрывалась от перевозбуждения. Аккум заорал:

— Есть кто-нибудь живой? — молотя по косяку с такой силой, казалось, что дерево сейчас треснет. Наконец в глубине комнаты кто-то зашевелился: бледное тело на фоне темного дивана с трудом приподнялось и поплелось к дверям.

Появился здоровяк — голый по пояс с небритой рожей и банкой пива в руке.

— Ну, чего еще?

— Послушайте, ваш пес…

— Знаю. Никак не может налаяться всласть.

— Он нуждается в лечении.

— Чего? Сказал же соседям, что займусь им. Даже специальный ошейник прикупил.

— Я не…

— Такой, с батарейками. Он бьет током каждый раз, как собака начинает гавкать.

У Аккум а перехватило дыхание.

— Так кто вы собственно такой?

— Судебный врач.

— Вы что, поблизости живете?

— Нет, я…

— Так идите вы тогда…, занимайтесь своим чертовым делом и не суйтесь.

Похоже, этого громилу вразумить невозможно. Аккум схватился за ручку, рванул дверь на себя и прошел в дом.

— Эй, вы, куда это?..

— Мне нужно воспользоваться вашим телефоном.

— Лавка тут на углу…

— Время дорого.

В телевизоре хохотала толпа. Увернувшись, чтобы не наскочить на мужчину, Аккум прошествовал мимо дивана и стоящего рядом с ним телевизора, на экране которого двое боксеров волтузили друг друга.

— Я начинаю терять, понимаешь, терпение.

— Бешенство.

— Хватит молоть чепуху. Собаке сделаны все подобающие уколы. Она так себя ведет из-за ошейника.

— И все-таки невозможно оставить все, как есть, и пропустить хоть малейшую опасность…

Мужчины старались выпихнуть друг друга в центр комнаты.

— Я должен позвонить ветеринару.

— Если вы сейчас же не уберетесь, то звонить придется в «скорую».

Но Аккуму удалось скользнуть мимо здоровяка и кинуться к телефону, стоящему около дивана.

— А ну-ка стоять!..

Но врач уже набирал номер.

— Хорошо, дружок, но помни, что я тебя предупреждал.

И когда в трубке зазвучал женский голос, произнесший:

«Ветеринарная помощь», Аккум повернулся, как раз успел увидеть приближающуюся к нему со скоростью света пивную банку. Сознания едва хватило на то, чтобы понять, что другая рука берет его за шиворот и ставит прямо по стойке «смирно». Но удара, разбившего ему лицо и отшвырнувшего его назад, он уже не осознал. Ему показалось, что кто-то начал стонать, и сквозь завертевшуюся тьму Аккум услышал приглушенный радостный вопль и подумал: «Кому это здесь так весело?»

45

Скорчившись за клеткой с оленем, оно наблюдало за коричнево-белой полицейской машиной, доехавшей до конца аллеи, остановившейся на секунду, а затем двинувшейся к бассейну. Мысль о воде вызывала тошноту и когда оно выползло из своего убежища, чтобы убедиться, действительно ли полицейские укатили, то увидело, что люди прыгают в бассейн с подкидной доски, плескаются, брызгают друг на друга и отвернулось, чтобы подавить позыв к рвоте. Люди на горке и качелях, дети с мамой. И все хохотали. Кто-то — мужчина с женщиной — подходили к клетке с оленем. В клетке олени давным-давно отошли от того места, где оно пряталось. У животных топорщилась шерсть на загривках, они нервно прядали ушами, и оно было обеспокоено их поведением ничуть не меньше, чем приближающимися к клетке людьми. Эти рога… Ему хотелось остаться одному, забиться в какую-нибудь норку, чтобы спазмы, сотрясающие тело, наконец, прекратились. Наконец, мужчина с женщиной добрались до клетки, и оно поползло в кустах вверх по склону. Оно смутно помнило, что чуть выше начинается широкая деревянная лестница, ведущая наверх — да вот она, прочные ступени поднимаются высоко наверх, да. И оно побежало. Оно зажимало лапами глаза и щурилось. Один раз оступилось, упало и дальше, подвывая и задыхаясь, поползло на четвереньках, заливая бинты на руке кровью. Добравшись до вершины, оно увидело огромный дом, поместье. Как-то раз мать приводила его сюда, показывала старинный замок с огромным количеством комнат и лестниц, и оно с удовольствием вспомнило о множестве темных уголков и щелей, в которых можно отлично прятаться. Щурясь и осматривая все, что осталось там, внизу — парк, людей — оно вновь повернулось к особняку. Увидело деревья, растущие вокруг дома, кустарник и гравийную дорожку, ведущую ко входу. Потом машину, припаркованную у ступеней фронтальной лестницы, и оно нырнуло в кусты, подбираясь ближе. Вот эти темные комнаты. Внезапно дверь отворилась, и оно замерло в кустах. Из дверей вышел мужчина; он разговаривал с женщиной. В руках оба несли коробки.

— День прошел довольно вяло. Не — думаю, что кто-нибудь еще придет.

— Ну, а у меня гости. Больше задержаться я не могу.

Они закрыли дверь. Мужчина хотел было вставить в замочную скважину ключ.

— Ой, совсем забыла. Звонила Эва. Не может отыскать свой ключ.

— Я могу отдать ей свой утром.

— Нет, она хочет закончить свою работу сегодня. Завтра прийти она не сможет.

— Но если хулиганы…

— Всего лишь десять минут. Да я думаю, что она придет даже раньше.

— Ну смотри, это была твоя идея.

— Какой же ты все-таки джентльмен.

И, спускаясь по лестнице, они рассмеялись.

Оно скорчилось в кустах, наблюдая как они укладывают коробки в машину.

— Я отвезу тебя.

— Нет, не стоит. Хочу пройтись. Так когда твоя очередная смена?

— Через две недели. В воскресенье днем.

— А меня еще на совещания определили.

— Ничего не поделаешь! До встречи.

Мужчина кивнул и пешком отправился по гравийной дорожке, женщина же, сев в машину, проехала мимо него и устремилась дальше, подудев предварительно клаксоном. Мужчина помахал рукой, и вскоре она скрылась за поворотом.

Но оно решило подождать еще несколько минут. Затем выскользнуло из кустов и бросилось к крыльцу. Присело рядом со ступенями, огляделось, а затем понеслось вверх по лестнице, повернуло ручку и влетело внутрь.

Очень тихо, темно и пыльно. Оно вспомнило длинный, широкий коридор, намного больший, чем гостиная в их доме, и столы — да вот они стоят, стопки газет и бумаг на них, и еще ящик, куда посетители кладут деньги.

По крайней мере, его мать туда опускала деньги. Она рассказала ему о деятельности исторических обществ, о том, как они сохраняют в неприкосновенности подобные дома, чтобы нынешнее поколение знало, как все было в стародавние времена. Оно не очень поняло, что там и к чему, уж больно мудреные были слова, но зато сейчас чувствовало, что это очень своеобразное, старинное, даже древнее место, и если тогда ему не по душе был запах пыли в доме, то сейчас, напротив, очень нравился.

Полутемный коридор, комнаты по обе стороны со старинной мебелью, ружьями, развешенными по стенам, картами и фотографиями в овальных рамках. Оно прислушалось, но в доме не было слышно ни единого звука, поэтому оно поползло дальше. Перед ним была комната с длиннейшим столом, который ему когда-либо приходилось видеть, и стульями с могучими спинками: стол был уставлен тарелками и бокалами, вилками и ножами и таким количеством всевозможных ложек, что оно не поняло, для чего они. Словно вот сейчас в зал войдут гости и примутся есть. Здесь обитали призраки, в этом оно было уверено, но, как ни странно, эта мысль успокаивала. Винтовая лестница поднималась на второй этаж, по центру находился лифт, смахивающий на клетку. Мать когда-то объясняла ему принцип действия лифта без мотора. Надо было просто тянуть за веревку, проходящую в полу и с помощью блока подниматься наверх. Но клетка с ограждениями, оно бы никогда не посмело шагнуть внутрь. Все эти прутья. Штуковина слишком сильно смахивала на западню.

Пройдя немного вперед, оно остановилось, услышав, как скрипнула дверь. Нет, похоже, что этот звук дверь издала сама по себе. В доме никого не было, и оно не знало, куда теперь двинуться. Вверх по лестнице, а, может, в подвал? Нет, нет, подвал тоже здорово напоминает ловушку, поэтому, поскрипывая рассохшимися досками, оно принялось подниматься на второй этаж.

И тут же остановилось, потому что входная дверь широко распахнулась. Повернувшись и почувствовав, насколько болезненно ударил в лицо дневной свет, оно уставилось на стоящего в дверном проеме человека, который совсем недавно ушел отсюда пешком. Но ведь он действительно ушел! Пешком, и скрылся за поворотом. Оно почувствовало тревогу зашипев, смотрело, как человек приближается к лестнице.

— Ага, именно этого я и ждал. Оставь дверь открытой! Какже. А ну-ка, парень, выметайся отсюда!

Оно продолжало шипеть.

— Как тебя зовут? Смотри, доведешь меня и познакомишься с полицией.

Оно зарычало, и мужчина, нахмурившись, остановился.

— А ну-ка, прекрати свою чертовню. И вымети свою задницу из этого дома.

Еще шаг. Мужчина встал у подножия лестницы. Он протянул руку, и оно прыгнуло, выгибая тело так, что врезалось в мужчину и повергло его на спину.

— Эй, черт бы тебя… — Но человек считал, что оно тут же вскочит на ноги и пустится к открытой двери. Он поднялся, пытаясь загородить путь, оставив шею открытой, и тут оно поднырнуло прямо под его подбородок.

— Боже мой.

Они боролись. Оно почувствовало вкус крови, струящейся в горло. И как всегда подавилось. Ощущение не было неприятным, хотя перехватившее горло заставило его задохнуться. Оно проглотило через силу.

И внезапно ощутило, что не может дышать.

Мужчина сжал существу горло руками. Оно почувствовало тяжесть в груди, нарастающее давление изнутри и стало извиваться. Корчиться.

— Чертов ублюдок.

И тут, высвободив зубы, оно оскалилось на руки, сжимающие ему горло. Постаралось укусить, но лишь прихватило едкие, мерзкие, воняющие сигаретным дымом рукава пиджака и внезапно почувствовало, как снизу подлезла одна нога и, приподняв его, отбросила в сторону; оно сильно стукнулось о плотный паркет и резко откатилось к столу.

Несмотря на это, инстинкт работал автоматически. Перевернувшись, оно вскочило на четвереньки и собралось в комок, готовое прыгнуть снова. Мужчина вскочил. Они стояли друг против друга.

И тут мужчина увидел разлитую по одежде кровь. Потрогал шею.

— Черт!

Он все, наконец, понял и, подняв руки, отступил назад.

Оно снова прыгнуло, но недостаточно сильно, чтобы сбить мужчину с ног, а лишь отбросило его дальше назад.

— Черт! Черт побери! — продолжал повторять мужчина, и тут оказалось, что открытая дверь находится прямо за его спиной. Человек выскочил наружу, отбиваясь ногами от летящего прямо на него тела. Удар пришелся ему в плечо. Шок пронзил тело. Оно упало прямо на это плечо и тут же поползло вперед, обнажив зубы, рыча.

Рычало оно не столько на мужчину, сколько на шум машины, подъезжавшей по дорожке к дому. Прищурившись, оно наблюдало за автомобилем, не обращая внимания на своего противника. Другая машина. И за рулем совершенно другая женщина. Оно, огрызаясь, отползло обратно к лестнице в глубине коридора. Плечо не двигалось. Оно наклонилось в одну сторону и оскалилось, подобравшись, наконец, к ступеням. Услышав, как распахнулась на улице дверца машины и увидев, что мужчина смотрел через плечо, оно собрало остававшиеся силы и, скользя, кинулось вверх по лестнице. А лестница завивалась все сильнее вверх. Ступени бесконечно струились кругом, кругом и кругом — голова тоже закружилась. Наконец, добравшись до второго этажа, оно спряталось и напряженно замерло, прислушиваясь.

— Мистер Коди!

Оно услышало шелестящие шаги на внешней лестнице.

— Боже всемогущий! Ваше горло! Это… Мистер Коди!

— Обо мне не беспокойтесь. Скорее вызовите полицию и «скорую».

Оно услышало, как тело сползло, придерживаясь за ручку двери и дальше — хрипение:

— Остерегайтесь какого-то ребенка, там нечто на лестнице.

Оно повернулось, перед ним оказался длинный коридор.

46

Оно забиралось все выше в горы. Один раз на него едва не набросилась стая голодных собак, но оно зарычало, и псы замерли, принюхиваясь, опустив уши, и стали пятиться назад. Оно сделало ложный выпад в их сторону, и животные бросились врассыпную, разбежавшись по кустам. Оно видело, как позорно они опустили хвосты, зажав их между задних лап, как испуганно озирались назад, и несколько мгновений оно наблюдало за бегством, чувствуя растущее ощущение торжества. Затем оглядело лес, простершийся перед горами и укрытый выше снежным покровом, оно не знало, что находится там наверху, не знало, как это называется, но кинулось дальше. К вершинам.

47

Уилли услышал, как кто-то скребется. Звук исходил из подвала. Кто-то скреб дверь в подвал. Уилли всю ночь пропьянствовал с братцем. Они подобрали двух девиц и вернулись к себе домой. А когда он проснулся, то в поле его замутившегося зрения не оказалось никого. В комнатах было полно мусора — банки из-под пива, бутылки из-под виски, простыни на полу и подпалины от сигарет на ковре. На столе каменел жареный картофель по-французски, каменел уже третьи сутки, и Уилли рассмеялся, подумав о том, что бы сказала его женушка, будь она сейчас здесь. Он решил взять пивка, и тут услышал, как кто-то ломает дверь в подвал и отдирает от нее щепки. Поначалу он решил было, что это животное, но потом вспомнил, что все подвальные окна наглухо закрыты. И забиты гвоздями. А двери, ведущей из подвала на улицу, нет. И тут до него дошло. Это его братец. Ага, они решили побаловаться в подвале, а заодно напугать его, когда он проснется. Он ухмыльнулся, открыв дверь, и там его ждала она.

— Ага, привет, крошка.

Но улыбочка, застывшая на ее губах, была более чем странная, а из уголков рта капала кровь. Уилли нахмурился. Она пошла прямо на него и первой его мыслью было то, что она, видимо, поранилась, а второй, что единственное его оружие — банка с пивом. Третьей мысли у Уилли не было. Длиннющие острые ногти, которыми он так восхищался прошлой ночью, вонзились ему в горло и полоснули по глазам. Он грохнулся на спину и ударился головой о раковину. Последнее, что он услышал, как девица роется в ящике для ножей.

48

— Послушайте, вы обязаны мне помочь.

Аккум заморгал и увидел склонившегося над ним голого по пояс мужчину. Приглушенно бубнили комментаторы теленовостей.

— Я не…

— Послушайте, вы не оставили мне выбора. Я, правда, не хотел бить так сильно.

И тут все события прошедшего дня всплыли в памяти. Когда Аккум повертел головой, она страшно загудела, а губы и нос показались ему отрезанными от другого человека и очень неумело пришитыми. Дотронувшись до рта, понял, как сильно опухло его разбитое лицо, а потом почувствовал вкус крови на губах и застонал.

— Моя собака. Вы должны мне помочь.

— Что случилось?

— Она не двигается. Она просто лежит, уставившись на меня.

— Черт, так не приближайтесь к ней.

— Я и не приближаюсь. Боже, если бы я только вас послушался… Скажите, а я могу подцепить эту заразу от ее лизания?

Аккум попытался сесть.

— Когда это случилось?

— Этим утром. Тогда она вела себя совершенно нормально.

— Вымойте руки! Надеюсь, вы не прикасались ко рту? Может, у вас на руках имелись порезы, которые она лизала?

— Не помню.

— Что?

— Порезов у меня нет. Я не помню, прикасался ли я ко рту.

— Идите, вымойте руки. — Усилие, потребовавшееся для поддержания разговора, вызвало головокружение. Аккум осел назад и обмяк. — Используйте дезинфектант. Прополощите рот. Вымойте губы. Поменяйте одежду. — И он вцепился в подлокотник дивана, стараясь сесть прямее. Потом встать. Но не получилось: снова ослабел и свалился. Тогда Аккум задержал дыхание, потом глубоко вздохнул и поднялся на ноги. По всей рубашке расплывались кровавые пятна. Это его разозлило, а злость сразу же прибавила сил. — Поспешите. Вымойте руки. — И тут же он вспомнил эту руку, которая разбила ему губы и нос. Аккум рванул по коридору и отпихнул мужчину, уже зашедшего в ванну и вставшего у раковины. — Отойдите. Я должен вымыть лицо.

Он побрызгал лицо водой, намылил руки и стал тереть нос, глаза, губы, шкрябать ногтями, пока его не пронзила боль, но не остановился на этом. Он смотрел на кровь, мешающуюся с мылом, капающую на руки и исчезающую в потоке воды. Он продолжал тереть. Затем схватил полотенце и вытерся с такой силой, что пористая ткань насквозь пропиталась кровью.

— Необходимо втереть спирт! — крикнул он повелительно и начал шарить в шкафчике возле зеркала, но не смог ничего отыскать. — Спирт! — заорал Аккум, потеряв терпение, и мужчина открыл дверцу одно шкафчика, находящегося под раковиной. Бутылку они увидели одновременно. Аккум схватил ее, отвинтил крышечку и плеснул на лицо. Но требовалось намного большая порция. Наклонив голову над раковиной и повернув лицо, он стал лить прямо из бутылки. Горячий, сладкий спирт обжег кожу, раны. Аккум зафыркал. Но это унесло его последние силы, — доктор рухнул на колени.

— Боже мой, да вы чокнутый ничуть не меньше моей психованной собачки.

— Вам не понять моих действий, да и не стоит. Лучше ничего не знать. Вымойте, как я вам сказал, руки и прополощите рот.

Он медленно поднялся на ноги. Мужчина подошел к раковине и стал намыливать руки. Аккум смотрел на него, наливаясь злобой. «Черт, мне необходимо сделать уколы!» Он неверными шагами пересек гостиную и вышел на кухню. Выглянув в окно, Аккум увидел вытянувшуюся струной собаку: ее морда была покрыта пеной и кровью, челюсти бессильно отвисли, глаза уставились в никуда.

Вот и все. Оббивая углы, он ринулся в гостиную и схватил телефонную трубку.

Аккум сосредоточенно, с усилием набрал номер. Следовали длинные гудки. Сплошь длинные гудки, никто не подходил. Что там с ними случилось? Он взглянул на часы. Ну, конечно, все уже ушли. Аккум принялся листать телефонную книгу. Ветеринары. Наконец, найдя то, что ему было нужно, принялся вновь набирать номер.

На сей раз трубку подняли почти сразу.

— Доктор Оуэнз.

— Доктор, это вы?

— Да, а в чем дело? Кто это?

— Судебный эксперт.

— Ой, простите, доктор вышел и я… Ой, подождите, вот он возвращается. Передаю трубку.

— Оуэнз слушает.

— Это Аккум. Тут у меня собака, похоже, больна. Бешенство.

— Вы уверены?

— Нет же, говорю, что похоже на бешенство. На собаке надет такой спецошейник, бьющий током всякий раз, когда она начинает лаять. Черт, все это может быть от жары, истощения или просто плохого настроения. А, может, чумки, Не знаю. Но лучше вам самому все проверить.

49

Слепец застыл на месте: он готовил чай. Снова его собака рычала. Он не слышал ее ворчания уже целых два дня с той самой ночи, когда они в последний раз выходили на прогулку. И ему стало страшно. Ведь кто-нибудь мог забраться в дом… Он прислонился спиной к шкафу.

— Кто здесь?

Собака зарычала громче.

Слепой поднял руки вверх.

— Пожалуйста, не трогайте меня. Я старый человек. Берите все, что вам нужно, но не причиняйте мне зла.

Собака стояла совсем близко, она была готова защищать его, и слепой ждал удара топором или выстрела, но тут до него дошло, что в доме больше никого нет и что пес рычит на него, — и стал молиться.

50

Данлоп вцепился в приборную панель, когда полицейская машина резко свернула с шоссе, промчалась мимо бассейна и понеслась по гравийной дорожке вверх.

Он смотрел, как Слотер схватил микрофон.

— Мардж, это Натан. Я почти на месте. Убедись, что все подразделения направляются сюда. Что там со «скорой»?

— Едет.

— Надеюсь.

Данлоп взглянул вниз, где между деревьями раскинулся парк отдыха. Но тут дорога круто повернула и перед ними неожиданно возникла дивная картина: на вершине холма огромное трехэтажное здание, в сияющих окнах которого отражаются последние лучи заходящего солнца, подъездная дорожка, покрытая гравием, подбегающая к самому портику, колонны, подпирающие навес.

Слотер остановился. Оседало пыльное облако. Данлоп быстро вылез из кабины. Слотер уже продирался сквозь пыль, надевая на ходу шляпу. Они добрались до парадной лестницы, ступени которой были вырезаны из камня.

Двое полицейских повернулись к ним.

— Парнишка на втором этаже.

— Или третьем. Вы хоть уверены в том, что он вообще поднимался наверх.

— Спросите сами вон у них.

Данлоп посмотрел в ту сторону. И тут же отвернулся. В дверном проеме сидел мужчина, рубашка и перед пиджака были залиты кровью, его горло было разодрано и он зажимал рану руками.

— «Скорую» — выпалила стоящая рядом с ним женщина.

— Уже едет. Вы уверены в том, что мальчик сидит наверху?

— Мистер Коди — это мистер Коди — сказал, что мальчик побежал вверх по лестнице. Я только-только подъехала…

— Это ваша машина?

Она кивнула.

— Лучше вам ее переставить. Скоро здесь будет не протолкнуться.

И с этими словами они повернулись к подъездной дорожке, по которой уже двигалась полицейская машина. За ней, завывая сиреной, ехала «скорая».

— Его надо поднять. Вы сможете идти?

Мужчина покивал, с трудом пытаясь встать с пола.

— Дайте-ка я вам помогу. — Слотер повернулся к полицейским. — Наблюдайте за лестницей. — Поддерживая мужчину, он сошел по ступеням вниз. Из «скорой» выскочили два санитара и помчались к ним. Из машины высыпали полицейские.

Женщина, горя желанием помочь, сошла вниз.

— Со второго этажа можно как-нибудь спуститься?

— Сзади дома из окон служебных помещений можно выбраться на проходящую под ними крышу. Но не знаю, можно ли оттуда прыгнуть и не разбиться.

— Деревья вокруг?..

— Никогда не думала… Даже не знаю…

— За дом, — сказал Натан Двум подбежавшим полицейским. — Убедитесь, что никто из дома не вышел. Мы ищем ребенка.

— Ребенка?

— Просто убедитесь, что никто не вылез и не спускается. Будьте внимательны, смотрите, чтобы вам никто на голову не свалился с крыши возле комнат прислуги.

Слотер передал раненого санитарам. Они уставились на кровь, покрывающую его руки и грудь.

— Его искусал маленький мальчик. Все верно? — обратился Натан к женщине.

Санитары тупо смотрели, как она кивает.

— Укусил, — услышал Данлоп тихий, хриплый голос мужчины. И так перенервничавшийся и мечтающий о выпивке, он подумал, что это разорванное горло его окончательно доконает, и он упадет в обморок. И поэтому отвел взгляд в сторону.

Опять сирены: еще две полицейские машины подкатили к портику, подняв густое облако пыли. Слотер уже шел к ним.

Данлоп стоял в центре суеты. Руки его тряслись. Он потел и до смерти хотел выпить. Просто выпить. Временами ему даже хотелось орать. «Но это всего лишь представление, — говорил он себе. — Ты ищешь подходящий сюжет. Точнее искал, потому что сейчас он перед тобой». Он не очень понимал, что именно здесь происходит, но что бы ни было, ситуация с каждой минутой осложнялась, становилось все хуже и хуже, и если на сей раз он снова испоганит этот сюжет, как портил огромное количество других, то винить, как всегда, придется лишь себя. «Да получишь ты свою выпивку. Только держи себя в руках. На сегодня почти все закончено».

«Так ли? А, может быть, наоборот, все только начинается», — подумал Данлоп, наблюдая за тем, как санитары укладывают раненого в машину. Женщина села в свою машину и отъезжала в сторону. Слотер стоял среди полицейских, что-то им объясняя.

Гордон повернулся лицом к дому и, прищурившись, попытался рассмотреть в наступающих сумерках, что делают двое полицейских внутри. Все это было невыносимо. Он не знал, сможет ли вытерпеть такую нагрузку. Его начало трясти еще сильнее. И тогда Данлоп двинулся к женщине, переставившей свой автомобиль и вылезшей из кабины.

— Что это за место?

— Поместье Бэйнарда.

И Данлоп узнал все о Бэйнарде, который был здесь когда-то богатейшим человеком. Году в 90-м прошлого столетия.

— Его стада бродили по всей долине, а этот дом он выстроил, чтобы угодить женщине с юга, на которой женился.

Ее заученный рассказ звучал монотонно и произносила она слова автоматически, как говорила сотни раз. Но Данлоп внимательно слушал, с удовольствием и восхищением наблюдая за тем, как из разрозненных кусочков собирается в одно целое повествование о том, как Бэйнард привез с юга деревья, кусты, мебель, в общем — все, только, чтобы жена чувствовала себя здесь, как дома. Но в один прекрасный день она уехала обратно на юг, где и умерла, а, быть может, он и соврал насчет ее смерти, он не хотел в этом признаться.

— Никто не знает. Мы пытались отыскать записи о ее смерти. Но ничего не нашли. Если она его бросила, значит, у нее были на то свои причины. Он практически не бывал дома, все занимался делами, он был еще и сенатором. Ко всему прочему ходили слухи о каких-то вечеринках, устраивающихся на третьем этаже. Но Бэйнард сказал, что жена умерла, и все с этим согласились, он заперся в доме и уже никуда из него не выходил.

Данлоп узнал, что люди рассказывали о том, как Бэйнард мог сутками бродить по комнатам. И занимался этим до конца своих дней. Причиной смерти объявили сердечный приступ, но все прекрасно понимали, что он просто допился до ручки. И еще об одном говорили — о том, что он убил свою жену. Когда она сообщила, что уезжает, то он — властный и жестокий человек — поддался такому жесточайшему приступу ярости, что она умерла еще до того, как он понял, что ударил ее. Затем схоронил тело и предался печали. Наконец, покончил с собой, и члены семьи решили все скрыть.

— Но все это слухи. Никто ничего не мог доказать, хотя в прошлом пытались найти женщину или ее тело. Но — увы, ничего не удалось отыскать.

— Все это было в 1890-м году. Как же вам удалось обо всем этом узнать?

— Я член Исторического Общества Поттерз Филда.

— И все же я не понимаю.

Тогда женщина объяснила:

— В этом доме никто не живет. У Бэйнарда было двое детей. Они выросли и управляли всем поместьем. Затем дети родились и у них, и когда те стали взрослыми, то препоручили поместье штату, чтобы избежать налогов. Они больше не богачи. Живут в домах, что находятся рядом с бассейном. Мы привели здание в порядок и сохраняем все, как было в те далекие годы. Водопровод, например, так и остался с девяностых годов прошлого столетия. Света нет. Чтобы ходить внутри ночью, нужно брать с собой свечи или фонарь.

«А вот это просто замечательно, — подумал Гордон. — Единственное, чего нам не хватает, так это грома и молнии. Хотя грозы даже не нужно, вполне сойдет вот этот закат». Он наблюдал, как оранжевый диск исчезает за горами. Вскоре земля совершенно погрузится во тьму, и лишь полицейские мигалки, фары, фонари, а, может быть, даже свечи, как предложила эта женщина, будут мелькать вокруг и в доме, — люди станут искать мальчика ночью. Он почувствовал, как начинает сжиматься кожа на голове, когда женщина позади него сказала:

— Чей это ребенок?

— Понятия не имею.

Вымотанный до предела, он направился к тому месту, где Слотер разговаривал с полицейскими.

— Нужны сети, — услышал Данлоп, подойдя ближе.

— Сети?

Гордон увидел, что рядом со Слотером стояли Реттиг и тот самый молоденький полицейский, с которым он патрулировал город этим утром. Казалось, что оно было давным-давно. Это утро.

— Разве я непонятно выразился? Да, именно сети. А что, может, кто-то считает, что парнишку следует оглушить дубинкой? Или, что еще лучше, — пристрелить?

— Я не знаю, где мы сможем достать сети.

— Попробуй навести справки в спортивном магазине, поищи в зоопарке, там, внизу. Реттиг, учти, за это ты отвечаешь. Всем остальным поручаю внимательно осмотреть дом со всех сторон. Все, пошли.

Полицейские тяжело смотрели на Слотера. А потом вдруг резко сорвались с мест и побежали к особняку.

— Подождите, — крикнул им вдогонку Слотер.

Все повернулись к нему.

— Отдайте ключи от ваших машин вот этому человеку. Мне нужно, чтобы фары освещали дом.

Данлоп этого никак не ожидал: все уставились на него. Он инстинктивно вытянул руку. Она моментально наполнилась связками ключей, они еще хранили тепло карманов, в которых находились до этого. Совершенно бездумно он решил 116 было, что ключей должно быть больше, но сообразил, что один автомобиль возьмет Реттиг. Таким образом, в его руках оказалось четыре связки.

Все еще колеблясь, Гордон взглянул на офицеров, но те уже вовсю мчались к поместью. Двое побежали в одну сторону, один — в другую, и тут Слотер спросил у Данлопа над ухом:

— Ты все понял?

— Похоже на то. Я так расположу машины, чтобы фары смотрели в окна по всему периметру дома.

— Включишь моторы. Я не хочу, чтобы батареи сели раньше времени. И используй фонари, находящиеся возле боковых зеркал.

— А машина вон той женщины?..

— Мыслишь в правильном направлении.

Данлоп кивнул и двинулся к полицейским автомобилям. Машину Слотера он уже узнавал мгновенно, а Реттиг на своей на полной скорости пылил по гравийной дорожке. Гордон подошел к одной из машин и, немного поковырявшись в замке, отыскал нужный ключ, и завел мотор. Он прекрасно понимал, что с этим заданием волне мог справиться кто угодно, но тактика Слотера была направлена на то, чтобы отвлечь Данлопа и оставить его в стороне от операции.

И это было мудро. Потому что так Гордону стало намного легче. В этом сомневаться не приходилось. Быстро-быстро задышав, он почувствовал настоящий интерес и ответственность и перестал обращать внимание на жжение в желудке. Он был рад оказаться как бы в гуще событий, хотя и на безопасном расстоянии. Гордон направил машину к дому и остановился в том месте, где, как ему казалось, угол освещения будет наиболее эффективным. Он нагнулся, чтобы включить свет. Выключатель оказался возле прожектора, он щелкнул им, и вся правая часть поместья почти до второго этажа вынырнула из сумерек.

Он выскочил из машины и помчался к автомобилю Слотера, отъехав на такое же расстояние, но уже с левой стороны дома, тоже осветив его. Женщина наблюдала за его действиями и, все поняв, села в очередной раз в машину и, подъехав к входу, направила фары прямо на дверь. Солнце село за горами, и парк погрузился в мрачную серость вечера, но свет фар, отражавшийся теперь от стекол окон, освещал пространство вокруг дома, и люди больше не спотыкались, бегая вокруг.

Данлоп услышал шум мотора подъезжающей машины. Он было подумал, что это полицейский автомобиль, но сирена не завывала, да и мигалок на крыше не было заметно. И когда машина остановилась рядом с ним, и из нее вылезли мужчина с женщиной, Гордон вздрогнул и подумал: «Ох, нет, черт побери, нет».

— Где Слотер?

— Не знаю.

И вот тут Слотер вышел из дома, встал на крытой галерее и в слепящих лучах фар посмотрел на вновь прибывших. Потом резко двинулся к ним.

Они уже побежали.

— Послушайте, вам здесь делать нечего. — Данлоп увидел, что Натан в ярости. — Как это вы узнали?

— У одного из наших соседей оказался приемник, ловящий полицейскую волну. Вы его нашли?

Слотер указал на верхние этажи.

— Это все, что я сам знаю. И прошу вас вернуться домой и ждать от нас известий.

Ответа не последовало. Данлоп подумал, что, стоя в ярких лучах прожекторов, Слотер выглядит на дюжину лет старше; было заметно, как провисают у него щеки, какие темные мешки у него под глазами. «Черт, а ведь Натан не злится. Он трусит».

— Зачем он там прячется? Дайте мне подняться и поговорить с ним, — решительно сказала женщина.

— Нет, лучше этого не делать. — Слотер поводил в пыли носком башмака. — Думаю, лучше вам оставить все на мое усмотрение.

— Вы что, не слышали, что сказала моя жена? Дайте ей поговорить с сыном.

— Я не могу этого позволить.

— Это вы так думаете.

И они побежали к дому. Слотер попытался перегородить дорогу.

— Все эти прожектора, фары, полицейские машины. Черт побери, да вы его до полусмерти испугали! — рявкнул муж.

— Не хотелось вам ничего говорить… Вы ведь не знаете продолжения истории. Ваш сын снова совершил нападение. На сей раз на мужчину. Тот едва не умер.

Женщина застыла на месте, ее рот открылся.

— Боже.

У мужчины перехватило дыхание.

— Жертва лежит в машине «скорой помощи». Идите, взгляните сами и постарайтесь понять, почему я вас не пускаю.

Родители повернулись в сторону, указанную Слотером: два санитара, отступив от машины, уже захлопывали дверцы «скорой».

— Мы сделали все, что могли! — прокричал один из них.

Слотер кивнул, и медики помчались к кабине. Взвыла сирена, взревел мотор, включились фары и мигалка и, сделав полукруг, автомобиль рванул вниз по гравийной дорожке.

Данлоп смотрел ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из вида. Только тогда он повернулся и увидел плачущую женщину.

— Пожалуйста, уезжайте, — сказал Слотер.

— Я бы хотела остаться.

И Натан поднял руки. А потом уронил их по швам.

— Оставайтесь, по крайней мере, в машине. Сейчас вы можете помочь только одним — повернуть автомобиль фарами к дому и зажечь фары. И главное: не вылезайте и не путайтесь под ногами. У нас очень много работы. Я обещаю вам, что будут соблюдены все правила безопасности и что ребенок не пострадает.

Женщина всхлипнула, муж обнял ее за плечи. Они кивнули и отправились к своей машине.

И вот тогда все услышали. Все. И повернулись — мать, отец, Слотер, Данлоп, полицейские возле дома — и посмотрели на верхние этажи.

Где-то в глубине там наверху, непонятно на каком из этажей, что-то или кто-то начало выть. Словно койот, собака, а, может быть, голодный волк, но намного страшнее, скорбнее, хрипло и глухо, а потом голос поднялся и затявкал, затем снова завыл, и стал исчезать, и вновь на более высокой ноте завыл с новой силой.

И еще дважды это повторилось. От воя мурашки ползли по коже, а когда он замирал, где-то в пустых залах переливалось и звучало это. Данлоп ощутил, как по позвоночнику прокатилась холодная волна. И кто-то сдавил его горло костлявыми пальцами. Когда наконец все прекратилось, ночь опустилась мягким, заглушающим приглушенный шум моторов покрывалом на вершину холма.

— Что это за чертовня? — пробормотал кто-то справа.

— Не могу сказать, что мне очень хочется узнать, какая именно там чертовня, — отозвался другой.

Слотер с Данлопом двинулись к дверям огромного дома.

51

Оно схватило тело за лодыжки и потащило через кухню. На лестнице голова стукалась о ступеньки. Наконец, оно добралось до двери подвала и обрадовалось долгожданной темноте. Вдыхая запах пыли, оно подтянуло тело к остальным, валяющимся в углу — мужчины и женщины, и небрежно кинуло остывать. Поближе к женщине… Этого нового мужчину. Оно вдыхало исходящий от трупов запах крови, смотрело на истерзанные лица и шеи, на ручку ножа, все еще торчащую из живота второго мужчины. Потом без всякой надобности зарычало и отерло руки о платье. Ага, так оно было лучше. Сейчас не было надобности выходить из дома, а вскоре опустится ночь. Чувствуя сонливость, оно прикорнуло рядом со вторым мужским трупом. Обмакнув палец в сочащейся крови, оно облизнуло его, а потом безо всякой нужды стало раздирать когтями пылающую, дергающуюся руку, которую вчера покусала ее кошка.

52

Аккум взялся за ручку задней двери клиники и вошел в лабораторию. На операционном столе лежала собака, положенная на пластиковую подстилку. Рядом стоял Оуэнз в лабораторном халате и маске.

Ветеринар повернулся на шум. Не поздоровавшись, он только произнес:

— Собака умерла до того, как я сумел добраться до этого дома.

Аккум нахмурился.

— Черт побери, я ведь видел ее в активном состоянии. Всего два часа спустя — и смерть? От паралича она должна была бы мучиться довольно долго.

— Вполне возможно. Да, скорее всего, вы правы. Значит, заболевание другое. Маску и халат вы найдете в этом шкафчике.

Аккум пересек комнату, чтобы взять необходимое и обнаружил в ящике еще и пару резиновых перчаток. Надев их и услышав гудение люминесцентных ламп под потолком, он подошел к операционному столу.

— Давайте сначала снимем этот ошейник. — И Оуэнз расстегнул застежку, внимательно посмотрев на батарейку. — Этому бы придурку самому такую штуку нацепить. — Он отложил ошейник в сторону. — Вам бы повстречать кое-каких наших клиентов, желающих сделать из их собак безгласных бедняг. Они мечтают, чтобы мы вырезали им голосовые связки. Мне страшно хочется проделать эту операцию этим людям. По крайней мере, можно было бы отдохнуть от их проклятой болтовни. — Лицо Оуэнза покраснело над маской. Он покачал головой. — Ну, что ж, давайте смотреть. Вы у нас хирургический гений, легендарная личность. Сами сделаете разрез или мне позволите?

— Спасибо за комплимент, но здесь вы хозяин. Я обыкновенный помощник — больше ничего.

— Скальпель.

Четырьмя быстрыми разрезами Оуэнз обнажил нужное пространство на черепе и снял скальп. Взял дрель. Включил ее. Сверло завертелось, четырежды вонзилось в череп, обозначив четыре угла квадрата. Затем настала очередь пилы. Ветеринар использовал ее очень аккуратно, мотор урчал, лезвие взвизгнуло четыре раза, когда Оуэнз проходил от дырки к дырке — плавно, спокойно, не делая чересчур глубоких надрезов. Дело было сделано, и доктор поднял черепную пластинку.

— Та-ак, мозг распух и потерял цвет. Видите эти розовые пятна? Симптомы. Правда, иногда также выглядит мозг чумных собак. Мне придется вынуть мозг и рассечь его.

Аккум подал Оуэнзу скальпель, затем щипцы, и вот мозг лег в стеклянную посудину.

— Рог Аммона.

— Верно. — И Оуэнз отрезал нужную ему часть. — Срезы можете сделать сами.

— Хотите зажать их или просто сделать надрезы?

— Нет, надрезы делать чересчур долго. Сделайте вдавление. То, что мы хотим отыскать, должно выявиться сразу же.

Поэтому Аккум просто положил кусочек мозговой ткани на стекло, ровно размазал и огляделся.

— На шкафу.

Микроскоп находился в деревянном ящике, рядом стояла банка с красителем Селлера. Аккум покрыл подготовленный препарат красителем, чтобы он выглядел контрастно, подготовил срез и посмотрел в окуляры.

— Видите тельца Негри?

Аккум продолжал смотреть, не отвечая.

— В чем дело? Вы их просто обязаны увидеть.

Аккум повернул к Оуэнзу голову и покачал ею.

— Мне кажется, вам самому лучше взглянуть.

— Хотите сказать, что не увидели телец и нам придется делать дополнительные тесты?

— Хочу сказать, что вам лучше на это взглянуть.

Оуэнз нахмурился и уставился в окуляры.

Они искали наличие в ткани телец Негри. Это небольшие, круглые или овальные структуры в протоплазме нервных клеток так называемого рога Аммона — части мозга. По современным теориям эти образования должны являться либо частицами вируса бешенства, либо вырождающимся веществом клеток, зараженных вирусом. А, может, и тем и другим. Но увидеть их — значило точно определить работу вируса бешенства в данном организме.

— Никак не пойму. Что-то тут не так. По идее они так не должны выглядеть.

Но Аккум знал. Он наблюдал за тем, как Оуэнз снова уставился в окуляры. Потому что увиденные им частицы не были ни круглыми, ни овальными. А продолговатыми с выемкой на одной стороне.

— Черт побери, они выглядят, как проклятые земляные орехи, — сказал Оуэнз. — Что это такое?

— Какой-нибудь родственный вирус?

— Что-что? Уж лучше вам объяснить мне…

— А я не знаю.

— Понятное дело, так же, как и я. Уж вирус бешенства я распознаю с закрытыми глазами, а вы, могу поспорить, точно знаете, что ни в каких справочниках по медицине подобных структур нет.

— Необходимо сделать проверку на антитела.

— Это займет несколько часов, а мышиный тест вообще даст результаты лишь через неделю. А мне нужно сейчас узнать, на что это я смотрю.

— На данный момент можем предположить, что это все-таки бешенство. Либо вирус, имеющий все симптомы бешенства.

— На этом мы могли бы согласиться, если бы никто не был подвержен опасности его заполучить. Но как насчет владельца этого пса? И лично вас? Если это бешенство, вам необходимо сделать серию уколов сыворотки, но теперь мы не знаем, будет ли от них какая-нибудь польза или нет.

Они посмотрели друг на друга. Аккум потрогал маску и распухшую губу под нею. Он забыл, а если быть откровенным, то старался не думать об уколах.

— В любом случае я сделаю их.

— А если они не помогут вам избавиться от вируса? А если уколы вызовут отрицательную реакцию?

— Черт, да если я подцепил бешенство, то в скором времени все равно умру. Какая разница?

Прозвучало это почти комично, но ни один из них не рассмеялся. Но если он даже притворится, будто забыл о грозящей ему опасности, все равно осталось кое-что, о чем он действительно запамятовал. То, о чем сразу же сообщил ему владелец собаки, а он в пылу драки совершенно забыл, и только сейчас в связи с разговором об уколах вспомнил.

— Он говорил о том, что собаке делали предохранительные прививки.

— Кто?

— Хозяин. Он говорил, что пес получил всю необходимую серию уколов. Я только что вспомнил.

— Как его имя, фамилия?

Аккум назвал.

— Наша клиника единственная, так что документы должны находиться здесь. Попробуйте сделать еще несколько срезов. Удостоверьтесь, что мы ни в чем не оплошали. Я вернусь через несколько минут.

Аккум сделал, о чем его попросили. Подходя к микроскопу, он заметил, что ноги его заплетаются. Он рассмотрел все срезы, и каждый следующий был точной копией предыдущего. Аккуму стало по-настоящему страшно.

Оуэнз пнул дверь ногой намного сильнее, чем требовалось, Аккум даже вздрогнул.

— Он не соврал. Собаке пять лет. Еще щенком ей были сделаны все надлежащие уколы, и ежегодно делались усиливающие прививки.

— Может быть, они и явились причиной заболевания? Разложение в вакцине?

— Понятия не имею, но, черт меня побери, если не узнаю этого.

— Но даже если вакцина была приготовлена по всем правилам, могло ли так случиться, что собака ослабела до такой степени, что заразилась бешенством, несмотря на прививку?

— Говоря о бешенстве, можно предположить и такое. И говоря о слабой собаке тоже. Существует один шанс из ста тысяч. Но не представляю, как вакцина могла выдать то, на что мы с вами смотрим.

— Один шанс… Этой гадости могло и не потребоваться большего.

Врачи смотрели друг на друга, нахмурившись.

— Знаете, мне нужно срочно позвонить.

Аккум схватил телефонную трубку и стал лихорадочно набирать номер. Ответила Мардж.

— Мне необходимо поговорить с Натаном.

— Он вас разыскивал.

— Что случилось?

Женщина рассказала все, что знала, и Аккум почувствовал себя вконец ослабевшим.

— Еду.

Повесив трубку, он повернулся к Оуэнзу.

— Проделайте тест на присутствие антител. Примените флюороскоп. Я вернусь сразу же, как только смогу.

— В чем там дело?

Времени объяснять у Аккума не было. Он сорвал маску, перчатки и халат. Пихнул дверь и шагнул в темноту.

53

Оно продолжало выть внутри.

— Что там случилось?

Соседи вышли на дорожку и, сгрудившись небольшими группками, смотрели в сторону дома.

— Уже несколько часов подряд воет.

— Неужели никто не может ее заткнуть?

— Что там себе старик думает. Это ведь его собака.

— Да ведь он же слепой.

— Ну, так я и говорю. Может, он поранился!..

И они двинулись по дорожке.

— Сходите и спросите. Вы его лучше знаете.

— Я? Да я с ним только на улице и здоровался.

— Ну, кто-то же должен пойти!..

Мужчина нахмурился, вздохнул и стал взбираться по ступеням. Не нравилось ему это подвывание: может быть, слепой помер, и если…

Он постучал. Вой смолк. Человек оглянулся на соседей.

— Давайте. Стучите снова.

Он постучал, но никто не отозвался.

— Кто-нибудь дома?

Он подергал дверь, но она оказалась заперта. Тогда мужчина прошел по крыльцу, пытаясь заглянуть в окно, — и тут, вышибив стекло, на него прыгнула огромная овчарка.

54

— Господи Боже, неужели эта тварь никогда не умолкнет?..

Мужчины стояли в свете фар; сеть была раскинута перед ними, а с верхних этажей продолжал литься беспрерывный вой.

— А что, если он на нас нападет?

— Главное не поранить его, — предупредил Слотер. — Держите сеть так, чтобы она находилась между вами и мальчиком. Он запутается. А после этого все будет просто.

Слотер взглянул на Данлопа, надеясь, что тот понимает всю четкость и грамотность приказа. И что он действовал в интересах ребенка. Потому что если все это всплывет, то ему было бы неприятно прочитать о жестокости полицейских. Натану требовалось внушить всем своим людям, что им необходимо только удержать парнишку. Он прищурился и взглянул на портик, залитый светом фонарей. Затем посмотрел на мать и отца, которые так и не сели в машину. Увидел женщину из Исторического общества Поттерз Филда, подъехавшие недавно полицейские машины и очередной патрульный автомобиль, пылящий по дорожке.

— Что же, людей, как мне кажется, достаточно. Давайте начинать.

Но подъехавшая машина оказалась вовсе не патрульной. Слотер узнал ее. И сказав:

— Подождите минутку, — сошел с крыльца и отправился навстречу вылезающему из кабины Аккуму.

— Где тебя носило? Я искал… — Слотер вдруг увидел кровь на рубашке и распухшие, разбитые губы. — Что с твоим лицом?

— Неважно. — Аккум глубоко вздохнул. — Сейчас нет времени объяснять. Теперь я знаю, что эта гадость — вирус, но не уверен, что бешенства.

— Но, судя по всему, ничуть не лучше?

— Может быть, даже хуже. — Он снова втянул полную грудь воздуха. — Похоже, распространяется в организме намного быстрее. Собака, зараженная этим вирусом, умерла в несколько раз быстрее, чем от обычного бешенства. Мы все еще делаем анализы.

— А что произошло с мальчишкой, там, наверху?

И Аккум вздрогнул, услышав раздавшийся вверху вой.

— Это, что, мальчик так воет? — Лицо его исказила гримаса шока и недоверия.

— Похоже, что именно мальчик. Конечно, туда вполне могла забрести какая-нибудь бродячая собака, но оснований для этого у нас практически нет.

— У нас в медицинском колледже… Но остальные симптомы не совпадали с этими… Зараженный бешенством человек мог впасть в неистовство, лаять и даже кусаться, как зверь.

— Лаять?

— Вирус поражает нервную систему. Все мышцы шеи сокращаются. Жертва пытается говорить, но вместо слов произносит звуки, напоминающие лай.

— Но это же вой.

— Именно это я и имел в виду. Симптомы совершенно другие. Этот вой напоминает животное. Ко всему прочему я ни разу не слышал о зараженном бешенством человеке, который бы на кого-нибудь напал. Да, я читал об этом в справочниках, но ни разу не встречал врача, который наблюдал бы подобное.

— Но ведь родители утверждают, что мальчика никто не кусал!..

— Не сомневаюсь, но я, например, только что видел собаку, прошедшую полный курс всех необходимых прививок, но она сейчас лежит в ветеринарной клинике. Мертвая.

И снова раздался тоскливый душераздирающий вой. Все обернулись лицом к восходящей полной луне, освещающей холмы и дом на вершине одного из них.

— Луна. Теперь мне кое-что понятно.

— Ты меня совсем запутал.

— По крайней мере этот симптом согласовывается с… Жертвы, зараженные бешенством, впадают в ярость от света. У них очень чувствительная сетчатка глаз. Они стараются отыскать темное убежище. Когда выходит луна, они начинают на нее реагировать.

— Выть?

— Так делают бешеные псы, а у нас маленький мальчик…

— Родители уверяют, что сегодня утром он порезал руку стеклом.

— Нет, это чересчур короткий срок. Вирус бешенства начинает действовать в организме примерно через неделю после того, как попадает в него. Но здесь мы имеем дело с совершенно иным вирусом. Если стекло лизал зараженный зверь, этого может хватить. Когда вы схватите мальчика, мне бы хотелось первым делом осмотреть его порез.

Вой поднялся на нестерпимую высоту.

— Как будто что-то… кто-то безумствует, — прошептал Слотер.

— Это называется лунатизмом. Лунным безумием.

Слотеру совершенно расхотелось об этом говорить.

— Пора вынимать парня оттуда. — Он замолчал. И, не оглядываясь, побрел к полицейским, ждущим на крыльце.

— У меня с собой медицинская сумка.

— Она скорее всего понадобится, — отозвался Слотер и легко взбежал по каменной лестнице. — Все готовы?

Полицейские напряженно покивали.

— Перчатки не снимать. Реттиг, возьмешь сеть за этот конец. Вы втроем возьметесь за тот и середину. И запомните: ребенок не должен пострадать.

Слотер повернулся к Данлопу, чтобы убедиться, что тот расслышал приказ о мерах предосторожности, и они пошли в дом.

Но Данлоп тоже встал рядом со Слотером.

— Ты не пойдешь.

— Я хочу посмотреть.

— У меня нет времени охранять тебя от возможной опасности.

— Я буду острожен.

— Это ох как верно. Потому что ты останешься за дверью.

Данлоп пронзил его взглядом. Они замерли в лучах фар и прожекторов. Слотер внезапно понял, что этот странный испившийся человек — его друг.

— Ладно, можешь попытать счастья. Но стоит тебе полезть вперед батьки в пекло, — и твоя задница будет мерзнуть на крыльце.

— О большем я и не мечтаю.

Слотер внимательно изучил фигуру приятеля. Повернулся к Аккуму, подходившему со своим чемоданчиком.

— Тебе понадобятся перчатки.

— И мне тоже.

— Ты не станешь подходить близко, так что не понадобятся.

Они шли через длинный и широкий коридор, ведущий к закручивающейся в спираль лестнице. Люди Слотера расположились у основания, раскинув сеть.

— Фонари наготове?

Все закивали и включили фонари. Лучи, выгнувшись, осветили ступени. Слотер слышал дыхание своих помощников, чувствовал запах пота.

«Кто же следит за этим местом и почему бы им не провести здесь электричество?» — подумал Слотер. Но ответа, конечно, не получил.

— Тогда — вперед.

Ступени зашатались, заскрипели. Люди двинулись наверх, по лестнице, сеть раскинулась между ними.

55

Оно ждало. Быстро взобралось на последнюю лестничную площадку. И теперь слышало их шаги, шепот и видело скользящие по ступеням лучи фонарей. Пока что они были еще далеко, но через некоторое время доберутся и досюда, поэтому оно зашипело и развернулось, оглядываясь в поисках убежища. Но комнат на этом этаже не было — только открытое пространство. Оно ре знало, что это такое, хотя и вспоминало — очень смутно — объяснения, которые давным-давно давала ему мать. В каждом углу имелись небольшие выступы, за которыми можно было бы укрыться, но уж слишком заметными были они. Необходимо отыскать что-то другое. И тут оноувидело то, что ему подходило. Отменное укрытие, из которого ко всему прочему оно могло и напасть, если вынудят. Оно помчалось к выбранному месту, все время держась в стороне от холодного и бледного отблеска огней, попадавших сквозь окна с улицы. И вдруг начало выть, просто не могло удержаться, бессильно пытаясь подавить импульс, скорчившись и задрав голову вверх, оно испускало высокий и протяжный вой, чувствуя, как болезненно сжимается горло. Но вот позыв миновал, и оно вновь бросилось к убежищу. В нем было темно, это было прекрасно, темнота убаюкивала, создавая ощущение покоя. Оно прикрыло глаза, давая им отдых после долгого наблюдения за этим бледным, льющимся сквозь окна светом. Дышало оно прерывисто и очень быстро, но, несмотря на роскошную темноту, — нервничало. Потом облизало губы, обдирая с них засохшие в уголках капли крови. К этому соленому привкусу оно уже начало привыкать и даже иногда желало его. Ощущение соли во рту показалось текучим, заливающим глотку, и оно подавилось. Как всегда. И снова принялось выть.

56

Они остановились на втором этаже.

— Это на третьем.

— Может быть, — сказал Слотер.

— Но ты же слышал вой.

— Нам неизвестно: может, там собака! Я ведь сказал: будем действовать там, как наметили. Гордон, какой ты все-таки нетерпеливый. Давай-ка, посвети фонариком вверх по лестнице. И коли увидишь какое-нибудь движение, не стесняйся, ори, как следует.

— Можешь не волноваться. Если я что-нибудь засеку, от моего крика у вас всех головы полопаются.

Слотер внимательно на него посмотрел.

— Жалеешь, что пришел с нами сюда?

— Пропустить такое я не мог.

— Значит, действительно хочешь написать этот очерк…

— Ты себе даже не представляешь, как…

Слотер заметил, что луч фонаря в руках Данлопа шатается туда-сюда: руки у него тряслись основательно.

— Водка или нервы?

— А вот этого-то я тебе как раз и не скажу.

Слотер отнял у него фонарь.

— Прошу прощения, но здесь все слишком серьезно. Лучше ты возьми. — И он передал фонарь Аккуму. — Сделай то, о чем я ему только что говорил. Только без обид.

Данлоп пожал плечами, но у Слотера не было времени на то, чтобы нянчиться еще и с ним. Он не обратил на жест никакого внимания и повернулся к своим людям.

— Все, обходим этот коридор и комнаты. Не думаю, что мы обнаружим его на этом этаже, но мои мысли сейчас немногого стоят.

Итак, расправив сеть, они двинулись в темноту. Добравшись до двух дверей по обе стороны коридора, они остановились и посмотрели на Слотера.

— Двигайте налево. Я останусь здесь и послежу за другой стороной.

Шумно дыша, полицейские вошли в комнату. Но в ней никого не оказалось. Посветили фонарями по углам и в шкафы: кругом одна старинная мебель. Спальня: над кроватью повис балдахин, с него опускалась сетка, защищающая спящего от комаров. Заглянув под кровать, полицейские вышли и принялись методично обшаривать все остальные комнаты вдоль коридора. Еще кровати, детская, рабочий кабинет — все комнаты обставлены мебелью столетней давности, картами, фотографиями, ружьями на стенах. В кабинете стояло кресло, из которого старый Бэйнард, казалось, поднялся всего несколько секунд назад, но никого в комнатах не обнаружили, и все вышли в коридор и двинулись по направлению к Аккуму, который ждал, направив луч фонаря вверх по ступеням лестницы.

— Вот теперь нам, кажется, совершенно доподлинно известно, что мальчик находится наверху, — произнес Слотер.

Встав лицом к лестнице, полицейские растянули сеть и стали подниматься. Лучи фонарей, как припадочные, метались по стенам и потолку. Люди ступали осторожно, едва передвигая ноги, словно боялись, как бы на них внезапно сверху не свалилась маленькая фигурка, но, добравшись до последней лестничной площадки, они в недоумении осветили фонарями пустую огромную залу третьего этажа.

— Что-то ничего не пойму, — пробормотал Слотер. — Что это за местечко? — Голос эхом отдавался от голых стен.

— Ты что, никогда здесь не был? — спросил Реттиг.

— Да как-то времени все недоставало. Но заглянуть хотел всегда…

— Бальная зала, — объяснил Реттиг. — Жена Бэйнарда была южанкой, и здешний народ вызывал у нее раздражение. Не любила она наших. Привыкла к вечеринкам, танцулькам, шикарным званым обедам. Все это поместье Бэйнард выстроил ей в угоду, а этот зал был специальным сюрпризом. По крайней мере, раз в месяц он устраивал праздники. Ранчмены, те, что с деньгами, приезжали из окрестностей, приглашались лучшие люди города, конгрессмены и сенаторы. Он даже оплачивал их проезд. Гости прибывали на железнодорожную станцию, а оттуда их привозили кареты, которые Бэйнард специально нанимал. Выписывал из Денвера оркестр. Гости ели, танцевали, и…

— Что «и»? — оборвал его Слотер.

— В общем я слышал это от своего отца, а тот от своего, но он не знал, правда это или нет. Он говорил, что вечеринки иногда выходили за рамки приличия.

— Не понимаю, о чем ты.

Голос Реттига гулко звучал в пустом зале.

— Видишь, как балкон выступает во-он там? Там играл оркестр. С таким мощным деревянным ограждением музыканты практически ничего не видели, что творится внизу. По углам и стенам расположены небольшие выступы.

— Ага, треугольные.

— Верно. А по стенам видишь обитые скамьи?

— Ну, а что в них такого?

— Ничего. Просто слухи, как мне кажется. Говорили, что женщин бросали на эти скамьи, менялись ими, что каждый мужчина мог наслаждаться разными женщинами. Мой дед рассказывал, что были также потайные двери, за которыми парочки искали уединения.

— Это он точно знал?

— Его самого сюда ни разу не приглашали. И никто никогда не смог отыскать потайную дверь.

— Значит, как ты сам только что сказал, все это чистой воды сплетни. Я хочу сказать, что кто-то…

— … кого сюда никогда не приглашали…

— … мог просто насочинять. Но вот жена Бэйнарда?.. Почему — как она мирилась со всем этим? Ты ведь говорил, что она была из высшего общества.

— Только не сказал, что репутация у нее была слегка подпорчена. Но Бэйнарду было на это плевать. Он лишь хотел держать эту женщину при себе. Но вечеринки постепенно становились все более разнузданными. Женщина встретила человека, который нравился ей больше остальных. Одни говорили, что она уехала вместе с ним. Другие же уверяли, что Бэйнард ее прикончил. Но тело так и не было найдено.

— Какая прелесть! Значит, нам придется сейчас заниматься поисками в доме с приведениями? Тогда держитесь все. Гордон, останешься с Аккумом. Мы проверим этот угол. Потом переберемся вон туда. Если кто-нибудь будет пытаться проскользнуть мимо, — кричите. Все готовы?

Полицейские закивали и медленно двинулись вправо, огибая треугольный выступ. Простучали деревянные панели, в надежде, что смогут отыскать потайную дверь. Потом пересекли комнату и прошли в противоположный угол. Затем двинулись по длинной стенке, огибая выступ…

— Пока что ничего. Но у нас еще впереди две стены с выступами, плюс балкон. Ему некуда деваться, мы почти взяли парня. Но будьте осторожны.

В другом дальнем углу также никого не оказалось.

— Понятно, значит, он на балконе. Другого места просто нет.

Все двинулись по узким ступеням. Но всем четверым было одновременно не пройти.

— Так дело не пойдет, — остановил их Слотер.

Полицейские были благодарны ему за вынужденную передышку.

— Реттиг — останешься сзади. Вы втроем поднимайтесь. Реттиг будет двигаться впритирку.

Реттиг с облегчением выдохнул воздух. Остальная троица напряглась: фонари освещали узкий проход.

— А вдруг он наверху какого-нибудь из этих выступов? — сказал один из них.

— Нет. Каким бы он образом туда взобрался?

И в этот короткий миг всеобщей рассеянности, когда все повернулись лицами к пустому залу, все и началось. Сначала — рычание, затем в воздухе, изогнувшись, пролетело тело. Оно соскочило с балкона, — едва заметная, нырнувшая вниз фигура, пронеслась мимо трех полицейских на лестнице и, врезавшись в Реттига, тяжело шлепнулась на пол. Люди на лестнице запаниковали, заорали и посыпались обратно. Слотер услышал рычание и вопль Реттига, старавшегося выбраться из-под навалившихся на него тел. Потом увидел, как Реттиг встает вместе с чем-то, повисшим на нем. Затем, как Реттиг падает на спину, не выдержав тяжести и со всего размаху врезается в ближайший треугольный выступ, старые доски которого потрескивают и постанывают, и как люди бегут к нему, размахивая сетью.

— Где он?

— Здесь, я его держу!

Реттиг продолжал орать. Затем пересекая лучи фонарей, в воздухе пронеслась сеть туда, где он бился с чем-то, насевшим на него и опрокинувшим его на банкетку.

— Боже мой, да отдерите же его от меня! — завопил Реттиг и ударом ноги отбросил рычащую фигуру, которая глухо стукнулась об пол, но урчать не перестала.

Упала сеть. Они его поймали. Руки и ноги, попав в ячейки, с каждым движением запутывались все сильнее и сильнее. Слотер пробрался вперед и увидел, что полицейские катают мальчишку, стараясь поплотнее замотать его шею и голову сетью, чтобы он не смог высвободиться. Он был теперь бессилен, лишь обнажив зубы, похожие на клыки, щелкал ими и рычал сквозь ячейки сети.

Когда Слотер обернулся, то увидел Аккума, ставящего на пол свой чемоданчик и вынимающего шприц.

— Держите его крепче.

— Можешь не беспокоиться, не выпустим.

Аккум вынул какой-то пузырек, проткнул крышечку иглой и потянул за поршень, впуская жидкость в шприц. Затем двинул поршень обратно, пока из иглы не брызнуло. Потом взглянул на Слотера.

— Закатайте ему рукав.

— Смеешься ты, что ли? В этой-то сети? Да я его руку даже пошевелить не смогу…

— Значит, разрежь несколько ячеек, мне необходима кожа. Голая кожа.

— Нет уж, сеть я резать не стану. Лучше разорву рубашку.

И сквозь сеть он принялся выдирать клок ткани. Порвав рукав, он отдернул руку: Натан очень боялся, что мальчишка вонзит ему в ладонь свои клыки.

Аккум протер спиртом кожу и ввел иглу.

Раздался оглушительный звериный вопль, и Аккум надавил на поршень. Потом встал.

— Еще минуту.

— Что это тут за кирпичи? — раздался чей-то голос, и Слотер обернулся. Чересчур много всего происходило…

— Я не…

Он увидел место, куда врезался Реттиг и проломил доски треугольного выступа. И за ним, посветив фонарем, заметил кирпичную стену. Взглянул на распростершегося на банкетке Реттига, державшегося за горло.

— С тобой все в порядке? Парень тебя не покусал?

Реттиг наконец сообразил, что все позади. Он судорожно вздохнул, и проглотил слюну. Потом вытер рот и закивал головой.

— Мне кажется, я просто потерял дыхалку на какое-то время. — Он попытался встать, но поняв, что это ему пока не под силу, повалился обратно на скамейку. — Через минуту приду в себя. Что там за кирпичи?

— Да вон, за твоей спиной.

Реттиг, все еще натужно стараясь наладить дыхание, обернулся.

— Об этом я ничего не знаю. — Он снова сглотнул. — Не думаю, что для них здесь подходящее место.

Слотеру даже не пришлось задавать наводящие вопросы, потому что Реттиг сам заговорил:

— Мне так и показалось, что звук из этой стенки идет более плотный и глухой, чем от всех остальных.

— И что это может означать? — спросил кто-то.

— Замурованную жену Бэйнарда. Я думаю, что теперь мы наконец-то узнали, что с ней произошло.

Вся группа молчала.

Слотер почувствовал, как рядом с ним встал Данлоп. Все взглянули на связанного сетью, находящегося в бессознательном состоянии, мальчишку.

— Такая малявка, а столько всего натворил. Черт, я ведь даже не сознавал, насколько он мал.

Все сгрудились и стали рассматривать паренька.

— Надо отвезти его в больницу, — сказал Аккум. — Слотер, ты тоже поедешь. Реттиг, само собой. Мне необходимо проверить вас обоих.

— Но он меня не касался, — запротестовал Слотер.

— Зато тебя коснулся кот. Если данный вирус похож на бешенство, тебе давным-давно следовало начать делать уколы. Насчет Реттига не знаю. Если его не покусал этот мальчик, то проблем никаких не предвидится.

— Но ведь меня тоже никто не кусал. Только поцарапали и все, — сказал Натан.

— Хочешь попробовать рискнуть?

Слотер покачал головой и сказал, что нет.

— Так я и думал. Не волнуйся. Поедешь в компании. И колоться будешь в компании. Со мной.

— Но ведь тебя никто не кусал.

— Это так. Но с этой окровавленной губищей могут быть всякие неприятности. Я тоже не желаю рисковать своей шкурой. Так, парнишке больше ничего не грозит. Можете его поднять. Держитесь, правда, подальше от его головы.

Полицейские посмотрели на Слотера, усиленно кивавшего головой, пока говорил. Один мужчина взял мальчика за ноги, остальные придерживали плечи, подняли, понесли.

— Боже, да ведь он ничего не весит.

— Так я ведь и говорил. Такой малявка, а сколько шороха… Хватит…

С пустотой в груди и отвратным привкусом во рту Слотер наблюдал за тем, как парнишку несут к лестнице.

— А ну-ка возьмитесь за этот конец сети, пока несчастья не случилось, — приказал он новичку, и тот, подхватив волочившиеся по полу веревки, стал спускаться вместе со всеми.

Слотер держал фонарь перед собой, освещая дорогу. Группа добралась до второго этажа и стала спускаться на первый, и вот уже фары и прожектора ударили в открытую дверь: родители мальчика стояли, наблюдая за темным проемом, рядом с ними стояла женщина из Исторического общества, охранявшего этот дом; за ее спиной виднелся полицейский.

— Осторожнее, — сказал один из полицейских и покрепче взялся за плечи мальчика. — Все. Взял. — И они достигли подножия лестницы и пересекли коридор, подойдя к выходу.

— Реттиг, сообщи той женщине, что мы там обнаружили. Кирпичи могут обозначать дюжину различных вещей, и — ничего важного.

— Но ты ведь так не считаешь…

— Я никак не считаю. Но она должна узнать о нанесенном ущербе.

Они вышли на крыльцо. Мать с отцом подбежали.

— Он..?

— Просто спит, — успокоил их Аккум. — Судя по всему, ему сильно повезло. Держитесь от него подальше. Я не хочу, чтобы еще и вы заразились. Будете навещать его в больнице.

Но слова врача не успокоили родителей.

— Обычная предосторожность, — сказал Слотер. — Нам неизвестно, с какой болезнью мы имеем дело. Давайте-ка положим мальчика на заднее сиденье моей машины, — обратился он к полицейским.

— Подложите под него одеяло, — приказал Аккум. — Потом сожжем его в больнице.

— Столько предосторожностей?

Аккум лишь тяжело посмотрел на Натана.

— У меня в машине есть одеяло, — сказал отец ребенка и побежал.

— Хорошо. Очень хорошо. Нам понадобится ваша помощь.

Все отправились к автомобилю Слотера. Слотер распахнул заднюю дверцу, и отец постелил на сиденье одеяло.

— Спасибо, — поблагодарил его Натан. — Я понимаю, насколько все это… — Он взглянул на плачущую мать, стоявшую чуть поодаль. — Для всех нас тяжело.

Мальчика положили на сиденье. Аккум наклонился, проверяя, все ли в порядке. Оставался он в таком положении довольно долго. А когда вынырнул из кабины, Слотер обратил внимание на его мертвенно бледное лицо.

— Надо поговорить.

— В чем дело?

— Отойдем.

И Слотер с изумлением увидел, что врач направляется к лесу. Он, поколебавшись, нахмурился и задумчиво побрел следом.

— В чем все-таки дело?

— …Я убил его.

— Что?

— Мне надо было догадаться. — Аккум вытер лицо.

— Бога ради, можешь выражаться яснее!

— Снотворное. Мне следовало об этом подумать. Та собака, которую я обнаружил. Я вызвал врача, ветеринара, и тот, когда приехал, лишь мельком взглянув на пса, сразу же ввел ему снотворное.

— Но какое..?

— К тому времени собака находилась в параличе. И порции снотворного хватило, чтобы ее убить. Этот мальчик на заднем сиденье твоей машины уже не дышит.

— Боже мой.

— Теперь ты все понял. Не знаю, как действует и распространяется данный вирус, но в одном я уверен — очень быстро. Может быть, парнишка был уже готов к тому, чтобы его парализовало. Снотворное просто усилило процесс. Убило его.

— Ты не можешь…

— Да нет, черт побери, могу. Мне следовало обратить внимание на этот факт. Я и только я убил его. — Голос прозвучал хрипло, а глаза закрылись. Врача трясло.

Слотер обернулся и увидел, что отец сунулся в распахнутую дверцу.

— Я не… Что-то тут не так, — крикнул он Слотеру с Аккумом.

Слотер увидел, как мать заливается слезами, а отец влезает в машину. Увидел своих ребят, прожектора, скрестившиеся на огромном доме, полицейские машины, женщину, с которой только что разговаривал Реттиг, побежавшую ко входу. Ощущая луну над головой, дрожь Аккума рядом с собой, почувствовал, как закачался его мир, а тем временем какое-то существо там внизу, в парке, начало выть на луну. Данлоп, отступая чуть в сторону, сверкая вспышкой, делал снимки. Но у Слотера даже злости не возникло. И он позволил приятелю продолжать свое дело.

Часть вторая

57

Он был пьян. До дома добрался около часа ночи, но не вошел сразу, а отправился проверять своих лошадок. Потом включил лампочку на крыльце и уставился на охладитель с растаявшим льдом, в котором остались недопитые с утра банки пива. На крыльце валялись пустые. Убрать он ничего не успел. Чересчур быстро стали возникать всяческие неожиданности. Но и сейчас он ничего не стал подбирать, просто поглядел в темноту и вошел в дом. Он направился в гостиную, чтобы добраться до шкафчика, в котором хранился бурбон, но перед этим зажег свет в кухне и увидел еще один охладитель. Да, пиво как-то не шло сегодня, и, хотя Слотер никогда не налегал на виски, этот день доконал его, да, черт, это точно, — доконал. Он понимал, что это будет с его стороны проявлением истинной слабости, но уж раз начал катиться вниз, то хоть тормоза проверь, и, отыскав в холодильнике миску со льдом, Натан кинул несколько кубиков в подвернувшийся под руку стакан и, наполнив его до краев бурбоном, тремя мощными глотками опорожнил посудину.

Его едва не парализовало. Удар был страшный, и, поставив обе руки на раковину и склонившись над нею, он, задыхаясь, стал ждать, пока жгучий поток не осядет на дне желудка. Почувствовав, как напряглись все мышцы живота, Натан вспомнил, что не ел ничего с самого утра и что вполне может выкинуть весь бурбон обратно. Но через некоторое время спазмы несколько прекратились, и ему удалось продышаться. Слотер задрожал, словно его телу удалось достойно перенести жестокую пытку.

Еще несколько секунд он стоял, опершись на раковину. Затем снова налил стакан виски, разбавив его на сей раз водой и отправился в темную гостиную. Он уже пытался сегодня вечером связаться с Мардж, но ее не оказалось ни на работе, ни дома. Слотер хотел было опять набрать ее номер, но было совсем поздно, можно ли в такое время поднимать женщину с постели?.. И все-таки ему был необходим собеседник. Потому что он вспомнил отца и мать ребенка: мужчина плакал и проклинал всех, мать рыдала. Отец кричал, что предупреждал всех, что необходимо быть осторожными и не нападать на мальчика. И как потом они бились.

— Нет, его нельзя трогать!

— Но он мой сын!

— Мне нет до этого дела. Он заразен и может заразить любого, кто до него дотронется. Ваша жена тоже могла заразиться через укус.

Потребовались два полицейских, чтобы удержать мужчину и не дать ему забраться на заднее сиденье патрульного автомобиля. Данлоп снимал беспрерывно. Боже мой, что за бред! Какая дрянь! А когда Слотер пришел в себя настолько, что захотел поговорить с Гордоном, того и след простыл. Его бывший друг вовремя улизнул, совершенно правильно полагая, что снимки у него конфискуют. Натан не знал на сто процентов, смог бы он отнять у Данлопа камеру, но к тому времени его довели до такого состояния, что вцепиться во что-нибудь он бы вполне смог. И Данлоп, оценив ситуацию, решил понапрасну не рисковать и не становиться мишенью для Слотера. А Слотер не захотел примириться с мыслью о предательстве старого товарища и еще некоторое время, разыскивал Данлопа. Родители мальчика уехали домой. Аккум с телом отправился в морг. Полицейские опечатывали дом, с тем, чтобы завтра утром прийти и внимательно его осмотреть. Сам Слотер стоял в темноте рядом со своей машиной и смотрел на поместье. Он снова услышал вой, доносившийся из парка, но он настолько устал и так мерзко себя чувствовал, не говоря уже об обычном страхе, что даже подумать не мог о том, чтобы идти в темноту. Для одного вечера он увидел слишком много и не сомневался, что вскоре увидит и не такое. И хотел лишь одного: добрести до дома и набраться под завязку.

Но под завязку нельзя. Следовало знать меру. Утром придется со многими встречаться и слишком о многом с ними говорить. Данлоп, Парсонз, Аккум, городской совет. И черт его знает, с кем еще. Слишком много их, слишком, и Натан не знал, сможет ли все это выдержать. Он был уверен, например, что городской голова потребует его отставки. Аккум совершенно точно потеряет работу. Черт, да что там работу, — ему запретят заниматься врачебной практикой. Беспечность и неосмотрительность довела их обоих до цугундера. Отец мальчика выдвинет против них обвинения и подаст жалобу.

Аккум уехал с телом. Слотер пожалел, что отпустил его.

— Ну как ты не понимаешь, что я должен узнать, в чем там дело, — умоляюще заклинал его Аккум. А какая разница? Ведь парнишка мертв. Нет, Аккум, конечно, прав: заменить его было некем, да и времени на это не было, а им следовало срочно распознать, каким образом действует этот новый вирус.

Натан отпил из стакана и понадеялся, что Аккум отыщет иные причины смерти мальчика. Что введение снотворного не было смертельным.

Но поверит ли городской совет его заключению?

«Или тебе самому? — подумал он. — А ты сам ему поверишь? Неужели ты настолько доверяешь Аккуму, что?..»

Да, — твердо сказал себе Слотер, — доверяю, и когда зазвонил телефон, он понадеялся, что это Мардж, но это оказалась не она. В трубке не раздалось ни звука.

— Кто это? — повторил Слотер. Но ответа не последовало. Слотер подумал, что, может быть, это Аккум или отец ребенка. — Кто тут..?

Но тут же раздался зуммер и, уставившись на трубку, Натан осторожно положил ее на место. Сделал он это совершенно бездумно, потому что услышал, как бесятся кони у амбара, как они тихонько ржут и храпят. Сквозь сетку и распахнутое окно доносились удары копыт, двигавшихся вначале в одном, а потом в другом направлении. Натан поставил стакан и поднялся со стула. От бурбона он слегка ошалел и прежде, чем двинуться к дверям, постоял, обретая минимальное равновесие и ясность мысли. Войдя в дом, он выключил свет на крыльце, но сейчас зажег его вновь, вышел на крыльцо и огляделся, затем развернулся влево и уставился в темноту возле амбара. Чем-то Натана беспокоила эта ночь, и вдруг он понял, что недостает звуков, издаваемых насекомыми. В траве и кустах всегда можно было услышать скрипение и шуршание. Да, он хорошо помнил, что когда он подъехал и ходил проверять лошадей, все было в порядке: маленькие концертанты звучали в полную силу.

Но сейчас ночь тяжело повисла немотой, за исключением норовистого храпа и ржания лошадей, и Слотер подумал, что, видимо, следовало бы прихватить из дома ружье. Правда, у него с собой был пистолет, и в темноте, и в пределах видимости, он, наверное, попал бы в любую мишень, но… Все-таки с ружьем как-то безопаснее. Хотя, вполне возможно, что здесь никого и нет. Лошади иногда бесятся, услышав в траве змею или почуяв койота, крадущегося с дальней стороны амбара. Обычно Слотер просто успокаивал лошадей или светил фонарем в кусты, и зверь уходил. Однако накаченный бурбоном Слотер все-таки сообразил, что оставив фонарь в доме, на сей раз допустил непростительную оплошность, потому что, принимая во внимание происходящее в городе, тревога лошадей могла означать вещи довольно неприятные. И опасные.

Несмотря на то, что все вокруг было залито лунным светом, Натан быстро вошел в распахнутые двери амбара, чтобы зажечь все огни. Прожекторов было два ряда: один шел по передней стенке амбара, второй — по задней, освещая пересохший пруд, поле возле амбара и дом. Глаза на несколько секунд защипало, пока они привыкали к свету. Слотер смотрел на то, как кони со ржанием галопируют направо, а затем резко сворачивают влево. Они шли кругом, словно с каждой стороны их поджидала опасность, и хотя лошади были еще довольно далеко от ограды, за которой стоял Натан, он разглядел сверкающие безумием глаза и раздувающиеся ноздри.

— Что за чертовщина?

Слова прозвучали раньше, чем он понял, что сам их произнес, и они вместе со звуками лошадиного безумия испугали и озадачили Слотера. Он ни разу не видел такой паники у животных, которых знал, как свои пять пальцев. Когда появлялось что-то, беспокоящее лошадей, они просто отходили от этого места подальше, отыскивая на поле более спокойный участок. Но теперь оба животных храпели, хрипели, ржали, дергались из стороны в сторону и носились галопом. Натан хотел было перелезть через ограду и успокоить их, но тут вспомнил о том, что они могут быть инфицированы. Вполне возможно. Эта внезапная перемена настроения — симптом или может оказаться симптомом. Значит, идти к ним ни в коем случае нельзя.

Но что тогда он мог сделать? Можно предположить, что в темноте их что-то напугало, по крайней мере, он очень надеялся на это. Он любил своих лошадей и не хотел их убивать. Тогда… Тогда надо идти вперед. Натан подумал, что нерешительность является свидетельством его трусости, и тогда он с неохотой вытащил пистолет и заставил себя отправиться вдоль ограды с тем, чтобы добраться до высохшего пруда.

Прожектора заливали светом все пространство на расстоянии пятидесяти ярдов за амбаром. Слотер видел красную глину, кустарник и растущие по склону рядком деревья. Один раз оглянулся в страхе, что кто-нибудь может выползти из-за амбара, и затем медленно двинулся к ближайшему краю оврага.

На дне никого не оказалось — лишь красная глина, булыжники, и ветви, которые он сам накидал, чтобы остановить эрозию. И все равно, он чувствовал, что нечто там есть. В поле все также неистово носились, фыркая, лошади, и Слотер не знал, как ему поступить. Будь это обыкновенное нормальное лето, он без особых опасений, пересек бы овраг и вылез с другой стороны, чтобы проверить кусты на противоположном берегу. В конце концов, что могло причинить ему вред? Но события, происходящие в городе, заставили Натана основательно подумать. С определенной точки зрения он больше не мог доверять ни единой живой душе. Ему была невыносима паника лошадей, их непонятная агония. Но надо было как-то прекратить их безумие, поэтому он стал спускаться в овраг, но тут услышал потрескивание ветвей. Слева от него, в кустах, там где лучи прожекторов терялись в темноте. Натан отступил обратно к краю, и двинулся по верху, вглядываясь во тьму. Взведя курок револьвера, он все не мог понять, откуда шел звук: из ближних кустов или из более отдаленных? Затем зашуршали ветви чуть дальше влево, и Слотер немного расслабился, поняв, что нечто удаляется. Тут же кусты затрещали совсем рядом и дальше влево, и Натан сообразил, что тварей там явно несколько. Тело болезненно напряглось, и он с трудом боролся с искушением поддаться панике и рвануться отсюда прочь, как лошади. «Держи себя в руках. Обыкновенные койоты. Ага, ага, обыкновенные… Только почему ты никак не можешь нормально продышаться?» Услышав очередное потрескивание ветвей и не в силах более притворяться перед самим собой, будто ничего не происходит и никто не приближается, он отреагировал совершенно инстинктивно. Выстрелив в воздух, Слотер увидел худощавую фигуру на четырех лапах, покрытую мехом, продирающуюся прочь он него сквозь кустарник. Затем в поле его зрения появились еще две твари, и когда одна из них начала приближаться, он заорал во всю мощь легких. А может и не заорал, а ему просто показалось, так он до конца и не узнал. Услышав какой-то шум на дне пруда справа от себя и еще движение возле дальнего от него края амбара, Натан ринулся к дому, держась как можно ближе к ограде. Лошади мчались галопом внутри параллельно ему и под конец свернули и побежали к центру поля. Слотер летел, не останавливаясь, не оборачиваясь, хотя и слышал движение за спиной, задыхаясь, хватая ртом воздух, и вот он, наконец-то, дом. Натан влетел и грохнул дверью, запирая ее на засов. Кинувшись через гостиную в кухню, он запер и черный ход. Позакрывал все окна. Опустил задвижки и шторы и, с трудом глотая воздух, рванул трубку телефона.

— Алло? Пффу…

— Реттиг, это Слотер. Бери Хэммеля и приезжай сюда.

— Шеф? Это вы? Я пффу…

— Реттиг, поменьше вопросов, побольше действия. Жду.

— В участке? А который час?

— У себя дома. Быстрее, мне нужна ваша помощь.

Слотер еще раз повторил приказ и грохнул трубкой, слыша, как невыносимо жалобно ржут кони. Подойдя к окну, выходящему на поле, он хотел было поднять жалюзи, чтобы взглянуть, почему животные так странно плачут. Но тут зазвонил телефон, и Натан в ужасе замер, держа одну руку на планке жалюзи и глядя на трезвонящий аппарат. Чертов Реттиг! Что там у него стряслось. Но когда он пересек комнату и схватил трубку, то не услышал ничего: мертвая тишина.

— Чего ты от меня хочешь! — заорал Натан в микрофон, но ответом была все та же полная немота. И вновь зазвучал отбой, и Слотер выскочил на кухню, услышав царапанье по входной двери, а также — странно — ржание всего лишь одной лошади. Он повернулся ко входу лицом, держа наготове револьвер, но тут же отошел к боковому окну, выглянув в поле. Но тут и вторая лошадь прекратила ржать, и Натан кинулся к двери, но царапанье прекратилось и все стихло…

58

Данлоп положил трубку. Он сидел за столом в комнате, в своем номере; перед ним были раскиданы записи и заметки, камера и магнитофон лежали здесь же. Сигареты почти кончились. Он тяжело взглянул на пинтовую бутыль виски, которую он оставил здесь этим утром. Несмотря на то, что тело корчили судороги, Гордон стойко держался, запретив себе пить. Хотя подобных обещаний он давал самому себе превеликое множество, на сей раз Данлоп решил во что бы то ни стало сдержать слово. Из парка он пешком дошел до своего отеля. Заметив, что отец с матерью мальчика уезжают, что судебный эксперт отчалил с телом в морг, Гордон понял, что Слотер в скором времени обратит свое милостивое внимание на него. Ведь он слишком много узнал за сегодняшний день. И даже сделал несколько снимков: безутешные родители, мертвое тело ребенка и коронер с выражением такой вины на лице, что сам его образ казался проклятым. Данлоп понял, что осквернил дружбу. Слотер будет чувствовать себя запуганным и преданным, и Гордон не хотел с ним связываться. Подобного крутого репортажа у него не было уже многие годы. С того самого времени, как он в последний раз приезжал в Поттерз Филд. И если положение в городе и дальше будет ухудшаться, а Данлоп прекрасно понимал, что именно так оно и будет, — то репортаж может попасть в десятку лучших этого года, а он не собирался ставить свое возвращение в журналистику под угрозу. Вот поэтому и сбежал с места преступления и в изнеможении добрался до своей комнаты. Трясущимися руками открыл крышку камеры, осматривая номер в поисках тайника для пленки. Нет, в комнате нельзя — чересчур явны все возможные места. Тогда Гордон вышел в коридор и спрятал кассету за картиной, прикрепив ее изолентой. Магнитофонную ленту укрыл за другой картиной. Все голоса, начиная с того момента, когда поисковая партия вошла в зал на третьем этаже и заканчивая горестными воплями родителей, обвинявших коронера в нерадивости, были записаны. Да, у него на руках оказались все ценнейшие для него как для журналиста детали, и он не собирался так просто с ними расставаться. Слотер мог, конечно, прийти, чтобы их отобрать, но ему это не удастся.

Возвратись в номер, Гордон запер дверь на ключ, и вот тогда его глаз остановился на бутылке бурбона. Он двинулся по направлению к ней, взял и отвинтил крышечку, но внезапно остановился. Нет, если дать себе волю, то снова можно очутиться в болоте по горло. Всю удачу, которая у него когда-то была, он уничтожил пьянством. Но на сей раз этого не случится. Сейчас он должен стать победителем. С самого утра у него во рту не было ни единой бурбонной росинки, — а такое случилось впервые за многие годы, но раз уж он столько страдал и выжил, то вполне сможет пострадать еще немного. Не пить еще ночь. Пришедшая на ум мелодия — аккомпанемент к этим словам — заставила Данлопа рассмеяться. Выдержи сначала час, затем другой. Похоже, именно так начинают свое, как говорят, вполне успешное, лечение Анонимные Алкоголики. Но, разумеется, для начала следовало выдержать свой первый пыточный час.

Но хотя он и смеялся, но руки у него все-таки тряслись, и Гордон поставил бутылку возле телевизора. Пройдя по коридору в ванную, он выпил воды, затем разделся и встал под душ, это помогло облегчить страдания. Горячая струя воды сняла с него напряжение, но после этого Данлоп почувствовал себя совершенно ослабевшим и вновь стал мечтать о выпивке. От стаканчика его может совсем развести, но именно этого ему по-настоящему и хотелось. Тяга и отвращение. Он надел свежую пару белья и новую рубашку. Почему — сам не понял. По идее надо было бы отправиться спать. «Но может быть лучше пройтись?» — спросил он себя. Но не сделав ни того, ни другого, Гордон сел за стол и начал набрасывать первый черновик: просто мысли по поводу того, что было запечатлено на пленке и магнитофонной ленте. Он курил и записывал впечатления, просто наносил на бумагу слова, без всякой системы и логики, наблюдая за тем, как трясется рука, а написанные фразы напоминают следы куриных лап, настолько неразборчивые, что их практически невозможно читать. Почему бы не позволить себе всего лишь стаканчик? Укрепить руку, и… помочь справиться с непосильным пока заданием? Нет. И отведя взор от соблазнительной пинты бурбона, Данлоп продолжал курить и писать.

Через какое-то время он понял, что должен немного поспать. Выключив свет и вытянувшись на постели, он постарался собрать всю свою волю и попытаться расслабиться. Напряженно трясясь, он начал расслаблять мышцы ступней, ног, туловища, постепенно подбираясь к голове. Видимо, он все-таки устал намного сильнее, чем предполагал, его сознание отключилось до того, как волна расслабления затопила голову. Проснулся Гордон, как сам потом понял, через полчаса, едва не заорав в полной темноте, но вовремя осадил себя. Осознав, что сидит на краю кровати и потеет, заставил себя встать и включить свет. Увидел, как в распахнутое окно влетают насекомые, прислонился к стене и потер лоб. Ему снова привиделась эта странная фигура, получеловек, увенчанный рогами — частично мужчина, частично олень, частично кошка, и черт его знает, что в нем еще было намешано. И гротесковая борода, которую он увидел, когда верхняя часть туловища повернулась в сторону, лапы поднялись, а круглые глаза взглянули прямо в душу Гордону. Это было кошмарно. И даже больше — гипнотически, властно, это напоминало магию, словно каким-то образом это существо ждало именно Гордона, притягивалось к нему, и в один прекрасный день они должны были бы встретиться. Данлоп был напуган им, загадочностью самого его существа. Что с ним происходит? Если эта тварь и дальше будет мерещиться, то свои дни он закончит в психушке. Да, собственно, не в психушке дело. В ней он уже бывал. Главное, что надо было отделаться от кошмара. Гордон не знал, как дошел до подобного состояния и как справиться с ним.

Он хотел с кем-нибудь поговорить, поделиться, но не знал, кому позвонить. Пройдя через комнату, схватил телефонную трубку и в полном изумлении услышал свой голос, говоривший оператору, чтобы тот соединил его с номером Слотера. Он очень боялся того, что может ему наговорить Натан.

Пока слышались гудки, Данлоп хотел было повесить трубку, но Слотер ответил, а Гордон внезапно понял, что не может произнести ни слова.

— Кто это? — спросил Натан и повторил фразу. Данлоп ждал, парализованный и безгласный. — Кто тут..? — испуганно вскрикнул Слотер, и Данлоп швырнул трубку на рычаг.

«Глупо, как глупо! Да, что же с тобой такое?» — думал Гордон. Но он прекрасно знал, что с ним, хотя и не в силах был в этом себе признаться. Ему было стыдно за сегодняшнее поведение, он раскаивался в том, что совершил, был смущен. «Что же ты намереваешься делать? — думал он. — Неужели отдать свои классные снимки и отменно записанную кассету? И отказаться, таким образом, от своего репортажа? Нет, разумеется, нет. Правильно, очень верное решение. Потому что испытываемый тобой стыд — это просто еще одна тропинка к неудаче. Ведь не твоя же вина, что мальчик умер. Ты просто должен об этом написать. Можешь, сколько влезет, ощущать стыд, но не вздумай отказаться от статьи, эмоции не имеют ничего общего со способами заработка денег для пропитания. Эмоции — роскошь».

Данлоп понимал, что прав и все же продолжал тупо смотреть на телефонный аппарат. Несмотря на разорванные дружеские отношения со Слотером, ему все же необходимо было с ним поговорить, как-то сгладить впечатление от собственного предательства, и сделать так, чтобы ни в коем случае самому не отказаться от написания задуманной статьи. Он в течение десяти минут обдумывал предстоящий разговор и, наконец, решившись, снова поднял трубку. Сообщил оператору номер и терпеливо выслушал положенную порцию гудков. На сей раз Слотер был в ярости.

— Да, черт побери, Реттиг, в чем дело? Я же сказал, приезжай побыстрее. — Данлоп молчал. — Чего ты от меня хочешь?! — заорал Натан злобно. Гордон положил трубку. Вряд ли удастся склонить к сопереживанию человека с таким голосом. Ладно, подождем утра. Он выкурил последнюю сигарету и взглянул на свои записи, а затем сделал нечто такое, чего раньше не совершал никогда, потому что даже не смел помыслить об этом. Выведенный из равновесия своим жутким сном, держа в голове образ этого существа, стараясь отыскать угол, под которым видение выявлялось бы отчетливее, смотря ему прямо в лицо круглыми немигающими глазами, Данлоп, словно принуждаемый к этому какой-то чужой волей, вовсе не желая этого, начал работать — пассивно, нехотя, набрасывая чудовищный портрет.

Он смотрел на него, поглощенный бездонными глазами. Все смотрел и смотрел, не в силах отвести взгляд. Почувствовал, как темнота в мозгу начинает проясняться, а слабость куда-то исчезает. Но потом вновь возвращается с новой силой. Несколько бесконечных минут он боролся с вожделением, боролся изо всех сил, но в конце концов признался, что все бесполезно. Столько продержаться! Это ж надо — целый день, значит, будут и другие дни, но сейчас… Он протянул руку к бутылке.

59

Аккум раздвинул разбитые края губы и ввел в открытую рану иглу. Ужалило, ко всему прочему, он слишком быстро нажал на поршень, и ткань лопнула от напора лекарства. Единственное, за что он себя похвалил, что успел задержать дыхание и не проглотил жидкость, тоненькой струйкой растекшуюся по губе. Вакцина против бешенства для людей изготавливается из крови тех, кому были ранее сделаны прививки против этой болезни. Она поможет его организму выработать необходимые антитела и в совокупности со вторым видом лечения выжить, не поддавшись инфицированию этим непонятным вирусом. Поморщившись, Аккум вытащил иглу. Положив шприц на стол, он расстегнул брюки, уронил их на пол, стащил трусы и, взяв второй шприц, ввел иглу в ягодицу. Эта инъекция тоже содержала вакцину против бешенства и можно было не делать себе уколов до завтрашнего дня. Но даже эти меры не успокоили врача, потому что если сегодня он морщился, вытаскивая иглы, то завтрашние инъекции окажутся еще более болезненными. И дело будет уже не в сыворотке, а во втором виде лечения — противовирусной вакцине. Любой, кто пробовал ее, знает, что это такое. Изобретенная англичанином по фамилии Сэмпл, она состояла из вируса водобоязни, извлеченного из мозгов кроликов, мышей и крыс, их вирус впоследствии был убит выдерживанием тел в термостате с карболовой кислотой. Мертвые клетки помогали иммунным процессам, происходящим в организме. Безвредные сами по себе, они способствовали все возрастающему отторжению еще не окрепших живых клеток, подверженных заражению. Но самое неприятное было в том, что помочь могла лишь серия уколов. Четырнадцать — минимальная доза, эффективнее всего — двадцать один укол. Ежедневное впрыскивание в мышцы живота брюшной полости. Уколы делались по кругу, потому что были настолько мучительны, что мышцы не выносили впрыскиваний вакцины в одно и то же место. Конечно, перетерпеть первые пять-десять можно было без особого труда, но последние обычно заставляли человека сильно страдать, поэтому Аккум старался о них не задумываться.

Но выбора у него не оставалось. Правда, если он действительно случайно заразился, то болезнь убьет его, несмотря ни на какие прививки. Всего два человека в мире выжили после заражения вирусом бешенства, да и то оставались сомнения, действительно ли они были инфицированы, потому что симптомы сильно смахивали на энцефалит. Болезнь была настолько опасной, что даже прививки могли не спасти. И все-таки Аккум считал, что выбора у него нет. Даже такие довольно редкие реакции на введение вакцины типа лихорадки или паралича казались полной ерундой по сравнению с неминуемой смертью. Словом, начало лечения не избавило Аккума от страхов. Собаке были сделаны все необходимые прививки, но это ее не спасло.

И скорбь также осталась. Аккум думал о мальчике, чье тело распластано на столе в морге, о том, что ему следовало предвидеть подобный результат применения снотворного. Еще и родители… Как перед ними оправдаться? Он до сих пор слышал хриплые вопли матери. Есть только один путь: ему придется сделать все возможное, чтобы выяснить природу и механизм действия нового вируса, чтобы спасти от него как можно больше людей. Когда-то он был знаменитым патологоанатомом. Это было давно, еще на Востоке, перед нервным срывом. Теперь он должен доказать, что не зря числился среди самых лучших специалистов. Именно так и не иначе. Ты считаешь себя очень крутым? Так докажи. Настало время.

Он натянул брюки, застегнул ремень и, размышляя о предстоящей работе, вышел из кабинета. Скоро должен подъехать Оуэнзс мозгом собаки: его следовало сравнить с результатами вскрытия, которое предстояло произвести Аккуму. Через некоторое время он сделает анализ на нахождение тел Негри в своем организме. Необходимо было провести более серьезное исследование, в котором тонкий мозговой срез обрабатывался светящейся флюоресцентной сывороткой против бешенства и изучался в ультрафиолетовом микроскопе. Во что бы то ни стало, Аккум должен был взглянуть на эту заразу. Чтобы наблюдать за вирусом, он собирался заразить полдюжины новорожденных мышей частицами мозга мальчика. Аккуму даже хотелось с помощью электронного микроскопа нарисовать картинку вируса. Вскрыв тело мальчика, он поймет, почему паралич наступает с такой скоростью и почему снотворное лишь ускоряет смертельный процесс.

Идя по коридору, он ловил на себе пристальные взгляды медсестер. Что ж, значит о нем все уже известно. «Как же быстро распространяются сплетни в нашем деле», — подумал Аккум. Люди смотрели на него как на врача, совершившего губительную для пациента ошибку. Тогда Аккум заставил взять себя в руки. Ведь могло же быть так, что все просто напуганы неизвестной болезнью?.. Или их удивило мрачное выражение его лица?.. В любом случае он не собирался их об этом спрашивать, а если они сами знали, что такое хорошо, а что такое плохо и держались от него подальше — что ж, тем лучше. Для него и для работы.

Добравшись до дверей, ведущих в подвал, Аккум подумал о том, что следует приготовить инъекции для Слотера, матери мальчика, искусанного мужчины, и владельца собаки. Он стал в последнее время слишком многое выпускать из вида. И самое главное — ему страшно хотелось спать. И есть — в последний раз Аккум ел этим утром. Что ж, придется обо всем позаботиться и все сделать — такова жизнь — самому. С помощью Оуэнза он выкроит время на то, чтобы обзвонить всех нужных людей, вызвать их сюда и сделать им уколы. Но в первую очередь — и это было понятно — ему хотелось выяснить, что именно убило мальчика.

Добравшись до подвала, Аккум прошел в «прихожую». Вымыл руки, надел маску, резиновые перчатки и лабораторный халат. Чтобы избежать любой неожиданности, он даже надел на ноги бахилы, и когда понял, что сделал все, что положено, вошел в морг.

Зеленые кафельные стены, флюоресцентные лампы под потолком, отраженные и перекореженные сверкающим кафелем, стальные раковины, инструменты и — наконец — столы с отводами. Всего три, поставленные боком один за другим и на третьем остановился его взгляд: там под простыней виднелась небольшая выпуклость. Чье-то маленькое обмякшее тельце. Аккум медленно и сосредоточенно двигался к нему, он с трудом дышал сквозь скопившуюся на внутренней стороне маски влагу. Затем остановился и острожно приподнял простыню, открыв обнаженное тело. Такое маленькое и такое истерзанное с огромным количеством синяков и ссадин — следы того, через что пришлось пройти этому мальчику. На распухших губах запеклась кровь, рот был слегка приоткрыт, и обнажились передние с какими-то дефектами зубы. Но несмотря на все это, мальчик был очень красив. Бледный блондин с ангельским, невинным личиком. Впервые Аккум имел дело с тем, кого сам пытался лечить. До этого у него никогда не было ни единого пациента. Он потому и стал коронером, что не желал нести ответственность за больных, хотел освободить себя от обязательств перед живыми. Да, это он сам выбрал себе дорогу. И сегодня весь этот груз рухнул ему на плечи, — он должен был держать ответ за происшедшее и, потянувшись за скальпелем, он на мгновение застыл, чтобы приглушить малейшие эмоции. Секунда прошла, и он взял скальпель, которым обычно пользовался, чтобы срезать скальпы. Сделав глубокий вдох, он наклонился ниже, выбирая точку, с которой лучше начинать скальпирование, и тут глаза возле его лица мигнули и уставились на него. Но невинности в этих глаза не было ни капли, они казались такими же старыми и холодными, как и любые другие, в которые Аккуму приходилось смотреть, и они, не мигая, разглядывали его. Пока поднималась маленькая ручка, врачу показалось, что комната повернулась вокруг своей оси, а его собственная ладонь взметнулась ко рту, спрятанному под маской. Он чудом не заорал, и, пошатнувшись, отступил от поднявшейся руки. Мальчик сел на столе и, искоса взглянув на Аккума, вдруг подобрался. Аккум вспомнил старого Дока Маркла. И когда мальчик прыгнул на него, то первым движением врача было отпихнуть его от себя, но забыв, что в его руке зажат скальпель, он со всей силы воткнул его парнишке в обнаженный животик. Брызнула кровь.

60

Мардж оставалась на посту в полицейском участке до тех пор, пока не закончилась охота в поместье. Она ничем не могла помочь там, наверху, но зато здесь подменила полицейского, ответственного за связь, чтобы он мог прибыть на место: Натан настаивал на том, чтобы располагать всеми офицерами. Мардж по крохам собирала информацию, доносящуюся из динамика, и, когда, наконец, поняла, чем закончилась история, то едва сдержала рыдание, готовое вырваться из горла. Не нужно было Натану посылать за людьми, на которых он надеялся, ибо в самый ответственный момент они ничем не смогли ему помочь. И ее не оказалось рядом. Мардж сидела, вытирая слезы, мать и отца мальчика она хорошо знала, училась вместе с ними в школе. Они жили всего в двух кварталах от ее дома, и она частенько захаживала к ним в гости, обязательно принося их сыну гостинцы. А вот теперь мальчик мертв, и Мардж рыдала. Когда вернулся полицейский, которого она подменяла, Мардж все еще плакала, и он не отпустил ее домой до тех пор, пока она не успокоилась.

— Тебе необходимо поспать, — сказал мужчина, но они оба понимали, что это не так просто, — сегодня в городе будет немало людей, которые вряд ли смогут заснуть. Мардж поблагодарила полицейского за заботу и вышла из участка. Напоследок он предложил проводить ее до машины, но Мардж подумала о вызовах, которые останутся без ответа и сказала, что не стоит. После пяти лет, проведенных вместе с Натаном, она прекрасно знала цену порядку и была уверена в том, что с ней все будет нормально.

Она дошла до стоянки автомобилей, находящейся за зданием участка, проверила, нет ли кого-нибудь на заднем сиденье ее машины, только после этого села в кабину и отъехала. Полночь субботнего вечера. Мардж думала, что на улицах, как обычно, будет полно машин и людей и больше всего возле баров, особенно в пригородах, куда в поисках развлечений съезжаются молодые рабочие с ферм и ранчеро, но нынешнее безлюдье в городе ее почему-то не удивило. Ей навстречу попалось лишь несколько древних автомобилей, грузовичков-пикапов, лишь возле бара она увидела пару мужиков, прихлебывающих пиво из банок. Вечер больше напоминал не начало нормального уик-энда, а тихий вторник, и Мардж решила, что, по всей видимости, по городу вовсю ползут слухи. Если так, то беда пришла не только в город, но и в долину. Весь день ей приходилось выслушивать сообщения о зарезанной скотине на дальних фермах. Она поняла, что ранчеро, чтобы не терять свои деньги, остались на фермах выслеживать хищников, и больше не удивлялась тишине, царящей на улицах. Проезжая по пригороду, Мардж также заметила, что несмотря на столь поздний час, во многих домах зажжен полный свет, и это тоже показалось ей ненормальным. Как ей хотелось поговорить с Натаном, но Мардж понимала, что сейчас он занят и ему не до нее. Но оставаться дома в одиночестве ей было невмоготу. В голову моментально пришла нужная мысль: мать и отец мальчика. И, подъехав к своему дому, она не стала останавливаться. Промчавшись через два квартала, она решила посмотреть: если в доме будет гореть свет, она войдет и попробует их утешить.

И, разумеется, в доме горели огни, оба крыльца — и переднее, и заднее — были ярко освещены. Мардж увидела грузовичок водопроводчика, стоящую за ним машину. Значит, и отец и мать мальчика дома. Остановившись рядом с домом, Мардж заколебалась: а не будет ли ее вторжение выглядеть чересчур наглым? Ну уж раз она зашла так далеко, то нет смысла останавливаться на полпути, ко всему прочему она чувствовала себя обязанной, ответственной. «Это мой долг», — думала Мардж, вылезая из машины. Стараясь всмотреться в огни, бьющие из окон, она услышала шуршание сверчков, а, услышав голоса, подумала, что, видимо, еще кто-то пришел выразить соболезнования. Но голоса были чересчур громкими для соболезнований: кричали двое мужчин. Затем раздался вопль, прохладный ночной воздух как будто застыл, а сверчки замолкли. На крыльцо в полной панике кто-то выбежал. Мардж встречалась с этим человеком, — он жил по соседству. Он в ужасе уставился на вновь прибывшую.

— Боже, да она сошла с ума!

— Что?

Но она уже услышала рычание и едва не сорвалась с места, однако заставила себя двигаться как можно медленнее, и тут выходящее на крыльцо окно в гостиной разлетелось вдребезги, и сквозь осколки стекла из него вывалились два борющихся тела. Они извивались и бились друг с другом. Отец и мать: мать рычала, отец кричал, и тут женщина изловчилась и навалилась на мужчину сверху, разрывая его лицо и тело ногтями и полосуя зубами. Мардж понадобилась всего лишь секунда для того, чтобы прийти в себя, и она побежала к крыльцу.

— Вы должны мне помочь скинуть ее с его тела!

— Но ведь она сошла с ума!

Позже Мардж вспоминала, как в тот момент она горевала о том, что рядом не оказалось Натана, который мог ей сказать, что она все сделала правильно и, главное, вовремя, когда каждая секунда решала все. Она толкнула мужчину, спрятавшегося, было, за ее спиной, и заорала:

— Да помогай же! — а сама стала оглядываться по сторонам в поисках чего-нибудь, что могло бы остановить взбесившуюся мать. Нельзя было просто схватить ее, подвергаясь опасности быть укушенной, как это случилось с мужем. Поэтому, когда она увидела в одном из углов крыльца нечто подходящее, то не смогла удержаться, чтобы этим не воспользоваться. Судя по всему, Уоррен за день до смерти играл с этим. Мардж страшно не хотелось прикасаться, но слишком уж отчаянно взвыл в тот момент отец мальчика, и Мардж ничего другого не оставалось. Поскользнувшись на разбитом стекле, она подобралась совсем близко к полосующей жертву матери и, подняв высоко над головой бейсбольную биту, подумав в тот момент о Натане, размахнулась и стукнула женщину по голове.

61

Слотер подождал, пока они зажгут свои фонари. И только после этого вышел на крыльцо.

— В чем дело-то?

— А как ты думаешь, мне бы этого знать не хотелось?

Полицейские были одеты в джинсы и спортивные рубашки, пояс каждого охвачен ремнем с кобурой. Увидев, что в руке Слотер револьвер, они, подходя ближе к ограде, на которую он указывал, вытащили свои.

— Посветите.

И лучи заметались над полем, перекрещиваясь.

— Но я ничего не понимаю, — сказал Реттиг.

— Главное, не подставляй спину. Там что-то есть. Черт, оно даже поднималось на крыльцо.

Слотер взобрался на ограду и стал светить на поле, полицейские подошли вплотную к нему и тоже перелезли. Затем все вместе двинулись через поле.

— На твое крыльцо?

— Вот именно. — Слотеру вовсе не хотелось объяснять, что он просто запаниковал и, кроме единственного выстрела в воздух, больше не сделал ни одного, что не выдержал и заперся в доме от того, кто был там, на крыльце. Сейчас, с двумя товарищами рядом, он чувствовал себя в большей безопасности, но не в силах был избавиться от беспокойства и надеялся на то, что они не станут задавать слишком много вопросов.

— Но что это? — повторил Реттиг.

— Говорю же, что не знаю. Я просто не видел.

— Но ведь оно было на твоем крыльце.

— Когда я услышал, что оно взобралось на крыльцо, я как раз говорил с тобой. А когда подбежал, то его и след простыл.

Слотер наконец сообразил, что именно искал здесь на поле и понадеялся на то, что оказался неправ. Если он окажется неправ, то с легкостью признается в том, что запаниковал. Но луч фонаря выхватил из темноты два павших тела, и он зашагал к ним, приминая редкую коричневатую траву.

Остановившись, он с ужасом смотрел, — они были так изувечены, что…

— Какая-то паскудная тварь была здесь, да… Мне очень неприятно, шеф.

— Лошади. Это все, что я…

Он двинулся к оврагу.

— Троих я слышал в тех кустах. Двоих засек возле амбара…

— Эй, шеф, подожди-ка.

Ладонь Реттига легла Слотеру на плечо. Натан стряхнул ее.

— Эти проклятые…

— Подожди. Мы ведь даже не знаем, с чем имеем дело, против кого идем. Ты говоришь, их было пятеро?

Слотер постарался вспомнить образ, промелькнувший в кустах.

— Похожи на рысей.

Полицейские, не мигая, смотрели на него.

— Ты видел пятерых?

— Я понимаю, что это звучит бредово, но…

— Мне на это наплевать. Хотя, конечно, рыси охотятся не стаями, но всякое может случиться. Я о том, что мы не можем отправиться туда втроем. Нам понадобится помощь. И освещение.

— Хочешь подождать восхода солнца? Ты чего? Да они же задолго до этого сгинут — и все.

— Можно пригласить профессионала, чтобы выследил.

— Да кого, черт побери? Времени же нет.

— Прошу прощения, шеф, но я пас.

Слотер взглянул на Реттига, потом перевел взгляд на Хэммеля.

— А ты?

Хэммель пожал плечами.

— Похоже, тебе тоже сказать нечего.

— Обещаю, что буду смотреть и учиться.

— Не сомневаюсь.

Он смотрел на Реттига. Потом повернулся к затененному оврагу. Несмотря на фонари и луну, он почти ничего не видел, и на смену ярости вновь пришел страх.

— Хорошо. Вы правы. Только дурак мог предложить идти сейчас туда. Просто, увидев трупы лошадей…

— Можешь не сомневаться, шеф, мы в любом случае доберемся до того, кто это сделал. Но не сейчас.

Пора было уходить отсюда.

— Слушайте, а что же делать с лошадьми?

— Да оставь ты их. Теперь-то какая разница…

Слотер слышал, как полицейские идут за ним следом и, взобравшись на ограду, он снова услышал телефонный трезвон. «Кто бы ни звонил, — подумал Натан зло, — он должен знать, что мы остановили эту нечисть». Он, проклиная все на свете, помчался к дому, но, схватив трубку, вдруг почувствовал, что мозг отказывается воспринимать доносящиеся слова. Натану показалось, что последние несколько дней никогда не закончатся.

62

Он мчался по коридору под пристальными взглядами медсестер. Толкнув дверь, ворвался в «прихожую», и, пробежав ее, оказался в прозекторской. Морг напоминал бойню. Везде кровь, разбитое стекло и разбросанные инструменты. Аккум навалился на «разделочный стол». По всему халату шли кровавые пятна, маска тяжело повисла, прилипая к шее. Лицо его было неестественно белым. Выглядел он так, словно был смертельно болен, руки его тряслись. Стоящий возле него человек в уличной одежде выглядел ничуть не лучше.

Оуэнз. Слотер припомнил ветеринара, с которым время от времени встречался и который, несмотря на отменно выполняемую работу, был постоянно хмур.

Они повернулись в его сторону, Слотер огляделся, почувствовал запахи химикалий и сладковатый — засыхающей крови. Он ничего не понимал и только набрал в легкие воздух, чтобы задать вопрос, как его опередил Аккум.

— Я снова убил его.

Слотер взглянул сначала на него, затем на Оуэнза. Он был озадачен и не скрывал этого, подходя ближе.

— Слушай, ты, пожалуйста, попытайся успокоиться. По телефону твой голос звучал так, словно у тебя нервный срыв.

— Но я его убил.

— Я знаю, ты мне уже все по телефону сказал. И там, еще возле поместья, тоже говорил. Но откуда ты мог знать, что его убьет снотворное. А что это за кровища? Что-то не пойму, что же здесь произошло.

— Боже Всемогущий, неужели ты меня не слышишь? Я только что его убил.

Слотер повернулся к Оуэнзу.

— Что с ним такое?

— Это здесь. Вам лучше самому взглянуть.

Оуэнз с трудом произносил слова. Он указал на дальний конец комнаты, за последний стол, туда, где по стене на пол стекала струя крови. Слотера охватило дурное предчувствие. Он пошел туда, и возле стола Натан увидел лужу крови и, хотя и не хотел, но все-таки решился и посмотрел за угол, где разглядел на полу маленькие ножки. Тогда он наклонился ближе и увидел труп мальчика, чей живот был располосован, а лицо было просто страшное — безобразное, перекошенное и дьявольски злобное.

— Черт, да ведь ты его на куски разрезал!

Слотер развернулся и сверкнул глазами.

— Ты ведь сказал, что он умер еще в поместье!

— В этом не было никаких сомнений. Клянусь своей репутацией…

— Клянусь репутацией!..

— Не придирайся к словам. Я сделал все положенные тесты: мальчик был мертв.

— Хорошо, тогда он…

— Воскрес из мертвых и попытался на меня напасть.

Слотер не понял ничего, в словах Аккума не было смысла.

Натан тупо смотрел на врача. Только через какое-то время до него дошло то, что тот сказал, и он отступил на шаг от Аккума.

— Черт побери, ты действительно сломался. Свихнулся.

— Нет. Выслушай меня. Ты не так меня понял, я не то хотел сказать…

— Надеюсь, черт…

— Я хотел сказать, что паралитическая фаза болезни, видимо усугубляется снотворным.

Слотер стоял молча, не реагируя.

— Вероятно, он был в таком бессознательном состоянии, что признаков жизни как бы нельзя было обнаружить.

— Да что ты лепишь? Мы что, читаем Эдгара По?

— Пожалуйста, не перебивай. Я ведь проверил сердце и дыхание, даже смерил температуру, когда приехали сюда. Все результаты оказались отрицательными.

— Сканирование мозга?

Я же сказал, что сделал все, что полагается в подобных случаях. И насколько я это видел, мальчик был мертв. Положив его на стол, я хотел было приняться за работу, и тут он открыл глаза и схватил меня. Я…

— Давай-ка помедленнее. По одному факту за раз. Значит, выходит так, что парень впал в кататонию. Так? Ты мне это хочешь сказать?

— Это могло, вполне могло произойти. Такое случается, правда, крайне редко. Бывали случаи, когда пациента объявляли мертвым, а он приходил в сознание на столе в морге.

— Боже, сканирование мозга…

— Послушай ты меня: годами считалось, что остановка сердца является бесспорным доказательством человеческой смерти. Затем выяснилось, что человеческое сердце способно биться настолько слабо, что мы его можем и не услышать. Тогда стали делать другие испытания. Температура тела. Мозговые ритмы. На самом деле мы до сих пор не имеем полного представления о том, когда же человек умирает на самом деле. Человеку, предположим, делают операцию. Все сначала идет хорошо, но затем вдруг отказывают и сердце и мозг. Итак, он мертв. Но вдруг через пять минут все функции восстанавливаются. Вот как, почему это происходит? Можешь мне объяснить? Я, например, не могу.

Слотер смотрел на него. До него слова Аккума доходили с трудом.

— Хорошо, давай предположим, что твои аргументы верны. Прошло действие снотворного, которое, скажем, убрало признаки паралича.

— Он меня схватил. Мы боролись. Я ведь знал, что не должен допустить, чтобы он меня искусал. Неважно, что он маленький. Я не мог ему позволить вцепиться в меня. Он прыгнул, а у меня в руке был скальпель.

Они молча пожирали друг друга взглядами.

— Черт, побери меня черт! — вдруг выкрикнул Аккум и грохнул кулаком по столу.

Слотер подошел к нему. Положил руку ему на плечо.

— Успокойся.

— Но мне…

— Успокойся. Все будет нормально. Мы, например, знаем, что тот сбитый хайкер куда-то исчез. А ведь прежде, чем он попал в морг, я знаю, что он был искусан.

— Да. А еще Док Маркл. Его напугали до смерти.

Они смотрели друг на друга.

— И еще одно. Мыши умерли, — раздался голос Оуэнза.

Слотер посмотрел в его сторону. Ему даже не пришлось задавать наводящие вопросы.

Оуэнз сам начал объяснять. Аккум уставился в пол.

— У нас в лаборатории есть мыши для анализов и проведения исследований на вирусы. Рожденные и выращенные, как, впрочем, и их родители, в стерильных условиях. Так что мы знали точно, что они ничем не заражены. И могли изучать различные симптомы любых болезней, спровоцированных нашими уколами, точно зная, что именно иньекции являются причиной заражения. Мы изолируем мышей и стараемся найти лекарство, которое бы их вылечило. Стандартный тест на бешенство — введение инфицированной ткани в мышей. Если они выживают, значит, мы имеем дело не с тем вирусом, на который падало подозрение. Если умирают, значит, у нас на руках оказываются прекрасные образчики вируса, которые мы извлекаем из телец мышей и исследуем. Так вот, наши первые исследования оказались не окончательными. Нет, мы, конечно, понимали, что вирус смертелен, но срезы, которые мы изучали, выглядели несколько иначе, чем мы привыкли видеть, и поэтому, когда Аккум поехал в поместье, я продолжил исследования. Но вместо того, чтобы проводить тесты на собачьем мозгу, я заразил нескольких мышей.

— И они теперь мертвы?

Оуэнз кивнул.

— Ну, что же, не такая уж это и новость. Вы же еще раньше узнали, что вирус смертелен.

— Но симптомы в мышах обычно проявляются не раньше, чем через неделю. Но эти мыши подохли через четыре часа. Все это напоминает ускоренную работу вируса бешенства. Сначала трудно уловимое различие в поведении. Затем враждебность, ухудшение состояния, и под конец паралич и смерть. Враждебность видна невооруженным глазом, и хотя они не кусают друг друга, но все-таки кидаются на стеклянные перегородки. Самое же главное, что вместо нескольких дней весь процесс занимает пару часов.

Наконец, Слотер несколько оправился от шока и оказался в состоянии хоть немного размышлять и действовать.

— Покажите.

Оуэнз поморщился.

— Я хочу их увидеть. Покажите мне.

— У меня нет с собой необходимых инструментов. Во-первых, понадобится электронный микроскоп, и я приехал сюда…

— Ничего. Просто покажите их мне.

— Пожалуйста. Я привез их с собой.

Слотер увидел стоящий возле двери кожаный чемоданчик. Он подошел и нажал на замки.

— Не возражаете, если я открою?

— Все мыши в специальных контейнерах.

Слотер открыл крышку, взглянул на стеклянные контейнеры, увидел белый мышиный мех и кое-что еще, о чем он не знал точно, но догадывался. Он поднял одну банку и показал ее Аккуму и Оуэнзу: сидевшая в ней мышь скалила зубы. Слотер почувствовал царапанье ее коготков по стеклу.

— Уверяю вас, она была мертва, — пробормотал Оуэнз. Он подошел к Слотеру и стал поочередно вытаскивать банки с мышами: все животные свирепо скалились.

— Абсолютно уверены? — переспросил Натан.

— Неужели вы думаете, что я могу мертвое спутать с живым? Я также уверен в том, что мыши были мертвы, как и он, когда утверждал то же самое о смерти мальчика.

Мыши бесились в банках.

— Теперь я точно знаю, что это у нас происходит, — сказал Слотер, — хотя причины нам неизвестны. — Нахмурившись, он посмотрел на дальний стол. — Что будем делать с мальчиком? Мать с отцом нам ни за что не поверят, если мы им сообщим, что он очнулся и Аккуму пришлось его убить. Не знаю, как им преподнести эту новость.

— Значит, просто-напросто не будем ее преподносить. — И Аккум подошел к Слотеру с Оуэнзом, и они увидели, что краска начинает постепенно возвращаться на его лицо. — Я продолжу вскрытие. Все равно придется его довести до конца, потому что нам необходимо выяснить, каким образом действует вирус. А этот разрез на животе зашью так, будто он был необходим. Только мы трое будем знать правду.

И они посмотрели друг на друга, внезапно осознав всю значительность их заговора: теперь они могли полагаться только друг на друга и… Если могли полагаться.

Наступила тишина. Слотер кивнул, Оуэнз последовал его примеру.

— Оуэнз, вы принесли образцы для микроскопического анализа?

— Принес. Вместе с мышами.

— Тогда, ладно, начали. Слотер, если ты поднимешься ко мне в кабинет, то возле стола увидишь стопку книг. Возьми справочник и с помощью указателя отыщи и прочитай все, что сможешь найти о бешенстве. Правда, наш случай другой.

Но он стоит довольно близко к бешенству, так что — просвещайся. У нас нет времени объяснять тебе, что именно мы делаем.

Слотер, насупившись, изучал вначале его, а затем уже Оуэнза. Он поднялся на ноги, потому что до этого сидел на корточках возле препаратов и мышей.

— Сколько потребуется времени, чтобы провести необходимые исследования?

— Часа два как минимум.

Слотер взглянул на часы и увидел, что на них уже три часа ночи.

— О предстоящем дне не хочется даже задумываться.

— Я понимаю. На это у тебя полно причин.

— Люди будут требовать ответов на свои вопросы.

— Значит, мы постараемся их найти.

Слотер кивнул, отчаянно попытался улыбнуться, понял, что из этого ничего не выйдет и направился к дверям.

63

Оно заворчало где-то под крыльцом: двое мужчин попытались высветить его фонарями.

— Господь Всемогущий, ты видишь тело слепого, которое эта тварь грызет?

— Я не хочу об этом даже говорить. Пристрели чертову куклу.

— Прямо посреди города?

— Может быть, хочешь заползти под крыльцо и постараться ее словить?

— Да я даже здесь находиться-то не хочу.

Они вытащили пистолеты.

Огни. Оно не в силах было их выносить. И, услышав, как щелкнули оттягиваемы «собачки», прыгнуло.

— Черт!

64

Оно, пошатываясь, поднималось по ступеням. Оно немного отъело от трупов, что валялись в подвале, поспало, но вдруг проснулось и не в силах противиться странному зову, стало подниматься наверх. Добравшись до кухни, оно застонало, боясь выбраться на улицу и столкнуться с ночью лицом к лицу, но все-таки взялось за ручку на двери черного хода, вышло на крыльцо и, услышав выстрелы, оскалилось.

65

— Вот таков вирус бешенства.

Слотер кивнул.

— Отлично. А здесь микрограмма из электронного микроскопа. Вирус мертвой собаки.

Слотер посмотрел на микрограмму, которую Аккум положил рядом с книгой, которую они просматривали. Внимательно рассмотрел.

Думал он довольно долго.

— Этот вирус несколько тоньше, чем вирус бешенства.

— Да, это одно из нескольких различий. Обычно мы говорим, что вирус бешенства формой напоминает пулю, но этот выглядит как, ну, не знаю…

— Ракета, — произнес Оуэнз, и оба мужчины посмотрели в его сторону.

— А почему, собственно, нет? Пусть будет ракетой. — Аккум снова указал на микрографию. — По крайней мере, эта дрянь распространяется поистине с космической скоростью. Дело в том, что большинство вирусов в действительности выглядят примерно таким образом, но отличия все-таки есть. И хотя внизу — при всей полноте — имеется впадина, нигде не видно даже намека на отросток. И что еще хуже: нервная система мальчика не была заражена.

Слотер посуровел. Он достаточно прочитал о бешенстве, чтобы вспомнить о том, что вирус водобоязни поражает нервную систему, высасывает ее до дна и в конце концов полностью разрушает. Он нахмурился.

— Но я думал, что…

— Да, понимаю. Такого как бы не должно быть. Эта дрянь не похожа ни на один вирус, который мне доводилось видеть. Но при том, что нервная система не поражена, заражен лимбический мозг.

Слотер не понял.

— Лимбический мозг. Его еще называют рептилийным, он, действительно, похож на животное. Он руководит нашими инстинктами выживания, чувствами, в том числе и чувством агрессии. Это объясняет, почему парнишка вел себя таким образом. Если упрощать, он превратился в животное.

— Но как понять кому, в которую он впал?

— Не торопи. Дай мне самому до этого добраться. Ты должен знать, что, взглянув на так называемый «порез» стеклом, о котором говорили родители, я обнаружил, что парнишка был искусан. Не далее, чем сутки назад. Чтобы заразить организм с такой скоростью, необходимо, чтобы вирус попал в кровеносную систему. К тому же идет избирательное заражение: заражаются только определенные клетки.

— Тот самый мозг, о котором ты говорил?

Аккум кивнул.

— Таким образом, симптомы бешенства развиваются с невероятной скоростью: проходит, скажем, часов двенадцать, и человеческий организм через паралич выходит в кому. Когда человеческий мозг «закрывается», вирус переходит в пассивное состояние. Когда же жертва снова начинает действовать, вирус также обретает активность. Ты посуди сам, насколько он эффективен: питается до тех пор, пока не приводит организм в полукоматозное состояние и замирает, чтобы после того, как человек вновь обретет способность двигаться, снова начать свое разрушительное действие. Но так как вирус проходит через кровеносную систему, он оказывается и в слюнных железах, заражает слюну и переходит через укусы к очередной жертве. Если же порез у жертвы уже имеется, и она входит в контакт с зараженной кровью, то происходит то же самое.

Слотер поднял руку к коросте, покрывшей длинную, через всю щеку царапину. И нахмурился.

— Слишком поздно ты заволновался, Натан. Если бы ты заразился, то об этом мы бы уже давным-давно узнали.

— Ну, если все, о чем ты сказал, верно, то значит, ты никак не сможешь бороться с распространением этого вируса.

— Точно. Наша вакцина тут бесполезна. Мне ведь тоже повезло. Если бы вирус попал в мой организм через разбитую губу, то, сам понимаешь, на что я был бы сейчас похож. И все-таки я ввел в себя две порции сыворотки.

— Могу поспорить, что ты получил массу удовольствия. 

— Ага, так, понимаешь, понравилось, что я с этого дня, наверное, буду ежедневно колоться вместо чистки зубов или принятия душа. Блин, прямо не знаю, что нам со всем этим делать.

— Так говоришь, что никогда раньше ничего подобного не видел? И даже не слышал?

Аккум покачал головой.

— Я слышал, — внезапно заговорил Оуэнз.

Они уставились на ветеринара.

— Читал. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год, Эфиопия. Гурт крупного рогатого скота заразился странной формой бешенства: коровы стали слегка бесноватыми, а потом наступил паралич. Все особи пали. Владелец не знал даже, чем они больны. Он вначале принял их за мертвых, но они немного спустя оклемались.

— Насколько я понимаю, это невозможно, — сказал Аккум. — Это заболевание нельзя пережить и выздороветь.

— И стадо не смогло. Вирус так и остался в организме коров, и через несколько дней все симптомы снова повторились. И их пришлось уничтожить.

— Вы уверены, что это было бешенство?

— Да, разумеется, проведенные исследования убедили в этом врачей. Еще я читал о подобном случае, происшедшем в Индии два года назад, правда, на сей раз дело касалось водяных быков.

— Но наш вирус — не бешенство. Любая вакцина здесь бесполезна. Даже если бы и существовало необходимое лекарство… у нас просто нет времени, чтоб его достать.

Оуэнз уставился в стол и пожал плечами.

— Хочет кто-нибудь кофе? — спросил Слотер, но врачи лишь как-то странно посмотрели в его сторону и отвели взгляды. — Эй, я чего-то не пойму, — постарался он вывести разговор в нужное русло. — Что могло стать причиной возникновения нового вида вируса?

— А мне-то откуда знать, — сказал Аккум. — Черт, хочешь знать правду? Меня удивляет, что подобные штуки не случаются ежедневно. Что, например, стоит «легионерка», заболевание, проникшее к нам после возвращения ребят с войны в джунглях — а ведь его заметили через столько лет! И диагноза никто не ставил. А взять стафилококки или гонорею, которые мутировали в формы, успешно противостоящие таким, например, лекарствам, как пенициллин. Или наш случай, про который мы говорим, что это совершенно новый вирус. И спрашивать, что явилось причиной его возникновения, это все равно, что обращаться к нашим далеким предкам с вопросом: скажите, а что явилось причиной развития вашего рептилийного мозга в полноценный человеческий? Готового ответа нет. Эволюция — случайность. Клетка неверно развивается. Что-то случается с ДНК. Нам же нравится думать, что все под контролем и проходит в соответствии с неким установленным планом. Но на самом деле это не так. Все время что-то меняется, это происходит постоянно и так медленно, что мы порой этого не замечаем. Но все равно: люди становятся выше, собаки, чье потомство отбраковывается, вымирают. Разумеется, крайности мы распознаем. Называем их чудовищами. Но по-настоящему удивительные изменения происходят с простейшими формами жизни, которых мы практически не замечаем, они настолько быстро размножаются, что несколько поколений их нарождается и умирает за один-единственный день. Их, так сказать «жизненный путь» сильно отличается от нашего, их время течет намного быстрее. Для них эволюция идет с невероятной скоростью, что увеличивает число случайных вариантов. Количественные скачки могут случиться в любой момент. Всякий раз, когда человеку делают рентген, крохотные пульки свистят возле хромосом. Нужен пример? Давайте возьмем вот такой. Предположим, у нас есть пес. Этот пес заражен бешенством, но симптомы пока что не проявились. Ко всему прочему собака больна. Например, у нее сломана нога или имеется внутренняя опухоль, поэтому хозяин делает ей рентген, собаку начинают лечить и она поправляется. Но — ущерб причинен. Вирус бешенства единожды попал под рентгеновские лучи. И, скажем, по крайней мере одна, вирусная клетка начала мутировать и поразила лимбический мозг. И она начала размножаться. А теперь так: хозяин собаки поехал на отдых. Кого он берет с собой? Своего пса разумеется. Пес безумствует и убегает. Передача инфекции началась.

— Как ты говорил о тех собаках, что живут в горах? Что там у них: психическое животное поведение? — спросил Слотер.

На мгновение воцарилась тишина.

— Да-а. Из долины ведут всего две дороги, — сказал Оуэнз. — Вокруг нас горы, поэтому вирус локализован. Но почему до сих пор его никто не распознал?

— Потому что, насколько мне помнится, пока никто не проходил на него проверки. Вполне возможно, что ранчеро пристрелили нескольких собак, зарыли трупы и на этом успокоились. У вас была хоть одна возможность взглянуть на бешеных псов?

Оуэнз покачал головой.

— Ну вот, теперь она появилась. Глядите.

— Но в пятницу вечером ты же говорил мне, что они кусают людей, — вступил Слотер. — Значит, люди должны были приходить, чтобы лечиться, и следуя вашей логике, лечение должно было лишь усугублять болезнь.

— И они действительно приходили лечиться, и проблем не возникало. Просто те собаки, что их кусали, не были заражены вирусом, или же вирус к тому времени недостаточно мутировал. Это не возражение предложенной мною модели.

— Но вирус настолько силен и распространяется с такой скоростью, что к сегодняшнему дню по идее все должны были бы им заразиться.

— Не думаю. Происшедшие случаи практически все смертельны. Не думаю, что кто-нибудь смог выжить, как животные, так и люди. Мы еще не изучали длительных последствий вируса. Вполне возможно, что наблюдается определенный спад. Но пока сказать что-либо конкретное трудно.

— Но почему же вирус проявился в городе именно сейчас?

— Ты можешь об этом догадаться ничуть не хуже меня. Ведь достаточно, чтобы одна-единственная собака забрела в город… Но я на самом деле считаю, что причина несколько иная. Не забывай, что зима выдалась трудная. Поэтому зараженные звери стали покидать свои исхоженные охотничьи тропы и спускаться в долину. Это одна версия. Вполне возможно, что неверная. Но в конце концов так хоть что-то объяснится. Для нас стало, например, ясно, что жертвы вируса ведут ночной образ жизни. Поэтому столько бед творится именно по ночам. Зараженные днем спят и прячутся. Ночью начинают выползать, но полная луна действует на них не лучшим образом. Вот почему мальчик так рычал: луна светила в окна верхнего этажа…

— Еще одно. Мы знаем, что друг для друга они не опасны, — сказал Оуэнз. — Стоило мне поместить вместе нескольких мышей, как они моментально перестали друг на друга реагировать, но ворчали на свет и бросались на стекло.

Слотер вспомнил тени, которые видел возле амбара этой ночью.

— Вы имеете в виду, что они охотятся стаями?

— Не обязательно, но вполне возможно.

— Но что их заставляет объединяться в стаи?

— Послушайте, вирус делает так, что контроль за всеми действиями данного организма берет на себя продолговатый мозг, и жертвы начинают вести себя так, как вели себя животные сотни тысяч лет назад. Охотиться стаями для них было естественно и необходимо. Таков был закон выживания. Одиночка, по крайней мере человек, был тогда довольно редким зверем.

66

Оно стояло в горах — высоко в горах — и смотрело на линию вечных снегов. Начал разгораться свет, оно подняло руку к глазам и тут увидело, как к нему приближаются оленьи рога и поняло, что наконец-то оно дома.

67

Слотер стоял потрясенный и онемевший. Коди, мужчина, обнаруживший вчера мальчика в поместье и покусанный им, рычал и старался выбраться из пут, привязывающих его к кровати. Его горло было тщательно забинтовано, и рана, конечно, могла объяснить хриплые нечеловеческие звуки, им издаваемые, но Слотер понимал, что дело тут не в глубине пореза. Нет, тут за работу взялся вирус, и, хотя кровать была обита так, что Коди вряд ли мог бы причинить себе вред, ярость, с которой он бился, могла вскоре принести результаты. Человек здорово смахивал на помешанного, и Слотер в очередной раз вспомнил слова Аккума о безумии луны.

— Это, конечно, лишь предположение, — сказал он стоящему рядом санитару, — но если вы выключите — попробуйте, попробуйте — свет, то вполне возможно, пациент успокоится.

Даже сквозь окошечко Слотер чувствовал, как рычание терзает его душу. Пена, капавшая на бинты, вызывала тошноту. Вдруг рычание и дерганье стали особенно яростными. Коди старался так развернуть голову, чтобы перегрызть ближайшую к нему лямку.

— Не могу на это смотреть.

Сглотнув, он посмотрел в сторону Мардж, которая ждала его в дальнем конце коридора. Она смотрела в другое окошечко. Слотер знал, что в той палате находится мать умершего мальчика и прежде, чем медленно двинуться в ту сторону, он кинул последний взгляд на Коди.

— Привет, Мардж, — сказал он, прекрасно понимая, что она должна сейчас чувствовать, и поцеловал ее.

Но она лишь смотрела и смотрела в стекло. Слотер наблюдал за ней.

— Я пытался звонить, но тебя не было дома.

Женщина не ответила.

— Мардж, я…

— Натан, я ее ударила. Понимаешь, больше ничего не оставалось. И я не собиралась бить так сильно. Она…

— Успокойся.

— Но у нее трещина в черепе.

— Я знаю. И все-таки — успокойся. Ты сделала то, что должна была сделать. Эта женщина останется жива. Остальное не имеет значения, врачи просто не знают, как ее дальше лечить. — Он взял Мардж за руку.

Он взглянул на женщину, которая в бессознательном состоянии была привязана к постели, на голове ее белела повязка, в руку была воткнута игла, от которой шла резиновая трубка, присоединенная к перевернутой донышком вверх бутылочке для внутривенных вливаний.

Мардж зарыдала, и Слотер прижал ее к себе.

— Ну, ну… Почему бы тебе не отправиться домой, а, Мардж? Пожалуйста. Тебе здесь абсолютно нечего делать. Помочь ты ничем не можешь, так что… Если что случится, тебе обязательно сообщат…

— А ты со мной поедешь?

— Ты ведь прекрасно знаешь, что мне бы очень этого хотелось…

— Но ты не можешь.

— И это тебе известно. Единственное, чего бы мне хотелось, это остаться с тобой, но я боюсь того, что может произойти.

— Ну всего на часок? Тебе ведь тоже нужно отдыхать.

— Я тебе разве ничего не рассказывал? Я ведь стараюсь побить рекорд: сколько человек может обходиться без сна.

Но женщина почему-то не рассмеялась.

— Мардж, мне бы хотелось, чтобы ты поняла. Я ведь знаю, что тебе тяжело.

Она изучала его лицо.

— Я знаю, что если бы у тебя был выбор, ты бы поступила иначе. Эта женщина чуть не убила своего мужа. Так что ты была на высоте. Не беспокойся. Ты чересчур близко к сердцу воспринимаешь любую…

— Спасибо. И все-таки не легче. — Она отвернулась к окну.

— Отправляйся домой. Пожалуйста. Ты ведь прекрасно знаешь, что я тебе буду сообщать обо всем, что тут происходит.

— Я боюсь, Натан, боюсь.

— Прекрати. Я провожу тебя.

Он поцеловал ее. Затем коснулся ее руки, и Мардж ответила на пожатие. Они пошли по коридору. Проходя мимо палаты Коди, Слотер отвернулся. Дойдя до угла, Мардж оглянулась на окна, выходящие в коридор, и стала спускаться по лестнице. Натан коснулся ее волос и стал смотреть, как она идет к парковке.

«Чудесная, измученная женщина, — думал он. — Поднимая бейсбольную биту, она, должно быть, испытывала жесточайшие муки». Слотер помахал ей на прощание, но, проезжая мимо, Мардж, видимо, была столь убита горем, что лишь кивнула в ответ, и прежде, чем отправиться к телефону, находящемуся в комнате для сестер, он на мгновение остановился возле двери, в нерешительности, но…

68

— Слотер? Боже мой, восемь утра. Неужели нельзя подождать более приличного часа?

— Нет, надо поговорить сейчас же.

— Ох ты, черт побери, нет, правда, Слотер…

— Это очень серьезно. У нас осталось не так много времени.

На линии воцарилось непродолжительное молчание.

— Ну, хорошо. Увидимся через час в редакции. Но пусть лучше твоя причина окажется уважительной.

— На этот счет можешь не беспокоиться, — заверил Натан. — Ты потом еще пожалеешь, что она настолько серьезна.

— Я уже жалею.

Слотер нахмурился и повесил трубку. Он думал о том, что за все те годы, что он здесь живет, ни разу не был у Парсонза в доме, а потом о том, почему именно сейчас, когда от важных дел трещит голова, думает об этом. Тут же пришла в голову мысль, что все это из-за политических игр, в которые Парсонз так любит играть. Этот человек держит своих подчиненных вдали от своего дома, потому что хочет отгородиться от них, показать, Что дружбой тут и не пахнет. Тем самым он их как бы устрашает. Но Слотеру по большому счету было на это наплевать. Он никогда особо Парсонза не боялся, хотя, говоря по правде, ему было бы неплохо быть с ним в нормальных отношениях, чтобы не полететь с работы. Обуреваемый подобными мыслями, Натан поехал в участок, где, несмотря на раннее утро, уже вовсю раздавалисьзвонки: люди сообщали о каких-то непонятных фигурах, крадущихся по темным закоулкам и садам, растерзанных кошках, собаках и коровах, о пропавших людях. «Ну, что же, начало неплохое, — решил Натан. — То ли еще будет». Затем он попытался отгородиться от всего и привести себя в порядок в мужском туалете: вымыться, сменить пропотевшую рубашку на чистую, которую он на всякий случай всегда держал в ящике письменного стола. Нет, Парсонзу это не понравится. Он уже на пятнадцать минут опаздывал, и Слотеру пришлось сидеть перед запертыми дверьми «Поттерз Филд Газетт». Наконец показался хозяин в спортивной рубашке и нейлоновых слаксах.

— Нет, подождите, пока мы не поднимемся, — сказал мужчина, наверху все выслушал, затем очень спокойно спросил: — Вы решили, что я в это поверю?

Перед тем, как высказаться, Слотер слегка нахмурился.

— Понятия не имею. Хотелось бы.

— Ну, послушайте, Слотер, самого себя. Вам наверняка известен лишь тот факт, что у мальчика обнаружилась какая-то болезнь, да и то, вполне возможно, у него был нервный срыв. Затем его мать впала в истерическое состояние и подралась с мужем. У Коди тяжелая форма лихорадки. А собака-поводырь просто взбесилась. Вот и вся ваша история.

— Вы забываете о теле Клиффорда.

— Нет, ничего я не забыл. Все правильно, Клиффорда атаковала, видимо, дикая собака, как вы и говорите. Но были ли произведены необходимые анализы, исследования?

— Было произведено следствие, чтобы распознать, какое на него напало животное. К тому времени у нас не было причин подозревать появление какого-то вируса.

— Значит, исследовали лишь больную собаку и результаты анализов показали, что ее заболевание очень смахивает на водобоязнь, так?

— Аккум…

— Слотер, не хочу вас разочаровывать, но ведь всем прекрасно известно, что он приехал сюда только потому, что больше никто не хотел прибегать к его услугам. В Филадельфии он сорвался и я не удивлюсь, узнав, что он прибег к подобной инсценировке только для того, чтобы прибавить себе значительности. Если нормально относиться к делу, то даже времени для исследования мертвого мальчика просто не было. Допускаю, если слова Аккум а действительно правдивы, что его мозг оказался заражен. Но это могло произойти по массе причин. Чтобы сделать правильный срез и подготовить препарат для изучения под электронным микроскопом, необходимо несколько дней. Я понимаю, что кое-что можно опустить, если человек очень спешит, что объясняет, почему Оуэнз так быстро подготовил образцы. Но в одном я уверен, — срезы с собачьего мозга были подготовлены настолько поспешно, что доверять их правильности мы не имеем права. Чтобы меня убедить, потребуется нечто большее. Подумайте обо всем, что я сказал, и ответьте на простейший вопрос: в чем вам видится больше смысла — в водобоязни, или же новеньком свежеиспеченном вирусе?

— Вы ведь не видели этого мальчика.

— Но достаточно о нем слышал.

Слотер мрачно взглянул на Парсонза.

— Конечно, Слотер, конечно! Неужели вы думали, что мне ничего не известно? Я ведь владелец этой чертовой газетенки. Мэр. Да у меня в соглядатаях весь город. Если родители решат подать жалобу, Аккуму крышка. Он влепил пациенту дозу снотворного без положенных мер предосторожности. Ну, разумеется, теперь он скажет, что мальчишку убил вирус. Конечно, обвинять себя никто не станет. Но его словам в данном случае вряд ли можно верить. И это еще одна проблема, о которой я бы хотел с вами поговорить. Сейчас не будем говорить о женщине, которую вы наняли на работу и которая огрела мать мальчика бейсбольной битой по голове, хотя не понимаю, почему вы ее не арестовали и не предъявили обвинений, хотя, разумеется, процесса не миновать. Давайте-ка сосредоточимся на Аккуме. Его я бы выбрал в последнюю очередь, чтобы провести исследование тела мальчика. Он…

— Неважно. Если бы вы видели мальчишку, то поняли бы, что Аккум действовал как нужно. Паренек был просто кошмарен.

— Но ведь мы вас потому и держим, за то и платим. Это вы должны управляться с подобными случаями. Работенка у вас, Слотер, довольно плевая. Не так уж много бед здесь у нас происходит. А как только — заметьте впервые за долгие годы — произошло крупное событие, как вы врываетесь ко мне в воскресенье утром со своими бредовыми предположениями о том, что необходимо запечатать долину наглухо и уничтожить все стада. То есть наши средства к существованию.

Слотер тяжело смотрел на него. Он постарался как можно сильнее сжать Кулаки и зажать их между ногами. Почувствовав, как лицо пылает огнем, Натан с трудом сдерживал рвущееся из легких дыхание.

— Я сказал, если до этого дойдет. Пока неизвестно, необходимо это или нет. Я просто хочу выслушать ваше мнение.

— Так вот: необходимости нет. Отдохните минуточку, Слотер. Дайте рассказать вам немного о своей работе. Я был мэром задолго до того, как вы сюда приехали. Двадцать лет, чтобы вы знали, был мэром. Когда все эти хиппари заявились в город, я понял, что это беда. Понял и то, что нужно вышвырнуть их отсюда. Но не сделал этого, так как понимал, что люди начнут говорить, что хотя им хиппи и не нравятся, все же мы не должны лишать их последней надежды. Поэтому я стал ждать подходящего случая. Их грязные языки и наркотики, мерзость и пошлость возрастали, но я ничего не предпринимал и выжидал, потому что знал, — еще немного, и народ начнет меня упрашивать, чтобы я избавил город от мрази. Что и произошло. В точности. Так что я добился того, чего хотел, но сделал это дипломатично. Вам это о чем-нибудь говорит?

Слотер лишь пожал плечами.

— Дело в том, что люди всегда лучше знают, что для них хорошо, а что плохо. Хороший руководитель делает лишь то, что ему велят, — сказал Парсонз. — Вот почему меня переизбирают мэром все это время. Потому что я понимаю это. От народа мне нужны лишь подсказки. Вот вы мне говорите, что скоро начнется эпидемия. Что ж, отлично. Давайте подождем и посмотрим. Свидетельства неубедительны, но я буду держать это дело в поле зрения. Меры предосторожности, предлагаемые вами, нецелесообразны. Уничтожить стада и всю живность в округе? Помилуйте, Слотер, а вдруг никакой эпидемии нет и все дело в отвратительно приготовленных препаратах и пристрастном коронере? Ведь народ потребует наших голов. Им захочется, чтобы за их стада заплатили, а я боюсь вашей зарплаты на это не хватит. И даже опечатывание долины. Вы ведь понимаете, что долина живет разведением и продажей скота. Стоит лишь прокатиться слушку, что наши коровы заразны, и нам опять-таки придется их уничтожить. Их же никто не станет покупать. Не уж — поживем-увидим. Если действительно началась эпидемия, люди сами нам скажут, что делать. Сами, понимаете? И их выбор будет самым верным, самым разумным. И мы все останемся в живых, потому что народом руководит здравый смысл. Все будет даже лучше, чем тогда, с хиппи…

— Но различие между нашим случаем и старым состоит в том, — сказал Слотер, — что тогда от вашего ожидания никто не умер. Сейчас на моем столе уже лежит немало донесений, число их будет расти и далее, я уверен, а потом долину охватит паника. Донесения не только о растерзанном скоте. Не только о Клиффорде и мальчике. Мы скоро потонем в трупах, и этим беднягам уже никто не сможет помочь.

— Вы меня будто и не слушали, Слотер. У нас нет выбора. Вы просто хотите поспорить, а вот я все споры прекращаю. Будете вести себя так, словно ничего страшного не происходит. Если вирус как-нибудь проявится, — в чем я лично сомневаюсь, — то зараженного поместите в карантин. Будете отлавливать кошек, собак и даже бурундуков, если они будут казаться вам странными, но людям надо говорить, что все под контролем и давайте на этом закругляться. И послушайте, что я вам скажу: стоит только промелькнуть намеку на то, что в городе эпидемия, — берегитесь. Это понятно? Подобный приказ вы в состоянии воспринять?

Слотер молча смотрел на него.

— Могу я, по крайней мере, добраться до радиостанции и оповестить город о том, что мы обнаружили вирус водобоязни?

Парсонз обдумал.

— Не вижу никаких проблем. Мы ведь получили сведения из рук врачей, поэтому город должен знать об этом для своего же блага. Для защиты. Но ни в коем случае не упоминайте скот. Это уже по другому департаменту. А теперь мне необходимо вернуться домой. В церковь я опоздал, но ко мне должны прийти люди. На поздний завтрак.

Он встал, давая понять, что и Слотер должен убираться и как можно быстрее.

— А кстати, что там с этим журналистом из Нью-Йорка? По фамилии Данлоп?

— Он все еще здесь.

— Так выставите его отсюда. Чтобы слухи не распространялись, это необходимо сделать. Заставьте его уехать до вечера.

— Но если он еще не закончил свою работу?

— Да закончил он ее, закончил. Он просто еще сам этого не знает. Посадите его в поезд и сами держитесь неприметненько, чтобы вас не слишком многие видели рядом с ним. Выглядите вы просто неважнецки. Может быть, эта работа слишком тяжела для вас?

Слотер едва не рассмеялся. «Ах ты, подонок, — подумал он. — Не упустит случая, чтобы нагадить человеку на голову». Идя вместе с Парсонзом к двери, он сжал кулаки до боли и почувствовал, что лицо горит. Пропустив Парсонза вперед, Натан подумал, что так с ним и нужно поступать: держать спину всегда защищенной от этого мерзавца.

69

Он стоял в телефонной будке, из-за шумов на линии была очень плохая слышимость, но он напрягся и сказал:

— Послушай, Элтик, я не могу тебе сказать, зачем они мне, но…

— Подожди минуточку. — И кому-то, прикрыв трубку ладонью: — Положи сюда. Я с тобой. Я не хочу, чтобы вертолет улетел без меня. Отлично. Извини, Слотер. Здесь все с ума посходили. Я слушаю.

— Мне нужны люди, — сказал Натан громче. — Не могу объяснить, но мне может понадобиться помощь.

— Ни в коем случае.

Голос не оставлял надежд.

— Но…

— Нет, послушай. У меня тут каждый человек на счету. Я отослал пятерых с собаками, чтобы узнать, кто там режет скотину. Нескольких ранчеро не досчитались, не знают, куда они запропастились. И мои люди…

— Но…

— Извини, Слотер.

В трубке послышались какие-то посторонние шумы, и связь прервалась.

Слотер повесил трубку и молча посмотрел на нее. Поехало. События развивались чересчур стремительно. Времени поразмыслить не оставалось. Разговор с Парсонзом. Вот теперь еще с рэйнджерами облом. Да, дела. Но главное сейчас — Парсонз.

Он быстро вышел из будки и направился к стойке регистрации. Натан понимал, что все то время, пока прощался с Парсонзом и шел сюда, думал только об этом, но не хотел признаваться в такой… В такой глупости. Почему иначе он сразу же пришел именно в гостиницу? Можно было и из участка позвонить.

— Гордон Данлоп, — сказал он пожилому клерку в джинсах и джинсовой куртке.

— И что с ним такое?

— Черт, как мне его отыскать?!

Клерк посмотрел на Слотера и начал рыться в регистрационных карточках.

Услышав номер, в котором остановился Гордон, Натан побежал по лестнице, крикнув через плечо «Спасибо!» и, добравшись до бельэтажа, стал изучать стрелки, указывающие направление, он повернул налево и кинулся по коридору. Добежав до поворота, он снова взглянул на стрелки. Коридоры все время изгибались. Дойдя до угла, он увидел в тупичке нужную дверь и мимо картин подошел к номеру. Постучавшись, он не услышал ответа.

— Данлоп, вставай. Это Слотер.

Никто не отозвался.

— Данлоп, — постучал Натан снова, потом постарался повернуть ручку, та не поддалась. Но, нажав хорошенько всем телом, он почувствовал, что замок отошел. Дверь распахнулась.

Оказывается, Данлоп не закрыл дверь как следует. Он распластался поперек постели; одежда была измята и чем-то пропитана. На полу лежала пустая бутыль из-под виски, какие-то бумаги, окурки, разбитая пепельница и перевернутый стул.

Что здесь произошло? Слотер учуял в воздухе нечто тошнотное, отступил назад, но тут же двинулся вперед и вперился в тело на кровати. Данлоп вроде бы не дышал. И не шевелился. Натан сграбастал его за одежду и начал трясти.

— Данлоп, просыпайся, слышишь? Дело не терпит отлагательств.

Данлоп не пошевелился. Слотер хорошенько тряханул его.

— Гордон, вставай.

Слотер попробовал послушать сердце. Обнаружив, что оно еще колотится, он перестал беспокоиться, по крайней мере, об этом.

— Черт тебя возьми, Данлоп! — рявкнул он, встряхивая бесчувственное тело. Гордон застонал и постарался вывернуться, но Слотер не отпускал. — Это Слотер, слышишь? Просыпайся. У нас неприятности.

Данлоп снова застонал. Изо рта его жутко воняло, но не обращая на это внимания, Натан обхватил приятеля за плечи и, подняв, выволок в коридор и потащил к туалету с ванной. Усадив его на унитаз, Слотер начал было расстегивать ему рубашку, но поняв, что так слишком долго, просто разорвал ее. Гордон от рывка едва не слетел со «стула», но Слотер подхватил его и, положив на пол, стащил с него брюки, носки и исподнее. Трусы оказались влажными, с них закапало — Натан отбросил их в угол. Данлоп захрипел. Слотер положил его в ванную и открыл холодную воду в душе. Завопив, Гордон взвился.

— Ничего, ничего, расслабься.

Данлоп орал не переставая.

Слотер щелкнул его ладонью по лицу.

— Эй, это же я, Слотер.

Данлоп заморгал. Глазки у него были красные. Блевотина, запекшаяся вокруг губ, начала смываться и стекать по подбородку; он нахмурился, склонив голову набок. Было похоже, что он сейчас заплачет, затем его тело напряглось.

— Все в порядке, я здесь, с тобой, — сказал Натан. — Давай, блюй…

Он наблюдал за Данлопом, вода стекала на него, один спазм сменял другой, а затем Гордон вздохнул и, откинувшись назад, закашлялся. Он плакал.

— В чем дело? Кошмары?

Данлоп лишь кивнул.

— Так, у меня для тебя есть работенка и мне нужно, чтобы ты протрезвел. — Данлоп повернулся к нему.

Вода брызгала на них.

— Пока ты еще в лежачем состоянии, я бы хотел получить от тебя четкие ответы на некоторые вопросы, — продолжил Слотер. — И надеюсь, что ты не станешь мне лгать. Мне необходимо знать, могу ли я на тебя положиться.

Данлоп закрыл глаза, содрогнулся: ледяная вода продолжала литься ему на плечи.

— Как так? Не понимаю.

— Все от тебя зависит.

— Ты ведь прекрасно знаешь, что именно хочешь услышать. Так что мой ответ тебе не нужен.

— Слушай, приятель, — Слотер уселся на край ванны и вонзил ногти Данлопу в плечо, — Ты оказывается не так уж и пьян, как прикидывался. Поэтому я хочу услышать ответ.

— Да-да, разумеется. Уверяю, что ты можешь мне доверять.

— Если ты обгадишься, то лучше никогда не попадайся мне на глаза, понял?

— Ты можешь на меня положиться. Эй-эй, мое плечо!..

Слотер увидел, что под его пальцами кожа на плече стала наливаться пурпуром и ослабил хватку. Потом, убрав руку, сел на унитаз.

— Мне нужно, чтобы меня кто-то прикрыл, — сказал он, наконец. — Чтобы человек этот ко всему прочему был не здешний, что бы он в своем поведении был свободен и ни от кого не зависел. В общем, догадываешься, о ком я. Так: мне необходимо, чтобы ты ежесекундно наблюдал за моими действиями, проверял все, что я делаю и подробнейшим образом это записывал. Скоро здесь начнется кошмар, поэтому я хочу оказаться надежно защищенным.

Данлоп крепко прикрыл глаза и содрогнулся под струей ледяного душа.

— Ты меня слышишь?

— Неужели настолько плохо?

— Даже хуже.

— Черт, да пусть я буду проклят, если не пойду с тобой.

— Будешь проклят, если пойдешь. Но имеется одно условие. Я прошу только о том, чтобы ты не публиковал эти материалы без моего разрешения.

— Нет, я…

— Просто не хочу беспокоиться еще и из-за тебя. У меня и без этого забот хватает.

Вода продолжала струиться. Слотер почувствовал, как его намокшая рубашка холодом липнет к телу.

— Договорились, если только больше никто в этом не будет замешан.

— Больше никто: только ты и я.

— По рукам.

Слотер откинулся назад на стульчаке и оперся спиной о стену. Он не очень хорошо понимал, с чего бы начать.

— Ты вроде как говорил, что хочешь сделать отменный репортаж. По-моему, лучше ничего придумать нельзя.

Данлоп взглянул ему в глаза.

70

Хэммелю это не понравилось. Ему приказали вести учет всех, кто входил в контакт с вирусоносителями. Мало того, что его подняли в середине ночи, заставили смотреть на разодранные в клочья трупы несчастных лошадей, так еще чуть было не поволокли на охоту на каких-то там рысей. Ко всему прочему сегодня следовало проверить самочувствие владельца бешеного пса — еще бы: новичкам всегда достается хлебать всякое дерьмо. Он пристально всматривался в экранированную дверь: телевизор орал, как оглашенный, но хозяин не отзывался. Черт, да разве с таким ором можно услышать, когда кто-нибудь стучит? Хэммель хорошенько врезал по косяку и заорал. Но лишь телевизор что-то прорычал в ответ. Хэммель попытался толкнуть дверь. Она поддалась.

— Есть кто-нибудь дома?

Полицейский вошел, обозревая батарею пивных банок.

— Где..?

Надо взглянуть в спальне или ванной. Направо был коридор, и он двинулся по нему.

— Кто-нибудь дома?

Первая дверь вела в туалет, и Хэммель заглянул туда, учуяв страшную вонь. Когда он туда вошел, его едва не стошнило, унитаз был полон до краев, видимо, никто никогда не спускал воду.

— Ни фига себе.

Он рефлекторно обернулся назад, но коридор за его спиной был совершенно пуст. Следующей комнатой оказалось некое подобие рабочего кабинета с раскиданными бумагами и битым плафоном. А вот спальня была тщательно прибрана: все вещи лежали на своих местах, а кровать была идеально, как в армии, заправлена.

— Это неплохо. Попробуем спуститься в подвал.

Но Хэммель подумал, что было бы для начала неплохо позвонить в участок и попросить помощи. Здесь явно что-то было не так.

Вдруг он обернулся, услышав царапанье в шкафу. Распахнув дверцу, Хэммель вытащил револьвер, но тут на него навалился хозяин дома. Единственным преимуществом полицейского была молодость и полное отсутствие опыта. Другой на его месте тут же отступил бы назад, угрожая мужчине орудием, приказав ему не совершать глупостей и помнить о возможных последствиях. Будь офицер на месте Хэммеля постарше, его опыт и подобные действия оказали бы ему скверную услугу. Но в данном случае у Хэммеля просто не было времени на то, чтобы отступать, орать или пытаться кого-то задержать. Для этого он был чересчур напуган. Поэтому просто выстрелил хозяину дома в лицо.

71

Они смотрели на паковочную клеть.

— Обычно я не прихожу сюда по воскресеньям, но сейчас слишком много работы, — говорил старший. — Увидев разбитое стекло позади, я собирался сразу вызвать полицию, но решил проверить сначала инвентарь. Вот пришел и проверил…

«Давай, иди и получай свое», — злорадно подумал Слотер, но вслух ничего не сказал, чтобы не усугублять и без того трудное положение ненужным проявлением эмоций. Он мельком взглянул на Данлопа, который стоял рядом с ним и внимательно слушал.

— Так вот, когда я все осмотрел, мне показалось, что ничего не пропало, по крайней мере, на первый взгляд. Я даже проверил то, что мы получили в пятницу.

Здесь было холодно: цементный пол, тени по углам склада. Они подошли поближе к паковочной клети.

— А затем я увидел эти пустые клети. Мы выгрузили в пятницу из них несколько холодильников — уже перед самым отбоем, и я, не знаю, поймете ли вы меня, но мне нравится, когда все чисто и в полном порядке. То есть здесь я провожу даже больше времени, чем дома, и любой беспорядок меня просто нервирует.

— Да, конечно, понимаю. — Но Слотер на самом деле был напуган и думал: «Да провались ты со своей аккуратностью».

— В общем мы оставили крышки открытыми, и так в принципе задерживались дольше обычного, поэтому я подумал: приду сегодня, и все доделаю. Крышка на этой клети была захлопнута. А не должна была бы. Когда в пятницу мы уходили, она была распахнута.

В этот момент старший распахнул клеть. Слотер заглянул внутрь.

— Боже.

То, на что он смотрел, когда-то было женщиной, по крайней мере, так казалось, если судить по одежде, которая теперь была вся изодрана и испачкана в грязи, ее лицо и верхняя часть туловища были залиты засохшей кровью и изодраны в клочья.

Слотер почувствовал, что Данлоп встал рядом с ним и смотрит.

— Я в недоумении, — пожал плечами старший. — Попробуйте объяснить, как она сюда попала. Я так перетрусил, что чуть не намочил штаны. Кто ее убил? И зачем было засовывать ее сюда?

Слотер заговорил, но с большим трудом.

— Кто еще об этом знает?

— Только вы. Вначале я собирался позвонить в морг, но потом решил, что сначала лучше вам.

— И поступили совершенно правильно. Слушайте. Вы сейчас в шоке. Так что давайте: отправляйтесь домой и отдохните. Мы сами займемся этим делом. А вы думайте, что сегодня воскресенье, выходной. Приходите сюда завтра утром. К этому времени мы все закончим.

— Ну, все-таки мне бы хотелось помочь…

— Мы сами со всем справимся. Меня поразило то, что вы держали себя в руках и не выпустили ситуацию из-под контроля. А теперь — идите домой и позвольте мне заняться своим делом.

Старший почувствовал огромное облегчение и не старался даже этого скрыть. Правда, на полминуты он все же задержался. Но только на полминуты. Подойдя к черному ходу, он еще раз взглянул на оставшихся мужчин.

— Я позвоню, если возникнут вопросы, — сказал Слотер, и старший, удовлетворенно кивнув, ушел.

Слотер дождался, пока рев мотора машины старшего не затих вдали. Только после этого он пристально посмотрел на Данлопа.

— Будешь записывать все, что я делаю, — предупредил он репортера.

— Но…

— А сейчас наблюдай.

Слотер наклонился, стараясь прощупать пульс. Его не было. Поднял веко, но роговичного расширения не заметил. Он вынул карманное зеркальце. Подставил его к ноздрям, но стекло не затуманилось.

— Она мертва?

— Так, по крайней мере, мне кажется.

— Но на самом деле — нет.

— Да, если все, что ты сказал, — правда.

— Мы, конечно, можем отвезти ее в морг, но по пути она может очнуться. Хотя сейчас еще день.

— И наброситься на нас?

— Именно.

Данлопа передернуло.

— Ты видел, как я проверил жизненные признаки, как не обнаружил ни одного и понял по ее виду, что женщина мертва. Так что самое большее, в чем меня могут обвинить, — это в осквернении трупа.

Данлоп смотрел, как Слотер вытащил револьвер и взвел курок.

72

От станции она прошла двенадцать кварталов, чемодан и сумка оттягивали руки. Она чувствовала себя бестолочью, неуклюжей бестолочью. Приехав на автобусе в Шайенн, она только там поняла, что не взяла с собой необходимых в дороге вещей — до того торопилась — и не сняла со счета в банке, который наполовину принадлежал ей, денег. Дура, торопыга. Ну да, она спала с Орвалом, но ведь в основном для того, чтобы позлить Уилли. На самом деле она никогда не хотела уйти от него. Просто надеялась, что Уилли начнет ревновать и полюбит ее по-настоящему, если она понравится его братцу. Орвал же убедил ее бежать для спасения жизни, но вот теперь она вернулась и не знала, что делать. Увидев на подъездной дорожке машину Орвала рядом с автомобилем Уилли, она представила, что за вой сейчас поднимется, но, войдя в дом и увидев разгром, сама заорала дурным голосом, призывая все громы небесные на дурацкую башку Уилли. Никто не ответил. Но она прекрасно знала, что пешком они никуда не пойдут, а раз машины здесь, то и братья должны были быть где-то рядом. Войдя на кухню, она увидела следы крови, ведущие в подвал. «Боже, Боже мой, да они прикончили друг друга». Она сбежала вниз, следя за измазанной кровью лестницей, и увидела в углу подвала сложенные тела. Орвал, какая-то женщина, которую она не знала, Уилли с ножом, торчащим из груди, — все трупы были изгрызены, изъедены. Она взвизгнула и, хрипло заорав, присела на пол. Она кричала до тех пор, пока кто-то не появился в подвале и не вывел ее оттуда.

73

Слотер понятия не имел, чем все это закончится да и закончится ли. Он смотрел на трупы, сваленные в углу. Они были исполосованы, измолочены чем-то тяжелым, кое-какие части тел были отъедены. Он не знал, сколько еще сможет это выдержать. Едва справившись с тошнотой, он впал в состояние шока.

Через некоторое время Натан повернулся и взглянул на Данлопа. Жена Уилли сидела с врачом наверху. Уинстон, полицейский, прибывший первым, был тощим, астматичным мужичком, но хорошим малым. Несмотря на бледность лица, он старался держаться и выглядеть выполняющим свой долг чиновником.

— Надеюсь, все слыхали о том, что обнаружил Хэммель.

— Да. Он убил парня.

— А мог бы окончить свою жизнь, как эти бедняги. Черт, а ведь я только в четверг вечером разговаривал с Уилли. И брата его видел…

— Шеф, не побоюсь вам признаться: мне страшно.

— Понимаю. Ты только представь, сколько всего их во всем городе. Трупов в подвалах…

Наступило молчание: мужчины смотрели куда угодно, но не на три трупа.

— Та-ак. Выбора у меня нет. Мне придется позвонить в полицию штата. Наступает их черед.

И тут он понял, что не сможет этого сделать. Полномочия на подобный вызов были лишь у Парсонза, да и то с разрешения губернатора. И времени уже не оставалось. Вскоре должна была наступить ночь.

— А как насчет резервов в самом городе, как насчет армии? — спросил Уинстон. — Они-то здесь. Посылать за ними не придется.

— Их мы используем. Черт побери, но единственным логичным действием на этот промежуток времени — я имею в виду до заката — видимо, будет прочесывание всех подвалов.

— А что делать с этими телами?

— Оставим здесь.

— Что-что?

— Для кого-то они являются источником пищи. Не спрашивай, откуда мне это известно и куда это скрылось. Обыщем дом. Этого здесь, конечно, нет. Но я на сто проклятых процентов уверен, что с наступлением ночи, если, конечно, охота не окажется удачной, оно…

— …вернется сюда и начнет отъедать у свежатинки кусочки?..

От этой мысли всех едва не стошнило.

— Для тебя сегодня еще полно работы, — сообщил Натан Уинстону. — Но к закату вернешься сюда и устроишь засаду. И когда оно появится, не задавай ему вопросов. Хорошенько прицелься и застрели.

— Но это же будет убийством.

— Эта гадина, что здесь поработала, тоже убивала, но сейчас все правила игры изменились. Норма теперь не играет особой роли.

74

Оно тащилось по улице.

Ползло, отталкиваясь руками и ногами, стараясь защитить глаза от бьющего в них света, но боль была чересчур сильной, поэтому оно могло лишь слепо ползли вперед. Оно рычало и пускало пену ртом, хотя и бессознательно. Прерывистая белая линия протянулась впереди и, отчаянно стараясь остаться посередине, оно моталось из стороны в сторону. Мимо проносились какие-то предметы, они сигналили. Оно слышало голоса, какие-то люди старались окружить его, тогда оно оскалило покрытые пеной клыки и зарычало, а потом продолжало ползти. Как оно сюда попало, оно не помнило. Помнило лишь траву — много травы — и деревья. Но это черное жгучее покрытие и белую полосу не помнило. Просто старалось не уклоняться в сторону от линии. Рядом кто-то закричал. Сигналя, снова пронеслись непонятные штуки. А еще — боль. Безобразная жуткая боль. Оно рухнуло в черноту покрытия и поползло дальше, не отрывая носа от белой полосы, на животе. Лапами обхватило череп. Дернуло головой. Неясные голоса приблизились. Чтобы защититься, оно оскалилось. И зарычало.

75

Реттиг остановил патрульную машину, озадаченный скоплением народа на главной улице. Он видел, как останавливались машины и грузовики, как выбирались на асфальт водители, как люди с тротуара показывали на что-то пальцами, как все новые и новые зеваки подходили с ближайших перекрестков, выбегали из ресторанчиков. Выйдя из машины, он надел шляпу, проверил пистолет в незастегнутой кобуре и двинулся вперед. Что там за чертовщина? Он насмотрелся на столько дерьма за последние несколько дней, что даже не представлял, что еще нового может подбросить ему это утро… В небольшом городке слух распространился настолько быстро, что это было даже трудно объяснить. Люди паникуют, уезжают из Поттерз Филда или же собираются группками и как сумасшедшие галдят. За утро Реттиг наткнулся на три транспортные пробки и потерял уйму времени, чтобы разогнать ошалевших автомобилистов. Он пристрелил взбесившуюся собаку и помог истекающему кровью хозяину добраться до врача. Возле прачечной-автомата обнаружил изодранную женщину. А вот теперь еще и толпа посередине главной улицы. Реттигу уже заранее не нравилось то, что он мог там обнаружить.

Ослабевший от недосыпа и напуганный за семью, Реттиг приказал им во что бы то ни стало оставаться дома, не высовывать носа, потому что был уверен в том, что вскоре в городе начнется настоящее столпотворение. Позвонил сестре, живущей в Денвере, и попросил ее на время приютить жену с ребятишками. Сейчас они упаковывались, и он не знал, сколько людей занимается тем же в ожидании неизвестного, но неизбежного будущего. Реттигу было ясно, что множество горожан тоже планируют отъезд.

И все равно он не мог даже представить себе, что он увидит. Подходя к толпе и раздвигая людей руками, он чувствовал, что приближается нечто, находящееся за пределами его понимания.

Он слышал слова, которые был не в силах разобрать, не в силах вычленить, рычащее горловое бормотание. Он раздвинул толпу и остался один на один с тем, что когда-то было человеком, видимо, было. Тело его было прикрыто лохмотьями, которые когда-то были мехом. Руки и ноги сочились кровью. Оно рычало, пускало слюну, дергалось; волосы опускались до пояса, разлетались прядями, борода доходила до пупа, лицо было темным от грязи и струпьев и его покрывали жуки. Реттиг увидел это, когда существо подняло голову и заморгало.

— Урон уал, — просипело оно. Реттиг не понял, что означают эти звуки. Он отшатнулся в толпу, чувствуя, как заколотилось сердце. А затем до него дошло. Сипение, хрипение, лай.

— Тронная зала, — сказало оно.

— Тронная зала, — повторило оно.

— Тронная зала, тронная зала, тронная зала.

76

Природа возродила эту местность. Новые деревья выросли вокруг пней, стволы с которых пошли на строительство молельных залов и спален. Дорожки и парадные площадки заросли сорняками и кустарником. Стены накренились, крыши просели, двери слетели с петель. В самих зданиях животные устраивали гнезда в паутине и среди деревянной крошки, которую насекомые выкидывали из отверстий, проделанных в бревнах. На разбитом окне сидела птичка и, помаргивая, осматривала картину запустения. На полу лежала многолетняя грязь, а в углу возле своего гнезда жужжали шмели. Поблекшие лозунги, символы, красное и зеленое повисло на стенах, череп со скрещенными костями, флаги с ружьями вместо полос и пулями вместо звезд, и скелетом, распростершимся посредине пятиугольника. Откуда-то снизу задувал ветер.

77

Они стояли возле неясной фигуры в «неотложке».

— Его хоть кто-нибудь знает? — спросил Аккум.

— …Ты хочешь сказать — это?

Все повернулись к Реттигу.

— На самом деле я и сам не очень хорошо представляю, о чем говорю.

На существе был надет халат, борода приведена в порядок, волосы подстрижены, возле руки висела капельница. Пластиковая трубка вела к вене. Несмотря на то, что он был неподвижен и без сознания, крепкие ремни привязывали его к кровати.

— Зато я представляю, — сказал Данлоп. Все посмотрели на него, на его напряженное лицо. Несколько секунд он молчал. — Слотер, разумеется, этого не знает. А вот почему остальные делают вид, не понимаю… Конечно же, он из лагеря.

Никто не произнес ни слова.

— Что?

— Вытатуированный номер на его кисти. Вот здесь. Куиллер обязывал всем делать татуировки, прежде чем присоединяться.

— Черт, а ведь он прав.

— Но ведь они все умерли, — выдавил Слотер.

— Разве?

— Да нет, я там постоянно охочусь, — встрял Реттиг. — И могу поклясться, что все заброшено. Там никого нет.

— Но они вполне могли переправиться в другое место. Зима да еще убийство. Поэтому они решили перейти в другое место.

— Но куда?

Словно отвечая на вопрос, тело задергалось под ремнями, замотало головой и, находясь в бессознательном состоянии, стало раздувать ноздри и стонать:

— Тронная зала.

— Что? — нахмурился Аккум.

— Он говорит «тронная зала», — пояснил Слотер. — Я тоже не понимаю, о чем идет речь. Оно бубнило эти слова, когда его обнаружил Реттиг. — Не нравился Слотеру запашок, стоявший в комнате. Хотя существо и вымыли, привязав к постели, все равно воняло протухшим мясом, потом, плесенью, да вдобавок острым запахом каких-то лекарств. Вся эта вонь вызывала тягостные ощущения. — Где же оно жило?

— В тронной зале, — сказал Данлоп.

— Очень смешно.

— Но ведь ясно, что это место имеет для него огромное значение. Может допросить…

— Да ведь оно в бессознательном состоянии. Ты что не видишь?

— Да наплевать. Давай попробуем.

Слотер взглянул на Аккум а.

— Не знаю. Он очень слаб и болен… Ну, хорошо, хорошо: не думаю, что вопросы смогут повредить ему. В его положении…

— Но ведь это бессмысленно, — упрямился Слотер.

— Да что ты в самом деле! Давай хоть попытаемся. — Данлоп склонился над непонятной личностью. — Ты меня слышишь?

— Осторожнее, — предупредил Слотер.

Данлоп кивнул и немного отодвинулся.

— Ты меня слышишь?

Ответа не последовало. Гордон ждал. Затем снова, но несколько мягче произнес:

— Ты меня слышишь?

— Тут существо вновь изогнулось, зашипело и затихло.

— Ты среди друзей. Поговорим о тронной зале.

— Тронная зала, — прокаркало существо, но все хорошо расслышали слова.

Данлоп взглянул на присутствующих. Затем снова, чрезвычайно мягко проговорил:

— Правильно. Давай поговорим о тронном зале.

— Красная зала.

Данлоп нахмурился и вновь оглядел присутствующих.

— Возможно, кровь. — Аккум, нахмурившись, отвернулся.

— Возможно, — согласился Слотер. — А, может быть, какие-то детские воспоминания. Уточнить ведь мы не можем.

Внезапно существо, привязанное к кровати, закричало. Все слушали, как человек поднимал крик до болезненной высоты. Звук становился все пронзительнее, скрипучее, тело мучительно выгибалось, а затем также внезапно он замолчал и существо рухнуло на постель и, обмякнув, застонало. Люди вокруг молча смотрели на него. У дверей собрался персонал.

— Ему ничего нельзя дать? — спросил Слотер у Аккум а.

— Снотворное, как ты понимаешь, не рискну. Потому что спасти его в таком случае мы будем уже не в силах.

— А как насчет света? Может быть, погасить лампы?

— Да ведь он без сознания. Они ему не мешают. Но если тебе так будет спокойнее… Почему бы и нет? — Он подошел к выключателю и выключил свет. Комната погрузилась в полутьму; свет исходил лишь от неяркой лампы на стене возле кровати.

Но стонать существо не перестало. Оно начало мотать головой из стороны в сторону. А затем внезапно успокоилось.

— Что ты можешь сказать нам о красной комнате? — стал спрашивать Данлоп.

Ответа не последовало.

— Красная комната, — повторил Гордон.

И тут полилось:

— Красная комната, красная комната, антилопа.

— Я ведь говорил, что это бесполезно. Он что-то бубнит, а вот, что?.. — махнул Слотер рукой.

— А, может быть, он говорит то, что для него важно? — спросил, обратившись в пустоту, Данлоп.

— Может быть, ты сможешь объяснить, что он имеет в виду?

— Ты прекрасно знаешь, что не смогу.

— Я это действительно знаю. Прекрасно. Мы должны выяснить, куда они все перебрались. Если в тех местах окажется какая-нибудь красная комната, мне хотелось бы знать, что в ней находится.

— Куда? — пожал плечами Реттиг. — В этих горах постоянно кто-нибудь охотится, рыбачит, да просто гуляет. Может, кто и наткнулся…

— Может. Проверь по списку всех пропавших без вести и запросы из других регионов страны, — посоветовал ему Данлоп. — Неизвестно, в какие временные дебри это нас может завести.

— Слотер, ты не мог бы нам все же объяснить, что все это означает?

В комнате прозвучал новый голос. Присутствующие застыли на местах и стали медленно поворачиваться к дверям. В проем протиснулся Парсонз и навис над ними. Вот тогда все посмотрели на Слотера.

— Мы пока и сами не знаем. Мы…

— В коридор.

— Что?

— Я жду, Слотер.

Парсонз отступил назад, и дверь за ним закрылась. В комнате наступила тишина.

— М-да, я знал, что так должно было случиться.

— Так?

— А, ерунда. Сейчас все устрою. — Слотер повернулся к дверям и потянул створку на себя. В коридоре стоял Парсонз.

Он знал достаточно, чтобы позволить двери закрыться прежде, чем начать говорить.

— Я ведь запретил репортеру узнавать обо всем этом! Вам приказали посадить его в поезд и убрать из города!

Медсестры в дальнем конце коридора поглядывали на мужчин.

— Не думаю, что в силах это сделать.

— Если вы хотите остаться на своем месте, то…

— Послушайте, Парсонз, мы должны понять друг друга. И узнать, хотя уже слишком поздно. Я постараюсь вам объяснить. В подобных ситуациях я оказывался не раз. Еще в Детройте попадал в переделки, а как только на моих начальничков начинали давить, они моментально озирались, в поисках подходящего козла отпущения. Первое, чему мы учились, — как выходить сухими из воды. Так вот, сейчас этот город постигла большая беда, и вы, разумеется, ищете, на кого бы все свалить, но я абсолютно уверен в том, что на меня вам не нагадить. Потому что этот человек, от которого вам так хочется избавиться, мне ближе, чем мои трусы. Я никуда — даже в туалет — не пойду, не прихватив его с собой. Потому что хочу быть защищенным, чтобы он записывал каждое мое движение, и если вы выдвинете против меня какие-нибудь обвинения, чтобы сохранить свою возлюбленную репутацию, то, кроме моего слова, услышите еще одно.

— Я вас…

— Послушайте. Я еще не закончил. Вы хотите переждать, посмотреть, что будет дальше. А вот я не хочу. Если придется, объявлю в штате военное положение. Конечно, у меня нет таких полномочий, но это неважно. А когда все закончится, мы сможем посидеть и поговорить о том, какие границы я преступил. А пока я стараюсь хоть что-то делать, а что именно — не вашего ума дело. Может быть, я совершу ошибку. Или ошибки. Хорошо, за них я отвечу. Но ни за что на свете я не стану отвечать за вашу бездеятельность.

Парсонз сверкнул глазками.

— Вы еще пожалеете, что перебрались сюда.

— Вполне возможно. Но предлагаю вам подумать о себе. Выбор: если я прав, вы вполне сможете присвоить себе всю инициативу и весь успех. Если ошибся, — у вас будет прекрасная возможность ткнуть в меня пальцем или запустить камнем. Только учтите: тот репортер — гарантия. Моя, так сказать, страховка. Свидетель, который будет меня защищать, не забывайте. Я беру на себя всю ответственность.

— Не беспокойтесь, не забуду. — Парсонза просто трясло от ненависти и злобы. — И через многие годы я вас буду вспоминать, только вас здесь уже не будет.

78

Оуэнз отказывался это сделать. Он пришел к Слотеру в кабинет и увидел, как Натан, Аккум и еще один человек, которого он до этого не видел, повернулись к нему.

— Отлично. Я рад, что вы смогли прийти, — сказал Слотер.

— Я ненадолго. — Он указал пальцем на окно, в котором виднелась вереница машин, оставляющих город. — К ночи здесь никого не останется.

Слотер сначала взглянул на Оуэнза, а затем туда, куда указывал ветеринар.

— Итак, слухи прокатились, подобно волне, и люди оставляют насиженные места. Это нам только на руку.

— Чтобы что? Защищать пустой город?

— Вот этого я слышать просто не хочу. Вы много повидали, и я думал, что смогу на вас положиться.

— Но это же бесполезно. Вы ведь прекрасно знаете, что бороться с вирусом мы не в состоянии.

— Но можем попытаться.

— Вы холостяк. Семьей не обременены. А моя жена с детишками сейчас собирают вещи.

— Мои тоже. Но это не означает, что я бегу вместе с ними, — сообщил Реттиг.

Оуэнз посмотрел на него, а затем обвел взглядом всех присутствующих. Он явно не верил своим глазам.

— Вы что, ребята, не усекли? Все, что нам удалось узнать — это то, что они не переносят света и выползают из укрытий с наступлением темноты, что на них влияет луна и что убийств становится все больше.

Слотер наморщил лоб и покачал головой.

— И все-таки не понимаю вас.

— Все дело в луне. Фаза прибавлялась, а сегодня полнолуние. Вся долина превратится в сумасшедший дом.

Они смотрели на Оуэнза.

— Вы — полицейский. Работали в Детройте и должны знать, как в период полнолуния и смены времен года психи себя ведут. Для того, чтобы это заметить, не нужно быть копом семи пядей во лбу. Можете поговорить с врачами или хотя бы со мной, и я расскажу вам, как начинают вести себя животные. Поговорите с теми, кто работает в сиротских приютах, комитетах по попечительству или других подобных организациях. Луна творит страшные дела. Сегодня же, повторяю, — полнолуние. Летнее солнцестояние. Не вспоминаются ли вам старинные сказочки и предания о том, что творится в канун летнего солнцестояния? Эти несколько ночей не были случайными. Вирус поражает продолговатый мозг, и мы начинаем вести себя как первобытные. Сегодня ночью здесь будет ад.

Лица всех присутствующих побелели.

— Господи.

— Да, вам удалось меня напугать, — сказал Слотер и посмотрел сначала на стол, потом в окно и снова на ветеринара. Глубоко вздохнул. — Я согласен с вами, что после всего происшедшего сегодня, видимо, может случиться все, что угодно. Но я не знаю, как с этим бороться.

— Уезжайте, тогда не придется мучиться.

— Этого я не могу себе позволить.

— Но почему?

— Потому что существует такое понятие, как работа.

— Эти слова — такое же сумасшествие, как и все то, что мы видим вокруг. От вас не будет никакого прока; а если даже будет, то кто вас поблагодарит? Парсонз?Он ведь только и ищет, — сами знаете кого. Думаете, что жители этой долины будут вам признательны за то, что вы умерли ради их спасения? Неужели вы не понимаете, о вас скажут лишь, что вы потеряли контроль над собой, а что ваши поступки — это несусветная глупость. Так что не дурите и бегите, пока еще есть время.

— Я это делаю не ради города. Ради самого себя. Если побегу сейчас, то никогда уже не смогу остановиться. И не думаю, что вы тоже убежите.

— Не думаете? Увидите. Тут и думать нечего…

И мужчины стали на него смотреть. Они ждали и смотрели, смотрели… На какой-то момент всем показалось, что у Оуэнза хватит смелости, чтобы уйти, но лишь на одно мгновение.

— Что-то не так? Вас что-то беспокоит? — спросил Слотер.

Оуэнз смотрел Натану прямо в глаза.

— Может быть, хотите что-нибудь сказать?

Оуэнз смотрел…

— Вот, что я скажу: сейчас день. До ночи ничего особо страшного произойти не должно. Останьтесь ненадолго. Отправьте семью, скажите им, что позже нагоните. А пока помогите нам — делайте то, что до сих пор делали. Вы дадите нам больше информации, чем все мы, вместе взятые. Пока не знаю еще, как ее использовать, но ваша работа для нас чрезвычайно полезна.

Оуэнз смотрел, не мигая.

— До заката.

— Большего и не требуется.

А затем Слотер сделал довольно странную вещь: он тихо подошел и обнял Оуэнза. Ветеринар, похоже, почувствовал себя немного увереннее, а остальные несколько расслабились.

— Теперь мы снова вместе. Давайте работать.

79

Парсонз подтащил дорожное заграждение к двухполосному шоссе. Оно напоминало козлы для распиливания бревен, только побольше и подлиннее. Он обнаружил его на обочине, там, куда его забросила дорожная команда, ремонтировавшая асфальтовое покрытие. Парсонз вытащил и второе, и теперь вся дорога была перегорожена, и он встал лицом к приближающимся автомобилям. Его побуждения были ему не совсем понятны. Всю жизнь он занимал стабильную позицию и никогда не демонстрировал свою власть. Он завоевывал положение тем, что лишь соглашался со всеми и позволял другим принимать решения, которые, впрочем, были очевидны. «Лучшая власть та, которая не властвует, — любил повторять он. — Работа слуги народа состоит в том, чтобы следовать, а не вести». И двадцать лет в должности мэра доказали правильность этого утверждения. Но вот случилась осечка. Из своего дома, стоящего за чертой города, он видел, как уезжали люди, слышал по телефону выражения сожаления и соболезнований по поводу дезертирства. Он умолял друзей не покидать город, довериться ему, но момент, когда следовало начать активные действия, был упущен, и теперь все рушилось, и вместе со всем зашаталась власть, которая столько лет была в его руках. И что хуже всего, Парсонз понимал, что больше никогда не получит возможности встать на ту же ступеньку общественного положения. Если город и будет спасен, а люди вернутся, все равно ему перестанут доверять. Они все изменят, выберут нового мэра, захотят перемен, а он останется на обочине, как президенты, у которых в свое время была в руках огромная власть, но потом они стали никому не нужны, как политики, и, кроме раздражения, больше ничего в людях не вызывали. Парсонз понимал, что подобные аналогии чересчур претенциозны, но этот город в этой долине был его страной. Здесь у него была абсолютная власть, и он бы не вынес, если бы его вышвырнули на обочину и позабыли.

И вот теперь он стоял возле заграждений и, выставив вперед ружье, ждал приближения первого автомобиля. Тот, остановившись, подал слегка назад, и Парсонз навис над ним — огромный, тушеобразный, — это первое, чему он в свое время выучился, — использовать сам факт своего присутствия, подавлять людей своей массой.

— Поворачивай, слышишь? Разворачивайся. Будем вместе стоять.

— Убери лучше эти заграждения, пока я не протаранил их.

— И что дальше? Ты понимаешь, что если уедут все, то не останется никого, кто бы смог всю эту катавасию остановить.

— Послушай, моего соседа сожрала немецкая овчарка. А через три дома мужик взбесился. Я знаю, что с прошлого вечера пропало больше двадцати человек. Что-то у нас происходит, но очень уж по-тихому, ни черта не понять, а я не собираюсь ждать, пока все прояснится.

— Я прострелю тебе шины.

— А как насчет тех машин, что позади меня? Патронов не хватит. Давай-ка, сдвигай свои козлы. Пропусти.

— Не пройдет. Неизвестно, с чем мы имеем дело, но если я тебя выпущу, то тем самым буду способствовать распространению этой заразы. С этого момента долина находится на карантине.

Это было против правил: то же самое ему говорил Слотер, и он возражал, как только мог, но сейчас он находился в состоянии войны с ним, и если полицейская тактика могла принести успех, он вполне мог ее использовать. Ситуация на самом деле настолько вышла из-под контроля, что эта тактика оставалась единственно возможной, поэтому Парсонз обратился к водителю:

— Если ты сейчас уедешь, если все уедут и эта долина отправится ко всем чертям, то ни ты, ни остальные никогда не смогут сюда вернуться. Ради Бога, возьми себя в руки и встань рядом со мной. Или возвращайся в город и борись с постигшей его бедой.

Все выстроившиеся в очередь машины начали сигналить, потом водители стали вылезать и толпой обступать Парсонза. Он навел на них свой дробовик.

— Если вы мне все еще верите, я покажу, как выбраться из этой передряги.

Люди хватали заграждения.

— Все дело в лагере, там в горах. Неужели неясно?

Правильно, об этом Парсонз тоже знал. Его информаторы засели повсюду, и он беседовал с ними, как только объявил войну Слотеру. И хотя оставались кое-какие детали, которые требовалось обдумать все равно он отыскал так необходимого ему козла отпущения. Ко всему прочему эти люди в горах, действительно, были врагами, и если он семь лет назад использовал эту версию, то почему бы не вытащить эту пыльную историю и не проработать ее вновь? Он упорно смотрел на водителей.

— Лагерь? — Они остановились, держа в руках заграждения. — Но ведь люди там давно мертвы!

— А я говорю, что они все еще в горах. Да, перебрались в другое место, но все еще в горах. И они все поголовно сумасшедшие. Черт его знает, какую заразу они подцепили, но теперь эти психи спускаются в город и разносят болезнь по долине. Да-да, я знаю, что собаки и кошки тоже больны, но с ними-то мы сможем нормально справиться. Единственное, чего я боюсь, по-настоящему боюсь, — это горного лагеря.

Это был древнейший трюк, заставляющий людей объединяться и вспоминать давно забытые стадные инстинкты, — некий враг, пришедший извне. Его никто не понимал, но его все боялись. Парсонзу было почти стыдно использовать подобную ложь, но он смело повесил эту лапшу на уши беглецам, потому что и сам в глубине души в нее верил. Все эти ненавистные воспоминания о шестидесятых годах дремали в его мозгу и только ждали момента, чтобы пробудиться к жизни. Злоба Парсонза достигла такой точки, с которой для него путь шел только вниз. Он озверел. Уничтожить Слотера. Вернуть город себе. Да, Богом можно поклясться, что Слотер должен ответить за тон, которым он говорил с ним, Парсонзом.

Он ждал, и все смотрели на него.

— Вы помните, как все тогда было? Они замышляют спуститься вниз и поубивать нас всех. Если мы их, конечно, не остановим…

Люди молча смотрели.

— Вы мне даже не нужны. Я отправлюсь к ранчеро. Вот они знают, что на этом свете важно. Они знают, как сохранить то, что досталось непосильным трудом. Я отыщу настоящих мужчин, которые не побоятся!

И вот тогда Парсонз почувствовал, как что-то шевельнулось в этих людях. Через секунду он спросит, знал ли кто-нибудь убитых. А потом расскажет им о Слотере, о том, как шеф полиции стал настолько беспомощным, что пришлось ему самому — мэру — идти на дорогу и останавливать паническое бегство горожан.

80

Слотер склонился с остальными над картой. Они собирались сделать сообщение по радио и телевидению, чтобы никто не выходил из дома, чтобы все держались подальше от животных, незнакомых людей и немедленно сообщали об укусах или странном поведении зверей, а затем позвонить в участок и попросить все машины, находящиеся на патрулировании, усилить бдительность. Слотер лично связался с резервистами и попросил их собраться и методично прочесать все дома. Он взглянул на часы.

— Эти горы вам известны намного лучше, чем мне. Покажите, где находился лагерь.

— Слишком большое пространство, чтобы указать точно, — пробормотал Реттиг.

— Я понимаю, но… — Натан потер лоб. Некоторое время у него болела голова, видимо, сказывалось недоедание и недосып последних дней, нервное напряжение, да еще и разговор с Парсонзом. Он надеялся, что боль отпустит его, но теперь чувствовал, что, по-видимому, это невозможно. — Понимаю, но, наверное, есть в горах какое-нибудь местечко с каньонами, ущельями, пещерами, где определенная группа людей могла бы жить незамеченной.

— Ну, с такой точки зрения подобных мест сотни. Я помню, что когда был еще ребенком, у нас не было территориальных карт здешних холмов и гор. Все правильно: охотники, рыбаки — все они избороздили эти ущелья вдоль и поперек, но мне, например, был известен один индеец, который три года прожил в горах отшельником, и его никто ни разу не увидел.

— То есть ты хочешь сказать, что ответа нам как бы не найти.

— Я хочу сказать, что времени на ошибку у нас нет.

— Послушайте, в их поведении должна быть какая-то логика, — сказал Данлоп.

Они развернулись к этому горожанину, который собирался рассказать им — горцам — о горах.

— Логика? Какая там к черту логика? — рявкнул Слотер.

— Ты чересчур долго над этим думал. Твой мозг «намылился». У Куиллера было двести человек. Кое-кто из них умер от холода и голода. Другие просто сбежали. Но остальные? Неужели никого не осталось? В это я больше не верю. Поэтому нужно искать место, где могли бы укрыться, по крайней мере… мм… ну, скажем, пятьдесят человек. Оно должно быть на определенной высоте, куда обычно никто не забредает. Подальше от проторенных троп.

— Ну, хорошо, и что дальше? — спросил Реттиг.

— Это, — вмешался Слотер, — нас опять ни к чему не приводит.

— В Детройте ты бы сразу отыскал такое место. Подумай о деле, как о преследовании группы преступников, затерявшихся в лабиринте городских улочек. Выстрой диаграмму и попробуй просчитать варианты.

— Но здесь невозможно построить никакую диаграмму. Пути в лабиринте не существует.

— Он, разумеется, существует. В каком месте долины начали пропадать коровы?

— Вот здесь. На западной стороне.

— А где исчезали ранчеро?

— Здесь же, на западе.

— А где находилось поле, где обнаружили тело Клиффорда?

Слотер принялся рисовать на карте большой икс.

— Необходим список всех происшествий. — Он надеялся, что в этом ему поможет Мардж. И тут же вспомнил, что и его дом находится в том же направлении, содрогнувшись от ударившей молнией мысли, что прошлой ночью он собирался воевать вовсе не с рысями.

— Нарисуй линии. Соедини точки.

Они сгрудились возле стола.

— Да, точка пересечения довольно высоко. Как ты и предполагал.

— Достаточно высоко, чтобы туда не забирались люди. Видите? Там не отмечена ни одна тропа.

— А что это за прерывистая линия?

— Железнодорожная ветка, ведущая к старым рудникам, в которых когда-то добывали золото. Теперь вся разбита…

— Добывали золото? Какое золото?

— Когда-то давно здесь были богатейшие месторождения в штате. Еще в 1895-1890-м. Там наверху даже целый городок построили.

И тут Слотер почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Боже праведный, мы были просто слепцами, — вырвалось у Оуэнза.

— Заброшенный город, — сказал Реттиг. — Они называли его Материнской Жилой. Без железной дороги добраться туда будет невероятно сложно. То есть я хочу сказать, что там нет ни фургонной дороги, ни даже тропы. Вот почему в те места сперва была проведена железнодорожная ветка.

— Материнская Жила, штольни, пробитые в скале. Если хорошо знать как, то там можно прожить долгое время. Ведь старатели жили.

— И теперь там лагерь, — сказал Слотер.

— И теперь там лагерь, — эхом отозвался Оуэнз. — И самое главное, неизвестно, что еще.

— Прошу прощения, Слотер.

В комнате прозвучал голос Парсонза. Сквозь стеклянную перегородку были видны вошедшие в большую приемную люди с ружьями. Впереди стоял Парсонз, он нависал своей тушей над остальными и рассматривал компанию, собравшуюся за перегородкой.

Слотер нахмурился и бросил:

— Опять врываетесь?

— Это в последний раз.

В комнате наступила тишина. Шелестение подошв по мягкому покрытию затихло. Офицер, сидевший за приемником, застыл, а телефонисты не договорили последнего предложения. Потом что-то бросили в трубки и положили их на рычаги. И тут же все телефоны разом зазвонили.

— Снимите трубки и положите их, — скомандовал Парсонз.

Полицейские посмотрели сначала на Слотера, затем на Парсонза.

— Я ведь приказал снять трубки.

Он направился к ним, и телефонисты, протянув руки, быстро поснимали все трубки.

— Так-то лучше. Теперь нам никто не помешает. А теперь Слотер — поднимайтесь и — шагом марш.

— Для чего?

— Я только что ввел чрезвычайное положение.

— Я не…

— Это называется гражданским арестом.

— Вы шутите.

— Улыбку видите? Я — нет. Вперед, пока я вас не заставил.

— Но ведь это несерьезно…

— Я тут не собираюсь с вами разглагольствовать. Всем известно, что вы не подчиняетесь приказам.

— Потому что вы не соображаете, что приказываете.

— Я похож на ничего не соображающего человека? Неубедительно, Слотер. Вы действуете без всякого на то основания с неподобающей вам властью. Безответственными методами. Позволили заразе распространиться, а сами устроили заговор с Оуэнзом и Аккумом с целью скрыть убийство, совершенное коронером.

— Что?

— Убийство мальчика, которого Аккум зарезал в морге. Живого мальчика. Вы, что, думали, я ничего об этом не знаю? Как только я предупредил вас, что будет судебное разбирательство, так сразу же организовал вторичное вскрытие. Разрез навряд ли можно представить очень уж профессиональным. Да-да, Аккум изо всех сил пытался замаскировать его под часть необходимой процедуры, но к сожалению сделал это недостаточно умело. Мы арестовываем всех вас до тех пор, пока не узнаем всю правду.

— Только без меня. Я ко всему этому не имею никакого касательства, — произнес Данлоп.

— Но видели достаточно, чтобы стать свидетелем. Слотер лично хвастался.

— А как насчет меня? — спросил Реттиг, вставая.

— Вас я ни в чем обвинить не могу. Но также арестовываю, хотя нет, не буду. Но вы тоже подозреваемый, — в дружеском отношении к Слотеру. Одно движение, чтобы ему помочь, — и окажетесь в его компании. Это управление слишком долго находилось в плохом состоянии. Придется немножечко его переорганизовать, прибавить вам силенок. Но больше я вас просить об этом не собираюсь. Реттиг, разоружите Слотера.

Но тот переводил взгляд с одного человека на другого.

— Давай, — сказал Слотер. — Выбора нет. Но запомни, я отплачу.

Тут Парсонз расхохотался.

— Еще бы. В собственной тюремной камере. Давайте заканчивать с этим делом.

Реттиг внимательно посмотрел на Слотера и взял у него револьвер. Мужчины, вооруженные ружьями, сформировали коридор, и четверо арестованных с охранниками по бокам прошли в него.

81

Реттиг молча стоял. Посмотрев в окно, он увидел на улице возле здания толпу рассерженных людей, — по преимуществу мужчин, которые потрясали оружием. Внезапно он почувствовал, как на него навалилась невыносимая усталость.

— Можешь мне объяснить, что этот ублюдок намеревается делать? — спросил полицейский, дежуривший у приемника.

— Боится, что Слотер его переиграет… — задумчиво произнес Реттиг.

— Но толпа там, внизу. Он же ее подстегивает.

— Он делает то, чего хочется им. Так он скажет позже… Правда, так он поступал всегда. Не-ет, у него все будет в полном порядке, а когда все закончится, сила его власти возрастет раза в два. Не хотелось бы каркать, но боюсь, что начинаются дерьмовые времена, и, что самое страшное, — остановить их приход не удастся никаким образом.

Реттиг смотрел, как толпа начала расступаться, чтобы пропустить разглагольствующего Парсонза в свое чрево…

82

Он стал как-то странно себя чувствовать. Его предупреждали, что такое вполне возможно, но он не слишком верил: укус в палец был совсем не болезненный и неглубокий. Царапин полно, но укус всего один — когда он поднял руку, чтобы защитить от нее лицо. Когда она начала бесноваться прошлым вечером, он сперва решил, что от горя жена свихнулась. Это ведь был их единственный ребенок. А затем до него дошло, что даже в очень большом горе люди себя так не ведут, и он попытался ускользнуть от нее. Но сделать это оказалось непросто. Если бы та женщина не стукнула битой жену, то он не был уверен, что смог бы ей долго противостоять. И вот — снова горе. Его жена в бессознательном состоянии. Он жалел ее и сокрушался, что пришлось применить силу, чтобы ее остановить. Боялся, что их жизнь теперь никогда не войдет в нормальную колею. Переживал, что жена может и не выжить.

А теперь еще он знал что они с женой, оказывается, подцепили какой-то опаснейший вирус, и он теперь вполне мог гнездиться и в его мозгу. Ему объяснили, что если произошло непоправимое, то за завтрашний день все симптомы должны в полной мере проявиться, а для этого его помещают в эту палату. Закрывают, если быть точным. Комната вся была обита мягкой тканью — стены, потолок, пол — окон не было. «Для психопатов», — подумал он. Да, в такой палате все симптомы могли проявляться в полной мере.

Взглянул на часы. Ему разрешили их оставить, и это несколько успокаивало. Три часа, прошло четырнадцать часов с того времени, как его укусила жена. Может быть, все и обойдется, но он чувствовал некую странность. Может, это горе? Депрессия? Еще что-то? Может, так все и начинается?

Выведенный из себя, он внезапно стукнул по мягкой стене. Затем, выругавшись, пнул ногой. Еще вчера его жизнь была идеальна. Везя Уоррена домой из больницы, он чувствовал облегчение, счастье, духовное единение с семьей. А теперь все разрушено. Сын мертв. Он снова ударил по стене. Потом рыкнул. Было так легко представить, что этот день мог бы быть совсем иным. И тут до него дошло, что только что он рычал.

В полном изумлении он замер. Да нет, это всего лишь злость. Так, ерунда. Его преследовал едкий соленый запах пота внутри комнаты. Он понюхал. Запах исходил от стен. Он подступил еще ближе и принюхался. «Значит, вот как оно начинается», — подумал он. Сомнений не осталось. И хотя по идее он должен был чувствовать все нарастающий страх, его переживания, горе и злость пошли на убыль. Он очень устал. Ему стало на все плевать. Видимо, пассивность тоже была частью нового состояния. Как будто у него был выбор!.. Его заставили примириться с неизбежностью.

И этот острый запах пота… Он наклонился и понюхал. Потом стал лизать стену. Понимая, что действительно лижет стену, но не мог остановиться. Потребность была непреодолимой. Язык терся о шершавую материю. На еще одно мгновение осознав свою двойственную личность, он заставил себя больше не задумываться. Когда за ним через десять минут пришли, он неистовствовал.

83

Парсонз ждал в поле у ярмарочной площади. Сюда подошли уже многие, но он знал, что народ должен прибывать. Парсонз разослал своих гонцов к ранчеро на все близлежащие фермы. Подъезжали мужчины-горожане, подходили фермеры. Он поднялся на «джип» и поднял мегафон.

— Послушайте, что я вам скажу. — Усиленные мегафоном слова понеслись над полем.

Все повернулись. Напряженные ожиданием лица, волнами двигающееся сквозь толпу отчаяние. Злоба. Внезапно народ замер, прислушиваясь, ожидая.

— Всем вам известно, что нас постигла беда. Мне нужны добровольцы, которые бы привели своих соседей, если их еще здесь нет, — сюда. Я надеюсь, что те, кто еще не пришел, не успели заразиться, поэтому я приказываю, чтобы распоряжение было немедленно выполнено. Мы оставим их здесь до тех пор, пока все не закончится. Еще мне нужны добровольцы, которые бы прочесывали дома. При виде подозрительной кошки или собаки — стреляйте. Снотворное для больных или зараженных у нас найдется.

— А как же лагерь?

— В первую очередь необходимо привести в порядок город. После этого мы остановим то, что нам угрожает. Можете не волноваться.

В толпе послышался рокот. Парсонз указал на капитана поттерзфилдских резервистов. Настал его черед действовать.

84

Они спали, спрятавшись в надежных местах, которые смогли отыскать в этом городе: мужчины, женщины, дети. Пропавшие без вести. Почувствовав накатившую свирепость, они спрятались от солнечного света. Рядом с ними лежали собаки, кошки и другие животные. В шкафах, заброшенных цистернах, на чердаках, в любом темном месте…

85

В горах — в пещерах, норах, покрытых листвой, под лабиринтом наваленных бревен, они спали, бормоча во сне. Рога терлись друг о друга. Когда выйдет луна, они выйдут и встанут лицом к ночи. В их воспаленных мозгах им виделось святилище, и они стонали, мечтая о пиршестве в том городе, что раскинулся прямо под ними.

86

Четверо мужчин сидели в камерах, еще двое — уже с ружьями — их охраняли. Охранники откинулись на стульях назад, опершись о стену. Стол, дверь, ведущая к лестнице наверх, и вторая, выходящая в подземный туннель, упирающийся в здание суда. Таким образом, преступники даже не выходили на улицу, а сразу попадали в судилище. Туннель был промозглый и вонючий, и запахи, струящиеся под дверь, наполняли помещение с камерами. Слотер спускался сюда лишь по необходимости и, естественно, никогда не был заключенным. Теперь он понимал, какое это унижение и клялся всеми святыми, что как только — если только — выберется отсюда, то сделает все для улучшения положения заключенных. Правда, шансов на выход практически не было. Да и в случае нормального исхода дела он в этом городе не останется. Здесь ему крышка. Это он знал. Парсонз для него чересчур хитер. Слотера тошнило и давящая влажность вокруг ухудшала его состояние.

Но он, по крайней мере, поспал. Поначалу, правда, он здорово нервничал, бродил по камере взад-вперед. Пытался даже уговаривать стражей, но они лишь смотрели на него, не произнося ни слова. Трое друзей, запертых вместе с ним, тоже, правда, как-то вяло и неохотно, вступили в несостоявшиеся переговоры, когда у Натана истощились аргументы, но через какое-то время сдались и, признав полное поражение, распростерлись на нарах и замолчали. Слотер же, смертельно устав, заснул.

Камеры находились в одном ряду. В каждой камере было заперто по заключенному.

Аккум все никак не мог прийти в себя и понять, каким образом он добрался до жизни такой. Когда-то в Филадельфии он был знаменитостью, но слишком долгая возня с мертвецами отдалила его от реальной жизни. Каждый вечер он оставался на работе все дольше и дольше, обрабатывая тела все тщательнее и тщательнее. Они стали для него конечной правдой и понадобилось лишь легкое прикосновение — единственное — к безжизненному плечу молоденькой девушки, чтобы прозвучал сигнал тревоги. Он вскинул глаза и увидел своего начальника: тот стоял в дверном проеме и наблюдал за ним. Ни единого слова не было произнесено. В этом не было нужды. На следующий день Аккум уволился и вернулся в Поттерз Филд, где родился и вырос и где его отец — врач оказался не в силах спасти умирающую от рака мать. Здесь Аккум попытался привести свое сознание и мысли в порядок, и вот после всех долгих лет он оказался близок к тому, чтобы его, за его же служебное рвение преследовали судебным порядком. Вчера, обнаружив зараженную вирусом собаку, он должен был позвонить в ветеринарную службу и выкинуть остальное из головы. Вместо этого он начал сам во всем разбираться, и вот теперь наступает расплата за высовывание…

Оуэнз тревожился за ожидающую его семью. Позвонить ему не разрешили, и теперь он горевал о том, что не ушел из кабинета Слотера, когда хотел это сделать. Но из-за каких-то глупейших побуждений остался, пытаясь проявить верность к чужим людям, а не к собственной семье, к этим мужчинам, которые убедили его, что он им нужен, хотя в то время его первейшей заботой должна была быть семья. И теперь вполне возможно он предстанет перед судом, потому что Слотер с коронером убедили его в том, что им следует солгать о смерти мальчика. О чем он думал? Где была его голова? Какую власть над ним имели эти люди? Неужели ему так хотелось им понравиться? Теперь его накажут за потакание людям, к которым он не имеет ни малейшего отношения. Сейчас ему хотелось лишь одного, чтобы семья куда-нибудь перебралась…

Данлопу совсем недавно пригрезилась увенчанная оленьими рогами фигура, которая повернула голову и через плечо уставилась ему в глаза. Никогда ранее не виделся ему кошмар с такой отчетливостью, и каждый раз сон становился все живее и яснее, наконец, проснувшись однажды, он увидел фигуру, скорчившуюся около него. Но проснулся он не в тюрьме., или существо было не в тюрьме… Нет, это лишь воспоминание о том, что случилось. За решеткой охранники, откинувшиеся на стульях так, что только две задние ножки стояли на полу, а две остальные качались в воздухе, с ружьями в руках. Гордона трясло от воспоминания о сне и от отсутствия алкоголя, поддерживавшего его, дававшего ему силу. Руки его уже два дня тряслись, и он думал лишь о том, что стоит ему только выпить, как беды утрясутся, и он вполне сможет им противостоять. Но каким-то непонятным образом Данлопу было даже радостно. Потому что в мучениях наконец-то родилась его статья, и если Парсонз думал, что тюремное заключение отвратит его от ее написания, от правды, он был просто дураком. Ибо не знал, насколько этот самый неудачник был когда-то крут, и что больше он не неудачник. Он доберется до правды, нейтрализует кошмар и спасется. Он держался за каждую мелочь, думая о том, что…

Слотер же думал о старом Доке Маркле и той тайне, которую они хранили пять лет. Он никогда об этом не рассказывал Марклу, а старый Маркл о ней не упоминал, но оба понимали, что каждый из них об этом знает. Слотер был трусом. Представляя себе Клиффорда, бредущего через залитое лунным светом поле, расставляя ловушку для мальчика, он чувствовал, как старинный страх вновь просыпается в глубинах его существа. Дьявольщина, в поле и у себя дома, ночью, он запаниковал. Он полностью растерялся. Слотер не понимал, каким образом стал таким. Выказывание мужественности перед всеми друзьями, споры с Парсонзом, — все это были отчаянные попытки удержать хоть какие-то крупицы собственного достоинства, самоуважения, потому что единственное, о чем он страстно мечтал — убраться отсюда как можно дальше и быстрее, чтобы больше никогда и никому не выказывать силу и мужество. Пять лет он находился на грани. Парсонз был в сущности прав. И более того: мэр на самом деле оказал ему услугу. Заключив его в тюрьму, Парсонз снял с него груз ответственности. Перед самим собой. Слотер был ему благодарен. Он умолял охрану выпустить его, понимая, что это невозможно, поэтому ругань и споры были легки, даже приятны. Но мысль о старом Доке Маркле оживила чувство вины, и Натана зажало между двумя противоположными понятиями. Оставайся здесь. Здесь безопасно. Отыщи способ бежать. Докажи, черт, что ты не дерьмо собачье. Слотер уверял себя, что выбора никакого не существует. Не взирая на стыд, он все-таки находился в камере. Возвысь свой стыд. Избавься от него.

Ночь сомкнулась над его головой. Сквозь крошечные окошки, находившиеся высоко на стенах, Слотер слышал вой, крики и стрельбу. «Возблагодари Господа за то, что ты здесь, в безопасности». Но злоба на себя, на Парсонза, устроившего эту бойню, внезапно пробилась сквозь страх. Натан был снова готов ругаться с охранниками, хотя и понимал всю бессмысленность этого дела. Но, по крайней мере, таким образом он ослабит напряжение, скопившееся в его душе. И тут дальняя дверь распахнулась, и Слотер увидел вошедшего Реттига.

Оба охранника, насторожившись, встали.

— Легче-легче, — успокоил их Реттиг. — Аккуратнее со своими пушками. А не то неровен час себе рты прострелите.

Мужчины выглядели озадаченно, и нервно переминались с ноги на ногу.

— Тебе сюда нельзя, — сказал один.

— Да ну? Хорошо, скажу женщине, чтобы отнесла еду обратно. — И начал поворачиваться.

— Эй, подожди-ка. Какую еще еду?

— Пищу для заключенных. Они же не ели.

— Так и мы тоже.

— Прошу прощения, что не подумал об этом.

— Слушай, так принеси все сюда, а?

— Не нравится мне это, — сказал его напарник.

— Черт, да ведь это же всего лишь еда. Какого дьявола, я голоден.

— Ага, а ты не подумал, может быть, они что-нибудь задумали? Какую-нибудь штуку?

— У нас же винтовки. Давай, тащи жрачку.

— Ну, если хотите. — Реттиг пожал плечами.

— Только внесите и все.

— Хорошо. — Реттиг подошел к дверям и поманил кого-то пальцем.

Вошла Мардж. В руках у нее было две корзины, и она оглядела всех заключенных, внимательно посмотрев на Слотера. Натан попытался было улыбнуться, но Мардж казалась какой-то издерганной и сильно постаревшей за последние несколько дней. Слотеру стало ее безумно жаль.

— Привет, Мардж.

Она смотрела на него.

— Я подумала, что ты, быть может, проголодаешься.

— Точно проголодался. — Тут он заметил ее странную немногословность. — Что-нибудь случилось?

— Та женщина, которую я ударила…

— Что еще с ней?

— Полчаса назад скончалась.

87

Оно билось в тесной, почти безвоздушной камере. Тюрьма. Оно заползло в этот ящик, чтобы поспать, а теперь чувствовало, что там, снаружи — ночь, что ей необходимо выбраться. Но замок защелкнулся. Оно ударилось в крышку, но та не поддалась ни на миллиметр. Оно задыхалось, потея. Приглушенные крики и стоны становились все тише и тише…

88

Он остановился на перекрестке, наблюдая за тем, как к нему приближается пьяный.

— Эй, ты почему здесь? А ну давай, дуй на ярмарочную площадь.

Но пьяница, шатаясь, подбирался все ближе, и вдруг, споткнувшись, запрокинул голову к луне. Полицейский протянул руку, чтобы его остановить, но вдруг заметил, что это — вовсе не пьяница… Кошмарные глаза наползали на его лицо.

89

Увидев несущуюся по улице собаку, он пристрелил ее.

И тут кто-то закричал:

— Ты убил мою собаку!

90

Существа находили друг друга в темноте, выползали из своих убежищ: нор, подвалов, останков давно умерших автомобилей. Собирались в стаи и, пошатываясь, двигались по улицам. Добровольцы, обыскивающие дома, разбегались в панике. Иногда им хватало смелости организоваться в некое подобие команд, которые выстраивались на перекрестках под фонарями и начинали палить в древний ужас, шедший на них. Собаки и кошки тоже собирались стаями и, постепенно, сливаясь в одно целое, по улицам покатился единый крутящийся, шипящий, воющий, давящий друг друга кошмар. В городе, не переставая, слышалась стрельба.

91

Уинстон не понимал, откуда эти выстрелы. Он весь день работал, а под конец с неохотой, но, повинуясь приказу, пришел обратно в дом Уилли и спустился в подвал. Посветив фонариком на три трупа, Уинстон выбрал местечко для засады в дальнем углу, под раковиной: если кто-нибудь и придет, чтобы отобедать или отужинать, ему открывалось отличное простреливаемое пространство на лестнице. Он ждал, а ружейный огонь все усиливался. Снаружи послышались вопли, но он сосредоточился на выполнении своего задания, испытывая даже некоторую радость от того, что сидит здесь, в подвале с трупами. Затем выстрелы вроде как слегка поутихли, и ему почудилось какое-то движение. Он напрягся. Точно, там на лестнице. Он держал наготове фонарь. Подожди, пока оно не спуститься. Удостоверься, что не сможешь промахнуться. Потом раздалось будто царапанье, но звук был совершенно не тем, что он ожидал, да и исходил он из другого места. Поняв, что это такое, Уинстон в панике зажег фонарь и увидел поднимающегося Орвала, который наклонился к нему. Уинстон выстрелил, потом еще и еще раз…

92

Они рылись в корзинах, заглядывали в термосы. Потом даже потрясли их. Похоже, все было в порядке.

— Хорошо, отойдите, пока я буду распределять пищу.

Один охранник прошел мимо Реттига, оставляя возле каждой камеры несколько сандвичей. Потом поставил пластиковые кружки, а рядом термосы.

— А теперь слушайте. Как только я отойду, берите. Так как термоса всего два, придется передавать по кругу. Значит, налили — поставили так, чтобы я видел. Мне не нужно, чтобы кто-нибудь ими кидался.

Слотеру было все равно. Он, не отрываясь, смотрел на Реттига.

— Что там на улицах?

— Лучше не спрашивай.

Слотер повел головой, уставясь в пол и, наконец, добрался взглядом до женщины. Прочистил горло.

— Ну, что же, Мардж, большое тебе спасибо.

Она не ответила.

— Позаботься о ней, — попросил он Реттига.

— Обещаю. — Реттиг взглянул на уставившихся на него охранников. — Не перевозбудитесь, смотрите. Я почти ушел. — Он осмотрел все камеры и повернулся. — До встречи, шеф.

— Будь осторожен.

Дверь за Реттигом и Мардж закрылась.

Все четверо молча наблюдали за охранниками.

— Ну, поехали, — сказал один. — Давайте-ка на вас проверим: может, все отравлено или накачано снотворным или наркотиками. А то я проголодался…

Они медленно вытянули руки. Слотер последний. Прожевав совершенной безвкусный, как резина, сандвич с ветчиной, он почувствовал, будто рот набили песком. Или пылью.

— Эй, я наливаю кофе. — Думая только о стрельбе, доносящейся снаружи, он отвинтил крышку и стал разливать горячий кофе. Налив пластиковые чашки, он передал их дальше.

Но одну оставил себе, потому что наливая жидкость, увидел как в чашку соскользнул тонкий гибкий предмет: всплеск был почти незаметен, настолько он был узок и мягок, что, встряхивая, охранник не услышал постукивания о стенки термоса. Он не посмел оглядеться, чтобы узнать, заметил его кто-нибудь или нет. Продолжал вести себя, как ни в чем не бывало. Затем встал, прислонился к нарам и стал пожевывать сандвич, помешивая пальцем кофе. Слотер не собирался пить это пойло, хотя и притворился, что пьет, он лишь нащупал пальцем — есть, нашел. Червяк. Натан ощутил нечто длинное, узкое, податливое. Но что же это? На какое-то мгновение он решил, что это взрывчатка, но потом отказался от этой мысли. Какой толк может быть от нее? Ведь использовать ее все равно не удастся. Кроме всего прочего, грохот привлечет внимание. Реттиг не стал бы давать Слотеру то, чего бы тот не смог употребить. Не пластик, черт, что же? Натан наклонился слегка в сторону, чтобы никто не смог ничего увидеть и, вытащив пальцем предмет из кофе, быстро оглядел и бросил обратно. Красный, действительно, напоминает червяка, как он себе и раньше это представлял. Но он так и не разобрал, что же это и как его использовать.

— Боже, какая мерзость этот кофе, — пробормотал Данлоп.

— А ну заткнись и пей, — сказал ему охранник. — Я был прав, — обратился он ко второму, — в него добавлен какой-то препарат. Все они скоро уснут.

— Может навсегда…

— А нам только это и нужно. В конце концов могут выблевать все, что в себя впихнули. Но я им помогать не стану. Запомните, — обратился он к заключенным, — если кому-то станет плохо, будет выкручиваться сам.

Все поставили свои кружки.

— Все так. В кофе какая-то гниль, — сказал Оуэнз.

— Не пейте, — предупредил Аккум.

Тут первый охранник расхохотался.

Слотер встал и подошел к решетке.

— Ребята, я право не знаю, что с вами происходит, но этот кофе, по-моему, отлично пьется. Если никто не будет, передайте термос мне обратно.

— Осторожней, Слотер, — повторил Аккум.

— Я прекрасно знаю, что делаю. Черт, я горю от жажды.

— Можешь себя ублажить. — И Оуэнз протянул термос. Заключенные передавали его из рук в руки по камерам, и, наконец, его принял Слотер и налил кофе в чашку.

— Оставлю на потом.

— Если это потом состоится. Ты нормально себя чувствуешь? — спросил Натана второй охранник, ухмыляясь.

— Вы, ребятки, даже не знаете, какого удовольствия себя лишаете.

— Я думаю, что через некоторое время ты нам покажешь, какого именно, — отозвался первый.

Слотер пожал плечами и отошел обратно к нарам, делая вид, что с удовольствием отпивает кофе.

— Что ж, мне больше достанется.

Он зевнул. Ложась обратно на койку, он думал о том, был ли во втором термосе такой же червяк, о том, что же это такое и как это можно использовать. Часы на стене показывали половину первого ночи.

93

На ярмарочной площади люди собирались на помостах и прислушивались к хаосу, доносившемуся из города. Всматривались в темноту. Стрельба и крики явно приближались. Хныкали дети. Площадь и поле за ним были пусты, лишь темные контуры скал виднелись вдали, и лунный свет отражался от снежных вершин. Впервые за долгое время Парсонз заволновался. До сих пор он был полностью уверен в успехе операции. Но вдруг до него дошло, что он привел этих людей в центр пустого пространства и что такой группой они представляют собой прекрасную мишень. И что катящаяся из города ярость обрушится прямо на них.

— Мужчины с ружьями — выйти вперед и построиться! — крикнул он.

94

Они наблюдали с хребта, окружающего поле за ярмарочной площадью, смотря на когда-то знакомые предметы. Нервничая, они запрокидывали головы к луне и выли, трясясь от непонятного возбуждения, но люди внизу были сбиты с толку и даже не смотрели в сторону гор. Затем горный кряж опустел. Они отходили, продираясь через лес, спускаясь ниже. Жаждали вкуса, который давно мучил и терзал их, но все же они страстно к нему стремились, раздвигая ветви подлеска, слушая шум, исходящий из распростершегося под ними города.

95

Слотер ждал.

В темноте. Лежа на нарах, он притворялся спящим, хотя сквозь полуприкрытые веки наблюдал через прутья решетки за охранниками, которые, притушив лампы, сидели, откинувшись на стульях к стене и подпирали головами стену. Натан знал, что вскоре придется начать действовать, но если это вскоре будет слишком скоро, то он мог не рассчитать и разбудить их. И тогда они все поймут.

Он выругался про себя. Ведь здесь он в безопасности. Такая милая камера, в которой ни о чем не нужно думать. Там, на воле, все идет своим чередом без твоего участия. Но… Ему снова подсунули под нос выбор, о котором он не просил, и теперь все опять зависит от него. Если он не начнет действовать, то Реттиг этого не поймет. Но какое это имеет значение? А вот такое! Имеет и все. Не мог Слотер примириться с последним унижением. Сюда он спустился, чтобы начать все сначала и, если не начнет, то никогда не будет чувствовать себя цельной личностью. Отсюда есть путь лишь вниз, вниз… К полному поражению своей жизни. Отсюда он может спокойно двигаться прямо к гробу. Правда… Всегда можно притвориться тупицей и показать Реттигу, что его штучки из термоса непонятны, и ему, Слотеру, неизвестно, как ими пользоваться. Но опять-таки он неуверен, убедительно ли это прозвучит или нет. Для остальных-то ладно, но для самого себя убедительности никакой. Так что придется, брат…

Ругаясь про себя, Натан принялся изучать фигуры обоих охранников. Убедившись, что те не шевелятся, он медленно сел на койке. Потому что наконец-то до него дошло, что это ему прислали. Это было настолько очевидно, что он даже удивился, почему ему пришлось столько размышлять над их предназначением и досадовать на то, что Реттиг оказался во много раз умнее его самого. План оказался простым до гениальности. Возможно, именно поэтому Слотер вначале его не понял. Эти червяки в кофе оказались чистым фосфором. Жидкость не давала ему воспламениться. Подозревая в «червях» взрывчатку, Слотер не мог понять, каким образом ее взрывать. Детонация тут же начинала ассоциироваться с запалами, взрывателями, ярким пламенем. Но взрыв поднимет охранников на ноги. Значит, «посылки» должны действовать бесшумно, но если они содержат взрывчатку, каким образом ее взрывать? Так как курил он редко, то спичек с собой не носил, но: яркий свет, спички, содержащие фосфор, воспламенение — и готово. Наконец, он вспомнил, как в средней школе учитель химии показывал опыты: вынимал из банок с водой длинных «червей» фосфора и ждал, пока они на воздухе не начинали воспламеняться.

У Слотера не было иного выхода. Он медленно встал с койки и осторожно подошел к прутьям решетки. Увидел, что все его товарищи спят. Натан стоял неподвижно, ожидая, что охранники начнут шевелиться. Но они тихо дремали, и Слотер, встав на колени, протянул руку ко второму термосу. Потом медленно отвинтил крышку и налили кофе в пластиковые чашки. Еще один красный червячок выпал из термоса. Ага, значит, второй все же был. Натан быстро схватил фосфор и кинул в свою чашку, надежно укрыв их кофе. Единственное, что его тревожило: фосфор был ядовит. Если какая-то его часть растворилась, то кофе мог стать отравой. Но потом Натан решил, что дурной вкус мог быть не от самого фосфора, а от приготовления: Мардж было необходимо, чтобы кофе напоминал дерьмо. Реттигу не хотелось, чтобы его кто-нибудь пил. Поэтому все попробовали и выплюнули. Так что ничего с ними не случится.

Наблюдая за охранниками, Слотер понял, что глупо еще чего-то ждать. Он сунул пальцы в кофе, выловил фосфор и прижал его к замку камеры. Будь он в заново отстроенной камере, Слотер не смог бы ничего сделать. Но эта тюрьма был выстроена в 1923-м году. Когда он впервые спустился сюда, то был просто потрясен. Нет, конечно, замки бы выдержали, если бы кто-нибудь попытался их разбить или взломать, но металл показался Слотеру не способным выдержать… Что? Спросили его в городском совете? Слесарнуюножовку или бомбу? Да никогда раньше в городе не появлялись личности, способные на подобные преступления, а если — сказали Слотеру — он будет нормально исполнять свой долг, то в тюрьме их и не будет. Ну, наконец-то, у него есть возможность показать им, чего стоит такая тюрьма, и он был благодарен случаю за это. Конечно, он не способен расплавить сталь, но вполне мог дешевый металл. Замок казался вполне подходящим для подобной процедуры. В конце концов ему нечего терять. Попробовать стоило.

Он отступил на шаг назад, но фосфор не зажегся. Л, может быть, он неправ, и подобные химические соединения действовали не так, как он ожидал?.. Да нет, просто кофе все еще стекало по «червякам», значит, они пока не были целиком предоставлены воздействию воздуха. Кофе должен высохнуть, и внезапно Натан увидел нечто, напоминающее ему искру, и тут же, вспыхнув, фосфор воспламенился. Жар, яркие искры и поднимающая кверху белая струйка дыма. Натан наблюдал за охранниками. Шипение оказалось намного громче, чем он ожидал, словно тысячи бенгальских огней одновременно зажглись на Четвертое Июля, но ни один из них не пошевелился, когда Слотер надавил на замок плечом.

Но он не поддался. Фосфор продолжал светиться на задвижке, она покрылась рубцами, Натан навалился еще раз и тут увидел, как борозды начали расходиться. Охранник зашевелился, и через мгновение он, возможно, совершенно очнулся бы. Слотер покрепче поднажал на дверь, зазвенел металл, и внезапно Натан почувствовал, что летит вперед, он оступился, чуть не упал, и только тогда понял, что стоит уже за дверью камеры, створка которой развернулась на 180°, а фосфор продолжал, шипя, гореть. Слотер, потеряв равновесие, прошел несколько шагов вперед, вытянув руки по направлению к открывшему глаза охраннику. Тот грохнулся на спину, не удержавшись на стуле. Слотер схватил его ружье и потянулся к ружью второго охранника, который, выпрямившись на стуле заморгал, когда дуло уставилось ему в лоб, забавно скривился, а затем свалился на пол. Слотер, уронив одно ружье рядом с собой, направил второе на обоих охранников, которые начали было подниматься на ноги, и подумал, о том, что самая трудная часть плана Реттига уже позади.

— Оставайтесь на своих местах! Не вздумайте даже пальцем шевельнуть! — предупредил охранников Слотер.

— Но каким чертом!.. — Они уставились на дымящиеся остатки фосфора на замке камеры Слотера.

— Что это? — спросил Аккум.

В камерах зашевелились мужчины.

— Да ничего. Просто выходим. Вот и все. А вы запомните, — повторил Натан охранникам, — что лучше бы вам не чесать даже носы…

Он перешел к столу, открыл ящик и вытащил ключи. Все время двигаясь к камере Оуэнза, Натан не спускал глаз с охранников.

— Держи. Большой ключ, — сказал Слотер Оуэнзу и уставился на мужчин, слушая скрипенье железа в замке. Дверь камеры открылась. Слотер взглянул на выходящего Оуэнза, а потом, уже не отрываясь, следил за охранниками, пока двери камер открывались и из них выходили мужчины.

— Но как тебе?.. — спросил Данлоп.

— Позже. Давайте, заходите, — указал он охранникам на распахнутые двери.

Они мешкали.

— Черт, говорят же вам, заходите, — повторил Слотер, подходя ближе, и те подняли руки.

— Хорошо, хорошо, идем.

— Ты — в первую. Ты в четвертую.

— Но почему?..

— Да просто так. Давайте побыстрее. Мне необходимо вас разъединить. Пошевеливайтесь, ради Бога.

Они зашли в камеры, и Аккум, взяв их же ремни и разорвав простыни, связал им руки и заткнул рты. Потом коронер вышел. Оуэнз захлопнул двери и закрыл их на замки.

— Ключи с собой. Второе ружье…

Данлоп подходил к двери, ведущей наверх.

— Нет, уходим другим путем, — сказал Натан. — Ты идешь к выходу наверх. Мы пойдем сюда.

Данлоп казался озадаченным.

— В общем, увидишь.

Слотер прошел вперед и забрал у Оуэнза ключи. Затем открыл вторую дверь и распахнул ее настежь. После этого включил свет и все увидели осклизлый, сырой, кирпичный туннель.

— Он ведет в здание суда. Времени мало.

Мужчины стали двигаться по проходу. Слотер напоследок оглядел охранников, кукующих в клетках. Потом помахал им рукой и, закрыв за собой дверь, запер ее. Повернулся и все побежали.

Было склизко. Какая-то влага капала с потолка, их шаги гулко звучали в туннеле. Слотер увидел, как изо рта вырывается пар, и почувствовал под рукой сырой кирпич. Но бега не остановил. Чтобы не задеть свисающие с потолка лампочки, ему пришлось пригнуть голову. Тут туннель повернул, и мужчины встали перед очередной дверью.

— Она заперта.

Но повозившись ключом в скважине, Слотер почувствовал, что дверь не поддается. Замок не открылся.

— Что это за дела?

Тут он понял, что дверь вовсе не заперта. Была. А он ее как раз закрыл.

— Какого черта?.. Всех уволю.

Но сейчас ему было не до увольнений. Он снова повернул ключ, потом ручку и медленно открыл дверь. Впереди перед беглецами была абсолютная темнота.

— Здесь коридор. Вперед, только вперед, никуда не сворачивая. Сейчас будут ступеньки.

Тут Слотер нащупал выключатель и зажег свет.

— Но мы…

— Не собираюсь становиться мишенью. — Он выключил свет, едва лишь увидел кусок коридора впереди. — Идите по стенке.

Потихоньку мужчины стали пробираться сквозь тьму. Внезапно пол стал кафельным. Шаги стали смутно отдаваться в темноте. Оуэнз на что-то наткнулся и вскрикнул.

— Тише.

— Тут стол.

— Да тише вы. Здесь могут оказаться люди.

Медленно, шаг за шагом они пробирались вдоль коридора. Слотер прошел вперед, прощупывал пространство и, наконец, сказал себе, что вот сейчас должен быть конец, и тут же его ботинок врезался в дерево, а рука наткнулась на перила.

— Получилось, — сказал Оуэнз, и Слотер пожалел, что не успел предупредить его вскрик, Он пошел вверх по ступеням. Сквозь окна пробивался лунный свет, они увидели дверь, а затем уже огромный главный коридор. За дверью слышалась стрельба.

— Тихо, — предупредил он в последний раз, и все втянули головы в плечи, пока Натан прислушивался к тому, что происходит на улице. — Выйдем через черный ход. Вполне возможно, у главного входа могут стоять охранники. Не хочу, чтобы меня сцапали сейчас, когда я почти на свободе.

Он двинулся по сумрачному коридору, комнаты здесь были расположены так же, как в участке. Натан прошел мимо молчаливых кабинетов, добрался до черного хода, выглянул на улицу, посмотрел на следовавших за ним, распахнул дверь и вышел в лунный свет.

Вопли, стрельба.

— Туда. У меня машина на стоянке за участком. Если повезет, сможем уехать.

Он вышел и ступил с тротуара в траву, прислушиваясь к стрельбе, и тут из кустов вышел один человек, затем второй. Слотер, вспомнив двоих юнцов, которые чуть его не пристрелили, едва не прицелился из ружья, едва не спустил курок. Но давнишние дела — не оправдание для чуть не совершившегося убийства. Ладно, значит опять пойман. Что же, он сделал все, что мог и теперь ждал, пока его не заберут и не отведут обратно он вытянул руки, но Реттиг, а это был именно он, — не стал вынимать наручники.

Мужчины сзади с облегчением вздохнули.

— Господь всемогущий, — выдохнул Оуэнз.

— Довольно долго копались. Я чуть было не ушел. Значит, все-таки догадались, как использовать эту гадость…

— Не понимаю, как тебе такое в голову взбрело?

— Не мне. Мардж. — Реттиг повернулся к женщине, подвинувшейся ближе. — Именно она вспомнила, как ты сокрушался, что камеры не имеют достойных запоров, что металл довольно слабый…

— Слава Богу, что я жаловался не при тебе. А то уж было подумал, что переоценил…

— Огромное спасибо.

— Это от всех нас.

Слотер вытянул руку и коснулся Мардж.

— Спасибо тебе.

Он видел, что совсем недавно она плакала.

— Знаешь, я понимаю, эта женщина для тебя…

— Все в порядке, — откликнулась Мардж, — Может быть, для нее смерть оказалась наилучшим выходом. — Она сморгнула.

Выстрелы и крики усилились.

На мгновение Слотер замер.

— Что там за чертовщина происходит?

— Парсонз. Всех оттащил к ярмарочной площади.

— Вот черт.

— Именно. Теперь все там, на открытом пространстве.

Слотер повернулся к остальным беглецам.

— Не знаю, что нам делать, но стоять здесь точно бесполезно. Ярмарка…

— Без меня. — Это Оуэнз.

Слотер посмотрел на него.

— У меня жена и дети.

— Не стоит оправдываться. Можете идти. Никто не держит. Когда-нибудь это вспомнится.

— Ага.

Они прекрасно знали, что никто и ничего, и никогда не вспомнит.

Оуэнз исчез.

И тут же вернулся, услышал голос Натана:

— Послушайте: подождите рассвета. По крайней мере, помните, о чем обещали.

— Разумеется.

Оуэнз посмотрел Слотеру в глаза, пожал плечами, двинулся вперед, словно решив что-то ответить, но потом медленно отошел, повернулся, прошел мимо здания суда и исчез в тени.

Слотер смотрел ему вслед.

— Эй, шеф, — сказал Реттиг. — Тут у меня еще пояс с кобурой. — Он протягивал его, выставив руку.

Тяжесть была внушительной. Слотер нацепил пистолет.

— Как твоя семья?

— С ними мой брат. Они собрались и убрались еще днем.

— Мне кажется, Оуэнзу нужно только это.

Слотер взглянул в направлении выстрелов.

— Пошли.

— Осторожнее у парковки. Парсонз оставил там несколько человек. Но, по-моему, они отошли в участок…

— А я и не собираюсь афишировать свое присутствие здесь. Со мной? — спросил Слотер у Аккума.

— У меня полно работы.

Натан кивнул.

— А ты? — обратился он к Данлопу.

— Очень уж хочется посмотреть, чем все закончится.

Мардж встала рядом.

— Если думаешь, что сможешь пойти куда бы то ни было без меня, ты полный псих.

— Да мы здесь все такие.

И они двинулись к автостоянке.

96

Группа, которой вызвался командовать Хэммель, заняла позицию за машинами, перегородившими улицу. Точнее переулок. Еще точнее, машин было всего две. Люди смотрели на бредущую к ним, спотыкающуюся толпу и, может быть, потому, что уже пристрелил одного человека, Хэммель колебался. Зато остальные, щурясь от сильного света фонарей, не задумывались. Но, обернувшись, Хэммель увидел, что сзади подходят другие существа и направил пистолет на них. Заорав:

— Обернитесь! Нас обходят! — он начал стрелять.

97

Слотер подошел слишком поздно, хотя, с другой стороны, напротив, как раз вовремя. Люди находились в полной панике. Все они столпились на трибунах, — стрельба слышалась совсем близко.

— Не стрелять, — приговаривал Парсонз. Но тут в поле зрения появилась собака, и кто-то ее убил. Тут же многие стали беспорядочно стрелять. — Черт побери, да придержите же огонь!

Но тут появилась следующая команда. Здешние жители. Из близлежащих домов. Правда, людьми их было нельзя назвать: они рычали, пускали слюну, дергались от ярости. Выстрелы разрывали барабанные перепонки.

98

Когда Оуэнз подошел к дому, огней в нем не было. В двух кварталах дальше слышалась стрельба, машина стояла на подъездной дорожке. Он побежал к крыльцу. И тут что-то выдвинулось из тени. Обернувшись, ветеринар увидел собаку. Он уже добрался до лестницы. Подергал дверь, но она оказалась заперта. Собака приближалась. Взывая к жене, Оуэнз высадил стекло, и постарался добраться до ручки с другой стороны, открыл дверь, навалился на нее всем телом, очутился внутри, запер дверь и услышал царапанье когтей по дереву. А потом и с черного хода. О, Боже! Да ведь они повсюду!

99

Шаркая ногами, они пробирались сквозь лес. Деревьев стало меньше, а склон превратился в равнину. Услышав громовые выстрелы с ярмарочной площади, они устремились вперед, — их аппетиты возрастали, голод терзал…

100

Слотер, включив сирену, повернул патрульную машину за угол. Увидел, что какие-то люди стоят шеренгой и стреляют вдоль по улице. Какие-то существа выползали из проулков и бросались на автомобиль: Натану пришлось кинуть машину через сквер, затем через чей-то сад, разнеся вдребезги забор, он развернул автомобиль и, очутившись за шеренгой стреляющих людей, выскочил на ярмарочную площадь. Мардж с Данлопом не отставали.

К ним бежал Парсонз.

— Помогите.

— Об этом следовало подумать раньше. Прожектора вперед. И включить. — Слотер вытащил пистолет.

— Я не…

— Побыстрее тащите прожектора. Их глаза непривычны к свету.

Кто-то рядом произнес:

— Я сделаю. Помню еще, где у них выключатели.

И побежал.

Слотер, уклоняясь от линии огня, побежал вперед, туда, откуда наползали новые тела и подумал, что, быть может, все-таки это нашествие можно будет остановить. Но тут с площади закричали люди. Они указывали на распростершееся за ними поле. Слотер посмотрел туда и даже сквозь треск выстрелов услышал… Вой в лесу.

Облако закрыло луну в тот момент, когда Натану удалось разглядеть шевелящиеся деревья, но нет, не деревья… Данлоп заорал, как безумный. Не деревья… Оленьи рога.

101

Реттиг волновался. Он смотрел на задник машины, в которой Слотер вез Мардж и Данлопа к ярмарочной площади. Затем вошел в участок и нашел там еще один пояс с кобурой. Подумал о том, что они напрасно отпустили Оуэнза одного в город. Ведь там наверняка нет ни его жены, ни детей. Либо они давно уехали из города, либо стоят сейчас на площади. Реттиг сел в машину и поехал к дому Оуэнза, увидел, что вокруг полно собак, окруживших здание, — они выли, рычали, увидел выбитые окна и дверь, продранную когтями почти насквозь и начал стрелять, не выходя из машины.

102

Сначала — рога, за ними появился сам олень, а уже после какие-то мелкие существа, которых выгонял вперед страх. Ужас. Они вылетали из леса — олицетворение паники, с круглыми, вытаращенными глазами — и бросались врассыпную.

Слотер смотрел туда, слышал, как сзади стонет Данлоп, как люди кричат на площади, отдавая себе отчет, что все это еще только начало. Представлял, что видит над кустами хоккейные клюшки — бессчетное количество — как они стукаются о стволы деревьев. От страха его парализовало. Натан понимал, что ничего страшнее в его жизни не будет, и рассудок оставил его. Потому что он увидел, как кусты раздвинулись, и из них выступили оскалившиеся фигуры, направляющиеся к ярмарочной площади, и каждая из них была безобразным, жутким созданием — частично оленем, частично человеком, частично волком, кошкой, медведем, и дюжины других существ — чудовищным, вынырнувшим из леса монстром. Человеческие части были ненормальны. Не хватало носов. Ушей и пальцев тоже, они хромали на своих культях.

Слотер заморгал. А затем побежал.

— Мардж, помоги мне.

Он не обернулся, чтобы удостовериться, идет она за ним или нет. Потому что был уверен, что идет.

Вряд ли было простым совпадением, что когда не было ярмарки, город парковал здесь свои грузовики. Иначе почему бы это произошло? Для того, чтобы дать возможность ему спастись. Это была судьба. Слотер понимал, что мысль бредовая, но, увидев перед собой грузовик, он уже знал, что тот ждет и что цистерна с составом, убивающим насекомых, на которой огромными буквами выведено «ОГНЕОПАСНО», готова к действию. Он знал и то, что обнаружит ключи в замке зажигания и в озарении вспомнил, что под передним сиденьем лежат несколько сигнальных ракет.

Натан протянул ракеты Мардж.

— Опусти вот этот шланг сзади.

— Но Натан…

— Делай, что говорят. Рычаг вверх. Когда грузовик поедет, зажги ракеты и кинь их в жидкость.

Чтобы подтвердить правильность его решения, тут же произошли две вещи. Сползло облако; появилась луна. Чудовища, заверещав, съежились. И тут же пространство площади осветили лучи прожекторов, и раздались вздымающиеся к небу вопли.

Они увидели его и двинулись к нему, выбрав наконец-то объект для мести.

Он почти дал смерти захватить себя — до того был возбужден зрелищем, — но тут же сломался, поставил рычаг в нейтральное положение, направляя грузовик и одновременно выпрыгивая из него. Увидел, что они приближаются и покатился в сторону. Тут же поднялся и, чувствуя в плече боль, отбежал в сторону. Сзади вздымались языки пламени, Слотер понял, что за спиной что-то движется почти вплотную к нему, потом услышал выстрел. Натан кинулся, скорчившись, на землю и откатился еще дальше вбок, и пламя, опалив его, промчалось по направлению к цистерне.

Взрыв напоминал разорвавшийся гриб-дождевик. Языки пламени вырвались вверх и стали разлетаться вокруг. Одежда Натана задымилась, и он стал кататься по земле, чтобы сбить огонь. Вокруг стал сыпаться искореженный металл и, он почувствовал, что уши раздирает вой проклятых. Затем — пустота.

103

Мардж стащила с себя куртку и начала хлестать его, чтобы сбить с рубашки пламя. Потом учуяла запах паленой плоти, но поняла, что это не от Натана, а от тех существ. А вокруг были люди, и они ей помогали.

Слотер замычал и дернулся, пытаясь дотянуться до нее. Потом заморгал и уставился на существо, которое бежало так быстро, что чуть было его не достало. Оно было мертво. Кто-то прострелил ему лоб.

— Кто?..

— Я еще на что-то гожусь, Слотер.

Это был Парсонз. Мужчины уставились друг на друга.

— Вы победили. Такие дела.

Слотер посмотрел ему в глаза.

— Нет. Хоккейные клюшки. Это кошмар? Мой кошмар?

— Что?

— Те, впереди.

— Мертвы.

Слотер, обернувшись, увидел кучу спаленных тел.

— Но что они такое?

104

Реттиг услышал с ярмарочной площади взрыв, но времени на то, чтобы удивляться, у него не было. Он застрелил почти всех собак вокруг дома. Войдя в дверь, он убил еще одну, сбегавшую с лестницы. Он закричал, что было сил, не получил ответа, стал обыскивать дом и выстрелил в очередного пса на втором этаже. Попробовал открыть дверь ванной, почувствовал, что она заперта, выломал ее ударом ботинка и, ворвавшись в комнату, увидел скукожившегося в ванне Оуэнза.

— Чертовы псы. В жизни больше ни до одного не дотронусь.

105

Они смотрели на поверженные тела, на оленьи рога, привязанные к головам сыромятными ремнями. Чудовища были одеты в медвежьи и рысьи шкуры, Слотер вспомнил, как около своего амбара видел нечто подобное — между ног болтались волчьи хвосты и существа до глаз заросли бородами и волосами. Ушей, носов и пальцев не было.

— Отморожены, — сказал кто-то. — Да это же хиппи из горного лагеря.

Данлоп не переставал стонать.

— Но что с ними случилось? — спросил Слотер. — Эти рога, я не…

— Не вы один. Здесь никто ничего не понимает. И не поймет, пока мы не разыщем их лагерь. Место, где они жили.

106

Аккум смотрел на все прибывающие трупы. Теперь работы ему хватит на огромное количество дней и — Боже! — ночей, кошмарных ночей. Он прекрасно знал, что когда этот бардак будет вычищен, он не сможет больше видеть смерть. Красота для него разрушена, правда, для которой и ради которой он жил, — тоже. Он уедет отсюда. И станет лечить. Живых.

107

Парсонз стоял возле окна.

— Ничья, — сказал Слотер. В создавшейся ситуации мы можем начать или драться, или же сотрудничать.

Парсонз на него не смотрел. Повернувшись к Натану спиной, он продолжал глядеть в окно.

— К завтрашнему дню сюда понаедут чужаки — газетчики, репортеры, правительственные служащие, адвокаты, — продолжал Натан. — Нерешенных проблем масса, и я думаю, что нам лучше выяснить отношения прямо сейчас. Я вас ни в чем не обвиняю. Я готов поверить в то, что вы делали это из лучших правильных побуждений. Я действовал так же.

Парсонз упорно рассматривал ночь за стеклом.

— Еще далеко не все закончено, — добавил Слотер. — Я думаю о дальнейших действиях, мы должны помогать друг другу.

И Парсонз обернулся. Сглотнул.

— Выбора у меня нет.

— Как и у меня.

— Каковы ваши предложения?

— Ярмарочная площадь была отличной идеей. Просто времени ни на что не хватило. А так — я думаю, оставим всех там, пока будем осматривать дома. Люди поймут, что мы действуем сообща и дружно. Любое животное в городе — в карантин, но для этого нам необходим человек со стороны.

— А как насчет скота?

— Пока не знаю. Поживем-увидим.

Парсонз почувствовал, что двадцать лет власти легли на плечи непосильным бременем.

— Не представляю, как все это можно остановить. Животные в горах…

— Только на западных склонах. Их мы уничтожим.

— Это невозможно.

— Я знаю.

— Вирусом обладает лишь одно животное. Если мы его пропустим, цикл начнется заново. К тому же мы предполагаем, что вирус локализован, а что если кто-то ушел в горы?

Слотер кивнул.

108

Аккум через стекло наблюдал за прикрученной ремнями к кровати фигурой. Периодически оно начинало рычать, и хотя Аккум был мертвецки усталым, он не мог не восхищаться. Всю ночь, пока доставляли новые и новые трупы, его неотступно мучила одна мысль, сформулировать которую он никак не мог. Состояние этого существа давало понять, что распространяющаяся из горного лагеря инфекция будет какое-то время свирепствовать. Коронер не понимал, как человек мог прожить, имея эту заразу в мозгу столько времени? Но сейчас, рассматривая существо, почувствовал, как мелькнувшая у него в голове мысль крепнет. Существует, видимо, какая-то способность к адаптации. Он был уверен в том, что в состоянии комы человек «успокаивает» вирус, который активизируется, стоит ему прийти в сознание. Но что если эта его теория верна? Что если возрождение указывает на смерть вируса, и лишь на остаточные эффекты присутствия в организме. Заражение, таким образом, проходит лишь в несколько первых часов. Более того, — такое существо будет иметь мертвые клетки — результат работы вируса, и они, эти клетки, вместе с его антителами могут послужить основой вакцины. И Аккум улыбнулся. Он станет работать и победит смерть. И ему стало жаль этого беднягу, привязанного к кровати, когда он представил, через какой ад ему пришлось пройти.

109

Данлопу снились сны об оленьих рогах.

110

Через два дня они обнаружили последнее святилище. Люди поднимались вверх до тех пор, пока не закончилась дорога. Затем, пешком через каньоны и ущелья. Эстакада с рельсами. Она шла углом на горный кряж. Центральная часть давным-давно обвалилась, но ближе к клифу брусья вроде бы держались и не казались особенно хлипкими, и Слотер стал карабкаться вверх, а за ним следовали Мардж, Данлоп, Реттиг, Хэммель, Аккум, Парсонз и другие. Забравшись на вершину, они увидели отходящую круто вверх лощину. В дальнем конце отыскалась разгадка тайны.

— Боже, да здесь, как тысячу лет назад…

— Больше. Десять тысяч. Тридцать, сорок.

Они смотрели на снежный покров. На вершинах блестел лед. Они стояли у Материнской Жилы. Хижины и проржавевшие металлические конструкции давным-давно рухнули, а на их месте возвышались грубо вытесанные деревянные лачуги, кругом валялись камни для примитивных инструментов и стояли гниющие остовы хижины. Улицы напоминали навозные кучи и везде, куда бы не сворачивали люди, они видели тотемные столбы, оленьи рога, помещенные на валунах, медвежьи головы на толстых колах, горы костей, и скелеты, поставленные в безумные позы.

Завывал ветер.

— Они регрессировали.

Люди повернулись к Аккуму.

— В сознании. Отошли обратно к тому порогу, за которым люди превращаются в животных. Ведь они действительно напоминают животных…

— Они им молились.

На сей раз все повернулись к Оуэнзу.

— Культ смерти.

— Сюда!

Кто-то кричал из туннеля.

Слотер двинулся к провалу в горе, за ним шли остальные.

Увидели рисунки на выкрашенной и выкрошенной стене скалы. Краски: охра, черная и зеленая. Звери: медведь и олень. Антилопа, застывшая в молчаливом безмолвии, — красота. За ней вслед летели дубинки и камни, стараясь попасть…

— Боже, как прекрасно.

Фонари выхватывали из темноты то встающего после зимней спячки медведя, то антилопу и оленя.

Люди двигались по туннелю все дальше и дальше. Слотер задержался.

— Что с тобой? — спросила Мардж.

— Заешь, с тех самых пор, как все закончилось, я чувствую себя по-другому.

— Лучше?

— Думаю, да. Но вот чего я тебе раньше не говорил: когда я побежал к грузовику, то чувствовал, что меня словно кто-то принуждает это сделать, что это не я иду, а меня ведут.

— Прости, но я не…

— Я тоже не понимаю, но у меня возникло такое чувство, будто я уже давным-давно делал нечто подобное.

Мардж молча смотрела на Натана.

— Парсонз.

— Он делал то, что считал необходимым. Его я не виню. Все ерунда.

— Аккум.

— Он уедет.

— Оуэнз.

— Не прикоснется ни к одному животному.

— А Данлоп?

— Нет, — услышали они откуда-то из туннеля. — Нет.

Они пошли дальше и увидели склеп, место погребения, где трупы лежали, обвешанные бусами, кусочками еды, оружием, казалось, они только и ждут момента, когда смогут возвратиться, как остальные, из глубокой вирусной комы.

— Разумеется, поклонение смерти, — сказал Слотер. — Ведь для них ее не существовало. Они это чувствовали. И постоянно возвращались…

— Но другие-то нет.

Дальше лежали скелеты, покрытые личинками трупы и «живые», которые вскорости должны были «умереть».

Вонь была ужасающей, она проникала глубоко в легкие пришельцев, вызывала приливы тошноты.

Мужчины с трудом сдерживались, глотая слюну.

— Данлоп?

Его не было.

Слотер увидел какой-то вход и двинулся туда: войдя, увидел Данлопа. Перед ним открылась удивительная картина.

Луч фонаря скользнул по красному «корвету». Неуместность в подобном месте этой машины ужасала: как ее подняли на эту высоту и какой приступ сумасшествия заставил Куиллера приказать тащить сюда автомобиль?

Это и была красная, тронная зала, за рулем «корвета» сидел гниющий Куиллер, его разлагающиеся руки были положены на руль, — он правил в вечность, запрокинув назад увенчанную рогами голову.

Данлоп, не мигая, глядел в сторону.

Слотер направил вверх луч фонаря. И там, возле потолка, поворачиваясь, искоса поглядывая огромными круглыми глазами, виднелись очертания ночного кошмара — оленьи рога, волчий хвост…

Слотер отвел взгляд и повернулся к Данлопу.

— Эй, что?..

Но он знал, что Данлоп не ответит. Он пребывал в другом времени…

Слотер протянул руку, чтобы дотронуться, но Гордон рухнул на колени, поставив руки на красный «Корвет».

Слотер оглянулся. Увидел Мардж, Аккума и остальных.

— О, мой Бог.

Но говорил вовсе не Слотер. Данлоп.

— О, мой Бог, — откликнулось эхо. Успокоившись, наконец, он отыскал свой репортаж.

111

Слотер сидел на крыльце, слушая, как в кухне возится с готовкой Мардж, и наблюдая за тем, как Данлоп, сидя в кресле-качалке, смотрит на далекие горы.

— О, мой Бог, — произнес мужчина, хотя в последнее время говорил он это нечасто. Натан отпил пива из банки и, встав, поправил одеяло, прикрывавшее Гордона.

— Эй, приятель, ты, смотри, не простудись. Пивка хочешь?

Данлоп начал раскачиваться.

— Можешь из моей банки хлебнуть, я не против.

Слотер поднял к его губам банку, и Данлоп пролил на себя жидкость, бывшую для него когда-то святой.

— Вот теперь он обрел религию, — сказал Слотер самому себе. — Что же, может, это и неплохо.

Потому что Натан тоже обрел свою. Наконец, почувствовав себя пребывающим в ладу со всем миром, он думал о разрабатываемой Аккумом вакцине. И о том, что те, двое из бакалейной лавки — мальцы, — исчезли. Долина снова зажила нормальной жизнью. Может быть, вскоре наступят новые, лучшие времена.

В дверях появилась Мардж.

— Ну, как там чили? — спросил Натан, улыбаясь.

— Слушай, я не понимаю, почему той ночью мы подсунули тебе фосфор? Вполне сошло бы чили по твоему рецепту, точно так же расплавило бы прутья решетки.

Он рассмеялся.

— Сколько осталось времени до приезда Реттига и остальных? — спросила женщина.

— Полчаса.

— Значит, у нас есть немного свободного…

— Я до сих пор не изобрел пути, чтобы это длилось так долго.

И улыбнулся.

— Я вполне могла бы тебя научить, но на самом деле я имела в виду совсем иное.

Натан ждал продолжения.

— Я никак не могу понять, почему, побежав к грузовику, ты выбрал для прикрытия именно меня. Почему ты хотел, чтобы я тебе помогала?

Натан подумал.

— Просто ты единственная, кому я бы мог вручить в руки свою жизнь.

Они замолчали.

— Теперь, кажется, все? — спросил Слотер.

— Не уверена.

— Ты разделишь свою жизнь со мной?

— Вот теперь намного конкретнее.

— В следующем месяце?

— Лучше на следующей неделе.

Она улыбалась. Слотер направился к Мардж. С поля за домом доносились ржание и стук копыт новых лошадей. Они играли на солнышке.

Благословляя, Данлоп поднял руки вверх.

— О, мой Бог, — услышали Натан с Мардж.

Проклятый (Пер. с англ. М. Лебедева)

Часть первая

1

Ярко-белые ряды крестов тянулись в бесконечность. Они были идеально расположены: каждый крест и каждый ряд находились на одинаковом друг от друга расстоянии. Горизонтальные и вертикальные линии складывались в аккуратные, упорядоченные решетки.

Хьюстон внезапно почувствовал холодок, заставивший его вздрогнуть. «Это просто ветер, обыкновенный ветер подул с холма», — сказал он, не веря самому себе. Взятый напрокат «ситроен» стоял на самой высокой точке этой местности. Опершись на его крышу, Хьюстон наблюдал за раскинувшимся внизу военным кладбищем. Порывы ветра разметали его волосы, заставляли щеки неметь. Ему пришлось зажмуриться и сощурить глаза. Слеза застила правый глаз. «Это всего лишь ветер, — вновь сказал он самому себе, но как-то неуверенно. — Конечно же, просто ветер».

Кресты сияли, словно ежедневно между рядами шагали скорбящие солдаты, смахивая с них пыль и натирая до блеска. Эта яркость раздражала Хьюстона, а спокойная размеренность, с какой они были расставлены, утомляла. Тридцать семь лет назад здесь полегло десять тысяч солдат. Может быть, здесь, на этом месте, где сейчас стоит арендованный «ситроен», сидел на раскладном стульчике генерал. Долина в тот день выглядела, словно дымящаяся адова яма: пламя, взрывы, дым и воронки, тела, разбросанные по истерзанной земле, гремящий хаос. Собственное воображение поразило Хьюстона. Ветер играл с ним. Он взвыл, и Хьюстону послышался отдаленный грохот ружей. Он был уверен в том, что слышал пронзительные крики, жуткие стоны, и…

Хьюстона передернуло. Сморгнув очередную слезу, он вновь увидел перед собой аккуратную решетку из крестов, ярко выделявшуюся на роскошной зеленой траве, настолько глубокой по тонам, что она казалась почти что оливковой. Черные оливки. Покрова могил. А вдалеке подгоревшие облака оттеняли небо такой бездонной глубины, которую ему никогда в жизни не приходилось видеть.

— Скоро начнется буря, — послышался за спиной голос Дженис.

Хьюстон, обернувшись, кивнул. Дженис задрожала, поплотнее запахнув на груди коричневый твидовый блейзер. Длинные рыжеватые волосы были откинуты ветром назад. Щеки казались неестественно красными. Зеленые глаза сузились и слезились, как и его собственные. Они проникали в его душу.

— Нельзя ли смотреть на них из машины? Я продрогла.

Хьюстон улыбнулся.

— Похоже, я путешествовал во времени.

— Алло, не торопись. Ты ждал этого тридцать семь лет, но, Боже милосердный, разве тебе не холодно?

— А мы включим обогреватель. И спустимся вниз.

Отвернувшись от Дженис, он открыл дверцу со стороны водительского сидения и забрался в кабину. Спортивные туфли крепко прижимались к педалям. Дженис проскользнула и села рядом с ним. Они захлопнули двери. Его щеки онемели. Руки замерзли. Ветер завывал, бормоча что-то рядом со стеклом.

— Я чувствую пустоту… какое-то странное… состояние, — проговорил Хьюстон.

— Обычное дело. Этого можно было ожидать. Ведь он в конце концов твой отец.

— Был отцом.

Хьюстон завел мотор, отъезжая от «центральной туристической точки» (как было написано по-французски на знаке) и по двухполосному гудронному шоссе начал съезжать вниз, направляясь на встречу, в ожидании которой провел всю свою сознательную жизнь.

— Странно, — проговорил он. — Ребенком я только и делал, что представлял, на что будет похоже это место. Воображал себе кладбища, какие есть в наших краях. Но ведь это… Не знаю, право, как и назвать.

— Санировано, гомогенизировано, анестезировано и упаковано в целлофан.

Мужчина рассмеялся.

— Ты навсегда останешься в шестидесятых. Закрою глаза и вижу, как ты произносишь речи на ступеньках перед главным входом в студенческий союз. «Сожгите свои повестки! Захватим здание администрации!»

Дженис спрятала лицо в ладони.

— Не могла я быть такой плохой.

— А я ничего и не говорю. Ты, разумеется, была хорошей. Но должен тебе признаться. По секрету. Свой военный билет я так и не сжег.

— Ты, лгун. Ты всегда хотел лишь…

— Забраться руками тебе в штаны. Или в трусы, что тоже неплохо.

— Лицемер, да к тому же еще и грубиян.

— Грубиян, но крайне прагматичный. Давай уж говорить по существу.

Они шутили и смеялись, а перед ними вставали все новые и новые ряды крестов, увеличиваясь в размерах. «Веселиться здесь — все равно, что насвистывать, когда мимо проезжает катафалк», — подумал Хьюстон.

— Ты, похоже, по-настоящему испуган, — сказала Дженис.

— Здесь нет деревьев. Заметила?

— Рощица бы испортила весь вид. Армии же нравится, когда все чисто и аккуратно. Как грится, «в аккурате».

— Так грят во флоте.

— Слушай, прекрати, а? Ты же прекрасно меня понял. Короче говоря: военные убивают друг друга, а затем наводят глянец на смерть.

— Неподходящая для краснобайства война. Не Вьетнам.

— Допускаю. Необходимая война. Это понятно. Но стоя здесь, на этом холме и глядя на эти кресты, никогда не узнаешь, сколько боли лежит в этой земле.

— Не уверен, что хочу, чтобы мне об этом напоминали.

Хьюстон почувствовал, как его изучает Дженис.

— Прости, — сказала она. — Похоже, я не совсем соображаю, что говорю.

— Тридцать семь лет. — Он покачал головой и крепче сжал руль. — А ты знаешь, я ведь даже на фотографии его никогда не видел.

Дженис пораженно уставилась на мужа.

— Что-что? Издеваешься?

— Мать сожгла их все. Говорила, что не перенесет напоминания. Потом, конечно, пожалела. Но тут уж ничего нельзя было поделать: негативов у нас не было.

— Видимо, она его безумно любила.

— Знаю только, что возможностей вторично выйти замуж у нее было достаточно, но она ими не воспользовалась. И я все еще помню, — хотя прошло много лет, — как она плакала вечерами перед сном. Я просыпался и слышал ее. Входил и спрашивал, что случилось. «Я просто вспоминала, Пит, — говорила она мне с красными от слез глазами, шмыгая носом. — Просто вспоминала твоего отца».

— Господи.

— Как много крестов! Интересно, под каким похоронен он?

Дженис положила руку ему на колено и ободряюще сжала. Затем, покопавшись в своем джутовом кошельке, вытащила пачку сигарет. Зажгла одну и передала мужу.

Он кивнул и глубоко затянулся. Американская. Низкое содержание смол и никотина. Он с большим трудом отыскал здесь эти сигареты, заплатив за них в четыре раза больше, чем они стоили в Штатах. Но те французские, которые он здесь пробовал, никуда не годились. Один кашель. Кроме того, он считал, что так как их трудно отыскать, ему удастся держать в узде свою вредную привычку.

К тому же — деньги.

«Ситроен» заполнился дымом. Хьюстон открыл окошко и почувствовал резкий удар ветра по лицу. Дым мгновенно улетучился. Хьюстон смотрел на высокие травы, гнущиеся к земле по обеим сторонам пути. Гудронная дорога повернула налево по склону. С этого места хорошо просматривались обширные сады в западном крыле долины. Но ветер нагнал облака, и они закрыли солнце. По долине прокатилась тень. Хьюстон повернул. Теперь у него перед глазами оказалась восточная часть долины, ветровое стекло было как будто забито крестами, — они были близко, отлично видны и, казалось, таили в себе какую-то угрозу — белые, бесконечные, на фоне грозных туч.

Перед ними вырастала каменная ограда, становясь все более отчетливой. Наконец, Хьюстон въехал в распахнутые, разукрашенные ворота и остановился на стоянке. Выйдя из «ситроена», пара оказалась перед длинным низким белым зданием, которое напомнило Хьюстону административные центры у себя на родине, сплошь стекло и сталь. Безликое. К нему бы очень хорошо подошло определение «институтское здание», — подумал он. Кусты казались сделанными из пластика, а газон напоминал бетонное покрытие.

— Безумие, — пробормотал Хьюстон. — Ничего не произойдет, ничего не изменится из-за того, что я сюда приехал. Черт побери, да ведь я его даже не знал, даже не видел. — Голос у него стал каким-то скрипучим.

— Хочешь сбежать?

Пит покачал головой.

— Не могу. О своем отце я не думал годами. Но хорошо помню, как еще мальчишкой дал зарок, — когда вырасту, увидеть его могилу. Теперь мать умерла. Мы приехали во Францию, чтобы я отвлекся от мыслей о ее смерти. Но я все продолжаю ее вспоминать. Может быть, если я увижу эту могилу, мне легче будет примириться с той. А, может быть, я просто хочу рассказать ему, что его жена умерла.

Джен сунула ладошку в его руку, и он крепко сжал ее. Хьюстон почувствовал, как в горле застрял комок.

— Давай-ка выполним твой зарок.

Хьюстон кивнул. Он прошел мимо знака — Памятник Американским Бойцам — по обсаженной кустами дорожке к стеклянным дверям входа. Толкнув их, он почувствовал спертый воздух в помещении и услышал эхо собственных шагов, отражавшихся от пола, покрытого поддельным мрамором. В длинной, узкой комнате на стенах висели огромные щиты: фотографии и карты, показывающие развитие событий в этой битве; ружья, шлемы, форма и ранцы; модели, диарамы, картины, флаги. Комната была слишком ярко освещена. Пит услышал шипение, с которым за его спиной закрылась дверь. Почувствовал, как Дженис встала рядом с ним.

Но все свое внимание он сосредоточил на столе, находившемся прямо перед ним, в противоположном конце комнаты. Длиннолицый служащий с коротко подстриженными волосами, тонкими губами и в темном костюме, расправил плечи, поджидая их. Хьюстон прошел прямо к нему.

— Чем могу быть полезен, сэр?

Хьюстон увидел на лацкане у клерка значок Американского Легиона.

— Прямо не знаю, как… Мой отец здесь погиб, — выпалил Хьюстон. — И я не знаю, как отыскать его могилу. Они расположены в алфавитном порядке? — Голос его казался гулким в мавзолейной пустоте зала.

— Нет, сэр. — Клерк наклонился вперед со столь упредительным и скорбным видом, что невольно напомнил Хьюстону распорядителя похорон. — По полкам и ротам. Если вы сообщите мне эти сведения или хотя бы назовете имя своего отца, я вам найду его могилу.

— Стивен Хьюстон.

— Знаете ли вы его отчество? На случай, если людей с такими именами окажется несколько.

— Прошу прощения?

— Я говорю, что может оказаться несколько Стивенов Хьюстонов.

— А, понятно. Самюэль.

Клерк, голос которого выдавал южанина, посмотрел на Пита с интересом.

— Из Техаса, сэр? — растягивая слова, пропел он.

— Нет, а почему вы так подумали?

— Прошу прощения, сэр. Просто отчество, понимаете… Сэм Хьюстон.

— А, ну да, конечно… Нет, мы из Индианы.

— Минуточку, подождите. — Клерк повернулся к консоли, находящейся у него под стойкой.

Хьюстон взглянул на Джен. Гудели яркие флюоресцентные лампы. Он почувствовал, как в висках началось гулкое уханье.

— Наверное, придется еще разок курнуть, — сказал он. За его спиной пальцы клерка выбивали чечетку на компьютере. Джен принялась копаться в кошельке. Хьюстон услышал озадаченный голос техасца.

— Так значит, Стивен, Сэмюэл да еще и Хьюстон, так, сэр?

— Именно. — Он взял у Джен сигарету. Закурил и вновь повернулся к клерку.

И ему не понравилось, как молодой человек хмурился. Сердце его гулко забухало.

— В чем дело?

— Мне бы хотелось уточнить, как пишется имя вашего отца, сэр.

— Х-ь-ю…

— Нет, с фамилией все понятно. Имя, имя, сэр. Пишется с «ив» в середине, так? Иногда еще добавляется или убирается лишнее «е», после «в».

— Нет, все правильно. Только «ив» — и больше ничего.

— А вы уверены в том, что он похоронен именно здесь?

— Абсолютно.

— Не может это быть другое кладбище?

— Нет, именно это.

— Секундочку, сэр.

Клерк на негнущихся ногах побрел к двери. Постучал. Изнутри ответил приглушенный голос.

Хьюстон наблюдал за тем, как клерк вошел в другую комнату и прикрыл за собой дверь.

— И что за чертовщина здесь, блин, происходит? — обратился он к Джен.

Озадаченные глаза женщины нервно скакали туда-сюда.

— Думаю, что их дурацкий компьютер опростоволосился.

Хьюстон резко повернулся к неожиданно открывшейся двери. И уставился на человека в военно-морской куртке, с темными глазами и квадратной челюстью. До Хьюстона еще доносилось отдаленное эхо его шагов.

— Мистер Хьюстон, меня зовут Эндрюс. Управляющий.

Они обменялись нервными, неохотными рукопожатиями.

— Мой помощник уведомил меня, что вы приехали сюда, чтобы навестить могилу своего отца?

— Верно.

— Мы не можем отыскать записи о том, что отец ваш был похоронен именно на этом кладбище.

У Хьюстона перехватило дыхание.

— Мой помощник все перепроверил и на дисплее не оказалось никого с таким именем.

— Но это невозможно!

— Почему же, сэр… Во время закладки в программу наших старых данных, мы были очень аккуратны. Но мы все же люди, и, естественно, случаются ошибки.

— Ошибки? Так, значит, подобное уже случалось?

— Мне оченьжаль, сэр… В прошлом году, а также недавно, в прошлом месяце. — Казалось, Эндрюсу очень неловко. — Все наши документы находятся внизу. Я все проверю. Займет не более пятнадцати минут.

— Подождите-ка. А эти, ну, другие могилы… Вы их нашли?

Но управляющий почему-то ничего не ответил.

2

Хьюстон мерил шагами комнату. Он ничего не понимал. Управляющему понадобилось больше пятнадцати минут, о которых он поначалу говорил. Затем, когда он, наконец, появился, то попросил их с Джен пройти к нему в кабинет. Нахмурившись.

Хьюстон и сам умел хмуриться. Он взглянул на жену, погасил в пепельнице очередную сигарету и вошел вслед за ней в кабинет.

Хьюстону стало нечем дышать, — комнатка была маленькой и в ней не было окон. Возле металлического стола, на котором ничего не лежало, стояли три стула, тоже металлических. На стене — телефон. И сильные яркие лампы, лишь усиливающие головную боль.

— Вы, видимо, и так уже кое-что поняли, — начал Эндрюс.

Хьюстон застыл на стуле.

— Но…

— Пожалуйста, прежде, чем вы ударитесь в амбицию, послушайте меня. Все-таки я могу предложить вам несколько приемлемых объяснений. Вполне возможно, ваш отец похоронен на кладбище к северу отсюда. Это в пятидесяти милях…

— Нет, его убили именно здесь, в этой битве.

— Итак, естественным предположением является то, что если он здесь убит, то, следовательно, здесь и похоронен, — Эндрюс ждал ответа.

У Хьюстона от злости огнем загорелось лицо. Но он попытался себя успокоить.

— Верно, именно это я и предположил.

— Но военные дела, особенно в боевой обстановке, не всегда были четко организованы, здесь применима обыкновенная человеческая логика. — Эндрюс сложил губы «куриной жопкой». — Вам известен смысл и расшифровка сокращения ПБВ?

— Разумеется.

— В данном случае так и могло произойти. В общем, если говорить откровенно, то ваш отец мог быть похоронен где угодно.

— Тогда, — Хьюстон с трудом пытался сдержать рвущуюся наружу злобную нетерпеливость, — позвоните на то близлежащее кладбище, о котором вы говорили.

— Я уже это сделал. Теперь мы должны всего лишь дождаться ответного звонка.

Но ответ, когда он наконец последовал, оказался вовсе не тем, на который надеялся Хьюстон. Эндрюс повесил трубку обратно на место. И покачал головой, постукивая карандашом по столу.

— Господи, но неужели вы не понимаете, как это безумно звучит, — прошептал Хьюстон.

— С моей стороны было бы нечестным не сообщить вам еще об одной вероятности.

— Какой же?

— О ней крайне неприятно упоминать. Вы только разозлитесь. Я знаю.

— То есть, вы хотите сказать, разозлюсь еще сильнее. — Он побелел.

— Существует вероятность, — хочу сразу же оговориться, крайне маленькая, можно даже сказать, ничтожная, — что вашего отца похоронили под именем другого человека.

— Под другим именем?

— Точно. Если бирки перепутали…

— То есть он похоронен здесь же, но зовут его уже Смит или Джонс? — Голос Хьюстона взлетел на недосягаемую высоту.

— Или Джон Доу — неизвестный, неопознанный. В сражениях бирки иногда уничтожаются, а тела бывает настолько…

— Пожалуйста, — просительно запричитала Джен.

— Прошу прощения, миссис Хьюстон. Нельзя сказать, что подобный разговор мне доставляет удовольствие. Существует еще одна возможность: когда кладбищенские списки каталогизировали, то ошибка…

— Будьте добры, попроще, — рявкнул Хьюстон.

— То есть ваш отец вполне мог быть похоронен, но не внесен в наши списки.

— То есть, вы хотите сказать, что его тело утеряно?

— Я ведь не говорю, что Я его потерял, сэр. — Голос управляющего изменил окраску. — Челюсть его выдвинулась вперед, а скулы стали — четче выдаваться на лице. — Меня перевели сюда, сэр, пять лет назад. Я понятия не имею о том, чем здесь занимались мои предшественники. Но могу вас уверить в том, что свою работу я выполняю хорошо.

Хьюстон почувствовал, как охватившая его ярость заполнила крошечный кабинетик.

— Пит, мистер Эндрюс хотел нам помочь, — произнесла озабоченно Джен.

Хьюстон замер на стуле. Затем, помассировав пульсирующий от боли лоб, неуклюже закивал, чувствуя смущение.

— Я не имел в виду лично вас, — проговорил он, — я хотел сказать… ну… что это мог сделать… кто-нибудь…

Хьюстон увидел, как управляющий сверкнул глазами.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я — учитель. И, наверное, мог бы говорить иначе. Выражаться несколько точнее. Прошу прощения.

Вспышка в глазах Эндрюса сменилась задумчивостью. Видно было в глубине темных глаз управляющего, что его ум обрабатывал полученное извинение. Наконец, он вздохнул.

— Я чертовски озабочен, — прошу, мэм, извинить мой язык — ведь я служил в армии. Сержант мое звание. Теперь работаю на министерство обороны. И отношусь к своей работе честно. Вы не представляете, в какие сложные положения нас частенько ставит Военное Министерство. Вспомните анекдоты про военных. — Он покачал головой. — Поверьте, я делаю на своем месте все от меня зависящее. Представьте себе, каково мне было, когда случались подобные ситуации в прошлом. Мне было хуже, чем сейчас, раза в два. Но какая бы глупость здесь не произошла — поверьте — я к ней никакого отношения не имею. Мне себя винить не за что. Я ведь только… Мистер Хьюстон, что у вас со лбом?

— Чертова боль. — Хьюстон щурился в свете ослепительных резких флюоресцентных ламп. Их гудение напоминало вой зубоврачебного сверла.

— Сейчас, минуточку. — Джен сразу же полезла в сумочку. — Отыскав металлическую баночку с аспирином, она схватилась за термос. — И немножко кофе осталось.

Хьюстон проглотил три пилюли и выпил теплого горького кофе. Потом поставил чашку на стол, прикрыл глаза и стал ждать, когда жгучая боль отступит.

— Я обещаю вам удовлетворить ваше любопытство, мистер Хьюстон. Проверю, что тут произошло.

Пит приоткрыл веки и уставился на управляющего сквозь бьющий в глаза нестерпимо-яркий свет.

— Мистер Хьюстон, вы ведь учитель. Сами говорили.

Неужели? Он не мог припомнить.

— Верно. В Индиане.

— Высшая школа?

— Колледж. Данстон Колледж. Частное учебное заведение около Эвансвилля.

— Почти что Кентукки.

У Хьюстона пробудился интерес.

— Это… а откуда вы знаете?

— Я вырос в Луисвилле. Дома не бывал с тех пор… с тех пор, как очутился здесь. Говорят, что смог стал намного гуще.

— Совершенно верно.

— Прогресс. Боже сохрани нас. Вы преподаете…

— Творческое письмо.

— Так вы писатель? — Похоже, на Эндрюса это произвело впечатление.

— У меня опубликовано четыре романа.

— А я-то думал, как это вам удалось набрать денег на заграничное путешествие, да еще и на другой континент?

Хьюстон почувствовал, как волна гнева захлестнула его.

— Хватит, вам, черт побери, задавать всякие скользкие вопросы! Я понимаю, что у вас на уме. — Он пронзительно взглянул на Эндрюса. — Если вы думаете, что я все это придумал, только потому, что пишу, то…

— Нет, мистер Хьюстон, ничего подобного я не думал. Но, пожалуйста, давайте на мгновение посмотрим на все это другим оком. Моим. Встаньте на мое место. Вы ведь раньше во Франции никогда не бывали, правда?

— Если бы я бывал, то помнил, где находится могила отца.

— Но вы ведь приехали во Францию не для того, чтобы посетить его могилу.

— Не понимаю.

— Когда вы планировали свое путешествие, то главным было отнюдь не…

— Посещение этого кладбища? Нет, умерла моя мать, просто хотел забыться на время после ее похорон.

— И потом решили, что раз уж вы все равно поедете во Францию, то было бы неплохо отдать дань уважения…

— Вокруг меня была сплошная смерть. Но я не понимаю, к чему все это…

— Вы приехали неподготовленным. И не можете сообщить мне необходимые сведения, которые облегчили бы мне поиски. Например, номер. Личный номер вашего отца. Кем он был по званию?

— Капралом.

— Уже лучше. Приедете домой — просмотрите все семейные папки. Сделайте копию извещения Военного Министерства, присланного вашей матери, или любые другие документы, которые сможете отыскать.

— Их попросту не существует.

— Прошу прощения?.. — Эндрюс ошеломленно заморгал.

— Мать сожгла все, все те письма, что присылал ей отец, его фотографии, извещение Военного Министерства. Все. Она его чересчур любила. Думаю, его смерть ее подкосила. Она старалась избавиться от воспоминаний. Поэтому и уничтожила все, что могло бы о нем напомнить.

— Вроде бы я вас слышу, но с пониманием у меня на сей раз туго.

— Просто я хочу сказать, что она его очень любила.

— Нет. — Эндрюс проговорил это весьма твердо. — Я просто не могу понять, почему вы тогда стопроцентно уверены в том, что ваш отец похоронен именно здесь.

— Она сама мне сказала.

— Когда?

— Когда я подрос. Когда принялся задавать ей вопросы о том, почему у меня нет отца.

— И вы полагаетесь на детскую память? — Лицо управляющего перекосилось от возмущения.

— Она говорила мне об этом не единожды. Видите ли, к тому времени она уже здорово сожалела о том, что сделала. Ей снова хотелось иметь его письма и фотографии. Для нас с ней он стал чем-то вроде легендарной личности. Она повторяла истории о нем, больше похожие на сказки — раз за разом, одними и теми же словами. И заставила меня пообещать, что я запомню все подробности. «Питер, — я как сейчас слышу ее голос. — Питер, хотя твой отец умер, он будет существовать до тех пор, пока мы его помним».

Эндрюс постукивал карандашиком по столу.

3

— Он, что, считает меня чокнутым? — спросил Хьюстон.

Он стоял рядом с «ситроеном» вместе с Дженис. Ветер утих. Тучи исчезли. Сверкало солнце.

— Нет, не считает, — ответила Дженис и с тревогой взглянула на мужа. — Но что бы ты сделал на его месте? Правда ли то, что именно военные все испортили? А, может быть, ты просто перепутал?

— Слушай, говорил же тебе…

— Да я-то тебе верю. Тебе нет нужды мне доказывать, какая классная у тебя память. Я ведь знаю, что тебе даже заметок для уроков в классе не нужно. Так что меня убеждать нечего. Если уж убеждать — так это управляющего. Для него ведь факт не является фактом, если он не записан на листе бумаги и дважды не перепроверен. Судя по его настроению, он сделал все, что мог, принимая во внимание сущность твоего заявления.

— То бишь, считает меня придурком.

— Нет. Заблуждающимся.

Хьюстон проехался пятерней по волосам. И в смятении повернулся лицом к угрожающему белому зданию. — Прекрасно. Я так благодарен ему за это. Может быть, я действительно что-то напутал. — Он резко повернулся к жене. — И не потому, что я могу ошибаться. А потому, что может ошибаться моя мать.

— Ее теперь не спросишь.

— Может быть, так оно и есть? — спросил он с болью, неохотой и раздражением в голосе. — И так все оставим? На произвол судьбы?

— Приедем домой, можем написать в Военное Министерство.

— Но ведь мы уже здесь. И здесь, всего в нескольких шагах отсюда, где-то похоронен мой отец.

— Если ты обнаружишь хоть какое-нибудь свидетельство, то Эндрюс сможет отыскать могилу. Но ведь ты сам недавно сказал: какая, собственно, разница? — Она моргнула, словно да нее только тогда дошел смысл ее слов. — Последняя часть не считается, забудь.

Хьюстон уставился на жену.

— Для меня, человека средних лет, кое-какая разница все же имеется. Черт побери, конечно же, жизнь не изменится оттого, что я постою у его могилы. Но тому пацану, которому так хотелось иметь отца… Дьявольщина, да что же это со мной такое?

— Ничего. Просто ты крайне сентиментален. И это привлекательная черта.

Хьюстон улыбнулся ей.

— Знаешь, что и как и, главное, когда сказать.

— Я обязана это знать. Мы ведь довольно давно женаты.

Он поцеловал ее.

Снова взглянув на здание, Хьюстон заметил, что из какого-то окна на них пристально смотрят, но не понял, кто именно.

— Ошибаюсь, но не я, — сказал Пит смазанной тени в окне.

— Что-что?

— Просто… Проклятая головная боль. Почему бы тебе не повести машину?

Хьюстон забрался в «ситроен». Окна открывать не стали. Сиденье нагрелось, воздух был затхлый, пахло каким-то старьем. Решившись все-таки проветрить автомобиль, он почувствовал, как в голове начинает оформляться какая-то мысль.

Хотя он и ощущал спиной могилы, но все-таки оборачиваться не стал. Он был полностью поглощен этой свежей мыслью, никогда раньше не возникавшей у него в голове.

— Был один француз, — проговорил он.

— Где? Я его не заметила. Ты не хочешь сказать, что я настолько невнимательна?

— Нет, не здесь. Один француз. Теперь вспомнил.

— Вспомнил, что?

— Француз. Тогда. В тысяча девятьсот сорок четвертом. Мать говорила, что получала от него письма.

Мозг прояснился. Дальний темный уголок памяти осветился, и воспоминания полезли наружу.

— И эти письма остались? — спросила Джен.

— Сомневаюсь. Если она сожгла и более невинные вещи, то должна была и это спалить. Но это не имеет значения. Я помню, что она по их поводу говорила. — Возбуждение и ликование нарастало. — Француз писал, что он лично и люди его страны чувствуют себя в долгу перед солдатами, погибшими за свободу их родины. Каждый житель их деревушки выбрал себе могилу и ухаживает за ней. Они подравнивают травку, смотрят за тем, чтобы на каждой всегда были свежие цветы. Каждый погибший солдат для них все равно, что брат или сын.

Джен нахмурилась. Выехав на вершину холма, она все свое внимание сосредоточила на дороге.

— И этот француз выбрал могилу моего отца.

— Не понимаю, каким образом это может помочь в наших поисках.

— Он-то помнит. Помнит могилу. Вот мы его и спросим, где она.

— Это в том случае, если он еще жив. А если нет?.. В общем, я не вижу в твоей идее особого смысла. Мы ведь даже не знаем, кто он и как его зовут.

— Я знаю.

— Но ведь ты не можешь надеяться на то, что я поверю…

— Пьер. Это его имя. Я именно поэтому и запомнил. Пьер де Сен-Лоран.

— Это та деревня, в которой мы остановились. Сен-Лоран. Но как тебе удалось запомнить его имя? — Она внимательно посмотрела на мужа.

— Господи, да ведь это же проще простого. Мать мне всегда говорила: «Питер, если возникнет какая-нибудь нужда, запомни, что человека, ухаживающего за могилой твоего отца во Франции, зовут точно так же, как и тебя. ПЬЕР».

4

Деревушка раскинулась по обеим сторонам темной реки. В полдень сонный солнечный свет освещал крыши жилых домов и магазинчиков, и Хьюстону показалось, что он пришел  в нормальное состояние и вернулся к обычной жизни. Он улыбался продавщицам цветов, фруктов, старикам, курящим трубки на приступочках своих домов. Если бы не машины, телеграфные столбы и телефонные провода, Пит бы, наверное, решил, что попал в семнадцатый век.

Джен ехала через старый каменный мост. Под ним лениво качались две лодки. В одной из них сидели мужчина с мальчиком и удили рыбу. Впереди показалась деревенская площадь, на которой высоченные, пышные деревья резко контрастировали со стройным, устремленным ввысь обелиском, посвященным Второй Мировой войне. Пит прошел мимо резвящихся на площади ребятишек прямо к унылой табличке на обелиске — реестру погибших в войну деревенских жителей.

— Ну, что? — спросила его Джен.

Хьюстон только вздохнул. Они подъехали к гостинице, выходящей фасадом на городской парк и реку.

— Я, конечно, могу прочитать меню, — вздохнул Хьюстон. — И отыскать мужской туалет. Но боюсь, что задавать правильно необходимые вопросы да еще и ответы переводить — не для меня.

Они прошли ко входу в гостиницу. Много-много лет назад этот дом был феодальным поместьем. А теперь туристы ели и спали там, где в свое время проживала знать, правящая страной.

— Европа позволяет видеть вещи по-иному, — заметила Дженис, когда они приехали. — Этот дом был поставлен задолго до создания Американского государства.

Войдя в перекрытый балками высоченный холл, они приблизились к стойке портье. Хьюстон, запинаясь, на ломаном французском, спросил управляющего, можно ли здесь нанять переводчика.

Мужчина медленно ответил, что мсье должен воспользоваться этой поездкой для того, чтобы улучшить знание языка. А с переводчиком он начнет лениться. «Прошу прощения за дерзость.» И управляющий заулыбался.

Хьюстон расхохотался. Управляющий вздохнул свободнее.

— Д’аккор. Же сей. Мэ нуа… — Хьюстон замолчал. — Нам необходимо сделать здесь кое-какие важные дела. И мне надо понимать все очень точно. Пресиземен…

— Ну, тогда совсем другое дело. Если мсье соблаговолит подождать…

— Помираю с голода, — пролепетала Джен.

Пит сообщил управляющему, где именно они соблаговолят ждать.

В столовой они сели у окна, выходящего в парк, прямо перед ними стояли огромные деревья. Заказали сухое белое вино, холодного цыпленка и салат.

Пит почувствовал, как на него легла чья-то тень. Подняв глаза вверх, он увидел стоящую рядом с их столом женщину.

— Мистер Хьюстон?

Ей было лет тридцать, может, чуть меньше, но никак не больше. Высокая, стройная, с длинными, темными волосами; красивые глаза, полные, хорошо очерченные губы, глубокий мягкий голос — все в ней привлекало внимание.

— Управляющий этой гостиницей — мой отец. Он сказал, что вам необходим переводчик.

Ее появление оказалось настолько неожиданным, что несколько секунд Пит не мог сообразить, что она говорит по-английски без малейшего намека на акцент.

— Все верно.

— Тогда, быть может, я смогу быть вам полезной.

— Пожалуйста, садитесь. Хотите вина?

— Нет, благодарю. — Садясь, она подоткнула юбку под себя. На ногах у нее были сандалии, а тело прикрывал длинный, желтый, с закатанными рукавами свитер. Скрестив руки на колене, она ждала.

— Это Дженис, — продолжил Хьюстон. — Меня зовут Питер. — Они обменялись рукопожатиями.

— Симона, — ответила женщина.

— У вас превосходный английский.

— Я изучала отельный менеджмент в Беркли. В шестидесятых. Когда начались студенческие беспорядки, вернулась во Францию.

«Значит, все-таки ошибся, — подумал Хьюстон. — Лет тридцать пять, так оно вернее. А ведь ни за что не скажешь». Он объяснил, зачем он сюда приехал, но ничего не сказал о том, что произошло на солдатском кладбище.

— То есть вам бы хотелось отблагодарить этого человека, — сделала вывод и подвела черту под его рассказом Симона. — За то, что он ухаживал за могилой вашего отца.

— Просто мы очутились здесь. И я подумал, что это минимум того, что я могу сделать.

Симона нахмурилась.

— Тридцать семь лет.

— Понимаю. Он мог давным-давно умереть.

— Это не самое главное. Если он жив, то отыскать его будет непросто. В этой деревушке очень много людей из старинных семей, последним именем которых является Сен-Лоран. Потомки тех Сен-Лоранов, что когда-то жили здесь. Это все равно, что в Америке искать Смита или Джонса.

— Но это Пьер де Сен-Лоран. Это значительно сузит круг поисков.

Симона поразмыслила.

— Пожалуйста, подождите минутку. — Она легко, с аристократической грацией встала и вышла из зала.

— Очень привлекательна, — проговорила Дженис.

— Серьезно? А я и не заметил.

— Глупыш, тебе лучше доесть свой ланч, а не то, смотри, попадешь в переделку.

Он ухмыльнулся. К тому времени, как Симона объявилась вновь, они как раз закончили пить кофе.

— Проверила телефонную книгу нашей деревни, — сказала она. — Удивительно, но в ней нет ни единого Сен-Лорана с таким распространенным первым именем. Будь мы в Штатах, можно было бы свериться с местным листом переписи населения. Но у нас в Сен-Лоране такого нет.

— Так что же, нам его никак не найти?

Казалось, Симона чем-то встревожена.

— Так как же? — переспросил Хьюстон.

— Вполне возможно, что один человек сможет нам помочь.

Хьюстон нахмурился, заметив неохоту, с которой она это сказала.

— Он очень стар. И болен. Зато знает все про эту деревню.

Хьюстон поднялся на ноги.

— Давайте-ка сходим к нему.

5

В ноздри Хьюстона ударил сильный запах. Шторы были закрыты. Комната была погружена во мрак: светились лишь сияющие угли от прогоревшего в очаге бревна.

Старый священник сидел в кресле у камина. Звали его отец Деверо. Был он хрупок и морщинист, практически не виден, весь какой-то ссохшийся, а спутанные волосы на голове напоминали Хьюстону паучье гнездо. Кашель вырывался из глубины его груди. Он кашлял очень часто, и всякий раз усилие причиняло ему нестерпимую боль. Он вынимал из-под подоткнутого вокруг его тела одеяла скомканный, но чистый платок, и промокал губы. Силы он находил лишь для коротких, медленных фраз, и голос его был настолько тих и тонок, что Хьюстон — хоть и не понимал ни слова — обнаружил, что невольно подается вперед.

— Столько лет. Столько всего было, — поворачиваясь от священника, Симона вполголоса переводила.

— Скажите, что я ценю его усилия. Скажите, что все, что бы он не вспомнил, будет обращено на пользу нашего дела, — сказал Хьюстон.

Симона заговорила по-французски. Священник ответил.

— Он помнит того человека, которого вы ищете.

Хьюстон взглянул на Дженис, с трудом сдерживая рвущуюся наружу радость.

— Он извиняется. Потому что помочь вам не может.

— Но почему? — удивился Хьюстон. — Если помнит?

— Он извиняется. Тогда тот человек был молод. И он сам был молод. Слишком многое произошло.

Хьюстон оцепенел.

— Что-то тут не так. Вы уверены, что он понял все, как надо?

— Да, абсолютно.

— Тогда, почему же…? Послушайте, спросите его вот что. Тот человек, что мне нужен, он до сих пор живет в этой деревушке?

Симона перевела. Священник покачал головой.

— А это что еще значит? — спросил Хьюстон. — Либо он не знает, либо не хочет говорить.

Отец Деверо закашлялся. Вытерев рот своим огромным носовым платком, он прикрыл глаза. Хьюстон, исполненный сострадания, содрогнулся. Симона быстро что-то сказала, и священник ответил коротко, видимо, очень конкретно.

— Кое-что я поняла, — сказала Джен. Но Хьюстон настороженно ждал перевода.

— Он ничего не знает, так, по крайней мере, отец Деверо говорит. Не знает, где живет этот человек, и жив ли он еще. Но главное — ему нет до этого дела. Рассказывая обо всем этом, он как бы нарушает свои обещания, но надеется, что Господь сделает ему скидку. Как пастор, он обязан непрестанно следить за каждым членом своего прихода, но в данном случае он снимает с себя все обязательства. Он должен любить созданную Богом душу, но обязан целоваться с человеком, в котором она живет. — В камине треснула искорка.

Не понимаю, — проговорил Хьюстон.

Священник снова принялся говорить. Голос его становился все глуше и глуше. Затем он так жестоко закашлялся, что у Хьюстона все зазвенело внутри.

— Он говорит, что ему пора отдыхать; Он не в состоянии больше отвечать на вопросы.

— Но…

— Тут еще вот что. Он говорит, что все, что он знает об этом человеке, он услышал на исповеди. Очень много лет назад; с той поры многое изменилось. Он все еще помнит времена, когда мясо по пятницам считалось смертным грехом. Или пропуск воскресной мессы. И развод. — Симона замолчала. — Он помнит времена, когда мог читать мессу по-латыни. Он счастлив, что умрет раньше, чем произойдут другие изменения. Но для него сама сущность осталась неизменной. Он не может открыть тайну исповедовавшегося. Таков закон.

Хьюстон пристально смотрел на священника, сидящего возле очага. Мудрое лицо вглядывалось в него, старческие глаза горели странными огнями. Хьюстон вздохнул и медленно покивал головой.

Отец Деверо повернулся к Симоне, чувствуя, что сил на то, чтобы разговаривать с ней с глазу на глаз у него не осталось. Тон был отеческим. И хотя Хьюстон изо всех сил старался понять, что он ей говорит, плотные камфорные пары сбивали и отвлекали его. Наконец, он сдался и перестал напрягаться.

Джен вдруг задохнулась, — шокированная, обескураженная, ошеломленная — сказать было трудно.

Священник замолчал. Симона наклонилась, чтобы поцеловать ему руку. Он благословил ее. Женщина помогла ему встать. Пит поблагодарил его, хотя за что — так до конца и не понял.

— Помоги тебе Господь, — ответил по-французски отец Деверо. Ухватившись за кушетку, он сделал шаг, перехватил ручку кресла и шаркая ногами, вышел из комнаты.

Выйдя из пропитанного камфорными парами дома приходского священника, Хьюстон стал полной грудью вдыхать свежий воздух позднего полдня в саду.

— И что теперь? — спросил он.

— Деревенский секретарь, — предложила Симона. — Они направились к железным воротам в садовой стене.

— Последнюю часть вы почему-то не перевели, — напомнил Симоне Хьюстон.

— Это личное.

— Еще в отеле вы колебались, приводить нас сюда или нет.

Женщина кивнула. Хьюстон толкнул створку ворот и пропустил ее вперед.

— Вы, наверное, поняли, что он говорил о разводе, — проговорила Симона, наконец.

Пришла пора кивать Питу.

— В общем, когда я поехала в Беркли, я там вышла замуж. Но все было напрасно. Мы не сошлись.

Значит, дело было вовсе не в студенческих беспорядках… Симона вернулась во Францию из-за разрушенного брака и развода.

— Он говорил о том, что я должна прийти на исповедь и что он помолится за меня.

6

Подвал здания деревенского суда находился возле реки. Влагой было пропитано все. Деревянный пол казался мягким, влажная конторка липла к рукам. От бумаг, сложенных в деревянные короба, покрывавшие ряды полок на стенах, исходил запах сырого сероводорода.

Хьюстон наблюдал за клерком, который смотрел на него прищурившись и категорически покачивал головой, напоминая американцу сержанта с кладбища и священника:

— Нон, мсье.

Человеку было далеко за пятьдесят, он был тучен и понятлив. На ланч он поглощал колбасу. Хьюстон за несколько шагов учуял чесночный перегар, смешанный с табачной вонью и прокисшим винцом.

Хьюстон сочувствовал ему. Они находились здесь уже в течение часа. Попросили клерка проверить налоговые декларации на Пьера де Сен-Лорана, но подобного человека в списках обнаружено не было. Тогда они принялись за списки имен людей, которым принадлежала близлежащая пахотная земля. И вновь ничего.

— Эстиль морт? — полюбопытствовал клерк и тут же пожалел о сказанном. Позже, он хотел прикусить себе язык, потому что подобная идея означала новую работу, розыск в папках со свидетельствами о смерти за многие годы. Он вздохнул и начал выставлять на конторку коробки с папками.

Хьюстон знал, что подобная работа может исполняться только служащими муниципалитета, но клерк великодушно принял их предложение о помощи.

На самом деле клерк просто оставил все свое хозяйство на откуп Симоне, Питу и Дженис. А сам лишь щелкал подтяжками по полосатой рубашке, оттягивая и отпуская их, и покачивался с пяток на носки. И постоянно посматривал за спину Хьюстона, туда, где на стене висели запыленные часы.

Пит мог читать по-французски, хотя говорил не очень хорошо, но с документами разбирался с трудом. Бумаги прилипали друг к другу, и любое неосторожное движение руки могло разорвать их напополам. Чем дальше в глубину времени удалялись они, тем светлее становились чернила, и каждый писака карябал на листах по-своему. Они с Дженис постоянно обращались к Симоне за комментариями и объяснениями. Восьмидесятые, семидесятые, затем шестидесятые годы. В каждом коробе бумаги были сложены по алфавиту, но все Сен-Лораны были свалены в кучи без разбора, алфавит имен не соблюдался. В промозглом подвале, без окон, со светом, жидко льющимся с потолка от пары запыленных лампочек, у Хьюстона вновь разыгралась страшная головная боль. Он внезапно понял, что щурится.

— Я бы сейчас выпила, — сказала Джен.

— И не раз, — ответил Пит. — Мы просмотрели всего лишь половину бумаг. О, Боже, нет, больше, чем половину. — Он ошибался. Им оставалось просмотреть всего лишь три короба. Он взял 1953-й, Симона 52-й, а Дженис 51-й.

— Где же пятидесятый? — удивился Хьюстон.

Клерк был озадачен.

Симона перевела. Служащий пустился в пространное объяснение.

— Больше бумаг нет, — сказала Симона Хьюстону.

— Как так?

— Записи заканчиваются на пятьдесят первом году. Все правильно. Я совершенно позабыла.

— Что позабыли?

— Был большой пожар. Теперь я вспомнила. Как раз в пятидесятом. Я тогда была совсем ребенком, но помню, как мать носила меня смотреть. Пламя превратило ночь в день.

— Сгорело здание суда?

— Старое, но очень элегантное, настоящее здание суда. Не то, что этот дурацкий склад. Кто знает, что там случилось. Может быть, кто-то кинул не потушенную сигарету, или была повреждена электропроводка. Кто знает? Но ущерб был колоссальный. Сгорело все до тла. Мать принесла меня посмотреть, и я глазела до тех пор, пока не заснула у нее на руках и она не отправилась домой. Но утром мы снова пришли вместе с ней, от здания кроме остова, ничего не осталось. Несколько месяцев подряд, проходя мимо пепелища, я ощущала во рту привкус дыма.

— Но все-таки что-то должно было остаться?

Она молча посмотрела на него.

7

Они шли по покрытой булыжником улице. Небо было оранжевым, но в этом месте дома загораживали вид на закат, сгущая ранние сумерки. Прищурившись, Хьюстон наблюдал за тенями, выплывающими из речного тумана, который поднимался вверх и зависал над деревьями в дальнем конце улицы.

— Ну, мы по крайней мере постарались, — проговорила Джен.

Держа ее руку в своей, он апатично кивнул, размышляя над личностью Пьера де Сен-Лорана.

— Похоже, что этот человек просто-напросто испарился.

— В Америке вы бы сказали, что произвели выстрел с дальним прицелом, — сказала Симона. — Но против вас оказалось слишком много обстоятельств.

— Но кто-то же должен его помнить! — проговорил Пит голосом, дрожащим от ярости.

— Совершенно не обязательно, — пожала плечами Симона.

Хьюстон зыркнул на нее.

— После войны большинство деревень оказалось в кошмарном состоянии, воспоминания о том, что в них произошло, казались людям невыносимыми, — объяснила Симона свои слова. — Потерявшие дом, родителей, знакомых, родственников, они решали начать жизнь сначала в другом месте. Вы американец и не поймете этого. Вам повезло: на вашей земле войн было раз-два и обчелся. Но здесь, во Франции, мир — довольно редкий гость. Война длилась целыми веками без перерыва. — Она замолчала; глаза ее были печальны. Это довольно трудно объяснить. Представьте себе вашу Гражданскую войну, Джорджию после нашествия войск Шермана. Не осталось ни единого поместья. Ни единой травиночки в поле не растет. Полный разгром. А теперь вообразите, что через тридцать семь лет вы приезжаете в эту самую Джорджию. И начинаете искать человека с совершенно обыкновенной фамилией, жившего в деревушке, находившейся на пути движения войск Шермана. Неужели вам не очевидна абсурдность этой затеи? Разве вам покажется странным то, что его никто не может вспомнить?

— И все-таки должно что-то проклюнуться.

— Неужели чувство долга настолько сильно? Вам так хочется его отблагодарить?

Хьюстон едва не рассказал ей об истинной причине своих поисков. Но внезапно что-то внутри него захлопнулось. Собственная неуверенность и нежелание делиться своими мыслями встревожила его. Самому себе он объяснил это как невозможность высказывать вслух свои воспоминания. Глубочайшие чувства, столько сдерживаемые внутри, были крайне болезненны.

— Тут, я думаю, дело в чести.

Симона озадаченно нахмурилась.

— Завтра можем сходить в полицию.

Джен удивленно уставилась на француженку.

— Зачем это?

— Раз уж вы так решительно настроены.

Хьюстон почувствовал огромную, опустошающую усталость. Он был благодарен Симоне за то, что она вывела их с узенькой, покрытой булыжником улочки на дорожку, находящуюся напротив парка. Тени исчезли. Закат был ослепительно, завораживающе красив. За тихим парком туман, поднимающийся над рекой, был пастельно-оранжевых тонов.

— Прямо, как у Сезанна, — проговорила Джен. «Зачем мальчишечьим горестям позволять портить настоящее? — думал Хьюстон. — Я здесь. Прекрасная страна. Вкусная пища, приветливые люди. Зачем позволять прошлому уничтожать спокойствие сердца? Здесь и сейчас — вот, что имеет значение. И вино — добавил он. — Да, еще вино».

— Давайте-ка выпьем, — сказал он. — Вы поужинаете с нами, Симона?

— Благодарю, но я нужна отцу. Меня чересчур долго не было. Может быть, как-нибудь в другой раз, перед вашим отъездом.

— Тогда завтра.

— А как же полиция?

— Я думаю, что не стоит туда ходить. Вряд ли они чем-нибудь смогут помочь. — Рука Джен все также лежала в его ладони. Он почувствовал, что напряжение постепенно покидает ее. — Я вам заплачу. Правда, расценок не знаю…

— Мне было необходимо попрактиковаться в английском. Все бесплатно.

Пит понял, что женщина надеется на то, что он не станет спорить. Усталость боролась с твердым намерением во что бы то ни стало отыскать могилу отца. «Но, в конце концов, — сказал Хьюстон самому себе, — я сделал все, что мог». Какая разница в том, что он проиграл? Никакой. Вообще. Поход на могилу сопровождался бы сплошными волнениями и переживаниями.

Зайдя в гостиницу, Пит повернулся к Симоне, намереваясь поблагодарить ее. Но не успел. Потому что безупречно одетый, с золотой цепочной, свисавшей из кармашка жилетки, отец Симоны как раз подходил к их небольшой компании. Подтянутый, аристократического вида, с умными и озорными глазами. Которые тотчас же стали круглыми от ужаса, когда Симона объяснила, где они были.

Мужчина побледнел.

— Коммент? — Он в полной панике повернулся к Хьюстону и прошептал: — Куи? — Голос его выдавал неподдельную тревогу.

— Пардон?

— Пьер де Сен-Лоран? — В глазах пожилого человека светился ужас.

— Уи.

Отец заговорил с Симоной. Резкие, отрывистые фразы сыпались с такой скоростью, что Хьюстон не мог понять ни единого слова. Симона нахмурилась.

— В чем дело?

— Отец сожалеет, что ничего не знал. Он говорит, что мог бы помочь, предупредить, сберечь вам уйму времени и оградить от неминуемых бед. Бед, которые должны в скором времени произойти. Слышите?

8

Пришлось подождать. Несмотря на то, что отец Симоны был невероятно возбужден и безумно хотел все им объяснить, он не мог пренебречь своими обязанностями гостиничного управляющего и должен был проследить за тем, как сервирован ужин. С невероятной неохотой он отошел от Джен и Хьюстона.

— Попозже, — сказал старик по-французски, — поговорим об этом попозже. — Он пошел было прочь, но тут же раздосадованно и встревоженно вернулся. — Долго, — сказал он и повторил, — лонгемент. Потому что вам придется многое понять.

Огромный холл напомнил Питу, насколько он сам мелок. Кожа начала чесаться. Он почувствовал спиной чей-то взгляд. Это уходила Симона.

— Подождите, — попросил Питер.

— Я должна помочь отцу.

И вот Пит и Дженис остались в одиночестве. Приглушенные звуки, доносящиеся из столовой, казалось, издавались привидениями. Хьюстон почувствовал себя в пустоте, в полной изоляции и от людей, и от окружающей обстановки, ощущая себя в ином, ирреальном мире.

Загудел лифт. Клеть опустилась и металлическую панель кто-то отодвинул. Постоялец в черном галстуке и костюме прошествовал мимо Пита и Джен, направляясь в обеденный зал. Он прошел достаточно близко от Хьюстона, так что тот смог учуять запах талька — он был лилейным. В то же самое время Пит видел человека будто бы издалека, словно смотрел на него в широкий глаз телескопа.

«Нереально», — подумал он.

— Что тут происходит? — обратился Пит к Дженис.

— Петер Лорре.

— Чего?

— Агент в бюро путешествий не упомянул о международном заговоре, когда продавал нам билеты.

— Судя по всему, мы всколыхнули какое-то болото. Может быть, старинный скандальчик?

— Мы кое-что всколыхнули, это точно. И что нам теперь делать?

Посмотрев на джинсы, в которые и тот и другой были одеты, супруги поняли, что переодеваться им хочется ничуть не больше, чем ужинать.

Но они заставили себя подняться наверх и надеть что-то более строгое и официальное, затем снова спустились в столовую. Квиш был превосходен, но Хьюстон даже не мог оценить его по достоинству. Желудок свело от нетерпения, словно он ждал нужный телефонный звонок, который постоянно откладывается. Занятые своими мыслями, они задумчиво пили кофе, но управляющего так и не было нигде видно.

Симона тоже куда-то исчезла. Пит с Джен вышли прогуляться и двигались под желтыми фонарями, вдыхая поднимающийся с реки мозглый туман. Созвездия холодными кристаллами повисли над их головами.

Вернувшись в гостиницу, они увидели поджидавших их у конторки Симону и ее отца. Они были взволнованы и очень напряжены, Хьюстон с женой подошли к французам. До сего момента отношения между управляющим и Хьюстоном складывались крайне просто: хозяин и уважаемый гость. Теперь же отец Симоны стал доверенным лицом, приятелем.

— Жак Монсар, — представила его Симона. Имя, столь обыкновенное, казалось, совершенно не подходит небольшому стареющему человеку столь аристократической наружности. Хьюстон тряхнул его руку и был приглашен — крайне вежливо, но почему-то очень уж мрачно — выпить в кабинете или в принадлежащей управляющему квартире, бренди.

На первом этаже ближе к черному ходу там, где была надпись, что проход категорически воспрещен, находились две комнаты. Хьюстону не удалось увидеть ту комнату, которая, по его предположению, являлась спальней. Зато гостиная оказалась просторной и хорошо обставленной, — несколько отлично подобранных антикварных вещей: стулья, столы и лампы. Просто, элегантно и очень дорого. Наибольшее впечатление на Хьюстона произвела общая атмосфера комнаты, — неяркое освещение, легкие полутени и обивка мягких нежных тонов.

Бренди оказалось лучшим из всего, что он когда-то пробовал. Пока он смаковал напиток, налитый в хрупкий бокал, часы пробили сначала десять, затем половину одиннадцатого.

— …Он был дьяволом. — Голос Монсара завораживал. Говорил он по-французски, Симона переводила. — Поймите, это крайне важно, — продолжил управляющий. — Ни один мужчина, настоящий мужчина, не стал бы вести себя так, как он. Он был мальчиком двадцати одного года. Но его действия простить нельзя. Он был дьяволом. — Монсар формулировал свои мысли крайне осторожно. — Тысяча девятьсот сорок четвертый год. Вы слишком юны, чтобы это помнить. — Он употребил местоимение «вы» не только как форму вежливости, но еще и для того, чтобы ‘включить в категорию слушателей Симону и Дженис. — И не можете представить себе, как это могу сделать я, какие тогда были времена. Эта гостиница была командным пунктом для наци. В этой самой комнате немецкий генерал собирал совещания для разработки тактических маневров и планирования боевых действий против союзников.

Монсар замолчал. Увидев, что бокал Хьюстона пуст, он наклонился и налил еще брэнди. Пит закурил, не отрывая взгляда от лица Монсара.

— Здесь, в этой комнате и в столовой, в свое время питались немецкие офицеры. Чтобы разместить штабистов, были конфискованы все лучшие дома вдоль реки. Солдаты разбили лагерь и стояли в парке, по берегам реки и в полях. На каждого жителя деревни приходилось по три дюжины фашистов. Куда ни кинь взгляд — везде их форма, шлемы. И их танки, их пушки, их… машинная смазка, вот что мы вдыхали вместо воздуха. Выхлопы их механизмов. Пот. И еще что-то едкое, не поддающееся описанию, что я под конец определил как страх: он исходил как от немцев, так и от селян.

Вспомнив это, старик поджал губы. Глубоко вздохнул.

— Еды в деревне даже для кормежки жителей не хватало, да еще и немцы оказались не так уж хорошо снабжены продовольствием. Чтобы воевать, им была необходима еда, и поэтому они обыскивали наши дома. Все забрали, обнаружили все наши тайные склады продовольствия. Ничего нам не оставили. Люди начали голодать. Мы потеряли силу и уже не могли обслуживать немецких офицеров с той быстротой и эффективностью, которой они от нас требовали.

Монсар впервые выпил глоток из своего бокала. Подержав брэнди на языке, он всматривался наполненными горечью глазами в видения далекого прошлого.

— Пьер де Сен-Лоран, — наконец, произнес он.

У Пита на затылке зашевелились волосы.

— Мы вместе ходили в школу. Были друзьями. Частенько играли и жалели, что мы не братья. Он был высок, строен, очень хорош собой, и по нему вздыхали все деревенские девушки. Он обманул, кучу девчонок, пообещав на них жениться. Можете представить ярость их отцов. Из-за этого я потерял к нему доверие.

«Значит, все-таки местный скандальчик, — подумал Хьюстон. — Деревенский повеса. Ничего удивительного в том, что священник не захотел ничего говорить.» Вновь его бокал опустел, и вновь Монсар его наполнил. Комната плавала в дыму.

— Ходили слухи, что в деревне где-то спрятан провиант, целый склад. Глухой ночью — немцы очень любили терроризировать спящих — они его разграбили. Склад продовольствия обнаружили за потайной дверью в подвале, а позже, утром, на мосту расстреляли всех живших в этом доме, даже двоих маленьких детишек. Всей деревне было приказано смотреть. Затем тела швырнули в воду, и они поплыли по течению. Все поняли, что на склад кто-то их навел, ибо как в таком случае его так легко и так быстро обнаружили? Информатором оказался Пьер, хотя в то время я еще об этом не знал. Все это было настолько подло и гадко, что я никак не мог сообразить, кто же на подобную пакость решился. Наплевать на то, что спрятавшие еду были эгоистами и ни с кем не хотели делиться. Это другой, совершенно другой грех, и с ним надо разбираться отдельно. Но информатор, доносчик, спутавшийся с немцами, совершил грех куда более тяжкий.

— Затем пришли союзники, — продолжил старик. — Отклонившись на север, они провели наци, бывших в полной уверенности, что в этой деревне они остались для противника незамеченными.И поэтому они хотели застать союзников врасплох, преградив им путь. Но немцы не знали того, что союзников предупредили. Наци проиграли битву, хотя потери с обеих сторон оказались невероятно огромными!

— Союзники? Но кто же их предупредил? — раздался голос Хьюстона в полной тишине.

— Правильно, — кивнул старик. — Вы все поняли.

— Пьер?

— Ночью он проскользнул через немецкие траншеи. Добрался до постов союзников. И добился успеха. Все рассказал. И незамеченным пробрался обратно.

На сей раз тишину нарушила Джен.

— Но зачем? — Старик нахмурился. — Если он сотрудничал с немцами. Зачем ему это понадобилось? — повторила она. — Помогать союзникам ему не было никакого смысла.

— Ку эст, се куэ се? — спросил отец Симону.

Она перевела, и он кивнул.

— Уи. Се илложик. Но отсутствие логики — одна лишь видимость. На самом деле она была, он преследовал свои корыстные интересы. Так как для всех нас он оставался верным гражданином, и никто не подозревал в нем предателя, то этот поступок возносил Пьера на недосягаемую высоту, делая из него героя. О, он праздновал победу. Он хитрил. Стал в наших глазах патриотом и подмял под себя очередную порцию девушек.

Старик посасывал брэнди, сосредоточенно глядя в окно, в темноту ночи, словно она являлась для него экраном, на котором возникали образы прошлого. Хьюстон услышал резкий крик какого-то животного и подумал, что для ночной птицы охота сегодня оказалась удачной. Он почувствовал внезапный холод, и даже свежий глоток брэнди его не согрел.

— Да, Пьер был умен, — сказал Монсар. — Он боялся, что мы его подозреваем и планируем месть. В общем, чтобы защититься, он должен был сделать себя неуязвимым для обвинений, должен был продемонстрировать «искреннюю» лояльность. А, может быть, немцы просто оказались недостаточно щедрыми. Или же Пьер думал, что союзники могут заплатить много больше. Из алчности он искал более доброго хозяина. Но я не верю в то, что союзники ему платили. Американцы уважали бескорыстие и патриотизм, двигавшие поступками людей. Они считали, что француз должен передавать им немецкие секреты из одной только любви к свободе. Представляю себе, насколько разочарован был Пьер. Но я учитываю еще одно существенное обстоятельство. — Глаза старика потемнели, словно от долгой и безнадежной болезни, которой он изо всех сил сопротивлялся.

— Хочу предложить вам совершенно иное толкование его поступка. Дьявольщина! Видите ли, меня всегда озадачивал тот факт, каким образом Пьеру удалось пробраться через немецкие линии. Так легко. И с тем же изящно и красиво проскользнуть обратно. Давайте-ка предположим, что наци заплатили ему за то, чтобы он доставил информацию союзникам. В следующей битве, которая произошла в пятидесяти милях отсюда, союзники были разбиты. Американцы проиграли сражение, потому что у немцев оказалась тайная информация. Вы, наверное, слышали о подполье. Я, как и Пьер, был членом подпольного комитета. Когда союзники Захватили нашу деревушку, то американцы сделали в этой самой комнате командный пункт и собрали совещание, на которое были приглашены члены подпольного центра. Нам сказали, что очень важно каким-нибудь образом проскользнуть сквозь немецкие посты, пробраться на их позиции и посмотреть, каковы их силы. Мы все сделали, ценой невероятных усилий, это был величайший момент в истории нашей деревни, но информация наша оказалась неверна. Когда союзники начали атаку, то они наткнулись на укрепления и поняли, что их ждали. Я был уверен в том, что предателем является Пьер. Либо он снова поменял цвет, либо был немецким агентом все это время. Я считаю, что  на нем лежит кровь тысяч солдат. На нем одном. Он был невероятный, полнейший эгоист. Заботился всегда только о самом себе.

— Не хотел бы показаться неучтивым, — прервал его Пит, — но хотелось бы получить доказательства.

Симона перевела.

— Доказательства? — Лицо старика передернула гримаса отвращения. — Он исчез в утро наступления союзников, в то утро, когда их силы были разбиты. Собрал вещички и был таков. Куда он подался никто не знает. Но причина его отъезда, несомненно только одна, — он совершил кошмарное преступление и убежал, опасаясь мести людей.

9

Когда лифт вез их наверх, Пит, не отрываясь, рассматривал убегающий вниз вестибюль. Он чувствовал себя настолько измочаленным, выпотрошенным, что ему какое-то время казалось, что это не кабина лифта поднимается, а люди внизу убирают огромный холл в подвал. Хьюстон закрыл глаза. Потеряв равновесие и ориентацию, он как можно сильнее старался вжаться в стенку лифта. Приступы головокружения и подташнивания закончились, но Пит с тревогой заметил, что совершенно мокрый от пота.

— Ты, по-моему, здорово напился, — заметила Джен. — Практически в одиночку прикончил бутыль брэнди.

Хьюстон собрал остатки сил и моргнул. Он увидел появившийся перед глазами коридор. Желудок пришел в нормальное состояние только тогда, когда лифт, наконец, остановился. Сделав внушительный вдох, он оторвался от стены.

— Нужно выспаться, — сказал он. — Мне следовало лучше поесть.

Потянув за решетку, Пит услышал царапанье металла о металл и, остановившись, посмотрел на жену с болезненным смятением.

— Мы слушали его в течение двух часов. То, что он говорил, казалось совершенно убедительным, тебе не показалось? Но если спросить меня сейчас, то я с полной уверенностью смогу сказать лишь то, что в один прекрасный день его приятель исчез. Почему он скрылся, мы точно не знаем. Вся речь Монсара — сплошные догадки и умозаключения.

— Нет, нам известно еще кое-что, — проговорила Джен. — Перед исчезновением Сен-Лоран пошел к священнику. И исповедовался.

Хьюстон немного расслабился. И вновь его охватила непреодолимая усталость.

— Если исповедь как-то и связана с исчезновением, то я этого пока не усматриваю. И доказать все это мы не в состоянии.

— А для меня подобная связь яснее ясного.

— Потому что ты католичка. Разумеется, для нас, американцев-протестантов, исповедь кажется чем-то странным, необычным. Но не для католиков Франции в 1944-м. Эти люди постоянно обращались к священнику, чтобы он выслушал их. Во время Второй Мировой войны, когда вокруг было столько смертей, они должны были исповедоваться дважды в день. — Хьюстон только сейчас понял, что до сих пор сжимает ручку двери лифта. Он открыл ее и отступил назад, давая Дженис проход.

Но женщина осталась в лифте.

— Я совсем не это имела в виду, — сказала она.

Пит нахмурился.

— Тогда что же?

— Сен-Лоран не был обычным мальчиком из церковного хора. Ему нравились девчонки. Он вырос и сразу же очутился по уши в… беде. Помнишь, Монсар упомянул несколько скандальчиков? — Хьюстон кивнул. — Как ты думаешь, стал бы Пьер каяться в подобных грехах?

— Если он думал, что его прегрешения всем давным-давно известны, тогда ему не было смысла скрывать их от священника. Ему бы не повредило признание в том, что он сладострастен.

— Верно. Священник мог посулить ему жизнь в аду. Но какого рожна переться на исповедь, если собираешься рассказывать лишь о тех грехах, о которых всем давным-давно известно? Неужто отца Деверо шокировала бы обыкновенная похоть?

— Вряд ли. Священники являются спецами по части человеческой природы. Поэтому признание в грехе похоти как бы предполагается с самого начала.

— Очень хорошо, — сказала Джен, и глаза ее посуровели. — Тогда объясни-ка мне, что в таком случае показалось отцу Деверо настолько отвратительным и омерзительным, что он до сих пор вспоминает то признание на исповеди и презирает молодого человека, пришедшего к нему за отпущением грехов?

Хьюстону показалось, что лифт падает вниз и стремительно вышел в коридор. Джен пошла за ним, крепко держа мужа за руку.

— И еще вот что, — добавила она. — По рассказу Монсара выходит, что Пьер не был чересчур набожным. Это моя догадка, но я сомневаюсь, что он очень часто ходил на исповеди. Но в тот самый день он пошел на исповедь и рассказал священнику все.

— Но почему?

— Потому что Пьер де Сен-Лоран был напуган до смерти. Он настаивал на отпущении грехов, пока с ним не произошло чего-нибудь ужасного. — В полной тишине, царившей в коридоре, супруги внимательно вглядывались друг в друга. — И отец Деверо — единственный, кому известна эта тайна. — Джен помолчала и затем продолжила. — И это вовсе не похоть, я уверена. И об этом он ни за что не скажет.

Хьюстон моргнул. Звук колокольчика в лифте обескуражил его. Кто-то внизу, в холле, нажал кнопку вызова. Но лифт не пошел. Хьюстон задвинул металлическую решетку и услышал, как замок защелкнулся. Заскрипели тросы, загудел наверху мотор, и кабина стала опускаться.

— Мы тут всех разбудим, — сказал Пит. Они прошли по коридору. Хьюстон услышал, как кабина добралась до вестибюля и там остановилась. Послышался звук отодвигаемой решетки, сильно напоминающий вождение ногтя по доске. И вновь раздалось гудение мотора.

— Это глупо, — сказал Хьюстон. — Чего мне волноваться? Просто поздний посетитель возвращается домой, чтобы придавить хорошенько.

— А вот сейчас уже ты начинаешь пугать меня, — проговорила Джен.

Когда они подошли к двери своего номера, лифт остановился на их этаже. Хьюстон принялся лихорадочно копаться в карманах в поисках ключа. Двери лифта кто-то распахнул единым рывком. Хьюстон взглянул в коридор. И едва не расхохотался.

Постоялец в черном галстуке и вечернем костюме, пахнущий лилейным тальком, который сегодня проходил в холле мимо Пита, вывалился из лифта, невидящими глазами взглянул на Хьюстона и Джен и, едва не потеряв равновесие, захлопнул решетку и, спотыкаясь, поплелся в противоположный конец коридора.

— Слишком воображение разыгралось, — рассмеялся Хьюстон и чмокнул Джен.

— Хочешь заняться этим прямо здесь? — ухмыльнулась жена.

Пит покачал головой и повернул ключ в замке. Они вошли в номер. Было темно; лишь из коридора падал луч света, резко очерчивая силуэты вошедших.

— Все дело в том, что меня совершенно не интересует, что там в конце концов наделал Сен-Лоран. Я всего лишь хочу узнать, где же на…

Вспыхнул свет, и Хьюстон осекся, не договорив предложение.

10

Они оба уставились на кровать. Опершись на подушки, на ней лежал человек и в свою очередь рассматривал супругов.

Лет тридцати пяти, с квадратной челюстью, с тонким носом, и коротко остриженной шевелюрой, зачесанной справа налево мужчина казался больным, наверное потому, что из-за щетины у него был серый цвет лица. Одет он был во все темное: морской свитер, шерстяные брюки и ботинки на каучуковой подметке.

Пораженный Хьюстон почувствовал закипевшую горячечную панику. Слишком много всего свалилось на него одновременно. Вцепившаяся в его руку Джен дрожала от страха. Растерявшийся Хьюстон не знал, как ему поступить, — звать ли на помощь, убежать ли, схватив Джен за руку, звонить ли по телефону, а, может быть, следовало броситься на этого мужчину и начать с ним драться. Воля Пита превратилась в колесо с соскочившим приводным ремнем и крутящимся свободным ходом. Затем оно, это колесо, замедлило движение, остановилось, и Хьюстон, окаменев, застыл.

— Закройте, пожалуйста, дверь, — произнес мужчина глубоким спокойным голосом. Сказал по-английски, хотя и с сильным, но не французским, акцентом.

Слишком много всего. Хьюстон не мог шевельнуться, он задыхался, чувствуя, что не в силах сделать даже вдох.

— Пожалуйста, — повторил мужчина, — дверь закройте.

— Нет, — сказала Джен.

Пит машинально хлопнул дверью, прежде, чем сообразил, что именно он сделал.

— Пит! — закричала Джен и постаралась схватиться за ручку.

Но Хьюстон поднял руку, чем сразу же остановил ее. Он сверкнул на мужчину.

— Ну, закрыл.

Мужчина на кровати смерил его взглядом, а затем медленно выдохнул воздух из легких.

— У вас должно быть классное основание для подобного… — сказал Хьюстон.

— Я вызываю полицию, — бросила Джен. И пошла в другой конец номера.

— Я бы не стал этого делать, миссис Хьюстон.

Когда женщина схватила трубку, мужчина прыжком сорвался с кровати. Глаза Джен расширились от страха. Она стукнулась спиной о стену. Мужчина нажал на рычаг и вырвал трубку из ее руки.

Пит прыгнул вперед.

— Черт побери, а ну убери лапы! Я суну эту засраную трубку тебе в..!

Мужчина обернулся к нему и поднял телефон, как дубинку. Хьюстон с ужасом смотрел в самые холодные, самые бесчувственные глаза, которые ему когда-либо приходилось видеть. Он мгновенно остановился. И в отчаянии отступил.

— Не стоит усложнять и без того сложную ситуацию, — произнес мужчина.

— А ну говорите, какого рожна вам нужно?

Мужчина поставил телефон на место.

— Я-то считал, что это и так понятно. Такого же, как и вам. Рожна под названием Пьер де Сен-Лоран.

В мгновение это имя выкинуло из головы Хьюстона все остальные мысли.

— Вы знаете, что мы его разыскиваем?

— Это знают все, — ответил мужчина.

— Но как..?

— Клерк, в бумагах которого вы рылись. У него такая скучная жизнь. Поэтому он развлекается тем, что пускает время от времени различные слухи по нашей деревушке. И вот сегодня двое американцев поставили его в затруднительное положение. Для него ведь имя Сен-Лорана ничего не значит — пустой звук. Но вот старики — те помнили. И хотя прошло тридцать семь лет, упоминание об этом человеке взбудоражило городок. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я узнал о ваших поисках.

— Это не дает вам никакого права…

— Миссис Хьюстон, вы ужасно выглядите. Почему бы вам не сесть? Пока мы поболтаем. — Перед этим мужчина употребил слово «старики» и сейчас — «поболтаем». Идиома была английской, отнюдь не американской.

Хьюстон взглянул на Джен, глаза которой были сейчас не столь напуганными, сколь настороженными. Она держалась от мужчины на расстоянии и обошла стул сзади. На одно-единственное жутковатое мгновение Питу показалось, что она готова распахнуть дверь. Но жена тут же села.

— Вы, наверное, полицейский, — предположил Пит. — Человек…

— …очень заинтересованный — ничего больше. Не стоит напускать таинственности больше, чем это дело заслуживает. Просто я тоже ищу этого человека.

— Почему?

— Не могу ответить на ваш вопрос. Дело крайне деликатное. Личные мотивы.

— Не скажете? Но ведь вы просите помочь?

Мужчина засмеялся, но без намека на радость или облегчение. Звук сильно смахивал на чахоточный кашель.

— Нет, вы не поняли. Именно я хочу предложить вам помощь. Ведь в своих поисках вы зашли в полный тупик. Но я могу помочь вам перелезть через глухую стену.

— Как и почему?

Человек вздрогнул.

— Почему? Потому что мои усилия пропадают даром. Вполне возможно, что вы со свежим взглядом на вещи разглядите нечто такое, что ускользнуло от моего внимания. А как? Очень просто. Я дам вам адрес. Есть такой городок — Ронсево. Рю (улица) Габриель. Сто тринадцать.

— Он там живет?

— Никаких вопросов больше. Теперь у вас есть все, что вам необходимо знать.

— И что будет, если я его отыщу?

— Скажете мне.

— Но каким образом я отыщу вас?

— Вам и не придется. Я сам наведаюсь.

Мужчина осторожно двинулся к двери.

— Запомните. Ронсево. Рю Габриель. Сто тринадцать. — Он зажал ручку двери в кулаке. — Мистер Хьюстон. Миссис Хьюстон.

Поклонившись, он выскользнул из двери.

Дверь захлопнулась. Щелкнул замок. Пит взглянул на Джен и резко бросился к дверям. Рывком распахнул их.

Коридор был пуст.

11

— Питер, пора с этим делом завязывать.

— Что?

— Я боюсь.

Сосредоточившись на подъезде к повороту, Хьюстон не смог взглянуть в ее сторону. «Ситроен» очень легко повернул и понесся по прямому участку шоссе. Пит опустил стекло и вдыхал свежесть раннего утра — влажную, прохладную. Оторвав взгляд от полей и оград, Пит посмотрел на жену, — она была пепельного цвета.

— Я тоже, — сказал он. — Но это не значит, что надо сдаваться.

— Это простое упрямство.

— Ты чертовски права в этом вопросе. Но больше всего я зол. Вчера утром я проснулся в надежде увидеть могилу отца. Но повсюду, куда бы я не обращался, меня ждал от ворот поворот. Я выслушивал тысячи обоснований того, почему я не могу увидеть могилу отца. На кладбище, например, дражайший Эндрюс счел меня психом ненормальным. Затем я встретился с замечательным священником, который со мной даже разговаривать не захотел. Потом клерк, бумаги которого оканчиваются пятьдесят первым годом. Монсар, изобретающий фантастические истории о сорок четвертом годе. А затем какой-то засранец, прикорнувший на нашей кровати, который, видимо, считает себя полуночным посланником или чем-нибудь в этом же роде.

— Я настаиваю на том, чтобы обратиться в полицию.

— Да ты только поразмысли хорошенько. Мы же с тобой полночи об этом говорили. Копы вполне возможно никогда этого парня не найдут. Но предположим, что все-таки найдут. Единственное, что можно вменить ему в вину — вторжение на чужую территорию. Но нет никакого доказательства, что он вломился в наш номер. Мы проверили наше барахло — ничего не пропало. Поэтому копы захотят узнать, что же он там у нас делал. Что мы с ним обсуждали, о чем говорили. Представь-ка их реакцию, когда они узнают, в чем дело. Исчезнувшая могила. Селянин, испарившийся в сорок четвертом. Будут с нами обращаться, как тот управляющий кладбищем. Решат, что я свихнулся.

— Мне было бы спокойнее, если бы мы с ними побеседовали.

— Да с чего ты взяла, что нам что-то угрожает? Нас никто не запугивал. Кроме того, на время расследования придется оставаться в городе. Но ведь мы должны через десять дней лететь домой. Мне хочется всю эту историю как можно скорее закончить и насладиться остатком нашего отпуска.

— Нет, тут не только это.

«Ситроен» мягко катился по двухполосной дороге. Солнце встало, потеплело. На полях по обеим сторонам дороги работали фермеры. Хьюстон пожал плечами.

— С чего ты взяла?

— Ты ведь тоже признался, что боишься.

— Потому что меня что-то беспокоит. И, главное, я не понимаю толком, что именно. В общем необходимо выяснить все до конца. Если Пьер де Сен-Лоран был хотя бы в половину таким эгоистом, каким его расписал Монсар, то почему же у него хватило времени написать моей матери и сообщить ей о том, что он ухаживает за могилой отца? И после этого он внезапно исчезает. Я уверен, что ответ на этот вопрос очень прост. Но я не смогу спокойно заснуть, пока его не услышу. Тем не менее я прекрасно понимаю, — и это меня приводит в ужас, — что не будет этого простейшего ответа, не будет вообще никакого.

— Хорошо, тогда пообещай.

Он внимательно посмотрел на жену.

— Я не стану жаловаться, — продолжила Джен. — Заткнусь и буду кататься с тобой, сколько тебе влезет. В Ронсево останусь в стороне и подожду, пока ты вволю не наговоришься. Но уж если ничего не отыщешь, будь добр, пообещай, что на этом все завершится, что ты прекратишь пудрить мозги и мне и себе…

— …и доставишь меня в прекрасные и удивительные места! — Хьюстон расхохотался. — Так я же этим и занимаюсь. Слушай, это же настоящее приключение!

— Обманщик. — Дженис тоже расхохоталась.

И тут же в жарком, тошнотворном страхе он услышал ее крик. Нога судорожно надавила на педаль акселератора. «Ситроен», дернувшись, рванулся вперед, и Пита вжало в сидение. Непослушными руками крутанул руль. Машину резко занесло вправо, а затем влево, и только после этого он смог выровнять ее.

Он быстро взглянул на Джен. В темных, огромных, бездонных глазах стоял безумный страх. Лицо было перекошено и совершенно бескровно. Ее крик превратился в беспомощный стон.

Ему нужно было смотреть, куда он едет. Когда балочные перекрытия старинного моста приблизились, Хьюстон услышал рядом какой-то рев. Слева. Он и раньше его слышал, но тогда рев раздавался сзади, за машиной. В зеркальце заднего обзора он увидел фургон, который рванул ближе, козырек над водительским сидением был опущен, и Пит не смог рассмотреть лица шофера.

И вот теперь фургон неумолимо мчался рядом, — огромный, черный, и с таким грохотом, что Хьюстон едва слышал вопли Джен. Ее панический страх передался ему. Обе машины мчались к мосту.

Мост был старым, на одну полосу, с каждой стороны его подпирали огромные балки. Когда Хьюстон, заморгав, понесся ему навстречу, то ему показалось, что он едет сквозь туннель. Пролетев мимо дорожного знака, Пит, даже с его слабеньким знанием французского, ясно понял, что английским эквивалентом ему будет: «ПРОЕЗДА НЕТ».

— Блин, да что же за чертовня случилась с… — Но договорить ему не удалось, потому что фургон вильнул в сторону, сталкивая «ситроен». И весь ужас заключался в том, что там не было никакой дороги! Ряд сосен оборвался справа. Перед ними распахивалась пропасть, ведущая в реку.

— Пит!

Фургон столкнулся с «ситроеном», послышался резкий металлический грохот, потрясший машину. Слишком поздно Хьюстон вспомнил о тормозах. Узкий проход впереди страшил, Пит чувствовал, что превращается в камень. Он понял, что может только править и ехать вперед. И снова фургон врезался в «ситроен». Хьюстон ощутил удар. Дверца с его стороны вдавилась в кабину. Если ему не удастся вывернуть, он в лепешку расшибется о мост. В мозгу промелькнула картина: машина разваливается на куски, они с Дженис прошибают ветровое стекло, вылетая вперед.

Хьюстон так до конца и не понял, что произошло. Фургон промчался сквозь бутылочное горлышко въезда на мост и дальше. Хьюстон, как в невесомости, увидел распахнувшееся небо. Падающий автомобиль начал клониться вниз, задрав задние колеса. Берег реки стремительно приближался, и Пит задохнулся от ужаса, разглядев под собой пенящуюся реку.

Пустота. Немота. Свист несущегося мимо воздуха. К собственному удивлению Хьюстон почувствовал смутную эйфорию, тишину, безмолвную умиротворенность.

Несмотря на то, что поверхность реки казалась мягкой, машина словно въехала в бетонный блок. Удар заставил распахнуться челюсти Хьюстона. Отдача снова сомкнула их, вспарывая язык. Его рука рванулась вправо, защищая Джен.

А затем он начал кашлять, задыхаться. Зрение пропало. Как и дыхание. Не говоря уже о движении. Казалось, все встало с головы на ноги (а может и наоборот), и Пит понял, что перевернулся. Легкие отвергали воду, которую он вдыхал. Чем больше он кашлял, тем больше воды струилось ему в глотку. Глаза его были распахнуты, но грязная илистая вода казалась хуже слепоты. Опускаясь куда-то, Хьюстон думал только о том, что сходит с ума.

Непослушными дрожащими руками он пытался расстегнуть ремень безопасности. Оказалось, что он его и не застегивал. Пит принялся рвать ручку двери, но она словно примерзла, видимо, дверь заклинило. Он почувствовал, как рядом с ним шевелится Джен. Протиснувшись в окно — Хьюстон неожиданно вспомнил, что оно было открыто — он рванулся к небу наверх, словно это была единственная щель, оставшаяся ему в жизни. Ремень зацепился за раму. Пит уперся ногой в руль. Ударил, что было сил и внезапно почувствовал себя свободным. Плечом он процарапал по скале. Его подхватил поток. Он плыл наверх, а грудь разрывалась, и тьма сгустилась. Он слышал неясные, глухие отголоски каких-то звуков, ревущих в ушах.

Ему нужно было дышать, просто дышать. Это было необходимо, и инстинкт возобладал. Хьюстон вырвался на поверхность и наконец-то вдохнул в себя воздух. Он выплыл в ослепительный солнечный свет, на прохладный, сладкий, чистый, живительный воздух.

Он вволю надышался и молотил по воде руками, стараясь держаться на поверхности. А затем нырнул, чтобы взглянуть на Джен. О, черт, она все еще была внизу.

Хьюстон решил подождать. Он ждал и ждал. Но поток уносил его вниз по реке, и тут он понял, что ждать дальше — глупо. Задержав дыхание, несмотря на слабость, он нырнул на дно, помогая себе руками.

Живот свело. Он согнулся пополам, уткнувшись головой в колени. Прохладная вода успокоила его душу, а тело онемело от холода. Хьюстон почувствовал сонливость. Затем перед ним возникла фигура, обрамленная сияющим нимбом, и он понял, что это его отец.

12

Смерть оказалась вовсе не такой, какой он себе ее представлял. Вовсе не темная и не ужасающая, оказалось, что она мягкая, успокаивающая и милая. Его вел — ввел в нее — отец. Хьюстон вовсе не ощущал никакого страха. Он столько вопросов хотел задать отцу. Плача, Пит понял, что как и в детстве, смотрит на него снизу вверх. Любимый, обожаемый отец стоял, нависая над ним, и яркий нимб, который не позволял различить черты его лица, обрамлял его голову. Хьюстон попытался вытянуться, чтобы увидеть все, как можно отчетливее, отчаянно пытаясь разглядеть, что же происходит, напрягая кончики пальцев, и его жутко злила рука, схватившая его за плечо из-за спины. Эта рука пыталась утащить его куда-то. Он сбросил ее к чертям. Но рука нажала еще сильнее.

— Отпусти! — заорал он в ярости. Хьюстон неверными шагами пробирался к своему отцу. Но тут же другие руки стали хватать его за плечи, талию, укладывать куда-то. Он пытался сопротивляться. Он дергался, — но бесполезно.

— Отпустите! — истерически кричал он. Зрение было замутнено. Глаза набухли слезами.

— Это же мой отец! Как вы не понимаете! — Но руки не отпускали его. Они терзали его и старались опрокинуть назад. — Помогите! — кричал Хьюстон, обращаясь к отцу. Но отец, смотрел на него pавнодушными, безразличными глазами. — Хватит! Больше не могу! — завопил Хьюстон.

Отец пристально изучал его. Затем, пожав плечами, отец поднял правую руку, медленно качнул ею в безмолвном прощании, мягко повернулся и ушел. Спина его размывалась вдали, поглощалась туманом.

— Ты обязан мне помочь! — завопил Хьюстон. — Ведь ты же мой отец!

Но отца он не винил. Шумы поглотили его, Пит пытался взять себя в руки и обратил всю свою оставшуюся злобу на тех, кто старался его задушить и удержать.

Его пронзил свет. Затопили звуки. Он попытался защитить глаза, чтобы удержать слезы. Но кто-то схватил его за руки и прижал их к чему-то твердому.

— Сволочи! — заорал Хьюстон.

Затем он вспомнил о Джен и о том, как он старался ее спасти, и его скорбь по погибшему отцу сменилась благодарностями Богу за то, что она осталась жива.

— Тебе удалось! — говорил он. — Боже, ты не представляешь, как я напугался! — Она стояла очень близко, наклонившись над ним.

— Джен, я тебя люблю.

И тут ее шевелюра потемнела, а лицо стало более вытянутым и глаза — более печальными. Эта женщина была не Джен, и все же она его знала.

— Пожалуйста, вам необходимо отдохнуть, — сказала женщина.

Пит увидел, что она придерживает его руки внизу. Он заерзал, стараясь освободиться.

— Вам необходимо расслабиться, — сказала она ему. — Ваши бинты съедут. Не напрягайте ребра. — Он почувствовал, как на лоб надавили, а грудь что-то пронзило. Сквозь тело пронеслась боль, похожая на жало огромного шмеля.

— Господи. — Корчась от боли, Хьюстон огляделся и увидел врачей, медсестер. Но он никак не мог понять, что же они говорят. Французский. Так-то. Они говорили по-французски.

— Где Джен?

Никто не ответил.

Хьюстон стал переводить взгляд с одного лица на другое. И остановился, наконец, на лице знакомой ему женщины, но это была не Джен.

— Симона?

Печальноглазая кивнула. Хьюстон сглотнул.

— Джен?

Женщина соболезнующе покачала головой.

— Нет, нельзя! — крикнул Хьюстон. — Не она! Не может же она..! — Симона продолжала смотреть на него. Морозящий ужас прихватил его сердце. Яростный страх не отпускал. Пит рванулся с кровати. — Так где же, черт побери, она?!?!?!?!

Комната пришла в движение. К нему полезли врачи и медсестры. Хьюстон попытался их отбросить и пролезть между ними.

— Джен?! Где?!?!

Укол. Это игла. Слева медсестра. Игла входила ему в руку. Он почувствовал, как в поток крови влилась новая жидкость.

— Нет! Джен! Я должен..!

На него навалилась усталость. И схватился за голову. Рухнул на подушки. Симона наклонилась над ним. Натянула простыню ему на подбородок. Лицо ее исказилось, удлинилось, закачалось, словно она вошла в воду.

— Я останусь с вами, — сказала она.

Но в мозгу Хьюстона вода неслась к нему потоком. Он услышал дальний приглушенный крик. Его охватила тьма, и он утонул.

Часть вторая

13

Горе поглотило его. Ему было наплевать на то, где именно он был, сколько времени находился без сознания и сколь тяжелы были его раны. Несколько отчаянных дней Хьюстон уверял себя, что все его невзгоды были нереальными, что Джен была жива, а просто он видел кошмар во сне — вот и все. Но память не давала ему покоя, и скорбь, казалось, было невозможно вынести. Пит не сомневался в том, что разум его даст трещину. Но затем что-то в нем надломилось. Горе окутало его, сохраняя силу, надежду и волю к жизни. Слезы разрушили все. Казалось, что поток волнится.

Он лежал на кровати в темноте. И слышал льющуюся воду. Громыхание?

Гром.

Значит, ночь. Фонарь показывал, что дождь струится по стеклу окна, отбрасывая мозаичную сетку на потолок.

Вспыхнула молния, и он увидел комнату: витиеватую резьбу на деревянных стенах, пышное старинное бюро, огромную разлапистую кушетку.

Гром грохотал. Направо от Хьюстона дверь в завитках дерева распахнулась. В проем метнулся свет. Тень какой-то женщины заполнила просвет. Но это была отнюдь не медсестра, да и дом оказался не больницей. Из соседней комнаты доносилось потрескивание бревен в камине.

Женщина подошла ближе. Она стояла против света, черты лица различить было невозможно. Вспомнив свой кошмар, Пит почувствовал себя выбитым из колеи, ему казалось, что фигура наплывает на него.

Он пристально посмотрел на нее. Черт побери, правильно, ведь это не Джен! Сердце безудержно колошматилось в груди. И внезапно остановилось. Потому что женщина повернулась к окну в профиль. И в свете молнии Хьюстон узнал ее.

— Симона! — Его голос едва было можно узнать.

Она повернулась и всмотрелась в его лицо в полнейшей темноте.

Задыхаясь, Пит протер вспухшие глаза.

— Я-то думал, что вы… — Он не смог произнести имени жены. Горло захлопнулось болью.

Симона посмотрела на него с жалостью. Зажгла лампу, стоящую на углу столика. Ее свет был мягким и отражался золотистыми искорками в чистом, голубом зеркале.

Пит смущенно сморгнул. Горло горело огнем.

— Где я?

— В гостинице. В комнате моего отца.

Она подошла к нему. Свернула пробку с запечатанной бутыли с водой, налила стакан и поддержала его руку, когда он взял его, чтобы выпить. Он почувствовал распухший язык, поглощающий влагу.

— Нельзя сразу много, — сказала Симона. Губы его ощущали резкое и острое шипение.

— Я лежал в больнице. — Он рухнул обратно на подушки. Но его утверждение было в то же время и вопросом. Он не был до конца уверен в том, что находился в том здании и видел всех тех людей… видел ли?..

— Врачи для вас ничего больше не могли сделать. Лишь покой. Отец сказал, что мы вполне сможем наблюдать за вами здесь. Он чувствует себя обязанным. Ему до сих пор стыдно.

— Из-за того, что тот мужчина оказался в нашей комнате?

— Это дом моего отца. Его постояльцы находятся под его опекой.

— Он никак не мог знать того, что… Это не его вина… Но все-таки поблагодарите его от моего имени. — Дождь рухнул на оконное стекло. — Расскажите мне, что же в конце концов произошло.

— А мы-то надеялись, что вы нам расскажете, — произнесла женщина. — Вас обнаружил на берегу реки один фермер. Он решил, что вы мертвы, но прибывший затем врач «скорой помощи» вас откачал. Полиция проверила дорогу и нашла то место, где вы сломали ограду. Команда подводников нырнула к вашей машине. — Симона потерла плечо и уставилась в окно.

— И?

— Мне очень жаль. Но ваша жена так и осталась внутри салона.

Пит закрыл глаза.

— Мы услышали о вашем несчастном случае по радио. Отец не мог оставить отель, он настоял на том, чтобы я пошла к вам. Остальное вам известно. Как только это стало возможно, я привезла вас сюда. Вас здесь навещает врач. У вас рана на голове. Небольшое сотрясение мозга, плюс поломанные ребра. Чувствуете, как их стягивают бинты?

— Нас кто-то скинул в дороги, — произнес Пит, вспоминая. Симона непонимающе уставилась на мужчину. — Фургон. Огромный, квадратный, мощный фургон. Однополосный мост, а эта скотина старалась нас обогнать.

— Полицейские хотели с вами побеседовать.

— Они ничем не помогут. Я ведь не запомнил номера. Им не отыскать этот фургон.

— Видимо, кто-то здорово выпил или торопился.

— Нет. Все было подстроено заранее. — Симона замерла.

— Кто-то сделал это нарочно. — Глаза Хьюстона засверкали.

— У вас сотрясение. Вам это все кажется.

— В нашей комнате прятался незнакомец. Он же мог позвонить или же послать курьера. Но он решил встретиться с нами тайно. Я не смогу доказать даже его приход к нам в номер. Когда я описал его, ваш отец не признал этого мужчину. Он спрашивал, кто бы это мог быть?

— Никто его не узнал.

— Я так и знал. Итак, какой-то незнакомец отсылает нас в городок, находящийся в сотне миль отсюда, и по дороге мы попадаем в аварию. Если бы я погиб, то вы бы никогда не узнали, что приключилось на самом деле. Но я выжил и теперь могу сказать, что это была не случайность. Водитель хотел спихнуть нас с дороги. Сделал это намеренно. Фургону не было никакой необходимости нас обгонять.

— Но ведь все это лишено смысла. Кому понадобилось вас убивать? Зачем это?

— Пьеру де Сен-Лорану. — Хьюстон наблюдал за женщиной, понимая, что сейчас он представляется ей сумасшедшим. — Я точно знаю, — продолжил он. — Все началось тридцать семь лет назад. Кому какое дело до того, что произошло в те времена? А если кто-то этим заинтересуется, то его придется остановить. Потому что для кого-то это значит довольно много. Все.

— Вам необходимо отдохнуть.

— Послушайте. Пообещайте мне. Пообещайте, что отвезете меня туда. В Ронсево. Мне хочется узнать, кто же живет по тому адресу.

— Да не могу я вас так…

— Обещайте.

— Поговорим после. — Она устало посмотрела в окно.

— В чем дело? — спросил Хьюстон.

— Да не время сейчас…

— А ну-ка, подробнее.

— Мне придется задать вам один вопрос. Хотела бы я этого не делать. — Хьюстон нахмурился. — Это даже не вопрос… Но, вы поймите…, необходимо все подготовить. — Хьюстон все еще не понимал. — Ваше посольство сделало запрос. У вашей жены не было ни родителей, ни детей. Не осталось никого, кто мог бы подписать…

— Что подписать?

— Документы.

Воцарилось молчание.

— Где бы вам хотелось ее похоронить?

— О, Господи. — Хьюстон не смог удержать слез. Он заплакал. Он плакал и плакал. И думал, что слезы никогда не кончатся.

14

Гроб медленно провалился под пол. Пита передернуло. Под ногами что-то загремело. Гроб исчез. Крутящаяся панель выдвинулась наверх и закрыла напольный люк. Со щелчком зашла в пазы. Гудение замолкло. В комнате воцарилась тишина.

Хьюстон повторял бесконечно: старайся не думать о том, что там, внизу,  произойдет… происходит. Но тут он услышал — или решил, что услышал — какой-то посторонний звук, зловещий, мерзкий, под ногами, рычание пламени… как дома, в каминной трубе.

Ему отчаянно хотелось уйти. Отвернувшись от пурпурных бархатных драпировок, от столбиков, доходящих до пояса и соединенных кручеными веревками, ограждающих место, где стоял гроб, он, как старик, прошаркал подошвами по идеально-гладкому полу.

Вся в черном, за его спиной стояла Симона. Рядом с ней в трауре переминался с ноги на ногу отец. Хьюстон вздрогнул, увидев их, в щеках напряглись мышцы. Распорядитель шагнул вперед и мрачно поклонился. Если мсье соблаговолит прийти утром…

Хьюстон, кивнув, пробормотал:

— Благодарю.

Но горло ему свело настолько сильно, что голос сорвался. Зрение померкло. Зал превратился в серый туманный замок. Пит испугался, что вот сейчас грохнется в обморок. Согнувшись, он протянул к Симоне руку. Она подхватила его. Монсар быстро взял его под другую. Отец и дочь повели Хьюстона к выходу.

Он с трудом понимал, что его ведут по коридору. Затем открылась какая-то дверь, и ему в глаза ударил солнечный свет. В полуобморочном состоянии Пит опустил веки. Ступени, дорожка, затем трава. Он рухнул на бетонную скамью, и опустил голову между коленей.

— Со мной все будет в порядке, — сказал он своим провожатым.

Но скорбь вырывалась из него. Ему казалось, что сердце не выдержит и разорвется.

Затем кто-то крепко обнял его. Хьюстон сморгнул слезы с глаз. Симона обнимала его одной рукой. Пит рыдал, не в силах себя сдержать.

— Вы должны понять. Джен хотела, чтобы все произошло именно так.

— Вам нет нужды объяснять.

— Она заставила меня пообещать… Что я еще мог сделать? Я обязан чтить и уважать ее желания. Кремация. — Хьюстон сжал кулаки и застонал. — Если бы я похоронил ее во Франции, то, что бы я стал делать, вернувшись домой? Мне необходимо видеть ее могилу. И мне нужно было бы приезжать для этого во Францию. — Он зажал глаза руками.

— А что было бы, если бы я похоронил ее дома? Тогда мне пришлось бы лететь с ее телом в Штаты, и мне было бы наверняка не вернуться сюда. — Он с трудом задышал.

Симона отстранилась от него. Ее голос был мягок и нежен.

— А что в этом плохого? Принимая во внимание происшедшее здесь, я не думала, что вам захочется вновь видеть эти места.

— Я должен остаться.

— Зачем?

— Затем, чтобы узнать, кто старался заткнуть мне рот, когда я задавал вопросы. Если же я уеду, то задача этого человека будет выполнена. А я ему такого удовольствия доставить не могу.

Женщина нахмурилась.

— Вы до сих пор верите…

— В то, что Джен убили? Без сомнения.

— Но полиция провела расследование. Доказательств никаких. Они проверили тот адрес, что вы им дали. Никто никогда не жил там по фамилии Сен-Лоран. Они и фургон разыскивали. Прошлись по всем авторемонтным мастерским, на тот случай, если кто-то ремонтировал боковое крыло. Но ничего не отыскали.

— Не сомневаюсь, что они считают этот фургон моим изобретением. Я же видел, как они на меня смотрели. Считают меня истериком… Видимо, думают, что я был просто пьян, потерял управление, а потом придумал всю эту историю с фургоном, чтобы скрыть собственную ошибку.

Симона покачала головой.

— Они вам поверили. Это действительно, был наезд.

— Не только наезд. Я знаю. И не уеду отсюда до тех пор, пока не узнаю, почему моя жена умерла. Она была хорошей женщиной и никому не причинила зла. Я любил ее. И эта сволочь за то, что с ней сотворила, — заплатит. — Стальные нотки в голосе изумили его самого. Ярость вытеснила скорбь. Он вовсе не хотел ничего такого. Потому что злость уродлива. Но он держал ее под своим полным контролем.

Монсар сказал что-то по французски. Симона ответила. Затем взглянула на Хьюстона.

— Отец прав. Я не понимаю, почему вы считаете…

Продолжать ей явно не хотелось. Хьюстон тяжело уставился на нее.

— Продолжайте, — сказал он.

— Если вы не можете довериться полиции, если вы считаете, что они затратили на ваше дело недостаточно времени, то почему вы решили, что сможете сами справиться с этим делом? Вы — в единственном числе, и я, простите, считаю, что вы не очень-то понимаете, что делаете.

Хьюстон горько усмехнулся.

— Но судя по всему, я справляюсь со своей задачей не так уж плохо, иначе бы на меня не стали наезжать. И я продолжу свои поиски. Буду задавать вопросы и дальше и поеду туда, куда поведут меня ответы. Я уже и так очень близок к разгадке. Это по крайней мере мне понятно.

— Если вы правы, — не буду притворяться, что верю вам, — то вы впутываетесь в опасную игру. И вполне возможно, что в следующий раз вам может и не повезти.

Хьюстон стиснул зубы.

— Хотите знать правду? По идее я должен быть по-черному напуган. Но все дело в том, что я чувствую такое дьявольское опустошение и такую чертовскую злость, что вовсе ничего не боюсь. Надеюсь, они вновь захотят меня остановить. И таким образом объявятся. Покажут себя. И я смогу переломать их паршивые шейки.

Женщина вздрогнула.

— Жена мертва. И у меня есть два пути. Либо отправиться домой и горевать до конца дней своих, либо остаться здесь и узнать, зачем и почему ее убили. Что бы вы сделали на моем месте? Уехать в Штаты и не попытаться даже… — Его глаза молили. — Помогите мне!

15

Хотя здания в Ронсево были старше, да и архитектура, несомненно, европейская, все же это место напомнило Хьюстону некоторые провинциальные города с мельницами на окраинах, которые ему приходилось видеть в Пенсильвании. Даже природа была схожей. Густо покрытые лесом большие холмы, через которые протекала грязная издыхающая река, а в центре узенькой долины — Ронсево, который от холма до холма накрывала тяжелая шапка индустриальных выхлопов. Эту часть Франции Хьюстон бы с удовольствием опустил, но с тех пор, как Дженис умерла, воспоминания о девственных деревенских пейзажах оказались оскверненными, и этот грязный городок вполне соответствовал чувствам и мыслям Пита.

Ему объяснили, что здесь в основном производят бумагу, и он чувствовал запах горькой, едкой кашицы. Прищурившись, Пит наблюдал за фасадами домов, покрытых серым, пепельным налетом. Глаза начали слезиться, разъедаемые сыплющимся с неба порошком. Закрыв окошко со своей стороны, Хьюстон повернулся к Симоне.

Она сидела за рулем белого «рено» последней модели. До поездки она спросила его, не хочет ли он сам вести, но ребра Хьюстона, когда он поднимал руки, все еще болели. Однако гораздо хуже было то, что теперь он боялся водить машину, в нем проснулся «страх пережитого». Пит сел на переднее сидение рядом с Симоной и стал давать указания, сверяясь по карте, пока Симона маневрировала в плотном дорожном движении. Въехав в город, они стали пробираться сквозь узенькие — даже главные и те отличались этим грехом — улочки. Мрачные дома как бы давили на машину с обеих сторон. Пит разглядывал табличку за табличкой. Полдень, а ядовитый смог наглухо отгородил от них солнце.

— Представляю себе, каково здесь жить, — сказал Пит.

— Что еще хуже, — у этих людей нет выбора. Вам стало неприятно, что вы сюда приехали?

Вместо ответа Хьюстон ткнул куда-то в перекресток.

— Отсюда налево. Видите?

Женщина, разглядев знак, гласящий: Рю Габриэль, кивнула.

Пит почувствовал, как злость подстегивает его. «Скоро, скоро», — думал он.

Машина завернула за угол и попала в старинную часть городка. Дома, казалось, клонятся вперед. Усталые. Деревянные, замызганные, с облупливающейся краской.

Хьюстона затрясло. Стоящий на улице старик казался нездоровым и даже заразным. На домах практически отсутствовали номера. Пятьдесят пять. Затем восемьдесят третий, девяностый, девяносто шестой. Цифры устало висели на дверях. Но заметив сто тринадцатый дом, Пит почувствовал, как сильно заколотилось сердце.

Симона проехала мимо.

— Подождите.

— Надо отыскать место, где можно припарковаться, — объяснила она.

Хьюстон обернулся, стараясь рассмотреть, есть ли в доме квартиры. Там были старые каменные ступени и деревянная арка. Казалось, что все окна на четырех этажах закрашены. Либо они в действительности были закрашены, либо их никогда не мыли. Впереди из-за угла вывернул грузовик. Узкая улочка позволила разъехаться двум машинам, но грузовик процарапал «рено» по переднему бамперу. Когда он дернулся вбок, Симона резко нажала на тормоз, до отказа вывернула руль и аккуратно поставила автомобиль на парковку, от которой только что отъехал грузовик.

Хьюстон поразился ее мастерству. Женщина сделала вслед грузовику неприличный жест. Несмотря на свое состояние, Хьюстон рассмеялся. Симона удивленно посмотрела на него и тоже расхохоталась.

— Водить я училась в Сан-Франциско, — объяснила она.

— А я думал, что учеба происходила на грузовых линиях. Слава Богу, что за рулем сидел не я.

— Лучше машину запереть. В этом районе, если ее не разберут к нашему приходу на детали, будем считать, что нам здорово повезло.

— Словно я снова дома. — И тут он пожалел, что вообще приехал во Францию: если бы они этого не сделали, Джен была бы жива.

— Вы побледнели, — встревоженно сказала Симона.

— Просто на ум пришла мысль, к которой я вовсе не был подготовлен. — Он вышел из «рено» и запер за собой дверцу. — Давайте осмотрим здание.

Пит нетерпеливо ждал, пока Симона обойдет машину и присоединится к нему. Они двинулись по грязной улице. Прошли мимо трех хулиганов, поведших носами в сторону Симоны. Добрались до номера сто тринадцатого.

Хьюстон осмотрел мутные окна, прищурившись, заглянул в темноту разбитого деревянного подъезда, сделал глубокий вдох и пошел по ступеням наверх.

За аркой находилась пыльная дверь. Пит повернул ручку. Дверь со скрипом отворилась. Они вошли в неосвещенный коридор. В ноздри ударил запах сырости, плесени и, если он не ошибся, — мочи. Справа открылась дверь. Небритый лысый мужчина, выходя из помещения, застегивал молнию. За его спиной Хьюстон разглядел два унитаза, со свисающими сверху цепочками для спуска воды.

Мужчина удивленно остановился. В замешательстве ухмыльнулся.

— Пардон, мадам. — А дальше Хьюстон понял. — Я не слышал, как вы вошли.

— Жассете. — Симона быстро заговорила по-французски. Лысый ей что-то ответил.

Хьюстон напряженно ждал.

Симона развернулась к нему.

— Это здание под офисы. Он говорит, что сторожит его. Очень много незанятых офисов, поэтому он боится, что вскоре здание продадут. А он потеряет работу. — Небритый лысак все так же нервно ухмылялся. — Он думает, что мы пришли, чтобы купить этот дом.

— Спросите его.

— О Сен-Лоране? — Симона повернулась к мужчине. — Пьер де Сен-Лоран?

— А, уи. Же ле коннэ.

Хьюстон внезапно почувствовал обжигающую боль в желудке.

— Он сказал, что знает его? — Пит старался ничему не удивляться и держать себя в руках. — Но ведь полицию заверили, что здесь никогда не было никакого де Сен-Лорана.

— Ле ном. Же коннэ ле ном. Карантэ эт юн. — Мужчина услужливо закивал, показывая на деревянные ступени в глубине холла. — Иль э луи карантэ эт юн.

— Симона, переведите же!

— Сен-Лоран арендовал номер сорок один. Наверху.

— Бог ты мой! А он его видел? — Хьюстона разрывало на части, — ему хотелось одновременно и бежать наверх, и остаться здесь, чтобы выудить у сторожа как можно больше информации.

— Авец вуа лью ву? — спросила Симона. Сторож что-то ответил. Симона повернулась к Хьюстону. — Нет. Говорит, что инструкции он получал от агента, который нанимал офис. В них было сказано, чтобы кабинет был оставлен открытым, а ключи лежали на столе. Затем он получил другое послание, в котором предписывалось сменить вывеску на двери. Приходил почтальон с посылками.

— Так он наверху? — спросил Хьюстон. — Эс-иль-си?

— Жамэ, — ответил сторож, а затем произнес какую-то конструкцию посложнее.

— Что там?

Симона объяснила.

— Он говорит, что Сен-Лоран здесь никогда не бывает. Офис не нужно убирать. Посылки остаются нераспечатанными.

— Что за чертовщина? — Хьюстон взглянул вверх по лестнице. И задрожал.

— Питер?

Хьюстон услышал за спиной какие-то шаги, но не повернулся на звук. Сжимая перила рукой, он перескакивал через две ступени одновременно. Лестница скрипела. Перила ходили ходуном. Наверху тусклая желтая лампочка освещала еще один коридор.

— Питер?

Он наконец-то обернулся. Сзади спешила Симона.

— Полиция была здесь, — рявкнул Хьюстон. — И ничего не узнала. Этого мне не понять. Но это доказывает, что в ту ночь ко мне действительно кто-то приходил.

— Я в этом никогда не сомневалась.

— Тогда вы будете моим свидетелем, когда мы пойдем в полицию. Я бы сам ни за что не связал это место с пребыванием здесь Сен-Лорана, если бы мне кто-нибудь об этом не сказал. Вы приехали со мной сюда и знаете, как трудно отыскать этот дом. У меня должны были быть инструкции. Кто-то должен был указать мне, где именно искать.

— Я же сказала, что верю вам.

Разговаривая, они взбирались все выше. Дойдя до третьего этажа, Симона с Питом обнаружили что на площадке не вкручена лампочка. Темнота взволновала Хьюстона.

Затем следующий. Наконец, они поднялись на четвертый этаж.

16

Пит остановился. Здесь не раздавалось ни звука, хотя с улицы был хорошо слышен грохот проезжающих автомобилей. Хьюстон вдохнул запах сырости и плесени. Он ожидал самого худшего, ему казалось, что коридор стал намного длиннее. Но неловкость сменилась злобой, и он решительно отправился искать офис.

Номер сорок первый оказался в дальнем конце коридора. Прищурившись, Пит прочитал вывеску «ИМПОРТЕИШНЗ, СТ. ЛОРАН», выведенную с помощью трафарета по матированному стеклу.

Хьюстон постучался. Ответа не последовало. Он повторил стук и когда опять никто не ответил, покрепче ухватился за дверную ручку.

Симона взяла Пита за руку.

— Вы уверены? — спросила она. — Если то, о чем вы думаете, правда, тогда вы в опасности.

— Мы оба, — ответил Хьюстон. — Знаете, я как-то не подумал… лучше бы вам подождать где-нибудь подальше отсюда…

— Вы, верно, шутите. Неужели вы считаете, что я смогу остаться где-то поблизости в одиночестве…

— Мне необходимо это сделать! Я задолжал Джен. — Хьюстон толкнул дверь. Раздался скрип проржавевших петель, и их взорам открылся офис, состоящий из единственной комнатки. Дверей в другое помещение не было. Два матированных окна.

Хьюстон вошел. Почувствовал, как Симона вцепилась ему в руку, но даже не взглянул в ее сторону. Все внимание он сосредоточил на офисе. В левой стороне комнаты было абсолютно пусто. Справа расположился грязный деревянный шкаф. Пит просмотрел все ящики — пусто.

Впереди стоял древний стол, на котором были отчетливо видны потеки от бутылей и стаканов. Еще более четко вырисовывался телефон. И три небольшие посылки с проштемпелеванными марками.

Хьюстон обошел стол и уставился на посылки. На них было напечатано ПЬЕР ДЕ СЕН-ЛОРАН. Пит поднял одну.

— Тяжелая. — Хьюстон потряс посылку. — Ничего не шебуршит. Интересно, что в ней.

Поставив посылку на место, он поднял трубку телефона и удовлетворенно кивнул, услышав гудок.

— Работает. Значит, кто-то им пользуется. — Вот и все. Кроме задрипанного стула с кожаной обивкой больше в комнате ничегошеньки не было.

— И что теперь? — спросила женщина.

— Хочу проверить, что в посылках.

— Хотите сказать, что откроете их?

— Нет, не хочу. Не хочу, чтобы узнали, что мы сюда заходили. На двери написано импорт. Но я почему-то сомневаюсь. Или же дела идут настолько дерьмово, что он помирает с голода. Это местечко предназначено не для ведения дел.

— Для чего же?

— Пока не знаю. Может быть, это передаточный пункт: скинул посылку — забрал…

— Посылку или послание?

— Может быть и то и другое. Но посмотрите: марки проштемпелеваны несколько дней назад. Если же начинка действительно ценна, тогда почему никто не пришел и не забрал их? — Хьюстон потряс вторую посылку. — Вполне возможно содержание героина или же денег. Или — черт побери меня совсем — просто книги. — Он сложил губы трубочкой. — А может быть ничего противозаконного.

— А ведь офис не был закрыт, — пробормотала Симона.

— Давайте-ка лучше предположим, что эти посылки не имеют никакой ценности. Черт побери! — рявкнул Хьюстон, — мы не узнали ничего нового. Можно было остаться внизу…

— Есть мысль. — Пит упорно смотрел ей в лицо. — Вы все так же полны решимости?

Хьюстон кивнул.

— Мы можем подождать в пустом офисе дальше по коридору. Если кто-нибудь придет за посылками, мы за ним проследим. Это может быть Сен-Лоран. Или же тот, кто пойдет к Сен-Лорану.

Пит ухмыльнулся.

— Симона, это просто… — Он оборвал самого себя на половине фразы. Ухмылка исчезла. Он решительно повернулся к двери. В коридоре послышались скрипучие шаги.

Они не закрыли дверь. Симона отступила за спину Питу. Хьюстон моментально зашел за стол. Из коридора на них смотрел сторож.

— Са ва бьен? — глаза его были пусты, в них сквозил страх.

Хьюстон выдохнул воздух: он все понял. Ну, разумеется, этот мужик должен наблюдать за зданием. Теперь же он наблюдает за ними, — боится работу потерять.

— Скажите ему, что мы импортеры, — сказал Пит Симоне. — И что вернемся сюда, как только здесь кто-нибудь появится.

Женщина перевела, и они стали выбираться. Сторож смотрел не на них, а в офис.

— Мерси, — проговорил Хьюстон.

Они двинулись по коридору.

— Позже, — сказал Хьюстон мужчине. — Плю тард. — Они дошли до лестницы.

— Значит, теперь нам не удастся засесть в пустом офисе, — сказал Пит, обращаясь к Симоне. — Придется искать иной путь. — Они начали спускаться.

Сторож зашел в офис, проверяя, все ли на месте. И тут в комнате за их спинами зазвонил телефон. Хьюстон остановился и повернулся.

— Подождите, Симона. Слушайте и переводите все, что он скажет.

— Он может и не ответить.

Звонки прекратились. Тишина. Хьюстон напряженно ждал.

Вне поля его зрения сторож произнес:

— Уи.

Взрывом снесло стены. Крыша рухнула вниз. Коридор исчез. Взрывной волной Хьюстона понесло назад, вбило в стену.

Он рухнул вбок и застонал, когда стукнулся о ступени лестницы. Симона закричала. В воздухе запахло дымом и еще чем-то едким, острым и вонючим. Пит почувствовал жар на лице. Кусок стены рухнул рядом с его головой.

Что-то, извиваясь и визжа, упало на него. Хьюстон в панике повернул голову и увидел, что это Симона. В резком свете пламени, он увидел, что она вся в крови. Он сам тоже.

Пит закричал. Опаляющее пламя было совсем близко. Он покатился по лестнице на третий этаж. Взглянув наверх, он увидел, что пламя закрыло все, находящееся над ним.

Кашляя от дыма, Хьюстон почувствовал, как жар вонзился в него. Одежда стала горячей. Зрение сбилось.

— Нужно… — но он вдохнул порцию дыма и так закашлялся, что закончить предложение не смог.

Вместе с женщиной, они, оступаясь, принялись спускаться по лестнице вниз, вернее по тому, что от нее осталось. Один раз они потеряли равновесие. Потом им пришлось отшатнуться назад, когда перед ними грохнулся здоровенный пылающий кусок деревянной балки. Вцепившись в поручни, они смогли перебраться на другой этаж. Или постарались, по крайней мере. Потому что и так расшатанные перила оторвались, и Пит с Симоной упали на площадку. Хьюстон замычал от боли, пронзившей тело. Но пламя теперь взмывалось над их головами.

— Вы в порядке? — спросил Пит у Симоны.

Белолицая Симона тряслась от ужаса. Она встала, но с большим трудом. Они продолжали спускаться. Через минуту им удалось выскользнуть из здания, отчаянно кашляя. На дороге они скорчились возле бампера машины. Начала собираться толпа. Люди бежали со всех сторон, горя желанием помочь. И сквозь рев языков вырывающегося пламени Хьюстон услыхал далекий, но приближающийся вой пожарных сирен.

17

Утром начнем сортировать все это барахло, — сказал инспектор. — Но судя по силе разрушения, обнаружить что-нибудь стоящее вряд ли удастся.

Они сидели в узенькой комнатушке с семью столами. Возле Хьюстона двое полицейских торопливо кому-то названивали. Смотря на них, Пит потер плечо.

— Получше вам? — спросил инспектор.

— Ноет, гадина.

— Ничего удивительного.

Санитары, прибывшие с каретой «скорой помощи», привезли Симону с Хьюстоном в приемный покой. Легкие ожоги. Контузии. Шок. Симона потянула кисть руки. У Хьюстона оказалось выбито плечо. Бинты, накрученные вокруг его раненых ребер, смягчили удар. И все-таки Хьюстон чувствовал, что все тело — с макушки до пяток — страшно ноет.

Да еще и сонный от лекарства, которым его напичкали. Пит не помнил, как день превратился в вечер и не мог восстановить поездку из больницы в полицейский участок. Он был в таком состоянии, что даже не удивился, когда инспектор полиции, назвавшийся Альфредом Беллэем, заговорил по-английски.

Но удивленный взгляд, мелькнувший на лице Симоны, заставил его встревожиться. Придя мгновенно в себя, Пит стал рассматривать этого высокого, стройного, приятного и хорошо одетого мужчину.

— Вы говорите по-английски? — спросил он.

— Именно поэтому мне и поручили ваше дело. Как только пожарники поняли, что вы американец, они моментально послали за мной. Много лет тому назад, еще в Париже, мне приходилось иметь дело с англичанами. Там и выучился языку.

У Хьюстона несколько прояснилась голова. Похоже, что этому человеку лет тридцать пять-шесть. Судя по всему, карьеру он начинал совсем юнцом и сильно отдавил кому-то… ноги. Тогда-то его и перевели в Ронсево. Иначе, как еще объяснить то, что он живет здесь?

Альфред Беллэй спросил:

— Так, значит, вы считаете, что это была бомба?

— Не могу себе представить ничего другого.

— Утечка газа, например.

— Ничего подобного не почувствовал.

— Мадмуазель?

Симона покачала головой.

— Значит, вы подозреваете, что в посылках содержались взрывчатые вещества?

— В комнате мы проверили все… кроме посылок. Где же еще могла быть спрятана бомба?

— Зазвонил телефон…

— Верно.

— Сторож прошел в офис, собираясь ответить на звонок…

— Точно так.

— Он взял трубку, проговорил «да», и… — Беллэй поднял и развел руками, изображая взрыв.

— Именно.

— Значит, существуют две возможности. Бомба взорвалась сама по себе, случайно, без привязок ко времени вашего посещения. Это первая. А вторая — бомба взорвалась именно тогда, когда и следовало, запущенная в действие дистанционным управлением. Сам по себе телефон не мог бы запустить устройство. Потому что если бы это было так, то первый же звонок оказался бы фатальным. А я помню, что вы сказали о том, что телефон прозвонил дважды.

Пит кивнул.

— Значит, тот, кто звонил, хотел прежде всего удостовериться, что в офисе кто-то присутствует. Услышав голос, он нажал на кнопку, и сигнал на коротких волнах задействовал механизм взрывателя.

Хьюстон и сам об этом подумывал, но не хотел говорить об этом раньше времени, подозревая, что Беллэй поднимет его на смех.

— Но вы пока что не сказали, что там вдвоем делали, — продолжил инспектор.

— Мы пришли повидаться с одним человеком.

— Пожалуйста, мистер Хьюстон, — проговорил Белэй, — как-то это у вас скучно получается: я задаю вопрос, и вы отвечаете ровно столько, сколько нужно. Ведь человек, вовлеченный в это дело, должен проявить абсолютную готовность к сотрудничеству. А вы знаете больше, чем говорите.

— Давайте, расскажите ему все, — сказала Симона.

Беллэй взглянул на женщину, и его брови поползли вверх.

— Так, значит, вы тоже говорите по-английски.

Симона кивнула.

— Ну, раз больше нет ничего, то хотя бы это в нас троих общее имеется. Так рассказать мне что именно? Давайте, заканчивайте.

— Нас кто-то хотел убить, — проговорил Хьюстон.

— Похоже на очевидность. А дальше? Почему?

— Мы разыскиваем одного человека. Пьера де Сен-Лорана. Который исчез в сорок четвертом году. Один человек предположил, что мы сможем отыскать его в том доме.

— Какой человек? Кто предположил?

— Мы не в курсе. Он не назвался. Оставил послание и смылся.

— И вот вы пришли в контору.

— Первый раз, когда я ехал сюда, со мной была жена. Случился инцидент. Дорожная авария. Жена умерла.

Беллэй пораженно смотрел на Пита.

— Это было убийство, я так понимаю? Принимая во внимание то, что здесь произошло?

— В этом нет никаких сомнений.

— Мне-то поначалу казалось, что все это выдумки, — встряла в разговор Симона. — Но теперь я полностью согласна с Питером. Его кто-то пытается убить. Чтобы он не отыскал Пьера де Сен-Лорана.

— А почему Сен-Лоран для вас так важен? — спросил Беллэй. Он внимательно всматривался в Хьюстона.

— Это довольно странно, — ответил Пит. — Отец мой был солдатом. Его убили в сорок четвертом. А этот Сен-Лоран ухаживал за его могилой. Я хотел было просто поблагодарить его.

Говоря все это, Хьюстон смотрел на рифленый пол. Он не знал, зачем врет, почему не признается в том, что ищет могилу отца. «Это слишком личное, слишком запутанно, — думал он. — Нет, тут замешано что-то еще. И этого чего-то ты страшно боишься. Не можешь встать с ним лицом к лицу.»

— Принимается, — сказал Беллэй сухо. — Но ведь этот человек вовсе не нуждается в вашей благодарности. И вы сказали, что Сен-Лоран исчез в сорок четвертом.

— Правильно. И главное, чем больше тупиков встречается на моем пути, тем сильнее мне его хочется отыскать. Тут еще этот незнакомец отослал нас сюда, и…

Беллэй нахмурился.

— Здесь замешано что-то еще.

— Я вам правду говорю.

— Но всю ли правду? Взгляните на это дело с моей точки зрения. Этот случай бессмысленен. Зачем Сен-Лорану вас убивать?

— Это-то и сводит меня с ума! Я не знаю!

— Альфред?

Беллэй развернулся к полицейским, которые на протяжении всего разговора звонили по телефонам. Теперь один из них, обращался к инспектору.

— Уи? — сказал тот.

Разговор велся на французском. Казалось, что Симона чем дальше, тем становится все возбужденнее.

Беллэй повернулся к Хьюстону.

— Весь этот район принадлежит одному менеджеру, агенту по найму. Он проверил свои записи. Здание, в котором вы побывали, принадлежит «Верлен Энтерпрайзис», но они никогда не слыхали о Пьере де Сен-Лоране. Но агент настаивает на том, что Сен-Лоран снял этот офис.

— Так значит агент может описать этого человека!

— Хотелось бы, чтобы все было так легко. Сен-Лоран проводил переговоры о найме по телефону и по почте. Оплату присылал в письме, в котором лежали наличные.

Хьюстон застонал: частично из-за того, что действие успокаивающих закончилось, и спина невероятно заболела, но еще и от того, что получил очередное «туше». Снова Пьер де Сен-Лоран ускользнул сквозь пальцы.

— Когда? — спросил он.

— Прошу прощения? — не понял Беллэй.

— Офис. Когда он его снял?

— В этом месяце. Одиннадцатого числа.

— Так это же всего три дня назад.

— А почему это так важно?

Хьюстона аж затрясло. От ярости.

— К тому времени Джен уже была мертва. Сволочи!

— Питер, вот тебе и доказательство, — Симона сидела, вертикально выпрямившись на своем стуле.

— Доказательство чего? — спросил Беллэй.

Голос Хьюстона горел злобой.

— Когда незнакомец послал нас сюда, он не мог знать, что Сен-Лоран находится в этой конторе. Офис даже не был снят. Когда же выяснилось, что я выжил, то они понадеялись на то, что я поеду сюда, чтобы проверить то, с чего все началось. Итак, они подождали, пока копы проверили все здание, а затем наняли офис, как и предполагалось с самого начала. Сучьи гады! Они наблюдали, как я вхожу в здание. Позвонили, уверенные в том, что я отвечу на звонок. Потому что хотели убедиться, что я нахожусь в комнате.

18

Хьюстон ехал по дороге, изредка проверяя в зеркальце, что творится сзади. Без всякой на то причины свернул вначале влево, затем направо. Потом объехал просто так целый квартал. Прибавил скорость. Снизил ее. И когда, наконец, удостоверился, что за машиной вроде как никто не  следует, выскочил на шоссе, ведущее из Ронсево и нажал ногой на акселератор.

— Эта дорога ведет прочь от города, — произнесла удивленная Симона.

— Знаю.

— Но отель, в который нас отослал Беллэй, находится вовсе в другой стороне!

— Вот поэтому я еду в эту!

— Так, значит, вы не теряли направления? Все те улицы, в которые вы «тыкались»… Боже мой…

— Вам, наконец, стало понятно. Они ведь не подумают, что мы выедем так рано из города. Мы ранены. Естественно для нас провести ночь в городе… А как быстро нас смогут засечь здесь?

— Мы могли бы зарегистрироваться под другими именами.

— Это лишь затруднит им задачу, но не сделает ее невозможной. Останься мы в Ронсево, как они моментально нас отыщут.

— Мы могли бы попросить у Беллэя охрану.

— И вы бы доверились охране? Мы бы не знали человека, которого бы поставили нас охранять, кто он такой, это мог бы быть любой из них, переодетый в униформу. Даже если бы охранник оказался надежным, все равно тот, кто хочет нас уничтожить, изыскал бы способ это сделать. Так что выбора у нас нет. Нам придется бежать. Пока мы охотимся за Сен-Лораном, кто-то в свою очередь охотится на нас. В следующий раз он окажется умнее и осторожнее. Подготовится более тщательно, и… Сделает так, что нас больше никто никогда не отыщет.

Симону перетряхнуло.

— Не надо так…

— Просто я хочу, чтобы до вас дошло. Мы бьемся за собственные жизни.

Дальний свет фар открывал перед ними темную пустую дорогу. Пит, прищурившись, всмотрелся в дорожный знак.

— Вам знаком этот город?

— Никогда о таком не слыхала.

— Так может быть и остальные о нем не знают. Десяток километров. Давайте попытаемся. Больше вести я не в состоянии. Плечо сейчас отвалится.

— А у меня распухла кисть. Я вообще не смогу вести, — сказала Симона.

Пит перевел на вторую скорость. Стараясь не застонать, он повернул руль. От пульсирующей боли рука отказывалась подчиняться. «Рено» с трудом проскочил мимо канавы и выехал на грунтовую, покрытую гравием дорогу, пробивая фарами тьму.

— Простите меня, Симона.

— За что?

— За то, что втянул вас в эту историю.

— Сама напросилась. Вы сказали, что Джен убили, а я решила, что это все ваши фантазии. Думала, что шутите.

— Ничего себе шуточки. Какие уж тут фантазии. Я-то превосходно знал, на какой риск иду. Так разозлился, что едва соображал, что делаю. Вот вас и втянул… Не стоило просить вас о помощи.

— Теперь уже все равно. Я здесь. Выбор с моей стороны сделан. Давайте скажем так: оба мы лопухнулись. Так, кажется, у вас говорят?

— Послушайте, я могу теперь попробовать действовать в одиночку, оставить вас в этом городке. Но стоит вам показаться дома… Я боюсь. Может быть, он будет идти за вами.

Симона ничего не ответила, но Пит услышал, как она втянула воздух в легкие.

— Понимаете? Вполне возможно, что мы связаны не на один вечер. Этот может решить, что вы по уши завязли в этом деле. И подумает, что вы представляете собой опасность его существованию. Так что же — разделимся, или решим действовать вместе и впредь? — Хьюстон ждал, но ответа не последовало.

Он, не отрываясь, наблюдал за дорогой, несущейся в свете фар. Внезапно перед ним возникли какие-то дома, кафе, станция техобслуживания, бензоколонка. Фонарей было мало. Людей не было видно. Одинокая машина ютилась на одной улице. Прежде, чем Пит сообразил, «рено» промчался сквозь городок, и вновь перед ними раскинулась темная сельская местность. Он сделал разворот, морщась от страшной боли и двинул обратно.

— Вы так и не ответили, Симона.

— Я в ярости.

— Я же просил прощения.

— Да не на вас. Я зла, напугана, и мне не нравится, когда меня стращают. В Штатах этим страшно любил заниматься мой муженек. Ему так хотелось держать меня в руках. В своих, разумеется. А когда я от него сбежала, он принялся меня преследовать. Терроризировать. Дважды пытался меня прикончить.

— Господи.

— Приехала я обратно во Францию. И тут пообещала сама себе. Что никогда больше не буду жить в страхе. Никогда не стану думать о том, что кто-то прячется в кустах. Никогда никому не позволю покушаться на мою свободу. Никому не позволю подкрадываться, чтобы пугать меня. Так что с этого момента это и моя схватка. Я хочу остановить этого подонка.

19

Если судить по вывеске, то это был отель, но домик больше походил на пансионат в Штатах. Потрясающе старый дом, находящийся в квартале от основного перекрестка. В этом месте было абсолютно темно. Пит припарковал автомобиль возле каких-то довольно густых кустов дальше по дорожке. Сопровождаемые фырчанием мотора, они с Симоной пошли по улице.

Дом был темен и тих. Хьюстон постучал. Никакого ответа.

Хьюстон постучал еще разок. Его трясло от усталости, вызванной шоковым состоянием. Симона отошла подальше в тень, когда мимо проехала какая-то машина.

Третий раз и, наконец, появился свет. По вестибюлю прошла тень. Старая женщина в мешковатом халате и ночном колпаке появилась в небольшом окошке. Она слегка приоткрыла дверь и с подозрением уставилась на парочку.

Симона очень много говорила, по мнению Хьюстона, пока снимала комнату. Старушка была раздражена тем, что ее разбудили посреди ночи, а узнав к тому же, что Хьюстон и Симона — люди разных национальностей, вообще забеспокоилась, ее волновал вопрос, женаты ли они.

Хьюстон, подтверждая это, кивнул.

«Если же они не муж и жена, — проговорила старая перечница, — то она даст им раздельные номера».

Пит все понял. Старую не интересовал вопрос греха. Просто сдай она две комнаты, денег будет вдвое больше.

Они не могли рисковать, ночуя в раздельных номерах. Наконец, Симона решила проблему, предложив за одноместный номер двойную цену, и старуха удовлетворенно кивнула.

Они втащили свои сумки. Вошли. Хьюстон заплатил. Женщина махнула рукой наверх, где виднелась какая-то дверь. Симона и Пит устало поднялись по лестнице.

— Она занимается не тем делом, что ей предназначено судьбой, — сказал Хьюстон. — Ей бы машины продавать.

— Сказала, что завтрак подают в шесть.

— Это означает лишь то, что она уверена, что мы его обязательно проспим, так что нет нужды его готовить. Беру назад свои слова. Ей следовало стать политиком.

Они вошли в номер. Комнатка оказалась чистой и опрятной, но маленькой. Медная кровать и провисший посередине матрас. Хьюстон поставил сумки на пол и потрогал его. Симона заперла дверь.

— Надеюсь, что вы не смущены, — проговорил Пит. — Другого выхода у нас не было. Придется жить в одной комнате.

— Я видела раньше спящих мужчин. Теперь самое главное, на мой взгляд, — кто расположится на кровати, а кто на стуле?

— Может, монету кинем?

— Думаю, что попользуюсь своим исключительным правом женщины и предложу вас кресло.

— Этого-то я и боялся. — Хьюстон осмотрел комнату. — Ванной, как видно, нет.

— Двойная цена, и вы еще надеялись на ванну? Мечтатель.

Хьюстон отворил дверь и выглянул в коридор.

— Так, пусто. Ну, раз уж мне все равно суждено спать в кресле…

— То и в туалет вы отправитесь первым. Этого-то я и боялась.

Они усмехнулись друг другу. А затем им вспомнились обстоятельства, приведшие их сюда, и лица Пита и Симоны моментально погрустнели.

— Я ненадолго, — сказал Хьюстон.

Схватив свою сумку, он вышел из номера. Возвратись в пижаме и халате, он увидел, что Симона тоже переоделась и была уже в халате. Пока ее не было, Пит разыскал в ящике комода одеяло и пристроился в кресле. Но что-то не давало ему покоя. Какая-то важная деталь, которую, как ему казалось, он упустил.

Симона вернулась. Поставила свою сумку. Но вместо того, чтобы лечь, она уселась на краешке постели. И внимательно посмотрела на Хьюстона.

— Беллэй был прав.

— В чем?

— Правды вы не сказали.

— Ошибаетесь.

— Вовсе нет. — Лицо ее напряглось. — Меня с самого начала мучили подозрения. Уж слишком вам хотелось отыскать Сен-Лорана и отблагодарить его.

— Он ухаживал за могилой отца. Я ему обязан. Что тут такого странного…

— Ни за чем он не ухаживал.

— Что?

— Он же исчез в сорок четвертом. Не мог он сдержать обещание, данное вашей матери. Ничем вы ему не обязаны.

Пит почувствовал, как вспыхнуло его лицо.

— Но я решила не обращать внимания на неувязки, — продолжила женщина. — Подумала, что, видимо, у вас есть причина не раскрывать истинного мотива. Я думала, что это не моя забота. Вы мне понравились. Мне было любопытно. И решила продолжить притворство.

— Симона, я не хотел…

— Дайте же докончить. Затем умерла ваша жена, и я сочувствовала вашему горю. В отличие от многих моих сограждан, я симпатизирую американцам. Итак, я отринула сомнения. Стала помогать вам и дальше. Но теперь и меня хотят убить. Я вас за это не виню. Как я уже говорила, я свой выбор сделала и даже если сделала это бессознательно, вслепую, все равно выбор этот — мой, я за себя отвечаю. Но раз уж я вовлечена в это дело, пожалуйста, будьте со мной откровенны. Всю дорогу сюда я ждала объяснений, но вы не доверились мне, не удостоили меня правдой. Больше ждать я не в состоянии. Какого черта здесь происходит?

Пит внимательно смотрел на нее. Он нервничал не только из-за подстерегающей их опасности, но и из-за какого-то иного страха, — неуловимого, тайного, угрожавшего душевному миру и спокойствию, даже ясности сознания. Угроза походила на жестокое и опасное животное, подстерегающее их в ночи. Пит старался его не замечать, притворяясь, будто его вовсе не существует, что его подозрения не имеют под собой никакой реальной основы.

Но вот теперь настало время взглянуть правде в глаза. Тварь ощерилась из темноты.

— У меня есть, — произнес Пит, — немного брэнди. — Он откинул одеяло, которым укрывался, нагнулся и взял в руки сумку. Открыл и вытащил из нее бутылку. Осмотрелся, но стаканов не увидел.

— Придется, как видно, из горла. — Открутив крышечку, он приложил бутылку к губам. Затем, заморгав, передал ее Симоне.

Она удивила его, взяв бутыль. Взглянула на этикетку, подняла бутылку ко рту и сделала мощный глоток. Хьюстон наблюдал за тем, как заходило адамово яблоко, когда Симона проглотила напиток. Затем она поставила бутылку между ними на пол.

— Правду, — потребовала она. — Вы все время тянете.

Пит изучал лицо женщины, говорить ему не очень-то хотелось. А затем, словно внезапно порвалась нервная струна, тянущая его назад, он сказал:

— Все дело в отце. Я не могу найти его могилу. — Слова повисли в воздухе.

Пит порылся в карманах пиджака, отыскал пачку сигарет, закурил.

Симона была совершенно сбита с толка.

— Но при чем же здесь…

— Мать мне всегда говорила, что он похоронен на военном кладбище возле вашего городка. — Несмотря на тесноту в груди, Пит заставил себя продолжить. — Так как я все равно приехал во Францию, то решил почтить его память. Но — черт возьми! — оказалось, нет ни малейшего намека на запись, что он был здесь похоронен. Я ничего не понимал. Затем я припомнил, что матери писал некий Пьер де Сен-Лоран, что он ухаживает за могилой отца. Я подумал, что поговорив с Сен-Лораном, я узнаю, где находится могила.

Женщина совершенно ничего не понимала.

— И это…? То есть вы верите в то, что ваша жена, сторож здания, вы и я пострадали только из-за того, что кто-то пытается вам помешать найти могилу отца?

— Нет. Таким образом это звучит полным идиотизмом.

— Тогда в чем же дело?

Хьюстон глубоко затянулся.

— Все не так просто. Всякий раз, когда меня посещает эта мысль, я ее стараюсь отмести. То есть я хочу сказать, что она настолько безумна, что если обнаружится, что это правда, то…

— Питер. — Ее глаза умоляюще смотрели на него. — Большего безумия, чем то, что уже произошло, быть не может. Расскажите, — попросила Симона. — Доверьтесь мне.

Хьюстон кивнул.

— Попробуйте понять. Я никогда не знал отца. Он был убит примерно в то самое время, когда я родился. Мать его восхваляла на все лады. Какой он был умный, красивый, как нас любил. Высок, силен, отлично разбирался в автомобилях и пел, как оперная звезда. Для нас он был святым. Но все то время, пока я подрастал, я видел отцов своих друзей и по-черному им завидовал. Я знал, что эти люди не так круты, как мой отец, но они были живыми, и я всем сердцем жаждал, чтобы один из них был моим. Я спрашивал мать, не собирается ли она снова выйти замуж. Она говорила: «Никогда не отыскать человека, который мог бы сравниться с твоим отцом». И так и не вышла. До смерти оставалась одинокой вдовой.

Он выдохнул клуб дыма. Симона подняла с пола бутылку и выпила. Лоб ее хмурился.

— Дети очень изобретательны, — продолжил Хьюстон. — Можно называть это фантазиями, ребяческой подозрительностью, основанной на неуверенности. А, может быть, следует назвать это надежной. — Он покачал головой. — Но мне начал сниться сон. Я его выдумал. Я его анализировал. Придумывал много-много различных — не знаю, как бы это получше обозвать — сценариев, что ли? А что, если отец вовсе не умирал? Вдруг он просто потерял память и вообще не знает о том, что у него есть жена и сын? Или такой, например. Может быть, его жутко изувечили или он покрыт кошмарными ранами, и он не хочет возвращаться домой, чтобы не показать своего уродство — шрамы там, всякие, знаете… Или того хуже, ну, это — поганейшая из возможностей: предположим, что с ним, наоборот, все в порядке, но он просто не хочет возвращаться домой? Значит, он нас оставил, повернулся ко мне спиной, пустив мое детство на самотек.

Внезапно Хьюстон почувствовал, как к глазам подступили слезы. В горле запершило. Он схватился за тлеющий уголек сигареты, словно хотел уничтожить печаль, надеясь, что боль в сожженных пальцах отвлечет его от переживаний прошлого.

— Питер, — проговорила Симона нежно. Она встала и подошла к нему. Положила руки ему на плечи.

Его трясло, но он вдыхал в себя запах ее духов. Не в силах взглянуть на женщину.

— Я же говорил, — произнес он, крепко зажмуриваясь, — что дети очень изобретательны.

Ее руки крепче сжали его плечи.

— Так вы думаете, что ваш отец все еще жив? — От недоверия ее голос звенел, как новая струна. Но в нем звучало еще кое-что: невообразимый ужас.

— В свое время мальчик убрал свои детские фантазии в коробку вместе со старыми игрушками. Он наконец-то вырос. И вот теперь я узнаю, что отец не похоронен на том месте, которое указала мать, что Пьер де Сен-Лоран исчез, и черт побери! — мне до смерти хочется узнать, что здесь происходит! Если то, что мать рассказывала о могиле — правда, то что же ложь?! Сколько всего, что я принимал на веру, окажется вымыслом? Единственный человек, который в силах открыть правду — это Сен-Лоран, но некто так обеспокоен тем, чтобы мы его не отыскали, что уже дважды на меня покушались. Убили жену, и…

Голос Хьюстона сорвался. Симона притянула его к себе: он уткнулся лицом в ее живот и почувствовал, как она держит его, успокаивая.

Оба застыли, когда раздался стук в дверь.

Повернулись к двери. Удар погромче.

Симона прошла к дверям. Вытирая слезы, Хьюстон наблюдал за тем, как она распахивает створку. И напрягся.

Услышал голос старухи.

Симона что-то ответила. Затем снова голос старухи. И шаркающие шаги по лестнице.

Симона закрыла дверь.

— Говорит, что не даем ей спать.

Пит кивнул.

— Все понятно. Если со мной будет продолжаться истерика, то к завтрашнему дню меня можно будет спокойно выбрасывать в мусорное ведро.

Женщина, внимательно смотря на него, подошла ближе. Наклонилась и поцеловала в щеку.

— Мы найдем Пьера де Сен-Лорана, — сказала она. — Так или иначе, но ответы на все вопросы получим.

Сон наступил быстрее, чем он ожидал. Когда Симона выключила свет, Пит услышал ее шаги. Затем звук скидываемого халата и хруст простыней, когда она забиралась между ними.

Он поплыл и во сне снова очутился на Рю Габриэль 113. Он выходил с Симоной их офиса. А сторож наоборот входил. Пит снова услышал телефонный звонок. Взрывом его швырнуло вниз по лестнице. Он почувствовал, как навалилась на него сверху Симона. Он поднял ее. Но тут же заметил, как странно повернута ее шея и под каким неестественным углом торчит вниз подбородок. А во лбу торчит кусок заостренного дерева с кулак величиной. Она была мертва. Боже, Боже, он ее убил! Сначала Джен, затем Симону! Не единожды, но дважды! И он закричал, когда мертвые глаза француженки уставились на него. Он кричал и кричал. А затем в панике рванулся…

— Питер!

Он бился в руках, которые старались его удержать.

— Питер! Все в норме! Тебе приснился кошмар!

Он заморгал, дрожа, и уставился на пытавшуюся удержать его в кресле Симону.

— Не единожды, но дважды, — пробормотал Пит.

— Все в порядке. Просто сны.

— Раз, затем другой…

Кожа пошла пупырышками. Хьюстон зашарил в поисках выключателя и во внезапно вспыхнувшем свете повернулся к женщине.

— Дважды, — сообщил он ей, задыхаясь.

— Верно, я все знаю. Сначала автокатастрофа, затем бомба. А дальше?

— Я не это имел в виду. — Ясность ударила, как взрывная волна. Потому что наконец-то он вспомнил ту деталь, что не давала ему покоя. — Дважды. Дважды уже все случалось. Кладбище. В прошлом месяце приходил человек, который тоже искал могилу отца. И сержант не смог ее отыскать. А еще в прошлом году. Сержант сказал, что и тогда произошло то же самое.

Хьюстон увидел, как расширились ее зрачки.

— Боже мой! — прошептала она. — Так значит есть еще пропавшие могилы?

20

Пит перевел рычаг на вторую скорость. «Рено» с натугой понесся вверх по склону холма и перевалил через гребень. Хьюстон вывел на третью.

— Где это?

Она задохнулась.

— Ты что, никогда не видела?

— И не хотела бы. Господи, так сколько же сыновей там полегло?

— Десять тысяч.

— Да, — выдохнула Симона — Потери.

Он снизил скорость возле металлических ворот, и въехал на автостоянку. Взвизгнули тормоза, когда он резко остановился перед табличкой: Памятник Американским Бойцам.

Они пошли быстрым шагом к широкому приземистому зданию. Хьюстон толкнул дверь, придержал створку для Симоны и повернулся. В центре комнаты, как обычно, — диорамы, за ними дальше, за конторкой — стройный высокий клерк.

Он походил на робота, автоматически включившегося при звуке приближающихся шагов. Он вытянулся во фрунт.

— Слушаю вас, сэр. Мистер… Хьюстон? Как поживаете?

— Управляющего.

— Сэр, он занят в своем кабинете.

— Приведите.

— Если появилась дополнительная информация, можете выдать ее мне.

— Я же сказал: давайте сюда Эндрюса.

Клерк, похоже, страшно обиделся. Пожав плечами, он повернулся к двери управляющего.

Стучать не пришлось. Она сама отворилась.

Расправив плечи и опуская рукава, из кабинета вышел Эндрюс. Мускулы распирали хрустящие рукава его чистейшей сорочки.

— Прошу меня извинить, мистер Хьюстон, — они обменялись рукопожатиями, — но я ничего нового не узнал.

— Зато узнал я, — сказал Пит.

Эндрюс внимательно посмотрел на американца. А затем изумленно уставился на Симону.

— Моя жена… — Хьюстон сглотнул. — Мертва. Это женщина мне помогает.

Эндрюс застыл.

— Мертва? Но ведь…

— Об этом я разговаривать не желаю. — Голос Хьюстона был резок и груб, с надломом. — Это слишком большая боль. Каким-то образом, сам того не желая, я на что-то наткнулся. Во что-то влез. Послушайте, мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.

— Пожалуйста. Давайте любые.

— Когда мы с женой были у вас, вы сказали, что ошибки имели место.

— Верно. Военные не безгрешны.

— И привели два примера.

— Я не…

— В прошлом году кто-то приезжал, чтобы отыскать могилу отца, и не нашел.

— Точно.

— То же самое случилось в прошлом месяце. Так вот, мне необходимы фамилии этих людей.

— Но зачем они вам? — Лоб управляющего покрылся глубокими морщинами. Он наклонился вперед. — Вы предполагаете…

— Пожалуйста. Мне нужны их фамилии.

— …что здесь есть какая-то связь? Что если мы отыщем одну могилу, то найдем и остальные?

— Не знаю. Это только предположения. Но не могу избавиться от ощущения, что что-то здесь нечисто. Совпадение? Что ж, возможно. Но мне…

— Секундочку.

Хьюстон смотрел, как управляющий вернулся в свой кабинет. На одно жесточайшее мгновение ему так ясно вспомнилось первое посещение кладбища, что Питу показалось, поверни он сейчас голову в сторону, и в поле зрения покажется Джен.

Но на него смотрела Симона. Скорбь набухала, болью толкая в сердце.

— Джеффри Хэтчинсон. — Вернулся Эндрюс, держа в руках листок бумаги. — Второго имени найти не удалось. В прошлом месяце этот Хэтчинсон оставил свой адрес и телефон на тот случай, если мне удастся-таки найти могилу.

Хьюстон вытащил бумажник.

— Я могу вам заплатить за звонок по телефону, или постараюсь поговорить по общественному.

— Что? Не…

— Если он был здесь в прошломмесяце, значит, уже вернулся домой. Мне необходимо с ним поговорить.

— Но зачем? Он ведь рассказал мне все, что знал.

— Мне кажется, что кое-что он все-таки запамятовал.

Эндрюс хмурился.

— Значит, вы настолько уверены, что здесь что-то не в порядке, что есть какая-то связь..?

— Есть только один способ это проверить.

Эндрюс какое-то время раздумывал.

— Разговор через океан. В Штатах еще ночь.

— Тогда, значит, он спит. Вероятнее всего, он дома.

Эндрюс не отрывал взгляда от Хьюстона.

— Вот, что я вам скажу. Заключим договор. Если все ваши предположения окажутся полным бредом, то вы заплатите Военному Министерству за сделанный телефонный звонок. Если окажетесь правы, сохраните деньги.

— Деньги меня не волнуют. Мне просто очень нужно с ним поговорить.

Эндрюс кивнул.

— В мой офис, пожалуйста.

И снова Хьюстон вспомнил свой первый приход сюда. Он вошел в кабинет управляющего вслед за Дженис. На сей раз он шел за Симоной, и за время между этими двумя посещениями в его жизни перевернулось все. Пит почувствовал злость и горечь.

В кабинете все так же гудели лампы дневного света. Эндрюс снял со стены трубку; указал на жесткие металлические стулья.

— Это займет некоторое время.

Но Хьюстон остановил его.

— Подождите.

Рука Эндрюса хотела набрать номер.

— В чем дело?

— Прежде чем вы начнете… Дайте взглянуть на эту бумагу. — Хьюстон взял со стола бумагу и карандаш, что-то написал. Затем сложил листок и положил его на стол.

— Это что еще за новости? — спросил управляющий.

— Мне бы хотелось кое-что доказать вам.

Эндрюс не понимал. Его глаза буравили лицо Хьюстона. Где-то в глубине полыхали сомнения. Он начал тыкать пальцами в цифры на панели.

— Хотелось бы, чтобы все это можно было бы объяснить.

Он проговорил что-то в трубку.

Хьюстона восхитил его беглый французский.

— Если линии не перегружены, — объяснил Эндрюс Питу и принялся барабанить пальцем по стене. И снова проговорил по-французски: — Уи? А, мерси. — Хьюстону: — Нам везет.

Пит ждал.

— Да? Мистер Хэтчинсон? — проговорил Эндрюс. — Я понимаю, что для звонка время не совсем подходящее, но… Управляющий Эндрюс, сэр. С военного кладбища к северу от Сен-Лорана, Франция… Да, да, именно. Нет, сэр, никаких новостей у меня пока нет, но… я прекрасно все понимаю,  сэр… Прошу прощения за то, что разбудил… Пожалуйста, секундочку. Здесь у меня стоит один человек, который очень хочет с вами побеседовать.

Несмотря на расстояние Хьюстон услышал рычание, доносящееся из трубки. Вздрогнув, Эндрюс передал трубку Питу.

— Не хотел бы я быть на вашем месте.

Пит взял трубку. Голос на том конце провода замолк. Он слышал потрескивание на трансатлантической линии. Смутный перехлест голосов из другого разговора. И отчетливо проговорил:

— Мистер Хэтчинсон, меня зовут Питер Хьюстон. Вы меня не знаете, так что не пытайтесь вспомнить, где мы могли встречаться.

— Черт, да вы соображаете, сколько сейчас времени?! — раздался сиплый голос.

— Да, я думаю, около пяти.

— Без пятнадцати! Вы разбудили мою жену и детей! Мне плевать на то, есть ли у вас новости! Сержант, кстати, сказал, что их нет. Какого черта?! У вас что, ребята, это новая хохма — звонить за океан, будить людей и смотреть, что из этого получается?! Блин, да что же это в конце концов..!

— Прошу прощения за причиненные неудобства. Но мне необходимо задать вам один вопрос. Ответ может ничего сам по себе не значить, но он поможет отыскать могилу вашего отца. Мне было необходимо немедленно связаться с вами.

— Кто вы, черт побери, такой? Армейский чин?

— Нет. Сейчас я не могу вам этого сказать. Пожалуйста, позвольте задать вам вопрос.

— Давайте же! Все, что угодно, только чтобы еще поспать! Я на двух работах…

— Мистер Хэтчинсон, ваша мать никогда не получала писем от француза? В сорок четвертом? В котором француз пишет о том, что благодарен людям, освободившим его страну. И собирается ухаживать за могилой вашего отца?

— Это и есть ваш вопрос? Да кто же помнит эту дремучую старину?

«Я, — подумал Пит. — Видимо, отец мне был позарез нужен.»

— Так, значит, не помните?

— Разумеется, нет. Я был тогда пацаном!

Возбуждение, железным кольцом сжавшее горло Хьюстона, начало спадать.

— А вот теперь, черт бы вас подрал, вы еще и мать разбудили! — с новыми силами проорал Хэтчинсон. — Во; сюда идет! Да вы весь чертов дом на уши поставили!

— Мистер Хэтчинсон, пожалуйста, спросите у нее, — снова сердце заколотилось, как ненормальное.

— Чего еще спросить?

— О французе.

— Да ради… Эй, подождите-ка! секундочку!

Хьюстон услышал дробный стук трубки, словно ее клали на что-то твердое. Затем послышался вопль младенца и бурчание отдаленного разговора.

Внезапно Хэтчинсон снова появился на линии.

— Было такое письмо. Ну, вы удовлетворены?

— Мне необходимо узнать имя француза, который его писал.

— Да ради…

— Пожалуйста, раз ваша мать все равно рядом. Это займет всего секунду. Спросите.

И снова приглушенный, смазанный разговор.

А потом больше не раздавалось воплей младенца. И голоса стихли. Хьюстон слышал в трубке лишь потрескивание.

— Мне кажется, он ушел и оставил меня с носом, — сказал Хьюстон Эндрюсу и Симоне. — Выравнивает счет, мстит за то, что я его поднял с постели.

Хьюстон взглянул на часы. Прошла минута.

— Зарывается. Повешу трубку и наберу номер снова.

Но, когда он собирался было повесить трубку, в ней раздался голос Хэтчинсона.

— Пьер де Сен-Лоран. Мать сберегла все письма. Ну, теперь, надеюсь, все?

— Вы просто себе не представляете, мистер Хэтчинсон, насколько вы меня обрадовали. Большое вам спасибо. — Хьюстон едва не расхохотался от радости. — Сейчас я передам трубку снова управляющему Эндрюсу. Повторите, пожалуйста, ему все, что вы мне сказали.

— Какая-то чушь.

— Всего минуту. — Рука Хьюстона тряслась от возбуждения. — Возьмите, — сказал он Эндрюсу.

Симона встревоженно наклонилась к нему.

— Представляешь? — спросил Пит.

Эндрюс уже говорил в трубку:

— Мистер Хэтчинсон? Да, назовите, пожалуйста, это имя. — Он нахмурился, словно на другом конце провода несли какую-то тарабарщину. — Да, благодарю, — произнес он и гневно зыркнул на Хьюстона. — Я не уверен, что это важно. Если же это поможет, то можете быть совершенно спокойны: я с вами свяжусь.

Эндрюс повесил трубку и взглянул на Пита.

— Допустим, что я сегодня туго соображаю или накануне переел снотворного и только что проснулся. Или что я глуп с рождения. Видя ваше возбужденное состояние, можно решить, что вы что-то обнаружили. Если это и так, то я этого не заметил. Имя, которое назвал мне Хэтчинсон, для меня пустой звук и ничего не значит.

— Какое имя?

— Сен-Лоран. Пьер де Сен-Лоран.

— Хорошо. — У Хьюстона был ликующий, взвинченный голос. — Разверните теперь листок бумаги.

— Я все время… — Но он осекся, так и не поведав своим слушателям, что именно он все время делал.

Взял листок.

Хьюстон услышал, как тяжело выдохнула воздух Симона. И повернулся, чтобы увидеть совершенно пораженного Эндрюса, который в недоумении смотрел то на Пита, то на бумагу, на которой крупно было выведено: Пьер де Сен-Лоран.

— Но каким образом… Как вам удалось узнать..?

— Надеюсь, время у вас найдется, — сказал Питер.

— Для чего?

— Для того, чтобы послушать чертовски занимательную историю.

21

Это заняло час времени. Клерк приносил кофе, наполнял чашки, вытряхивал переполненные окурками пепельницы. Голос Хьюстона становился все тише, Симона дополняла его рассказ деталями. Пит смотрел в глаза управляющему, чтобы понять его отношение к этой истории. Вначале глаза отказывались во что бы то ни было верить. Вскоре в них замелькало любопытство… Заинтригованность быстро сменилась изумлением, затем шоком, а затем, наконец, пониманием скрытого пока смысла. Эндрюс казался потрясенным.

— Если вы окажетесь правы… — Он выглядел так, словно тот упорядоченный мир, в котором он до сих пор жил, не вынесет подобного безумия. — Да нет, этого не может быть. Невозможно. Боже, да как же такое пришло вам в голову?

— Как? Да вот так, — спокойно отозвался Пит. — Нужно проверить ваши записи.

— То, что вы хотите найти, в записях нет. Этого там не может быть.

— Телетайп у вас имеется?

Эндрюс кивнул.

— Вместе с рацией, в комнате связи.

— Так вот, то, что мы ищем, может быть в чьих-то записях.

Эндрюс положил обе руки на стол. Хьюстон наклонился к нему и увидел, как побелело у того лицо. Эндрюс решительно поджал губы. Затем отодвинулся на стуле и резко встал.

— Давайте попробуем.

Они вышли из кабинета, прошли мимо стойки и в дальнем конце огромной комнаты увидели массивную дверь, на которой по-английски и по-французски было написано «НЕ ВХОДИТЬ».

Эндрюс толкнул ее и пропустил своих попутчиков вперед. Они оказались в совершенно белом коридоре с горящими под потолком лампами дневного света… Одна дверь — туалет. Вторая — оборудование для ремонта. Следующая — комната связи. Они вошли.

Хьюстон увидел рацию, телетайп и несколько громоздких штуковин, назначения которых он себе не представлял. У рации сидел давнишний клерк.

— Я почти закончил.

— А зачем на кладбище такое оборудование? — спросил Хьюстон.

— Все это барахло нам присылают для того, чтобы мы готовились к Третьей Мировой. Оно здесь нужно, как рыбе зонтик.

— Наконец, оно вам понадобится для нужного дела.

Несмотря на настроение, Эндрюс ухмыльнулся.

— Надеюсь, что не забыл, как тут все это…

Но Хьюстон отлично чуял страх, с которым Эндрюс садился за телетайп.

Управляющий отпечатал несколько слов, ряд букв, и телетайп откликнулся набором кода.

— Эта машина соединена с нашим основным европейским офисом, — объяснил Эндрюс. — Сейчас второй оператор ответил, что получил мое сообщение и слушает.

Эндрюс еще что-то напечатал.

— Запрашиваю разрешение на ввод информации в Штаты.

Телетайп отпечатал: «Ваше разрешение введено. Причина».

И знак вопроса.

— Давайте придумаем что-нибудь получше.

Пока Хьюстон нервно соображал какую-нибудь причину для подобного запроса, Эндрюс отстукал еще несколько фраз: «Неполные данные по кладбищенским спискам. Прошу информацию для установления местонахождения могилы пропавшего солдата».

— Это заставит их почесать в затылках. Если сами не поймут, то отправят мяч кому-нибудь другому.

Пауза. Телетайп застрекотал: «Причина принята. Укажите, к кому относится ваш запрос».

Эндрюс потер подбородок.

— Чертовски подходящий вопросик.

— Начните проверку с приписных листов, списков ушедших на Вторую Мировую. О том, кто был в данном подразделении, — подсказал Хьюстон.

Эндрюс кивнул, уселся за машиной попрямее и начал колотить по клавишам телетайпа.

Простучался ответ.

— Прошли, — выдохнул Эндрюс. — Говорим со Штатами. — У Хьюстона участилось дыхание.

— Они мотают нас туда-сюда по стране, запрашивают различные инстанции, офисы. Через некоторое время мы получим необходимые списки.

Прошло полчаса. Хьюстон почувствовал нечто вроде удара, когда выяснилось, что круг поисков сократился и, наконец, остановился на армейском гарнизоне возле городка, где он работал учителем, в Индиане.

— Я провел там столько лет и должен был приехать во Францию, чтобы узнать, откуда все началось.

Эндрюс собрался.

— Итак, начали. С самого начала.

Хьюстон почувствовал горечь в распухшем горле и увидел, как Эндрюс принялся печатать имя: «Стивен Сэмюэль Хьюстон. Положение. Вторая Мировая Война». Эндрюс остановился.

Появился ответ: «Поиск документации».

Они стали ждать. Пятнадцать минут. Двадцать пять. У Хьюстона горло было обожжено сигаретами.

— Почему так долго? — спросил он.

— Большая война, — ответил Эндрюс, пожимая плечами.

Телетайп, наконец, ожил: «Ответ на запрос о положении.

Стивен Сэмюэль Хьюстон». Пауза. «Третья армия».

— Паттон, — сказал Пит, не совсем понимая, отчего чувствует такое бешеное возбуждение.

«Вторая пехотная дивизия. Тринадцатый полк. Второй батальон. Рота „Д“». Пауза. «Пятый взвод».

— Один-ноль. В нашу пользу. Удар второй, — произнес Эндрюс и продолжил печатание: «Крайне признательны. Имеем второй запрос. Положение. Вторая Мировая война».

Эндрюс взглянул на листок бумаги, на котором Хэтчинсон написал имя отца. И отстукал: «Пол Эндрюс Хэтчинсон».

Ожидание. На сей раз оно оказалось короче. «Третья армия. Вторая пехотная дивизия. Тринадцатый полк. Второй батальон. Рота „Д“». Пауза. «Пятый взвод».

У Хьюстона похолодела кожа на шее.

— Они были вместе.

— А вы считали, что этого не произойдет? — удивился Эндрюс.

— Я рассчитывал на то, что свихнулся! Надеялся на то, что ошибся! Две пропавшие могилы! И Пьер де Сен-Лоран, связанный с ними обоими! А теперь выясняется, что отец и этот Хэтчинсон, оказывается, служили в одной роте! Да, черт же побери, — в одном взводе!

— Слишком много совпадений, вы совершено правы, — буркнул Эндрюс. — Мне это не по вкусу. Но что же нам теперь делать? Прощаться со Штатами? Или у вас будут еще вопросы?

— Мистер Эндрюс, — послышался голос Симоны. Мужчины, удивленные, повернулись к ней. — Скажите, вы не могли бы попросить их подождать?

Пит и Эндрюс внимательно разглядывали красивое, тонко очерченное лицо, — она выглядела элегантной, как никогда. Хьюстон смотрел, как ее полные губы надулись в задумчивости.

— А в чем дело? — поинтересовался Эндрюс.

— Я не очень-то разбираюсь в войсках. Все эти подразделения… Вы не могли бы объяснить… Они шли по нисходящей?

— Верно. Значит, так: армия, затем дивизион, полк, батальон, рота, взвод.

— А сколько во взводе человек?

Эндрюс пожал плечами.

— По-разному. Обычно около пятидесяти человек.

— А в военное время?

— Зависит от потерь. Но даже со всеми возмещениями, можно спорить, что полной укомплектованности не было. Давайте придерживаться золотой середины: скажем, тридцать человек. Может, конечно, и меньше, но будем говорить о тридцати. Есть ведь еще и следующая ступень — деление взвода на отделения, в которых равное количество людей. Будем говорить о двух отделениях по пятнадцать человек.

— Тогда предлагаю сделать вот что: во-первых, определим, в каком из отделений находились отец Питера и Хатчинсон. — В комнате воцарилась абсолютная гробовая тишина.

— А дальше?

— А, во-вторых, обратимся к родственникам остальных солдат этого отделения и узнаем, сколько человек погибло под Сен-Лораном.

— И сколько могил, которых не существует, — добавил Пит. И внезапно ему стало страшно.

22

Они проработали весь день. Так как в комнате связи окон не было, то и наступления сумерек никто не заметил. У Хьюстона появилось ощущение того, что он словно попал в стоячее болото, где время остановилось, и что день и ночь являются частями забытого, потерянного измерения.

Наконец, напряжение достигло предела, он вышел.

Сумерки оказались очаровательными. Встав возле «рено», принадлежащего Симоне, он услышал, как она подходит к нему. Пит, не отрываясь, смотрел на холмы, поля, золотую пшеницу и сады, простирающиеся до самого горизонта.

Затем повернулся лицом к женщине.

— Знаешь, я тут говорил себе, что если очень захотеть, то, наверное, можно увидеть Эндрюса, показывающего мне могилу отца. И вот я благодарю Эндрюса и отдаю дань памяти погибшему отцу. И затем жизнь моя пойдет своим чередом, как и должна была идти. Я возвращаюсь домой. К своим ученикам. К своему писательскому ремеслу. Доживаю до глубокой старости вместе с Дженис. И нужно-то для этого только хорошенько сосредоточиться, представить, как могло бы все обернуться.

Он глубоко задышал от горя и тоски. Симона не сказала ни слова. Она лишь посмотрела, на Пита так, словно до этого мгновения его не замечала. Затем ее губы тихонько сложились в нечто похожее на скорбную улыбку. Она затряслась — тихонько-тихонько — и, наконец, взяв его за руку, мягко ее пожала. Они вместе вернулись в здание.

— Все сделано, — сказал Эндрюс, когда пара вошла в угрюмую, мрачную комнату. Развернувшись к ним, он указал на кипу отпечатанной бумаги, лежащей на столе. Но в голосе его не было и намека на победные нотки.

Хьюстон собрался с силами. Следы усталости на лице управляющего подсказали ему все, что он и сам должен был вскоре узнать.

— Покажите, — сказал он.

Эндрюс указал пальцем.

— Здесь вот имена всех тех, кто был во взводе. Я провел здесь черту. Под ними фамилии людей, бывших во втором отделении. Похоже, я не ошибся в количестве. Пятнадцать человек.

— Отец. А вот и Хэтчинсон. — Несмотря на то, что все остальные фамилии ровным счетом ему ничего не говорили, он прочитал список до конца. — Итак, что дальше?

— Итак, нижний список… Здесь начались небольшие неприятности. Во-первых, надо было установить местонахождение родственников. Такое количество международных переговоров вызвало бы у моих начальничков кучу ненужных вопросов. У меня в Штатах есть приятель. Он мне кое-что задолжал, поэтому я позвонил ему, и он все сделал сам. Я пообещал ему, что оплачу все переговоры. Сколько бы они не стоили. Самое главное, что он все сделал.

Хьюстон и не думал торопить Эндрюса. Они с разных сторон приближались к пониманию этой загадки. И сейчас была очередь управляющего рассказывать то, что ему удалось выяснить. Так пусть он изложит версию так, как ему того хочется.

— Пятнадцать человек во втором взводе, — сказал Эндрюс. — Вы, конечно, понимаете, что разговор идет только о тех, кто к началу этой битвы остался в живых.

— Конечно. Так что там с ними?

— Черт, они умерли.

— Что? Все, как один? — поразилась Симона.

— До единого. Все проклятое отделение.

— Ничего себе, — брякнул Пит.

— Я, конечно, в статистике не очень, но мне думается, что вряд ли сражение было настолько кошмарным, что должны были полечь все. Да, конечно, издаваемые нами памфлеты я читал. Разумеется, битва вовсе не была такой легкой и бескровной, но и судным днем — тоже. Так, для проверки, я просмотрел ротные отчеты. Ну, все материалы, которые помогают нам отвечать на вопросы посетителей. Потери составили тридцать процентов. Какие-то подразделения пострадали очень сильно, другие отделались царапинами. Как я уже говорил, среднее количество по армии — тридцать процентов погибших. Так почему же этому бедному отделению так не повезло, что никто не остался в живых, и все полегли на поле битвы? Стопроцентное количество погибших!

Дышалось Хьюстону с трудом.

— Каковы ваши выводы?

— Проверив похоронные отчеты, я обнаружил именно то, что могло бы быть, если бы ситуация была нормальной. Из этих пятнадцати солдат шестеро покоятся на кладбище.

— А остальные?

— А кто его знает. Ваше предположение будет ничуть не хуже моего. Я позвонил на кладбище, находящееся отсюда в пятидесяти милях. По нулям. Тела просто-напросто исчезли. А вот вам решающий довод. Я попросил, чтобы проверили нахождение каждого тела в отдельности. Итак, шестеро, похороненных на нашем кладбище, описаны, как погибшие в бою. Оставшиеся — пропали без вести. Никто никогда не доказал, что они мертвы.

— Дезертиры? Думаете, что они просто-напросто сбежали? — спросила Симона.

— А что же еще мне думать?

— Но было ли расследование?

— Наверняка, — ответил Эндрюс. — Но во Франции в тот военный год так много надо было сделать и так мало на это отводилось времени, что следователи оказались попросту сбитыми с толку. Черт, да вы только представьте себе то лето! Самый длинный день — как его называют — был в июне, а к сентябрю почти вся Франция оказалась освобожденной. Везде движение войск, операции по очистке территорий. В подобной суматохе могло произойти все, что угодно. Если же эти ребята дезертировали, то куда они могли двинуться? И, главное, зачем? У них было бы больше шансов выжить, если бы они остались со своим подразделением. Так же подумали и следователи и закрыли дела. Но можете быть абсолютно уверены в том, что если бы ваш отец показался на пороге своего дома, он был бы моментально арестован. Предполагаю, что некоторое время вы сами и ваша мать находились под пристальным военным наблюдением.

Хьюстон мысленным взором перенесся в дом, в котором они жили. Мать с сыном выходили из дверей и спускались по ступеням крыльца, мальчуган шагал рядом с матерью по улицам. Хьюстон будто бы вышел из другого дома и последовал за ними. Он никогда не понимал того детского мира, в котором когда-то жил.

— И все-таки вопрос остается, — сказал Пит. — Если они дезертировали, то, черт побери, куда отправились? И почему они это сделали? — Ему показалось, что сейчас он просто свихнется. — На самом деле мы ничегошеньки не доказали.

— Вы неправы, — сказал Эндрюс. — Семьи этих пропавших без вести людей получили по письму.

— От Военного Министерства?

Эндрюс скорчил рожу.

— От Пьера де Сен-Лорана.

23

В темноте послышался звон церковного колокола. Они еще не доехали до Сен-Лорана, но периодический далекий перезвон отдавался эхом, пронизывая ночь. Звезды казались алмазами; головная боль Хьюстона становилась все сильнее и сильнее. Он опустил стекло. Прохладный воздух обнял его мягкими руками, но звон колокола отдавался в ушах даже с такого расстояния.

— Такая поздняя служба? — удивился Пит и взглянул на светящиеся стрелки часов. — Полуночная месса?

— Этот звон не соответствует тому, о чем думается во тьме, — произнесла Симона.

Хьюстон молча просчитал от одного до четырех. На счет пять он снова услышал низкую вибрацию колокольного перезвона. Просчитав еще раз, он пробормотал:

— Пять, — в тот самый момент, когда послышался удар колокола.

Симона услышала.

— В чем дело?

— Колокол бьет каждые пять секунд ровно. Последовательно, с равными промежутками. Может быть, звон разносится вовсе не с церкви? Может быть, в Сен-Лоране есть часы, которые звонят в это время?

— Нет. Да и люди в нашей деревне ложатся спать довольно рано. Их бы разбудил звон колокола. А такое развлечение им ни к чему.

— Тогда, значит, должна быть важная причина, нечто особенное, что заставило начать этот перезвон.

— Нечто экстраординарное? Срочное?

— А что если…

— Пожар?

Хьюстон надавил на педаль акселератора. «Рено» рванулся вперед. Симона со своей распухшей кистью все еще не могла вести машину. У Хьюстона целый день ныло плечо и болели ребра, но, не обращая на это внимание, он помчался по извилистой дороге по холму, напряженно вглядываясь вперед, туда, где фары пронизывали темноту. Они двигались столь быстро, что чернота ночи казалась стеной, к которой рвалась машина. Пит взглянул на усеянное звездами небо. Но над горизонтом не было и намека на красный отсвет.

— Мы бы увидели, — сказал он. — Ведь почти подъехали.

— Если не пожар, то что же еще?

— Чертовски скоро мы об этом узнаем.

Колокол звонил, и теперь звук его слышался намного отчетливее, когда «рено» помчался по окраинам деревушки, вначале мимо коттеджей, затем магазинов. Во многих домах горел свет.

— В нашу пользу по крайней мере одно очко, — проговорил Пит. — Уж если звон поднял с постелей всех этих людей, тогда, наверняка, и священник не спит. До завтра я не дотерплю. Нужно повидаться с ним прямо сейчас. Он не сможет отказать нам на сей раз. Слишком много у нас доказательств. Ему следует понять, что это более важно, чем его молчание.

— Ты не католик, — сказала Симона. — И все еще не понимаешь.

— Я понимаю, например, то, что моя жена мертва. И то, что священник должен рассказать мне, в чем ему признался на исповеди Пьер де Сен-Лоран. Не знаю как, но я заставлю его все мне открыть. Он должен, должен, просто обязан!

— Тайна исповеди чересчур важна, чтобы через нее можно было переступить. Если он что-то расскажет, жители деревни никогда ему не простят этого и не станут исповедоваться.

— Но ведь должен же быть хоть какой-то путь! Ответ близок, и он единственный, кто его знает! — Он повел машину через старинный каменный мост, вдыхая запах ночного тумана, поднимающегося с реки, глядя, как он дрожит среди деревьев в парке.

Прямо перед ним показался отель, где были освещены все окна, словно в день праздника.

Симона была поражена.

— Я никогда не видела ничего подобного. Что же здесь в конце концов происходит?

Пит не стал подъезжать к боковому выходу, а подкатил прямо к главному входу и, выскочив из машины, рванулся к гостинице, несмотря на то, что боль в плече и ребрах мучила его.

Симона поспешила следом. Взлетела по древним каменным ступеням. Огромные дубовые двери были распахнуты. Постояльцы вглядывались во тьму, откуда доносился звук колокола.

Монсар стоял среди гостей, все еще одетый в вечерний костюм. Его морщинистое лицо было туго обтянуто кожей.

Симона обняла его.

Хьюстон скромно остановился рядом. И пытался расшифровать, что именно говорил дочери Монсар.

Словно получив сильный удар, Симона, услышав ответ отца, отшатнулась и застыла. Затем повернулась к Хьюстону.

— Это не праздник.

Под яркими лампами Хьюстон увидел, насколько побелело ее лицо.

— Бдение, — произнесла она. — Заупокойное. Все жители отдают дань уважения.

— Кому? — Любопытство Пита достигло предела.

— Отцу Деверо. Иль морут, — ответил Монсар.

— Что? Неужели вы сказали — Деверо? Священник?

— Священник мертв, — всхлипнула Симона.

Абсолютно ничего не понимая, Хьюстон покачал головой.

— Нет. Не может быть. — Он заморгал, уставившись на гладкие, отполированные временем и бесчисленными ботинками ступени. — Мы были так близко, — простонал он.

— Вье, — услышал он объяснения Монсара; в голосе старика он услышал печаль. Несколько следующих предложений оказались смазанными. А затем: — Маладе, — услышал Пит.

Симона развернулась, как сжатая пружина.

— Падре был стар. Болен. — Ее глаза казались безумными. — Ни одного человека у нас не любили и не уважали больше. Его будет страшно недоставать.

— Но что случилось?

— Молодой священник обнаружил Деверо у алтаря. Он лежал на полу. Власти подозревают сердечный приступ. Ты же видел, насколько он был болен. И даже дышал с трудом.

— Всего лишь день. Мы опоздали на день. — Пит потер пальцами глаза. — Да нет, что это я… Хотя, конечно, день… Нам бы потребовалось много… много других дней…

— Он был так утомлен. В каком-то смысле это даже хорошо.

— Но не для него. И не для нас. — Энергия, которая питала Пита, внезапно куда-то испарилась. Казалось, что ступени дрожат. — Мы были так близко…

Он пошел по направлению к свету, бьющему из входа в гостиницу, он уже настолько привык к равномерному звону колокола, что подсознательно продолжал отсчитывать по пять секунд. Но на сей раз на счет пять сквозь ночь не было слышно эха. Оно на последней звонкой ноте угасало, умолкало, умирало. Ночь была совершенно тиха, за исключением приглушенных голосов постояльцев, собравшихся в призрачном туманном парке.

— Да смилостивится над ним Господь, — произнес Хьюстон. Он сглотнул все, что было в пересохшем рту, и вошел в гостиницу.

Симона вошла следом.

— Нам нужно поговорить.

Пит не понял. Минуя конторку и лифт, они прошли в дальнюю часть вестибюля, которая вела к комнатам ее отца.

Женщина остановилась настолько резко, что Пит едва на нее не налетел. Они находились перед запертыми дверьми, ведущими в апартаменты Монсара.

— Ты что, ничего не понимаешь? Не чувствуешь? — спросила Симона.

— Что еще чувствовать? — удивился Пит.

— Священник мертв, а ты испытываешь одно разочарование? А почему не подозрение? Как, например, я? Разве мы не сошлись на том, что в этом деле чересчур много совпадений? Священник был нашей последней надеждой, и в тот момент, когда мы решили заставить его рассказать правду, оказывается, что мы уже опоздали. Он умирает. Я потрясена. И не могу поверить в обыкновенную неудачу.

— Но ведь он действительно был болен.

— Да, это сильно упрощало дело.

Хьюстон почувствовал зловещий ветерок на своем затылке.

— Алтарь. Он один. Подушку на лицо. Внезапный испуг. Небольшое давление на грудную клетку. Что угодно для души. Никаких следов. Да и кто бы стал об этом думать, Пит?

— Дознание…

— Здесь тебе не город. Тут все по старинке. Никакого вскрытия. Простейшее врачебное заключение. Скромные похороны.

— Но доказать мы не сможем…

— Я это чувствую, ощущаю. После всего того, что случилось… По-моему, иначе и быть не могло. Нам придется вести себя так, словно священника убили. И неужели тебе не очевиден этот факт? Тот, кто за нами охотится, вернулся обратно по своим же следам, чтобы их хорошенько замести.

— Это никогда не закончится. Симона, ты не можешь оставаться здесь одна.

— И ты тоже. Но вот, кого нам придется опасаться больше, чем любого врага, так это отца. Он никогда не предоставит нам одну комнату на двоих. Это будет ударом по его морали.

— Мы можем с ним поговорить, объяснить ему как-то…

Симона решительно покачала головой.

— Тогда он может быть нашим провожатым.

— И подвергаться опасности?

У Хьюстона желудок просто куда-то ухнул и, похоже, оторвался. Он постарался раскинуть мозгами. Из вестибюля послышался топот многих ног, — постояльцы входили в гостиницу.

— Здесь говорить невозможно, — сказал Хьюстон.

— В мою комнату. Для вящей радости отца можем оставить дверь открытой. — Она быстренько повернула дверную ручку и вошла. Пит зашел следом, вдыхая в себя запах духов и свежесть ее волос. И снова ему показалось, что он находится рядом с Дженис, а не с Симоной, словно во времени открылась черная дыра, и они вернулись на десять дней назад. После того, как Монсар рассказал им про Пьера де Сен-Лорана, они двинулись наверх в номер… и обнаружили в нем седоватого, небритого незнакомца.

И все повторилось вновь. «Нет, — сказал себе Хьюстон. — Я не могу этого видеть, потому что тогда выходит, что я сошел с ума.»

Потому что их поджидал тот же самый человек. Со своей квадратной челюстью, тонким носом и короткими темными волосами, разделенными на строгий и ровный справа налево пробор. Та же темная одежда — свитер, шерстяные брюки и ботинки на каучуковой подметке. И на кровати он возлежал точно так же, как и в тот раз.

Но различие состояло в том, что вся грудь его представляла собой расплывшееся кровавое пятно от шеи до ремня на брюках. На сияющем бархатном покрывале были лужицы крови. Кровь струилась по подоконнику в том месте, где он его переползал, падая, оставляя за собой засохшие сгустки на ковре.

Симона закричала.

Часть третья

24

Вопль ее, как острый железный шип, вонзился Хьюстону прямо в череп. Пит отшатнулся. Симона закрыла лицо руками и сквозь пальцы прорывался дикий визг. Хьюстон схватил ее за плечи и развернул лицом к себе.

— Прекрати! — рявкнул он.

Она вопила изо всех сил.

— Хватит! — повторил он. Потряс. Его мозг воспринимал одновременно огромное количество звуков и ощущений. Крики, топот множества ног по вестибюльному полу. Напряженную ширококостную плоть под покрытым свитером плечами, которые он сжимал. И безумное выражение лица Симоны в тот момент, когда она отняла руки от глаз, и из них выглянул дичайший страх.

Потом Пит почувствовал, как в комнату ворвались люди, и, пораженные, остановились. Но все свое внимание он сосредоточил на Симоне. Прижал ее к себе, покрепче обнял и почувствовал дрожь возле своего сердца. Взглянув еще разок на кошмарную фигуру, лежащую на кровати, Хьюстон ощутил, как страх уступает дорогу ярости. Он отыщет того, кто это сделал! И заставит кричать его так, как она кричала.

Рядом появился Монсар.

— Да позовите же кто-нибудь врача! — рявкнул Хьюстон, но его никто не понял.

— Юн медисин! — прорычал Монсар.

Несколько человек выбежало из комнаты. Хьюстон передал Монсару его дочь из рук в руки. Затем повернулся лицом к окровавленной фигуре, распростершейся на кровати и, чувствуя накатывающую тошноту и кислый привкус во рту, сделал шаг вперед.

Он был ошеломлен. Человек все еще дышал — неглубоко, но все-таки грудь вздымалась медленно-медленно… и невысоко… Хьюстон увидел, как чуть-чуть подрагивают веки. Он-то считал мужчину мертвым, но сейчас слышал сиплые, затрудненные вдохи, свист воздуха, втягиваемого пересохшими губами.

Хьюстон осторожно приблизился, не желая прикасаться к крови, лужицами растекшейся по бархатному покрывалу. Наклонился к раненому. Свитер был разрезан точно посередине. Хьюстон увидел окровавленную рубаху. Заметив куски омерзительно торчащего искромсанного мяса, Пит отвернулся к стене. Зрение замутилось. Вцепился в изголовье кровати, чтобы не рухнуть тут же.

— Сейчас придет врач, — сообщил он мужчине.

Ответа не последовало.

— Держитесь. Мы вам постараемся помочь.

Кивок был практически незаметен.

— Вы меня слышите?

На этот раз веки затрепетали: человек явно старался ответить.

— Кто это вас?

Хьюстон напряг слух, стараясь понять что-нибудь, но слов различить было невозможно.

— Так кто? — переспросил Хьюстон.

— Найдите Харона.

Хьюстон побледнел.

— Не понимаю, что вы имеете в виду. Это с вами сделал человек по имени Харон?

— Верлен. Отыщите Верлена.

Бред да и только. Пит в обалдении покачал головой. Перескочив с персонажа древнегреческого мифа, мужчина заговорил о поэте девятнадцатого века.

— Вы знаете человека по имени Верлен?

— Нет, вы не… — Кровавая пена начала срываться с губ. Глаза сверкали безумным светом.

— Да где же врач?! — заорал Хьюстон на сгрудившуюся в дверях толпу. Ничего не понимая, люди уставились на Пита. И тут же сквозь толпу начал проталкиваться Монсар, — он уходил вместе с Симоной.

Пит повернул голову и уставился на умирающего.

— Вы должны мне помочь. Что вы…

— Ле блан, — пробулькал человек.

Хьюстон не сообразил, почему мужчина внезапно перешел на французский.

— Белый?

Человек завертелся в горячке.

— Да не белый. Ле блан. Должен был меня убить.

— Заколоть? Но почему?

— Я убил священника. Задушил его.

— Но…

— Слишком много знал. Ему, видимо, сказали.

Человек сильно закашлялся. Рана разошлась шире.

Хьюстон подавился.

— Предал.

Хьюстон с трудом старался понять бормотание умирающего.

— Я вас видел, разговаривал с вами. Был звеном в цепи.

— С кем вы были связаны?

— Со всеми. С Верленом и Хароном.

Безумие.

— Они мне не доверяли. Харон не доверял. Послушайте! — Настойчивость в голосе была столь велика, что Хьюстона передернуло от проявления такой силищи. Мужчина приподнялся на локтях. Спина выгнулась. — Послушайте!

Хьюстон был в ужасе. Цвет лица мужчины стал похожим на цемент.

— Ле блан. Верлен. Отыщите Харона.

— Берегите силы.

— Времени не осталось. — Снова голос ослабел. Дыхание стало неровным, как порывы ветра. — Последний раз меня использовал. Но боялся, что вы меня отыщите.

Из коридора Хьюстон услышал доносящиеся голоса:

— By эен олле! By эен алле!

Вошел темноволосый человек, в руке он держал докторский саквояж. За ним следом шли двое полицейских.

У Хьюстона сильно заколотилось сердце. Он быстро повернулся к раненому.

— Я же говорил, чтобы вы держались, — пробормотал он. — Врач уже здесь.

Но ему понадобился единственный взгляд, чтобы все стало ясным. Выражение лица переменилось, на него наползла маска смерти.

— Нет, нет, подождите! Вы еще не все сказали! — запричитал Пит. — Мне слишком многое нужно узнать!

В комнате воцарилась тишина.

Пит потряс мужчину за плечо.

— Врач уже пришел. Проснитесь же! — Он склонился так низко, что кровь впиталась в его одежду. — Не умирайте!

Он начал было ритмично давить на грудную клетку, но тут на его руку легла чья-то твердая ладонь. Увидев плотную волосатую щетину, он повернулся, но лицо врача было неумолимым. Никакой надежды не оставалось.

У Пита опустились руки. Он медленно кивнул. Врач взял труп за запястье. Затем поднял ему веко. Вздох врача поведал обо всем сразу.

Пит застонал, в потрясении обведя невидящим взглядом сгрудившихся в дверях гостей, они словно склеились, расплываясь и волнуясь, как волны.

— Вы все слышали, — буркнул Пит, обращаясь к толпе. — Слышали, что он мне говорил. Харон. Нечто белое. Верлен. Вам хоть что-нибудь понятно?

Но словно в непогоду, покрывшись рябью, лица лишь покачивались и таращили пустые глаза. И отлетали, сдвигаясь назад, все назад…

25

Позже ему рассказали, как он грохнулся на ковер, и Хьюстон, ощущая впоследствии ссадину на лбу, ничуть в этом не усомнился. Тело Пита настрадалось до такой степени, что в конце концов отказалось ему служить. Он спал восемнадцать часов. Наконец, похмельный и с трудом управляющий своим телом, он очнулся все в той же спальне, только теперь рядом с Симоной сидел и Монсар.

Первым делом следовало отправить человеческие надобности. Пошатываясь, Пит отправился в туалет. Темная щетина придала лицу нездоровую бледность. В ванной он отключился от всего и принялся наслаждаться острым, чистым ощущением бритвы на своем лице. Ему понравился горячий душ, роскошь чистых носков и белья, мягких джинсов и свитера.

Он вышел. Кровать уже была заправлена. Комната — пуста. Пошатываясь, Хьюстон выглянул из спальни в гостиную, где тепло потрескивали поленья в камине. Настенные часы показывали четверть девятого.

Вечера. Он все еще никак не мог поверить в то, что сейчас так поздно и что он проспал столько времени. Целый день потерян. Симона стояла, улыбаясь. Волосы она убрала назад, сделав хвост. На ней было простое, перехваченное ремнем синее платье, делавшее ее глаза более темными.

— Получше? — спросила она.

— Отдохнул. В башке — кавардак. А ты? Когда я видел тебя в последний раз…

— Сейчас все в порядке. Прошу прощения.

— За что, интересно? За крик? Да я сам едва не заорал…

— Врач напичкал меня пилюлями. Теперь я больше не испугана, зато страшно зла. Ты должен узнать кое-что.

— И у меня есть кое-какие новости.

Монсар сидел рядом с камином в глубоком кресле. По их интонации он пытался определить, о чем именно они говорят.

Хьюстон наблюдал за тем, как Симона приводит в порядок мысли и чувства.

— Тот человек… ночной посетитель, — начала женщина. — Его кровь оказалась на подоконнике и газоне под окном. След увел далеко в кусты. И дальше, к сосновой роще, что находится возле города. Там стояла машина. И еще обнаружили следы второй машины, стоявшей рядом.

Пит сел в кресло и сжал подлокотники.

— Я тоже должен тебе кое-что сказать. Перед смертью этот мужчина нашел в себе силы сказать, что именно он убил священника.

Лицо Симоны побледнело.

— Значит, я была права.

— Он говорил довольно сбивчиво. Упомянул Харона и еще что-то белое.

— Ерунда какая-то, — отозвалась женщина.

— Знаю. Он все время что-то бормотал, захлебываясь кровью. Из того, что я примерно понял, вышло следующее: после убийства священника он встретился с тем, кто его нанял.

— Там его и прирезали.

— Точно. Он не сказал, что произошло дальше. Видимо, завязалась борьба. Ему удалось скрыться. Расположение вашего дома он знал. Поэтому и заполз в вашу квартиру, пытаясь спрятаться.

— Если он умирал, почему в таком случае не попытался отыскать врача?

— Врач вызвал бы полицию. К тому же этот человек, видимо, все-таки надеялся на то, что сможет выжить. А в тюрьму попадать ему не хотелось. В нашем случае, мы, быть может, ему бы и помогли.

— Или сравняли бы с ним счеты.

Хьюстон кивнул.

— Но все получилось совсем не так, как он запланировал. Видишь ли, я просто не знаю. Он бредил. Мог просто заползти к тебе в комнату, сам о том не подозревая. Но он заговорил. Сказал, что Харон использовал его в последний раз, а затем убил, чтобы я не смог его отыскать и поговорить.

— Это именно то, о чем я вчера говорила, — кто-то убирает за собой дом и подчищает всю грязь, что оставил.

— И успешно справляется с этим. Теперь мы с тобой… — Хьюстон не знал, как закончить, да и не хотел этого делать.

— Являемся последними каплями на его ковре.

Пит закусил губу.

Монсар что-то спросил. Симона объяснила. Старик встревоженно переводил взгляд с нее на Пита.

— Вполне возможно, что и Эндрюс в опасности, — предложил Хьюстон.

— Он звонил, — сказала Симона.

Пит выпрямился в кресле.

— Когда?

— Днем. Он начал проверять дальше. Взводный лейтенант был не с теми, кто исчез.

— Значит, он жив?

— Сержант ему позвонил. Лейтенант все еще помнит тех девятерых пропавших. Никак не может понять, что же с ними случилось. Как тебе известно, битв было две. Одна здесь, вторая — в пятидесяти милях севернее.

Пит кивнул.

— Так вот: вторая битва. Они исчезли во время второй битвы.

— Тогда зачем притворяться, что они были убиты и погребены здесь, в Сен-Лоране?

— Для того, чтобы отвлечь внимание от действительного хода событий.

— Каких таких «событий»?

Симона просто посмотрела на него. Монсар стал что-то спрашивать. Хьюстон просто не обратил на него внимание.

— Харон, — сказал он. — Нечто белое. Верлен.

Симона оборвала свои объяснения отцу на середине фразы и развернулась лицом к Питу.

— Что?

— Я забыл. Вчера, перед самой смертью, этот мужчина сказал: «Найдите Верлена». Все бессмысленно. Кто такой этот Верлен? И каким, черт побери, образом мы сможем его отыскать?

— Не его. А это. — Кошмарный взгляд ее глаз потряс Хьюстона.

— Ты его знаешь?

— Неужели не помнишь? Еще тогда в Ронсево. Беллэй. Ну, когда сидели в офисе. Эти полицейские на заднем плане, которые все время названивали по телефону…

Хьюстон безуспешно старался вспомнить.

— Он говорил с ними.

— И они сказали,что этот блок офисных зданий…

— …снимал один агент.

— А агент…

— …ответил, что здание снято «Верлен Энтерпрайзис». — Хьюстона передернуло.

— Так что не «он». А оно. Этот мужчина имел в виду «Верлен Энтерпрайзис».

Хьюстон мгновенно поднялся на ноги.

— Одевайся. Мы уезжаем.

— Куда?

— В Ронсево.

Монсар твердо произнес:

— Нон.

В комнате все затихло. Хьюстон удивленно повернулся к старику.

Подчеркивая свои слова жестами, Монсар заговорил горячо.

— В чем дело? — спросил Хьюстон.

— Отец понимает твои намерения. Но хочет, чтобы ты остался. Говорит, что тебе нужно отдохнуть, поесть.

— Времени нет.

— Он говорит, что одна ночь погоды не сделает. Я считаю, что он прав. Мы приедем в город уже после полуночи. И что станем делать? Беллэя в офисе не будет.

— Мы его разбудим.

— И напичкаем своими предположениями… Сонный человек будет враждебно настроен.

Хьюстон крепче обхватил подлокотники кресла. Срочность и неотложность дела звала в дорогу, но разум подсказывал, что лучше принять совет Монсара.

— Отец за нас беспокоится. Он считает, что мы должны скрываться.

— И жить в страхе, пока нас не обнаружат? Сейчас, по крайней мере, если нам и жутко, мы все же кое-что делаем.

— Ты можешь вернуться в Штаты.

— Тебе именно этого хочется?

— Я ведь только перевожу, что говорит отец. Он считает, что если ты вернешься домой, они почувствуют себя в безопасности и прекратят нас преследовать.

— Но ведь ты останешься. И в опасности.

— Нет, отец считает, что без тебя мне ничто не грозит.

Хьюстон зло уставился на Симону. Он почувствовал, как боль и смятение раздирают его на части.

— Я не могу уехать. Есть неоплаченный должок. Жена.

Словно поняв его тираду, старик глубоко вздохнул. И заговорил снова. Симона перевела.

— Он просит тебя пойти на компромисс.

— На какой?

— Предлагает гостеприимство на единственную и последнюю ночь. А затем просит, чтобы ты уважил его отцовские чувства. То есть уехал, оставил меня в покое и искал бы собственной смерти, но не моей.

— Симона, тебе ведь хорошо известно, что я не желаю твоей смерти.

— Я только перевела.

— Но ты-то, что скажешь? Скажи, чего хочешь? Я все сделаю. Если тебе будет удобнее, я сейчас уйду.

— Этот вчерашний мужчина. Отец говорит…

Кто-то стукнул в дверь кулаком. Грохот словно встряхнул всю комнату. Симона в страхе прервала фразу на середине.

— Ну, скажи же, — настаивал Хьюстон.

Отец не дал ей сказать.

— Антре!

Дверь распахнулась. Молоденький официант в курточке без единого пятнышка вкатил в комнату столик. Из-под серебряных крышек просачивались вкуснейшие ароматы. В корзиночке, накрытая белой салфеткой, лежала французская булка. В бутылке поблескивало красное вино.

— Я не голоден, — сказал Хьюстон.

И зарыдал.

26

Он смотрел вниз из комнаты, находящейся на последнем этаже. «Затея Монсара», — думал Хьюстон. Он был уверен в том, что отец лично выбрал этот номер, чтобы держать Симону как можно дальше от него. Монсар с ними поужинал, делая все возможное, чтобы роль обеспокоенного отца была всем понятна. Возможности поговорить наедине не было. Через пятнадцать секунд после того, как Хьюстону показали комнату, они с Симоной ретировались, и Хьюстон больше ее не видел.

С тех пор прошло три часа. Сейчас был час ночи, и Хьюстон, хмурясь, стоял у окна, глядя на парк, раскинувшийся внизу, и на туман, который плыл между деревьями. Фонари прожектора вокруг гостиницы отключили. Пит не зажигал свет, — так было меньше шансов оказаться подстреленным. Но хмурился он вовсе не оттого, что чувствовал себя в опасности. А оттого, что не понимал, никак не мог понять Симону: почему она его бросила, почему изменила свое отношение. Пит даже не осознавал, насколько он стал зависеть от нее.

И теперь эта зависимость ему страшно мешала: он чувствовал себя одиноким. Снова. И неизвестное будущее придется встречать лицом к лицу. Одному. Возможна смерть. Он оперся о раму и напомнил себе о том, что в конце концов Симона была права. Нет никакого смысла рисковать жизнью и ей тоже.

«Неужели я настолько эгоистичен, что захочу принудить Симону к тому, чтобы она разделила со мной поджидающую опасность, только бы не чувствовать себя одиноким? — думал он. — Пусть постарается спасти свою жизнь. Она заслужила свою безопасность.»

Он почувствовал себя опустошенным. «Может быть, то, что сказал старик, действительно верно? Нужно уехать. Я должен отправиться обратно домой, заняться снова своим делом и благодарить Господа за то, что остался в живых.»

Но ведь и это дело его касалось, как бы на него не смотреть, — выбор все равно был единственным. Необходимо найти человека, убившего его жену. И поэтому завтра он начнет все сначала. В одиночку.

Пит пошатнулся и только тогда сообразил, что задремал у оконной рамы. Светящиеся стрелки часов показывали два часа ночи. Внизу стояла тихая, мирная, схожая во всем с идиллической картиной деревни, тьма. Хьюстон даже поперхнулся от подобного юмора. Он достаточно долго стоял не шевелясь у окна и заметил проскользнувшего сквозь туман между деревьев мужчину. Того самого, что проходил мимо Пита как-то вечером. Того, от которого несло лилейным тальком. И снова он был одет крайне официально и снова поздно возвращался. На сей раз мужчина вовсе не казался пьяным, и Хьюстону стало любопытно: откуда же он так поздно возвращается? Но, несмотря на восемнадцатичасовой сон, он почувствовал усталость и поэтому позволил незнакомцу спокойно исчезнуть из своего сознания. Пошатываясь и заплетая ногами, Пит поплелся к кровати.

Простыни были прохладными и хрустящими. Выскользнув из одежды, Хьюстон заполз под одеяло. Голова рухнула в подушку, и он скорчился на приветливом, мягком, но не провисающем матрасе, совершенно непохожем на стул, в котором Пит ночевал два дня назад. Воспоминание неприятно засело в сознании. Вновь возвратилась боль от принятого Симоной решения, от одиночества, которое он сейчас ощущал. Он начал считать обратно к нулю от сотни, но до семидесяти пяти так и не добрался.

Он неожиданно проснулся, дурное предчувствие овладело им. В темноте Пит заморгал глазами. Ему снился человек, пахнущий лилейным тальком, а разбудил его — Пит это сразу понял — какой-то шум.

Царапанье. Металлом о металл. Хьюстон не шевелился. Из своего положения он вглядывался в царящую в номере темноту.

Сначала дверь. Он ее запер. Может быть, кто-нибудь старается ее открыть? Нет, неверно. Звук исходил из другого места. Убийца не станет рисковать шкурой, открывая выходящую в общий коридор дверь. Конечно, большинство гостей уже спят, но один-то — человек с лилейным тальком — вернулся поздно и мог начать задавать вопросы.

Мужчина с лилейным тальком. Хьюстон принялся лихорадочно соображать. Этот человек появлялся всякий раз, когда случалось что-нибудь жуткое.

Хьюстон сел в кровати и уставился на окно. Но балкона за стеклом не было. Поребрика, подходящего прямиком, к окну — тоже. Тогда откуда? Откуда, черт побери, несется этот проклятый скрежещущий звук?!

Желудок сократился. Руки начали трястись. Только тогда до него наконец-то дошло: дверь, смежная дверь между его номером и соседним! И не одна дверь! Две! С этой стороны дверь можно было преспокойно открыть. Но Хьюстон запер ее, и вот теперь кто-то в соседней комнате старается ее отворить со своей стороны. Ни один возвратившийся поздно постоялец ничего не заметит и не станет задавать вопросы. У убийцы — сколько угодно времени, и никто ему не помешает.

Дверь стала отворяться. Хьюстон был не вооружен, наг, беспомощен во тьме. Ему не выжить. Тогда Пит набрал полную грудь воздуха, готовясь заорать.

И тут же остановился. Помощь вовремя все равно не подоспеет. А крик лишь насторожит убийцу и заставит его действовать как можно быстрее. Хьюстон изо всех сил вжал голову в подушку. Если убийца воспользуется ножом, тогда у Хьюстона будет возможность прыгнуть и схватить его за руку.

А дальше? Разумеется, этот человек тренирован, в то время как Пит не имеет никакой подготовки. Руки парализовало от страха. Пальцы онемели.

Он прищурился, понимая, что с такого расстояния никакому убийце не рассмотреть, спит Хьюстон или бодрствует. Дверь была полностью открыта, но в соседней комнате царил мрак. Хьюстону была видна лишь тень, направляющаяся к нему. Согбенная. Осторожно передвигающаяся. Никаких выстрелов, способных разбудить постояльцев. Нож — вот отличное оружие для такого дела. Или подушка… как беднягу-священника.

Фигура приблизилась к кровати. И принялась изучать Хьюстона. Несмотря на то, что легкие жгло немилосердно, Хьюстон старался дышать, напрягая брюшной пресс, чтобы звук выходил ровным, как у спящего.

К нему потянулась рука.

Сейчас! И Хьюстон нырнул. А затем взвился в воздух, приземлившись прямо на человека, повалив его, запутав в протянутых за собой простынях, и путаясь сам. Они стали биться на полу в отчаянной схватке. Пит выругался и постарался выдернуть нож из руки убийцы. И тут в пах ему врезалось колено. Пит застонал, чуть не согнулся пополам и схватил убийцу за горло.

— Пит, прекрати! — Но он продолжал душить. — Нет, Пит! — В темноте голос был хриплым, дергающимся. — Хватит! Ты мне больно делаешь!

Задыхаясь, Хьюстон замер. И в тот же момент выпустил жертву из рук.

— Симона!

— Горло, Боже…

— Господи, прости. — Хьюстон, пошатываясь, поднялся на ноги и помог женщине встать. Он зашарил рукой по стене в поисках выключателя, а затем включил лампу на столике возле кровати. Симона глотала слюну, массируя пережатое горло. На ней была рубашка и джинсы. Левая щека опухала. Она быстро, от боли мигала.

— Черт, да я же тебя едва не прикончил! — сказал Хьюстон.

Симона свалилась поперек кровати, разминая шею. Простыни лежали на полу.

Внезапно Хьюстон почувствовал холод.

И собственную наготу. Он стоял совсем рядом с женщиной абсолютно голый. Трясущимися руками Пит поднял простыни с пола и обернулся ими. Длинный конец он закинул через плечо.

Симона расхохоталась.

— В чем дело? — удивился Пит.

— Вид у тебя идиотский, — сказала она. — Смешной и глупый.

— Да ты меня чуть ли не до смерти напугала!

— Второй ключ забрал отец. Поэтому через входную дверь я попасть не могла.

— Так постучала бы, что ли!

— А если бы меня кто увидел? Отец, например? Нет уж! Поэтому я обнаружила ключи от соседней комнаты и прошла через эту дверь.

Пит сжал простыни. И снова Симона засмеялась.

— А когда я открывала соседнюю дверь, то стукнула ключом в замке.

— Ты могла бы постучать в соседнюю дверь!

— В том-то и была загвоздка. Я не хотела тебя будить. Ты не думай, я не только над тобой, я над нами обоими смеюсь. Вся мизансцена получилась забавная. Эти простыни. — Она показала пальцем и захихикала. — Ты выглядишь оскорбленным величеством. — По ее щекам катились слезы.

Пит сам не смог сдержаться. Он осмотрел себя, эти смятые простыни и представил, как смешно выглядит со стороны — свое замешательство, негодование. Он почувствовал, как в нем закипает смех. Рухнув на постель, он смеялся до тех пор, пока не заныл живот. Слезы заструились по его лицу.

— Господи, ну и парочка, — простонал он. — Неужели было что-то такое срочное, необходимое, что нельзя было подождать до утра?

Симона прекратила смеяться.

Лицо ее походило на лицо ребенка, глаза были наполнены до краев страхом.

И тут до Хьюстона дошло.

— Нет.

— Пит, я…

— Нет, — повторил он твердо.

Она выглядела пристыженной.

— Мне очень неловко.

— Ерунда.

— Я думала… Ладно, проехали.

— Скажи.

— Если бы я с тобой переспала, то тогда ты, быть может, понял, как много для меня значишь и как я хочу быть с тобой. Я сказала тебе, о чем говорил отец. Но ведь это не мои слова. Я просто переводила, позволила ему высказать свою точку зрения.

— Но не стала спорить.

— Не при нем же. Это бы его возмутило.

— То есть, ты не сдаешься?

Она решительно покачала головой.

— Поедешь со мной? — он выпрямился. — В Ронсево?

— Куда угодно. Я тебя одного не отпущу. Ты мне необходим. Черт побери, да я же тебя люблю!

— Не надо.

Она была поражена.

— Не говори. Не надо.

Пит закрыл глаза. И его затрясло.

27

Они выехали на рассвете. Под дверь отца Симона подсунула записку, в которой написала о том, чтобы он не волновался, что она позвонит и все объяснит, и что в любом случае скрываться вечно она не сможет, да и не намерена.

У них с Хьюстоном все было наравне и шансы на спасение одинаковые.

Но пока они ехали — Пит выбрал другой маршрут до города и все время наблюдал за дорогой в зеркальце заднего обзора — то почему-то все время молчали. Узкая дорога извивалась крутыми кольцами сквозь обсаженную деревьями деревенскую местность. И чем дольше они молчали, тем отчетливее осознавали, что их нервозность все больше и больше нарастает.

— Что-то не в порядке, — наконец, проговорила Симона. — Что?

Хьюстон покачал головой из стороны в сторону, уходя от вопроса.

— Так нечестно, — возмутилась Симона. — Будь же правдивым хотя бы со мной.

Хьюстон вцепился обеими руками в руль.

— Это не твоя забота.

— Все, что касается тебя, касается и меня тоже. Пожалуйста, не отбрасывай меня. Я этого не заслужила.

Хьюстон закусил губу до такой степени, что она заныла.

— Со мной все будет в порядке. Просто мне следует все хорошенько обдумать.

— Это касательно прошлой ночи?

Пит кивнул.

— То, что я хотела?

И снова кивок.

— Моя жена… Нет, давай-ка о ней не говорить. Не хочется причинять тебе боль.

— А ты и не сможешь. Я ведь не лгала. Поэтому со всей серьезностью сказала, что люблю тебя. — Симона подняла руку. — Дай закончить. Я поторопила события. Сама знаю. Знаю и то, что сложностей не миновать. Но я согласна рискнуть. Я просто обязана рискнуть. Потому что всегда этого хотела. И теперь хочу. Показать тебе.

— Я ведь тебя ни в чем не обвиняю.

— Тогда позволь задать тебе вопрос. Ты свою жену любил?

— Разве это не очевидно?

— Не слишком подходящий ответ. Для меня. Нет, ты скажи об этом прямо и честно. Любил ее, или же ваш брак превратился в обыкновенную привычку?

Хьюстон заторможенно проговорил напряженным голосом:

— Я ее любил.

— Тогда так: она думала о том, что ты остаток жизни проведешь, говоря о ней? Что ты верен ей до такой степени, что даже после ее смерти будешь себя вести так, словно вы еще женаты? Отвергнешь другую женщину?

— Да нет. Она бы страшно рассердилась, услыхав такое.

— Ну, тогда будь верен её памяти. Уважай ее. С благодарностью вспоминай мгновения, проведенные с ней. И поверь: я не собираюсь с ней соперничать. Не собираюсь занимать ее место. Не хочу, чтобы ты ее забывал. Хочу разделять твою любовь.

Хьюстон вздохнул. Глаза щипало от слез.

— Пит, мы можем умереть сегодня днем, ночью, завтра. Но по крайней мере — вместе. Мы разделим мгновения, подаренные нам.

— Ну, разве ты не понимаешь? Ты мне нравишься! Но мне это вовсе не нужно сейчас. Мне хочется лишь оплакивать Джен.

Симона тяжело взглянула на Пита.

— Я стремлюсь отыскать убийцу. Я не имею права нравиться тебе. А ты — мне.

Но в ответ Симона лишь положила ладонь ему на руку.

28

Никогда прежде Пит и Симона не были в офисе Беллэя. Когда они вошли туда, то оказалось, что его нет. Они обратились к сидящему за столом тучному полицейскому и поинтересовались, как отыскать Беллэя.

Ответ француза оказался настолько тревожным и странным, что Симона взволнованно повернулась к Питу.

— У него нет кабинета, — сказала она. — Он даже не приписан к здешнему комиссариату.

— Тут какая-то ошибка. Он ведь говорил, что ему отдали наше дело лишь потому, что он понимает мой английский.

— Он из Парижа.

— Верно, он нам так и отрекомендовался. Сказал, что несколько лет тому назад в Париже имел дело с какими-то англичанами.

— Но приехал он сюда вовсе не тогда, когда сказал, — прошептала Симона. — Полицейский говорит, что прибыл он в день взрыва. Помнишь? Нас привезли в неотложную помощь и мы там какое-то время ждали. Затем показался Беллэй.

Стукнула дверь. Они резко и удивленно развернулись на месте.

В дверном проеме стоял Беллэй. Он был одет так же тщательно, как и в прошлый раз: коричневый костюм с жилеткой, брюки тщательно отутюжены, вид у него был аккуратный и подтянутый. Он с любопытством и иронией наблюдал за парой: голова чуть наклонена вбок, брови приподняты, во взгляде — вопрос. Короткие темные волосы тщательно расчесаны.

— Мы хотели вам вчера позвонить, — проговорил Хьюстон. — Я думаю, вам известно, что в городе мы не ночевали.

— Только представьте себе мое удивление. — Он двинулся вперед, и ботинки застучали по кафельному полу. — Поначалу я встревожился, но сходив в морг и не обнаружив вас там, пришел к выводу, что вы состорожничали. Ведь если бы вы умерли, я бы ничем вам помочь не смог. — Глаза его сияли умильно. — Я тут вопросов поднакопил.

— И мы тоже. Вы нам солгали, — сказал Хьюстон.

— Да ну? Каким же это образом?

— Сказали, что приписаны к здешнему департаменту, а на самом деле ничего подобного. Из Парижа приехали только для того, чтобы с нами увидеться.

— Поразительно. Вы в этом абсолютно уверены?

— Мы расспрашивали полицейского. Он нам все это и сказал.

Умиление как-то само собой исчезло с лица Беллэя. Глаза его потемнели. Он, нахмурясь, взглянул на полицейского, который, чертыхаясь, пытался пробить на пишущей машинке три кнопки какого-то отчета.

А затем резко покрыл беднягу французским матом.

Так, по крайней мере, показалось Хьюстону.

Коп взглянул на Беллэя. Его лицо покраснело. Он сложил дулю и повертел ею в воздухе. Жест получился крайне неприличным.

У Беллэя перехватило дыхание. Коп возобновил борьбу с машинкой, а Беллэй расхохотался. Затем повернулся к Хьюстону.

— Никакого уважения.

— Как и тайн.

— Это правильно, мой друг. За исключением ваших. Вы же храните свои секреты, разве не так? Я просил вас выдать мне информацию, а вы стали подвирать.

— Не больше вашего. Слушайте, хватит болтать! Что, в конце концов, происходит?

Показалось, что на мгновение выдержка оставила Беллэя. Но он тут же выпрямился, и снова в глазах промелькнуло неподдельное изумление.

— Ишь ты… Давайте-ка мы заключим сделку. Вашу информацию за мною. Если, конечно, готовы сотрудничать…

— Верлен.

— Все в порядке. Поговорим. — Беллэй указал в сторону распахнутой двери.

Они вышли. Симона шла следом. Коридор был выкрашен серой краской. Или просто казалось, что краска серая, но в любом случае все требовало обновления. Из одного кабинета вышло двое полицейских и направились вместе в другой офис.

Беллэй повел их по коридору. Постучавшись в дверь, сделанную из матированного стекла, он подождал, пока ему не ответили и только тогда вошел. Сказал три предложения по-французски. Вышел мужчина с усталыми глазами и провалившимися щеками. Мельком взглянув на Хьюстона, задержал взгляд на Симоне. Затем с неохотой ушел.

— Они поселили меня здесь, — сказал Беллэй Хьюстону. — Не захотели, правда, дать отдельный кабинет. Но ничего. Этот вполне подойдет. — Он элегантно пригласил их зайти.

Хьюстон вдохнул запах плесени, исходящий от коробок, папок, бумаг. Архив. Посередине стоял стол.

Беллэй закрыл дверь.

— Садитесь, пожалуйста. Разговор, по всей видимости, займет некоторое время.

Симона подчинилась.

Но Хьюстон и не подумал никуда садиться.

— Верлен, — произнес он. — Выкладывайте.

— Нет, так не пойдет. Если уж начинать что-то, так с вас. Вы первый, а затем…

— Все понятно. Я ухожу, — Хьюстон потянулся к дверной ручке.

Беллэй и не подумал его останавливать.

Хьюстон взглянул на собственную руку. Затем вздохнул и сел за стол.

— По крайней мере, вреда от этого никакого. Попытаемся.

— Конечно, никакого. Я вижу, что вы человек более любопытный, чем я. — Беллэй наблюдал за Питом. Затем, видимо, сделав какой-то выбор, вздохнул, передразнив Хьюстона. — Но если по-честному, — продолжил он, — то меня настолько гложет любопытство, что я готов продать собственную мать и заложить душу. Пожалуйста, начинайте. Расскажите все, что с вами приключилось. Не пропустите ничего. Ведь вы не знаете, какая деталь может оказаться особенно важной.

Хьюстон закурил. А затем, не выпуская ни малейшей подробности, четко и ясно выложил все, что знал.

— Верлен, — наконец, сказал он. — Все сходится на Верлене.

— И Сен-Лоране, хотя признаться, фамилия мне абсолютно незнакома. — Беллэй замолчал и повернулся к Симоне. — Вы можете что-нибудь добавить?

— Нет. Питер все рассказал.

Снова Беллэй переключил все внимание на Пита.

— Так, значит, ваш отец все еще может быть жив и вовлечен в это дело. Если же он мертв, значит к этому он не имеет ни малейшего отношения.

— К чему «этому»? Теперь ваша очередь. Пришло время выполнить условия сделки.

— Не уверен, что смогу. Нет, я, конечно, могу рассказать, что знаю. Но не понимаю, зачем это вам?

— Ради всего святого…

— Нет, вы послушайте, послушайте внимательно. Я слишком долго над этим работал. Поэтому потерял всю объективность, которая у меня еще оставалась. Хотя, быть может, новый угол зрения — ваш угол — прольет, свет, укажет новую тропку…

Хьюстон ждал.

Беллэй постучал кончиками пальцев по архивному столу и начал.

29

— Я — не полицейский, — начал Беллэй. — Я работаю на правительственное учреждение. Разведку. Конечно, вы можете обозвать меня шпионом, но я предпочитаю менее драматичное слово.

Симона наклонилась вперед. Хьюстон даже не обратил на нее внимание.

— Не могу сказать вам, на какую контору работаю. Мы предпочитаем анонимность, да и название вам все равно ничего не скажет. Работа наша имеет исключительно оборонный характер, мы не сталкиваемся с иностранными правительствами и не выуживаем их тайны. Совсем наоборот. Наша задача — оградить собственную страну от столкновения с иностранными державами. Мы — защитники. Мы отыскиваем вражеских агентов и убираем их.

— Это синоним слова «убиваем»?

— Все время забываю, что вы романист.

— А это-то вы как узнали?

Беллэй улыбнулся.

— Узнавал. А ваше посольство — рассказало. Пока вы находились в пункте неотложной помощи, прибыло ваше досье. Так же, как и досье мадам Симоны. Только не лезьте в бутылку. Это были необходимые меры, но подобная информация не просочится наружу.

— Я не сделала ничего, порочащего собственное имя, — произнесла женщина гордо.

— Ага, знаю. Читал это в вашем досье.

Симона казалась встревоженной, словно ей наплевали в душу или подглядели в замочную скважину.

— У мистера Хьюстона тоже в порядке с пороками. Я пришел к заключению, что ваша связь с Верленом оказалась чисто случайной, непреднамеренной. Но вы все-таки оказались втянутыми в это дело, и сейчас вопрос стоит так: как на это реагировать и как себя вести?

— То есть вы хотите сказать, что Верлен является куском меда, на который слетаются вражеские мухи, то есть шпионы?

Беллэй внимательно посмотрел на него.

— Америка — не единственная страна, которую разъедает рак. Наркотики, преступность, моральная бездуховность. Зло растекается по миру. Оно заразно. Франция, Италия, Англия и Германия и Бог знает кто еще — нет времени перечислять страны. Бесконечен список. Мы медленно погибаем, все мы, все народы, страны, каждый из нас.

«Проповедь? — подумал Хьюстон. — Я-то его об информации спрашиваю, а он меня поучать вздумал?»

— Не ваша забота, — сказал Пит грубо. — Вы же не полицейский.

— Верно.

— Тогда…

— «Верлен Энтерпрайзис» является синдикатом по распространению наркотиков, укрытию краденого, проституции, игорного бизнеса, они поставляют наемных убийц, профессионалов по поддельным документам и денежным купюрам. Им принадлежат дома типа того, в котором вы едва не погибли. Они покупают прогарное дело и используют его для прикрытия и отмывания грязных денег, чтобы налоговая инспекция не могла ни к чему придраться. Уроки Аль Капоне выучили не только в Америке, но и здесь, во Франции. Ведь этот гангстер отправился в тюрьму не за убийства, а за неуплату налогов. Вы бы, наверное, очень удивились, например, узнав о том, что «Верлен», не задумавшись, взорвало дом, в котором вы находились, а теперь требует за него страховку.

— Господи…

— В каком-то смысле я нахожу их наглость впечатляющей. Но как вы только что сказали, эти убийства — не моя забота. Но у меня с «Верленом» другие счеты. Год назад полицейские принялись слушать уличные разговоры. Ничего конкретного. Так, слушки. И не в Ронсево, а в Париже и Марселе. Огромные партии наркотиков безо всякого труда ввозились на судах в страну. Под большими я подразумеваю партии раз в десять больше обычных. Затем в двадцать. Потом в тридцать раз. Если эти слухи были верны, тогда подобная операция невозможна без крупных взяток и подкупа верхнего эшелона чиновничьей бюрократии. Одно это уже заставляло с подозрением отнестись к этим слухам. Потому что такая коррумпированность сама по себе практически невозможна. Но, что еще того интереснее, в подобных деяниях не было ни малейшего смысла. Огромные партии наркотиков просто забьют рынок, и цена неминуемо упадет. Зачем гангстерам лишать самих себя прибыли? Зачем такие поставки?

Хьюстон почувствовал закипающую злость.

— Если вы с нами в кошки-мышки задумали играть… Если ответа нет…

— Есть, есть ответ и все, что угодно. Возникли новые слухи, на сей раз не с улицы, а от глубоко законспирированных агентов. Не секрет, что попытки ослабить напряженность в мире провалились. Ваш президент дал это ясно понять. Госдепартамент относится к Советам так, словно холодная война никогда не закончится. Вторжение в Афганистан сделало для всех ясными намерения Советов — Восточная Европа, Куба, Южная Америка, Средний Восток и, конечно, Африка. Дорожка хорошо просматривается. Но они прекрасно знают, что еще многие места необходимо завоевать. Снаружи и изнутри.

— То, что вы сказали несколько раньше…

— Теперь, значит, видите связь? Доказать, разумеется, мы не можем, но подозреваем, что, потеряв вконец терпение, Советы усиливают процесс разложения нашего общества. «Верлен Энтерпрайзис» — это организация для гангстеров. Но если предположить, что и гангстеры являются для кого-то фронтом? Допустим, что Советы относятся к ним, как к молчаливым, скрытым партнерам, не подозревающим, с кем именно они имеют дело. Грязные деньги. Покупка открытого, прогорающего дела. А дальше — контроль со стороны. Подкуп и мошенничество, коррупция и сводничество. Используя недостатки системы. Культивируя их. Позволяя сорнякам расти, как можно гуще. И когда мы разложимся до такой степени, что будем думать только о собственных наслаждениях, когда повсюду наступит анархия, тогда Советы нас легко захватят.

— Что, Советы контролируют мафию?

— И эквивалентные организации в Италии, Англии, Америке. Чтобы закоренелые преступники оказались вражескими шпионами? Да разве кому-нибудь подобное в голову придет? Но слухи, мистер Хьюстон, становятся все тревожнее и их все больше. Я занимался расследованием последние девять месяцев. Пока не могу доказать, что между Советами и «Верлен Энтерпрайзис» существует связь, но массированные поставки наркотиков, падение цен — этому нет иного объяснения, очевидно, что чья-то сила решила подточить устои нашей державы и посеять хаос.

Злость Пита не уменьшилась.

— Я хочу лишь отыскать убийцу Джен. Хочу остановить тех, кто пытался убить нас обоих с Симоной. Я хочу снова зажить нормальной жизнью. Понимаете? Если знаете хотя бы что-то, что может нам помочь, — скажите. Зачем вы рассказали мне эту леденящую душу историю, которая в конце концов станет историей?

— Вы пытаетесь обнаружить могилу отца. Начинаете искать Сен-Лорана. Все это приводит вас к «Верлену». Кроме всего прочего, сейчас придется заниматься сорок четвертым годом. Пропавшим взводом. Исчезновением Сен-Лорана. Тогда что-то произошло, а отзвук донесся до наших дней. Раскрыв ту тайну, мы раскроем и все остальные.

— А в центре паутины — мой отец, — сказал Хьюстон. В животе что-то ухнуло вниз. — Боже милостивый, да что же он за человек-то был? Во что он был вовлечен?

— И теперь, — подала голос Симона.

— Что?

— И теперь вовлечен. Ведь все только начинается.

Хьюстону показалось, что в комнате потемнело.

Беллэй угрюмо кивнул.

— Так что же мне делать? — спросил Хьюстон.

— Ничего…

— С вами, без вас, но я его найду. Научите, — потребовал Хьюстон. — И я хочу узнать все о «Верлене».

30

Список собственности компании «Верлен», напечатанный в одну колонку, занял три страницы. Бизнес любого вида и типа, — прачечные и импортные конторы, дистрибьютеры и кинотеатры, рестораны и офисные здания, финансовые корпорации и конгломераты. Хьюстон выпал в осадок. Он оторвал взгляд от документов.

Беллэй объяснял:

— На бумаге «Верлен» выглядит, как девственница перед свадьбой. Все легально, законно, организовано классными адвокатами. Выплачиваются все налоги. Не обходится стороной благотворительность. Выпускаются акции. Выплачиваются дивиденды вкладчикам. Все правильно, документы составлены настолько тщательно, что понадобилась целая армия наших собственных бухгалтеров, чтобы разобраться в этой писанине. Это форменный лабиринт фактов и цифр, где все туманно до невероятности. Если начинаем расследовать дела главных инвесторов, то обнаруживаются новые корпорации, а люди, числящиеся директорами, попросту не существуют. Имена — липовые. Так что мы даже не можем выяснить, кто-кому-куда платит деньги. Это с одной стороны. С другой, — то дело, которым занимается «Верлен», не может приносить тех доходов, о которых он докладывает.

— Судя по всему, инвестиции и доходы — нелегальны и принадлежат синдикату, — предположил Пит.

— Или Советам, если принять мою точку зрения, — добавил Беллэй.

Пит снова углубился в список предприятий… и внезапно среди огромного количества названий узнал одно. Настолько знакомое, настолько поразительное, что он побелел.

— В чем дело, Пит?

Хьюстон встревоженно повернулся к Симоне. Он изучал каждую черточку ее красивого и строгого лица, ее великолепные волосы. Наконец, взглянул в вопросительные, ищущие ответа глаза.

Но не смог заставить себя сказать.

А что, если его подозрительность не имеет под собой почвы? Он не имеет права делать ей больно. По крайней мере, до тех пор, пока сам достоверно не убедится.

— Да ребра ноют, — ответил он, стараясь говорить как можно естественнее. — Болят точнее. Я слишком много на себя взвалил.

— Ничего удивительного, — сказал Беллэй, взглянув на часы. — Уже шесть. Всем нам необходим отдых. Не возражаете отобедать со мной?

— Давайте без обид, — сказал Пит. — Но я бы вместо еды предпочел крепкий сон. Может, как-нибудь в другой раз?

— Да ради Бога. Кроме того, у меня есть кое-какие личные дела. И, к тому же, — у нас проблема.

Хьюстон нахмурился.

— Вы все еще в опасности. Пока вы изучаете документы, кто-то за вами охотится. Ситуация-то не изменилась. Поэтому нужно отыскать местечко, где бы вы могли переночевать. И я совершенно с вами согласен: в отеле небезопасно.

— Тогда где же?

31

В охотничьей избушке. По крайней мере она казалась охотничьей. На вершине голого холма, очищенного от деревьев и кустов по периметру. Обозначая, что это избушка, но не простая, вокруг нее шла ограда. Низкое, широкое здание казалось совершенно безобидным. Стены сложены из бревен, крыша покрыта кедровой дранкой. Здесь же дровяной сарай и гараж на единственную машину.

Чтобы добраться до избушки, Хьюстону с Симоной пришлось оставить «рено» в подземном гараже полицейского управления Ронсево. Выехали в полицейском фургоне, который начал произвольно кружить по улочкам, стараясь, если не избавиться от хвоста, то по крайней мере его засечь. Затем нашу пару пересадили в неприметную машину и вывезли из города. Симона все время встревоженно смотрела на Хьюстона, словно отчаянно пыталась подавить в себе какой-то вопрос. Но оставалась спокойной. Сжимала ему руку. Пит чувствовал ее напряжение и все время вспоминал, что видел в папке дела, заведенного на «Верлен».

Чтобы отвлечься, он заставлял себя смотреть в окно, на темные силуэты деревьев, выстроившиеся возле плавно заворачивающей деревенской дороги. Водитель нажал кнопку на панели управления. На сей раз Хьюстону захотелось спросить, что это он делает, но машина под углом сползла с дороги и начала карабкаться в гору, на сей раз по ухабистой разбитой тропке, настолько густо обсаженной кустами, что они задевали обшивку машины.

И тут, выглянув из темноты нависающих деревьев, появилась прогалина и на ней — холм, на вершине которого в призрачном лунном свете Хьюстон увидел очертания охотничьей хижины. Его передернуло.

И вновь водитель нажал кнопку. Хьюстону больше не хотелось задавать вопросов. Да и причина была ясна. Металлические ворота распахнулись. Сквозь проем автомобиль подкатил к зданию. Хьюстон оглянулся. Ворота закрылись.

Машина остановилась. Водитель не выключил мотор, но и не вышел.

Пит наклонился вперед.

— Мы ждем. За нами кто-нибудь должен прийти?

Водитель обернулся и изумленно взглянул на Пита.

Хьюстон понял, что человек не говорит по-английски.

Но Симона все перевела. Шофер ответил.

— Нас ждут. А он должен ехать, выполнять другую работу. Он думал, что процедура нам знакома.

— Он, что, хочет просто бросить нас здесь? — У Пита родилось не одно, а сразу несколько дурных предчувствий. — Но здесь же темно. Мы даже не знаем, где находимся.

Водитель снова что-то сказал. Симона перевела Хьюстону:

— Он хочет, чтобы мы вышли. Он и так опаздывает.

— Ну и черт с ним.

— Он говорит, что мы будем в безопасности.

Внезапно возле автомобиля возникла чья-то тень. Хьюстон рефлекторно откинулся назад, закрывая собой Симону. Сердце забухало. Он в панике потянулся за ручкой двери.

Слишком поздно. Дверь распахнулась как раз в тот момент, когда Пит пытался ее закрыть. Из темноты выдвинулся мужчина. Одетый в черное с головы до пят. Короткая черная борода, черный берет, мощная черная наплечная кобура, из которой выглядывала мощная черная рукоятка пистолета. Ему было около пятидесяти. Мужчина прищурившись посмотрел колючими глазами вначале на Симону, затем на Хьюстона.

— Пожалуйста, — сказал он по-английски с сильным акцентом. — Будет лучше, если вы зайдете внутрь.

— Вы от Беллэя? — спросил Хьюстон.

— Мы вместе работаем. У нас один руководитель.

— Это место…

— Совершенно безопасно. Пожалуйста, поторопитесь. Здесь, на улице, я вас защищать не могу.

Хьюстон взглянул на Симону, ища у нее поддержки. Она кивнула. Они вышли из авто. Незнакомец моментально захлопнул дверцу. Побарабанил пальцами по крыше. Водитель отъехал. Бредя вслед за мужчиной к избушке, Хьюстон услышал, как плавно и бесшумно распахнулись ворота и увидел, как свет фар скрылся за горизонтом. Потом и звук двигателя стал неразличимым. С тихим шепотом закрылись ворота.

А затем за исключением шагов, ступающих по покрытой росой траве и хлопанья крыльев, по всей вероятности летучей мышц, вообще ничего не стало слышно. Хьюстон ощущал присутствие Симоны рядом с собой, смотрел в мускулистую, обтянутую черным свитером спину. Мужчина тащил его и ее сумки.

— Никто ничего не потрудился объяснить, — проворчал Пит. — Так что же это все-таки…

— Убежище. Наш дом для безопасных встреч. Место отдыха. Его можно использовать для чего угодно. Иногда для допросов. И с пристрастием. Меня называют Анри. Без фамилии, будьте любезны. Я ваш слуга.

— И телохранитель?

Они дошли до ступеней, ведущих на скрипучее крыльцо.

— Данное слово вызывает слишком нежелательные ассоциации. Главное, что от меня требуется, — обеспечить вам максимум удобств и безопасность.

Он распахнул обшарпанную, непокрашенную дверь. В полутьме Хьюстон увидел вторую, металлическую дверь и встал рядом с Анри, который набирал на циферблате какие-то цифры. Что-то зажужжало. Тяжеленная дверь приоткрылась на дюйм.

— Предосторожность, — Анри грациозно предложил им войти.

Они вступили в тьму. Хьюстон услышал, как Анри что-то тронул на стене. Тут же закрылась дверь и зажглись лампы.

— Все работает автоматически, — пояснил страж. — Свет выключен, когда дверь открыта.

Хьюстон заморгал. Комната оказалась огромной, с мощными потолочными балками, темными деревянными панелями по стенам и с пушистыми деревенскими коврами на полу. На стене висела медвежья шкура и мощные оленьи рога. Под рогами находился камин.

Но внимание Хьюстона было приковано к целой стене мониторов — радио и теле. Они посверкивали и поблескивали. Шкалы и стрелки пошатывались.

— Ух ты, ну и приспособления, — сказал он.

— Охрана. Как только металлическая дверь запирается, дом запечатывается. Как видите, окон здесь нет.

Хьюстон осмотрел зал. Стены мощные, без просветов.

Симона была поражена.

— Но снаружи были окна, хоть в них и не горел свет. Казалось, что дом вполне обитаем.

— Так он и должен выглядеть. Это часть замысла, — ответил Анри с удовольствием. — За окнами — ставни, а за опущенными ставнями — эти стены. Кажется, что владельцы хотят уединения и покоя днем, а ночью их не бывает. Никаких теней на рамах. Никаких мишеней для снайперов. Все спокойно, безлико и надежно. Хижина — это просто бункер. За деревянными панелями — металлические. Полно еды и воды.

— По вашему, небось, проекту?

— Догадливы. Это мое хобби. Мне повезло, потому что это также и моя работа. Все эти приспособления связывают нас с центральным бюро и сателлитами. Но, что более важно, — они охраняют наземные сооружения. Вся ограда, разумеется, снабжена телекамерами. Стоит кому-нибудь попробовать взобраться на нее или даже коснуться, как мы получим сигнал. И — естественно — мы наблюдаем также и за лесом. Вы, наверное, заметили, как водитель нажал кнопку, съезжая с шоссе? И когда подъезжал к воротам?

Пит покивал.

— Это для того, чтобы предупредить меня о своем приезде. Но в любом случае сигналы, поступившие на мониторы, предупредили меня об этом заранее. Если бы подъезжал чужой, человек, не отвечающий на предупредительные сигналы, я бы моментально подготовился к атаке.

Пит сглотнул.

— Мне бы выпить.

— Джек Дэниелс, если не ошибаюсь, а леди…

— Сухой мартини.

— Правда? Такого в вашем досье не было. — Анри казался озадаченным. — Все здесь в шкафчике. Сам я пить не смогу, но с удовольствием поухаживаю за гостями.

Однако Пит решил приготовить напитки лично. Он указал на шеренгу запечатанных бутылок на стойке.

— Они все запечатаны…

— Мои гости — люди осторожные.

— И что с того?

— Никто не станет пить из открытой бутылки.

У Хьюстона перехватило дыхание.

— Но ведь не так уж трудно кинуть в бутылку яд, а затем снова ее запечатать.

— Приходит время, когда не остается ничего другого, как довериться.

«Прямо, как мы сейчас», — подумал Хьюстон.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала ему Симона.

Пит понимал, что это неизбежно, хотя и старался всеми силами уклониться от этого разговора. Но глаза, ее глаза испытующе смотрели ему прямо в душу.

— Ваша комната вон там, — показал Анри. — Там есть ванна, душ и туалет. Ужин будет подан через час.

Симона вошла в комнату до того, как Анри закончил фразу. Хьюстон схватил их сумки. Комната оказалась большой, с потолочными балками и панелями по стенам, с натертым паркетом и королевской постелью.

Симона закрыла дверь, как только Пит вошел.

— В ванну, — приказала она.

— Что?

— Ты понял. — Она прошла в угол комнаты и рывком распахнула дверь. Увидела ослепительный белый кафель. Зашла. Пит поставил сумки на пол.

Затем, нахмурившись, поплелся следом.

— В чем дело?

Но Симона ничего не ответила. Вместо этого она повернула краны и открыла душ. Затем, когда шум воды стал невыносимым, повернулась к Хьюстону.

— Ты опять что-то скрыл.

— Думаешь, что здесь установлены микрофоны?

— Ну, разумеется, я именно об этом и думаю! Дура была бы, если бы не думала о том, что комната прослушивается. А теперь: правду! Прекрати что-то постоянно скрывать!

Из кранов лилась вода.

— Говори, — приказала женщина.

Он неохотно промямлил:

— Беллэй принес дело «Верлена». И мы принялись просматривать документы…

Симона кивнула.

— Мне достался список предприятий «Верлена», всех компаний, которые им принадлежат… Послушай, Симона, я не хочу тебя расстраивать… Только поэтому я и утаил… Потому что должен был подумать о соучастии… Потому что в середине второй страницы я наткнулся на название гостиницы твоего отца. Она принадлежит «Верлену».

Симону словно ударили по лицу.

— Отец работает на «Верлен Энтерпрайзис»?

— Под названием гостиницы я прочитал ваш адрес, а далее стояла фамилия твоего отца.

— Тут какая-то ошибка!

— Именно поэтому я и старался это от тебя скрыть. Я просто должен узнать правду.

— Ее может знать Беллэй.

— Разумеется.

— Так, значит, он нас проверяет.

— Поэтому нас сюда и привезли. Не защищает он нас. А наблюдает за нами.

— Но если это правда, — ее глаза обезумели, — если никакой ошибки и в помине нет, значит, отец…

— И старался меня остановить. И, таким образом, была убита Джен. И тот человек проник в нашу комнату. И в твою тоже. Он старался сравнять счеты с твоим отцом.

— Нет. Умирая, он не упомянул имени отца.

— Не играет роли. Я знаю только, что имя твоего отца оказалось в списке, и…

Симона вылетела из ванны.

— Эй!

Она развернулась, глядя ему в лицо.

— Нет, я докажу, что это не так. Я непозволю тебе так о нем думать. Он мой отец. А ты пытаешься мне сказать, что я его совершенно не знаю, что он лгал, рассказывая о Пьере де Сен-Лоране. Предположение о том, что Сен-Лоран все еще жив, что отец его знает, что они соучастники, что… Если я поверю твоим предположениям, я сойду с ума! Что отец пытался меня убить?!

— Я ведь на твоей стороне. Давай немного потише, а то мужик…

— Плевать я хотела! Я собираюсь доказать, что ты ошибаешься! Я докажу это Беллэю! Всем!

— Но каким образом?

— Позвоню! Сейчас же! Расскажу ему, что мы узнали! Он не посмеет мне солгать! Я просто спрошу!

32

Симона схватилась за ручку двери. Пит подбежал к ней. Видимо, ей показалось, что он хочет ее остановить, и поэтому ее движения стали более лихорадочными. Женщина рванула дверь на себя с такой силой, что она грохнулась о внешнюю стенку. Пит бежал следом.

За плечом Симоны Хьюстон увидел, как Анри резко повернулся, чтобы посмотреть на них, и запутался в наушниках, которые просто не успел снять. Его лицо над черной бородой зарумянилось от смущения.

— Я просто… — начал было он.

— Да знаю я, чем вы там занимались, — рявкнула Симона. — Подслушивали! Но это не имеет значения! Вы знаете, чего я хочу! Телефон! Где он тут? Давайте его сюда!

— Он предназначен только для экстренных случаев!

— А это что, по-вашему? Вы же слышали, о чем мы говорили! Это крайне важно!

— Дайте я хоть в управление позвоню, предупрежу.

Тут Симона увидела телефон на стене между двумя мониторами.

Анри вскочил, собираясь ее перехватить.

Хьюстон вклинился между ними.

Симона дотянулась до телефона и набрала номер.

— Так нельзя, — насупился Анри.

— Отдыхай, — ответил Пит. — Если вариант не сработает, всегда можешь обвинить во всем нас, если же получится, вам же лучше.

Анри потянулся за пистолетом. Но рука застыла в воздухе.

Потому что Симона уже с кем-то разговаривала. Французский лился потоком. Хьюстон понял всего несколько отдельных фраз.

Анри понимал все. Его глаза сузились. Он стоял, застыв в напряжении, поджав губы с такой силой, что они побелели.

Не дыша, Пит повернулся и начал наблюдать за Симоной. Голос женщины стал сильнее, интонации — более требовательными.

И тут же тон изменился от требовательности к озадаченности, от уверенности к смущению.

Хьюстон посмотрел на Анри, который выглядел более сурово и кивал с мрачным удовлетворением.

— Что она говорит? — Хьюстон почувствовал, как засаднило в горле. Голос сорвался.

Анри поднял руку, призывая его к молчанию, и продолжал смотреть и слушать Симону.

Трубка выпала из ее пальцев, грохнувшись на рычаг. Симона глядела на нее, так, словно та была чем-то испачкана.

Затем откинула волосы на сторону. Хьюстон увидел стоящие дыбом волоски на ее шее. Его затрясло. Симона задрожала, медленно обернулась, моргая опухшими глазами.

— В чем дело? — спросил Хьюстон.

— Отец, — только и сказала она.

Хьюстон подошел и взял женщину за плечи.

— Что там с твоим отцом? Скажи же…

Пит прижал ее к себе и почувствовал, как слезы выжигают материю рубашки на его груди.

— Он на побегушках…

— Нет.

Ее голос срывался от слез.

— Уехал. Этим утром. Взял с собой чемодан.

— Куда? Я… Белиберда, безумие. Скажи, что тебе наговорили.

— Это портье. — Симона отстранилась, чтобы смотреть ему в глаза; по ее щекам катились слезы. — Утром. Никто не понял, что произошло, но отец казался взвинченным, сам с собой разговаривал. Не хотел ничего делать. Сказал персоналу, чтобы выполняли свою работу без него, что скоро, через несколько дней, максимум через неделю, вернется. Несколько раз кому-то звонил из своего кабинета, затем упаковал вещи и уехал.

Мониторы все так же гудели. Пит впервые осознал, что этот звук не прекращался ни на секунду. Но тут зарыдала Симона и он слушал только боль, страшную боль ее голоса. Он с силой притянул ее к себе, покрепче прижал и принялся гладить по волосам.

— Это может не играть никакой роли, не иметь значения вообще. Просто по делам…

— Да неужели тебе не ясна связь? Неужели не понятно, почему он повел себя именно так? — Симона покачала головой.

Покачал головой и Хьюстон.

Она отстранилась.

— Моя записка. Я ведь написала, что еду вместе с тобой. Что я собираюсь тебе помочь. Так же, как и себе. У меня ведь нет выбора. Так я написала. И надеялась на то, что он меня поймет.

— Боже мой. Ночь.

— Он-то хотел, чтобы я держалась от тебя подальше. А мы считали, что это отцовские заботы, защита дочери… А на самом деле — все наоборот. Он прекрасно знал, что мы обнаружим. Он всегда знал о том, что нам грозит. С того самого мгновения, как я начал разыскивать Пьера де Сен-Лорана. Он не думал, что и меня попытаются убить. И поехал умолять «Верлен». Чтобы они сохранили мне жизнь. Отцы. Теперь не только твой, но и мой. Они оба в этом замешены.

— Но ведь были еще телефонные звонки, — напомнил Хьюстон.

— Да, звонки, — подал голос Анри.

Пораженные Симона с Питом повернулись к нему, словно слова были произнесены не на французском или английском, а на каком-то тайном наречии.

— И что? — переспросил Пит.

— Звонки. Из своего кабинета, — повторил Анри.

— Точно, — сказала Симона.

— Упаковал вещички. Сказал, что уезжает на несколько дней.

— Ну и что с того? — спросил Хьюстон. — Не понимаю, что это нам дает.

— А вы подумайте. Он не остался в городе. Уехал куда-то.

— И все-таки я…

— Звонки могли быть в другой город. Значит на них должны прийти счета, которые следует оплатить. Мы узнаем номера по телефонным компьютерам, — сказал Анри.

У Хьюстона перехватило дыхание. И тут неожиданно завыли мониторы.

33

Хьюстон скорчился, словно ему в грудь всадили нож. И мгновенно повернулся в сторону источника звука — пронзительного визга, то затухающего, то вновь поднимающегося до неестественной высоты.

— Что это?

— Система сигнализации, — ответил Анри, и глаза его сузились. Он вытащил пистолет.

С мониторов несся и несся пронзительный вой. Хьюстон уцепился за последнюю хрупкую надежду.

— Может быть, неправильно сработала система.

— Невозможно. Я сам ее делал. — Анри сделал три шага вперед и добрался до мониторов.

Симона схватила Хьюстона за руку. Пит почувствовал давление женских пальцев.

— Кто-то идет через лес. — Анри указал на один из мониторов. — С юга. — Палец показал на дальнюю стенку.

Светящаяся лента крутилась на широком голубом экране. Желтая точка ползла по нему снизу вверх.

Анри указал на красную родинку посередине экрана.

— Это мы. Вершина холма. Читать экран нужно точно так же, как карту. Вершина — север, низ — юг. Вправо и влево — соответственно восток и запад.

Точка продолжала двигаться с юга на север и наверх холма.

— Животное, — предположил Пит.

— Невозможно, — ответил Анри. — Датчики скоординированы так, чтобы указывать на размер, вес и тепловое излучение объекта. Последнее в особенности. И поэтому единственное, что способно задействовать систему датчиков, — человеческий организм.

— Но кто бы ни шел сквозь лес, он может и не представлять собой угрозу, — упорствовала Симона. — Турист, путешественник, да кто угодно.

— А это скоро выяснится. Точка подобралась к ограде.

— И если ее коснуться…

— Через металл пропущен ток.

— Чтобы можно было остановить?

— Скорее убить.

Широко распахнутые глаза Симоны выразили все, что думал по этому поводу Хьюстон.

— Но ведь тот, кто там находится, вполне может быть невиновным, — сказала женщина.

— Мы не можем рисковать.

Вторая сирена завыла еще сильней первой, Симона дернулась от пронзительного вопля.

— Вот вам и ответ на ваш вопрос, — сказал Анри. — Про ограду. Вашего туриста она не остановила.

Точка поднялась еще выше.

— Но ведь вы сказали, что ограда под напряжением.

— Видимо, этот человек пришел сюда подготовленным. Он отлично знает, что делает.

Хьюстон смотрел на то, как Анри побелевшими от напряжения пальцами сжимает рукоятку пистолета.

— Остановите его, — сказал американец.

— Пулеметы расстреляют его в тот момент, когда он проделает половину пути до хижины. Они расположены таким образом, что линии огня у них пересекаются. Весь холм заминирован, за исключением подъездной дорожки. Его остановят. Можете не волноваться. На этом склоне скрыться невозможно.

Но Хьюстон подумал: «Почему же, если мы не должны волноваться, дружище Анри, твое дыхание стало таким неглубоким, частым и хриплым?» А когда завыла следующая сирена, все стало ясно. Замурованные со всех сторон в избушке, они были загнаны в ловушку. Через западный сектор экрана теперь тоже двигалась точка по направлению к центру.

— Их двое!

Хьюстон, чтобы как-то справиться с внезапно начавшейся дрожью, вцепился в край стола. Точек было уже не две — три! На сей раз она появилась с севера и двигалась внутрь.

И с востока!

— Сирены! Я больше не могу слышать этот вой! — Симона приложила руки к ушам и сильно-сильно сжала их.

— Выключите, — сказал Пит.

Анри щелкнул выключателем. Сирены умолкли. Но тишина оказалась куда более страшной, чем любой вой. Воздух как будто превратился в вакуум. Хьюстон застыл в ожидании надвигающейся беды. А четыре точки, дойдя до определенного расстояния до избушки, вдруг как по команде остановились.

Световой луч продолжал кружиться по экрану. Точки расположились вокруг хижины удивительно симметрично.

— Что происходит? — спросила Симона.

— Будь здесь окна, мы бы сразу же это узнали.

— Радуйтесь, что их нет, — фыркнул Анри. — Потому что мы тут же превратились бы в мишени. Благодарю тебя, Господи, за эти железные стены!

— Но разве у вас нет телекамер?

— Есть, но вот экран… Какие-то статические помехи. Что-то словно вторгается…

— Почему-то не слышно пулеметов.

— Эти люди прекрасно знали, где следует остановиться. Они не переступили «красную черту», за которой начинается огонь.

— И не переступят, — сказал Пит.

— Откуда такая уверенность?

— До сих пор все ваши штучки им удалось просто-напросто обойти. Они прекрасно подготовились. Потому что знали, с чем придется столкнуться.

— Это невозможно.

— Да вы постоянно это твердите. Невозможно, невозможно! Да не бывает невозможного! Что-нибудь да происходит. А сейчас, например, — вот это.

— Смотрите! — Симона указывала на монитор.

Южная точка двинулась вперед.

— А что там с минами?

— Он, наверное, на подъездной дорожке.

— Замечательно! Просто молодец!

— Но все может начаться в любую секунду.

— А что если они перекроют электроэнергию?

— Не смогут. Генератор прямо под нами.

— А что, черт побери, делает этот приятель?

Хьюстон узнал это чрезвычайно быстро. Южная точка внезапно остановилась. Пауза слегка затянулась, и тут внезапно, дверь, через которую они вошли, разлетелась на куски.

34

Она треснула и сорвалась с петель. Куски полетели на толстые ковры. Вонь кордита, горящего дерева и перегревшегося металла забила Хьюстону ноздри. Он закашлялся и вдруг понял, что стоит на коленях. На какое-то мгновение ему показалось, что он снова в Ронсево, во время взрыва в офисном здании.

Но на сей раз тут использовали кое-что покруче бомбы.

— Ракета! — завопил Анри. В дыму его было совершенно не видно. — Плевать они хотели на пулеметы и автоматы! Они вовсе не собирались подбираться вплотную к хижине! — Голос его напоминал рев фановой трубы. — Они остановились и теперь начнут разносить хижину на куски! Они…

Второй взрыв перекрыл все остальные звуки. Западная стена, возле которой Хьюстон наливал выпивку, разлетелась вдребезги, и в комнату влетело несколько огромных дымящихся кусков дерева.

Симона закричала. Восточная стена, на которой были укреплены мониторы Анри, взорвались. Хьюстон грохнулся на спину, на него посыпались камни. Голова с глухим стуком припечаталась к твердому паркету. Рядом рухнул здоровенный булыжник. Пит, опираясь на него руками, поднялся и принялся высматривать Симону. И тут полетела южная стена.

— Нельзя здесь оставаться! — крикнул Анри.

— Но и бежать бессмысленно. Нас перестреляют, как куропаток.

— Есть выход. — Голос Анри был настолько спокойным, уравновешенным, что Хьюстон с опаской уставился на француза, опасаясь, не сошел ли он с ума. — Помогите! — рявкнул он, хватаясь за булыжник.

Хьюстон потер опаленные горячим и едким дымом глаза. Ошеломленно стал смотреть на отчаянные движения Анри. В дыму тот здорово смахивал на дьявола, — весь в черном, и с черной — сатанинской — бородой. В ту же секунду Хьюстон услышал оглушительный грохот, разнесший к чертовой матушке спальню. И почувствовал еще что-то… Свист возле головы. И обжигающий внезапный жар. Повернувшись, увидел языки пламени. Дальний конец комнаты горел. Воздух ревел, словно от урагана, огненным штормом.

— Да помогите же! — крикнул Анри еще раз.

Хьюстон повиновался. Спотыкаясь о развалины, он побрел к французу: ноги все время натыкались на острые углы от выбитых в разные стороны консолей и разбитые стекла. Новый взрыв бросил его вперед. Барабанные перепонки настолько болели от постоянного грохота, что Пит не слышал даже рева пламени. Зато ощущал разбухающий жар — более мощный, близкий и безумный. Симону скрывал дым. Она кашляла. Еще взрыв. Визжащий кусок шрапнели попал ему в плечо.

Нужно было откинуть большой камень. Поднять и отбросить. Под ним должен быть люк.

Анри пихнул Пита вперед, сам кидаясь на пол. Удар вышиб из легких Пита весь воздух. Стараясь вдохнуть, он набрал полные легкие дыма и стал задыхаться.

Но Анри уже открыл люк. Сквозь клубящийся дым Пит пытался рассмотреть черную дыру. Что-то внутри подсказывало ему быть осторожным. «Нет», — сказал он себе. Ошеломленный омерзительной темнотой, Пит отшатнулся.

К нему тянулись алмазные в клубах белого дыма языки пламени. Одежда потеплела. От волос исходил едкий запах паленого.

— Быстрее! — поторапливал Анри.

Хьюстон схватил Симону.

— Там есть лестница? — спросил он.

— Ступени! Лестница! — прокричал Анри в ответ.

Все остальные колебания были сметены очередным взрывом. Обхватив рукой Симону, Хьюстон двинулся в черноту. Под его ногой возникла ступенька. И еще одна, когда он шагнул другой ногой вперед.

— Все в порядке, — сказал он Симоне. — Здесь безопасно. Ничего не бойся!

Ее рука так и тряслась на его плече, когда она стала спускаться вниз. Пламя подступило так близко, что тьма внизу освещалась. Хьюстон увидел земляной пол, грубые каменные стены. Почуял кисловатую влажность и услышал гудение генератора. Сквозь тени разглядел в углу громадный силуэт.

Анри прокатился вниз, хлопая себя и стараясь стряхнуть пламя с затлевшей одежды. Упав на землю, он принялся кататься по грязи, и Хьюстон кинулся ему на помощь. Замотав руку рубашкой, он принялся стряхивать огонь. Наконец, дым пропал. Анри застонал, его лоб покрылся потом.

— С вами все в порядке?

Анри не ответил, его глаза были от боли плотно сжаты. Запах горелого, исходящий от него, вызывал тошноту. Он с силой втянул в себя воздух.

— Времени у нас нет. — И постарался подняться на ноги. Когда Хьюстон решил ему помочь, он отпихнул его в сторону. — Ждать нельзя. Надо торопиться.

Взглянув наверх, Хьюстон увидел забившие люк языки пламени. Огонь уже лизал деревянные ступени.

— Мы же здесь задохнемся.

— Нет. За мной. — Анри схватил Хьюстона за руку. Подбежав к самому темному углу подвала, он рванул на себя металлическую дверь. Она со скрипом отворилась. Все двинулись вперед.

— Здесь туннель. Пожарный выход, так сказать. Он ведет вниз по холму, за ограду. И приведет нас к лесу.

Они побежали. Хьюстон врезался в мокрую каменную стену. Острый угол процарапал плечо. Он не видел, куда идет. Запаниковав, он вслепую рванул дальше.

Симона кинулась следом, шатаясь из стороны в сторону. Зажатые в темноте, они падали на мокрую раскисшую землю. Их спины перепачкались в жиже. Ботинки Пита намокли, брюки были холодными и липли к ногам. Но все-таки они поднимались. За спиной Хьюстон услышал приглушенные расстоянием два взрыва. Он продолжал бежать, ощущая за собой Анри и Симону, слыша чавканье грязи в промокших ботинках и свое паническое дыхание, отражающееся от стен туннеля.

— Скоро они закончат, — послышался напряженный голос Анри. — Пройдут по дорожке. Просмотрят развалины. И увидят, куда мы отправились погулять.

И вновь инстинкт Пита стал его о чем-то предупреждать. Было здесь что-то ясное, как день, видимое невооруженным глазом, что-то, что он проморгал. Он не мог вычленить эту мысль, проанализировать, понять, но его разум настойчиво возвращался и возвращался к этому, Хьюстон нервничал.

Что-то тут было не так. Но, Господи всемогущий, что именно?

— Здесь помедленнее, — приказал Анри. Он кинулся вперед, стараясь их задержать. — Секундочку.

Хьюстон сделал, что требовалось. И придержал Симону.

— А в чем дело? — спросил он.

— Там, впереди, должна быть следующая дверь. Мы почти добрались.

Хьюстон почувствовал, как Анри двинулся вперед. Восемь ступеней.

— Здесь. Нашел.

— Выведите нас отсюда, — сказала Симона.

— Еще несколько секунд.

Хьюстон услышал, как Анри возится с засовом. Он грохнул о железо. Анри задохнулся, но восстановил дыхание и дернул снова.

— Сейчас, я почти что… Все! — Француз оперся спиной о стену. — Теперь мы в безопасности.

Но в мозгу Хьюстона продолжали раздаваться сигналы тревоги. Что-то не в порядке. Он услышал, как Анри открывает дверь. Бледный свет луны ворвался в постепенно расширяющуюся щель. Воздух был свеж и чист.

— Господи, благодарю, — сказала Симона.

От света луны, просачивающегося сквозь гущу ветвей, Пит ощутил прилив небывалых сил, возбуждение. Анри двинулся вперед, чтобы отодвинуть ветви, закрывающие проход. И вот лунный свет ярко засверкал. Хьюстону еще не приходилось видеть ничего столь же прекрасного. Все еще сжимая руку Симоны, он двинулся в след за Анри — свобода! Несколько шагов, и они будут в полнейшей безопасности. Деревья возвышались прямо перед ними.

И тут терзающее его подозрение, наконец-то, оформилось и ярко засверкало в мозгу.

— Анри, секунду. Если нападающие знали о хижине, ограде под напряжением, минах и пулеметах, если они прекрасно понимали, что им понадобятся ракетометы, тогда им известно и о…

Раздавшийся из леса выстрел оборвал мысль Хьюстона. Пит почувствовал, как пуля прошла сквозь тело Анри, как на него брызнула кровь. Анри, задохнувшись, выгнулся и рухнул на Хьюстона.

— Питер! — закричала Симона.

Хьюстон был не в силах ничего сказать. Он в ужасе старался выкарабкаться из-под мертвеца. Безумно схватил пистолет.

— Питер, скажи хоть что-нибудь!

— Анри мертв.

— Нет!

Хьюстон швырнул ее вниз. Следующая пуля, взвизгнув от попадания в железо, впилась в дверь позади его головы.

Пит увидел вспышку у одного из деревьев. Затем услышал выстрел. Еще один. Это была уже вспышка огня из другого ствола. Они были разделены расстоянием футов в двадцать.

Судя по всему, нападавшие рассчитывали, что он отступит назад и снова помчится вниз по туннелю обратно, навстречу тем, кто их преследовал. Они стреляли отнюдь не по четко видимым мишеням. Просто они хотели заставить Хьюстона вернуться в туннель.

«Нельзя отступать, — подумал Пит, — это ясно, как и то, что оставаться здесь тоже нельзя».

Ярость вскипела с такой силой, что едва не свела Хьюстона с ума. Паника сменилась отчаянным безумием.

Он увидел очередную вспышку огня. И выстрелил в ответ. Затем встал и прыгнул вперед.

— Питер!

Но его уже было не остановить. Он бежал вперед, целясь в то место, откуда стреляли. Он выстрелил еще раз, раздался вопль. Пит свернул в сторону. Заметил вырвавшийся слева огонь, но все так же продолжал нестись вперед, туда, откуда слышался стон. Хьюстон перепрыгнул через бревно, уклонился от дерева. Страх обострил все его чувства. Он видел так, словно ночь превратилась в день. Слух, несмотря на пытку, которой подвергались его барабанные перепонки в течение довольно длительного времени, работал безотказно. Стон впереди по курсу. Какое-то шебуршание в кустарнике. Скорчившаяся, держащаяся за раненую руку фигура. Неверящее выражение лица. Молодой человек с гладковыбритыми щеками, умоляюще прося…

Хьюстон выстрелил ему в череп.

Звук был кошмарным: брызнули мозги и кость. Страшный звук, жидкий, выстрел словно провалился в голову парня.

Хьюстон дернулся в сторону, его стошнило, он повалился на землю, покатился. Выстрелил еще один из нападавших. Хьюстон услышал, как пуля смачно вонзилась в ствол дерева. Разлетелись щепы, прошуршав по мертвым листьям леса.

Он продолжал катиться. Свалился в какую-то канаву. Остановился.

Он лежал в воде. Холод.

— Питер! — закричала Симона. «Эти крики приведут врага в недоумение. Только не прекращай кричать», — стал он мысленно умолять Симону.

Пит пополз по канаве, звуки от его передвижения смешивались со звуками бегущей и огибающей камни и свалившиеся ветви воды.

«Продолжай кричать».

Пятнадцать ярдов. Двадцать. Закоченевший Пит пополз вверх по склону и, прищурившись, стал разглядывать во тьме лабиринт деревьев и кустарников.

К груди намертво прилипла грязь. Хьюстон сильнее сжал оружие. Сколько патронов осталось? Он принялся считать и решил, что еще три.

Услышал крик Симоны:

— Питер!

И увидел какое-то движение возле дерева. Не так уж далеко. Человек, в замешательстве повернувшийся в сторону крика Симоны.

Хьюстон прицелился.

Задержав дыхание, он поставил на землю оба локтя. Правую кисть зажал левой ладонью, успокаивая прыгающий в руке пистолет.

Но ствол все равно колебался.

Нет! Прищурившись, Пит сосредоточился. Нет! И потерял почти все силы. Рука стала опускаться.

Пот выжигал глаза. Голая грудь дрожала, прижимаясь к земле.

Фигура двинулась вперед, выйдя из-за дерева.

Хьюстон нажал на курок, дернувшись от отдачи. Оглушенный он попытался как можно быстрее вскочить на ноги. Ботинки поехали на опавших листьях. Пит оступился и упал. Пополз.

Фигура продолжала двигаться. Хьюстон снова нажал на курок. Металл клацнул о металл. И ничего не произошло.

«Черт побери, у меня кончились патроны!»

Но и противник был ранен. Хьюстон кинулся к нему, въехал головой в грудь и упал вместе с ним.

Хьюстон колотил его пустым пистолетом изо всех сил. Ручка пистолета сломалась. Но он не останавливался. Снова и снова. Он не хотел, не мог позволить, чтобы ярость испарилась.

Его тело устало намного быстрее, чем душа. Рука стала тяжелой и непослушной. Револьвер выпал из ослабевших пальцев. Пит рухнул на врага. И когда увидел его лицо и  осознал, что сделал, тогда из его груди исторгся стон, отчаянный, дикий вопль. Его вырвало, и он вцепился грязно-кровавыми руками себе в лицо.

— Господи, — прошептал он. — Помоги.

35

— Ты жив! — Симона выбежала из туннеля.

Хьюстон, пошатываясь, брел к ней из темноты.

Женщина обняла его, всхлипывая.

— Я боялась, что тебя…

Хьюстон, весь дрожа, поцеловал ее.

— Ты ранен? — спросила Симона.

— Плечо.

На землю капала кровь.

— Надо отсюда убираться, — сказал Пит. — Остальные. Могли услышать выстрелы.

Он, прищурившись, наблюдал за пожаром, разгоравшимся на холме.

— Они будут здесь совсем скоро, — сказал Хьюстон. Указал на лес. — Быстрее.

Они в панике побежали по направлению к деревьям. У Пита болело все тело. Он стал продираться сквозь кустарник. Перед ними зияла чернота.

Лес становился гуще.

— Надо отыскать дорогу, — сказала Симона.

«Куда идти?» — думал Пит. Он полностью потерял ориентировку. И не мог вычислить, в какой стороне должна быть дорога. Где-то с дальней от них стороны холма. Но они не могут вернуться. Их тут же услышат. А по всем его расчетам дорога должна была быть где-то впереди.

Он услыхал шум льющейся воды и побежал. Река. Хьюстон увидел ее, когда выбрался из прибрежных кустов. Он потерял равновесие и едва не шлепнулся в воду. Симона его поддержала. Пит прищурился, хрипло дыша, и взглянул на отражавшуюся в реке рябкую неровную луну.

— Черт побери, мы в ловушке!

Река шумела, черные, покрытые белыми шапочками волны извивались. У Хьюстона от страха заболел живот. Но схватился он почему-то за грудь.

— Нужно бежать по берегу, — сказала Симона. — Но они, скорее всего, разделяться. Пойдут в оба направления и отрежут нас от дороги.

Пит старался отыскать какой-то выход.

— Переплывем, — наконец выдавил он.

Симона внимательно посмотрела на него.

— Это наш единственный шанс.

— Слишком сильное течение. Мы утонем, — сказала Симона.

— Если нас отыщут, убьют непременно. Так что другого пути просто не существует.

Женщина покачала головой.

— Придется рискнуть, — сказал Хьюстон.

— У тебя же плечо…

— Ничего не поделаешь. Не время сейчас, я теряю кровь.

И снова Симона покачала головой.

Пит трясущимися руками попытался расстегнуть ремень.

— Держи. Намотай его покрепче на руку. Я возьмусь за другой конец. Нас не должно отнести друг от друга. — Он в панике осматривал реку. — И хватит болтовни.

Затянув ремень покрепче, они соскользнули вниз по берегу. Поток захватил их сразу же и завертел, жестко кидая из стороны в сторону. Пит цеплялся за ремень, чувствуя, как Симону начинает относить в сторону. Он натянул его до предела, стараясь остановить кручение. Лицо оказалось под водой. Кашляя, Хьюстон потянулся к поверхности воды.

Никогда в жизни не чувствовал он столь ошеломляющего, леденящего холода. Вокруг все пенилось и хаотично двигалось. Он услышал, как стонет и воет река, и только через какое-то время понял, что это не река, а он сам стонет.

Какой-то предмет толкнул его, сильно надавив на ребра. От удара Пит чуть не оказался под водой. Хьюстон увидел, как мимо, ощетинившись обломанными, торчащими в разные стороны сучками, проплыло бревно, он слишком поздно сообразил, что его можно было бы использовать при переправе. Вытянувшись, Пит попытался дотянуться до него, но не достал: ствол дерева уплыл в темноту, растворившись в пенящемся потоке. Симона рядом взбивала воду ногами.

«Я умру», — подумалось ему. И тут же показалось, что он снова находится в своей машине, стараясь выскользнуть из окна, царапая стекла и металл, в безумной надежде выкарабкаться на поверхность, пока мозг постепенно угасает.

Больше у него не было сил. Он отказывался бороться. Раненое плечо подвело; его тащило течением. Джен умерла. Вскоре умрет и он. Надежды замерцали последним пламенем и погасли. Он сдался… и тут же очнулся, — когда Симона потянула за ремень.

— Плыви, — сказала она.

— Не могу. Слишком слаб. Плыви дальше сама.

— Нет! Мы почти на месте!

Ему показалось, что он ослышался.

— Что?

— Берег! Мы почти добрались!

Хьюстон глупо заморгал. Черные нависающие тени. Силуэты деревьев, холмов и…

— Господи, — вырвалось у него. Новые силы влились в его жилы. Отчаянная жажда жизни заполнила каждую клеточку его тела. Он бросился вперед, потянулся к берегу, и когда дотронулся ногой до дна, то начал победно верещать:

— Мы здесь! Мы всех победили!

Пробравшись сквозь грязную воду, он бросился на берег лицом вверх, лицом к звездам. Увидел луну. Он боготворил ее.

— Мы в безопасности, — сказал он Симоне, чувствуя, как возбуждение согревает онемевшее лицо. — Теперь им нас никогда не найти. Даже если они переплывут реку, им не узнать, в каком именно месте мы перебрались, насколько нас отнесло течением и смогли ли мы ее вообще переплыть.

Он попытался было встать, но силы его оставили.

Симона сказала:

— Отдохни.

— Мы промокли и продрогли. Если не отыщем какое-нибудь убежище — замерзнем до смерти.

И тут Пит услышал далекий грохот грузовика и рев могучего мотора. За спиной. Где-то в деревьях. Пошатываясь, Хьюстон поднялся на ноги: дыхание с сиплым свистом вырывалось из груди.

— Быстро, — сказал он.

— В округе наверняка есть фермы. Мы сможем добраться до телефона. И позвонить Беллэю.

Пит замер.

— Нет. Не можем.

— Но он нас защитит.

— Неужели? Ты понимаешь, что кто-то знал обо всем? Беллэй все подготовил! Он отослал нас в это убежище! И эти люди напали на хижину, как только мы туда приехали!

— Он послал нас в западню? Беллэй?

— Ясно что кто-то это сделал! А кто мог знать о том, где мы скрываемся?

— Но Беллэй… я не понимаю, зачем…

— А если он на них работает? Если он вовлечен в эту игру?

Симона застонала. В глазах светилась отчаянная тоска.

— Ну, скажи же, что это неправда…

— А у тебя найдется еще какой-нибудь ответ? Нас отослали сюда, чтобы умертвить!

Ее губы задрожали.

— Значит, нет никого, кому мы могли бы довериться. Нам ни за что не выжить.

Он смотрел на нее; мокрая одежда прилипала к телу. Он чувствовал ее страдания, полнейшее отчаяние и безнадежность.

— Нет, — сказал Пит, наконец. — Есть-таки человек, которому мы сможем довериться.

Часть четвертая

36

Что-то случилось. Не может же он настолько опоздать, — сказал Хьюстон.

Кафе было битком набито. Они с Симоной встревоженно ждали в угловой кабинке, поблизости от черного хода. Понемногу потягивая вино. Слушали долетавшие до них разговоры, когда зал стал заполняться людьми, пришедшими позавтракать. У них не было другого выхода. Время шло. Наконец, Хьюстон сказал Симоне, что им пора уходить.

— Нет, давай подождем еще немного.

— Нельзя так рисковать, — сказал Пит. — Что, если его телефон прослушивается? Что, если он разговаривал с… Со всеми этими людьми? Что, если один из них сидит здесь? Что, если его послали сюда, чтобы нас прикончить?

— Сейчас ты говоришь то же самое, что и я вчера.

— Не понимаю.

— Говоришь, что если он тоже повернул против нас, то нам конец. Если окажется, что безопасного места нет, то, значит, «Верлен» победил. Потому что мы парализованы. Но подобного мы позволить им не можем. Так что давай ждать и надеяться.

Он внимательно посмотрел на Симону.

— Не знаю, что бы я без тебя делал.

— Блин, да и я тоже не представляю, что бы вы делали без меня.

Но это произнесла не Симона. Голос принадлежал мужчине. Хьюстон в тревоге повернулся.

Возле их столика стоял Эндрюс: короткостриженный, квадратночелюстной, тяжеломускульный. Он стоял очень прямо и из-за рубашки с эполетами-погончиками казалось, что он все еще служит в армии.

Хьюстон отшатнулся.

— Откуда вы появились?

— С черного хода. Поэтому и опоздал. Хотел убедиться, что за мной нет «хвоста». Телефон я проверил: он не прослушивается. — Нервное лицо его было встревожено. Он задумчиво положил на стол папку, выдвинул стул и, выпрямившись, сел. — Вы жутко выглядите. Когда вы вчера позвонили, то не хотели рассказывать, что с вами произошло. А теперь…

Хьюстон рассказал.

Закончил он стариком в драндулете, подобравшим их на дороге. Он поверил в байку о несчастном случае и довез их до близлежащей деревушки, где, как только рыдван скрылся из вида, они заплатили какому-то пьянчуге, который отвез их в другую деревушку, находящуюся несколько дальше.

— И после всего случившегося у вас достает мужества встречаться со мной здесь? В общественном месте, битком набитом народом?

— Мы решили, что на виду у всех нас не станут убивать. Чересчур много свидетелей.

— Из вашего рассказа я понял, что эти ребятишки не особо стесняются.

— Огромное спасибо. Я именно на это и рассчитывал. На поддержку.

— «Верлен» и Харон? Нечто белое?

— Я знаю… смысла в этом не слишком много.

— Как камень, брошенный в пруд. Круги расходятся все дальше и дальше.

— Вам удалось узнать номера? — спросил Хьюстон.

Эндрюс внимательно посмотрел на него.

— Вы решительно настроены на то, чтобы продолжать все это?

— Больше, чем когда бы то ни было. Да разве у нас есть выбор? Либо мы бежим до тех пор, пока нас не схватят, либо раскрываем правду и деремся.

Эндрюс вздохнул.

— Узнал я эти номера. — Он взял папку и положил ее перед собой.

Но пальцы его двигались крайне неохотно.

— Это было непросто. Пришлось напоминать об одолжениях, сделанных мне когда-то. Пришлось и самому покланяться. Я потерял нескольких друзей из армейской разведки. Но в конце концов убедил всех, кого следовало. Им не хотелось называть номера без специального разрешения… Вы все еще уверены в том, что не можете доверять местным властям? Или лучше сказать так: французским властям?

— А вы бы на моем месте им доверилась? И кому: местным полицейским или агентству Беллэя?

— Судя по тому, что произошло — нет.

— Номера, — потребовал Хьюстон.

Эндрюс покосился на папку. Он колебался, теребя печать непослушными пальцами.

— Может быть, вам все же лучше где-нибудь спрятаться? — спросил он. — Разведка просила — нет, даже настаивала — на том, чтобы вы оставались в стороне, пока они проводят расследование.

Хьюстон протянул руку, пытаясь схватить папку.

Эндрюс сам вскрыл печать. И вытащил на свет Божий листок бумаги.

— Ваш отец сделал три телефонных звонка, — сказал он Симоне. — Междугородних, как вы и предполагали. Номера записали на компьютер телефонной компании, и поэтому в гостиницу должны поступить счета. — Он отдал листок Симоне. — Вот они. Номера и страны. Я понятия не имею, кто живет по этим номерам. Но страны должны иметь какое-то определенное значение. Франция, затем Англия, и, наконец, — Америка.

Пит почувствовал холодок.

— Америка?

— Вполне возможно, что он звонил уже вашему отцу, — сказал Эндрюс. — Вот почему я колебался, говорить вам это или нет. Тайны нашего детства должны оставаться в далеком прошлом.

— Ошибаетесь, — сказал Пит. — Если нет правды, зачем тогда все остальное?

— Ради вашего спокойствия я бы, может быть, и согласился. Больше я вам ничем помочь не могу. Разведка приказала мне держаться от всего этого подальше. С этого мгновения вы действуете сами по себе… И вот еще что. — Эндрюс неохотно залез пальцами в папку и вытащил из нее первую страницу парижской газеты. — Вы это видели?

Хьюстон кивнул.

— Происшествие в охотничьей избушке. Упоминания о тех двух, которых мне пришлось… — Хьюстон сглотнул что-то кислое. — Затем речь идет о нас, французские полицейские даже не сомневаются, что мы ответственны за убийство секретного агента. Благодаря Беллэю нас теперь разыскивают. Так как нас не убили, то он представил все в таком свете, будто это мы во всем виноваты. Если бы я смог только добраться до его глот… — Хьюстон застыл. — Они ведь меня заставили это сделать.

— Что?

— Убить. Они разбудили во мне то, что я бы не хотел в себе раскрывать.

— Но самозащита…

— Не имеет значения, — выпалил Хьюстон. — Я убил двоих. Я… — Он увидел, как на него начали посматривать, оборачиваясь, люди. Он взглянул вниз, на кружочки, которые оставлял на столе его стакан с вином. Они смешались, смялись, превратившись в мертвые лица убитых им людей. — Я не был обучен убивать. — Он затрясся. Голос его стал низким и хриплым. — Я действовал чисто инстинктивно. Да, книги, которые я пишу, местами жестоки, и мне приходилось кое-что изучать, ходить на стрельбища, вникать во многое. Но то, что произошло, — было по-настоящему, и я с этим здорово справился. Я выиграл битву. У профессионалов. Старался говорить себе, что просто везунчик. Но ведь я знаю, что именно чувствовал. У меня на подобные штуки, оказывается, талант. А мне не понравилось, что меня в это впутали.

Хьюстон напрягся. Он почувствовал, как американец сжал кулак.

— Беда в том, что я вас понимаю, — сказал Эндрюс. — Я был во Вьетнаме. В моем подразделении были люди, способные убить и не перекреститься. Даже не заметить того, кого они убили. Но у меня все время были кошмары. — Эндрюс, как и Хьюстон в свое время, сделал паузу. Поджал, вспоминая, губы. — Вот почему я там, где нахожусь. На кладбище. Это епитимья. Ведь я вам уже говорил, что если человек убивает и ему на это плевать, то он кусок говна, вот и все. Но если ему нужно убить, а он этого не делает, тогда он кандидат в покойники.

Пит сосредоточенно слушал Эндрюса, подумал, а затем повернулся в сторону.

— Вся беда в том, — сказал он, — что мне хотелось убивать. Мне хотелось, чтобы они заплатили за все, что сделали со мной, с Дженис и Симоной. Вот, что меня беспокоит. — Он снова взглянул на американца. — Я зол и напуган. Потому что грохнул двоих и в следующий раз вполне возможно сделаю это с большей легкостью.

Эндрюс не пошевелился. Он просто смотрел на соотечественника, изучая его. А когда заговорил, то в голосе его прозвучало уважение.

— Тогда, вполне возможно, вы и выберетесь.

37

Пит положил трубку обратно на рычаг и вышел из стеклянной телефонной будки. Руки были липкими от пота. В этом огромном, забитом людьми зале — парижском телефонном комплексе — все стены были уставлены телефонными кабинами. В самом центре, за стойкой, группа служащих терпеливо принимала заказы от огромного количества людей, преимущественно туристов, пришедших сюда для того, чтобы позвонить за рубеж. В зале было шумно, но это нравилось Хьюстону. Он чувствовал себя защищенным в подобном хаосе.

И снова он просмотрел листок бумаги, который ему оставил управляющий кладбищем. Три удивительных номера. Абоненты во Франции, Англии и Америке. Руки тряслись. Рядом послышался толчок, и дверь соседней кабины открылась. Вышла Симона: лицо у нее было напряженным и задумчивым.

— Дозвонилась? — спросил Пит. — С кем-нибудь удалось поговорить?

— Да. — Голос был озадаченным. — Это здесь, в Париже. Но отнюдь не контора, а домашний телефон. Леблан. Франсуа Леблан.

Он не смог скрыть потрясения. Симона смотрела на него.

— В чем дело?

— Скажу через секунду. Вполне возможно, что тут ничего не скрывается. И что же он сказал?

— А я с ним вовсе не говорила. Его как раз не было дома. Ответил слуга.

— Может быть, Леблан должен скоро вернуться?

— Нет. Два дня назад он очень поспешно уехал. На важную деловую встречу, которая должна состояться в загородном доме.

— Два дня назад? То есть, когда ему позвонил твой отец?

— Может быть, ты думаешь, что я этого не знала?

Хьюстон изучал ее лицо: страх и напряжение светились в ее глазах. Он тихонько обнял женщину.

— Спокойнее. Я понимаю, насколько тебе тяжело. Нам обоим не слишком сладко пришлось. Но мы вынуждены искать ответы на вопросы.

— Нужно искать моего отца! Если он старался меня выгородить, если звонил Леблану затем, чтобы предотвратить то, что произошло, значит он в опасности. Его наниматели засомневаются в его верности. Не может он одновременно быть верным «Верлену» и мне.

— Я думаю, что мы от него недалеко.

Симона встревоженно взглянула Питу в лицо.

— Это связано с твоим звонком?

— Номер в Лондоне. И тоже домашний. Владельца зовут Жюль Фонтэн. Его тоже нет дома. Секретарша сообщила, что два дня назад ему пришлось уехать. На срочное деловое совещание.

— Сюда, во Францию?

— Ты сама это сказала.

— Тогда, значит, отец с ним! С Лебланом!

— Будем надеяться, — вздохнул Хьюстон. — Головоломка практически решена. Осталось проверить кое-какие детали.

В будке, из которой недавно вышел Хьюстон, зазвонил телефон.

— Америка, — сказал он. — Я попросил клерка сделать вызов сразу же после предыдущего. Это Нью-Йорк. — Он вошел в будку и протянул руку к трубке, в которой должен был — как он сам надеялся и одновременно страшился этого — прозвучать голос его отца.

— Алло, — произнес Пит. На линии послышался треск. Хьюстон повысил голос, стараясь перекричать любые помехи. — Меня зовут Виктор Корриган, — продолжил он. — Кто-то оставил для меня у моей секретарши этот номер телефона с просьбой позвонить. Но я не совсем понимаю, кому и куда я звоню. В записке много неясностей.

Женский голос. Около сорока, или чуть больше. Ясно, что из высших классов. Рафинирован, словно она заканчивала небольшой частный колледж в Новой Англии.

— Виктор Корриган? Прошу прощения. Боюсь, что имя мне незнакомо. — Интонации неуверенные. Хьюстон почему-то предположил, что ей приходится много извиняться.

— Какая кошмарная неприятность, — продолжил он. — Я нанял новую секретаршу. Всю неделю только и делает, что ошибается. Придется, наверное, ее уволить.

— Ой, нет, пожалуйста, это ужасно. Что касается дел, то я просто не знаю, чем могла бы вам помочь. Видимо, вы должны поговорить с моим мужем.

— Простите, а он дома? Может быть, ему известно, что произошло?

— Нет. Он два дня назад уехал. В горы.

Хьюстон почувствовал, как сквозь жилы струится нетерпение.

— Тогда я позвоню попозже. Прошу прощения за… Нет, подождите-ка. Еще один вопрос, если вы, конечно, располагаете временем. Секретарша настолько безалаберно… Не могли бы вы сказать мне имя мужа, чтобы я мог проверить собственные записи? Быть может, я смог бы предположить…

— Ну, конечно. — Она, казалось, была успокоена. — Я всегда рада помочь. Его зовут Пол Дассен.

— A-а… Мне следовало сразу узнать этот номер. «Верлен» да? «Верлен Энтерпрайзис»?

— Ничего подобного. Я никогда даже не слышала о «Верлен Энтерпрайзис». «Готорн Импорте».

Хьюстон нахмурился.

— Ошибочка вышла. Иногда я их путаю. Все, не буду больше вас задерживать. Мое почтение Полу. Весной Скалистые горы особенно прекрасны. Если повезет, то вполне можно даже покататься на лыжах.

— Только не в Скалистых горах.

— Прошу прощения?

— В Альпах, молодой человек. Он уехал во Францию.

Хьюстона захлестнула настолько мощная волна страха, что ему показалось, что его сейчас стошнит. Схватившись за стеклянную дверцу будки, он принялся извиняться перед леди, бормотать слова прощания и трясущимися рукамивешать трубку. Затем распахнул дверь. Симона смотрела на него, пораженная полубезумным выражением его лица.

— В чем дело?

— Не знаю. Я… — Хьюстон наблюдал за тем, как ее лицо расплывается, увядает. — Он уехал два дня назад. В Альпы. То есть во Францию. — Шум зала эхом отдавался в его голове.

— Значит, они все вместе, — быстро произнесла Симона. — Все. Отец.

— Пол Дассен. — Поддерживая себя в вертикальном положении, Пит схватился руками за дверцу будки.

— Что-что?

— Так его зовут. Чувствуешь? Все остальные — Франсуа Леблан, Жюль Фонтэн — это французские имена. Мы считали, что это пропавшие без вести солдаты. Из отцовского подразделения. Но не могут же они все оказаться французами, потомками французов, родители которых эмигрировали в Америку из Франции!..

— Они могли просто изменить фамилии.

Хьюстон кивнул.

— Могли достать новые удостоверения личности. Все верно. Но зачем?

— Леблан.

Хьюстон в изумлении нахмурился.

— Когда я произнесла эту фамилию — впервые — что-то случилось с твоим лицом, — сказала женщина. — Глаза изменились.

— Так как ты француженка, то фамилия показалась тебе совершенно обыкновенной. А вот у меня с языком проблемы. Все, что я слышу на французском, автоматически в голове переводится на английский.

— Ну, и причем здесь…

— Тогда скажи, что означает эта фамилия. На английском, разумеется.

— Что-что? Леблан? Ну, блан означает… — Она осеклась, неожиданно все сообразив.

— Блан означает «белое», — закончил за нее Пит. — Тогда, в твоей спальне, умирающий человек заговорил, как мне показалось, по-французски, и я моментально перевел его слова. И разумеется, это было лишено всякого смысла. Потому что этот человек просто назвал мне фамилию. Не «белый», а «Леблан».

— Верлен и…

— Теперь мы знаем, что означают эти два слова. Но кто или что такое Харон?

38

На оживленной парижской улице Хьюстон дрожал от холода. Небо было покрыто тучами, свет угасал. Задул слабый мозглый и влажный ветер. Пит поплотнее запахнулся в спортивную куртку и застегнул все пуговицы.

В округе было полно офисных зданий и контор, находящихся на первых этажах. Рядом находилось кафе. Приближался вечер; чиновники и клерки начали вытекать из многочисленных зданий. Хьюстон посмотрел на другую сторону улицы и увидел вывеску, сообщившую ему, что это забегаловка «Ле Макдоналдс», и он подумал, что это просто чья-то шутка.

Упала первая капля дождя. Затем вторая. Асфальт начал покрываться темными пятнами. Хьюстон почувствовал, как дождь льется ему на нос, на руки, просачивается сквозь куртку. «Если припустит, — подумал он, — то ждать Симону на улице будет невозможно.» А если он сунется под чью-нибудь крышу, то она может проехать мимо и не заметить его. Пит пытался высмотреть на улице какую-нибудь крышу, где он был бы виден с улицы. Навес, парадное.

«Не надо нам было расходиться, — думал Пит. — Нам вообще не следует разъединяться. Ни на секунду.»

Слева, в полуквартале от себя, он заметил темно-голубой фургон. Пит попытался проморгать заливающий глаза дождь и разглядеть водителя. Заметив какое-то движение в фургоне, он рванул к нему, слыша, как хлюпает вода в новых, недавно купленных ботинках.

Вспыхнула молния. Хьюстон добрался до фургона. Рывком распахнув дверь, он забрался внутрь.

— Заставила ты меня поволноваться, — сказал Пит.

— В одном месте не оказалось прокатных фургонов. Второй прокат был просто закрыт. — Симона смахнула капли дождя со лба Хьюстона.

— Но ты наняла его на свое американское водительское удостоверение? С именем твоего мужа?

Женщина кивнула.

— Полиции это имя неизвестно. Им никогда не связать наем этого фургона с нами.

Пит посмотрел за спину.

— Спальные мешки? Еда?

Симона снова кивнула.

— Все взято. — Она включила «дворники». Хьюстон смотрел, как машины впереди двинулись.

— И все-таки — куда? — спросила женщина. — Нам известно лишь, что вся команда находится где-то в Альпах, в загородном доме или поместье, принадлежащем Леблану. Но просто так нам его ни за что и никогда не найти.

Хьюстон вытащил из кармана брошюру.

— Верно. Но пока ты беседовала с девицей из проката автомобилей, я на время стал брокером. Притворился, что мечтаю купить немного акций. «Верлена», разумеется. И продавец дал мне вот это. — Брошюра была рекламой «Верлен Энтерпрайзис».

— Так как Леблан находится в Альпах по делу, я решил, что загородный дом, скорее всего, — штаб-квартира «Верлена», а не его собственное убежище. Ведь таким образом он избегает дополнительных налогов. — Пит пожал плечами. — Итак, я позвонил в «Верлен». Леблана, разумеется, не оказалось. Секретарша подтвердила то, что он в Альпах по делу. Я, естественно, не назвал своего имени. Зато секретарша вдавалась в подробности сильнее, чем слуга. Леблан находится в доме отдыха для персонала «Верлена».

— Это нам ничего не дает.

— Нет, дает. — Пит отдал Симоне брошюру. — Вот здесь. — Из зеленой Долины, если смотреть вверх за могучие рощи исполинских деревьев, можно увидеть башенки, парапеты и балкончики замка, старинного, серого на белом фоне снегов, лежащих на склонах гор, находящихся за ним. Под картинкой была надпись: «Тренировочный центр „Верлена“, место отдыха сотрудников».

Пит сказал:

— Вот здесь. Вот, где мы отыщем твоего отца. И моего заодно. И ответы на все вопросы. В этом замке, в сердце Альп.

Симона свернула на более широкую улицу, которая вела прочь из Парижа. Хьюстон почувствовал обуревавшее ее возбуждение.

— И это еще не все, — добавил он. — Очередное совпадение. Агент сказал, что «Верлен» образовался в пятидесятом году. Как раз в том году, когда сгорело здание суда в вашей деревушке. Все записи были уничтожены.

— Думаешь, поджог?

— Надо было сжечь свидетельства о рождении. Ты ведь сама говорила, что тем солдатам следовало бы изменить свои личности. Так вот они использовали имена и фамилии детей, умерших в Сен-Лоране. Их отыскал твой отец — наверняка брал те семьи, которые целиком гибли во Второй Мировой. Таким образом не осталось в живых никого из родителей, кто мог бы протестовать: «Это не наши сыновья. Наши сыновья мертвы». Видимо, твой отец проделал всю соответствующую работу с бумагами. Паспорта, свидетельства о рождении, а затем — пых, и здание суда сгорело. В результате никто не мог узнать, что эти имена и фамилии принадлежат давно умершим детям.

— Один Бог знает, что еще отец для них сделал.

— Самое главное — нам известно, что у всех этих людей французские имена и фамилии. И почему.

— Нет, не почему, а как, — ответила Симона. — Почему они это сделали, мы до сих пор не знаем.

— Ничего. Скоро узнаем. — И угрюмо уставился в бушующую за окном непогоду.

39

— А, уи, жэ ле коннэ, — сказал молодой человек на заправочной станции, обрадовавшись тому, что может чем-нибудь помочь. Одет он был в замасленный комбинезон. Правда, мягкая серая ткань, видимо, совсем недавно стиралась, зато колени, руки и грудь были в грязи и масле.

Бензоколонка возле Гренобля. Всю ночь фургон мчался, без остановки, Пит с Симоной попеременно вели машину, пока второй спал. Несколько остановок сделали только для заправки, еды возле машины и посещений туалетов. Они выбрали южно-восточную автостраду, ведущую от Парижа к Лиону, а от него уже поехали прямо на восток к горам. Когда встало солнце где-то далеко впереди, то им вначале показалось, что это пушистые облака рассыпаны по горизонту, а затем подумалось, что это ярчайший снег на вершинах гор. Это была поразительная, захватывающая дух красотища.

Все утро они объезжали различные городишки, останавливались не меньше пятнадцати раз, чтобы поспрашивать жителей, но, похоже, никто не узнавал замка на фотографии. Когда горы приблизились, Хьюстон — уставший и голодный — совсем упал духом. Он-то считал, что замок — достопримечательность, прекрасно знакомая всем местным жителям. Но теперь он начал в этом сомневаться.

— Черт возьми, все бесполезно, — сказал он. — Я ошибся. Нам не найти это место.

Поэтому когда служащий на автозаправке узнал замок, это подействовало на него, словно разряд электрошока.

— Что? — переспросил Пит Симону. — Неужели ему известно, где находится этот замок?

Глаза парня радостно сияли, он радовался, что не разочаровал Хьюстона. Он ухмыльнулся и указал пальцем куда-то за гренобльский замок, в рощу, где виднелась маленькая темная точка возле подножия далекого пика.

Так далеко и так близко. У Хьюстона началось помутнение рассудка. Воображение приблизило и увеличило точку. Казалось, что роща с огромной скоростью приближается. Чтобы уничтожить тошнотворную иллюзию, он резко повернулся к Симоне. Ее щека находилась совсем близко у его глаз, тяжелые волосы спадали на плечи. Хьюстон дотронулся до нее, запустив пальцы в ее локоны.

— Просто хотел удостовериться, что ты действительно находишься рядом, — сказал Пит, когда она удивленно взглянула на него. — На секунду засомневался. Во всем.

— Этот пошел за дорожной картой. Он покажет, как найти замок.

— Сколько отсюда ехать? Километров двадцать пять?

— Или больше. В этих горах легко обмануться. Здесь все расстояния кажутся спрессованными.

— Именно это я и имел в виду. Если даже отсюда виден этот чертов замок, то каковы же его размеры? Видимо, здоровенный.

Вскоре они это узнали. Парень дал им карту и показал, как ехать. Выбравшись из Гренобля, они направились на восток, в горы. Хьюстон смотрел вперед. Целеустремленный, он не замечал великолепия высившихся рядом с ним вершин. Фургон низко урчал, взбираясь по узеньким гранитным проездам мимо сосен и елей, которых по мере приближения к скалам и снегу было все меньше и которые становились все более чахлыми. Воздух делался постепенно холоднее. Они проезжали мимо струившихся каскадами потоков и грозно нависавших над дорогой скал. Смотрели на долину с ее лесами и казавшийся игрушечной моделью Гренобль. Сделанный не в ту сторону поворот сбил их с правильного пути, но, обнаружив вскоре свою ошибку, они через некоторое время увидели, наконец-то, замок.

Он возвышался над ними, вбитый между двумя горами, чернея на фоне массивного клифа. Шпили высоко поднимались над елями, башенки и проходы были отлично видны.

Замок поражал своими гигантскими размерами, подавлял массивностью. Хьюстон изучал его фотографию и держал ее так, что бумага закрывала вид из машины. На снимке замок казался заколдованным детской фантазией, рисунком из книжки сказок. Опустив брошюру, Пит увидел здание с того же самого расстояния, что и на снимке и поразился тому, сколь сильна разница между плоской и объемной картинами. Безмолвная громада, на которую Пит глядел, вызывала у него дрожь.

— Кажется, что здесь несколько зданий поставлены одно на другое, — сказал он. — Тут, наверное, залов пятьдесят.

Дорога повернула, огибая здание. Она вела к простым металлическим воротам, зажатым между бетонными стенами.

«Да это крепость», — подумалось Хьюстону.

Вблизи стены закрывали вид на замок. Сквозь прутья решетки не было заметно ни охраны, ни сторожевых собак, ни какого бы то ни было движения — виднелся лишь лесопарк и гравийная, извивающаяся до бесконечности дорожка, исчезающая вдали. Земля казалась нетронутой, девственной.

Но Хьюстон был уверен, что в густых ветвях деревьев, сквозь которые пробивались солнечные лучи, наверняка хоронятся телохранители, а в стволах понапихано достаточно аппаратуры и защитных систем.

Когда фургон проезжал мимо ворот, у Хьюстона появилось сильнейшее ощущение, что за ним откуда-то наблюдают. Изо всех сил стараясь унять внутреннюю дрожь, он не повернулся и не посмотрел, как ворота исчезают за спиной. И хотя ему безумно этого хотелось, но Пит не стал рассматривать стены, не стал анализировать, из-за чего он так разнервничался. А уставился строго вперед, туда, где дорога карабкалась наверх среди вековых елей. Пит надеялся на то, что они с Симоной похожи всего лишь на случайных и безобидных туристов.

Впереди них шла машина. Взглянув в зеркальце заднего обзора, Пит увидел, что откуда-то сбоку вывернула вторая и пошла за ними следом. Ничего в принципе страшного — дорога она и есть дорога. Хьюстон думал, что все-таки их фургон выглядит, видимо, здорово подозрительным. Стена окончилась и под углом соединилась с другой, которая отошла от дороги и устремилась обратно к горе. Хьюстон повернулся к Симоне.

— Как только заберемся немножечко повыше, отыщем местечко, где сможем остановиться.

Он отыскал обзорную площадку, обнесенную перилами и парковку, покрытую гравием, отстоящую несколько в стороне от дороги. На ней находились столики для пикников, скамеечки и целый ряд платных подзорных труб на штативах.

— Поставь фургон таким образом, чтобы задней своей частью он упирался в замок, — сказал Пит Симоне, прищурившись, наблюдая за размытой картинкой великолепной долины, раскинувшейся внизу. — Я уверен, что за движением машин на этой дороге они тщательно наблюдают. И если мы останемся здесь слишком надолго, они начнут что-нибудь подозревать. А я хочу, чтобы мы ничем не отличались от обыкновенных туристов. Выходи и иди к телескопам. Но к замку становись спиной. Веди себя так, словно тебя интересует только долина.

— А ты пойдешь?

— Пока нет.

— Но если за дорогой действительно наблюдали, то ясно видели в машине двоих. И станут еще более подозрительными, обнаружив, что я одна.

— Мне нужны всего пять минут.

Симона, нахмурившись, вылезла из фургона и перешла гравийную площадку. Подошла к телескопам. Машина, следовавшая за ними, припарковалась прямо за ней. Хьюстон напрягся. Но тут он увидел мужчину, женщину и троих ребятишек, выползавших из салона. Они возбужденно встали рядом с Симоной, восхищенные открывшимся видом. «Отлично, — подумал он. — Они будут ее прикрывать.» С этой, стоявшей позади Симоны машиной, даже если кто-нибудь наблюдал за ней из замка, все равно он не сможет хорошенько ее разглядеть.

Он прополз в заднюю часть фургона и взял бинокль, купленный им в Гренобле. Восьмикратное увеличение. Это был самый большой бинокль, который можно использовать без треноги, не боясь за трясущиеся руки. Чтобы его не было видно, Пит присел подальше от окон, и сквозь линзы уставился на замок, который находился в тысяче метров от него.

Он осмотрел сооружение, несколько небольших строений рядом, затем парковую зону и стену, примыкавшую к поместью. Иногда изображение было настолько четким, что Питу казалось, что он может дотронуться до каменных блоков, из которых был сложен замок или до гладкой голубой поверхности «порша», припаркованного возле небольшого острокрышего здания — либо бывшей каретной, либо помещения для прислуги.

Или охраны.

Хьюстон схватил корзинку для пикника, откатил боковую дверцу фургона и вылез, скрытый машиной от всех, кто мог наблюдать из замка. Выйдя из-за фургона, он встал к замку спиной, многозначительно помахивая корзинкой.

— Симона.

Она отошла от телескопа — неохотно, словно с трудом  отрываясь от грандиозного вида долины — и бочком подошла к столу. Усевшись, они снова оказались скрытыми от наблюдателей в замке.

— Ну, что? — спросила она.

— Я разглядел все, что нам необходимо.

На завтрак у них были горячие круассаны и кофе. Ланч они пропустили. Со все нарастающим голодом Хьюстон заглянул в корзинку. Колбаса, сыр, крепкое красное вино. Он откусил кусок колбасы.

— Охрана с винтовками, — сказал он.

Симона застыла.

— Пятеро. Две немецкие овчарки разгуливают по территории совершенно свободно. Видимо, где-то бродят остальные. На башнях — фонари и прожектора. — Хьюстон услышал, как в ее горле раздался приглушенный всхлип. — На всех стенах вокруг замка — телекамеры. Но даже если мы придумаем, как забраться на стены, чтобы нас не увидели, все равно нам не перебраться через колючую проволоку, идущую по верху. Да, конечно, проволоку можно перерезать, но я подозреваю, что она находится под напряжением, поэтому как только мы это сделаем, автоматически включаются сигнальные системы.

— Это действительно крепость. Нам не пробраться внутрь.

Пит вытер рот, не зная, в какой форме предложить Симоне то, что он надумал.

— Ну, почему же.

— Да потому. Это невозможно.

— Нет. Просто очень тяжело. — Он положил еду и вино обратно в корзинку.

— И как же ты себе это представляешь?

Пит услышал, как хлопнула дверца автомобиля и увидел, как мужчина, женщина и ребятишки уселись обратно в автомобиль. Взревёл мотор.

— Мы здесь и так слишком долго, — сказал он. — Когда они отъедут, нам тоже придется убираться. Конечно, вид отсюда потрясающий, но не настолько, чтобы вертеться тут целые сутки. — Хьюстон встал.

— Я ведь кажется спросила, как ты это себе представляешь?

— Мы заберемся в замок с противоположной стороны. Опустимся сверху. Нет-нет, не оборачивайся.

Симона остановилась.

— Но там ведь клиф! О, Господи, только не клиф! Ни за что! Гладкая каменная поверхность!

— Так, значит, оттуда они посетителей не ждут. Тоже считают, что слишком опасно.

— И они правы! Если ты только думаешь, что я..!

— Ты просто об этом подумай. Потому что через определенное время мы получим посылочку.

Симона подозрительно уставилась на него.

— Снаряжение. Из Гренобля.

40

— Но я боюсь высоты! — сказала Симона.

Они с трудом пробирались по крутому каменистому склону. Над ними нависал кряж высоких елей. Рюкзак Хьюстона тянул его назад, лямки врезались в плечи. Он сильно потел от усилий. Веки смыкались и горели. Колени дрожали. Под рюкзаком толстая рубашка и свитер прилипали к спине от сырости, его трясло от холода, хотя лицо горело, как в лихорадке.

— Ты просто не смотри назад и все, — ответил Пит.

За ними и внизу лабиринт покрытых лесом лощин и склонов резко обрывался к пропасти, выходящей прямо к долине. С такого расстояния Хьюстон не мог разглядеть укрытого за высоким забором шале, находящегося в ста метрах у дороги, их фургона, не видел и заросшей бурьяном тропинки, ведущей к замку. Пит различал лишь главную дорогу среди гор, хотя с этой высоты она казалась черной лентой, на которой белые разметные полосы ползли, точно насекомые.

— Не оглядываться, говоришь? — переспросила Симона. — Не оглядываться? Да меня просто парализует от страха, если я оглянусь. По крайней мере уж точно написаю в штаны.

Пит хохотнул, хотя ему вовсе было не до этого. Если расслабится, то наделает ошибок и хотя склон пока не представлял отвесную стену, все ж таки он был достаточно крут и, упав, Хьюстон наверняка себе что-нибудь повредит. А в данных обстоятельствах даже небольшие раны приведут к смертельным последствиям. Растяжения и синяки будут сковывать его движения, что вызовет последующие несчастные случаи, пока…

— Думаешь, это смешно?

— Нет, — сказал Пит. — Сейчас вообще смеяться не над чем.

— Да нет, я пока еще держусь. Если что случиться, я схвачусь за любые камни, обломки… Но вот дальше, когда настанет черед веревок… Вот тогда мне уж точно будет не до смеха. Не думаю, что смогу сделать все, что от меня потребуется.

Пит карабкался прямо за ней, оставаясь немного справа, так, чтобы, если Симона сковырнет случайно какой-нибудь камень, он не полетел ему прямо в голову.

— Ты в нормальной форме. Бегаешь. Занимаешься гимнастикой.

— Физически — да. В принципе я понимаю, что вполне смогла бы справиться со всей этой лавиной веревок. Но ведь я не обучалась лазить по скалам.

— Я тебя научу.

— За один день?

Пит ничего не ответил. Чтобы не говорить правду, он обогнал женщину, карабкаясь выше.

— Даже летя в самолете, — продолжила она, — я не могу смотреть в иллюминатор. Меня сразу же начинает тошнить. — Голос ее был натянут, как струна. Хьюстон услышал, как подошвы ее ботинок царапают по скале. — Да и солнце почти село.

Пит сощурился на небо. Солнце — красное, распухшее — грузно оседало в какую-то гору.

— Это как раз неплохо.

— Чем это еще?

— В темноте не видно, что там под тобой происходит.

Его ладонь обхватила скальный выступ. Пристроив ботинок на выступ, Пит подтянулся и влез на вершину. В мускулах отдалось облегчение. С лица капал пот. Он быстро повернулся на месте. Симона взбиралась следом. Протянув руку, он подтянул ее и, пройдя по крошечному альпийскому лужку, они отправились к мрачной стене елей и неровных клифов, возвышавшихся за деревьями.

У Пита не было времени восхищаться тем, что он видел. Солнце находилось совсем низко. Пит быстро спустился с вершины, чтобы не выдать свое присутствие силуэтом на фоне светила. Подойдя совсем близко к елям, он скинул рюкзак, потянулся и растер ноющие мышцы. Затем покопался в рюкзаке и вытащил флягу и два шоколадных батончика. Шоколадки оказались размякшими от тепла, но, не обратив на это никакого внимания, Пит сорвал с них обертки и сунул одну Симоне. Сам стал жевать другую. Энергии практически не осталось, и поэтому он не чувствовал даже сладости, батончик закончился, прежде чем он понял, что накинулся на шоколадку, как приехавший из голодного края. Отвернув крышечку фляги, Пит глотнул теплой, отдающей железом воды.

«Это слишком, — подумал он. — Могут начаться спазмы.»

Симона вытерла с губ остатки шоколада.

— А теперь, надеюсь, отдохнем.

— Нет, сейчас проверим, не заблудились ли мы.

Из кармашка Пит достал карту и компас. Мокроватую карту он расстелил на траве и повернул ее так, чтобы контурные линии спусков и хребтов совпадали с местностью, находящейся в округе.

— Через эти вот деревья, — указал он, — мы доберемся до следующего склона. Пожалуйста, не смотри на меня так. Больше подъемов не будет. Пойдем налево от подножия и минуем две лощины справа. Затем будет третья лощина — тоже справа. По ней сойдем вниз. И таким образом выйдем к клифу, находящемуся позади замка.

— А какой он высоты?

Пит сверился с компасом.

— Пит… клиф… какой он высоты?

— А, ерунда.

— Слушай, а ты точно представляешь, что делаешь?

— Я же тебе еще вчера говорил, что когда пишешь книгу, занимаешься специальными исследованиями. Если в моей книге стреляют, я должен все узнать об оружии. Поэтому пошел, скажем, на стрельбище и стал даже брать уроки стрельбы. Во втором своем романе я вывел героя, которого преследовали в горах. Этот человек все прекрасно знал о выживании. Он мог карабкаться по скалам, использовать веревки, ну, в общем, что я должен все тебе сначала говорить. Так что пришлось мне, так как я сам, естественно, ничего об этом не знал, учиться. Конечно, я не смогу из тебя за день сделать классного специалиста. Да и дня у нас нет. Но от беды уберечь — сумею.

Хьюстон свернул карту. Компас кинул в карман.

— Давай-ка двигаться, пока еще светло. Будем учить тебя пользоваться альпинистским снаряжением.

Часть пятая

41

Вспоминать о спуске не хотелось. Как и о том, что произошло между Симоной и ним, и об умоляющих глазах, которыми она смотрела на него, когда он скользнул с обрыва.

И о провале…

Все оказалось тщетным.

«Добро пожаловать, мистер Хьюстон.»

Его ждали.

Как он кинулся вниз.

Без веревки, без снаряжения — так, словно Икар, силящийся перебороть земное притяжение.

Юкон, Аляска, господи, как все далеко…

Хьюстон медленно посмотрел наверх. Черные брюки, пиджак, галстук. Человеку где-то под шестьдесят. Полногубый, с темными полыхающими глазами, резкими щеками, зачесанными назад со скульптурного черепа темными волосами. Кожа настолько загорелая, что кажется бронзовой. Пит от страха заморгал.

— Глупостями занимаетесь, мистер Хьюстон, — произнес мужчина.

— Да? А вы на моем месте что бы сделали? — Яростные слова, вылетающие изо рта Хьюстона, казались приглушенными, словно он говорил через навощенную бумагу.

Пауза.

Пожатие плеч, означающее поздравления, удивленные глаза.

— Знаете, то же самое.

Хьюстон узнал этот голос. Перед прыжком, да… он слышал его на башне.

— И все равно дурацкий поступок. Ушиблись? — продолжил человек.

Хьюстон ничего не ответил.

— Вы опоздали. Мы вас ожидали раньше, — объяснил мужчина.

— Ожидали?

— Ну, разумеется. Но, пожалуйста, встаньте с колен. Помогите же ему подняться.

Два охранника рывком поставили Пита на ноги. Его зашатало.

— Поддержите. — Мужчина впрямую изучал Пита. — Да. Вы, конечно, не задумывались над тем, что ни за что не отыскали бы это место без моей помощи.

— Я старался.

— Ой, ради Бога… Конечно, вы показали незаурядные способности, но вам изредка помогали. Например, ваши звонки в Париж, Нью-Йорк и Лондон. Я, было, начал сомневаться, что они будут успешными для вас. Я считал, что вы сообразите, насколько я упростил вам поиски. Все те крошечные приметы и ключи, разбрасываемые мной на вашем пути…

— Так меня сюда привели? Те три человека, что отвечали мне, знали, по какому поводу я звоню?

— Не совсем. Но их проинструктировали. И хотя они не знали причины, зато понимали, что это крайне необходимо.

— Но зачем?

— Потому что вы очень хорошо спрятались. И слишком быстро убежали. Я было решил, что сам вас никогда не отыщу, и поэтому изменил правила игры. Мне показалось, что будет проще, если вы меня найдете. И, насколько можно об этом судить, оказался прав.

Хьюстон зарычал от злобы и кинулся на человека, чтобы стереть с его физиономии самодовольную ухмылку.

Охранники заломили ему руки за спину.

Казалось, мужчина ожидал этого порыва.

— Но мне казалось, что вы приведете с собой гостью. Потому что приглашение рассчитывалось на двоих. Но Симоны что-то не видно.

Хьюстона затрясло. Он почувствовал, как сквозь столпившихся пробирается Монсар.

— Симона? — спросил взволнованный старик. — Она с вами?

— Я не совсем дурак.

— Но где-то совсем рядом, правда? — спросил мужчина в вечернем костюме.

— Может быть, но Симоны вам все равно не отыскать. Она знает, где я, и, если я не вернусь, то она пойдет в полицию.

Мужчина хохотнул.

— Да неужто?

Хьюстон проревел:

— Что вы за черт?.. Неужто мой отец?

Хохоток стал несколько громче.

— О, Господи, мистер Хьюстон, ну, разумеется, нет. Хотя, надеюсь, вы обо мне слышали. Я — Пьер де Сен-Лоран.

42

Глаза мужчины сверкнули. Хьюстон задрожал. После всех напряженных поисков его усилия наконец-то завершились полным успехом. Но ни триумфа, ни удовлетворения Пит не почувствовал. Ему стало тошно.

Внезапно ему в голову пришла одна мысль. Он развернулся, смотря Монсару в лицо.

— Вы говорите по-английски?

— Куэст, се, куэст?

— Да только что. Вы спросили, со мной ли Симона. По-английски.

Но старик лишь поднял брови, в замешательстве пожимая плечами.

— Жэ нэ компре па.

— Лжете!

Старик удивленно нахмурился. И беспомощно посмотрел на Сен-Лорана.

Но Сен-Лоран, казалось, был удивлен еще больше.

— Ну, Жак, он ведь тебя раскусил, прекрати притворяться.

Монсар застыл. Затем медленно покачал головой.

— Да, верно.

— Симона?

— Не знает. В деревне я по-английски не разговариваю. Много лет назад, — война к тому времени уже закончилась, — обстоятельства заставили выучить этот язык.

— Зачем же было скрывать?

— Чтобы не привлекать внимание. Оставаться обыкновенным французишкой из небольшого городка. К тому же пока Симона переводила вам мои слова, у меня выдавались минутки на обдумывание следующих шагов. Затруднения с языком помогали мне сбивать вас с толку.

— Значит, я с самого начала брел впотьмах?

Старик кивнул.

Хьюстон смотрел ему в лицо. И понял еще один трюк, еще одну ложь.

— Синяки. — Монсар потянулся к распухшему лицу. — Грим.

В свете прожекторов это было очевидно.

— Театрально, зато впечатляет, — сказал Сен-Лоран. Им хотелось представить Монсара в глазах Хьюстона и, особенно Симоны, истерзанной жертвой. Но Монсара не били, никто его не трогал.

— То есть, другими словами, вам ничто не угрожает? — спросил Хьюстон у Монсара.

Старик покачал головой.

— Он сильно упал в наших глазах, — сказал Сен-Лоран. — Но ему ничто не угрожает. Было полным идиотизмом с его стороны звонить нам и требовать безопасности для своей дочери. Затем я стал обдумывать создавшееся положение и внезапно понял, что Монсар, сам того не понимая, оказал нам услугу. Мы ведь не знали, где вы скрываетесь. Но зато были наслышаны о вашей настойчивости. Я знал, что вы все равно будете продолжать охоту. Поэтому эти звонки должны были доставить вас в наши руки.

— Но вам было бы намного проще меня убить. Зачем захватывать в плен?

— Потому что вы мне нужны. Вы и Симона. Поэтому я хочу, чтобы вы рассказали нам, где она находится.

— Мы вам нужны? Да как только мы окажемся в ваших руках оба — нам неминуемо настанет конец.

— Ну и подозрительность. — Сен-Лоран прищелкнул языком. — Видимо, переутомление. Хотите отдохнуть, поесть?..

— Чего?

Сен-Лоран прошел мимо. Охранники толкнули Хьюстона следом.

Его вели по огромному коридору с выгнутым аркой потолком.

Подойдя к массивной двери, Сен-Лоран положил ладонь на ручку и повернулся к Хьюстону, пригласительно кивнув головой.

Один охранник втолкнул Пита в образовавшуюся щель, второй закрыл дверь и встал рядом с оружием наготове.

Хьюстон в восхищении смотрел на зал, на все это страшноватое великолепие. Если бы не электричество, он мог бы поклясться, что нырнул в прошлое. Рыцарские доспехи в одном углу. Над камином геральдический герб. На стене — скрещенные мечи.

Песнь о Роланде.

Тристан, Ланселот, Элеонора Аквитанская, Генрих Второй, Ричард Львиное сердце.

Сэр Галахад.

Сэйнт.

Чудо средневековой Франции.

Пит едва мог дышать.

Но тут взгляд его наткнулся на обезоруживающе улыбавшегося Сен-Лорана.

— Кофе? Чего-нибудь покрепче? Брэнди.

Хьюстон приглядывался к трем мужчинам, стоявшим возле полированного стола в одном из углов комнаты. Двоим из них было лет по шестьдесят, один был одет в голубой пиджак и свитер, второй — в коричневый костюм. Рядом с ним стоял человек лет тридцати в распахнутой у ворота рубашке и с медальоном на шее. Глаза у него были злые, а губы презрительно поджаты. Он казался невероятно, болезненно красивым.

— Я совершенно позабыл о приличиях, — посетовал Сен-Лоран, обращаясь к Хьюстону. — Позвольте представиться. Я — Франсуа Леблан. Эти трое джентльменов — Жюль Фонтэн из Лондона…

Человек в свитере и голубом пиджаке приветственно поднял бокал с бренди.

— Пол Дассен из Нью-Йорка…

Коричневый костюм кратко кивнул.

— И его сын Чарльз.

Рубашка и медальон. Никакой реакции. Холоден и кичлив.

— Но, как вам известно, у нас есть и другие фамилии.

— Отец. — Его голос был настолько тягуч, что застревал в глотке. Мышцы шеи от напряжения вздулись так, что начали напоминать куски распухшей кожи. — Который из вас? — Он перевел взгляд с Сен-Лорана на мужчин. — Кто?

Жюль Фонтэн? Человек смотрел на Хьюстона из-за бокала с брэнди.

Дассен? Тот стоял, как истукан.

— Ну!

— Это я, — произнес Дассен; глаза его глубоко запали и были обведены темными кругами; голос звучал неохотно, почти шептал. Затем он прокашлялся, словно его что-то душило.

Хьюстон даже не понял, что движется, пока не сделал три шага. Затем резко остановился и стал пристально смотреть на этого бледного, болезненного вида человека. Неужели это все, что осталось от его ребяческих фантазий?

Неужели это тот, кем он когда-то восхищался, а потом научился ненавидеть? Старый, слабый, больной человек, заслуживающий больше жалости, чем злобы?

Зрение затуманилось, и ноги подкосились. Пит, шатаясь, подошел к креслу.

Но сесть так и не успел. Рухнул в обморок рядом.

43

Его дважды ударили по лицу, а затем раздалось:

— Вы очнулись? Слышите, что я говорю? — Это был Сен-Лоран.

Хьюстон почувствовал, как к его губам прикладывают бокал и ощутил резкий запах спиртного. Он содрогнулся, вяло кивнул и протянул руку за бокалом. Спина болела. От движения стало больно, но он был настолько запуган, что, несмотря на раны, не почувствовал полагающейся в данном случае сонливости. Наоборот. Пит, правда, чувствовал себя задерганным, нервы были на пределе, но голова была ясной, а мысли четкими.

— Прекрасно. Приступим к делу. Я буду с вами откровенен, — сказал Сен-Лоран Хьюстону. — Без экивоков.

—  Не вижу в этом смысла.

Голос был резким и злым. Хьюстон повернулся в ту сторону, откуда он раздался, и увидел своего братца Чарльза.

Медальон покачивался на его шее.

— Не согласен. Ему ничего не следует рассказывать. Слишком рискованно. Я бы предложил убить его и покончить с этим.

— Это нам известно, — сказал Сен-Лоран. — Ты нам несколько раз об этом говорил. И даже несколько раз пытался его убить. Но вот почему-то не преуспел.

— На сей раз ошибки не случится.

— Это ты убил мою жену? — спросил Хьюстон.

Чарльз надменно скривился.

— Ты? — Голос Хьюстона поднялся до небывалой высоты; он поставил бокал на стол и поднялся на ноги. — Ты вел тот фургон?

— Разумеется, нет.

— Но отдал приказ? Ты тот, кто ее убил, я спрашиваю?

Взбешенный до последней степени, Хьюстон двинулся через зал. Угол зрения сузился, и он видел лишь одного Чарльза. Пит вытянул руки. Чарльз отступил, пытаясь ускользнуть.

— Мистер Хьюстон, — произнес Сен-Лоран.

Еще шаг.

— Я не могу этого позволить, — продолжил Сен-Лоран.

Чарльз забежал за стол. Хьюстон сделал следующий шаг и почувствовал сдерживающие его руки.

Охранник надавил Питу на точки, находящиеся за ушами. Боль была непереносимой, и американец упал на колени. Он скорчился, не в силах даже застонать. Но боль также быстро пропала. Охранник отошел. Пит хватал ртом воздух и растирал шею.

— Не испытывайте мое терпение, — предупредил Сен-Лоран Хьюстона. — Вы здесь гость. Вот и ведите себя подобающим образом.

Пит кивнул, массируя пульсирующую шею.

Чарльз осклабился, стоя за столом.

— Вы видите. Этот человек невменяем. Ему не следует доверять.

— Выбор сделан. Отступать не в наших правилах.

— Но…

— Хватит пререкаться! — На сей раз выступил отец Хьюстона. — Мы встретились для того, чтобы все утрясти. Я говорил и от себя, и от имени Жака, предлагая данное решение.

— Меня волнует лишь безопасность моей дочери, — сказал Монсар. — Я хочу, чтобы ее жизни ничто не угрожало. — Трясясь, он начал тянуть за синяки и шрамы на своей физиономии. Грим нелепыми полосами резины отставал от лица.

— Он прав, — согласился Фонтэн. Сунув руку в карман своего моряцкого пиджака, он вытащил тяжелый серебряный портсигар. — Все эти споры — бессмысленны. — Он закурил сигарету. — Давайте придерживаться принятого решения. — Он помог Хьюстону подняться на ноги и дал ему сигарету. — Возьмите. Сядьте и послушайте. Это касается вашего будущего.

Глубоко затянувшись, Хьюстон сел в кресло. На Чарльза он не смотрел, хотя взгляд молодого человека прожигал в нем дырку.

— Все согласны? — спросил Сен-Лоран.

Никто не произнес ни слова. Пит почувствовал царившее в зале напряжение.

— Вот и отлично. Послушайте, мистер Хьюстон, вы пишете всякие выдуманные истории. Вот, позвольте вам одну такую рассказать. В тысяча девятьсот сорок четвертом году я был двойным агентом у немцев.

— И вы так спокойно в этом сознаетесь?

— Мы ничего не достигнем, если я буду вам врать. Я же хочу, чтобы вы поверили в мою добрую волю.

От подобной прямоты у Хьюстона захватило дух.

— Я давал информацию о передвижениях союзников. За это боши платили мне золотом. Из подобных начинаний вырастают большие дела. Я решил, что если бы у них было мало золота, то они бы не стали тратить его на мою оплату. Значит, его много. Немцы тогда бежали, грабя все, что попадалось под руку. У них могли быть тайники, где богатств не счесть. Все дело было в том, чтобы выманить их секреты.

Хьюстон выпрямился в кресле.

— Так, значит, вот в чем дело… Вы просто-напросто украли у немцев…

— Не следует забегать вперед и делать неправильные выводы. Все гораздо сложнее, чем вы можете себе вообразить. Я не крал золото. Мне не пришлось этого делать. Мне его отдали.

Хьюстон нахмурился.

— Немецкий генерал стоял перед дилеммой. Он был уверен в том, что война вскоре кончится и Германия ее проиграет. Фатерлянд обанкротился. Но богатства, стекавшиеся в Германию, можно было пустить на следующие войны.

— Безумие.

— Так же посчитал и немецкий генерал. Бессмысленные страдания, новые зверства и жертвы. Золото, из-за которого умерло столько народа, станет поводом для очередных убийств. Но не соглашаться с Гитлером значило самого себя приговорить к смерти. К тому же генерал понял, что Гитлер вовсе не приветствует храбрость возвращавшихся офицеров. Наоборот, за свои провалы они расплачивались жизнями. Поэтому особого смысла в возвращении в фатерлянд не было. Генерал вспомнил о том, что оба его сына погибли в битвах, а жена умерла от горя. Какое же у него будущее? Разумеется, довериться своим офицерам он не мог. Ему был нужен человек, абсолютно беспринципный. Он послал за мной. «Десять миллионов долларов золотом — твои, — сказал он мне. — За то, чтобы помочь мне скрыться и не попасть в 386 лапы союзникам.» Он хотел сбежать в Южную Америку, где мог бы жить в свое удовольствие. На свою долю.

— И вы согласились?

— Самым трудным оказалось отыскать готовых мне помочь людей. Своим соотечественникам я не доверял. Они чересчур любили родину и не хотели иметь дела с предателями. Зато, изучая американцев, я обнаружил одно подразделение, которому мог довериться. Молодые солдаты были столь напуганы жестокостью битв, что могли легко дезертировать. Разве что никакого будущего у дезертиров не было. Поэтому они нуждались в некотором убеждении, стоившем мне нескольких миллионов долларов.

— И что дальше? — спросил Хьюстон.

— Я сообщил генералу, что союзники вскоре пойдут в атаку. Он отправил всех солдат — включая тех, кто сторожил золото, — на фронт. Это было логично. Кто будет красть золото, когда вокруг идет битва?

— Смятение, — проговорил Хьюстон. — Пока немцы ждали атаку с одной стороны, с другой им вонзили нож в спину.

— Генерал ждал нас у грузовиков, на которых было спрятано золото.

— Вы взяли их и смылись?

— Точно. Нам повезло. Мы шли ва-банк. Мы стали богатыми.

— Как же вам удалось исчезнуть с таким грузом? В разоренной войной Франции? А немцы вас не преследовали?

— Золото мы спрятали. Грузовики отогнали за пятнадцать километров от этого места. А форма позволила нам пробраться через позиции союзников.

— Генерал…

— Был, разумеется, одет точно так же, как и мы. Через месяц, с помощью невероятного количества всяких ухищрений, мы добрались до Южной Америки. Когда закончилась война, многие немцы захотели избежать оккупации. Я не хочу сказать, что мы помогали всяким маньякам. Но столько генералов стремились избежать участи Гитлера… Они боялись нюрнбергского судилища, и мы предоставляли им спокойную поездку в Южную Америку. Они отлично платили за наши скромные услуги.

— Но в пятидесятом вы вернулись во Францию.

— Он знает, — пораженно пробормотал Фонтэн.

— Ну пусть тогда сам и скажет.

— Вы появились именно в этот момент, Монсар, — сказал Пит. — Пока вы скрывались, то вам в голову пришла новая идея. Франция была для вас основной базой, так как тут было спрятано золото. А Монсар был вашим давнишним приятелем. Вы подкупили его гостиницей. В старых регистрационных книгах вашего суда он подыскал нужные варианты и рискнул сделать вам новые удостоверения личности и свидетельства о рождении. А затем спалил здание суда, чтобы никто не докопался, что ваши имена — это имена давно почивших детишек.

— Очень впечатляюще.

— А священник?

— У меня произошло мгновенное помутнение рассудка. Я совершил признание на исповеди. Я же говорил, что был молод и испуган. Рассказал все, уповая на обет молчания.

— Положились на честного человека.

— Я знал, что он ничего не скажет.

— А потом все-таки убили его.

— Не совсем так. Это сделал ваш брат.

— Но зачем?

— Спросите у него.

— Священник слабел, — выступил Чарльз. — Он мог все рассказать.

— А ты давно нервничал по этому поводу, — сказал Сен-Лоран, обращаясь к Чарльзу. — И заставлял нервничать и меня. Если бы я знал о твоих намерениях…

— Кто-то должен был исправить ваши ошибки. — Двое в упор смотрели друг на друга.

— Харон, — сказал Хьюстон.

Все повернулись к нему.

— Харон, — повторил он.

— Это мы взяли из классической мифологии. Перевозчик в мир теней. Платишь ему. Он тебя перевозит. То, что мы делали для немцев. Харон — это наше кодовое имя. И теперь мы предлагаем вам присоединиться к нам.

Хьюстон побледнел.

— Присоединиться?

— Оглядитесь. Вы ведь знаете, что, кроме меня, в нашей группе было девять американских солдат. И здравый смысл говорит о том, что вас лучше видеть вместе с нами, чем убивать вас.

— Но сможете ли вы держать все в секрете?

— Если вы примете наше предложение, в нашем маленьком мире вновь воцарится спокойствие и гармония.

— А как же Чарльз?

— Он знает, что для нас всех полезнее всего. Он поймет и не станет возражать. Он смирится.

— Но смирюсь ли я?

Сен-Лоран расхохотался.

— Если не смиритесь, мы вас просто убьем. И, разумеется, Симону. Подумайте об этом. Если вы чувствуете хоть какое-нибудь влечение к ней, вы сделаете правильный выбор. И подумайте о том богатстве, которое вам предлагают.

— Никакие деньги не…

— …смогут оплатить смерть вашей жены. Разумеется. Я не собирался предлагать вам подобную гадость, но будьте же практичны. У нас возникла трудность. Помогите ее разрешить.

— Не стыковка.

— Какая же?

— Если я к вам присоединюсь, то каким образом вы сможете мне доверять? Я буду постоянной угрозой.Поэтому мне хотелось бы поговорить об этом с отцом.

Чарльз скривился.

— Семейное воссоединение. Трогательно.

Отец Хьюстона резко повернулся к нему.

Не забывай, что он и твой родственник.

— Случайность, — ответил Чарльз. — Мне это родство ни к чему.

— Не стоит так ревновать.

— Это вряд ли можно назвать этим словом, отец. И вообще, так как он является твоей ошибкой — вот и справляйся с ней сам.

В двери влетел охранник.

— В чем дело? — спросил Сен-Лоран, нахмурясь.

Тот начал было говорить, но увидел Хьюстона и осекся.

— Прошу меня простить, — сказал Сен-Лоран, увлекая охранника в коридор. На полпути он остановился и добавил. — Я разрешаю обсудить все ваши дела с отцом. Только вас будет не двое, а трое.

— Что?

— Вы, ваш отец… и охранник.

44

Ветер. Холодный ветер. Хьюстон мерил шагами внутренний двор замка, следуя за отцом. Охранник наблюдал за ними с парапета. Видимо, были и другие, но Питу было все равно.

Хьюстон, наконец, собрался с духом, повернулся к отцу и спросил:

— Но почему?

Отец смотрел на него очень внимательно.

— Я не знаю, что она тебе обо мне говорила.

— Что ты самый прекрасный, великолепный, и все в таком же духе.

Отец пожал плечами.

— Мы не сошлись.

Казалось, что дворик сузился.

— Врешь! До самой смерти она клялась, что любила тебя!

Отец медленно перевел дыхание.

— То есть… Кэрол мертва? Когда?

— Два месяца назад. Приступ.

— Но ей же было всего пятьдесят восемь!

— Так ты помнишь?

— Разумеется. Я все время о ней думал. Что она, как она, как ты, что вы с ней делаете.

— Но ведь ты же сам только что сказал, что не сошелся с ней!

— Это не означает, что я ее не любил.

— Непонятно…

— Страшная боль, — сказал отец, — любить человека, зная, что тот тебя в ответ никогда не полюбит. Скорее, это она со мной не сошлась. Ты появился на свет случайно.

Хьюстон побледнел.

— Ты этого не знал?

— Я думал, что был желанным ребенком.

— Пожалуйста, постарайся понять. В те дни сексу придавали совсем не то значение, что сейчас. Контроль за деторождаемостью не был поставлен так, как следовало. Мы с твоей матерью согласились с тем, что следует покамест обождать. Ведь аборты в то время были немыслимы. Мы хотели пожениться, как только я закончу колледж, а на самом деле все произошло через месяц после того, как Кэрол узнала, что беременна. За эту беременность она винила меня. И стала ненавидеть.

— Тогда почему же она описывала тебя с такой любовью?

— Чтобы скрыть правду. Ей не хотелось, чтобы и ты меня возненавидел.

— Но ведь я спрашивал, почему она вновь не вышла замуж. Она говорила, что круче тебя у нее никого не было, поэтому и не собирается удовлетворяться меньшим.

— Кэрол ненавидела секс. Она хотела со мной развестись. Это в те времена тоже было бы большим скандалом, но тут началась война, меня призвали, и мы пришли к соглашению, что после войны я просто к ней не вернусь. Я-то надеялся, — пройдет время, все дурное забудется и тогда мне будет легче — если я, конечно, выживу — склонить ее к перемене решения. А когда попался на крючок к Сен-Лорану, то почувствовал свое полное моральное падение. Терять мне было нечего. Уж лучше, думал я, быть богатым. Может быть, тогда Кэрол изменит свое ко мне отношение.

— А ты не пытался связаться с нами?

— Нет. Этого я сделать не мог.

— Но она получила письмо.

— Да. От Сен-Лорана. Такие письма он посылал всем родственникам «погибших». Письмо должно было убедить военные власти в том, что мы погибли.

— Мать поверила.

— Еще бы. Вместо позорного развода — вдова геройски погибшего на войне мужа. Ей хотелось верить в то, что я мертв.

— А ты вторично женился, — произнес Хьюстон с горечью в голосе.

— На хорошей женщине. Но ее я никогда не любил так, как твою мать.

— И что же теперь?

— Я стараюсь спасти твою жизнь. В тебе есть все, чтобы мне хотелось видеть в Чарльзе. Я не был тебе отцом, зато сейчас могу тебя защитить. Если угодно, можешь меня ненавидеть. Но позволь спасти тебе жизнь.

— Русские.

— Что-что?

— Ваша группа работала вместе с русскими.

— Полная белиберда. Мы — преступники. Но не сумасшедшие. Каким образом эта чепуха пришла тебе в голову?

— Об этом мне сказал сам Беллэй.

— Не знаю такого.

— Французский тайный агент. Он уверен в том, что «Верлен» является прикрытием для русских шпионов.

— Питер, — он впервые назвал сына по имени.

Хьюстон чуть было не ответил: отец.

— Мы — не шпионы. Просто группа стариков, однажды преступивших закон и понявших, что придется за этой чертой оставаться всю жизнь. Мы имеем дело с уголовниками, с мафией. Всем заправляет Сен-Лоран. Мы намного слабее его и боимся ответной мести, если предадим его. Но он опасается, что Чарльз сможет нас разъединить. Мы скромны, но Чарльз — жесток. Этот человек, хотя он мне и сын, — исчадье ада. Сражайся с ним, Пит. Используй «Верлен» для того, чтобы сделать немного добра в этом мире.

— Боже, да ты сына боишься, по-моему, еще больше, чем Сен-Лорана.

— Намного больше. Не представляешь себе, насколько страшно узнать то, что твоя плоть и кровь может так тебя презирать. Он совершенно беспринципен.

— Но ведь ты, ты убил мою жену! — закричал он и обхватил отца, намереваясь уничтожить его. Задушить! Свернуть ему шею! Задавить!

Но вместо этого он обнял его и прижался к нему.

45

Из тени показался Сен-Лоран.

— Пришли к полному согласию, мистер Хьюстон?

Вопрос остался без ответа.

— Должен заметить, что нежелание, с которым вы принимаете наше предложение, убедительно.

Хьюстон по-прежнему молчал.

— Ведь если бы вы охотно пошли на сделку, у меня неизбежно появились бы кое-какие подозрения. Но теперь, я думаю, ваши колебания закончатся. Наш новый гость должен рассеять ваши сомнения.

— Еще кто-то пожаловал?

— Да. Прошу за мной.

Хьюстон увидел, как у Сен-Лорана блеснули в полутьме глаза. Француз жестом указал на массивную дверь. Ветер завывал. Хьюстон оглянулся на дворик, там огромные снежинки падали под углом на каменные плиты.

Хьюстон подозрительно уставился на разукрашенный коридор, открывшийся перед ним. Он осторожно двинулся вперед.

— Нет-нет, не сюда, мистер Хьюстон, — сказал Сен-Лоран, наклоняя голову, указывая на лесенку справа. Ступени, загибаясь, убегали куда-то вниз. Круто вниз. У Пита появилось тошнотное ощущение, что он смотрит в глубину колодца.

Он заставил себя двинуться вперед, чувствуя по мере спуска нарастающий холод и сырость. С каждым новым поворотом Пит думал, что вот-вот покажется дно, но лестница уходила все дальше вглубь. И вот когда он уже отчаялся узреть конец этой бесконечной лестницы, впереди внезапно открылся коридор с тусклыми лампочками на потолке.

— Сюда, пожалуйста, — произнес Сен-Лоран.

Направо.

Пит — отец находился рядом, Сен-Лоран чуть позади — двинулся вперед. Он подумал, что можно было бы задавить француза прежде, чем он успел бы пикнуть, но тот внезапно обогнал их и подошел к массивной железной двери.

 Он поднял щеколду, запиравшую створку. Она со скрипом поддалась.

Сен-Лоран отошел в сторону и посмотрел на Хьюстона, который вошел первым.

Шок.

Страх.

Это была камера пыток.

Дыбы.

Прессы.

Цепи и штыри.

Пит увидел какую-то бьющуюся в деревянном кресле фигуру, привязанную широкими кожаными ремнями.

Симона. Он схватился за дверную ручку и застонал, стараясь справиться с подступившей к горлу тошнотой.

Но ведь она осталась наверху! Каким образом им удалось ее найти?!

Хьюстон увидел, как напрягаются ее мышцы. Как груди ходят под тканью свитера.

Из угла комнаты с кошмарной улыбочкой на губах вышел его брат Чарльз.

Пит дернулся вперед.

— Если ты только пальцем до нее…

Слова застряли в горле.

На сей раз Чарльз не отступил, а, наоборот, подтянулся и выпрямился.

— Еще один шаг, и я поверку этот рычаг. И ее шейка сломается.

Только тогда Пит заметил металлический ошейник, охватывающий ее шею.

Чарльз сжал рычаг. Хьюстон остановился. Легкие стало саднить.

— Ей не причинили никакого вреда, — сказал Сен-Лоран.

Хьюстон резко повернулся к нему.

— Ну, конечно! К креслицу ее привязали, чтобы исправить осанку! Терапия, так сказать.

— Даю слово…

— Засуньте его себе в жопу!

— Я только хочу сказать именно то, что сказал: ей не причинили никакого вреда.

Отец Хьюстона, бледный и обеспокоенный, стоял возле двери, быстро переводя взгляд с одного человека на другого.

— И ты считаешь, что я должен присоединиться к этим людям? — Хьюстона перекосило от отвращения.

Отец провел носовым платком по губам.

— Выслушай его — и все.

Хьюстон покачал головой, изо всех сил стараясь подавить бьющую его крупную дрожь.

— Как вам удалось ее найти?

— Методом исключений, — произнес Сен-Лоран. — Внешние стены наблюдаются с помощью телекамер. Так как вы попали внутрь не этим путем, иначе бы мы знали, следовательно, остаются клифы. Охране нужно было только обыскать все вокруг.

— Ночью? Чересчур опасно. К тому же прошло слишком мало времени. Они бы просто не успели вернуться.

— Если бы им пришлось взбираться наверх вашим путем, тогда, конечно. Но есть вариант более удобный.

— Туннель?

— Примерно такой же, каким вы выбирались в лес из охотничьего домика. Только этот остался с тех самых времен, когда народ сильно боялся осад. Симона, правда, пряталась, но охрана ее отыскала. Надо отдать ей должное, она попыталась отбиваться. Но не стоит лезть в бутылку. Вам же сказали, что вреда ей не причинили. У нее хватило здравого смысла для того, чтобы сдаться. Вот как она попала сюда.

— Уберите этот ошейник.

— Как только вы расслабитесь…

— Если вы его не снимете…

— Условия? Ладно. Сделаю первый шаг вам навстречу. Чарльз, сними, пожалуйста, этот металлический…

— Но…

— Делай, что говорят!

Чарльз неохотно отщелкнул ошейник, разомкнув его на две части. У Хьюстона помутилось в глазах, когда он увидел два багровых следа, оставшихся на шее женщины.

Симона тяжело повертела головой и сглотнула слюну, чтобы увлажнить горло.

— Пит…

Он обнял ее, а затем резко повернулся к Сен-Лорану.

— Если в ваши планы не входило причинять нам боль, зачем тогда…

— Этот спектакль? Все очень просто. Для того, чтобы показать вам, что случится, если вы откажитесь с нами сотрудничать. Итак, Чарльз, освободи руки и ноги мадам.

Уголки рта Чарльза поехали вниз, он словно обвис, но несмотря на это, принялся отстегивать кожаные ремни.

Симона попыталась подняться на ноги и едва не потеряла равновесие. Хьюстон подхватил ее.

— Итак, мистер Хьюстон, несколько раньше вы высказали предположение, что вы нужны мне только для того, чтобы поймать Симону, и что как только вы оба окажитесь в моих руках, я вас убью.

Хьюстон кивнул.

— Умно. Но неверно. Как видите, я мог бы показать вам ее труп, — и это было бы последним, что бы вы увидели в своей жизни. Но вместо этого я освободил вашу женщину. Теперь, естественно, ваш черед. Выбирать. Что предпочтительнее: смерть или безопасность? Пытки или согласие?

— Выслушай его, — попросил Хьюстона отец.

Чарльз тут же вякнул:

— Да, уж, послушай.

Металлическая дверь была не закрыта. Внезапно послышались шаги, и в комнату ворвался бледный, хрупкий, как-то сразу постаревший Монсар.

— Что вы натворили? — бросился он к Сен-Лорану.

— Тебя это не касается!

— Она моя дочь!

— Именно поэтому у нас и возникла эта проблема! Из-за тебя. И него!

Отец Хьюстона съежился.

— Если бы у вас не было детей, нам бы ничто не угрожало! Господи, вы же мои друзья! Если я убью твою дочь, ты мне этого не простишь. Как и он не простит мне убийства сына! Так убедите же их! Позвольте мне спасти их жизни!

Он подумал и добавил:

— И ваши, кстати, тоже.

Хьюстон повернулся к отцу, переполненный жалостью, печалью и сомнениями. Но он не мог позволить им убить Симону.

— Хорошо, — сказал он нехотя. — Я с вами.

Глаза Сен-Лорана победно сверкнули.

— А что нам скажет Симона?

Женщина наблюдала за Хьюстоном.

Он чувствовал исходящее от нее напряжение.

W К ’^т В К V л.

Она повернулась к Сен-Лорану и сказала:

— Я сделаю все, что скажет Питер.

Напряжение стало постепенно рассеиваться, исчезать.

— Великолепно. А теперь — быстро. Кому еще известна наша тайна. Кто еще был вовлечен в ваше расследование?

— А при чем здесь…

— При том. Нам следует быть осторожными. Итак, кто еще знал все, что вам удалось выяснить?

— Вы собираетесь их убить?

— Разумеется, нет. В отличие от вашего брата я предпочитаю более обыкновенные методы. Их можно будет подкупить, ввести в заблуждение. Вы можете отправиться к ним и выдать другую информацию. Так кто?

— Управляющий кладбищем.

— Это нам известно. Еще?

— Он делал запросы в армейской разведке.

— Имена людей, с которыми он связывался.

— Он не называл их.

— Мы это вызнаем. Дальше.

— Мы звонили в Америку человеку по имени Хэтчинсон.

— Сыну Фонтэна.

— Да, он был, похоже, раздосадован тем, что его потревожили.

— В отличие от вас его интерес к отцу чисто умозрительный. Так что он забудет.

Пит старался припомнить.

— И, конечно, Беллэй. Но он работает на вас…

— Прошу прощения?

— Альфред Беллэй. Он из французского управления национальной безопасности. Тот, который выдал вам наше пребывание в охотничьем домике.

— Я о нем никогда не слышал!

Хьюстон почувствовал какую-то пустоту в груди.

— Но если он не работает на вас, тогда каким образом вы узнали, где мы скрываемся?

Сен-Лоран выглядел удивленным.

— Чарльз, ты работал с этим человеком?

— У меня в полиции свои информаторы. Я о таком тоже не слыхал.

— Но о вас ему известно, — сказал Пит. — Он клялся, что в течение целого года изучал деятельность вашей организации.

Сен-Лоран напрягся.

— Именно этого я к опасался.

— Я об этом позабочусь, —сказал Чарльз.

— Да, и побыстрее, пожалуйста. — Он повернулся к Хьюстону. — Прошу нас извинить. Но я не могу предложить вам лучшего местопребывания.

— Что такое? Вы собираетесь оставить нас здесь?

— Необходимое неудобство. Но я думаю, что с Симоной вы не будете чувствовать себя очень уж одиноким.

Отец Хьюстона явно находился в замешательстве.

— Извини, Пит.

— Так это все было подстроено? Ты лгал?

— Все-таки это получше, чем пытка, — ответил за него Сен-Лоран. — И более эффективно.

Монсар крикнул:

— Нет!

— Вы разочаровываете меня, мой бедный друг, — обратился к нему Сен-Лоран. — Меня, если честно, от вас тошнит. Ваша слабость является угрозой нашему существованию.

— Паскуда! — И Монсар принялся ругаться по-французски.

Но Сен-Лоран лишь улыбнулся.

— Такие слова и это от лучшего друга. Какой пассаж! Вы так печетесь о своей доченьке, что, думаю, вам придется остаться вместе с ней.

Монсар задрожал. Сжав кулаки, он кинулся к Сен-Лорану, который внезапно запрокинул голову и расхохотался.

И Хьюстон тут же понял, почему. Словно по заранее отрепетированному сценарию, вперед вышел Чарльз, и в лоб старика вонзилась железная булава. Скальп на лбу разошелся, кровь заструилась в рот Монсару, колени его подогнулись, и он, застонав, упал.

У Пита перехватило дыхание. Симона, дико закричав, кинулась к Чарльзу, и тот сделал шаг вперед, словно собираясь ударить и ее тоже, но Сен-Лоран поднял руку, останавливая его. В комнату вбежали двое охранников.

Злость Пита, наконец, выплеснулась.

— Ты очень смел с этой штуковиной, Чарльз.

— Можем попробовать и без нее!

— Хватит пререкаться! — закричал Сен-Лоран и обратился к отцу Хьюстона. — Будут какие-нибудь замечания? Может быть, захочешь присоединиться к ним?

— Я всегда был тебе верен, — произнес тот. — И не заслужил подобных упреков.

— Ах ты дерьмо! — заорал Хьюстон. — Ты меня подставил! Говорил так, словно нуждался во мне, а сам…

— Нам была нужна информация, — ответил отец. — И ты выложил нам ее сам и без принуждения.

— Я мог тебя убить, — прошипел Пит.

— Но не стал, — хохотнул Сен-Лоран. — Так что винить вам нужно лишь самого себя.

Грохнула железная дверь, и они остались втроем. Пит, Симона, безуспешно пытающаяся остановить струящуюся из раны на лбу Монсара кровь, и старик.

Раздался приглушенный толстой дверью смех, и камера пыток погрузилась в темноту.

46

Пит нащупал в кармане небольшую коробочку. Охранники отняли у него пистолет, но оставили ему спички.

Хьюстон вытащил коробок и трясущимися пальцами зажег одну спичку. Это был неяркий, дрожащий, умирающий, но все-таки свет! Пит повернулся к Симоне и увидел в ее глазах страх.

— Спичка быстро сгорает, и мне придется зажечь еще одну, — предупредил он ее.

Взяв спичку за обгорелый кончик двумя пальцами, он позволил ей догореть и тут же чиркнул второй.

— Спички скоро закончатся, Пит, — сказала Симона. — И что затем?

Пит развернулся и пошел вдоль стены. Так. Железная маска. А дальше железные клейма.

Клейма! Огонь!

 Он едва не сошел с ума от радости, найдя жаровню со сложенными в ней дровами. Две спички сгорели безрезультатно, но третья зажгла кору, и пошел дымок. Дым! Охрана увидит поднимающийся дым, ворвется и потушит огонь. Но тут же Пит вспомнил про снегопад, — он скроет дым.

Лоб Хьюстона покрылся потом. Он подбежал к Симоне.

— Ну, как он?

— Я не могу остановить кровотечение!

Пит поднес ко лбу старика платок, и тот моментально намок.

— Рана глубокая. Может быть, черепно-мозговая травма. — Он увидел, как в неярком свете побледнела Симона. — Эй-эй, я ведь могу ошибаться.

Он приподнял голову Монсара. Веки старика затрепетали.

— Пит, он очнулся!

«Или собирается отдать концы», — мрачно подумал Хьюстон.

Старик заморгал. Губы разлепились.

— Кто…

— Это я, Симона. Я рядом. И Питер.

— Ничего не вижу.

— Тебе надо отдохнуть. Твоя голова… Постарайся ничего не говорить. Береги силы.

— Но Сен-Лоран…

— Запер нас здесь. Думает, как лучше с нами покончить. Глаза старика закатились.

— Я хотел вас предупредить… Остановить их… «Верлен»…

— Пит, помоги!

Хьюстон обхватил дергающиеся ноги старика.

— Он был моим другом.

— Кто? Сен-Лоран?

— Но он не заслуживал того, чтобы его называли другом. — И старик прохрипел. — Харон.

— Что?

— Нам платили русские.

— Но я спрашивал отца. Он отрицает, что вы на них работали.

— Еще бы. Иначе ему пришел бы конец.

Старик задохнулся и его стошнило.

Симона, как безумная, вытерла ему губы.

— Пожалуйста, перестань разговаривать.

— Нет времени. Все началось после войны, когда мы стали помогать маньякам, которые служили в концлагерях, переправляться в Южную Америку.

— Но Сен-Лоран отрицал, что вы помогали военным преступникам.

— Ложь. Все ложь. После войны мы стали помогать русским.

Пит затрясся.

— И ПЛО. И красным бригадам. И «Баадер-Майнхофф». Терроризм, ненависть, безумие.

— ИРА. Арабам, кубинцам… В общем всем. Все они пользовались услугами Харона.

— Но почему?

— Безопасный путь. В любые страны.

— А как же ваша гостиница?

— Гостиница… Безопасное пристанище для всякого рода убийц, террористов. Вот зачем она Харону. Сейчас в ней проживает убийца, который должен… — Он замолчал, не в силах продолжать. — Вы его видели.

— Кого?

— От него разит лилейным тальком.

У Пита захватило дух. Монсара затрясло, он выгнулся.

— Питер, конвульсии!

Хьюстон изо всех сил прижал старика к себе, но Монсар словно пропитался нечеловеческой силой. Хьюстона отбросило в сторону. Старик ударил его в живот ногой. Пит согнулся пополам. От чавкающих, смачных звуков, исходящих от Монсара, его затошнило.

Язык! Он глотал собственный язык!

Пит не мог залезть ему в глотку рукой. Сомкнув зубы, Монсар вполне мог откусить ему пальцы.

— Пит!

Хьюстон осмотрел комнату, ища палку, кусок железа, все равно что.

Огонь в жаровне. Пит подбежал и, схватив ветку, валявшуюся рядом, кинулся к Симоне.

Лицо старика потемнело. Он хватался руками за горло, задыхаясь.

Хьюстон с трудом просунул ветку между его зубов. Сунув пальцы в глотку, Пит нащупал язык у корня, где он загибался в сторону горла и, пока старик жевал зубами деревяшку, Пит вытащил язык.

Старик задышал. Руки отпали от горла.

Пит услышал другие звуки. Из-за металлической двери донеслось два удара.

— В чем дело? — спросила Симона.

 Если это за нами… Пит в ярости встал в полный рост и слушал, как ключ поворачивается в замке.

 Он потихоньку снял со стены булаву, которой Чарльз ударил Монсара, и, когда в проеме показалась чья-то голова, резко нанес удар.

Но голова тут же исчезла за дверью и появилась вновь, когда булава стукнулась о стену.

Отец.

В руке его был автоматический пистолет с глушителем.

— Я пришел вам помочь, — сказал он. — Не вынуждай меня вас убивать.

Хьюстон глянул в коридор, увидел двоих охранников, плавающих в луже собственной крови.

— Ты их пристрелил? — спросил Хьюстон.

— Вам надо уходить. Сен-Лоран все приготовил и скоро придет сюда.

— Почему?

— Да потому, что ты, идиот чертов, слишком много знаешь!

— Я не об этом. Почему ты мне помогаешь?

— Ты ведь мой сын.

Пит метнул в него яростный взгляд.

— Это ты мне и во дворе говорил. А затем полностью поменял свое мировоззрение. И сказал Сен-Лорану, что тебе на все наплевать.

— Я должен был сохранить свободу. Я лгал для того, чтобы выиграть время. Чтобы вернуться.

— И снова лжешь.

— А эти мертвецы в коридоре — тоже ложь? Я ведь говорю, что сюда идет Сен-Лоран, но у вас есть шанс выбраться отсюда живыми!

Он подбежал к Симоне. Взглянув на Монсара, сказал:

— Брось его.

— Нет! — крикнула она.

— Но ему уже ничем не поможешь. Не можешь же ты взять его с собой.

— Нет! Я ему нужна!

— Тогда тебе смерть.

— Я должна его спасти!

— Неужели ты не понимаешь, что он мертв!

Симона съежилась и задрожала.

— Но ведь он шевелился! Нет! — Она стала трясти отца: — Сделай так, чтобы он поверил в то, что ты живой! — Она затрясла его сильнее: — Нет! Боже мой…

Голова Монсара свалилась ему на грудь. Костяшки, пальцев стукнули по полу. Изо рта все еще торчала ветка!

— Он не может быть мертвым! Не может!

Хьюстон поднял ее на ноги.

Симона ударила его по лицу. Он почувствовал, словно его ужалили.

— Он не мертв! — возопила женщина.

— Нам нужно торопиться.

Ее рука снова дернулась к его лицу. Пит перехватил ее за кисть и сильно потряс.

— Хватит! Мне страшно жаль, что он умер! Он храбро бился! Старался нам помочь! Но, черт побери, слушай, что тебе говорят! Надо уходить!

Его отец встал на колени возле Монсара, пощупал тому пульс и покачал головой.

— Мы идем с тобой, — сказал Хьюстон.

47

— Туда! — махнул рукой отец Хьюстона, и они ринулись к перекрестку, где встречались три коридора. Отец Хьюстона указал на правый коридор, но Симона кинулась вверх по лестнице. И моментально исчезла за первым поворотом винтовой лестницы.

— Она наткнется на них!

Хьюстон бросился следом за ней вверх по лестнице. Схватив ее за свитер на следующем повороте, Пит рванул его изо всех сил. Ткань порвалась, Симона грохнулась навзничь и, упав на Хьюстона, покатилась вместе с ним вниз. Они вскочили и, постанывая, кинулись в правый коридор.

Холодные, мокрые ступени, все дальше и дальше по коридору. И вдруг — крысы. Услышав пронзительный визг, Пит увидел, как на Симону кинулась огромная летучая мышь. Симона поняла руки, чтобы защитить голову, и тварь переключилась на Пита: огромная, коричневая, с обнаженным рядом зубов. Он попытался увернуться, поскользнулся и упал лицом на гранит.

Симона подняла его, но Хьюстон, скорчившись, ожидал следующей атаки летучей мыши.

— Ты в порядке? — крикнула женщина.

Пит кивнул, чувствуя, как наливается и распухает ободранная щека. Отец бежал где-то впереди, они с Симоной топали сзади.

Иногда ему казалось, что они бегут наверх, иногда вниз. Хьюстон не понимал, где они находятся, но пронизывающая холодная сырость показывала, что это все еще подвал. Изо рта вырывался морозный пар.

— Где мы находимся? — наконец, смог крикнуть он, увидев остановившегося отца.

— Позади замка. Вот эта дверь, — отец указал направо, — ведет к горам. Сен-Лоран упоминал туннель, помнишь?

— Охрана пользовалась им, чтобы поймать Симону.

— Вот и вы уберетесь тем же путем. Снежная буря поможет вам скрыться.

— Снег все еще идет?

— Очень густой. Вы сможете выдержать бурю?

— Выдержим, я ученый. Сам увидишь. Пойдем, пока сможем передвигаться, а затем выстроим убежище.

— Я не пойду.

— Что?

— Сердце. Мне не вынести тягот.

— Но Сен-Лоран тебя убьет.

— Если я пойду с вами, то умру. А оставшись здесь, по крайней мере, не буду тянуть вас назад.

— Но так нельзя.

— Можно. Прими от меня этот подарок. Когда ты был мал, то нуждался во мне. Но я не приходил на помощь. А вот теперь, как видишь, пришел.

— Но ты мой отец…

— …дарящий жизнь сыну. Ты все еще в опасности. Можешь замерзнуть насмерть, они могут тебя отыскать или… Но если я пойду с вами, тогда вам точно крышка. И ради Бога — подумай же о Симоне!

Крыса встала на задние лапки и зашипела. «Настоящая Шушара», — подумал Хьюстон.

— Не знаю, что и делать.

— Остановить Харона. Сделать то, что я сделать побоялся.

— Я их слышу.

Вопли. Далеко, но слышно.

— Быстро, — ¹ сказал отец. — Я их задержу. — И он схватил осклизлую ручку двери.

Хьюстон, нахмурившись, смотрел отцу в глаза и вдруг вспомнил, как Анри вел их по туннелю из охотничьей избушки.

— Ты лжешь, — сказал он отцу.

Тот побледнел.

— Да они сейчас здесь будут! Не упусти шанс!

— Не упущу! — крикнул Хьюстон и схватился за ручку второй незаметной двери слева.

— Но сюда нельзя! Этот коридор приведет тебя обратно в замок.

— Где они нас не ждут!

— Доверься мне! Беги в туннель!

Хьюстон заорал:

— Нет! — и прижал ладони к ушам, потому что в этот самый момент в подвале и коридорах взвыли сирены. Словно циркульные пилы.

Отец Хьюстона испуганно смотрел в коридор. Пит выдернул из его руки пистолет и схватился за покрытую слизью ручку второй двери.

Она не поддалась.

— Заперто! — крикнул он и напрягся. — Помогай! Симона подскочила и принялась тянуть изо всех сил. Внезапно дверь поддалась, и они рухнули на спины.

Вскочив, Пит зашарил по стене в проходе, открывшемся за дверью. Нащупав выключатель, он повернул его и вспыхнул тусклый свет, открывший крутые ступеньки перед ними. Мимо проскочил отец и кинулся вверх по лестнице.

Пит дернулся, чтобы его остановить.

— Нет!

— Но замок тебе неизвестен. Ты не представляешь расположение…

— Я тебе не верю.

— Тогда убей. Потому что я иду с вами.

Перепрыгивая через две ступени, слушая, как за ними следом бежит Симона, они добрались до площадки, на которой поручни прогибались от навалившегося на них веса.

Следующая площадка. Отец с Симоной внезапно остановились. Перед ними находилась гладкая деревянная дверь. Хьюстон подбежал к ней.

— Эта дверь ведет в основные покои замка, — сказал отец Хьюстона.

Пит приложил ухо к створке, но не услышал никаких звуков, внутри была тишина.

Он коротко кивнул, поднял пистолет и повернул ручку. Его ослепил яркий свет. Вздрогнув, Пит почувствовал тепло.

Перед ним был длинный, широкий коридор. На стене висел средневековый групповой портрет. Какой-то человек в тени и женщина. В короне. С крестами в руках. В пурпурной мантии.

Охраны — нет. Опасности он не почувствовал.

— Быстро!

48

Осмотревшись в коридоре, он в ярости повернулся к отцу.

— Если только пикнешь или позовешь на помощь — я тебя прикончу. Если соврал… Как добраться до парапетов?

— Охрана тебя увидит.

— В снежной буре? Не думаю. Они, судя по всему, наблюдают за туннелем. Я попал сюда, спустившись с клифа. И выберусь обратно тем же путем.

— Ну, если угодно… Сюда.

Направо.

— Понятно. Значит, пойдем налево.

— Нет, это же глупо. Ты…

Появление охранника прекратило споры; он вышел слева, увидел их в коридоре и начал поднимать ружье.

Хьюстон выстрелил. Из глушителя вырвался пукающий звук, и охранник, расплескав на груди, по серой униформе красное жабо, рухнул на пол, выронив брякнувшее ружье.

Завыла сирена. Хьюстон почувствовал, как кожа на голове съеживается и решил не испытывать судьбу. Повернул направо, как отец советовал.

Симона вцепилась в его руку. Они побежали.

Пересечение коридоров. Взглянув в другой коридор, Пит заметил в нем человек и выстрелил.

Тренькнуло стекло. Хьюстон вздрогнул. Человек в коридоре оказался его отражением в зеркале.

Внезапно в коридор открылась дверь. Из нее вышел Жюль Фонтэн: в пижаме, с книжечкой. Увидев Хьюстона, он остолбенел. Прыгнув обратно в комнату, он грохнул дверью.

Звякнул запираемый замок. Хьюстон выстрелил сквозь дверь. Вой сирены перешел в вой Фонтэна. Пит дослушал угасающий крик у выбитого отверстия в двери.

В следующем коридоре забухали шаги. Из-за угла появился охранник и, повернувшись к Хьюстону, получил пулю в лоб. Выгнувшись назад, он рухнул с выбитым черепом.

«Ружье! Надо взять его ружье!» — подумал Пит, но стоило ему направиться к мертвецу, как из коридора послышались шаги еще одного человека.

— Назад! — сказал он Симоне.

Двое. Охранники увидели упавшего товарища и, подняв ружья, прицелились в Хьюстона.

А из другого конца коридора послышались приближающиеся к ним шаги!

Ловушка! И некуда спрятаться!

Перескочив на другую сторону коридора, Хьюстон подбежал к двери, выходящей в холл, и дернул ручку, надеясь, что она поддастся. Так и случилось. Симона и его отец кинулись к нему. Раздались выстрелы. С другой стороны появились еще охранники, и раздался крик человека, попавшего под перекрестный огонь.

Пит влетел вслед за отцом и Симоной в комнату и грохнул дверью, закрыв ее.

Зал оказался огромным, высотой этажа в три. С одного его края до другого располагался массивнейший стол, вокруг него стояли кресла с высокими спинками. Гобелены. Полыхающий камин. Свет канделябров ослеплял. В дальнем конце зала над чем-то, напоминавшим трон, нависал огромный — от стены до стены — балкон.

Дверь не разбить, решил Пит. И тут же почувствовал себя в безопасности. Но радость сменилась страхом, потому что укрытие моментально стало казаться ему ловушкой: на окнах, высившихся почти в полную высоту стен виднелись решетки.

Пит распахнул окно и выглянул во двор.

Валящий стеной снег не давал хорошенько рассмотреть, что происходило внизу, во дворе, но Хьюстону удалось разглядеть серые фигуры двух охранников. Они напряженно стояли, целясь из ружей куда-то в пространство.

То, что Пит увидел спустя минуту, показалось ему галлюцинацией. На темные фигуры охранников как будто из ниоткуда кинулись две снежно-белые тени. Одна из них подняла какой-то металлический предмет и проткнула охранника. Вторая отбросила своего противника в сторону.

Послышалась стрельба — винтовки, автоматы, пистолеты. Раздались крики.

Стреляли и в замке. Стук в дверь прекратился. Сирену заглушили выстрелы. Из двери стали вылетать щепки.

— Они стараются выбить замок выстрелами! — прокричал Хьюстон. — Через окно. Здесь можно протиснуться! Это наш последний шанс! — Он нахмурился. — Правда там, снаружи, что-то странное происходит.

Из коридора послышались другие выстрелы: быстрые, резкие, из автоматического оружия.

— Что это?

Симона! Пронеслось в мозгу. Он начал огибать стол, и тут что-то полоснуло его по груди. В комнате прогрохотал выстрел.

Балкон! Издалека он увидел, как какая-то фигура целится в него из револьвера. Золотой медальон. Чарльз!

— Так, значит, пришел сюда с друзьями, — сказал «братик».

— Что ты этим хочешь сказать?

— Не «что», а о «ком»! — Он усмехнулся. — Это я говорю о группе захвата! О людях в маскхалатах!

И тогда Хьюстон понял, что это были за белые тени на улице.

Чарльз прицелился.

Хьюстон выстрелил первым. Отдача вскинула его руку вверх, и пуля вонзилась в перила балкона рядом с рукой Чарльза.

Чарльз расхохотался.

— С дальнего расстояния пистолет с глушителем не дает хороших результатов, — и спустил курок.

Хьюстон нырнул вбок. Пуля впилась в спинку кресла.

Пит трясущимися руками отвинчивал глушитель. Металл жег кожу руки. Наконец, глушитель отвалился. Со вздымающейся грудью он смотрел на стоящего в открытую отца.

— Ложись! Катись под стол! — закричал он.

Но отец словно его не слышал.

— Положи пистолет на пол, Чарльз.

Пит вытащил обойму и увидел, что она пуста. Последний патрон оставался в стволе. Его последний шанс.

Хьюстон выпрыгнул из-за стула, и Чарльз удивленно вытаращился на него.

Пит в прыжке выстрелил. Чарльз исчез.

Пит сидел под балконом и лихорадочно размышлял: если Чарльз все еще жив, то вой снежной бури за окном не даст ему расслышать его осторожные шаги…

Шаги!

Кто-то шел через комнату, шатаясь, схватившись за грудь. Отец! Он держался за сердце. Приступ. Пит увидел, как посерело лицо отца. И тут же он понял, что отец был потрясен тем, что он увидел за окном.

Чарльз стоял перед Хьюстоном и смотрел ему в глаза.

Как он спустился с балкона? Ведь в стене не было дверей, одни только гобелены.

«Ну, — спросил Хьюстон самого себя, — что будем делать?»

— Ну, — произнес Чарльз, — что будем делать? Стрелять или глазки строить?

Хьюстон беспомощно смотрел на свой пистолет.

— Патроны кончились, — констатировал Чарльз. — Иначе бы ты выстрелил.

Чарльз прицелился…

— Нет! Хватит! Остановись!

Голос принадлежал отцу: он, шатаясь, загородил Хьюстона своим телом, и умоляюще протянул руки к своему второму сыну.

— Это бессмысленно! Нас и так поймали! Зачем его убивать?

— Пердун старый! — рявкнул Чарльз и выстрелил в него.

Хьюстон услышал, как кровь с противным чавкающим звуком выплеснулась из тела отца.

Труп едва не упал на Пита, который оттолкнул его вперед, и он сделал несколько шагов рефлекторно, словно бы самостоятельно.

Чарльз в обалдении заорал, и Хьюстон, воспользовавшись тем, что брат какое-то время был загорожен телом отца, выступил вперед, и, размахнувшись, двинул Чарльза по лицу.

Он с удовольствием услышал, как хрустнула скула под его кулаком. Костяшки пальцев распухли и обагрились кровью. Он ударил снова. И еще раз.

Лицо брата свернулось набок, словно неправильно надутый шар. Он отступил, даже не пытаясь защищаться от ударов Хьюстона.

Воспользовавшись преимуществом, Пит двинулся ближе.

И тут же понял свою ошибку. Его брат просто-напросто выжидал. Со всей злобой, которую он накопил, Чарльз двинул Пита в грудь.

У Пита помутилось в глазах. Он видел, как Чарльз взглянул на выроненный им самим пистолет, но не стал его поднимать, а встал в бойцовскую стойку: ноги раздвинуты, параллельно друг другу, тело согнуто, пальцы вылезают из 408 кулаков, словно рассерженные змеи из потревоженного гнезда.

— Так-то оно лучше, — проговорил Чарльз разбитыми, распухшими губами. — Ты все разрушил. И прежде, чем меня возьмут, ты еще пожалеешь, что сразу же не убрался домой. — Он показал пальцем на Хьюстона, массирующего ноющие ребра. — Не волнуйся, ничего не сломано. Это была бы для тебя слишком легкая смерть. Мне не хочется, чтобы раздробленная кость пропорола тебе легкое. — Кровь пеной выступила на его губах. — Каждая секунда будет болью отдаваться в твоем теле, и ты сосчитаешь их все. В конце концов ты станешь умолять, чтобы я тебя убил или по крайней мере добил бы до бесчувствия. Но я не стану этого делать. Когда ты будешь умирать, то и тогда будешь находиться в полном сознании и понимать все, что я с тобой делаю.

Хьюстон швырнул в брата бесполезный пистолет, но Чарльз легко отступил в сторону, и тот, грохнувшись на пол, покатился по паркету.

Пит вскочил на стол, несмотря на страшную боль в груди, перекинулся на другую сторону и приземлился на полусогнутые колени на пол.

Чарльз тоже вскочил на стол, скорчившись, словно хищное животное.

Пит уголком глаза заметил, как Симона выползла из-под стола и бросилась от них прочь в дальний конец зала.

Чарльз кинулся вперед: он приземлился в боевой позиции. Хьюстон почувствовал за своей спиной жар полыхающего камина. Одежда начала дымиться.

Пит заметался, стараясь найти, чем бы себя защитить. По стене было развешано средневековое оружие. Хьюстон выдернул меч из ножен и удивился весу, который внезапно очутился в его руке. Чтобы удержать меч, ему пришлось взять его обеими руками. Пит рубанул…

Меч пропорол воздух. Чарльз отпрыгнул назад, но все-таки острие зацепило ему рубашку и разрубило золотую цепочку, на которой висел его медальон.

Чарльз впился в стоящее за ним кресло. И, сморщившись, уставился на брякнувшийся на пол медальон.

Хьюстон снова рубанул мечом.

Чарльз в ярости отклонился от удара.

— Ты, значит, так?

И Чарльз кинулся к другим мечам, висевшим на стене.

— Тебе каюк, в этом деле я мастер.

Но, проскочив мимо мечей, он вырвал из зажимов на стене кистень, — цепь, на которой висел маленький, утыканный шипами шарик.

Он принялся крутить его с такой скоростью, что Хьюстон увидел лишь сплошное мерцание. И шипение рассекаемого воздуха.

Запаниковав, Хьюстон с трудом подавил в себе желание убежать. Он снова взмахнул мечом.

Сталь ударилась о сталь. Цепь накрутилась на меч, и Чарльз, рванув ее к себе, вырвал из руки Пита оружие, а кистень бросил на пол. Он легко справлялся с мечом всего одной рукой. Он кинулся вперед.

Хьюстон хотел было убежать, но Чарльз сначала рубанул вправо, затем влево и погнал Пита к камину. Тот снова ощутил спиной и лопатками жар.

«Симона, — подумал Пит. — Пистолет!»

Чарльз не видел женщину. Разрубая воздух короткими прямыми ударами, он не замечал взгляда Хьюстона, пока не понял, что противник на него даже не смотрит.

Чарльз тут же начал оборачиваться, но Симона выхватила кинжал из ножен на стене и, обхватив рукоятку обеими руками, рубанула Чарльза по шее сверху вниз.

Чарльз поднялся на цыпочки, его затрясло. Рот распахнулся в глухом крике боли.

Выронив меч и схватившись за рану на шее, Чарльз выкрикнул:

— Сука! — И повернулся к ней.

Огонь! Одежда Хьюстона задымилась. Он отскочил от камина и над ним внезапно увидел странное копье, чье острие было направлено в стоящую под ним чашу.

Пит рефлекторно схватил копье, выдернул острие из чаши и крикнул:

— Чарльз!

Брат ощутил более мощную опасность и неуклюже повернулся.

Хьюстон швырнул копье, пронзив Чарльза в живот рядом с пахом.

Острие вышло с другой стороны тела — со спины.

Симона заорала, стараясь увернуться от падающего тела.

Чарльз опрокинулся на кинжал, который держала женщина. Он вошел в его тело до рукоятки.

Ноги его задергались, он упал. И застыл.

Хьюстон приблизился к Симоне и сжал ее в объятьях. Он был весь в крови. Усталость взяла свое. Пит навалился все телом на Симону.

— Все в порядке. Все позади, — сказала она, подпирая его.

Но оказалась неправа.

49

Внезапно загудев, дверь разлетелась на кусочки, и в нее ввалились какие-то люди. В белом.

Все с автоматами.

Хьюстон дернулся, стараясь дотянуться до оставленного Чарльзом меча, но тут одна из фигур, снимая лыжную, скрывавшую лицо маску крикнула:

— Хьюстон? — И омраченные заботой тонкие черты лица Беллэя разгладились, он вздохнул с облегчением. А я-то все боялся, что не поспею.

— И ведь не поспел. — Пит с горечью повернулся к трупу отца.

— Что-что? Черт, ты же истекаешь кровью.

Хьюстон уставился на пурпурную куртку, которая, теплея, липла к его телу.

— Моя епитимья.

— Что за ерунда!

— А кто это с тобой?

— Лучшее подразделение в нашем управлении. Мы следили за вами, пока вы ездили к Эндрюсу, пока…

— Так, значит, встреча в кафе…

— Это, конечно, страшно цинично, но мы решили использовать тебя в качестве катализатора, для того, чтобы «Верлен» выявил себя.

— Все подстроено? Но как?

— Мы наблюдали за вами. Помните, например, ваш пикник на обзорной площадке?

— Так семья с детишками — ваши люди?.. Но ведь если вы все время были настолько близко, почему же вы не появились раньше. Можно было спасти моего отца. Симоны тоже!

Беллэй потупился.

— Ты застал нас врасплох.

— Что?

— Мы ведь не думали, что ты рискнешь забраться внутрь замка. Он казался очень хорошо укрепленным. После того, как ты исчез в замке, появилась охрана и забрала Симону. Мы мобилизовались как только смогли.

— А где Эндрюс? — спросил Пит.

— Здесь! — Другой человек снял лыжную маску.

— Ты мне солгал. Ты меня использовал. — Хьюстона трясло.

Но американец протянул ему руку.

Хьюстон посмотрел на нее и, сказав:

— Пошел к черту, — неохотно пожал ее. Затем повернулся к Беллэю и сказал: — В отеле сидит убийца. Я могу его опознать.

— Хорошо, — отозвался тот.

— Вот теперь все кончено, — вздохнул с облегчением Пит и, прижав Симону к груди, повернулся в сторону трупа отца. Внезапная мысль пронзила его. — А где же Сен-Лоран?

— Кинулся с крыши замка. Лежит мертвый во дворе.

Мир повернулся боком, затем вверх дном и, закружившись, как бушующая на дворе снежная метель, кинулся в лицо Питу, наказывая его за все проступки, за всю нерешительность, за все безразличие, которое он выпестовал в своей жизни.

Когда он через три дня очнулся в больнице, рядом с постелью сидела Симона.

— Я люблю тебя, слышишь? Люблю.

— Слышу.

Где вы, рыцари мертвых времен? Почему не звенят ваши мечи?

Куда подевалась доблесть и поединки?

Все мертвы.

— Но… Я люблю тебя, — сказал он.

Дэвид Моррелл ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА

Мартину Е.Уингейту — «скале», славному другу и доброму учителю

Нет лучше маски для прикрытья лжи, чем правда,

И лучше всех замаскирован тот, кто ходит голым.

Уильям Конгрив «Обманщик»

Но что такое ложь, в конце концов? Не более, чем истина под маской.

Лорд Байрон «Дон Жуан»

Пролог Мексика, 1562 год

Не прошло и сорока лет после появления испанских завоевателей на Американском континенте, а систематическое истребление туземцев уже шло полным ходом. Этот геноцид почти не требовал усилий, ибо в Новом Свете привычные для европейцев болезни, такие, как оспа, корь, свинка, грипп, известны не были, и они стали быстро косить туземное население, не обладавшее иммунитетом к ним. Те, кто не погиб от болезней (а выжило, по-видимому, не более десяти процентов населения), были с жестокостью покорены и обращены в рабство. Города были разрушены, а жители согнаны в невольничьи лагеря. Все средства, и в первую очередь пытки, были пущены в ход, чтобы заставить оставшихся в живых туземцев отказаться от собственной культуры и принять культуру покорителей-европейцев.

На юго-восточной оконечности Мексики, на полуострове Юкатан, миссионер-францисканец по имени Диего де Ланда был шокирован, обнаружив, что религиозные верования индейцев майя включают в себя поклонение змее и человеческие жертвоприношения. Преисполнившись решимости искоренить это языческое варварство, Ланда принялся за разрушение храмов, уничтожение скульптур, фресок и вообще любых предметов с намеком на культовую принадлежность. При этом он не только отнял у майя их религиозные символы, но и лишил современных историков возможности отыскать ключи к расшифровке сохранившихся иероглифов, рассказывающих об исчезнувшей древней цивилизации.

Апофеозом разрушительной деятельности Ланды стали события в городе Мани, где он обнаружил огромную библиотеку рукописей майя. Эти невосполнимые тексты, сложенные гармошкой, «не содержали ничего иного, кроме явных суеверий и дьявольской лжи», как сообщал Ланда. «Мы все это предали огню».

Мы все это предали огню.

В наши дни любитель древности стонет в отчаянии перед безапелляционной и ограниченной самоуверенностью, выраженной в этих словах. Во все времена сжигатели книг походили на Ланду и выражением лица: те же поджатые губы, прищуренные глаза, выдвинутая вперед челюсть — мина абсолютной убежденности в своей правоте. Но Ланда ошибался.

Он ошибался в нескольких отношениях.

Помимо того, что Ланда называл ложью, рукописи содержали еще и бессмертные исторические и философские истины.

К тому же не все рукописи оказались уничтоженными. Три из них были привезены в Европу и ныне признаны бесценными.

Они известны как Дрезденская, Мадридская и Парижская рукописи и находятся соответственно в библиотеках в Дрездене, Мадриде и Париже. Четвертая, называемая рукописью Гролье, попала из Мексики в США и хранится в одной из частных коллекций.

Однако ходят упорные слухи, что существует еще и пятая рукопись, что она является подлинником, содержит больше истин, чем какая-либо другая, и среди них одну истину — самую главную.

Современный человек может задать себе вопрос, какова была бы реакция брата Ланды, если бы можно было вызвать его из преисподней и сделать свидетелем кровопролития, которое если не по масштабам, то по степени насилия ничуть не уступает тому, что творил он сам в XVI веке, кровопролития, которого могло и не произойти, если бы Ланда либо вовсе не начинал своей инквизиторской деятельности, либо действительно был профессионалом, каковым себя считал, и довел свою сатанинскую работу до конца. Мани, название города, где Ланда нашел и уничтожил рукописи, на языке майя означает «кончено».

Но на самом деле все только начиналось.

Глава 1

1

— Я отлично понимаю, что всем вам хочется услышать о человеческих жертвоприношениях, — сказал профессор, придав своему взгляду подходящий к случаю озорной блеск, который как бы говорил слушателям, что изучение истории вовсе не требует от них отказываться от чувства юмора. Всякий раз, начиная читать этот курс — а занимался он этим вот уже тридцать лет, — профессор неизменно произносил одну и ту же фразу, в ответ на которую неизменно получал одну и ту же реакцию (он на нее и рассчитывал): по аудитории прокатывался смех, студенты одобрительно переглядывались и усаживались поудобнее.

— О том, как у девственниц вырезали сердца, или как их сбрасывали со скал в колодцы, и тому подобном.

Он сделал отметающий жест рукой, который должен был показать, насколько хорошо он знаком со всеми подробностями человеческих жертвоприношений и как ему уже наскучил этот предмет. Глаза его вновь озорно блеснули, и смешки в аудитории стали громче. Профессора звали Стивен Милл. Ему было 58 лет, он был невысок, худощав, у него были редеющие седые волосы и тонкие усики цвета соли с перцем, он носил бифокальные очки в тонкой квадратной металлической оправе и коричневый шерстяной костюм, пропахший трубочным табаком. Его любили и уважали и коллеги, и студенты, и теперь, когда начался отсчет последних семидесяти минут его жизни, утешением — если вообще уместно говорить об утешении в подобном случае — могло служить то, что он умрет, занимаясь делом, которое доставляло ему самую большую радость, — рассказывая о предмете, целиком его поглощавшем.

— Впрочем, майя не очень любили приносить в жертву девственниц, — добавил профессор Милл. — Большая часть скелетов, извлеченных из священных колодцев, которые, кстати, называются сенотами, — вам пора уже начинать вплотную знакомиться с нашей терминологией, — принадлежат людям мужского пола, причем главным образом детям.

На лицах студентов появились гримасы отвращения.

— Разумеется, майя вырезали сердца жертв, — сказал профессор Милл. — Но это самая неинтересная часть ритуала.

Некоторые из студентов нахмурились и стали вопросительно переглядываться: «неинтересная»?

— Обычно майя поступали так: поймав врага, они раздевали его догола, красили голубой краской, вели на вершину пирамиды, там ломали ему позвоночник, но так, чтобы не убить его сразу, а лишь временно парализовать, потом вырезали у него из груди сердце, и вот тогда пленник умирал, но не раньше чем верховный жрец поднимал вверх и показывал всем еще трепещущее сердце жертвы. Сочащаяся из сердца кровь размазывалась по лицам богов, вырезанных на стенах храма. Кое-кто считает, что верховный жрец сам съедал сердце. Доподлинно же известно то, что вслед за этим труп жертвы сбрасывали вниз по ступеням к подножию пирамиды. Там один из жрецов снимал с жертвы кожу, надевал ее на себя и в таком виде исполнял ритуальный танец. Присутствовавшие на церемонии расчленяли тело и зажаривали его куски на угольях.

В этом месте студенты делали глотательные движения, словно борясь с дурнотой.

— Но к этому скучному материалу мы вернемся позднее по ходу семестра, — объявил профессор, и студенты снова засмеялись, на этот раз с облегчением. — Как вы знаете, этот курс читается для нескольких специальностей. — Он с мастерской легкостью перешел на другой тон, заговорил более серьезным голосом и, отбросив личину шутника, превратился в классического лектора.

— Некоторые из вас изучают историю искусства. Другие избрали для себя профессию этнолога или археолога. Цель нашего курса — изучить иероглифы майя, научиться читать их и использовать полученные знания для реконструкции культуры этого древнего народа. Прошу вас открыть семьдесят девятую страницу в книге Чарльза Галленкампа «Майя. Загадка и второе открытие исчезнувшей цивилизации».

Студенты повиновались и сразу же озадаченно нахмурились, увидев перед собой похожую на тотемный столб таблицу из двух вертикальных колонок, образованных изображениями искаженных, гримасничающих лиц в обрамлении линий, точек и закорючек. Кто-то испустил стон.

— Да, понимаю, это производит устрашающее впечатление, — продолжал профессор Милл. — Вы уже говорите себе, что никогда не научитесь разбираться в этой путанице из бессмысленных на первый взгляд символов. Но я уверяю вас, что вы сможете прочитать и эту надпись, и множество ей подобных. Вы сможете озвучить эти знаки, сможете читать их, как если бы это были английские предложения. — Он выдержал драматическую паузу и выпрямился. — Вы сможете говорить на древнем языке майя. — Он восхищенно покачал головой. — Теперь вам понятно, что я имел в виду. Рассказы о человеческих жертвоприношениях — это скучно. Вот где, — он показал на иероглифы в книге Галленкампа, — вот где скрыт настоящий, захватывающий интерес. — Он остро взглянул на каждого из своих двадцати студентов. — А так как нам надо с чего-то начинать, то давайте начнем с того, с чего мы начинали, когда были детьми, — с палочек и точек. Вы заметили, наверное, что многие колонки иероглифов — изображающие, кстати, какую-то дату — выглядят вот так. — Схватив кусок мела, профессор стал торопливо чертить на доске.

— Каждая точка соответствует единице. Черточка, или, как мы говорим, палочка, соответствует цифре пять. Таким образом, первая нарисованная мною группа знаков равна четырем, вторая — восьми, третья — двенадцати, а четвертая… Постойте-ка, а почему говорю я один? — Указательным пальцем правой руки профессор Милл провел сверху вниз по списку студентов. — Мистер Хоган, скажите мне, пожалуйста, сколько получается?..

— Шестнадцать? — неуверенно откликнулся вызванный.

— Отлично, мистер Хоган. Видите, как все просто? Вы уже учитесь читать символы майя. Но если вы поставите все изображенные этими знаками цифры в один ряд, то дата, которую они обозначают, останется вам непонятной. Дело в том, что майя пользовались календарем, отличающимся от того, которым пользуемся мы с вами. Их календарь был почти таким же точным, как наш. Но он был значительно сложнее. Поэтому в качестве первого нашего шага к пониманию цивилизации майя мы должны уразуметь их концепцию времени. К следующему занятию прошу вас прочитать главы первую и вторую из книги Линды Шеле и Дэвида Фридела «Лес царей: нерассказанная история о древних майя». Л сейчас я вкратце изложу материал, который вам предстоит изучить.

И профессор Милл продолжил лекцию, явно упиваясь любимым предметом, в то время как жить ему оставалось менее двадцати минут. Он наслаждался каждым мгновением. Занятие он закончил шуткой, к которой всегда прибегал в этом месте своего курса, вызвав, как и ожидал, еще один всплеск веселья, ответил на несколько вопросов подошедших к нему студентов, потом сложил в портфель книги, записи, учебную программу и список студентов.

Его кабинет находился в пяти минутах ходьбы от аудиторного корпуса. Профессор шел, дыша полной грудью и радуясь жизни. День выдался на славу — ясный, солнечный. Чувствовал он себя превосходно (жить ему оставалось уже меньше пятнадцати минут), а к приятному ощущению от удачно проведенного занятия добавлялось радостное предвкушение того, что ему предстояло сделать, ожидание назначенной на сегодня встречи и гостя, который должен вскоре прийти.

Кабинет располагался в невзрачном кирпичном здании, но унылая обстановка ничуть не омрачила жизнерадостного и бодрого настроения Милла. Он ощущал в себе столько энергии, что прошел мимо ожидавших лифта студентов и быстро поднялся на два лестничных марша в слабо освещенный коридор, в середине которого находился его кабинет. Отперев дверь (до конца оставалось десять минут) и водрузив портфель на письменный стол, он повернулся, собираясь спуститься в комнату отдыха преподавателей, но остановился и улыбнулся, увидев, что гость уже стоит в дверях.

— Я как раз собирался сходить за кофе, — сказал профессор Милл. — Не хотите ли чашечку?

— Нет, благодарю. — Гость кивнул в знак приветствия и вошел в кабинет. — С некоторых пор мой желудок с кофе не в ладах. У меня все время изжога. Видимо, дело идет к язве.

Гость был весьма презентабельным мужчиной лет тридцати пяти. Его аккуратно подстриженные волосы, сшитая на заказ белая рубашка, шелковый галстук в полоску, безукоризненный двубортный костюм и туфли из телячьей кожи на тонкой подошве вполне соответствовали его статусу высокооплачиваемого служащего.

— Язва развивается от стрессов. Вам не мешало бы немного сбавить скорость, — сказал профессор Милл, пожимая гостю руку.

— Стрессы и скорость — атрибуты моего рода занятий. Если я начну печься о своем здоровье, то окажусь без работы. — Гость сел.

— Вам нужен отпуск.

— Обещают скоро дать.

— Итак, что вы мне принесли? — спросил профессор.

— Очередную порцию иероглифов для перевода.

— Много?

Гость пожал плечами.

— Страниц пять. — Он нахмурился, когда мимо по коридору прошла компания студентов. — Я бы предпочел по-прежнему не афишировать эту работу.

— Разумеется. — Профессор Милл встал, закрыл дверь и вернулся к письменному столу. — Страницы, как у майя, или современные?

Во взгляде гостя мелькнуло недоумение, но потом он сообразил:

— Ах да, я все время забываю, что страницы майя большего формата. Нет, страницы современные. Фотокопии восемь на десять. Я понимаю так, что сумма гонорара, о которой мы договорились в прошлый раз, вас по-прежнему устраивает.

— Пятьдесят тысяч долларов? Вполне устраивает. При условии, что торопить меня не будут.

— Торопить не будут. В вашем распоряжении месяц, как и раньше. Условия оплаты прежние: половину получите сейчас, и половину — когда закончите. Требования те же: нельзя делать копий с текста, нельзя никому раскрывать характер вашей работы или обсуждать ваш перевод с кем бы то ни было.

— Не беспокойтесь. Я этого не делал и не сделаю, — заверил профессор Милл, — хотя сам перевод вряд ли может заинтересовать кого-то еще, кроме вас, меня и вашего шефа. Но это не имеет значения. Вы так хорошо мне платите, что с моей стороны было бы верхом безумия нарушить условия соглашения и подвергнуть риску будущие отношения с вами. На весь следующий год я беру положенный мне отпуск для научной работы, и эти деньги позволят мне посвятить его целиком изучению «Иероглифической лестницы», являющейся частью сооружений майя в Копане — это на территории Гондураса.

— Для меня там чересчур жарко, — сказал гость.

— Когда я нахожусь среди этих древних построек, то испытываю такой подъем, что забываю о погоде. Можно взглянуть на ваши страницы?

— Да, разумеется. — Гость сунул руку в портфель из кожи аллигатора и достал большой желтый конверт.

Пошла последняя минута жизни профессора Милла, когда он взял конверт в руки, открыл его и вынул пять фотографий, на которых были изображены ряды иероглифов. Он сдвинул книги на край стола и разложил фотографии так, чтобы ряды иероглифов расположились вертикально.

— Все это части одного и того же текста?

— Понятия не имею, — сказал гость. — Мне лишь поручено доставить это вам.

— По-видимому, так оно и есть. — Профессор взял лупу и склонился над фотографиями, рассматривая детали иероглифов. Лоб его покрылся капельками пота. Он потряс головой. — Мне не следовало взбегать по этой лестнице.

— Простите? — спросил гость.

— Нет, ничего. Просто мысли вслух. Вам не кажется, что здесь жарко?

— Пожалуй, есть немного.

Профессор Милл снял пиджак и вернулся к изучению фотографий. Жить ему оставалось пятнадцать секунд.

— Ладно, оставьте их мне, и…

— Да?

— Я…

— Что с вами?

— Мне что-то нехорошо. Руки…

— Что руки?

— Онемели, — сказал профессор Милл. — У меня…

— Что?

— Лицо. Горит.

Профессор Милл вдруг начал судорожно ловить ртом воздух, схватился за грудь, замер на мгновение и, обмякнув, рухнул в свое скрипучее вращающееся кресло. Рот его открылся, голова свесилась вперед. Он вздрогнул и перестал двигаться.

Небольшой кабинет показался еще меньше, когда гость встал.

— Профессор Милл! — Он пощупал пульс на запястье, потом на шее. — Профессор Милл! — Из своего портфеля гость извлек пару резиновых перчаток, надел их, правой рукой собрал фотографии и задвинул их в желтый конверт, который придерживал левой. Действуя левой рукой, он осторожно стянул перчатку с правой, потом правой рукой снял перчатку с левой, внимательно следя за тем, чтобы не коснуться тех мест, которые были в контакте с фотографиями. Затем бросил перчатки в другой желтый конверт, заклеил его и положил оба конверта в портфель.

Когда гость открыл дверь, никто из проходивших в это время по коридору студентов и преподавателей не обратил на него особенного внимания. Окажись на его месте непрофессионал, он, скорее всего, просто ушел бы, но гость знал: волнение иногда обостряет память, и тогда кто-нибудь все-таки припомнит, что видел, как из кабинета выходил хорошо одетый мужчина. Он не хотел оставлять после себя загадок. Он хорошо понимал, что самая лучшая ложь — это один из вариантов правды. Поэтому он поспешил к кабинету секретаря, вошел с озабоченным и встревоженным видом и сказал:

— Скорее. Звоните по 911. Профессор Милл. Я был у него… Мне кажется, с ним только что случился сердечный приступ.

2 Гватемала

Несмотря на тридцатишестичасовой перелет и свои шестьдесят четыре года, Николай Петрович Бартенев не мог сидеть спокойно от нетерпения. Он и его жена только что прилетели сюда из Ленинграда.

Нет, не так, подумал он. Из Санкт-Петербурга. После того как рухнул коммунистический режим, Ленина отменили.

Итак, они прилетели через Франкфурт и Даллас по приглашению нового правительства Гватемалы, но, если бы не конец «холодной войны», эта поездка была бы неосуществимой. Лишь недавно после сорокалетнего перерыва Гватемала возобновила дипломатические отношения с Россией, и столь необходимые русские выездные визы, которые долгое время просто невозможно было получить, были выданы на удивление быстро. Большую часть своей жизни Бартенев был одержим мечтой поехать в Гватемалу, и не потому, что стремился уехать из России, а потому, что Гватемала преследовала его как наваждение. Однако ему упорно, раз за разом, отказывали в выезде. Теперь же вдруг оказалось, что требуется лишь заполнить несколько официальных бланков, а через несколько дней зайти и получить необходимые проездные документы. Бартенев не мог поверить такому везению. Он опасался, что на поверку все это обернется какой-то жестокой шуткой, что ему не дадут разрешения на въезд в Гватемалу и вышлют обратно в Россию.

Самолет — это был «Стретч-727», принадлежащий «Америкэн эйрлайнз» (американская компания! Чтобы русский летел самолетом с маркировкой «американский» — такое было просто немыслимо несколько лет тому назад!), снижался, пробивая облачную пелену над горными хребтами, туда, где в долине раскинулся город Гватемала — столица республики. Было восемь часов пятнадцать минут вечера. Алый свет заката лился в долину. Столица сверкала огнями. Бартенев зачарованно приник к иллюминатору, и сердце его колотилось от предвкушения счастья, как в детстве.

Сидевшая рядом жена сжала его руку. Он повернул голову, всматриваясь в прекрасное, уже тронутое морщинами лицо, и ей не надо было ничего говорить, чтобы передать ему, как она рада, что скоро он встретится со своей мечтой. Еще в восемнадцатилетнем возрасте, когда Бартенев впервые увидел на фотографиях остатки сооружений майя, обнаруженные возле города Тикаль в Гватемале, он почувствовал какое-то странное родство с почти совсем исчезнувшим народом, когда-то построившим эти здания. У него было такое ощущение, будто он сам был там, был одним из тех майя, сам трудился, обливаясь потом, на строительстве этих величественных пирамид и храмов. А иероглифы просто околдовали его.

Теперь, столько лет спустя, ни разу не ступив ногой на землю майя, ни разу не поднявшись на пирамиду, ни разу не увидев своими глазами изображенных на рельефах лиц — крючконосых, широкоскулых, с покатыми лбами, — он был одним из пяти мировых авторитетов по письму майя (даже, может быть, самым выдающимся, если верить тому, что говорила жена). И скоро — конечно, не сегодня, но, возможно, уже завтра или определенно послезавтра — он совершит еще один перелет и приземлится на этот раз на простой посадочной полосе, а потом проделает трудное путешествие через джунгли в Тикаль, туда, где ждет дело всей его жизни, центр его мироздания — постройки майя.

И иероглифы.

Самолет коснулся земли, и его сердце забилось сильнее. Солнце опустилось еще ниже за горами на западе. Темнота стала гуще, ее подчеркивал блеск огней аэровокзала. Волнуясь от предстоящего, Бартенев отстегнул ремни, взял портфель и двинулся вслед за женой и другими пассажирами по проходу между креслами. Еще через минуту, показавшуюся бесконечной, наружная дверь открылась. Он прищурился и за фигурами стоявших впереди пассажиров различил неясные контуры зданий. Когда они с женой спустились по трапу на летное поле, он вдохнул разреженный горный воздух, сухой и прохладный, и ощутил, как от волнения напряглось его тело.

Но как только он вошел в здание аэровокзала и увидел, что его встречает группа одетых в форму правительственных чиновников, то сразу почувствовал неладное. Лица их были мрачны и хмуры. Бартенев со страхом подумал, что его дурные предчувствия оправдались и что ему сейчас объявят об отказе во въезде в страну.

Однако этого не произошло. Суетливого вида тонкогубый человек в темном костюме отделился от группы встречающих и неуверенно приблизился.

— Профессор Бартенев?

— Да.

Они говорили по-испански. Жгучий интерес Бартенева к Гватемале и к находкам сооружений майя на всей территории Центральной Америки заставил его изучить испанский, так как значительная часть исследований по иероглифам публиковалась на этом языке.

— Меня зовут Эктор Гонзалес. Я из Национального археологического музея.

— Да, я получил ваше письмо.

Пока они обменивались рукопожатием, Бартенев не мог не заметить, что Гонзалес старается подвести его к группе официальных лиц.

— Это моя жена Елена.

— Очень рад познакомиться с вами, госпожа Бартенева. Прошу вас, в эту дверь, пожалуйста…

Вдруг Бартенев заметил сурового вида солдат с автоматическими винтовками в руках. Он вздрогнул — это напомнило ему Ленинград в худшие годы «холодной войны».

— Что-нибудь не в порядке? Вы что-то еще должны были сообщить, о чем мне следует знать?

— Нет, ничего, — слишком быстро ответил Гонзалес. — Небольшая проблема с вашим размещением. Неувязка с графиком. Ничего серьезного. Сюда, пожалуйста. В эту дверь и по коридору. Поторопитесь, иначе мы опоздаем.

— Опоздаем? — Бартенев потряс головой. Его вместе с женой куда-то быстро вели по коридору. — Куда опоздаем? А наш багаж? И как быть?..

— Не беспокойтесь. Багаж привезут прямо в гостиницу. Вам не надо проходить иммиграционный и таможенный контроль.

Они миновали еще одну дверь и вышли в темноту ночи на парковочную площадку, где ждал черный лимузин, а впереди и позади него стояло по джипу, набитому вооруженными солдатами.

— Я требую, чтобы мне сказали, что происходит, — сказал Бартенев. — Вы в своих письмах утверждали, что я буду здесь желанным гостем. Вместо этого я чувствую себя пленником.

— Профессор Бартенев, вы должны понимать, что в Гватемале неспокойно. Здесь всегда сильны политические брожения. Эти солдаты предназначены для вашей охраны.

— А зачем мне?..

— Садитесь, пожалуйста, в машину, и мы это обсудим.

Когда один из сопровождающих захлопнул дверцу за Бартеневым, его женой, Гонзалесом и двумя чиновниками, Бартенев повторил свой вопрос:

— Почему же все-таки мне нужна охрана?

Эскортируемый джипами лимузин быстро набирал скорость.

— Как я вам уже сказал, все дело в политике. Многие годы Гватемалой управляли правые экстремисты. — Гонзалес бросил тревожный взгляд на сопровождающих, словно опасался, что им может не понравиться его лексикон. — Недавно к власти пришли умеренные. Именно благодаря новому правительству наши страны установили теперь дипломатические отношения. Этим же объясняется и ваше приглашение сюда. Визит русского ученого подчеркивает, что правительство Гватемалы желает развития связей с Россией. Ваша кандидатура была идеальной, так как вы не политический деятель, а область, в которой вы являетесь экспертом, имеет отношение к истории Гватемалы.

— Вы говорите так, словно… — Бартенев запнулся. — Словно работаете не в Национальном археологическом музее, а в правительстве. Как называется династия, которая правила Тикалем?

Гонзалес не ответил.

— В каком веке Тикаль достиг вершины своего могущества?

Гонзалес молчал.

Бартенев саркастически хмыкнул.

— Вам угрожает опасность, — сказал Гонзалес.

— Неужели?

— Правым экстремистам очень не нравится ваш визит, — натянутым тоном заговорил Гонзалес. — Несмотря на крах коммунизма в России, эти люди рассматривают ваш визит как начало подрывного влияния, которое превратит нашу страну в марксистскую. Предыдущее правительство сформировало «отряды смерти» для поддержания своей власти. Эти отряды до сих пор не распущены. Были угрозы расправы с вами.

Бартенев смотрел невидящим взглядом, чувствуя, как его охватывает отчаяние. Жена спросила, что говорит Гонзалес. Благодаря судьбу за то, что она не знает испанского, Бартенев ответил, что кто-то забыл заказать для них номер в гостинице, что их хозяин весьма смущен этим упущением и делает все, чтобы исправить ошибку.

Гонзалесу он сказал, нахмурившись:

— Как прикажете вас понимать? Что мне придется уехать? Ну уж нет! Да, я согласен отправить жену. Но сам я не для того проделал весь этот путь, чтобы уехать, так и не увидев своей мечты. Я слишком стар. Вряд ли мне представится второй такой случай. И я слишком близок к цели, чтобы отступить. Я должен дойти до конца.

— Вас и не просят уехать, — сказал Гонзалес. — По своим политическим последствиям подобный шаг был бы почти равносилен попытке покушения на вашу жизнь.

Бартенев почувствовал, что бледнеет.

Гонзалес продолжал:

— Необходимо лишь соблюдать величайшую осторожность. Быть начеку. Мы просим вас не выходить в город без сопровождения. Ваш отель будет охраняться. Мы организуем вашу поездку в Тикаль как можно скорее. И еще мы просим, чтобы по прошествии какого-то времени — скажем, через день или, самое большее, два — вы под предлогом плохого самочувствия вернулись домой.

— Один день? — Бартеневу стало трудно дышать. — Или даже два? Да вы шутите! После стольких лет ожидания?..

— Профессор Бартенев, нам приходится иметь дело с политическими реальностями.

Политика, подумал Бартенев, и ему захотелось выругаться. Но он, как и Гонзалес, привык иметь дело с такими мерзкими реальностями; мозг его заработал с лихорадочной быстротой, анализируя проблему. Он за пределами России и волен ехать куда угодно — вот что сейчас важно. Древние постройки майя, представляющие значительный интерес, найдены и во многих других местах. Есть, например, город Паленке в Мексике. Это, конечно, не Тикаль. Там нет той эмоциональной и профессиональной привлекательности, которую имеет для него Тикаль, но зато туда легко попасть. И жена сможет туда поехать вместе с ним. Там они будут в безопасности. Не беда, если правительство Гватемалы откажется оплачивать дальнейшие расходы, — ведь у него есть тайный источник средств, о котором он не рассказывал даже жене.

Именно секретность и была частью делового соглашения, которое предложил Бартеневу хорошо одетый светловолосый американец, однажды явившийся к нему в кабинет в Санкт-Петербургском государственном университете. Американец показал ему несколько фотокопий иероглифов майя. На безукоризненном русском языке он спросил Бартенева, сколько тот хотел бы получить за перевод иероглифов и за то, чтобы сохранить это поручение в тайне. «Если иероглифы интересны, я сделаю это бесплатно», — ответил Бартенев, на которого большое впечатление произвело прекрасное знание русского языка, продемонстрированное иностранцем. Но американец настаивал, чтобы Бартенев принял гонорар, который к тому асе поражал своей щедростью — пятьдесят тысяч долларов. «Это в качестве гарантии вашего молчания, — сказал американец. — Часть суммы я обменял на рубли». Он вручил Бартеневу сумму в рублях, эквивалентную десяти тысячам долларов. Остальные деньги, объяснил он, будут положены на счет в швейцарском банке. Не исключено, что в один прекрасный день Бартенев сможет свободно путешествовать, и тогда деньги будет легко получить. Если же нет, то можно будет организовать переброску не слишком больших сумм в Санкт-Петербург с курьерами, сумм, размеры которых не вызовут у властей желания поинтересоваться их источником. После этого визита американец приходил еще дважды, каждый раз с новой порцией иероглифов майя и с предложением такого же гонорара. До сих пор деньги для Бартенева значили меньше, чем захватывающий, хотя и не совсем ясный смысл (вроде зашифрованной загадки), открывавшийся ему в этих письменах.

Но теперь деньги приобретали очень большое значение, и расстроенный Бартенев решил извлечь из них всю пользу, какую они только могли принести.

— Понятно, — сказал он Гонзалесу. — Политическая реальность. Я уеду, когда вам будет угодно, как только вы сочтете, что я уже послужил вашим целям.

Гонзалес, казалось, успокоился. Но лишь на минуту. Лимузин уже остановился перед отелем — зданием современной архитектуры из стали и стекла, которое неприятно поражало своим явно не латиноамериканским стилем. В сопровождении солдат Бартенев и его жена быстро пересекли вестибюль, вошли в лифт и поднялись на двенадцатый этаж. Гонзалес пошел с ними, а один из чиновников остался внизу и стал что-то говорить портье за регистрационной стойкой.

Пока Гонзалес отпирал дверь, включал свет и впускал Бартенева с женой в номер, там зазвонил телефон. В номере было два телефонных аппарата: один на столике рядом с диваном, другой на крышке бара.

Гонзалес запер дверь номера. Телефон не умолкал. Бартенев хотел было подойти к аппарату, который был рядом с диваном, но Гонзалес сказал:

— Нет, позвольте, я сам возьму трубку. — Он подошел к телефону, стоявшему на баре, до которого ему было ближе. — Алло? — Он включил настольную лампу. — О чем вы хотите с ним говорить? — Гонзалес пристально посмотрел на Бартенева. — Одну минуту. — Прикрыл трубку рукой. — Этот человек говорит, что он журналист. Может быть, действительно стоит дать интервью? Это произведет хорошее впечатление на общественность. Я послушаю отсюда, а вы возьмите трубку там.

Бартенев подошел к телефону на столике возле дивана.

— Я слушаю, — произнес он. Его тень упала на окно.

— Катись в преисподнюю, проклятый русский!

Осколки оконного стекла брызнули внутрь комнаты, и жена Бартенева закричала. Сам Бартенев не издал ни звука. Пуля, попавшая ему в голову, расплющилась там и мгновенно убила его. Пробив затылок, она вылетела наружу. Кровь залила осколки стекла.

3 Хьюстон, Техас

На космическом челноке «Атлантис» шел второй день очередного полета. Запуск прошел без проблем, все системы работали нормально, и Альберт Делани изнывал от скуки. Он был бы рад, если бы произошло что-то (ну хоть что-нибудь!), способное нарушить это нудное однообразие. Нельзя сказать, чтобы ему хотелось возникновения какой-то нештатной ситуации в полном смысле слова, так как это могло означать и серьезное ЧП. А для НАСА сейчас новые срывы и новые порции дурной славы крайне нежелательны, и уж никак нельзя допустить повторения катастрофы, подобной случаю с «Челленджером». Еще одно такое ЧП, и НАСА может закрывать свою лавочку, а это значит, что Альберт Делани потеряет работу, и уж если выбирать между скукой и безработицей, то он, ясное дело, предпочитает скуку. И все же, если бы кто-то сказал ему в тот момент, когда его принимали в НАСА, что ликование по поводу ожидавшей его, как он полагал, блестящей карьеры очень скоро сменится усталостью от повседневной рутины, он ни за что бы не поверил. Вся беда в том, что НАСА столько раз проверяет и перепроверяет все детали полета, проводит столько испытаний и контрольных тестов, так скрупулезно перебирает все возможные варианты в стремлении предотвратить любую случайность, что сам полет становится вполне заурядным событием. Нет, ЧП Альберту Делани ни к чему, но он определенно не возражал бы против какого-нибудь приятного сюрприза.

Альберт Делани имел средний рост и вес, обладал ничем не примечательными чертами лица и достиг той жизненной точки, когда человек уже вышел из молодого возраста, но еще не вступил в средний. С некоторых пор он стал замечать, что в нем растет ощущение неудовлетворенности, несбывшихся ожиданий. Жизнь его была вполне обычной. Предсказуемой. У него еще не развился синдром искушения изменить жене. Однако он опасался, что состояние, которое Торо назвал «тихим отчаянием», может заставить его сделать какую-нибудь глупость и получить в результате более чем просто нештатную ситуацию — распад семьи, например. Но все равно, если он не найдет какой-то цели в жизни, чего-то, что пробудит в нем интерес, то вряд ли сможет и впредь полагаться на свой здравый смысл.

Эту проблему, решил Альберт Делани, в какой-то мере создавало то, что его офис находился на периферии штаб-квартиры НАСА. Вдали от центра управления полетами он не ощущал ни радости от свершений, ни приливов нервной энергии, которые, как он представлял, испытывали все, кто там работал. К тому же он и сам вынужден был признать, что быть экспертом в области картографии, географии и метеорологии (возиться с картами и погодой, как он сам порой говорил с ноткой пренебрежения) казалось безумно скучным делом по сравнению с исследованием космоса. Еще куда ни шло, если бы ему доводилось изучать фотографии недавно открытых колец Сатурна, или юпитерианских лун, или действующих вулканов на Венере. Так ведь нет! Его работа состояла в том, что он просматривал снимки участков земной поверхности, секторов, которые он уже видел прежде десятки раз.

Не утешало его и то, что проводимые им исследования уже позволили сделать вполне определенные выводы. Можно ли сказать на основании космической съемки, что вызывающий у всех тревогу дымный ореол вокруг Земли увеличивается? Можно ли считать, что на полученных с большой высоты изображениях влажных тропических лесов Южной Америки видно, как их площадь продолжает сокращаться, потому что их вырубают и выжигают под сельскохозяйственные угодья? И разве загрязненность вод Мирового океана не достигла такой степени, что наносимый ею вред заметен уже с высоты трехсот миль? Да, да и да. Не надо быть ракетчиком, чтобы сделать такие выводы. Но НАСА нужно нечто большее, чем просто выводы. Ей нужна конкретика. Вот почему, хотя просматриваемые Альбертом Делани материалы съемки в конечном счете попадают в руки других правительственных служб, его обязанностью был их предварительный просмотр на тот случай, если в них окажется что-нибудь уникальное, — для НАСА это было бы неплохой рекламой.

На этот раз в задачу челнока входило развернуть метеорологический спутник над Карибским морем, провести ряд наблюдений и экспериментов, связанных с погодой, и передать на Землю материалы съемки. Снимок, находившийся перед Делани в настоящий момент, изображал часть мексиканского полуострова Юкатан. Несколько лет назад пальмовые леса в этом районе поразила какая-то болезнь, и Делани должен был определить, как далеко она распространилась, а это легко можно было увидеть на снимках, так как больные, оголенные деревья проступали везде четким безрадостным узором. Теоретически считалось, что значительная потеря растительности на Юкатане нарушит соотношение кислорода и двуокиси углерода в атмосфере всего района и повлияет на тип погоды, как это случилось в результате исчезновения девственных лесов на территории Бразилии. Измеряя пораженные площади и соотнося эти данные с изменениями температуры и ветров в Карибском регионе, можно попытаться предсказывать возникновение тропических бурь и направление ураганов.

Болезнь определенно расползлась намного дальше, если судить по материалам прошлогодней съемки Юкатана. Он наложил на фотографию прозрачную масштабную карту-образец, совместил топографические ориентиры, записал данные и перешел к следующему снимку. Может быть, ему действительно была нужна встряска от этой однообразной работы, но он поймал себя на том, что изучает снимки тщательнее обычного, обращая внимание на детали, не имеющие отношения к пальмовой болезни.

Вдруг его кольнула смутная тревога: что-то зацепило подсознание, впечатление какой-то необычности. Он отложил снимок, с которым работал, и снова взял только что просмотренный. Нахмурился, концентрируя внимание. Да, подумал Делани. Вот оно. И сразу ощутил стимулирующий приток адреналина, потепление в животе. Вот этот небольшой участок в нижнем левом углу снимка. А вот какие-то тени среди оголенных пальмовых стволов. Откуда они там взялись?

Эти тени образовывали почти безупречные треугольники и квадраты. Но треугольников и квадратов в природе не существует. Более того, такие тени возникают лишь тогда, когда падающие солнечные лучи встречают на своем пути препятствие в виде предметов, выступающих над поверхностью земли. Крупных предметов. Высоких предметов. Обычно в существовании теней нет ничего таинственного. Холмы, например, всегда отбрасывают тень. Но тени, заинтересовавшие Альберта, находятся в северной низменной части Юкатана. Слово говорит само за себя. Низменность. В этом районе нет никаких холмов. Но даже если бы и были, то отбрасываемые ими тени были бы бесформенными. А эти тени симметричные. И занимают довольно большую площадь. Делани быстро посчитал. Тридцать квадратных километров? В центре совершенно, абсолютно ровного участка влажного тропического леса на полуострове Юкатан? Что за чертовщина такая?

4

«И в заключение нашего выпуска: тайны глубокого прошлого раскрываются с помощью современной техники. На прошедших компьютерную обработку снимках, полученных с космического челнока „Атлантис“, обнаружен, по-видимому, большой район с остатками построек майя, о существовании которых никто до сих пор не подозревал. Этот район находится в отдаленной части мексиканской территории, на полуострове Юкатан. Влажный тропический лес там настолько густ и непроходим, что на предварительное обследование находки может уйти несколько месяцев, но, как заявил представитель мексиканского правительства, очевидный масштаб древних сооружений дает основание полагать, что они могут конкурировать с пирамидами, дворцами и храмами легендарной Чичен-Ицы. Перефразируя Скотта Фицджералъда, можно сказать: итак, мы все дальше продвигаемся вперед — в прошлое. Дэн Рейзер, для новостей Си-би-эс, всего доброго».

5 Виргинские острова

Посетитель заметил, что коллекция пополнилась еще несколькими предметами — фигурками, керамическими изделиями, масками. Все это были подлинные, дорогостоящие и приобретенные незаконным путем образчики работы древних мастеров майя.

— Эта женщина исчезла.

— Что такое? — Старик, занятый подсоединением трубки для внутривенного вливания к введенной в руку игле, резко вскинул голову. — Исчезла? Ты же уверял меня, что это невозможно.

— Я так считал, — ответил светловолосый человек. Голос его звучал удрученно. — Ей так хорошо платили, с ней обращались, как с принцессой… Мне казалось маловероятным, что у нее появится желание уйти.

Глаза старика злобно сверкали, худое тело напряглось от ярости. Сидя в кожаном кресле в кают-компании принадлежавшей ему двухсотфутовой яхты среди витрин с экспонатами своего теперешнего увлечения — образцами искусства майя, он старался держаться как можно прямее. Очки делали его взгляд еще острее, а густая седая шевелюра подчеркивала впечатление изможденности, производимое его лицом. Казалось, он заполняет собой всю каюту, хотя высоким назвать его было нельзя.

— Человеческая природа! Проклятье, это всегда было твоим слабым местом. Ты превосходен там, где дело касается тактики. Но в эмоциональном плане ты настолько ограничен, что не понимаешь…

— Ей было одиноко, — сказал молодой человек с приятным лицом. — Я предвидел нечто подобное. Мои люди следили за ней, чтобы при случае помешать ей сделать какую-нибудь глупость. Ее горничная, ее дворецкий, ее шофер, консьерж в доме на Манхэттене, где она жила, — все работали на меня. Все выходы из этого здания были под постоянным наблюдением. В тех редких случаях, когда ей разрешалось выйти из дома, ее сопровождали.

— И тем не менее ей удалось скрыться, — прошипел старик, и ноздри его раздулись от злого сарказма. Его белые волосы контрастировали с землистым оттенком кожи, который, в свою очередь, становился еще заметнее на фоне серого халата, левый рукав которого был закатан, чтобы можно было подвести к руке трубку от аппарата для внутривенного вливания.

— Ты. Это ты во всем виноват. — Он ткнул в сторону собеседника костлявым указательным пальцем правой руки. — Все зависит от нее. Как, черт возьми, это случилось?

Хорошо одетый молодой человек удрученно развел руками.

— Я не знаю. Мои люди тоже не знают. Это произошло прошлой ночью. Между двумя часами ночи, когда горничная видела ее в последний раз, и двенадцатью часами дня, когда горничная решила посмотреть, что она делает, эта дама успела выбраться из квартиры и из здания.Неизвестно, как ей это удалось. Узнав о случившемся, я решил, что лучше доложу вам лично, а не по телефону. Прилетел первым же рейсом, на который смог попасть. — Он повел рукой в сторону расположенных по правому борту иллюминаторов каюты; за ними были видны многочисленные яхты, которые заполняли окаймленную ожерельем отелей и подсвеченную лучами заходящего солнца гавань острова Сент-Томас.

Старик прищурился.

— Готовность признать вину — это достойно уважения. У нее есть доступ к банковскому счету?

— Нет. Поскольку ей предоставлялось все, что она хотела, то необходимости тратить деньги у нее не было. Поэтому она не подозревала, что суммы заработной платы, фигурирующие в банковских ведомостях, которые ей показывали, поступали на особый счет, откуда она могла снять деньги лишь при наличии еще одной подписи — моей. Подступиться к деньгам она не может.

— А драгоценности?

— Она забрала их все. Одно бриллиантовое колье стоит четыреста тысяч долларов. Теоретически. Но камни, разумеется, не настоящие. И все-таки во всем Нью-Йорке лишь считанным заведениям под силу купить такую вещь, не будь она копией. А поскольку ей неизвестно, что это копия, то она будет вынуждена обратиться к ним. Мои люди наблюдают за этими заведениями.

Старик нахмурился.

— Если допустить, что ей удастся достать денег — а я полагаю, что удастся, судя по тому, как ловко она ускользнула от твоих людей, — куда она может пойти? Что может предпринять?

— Она будет дурой, если вернется к прежнему образу жизни. Ей придется исходить из того, что мы будем следить за ее родственниками, друзьями и прежними деловыми партнерами, что будем прослушивать их телефоны и так далее. Если она умна, а это можно считать доказанным, то должна будет затаиться. Меньше всего ей нужны неприятности от нас.

— От нас?

— От вас.

Старик сделал жест морщинистой рукой, во взгляде его было жесткое неодобрение и одновременно блеск превосходства.

— Опять человеческая натура. Ты так и не выучил урока. Если причиной бегства было одиночество, то как раз затаиваться она и не будет. Ей будет нужен партнер. Она захочет чувствовать себя в безопасности и получать удовлетворение от жизни, создаваемой ею самой, а не навязываемой со стороны. Она не променяет одну клетку на другую.

— Тогда что же она?..

Старик размышлял, не отводя глаз от своей внутривенной трубки.

— Она обратится за помощью.

— К кому?

— Есть только две причины, по которым один человек будет помогать другому, — сказал старик. — Деньги и любовь. Мы не можем знать заранее, кто придет ей на помощь. Но я очень сомневаюсь, чтобы она доверилась человеку, которого не знает и который был бы готов служить ей исключительно ради денег. Полагаю, что человек, оказавшийся в ее ситуации, скорее предпочтет положиться на любовь или, по меньшей мере, на дружбу. Кто из ее окружения способен помочь ей?

— Как я сказал вам, ее родственники, друзья и прежние контакты находятся под наблюдением.

— Нет, не то. Надо копать глубже. Она не сбежала бы, если бы у нее не было плана. Где-то есть некто искушенный в таких делах, к кому она может обратиться за помощью, точно зная, что ей не откажут. Кто-то вне нашего поля зрения. Кто-то, кому она доверяет.

— Я приступаю к делу немедленно.

— Ты разочаровал меня, — вздохнул старик. — Твой успех в Чикаго и Гватемале был таким впечатляющим, что я собирался наградить тебя. Боюсь, что теперь с этим придется подождать.

На столике рядом с креслом старика раздался зуммер интеркома. Он нажал кнопку.

— Я же просил не беспокоить меня.

— Шейх Хазим… В ответ на ваш звонок, профессор, — сказал женский голос.

— Соедините.

Старик положил руку на телефонную трубку рядом с интеркомом. Но прежде чем снять ее, он сказал посетителю суровым, жестким голосом:

— Больше не разочаровывай меня. — Он отрегулировал струю красной жидкости, поступавшей из внутривенной капельницы ему в руку (это была кровь, обработанная гормонами, взятыми от неродившихся ягнят). — Найди эту суку прежде, чем она все погубит. Если Дельгадо узнает, что она разгуливает на свободе, если он узнает, что она вышла из-под контроля, он начнет охоту на нее, а может быть, и на нас.

— Я смогу справиться с Дельгадо.

— В этом я не сомневаюсь. Но без Дельгадо дело не выгорит. Я не получу доступа к развалинам. А это очень испортило бы мне настроение. Ты ведь не хочешь попасться мне под руку, когда я в дурном настроении?

— Нет, сэр.

— Убирайся вон.

Глава 2

1 Канкун, Мексика

Все отели здесь были построены в стиле храмов майя и представляли собой ряд уступчатых пирамид, протянувшийся вдоль шоссе с четырьмя полосами движения, которое рассекало надвое песчаную косу, бывшую необитаемой еще каких-нибудь двадцать пять лет назад. Бьюкенен не смотрел ни на них, ни на вымощенный красным кирпичом тротуар, по которому он усилием воли заставлял себя идти с видимым спокойствием, коего совсем не ощущал. С приближением ночи, по мере того как сумерки сгущались, его внимание привлекали только туристы, если они оказывались слишком близко впереди или позади него, устрашающий рев и ослепительный свет фар автомобилей, проносившихся справа, и зловещие тени пальм, окружавших отели слева от него.

Что-то тут было не так. Все инстинкты, вся интуиция предупреждали его об этом. Желудок судорожно сжался. Он попытался внушить себе, что это не более чем обычный страх актера перед выходом на сцену. Но в жизни ему довелось выполнить столько опасных заданий, что он на собственном горьком опыте научился доверять тем сигналам тревоги, которые посылал ему его организм, когда что-то было не совсем так, как должно быть.

В чем же дело сейчас? Бьюкенен напряженно думал. Подготовка была исчерпывающей. Приманка для объекта — лучше не бывает. Откуда же, ради всего святого, эта нервозность?

Перегорел он, что ли? Чересчур много заданий? Слишком много прожито чужих жизней? Слишком много каскадерских трюков на краю пропасти?

Нет, мысленно решил Бьюкенен. Я знаю, что делаю. Прошло уже восемь лет, и если я до сих пор жив, то, должно быть, умею отличить разыгравшиеся нервы от…

Расслабься. У тебя все схвачено. Дай себе перевести дух. Здесь жарко. Здесь большая влажность. Все на тебя давит. Ты же проделывал это прежде сотни раз. Твой план вполне надежен. И хватит, наконец, перебирать всякие «а если…» Обуздай сомнения и делай свое дело.

Все верно, думал Бьюкенен. Но убедить себя не мог. Сохраняя все ту же обманчиво беззаботную походку вопреки стеснению в груди, он переместился левее, подальше от таящего угрозу уличного движения. Мимо не менее пугающих теней, которые чудились ему в гуще пышных, осыпанных яркими цветами кустарников, окаймляющих подъездную аллею, он, осторожно ступая, направился по ней к сверкающему огнями зданию отеля «Клуб интернасьональ», построенному в стиле храма древних майя.

2

Встреча была назначена на девять тридцать, но Бьюкенен намеренно пришел на десять минут раньше, чтобы понаблюдать за местом встречи и удостовериться, что там все по-прежнему и ничто не внушает опасений. Три последних вечера подряд он приходил сюда точно в этот час и каждый раз убеждался, что место выбрано отличное.

Вся беда в том, что этот вечер не шел ни в какое сравнение ни с одним из предыдущих. План, прекрасно существовавший до сих пор на бумаге, предстояло воплотить в жизнь, совместить с «реальным миром», а этот реальный мир имел опасную привычку изменяться день ото дня. Пожар мог повредить здание. Или место могло оказаться таким необычно многолюдным, что компрометирующий, хотя и осторожный разговор можно будет легко подслушать. Один из выходов может оказаться блокированным. Слишком много переменных величин. Если что-то покажется Бьюкенену подозрительным, то он, не подавая виду, что встревожен, снова растворится в ночной темноте. Тогда, как было заранее оговорено, человек, который придет в девять тридцать и не увидит там Бьюкенена, поймет, что идеальных условий для встречи не получилось (эвфемистическое выражение, означающее «сваливай отсюда в темпе»), что встреча переносится на следующий день и состоится за завтраком в восемь утра в другом отеле. Разумеется, у Бьюкенена был готов еще один запасной план на тот случай, если и вторую встречу пришлось бы переносить. Ведь Бьюкенен должен был убедить того, кто придет, что приняты все меры предосторожности и что его безопасность является для Бьюкенена основным соображением.

Неторопливым шагом Бьюкенен прошел мимо двух швейцаров-мексиканцев в «Клуб интернасьональ». В холле он проскользнул за группой жизнерадостных американских туристов, направлявшихся в «Хард-рок кафе», и постарался задержать дыхание, ощутив едкий, несмотря на отдушку, запах инсектицида, который периодически распыляли в коридорах отеля, чтобы отпугивать тараканов, в изобилии водившихся в округе. Бьюкенен спрашивал себя, что больше ненавидели проживающие в отеле гости — мерзкий запах этого средства или самих вездесущих насекомых, которые через какое-то время начинали казаться столь же обычными, как и многочисленные местные ящерицы. Горничная, не привлекая к себе внимания, заметала трупики мертвых насекомых. Бьюкенен задержался в глубине холла, пока не увидел, как в дверь рядом с сувенирным киоском, расположенным с левой стороны, вошел какой-то японец. Бьюкенен знал, что эта дверь ведет к балконам, номерам и лестницам, по которым можно спуститься на пляж. Один из многих выходов. Функционирует нормально. Пока все тут хорошо.

Повернув направо, он прошел коротким коридором к ступеням, ведущим вниз, в ресторан. Как и в предыдущие вечера, посетителей в ресторане было не слишком мало — достаточно, чтобы Бьюкенен и тот, кто придет на встречу с ним, не привлекли к себе внимания, но и не слишком много, чтобы их разговор могли подслушать.

И здесь пока все хорошо. Возможно, я ошибаюсь, подумал Бьюкенен. Возможно, все пройдет без сучка без задоринки.

Не обманывай себя, настаивал внутренний голос.

Ну уж нет, я не собираюсь отменять встречу только потому, что пошаливают нервишки.

Он почувствовал себя несколько увереннее, когда официант-мексиканец согласился посадить его за тот столик, который он просил. Этот столик был расположен идеально — в правом дальнем углу, в отдалении от других обедающих гостей и рядом с выходом в сад отеля. Бьюкенен сел так, чтобы оказаться спиной к стене и лицом к лестнице, по которой спускались в ресторан. В кондиционированном воздухе зала ему стало прохладнее. Он взглянул на часы. Девять двадцать пять. Тот, с кем он должен встретиться, будет здесь через пять минут. Делая вид, что изучает меню, он старался казаться спокойным.

Вдруг пульс его участился: на верхней ступеньке лестницы появились двое мужчин.

Но Бьюкенен ожидал встречи лишь с одним человеком.

Оба были латиноамериканцы. На обоих мятые, как того требовала мода, бежевые полотняные костюмы и открытые на груди желтые шелковые рубашки. У обоих золотые часы фирмы «Ролекс» и по несколько золотых цепочек и браслетов. Оба были худощавого телосложения, обоим было за тридцать, у обоих были узкие лица с точеными, жесткими чертами и густые, темные, гладко зачесанные назад и собранные в пучок волосы. Их глаза под нависшими складками век были такими же темными, как и волосы, и так же блестели. Глаза хищного зверя или хищной птицы. Безжалостные глаза. Эти двое были gemelos, близнецы. Спускаясь по лестнице в ресторан, они расправляли плечи, выпячивали грудь и излучали такую уверенность в себе, словно владели миром.

Бьюкенен пытался казаться спокойным, хотя внутренне весь подобрался. Близнецы направились прямо к нему. Бьюкенен понял, что у них было его описание. Более того, люди, которым было поручено следить за ним, наверняка тайно сфотографировали его. А он этого больше всего боялся.

Когда близнецы подошли к его столику, Бьюкенен поднялся, чтобы пожать им руки. Он намеренно не надел пиджак, так как хотел, чтобы сразу было видно, что он не вооружен. Они увидят, что его синяя рубашка заправлена в брюки, а не надета навыпуск, чтобы под ней можно было спрятать пистолет. Они также увидят, что рубашка сидит на нем в обтяжку, так что если бы он прятал на себе магнитофон или передающее устройство, то это сразу было бы заметно. Правда, самые современные специальные передатчики настолько миниатюрны, что один из них можно было бы легко замаскировать под пуговицу на его рубашке точно так же, как небольшой пистолет можно было бы прикрепить над лодыжкой под брючиной. Впрочем, на таком близком расстоянии Бьюкенену вряд ли понадобился бы пистолет. Шариковая ручка в нагрудном карманчике его рубашки могла быть столь же эффективной. И все же Бьюкенен знал, что эти люди с хищными глазами по достоинству оценят его жест очевидной открытости. В то же время он нисколько не сомневался, что, несмотря на излучаемую ими уверенность, они не ослабят настороженности, которая до сих пор служила им хорошую службу.

Они поздоровались с ним по-английски.

Бьюкенен ответил по-испански:

— Спасибо, что пришли. — Он употребил слово «ustedes» — «вы» в форме вежливого обращения.

— De nada[116], — сказал первый и показал жестом, что Бьюкенен может сесть.

Они огляделись, место встречи, казалось, их удовлетворило, и тоже сели. Можно не сомневаться, подумал Бьюкенен, что перед приходом сюда они поручили состоящим у них на службе людям проверить пригодность ресторана для такой встречи. Вероятно, они также скрытно расставили охрану вокруг отеля и в коридоре, ведущем в зал. В качестве еще одной меры предосторожности они взяли со стола салфетки, разложили их на коленях, а ловкое, хорошо отработанное движение их правых рук сказало Бьюкенену, что под каждой салфеткой теперь имеется по пистолету.

Устроившись наконец как надо, они принялись изучать его.

— A cojones[117] у тебя на месте, — бросил первый близнец.

— Gracias.[118]

— Еще и везет, как дурачку, — добавил второй. — Мы бы могли успокоить тебя раз и навсегда в любое время.

— Claro que si[119], — согласился Бьюкенен. — Разумеется. Но я надеялся, что вы прислушаетесь к голосу рассудка. Уверен, что дело, которое я собираюсь вам предложить, стоящее.

— Наши дела и так идут неплохо, — сказал первый близнец.

— Что заставляет тебя думать, что ты можешь сделать их еще лучше? — Второй близнец прищурился.

Бьюкенен негромко ответил:

— То, что вам известно, насколько хороши теперь мои дела. Я исхожу из того, что разговариваю с опытными деловыми людьми. С профессионалами. Доказательством служит то, что в ответ на мои попытки вы не стали, говоря вашими же словами, успокаивать меня раз и навсегда. Вы видели, как…

Бьюкенен предупреждающе кашлянул и кивком показал налево.

Подошел официант и принес меню. Он сравнил двух своих латиноамериканских гостей с единственным norteamericano[120] и, очевидно, решил, что поскольку Канкун считается самым популярным мексиканским курортом для американцев, то следует отнестись с наибольшим вниманием к Бьюкенсну.

— Что вы будете пить, сеньоры?

— Мне текилу, ¿Y para mis compadres?[121] — Бьюкенен повернулся к ним.

— То же самое, — сказал первый близнец. — Захвати лайм и соль.

— Двойные порции для всех, — уточнил второй.

Когда официант отошел, первый близнец злобно нахмурился, перегнулся через стол и, почти касаясь Бьюкенена, хрипло прошептал:

— Хватит пудрить нам мозги, сеньор Поттер. — Он впервые употребил вымышленную фамилию, под которой им был известен Бьюкенен. — Что вам от нас нужно? Это ваш единственный и последний шанс. — Он потянулся к лежащей у него на коленях салфетке и погладил спрятанный под ней пистолет. — Назовите причину, которая побудила бы нас оставить вас в живых.

3

Инструктаж состоялся в безопасном месте, в Фэрфаксе, штат Вирджиния, в квартире на втором этаже громоздкого жилого комплекса, где Бьюкенену было легко оставаться незаметным. Квартиру он снял на имя Брайана Макдональда — таков был псевдоним, которым он тогда пользовался. На это имя у него были водительские права, паспорт, свидетельство о рождении, несколько кредитных карточек; кроме того, он располагал подробной легендой для этого временного персонажа, роль которого играл. Его счета за телефон показывали, что каждое воскресенье вечером он звонил по одному номеру в Филадельфию, и если бы кто-то, вознамерившись проверить Брайана Макдональда, позвонил по этому номеру, то бодрый женский голос ответил бы: «Пансионат для престарелых „Золотые годы“. Это учреждение действительно существовало и было прибыльной „крышей“ для работодателей Бьюкенена, а в документах значилось, что миссис Макдональд, мать Брайана, там действительно живет. В данный момент она куда-то отлучилась из своей комнаты, но обязательно вам перезвонит, и через какое-то время пожилая женщина, работавшая на хозяев Бьюкенена, действительно звонила по оставленному номеру телефона, который, разумеется, проверялся, а разговор записывался.

В то время, три месяца назад, Бьюкенен был по легенде компьютерным программистом. Он интересовался компьютерами и имел к этому делу неплохие способности, так что в эту часть своей тогдашней роли он вписался без труда. Всем, кому случалось поинтересоваться, он говорил, что работает дома, а мощный компьютер «IBM», установленный у него в квартире, подтверждал разработанную версию. В качестве дополнительного штриха к созданной им личности он каждый четверг, пользуясь услугами «Федерал экспресс», отправлял копии дисков в Бостон, в «Нью эйдж текнолоджи» — еще одно прибыльное предприятие, служившее прикрытием для работодателей Бьюкенена, а для поддержания физической формы, необходимой ему по настоящему роду занятий, он каждый вечер по три часа тренировался в местном спортзале Голда.

По большей же части он ждал, стараясь не терять терпения и оставаясь дисциплинированным, ждал, когда будет востребован для настоящей работы. Поэтому когда позвонивший ему наконец служащий из «Нью эйдж текнолоджи» сказал, что приехал в Фэрфакс по делам, и спросил, может ли навестить его, Бьюкенен подумал: «Теперь уже недолго ждать. Скоро я буду нужен. Скоро конец скуке».

Контролер постучал в дверь точно в назначенное время. Была пятница, четыре часа пополудни, и когда Бьюкенен-Макдональд, посмотрев в дверной глазок, впустил его, то этот невысокий худощавый человек в помятом костюме поставил свой кейс на кофейный столик в комнате, подождал, пока Бьюкенен-Макдональд закроет и запрет входную дверь, потом внимательно осмотрелся и спросил:

— Что вы предпочитаете? Прогуляться или остаться здесь?

— В квартире чисто.

— Хорошо. — Посетитель открыл кейс. — Мне нужны ваши водительские права, паспорт, свидетельство о рождении, кредитные карточки — словом, все ваши документы на имя Брайана Макдональда. Вот заполненные бланки их сдачи, которые вам следует подписать, а вот моя расписка в получении.

Бьюкенен выполнил все эти указания.

— Ну а вот ваши новые документы, — продолжил посетитель, — распишитесь здесь в получении. Вас будут звать Эдвард Поттер. Вы когда-то работали… Впрочем, вся информация, все подробности вашей новой легенды в этом досье. Зная о вашей феноменальной памяти, я полагаю, что вы, как всегда, сможете усвоить эту информацию к завтрашнему утру, когда я вернусь за досье… В чем дело?

— Почему мне пришлось так долго ждать контакта? — спросил Бьюкенен. — Ведь прошло целых два месяца.

— После того как вы вернулись с последнего задания, нужно было, чтобы вы на какое-то время исчезли. Кроме того, мы думали, что найдем вам применение в роли Брайана Макдональда. Но теперь от того сценария пришлось отказаться. У нас есть для вас кое-что поинтереснее. Думаю, вы будете довольны. Дело очень важное и не менее рискованное. Даст вам возможность как следует встряхнуться.

— Расскажите-ка об этом.

Контролер пристально смотрел на него.

— Иногда забываешь, насколько заводной народ все эти агенты-оперативники, как им не терпится приступить… Хотя, конечно, иначе они бы и не были оперативниками. Потому что…

— А действительно, почему? Я много раз задавал себе этот вопрос. Каков же ответ?

— Мне казалось, он лежит на поверхности. Вам просто нравится быть кем-то другим.

— Да. Именно так. Вот и доставьте мне удовольствие. Представьте себе, будто я актер, работающий по системе Станиславского. Где искать мотивацию поступков того нового персонажа, образ которого мне предстоит создать?

4

В ресторане отеля «Клуб интернасьональ» в Канкуне Бьюкенен не выказал страха в ответ на угрозу. Вместо этого он сказал совершенно прозаическим тоном:

— Причину, которая побудила бы вас оставить меня в живых? Да я могу назвать несколько миллионов таких причин.

— У нас и так уже есть много миллионов, — отреагировал первый близнец. — Откуда ты взял, что ради еще одного или двух мы рискнем тебе довериться?

— Я знаю человеческую натуру. Сколько бы денег ни имел человек, их никогда не бывает достаточно. К тому же я предлагал не один-два миллиона. Речь идет о большем.

— Их трудно потратить в тюрьме. И невозможно потратить в могиле, — заявил второй близнец. — Самым практичным ответом на это предложение было бы покончить с твоим вмешательством. Конкурента мы не потерпим, а в партнере не нуждаемся.

Общий гул голосов обедающих заглушал этот своеобразный обмен любезностями.

— О том и речь, — сказал Быокенен, все еще без признаков страха. — Вашим конкурентом быть я не хочу, а партнер вам не нужен.

Второй близнец ощетинился.

— А ты лихой парень, если указываешь, что нам нужно, а что нет. У тебя и впрямь яйца сварены вкрутую.

— Но их ведь можно и раздавить, — прорычал первый близнец.

— Определенно, — кивнул Бьюкенен. — Я видел, что это опасно, когда завел здесь дело.

— Не только здесь, но и в Мериде, Акапулько и Пуэрто-Вальярте, — зло бросил второй близнец.

— Плюс еще парочка курортов, где у меня есть контакты, о которых вы, очевидно, не знаете.

Первый близнец прищурился, отчего хищное выражение его глаз стало еще заметнее.

— У тебя хватает наглости хвастаться нам прямо в глаза?

— Нет. — Бьюкенен решительно покачал головой. — Я не хвастаюсь. Я лишь откровенен и надеюсь, что вы это оцените. Уверяю вас, что у меня и в мыслях не было проявить к вам малейшее неуважение.

Близнецы обдумали его извинение, хмуро переглянулись, кивнули с угрюмой неохотой и откинулись на спинки стульев.

— Но ты сам признался, что развил бурную деятельность, — сказал второй близнец. — Притом за наш счет.

— А как еще я мог привлечь ваше внимание? — Бьюкенен сделал почтительный жест руками. — Подумайте, на какой риск шел я, norteamericano, вдруг открыв дело не просто в Мексике, а прямо у вас под носом — на курортах вашей страны и особенно здесь, в Канкуне. При всей своей информированности я не имел понятия, к кому обратиться. Я подозревал вас, Фернандес, — сказал Бьюкенен первому брату. — Но не представлял, что у вас есть близнец, да и по правде говоря, — Бьюкенен перевел взгляд на второго брата, — не знаю, кто из вас Фернандес. Когда вы вошли в ресторан, признаюсь, я был ошарашен. Gemelos. Близнецы. Это многое объясняет. Я никак не мог взять в толк, как мог Фернандес быть одновременно в двух местах — например, в Мериде и в Акапулько.

Первый близнец скривил свои тонкие губы в некое подобие улыбка.

— Именно этого мы и хотели. Сбить с толку.

Вдруг он посерьезнел.

— А как ты вообще узнал, что одного из нас зовут Фернандес? — Он говорил все быстрее и со все возрастающей яростью в голосе. — Что это за особая информация, о которой ты упомянул? Когда наши люди любезно предупредили тебя от нашего имени, чтобы ты перестал вмешиваться в наши дела, зачем ты просил об этой встрече и зачем передал нашим людям вот этот список имен? — При этих словах первый близнец достал из внутреннего кармана своего измятого полотняного пиджака сложенный лист бумаги и шлепнул им о стол. — Здесь имена некоторых наших партнеров, которым мы особенно доверяем.

— Ну, — пожал плечами Бьюкенен, — это как раз и показывает…

— Показывает что?

— Как сильно можно ошибаться в отношении партнеров, которым доверяешь.

— Грязный пес, что ты там гавкаешь? — зло спросил второй близнец.

«Значит, наживка все-таки сработала, — подумал Бьюкенен. — Я попал в точку! Они меня слушают! Черт возьми, они бы не явились сюда вдвоем, если бы не струхнули. Этот список пуганул их больше, чем я мог надеяться».

— О чем я говорю? — сказал Бьюкенен. — Я говорю о том, почему вы должны доверять мне, а не этим ублюдкам. Я когда-то работал…

Бьюкенен опять предупреждающе кашлянул.

Близнецы сидели неподвижно, пока официант переставлял с подноса на стол тарелку с ломтиками лайма, солонку с маленькой ложечкой и шесть стаканчиков с янтарной текилой.

— Gracias, — поблагодарил Бьюкенен. — Через десять минут мы будем готовы заказывать.

Взяв немного соли миниатюрной металлической ложечкой, он высыпал ее на складку кожи между большим и указательным пальцами левой руки. Сказав близнецам «Salud», он слизнул соль с руки, быстро проглотил содержимое одного из стаканчиков и так же быстро закусил ломтиком лайма. Кислый сок лайма брызнул ему на язык, смешиваясь со сладким вкусом текилы и горечью соли, и букет этих вкусовых оттенков не оставлял желать ничего лучшего. Он слегка поморщился, а на глазах чуть не выступили слезы.

— За наше здоровье можешь не пить. Побеспокойся лучше о своем, — предупредил первый близнец.

— Оно не вызывает беспокойства, — возразил Бьюкенен. — Мне думается, что у нас сложатся плодотворные отношения. — Он наблюдал, как они слизывают соль, глотают текилу и жуют ломтики лайма.

Они сразу же положили себе еще соли и ждали, когда он последует их примеру.

Исполняя этот ритуал, Бьюкенен вдруг подумал, что его род занятий является одним из немногих, где потребление алкоголя неизбежно и обязательно. Его противники не поверят никому, кто не будет с ними пить: подразумевается, что отказывающийся от выпивки что-то скрывает. Поэтому, чтобы завоевать доверие этих людей, надо много пить. Путем бдительного наблюдения за собой Бьюкенен определил на практике свою предельную толерантность к алкоголю, а заодно научился и вполне правдоподобно имитировать превышение своей «нормы», убеждая противников, что пьян и, следовательно, говорит правду.

Близнецы подняли по второму стаканчику текилы, явно ожидая того же и от Бьюкенена. Их темные глаза на узких лицах горели предвкушением того, что скоро он потеряет контроль над собой и обнаружит какую-нибудь слабость.

— Ты говорил, — напомнил первый близнец, — что стал подозревать наших партнеров, потому что раньше работал…

5

— В Управлении по борьбе с наркотиками, — сказал Бьюкенену контролер три месяца назад. Они сидели друг против друга в гостиной явочной квартиры в жилом комплексе в Фэрфаксе, штат Вирджиния. На стоявшем между ними кофейном столике седовласый посетитель разложил документы, представлявшие собой всевозможные подробности той новой роли, которую предстояло играть Бьюкенену, то есть, говоря профессиональным языком, детали его легенды. — Вам надо будет убедить своих противников, что вы раньше работали спецагентом УБН.

Бьюкенен, который уже начал вживаться в роль Эдварда Поттера, решая, как этот человек будет одеваться и чему отдавать предпочтение в еде, почти молитвенно сложил вместе кончики пальцев и задумчиво коснулся ими подбородка.

— Рассказывайте дальше.

— Вы хотели знать, какова мотивация поведения вашего персонажа? Так вот, если говорить в основных чертах, ему надоело видеть, как война против торговцев наркотиками превращается в фарс. Он считает, что правительство не выделяет достаточных средств, чтобы доказать серьезность своих намерений в этой войне. Ему опротивело, что ЦРУ вмешивается каждый раз, когда УБН удается вплотную подобраться к действительно крупным воротилам наркобизнеса. По мнению вашего нового персонажа, эти крупные дельцы получают от ЦРУ деньги за то, что поставляют этому ведомству информацию о странах быстро меняющегося «третьего мира», откуда поступает к ним товар. Поэтому неудивительно, что ЦРУ прихлопывает УБН всякий раз, когда кто-то из информаторов секретных служб оказывается в куче дерьма.

— Ну, эта часть сложности не представляет. ЦРУ действительно оплачивает услуги крупнейших дельцов «третьего мира», — заявил Быокенея.

— Совершенно верно. Однако ситуация очень скоро изменится. Эти дельцы из «третьего мира» слишком о себе возомнили. Поставляемая ими информация яйца выеденного не стоит. Они думают, что могут брать цэрэушные деньги, практически ничего не делать взамен и, по сути, оставлять ЦРУ в дураках. Видно, наше вторжение в Панаму их ничему не научило.

— Так оно и есть, — пожал плечами Бьюкенен. — После того как мы схватили Норьегу, его место заняли другие дельцы. Ничего не изменилось, разве что дети умирали от голода из-за экономического эмбарго.

— Хорошо. То, что вы говорите, уже начинает походить на то, что должен говорить ваш новый персонаж, — с удовлетворением отметил контролер.

— Да ну? Во время панамского вторжения погибли мои друзья. Сначала я верил в необходимость этой операции. Но когда увидел ее жалкий результат — ну почему американское правительство ничего не доводит до конца? — меня просто затошнило.

— А так еще лучше. Для меня это звучит убедительно, а так как я знаю, что вы играете роль, то у вас, очевидно, чертовски много шансов убедить тех, с кем вам придется иметь дело.

— Но я сейчас не играю.

— Бьюкенен, давайте пока оставим это, ладно? Нам надо обсудить еще массу всяких деталей. Так что приберегите ваши приемы работы по методу Станиславского до другого случая.

— Не называйте меня Бьюкенен. Мое имя — Эдвард Поттер.

— Да-да, разумеется, Эдвард. Может быть, ваша мотивация станет убедительнее, если вы узнаете, что этим заданием делается попытка компенсировать проявленную в Панаме нерешительность. Вашей конечной целью будет затерроризировать до потери пульса этих информаторов ЦРУ среди заправил наркобизнеса в «третьем мире», которые до сих пор отпускают шуточки по поводу американских жизней, загубленных во время бесполезного вторжения в Панаму.

— Нет. Это мотивация Бьюкенена. Ничего такого я не хочу слушать. Не хочу засорять этим мозги. Лучше рассказывайте мне об Эдварде Поттере. Какая у него мотивация?

Контролер опустил голову, покачал ею и вздохнул.

— Знаете, Бьюкенен…

— Поттер.

— …иногда вы просто пугаете меня. Иногда мне кажется, что вы слишком уж основательно вживаетесь в образы ваших вымышленных персонажей.

— Но ведь не вы рискуете своей задницей. Что со мной сделают, если я забуду, за кого, черт побери, я должен себя в данный момент выдавать? Так что поосторожнее с моей жизнью. С этой минуты, разговаривая со мной, имейте в виду, что я — Эдвард Поттер.

Контролер снова вздохнул.

— Ладно, будь по-вашему, Эдвард. Жена развелась с вами, потому что вы были слишком поглощены своей работой и не уделяли должного внимания ей и двум вашим сыновьям. Она снова вышла замуж. Из-за того, что торговцы наркотиками постоянно угрожали вам расправой, она обратилась в суд и добилась судебного постановления, по которому вам запрещается приближаться к ней и детям без ее предварительного согласия и без гарантий их безопасности. Ее новый муж зарабатывает двести тысяч в год в виде дохода от нескольких принадлежащих ему бальнеологических курортов. Вы, для сравнения, зарабатываете какие-то жалкие сорок тысяч, вернее, раньше зарабатывали эту сумму, и эти деньги выглядят особенно унизительными в сравнении с миллионами, плывущими в руки тем подонкам, которых вы ловите, а потом видите, как другие выпускают их под залог и в конце концов выторговывают для них минимальный срок в тюрьме наименее строгого режима. Вы убеждены, что если бы принимали предлагаемые вам взятки, то ваша жена могла бы иметь новый дом и все остальное и никогда бы вас не оставила. Когда все, во что вы верили, рухнуло, вами овладела злость. Вы решили: какого дьявола! Если на воротил наркобизнеса невозможно найти управу, то надо войти с ними в дело. Вы покажете вашей сучке-жене, что можете зарабатывать в сто раз больше, чем этот засранец, ее теперешний муж. Докажете, что у вас член больше, чем у него.

— Да, — сказал Бьюкенен-Поттер. — У меня член действительно больше.

Контролер уставился на него.

— Потрясающе.

На щеках Бьюкенена-Поттера выступили желваки.

— Ну и как же я расквитаюсь?

6

— Ты работал на Управление по борьбе с наркотиками? — В ресторане отеля «Клуб интернасьональ» в Канкуне первый близнец произнес эти слова тихим голосом, но с парадоксальной силой. Потрясенные, братья резко выпрямились на своих стульях.

— Спокойно, — произнес Бьюкенен. — Теперь я ведь на вашей стороне.

— Ну конечно, — саркастически бросил второй близнец. — Еще бы. Разумеется.

— И ты на полном серьезе ждешь, что мы этому поверим? — спросил первый близнец. — Примем как должное, что ты перебежчик, и начнем тебе доверять?

— Но я ведь дал вам доказательство своих лояльных намерений, — сказал Бьюкенен. — Тот лист бумаги у вас под рукой. Если вы надавите на чиновников из Багамского банка, которых нанимаете для отмывания денег, то узнаете, что у этих якобы верных вам партнеров, чьи имена я указал в списке, есть секретные банковские счета. Конечно, я понимаю, что взяточничество — это здешний образ жизни. Но вы, думаю, согласитесь, что суммы, отложенные вашими достойными партнерами на черный день, значительно превосходят все, что можно было бы объяснить одними лишь взятками и гонорарами за определенные услуги.

Второй близнец прищурился.

— Допустим на минуту, что твоя информация верна.

— Ну, это само собой разумеется. Ведь я выставляю самую надежную дополнительную гарантию, какую только можно вообразить.

— И что же это за гарантия? — Первый близнец забарабанил пальцами по столу.

— Моя жизнь. Если я лгу относительно этих банковских счетов — а вам не трудно будет это проверить, — то вы просто убьете меня.

— А тем временем тебе, может быть, уже удастся осуществить задуманное и слинять прежде, чем мы до тебя доберемся. — Второй близнец еще больше сузил глаза в злом прищуре.

— Что я могу осуществить? — развел руками Бьюкенен. — Пока вы будете проверять людей по этому списку и решать, представляет ли какую-нибудь ценность моя информация, вы не станете ни во что меня посвящать и никаких дел вести со мной не будете.

— Может, мы вообще не захотим иметь с тобой никаких дел, даже если ты говоришь правду. — Первый близнец продолжал барабанить пальцами по столу.

— Что ж, такое тоже не исключено. — Бьюкенен пожал плечами. — Но, как мне это представляется, я рискую всем, тогда как вы не рискуете ничем. И уж определенно нет никакого риска в том, что вы встретились со мной здесь, на приемлемой для всех нейтральной почве, чтобы пропустить по стаканчику и поесть. В худшем случае вы испытываете некоторое неудобство. Я же в худшем случае становлюсь покойником.

Не глядя друг на друга, близнецы, казалось, пришли к общему выводу.

— Exactemente.[122] — Второй близнец повернулся в сторону наполовину заполненного зала, привлек внимание обслуживающего их стол официанта, показал на стоявшие перед ними стаканчики, поднял вверх два пальца и описал рукой круг, сигнализируя, что заказывает по второй двойной порции текилы для всех. Увидев кивок официанта, он повернулся к Бьюкенену. — Ты перебил меня, и я не закончил вопроса, который хотел задать.

— Perdon*.[123] Задавайте ваш вопрос.

— Допустим, что ты говоришь правду об этих секретных банковских счетах. Но как ты тогда объяснишь столь крупные размеры тех сумм, которые, как ты утверждаешь, наши партнеры утаивают от нас? Из какого источника идут эти деньги? Наверняка это взятки от полицейских из Управления по борьбе с наркотиками за поставляемую информацию. Потому что иначе пришлось бы подумать, что они или крадут часть нашего товара, или присваивают часть получаемых денег. А я тебе точно говорю, что мы отслеживаем каждый килограмм, который отправляем в Соединенные Штаты, и каждый поступающий оттуда доллар.

Бьюкенен покачал головой.

— Одними взятками нельзя объяснить огромные размеры сумм на этих счетах. Как вам известно, работники Управления по борьбе с наркотиками не слишком щедры как взяткодатели. У них в смысле бюджета кишка тонка. Но в смысле того, что вы застрахованы от грабежа, дело обстоит иначе. Ваши люди проводят изумительно тонкую операцию по снятию сливок.

— Что? — Второй близнец казался ошарашенным. — No es posible*.[124]

— Это больше, чем просто возможно. Это факт.

— Говорю тебе, мы бы знали!

— Не в этом случае. Не при том способе, каким они это проворачивают. Для снятия сливок они пользуются услугами продажных работников УБН. Сколько партий товара вы потеряли в прошлом году? Хотя бы приблизительно. Десять процентов?

— Около того, — сказал первый близнец. — Сколько-то партий не доходит до места назначения, это неизбежно. Кто-то из курьеров начинает нервничать и делает ошибки. Или оперативники УБН случайно оказываются на месте в нужный момент. Какого-то процента потерь следует ожидать. Это тоже входит в бизнес.

— А что, если кое-кто из этих курьеров нервничал не так сильно, как старался показать? — спросил Бьюкенен — и что, если те оперативники УБН получали уведомление, чтобы быть на месте в нужный момент? И что, если те курьеры и те оперативники УБН работали на себя?

Пока официант расставлял перед ними стаканчики с текилой, собеседники сидели молча. Как только официант удалился, они окинули взглядом посетителей ресторана, убедились, что никто из них не находился настолько близко к ним, что мог бы подслушать разговор, потом повернулись друг к другу лицом, подняли стаканы и повторили весь ритуал поглощения соли, текилы и лайма.

— Договаривай то, что начал. — Первый близнец явно надеялся, что алкоголь повлияет на мыслительные способности Бьюкенена и откроет в нем какую-нибудь слабину.

— Их система действует неплохо. — Бьюкенен положил на тарелку ломтик лайма, который жевал. — Нечестные агенты УБН должны показывать начальству, что работают. Поэтому они сдают часть конфискованного ими товара. Потом правительство делает хвастливое заявление о том, как оно выигрывает войну против торговцев наркотиками, а американское телевидение в вечерней сводке новостей дает репортаж о самой свежей победе. Но вот чего не знает ни правительство, ни тем более американская публика: конфискуются и другие партии товара, которые затем продаются американским торговцам наркотиками. Деньги от этих сделок — миллионные суммы — делятся между продажными работниками УБН и теми вашими «надежными» партнерами, которым вы доверили присматривать за отправкой. С вашей точки зрения, эти партии товара учтены. По вашему собственному признанию, вы планируете эти потери. И пока вы получаете свою обычную прибыль, у вас нет причины думать, что вас обманывают, не так ли? Оба близнеца злобно уставились на него.

— Откуда ты это знаешь? — отрывисто пролаял второй близнец.

— Я же сказал, что работал в УБН. Взяток я не брал, был одним из честных парней. Так я о себе думал по глупости. И делал свою работу. Но я не слепой. Я видел, что происходит. Просто борьба с торговлей наркотиками — это такая же полицейская работа, как и всякая другая. Не принято выступать против своих коллег. Если вы пойдете на это, то у них есть не один способ превратить вашу жизнь в сплошной кошмар. Так что мне приходилось молчать. И потом…

Насупившись, Бьюкенен залпом осушил еще стаканчик текилы.

— Ну? И потом? — наклонился к нему второй близнец.

— Это вас не касается.

— Принимая во внимание причину, по которой мы здесь, это нас очень даже касается.

— У меня были личные проблемы, — сказал Бьюкенен.

— А у кого их нет? Мы люди светские и прекрасно понимаем, что такое личные проблемы. Так что нет причины ощетиниваться. Расскажи все начистоту. Это облегчает душу. Что там у тебя за проблемы, которые?..

— Об этом лучше не говорить. — Бьюкенен дал своему локтю соскользнуть с края стола, словно выпитая текила уже начала на него действовать. — Я сказал вам все, что хотел. Вы знаете, где меня найти. Используйте ваши связи, проверьте информацию о банковских счетах ваших партнеров. Когда вы узнаете, что я говорил правду, то надеюсь, что мы втроем сможем скооперироваться.

Взглянув в сторону ведущей в ресторан лестницы, Бьюкенен почувствовал, что у него перехватило дыхание. Он увидел, как мужчина, по виду американец, сопровождавший женщину латиноамериканской внешности в чересчур открытом платье и сильно накрашенную, подошел к официанту и попросил указать им столик. Американцу на вид было за сорок, он был высокого роста, с очень широкими плечами и объемистой грудью, а его песочного цвета волосы были подстрижены ежиком. Его большой живот, обтянутый зеленой тенниской, которая была ему явно мала, нависал над поясом спущенных на бедра джинсов. Он был обут в кроссовки и попыхивал сигаретой, отдавая распоряжения официанту.

О Господи, подумал Бьюкенен. Его мозг лихорадочно работал. «Как же мне?..»

Первый близнец покачал головой.

— Нам в тебе слишком многое кажется подозрительным.

Делая отчаянную попытку избежать встречи с вошедшим в ресторан человеком, Бьюкенен сконцентрировал внимание на своих собеседниках.

— Кроуфорд! — раздался басовитый голос.

Бьюкенен как ни в чем не бывало продолжал разговор:

— Что именно вас беспокоит?

— Кроуфорд! Сколько лет, сколько зим! — Низкий голос оборвался и перешел в надсадный кашель курильщика.

Внимание Бьюкенена по-прежнему целиком принадлежало его собеседникам.

— Кроуфорд! — Голос прозвучал громче. — Ты что, оглох? Ничего не слышишь? Куда, к черту, ты пропал после Ирака? — Этот голос привлекал внимание еще и тем, что его владелец говорил с ярко выраженным техасским произношением, сильно растягивая слова. —Когда они отправили нас в Германию и мы приземлились во Франкфурте, я хотел угостить тебя выпивкой в честь того, что нам удалось выбраться из этой арабской преисподней. Ты ведь был вместе со всеми в аэропорту, где нам устроили торжественную встречу — целая куча официальных представителей, и тут же репортеры нацеливают свои объективы. Л в следующую секунду ты исчез — провалился, канул куда-то, как отломившееся буровое долото в сухую скважину!

Растягивающий слова голос звучал теперь так близко, что Бьюкенен никак больше не мог притворяться, что не слышит. Он перевел взгляд со своих беспокойно ерзающих собеседников на приблизившееся, красное от солнца и алкоголя лицо огромного американца.

— Простите, что вы сказали? — спросил Бьюкенен.

— Кроуфорд, ты что, не узнаешь старого приятеля? Это же я, Большой Боб Бейли! Брось, не мог же ты забыть меня ! Мы с тобой сидели в одной тюрьме в Кувейте и Багдаде. Бог мой, кто бы мог подумать, что этот чокнутый действительно решит, что нападение на Кувейт просто так вот сойдет ему с рук? В жизни мне не единожды приходилось попадать во всякие переделки, но, когда эти иракские танки заползли к нам на буровую, прямо тебе скажу, я со страху чуть в штаны не наложил.

Бьюкенен непонимающе покачал головой.

— Кроуфорд, у тебя что, эта посттравматическая штука, как ее там, про которую мне толковали в Германии психушечные доктора? Или ты за это время выдул больше спиртного, чем я? Гляди, это же я, Большой Боб Бейли, собственной персоной. Тебя, меня и еще нескольких американцев-нефтяников тогда захватили и держали в заложниках.

— Рад познакомиться с вами, Боб, — сказал Бьюкенен. — Но, по всей видимости, вы меня с кем-то спутали. Близнецы напряженно наблюдали за Бьюкененом.

— Брось прикидываться. Тебя зовут Кроуфорд, — продолжал здоровяк-американец. — Джим Кроуфорд.

— Нет. Мне очень жаль, но меня зовут Эд Поттер.

— Да ведь…

— Честное слово, я не Джим Кроуфорд. Я — Эд Поттер и никогда прежде вас не видел. Я, должно быть, похож на вашего Джима Кроуфорда, кто бы он ни был.

— «Похож» — это не то слово.

— Но вы ошибаетесь. Я — не он.

Наблюдавшие за Бьюкененом близнецы еще больше насторожились.

— Ну и дела, будь я проклят, — Американцу явно было не по себе, его лицо еще больше покраснело от смущения. — Извини, приятель. Я готов был поклясться… Наверно, сильно перебрал на вечеринках. За то, что помешал тебе и твоим друзьям, с меня причитается выпивка. Ей-богу, я не хотел вас беспокоить. — Американец попятился и, слегка спотыкаясь, отступил.

— Нет проблем, — сказал Бьюкенен.

7

Но проблема была, и притом нешуточная. Одной из самых кошмарных ситуаций, которые могло нарисовать Бьюкенену его воображение, была ситуация, когда он при выполнении очередного задания неожиданно встречает кого-нибудь из тех, с кем был связан по одному из предыдущих. Дважды на протяжении карьеры Бьюкенена бывало так, что коллеги по профессии случайно оказывались в тех местах (однажды это был паб в Лондоне, а во второй раз — кафе в Париже), где Бьюкенен, выступая под очередной личиной, занимался вербовкой информаторов, которые могли помочь ему внедриться в террористические организации. Б каждом случае Бьюкенен замечал, как в глазах коллеги мимолетно возникало выражение узнавания, и его обдавало холодком страха. Но коллега, подчиняясь одному из непреложных правил их ремесла, более не обращал никакого внимания на Бьюкенена и через какое-то время — чтобы его уход казался естественным — удалялся с места встречи.

В тех случаях с коллегами Бьюкенен мог рассчитывать на их профессиональный такт. Но как быть сейчас, как оградить себя от спонтанной реакции штатского человека, с которым встречался при выполнении другого задания, человека, который понятия не имел об истинной профессии Бьюкенена? Ведь этот здоровенный американец — сейчас он, сбитый с толку, отступал к столику, где ждала его дама, — действительно знал Бьюкенена и в Кувейте, и в Багдаде, и в то время Бьюкенена действительно звали Джим Кроуфорд. Накануне контрудара союзников Бьюкенен был ночью переброшен в Кувейт на разведку иракской обороны, совершив для этого затяжной прыжок с парашютом с летевшего на большой высоте самолета. Закопав свое парашютное снаряжение в пустыне, Бьюкенен пошел сквозь тьму в направлении огней Эль-Кувейта. На нем была обычная одежда — запачканная рубашка и джинсы, а имевшиеся при нем документы удостоверяли, что он американец, нефтяник из Оклахомы. Если его остановят, он скажет, что спрятался, когда началось вторжение иракской армии. Его заросшее лицо, спутанные волосы и изможденный вид послужат подкреплением легенды. В течение трех недель благодаря помощи людей, которые сочувствовали союзникам, он, пользуясь небольшим аппаратом двусторонней радиосвязи, передавал важную информацию своему начальству, но когда его уже собирались вывезти на подводной лодке и он пробирался к берегу, его схватил иракский патруль.

Неудивительно, что Большой Боб Бейли, возвращаясь к своей даме, ожидавшей его за одним из столиков, недоуменно качал головой. Ведь и в самом деле Бьюкенен провел целый месяц с Бейли и другими захваченными в плен нефтяниками сначала в каком-то полуразрушенном отеле в Эль-Кувейте, потом в одном из нескольких грузовиков, которыми американцев перевозили из Кувейта в Ирак, и, наконец, в здании склада в Багдаде.

В конце концов Саддам Хусейн освободил американцев «в качестве рождественского подарка Соединенным Штатам». Их отправили самолетами Иракской авиакомпании в разные пункты назначения, одним из которых был Франкфурт в Германии. Во время этого перелета Большой Боб Бейли сидел рядом с Бьюкененом. Он говорил, не закрывая рта ни на минуту, чувствуя нервное облегчение, и все о том, что, как только они приземлятся, он пойдет и напьется как следует в компании со старым добрым другом Джимом Кроуфордом. Но когда они вошли в здание аэровокзала, Джим Кроуфорд исчез в толпе, прикрываемый одетыми в штатское людьми из отдела особых операций, которые спешно переправили Бьюкенена в безопасное место.

После того, однако, Бьюкенен успел выполнить двенадцать других заданий, так что для него Большой Боб Бейли превратился в еще один полузабытый персонаж, с которым он соприкоснулся, играя одну из своих многочисленных ролей.

Большой Боб Бейли. Проклятье, он пришел из совсем другой жизни, которая была несколько жизней тому назад. Иракское вторжение в Кувейт принадлежит уже древней истории. Большой Боб Бейли был в ней просто статистом.

Но в данный момент этой жизни Большой Боб Бейли играл одну из самых главных ролей, в смятении думал Бьюкенен.

А Большой Боб Бейли все никак не мог успокоиться, то и дело бросая на Бьюкенена косые взгляды и качая головой, словно был не только озадачен, но и рассержен, словно точно знал, что Бьюкенен — это Джим Кроуфорд, и чувствовал себя оскорбленным из-за того, что Бьюкенен отказывался это признать.

Господи, думал Бьюкенен, у него такой взбешенный вид, что с него станется подойти еще раз! Если это случится, то моя легенда полетит к черту. Эти двое мексиканцев, эти торговцы наркотиками явно не дураки, раз живы до сих пор. Следи за их глазами. Они уже начинают что-то подозревать.

— Наверное, это опять, как в одном старом анекдоте, — улыбнулся он, обращаясь к первому близнецу. — К югу от границы все американцы становятся на одно лицо, иногда даже и друг для друга.

— Да, — ответил первый близнец.

— Очень забавно, — произнес второй лишенным выражения голосом.

— Но он определенно привлек к нам внимание, — продолжал Бьюкенен.

— Я думаю, что чем скорее мы выберемся отсюда, тем лучше, — заметил второй близнец. — И главное, до того как этот парень снова к нам подойдет, что, по-моему, он как раз и собирается сделать.

— Возражений нет. Пошли. — Бьюкенен встал и хотел направиться к ступеням, по которым надо было подняться, чтобы выйти из ресторана.

— Нет, нам туда, — сказал второй близнец. Он коснулся руки Бьюкенена и указал на заднюю дверь, через которую можно было выйти в сад отеля, погруженный в темноту ночи.

— Хорошая идея, — сказал Бьюкенен. — Так будет быстрее и незаметнее. — Он знаками показал официанту, что оставил деньги на столе, и пошел к стеклянной задней двери.

Выйдя из ресторана и вдохнув влажный ароматный воздух сада, Бьюкенен услышал, как дверь за ним задвинули, и заметил, что близнецы встали по обе стороны от него. Он заметил также салфетки в их руках, и эти салфетки не казались пустыми. И, наконец, он заметил, как часть ночной темноты отделилась от густой тени в промежутке между высокими кустами рядом с дверью, откуда наверняка охранник мог скрытно наблюдать через стекло, пока Бьюкенен разговаривал с близнецами.

Охранник был латиноамериканец, но необычно высокий и широкий в кости.

Как и близнецы, он держал в руке пистолет. Определить марку в темноте было трудно, но похоже, что это «беретта» калибра 9 миллиметров, снабженная глушителем.

Словно копируя выражение лиц своих нанимателей, охранник тоже зло хмурился.

8

— Ну, так что же ты за хрен собачий? — спросил первый близнец, тыча пальцем в грудь Бьюкенена.

— Эй, в чем дело? — попробовал возразить Бьюкенен.

— Мы стоим слишком близко у окон ресторана. Кто-нибудь оттуда может увидеть, — предостерег брата второй близнец. — Надо спуститься на пляж.

— Да, — согласился первый близнец. — На пляж. На долбаный пляж.

— Todavia no. Не сию минуту, — сказал охранник. Он отцепил висевший у него на поясе ручной детектор металлов и быстро, но основательно прошелся им поверх одежды Бьюкенена.

Детектор пискнул три раза.

— Пряжка на поясе. Ключи. Шариковая ручка, — сказал охранник, не трудясь объяснять, что в пряжке можно спрятать нож, а ключи и ручку можно использовать как оружие.

— Снимай пояс, — приказал Бьюкенену первый близнец. — Ключи и ручку брось на землю.

— Да в чем дело? Я не понимаю, — настойчиво повторил Бьюкенен.

Второй близнец показал свой пистолет — это был 9-миллиметровый браунинг.

— Делай, что тебе говорят.

Телохранитель ткнул стволом своей «беретты» в левую почку Бьюкенена.

— Rapido. Ahora. Давай, быстро.

Бьюкенен повиновался. Он снял пояс и бросил его на землю вместе с ключами и ручкой.

Первый близнец подхватил вещи, второй — подтолкнул Бьюкенена дальше в глубину сада.

Телохранитель, опустив «беретту» так, чтобы она не бросалась в глаза, шел сзади.

9

Сад был большой, с массой цветущих кустарников, плещущих бассейнов и извилистых тропинок. Тут и там над землей выступали светильники с разноцветными лампочками, освещая дорожки, подсвечивая кусты, отражаясь на поверхности бассейнов. Несмотря на это, по сравнению с ярким светом, лившимся из окон высотного здания отеля, сад казался погруженным в темноту. Любой, кому случилось бы выглянуть из окна, не увидел бы ничего, кроме неясных движущихся теней четырех мужчин, вышедших на прогулку, подумал Бьюкенен. И, конечно, случайный наблюдатель ни за что не заметит, что трое из них держат в руках пистолеты. Да и какое это имело бы значение? Даже если кто-то увидит оружие и сочтет нужным позвонить в полицию, все будет кончено задолго до прибытия полицейских.

Идя по дорожке в направлении шума разбивающихся о берег волн, Бьюкенен просчитывал варианты, которые у него были. Можно было бы, воспользовавшись темнотой, сада, вырубить этот «эскорт» и бежать под прикрытием кустов — на тот случай, если кто-то из них останется жив и начнет стрелять. Во всяком случае, можно хотя бы попытаться бежать. Плохо то, что эти типы как раз и ожидают, что он может воспользоваться темнотой. Они будут готовы к любому резкому движению с его стороны и, как только он сделает такое движение, сразу его застрелят. На стволе «беретты» телохранителя глушитель, и никто в отеле не услышит выстрелов. К тому времени как обнаружат труп Бьюкенена, трое латиноамериканцев будут уже далеко от этого места.

Но это не единственная проблема, думал Бьюкенен. Если даже ему удастся захватить латиноамериканцев врасплох, то темнота, вначале помогавшая ему, может потом и помешать. Стоит только споткнуться обо что-нибудь во время драки в темноте… А если он не устоит на ногах…

Еще одной проблемой — причем имеющей для Бьюкенена самое важное значение — было то, что латиноамериканцы своими угрозами могли просто испытывать его. Нельзя же было ожидать, что близнецы поверят в его легенду только лишь потому, что он так уверенно и убедительно ее излагает. Они захотят получить самые разные доказательства, которые подтвердили бы, что он именно тот, за кого себя выдает. Самые разные. Каждая подробность его вымышленной биографии выдержит любое расследование. Об этом позаботились те, кто готовил Бьюкенена к заданию. Одна из сотрудниц выступала в роли бывшей жены Эда Поттера, другой оперативник — в роли ее нового мужа. У каждого из них была хорошо документированная легенда, и каждый знал, что говорить, если кому-то придет в голову задавать вопросы. Несколько сотрудников УБН были готовы заявить, что знали Эда Поттера, когда он работал у них агентом. Вдобавок все подробности карьеры Эда Поттера в УБН были введены в файлы правительственных компьютеров.

Но, допустим, противники Бьюкенена с самого начала будут исходить из того, что к его легенде не подкопаешься. Тогда каким еще способом могут они проверить, тот ли он, за кого себя выдает? Чем больше Бьюкенен думал об этом, тем настойчивее спрашивал себя, действительно ли близнецы в ярости или только притворяются? Усомнятся ли они в достоверности его легенды только потому, что какой-то пьяный американец утверждает, что знал его как Джима Кроуфорда? Не правильнее ли будет предположить, что они просто воспользуются этим утверждением Большого Боба Бейли в качестве предлога, чтобы шантажировать Бьюкенена, постараться запугать его, обнаружить в нем слабину?

Слои внутри слоев. Ничто никогда не бывает само собой разумеющимся, думал в смятении Бьюкенен, подталкиваемый вперед по дорожке, которая вела к мягко освещенному бару на открытом воздухе у края пляжа.

Над баром была крыша из пальмовых листьев на деревянных подпорках. Стен никаких не было. Вокруг овальной стойки располагались бамбуковые столики и стулья, и перед несколькими компаниями любителей выпить открывался вид на лежащее во тьме море в белых барашках волн. Крылья здания отеля окаймляли сад, так что Бьюкенен и его сопровождающие могли попасть на пляж, только пройдя мимо бара.

— Не жди, что эти люди тебе помогут, — пробормотал первый близнец справа от Бьюкенена, когда они приблизились к бару. — Если поднимешь шум, мы застрелим тебя у них на глазах. Они нас не волнуют.

— Они пьяны, а мы находимся в тени. Как свидетели они будут бесполезны, — добавил второй близнец слева от Бьюкенена.

— И они не могут видеть моего пистолета. Я прикрыл его курткой. Но не сомневайся: нацелен он на твой позвоночник, — сказал за спиной у Бьюкенена телохранитель.

— Постойте, давайте-ка кое-что проясним. Я чего-то тут не понимаю. К чему все эти разговоры о стрельбе? — спросил Бьюкенен. — Неплохо бы вам всем троим расслабиться и сказать мне, что происходит. Я пришел к вам с чистым сердцем. Без оружия. Никакой угрозы для вас не представляю. И вдруг, ни с того ни с сего…

— Заткнись, пока не пройдем мимо тех людей в баре, — тихо сказал по-испански первый близнец.

— Скажи еще хоть слово, и больше уже никогда не заговоришь, — пригрозил второй. — ¿Entiende? Понял?

— Против вашей логики просто нечего возразить, — согласился Бьюкенен.

Несколько туристов взглянули на Бьюкенена и его спутников, когда те проходили мимо. Потом один из собутыльников кончил рассказывать анекдот, и вся компания за столиком захохотала.

Этот взрыв смеха получился таким громким и неожиданным, что заставил близнецов вздрогнуть и резко повернуться в сторону бара. Предположительно такой же была и реакция телохранителя, хотя Бьюкенен не мог этого знать точно. И все же преимущество было на его стороне. В тот момент он мог бы воспользоваться их оплошностью, одновременным ударом ребрами ладоней сломать хрящи гортани обоих близнецов, ударом левой ноги назад разбить коленную чашечку телохранителя и, крутнувшись, рывком переломить запястье руки, держащей «беретту». Все это он мог сделать меньше чем за две секунды. Мучительная боль от сломанных гортаней не даст близнецам даже дышать. Они будут отчаянно пытаться наполнить легкие воздухом, и им некогда будет думать о том, чтобы стрелять в Бьюкенена. Это даст ему время покончить с телохранителем и развернуться для окончательного расчета с ними. Для этого потребуется еще пара секунд. Значит, максимум четыре секунды, и он в безопасности.

Но даже будучи настолько уверенным в успехе, Бьюкенен не стал ничего предпринимать. Потому что дело было не в его безопасности. Если бы он пекся лишь о собственной безопасности, то вообще не брался бы за это задание. Задание. Вот о чем надо думать. Смех в компании туристов постепенно утих, близнецы и их телохранитель восстановили дисциплину в своих рядах, и их маленький отряд, миновав освещенный пятачок возле бара, вышел на темный пляж. Пока они шли, Бьюкенен говорил себе: «Как бы ты объяснил это начальству? Можно представить их физиономии, когда ты доложишь, что провалил задание, потому что сильно перенервничал и убил тех людей, на которых вышел. Твоя карьера будет кончена. Можно подумать, что в тебя впервые целятся из пистолета. Ты ведь знал, идя на это задание, что такое рано или поздно случится. Эти парни не лопухи. К тому же они ни за что не станут тебе доверять, пока не узнают, можешь ли ты выстоять в критической ситуации. Вот пусть сейчас и узнают. А ты будь хладнокровнее. Веди роль до конца».

Но интересно, как бы поступил Эд Поттер? Разве вставший на путь коррупции бывший сотрудник УБН не попытался бы сбежать, если бы понял, что торговцы наркотиками, у которых он отбирал хлеб, решили, что безопаснее и спокойнее будет его убить, чем принять в дело?

Возможно, думал Бьюкенен. Эд Поттер мог попытаться сбежать. Ведь все-таки он — это не я. У него нет той подготовки, какую прошел я. Но если я буду вести себя так, как действительно вел бы себя Эд Поттер, то у меня большой шанс стать трупом. Придется по ходу внести поправки в характер персонажа. Пока же моя публика проверяет меня на вшивость.

Но, черт побери, они ничего не найдут.

У отеля «Клуб интернасьональ» была прогулочная дорожка, проходившая параллельно пляжу. Звезды светили ярко, но луна еще не взошла. Прохладный ветерок дул из темноты, со стороны океана. Прислушиваясь к доносящимся издали отголоскам новых взрывов смеха из бара, от которого их отделяли теперь ряд высоких кустов и стена высотой по пояс, Бьюкенен остановился на краю дорожки.

— Ладно, — сказал он. — Вот мы и на пляже. Здесь хорошо. Просто чудесно. А теперь уберите-ка ваши пушки и скажите мне, во имя Господа, что все это значит? Что я такого сделал?

10

— Имя Господа? — переспросил первый близнец и столкнул Бьюкенена с дорожки на песок. — Да, имя. Много имен. Вот что все это значит. Эд Поттер. Джим Кроуфорд.

Бьюкенен почувствовал, как его туфли погрузились в песок, и резко повернулся, чтобы встать лицом к близнецам и их телохранителю, которые несколько возвышались над ним, стоя на дорожке.

— Да вы что? И все из-за того, что какой-то пьяный дурак думает, что знает меня? Вас самих разве никогда не принимали за…

— Единственный человек, за которого меня принимали, это мой брат, — сказал второй близнец. — Я не верю в простые совпадения. И не думаю, что посреди разговора, где речь идет о моем деле и моей безопасности, я вправе отмахнуться от человека — неважно, пьян он или нет, — если он подходит и говорит мне, что человек, с которым я разговариваю, не тот, за кого себя выдает.

— Да будет вам! Тот пьянчуга признал, что ошибся! — настаивал Бьюкенен.

— Но он не казался убежденным, — резко возразил первый близнец.

Два темных силуэта приближались к ним по пляжу. Бьюкенен и его оппоненты замолчали. Латиноамериканцы настороженно замерли. Вот силуэты оказались совсем близко, и Бьюкенен рассмотрел, что это были мужчина и женщина, американцы, лет двадцати с небольшим, и что они держались за руки. Поглощенные друг другом, они, казалось, не замечали ничего вокруг. Влюбленные прошли дальше по пляжу и растворились в темноте.

— Мы не можем оставаться здесь, — сказал второй близнец. — Тут все время будут ходить. Надо отойти подальше от отеля и особенно от бара.

— Но я хочу разобраться с этим делом, — заявил первый близнец. — И хочу разобраться с ним сейчас.

Телохранитель окинул взглядом весь пляж и показал:

— Роr alli. Вон туда.

Бьюкенен посмотрел в том направлении. Почти у самых волн с их белыми барашками он разглядел характерные очертания нескольких palapa, укрытий от солнца. Каждое из этих небольших укрытий состояло из наклонной круглой крыши, сделанной из пальмовых листьев и установленной на семифутовом деревянном столбе. Пластмассовые столики и стулья, такие же белоснежные, как барашки волн, были расставлены между ними.

— Да, — согласился первый близнец. — Пошли туда.

Латиноамериканец шагнул с бетона на песок и довольно сильно толкнул Бьюкенена — Эд Поттер никак не устоял бы на месте после такого толчка. Поэтому Бьюкенен позволил себе попятиться, спотыкаясь.

— Шевелись! Проклятье тебе и твоей матери, шевелись! — сказал первый близнец.

Продолжая спотыкаться, Бьюкенен повернулся в сторону зонтиков, под которыми сейчас не было ни души. Латиноамериканец тут же снова его толкнул, и Бьюкенен пошатнулся, стараясь удержаться на разъезжающихся в песке ногах.

От выброса адреналина ему показалось, будто в животе разлился огонь. Правильно ли он сделал, не начав защищаться раньше? Пока ситуация еще не вышла из-под контроля. Но первый близнец постепенно распалялся все больше и больше. Оскорбления и толчки, которыми он награждал Бьюкенена, становились все грубее и случались все чаще, так что Бьюкенен вынужден был спросить себя: притворяется тот или разозлен на самом деле?

Если притворяется, то я, оставляя без ответа некоторые его оскорбления, завалю этот тест. Если этот парень толкнет меня чуть сильнее, а я не буду к этому готов и не самортизирую толчок, то он собьет меня с ног. Он сбросит меня со счетов как человека, который не заслуживает уважения, если я не сделаю виду, что сопротивляюсь.

Но насколько сильное сопротивление я могу оказывать, не выходя из роли Эда Поттера? И какого сопротивления будет достаточно, чтобы «попасть в масть» близнецу, не приведя его в самую настоящую ярость?

А что, если?..

Вопрос никак не давал ему покоя.

…если все это на полном серьезе?

Когда Бьюкенен добрался до ближайшего зонтика, первый близнец опять толкнул его, да так, что тот чуть не упал на пластмассовый столик.

Бьюкенен выпрямился и резко повернулся.

— Ну, хватит с меня! Только попробуй еще раз толкнуть! Если есть вопросы, спрашивайте. Я готов объяснить все, что вам непонятно! Я готов уладить это недоразумение! Но, черт побери, держите ваши руки от меня подальше!

— Держать руки от тебя подальше? — Первый близнец подошел вплотную к Бьюкенену, схватил его за рубашку, закрутил ее в кулаке и потянул вверх, так что Бьюкенен ощутил, будто висат на ней. — А вот что я действительно хочу, так ото запустить руку поглубже тебе в глотку и вытащить наружу твои кишки.

На Бьюкенена пахнуло запахом текилы.

Внезапно близнец отпустил рубашку Бьюкенена.

Бьюкенен позволил себе упасть и снова повалиться на столик, но на этот раз не грудью, а спиной. Ему потребовалось призвать на помощь всю свою дисциплинированность, чтобы воздержаться от ответного удара. Он не переставал напоминать себе: главное — это задание. Ты не имеешь права провалить задание. Ты не имеешь права отвечать по-настоящему, пока не будешь знать наверняка, что он собирается тебя прикончить. До сих пор он всего лишь толкался, оскорблял, угрожал. Все это не может считаться веским основанием для того, чтобы сорвать задание, применив в ответ смертоносную силу.

Окруженный темнотой, вдали от огней отеля, заслоняемых от него силуэтами братьев и их телохранителя, Бьюкенен смотрел снизу вверх на первого близнеца. Тот снова схватил его, рывком поставил на ноги и грубо толкнул, заставив с размаху сесть на стул. Бьюкенен ударился позвоночником о пластмассовую спинку. Позади себя он слышал плеск волн.

— Так ты обещаешь все объяснить? Тогда валяй, объясняй. Конечно, объясняй. Будет забавно услышать, — первый близнец вдруг приставил дуло своего 9-миллиметрового браунинга ко лбу Бьюкенена, — как ты собираешься уладить это так называемое недоразумение.

Это почти решило все дело. Пульс Бьюкенена участился. Его мышцы сократились, словно сжатая пружина. Делая вдох, он приготовился и…

Но ведь близнец не взвел курок, подумал Бьюкенен, и на браунинге нет глушителя. Если он намеревается убить меня, то не вернее ли будет предположить, что он постарался бы обойтись без лишнего шума? Он бы воспользовался «береттой» телохранителя, на которой глушитель имеется, и на выстрел из нее не сбежалась бы толпа посетителей бара.

Значит, не исключено, что это все-таки игра.

Покрываясь испариной, мобилизуя волю, Бьюкенен наблюдал за приближением второго близнеца.

Тот остановился рядом с братом. Даже в темноте его глаза разительно напоминали глаза хищной птицы.

— Слушай внимательно, — сказал он Бьюкенену. — Мы будем говорить об именах. Но не о том имени, которым назвал тебя в ресторане тот пьяный американец. Не о Джиме Кроуфорде, или, вернее, не только о Джиме Кроуфорде. И не только об Эде Поттере. О других именах. Многих других именах. На самом деле их так много, что невозможно все запомнить. — Он вынул из кармана пиджака сложенный лист бумаги. — Ты дал нам список имен наших партнеров, которые, как ты утверждаешь, предали нас. Ну, а тут у меня другой список, с другими именами. — Он развернул лист и направил на него узкий луч фонарика, чтобы можно было читать. — Джон Блок. Ричард Дэвис. Пол Хиггинс. Эндрю Макинтош. Генри Давенпорт. Уолтер Ньютон. Майкл Гейлер. Уильям Ханоувер. Стюарт Малик.

Ох, черт, подумал Бьюкенен.

Второй близнец остановился, мрачно уставился на свой лист бумаги, покачал головой и вздохнул.

— Есть и другие имена. Но для иллюстрации хватит и этих.

Он снова сложил лист, убрал его в карман пиджака и вдруг сунул фонарик прямо Бьюкенену в лицо, целясь лучом ему в правый глаз.

Бьюкенен резко отвернулся, чтобы защитить глаза от света.

Но телохранитель зашел сзади и неожиданно с силой сдавил с боков голову Бьюкенена, так что у того зазвенело в ушах. Это внезапное, ошеломляющее давление рук создавало ощущение тисков. Бьюкенен попытался, но не смог отвернуть лицо в сторону. Он не мог защититься от ослепляющей яркости тоненького лучика света, направленного ему в глаз. Он поднял руку, чтобы добраться до мизинцев телохранителя, сломать их и заставить его ослабить хватку.

Но рука Бьюкенена замерла на полпути, когда первый близнец взвел курок браунинга, дуло которого было теперь прижато к левому виску Бьюкенена. Господи, подумал Бьюкенен, с него станется выстрелить.

— Bueno. Muy bueno, — сказал первый близнец. — Сиди тихо.

Тонкий луч продолжал светить Бьюкенену в глаз. Он мигнул несколько раз, потом крепко зажмурился, но свет все равно проникал сквозь тонкую кожу века. Он зажмурился еще крепче. Грубая рука вцепилась ему в лицо, царапая веко ногтями, заставляя его подняться. Луч света опять вонзился в глаз, и Бьюкенен почувствовал, будто глазное яблоко стало горячим, сухим, распухшим. Луч казался добела раскаленной иглой, грозившей проткнуть глазное яблоко, как если бы это был гнойный чирей. Бьюкенен призвал на помощь все свое самообладание, чтобы не сопротивляться, не пытаться вырваться из державших его рук, потому что знал совершенно точно: если он дернется еще раз, то выстрел разнесет ему череп.

— Bueno, — повторил первый близнец. — Muy bueno. Excelente. Теперь слушай. Если хочешь жить, то скажешь нам, что общего у всех этих имен, которые зачитал тебе мой брат. Подумай хорошенько, прежде чем отвечать. — Он еще сильнее прижал дуло пистолета к виску Бьюкенена. — Лжецов я не уважаю, не веду с ними дел, вообще их не терплю. Эти имена. В чем их секрет?

Бьюкенен сделал глотательное движение. Охрипшим голосом он сказал:

— Они все мои.

11

Кроме плеска волн и стука сердца Бьюкенена, ни один звук не нарушал ночную тишину. Потом издалека до них донесся смех посетителей пляжного бара. Близнецы и их телохранитель, казалось, окаменели. Но уже в следующее мгновение они снова обрели способность двигаться. Первый близнец опустил пистолет, второй оставил в покое правое веко Бьюкенена и выключил фонарик, а телохранитель убрал свои руки-тиски с головы Бьюкенена.

Первый близнец изучающе посмотрел на Бьюкенена.

— Не ожидал, что ты скажешь правду. — Он уселся на стул рядом с Бьюкененом, опустив руку с браунингом на стол так, чтобы дуло смотрело на Бьюкенена. — Я уже тебя спрашивал. И спрашиваю еще раз. Кто ты такой?

— Я Эд Поттер. — Бьюкенен закрыл правый глаз и стал массировать веко. Он все еще видел яркий, причинявший ему боль луч фонарика.

— А не Джон Блок? Или Ричард Дэвис? Или Пол Хиггинс? — продолжал первый близнец.

— А может, Джим Кроуфорд? — с нажимом спросил второй близнец.

— Я никогда не слышал ни о каком Джиме Кроуфорде. — отмахнулся Бьюкенен. — Я не знаю, какого дьявола надо было тому пьяному типу в ресторане. Что касается Джона Блока, Ричарда Дэвиса и Пола Хиггинса, то это… Откуда вы узнали о вымышленных именах, которыми я пользовался?

— Здесь не ты задаешь вопросы. — Первый близнец постучал стволом пистолета по столу. — Зачем тебе понадобились эти имена?

— Я не дурак, — сказал Бьюкенен. Его правый глаз слезился. Он не открывал его, глядя на своих мучителей левым глазом. — Вы что, думаете, я приезжаю в Мексику, начинаю направо и налево торговать наркотиками и оружием, и все это под своим собственным именем? Да если бы даже я толкал наркотики в Соединенных Штатах, и то бы пользовался чужой фамилией, А уж в Мексике, где янки сразу виден, как белая ворона, мне и подавно сам Бог велел работать под вымышленным именем.

Второй близнец включил и выключил свой фонарик, как бы предупреждая.

— Вымышленное имя — это понятно.

— Но так много вымышленных имен? — Первый близнец непрерывно постукивал по столу боком пистолета.

— Послушайте, я же сказал вам, что делал свой бизнес не в одном только Канкуне, — попытался объяснить Бьюкенен. — У меня базы в Мериде, Акапулько, Пуэрто-Вальярте и еще в нескольких курортных местах, которые я не называл.

— Но назовешь, — с угрозой произнес второй близнец. — Назовешь. — Голос у него охрип от возбуждения. — Имена. Я хочу услышать об этих именах.

Бьюкенен медленно приоткрыл правый глаз. Яркое пятно от светового луча все еще мешало ему видеть. Если его ход не сработал, то они попытаются убить его. Будет драка (если ему повезет, и он получит возможность попытаться постоять за себя), но шансов остаться в живых после схватки с тремя мужчинами, да еще с поврежденным зрением, у него было маловато.

— Отвечай! — пролаял второй близнец.

— Я исхожу из того, что, когда американец занимается нелегальным бизнесом на территории другой страны, ему приходится вербовать себе в помощники коренных жителей, — сказал Бьюкенен. — Они могут появляться в таких местах и делать такие вещи, на которые американец никогда не решится, не рискуя привлечь к себе внимание. Необходимо подкупить местные власти. Надо забрать товар у поставщиков. Этим поставщикам надо передать оружие. Как я сам могу, например, попытаться подкупить мексиканскую полицию? При всей своей склонности к взяточничеству полицейские могут решить на этот раз примерно наказать гринго и засадят меня в тюрьму лет на сто. Предпочитаю, чтобы кто-то другой рисковал вместо меня, забирая наркотики и передавая оружие. Особенно когда приходится иметь дело с этими чокнутыми ублюдками из Медельинского картеля. Давайте смотреть правде в глаза: Мексика такая бедная страна, что здесь всегда найдутся молодые люди, готовые рисковать жизнью, если я плачу им столько, что для них это целое состояние, тогда как для меня это сущий пустяк. Разумеется, мне придется нанимать таких людей в каждом курортном центре, где буду заниматься бизнесом, и, когда я там появляюсь, мне необходимо иметь легенду прикрытия. Турист привлекает к себе внимание, если приезжает куда-то каждые три недели. А бизнесмен не привлекает, причем на мексиканских курортах наиболее распространенным типом американского бизнесмена является агент по найму недвижимости. Туристы из США проявляют определенное недоверие, если агент, предлагающий им в аренду недвижимость, оказывается мексиканцем. А американцу они доверяют, На всех курортах, где у меня базы, я, действуя под вымышленными именами, убедил местные власти, что занимаюсь вполне законным бизнесом. Естественно, что в каждом курортном центре я появляюсь под другим именем и с фальшивыми документами на это имя. Но весь фокус вот в чем. Если мои мексиканцы в том или ином курортном городе попадают в руки полиции или их выспрашивают поставщики, у которых на меня зуб, то они не могут меня выдать, так как не знают, каким именем я пользуюсь. Они не знают, где я живу, где занимаюсь бизнесом. Иначе как по моей инициативе и на моих условиях они не могут связаться со мной, а значит, не могут вывести на меня полицию или недовольного поставщика. Имя, под которым я известен каждому из этих людей, конечно, тоже вымышленное, но, как вы понимаете, на эти имена никаких документов мне не нужно.

Первый близнец наклонился вперед, не выпуская из руки пистолета.

— Говори дальше.

— Каждый из персонажей, в облике которых я предстаю, отличается определенным стилем одежды, пристрастием к определенной пище, только ему присущей манерой поведения. Один может сутулиться. Другой может держаться чрезвычайно прямо, словно был в прошлом на военной службе. У третьего может быть легкое заикание. Четвертый может зачесывать волосы строго назад. Или носить очки. Или не расставаться с бейсбольной кепкой. У каждого есть своя характерная черточка, которая запоминается. При такой системе, если полиция начнет расспрашивать о человеке, которого зовут так-то и который обладает такими-то привычками, то найти этого человека будет весьма затруднительно, потому что его привычки такие же фальшивые, как и фамилия. Когда в ресторане тот пьяный американец принял меня за кого-то другого, я сказал, что его ошибка — это один из вариантов старой пословицы, в которой говорится, что американцу все иностранцы кажутся на одно лицо. Но ведь эту пословицу можно перевернуть и наоборот. На взгляд мексиканца большинство американцев похожи друг на друга. У нас избыточный вес. Мы неуклюжи. У нас денег куры не клюют, но щедрыми нас не назовешь. Мы слишком громко разговариваем. Мы плохо воспитаны. Так что работающие на меня люди обязательно запомнят любого американца, обладающего какой-нибудь особой приметой, которую несложно описать, и если будут вынуждены дать это описание — типа «он носит очки и всегда ходит в бейсбольной кепке» — какому-то противнику, то я просто перехожу на другой набор примет, сливаюсь с другими американцами и становлюсь невидимым.

Бьюкенен наблюдал за близнецами и думал: «Проглотят или нет?»

Первый близнец нахмурился.

— Раз у тебя в ходу столько вымышленных имен, откуда нам знать, что ты на самом деле Эд Поттер?

— А какой смысл мне врать? Я должен был назвать вам свое настоящее имя, иначе вы не смогли бы меня проверить и убедиться, что я не представляю для вас никакой угрозы.

Бьюкенен ждал продолжения разговора, надеясь, что ему удалось преодолеть их сомнения и опасения. Он соблюдал одно из правил работы в условиях глубокой конспирации. Если кто-то дает тебе понять, что ты вот-вот будешь разоблачен, то наилучшей защитой будет сказать правду, вернее, дать один из вариантов правды, такой ее аспект, который, не ставя под угрозу само задание, звучит настолько правдоподобно, что всякий скептицизм вынужден отступить. В данном случае Бьюкенен сделал себе «крышу», как он и объяснил близнецам, но под этой у него была еще одна — личность Эда Поттера. Последнее прикрытие предназначалось для того, чтобы обработать близнецов и вынудить их принять его в дело. Но те вымышленные имена, которыми он пользовался в роли агента по аренде недвижимости в разных курортных городах, равно как и те, под которыми его знали работающие на него люди, были предназначены не для того, чтобы произвести впечатление на близнецов и показать, что он может составить для них ценное приобретение. Скорее, все эти вымышленные личности были для Бьюкенена средством защиты от мексиканского правительства и, что было не менее важно, средством помешать мексиканским властям проследить его нелегальную деятельность до ее истоков — одной из секретных служб армии Соединенных Штатов. Меньше всего начальству Бьюкенена хотелось, чтобы произошел международный скандал. Даже если бы Бьюкенена арестовали как Эдварда Поттера, то и тогда его деятельность нельзя было бы связать с теми, кто им руководил. Потому что у него было еще одно прикрытие. Он стал бы отрицать перед официальными властями, что когда-либо служил в УБН, давая время своим начальникам изъять или стереть все данные об этой мифической личности. Бьюкенен стал бы утверждать, что придумал всю историю с УБН с целью проникновения в систему торговли наркотиками. Он стал бы доказывать — и это подтверждалось бы конкретными данными, — что, являясь независимым журналистом, хотел написать разоблачительный материал о мексиканском наркобизнесе. Если бы власти Мексики вознамерились копнуть поглубже, то не обнаружили бы никакого намека на связь Бьюкенена с американскими спецслужбами.

— Возможно, — сказал первый близнец. — Возможно, мы и поработаем вместе.

— Возможно? — спросил Бьюкенен. — Madre de Dios[125], что мне еще сделать, чтобы убедить вас?

— Сначала мы проверим все о тебе.

— Разумеется, — охотно согласился Бьюкенен.

— Потом мы проверим, правда ли, что некоторые из наших партнеров нас предали, как ты утверждаешь.

— Нет проблем. — Бьюкенен внутренне торжествовал. Я повернул все по-своему, думал он. Еще пять минут назад они готовились убить меня, а я пытался решить, не придется ли мне убить их. Но я все сделал как надо. Не потерял головы. Выкрутился. Задание не провалил.

— Ты останешься с нами на время проверки.

— Останусь с вами?

— Это создаст для тебя какие-то проблемы? — спросил первый близнец.

— Да нет, в принципе, — сказал Бьюкенен. — Просто мне показалось, что лишить человека свободы — это не очень хорошее начало для партнерства.

— Разве я что-нибудь говорил о лишении свободы? — Второй близнец улыбнулся. — Ты будешь нашим гостем. Тебе будут созданы все удобства.

Бьюкенен выдавил из себя ответную улыбку.

— Вот это мне подходит. Я не прочь отведать той хорошей жизни, к которой хочу приобщиться.

— Но все-таки есть одно дельце, которое надо уладить.

— Да? И какое же? — Бьюкенен внутренне напрягся.

Второй близнец включил фонарик и скользнул ярким лучом мимо правого глаза Бьюкенена.

— Тот пьяный американец в ресторане. Тебе надо будет привести доказательства, которые удовлетворили бы нас, доказательства того, что ты не был в Кувейте и Ираке в то время, когда, по его утверждению, вы были там с ним вместе.

— Господи, неужели вы все еще зациклены на этом пьянчуге? Я не понимаю, как, по-вашему, я?..

12

— Кроуфорд! — Низкий мужской голос прозвучал из темноты со стороны пляжного бара. Голос был хриплым от сигарет и алкоголя.

— Что такое? — быстро спросил первый близнец.

Только не это, подумал Бьюкенен. Господи, только не это. Когда я уже почти заделал дыру, оставшуюся от первого раза!

— Кроуфорд! — снова крикнул Большой Боб Бейли. — Это ты мигаешь там фонариком? — Массивная фигура неуклюже вывалилась из сада — тучный человек, который слишком много выпил и с трудом передвигался теперь по песку. — Да, ты, черт тебя дери! Я имею в виду тебя, Кроуфорд! Тебя и этих мексов, с которыми ты разговариваешь под тем дурацким пляжным зонтиком, или как там это, к дьяволу, называется. — Он подошел ближе, спотыкаясь и тяжело дыша. — Отвечай прямо, сукин ты сын! Я хочу знать, зачем ты мне лжешь! Потому что мы оба знаем, что тебя зовут Джим Кроуфорд! Мы оба знаем, что были в плену в Кувейте и Ираке! Почему же ты это отрицаешь? С какой стати делаешь из меня мартышку? Может, ты решил, что я недостаточно хорош, чтобы выпить с тобой и твоими дружками-мексами, или что?

— Мне не нравится, как это пахнет, — сказал первый близнец.

— Что-то тут не так, — добавил второй.

— И даже очень. — Первый близнец перевел глаза с неуклюже приближавшейся тени Большого Боба Бейли на Бьюкенена. — У тебя неприятности. Как у вас, американцев, принято говорить, лучше перебдеть, чем погореть.

— Да бросьте вы, он же просто пьян! — возмутился Бьюкенен.

— Кроуфорд! — заорал Большой Боб Бейли.

У меня нет другого выбора, подумал Бьюкенен.

— Застрели его, — приказал первый близнец, обращаясь к телохранителю.

— Я с тобой разговариваю! — Большой Боб Бейли споткнулся. — Кроуфорд! Отвечай, черт возьми!

— Застрели обоих, — сказал телохранителю второй близнец.

Но Бьюкенен был уже в движении: оттолкнувшись от стула, он сделал бросок влево, в сторону первого близнеца и лежащего на столе браунинга, прикрываемого рукой.

За спиной у Бьюкенена выстрелил телохранитель. Его «беретта» с навинченным на ствол глушителем издала приглушенный хлопок. Пуля пролетела мимо затылка Бьюкенена.

Однако стрелявший не совсем промахнулся. Когда Бьюкенен поднялся, чтобы сделать бросок, его правое плечо оказалось там, где только что была голова, и пуля, причиняя жгучую боль, распорола мышцу плеча с одной стороны. Прежде чем телохранитель успел сделать второй выстрел, Бьюкенен врезался в первого близнеца,опрокинул его вместе со стулом и одновременно попытался вырвать у него пистолет. Но тот не выпустил его из руки.

— Стреляй! — приказал телохранителю второй близнец.

— Нельзя! Я могу попасть в твоего брата!

— Кроуфорд, какого черта? Что происходит? — вопил Большой Боб Бейли.

Катаясь по песку в борьбе за пистолет, Бьюкенен старался держать первого близнеца как можно ближе к себе.

— Подойди! — скомандовал телохранителю второй близнец. — Я посвечу фонариком!

В плече Бьюкенена пульсировала боль. Из раны текла кровь, и пальцы скользили по ней, так что Бьюкенену становилось трудно держать близнеца и пользоваться им как щитом. Когда он перекатывался, в рану забился песок. Если бы он стоял, то кровь стекала бы вдоль руки в ладонь, и пальцы стали бы такими скользкими, что ему бы не удалось выкрутить пистолет из руки первого близнеца. Но пока борьба шла на песке, кисть его руки оставалась сухой. Он почувствовал, как телохранитель и второй близнец бросились к нему. Он услышал, как Большой Боб Бейли снова заорал: «Кроуфорд!» И тут внезапно первый близнец выстрелил. В отличие от оружия телохранителя его браунинг был без глушителя, и выстрел прозвучал ошеломляюще громко. Телохранитель и второй близнец с проклятиями отскочили в сторону, стараясь не оказаться на линии огня. Уши Бьюкенена, в которых и так звенело после того, как телохранитель с такой силой стиснул с боков его голову, еще больше заложило от этого выстрела. Правый глаз Бьюкенена еще хранил жесткий отпечаток, оставленный резким лучом фонарика, которым второй близнец прижигал его во время пытки. Больше полагаясь на осязание, чем на зрение, Бьюкенен катался в песке и старался вырвать пистолет у соперника. Его плечо болело и начинало неметь.

Первый близнец снова выстрелил. Насколько Бьюкенен мог определить, пуля пошла прямо вверх, пробив сплетенный из пальмовых листьев зонтик. Но и так уже ослабленное зрение Бьюкенена получило еще один удар в виде близкой вспышки из дула пистолета. «Черт возьми!» — опять услышал он вопль Большого Боба Бейли. Несмотря на звон в ушах, до него также донеслись восклицания со стороны пляжного бара. Он почувствовал, что телохранитель и второй близнец снова надвигаются на него, и тут вдруг ему удалось захватить большой палец правой руки первого близнеца и резко дернуть назад, одновременно выворачивая его.

Палец сломался в средней фаланге с негромким скребущим звуком, больше похожим на хруст, чем на треск. Первый близнец взвыл и рефлекторно расслабил руку, сжимавшую пистолет. В тот же миг Бьюкенен вырвал у него оружие и откатился в сторону, на его окровавленное плечо налип еще песок. Телохранитель выстрелил. Поскольку Бьюкенен продолжал катиться, то пуля ударилась в песок рядом с ним, а он выстрелил четыре раза в быстрой последовательности. Его зрение все еще не восстановилось полностью, так что ему, чтобы сориентироваться, приходилось полагаться на другие ощущения — прикосновение песка, летевшего из-под ног телохранителя, когда тот набегал на Бьюкенена, негромкий хлопок выстрела из его «беретты». Три из четырех выпущенных Бьюкененом пуль попали в телохранителя, отбросив его назад. Бьюкенен сразу крутнулся, целясь влево, и выстрелил дважды, попав второму близнецу в живот и грудь. Кровь брызнула у того из-под расстегнутой шелковой рубашки, он сложился пополам и упал.

Тут Бьюкенен увидел, что телохранитель все еще на ногах. После трех попаданий этот человек казался лишь слегка контуженным. До Бьюкенена вдруг дошло, что все три пули попали телохранителю в грудь и что недаром этот латиноамериканец казался таким необычно крупным — под одеждой на нем был пуленепробиваемый жилет. Пока тот выпрямлялся и еще раз прицеливался, Бьюкенен выстрелил и попал ему в горло, в левый глаз и в лоб. Даже и тогда он опасался, что охранник может в судороге нажать на спуск и выстрелить. Бьюкенен весь напрягся, стараясь сжаться и отодвинуться как можно дальше назад. Но вместо того чтобы стрелять, охранник стал тянуться вверх, словно пытаясь балансировать на цыпочках, потом отклонился назад, как бы балансируя теперь на пятках, и рухнул на стол. В этот момент Бьюкенен ощутил какое-то движение справа от себя, перекатился на бок и всадил первому близнецу пулю в левый висок. Кровь, осколки кости и мозги горячими липкими сгустками брызнули Бьюкенену в лицо.

Первый близнец вздрогнул и умер.

Бьюкенен сделал глубокий вдох, тело его сотрясала дрожь от избытка адреналина. От выстрелов, сделанных из браунинга без глушителя, мучительная боль в голове усилилась. По многолетней привычке он считал про себя выстрелы в момент спуска курка. Четыре выстрела в телохранителя. Два — во второго близнеца. Еще три в телохранителя. Один в первого близнеца. До этого дважды стрелял первый близнец. Всего двенадцать выстрелов. Бьюкенен беспокоился не о том, что истратил весь свой боезапас, он знал, что браунинг может иметь тринадцать патронов в обойме и один в патроннике. В обычных обстоятельствах ему не пришлось бы стрелять столько раз, но в темноте он не мог поручиться за точность. И вот теперь оставшихся у него патронов не хватит, если на выстрелы примчатся другие телохранители близнецов. Одним прыжком Бьюкенен оказался под прикрытием стола и, пригнувшись, прицелился поочередно в сторону темного пляжа, ярко освещенного бара и туда, где светились огни отеля. Шумная, возбужденная толпа собралась на окаймляющей пляж прогулочной дорожке. Несколько мужчин показывали в том направлении, где прятался Бьюкенен. Он не видел, чтобы к нему бежали какие-нибудь вооруженные люди. Он быстро удостоверился, что телохранитель и первый близнец мертвы. Обыскав тело первого близнеца, он вернул себе свой пояс, ключи и ручку. Он не хотел оставлять на месте событий ничего, что могло бы навести на его след. Двигаясь еще быстрее, он проверил второго близнеца, из внутреннего кармана пиджака извлек список своих псевдонимов. Другой список с именами якобы ведущих двойную игру партнеров, который он сам вручил близнецам, Бьюкенен оставил на месте. Местные власти проверят эти имена и постараются привязать их к этим убийствам.

Во всяком случае, Бьюкенен на это надеялся. Он хотел достичь хотя бы части тех целей, ради которых его послали на это задание, нанести возможно больший урон сети торговли наркотиками. Если бы только это задание не провалилось с треском, если бы только…

Вдруг Бьюкенен застыл на месте. Большой Боб Бейли. Где он? Что могло с ним случиться?

— Кроуфорд? — пробормотал из темноты неуверенный голос.

Бьюкенен напряг зрение, пытаясь различить что-нибудь в ночной тьме. Его глаза теперь не так страдали от последствий пытки лучом фонарика и от стробоскопического эффекта вспышек при выстрелах.

— Кроуфорд? — Голос Бейли был странно приглушенным.

Потом Бьюкенен вспомнил: когда он в последний раз видел Бейли, тот спотыкаясь брел к этому столику. Когда же началась стрельба, Бейли, должно быть, бросился на землю. Его голос звучал глухо оттого, что он лежал ничком, вжавшись лицом в песок.

— Господи, парень, с тобой все в порядке? — бормотал Бейли. — Кто это тут п-палит?

Теперь Бьюкенен разглядел его — темная фигура, приникшая к земле. Он перевел взгляд на толпу, собравшуюся на прогулочной дорожке возле пляжного бара. Толпа разбухла, стала еще более шумной, хотя никто все еще не решался подойти поближе к месту, откуда слышалась стрельба. Не было видно пока ни охранников, ни полицейских. Но они появятся, и очень скоро, подумал он. Времени у меня мало. Надо выбираться отсюда.

Плечо болело все сильнее. Рана вздулась, ее ужасно дергало. Торопясь, он использовал одно из неокровавленных мест своей рубашки, чтобы стереть отпечатки пальцев там, где он прикасался к поверхности стола и краям стула. Он ничего не мог поделать с теми отпечатками, которые оставил на стаканах в ресторане, но не исключено, что к этому времени со стола уже успели убрать, а стаканы отнесли на кухню и вымыли.

Скорее.

Он начал поворачиваться к первому близнецу, чтобы, стерев отпечатки пальцев с пистолета, вложить его в руку близнеца, как вдруг опять услышал голос Бейли, звучавший чуть увереннее.

— Кроуфорд? Ты ранен?

Да заткнись ты! — подумал Бьюкенен.

Толпа, стоявшая возле бара, начала проявлять признаки агрессивности. При доходившем от отеля свете можно было видеть, как двое полицейских в форме спрыгнули с дорожки на песок. Бьюкенен уже стер все отпечатки с пистолета и вложил его в руку первого близнеца. Повернувшись в противоположную сторону и пригнувшись, он побежал, следя за тем, чтобы шум прибоя слышался все время справа, со стороны раненого плеча. Это плечо и весь правый бок были залиты кровью. Он хотел, чтобы кровь капала в воду и полицейские не могли выследить его по каплям крови на песке.

— Alto! — приказал грубый мужской голос. — Стой!

Бьюкенен побежал еще быстрее, пригнувшись, несясь параллельно волнам и надеясь, что окружающая его ночная темнота помешает преследователям целиться в него.

— Alto! — еще громче потребовал тот же голос.

Бьюкенен рванулся вперед изо всех сил. Холодная дрожь пробежала по мышцам спины, когда он напрягся в ожидании пули, которая вот сейчас, сейчас…

— Ой, вы что это делаете? Что вы меня пихаете? Я ничего такого не сделал! — в пьяном гневе запротестовал Большой Боб Бейли.

Полицейские схватили первого, кто попался им под руку.

Несмотря на почти невыносимую боль, Бьюкенен не удержался от усмешки. Ну, Бейли, в итоге ты оказался не совсем уж бесполезным.

Глава 3

1 Балтимор, штат Мэриленд

Женщина, одетая как старьевщица и толкавшая скрипучую тележку под моросящим дождем по темной улочке в центре города, чувствовала, что силы ее на исходе. Она не спала почти двое суток, и все это время (как и несколько дней до того) было для нее заполнено постоянным страхом. Вернее, уже многие месяцы — с тех пор, как она познакомилась с Алистером Драммондом и согласилась на его предложение — страх не покидал ее.

Поручение показалась ей довольно простым, гонорар составлял весьма солидную сумму, а условия жизни и обслуживание были просто шикарными. Вдобавок ей редко нужно было играть свою роль. По большей части от нее требовалось лишь оставаться в квартире дома на Манхэттене, откуда открывался великолепный вид на Центральный парк, и предоставлять обслуживающему персоналу заботиться о себе, иногда снисходя до того, чтобы ответить на телефонный звонок, но говорить как можно меньше, ссылаясь на хрипоту, вызванную заболеванием горла, которое ее врач якобы определил как полипы и для лечения которого может потребоваться хирургическое вмешательство. Изредка она показывалась на публике, всегда вечером, всегда в лимузине, всегда в драгоценностях, в мехах и изысканном вечернем платье, всегда в сопровождении симпатичных заботливых мужчин. Такие выходы бывали обычно в «Метрополитен-опера» или на благотворительный вечер, где она оставалась ровно столько, сколько нужно было, чтобы убедиться, что присутствие ее не осталось незамеченным и что ее имя будет упомянуто в светской хронике. Она старательно избегала любых контактов с прежними друзьями и с бывшим мужем персонажа, роль которого играла. Для нее, как она намекнула в одном из редких журнальных интервью, начинается период самооценки, требующий уединения, который необходимо пройти перед вступлением во вторую фазу жизни. Это было одно из лучших ее сценических воплощений. Никто не счел ее поведение необычным. Ведь эксцентричность для гения вполне нормальна.

Но она боялась. Страх накапливался постепенно. Сначала она приписывала свою тревогу обычному волнению перед выходом на сцену, привыканию к новой роли, необходимости убедить своей игрой незнакомую ей публику и, конечно же, стремлению соответствовать ожиданиям Алистера Драммонда. Он особенно пугал ее. Взгляд его был таким пронзительным, что он, казалось, носит очки не для того, чтобы лучше видеть, а для того, чтобы усилить холодный блеск своих глаз. Он излучал такую властность, что доминировал в любом помещении, независимо от числа собравшихся и от присутствия других известных людей. Никто точно не знал, сколько ему лет, считалось только, что определенно за восемьдесят, но все сходились во мнении, что выглядит он каким-то жутковатым образом скорее на шестьдесят. Многочисленные пластические операции в сочетании с продлевающей жизнь диетой, огромным количеством витаминов и еженедельными вливаниями гормонов как будто остановили проявление признаков его старения. Контраст между его подтянутым лицом и морщинистыми руками не давал ей покоя.

Он предпочитал, чтобы в обращении его называли «профессор», хотя никогда не преподавал, а его докторская степень была всего лишь почетной, присужденной ему в связи с открытием названного его именем музея искусств, который он построил в подарок одному престижному, но стесненному в средствах университету Новой Англии. Одним из условий ее найма предусматривалось, что «профессор» может иметь к ней доступ в любое время и что она должна появляться с ним в обществе по первому его требованию. Его тщеславие не уступало его богатству, и он довольно хихикал каждый раз, когда видел их имена напечатанными рядом в светской хронике, особенно если ведущий эту рубрику журналист называл его профессором. Звук его ломкого, отрывистого смеха замораживал кровь у нее в жилах.

Но каким бы ужасным ни казался ей Алистер Драммонд, еще больший страх внушал его личный помощник, хорошо одетый блондин с приятным лицом, которого она знала лишь по имени — Реймонд. Выражение его лица никогда не менялось. Оно всегда было одинаково жизнерадостным, независимо от того, чем он был занят: помогал ли Драммонду, когда тот вводил себе гормоны, или изучал ее в вечернем туалете с большим декольте, или смотрел прогноз погоды по телевидению, или отправлялся куда-то с поручением. Драммонд тщательно следил за тем, чтобы в ее присутствия никогда не обсуждались детали его деловых операций, но она ничуть не сомневалась, что человек, сосредоточивший в своих руках такое богатство и такую власть, не говоря уже о его дурной репутации во всем мире, заведомо должен быть безжалостным, и всегда мысленно представляла себе, что поручения, которые Драммонд давал Реймонду, должны были иметь мерзкие последствия. Хотя Реймонд не давал никакого повода так думать. Он всегда казался одинаково жизнерадостным — и когда уходил, и когда возвращался.

Ее смутная тревога превратилась в настоящий ужас в тот день, когда она поняла, что не только притворяется живущей в уединении, но и действительно содержится в изоляции. Она признавала, что с ее стороны абсолютно непрофессионально захотеть вдруг выйти из образа, прогулявшись как-нибудь после обеда без сопровождения в Центральном парке, заглянув, может быть, в Метрополитен-музей. Когда ей впервые пришла в голову эта мысль, она тут же отогнала ее. И все же она на короткий миг почувствовала себя свободной, а вслед за этим ощутила разочарование и неудовлетворенность. Я не имею права, подумала она. Я заключила соглашение. Я приняла гонорар — очень крупный гонорар — в обмен на исполнение определенной роли. Я не могу нарушить договор. Но что будет, если?..

Этот вопрос не оставлял ее в покое, делая невыносимой ее жизнь в ограниченном мирке. Если не считать нескольких санкционированных выходов и редких случаев исполнения роли по телефону, она проводила большую часть дня так: тренировалась, читала, смотрела видеофильмы, слушала музыку, ела… Это казалось ей отдыхом — пока но пришлось заниматься этим по принуждению. Дни тянулись для нее все дольше и дольше. Хотя в обществе Али-стера Драммонда и его помощника ей было не по себе, она почти радовалась их визитам. Эти двое пугали ее, но по крайней мере вносили какое-то разнообразие. Поэтому она спрашивала себя: а что, если мне на самом деле выйти из образа? Что, если действительно взять и прогуляться в Центральном парке? Она не собирается так поступать, но интересно, что будет, если?.. В конце коридора за дверью в ее квартиру вдруг возник охранник и не дал ей войти в лифт.

У нее был кое-какой опыт наблюдения за публикой. Поэтому с самого начала — с первого раза, когда ей позволили выйти из дома и проводили до присланного Драммондом лимузина, — она поняла, что за домом наблюдают: цветочница на противоположной стороне улицы, продавец булочек с горячими сосисками на углу, определенно швейцар и наверняка кто-то вроде нищего у заднего выхода из здания. Но она подумала, что эти люди тут поставлены для того, чтобы помешать неожиданному появлению кого-нибудь из прежних знакомых особы, роль которой она играла, не дать им застать ее врасплох. Теперь до нее вдруг дошло, что здание находится под наблюдением отнюдь не только для того, чтобы не дать кому-то войти, но и для того, чтобы не дать ей выйти. Это открытие сделало ее мир еще более тесным, заставило ее еще больше нервничать. Она теперь стала еще больше бояться Драммонда и Реймонда.

«Когда я смогу выбраться отсюда? — спрашивала она себя. — Когда кончится этот спектакль? Кончится ли он вообще когда-нибудь?»

Однажды вечером, надевая бриллиантовое колье (Драммонд сказал, что оно станет ей дополнительным вознаграждением по завершении работы), она импульсивно провела самым крупным камнем по стенке стакана с водой. Камень не оставил никакой царапины. Это означало, что камень — не бриллиант. А это означало, что колье, ее премия, ничего не стоит.

Что же еще было? Она исследовала банковскую ведомость, которую ей присылали ежемесячно. Это был жест искренности со стороны Драммонда: из каждой ведомости явствовало, что Драммонд, как и обещал, переводил ее ежемесячный гонорар на ее счет в банке. Поскольку она живет на всем готовом, ей нет необходимости брать эти деньги, объяснил Драммонд. Зато когда работа будет завершена, она сможет снять сразу всю эту огромную сумму.

В банковской ведомости был указан номер счета. Она знала, что не осмелится воспользоваться имевшимся в квартире телефоном (он наверняка прослушивался), поэтому стала ждать одного из тех редких случаев, когда ей разрешат выйти из дома днем и когда банк будет открыт. Воспользовавшись паузой в выступлениях на официальном политическом завтраке, куда привез ее Драммонд, она с величайшим наслаждением шепнула ему, что ей надо в дамскую комнату. Сидевший с напряженным лицом Драммонд кивком разрешил ей это и махнул морщинистой рукой одному из телохранителей, чтобы тот проводил ее.

Она придвинулась ближе, прижимаясь к нему грудью.

— Нет, мне нужно не ваше разрешение, — зашептала она. — Мне нужны пятьдесят центов. Именно столько стоит сходить здесь в туалет.

— Не говорите «туалет». — Драммонд поджал губы в знак неодобрения такой вульгарности.

— Я буду называть это место вазой для роз, если вам угодно. Но мне все же нужны пятьдесят центов. Плюс два доллара для служительницы, за салфетки. Мне не пришлось бы просить у вас эту мелочь, если бы время от времени вы давали мне немного наличных денег.

— Вам дают все необходимое.

— Разумеется. За исключением тех случаев, когда мне надо пойти в дамскую комнату… простите, в вазу для роз. — Она еще сильнее прижалась грудью к его костлявой руке.

Драммонд повернулся к сидевшему рядом с ним Реймонду.

— Проводи ее. И дай, что она просит.

Они прошли сквозь толпу, не обращая внимания на глазеющих на нее поклонников. Реймонд незаметно передал ей ту небольшую сумму, которую она просила. Войдя в комнату отдыха, представлявшую собой часть дамского туалета, она сразу же бросилась к телефону-автомату, опустила монеты, набрала номер банка, куда Драммонд переводил ее гонорар, и попросила соединить ее с расчетным отделом. Несколько светских дам, сидевших на бархатных стульях перед зеркалами и освежавших свой макияж, узнали ее и завертели головами. Она кивнула с царственным видом, давая понять, что не желает быть объектом чужого любопытства. Привыкшие делать вид, что никто и ничто не может произвести на них впечатление, светские матроны пожали плечами и вновь занялись подкрашиванием своих увядших губ.

— Расчетный отдел, — отозвался мужской голос.

— Прошу вас проверить вот этот номер счета. — Она продиктовала его.

— Минутку… Да, этот счет у меня на экране компьютера.

— Какой там остаток?

Голос сообщил какой. Сумма оказалась верной.

— Есть ли какие-нибудь ограничения?

— Только одно. Для снятия денег со счета требуется вторая подпись.

— Чья?

Как оказалось, подпись Реймонда. Именно тогда она поняла, что Драммонд не намеревался выпустить ее живой после того, как роль будет сыграна.

Ей понадобилось несколько недель на то, чтобы подготовиться, все рассчитать, все высмотреть и дождаться подходящего момента. Никто ничего не заподозрил. В этом она была уверена. Она заставила себя казаться настолько довольной жизнью, что могла гордиться: за всю ее сценическую карьеру это было самое блистательное исполнение роли. Вчера она ушла к себе в спальню в полночь, притворилась спящей, когда горничная заглянула к ней в два часа ночи, и ждала до четырех, чтобы быть уверенной, что горничная спит. Она быстро оделась в серый тренировочный костюм с капюшоном, обулась в кроссовки. Запихнула в сумочку колье, браслеты и серьги, которые Драммонд обещал ей подарить и которые, как она теперь знала, были фальшивыми. Ей все равно пришлось взять их — пускай Драммонд думает, что она считает эти бриллианты и другие камни настоящими и попытается продать их. Пускай его люди зря потратят время, расспрашивая ювелиров, к которым она вероятнее всего могла бы обратиться. У нее было немного денег — то, что ей дали для служительницы в дамской комнате, несколько долларов, которые ей удалось стащить отдельными монетками по десять и двадцать пять центов из кошелька горничной, пока та была занята где-то в другой комнате, и двадцать пять долларов, которые у нее были с собой в первый день, когда она приступила к работе. С такими деньгами далеко не уйдешь. Ей нужно было больше. Намного больше.

Первой ее задачей было выйти из здания. Как только она поняла, что ее держат взаперти, то сразу предположила, что дверь снабжена сигнализацией, которая сработает и предупредит охранников, если она попытается бежать ночью. Именно эта сигнализация была одной из причин того, что ей пришлось ждать несколько недель. Столько времени ей потребовалось, чтобы урывками, пока горничная отвлекалась от слежки за ней, проверить стены за мебелью и под картинами и обнаружить скрытый выключатель сигнализации. Он был спрятан позади шкафчика с напитками, и прошлой ночью она отключила его. Потом бесшумно отперла дверь, открыла ее и осмотрела коридор. Наблюдавшего за лифтом охранника не было видно. Обычно он сидел на стуле сразу за поворотом коридора. В четыре утра он наверняка дремлет, положившись на то, что звук лифта его разбудит.

Но она и не думала воспользоваться лифтом. Она лишь прикрыла свою дверь, не решаясь захлопнуть ее, чтобы избежать шума, и повернула по коридору направо, туда, где была пожарная лестница. Ковер заглушал ее шаги. Эта дверь на ее этаже не охранялась, охранялся лишь выход с лестницы в фойе. С величайшей осторожностью она открыла пожарную дверь, так же осторожно закрыла ее за собой и выдохнула, вытирая вспотевшие ладони. Этот отрезок пути внушал ей наибольшие опасения — она боялась, что звук открывающейся двери всполошит охранника. Дальше на какое-то время ей будет легче.

Она стала быстро спускаться по холодной темной лестнице. Резиновые подошвы кроссовок не производили почти никакого шума. Сорока этажами ниже, чувствуя скорее прилив энергии, чем усталость, она оказалась перед дверью, ведущей в фойе, но не остановилась, а спустилась еще ниже, в подвал. Пробираясь через пыльные помещения, служившие складами, и через шумную котельную, через хаос труб и кабелей, она все время боялась натолкнуться на сторожа, но никого не было видно, и она в конце концов нашла лестницу, ведущую к заднему выходу из здания. Он находился довольно далеко от парадного, так что, если кто-то следил за тем выходом, он вряд ли заметил бы человека, выскользнувшего из подвала.

Все еще соблюдая осторожность, она выключила лампочку возле выхода и лишь потом открыла дверь — так она не рисковала попасть в полосу света из дверного проема. И вот она уже на улице, идет быстрым шагом, чувствуя, как ее охватывает острый холодок последних дней октября. Жаль, что нельзя было взять с собой никакого пальто, — в гардеробе у ее персонажа были только дорогие пальто, предназначавшиеся для ношения в ансамбле с вечерними туалетами. Не нашлось ничего похожего на обычную куртку-ветровку. Ладно, это не так важно. Зато она свободна. Только надолго ли? Страх и крайняя необходимость гнали ее вперед.

Без парика, специального грима и приспособлений, меняющих черты лица, она уже не походила на ту женщину. Верно, публика ее теперь не узнает, но у Алистера Драммонда есть ее фотография в натуральном виде. Поэтому она не поехала в такси. Таксист, если его начнут расспрашивать, вспомнит, что подобрал такую пассажирку в этот час и в этом месте, причем задача его упрощается благодаря ее латиноамериканской внешности. Он также вспомнит, где ее высадил. Конечно, она вышла бы на приличном расстоянии от того места, куда на самом деле хотела попасть, так что большой опасности здесь для нее не было. И все-таки, рассудила она, будет лучше не оставлять Драммонду вообще никаких ниточек, даже ложных, а просто как бы исчезнуть, и все. Да и денег у нее так мало, что глупо тратить их на такси.

Так что она бежала по почти безлюдным улицам с видом ранней пташки, любительницы бега трусцой. Решив поохотиться, она побежала вокруг Центрального парка, старательно притворяясь легкой добычей. Наконец из темноты вынырнули двое подростков с ножами. Она сломала каждому по руке и отобрала у них четырнадцать долларов. К рассвету ее тренировочный костюм покрылся темными пятнами пота, и она остановилась передохнуть в закусочной на Таймс-сквер, где круглосуточно кормили гамбургерами. Там, расставшись с частью своего скудного капитала, она выпила несколько чашек горячего кофе и съела завтрак, состоявший из яичницы со шкварками, колбасок и сдобных булочек. Нельзя сказать, чтобы это был ее обычный завтрак, и уж совсем это было не то, что рекомендует Американская кардиологическая ассоциация, но предстоящий день, как она ожидала, потребует от нее поистине безумных усилий, чтобы уйти от возможного преследования, так что ей надо было заправиться калориями в таком количестве, какое только мог выдержать ее желудок.

Она потратила еще часть своих денег на билет в кинотеатр, где фильмы крутили круглосуточно. Она знала, что в семь часов утра в почти пустом зале одинокая женщина неизбежно привлечет к себе хищников. Именно этого она и хотела. Когда фильм кончился и она выходила из кинотеатра, денег у нее стало на пятьдесят долларов больше — такая сумма досталась ей от трех мужчин, которые друг за другом, о получасовыми интервалами, подсаживались и пытались приставать к ней и которых она ударом локтя погружала в глубокий сои.

К тому времени открылись некоторые магазины уцененной одежды, и она купила простой шерстяной берет, пару шерстяных перчаток и черную нейлоновую куртку на подкладке, которая хорошо гармонировала о ее серым тренировочным костюмом. Она подобрала волосы под берет, а слегка мешковатый тренировочный костюм с успехом замаскировал ее роскошную грудь и бедра, так что она казалась излишке располневшей и мужеподобной. Ее маскарад был почти безупречен. Единственным изъяном была новизна одежды, и она исправила его, вываляв берет, перчатки и куртку в грязи сточной канавы. Вот теперь она ничем не отличалась от большинства прохожих на улице.

Теперь пора было выбрать место среди уличных торговцев, которые уже расставляли свои лотки на краю тротуара вдоль Бродвея. Через два часа, будучи все время настороже и следя, не проявляет ли чересчур большого интереса к ее особе полиция или еще кто-нибудь, несколько раз поменяв на всякий случай место, она смогла пустить в ход свое сценическое дарование и продать всю свою бижутерию туристам, выручив целых двести пятнадцать долларов.

Это давало ей возможность путешествовать — не лететь самолетом, конечно, чего она и так не собиралась делать, потому что люди Драммонда в первую очередь кинутся проверять аэропорты, а ехать поездом (денег на это вполне хватало) или автобусом, что было бы еще дешевле. Кроме того, в такой одежде, как ей казалось, она будет привлекать к себе меньше всего внимания именно в автобусе. Поэтому, съев гамбургер по дороге к автовокзалу возле управления порта, в полдень она уже была на пути из Нью-Йорка в Балтимор.

Почему именно в Балтимор? А почему бы нет? — подумала она. Это было достаточно близко, чтобы на покупку автобусного билета не ушли все ее деньги, и в то же время достаточно далеко, чтобы чувствовать себя спокойно. В прошлом с Балтимором ее ничто не связывало. Это был случайный выбор, который Драммонд не мог предугадать. Хотя, если он исключит все места, с которыми она так или иначе была связана, и произвольно станет рассматривать оставшиеся крупные города, расположенные в определенном радиусе от Нью-Йорка, то ему может и повезти с догадкой. Никаких гарантий у нее нет. Ей придется быть крайне осторожной.

По дороге в Балтимор, изучая попутчиков и стараясь определить, не является ли кто-нибудь из них опасным для нее, она имела хорошую возможность обдумать свое положение. Возвращаться к прежнему образу жизни было нельзя. Ее родные и друзья представляли для нее опасность. Люди Драммонда наверняка следят за ними. Ей предстояло создать новую личность, никак не связанную ни с одним из прежних ее персонажей. Ей предстояло завести новых друзей и выдумать новых родственников. Что касается работы, то она готова взяться за любую, которая окажется терпимой, лишь бы это было что-то такое, чем она не занималась раньше. Ей надо полностью оторваться от прошлого. Добыть надлежащие документы для себя в новой ипостаси — не проблема. Она же профессионал.

Но, думая о будущем, она спрашивала себя, готова ли она принести эту жертву. Ей нравилась та женщина, которой она была до знакомства с Алистером Драммондом. И она хотела опять стать ею. Не сглупила ли она? А если она неверно истолковала намерение Драммонда? Может, стоило потерпеть, продолжая жить в роскоши?

Пока твоя миссия не будет завершена и надобность в твоих услугах не отпадет.

А что потом?

Вспомни, ведь камни были фальшивыми, и ты никак не смогла бы получить те деньги, которые якобы платит тебе Драммонд. Такое хитрое «обустройство» этого счета в банке имеет смысл только в том случае, если он задумал убить тебя и взять деньги обратно.

Но зачем ему надо меня убивать?

Чтобы скрыть что-то.

Что же?

Автобус прибыл в Балтимор в девять вечера. Под холодным моросящим дождем центральная часть города выглядела мрачно. Она нашла дешевую забегаловку и поела — опять кофеин, калории, углеводы, не говоря о жирах (она рассудила, что жиры помогут ей защититься от холода). Ей не хотелось выбрасывать остаток денег на комнату в гостинице — снять даже самый дешевый номер было бы равносильно финансовой катастрофе. Какое-то время она бродила по глухим улицам в надежде, что кто-нибудь к ней пристанет. Но у схватившего ее мужчины, которому она сломала ключицу, в кармане оказалось всего пятьдесят центов.

Она устала, замерзла, промокла и пала духом. Ей необходимо было отдохнуть. Надо было найти такое место, где бы она чувствовала себя хоть в относительной безопасности, где могла бы подумать и поспать. Когда в каком-то переулке ей попалась на глаза тележка для покупок, она определилась со своей следующей ролью. Измазав лицо грязью, она набросала в тележку разного хлама. Сгорбившись и придав глазам безумное, пустое выражение, она повезла тележку, толкая ее перед собой, под скрип колес, под дождем — какая-то старьевщица спешит добраться до приюта для бездомных (мимо одного такого заведения она только что прошла).

Что же мне делать? — подумала она. Уверенность в своих силах, которую она ощущала во время побега, постепенно оставила ее. Лишения, ожидавшие ее в этой новой жизни, действовали угнетающе на ее воображение. Черт побери, мне нравилась та, кем я была. И я снова хочу ею стать.

Но как? Чтобы это удалось, надо обыграть Драммонда, а при его могуществе осуществить задуманное будет не просто.

Как далеко простирается его могущество? Зачем он нанял меня? Зачем ему надо, чтобы я играла эту роль? В чем его тайна? Что он прячет? Если я это узнаю, то, может быть, все-таки смогу обыграть его.

В одном можно быть уверенной: без денег и других средств тебе понадобится чья-то помощь.

Но кого я могу просить о помощи? Обращаться к друзьям и родственникам нельзя. Это ловушка. Кроме того, они не имеют ни малейшего представления о том, что в таких случаях надо делать и чем все это может грозить.

А как насчет тех людей, с кем проходила обучение?

Нет, на них есть официальные досье. Драммонд по своим каналам может узнать, кто они. Их возьмут под наблюдение на тот случай, если я к ним обращусь, — это ничуть не лучше родственников и друзей.

Моросящий дождь усилился и превратился в ливень. Ее намокшая одежда обвисла и прилипла к телу. Бредя в темноте, она и правда чувствовала себя той бедолагой-старьевщицей, вид которой приняла.

Ведь должен же найтись хоть кто-то!

Колеса ее тележки продолжали скрипеть.

Ведь не может быть, что ты осталась совсем одна! Ей хотелось закричать.

Надо смотреть правде в глаза. Человек, которому ты могла бы довериться и просить о помощи, должен быть кем-то абсолютно безымянным и безликим, абсолютно невидимым, совершенно не оставляющим следов ни на земле, ни на бумаге, — в общем, таким, чтобы казалось, будто он никогда и не существовал. И еще он должен быть чертовски способным по части выживания.

Он? Почему, собственно, это должен быть мужчина?

И вдруг ее осенило. Когда она поравнялась со входом в приют для бездомных, оттуда вышел мужчина в черном костюме с белым воротничком, какие носят священники.

— Входи, сестра. В такую ночь нельзя оставаться на улице.

Как полагалось по роли, она заупрямилась.

— Прошу тебя, сестра. Здесь тепло. Тебе дадут поесть. Дадут и местечко, где можно будет поспать.

Она все еще сопротивлялась, но уже с меньшим упорством.

— Здесь ты будешь в безопасности, обещаю тебе. И твоя тележка, и все твои вещи тоже будут в сохранности.

Это решило дело. Словно ребенок, она позволила вести себя за руку. Оставив позади темноту ночи и войдя в ярко освещенный приют, она ощутила запахи кофе, черствых пончиков и вареной картошки. Она нашла себе убежище. Идя шаркающей походкой к деревянной скамье, где тесно сидели люди, она повторяла про себя имя человека, у которого решила просить помощи. Проблема заключалась в том, что он, вероятно, больше не пользовался этим именем. Он был в постоянном движении. Официально он не существовал. Как же в таком случае дать знать о себе человеку, который неосязаем и неуловим, словно ветер? И где, черт возьми, он может сейчас быть?

2

До 1967 года Канкун оставался маленьким сонным городком на северо-восточном побережье мексиканского полуострова Юкатан. В этом году мексиканское правительство в поисках пути укрепления слабой экономики страны решило поддержать туризм как никогда энергично. Но вместо того чтобы усовершенствовать уже существующие курорты, правительство предпочло построить туристский центр мирового класса на совершенно голом месте. К поискам подходящего места с оптимальными погодными условиями подключили компьютер, и компьютер выдал свое решение: новый курорт надо строить на узкой песчаной косе в отдаленной части мексиканского побережья Карибского моря. Строительство началось в 1968 году. Были сооружены самая современная система канализации и водоочистки и надежная в эксплуатации электростанция. По середине песчаной косы проложили автостраду с четырьмя полосами движения. Рядом с автострадой посадили пальмы. На обращенной в сторону океана стороне острова построили отели, которые своей формой должны были напоминать пирамиды древних майя, а по берегу внутренней лагуны расположились ночные клубы и рестораны. И теперь каждый год несколько миллионов туристов посещают это место, где когда-то не было ничего, кроме песчаной косы.

Эта коса, где расположен Канкун, имеет форму семерки. Длина ее двенадцать миль, ширина четверть мили, а с материковой частью она соединяется двумя мостами, по одному на каждом конце. Отель «Клуб интернасьональ», где Бьюкенен застрелил троих латиноамериканцев, располагался в середине верхней перекладины семерки, и Бьюкенен, убегавший по темному пляжу вдоль полосы прибоя, оставляя слева сверкающие огнями здания других отелей, старался решить, что он будет делать, когда добежит до моста на северной оконечности косы. Двое полицейских, которые оказались на месте убийства, свяжутся по радио с коллегами на материковом берегу. А те заблокируют мосты и будут останавливать всех американцев, пытающихся покинуть остров. Скольких бы усилий это ни стоило, полиция отреагирует быстро и эффективно. Канкун гордился тем, что туристы здесь чувствуют себя в безопасности. Множественное убийство требовало максимального реагирования. Чтобы успокоить туристов, надо быстро произвести арест.

При других обстоятельствах Бьюкенен не колеблясь свернул бы с пляжа, прошел между отелями, вышел на вымощенный красным кирпичом тротуар, тянувшийся вдоль автострады, и не спеша перешел бы мост, где любезно ответил бы на вопросы полиции. Но сейчас ни о чем таком не могло быть и речи. Со своим раненым плечом, в пропитанной кровью одежде он привлечет к себе такое внимание, что его немедленно арестуют. Надо было найти другой выход отсюда. В этом месте пляж изгибался, уходя влево, туда, где смутной тенью вырисовывался мост. Он посмотрел на далекие огни отелей на том берегу пролива, отделявшего песчаную косу от материка, и решил, что придется плыть.

Неожиданно он почувствовал головокружение. К его ужасу, у него подкосились ноги. Сердце частило, стало трудно дышать. Это все еще адреналин, успокаивал он себя. Не прошли бесследно и те четыре порции текилы, после которых ему пришлось сначала драться за свою жизнь, а потом убегать в таком темпе по пляжу. Однако с адреналином они старые друзья, и прежде головокружений у него не случалось. Точно так же при его роде занятий ему не единожды приходилось вступать в бой после того, как из соображений конспирации он пил с вышедшим на контакт человеком, добиваясь его доверия. И ни в одном из этих случаев такое сочетание напряжения сил с алкоголем не приводило к головокружению. Да, бывало, что слегка подташнивало, но чтобы голова кружилась — никогда. Как бы там ни было, сейчас голова у него определенно кружилась, да и подташнивало тоже, так что следовало признать: хотя рана в плече и оказалась поверхностной, потеря крови, должно быть, была более значительной, чем он думал. Если не остановить кровотечение, то он рискует потерять сознание. А то и хуже.

Получивший фельдшерскую санитарную подготовку Бьюкенен знал, что для остановки кровотечения лучше всего применить давящую повязку. Но у него не было с собой аптечки первой помощи. Оставался способ, который одно время рекомендовали, но впоследствии от него отказались — наложение жгута. Недостаток жгута состоял в том, что он останавливал приток крови не только к ране, но и ко всей конечности, в данном случае к правой руке Бьюкенена. Если наложить его слишком туго или не ослаблять через определенные промежутки времени, то возникает опасность такого повреждения тканей, которое может привести к гангрене.

Но ничего другого ему не оставалось. На мост влетели спецмашины с включенными сиренами и мигалками. Остановившись у береговой кромки пролива, отделявшего песчаную косу от материка, Бьюкенен настороженно вглядывался в темноту позади себя. Он не увидел и не услышал ничего, указывающего на то, что его преследуют. Но еще увидит и услышит, и притом очень скоро. Он быстро вынул из кармана брюк свой пояс, который отобрал у него второй близнец и которым Бьюкенен вновь завладел, убив того в перестрелке. Пояс был сплетен из тонких полосок кожи, так что нужды в специально проделанных дырочках не было. Язычок пряжки можно было продеть между полосками в любом месте пояса. Бьюкенен наложил пояс на свое распухшее правое плечо выше раны и крепко затянул за свободный конец, действуя левой рукой, а дрожащими пальцами правой, которую он, превозмогая боль и покрывшись от усилия испариной, все-таки согнул в локте, протолкнул язычок пряжки между сплетениями. У него дрожали ноги и потемнело в глазах. Он испугался, что потеряет сознание. Но в следующий момент зрение вернулось к норме, и он огромным усилием заставил ноги двигаться. Даже не видя, он уже ощутил, что кровотечение значительно уменьшилось. Голова кружилась не так сильно. Зато теперь он с тревогой почувствовал в правой руке покалывание и холод.

Подумав, что его синие брезентовые палубные туфли могут в воде соскочить у него с ног, он снял их, связал шнурками и крепко привязал к запястью правой руки. Потом он вынул список своих вымышленных имен, который забрал у убитого второго близнеца. Порвав лист на мелкие кусочки, он вошел в темную воду пролива, и эта удивительно теплая вода поднялась ему сначала до колен, потом до бедер, потом до живота. Когда пенистые верхушки волн стали разбиваться о его грудь, он оттолкнулся от песчаного дна и поплыл вперед. Довольно сильное течение подхватило его. Небольшими порциями он постепенно выпустил в воду все клочки бумаги. Даше если кому-нибудь удалось бы собрать все кусочки — что само по себе невозможно, — то вода уже успела бы смыть чернила.

Полагаясь на силу своих мускулистых ног, он принял такое положение на правом боку, чтобы его раненая правая рука отдыхала, а левой делал боковые гребки, помогая ногам. Привязанные к правому запястью туфли создавали сопротивление и тянули его назад. Он сильнее заработал ногами.

Ширина устья пролива была ярдов сто. Бьюкенен плыл, загребая левой рукой и толкаясь ногами. Пояс, перехватывавший его правое плечо, намок и растянулся, жгут ослаб и не так крепко стягивал руку над раной. Правая рука уже не была такой холодной, и онемение прошло. Напротив, она стала теплой и ощущала тягутечения. От растворенной в воде соли рану жгло.

Может, соль продезинфицирует ее, подумал он. Но тут же по запаху понял, что воду покрывает пленка масла и бензина от многочисленных моторных лодок и катеров, бороздивших пролив, и ему стало ясно, что такая вода скорее загрязнит, чем продезинфицирует рану.

Бьюкенен понял и еще одну вещь: ослабление жгута означало, что кровотечение возобновится. Он поплыл еще быстрее, так как знал, что среди многочисленных здешних рифов часто видели барракуд. Кроме того, он слышал сообщения о том, что иногда акулы заплывают в пролив, а оттуда попадают в лагуну между островом и берегом. Он не имел представления ни о величине тех акул, ни о том, относились ли они к типу акул, которые нападают на плывущих людей, но если в воде есть хищники, то кровь может привлечь их со значительного расстояния.

Толчок ногами. Одна нога прикоснулась к чему-то. Может, кусок дерева. Или пучок морских водорослей. Но это может быть и…

Он рванулся вперед сильнее, и нога опять коснулась чего-то, что находилось позади него.

Он проплыл четверть всего пути через пролив, достаточно далеко, чтобы почувствовать себя маленькой песчинкой, затерявшейся в темноте ночи. Вдруг он услышал доносившееся слева жужжание мотора и с тревогой посмотрел в ту сторону. Жужжание превратилось в рев. Он увидел огни быстро приближавшегося моторного катера. Катер вышел из лагуны, промчался под мостом и сейчас торопился выйти из пролива в океан. Полицейский катер? Бьюкенен напрягал все силы, чтобы убраться с его дороги. Работая ногами, он снова почувствовал, что позади что-то есть. Он слабел от продолжающейся потери крови. Он смотрел не отрываясь на приближающееся судно, на его освещенный огнями силуэт. Судно не принадлежало полиции. Это была прогулочная яхта. Там за иллюминаторами он увидел несколько мужчин и женщин, которые что-то пили и смеялись.

Но судно все равно представляло собой опасность, оно быстро приближалось к нему. Плывя по середине пролива, ощущая через воду вибрацию от работающих двигателей яхты, которая была уже так близко, что через несколько секунд он будет или замечен кем-нибудь из находящихся на борту, или протаранен, Бьюкенен набрал полные легкие воздуха и нырнул, стараясь уйти как можно глубже, заставив грести даже раненую руку, чтобы погрузиться быстрее, чтобы оказаться как можно дальше от проходящего над ним корпуса и вращающихся винтов.

Грохот мощных двигателей яхты ударил по барабанным перепонкам Бьюкенена. Он погружался все глубже и глубже, чувствуя, как привязанные к правому запястью туфли затрудняют и без того неловкие движения его покалеченной руки. Он слышал, как этот грохот прокатывается над ним.

Как только грохот уменьшился, Бьюкенен круто рванулся вверх, опять почувствовал головокружение и отчаянную необходимость вдохнуть. Внизу что-то задело его по ногам. Скорее, подгонял он себя. Уменьшающееся давление воды на уши показало ему, что он почти у поверхности. Его легкие жгло, как огнем. Вот сейчас, еще через секунду его лицо вынырнет на ночной воздух. Он сможет открыть рот и…

Вдруг его голова ударилась обо что-то большое и твердое. Удар был таким неожиданным, таким болезненным и таким ошеломляющим, что Бьюкенен рефлекторно вдохнул воду, закашлялся, стал захлебываться. Возможно, он на какое-то мгновение потерял сознание. Он этого не знал. Он знал лишь, что вдохнул еще воды, что изо всех сил рвался к поверхности. Задев несколько раз предмет, о который ударился, он наконец вынырнул и жадно наполнил легкие воздухом, одновременно борясь с позывами рвоты.

Что это было?

Голова его раскалывалась, боль усиливалась и сжимала ее, словно тисками. Почти обезумев от этой боли и пытаясь сориентироваться, он обнаружил, что смотрит вслед удаляющейся корме ярко освещенной яхты. Яхту по пятам преследовала длинная, низкая, зловещая тень. Должно быть, об этот предмет и ударился головой Бьюкенен. Но он не понимал, что бы это могло быть?

И тут он все понял. Шлюпка. Яхта буксирует ее. Откуда ему было знать?..

Что-то опять скользнуло у него по ногам. Подстегнутый этим к действию, не обращая внимания на боль в плече, а теперь еще и в голове, Бьюкенен перевернулся на живот и поплыл, забыв о раненом плече, гребя обеими руками и работая обеими ногами, задевая ту штуку, которая натыкалась на него. Противоположный берег со светящимися окнами отелей позади пляжа быстро приближался. Бьюкенен сделал глубокий гребок левой рукой и неожиданно почувствовал под пальцами песок. Он доплыл до отмели. Встав на ноги, он бросился к берегу, коленями расталкивая волны. Позади него послышался какой-то всплеск, и он, добежав до кромки воды, резко обернулся и на фоне скрывавшей пролив темноты увидел фосфоресцирующий след, оставленный чем-то или кем-то на воде. Или, может, только вообразил, что увидел.

Как бы не так.

От боли ему было трудно дышать, хотелось рухнуть на песок, отдохнуть, но он услышал новые завывания полицейских сирен и понял, что ему нельзя оставаться на улице даже под покровом темноты, поэтому он заставил себя собраться, пустив в ход глубинные резервы воли, повернулся спиной к мосту и, пошатываясь, пошел прочь от пролива, следуя за изгибом берега, изучая и сравнивая расположенные здесь отели.

3

Здесь, как и у «Клуб интернасьональ», на пляже было безлюдно, поскольку туристы обычно предпочитали либо лечь спать пораньше, либо развлекаться в одном из многочисленных ночных заведений Канкуна. Бьюкенен выбрал отель, где позади не было пляжного бара, и свернул с береговой линии. Оставаясь в тени, он нашел шезлонг под одной из пальм и упал в него. Это был не единственный здесь шезлонг, но Бьюкенена привлекло именно к нему то обстоятельство, что кто-то из гостей забыл здесь полотенце.

Он спустил пояс с верхней части правого плеча, наложил на рану сложенное полотенце и туго привязал его несколькими оборотами пояса, постаравшись создать что-то вроде давящей повязки. Хотя на полотенце местами проступили мокрые темные пятна, оно, должно быть, все-таки уменьшило потерю крови. Он не знал, надолго ли. Сейчас же он хотел только одного — отдохнуть.

Но сначала нужно было кое-что сделать.

Он распутал шнурки, которыми его туфли были привязаны к запястью правой руки. Туфли от пребывания в воде размякли, так что надеть их можно было бы без особого труда. Но для Бьюкенена влезть в них и зашнуровать оказалось одной из труднейших задач, когда-либо стоявших перед ним.

Голова его разламывалась после удара о шлюпку. Острая боль не утихала. Осторожно проведя левой рукой по мокрым волосам, он нащупал довольно глубокую рану и обширную шишку. Из-за мокрых волос он не смог определить, кровоточит ли рана и если да, то насколько сильно.

Кроме того, от соленой воды усилилась боль в раненом плече. Рана пульсировала под давящей повязкой. И еще Бьюкенену совсем не понравилось, что пальцы его правой руки дрожат.

Он сказал себе, что эта дрожь — последствие травмы плеча, борьбы с первым близнецом и последующего заплыва через пролив. Расслабление после стресса или что-то вроде того. Вспомни-ка, ведь когда ты тренируешься со штангой, руки у тебя потом иногда дрожат. Конечно.

Но сейчас дрожит только правая рука, а не обе, и кажется, будто пальцы наделены собственной волей. Он не мог отделаться от мысли, что с рукой что-то серьезное.

Шевелись. Можно подумать, что ты никогда раньше не бывал в перестрелке.

Сделав над собой усилие, он подошел еще ближе к отелю с тыла, оставив позади полный теней пляж, осторожно ступил на бетонное покрытие и, миновав еще одну пальмовую рощицу, приблизился к небольшому плавательному бассейну овальной формы, окруженному неяркими светильниками.

У бассейна, вокруг которого росли тропические кустарники и стояла садовая мебель, не было ни души. Держась как можно ближе к кустам, Бьюкенен достиг первого островка слабого света от висящего над головой светильника и заметил, что его туфли оставляют мокрые следы на бетоне. Он увидел также, что с его рубашки и брюк все еще капает вода. Но самым интересным оказалось то, что с его одежды смылась вся кровь: хоть одна небольшая удача среди бедствий этой ночи. Как только рубашка и брюки высохнут, они не будут привлекать внимания. Зато кровь на полотенце, которым перевязано его плечо, определенно заставит людей оглядываться на него.

Ему нужно было бы что-то накинуть на плечо, тогда полотенца не будет видно. Куртка подошла бы идеально, но ее можно только украсть, проникнув в какой-нибудь номер, а это исключалось. Конечно, он без труда открыл бы замок, имей он про себе инструменты, которых в данном случае у него не было. Ведь только непрофессионалы бьют окна и ломают двери, что в данном случае пришлось бы сделать и ему.

Ну так как же тогда быть?

Боль от раны на голове усиливала боль в покалеченном плече. Это сочетание причиняло невыносимые мучения. У него снова начала кружиться голова.

Пока еще оставались силы, надо было спешить.

Бетонная лестница справа вела наверх, к номерам верхних этажей. Но его заинтересовала лестница слева, которая вела вниз. Он не мог себе представить, чтобы в отеле столь впечатляющей архитектуры туристов селили под землей. Так что в подвальном этаже отеля вряд ли размещалось что-то еще, кроме складов и систем технического обеспечения.

Он взглянул на свои часы фирмы «Сейко» (по его мнению, именно такого типа часы стал бы носить бывший сотрудник УБН). Они шли, несмотря на заплыв, и, когда он нажал кнопку на корпусе, на экранчике появились цифры 23:09. Было сомнительно, чтобы в такое позднее время кто-то из обслуживающего технику персонала еще работал. Он внимательно прислушался: не слышно ли где-нибудь голосов или шагов на лестнице. Все было тихо, и он стал спускаться.

Его спортивные туфли на резиновой подошве делали шаги почти бесшумными. На площадке лестница повернула в противоположном направлении и вывела его в тускло освещенный коридор. Там пахло плесенью и сыростью. Этот запах тоже, должно быть, не давал персоналу здесь задерживаться. Осторожно выглянув с нижней площадки лестницы и никого не увидев ни в том, ни в другом конце коридора, он вышел из укрытия, пошел направо, оказался перед металлической дверью, прислушался, не услышал за ней никаких звуков и повернул ручку. Дверь была заперта.

Он пошел дальше, дошел до другой двери, и на этот раз, когда он прислушался и взялся за ручку, он выдохнул с облегчением: ручка повернулась. Медленно открыв дверь от себя, он ощупал внутри стену, нашел выключатель, повернул его и расслабился, когда увидел, что в помещении никого нет. Свисающая с потолка лампочка давала такой же слабый желтоватый свет, как и те, что освещали коридор. По стенам комнаты шли металлические полки, на которых были разложены разные инструменты и какие-то коробки. В один из углов была задвинута маленькая ржавая металлическая конторка, а на ней — невзирая на боль, Бьюкенен почувствовал прилив радостного возбуждения — стоял черный телефон с наборным диском.

Он закрыл дверь, запер ее и снял трубку. Его сердце заколотилось, когда он услышал гудок. Он быстро набрал номер.

Ответил мужчина. Коллега Бьюкенена. Для того чтобы быть ближе к Бьюкенену на этой стадии задания, он снял квартиру в материковой части Канкуна. Обычно они общались посредством шифрованных записок, оставляемых в условленных местах по заранее обговоренному графику. Поскольку существовала опасность электронного прослушивания, по телефону они говорили редко, да и то пользуясь заранее выбранными телефонами-автоматами. Все время, пока Бьюкенен работал в условиях глубокой конспирации, они не встречались. Бьюкенен мог просить помощи у группы поддержки, если у него возникнет подозрение, что он в опасности, но, учитывая параноидальность людей, с которыми у него была назначена встреча в этот вечер, было решено, что преимущества от присутствия группы поддержки в отеле «Клуб интернасьональ» и в его окрестностях не перевешивают опасности того, что наркобизнесмены и их группа поддержки учуют слежку. Ведь, в конце концов, операция развивалась по плану. Не было никаких оснований подозревать, что на встрече возникнут осложнения. Пока не появился Большой Боб Бейли. Теперь Бьюкенен мог не волноваться по поводу нарушения конспирации, связываясь по телефону с куратором своего задания. Что может быть хуже того, что уже случилось? Те, с кем Бьюкенен вошел в контакт, мертвы. Операция с треском провалилась.

Что может быть хуже? Кое-что может, да еще как! Например, мексиканская полиция схватит его, и тогда его начальники окажутся причастными к трем убийствам. Ему необходимо исчезнуть.

— Да, — сказал коллега Бьюкенена.

— Это ты, Пол?

— Простите, но здесь нет никакого Пола.

— Вы хотите сказать, что это не… — Бьюкенен назвал номер.

— Даже ничего похожего.

— Извините.

Бьюкенен положил трубку и потер лоб, за которым пульсировала боль. Номер, который он передал связнику, был зашифрованным сообщением, где говорилось, что операцию пришлось свернуть, что произошел полный провал, что он ранен, скрывается от преследования и нуждается в срочной эвакуации. Как было условлено заранее, коллега Бьюкенена попытается с ним встретиться через девяносто минут после звонка. Место встречи было в центральной части материкового Канкуна, перед закусочной недалеко от пересечения улиц Тулум и Коба. Но любой план должен строиться с учетом непредвиденных случайностей, иметь несколько запасных вариантов. Скажем, если Бьюкенен не успеет добраться до места встречи, то связник придет завтра в восемь утра к кафе на улице Уксмаль, а если Бьюкенен и там не появится, то будет снова ждать его в полдень у аптеки на улице Яксчилан. Если и в третий раз контакт не состоится, то он вернется к себе. Через сорок восемь часов, если Бьюкенен не даст о себе знать, его коллега будет считать, что случилось худшее из возможного, и покинет территорию страны, чтобы и самому не превратиться в источник неприятностей. Начнется осторожное расследование с целью выяснить, что же случилось с Бьюкененом.

У меня девяносто минут, подумал Бьюкенен. Я должен успеть добраться до места встречи. Но судорога в правой руке отвлекла его от этих мыслей. Он посмотрел вниз и увидел, что пальцы правой руки — и только правой, тогда как с пальцами на левой руке ничего подобного не происходило, — снова задергались. Казалось, они принадлежат и повинуются не ему, а какой-то чужой силе вне его. Он ничего не понимал. Неужели пуля, распоровшая ему плечо, зацепила нервы, ведущие к пальцам?

Внезапно он почувствовал, что не может сосредоточиться. Череп буквально разламывался. Огнестрельная рана пульсировала болью. Он почувствовал, как что-то горячее и мокрое просачивается сквозь затянувшее рану полотенце. Даже не было необходимости смотреть — и так было ясно, что кровь пропитала полотенце и начала протекать насквозь.

В глазах у него помутилось — тревожный симптом. Но туман сразу же рассеялся, и он напряженно замер, когда услышал за дверью шаги.

По мере приближения эти медленные нерешительные шаги становились слышнее. Вот они замерли прямо перед дверью. Бьюкенен вспотел от волнения, когда увидел и услышал, что ручку поворачивают. Войдя сюда, он, естественно, запер за собой дверь. Но ведь тот, кто стоит сейчас за дверью, наверняка работает в гостинице, и у него может быть ключ. Человек в коридоре толкнул дверь. Когда она не открылась, он толкнул сильнее, а потом, видимо, налег на нее плечом. Никакого эффекта это не возымело.

— Кто там в комнате? — требовательно спросил по-испански грубый мужской голос. В дверь забарабанили костяшками пальцев. — Отвечайте! — Теперь в ход пустили кулак. — Что вы там делаете?

Если у него есть ключ, то сейчас самое время им воспользоваться, подумал Бьюкенен. Но что побудило его спуститься сюда и проверить именно это помещение? Шаги в коридоре показались нерешительными… будто человек что-то искал.

Или шел по каким-то следам?

Когда Бьюкенен бесшумно перебежал к двери и встал с той стороны, где мог выключить свет и схватить человека, если тот откроет дверь ключом и войдет, он взглянул вниз и понял, что человек действительно шел по следу. Его оставила вода, капавшая с мокрой одежды Бьюкенена на бетонный пол.

Бьюкенен ждал, боясь услышать скрежет металла о металл, когда этот человек будет вставлять ключ в замок. Но вместо этого опять забарабанили в дверь, голос возмущенно спросил еще раз: «Что вы там делаете?», и вдруг все стихло.

Может, у него нет ключа. А может, он боится им воспользоваться.

Внезапно стали слышны удаляющиеся шаги, топот по коридору, затем звук шагов заглох — человек поднялся по лестнице наверх.

Надо выбираться отсюда, пока он не вернулся с подкреплением, подумал Бьюкенен. Он отпер замок, открыл дверь, осмотрел тускло освещенный коридор и собирался уже выйти, как вдруг заметил на одной из полок что-то похожее на кучу тряпья. Оказалось, что это мятая и грязная хлопчатобумажная рабочая куртка и потрепанная, замызганная бейсбольная кепка с оторванной нашивкой. Он схватил их. Стерев курткой отпечатки своих пальцев со всего, к чему прикасался, он быстро прошел коридор и поднялся по лестнице — его мокрые следы были ясно различимы.

Но это уже не имело значения. Важно было поскорее убраться из отеля, пока этот работяга не вернулся с подмогой. Они, должно быть, сообщат в полицию, что к ним пробрался бродяга. А в полиции будут так неистово жаждать ареста подозреваемого в убийстве трех человек, что сочтут этот инцидент относящимся к делу. И сосредоточат розыск в этом районе.

Бьюкенен повернул туда, где, двигаясь в темноте вдоль берега, он в конце концов выйдет к центральной части Канкуна. Взяв направление на север, он бежал как раз посередине между белеющими гребешками волн и освещенными отелями. Пахнущий свежестью морской бриз овевал прохладой его разгоряченное лицо и выветривал тошнотворный подвальный запах, въевшийся ему в ноздри. Бриз был довольно сильный, так что мог, наверное, даже высушить его одежду.

Но вдруг он оступился, потерял равновесие и едва не упал. Это не показалось бы ему странным, если бы он споткнулся о какой-то невидимый в темноте предмет. Но он ведь споткнулся на ровном месте, и это было хуже всего, что можно себе представить. Потому что ото значит, что он ослабел. Рана в плече пульсировала, пропитывая полотенце кровью. Голова раскалывалась от самой нестерпимой боли, которую ему когда-либо приходилось испытывать.

Правой рукой он прижимал к боку взятую в подвале хлопчатобумажную куртку и замызганную кепку. Он осторожно надел кепку на голову. Кепка была такая потрепанная, что на нее могли обратить внимание, но без нее на окровавленную голову определенно обратили бы еще больше внимания. С усилием дыша, он набросил грязную куртку на правое плечо, прикрыв ею окровавленное полотенце. Теперь можно было рискнуть показаться на людях. Но когда он нажал кнопку на часах и посмотрел на экранчик, то, к своему ужасу, обнаружил, что после телефонного разговора с коллегой прошел уже почти целый час. Этого не может быть! Ведь я вышел из подвала совсем недавно!

Это ты так думаешь.

Приятель, у тебя, должно быть, провалы в памяти.

Мысли Бьюкенена потекли быстрее. Ему придется пройти между отелями на автостраду и поймать такси. Иначе ни за что не успеть добраться вовремя до места встречи с коллегой. Нетвердо ступая, он покинул пляж.

Он был прав хотя бы в одном: дующий с моря ветерок высушил на нем одежду до такой степени, что она уже не облепляла тело.

Но бриз больше не мог справиться с потом, который градом катился у него со лба.

4

— Боже мой, — сказал связник, — на эту рану придется накладывать швы. Снимите-ка кепку. Дайте мне взглянуть… Ух ты, человече, здесь тоже придется поработать иглой.

Они сидели в машине у брошенной заправочной станции на шоссе номер 180, в тридцати километрах к западу от Канкуна. До центральной части города Бьюкенен добрался на такси. Уже буквально через полминуты на мосте встречи оказался и его коллега. Он остановил взятый напрокат «форд-таурус» перед закусочной, где не было недостатка в посетителях, и Бьюкенен забрался внутрь.

Связнику было за пятьдесят, он уже начал лысеть и набирать лишний вес. Его одежда — лимонного цвета трикотажная тенниска и светло-зеленые шорты — соответствовала выбранному им для себя образу туриста. Раньше им вместе работать не приходилось. Бьюкенену он был известен только как Уэйд, что, как полагал Брендан, не было ни его настоящей фамилией, ни постоянным псевдонимом.

После того как Бьюкенен объяснил ему, что произошло, Уэйд шумно выдохнул и сказал с досадой:

— Черт. Тут абсолютно полный обвал. Все к черту. Господи… Ну ладно. Давайте подумаем минутку. — Он постучал пальцами по баранке. — Полиция установит наблюдение за аэропортом в самом городе и, по всей вероятности, в Косумеле. Это значит, что следующий наш вариант…

— Мерида, — произнес Бьюкенен.

Уэйд увеличил скорость, когда они выехали из Канкуна.

— Это если принять, что лучшим нашим ходом при таком раскладе будет вывезти вас из страны. Может, вам стоит где-нибудь затаиться. Уйти на дно. Ведь в руках полиции только описание, которое подойдет уйме американцев. А это совсем не то, что фотография. Или отпечатки пальцев. Вы говорите, что с этим все в порядке?

Бьюкенен кивнул, чувствуя себя препаршиво.

— Кроме стаканов, из которых я пил в ресторане. Тут уж я ничего не мог предпринять. Есть большая вероятность того, что их унесли на кухню и вымыли еще до того, как полицейским пришло в голову их проверить. — Бьюкенен поднял здоровую левую руку и вытер со лба пот, становившийся все обильнее. — Действительная же проблема в другом: все в ресторане слышали, как Бейли называл меня Кроуфордом, а я настаивал, что меня зовут Эд Поттер. Так что полиция может дать мексиканским эмиграционным властям ориентировку, на какую фамилию им следует обратить внимание в аэропортах.

— Это меня не волнует, — отмахнулся Уэйд. — Я привез вам другой паспорт и туристическую карточку. На новое имя.

— Прекрасно. Но в руках полиции сам Бейли. Они потребуют, чтобы он помог одному из их рисовальщиков подготовить портрет, а как только копии рисунка разошлют по факсу во все аэропорты и снабдят ими каждого эмиграционного служащего, то любого, кто похож на человека на рисунке, схватят, когда он предъявит свою туристическую карточку и будет оплачивать выездную пошлину. Мне надо выбраться из страны, пока не успели разослать рисунок. И еще…

Бьюкенен уставился на пальцы правой руки, которые опять судорожно дергались помимо его воли, словно принадлежали кому-то другому. Его раненую руку жгло, словно огнем. Кровь насквозь пропитала полотенце, которым она была перевязана.

— Мне нужен врач.

Уэйд бросил взгляд в зеркало заднего вида.

— Света фар позади нас не видно. — Он посмотрел вперед, вдоль узкой ленты шоссе, окаймленной лесом. — А эта заброшенная бензоколонка ничуть не хуже любого другого места. — Он съехал с дороги, вышел из машины, что-то достал с заднего сиденья и обошел машину кругом.

Но, открыв дверцу с той стороны, где сидел Бьюкенен, и осветив его повреждения узким лучом карманного фонарика, Уэйд пробормотал:

— Нужен врач? Это не то слово. Вас надо зашивать.

— Я не могу полагаться на то, что никто из местных не сообщит в полицию об огнестрельном ранении, — сказал Бьюкенен.

— Это не проблема, — ответил Уэйд. — У меня здесь есть один врач-американец. Ему уже приходилось с нами сотрудничать. Он заслуживает доверия.

— Но я не могу тратить время на поездку к нему. — Бьюкенен говорил хриплым голосом, во рту у него пересохло. — Полиция скоро получит этот рисунок. Мне надо попасть в Мериду. Надо выбраться из Мексики самолетом. Черт возьми, до Флориды всего пара часов полета. Когда я сказал, что мне нужен врач, я имел в виду в Штатах. Чем раньше я отсюда выберусь, тем скорее смогу…

— А до тех пор вы истечете кровью, — отрезал Уэйд. — Вы что, не слышали, что я сказал? Я сказал, что надо наложить швы. Как минимум. Не знаю, в каком состоянии ваша голова, но рана в плече — трудно судить, когда так много крови, — она, похоже, инфицирована.

— Судя по ощущениям, так оно и есть. — Бьюкенен с трудом привстал. — Что вы там поставили на землю?

— Комплект для оказания первой помощи.

— Так что же вы молчите?

— Да вы что? При таких повреждениях с походной аптечкой делать нечего.

— Я все время забываю. Вы ведь штатский. Один из тех парней, из Управления.

Уэйд выпрямился, готовый к отпору.

— Вы ведь не рассчитываете, что я отвечу на ваш выпад, не так ли? Да и какая вам разница?

— Откройте-ка сумку, — сказал Бьюкенен. — Надо посмотреть, что там есть. Хорошо. Ее готовили мои люди. Слушайте внимательно. Делайте, что я буду вам говорить. Нам надо остановить кровотечение. Надо очистить раны.

— Нам? Да вы что? Я не имею ни малейшего представления об этом. Меня ничему подобному не обучали!

— Зато меня обучали. — Бьюкенен пытался преодолеть головокружение. — Возьмите вон тот резиновый жгут и перетяните им руку повыше раны. За пять минут от него большого вреда не будет. А пока… — Бьюкенен разорвал один из пакетов и достал несколько марлевых тампонов.

Уэйд затянул резиновый жгут на обнаженном плече Бьюкенена. Кровотечение сразу же резко уменьшилось.

— Теперь вон тот пластмассовый флакон со спиртом, — показал Бьюкенен. — Смачивайте им марлевые тампоны и смывайте кровь вокруг пулевой раны. — Бьюкенену казалось, что он слышит свой голос откуда-то издалека. Изо всех сил стараясь не отключиться, он вынул шприц из гнезда и, рассмотрев наклейку, удостоверился, что шприц заряжен антибиотиком. — Возьмите чистый тампон и протрите спиртом верхнюю часть мышцы правой руки.

Уэйд сделал, что было сказано, и снова занялся промыванием пулевой раны.

Бьюкенен ввел антибиотик себе в правую руку. Как только он вынул иглу, пальцы его правой руки опять задергались. Неловкими движениями он вложил шприц обратно в защитное гнездо аптечки.

— Ну вот, — доложил Уэйд. — Я очистил края раны.

— Теперь лейте на нее вот эту перекись водорода, — сказал Бьюкенен.

— Лить? — переспросил Уэйд. — Но это же чертовски больно!

— Все лучше, чем умереть от заражения крови. Рану обязательно нужно продезинфицировать. Лейте, вам говорят!

Уэйд отвинтил пробку у пузырька с перекисью, плотно сжал губы и вылил изрядное количество прозрачной жидкости в длинный зияющий разрез раны.

При свете закрепленного на сиденье фонарика Бьюкенен увидел, как жидкость заполнила разрез. Он увидел, как вскипели, запенились в ране его плоть и кровь, словно туда плеснули кислотой. Боль внезапно обрушилась на него, стала несравнимо сильнее, чем все, что он испытывал раньше. Она грызла. Она сверлила. Она жгла.

В глазах у него стало двоиться. Он пошатнулся.

— Бьюкенен? — В голосе Уэйда прозвучала тревога.

— Давайте еще раз, — приказал Бьюкенен.

— Вы это серьезно?

— Лейте еще раз. Я должен быть уверен, что рана чистая.

Уэйд полил. Рана снова вскипела, края ее побелели, с пеной выделились сгустки крови. Лицо Бьюкенена заблестело от пота.

— А теперь немного на дырку в голове, — пробормотал Бьюкенен.

На этот раз Уэйд удивил Бьюкенена, повиновавшись без возражений. Прекрасно, думал Бьюкенен между волнами боли. Ты крепче, чем я ожидал, Уэйд. Тебе это понадобится, когда ты услышишь, что еще предстоит сделать.

Ощущение было такое, словно перекись прогрызла череп Бьюкенена и въедается в мозг.

Он судорожно передернулся.

— Отлично. Видите теперь вон тот тюбик? Это мазь, комбинация из трех антибиотиков. Выдавите немного на рану в голове и побольше на пулевую в плече.

Движения Уэйда стали увереннее.

Бьюкенен чувствовал, как жгут впивается в его правое плечо. Рана нестерпимо болела, а рука распухла и онемела.

— Мы почти закончили, — сказал Бьюкенен Уэйду. — Вам осталось сделать одно последнее дело.

— Еще одно дело? Какое?

— Вы были правы. Без швов не обойтись.

— О чем вы толкуете?

— Я хочу, чтобы вы зашили меня.

— Чтобы я зашил вас? Боже всемогущий!

— Послушайте меня. Если не наложить швы, то, как только снимем жгут, опять начнется кровотечение. В этом пакетике из фольги есть стерильная хирургическая игла с ниткой. Протрите руки спиртом, откройте пакетик и зашивайте меня.

— Но я никогда не делал ничего подобного!

— Здесь нет ничего сложного, — успокоил его Бьюкенен. — Мне абсолютно наплевать на эстетическую сторону дела, а как завязывать узлы — я вам расскажу. Но сделать это придется. Если бы я мог туда дотянуться, то сделал бы все сам.

— Но как же боль? — запротестовал Уэйд. — У меня ведь нет никакого навыка… И без анестезии?

— Даже если бы у нас было нужное средство, я не рискнул бы его применить. Мне надо оставаться в полном сознании. Слишком мало времени. Пока мы едем в Мериду, вы должны успеть рассказать мне все о человеке, под чьим именем я буду выбираться из страны.

— У вас такой вид, Бьюкенен, что вы вот-вот потеряете сознание.

— Черт вас возьми, никогда больше не смейте этого делать!

— А что я сделал? О чем вы?

— Назвали меня Бьюкененом. Я забыл Бьюкенена. Я не знаю, кто такой Бьюкенен. На этом задании меня зовут Эд Поттер. Если я буду откликаться на Бьюкенена, то долго не проживу. С этого момента… Нет, что я говорю… Я ведь уже не Эд Поттер, а… Вы мне должны сказать, кто я такой. Как меня теперь зовут? Откуда я? Чем зарабатываю на жизнь? Женат я или холост? Черт побери, говорите же со мной, пока будете меня зашивать!

Руганью, оскорблениями и угрозами Бьюкенен заставил Уэйда взять в руки изогнутую хирургическую иглу и зашить пулевую рану. С каждым уколом иглы Бьюкенен только крепче сжимал зубы, пока не заболела челюсть и он не испугался, что зубы не выдержат и треснут. Единственным, что не давало ему потерять сознание, было его отчаянное желание перевоплотиться в новую личность, ощутить себя другим человеком. Он узнал, что зовут его Виктор Грант. Он из города Форт-Лодердейл во Флориде. Он выполняет заказы владельцев прогулочных и гоночных яхт, специализируясь на установке аудио— и видео— электроники. Ездил в Канкун поговорить с клиентом. Если нужно, он может сообщить имя и адрес клиента. Клиент, который сотрудничает с начальством Бьюкенена, может поручиться за Виктора Гранта.

— Ну вот, — заявил Уэйд. — Вид безобразный, но держаться, думаю, будет.

— Нанесите мазь с антибиотиком на толстый марлевый тампон. Наложите его на швы, прижмите. Перебинтуйте потуже, в несколько слоев, сверху обмотайте клейкой лентой. — От боли Бьюкенен покрылся потом, мышцы свело судорогой. — Хорошо. Теперь снимите жгут.

Он ощутил прилив крови к руке. Онемение стало проходить, руку начало покалывать, а боль, которая и так не отпускала его, еще больше усилилась. Но ему не было до этого никакого дела. Он умел переносить боль. Боль была временным явлением. Но вот если не выдержат швы и кровотечение возобновится, тогда ему не придется беспокоиться о том, чтобы запомнить свою новую легенду, или о том, чтобы добраться до аэропорта в Мериде раньше, чем там получат по факсу его портрет, или о том, как отвечать на вопросы эмиграционного чиновника в аэропорту. Все эти заботы уже не будут иметь никакого значения. Потому что к тому времени он умрет от потери крови.

Целую минуту он не отрываясь смотрел на повязку. Не видно было, чтобы сквозь нее просачивалась кровь.

— Ладно, поехали.

— Вовремя управились, — сказал Уэйд. — Вижу позади свет фар. — Он закрыл аптечку, захлопнул дверцу со стороны Бьюкенена, обежал машину кругом, сел на место водителя и выехал на дорогу, пока другая машина была еще далеко.

Бьюкенен откинулся головой на спинку сиденья и хрипло дышал. Во рту была ужасная сухость.

— Нет ли у вас воды?

— Нет, к сожалению. Я как-то не подумал запастись.

— Жаль.

— Может, удастся купить где-нибудь по дороге.

— Конечно.

Бьюкенен смотрел вперед через ветровое стекло, наблюдая, как свет автомобильных фар пронзает темноту ночи. Он все время повторял про себя, что его зовут Виктор Грант. Он из Форт-Лодердейла. Специалист по электронике. Разведен. Детей нет. Тропический лес подступал к шоссе вплотную по обеим сторонам его узкой ленты. Изредка на глаза попадались деревья с насечками, сделанными мачете. С них собирали сок для изготовления жевательной резинки. Время от времени мелькали группы крытых пальмовыми листьями хижин, где, как Бьюкенен знал, обитали потомки майя, у которых были крупные черты, выдающиеся скулы и складчатые веки предков, построивших величественные сооружения в Чичен-Ице и других древних городах на полуострове Юкатан, ныне лежащие в руинах. Изредка он видел тусклый свет, падающий через открытую дверь хижины, и спящую в гамаках семью — гамаки спасали обитателей от жары и охотящихся в ночное время рептилий, потому что Юкатан значит «змеиное место». Чаще всего он замечал, что каждый раз, когда они подъезжали к группе крытых пальмовыми листьями хижин, считавшейся, по всей видимости, деревней, на обочине их встречал щит с надписью «Сбавь скорость», а затем, как бы медленно ни ехал Уэйд, машину обязательно подбрасывало на выбоине, и от толчка голова Бьюкенена скатывалась со спинки сиденья, на что обе раны отзывались новыми волнами боли. В его правой руке снова возникли судороги. Вдали от моря влажность на полуострове была удушающей. Но воздух был так неподвижен и в нем носилась такая масса насекомых, что стекла приходилось держать закрытыми. Виктор Грант. Форт-Лодердейл. Яхты. Электроника. Он потерял сознание.

5

Несмотря на поднимавшийся от земли туман, плохо пропускавший свет от Луны и звезд, Балам-Акаб легко передвигался в ночном тропическом лесу. Отчасти этим искусством он был обязан тому, что здесь родился. Здесь он прожил тридцать лет, и джунгли были ему родным домом. В то же время джунгли были живыми и все время менялись, но Балам-Акаб обладал еще одним чувством, которое помогало ему легко находить дорогу среди тесно растущих деревьев и свисающих с них лиан, — он ощущал ногами камни сквозь тонкие подошвы сандалий. И потом, он ведь не раз проделывал этот путь. Сила привычки была его союзником.

В темноте он шел туда, куда вели его плоские, истертые шагами камни. Днем расположение камней ничего не говорило неопытному наблюдателю. Между ними тянулись ввысь деревья. Над ними нависали кусты. Но Балам-Акаб знал, что тысячу лет назад эти камни составляли непрерывную дорогу, которую древние называли sacbe, «белая дорога». Название было не вполне точным, поскольку большие плоские камни были скорее серыми, чем белыми, но даже в этом полуразрушенном состоянии дорога была впечатляющим сооружением.

Можно себе представить, насколько величественнее она выглядела во времена древних, до прихода испанских конкистадоров, когда этой землей правили предки Балам-Акаба. Было время, когда построенные майя дороги пересекали Юкатан во всех направлениях. Вырубали деревья, в джунглях проделывали просеки. На расчищенных участках укладывали камни, они образовывали ровную поверхность, возвышавшуюся на два — четыре фута над землей. Затем насыпали мелкий щебень, заполнявший промежутки между камнями, а под конец поверх всего этого укладывали бетон, который делали из обожженного и размолотого известняка, смешанного с гравием и водой.

Та тропинка, по которой шел Балам-Акаб, была когда-то ровной дорогой почти шестнадцати футов шириной, а длиной в шестьдесят миль. Но после массового истребления его предков некому стало ухаживать за дорогой и чинить ее. За много веков дожди размыли бетонное покрытие, вода унесла щебень и обнажила камни, которые стали сдвигаться с места, в том числе под влиянием многочисленных землетрясений и пробивающейся растительности. Теперь только такой человек, как Балам-Акаб, который хорошо знает обычаи древних и тонко чувствует душу леса, мог с легкостью идти этой дорогой в туманной мгле.

Ступая с камня на камень, обходя невидимые деревья, нагибаясь, чтобы пройти под сплетениями лиан, чутко реагируя на малейшую неустойчивость под ногами, Балам-Акаб сохранял абсолютное равновесие. Он и не мог иначе, потому что в случае падения ему нечем было бы ухватиться за что-нибудь, чтобы удержаться. Руки его были заняты: он нес драгоценную чашу, завернутую для сохранности в мягкое одеяло. Свою ношу он прижимал к груди. Учитывая все обстоятельства, он не стал рисковать, не упаковал чашу в свой заплечный мешок вместе с другими важными для него предметами. Мешком он слишком часто задевал за ветви деревьев. Сложенные в мешок предметы не были хрупкими. Совсем другое дело чаша.

От царившей в подлеске влажной духоты лицо Балам-Акаба все больше покрывалось потом, а рубашка и штаны из хлопчатобумажной ткани прилипли к телу. Невысокого роста, как и большинство мужчин его племени, он был хотя и мускулист, но очень худ, частично от полной лишений жизни в джунглях, частично от скудости рациона, который обеспечивало хозяйство его деревни. Его прямые черные волосы были коротко острижены, чтобы в них не заводились паразиты и чтобы они не мешали при ходьбе в джунглях. Благодаря изолированному положению этой местности и тому, что испанские завоеватели считали ниже своего достоинства иметь детей от женщин майя, черты лица Балам-Акаба сохранили все генетические признаки его предков, живших много веков назад, в эпоху расцвета цивилизации майя. У него была круглая голова, широкое лицо, выдающиеся скулы. Полная нижняя губа выразительно изгибалась книзу. Темные глаза имели миндалевидную форму. Веки образовывали монгольскую складку.

Балам-Акаб знал, что похож на предков, так как видел их рельефные изображения. Он знал, как жили предки, потому что его отец рассказывал ему то, что слышал от своего отца, а тот от своего, и так было всегда, сколько существовало племя. Он умел совершить нужный ритуал, ибо, как правитель и шаман деревни, был обучен своим предшественником, который открыл ему священные тайны, передаваемые из поколения в поколение с самого начала времени, обозначенного датой 13.0.0.0.0. 4 Ahau 8 Cumku.

Направление камней изменилось, тропинка повернула налево. Не теряя равновесия, Балам-Акаб еще раз протиснулся между деревьями, еще раз прошел, нагнувшись, под лианами, чувствуя твердую поверхность камней сквозь тонкую подошву сандалий. Он был почти у цели своего пути. Хотя и до сих пор он двигался почти бесшумно, теперь надо было идти с еще большей осторожностью. Надо было пробираться с беззвучной грацией крадущегося ягуара, потому что скоро он достигнет опушки джунглей, а дальше, на недавно расчищенном месте, выставлена охрана.

Балам-Акаб сразу почуял их запах: пахло их табачным дымом, их оружейной смазкой. С расширившимися ноздрями он остановился, вглядываясь в темноту, оценивая расстояние и направление. Через минуту он продолжил путь, но ему пришлось сойти с древней, скрытой от чужих глаз дороги и отклониться еще дальше влево. С тех пор как сюда явились новые завоеватели, валившие деревья и взрывавшие динамитом скалистый грунт, чтобы выровнять место и построить аэродром, Балам-Акабу стало ясно, что предсказанное древними бедствие вот-вот должно случиться. Как и первые завоеватели, точно так же были предсказаны и эти, ибо Балам-Акабу было известно, что время идет по кругу. Оно поворачивает и делает еще один оборот, и каждым периодом времени ведает какой-нибудь бог.

В этом случае грохот динамита напомнил ему гром, производимый клыкастым богом Дождя Чаком. Но он также напомнил ему гул и грохот многочисленных землетрясений, случавшихся в этих краях и всегда означавших, что бог Подземного Мира, который является одновременно и богом Тьмы, гневается. А когда этот бог гневается, он причиняет боль. Только вот одно было пока не ясно Балам-Акабу: то ли эти новые завоеватели вызовут гнев и ярость бога Подземного Мира и Тьмы, то ли их появление — это результат гнева этого и так уже чрезмерно разъяренного бога, наказание, ниспосланное Балам-Акабу и его народу.

Лишь в одном он был уверен: требуются умиротворяющие ритуалы, молитвы и жертвы, иначе вновь сбудутся предсказания древних «Книг Чилам-Балам». Одно из предсказаний — болезнь, убивающая пальмовые деревья, — уже сбылось.

Балам-Акаб боялся часовых, но и надеялся на успех своей миссии. Ведь если богам неугодно умиротворение, если они не на шутку разгневаны, они уже давно наказали бы его. Они никогда не позволили бы ему проделать весь этот путь. Только человек, пользующийся расположением богов, мог пройти здесь в темноте и не быть укушенным ни одной из змей, которых в этом месте великое множество. Днем он мог бы видеть и обходить змей стороной или отпугивать их каким-нибудь шумом. Но пройти ночью, без единого звука и ничего не видя? Нет. Невозможно. Без покровительства богов он ступал бы не по камням, а по смертям.

Вдруг темнота стала какой-то другой. Туман уже не казался таким густым. Балам-Акаб вышел на опушку джунглей. Присев на корточки, вдыхая животворные ароматы леса, перебиваемые резким запахом пота часовых, он сосредоточенно вглядывался во мрак ночи, и внезапно — словно невидимый, неощутимый ветерок пронесся по расчищенной от леса площадке — туман рассеялся. Обретя теперь способность видеть при свете Луны и звезд, Балам-Акаб испытал такое чувство, будто ночь превратилась в день. В то же время у него было странное ощущение, что когда он выйдет из-под покрова джунглей на расчищенное место, то часовые его не увидят. Для них все будет по-прежнему в тумане. Этот туман скроет его, сделает его невидимым.

Но дураком он не был. Выйдя из джунглей, он пригнулся, стараясь держаться ближе к земле, так чтобы остаться незамеченным. Теперь, в ясном свете Луны и звезд, он с тревогой увидел, как много успели сделать пришельцы за два дня, что прошли с тех пор, как он был здесь в последний раз. Был сведен новый обширный участок леса и обнажились новые возвышения и холмики, поросшие кустарником. Теперь, когда деревья не заслоняли линию горизонта, сталиразличимы и темные очертания каких-то более высоких образований рельефа. Балам-Акаб в мыслях называл их горами, но ни одно из них не было той горой, появление которой предсказывалось в «Книгах Чилам-Балам» и должно было предвещать конец света.

Нет, эти горы были частью духа Вселенной. Конечно, они не были творениями природы. Ведь эта часть Юкатана называлась равниной. Возвышенностей, холмов и уж определенно гор здесь быть не могло. Все это было сооружено здесь людьми майя, предками Балам-Акаба, более тысячи лет тому назад. Хотя покрывавшая их кустарниковая растительность мешала видеть ступени, порталы, статуи и рельефы, Балам-Акаб знал, что эти возвышенности были дворцами, пирамидами и храмами. Эти постройки были частью вселенского духа, соорудившие их предки знали, как связаны между собой Нижний мир, Срединный мир и величественный Небесный свод. Древние использовали свое знание тайн проходящего Солнца, чтобы определить точные места расположения возводимых в честь богов монументальных зданий. Сделав это, они привлекли энергию богов Нижнего мира и Неба к Срединному миру и к этому священному месту.

Стараясь не привлечь к себе внимания вооруженных пришельцев, Балам-Акаб приблизился к самой высокой из гор. Машины быстро справлялись с растительностью на ровных местах, но там, где встречались возвышенности, они оставляли растительность нетронутой — вероятно, чтобы вернуться и расправиться с ней позже. Он всмотрелся в темнеющие кусты и молодые деревца, которым как-то удалось пустить корни между огромными прямоугольными каменными блоками, из которых было сложено это священное здание. Если бы не эти кусты и деревца, то на месте того, что представлялось горой, можно было бы увидеть огромную уступчатую пирамиду, на вершине которой, как было известно Балам-Акабу, стоит храм, посвященный богу Кукулькану, чье имя означает «Перистый Змей».

И действительно, выветрившаяся каменная голова гигантской змеи — с открытой пастью и готовыми к нападению зубами — возвышалась над кустами у подножия пирамиды. Она ясно просматривалась даже в темноте. Это была одна из нескольких таких скульптур, стоявших по бокам лестниц с каждой стороны пирамиды. С переполненным сердцем, ликуя от сознания того, что ему удалось беспрепятственно достичь цели, и все больше убеждаясь в том, что его миссия угодна богам, Балам-Акаб крепче прижал к груди завернутую в одеяло чашу и начал медленное и трудное восхождение на вершину пирамиды.

Каждая ступенька в высоту была ему по колено, а сама лестница поднималась под очень крутым углом. Даже при свете дня этот головокружительный подъем оказался бы исключительно трудным, чтобы не сказать опасным, так как кусты, молодые деревца и веками лившие дожди разрушили ступени и сдвинули с места камни. Ему потребовалась вся его физическая сила и предельная концентрация внимания, чтобы не потерять в темноте равновесия, не наступить на расшатавшийся камень и не сорваться вниз. Он боялся не за свою жизнь. Если бы это было так, то он не стал бы подвергать себя риску быть укушенным змеями или застреленным часовыми, чтобы добраться сюда. Он боялся за сохранность тех бесценных предметов, которые нес в заплечном мешке, и особенно за священную чашу, завернутую в одеяло, которую он крепко прижимал к груди. Только бы не упасть и не разбить чашу. Это будет непростительно. Это обязательно вызовет гнев богов.

У Балам-Акаба начали болеть колени, он обливался потом. Поднимаясь все выше, он считал про себя. Только так он мог измерить пройденный путь, потому что кустики и деревца у него над головой мешали разглядеть прямоугольные контуры храма на остроконечной вершине пирамиды. Десять, одиннадцать, двенадцать… Сто четыре, сто пять… Дыхание давалось ему с трудом. Двести восемьдесят девять. Двести девяносто… Теперь уже скоро, подумал он. На фоне звездного неба он уже видел вершину. Триста один… Наконец, с готовым выскочить из груди сердцем, он оказался на ровной площадке перед храмом.

Триста шестьдесят пять. Это священное число обозначало количество дней в солнечном году и было вычислено предками Балам-Акаба задолго до того, как испанские завоеватели ступили в XVI веке на землю Юкатана. Строители пирамиды думали и о других священных числах: например, двадцать ее уступов символизировали двадцатидневные отрезки, на которые у древних делился более короткий ритуальный год, состоявший из двухсот шестидесяти дней. Точно так же первоначально верхушку пирамиды окаймляли пятьдесят два каменных изображения змеи, ибо время делало полный круг за пятьдесят два года.

Балам-Акаб размышлял о кругах, когда осторожно опустил на площадку сверток в одеяле, развернул его и вынул бесценную чашу. На вид в ней не было ничего особенного. Шириной она была как расстояние от его большого пальца до локтя, толщина ее стенок — как его большой палец, и сразу было видно, что она очень старая, даже древняя, снаружи не раскрашенная, а внутри ее поверхность была просто тусклой, темного цвета. Непосвященный вполне мог назвать ее безобразной.

Круги, думал Балам-Акаб. Теперь, когда не надо было больше заботиться о сохранности чаши, движения его стали быстрыми. Он снял заплечный мешок, вынул обсидиановый нож, длинную бечевку с вплетенными в нее шипами и полоски бумаги, сделанной из коры смоковницы. Он быстро снял мокрую от пота рубашку, обнажив перед богом ночи свою худую грудь.

Круги, циклы, обороты. Балам-Акаб встал так, чтобы оказаться перед входом в храм, лицом к востоку, туда, где солнце каждый день начинало свой цикл, как символ вечного возрождения. С этой высоты ему открывалось обширное пространство вокруг пирамиды. Даже в темноте он видел, на какой большой площади пришельцы вырубили деревья. Более того, он различал в четверти мили справа сероватую ленту взлетно-посадочной полосы. Он видел и множество больших палаток, поставленных пришельцами, и бревенчатые постройки, возводимые ими из поваленных деревьев. Он видел костры, которых не заметил, идя через джунгли, и тени, отбрасываемые вооруженными часовыми. Скоро прилетят и другие самолеты, привезут еще больше пришельцев и еще больше машин. Это место подвергнется еще большему осквернению. Бульдозеры уже прокладывают дорогу через джунгли. Надо что-то делать, чтобы остановить их.

Циклы. Обороты. Отец рассказывал Балам-Акабу, что с его именем в деревне связана особая история. Несколько веков назад, когда впервые появились пришельцы, человек, которого тоже звали Балам-Акаб, возглавил отряд воинов, пытавшийся изгнать испанцев с территории Юкатана. Борьба длилась несколько лет, а потом тезка Балам-Акаба был захвачен в плен, изрублен на куски и сожжен. Но слава предводителя повстанцев осталась жить даже после его гибели, дошла даже до нынешнего поколения, и Балам-Акаб гордился, что носит это имя.

Но он чувствовал и бремя ответственности. То, что ему дали именно это, а не какое-то другое имя, не было простым совпадением. История двигалась кругами, и майя периодически вновь и вновь поднимались против угнетателей. Лишенные своей культуры, силой обращенные в рабство, майя восставали и в семнадцатом, и в девятнадцатом веке, и совсем недавно, в начале нашего столетия. Каждый раз их борьбу за свободу жестоко подавляли. Многие вынуждены были отступить в самые отдаленные уголки джунглей, спасаясь от репрессий и страшных болезней, которые принесли с собой завоеватели.

А теперь пришельцы явились снова. Балам-Акаб знал: если их не остановить, то его деревня перестанет существовать. Круги, циклы, обороты. Он здесь затем, чтобы принести жертву богам, обратиться к их мудрости, испросить у них совета. Молить, чтобы они направили его. Его тезка, без сомнения, совершил этот ритуал тогда, в шестнадцатом веке. Сейчас он будет повторен в своем первозданном виде.

Он поднял обсидиановый нож. Лезвие из черного вулканического стекла — «коготь молнии» — было заточено на конце до остроты стилета. Он высунул язык, поднес к нему снизу нож и, нажимая снизу вверх, начал прокалывать его, изо всех сил стараясь не думать о боли, которую при этом испытывал. Сделать то, что собирался, он мог, только крепко прикусив язык зубами, так, чтобы эта обнаженная скользкая плоть не сопротивлялась лезвию. Из языка хлынула кровь, заливая руку.

Превозмогая шок, он все-таки продолжал проталкивать нож вверх. Лишь когда обсидиановое лезвие проткнуло язык насквозь и царапнуло по верхним зубам, он выдернул его. Из глаз брызнули слезы. Он с трудом удержался, чтобы не застонать. Не отпуская прикушенный язык, он положил нож и взял веревку с шипами. Как это делали его предки, он продел конец веревки сквозь отверстие в языке и потянул веревку кверху. Лицо его покрылось потом, но не от большой влажности и усталости, а от мучительной боли. Первый из вплетенных в веревку шипов достиг отверстия в языке. Там шип застрял, но он с усилием протащил его. Кровь стекала по веревке. Он упорно тянул и тянул, продергивая следующий шип сквозь отверстие в языке. Потом следующий. Кровь ручьем сбегала по веревке и пропитывала полоски бумаги в том месте, где конец веревки лежал на дне священной чаши.

Внутри храма за спиной Балам-Акаба находились изображения его предков, совершающих этот ритуал. На некоторых из них царь вместо языка пронзал свой пенис, а затем продергивал через отверстие в нем веревку с шипами. Но независимо от того, какая часть тела использовалась, цель была всегда одна и та же — через боль и кровь достичь состояния ясновидения, вступить в общение с Другим миром и понять, что советуют или чего требуют боги.

Ослабевший Балам-Акаб опустился на колени, словно поклоняясь лежащим в чаше окровавленным полоскам бумаги. Как только вся веревка с шипами будет полностью продернута сквозь язык, он опустит ее в чашу, где уже лежат полоски бумаги. Добавит еще бумаги и шарик копалового фимиама. Возьмет спички — это единственное отклонение от чистоты ритуала, которое он себе позволил, — и подожжет свое подношение богам, добавляя еще бумаги по мере необходимости, и в этом пламени его кровь сначала будет кипеть, а потом сгорит.

В голове у него помутилось. Он зашатался, силясь сохранить горячечное равновесие на грани между сознанием и полным его отключением; ведь его предкам не приходилось совершать этот ритуал без посторонней помощи, тогда как ему предстояло после всего, что произойдет, привести себя в чувство и одному отправиться в обратный путь через джунгли.

Ему показалось, что боги заговорили с ним. Он слышал их на грани слышимого. Он чувствовал их, ощущал их присутствие.

Его тело сотрясла дрожь. Но эта дрожь не была вызвана шоком или болью. Она пришла извне, передалась ему через камни, где он стоял на коленях, через пирамиду, на вершине которой он совершал свой ритуал, из-под земли, где живет бог Тьмы, к которому он обращался.

Эта дрожь была вызвана ударной волной от взорванного динамита, так как даже ночью разрушительные работы не прекращались. Гул был похож на жалобу побеспокоенного в своем жилище бога.

Он взял спички, зажег одну и бросил на полоски бумаги, лежавшие поверх его крови в чаше.

Круги.

Время опять свершило свой оборот.

Это священное место подвергалось осквернению.

С завоевателями надо было воевать и победить их.

Глава 4

1

Когда Бьюкенен пришел в себя, его одежда была мокрой от пота, а губы так запеклись, что стало ясно — у него высокая температура. Он проглотил несколько таблеток аспирина из аптечки, едва не подавившись — так сухо было в горле. К тому времени давно рассвело. Он и Уэйд находились в Мериде — в трехстах двадцати двух километрах к западу от Канкуна, с той стороны полуострова Юкатан, которую омывали воды Мексиканского залива. В отличие от Канкуна Мерида будила ассоциации со Старым Светом: ее великолепные особняки были построены в конце прошлого и начале нынешнего столетия. Город когда-то даже называли Парижем Нового Света: в прежние процветающие времена местные предприниматели-миллионеры стремились к тому, чтобы сделать Мериду похожей на Париж, куда они часто ездили отдохнуть и развеяться. Город все еще сохранял в большой мере свой европейский шарм, но Бьюкенен был просто не в состоянии любоваться тенистыми улицами и каретами со впряженными в них лошадьми.

— Который час? — спросил он, не в силах посмотреть на свои часы.

— Восемь. — Уэйд припарковал машину у еще закрытого рынка. — Ничего, если я оставлю вас одного на некоторое время?

— Куда вы уходите?

Уэйд ответил, но Бьюкенен не слышал, что тот сказал, так как его сознание уплывало, куда-то проваливалось.

Он снова пришел в себя, когда Уэйд отпирал дверцу «форда».

— Извините, что я так задержался.

«Задержался?» — подумал Бьюкенен.

— Что вы хотите сказать? — Он видел все будто в тумане, а язык казался распухшим. — Который сейчас час?

— Почти девять. Большинство магазинов еще не открывались. Но я все-таки достал для вас бутылку воды. — Уэйд отвинтил крышечку с бутылки «Эвиан» и поднес горлышко к запекшимся губам Бьюкенена.

Рот Бьюкенена, словно сухая губка, всосал почти всю воду. Тоненькая струйка сбежала по подбородку.

— Дайте мне еще несколько таблеток. — Он говорил так, будто горло у него было забито камнями.

— Температура все еще держится?

Бьюкенен кивнул, поморщившись.

— И эта проклятая головная боль все никак не проходит.

— Подставляйте ладонь, держите аспирин.

От слабости Бьюкенен не смог поднять левую руку, а правую вдруг снова свело судорогой.

— Лучше положите таблетки мне прямо в рот.

Уэйд нахмурился.

Бьюкенен проглотил таблетки, запив их водой.

— Вам надо поддерживать силы. На одной воде не проживешь, — сказал Уэйд. — Я принес пончиков, молока и кофе.

— Не думаю, что мой желудок согласится на пончики.

— Вы меня пугаете. Надо было все-таки съездить к тому знакомому врачу в Канкуне.

— Мы уже это обсуждали, — пробормотал Бьюкенен. — Мне надо убраться из страны, до того как полиция начнет раздавать картинку с моей физиономией направо и налево.

— Ладно, а как насчет апельсинового сока? Уж его-то вы можете хотя бы попробовать?

— Да, — сказал Бьюкенен. — Апельсиновый сок.

Ему удалось сделать три глотка.

— Там какая-то женщина распаковывала ящики в ожидании открытия рынка, — сообщил Уэйд. — Она продала мне вот эту шляпу. Под ней не будет видно вашей разбитой головы. Еще я купил плед. Им вы закроете повязку на руке, когда будете проходить эмиграционный контроль.

— Хорошо, — слабым голосом произнес Бьюкенен.

— Еще раньше я обзвонил несколько авиакомпаний. На этот рая вам повезло. У «Аэромексико» есть свободное место на рейс в Майами.

Бьюкенен внутренне встрепенулся. Вот и чудесно, подумал он. Значит, совсем скоро я выберусь отсюда. Посплю, когда буду сидеть в самолете. Уэйд может заблаговременно позвонить в Майами и вызвать команду, которая переправит меня в клинику.

— С этим, однако, есть одна проблема, — сказал Уэйд.

— Что еще за проблема? — нахмурился Бьюкенен.

— Самолет этим рейсом вылетает только в двенадцать пятьдесят.

— Во сколько? Но это же… что?.. через целых четыре часа?

— Это самый ранний рейс, который я смог вам устроить. До него был лишь один, до Хьюстона. На него было место, но он делает промежуточную посадку.

— Ну и черт с ней, с посадкой! Почему вы не взяли мне билет на этот самолет?

— Потому что на посадку он летит в обратном направлении, в Косумель, и человек, с которым я разговаривал, сказал мне, что там придется выйти из самолета и снова ждать посадки.

Черт, подумал Бьюкенен. Аэропорт в Косумеле, откуда до Канкуна рукой подать, — это как раз одно из тех мест, где ему нельзя показываться. Если надо будет снова проходить контроль, то какой-нибудь пограничник может…

— Ладно, тогда рейсом в двенадцать пятьдесят в Майами, — сказал Бьюкенен.

— В аэропорту я не смогу купить билет вместо вас. Это привлечет внимание. Кроме того, служащий захочет взглянуть на паспорт Виктора Гранта. Не так уж много найдется желающих отдать кому-то свой паспорт, особенно если человек собирается выехать из страны. Если полиция предупредила служащих, чтобы они присматривались ко всем, чье поведение покажется подозрительным, то это может насторожить полицейских, и они захотят допросить вас.

— Допросить нас обоих. Вы меня убедили. Я сам куплю билет. — Бьюкенен, с трудом фокусируя зрение, выглянул из окна, увидел, что движение на улице становится все оживленнее, и неодобрительно нахмурился при виде пешеходов, обтекающих «форд». — А сейчас нам, пожалуй, лучше поездить по городу. Мне как-то не по себе, когда мы вот так стоим.

— Согласен.

Пока Уэйд выруливал и вливался в поток машин, Бьюкенен дрожащей правой рукой дотянулся до заднего кармана брюк и вытащил водонепроницаемый пластиковый мешочек.

— Вот удостоверение и паспорт Эда Поттера. Каким бы псевдонимом я ни пользовался, его бумаги всегда при мне. Никогда не знаешь заранее, где они могут пригодиться.

Уэйд взял мешочек.

— Я не могу дать вам официальную расписку в получении. У меня с собой нет бланка.

— Черт с ней, с распиской. Просто дайте мне документы на имя Виктора Гранта.

Уэйд вручил ему коричневый кожаный футляр.

Взяв его, Бьюкенен ощутил, как Эд Поттер уходит из него, а Виктор Грант просачивается в его сознание. Несмотря на слабость и далеко не бодрое состояние, он тем не менее начал по привычке отбирать индивидуальные особенности (итальянская кухня, джаз «диксиленд») для своего нового персонажа. Бьюкенен тут же открыл футляр и стал просматривать его содержимое.

— Не беспокойтесь, все на месте, — заверил Уэйд. — Включая туристическую карточку.

— А я вот беспокоюсь. — Бьюкенен перебирал документы. — Именно поэтому я до сих пор жив. Я никогда никому не верю на слово… Да. Все в порядке. Туристическая карточка и все остальное на месте. Где там у вас аспирин?

— Неужели головная боль так и не прошла? — озабоченно спросил Уэйд.

— Она даже усиливается. — Бьюкенен не стал полагаться на свою трясущуюся правую руку. Левой рукой, которая казалась одеревеневшей, он положил в рот еще несколько таблеток и запил их апельсиновым соком.

— Вы уверены, что хотите лететь?

— Хочу ли я этого? Нет. Но вынужден. Определенно. Ладно, — продолжил Бьюкенен, — давайте пройдемся по всей программе. Я оставил много хвостов в Канкуне. — Ему было трудно дышать, он едва мог собраться с силами. — Вот ключи. Когда вернетесь в Канкун, закройте мой офис. Вы знаете, у кого я снял помещение. Позвоните ему. Скажите, что я обанкротился, что он может оставить себе остаток арендной платы, что пришлете ему ключи, как только заберете мои вещи.

— Будет сделано.

— Так же надо поступить и с моей квартирой. Сотрите мои следы. Вы знаете, где я жил в Акапулько, Пуэрто-Вальярте и других местах. Везде ликвидируйте мои следы. — Голова у Бьюкенена раскалывалась. — Что еще? Вам что-нибудь еще приходит в голову?

— Да. — Пока Уэйд вел машину по Пасео де Майо, главной улице Мериды, Бьюкенен даже не взглянул на ленту газона, разделявшую полосы встречного движения. Он с нетерпением ждал, что еще скажет Уэйд.

— Люди, завербованные вами в каждом из этих мест, — сказал Уэйд. — Они станут гадать, что с вами случилось. Начнут задавать вопросы. Вас надо будет убрать и из их жизни тоже.

Действительно, подумал Бьюкенен. Почему мне это не пришло в голову? Должно быть, с головой у меня хуже, чем мне кажется. Надо постараться сосредоточиться.

— Вы помните, где расположены тайники, в которые я закладывал инструкции для каждого из них?

Уэйд кивнул.

— Я оставлю каждому записку, где сошлюсь на проблемы с полицией, а заодно и сообщу сумму окончательного расчета, достаточно щедрую, чтобы побудить их держать язык за зубами.

Бьюкенен подумал еще немного.

— Ну, кажется, теперь все. Или нет? Всегда оказывается что-то еще, какая-то последняя деталь.

— Если и есть, то я не знаю, что бы это могло быть…

— Багаж. Когда я буду покупать билет и у меня не будет с собой никакой сумки, это будет выглядеть странно.

Уэйд свернул с Пасео де Майо и остановился на одной из боковых улиц. Магазины были уже открыты.

— Мне не под силу тащить что-нибудь тяжелое. Купите чемодан на колесиках. — Бьюкенен сообщил Уэйду размеры одежды. — Понадобится нижнее белье, носки, легкие рубашки…

— Да, как обычно. — Уэйд вышел из «форда». — Я справлюсь, Бьюкенен. Не впервые занимаюсь этим.

— Сукин вы сын!

— Что такое?

— Вам же сказано не называть меня Бьюкененом. Я — Виктор Грант.

— Ладно, Виктор, — сухо сказал Уэйд. Он уже закрывал за собой дверь, как вдруг остановился. — Кстати, пока вы репетируете роль и учите слова — то есть когда свободны от ругани в мой адрес, — почему бы вам не съесть парочку пончиков? А то ведь, чего доброго, вы просто свалитесь от слабости, едва добравшись до аэропорта.

Бьюкенен наблюдал за ним, пока этот начавший лысеть и набирать лишний вес человек в тенниске лимонно-желтого цвета не исчез в толпе. Тогда он запер дверцы, откинул голову назад и почувствовал, что его правая рука снова дрожит… Дрожь сразу же прошла по всему телу. Это жар, подумал он. Подбирается ко мне по-настоящему. Я теряю контроль над собой. Уэйд — мой спасательный круг. Что я делаю? Нельзя его злить.

Бьюкенен задел ногой стоявший на полу пакет с пончиками. При одной мысли о еде его затошнило. И от боли в плече. И в голове. Он содрогнулся. Еще несколько часов. Терпи. Тебе надо только пройти аэропорт. Он заставил себя выпить еще немного апельсинового сока. Кисло-сладкий вкус показался ему тошнотворным. Виктор Грант, сказал он себе, сосредоточившись и делая усилие, чтобы откусить от пончика. Виктор Грант. Разведен. Форт-Лодердейл. Индивидуальные заказы по оборудованию прогулочных яхт. Установка всякой электроники. Виктор…

Он вздрогнул, когда Уэйд отпер дверцу со стороны водителя и поставил на заднее сиденье чемодан.

— У вас жуткий вид, — сказал Уэйд. — Я купил вам несессер: бритва, крем для бритья, зубная паста…

2

Они поехали в лесистый парк, где был общественный туалет. Уэйд запер дверь на задвижку и поддерживал Бьюкенена сзади, пока тот, сгорбившись над раковиной и непрерывно дрожа, силился побриться. Он попытался расчесать склеившиеся от крови волосы, но у него почти ничего не вышло, и он решил, что ему определенно придется воспользоваться соломенной шляпой, которую купил Уэйд. Он почистил зубы и почувствовал себя чуточку лучше оттого, что стал теперь несколько чище. Его рубашка и брюки, достаточно отмытые морской водой от крови, чтобы не особенно бросаться в глаза накануне вечером, сейчас, при дневном свете, оказались невозможно грязными и мятыми. Он переоделся в свежие рубашку и брюки, купленные Уэйдом, и, когда они вышли из туалета, запихнул грязную одежду в чемодан, лежавший на заднем сиденье «форда». Поскольку часы «Сейко» ассоциировались у него с более не существующей личностью Эда Поттера, он обменял их на «Таймекс» Уэйда — еще один штрих, чтобы лучше прочувствовать очередное перевоплощение.

Между тем время подошло к одиннадцати.

— Пора в дорогу, — сказал Уэйд.

По контрасту с большим живописным городом аэропорт оказался на удивление небольшим и непрезентабельным. Уэйду удалось найти местечко для парковки на площадке перед приземистым зданием аэровокзала.

— Я донесу ваш чемодан до входа, ну а дальше…

— Все понятно.

По пути Бьюкенен непринужденно осмотрелся, изучая обстановку. Как будто никто им особенно не интересуется. Он сосредоточился, чтобы идти по прямой линии, не шатаясь, не выдавая своей слабости. На тротуаре перед входом он пожал Уэйду руку.

— Спасибо. Знаю, что я немного покапризничал пару раз…

— Не берите в голову. Мы не на конкурсе на самую популярную личность. — Уэйд все еще сжимал правую руку Бьюкенена в своей. — У вас что-то с пальцами. Они дергаются.

— Ничего страшного.

Уэйд нахмурился.

— Конечно. Пока, Виктор. — Он сделал ударение на имени. — Счастливого полета.

— Очень рассчитываю на это.

Бьюкенен проверил, крепко ли держится у него на правом плече скрывающий рану плед. Потом взялся за ремешок и повез за собой чемодан внутрь аэровокзала.

3

Там он получил сразу несколько впечатлений. Аэровокзал, лишенный каких бы то ни было излишеств, был крошечный, в нем было жарко и многолюдно. Все, за исключением немногих англосаксов, двигались как в замедленном кино. Будучи одним из этих немногих, Бьюкенен привлекал к себе внимание, и пассажиры-мексиканцы глазели на него, когда он дюйм за дюймом протискивался сквозь толпу, способную вызвать приступ клаустрофобии. Он обливался потом не меньше любого из них, ощущая слабость и досадуя на отсутствие системы кондиционирования. Зато у меня есть причина выглядеть больным, подумал он, стараясь подбодрить себя. Он встал в еле ползущую очередь к билетной стойке компании «Аэромексико». Прошло тридцать минут, прежде чем он оказался лицом к лицу с миловидной девушкой за стойкой. Он по-испански сказал ей, что ему нужно. На какой-то момент у него замерло сердце, когда ему показалось, что она ничего не знает о заказанном на имя Виктора Гранта билете, но потом она нашла его на экране своего компьютера, с неторопливой тщательностью ввела в машину его кредитную карточку, попросила расписаться и оторвала квитанцию.

— Gracias. — Скорее, думал Бьюкенен. У него подкашивались ноги.

С еще большей тщательностью девушка нажала на нужные клавиши компьютера и стала ждать, когда принтер, который тоже казался включенным на замедленное действие, выдаст билет.

Но вот Бьюкенен наконец получил его, еще раз сказал «спасибо», отвернулся от стойки и, таща чемодан, снова пошел сквозь толпу, на этот раз к рентгеновскому аппарату и детектору металлоконтроля на пункте безопасности. У него было такое чувство, будто он спит и видит кошмарный сон, в котором он стоит в грязи и пытается куда-то идти. В глазах у него на миг потемнело. Потом от внезапного выброса адреналина он ощутил прилив энергии. Левой рукой он с усилием поднял чемодан и поставил его на конвейерную ленту рентгеновского аппарата, а сам прошел через детектор, и его так при этом шатало, что он чуть не налетел на одну из его опор. Детектор не издал ни звука. Обрадованный тем, что офицеры безопасности не проявили к нему никакого интереса, Бьюкенен снял свой чемодан с противоположного конца ленты, с усилием поставил его на пол и стал терпеливо пробираться вперед сквозь толпу. От жары его голове стало хуже. Каждый раз, когда кто-нибудь толкал его в правое плечо, он призывал на помощь всю свою выдержку, чтобы не показать, какую боль причинил ему этот толчок.

Я почти у цели, подумал он. Еще два контрольных пункта, и все. Он встал в очередь на таможенный досмотр. В Мексике смотрели сквозь пальцы на многие вещи, но только не на борьбу с нелегальным вывозом из страны произведений древнего искусства.

Худощавый таможенник указал на чемодан Бьюкенена.

— Abralo. Откройте. — Вид у него был неприветливый.

Бьюкенен повиновался, ощущая мучительную боль в мышцах.

Таможенник стал рыться в одежде Бьюкенена, нахмурился, не найдя ничего подозрительного, потом жестом отпустил его.

Бьюкенен двинулся дальше. Еще один пропускной пункт, подумал он. Эмиграционный контроль. Мне надо лишь отдать туристическую карточку и заплатить пятнадцать долларов выездного сбора.

И надеяться, что у эмиграционного чиновника нет моего портрета, полученного из полиции.

В напряжении пробираясь сквозь толпу, Бьюкенен услышал позади себя какой-то шум. Обернувшись, он увидел высокого американца, который проталкивался в этот момент мимо латиноамериканки с тремя детьми. У американца была бородка цвета соли с перцем. На нем была рубашка кричащей расцветки из красных и желтых пятен. В руке он нес спортивную сумку и что-то бормотал про себя, продолжая с силой продираться вперед. От его продвижения по толпе расходились волны.

Одна из них двигалась по направлению к Бьюкенену. Зажатый людьми со всех сторон, он был не в состоянии избежать ее. Он мог лишь напрячься и попытаться устоять на ногах, когда его настигнет этот передаваемый от человека к человеку толчок. Ноги плохо держали его, и оставалось надеяться, что окружающие его люди не дадут ему упасть, но, когда волна докатилась до него, он вдруг обнаружил, что шедший перед ним человек резко продвинулся вперед. Получив толчок в спину и чувствуя, как подгибаются колени, Бьюкенен попытался ухватиться за кого-нибудь и устоять. Но в этот момент еще одна людская волна толкнула его в левое плечо. Он стал падать, и все вокруг слилось в каком-то медленном кружении. Когда же он ударился правым плечом о цементный пол, то от адской боли его восприятие резко изменилось — все вокруг ускорилось и стало предельно четким. Слетевшие у него со лба капли пота окропили цемент. Он чуть не закричал от удара, пришедшегося на рану в плече.

Он силился встать так, чтобы не привлекать к себе внимания. Поднявшись на ноги и поправив прикрывавший рану плед, он посмотрел вперед через толпу и убедился, что работники эмиграционной службы за стойкой пропускного пункта не заинтересовались случившимся, сосредоточенно собирая туристические карточки и взимая выездной сбор.

Он подошел ближе к пропускному пункту и вздохнул свободнее, не увидев на стойке полицейского рисунка. Но в помещении аэровокзала было так душно и жарко, что пот выступал из всех пор, стекал по груди и рукам, собирался в ладонях.

Он вытер левую руку о брюки, полез в карман рубашки и протянул офицеру желтую карточку и пятнадцать долларов выездного сбора. Тот едва взглянул на него, беря карточку и деньги. Но вдруг что-то заставило его посмотреть внимательнее, он прищурился, нахмурился и поднял руку.

— Pasaporte, por favor.[126]

В чем дело? — встревоженно подумал Бьюкенен. Он ведь не сравнивал моего лица ни с каким рисунком. Черт, я здесь вообще не вижу ничего похожего на рисунок. Если рисунок есть, то он находится внутри помещения эмиграционной службы. Но после мелькания стольких лиц этот тип вряд ли может четко помнить рисунок. Какого черта он меня останавливает?

Бьюкенен подал ему паспорт левой рукой. Офицер открыл его, сличил фотографию Бьюкенена с оригиналом, пробежал глазами персональные данные и, опять нахмурившись, посмотрел на Бьюкенена.

— Señor Grant, venga conmigo. Идемте со мной.

Бьюкенен постарался сделать уважительно-озадаченный вид.

— ¿Por que? — спросил он. — Зачем? Что-то не так?

Офицер эмиграционной службы прищурился еще больше и показал на правое плечо Бьюкенена. Бьюкенен посмотрел туда и остался внешне спокойным, несмотря на шок от увиденного.

Мокрые красные пятна проступили на пледе. Он думал, что это пот, а на самом деле это кровь текла у него по руке и капала с пальцев. Господи, подумал он, когда я упал и ударился плечом, швы, должно быть, разошлись.

Офицер жестом указал на дверь.

— Venga conmigo. Usted necesita un medico. Вам нужен врач.

— Es nada. No es importante, — сказал Бьюкенен. — Это ничего. Небольшая царапина. Мне надо сменить повязку. Я сделаю это в туалете, и у меня еще будет время успеть на самолет.

Офицер положил правую руку на пистолет в кобуре и повторил уже строго:

— Идемте со мной сейчас же.

Бьюкенен подчинился и пошел с офицером по направлению к двери, пытаясь принять беззаботный вид, словно не видя ничего странного в том, что у него из плеча идет кровь. Он не надеялся, что ему удастся убежать, — наверняка его остановят прежде, чем он пробьется сквозь толпу и добежит до выхода из аэровокзала. Он мог лишь попытаться как-то вывернуться, но сомневался, что объяснение, которое он сфабрикует, окажется удовлетворительным для офицера, когда тот взглянет на рану в плече. Пойдут вопросы. Много вопросов. Может, к тому времени будет получен и полицейский набросок, если его пока нет. Значит, он теперь не попадет на рейс в двенадцать пятьдесят до Майами. А цель была так близка, подумал он.

4

В противоположность Соединенным Штатам, где подозреваемый считается невиновным, пока не будет доказана его вина, Мексика основывает свое законодательство на наполеоновском кодексе, по которому подозреваемый считается виновным, пока не будет доказано обратное. Взятым под стражу не объясняют, что они имеют право молчать, и не говорят, что если у них нет денег нанять адвоката, то адвокат им будет предоставлен. Не действует habeas corpus, нет права на быстрое рассмотрение дела в суде. В Мексике над такими вещами просто смеются. У арестованного нет никаких прав.

Камера имела двадцать футов в длину и пятнадцать в ширину; стены ее покрывала плесень, потолок протекал, цементный пол был весь в выбоинах и кишел блохами. Она была частью чего-то вроде приемника для пьянчуг и воров, и Бьюкенен делил ее с двадцатью другими арестантами в замызганной одежде. Чтобы никого не толкнуть и не вызвать ссоры, Бьюкенен решил оставаться на одном месте, прислонившись спиной к стене. Остальные обитатели камеры спали вповалку на грязной соломе, занимая все пространство пола, а он сполз вниз по стене и в конце концов задремал, уткнувшись головой в колени Он терпел до последней возможности, прежде чем воспользоваться открытой дырой в углу, которая служила туалетом. Большую часть времени он, несмотря на головокружение, старался быть начеку на случай нападения. Как единственный янки, он представлял собой явную мишень, и, хотя часы и бумажник у него отобрали, его одежда и особенно обувь были лучше, чем у кого бы то ни было из остальных, — перед таким соблазном устоять трудно.

Получилось так, что Бьюкенена подолгу не было в камере, и набрасывались на него не сокамерники, а тюремщики. Пока он шел под охраной из камеры в комнату для допросов, его толкали, ставили ему подножки и спускали его с лестницы. Во время допроса в него тыкали дубинками, его били резиновыми шлангами — всегда по тем частям тела, где под одеждой не будет видно синяков, и никогда по лицу или голове. Бьюкенен не знал, почему те, кто его допрашивал, соблюдали такую тонкость. Может быть, потому, что он был гражданином США и боязнь возможных политических осложнений вынуждала их как-то сдерживаться. Тем не менее им все-таки удалось добиться, чтобы он ударился головой о цементный пол, когда опрокинули стул, к которому он был привязан. Новая боль в сочетании со старой — от раны, полученной при ударе о шлюпку, когда он переплывал пролив, — вызвала у него приступ тошноты и неприятное двоение в глазах. Если бы в тюрьме Мериды врач не обработал еще раз рану и не наложил новые швы, он бы, по всей вероятности, уже умер от заражения и потери крови, хотя врача ему дали, разумеется, не из соображений гуманности, а просто рассудили практически, что мертвец не смог бы отвечать на вопросы. Бьюкенену уже приходилось встречаться с подобной логикой, и он знал, что если бы те, кто его допрашивал, получили желаемые ответы, то не стали бы больше утруждать себя оказанием ему медицинских услуг.

Это и было одной из причин — наименее важной, — почему он отказывался дать показания, которых добивались от него следователи. Главной же причиной было, конечно, то, что признание являлось бы нарушением профессиональной этики. Отказываясь говорить, Бьюкенен получал тройное преимущество. Во-первых, его мучители прибегали к грубым силовым методам, сопротивляться которым было легче, чем, например, применению электрошока в сочетании с такими растормаживающими средствами, как амитал натрия. Во-вторых, он уже и так был ослаблен ранами на голове и в плече, поэтому быстро терял сознание во время пытки, то есть сам организм проводил что-то вроде естественной анестезии.

А в-третьих, у него был текст, которому он должен был следовать, роль, которую должен был играть, сценарий, который диктовал ему линию поведения. Основное правило гласило, что в случае ареста он ни в коем случае не должен говорить правду. Конечно, ему разрешалось использовать какие-то детали, чтобы успешнее сфабриковать правдоподобную легенду. Но обо всей правде не могло быть и речи. Если он скажет: да, действительно, он убил тех троих мексиканцев, но это ведь были как-никак торговцы наркотиками, а кроме того, он глубоко законспирированный агент секретной службы американской армии, — то этим на какое-то время спасет свою жизнь. Однако такая жизнь немногого будет стоить. Если здешние власти захотят проучить Соединенные Штаты за вмешательство в мексиканские дела, то его могут приговорить к длительной отсидке, а если учесть строгость режима содержания в мексиканских тюрьмах, особенно для yanquis, то такой приговор, по всей вероятности, будет равносилен смертному. Или если Мексика сделает жест доброй воли и вышлет его в Соединенные Штаты (в обмен на что-то), то его начальство превратит его жизнь в кошмарный сон.

— Виктор Грант, — сказал Бьюкенену тучный бородатый следователь с гладко зачесанными назад волосами. Они находились в маленькой голой комнатушке, где из всей обстановки имелась лишь скамья, на которой сидел сам следователь, и стул, к которому был привязан Бьюкенен. Круглолицый, обливающийся потом следователь произнес это имя так, будто оно было синонимом слова «понос».

— Совершенно верно. — В горле у Бьюкенена так пересохло, что голос стал ломким, а весь организм был настолько обезвожен, что он давно уже перестал потеть. Одна из тугих петель веревки врезалась ему в зашитую рану на плече.

— Говори по-испански, подонок!

— Но я не знаю испанского. — Бьюкенен перевел дух. — Во всяком случае, не знаю достаточно хорошо. — Он попытался сделать глотательное движение. — Просто несколько слов. — Незнание испанского было одной из черт, которыми он наделил этот персонаж. Так он всегда может притвориться, что не понимает, о чем его спрашивают.

— Cabrón, ты же говорил по-испански с офицером эмиграционной службы в аэропорту Мериды!

— Да какой это испанский! — Бьюкенен опустил голову. — Пара простых фраз. То, что я называю «испанский для выживания».

— Для выживания? — переспросил басом охранник, стоявший за спиной Бьюкенена, потом схватил его за волосы и рывком поднял ему голову. — Если не хочешь, чтобы я выдрал тебе волосы, то будешь для выживания говорить по-испански.

— Un росо. — Бьюкенен выдохнул воздух. — Немного. Это все, что я знаю.

— Почему ты убил тех троих в Канкуне?

— О чем вы говорите? Я никого не убивал.

Тучный следователь в промокшей от пота форме с усилием отклеился от скамьи, всколыхнув при этом живот, тяжело приблизился к Бьюкенену и сунул ему в лицо полицейский набросок — тот самый, который попался на глаза офицеру эмиграционной службы в аэропорту Мериды. Он лежал на столе рядом с факсовым аппаратом в комнате, куда тот привел Бьюкенена, чтобы выяснить причину кровотечения.

— Тебе знаком этот рисунок? — прорычал он. — А мне он, ciertamente, знаком. Dios, si. Он мне напоминает тебя. У нас есть свидетель, твой же соотечественник, yangui, который видел, как ты убил троих в Канкуне.

— Я сказал вам, что не знаю, о чем вы говорите. — Бьюкенен зло посмотрел на него. — Этот человек на рисунке похож на меня и еще на пару сотен тысяч других американцев. — Бьюкенен дал передышку своему охрипшему голосу. — Это может быть кто угодно. — Он перевел дыхание. — Признаю, что пару дней назад я был в Канкуне. — Он провел языком по пересохшим губам. — Но мне ничего не известно ни о каких убийствах.

— Ты лжешь! — Следователь поднял отрезок резинового шланга и ударил им Бьюкенена по животу.

Бьюкенен застонал, но не мог согнуться из-за веревок, которыми был привязан к спинке стула. Если бы он не увидел, что жирный тип начал неуклюже замахиваться шлангом, то не успел бы напрячь мышцы живота в достаточной степени, чтобы уменьшить боль. Притворившись, что удар был больнее, чем на самом деле, Бьюкенен закрыл глаза и откинул назад голову.

— За дурака меня считаешь? — заорал следователь. — Признавайся! Ты лжешь!

— Нет, — пробормотал Бьюкенен. — Лжет ваш свидетель. — По его телу пробежала дрожь. — Если вообще существует свидетель. Откуда ему взяться? Я никого не убивал. Я ничего не знаю о…

При каждом ударе, который наносил ему следователь, Бьюкенен ухитрялся что-то выгадать для себя: вздрагивал и менялся в лице якобы от боли, глубоко втягивал в себя воздух и отдыхал. Так как полицейские уже отобрали у него часы и бумажник, то ему нечем было попытаться подкупить их. Да он и не думал, что подкуп сработал бы в данном случае. В самом деле, такой жест был бы равносилен признанию вины. Ему оставалось только по-прежнему играть свою роль, возмущенно настаивать на своей невиновности.

Следователь взял в руки паспорт Бьюкенена и повторил тем же презрительным тоном: «Виктор Грант».

— Да.

— Даже твоя фотография в паспорте похожа на этот рисунок.

— Этот рисунок ничего не стоит, — сказал Бьюкенен. — Похоже, что его нарисовал десятилетний ребенок.

Следователь постучал отрезком шланга по повязке, наложенной на рану в плече.

— Каков твой род занятий?

Морщась, Бьюкенен пересказал ему свою легенду.

Следователь ткнул в раненое место сильнее.

— А что ты делал в Мексике?

Морщась еще выразительнее, Бьюкенен назвал фамилию клиента, увидеться с которым он якобы приезжал. Он чувствовал, как распухает под повязкой рана. Каждый раз, когда следователь стучал по ней, болезненное давление раны усиливалось, будто она вот-вот должна была порвать швы и раскрыться.

— Значит, ты утверждаешь, что ты здесь не для удовольствия, а для дела?

— Но ведь оказаться в Мексике — это всегда удовольствие, не так ли? — Бьюкенен сморщился и покосился на резиновый шланг, которым следователь еще сильнее постукивал по больному месту. От боли у него все поплыло перед глазами. Скоро он опять потеряет сознание.

— Тогда почему у тебя не было деловой визы?

Бьюкенен ощутил во рту вкус желудочного сока.

— Потому что я только за пару дней узнал, что клиент настаивает на моем приезде сюда. Чтобы получить деловую визу, нужно время. Вместо этого я взял туристическую карточку. Это намного легче.

Следователь концом шланга с силой поддел подбородок Бьюкенена.

— Ты проник в Мексику нелегально. — Он пристально уставился Бьюкенену в глаза, потом убрал шланг, чтобы тот мог говорить.

Из-заманипуляций со шлангом горло Бьюкенена распухло, и голос стал еще более хриплым.

— Сначала вы обвиняете меня в убийстве трех человек. — Дышать стало труднее. — Теперь придираетесь из-за того, что я не запасся деловой визой. Что следующее на очереди? Собираетесь обвинить меня в том, что я помочился вам на пол? Потому что именно это мне и придется сделать, если мне не разрешат сходить в туалет в ближайшем будущем.

Стоявший за спиной Бьюкенена охранник снова дернул его за волосы, да так, что на глазах у него выступили слезы.

— Ты, видно, не понимаешь, что это все серьезно.

— Ошибаетесь. Поверьте, я думаю, что это очень серьезно.

— Но по тебе не скажешь, что ты боишься.

— Нет, что вы, я боюсь. Можно сказать, до чертиков боюсь.

Глаза следователя сверкнули злобным удовлетворением.

— Но так как я не делал того, что вы мне приписываете, то я еще и в бешенстве. — Бьюкенен заставил себя продолжать. — Мне все это надоело. — Каждое слово давалось ему с трудом. — Я требую адвоката.

Следователь уставился на него, словно не веря своим ушам, потом оглушительно захохотал, тряся своим огромным животом.

— Адвоката?

Охранник за спиной Бьюкенена тоже засмеялся.

— ¿Un jurisconsulto? — с насмешкой переспросил следователь. — ¿Que tu necesitas está un sacerdote? — Он сильно ударил его шлангом по голеням. — Что ты об этом думаешь?

— Я сказал вам, что почти не знаю испанского.

— А я сказал, что тебе нужен не адвокат, а священник. Потому что теперь тебе, Виктор Грант, помогут только молитвы.

— Я гражданин Соединенных Штатов. Я имею право… — Бьюкенен ничего не мог с собой поделать. Его переполненный моченой пузырь больше не выдерживал. Ему надо было облегчиться.

Мочась в брюки, он чувствовал, как горячая жидкость течет по сиденью стула и льется на пол.

— Cochino! Свинья! — Следователь обрушил удар на его раненое плечо.

Господи, пусть я потеряю сознание, подумал Бьюкенен.

Следователь сгреб Бьюкенена за рубашку и рванул на себя, опрокидывая стул, валя его на пол.

Бьюкенен ударился лицом о цементный пол. Он услышал, как следователь кричит кому-то по-испански, чтобы принесли тряпки: надо заставить гринго убрать за собой грязь. Но Бьюкенен сомневался, что будет еще в сознании к тому времени, как их принесут. И хотя в глазах у него потемнело, это произошло недостаточно быстро, и он успел с ужасом увидеть, что его моча имеет красный оттенок. Они что-то отбили мне внутри. У меня в моче кровь.

— Ты знаешь, что я думаю, гринго? — спросил следователь.

Бьюкенен был не в состоянии ответить.

— Я думаю, ты связан с наркотиками. Я думаю, ты и те люди, которых ты убил, поссорились из-за денег от продажи наркотиков. Я думаю…

Голос следователя затухал, отдаваясь эхом. Бьюкенен потерял сознание.

5

Когда он очнулся, оказалось, что он снова сидит вертикально, все еще привязанный к стулу. Понадобилось несколько секунд, чтобы зрение стало четким, а в голове прояснилось. Боль определенно способствовала остроте восприятия окружающего. Он не мог знать, сколько времени пробыл без сознания. В комнате не было окон. Жирный следователь был как будто все в той же пропотевшей форме. Но Бьюкенен заметил, что кровавая моча с пола исчезла. Не осталось даже влажного пятна. Должно быть, времени прошло порядочно, заключил он. Потом он заметил еще кое-что — его брюки остались мокрыми. Черт, они просто перетащили меня в другую комнату. Пытаются крутить мне мозги.

— С тобой хочет повидаться друг.

— Прекрасно. — Голос Бьюкенена сорвался. Ему стоило больших усилий держаться. — Мой клиент может поручиться за меня. Мы уладим это недоразумение.

— Клиент? Разве я говорил что-нибудь о клиенте? — Следователь открыл дверь.

В плохо освещенном коридоре стоял какой-то человек, американец, которого сопровождали двое охранников. Человек был высокого роста, с широкими плечами и массивной грудью, а его песочного цвета волосы были подстрижены ежиком. На нем были кроссовки, джинсы и слишком тесная для него зеленая тенниска — та же самая одежда, что и тогда, когда он вошел в ресторан отеля «Клуб интернасьональ» в Канкуне. Одежда была мятая, а у ее владельца был измученный вид. Лицо его было все еще красным, но не столько от солнца и спиртного, сколько от усталости. Он был небрит. Большой Боб Бейли.

Да, готов поспорить, что ты теперь жалеешь, что подошел ко мне в ресторане, подумал Бьюкенен.

Следователь сделал резкий жест рукой, и конвоиры втолкнули Бейли в комнату, направляя его твердой рукой за локти с каждой стороны. Он шел нетвердыми шагами.

Ну конечно, они ведь допрашивают тебя с тех пор, как сцапали тогда на пляже, думал Бьюкенен. Стараются выкачать из тебя любую крупицу информации, какую только могут, и давление, которое на тебя оказывают, заставляет тебя настаивать на своей версии. Если они получат то, что хотят, то извинятся и будут обходиться с тобой по-королевски, чтобы ты, не дай Бог, не передумал.

Конвоиры остановили Бейли прямо перед Бьюкененом.

Следователь концом резинового шланга приподнял голову Бьюкенена.

— Это и есть тот человек, которого ты видел в Канкуне?

Бейли заколебался.

— Отвечай, — потребовал следователь.

— Я… — Бейли провел трясущейся рукой по ежику. — Может быть, и тот. — От него несло сигаретами, а в голосе словно песок скрипел.

— Может быть? — Следователь зло сверкнул глазами и показал ему полицейский набросок. — Когда ты помогал делать этот эскиз, то, как мне говорили, не колебался в описании.

— Ну да, но…

— Но?

Бейли откашлялся.

— Я был тогда пьян. Мои способности рассуждать могли притупиться.

— А сейчас ты трезв?

— Жалею об этом, но я действительно трезв.

— Тогда ты, должно быть, уже в состоянии судить здраво. Это тот человек, который у тебя на глазах застрелил трех других на пляже позади отеля, или нет?

— Подождите минутку, — сказал Бейли. — Я вообще не видел, как кто-то в кого-то стрелял. А полиции в Канкуне я только сказал, что видел своего приятеля в компании с тремя мексиканцами. Я шел за ними от ресторана до пляжа. Было темно. Послышались выстрелы. Я бросился на землю, чтобы в меня не попали. Я не знаю, кто в кого стрелял, но мой приятель остался жив и убежал.

— Логично предположить, что тот, кто остался в живых после перестрелки, виновен в смерти остальных.

— Не знаю. — Бейли потер затылок. — Американский суд может и не согласиться с такой логикой.

— Сейчас мы в Мексике, — оборвал его следователь. — Это тот человек, который сбежал, или нет?

Бейли сощурился и посмотрел на Бьюкенена.

— На нем другая одежда. В волосах у него кровь. Лицо в грязи. На губах запекшаяся корка. Он небритый и вообще выглядит дерьмово. Но все-таки он похож на моего приятеля.

— Только похож? — Следователь насупился. — Вы вполне могли бы выразиться более определенно, сеньор Бейли. Ведь чем скорее мы это уладим, тем скорее вы сможете вернуться к себе в отель.

— Ладно. — Бейли прищурился еще больше. — Да, я думаю, что это мой приятель.

— Он ошибается, — возразил Бьюкенен. — Я никогда в жизни не видел этого человека.

— Он утверждает, что знает тебя по Кувейту и Ираку, — настаивал следователь. — Во время войны в Заливе.

— Ага. Ну да, конечно. — Боль у него в животе усилилась. Он закусил губу, потом с усилием продолжал: — А потом он по чистой случайности наткнулся на меня в Канкуне. Говорят вам, я никогда не был ни в Кувейте, ни в Ираке и могу это доказать. Далеко ходить не надо, стоит только посмотреть на штемпели у меня в паспорте. Могу поспорить, что этот парень даже не знает, как меня зовут.

— Джим Кроуфорд, — выпалил Бейли, внезапно разозлившись. — Только ты соврал мне, сказал, что тебя зовут Эд Поттер.

— Джим Кроуфорд? — Бьюкенен состроил гримасу и посмотрел на следователя. — Эд Поттер? Хватит фантазировать. Этот парень в курсе, что меня зовут Виктор Грант? Покажите ему мой паспорт. Вы же слышали — он сам это признал — он был настолько пьян, что просто удивительно, почему он не утверждает, будто видел Элвиса Пресли. Я не тот человек, за которого он меня принимает, и ничего не знаю о трех убитых.

— В Канкуне, — произнес следователь, — мои коллеги в полиции занимаются Эдом Поттером. Если допустить, что ты не лгал, назвавшись сеньору Бейли этим именем, ты должен был оставить какой-то след в округе. Тебе надо было где-то жить. Где-то держать одежду. Где-то спать. Мы найдем это место. Найдутся люди, которые тебя там видели. Мы привезем сюда этих людей, и они опознают тебя как Эда Поттера, и таким образом будет доказано, что сеньор Бейли прав. — Следователь помахал отрезком шланга перед лицом Бьюкенена. — И тогда тебе придется объяснять не только, за что ты убил тех троих, но и почему при тебе паспорт на другое имя, почему у тебя так много имен.

— Да. Например, Джим Кроуфорд, — заявил Бейли. — В Кувейте.

Теперь, когда Бейли снова начал с ним сотрудничать, следователь казался чрезвычайно довольным.

Все время, пока это происходило, единственной внешней реакцией Бьюкенена был усугубляемый болью гнев. Но его мозг, несмотря на дикую головную боль, работал безостановочно. Надо было вычислить, достаточно ли хорошо он защищен. Он воспользовался услугами почты, чтобы договориться об аренде офиса и вносить арендную плату. Те несколько раз, что он говорил с домовладельцем, он делал это по телефону. Точно так же он действовал, снимая квартиру в центральной части Канкуна. Все это зарекомендовавшие себя профессиональные приемы. Пока все хорошо. Еще одно преимущество Бьюкенена состояло в том, что полиции потребуется немало времени, чтобы опросить всех управляющих отелями и всех домовладельцев в Канкуне. Но в конце концов они это сделают, и, хотя никто из домовладельцев не сможет дать его описания, они скажут в полиции, что знают имя Эд Поттер, а полиция начнет расспрашивать людей, которые часто бывают в районе, где Эд Поттер работал и жил. Под конец приведут кого-то, кто согласится с утверждением Большого Боба Бейли, что человек, называющий себя Виктором Грантом, очень похож на Эда Поттера, и тогда очень сильно запахнет жареным.

— Ну и пусть занимаются, — сказал Бьюкенен. — Пусть сколько угодно разбираются с этим Эдом Поттером, кем бы он ни был. Мне все равно. Потому что я не Эд Поттер. — Боль грызла его внутренности. Ему опять надо было опорожнить мочевой пузырь, и он опасался, что моча окажется еще более красной. — Беда в том, что, пока они теряют время, здесь, черт побери, из меня вот-вот дух вышибут. — Его передернуло. — И это дело не прекратится, потому что, клянусь Богом, я не собираюсь признаваться в том, чего не делал. — Он со злостью посмотрел на здоровенного техасца, который явно нервничал. — Как, этот коп сказал, тебя зовут? Бейли?

Бейли пришел в раздражение.

— Кроуфорд, тебе прекрасно известно, черт подери, что меня зовут…

— Перестаньте называть меня Кроуфордом. Перестаньте называть меня Поттером. Вы совершили ужасную ошибку, и если не разберетесь со своей памятью, то…

Бьюкенен не мог больше зажимать свой мочевой пузырь. Да и не хотел этого делать. В это мгновение он решил поменять тактику. Он расслабил брюшные мышцы, и струйка мочи потекла на пол. Ему не надо было смотреть вниз — он и так знал, что в ней была кровь.

Потому что Бейли побледнел, поднес руку ко рту и забормотал:

— Господи… Смотрите… Ведь он… Ведь это же…

— Да, Бейли, смотрите хорошенько. Они так славно надо мной потрудились, что даже повредили мне что-то внутри. — Бьюкенену не хватало воздуха, приходилось собираться с силами для каждого слова. — Что будет, если они убьют меня, а потом окажется, что вы ошиблись?

Бейли побледнел еще больше.

— Кто тебя убьет? Это просто смешно, — вмешался следователь. — Очевидно, у тебя есть и другие повреждения, помимо раненого плеча и разбитой головы. Я этого не знал. Теперь я вижу, что ты нуждаешься в медицинской помощи. Как только сеньор Бейли подпишет вот этот документ, где подтвердит, что ты тот самый человек, которого он видел убегающим с места убийства, он сможет уйти, а я — послать за доктором.

Следователь протянул Бейли ручку и отпечатанный на машинке текст показаний.

— Ну да, давайте, подписывайте, — хрипло пробормотал Бьюкенен. — А потом молитесь Богу, чтобы полицейские обнаружили ошибку… прежде чем изобьют меня еще сильнее… прежде чем я истеку кровью… — Бьюкенен перевел дыхание. — Потому что если они убьют меня, то следующим будете вы.

— Что такое? — Бейли нахмурился. — Что ты болтаешь?

— Не будьте ослом, Бейли. Раскиньте мозгами. Именно вам и придется расхлебывать эту кашу. Речь идет о смерти американского гражданина в мексиканской тюрьме. Уж не думаете ли вы, что этот коп признается в случившемся? Мой труп исчезнет. Мой арест запротоколирован не будет. А единственный, кто может опровергнуть их версию, это вы.

Бейли вдруг подозрительно посмотрел на следователя.

Следователь схватил Бейли за руку.

— Очевидно, арестованный бредит. Ему надо дать отдохнуть. Пока вы подписываете этот документ в другой комнате, я позабочусь о том, чтобы ему была оказана медицинская помощь.

Не зная, как поступить, Бейли позволил следователю повернуть себя к двери.

— Ага, — сказал Бьюкенен. — Медицинская помощь. Он имеет в виду, что мне еще раз врежут вон тем резиновым шлангом за то, что я объяснил вам, в какую большую неприятность попали вы. Подумайте же, Бейли. Вы сами признались, что были пьяны. Почему бы вам не признать, что вероятнее всего, я не тот человек, которого вы видели в Канкуне?

— С меня довольно. — Следователь ткнул Бьюкенена в больное плечо. — Каждому дураку ясно, что ты виновен. Как ты объяснишь эту пулевую рану?

Корчась от боли под врезающимися в тело веревками, которыми он был привязан к стулу, Бьюкенен сказал сквозь стиснутые зубы:

— Это не пулевая рана.

— Но врач сказал…

— Откуда ему это известно? Он не исследовал рану на следы пороха. Он только снова зашил ее, вот и все. — Бьюкенен поморщился. — И эту рану, и рану на голове я получил в результате несчастного случая в море. — Он опять почувствовал сильное головокружение и испугался, что потеряет сознание, не успев закончить. — Я свалился за борт яхты моего клиента, когда мы выходили из бухты. Головой ударился о корпус… Одним из винтов мне рассекло плечо… Мне просто повезло, что я не погиб.

— Это выдумка, — отрезал следователь.

— Ладно. — Бьюкенен сделал глотательное движение. — Докажите это. Докажите, что я лгу. Ради всего святого, сделайте то, что я умоляю вас сделать. Пригласите сюда моего клиента. Спросите, знает ли он меня. Попросите его объяснить, как я поранился.

— Да, наверно, это неплохая мысль, — подал голос Бейли.

— Что? — Следователь резко повернулся к массивному техасцу. — Вы хотите сказать, что описание, которое вы дали в Канкуне, что этот сделанный в полиции рисунок — сделанный с вашей помощью — не похож на арестованного? Вы хотите сказать, что опознание, сделанное вами пять минут назад…

— Я только сказал, что он похож на человека, которого я видел. — Бейли задумался, потирая здоровенной мозолистой ручищей свой заросший щетиной подбородок. — А теперь я не так уверен. Память уже не та. Мне нужно время подумать. Тут очень серьезное дело.

— Кто угодно может ошибиться, — заметил Бьюкенен. — Ваше слово против моего. Больше ничего тут не сделаешь, пока не свяжутся с моим клиентом, который поручится за меня.

Бейли покосился на лужу кровавой мочи на полу.

— Я не буду ничего подписывать, пока клиент этого человека не докажет, прав я или нет.

Охваченный радостью Бьюкенен смог, невзирая на боль, выдавить еще несколько слов:

— Чарльз Максуэлл. Его яхта пришвартована возле Колумбова дока в Канкуне.

С этими словами Бьюкенен перестал сопротивляться продолжающемуся головокружению. Он сделал все, что мог. Проваливаясь в забытье, он слышал яростную перебранку между следователем и Большим Бобом Бейли.

6

Его препроводили обратно в камеру. Он брел пошатываясь, стараясь не толкнуть кого-нибудь, не нарваться на неприятность. Ему бросилось в глаза, что среди злобно взирающих на него физиономий было много новых по сравнению с теми, которые он помнил со времени своего первого появления здесь, хотя и не знал, как давно это было. Он устало подумал, что место протрезвившихся, должно быть, заняли свежие пьянчуги, а ворье и другие хищники остались и будут сидеть здесь до тех пор, пока у кого-нибудь не возникнет достаточно сильного стимула отправить их под суд. Он знал, что, видя его ослабленное состояние, уголовники не станут долго ждать и скоро набросятся на него, поэтому нашел местечко у стены и сел, силясь не уснуть, не отводя глаз под их пристальными взглядами, пряча от них свою боль, рассчитывая, как лучше защитить себя. Он не сразу заметил, что двое охранников открыли дверь камеры и знаками предлагают ему выйти.

Но повели его не в комнату допросов, а в противоположном направлении, в секцию тюрьмы, которой он еще не видел.

Что они собираются делать? Решили, что сейчас самое время мне исчезнуть?

Конвоиры открыли какую-то дверь, и Бьюкенен замигал в растерянности. Он ожидал увидеть следователя, а увидел умывальник, унитаз и душевую кабинку. Ему было приказано раздеться, вымыться, побриться и надеть белые хлопчатобумажные рубашку и брюки, которые лежали на стуле вместе с парой дешевых резиновых сандалий. Сбитый с толку, он повиновался, и от тепловатой воды не только насладился блаженным ощущением чистоты, но и получил даже какой-то заряд энергии. Охранники наблюдали за ним. Позже, когда Бьюкенен заканчивал одеваться, вошел еще один тюремщик и поставил на раковину умывальника поднос. Бьюкенен был поражен. На подносе была тарелка разогретых бобов и маисовых лепешек — первая пища, полученная им за все проведенное здесь время. Слабость и боль притупили его аппетит, и первое, чему он воздал должное, — это была бутылка очищенной воды, также стоявшая на подносе. Он схватил ее, распечатал, отвернул колпачок и сделал несколько больших глотков. Много нельзя, а то может стошнить.

Он внимательно посмотрел на еду, запах которой одновременно притягивал и отталкивал его. Пища может быть отравлена, подумал он, а душ и чистая одежда — просто уловка, чтобы усыпить его подозрения и заставить поесть. Но придется рискнуть. Даже если желудок и не хочет, придется себя заставить.

И опять он напомнил себе: нельзя есть сразу слишком много. Он очень долго жевал первую ложку бобов, прежде чем проглотить ее. Убедившись, что желудок не возмутился, он решился выпить еще немного воды и откусить кусок лепешки.

Но закончить трапезу ему так и не удалось. Он держал ложку в правой руке и чуть не выронил ее, потому что пальцы, к его ужасу, опять задергались. Он перехватил ложку левой рукой, но не успел поднести ко рту следующую порцию пищи, потому что пришел еще один охранник, и все четверо с мрачным видом повели его мимо перенаселенной камеры, где он сидел, в ту часть тюрьмы, где располагались комнаты для допросов. Почему, думал Бьюкенен, почему они дали мне вымыться и накормили, если намереваются еще раз дать мне отведать резинового шланга? В этом нет никакого смысла. Разве что…

Конвоиры привели его в комнату, которую Бьюкенен раньше не видел, грязную, захламленную, где за письменным столом в напряженной позе сидел следователь, а напротив него, столь же напряженно, — тонкогубый американец со строгим лицом. При появлении Бьюкенена оба они устремили на него пристальные взгляды, и скрытая радость Бьюкенена, вызванная надеждой на то, что его, может быть, освободят, превратилась в неприятное предчувствие.

Американец, на вид лет сорока пяти, был среднего роста и веса, загорелый, с острым подбородком, тонким носом и густыми темными бровями, контрастировавшими с его выгоревшими на солнце редеющими волосами. На нем был дорогой костюм из легкой голубой ткани, шелковый галстук в красную полоску и сверкающей белизны рубашка, которая подчеркивала и оттеняла его загар. Он носил кольцо выпускника Гарвардского университета, часы фирмы «Пьяже» и туфли фирмы «Коул Хаан». Он был безупречен. Производил впечатление. Такого человека хотелось иметь на своей стороне.

Плохо было то, что Бьюкенен не имел ни малейшего представления о том, кто этот человек. Он не решался предположить, что следователь откликнулся на его настоятельную просьбу и связался с Чарльзом Максуэллом, который обеспечивал его алиби. Это срочное алиби было организовано в спешке. Обычно каждая деталь плана проверяется несколько раз, но в этом случае Бьюкенен не имел ни малейшего понятия о том, как выглядит Максуэлл. Было разумно предположить, что Максуэлл, когда с ним свяжутся, приедет сюда, чтобы поддержать легенду Бьюкенена. Но что, если следователь нашел какого-то американца, чтобы тот выдал себя за Максуэлла? Что, если следователь хочет подловить Бьюкенена, когда он сделает вид, будто знает этого американца, и доказать таким путем, что Бьюкенен врет относительно своего алиби?

Американец выжидательно поднялся.

Бьюкенен должен был реагировать. Он не мог больше просто смотреть с безучастным видом. Если это действительно Максуэлл, то следователь ждет, что Бьюкенен узнает его и станет благодарить. Но если это не Максуэлл, что тогда?

Следователь втянул подбородок в многочисленные шейные складки.

Бьюкенен вздохнул, подошел к американцу, положил ему на плечо нетвердую руку и сказал:

— Я уже начал беспокоиться. Так приятно увидеть…

Увидеть кого? Бьюкенен не закончил фразы. Он мог иметь в виду свое чувство облегчения при виде друга и клиента Чарльза («Чака») Максуэлла, а мог и подразумевать, что очень рад видеть соотечественника-американца.

— Слава Богу, вы уже здесь, — добавил Бьюкенен, и эта фраза одинаково подходила как к Максуэллу, так и просто к незнакомому американцу. Он упал на стул, стоявший рядом с обшарпанным письменным столом. От напряжения боль усилилась.

— Я приехал сразу же, как только узнал обо всем.

Хотя такое заявление предполагало наличие тесной связи между этим американцем и Бьюкененом, оно все же не давало Бьюкенену достаточных оснований, чтобы признать в американце Чарльза Максуэлла. Ну же, дай мне зацепку! Намекни, кто ты такой.

Американец продолжал:

— И то, что я услышал, встревожило меня. Но должен вам сказать, мистер Грант, что выглядите вы гораздо лучше, чем я ожидал.

Мистер Грант?

Этот человек определенно не Чарльз Максуэлл. Кто же он в таком случае?

— Да уж, здесь настоящий загородный клуб. — От жуткой боли в висках у Бьюкенена стучало.

— Разумеется, все это ужасно, — сказал американец. Он говорил глубоким приятным голосом, слегка манерно. — Но теперь все уже позади. — Он пожал Бьюкенену руку. — Я Гарсон Вудфилд. Из американского посольства. Нам позвонил ваш друг Роберт Бейли.

Следователь нахмурился.

— Бейли мне не друг, — подчеркнуто произнес Бьюкенен. — Я впервые познакомился с ним здесь. Но у него какая-то навязчивая идея о том, что он видел меня в Канкуне и знал меня раньше, в Кувейте. Он и есть та причина, по которой я оказался в этой неприятной ситуации.

Вудфилд пожал плечами.

— Ну, видимо, он пытается загладить вину. Он же позвонил и Чарльзу Максуэллу.

— Это мой клиент, — отозвался Бьюкенен. — Я надеялся, что он здесь появится.

— Да, мистер Максуэлл, как вы знаете, весьма и весьма влиятельный человек, но в данных обстоятельствах он счел более престижным связаться с послом и просить, чтобы мы решили эту проблему по официальным каналам. — Вудфилд стал внимательно вглядываться в лицо Бьюкенена. — Эти ссадины у вас на губах… И кровоподтек на подбородке… — С выражением неодобрения он повернулся к следователю. — Этого человека избивали.

Следователь принял оскорбленный вид.

— Избивали? Какая чепуха! Он поступил сюда в таком плачевном состоянии от ран, что не удержался на ногах и упал с лестницы.

Вудфилд повернулся к Бьюкенену, явно ожидая резких возражений.

— У меня закружилась голова. Моя рука соскользнула с перил.

Вудфилд, казалось, был удивлен ответом Бьюкенена. Такое же, если не большее, удивление отразилось и на лице следователя.

— Они угрозами заставили вас говорить неправду о том, что здесь с вами произошло? — спросил Вудфилд.

— Они определенно не нежничали со мной, — сказал Бьюкенен, — но не принуждали угрозами говорить неправду.

Такого следователь явно не ожидал.

— Но Роберт Бейли утверждает, что видел вас привязанным к стулу, — заявил Вудфилд.

Бьюкенен кивнул.

— И как вас ударили резиновым шлангом, — сказал Вудфилд.

Бьюкенен снова кивнул.

— И как у вас шла кровавая моча.

— Все верно. — Бьюкенен схватился за живот и поморщился. (В обычных условиях он бы никогда так не отреагировал на боль.)

— Понимаете, если по отношению к вам было допущено жестокое обращение, то имеется целый ряд дипломатических мер, к которым я могу прибегнуть, чтобы попытаться добиться вашего освобождения.

Бьюкенену не понравилось, что Вудфилд сказал «попытаться». Он решил и дальше делать то, что подсказывал ему инстинкт.

— Кровь в моче — это результат несчастного случая, когда я свалился с яхты Чака Максузлла. Что касается остального, — сказал Бьюкенен, переводя дыхание, — то ведь этот офицер подозревает меня в убийстве трех человек. С его точки зрения, то, как он обошелся со мной, пытаясь добиться признания, вполне оправданно. Меня бесит только то, что он не дает мне доказать мою невиновность. Не желает связаться с моим клиентом.

— Теперь с этим все в порядке, — заверил Вудфилд. — У меня с собой заявление, — он достал его из своего кейса, — показывающее, что мистер Грант находился с мистером Максуэллом на его яхте в то время, когда произошли эти убийства. Очевидно, — обратился он к следователю, — вы арестовали не того человека.

— Для меня это не очевидно. — Все подбородки следователя затряслись от возмущения. — У меня есть свидетель, который видел этого человека на месте убийств.

— Неужели слово мистера Бейли значит для вас больше, чем заявление такого известного человека, как мистер Максуэлл? — поинтересовался Вудфилд.

Глаза следователя яростно сверкнули.

— Мы в Мексике. Здесь все равны.

— Да, — согласился Вудфилд. — Как и в Соединенных Штатах. — Он повернулся к Бьюкенену. — Мистер Максуэлл просил меня передать вам вот эту записку. — Он вынул ее из кейса и вручил Бьюкенену. — А пока, — повернулся он к следователю, — я хотел бы воспользоваться вашими удобствами.

Следователь озадаченно смотрел на него.

— Туалет, — сказал Вудфилд. — Комната отдыха.

— А, — отозвался следователь. — Уборная. Si. — Он с усилием оторвал свое огромное тело от стула, открыл дверь в коридор и распорядился, чтобы один из охранников проводил мистера Вудфилда в el sanitario.

Когда Вудфилд вышел, Бьюкенен прочитал записку.

«Вик,

Извини, что не смог приехать лично. Я появлюсь, если это будет абсолютно необходимо, но сначала давай испробуем другие варианты. Проверь содержимое сумки для фотоаппарата, которую принес с собой Вуд-филд. Если считаешь, что оно подействует, то попробуй. Надеюсь скоро увидеть тебя в Штатах.

Чак»

Бьюкенен посмотрел туда, где возле стула Вудфилда на полу стоял кейс, и увидел рядом эту серую нейлоновую сумку для фотокамеры.

Тем временем следователь закрыл дверь офиса и хмуро смотрел на Бьюкенена. В его голосе слышались раскаты грома, а тучный живот трясся, словно желе. Его явно интересовало содержание записки.

— Ты солгал относительно побоев. ¿Por qué? — Он подошел ближе. — Почему?

Бьюкенен пожал плечами.

— Очень просто. Я хочу, чтобы мы с вами стали друзьями.

— Почему? — Следователь подошел еще ближе.

— Потому что мне отсюда не выбраться без вашей помощи. Да, конечно, Вудфилд может навлечь на вас массу неприятностей со стороны вашего начальства и политических деятелей. Но и тогда меня могут не выпустить до постановления судьи, а тем временем я буду оставаться в вашей власти. — Бьюкенен помолчал, стараясь казаться сломленным. — Иногда в тюрьме происходят несчастные случаи самого ужасного свойства. Иногда арестованный может умереть, не успев предстать перед судьей.

Следователь напряженно разглядывал Бьюкенена.

Бьюкенен показал на сумку для фотокамеры.

— Можно?

Следователь утвердительно кивнул.

Бьюкенен поставил сумку себе на колени.

— Я ни в чем не виновен, — сказал он. — Очевидно, Бейли и сам толком не знает, что он видел. Мой паспорт доказывает, что я не тот человек, за которого он меня принимает. Мой клиент говорит, что меня не было на месте преступления. Но вам пришлось потратить много времени и сил на это расследование. На вашем месте мне было бы очень неприятно сознавать, что я зря потратил энергию. Правительство платит вам недостаточно за все, что вам приходится переносить. — Бьюкенен открыл сумку и поставил ее на стол.

И он сам, и следователь уставились на содержимое

сумки. Она была набита аккуратными пачками бывших в употреблении стодолларовых купюр. Когда Бьюкенен вынул одну пачку и стал считать купюры, у следователя отвисла челюсть.

— Я могу только догадываться, — констатировал Бьюкенен, — но мне кажется, что здесь пятьдесят тысяч долларов. — Он положил пачку обратно в сумку. — Поймите меня правильно. Я не богат. Я много работаю, как и вы, и у меня, разумеется, нет таких денег. Эти деньги принадлежат моему клиенту. Он дает их мне взаймы, чтобы помочь оплатить юридические издержки. — Бьюкенен скорчил гримасу. — Но с какой стати отдавать деньги адвокату, когда я невиновен и ему не придется работать в поте лица, чтобы добиться моего освобождения? Ему определенно не надо будет работать так долго и так много, как буду вкалывать я, чтобы вернуть долг, или сколько придется работать вам, чтобы заработать такую сумму. — Бьюкенен от боли резко вздохнул и, нахмурившись, посмотрел на дверь. — Вудфилд вот-вот вернется. Почему бы вам не оказать услугу нам обоим, не взять деньги и не выпустить меня отсюда?

Следователь барабанил пальцами по видавшему виды столу.

— Клянусь вам, что никого я не убивал, — сказал Бьюкенен.

Дверь начала медленно открываться. Следователь своим массивным телом заслонил сумку, закрыл ее и удивительно плавным для такого крупного человека движением убрал за стол, одновременно втискивая свой широкий зад в скрипучее кресло.

Вошел Вудфилд.

— Заниматься этим делом дальше было бы насмешкой над правосудием, — объявил следователь. — Сеньор Грант, вам вернут ваш паспорт и личные вещи. Вы свободны.

7

— Вам определенно нужно показаться врачу, — сказал Вудфилд.

Выйдя из тюрьмы, они переходили пыльную улицу, направляясь к черному седану, припаркованному в тени пальмы.

— Я знаю отличного врача в Мериде, — продолжал Вудфилд. — Я быстренько отвезу вас туда.

— Нет.

— Но…

— Нет, — повторил Бьюкенен. Он подождал, пока проедет пикап без бампера, потом пошел дальше. После такого длительного пребывания в тюрьме его глазам было больно от ослепительного блеска солнца, и голова разболелась еще сильнее. — Мне бы только выбраться из Мексики.

— Чем дольше вы будете оттягивать визит к врачу…

Бьюкенен остановился у машины и повернулся к Вудфилду. Он не знал, сколько информации и какую именно получил дипломат. Вероятно, никакой. Одним из правил Бьюкенена было никогда не делиться никакой информацией по своей инициативе. Еще одним правилом было не выходить из образа.

— Я пойду к врачу, когда буду чувствовать себя в безопасности. Я все еще не могу поверить, что выбрался из тюрьмы. Да и не поверю, пока не окажусь в самолете, который летит в Майами. Этот подонок может передумать и снова арестовать меня.

Вудфилд поставил чемодан Бьюкенена на заднее сиденье.

— Не думаю, что такая опасность существует.

— Не существует для вас, — заметил Бьюкенен. — Самое лучшее, что вы можете сделать, это отвезти меня в аэропорт, посадить в самолет и потом позвонить Чарльзу Максуэллу. Передайте ему мою просьбу: пускай пришлет кого-нибудь встретить меня и отвезти в больницу.

— А вы уверены, что до тех пор с вами будет все в порядке?

— Другого мне не дано. — Бьюкенен опасался, что канкунская полиция все еще разыскивает его под именем Эда Поттера. Рано или поздно они найдут его офис и квартиру. Найдут людей, видевших Эда Поттера, которые подтвердят, что изображенный на рисунке человек похож на Эда Поттера. Какому-нибудь полицейскому может прийти в голову проверить рассказ Большого Боба Бейли, показав этим людям Виктора Гранта.

Он должен исчезнуть из Мексики.

— Я позвоню в аэропорт и узнаю, не найдется ли для вас места на ближайший рейс.

— Прекрасно. — Бьюкенен автоматически осматривал улицу, пешеходов, проносящиеся мимо автомобили. Вдруг, глядя через плечо Вудфилда, он заметил в глубине улицы, среди снующей по тротуару толпы, женщину. Американка. Около тридцати лет. Рыжеволосая. Привлекательная. Высокая. С хорошей фигурой. Одета в бежевые брюки и желтую блузку. Но Бьюкенен заметил ее не из-за роста, фигуры, цвета волос или черт лица. Лица-то он как раз и не видел. Потому что его закрывал фотоаппарат. Она стояла на бордюре, неподвижная в потоке мексиканцев, и фотографировала его.

— Подождите минутку, — сказал Бьюкенен Вудфилду. Он направился к ней, но она заметила его приближение, моментально опустила фотоаппарат, повернулась, быстро пошла прочь и скрылась за углом. От жары и духоты голова у него болела все сильнее. Воспаленная рана отнимала у него последние силы. Приступ головокружения заставил его остановиться.

— В чем дело? — спросил Вудфилд.

Бьюкенен не ответил.

— Вы вроде куда-то направлялись?

Нахмурившись, Бьюкенен посмотрел на угол, потом повернулся к машине.

— Да, вместе с вами. — Он открыл дверцу. — Поехали скорее. Найдите телефон. Посадите меня на самолет до Майами.

По пути в аэропорт Бьюкенен не переставая думал о той рыжеволосой женщине. Зачем она его фотографировала? Может, это была самая обыкновенная туристка, а он случайно оказался на переднем плане, когда она фотографировала какое-то живописное здание? Возможно. Но если так, то почему она поспешила уйти, как только он направился к ней? Совпадение? Бьюкенен не мог позволить себе принять такое объяснение. Слишком многое пошло не так, как надо. И ничего простого вообще не существует. А если она не просто туристка, то кто же она такая? И снова он спрашивал себя: зачем она меня фотографировала? Отсутствие ответа беспокоило его не меньше, чем возможные неприятности, которые сулил этот инцидент. Лишь одно обстоятельство служило ему утешением. Когда она опустила фотоаппарат и поворачивалась, собираясь уйти, он хорошо рассмотрел ее лицо.

И будет его помнить.

8 Акапулько, Мексика

Среди множества яхт, заполнявших знаменитую бухту этого курорта, одна в особенности привлекла к себе внимание Эстебана Дельгадо. Она казалась ослепительно белой на фоне переливчатой зеленоватой голубизны Тихого океана. Яхта была около двухсот футов длиной, насколько он мог судить, сравнивая ее со знакомыми ориентирами на суше. Она имела три палубы, а наверху располагался вертолет. Она была вылеплена так, что линии палуб закруглялись подобно лезвию охотничьего ножа, сходясь на острие носа яхты. Просторный солярий, расположенный на корме таким образом, что позволял незаметно подглядывать за всем происходящим там из окон нависающих над ним палуб, показался ему ужасно знакомым. Если бы он не был абсолютно уверен, если бы его помощник меньше часа назад не сообщил ему проверенную информацию, то Дельгадо готов был бы поклясться, что эта красавица-яхта не просто напоминает причину его бессонных ночей и язвенной болезни, а и на самом деле есть та самая яхта, принадлежащая его врагу и так часто фигурирующая в его ночных кошмарах. И совершенно не важно, что эта яхта называется «Аншлаг», а та, наводящая ужас, — «Посейдон», ибо Дельгадо было доведен преследованием до той стадии паранойи, когда уже мог подозревать, что название яхты изменили, чтобы застать его врасплох. Но помощник Дельгадо самым твердым образом заверил патрона, что на двенадцать часов сегодняшнего дня «Посейдон» с врагом Дельгадо на борту находился между Виргинскими островами и Майами.

Тем не менее Дельгадо не мог оторваться от высокого, от пола до потолка, окна своего особняка. Он не обращал внимания на музыку, смех и движение гостей вокруг плавательного бассейна на террасе под окном. Он не обращал внимания на женщин, на стольких красивых женщин. Он не обращал внимания на цветущие кустарники и деревья, в которых утопали дорогие розовые загородные особняки, подобные его собственному, врезанные в склон горы. Его взгляд скользил мимо бульвара, опоясывавшего бухту, мимо роскошных отелей и знаменитого пляжа. Одна только яхта занимала его мысли. Эта яхта и та, которую она напоминала, и тайна, знание которой давало врагу Дельгадо оружие против него.

Вдруг что-то отвлекло его от этих мыслей. Явление не было неожиданным, напротив, его давно уже предвидели. Темный лимузин, от которого отражались солнечные лучи, появился из-за поворота проложенной по склону дороги, потом круто свернул в ворота, миновав охрану. Он размышлял, полузакрыв глаза, чувствуя, что ему жарко, хотя в комнате работал мощный кондиционер. По странному совпадению его фамилия всегда соответствовала его внешности (Дельгадо значит «худой», «тонкий»): с мальчишеских лет он был высоким и худым. Но в последнее время до его ушей доходили произносимые шепотом встревоженные замечания по поводу того, как он выглядит, как сильно он похудел с недавних пор, и о том, что его прекрасно сшитые костюмы кажутся теперь слишком просторными. Его сотрудники полагали, что потеря веса объясняется болезнью (ходили слухи, что он болен СПИДом), но они ошибались.

Причиной были душевные муки.

Стук в дверь прервал его размышления и вернул к реальной действительности.

— Что там такое? — спросил он голосом, в котором не было и намека на напряженность.

Один из телохранителей ответил из-за двери:

— Прибыл ваш гость, сеньор Дельгадо.

Вытирая взмокшие руки взятым из бара полотенцем и принимая уверенный вид второго по могуществу лица в мексиканском правительстве, он сказал:

— Пригласите его сюда.

Дверь открылась, и охранник с суровым лицом впустил невысокого лысеющего человека, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Ему было около пятидесяти, он был одет в скромный помятый деловой костюм и нес в руке видавший виды портфель. Человек поправил очки и, по-видимому, почувствовал себя еще более неловко, когда охранник закрыл за ним дверь.

— Профессор Герреро, я весьма рад, что вы смогли приехать. — Дельгадо пересек комнату и пожал гостю руку. — Добро пожаловать. Как долетели от столицы?

— Без происшествий, слава небесам. — Профессор вытер платком потный лоб. — Я никогда не чувствую себя удобно в самолете. Но мне на этот раз хотя бы удалось отвлечься, приводя в порядок кое-какие бумаги.

— Вы слишком много работаете. Позвольте предложить вам чего-нибудь выпить.

— Благодарю вас, господин министр, но не стоит. Я не привык пить днем так рано. Боюсь, что я…

— Ерунда. Что вы предпочитаете? Текилу? Пиво? Ром? У меня есть отличный ром.

Профессор Герреро внимательно посмотрел на Дельгадо и смягчился, уступив влиянию этого призвавшего его к себе человека. Дельгадо официально именовался министром внутренних дел, но эта влиятельная должность в кабинете не давала представления о еще большем влиянии, которое он имел в качестве самого близкого друга и советника президента страны. Дельгадо и президент вместе росли в Мехико. Учились в одной группе на юридическом факультете Национального университета Мексики. Дельгадо руководил избирательной кампанией президента, и в самых широких кругах понимали, что президент выбрал Дельгадо на роль своего преемника.

Но Дельгадо знал, что все это — и особенно возможность заработать целое состояние на взятках и долях, полагавшихся президенту, — у него отберут, если он не будет делать то, что ему приказано, потому что тогда шантажирующий Дельгадо человек выдаст его тайну и уничтожит его. Это надо предотвратить любой ценой.

— Ну хорошо, — сказал профессор Герреро. — Если вы настаиваете: ром с кока-колой.

— Я, пожалуй, выпью того же самого. — Собственноручно смешивая напитки, демонстрируя свою близость к простому народу тем, что не вызвал никого из обслуживающего персонала, Дельгадо кивнул в сторону террасы внизу, у бассейна, где веселились гости, звучали музыка и смех. — Позже и мы с вами можем присоединиться к празднику. Уверен, что вы не будете возражать против того, чтобы сменить деловой костюм на купальный. Еще больше я уверен в том, что вы ничего не будете иметь против знакомства с несколькими очаровательными женщинами.

Профессор Герреро бросил смущенный взгляд на свое обручальное кольцо.

— Знаете, я никогда особенно не увлекался развлечениями.

— Вам необходимо расслабиться. — Дельгадо поставил покрывшиеся капельками влаги стаканы на столик из стекла и хрома и жестом пригласил Герреро сесть в плюшевое кресло. — Вы слишком много работаете.

Профессор сел, застыв в напряженной позе.

— К сожалению, получаемой нами субсидии недостаточно, чтобы я мог нанять еще сотрудников и уменьшить бремя своих собственных обязанностей. — Было излишне объяснять, что он является директором Мексиканского национального института археологии и истории.

— В таком случае можно было бы организовать дополнительное субсидирование. Я вижу, вы не притронулись к своему стакану.

Герреро с неохотой отхлебнул.

— Вот и хорошо. Salud. — Дельгадо тоже отпил из своего стакана. Тут же его лицо посерьезнело. — Я был обеспокоен вашим письмом. Почему вы просто не сняли трубку и не поговорили со мной об этом деле? Личный контакт более эффективен. — А про себя добавил: — И менее официален. — Бюрократические послания, не говоря уже о неизбежных копиях, которые снимаются с них для приобщения к досье, являются частью открытойдокументации, а Дельгадо предпочел бы, чтобы как можно меньше его забот стало достоянием гласности.

— Я несколько раз пытался поговорить с вами об этом, — произнес настойчивым тоном Герреро. — Вас не было в офисе. Я каждый раз просил передать вам, что звонил. Вы мне не перезвонили.

Лицо Дельгадо выражало неодобрение.

— Был ряд неотложных проблем, требовавших моего немедленного вмешательства. При первой же возможности я намеревался перезвонить вам. Надо было терпеливо ждать.

— Я пытался быть терпеливым. — Профессор в волнении вытер лоб. — Но то, что происходит с новой находкой на Юкатане, непростительно и должно быть прекращено.

— Профессор Драммонд уверяет меня, что…

— Он никакой не профессор. Его докторская степень носит почетный характер, он никогда не преподавал в университете, — возразил Герреро. — Но даже если бы с этим у него было все в порядке, я не понимаю, почему вы позволили, чтобы исследованием археологической находки такой важности занимались исключительно американцы. Это наше, а не их наследие! И я не понимаю, к чему такая секретность. Двое моих сотрудников пытались попасть туда, но их не пустили в этот район. Он непроницаем.

Дельгадо наклонился вперед, лицо его приняло жесткое выражение.

— Профессор Драммонд не остановился ни перед какими расходами и пригласил на работу самых лучших археологов.

— Лучшие эксперты по культуре майя — граждане нашей страны, и они работают у меня в институте.

— Но вы же сами признали, что у вас недостаточно средств, — возразил Дельгадо с ноткой раздражения в голосе. — Смотрите на щедрый финансовый вклад профессора Драммонда как на способ помочь вам сделать так, чтобы ваших собственных средств хватило на большее. Вашим сотрудникам не дали разрешения посетить место раскопок, потому что у занятого там персонала так много работы, что им некогда отвлекаться на прием посетителей. А район закрыли, чтобы уберечь место раскопок от проникновения туда обычных грабителей, которые похищают поистине драгоценные остатки материальной культуры с недавно обнаруженных археологических объектов. Все это легко объяснимо. Никакой секретности нет.

Герреро взволновался еще больше.

— Мой институт…

Дельгадо поднял руку протестующим жестом.

— «Ваш» институт?

Герреро быстро поправился.

— Национальный институт археологии и истории должен иметь исключительное право определять, как будут производиться раскопки и кому будет разрешено производить эти работы. Мне непонятно, почему нарушаются правила и обычный порядок.

— Профессор, ваша наивность внушает мне беспокойство.

— Что?

— Алистер Драммонд — щедрый покровитель искусства нашей страны. Он вложил миллионы долларов в строительство музеев и предоставление стипендий молодым художникам. Неужели я должен напоминать вам, что компания «Драммонд энтерпрайзиз» была спонсором недавне-го турне по всему миру самой богатой коллекции мексиканского искусства из всех когда-либо существовавших? И что международное признание, которое получила эта коллекция, послужило невероятному взлету нашего престижа? К нам теперь приезжает все больше и больше туристов, причем не только для того, чтобы посетить наши курорты, но и чтобы по достоинству оценить наше культурное наследие. Когда профессор Драммонд предложил свою финансовую и техническую помощь в проведении раскопок, он добавил, что сочтет за честь, если его предложение будет принято. Было политически целесообразным оказать ему эту честь, потому что это служило нашим интересам. При столь мощной финансовой поддержке его команда закончит работу намного скорее, чем это сделала бы ваша слабо укомплектованная группа. Следовательно, туристы могут начать ездить туда раньше. Туристы, — повторил Дельгадо. — Источник дохода. Работа для коренного населения. Освоение бесполезной во всех других отношениях части Юкатана.

— Источник дохода? — ощетинился профессор Герреро. — Только в этом заключается для вас ценность нашего наследия? Туристы? Деньги?

Дельгадо вздохнул.

— Прошу вас… Сегодня слишком приятный день, чтобы омрачать его спорами. Я приехал сюда отдохнуть и думал, что и для вас такая возможность будет желанной. Мне необходимо сделать несколько телефонных звонков. Почему бы вам не пойти к бассейну, не полюбоваться видом Акапулько, не познакомиться с молодыми дамами — но можете и не знакомиться, если не хотите, — а позднее, во время обеда, мы вернемся к этому разговору уже в более спокойном, я надеюсь, состоянии.

— Не понимаю, каким образом любование окрестными красотами заставит меня переменить мое отношение к…

— Мы продолжим наш разговор позже, — перебил его Дельгадо. Он жестом пригласил профессора встать, проводил его до двери и сказал одному из телохранителей: — Прогуляйтесь с профессором Герреро. Покажите ему парк, бассейн, где идет прием. Исполняйте все его желания. Профессор, — Дельгадо пожал ему руку, — через час я снова буду с вами.

Прежде чем Герреро успел ответить, Дельгадо выпроводил его из комнаты и закрыл дверь.

Его улыбка тут же исчезла. Лицо стало жестким, рука потянулась к стоявшему на баре телефону. Он сделал все, что мог. И пытался сделать это мягко и дипломатично. Без излишней прямоты, которая могла показаться оскорбительной, он предлагал все мыслимые соблазны. Бесполезно. Что ж, есть и другие способы. Профессор Герреро этого еще не знает, но когда вернется в Мехико, то обнаружит, что он больше не является директором Национального института археологии и истории. Новый директор, которого выбрал Дельгадо и который уже в долгу перед ним, не будет видеть никакой проблемы в том, чтобы позволить археологической группе Алистера Драммонда продолжать раскопки недавно обнаруженных построек майя. Дельгадо был уверен в уступчивости нового директора, потому что именно уступчивость будет условием его назначения на эту должность. А если профессор Герреро будет и впредь столь же несговорчивым и неудобным в обращении, если попытается возбудить политический скандал, то ему придется трагически погибнуть в дорожной катастрофе.

Как может столь образованный человек быть таким тупицей? — думал в ярости Дельгадо, снимая трубку телефона. Однако он не стал набирать номер, потому что на многолинейной панели телефона замигала лампочка, сигнализируя, что ему кто-то звонит по параллельному каналу. При обычных обстоятельствах Дельгадо предоставил бы кому-нибудь из обслуживающего персонала ответить на звонок с одного из многочисленных аппаратов, установленных по всему особняку, но линия, по которой шел сейчас вызов, была настолько секретной, что не имела отводов. К ней был подсоединен только этот аппарат, и ее номер был известен лишь особо близким сотрудникам, которым были даны инструкции пользоваться им только в случае возникновения вопросов чрезвычайной важности. В данной ситуации мысли Дельгадо занимал лишь один такой вопрос, и он сразу же нажал кнопку, под которой мигала лампочка.

— Стрела, — сказал он, используя кодовое слово. — В чем дело?

Сквозь помехи междугородного вызова грубоватый голос (Дельгадо узнал своего доверенного помощника) отозвался тоже кодовым словом:

— Колчан. Дело касается этой женщины.

Дельгадо почувствовал стеснение в груди.

— Твоя линия надежна?

— Я бы не звонил, если бы было иначе.

Телефонная система Дельгадо ежедневно инспектировалась на предмет обнаружения подключений, а вся вилла и прилегающий к ней участок тоже ежедневно прочесывались в поисках электронных подслушивающих устройств. В дополнение к этому небольшой монитор, установленный рядом с телефоном, измерял напряжение на линии. Любое отклонение от нормы показало бы, что кто-то подключился к линии после последней проверки.

— Что с женщиной? — нетерпеливо спросил Дельгадо.

— Думаю, что Драммонд ее больше не контролирует. Внешнее наблюдение снято.

— Ради всего святого, говори яснее. Я не понимаю.

— Вы поручили нам следить за ней. Но мы не можем к ней подобраться, потому что Драммонд поставил своих людей, которые держат ее под контролем. Один из его оперативников под видом бездомного бродяги сидит в картонном ящике и наблюдает за домом сзади. Всякие уличные торговцы — продавец булочек с сосисками, торговец теннисками и зонтиками — смотрят за входом из парка с противоположной стороны улицы. Ночью их сменяют другие оперативники, работающие под нищих. Привратник дома состоит на службе у Драммонда. У привратника есть помощник, который ведет наблюдение в случае, если привратника кто-то отвлечет. Весь обслуживающий персонал этой женщины тоже работает на Драммонда.

— Мне все это уже известно! — сказал Дельгадо. — Зачем ты?..

— Их служба закончилась.

Дельгадо резко выдохнул воздух.

— Сначала мы подумали, что Драммонд сменил систему наблюдения, — продолжал собеседник Дельгадо. — Но мы ошиблись. У привратника больше нет помощника. Персональная обслуга этой женщины сегодня утром покинула здание. Оперативников снаружи здания не видно.

Находившийся у самой решетки кондиционера Дельгадо взмок. Столкновение исключающих друг друга предположений вызвало у него ощущение, близкое к параличу.

— Должно быть, она отправилась в какую-то поездку.

— Нет, — возразил человек на другом конце провода. — Мои люди не пропустили бы ее отъезда. Кроме того, когда ей раньше действительно случалось уезжать, обслуга ее сопровождала. Сегодня ее служанки ушли одни. Вчера утром возле дома наблюдалось какое-то непонятное оживление, люди Драммонда входили и выходили, особенно его главный подручный.

— Если она не уехала, если она в доме, то почему сняли наружное наблюдение?

— Не думаю, что она все еще там.

— Говори яснее! — прикрикнул Дельгадо.

— Думаю, что она порвала соглашение с Драммондом. Думаю, она почувствовала, что ей грозит опасность. Думаю, что ей удалось бежать, возможно, позапрошлой ночью. Это объясняет суматоху на следующее утро. Группа наблюдения — зачем она теперь возле здания? Видимо, ее бросили на поиски женщины. Прислуга тоже больше не нужна, поэтому ее рассчитали.

— Боже милосердный! — Дельгадо обливался потом. — Если она расторгла сделку, если начнет болтать, то я… Найди ее!

— Мы пытаемся, — заверил помощник. — Но прошло уже столько времени, и след остыл. Мы снова просматриваем ее данные, пытаемся определить, куда она побежит прятаться и к кому может обратиться за помощью. Если люди Драммонда найдут ее, то я уверен, что он распорядится немедленно доставить ее к нему. Скорее всего — пошлет за нею своего подручного.

— Да. Без нее у Драммонда нет власти надо мной. Он постарается вернуть ее любой ценой.

«Но что будет, если она обратится к властям? — в ужасе подумал Дельгадо. — Что, если она заговорит, чтобы спастись от преследования?»

Нет, решил Дельгадо. Она не доверится властям, пока не будет вынуждена к этому крайними обстоятельствами. Она не может не опасаться того, что Драммонд их контролирует, что власти выдадут ее ему и что он накажет ее за болтовню. У меня еще есть время. Но в конце концов, не видя другого выхода, она все-таки заговорит. Она знает: ставка настолько высока, что Драммонд не прекратит охоты на нее. Она не может вечно находиться в бегах.

В трубке по-прежнему слышался голос помощника Дельгадо.

— Что? — переспросил Дельгадо.

— Я спросил вас: если мы найдем ее или люди Драммонда наведут нас на нее, как мы должны будем поступить?

— Сначала найдите. Тогда я и приму решение.

Дельгадо положил трубку. Как бы тщательно ни прочесывались его особняк и сад в поисках спрятанных микрофонов, как бы хорошо ни проверялась его телефонная система на подключения, он не собирался обсуждать детали по телефону. Этот разговор не мог служить уликой против него, но он определенно вызовет вопросы, если его запись услышат не те люди, поэтому Дельгадо не стал подробно инструктировать своего помощника. Он уже решил, что необходимо сделать. Любой ценой. Чтобы успокоить терзаемый язвой желудок. Чтобы избавиться от ночных кошмаров. Чтобы спокойно спать.

Если его люди найдут эту женщину, он прикажет убить ее.

А потом убить Драммонда.

Глава 5

1 Майами, штат Флорида

Металлический мужской голос объявил:

— Мистер Виктор Грант. Мистер Виктор Грант. Подойдите, пожалуйста, к нашему телефону в зале.

Бьюкенен только что приземлился в международном аэропорту Майами и, идя в потоке пассажиров компании «Аэромексико», выходивших из въездной таможенной зоны, думал о том, смог ли Вудфилд передать его сообщение Максуэллу и как будет организована встреча. В шуме и многолюдье аэровокзала он едва расслышал объявление, подождал, чтобы его повторили, и, удостоверившись, что понял правильно, пересек зал и подошел к белому телефону с надписью «АЭРОПОРТ», установленному на стене рядом с несколькими телефонами-автоматами. На этом аппарате не было никакого наборного устройства. Он поднял трубку, ему ответил женский голос, и, когда он объяснил, что он Виктор Грант, женщина сообщила, что его будут ждать у справочной стойки.

Бьюкенен поблагодарил ее и положил трубку, потом проанализировал тактику встречи. Группа наблюдения следит за внутренними телефонами, заключил он. После того как объявили имя Виктора Гранта, они стали ждать, что к одному из телефонов подойдет мужчина. У группы есть либо моя фотография, либо описание. Во всяком случае, они меня засекли и теперь посмотрят, нет ли за мной хвоста.

Но как бы ни была приятна Бьюкенену тщательность подготовки к встрече, как бы ни радовался он тому, что ему удалось вырваться из лап мексиканских властей и вернуться в Соединенные Штаты, на душе у него было все-таки неспокойно. Его начальство, очевидно, считало, что ситуация пока остается сложной. Иначе не привлекли бы так много оперативников для установления контакта с ним.

Не торопясь, чтобы дать группе слежения возможность повнимательнее понаблюдать за толпой (к тому же от сильной боли он при всем желании не мог бы двигаться быстрее), Бьюкенен продвигался к справочной стойке, везя за собой чемодан. Просто одетый человек лет тридцати с небольшим, с приятным лицом и атлетической фигурой, отделился от толпы пассажиров. Он протянул руку улыбнулся и сказал:

— Привет, Вик. Рад тебя видеть. Как себя чувствуешь? Как долетел?

Бьюкенен пожал протянутую руку.

— Нормально.

— Вот и отлично. Фургончик вон там. Давай я возьму твой чемодан.

У встречающего были каштановые волосы, голубые глаза и продубленная на солнце кожа. Он коснулся локтя Бьюкенена, направляя его к выходу. Бьюкенен повиновался, хотя чувствовал себя несколько неуютно, так как не получил никакого опознавательного кодового сигнала. Но тут человек сказал: «Да, кстати, и Чарльз Максуэлл, и Уэйд просили им позвонить и сказать, что с тобой все в порядке», и Бьюкенен расслабился. Несколько человек знали о том, как он «увязан» с Чарльзом Максуэллом, но лишь его непосредственному начальству было известно, что его связник в Канкуне использовал фамилию Уэйд.

На расположенной против аэровокзала парковочной площадке спутник Бьюкенена отпер дверцу серого микроавтобуса, на боку которого белела надпись: «БОН ВУАЯЖ ИНК., ПЕРЕОСНАЩЕНИЕ И ПЕРЕДЕЛКА ПРОГУЛОЧНЫХ СУДОВ». До сих пор они вели ни к чему не обязывающий разговор, но теперь Бьюкенен замолчал, ожидая, что встретивший его человек проинструктирует его, намекнет, можно ли говорить открыто, и скажет, какому сценарию он должен следовать.

Выехав со стоянки, тот нажал на кнопку какого-то устройства, смонтированного под щитком и похожего на портативный радиоприемник.

— Порядок. Скремблер включен. Можно говорить без опаски. Я просвещу вас в общих чертах, а детали могут немного подождать. Меня зовут Джек Дойл. Бывший «тюлень».[127] Попал в переделку в Панаме, был вынужден уйти в отставку, и вот завел свое дело, оснащаю прогулочные суда в Форт-Лодердейле. Все это соответствует действительности. Теперь слушайте, как вписываетесь сюда вы. Время от времени я оказываю услуги людям, на которых раньше работал. В данном случае они просили меня дать вам прикрытие. Вы будете работать у меня. Ваши начальники позаботились обо всей необходимой документации — социальное обеспечение, налоги и всякая такая штука. Вы, Виктор Грант, тоже были в прошлом «тюленем», и поэтому естественно, что я отношусь к вам не просто как к наемному работнику. Вы живете в квартире над моей конторой. Человек вы одинокий. Много разъезжаете по моим поручениям. Если кто-то начнет расспрашивать о вас моих соседей, то не будет казаться удивительным, что они вас не знают. Вопросы есть?

— Сколько времени я у вас работаю?

— Три месяца.

— А сколько зарабатываю?

— Тридцать тысяч в год.

— В таком случае буду просить прибавки.

Дойл засмеялся.

— Порядок. Есть чувство юмора. Значит, поладим.

— Конечно, — согласился Бьюкенен. — Но еще лучше мы поладим, если вы остановитесь вон у той бензоколонки впереди.

— Да?

— Иначе мне придется писать кровью прямо у вас в машине.

— Господи!

Дойл быстро свернул со скоростной дороги к бензоколонке. Когда Бьюкенен вышел из туалета, Дойл отходил от телефона-автомата.

— Я позвонил одному из нашей команды, он сидит на передаче сообщений в аэропорту. Он абсолютно уверен, что хвоста за вами не было.

Бьюкенен прислонился к фургончику, его лицо покрылось холодной испариной.

— Вам придется отвезти меня к врачу.

2

Врач подошел к кровати, где лежал Бьюкенен, прочитал историю болезни, послушал сердце и легкие, проверил капельницу, потом снял свои бифокальные очки и поскреб в бородке цвета соли с перцем.

— У вас потрясающая конституция, мистер Грант. Людей с такими повреждениями я вижу, как правило, лишь среди пострадавших в серьезном дорожном происшествии. — Он помолчал. — Или же…

Доктор не закончил фразы, но Бьюкенен был уверен, что тот собирался добавить «в бою», как не сомневался и в том, что Дойл никогда не привез бы его сюда, не будь этот маленький госпиталь связан с его начальством. По всей вероятности, доктор был когда-то военным врачом.

— Я получил результаты вашего рентгеновского обследования и анализов, — продолжал доктор. — Ваша рана инфицирована, вы правильно догадались. Но после того как я обработал ее, наложил новые швы и начал вводить вам антибиотики, она должна зажить довольно быстро и без осложнений. Температура уже понижается.

— Значит, если учесть ваш исключительно серьезный вид, плохая новость — это внутреннее кровотечение, — сказал Бьюкенен.

Доктор нерешительно помолчал.

— Вообще-то это кровотечение кажется более серьезным, чем оно есть на самом деле. Могу себе представить, в каком вы были шоке, когда обнаружили в моче кровь. Уверен, что вы забеспокоились, нет ли разрыва какого-нибудь органа. Хочу вас успокоить: на самом деле у вас в мочевом пузыре порвался один маленький кровеносный сосудик. Хирургического вмешательства не требуется. Если вы отдохнете и будете избегать физических нагрузок, то кровотечение прекратится, а сосудик заживет довольно скоро. Такое иногда случается, например, с фанатичными любителями бега трусцой. Стоит им несколько недель отдохнуть, как все проходит, и они снова могут бегать.

— Тогда что же? — Озабоченное выражение на лице врача заставило Бьюкенена нервничать. — В чем проблема?

— Рана на голове, мистер Грант. И периодическое дрожание правой руки.

Бьюкенен ощутил холодок в груди.

— Я думал, что эта дрожь — последствие нервного шока от раны в плече. Я полагал, что когда рана заживет…

Врач озабоченно прищурился.

— Шок. Нервы. Частично вы правы. Это действительно затрагивает нервы. Но не в том смысле, как вы это себе представляете. Повторяю, мистер Грант, у вас потрясающая конституция. Вы получили черепную травму. Вы перенесли контузию. От этого у вас кружится голова, и вы нечетко видите. Откровенно говоря, при таком повреждении, какое показало томографическое сканирование вашего мозга, я поражаюсь, как вы еще оставались на ногах, не говоря уж о том, как вы могли при этом думать. Должно быть, у вас поразительная выносливость и еще большая сила воли.

— Это все адреналин, доктор. — Бьюкенен понизил голос. — Вы хотите сказать, что у меня неврологическая травма?

— Таково мое мнение.

— И что же теперь? Операция?

— Возможно. Но необходимо еще одно мнение, — ответил доктор. — Мне придется проконсультироваться со специалистом.

Подавив внутреннюю дрожь, охватившую его при одной мысли о том, что придется доверить кому-то привести себя в бессознательное состояние, Бьюкенен сказал:

— Меня интересует ваше мнение, доктор.

— Вы не замечали, что последнее время спите необычно долго?

— Сплю? — Бьюкенен чуть не рассмеялся, но сдержался, так как знал, что его смех прозвучит истерически. — Я был слишком занят, чтобы спать.

— Не было ли у вас рвоты?

— Нет.

— Не замечали каких-либо необычных физических отклонений помимо головокружения, нечеткости зрения и дрожания правой руки?

— Нет.

— Ваши ответы обнадеживают. Я хотел бы проконсультироваться со специалистом-неврологом. Возможно, все обойдется без операции.

— А если не обойдется? — сдержанно спросил Бьюкенен. — Чем мне это грозит?

— Я стараюсь не иметь дела с гипотезами. Прежде всего мы внимательно понаблюдаем за вами, подождем до завтрашнего утра, сделаем еще одно сканирование и посмотрим, не уменьшится ли в размерах ваша мозговая травма.

— Возьмем лучший случай, — сказал Бьюкенен. — Предположим, травма уменьшится. Предположим, операция не нужна.

— Лучший случай есть худший случай, — сказал врач. — Поврежденные мозговые клетки не восстанавливаются. Я бы вам посоветовал сделать все возможное и невозможное, чтобы в дальнейшем избегать ударов по голове.

3

Одноэтажный дом располагался в пригороде Форт-Лодердейла, называемом Плэнтейшн, и простоту его дизайна маскировало обилие кустарников и цветов. Было очевидно, что кто-то заботливо ухаживает за участком. Бьюкенен подумал, что Дойл, может быть, занимается декоративным садоводством в качестве хобби. По дороге из госпиталя до дома Дойла их разговор коснулся того, что экономический спад сказался и на деле Дойла, так что он вряд ли был в состоянии позволить себе нанять садовника. Но когда Дойл завел машину в гараж и через боковую дверь с сеткой впустил Бьюкенена в дом, тому сразу стало ясно, кто ухаживает за участком.

Дойл был женат. Бьюкенен не знал об этом раньше, потому что Дойл не носил обручального кольца, а сам Бьюкенен редко задавал вопросы личного характера. Но теперь он стоял перед энергичной, похожей на эльфа женщиной немного моложе Дойла, лет, может быть, тридцати. У нее были веселые глаза, веснушки, как на картинке, и обаятельная, непосредственная улыбка. Бьюкенен не мог сказать, какого цвета у нее волосы, потому что ее голова была повязана косынкой в черную и красную клетку. На ней был белый хлопчатобумажный передник, а руки были в муке от теста, которое она месила на доске.

— Ах ты господи, — сказала она с приятным акцентом южанки (Луизиана, подумал Бьюкенен), — я не думала, что вы явитесь так скоро. — В трогательном смущении она прикоснулась к щеке и оставила на веснушках белый мучной отпечаток. — В доме ужасный беспорядок. У меня не было времени, чтобы…

— С домом все нормально, Синди. Правда, — успокоил ее Дойл. — Движение оказалось не таким безобразным, как я думал. Вот почему мы так рано. Извини.

Синди тихо засмеялась.

— Можно ведь на это посмотреть и с другой стороны. Теперь мне не надо с ног сбиваться, чтобы сделать уборку в доме.

Ее улыбка была заразительна, и Бьюкенен улыбнулся в ответ.

Дойл повел рукой в его сторону.

— Синди, это и есть тот приятель, о котором я тебе

говорил. Вик Грант. Мы с ним вместе служили. Последние три месяца он работает у меня.

— Рада с вами познакомиться. — Синди протянула руку. Потом вспомнила, что она испачкана мукой, покраснела и хотела было ее отдернуть.

— Нет-нет, все в порядке, — запротестовал Бьюкенен. — Мне нравится чувствовать муку на ладони. — И пожал ей руку.

— Классный парень, — сказала она мужу.

— Так ведь у меня все приятели классные.

— Ну да, рассказывай сказки! — Она внимательно осмотрела Бьюкенена и показала на его забинтованную голову. — У меня найдется еще одна черно-красная косынка, которая будет определенно лучше смотреться, чем это.

Бьюкенен улыбнулся.

— Какое-то время мне велено не снимать повязку. Хотя толку от нее маловато. Это не то что гипс, например. Просто памятка мне, чтобы я поосторожнее обращался с головой.

— Джек говорил, черепная травма.

Бьюкенен кивнул. Голова у него все еще болела.

Он ждал, что она спросит, как он получил травму. Это был бы естественный и логичный вопрос, и он готовился повторить свою выдумку насчет падения с яхты, но она удивила его, внезапно сменив тему разговора. Показывая на лежащее на кухонном столе тесто, она пояснила:

— Вот, испеку для вас лимонный пирог. Надеюсь, вам понравится.

Не показывая своего удивления, он ответил:

— Мне не часто удается попробовать домашнего пирога. Я уверен, что любое приготовленное вами блюдо будет великолепным.

— Джек, мне этот парень нравится все больше и больше.

— Пойдемте, я покажу вам комнату для гостей.

— Если что-нибудь будет нужно, просто скажите, — добавила Синди.

— Ну, я готов держать пари, что все будет замечательно, — воскликнул Бьюкенен. — Я правда очень вам благодарен за то, что вы берете меня к себе пожить. Семьи у меня нет, а доктор подумал, что будет лучше, если…

— Тсс, — сказала Синди. — На ближайшие несколько дней ваша семья — это мы.

Когда Дойл повел Бьюкенена из кухни к залитому солнцем коридору, Бьюкенен оглянулся на Синди, все еще недоумевая, почему она не задала само собой напрашивавшегося вопроса о происхождении раны на голове.

Она тем временем уже отвернулась от него и продолжала месить тесто на кухонном столе. Бьюкенен заметил, что мучные отпечатки были и на бедрах ее аккуратных джинсов. Потом он заметил еще кое-что. Короткоствольный револьвер 38-го калибра на кронштейне под настенным телефоном рядом с сетчатой дверью. Бьюкенен знал, что Дойл никогда бы не выбрал оружие такого типа для себя. Дойл посчитал бы его игрушкой и предпочел бы полуавтоматический 9-миллиметровый или 45-го калибра. Нет, этот короткоствольный револьвер был для Синди, и Бьюкенен готов был побиться об заклад, что она знает, как им пользоваться.

Может, револьвер был здесь в качестве меры предосторожности от грабителей? — подумал Бьюкенен. Или принадлежность к «тюленям» сделала Дойла чересчур чувствительным к вопросам безопасности и в гражданской жизни? Идя за хозяином дома по коридору, он вспомнил замечание Дойла о том, что тот иногда оказывает услуги людям, на которых раньше работал, и тут же решил, что этот револьвер не единственное имеющееся в доме оружие и что Дойл держит его здесь для того, чтобы Синди могла защитить себя от возможных последствий некоторых из этих услуг.

— Вот ваша комната. — Дойл ввел Бьюкенена в милую уютную спаленку с кружевными занавесками, старинным креслом-качалкой и восточным ковром на полу. — Ванная комната вон там. Она в вашем полном распоряжении. У нас своя. Но ванны нет. Только душ.

— Это не проблема, — сказал Бьюкенен. — Я больше люблю душ.

Дойл поставил чемодан Бьюкенена на полированную скамью в ногах кровати.

— Ну, пока вроде бы все. Распакуйте вещи. Поспите. Вон на той полке довольно много книг. Или смотрите телевизор. — Он показал на небольшой телевизор, стоявший на комоде в углу. — Будьте как дома. Я приду за вами, когда ленч будет готов.

— Спасибо.

Но Дойл не уходил. Вид у него был озабоченный.

— Что-нибудь не так? — спросил Бьюкенен.

— Я не знаю ваших подлинных анкетных данных, да и знать их мне не положено, но я вычислил, что, если судить по людям, просившим о крыше для вас, мы с вами, должно быть, что-то вроде братьев по оружию. Я ценю вашу благодарность, но вам нет необходимости благодарить меня.

— Я понимаю.

Дойл помолчал.

— Я делал все по правилам. Я не задавал вам никаких вопросов. Думаю, мне сказали все, что необходимо знать. Но есть еще одно. То, что случилось, и почему вы здесь… Если можно… Это может представлять какую-нибудь опасность для Синди?

Бьюкенену этот человек вдруг показался страшно симпатичным.

— Нет. Насколько я знаю, для Синди это не представляет никакой опасности.

Желваки на щеках у Дойла разгладились.

— Это хорошо. Ей ничего не известно о тех услугах, которые я оказываю. Пока я оставался «тюленем», она не знала, куда меня посылали и надолго ли. Никогда ни о чем не спрашивала. Все принимала на веру. Ни разу даже не спросила, зачем мне нужно, чтобы она научилась стрелять, или зачем у нас в доме тут и там рассованы пистолеты.

— Как тот, под телефоном на стене в кухне? — спросил Бьюкенен.

— Да. Я видел, что вы заметили его. И такие, как этот. — Дойл приподнял покрывало на кровати и показал Бьюкенену 9-миллиметровый кольт в кобуре, закрепленной сбоку на каркасе. — На всякий случай. Вам надо знать об этом. Мне все равно, что будет со мной, но Синди… Ну, она чертовски славная женщина. Я не заслужил ее. А она не заслуживает того, чтобы я принес в дом беду.

— Ей ничто не угрожает, Джек.

— Это хорошо, — повторил Дойл.

4

Приглушенный звонок телефона разбудил его. Бьюкенен мгновенно проснулся, и это обрадовало его. Инстинкт выживания был при нем и функционировал. Не вставая, он посмотрел на приставной столик, но телефона там не было. Потом посмотрел на закрытую дверь гостевой комнаты, за которой он вновь услышал приглушенный расстоянием звонок — наверное, звонил телефон в кухне. Он услышал неразборчиво женский голос — это Синди. Потом заговорил Джек. Разговор был коротким. В доме опять стало тихо.

Бьюкенен взглянул на часы и удивился, что они показывают половину первого: он думал, что задремал всего минут на пятнадцать, а оказалось, что проспал почти два часа. Доктор предостерегал его относительно необычной сонливости. Времени уже больше двенадцати? Он нахмурился. Ленч, должно быть, давно готов, почему же Синди или Джек не разбудили его? Он вытянул руки, ощутил одеревенелость в плече, в том месте, где ему перезаштопали рану, потом обулся и встал с кровати.

В дверь тихонько постучали.

— Вик? — шепотом позвала Синди.

— Все в порядке. Я встал. — Бьюкенен открыл дверь.

— Ленч готов. — Она улыбнулась своей милой улыбкой.

Бьюкенен заметил, что она сняла испачканный в муке передник, но голова ее все еще была повязана платком в красно-черную клетку. Наверно, не успела привести в порядок волосы, подумал он, идя за ней по солнечному коридору в кухню.

— Пирог будет на ужин. Ленч у нас обычно легкий, — объяснила она. — Джек помешался на своем холестерине. Надеюсь, вам нравится простая пища.

На столе перед каждым прибором стояло по дымящейся миске овощного супа и сандвичу с тунцом и по тарелке с нарезанными сельдереем, морковью, цветной капустой и помидорами.

— Хлеб пшеничный с отрубями, — прибавила она, — но я могу дать вам белого, если вы…

— Нет, я люблю с отрубями, — поспешно ответил Бьюкенен. Он заметил, что Дойл, который уже сидел за столом, поглощен рассматриванием кончика своей вилки.

— Хорошо поспали? — спросила Синди.

— Отлично, — отозвался Бьюкенен. Он сел за стол только после того, как села Синди, подождал, пока она окунет ложку в суп, и приступил к еде. — Вкуснятина.

— Попробуйте сырой цветной капусты, — сказала Синди. — Говорят, она способствует очистке всего организма.

— Да, уж мой-то организм неплохо было бы почистить, — пошутил Бьюкенен, внутренне недоумевая, почему Дойл не говорит ни слова и не притрагивается к еде. Его явно что-то тревожит. Бьюкенен решил помочь ему. — Наверно, я и дальше бы спал, если бы не услышал, как звонит телефон.

— О, я боялась, что именно это и произойдет, — смущенно заметила Синди.

— Да, — заговорил наконец Дойл. — Ты ведь знаешь, что телефон в конторе устроен так, что если кто-то звонит, а нас нет, то вызов переключается сюда?

Бьюкенен кивнул, словно эта информация была для него чем-то само собой разумеющимся, поддерживая в присутствии Синди легенду о том, будто последние три месяца он работает у ее мужа.

— Ну так вот, кто-то звонил в офис и хотел говорить с тобой, — продолжал Дойл. — Мужчина. Я ответил ему, что тебя какое-то время не будет. Он сказал, что перезвонит.

Бьюкенен постарался скрыть тревогу.

— Вероятно, кто-то из тех, кого я обслуживал. Может, хотел что-нибудь спросить о приборе, который ему установили. Он не назвался?

Дойл мрачно покачал головой.

— Значит, дело не слишком важное. — Бьюкенен постарался, чтобы это прозвучало непринужденно.

— Я тоже так подумал. Кстати, после ленча мне нужно будет съездить в контору. Надо кое-что проверить. Если ты чувствуешь себя нормально, может, составишь мне компанию?

— Джек, он же должен отдыхать, а не работать, — вмешалась Синди.

Бьюкенен прожевал и проглотил кусок.

— Не надо беспокоиться. Правда. Я поспал и чувствую себя намного лучше. Я съезжу с тобой.

— Прекрасно. — Дойл начал наконец есть, потом остановился и, нахмурившись, посмотрел на Синди. — С тобой все будет нормально, пока мы обернемся?

— А что может со мной случиться? — Синди через силу улыбнулась.

— Отличный суп, — похвалил Дойл.

— Я рада, что тебе нравится. — Улыбка Синди стала еще более вымученной.

5

— Что-то не так, — констатировал Бьюкенен.

Дойл не ответил, делая вид, что внимательно следит за движением.

Бьюкенен решил форсировать события.

— Ваша жена так благожелательна, что создается впечатление, будто она над этим работает. И очень старательно. Она не задает вопросов, но улавливает скрытый смысл слов и событий — как в случае с этим телефонным звонком, например. Если ее улыбка станет хоть чуточку старательней, то у нее лицо треснет. Она ни на минуту не поверила, что мы с вами друзья. Да, она старается делать вид, что все в порядке, но истина состоит в том, что ей от меня не по себе, и во время ленча она уже просто не могла этого скрывать. Если ее нервозность усилится, то мне, наверно, придется уйти.

Дойл продолжал смотреть вперед. Машина то в дело проскакивала по мостам, переброшенным через каналы, вдоль которых, возле пальм и дорогих домов, стояли на приколе прогулочные катера. Солнце светило нещадно. Дойл надел темные очки, но его явно беспокоил не столько солнечный свет, сколько предмет разговора.

Тогда Бьюкенен оставил Дойла в покое, перестал на него давить, предоставил ему реагировать на ситуацию естественным для него путем. Но и после этого Дойл так долго молчал, что Бьюкенен начал думать, собирается ли тот вообще отвечать, если не подтолкнуть его снова.

Но этого делать не пришлось.

— Проблема не в вас, — произнес Дойл сухо. — Как бы я хотел, чтобы все было так просто. Синди рада принимать вас в нашем доме как гостя. Это действительно так. Она хочет, чтобы вы пожили у нас, сколько потребуется. Когда дело касается оказываемых мной услуг, ее нервы бывают невероятно крепкими. Помню, как однажды… Я служил тогда в Коронадо, в Калифорнии… Мы с Синди жили вне базы. Утром я с ней попрощался, уехал на службу, и вдруг моей группе объявили состояние боевой готовности. Никаких контактов с внешним миром. Естественно, я не мог сообщить ей, что вылетаю на задание. Могу представить себе, что она чувствовала, когда я не вернулся домой в тот вечер. Растерянность. Тревога. Никакой моральной подготовки к тому, что утром мы, возможно, виделись с ней в последний раз. — Голос Дойла стал жестче. Он мельком взглянул на Бьюкенена. — Меня не было шесть месяцев. — Бьюкенен заметил, что Дойл не сказал, куда его посылали, а сам Бьюкенен никогда бы этого не спросил. И Дойл продолжал:

— Как потом оказалось, какой-то репортер пронюхал, что я из тех самых «тюленей» и что Синди — моя жена. Он явился к нам на квартиру и стал добиваться, чтобы Синди сказала ему, куда меня послали. Ну, в тот момент Синди еще даже не знала, что я уехал, а тем более куда — конечно, что касается «куда», то она бы этого в любом случае не узнала. Но женщина послабее Синди была бы просто застигнута врасплох появлением репортера, который обрушивает на нее лавину вопросов и объявляет ей, что меня послали на задание. Естественным для нее в этой ситуации было бы страшно удивиться, признать, что я действительно «тюлень», и спросить у него, очень ли опасна моя миссия. Но с Синди такое не проходит. Она сделала большие глаза, заявив, что понятия не имеет, о чем тот толкует. Приходили и другие репортеры, и все упирались в ту же самую стенку. Их ждал всегда один и тот же ответ: «Я не понимаю, о чем вы говорите». Поразительно. Она ни разу не позвонила на базу, чтобы узнать, где я и что со мной. Она вела себя так, будто все идет нормально, с понедельника по пятницу ходила в свой офис — она работала секретарем по приему посетителей в одной страховой компании, — а когда я наконец вернулся, она крепко поцеловала меня и сказала, что соскучилась. Не спросила: «Где ты был?», а просто сказала, что соскучилась по мне. Я уходил на множество заданий и никогда ни на секунду не сомневался, что она оставалась верна мне.

Бьюкенен кивнул, хотя и не получил ответа на свой незаданный вопрос: если Синди нервничала не из-за его присутствия, то в чем причина напряженности, которую он ощущал?

— У Синди рак, — сказал Дойл.

Пораженный, Бьюкенен молча смотрел на него.

— Белокровие. — Голос Дойла звучал напряженно. — Вот почему она повязывает голову платком. Чтобы спрятать голый череп. От химиотерапии у нее выпали все волосы.

Бьюкенен ощутил стеснение в груди. Теперь он понимал, почему у Синди на щеках такой румянец, а кожа кажется прозрачной. Это химические препараты, которые она принимает, в сочетании с изнуряющим влиянием болезни создают эффект бестелесности, эфирности.

— Вчера она как раз вышла из больницы после своего очередного трехдневного курса лечения, — сказал Дойл. — Вся эта возня с едой сегодня во время ленча… Она же почти ничего не может есть. А этот пирог, который она затеяла… Химиотерапия как-то влияет на ее вкусовые ощущения. Она не выносит сладкого. Когда вы спали, ее вырвало.

— Господи, — прошептал Бьюкенен.

— Она во что бы то ни стало хочет, чтобы вы чувствовали себя как дома.

— У вас и без меня своих бед предостаточно. Почему вы не отказались от этого задания? Мои начальники наверняка могли бы найти кого-нибудь другого.

— Очевидно, не смогли, — пожал плечами Дойл. — Иначе не просили бы меня об этом.

— А вы им сказали?..

— Да, — ответил Дойл с горечью. — Это не помешало им настоять на своей просьбе. Неважно, что Синди о многом догадывается, мне все равно запрещено говорить ей, что речь идет о задании. Однако она и так знает. Я в этом абсолютно уверен, как и в том, что она твердо намерена сделать все как следует. Это отвлекает ее от мыслей о болезни…

— Что говорят врачи? — спросил Бьюкенен.

Дойл свернул на шоссе, идущее вдоль берега, и ничего не ответил.

— А это ее лечение дает ожидаемый результат? — не отступал Бьюкенен.

Дойл с трудом проговорил:

— Вы хотите спросить, выкарабкается ли она?

— Да… Наверно, это я и хочу спросить.

— Я не знаю. — Дойл выдохнул воздух. — Врачи ободряют меня, но ничего определенного не говорят. Одну неделю ей лучше. Другую неделю ей хуже. Третью неделю… Это как прилив и отлив. Но если надо ответить «да» или «нет»… Да, я думаю, что она умирает. Вот почему я спросил, представляет ли для нее опасность то, что мы делаем. Боюсь, что у нее осталось очень мало времени. Я не вынесу, если что-то другое убьет ее еще раньше. Я просто сойду с ума.

6

— Как вы думаете, кто мог звонить вам? Кто мог спрашивать Виктора Гранта?

Дойл, который молчал последние пять минут, погруженный в нерадостные мысли о болезни жены, повернулся к Бьюкенену.

— Я скажу вам, кто это не мог быть. Ваши начальники. Они сказали мне, что свяжутся с вами, позвонив или в восемь утра, или в три часа дня, или в десять вечера. Позвонит мужчина и попросит к телефону меня. Скажет, что его зовут Роджер Уинслоу, и предложит встретиться в моей конторе в такое-то время, чтобы поговорить о переоборудовании катера. Это будет значить, что вам назначается встреча на час раньше упомянутого времени. Место встречи — база оптовой торговли запчастями для судов, услугами которой я пользуюсь. Там всегда очень оживленно. Никто не заметит, если кто-то, проходя мимо, передаст вам записку.

Бьюкенен стал размышлять вслух.

— Итак, если звонили не от моего начальства… То, что я назвался Виктором Грантом, работаю в Форт-Лодердейле и специализируюсь по переоборудованию прогулочных катеров, известно еще только мексиканской полиции.

Дойл покачал головой.

— У человека, с которым я разговаривал, не бью испанского акцента.

— А тот человек из американского посольства? — спросил Бьюкенен.

— Может быть. Возможно, он хотел убедиться, что все добрались благополучно. У него был доступ к той же информации — место работы и так далее, что вы сообщили мексиканской полиции.

— Да, возможно, это был он, — произнес Бьюкенен с надеждой. Но он не чувствовал себя в безопасности, на мог избавиться от мысли, что дело вот-вот примет плохой оборот.

— Раз уж вы работаете у меня и живете над конторой, — предложил Дойл, — то хотя бы посмотрите, как здесь и что..

Дойл свернул с шоссе на боковую улицу и поехал з противоположную от пляжа сторону. Миновав скопление магазинов для туристов, он припарковался перед двухэтажным грязновато-коричневого цвета зданием из шлакоблоков, стоящим в ряду таких же зданий вдоль канала, у причала которого было пришвартовано много катеров и яхт на разных стадиях ремонта.

— У меня механическая мастерская в задней части здания, — пояснил Дойл. — Иногда мои клиенты приводят свои лодки сюда. Но по большей части я сам выезжаю к ним.

— А ваша секретарша? —спросил Бьюкенен с беспокойством. — Она-то будет знать, что я у вас не работаю.

— У меня нет секретарши. Раньше конторской работой занималась Синди. Но потом, три месяца назад, она стала чувствовать себя слишком плохо, чтобы продолжать… Вот почему она может заставить себя поверить, будто вы поступили работать сюда вместо нее.

Идя к зданию, Бьюкенен щурился от солнца и вдыхал солоноватый бриз, тянувший с океана. Молодая женщина в бикини, проезжавшая мимо на мотоцикле, пристально посмотрела на его голову.

Бьюкенен осторожно потрогал повязку на голове и представил себе, каким заметным он из-за нее становился. Он чувствовал себя уязвимым, голову напекло солнцем, я она болела. Тем временем Дойл отпер вход в здание и открыл дверь с надписью «БОН ВУАЯЖ, ИНК.». Войдя внутрь и дождавшись, пока Дойл отключит реле времени на устройстве охранной сигнализации, Бьюкенен осмотрелся в конторе. Это было длинное узкое помещение, где стены были увешаны фотографиями яхт и прогулочных судов, на полках стояли навигационные инструменты и приборы, а на столах располагались макеты интерьеров различных прогулочных катеров. На моделях можно было видеть разные варианты установки электронных устройств, при которых они не занимали слишком много места в тесноте судна.

— Вам письмо, — сказал Дойл, разбирая почту.

Бьюкенен взял у него конверт, старательно следя за тем, чтобы не выйти из образа, не выразить удивления, что кто-то написал ему на новую вымышленную фамилию. Контора была самым подходящим местом для установки подслушивающего устройства, с точки зрения того, кто задался бы целью проверить его, так что, пока Дойл не скажет ему, что здесь можно беседовать без опаски, Бьюкенен не собирался говорить ничего такого, чего не мог бы произнести Виктор Грант. Точно так же он полагал, что и Дойл не скажет ничего выходящего за рамки их легенды.

Его адрес был написан неразборчивым почерком. Обратный адрес: Провиденс, штат Род-Айленд. Бьюкенен надорвал конверт и прочитал письмо на двух страницах, исписанных тем же самым неразборчивым почерком.

— От кого оно? — поинтересовался Дойл.

— От матери.

Бьюкенен восхищенно покачал головой. Его расторопные руководители с величайшим тщанием позаботились о том, чтобы снабдить его опорными деталями для новой роли.

— Как она себя чувствует? — спросил Дойл.

— Хорошо. Вот только артрит снова разыгрался. Зазвонил телефон.

7

Бьюкенен нахмурился.

— Спокойно, — сказал Дойл. — Тут у нас деловое предприятие, вы разве забыли? И, говоря откровенно, я бы сейчас не отказался от какого-нибудь выгодного предложения.

Телефон зазвонил снова. Дойл поднял трубку, произнес официальным тоном: «Бон вуаяж, Инк.», вас слушают», потом тоже нахмурился, как перед этим Бьюкенен.

Он прикрыл микрофон рукой и прошептал Бьюкенену:

— Я ошибся. Это опять тот тип, просит вас. Что ему сказать?

— Дайте-ка я сам с ним поговорю. Интересно знать, кто это такой. — С тревожным чувством Бьюкенен взял трубку. — Виктор Грант слушает.

Он мгновенно узнал этот низкий, с хрипотцой голос.

— Тебя зовут не Виктор Грант.

С колотящимся сердцем Бьюкенен подавил тревогу и постарался, чтобы голос его звучал озадаченно.

— Что? Кто это говорит? Хозяин сказал, кто-то хочет поговорить с… Постойте минутку. Это не?.. Вы тот парень в Мексике, который?..

— Бейли. Большой Боб Бейли. Какого черта, Кроуфорд, перестань действовать мне на нервы! Ты бы до сих пор сидел в тюрьме, если бы я не позвонил в американское посольство. И хоть бы спасибо мне сказал.

— Сказать спасибо? Я бы не попал в тюрьму, если бы вы не приняли меня за кого-то другого. Сколько раз я должен это повторять? Я не Кроуфорд. Меня зовут Виктор Грант.

— Ага, а перед этим тебя звали Эд Поттер. Не знаю, что за аферу ты там проворачиваешь, но сдается мне, что у тебя побольше имен, чем в телефонном справочнике, и если ты хочешь ими и дальше пользоваться, то придется тебе вносить абонентную плату.

— Абонентную плату? Что за чепуху вы городите?

— После того, что случилось в Кувейте, я больше не горю желанием работать на ближневосточных нефтяных месторождениях, — сказал Бейли. — В Штатах крупные компании закрывают скважины, вместо того чтобы бурить новые. Я слишком стар, чтобы бурить наугад в одиночку. Поэтому придется, видно, рассчитывать на приятелей. Таких, как ты, Кроуфорд. В память о том времени, когда мы вместе были в плену, не найдется ли у тебя ста тысяч долларов?

— Сто тысяч?.. Вы что, выпили?

— А как же!

— Вы просто спятили. Говорю вам в последний раз, и слушайте меня внимательно. Я не Кроуфорд. И не Поттер. Меня зовут Виктор Грант, и я понятия не имею, о чем вы тут толкуете. Идите к черту.

Бьюкенен бросил трубку.

8

Дойл пристально смотрел на него.

— Что, очень плохо?

На щеках у Бьюкенена проступили желваки.

— Точно не знаю. Это выяснится через минуту. — Он не снимал руки с телефонной трубки.

Но не прошло и десяти секунд, как телефон зазвонил снова.

Бьюкенен нахмурился, дал ему прозвонить еще три раза и лишь потом поднял трубку.

— «Бон вуаяж, Инк.».

— Кроуфорд, не думай, что тебе удастся так легко от меня отделаться, — снова услышал он голос Бейли. — Я упрямый. Ты можешь провести мексиканскую полицию, ты можешь провести американское посольство, но меня тебе не провести, ото уж точно. Я знаю, что на самом деле тебя зовут не Грант, но и не Поттер. Я даже начинаю сомневаться, что твое настоящее имя Кроуфорд. Кто же ты такой, приятель? Неужто пожалеешь какую-то жалкую сотню тысяч за то, чтобы я не пытался это узнать?

— Мое терпение лопнуло, — рявкнул Бьюкенен. — Оставьте меня в покое, или я позвоню в полицию.

— Полиция? Неплохая идея, — сказал Бейли. — Может, они смогут разобраться, что происходит и кто ты такой. Давай, звони. Докажи, что ты ни в чем не повинный, законопослушный гражданин. Звони копам. Я бы с удовольствием поболтал с ними о тех троих мексиканцах, торговцах наркотиками, которых ты застрелил в Канкуне, и почему у тебя столько разных имен.

— Что я должен сделать, чтобы убедить…

— Приятель, тебе не надо ни в чем меня убеждать. Тебе просто надо заплатить мне сто тысяч баксов. А потом называй себя хоть Наполеоном, мне это до лампочки.

— Вы не слышали ни слова из того, что я вам…

— Единственные слова, которые я хочу услышать, это слова: «Вот твои деньги». Кроуфорд, или как там тебя, черт побери, если ты не будешь пошевеливаться с этим, то, клянусь Богом, я сам позвоню копам.

— Где вы находитесь?

— Так я тебе и сказал, держи карман шире. Вот когда у тебя будут эти сто тысяч… а мне они нужны к завтрашнему дню… тогда я тебе скажу, где я.

— Нам надо встретиться. Я могу доказать, что вы сшибаетесь.

— И как же ты это сделаешь, приятель? Побожишься, что ли? — Бейли засмеялся и на этот раз сам первым бросил трубку.

9

Голова у Бьюкенена раскалывалась. Он повернулся к Дойлу.

— Да, плохи дела.

Он должен был все время напоминать себе, что Бейли или кто-то другой мог установить в конторе микрофон. До сих пор он не говорил ничего такого, что могло бы его скомпрометировать. Любое объяснение, которое он даст Дойлу, должно соответствовать точке зрения Виктора Гранта, не знающего за собой никакой вины.

— Это тот чокнутый, из-за которого у меня было столько неприятностей в Мексике. Он думает, что я застрелил там трех торговцев наркотиками. А теперь он пытается меня шантажировать. Угрожает позвонить в полицию.

Дойл сыграл свою роль.

— Пусть попробует. Не думаю, что здешнюю полицию волнует, что происходит в Мексике, а так как ты ничего предосудительного не сделал, то он будет выглядеть сущим дураком. А ты сможешь обвинить его в вымогательстве.

— Это не так просто.

— Почему?

Рана Бьюкенена судорожно сжалась, когда ему неожиданно пришла в голову одна мысль. Ведь телефон зазвонил сразу же, как только они с Дойлом вошли в контору. Неужели это просто совпадение? Черт!

Бьюкенен быстро подошел к входной двери, рывком распахнул ее и напряженно осмотрел улицу, взглянув в одну и в другую сторону. Какая-то женщина несла провизию к одному из прогулочных катеров. Проехал автомобиль. Пробежал мимо любитель бега трусцой. Двое судовых механиков выгрузили ящик из кузова грузовика. Мальчишка на велосипеде покосился на перевязанную голову Бьюкенена.

Бьюкенен сдернул повязку и продолжал осматривать улицу. Голова у него раскалывалась от жгучего солнца. Вот там! Налево. В дальнем конце. Возле пляжа. Крупный мужчина с сильными плечами и стрижкой ежиком — Бейли! — стоял у телефонной будки и пристально смотрел в сторону Бьюкенена.

Увидев, что Бьюкенен заметил его, Бейли приветственно поднял мускулистую правую руку. Но, как только Бьюкенен направился по улице в его сторону, Бейли ухмыльнулся — даже на расстоянии его ухмылка была ясно видна, — сел в запыленную машину и уехал.

10

— Синди? — Дойл торопливо вошел в дом.

В кухне никого не было.

— Синди?

Ответа не было.

Дойл повернулся к Бьюкенену.

— Дверь была заперта. Ее машина на месте. Куда она могла пойти пешком? Зачем ей?.. Синди? — Дойл быстро прошел дальше в дом.

Бьюкенен остался в кухне и хмурясь смотрел из бокового окна в сторону подъездной дорожки и улицы.

— Синди? — услышал он из комнаты дальше по коридору.

Голос Дойла сразу смягчился.

— Ты здесь? Прости, что разбудил тебя, родная. Я не знал, что ты спишь. Когда я увидел, что дверь заперта, я забеспокоился, не случилось ли чего…

Дойл заговорил еще тише, и Бьюкенен перестал его слышать. Он ждал в тревоге, продолжая смотреть в окно.

Вернувшись в кухню, Дойл прислонился к холодильнику и потер свои худые щеки.

— С ней все в порядке? — спросил Бьюкенен. Дойл покачал головой.

— Когда мы уехали, ее вывернуло наизнанку. Она почувствовала такую слабость, что должна была прилечь. Спала все время, пока нас не было.

— Может, кто-то незнакомый побеспокоил ее звонком или визитом?

— Нет.

— Тогда почему дом был заперт?

Дойл был явно смущен этим вопросом.

— Ну, наверное, чтобы чувствовать себя в безопасности, пока спит.

— Конечно, — сказал Бьюкенен. — Но когда мы вернулись, вы были удивлены, найдя дверь запертой. Вы подумали, что она куда-то ушла, а это значит, что у нее нет привычки запирать дверь, когда она дома. — Бьюкенен подошел к нему. — А это значит, что она заперла дверь из-за меня. Она чувствует, что я принес с собой беду. И она права. Я действительно принес с собой беду. Мне нельзя здесь находиться. Вам нельзя беспокоиться обо мне, когда у вас забот и так хватает…

Звонок телефона показался чрезмерно громким.

Дойл вздрогнул.

Бьюкенен сделал ему знак поднять трубку.

— Это ваш дом. Если отвечу я, это покажется необычным. Надо делать вид, что все нормально. Скорее, пока Синди…

Дойл схватил трубку.

— Алло? Кто говорит? Какое у вас к нему дело?.. Слушай, ты, сукин сын. Могла подойти моя жена. Если ты будешь ее беспокоить, если ты…

Все быстро летит к черту, подумал Бьюкенен. Мы уже вплотную подошли к той черте, за которой всякий, кто прослушивает наши разговоры, должен будет задуматься, действительно ли я тот, за кого себя выдаю. Резким жестом он показал Дойлу, чтобы тот замолчал, и выхватил у него трубку.

— Вам же ясно было оказано: прекратите это.

— Кроуфорд, похоже, у твоего дружка вот-вот поедет крыша, — ответил Бейли. — Это оттого, наверно, что у него больна жена, так? Какая жалость. Такая симпатичная деваха.

Да, ты неплохо поработал, подумал Бьюкенен. Ты следил за мной. Должно быть, прилетел в Майами следующим рейсом. Приехал на машине в Форт-Лодердейл и устроил засаду возле места моей предполагаемой работы. Узнал, где живет человек, у которого я якобы работаю. Ты дожидался моего выхода из больницы, и, если бы я не явился на работу, это доказывало бы, что я не тот, за кого себя выдаю. И тогда ты действительно мог бы поднять шум.

— Сто тысяч долларов. Завтра, Кроуфорд. Если ты думаешь, что я шучу, то очень удивишься. Потому что, можешь мне поверить, я позвоню-таки в полицию.

Вслед за этим Бьюкенен услышал гудок отбоя.

Он задумчиво положил трубку.

Лицо Дойла было пунцовым от ярости.

— Никогда больше не вырывайте трубку у меня из рук!

— Джек, дорогой, что случилось?

Оба резко обернулись.

На пороге кухни, пошатываясь, стояла Синди. Она схватилась за дверную ручку. Лицо ее было бледным. Черно-красный платок соскользнул с головы, обнажив безволосый череп.

— Кто это звонил? На кого ты кричал?

У Дойла из горла вырвался такой звук, будто его душили. Он пересек комнату и обнял ее.

11

Внутренний водный путь проходит вдоль всего Восточного побережья Соединенных Штатов от Бостона до Браунсвилла, штат Техас. Он представляет собой сеть связанных между собой рек, каналов, лагун, бухт и проливов, идет параллельно Атлантическому океану и защищен от суровости океанских волн и превратностей погоды буферными полосками суши. На севере он используется преимущественно торговыми судами, а на юге, и особенно во Флориде, — главным образом прогулочными катерами и яхтами, причем один из самых живописных его отрезков находится в районе Форт-Лодердейла.

В восемь часов утра Бьюкенен припарковал микроавтобус Дойла рядом с офисом «Бон вуаяж, Инк.» и вошел в здание. Накануне вечером он съездил на торговую улицу и из автомата в баре позвонил своим руководителям. Сейчас, когда солнце палило все жарче, он перетащил несколько коробок с деталями электронного оборудования в моторную лодку, которую Дойл держал пришвартованной к пирсу за зданием конторы. От напряжения в раненом плече Бьюкенена пульсировала боль, а голову будто сжимало в тисках, так что ему пришлось носить груз в несколько приемов. Но наконец все коробки были надежно уложены. Заперев здание, он отвязал лодку и вывел ее из канала на простор фарватера.

По обеим сторонам от него располагались рестораны, отели, многоквартирные дома и роскошные особняки, большие участки вокруг которых были засажены декоративными кустарниками и пальмами. Независимо от типа здания, построенного на том или другом берегу, у всех обязательно имелись причалы и лодки. Следуя инструкциям Дойла, Бьюкенен направился к югу, полюбовался трехмачтовым парусником, который прошел встречным курсом, и осмотрел фреску с изображением дельфинов, нарисованную кем-то на бетонной опоре моста. Он делал вид, что наслаждается бризом и бодрящим соленым запахом воды, и ни разу не обернулся, чтобы посмотреть, не висит ли кто у него на хвосте. Было очень важно казаться несведущим, ненатасканным в таких делах и совсем не обеспокоенным угрозами Бейли. Бейли звонил еще два раза, в полночь и в два часа ночи, и каждый раз его звонок будил Синди. Дойл пришел в ярость и отключил телефон; его бешеный взгляд внушал тревогу. Чем больше Бьюкенен размышлял обо всем этом, тем яснее понимал, что не только Бейли представляет для него проблему.

Двигаясь на юг в соответствии с указаниями Дойла, Бьюкенен миновал еще несколько мостов, по-прежнему делая вид, что любуется другими зданиями и лодками, и под конец повернул на восток, к району причалов, называемому «Пирс 66». Он не сразу нашел нужную ему секцию, но в конце концов поравнялся со стофутовой яхтой из темного дерева под названием «Клементина». Двое мужчин и женщина, поднявшиеся со своих шезлонгов, смотрели на него с кормы. Один из мужчин был высок и подтянут, у него были строгие черты лица и коротко подстриженные седеющие волосы. На вид ему было за пятьдесят, одет он был в белые брюки и зеленую шелковую рубашку с монограммой. Второй был моложе, около сорока, пониже ростом, он был не в столь дорогой одежде и имел более развитую мускулатуру. Женщина, блондинка лет тридцати с небольшим, очень эффектная, была в коротком синем халате из махровой материи, который был распахнут и позволял видеть потрясающие формы, чуть прикрытые красным бикини, гармонировавшим по оттенку и блеску с ее губной помадой.

Высокий мужчина, явно главный в этой компании, спросил:

— Вы из?..

— «Бон вуаяж, Инк.», — ответил Бьюкенен. Он снял свои темные очки и кепку с надписью «Майами долфинз», чтобы дать им лучше рассмотреть себя. — Я привез оборудование, которое вы заказывали.

— Поднимайте все на борт, — приказал высокий. Он сделал знак более молодому мускулистому мужчине, явно телохранителю, чтобы тот помог.

Бьюкенен забросил наверх носовой и кормовой швартовые концы, чтобы удерживать на месте моторную лодку. Толстый резиновый обод вдоль планшира не давал лодке царапать яхту. Потом он передал коробки телохранителю и успешно справился с этим делом, несмотря на головокружение и боль в раненом плече, стараясь не потерять равновесия при легком покачивании лодки. Телохранитель бросил ему веревочную лестницу. Поднявшись на палубу яхты, Бьюкенен постарался не смотреть на женщину.

— Куда нести оборудование?

— Вон туда, — телохранитель показал на кормовую надстройку, не потрудившись на сей раз помочь Бьюкенену.

Внутри каюты с обшитыми красным деревом стенами, старинной мебелью и миниатюрным роялем Бьюкенен поставил коробки друг на друга, посмотрел, как мускулистый мужчина закрывает входную дверь, заметил, что шторы уже задернуты, и стал ждать. Он не знал, как они решили обставить встречу.

— Капитан, — обратился к нему высокий строгий мужчина.

Значит, официально.

— Полковник. — Бьюкенен отдал честь.

— Это майор Патнэм. — Высокий мужчина жестом показал на мускулистого, который играл роль телохранителя. — А это капитан Уэллер. — Он повел рукой в сторону женщины, которая запахнула халат, как только скрылась из поля зрения возможных наблюдателей.

— Майор. Капитан. — Бьюкенен приветствовал обоих.

— Ну, и что же за чертовщина тут творится? — резко спросил полковник. — Эти последние несколько дней мы переживаем какой-то управленческий кошмар, а политически ходим по минному полю. В Лэнгли истерика из-за этой канкунской истории. Ваше разоблачение в глазах мексиканских властей и нашего посольства там могло поставить все под угрозу срыва.

— Я полагал, сэр, вас проинформировали о том, что случилось в Мексике. Во время пребывания в госпитале я доложил о происшествии.

— Агентству. Я предпочитаю получать информацию не от штатских, а от одного из своих людей.

Доклад занял девяносто минут. Время от времени Бьюкенена прерывали и просили остановиться более подробно на той или иной детали. Чем ближе его отчет подходил к настоящему времени, тем мрачнее становились те, кто его слушал.

— Сто тысяч долларов, — буркнул полковник.

— Полагаю, что на этом он не остановится, — сказал Бьюкенен. — Как только я заплачу и этим себя скомпрометирую, он будет все время возвращаться и требовать все больше и больше.

— Бейли ловит в мутной воде компромат, — заметил мускулистый майор Патнэм. — Пока не заплатите, у него на вас ничего нет.

Полковник внимательно посмотрел на Бьюкенена.

— Это и ваше мнение, капитан?

— Бейли действует грубо, но он не дурак, сэр. Он поймал меня на том, что я пользовался тремя разными именами. Он понимает, что со мной что-то не так, хотя и не может этого доказать. Вот он и проверяет меня, чтобы посмотреть, не запаникую ли я и не дам ли ему в руки то доказательство, которое ему нужно.

— Ну, насколько я понял, вы не собираетесь паниковать, — высказался Патнэм. — Он зря теряет время.

Тут в разговор вступила эта великолепная женщина, капитан Уэллер:

— Но Бейли все-таки может сорвать операцию, если решится выполнить свою угрозу и поговорить с журналистами и полицейскими.

Бьюкенен развел руками.

— Это так. У здешней полиции, правда, достаточно своих проблем, чтобы волноваться еще из-за каких-то убийств в Мексике. Но вот «размножение личности» может оказаться достаточно смачным куском, чтобы пробудить ее аппетит, и если полицейские сочтут меня торговцем наркотиками, если привлекут УБН и ФБР…

— Ваши документы безупречны, — отмахнулся полковник. — Черт возьми, ваш паспорт получен прямиком из госдепартамента. И все остальное тоже. И каждое ваше личное дело ликвидируется, как только вы перевоплощаетесь в кого-то другого. УБН и ФБР ничего не смогут узнать. Что касается документальных свидетельств, то ни Джима Кроуфорда, ни Эда Поттера никак нельзя связать с Виктором Грантом.

— И все же, — настаивала женщина, — к капитану Бьюкенену будет привлечено значительное внимание должностных лиц, что фактически будет равносильно отстранению его от задания.

Полковник постучал кончиками пальцев друг о друга.

— Я тоже так думаю. Значит, вопрос заключается в том, что нам делать с этим неудобным мистером Бейли? Заплатить ему будет означать признание вины. Но если проигнорировать его, то Бейли обратится к властям, и ФБР может установить слежку за капитаном.

— Ставки в этой игре достаточно высоки, — сказала женщина, — приходится рассматривать и возможность…

Полковник озадаченно посмотрел на нее.

— Что вы имеете в виду?

— Не лучше ли будет ликвидировать Бейли?

В каюте воцарилось молчание.

Наконец заговорил мускулистый мужчина:

— Я бы не спешил санкционировать подобную акцию. В конечном счете ликвидация может создать больше проблем, чем решить. Например, мы не знаем, есть ли у Бейли помощник. Если есть, то устранение Бейли не устраняет угрозы. Больше того, оно ее усугубляет, так как соучастник может использовать его смерть в качестве дополнительного аргумента, чтобы попытаться заинтересовать полицию.

— Если. Это проклятое «если», — нетерпеливо перебил его полковник. — У нас мало информации. Майор, я хочу, чтобы наши люди провели тщательное расследование прошлого Бейли. Я хочу знать, с кем мы имеем дело. Еще я хочу, чтобы проверили местные отели и пансионаты. Узнайте, где он живет. Установите наблюдение за ним. Возможно, у него нет соучастника. В этом случае, если он по-прежнему будет создавать проблемы, то…

Все молча ждали.

— …может встать вопрос и о ликвидации, — закончил полковник.

В каюте снова воцарилась тишина.

— Простите, сэр, но проверка прошлого Бейли займет очень много времени, — возразил Бьюкенен. — Как и наблюдение за ним. Но у нас нет времени. Бейли сказал, что хочет получить деньги сегодня. Он это подчеркнул весьма настойчиво. Я полагаю, он так спешит, чтобы лишить меня возможности принять контрмеры. Как бы мы ни решили с ним поступить, сделать это придется сегодня, до наступления вечера.

Присутствующие, казалось, ощущали какую-то неловкость.

— Есть и еще одна проблема, — заявил Бьюкенен.

По виду полковника можно было понять, что он испытывает еще большую неловкость.

— Вот как?

— Джек Дойл.

— У вас относительно него какие-то сомнения?

— Я уверен, что он был чертовски хорошим солдатом, — сказал Бьюкенен.

— Это так, — подтвердил полковник. — И работа по контракту, которую он для нас делал, производит точно такое же впечатление.

— Дело в том, что он уже не тот человек, каким был раньше, — продолжал Бьюкенен. — У его жены рак. Лечение не приносит желаемых результатов. Она, вероятно, умрет.

— Умрет? — Лицо полковника напряглось. — Я читал о ее болезни в досье, но там ничего не упоминалось о неминуемом фатальном исходе.

— Возможно, все не так уж плохо. Но Дойл чрезвычайно оберегает ее. И его можно понять, Он в тяжелом стрессовом состоянии. Ему кажется, что Бейли представляет для нее угрозу. Он… Давайте скажем так: я думаю, Дойл может настолько потерять контроль над собой, что нападет на Бейли, если тот будет продолжать звонить ему домой, давить на него и тревожить его жену, особенно если Бейли окажется поблизости от дома. Мне надо уехать из Форт-Лодердейла, подальше от Джека Дойла и его жены. Потому что, если Дойл действительно нападет на Бейли, это не будет спланировано заранее и может быть неаккуратным. Нападение будет рассчитано на абсолютный результат, скрыть который не представится возможным. Одному Богу известно, до чего могут докопаться власти, когда начнут рыться в прошлом Дойла и в его контрактной работе на вас, готовя дело для передачи в суд.

— Дерьмово, — констатировал мускулистый мужчина.

— И я того же мнения, — согласился Бьюкенен. — Я заварил настоящую кашу. Считаю, что Виктору Гранту пора убираться отсюда.

— Но разве это не будет тем же самым признанием вины? — спросила женщина. — Разве это не заставит Бейли с еще большим рвением преследовать вас?

— Сначала ему надо будет найти меня. А после того как я исчезну, перевоплотившись в кого-то другого, он никогда не сможет этого сделать.

— Но это не решает проблему Джека Дойла, — заметил майор. — Бейли может вернуться и опять начать давить на него.

— А тогда Дойл говорит, что ничего обо мне не знает, кроме того, что я его старый товарищ по военной службе, что явился к нему три месяца назад и попросил устроить на работу. Он заявляет в полицию о том, что Бейли причиняет беспокойство ему и его жене. Наконец, Дойл с женой уезжают — им это устраивают какие-то старые друзья — на курорт, где имеются отличные условия для лечения рака.

— Может быть, — сказал полковник, задумчиво постукивая пальцами по ручкам своего кресла. — Это бесспорно один из вариантов, которые мы рассмотрим. — Он посмотрел на часы. — Мы это тщательно обсудим. А теперь вам пора уходить. Если кто-то наблюдает за яхтой, то ему покажется подозрительным, что мы все так долго сидим внутри. — Он посмотрел на женщину в купальном костюме и на мужчину, который мог быть телохранителем. — Важно соблюдать конспирацию.

— Так как быть с Бейли? — спросил Бьюкенен.

— Мы сообщим вам свое решение позже.

— Сэр, времени очень мало.

— Нам это известно, капитан. — Полковник был явно раздражен. — Я же сказал, что мы свяжемся с вами.

— А до тех пор что мне делать?

— Разве это не очевидно — то, что, по-вашему, должен делать Виктор Грант…

Ответ был чересчур уклончивым. Бьюкенен вдруг ощутил смутную тревогу.

12

Стараясь оберегать раненую правую руку, Бьюкенен спустился по веревочной лестнице в моторку. Как только он вышел из затененной каюты на яростное солнце, голова у него опять начала раскалываться от боли. Он надел кепку и темные очки, а пассажиры яхты смотрели на него сверху вниз. Женщина опять распахнула свой синий махровый халат, демонстрируя едва прикрытые натянутым красным бикини умопомрачительные формы богатой соблазнительницы, которую она изображала.

— Просто пришлите нам счет, — крикнул полковник.

— Да, сэр. Спасибо. — Бьюкенен поймал носовой и кормовой швартовы, брошенные ему майором. Потом запустил мотор и отвел лодку от яхты.

От напряжения мышцы его свело судорогой.

Господи, подумал он. Они не знают, что делать. Мне нужно их решение, а они ничего не говорят. Я не могу действовать без приказа. Но, если к вечеру сегодняшнего дня я ничего от них не получу, как мне держать Бейли на расстоянии?

Занятый этими мыслями, Бьюкенен миновал с одной стороны причал, а с другой укрывшийся в тени пальм особняк, приближаясь к концу канала и собираясь снова выйти на широкий водный простор. И тут вдруг проблема Бейли стала еще острее: слева по курсу, возле буйка, отмечавшего выход из канала, он увидел самого Бейли, сидящего в лодке, похожей на моторку Бьюкенена, с выключенным двигателем. Его лодка была совершенно неподвижной, если не считать того, что она иногда подпрыгивала на волнах от проходящих судов. На Бейли была оранжевая спортивная рубашка с надписью «ФОРТ-ЛО-ДЕРДЕИЛ — ЛУЧШИЙ В МИРЕ ПЛЯЖ», он сидел за рулем, откинувшись на спинку сиденья, положив ноги в парусиновых туфлях на приборную доску и вытянув в сторону одну мясистую руку, словно она покоилась на спинке дивана, а в другой руке держа сигарету.

Бьюкенен немного сбросил газ.

Бейли провел пятерней по своему ежику, усмехнулся и бросил сигарету в воду.

Бьюкенен еще сбросил газ, увидев, что на толстой шее Бейли болтается фотокамера с телеобъективом. Бьюкенен получил указание вести себя так, как повел бы себя Виктор Грант, а в этот момент, решил он, Виктор Грант не намерен спускать этому сукину сыну.

Он направил моторку на лодку Бейли, заглушил мотор, почувствовал, как опустился нос моторки, приблизился вплотную к Бейли и ухватился за борт его лодки.

— Как делишки, Кроуфорд?

— Сколько раз я должен повторять вам одно и то же? Меня зовут не Кроуфорд.

Бейли откупорил жестянку с пивом «Блю риббон».

— Ага, Я и сам начинаю думать, что в этом ты прав. Наверно, тебя зовут не Кроуфорд, а как-нибудь по-другому. Однако даю голову на отсечение, что и не Виктор Грант.

— Послушайте, я сделал все, что в моих силах, чтобы убедить вас в этом. Дошел до предела. Терпение мое кончилось. Прекратите следить за мной. Прекратите!

— Чуть не забыл. Извини за невежливость. Если хочешь, у меня есть еще банка пива.

— Сунь себе в задницу.

— Разве так разговаривают со старым приятелем? Чтобы не сказать — с коллегой по бизнесу?

— Неужели вам не надоело? Я вас в глаза не видел до того, как вы появились в этой мексиканской тюрьме.

— А вот тут ты ошибаешься. — Бейли снял ноги с приборной панели моторки и выпрямился на сиденье. — У меня есть товар на продажу, и ты его купишь. Когда ты отправился на яхту к этим людям, я подумал было, что ты собираешься получить эти сто тысяч от них, но ты ушел пустой. А время летит. Ты уж постарайся где-нибудь достать эти деньги. Потому что после полуночи я… Кстати, та деваха на яхте ничего себе штучка, а? Вот в этот большой объектив я видел ее так близко… Как это в той рекламе? «Протяни руку и потрогай»? Я сделал несколько отличных снимков ее, тех двух мужиков и тебя на палубе. Замечательно четко все получились. Фотография — мое хобби. Собственно говоря, у меня в этом конверте есть несколько снимков…

— Это меня не интересует.

— Что ты, я гарантирую, что эти снимки покажутся тебе очень даже интересными. Должен признаться, однако, что делал их не я. Их пришлось снимать с кинопленки и потом почистить. Но если не знаешь, то можно поклясться, что…

— О чем вы говорите?

— Ты просто посмотри на эти чертовы снимки, Кроуфорд.

Бьюкенен нерешительно взял в руки желтый конверт. Со сжавшимся сердцем он думал о той угрозе, которую представляли собой сделанные Бейли снимки его самого в компании с полковником, майором и капитаном. Офицеры не были известными в обществе фигурами. Бейли невдомек, кто они такие. Но если он передаст снимки в полицию и кому-то придет в голову поинтересоваться, что это за люди на яхте, если полковника узнают, то последствия будут просто катастрофическими. Бьюкенену надо каким-то образом заполучить эту пленку с негативами.

Но по мере того как он извлекал снимка из конверта… восемь на десять, черно-белые, глянцевые… и перебирал их один за другим, он вдруг понял, что у него для беспокойства есть гораздо больше причин. Гораздо больше. Потому что снимки, которые он сейчас рассматривал, были сделаны в декабре 1990 года во Франкфурте, в Германии. Они были пересняты е телевизионной ленты новостей дня. На них фигурировали американские заложники, только что освобожденные Ираком, в момент прибытия во франкфуртский аэропорт. И там, заснятый общим и крупным планом, был Большой Боб Бейли, сходящий по трапу с самолета, а рядом с ним…

— Ты совсем неплохо получился, Кроуфорд, — сказал Бейли. — У меня есть копии оригинальных кадров, так что никто не сможет сказать, что это монтаж или что-нибудь такое. Если ты разозлишь меня, не заплатив, то, клянусь Господом Богом, я-таки пошлю эти картинки копам е приложением портрета Эда Поттера, сделанного мексиканской полицией, и вот этих фотографий Виктора Гранта.

Фото Виктора Гранта? Бьюкенен был озадачен и встревожен. Он дошел до конца пачки и почувствовал, как у него похолодело в груди: три последние фотографии изображали его на фоне ворот мексиканской тюрьмы, разговаривающим с Гэрсоном Вудфилдом из американского посольства.

— И здесь ты неплохо получился, — ухмыльнулся Бейли. — Чтобы ты все как следует понял: этот парень из посольства должен был обязательно попасть на снимок, ведь он — железобетонный свидетель, который поможет опознать тебя как Виктора Гранта. Так что ты у меня един в трех лицах, Кроуфорд. Я тебя крепко ухватил.

Пытаясь выиграть время на размышление, Бьюкенен пристально рассматривал снимки. Вот эти, мексиканские. Каким образом?.. И тут он вспомнил. Тогда, разговаривая с Вудфилдом перед воротами тюрьмы, он заметил женщину, она стояла в снующей толпе на тротуаре позади Вудфилда. Это была американка. Около тридцати лет. Рыжеволосая. Привлекательная. Высокая. С хорошей фигурой. На ней были бежевые брюки и желтая блузка. Но он обратил на нее внимание не из-за внешности, а совсем по другой причине.

Объектив ее фотокамеры был нацелен на него.

Бьюкенен поднял глаза от фотографий. Теперь отпали все сомнения в том, что у Бейли есть сообщник. И даже, может быть, не один. Иметь с ним дело будет чрезвычайно сложно. Надо предупредить полковника.

— Можешь взять эти снимки себе. У меня полно таких отпечатков, я храню их в очень надежном месте, вместе с негативами, — сказал Бейли, — и с копией той кинопленки с новостями для телевидения, из Германии. Ведь мне не часто случается видеть себя по телевидению. Один приятель переснял и подарил мне пленку. Никогда не думал, что она мне когда-нибудь сгодится. — Бейли нагнулся вперед. — Признавайся, Кроуфорд, ты здорово влип. Перестань дурачком прикидываться. Прими наказание за то, что попался. Заплати эти сто тысяч долларов. Я даже не спрошу, зачем тебе все эти имена. Это твой бизнес. А мой бизнес получить деньги.

Внезапно Бьюкенен заметил, что на протяжении всего разговора Бейли сидел, отодвинув лицо в сторону, словно у него не поворачивалась шея, вынуждая и Бьюкенена двигать лодку и соответствующим образом поворачивать лицо, чтобы смотреть Бейли прямо в глаза.

Так что там такое с шеей?

Бьюкенен резко повернулся в сторону бетонного причала и там — между двумя ошвартованными парусными шлюпками — увидел эту рыжую, и она держала перед лицом камеру, фотографируя его с Бейли. Одежда на ней была другая. Теперь это были кроссовки, джинсы и рубашка из джинсовой ткани. И, хотя ее лица не было видно из-за фотоаппарата, он безошибочно узнал эту спортивную фигуру и эти длинные эффектные волосы огненного цвета.

— Вижу, ты заметил мою приятельницу. — Бейли выдохнул сигаретный дым. — Теперь тебе должно быть ясно, что ты не решишь свою проблему, даже если избавишься от меня. У нее полно снимков, где мы е тобой вместе, и если со мной что-нибудь случится — но ты молись и надейся, чтобы ничего такого не было, никакого даже несчастного случая, вроде того, что я напиваюсь, падаю с лестницы и ломаю себе шею, — то эти снимки попадут в руки полиции. Плюс она помогла мне сделать копии снимков, которые сейчас у тебя в руках, и она же щелкнула тебя с теми людьми на яхте. Неплохо было бы узнать, кто они такие, а?

Рыжеволосая женщина опустила фотокамеру и смотрела теперь в их сторону. Определенно, это она, подумал Бьюкенен. Крутой лоб. Прекрасно очерченные скулы. Чувственные губы и подбородок. Она была похожа на фотомодель с обложки журнала мод. Но судя по тому, с каким суровым видом она смотрела на него, фотографу пришлось бы приложить чертовски много усилий, чтобы заставить ее улыбнуться, решил Бьюкенен.

— Кроуфорд, до сих пор ты за словом в карман не лез. В чем дело? — спросил Бейли. — Киска язык отъела? Или, может быть, ты иссяк и больше не можешь придумать, чем пудрить мне мозги? Слушай внимательно. Мне нужны мои деньги.

Поколебавшись, Бьюкенен сделал выбор.

— Когда и где?

— Держись поближе к телефону своего приятеля. Я позвоню ему домой сегодня в восемь тридцать и все тебе скажу.

13

На улице было темно. Бьюкенен упаковывал свои вещи, не зажигая света в гостевой комнате, довольствуясь слабым освещением из коридора. Закончив укладываться и убедившись, что ничего не забыл, он подумал, не взять ли 9-миллиметровый пистолет из кобуры, укрепленной на кровати, но потом решил, что не стоит. Если случится заварушка, полиция может установить, что оружие принадлежит Дойлу, а Бьюкенен не хотел впутывать Дойла больше, чем тот уже был впутан.

Выйдя из гостевой комнаты, Бьюкенен повернул было налево, к кухне, где горел свет, но передумал, двинулся направо по слабо освещенному коридору и остановился перед выходившей туда дверью. Он постучал, не получил ответа, заметил, что дверь прикрыта неплотно, и решил рискнуть. Приоткрыв дверь еще немного, он снова постучал.

— Синди?

— …Что, что такое? — спросил из темноты ее усталый голос.

Бьюкенен вошел, пересек темную комнату и опустился на колени возле кровати. Он не видел ее лица, а различал лишь смутные очертания тела под простынями.

— Вас не было за ужином.

— Устала, — прошептала она. — А как вам жаркое?

— Превосходно! Вы не должны были тратить энергию на стряпню. Мы с Джеком могли бы поесть чего-нибудь готового.

— Только не в моем доме. — Синди удалось подчеркнуть интонацией это слово, несмотря на слабость.

— Вот… Я просто хотел сказать, как я ценю это, и поблагодарить вас за все.

Она медленно пошевелилась, наверно, повернулась к нему.

— Вы говорите так, будто… Вы уходите от нас?

— Надо.

Она попыталась сесть, но не смогла.

— Надеюсь, это не из-за меня?

— Как вы могли это подумать?

— Потому что люди чувствуют себя неловко из-за моей болезни. Трудно быть в таком обществе…

— У меня нет такого ощущения, — возразил Бьюкенен. — Просто есть кое-какие дела. Мне пора идти и делать их.

Она не ответила.

— Синди?

— Я вроде как надеялась, что вы еще побудете у нас и составите компанию Джеку. — Она судорожно вздохнула, и Бьюкенен заподозрил, что она плачет. — Так получается, что большую часть времени я провожу либо в больнице, либо здесь, в постели. За себя я не боюсь, но очень жалко Джека.

— Он вас очень любит.

— Да, конечно.

— Он говорил мне это несколько раз. Рассказывал, как гордился вами, вашей стойкостью, с которой вы переносили тяготы семейной жизни с ним, пока он служил, как восхищался вами, когда вы отшили тех репортеров, помните?

Она тихонько засмеялась, потом шмыгнула носом.

— Да, я была в порядке. Добрые старые времена. Вот только тогда Джека подолгу не бывало дома, а теперь, когда мы вместе…

— Вот именно. Вы очень хорошо сказали. Вы вместе, вдвоем. И совсем ни к чему, чтобы здесь был я, как третий лишний. Через пару минут я ухожу.

— Возьмите мою машину.

Бьюкенен удивленно вскинул голову.

— Я чувствую, что она вам пригодится. — Она коснулась его руки. — Мне она точно не пригодится. Я уже не пользовалась ею перед тем как лечь последний раз в больницу. Возьмите ее. Пожалуйста.

— Я верну ее вам, как только устроюсь на новом месте.

— Это не к спеху, поверьте.

— Синди?

— Да?

— Мне очень жаль.

— Да, Мне тоже.

Бьюкенен наклонился и ласково поцеловал ее в щеку, ощутив на губах солоноватый вкус ее слез.

— Берегите себя.

— Я старалась. Но ничего хорошего из этого не вышло. Вы берегите себя.

— Придется. — Он поднялся с коленей. — Может, еще вернусь в эти места когда-нибудь.

Она ничего не ответила.

— Ну, пора дать вам поспать немного. — Бьюкенен коснулся ее щеки, потом вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.

14

Дойл сидел за кухонным столом и раскладывал пасьянс. Он не поднял головы, когда Бьюкенен вошел в кухню.

— Я все слышал.

— И что же?

— Спасибо. Друзья многое значат. Сейчас их у нее не так уж много. Большинство разбежались, узнав, как серьезно она больна. У них кишка была тонка сказать Синди то, что ты ей только что сказал.

— А что я сказал?

— Вот это: «Мне очень жаль». — Дойл поднял глаза от карт. — Синди права. Думаю, это отличная мысль — взять ее машину вместо моего микроавтобуса. Не так бросается в глаза. Когда она станет тебе больше не нужна, просто дай мне знать, где ты ее оставил. А вот еще одна неплохая идея. — Дойл сунул руку под стол, где имелось, должно

быть, специальное крепление, потому что, когда рука вновь появилась, в ней была 9-миллиметровая «беретта».

Бьюкенен бросил взгляд в сторону окон. Шторы были задернуты, так что никто снаружи не мог увидеть оружия. Но он все еще опасался, что внутри могли быть установлены скрытые микрофоны. Не говоря ничего вслух, он отрицательно покачал головой.

Дойл спросил беззвучно, одними губами:

— ПОЧЕМУ НЕТ?

Бьюкенен взял лежавший на столе блокнот и написал: «ЧТО, ЕСЛИ МНЕ ПРИДЕТСЯ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НЕГО?»

Дойл вынул ручку и написал на блокноте: «Я ВЗЯЛ ЕГО У ПОГИБШЕГО СОЛДАТА В ПАНАМЕ. КО МНЕ ОН НЕ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ».

Бьюкенен некоторое время смотрел на Дойла, потом утвердительно кивнул. Он вынул обойму, убедился, что она заполнена, вернул ее на место, передернул затвор, чтобы патрон вошел в патронник, поставил оружие на предохранитель, потом засунул его за пояс брюк сзади, у позвоночника, и прикрыл его, надев темно-коричневую нейлоновую ветровку, которую одолжил ему Дойл.

Дойл оценил результат.

— Сидит отлично, как влитая.

Бьюкенен взглянул на вмонтированные в плиту часы. Восемь двадцать пять. Бейли должен позвонить через пять минут. Дойл пожал плечами, словно говоря: «Имей терпение». Опасаясь, что в кухне могли быть установлены «жучки», оба молчали. Дойл порвал лист с записями, сжег клочки в блюдце и смыл пепел в раковину — больше, как казалось, от нечего делать, чем для того, чтобы уничтожить улику. Потом он вернулся к пасьянсу, видимо, понимая, что Бьюкенену необходимо сосредоточиться и не захламлять мысли пустячными разговорами.

Восемь тридцать. Бьюкенен не отводил глаз от телефона. Прошло пять минут. Потом десять. Голова у него начала раскалываться. Наконец без четверти девять телефон зазвонил.

Бьюкенен сразу схватил трубку, чтобы звонки не разбудили Синди.

— Там недалеко от тебя, на Пайн-Айленд-роуд, есть небольшая аллея. На пересечении с бульваром Санрайз, — сказал хрипловатыйголос Бейли.

— Я знаю, где это. Проезжал там.

— Подойдешь к пиццерии. Встанешь справа от входа. Будь ровно в девять. Приходи один.

Бьюкенен не успел подтвердить, что понял сообщение, а Бейли уже повесил трубку.

Нахмурившись, он повернулся к Дойлу.

— Мне придется исполнить одно поручение.

— Ключи от машины вон в том ящике.

— Спасибо. — Бьюкенен пожал ему руку.

Это было все, что Брендан мог себе позволить по части изъявления чувств. Он взял ключи, поднял свой чемодан, взял с кухонной стойки небольшую сумку-холодильник красного цвета и кивнул Дойлу, когда тот открывал ему входную дверь.

Спустя девяносто секунд он уже отъезжал от дома.

15

В маленькой красной сумке-холодильнике на белом пластмассовом подносике лежали яблоко и два сандвича с болонской копченой колбасой. Подносик, находившийся под первым, содержал кубики льда. Еще ниже лежали сто тысяч долларов в стодолларовых купюрах. В темноте, ведя машину, Бьюкенен взглянул на сумку, стоявшую на сиденье рядом с ним. Потом он посмотрел в зеркало заднего вида, чтобы проверить по фарам, не едет ли кто за ним следом.

Сумку-холодильник с деньгами он получил днем, когда стоял перед светофором на пути к дому Дойла. Деньги были получены в ответ на его звонок из автомата сразу же после встречи и разговора с Бейли. Полковник приказал Бьюкенену подождать в конторе «Бон вуаяж» до трех часов и потом, когда поедет, оставить открытым окно на стороне пассажира. У светофора затормозивший рядом мотоциклист протолкнул сумку через открытое окно и помчался дальше.

Теперь, чувствуя, как ускоряется пульс, Бьюкенен припарковал машину у людного пятачка на Пайн-Айленд-роуд. Под шипящими натриевыми лампами он перенес сумку-холодильник к пиццерии и встал справа от входа. Посетители непрерывно входили и выходили. Торопливо отъехал рассыльный, развозящий заказы. Всматриваясь в темноту ночи, Бьюкенен ждал. На этот раз Бейли был точен.

— Это вас зовут Грант? — услышал он чей-то голос.

Бьюкенен повернулся к открытой двери в пиццерию и увидел долговязого прыщеватого молодого человека в белом фартуке с пятнами от соуса.

— Да, меня.

— Только что сюда позвонил какой-то парень. Сказал, что он ваш друг. Сказал, что дадите мне пять баксов, если я передам то, что он просил передать.

— Мой друг все правильно сказал. — Бьюкенен дал парнишке пять долларов. — Что он просил передать?

— Он сказал, что встретится с вами через двадцать минут в холле отеля «Тауэр».

Бьюкенен прищурился.

— Отель «Тауэр»? А где это?

— Восточный конец бульвара Бровард. Рядом с Виктория-Парк-роуд.

Бьюкенен кивнул и быстро пошел к своей машине, понимая, что ему предстоит. Бейли — из боязни поставить себя самого под удар, если позволит кому-нибудь увидеть себя в тот момент, когда будет брать деньги, — намеревался погонять Бьюкенена с одного места на другое по всему городу, внимательно присматриваясь к каждому предполагаемому месту встречи, чтобы проверить, действительно ли Бьюкенен приехал один.

Инстинкты у Бейли в большом порядке, думал Бьюкенен, сверяясь с картой, которая была в машине, и выезжая с пятачка к следующему месту встречи. Потому что с Бьюкененом действительно работала группа слежения. В ее задачу входило проследить за Бейли после передачи денег и попытаться узнать, где он хранит видеозапись, фотографии и негативы, в первую очередь тех снимков, где Бьюкенен фигурирует на яхте в компании с полковником, майором и капитаном. Полковник особенно настаивал на этом, когда спешно позвонил в ответ на сообщение Бьюкенена. Изображения Бьюкенена в обществе полковника надо было уничтожить.

Направляясь на восток по бульвару Бровард, Бьюкенен снова глянул в зеркальце заднего вида, чтобы посмотреть, сопровождает его кто-нибудь или нет. Разумеется, он высматривал Бейли, а не свою группу слежения, потому что знал — этих ребят он ни за что не смог бы обнаружить. У них была своя методика, которая позволяла им держаться далеко позади, не заботясь о визуальном контакте, и именно благодаря ей защитная тактика Бейли, какой бы хитроумной она ни была, не принесет ему успеха. Бейли не удастся обнаружить следы группы ни в одном из предположительных мест встречи. Он никак не сможет обнаружить их и тогда, когда они начнут «пасти» его после получения денег. К каким бы уловкам он ни прибегал, ему не удается от них оторваться.

Ведь им вовсе не нужно держать его в поле зрения. Им достаточно только смотреть на экран монитора и следовать за наводящими сигналами локационного передатчика, спрятанного в пластиковом дне маленькой сумки-холодильника, в которой находятся деньги.

В пятницу вечером уличное движение очень большое. В потоке сверкающих фар Бьюкенен подъехал к построенному из стекла и стали зданию отеля «Тауэр» за две минуты до назначенного времени. Сказав парковщику, что машина, по всей вероятности, понадобится ему сразу же, он нырнул в шикарный холл и обнаружил, что его джинсы, нейлоновая ветровка и сумка для пикника немедленно стали объектом неодобрительного внимания со стороны группы мужчин и женщин в смокингах и сверкающих вечерних платьях. Ну конечно же, подумал Бьюкенен. Здесь какой-то прием. Бейли узнал об этом и воспользовался случаем. Хочет сделать так, чтобы я и особенно мои сопровождающие, если таковые окажутся, сразу бросались в глаза.

Привыкший, напротив, не бросаться в глаза, Бьюкенен чувствовал себя не в своей тарелке, пока ждал в холле появления Бейли. Он поискал его глазами среди гостей, не надеясь, однако, найти и недоумевая, как Бейли рассчитывает вступить с ним в контакт на этот раз. Часы на стене за регистрационной стойкой показывали двадцать минут десятого, время, когда Бьюкенен должен был…

— Мистер Грант? — спросил посыльный в униформе.

Бьюкенен смотрел на невысокого мужчину средних лет, который двигался по холлу от гостя к гостю и что-то тихо говорил каждому.

— Да, это я.

— Ваш друг оставил для вас это письмо.

Найдя свободный уголок, Бьюкенен вскрыл конверт.

«Без четверти десять будь в холле „Риверсайд-отеля“.

16

Пройдя еще через три проверочных пункта, в одиннадцать часов Бьюкенен подъехал к «Риверсайд-отелю» на Лас-Олас, улице, бывшей, как ему показалось, местным эквивалентом Родео-драйв в Беверли-Хиллз. Наведя справки в холле, где пол был выложен керамической плиткой, он узнал, что отель был построен в 1936 году, а по меркам Форт-Лодердейла ото считалось чуть ли не глубокой стариной. Несколько десятилетий назад здесь были дикие места. От плетеной мебели и коралловой облицовки каминов веяло историей — пускай новейшей, но все же историей.

У Бьюкенена была возможность познакомиться с этими фактами и отметить все эти детали благодаря тому, что Бейли в назначенное время не появился. В двадцать минут одиннадцатого Бейли все еще не вышел на контакт. В холле было безлюдно.

— Мистер Грант?

Бьюкенен поднял голову и из плетеного кресла, в котором сидел возле застекленной двери во внутренний дворик (он выбрал это место, потому что оно позволяло наблюдать за ним снаружи), увидел, что к нему обращается, вопросительно подняв брови, женщина за небольшой регистрационной стойкой.

— Да.

— Вас просят к телефону.

Бьюкенен перенес свою сумку к стойке и взял трубку.

— Выйдешь через заднюю дверь, пересечешь улицу, пройдешь в ворота, потом иди мимо бассейна, — услышал он отрывистые приказания Бейли, за которыми сразу последовал гудок отбоя.

Бьюкенен вернул трубку регистраторше, поблагодарил ее и воспользовался задней дверью. Выйдя на улицу, он увидел на противоположной стороне ворота, а за ними дорожку, проходящую через небольшой темный парк мимо плавательного бассейна, хотя сам бассейн был безлюден и не освещен.

Подходя ближе, погруженный в тень пальм, он ждал, что вот-вот из темноты раздастся голос Бейли, прикажет оставить деньги на едва различимом столике возле бассейна и идти дальше как ни в чем не бывало.

Свет был виден только впереди: горели редкие дуговые фонари вдоль канала, светились огни на прогулочном катере и в плавучем доме, которые были там пришвартованы. Он услышал шум мотора. Потом услышал мужской голос, окликнувший его:

— Мистер Грант? Это вы там, мистер Грант?

Бьюкенен продолжал идти вперед, в сторону канала, удаляясь от плавательного бассейна. Он сразу понял, что работающий мотор принадлежит водному такси, которое приткнулось носом к причалу между катером и плавучим домом. Водное такси было желтого цвета, имело двадцать футов в длину, а на расположенных вдоль планшира стойках над ним крепился брезентовый навес в красную и зеленую полоску. Днем этот навес защищал пассажиров от яркого солнечного света и зноя. Но ночью он не пропускал даже слабого света от дуговых ламп вдоль канала и не давал Бьюкенену рассмотреть пассажиров такси.

А пассажиры там явно были. Человек пятнадцать, по крайней мере. Были видны их темные силуэты. Но у Бьюкенена не было никакой возможности определить, кто они такие. Брезентовый навес заглушал их разговоры, но смазанный ритм речи давал ему основание предположить, что эти люди совершали обычный для вечера пятницы «круиз» по вечеринкам и барам.

— Да. Моя фамилия Грант, — сказал Бьюкенен водителю такси, который сидел за рукоятками управления впереди пассажиров.

— А ваш друг давно на борту. Я было начал сомневаться, что вы придете. Собирался уже отчаливать.

Бьюкенен попытался хоть что-то рассмотреть в темноте под навесом водного такси, потом ступил на сходни, перекинутые с носа суденышка на пирс. Правой рукой ухватившись для устойчивости за веревочный поручень, а в левой держа сумку, он спустился в такси. На скамейках по обоим бортам сидели пассажиры, молодые люди обоего пола лет по двадцать, в дорогих костюмах и платьях для вечера, полного развлечений и увеселений.

Корма была по-прежнему погружена в темноту.

— Сколько я вам должен? — спросил Бьюкенен у водителя.

— Ваш друг уже расплатился за вас.

— Как щедро с его стороны.

— Эй, Вик, давай сюда, на корму, — позвал из темноты хрипловатый голос.

Пока водитель убирал сходни, Бьюкенен прошел мимо группы молодых людей слева и остановился на корме. Теперь глаза его достаточно привыкли к темноте, и он увидел развалившегося на скамье Бейли.

Бейли помахал ему ручищей.

— Ну, как дела, приятель?

Бьюкенен сел и поставил сумку между собой и Бейли.

— Незачем было тащить с собой ленч, — сказал Бейли.

Бьюкенен просто смотрел на него, пока водитель выводил свое такси с места стоянки и набирал скорость в фарватере канала. Ловко обстряпано, подумал Бьюкенен. Я отсечен от группы поддержки. Они не могли вовремя успеть на такси и определенно не могли в спешке кинуться на борт, не возбудив подозрений у Бейли.

Теперь, когда глаза Бьюкенена еще больше привыкли к темноте, ему показалось, что свет от домов, ресторанов и судов на канале стал ярче. Но это явление заинтересовало Бьюкенена лишь постольку, поскольку освещение дало ему возможность увидеть в руках у Бейли портативный телефон, который тот сложил и убрал в подвешенный к поясу футляр.

— Удобные вещички, — заметил Бейли. — Можно позвонить кому хочешь и откуда хочешь.

— Например, из машины в пиццерию. Или из водного такси в гостиницу.

— Точно, — подтвердил Бейли. — Так легче держать связь, когда я в пути или околачиваюсь где-то поблизости, чтобы проверить, не присоединился ли кто лишний к нашей компании. — Бейли понизил голос и сказал, показывая на сумку: — Кроме шуток. Надеюсь, что здесь у тебя не ленч, и сильно надеюсь, что ты принес все целиком.

Громкие разговоры остальных пассажиров заглушали слова Бейли и Бьюкенена.

— Там, где я взял это, больше ничего нет и не будет, — тихо ответил Бьюкенен.

Бейли пожал массивными плечами.

— А я не жадный. Мне только и надо-то, чтобы ты чуточку помог со всякими расходами, да небольшое вознаграждение за хлопоты.

— Мне стоило массы усилий достать то, что лежит в этой сумке. Больше я на это не пойду.

— Тебе и не придется.

— Это определенно снимает камень у меня с души.

Водное такси остановилось у ресторана-таверны. Вывеска на пирсе гласила, что называется это заведение «У Пола на реке». Это было элегантное здание, длинное и низкое, задняя его секция была почти сплошь из стекла. Внутри играл оркестр. За большими окнами были видны танцующие пары. Другие посетители прогуливались на воздухе с бокалами в руках или сидели за столиками среди пальм и цветущих кустарников.

Водитель такси спустил сходни. Четверо пассажиров, нетвердо держась на ногах, собрались сойти на берег.

Бейли вдруг поднялся и схватил сумку.

— Здесь наши дорожки расходятся, Кроуфорд. Тьфу ты, забыл, извини, я хотел сказать Грант. Почему бы тебе не остаться? Прокатился бы, осмотрел достопримечательности.

— Действительно. Почему бы нет? — в тон ему ответил Бьюкенен.

Бейли, казалось, был очень доволен собой.

— Пока, увидимся.

— Ну уж нет.

— Ладно, — бросил Бейли и, подхватив сумку, вышел из такси на пирс. Он зашагал через освещенную разноцветными лампочками лужайку туда, откуда доносились звуки мелодии «Лунная река», и скрылся в толпе.

17

Полчаса спустя водное такси доставило Бьюкенена обратно к «Риверсайд-отелю». Он не стал бы возвращаться туда, но ему надо было взять свой чемодан из багажника машины Синди. Машина была припаркована на тихой улице рядом с отелем. Спрятав ключи под напольный коврик на месте водителя, Бьюкенен отнес чемодан в отель и по телефону вызвал такси. Когда такси приехало, попросил водителя отвезти его в какое-нибудь круглосуточно работающее бюро проката автомобилей. Как оказалось, единственное такое бюро находилось в аэропорту Форт-Лодердейла. Взяв напрокат машину, Бьюкенен остановился у телефона-автомата, позвонил Дойлу и сказал, где оставил машину Синди. Затем купил дюжину банок пива в одной упаковке, нашел тенистую безлюдную улицу, вылил содержимое всех банок на переднее сиденье и пол машины, потом разбросал пустые банки по полу и поехал дальше, открыв в машине всё окна, чтобы не одуреть от запаха пива.

Было уже четверть второго ночи. Он поехал к океану, нашел пустынный парк, примыкающий к Внутреннему водному пути, и снес машиной часть оградительного барьера, позаботившись о том, чтобы оставить следы заноса, как если бы машина вышла из-под контроля. Остановив машину, он вышел, поставил автоматическое переключение передач на ход и столкнул машину в воду. Еще до того как раздался всплеск, он уже быстро уходил от берега под покровом темноты. В машине он оставил свой чемодан, а также бумажник — он был в кармане ветровки, взятой у Дойла. Паспорт же он решил сохранить. Его никак не устраивало, чтобы кто-то начал копаться в его происхождении. Когда полицейские будут расследовать это «происшествие» и поднимут машину из воды, они найдут жестянки из-под пива. Логический вывод, к которому они должны прийти, будет состоять в том, что водитель — Виктор Грант, судя по водительским правам в бумажнике и договору о прокате машины в бардачке, — находился за рулем в состоянии алкогольного опьянения, проломил барьер и, будучи в беспомощном состоянии по причине опьянения, утонул. Не обнаружив тело, полицейские вызовут водолазов, потом отступятся и решат, что труп всплывет через пару дней. Когда он все-таки не всплывет, они решат, что тело заклинило где-нибудь под пирсом или унесло отливом в открытое море. Еще важнее было, чтобы и Бейли в это поверил, как надеялся Бьюкенен. Став жертвой шантажа, находясь в состоянии стресса и боясь, что Еейли будет постоянно тянуть из него деньги, требуя все больше и больше, этот Кроуфорд-Поттер-Грант взял напрокат машину, чтобы убраться отсюда подальше, но успел напиться в стельку, не справился с управлением и…

Чем черт не шутит, подумал Бьюкенен. Вдруг да сработает. Во всяком случае, так приказал полковник — Виктор Грант должен был исчезнуть. Бьюкенен не сказал Дойлу и Синди о своих намерениях: они должны были на самом деле удивиться, если полиция начнет задавать им вопросы. Это исчезновение оборвет связь между Бьюкененом и Бейли, а также между Бьюкененом и тем, что случилось в Мексике. Если мексиканские власти решат еще раз проверить Виктора Гранта и попросят содействия у американских властей, то окажется, что проверять уже некого.

Вот и решение всех проблем, думал Бьюкенен, спеша покинуть полный теней парк. Потом, идя по темной боковой улице, он замедлил шаги. Надо найти какое-то укромное место, где он сможет пробыть до утра, купить бритву, привести себя в порядок в общественном туалете, проедать автобусом двадцать пять миль на юг до Майами, там за наличные взять железнодорожный билет и стать одним из безымянных пассажиров поезда, идущего на север, в Вашингтон. И — ищи ветра в поле. Определенно пора перевернуть новую страницу.

Единственное, что вызывало беспокойство у Бьюкенена, это как полковник собирается позаботиться о том, чтобы заполучить фотографии и негативы. Что, если Бейли зайдет в первый попавшийся мужской туалет, запрется в кабинке, вынет деньги, а сумку просто бросит возле мусорного бака? В этом случае группа слежения не сможет довести Бейли до того места, где он живет и где, как предполагалось, хранит снимки. Еще одним тревожным сигналом была та рыжеволосая женщина, которая сфотографировала Бьюкенена перед мексиканской тюрьмой, а потом с полковником на яхте и с Бейли на канале. Что, если Бейли уже с ней расплатился и не собирается иметь больше никаких контактов? В этом случае группе слежения ее не найти.

Ну и что? — решил в конце концов Бьюкенен, идя быстрым шагом по улицам этого уединенного фешенебельного квартала, готовый укрыться за одним из бесчисленных цветущих кустов, если появятся фары приближающегося автомобиля. Пускай Бейли уже расплатился с той женщиной и не собирается с ней больше контактировать. Он наверняка позаботился о том, чтобы сначала получить от нее все отпечатки и негативы. Он бы не стал посвящать ее во все детали. Так что неважно, если группа слежения не сможет выйти на нее. Пускай Бейли даже бросит сумку и группа слежения не сможет найти фотографии и негативы. Ведь снимки станут бесполезными для Бейли, если человек, которого он шантажирует, мертв.

18

ТРОЕ ПОГИБШИХ В РЕЗУЛЬТАТЕ ВЗРЫВА ФОРТ-ЛОДЕРДЕЙЛ. Мощный взрыв, раздавшийся вчера незадолго до полуночи, уничтожил автомашину, стоявшую на парковочной площадке ресторана « У Пола на реке». Убит находившийся в ней человек, который по остаткам водительских прав опознан как Роберт Бейли, 48 лет, из Оклахомы. От взрыва также погибли двое выходивших из ресторана посетителей. Было уничтожено или повреждено много других автомобилей. Обгоревшие остатки значительной суммы денег, обнаруженные на месте происшествия, дали властям основание предположить, что взрыв мог быть следствием войны между торговцами наркотиками.

19

УБИЙСТВО И САМОУБИЙСТВО

ФОРТ-ЛОДЕРДЕЙЛ.

Сегодня рано утром наряд полиции, выехавший на расследование случая стрельбы по адресу 233, Глейд-стрит, Плэнтейшн в ответ на телефонный звонок перепуганного соседа, обнаружил тела Джека Дойла, 34 лет, и его жены Синди, 30 лет, погибших в результате полученных ими пулевых ран. Считают, что мистер Дойл, придя в отчаяние от того, что его жена больна раком, застрелил ее из короткоствольного револьвера 38-го калибра, когда она спала, а затем покончил с собой из того же оружия.

20 Полуостров Юкатан

Силясь сосредоточиться посреди грохота бульдозеров, тягачей, джипов, цепных пил, генераторов и криков строительных рабочих, Дженна Лейн провела еще одну линию на составляемой ею топографической карте. Карта была разложена на сколоченном из досок столе на козлах и прижата книгами, а стол стоял в палатке размером двадцать на десять футов, которая служила Дженне офисом. Капля пота скатилась у нее по щеке и повисла на подбородке, пока она сосредоточенно ставила отметку рядом с только что проведенной на карте линией.

В проеме, образованном откинутым клапаном палатки, возник чей-то силуэт. Подняв глаза от карты, Дженна увидела Макинтайра, прораба проекта. Он снял свою ковбойскую шляпу, скомканным клетчатым носовым платком промокнул обожженный солнцем грязный и потный лоб и, повысив голос, чтобы быть услышанным на фоне адского шума за стенками палатки, сказал:

— Он летит.

Дженна нахмурилась и посмотрела на часы, металлический браслет которых был забит грязью.

— Уже? Но ведь только десять часов. Его ждали не раньше, чем…

— Говорю тебе: он летит.

Дженна положила карандаш, прошла в переднюю часть палатки и, щурясь, стала смотреть в направлении, указанном Макинтайром, на восток, где в раскаленном кобальтовом небе над джунглями появилась и начала расти маленькая черная точка. Хотя она не могла этого слышать из-за грохота строительных машин, она представила себе сначала отдаленное гудение вертолета, потом постепенное нарастание звука, превращающегося в рев, а потом, когда вертолет стал виден во всех деталях, она действительно услышала, как он садится на посадочную площадку возле лагеря и как вращающиеся лопасти винтов добавляют к общему шуму свое характерное и быстрое «вамп-вамп-вамп».

Поднялась пыль — тонкий слой почвы, который обнажился, когда эта часть леса была вырублена, а пни выкорчеваны взрывчаткой или бульдозерами. Водители машин и строительные рабочие моментально прекратили работу и уставились на посадочную площадку. Этот вертолет не был похож на массивные некрасивые промышленные машины, которыми пользовались строители для переброски транспортных средств и оборудования. Это был небольшой изящный пассажирский вертолет — в таких любят позировать кинозвезды и различные знаменитости. Или, как в данном случае, предназначенный для крепления на крыше надстройки яхты, принадлежащей одному из самых богатых в мире бизнесменов. Даже на большом расстоянии на боку вертолета легко читалась надпись: «ДРАММОНД ИНДАСТРИЗ». Это имя обладало такой властью, что при одном его виде рабочие дружно вернулись к прерванной работе, словно боялись гнева Драммонда; вдруг он подумает, что они трудятся с недостаточным рвением.

Совсем иначе ведут себя охранники, отметила про себя Дженна. Безостановочно патрулируя со своими винтовками периметр стройплощадки, они не обратили никакого внимания на вертолет. Будучи профессионалами, они не отвлекались от пристального наблюдения за окружающим объект лесом.

— Нам лучше не заставлять его ждать, — встревожился Макинтайр.

— Он и не ждет, — возразила Дженна. — Черт возьми, ты только посмотри! Он уже вышел из вертолета. Он будет в главном офисе раньше нас. Я слышала, что он каждое утро проплывает две мили.

— Да, в этом старом мерзавце, вероятно, больше энергии, чем в нас двоих, вместе взятых, — проворчал Макинтайр. Дженна тем временем скатала карту и сунула ее под мышку.

Они быстро пошли к самому капитальному сооружению во всем лагере. Это одноэтажное бревенчатое здание было складом основных припасов — пищи, топлива, оружия, динамита, то есть всего того, что нуждалось в защите от превратностей погоды, от разграбления животными и особенно от людей. В этом здании размещался и административный центр, где Макинтайр хранил всю касающуюся объекта документацию, откуда держал радиосвязь со своим работодателем и где проводил ежедневные совещания с подчиненными.

Дженна оказалась права. Подходя с Макинтайром к зданию, она увидела, что Алистер Драммонд обогнал их. Никто не знал точно, сколько ему лет, но, по слухам, он уже разменял девятый десяток, хотя, если не считать чрезвычайно морщинистых рук, выглядел он лет на двадцать моложе: кожа лица в результате косметической хирургии была неестественно гладкой.

Собственно говоря, слухи были основой известности Драммонда. Каким состоянием он располагает? Насколько велико его влияние на премьера Китайской Народной Республики? Какую роль он сыграл в арабском нефтяном эмбарго 1973 года? А в нашумевшем инциденте с поставками оружия, известном как «скандал Иран-контраси? Правда ли, что в свои зрелые годы он был любовником Ингрид Бергман, Марлен Дитрих и Мэрилин Монро? А в более позднее время — какие отношения связывают его с известной оперной дивой Марией Томес, с которой его часто видят вместе? Имея на своем счету шесть разводов, проводя большее количество дней в году в личном самолете, чем в особняках и виллах, принадлежащих ему на территории одиннадцати стран, поставив фармацевтическую часть своей финансовой империи на службу научным исследованиям в области борьбы со СПИДом, находясь на дружеской ноге со всеми русскими, британскими и американскими лидерами начиная с 40-х годов, Алистер Драммонд продемонстрировал такое сочетание невиданного успеха с беззастенчивой саморекламой, которое создало ему сильно преувеличенный имидж, выделявший его даже в кругу мировых знаменитостей. Окружавшие Драммонда слухи и тайны сделали этого человека сплавом противоречий, допускающим самые разные толкования. Например, финансирование исследований в области СПИДа. Что им двигало — гуманные соображения или расчет на баснословную прибыль? А может, и то и другое? Здесь была загадка большой притягательности, и потому каждый, кому доводилось с ним общаться, никогда уже не мог era забыть, независимо от того, что Драммонд пускал в ход при встрече — заранее просчитанное обаяние или безжалостное давление.

Я-то уж определенно не забуду его, подумала Дженна, как наверняка не забуду и работу здесь. Во время собеседования относительно возможной ее работы на объекте Драммонд оценил ее волосы медового цвета, высокую крепкую грудь, аккуратные и тоже крепкие бедра и своим скрипучим голосом, от которого ее бросило в нервную дрожь, предложил ей работу, и это предложение прозвучало, как приглашение к сексу. А может, это и было приглашением к сексу. Возможно, Драммонд и рассматривал как проституток всех, кого нанимал на работу. Но как проституток высокого класса, подумала Дженна. Хотя Драммонд, несомненно, был самым неприятным сукиным сыном, с которым ей приходилось иметь дело, он в то же время был и весьма щедрым хозяином. Сумма, которую она должна была получить за эту работу, равнялась тому, что она заработала на десяти последних стройках, вместе взятых. Но так и должно быть. Ибо этот проект — сплошное непотребство, а раз уж ей приходится продавать дьяволу свою профессиональную душу, то она постарается получить за нее подороже.

Как только они с Макинтайром вошли в офис, взгляд Дженны сразу устремился к Драммонду, которого окружала группа бригадиров, а он уже обрушивал на них град вопросов и распоряжений. Он так быстро взял на себя руководство, что даже в английском шерстяном костюме в синюю полоску, который резко контрастировал с пропотевшей, заскорузлой от въевшейся грязи измятой одеждой окружавших его бригадиров, он казался на своем месте, в своей стихии. В противоположность этому стоявший рядом с Драммондом хорошо одетый светловолосый человек явно чувствовал себя не в своей тарелке в столь примитивной обстановке. Его звали Реймонд, а холодное выражение глаз предупреждало Дженну о том, что приятные черты лица не следует принимать за отражение его сущности. У нее создалось впечатление, что Реймонд по-настоящему ощущал себя в своей стихии лишь тогда, когда причинял кому-нибудь боль.

Господи, куда же это я впуталась?

— Нет, — выговаривал Драммонд одному из мастеров. Голос его, несмотря на хрупкость, звучал властно. — Нет. Вам разъяснили правила до того, как вы дали согласие здесь работать. Вы подписали документ, по которому взяли на себя определенные обязательства. Ни при каких обстоятельствах ни вам, ни кому бы то ни было из членов вашей бригады не разрешается выходить за пределы лагеря до завершения всех работ. Я очень щедро плачу всем за семидневную рабочую неделю и ожидаю максимальной отдачи за свои деньги. Женщины? Полностью исключается. Никому постороннему находиться в лагере не разрешается. Пользоваться двусторонней радиосвязью для частных переговоров? Не может быть и речи. Все, что здесь происходит, это мое дело, и я не хочу, чтобы ваши люди говорили о моих делах с посторонними. Вам известно мое требование секретности. Этот лагерь является закрытым во всех мыслимых отношениях. Прошу больше этого вопроса не поднимать.

Драммонд отвернулся от группы бригадиров, показывая, что разговор окончен, и заметил Дженну и Макинтайра, которые вошли и остановились у открытой двери.

— Прекрасно, мне надо поговорить с вами обоими. — Он сделал знак Реймонду, чтобы тот выпроводил бригадиров, потом жестом пригласил Дженну и Макинтайра подойти ближе. — Нашли?

Дженна и Макинтайр отвели глаза в сторону.

— Не знаю, зачем я задал этот вопрос, — вздохнул Драммонд. — Если бы нашли, то все эти идиоты истерически вопили бы об этом. Не смогли бы удержаться. Это значит, что они все еще ничего не подозревают, — сказал Драммонд. — Так ли это?

Макинтайр откашлялся.

— Да. Это так.

Выпроводив бригадиров, Реймонд вернулся в офис, закрыл дверь и прислонился к ней, скрестив руки на груди, холодно оглядывая Дженну. Она ощутила на себе его высокомерный взгляд.

— Я недоволен, очень недоволен вами, — раздраженно заявил Драммонд. — Я дал вам всю необходимую информацию. Задача не должна быть такой уж трудной. Вы получили фактически все инструкции о том, как следует действовать, шаг за шагом. Но вы все еще ничего не нашли.

Макинтайр что-то пробурчал.

— Что такое? — Драммонд свирепо посмотрел на него. — Черт побери, парень, говори вслух. Бормочешь себе под нос, чтобы я подумал, будто плохо слышу, а?

— Я ничего такого не…

— Не надо извиняться. Я ненавижу нытиков. Может, из-за этого ты до сих пор и топчешься на месте. Решительности не хватает, чтобы направить работу в нужное русло.

— Инструкции были не так конкретны, как вы говорите, — вмешалась Дженна.

— Да? — Старик резко повернулся к ней. — Вы, по крайней мере, не бормочете. Но я что-то не помню, чтобы я спрашивал ваше мнение.

— Если бы меня нужно было спрашивать, то это значило бы, что я не очень хороший работник, не так ли?

— Отличный ответ. — Драммонд внимательно посмотрел на нее. — Продолжайте.

— Туманный и, возможно, ошибочный перевод лично я не назвала бы подробной инструкцией.

Драммонд ощетинился.

— Перевод не ошибочный. Лучшим экспертам за максимальное вознаграждение было поручено расшифровать этот текст.

— Но даже эксперты понимают не все символы майя.

— А вы сами в достаточной степени компетентны, чтобы разбираться в этом?

— Вы, наверное, забыли.

— Я ничего не забываю.

— Я не только геодезист, — продолжала Дженна. — Я геодезист-археолог. Моя специальность — составлять карты площадок вроде этой. Может, я и не умею переводить символы майя, но знаю нескольких человек, которые умеют, и они первые признают, что в этой области знаний предстоит еще очень и очень многое сделать.

— Может быть, и так. А может быть, вы просто ищете оправданий плохой работе. Может быть, мне следует нанять кого-нибудь еще, а гонорар этого человека удержать из вашего.

Паника охватила Дженну и притушила ее гнев. Остановись. Держи свое мнение при себе. Не зли его.

— Работайте больше, — бросил Драммонд. — Прекратите оправдываться. Перевод такой, что лучше не бывает. И суть его ясна. То, что мы ищем, находится здесь. Почему же вы не можете этого найти?

— Топографически Юкатан не очень разнообразен, — попыталась объяснить Дженна. — Место, описываемое в тексте, может быть где угодно. Кроме того, район геологически нестабилен. За тысячу лет, прошедших со времени описания ландшафта, землетрясения могли стереть с лица земли некоторые из ориентиров, которые мы ищем.

Драммонд нахмурился и снова повернулся к Макинтайру.

— У меня нет времени на проволочки. Нужно расчистить джунгли, но ваши люди даже не приблизились к тому, что уже должны были сделать к этому времени. Вы вышли из графика.

— График составлен без учета саботажа, — заявил Макинтайр.

Драммонд дернул головой.

— Какой еще саботаж?

— Кто-то портит бульдозеры и тягачи. Подсыпает песок в топливные баки. Рвет шланги радиаторов. Режет шины.

Драммонд побелел от злости.

— Почему мне ничего не сказали?

— Думали, что сами справимся с этой проблемой, не беспокоя вас. Отремонтировали машины и поставили охрану.

— И что же?

— Поставив охрану у машин, мы неизбежно сократили число людей, ведущих наблюдение за границами лагеря. Следующей же ночью было украдено много инструмента. Испорчен запас воды. Продырявлены бочки с запасом топлива. Вот почему мы храним бочки здесь. На случай непредвиденных обстоятельств. Вертолеты работают сверхурочно, подвозя запчасти для машин и то, что нужно для пополнения запасов, вместо переброски нового оборудования.

— Пополнением запасов проблемы не решить! — резко перебил его Драммонд. — Найдите тех, кто занимается вредительством. Что вы скажете о бригадирах, которые явились с жалобами? Может, кто-то хочет таким способом добиться приостановки работ, чтобы провести субботу с воскресеньем в Мериде и напиться?

— Мы подумали об этом, — ответил Макинтайр. — Нет. Люди, конечно, устали и ворчат, но они также горят желанием кончить работу досрочно и получить премию. Никто из них не сделает ничего такого, из-за чего бы им пришлось остаться здесь еще на какое-то время.

— Тогда кто же?

— Местные жители, — сказала Дженна. — Майя.

Драммонд был явно поражен услышанным.

— Вы хотите сказать, что горстка невежественных индейцев способна переиграть вас и парализовать работы на объекте?

— Их может быть больше, чем вы думаете. А что касается их невежества, то мы сейчас находимся на заднем дворе, у них, а не у себя. Они знают эту территорию намного лучше, чем мы.

— Это все отговорки.

— Я уверена, что они из джунглей следят за каждым нашим шагом, — настаивала Дженна, — и сильно подозреваю, что это место имеет для них культовое значение, что их приводит в ярость то, чем мы тут занимаемся.

— Суеверия и глупости. Я поражен, что вы позволяете подобной бессмыслице мешать осуществлению проекта. — Драммонд нахмурился. — Но вы подали мне идею. Вы правы. Это действительно их задний двор. — Он обратился к светловолосому человеку, который стоял, прислонившись спиной к закрытой двери: — Реймонд, как ты насчет того, чтобы прогуляться на охоту?

— Это было бы чудесно, мистер Драммонд.

— Начальник охраны позаботится о подходящей экипировке для тебя. — Драммонд повернулся к Дженне. — Где живут эти туземцы? Их деревня отмечена на карте, над которой вы работаете?

— Деревня? — спросила Дженни. — Мне хватило проблем со съемкой самой площадки. Со всех сторон нас окружает девственный лес. Там нет никаких дорог. Туда нельзя просто так пойти побродить. Сразу же заблудишься, если не хуже. Какая там деревня! Мы не видели ни одного туземца, не говоря уже о деревне.

— Но вы все-таки уверены, что это все делают они? — Драммонд взглянул на своего помощника. — Реймонд, найди их. И останови.

— Слушаюсь, сэр. — Реймонд открыл дверь.

— Постой, Реймонд…

— Да, сэр?

— Поскольку это их задний двор и они знают его досконально, мне нужен хотя бы один туземец, который будет в состоянии говорить. Ты доставишь его в лагерь для допроса. Может, он знает, где найти то, что мы ищем.

Когда Реймонд вышел, появился запыхавшийся человек в синей летной форме. На кармане куртка у него было написано красными буквами: «ДРАММОНД ИНДА-СТРИЗ».

— Сэр, вас вызывают по вертолетному радио.

— Переключите, я поговорю отсюда. Макинтайр, какой частотой вы пользуетесь?

Макинтайр сообщил пилоту частоту, и тот заспешил обратно.

Драмонд обратил внимание на карту, которую Дженна держала под мышкой:

— Покажите, что вам удалось сделать.

Дженна развернула карту на столе.

— Нет, нет, нет, — сказал Драммонд.

— Что тут не так? Я все сделала скрупулезно. Дважды проверила каждую…

— Вот именно. Вы все сделали слишком скрупулезно. А я ведь вам сказал вполне определенно: мне нужна такая карта, которая покажется убедительной мексиканским властям. — Подведя ее к двери, Драммонд кивнул на площадку, на царящую на ней суету, на рабочих, расчищающих участок от деревьев.

Выйдя под яростные лучи солнца из тени комнаты, Дженна прикрыла козырьком ладони глаза и внимательно посмотрела туда, куда показывал Драммонд. По мере того как срубались и уволакивались на костры все новые и новые деревья, как ножи бульдозеров выкорчевывали все новые и новые кусты, а то, что казалось холмами, все отчетливее превращалось в пирамиды, храмы и дворцы — наследие некогда великой империи майя, — сердце Дженны билось все сильнее.

— От этого зависит слишком многое, — властно произнес Драммонд. — Ваша карта не может…

Неожиданно его перебил трескучий, прерываемый помехами голос, раздавшийся из приемника.

— Вас вызывают, — сообщил Макинтайр.

— Скремблер работает?

Макинтайр кивнул.

— Просто поверните выключатель.

— Подождите здесь. Я быстро.

Когда Драммонд вошел в дом и закрыл за собой дверь, оставив Джекну и Макинтайра снаружи, Дженна покачала головой с чувством разочарования, замешательства и горечи.

— Вот сукин сын.

— Говори тише, — предостерег Макинтайр. — Он может услышать.

Дженна поняла, что Макинтайр прав. При всем шуме, создаваемом механизмами и людьми, она стояла достаточно близко к двери, чтобы ее можно было услышать изнутри.

Но по той же самой логике…

Дверь неплотно прилегала к грубо отесанной раме. Дженна слышала отрывочные куски разговора.

— …Найдите эту женщину. Если Дельгадо узнает, что она больше не… пропало. Все. Найдите ее. Используйте любые средства давления. Мне наплевать, что вам придется… Убейте его, если…

Дженна быстро отступила дальше от двери и присоединилась к Макинтайру, чувствуя себя отвратительно, но стараясь казаться просто хорошим подчиненным, терпеливо ожидающим босса.

Драммонд рывком открыл дверь и выскочил наружу. Казалось, его окутывало какое-то темное облако, хотя солнечные лучи ярко высвечивали его белые волосы и отражались от стекол очков. Он собирался продолжить словесную атаку на Дженну, но заметил что-то слева от себя, и его настроение на короткое время явно улучшилось.

Проследив за его взглядом, Дженна увидела Реймонда, который как раз входил в джунгли. Он был одет для ходьбы по лесу, а в руке нес винтовку. Даже на расстоянии было видно, как он возбужден.

Затем надтреснутый, но властный голос Драммонда опять завладел ее вниманием.

— Вы переусердствовали. Ваша карта чересчур точна и подробна. Мне не надо, чтобы мексиканские власти ясно представляли себе масштабы и значение этой находки. Ваша карта должна ее представить второстепенной и незначительной, не заслуживающей чрезмерного внимания — чем-то, что не покажется невосполнимой утратой. — Драммонд показал на величественные храмы, на дворцы, украшенные высеченными на них иероглифами, и на высокую ступенчатую пирамиду, где гигантские змеиные головы охраняли подножия широких лестниц, поднимавшихся е каждой ее стороны. — Потому что через десять дней все это должно быть сровнено с землей. Вы меня слышите, Макинтайр? — Он свирепо уставился на прораба. — Приказ был вам известен. График был вам понятен. Используйте бульдозеры. Используйте кувалды. Используйте динамит. Если надо, рвите собственными ногтями. Через десять дней мое оборудование должно быть смонтировано, а все это должно исчезнуть. Снесите все. Раскидайте обломки. Вывезите на самосвалах. Спустите в скважины. Удалите с помощью вертолетов. Мне все равно, как вы это сделаете. Мне надо, чтобы этого здесь не было!

Глава 6

1 Александрия, штат Вирджиния

Квартира для встреч находилась на третьем этаже. Еще одна квартира в еще одном обширном жилом комплексе, где Бьюкенену легко было не привлекать к себе внимания. Приехав в Вашингтон из Флориды, он воспользовался телефоном-автоматом, чтобы доложиться своему куратору, как он делал на разных остановках по всему пути следования поезда. Мужской голос сказал ему, что он должен сидеть на ступенях лестницы Библиотеки конгресса в три часа пополудни. Точно в ото время мужчина средних лет в синем блейзере и серых брюках остановился возле него и нагнулся, чтобы завязать шнурок на правом ботинке. Когда он ушел, Бьюкенен зажал в кулаке маленький конвертик, который этот человек незаметно ему подсунул. Посидев еще минут пять, Бьюкенен вошел в здание библиотеки, нашел мужской туалет и закрылся в кабинке. Там он вскрыл конверт, вынул оттуда ключ и прочитал записку, содержавшую имя и фамилию, некоторые биографические данные, адрес в Александрии и номер квартиры. Бумага, на которой была написана записка, и сам конверт были совершенно необычными. Он бросил их в унитаз и посмотрел, как они растворяются. В справочном отделе библиотеки он воспользовался путеводителем, чтобы узнать, какие крупные улицы проходят поблизости от той квартиры в Александрии, и в тот же вечер, без нескольких минут шесть, он вышел из такси за несколько кварталов от нужного ему дома и прошел остаток пути пешком, по привычке приняв меры, чтобы оторваться от возможных провожатых.

Как ему сообщили, его теперь зовут Дон Колтон. Предполагается, что он пишет для журнала путешествий. Подобная роль служит отличным прикрытием, думал Бьюкенен, поскольку такой писатель должен много передвигаться и часто отсутствовать, так что соседям не покажется необычным то, что они его совсем не видят. Однако, поскольку руководители Бьюкенена не могли за недостатком времени подогнать это прикрытие в точности по его мерке, он автоматически посчитал, что эта роль будет временной — нечто вроде многоцелевой «безразмерной» личины, которую руководство держало на случай чрезвычайных обстоятельств. Под ней он пробудет лишь до своего следующего назначения — бог знает куда и бог знает в качестве кого.

Он не стал пользоваться лифтом, а поднялся на третий этаж по пожарной лестнице. Посколькубольшинство людей все-таки предпочитают лифт, на лестнице он меньше рисковал кого-нибудь встретить. Он оказался в бетонном коридоре, освещенном лампами дневного света. Как он и надеялся, здесь не было ни души, потому что жильцы уже вернулись с работы. Ведущие в квартиры двери были расположены но обе стороны коридора. Идя по толстой зеленой ковровой дорожке, он слышал звуки музыки из-за одной двери, голоса из-за другой. Дойдя до двери с номером 327, он воспользовался переданным ему ключом и вошел в квартиру.

Он включил свет, осмотрел то, что представляло собой одновременно и жилую комнату и кухню, запер дверь, проверил шкафы, заглянул в ванную и спальню, стараясь не оказываться против окон, потом выключил свет, задернул шторы и опять включил свет и лишь теперь повалился на диван. Он в безопасности. Пока.

2

В квартире была атмосфера гостиничного номера — все чисто, но утилитарно и безлико. В одном из углов комнаты был оборудован мини-офис: письменный стол, система подготовки текстов, принтер и модем. Несколько номеров журнала, для которого он якобы писал, лежали на кофейном столике, и, просмотрев их содержание, Бьюкенен обнаружил статьи, подписанные его теперешним псевдонимом, — еще одно подтверждение тому, что Дон Колтон был запасным вариантом «общего назначения». Совершенно очевидно, что журналы готовились заблаговременно, не именно для него, а вообще для любого оперативника, которому могло понадобиться прикрытие такого типа. Дон Колтон — по крайней мере, этот Дон Колтон — здесь долго не задержится.

И все же Бьюкенену надо было сделать свою интерпретацию роли Колтона максимально правдоподобной, и первое, что необходимо было сделать для этого, — прочитать статьи, которые он написал. Но на середине второго очерка — о Таити — он вдруг обнаружил, что прошло целых два часа. Он нахмурился. Чтобы прочитать несколько страничек, ему не должно было потребоваться столько времени. Неужели он заснул? Головная боль — а она так и не прошла с тех пор, как он получил этот удар по голове в Канкуне, — усилилась, и он удивил сам себя тем, что его больше не волновала эта роль писателя, пишущего о путешествиях. Он тяжело поднялся и перешел в кухню, которую от жилой комнаты отделяла лишь стойка, и налил себе выпить из бутылки виски, стоявшей рядом с холодильником вместе с бутылками джина и рома. Добавив в стакан лед и воду, он подумал, что хорошо бы принять душ. Завтра ему надо будет решить, что делать со сменой одежды. Вещи, которые он нашел в стенном шкафу в спальне, оказались ему малы. Но он не мог уйти из квартиры, не установив контакта с кем следовало. И в эту минуту зазвонил телефон.

Звонок заставил его вздрогнуть.

Он резко повернулся и посмотрел на телефон, стоявший на столике возле дивана. Раздался еще один звонок. Он понемножку отхлебывал виски, давая своим нервам время успокоиться. Телефон зазвонил в третий раз. Он ненавидел телефоны. Щурясь, он вернулся в жилую часть комнаты и снял трубку, не дав телефону прозвонить в четвертый раз.

— Алло. — Он постарался, чтобы его голос прозвучал нейтрально.

— Дон! — воскликнул жизнерадостный мужской голос. — Это Алан! Я не был уверен, что ты уже вернулся! Ну как ты, чертяка?

— Хорошо, — отозвался Бьюкенен. — Отлично.

— Поездка прошла нормально?

— Последняя ее часть.

— Да, из твоих открыток я понял, что вначале возникли кое-какие проблемы. Но ничего такого, с чем бы ты не справился, верно ведь?

— Верно, — эхом откликнулся Бьюкенен.

— Ну, это действительно прекрасно. Слушай, приятель, я понимаю, что уже поздновато, но мы не виделись я не знаю сколько времени. Что скажешь? Ты уже поужинал? Может, встретимся?

— Нет, — сказал Бьюкенен, — я еще не ужинал.

— Ну, тогда я подскочу к тебе, ладно?

— Ладно, давай.

— Чудненько, Дон. Просто не терпится тебя увидеть. Буду у тебя через пятнадцать минут. А ты пока подумай, где бы ты хотел поужинать.

— Да все равно где, лишь бы не было слишком людно. Ну и, может, чтобы там играл пианист.

— Дон, ты прямо читаешь мои мысли, честное слово!

— До встречи. — Бьюкенен положил трубку и потер виски. Упоминание звонившим человеком открыток, а им самим пианиста как раз и было тем паролем и отзывом, о которых ему сообщалось в уничтоженной им записке. Скоро он начнет докладывать о содеянном.

В очередной раз.

Боль в висках не утихала. Он подумал, что надо бы умыться, но сначала допил свой стакан виски.

3

Пятнадцать минут спустя, точно в назначенное время, в дверь позвонили. Бьюкенен посмотрел в дверной глазок и увидел мужчину лет сорока, внушительной комплекции, с короткой стрижкой, в пиджаке спортивного покроя в коричневую клетку. Услышанный по телефону голос был Бьюкенену незнаком, поэтому он не удивился, что никогда раньше не видел этого человека, если принять, что голос в телефонной трубке принадлежал ему. Все же Бьюкенен надеялся, что придет один из кураторов, с которыми ему уже приходилось иметь дело. И так у него в жизни разнообразия хоть отбавляй.

Он осторожно открыл дверь, так как не мог быть абсолютно уверен, что это действительно его связник. Но пришедший немедленно рассеял все его подозрения, когда заговорил все тем же жизнерадостным тоном, который Бьюкенен сразу узнал.

— Дон, ты выглядишь просто чудесно. В открытках ты не писал, что сбросил вес.

— У меня что-то было не так с пищеварением. Проходи, Алан. Я подумал, может, не стоит никуда выходить. Что-то нет настроения слушать пианиста.

— Как хочешь.

Алан — это, несомненно, был его псевдоним — держал в руке металлический кейс и ждал, пока Бьюкенен запрет дверь. После того как это было сделано, манера поведения его изменилась, словно у сошедшего со сцены актера, которому уже не надо играть роль. Он заговорил деловым тоном:

— Сегодня днем квартиру проверяли. «Жучков» нет. Как вы себя чувствуете?

Бьюкенен пожал плечами. На самом деле он чувствовал себя как выжатый лимон, но выучка не позволяла ему проявлять слабость.

— А ваша рана заживает нормально? — спросил гость.

— Воспаления уже нет.

— Это хорошо, — без особого выражения заметил он. — А что у вас с головой? Я слышал, вы сильно ударились?

— Глупейший случай, — вздохнул Бьюкенен.

— В полученном мной сообщении говорилось о контузии.

Бьюкенен кивнул.

— И о переломе кости черепа.

Бьюкенен еще раз кивнул, и от этого движения боль в голове усилилась.

— Вдавленный перелом. Небольшой участочек кости с внутренней стороны надавил на мозг. Это и вызвало контузию. Это вовсе не означает, что треснула кость. Все не так уж серьезно. В Форт-Лодердейле меня продержали ночь в госпитале под наблюдением. Потом врач разрешил мне уйти. Он не отпустил бы меня, если бы там что-то было…

Гость, назвавшийся Аланом, сел на диван, не спуская глаз с Бьюкенена.

— Так говорится в сообщении. Там говорится также, что вам необходим еще один осмотр врача и еще одно томографическое исследование, чтобы посмотреть, сократилась ли площадь травмы мозга.

— По-вашему, мог бы я разгуливать, если бы отек мозга еще не прошел?

— Не знаю, не знаю. — Гость продолжал оценивающе разглядывать Бьюкенена. — А вдруг могли бы? Ведь агенты из Особых операций могут все. Проблемы, которые остановили бы любого другого, вам, кажется, нипочем.

— Это не так. На первом месте задание. Если я думаю, что повреждение может помешать мне выполнить его, то я так и говорю.

— Похвально. А если бы вы думали, что вам надо немного отдохнуть, вы бы об этом тоже сказали?

— Разумеется. Кто же откажется от отдыха?

Собеседник Бьюкенена не ответил, просто смотрел на него.

Чтобы сменить тему разговора, а заодно и удовлетворить свое любопытство, Бьюкенен спросил:

— Что произошло в Форт-Лодердейле после моего отъезда? Удалось ли справиться с ситуацией? И как получилось с фотографиями?

Гость опустил глаза, повозился с цифровыми замками своего кейса и открыл его.

— Мне об этом ничего не известно. — Он вынул из кейса папку. — Нам с вами предстоит проделать кое-какую бумажную работу.

Бьюкенен почувствовал смутное беспокойство. Что-то инстинктивно настораживало его. Это могло быть последствием усталости или отголоском стресса. Как бы там ни было, но отношение к нему этого человека определенно заставляло Бьюкенена испытывать дискомфорт.

И не просто потому, что тот был резок. За восемь лет работы в условиях глубокой конспирации Бьюкенену приходилось иметь дело с кураторами самого разного типа, и манера поведения некоторых не дала бы им и на пушечный выстрел приблизиться к участию в конкурсе на самую популярную личность. Но привлекательность не стояла в списке тех качеств, которые требовались от человека на такой работе. Скрупулезность же в этом списке стояла; к тому же иногда просто не было времени на вежливую беседу, а стремиться к дружеским отношениям с кем-то, кого ты, по всей вероятности, больше никогда в жизни не увидишь, было бы глупо.

Все это Бьюкенен постиг на собственном опыте за прошедшие годы. По ходу своих многочисленных ролей ему случалось время от времени почувствовать близость к кому-то, как, например, к Джеку и Синди Дойл. Как он ни старался уберечься от таких ситуаций, они тем не менее иногда возникали, и, когда ему приходило время идти дальше своей дорогой, он уходил с ощущением потери. Поэтому он легко мог понять человека, который считал нужным работать с ним на объективной основе, исключив всяческие эмоции.

Но здесь дело было не в этом. Совсем не это вызывало в нем тревожное чувство. Тут было что-то еще, и ему не оставалось ничего лучшего, чем приписать это чувство недавнему случаю с Бейли и довериться инстинкту, который предупреждал его о необходимости быть крайне осторожным.

— Вот моя расписка, — сказал дородный человек, называвший себя Аланом. — Теперь вы можете сдать мне удостоверение личности Виктора Гранта.

Тут Бьюкенен и принял мгновенное решение. Он не доверяет этому человеку.

— У меня его нет.

— Как это нет? — Гость вскинул на него глаза.

— Пришлось оставить удостоверение в машине, когда я столкнул ее в воду в Форт-Лодердейле… Чтобы власти могли установить личность водителя. Тела они не найдут… и решат, что Виктор Грант погиб.

— Все? Вы там оставили все документы?

— Водительские права. Кредитную карточку. Карточку социального страхования. Весь комплект. Они были в бумажнике. Я сунул его в карман куртки, чтобы их не унесло водой. И пришлось оставить все документы. Иначе полицейским показалось бы странным, что им достались лишь водительские права.

— А паспорт, Бьюкенен? Я говорю о паспорте. Его-то вы наверняка там не бросили. Вы же знаете, что именно этот документ нас волнует. Любой, у кого есть мозги, может. достать фальшивые водительские права. Какая беда, если они попадут в руки полицейским? Но фальшивый паспорт, первоклассный фальшивый паспорт — черт побери, даже лучше, чем просто фальшивый, ведь паспортный бланк попал к нам из самого госдепартамента! Если в полиции поручат эксперту исследовать этот паспорт, то будет куча вопросов, на которые люди в госдепе не смогут ответить. И тогда не исключено, что на них придется отвечать нам.

— Я был вынужден его оставить, — солгал Бьюкенен. На самом деле паспорт лежал в дорожной сумке, купленной им вместе с несессером и несколькими предметами одежды перед отъездом из Флориды. Там же находился и револьвер, который дал ему Джек Дойл. О нем Бьюкенен тоже не собирался говорить этому человеку.

Он продолжал:

— Если власти проведут тщательное расследование прошлого Виктора Гранта, то установят, что я был в Мексике. Они будут знать, что я там предъявлял свой паспорт. И им придется ответить самим себе на вопрос: а где же я теперь? У них мой бумажник. У них мой чемодан — я оставил его в багажнике. У них все вещи Виктора Гранта. Все — кроме его тела и его паспорта? Так не бывает. Любой хороший сыщик может заключить, что Виктор Грант инсценировал собственную смерть, а потом ушел с паспортом в кармане — с единственным удостоверяющим личность документом, нужным для выезда из страны. Но так как я оставил паспорт в куртке вместе с бумажником, то у властей будет одной загадкой меньше.

— Умно, Бьюкенен, — сказал дородный человек. — Только здесь есть одно «но».

— Правда?

— Полиция не обнаружила паспорта.

— Что? Значит, он просто уплыл.

— А бумажник — нет?

— Ну, бумажник тяжелее. Откуда мне знать, как все произошло? У меня был приказ — Виктор Грант должен исчезнуть. Я и сделал это в меру своих способностей.

Собеседник не спускал е него взгляда.

— Значит, из-за пропавшего паспорта полиция считает, что здесь нечисто? — спросил Бьюкенен.

Гость продолжал пристально смотреть на него.

— Вам надо будет подписать этот документ, где говорится, что вы не можете едать паспорт.

— Пожалуйста, — согласился Бьюкенен. Он подписал и вернул документ, а потом смотрел, как человек, назвавшийся Аланом, прячет его в свой кейс.

— Следующий вопрос. — С деловым видом, к которому явно примешивался оттенок неудовольствия, он достал бумажный пакет и высыпал его содержимое на кофейный столик.

Бьюкенен смотрел на груду журналов, каталогов, обращений видео— и диск-клубов и разных других массовых почтовых отправлений. Они были адресованы нескольким лицам: Ричарду Дане, Роберту Чемберсу, Крейгу Мэддену и Брайану Макдональду, и все это были наиболее «свежие» псевдонимы, которыми пользовался Бьюкенен до того, как стал Эдом Поттером в Мексике.

— Генеральная уборка, — пояснил дородный человек.

Бьюкенен согласно кивнул. Когда он перевоплощался в очередной свой персонаж, то для придания правдоподобности этой вымышленной личности необходимы были не только документы, но и многое другое. Взять, например, почту. Представляется неестественным, если человек не получает совсем никакой корреспонденции. Обязательно приходят счета, которые надо оплачивать. Письма. Журналы. Масса народу подписывается на журналы… Если вы сказали, что вас зовут Брайан Макдональд, и потом получаете адресованный на это имя журнал, то он становится еще одним подтверждением того, что вы именно тот человек, за которого себя выдаете. Поэтому под разными именами Бьюкенен подписывался на журналы везде, где собирался жить длительное время. Но, поскольку он создавал индивидуальный облик каждого человека, роль которого играл, то ему приходилось заботиться о том, чтобы и журналы соответствовали этому облику. Ричард Дана подписывался на «Мир бегуна». Роберту Чемберсу нравился «Гурман». Крейг Мэдден был фанатичным поклонником кино и получал «Премьеру». Брайан Макдональд с удовольствием читал «Автомобиль и водитель». А так как журналы часто продавали списки своих подписчиков компаниям, занимающимся изданием каталогов, то вскоре разные персонажи Бьюкенена начинали получать каталоги по предмету, который якобы их интересовал, и эта добавочная корреспонденция служила дальнейшей «материализации» его персонажей.

Потом Бьюкенен получал новое задание и двигался дальше, сбрасывая кожу старого образа и наращивая новую для следующего. Теоретически предыдущая личность прекращала свое существование. На практике, даже если Бьюкенен договаривался, чтобы почту больше не доставляли, несколько отправлений неизбежно приходили на адреса его прежних персонажей. Чтобы не давать пищи подозрениям, он всегда оставлял домовладельцам адрес для пересылки корреспонденции. Такой пересылочный пункт был у них известен как «адрес удобства» и представлял собой безопасное и удобное место для оставления почты. Обычно это была частная почтовая контора, которой владели — разумеется, негласно — кураторы Бьюкенена.

— Здесь есть что-нибудь, что необходимо уладить? — спросил человек, называвший себя Аланом. — Какой-нибудь вопрос, оставшийся нерешенным? Нам следует знать это, прежде чем уничтожать весь материал скопом.

Бьюкенен начал разбирать эту залежь.

— Нет. Эти журналы можно выбрасывать. И эти каталоги. Этот проспект в точности соответствует тому, как его называют, — макулатура. Это…

Следующим предметом в стопке была открытка. Взяв ее в руки он ощутил холодок тревоги.

— Адресована Питеру Лэнгу. Я работал под этим именем шесть лет назад и с тех пор им не пользовался. Как, черт возьми, могла открытка так надолго затеряться?

— Она и не терялась. Посмотрите на почтовый штамп. Кто-то отправил ее из Балтимора… На прошлой неделе.

— На прошлой неделе? — озноб охватил Бьюкенена. — Кому могло прийти в голову искать Питера Лэнга через шесть лет? Кто может его помнить? Кого он интересует в такой степени?

— Как раз это хотели бы знать и мы, — сказал Алан, и его взгляд стал расчетливо-угрожающим. — И почему именно открытка? Почему не письмо? И что вы думаете о самом послании?

С тревожным чувством Бьюкенен рассматривал открытку. Текст был написан от руки черными чернилами, мелким почерком, без нажима, буквы вычурные и одновременно четкие.

Женский почерк. Без подписи.

Всего пять фраз, некоторые не закончены. Явная тарабарщина.

Но только не для Бьюкенена. Ему не нужна была подпись на открытке, чтобы понять, от кого она. Писавшая знала наверняка, что это послание, прежде чем попадет в руки адресата, будет прочитано несколькими людьми, и прежде всего работодателями Бьюкенена, и он восхитился ее находчивостью.

4

Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать. Надеюсь, то, что ты обещал, — это всерьез. Тогда же и там же, где в последний раз. Рассчитываю на тебя. ПОЖАЛУЙСТА.

Бьюкенен несколько раз перечитал текст, потом поднял глаза на гостя, который теперь смотрел на него прищурившись.

— Ну так что? — спросил тот и прищурился еще сильнее.

— Это от одной женщины, которая знала меня, когда я был Питером Лэнгом. Она была нужна мне «для витрины», как прикрытие.

— И это все?

Бьюкенен пожал плечами.

— Кто эта женщина, Бьюкенен?

— Это было так давно, что я даже не помню, как ее звали.

— Только не говорите мне, что вас подводит ваша феноменальная память.

— Я помню то, что существенно. То, что связано с ней, таковым не было.

— Почему она не подписалась своим именем?

— Она была чокнутая. Это-то я помню. Может, думала, что будет очень остроумно и таинственно послать открытку без подписи.

— Но, даже если открытка не подписана именем, которого вы, по вашим словам, не помните, вы все-таки знаете, кто ее прислал.

— В то время она часто отмачивала такие штучки. Загадочные записки без подписи. Я находил их в ванной, в своей пижаме, в ящике для носков. Говорю вам, она была чокнутая. Но внешность у нее была сногсшибательная, это точно, а такого аккуратного и элегантного почерка, как у нее, мне встречать больше не приходилось. Она сама гордилась тем, что у нее такой почерк.

— Но что означает это послание?

— А черт его знает. Может, под кайфом была, когда писала. А может, перестаралась в погоне за остроумием и не поняла, что послание вышло бессвязным.

Гость прищурился, словно смотрел в прицел.

— И вот просто так, ни с того ни с сего, через шесть лет она вдруг решает вам написать.

— Должно быть, — пожал плечами Бьюкенен. — Потому что именно это и произошло. Она не додумалась даже написать обратный адрес. Она всегда именно так и поступала — под влиянием момента.

— А что означает это «тогда же и там же»?

— Не имею ни малейшего понятия.

Гость не пошевельнулся. Он все так же сидел и пристально смотрел на Бьюкенена, словно хотел смутить его и заставить проявить признаки слабости.

Бьюкенен ответил ему таким же пристальным взглядом.

Через полминуты тот вздохнул и протянул руку, чтобы взять у Бьюкенена открытку. Гость сунул ее в пакет вместе с журналами, каталогами и циркулярами, потом положил его в свой металлический кейс и запер его.

— Скоро мы еще раз побеседуем, Бьюкенен. — Он встал.

— Минутку.

— Что-нибудь не так? — спросил он. — Или, может быть, вы о чем-то еще забыли мне сказать?

— Вот именно. Где мои новые документы?

— Какие новые документы?

— Водительские права и кредитная карточка, все документы на имя Дона Колтона.

Посетитель нахмурился.

— У вас, должно быть, сложилось ложное впечатление. Новых документов для вас не будет.

— Что такое?

— Они вам не понадобятся. Квартира, телефон и другие счета оплачиваются через одну из наших подставных организаций по почте. Здесь большой запас продуктов, так что вам не нужна чековая книжка, чтобы ходить за покупками в магазин, и не нужна кредитная карточка, чтобы ходить в ресторан. А так как мы хотим, чтобы вы оставались поблизости, то вам не нужны документы, чтобы взять напрокат машину.

— А как быть с одеждой? Мне нужна кредитная карточка — я хочу восполнить то, что бросил в Форт-Лодердейле. Все, что здесь в шкафу, мне мало.

— В спальне на полке есть серый хлопчатобумажный тренировочный костюм. Он достаточно большого размера, и им придется пока удовлетвориться. Когда я повезу вас в госпиталь на томографию, захвачу для вас еще кое-какие вещи.

— И это все? Вы не оставляете мне ничего для подкрепления моей легенды?

— Бьюкенен, мы не хотим, чтобы вы подкрепляли вашу легенду. Мы не хотим, чтобы вы попали в ситуацию, где бы вам пришлось подкреплять вашу легенду. Мы не хотим, чтобы Дон Колтон выходил из этой квартиры. Мы не хотим, чтобы он слонялся по этому зданию или ходил в ресторан или за покупками и размахивал удостоверениями, Дон Колтон — это человек-невидимка. Он живет в этом комплексе не один год, но никто его не знает. Это потому, что он много путешествует. Так что пока вы тут живете, никто вас не побеспокоит, да и мы, если на то пошло, не хотим, чтобы вы беспокоили кого бы то ни было. Это понятно?

Бьюкенен сузил глаза.

— Да, вполне.

— Мы не хотим даже, чтобы вы заказывали на дом пиццу.

— Я же сказал, что все понял. Да и как я мог бы заказать пиццу, когда у меня почти совсем нет денег?

— Вот и хорошо. — Гость поднял свой кейс и направился к двери.

— Я отстранен?

Тот ответил, не останавливаясь:

— На время, пока идет оценка размеров ущерба, понесенного в Канкуне, Мериде и Форт-Лодердейле. Вы тут говорили мне, что попросили бы отпуск, если бы решили, что нуждаетесь в отдыхе. Вы сказали, что никто не откажется отдохнуть. — Он подошел к двери, отпер ее и посмотрел на Бьюкенена. — Так вот, сейчас вам как раз представляется удобный случай. Вы уже давно находитесь на оперативной работе. Восемь лет. Это очень долго. Пора отдохнуть.

— А что, если я не хочу отдыхать?

Посетитель взялся за дверную ручку.

— Забавно получается, Бьюкенен.

— Что именно?

— Мне рассказывали, какой вы фанатик во всем, что касается перевоплощения в персонажей, роль которых вы играете.

— Это верно.

— Говорят, вы настоящий актер, работающий по методу Станиславского. Разрабатываете подробную легенду под каждый из ваших псевдонимов. Одеваетесь, едите, даже иногда ходите так, как это делал бы, по вашему представлению, данный персонаж. То есть наделяете каждого из них определенной индивидуальностью.

— И это тоже верно. Именно полное соответствие легенде и сохраняет мне жизнь.

— Разумеется. Но я слышал и то, что вы способны буквально откусить голову любому куратору, который назовет вас вашим настоящим именем. А я ведь только что это сделал, и даже не первый раз, пока здесь нахожусь. По идее вы должны были настаивать, чтобы я называл вас Доном Колтоном.

— Ничего странного в этом нет. Пока я не получу документов на имя Дона Колтона и всех данных о нем, я не могу им стать. Мне не в кого перевоплощаться.

— Ну, в таком случае можно было бы ожидать, что вы будете требовать, чтобы я называл вас Виктором Грантом.

— Как бы я мог это сделать?

— Не понял.

— Называть меня Виктором Грантом невозможно. Я не стал бы отзываться на это имя.

— Почему?

— Потому что Виктор Грант мертв. — Бьюкенен ощутил новую волну холода, как только до него дошел смысл только что им сказанного.

Называвший себя Аланом человек прекрасно все понял.

— Как вы сами сказали, вы отстранены. — Он повернул ручку и открыл дверь. — Сидите и не рыпайтесь. Я свяжусь с вами.

5

Бьюкенен прислонился спиной к запертой двери и стал массировать виски — сильно болела голова. Все пошло вкривь и вкось, и он не знал, с чего начать.

Попробуй начать с того, зачем ты солгал ему насчет паспорта и почему не сказал, что у тебя есть огнестрельное оружие.

Я не хотел их лишиться. Я не доверял ему.

Ну, на этот счет ты, пожалуй, не ошибся. Этот разговор можно считать чем угодно, но только не обычным докладом агента куратору. Он не просил тебя рассказать о твоих действиях. И он не выдал тебе новых документов. Он просто отложил тебя на потом. Это было больше похоже на допрос, вот только он не задавал никаких других вопросов кроме тех, где фигурировала…

Открытка.

Да, паспорт не единственная вещь, о которой ты наврал. Так в чем же дело? Почему ты не сказал ему правду?

Потому что, черт возьми, он проявлял к ней слишком уж большой интерес.

Постой, вот на прошлой неделе приходит открытка на имя человека, которого нет, которым ты не являешься уже шесть лет. Конечно, это привлекает внимание. И, естественно, они хотят узнать, что происходит. Какая-то чертовщина из одной из твоих прошлых жизней вдруг вырастает у тебя за спиной, и вся операция оказывается под угрозой. Почему же ты не сказал ему?

Потому что ты сам не уверен. Знай ты, что происходит, ты, может, и сказал бы ему.

Чушь собачья. Ты просто испугался.

Еще чего.

Да. Ты сбит с толку и боишься. Все это время ты не думал о ней. Заставил себя не думать. А теперь вдруг бац! — и она опять сидит у тебя в голове, а ты не знаешь, как с этим быть. Ясно лишь одно — ты не хочешь, чтобы ею занялись они.

Уставившись на свой стакан с виски, он отдался обуревавшим его эмоциям.

6

Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать.

Она была вне себя от ярости в тот вечер, когда решила, что не хочет больше видеть его. Сказала ему, чтобы он не утруждал себя попытками разыскать ее снова, что если он будет ей когда-нибудь нужен, то она пришлет ему какую-нибудь треклятую открытку.

Тогда же и там же, где в последний раз.

Он хорошо помнил дату их разрыва из-за того, что тогда вокруг них происходило, помнил маскарадные костюмы, музыку — это было 31 октября, в канун Дня Всех Святых. Время — около полуночи, место — «Кафе дю монд» в Новом Орлеане.

Рассчитываю на тебя. ПОЖАЛУЙСТА.

Заглавными буквами? Это все равно, как если бы она написала, что умоляет его.

Это на нее не похоже.

Она попала в беду.

Продолжая смотреть на стакан с виски, он представил себе, в каком она должна была находиться напряжении, когда писала эту открытку. Может, у нее были лишь считанные секунды, чтобы написать ее, сжав текст до самого необходимого и надеясь, что он все поймет, даже без ее подписи.

Она хочет, чтобы только мне одному было известно, где она собирается быть и когда.

Она смертельно боится.

7

Человек, который называл себя Аланом, вышел из квартиры Бьюкенена, услышал, как щелкнул замок, и пошел по освещенному резким светом бетонному коридору, устланному толстой зеленой дорожкой. Он был доволен, что в это время никому не случилось выйти из какой-нибудь другой квартиры и увидеть его. Как и Бьюкенен, он не стал пользоваться лифтом, а вышел на лестничную площадку — так меньше риска быть замеченным. Но в отличие от Бьюкенена, который пошел бы вниз и на улицу, этот дородный человек с короткой стрижкой в спортивном пиджаке в коричневую клетку поднялся на площадку следующего этажа, услышал голоса, подождал на лестнице, пока их не оборвал звук движущегося лифта, потом быстро пошел по коридору и остановился перед дверью в квартиру, расположенную как раз над квартирой Бьюкенена. Он дважды постучал, выдержал паузу, стукнул еще два раза, услышал звук открывающегося замка и был незамедлительно впущен.

В квартире было очень мало света. Он не мог разглядеть ни присутствовавших там людей, ни обстановки. Как не мог бы ничего увидеть и тот, кому случилось бы проходить в этот момент по коридору. Но как только за ним закрылась дверь, щелкнул выключатель, и жилая комната ярко осветилась. Плотные задернутые шторы не позволяли свету просочиться наружу.

В комнате находились пятеро. Высокий подтянутый мужчина со строгими чертами лица и коротко подстриженными седеющими волосами казался здесь самым главным. Хотя на нем был простой деловой костюм синего цвета, выправка у него была явно военная, и в узком кругу его никогда не называли по имени, а всегда только «полковник».

Следующим по старшинству был мужчина помоложе, лет сорока с небольшим, ниже ростом, с более развитой мускулатурой. Он был в бежевых брюках и коричневом блейзере. Майор Патнэм.

Рядом с ним находилась яркая блондинка лет тридцати с хвостиком, ее груди натягивали ткань блузки. Капитан Уэллер.

Наконец, там были еще двое охранников в штатском — один из них впустил его и запер за ним дверь. Охранники уже видели его совсем недавно, перед тем как он спустился в квартиру Бьюкенена, так что на этот раз обошлось без проверки. Они едва кивнули ему и опять сосредоточили все внимание на двери.

Впрочем, полковник, капитан и майор тоже не обратили на него особенного внимания. Бросив в его сторону беглый взгляд, они опять повернулись к нескольким экранам замкнутой телесистемы, которые показывали черно-белые изображения разных частей квартиры Бьюкенена. На длинном столе располагался ряд видеокамер, и все работали, записывая на пленку все, что происходило в каждой комнате этой квартиры. На другом столе работали на запись несколько магнитофонов. Если не считать дивана и двух стульев, отодвинутых к самой стене, то всю обстановку комнаты составляло это электронное оборудование. Неудивительно, что полковник распорядился уменьшить освещение до минимума, когда открыли дверь в коридор, — боялся, как бы кто не рассмотрел здешнюю «начинку».

Тот, кто называл себя Аланом, поставил свой кейс возле коробки с пончиками и дымящейся кофеваркой, стоявшими на стойке, которая отделяла кухню от жилой комнаты. Нигде не было ни одной пепельницы — полковник категорически запрещал курить. Нигде не валялось никаких скомканных салфеток, остатков пищи или использованных пластмассовых стаканчиков — полковник требовал, чтобы контрольная комната содержалась в абсолютной чистоте.

— Что он делал после моего ухода? — спросил Алан. Вопрос был обращен к любому, кто потрудился бы ответить (они это делали далеко не всегда). Как единственный штатский среди находившихся в квартире, он не чувствовал себя обязанным обращаться к ним по званию. Более того, ему начинало чертовски надоедать, что эти типы из Особых операций выпячивают свое превосходство по отношению к ЦРУ.

После паузы женщина, капитан Уэллер, ответила, не глядя на него и не отводя глаз от телеэкранов:

— Прислонился к двери. Потер виски. Видимо, болит голова. Пошел на кухню. Налил себе еще выпить.

— Еще выпить? — переспросил Алан с неодобрением.

Его осуждающий тон заставил второго по званию среди присутствующих, майора Патнэма, повернуться к нему лицом.

— В этом нет ничего из ряда вон выходящего. Алкоголь для него — один из видов оружия. Он его использует для разоружения тех, с кем имеет дело. Если он сам не будет обладать определенной устойчивостью к алкоголю, то откроется для удара противника так, словно утратил свои боевые навыки.

— Никогда не слышал ничего подобного, — скептически произнес Алан. — Если бы он был в моем ведении, я был бы встревожен. Просто с самого начала с этим подразделением все было не как обычно, верно?

Теперь полковник повернулся в его сторону.

— Прошу отказаться от снисходительного тона по отношению к нам.

— Бы меня не так поняли. Я просто высказал свое соображение.

— Принимаем к сведению ваше соображение. Если он выпьет эту порцию и нальет еще, я буду обеспокоен.

— Прекрасно. Тем более, что это не единственное, о чем нам следует беспокоиться. Что вы думаете о моем собеседовании с ним?

Движение на одном из мониторов привлекло всеобщее внимание, и они вновь стали внимательно следить за экраном.

Бьюкенен со стаканом в руке вышел из кухонного отсека.

На отдельном черно-белом экране он появился в жилой комнате, тяжело опустился на диван, положил ноги на кофейный столик, откинулся на спинку и потерся лбом о покрытый бисеринками влаги стакан.

— Да, видно, у него действительно болит голова, — заметил Алан.

— Или он просто устал от стресса и от переезда, вступила в разговор женщина.

— Еще одно топографическое обследование покажет, что делается у него в голове, — заявил Алан.

Женщина повернулась к нему.

— Вы хотите, конечно, сказать — у него в мозгу. Не в мыслях.

— Именно. Это я и имел в виду. Я спросил вас, что вы думаете о собеседовании.

— Его объяснение по поводу паспорта кажется обоснованным, — произнес майор. — На его месте я, возможно, не бросил бы паспорт, но не исключено, что именно поэтому я и не на его месте. У меня нет его актерского дарования. Попорченный водой паспорт, который удостоверял бы его личность, не ставя под удар источник, откуда был получен, прибавил бы правдоподобия версии о гибели владельца.

— Но ведь паспорт так и не нашли, — возразил Алан.

— Случайное стечение обстоятельств.

— Я так не думаю. Но давайте отложим разговор на эту тему, — отступил Алан. — Что скажете об открытке?

— И это объяснение звучит вполне резонно, — отозвался майор.

— Наш разговор начинает походить на игру с эхом, — сказал Алан. — А я начинаю терять терпение. Если вам надо его отмазать, то зачем здесь нужен я? У меня жена и дети, которые уже забыли, как я выгляжу.

— Отмазать? — вмешался полковник, и голос его зазвенел, как сталь при ударе о кремень. — Это вы начинаете выводить из терпения меня. Лицо, которое мы наблюдаем на этих мониторах, лицо, которое вы имели честь допросить, вне всякого сомнения, является самым лучшим секретным агентом из тех, кем я когда-либо имел честь руководить. Он прожил дольше, перевоплощался чаще, выстоял среди более серьезных опасностей и выполнил больше важнейших заданий, чем любой другой секретный агент, о котором мне когда-либо доводилось слышать. Он единственный в своем роде, и лишь с величайшим сожалением я вынужден рассматривать вопрос о его ликвидации.

Так, подумал Алан, вот оно. Наконец-то мы добрались до сути. Он жестом показал на охранников.

— Вы уверены, что стоит обсуждать при всех такое серьезное дело?

— Они надежны, — бросил полковник.

— Точно так же, как и Бьюкенен.

— Никто не ставит под вопрос лояльность Бьюкенена. Он не виноват в том, что был скомпрометирован. Не было абсолютно никакой возможности предвидеть, что кто-то, кого он знал по Кувейту и Ираку, вдруг войдет в ресторан в Канкуне, где он обрабатывал ту парочку наркодельцов. Самый страшный кошмар для секретного агента — это столкновение двух его воплощений. И уж никак невозможно было предсказать, что этот Бейли окажется таким настырным и соберет улики, показывающие Бьюкенена в трех разных воплощениях. Черт бы побрал эти фотографии! Если бы только этот сукин сын не принялся щелкать направо и налево!

Особенно тебя рядышком с Бьюкененом, подумал Алан.

Следующие слова полковника оказались ответом на обвиняющий взгляд Алана.

— Признаю, что была допущена ошибка. Именно поэтому я и послал вас допросить его. Никогда больше не позволю себе вступить с ним в прямой контакт. Но что сделано, то сделано, а ошибаться могут ведь и ваши люди. Если бы в Форт-Лодердейле у нас было время, я вызвал бы одну из моих собственных групп слежения. А так пришлось полагаться на вас… Ваши люди заверили меня, что нашли номер Бейли в гостинице и конфисковали все фотографии.

— У меня была такая же информация, — сказал Алан.

— Информация оказалась неверной. Никаких фотографий Бьюкенена со мной не было обнаружено. А самого Бейли не успели допросить: спрятанная в сумке для пикника бомба была взорвана.

— Так нам было приказано, — настойчивым тоном произнес Алан. — Локационный передатчик в стенке сумки должен был вывести группу на Бейли, когда Бьюкенен передаст деньги. Потом взрывное устройство С—4, также размещенное в стенках сумки, должно быть приведено в действие с помощью дистанционного управления. И проблема Бейли перестанет существовать.

— Вы упрощаете дело, чтобы оправдать неудачу. Был конкретный приказ: подождать на тот случай, если у Бейли назначена встреча с этой женщиной-фотографом, которая помогала ему. И С—4 было выбрано потому, что давало удобную возможность позаботиться о них обоих.

— На тот случай, если они встретятся, — подчеркнул Алан. — А вдруг Бейли уже расплатился с ней и не собирался больше встречаться? Или вдруг Бейли взял бы деньги и бросил сумку?

— Значит, вы признаете, что ваши люди не выполнили приказ и вступили в дело преждевременно.

Алан промолчал.

— Так что же? — спросил полковник.

— Дело в том, что никто не ослушался приказа. Бомба взорвалась самопроизвольно.

— Самопроизвольно?

— Собиравший бомбу эксперт думал, что установил дистанционный взрыватель на частоту, которая в данном районе не применялась. Собственно, привести в действие ее должны были две различные, редко используемые радиочастоты, одна приведет ее в боевую готовность, а другая взорвет. Но вы посмотрите, сколько всяких судов в Форт-Лодердейле. Сколько радиоаппаратов двусторонней связи. По-видимому, там вообще нет редко используемых частот.

— Черт возьми, — возмутился полковник. — Ведь бомба могла взорваться в руках у Бьюкенена прежде, чем он передал бы сумку Бейли.

— Не понимаю, почему это должно вас беспокоить. Вы ведь только что говорили о возможной ликвидации Бьюкенена.

Полковник был, казалось, озадачен. Потом он вдруг понял, в чем дело.

— Ликвидировать не значит физически уничтожить. Что с вами такое? Не думаете же вы, в самом деле, что я прикажу убить одного из своих людей, офицера, служившего мне верой и правдой много лет?

— Его верность осталась недоказанной. — Алан показал на один из многочисленных телеэкранов, где Бьюкенен в черно-белом изображении сидел на диване — глаза закрыты, лицо встревоженное, запотевший стакан с разбавленным виски прижат к собравшемуся в складки лбу. — Я не убежден, что в разговоре со мной он сказал правду.

— Вы имеете в виду паспорт?

— Нет, я не о паспорте. Об открытке. Именно она меня беспокоит. Думаю, он что-то утаил. Думаю, он мне солгал.

— Зачем бы ему это делать?

— Точно не знаю. Вы сами признали, что он работал секретным агентом под множеством имен и прикрытий какое-то невероятно длительное время. В Мексике он был сильно травмирован физически. Очевидно, у него до сих пор болит голова. Может, он вот-вот начнет разваливаться на части. Где-то болтаются фотографии, на которых вы фигурируете вместе с ним, и мы не можем их найти. Наконец, есть женщина, которая видела Бейли с Бьюкененом и вас с Бьюкененом. Масса неувязок. Если Бьюкенен скомпрометирован, если он сломается, то нам, очевидно, никак не нужен еще один Хазенфус.

Алан имел в виду бывшего морского пехотинца Юджина Хазенфуса, сбитого в 1986 году над территорией марксистской Никарагуа, когда он перебрасывал оружие мятежникам-«коктрас», которых поддерживали Соединенные Штаты. Будучи допрошен никарагуанскими властями, Хазенфус впутал в это дело ЦРУ и вызвал политический скандал, из которого стало ясно, что в Никарагуа ведется тайная война, направляемая Белым домом. Так как Хазенфус был завербован через посредников, то ЦРУ смогло легко откреститься от какой бы то ни было связи с ним. Тем не менее уже одно то, что к ЦРУ было привлечено внимание конгресса и средств массовой информации, оказалось чревато крупными неприятностями.

— Бьюкенен никогда не стал бы болтать, — ответил полковник. — Никогда не нанес бы ущерба нашей безопасности.

— Вероятно, то же самое кто-то говорил и о Хазенфусе во время его вербовки.

— До этого дело никогда не дойдет, — стоял на своем полковник. — Я принял решение. Перевожу Бьюкенена в резерв. Будем выводить его из игры потихонечку, чтобы он не испытал шока при «пересадке». А может, он согласится стать инструктором по боевой подготовке. Как бы то ни было, дни секретной работы для него закончились.

— Завтра, после того как он пройдет вновь томографическое обследование…

— К чему вы клоните? — насторожился полковник.

— Я хотел бы, чтобы ему ввели амитал натрия, а потом допросили его насчет той открытки, — пояснил Алан.

— Нет.

— Но…

— Нет, — повторил полковник. — Он мой агент, и я знаю, как он отреагирует на такой метод допроса. Он сочтет, что находится под угрозой, что его оскорбили и предали. Вот тогда мы и получим проблему. Самый быстрый способ сделать человека нелояльным — это обращаться с ним так, как если бы он был таковым.

— Тогда я настаиваю, чтобы его хотя бы держали под наблюдением. Что-то в нем мне не нравится. И все еще не дает покоя та открытка.

— Держать под наблюдением? — Полковник пожал плечами и повернулся лицом к телемониторам, к черно-белой картинке, где Бьюкенен сидел, устало откинувшись на спинку дивана, и глаза его были крепко зажмурены, как при сильной головной боли, а ко лбу он прижимал стакан с виски. — С этим у меня нет проблем. Собственно говоря, именно этим мы и занимаемся.

8

Отстраненный от работы, но еще не знающий этого Бьюкенен не отдавал себе отчета в том, что его называли его настоящим именем, когда человек в спортивном пиджаке в коричневую клетку допрашивал его накануне вечером. Но как только тот обратил его внимание на это обстоятельство, как только Бьюкенен понял, что находится в подвешенном состоянии, он пришел в крайнее смущение из-за этого имени. Он так основательно вживался в свои роли, что за прошедшие восемь лет редко думал о себе как о Бьюкенене. Это было бы несовместимо с его многочисленнымиперевоплощениями. Он не просто притворялся этими людьми. Он ими был. Должен был быть. Малейшее выпадение из образа могло стоить ему жизни. По большей части ему так хорошо удавалось изгнать имя Бьюкенен из своего сознания, что, если бы кто-то предпринял попытку испытать его, неожиданно выкрикнув это имя у него за спиной, он бы не обернулся. Привычка была бы не властна над ним. Это имя воспринималось бы как принадлежащее кому-то другому.

Но сейчас, когда называвший себя Аланом мужчина вез его на обследование, Бьюкенен внутренне корчился каждый раз, как сопровождающий произносил это имя, а делалось это часто и, по всей видимости, намеренно. Бьюкенен чувствовал при этом то же, что и тогда, когда впервые пригласил девушку на танец, или когда впервые услышал свой голос в магнитофонной записи, или когда впервые занимался любовью. Но сомнения и восторг, пережитые им тогда, рождали в нем положительные чувства, тогда как смущение от того, что к нему обращаются «Бьюкенен», перерастало во что-то негативное, что-то похожее на страх. Он чувствовал себя незащищенным, уязвимым, ощущал угрозу для себя. Не называй меня так. Если кое-кто узнает, кто я такой на самом деле, мне можно будет заказывать гроб.

В городе Фэрфаксе, штат Вирджиния, в частной клинике, курируемой, по всей вероятности, руководителями Бьюкенена, ему опять стало не по себе, и он внутренне ежился, потому что проводивший обследование врач упорно называл его настоящим именем.

Как вы себя чувствуете, мистер Бьюкенен? Голова еще болит, мистер Бьюкенен? Мне надо провести с вами несколько тестов, мистер Бьюкенен. Отличные реакции, мистер Бьюкенен. Моя медсестра проводит вас вниз, на томографию, мистер Бьюкенен.

Черт, они не потрудились дать мне даже минимального прикрытия, думал Бьюкенен. Назвали бы хоть Джоном Доу, на худой конец. Даже без подтверждающих документов. Для того чтобы провести медицинское обследование, подошла бы любая фамилия. Так нет, на медицинской карте, которую держит в руках врач, стоит мое настоящее имя. Понятно, что они должны оберегать псевдоним Дона Колтона. Но мне и не обязательно было им пользоваться. Я мог бы взять любое имя. А так, когда моя настоящая фамилия стоит на бланке обследования, кто угодно может путем сравнения «увязать» меня с Виктором Грантом через его томографию.

Врач закончил рассматривать снимок и повернулся к нему.

— Хорошие новости. Площадь повреждения значительно сократилась, мистер Бьюкенен.

Если он хоть еще один раз меня так назовет, я не знаю, что с ним сделаю.

— И нет ничего, что указывало бы на неврологическое поражение. Дрожь в правой руке у вас прекратилась. Я склонен думать, что этот симптом был связан с раной плеча.

— А головная боль?

— После контузии головная боль может мучить еще очень долго. Она меня не беспокоит.

— Понятно, ведь болит-то не у вас.

Врач никак не реагировал на эту потугу сострить.

— Я могу выписать вам что-нибудь обезболивающее, если хотите.

— Что-нибудь с этикеткой, где написано: «Воздержитесь от вождения автомобиля и работы с тяжелыми механизмами на время лечения данным препаратом»?

— Правильно.

— Спасибо, но я лучше продолжу принимать аспирин, — возразил Бьюкенен.

— Как хотите. Приходите снова через неделю, скажем, второго ноября, и я обследую вас повторно. До тех пор будьте осторожны. Не стукнитесь еще раз головой. Если будут проблемы, дайте мне знать.

Проблемы? Таких проблем, как у меня, тебе не решить.

9

Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать.

10

— Вы не хотите сказать мне, что происходит? — спросил Бьюкенен, когда они ехали по шоссе Литтл Ривер, на обратном пути из Фэрфакса в Александрию. День стоял пасмурный, конец октября, и ветровое стекло было усеяно брызгами моросящего осеннего дождя.

Называющий себя Аланом человек взглянул на него, потом снова уставился перед собой, следя за уличным движением. Теперь он включил «дворники».

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

— Почему меня расконспирировали?

Изморось перешла в настоящий дождь, и Алан включил обогрев ветрового стекла.

— Расконспирировали? Почему вы так думаете?

Бьюкенен пристально смотрел на него.

Человек по имени Алан включил передние фары.

— Не осталось уже почти ничего, — заметил Бьюкенен, — чем вы могли бы заняться и уклониться от ответа на вопрос. Что вы собираетесь делать теперь? Включите рацию и будете прыгать с одной станции на другую или приткнетесь к бровке и начнете менять масло?

— О чем вы говорите, Бьюкенен?

— Об этом самом. О моем имени. Впервые за восемь лет люди употребляют его открыто. Меня намеренно компрометируют. Почему?

— Я говорил вам вчера вечером. Вам пора отдохнуть.

— Это не оправдывает нарушения основных правил.

— Бросьте, у доктора есть допуск.

— В таком нарушении не было никакой необходимости, — настаивал Бьюкенен. — Ему совершенно необязательно знать, кто я такой, чтобы исследовать томографический снимок. И он упомянул рану на плече, хотя не осматривал это плечо, и я ему об этом не говорил. Что еще ему сказали такого, о чем ему знать было не обязательно? Может, о том, как я получил эту рану?

— Разумеется, нет.

— Ну конечно. Еще бы. Меня не просто отправляют отдохнуть. Я не просто в запаснике. Меня выводят из игры. Я прав?

Человек по имени Алан перешел на полосу обгона.

— Я задал вам вопрос. Меня выводят из игры, так?

— Ничто не длится вечно, Бьюкенен.

— Перестаньте называть меня так.

— А как еще мне вас называть? Что вы, черт побери, о себе воображаете?

Голова у Бьюкенена раскалывалась. Ответить ему было нечего.

— Агент с вашим талантом и опытом мог бы принести массу пользы в качестве наставника, — сказал Алан.

Бьюкенен молчал.

— Вы что, намеревались всю жизнь работать секретным агентом?

— Никогда об этом не думал.

— Ну да, — поднял брови Алан. — Что-то не верится.

— Я сказал это в буквальном смысле. Я действительно никогда об этом не думал. Никогда не думал дальше того, что я делал и кем я был во время каждого конкретного задания. Если, работая в условиях секретности, начинаешь планировать свой выход на пенсию, то неизбежно делаешь ошибки. Забываешь, кем ты должен быть. Выходишь из роли. А это самый верный способ не дожить до пресловутой пенсии.

— Ну, так подумайте об этом сейчас.

Голова у Бьюкенена болела все сильнее и сильнее.

— Почему со мной так поступают? Я ничего не запорол. В том, что случилось, нет никакой моей вины. Я все отлично залатал. Операция не сорвалась.

— Но могла сорваться, не так ли?

— Даже если и так, то все равно не по моей вине.

— Мы не обсуждаем, кто и в чем виноват. Мы говорим о том, что случилось или не случилось и что почти случилось. Может, просто кончилось ваше везение. В конце концов, вам уже тридцать два. А в нашей игре такой возраст считается уже преклонным. Восемь лет? Да это просто чудо, что вы еще живы. Пора отойти в сторону.

— То, что я еще жив, доказывает, насколько я хорош. Я не заслуживаю такого отношения.

Дождь усилился, забарабанил по крыше автомобиля. «Дворники» на ветровом стекле задвигались чаще.

— Вы когда-нибудь видели свое досье?

Превозмогая боль, Бьюкенен покачал головой.

— Хотите посмотреть?

— Нет.

— Ваш психологический портрет многое проясняет.

— Мне это неинтересно.

— У вас так называемый «диссоциативный тип личности».

— Говорю вам, это мне неинтересно.

Алан вновь перестроился в другой ряд и не снижал скорости, несмотря на дождь.

— Хоть я и не психолог, но ваше досье мне понятно. Вы не нравитесь самому себе и делаете все возможное, чтобы не заглядывать внутрь своего «я». Вы отождествляете себя с людьми и предметами, которые вас окружают. Вы перевоплощаетесь. Вы… диссоциируетесь.

Бьюкенен смотрел, нахмурившись, перед собой, на расплывчатое за завесой дождя уличное движение.

— В обычном обществе такое состояние было бы минусом, — продолжал Алан. — Но те, кто вас обучал, поняли, какое сокровище у них в руках, когда их компьютер в ответ на запрос остановил свой выбор на вас. В средней школе вы уже проявляли талант — или, лучше было бы сказать, неодолимую тягу — к лицедейству. В Беннинге и Брэгге ваши спецназовские командиры давали блестящие отзывы о вашем боевом искусстве. Учитывая вашу уникальную наклонность, для завершения вашей подготовки оставалось только пройти еще более специальное обучение на Ферме.

— Не хочу больше ничего слушать, — отрезал Бьюкенен.

— Вы идеальный секретный агент. Неудивительно, что вы могли за восемь лет сыграть столько ролей и что ваши начальники считали вас способным делать это без риска сломаться. Да, черт побери, вы уже сломались раньше. Работа секретного агента была для вас способом лечения. Вы так сильно себя ненавидели, что были готовы на все, на любые страдания ради возможности не быть самим собой.

Бьюкенен невозмутимо протянул руку и схватил Алана за правый локоть.

— Эй, вы что? — воскликнул тот.

Средним пальцем Бьюкенен нащупал нужный нерв.

— Эй, — повторил Алан.

Бьюкенен надавил.

Алан закричал. Он дернулся от боли, машина вильнула, задние колеса занесло на мокром скользком асфальте сначала в одну сторону, потом в другую. Позади них и на полосе обгона другие водители с перепугу тоже начали вилять и сигналить.

— А теперь вот что, — произнес Бьюкенен. — Вы либо заткнетесь, либо узнаете на собственной шкуре, каково потерять управление автомобилем при скорости пятьдесят пять миль в час.

Лицо Алана приобрело цвет бетона. От страшной боли челюсть его отвисла. Лоб покрылся бисеринками пота от усилий выровнять машину.

Он кивнул.

— Прекрасно, — сказал Бьюкенен. — Я знал, что мы сможем договориться. — Отпустив локоть Алана, он сел прямо и стал смотреть вперед.

Алан что-то пробормотал.

— Что? — спросил Бьюкенен.

— Ничего.

— Я так и думал.

Но Бьюкенен понял, что сказал Алан.

Это из-за брата.

11

— Что он делает сейчас? — спросил человек, называющий себя Аланом, когда вошел в квартиру, которая находилась над квартирой Бьюкенена.

— Ничего, — ответил майор Патнэм. — Он пил кофе из пластиковой чашки и следил за телемониторами. Он опять был в штатском.

— Ну он же должен что-то делать. — Алан окинул взглядом квартиру. Полковник и капитан Уэллер отсутствовали.

— Нет, — сказал майор Патнэм. — Он не делает ничего. Когда он вошел, я думал, что он нальет себе чего-нибудь выпить, сходит в туалет, почитает журнал, посмотрит телевизор, займется гимнастикой или еще чем-нибудь. Но он только дошел до дивана. Вон он сидит. Именно это он и делает после вашего ухода. То есть ничего.

Алан подошел к мониторам. Потирая правый локоть в том месте, где все еще болел защемленный Бьюкененом нерв, он хмуро смотрел на черно-белое изображение сидящего на диване Бьюкенена.

— Ч-черт.

Бьюкенен сидел, вытянувшись совершенно неподвижно, с застывшим выражением лица, пристально глядя на стоявший напротив стул.

— Черт, — повторил Алан. — Он в кататоническом ступоре. Полковник знает об этом?

— Я звонил ему.

— И что же?

— Мне приказано продолжать наблюдение. О чем вы с ним говорили? Когда он вошел, вид у него был какой-то странный.

— Это от того, о чем мы не говорили.

— Не понимаю.

— О его брате.

— Черт побери, вы же знаете, что это запрещенная тема!

— Я хотел его испытать.

— Ну, реакции от него вы определенно добились.

— Да, но это не та реакция, какую я хотел получить.

12

Бьюкенену пришла на память притча об осле между двумя охапками сена. Осел стоял точно посередине между ними. И та и другая были одинаковой величины и пахли одинаково чудесно. Лишенный какого бы то ни было основания предпочесть одну охапку другой, осел сдох от голода.

В реальном мире подобная ситуация была бы просто невозможной, потому что охапки никогда не могли бы быть в точности одинаковыми, а осел никогда не мог бы находиться точно посередине между ними, так что притча была лишь теоретической иллюстрацией к проблеме свободной воли. Способность выбирать, которую большинство людей принимали как нечто данное, зависела от определенных условий, отсутствие которых могло лишить человека мотивации, — и Бьюкенен чувствовал, что оказался сейчас именно в такой ситуации.

Его брат.

Бьюкенен настолько основательно работал над тем, чтобы стереть это из памяти, что последние восемь лет ему удалось совершенно отключиться от того поворотного события, которое определяло его поведение. За все это время он не подумал о нем ни разу. В редкие моменты слабости ему, вконец измученному, случалось среди ночи вдруг ощутить, как этот притаившийся в темной глубине его подсознания кошмар начинает подкрадываться, готовиться к прыжку. Тогда он собирал всю свою силу воли и ставил мысленный заслон отрицания, отказа принять неприемлемое.

Даже сейчас, лишенный своих оборонительных средств, засвеченный и неохраняемый, он еще сберег достаточную степень отторжения, так что память могла поймать его в ловушку лишь частично, лишь в принципе, но не в деталях.

Его брат.

Его чудесный брат.

Двенадцати лет.

Милый Томми.

Он умер.

И убил его он.

Бьюкенен почувствовал себя так, будто его сковало льдом. Он не мог пошевельнуться. Он сидел на диване, а его ноги, спина, руки онемели, все тело его окоченело, словно парализованное. Он все так же смотрел на стоящий перед ним стул, не видя его и лишь едва сознавая ход времени.

Пять часов.

Шесть часов.

Семь часов.

В комнате было темно. Бьюкенен продолжал смотреть в никуда, не видя ничего.

Томми был мертв.

И убил его он.

Кровь.

Он вцепился в пронзенное железным прутом тело Томми, пытаясь освободить его.

Щеки Томми были ужасно бледные. Его дыхание походило на бульканье. Когда он стонал, то звук получался такой, будто он при этом полоскал горло. Но полосканием была не соленая вода. Это была…

Кровь.

— Больно. Очень больно.

— Господи, Томми, прости меня. Я не хотел.

Толкать его.

Мы просто валяли дурака.

Я не думал, что Томми оступится и упадет.

Я не знал, что на дне ямы что-то есть.

Строительная площадка. Летний вечер. Два брата пришли сюда поиграть.

— Очень больно.

— Томми!

— Уже совсем не больно.

— Томми!

Столько крови.

Бьюкенену было тогда пятнадцать лет.

Все еще находясь в кататоническом трансе, неподвижно и прямо сидя на диване и глядя в темноту, Бьюкенен чувствовал, будто часть его сознания поднимает руки, пытаясь отогнать это ужасное воспоминание. Ему было холодно, но на лбу выступили бусинки пота. Это уж слишком, подумал он. Он не вспоминал таких подробностей с тех самых дней и ночей перед похоронами Томми, с того невыносимого лета, которое за этим последовало, с того омраченного чувством вины и казавшегося бесконечным времени года, времени печали, которое все-таки кончилось, когда…

Сознание Бьюкенена заметалось в поисках убежища, где оно могло бы спастись от обжигающих болью воспоминаний о крови Томми у него на одежде, о железном пруте, торчащем у Томми из груди.

— Во всем виноват я.

— Нет, ведь ты не нарочно, — возражала мать Бьюкенена.

— Я убил его.

— Это был несчастный случай, — сказала мать.

Но Бьюкенен не поверил ей. Он был убежден, что сошел бы с ума, если бы не нашел средства оградить себя от собственного сознания. Ответ оказался на удивление простым и потрясающе очевидным. Нужно стать кем-то другим.

Диссоциативный тип личности. Он стал воображать себя в роли спортивных кумиров и звезд рок-музыки, представлять себя в образе тех актеров кино и телевидения, которых обожал. Он вдруг пристрастился к чтению романов, в мир которых он мог сбежать от действительности и стать тем героем, с которым жаждал отождествить себя. В школе той осенью он открыл для себя драматический клуб, подсознательно стремясь совершенствоваться в навыках, необходимых ему для поддержания тех охранительных личин, под которыми он собирался прятаться, тех персонажей, которые позволят ему убежать от самого себя.

Потом, после окончания школы, желая то ли самоутвердиться, то ли наказать себя, то ли поиграть со смертью, он поступил на военную службу, но не куда попало, а в войска особого назначения.

Этим названием было все сказано. Он хотел быть особым. Он хотел пожертвовать собой, искупить вину. И еще одно: если он увидит достаточно много смертей, то, может быть, та одна смерть перестанет преследовать его.

Как сказал тогда человек, называвший себя Аланом, в подразделении специальных операций обучавшие Бьюкенена инструкторы быстро сообразили, какое сокровище приплыло к ним в руки, когда компьютер при поиске остановил свой выбор на Бьюкенене. Они получали человека, который неистово жаждал носить личину, быть кем-то другим. Агента, который не только не устанет, а напротив, будет чувствовать себя распрекрасно, работая в условиях глубокой секретности в течение долгого времени.

А теперь с него срывают его спасительные доспехи, отбирают у него щиты, обнажают его вину, из-за которой он был вынужден стать агентом и которую ему удалось подавить.

Бьюкенен? Кто такой, черт возьми, этот Бьюкенен? Он понимал, что за человек был Джим Кроуфорд. Или Эд Поттер. Или Виктор Грант. Да и все остальные. Для каждого из них он сочинил подробную прошлую жизнь. Некоторые из его персонажей были благословенны и счастливы (в случае Ричарда Даны это следовало понимать буквально, так как Дана верил, что на него, рожденного вновь христианином, снизошла Божья благодать). Другие были чем-то обременены (жена Эда Поттера развелась с ним, чтобы выйти замуж за человека, который зарабатывал больше денег). Бьюкенен знал, как каждый из них одевался (Роберт Чемберс предпочитал официальность и всегда был в костюме и при галстуке). Он знал, какая музыка нравилась каждому из них (Питер Слоун обожал кантри-вестерн), и какая еда (Джим Кроуфорд ненавидел цветную капусту), и какой тип женщин (Виктору Гранту нравились брюнетки), и какие кинофильмы (Брайан Макдоналд мог бы смотреть «Песни под дождем» хоть каждый вечер, всю неделю), и…

Кто такой, черт побери, этот Бьюкенен? Примечательно, что и сам Бьюкенен, и его кураторы даже мысленно всегда пользовались лишь его фамилией. Это звучало беспристрастно. Объективно. За восемь лет, сыграв роли сотен человек — нет, правильно будет сказать, побыв сотнями человек, — Бьюкенен абсолютно не знал, как сыграть роль самого себя. Каковы особенности его речи? Есть ли отличная от других походка? Какую одежду, еду, музыку и так далее он предпочитает? Исповедует ли какую-нибудь религию? Есть ли у него хобби? Любимые города? Что для него естественно?

Черт, он так давно не был Бьюкененом, что просто забыл, кто такой Бьюкенен. Он не хотел знать, кто такой Бьюкенен. Притча об осле между двумя охапками сена точно описывала его ситуацию. Он попал в промежуток между личностью Виктора Гранта, который был мертв, и личностью Дона Колтона, которая не была сформирована. Лишившись всех точек опоры, оставшись без малейшей зацепки, способной облегчить ему выбор — кем быть, он был просто парализован.

Но охранительные инстинкты все-таки привели в действие систему самообороны. Сидя неподвижно в тихой темной комнате, он услышал шум, царапанье ключа в замке входной двери. Одна часть его сознания дала ему толчок. Его тело уже не было холодным и онемевшим. Ступор покинул его под напором адреналина.

Скрипнула дверная ручка. Когда кто-то находившийся в наружном коридоре медленно открыл дверь и резкий свет оттуда проник в квартиру, Бьюкенена на диване уже не было. Он быстро проскользнул налево и скрылся в темноте спальни. Он услышал щелчок выключателя и отступил еще дальше в спальню, когда в жилой комнате вспыхнул свет. Он услышал мягкий, глухой стук, когда тихо закрыли дверь. Послышалось легкое шуршание чьих-то осторожных шагов по ковру.

Он напрягся.

— Бьюкенен? — Голос был ему знаком. Он принадлежал человеку, называвшему себя Аланом. Но голос звучал настороженно, тревожно. — Бьюкенен?

Испытывая беспокойство, Бьюкенен не хотел отзываться на это имя. Но все-таки вышел немного вперед, чтобы его могли увидеть в полутьме спальни.

Алан обернулся. Выражение его лица представляло собой смесь озабоченности и удивления.

— Вы принципиально против того, чтобы стучать? — спросил Бьюкенен.

— Ну… — Алан неловко потер правую руку о свой пиджак спортивного покроя в коричневую клетку. — Я подумал, что вы, может быть, спите, и…

— И поэтому решили здесь тихонько посидеть, пока я не проснусь?

— Нет, — ответил Алан. — Гм, не совсем так.

— А что же будет совсем так?

Обычно этот человек был настолько уверен в себе, что его манера поведения граничила с бесцеремонностью. Сейчас же он вел себя совершенно необычно. Что происходит?

— Я просто подумал, что надо заглянуть к вам и проверить, все ли с вами в порядке.

— Ну а почему со мной не должно быть все в порядке?

— Видите ли, тогда в машине вы были расстроены, и…

— И что же?

— Ничего. Я просто… Наверно, я ошибся.

Бьюкенен вышел из темной спальни. Подходя к Алану, он заметил, что тот украдкой бросил опасливый взгляд на потолок в дальнем правом углу комнаты.

Вот оно что, подумал Бьюкенен. Значит, он здесь под колпаком, причем его не только подслушивают.

За ним еще и подсматривают скрытыми камерами. С игольчатыми объективами.

Вчера, приехав сюда, Бьюкенен почувствовал облегчение от того, что достиг наконец спокойной гавани. У него не было оснований подозревать своих кураторов в каких-либо нехороших замыслах, а значит, не было и причины проверять квартиру на присутствие «жучков». Позднее, после разговора с Аланом, он был взволнован, поглощен мыслями об открытке, дошедшей до него, словно неожиданный отголосок одной из его прежних жизней, хотя с тех пор прошло уже шесть лет. Ему и в голову не пришло проверять квартиру. Да и какой смысл был бы делать это? Кроме человека, называвшего себя Аланом, ему не с кем было говорить, а значит, и спрятанным микрофонам нечего было подслушивать.

Но видеонаблюдение — это уже другое дело. Намного более серьезное, думал Бьюкенен. Что-то во мне пугает их, причем в такой степени, что они хотят следить за мной не спуская глаз.

Но что это может быть? Что может их пугать?

Для начала это может быть мое пребывание в кататоничсском трансе всю вторую половину дня и часть вечера. Должно быть, я до смерти напугал тех, кто ведет наблюдение. Они послали Алана узнать, не поехала ли у меня крыша. Чего стоит одно то, как Алан все время щупает свой пиджак. После того как я утром прижал ему руку, он, должно быть, пытается определить, сильно ли я возбужден и не придется ли ему пригрозить мне оружием.

А в это время камеры передают каждое мое движение.

Но Алан не хочет, чтобы я об этом знал.

Бьюкенен почувствовал себя раскованным. Пришло ощущение того, что он на сцене, а с ним и стимул, который был ему нужен, чтобы сыграть роль самого себя.

— Я постучал, — продолжал свои объяснения Алан. — Наверно, вы не слышали. А так как вы не должны были уходить из квартиры, я подумал, не случилось ли чего с вами. — Сейчас, когда Алан придумал правдоподобную версию, он уже не так сильно нервничал. К нему явно возвращалась его обычная уверенность в себе. — И эта рана у вас на голове. Вдруг вы еще раз ударились? Вдруг поскользнулись, когда мылись под душем, да мало ли что? Вот я и решил войти и проверить. Я часто принимаю здесь доклады агентов, поэтому у меня всегда при себе ключ.

— Наверно, я должен чувствовать себя польщенным, что вы так меня опекаете.

— А с вами не так-то легко найти общий язык. — Алан потер правый локоть. — Но я делаю свое дело и забочусь о вверенных мне людях.

— Послушайте, — сказал Бьюкенен. — За то, что случилось в машине сегодня утром… простите меня.

Алан пожал плечами.

— Столько всего происходит. Наверно, мне нелегко будет научиться жить, ни испытывая больше давления.

Алан снова пожал плечами.

— Это можно понять. Иногда агент продолжает чувствовать давление даже тогда, когда его уже нет.

— Кстати, о давлении…

— Что?

— О давлении.

Бьюкенен ощутил его в низу живота. Он показал на ванную, вошел внутрь, закрыл дверь и опорожнил свой мочевой пузырь.

Он полагал, что в ванной, как и в других комнатах квартиры, тоже запрятана куда-нибудь в стену камера. Но ему было безразлично, следит ли за ним кто-нибудь, пока он отправляет свою естественную надобность. Даже если бы он действительно стеснялся, то ни за что на свете не подал бы виду.

И даже если бы его мочевой пузырь того не требовал, он все равно пошел бы в туалет.

В качестве отвлекающего маневра.

Потому что ему надо было побыть какое-то время не на глазах у Алана. Ему нужно было время, чтобы подумать.

13

Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать. Надеюсь, то, что ты обещал, — это всерьез. Тогда же и там же, где в последний раз. Рассчитываю на тебя. ПОЖАЛУЙСТА.

Бьюкенен вышел из ванной, сопровождаемый шумом спущенной в унитазе воды.

— Вчера вечером вы что-то говорили об отпуске и отдыхе.

Алан настороженно прищурился.

— Да, говорил.

— Так вы это называете отпуском? Сидеть здесь, как в клетке?

— Я же сказал вам, что Дона Колтона здесь никто не должен видеть. Если вы начнете входить и выходить, то соседи примут вас за него, а когда появится следующий Дон Колтон, это вызовет у них подозрения.

— А что, если мне вообще уехать отсюда? Мне. Бьюкенену. В отпуск. Я не был в отпуске восемь лет. Кто это заметит? Кому до этого будет дело?

— В отпуск?

— Под своим собственным именем. Возможно, мне пойдет на пользу побыть самим собой для разнообразия.

Алан наклонил голову набок, все так же щурясь, но был явно заинтересован.

— На будущей неделе я должен буду снова явиться к этому врачу, — продолжал Бьюкенен. — К тому времени и ваши люди, и полковник уже, наверно, решат, что со мной делать.

— У меня нет полномочий принимать такое решение.

— Поговорите с полковником, — предложил Бьюкенен.

Алана, казалось, все еще интересовал этот вопрос.

— Куда же вы хотели бы поехать? За границу не получится, так как у вас нет паспорта.

— А я за границу и не собираюсь. Мне бы куда поближе. На Юг. В Новый Орлеан. Через два дня Хэллоуин — канун праздника Всех Святых. В Новом Орлеане в этот день можно чертовски здорово провести время.

— Я слышал об этом, — сказал Алан. — Собственно говоря, я слышал, что в Новом Орлеане можно чертовски здорово провести время в любой день.

Бьюкенен кивнул. Его просьбу удовлетворят.

Но поедет он не в качестве самого себя.

Ни в коем случае, подумал он.

Он вернется на шесть лет назад.

Он снова превратит себя в того, кем он был тогда. Сто жизней тому назад.

В некогда счастливого человека, который любил джаз, мятный коктейль и красную фасоль с рисом.

В работавшего на чартерных рейсах пилота Питера Лонга с его трагической любовной историей.

14

Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать.

Глава 7

1

Пилотам — особенно если профессия пилота не является их настоящей профессией, а им нужно создать определенный вымышленный образ — положено летать. Однако Бьюкенен-Лонг отправился в Новый Орлеан поездом.

Такой способ путешествовать имел несколько преимуществ. Как оказалось, он давал возможность, во-первых, расслабиться, во-вторых, уединиться, так как Бьюкенену удалось получить целое купе в спальном вагоне. Еще одним плюсом было то, что такая поездка была длительной, заполняла время. Ведь ему все равно было нечего делать до кануна Дня Всех Святых, то есть до завтрашнего вечера. Конечно, он мог бы потратить это время на осмотр достопримечательностей Нового Орлеана, если бы не одно обстоятельство. Питер Лэнг прекрасно знал Новый Орлеан, его доки, Французский квартал, Садовый район, озеро Понтчартрейн, ресторан Антуана и особенно иностранные кладбища. Для Лэнга в иностранных кладбищах было какое-то особенное очарование. Он посещал их при каждой возможности. Бьюкенен не позволял себе выяснять скрытый смысл этого обстоятельства.

Однако главной причиной, побудившей его предпочесть поезд самолету, было то, что железнодорожные станции не были оборудованы ни детекторами обнаружения металлов, ни рентгеновскими установками контроля пассажиров. Поэтому он мог взять с собой девятимиллиметровую «беретту», которую дал ему Джек Дойл в Форт-Лодердейле. Пистолет был засунут между двумя рубашками и двумя комплектами нижнего белья, вместе с паспортом на имя Виктора Гранта и рядом с несессером, в небольшую парусиновую дорожную сумку, с которой Бьюкенен не расставался от самой Флориды. Все еще пребывая в расстроенных чувствах из-за невыясненных отношений с начальством и с самим собой, он теперь был рад, что солгал относительно паспорта и никому не сказал о пистолете. Паспорт и пистолет давали ему возможность выбора. Позволяли думать о свободе. Тот факт, что он впервые солгал принимавшему отчет куратору, должен был бы, наверное, его встревожить. Предупредить, что он выведен из душевного равновесия в большей степени, чем ему представляется, что этот удар по голове причинил ему более серьезный ущерб, чем он думает. Но сейчас, сидя у окна в своем запертом купе, слушая перестук колес и глядя на яркие осенние краски сельских ландшафтов Вирджинии, он то и дело потирал свою больную голову и радовался тому, что не пытался спрятать пистолет где-нибудь в квартире Дона Колтона. Телекамеры разоблачили бы его. А так его история, очевидно, показалась убедительной. Иначе его кураторы не выдали бы ему ни денег, ни документов на его настоящее имя и не разрешили бы этой короткой поездки.

Перед тем как сесть в поезд на вашингтонском вокзале Юнион Стейшн, он купил себе в дорогу какой-то роман в мягкой обложке, но едва взглянул на него за все время, пока поезд шел на юг. Он все тер и тер свой лоб — отчасти, чтобы унять боль, а отчасти в сосредоточенной задумчивости, глядя в окно на мелькающие мимо городки и большие города, холмы и возделанные поля.

Питер Лэнг. Надо вспомнить о нем все. Надо стать Питером Лэнгом. Притвориться летчиком не составит проблемы, потому что Бьюкенен умел летать. Это одно из нескольких умений, которые он приобрел в процессе обучения. Почти все профессии, которыми он якобы обладал, стараниями его «хозяев» действительно были ему в той или иной мере знакомы. А в нескольких из них он был настоящим специалистом.

Реальная же проблема заключалась в том, чтобы воссоздать в себе личность Питера Лэнга, его отношение к жизни, особенности поведения, все, что для него характерно. Бьюкенен никогда не вел никаких записей относительно своих многочисленных персонажей. Документировать эти перевоплощения было бы глупо. Такая документация в конечном счете могла бы быть использована против него. Вообще оставлять какой бы то ни было бумажный след было ни к чему. Вот и приходилось полагаться лишь на свою память. Было немало заданий — особенно таких, где надо было встречаться с разными людьми и переключаться с роли одного персонажа на роль другого несколько раз в день, — когда его способность вспоминать и адаптироваться подвергалась особо строгому испытанию. Он жил в постоянном беспокойстве, опасаясь, что переключение с одной роли на другую может вдруг произойти помимо его воли и с кем-то он поведет себя иначе, чем должен по сценарию.

Питер Лэнг.

2

Бьюкенен жил тогда в Новом Орлеане под видом пилота, нанятого нефтеразведывателъной компанией якобы для доставки технического персонала и оборудования в разные точки в Центральной Америке. На самом же деле его задача состояла в том, чтобы перебрасывать по воздуху переодетых в штатское советников из сил особого назначения на секретные аэродромы, расположенные в джунглях на территории Никарагуа, где им предстояло обучать повстанцев-«контрас» ведению войны против марксистского режима. Годом раньше, в 1986-м, когда Юджин Хазенфус был сбит над Никарагуа при попытке сбросить повстанцам боеприпасы, он сказал захватившим его никарагуанцам, что работает, как он полагает, на ЦРУ. Неприятность заключалась в том, что конгресс Соединенных Штатов недвусмысленно запретил ЦРУ всякое вмешательство в дела Никарагуа. Последовавшие за этим разоблачения в средствах массовой информации вызвали политический скандал, и ЦРУ пришлось неоднократно отрицать какое бы то ни было отношение к Хазенфусу. Так как нанимали Хазенфуса через посредников, а сам он впоследствии отказался от своих слов, то ЦРУ удалось избежать больших неприятностей, но Никарагуа продолжала оставаться деликатным политическим вопросом, хотя президент Рейган вслед за этим издал указ, отменявший наложенный конгрессом запрет на американскую помощь «контрас». Однако возобновление помощи не предполагало присутствия на территории Никарагуа американских военнослужащих, пытающихся свергнуть никарагуанское правительство. Поскольку открытое вмешательство военных могло быть расценено как акт войны, то армейские специалисты, которых Бьюкенен перебрасывал в Никарагуа, были, как и он, в штатском. И у них, как у Бьюкенена, тоже были вымышленные имена, а их принадлежность к американской армии установить было невозможно.

Новый Орлеан и Майами считались городами, которые были наиболее тесно связаны с оказанием нелегальной помощи «контрас», поэтому любознательные журналисты очень интересовались частными компаниями, чьи самолеты летали в страны Латинской Америки. Какой-нибудь самолет, зафрахтованный для доставки обычного груза в Сальвадор, Гондурас или Коста-Рику, вполне мог сделать неотмеченную в маршруте нелегальную посадку в Никарагуа и выгрузить вместо оборудования людей. Любой журналист, которому удалось бы доказать эту недозволенную степень американского военного вмешательства, автоматически становился кандидатом на Пулитцеровскую премию. Поэтому Бьюкенену надо было особенно позаботиться о прикрытии. С этой целью он просил свое начальство предоставить ему «жену», женщину, которая будет помогать мужу в его бизнесе, которая любит летать и говорит по-испански, а в идеале родом латиноамериканка и, стало быть, не будет привлекать к себе внимания, сопровождая мужа в его частых полетах в страны Латинской Америки. Этим приемом Бьюкенен намеревался обмануть любопытных журналистов, заставить их отбросить мысль о том, что он связан с Никарагуа. Склонить их к тому, что никакой дурак не полетит в зону военных действий с женой.

Жена, которую ему подыскали, действительно оказалась латиноамериканкой. Эту живую, привлекательную женщину звали Хуана Мендес, ей было двадцать пять лет. Ее родители были мексиканцы, получившие американское гражданство. Она служила в военной разведке в звании сержанта, а выросла в Техасе, в городе Сан-Антонио, считавшегося по легенде родным городом Питера Лэнга, роль которого играл Бьюкенен. Перед тем как приступить к выполнению задания, Бьюкенен провел в Сан-Антонио несколько недель, чтобы познакомиться с городом — на тот случай, если кто-то решит проверить его и будет провоцировать на заведомо неверные высказывания о Сан-Антонио. Постоянное присутствие рядом с ним Хуаны затруднит задачу любому охотнику поспрашивать его о Сан-Антонио. Если он не будет знать, что ответить, если запнется, то за него ответит Хуана.

Пребывание в роли Питера Лэнга было одним из самых продолжительных заданий Бьюкенена — оно длилось четыре месяца. Все это время они с Хуаной жили вдвоем в небольшой квартирке на втором этаже изящного, обшитого деревом дома с нарядной кованой решеткой и приятным, полным цветов внутренним двориком на улице Дюмэн во Французском квартале. И ему, и Хуане было известно, каким риском чревато возникновение эмоционального притяжения между партнерами по конспиративной работе, поэтому они старались держаться в строго профессиональных рамках. Они прилагали все усилия к тому, чтобы не попасть под влияние своего вынужденного близкого общения, когда они вместе ели, складывали в одну корзину идущее в стирку белье, пользовались одной ванной и туалетом, спали в одном помещении. До физической близости дело у них не дошло. Настолько недисциплинированными они не были. Но это ничего не меняло, потому что результат был тот же самый. Секс есть лишь одна из составляющих… часто играющая незначительную роль… а иногда не играющая никакой роли… в удачном браке. За четыре месяца совместной жизни Бьюкенен и Хуана так хорошо вжились в свои роли, что под конец смущенно признались друг другу, что ощущают себя супругами. Ночью, слыша, как она тихо дышит во сне, он вдыхал ее опьяняющий запах, напоминавший ему запах корицы.

Совместная напряженная жизнь действует как мощный связующий материал. Однажды во время перестрелки в Никарагуа Бьюкенену ни за что не удалось бы добраться до самолета и вырулить в позицию для взлета с расположенной в джунглях примитивной посадочной полосы, если бы Хуана не прикрыла его огнем из автоматической винтовки. Сквозь колпак медленно поворачивающегося самолета он видел, как Хуана бежит от зарослей к пассажирской дверце, которую он открыл. Она резко повернулась к кустам, выстрелила из своей М—16 и снова бросилась к самолету. Впереди нее летевшие из джунглей пули взрывали фонтанчики земли. Она повернулась и снова выстрелила. Форсируя двигатели, он сумел нужным образом развернуть самолет, схватил свою М—16 и стал стрелять через открытый люк, прикрывая Хуану. По фюзеляжу защелкали пули. Одновременно с ее последним рывком к люку он убрал тормоза и начал разбег по неровной полосе. Она взобралась внутрь, прочно встала у открытого люка и стала стрелять по нападавшим. Расстреляв все патроны, она подхватила его винтовку и стреляла, пока не опустошила и ее. Потом, ухватившись за привязной ремень, чтобы не выпасть наружу, она засмеялась, когда самолет дважды подпрыгнул и круто пошел вверх, едва не задевая вершины деревьев.

Когда ты обязан кому-то жизнью, то чувствуешь, как тебе близок этот человек. Бьюкенену случалось испытывать подобное чувство в компании мужчин. Но в эти четыре месяца он впервые узнал его, работая в паре с женщиной, и под конец ему пришлось лицедействовать больше, чем хотелось, потому что он влюбился в нее.

А делать этого не следовало. Он отчаянно боролся с собой, пытаясь подавить свое чувство. Но не смог. Даже и тогда между ними ничего не было. Несмотря на огромное искушение, они не нарушили профессиональной этики физической близостью. Но одно правило они все-таки нарушили, правило, предостерегавшее их от смешивания ролей с реальностью, хотя Бьюкенен в своей практике с ним не считался. Его успех в роли изображаемого им вымышленного персонажа каждый раз основывался именно на том, что он смешивал роль с реальностью. Пока он играл чью-то роль, этот человек существовал реально.

Однажды вечером, когда Бьюкенен сидел у телевизора, вернулась Хуана, выходившая за продуктами. Выражение тревоги на ее лице заставило его нахмуриться.

— С тобой все в порядке? — озабоченно спросил он, подходя к ней. — Что-нибудь случилось, пока ты делала покупки?

Явно не услышав его вопроса, она поставила сумку и стала выгружать принесенное. Он вдруг понял, что интересовали ее не купленные продукты. Ее взгляд был прикован к листку с анонсом какого-то концерта джазовой музыки, который ей сунули в руки на улице. Она достала его из сумки, и, когда Бьюкенен увидел маленький косой крестик в верхнем правом углу, он понял, что ее так взволновало. Тот, кто сунул ей листок, был, очевидно, послан к ним на связь. И маленький косой крестик, проставленный фломастером, был для них сигналом свернуть операцию.

Их ждали новые задания.

В этот момент Бьюкенен с необычайной остротой ощутил близкое присутствие Хуаны. Он видел овал ее лица, гладкую смуглую кожу и четкое очертание упругих грудей под блузкой. Ему хотелось обнять ее, но чувство дисциплины взяло верх.

Обычно жизнерадостный голос Хуаны прозвучал сдавленно от напряжения.

— Что ж, ведь было заранее известно, что после этого мы получим новые задания. — Она проглотила застрявший в горле комок. — Все когда-нибудь кончается, правда?

— Правда, — печально ответил он.

— Ну… Как ты думаешь, — нас могут опять послать вместе?

— Не знаю.

Хуана грустно кивнула.

— Но так почти никогда не делают.

— Да. — Хуана опять проглотила комок.

Вечером накануне отъезда из Нового Орлеана они пошли прогуляться по Французскому кварталу. Был яркий, красочный праздник Хэллоуин, канун Дня Всех Святых, и старая часть города была украшена как никогда живописно. Гуляющие были в маскарадных костюмах, многие из них изображали скелеты. Толпа плясала, пела и пила на узких улочках. Джазовые мелодии — то грустные, 'то радостные — звучали из открытых дверей, сливались, выплескивались сквозь кованые решетки и плыли над толпой, поднимаясь к небу, освещенному заревом городских огней.

«Когда святые маршируют…»[128]

Бьюкенен с Хуаной закончили прогулку в «Кафе дю монд» недалеко от Джексон-сквер, на Декейтер-стрит. В этом знаменитом ресторане на открытом воздухе подавали кофе с молоком и хрустящие французские пончики, посыпанные сахарной пудрой. Там было полно народу; многим любителям праздничного веселья необходимо было проглотить некоторое количество кофеина и крахмала, чтобы нейтрализовать действие выпитого алкоголя и продолжать веселиться. Несмотря на толпу, Бьюкенен и Хуана встали в очередь. Теплая октябрьская ночь чуточку пахла дождем, с Миссисипи дул приятный легкий ветерок. Наконец официант проводил их к столику и принял заказ. Глядя на окружавшую их праздничную толпу, они чувствовали себя неуютно, скованно, и дело кончилось тем, что они заговорили на тему, которой до сих пор старательно избегали. Бьюкенен не помнил, кто и как начал этот разговор, но суть была выражена в вопросе: это конец всему или же мы будем встречаться и потом? И, как тольковопрос был поставлен прямо, Бьюкенен сразу понял всю его абсурдность. Ведь с завтрашнего дня Питера Лэнга уже не будет. Как же может Питер Лэнг поддерживать отношения с женой, которая завтра тоже прекратит свое существование?

Их тихий разговор нельзя было подслушать в гомоне толпы. Бьюкенен сказал ей, что жизнь их персонажей кончена, а Хуана посмотрела на него так, будто его слова были бредом безумного.

— Меня не интересует, кем мы были, — отрезала она. — Я говорю о нас с тобой.

— Я тоже.

— Нет, — возразила Хуана. — Тех людей больше нет. Есть мы. Завтра начинается реальная жизнь. Фантазия кончилась. Что мы будем делать?

— Я люблю тебя, — сказал он.

Она судорожно вздохнула.

— Я ждала, когда ты ото скажешь… Надеялась… Не знаю, как это случилось, но я чувствую то же самое. Я люблю тебя.

— Хочу, чтобы ты знала, — ты всегда будешь самым дорогим мне человеком, — произнес Бьюкенен.

Хуана начала недоуменно хмуриться.

— Хочу, чтобы ты знала, — продолжал Бьюкенен, — что…

Подошедший официант поставил перед ними поднос с чашками дымящегося кофе и горячими, густо посыпанными сахарной пудрой пончиками.

Когда он ушел, Хуана наклонилась к Бьюкенену и спросила напряженным голосом, в котором слышалось беспокойство:

— О чем ты говоришь?

— … что ты всегда будешь самым дорогим мне человеком. Самым близким. Если тебе когда-нибудь будет нужна помощь, если я что-то смогу для тебя сделать…

— Постой. — Хуана еще больше нахмурилась, в ее темных глазах отражался свет лампы с потолка. — Это похоже на прощание.

— … то можешь рассчитывать на меня. В любое время. В любом месте. Только позови. Я все для тебя сделаю.

— Сукин сын, — отрезала она.

— Что?

— Это нечестно. Я достаточно хороша, чтобы рисковать жизнью вместе с тобой. Я достаточно хороша, чтобы послужить в качестве реквизита. Но недостаточно хороша, чтобы встречаться со мной после…

— Я совсем не то имею в виду, — перебил ее Бьюкенен.

— Тогда в чем же дело? Ты любишь меня, но хочешь от меня избавиться?

— Я не хотел влюбляться. Я…

— Есть не так уж много причин, почему мужчина уходит от женщины, которую он, по его словам, любит. И сейчас я не могу придумать ничего другого, кроме того, что он не считает ее достойной себя.

— Послушай меня…

— Это потому, что я латиноамериканка.

— Нет. Совсем не потому. Не глупи. Прошу тебя. Послушай же.

— Это ты послушай. Может быть, я — это самое хорошее, что у тебя вообще было. Не теряй меня.

— Но завтра придется…

— Придется? Почему? Это из-за тех, на кого мы работаем? К черту их всех! Они ждут, что я снова подпишу контракт. Но я не собираюсь этого делать.

— К ним это не имеет никакого отношения, — возразил Бьюкенен. — Все дело во мне самом. В том, что я делаю. После этого между нами ничего не может быть, потому что я буду уже не тем, кого ты знаешь. Я буду совсем другим, незнакомым.

— Что ты говоришь?

— Я буду не таким, как сейчас.

Она пристально посмотрела на него, так как в этот момент до нее дошел смысл того, что он говорил.

— Значит, ты выбираешь свою работу…

— Работа — это все, что у меня есть.

— Нет. У тебя могла бы быть я.

Бьюкенен молча смотрел на нее. Опустил глаза. Снова их поднял. Закусил губу. Медленно покачал головой:

— Ты не знаешь меня. Ты знаешь только того, чью роль я играю.

Она смотрела на него, потрясенная услышанным.

— Я всегда буду твоим другом, — сказал Бьюкенен. — Помни об этом. Клянусь тебе. Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, если ты когда-нибудь попадешь в беду, тебе надо только позвать. И сколько бы ни прошло времени, как далеко бы я ни был, я…

Хуана встала, и ножки ее стула с резким звуком царапнули по цементному полу. На них начали обращать внимание.

— Если ты мне когда-нибудь будешь нужен, я пришлю тебе открытку, будь ты проклят!

Сдерживая слезы, она почти выбежала из ресторана.

И это был последний его разговор с ней. Когда он вернулся домой, она уже собрала свои вещи и ушла. Ощущая пустоту внутри, он не спал всю ночь и сидел в темноте на их общей кровати, уставившись на противоположную стену.

Точно так же, как сейчас смотрел в темноту за окном купе мчащегося поезда.

3

Бьюкенен понял, что это снова с ним случилось.

Он опять впал в кататонию. Потирая болевшую голову, он чувствовал, будто возвращается откуда-то издалека. В купе было темно. За окном была ночь, и лишь время от времени мимо мелькали огоньки форм. Сколько же времени он так просидел?

Он взглянул на светящийся циферблат пилотских часов, часов Питера Лонга, и с чувством смятения увидел, что было восемь минут одиннадцатого. Из Вашингтона он выехал незадолго до полудня. Поезд давно уже должен был проехать всю Вирджинию. Сейчас он, наверное, далеко в Северной Каролине, а может быть, даже и в Джорджии. Вся вторая половина дня и весь вечер? — в тревоге подумал он. Что со мной происходит?

Голова болела ужасно. Он встал, включил свет в запертом купе, но испугался своего отражения в освещенном окне и быстро задернул шторки. Отразившееся в стекле худое лицо показалось ему незнакомым. Он открыл дорожную сумку, взял из несессера три таблетки аспирина и проглотил их, запив водой из умывальника в крошечном туалете. Отправляя свою естественную надобность, он почувствовал, что его сознание опять плывет, соскальзывает на шесть лет назад, и сосредоточился на том, чтобы остаться в настоящем времени.

Надо было входить в роль. Надо было снова становиться Питером Лонгом. Но в то же время надо было и действовать, функционировать. Нельзя было больше сидеть, уставившись в пространство. Ведь весь смысл поездки в Новый Орлеан и попытки узнать, почему Хуана послала эту открытку, и состоял в том, чтобы получить какую-то цель, какое-то чувство направления.

Хуана. Он не мог снова воплотиться в Питера Лонга, не вспомнив все о Хуане. Ей сейчас сколько? Тридцать один. Интересно, подумал он, держит ли она себя по-прежнему в форме? Она была невысокого роста, тоненькая, но ее натренированное военной подготовкой тело компенсировало эти «недостатки». Это было гибкое, сильное, великолепное тело. Интересно, она все так же коротко стрижет свои густые темные волосы? Тогда ему все время хотелось запустить в них пальцы, ухватиться и тихонько потянуть. Сверкают ли, как прежде, огнем ее темные глаза? Сохраняют ли ее губы тот прежний чувственный изгиб? У нее была привычка от усердия сжимать их и чуть-чуть выпячивать, и ему всегда хотелось погладить их, хотелось так же сильно, как и прикоснуться к ее волосам.

Что же было истинным мотивом этого возвращения в прошлое? — спрашивал он себя. Только ли желание выйти из оцепенения?

Или эта открытка что-то в нем пробудила? Он подавлял воспоминания о ней, как подавлял в себе и многое другое. И вот теперь…

Может мне не надо было се отпускать. Может, я должен был..

Нет, подумал он. Прошлое — это западня. Не тронь его. Оно явно не сулит тебе ничего хорошего, если от него ты впадаешь в кататонию. То, что ты сейчас чувствуешь, просто дурацкая ошибка. В своих прошлых жизнях ты оставил немало неоконченных дел и многих людей, которые тебе нравились, или, вернее, нравились твоим персонажам. Но раньше ты никогда туда не возвращался. Будь осторожен.

Но я не любил тех других людей. Почему она прислала открытку? В какую беду она попала?

С твоими кураторами случился бы нервный припадок, знай они, о чем ты думаешь.

Беда в том, что я так живо ее помню.

Кроме того, я обещал.

Нет, сказал ему предостерегающий внутренний голос. Обещал не ты, а Питер Лэнг.

Вот именно. А в данный момент я и есть он.

Я сказал именно то, что думал. Я обещал.

4

Радуясь отвлекающему воздействию голода и чувствуя облегчение оттого, что находится в движении, Бьюкенен-Лэнг отпер купе, выглянул в покачивающийся коридор, никого не увидел и совсем собрался было выйти, как вдруг решил, что купе запирается на слишком простой замок. Прихватив свою небольшую дорожную сумку, где лежали паспорт и револьвер, он закрыл купе и пошел искать вагон-ресторан.

Ресторан оказался через три вагона, и когда Бьюкенен вошел, то увидел, что он почти пуст, лишь несколько пассажиров допивали кофе да официанты убирали со столов грязную посуду. Свет верхних светильников вагона-ресторана отражался в оконных стеклах, и от этого помещение казалось освещенным непомерно ярко, так что в темноте за окнами ничего нельзя было разглядеть.

Потирая больную голову, Бьюкенен подошел к ближайшему официанту.

Официант, у которого был усталый вид, предвосхитил его вопрос.

— Сожалею, сэр. Мы уже закрылись. Завтрак начинается с шести утра.

— Боюсь, что я прилег отдохнуть и проспал все на свете. И сейчас умираю от голода. Не найдется ли у вас чего-нибудь, чтобы мой желудок не бурчал всю ночь? — Бьюкенен ненавязчиво протянул десятидолларовую бумажку.

— Да, сэр. Я понимаю вашу проблему. Посмотрим, что можно сделать. Возможно, найдется парочка сандвичей с холодным ростбифом, которые вы сможете взять с собой в купе.

— Звучит неплохо.

— И может, еще бутылка содовой.

— Лучше бы пива.

— Ну, — произнес чей-то голос у Бьюкенена за спиной, — пива у меня нет. Но на всякий случай я предусмотрительно запаслась сандвичами.

Не желая показать, что удивлен, Бьюкенен заставил себя выждать несколько секунд, потом медленно повернулся и оказался лицом к лицу с женщиной, которой принадлежал голос. Когда он увидел ее, ему пришлось собрать все свои силы, чтобы не выдать удивления. Потому что он действительно был удивлен.

У женщины были длинные потрясающие огненно-рыжие волосы. Высокая. Лет двадцати пяти — тридцати. Спортивная фигура. Крутой лоб. Отличной лепки скулы. Черты лица, как у манекенщицы.

Он знает эту женщину. Во всяком случае, видел ее раньше. В первый раз на ней были бежевые брюки и желтая блузка. Это было в Мексике. Она его фотографировала перед зданием тюрьмы в Мериде.

Во второй раз на ней были джинсы и рубашка из джинсовой ткани. Это было в Форт-Лодердейле. Она его фотографировала, когда он остановил свою моторку возле лодки Большого Боба Бейли на канале.

В этот раз на ней были коричневые поплиновые брюки и куртка-сафари цвета хаки со множеством карманов, причем в нескольких из них были какие-то предметы. Она походила на рекламную картинку из каталога для туристов. Футляр для фотоаппарата висел у нее на левом плече. Сам фотоаппарат болтался на ремешке через шею. Единственной деталью, которая не гармонировала с таким рекламным имиджем, был объемистый бумажный пакет, который она держала в правой руке.

Левой рукой она добавила свои десять долларов к тем десяти, которые Бьюкенен уже вручил официанту.

— Благодарю вас. — Она улыбнулась. — Я уже не надеялась, что мой друг вообще появится. Спасибо за ваше терпение.

— Ничего страшного, мэм. — Официант сунул деньги в карман. — Если нужно что-нибудь еще, то…

— Нет, спасибо, больше ничего не нужно.

Когда официант вернулся к своей грязной посуде, которую убирал со стола, женщина вновь перенесла внимание на Бьюкенена.

— Надеюсь, вы не сильно расстроились из-за тех сандвичей с ростбифом, о которых он говорил. Мои с курятиной и салатом.

— Простите?

— С курятиной…

— Я не это имел в виду. Мы с вами разве знакомы?

— Вы еще спрашиваете — после всего, что нам пришлось пережить вместе? — В зеленых глазах женщины заплясали огоньки.

— Леди, я не в том настроении. Уверен, что в поезде много других парней, которые…

— Ладно, поиграем, если вы настаиваете. Знакомы ли мы с вами? — Она задала этот вопрос и сама на него ответила: — Да. Можно и так сказать. Можно сказать, что знакомы, хотя, конечно, нас никто не знакомил. — Казалось, ее все это забавляло.

— Я не хочу быть с вами грубым.

— Ничего. Я к этому привыкла.

— Вы слишком много выпили.

— Ни капли. Но лучше бы я действительно пила. Мне ужасно надоело ждать здесь столько времени. Хотя, постойте… — Она повернулась к официанту. — Парочку бутылок пива было бы неплохо. Как вы думаете, мы еще можем их получить?

— Конечно, мэм. Что-нибудь еще?

— Пусть будут четыре бутылки, а к ним можно приложить и те сандвичи с ростбифом. Я чувствую, что ночь предстоит длинная.

— Тогда, может быть, кофе?

— Нет. Пива будет достаточно.

Когда официант отошел от них, она снова повернулась к Бьюкенену.

— Но, может быть, вы предпочитаете кофе?

— Что я действительно предпочел бы, так это узнать, какого дьявола вам от меня нужно?

— Получить у вас интервью.

— Что?

— Я репортер.

— Поздравляю. А какое отношение это имеет ко мне?

— Предлагаю вам пари.

Бьюкенен покачал головой.

— Полнейший абсурд. — Он собирался повернуться и уйти.

— Нет, правда. Спорим, что я отгадаю, как вас зовут.

— Пари предполагает: или что-то выигрываешь, или что-то проигрываешь. Я не вижу, что я выигрываю или…

— Если я неправильно назову ваше имя, то оставлю вас в покое.

Бьюкенен подумал немного.

— Идет, — ответил он. — Я готов на все, лишь бы избавиться от вас. И как же меня зовут?

— Бьюкенен.

— Неправильно. Меня зовут Питер Лэнг. — Он опять повернулся, чтобы уйти.

— Докажите это.

— Я ничего не должен доказывать. Мое терпение кончилось. — Он направился к выходу.

Она пошла за ним.

— Послушайте, я надеялась уладить все без шума, но если вам нужны неприятности, то вы их получите. Вас зовут не Питер Лэнг, и не Джим Кроуфорд, и не Эд Поттер, и не Виктор Грант, и не Дон Колтон. Разумеется, вы пользовались этими именами. И многими другими. Но ваша настоящая фамилия — Бьюкенен. Имя — Брендан. Прозвище — Брен.

Чувствуя судорожную дрожь в мышцах, Бьюкенен остановился в дверях вагона-ресторана. Не показывая своего напряжения, он повернулся и с облегчением увидел, что за столиками в этом конце вагона не было ни одного человека. Он сделал вид, что просто раздосадован.

— Что же мне сделать, чтобы избавиться от вас?

— Избавиться от меня?

— Не понимаю, чего вы добиваетесь?

Она подняла повыше большой бумажный пакет.

— Мне хочется есть. Я не смогла найти вас в поезде, поэтому все время ждала, когда вы придете в ресторан. Потом я заволновалась: а вдруг еду вы захватили с собой? Каждые полчаса мне приходилось совать официанту десять долларов, чтобы он позволил мне занимать стол, ничего не заказывая. Еще десять минут, и здесь никого бы уже не осталось, а мне пришлось бы уйти. Слава Богу, вы все-таки явились.

— Вот именно, — согласился Бьюкенен. — Слава Богу. — Он увидел, что по проходу к ним приближается официант.

— Ваши сандвичи и пиво. — Официант вручил ей еще один бумажный пакет.

— Спасибо. Сколько я вам должна? — Она заплатила, добавив сверх того и чаевые.

Потом они снова остались одни.

— Итак, что скажете? — В зеленых глазах женщины по-прежнему плясали огоньки. — Можно будет хотя бы поесть. Поскольку я не смогла найти вас на сидячих местах, то полагаю, что у вас купе. Почему бы нам не…

— Если, как вы утверждаете, я пользуюсь всеми этими именами, то должен быть наверняка замешан в каких-то весьма темных делах.

— Я стараюсь воздержаться от поспешных суждений.

— Так кто же я такой? Мафиозо? Секретный агент? И вам не страшно быть со мной наедине?

— А кто говорит, что я здесь одна? Не думаете же вы, в самом деле, что я отправилась на такое задание в одиночку?

— Только не рассказывайте мне, что с вами вон те двое, которые как раз допили свой кофе в другом конце вагона, — сказал Бьюкенен. — Они уходят в противоположном от нас направлении. На мой взгляд, не похоже, что с вами кто-то есть.

— Кто бы это ни был, он не обнаружит себя.

— А-а, ну да, конечно.

— Полагаю, что и тот, кто следил бы за вами, тоже не стал бы бросаться в глаза.

— А зачем кому-то следить за мной? — Бьюкенен вдруг подумал, не следят ли за ним и в самом деле. — Это определенно, самое странное… Ладно. Мне тоже хочется есть. И я чувствую, что вы от меня не отстанете. Давайте поедим.

Он открыл дверь в тамбур вагона-ресторана. Стук колес стал громче.

— Но предупреждаю вас…

— О чем?

Она выпрямилась.

— Со мной нелегко иметь дело.

— Надо же, какое совпадение.

Она пошла за ним.

5

Притворившись, что не заметил ее тревоги, когда запирал дверь в купе, Бьюкенен откинул от стенки маленький столик и закрепил его на опоре. Потом раскрыл бумажные пакеты и выложил их содержимое, проследив за тем, чтобы ему достались именно сандвичи с ростбифом, поскольку не был уверен, что она ничем не сдобрила сандвичи с курятиной и салатом, пока ждала его. Открыл две бутылки пива.

Все это время она стояла. В узком пространстве купе Бьюкенен остро ощущал ее близость.

Он вручил ей бутылку пива, откусил кусок сандвича и уселся по одну сторону от столика.

— Вы думаете, что знаете мое имя. Более того, по-вашему, их у меня несколько. А как насчет вашего?

Она села напротив, откинув назад прядь рыжих волос. Ее губная помада была того же цвета.

— Холли Маккой.

— И вы говорите, что работаете репортером? — Бьюкенен отпил из своей бутылки, заметив, что она к своей не прикоснулась, и подумал: «Может, она ждет, что я выпью все четыре бутылки и от пива у меня развяжется язык». — В какой газете?

— «Вашингтон пост».

— Я часто читаю эту газету. Но что-то не припомню, чтобы мне попадались статьи за вашей подписью.

— Я там недавно.

— Вот как.

— Это будет мой первый крупный материал.

— Понятно.

— Я имею в виду для «Пост». До этого писала очерки для «Лос-Анджелес тайме».

— Ах так. — Бьюкенен проглотил кусок сандвича. Ростбиф был ничего; суховат немного, но с майонезом и латуком было в самый раз. От отпил еще пива. — Вы ведь, кажется, хотели есть. Но не едите.

Когда она заставила себя откусить микроскопический кусочек от своего куриного сандвича, он продолжал:

— Так что там такое насчет какого-то интервью? И всех этих имен, которые якобы мои… Я сказал вам, что меня зовут Питер Лэнг.

Бьюкенен теперь жалел об этом. Он допустил ошибку. Когда эта женщина появилась перед ним в вагоне-ресторане, он выдал имя персонажа, на роли которого был в тот момент сосредоточен. Произошло смешение личностей. У него не было документов на имя Питера Лэнга. Надо было исправлять этот промах.

— Я должен кое в чем признаться, — сказал он. — Я солгал. Вы сказали, что оставите меня в покое, если не отгадаете, как меня зовут. Поэтому, когда вы назвали меня правильно, я решил притвориться, что я — это не я, и надеялся, что вы отстанете от меня.

— Но я не отстала.

— Тогда надо, наверно, говорить все начистоту. — Он оставил бутылку, полез в задний карман, достал бумажник и показал ей свои водительские права. — Моя фамилия действительно Бьюкенен. Брендан. Прозвище — Брен. Только уже очень давно никто не называл меня Бреном. Как вы узнали?

— Вы военный.

— Опять попали. И я повторяю: как вы узнали? Хотя это вас и не касается, но я капитан войск особого назначения. Место базирования — Форт-Брэгг. Нахожусь в отпуске, направляюсь в Новый Орлеан. Что дальше?

Если сомневаешься, то самый лучший обман получается, когда говоришь правду, — разумеется, при условии, что это не повредит операции.

— Вы что, неравнодушны к солдатикам? — продолжал он. — В этом все дело?

Она наклонила голову, и это движение подчеркнуло красоту и изящество ее шеи.

— Можно сказать и так.

— Ну, раз уж вы говорите, то почему бы вам не высказаться прямо? С меня довольно. Вы все еще не сказали мне, как узнали мое имя. Я был с вами терпелив. Что все это значит?

— Потерпите меня еще немного. Мне хотелось бы перечислить вам несколько кодовых названий.

— Кодовых названий? Да о чем, в конце концов, вы говорите? — Бьюкенен сделал раздраженный жест.

— И вы мне скажете, что они для вас значат. Оперативная тактическая группа 160. «Морские брызги». Группа разведывательной поддержки. «Желтый плод».

Это черт знает что, подумал Бьюкенен, не показывая, как это его ошеломило.

— Никогда их не слышал.

— Я почему-то вам не верю.

— Послушайте, леди…

— Расслабьтесь. Ешьте ваши сандвичи. Я расскажу вам одну историю.

6

Операция «Орлиный коготь». 24 апреля 1980 года американское военное подразделение по борьбе с терроризмом, известное как «Дельта», было отправлено в Иран для спасения пятидесяти двух американцев, которых в качестве заложников держали в Тегеране с ноября 1979 года. Предполагалось, что восемь вертолетов, три транспортных самолета МС—130 и три заправщика ЕС—130 совершат посадку в одном из отдаленных районов с кодовым названием «Пустыня-1». После дозаправки вертолеты полетят дальше и приземлятся на посадочной площадке под Тегераном. Штурмовая группа в составе ста восемнадцати человек под покровом ночи проникнет в город и сосредоточится в зоне, где расположен объект.

Однако с самого начала эту миссию преследовали неудачи. Взлетев с американского авианосца «Нимиц» в Персидском заливе, один из вертолетов был вынужден вернуться из-за неполадок с лопастями ротора. Вскоре еще одному пришлось повернуть назад из-за отказа аэронавигационной системы. Следующий вышел из строя в месте посадки «Пустыня-1» — на этот раз протекла гидравлическая система. Поскольку для выполнения этого задания требовалось не меньше шести вертолетов, операцию «Орлиный коготь» пришлось свернуть. Но при выводе подразделения один из оставшихся вертолетов врезался в сопровождающий заправщик ЕС—130. При взрыве погибли восемь американских солдат и еще пятеро получили сильнейшие ожоги. Огонь не дал вынести тела погибших. Пришлось бросить часть секретных документов и секретного же снаряжения.

Вне себя от унижения, Пентагон преисполнился решимости докопаться до причины провала. Было ясно, что дело не просто в отказе техники. После тщательного расследования пришли к выводу, что из-за дикой конкуренции между различными военными службами США за право участвовать в спасении заложников их усилия начали приводить к обратным результатам. Неэффективность, неготовность, недостаточная специальная подготовка людей, не отвечающий всем требованиям транспорт, неполная и недостоверная информация… Перечислению проблем не было конца. Очень скоро стало очевидно, что если Соединенные Штаты собираются иметь эффективное военное подразделение по борьбе с терроризмом, то оно должно быть способно действовать самостоятельно, не нуждаясь в помощи из внешних источников, ни военных, ни гражданских. «Дельта», группа десантников, которые должны были осуществить спасение заложников, получила постоянную базу подготовки в закрытом секторе Форт-Брэгга в Северной Каролине. Такая же группа, «тюленья» команда № 6, была дислоцирована на территории военно-морской базы в Литтл-Крик в Виржинии. Было создано Объединенное командование особыми операциями, которому поручалось курировать нетрадиционные подразделения всех родов войск в вооруженных силах США. В виде отдельной группы был создан Отдел особых операций — для координации операций такого рода исключительно внутри сухопутных войск.

7

Слушая то, что говорила эта женщина, Бьюкенен допил одну бутылку пива и откупорил вторую. Собрал обертки от своих сандвичей и сложил их в бумажный пакет. Подавил зевок.

— Это больше похоже на лекцию по истории, чем на рассказ. Не забывайте, я ведь служу в Форт-Брэгге. Мне известно все до мельчайших подробностей о неудачной попытке спасения заложников и о создании «Дельты».

— Я уверена, что вам известно и гораздо больше, — заметила Холли Маккой. — Но давайте не будем торопить события и пока поговорим об этом.

Бьюкенен пожал плечами. Слушая перестук колес покачивающегося поезда, он жестом показал ей, что она может продолжать.

— Одной из первых проблем, которыми решил заняться Отдел особых операций, был транспорт, — сказала Холли. — «Дельте» потребовалось слишком много времени, чтобы попасть в Иран. Самолеты не справились с задачей. Слишком много военных инстанций нужно было информировать о том, куда и когда направляется «Дельта». Все дело явно следовало организовать на более современной основе. «Дельта» должна выходить на цель как можно скорее, как можно более скрытно и с помощью самых лучших средств. Вот для чего были сформированы Оперативная тактическая группа 160 и «Морские брызги».

И опять Бьюкенену потребовалась вся его дисциплинированность, чтобы не показать, как поразило его упоминание этих кодовых названий. Мышцы живота у него напряглись, и ему пришлось сымитировать еще один зевок.

— Извините. Не подумайте, пожалуйста, что мне скучно вас слушать. Продолжайте ваш рассказ и допивайте пиво.

Холли откинула назад еще одну прядь рыжих волос, кинула на него раздраженный взгляд и продолжала.

— Оперативная тактическая группа 160 — это секретное армейское подразделение, предоставлявшее авиацию «Дельте», а также войскам особого назначения и «рейнджерам». У нее были большие грузовые вертолеты «Чинук», различные универсальные вертолеты. Что касается «Морских брызг», то это было абсолютно нигде не фигурировавшее, абсолютно засекреченное армейское авиационное подразделение, которое покупало самолеты через гражданских посредников, негласно их переоборудовало по последнему слову спецтехники (глушители моторов, инфракрасные радары, ракетные пусковые установки и тому подобное) и использовало в секретных операциях небольшого масштаба. Посредников, через которых группа «Морские брызги» заключала сделки, поставляло ей ЦРУ, а часть выполняемой работы делалась еще для одной гражданской организации, Управления по борьбе с наркотиками. Думаю, что именно здесь и начались неприятности. Гражданские и военные работают в тесном сотрудничестве, но скрывают этот факт и от Пентагона, и от конгресса.

Бьюкенен еще раз приложился к своей второй бутылке пива и посмотрел на часы.

— Уже почти полночь. Если вы к чему-то клоните, то предлагаю вам переходить прямо к этому — пока я не заснул.

— Мне не кажется, что риск здесь так уж велик. Я даже думаю, что все это интересует вас гораздо больше, чем вы хотите показать.

— Меня интересуете вы. Правда, я предпочитаю, чтобы мои партнерши были не столь разговорчивы.

— Слушайте внимательно, — оборвала его Холли. — Следующей проблемой для Отдела особых операций было получение разведданных. Когда в семьдесят девятом году иранский шах лишился власти, ЦРУ потеряло там почти все свои позиции. Во время кризисной ситуации с заложниками оно оказалось не в состоянии дать достаточно надежную информацию о том, где содержались заложники и как охранялись. Ясно, что группе «Дельта» нужна была подробная информация о тех ситуациях, с которыми ей пришлось бы столкнуться. Поэтому была сформирована ГРП. Группа разведывательной поддержки.

Бьюкенен опять ощутил, как у него судорожно сократились мышцы. Проклятье, подумал он. Откуда эта чертова баба берет свою информацию?

— Это было еще одно секретное военное подразделение, — продолжала Холли. — В ее задачи входило засылать военнослужащих под видом гражданских лиц на территорию иностранных государств в случае возникновения там чрезвычайных ситуаций — например, действия террористов в аэропорту. Там они вели разведку возможных объектов для «Дельты», но не только поставляли ей разведданные, а в случае необходимости могли оказать и тактическую поддержку. Это было уже нечто новенькое. Оперативное военное подразделение, работающее под гражданским прикрытием и поставляющее информацию такого сорта, какую обычно поставляет ЦРУ. Десантники, которые одновременно и разведчики. ГРП была настолько нетрадиционной и сверхсекретной, что о ней знали лишь считанные единицы в верхнем эшелоне Пентагона. Теоретически ее вообще не существовало.

Бьюкенен открыл свою третью бутылку пива. Он собирался скоро закрыть глаза и притвориться, будто алкоголь усыпил его.

— Слушайте внимательно, — напомнила Холли.

— Я слушаю, слушаю.

— Эта часть вам понравится. Отдел особых операций обнаружил, что стоит перед проблемой. Как сохранить в тайне все эти секретные подразделения, в том числе и от Пентагона, который никогда не одобрял нетрадиционных действий? Ответ: надо создать опять-таки секретное подразделение безопасности. Его название — «Желтый плод». И вновь военный персонал использует гражданское прикрытие. Эти люди одеваются в штатское. Делают вид, что занимаются гражданским бизнесом. На самом же деле они обеспечивают безопасность «Морских брызг», ГРП и еще нескольких секретных военных подразделений. Задача «Желтого плода»: сделать так, чтобы тайное оставалось тайным.

Холли внимательно смотрела на него, ожидая реакции.

Бьюкенен поставил бутылку на столик и придал своему лицу самое рассудительное выражение, на которое был способен.

— Захватывающе.

— Это все, что вы можете сказать?

— Ну, по всей видимости, эта операция была успешной, — предположил Бьюкенен, — если принять, что все рассказанное вами — не фантазия. А думаю я так потому, что в жизни не слышал ни о «Желтом плоде», ни о Группе разведывательной поддержки, ни об Оперативной тактической группе 160.

— Знаете, мне впервые кажется, что вы, может быть, говорите правду.

— Вы полагаете, что я мог бы и солгать?

— В данном случае, может быть, и нет. Эти подразделения были разгорожены и перегорожены. Часто члены одной группы не знали о существовании других. Что касается ГРП, то она была разгорожена даже внутри самой себя. Ее члены не знали, кто их коллеги. К тому же «Морские брызги» и «Желтый плод» были в конечном счете раскрыты и распущены. Они больше не существуют. По крайней мере, под этими названиями. Я знаю, что позднее «Морские брызги» были временно воссозданы под кодовым названием «Квазаровый талант».

— Но если они не существуют…

— Некоторые из них, — сказала Холли. — Другие же все еще функционируют, как обычно. Но были созданы и новые группы, гораздо более секретные, в еще большей степени разгороженные, с еще большими претензиями. Например, «Виски с содовой».

8

— «Виски с содовой»? — У Бьюкенена по шее поползли мурашки.

— Таково кодовое название еще одной засекреченной военной группы, — пояснила Холли. — Она сотрудничает с ЦРУ и Управлением по борьбе с наркобизнесом, добиваясь внедрения своих людей в сеть торговли наркотиками, существующую в Центральной и Южной Америке, чтобы взорвать ее изнутри. Но поскольку правительства стран этого региона не санкционировали присутствие на своей территории американских военнослужащих, переодетых в штатское, вооруженных и снабженных фальшивыми документами, то эта операция является абсолютно противозаконной.

— Либо у вас чертовски богатое воображение, либо источники вашей информации находятся, должно быть, в палате для душевнобольных, — сказал Бьюкенен. — Но, так или иначе, меня это не касается. Мне ничего об этом неизвестно, так для чего же…

— Вы работали в ГРП, но полгода назад вас перевели в «Виски с содовой».

У Бьюкенена перехватило дыхание.

— Вы один из многочисленных военнослужащих Отдела особых операций, которым поручено выполнять секретные задания, которые одеты в штатское, но вооружены и снабжены фальшивыми документами и функционируют, по существу, как военное подразделение УБН и ЦРУ за границей.

Бьюкенен медленно выпрямился.

— Ладно, с меня хватит. Точка. То, что вы мне говорите… в чем меня обвиняете… это нелепо. Если вы начнете

городить подобную чепуху где попало, то какой-нибудь идиот — кто-то из политиков, например, — может, чего доброго, действительно вам поверить. И тогда я окажусь в дерьме по самые брови. Мне придется отвечать на вопросы всю оставшуюся жизнь. Из-за дурацкой фантазии.

— Какая же здесь фантазия? — Из своей сумки Холли извлекла копию его портрета, сделанного канкунской полицией, а также несколько копий тех фотографий, которые Большой Боб Бейли показывал Бьюкенену в Форт-Лодердейле. — Все это не кажется мне фантазией.

У Бьюкенена заболело в груди, пока он рассматривал свой сделанный в полиции портрет и фотографии, где он в сопровождении Бейли сходит с самолета во Франкфурте и где стоит перед зданием тюрьмы в Мериде вместе с Гэрсоном Вудфилдом из американского посольства. Некоторые из снимков не были ему знакомы. На них он был изображен в моторке на канале возле пирса 66 в Форт-Лодердейле, рядом с другой лодкой — когда разговаривал с Бейли. Этот последний снимок был сделан с берега (Бьюкенен вспомнил, что обернулся и увидел, как Холли опускает фотоаппарат), причем ракурс был выбран так, чтобы в кадр вошла и табличка с названием Форт-Лодердейла.

Ради всего святого, подумал Бьюкенен, ведь эти фотографии предполагалось уничтожить. Что произошло в Форт-Лодердейле после моего отъезда? Не сработала группа поддержки?

— Итак? — спросил он, силясь не выдать своего напряжения. — Что все это должно означать?

— Вы просто удивительный человек.

— Это почему?

— Сидите тут, не моргнув глазом, и… Вы будете все отрицать, несмотря на силу имеющихся против вас улик?

— Это никакие не улики. О чем вы говорите?

— Да будет вам. На этих снимках вы — и в то же время это три разных человека.

— На этих снимках я вижу трех немного похожих на меня людей, и, чем бы они ни занимались, в них определенно нет ничего общего ни с какими секретными агентами и прочей ерундой.

— Джим Кроуфорд. Эд Поттер. Виктор Грант.

— Хьюи, Дьюи и Луи. Кэрли, Лэрри и Мо. Я не понимаю, о чем идет речь. Кстати, о вопросах — которые вы очень горазды задавать, но на которые явно не любите отвечать, — я повторяю свои вопросы к вам. Откуда вы знаете мое имя? Откуда вы знаете, что я военный? Откуда вы, черт побери, узнали, что я еду этим поездом?

Холли покачала головой.

— Из конфиденциального источника.

— А все то, что вы тут нагородили обо мне, это не конфиденциальная информация? Послушайте, есть очень хороший способ удостовериться, что вы ошибаетесь в отношении меня. И очень простой. Проще пареной репы. Вы знаете, что моя фамилия Бьюкенен. В доказательство того, что мне нечего скрывать, я даже предъявил вам свои водительские права. Вам известно и место моей службы — Форт-Брэгг. Вот и справьтесь там обо мне. Вы узнаете лишь то, что я капитан и что моя специальность — полевая подготовка. И это все. Больше ничего. Ничего темного и таинственного. Никакой этой чепухи с плащами и кинжалами.

— Я уже справлялась. И вы правы в одном. Я узнала только то, что вы мне сейчас сказали. Там о вас много всяких бумаг. Но вы так много разъезжаете по этим мифическим курсам подготовки, что я не нашла ни одного человека, который бы когда-нибудь действительно с вами встречался.

— Вы не у тех спрашивали.

— А у кого же, скажите на милость, можно спросить? Хотя вряд ли это что-то даст. Полагаю, что любой, кого вы мне порекомендуете для расспросов, определенно окажется участником заговора.

— Леди, вы знаете, на что все это смахивает? Еще немного, и вы, наверно, скажете, что я причастен к убийствам обоих Кеннеди, не говоря уж о Мартине Лютере Кинге.

— Оставьте вашу иронию при себе.

— Да я просто зол.

— Или прикидываетесь. У меня такое впечатление, будто вы весь из дыма и зеркал, внутри каждого слоя у вас еще один слой. Ваша фамилия. Ваши документы. Как я могу быть уверена, что Бьюкенен — не просто очередной псевдоним?

— Ради всего святого…

— Возьмем группу «Дельта», которая засекречена, но о ней знают все. С точки зрения секретности и работы в тени она намного уступает ГРП или «Виски с содовой». Члены «Дельты» живут вне базы. У них обычные квартиры среднего уровня. Они ездят на обычных машинах среднего уровня. Когда они утром встают, то ото выглядит так, будто они собираются на самую обычную работу, хотя их работа состоит в отработке того, как, например, лучше ворваться в захваченный угонщиками самолет и освободить заложников. Они одеваются в штатское. У них гражданские документы. Фальшивые. Вымышленные имена и биографии. Никто из живущих в округе не имеет ни малейшего представления о том, кто они такие на самом деле и чем в действительности занимаются. В сущности, даже большинство живущих в самом Форт-Брэгге не имеют об этом представления. Если членам «Дельты» обеспечивается такое прикрытие, то насколько глубже оно будет для человека, принадлежащего к еще более секретной группе вроде ГРП или «Виски с содовой»?

— Придется остановиться на чем-то одном, Холли. Вы говорите, что хотите услышать правду, но явно не собираетесь верить ни одному моему слову. Предположим, я скажу, что являюсь членом этой штуки, которая называется «Виски с содовой». Вероятно, вы скажете, что я лгу и принадлежу в действительности к чему-то другому.

— Вы очень искусны. Честное слово. Поздравляю вас.

— А что, если вы правы? — спросил Бьюкенен. — Не глупо ли с вашей стороны утверждать, что я нечто вроде шпиона? Вдруг я почувствую для себя угрозу? Вдруг решу, что надо заставить вас замолчать?

— Едва ли, — сказала Холли. — Вы не станете пытаться что-то сделать со мной, если не будете уверены, что вам это сойдет с рук. Я позаботилась о своей безопасности.

— Похоже, вы уверены в себе. — Бьюкенен потер лоб. — Неужели вы думали, что я посмотрю на эти снимки, впаду в растерянность и сознаюсь? Даже если бы все так и произошло, я позднее мог бы отказаться от своих слов. Ваше слово против моего. Разве что…

Бьюкенен протянул руку к ее сумке для фотоаппарата.

— Эй, что вы делаете?

Он потянул к себе висевшую у нее на плече сумку. Она попыталась помешать ему, но он левой рукой сжал оба ее запястья, а правой открыл сумку. В сумке лежал маленький магнитофон. Светился красный глазок, и слышалось легкое жужжание.

— Ну и ну. Никак я перед беспристрастным объективом. То есть в данном случае перед беспристрастной аудиокассетой. Ай-ай-ай, как нехорошо. Некрасиво обманывать.

— Кто бы говорил.

Бьюкенен вынул магнитофон из сумки и увидел, что от него идет провод к маленькому микрофончику, спрятанному в застежке с наружной стороны сумки.

— Как вы записываете? На сверхмедленной скорости ленты, чтобы не беспокоиться, как ее перемотать? А если бы вам все-таки нужно было перевернуть ленту, то вы ведь всегда смогли бы сделать вид, что идете в туалет, верно?

— Попытка не пытка.

Бьюкенен выключил аппарат

— И что ото вам дало? Я же сказал, что не имею никакого отношения ко всем этим вещам, о которых вы рассказываете. Именно ото и записано на пленке — отрицание моей причастности.

Холли пожала плечами. Она казалась уже не такой уверенной в себе.

— Игры кончились. — Бьюкенен подошел на шаг ближе. — Раздевайтесь.

Она резко вскинула голову.

— Что?

— Раздевайтесь, или я сам вас раздену.

— Это что, шутка?

— Леди, когда пристаешь к мужчинам в поездах, то следует ожидать, что им захочется и чего-то еще кроме разговора. Раздевайтесь. — Бьюкенен стукнул кулаком по столу.

— Оставьте меня в покое!

Снаружи кто-то забарабанил в дверь купе.

— Впечатляет, — констатировал Бьюкенен. — Быстрее, чем я ожидал.

Выражение лица Холли было смесью испуга, облегчения и недоумения.

— Что вы хотите этим… Быстрее, чем вы… что?

Бьюкенен открыл дверь. Высокий мужчина лет тридцати пяти или около того, квадратный подбородок, широкие плечи, массивная грудь — тип бывшего футболиста — уже собирался плечом вышибать дверь. Он замигал, удивленный внезапным появлением Бьюкенена.

— Кто вы такой? — спросил Бьюкенен. — Муж?

Громила посмотрел через плечо Бьюкенена, желая убедиться, что с Холли все в порядке.

— Или приятель? Ну же, говорите, а то у меня уже кончается запас категорий для классификации, — сказал Бьюкенен.

— Заинтересованная сторона.

— Тогда вам стоит присоединиться к нам. — Бьюкенен открыл дверь шире и жестом пригласил человека войти. — Нет смысла стоять в коридоре и беспокоить соседей. Надеюсь, мы все поместимся в этом крошечном купе.

С выражением подозрительности, искажавшим грубые черты его лица, мужчина медленно вошел внутрь.

Бьюкенен почувствовал, как мимо него протиснулись широкие плечи гостя Ему удалось закрыть дверь.

— Хорошо, что с вами больше никто не пришел. А то нам могло бы не хватить кислорода.

— Заткнитесь с нашими шутками, — буркнул мужчина. — Что значит «раздевайтесь»? Вы что себе позволяете?

— Я только позволил себе пригласить вас.

Здоровяк открыл рот.

— У этого магнитофончика слишком уж торчали ушки, — объяснил Бьюкенен и повернулся к Холли. — Я подумал, что вы и хотели, чтобы я его нашел. Найдя его, я почувствую, что могу говорить без опаски, все равно-де потом от всего отопрусь, и будет ваше слово против моего, но я не буду знать, что добротный материальчик будет передаваться через микрофон, который вы прячете на себе, в соседнее купе вашему партнеру. Единственным способом найти этот микрофон было произвести личный обыск с раздеванием, поэтому я решил, что подам такую мысль и посмотрю, что из этого выйдет. — Он повернулся к здоровяку. — И вот вы здесь.

— Ах вы… — Холли не договорила ругательства.

— Послушайте, то, что я сказал вам — правда. Я не имею никакого касательства к этим делам с тайными агентами. Но это не значит, что я круглый идиот, — сказал Бьюкенен. — Хотите спросить меня о чем-нибудь еще? А то время уже позднее. Я устал. Хочу немного поспать.

— Ах вы…

— Да, возможно, вы и в этом правы, — согласился Бьюкенен.

— Пошли, Холли, — приказал ее компаньон.

Бьюкенен посторонился, чтобы пропустить их. С трудом открыл дверь.

— Спасибо, что заплатили за пиво и сандвичи. Вы действительно умеете сделать мужчине приятное.

Глаза Холли сузились.

— Я остаюсь.

— Не сходи с ума, — вмешался компаньон.

— Я знаю, что делаю, — ответила она.

— Ладно, это все очень интересно, — зевнул Бьюкенен. — Но я говорю вполне серьезно. Я устал.

— И я говорю вполне серьезно. Я остаюсь.

— Хорошо, — сказал Бьюкенен. — Я готов на все, чтобы убедить вас в своей искренности. Оставайтесь и удостоверьтесь, что я не произнесу во сне ничегопредосудительного.

— Подумай хорошенько, Холли, — предостерег се компаньон.

— Все будет нормально, Тед.

— Верно, Тед, — подтвердил Бьюкенен. — С ней ничего плохого не случится. Обещаю вам, что не буду ее раздевать. Спокойной ночи, Тед. — Бьюкенен выпроводил его за дверь. — Оставайтесь на приеме. Надеюсь, мой храп не помешает вам спать.

В покачивающемся коридоре из расположенного справа от них куне выглянула пожилая седовласая дама в ночной рубашке. Она поправила очки и пристально посмотрела на них.

— Извините, если мы разбудили вас, мэм, — вежливо произнес Бьюкенен. Он смотрел, как Тед идет по коридору и входит в последнее купе справа. Помахав на прощание ему и пожилой даме, Бьюкенен шагнул обратно в свое купе и закрыл дверь.

Заперев ее, он повернулся к Холли.

— Ну, где вам больше нравится? Наверху или внизу?

— Не берите себе в голову ничего такого из-за того, что я осталась. Тед на самом деле очень крутой. Если ему покажется, что мне в вашей компании небезопасно, то он…

— Полки.

— Что?

— Я говорю о полках. — Бьюкенен протянул руку вверх, взялся за рычаг и опустил верхнюю полку. Потом стал устраивать нижнюю. — Не знаю, чего вы рассчитываете добиться таким путем. Но предлагаю бросить монету, чтобы определить, кто первый идет в туалет.

— О-о!

— И если окажется, что у вас нет зубной щетки, можете воспользоваться моей.

— По зрелом размышлении…

— Не сомневайтесь. — Бьюкенен открыл дверь. — Спокойной ночи, Холли.

— Спокойной ночи.

9

Откуда она узнала мое настоящее имя? Откуда узнала столько моих псевдонимов? Как узнала, где меня найти? Я задавал ей эти вопросы несколько раз.

Бьюкенен стоял в телефонной будке на Лойола-авеню недалеко от вокзала в Новом Орлеане. На улице было очень шумно. Синее октябрьское небо было затянуто легкой дымкой. Погода стояла теплая и влажная. Но Бьюкенена интересовало лишь то, что он слышал в трубке, и нет ли за ним слежки.

— Мы это выясним, — услышал он низкий голос своего офицера-связника. — Делайте, что собирались делать. Не меняйте своих планов. Мы сами с вами свяжемся. Но если возникнет что-то новое, звоните нам немедленно. Просто помните, что улики, которые у нее якобы есть против вас — эти фотографии, — неубедительны.

— Но у нее вообще не должно быть этих фотографий. Что случилось в Форт-Лодердейле после того, как я уехал? — напористо спросил Бьюкенен. — Ведь предполагалось, что этой проблемой займутся и решат ее.

— Мы думали, что эту женщину просто временно наняли. Никто не подозревал, что она журналистка. Когда она больше не появилась в поле нашего зрения, мы решили, что она важной роли не играет.

— Как знать, может, и Бейли приложил к этому руку.

— Нет, — твердо произнес голос. — Не приложил. Не теряйте присутствия духа. Наслаждайтесь отпуском. Сейчас эта женщина ничего не может доказать.

— Передайте полковнику, что я видел его на одной из фотографий, которые она мне показывала.

— Не беспокойтесь. Я обязательно ему передам. А пока, на тот случай, если у нас возникнет необходимость связаться с вами, не уходите далеко от своего гостиничного номера сегодня вечером от шести до восьми. После этого времени наведывайтесь на возможные места встречи, о которых мы условились перед вашим отъездом.

Напряжение не отпустило Бьюкенена. Он повесил трубку, поднял свою дорожную сумку, открыл дверь будки и вышел.

Из-за деревьев расположенного неподалеку парка показались рыжеволосая женщина и сопровождавший ее мужчина.

«О Господи!» — подумал Бьюкенен.

Он подошел к ним.

— Ну, хватит. Я не позволю вам испортить мне отпуск этим хождением за мной по пятам.

Холли Маккой была явно раздосадована тем, что ее обнаружили.

— Кому вы звонили? Вышестоящим начальникам? Доложить, что вас разоблачили?

— Старому другу, который сюда переехал. Но это вас совершенно не касается.

— Докажите это. Давайте сходим к нему.

— Его приятельница сказала мне, что ему пришлось уехать в Хьюстон, на срочное деловое совещание.

— Весьма кстати. А как его зовут?

— Слушайте, дамочка, я и так расстроен, что не увижусь с ним, а тут еще вы с вашими бреднями.

— Холли. Пожалуйста, называйте меня Холли. Я хочу сказать, раз уж мы почти что провели вместе ночь, то можем называть друг друга просто по имени.

Бьюкенен повернулся к ее спутнику.

— Сколько бы вам ни платили, этого все равно мало. Вы же вынуждены без перерыва слушать этот бред. Неужели вам еще не захотелось сунуть голову в петлю и положить этому конец?

Он повернулся и направился ко входу в находившееся рядом почтовое отделение.

— Брендан! — окликнула его Холли.

Бьюкенен никак не отреагировал.

— Брен! — не отставала она.

Бьюкенен продолжал идти, куда шел.

— Эй! — крикнула она. — В каком отеле вы остановились?

Бьюкенен так давно не слышал, чтобы кто-то называл его просто по имени или употреблял его прозвище, что не отнес эти слова к себе. Но постепенно они дошли до его сознания. Он обернулся.

— С какой стати я буду облегчать вам жизнь? Узнавайте сами, черт вас возьми!

Перед почтовым отделением из такси только что вышел какой-то, мужчина. Бьюкенен быстро юркнул внутрь и сказал таксисту, куда ехать. Такси устремилось в поток уличного движения, и он успел лишь услышать, как Холли еще раз крикнула: «Эй!»

10

Брендан. Брен. Слова Холли эхом откликнулись в нем. Бьюкенен внезапно осознал, как давно он перестал быть самим собой.

На этот раз действие разворачивается по нестандартному сценарию. Если раньше от него требовалось войти в роль другого человека, то теперь задача вдвое сложнее: необходимо превратиться в Питера Лэнга, оставаясь при этом Бренданом Бьюкененом. Впрочем, шизофрения ему не грозит — первая личность не вытесняет вторую. Напротив, они располагаются на разных уровнях сознания и существуют вместе. Вместе. В одно и то же время. Но независимо друг от друга.

Он должен стать Питером Лэнгом, чтобы выполнить задание, ради которого приехал в Новый Орлеан: узнать, что случилось с Хуаной. Ведь это Питер Лонг обещал ей свою помощь. Питер Лонг любил Хуану. Питер Лэнг… Бьюкснен отчаянно хотел стать Питером Лэнгом, потому что больше всего на свете боялся быть самим собой.

Но за Питером Лонгом не следила Холли Маккой. Питер Лэнг не служил в Управлении особых операций и не числился в группе «Виски с содовой». Хотя Лэнг и был тайным агентом, он никогда не принадлежал к этим спецподразделениям. И не Лэнгом, а Бренданом Бьюкененом заинтересовались в редакции «Вашингтон пост». Поэтому именно Брендан Бьюкенен должен нейтрализовать и сбить со следа Холли Маккой.

Таким образом, Питер Лэнг сыграет роль Брендана Бьюкенена, а Брендан Бьюкенен… В самом деле, не сидеть же ему в гостинице сложа руки, а то Холли Маккой, чего доброго, подумает, что он струсил. Бьюкенен перевоплотится в Питера Лэнга и побывает в местах, где тот любил появляться шесть лет назад.

Хотя Бьюкенен знал, что настоящий Лэнг на его месте остановился бы во Французском квартале, сам он попал в Новый Орлеан «впервые» и «плохо был знаком» с городом. Поэтому он решил выбрать любую первоклассную гостиницу неподалеку от торгового центра и местных достопримечательностей. Высокое сверкающее здание отеля «Холидей Инн-Краун Плаза» показалось ему идеальным вариантом. Заполнив анкету, Бьюкенен в сопровождении служащего поднялся на двенадцатый этаж в свой номер и, дождавшись, пока тот уйдет, запер дверь на замок. Достал из саквояжа пистолет и паспорт на имя Виктора Гранта. Комнату могут обыскивать. Он опустил паспорт в карман плаща, а пистолет сунул за пояс.

Две минуты спустя Бьюкенен вышел из номера и по лестнице черного хода спустился в холл. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что Холли Маккой поблизости не видно, он вышел на улицу и сел в такси.

— Куда едем, сэр? — гортанным голосом спросил водитель, пожилой негр с седыми волосами.

— Метеерское кладбище.

— Похороны, сэр?

— Каждый день чьи-нибудь похороны.

— Истинная правда, сэр, истинная правда.

Ему было приказано обязательно находиться в гостинице с шести до восьми вечера на случай, если понадобится передать сообщение. Однако до шести оставалось три часа свободного времени, и Бьюкенен не хотел сидеть на одном месте. Необходимо делать то, что стал бы делать Питер Лэнг, окажись он в Новом Орлеане. Бьюкенен откинулся на спинку сиденья и притворился, что увлечен видом города. Такси проехало улицу Чаупитаулас, свернуло на скоростную магистраль и смешалось с потоком машин, направляющихся в сторону Метеерского шоссе.

Огромное кладбище возникло еще в 1873 году на месте ипподрома, располагавшегося здесь до войны между Севером и Югом. Подобно многим старинным кладбищам Нового Орлеана, оно представляло собой ряды длинных каменных усыпальниц с нишами, в которые опускали и замуровывали гробы. Такой способ захоронения вошел в обычай в прошлом веке из-за топкой почвы и постоянной угрозы разливов Миссисипи. Хотя с тех пор современные сточные системы позволили рыть могилы в земле, традиция сохранилась, и горожан зачастую хоронили по старинке.

Питер Лэнг любил бывать на старинных кладбищах, а Метеерское пользовалось у него особенным вниманием. Официальным предлогом для столь мрачного времяпрепровождения считался его интерес к истории и склонность ко всякого рода мистике. Однако на деле все обстояло гораздо проще: укромные аллеи и потрескавшиеся могильные плиты служили прекрасным местом для тайников, где, не нарушая вечного покоя обитателей кладбища, можно было оставить сообщение для курьера.

Изредка, в дни большого наплыва посетителей, Бьюкенену и пришедшему на встречу связному удавалось незаметно переброситься парой слов. Руководитель Бьюкенена-Лэнга отличался своеобразным чувством юмора, и идея использовать для связи кладбище казалась ему невероятно смешной.

Однако на этот раз Бьюкенен-Лэнг приехал сюда по другой причине. Воспоминания об этом кладбище связаны с Хуаной. Она часто сопровождала Лэнга в его экскурсиях и не меньше чем он интересовалась старинными надгробиями. Бьюкенен вспомнил, с каким восторгом рассматривала Хуана миниатюрные гранитные факелы на усыпальнице богатой горожанки Джози Арлингтон. Бьюкенен-Лэнг остановился и прислушался. Ему почудилось: еще миг, и он услышит серебряные переливы знакомого голоса. Дымка в небе развеялась, проглянула яркая синь, и солнце осветило унылые силуэты покосившихся памятников. Бьюкенен представил, как Хуана стоит рядом, улыбается, и ее рука покоится на его плече. Ему так хотелось ее обнять!

И он сделает это сегодня вечером.

Зачем я позволил тебе уйти? Моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе.

Я ни за что не повторю той ошибки. Я просто не представлял, как много ты для меня значишь.

И то, что я обещал шесть лет назад, — не пустые слова. Я люблю тебя.

Я или Питер Лэнг?

А как же Бьюкенен-Лэнг?

А как же Бьюкенен?

Голова раскалывалась от боли. Он потер виски, но боль продолжала его мучить.

11

Шесть часов вечера

Вернувшись в отель, Бьюкенен стал нетерпеливо дожидаться, когда руководство соблаговолит выйти с ним на связь. Он собирался заказать в номер ужин, но есть совсем расхотелось. Решил включить телевизор и посмотреть Си-эн-он, но передумал. Хуана. Все его мысли были заняты предстоящей встречей с Хуаной. Он снова и снова вспоминал события шестилетней давности и в который раз винил себя в том, что случилось.

Комната погрузилась в темноту. Бьюкенен поднялся с кресла и раздвинул шторы, чтобы полюбоваться закатом, но небо было непроницаемо черного цвета. Всего миг назад в окно заглядывали пурпурные отсветы заходящего солнца, и вдруг такая невероятная перемена. Он обескураженно посмотрел на светящийся циферблат наручных часов.

Шестнадцать минут десятого?

Нет. Здесь какая-то ошибка. Должно быть, с ним сыграли злую шутку сгустившиеся в комнате тени. Бьюкенен зажег настольную лампу и поднес часы к свету. Удивительно, но они в самом деле показывали шестнадцать минут десятого. Выходит, он не заметил, как прошли три часа и шестнадцать минут.

Боже, со мной это уже в третий раз за последние три дня. Нет, не в третий. В четвертый. Что происходит?

Бьюкенен встал. Прошелся по комнате, разминая затекшие ноги, и внезапно заметил, что на телефоне мигает красная лампочка сообщения, — выходит, ему звонили.

Но я не слышал телефонного звонка.

Что, если его руководитель пытался передать ему срочные инструкции? Бьюкенен быстро снял трубку и нажал на ноль.

Сначала он услышал три гудка, затем женский голос:

— АТС.

— Я звоню из номера 12—14, — Бьюкенен старался не выдать своего волнения. — Кто-то оставил для меня сообщение.

— Одну секунду, сэр, сейчас посмотрю… так… есть.

Сердце учащенно забилось.

— Звонила Холли Маккой, — снова заговорила женщина. — В семнадцать сорок пять. Вот текст: «Мы остановились в одном отеле. Почему бы нам вечером не встретиться?» Если хотите, сэр, я могу связаться с ее номером.

— Нет, спасибо. В этом нет необходимости.

Он положил трубку.

Бьюкенен испытывал смешанные чувства. Прежде всего — облегчение: важного сообщения он не пропустил. Кроме того, ему звонили в семнадцать сорок пять. До того, как он вернулся в гостиницу. До того, как сел в кресло и отключился на целых три часа. По крайней мере, он не настолько ушел в себя, чтобы не услышать звонка.

Но одновременно с облегчением в нем проснулась тревога: Холли Маккой удалось его выследить. И дело даже не в раздражающей настойчивости журналистки. Каким образом она сумела его найти? Неужели она обзванивала все гостиницы в городе и спрашивала?..

Мне следовало остановиться под чужим именем.

Под чужим именем? А разве не из-за чужих имен заварилась вся эта каша? Узнай Холли, что ты живешь в отеле под чужим именем, тебе придется несладко. Да и руководство такой поступок вряд ли оценит. Они решат, что ты просто спятил. Тебя посылали на отдых, а не на задание.

Но Бьюкенен знал: он действительно выполняет задание. До назначенной встречи оставалось меньше часа. В одиннадцать ему нужно быть в «Кафе дю монд». В это же время он и Хуана появились там шесть лет назад.

Убедившись, что пистолет не видно под плащом, Бьюкенен вышел из номера, осмотрелся и стал быстро спускаться по лестнице черного хода.

12

Вечер странным, непостижимым образом напоминал вечер шестилетней давности. Как и тогда, в воздухе пахло дождем. С Миссисипи дул легкий свежий ветерок. Все как шесть лет назад.

Бьюкенен огляделся по сторонам и, не увидев рядом Холли Маккой, пошел вдоль улицы Чаупитаулас. Он шагал неторопливо, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. По дороге ему бросилось в глаза еще одно очевидное сходство: как в прошлый раз, город праздновал Хэллоуин — канун Дня Всех Святых. Многие прохожие были в маскарадных костюмах, и, как шесть лет назад, наибольшей популярностью пользовался костюм скелета: черное трико в обтяжку с фосфорическим рисунком костей и маска в виде черепа. При таком обилии одинаково одетых людей Бьюкенен не мог с уверенностью сказать, что за ним нет слежки.

Холли Маккой достаточно спрятать под маской свои приметные рыжие волосы, и она растворится в пестрой толпе. В этот вечер он сам выглядит слишком приметно: один из немногих, на ком нет карнавального костюма.

Бьюкенен пересек Канальную улицу и, подходя к Французскому кварталу, услышал звуки музыки. Сначала слабые и далекие, они с каждым шагом усиливались и быстро превратились в неистовое завывание джаза. Не так давно ему попалась на глаза статья о намерении властей Нового Орлеана бороться с шумом на городских улицах, но, похоже, сегодня никакие указы не действовали. Музыка гремела из открытых окон местных ресторанчиков и, сливаясь с игрой уличных джаз-оркестров, рождала невероятное смешение стилей. Джаз буйствовал, грохотал, выл и пульсировал над головами тысяч новоорлеанцев, наводнивших узенькие улочки Французского квартала. Горожане в карнавальных костюмах танцевали, пели и пили, празднуя ночь умерших.

Когда святые…

Бьюкенен попытался смешаться с толпой ряженых. Времени до встречи в кафе осталось совсем мало, и он не хотел, чтобы его видели вместе с Хуаной.

Однако очень скоро ему пришлось убедиться, что исчезнуть в таком густом потоке людей — задача не из легких. Всякая попытка нырнуть в подворотню или незаметно перейти на соседнюю улицу оканчивалась неудачей. Стоило ускорить шаг, как впереди вырастала стена из человеческих тел.

Бьюкенен купил у уличного торговца маску дьявола, но прорези оказались узкими, и он точно ослеп. Поэтому, столкнувшись с несколькими прохожими, он снял маску и посмотрел на часы. Как быстро летит время. Почти одиннадцать. Надо поторапливаться.

Через несколько минут он обнимет Хуану и узнает, почему она попросила его о помощи. Он поможет Хуане и докажет, что всегда ее любил. Он исправит свою ошибку, допущенную шесть лет назад.

Чью ошибку?

По Орлеан-авеню Бьюкенен добрался до парка Святого Антония и, пройдя Пиратской аллеей, оказался у статуи Эндрю Джексона. В темноте мрачного безлюдного парка бронзовый всадник выглядел бесплотным призраком. Обогнув чугунную ограду памятника, Бьюкенен вышел на Декейтер-стрит и остановился в тени деревьев напротив «Кафе дю монд».

Вокруг было на удивление малолюдно и тихо. Ощутив собственную уязвимость, Бьюкенен огляделся по сторонам. Нет. За ним не следят.

И тем не менее его не покидало ощущение близкой опасности. Он постоял в тени еще несколько секунд и, точно возвращаясь из другого измерения, шагнул в полосу света. Высокие стены «Кафе дю монд» представляли собой бетонные арки, установленные по краям большой открытой террасы. Если шел дождь, над площадкой растягивали полосатый бело-зеленый брезент, но в обычные дни прохожих на улице и посетителей за столиками отделяла только невысокая железная ограда. Сегодня вечером, как и шесть лет назад, в кафе не оказалось свободных мест. Все дело в празднике. Перед входом на тротуаре выстроилась целая очередь желающих попасть внутрь, многие из которых были в карнавальных костюмах.

Бьюкенен остановился, всматриваясь в лица окружающих в надежде, что Хуана решит подождать его на улице. Они уйдут подальше от шума и сутолоки, отыщут укромное местечко, где можно поговорить без помех. Сядут обнявшись, и она расскажет, почему послала ему открытку, благодаря которой у него появился шанс начать все сначала.

Он перевел взгляд на посетителей, сидящих за маленькими круглыми столиками. На террасе царило необычное оживление. Люди разговаривали, смеялись, вставали, уходили, их места занимали новые посетители. До него то и дело долетали обрывки чужих разговоров.

Где же Хуана? Бьюкенен прошел вдоль железной ограды. Снова посмотрел на очередь.

Что, если она в карнавальном костюме? Что, если опасность заставила Хуану изменить свою внешность? Он не сумеет ее узнать. А она может быть так напугана, что захочет выждать время и удостовериться, что ей ничто не грозит.

Хуана. Даже если лицо Хуаны не скрыто под маской, где гарантия, что он ее узнает? Все-таки прошло шесть лет. Она могла отрастить длинные волосы. Могла…

А он? Разве он сам не изменился за шесть лет? Какого цвета у него были волосы? Сколько он тогда весил? Может, ему следует отпустить усы? Хоть убей, но он не мог вспомнить, были ли усы у Питера Лэнга.

Хуана. Он решительно отодвинул стоящих у входа людей и вошел в кафе. Она наверняка ждет его внутри. Открытка говорит сама за себя. Ей нужна помощь.

— Эй, друг, куда без очереди! — окликнули Бьюкенена сзади.

— Извините, сэр, но вам надо встать в очередь, — перед ним словно из-под земли вырос официант.

— Понимаете, мы договорились встретиться в кафе и…

— Пожалуйста, сэр, встаньте в очередь.

Бьюкенен отступил на тротуар и в растерянности остановился неподалеку от входа. Голова снова разболелась. Он потер виски и проводил взглядом группу людей в ярких костюмах, которые с шумом и смехом прошли мимо него. Под одной из масок может скрываться Хуана.

Внезапно он пошатнулся от острой боли в боку. Холодное лезвие ножа легко прокололо кожу и вонзилось в тело. Бьюкенен согнулся, застонал. Рубашка мгновенно намокла от крови. За спиной кто-то вскрикнул от ужаса. Прохожие бросились врассыпную. Бьюкенен зажал рану рукой, покачнулся и стал падать. Железные прутья ограды рванулись ему навстречу.

«Нет! — мысленно крикнул он. — Только не голову! Мне нельзя снова поранить голову!..»

Глава 8

1 Куэрнавака, Мексика

Черный лимузин и сопровождающая его свита из нескольких машин проследовали по шоссе Инсурхентес и, попав в густой поток медленно ползущих машин, заметно сбавили скорость. Был выходной: тысячи горожан стремились очутиться подальше от шума и грязи Мехико. Еще через тридцать семь миль кортеж автомобилей достиг Куэрнаваки, считающейся самым известным и дорогим курортом в окрестностях мексиканской столицы. Легко понять, почему те, у кого водятся деньги, предпочитают все выходные проводить в Куэрнаваке. Широкие тенистые аллеи, тишина, хорошая погода и, конечно, чистый воздух издавна привлекали их сюда. Вожди ацтеков, а позднее Кортес строили в Куэрнаваке свои дворцы. Местные парки пользовались особой любовью императора Максимилиана. Современные жители столицы предпочитают роскошные отели и особняки в виде старинных замков.

Проехав по тихим красивым улицам, черный лимузин свернул к дому, окруженному высоким каменным забором, из-за которого выглядывали раскидистые кроны деревьев, и остановился перед большими железными воротами. Из лимузина вышел водитель в униформе и приблизился к вооруженному охраннику. Тот стоял за железными прутьями ворот и нахмурившись смотрел на длинную вереницу подъехавших машин. После короткого разговора водитель показал документ, охранник скрылся в деревянной будке позади ворот, снял телефонную трубку и переговорил с кем-то в доме. Спустя полминуты он вернулся, открыл ворота и махнул водителю, чтобы тот проезжал. Но стоило первой из сопровождающих машин последовать за лимузином, как охранник поднял руку, приказывая остановиться. Из будки появился второй страж и закрыл ворота.

Черный лимузин пересек тенистый парк с фонтанами и цветочными клумбами и остановился перед домом. В тот же миг отворились большие двери и на крыльцо вышел человек, весь облик которого выдавал его аристократическое происхождение. То, что он не послал слугу встретить приехавших, а сделал это сам, говорило о его особом уважении к гостю. Этим человеком был Эстебан Дельгадо. Фамилия Дельгадо, означавшая по-испански «тонкий», как нельзя лучше соответствовала его наружности. После встречи с директором Национального института археологии и истории прошла всего неделя, но за это время он успел еще больше похудеть, и резкие черты его бледного лица болезненно заострились. Дельгадо сам готов был поверить в слухи о своей болезни, если бы не знал, в каком напряжении он прожил последние дни.

Дельгадо спустился на нижнюю ступеньку крыльца и с натянутой улыбкой приветствовал светловолосого американца, появившегося из задней двери лимузина. Видимое благодушие, написанное на лице гостя, не обмануло Дельгадо, который хорошо знал характер светловолосого. Улыбающимся Дельгадо видел его всего один раз — во время петушиных боев. Приехавшего звали Реймонд.

Не ответив на приветствие хозяина, Реймонд быстро осмотрелся по сторонам и, обойдя вокруг машины, открыл дверь с противоположной стороны. Из лимузина вылез седой старик в очках с толстыми стеклами. Хотя ему перевалило за восемьдесят, он выглядел лет на двадцать моложе, и только высохшие морщинистые руки выдавали его истинный возраст.

— Профессор Драммонд, — с наигранным оживлением заговорил Дельгадо. — Какой приятный сюрприз! Если бы я заранее знал о вашем визите, то устроил бы прием в вашу честь.

Драммонд покровительственно пожал руку Дельгадо и, задержав на нем пристальный взгляд, ответил по-испански. Кроме испанского, он знал еще шесть языков.

— Я был в Мехико по делам и собирался с вами кое-что обсудить. В вашем офисе мне сказали, что вы здесь. Если у вас найдется часок свободного времени…

— Конечно. — Дельгадо широким жестом указал на двери дома. — Для меня большая честь принимать такого гостя. — Они стояли в тени деревьев, но он почувствовал, что весь обливается потом. — Сейчас прикажу принести чего-нибудь выпить. Предпочитаете ром или кока-колу? Или, может быть…

— Я не употребляю алкоголя, но вы, пожалуйста, не стесняйтесь.

Они вошли в дом и очутились в гулком прохладном вестибюле с мраморным полом. Неожиданно на верхней ступеньке широкой крутой лестницы появилась девочка в яркой одежде и изумленно уставилась на вошедших, а затем, повинуясь раздраженному жесту Дельгадо, исчезла так же бесшумно, как и возникла. Они прошли по коридору, и Дельгадо пригласил гостей в отделанный красным деревом кабинет, где все стены были увешаны охотничьими трофеями, а в стеклянных футлярах тускло поблескивали многочисленные карабины и винтовки. Некоторые старинные ружья были настоящими произведениями искусства. При виде оружия глаза Реймонда зажглись интересом. Двое слуг поставили на стол подносы с напитками и молча удалились.

Однако гости не притронулись к своим стаканам.

Драммонд выпрямился в кресле. Его длинные пальцы сжали подлокотники.

— Подозреваю, помощники уже успели вам доложить, но мне хотелось самому посмотреть, как вы воспримете ото известие, — тихо начал он, пристально глядя в глаза Дельгадо, и в голосе старика послышалась нестарческая сила.

Дельгадо изобразил на лице непонимание.

— Я говорю о женщине, господин министр. Похоже, вы не слишком удивитесь, если я открою один секрет: она исчезла.

— Ах да. — Сердце Дельгадо было готово выпрыгнуть из груди, но ему удалось скрыть волнение. — Да-да. Женщина. Вы правы. До меня дошли некоторые сведения, которые позволяют предположить, что она действительно исчезла.

— И какова ваша реакция?

— А что вы намерены делать, мистер Драммонд?

— То же самое, что делаю все это время. Использую любую возможность, чтобы вычислить ее местонахождение. Мы изучаем каждую мелочь в ее биографии, проверяем адреса, связи, ищем малейшую зацепку, которая поможет нам на нее выйти.

— Однако вы не слишком продвинулись за две недели.

— У вас отличные источники, — утвердительно кивнул Драммонд.

— Но вы так и не ответили на мой вопрос. Что намерены делать вы, мистер Драммонд?

— По отношению к вам? Ничего, — спокойно ответил старик. — Наш договор остается в силе.

— Не вижу в этом смысла. Вы нарушили свои обязательства. Уверяли, что женщина у вас в руках и с ее помощью удастся решить мою проблему.

— Мы ее решили.

— Временно. Теперь, когда женщина исчезла, все вернулось на прежнее место.

— Возражаю, — глаза Драммонда сузились. — Ее исчезновение не имеет к вам никакого отношения.

— Если только она не заговорит.

— Она этого не сделает. Если бы она решилась выступить с разоблачением, мы давно бы о ней услышали. Похоже, таким способом она пытается спасти свою жизнь. Она ведь отнюдь не глупа — понимает, что ей не простят предательства, и будет молчать. Потому что боится и потому что хочет показать: если мы оставим ее в покое — она для нас не угроза. Или, точнее сказать, для вас, господин министр. В конце концов, это ваша проблема. Я всего лишь желал оказать вам услугу.

— Не услугу. Мы заключили договор, — возразил Дельгадо, скрывая под маской спокойствия охватившую его ярость.

— Мне кажется, нам не следует углубляться в тонкости терминологии. Я приехал, чтобы сказать: ее исчезновение не должно повлиять на наши деловые отношения.

Дельгадо встал и заходил по комнате, давая выход нервной энергии.

— Все не так просто, как вы думаете. Директор Национального института археологии и истории был вне себя, когда узнал, что вы получили разрешение вести раскопки на Юкатане. Он пытается заручиться поддержкой правительства и добиваться официального расследования.

— Остановите его, — холодно сказал Драммонд.

— Он настроен весьма решительно.

Драммонд тоже поднялся с кресла, и в просторном кабинете вдруг стало теснее от его хрупкой старческой фигуры.

— Мне нужно всего несколько недель, чтобы закончить работы. Меня никто не сможет остановить.

— Если вы только сами не споткнетесь.

— Я никогда не спотыкаюсь, — сверкнул глазами Драммонд. — И не прощаю предательства. Если поставите мне подножку, я заставлю вас об этом пожалеть, несмотря на то что женщина исчезла.

— Как? Если вы не сумеете ее найти, она ничего не скажет.

— Она была нужна только ради вашей пользы. Чтобы вас уничтожить, достаточно вот этого. — Драммонд поднял руку и прищелкнул пальцами.

По его знаку Реймонд открыл портфель и передал старику большой конверт с видеокассетой.

Драммонд протянул конверт Дельгадо.

— Разумеется, я даю вам копию. Пришлось приберечь ее в качестве последнего аргумента в нашем споре. Постарайтесь, чтобы кассета не попалась на глаза вашей жене или дочери. Или президенту. Вы же не хотите, чтобы он это увидел. Политический скандал подобного рода попортит ему немало крови. Я уж не говорю о том, что разоблачение похоронит все ваши шансы занять его место.

Пальцы Дельгадо намертво впились в видеокассету. Он почувствовал, как по спине стекают струйки холодного пота.

Дверь кабинета неожиданно распахнулась, и повернувшийся на звук министр увидел на пороге свою жену. Она была умной, утонченной женщиной, которая как нельзя лучше подходила на роль супруги политика. И частые отлучки, и частые измены мужа она сносила одинаково терпеливо, и, что бы ни случилось, он знал, что всегда может рассчитывать на ее поддержку. Жена Дельгадо сама выросла в семье политиков и с детства выучила правила игры. Но самое главное: она приходилась сестрой лучшему другу Дельгадо — президенту Мексики.

— Прости, дорогой. Я не предполагала, что у тебя гости. Как поживаете, мистер Драммонд? — Ее английский был безукоризненным. Дорогое платье и бриллианты несколько смягчали резкие черты некрасивого лица.

— Превосходно, — по-испански ответил Драммонд. — • А как вы, сеньора? Надеюсь, ваши дела обстоят наилучшим образом.

— Вы совершенно правы: наилучшим образом. Возможно, сеньоры пожелают с нами отобедать?

— Благодарю вас за любезное приглашение, но, боюсь, нам пора ехать. Мы только что обсудили с вашим мужем некоторые дела, которые потребуют моего присутствия в Европе.

— Вы всегда желанный гость в нашем доме, — произнесла жена Дельгадо и повернулась к мужу. — Эстебан, я буду в саду. — С этими словами она вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

В комнате воцарилось неловкое молчание.

— Советую хорошенько подумать, — сказал Драммонд. — Не наделайте глупостей. Вы рискуете потерять все, чего вам удалось достичь за годы упорного труда. Не лишайте себя шанса добиться большего. Посмотрите кассету, затем уничтожьте ее и действуйте, как мы договорились.

Ни один мускул на лице Дельгадо не выдал бушевавшего в нем гнева. «Вы явились в мой дом. Плюете на мое гостеприимство. Угрожаете. Угрожаете разрушить мою семью». Его скулы ломило от ярости. «Но ничего, придет время, и я с вами за нее рассчитаюсь».

— Кстати, по поводу директора института, — заметил Драммонд. — Говоря о том, что его нужно остановить, я имел в виду простую вещь: уберите его, замените на человека, который умеет ценить хорошее отношение и не станет совать нос в чужие дела.

2 Новый Орлеан

Бьюкенен пошевелил рукой. Откуда-то издалека донесся женский голос:

— Приходит в себя, доктор. Ну, как ты себя чувствуешь?

Он не сразу понял, о чем его спрашивают, и долго молчал, прежде чем ответить:

— …Больно.

— Еще бы, — сочувственно усмехнулась женщина. Ему понравился ее голос: мягкий и в то же время глубокий.

Туман в глазах постепенно рассеялся, и Бьюкенен понял, что лежит на больничной койке. У него опять ломило в висках и жгло правый бок — неизвестно, что хуже Голова и туловище были забинтованы.

— Заставил ты нас поволноваться, — снова услышал он голос женщины.

Он попытался сосредоточить взгляд на ее расплывчатой фигуре, ожидая увидеть склонившуюся над постелью медсестру или, возможно, Хуану, хотя у говорившей не было мексиканского акцента.

Разглядев рыжие волосы, Бьюкенен вздрогнул и дернулся, точно от удара.

— Успокойся, — сказала Холли Маккой. — Тебе уже лучше. Все в порядке.

«Черта с два, — подумал он. — Все не так. Все не так, как надо». Мысли путались, и он не мог решить, насколько плохи его дела.

— Я вижу, вам действительно лучше, — произнес рядом мужской голос.

Врач. Белый халат врача резко контрастировал с его черной кожей. Он незаметно вошел в палату и долго изучал медицинскую карту, прикрепленную к спинке кровати.

Наконец он сказал:

— Медсестры, которые дежурили в ночную смену, несколько раз будили вас, чтобы проверить неврологические симптомы. Вы помните это?

— …Нет.

— А меня помните?

— …Нет.

— Хорошо. Меня не было вчера вечером, когда вас привезли на «скорой». Теперь ответьте на мои вопросы. Говорите первое, что придет в голову. Хорошо?

Бьюкенен кивнул и сморщился от боли.

— Вы знаете, почему здесь оказались?

— …Меня ударили… ножом.

— Превосходно. Помните место?

— …Бок.

— Нет. — Врач слегка улыбнулся. — Я спросил, в каком месте вас ранили.

— …Французский квартал… «Кафе дю монд».

— Правильно. На вас напали, когда вы стояли на тротуаре неподалеку от входа в кафе. Как только сможете отвечать на вопросы полиции, они попросят вас сделать заявление. Впрочем, ваша подруга уже сообщила все детали, которые могут помочь следствию.

Холли утвердительно кивнула.

Моя подруга?

Полиция?

— Не знаю, утешит вас это или нет, но вы не единственный, кто стал жертвой ограбления вчерашней ночью. Причем некоторым повезло куда меньше. Несколько человек до сих пор в критическом состоянии.

— …Ограбления?

— Я рассказала в полиции, как выглядел преступник, — вставила Холли. — Однако пользы от этого мало. Он был в костюме пирата. Вчера многие были в костюмах.

Она поднесла к лицу Бьюкенена пластмассовый стаканчик и вставила в рот соломинку.

Он ощутил на губах холодную свежесть.

— Вы в Медицинском центре, — пояснил врач. — На рану пришлось наложить двадцать швов. Но вы, повторяю, легко отделались. Ни один важный орган не задет, хотя разрез довольно обширный.

»Полиция? — мелькнуло в голове у Бьюкенена. — У меня был с собой пистолет. Что, если они его нашли? Наверняка нашли. И фальшивый паспорт на имя Виктора Гранта. Они сразу заподозрят…»

— Вы упали и ударились головой, — продолжал врач. — У вас сотрясение головного мозга.

Еще одно?

— Однако, судя по всему, неврологических нарушений нет. Простите, что надоедаю своими вопросами, но ото необходимо. Так… сколько пальцев я показываю?

— Три.

— Сколько вам лет?

— Тридцать два.

— Как вас зовут?

— Как вас зовут? — повторил врач.

Бьюкенен попытался сосредоточиться.

Из всех вопросов…

Ну давай, вспоминай. Как же тебя сейчас зовут?

— …Питер Лэнг, — еле слышно выдохнул он.

— Неправильно. Грабитель не успел завладеть вашим бумажником, и из документов следует, что ваше имя…

— Брендан Бьюкенен.

— Почему вы сказали, что вас зовут Питер Лэнг?

— …Это мой друг. Нужно сообщить ему, что со мной случилось.

— Скажите, куда позвонить, и мисс Маккой вам поможет. Вы заставили нас здорово поволноваться. Поначалу я думал, что сотрясение тяжелее, чем показала эхограмма.

Не успел завладеть бумажником? Значит, полицейские осматривали мои вещи. Они не могли не заметить пистолет.

И паспорт. Возможно, врач ожидал, что я назовусь Виктором Грантом.

Вошедшая медсестра измерила ему давление.

— Сто пятнадцать на семьдесят пять.

Врач одобрительно кивнул.

— Постарайтесь открыть глаза как можно шире. Мне нужно посмотреть ваши зрачки. Хорошо. Теперь следите за моей рукой. Хорошо. Потерпите еще чуть-чуть. Мне нужно постучать этим молоточком по вашим коленкам. Отлично. Рефлексы в норме. Хрипов в легких нет. Сердцебиение ритмичное. Вы меня радуете. Теперь попытайтесь отдохнуть. Я загляну во второй половине дня.

— Я побуду с ним. — Холли опять дала Бьюкенену воды.

— Только постарайтесь его не беспокоить. Больному нельзя много разговаривать. С другой стороны, длительный сон тоже нежелателен. По крайней мере до тех пор, пока я не буду уверен, что он в безопасности.

— Все понятно. Я просто посижу здесь, чтобы он не волновался, — заверила Холли.

— Вот и прекрасно, — врач уже собрался выйти из палаты, но на пороге обернулся. — Похоже, вы коллекционируете шрамы, мистер Бьюкенен. Откуда у вас рана на плече?

— …Я, я… это…

— Упал с лодки, — быстро ответила за него Холли. — След от удара о катер.

— Хорошо, что у вас есть медицинская страховка, — сказал врач и вышел.

3

Бьюкенен подождал, пока врач и сестра выйдут за дверь, затем медленно повернул голову и посмотрел на Холли.

Она ободряюще улыбнулась.

— Еще воды?

— Что происходит?

— Знаете, в детстве я никак не могла решить, кем стану: медсестрой или репортером. Сейчас я совмещаю обе профессии.

Бьюкенен с усилием вздохнул и спросил еле слышным шепотом:

— Что случилось? Как…

— Поберегите силы. Вчера вечером я шла за вами от самой гостиницы.

— Как вы узнали, где я остановился?

— Коммерческая тайна. Да вы не волнуйтесь, лежите себе спокойно, а я буду рассказывать. Я знала, что вы не станете сидеть в отеле, и ждала на улице, напротив парадного входа. Там есть и задняя дверь для служебного пользования, но я подумала, вы не захотите привлекать внимание служащих. Кроме того, я была не одна… Помните Теда? Вы встречались в поезде. Он наблюдал за задней дверью, и мы переговаривались по рации. Когда вы вышли на улицу, я была в карнавальном костюме. Иначе меня выдали бы мои рыжие волосы. Одним словом, вы не заметили, что за вами следят.

— Нужно перекрасить, — прошептал Бьюкенен.

— Что?

— Волосы. В какой-нибудь другой цвет. Будет удобнее следить.

— Ни за что. А вот вы, наверное, нередко меняли цвет ваших волос.

Он не ответил.

Холли снова поднесла к его губам стакан с водой.

— Кстати, я не ошиблась, когда говорила про рану на вашем плече? Вы действительно упали с лодки? Вас тогда звали Виктором Грантом. Наверное, у мексиканской полиции сохранились ваши показания?

— Я не знаю, о чем вы.

— Разумеется.

Веки налились свинцом.

«Откуда она берет свою информацию?» — подумал Бьюкенен.

— Коммерческая тайна, — сказала Холли.

— Что?

— Вы спросили, откуда я беру информацию. Отвечаю: коммерческая тайна.

«Разве я спросил об этом вслух?»

Его глаза закрылись под тяжестью век.

4

— Плохо, что вы ничего не ели, — врач указал на нетронутый бутерброд с рыбой.

— Никогда не любил больничную еду.

— Мистер Лэнг…

— Бьюкенен.

— Правильно. Мистер Бьюкенен. Я просто хотел удостовериться. Если хотите, чтобы вас выписали, постарайтесь рассеять малейшие сомнения по поводу состояния вашего мозга. На вашем месте я не стал бы отказываться от еды, а попросил бы добавки.

Бьюкенен с усилием потянулся за бутербродом.

— Я подам, — сказала Холли.

— По-моему, доктор хочет посмотреть, как это получится у меня самого.

— Вы знаток человеческих душ, — улыбнулся врач. — Сейчас поешьте, а потом придется встать с кровати и немного пройтись. Мне нужно убедиться, что ваши ноги и все остальное работают, как положено.

— Вам никогда не говорили, что вы — настоящий рабовладелец?

Чернокожий медик смешно наморщил лоб.

— Ну, раз вы можете шутить, дела идут на поправку. После обеда я вас посмотрю.

Как только за доктором закрылась дверь, Бьюкенен отложил бутерброд в сторону и взглянул на Холли.

— Полагаю, вы не захотите его съесть вместо меня. Или, может быть, засунуть подальше от глаз — как будто я все съел.

— Будьте мужчиной и съешьте его сами. Вы же не собираетесь валяться здесь до бесконечности. — Изумрудные глаза Холли озорно сверкнули.

— А глаза у вас почему такие зеленые? Цветные контактные линзы?

— Французские капли. Многие кинозвезды пользуются этим средством, чтобы подчеркнуть цвет своих глаз. Я узнала о них, когда работала в Лос-Анджелесе. Советую попробовать, если в следующий раз решите изменить свою внешность. Куда лучше, чем эти ваши линзы.

— Зачем мне изменять свою внешность?

— Не хотите сдаваться, — в голосе Холли послышалось раздражение.

— Как и вы. Прошлая ночь. Что случилось прошлой ночью? Вы не договорили.

— Я шла за вами через Французский квартал до «Кафе дю монд». К тому времени мои часы показывали одиннадцать. Вы кого-то разыскивали. Я бы сказала: разыскивали изо всех сил.

— Договорился встретиться со старым другом. А от вас я скрывался только потому, что устал от вопросов.

— И вот вы лежите здесь, а вопросов у меня еще предостаточно.

— Вы сказали — «Кафе дю монд».

— Я плохо вас видела, потому что стояла на противоположной стороне улицы. Вы вышли из кафе. Мимо прошли несколько людей в маскарадных костюмах. Мне показалось, они были навеселе. Один из них, как бы случайно, столкнулся с вами, вы вдруг схватились за бок, зашатались. Вокруг стали кричать. Люди бросились во все стороны, и вас сбили с ног. Вы упали и ударились головой о железную ограду. Я подбежала, но еще раньше успела заметить, как тот, в костюме пирата, спрятал нож и исчез в толпе. Я осталась возле вас. Пыталась остановить кровь, пока один из официантов не вызвал «скорую помощь».

— Вы не падаете в обморок при виде крови?

— Как же я закончу мою статью, если вы умрете у меня на руках?

— А я-тодумал, вас заинтересовала моя скромная личность.

— Какая?

— Что?

— Какая личность? Их у вас так много.

Бьюкенен положил на столик недоеденный бутерброд.

— Сдаюсь. Не вижу способа вас разубедить.

— И правильно. Разубедить меня невозможно. Вчера вечером я еще раз убедилась в своих догадках. Человек в пиратском костюме не пытался вас ограбить. Я сказала полицейским об ограблении только для отвода глаз. Это было не ограбление, а попытка преднамеренного убийства, — она выпрямилась в кресле. — Кто хотел вас убить? Кого вы ждали возле кафе?

— Холл и…

— Что собирались…

— Позвольте и мне задать вам вопрос, — перебил ее Бьюкенен. — У меня с собой были кое-какие вещи. Если их нашли, полиция должна была…

— Разумеется, — кивнула Холли.

— Вернуть их… или…

— У нее могло возникнуть желание потолковать с вами по душам. — Холли открыла свою сумочку. — Не вы потеряли?

Внутри сумочки Бьюкенен разглядел свою 9-миллиметровую «беретту», и глаза его сузились.

— Вы его не уронили, — продолжила Холли. — Я нащупала пистолет, когда пыталась остановить кровь. И спрятала до приезда полиции и санитаров.

— Невелика услуга. Я ношу его для самозащиты.

— Разумеется. Особенно на встречу со старым другом. Не знаю, какие в этом штате законы, но подозреваю, что для ношения оружия все-таки требуется разрешение полиции. Но даже если оно у вас есть, ваше армейское начальство вряд ли одобрит, что их сотрудник разгуливает в отпуске вооруженным.

— Да бросьте вы, многие сейчас ходят с оружием, — возразил Бьюкенен. — Вчерашняя попытка ограбления лишний раз доказывает, что не зря.

— Вы хотели сказать: «преднамеренное убийство».

— Ваши слова подтверждают мою точку зрения. Какой-то пьяный псих или, может быть, наркоман надевает пиратский костюм. Потом ему приходит в голову, что он настоящий пират. Он вытаскивает нож и бьет первого встречного.

— Думаете, я в это поверю?

— Послушайте, я понятия не имею, кто на меня напал. Моя версия ничем не хуже других, — сказал Бьюкенен.

— В полиции оценили бы ее по достоинству, особенно если бы нашли еще одну вещь, которую вы потеряли.

— Еще одну вещь… — У Бьюкенена похолодело под ложечкой.

— Я ждала, что сами спросите. — Оглянувшись на дверь, Холли порылась в сумочке и достала из нее паспорт. — Когда с вас сняли плащ, чтобы осмотреть рану, я назвалась вашей подружкой и вцепилась в него мертвой хваткой. Благодарите Бога, что я это сделала, — она раскрыла паспорт. — Ну, что скажете, Виктор Грант?

Бьюкенен почувствовал, как мурашки пробежали у него по коже.

— Вы здесь неплохо вышли, — похвалила Холли, разглядывая фотографию. — Волосы тогда были чуть короче, а так сходство полное. Думаю, копы наверняка заинтересовались бы пистолетом и паспортом, который не совпадает с удостоверением в бумажнике. Для начала они бы заподозрили вас в связях с наркомафией. Кстати, если учесть вашу деятельность под флагом «Виски с содовой», такое предположение недалеко от истины.

У Бьюкенена перехватило дыхание.

— Ну так как? — Холли убрала паспорт в сумочку и выжидательно посмотрела на него. — Мне нравится легкость, с какой вы находите объяснение своим необычным поступкам. Какая история приготовлена на этот раз?

Бьюкенен молча пододвинул к себе тарелку с салатом.

— Внезапный приступ голода? Пытаетесь выгадать время, чтобы объяснить, откуда появился поддельный паспорт?

— Холли, я…

Он взял вилку.

— Ничего не приходит в голову, а? — с насмешкой спросила она.

Бьюкенен положил вилку на прежнее место и вздохнул.

— Зачем вы впутываетесь не в свое дело? Окажите себе любезность — уезжайте и забудьте, что когда-либо видели этот паспорт.

— Не могу. Я всегда мечтала о Пулитцеровской премии. А теперь она почти у меня в руках.

— Послушайте, предположим на секунду, что вы правы. — Заметив, как вспыхнули ее глаза, Бьюкенен протестующе поднял руку. — Вы не так поняли, я сказал: предположим. Поймите, люди, против которых вы затеяли свою игру, не признают общепринятых правил. Есть большая вероятность, что вместе премии вы отправитесь на тот свет.

— Это угроза?

— Чисто условное предостережение, причем с самыми добрыми намерениями.

— Думаете, я не побеспокоилась о собственной безопасности? Копия материалов хранится в пяти надежных местах.

— У вашего юриста, издателя, лучшего друга.

— Вы меня поняли.

— Бесполезно, — усмехнулся Бьюкенен. — Для профессионала найти ваши бумаги — пара пустяков. Но скорее всего их даже не станут искать. Будь у вас серьезные доказательства, статью давно бы напечатали. А так у вас одни голословные утверждения. Но запомните самое главное: если они почувствуют угрозу, то даже не посмотрят, остались копии или нет. Вас просто уберут.

— А как насчет вас? — спросила Холли.

— Хотите знать, не пожелаю ли я от вас избавиться? Не придумывайте ерунды. Ваши дела меня совершенно не касаются. Я всего лишь дал совет.

— Я не об этом. Как насчет вас? Разве вы не чувствуете угрозы?

— Да с какой стати мне чувствовать…

— Если вы выполняете задание, то почему путешествуете под своим именем, но с чужим паспортом в кармане? Представьте, если об этом узнают ваши начальники, они решат, что после провала в Мексике их агент совершенно вышел из-под контроля. Так что у вас есть и свои проблемы. Вы наверняка выходите на связь в условленное время, и скорее всего там уже начали нервничать. Советую им позвонить.

— Если я тот, за кого вы меня принимаете, то неужели вы думаете, что я стану звонить в вашем присутствии да еще по телефону, который может прослушиваться?

— Советую поторопиться, а не то наверху потеряют терпение. Не забывайте: чем дольше вы заставите их ждать, тем подозрительнее покажется ваше молчание. Они могут усомниться, что вы способны продолжать работу.

Бьюкенен чувствовал, как кровь прихлынула к ушам и давит на барабанные перепонки.

— Я вижу, у вас разгулялся аппетит, — улыбнулся вернувшийся врач.

— Да, уже доедаю салат.

— Попробуйте желе, мистер Лэнг.

— Бьюкенен.

— Теперь можете дойти до уборной. Вы делаете такие успехи, что я начинаю подумывать о выписке.

5

Одежда Бьюкенена была запачкана кровью, и он попросил Холли купить ему новую. Переодетый в джинсы, синюю рубашку с короткими рукавами и кроссовки, он сидел в кресле-каталке, которое везла перед собой сиделка. Они выехали из лифта и пересекли битком набитый вестибюль.

— Я могу идти сам, — заявил Бьюкенен.

— Нет уж, чего доброго, споткнетесь, упадете, а потом еще в суд подадите. Вот как выберемся за дверь, хоть прыгайте, а пока я за вас отвечаю.

Они оказались на тротуаре, и оглушенный уличным шумом Бьюкенен сощурился и прикрыл глаза от яркого солнца.

Сиделка помогла ему встать с кресла.

— Вы говорили, вас будут ждать?

— Да, — солгал Бьюкенен. Он уже давно не видел Холли, не имея понятия, что с ней. Вместо облегчения от того, что она не пристает к нему с вопросами, он почувствовал тревогу. Пистолет и паспорт. Их необходимо вернуть. — Я посижу на скамейке, мой друг должен вот-вот подойти.

— Желаю приятно провести время, мистер Бьюкенен.

— Лэнг.

Сиделка окинула его странным взглядом и удалилась, толкая перед собой кресло.

Поначалу он не понял, что произошло.

Потом сообразил.

И похолодел от ужаса.

Боже, что со мной происходит?

Как только сиделка скрылась за дверями больницы, Бьюкенен поднялся со скамейки. Он возражал против помощи сиделки, потому что не хотел покидать больницу, не воспользовавшись телефоном-автоматом.

Стараясь держаться ровно, Бьюкенен снова вошел в вестибюль и направился к телефонным кабинам. Трясущейся рукой он опустил в щель монету и тридцать секунд спустя услышал в трубке хриплый голос связного.

— Куда вы пропали? — требовательно спросил тот.

— Я в больнице, — стараясь говорить тихо, ответил Бьюкенен. К счастью, соседние автоматы оказались незаняты, и подслушать его было некому.

— Что?

— Меня пытались ограбить, — повторил он ложь Холли. — Ударили ножом в спину.

— Боже правый! Мы порядком переполошились, когда сегодня утром ты не появился ни в одном из контрольных пунктов. Уже собирались послать группы, выручать тебя из беды.

— Мне повезло. Рана оказалась несерьезной. Но меня задержали в больнице для обследования. Я не рискнул звонить из палаты — слишком много народу, к тому же ваш номер автоматически остался бы в регистрационных записях. Только сейчас удалось добраться до автомата.

— Ты заставил нас попотеть, приятель.

— Сейчас все в порядке. Если меня ждали в контрольных пунктах, значит, вы хотели передать мне сообщение. О чем оно?

— О журналистке, которую ты встретил в поезде… Телефон надежен?

— Вполне.

— Тогда запоминай то, что я скажу. Продолжай отдыхать. О журналистке не беспокойся. Мы позаботимся, чтобы она молчала.

Рука непроизвольно стиснула телефонную трубку.

— Продолжай отмечаться на контрольных пунктах, как условились. Если что, дадим знать.

— Вас понял, — ответил Бьюкенен и, чувствуя сухость во рту, положил трубку.

Однако он не отошел в сторону, а остался стоять, слепо уставившись перед собой.

Позаботимся, чтобы она молчала? Что это значит, черт возьми?

Как истинный профессионал, он не стал спрашивать, что подразумевала намеренно расплывчатая фраза связного. Там, наверху, знают цену словам и никогда не скажут больше или меньше, чем нужно. Расплывчатые слова имеют вполне конкретный смысл. «Позаботимся, чтобы она молчала» может означать очень многое: например, сделать так, чтобы Холли уволили с работы… попытаться ее подкупить… дискредитировать расследование, которое она ведет… напугать или…

Ему не хотелось думать о том, что для Холли предназначается самый крайний вариант.

Нет. Они не станут устраивать покушение на журналистку, особенно из «Вашингтон пост». Убийство не лучший способ замять скандал.

Тем не менее время от времени журналистов убивают.

К тому же не всякое убийство можно доказать.

Он отошел от телефона, придерживая рукой забинтованный бок.

На стуле в двадцати футах от него сидела Холли Мак-кой в кашемировом платье. Коричневый цвет ткани выгодно подчеркивал ее медные волосы и зеленые глаза.

Бьюкенен ничем не выдал своего удивления.

Она подошла.

— Отчитались перед начальством?

— Другу звонил.

— Что-то плохо верится.

— Послушайте, вам лучше оставить меня в покое, — устало отмахнулся он.

— И поставить крест на наших романтических отношениях? Я оскорблена в своих лучших чувствах.

— Сейчас не до шуток. Прекратите меня преследовать. Вы привлекаете к себе внимание.

— О чем вы?

Бьюкенен пересек вестибюль, направляясь к больничному киоску, где продавались лекарства и сувениры.

— Ну уж нет, вам не удастся так легко от меня отделаться. — Ее высокие каблуки глухо застучали по ковру.

— Я пытаюсь оказать вам любезность, — обернулся к ней Бьюкенен. — По-моему, трудно выразиться яснее: оставьте меня в покое.

Он купил в киоске таблетки от головной боли. Он совершенно измучился, но не рискнул просить врача выписать какое-нибудь средство. Тот мог передумать и оставить его долечиваться. Единственное утешение — головная боль отвлекает от боли в боку.

Холли последовала за ним.

— Не хотите взглянуть на то, что я вам покажу?

— Меня это не интересует. — Он подошел к фонтанчику с питьевой водой, проглотил три таблетки и запил. Затем направился к выходу. — Меня интересует, когда вы вернете мои вещи.

— Ни в коем случае.

— Холли, — он резко остановился. — Предположим, я — тот, за кого вы меня принимаете. Как вы думаете, что будет с вами, если я скажу людям, на которых работаю, что у вас фальшивый паспорт с моей фотографией? Сколько времени вам позволят с ним расхаживать?

Ее изумрудные глаза вызывающе сверкнули.

— Вы ничего им не скажете.

— Не понял?

— Я подумала о такой возможности. Но вы этого не сделаете. Не захотите, чтобы они узнали, что у вас был этот паспорт и что вы его потеряли. Зачем он вообще вам понадобился?

— Для чего еще может понадобиться паспорт? Конечно, для поездки за границу.

— А ваш чем плох оказался?

— У меня нет паспорта. — Бьюкенен бросил взгляд на людей, столпившихся возле выхода. — И никогда не было.

Они вышли на шумную улицу. Он снова сощурился от яркого солнца.

— Куда подевался ваш дружок? По-моему, того парня с поезда звали Тед. Наверное, вы без него и шагу ступить не можете.

— Поблизости. Приглядывает за вещами.

— А как насчет рации? Я не стану с вами разговаривать, пока не докажете, что наш разговор не записывается.

— Видите, здесь нет никакой рации, — она открыла и показала ему сумочку.

— И моих вещей тоже. Где вы их спрятали?

— В надежном месте.

Перед больницей остановилось такси, и из него вышли мужчина с женщиной.

Бьюкенен поспешно открыл дверь и залез в машину. Холли нырнула вслед за ним.

— Не слишком удачная идея, — заметил Бьюкенен.

— Куда? — спросил водитель.

— Отель «Холидей Инн-Краун Плаза».

Такси тронулось с места. Бьюкенен повернулся к Холли.

— Шутки в сторону. Я хочу получить назад свои вещи. Дайте ключ от вашего номера. Я заберу то, что мне принадлежит, соберу ваши чемоданы, и вы уедете из отеля.

— С чего вы взяли, что я захочу уехать?

Бьюкенен придвинулся к Холли.

— Потому что нас не должны видеть вместе. Не спрашивайте, что это значит. Я не могу выразиться яснее.

— Снова пытаетесь меня запугать.

— Да, и, надеюсь, небезуспешно.

6

— Остановитесь здесь, — бросил Бьюкенен таксисту.

— Так ведь два квартала не доехали, сэр.

— Ничего. Покатайте леди по городу. Через полчаса жду вас на этом месте.

Бьюкенен посмотрел на Холли в упор.

— Ключ от вашего номера. — Он протянул руку.

— Вы шутите.

— Ключ.

Холли отдала ему ключ.

— Полегче, мистер Бьюкенен. У меня в номере ваших так называемых вещей нет.

— Где они? В комнате Теда?

Она не ответила.

— Я не шучу, Холли. Ни вам, ни вашему дружку лучше не попадаться с моими вещами. Это вредно для здоровья.

Ее лицо слегка побледнело, точно Холли наконец осознала серьезность своего положения.

— А что я получу взамен?

— Душевное спокойствие.

— Не густо.

— Что вы хотите?

— Продолжить наш разговор.

— Я сказал, что через полчаса вернусь.

Холли пристально посмотрела ему в глаза.

— Хорошо. Они в номере Теда.

— Ключа у вас, конечно, нет.

— Есть. — Она подала ему ключ. — На Случай, если мне потребуются ваши вещи, а Теда не окажется поблизости.

— Очень умно с вашей стороны. — Бьюкенен вылез из такси.

— Когда будете укладывать мои вещи, поосторожнее с нижним бельем. Оно дорогое, не порвите кружева.

Бьюкенен уставился на нее, потом захлопнул дверь.

7

Путь длиною в два квартала показался ему двумя милями. По дороге Бьюкенен снял с головы повязку и бросил бинт в урну. Он то и дело утирал со лба пот и щурился от солнца. Когда он наконец попал в прохладный сумрак гостиничного холла, боль в висках слегка утихла.

Вместо того чтобы сразу подняться в комнату Теда и потом зайти к Холли, он решил проверить, нет ли для него сообщения. Незаметно огляделся вокруг: за ним могут следить.

И точно. В кресле справа от входа сидел коренастый молодой человек в полосатом синем костюме и читал газету.

Место для наблюдения было выбрано очень удачно:

молодой человек видел входящих раньше, чем они успевали его заметить. Небрежный, но пронзительный взгляд агента чуть задержался на нем и скользнул мимо. Как истинный профессионал, человек в синем костюме не подал виду, что узнал Бьюкенена.

Так, они обложили гостиницу.

«Однако следят не за мной», — подумал Бьюкенен.

Им нужна Холли.

Не обращая внимания на человека с газетой, Бьюкенен подошел к регистрационной стойке и стал ждать, пока клерк закончит разбираться с клиентом. Наконец тот освободился.

— Что-нибудь желаете, сэр?

— Для меня ничего не оставляли? Я живу в номере…

Клерк выжидающе улыбнулся.

— в номере…

— Да, сэр?

— …черт, — Бьюкенен чувствовал, как у него учащается пульс. — Не могу вспомнить. Когда я уходил, то оставил ключ на вахте. Хоть убей, не помню, какой на нем был номер.

— Не беспокойтесь, сэр. Скажите, как вас зовут, компьютер в два счета отыщет, в каком номере вы остановились.

— Виктор Грант, — машинально ответил Бьюкенен.

Пальцы клерка забегали по клавишам компьютера. Он уставился на экран, потом нахмурился.

— Простите, сэр, но в компьютере вас нет.

— Должен быть. Посмотрите еще. Виктор Грант.

— Нет, сэр.

Боже, внезапно понял Бьюкенен.

— Извините, я ошибся. Брендан Бьюкенен. В первый раз я сказал не то имя.

— Не то имя? Что вы имеете в виду, сэр?

— Понимаете, я — артист. У нас здесь съемки фильма, и моего героя зовут Виктор Грант. Я так часто откликаюсь на это имя, что почти забыл свое собственное… Полностью вошел в роль. За одно это можно дать «Оскара».

— А о чем фильм, сэр?

— «Большой и легкий», случайно не смотрели?

— Конечно, смотрел. Я не пропускаю ни одного фильма про Новый Орлеан.

— Ну вот, мы снимаем продолжение.

— Нашелся ваш номер, сэр. Брендан Бьюкенен. Комната 12—14. Для вас ничего не передавали.

— Дайте ключ, пожалуйста.

— А еще в каких фильмах вы снимались? — спросил клерк, протягивая ключ.

— Ни в каких. Я работал в театре. Это мой первый опыт. Благодарю вас.

Бьюкенен прошел к лифту и нажал кнопку вызова. Он чувствовал, что клерк смотрит ему в спину. Главное — не оглядываться. Стой спокойно и не оборачивайся.

Виктор Грант? Плохо дело, приятель. Когда ты вышел из больницы, то сделал такую же ошибку. Сказал сиделке, что тебя зовут…

Стоп. Это не одна и та же ошибка. В тот раз ты назвался Питером Лэнгом. А теперь…

Ты даже не помнишь, как тебя зовут.

Голова раскалывалась от боли.

Наконец двери лифта открылись, он вошел и, вытирая со лба пот, прислонился к стене. Чувствовал: еще немного — и упадет в обморок.

Он не собирался заходить в свой номер, но, желая объяснить клерку свою забывчивость, сказал, что оставил ключ на стойке. На самом деле ключ выпал из кармана, когда с него снимали плащ, чтобы осмотреть рану. Еще один провал в памяти. Ему стало не по себе.

Он поднялся двумя этажами выше своего номера и ключом, который ему дала Холли, открыл дверь комнаты Теда. Ему потребовалось меньше пяти минут для того, чтобы найти спрятанные под матрасом пистолет и паспорт Виктора Гранта.

Виктор Грант. Он уставился на свою фотографию. Его так и тянуло разорвать документ на клочки и сжечь в раковине. По крайней мере с одной проблемой будет покончено. Исчезнет улика, связывающая Брендана Бьюкенена с Виктором Грантом. Однако этого делать нельзя. Он не обманул Холли, когда сказал, что паспорт нужен ему для поездки за границу. Судя по тому, как разворачиваются события, не следует исключать подобный вариант.

Виктор Грант.

Питер Лэнг.

Брендан Бьюкенен.

Черт возьми, выбери что-нибудь одно. Будь последователен.

Зачем ты сюда приехал?

Хуана.

Почему она не появилась вчера вечером? Почему меня хотели убить? Пытались остановить?..

Возьми себя в руки. Что ты теперь думаешь делать?

Кем собираешься быть?

Холли. Она его ждет…

Бьюкенен заглянул в гардероб и нашел в нем коричневую спортивную куртку Теда. Тот был пошире в плечах, но куртка подошла Бьюкенену. Он спрятал паспорт в карман, а пистолет засунул за пояс, так чтобы тот не выглядывал из-под одежды. Закончив переодевание, Бьюкенен незаметно вышел из номера.

Теперь к Холли.

Ее номер оказался через две двери от комнаты Теда. Бьюкенен достал из кармана ключ и подумал о человеке в синем костюме. Если за гостиницей следят, то, вполне вероятно, в номере Холли ее поджидает засада. Может быть, лучше всего не связываться? Пусть Холли сама разбирается с гостиницей, или Тед сделает это за нее. Теперь, когда пистолет и паспорт у него в руках, какой смысл беспокоиться о…

Бьюкенен задумался. Чем дольше Холли отсутствует, тем больше вероятности, что в ее комнате окажется засада.

Ну и что? Какое тебе до нее дело? Если с Холли что и случится, одной заботой будет меньше. Одной заботой меньше…

Бьюкенен постучал в дверь и со словами: «Гостиничная служба» — повернул ключ в замке и вошел.

Комната оказалась пустой. Сборы чемоданов заняли у него еще меньше времени, чем поиски пистолета и паспорта в комнате Теда. И только когда очередь дошла до нижнего белья, Бьюкенен, помня предупреждение Холли, постарался действовать поаккуратнее. Оно действительно было дорогое, с кружевами, и приятно щекотало кожу.

На столике у телевизора лежала карта гостя с номером кредитной карточки Холли. Бьюкенен заполнил остающиеся графы и оставил ее на кровати, чтобы она сразу бросилась в глаза. Радуясь, что у Холли немного вещей, он медленно спустился по лестнице черного хода и вышел на улицу через служебную дверь. Бьюкенен опять вспомнил кружева на ее белье и подумал, что уже очень давно не чувствовал женской близости. Не физически, а духовно. Целых шесть лет.

8

Солнце палило немилосердно. Он пошатывался от изнеможения и обливался потом. Опасаясь за швы на правом боку, Бьюкенен держал один чемодан в левой руке, а другой — слева под мышкой. От выхлопов проезжающих автомобилей гудело в голове, к горлу подкатывала тошнота. По крайней мере, такси ждет в назначенном месте. Заметив, что Бьюкенену тяжело идти, водитель вышел из машины и подхватил чемоданы.

— Давайте, я вам помогу, сэр.

— Спасибо, — Бьюкенен протянул таксисту десять долларов и тут только заметил, что, кроме Холли, в машине сидит еще один человек.

Он нахмурился.

Водитель положил чемоданы в багажник, а Бьюкенен забрался на заднее сиденье и уселся рядом с мужчиной, чей квадратный подбородок и широкие плечи выдавали бывшего игрока футбольной команды.

— Тед! Какая встреча!

— Я подумала, будет лучше, если он поедет с нами, вместо того чтобы ловить еще одно такси, — повернулась к нему Холли, сидевшая на переднем сиденье. — Мы забрали его, пока тебя не было.

— Спасибо, Тед, что помог донести чемоданы.

— Я помог?

— Выразиться яснее?

— Нужно было сказать.

— Можно было догадаться.

— Как ты догадался залезть без разрешения в мой номер? Не люблю, когда роются в моих вещах. Кстати, на тебе моя куртка.

— Потрясающая наблюдательность. Ну и как, идет она мне? На, забери свой ключ.

— Вы нашли то, что искали? — вмешалась Холли, желая разрядить обстановку.

— Сразу. Тед знал, куда прятать.

— Послушайте-ка, — начал Тед.

— Я понимаю, почему вы так разозлились, — виновато сказала Холли. — Мне следовало самой выйти из машины и помочь с чемоданами. Ведь я знала, что вас только что выписали из больницы, и должна была помочь другу.

— Этот парень нам не друг, — проворчал Тед.

— Тед, — предупреждающе взмахнула рукой Холли. Она повернулась к Бьюкенену.

— Послушайте, мне жаль, что так вышло, но вспомните, это была ваша идея выселить меня из отеля. Если хотите, чтобы я пошла вам навстречу, то обойдитесь без мелодраматических жестов и перестаньте меня запугивать.

— Тогда, может быть, вернемся в гостиницу и я представлю вас парню, который сидит в холле?

— Это шутка? — глаза Холли прищурились.

— По виду того парня не скажешь, что у него есть чувство юмора.

— Что за чушь он несет? — угрюмо вставил Тед.

— Правильно, Тед. Чушь, — Бьюкенен даже не взглянул в его сторону. — Мне наплевать, что будет с тобой, но, пока у нас с Холли есть пара невыясненных вопросов, я не хочу, чтобы у нее возникли проблемы со здоровьем.

— Перестаньте меня запугивать, — повторила Холли.

— Куда едем, сэр? — Водитель сел в машину и выжидающе посмотрел на пассажиров.

— Так, дайте сообразить, — Бьюкенен вытер вспотевший лоб. — Я приехал сюда, чтобы отдыхать. Почему бы нам не прокатиться по реке? Пожалуйста, отвезите нас к пристани на Тулузской улице. Сейчас полтретьего. Мы как раз успеваем на пароход.

Когда такси нырнуло в поток транспорта, Холли заметила:

— Для человека, который утверждает, что раньше не бывал в Новом Орлеане, вы неплохо знаете город.

— Я изучил путеводитель.

— В больнице? Когда лежали без сознания?

9

Ярко раскрашенный трехпалубный пароход под звуки музыки отчалил от пристани и двинулся вдоль берега Миссисипи. Сотни пассажиров собрались возле поручней и, подставив лица порывам свежего ветра, наслаждались панорамой проплывающих мимо доков, складов и старинных поместий.

Большинству отдыхающих нравилось загорать на солнце, но Бьюкенен, чьи глаза болели от яркого света, предпочел укрыться в тени. Они с Холли прошли на корму и расположились под тентом. Поскольку остальные пассажиры столпились у борта, поблизости никого не оказалось и можно было не опасаться, что их разговор подслушают.

— Не понимаю, зачем понадобилось садиться на пароход? — нетерпеливо спросила Холли.

— Так легче исчезнуть, — ответил Бьюкенен, посасывая через соломинку холодную кока-колу. Перед тем как отправиться в плавание, он купил несколько банок — для себя и для Холли. — Мне нужно время и место, чтобы подумать. — Он проглотил две таблетки от головной боли, прикрыл глаза и откинулся на спинку стула.

— Вам нужно было как следует подлечиться.

— Слишком много дел.

— Вроде разглядывания грязной Миссисипи? Тед не в восторге от того, что ему пришлось остаться с чемоданами на берегу.

— Вы сказали, что хотели поговорить, а мне не нужны свидетели. Теперь ему остается только сидеть и ждать. Еще немного отплывем, и вы не сможете связаться с ним по рации. Кстати, где вы ее прячете? В сумочке? Или, может быть?.. — Бьюкенен показал на вырез платья Холли.

— Угадали, — обескураженная Холли сунула руку под платье и протянула ему крохотный микрофончик с передатчиком, который отцепила от бретельки бюстгальтера. — Сдаюсь.

— Подозрительно легко сдаетесь, — Бьюкенен выключил передатчик, металлическая поверхность которого сохранила тепло ее тела. — Откуда мне знать, что у вас нет еще одного?

— Есть только один способ проверить. Но если уж я не позволила обыскивать себя в поезде, то, конечно, не собираюсь…

— О чем вы хотели поговорить?

— Ну, для начала скажите, кому понадобилось вас убивать? И, пожалуйста, не морочьте мне голову выдумками о сумасшедших.

— Кому? Интересный вопрос, не правда ли?

— Очень.

С тех пор как Бьюкенен проснулся в больнице, он и сам не переставая ломал голову над этой загадкой. Такой поворот разговора вполне его устраивал. Нужно отвлечь внимание Холли от «Виски с содовой».

— Откройте сумочку.

— Она подчинилась.

Диктофона внутри не оказалось.

— Хорошо. Попробую вам объяснить. Я действительно приехал в Новый Орлеан к другу, — Бьюкенен поколебался и добавил: — К женщине. — Он снова задумался. — Здесь нет никаких секретов, и я не вижу причины скрывать… Мы не виделись шесть лет, и вдруг она присылает мне открытку, в которой просит о помощи. Она очень независима и не станет обращаться с такой просьбой из-за пустяков.

— Вы были с ней близки?

— Вы статью пишете или собираете сплетни для светской хроники? Наши отношения вас совершенно не касаются.

Холли молча ждала.

Бьюкенен прикусил губу.

— Мы могли быть близки. И, наверное, должны были быть вместе. Возможно, нам следовало пожениться.

— Но?..

— У меня тогда возникли проблемы: никак не мог разобраться, кем я на самом деле был. «Был?» — спросил себя Бьюкенен. Словом, мы договорились встретиться вчера вечером в «Кафе дю монд». В одиннадцать часов. Но она не пришла, а вместо нее появился тот парень с ножом.

Он еще больше откинулся на стуле и почувствовал, как в тело врезался засунутый за пояс пистолет. Внезапно Бьюкенен понял: он остался в живых только благодаря тому, что лезвие ножа наткнулось на сталь «беретты» и скользнуло в сторону. От этой мысли его бросило в пот.

У него пересохло во рту, и он приложился к банке с кока-колой.

— Что это, случайное совпадение? Я прихожу в условленное место в назначенное время, но мне не удается встретить человека, которого я жду, и как раз в этот момент меня бьют ножом… Я долго над этим думал и хочу сказать: что-то я плохо верю в такие совпадения. Женщина, с которой мы должны были встретиться, и человек с ножом как-то связаны.

— Он знал, что вы собираетесь помочь вашей подруге, и хотел помешать?

— Может быть, у вас найдется лучшее объяснение?

— В вашей теории есть одно слабое место. Она не пришла, и вам не удалось узнать, почему она просила о встрече. Какой смысл на вас нападать, если вам ничего не было известно?

— А что, если…

Бьюкенену показалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

— А что, если кто-то испугался, что я, не встретившись с ней, захочу выяснить, почему она просила меня приехать? — В его голосе послышались железные нотки. — Если моя догадка верна, им есть чего бояться. Я не успокоюсь, пока не узнаю, что случилось.

10

Пароход начал разворачиваться.

— В больнице вы сказали, что хотели что-то показать.

— Да. Но вы не дали мне возможности это сделать.

— Мне нужно было вернуть свои вещи. — Боль в голове терзала его по-прежнему, но Бьюкенен старался о ней не думать. Необходимо собраться с силами и продолжать начатую игру. — Сейчас я к вашим услугам. Готов взглянуть на что угодно, лишь бы рассеять ваши подозрения. Я должен помочь моей знакомой, а вы мне мешаете. Спрашивайте все, что хотите, и закончим нашу беседу.

Холли раскрыла сумочку, посмотрела на него, словно в чем-то сомневаясь, и вытащила из конверта три газетные вырезки.

Бьюкенен в недоумении взял одну из них и взглянул на дату.

— Шесть дней назад.

Он нахмурился.

Он помрачнел еще больше, разглядев в статье название Форт-Лодердейл.

ТРОЕ ПОГИБШИХ В РЕЗУЛЬТАТЕ ВЗРЫВА ФОРГ-ЛОДЕРДЕЙЛ.

Мощный взрыв, раздавшийся вчера незадолго до полуночи, уничтожил автомашину, стоявшую на парковочной площадке ресторана «У Пола на реке». Убит находившийся в ней человек, который по остаткам водительских прав опознан как Роберт Бейли, 48 лет, из Оклахомы. От взрыва также погибли двое выходивших из ресторана посетителей. Было уничтожено или повреждено много других автомобилей. Обгоревшие остатки значительной суммы денег, обнаруженные на месте происшествия, дали властям основание предположить, что взрыв мог быть следствием войны между торговцами наркотиками.

С бешено бьющимся сердцем Бьюкенен опустил вырезку и спокойно встретил взгляд Холли. Что бы ни случилось, она не должна заметить его волнение. Боль в висках еще больше усилилась.

— Кошмарная история. Но при чем тут я? Зачем вы мне это показали?

— Вы отрицаете, что знали Роберта Бейли?

— Не имею никакого отношения к тому, что здесь написано. «Ты сказал чистую правду», — подумал Бьюкенен. Он ничем не выдал охватившего его смятения.

— Обычно Бейли называл себя «Большой Боб». Мне не удалось освежить вашу память?

— Нет.

— Послушайте, Бьюкенен, не заставляйте меня терять терпение. Мы оба знаем, что вы случайно встретили его в Канкуне. Я тоже там была.

Бьюкенен внутренне содрогнулся, точно от удара током.

— Я сидела в углу ресторана — помните, «Клуб интернасьональ» — и видела, как он вас окликнул. С этого-то все и началось — с момента, как он встретил вас в ином обличье.

Бьюкенену стоило огромного труда делать вид, как будто ничего не произошло.

— Когда Бейли назвал вас Кроуфордом, мафиози заподозрили, что вы ведете двойную игру. Они повели вас на пляж. Бейли пошел следом. Позднее он мне сказал, что попал в самый разгар драки. Вы застрелили бандитов и их телохранителя. Затем воспользовались темнотой и скрылись. А полиция арестовала Бейли, приняв его за преступника.

— Вам бы не в газете работать, а приключенческие романы писать. Когда произошло то, о чем вы рассказываете? Я никогда не был в Канкуне. Я никогда…

— Брендан Бьюкенен там не был, но Эд Поттер — наверняка. Я сказала, что находилась в ресторане и все видела своими глазами.

«Как она туда попала? Откуда узнала, что я там буду?» — вертелось в голове у Бьюкенена.

— Вы видели, как я фотографировала вас возле тюрьмы в Мериде. Конечно, это еще не доказывает вашего знакомства с Бейли, хотя я и видела, как его привозили в тюрьму на очную ставку с вами. Но потом в Форт-Лодер-дейле я сфотографировала, как вы разговаривали друг с другом. Вы видели эти снимки?

— Да, вы показывали фотографии, но должен вас разочаровать: хотя один из людей на снимке действительно на меня похож, это не я. — Бьюкенен помолчал. — Не спорю, сходство есть, но дело в том, что я никогда не был в Форт-Лодердейле.

— Я вам верю.

— Замечательно.

— Брендан Бьюкенен не был, но Виктор Грант уж точно побывал в Форт-Лодердейле.

Он огорченно покачал головой, точно сожалея о том, что она продолжает упорствовать в своем заблуждении.

— Так вы говорите, на одной из фотографий есть Бейли?

Холли с трудом сдерживала раздражение.

— Извините, мне не совсем понятно, вы что, были знакомы с Бейли? Следили за ним? Чем вызван ваш интерес к этому человеку?

— Я следила не за ним. Я следила за вами, Бьюкенен. Спрашиваете, чем вызван мой интерес к Бейли? Все очень просто: он работал на меня.

У него внутри словно что-то оборвалось.

Мимо пробежали двое малышей и, перепрыгивая через ступеньки, бросились вниз по лестнице, ведущей на нижнюю палубу. Следом бежала мать, умоляя их быть поосторожнее. Воспользовавшись возникшей в разговоре паузой, Бьюкенен перевел дыхание.

— Он еще не работал на меня, когда столкнулся с вами в Канкуне. Но потом я его наняла, или, как у вас говорят, «завербовала». Тысяча долларов плюс непредвиденные расходы. Бейли не пришлось упрашивать.

— Тысяча долларов — слишком большая сумма для обычного репортера…

— Большая статья — большие расходы.

— Ваш редактор не слишком обрадуется, когда узнает, что доллары пущены на ветер.

— Вы что, с Луны свалились? — в глазах Холли сверкнула ярость. — Вас учат отрицать даже очевидные факты? Или так оторвались от реальности, что и в самом деле верите, будто все это случилось не с вами, а с кем-то другим?

— Мне очень жаль, что так вышло. Я говорю о Бейли. Но поверьте, я не имею к его смерти никакого отношения…

«Никакого отношения?» — спросил себя Бьюкенен.

И вдруг все стало на свои места.

В корпус сумки-холодильника, которую я передал Бейли, была вмонтирована пластиковая бомба. Он сел в машину и открыл сумку, чтобы взглянуть на деньги…

Детонатор сработал. Бомба взорвалась.

А что, если бы он открыл сумку, когда я находился поблизости?

— Что случилось?

— …простите, вы что-то сказали?

— Вы побледнели.

— Голова разболелась.

— Я думала от того, что вы прочли вторую статью.

«Вторую?..» Бьюкенен впился глазами в следующую газетную вырезку.

УБИЙСТВО И САМОУБИЙСТВО

ФОРТ-ЛОДЕРДЕЙЛ.

Сегодня рано утром наряд полиции, выехавший на расследование случая стрельбы по адресу 233, Глейд-стрит, Плэнтейшн в ответ на телефонный звонок перепуганного соседа, обнаружил тела Джека Дойла, 34 лет, и его жены Синди, 30 лет, погибших в результате полученных ими пулевых ран. Считают, что мистер Дойл, придя в отчаяние от того, что его жена больна раком, застрелил ее из короткоствольного револьвера 38-го калибра, когда она спала, а затем покончил с собой из того же оружия.

Он дважды пробежал глазами короткую заметку. Прочел до конца и начал читать по третьему разу. Казалось, внезапно отключили звук, и Бьюкенен перестал слышать шум мотора и плеск воды за бортом. Он смотрел перед собой невидящим взглядом, не замечая снующих по палубе пассажиров, не чувствуя влажного прикосновения ветра.

Сидел, уставившись в одну точку.

— Простите, — донесся до него голос Холли.

Бьюкенен не сразу понял, что она что-то сказала. А поняв, ничего не ответил.

— Опять станете отрицать, что знали его? Лучше не надо, у меня есть фотография, где вы с Дойлом сняты вместе.

— Нет, — проговорил Бьюкенен и, с усилием оторвавшись от газетных строк, поднял глаза на Холли. У него кружилась голова. Впервые за долгую карьеру тайного агента он совершил немыслимое.

Бьюкенен раскрылся.

— Нет. — Он почувствовал внезапную слабость и испугался, что упадет. — Не стану отрицать. Я знал Джека Дойла. И Синди. Его жену. Она мне очень нравилась. Очень.

— Вы только что говорили о том, что не верите в совпадения. Отсутствие вашей подруги и нападение на вас в «Кафе дю монд» не похожи на случайность. Такое же чувство возникает у меня, когда я читаю заметку, которую вы держите в руках. Вы знали Бейли. Он мертв. Вы знали Джека Дойла и его жену. Они тоже мертвы. Все они умерли в одну ночь. Что это?.. Я только сейчас поняла.

— Что поняли?

— Ваше лицо. Оно вас выдало. Вы чертовски хороший актер, но такое не сыграешь. Вы действительно не знали об убийстве Бейли и Дойлов.

— Да, — в горле пересохло и каждое слово давалось ему с большим трудом. — Я ничего не знал.

У Бьюкенена защипало в глазах. Он взял банку кока-колы и отпил несколько глотков.

На миг у него закралась мысль, что его пытаются обвести вокруг пальца и газетные вырезки — всего лишь фальшивки. Однако он сразу отказался от своих подозрений, в глубине души чувствуя, что смерть Бейли и Дойлов слишком хорошо укладывается в логическую цепочку событий. Его действительно обвели вокруг пальца. Но это сделала не Холли.

— Так как насчет совпадения? — снова спросила она. — Возможно, то, что в одну и ту же ночь Джек Дойл убил жену, а Бейли погиб при взрыве, — случайное стечение обстоятельств?

— Нет.

— Думаете, их убили?

— Вне всякого сомнения.

— Почему вы так уверены?

— Видите, здесь написано: «… застрелил… из короткоствольного револьвера 38-го калибра», — Бьюкенен ткнул пальцем в газетную вырезку. — Никогда!

— Я что-то недопонимаю. При чем тут 38-й калибр?

— Короткоствольный револьвер? — Бьюкенен посмотрел на Холли. — Джек Дойл служил в морском спецназе.

— Да. Знаю. И все-таки какое отношение…

— Джек всю жизнь имел дело с оружием. Короткоствольный револьвер 38-го калибра для него игрушка. Он действительно держал его в доме, но не для себя, а для Синди. На случай, если в его отсутствие ей потребуется защита. Сам он всегда предпочитал 9-миллиметровый полуавтоматический пистолет. Джек любил жену так, что я даже завидовал ему. Она была неизлечимо больна, умирала от рака, но ее состояние еще не ухудшилось настолько, чтобы она не могла переносить страдания. Думаю, если бы такой день пришел и Джек решился бы… с согласия Синди… освободить ее от страданий, он бы ни за что на свете не воспользовался оружием, которое не уважал.

— Ваш мир настолько отличается от моего, — покачала головой Холли. — Этика выбора оружия для убийства и самоубийства!

— Джек не был сумасшедшим. Даже на миг не подумайте, что…

— Нет. Я не это имела в виду. Я хотела сказать: ваш мир совершенно не похож на тот, в котором я воспитывалась. У меня и в мыслях нет вас судить. Просто мой отец работает адвокатом. Он никогда не одобрял право на ношение оружия, и я впервые увидела настоящий пистолет, когда писала статью о войне преступных группировок в Лос-Анджелесе. До этого я видела оружие только в кино.

Бьюкенен молча ждал, что она скажет дальше.

— Итак, — Холли посмотрела ему в глаза. — Если их убили, то кто? Те же люди, что убили Боба Бейли?

Поморщившись от боли в висках, Бьюкенен приложился к банке с кока-колой и слепо уставился на красно-белую жестянку.

— Я не имел к этому никакого отношения.

— Вы еще не прочли третью заметку.

Охваченный недобрым предчувствием, Бьюкенен начал читать последнюю вырезку.

ТЕЛО ЖЕРТВЫ ЕЩЕ НЕ НАЙДЕНО

ФОРТ-ЛОДЕРДЕЙЛ.

Водолазы продолжают поиски тела Виктора Гранта, погибшего в автокатастрофе на бульваре Оклендского парка. Прошлой ночью автомобиль Гранта прорвал дорожные ограждения и рухнул в море. Большое количество пустых банок из-под пива, найденных в машине, заставляет предположить, что водитель не справился с управлением, так как находился в нетрезвом состоянии. Спасатели также обнаружили куртку с правами на имя Виктора Гранта. Полиция полагает, что тело жертвы вынесло течением через открытое окно и оно застряло в соседних скалах.

Бьюкенену показалось, что под ним разверзлась земля и он летит в бездну.

— Вы думаете, почему так легко я отдала вам паспорт, — улыбнулась Холли. — Все очень просто: я сфотографировала каждую страницу. У меня есть ваша фотография в Форт-Лодердейле. Вы, Бейли и Дойл — звенья одной цепи. Вот эта заметка доказывает, что некий Виктор Грант был в Форт-Лодердейле и исчез в ту же ночь, когда погибли Бейли и Дойлы. Вы сказали, мой редактор не обрадуется, узнав, что доллары пущены на ветер. Мне кажется, статья все-таки стоит потраченных на нее денег.

Он мысленно содрогнулся, точно ударился о дно пропасти.

— Я жду вашей реакции, — поторопила Бьюкенена Холли. — Что вы теперь думаете о моей статье?

— Вам следует спросить: что я чувствую.

— Не поняла.

Бьюкенен потер ноющие виски.

— Ну почему честолюбие делает людей такими глупыми? Сказать, что я чувствую? Мне страшно. Но вам-то почему не страшно? Знаете, я большой специалист по предсказыванию будущего. Хотите, скажу, что вас ждет? Еще один шаг с вашей статьей, и считайте себя мертвой.

Холли растерянно захлопала ресницами.

— И меня ждет то же самое, — добавил он внезапно охрипшим голосом, — если я не приложу все усилия, чтобы выкарабкаться из этой ситуации. Обо мне позаботятся те же люди, что убили Джека Дойла и Боба Бейли. Теперь понятно? Вы это хотели услышать? Хорошая цитата, неправда ли? Жаль только, что вам не удастся использовать ее в вашей замечательной статье.

— Конечно, использую. Мне наплевать, что вы откажетесь от своих слов.

— Вы так ничего и не поняли.

Заметив, что стоящие у поручней пассажиры стали на него оглядываться, Бьюкенен понизил голос и придвинулся к Холли.

— В вашем мире люди боятся преступить закон. В моем мире люди сами устанавливают себе законы. Если они почувствуют в вас угрозу, то застрелят вас или выбросят из окна, а потом спокойно сядут обедать. И их не будут мучить угрызения совести, потому что интересы дела превыше всего. Говорю вам совершенно точно: постарайтесь убедить моих людей, что им нечего опасаться, иначе вам не дожить до завтрашнего утра. Если уж мне страшно, то на вашем месте только круглый дурак может делать вид, что ничего не случилось.

Холли не отрываясь смотрела на него.

— Восхищаюсь вашими актерскими способностями. Но вы напрасно пытаетесь вывести меня из игры.

— Сдаюсь. — Бьюкенен вздохнул. — Поступайте, как хотите. А я уж, поверьте, постараюсь не рисковать собственным здоровьем.

11

Бьюкенен вошел в холл отеля и направился к лифту. Оглянувшись, он сразу заметил, что человека в синем сменил новый агент, одетый в спортивный костюм. Он тоже притворился, что читает газету. Впрочем, что еще можно делать, сидя в холле и наблюдая за посетителями. Второй агент был похож на первого: такой же молодой, широкоплечий, с короткой стрижкой и пристальным взглядом.

«Армейские ребята», — подумал Бьюкенен. В гражданских сыскных агентствах работают люди с различной внешностью. Оперативники из военной разведки, напротив, как две капли воды похожи друг на друга, начиная с возраста и кончая сложением и прической. И, более того, у всех у них одинаковый вид дисциплинированных, исполнительных солдат.

«Холли, — подумал он. — Они все еще за ней следят».

Бьюкенен вошел в лифт, доехал до двенадцатого этажа и, подойдя к номеру, вытащил из кармана ключ. Он почти валился с ног от усталости. Сказывались последствия ранения, да и беседа с Холли тяжело на него подействовала. В довершение ко всему Бьюкенена неотвязно преследовал страх. Хотелось отдохнуть, спокойно подумать.

Он открыл дверь номера…

В комнате его ждали трое. Они расположились так, чтобы он их сразу заметил и не принял за засаду.

Бьюкенен знал всех троих.

На кровати сидел полный человек по имени Алан, который встретил его после возвращения из Форт-Лодердейла. В Александрии он носил коричневую клетчатую куртку. Сейчас на нем тоже была клетчатая спортивная куртка, но синего цвета. На софе расположились мускулистый мужчина — майор Патнэм и красивая блондинка — капитан Уэллер. Оба в гражданской одежде: майор в бежевом костюме, а капитан — в белой шелковой блузке и синей юбке. Полупрозрачная блузка и юбка в обтяжку, без сомнения, должны были отвлекать внимание от ее спутников.

Бьюкенен бросил взгляд на дверь ванной, желая убедиться, что там никого нет.

Он вытащил ключ из замка, вошел из закрыл дверь изнутри. Комната была освещена лучами полуденного солнца.

— Добрый день, капитан, — приветствовал его майор.

Бьюкенен молча кивнул.

— Я вижу, вас не слишком удивило наше появление.

— У меня был инструктор, который любил говорить: «Единственное, чего следует ожидать, — неожиданности».

— Хороший совет, — заметила женщина. — Насколько я понимаю, вас ударили ножом при попытке ограбить.

— Этого я, конечно, не ожидал.

— Как рана?

— Заживает. Где полковник?

— Он занят и не смог с вами встретиться, — ответил Алан.

— Надеюсь, что не заставил вас долго ждать.

— Вас не интересует, как мы сюда попали?

Бьюкенен отрицательно покачал головой.

— Капитан, — лицо майора выразило недовольство, — вы вошли в холл в час сорок пять. Предположительно — направились в свой номер. Но появились в нем только сейчас. Вы отсутствовали в течение трех часов. Где вы были?

— Решил прокатиться на пароходе.

— После того как помогли журналистке выехать из отеля?

— Значит, вам уже известно. После. Мы решили прокатиться вместе.

— Что? — Капитан Уэллер подалась вперед, и под тонкой блузкой заметно обрисовалась ее грудь. — Разве вам не сообщили, что мы за ней наблюдаем?

— Мне передали, что вы собираетесь ее остановить. Но она продолжала меня преследовать, и я решил действовать самостоятельно. Ей ничего не оставалось, как выйти из игры.

— Вы? Как вам это удалось?

— Использовал ее доводы против нее самой. Вот что она мне показала.

Бьюкенен вытащил из кармана куртки газетные вырезки и положил на стол.

Майор схватил их и стал читать, а Бьюкенен продолжил:

— Здесь говорится о гибели Боба Бейли и самоубийстве Джека Дойла. Алая, — он повернулся к сидящему на кровати, — вы забыли кое-что упомянуть, когда рассказывали о том, что произошло в Форт-Лодердейле после моего исчезновения. Вы знали о смерти Бейли и Дойлов и ничего мне не сказали.

— В этом не было необходимости.

— Почему?

— Чем меньше вы знали о Бейли, тем лучше. Если бы вас стали допрашивать, вам легче было бы доказать свою непричастность. Что касается Дойлов, то мы просто не хотели вас расстраивать.

— Я убедил журналистку, что Дойлов убили.

— Убили? — вскинулся майор.

— Я предложил ей обдумать чисто условную ситуацию: Бейли убрали, потому что он меня шантажировал, Дойлов — потому что слишком много знали и через них могли выйти на мой след. Какой следующий шаг предпримут люди из «Виски с содовой» — она сама упомянула это название, — чтобы не допустить разоблачения? Видели бы вы, как она побледнела, когда осознала, что ей грозит. У нее хватило ума понять: жизнь дороже самой лучшей статьи. Сейчас она на пути в аэропорт, а оттуда первым же рейсом — в Вашингтон. Статьи не будет.

— Вы ей действительно верите?

— Да. Я сказал, что убью ее, если она напишет свою статью. Я ей верю, потому что знаю, что она поверила мне. Комната погрузилась в молчание.

— Она вышла из игры. — Бьюкенен посмотрел на гостей.

Майор и капитан переглянулись.

«Ну что же вы медлите, — мысленно обратился он к ним, — глотайте наживку».

— Нам нужны все фотографии и негативы. — Под грузным телом Алана скрипнула кровать.

Майор и капитан повернулись в его сторону с таким удивлением, точно только сейчас заметили присутствие в комнате еще одного человека.

— С этим — никаких проблем. Она согласилась их отдать. В знак добрых намерений. — Бьюкенен достал из кармана пачку фотографий. — Это те, что у нее были с собой.

— Вы серьезно считаете, что она сдержит обещание? — спросил майор.

— Слишком напугана, чтобы ослушаться.

— Похоже, вы умеете убеждать.

— В этом и заключается моя профессия — уметь убеждать.

«Вот только удалось ли мне убедить вас», — подумал Бьюкенен.

— Она могла сделать копии фотографий и негативов, — возразил майор.

— Или просто спрятать, — добавила Уэллер. — Надежнее всего от нее избавиться.

Алан снова пошевелился и встал с кровати.

— Не уверен, что это действительно лучший выход. — Он озабоченно покачал головой. — Даже если ее не будет, копии материалов могут остаться у знакомых. И где гарантия, что нам удастся все их найти? Бьюкенен считает, что ему удалось решить проблему без применения насилия, возможно, нам следует прислушаться к его предложению. Кроме того, даже если смерть журналистки будет выглядеть как случайное происшествие, она не останется незамеченной. Возникнут подозрения. Устранив ее, мы создадим себе новые трудности.

Бьюкенен мысленно вздохнул. «Попался. Он согласен. Теперь осталось…»

— Я буду вынужден доложить полковнику, — нахмурился майор.

— Ну еще бы, — саркастически заметил Алан. — Полковник — последняя инстанция. С нашим Управлением можно не считаться. Кроме вас, решения принимать некому.

— У нас с вами одинаковые полномочия, — ровным голосом ответил майор. — Я считаю, полковника необходимо поставить в известность.

«Черт, — выругался про себя Бьюкенен. — Мне удалось добиться всего лишь отсрочки».

Он решил изменить тактику.

— У меня есть для полковника еще одно сообщение.

— Сообщение?

— Я прошу об увольнении.

Все трое уставились на него.

— Вы собирались отстранить меня от оперативной работы и использовать в качестве инструктора. Зачем останавливаться на полпути? Я уволюсь из армии и больше не буду представлять для вас угрозы.

— Угрозы? Что вы имеете в виду? — отрывисто бросил майор.

— Я выразился достаточно ясно. Основная причина во мне.

Казалось, комната уменьшилась в размерах.

— Капитан, я повторяю свой вопрос. Что вы имеете в виду?

— Мы не попали бы в такое положение, если бы не мой провал в Канкуне и Форт-Лодердейле. Я — причина того, что операция оказалась под угрозой. И вчера меня пытались убить по вашему приказанию.

— Абсурд, — пожала плечами блондинка.

— Нож использовали, чтобы создать видимость уличного нападения. Ни один уважающий себя профессионал не станет пользоваться холодным оружием. Пуля гораздо надежнее. Именно это сперва и сбило меня с толку, я не сразу понял, что нож — только прикрытие. Бейли, Дойлы, я. Мы все должны были умереть. Подозрительное совпадение, не правда ли? И если журналистка попадет в автомобильную катастрофу…

Стало очень тихо.

— Вся соль в фотографиях, — продолжил Бьюкенен, — на которых вы, майор, и вы, капитан, и, что еще важнее, полковник изображены вместе со мной на яхте в Форт-Лодсрдейле. Лично я не боюсь засветиться. Мое имя никому не известно. Но для вас и особенно для полковника попасть на первую страницу «Вашингтон пост» — совсем другое дело. Подобное разоблачение означало бы крах всей организации. Теперь вы можете не волноваться. Статьи не будет. Если я не имею отношения к «Виски с содовой», моя фотография с вами ничего не значит. Даже если бы мне не удалось запугать журналистку, вам незачем меня убивать. Я облегчу вашу задачу и просто исчезну.

Они точно оцепенели.

Наконец майор откашлялся и смущенно посмотрел на коллег.

— Ну что же вы молчите? — снова заговорил Бьюкенен. — У нас возникла проблема. Давайте ее обсудим.

— Капитан, вы отдаете себе отчет в том, что сейчас сказали? — неловко спросил майор.

— Вполне.

— Это напоминает паранойю.

— Прекрасно, — хладнокровно произнес Бьюкенен. — Никто не приказывал меня устранить. Сделаем вид, что столкнулись с непроизвольным актом насилия, каким вам его и хотелось представить. Пусть будет по-вашему. Для меня это не имеет значения. Но давайте вернемся к делу. Вы получаете двойное прикрытие: Холли Маккой не пишет свою статью. Я исчезаю, и полиции некого допрашивать.

— После того, что вы тут наговорили, — нахмурился майор, — я искренне рад, что мы решили за вами понаблюдать. Длительная конспиративная работа не пошла на пользу вашему здоровью.

— Вам нужно отдохнуть, — вступил в разговор Алан. — Вы только что из больницы и, по вполне понятной причине, устали.

— Ножевое ранение, — добавила женщина. — Новая травма головы. На вашем месте я бы…

— Откуда вы знаете, что у меня травма головы? Я никому об этом не говорил.

— Просто предположила.

— Или узнали от человека, которого послали меня убить.

— Капитан, вы слишком взволнованы. Я хочу… я приказываю вам не выходить из номера. Постарайтесь отдохнуть и выспаться. Завтра утром в девять ноль-ноль мы продолжим разговор. Надеюсь, к тому времени ваше самочувствие изменится в лучшую сторону.

— Не могу вас осуждать за желание защитить дело, но давайте не будем ходить вокруг да около. Теперь, когда я предложил вам выход, меня незачем убивать.

Алан окинул Бьюкенена озабоченным взглядом и последним вышел из номера.

12

Бьюкенен неверной походкой пересек комнату и закрыл дверь на ключ. От трудного разговора голова разболелась еще сильнее. Он проглотил три таблетки и запил их водой из-под крана. Во рту так пересохло, что он выпил еще стакан воды. Взглянул в зеркало и увидел темные круги под глазами. На него смотрело лицо смертельно усталого человека.

Вернувшись в спальню, Бьюкенен задернул шторы и вытянулся на кровати. Болел бок, но темнота действовала успокаивающе.

Однако мысли продолжали крутиться вокруг недавнего разговора.

Удалось ли мне их убедить?

Он не понимал, почему так заботится о Холли. Они встретились всего несколько дней назад и теоретически находятся по разные стороны баррикад. Именно из-за нее и начались его беды. Не вмешайся она не в свое дело, Джек и Синди, возможно, были бы живы. Однако не Холли Маккой убила Дойлов, а люди, на которых он работает. Точно так же, как убили Бейли. Они убили бы и его, окажись он поблизости в тот момент, когда Большой Боб открыл сумку.

Они выжидали время, чтобы избавиться от меня и не вызвать при этом подозрений.

Холли Маккой.

«Может быть, она мне нравится?» — спросил себя Бьюкенен. В прежние времена интересы дела были для него превыше всего и ради них он оправдал бы что угодно, в том числе и убийство журналистки. Теперь же…

Что теперь?

Может быть, работа перестала меня интересовать? Или…

Или я становлюсь нормальным человеком?

Человеком-то человеком, но кем?

13

— Мне хотелось бы снова вернуться к одной теме, — сказал Алан. Он вел машину. Рядом с ним сидел майор Патнэм, а капитан Уэллер наклонилась к ним с заднего сиденья. — Вам что-нибудь известно о приказе устранить Бьюкенена?

— Абсолютно ничего, — ответила блондинка.

— Я не получал таких инструкций, — покачал головой майор.

— Могу сказать то же самое, — заключил Алан.

— А что в отношении Джека и Синди Дойл? — спросил Патнэм. — Я считал, что Дойл действительно покончил с собой.

— И я, — подтвердила женщина. — Бьюкенен застал меня совершенно врасплох, когда сказал, что их убили. Мне ничего не известно о приказе устранить Дойлов.

— Кто пытался убить Бьюкенена? — задал Алан новый вопрос.

— Попытка ограбления — пожалуй, самое логичное объяснение, — пожал плечами майор.

— В толпе людей перед рестораном? — руки Алана, лежащие на руле, напряглись. — Карманная кража — да. Но я никогда не слыхал о карманниках, которые пытаются зарезать прохожего, чтобы вытащить у него бумажник.

— А что, если на него напал какой-нибудь псих, из тех, что бросаются на людей ради собственного удовольствия? — предположила блондинка.

— Похоже на правду, — Алан повернул на Канальную улицу. — С ума можно сойти, но похоже на правду.

— Беда в другом. Бьюкенен считает, что это мы приказали его убить, — хмуро проронил майор. — Действительно, с ума можно сойти.

— Думаете, он и в самом деле в это верит? — усомнилась женщина. — Он прирожденный актер и умеет говорить очень убедительно.

— По крайней мере, меня он убедил, — ответил Алан.

— Зачем ему лгать? — спросил майор.

— Чтобы создать нечто вроде дымовой завесы, запутать нас и отвлечь внимание от журналистки.

— Но зачем? — снова спросил майор.

— Возможно, Бьюкенен прав и устранение журналистки не решит наших проблем, а только усугубит положение, — заметил Алан. — Если она действительно напугана и не станет писать статью, можно считать, что задача выполнена.

— «Если»! Я все время слышу «если».

— Я согласна с Бьюкененом, — сказала капитан. — Думаю, самое лучшее — оставить журналистку в покое.

— В таком случае решение остается за полковником, — подвел черту под разговором майор.

Некоторое время они ехали молча.

— Мы все еще не выяснили один вопрос. — Алан прищурился от яркого света фар идущих навстречу машин.

— Какой?

— Кто пытался убить Бьюкенена? Предположим, это был не псих, а профессионал, который выполнял чей-то приказ. Если мы не приказывали устранить Бьюкенена, то кто ото сделал?

14

Существует правило: если связной не появился в назначенное время, а запасных вариантов не существует, необходимо вернуться на то же место спустя двадцать четыре часа. Если повезет, встреча состоится, но если человек, которого ты ждешь, не придет и на второй день…

Бьюкенен не хотел думать о таком исходе. Он шел по узким шумным улочкам Французского квартала. Снова играл джаз. На тротуарах танцевали. Однако на этот раз карнавальных костюмов нет. Лица прохожих не скрыты под масками, и ему гораздо легче заметить возможную слежку. Если в тот праздничный вечер Бьюкенен выделялся среди ряженых, то сегодня он мог без особого труда смешаться с толпой, перейти на другую улицу и уйти от преследования.

С чувством, что просматривает уже однажды виденную пленку, Бьюкенен миновал Джексон-сквер, окинул взглядом Дейтер-стрит и направился к входу в «Кафе дю монд». Воспоминание о боли от ножа заставило его поморщиться. Хотя посетителей оказалось меньше, чем вчера, в ресторане опять не нашлось свободных мест. На этот раз он предусмотрительно пришел пораньше: до одиннадцати оставалось еще сорок пять минут.

Сгорая от нетерпения он дождался своей очереди и в сопровождении официантки прошел к маленькому круглому столику в углу. Бьюкенену повезло: оттуда было удобно наблюдать за входящими.

Однако этого ему показалось недостаточно, и, заметив, что в центре зала освободился столик, он перебрался поближе к двери. Примерно на этом же месте они сидели шесть лет назад. Не именно за этим столом, но здесь Хуана его сразу заметит. Ее взгляд обежит лица посетителей и остановится на нем. Он поднимается и, улыбаясь, пойдет к ней навстречу.

Бьюкенен посмотрел на часы. Без двадцати одиннадцать. «Скоро, — подумал он. — Уже скоро».

Опять заболела голова. Подошел официант, Бьюкенен заказал фирменное блюдо: кофе с молоком и пончики. Еще он попросил принести воды. На самом деле ему нужна была только вода — запить таблетку. А все остальное он взял, чтобы его не попросили покинуть кафе.

Скоро.

Хуана.

«Я люблю тебя, — сказал он ей. — Хочу, чтобы ты знала — ты всегда будешь самым дорогим мне человеком. Самым близким. Если тебе когда-нибудь будет нужна помощь, если я что-нибудь смогу для тебя сделать, то можешь рассчитывать на меня. В любое время. В любом месте. Только позови…»

Бьюкенен чуть заметно вздрогнул — официант принес воду, кофе и пончики. Проглотив таблетку, он взглянул на часы: пятнадцать минут пролетели, как одно мгновение. Уже почти одиннадцать.

Он не отрываясь смотрел на вход в кафе.

Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать. Надеюсь, то, что ты обещал, — это было всерьез. Тогда же и там же, где в последний раз. Рассчитываю на тебя. ПОЖАЛУЙСТА.

— Что-нибудь случилось, сэр?

— Простите?

— Вы сидите уже полчаса и совсем не притронулись к еде.

— Полчаса?

— У нас много желающих, и если…

— Я жду знакомого.

— Даже если так, сэр, другие люди тоже хотели бы…

— Повторите заказ, вот, возьмите десять долларов за ваше беспокойство.

— Благодарю, сэр.

Бьюкенен снова уставился на дверь.

Полночь.

Час.

На него озабоченно поглядывали, перешептывались.

Два часа. Он понял, что Хуана не придет.

Что с ней случилось? Она просила о помощи. Почему она не позволила ему доказать, что он по-прежнему любит ее?

15

Бьюкенен собрал чемодан и положил на кровать заполненную карту гостя. Была глухая ночь, и никто не видел, как он вышел из гостиницы через служебный вход. На темной улице Лафайетта Бьюкенен поймал такси.

— Куда едем, сэр? — настороженно спросил водитель, точно в три часа ночи человек с чемоданом мог представлять угрозу.

— Куда-нибудь, где можно взять машину напрокат.

— Садитесь, — кивнул водитель. — Поздновато для прогулок, а?

— Это уж точно.

От откинулся на спинку заднего сиденья и погрузился в размышления. Легче всего добираться самолетом. Но ждать до утра рискованно. Во-первых, его вчерашние гости могут прийти раньше девяти часов, а во-вторых, у него мало наличных для покупки билета. Придется воспользоваться кредитной карточкой на имя Брендана Бьюкенена. Майор, капитан и Алан сразу выйдут на его след.

В агентстве по прокату автомобилей ему тоже потребуется карточка, только в этом случае нигде не будет отмечено, куда он поедет. След начнется и закончится в Новом Орлеане. Если повезет, они смирятся с его исчезновением и прекратят поиски, поверив, что он действительно не опасен. Желая еще раз убедить их в своих добрых намерениях, Бьюкенен оставил на кровати письма Алану.

— Приехали, сэр.

— Что вы сказали? — Бьюкенен выглянул в окно и увидел ярко освещенный офис агентства проката и расположенную поблизости заправочную станцию.

— На вашем месте, я бы сперва отдохнул. Уж больно вид у вас неважный.

— Ничего. Со мной все в порядке.

«Нужно быть повнимательнее», — подумал он.

Бьюкенен расплатился с водителем и, стараясь не сгибаться под тяжестью чемодана, вошел в дверь офиса. В глаза ударил яркий электрический свет, и он непроизвольно зажмурился.

Усталый человек в очках сунул ему бланк договора.

— Пожалуйста, вашу кредитную карточку и права. Номер страховки. Распишитесь внизу.

Ему пришлось бросить взгляд на кредитную карточку, чтобы увидеть, чье имя он собирается использовать. «Бьюкенен. Брендан Бьюкенен».

Проклятая голова. Болит и болит.

Хуана.

Необходимо найти Хуану.

Есть только одно место, откуда можно начать поиски.

16

— Все улажено, — сказал Реймонд.

Откинувшись в кресле собственного самолета, Алистер Драммонд просматривал бумаги. Фюзеляж едва заметно вибрировал. Слова Реймонда заставили его оторваться от чтения.

— Подробности? — сухо потребовал он.

— По радио только что передали: «Вчера вечером в автокатастрофе погиб директор Национального института археологии и истории. Трагедия произошла неподалеку от Национального дворца».

— Печальный случай, — покачал головой Драммонд. Несмотря на возраст, он не выглядел утомленным, хотя за двое суток успел побывать в Москве и Саудовской Аравии и теперь возвращался на Юкатан. — У нас есть доказательства причастности Дельгадо?

— Тот, кому Дельгадо поручил это задание, — наш человек. Он будет свидетельствовать против шефа, если мы гарантируем ему безопасность.

— Мы?

— Я хотел сказать «вы».

— Меня удручает ваше небрежное обращение с местоимениями, Реймонд. Мне не хотелось бы думать, что вы считаете нас равными.

— Простите, сэр, я оговорился.

— На его место кого-нибудь назначили?

Реймонд утвердительно кивнул.

— Лояльный человек?

— Деньги сделают его еще лояльнее.

— Хорошо, — произнес Драммонд слегка надтреснутым голосом, который выдавал его преклонный возраст. — Женщина теперь не нужна, даже если удастся ее найти. У нас есть другое средство давить на Дельгадо. Судя по всему, он станет следующим президентом Мексики. Станет, если только мы не поведаем миру о преступлениях господина министра. Сделайте так, чтобы Дельгадо узнал: мы располагаем доказательствами того, что он приказал убить директора института. Пусть знает, что его судьба по-прежнему зависит от меня.

— Будет исполнено, сэр.

— Когда он станет президентом, я смогу сделать гораздо больше.

— Все, что пожелаете.

— Пожалуй.

— Мне кажется, вы все-таки хотите, чтобы я нашел женщину.

Драммонд обнажил зубы в хищной усмешке. Морщины на лице углубились, и стало заметно, что он очень стар.

— Из-за нее я едва не потерял все, что имею. Когда твои люди ее найдут…

— Да, сэр?

— Пусть прикончат ее на месте.

Глава 9

1 Сан-Антонио, Техас

В Сан-Антонио Бьюкенен приехал поздно вечером. За спиной остались Батон-Руж, Бомонт, Хьюстон и десятки техасских городишек, разбросанных вдоль шоссе.

Несколько раз, когда головная боль становилась нестерпимой и начинала ныть рана в боку, Бьюкенен останавливал машину и отдыхал. Утром в Бомонте он нашел гостиницу, побрился, принял душ и поспал пару часов, а днем уехал, провожаемый озадаченным взглядом гостиничного клерка. Ничего хорошего — привлек к себе ненужное внимание. Еще хуже, что снова пришлось расплачиваться с помощью кредитной карточки, и теперь Алану, майору и капитану ничего не стоит вычислить его местонахождение. Впрочем, когда они это сделают, он будет уже далеко, а узнать, куда он уехал, им не удастся. Конечно, они могут поднять материалы о его прежних заданиях, но за последние шесть лет их наберется столько, что потребуется немало времени, чтобы отыскать связь между Новым Орлеаном и Сан-Антонио. К тому времени он окажется совсем в другом месте.

Бьюкенен подъехал к ближайшему кафе, не выходя из машины купил несколько гамбургеров и пакет жареной картошки с соусом. Наскоро перекусив, он запил еду кока-колой. По дороге он трижды съезжал с автострады и выбирал местечко на стоянке, чтобы забыться тревожным сном. Он нарочно ставил свой «таурус» в самом шумном месте: звук машин и голоса людей не давали уснуть по-настоящему, а Бьюкенен боялся, что если заснет, то проспит до следующего утра.

Но время терять нельзя. Нужно поскорее добраться до Сан-Антонио и начать поиски Хуаны. Почему она не пришла на встречу? Какое несчастье с ней случилось? Несмотря на головную боль и сумятицу в мыслях, Бьюкенен попытался спокойно обдумать происходящее. Может быть, он принял все слишком близко к сердцу? Обещание, данное женщине, которую не видел шесть лет. Мольба о помощи в виде зашифрованного послания на почтовой открытке.

Возможно, он неправильно оценил ситуацию. Какой смысл ей обращаться к нему после столь долгого молчания? И почему он? Неужели Хуане больше некого попросить о помощи?

Почему она выбрала именно его?

Все эти вопросы оставались без ответа. И только в одном он не сомневался. Что-то происходит с ним самим. Что-то ужасное.

Бьюкенен постарался сообразить, когда это началось. Возможно, после ранения в Канкуне или в результате травмы черепа, которую он получил, переплывая пролив. А может быть, когда его пытали в тюрьме Мериды и он ударился головой о бетонный пол. Или когда после нападения он упал и снова ударился головой.

Однако чем дольше он размышлял, тем яснее ему становилось: причина его страха кроется в другом. Несомненно, полученные им раны сказались на здоровье не лучшим образом, но главное не это. Проанализировав события последних недель, Бьюкенен почувствовал, что близок к разгадке.

Дело не в физической, а в душевной травме.

Он не знает, кем себя считать.

Запутался, перевоплощаясь в других людей. За последние восемь лет он сыграл не менее двухсот ролей. Бывало, если требовалось подобрать агентуру, он в течение дня поочередно изображал шесть различных персонажей. За прошедшие две недели он становился Джимом Кроуфордом, Питером Лэнгом, Эдом Поттером, Виктором Грантом и…

Брендан Бьюкенен.

Вот и нашлась причина всех зол. Он рассчитывал, что, распростившись с именем Виктора Гранта, получит новое задание и новую легенду. Но в Александрии Алан сказал ему, что его отстраняют от оперативной работы и Брендану Бьюкенену придется стать…

Самим собой.

Но, черт возьми, кто такой Брендан Бьюкенен? Он даже не знает, какую одежду тот предпочитает носить и что любит есть на ужин. Конечно, это мелочи, страшно то, что в глубине души он перестал отождествлять себя с Бренданом Бьюкененом. Он, точно актер, всю жизнь играл чью-то роль, а оказавшись за воротами театра, почувствовал, что внутри — пустота.

Профессия определяла не только поступки. Она формировала личность. Теперь, когда он остался не у дел, существование потеряло для него всякий смысл. Бьюкенен испытал настоящий шок, осознав, что до конца дней ему предстоит играть одну и ту же роль — роль Брендана Бьюкенена. Поэтому, пытаясь избежать своей участи, он превратился в Питера Лэнга и стал разыскивать самого важного человека в жизни Лэнга. А может быть, в его собственной жизни. Ведь останься он тогда с Хуаной, все могло бы быть совсем иначе.

«Мне нравится Питер Лэнг», — подумал он.

А Питер Лэнг любил Хуану.

2

За Хьюстоном Бьюкенен сделал остановку, чтобы позвонить по телефону. Им владели смешанные чувства радости и тревоги, он размышлял о том, что единственным человеком, связывающим его с миром Брендана Бьюкенена, остается Холли Маккой. Они знакомы всего несколько дней. Она представляла для него угрозу, и тем не менее он испытывал непреодолимое желание защитить Холли, уберечь ее от опасности, в которую она попала, пытаясь его разоблачить. Хорошо, если ему удалось убедить майора, капитана и Алана, что со статьей покончено. В этом случае есть большая вероятность того, что они оставят ее в покое. Но что скажет полковник? Захочет ли он прислушаться к их советам?

Бьюкенен не солгал, когда сказал, что Холли вылетела в Вашингтон, пообещав прекратить работу над статьей. Она действительно была испугана. Однако необходимо убедиться, что она не собирается переменить свое решение. Заранее предположив, что ее телефон могут прослушивать, Бьюкенен сказал Холли перед отъездом, что, если ее не окажется дома или в редакции, он оставит на автоответчике сообщение от имени Майка Хэмильтона. К счастью, она оказалась на месте.

— Привет, как дела?

— Все думаю, не совершила ли я ошибку? — услышал он голос Холли.

— Поверьте мне, это не ошибка.

— Как ваши переговоры? Прошли успешно?

— Еще не знаю.

— А-а.

— Вот и «а-а». Вы отправили то, что обещали?

— Еще нет…

— Сделайте это немедленно.

— Просто… такой материал… Как подумаю, что придется…

— Немедленно, — повторил Бьюкенен. — Не заставляйте их ждать.

— Я чувствую себя последней трусихой.

— Когда-то я был готов сделать что угодно, лишь бы не выглядеть трусом в собственных глазах. Теперь понимаю, что занимался не тем, чем нужно. Я должен спешить. Самый лучший совет, который могу вам дать… — он хотел успокоить ее, но, не найдя подходящих слов, сказал: — Перестаньте думать о смелости и трусости. Прислушайтесь к своему здравому смыслу.

Бьюкенен повесил трубку, быстро сел в машину и скоро снова был на шоссе. Солнце слепило глаза, и, несмотря на купленные в Бомонте солнечные очки, ему казалось, что в череп вонзаются горячие красные иглы.

Прислушайтесь к своему здравому смыслу?

Советы ты даешь хорошие. Не мешало бы тебе самому ими воспользоваться.

3

Позади остались широкие луга и лесистые равнины Восточного Техаса. В начале десятого показались огни Сан-Антонио. Шесть лет назад, готовясь стать Питером Лэнгом, Бьюкенен провел здесь несколько недель и имел представление о родном городе своего героя. Он изучил все местные достопримечательности, посетив Аламо («тополь» по-испански), от реставрированный дворец испанского губернатора, миссию Сан-Хосе, а также Ла Вийиту — остатки колониального поселения восемнадцатого века, чье название в переводе означало «маленькая деревня». Немало времени он провел на набережной реки Сан-Антонио, где расположено большинство магазинов с вывесками на испанском языке.

Он часто бывал в пригородах, в одном из которых — район назывался Кас-Хиллз — жили родители Хуаны. У Хуаны тогда было другое имя, поэтому они ничего не знали о ее предполагаемом муже. Знакомство с ними могло привести только к нежелательным последствиям. Однако Бьюкенен знал адрес и легко отыскал их дом, удивившись про себя, как хорошо он запомнил окрестности.

Родители Хуаны жили в двухэтажном кирпичном доме с деревянной кровлей, перед которым в тени деревьев раскинулся аккуратно подстриженный лужок. Бьюкенен поставил «таурус» неподалеку от дома. В окнах горел свет. Он вышел из машины и посмотрел на свое отражение в боковом стекле, на которое падал отсвет уличного фонаря. Лицо выглядело усталым, но в остальном он производил вполне приличное впечатление. На нем все еще была просторная куртка Теда, которая удачно скрывала засунутый за ремень пистолет.

Он по привычке огляделся по сторонам — нет ли слежки. Если Хуана в беде, о чем говорит посланная ею открытка и их несостоявшаяся встреча в «Кафе дю монд», то вполне возможно, что за домом следят. Хуана — профессионал. Она никогда не раскрыла бы местонахождение родителей, но за шесть лет многое могло случиться. Вдруг она опрометчиво доверила кому-то свою тайну и теперь эту информацию используют против нее? Впрочем, Хуана никогда не была склонна к опрометчивым поступкам.

Если не считать того, что влюбилась в Питера Лэнга.

Улица выглядела вполне мирно: ни машин, ни людей на автобусной остановке. В соседних домах горели окна — хозяева ужинали или смотрели телевизор. Конечно, можно спрятаться в кустах, но в Касл-Хиллз живут приличные люди, и у наблюдателя мало шансов остаться незамеченным. Особенно теперь, когда на противоположной стороне улицы появился мужчина, выгуливающий немецкую овчарку. Если только не предположить, что человек с собакой сам ведет слежку.

Бьюкенену понадобилось всего несколько секунд, чтобы оценить обстановку. Со стороны могло показаться, что он задержался перед входом, приглаживая волосы.

Было тепло. В вечернем воздухе пахло опавшей листвой. Он остановился на кирпичном крыльце и, нажав кнопку возле двери, услышал звонок и приглушенный смех, доносящийся, судя по всему, с экрана телевизора. Затем раздались шаги и в окне появился силуэт женщины.

Вспыхнул свет, и он увидел немолодую мексиканку с длинными черными волосами и миловидным лицом. Пристальный взгляд черных глаз говорил об уме и проницательности. Женщина напоминала Хуану, хотя Бьюкенен не был уверен, что перед ним действительно ее мать. Он никогда не видел родителей Хуаны, а на почтовом ящике и возле двери не было имени владельцев дома. Шесть лет — большой срок: они могли переехать или даже умереть. По приезде в Сан-Антонио Бьюкенен собирался проверить их адрес по телефонному справочнику, но он испытывал такое нетерпение, что решил не терять ни секунды и сразу поехал в Касл-Хиллз. В любом случае через несколько секунд все встанет на свои места.

Непрофессионал на его месте попытался бы позвонить родителям Хуаны из Нового Орлеана. Но подобная попытка разузнать о судьбе их дочери заведомо обречена на провал. Большинство людей доверчивы, однако даже самые несообразительные не станут откровенничать по телефону с незнакомцем, какую бы достоверную историю он им ни рассказал. Телефон — оружие ленивых. Личный контакт — вот лучший способ для сбора данных. В вирджинском центре подготовки ЦРУ Бьюкенен славился умением получать от людей информацию. У их инструктора был конек: разослать курсантов по местным барам с заданием завязать разговор с кем-нибудь из посетителей и суметь так войти в доверие к совершенно незнакомому человеку, чтобы он сообщил тебе дату рождения и номер страховки. Инструктор знал по опыту, что люди никогда не говорят с первым встречным о подобных вещах. Действительно, как ненавязчиво задать вопрос, чтобы случайный собеседник назвал номер своей страховки? Более чем вероятно, подобное любопытство вызовет подозрение. Ни один из курсантов с заданием не справился. Ни один, за исключением Бьюкенена.

Мексиканка открыла дверь и, оставив ее на цепочке, озабоченно спросила:

— Вам кого?

— ¿Señora Méndez?

— Si.

— Perdone. Я знаю, что уже поздно. Меня зовут Джеф Уокер. Я друг вашей дочери. — Испанский Бьюкенен выучил в Монтсрейской школе военных переводчиков, когда жил в Калифорнии, готовясь к отправке в Мексику. — Мы не виделись с ней несколько лет, и у меня нет ее нынешнего адреса. В Сан-Антонио я проездом, всего на пару дней… Вот зашел, думал, может, вы подскажете, где ее найти.

Мать Хуаны окинула его подозрительным взглядом. Однако он заметил: ей понравилось, что он заговорил по-испански. Хуана рассказывала ему, что, несмотря на отличное знание английского, ее родители предпочитают родной язык и не любят, когда белые, умеющие говорить по-испански, в разговоре с ними переходят на английский.

— ¿Cpnoce a mi hija?

— Si, — ответил Бьюкенен. — Я знаю Хуану. Мы вместе служили. В Форт-Сэм-Хьюстоне. — Эта воинская часть использовалась как прикрытие. Хотя Хуана работала в армейской разведке и проходила подготовку в частях специального назначения в Форт-Брэгге, официальным местом ее службы считался штаб 5-й армии, расположенный в Сан-Антонио. — Мы неплохо ладили. Проводили вместе свободное время. Можно сказать… у нас были достаточно близкие отношения. К сожалению, нам пришлось расстаться. Меня направили служить за границу… Мне бы очень хотелось снова ее увидеть.

В глазах женщины по-прежнему читалось подозрение. Бьюкенен не сомневался: если бы не испанский и не упоминание Форт-Сэм-Хьюстона, их разговор давно бы прервался. Необходимо завоевать ее доверие.

— Вы все еще держите собаку? По-моему, у вас был рыжий охотничий пес? Пип — кажется, так его звали? Он был ее любимцем. Хуана только о нем и говорила. Помню, рассказывала, как в свободные дни брала его с собой на пробежку вдоль набережной.

Похоже, ему удалось несколько рассеять ее подозрение.

— Нет.

— Простите?

— У нас больше нет собаки. Пип умер в прошлом году.

— Мне искренне жаль, сеньора Мендес. Потерять верного друга… Представляю, как переживала Хуана.

— Вы сказали, вас зовут Джеф Уокер?

— Так точно. — Бьюкенен вытянулся и расправил плечи, точно новая роль требовала от него армейской выправки.

— Я не помню, чтобы она упоминала ваше имя.

— Шесть лет — срок немалый. Хуана много о вас рассказывала. Если не ошибаюсь, вы жарите самых вкусных цыплят в городе.

На лице женщины появилась слабая улыбка.

— Хуана любила мою стряпню. — Она снова нахмурилась. — Я бы запомнила, если бы видела вас раньше.: Почему Хуана не пригласила вас к нам в дом?

Еще одно «почему», озабоченно подумал Бьюкенен. Почему столько вопросов? Что вообще происходит, черт возьми?

4

В двух кварталах от дома Мендесов припарковался маленький серый фургон. Он уже несколько дней стоял напротив пустого дома с вывеской «Продается», однако местных жителей нисколько не беспокоило его присутствие. Напротив, они даже обрадовались, когда водитель фургона, представившийся частным детективом, объяснил, что, поскольку в округе участились случаи вандализма, некоторые клиенты обратились в сыскное агентство с просьбой выставить пост у пустующего дома, который может подвергнуться нападению хулиганов. Всем тем, кто решил позвонить по телефону, указанному в визитке детектива, уверенный голос секретарши сообщал, что водитель фургона сказал чистую правду. Он частный детектив и выполняет задание сыскного агентства. Разумеется, секретарша не считала нужным уточнять, что агентство появилось всего две недели назад, а его офис состоит из единственной почти пустой комнаты.

Частного детектива звали Данкен Брэдли. Ему было двадцать восемь лет. Высокий, стройный, он не вылезал из кроссовок и спортивного костюма, точно для того, чтобы иметь возможность в любую минуту заняться любимым развлечением — игрой в баскетбол. На самом же деле свободную одежду удобно носить, когда приходится подолгу вести наблюдение за объектом. Брэдли провел в фургоне уже немало времени и не рассчитывал, что задание быстро закончится.

Они с напарником сменяли друг друга через двенадцать часов. В фургоне, окна которого были плотно закрыты, имелось все необходимое, включая микроволновую печь и портативный унитаз. Так что приготовить еду и сходить в туалет можно было не выходя на улицу. Правда, внутри фургона оказалось довольно тесно и, чтобы Данкен Брэдли мог вытянуться во весь свой баскетбольный рост, пришлось убрать задние сиденья. Вместо них поставили длинный лежак, но не горизонтально, а с небольшим наклоном: Данкену не требовалось то и дело поднимать голову, он лежал, устремив взгляд в одну точку.

Брэдли смотрел на монитор миниатюрной телекамеры, установленной на крыше фургона и замаскированной под выхлопную трубу. Такие камеры используются на штурмовых вертолетах. Ее увеличения было вполне достаточно, чтобы прочесть цифры на номерном знаке синего «форда-тауруса» из Луизианы, припаркованного в двух кварталах от фургона. Кроме того, камера имела прибор ночного видения, и, несмотря на темноту, Данкен хорошо различал зеленоватый силуэт мужчины, который вышел из «тауруса», пригладил волосы и, полюбовавшись на соседние дома, направился к крыльцу. Данкен с интересом рассматривал незнакомца: белый, среднего роста, выглядит лет на тридцать пять, крепкого сложения, одет просто, прическа обычная: волосы ни длинные, ни короткие, черты лица резкие, но не грубые. Приехавший был хорош собой, хотя и не из тех, чья красота бросается в глаза.

— Говорит «ноябрь-3», — склонился над диктофоном Данкен. — Время двадцать один тридцать ровно. Веду наблюдение за объектом. К дому только что подъехал человек. — Данкен подробно описал машину, водителя и назвал номерные знаки. — Перехожу на прослушивание.

Данкен опустил диктофон и, прибавив громкость приемника, надел висевшие у него на шее наушники. Приемник фургона принимал сигнал подслушивающих устройств, которые детектив установил в телефонах и выключателях во всех комнатах дома Мендесов. Он подсоединил «жучки» к электропроводке, и подслушивающая система работала круглые сутки. Передачи шли в диапазоне волн, который в Сан-Антонио не используется, поэтому отпадал риск радио— и телевизионных помех, а у обитателей дома не могло возникнуть подозрений, что за ними следят.

В день, когда ему поручили это дело, Данкен дождался, пока в доме никого не останется. Мендесы облегчили ему задачу, уехав за покупками после ужина, когда на улице стемнело. Его напарник последовал за ними в торговый центр. На случай, если бы они решили вернуться раньше, чем предполагал Данкен, партнер успел бы его предупредить с помощью портативного телефона. Разумеется, детектив не рассчитывал только на то, что ему повезет и Мендесы уедут вечером. Он мог бы проникнуть в дом средь бела дня, прикинувшись служащим озеленительной компании. Кому придет в голову заподозрить неладное при виде человека в униформе, который опрыскивает кусты перед домом из большого баллона размером с пожарныйогнетушитель, а затем, не привлекая к себе лишнего внимания, скрывается за углом. Данкен забрался в дом через задний дворик. С замком он справился за пятнадцать секунд, а вся операция заняла не больше сорока минут.

Находясь в фургоне, детектив мог регулировать звук на каждом передатчике и делать записи на разных пленках. Впрочем, до сих пор у него было не слишком много работы. За прошедшие две недели ему не довелось услышать ничего стоящего внимания. Секретным кодом Мендесы не пользовались — Данкен бы это заметил. Обычные разговоры с соседями по телефону. Ничего интересного. За обедом супруги чаще всего обсуждали успехи хозяина в бизнесе (он занимался ремонтом машин). По вечерам оба подолгу смотрели телевизор. До секса за две недели так и не дошло.

В этот вечер Данкен в основном слушал взрывы хохота, доносившиеся из телевизора. Показывали очередную комедию. Услышав звонок в дверь и голос мужа, просившего жену посмотреть, кто пришел, детектив убавил звук «жучка», установленного в гостиной, и одновременно включил на полную громкость подслушивающую систему, спрятанную в коридоре.

Данкен знал испанский. Именно поэтому ему и поручили наблюдать за домом Мендесов. Уже первые реплики говорящих заставили его встрепенуться. Незнакомец, назвавшийся Джефом Уокером, интересовался Хуаной Мен-дес. «Ну что, приятель, — подумал Данкен, — вот и началась настоящая работенка». Не переставая жадно прислушиваться к разговору на крыльце, он убедился, что каждое слово записывается на пленку, протянул руку к телефону и нажал кнопку вызова.

— Вы знаете мою дочь? — спросила по-испански миссис Мендес.

Человек, представившийся Джефом Уокером, стал объяснять, что знаком с Хуаной но службе в Форт-Сэм-Хьюстоне.

Данкен ждал, прижав к уху телефонную трубку.

Человек по имени Джеф Уокер рассказывал о собаке Хуаны Мендес. Кто бы он там ни был, этот Уокер, Хуану он наверняка знает.

Телефон не отвечал.

Между тем Джеф Уокер завел речь о жареных цыплятах.

«А ты не боишься переборщить, приятель», — подумал Данкен.

Внезапно гудки в трубке оборвались, и приятный мужской голос произнес:

— Такер слушает.

— Говорит Брэдли. По-моему, нас можно поздравить.

5

— Почему Хуана не пригласила меня домой? — Бьюкенен повторил вопрос матери Хуаны. — Знаете, я сам себя об этом спрашивал. Мне кажется, она боялась, что вы не одобрите нашего знакомства.

Бьюкенен понимал, что сильно рискует, но следовало попытаться рассеять у нее подозрения. Что-то здесь неладно, но он не знал, чем объясняется ее тревога. Необходимо вызвать у женщины защитную реакцию, тогда она может проговориться о том, что ее заботит.

— Мы не одобрим? — черные глаза мексиканки вспыхнули негодованием. — Потому что вы белый? Глупости. Половина сотрудников в фирме моего мужа белые. Многие школьные друзья Хуаны тоже были белые. Хуана знает, что у нас нет предрассудков.

— Простите. Я имел в виду совсем другое. У меня и в мыслях не было вас оскорбить. Хуана говорила мне, и не один раз, что вы не будете против, если она станет встречаться с немексиканцем.

— Тогда почему вы сказали, что мы не одобрили бы вашего знакомства? — Ее глаза снова вспыхнули.

— Потому что я не католик.

— А-а, — произнесла женщина упавшим голосом.

— Хуана говорила… вы не раз подчеркивали, что, если у нее… возникнут серьезные отношения с мужчиной… он обязательно должен быть католиком… потому что вы хотите, чтобы ваши внуки воспитывались в истинной вере.

— Да. Вы правы. Я часто ей об этом говорила. Вижу, вы действительно хорошо знаете мою дочь.

Из глубины коридора послышался хриплый мужской голос:

— Анита, куда ты запропастилась? С кем можно так долго разговаривать?

Мать Хуаны обернулась и бросила взгляд в сторону гостиной.

— Подождите минутку, — сказала она и прикрыла дверь.

Опасаясь, что его разоблачили, Бьюкенен прислушался к доносившемуся изнутри приглушенному разговору.

Женщина скоро вернулась.

— Проходите, пожалуйста.

Ее голос прозвучал не слишком приветливо, да и выражение лица, с которым она пригласила его войти, не выдавало особой радости. Они прошли в гостиную.

Комната соединялась с кухней. Не успел Бьюкенен сделать и нескольких шагов, как вдохнул острые запахи масла, специй, жареного лука и перца. Гостиная показалась ему тесноватой — в ней было слишком много мебели, в основном обитые войлоком стулья и деревянные столы. На стене висело распятие. Перед ним в кресле сидел пожилой широкоплечий человек с черными как смоль волосами. На круглом загорелом лице выделялись темные глаза, еще более темные, чем у матери Хуаны. На нем были грубые рабочие ботинки и майка с надписью «Мендес мекэникс». Бьюкенен вспомнил, как Хуана рассказывала, что у ее отца шесть станций техобслуживания. Мендес курил сигару и держал в руке начатую бутылку с пивом.

— Кто вы такой? — Бьюкенен с трудом разобрал вопрос: телевизор работал на полную мощность.

— Я уже сказал вашей жене, что меня зовут…

— Знаю. Джеф Уокер. Кто вы такой?

— Простите, не понял, — нахмурился Бьюкенен.

Мать Хуаны стояла в дверях, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Я друг вашей дочери.

— Сказать можно что угодно. — Похоже, Мендес нервничал. — Когда у нее день рождения?

— Да с какой стати?..

— Просто ответьте на вопрос. Если вы такой хороший друг, как утверждаете, что вам стоит назвать ее день рождения?

— Ну так как?

— Насколько я помню, Хуана родилась в мае. Десятого.

Бьюкенен запомнил эту дату потому, что шесть лет назад в мае началась их совместная работа. Они тогда славно провели время, отмечая день рождения Хуаны, словно и в самом деле были мужем и женой.

— Это может узнать любой, кто пороется в ее личном деле. Скажите, на что у Хуаны аллергия?

— Простите, сеньор Мендес, но мы не виделись несколько лет. Разве все упомнишь…

— Я так и думал.

— По-моему, она не переносила кориандр. Меня всегда это удивляло: кориандр так часто используется в мексиканской кухне.

— Родинки?

— Это допрос?

— Отвечайте!

— У нее шрам на бедре. Сказала, что в детстве пыталась перелезть через забор из колючей проволоки. Еще вопросы есть? Вам интересно, при каких обстоятельствах я увидел шрам? Похоже, я допустил ошибку. Мне не следовало сюда приходить. Лучше бы поехал к друзьям Хуаны. Может, они подскажут, где ее найти.

Бьюкенен повернулся к двери.

— Педро, — резко сказала женщина.

— Подождите, — окликнул ого Мендес. — Если вы в самом деле друг моей дочери, пожалуйста, не уходите.

Бьюкенен молча кивнул.

— Я начал задавать эти вопросы, потому что… — Педро замолчал, пытаясь справиться с охватившими его чувствами. — Вы четвертый друг Хуаны, который приходит к нам за последние две недели и спрашивает, где ее найти.

— Четвертый? — Бьюкенен ничем не выдал своего удивления.

— Она попала в беду? — В голосе Аниты Мендес чувствовалось напряжение.

— Все они, как и вы, были белые, — снова заговорил Педро. — Мужчины. Каждый утверждал, что не видел ее несколько лет. Однако в отличие от вас никто из них не сумел ответить на мои вопросы. Один сказал, что служил вместе с Хуаной в Форт-Брэгге. Но наша дочь не имела отношения к Форт-Брэггу.

Бьюкенен знал: Мендес ошибается. Хотя Хуана числилась в Форт-Сэм-Хьюстоне, настоящим местом ее службы была база в Форт-Брэгге. Однако родителям об этом неизвестно. Естественно, они решили, что незнакомец, назвавшийся другом Хуаны, лжет, утверждая, что знаком с ней по Форт-Брэггу. Но человек говорил полуправду. Он хорошо знал прошлое Хуаны, однако ошибся, предположив, что родителям известно, чем занимается их дочь.

— Еще один так называемый «друг» сказал, что учился с Хуаной в колледже. Я спросил: в каком? Он не знал, что ответить. Этот субъект понятия не имел, что она перевелась из Озерного университета Пречистой Девы в университет Святой Марии. Все ее друзья знают об этом.

Бьюкенен мысленно согласился с Педро. Кто-то весьма халатно отнесся к заданию и бегло просмотрел личное дело Хуаны, вместо того чтобы внимательно его изучить.

— Третий, — продолжил мексиканец, — как и вы, сказал, что встречался с Хуаной в Форт-Сэм-Хьюстоне. Но когда мы спросили, почему она не пригласила его к нам, — а мы знали почти всех ее друзей, — он словно язык проглотил. По крайней мере, вы нашли, что ответить на мой вопрос. И вы действительно знаете Хуану. Поэтому я хочу спросить вас… Джеф Уокер… Наша дочь в беде?

Мать Хуаны выжидательно смотрела на Бьюкенена, нервно теребя складки платья. Ему предстояло незамедлительно принять трудное решение. Он не мог понять, поверил Педро в его искренность или, наоборот, готовит западню. Признайся Бьюкенен в своих истинных намерениях, и тот заподозрит, что он еще один лазутчик, подосланный врагами Хуаны.

Все-таки он решил рискнуть.

— Мне так кажется.

Педро облегченно вздохнул, будто узнал то, что и ожидал услышать, хотя ответ Бьюкенена вселил в него новую тревогу.

— Чувствовало мое сердце, — сказала мать Хуаны, понурив голову. — Что с ней? Скажите! Мы до смерти волнуемся…

— Анита, пожалуйста, не надо о смерти. — Педро прищурился и повторил вопрос, который только что задала его жена: — Что с ней?

— Если бы я знал, меня бы здесь не было, — ответил Бьюкенен. — На прошлой неделе она сообщила мне о своем желании встретиться. Текст письма казался очень туманным, точно Хуана не хотела, чтобы кто-нибудь, кроме меня, разгадал его смысл. Однако я понял, что она отчаянно нуждается в помощи. В Новом Орлеане есть одно место. У меня и Хуаны связаны с ним особые воспоминания. Так вот, не говоря об этом прямо, она просила… можно сказать, умоляла… встретиться с нею в то же время и на том же . месте, где мы расстались в последний раз. Тогда был канун Дня Всех Святых, одиннадцать вечера. Однако Хуана не пришла на встречу. Я ждал ее и на следующий день, но она так и не появилась. Очевидно, с ней что-то случилось. Поэтому я и приехал к вам в надежде, что вы сумеете мне помочь. Кроме вас, мне не к кому обратиться.

Супруги молчали.

Бьюкенен не торопил их.

— Нет, — нарушила тишину Анита.

Бьюкенен терпеливо ждал.

— Мы ничего не знаем. — Анита вздохнула. — Только мы очень беспокоимся за нее, уж больно странно она себя ведет.

— Странно?

— Уже девять месяцев, как от нее ни слуху ни духу. Раньше если она куда и ехала, то звонила домой по крайней мере раз в неделю. Правда, она предупредила, что ее какое-то время не будет. Но не девять же месяцев?

— Где она работала?

Педро и Анита смущенно переглянулись.

— Вы не знаете?

— Она была как-то связана со службой безопасности.

— Государственной?

— Нет, частной. У нее было собственное дело в Сан-Антонио. Но это все, что нам известно. Хуана не любила рассказывать о работе. Говорила, что не хочет злоупотреблять доверием клиентов.

«Молодец, — подумал Бьюкенен, — сразу видно профессионала».

— Понятно, — сказал он. — Значит, целых девять месяцев от нее нет вестей. Затем вдруг один за другим появляются несколько «старых друзей» и спрашивают, где ее найти…

Внезапно Бьюкенен заметил, что отношение хозяев к нему резко изменилось. В темных глазах мексиканцев вновь вспыхнуло недоверие. Его слова о других людях, которые разыскивали Хуану, заставили их насторожиться.

Однако Бьюкенена беспокоило нечто другое. Он совсем забыл об осторожности. Если враги настолько нетерпеливы, что посылают трех человек выведать у родителей о судьбе Хуаны, от них можно ждать чего угодно. Что, если?..

— Вы не возражаете, если я воспользуюсь вашей уборной?

Педро подозрительно поглядел на него и нехотя кивнул:

— Прямо по коридору, первая дверь налево.

— Благодарю вас.

Бьюкенен поднялся со своего места и направился в указанном направлении. Войдя в чистую белую уборную, он спустил воду в унитазе и вымыл руки.

Он оставил кран открытым. Тихо подошел к аптечке, отыскал пилочку для ногтей и, пользуясь ею как отверткой, открутил винты на крышке выключателя. Стараясь не задеть провода, он осторожно снял выключатель и стал внимательно рассматривать углубление в стене уборной.

То, что он увидел, еще больше усилило слабость и ощущение тошноты, вызванное головной болью: миниатюрный микрофон с передатчиком. В таком месте большинство людей чувствуют себя в безопасности и меньше всего ожидают, что их подслушивают. Поскольку мать Хуаны постоянно наводила в уборной чистоту, «жучок» можно было засунуть только под выключатель. Профессиональная работа. Вероятно, телефоны тоже прослушиваются.

«О'кей, — подумал Бьюкенен. — Что и требовалось доказать».

Он закрыл кран, надеясь, что звук льющейся воды перекрыл шум от возни с выключателем, и вернулся в гостиную, где родители Хуаны шепотом обсуждали его появление.

— Педро, я прошу меня извинить.

— За что?

— Когда я мыл руки, то, наверное, слишком сильно нажал на кран. Похоже, он сломался. Мне очень жаль, что так получилось…

Педро нахмурился. Он встал и с выпяченной грудью, тяжело ступая, направился в коридор.

Бьюкенен обогнал Педро и приложил палец к губам, желая, чтобы тот не задавал лишних вопросов. Но, увидев, что отец Хуаны его не понял и собирается немедленно выяснить, что происходит, он крепко зажал ему рот и еле слышно прошептал:

— Молчите.

Педро, казалось, остолбенел.

— Дом прослушивается.

Мексиканец ничего не понял. Он попытался освободиться от закрывавшей ему рот ладони, но Бьюкенен левой рукой обхватил его затылок и подтолкнул к двери уборной. Войдя внутрь, он подвел Педро к месту, откуда только что извлек выключатель. Отец Хуаны занимается ремонтом автомобилей и, конечно, разбирается в электричестве. Одного взгляда для него должно быть достаточно, чтобы понять: маленькое приспособление позади выключателя не что иное, как миниатюрное подслушивающее устройство.

Глаза Педро расширились.

— Видите? — беззвучно спросил Бьюкенен.

Тот понимающе кивнул.

Бьюкенен отпустил мексиканца.

Педро брезгливо вытер губы и, бросив на него сердитый взгляд, включил воду в раковине.

— Все в порядке. Нужно было полегче жать на кран.

— Ну слава Богу. А то я думал, что он сломался.

Заметив в кармане у Педро несколько карандашей и блокнот, Бьюкенен быстро достал блокнот и вывел на первой странице: «Мы не можем говорить в доме. Назовите место встречи».

Отец Хуаны прочел записку и, нахмурившись, написал: «Завтра в семь утра. В моей мастерской. 1217, Лома-авеню».

— Я вам не верю, — внезапно угрожающе произнес мексиканец.

— Что? — в первое мгновение Бьюкенену показалось, что он ослышался. Потом сообразил: Педро делает это нарочно.

— Уходите из моего дома!

— Но…

— Убирайтесь! — отец Хуаны схватил его за руку и поволок к выходу. — Вам что, по-другому объяснить? Вон отсюда!

— Педро! — Анита выбежала в коридор. — Что ты делаешь? Может быть, он хочет нам помочь.

— Вон! — Педро подтолкнул гостя к двери.

Бьюкенен сделал вид, что сопротивляется.

— Но почему? Что я такого сделал? Две минуты назад мы говорили о том, как помочь Хуане, а сейчас вы ни с того ни с сего…

— Что-то мне в вас не нравится, — кричал Педро. — Слишком складно говорите. На самом деле вы заодно с теми парнями, что приходили раньше. Зачем я вообще стал с вами разговаривать! Убирайтесь! Сию же секунду. А не то я вызову полицию!

Педро щелкнул замком и распахнул дверь.

— Вы сделали большую ошибку.

— Нет, это вы сделали ошибку. И будет еще хуже, если еще раз сунетесь в мой дом.

— Черт возьми, если вам не нужна помощь…

— Я сказал, убирайтесь! — Педро вытолкал Бьюкенена за дверь.

— Уберите руки!

Бьюкенен очутился на крыльце, чувствуя себя незащищенным в предательском свете лампочки.

— Педро! — причитала Анита.

— Я не знаю, где моя дочь, но если бы и знал, то никогда бы вам этого не сказал! — крикнул ему вслед Педро.

— Тогда катитесь ко всем чертям!

6

— Двигай сюда, приятель, да побыстрее, — сказал в трубку телефона Данкен Брэдли, прислушиваясь к доносившимся из дома звукам. — Этот парень чем-то сильно разозлил Мендеса. Старик решил, что он работает на нас. Сейчас как раз вышвыривает его из дома.

— Сейчас буду. Я всего в двух кварталах, — ответил голос напарника.

— Какая разница — два квартала или две мили. — Данкен не сводил глаз с зеленоватого изображения на мониторе. — Этот тип уже на улице и подходит к машине. Похоже, тебе не успеть.

— Говорю же тебе, я совсем близко. Видишь мои фары?

Данкен взглянул на другой экран.

— Вижу.

— Отлично. Когда он тронется с места, я буду ждать его на шоссе, — сказал Такер. — Ему и в голову не придет что-нибудь заподозрить.

— Садится в машину, — заметил Данкен.

— Все в порядке. Я проверил номер, который ты мне дал.

— Ну и как?

— Я вышел на компьютерную сеть, где хранятся данные о владельцах машин. «Таурус» принадлежит новоорлеанскому агентству по прокату авотомобилей.

— Не слишком большой улов.

— Это еще не все. Я связался с агентством. Сказал, что звоню из полиции, по поводу аварии. Спросил, кто взял машину напрокат.

— И?

— Брендан Бьюкенен. Его имя стоит в договоре.

Свет от машины Такера на втором экране стал ярче.

На переднем мониторе, в двух кварталах от фургона, вспыхнули фары «тауруса». Объект тронулся с места и поехал вдоль по улице.

Почти сразу же мимо фургона пронесся джип «чсроки» Такера. Данкен оторвал взгляд от экрана и, глядя через ветровое стекло, с улыбкой проводил глазами удаляющиеся огоньки машины напарника.

— Я же тебе сказал, — услышал он голос Такера. — Все в порядке. Я его веду. Он ни о чем не подозревает.

— Брендан Бьюкенен? — задумчиво произнес Данкен. — Откуда он взялся? И какое отношение этот тип имеет к женщине?

— Ребята в офисе как раз занимаются его проверкой. — От джипа Такера на экране остались две маленькие красные искорки. — А я пока выясню, где он остановился. Мы нанесем ему визит вежливости и выясним, что за парень этот Брендан Бьюкенен.

7

Подслушивающее устройство такого типа требует, чтобы поблизости находился приемник. В зависимости от мощности передатчика он может быть на удалении целой мили. Однако, как показывает практика, из-за возможных помех от электроприборов в соседних домах приемник ставят гораздо ближе к источнику. Кроме того, человек, который следит за объектом, обычно ведет еще и визуальное наблюдение. Таким образом, все говорит за то, что приемник где-то рядом… возможно, в соседнем здании. Хотя вряд ли те, кто следит за Мендесами, смогли найти дом для наблюдения в этом тихом ухоженном районе, где живут довольно богатые люди… Скорее всего, слежка ведется из автомобиля. Однако Бьюкенен не заметил ни одной машины поблизости от дома Мендесов.

Обернувшись, он бросил взгляд на Педро, который стоял на крыльце и хмуро смотрел ему вслед.

Отлично, Педро, мысленно улыбнулся Бьюкенен. Ты упустил свое призвание. Тебе надо было стать актером.

Притворившись рассерженным, он бросился к «таурусу». Обежал вокруг машины и, незаметно оглядевшись по сторонам, увидел то, что искал: темный силуэт фургона в двух кварталах от дома Мендесов. Он заметил его только сейчас потому, что уличные фонари находились на большом удалении друг от друга, а автомобиль стоял в тени деревьев. На этот раз Бьюкенену престо повезло: на другом конце улицы показалась машина и на мгновение осветила фургон фарами.

«По-моему, пора кое с кем познакомиться», — подумал Бьюкенен, заводя «таурус» и отъезжая от дома. Он прищурился, ослепленный ярким светом приближающейся машины, потер ноющие виски.

Кто-то так хочет найти Хуану, что начинил весь дом подслушивающими устройствами. Однако люди, которые следят за Мендесами, не уверены, что им удастся засечь ее попытку связаться с родителями. Поэтому, потеряв терпение, они посылают к ним своего человека, надеясь, что тот сумеет выведать, где прячется Хуана. Безуспешно. Еще один визит. С тем же результатом. Тогда они шлют третьего…

Но какой в этом смысл? Ведь яснее ясного, что появление трех «старых друзей» за две недели вызовет у Мендесов подозрение. Но тогда зачем им это нужно?

Все дело в том, понял Бьюкенен, что те, кто за ней охотится, хотят, чтобы Хуана знала: за ее родителями следят и им угрожает опасность. Враги надеются, что она не выдержит и обнаружит себя.

Теперь, после его появления, они могут занервничать и перейти к более решительным действиям. Возможно, решат допросить Мендесов. Необходимо предупредить Аниту и Педро об опасности.

«А как насчет меня? — спросил себя Бьюкенен. — Тот, кто ищет Хуану, не преминет побеседовать с незнакомцем, который задает странные вопросы».

Бьюкенен повернул за угол, затем сделал еще один поворот.

Машина сзади шла как привязанная.

«Вот так-то», — подумал Бьюкенен.

8 Фолз-Чёрч, штат Вирджиния

Полковник выбрал мотель на окраине города и, позвонив из автомата, заказал номер на чужое имя. В одиннадцать вечера, после того как он обследовал комнату электронным сканером и убедился, что в ней нет микрофонов, появились трое. На их мокрой одежде блестели капли промозглого ноябрьского дождя, которым их встретил Вашингтон, стоило только рейсу из Нового Орлеана приземлиться в столичном аэропорту.

Дорога утомила гостей. Даже капитан Уэллер, которая в обычной ситуации казалась олицетворением сексуальности, выглядела усталой. Ее светлые волосы намокли, блузка измялась. Она сняла куртку и, опустившись в кресло, скинула туфли на высоких каблуках. Лица майора Патнэма и Алана осунулись, щеки были красными от усталости и выпитого виски.

— У вас кофе найдется? — спросила блондинка.

— Кофейник на подносе возле телефона, — безжизненным голосом ответил полковник. В отличие от гостей он выглядел по обыкновению свежим и подтянутым. Желая произвести на партнеров нужное впечатление, он побрился и принял душ, одет был с особой тщательностью: безукоризненно отглаженные серые брюки, белая накрахмаленная рубашка, новый с иголочки галстук в красную полоску и голубая куртка с накладными карманами. Высокая поджарая фигура и военная выправка сразу выдавали в нем старого служаку.

— Действительно. — Капитан Уэллер посмотрела на кофейник. — Я и не заметила, когда вошла.

Полковник прищурился, точно хотел сказать, что капитан упустила из виду не только кофейник.

Алан, который единственный среди собравшихся не имел отношения к армии, ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу мятой рубашки. Потом наполнил чашку кофе, передал ее блондинке, вернулся к подносу с кофейником и, налив себе, стал маленькими глотками отхлебывать горячую дымящуюся жидкость. Остальные с удивлением наблюдали за его действиями.

— Зачем мы здесь собрались? Разве нельзя было подождать до завтра? Я падаю с ног от усталости, да и дома меня заждались. Жена и дети не видели меня уже…

— Я не хотел терять время, — прервал его излияния металлический голос полковника. — Мне надоело слышать отговорки, будто вы не хотите обсуждать вопросы по телефону из-за того, что разговор якобы могут перехватить.

— Послушайте, если бы нам дали портативную защиту от прослушивания, я беседовал бы с вами по телефону о чем угодно. Но вы и сами знаете, полковник: обжегшись на молоке, дуешь на воду. Это такой случай, когда лучше избегать ненужного риска.

— Полностью с вами согласен. — Полковник расправил плечи. Струи дождя молотили по стеклу, отчего неуютная комната становилась еще мрачнее. — Поэтому я и приказал вам прибыть немедленно. И сейчас вы здесь, а не в постели с женой.

Лицо Алана приняло жесткое выражение.

— Приказали, полковник?

— Я хочу знать, что происходит. — Металлические нотки в голосе полковника стали еще заметнее. — Майор, я вас сегодня не узнаю, вы точно воды в рот набрали.

— Основное вам уже известно. — Майор почесал затылок. — Мы договорились с Бьюкененом, что в девять ноль-ноль встретимся в его номере. Однако, когда мы пришли, комната была заперта, и он не отвечал на стук. Мы подождали, потом попросили горничную открыть дверь ее ключом. Сказали, что нашего друга два дня назад выписали из больницы и, возможно, ему стало плохо. На кровати лежала заполненная карта гостя… очевидно, он не хотел, чтобы его стали разыскивать… рядом мы нашли вот эту записку для Алана.

Полковник взял протянутый ему листок и быстро пробежал глазами текст.

— Значит, он говорит, что собирается исчезнуть и тем самым облегчить нам задачу. Он становится невидимкой, и у журналистки из «Вашингтон пост», если ей взбредет в голову снова приняться за статью, не будет никаких доказательств.

— Похоже, что так, — подтвердил майор.

— И что вы об этом думаете? — нахмурился полковник.

— Черт его знает, — пожал плечами Патнэм. — Ситуация вышла из-под контроля. Возможно, Бьюкенен прав.

— Стыдитесь, майор, вы что, забыли, что вы офицер американской армии?

Майор вытянулся с плохо скрытым негодованием.

— Нет, сэр, разумеется, я этого не забыл.

— Тогда почему мне приходится напоминать вам, что капитан Бьюкенен находится в самовольной отлучке? Его поступок я расцениваю как дезертирство. Мы не можем позволить нашим сотрудникам так халатно относиться к служебным обязанностям, особенно когда им известно столько, сколько знает Бьюкенен. Если они начнут выделывать все, что им заблагорассудится, начнется настоящий хаос. Мне следовало повнимательнее следить за вашими действиями. Это задание требует более высокой дисциплины, большего…

Теперь настала очередь Алана прервать длинную речь полковника:

— Нет, это задание требует, чтобы все здесь присутствующие вспомнили, что значит быть офицером американской армии. — Он так резко поставил чашку, что расплескал кофе по столу. — Вот откуда все беды — когда военные берутся не за свое дело. Вы так долго изображаете гражданских, что уже не видите разницы.

— Говоря о «гражданских», вы имеете в виду ЦРУ?

— Разумеется.

— Если бы в ЦРУ знали свое дело, им и в голову бы не пришло обращаться к нам за помощью, — отрезал полковник. — В восьмидесятых годах ваши люди зациклились на «жучках» да спутниках и совсем забыли об оперативной работе. После провалов в Иране, Ираке, в бывшем СССР… даже крах Советов застал вас врасплох… вы поняли, что вам не обойтись без профессионалов, и обратились к нам, чтобы прикрыть свои задницы.

— О моей заднице можете не беспокоиться, — возразил Алан. — Я никогда не был большим любителем технического шпионажа. Не моя вина, что…

— Правда заключается в том, — продолжал полковник, — что, когда «холодная война» закончилась, ваши люди сообразили, что останутся без работы, если не найдут себе нового занятия. Но, как оказалось, борьба с наркомафией — дело опасное, а ваши ребята рисковать не хотели. Поэтому предложили рисковать нам. Вы ничего не добились еще и потому, что получали информацию у главных воротил в обмен на обещание их самих не трогать. Конечно, неловко охотиться за людьми, с которыми поддерживаешь такие любезные отношения. Вот вы и попросили нас взяться за торговцев наркотиками так, чтобы они не догадались, кто их подставил.

— Не забывайте, полковник: не мой, а ваш человек вдруг решил превратиться в странствующего рыцаря и исчез неизвестно куда.

— Капитану Бьюкенену не удалось бы незаметно исчезнуть, если бы ваши люди как следует наблюдали за гостиницей.

— За гостиницей наблюдали не мои люди. И раз уж зашел разговор… Именно ваши люди завалили всю операцию. Солдаты ничего не смыслят в подобных вещах…

— Довольно, — вспыхнул полковник. — Ваше мнение меня больше не интересует.

— Но…

— Я сказал, довольно. — Полковник повернулся к майору с капитаном, которые в оцепенении смотрели на участников внезапной перебранки. — Что предпринято в отношении Бьюкенена?

Блондинка откашлялась и сказала:

— Я позвонила в компанию, которая выдала ему кредитную карточку, назвалась его женой и сказала, что карточка украдена. Я думала, он купит билет на самолет, но ошиблась. В компании сообщили, что некто, используя его имя, взял напрокат машину в одном из новоорлеанских агентств.

— Дальше? — потребовал полковник.

— Затем карточкой воспользовались, чтобы снять комнату в мотеле Бомонта.

— Впечатляюще, капитан. Полагаю, наши люди сейчас в Бомонте?

— Да. Но Бьюкенена там нет.

— Нет?

— Оказалось, он остановился в мотеле всего на пару часов и в тот же день уехал.

— Что?

— Возможно, он сильно спешит, — предположила блондинка.

— Куда?

Она покачала головой.

— Похоже, Бьюкенен движется на запад. В компании обещали держать меня в курсе.

— Вы упустили одну маленькую деталь, — вступил в разговор Алан.

Остальные молча уставились на него.

— Когда Бьюкенен попытается вновь воспользоваться карточкой… Компания ведь не только заморозит его кредит, но и сообщит в полицию. Чудесно, не правда ли? Не хватало, чтобы в дело вмешалась полиция.

— Черт, — процедила сквозь зубы капитан Уэллер.

— Хорошо, допустим, вам удастся выйти на него первыми, — продолжил Алан. — Вы уже решили, что будете с ним делать? Может, посадите в одиночку? Разве не ясно, что это не выход из создавшегося тупика? Почему бы просто не оставить его в покое? А он сдержит свое обещание и исчезнет.

Капли дождя громко стучали по стеклу.

— Вы сказали, Бьюкенен убежден, что мы пытались его устранить? — спросил полковник.

— Совершенно верно.

— Его подозрения просто абсурдны. Надо быть настоящим параноиком, чтобы такое придумать. Как в таком случае верить его обещаниям? Вдруг он решит снова выплыть на поверхность? А что вы скажете по поводу журналистки? Она обещала прекратить расследование, но где гарантия, что у нее не осталось копий фотографий и документов?

— Какое бы решение мы ни приняли, необходимо сделать это как можно быстрее, — напомнил майор. — В Центральной Америке два десятка моих людей. Все они ожидают, что я обеспечу им надежное прикрытие. Пока мы теряем время на поиски Бьюкенена, там могут произойти любые неприятности. Ну что ему стоило принять наше предложение и перейти на работу инструктором? Что плохого в том, чтобы быть инструктором?

— Потому что он не тот, кого вы хотите из него сделать, — ответил Алан.

Остальные молчали.

— Правда, я и сам не знаю, кто он такой, — добавил Алан после короткой паузы.

9

На въезде в деловую часть Сан-Антонио преследователь несколько поотстал. Однако когда они выехали на освещенные улицы города, Бьюкенену удалось хорошо разглядеть джип «чероки» серого цвета — подходящая окраска для слежки, особенно ночью. Человек в джипе умело прятался за другими машинами. Он ошибся только в первые две минуты преследования.

Но этого оказалось достаточно.

Бьюкенен подъехал к заправочной станции, залил полный бак и зашел внутрь расплатиться. Выйдя на улицу, он сразу заметил серый джип, припаркованный неподалеку от бензоколонки.

Бьюкенен сел в машину и, проехав совсем немного, остановился перед маленьким торговым центром. Там асе находился мексиканский ресторанчик, в котором он наскоро перекусил мясом с бобами, запивая еду кока-колой и незаметно поглядывая в окно, где в темном углу площадки стоял джип. Водитель разговаривал по телефону.

От перченого мяса Бьюкенена бросило в жар. А может быть, лихорадило от усталости. Боль в боку усилилась. Сейчас бы отдохнуть, подумал он и проглотил еще три таблетки.

Закончив есть, он прошел через черный ход, обогнул здание торгового центра и быстро направился к месту, где стоял джип.

Водитель разговаривал по телефону, не спуская глаз с двери ресторана, и не заметил, как Бьюкенен приблизился к машине со стороны пассажира. Стоило водителю положить трубку, как Бьюкенен открыл дверь и, оказавшись рядом с ошеломленным преследователем, ткнул его в бок пистолетом.

Тот застонал от боли и неожиданности.

— Имя!

Человек испуганно молчал.

Ствол пистолета уперся ему под ребра.

— Я сказал, имя!

— Фрэнк… Фронк Такер.

— Ну что ж, давай прокатимся, Фрэнк.

Тот, казалось, оцепенел от ужаса.

— Заводи машину, Фрэнк, или я тебя убью. — Угроза прозвучала совершенно буднично.

Человек повиновался.

— Хорошо, — похвалил его Бьюкенен, — а теперь вперед. Держись за руль обеими руками.

Они проехали мимо «тауруса». Бьюкенен поставил машину перед входом. Пока ресторан не закроется и стоянка не опустеет, никто не обратит на нее внимания.

— Что вы хотите? — дрожащим голосом спросил водитель.

— Ну, для начала… — Свободной рукой Бьюкенен пошарил у него под курткой. Его пальцы нащупали пустую кобуру. — Где пистолет?

Испуганный взгляд Фрэнка указал на «бардачок».

Бьюкенен открыл крышку и достал увесистый «магнум».

— Еще?

— У меня больше нет.

— Возможно, ты и прав, Фрэнк. Я скоро это узнаю. Но если ты соврал, я прострелю тебе правую коленную чашечку. Останешься инвалидом на всю оставшуюся жизнь, к тому же она может оказаться гораздо короче, чем ты думаешь. Развернись возле того хозяйственного магазина. Теперь назад, туда, откуда мы приехали.

— Послушайте, я не понимаю, что происходит. Возьмите все деньги, что у меня есть, и…

— Помолчи, Фрэнк. Я сказал, держи обе руки на руле, — Бьюкенен снова ткнул его пистолетом под ребра.

— Что вы делаете! Если машину тряхнет, он может выстрелить.

— Тогда постарайся, чтобы машину не тряхнуло, — хладнокровно ответил Бьюкенен. — Откуда ты? Из полиции или частник?

— Я не понимаю, о чем вы…

— На кого ты работаешь?

— Ни на кого.

— Отлично, Фрэнк. Тебе пришло в голову поразвлечься, и ты решил за мной последить.

— Я не следил за вами. Я вас впервые вижу.

— Конечно, Фрэнк. Случайная встреча двух незнакомых мужчин, и у обоих по странному стечению обстоятельств оказались пистолеты. Не иначе, знамение времени. — Бьюкенен испытующе посмотрел ему в глаза. — Ты не из полиции. Они не работают без прикрытия. Может быть, просто бандит с большой дороги? Тоже не похоже. Джип «чероки» не их стиль. Кто ты такой?

Вопрос остался без ответа.

— Фрэнк, мне надоело разговаривать с самим собой. Если я найду у тебя удостоверение частного детектива, то прострелю тебе оба колена. — Бьюкенен потянулся за бумажником водителя.

— Ну хорошо, хорошо, я скажу. — На дрожащей верхней губе Фрэнка блестели капельки пота. — Я частный детектив.

— Вот мы наконец и познакомились. Где тебя учили, Фрэнк? Ну не молчи же. Это невежливо. Где ты учился?

— Я учился по ходу работы.

— Это заметно. На практике и по фильмам. Послушай совет. Если на шоссе мало машин, веди объект на удалении одного квартала. Не приближайся. Держи одну скорость и будешь видеть его на каждом перекрестке. Но, самое главное, выходи на улицу, по которой он движется, только когда ты его не видишь. Это твоя первая ошибка. Вторая — это то, что ты не закрыл двери. Мне было бы труднее до тебя добраться. Третья: удобно тебе или нет, всегда держи оружие в кобуре. Оттуда его можно быстро достать. От пистолета «в бардачке» никакого толку, если противник уже сидит в машине и держит тебя на мушке. Зазвонил телефон.

— Спокойно, Фрэнк. Держи обе руки на руле.

Телефонный звонок повторился.

— Ему придется подождать, — сказал Бьюкенен. — Впрочем, почему бы нам с ним не побеседовать лично? Едем в Касл-Хиллз.

10

Лежа на своем импровизированном диване, Данкен Брэдли наблюдал за экраном, который показывал увеличенное изображение улицы перед домом Мендесов. Одновременно он прислушивался к тишине, установившейся в доме почти сразу после отъезда Джефа Уокера. Жена начала ругать мужа за то, что тот выгнал гостя, который хотел им помочь. Мендес посоветовал ей заткнуться, сказав, что Уокер ничем не лучше тех проходимцев, что приходили раньше и тоже расспрашивали о Хуане. После ссоры супруги легли спать, и в доме воцарилась угрюмая тишина.

Продолжая вести наблюдение, Данкен несколько раз пытался связаться с напарником, но тот упорно не отвечал на звонки. Молчание Такера ему не нравилось. Возможно, ничего страшного не случилось. Например, он мог последовать за Уокером в гостиницу. Однако у Брэдли сдали нервы, и он снова потянулся к телефону, собираясь набрать номер телефона Такера.

Однако в этот момент его внимание привлек второй монитор, показывающий улицу позади фургона. Брэдли увидел, как рядом с ним остановился джип Такера. Фары погасли. Данкен облегченно вздохнул: должно быть, у напарника сломался телефон. Вот почему он вернулся: чтобы лично сообщить то, что ему удалось узнать о Джефе Уокере.

Видя, что Такер вышел из машины и подходит к фургону, Данкен поднялся со своего места и, услышав стук в дверь, открыл замок.

— Что у тебя с телефоном? Я звоню тебе уже…

Данкен внезапно замолчал и раскрыв рот уставился на человека, который стоял рядом с Такером. Наверное, он прятался в джипе. Это был Джеф Уокер.

В руке он держал пистолет.

О, черт, мелькнуло в голове у Данкена.

11

Длинный звонок в дверь привел Педро Мендеса в ярость. Тому было много причин. Ему никак не удавалось заснуть. В голову лезли разные мысли. Он беспокоился о дочери, думал о Джефе Уокере и спрятанном в выключателе микрофоне. Что собирается рассказать Уокер завтра утром? Педро долго ворочался под одеялом, наконец чудом задремал, и тут проклятый звонок.

— Лежи, Анита, — приказал жене Мендес. Накинув халат и схватив бейсбольную биту, он быстро сбежал по лестнице в коридор. Из окна Педро разглядел темный силуэт мужчины, стоящего на крыльце. Если это еще один «старый друг» Хуаны, ему придется объяснить, что же все-таки происходит.

Однако когда Мендес включил на крыльце свет, его решимость несколько уменьшилась. На улице стоял Джеф Уокер, который нетерпеливыми жестами просил открыть дверь.

Педро повиновался, хотя и не распахнул дверь настежь, а оставил ее на цепочке.

— Что случилось?

— Скорее. Мне нужно вам кое-что показать. — Джеф Уокер махнул рукой в сторону улицы.

Взглянув в указанном направлении, Педро заметил небольшой фургон.

— Что вы здесь делаете?

— Пожалуйста, — перебил его Уокер. — Это касается Хуаны. Пойдемте.

Педро заколебался, но только на миг. Что-то в Уокере внушало к нему доверие. Отбросив сомнения, он открыл дверь.

Джеф Уокер уже сбежал с крыльца и быстро шагал к фургону.

Педро догнал его и спросил:

— Что вы хотите показать? Чей это фургон?

Вопрос Мендеса снова остался без ответа, потому что в этот момент Уокер открыл заднюю дверь фургона и включил фонарь.

Внутри на полу лежали… два голых человека. Их руки были скручены за спиной рукавами рубашки, ноги стянуты штанами, а рты забиты кляпами из маек и трусов. Педро заметил ремень, которым пленники были привязаны друг к другу. Когда им в лица уткнулся луч фонаря, оба заворочались.

— Понимаю, что сейчас не самые лучшие условия для опознания, — повернулся к Педро Уокер, — но все-таки попытайтесь вспомнить, не эти ли люди приходили к вам расспрашивать о Хуане?

Мендес взял фонарь и, подойдя ближе, осветил лица лежащих на полу.

— Да. Как?..

— Они следили за вашим домом, — пояснил Джеф Уокер.

Педро осветил фонарем внутренности фургона и увидел полки с электронным оборудованием, увеличенное изображение его дома на зеленоватом экране, несколько магнитофонов, присоединенных к радиоприемникам. «В доме не один микрофон, — с ужасом подумал он. — Все комнаты, должно быть…» У него подкосились колени.

Джеф Уокер вытащил кляп изо рта у одного из детективов.

— Кто еще с вами работает? Где его найти?

Тот не мог ответить, очевидно, во рту пересохло от скомканной тряпки.

Педро вздрогнул, увидев, как Джеф Уокер ткнул пленника стволом пистолета в пах и спросил:

— Где третий, который приходил к Мендесу?

Несмотря на охвативший его ужас, Педро придвинулся ближе, боясь пропустить что-нибудь важное.

— Он не работает у нас… постоянно. Мы взяли его на один раз. Он вернулся… — Похоже, сообразив, что сказал слишком много, человек замолчал.

— Куда он вернулся? — наклонился над ним Уокер. Не получив ответа, он вздохнул: — Я вижу, вы не принимаете меня всерьез.

Он сунул кляп на прежнее место и, достав из ящика для инструментов плоскогубцы, выдернул у лежащего пучок волосков из паха.

Тот забился в беззвучном крике, из глаз у него покатились слезы.

Педро словно оцепенел. Однако страх за Хуану едва не заставил Мендеса схватить негодяя за волосы и бить головой об пол, пока тот не заговорит.

Джеф Уокер нагнулся над вторым пленником и вытащил у него изо рта кляп.

— Думаю, ты не хочешь повторить опыт своего приятеля? — голос Уокера звучал спокойно и рассудительно. — Сначала я выщиплю все волосы, а потом возьму у Педро спички и опалю щетину. Когда закончу, ты будешь напоминать хорошо обработанную индейку. Но это не все. Я люблю… — Он сделал взмах рукой, точно в ладони у него был зажат нож.

Первый сыщик продолжал корчиться от боли.

— Куда вернулся ваш третий приятель? — снова спросил Уокер. — Акцент у вас не техасский. Откуда вы?

— Из Филадельфии, — вырвалось у второго пленника.

— Вы наблюдали за домом, чтобы найти Хуану? Зачем?

Да, подумал Педро, зачем?

Человек не ответил.

— Педро, принесите спички.

К его удивлению, Педро тотчас же повернулся и решительно направился к дому.

— Постойте, — прохрипел связанный детектив. — Я не знаю. Поверьте, я действительно не знаю. Нам приказали ее найти, и это все.

— И если бы вам повезло? Что бы вы стали делать? — спросил Уокер.

Педро весь обратился в слух.

Но человек молчал.

— Вы меня разочаровываете, — спокойно произнес Уокер. — Требуется напоминание.

Он повернулся к первому детективу и выдернул у него еще несколько волосков.

Внезапно Педро оценил тактику Джефа Уокера: тот причинял допрашиваемым не столько физическую, сколько психологическую боль.

Первый детектив забился в немом крике. По искаженномугримасой лицу текли слезы. Оба напарника были связаны одним ремнем, и стоило первому заворочаться, как второго тоже начинало трясти.

— Попробуем? — Джеф Уокер поднес плоскогубцы к расширившимся от ужаса глазам второго детектива. — Что вы должны были делать, обнаружив Хуану?

— Позвонить людям, которые нас наняли.

— Кто они?

— Не знаю.

— Ты не знаешь, зачем им нужна Хуана. Не знаешь, кто они такие. Похоже, ты чертовски многого не знаешь. Я уже начинаю сердиться.

Джеф Уокер поднес плоскогубцы к паху второго пленника.

— Нет! — взмолился тот.

— Кто вас нанял?

— Они вышли на нас через посредника. Я не знаю имен.

— Но тебе должно быть известно, как с ними связаться.

— По телефону.

— Номер?

— Он запрограммирован… — Детектив указал подбородком на переносной телефон, который лежал на полу фургона. — От меня требовалось только нажать на восьмую кнопку и передать информацию.

— Им известно о моем появлении?

— Да.

— Назови свой пароль.

— «Желтая роза».

Джеф Уокер взялся за телефон.

— Ради твоего же блага надеюсь, что ты сказал правду.

Он ткнул в указанную кнопку и прижал трубку к уху, ожидая, когда ему ответят.

Ждать пришлось не больше секунды. Стоявший в двух шагах Мендес услышал, как бархатный мужской голос произнес:

— Фирма «Братская любовь». Эскортные услуги.

То, что сделал Уокер в следующий миг, поразило Педро до глубины души. Джеф Уокер заговорил голосом второго пленника.

12

— Говорит «Желтая роза», — произнес в трубку Бьюкенен. — Меня беспокоит тот парень, который заходил к Мендесам сегодня вечером. Вы узнали о нем что-нибудь еще?

Голос на том конце провода утратил свою бархатистость:

— Только то, что я уже сказал. Его настоящее имя — Брендан Бьюкенен. Машина взята напрокат в Новом Орлеане… Подождите минуту. Мне нужно переключиться на другую линию.

Связь прервалась. Бьюкенен ждал, обеспокоенный тем, что им так быстро удалось узнать, как его зовут.

В трубке снова послышался голос.

— Хорошо, что вы позвонили. Будьте поосторожнее. Наши люди сообщили, что Брендан Бьюкенен — капитан спецназа, инструктор с военной базы в Форт-Брэгге.

Черт возьми! — изумился Бьюкенен.

— Значит, мое беспокойство не было напрасным. Спасибо за предупреждение. Мы удвоим бдительность.

Бьюкенен озабоченно нажал кнопку конца связи. Во время разговора номер, по которому он звонил, горел на дисплее телефона. Положив трубку, он поднял с пола блокнот, записал цифры и, вырвав листок с номером, сунул его в карман рубашки.

Он поглядел на второго детектива, обдумывая, о чем еще можно спросить пленника, но вдруг услышал шаги за спиной. Обернулся и увидел, что к фургону бежит Анита Мендес. На женщине был домашний халат. Лицо выражало озабоченность и страх.

— Анита, — двинулся ей навстречу Педро. — Иди в дом.

— Не пойду. Вы говорите о Хуане. Я хочу знать, что с ней.

Обойдя вокруг фургона, она внезапно остановилась, пораженная видом двух связанных обнаженных мужчин.

— Матерь Божья!

— Эти люди помогут нам найти Хуану, — объяснил Педро. — Так надо. Иди в дом.

— Я останусь, — упрямо стояла на своем Анита.

Бьюкенен сильно устал, и от этого еще больше разболелась голова.

— У Хуаны есть в городе офис?

Анита и Педро повернулись к нему.

— Да, — кивнула женщина. — В ее доме. Только она редко там бывает.

— У нас нет времени ждать до утра, — сказал Бьюкенен. — Вы можете меня туда отвезти?

— Вы думаете, она дома? — нахмурился Педро. — Может быть, ее ранили…

— Нет, — ответил Бьюкенен. — Но, возможно, в ее офисе есть материалы, которые помогут найти ответ на вопрос, зачем кому-то в Филадельфии нужна Хуана.

— Я переоденусь и отвезу вас. — Анита направилась к Дому.

— Мы поедем вместе. — Педро поспешил вслед за женой.

Бьюкенен повернулся ко второму детективу.

— Ваши люди в городе должны следить за домом Хуаны?

Тот молчал.

— Будем говорить по-хорошему или по-плохому?

Бьюкенен помахал у него перед носом плоскогубцами.

— Да, вторая группа.

— Сколько в ней человек?

— Двое. Как и здесь.

— Дежурят по очереди?

— Да.

Странная тактика, подумал Бьюкенен. Нельзя вести наблюдение силами только одного человека. Предположим, он замечает Хуану. Вызывает по телефону группу захвата. Откуда у него уверенность, что они успеют вовремя приехать?

Бьюкенен стоял, размышляя над этой загадкой. Вдруг его внимание привлек длинный предмет, закрепленный на левой стене фургона. Он вытянул вперед руку с фонарем, желая получше разглядеть непонятную штуковину.

А когда увидел, что перед ним, внутри у него похолодело. Странная тактика имела свой смысл. Простой и убийственный.

Длинный предмет оказался снайперской винтовкой с современным телескопическим прицелом ночного видения. Эти люди не собирались захватывать Хуану. Они охотились за ней, чтобы убить.

13

Дом Хуаны находился в южной холмистой части города, на западном берегу реки Сан-Антонио. Они добрались до места за сорок пять минут. Педро вел фургон, Бьюкенен сидел сзади и присматривал за пленниками, а Анита следовала за ними на сером джипе. По дороге он еще раз воспользовался плоскогубцами, чтобы узнать у первого детектива, как связаться со снайпером, наблюдающим за домом Хуаны.

Не успел Бьюкенен нажать на кнопку, как мрачный мужской голос ответил:

— «Желтая роза-2».

— Говорит Фрэнк, — сказал Бьюкенен в трубку. Будучи знаком с искусством подражать чужим голосам, он без труда скопировал тембр и интонацию первого детектива. — Что слышно?

— Глухо, как в танке. Торчим здесь уже две недели. Только теряем время.

— По крайней мере, нам за это платят, — ответил Бьюкенен. — Я побуду с Данкеном, понаблюдаю за домом Мендесов. Кроме того, хочу предупредить: я послал парня. Он на моем джипе. Так что ты его узнаешь. Ему нужно зайти в дом и порыться в ее папках. Похоже, мы кое-что упустили.

— Не нравится мне эта затея. Если она где-нибудь поблизости, мы ее только спугнем.

— Согласен. Но другого выбора нет. Я не сам это придумал. Это приказ.

— Вот так всегда, — проворчал снайпер. — Они платят за работу, но мешают делать ее как следует.

— Главное, не мешай парню, которого я послал, сделать его работу.

— Само собой. До скорого.

Скорее, чем ты думаешь, мысленно ответил ему Бьюкенен, кладя трубку.

14

Часы показывали начало второго, когда Педро сообщил ему, что они примерно в миле от дома Хуаны.

— Достаточно. Здесь и остановимся, — сказал Бьюкенен.

Он вышел из фургона и, велев Мендесам ждать, погнал джип Такера по ночной дороге, которая петляла по поросшим лесом холмам. Свет фар выхватывал из темноты поднимающийся с реки туман. Он увидел несколько новых улиц и строящиеся дома нового квартала.

Хуане они не понравятся.

«Ты надеешься, что она еще жива», — подумал Бьюкенен.

По описанию Мендесов он без труда отыскал ее дом среди других, стоящих вдоль берега. Проехав мимо высокого тополя, Бьюкенен остановился перед деревянным одноэтажным домиком на сваях (здесь часто случаются наводнения), который скорее напоминал хижину, чем современное жилище. На него повеяло стариной, воспоминаниями о сельской глубинке.

Если бы собака была еще жива, Хуана бегала бы по утрам вдоль реки…

…была еще жива.

Не слишком ли часто ты думаешь о смерти?

Задумаешься, когда знаешь, что находишься на прицеле у снайпера, который прячется неизвестно где.

Ощущая витающую в воздухе опасность, Бьюкенен поднялся на крыльцо и подошел к двери. Туман с реки мог помешать снайперу узнать подъехавший джип. Что, если он решит подойти и разобраться на месте?

Нужно играть по сценарию, который ты ему сам предложил, успокоил он себя.

Сняв два входных замка, Бьюкенен вошел внутрь, вдыхая затхлый запах помещения, в котором никто не живет. Даже в темноте, чувствуя свою уязвимость, он закрыл за собой дверь и, найдя на ощупь выключатель, включил свет. Лампа озарила комнату, всю обстановку которой составляли только кожаный диван, маленький столик, кресло-качалка, книжная полка и телевизор с видеомагнитофоном в углу. Судя по всему, Хуана проводила дома немного времени, иначе она позаботилась бы о мебели. Полупустая комната говорила и о том, что гости здесь бывали нечасто.

Бьюкенен обратил внимание на пыль, покрывающую столик и диван, — еще одно свидетельство того, что в доме давно не живут. Он зашел на кухню и, включив свет, окинул взглядом немногочисленную утварь, разложенную по местам в образцовом порядке. Удаленность и спартанская строгость дома наводили на мысли об одиночестве. Бьюкенену стало жаль Хуану.

Он вернулся в коридор и нашел дверь в офис. Включив свет, увидел, что и здесь обстановка была сведена к минимуму: металлический шкаф с картотекой, вращающийся стул и стол, на котором стояли компьютер, принтер, модем, телефон и лампа. Из других вещей только желтый блокнот да стакан с ручками и карандашами. И все. Ни ковра. Ни картин на стене. Пусто.

Он спросил себя: о чем думает снайпер, который прячется в сырой темноте ночи? Как он отнесется к тому, что в комнатах то и дело загорается свет? Что, если, несмотря на предупреждение, ему захочется войти в дом?

Бьюкенен открыл верхний ящик металлического шкафа, и его внимание привлекли две вещи: во-первых, каждая папка была в жесткой обложке, прикрепленной к полке. Во-вторых, они располагались по алфавиту и плотно прилегали друг к другу. Однако с середины «D» до конца «L» папок не хватало. Кому-то понадобилось их изъять. Возможно, это сделала Хуана. Или один из тех, кто за ней следит. Трудно сказать.

Бьюкенен выдвинул второй ящик с картотекой от «М» до «Z» и заметил, что папки на букву «Т» тоже отсутствуют. «D» и «Т». Раздумывая над возможными причинами их исчезновения, он открыл самый нижний ящик и нашел в нем 9-миллиметровый браунинг. «Предмет первой необходимости», — подумал Бьюкенен.

Чем Хуана зарабатывала себе на жизнь? Мендесы сказали, что их дочь занималась вопросами безопасности. Вполне логично, если учесть ее опыт военного разведчика. Однако частная охрана может означать все, что угодно, начиная от анализа ситуации и определения степени ее риска до установки сигнализации и работы телохранителем. Она могла действовать в одиночку или принадлежать к крупной организации.

Брендан закрыл нижний ящик и вернулся к картотеке. Пробежал глазами несколько папок и довольно быстро разобрался в ситуации. Основное занятие Хуаны заключалось в сопровождении женщин-бизнесменов, политиков или артисток в их поездках но Латинской Америке и городам с большим количеством испаноговорящих жителей. Логика очевидна. Охранник должен раствориться среда местного населения, не привлекая к себе лишнего внимания. Хуане нет смысла работать в Африке, на Востоке, в Скандинавии или даже в северных штатах США. А вот Испания и Латинская Америка для нее идеальный вариант. Неудивительно, что при такой работе Хуана месяцами не бывала дома. Возможно, ее нынешнее отсутствие легко объяснимо: она на задании.

Но тогда зачем посылать открытку? Почему она попросила о помощи? Вдруг просьба Хуаны связана с ее деятельностью? Что, если она хотела предложить ему работу?

Мысль о том, что у нее к нему чисто профессиональный интерес, заставила Бьюкенена похолодеть. Однако смятение длилось не более секунды. Он сразу напомнил себе, что для делового предложения не понадобился бы такой необычный способ связи, как шифрованная открытка.

И возле дома Хуаны не прятались бы снайперы, готовые застрелить ее при первом появлении.

Хуана попала в беду. Предположим, ее поездка затянулась. Она обязательно позвонила бы родителям. Если бы смогла.

Что-то ей помешало. Или связаться с отцом и матерью оказалось физически невозможным, или она не хотела подвергать их риску.

В конце каждой папки Бьюкенен находил аккуратную подборку документов: копии счетов, чеков. Хуана явно преуспевала. Ее гонорары составляли от пяти тысяч долларов за консультацию до сотни тысяч за два месяца работы в Аргентине. Примечание в папке указывало на то, что в последнем случае не обошлось без стрельбы. Охрана — трудная, ко многому обязывающая работа, занятие для настоящих профессионалов, и платят за такие услуги не скупясь. Дела Хуаны шли исключительно удачно. Бьюкенен прикинул, что она зарабатывает почти полмиллиона долларов в год.

Получать большие деньги и жить в такой спартанской обстановке. Парадоксально, но в офисе охранной фирмы даже нет системы сигнализации. Что она делала с деньгами? Держала в банке, рассчитывая после тридцати пяти подыскать более спокойное занятие? Кто знает? Бьюкенен не нашел документов, которые могли бы подсказать, куда Хуана вкладывала свои средства. Он вспомнил, что не видел никаких писем или газет — ни на улице возле дома, ни на столике в гостиной. Вполне возможно, Хуана попросила на почте хранить письма до ее возвращения. А может быть, корреспонденцию дочери забирают родители. Анита упоминала в разговоре, что они время от времени заезжают взглянуть на дом. Бьюкенен мысленно отметил для себя: спросить Мендесов о почте и узнать, не получала ли Хуана документы из какого-нибудь банка.

Внезапно комната поплыла. Всему виной усталость. Он пошатнулся и, чувствуя слабость в ногах, опустился на стул, обессиленно потер ноющие виски. После выписки из больницы он не спал по-настоящему уже двое суток. Но даже и там медсестры то и дело будили его ночью, чтобы проверить состояние пациента. С тех пор Бьюкенен довольствовался коротким сном в бомонтском мотеле да еще по дороге в Сан-Антонио несколько раз останавливался на стоянках и спал в машине. Рана в боку саднила. Швы чесались. Вдобавок разболелась почти зажившая рана от пули в плече. От долгого недосыпания глаза покраснели, и ему казалось, что под веки насыпали песку. Картотека. Те, что желают смерти Хуаны, наверняка обыскали весь дом, стремясь обнаружить след, указывающий на место, где она прячется. Если ее хотят убить, потому что она слишком много знает, преследователи наверняка постарались уничтожить все свидетельства того, что Хуана была с ними связана.

Имя, начинающееся на букву «D». Еще одно — на «Т». Они были в исчезнувших папках. Хотя кто знает — возможно, папки не пропадали вовсе, а просто Хуана случайно поставила их не так.

Однако необходимо найти отправную точку. Предположим, папки все-таки исчезли и в них хранились важные сведения. Он откинулся на спинку стула, прислушался к его скрипу, думая о том, что страницы в папках — компьютерная распечатка. А что, если поискать в компьютере?

Внезапно Бьюкенен понял: скрипнул не стул, звук донесся из коридора.

15

Бьюкенен медленно повернул голову. На пороге стоял высокий стройный человек лет тридцати пяти. Бросилась в глаза очень короткая прическа и худощавое крепкое лицо незнакомца. Что-то в облике вошедшего наводило на мысль о занятиях бегом. На нем были ковбойские ботинки, джинсы, ремень с пряжкой в форме седла, вылинявшая джинсовая рубашка и широкая джинсовая куртка, которая была ему слегка велика и подчеркивала стройность его фигуры.

— Нашел, что искал?

Ровный выговор жителя Восточного побережья контрастировал с ковбойской одеждой.

— Нет еще. — Бьюкенен отнял руки от висков. — Надо проверить несколько мест.

Я закрыл дверь, когда вошел, мелькнуло у него в голове, и не слышал, как кто-нибудь сюда входил. Откуда он взялся?

Убийца не караулил Хуану на улице, он все время прятался в доме.

— Это где же? — Человек остановился у него за спиной. — Где ты еще не смотрел?

— В компьютере.

— Ну-ну, давай, не стану тебе мешать.

Щеки незнакомца были покрыты темной щетиной.

— Отлично.

Бьюкенен включил компьютер.

Глядя на засветившийся экран, убийца сказал:

— Вид у тебя не из лучших, приятель.

— Выпала пара тяжелых деньков. Нужно выспаться как следует.

— Я тут тоже не на пикнике. Совершенно нечем заняться. Только сиди и жди. Чего стоит одна та комната со всей этой чертовщиной. — Он махнул рукой в сторону соседней двери. — Неудивительно, что она держала ее на замке. Видать, не хотела, чтобы попалась на глаза родителям. Я поначалу подумал, что вижу части человеческих тел.

— Человеческих тел? — нахмурившись, переспросил Бьюкенен.

— Ну да, я о том хламе в комнате. Как будто из фильма ужасов. Чертовски странные вещи. Тебе что, не говорили?

«О чем это он?» — спросил себя Бьюкенен и, покачав головой, ответил:

— Наверное, они решили, мне это ни к чему.

— Странно.

— Что, вещи в комнате?

— Нет. То, что ты ничего не знаешь. Тебя послали еще раз взглянуть на дом и не предупредили об этой чертовой комнате.

— Мне поручили проверить компьютер. Больше ничего.

— Тогда не теряй времени.

— Хорошо.

Бьюкенену не хотелось упускать убийцу из поля зрения, но выбора у него не оставалось. Если тот решит, что он небрежно относится к заданию, его подозрительность только усилится.

А может быть, перемена в настроении убийцы ему только почудилась и «ковбой» ни о чем не подозревает, думал Бьюкенен, не отрывая взгляда от мигающего на экране курсора.

— Как тебя зовут? — неожиданно спросил убийца.

— Брайан Макдональд. — Бьюкенен мгновенно переключился на новый режим работы. Этим именем он пользовался до того, как стать Эдом Поттером и отправиться в Канкун, где и начались его злоключения.

По легенде Брайан Макдональд был программистом, и в ходе подготовки к операции Бьюкенен прошел специальный курс обучения работе на компьютере.

— Что, не получается? — спросил убийца. — Когда мне велели стереть пару файлов, я сделал это без проблем. Тебе сказали, что я стер несколько файлов?

— Да, но меня интересует другое.

Курсор продолжал мигать, предлагая выбрать одну из программ меню.

Текстовой редактор, но какой?

Бьюкенен-Макдональд напечатал буквы «DIR». Компьютер загудел, и на экране появился указатель символов компьютерных программ. Одним из них был «WS», аббревиатура названия программы «Word Star».

Бьюкенен вернулся в меню и после символа, предлагающего выбрать программу, напечатал буквы «WS». Компьютер снова загудел, и на экране появился перечень файлов.

DIRETORY OF DRIVE С:

AI A B C D E F G H I

J K L M N O P Q R

S T U V W X Y Z

AUTOEXEC. ВАК. 1k.

AUTOEXEC. BAT. 1k.

Бьюкенен-Макдональд знал, что AUTOEXEC. ВАК — программа дополнительной поддержки для AUTOEXEC. ВАТ, которая позволяет переходить с одного файла на другой. Индекс «1к» показывал, что она занимает очень небольшой объем памяти. Что касается алфавита, то, очевидно, Хуана хранила сведения о клиентах в поддиректориях, соответствующих первым буквам их имен.

Правда, это всего лишь догадка. Сейчас все мысли Бьюкенена сосредоточились на человеке, стоявшем за его спиной. Дыхание убийцы участилось, стало громче, будто его что-то обеспокоило.

— Не выходит? — спросил он. — Не знаешь, что делать дальше? Может, тебе показать?

— Нет, — ответил Бьюкенен. Если бы за спиной не торчал этот тип, он сразу бы начал просматривать «D» и «Т». Но в присутствии убийцы этого делать нельзя: если тот стер файлы именно в этих поддиректориях, он, увидев, что Бьюкенен тоже ими заинтересовался, заподозрит неладное.

— Что мне сейчас действительно нужно, — сказал он «ковбою», — так это что-нибудь от головной боли. Она меня совсем доконала. — Он медленно встал, массируя затылок левой рукой. — Аспирин в этом доме есть?

Убийца сделал шаг назад. Он по-прежнему держал руки на поясе. Казалось, поведение Бьюкенена его не слишком встревожило. Однако сам Брендан, чье сердце билось в бешеном ритме, чувствовал приближение развязки.

Хотя, может быть, «ковбой» уступает ему дорогу?

Трудно сказать, какой вариант ближе к истине.

— Посмотри в ванной, — ответил убийца. — Аптечка на верхней полке.

— Отлично.

Бьюкенен двинулся к двери, а «ковбой» снова сделал шаг назад: он явно не хотел, чтобы человек, которого он видел впервые, оказался от него на расстоянии вытянутой руки.

В ванной, находившейся напротив кабинета, лежал толстый слой пыли. Белые стены. Белый пол. Белая клеенка душевой кабинки. Все очень непритязательно.

Бьюкенену ничего не оставалось, как притвориться, что он ищет аспирин, хотя на самом деле сейчас ему было не до головной боли. Он открыл аптечку.

И услышал телефонный звонок. Бьюкенен с удивлением уставился на висящий на поясе портативный телефон, который он захватил с собой из фургона. В джипе оставался второй аппарат. Педро и Анита могли воспользоваться им, чтобы связаться с ним. Очевидно, они хотят его о чем-то предупредить.

А может быть, звонят из Филадельфии — проверяют, как работает группа наблюдения.

Телефон продолжал звонить. Не ответить тоже нельзя. Это вызовет новые подозрения.

Однако не успел Бьюкенен отцепить его от ремня, как заметил в коридоре движение. В дверном проеме возник убийца.

В руке он тоже держал телефон. Должно быть, принес из комнаты, в которой прятался.

Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Интересная штука получается, — начал он, не сводя глаз с Бьюкенена. — Я никогда не слыхал о Брайане Макдональдс. Звоню сейчас Данкену, чтобы выяснить, откуда ты взялся, а отвечает твой телефон. И мне кажется, ото телефон Данкена. Почему, черт возьми, у тебя…

Он не закончил последнюю фразу. Рука его скользнула под куртку. Как уже заметил Бьюкенен, куртка убийцы была ему немного велика: так удобнее прятать кобуру с пистолетом.

— Совпадение, — спокойно возразил он. — Ты звонил Данкену, а мне в этот момент тоже позвонили. Вот, смотри. — Он положил левую руку на телефон.

Взгляд противника последовал за движением Брендана. В тот, же миг Бьюкенен сунул правую руку под куртку и выхватил из-за пояса «беретту». Глаза убийцы расширились, он запоздало потянулся за своим оружием. Бьюкенен выстрелил.

Пуля попала «ковбою» в грудь.

Он пошатнулся, но все же попытался поднять руку с пистолетом.

Вторая пуля Бьюкенена пробила ему горло.

Из раны хлынула кровь.

Убийцу отбросило, но он не выпустил оружие.

Третья пуля ударила его в лоб и сбила с ног.

Рука с пистолетом взметнулась кверху. Сведенный судорогой палец нажал на курок. Грянул выстрел. Пуля ушла в потолок. Посыпалась штукатурка.

Убийца рухнул на пол, дернулся несколько раз и затих. Вокруг тела растеклась лужа крови.

Бьюкенен подскочил к упавшему и приставил дуло «беретты» к его голове. Затем ногой выбил пистолет, зажатый в руке убийцы, и наклонился над поверженным врагом.

Тот лежал с открытыми глазами. Бьюкенен поднес к его лицу свою руку, однако расширенные зрачки остались неподвижными.

Никаких признаков жизни. Бьюкенен быстро проверил содержимое его карманов и убедился, что в них нет ничего, кроме расчески, носового платка и бумажника. Бумажник он бросил на стол и пошел за ковром, который приметил в гостиной. Завернув в него тело убитого, Бьюкенен поволок длинный рулон по коридору в кухню, где находилась задняя дверь.

На улице было темно. Поеживаясь от ночной сырости, Бьюкенен стащил свой груз по ступенькам крыльца и направился к реке. Спустился к воде, нашел выброшенное на песок бревно, положил на него тело и оттолкнул от берега. Вглядываясь в темноту, он заметил, как течение подхватило бревно, оно перевернулось и мертвец соскользнул в воду. Через несколько мгновений и бревно и труп растворились в ночи. Бьюкенен скрутил ковер и изо всех сил зашвырнул его в реку. Вслед за ковром в волнах исчез пистолет убийцы — есть одно хорошее правило: никогда не иметь дело с оружием, история которого тебе неизвестна. За пистолетом отправились радиотелефон и, наконец, пустые гильзы от «беретты».

Бьюкенен немного постоял, глядя на темную воду. Затем несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь прийти в себя, и быстро пошел к дому.

16

В ушах все еще стоял грохот выстрелов. В доме омерзительный запах пороха и крови. От тяжести тела, которое ему пришлось тащить, заболел шов в боку, да еще он растянул мышцы плеча, когда резко выхватил пистолет. Голова раскалывалась, точно в череп вбили острый железный штырь.

Бьюкенен закрыл за собой дверь. Отыскал еще один ковер и прикрыл лужу крови на полу в кабинете. Открыл окно, чтобы выветрился запах пороха. Затем осмотрел содержимое бумажника убитого. Внутри оказались три сотни долларов, выданное в Филадельфии водительское удостоверение, принадлежащее Чарльзу Даффи, и кредитная карточка. Возможно, Чарльз Даффи — вымышленное имя, но это не важно. Если оно годилось для «ковбоя» — сойдет и для него. Бьюкенен сунул бумажник в карман. Теперь у него есть новая легенда. Вряд ли кто-нибудь мог услышать выстрелы, а так все в доме выглядит нормально. Если не считать пулевого отверстия в потолке. Однако само по себе оно не вызовет подозрений. Бьюкенен подобрал кусочки осыпавшейся штукатурки и спрятал в карман.

Надо спешить. Он снова сел за компьютер.

Нашел поддиректорию «D»:

. . . .

ДАРНЕЛЛ Зк

ДАРНЕЛЛ.БАК Зк

ДЕЙТОН 2к

ДЕЙТОН.БАК 2к

ДИАС.БАК 4К

ДИЕГО 5К

ДИАС 4к

ДОМИНГЕС 4к

ДОМИНГЕС.БАК 4к

ДИЕГО.БАК 5к

ДРАММОНД.БАК 5к

ДУРАН Зк

ДРАММЕР 5к

ДУРАНГО 5к

ДУРАНГО.БАК 5к

ДУРАН.БАК Зк

Бьюкенен быстро открыл ящик и вытащил папки на букву «D». Единственный способ узнать, какие документы исчезли, — сравнить материалы картотеки с информацией, хранящейся в компьютере. Впрочем, надежда не слишком велика. Человек, который прятался в доме, чтобы убить Хуану, сказал, что уничтожил некоторые файлы. Скорее всего, компьютерные данные окажутся столь же неполными, что и папки из картотеки.

Бьюкенен обратил внимание, что все файлы дублируются. «ДАРНЕЛЛ. ДАРНЕЛЛ. БАК». Коротенькое слово «БАК» означало, что в памяти компьютера хранится предыдущий вариант впоследствии измененной информации.

Обратившись к папкам, Бьюкенен нашел распечатку этого файла.

Он продолжил поиски. «ДЕЙТОН. ДЕЙТОН. БАК». Проверил. «ДИАС. ДИАС. БАК». Проверил. «ДИЕГО. ДИЕГО. БАК». Проверил. Каждому файлу на экране компьютера соответствовала папка. «ДОМИНГЕС. ДОМИНГЕС. БАК». «ДРАММЕР. ДРАММЕР. БАК». «ДУРАН. ДУРАН. БАК». «ДУРАНГО. ДУРАНГО. БАК». Все сходится.

Он обессиленно откинулся на спинку стула. Напрасная потеря времени. Какой смысл было рисковать жизнью, чтобы узнать лишь то, что Хуану хотят убить? Это ему и так известно.

А вышло так, что он сам чудом избежал смерти.

Бьюкенен потер воспаленные веки и, взглянув на экран, уже собрался выключить компьютер, однако в последний момент передумал, сказав себе, что, как бы плохи ни были его дела, нужно продолжать поиски. Даже если поддиректория «Т» окажется ничем не лучше того, что он уже видел, не стоит пренебрегать последней возможностью.

Он убрал руку от кнопки выключения компьютера из сети и хотел было перейти в поддиректорию «Т», как вдруг что-то на экране заставило его похолодеть. Бьюкенен и до этого чувствовал, что его подсознательно беспокоит какая-то деталь, но отнес ото за счет нервного напряжения.

Теперь все стало ясно. Глаза сыграли с ним злую шутку. «ДРАММЕР». «ДРАММЕР. БАК» Черта с два! Файла «ДРАММЕР. БАК» нет. Есть файл «ДРАММОНД. БАК». Бьюкенен не сомневался, что не видел папки с надписью «ДРАММОНД», однако он уже дошел до последней степени усталости и не мог доверять своим ощущениям. Дрожащими руками он стал снова просматривать папки. «ДРАМ-МЕР». «ДУРАН». «ДУРАНГО». Папка «ДРАММОНД» отсутствует.

Боже правый. Убийца стер файл «ДРАММОНД», но забыл уничтожить дублирующий файл. Не успел, а может быть, его, как и Бьюкенена, подвело сходство в написании фамилий: и «ДРАММОНД. БАК» и «ДРАММЕР. БАК».

Драммонд.

Имя ни о чем не говорило Бьюкенену. Он открыл файл и, к своему разочарованию, обнаружил, что он пуст. Возможно, Хуана создала дублирующий файл, но так и не внесла в него информацию, или убийца стер его содержимое.

Бьюкенен вошел в поддиректорию «Т». Теперь он знал, что искать, и в первую очередь проверил дублирующие файлы, сравнивая их названия с именами на папках, которые он вытащил из картотеки.

«ТЭИЛОР. БАК». «ТАМАИЛО. БАК». «ТАНБЕРГ. БАК». «ТЕРРАЗА. БАК». «ТОЛСА. БАК». В основном испанские фамилии. «ТОМЕС. БАК». Его пульс участился. Это имя не встречалось ему среди папок, и его не было в основных файлах поддиректории «Т». Бьюкенен открыл файл — он тоже оказался пустым. Проклиная все на свете, Бьюкенен спросил себя: уж не сама ли Хуана стерла содержимое «ТОМЕС. БАК».

Две ничего не говорящие фамилии — вот все, что ему удалось узнать.

Хорошо еще, что убийца ошибся и не стер названия пустых файлов. Тогда бы его поиски оказались совершенно бесплодными.

Бьюкенен подавленно размышлял, что предпринять дальше. Затем неохотно выключил компьютер. Он решил быстро осмотреть дом, хотя убийца наверняка позаботился о том, чтобы он ничего не нашел.

Он поежился, точно от холода, внезапно вспомнив странные слова убийцы:

«Чего стоит одна та комната со всей этой чертовщиной. Неудивительно, что она держала ее на замке. Видать, не хотела, чтобы попалась на глаза родителям. Я поначалу подумал, что вижу части человеческих тел».

17

Части человеческих тел?

Все время, пока Бьюкенен находился в доме, у него не было ни одной свободной секунды, поэтому только сейчас он задумался о том, что хотел сказать убийца.

Охваченный недобрым предчувствием, Бьюкенен встал и, выйдя в коридор, остановился перед дверью соседней комнаты. Она была открыта, но он не сумел в ней ничего разглядеть. Когда убийца выходил, чтобы взять свой радиотелефон, он знал, где его найти, и не стал включать свет. Бьюкенен приказал себе успокоиться.

В дверь комнаты был врезан тяжелый массивный замок — нечастый случай, когда речь идет о внутренних помещениях.

Он пошарил рукой по стене, щелкнул выключателем и зажмурился. Не только от яркого света, но и от зрелища, которое открылось его глазам.

Комната поражала воображение.

Части человеческих тел? Теперь понятно, почему при первом взгляде на комнату убийце пришла в голову именно такая мысль.

По всей комнате были расставлены столы с зеркалами и светильниками, на которых лежали предметы, похожие на носы, уши, подбородки, щеки, зубы и лбы. На одном из столов — только волосы: всех цветов и оттенков, в виде самых разных причесок. «Парики», — понял Бьюкенен. А то, что напоминало части тела — протезы вроде тех, что используются в пластической хирургии. Еще один стол полностью уставлен косметическими наборами.

Озираясь по сторонам и разглядывая до жути правдоподобные макеты носов, ушей и подбородков, Бьюкенен осознал: в своей работе Хуана стала неким подобием того, чем был он сам. Разница заключалась лишь в том, что он постоянно перевоплощался в других людей, а она все время меняла внешность. Сам Бьюкенен не придавал этой стороне работы особого значения. Конечно, ему приходилось отращивать усы, перекрашивать волосы, менять прическу или даже с помощью специальных линз изменять цвет глаз. Он всегда старался, чтобы каждый новый персонаж отличался от предыдущих, одевался по-своему, имел одному ему присущие черты во всем, начиная от часов и кончая шариковыми ручками. Новое имя означало новые вкусы в еде, музыке, литературе…

Но Хуана достигла совершенства. Если его догадки верны, она с каждым следующим заданием не только меняла имена, но и сама преображалась до неузнаваемости. Не только в одежде. Ей удавалось изменить черты лица, полноту и даже рост. Бьюкенен нашел накладки для увеличения бюста, накладки, создающие иллюзию беременности, специальные кроссовки, которые прибавляли несколько сантиметров роста, и косметический крем, с помощью которого можно сделать кожу светлее.

В нем боролись противоречивые чувства. С одной стороны — профессиональное восхищение, с другой — ужас при мысли, что там, в «Кафе дю монд», Хуана могла сидеть за соседним столиком, а ему даже не пришло бы в голову, что их разделяет всего несколько шагов. Он мог столкнуться с ней, заговорить — и не узнать, пройти мимо.

Чем она занималась эти шесть лет? Где выучилась всему этому? Кого он ищет? Ведь она может быть кем угодно. Выглядеть как угодно.

Ему припомнился их последний разговор. «Ты не знаешь меня, — сказал он тогда, желая оправдать свой отказ. — Ты знаешь только того, кого я сейчас изображаю».

Выходит, Хуана его превзошла. Изображать других стало для нее основным занятием. Проходя по коридору, Бьюкенен с тоской подумал, что в доме нет ни одной фотографии Хуаны. Ему так хотелось увидеть ее карие глаза, сияющие черные волосы, удивительно красивое лицо. Очевидно, фотографию забрали люди, которые ее преследуют. Впрочем, им это все равно не поможет — у Хуаны нет определенного облика. А может быть, она сама убрала фотографии, потому что не связывает себя с запечатленным на них конкретным человеком. Ужасно, но женщина, которую он (или Питер Лэнг) любил, бесплотна, словно привидение. Или словно он сам. От этой мысли Бьюкенену стало не по себе. Пусть так. Но, несмотря ни на что, он должен ее найти.

18

Он носовым платком стер отпечатки пальцев со всех предметов, до которых дотрагивался. Выключил свет в доме. Постоял, раздумывая, не забыл ли чего, и вышел, закрыв дверь на замок.

Когда здесь появится напарник «ковбоя», то в первый момент не сообразит, что случилось. Произошедшие за ночь перемены — перемещение ковров и пропажа одного из них, пулевое отверстие в потолке и кровь на полу кабинета — не сразу бросятся в глаза. Затем, когда он разберется, что к чему, то потратит время на поиски тела. Его сообщение в Филадельфию будет довольно бессвязным и еще больше запутает ситуацию, возникшую после исчезновения тех двоих, дежуривших у дома Мендесов. Однако враги знают о появлении человека по имени Брендан Бьюкенен и наверняка отнесут события прошедшей ночи на его счет. «К утру они будут идти по моему следу, — подумал он. — Нет. Они будут идти по следу Брендана Бьюкенена. Если повезет, они не сразу догадаются, что сегодня ночью я стал Чарльзом Даффи».

Похлопывая по карману куртки, в котором лежал бумажник убийцы, Бьюкенен подошел к джипу и залез в машину. Руки у него дрожали. Рана саднила. В висках пульсировала боль. Он дошел до предела своей выносливости. Однако сейчас не время отдыхать.

Фургон стоял в небольшой впадине, в миле от дома Хуаны. Поднимавшийся с реки туман скрывал его очертания. Бьюкенен вышел из машины, держа руку на рукоятке пистолета, готовый в любой момент выхватить оружие: мало ли что могло случиться за время его отсутствия. Заметив впереди какое-то движение, он напрягся, но затем немного успокоился, узнав идущую ему навстречу Аниту. Она сказала по-испански, что Педро остался присматривать за пленниками.

— Телефон звонил не переставая.

— Я знаю.

— Поначалу мы подумали, что это вы, но двух звонков, а потом еще одного после паузы, как мы условились, не было. Поэтому мы не стали брать трубку.

— И правильно сделали.

Бьюкенен окинул ее внимательным взглядом. Женщина выглядела встревоженной, однако не так ведет себя человек, когда знает, что кто-то невидимый держит его на мушке. Тем не менее он позволил себе полностью расслабиться только тогда, когда убедился, что пленники на месте и с Педро ничего не случилось.

— Вы нашли Хуану?

— Нет.

— Удалось что-нибудь о ней узнать?

— Нет, — солгал Бьюкенен.

— Тогда мы напрасно теряли время. Что будем делать?

— Оставьте меня с этими людьми на пару минут. Подождите в джипе.

— Но зачем? — с подозрением спросил Педро. — Если вы хотите их допрашивать, я хочу услышать, что они скажут.

— Нет.

— Нет? Почему? Это касается моей дочери, и я должен знать правду.

— Иногда лучше оставаться в неведении.

— Что-то я вас не понимаю, — покачал головой Мендес.

— Потом все поймете. А сейчас оставьте меня с ними наедине.

Поколебавшись, Педро кивнул и с мрачным видом вылез из фургона.

Проводив его взглядом и убедившись, что Мендес сел в джип, Бьюкенен закрыл заднюю дверь фургона и взглянул на голых связанных детективов, дрожавших от холода.

Фонарем он осветил лицо одного, затем второго пленника.

— Почему вы не сказали мне, что в доме находится ваш человек?

Их лица вытянулись, глаза расширились.

— Так вот — он мертв.

Их ужас еще больше усилился.

— Теперь даже не знаю, что с вами делать.

Бьюкенен достал пистолет, а другой рукой вытащил кляп изо рта первого детектива.

— Я понял, зачем ты их отослал, — заговорил тот. — Не хотел, чтобы они видели, как ты нас убьешь.

Бьюкенен поднял одеяло, валявшееся в углу фургона.

— Конечно, — с отчаянием в голосе продолжал детектив. — Из одеяла можно сделать неплохой глушитель.

Бьюкенен прикрыл пленников одеялом.

— Не хочу, чтобы вы заработали воспаление легких.

— Что? — изумленно спросил первый детектив.

— Будь я на вашем месте, как бы вы со мной поступили? — спросил его Бьюкенен.

Тот не ответил.

— Мы в чем-то похожи, но по сути совершенно разные. Любой из вас убил бы меня, не задумываясь. Но, в отличие от вас, я не убийца.

— Не понимаю, о чем вы.

— Ты даже не видишь разницы между нормальным человеком и убийцей? Хорошо, говоря простым языком, я не собираюсь вас убивать.

На лице пленника отразились тревога и недоверие, говорившие о том, что ему не часто приходилось сталкиваться с милосердием.

— Если выполните мои условия, — добавил Бьюкенен.

— Какие условия?

— Во-первых, вы останетесь здесь связанными до рассвета. Вас накормят, дадут воду и позволят воспользоваться туалетом. Но вы останетесь в фургоне. Это понятно?

Детектив хмуро кивнул.

— Во-вторых, когда вас развяжут, вы не причините вреда Педро и Аните Мендес. Они ничего обо мне не знают. О дочери им тоже ничего не известно. Они в полном неведении. Если станете их пытать или попытаетесь допрашивать, я сильно рассержусь, а это не в ваших интересах. Не дай бог с ними что-нибудь случится — ваши худшие опасения покажутся вам за счастье. Можете прятаться. Можете менять имена. Это будет бесполезно. Отыскивать людей — моя профессия. Вам придется оглядываться всю оставшуюся жизнь. Ясно?

Пленник проглотил комок в горле.

— Да.

Бьюкенен вылез из фургона и, оставив дверь открытой, жестом позвал Мендесов.

Педро начал было говорить по-испански, но Бьюкенен его прервал.

— Нет, говорите по-английски. Я должен убедиться, что эти люди понимают каждое слово.

Педро смущенно умолк.

— Вам предстоит нелегкое дело. Придется приглядеть за этими ребятами. Нужно найти место, где фургон не будет бросаться в глаза. Может быть, в одном из ваших гаражей?

Бьюкенен кратко передал содержание своего разговора с пленниками.

— На рассвете вы их отпустите.

— Но…

— Не беспокойтесь. Они вам ничего не сделают. Они собираются уехать из города. Не так ли? — спросил он у того, с кем беседовал.

Тот кивнул.

— Замечательно. Теперь мне нужно только, чтобы вы сказали, нет ли у вас условленного времени, когда нужно выйти на связь и сообщить, что все в порядке?

— Нет, — покачал головой детектив.

— Ты хорошо подумал? Смотри не ошибись, от этого зависит твоя жизнь.

— Мы должны звонить только для того, чтобы передать сообщение или если возникнут вопросы.

— Тогда на этом можно и закончить.

Бьюкенен чувствовал, что едва не падает от усталости. Он повернулся к Мендесам.

— Мне нужно поесть и где-нибудь выспаться.

— Будем рады принять вас у себя, — предложила Анита.

— Спасибо, но я бы предпочел, чтобы вы не знали, где меня искать.

— Мы никогда никому не расскажем.

— Не сомневаюсь, — кивнул Бьюкенен. Он понимал, что Педро и его жена не имеют ни малейшего представления о том, насколько уязвимыми они могут оказаться под пытками. — Но все же чем меньше вы будете обо мне знать, тем лучше. Пока эти люди уверены, что вам нечего сказать, вы в полной безопасности. Просто сделайте так, как мы договорились. Отпустите их на рассвете. Кстати, по пути мне нужно забрать машину. Все мои вещи в багажнике.

— А что потом? После того как отдохнете? — спросил Педро.

— Уеду из Сан-Антонио.

— Куда?

Бьюкенен не ответил.

— В Филадельфию? Хотите разыскать тех, кто нанял этих людей? Тех, с кем вы говорили по телефону?

Бьюкенен молчал.

— Что случилось в доме Хуаны?

— Ничего. Педро, вы садитесь за руль, а я присмотрю за нашими друзьями. Анита поедет следом на джипе.

— Но как же Хуана?

— Даю вам слово, я сделаю все, что в моих силах.

19 Полуостров Юкатан

Мощные деревья и густой кустарник еще покрывали древние плиты. И сами руины еще стояли. Зло не успело окончательно победить. Макинтайра, бригадира рабочих, занимавшихся сносом руин, свалила лихорадка, и он лежал на койке совершенно беспомощный. Его загорелое обветренное лицо осунулось.

Теперь, когда сил Макинтайра хватало только на то, чтобы вытереть пот со лба, он от всего сердца проклинал день, когда согласился принять предложение Алистера Драммонда. Макинтайр польстился на деньги. Такой зарплаты он не видел за всю свою жизнь. Кроме того, при удачном исходе дела Драммонд посулил большую премию. За годы работы Макинтайр объездил полсвета. Кочевая жизнь увенчалась двумя разводами и потерей женщин, которых он любил, и детей, которых обожал. Причиной всему было его неуемное желание обуздать дикую природу. Он ехал в мир хаоса, чтобы навести в нем порядок. Но на этот раз задача заключалась в обратном — нужно было разрушить порядок и воссоздать первозданный хаос.

Он совершил ошибку и теперь за нее расплачивается.

Казалось, сама Земля пришла в ярость при виде того, что сделали с ней Макинтайр и его люди. Или, может быть, разгневались боги, в чью честь строились храмы, остатки которых они пытаются разрушить. «Странная мысль», — мелькнуло в голове у Макинтайра. Он никогда ни во что не верил, однако сейчас, на пороге смерти, ему все чаще стало казаться: то, что он пренебрежительно называл суеверием, слишком похоже на правду — боги гневаются, потому что люди осквернили их храмы и усыпальницы.

Драммонд приказалразрушить руины, велел сровнять их с землей. Его слово здесь закон. Но каждый взрыв, каждый скрежет бульдозера или грохот каменной плиты с письменами, сбрасываемой в водосточный канал, вызывают протест Земли и живущих в ней богов. Лагерь начали сотрясать подземные толчки. Они становились все более продолжительными.

А вслед за ними пришла новая напасть — полчища змей, которые лезли буквально из каждой трещины. Чтобы избавиться от мерзких тварей, приходилось обливать землю керосином и выжигать все живое на ней. Над руинами повисло серое облако дыма.

Поначалу казалось, что им так и не удастся справиться с этим нашествием, но потом толчки прекратились и змеи исчезли. Земля перестала трястись, и гады вернулись в свои гнезда.

Слишком поздно для Макинтайра. Вчера вечером, как раз перед заходом солнца, он полез в ящик с инструментами за ключом и почувствовал, как руку обожгла острая боль. Охваченный страхом, Макинтайр бросился в медпункт. Он лишь мельком увидел крохотную змейку, выползшую из ящика. Небритый лагерный врач, который, казалось, никогда не расставался с сигаретой, сделал Макинтайру инъекцию и, обдавая его запахом виски, заверил, что ему повезло, рана пустячная, поскольку зубы змеи не задели больших кровеносных сосудов.

Однако Макинтайра трясло как в лихорадке, и он сильно усомнился в своем везении. Во-первых, укусы различных змей необходимо лечить разными видами противоз-меиной сыворотки, а Макинтайр не успел рассмотреть ужалившую его змею. Во-вторых, даже если ему ввели нужное лекарство, все равно требуется госпитализация, а до ближайшей больницы в Кампече — сто пятьдесят миль. На машине через джунгли не проехать — дорога еще не построена. Спасти Макинтайра может только вертолет. Но два вертолета сейчас далеко, в Веракрусе, и вернутся не раньше чем через двенадцать часов, а третий неисправен. Поэтому-то Макинтайр и полез за ключом в ящик с инструментами — собирался вместе с механиком чинить гидравлическую систему.

Он неподвижно лежал в углу хижины. Сознание еще не покинуло его, но смерть уже начала медленно расползаться по телу. Он то задыхался от жаркого удушья, так что вся одежда пропитывалась потом, то трясся от холода, мечтая, чтобы его укрыли одеялами.

В глазах поплыло. Звуки стали какими-то приглушенными. Казалось, надсадный рев бульдозеров, грохот взрывов и стук отбойных молотков раздаются не в нескольких шагах от хижины, а доносятся издалека. В этом дьявольском шуме Макинтайр мучительно пытался различить знакомый гул вертолета. Он узнал бы этот звук на любом расстоянии. Однако все было тщетно. Если вертолет в лагере не удастся быстро починить и не вернутся вертолеты из Веракруса, он умрет. В нем вспыхнула ярость при мысли о том, что надлежащее медицинское обслуживание было одним из основных условий, обещанных Драммондом. Если он в этом не сдержал свое слово, то где гарантия, что будут выполнены остальные обещания — насчет премии или зарплаты? Да у Драммонда найдется масса предлогов, чтобы не выполнить условия контракта!

Очевидно, оставшимся рабочим не приходили в голову подобные подозрения. Они так хотели поскорее выбраться из джунглей, что трудились не покладая рук. Их нетерпение подогревалось ожиданием обещанной награды. Жадность пересилила страх перед землетрясениями и змеями, и уж, конечно, не приближающаяся смерть Макинтайра могла заставить их прервать работу. Они даже не обращали внимания на угрозу со стороны индейцев. Потомки майя, построивших эти сооружения, пытались остановить разрушение древних храмов. Они ломали машины, ставили капканы, нападали на часовых — по сути дела, объявили пришельцам настоящую войну. Рабочие захватили и убили нескольких индейцев, назвав ото самозащитой, а трупы сбросили в колодцы, бессознательно повторив древний обычай майя приносить человеческие жертвы. Борьба между белыми и краснокожими, идущая в этом не тронутом цивилизацией месте, напоминала Макинтайру события четырехсотлетней давности, происходившие во времена нашествия испанских конкистадоров. Район закрыт для посторонних. Никто не узнает, что здесь случилось, а если узнает, ничего не сможет доказать. Когда работа будет закончена, важнее всего окажется результат.

В полубреду Макинтайр услышал, как отворилась дверь. Внутрь ворвался исступленный рев бульдозеров. Дверь закрылась, и он различил шаги по земляному полу.

Макинтайр почувствовал легкое прикосновение чьей-то нежной руки.

— Тебя все еще лихорадит, — произнес женский голос, и он понял, что это Дженна. — Лучше не стало?

— Нет.

Макинтайр поежился, чувствуя, как обливается холодным потом.

— Выпей воды.

— Не могу, — слова давались ему с трудом. — Вырвет.

— Держись. Механики работают изо всех сил, чтобы починить вертолет.

— Им не успеть.

Дженна опустилась на колени возле койки и взяла его за руку. Макинтайр вспомнил, как удивился, узнав, что их топографом оказалась женщина. Он пытался возражать, утверждая, что джунгли неподходящее место для женщин, но Дженна очень быстро заставила его изменить отношение к ней, доказав, что умеет работать не хуже любого мужчины.

Макинтайр с Дженной были примерно одного возраста — обоим около сорока. Ему не могли не понравиться ее соломенные волосы, по-девичьи упругая грудь, всегда приветливая улыбка. Они проработали вместе три месяца, и Макинтайр знал, что влюблен в нее. Однако он ни разу не проговорился о своих чувствах — боялся, что она ответит отказом, и тогда находиться рядом с ней станет просто невыносимо. Макинтайр твердо решил, что потом, когда с работой будет покончено…

Поглаживая его левую руку, Дженна наклонилась к изголовью его постели, и ее голос прервал мысли Макинтайра.

— Уверена, что скоро здесь будет другой вертолет. Быстрее, чем они закончат ремонт этого.

— Я… — во рту у него пересохло. — Не знаю, что…

— Скоро здесь будет Драммонд. Мы отправим тебя в больницу его вертолетом.

— Драммонд?

— Ты разве не помнишь? — Дженна достала платок и вытерла у него со лба пот. — Я говорила с ним по рации полчаса назад.

— По рации? Полчаса назад?

— Мы нашли то, что он хотел, — быстро заговорила Дженна, пытаясь изобразить воодушевление в голосе. — То, что мы искали, лежало у нас прямо под носом. У Драммонда был перевод древних рукописей, но мы сами создали себе ненужные трудности. Думали, что речь идет об образных выражениях, а текст нужно было понимать буквально. «Бог Тьмы. Бог Подземелья. Бог Пирамиды». Все оказалось проще простого, Мак. Стоило твоим людям снести пирамиду, как стало ясно, почему майя построили ее именно на этом месте. Мы нашли то, что нужно Драммонду.

Глава 10

1 Вашингтон

Рейс из Сан-Антонио прибыл в час тридцать. Очутившись в аэропорту, Бьюкенен сразу направился к телефонным автоматам. Во время полета и прошлой ночью в мотеле Сан-Антонио ему удалось поспать несколько часов. Отдых и плотный завтрак вернули силы и обычное спокойствие. Хотя рана от ножа и голова беспокоили его по-прежнему, Бьюкенен чувствовал себя внутренне собранным, готовым к дальнейшим действиям. Билет на самолет он купил на имя Чарльза Даффи, и теперь чужое имя прибавляло ему уверенности.

Человек, снявший трубку в редакции «Вашингтон пост», ответил, что Холли разговаривает по другому телефону, и спросил, кто звонит.

— Майк Хамильтон.

Они договорились, что, когда ему будет нужно связаться с Холли, он назовется Майком Хамильтоном. Полковник и Алан наверняка установили за ней наблюдение, желая проследить, как соблюдаются условия их соглашения. Если у них возникнет подозрение, что журналистка не отказалась от идеи закончить статью, они медлить не станут. И, конечно, узнай полковник и Алан, что Бьюкенен поддерживает с Холли контакт, ситуация станет смертельно опасной. Впрочем, даже если бы ее жизнь и не подвергалась угрозе, Бьюкенен все равно не мог позволить себе воспользоваться собственным именем. Люди полковника не отказались от планов его найти.

Он терпеливо ждал, когда Холли подойдет к телефону. Нахлынувшие мысли заставили его внутренне поежиться. Бьюкенен не беспокоился о своей безопасности. Его тревожило другое. Что с ним происходит? Из секретной военной операции нельзя выйти, как уходят с работы из закусочной. Восемь лет в условиях глубокой конспирации, да еще три года предварительной подготовки. Все эти годы он выполнял приказы. Был солдатом. Работа означала для него беспрекословное подчинение, и он гордился этим. И вдруг от дисциплины не осталось и следа. Он бросил дело своей жизни и бежал, но даже не в будущее, а в прошлое, стал не самим собой, а одним из тех, чью роль ему пришлось когда-то играть.

Решай. Еще не поздно одуматься. Еще можно вернуться и начать все заново. Нужно только позвонить полковнику и сказать, что произошла ошибка, что ты сделаешь все, что он хочет. Будешь инструктором или исчезнешь из их поля зрения. Все, что угодно.

Однако другая мысль вытеснила его сомнения.

Необходимо найти Хуану.

Должно быть, он произнес это вслух, потому что на том конце провода женский голос неожиданно переспросил:

— Что? Я не поняла, что ты сказал. Это ты, Майк?

Глубокий волнующий голос принадлежал Холли.

Бьюкенен выпрямился.

— Да, это я.

Перед тем как выехать из Сан-Антонио, он позвонил ей домой, чтобы поездка в Вашингтон не оказалась потерей времени. В Техасе было шесть тридцать, на берегах Потомака — полвосьмого.

Ранний звонок не разбудил Холли. Она собиралась на работу. К счастью, автоответчик не был включен и она сама сняла трубку. Не уверенный, что ее телефон не прослушивается, Бьюкенен назвался Майком Хамильтоном. Они условились о встрече.

— Наш ленч все еще в силе? — спросила Холли.

— Если ты свободна.

— Для тебя я всегда свободна. Встретимся на Макферсон-сквер.

— Мне нужно сорок минут, чтобы туда добраться.

— Ничего, время есть.

— До скорого.

Бьюкенен повесил трубку. Разговор прошел отлично. Их голоса звучали вполне естественно, и тем не менее он услышал пароль, о котором они договорились в Новом Орлеане. Слова «время есть» означали, что Холли не чувствует за собой слежки. Его ответ «до скорого» также говорил об отсутствии опасности.

Захватив свою сумку, Бьюкенен смешался с толпой пассажиров, прилетевших другим рейсом.

Оба аэропорта — Национальный и Даллес — находятся под постоянным наблюдением различных правительственных спецслужб. Некоторые из них занимаются профилактической слежкой со времен «холодной войны», другие преследуют более близкие, чисто практические цели. Например, обнаружение тех или иных лиц, неожиданно появившихся в столичном аэропорту. Особенно много внимания уделяется угрозе с Ближнего Востока. Предполагается, что тамошние террористы могут в любой момент совершить нападение на Соединенные Штаты.

Сомнительно, чтобы здесь дежурили люди полковника. Простая логика подсказывает: Вашингтон будет одним из тех мест, где Бьюкенен постарается не показываться. Кроме того, его следы обрываются в Сан-Антонио. Перед отъездом он вернул машину в агентство по прокату, и теперь поиски в Техасе наверняка зашли в тупик. Поскольку агентство находится поблизости от аэропорта, преследователи поймут: он вылетел из Сан-Антонио. Однако им неизвестно, что он воспользовался именем и кредитной карточкой Чарльза Даффи.

Конечно, нельзя сбрасывать со счетов элемент случайности: он рискует попасться на глаза кому-нибудь из знакомых. Но опасность такой встречи почти ничтожна, главное — не терять бдительности. Бьюкенея-Лэнг-Даффи-Хамильтон растворился в потоке пассажиров, который понес его к выходу. На улице было сыро и по-осеннему тускло. Он сел в такси и поехал в город. Опасности, которые могли подстерегать его в аэропорту, остались позади.

Другое дело Макферсон-сквер.

2

В Новом Орлеане, перед тем как расстаться с Холли, Бьюкенен сказал, что, если он позвонит и захочет встретиться, ей нужно назначить встречу где-нибудь на людях, там, где она часто бывает («не следует привлекать внимания к своим действиям») и где есть несколько выходов («чтобы не попасться в западню»). Место встречи не должно закрываться в непредвиденное время. («Однажды мне назначили встречу в ресторане, который за день до этого сгорел. Никто из тех, кто давал инструкции, не потрудился заранее проверить, все ли в порядке».)

Макферсон-сквер как нельзя лучше отвечала требованиям безопасности. Маловероятно, что эта площадь может сгореть. Место людное, открытое, в нескольких кварталах от редакции. Никому и в голову не придет заподозрить неладное, если Холли захочет встретиться здесь со своим знакомым.

Бьюкенену удалось потратить на дорогу меньше сорока минут. Спрятавшись за спинами пассажиров на автобусной остановке, он увидел, как Холли вышла из здания «Вашингтон пост» и зашагала вдоль 15-й улицы. Но сейчас его интересовала не она сама, а тот, кто может за ней последовать. Бьюкенен подождал, пока женщина не скроется из виду, затем отсчитал еще пятнадцать секунд и двинулся в том же направлении. Остановившись у светофора, он бросил взгляд на Холли, идущую далеко впереди.

На ней был плащ, цвет которого не выделял ее из толпы прохожих, и в тон ему берет, обладавший еще одним достоинством: он отлично скрывал приметные волосы Холли. Единственное, что могло привлечь внимание, — вместо сумочки она держала футляр от фотоаппарата.

Этого было достаточно, чтобы Бьюкенен не потерял Холли среди множества других плащей. Он шел медленно, бросая незаметные взгляды на автомобили и стекла витрин, — проверял, нет ли за ней слежки. Так и есть! Человек в коричневой куртке на противоположной стороне улицы, который, не спуская глаз с Холли, на ходу поправил что-то в левом ухе и опустил голову. Бьюкенену было хорошо видно, как шевелятся его губы.

Брендан еще раз тщательно оглядел улицу и заметил человека в костюме с зонтом, который стоял на углу, время от времени поглядывая на часы, точно кого-то ждал. Он тоже что-то поправил в ухе и сделал это в тот момент, когда человек в коричневой куртке опустил голову и зашевелил губами. Все ясно: они поддерживают связь с помощью микроприемников в ухе и спрятанных в пуговицах миниатюрных передатчиков. Вопрос лишь в том, кто следит за Холли, — люди полковника или Алана. Военная разведка или ЦРУ?

Холли дошла до К-стрит, пересекла ее и направилась к площади. Двое мужчин двигались следом. Бьюкенен внимательно взглянул на их спины. Широкие плечи, узкие бедра. Сложение, типичное для сотрудников спецподразделений. Программа физической подготовки направлена на то, чтобы сделать их сильными и одновременно подвижными. Чересчур мускулистые ноги только утяжеляют, зато мощный торс и накачанные бицепсы как раз то, что им нужно. В свое время Бьюкенен тоже тренировался подобным образом, но затем перестал наращивать мускулы и перешел к занятиям на гибкость и выносливость: облик секретного агента не должен вызывать никаких ассоциаций.

Поняв, кто ведет слежку, Бьюкенен заметил еще двоих в штатском с такими же стандартными фигурами. Должно быть, полковник сильно нервничает, иначе не стал бы посылать столько своих людей. Те двое, которых он только что заметил, дежурили в сквере на площади, куда направлялась Холли. Их появление доказывает, что телефоны в редакции прослушиваются и полковнику известно о ее встрече с Майком Хамильтоном. Бьюкенен лишний раз порадовался, что его осторожность оказалась далеко не лишней.

Вместо того чтобы пройти за Холли, он свернул на К-стрит и, обогнув соседний квартал, вернулся на 15-ю улицу в том месте, где она пересекается с Ай-стрит. Пристроившись у оживленного входа в здание Управления по делам ветеранов, Бьюкенен стал наблюдать за площадью. Голые ветки деревьев не мешали ему видеть Холли, сидевшую на скамейке возле памятника генералу Макферсону. Люди на площади приходили и уходили. Четверо широкоплечих мужчин застыли в разных ее частях, отрывая взгляд от Холли лишь для того, чтобы посмотреть на тех, кто шел мимо ее скамейки. Время от времени они дотрагивались до уха или, опустив голову, шевелили губами.

Как же передать ей сообщение, подумал Бьюкенен.

Он пошел вдоль Ай-стрит. Через некоторое время его внимание привлек негр, который держал в руках небольшой плакат с надписью «ГОТОВ РАБОТАТЬ ЗА ЕДУ». Разглядывая безработного, Бьюкенен отметил, что тот хотя и не стрижен, но выбрит, одет скромно, но чисто, а его ботинки до блеска начищены.

— Может быть, у вас найдется лишний доллар? Я потратил бы его на гамбургер, — обратился к нему негр. В глазах человека с плакатом застыли горечь и стыд. Было видно: он злится на себя за то, что вынужден просить милостыню, и в то же время пытается сохранить остатки человеческого достоинства.

— Думаю, что могу предложить вам кое-что получше, чем стоимость гамбургера, — ответил Бьюкенен.

Безработный озадаченно уставился на него. На черном лице появилось настороженное выражение.

— Вы ищете работу? — спросил его Бьюкенен.

— Послушайте, не знаю, что у вас на уме, но, надеюсь, ничего дурного. До вас тут был один джентльмен. Сказал, если хочешь работать, то какого черта здесь торчишь. Обозвал меня ленивой скотиной и пошел себе восвояси. Спрашиваете, нужна ли мне работа? Еще бы! Да разве стал бы я попрошайничать да выслушивать от людей всякое, если бы мог найти работу!

— Как вам понравится мое предложение? — поинтересовался Бьюкенен. — Сто долларов за пятиминутную работу?

— Сто долларов? Да за такие деньги я… Нет, постойте, если это связано с наркотиками или…

3

В квартире, находившейся в пяти кварталах от редакции «Вашингтон пост», зазвонил телефон. Полковник, нетерпеливо меривший шагами комнату, схватил трубку.

— Студия видеозаписи.

— Похоже, он не придет, — произнес мужской голос. — Кто бы он ни был, этот Майк Хамильтон, но он должен был встретиться с ней в четырнадцать двадцать. Сейчас уже четырнадцать сорок пять, дождь усиливается, женщина ерзает, точно скамейка под ней ужасно холодная.

— Продолжайте наблюдение до тех пор, пока она не вернется на работу, потом передадите ее нашему человеку в редакции.

— Возможно, это деловая встреча. Парень, который сидит за соседним с ней столом, никогда не слыхал о Майке Хамильтоне. Возможно, Хамильтон связан со статьей, над которой она сейчас работает. Или он может быть одним из ее калифорнийских знакомых.

— Может быть? Майор, мне не нравится, когда мои сотрудники начинают строить догадки. В записях разговоров Калифорния не упоминается. По тону беседы можно понять, что у нее с Хамильтоном отношения определенного рода. Каков характер их отношений? Все это очень странно.

— Как правило, люди, которые звонят знакомым, чтобы пригласить их на ленч, не пересказывают свою автобиографию.

— Мне следует воспринимать ваше замечание как сарказм, майор?

— Ну что вы, сэр! Ни в коем случае. Я просто пытаюсь думать вслух и анализировать ситуацию. Полагаю, если ее встреча с Хамильтоном имела бы отношение к нам, она не стала бы так открыто с ним встречаться. Кроме того, мы проверили по компьютеру. Среди людей, связанных с нашими операциями, нет ни одного человека по фамилии Хамильтон.

— Ни одного человека по фамилии Хамильтон? — раздраженно переспросил полковник. — А вам не кажется, что псевдонимы — часть нашей профессии? Черт возьми, откуда у вас уверенность, что Хамильтон — его настоящее имя?

На другом конце провода возникла короткая пауза.

— Да, сэр. Я понял вашу мысль.

— После того как журналистка уехала из Нового Орлеана, мы не заметили в ее поведении ничего подозрительного. Сейчас, впервые за все время, нам не удается объяснить ее действия. Надеюсь, к нам они отношения не имеют. Хочется верить, что она действительно бросила ту статью. Однако мне необходимо знать, кто такой этот Майк Хамильтон.

— Можете на меня положиться, полковник… Секунду! Не вешайте трубку. Сейчас приму информацию от наших людей с площади… Кто-то приближается к объекту.

Полковник замер и, затаив дыхание, немигающим взглядом уставился на противоположную стену.

— Ложная тревога, сэр, — снова произнес голос в трубке. — Это безработный негр с плакатом, на котором написано, что ему нужна работа. Ходит, просит деньги у прохожих.

Полковник глубоко вздохнул и, казалось, вышел из транса.

— Продолжайте наблюдение. Докладывайте мне обо всем, что происходит. Я хочу знать, что она делает.

Он раздраженно бросил трубку.

— Почему бы вам не отдохнуть? — предложил Алан, который тихо сидел в кресле, наблюдая за полковником. — От того, что вы будете сидеть, уставившись на телефон, ровным счетом ничего не изменится.

— Похоже, вы не принимаете это всерьез.

— Ну что вы, я отношусь к этому очень серьезно, — покачал головой Алан. — Я вижу, что операция вышла из-под контроля. Вместо того чтобы заниматься делом, вы теряете время и силы на поиски Бьюкенена и наблюдение за журналисткой.

— Теряю?

— В моем понимании обе проблемы уже решены. Пускай Бьюкенен найдет для себя дыру поглубже. Он исчез, и слава Богу. Надеюсь, мы о нем никогда больше не услышим. Что касается журналистки… Послушайте, без Бьюкенена у нее ничего не выйдет. Это же элементарно. Если она захочет нарушить свое обещание, мы просто обвиним ее в фальсификации и потребуем представить доказательства существования таинственного героя, который, по ее словам, постоянно меняет обличье.

— Возможно, у нее есть доказательства.

— О чем вы говорите?

— Она — причина того, что Бьюкенен ушел от нас. У меня есть подозрения, что здесь замешаны личные отношения. Вспомните, как он старался ее защитить.

Алан нахмурился.

— Бьюкенен умеет менять свой голос и подражать голосам других людей, — сказал полковник. — Вам не приходило в голову, что Майк Хамильтон может оказаться Бьюкененом?

4

За то короткое время, что они провели вместе в Новом Орлеане до отъезда Холли в Вашингтон, у Бьюкенена не было возможности посвятить ее во все тонкости конспиративной работы. Однако он объяснил, что, если она почувствует за собой слежку, самое важное — вести себя естественно. «Никогда не делай того, что обычно не делаешь. Никогда не упускай случая делать то, что ты сделала бы при обычных обстоятельствах».

Дождь усилился. При обычных обстоятельствах Холли встала бы с проклятой скамейки и ушла. Она просидела в сквере двадцать пять минут, а Бьюкенен так и не появился. В Новом Орлеане он предупредил ее, что полчаса — предельный срок, который можно прождать, не вызывая подозрений. Теперь, когда пошел дождь, затянувшееся ожидание становится еще более подозрительным.

Холли давно уже начала подумывать о том, что самый естественный выход в сложившейся ситуации — как можно скорее спрятаться от дождя. Бьюкенен предупреждал ее, что, если он не придет в назначенное время и не сумеет с ней связаться, она должна вернуться на то же место через двадцать четыре часа. Конечно, завтрашнее возвращение на площадь покажется подозрительным, но сидеть и мокнуть под дождем еще хуже. Площадь опустела, люди пытались укрыться под крышами соседних зданий. Она чувствовала себя так, будто оказалась в центре огромной сцены. Оглядевшись по сторонам и от всей души надеясь, что ведет себя естественно, она встала со скамейки и краем глаза заметила слева какое-то движение.

Обернувшись, Холли увидела бедно одетого негра, который держал в руках картонный плакат с надписью «ГОТОВ РАБОТАТЬ ЗА ЕДУ». Он приблизился к женщине, спешащей к выходу из сквера, и что-то сказал. Та резко мотнула головой и, не останавливаясь, прошла мимо. Безработный продолжил свой путь через площадь. Плакат в его руках намок, и чернильные буквы расплылись. Теперь на нем можно было прочесть: «ОТОВ АБОТАТЬ А ЕДУ».

Холли стало жаль человека с плакатом. Она увидела, как он обратился еще к одному прохожему, а тот даже не замедлил шаг, точно перед ним было пустое место. Картонный плакатик поник.

Ну что ж, по крайней мере можно сделать одно доброе дело. Холли достала из сумочки кошелек и, дождавшись, когда безработный подойдет, протянула ему доллар. Она чувствовала к этому человеку такую жалость, что дала бы и больше, но помнила предостережение Бьюкенена не делать ничего необычного. Что ж, доллар все-таки лучше, чем двадцатипятицентовик.

— Спасибо, мэм. — Последующие слова безработного заставили ее вздрогнуть. — Майк Хамильтон сказал: за вами следят.

— Что?

Сердце Холли учащенно забилось.

— Идите до входа в метро на 14-й улице. Садитесь в последний вагон в сторону центра… Выйдите на станции «Метро-центр». Пойдете к… да… к Национальной портретной галерее. Он вас там найдет.

Человек с плакатом спрятал полученный доллар и отошел от Холли.

Первой ее мыслью было броситься за ним и расспросить, откуда Бьюкенен узнал, что за ней следят.

Но Холли сразу подавила в себе это желание и снова огляделась по сторонам, создавая впечатление, что разговор с попрошайкой отвлек ее, а она все еще надеялась увидеть своего знакомого. Она не осмелилась уйти сразу — те, что за ней наблюдают, могут заподозрить, что ей передали сообщение.

Холли выжидала. Пять секунд. Десять секунд. Пятнадцать. Капли дождя стекали с краев ее берета. Что бы сейчас сделал на ее месте любой нормальный человек? Она еще раз огляделась, с досадой покачала головой и пошла прочь.

Сперва Холли направилась в редакцию, но потом остановилась, будто в голову ей пришла другая мысль, и зашагала в противоположную сторону к станции метро на 14-й улице. Сцена, которую она только что изобразила, соответствовала состоянию ее души. Два дня назад во время прогулки по Миссисипи она впервые почувствовала, насколько серьезна и осязаема угрожающая ей опасность. Все дело в статье. В статье о нем. Непоколебимая уверенность во взгляде Бьюкенена заставила ее похолодеть. Этому человеку приходилось убивать. Люди, с которыми он работал, тоже убивают. Общепринятые правила ничего для них не значат. И Пулитцеровская премия, полученная посмертно, — довольно слабое утешение.

Но как же быть с профессиональной ответственностью? Как насчет журналистского мужества? Холли уходила от ответа на мучившие ее вопросы, говоря себе, что, если подождать развития событий, статья получится еще лучше. У нее и мысли нет, чтобы отказаться от расследования, — просто надо выждать, пока статья дозреет. Да? Но тогда почему она так испугалась, когда услышала в трубке его голос? Настоящий репортер, которым она всегда себя считала, только обрадовался бы этому, а у нее возникло чувство, будто она видит кошмарный сон.

Десять минут спустя, оставив за спиной гул подземных электричек, Холли выбралась на шумную Джи-стрит и под дождем зашагала к огромному прямоугольному зданию Национальной портретной галереи. Несмотря на погоду, на тротуаре было полно прохожих, среди которых то и дело попадались нищие в мокрой рваной одежде, просившие двадцатипятицентовики, еду или работу. Некоторые держали в руках самодельные плакаты.

Внимание Холли привлек плакат с надписью «ГОТОВ РАБОТАТЬ ЗА ЕДУ». Точно такой же, как у негра в сквере. Она уже хотела пройти мимо.

— Постой, Холли. Дай мне монетку, — неожиданно сказал нищий.

Звук его голоса ошеломил ее и подействовал как прикосновение к оголенному проводу. Холли в смятении остановилась и заставила себя обернуться. Вглядевшись в загримированное лицо сутулого нищего в рваной одежде и шляпе с обвисшими полями, Холли узнала Бьюкенена.

— Боже ты мой, — вырвалось у нее.

— Не разговаривай, Холли. Просто дай мне двадцать пять центов.

Ей понравилось, как он произнес ее имя. В поисках кошелька она стала рыться в футляре от фотоаппарата, который взяла вместо сумочки.

Бьюкенен продолжил очень тихим голосом:

— Драммонд. Томес. Это все, что у меня есть. Только фамилии. Люди, которым требовалась охрана. Постарайся выяснить, кто они. Сделай вид, что хочешь позвонить из автомата в галерее. Встретимся в восемь вечера. В «Ритц-Карлтоне». Попроси клерка соединить тебя с комнатой Майка Хамильтона. Теперь иди.

Во время разговора Бьюкенен не отпускал руку Холли, ожидая, когда она даст ему монету. Получив двадцатипятицентовик, он громко произнес:

— Благодарю, мэм. Да благословит вас Господь, — и, повернувшись к следующему прохожему, затянул: — Подайте двадцать пять центов, всего двадцать пять центов…

Подчиняясь инструкциям Бьюкенена, Холли направилась к входу в галерею. Она надеялась, что ей удастся сохранить внешнее спокойствие и выглядеть естественно, но в голове царила полнейшая сумятица.

5

Большой синий вертолет отбрасывал длинную тень на зеленое месиво юкатанских джунглей. Хищная улыбка избороздила морщинами лицо Алистера Драммонда и вернула ему настоящий возраст. Старик сидел, выпрямившись в кресле, и напряженно слушал Реймонда. Перекрывая шум двигателя, хрупкий старческий голос прозвучал с неожиданной силой:

— Брендан Бьюкенен?

— Инструктор спецназа из Форт-Брэгга. В Новом Орлеане он взял напрокат машину и поехал в Сан-Антонио, где встречался с родителями женщины. Наш человек сообщил, что Бьюкенен назвался Джеффом Уокером, сказал, что он друг их дочери, и спросил, где ее найти.

— Друг? — Глаза Драммонда прищурились за толстыми стеклами очков. — Почему он назвался чужим именем? Очевидно, ему что-то известно. Но что? Зачем он ищет женщину?

— Мы это пока не установили, — ответил Реймонд. — Но двое из тех, кого послали наблюдать за домом Мендесов, исчезли. Человек, который следил за домом объекта в пригороде Сан-Антонио, тоже пропал. Его напарник обнаружил следы крови и дыру от пули в потолке. Было бы глупо не связывать появление Бьюкенена и исчезновение наших людей. Я велел убрать его при первой же возможности.

— Нет, — покачал головой Драммонд. — Отмени этот приказ. Установи наблюдение. Он может привести нас к женщине. Они вместе служили в Форт-Брэгге? Выясни, что их связывает. Возможно, он укажет нам такое направление поисков, о котором мы даже не подозревали.

6

Во время полета из Сан-Антонио Бьюкенен, воспользовавшись бортовым телефоном и кредитной карточкой Чарльза Даффи, обзвонил несколько вашингтонских отелей. Однако, как он и ожидал, найти свободный номер оказалось нелегко. В хороших гостиницах Вашингтона мест обычно нет. Бьюкенен начал со средних по цене, но затем решил попытать счастья в дорогих, предположив, что спад в экономике сделал их менее популярными. На этот раз ему повезло. В «Ритц-Карлтоне» освободилось несколько комнат, так как политические события в Венесуэле заставили группу гостей из этой страны изменить свои планы и срочно вылететь домой. Бьюкенен заказал два номера. По словам гостиничного клерка, позвони он на полчаса позже, свободных мест уже не осталось бы.

«Ритц-Карлтон» — один из самых дорогих и фешенебельных отелей Вашингтона. При взгляде на его обстановку, выдержанную в теплых янтарных тонах, можно было вспомнить английский охотничий клуб. В холле и на этажах европейская мебель. На стенах полотна английских художников XVII и XIX веков, в основном изображающие собак и лошадей.

После короткой встречи у Национальной портретной галереи Бьюкенен увидел, что агенты не обратили на него никакого внимания и продолжают следить за Холли. Тем не менее он предпринял немалые усилия, пересаживаясь с метро на автобус и меняя такси, пока не убедился, что за ним нет «хвоста». Эти манипуляции отняли у него два часа, и он решил, что, если бы за ним на самом деле наблюдали и преследователям удалось бы не потерять его из виду, он давно был бы у них в руках. Таким образом, почувствовав себя в относительной безопасности, Бьюкенен поехал в «Ритц-Карлтон» и появился там в начале шестого. Он принял душ, поменял бинты, переоделся в чистую одежду и поел. Затем растянулся на кровати, пытаясь собраться с мыслями. Это оказалось не так-то просто. Последние дни он работал на износ. Восемь лет назад или даже в прошлом году все эти переезды и ходьба по городу показались бы ему парой пустяков. Но в прошлом году у него не было двух ран и постоянной головной боли. Ему пришлось купить еще одну упаковку аспирина. Однако и дураку ясно, что это не выход. Поврежден череп, требуется серьезное лечение. Впрочем, сейчас не время беспокоиться о собственном здоровье. Визит к врачу может закончиться недельным пребыванием в больничной палате. Но пока за ним охотятся люди полковника, он не может позволить себе такую роскошь. На нем лежит ответственность за судьбу другого человека.

Хуана. Сейчас не время думать о себе. Нужно позаботиться о ней. Хуана. Он должен ее найти. Должен ей помочь.

7

Ровно в семь раздался телефонный звонок. Молодец. Точно, как договорились. Бьюкенен сел на кровать и взял трубку.

— Алло.

— Майк? — Глубокий женский голос мог принадлежать только Холли.

— Да. Где ты?

— Я звоню из холла. Мне подняться? В какой ты комнате?

— Сейчас я в номере 322. Но ты пойдешь и 512-й. Сделай это следующим образом. Поднимись в лифте на третий этаж, затем пешком по лестнице на пятый Тот, кто будет смотреть на цифры, которые загораются над лифтом в холле, решит, что ты на третьем этаже.

— Иду, — в ее голосе послышалось напряжение.

Бьюкенен нажал на рычажок. Затем позвонил на коммутатор отеля.

— Пожалуйста, до восьми утра ни с кем меня не соединяйте.

Оставив свет включенным, он взял сумку и вышел в коридор. Захлопнул дверь и повесил на нее табличку «ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ». По черной лестнице стал подниматься на пятый этаж и, сделав несколько шагов, услышал, как на третьем этаже остановился лифт.

Минуту спустя после его прихода в номере 512 появилась Холли. Комната была зарегистрирована на имя Чарльза Даффи. Этот номер и номер Майка Хамильтона Бьюкенен оплатил с помощью кредитной карточки «ковбоя». Клерку, сидевшему за регистрационной стойкой, он сказал, что Хамильтон приедет позднее. Принял душ, переоделся, спустился в холл и, дождавшись, пока знакомый ему клерк отойдет, зарегистрировался у его сменщика, на этот раз как Майк Хамильтон.

Он впустил Холли и закрыл за ней дверь. К изумлению Бьюкенена, она, уронив в кресло сумочку, порывисто шагнула к нему и крепко прижалась к его груди.

Бьюкенен почувствовал, как дрожит ее тело, и спросил себя, не разыгрывает ли она сцену, пытаясь выглядеть более напуганной, чем есть на самом деле.

— Господи, ну что у тебя за жизнь такая?

— Жизнь как жизнь. Нормальная.

Он прижал ее к себе.

— Нормальная, — повторила она упавшим голосом.

— Это у тебя что-то вроде страха перед выходом на сцену. Пройдет.

Он вдохнул аромат ее духов.

— Да, конечно, — подавленно согласилась Холли. Она опустила руки и сделала шаг назад. Сняла берет и мокрый плащ, безучастно тряхнула головой, рассыпав по плечам рыжие волосы. За опущенными шторами шумел дождь.

Бьюкенен поймал себя на мысли, что совсем забыл, какие огненные у Холли волосы, какие зеленые глаза. Она была в костюме песочного света и широкой белой блузе, перетянутой коричневым ремнем. Одежда подчеркивала ее рост, стройную фигуру и плавные очертания бедер.

Красивая женщина. Бьюкенен вспомнил свое недавнее ощущение от прикосновения ее упругой груди и приказал себе сосредоточиться на деле.

— Я хотел, чтобы нас не беспокоили. Запасная комната нужна на случай, если парни, которые за тобой следят, надумают помешать нашей беседе, — объяснил он Холли. — А так они расспросят клерка внизу и решат, что им известно, где ты сейчас и с кем.

— Это я понимаю. — Холли опустилась на диван. — Мне только неясно, зачем нужно было делать вид, что я кому-то звоню из портретной галереи. С кем я, по-твоему, разговаривала?

— С Майком Хамильтоном.

Холли провела рукой по волосам. Казалось, она не уловила логики в его ответе.

— Иначе откуда же ты узнала, что Майк Хамильтон хочет здесь с тобой встретиться?

— Но… — Она нахмурилась. — Ты же сказал мне, когда я вышла из метро.

— Те, кто за тобой следят, об этом не знают. Холли, ты должна запомнить одну вещь: в нашем деле все зависит от того, как ты сыграешь свою роль. Твоя аудитория должна знать только то, что ты сочтешь нужным. Предположим, я дожидаюсь, пока ты вернешься на работу, звоню тебе в редакцию и договариваюсь о встрече. Твои телефоны прослушиваются. Через пятнадцать минут они берут отель под наблюдение и выясняют, кто такой Майк Хамильтон. Не помогла бы и вторая комната. Сейчас нас уже допрашивали бы.

— Ты просчитываешь каждый свой шаг.

— Поэтому я до сих пор жив.

— Но как я узнаю, что за мной действительно следят? Может быть, все эти игры в шпионов только для того, чтобы меня запугать, заставить отказаться от расследования?

— Ты не узнаешь. Л я не смогу тебе это доказать. Хотя нет. Смогу. Но доказательство может стоить тебе жизни.

— Вот опять. Ты снова пытаешься меня запугивать.

Холли скрестила руки на груди и поежилась, точно от холода.

— Ты обедала?

— Нет.

— Я закажу для тебя что-нибудь поесть.

— Спасибо, что-то не хочется.

— Тебе нужно подкрепиться.

— Зачем? Страх лучше всякой диеты.

— Как насчет кофе? Или, может быть, чай?

— Как насчет имен, которые ты мне дал? Какое отношение они имеют к моей статье?

— Никакого, — покачал головой Бьюкенен.

— Что? Тогда зачем ты ко мне обратился? Чего ради я так рисковала?

— У меня не было другого выбора. Мне нужна твоя помощь.

Холли вскинула голову.

— Тебе нужна моя помощь? Что тебе может?..

— Драммонд и Томес. Важные люди, которым требуется охрана. Тебе удалось что-нибудь о них узнать?

— Зачем тебе это?

— Лучше, если ты не будешь иметь к этому никакого отношения.

— Не говори глупостей. С того момента, как мы встретились в поезде, ты все время пытаешься меня использовать. Хочешь, чтобы все было по-твоему. Должна признать, у тебя это неплохо получается, только на сей раз ничего не выйдет. Тебе нужна моя помощь? Но что я с этого буду иметь? Если твои дела не имеют отношения к моему расследованию, расскажи о них. Может быть, материала хватит еще на одну статью. Как говорится, ты — мне, я — тебе.

Некоторое время Бьюкенен смотрел на нее, затем с видимой неохотой кивнул:

— Возможно, ты и права.

— Нет, вы только посмотрите на него! Когда же ты перестанешь притворяться? Уверена, ты собрался рассказать все с самого начала, а теперь изобразил дело так, будто делаешь мне одолжение.

— Вижу, что тебя не проведешь, — примиряюще улыбнулся Бьюкенен. — Как насчет кофе?

— Чай. Раз уж ты собираешься порадовать меня своим рассказом, я бы, пожалуй, действительно что-нибудь съела.

8

— Это связано с женщиной, о которой я тебе рассказывал в Новом Орлеане, — начал Бьюкенен. — Она послала мне открытку с просьбой о помощи. Мы должны были встретиться в «Кафе дю монд». Но она почему-то не появилась.

— Твоя старая любовь, — кивнула головой Холли.

— Нет. Между нами не было ничего такого, о чем ты сейчас подумала. — Он замолчал, точно прислушиваясь к своим мыслям. — По сути дела, из-за этого начались все мои беды. Мне нужно было остаться с ней.

Бьюкенен вспомнил, каким мучительным был выбор между Хуаной и чувством долга.

Лицо Холли не изменило своего выражения, только глаза слегка прищурились, точно она взвешивала каждое его слово.

— Во время нашей последней встречи я сказал ей, что она меня совсем не знает и любит не меня, а человека, чью роль я тогда играл.

Глаза Холли еще более сузились.

— Так и есть. Ты все время играешь. Вот и сейчас я не могу понять, говоришь ли ты правду или снова пытаешься меня одурачить.

— Я говорю правду, Холли. Можешь не верить, но это один из редких моментов, когда ты слышишь от меня чистую правду. Я должен ей помочь, чтобы снова стать тем, кем я был раньше. Я хочу быть самим собой и больше никогда не меняться.

— Последствия конспиративной работы?

— Я уже сказал, что ничего не знаю ни о какой…

— Ну зачем ты так! Я вовсе не пытаюсь поймать тебя на слове. Ты не хочешь меняться? Хорошо. Но зачем все так усложняешь? Почему нужно становиться кем-то другим?

Бьюкенен не ответил.

— Ты что, не нравиться себе?

Он упорно молчал.

— Как звали твою знакомую?

Бьюкенен заколебался. Все его существо и опыт, приобретенный за долгие годы работы, приказывали ему молчать. Он приготовился солгать, но неожиданно сказал правду:

— Хуана Мендес.

— Предполагаю, вы познакомились, когда вместе выполняли какое-то задание.

— Ты сама знаешь, чего стоят твои предположения.

— Не надо быть таким обидчивым.

— За время наших разговоров ты ни разу не получила от меня информации, представляющей какой-либо секрет. Все, что я говорил о своем прошлом, — из области гипотез. Для тебя я инструктор армейского спецназа. Это все, что тебе обо мне известно. Моя работа не имеет никакого отношения к твоей статье. Поэтому хотелось бы, чтобы между нами не осталось никаких недомолвок.

— Я же сказала, не надо быть таким обидчивым.

— После того как ты уехала из Нового Орлеана… — Бьюкенен рассказал Холли о том, как, прибыв в Сан-Антонио, обнаружил, что за домом Хуаны и ее родителей установлено наблюдение, и попытался найти какие-либо следы. При этом он ни единым словом не обмолвился о застреленном им «ковбое». «Драммонд и Томес». Папки с именами этих людей пропали. Хуана — специалист по безопасности. Похоже, эти двое были ее клиентами.

— Важные персоны, нуждающиеся в охране. — Холли задумчиво подошла к стулу, на котором лежала ее сумочка, и взяла ее в руки. — Я воспользовалась информационной системой в нашей редакции.

— Поэтому я тебе и позвонил. Из тех, кого я знаю, ты одна могла помочь мне так быстро.

— Знаешь что… — Она окинула его долгим изучающим взглядом. — Тебе не приходило в голову сыграть роль человека, у которого есть чувство такта?

— Что?

— Я нисколько не заблуждаюсь относительно природы наших отношений. Ты никогда не рискуешь, если не рассчитываешь извлечь из этого выгоду. И тем не менее мог бы, хотя бы из вежливости, сделать вид, что я тебе небезразлична.

— Я… Прости.

— Извинения приняты. Но если и с Хуаной Мендес ты придерживался такой же тактики, неудивительно, что у тебяничего не вышло.

— Послушай, я пытаюсь исправить ошибку…

— Посмотрим, смогу ли я тебе помочь, — заговорила Холли после короткой паузы. — Драммонд и Томес. У меня были свои подозрения на этот счет, но я решила всех хорошенько проверить, прежде чем делать какие-либо выводы.

— Драммонд — скорее всего Алистер Драммонд, — вставил Бьюкенен. — Это имя сразу приходит на ум. Богатый, известный, влиятельный. Как раз то, что нужно…

— Никаких возражений. Я смотрела: он единственный Драммонд, который нам подходит.

Холли достала из сумочки книгу и папку с бумагами.

— Почитаешь перед сном. Жизнеописание Драммонда и несколько последних статей о нем. Я не взяла его автобиографию — от нее мало толку: сплошная самореклама. Как видишь, мне не удалось отыскать никаких фамильных скелетов в чулане. Впрочем, когда речь идет о Драммонде, выражение «скелет в чулане» может употребляться не только в переносном смысле.

— Как насчет Томес?

— Со вторым именем пришлось повозиться. Мне самой больше нравится Фрэнк Синатра.

— Какое отношение имеет Синатра?..

— Джаз. Биг-бэнд. Тони Беннет. Билли Холидей. Элла Фитцджеральд.

— Я все еще не пойму, при чем тут…

— Любишь Пуччини?

Бьюкенен непонимающе уставился на нее.

— Верди? Россини? Доницетти? Никакой реакции. Попробуем названия: «Травиата», «Лючия ди Ламмермур», «Кармен». Ну как?

— Оперы, — узнал Бьюкенен.

— Молодец, возьми с полки пирожок. Оперы. Как я догадываюсь, ты не поклонник классической музыки.

— Видишь ли, мои музыкальные вкусы… — Бьюкенен замялся. — Одним словом, я вообще ничего не понимаю в музыке.

— Да брось ты, все любят какую-то музыку.

— Мои персонажи тоже.

— Что?

— Люди, которых я изображаю… «Хэви метал». Песни в стиле кантри. Блюзы. Просто мне по легенде никогда не приходилось быть любителем оперного пения.

— Ты меня пугаешь.

— Уже целую неделю я думаю о себе как о человеке, которого зовут Питер Лэнг. Ему нравится Барбра Стрейзанд.

— Нет, правда, ты меня по-настоящему пугаешь.

— Я говорил тебе, что все время меняюсь. — Губы Бьюкенена-Лэнга искривились в странной улыбке. — Но любителем оперы я никогда не был. И, можешь поверить, если бы пришлось, сейчас бы прочел тебе целую лекцию. Что общего между оперой и фамилией Томес?

— Мария Томес, — произнесла Холли, — Я подумала о ней почти сразу, хотя и не была так уверена, как в случае с Алистером Драммондом. Мне хотелось убедиться, что я не упустила из виду никого из знаменитых, богатых или влиятельных людей по имени Томес. — Холли достала из сумочки еще одну книгу и еще одну папку. — Действительно, фамилия не такая уж редкая. Но после проверки остальные варианты отпали. Утверждают, что на сегодняшний день меццо-сопрано Марии Томес — самое поразительное и выдающееся, хотя и противоречивое, явление мировой оперной сцены. Насколько я могу судить, она — та, кто тебе нужен.

— Почему ты так уверена?

— Потому, что последние девять месяцев, несмотря на разницу в возрасте, Алистер Драммонд и Мария Томес проводили время вместе. — Холли сделала эффектную паузу. — И две недели назад Мария Томес исчезла.

9

Бьюкенен подался вперед.

— Исчезла?

— По крайней мере, так утверждает ее бывший муж. Ты что, газет не читаешь?

— Последние дни было как-то не до этого.

— Так вот, вчера утром бывший муж Марии Томес обратился в Управление нью-йоркской полиции и сообщил, что она уже две недели как исчезла. Чтобы ему поверили, он привел с собой целую толпу журналистов и телерепортеров. Это был настоящий цирк.

— Но почему он решил, что ему могут не поверить?

— Их развод с Марией Томес увенчался публичным скандалом. С тех пор он не упускает случая полить грязью бывшую супругу. Недавно подал на нее в суд, заявив, что при разделе имущества она дала неверные сведения о своем финансовом положении. Теперь он претендует еще на десять миллионов долларов. Естественно, полиция может подумать, что Томес старается его избегать. Однако этот человек всерьез считает, что с ней что-то случилось.

Холли протянула Бьюкенену страницу из вчерашней «Вашингтон пост» и номер воскресного журнала «Пост» пятилетней давности. Бьюкенен пробежал глазами статью. Бывший супруг Марии Томес, Фредерик Малтин, был театральным агентом, обратившим внимание на дебют в «Тоске» двадцатидвухлетней певицы из Мехико. В то время как артисты-мужчины из испаноговорящих стран давно завоевали себе место на мировой оперной сцене, их соотечественницы не знали подобных успехов. До тех пор пока не появилась Мария Томес. Поначалу, несмотря на талант и умение держаться на сцене, мексиканское происхождение певицы казалось существенным недостатком, ограничивая круг ее творчества южноамериканской аудиторией. По традиции все звезды оперной сцены получали образование в Европе и Америке. Томес училась в Мексике, и, прежде чем попасть на прослушивание в известные оперные театры Италии и США, ей пришлось преодолеть настоящий барьер профессиональных предрассудков.

Фредерик Малтин проводил в Мексике отпуск. Голос молодой дебютантки привлек его внимание, и после представления он послал певице цветы и визитную карточку. Она позвонила на следующее утро. Опытный агент сразу отметил, что Мария позвонила рано утром и связалась с ним сама, а не через своего импресарио. Из этого следовало, что либо у певицы вообще нет импресарио, либо она ему не слишком доверяет. Говоря профессиональным языком, с ней можно было начинать работу.

Малтин пригласил Марию в ресторан. За обедом, а затем после дневной репетиции и вечерней постановки «Риголетто» и во время ужина они продолжили начатый утром разговор. Малтин много раз подчеркивал, что в Мехико певица вынуждена работать в неимоверно тяжелых условиях. Он поклялся, что, если Мария согласится с ним сотрудничать, он сделает из нее звезду мирового класса и она будет сама решать, где и когда ей выступать. Через два года Малтин сдержал свое обещание.

За это время они успели пожениться и продолжали неустанно работать над созданием имиджа Марии. Малтин помог ей найти свой стиль в одежде, прическе, гриме, нанял ей тренера и заставил сбросить лишний вес. Он воспользовался старыми связями в мире оперы и сумел представить Марию публике как наследницу традиций Марии Каллас и Терезы Стратас. Хотя первая была итальянкой[129], а вторая гречанкой, гениальная мысль Малтина превратила недостаток в достоинство: публика поставила мексиканку в один ряд со смуглыми дивами прошлого. Благодаря своему латиноамериканскому происхождению Мария Томес неожиданно вошла в моду. Европейские любители оперного пения заглядывали на ее концерты из любопытства и, пораженные услышанным, становились горячими поклонниками певицы. После того как Фредерик Малтин закончил лепить сценический образ Марии Томес, ни одно ее выступление не проходило без аншлага.

Бьюкенен тер лоб, пытаясь избавиться от пульсирующей головной боли.

— В конце концов их брак расстроился, — завершила свой рассказ Холли. — Он контролировал ее буквально во всем. Постоянно давил на психику, навязывал свое мнение. Она терпела, пока могла, а затем, через пятнадцать лет совместной жизни, внезапно его покинула. Как будто у нее внутри что-то лопнуло. Она перестала выступать. Лишь изредка появлялась в обществе. Большую часть времени проводила в одиночестве.

— Это случилось… — Бьюкенен поднес к глазам газетную вырезку. — Они развелись полгода назад, через несколько месяцев после ее знакомства с Алистером Драммондом. Но почему относительно молодая женщина — сколько ей сейчас… тридцать семь? — почему она выбрала Драммонда, которому уже за восемьдесят?

— Вероятно, он ни на что не претендовал. Это не совсем в его характере, но, может быть, ему хотелось защитить Марию и нравилось находиться в ее обществе.

— Итак, она удалилась от мира, а теперь, как утверждает ее бывший супруг, и совсем исчезла. — Бьюкенен нахмурился. — Он может ошибаться, а может быть, и лжет. В конце концов, Малтин специалист по части рекламы. Не исключено, что он пытается создать шумиху вокруг ее имени и добиться пересмотра дела о разделе имущества.

— А если с ней действительно что-то случилось?

— Но что? — В Бьюкенене проснулось нетерпение. — И какое отношение это имеет к Хуане? Может, Хуана ее охраняла? И они обе где-нибудь скрываются? Или обе… — Он едва не сказал «мертвы», но слово застряло в горле, точно он подавился.

В дверь постучали. Бьюкенен резко обернулся на звук.

— Ваш заказ, сэр, — произнес мужской голос за дверью.

— Иду, — крикнул он и шепотом приказал Холли: — На всякий случай возьми сумку и фотоаппарат, спрячься в шкафу. — Затем, прочитав тревогу на ее лице, добавил: — Я думаю, все будет нормально. Небольшая предосторожность. Не забудь плащ и берет.

— Я уже говорила: что у тебя за жизнь!

Закрыв шкаф, Бьюкенен подошел к двери и, поглядев в глазок, увидел искаженное изображение человека в униформе с тележкой.

Пистолета у Бьюкенена не было. «Беретта» сопровождала его всю дорогу от Форт-Лодердейла до Сан-Антонио, однако в конце концов пистолет пришлось выбросить в канализационный люк. Его инструкторы всегда подчеркивали — от оружия, которое связано с преступлением, необходимо избавиться. К тому же он торопился и решил добираться в Вашингтон самолетом. Ехать в аэропорт с пистолетом было слишком рискованно.

Единственным оружием оставалось его тело. Бьюкенен принял спокойный вид и открыл дверь:

— Извините, что заставил ждать.

— Ничего.

Служащий вкатил тележку и, развернув ее в столик, быстро закончил сервировку.

С тревогой подумав, что руки у него сейчас заняты, Бьюкенен подписал счет и добавил пятнадцать процентов на чаевые.

— Спасибо, мистер Даффи.

— Не за что.

Бьюкенен закрыл за ним дверь. Теперь можно снова расслабиться.

Холли вышла из шкафа. Лицо у нее было напряженным.

— Думаю, при такой работе ты никому не доверяешь.

— Меня учили: человек или с тобой или против тебя.

— А если ни то, ни другое?

— Не бывает невинных наблюдателей.

— Циник.

— Практик.

— А как насчет меня?

Он ответил не сразу:

— Ты не наблюдатель.

10

Бьюкенен заказал две порции спагетти. Однако вместо того чтобы приняться за еду, взглянул на часы: десять. Он подошел к телефону. Перед отъездом из Сан-Антонио они с Педро выбрали телефон-автомат неподалеку от места работы Мендеса и договорились, что в девять-десять часов по вашингтонскому времени тот будет находиться поблизости. Таким образом, позвонив, чтобы убедиться, что пленники отпущены и у Мендесов все в порядке, Бьюкенен не боялся, что их могут подслушать.

Они условились заранее: если Педро грозит опасность, он должен говорить по-английски. Однако, к облегчению Бьюкенена, Мендес ответил ему на испанском языке.

— Все прошло нормально?

— Они выполнили уговор, — сообщил Педро. — Когда я их развязал, они не сделали нам ничего плохого.

Бьюкенен подумал о том, какое мужество должны были проявить Педро и Анита, чтобы справиться со своей частью задания.

— Однако мне что-то не верится, что они совсем уехали, — продолжал Мендес. — Похоже, прячутся где-то поблизости, наблюдают за нами.

— Да, пожалуй, — согласился Брендан. — Я никогда не верил их обещаниям немедленно убраться из города. Не трогайте микрофоны в доме. Ведите себя так, как будто ничего не случилось. Есть две причины, по которым вас оставят в покое. Во-первых, эти люди верят, что вы не знаете, где сейчас Хуана, а во-вторых, вы им нужны живыми и невредимыми — на тот случай, если она попытается с вами связаться. Они не сделают вам ничего плохого, потому что боятся упустить такую возможность. Педро, у меня есть к вам один вопрос. Он имеет отношение к Хуане, но я прошу вас хорошенько подумать, должен ли я задавать его. Потому что, если это поможет объяснить ее исчезновение, вам будет грозить опасность. Не исключено, это как раз та информация, которая нужна тем, кто ищет вашу дочь.

На том конце провода замолчали.

— У меня нет выбора, — снова прозвучал в трубке глуховатый голос Педро. — Если это поможет Хуане… я готов ответить на ваш вопрос.

Бьюкенен еще раз с уважением подумал о мужестве Мендеса.

— Вам что-нибудь говорит имя Мария Томес? Может быть, его когда-нибудь упоминала Хуана?

— Конечно, — сразу ответил Педро. — Это певица. Я не знаток оперы, куда там, но мне один раз довелось быть на ее выступлении. Год назад она приезжала в Сан-Антонио и пела в «Хемисфере». — Педро упомянул одну из главных достопримечательностей Сан-Антонио — культурно-спортивный комплекс, построенный на месте проведения международной ярмарки 1968 года. Город был соединен с ним судоходным каналом. — Я хорошо помню тот день, потому что именно тогда Хуана говорила с нами о своей работе, а такое случалось очень редко. Ее наняли, чтобы охранять певицу во время выступления. Она достала нам места в первом ряду. Я поначалу отказался, но Анита меня уговорила. И знаете, мне даже понравилось. Названия оперы я не помню. Что-то про студентов, которые живут в бедном квартале, на чердаке. Мария Томес играла совсем больную, умирающую девушку. Опера шла на итальянском, но он похож на испанский, и я смог разобрать, о чем идет речь. Мария пела как ангел. Ничего подобного я раньше не слышал. Но при чем тут Хуана и что с ней? Как она связана с певицей, которая приезжала в Сан-Антонио год назад?

— Еще не знаю. Слушайте внимательно, Педро. Время от времени я буду позванивать вам в офис, чтобы убедиться, что вас никто не беспокоит. Я назовусь Беном Кларком. Запомнили? Бен Кларк. Спрошу о своем «форде», который вы будто бы ремонтируете. Если ответите, что ремонт будет стоить дорого, я пойму, что у вас что-то стряслось, и сразу приеду.

— Бен Кларк…

— Правильно. Всего хорошего, Педро.

— Спасибо, Джеф Уокер, или кто вы там есть.

«Точно. — Бьюкенен положил трубку. — Кто я есть».

Он обернулся и поймал на себе пристальный взгляд Холли.

— В чем дело? Что это ты меня так разглядываешь?

— «Бен Кларк»? «Форд»? В этой комнате ты — Чарльз Даффи. Внизу — Майк Хамильтон. Ты еще упоминал Питера Лэнга. И это, если не считать… Черт возьми, так и с ума недолго сойти!

— Ты права.

Не желая продолжать разговор на эту тему, Брендан принялся за еду. Проглотил первый кусок и только тогда почувствовал, как проголодался. Пока он беседовал с Педро, спагетти остыли. Неважно. В последнее время ему не приходится быть слишком разборчивым в еде.

Холли отложила свою вилку.

— С тех пор как тебя выписали из больницы, ты все время на ногах.

Бьюкенен продолжал жевать, стараясь не обращать внимания на головную боль.

— Тебе не кажется, что пора сбавить скорость?

— Не могу. Сейчас доем и выведу тебя отсюда. Да я мне нужно будет кое-куда съездить.

— Куда именно?

— Лучше, если ты не будешь об этом знать.

— Все еще не доверяешь? И это после того, что я для тебя сделала? Ты сам сказал, что я не наблюдатель.

— Дело не в том, доверяю — не доверяю. Если ничего не знаешь, то и бояться нечего. И я в большей безопасности, если…

— Продолжай, продолжай. Ты хочешь сказать: «Если меня станут допрашивать, я не выдам твои планы».

Бьюкенен прожевал кусок хлеба и поднял глаза на Холли.

— Люди, которые за тобой следят, не имеют к Хуане никакого отношения. Но если они увидят нас вместе, то решат, что ты опять взялась за ту статью. Тогда они, спасая себя, ни перед чем не остановятся.

— Наконец-то тебе это удалось. — Холли передернула плечами, точно от холода.

— Что?

— Ты меня снова испугал. Только я пришла в норму, как ты опять напомнил мне…

— Я же говорил: для них норм не существует.

— Да, извини, я забыла.

11

Они вышли на лестницу черного хода. На третьем этаже Холли предстояло вызвать лифт и спуститься в холл. У тех, кто наблюдает внизу за перемещением цифр на световом табло над дверью лифта, должно создаться впечатление, что она весь вечер просидела в номере Майка Хамильтона.

— Если остановят, громко говори, чтобы тебя оставили в покое, пригрози, что позовешь полицию. Но если дело станет серьезным, выложи им такую версию: ты работаешь над статьей об исчезновении Марии Томес и пытаешься выяснить, какое отношение к этому имеет Драммонд. Скажи, что на тебя вышел один из его служащих. Этот человек зол на хозяина и намерен с ним посчитаться. Однако он не хочет «светиться» и поэтому не называет своего настоящего имени. Пока что ничего серьезного от него узнать не удалось.

Они достигли лестничной клетки третьего этажа, и Бьюкенен взмахом руки показал Холли, чтобы та задержалась. Осторожно выглянул в коридор и отступил на шаг назад. Выражение его лица заставило журналистку нахмуриться.

Жестом он приказал ей следовать за ним.

— Нужно спешить. Возле номера Майка Хамильтона — два человека.

Перед тем как покинуть комнату 512, Бьюкенен собрал свои вещи, уложив в дорожную сумку книги и папки е материалами. Затем заполнил карточку гостя я положил ее на кровать. Он написал в ней, что Майк Хамильтон тоже уезжает из отеля, но все расходы, как условлено, за счет кредитной карточки Чарльза Даффи.

— Не хочу, чтобы меня начали разыскивать за бесплатное проживание в гостинице. Так. Все готово. Пошли.

Они спустились на первый этаж и остановились у двери в холл.

— Подожди, пока из лифта выйдут люди. Иди вместе с ними. Где ты живешь?

Она назвала адрес.

— Я выйду через минуту после тебя. Возьму такси вслед за тобой и, если не будет «хвоста», проеду мимо твоего дома. К тому времени ты уже будешь у себя. Зажги свет в комнате и открой окно. Если я увижу открытое окно, буду знать, что у тебя все в порядке.

— Такси? У меня машина.

— Тогда доберешься еще быстрее. Сейчас откроется лифт. Иди.

Она дотронулась до его щеки.

— Будь осторожнее.

Холли ушла, а Брендан еще долго чувствовал прикосновение ее пальцев.

12

— Бьюкенен!

Должно быть, сказывается усталость.

— Бьюкенен!

Или причина кроется в разговоре с Холли. Хотя он приехал в Вашингтон, считая себя Питером Лэнгом, использующим имена Чарльза Даффи и Майка Хамильтона, она снова напомнила ему о том, кто он есть на самом деле.

— Бьюкенен!

Поэтому, когда его окликнули, Брендан инстинктивно дернулся посмотреть, кто его зовет. Этого делать не следовало. Мгновенно поняв свою ошибку, он не стал оборачиваться и зашагал дальше под дождем по окутанной туманом улице. Однако преследователь успел заметить его мимолетное движение.

— Стой! Бьюкенен!

Бьюкенен не стал ускорять шаг. Ничто в нем не выдавало напряжения, которое он испытывал. А нервы были на пределе. Сзади послышались быстрые шаги. Похоже, преследователь один. Бьюкенен не решился проверить свое предположение.

Время уже позднее: половина одиннадцатого. Улица пуста. Лишь изредка блеснет фарами машина и тут же исчезнет за туманной пеленой сырого вечернего воздуха. Выйдя из отеля, Бьюкенен с непринужденным видом огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, свернул с Массачусетс-авеню на 21-ю улицу.

Только сейчас, почувствовав, как учащенно забилось сердце, он осознал, что на 21-й — одностороннее движение и машины мчатся в том же направлении, в котором идет он. Чтобы заметить их приближение, нужно оглядываться. Однако это усилит подозрения преследователя. Вернее, преследователей. За спиной он различил шаги еще одного человека.

— Черт возьми! Бьюкенен! — выкрикнул второй голос.

Слова прозвучали всего в нескольких шагах у него за спиной.

Выбора не оставалось. Бьюкенен внезапно повернулся и увидел крепкого коротко стриженного парня, который в ответ на движение Бьюкенена резко остановился в защитной стойке.

Однако он опоздал. Брендан нанес ему мощный, хорошо рассчитанный удар в грудь: он хотел остановить преследователя, но не собирался ломать ему ребра.

Крепыш отлетел на несколько шагов. При этом он с силой выдохнул воздух, смягчив последствия удара. Его натренированная реакция говорила о том, что противник прошел хорошую подготовку. Парень явно из военной разведки. Такая же стандартная фигура, как у тех, что следили за Холли: широкие плечи, мощные бицепсы и узкие бедра. Бьюкенен не стал дожидаться, пока тот придет в себя. Его нога, описав дугу, с силой ударила преследователя по внешней стороне бедра, туда, где проходит чувствительный нерв. Точный удар вызывает не только сильную боль, но и временный паралич конечности.

Как и рассчитывал Бьюкенен, не успевший оправиться от удара в грудь парень с ворчанием схватился за бедро и рухнул на асфальт. Но к месту схватки бежал его напарник. Заметив, как он, чертыхаясь, сунул руку под ветровку, Брендан бросил в него свою сумку, а пока тот уворачивался, рванулся ему навстречу и, не дав достать оружие, ткнул ладонью в основание носа. Под рукой хрустнули перебитые хрящи. Противник потерял ориентировку, и Бьюкенен добил его ударом локтя в солнечное сплетение, выхватил у него пистолет, повернулся к первому преследователю, который пытался подняться на ноги, и шмякнул того головой о фонарный столб. Затем снова повернулся к парню в ветровке. Тот лежал на тротуаре, хлюпая разбитым носом. Изо рта у него текла кровь.

Бьюкенен мог бы их прикончить, но ему не хотелось усугублять свое и без того серьезное положение. Если он начнет уничтожать людей полковника, в следующий раз им отдадут приказ убрать его самого. Хотя не исключено, что эти двое вовсе не собирались его задерживать. Не случайно же второй агент достал пистолет.

Неподалеку пронзительно вскрикнула женщина. Бьюкенен обернулся и увидел в нескольких шагах от себя хорошо одетую пару, которая с ужасом уставилась на валявшиеся на тротуаре тела.

Он схватил сумку и побежал.

Его пугала не только перспектива скорого появления полиции.

На крик женщины из-за угла выскочили еще двое и, заметив Бьюкенена, рванулись вслед за ним — оба такие же мускулистые и широкоплечие, как те, что остались на асфальте.

Бьюкенен бежал изо всех сил. Казалось, швы на боку вот-вот разойдутся, но он даже не думал о них. Эти двое сразу полезли под ветровки, и у Брендана исчезли всякие сомнения относительно их цели. Они не из группы наблюдения. Приказ на его устранение уже отдан. Что они сделали с Холли?

Но сейчас не время думать о том, что с ней случилось. Он должен собраться с силами и сделать все, чтобы остаться в живых. Сначала нужно выбраться с этой проклятой улицы, где одностороннее движение делает его уязвимым. Подбегая к Р-стрит, Бьюкенен оглянулся. Преследователи одновременно вскинули оружие. Заметив зазор в потоке транспорта, он метнулся на мостовую, надеясь, что машины прикроют его, точно щитом, и в следующее мгновение был на противоположной стороне улицы. Рявкнул сигнал. Завизжали тормоза. Бьюкенен поскользнулся на мокром тротуаре, но удержался на ногах и нырнул за угол, услышав, как прогремели выстрелы и за его спиной посыпалось стекло разбитой витрины.

Быстрее. Сжимая в руке пистолет, отнятый у агента, он отчаянно несся по пустынной улице. Дождь усилился. Стало совсем темно. Впереди в тусклом свете уличного фонаря Бьюкенен разглядел узкий переулок и бросился туда. Если бы не сумка, бежать было бы намного легче, но бросить ее и остаться без книг и папок с документами он не мог.

За спиной слышались проклятия, шумное дыхание и топот преследователей. Мельком бросив взгляд на табличку на стене дома: «Переулок Хопкинса», Бьюкенен нырнул за угол, и тут же в стену дома в том месте, где он только что находился, ударили пули. Он мгновенно обернулся, присел и вскинул пистолет. Рука дрожала, и он оперся локтем о колено. По лбу катился пот, смешанный с каплями дождя. Из-за угла трудно хорошо прицелиться, но и его противники не в лучшем положении. Решив, что пора, Бьюкенен трижды нажал на спусковой крючок. Гулкое эхо выстрелов прокатилось по узкому переулку и оглушило его, ударив по барабанным перепонкам.

Тем не менее оп услышал лязг пустых гильз, упавших на тротуар, и короткий стон. По крайней мере одна из выпущенных им пуль попала в цель. Однако Бьюкенен не мог проверить свои предположения. Преследователи залегли и открыли ответную стрельбу. Он видел вспышки выстрелов, одна из пуль ударила совсем рядом, и осколки кирпича едва не попали ему в глаза. Высунувшись из-за угла, Бьюкенен выстрелил еще три раза и заставил нападавших укрыться за припаркованными машинами. Однако ввязываться в неравный бой не входило в его планы. Воспользовавшись возникшей паузой, он быстро отполз назад, вскочил на ноги и изо всех сил помчался по переулку. Ночная перестрелка разбудила местных жителей, кое-где в окнах вспыхнул свет и появились силуэты забывших об осторожности людей. Бьюкенен бежал. Он слышал вой приближавшейся сирены. Слышал, как распахнулось окно. Слышал, как сверху что-то крикнули. Однако его внимание было всецело поглощено другим — за спиной продолжал звучать гулкий топот преследователей.

Бьюкенен оглянулся и дважды выстрелил. Агенты разделились и спрятались от пуль по разные стороны переулка, используя в качестве укрытия ближайшие подъезды.

Он бежал, бросаясь из стороны в сторону, чтобы не дать им возможность хорошо прицелиться. Одна пуля пробила ему левый рукав, вторая прошла в нескольких дюймах от правого уха. Он уже не слышал выстрелов, различал только слабые звуки, похожие на удары кулака по подушке. Преследователи надели на стволы глушители, и теперь ему казалось, что его собственные выстрелы отдаются в пустом гулком переулке страшным грохотом. На верхних этажах вспыхнули новые окна. Сирена приближалась и выла все громче. К ней присоединилась вторая.

Бьюкенен выскочил из переулка, перебежал мокрую туманную О-стрит и свернул налево к 20-й улице. Он уже радовался, что ему удалось немного оторваться от преследователей, но за спиной вдруг ослепительно вспыхнули фары. Он бежал по середине улицы и на мгновение замешкался, не зная, в какую сторону отпрыгнуть. Обернулся. Фары совсем рядом. Взвизгнули тормоза. Но машина не могла сразу остановиться и продолжала нестись прямо на него. Тогда, чтобы смягчить удар, Бьюкенен подпрыгнул и распластался на капоте. Он раскинул руки, прижал лицо к ветровому стеклу и вдруг с изумлением разглядел знакомые рыжие волосы. Ошибки быть не могло. За рулем сидела Холли Маккой. Ее бледное, искаженное ужасом лицо точно окаменело в немом крике.

В следующее мгновение стеклоочиститель ударил его по скуле, и Бьюкенен поднял голову, пытаясь разглядеть, что происходит позади машины, которая постепенно замедляла ход. Из переулка появились двое. Бьюкенен, задыхаясь, поднял пистолет и выстрелил поверх крыши. Он не мог как следует прицелиться, но четырех выстрелов оказалось достаточно, чтобы преследователи отступили в переулок.

— Вперед, Холли! Не останавливайся!

Притормозившая было машина снова рванулась вперед. Бьюкенена подбросило. Он скользнул по капоту и ударился лицом о ветровое стекло. Бросил отчаянный взгляд через плечо: они уже на 20-й улице. Чтобы вклиниться в поток машин, едущих только в одном направлении, Холли пришлось сделать поворот налево. Бьюкенен потерял равновесие и заскользил вниз. Обе руки были заняты — в одной сумка, в другой пистолет, ухватиться нечем, да просто и не за что ухватиться на мокром капоте.

Машина поворачивала. Бьюкенен продолжал сползать к краю капота. Он очень ясно представил неминуемое падение и удар о мостовую. «Согнуть локти. Перекатиться. Голову вверх», — мысленно приказал он себе. Еще одна травма головы — слишком дорогое удовольствие. Нет, надо удержаться и не упасть! С бешено бьющимся сердцем Бьюкенен заметил боковое зеркало и уцепился за него согнутым локтем. Поджал ноги, но от внезапного толчка все же сорвался с капота и повис. Крепление зеркала прогнулось под тяжестью его тела, но он продолжал висеть, сползая все ниже. Еще миг, и подошвы коснутся асфальта. Машина начала тормозить. Стержень, на котором держалось зеркало, лопнул, и Бьюкенен упал, больно ударившись о мостовую, несколько раз перевернулся и остался лежать в луже. От удара у него перехватило дыхание, и он никак не мог отдышаться. Наконец, шатаясь, поднялся на ноги и, морщась от яркого света фар, пошел к остановившейся машине.

Выли сирены. Ему показалось, что он слышит топот ног бегущих к нему людей. Затем Бьюкенен отчетливо услышал голос Холли, которая открыла переднюю дверь машины. Однако вместо того чтобы сесть рядом с ней, он повалился на заднее сиденье и, хлопнув дверью, крикнул:

— Поехали, Холли! Быстрее!

13

Холли молча повиновалась. Она наклонилась к ветровому стеклу и прищурилась: машущие «дворники» мешали хорошо разглядеть, что творится впереди. Затем бросила взгляд на зеркало заднего вида, пытаясь понять, не преследуют ли их полицейские машины, чьи сирены ревели не умолкая. К счастью, соседние машины двигались с обычной скоростью, никто не пытался их обстреливать, вой сирен начал отдаляться и стал менее угрожающим.

— Что случилось? — В ее голосе звучало смятение.

Они выехали на Массачусетс-авеню, проехали квартал по Дюпон-серкл и свернули на Коннектикут-авеню. Бьюкенен коротко рассказал Холли о том, что с ним произошло. За время разговора он ни разу не поднял голову с заднего сиденья: хотя преследователи и знают, какой у Холли автомобиль, они будут искать двоих, а не одинокую женщину за рулем.

— Ты ранен?

— Порвал несколько швов, — не сразу отозвался Бьюкенен. Он произносил слова так, точно ему было больно говорить. — Можно считать, легко отделался.

— До следующего раза.

— Мне повезло, что ты ехала именно по той улице.

— Дело не в везении.

— Что?

— Помнишь, ты побежал по 21-й улице, а они за тобой, ты прыгнул на мостовую и перебежал улицу.

— Все так и было. Откуда ты это знаешь?

— Потому что ты проскочил прямо перед моей машиной. Я тебе еще посигналила. Когда я вышла из отеля и взяла машину со стоянки, то решила проехаться вокруг квартала, проверить, нет ли за мной слежки.

— Похоже, ты кое-чему научилась.

— И еще я хотела посмотреть, как у тебя дела. Я поехала за тобой следом и увидела драку. Потом ты перебежал улицу, но мне не удалось привлечь твое внимание. Затем ты свернул на Р-стрит, и я потеряла тебя из виду. Я как раз была на перекрестке и решила повернуть на О-стрит, подумала, что смогу перехватить тебя на выходе из переулка Хопкинса или 20-й улицы.

— А если бы я остался на Р-стрит?

— Ну ты же не настолько глуп, чтобы бежать по прямой линии.

— Ты и вправду кое-чему научилась.

— Как уходить от погони, — Холли вздохнула. — Знаешь, у нас в университете не было такого предмета.

— Я и думать не думала, что все обернется таким образом. Меньше всего мне хотелось подвергать тебя опасности. Прости, Холли, так уж вышло.

— Дело сделано. И я сама в этом виновата. Я большая девочка и давно привыкла обходиться без чужих подсказок. Конечно, нам не нужно было встречаться. Думала, наивная дурочка, ты расскажешь что-то касающееся моей статьи. Пожадничала и теперь расплачиваюсь за свою глупость.

— Тогда ты сама понимаешь, — Бьюкенен заговорил о вещах, о которых ему говорить не хотелось, — что раз они застали нас вместе, то решили, что мы оба представляем для них угрозу. Такая возможность существовала и раньше, но сейчас твоя жизнь действительно в опасности.

— Была и еще одна причина, по которой я согласилась с тобой встретиться. — Холли старалась успокоиться, но голос ее слегка вздрагивал. — На редкость глупая причина, не имеющая никакого отношения к статье. Мне просто хотелось тебя увидеть. Глупо, да?

В салоне стало тихо и слышно было только, как шлепают «дворники» и работает мотор.

Холли вздохнула.

— Можешь не отвечать. Я ничего не говорила, ты ничего не слышал. Теперь буду чувствовать себя как последняя дура.

— Нет, Холли, я…

— Что?

— Я… тронут твоими словами.

— Лучше бы ты сказал что-нибудь более определенное.

— Понимаешь, я пытаюсь объяснить… все не так просто. Я не привык к такому. Я ведь никогда не задерживался на одном месте, и у меня не было времени на то, чтобы по-настоящему привязаться к кому-нибудь.

— Кроме одного раза.

— Да. С Хуаной было по-другому. В первый и последний раз.

— И теперь я рискую жизнью, чтобы помочь тебе найти другую женщину. Прекрасно. Просто замечательно.

— Все не так просто, — повторил Бьюкенен.

— Наверное…

— Дело не только в том, что я никогда подолгу не жил на одном месте и просто не успевал с кем-то сблизиться. Я никогда не был подолгу одним человеком. Хуану хочу найти не я. Этого хочет Питер Лэнг.

— Питер Лэнг? Это ведь один из твоих псевдонимов?

— Одна из моих легенд.

— Наверное, у меня сейчас начнется истерика.

— Сейчас не время. Подожди. Давай сначала выберемся из города.

— Куда ехать?

— В сторону Манхэттена.

— Зачем? Что там делать?

— Фредерик Малтин. Бывший муж Марии Томес. Нам нужно кое-что сделать.

— Нам нужно сделать так, чтобы ты уменьшился в размерах.

— Перестань шутить.

— Я и не шучу.

— Останови машину возле телефонной будки.

— Знаешь, я сейчас думаю, что мне самой хочется превратиться в Мальчика-с-пальчик.

14

В первом часу ночи, где-то между Вашингтоном и Балтимором, Холли остановила машину, и Бьюкенен пошел звонить.

— Закусочная «Потомак», — ответил ему мужской голое в трубке.

— Говорит Протей. Мне нужно связаться с полковником.

— Его сейчас нет, но вы можете оставить для него сообщение.

— Передайте полковнику, что я все понял. У него не будет со мной никаких проблем. Передайте ему, что я мог бы сегодня убить четверых его людей. Скажите, чтобы он оставил меня в покое. И пусть оставит в покое Холли Маккой. Скажите ему, что я хочу исчезнуть. Пусть знает, что мои дела с Холли не имеют к нему никакого отношения. Скажите, что Холли ничего о нем не знает.

— Я вижу, у вас есть что сказать полковнику.

— Постарайтесь ничего не упустить.

Бьюкенен повесил трубку, зная, что номер телефона-автомата появился на экране определителя, установленного в «закусочной», и, если полковник не захочет пойти на мировую, сюда очень скоро нагрянут его люди.

Бьюкенен поспешил к машине и на этот раз сел рядом с Холли.

— Я сделал все, что мог. Поехали.

Машина вырулила на шоссе. Он потянулся за дорожной сумкой и сморщился от боли. Потом стал осторожно стаскивать с себя брюки.

— Эй, ты чего это придумал? — удивленно спросила Холли, бросив взгляд на голые ноги Бьюкенена.

— Переодеваюсь. Я весь мокрый. — Воспользовавшись светом фар встречной машины, он осмотрел брюки. — И у меня идет кровь. Я в самом деле порвал несколько швов. — Достав из сумки тюбик с дезинфицирующим кремом и бинты, он начал обрабатывать рану на боку. — Знаешь, чего бы мне сейчас хотелось?

— Нормальной жизни?

— Кофе и пару бутербродов.

— Понятно. Чтобы уж пикник так пикник.

15

Полковник нахмурился и положил трубку. То же самое сделал Алан, который слушал разговор по параллельному телефону. Они сидели в конспиративной квартире, расположенной в пяти кварталах от редакции «Вашингтон пост».

Тишину в комнате нарушал только слабый шум машин, доносящийся с улицы.

— Хотите совет?

— Нет. — Узкое лицо полковника выглядело изможденным от усталости и напряжения последних дней.

— И тем не менее, я вам его дам. — На толстых щеках Алана играл багровый румянец. Он пил виски, чтобы взбодриться. — Бьюкенен просит мира. Соглашайтесь. Вы все равно ничего не выиграете, а потерять можете все.

— Вы так считаете? — сухо отозвался полковник. — Я не привык полагаться на советы штатских, особенно когда они не понимают серьезности преступления, совершенного Бьюкененом. Солдат не может просто так покинуть свое подразделение. Тем более такой, как Бьюкенен. Он слишком много знает. Я уже говорил вам, что его действия ставят под угрозу всю систему безопасности. Так мы дойдем до настоящего хаоса.

— А перестрелка на улице — чем не хаос? Какое отношение она имеет к системе безопасности? Это все ваше чванство, полковник. Я всегда считал, что военным нельзя участвовать в наших разведывательных операциях. Вам не нравится выслушивать советы от штатских? В таком случае почитайте Конституцию. Прислушиваться к нашим советам и есть ваша прямая обязанность. Если бы не контроль ЦРУ, вы бы такого наворочали. А вам бы, конечно, хотелось иметь в своем распоряжении свою частную армию и устраивать свои частные войны.

— Послушайте, уезжайте-ка отсюда поскорее, — предложил полковник. — Вы все время жалуетесь, что никогда не видите жену и детей. Вот и отправляйтесь домой.

— Уехать и оставить вас без присмотра? Нет уж, не выйдет. Я останусь с вами до тех пор, пока этот вопрос не будет решен, — отрезал Алан.

— Тогда запасайтесь терпением. Оно вам понадобится.

— Совершенно не обязательно. Все, что вам нужно сделать, это оставить Бьюкенена в покое.

— Не могу. До тех пор, пока с ним журналистка.

— Но Бьюкенен сказал, что его отношения с ней вас совершенно не касаются.

— И вы ему поверили?

— Он не глупец. Я же говорил: каждый из нас может что-то выиграть или потерять. Бьюкенен ничего не выиграет, если пойдет против вас. Однако, если вы не перестанете за ним охотиться, он будет вынужден это сделать. И скажу откровенно, полковник, он последний человек, которого я хотел бы видеть своим врагом.

Глава 11

1

Бьюкенен проснулся от головной боли, усиленной грохотом металла и ревом двигателя. Он выпрямился в кресле и, взглянув в окно, увидел бригаду рабочих, которые высыпали мусор из железных баков в мусороуборочную машину. Бьюкенен бросил взгляд на стрелки часов: восемь утра. Они в Нью-Йорке. Холли вела машину по Мэдисон-авеню.

— Тебе надо было меня разбудить. — Он зажмурился от яркого солнечного света.

— Чтобы поддерживать разговор? Нет уж. Мне тоже хотелось отдохнуть. Я вообще люблю тишину. Есть возможность подумать.

— О чем?

— Я поняла, что не смогу вернуться. До тех пор, пока мы не докопаемся до сути. Сейчас нужно ехать вперед и вперед.

— Так можно ехать, пока не упадешь. Тебе тоже нужно поспать.

— Я воспользовалась твоим советом, — улыбнулась Холли.

— Что-то не припомню, чтобы я давал какие-то советы.

— Вчера я спрашивала, как тебе удалось проехать такой долгий путь от Нового Орлеана до Сан-Антоиио, да еще после ранения. Ты сказал, что спал на стоянках. Поэтому всякий раз, когда мне нужно было остановиться, чтобы сходить в туалет, я закрывала двери машины и засыпала. Ты совершенно прав. Люди так громко хлопают дверями, когда выходят или садятся в машину, что удается поспать всего несколько минут.

— По тебе не скажешь, что ты почти всю ночь за рулем.

— Чудо косметики. Спасибо раковинам и зеркалам в туалетах на стоянках. Кстати, тебе не мешает побриться.

Бьюкенен почесал подбородок и полез в сумку. Достав безопасную бритву, он принялся соскребать со щек жесткую щетину.

— Ой! — сморщилась Холли. — Больно?

— Привык. На заданиях частенько по-другому не получается.

Он настороженно замолчал, ожидая, что она воспользуется его оплошностью и начнет расспрашивать.

Но Холли выдержала испытание. Она и бровью не повела, продолжая следить за дорогой.

— У нас кофе остался? — спросил он.

— Нет. Все выпили. Но раз ты спрашиваешь… Подожди… — Она притормозила у кафетерия, выскочила, не выключая мотора, из машины и через минуту появилась с двумя чашками кофе и четырьмя бутербродами.

— С тобой не пропадешь.

— Не пропадешь, если и дальше будешь таким же хорошим учителем, — засмеялась Холли. — Отель «Шер-ри-Недерленд» в одном квартале отсюда. Место, где живет Малтин, упоминалось во вчерашней статье. Что будем делать?

— Сначала найдем, где поставить машину.

— Легко сказать!

— Затем взглянем на тех, кто следит за квартирой Малтина.

— Почему ты решил, что за квартирой следят?

— Следят, чтобы он не выкинул еще какую-нибудь штуку. Кое-кто явно не ожидал, что Малтин поднимет шум, позовет репортеров и привлечет внимание к исчезновению Марии Томес. Думаю, они позаботятся о том, чтобы он замолчал.

2

Здание отеля «Шерри-Недерленд» располагалось неподалеку от отеля «Плаза» на 5-й авеню. Прямо напротив него находились площадь Грэнд Арми и вход в Центральный парк. На соседних улицах было полно народу, и Бьюкенен с Холли смешались с толпой прохожих, изображая пару прогуливающихся туристов. День выдался прохладный, но солнечный — нечастое явление в начале ноября. Делая вид, что любуются красивыми зданиями, они прошлись вокруг квартала, затем заглянули в парк. При этом они незаметно изучали окрестности.

— Конечно, за Малтином могут наблюдать из соседних домов. — Бьюкенен взял у Холли фотоаппарат и сфотографировал небоскреб. — Но на улице я ничего не заметил.

Они присели на скамейку возле позолоченной статуи генерала Шермана.

— Что теперь? — спросила Холли.

— Пришел твой черед. Нужно сыграть одну роль. Но должен предупредить, дело не из легких.

— Ну?

— Ты должна изобразить репортера, — торжественно сообщил Бьюкенен и тут же получил локтем в бок.

— Эй, поосторожнее, ты чуть не попала в то место, куда меня ударили ножом.

— Я сама тебя чем-нибудь ударю, если не прекратить свои шуточки.

— Надеюсь, журналистское удостоверение у тебя с собой, — рассмеялся Бьюкенен.

— Всегда. Оно в футляре от фотоаппарата.

— Отлично. Я твой новый ассистент. Зови меня… Как звали того парня, с которым ты была в Новом Орлеане?

— Тед.

— Точно. Зови меня Тедом. Мы собираемся нанести профессиональный визит мистеру Малтину. Позвольте ваш фотоаппарат, леди. Будет лучше, если его понесет ассистент.

— Знаешь, ты слишком редко это делаешь.

— Таскаю твой фотоаппарат?

— Нет. Улыбаешься. Ты только что улыбался.

Они подождали, пока загорится зеленый свет, перешли через 59-ю улицу и пошли по 5-й авеню к куполообразному крыльцу «Шерри-Недерленд». Небрежно кивнув привратнику вуниформе, который останавливал такси для пожилой хорошо одетой женщины, Бьюкенен толкнул вращающуюся дверь и вошел в вестибюль.

Помещение было залито золотистым светом. В вазе на столике стояли яркие крупные цветы. Справа они увидели лифты, слева — стойку администратора и газетный киоск. Один клерк в униформе прохаживался неподалеку от входа, другой находился за стойкой. Пожилая дама в очках рассматривала журналы возле киоска.

На первый взгляд все спокойно, решил Бьюкенен, ожидая, пока в вестибюле появится Холли.

— К вашим услугам, сэр, — направился к ним находившийся у входа клерк.

Он, видя перед собой пару, обратился как и положено, к мужчине, но, поскольку Бьюкенен играл роль ассистента репортера, он поправил на плече ремень фотоаппарата и повернулся к Холли, показав бровями, что ей следует ответить.

Холли мгновенно вошла в роль.

— Я из газеты.

Клерк бросил взгляд на протянутое ему удостоверение. Скорее всего, его внимание привлекло название газеты, подумал Бьюкенен. Холли не представилась, и, если повезет, клерк не запомнит ее имени.

— Я хотела бы увидеть мистера Малтина. — Холли спрятала удостоверение в сумочку.

— У вас назначена встреча?

— Нет, но если он располагает временем, я отниму у него не больше десяти минут.

— Одну минуту. — Клерк прошел к стойке и взял телефонную трубку.

— Мистер Малтин, здесь к вам из «Вашингтон пост». Журналистка с фотографом… Да, сэр. Я передам.

Он положил трубку.

— Мистер Малтин не хочет, чтобы его беспокоили.

— Но вчера здесь было много репортеров…

— Мне известно только одно: он не хочет, чтобы его беспокоили.

— Пожалуйста, позвоните ему еще раз.

— Извините, но…

— Это очень важно. У меня есть сведения о его пропавшей жене.

Клерк заколебался.

— Я думаю, мистер Малтин очень расстроится, если узнает, что вы не передали ему это сообщение.

Глаза клерка потемнели.

— Минутку. — Он снова прошел к стойке. На этот раз он повернулся к ним спиной, и Холли с Бьюкененом не могли расслышать, что он говорит. Затем клерк обернулся и раздраженно положил трубку.

— Мистер Малтин хочет вас видеть. Прошу вас.

Они направились вслед за портье к лифтам, а когда вошли в кабину, портье, смотря прямо перед собой, нажал кнопку 30-го этажа. Правильно, подумал Бьюкенен. Так он будет уверен, что мы вышли там, где и намеревались.

На 30-м этаже портье подождал, пока Холли не позвонила в дверь квартиры Фредерика Малтина. Только когда Малтин открыл дверь, мрачно уставился на Холли и Бьюкенена, а затем жестом неохотно пригласил их войти, портье вернулся в лифт.

Бьюкенен и Холли прошли мимо Малтина, который нетерпеливо захлопнул дверь и прошествовал на середину просторной комнаты.

Сказать «просторная» значило не сказать ничего. Этот прямоугольный зал с очень высоким потолком мог бы вместить по меньшей мере четыре обычные комнаты. Две стены представляли собой сплошное огромное окно, которое начиналось на высоте бедра и тянулось к самому потолку, открывая потрясающий вид на 5-ю авеню с одной стороны и на Центральный парк — с другой. Комната была со вкусом обставлена старинной мебелью. На Бьюкенена произвели впечатление полированное дерево и хрусталь, дорогие ткани и восточные ковры, картины в стиле кубизма — явно подлинники. В углу, рядом с витриной, где была выставлена керамика ничуть не хуже той, что экспонируется в музеях, стоял сверкающий рояль. Неудивительно, что Фредерик Малтин был недоволен финансовыми условиями своего развода с Марией Томес. Было очевидно, что он привык к роскоши.

— Не знаю, какой информацией о моей бывшей жене вы располагаете, но она так или иначе уже устарела, потому что я только что получил от нее известие.

Бьюкенену потребовалось все его самообладание, чтобы удержаться от вопросов. По сценарию главной в этом шоу была Холли. Она должна была вести его.

И она начала.

— Ну что ж, значит, вы почувствовали облегчение.

— Конечно. Очень большое облегчение.

Фредерик Малтин был человеком среднего роста и веса, лет сорока пяти, с обычным лицом, умеренным количеством волос и умеренным количеством седины в них. Зато в остальном в его облике не было ничего усредненного или умеренного. Изящные, начищенные до блеска черные туфли на тонкой подошве и тщательно отглаженный синий двубортный костюм были, безусловно, иностранного происхождения и сшиты на заказ. Сверкающей белизны рубашка и изысканный галстук в полоску отличались текстурой дорогого шелка. Бьюкенен не мог не обратить внимания на бриллиантовые запонки Малтина, когда тот с показным нетерпением посмотрел на свои украшенные бриллиантами часы фирмы «Картье». На левом мизинце блестело кольцо с сапфиром. В общем, утреннее одевание, похоже, обошлось ему тысяч в двадцать долларов.

— Портье сказал, что вы просили о десятиминутном

разговоре, но я не могу уделить вам даже и этого времени, — продолжал Малтин. Голос у него был пронзительным, в нем звучали повелительные нотки.

— Но вам наверняка хочется как можно скорее сообщить эту хорошую новость прессе, — сказала Холли. — Ведь вчера было столько шума… Я имею в виду ваши настойчивые утверждения о том, что с ней что-то случилось. Вы, естественно, хотите, чтобы все узнали, что тревога была ложной.

— Ну да, — ответил Малтин, — конечно. Я не… Вы правы. Действительно, вам и другим репортерам необходимо информировать ее поклонников о том, что она никак не пострадала.

Холли произнесла озадаченным тоном:

— Но вы так это говорите… Будто еще ничего не сообщили средствам массовой информации.

— Я… я только что получил это известие. Все еще прихожу в себя. Знаете, это такое облегчение. — Малтин вынул из нагрудного кармана своего костюма шелковый бордовый платок и вытер лоб.

Да, вид у тебя облегченный, черта с два, подумал Бьюкенен.

— У меня еще не было времени собраться с мыслями. Строить какие-то планы…

— Что сказала вам ваша бывшая жена? — спросила Холли. — Где она была последние две недели?

Малтин казался смущенным.

— Далеко отсюда. Она сказала мне — где, но не желает называть точное место. Хочет остаться там еще на какое-то время. Отдохнуть. После этого недоразумения репортеры облепят ее, если только получат такую возможность.

— Но вы можете хотя бы намекнуть, где она находится?

— Во Франции. И это все, что я намерен сообщить.

— А она объяснила, почему так внезапно исчезла?

— Она хотела сменить обстановку, отправиться в путешествие. В своем нетерпении покончить с этими злополучными юридическими делами я ошибочно предположил, что, если я не могу с ней связаться, значит, с ней произошло какое-то несчастье.

Присматриваясь к комнате, Бьюкенен уловил слабый запах сигаретного дыма, хотя в этом тщательно убранном помещении не было видно ни одной пепельницы. И от одежды Малтина сигаретами тоже не пахло. Бьюкенена всегда удивляло, что курильщики не понимают, насколько всепроникающ этот аромат. Сигаретным дымом тянуло из какого-то удаленного уголка этих огромных апартаментов. Бьюкенен сильно подозревал, что Малтин не только сам не курил, но и не одобрял курения в своем присутствии, а тем более у себя в доме.

— Я должен сделать одно признание, — произнес Малтин. — Моя чрезмерно эмоциональная реакция была вызвана тем, что Мария не отвечала на мои звонки. Когда несколько недель назад она продала свою квартиру и исчезла, я был взбешен тем, что она проигнорировала меня, не сочла нужным спросить моего совета. Ведь раньше она обо всем советовалась со мной. Я просто не мог себе представить, что она так поступит, поведет себя столь независимо, даже если мы и в разводе. Задетое самолюбие заставило меня утверждать, что она, должно быть, стала жертвой преступления. Абсурдно, конечно, с моей стороны.

— Да, — вступил в разговор Бьюкенен, впервые открывая рот. — Вы не будете возражать, если я воспользуюсь вашим туалетом?

— Я именно буду возражать. И даже очень.

— Но у меня крайняя необходимость, мне срочно нужно туда…

Бьюкенен направился через всю комнату к двери, расположенной в дальнем ее конце.

— Постойте. Что вы себе позволяете? — в ярости воскликнул Малтин. — Вы не имеете права… Сейчас же остановитесь! Ни с места, вам говорят!

— Но я сказал вам, что мне нужно в туалет. — Бьюкенен открыл дверь и оказался в коридоре, столь же дорого и с не меньшим вкусом отделанном.

Малтин бросился за ним.

— Если вы не остановитесь, я вызову полицию!

Бьюкенен не остановился. Запах сигаретного дыма усиливался. Кажется, он доносится из…

Бьюкенен открыл какую-то дверь слева и заглянул в отделанный дубом кабинет. Удивленно выпрямившись, на него смотрел человек, который стоял, опираясь на большой полированный письменный стол. На вид ему можно было дать около тридцати пяти лет. На нем был ничем не примечательный костюм, волосы нуждались в стрижке, по ботинкам не помешало бы пройтись щеткой, в руке он держал сигарету, и вообще он выглядел как человек такого сорта, с которым Фредерик Малтин не должен был бы иметь никакого дела.

— Извините, — сказал Бьюкенен. — Я думал, что здесь туалет.

— Ничего страшного, — ответил человек.

Револьвер, рукояткой вперед, оттопыривал его пиджак с левого бока. Чтобы вытащить оружие, ему придется действовать правой рукой, но в ней сигарета. Человек наклонился вперед, как бы для того чтобы стряхнуть пепел в корзину для бумаг. Вместо этого он уронил туда сигарету и схватился за оружие.

Но недостаточно быстро. Бьюкенену было ни к чему, чтобы выстрелы всполошили кого-нибудь из здешних обитателей. Крепко сжав ремень сумки с фотоаппаратом, он повернулся, словно собираясь уйти. И продолжал поворачиваться. Раскрутившись, он сильно и быстро взмахнул сумкой. Удар пришелся сбоку по челюсти. Раздался громкий и резкий звук. Тело человека изогнулось, глаза закатились, изо рта хлынула кровь. Он со стоном рухнул на ковер, проехал по нему и врубился черепом в нижнюю часть стеллажа, где стояли книги в кожаных переплетах. Он дышал, но не двигался.

— Боже мой! — Фредерик Малтин прибежал из коридора и теперь с открытым от ужаса ртом смотрел на лежавшего на полу человека. — Боже мой, что вы натворили?

— Думаю, он не хотел, чтобы я воспользовался туалетом.

— О Боже…

— Ладно, мысль до меня дошла. Но Бог вам не поможет.

Бьюкенен вытащил свой собственный ствол, при виде которого Малтин судорожно глотнул воздух, а Холли у него за спиной вздрогнула. Подойдя к лежавшему на полу человеку, Бьюкенен прицелился ему в голову, пока отбирал принадлежавший тому револьвер калибра 357. Потом проверил его пульс, повернул ему голову так, чтобы тот не захлебнулся кровью, и выпрямился, качая головой.

— Сожалею, что кровь попала на ковер, Фред. Тебе надо бы поосмотрительнее выбирать себе компанию. Или, вернее… — Бьюкенен заметил на столе какую-то сумку и открыл ее. — Вернее, людей, с которыми имеешь деловые отношения. Сколько денег в этой сумке? Во всяком случае, здесь целая куча сто долларовых купюр. В пачках по пять тысяч. — Бьюкенен вынул деньги и сложил их в стопки. — Как ты думаешь? Давай посмотрим. Сто тысяч. Двести тысяч. Трудно запихнуть туда все это и тяжело таскать с собой, однако я бы сказал, что здесь перед нами в общей сложности миллион долларов.

У Малтина отвисла челюсть. Он сильно побледнел.

Позади него в коридоре Холли остолбенела, пораженная не только видом денег, но и тем, чему была свидетельницей.

— Фред, становись на колени.

— Зачем? — дрожа пролепетал Малтин.

— Просто сделай это и все. — Бьюкенен прошел мимо Малтина и отдал Холли револьвер. — Если Фред попытается встать, застрели его. — Зло посмотрев на Малтина, Бьюкенен вышел в коридор.

— Куда же ты? — забеспокоилась Холли.

— Удостовериться, что мы одни.

3

Держась настороже, с пистолетом наготове, Бьюкенен обошел одну за другой все комнаты, тщательно осматривая каждую. То, что он обнаружил одного человека, вовсе не означало, что здесь не могут прятаться и другие.

Но он никого больше не нашел. Успокоившись на этот счет, он вернулся в кабинет, еще раз осмотрел лежавшего на полу человека, удостоверился в стабильности подаваемых им признаков жизни, связал ему руки его же собственным ремнем и повернулся к Малтину, лицо которого покрывалось бусинками пота быстрее, чем он успевал его вытирать. Его бордовый платок был совершенно мокрый.

— Садись, Фред. У тебя такой вид, будто ты вот-вот хлопнешься в обморок. Дать тебе что-нибудь? Стакан воды, например? Или бренди? Ну-ну, чувствуй себя как дома.

Лицо Малтина приняло цвет бетона. Потея еще обильнее, он кивнул с каким-то полубезумным блеском в глазах.

— Вон там. В верхнем ящике стола.

Бьюкенен выдвинул ящик и поцокал языком.

— Фред, ты меня разочаровываешь. Так значит, ты у нас нюхальщик карамелек, а? Ай-ай-ай, Фред.

Бьюкенен вынул из ящика пузырек с белым порошком внутри и поставил его на стол.

— Но что это я? Ведь ты у себя дома, вполне взрослый человек, и все такое прочее. Угощайся.

Малтин злобно зыркнул на него, потом открыл пузырек и втянул кокаин сначала одной, затем другой ноздрей.

— У тебя немножко осталось на губе, Фред.

Малтин вытер губу и облизал палец.

— Правильно. Нечего зря добром разбрасываться. Теперь тебе лучше, Фред? Ты готов немного поговорить?

— Сукин сын.

Бьюкенен закатил Малтину такую крепкую пощечину, что у того не было времени даже мигнуть, прежде чем его голова резко качнулась в сторону и крупинки белого порошка вылетели у него из носа. В комнате пощечина прозвучала, словно удар хлыста. На лице Малтина остался вспухший красный отпечаток пятерни.

Холли в испуге зажала рот рукой.

Бьюкенен ударил Малтина по другой щеке, вложив в удар еще больше силы, так что голова у того мотнулась в противоположном направлении.

Малтин неудержимо разрыдался.

— Прошу вас, не убивайте меня. — Он плакал, жалко зажмурив глаза, из которых катились слезы. — Пожалуйста.

— Ты невнимательно слушаешь меня, — сказал Бьюкенен. — Я хочу, чтобы ты поговорил со мной. Об этой сумке. Об этих деньгах, Фред. Никто не носит с собой так много наличных денег — в легальных целях, разумеется. Что это такое? Откупные? Может, ты уже думал, как переправить их в какой-нибудь иностранный банк, чтобы уклониться от уплаты налогов? Я хочу сказать, что платить налоги с откупных как-то глупо, правда? Так за что тебя позолотили, Фред? Это наверняка имеет отношение к твоей бывшей жене, верно? Ты привлек к ней внимание, и это кому-то не понравилось. Так что тебе приказали заткнуться, а стимул… Ну, здесь у тебя был выбор. Либо дырка в голове, либо миллион баксов в банке. Но ты же у нас не болван какой-нибудь. Черт, да за миллион ты кого угодно с потрохами продашь. И какое тебе дело, если у Марии Томес неприятности? Она ведь развелась с тобой, так что пусть теперь эта сучка сама о себе и позаботится. Верно, Фред? Слушай внимательно, Фред. Скажи, что я прав, или я буду бить тебя по морде до тех пор, пока голова не встанет задом наперед.

Бьюкенен поднял руку, как бы замахиваясь, и Малтин съежился.

— Нет, пожалуйста, не надо, прошу вас.

— Не мямли, Фред. Эти деньги — откупные, и мы здесь оказались как раз в тот момент, когда совершалась сделка. По ее условиям ты должен был прекратить шумиху в средствах массовой информации, а поскольку мы были настойчивы, ты решил прервать переговоры и отделаться от нас. Вот только ты не успел еще выработать линию поведения. Но к полудню, когда ты стал бы обзванивать репортеров, с которыми разговаривал вчера, твой спектакль был бы идеальным. Верно, Фред? Верно? — Бьюкенен сделал вид, что замахивается.

Малтин проглотил слезы, пустил пузыри и кивнул.

— А теперь, просто для того чтобы беседа не была односторонней, у меня будет к тебе вопрос, Фред. Ты готов?

Дыхание давалось Малтину с трудом.

— Кто заплатил тебе откупного?

Малтин ничего не ответил.

— Фред, я с тобой разговариваю!

Малтин закусил губу и молчал.

Бьюкенен вздохнул и обратился к Холли:

— Боюсь, тебе лучше оставить нас одних. Не надо тебе этого видеть.

— Драммонд, — плаксиво пробормотал Малтин.

— Что ты сказал, Фред? Опять мямлишь. Говори как следует.

— Алистер Драммонд.

— Ну и дела, — наморщил лоб Бьюкенен. — Новый приятель твоей бывшей супруги. И почему же Алистер Драммонд платит тебе миллион за то, чтобы ты перестал болтать журналистам, что не можешь ее найти?

— Я…

— Мне ты можешь это сказать, Фред.

— Я не знаю.

— Ну же, не разочаровывай меня, Фред. У нас с тобой так хорошо все шло. Так почему Драммонд платит тебе откупного? Подумай хорошенько. Сформулируй любую бредовую идею.

— Говорю вам, что не знаю!

— Тебе когда-нибудь ломали какие-нибудь косточки, Фред? — Бьюкенен взялся за мизинец на правой руке Малтина.

— Нет! Я говорю правду! — Малтин отдернул руку. — Не трогай меня, подонок! Оставь меня в покое! Я говорю правду! Я на самом деле ничего не знаю!

— Последний раз прошу тебя, Фред, высказать какую-нибудь догадку, пускай даже самую нелепую.

— В поведении Марии не было ничего понятного с тех пор, как она оставила меня и отправилась в этот круиз с Драммондом девять месяцев назад.

— Круиз, Фред? О каком именно круизе идет речь?

— Из Акапулько. У Драммонда двухсотфутовая яхта. Он предложил ей отдохнуть у него на борту, пока улаживается дело с разводом. Может, она и ненавидела меня как мужа, но ценила как менеджера. Однако после этого круиза она не захотела говорить со мной вообще ни о чем. Отменила деловые встречи со мной. Не подходила к телефону, когда я звонил. Те несколько раз, когда я видел ее на людях, ни благотворительных вечерах или еще где-нибудь, телохранители Драммонда меня к ней просто не подпускали. Черт возьми! Она отказывалась вести дела через меня, и мне это дорого стоило! Очень дорого!

— Спокойно, Фред. Этого миллиона долларов, который тебе заплатили за то, чтобы ты прекратил приставать к Марии, тебе пока на кокаин хватит. Но хочешь послушать хороший совет? На твоем месте я потратил бы эти деньги, чтобы смотаться отсюда. Уехать. Налегке, быстро и как можно дальше. Потому что у меня есть очень сильное предчувствие, что когда все это кончится — что бы это ни было, — Алистер Драммонд намерен гарантировать себе твое молчание, устроить так, чтобы ты не явился просить еще денег, — например, вкатить тебе такую дозу кокаина, от которой ты сразу покинешь этот мир, сечешь? В сущности, я даже удивлен, что он этого еще не сделал. По-моему, он не хотел, чтобы это произошло так скоро — сразу же после твоих разглагольствований перед репортерами. Слишком явное совпадение. Слишком подозрительно. Но это обязательно случится, Фред. Так что советую тебе: кончай суетиться, сматывай удочки, смени фамилию и выкопай глубокую нору. Заройся в землю. Ляг на дно. Потому что и они придут за тобой.

Лицо Малтина исказилось от страха.

— Пока, Фред.

— А как же?.. — Малтин повел рукой в сторону человека, лежавшего без сознания на полу. — Что с этим?..

— Как мне представляется, у тебя два варианта. Либо придумай хорошенькое объяснение, либо отваливай, пока этот не проснулся. Ну, мне надо бежать, Фред.

4

— Господи, я никогда еще не видела ничего подобного, — вымолвила Холла.

Они вышли из «Шерри-Недерленд», свернули с 5-й авеню и шли теперь по Сентрал-Парк-Саут. Сигналили автомобили, туристы ждали своей очереди, чтобы покататься в каретах, запряженных красивыми лошадьми.

— Иди помедленнее, — попросил Бьюкенен. От солнца голова у него стала болеть еще сильнее. — Мы не должны выглядеть так, будто от кого-то или чего-то убегаем.

— А разве нет? — прошептала Холли дрожащими губами. — Ты сломал человеку челюсть. Ты избил Малтина. Он наверняка позвонил в полицию через секунду после нашего ухода.

— Нет, — усмехнулся Бьюкенен. — Он укладывает чемоданы.

— Откуда это тебе известно? Каждый раз, как я слышу полицейскую сирену…

— Слушай, если ты никогда еще не видела ничего подобного тому, что сейчас произошло, то Малтин и подавно не видел. Если бы он звонил в полицию, то позвонил бы и в службу безопасности отеля, но ведь никто не попытался нас остановить, когда мы выходили. Бьюкенен вел Холли ко входу в Центральный парк со стороны 7-й авеню. Прохладный ноябрьский ветерок ерошил ему волосы.

— Зачем мы идем туда?

— Чтобы вернуться назад. Мы повернем направо вон у той тропинки впереди и пойдем в обратном направлении тем же путем, которым пришли. Чтобы узнать, не топает ли за нами кто-нибудь, кто связан с тем парнем в апартаментах Малтина. Кроме того, в парке немноголюдно. Можно разговаривать без опасения, что нас могут подслушать. Ты обратила внимание, что Малтин был до смерти напуган?

— Не на шутку. У меня самой тряслись поджилки. Мне показалось, что ты потерял контроль над собой. Господи, ты собирался ломать ему пальцы!

— Нет. Я знал, что до этого не дойдет. Но вы с Малтином поверили, что я проделаю это. Спектакль удался.

— Неужели ты ничего не делаешь без предварительного расчета?

— А ты что, предпочла бы, чтобы я действительно переломал ему кости? Брось, Холли. То, что я исполнил там, эквивалентно получению интервью.

— Это совершенно не похоже ни на одно из интервью, которые приходилось когда-либо брать мне.

Бьюкенен оглянулся, потом окинул взглядом деревья и кусты по обе стороны от них.

— Я имею в виду не только угрозы, — продолжала Холли. — Почему ты прервал допрос? Откуда ты знаешь, что он говорил правду?

— По глазам, — ответил Бьюкенен.

— По твоим глазам можно было подумать, что ты — сумасшедший маньяк.

— Я неплохо ими владею. Много тренируюсь. Глаза — это ключ к работе оперативника. Если кто-то поверит моим глазам, он поверит и всему остальному.

— Тогда почему ты так уверен, что глаза Малтина говорили правду? Может, он-то как раз и притворялся.

— Нет. Это как-то сразу распознаешь. Малтин — актер на одну роль. Кусок дерьма, который рассыпается, как только лишишь его власти. Неудивительно, что Мария Томес с ним развелась. Он сказал все, что мне было необходимо узнать. Я мог бы подвергнуть его более обстоятельному допросу, но это было бы пустой тратой времени. Я уже знаю, что мы должны делать дальше.

— И что же?

Они вышли из парка и окунулись в гул уличного движения на проспекте Америк.

— Быть практичными. Остановиться в отеле, — пояснил Бьюкенен. — Перекусить и отдохнуть. Провести кое-какую исследовательскую работу.

— А потом?

— Найти яхту Алистера Драммонда.

5

Покатавшись в метро и трижды сменив такси, чтобы убедиться в отсутствии слежки, они вернулись примерно в тот же район, который покинули, и тут им повезло — нашлась свободная комната в «Дорсете», устланном мягкими коврами и отделанном темными панелями отеле на 54-й улице, между проспектом Америк и 5-й авеню. Они пригнали туда машину Холли и оставили ее на попечение гостиничного парковщика, потом зарегистрировались как мистер и миссис Чарльз Даффи и поднялись в свой номер на 21-м этаже. Бьюкенен чувствовал себя спокойнее от того, что комната была расположена недалеко от лифтов и пожарной лестницы. Они находились в таком людном месте, что вряд ли здесь что-то могло угрожать им. Кроме того, отсюда Бьюкенен и Холли получали доступ к нескольким удобным путям отхода.

Они заказали в номер кофе, чай, салаты, бифштексы, печеный картофель, длинный батон, много овощей, мороженое. В ожидании еды Холли приняла душ. Потом это сделал Бьюкенен. Когда он вышел из ванной комнаты, одетый в белый махровый халат, любезно предоставленный отелем, Холли, тоже в халате, сушила волосы гостиничным феном.

Выключив фен, она сказала:

— Садись. Спусти халат до пояса.

— Что такое?

— Хочу посмотреть на твои швы.

У него по спине поползли мурашки, когда женские пальцы коснулись его кожи.

Она прошлась вокруг почти зажившей пулевой раны на правом плече, потом перешла ниже, исследуя ножевую рану.

— Ты действительно выдернул несколько стежков. Постой-ка. — Она вынула из его дорожной сумки крем с антибиотиком и бинт. — Никакого воспаления вроде бы не видно. Посиди спокойно, пока я…

— Ой!

— Вот тебе и крутой парень! — Она засмеялась.

— Откуда ты знаешь, что я не прикидываюсь? Может, я стараюсь вызвать у тебя сочувствие?

— Ты определяешь людей по глазам. А у меня свои способы.

— Вот как?

Она пробежалась пальцами вверх по его рукам, взяла его за плечи, повернула к себе лицом и поцеловала.

Это был долгий нежный поцелуй. Губы слегка приоткрыты. Несмелые касания языка. Едва уловимые. Чувственные.

Бьюкенен заколебался.

Вопреки своим охранительным инстинктам он обнял ее, привлек к себе, ощущая сквозь ткань халата гладкую упругость ее спины.

Ее дыхание было свежим, когда она с наслаждением выдохнула и медленно отстранилась от него.

— Да, ты определенно нуждаешься в сочувствии.

Теперь была очередь Бьюкенена смеяться.

Он потянулся к ней, чтобы еще раз поцеловать.

Ему помешал стук в дверь.

— Ваш заказ, — произнес мужской голос в коридоре за дверью.

— Ты меня портишь, — сказала Холли.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я начинаю думать, что у тебя есть и нормальные привычки. Вот, возьми. — Она сунула руку под подушку. — Разве не за это все должны хвататься, когда в номер приносят заказанное? Сунь его в карман халата. — И протянула Бьюкенену его револьвер.

6

Бьюкенен проснулся на закате солнца, когда за задернутыми шторами начала сгущаться темнота. Он потянулся, наслаждаясь ощущением того, что еда была хорошей, что спал нагишом под гладкими простынями, что рядом с ним Холли. Она была в халате. Он свой не стал надевать после того, как они были вместе. Усталость подействовала на них, как наркотик, — растянувшись на постели, они заснули. Холли привлекала Брендана, ему нравились ее жизнерадостность, чувственность, грация ее высокой стройной спортивной фигуры. Но он всегда брал себе за правило не смешивать личную жизнь с работой и, будучи на задании, никогда не вступать ни с кем в физическую или эмоциональную связь. Это мешает здраво рассуждать. Это…

Черт побери, да у тебя и не было никогда никакой личной жизни! У тебя просто не было личности, чтобы ее иметь, эту жизнь. Не было ничего, кроме всех этих чужих личин.

Именно поэтому ты сейчас здесь. Именно это дало тебе возможность пройти весь этот путь. Потому что ты соблюдал это правило отстраненности, когда работал с Хуаной, — несмотря на силу своего чувства к ней. И вот теперь ты ищешь ее, чтобы загладить свою вину.

Не собираешься ли ты повторить ошибку снова, на этот раз с Холли?

«Что такое со мной делается? — подумал он. — Ищу одну женщину, в то время как меня влечет к другой? Наведи-ка, брат, порядок в собственных мыслях».

Он выбрался из постели, надел халат и подошел к креслу, возле которого сложил книги и папки, добытые Холли. Поставив лампу на пол, чтобы свет не разбудил се, Бьюкенен откинулся в кресле и погрузился в чтение.

Спустя два часа Холли подняла голову, протерла глаза и посмотрела на него.

— Привет. — Она улыбнулась, прекрасная даже сразу после пробуждения.

— Привет.

— Как ты?

— У меня такое чувство, будто я только что видел привидение.

— Не понимаю.

— Материал, который ты мне дала. Кажется, я знаю, что происходит. Я не из пугливых, но от этого кровь стынет в жилах.

Холл и села на постели.

— О чем ты говоришь?

— Фотографии в этих книгах. Тут что-то такое…

Холли встала с постели, завязала пояс халата и быстро подошла к нему.

— Покажи. — Она придвинула кресло и заглянула в книгу, лежавшую у него на коленях. — Что за фотографии?

— Это биография Марии Томес. Я не успел всего прочесть, но ясно одно: Фредерик Малтин не просто открыл ее и стал вести ее дела. Он в самом прямом смысле слова создал ее.

Холли смотрела на него с интересом, ожидая продолжения.

— Я ни разу не был на ее выступлении, но, судя по прочитанному, Мария Томес не просто хорошо поет, она поет страстно. Именно такова ее репутация — это дива с огненным, страстным темпераментом. Ни один оперный критик никогда не зашел бы так далеко, но, если называть вещи своими именами, то Мария Томес…

— Очень сексуальна, так? — подсказала Холли.

— Именно. Но посмотри на эти ранние фотографии. — Бьюкенен перелистал несколько страниц книги. — Вот Мария Томес в самом начале своей карьеры. До встречи с Фредериком Малтином. Когда она пела в Мексике и Южной Америке и никто из ведущих критиков не обращал на нее внимания.

Бьюкенен ткнул указательным пальцем в фотографию маленькой, толстенькой, смуглой молодой женщины с неуверенным взглядом, широким носом, уродливой прической, пухлыми щеками и неровными зубами.

— Эти ее волосы, собранные в кучу на макушке, — произнесла Холли. — И этот костюм слишком большого для нее размера просто висит на ней, как будто ей нужно скрыть лишний вес.

— Ранние обзоры единодушны во мнении о качестве ее голоса, но очевидно, что критики недоговаривают, стараются быть помягче, комментируя ее неуклюжую манеру держаться на сцене, — сказал Бьюкенен. — Фактически они говорят, что она слишком непривлекательна, чтобы серьезно принимать ее в расчет как певицу, способную выступать на большой сцене.

— Высказывание дискриминационное, но верное, — отозвалась Холли. — Большие деньги притягиваются к женщинам, которые обладают и великолепным голосом, и магнетизмом.

— В тот вечер, когда Малтин увидел ее в роли Тоски в Мехико, Мария Томес даже не стояла в программе. Она была дублершей, и ей пришлось выйти на сцену, когда заболела примадонна.

— Интересно, что Малтин нашел в ней.

— Он увидел в ней человека, над которым мог властвовать. Того, кого мог взять и лепить. Если бы Малтин услышал ее исполнение при других обстоятельствах, то не ассоциировал бы ее с такой сексапильной фигурой, как Тоска. Но раз уж так получилось, то он и использовал открывавшиеся возможности. Если верить этой биографии, никто никогда не проявлял к ней такого интереса. Ее карьера никуда не двигалась. Что ей было терять? Вот она и вручила себя ему. На условиях абсолютного повиновения.

— И что же?

— Посмотри на несколько следующих фотографий. Что-нибудь замечаешь?

— Ну, она становится все стройнее и стройнее. И ее костюмы удачно это подчеркивают. — Холли взяла книгу в руки, чтобы рассмотреть фотографии повнимательнее. — Видно, что она поменяла прическу. Уже не громоздит все волосы на макушку, а зачесывает назад. Они у нее длинные и густые. Распущенные и подвитые. В них есть — или выражен? — какой-то дикий порыв, что ли.

— Как будто они развеваются по ветру, — подтвердил Бьюкенен. — Будто она стоит на вершине скалы, и морские волны разбиваются у ее ног. Как это говорят? Бурный, неистовый ветер? Я тоже это заметил. Прическа говорит о страстной натуре. А теперь взгляни на этот снимок.

Холли посмотрела и покачала головой.

— Я не знаю, что тут… — начала она и вдруг ткнула пальцем. — Ее нос. Он стал уже и прямее.

— Сравни-ка с этой фотографией, сделанной тремя месяцами позже.

— На этот раз я действительно ничего не нахожу.

— Она улыбается.

— Верно.

— А на предыдущей улыбается?

— Нет.

— А до нее?

— Тоже нет. На этой она улыбается впервые и… О Боже, — воскликнула Холли, — ее зубы! Они другие. Раньше они были какие-то кривые, а теперь… Ей их выпрямили и поставили коронки.

— Это могло быть сделано по инициативе Фредерика Малтина, — сказал Бьюкенен. — Он обещал ей, что через два года ее карьера будет выглядеть совершенно иначе. Вся эта реклама, разумеется, умалчивает о том, как много физических недостатков пришлось корректировать. На следующей фотографии — еще через три месяца — у нее другие брови. На снимке, идущем вслед за этим, видно, как с помощью химии или хирургии что-то было сделано с се волосами, так что их линия приподнялась, лоб стал выше и остальные черты и лицо в целом стали смотреться более пропорционально.

— И все это время она худела, — возбужденно произнесла Холли. — Ее гардероб становился все более модным. Ей подбирают такие модели одежды, от которых она кажется выше ростом. Она носит дорогие колье и серьги, которые сверкают и хорошо смотрятся. Именно эти изменения привлекают к себе наибольшее внимание, так что другие изменения, постепенные, каждодневные, делаются менее заметными. Они едва уловимы, хотя столь же важны, но поскольку совершаются на протяжении достаточно длительного времени, то никто и не замечает, до какой степени ее реконструировали.

— Ее известность еще не была широкой, — сказал Бьюкенен. — К ней еще не так близко присматривались, как это было бы, находись она на вершине славы, так что многие из этих изменений проходили незамеченными, пока она перемещалась из одного оперного театра в другой, из одной страны в другую. Посмотри-ка на эти фотографии более позднего периода, сделанные уже тогда, когда она стала сенсацией. Изменения продолжались. Вот смотри. Если я не ошибаюсь, ей сделали какую-то косметическую операцию вокруг глаз, чтобы они казались более выразительными. А на этой фотографии мочки ее ушей кажутся короче, верно? Они в чем-то стали другими, и от этого ее лицо производит впечатление более пропорционального.

— И это еще не все. Например, ее груди кажутся выше, — заметила Холли. — Наверно, здесь была тоже какая-то операция. Ее талия кажется длиннее. Это поразительно. Сначала просто думаешь, что она становится более зрелой, расцветает от своего успеха. Но ты, видимо, прав. Ее ваяли, придавали ей форму. Фредерик Малтин в самом деле создал ее.

— Как только ее физический облик стал соответствовать тем темпераментным ролям, для которых готовил ее Малтин, критики стали обращать больше внимания на ее голос, — добавил Бьюкенен. — За один вечер она добилась сенсационного успеха, для которого потребовалось два года и Бог знает сколько визитов к дантистам и хирургам. И она вдруг сразу перестала быть неуклюжей на сцене — потому что больше не стеснялась своего внешнего вида. Ее сделали красивой, и ей понравилось быть обожаемой. Чем больше публика ей аплодировала, тем искуснее она держалась на сцене, зарабатывая аплодисменты. Ее голос достиг расцвета. Она стала богатой. Вернее, она и Малтин стали богатыми. Частью этой сделки было то, что она должна была выйти за него замуж. Не думаю, что Малтина в этом браке привлекал секс. Я бы сказал, что он хотел контролировать ее финансы, а это гораздо удобнее делать, будучи не только менеджером, но и мужем. Пятнадцать лет он держал ее в ежовых рукавицах. Возможно, угрожал ей, что откроет истинную подоплеку ее успеха, опубликует фотографии «до» и «после», что-то в этом роде. Потом, в один прекрасный день в начале этого года, она больше не выдержала и в конце концов оставила его. На каком-то благотворительном вечере в Монако она встретила Драммонда. Между ними завязалась дружба. Драммонд стал повсюду сопровождать ее. Может, он казался Марии безобидным, ведь по возрасту он ей в дедушки годился. И был в тысячи раз богаче ее. Секс, вероятно, ему был не нужен. Фактически на первый взгляд она не могла дать ему ничего такого, в чем он нуждался бы или чего еще не имел. Так что она продолжала с ним встречаться, но фоторепортеры светской хроники не давали им покоя, и Драммонд предложил ей… предоставил возможность удалиться от общества, отдохнуть и прийти в себя, пожить без обязательных фотографий в журналах, не говоря уже о том, чтобы побыть вне досягаемости этого ничтожества, с которым она разводилась. Драммонд самолетом переправил ее на свою яхту, курсировавшую у западного побережья Мексики. Каникулы на родине. Она провела на борту три педели, самолетом вернулась в Нью-Йорк, купила квартиру, оставила певческую карьеру и, как в свое время Грета Гарбо, по существу, заявила всему миру, что хочет, чтобы ее оставили в покое.

— А несколько месяцев спустя она исчезает. — Холли нахмурилась. — И твоя приятельница, которая иногда охраняла ее, тоже исчезает. Что случилось две недели назад? Что происходит сейчас?

— Не думаю, что это случилось две недели назад.

Холли замерла на какой-то момент, потом выпрямилась.

— Я думаю, это произошло на яхте, — решительно произнес Бьюкенен.

— Что произошло? Я все еще не понимаю…

— На фотокопиях последних статей, которые ты дала мне, не очень хорошо получились фотографии. Но вот на этой странице из вчерашней «Вашингтон пост» снимки очень четкие. Фото Мал тина на пресс-конференции. Недавнее фото Марии Томес во время одного из ее редких появлений на публике. Темные очки. Шляпа, скрывающая лицо.

— Скажи мне, куда ты клонишь?

— Похоже, Марии Томес подправили линию подбородка. Она чуть-чуть другая. И ключицы у нее выступают чуть-чуть иначе.

— Исправить нос — это одно дело, — отозвалась Холли. — Но менять линию подбородка? Или конфигурацию ключицы? Такое требует радикальной реконструкции.

— Да, именно, — согласился Бьюкенен. — Вот последняя фотография. Я думаю, что это не Мария Томес. Чем дольше я смотрю на нее, тем больше убеждаюсь — это Хуана выдает себя за нее.

7

— Но как такое возможно? — Голос Холли выражал крайнее недоумение. Она вела машину на большой скорости по автомагистрали с интенсивным движением. На встречной полосе ослепительно вспыхивали фары. — Да, у фельдмаршала Монтгомери во время второй мировой войны был двойник. Кинозвезды всегда имеют дублеров. В наше время театральный грим так совершенен, что актерам удается вполне убедительно изменять свой внешний вид. Но Монтгомери не ходил на благотворительные мероприятия. Что касается кино, то там с помощью камер можно устраивать какие угодно фокусы. Здесь же совсем другое дело. Речь идет об известной, признанной критиками оперной певице. Каким бы замечательным ни был грим, никто не может сымитировать этот голос — такой встречается только раз при жизни одного поколения.

— Но Хуане и не пришлось этого делать, — сказал Бьюкенен, еще не пришедший в себя после своего сногсшибательного открытия.

Холли быстро обошла грузовик и прибавила скорость.

— В газетных статьях упорно подчеркивалось, — продолжал Брендан, — что Мария Томес после возвращения из круиза на яхте Драммонда больше не выступает на сцене. Он ведет уединенный образ жизни в Нью-Йорке, если не считать кратких появлений на публике, причем ни в одном из этих случаев она не пела. В некоторых из интервью она жалуется на то, что перенесла пневмонию, что ее периодически мучает ларингит. Репортеры отмечают, что голос у нее хриплый. Так как это единственное, чего Хуана не могла сфабриковать, то она решила эту проблему, сославшись на проблемы с голосом. В остальном же обе женщины латиноамериканки, у них примерно одинаковое телосложение и сходные черты лица. А потом, Мария Томес все это время постепенно меняла свой внешний вид, так что если Хуане и не удавалось добиться полного сходства, то это никому не бросалось в глаза. Это воспринималось как еще один шаг в продолжающейся трансформации Марии Томес. Специальный грим Хуаны гарантировал, что сходства между ними будет гораздо больше, чем различий. Многие ли близко знали Марию Томес? Ее бывший муж? С ним она отказалась встречаться. Другие люди, с которыми у нее также были деловые контакты? Эти связи прервались, как только она покинула сцену. Ее ближайшее окружение? Его она, очевидно, сменила после круиза. Алистер Драммонд продолжал встречаться с ней и воспринимал ее, судя по всему, как Марию Томес. То есть с самого начала речь идет о женщине, которая старалась, чтобы ей не докучали. Хуане надо было лишь позванивать время от времени нескольким людям, жаловаться на простуду, ненадолго показываться на публике, иногда позволять фотографировать себя для газеты — и никто не заподозрил, что она не та, за кого себя выдает.

— Кроме тебя, — Холли обогнала еще одну машину, щурясь от ослепляющего света встречных фар. — Ты-то ведь заподозрил.

— Потому что у меня были на то причины. Потому что я видел гримерную в доме Хуаны. Потому что я все больше поражался сходству Хуаны с Марией Томес, когда рассматривал фотографии. Хуана была у меня на уме, вот я и врубился, что называется. То, что она сделала, просто гениально. Я не могу отделаться от мысли о том, какой она потрясающий мастер перевоплощения. Я бы никогда не смог сделать ничего подобного.

— Но остается вопрос: зачем? Для чего Хуане было нужно выступать в ее роли?

— Общий знаменатель здесь — Алистер Драммонд. Уход со сцены, необходимость вести уединенный образ жизни — все это возникло после круиза на яхте Драммонда. Драммонд принял Хуану как Марию Томес, и именно человек Драммонда заплатил Фредерику Малтину за то, чтобы тот прекратил болтать в присутствии репортеров о своей бывшей жене. Это исчезновение… Думаю, я понял, — быстро проговорил Бьюкенен.

Тон, которым это было сказано, заставил Холли вздрогнуть.

— Что ты понял?

— Что было два исчезновения.

— Два?

— Несколько недель назад исчезла не Мария Томес, а Хуана. Драммонд делает все возможное и невозможное, чтобы найти ее. Почему? Потому что если я прав, то девять месяцев назад вовсе не Мария Томес сошла с яхты Драммонда. Это была Хуана, и Драммонд не хочет, чтобы об этой подмене стало кому-нибудь известно.

Холли вцепилась в баранку.

— Ради всего святого, что произошло на этой яхте?

8

Аэропорт Ла-Гуардиа. Чтобы попасть туда, они предпочли воспользоваться машиной Холли, а не такси, потому что, выписавшись из «Дорсета», не хотели привлекать к себе внимание, оставив машину в гостиничном гараже на неопределенный срок. На автостоянке же аэропорта даже довольно длительная парковка машин не была чем-то из ряда вон выходящим.

Им пришлось все делать в спешке. Они могли успеть только в случае везения с билетами и дорогой. Им удалось-таки достать два билета на последний рейс из Ла-Гуардиа до Майами, и, хотя они подбежали к выходу на посадку в самые последние секунды, это уже не имело значения. Главное, они попали в самолет.

Во время полета никто из них не мог заснуть — метало напряжение. Аппетита тоже не было. Все же обасъели то, что предложила им авиакомпания, для поддержания сил.

— Твой маршрут. Канкун, Мерида, Форт-Лодер-дейл, — сказала Холли.

— Я никогда не говорил, что был в каком-либо из этих мест, — отозвался Бьюкенен.

— Но у остальных на этот счет нет сомнений. Вашингтон, Новый Орлеан, Сан-Антонио, опять Вашингтон, Нью-Йорк, а теперь Майами указывает на юг. И все это за две педели. Болтаться с тобой бывает весьма изнурительно. А для тебя это нормально.

— Ничего, привыкай.

— Думаю, мне это понравится.

Еще в «Дорсете» Бьюкенен спрашивал себя, не находится ли причал яхты Драммонда в том же городе, что и штаб-квартира драммондовской корпорации. Зная, что все крупные суда должны подавать рейсовый план с указанием продолжительности и маршрута предстоящего плавания, он позвонил в береговую охрану Сан-Франциско. Но там дежурный офицер сказал ему, что яхта базируется где-то в другом месте — у них нет рейсового плана на нее. Тогда Бьюкенен попытался связаться с Национальной ассоциацией морского страхования — ее головной конторой, находящейся в Лонг-Бич, Калифорния. Восемь вечера на Восточном побережье соответствовали пяти вечера на Западном. Он дозвонился буквально перед самым закрытием офиса.

— Меня зовут Альберт Дрейк. — Он притворился взволнованным. — Мой брат Рик работает на… Боже, не могу вспомнить… а, на «Посейдоне». Точно. — Бьюкенен знал название из материалов расследования, которые передала ему Холли. — Судно принадлежит Алистеру Драммонду. Двухсотфутовая яхта. Но Рик не оставил маршрута яхты. С нашей матерью случился удар. Мне надо с ним связаться, но я не знаю, как еще… В береговой охране посоветовали…

Крупные яхты страхуются на такие огромные суммы, что морские страховщики хотят знать, где эти суда будут находиться в то или иное время. Как только «Посейдон» перейдет на новую стоянку, его капитан должен будет доложить об этом.

9

Ки-Уэст. По прибытии в Майами вскоре после полуночи Бьюкенен и Холли воспользовались кредитной карточкой на имя Чарльза Даффи, чтобы взять напрокат машину, и отправились в 150-мильную поездку в южном направлении по якорным стоянкам Флориды. По пути они останавливались выпить кофе и меняли друг друга за рулем, чтобы каждый мог подремать. От света ртутных ламп вдоль сорока двух длинных мостов на Приморском шоссе у них болели глаза и прибавлялось усталости.

Вот-вот должен был забрезжить рассвет, когда они достигли своей цели — самого южного населенного пункта материковой части Соединенных Штатов. Ки-Уэст, всего четыре мили в длину и полторы в ширину, имел около тридцати тысяч человек постоянного населения. Один из последних бастионов «контркультуры» в Америке, этот песчано-коралловый островок все еще оставался синонимом неортодоксального образа жизни в стиле Хемингуэя, который когда-то жил здесь и чей дом — с его многочисленным кошачьим населением, предположительно восходящим к тем домашним любимцам, которых держал сам писатель, — представлял собой национальную историческую достопримечательность. Городская атмосфера и архитектура являли собой экзотическую смесь багамского, вест-индского и кубинского влияний. Город был славен своей глубоководной рыбалкой и экзотической тропической кухней. Здесь располагалась метеостанция ВМС США. В Ки-Уэсте когда-то жил Гарри Трумэн, а самым знаменитым теперешним его обитателем был певец и литератор Джимми Баффет.

Но Бьюкенена в Ки-Уэсте интересовала одна-единственная вещь, так что, после того как он и Холли поспали еще несколько часов в дешевом мотеле, где плату принимали наличными деньгами вперед (он начал уже нервничать каждый раз, когда приходилось пускать в ход кредитную карточку Чарльза Даффи), они помылись, поели и приступили к делу. Часовая прогулка по оживленной гавани, где в магазинчике они купили сандалии, пуловеры с короткими рукавами и обрезанные джинсы, чтобы не выделяться в толпе, дала Бьюкенену неплохую возможность как бы невзначай порасспросить торговцев и рыбаков. Вскоре они с Холли смогли выйти на причал, облокотиться на поручни, вдыхать влажный, круто соленый воздух и изучать свой объект.

Яхта Драммонда, сверкая белизной на фоне бирюзовых вод Мексиканского залива, стояла на якоре в сотне ярдов от берега. Имея двести футов в длину, три палубы и вертолетную площадку наверху (сам вертолет улетел вчера в южном направлении, как сообщил Бьюкенену один рыбак), яхта должна была бы вызывать восхищение, но вместо этого на Бьюкенена веяло холодом, несмотря на 85-градусную жару.[130] Обтекаемый контур судна казался угрожающим, напоминая изогнутое на конце лезвие массивного охотничьего ножа. Несмотря на свое белоснежное великолепие, яхта казалась окутанной зловещим черным облаком.

— Временами, — взглянула на Бьюкенена Холли, — когда ты глубоко задумываешься, твои глаза и твое лицо меняются. Ты производишь впечатление какого-то чужого, совершенно незнакомого человека.

— Это как?

— Становишься серьезным. Встревоженным.

— Чтобы между нами не было недоразумений — это не имеет никакого отношения к Марии Томес, — произнес Бьюкенен. — Да, я хочу узнать, что с ней случилось. Но больше всего я хочу узнать, что произошло с Хуаной. — Он отвернулся от яхты и перевел взгляд на Холли. — Во всем этом многое мне пока непонятно. Например, то, что я чувствую к тебе. Но я должен оплатить старые счета, прежде чем открывать новые. Когда все это кончится, мы вдвоем сможем обсудить, что же мы имеем.

Рыжие волосы Холли теребил ветер. Она подумала над тем, что он сказал, и кивнула.

— Я никогда не исходила из того, что должна получить какие-то гарантии. Я этого не планировала. Меня просто подхватило и понесло. Прекрасно. Мы правильно понимаем друг друга. Во всем нужен порядок. Итак, теперь, когда мы нашли яхту, что будем делать дальше?

— Ты заметила, как я разговаривал с местными жителями? Немножко болтовни в сочетании с несколькими тщательно обдуманными вопросами — способ, именуемый выуживанием. Это эквивалент того, что ты называешь интервьюированием. Но разница состоит в том, что твои объекты почти всегда знают, что их интервьюируют, тогда как мои ни в коем случае не должны ни о чем догадываться. Иногда, если они поймут, что их доят на предмет информации, их реакция может быть смертельной для того, кто это делает. Холли внимательно слушала.

— Я думал, ты можешь обидеться на то, что я указываю тебе, как надо брать интервью, — улыбнулся Бьюкенен.

— Все это дело с самого начала для меня — один сплошной курс обучения. Зачем же сейчас вдруг прекращать его?

— Отлично. Итак, выуживание. — И он рассказал ей о своем обучении, о том, как ему надо было практиковаться, заходя в бары и заговаривая с незнакомыми людьми, чтобы в конце беседы получить у них такие сугубо конфиденциальные сведения, как, например, номер дела в службе социального обеспечения и дата рождения, причем не только число и месяц, но и год.

— Как тебе это удавалось? — спросила Холли. — Я бы скорее подумала, что ты шпионил — подслушивал и подсматривал.

— Я подсаживался к намеченной жертве, пропускал с ней пару стаканчиков, заводил пустячный разговор, отпускал замечания по поводу передачи, которую показывали по телевизору над стойкой бара, и в какой-то момент говорил, что узнал сегодня нечто интересное. В ответ я, разумеется, слышал: «Что же?» Тогда я вынимал свой бумажник и показывал собеседнику свою подделанную карточку социального страхования. «Все эти цифры что-то означают, — говорил я. — Я думал, что их дают в последовательном порядке, но если вы разобьете каждую группу, то увидите, что цифры обозначают самые разные сведения — например, когда и где я родился. Видите, вот эта цифра означает, что я из Питтсбурга, а эту группу цифр присваивают всем, кто родился в шестидесятом году, а этой цифрой обозначают месяц, а… Давайте, я вам покажу. Какой у вас номер? Ставлю доллар, что смогу сказать вам, где и когда вы родились».

Пораженная Холли покачала головой.

— Неужели это правда?

— Что меня этому обучали?

— Нет. Про номер социального обеспечения.

— А какой у тебя? Давай посмотрим, смогу ли я сказать, когда и где ты родилась.

Холли засмеялась.

— Надо же, ведь получается. Ты выдумываешь какое-нибудь место и дату, а тот, кого ты интервьюируешь, желая показать тебе, как глубоко ты заблуждаешься, сообщает тебе необходимые сведения. Ловко.

— Выуживание информации, — повторил Бьюкенен. — Искусство получения сведений, когда объект даже не подозревает, чем ты занимаешься. Это обычный метод, которым пользуются агенты для добывания военных, политических и промышленных секретов. Обычно это происходит в барах, а объектами, как правило, бывают чьи-то помощники, секретари, младшие офицеры, то есть люди, чаще всего недовольные своим положением, разочарованные и ничего не имеющие против того, чтобы поговорить о своих проблемах, если их к этому ненавязчиво подталкивать. Несколько порций выпивки. Проявление интереса. Один фрагмент информации лепится к другому. Обычно для этого нужно время, несколько встреч, но иногда это можно провернуть быстро, а в данном случае — просто необходимо все сделать в самые короткие сроки, потому что я должен узнать, что случилось с Хуан ой. Если она еще жива… — Голос Бьюкенена напрягся. — Если она еще жива, я должен вывести ее из-под удара.

Холли внимательно посмотрела на него.

— Что мы должны делать?

— Тебе нужно просто быть самой собой, то есть сексапильной и желанной.

Холли казалась озадаченной.

— Пока мы разговаривали, от яхты Драммонда отвалил катер и сейчас направляется к берегу. С тремя членами команды на борту.

Прищурив глаза от блеска солнца на воде, Холли перевела взгляд туда, куда смотрел Бьюкенен.

— Мы проследим, куда они пойдут, — бросил Бьюкенен. — Может, их послали в город с поручением. А может, у них сегодня увольнительная. Если они пойдут в какой-нибудь бар, то я…

10

— Черт побери, я ведь не хотел ехать в такую даль, — сокрушался Бьюкенен. — Что я с этого имею? Стоит мне посмотреть в другую сторону, как ты уже перемигиваешься с каким-нибудь молодым жеребцом, у которого все из шорт выпирает.

— Говори тише, — попросила Холли.

— Гарри меня предупреждал насчет тебя. Говорил, что с тебя нельзя глаз спускать ни на секунду. Говорил, что ты готова трахнуться с любым мальчишкой, лишь бы у него стояло, и чем моложе, тем лучше.

— Говори тише, — повторила Холли более резким тоном.

— Я вижу, ты этого не отрицаешь. Что, не хочешь, чтобы кто-то узнал правду?

— Прекрати! — В голосе Холли послышалось предупреждение. — Ты ставишь меня в неловкое положение.

Они сидели в баре «Корал Риф» за столиком в углу, где одну стену над ними украшали рыбацкие сети, а другую — чучело рыбы марлин. Маленький круглый столик был накрыт скатертью с рисунком из волнистых линий и цифр, который делал ее похожей на морскую карту. Свисавшие с потолка светильники напоминали по форме штурвал.

Бьюкенен развалился в кресле и опрокинул в себя полстакана пива.

— «Говори тише». Это все, что ты можешь сказать. Давай заключим уговор: я не буду поднимать голос, если ты не будешь спускать трусики. Официант, еще два пива!

— Я не хочу пить, — отказалась Холли.

— А кто говорит, что я для тебя заказываю? Официант! Я передумал. Принесите виски со льдом.

— Ты уже выпил две порции в предыдущем баре. А здесь два пива и… Дейв, ведь сейчас еще только полдень, ради всего святого!

— А ты заткнись, ладно? — Бьюкенен грохнул кулаком об стол. — Буду пить, когда мне хочется. Если бы ты перестала прыгать в постель с каждым…

— Сэр, — произнес чей-то голос, — вы мешаете другим посетителям.

— Велика важность, дерьмо.

— Сэр, — сказал мужчина (это был крупный мужчина, белокурый, с подстриженными ежиком волосами и мышцами, которые распирали его тенниску), — если вы не будете говорить тише, то я буду вынужден просить вас уйти.

— Проси сколько хочешь, приятель, но я с места не сдвинусь. — Бьюкенен проглотил остатки пива и заорал на официанта: — Где же виски?

Люди начали оглядываться на них.

— Дейв, — взмолилась Холли.

Бьюкенен опять грохнул по столу.

— Я сказал тебе, сука, чтоб ты заткнулась!

— Ладно, — рявкнул крупный мужчина. — Пошли, приятель.

— Эй! — запротестовал Бьюкенен, когда тот схватил его. — Какого черта?.. — Поставленный рывком на ноги и притворившись, будто пошатнулся, Бьюкенен повалился на стол, опрокидывая стаканы. — Черт, поосторожнее с моей рукой! Ты чуть не сломал ее!

— Это было бы здорово, приятель.

Когда здоровяк заломил ему руку за спину и стал подталкивать к выходу, Бьюкенен злобно оглянулся на Холли.

— А ты чего ждешь? Пошли!

Холли не ответила.

— Пошли, я сказал!

Холли опять ничего не ответила. Она лишь вздрагивала, слыша, как Бьюкенен продолжает вопить снаружи. Потом медленно поднесла к губам стакан с пивом, отхлебнула, покосилась на свою дрожащую руку, опустила стакан и провела рукой по глазам.

— С вами все в порядке?

Холли взглянула снизу вверх на стоявшего перед ней симпатичного загорелого стройного молодого человека лет двадцати пяти в белой форменной одежде.

Она не ответила.

— Послушайте, я правда не хочу вас беспокоить, — сказал он. — Вам и так уже досталось. Но у вас такой вид… Если я чем-то могу вам помочь… Можно предложить вам еще выпить?

Холли еще раз провела рукой по глазам, выпрямилась, пытаясь принять вид человека с чувством собственного достоинства. Боязливо посмотрела в сторону двери.

— Да, пожалуйста

— Еще одно пиво для дамы.

— И…

— Да?

— Мне… я была бы очень благодарна, если бы вы могли позаботиться… чтобы он ничего мне не сделал, когда я буду уходить.

11

Бьюкенен стоял, прислонившись к ограждению пирса. В гуще суеты туристов и рыбаков он не будет бросаться в глаза, наблюдая за катером, который, рассекая бирюзовую воду и скользя между прогулочными и рыболовными судами, возвращался к сверкающей белоснежной яхте, стоявшей на якоре в ста ярдах от берега. Солнце теперь было позади него, так что ему не приходилось щуриться от солнечного света, отражаемого водами Мексиканского залива. Он без труда видел, что вместе с возвращавшимися на яхту тремя членами команды на катере находилась красивая рыжеволосая женщина, которая мило болтала с ними, а один из них позволил ей подержаться за штурвал катера.

Когда они поднялись на борт яхты, Бьюкенен кивнул, огляделся, проверяя, не наблюдает ли кто за ним, и не торопясь ушел с пирса. По крайней мере, так казалось. На самом деле он, прогуливаясь по причалам Ки-Уэста, пристально и незаметно изучал яхту, делая вид, будто снимает виды города, и пользуясь телеобъективом на фотоаппарате Холли как подзорной трубой. Ведь Холли могла попасть там в беду, хотя и заявила решительно, что в состоянии о себе позаботиться. Пусть так, но он сказал ей, что, если она появится на одной из палуб с взволнованным видом, он сразу же бросится ей на помощь.

Около пяти часов катер снова отошел от яхты и направился к берегу, имея на борту тех же самых членов команды и Холли. Она поднялась на причал, чмокнула одного из мужчин в щеку, взъерошила волосы другому, заключила в объятия третьего и с явно довольным видом пошла в город.

Бьюкенен оказался в их маленькой темноватой комнатке з мотеле за минуту до появления там Холли. От тревоги за нее ожидание показалось ему более долгим, чем было на самом деле.

— Ну, как все прошло? — с беспокойством спросил он, как только она вошла.

Она сбросила сандалии и села на кровать. Вид у нее был усталый.

— Им очень трудно было держать свои руки при себе. Мне пришлось все время двигаться. Я чувствую себя так, словно участвовала в марафонском забеге.

— Дать тебе воды? Или что-нибудь из фруктов, которые я купил?

— Да, фрукты — это было бы неплохо. Апельсин или… Чудесно. — Она отпила немного принесенной им воды «Перье». — Это у тебя называется выслушивать донесение агента?

— Да. Если бы речь шла о работе.

— А сейчас разве нет? Сначала ты создаешь обстановку, в которой завербованный тобой агент чувствует себя комфортно и ощущает свою нужность. Потом ты…

— Эй, полегче! Не все, что я делаю, рассчитано заранее.

— Правда? — С минуту Холли изучающе смотрела на него. — Ладно. Тогда о яхте. Команда состоит из пятнадцати человек. На берег сходят по очереди. Они считают, что Драммонд, как выразился один из ребят, — деспотичный кусок дерьма. Они боятся его. Пока он на борту. Но когда кота нет, мышки веселятся, даже иногда приводят женщин. Чтобы похвастаться яхтой и отомстить Драммонду за все унижения.

Бьюкенен положил на стол карандаш и блокнот.

— Нарисуй схему расположения каждой каюты на каждой палубе. Мне надо знать, где что находится, где и когда команда ест и спит, любую мелочь, которую ты вспомнишь. Знаю, что ты устала, Холли. Мне очень жаль, но придется еще немного поработать.

12

Достать гидрокостюм оказалось делом нетрудным: в Ки-Уэсте множество магазинов для ныряльщиков. Вода здесь достаточно теплая, так что при обычных обстоятельствах Бьюкенену не нужно было бы брать напрокат такой костюм, но его зашитый бок как раз и делал обстоятельства необычными. Ему надо было оберегать заживающую ножевую рану. Он хотел свести до минимума то количество крови, которое будет вымыто из запекшихся корочек вокруг швов и перейдет в окружающую воду. Как и в Канкуне, когда он бежал от полиции, переправившись вплавь через пролив, отделяющий остров от материка, он опасался акул и барракуд. Тогда его, правда, беспокоило кровотечение из огнестрельной раны, но ситуация была похожей. На этот раз он, по крайней мере, имел возможность подготовиться, хотя еще одно напоминание о канкунском заплыве продолжало его беспокоить — головная боль.

Эта боль, от которой раскалывался череп, не прекращалась. Ему казалось, что его нервы — это натянутые до предела и готовые вот-вот лопнуть кожаные шнурки. Но он не мог позволить себе отвлечься на эту боль. Сейчас три часа ночи, он плывет в темной воде, а его черный гидрокостюм неразличим во тьме. Он держал руки свободно вытянутыми по бокам, плавно работая ластами, очень стараясь не шуметь и не оставлять в воде пенных барашков. Он держал лицо почти все время опущенным вниз, несмотря на то что вычернил его перед тем, как войти в воду, чтобы оно не выделялось на ее темном фоне. Сверкали звезды. Начал всходить серп луны. Света будет достаточно, когда он приблизится к яхте.

Потом он коснулся якорной цепи. Смотря вверх, он не услышал ни шагов, ни голосов. Хотя в гидрокостюме вода казалась даже теплее, чем была, по телу у него пробежала невольная дрожь. Прищурившись, он оглянулся на огоньки Ки-Уэста, подумал о Холли, которая его там ждет, собрался с духом, снял маску и ласты, привязал их к цепи и полез по ней вверх. Каждое усилие болью отдавалось у него в плече и в боку. Но он не мог останавливаться. Медленно, беззвучно он подтягивал себя по цепи, пока не достиг того места, где она входила в клюз. Отверстие было слишком узким, чтобы он мог в него пролезть, но в сочетании с массивной цепью позволило ему закрепиться ногами в сетчатых резиновых тапочках, удержать равновесие, вытянуть вверх руки и уцепиться за фальшборт на носу. Подтянувшись на руках, он заглянул на палубу, никого не увидел, поискал глазами датчики сигнализации, не нашел признаков их присутствия и переполз через поручни на мягко освещенную палубу.

Перебегая в укрытие под наружным трапом, он знал, что оставляет за собой мокрый след, но этого было никак не избежать. К счастью, почти вся вода успела вытечь у него из гидрокостюма, пока он лез по цепи. Скоро вытекут и остатки. А до тех пор надо было использовать то время, которое у него было.

На возвышавшихся над ним палубах лишь несколько окон были освещены. На трапах, в коридорах и проходах горели фонари, но они довольно далеко отстояли друг от друга и светили слабо, так что не было недостатка в тени, куда бы Бьюкенен мог заползти. Резиновые сетчатые тапочки, которые он надел под ласты, были снабжены бороздками на подошвах, которые усиливали их сцепление с досками палубы. Он почти совсем не оставлял следов, когда тихо шел по проходу в коридор и потом вверх по трапу.

Он следовал указаниям Холли. Она дала ему подробное описание яхты и точную оценку членов экипажа, у которых явно не было никаких стимулов к несению службы в отсутствие терроризировавшего их хозяина. Бьюкенен напряженно прислушался, ничего не услышал, вышел из-под трапа и двинулся по одному из коридоров средней палубы мимо дверей, выходивших в него по обеим сторонам. Его интересовала лишь одна каюта в конце коридора с правой стороны. Холли говорила, что это единственное место, которое не показали ей ее новые друзья.

— Сюда вход воспрещен, — сказали они.

— Почему? — спросила она.

— Мы не знаем. Здесь всегда заперто, — таков был ответ.

Эта каюта была расположена между спальней Драммонда и залом приемов — большим, роскошно отделанным и обставленным, с окнами, из которых открывался вид на солярий.

— Ну, у вас наверняка есть хоть какие-то предположения насчет того, что там может быть, — сказала Холли своим приятелям из команды.

— Никаких. Нам было сказано, что мы потеряем работу, если хотя бы раз попытаемся туда проникнуть.

Дверь была заперта на два замка с двойными защелками. Бьюкенен вынул из кармашка в гидрокостюме два коротких металлических штырька. Он кончил открывать первый замок, когда услышал шаги по трапу в противоположном конце коридора. Усилием воли заставляя руки не дрожать, он взялся за второй замок.

Шаги все ниже, все ближе.

Бьюкенен не осмеливался даже взглянуть в том направлении. Ему приходилось концентрировать внимание на замке, пока он манипулировал своим инструментом.

Шаги были уже на нижних ступеньках трапа.

Бьюкенен повернул ручку, скользнул в темную каюту и закрыл за собой дверь. Он затаил дыхание, прижался ухом к переборке и прислушался. По прошествии тридцати секунд, все еще не слыша ни звука из коридора, он нащупал выключатель, щелкнул им и зажмурился от неожиданно яркого света.

То, что он увидел, заставило его нахмуриться. В этой вытянутой комнате, соединявшейся через запертую дверь со спальней Драммонда, в несколько рядов стояли телевизионные мониторы и видеомагнитофоны.

Бьюкенен повернул ручки громкости на самый тихий звук и включил мониторы. Через секунду на светящихся экранах появились многочисленные помещения и секции палуб. На одном экране он увидел двух моряков в рубке. На другом экране еще двое из команды смотрели телевизор. На третьем с полдюжины членов экипажа спали на койках. На четвертом один человек — вероятно, капитан — спал в каюте, где, кроме него, никого не было. На других экранах было множество незанятых спален. Эти темные каюты и другие, в которых спали люди, Бьюкенен видел на мониторах в зеленоватом свете — знак, что на скрытых камерах, передававших оттуда изображение, установлена оптика ночного видения. Мониторы, показывавшие яхту снаружи, также были зеленоватыми. Наверно, эти камеры автоматически переходили на обычную оптику, когда зажигали свет или при дневном освещении.

Так значит, Алистер Драммонд любит подсматривать за своими гостями, подумал Бьюкенен. Старик закрывается в спальне, отпирает дверь в эту примыкающую каюту и наблюдает, что делает команда в его отсутствие и, что еще важнее, чем занимаются его гости — раздеваются, облегчаются, совокупляются, колются. И все это можно записать, чтобы снова и снова насладиться зрелищем.

Бьюкенен сосредоточил свое внимание на запертом металлическом шкафчике. Справившись с замком, он открыл шкафчик и обнаружил ряды надписанных видеокассет. 5 августа 1988 года. 10 октября 1989 года. 18 февраля 1990 года. Бьюкенен быстро окинул их взглядом, отметив, что они расставлены по порядку, по датам. Тут не меньше сотни кассет. Величайшие «хиты» Алистера Драммонда.

Тот круиз, который интересовал Бьюкенена, был в феврале. Он нашел кассету за этот месяц, вставил ее в плейер и нажал на кнопку включения, удостоверившись, что звук стоит на нуле. Качество видеозаписи было превосходным, даже когда изображение имело зеленоватый оттенок. Гостей было довольно много. Отснятые в разных местах кадры показывали их в самых интимных, откровенных и компрометирующих ситуациях. Оральный секс и гомосексуализм были особенно популярны. В конце Бьюкенен насчитал тринадцать мужчин и двенадцать женщин. Мужчины — все в летах — держались повелительно, словно привыкли обладать властью. С женщинами — привлекательными и прекрасно одетыми — обращались так, словно это были проститутки. Все мужчины и женщины были латиноамериканской наружности.

Бьюкенен заметил наушник и подключил его к телемонитору. Настроив звук, он мог слышать то, что было записано на пленке. Сосредоточенно слушая испанскую речь, он понял из разговоров, что эти женщины — действительно проститутки, а мужчины — высокопоставленные чины мексиканского правительства. Он сразу же понял и еще одну вещь. Эти кассеты нужны Драммонду не только для того, чтобы получать удовольствие от подглядывания.

Слово «шантаж» вспыхнуло у него в мозгу, и в ту же секунду он вздрогнул, увидев на экране Марию Томес. То есть он подумал, что это Мария Томес. Полной уверенности не было. Только после внимательного изучения изображения он сможет сказать, что это определенно Мария Томес, а не Хуана в ее роли. В зеленоватом кадре был, по всей вероятности, тот самый солярий в кормовой части яхты. Съемка велась сверху вниз, как если бы камера была запрятана высоко в стене или под приподнятым помостом. Цифры на дисплее показывали, что съемка велась в тридцать семь минут второго ночи. На звуковой дорожке было много помех, но все же Бьюкенен слышал где-то в отдалении танцевальную музыку и женский смех.

Мария Томес в элегантном, сильно декольтированном вечернем платье стояла спиной к камере, опираясь на кормовой поручень, и, видимо, любовалась пенным следом, который тянулся за яхтой. С ней кто-то заговорил по-испански, и она обернулась. В кадр вошел высокий, стройный мужчина, с виду — латиноамериканец, с худощавым лицом и ястребиным носом, в смокинге. Он опять заговорил. На этот раз Мария Томес ответила. Качество звука улучшилось — вероятно, потому что Драммонд воспользовался блоком дистанционного управления и отрегулировал микрофон направленного действия, спрятанный где-то в солярии.

— Нет, мне не холодно, — сказала Мария Томес по-испански.

Камера дала увеличение, когда мужчина приблизился к ней.

13

— Боже мой, — еле выговорила Холли. Она смотрела видеозапись, и на нее накатывала дурнота. — Какой кошмар.

Потрясенный увиденным, Бьюкенен положил кассету в пластиковый мешочек, который нашел в комнате, и заклеил его. Преодолевая боль в одеревеневших от напряжения мышцах, он сделал копию с видеозаписи, но в остальном оставил все в том же виде, в каком нашел. Потом запер за собой дверь и крадучись вернулся на главную палубу. Голова у него болела не переставая все время, пока он спускался по якорной цепи, отвязывал маску и ласты и плыл обратно к берегу, на этот раз на спине, держа мешочек с кассетой над водой.

Пленка кончилась, а Холли еще продолжала смотреть на экран с выражением ужаса и отвращения на лице.

— Чтоб ему в аду гореть.

То, что она увидела на экране (аппаратуру Бьюкенен взял напрокат), было сценой изнасилования и убийства Марии Томес. Возможно, последовательность была обратной — убийство и потом изнасилование, если этот термин применим к осквернению трупа. Изнасилование подразумевает преодоление чьей-то воли, тогда как труп не может возразить против чего бы то ни было — именно это последнее, то есть абсолютное отсутствие сопротивления, и могло как раз привлекать того высокого, худощавого мужчину с ястребиным носом.

Мужчина подошел вплотную к Марии Томес и опять спросил, не холодно ли ей. Потом обнял ее за плечи, будто бы желая согреть. Мария Томес сняла с себя его руку. Мужчина опять полез к ней, и она начала сопротивляться. «Ну-ну, — пьяно бормотал мужчина, — не будь холодна со мной. Я это запрещаю». Он хохотнул и, крепко схватив ее за локти и прижав к поручню, стал целовать ее лицо и шею, подбираясь к холмикам грудей, выступавшим из низко вырезанного платья, а она извивалась у него в руках, отворачивала лицо то в одну, то в другую сторону и пыталась оттолкнуть его. «Будь со мной потеплее, — сказал он по-испански. — Будь потеплее. Я-то теплый. Чувствуешь?» Он опять хохотнул. Когда она стала отпихивать его, он засмеялся и встряхнул ее. Когда она закатила ему пощечину, он ответил ударом кулака. Она плюнула ему в лицо. «Puta», — сказал он и нанес ей страшный удар снизу, который бросил ее вверх и назад. Потом она осела вниз. Пока Мария падала, он попытался схватить ее, поймал за лиф платья, дернул, разорвал, обнажив ее груди. Когда она ударилась затылком о палубу, он кинулся на нее и продолжал рвать, обнажая ее живот, низ живота, бедра, колени. Теперь он сорвал с нее кружевное белье. На секунду остановился. Камера показала обнаженную Марию Томес, которая неподвижно лежала навзничь на палубе на разорванном платье, раскинутом, словно сломанные крылья. Паралич мужчины длился еще мгновение. Вдруг он расстегнул пояс, спустил брюки и набросился на нее. Его дыхание стало быстрым и хриплым. Его ягодицы работали, словно насос. Потом он застонал, обмяк и тихонько засмеялся: «А теперь тебе тепло?» Она не ответила. Он толкнул ее. Она не двигалась. Он снова ударил ее по лицу. Когда она и на этот раз осталась неподвижной, он стал на колени, схватился руками за ее лицо, сжал щеки, повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, и его дыхание стало еще более хриплым. Он быстро поднялся с колен, застегнул брюки, украдкой огляделся вокруг, поставил Марию Томес на ноги.

И с выражением лица, в котором страх сочетался с отвращением, швырнул ее за борт.

Пока Холли в смятении продолжала смотреть на заполненный искорками электростатических помех экран, Бьюкенен прошел мимо нее и выключил видеоплейер и телевизор. Только тогда Холли пошевелилась. Она опустила глаза и покачала головой. Бьюкенен тяжело опустился в кресло.

— Она была мертва? — тихо спросила Холли. — Когда он бросил ее в воду.

— Я не знаю. — Бьюкенен помолчал. — Он мог сломать ей шею, когда ударил. Она могла получить смертельное сотрясение, когда ударилась головой о палубу. Она могла задохнуться, пока он давил на нее сверху. Но точно так же она могла быть в шоке, в обмороке, могла быть еще жива, когда он швырнул ее в воду. Этот сукин сын даже не взял на себя труд удостовериться. Ему было без разницы, жива она или нет. Он заботился лишь о собственной персоне. Использовал ее. Потом выбросил. Словно мешок с мусором.

В комнате было темно. Они долго сидели молча.

— Ну, и что же было потом? — с горечью спросила Холли. — Как ты думаешь?

— Тот, кто убил ее, вероятно, рассчитывал, что ему удастся убедить других в том, что она упала с яхты. Он, конечно, был пьян, и это должно было повлиять на его способность рассуждать. Из-за самонадеянности он мог сказать, что видел, как она упала. Но могло быть и так, что какая-то часть сознания подсказала ему, что надо вернуться в каюту, привести себя в порядок и казаться таким же озадаченным и сбитым с толку, как и все остальные, когда станет известно об исчезновении Марии Томес. Тогда он мог бы сделать вполне правдоподобное предположение, что она выпила лишнего, потеряла равновесие и свалилась за борт.

— Мешало только то, что Алистер Драммонд знал правду.

Бьюкенен кивнул.

— Он все это видел на мониторе в своей секретной комнате видеослежения. А кассета с записью изнасилования и убийства, конечно, намного лучше, чем оральный секс, гомосексуализм и наркотики, когда хочешь шантажировать кого-нибудь из мексиканского правительства. Драммонд, должно быть, пребывал в восторге. Представляю себе, как он пошел к убийце, сказал тому, что у него на пленке, и организовал прикрытие в обмен на определенные услуги. На первой стадии трудностей не должно было возникнуть. Драммонду стоило лишь приказать пилоту увести вертолет с яхты на материк. Тогда Драммонд мог бы сказать своим гостям, что Мария Томес улетела, не дожидаясь конца круиза. У них не было бы причины заподозрить, что случилось что-то иное.

— Но вот после этого…

— Да, после этого надо было думать. На Драммонда, должно быть, снизошло наитие, когда ему пришла в голову мысль о Хуане. Вероятно, Мария Томес когда-нибудь рассказывала ему, какой хитрый способ она придумала, чтобы избегать участия во всяких скучных светских мероприятиях, — посылала вместо себя Хуану. А может, Драммонд узнал об этом как-то иначе. Важно, что узнал. Ему не пришлось бы говорить Хуане ничего компрометирующего. Надо было только объяснить, что Мария Томес пожелала остаться в абсолютном уединении, и предложить Хуане неотразимый гонорар за то, что в течение какого-то длительного времени она будет появляться в роли Марии.

— Как сложно и в то же время как просто, — сказала Холли. — Если бы это не было так отвратительно, я назвала бы это гениальным.

— Но что нужно Драммонду от того человека, которого он шантажирует? — размышлял вслух Бьюкенен. — Явно не деньги. Драммонд так богат, что одни деньги вряд ли могут быть для него стимулом, особенно такая сравнительно небольшая сумма, которую ему выплатит пусть даже состоятельный мексиканский политический деятель. Ты журналистка. Можешь сказать, кто там на видеопленке?

Холли покачала головой.

— Я не специализируюсь по Мексике. И не смогла бы отличить одного тамошнего политика от другого.

— Но мы можем это узнать. — Бьюкенен встал.

— Как?

— Мы едем обратно в Майами. — В его голосе слышался металл. — Потом летим в Мехико.

14

— Говорит Лютик. — Крепко сжимая трубку, женщина с хрипловатым голосом произнесла присвоенное ей кодовое наименование.

На другом конце провода заспанный мужской голос звучал немного раздраженно.

— Который час? Господи, без малого пять утра. Я лег только час назад.

— Извините. Раньше я никак не могла позвонить.

— Вас разыскивают повсюду. — Человек сказал, что его зовут Алан, хотя это, вероятно, вымышленное имя.

— Именно этого я и боялась. Можно говорить без опаски?

— Этот звонок передается с другого телефона, — объяснил Алан. — Оба аппарата соединены через скремблеры. Зачем вы мне позвонили? Я ведь сказал вам, что только в самом крайнем случае можно пользоваться этим номером.

— Я с Гномом. — Женщина употребила кодовое слово, о котором они заранее условились.

— Да. Я так и предполагал.

— Вы должны понять. Он говорил правду. То, что он делает, не затрагивает… — Она тактично воздержалась от упоминая «Виски с содовой».

— К такому же выводу пришел и я. Считаю, что он действительно хочет выйти из игры. Это его начальству нужны новые подтверждения.

— Но как?..

— Сейчас уже поздновато задавать этот вопрос, — буркнул Алан. — Вы теперь часть проблемы, в конце концов. Если бы вы держались подальше от него…

— Но в Вашингтоне он пришел ко мне.

— Это ничего не меняет. Вы вместе. Вы виновны в соучастии. Его начальство считает, что вы оба нарушили договоренность о том, чтобы не раскрывать их деятельность.

— Но это не имеет никакого отношения к их деятельности. Как мне втолковать им это? Позвонить, что ли? Дайте мне номер телефона, по которому надо позвонить, и я…

— Нет, — резко прервал ее Алан. — Вы только хуже сделаете. Они могут моментально определить, откуда вы звоните. Вы таким образом приведете их к себе.

— Тогда что же мне делать?

— Порвите контакты с Гномом, — посоветовал Алан. — Залягте на дно. Ждите, пока я не скажу вам, что можно выходить на поверхность.

— Но это может занять месяцы.

— Конечно.

— Черт побери, не надо было мне вас слушать. Когда вы ко мне обратились с тем предложением, надо было сказать, что меня это не интересует.

— Да, но вы не могли этого сделать. Материал был слишком хорош, чтобы упустить его.

— А теперь из-за этого меня могут убить.

— Этого не случится, если вы будете осторожны. Если перестанете делать ошибки. Еще есть возможность спасти положение.

— Сукин вы сын, — в сердцах сказала она. — Вы еще думаете об этом материале.

— Я думаю, не обратиться ли мне к другому журналисту, которому может быть интересно написать материал о вас. Это привлечет к вам такое внимание, что они не смогут и пальцем шевельнуть, чтобы вас ликвидировать. Я мог бы приобщить к делу и вас. Вдвоем мы все еще в состоянии получить то, что хотим.

— То есть — что вы хотите. А я хочу всего лишь нормальной жизни. Что бы это ни значило. Господи, я уже больше ни в чем не уверена.

— Об этом раньше надо было думать, до того как вы приняли мою информацию, — бросил Алан. — Но, повторяю, если вы будете осторожны, если будете делать то, что я вам скажу, то думаю, что в конце концов смогу безболезненно ввести вас в дело. А пока ложитесь на дно. Смените фамилию.

— А что будет с Гномом?

Алан не ответил.

— Я вас спросила, что будет с Гномом? — повторила Холли.

— Не всегда можно получить все, что мы хотим.

— Что вы имеете в виду?

— Я не хотел, чтобы это случилось. Правда. Я надеялся, что… Он солдат. Он поймет больше, чем понимаете вы. Иногда ведь бывают…

— Что бывает?

— Потери.

Когда Холли отвела взгляд от телефона, по которому говорила из будки недалеко от своей комнаты в мотеле Ки-Уэста, она увидела в предрассветных сумерках тень человека рядом с зарослями папоротников. В кронах многочисленных пальм начали щебетать птицы.

— Я больше не могу разговаривать, — сказала Холли в трубку.

— Неприятности? — спросил Алан.

— Скажем так: я не выиграла в тотализатор издателя.

Холли положила трубку.

Бьюкенен выступил из скрывавших его теней. Несмотря на предрассветный бриз, веявший от океана, воздух был очень влажный.

— Я думала, ты пошел относить гидрокостюм и снаряжение, — проговорила Холли.

— Так и было. Я заплатил портье, чтобы он вернул все от моего имени, когда откроется магазин подводного снаряжения. — Бьюкенен остановился прямо перед ней. — Кому ты звонила?

Она отвела глаза.

— Ты хотя бы не пытаешься лгать. И по крайней мере у тебя хватило мозгов не звонить из комнаты в мотеле, где звонок будет фигурировать в счете. Хотя это не имеет значения. Территория настолько мала, что автоматические приборы слежения скажут нашим преследователям, что мы в Ки-Уэсте.

— Нет, — возразила Холли. — Я звонила по частному телефону. Твоим людям он неизвестен.

— Это ты так думаешь. В моем деле я отношусь без подозрения лишь к тому, что сам сделал. Все телефоны подозрительны. Должно быть, тебе действительно было очень важно позвонить.

— Я сделала это для нас с тобой.

— Вот как?

— Я пыталась вытащить нас обоих хотя бы из части тех неприятностей, в которых мы оказались.

— Из какой именно части? В данный момент неприятностей, по-моему, столько, что с избытком хватит на всех.

Холли закусила губу.

— Не лучше ли поговорить об этом, когда вернемся в свой номер?

— Хочешь выиграть время, чтобы подыскать правдоподобные ответы? Нет уж, я думаю, надо продолжить разговор. — Бьюкенен схватил ее за руку. — Так из какой именно части неприятностей ты пыталась нас вытащить?

Он повел ее по дорожке. Небо светлело. Бриз подул сильнее. Птицы пускались в полет.

— Ладно. Я хотела тебе сказать, еще когда мы были в Нью-Йорке, — начала Холли. — Боже мой, это такое облегчение… Я с самого начала знала, что ты в Канкуне, мне удалось попасть в «Клуб интернасьональ» заранее и наблюдать, как ты разговаривал с этими двумя… — Она чуть было не сказала «торговцами наркотиками», потом оглянулась на погруженную в тень дорожку и выбрала другие слова, чтобы не выразиться слишком ясно вне стен их номера. — …Бизнесменами. Причина, почему я…

— Меня сдал кто-то из моего подразделения. — Бьюкенен открыл скрипучую дверь в комнату.

Пораженная Холли резко обернулась.

— Ты это знал?

— Это было единственное резонное объяснение. Кто-то из своих. Больше никто не мог знать, где я буду. Тот же самый человек, который сообщил тебе о «Желтом плоде», «Морских брызгах», группе разведывательной поддержки и о «Виски с содовой». Источником этой информации мог быть только кто-то из моих начальников.

Все еще сжимая локоть Холли, Бьюкенен ввел ее в комнату, включил свет, закрыл дверь, запер ее, подвел Холли к кровати и решительно усадил.

— Кто? — спросил он.

Холли заерзала.

— Кто?

— Что ты собирешься делать? Выбивать ответ из меня?

— Нет. — Бьюкенен пристально посмотрел на нее. — Вовремя остановиться. — Он положил свой несессер в дорожную сумку, окинул взглядом комнату, чтобы убедиться, что ничего не забыл, и направился к двери. — Здесь ходят автобусы, на которых ты сможешь вернуться в Майами.

— Подожди.

Бьюкенен не остановился.

— Подожди. Я не знаю его настоящего имени. Он представился мне как Алан.

Бьюкенен остановился.

— Среднего роста. Полное лицо. Короткие темно-русые волосы. Возраст — за сорок.

— Да. Это он.

— Я его знаю. Некоторое время назад он был моим куратором. Он работает в…

Эта заминка могла быть тестом для Холли. Она решила заполнить пропуск.

— В Управлении.

Ее откровенность, видимо, подействовала на Бьюкенена. Он вернулся к кровати.

— Говори дальше.

— Он очень прямо говорил о том, чего хотел добиться. Он не одобряет участия военных в гражданских разведывательных операциях. Американские военные с оружием, в гражданской одежде и с фальшивыми документами осуществляют операции Управления в разных государствах. Плохо, когда штатского ловят как шпиона. А если шпион оказывается принадлежащим к армейским спецвойскам? И находится на действительной службе? И притворяется штатским? И состоит в ударной группе, предназначенной для свержения недружественных иностранных правительств или для ведения несанкционированной «частной» войны против крупнейших торговцев наркотиками? Если общественности станет известно, до какой степенинеуправляемы взаимоотношения между ЦРУ и военными, то конгресс будет вынужден проводить крупномасштабное расследование американской разведывательной тактики. На Управление и так уже оказывается немалое давление. Еще один конфликт, и его могут заменить разведывательным бюро, поставленным в строго ограниченные рамки. Вот чего опасается Алан. Поэтому он вышел на меня и дал мне кое-какую информацию, настаивая на том, чтобы его имя не называлось, а то, что он сообщает мне, приводилось как сведения из надежного правительственного источника. Чтобы мой материал не слишком походил на заранее подстроенный, он не сказал мне всего. Просто набросал достаточно намеков, чтобы в процессе их проверки и увязки я сама добыла доказательства в поддержку легенды о том, будто раскопала этот материал самостоятельно… Что ты так на меня смотришь?

— Концы с концами не сходятся. Если Алан опасался, что разоблачение использования несанкционированных военных действий со стороны ЦРУ поставит само же Управление под удар, то за каким же чертом он предоставил тебе этот материал? Ведь это как раз то, чего он не хочет.

— Нет. — Холли покачала головой. — Он очень точно это сформулировал, и я согласилась с ним. Ты и только ты… точнее, проводимая тобой операция должна была послужить в качестве предметного урока.

— О черт, — вырвалось у Бьюкенена.

— Идея состояла в том, чтобы это было разоблачение единичного, частного примера опасного использования военных в гражданских разведывательных операциях. У правительства будет не больше информации, чем в моей статье. Я засвидетельствую, что больше ничего не знаю. Расследование, проводимое конгрессом, когда-нибудь кончится. Но всем все будет ясно. Если ЦРУ использует ударные группы из военнослужащих, то пускай лучше прекратит, иначе Управление и некоторые спецподразделения будут жестко ограничены, а то и распущены. Лопнут карьеры.

— Ну да. — Голос Бьюкенена звучал напряженно. — А в это время ты становиться журналистской знаменитостью. А Алан опять прибирает к рукам контору.

— Такова была идея, — вздохнула Холли.

— Политика. — Из-за тона, каким Бьюкенен произнес это слово, оно прозвучало как ругательство.

— Но этой идеи больше не существует.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я затем и звонила Алану, — ответила Холли. — Чтобы аннулировать нашу с ним договоренность. Я сказала ему, что хочу выйти из игры. Я сказала ему, что хочу поговорить с твоими начальниками, уверить их, что наши действия не имеют к ним никакого отношения, что ни ты, ни я не представляем для них никакой опасности.

— Ты что, всерьез ожидала, что он на это пойдет? Никакой обиды? Попытка не пытка? Не все же, мол, выигрывать? И так далее в этом духе? Ну и ну!

— Как Алан сказал мне, он сожалеет, что дело приняло такой оборот.

— Еще бы.

— Охота за нами продолжается. Он мне посоветовал отстыковаться от тебя, пока он будет думать, как включить меня в расклад.

— Чертовски хороший совет. — Бьюкенен прищурился. — Вот и отстыковывайся.

— Нет, — отрезала Холли. — Я тебя не отпущу.

— И как же ты, черт побери, думаешь остановить меня?

— Пойду за тобой.

— Желаю удачи. Слушай, что тебе надо? Ты все еще думаешь, что из меня можно сделать материал на первую полосу?

Ответа не последовало.

— А может, ты считаешь, что будет надежнее остаться со мной и бегать от них вдвоем, чем пытаться это сделать в одиночку?

Опять никакого ответа.

— Послушай, мне некогда гадать, что ты там думаешь. Я должен успеть выбраться из Ки-Уэста до того, как по твоему телефонному звонку сюда явится группа захвата.

— Ты.

— Что? — Бьюкенен нахмурился.

— Ты, — повторила Холли. — Из-за тебя я хочу идти с тобой.

— Объясни.

— Понятнее я объяснить не могу. Я хочу быть с тобой. Не только потому, что рядом с тобой чувствую себя в безопасности, хотя это действительно так. Ну… я не ожидала, что ты такой. Я не ожидала, что меня потянет к тебе. Я не ожидала, что так привыкну быть с тобой, что у меня в животе начинаются спазмы при мысли, что ты уйдешь.

— А теперь кто играет какую роль?

— Я говорю правду! Я привыкла к тебе. А поскольку мы в плане упреков раздаем всем сестрам по серьгам, не забудь, что в Вашингтоне ты сам обратился ко мне. Я бы не подвергалась сейчас опасности, если бы ты не решил, что я буду тебе полезна. Черт возьми, тогда я спасла тебе жизнь. Это должно хоть что-нибудь доказывать.

— Ну да, а я такой замечательный, что ты в меня влюбилась.

Холли хотела было что-то возразить.

— Побереги энергию, — остановил ее Бьюкенен. — Твое желание будет исполнено.

Глаза Холли расширились от удивления.

— Я не могу оставить тебя. Я только что понял, что сделал ошибку. Сказал тебе, куда собираюсь двинуться.

— Да. В Мехико.

— Я не могу менять своих планов. Я поклялся, что помогу Хуане, если когда-нибудь ей понадоблюсь, и намерен это обещание выполнить. А это значит, что я не могу бросить тебя тут, чтобы они тебя сцапали и узнали от тебя, где я и что делаю. Укладывай вещи. Надо убраться с этого островка, пока они еще не нагрянули сюда.

Холли выдохнула:

— Спасибо.

— Не благодари меня. Это не услуга. Как только я решу, что ты перестала быть для меня фактором риска, я отпущу тебя на все четыре стороны. Но до тех пор, Холли, обрати внимание на мои слова. Последуй моему совету. Не вынуждай меня относиться к тебе, как к врагу.

15 Полуостров Юкатан

Облако дыма окутывало обширную расчищенную площадку. По мере продвижения строительства рев бульдозеров, кранов и другого тяжелого оборудования перемежался с выстрелами и треском пламени, которое и было источником дыма, заволакивающего все вокруг. Здесь выжигались деревья, расширялась расчищенная площадка — делалось все, чтобы отдалить от места работ прикрытие, из-под которого туземцы — потомки когда-то живших здесь майя — вели упорные атаки на строительную команду и оборудование. Разбросанные камни от сровненных с землей руин некогда величественных высоких пирамид и храмов все еще валялись между сооруженными на их месте новыми башнями — из стали. Время от времени земля вздрагивала, но ни рабочие, ни охранники больше не обращали на это внимания. Те, кто здесь трудился, привыкали к чему угодно — к змеям, к дыму, к выстрелам. Значение имела лишь работа. Закончить ее. Получить деньги. Бежать отсюда.

Так уж действовал Алистер Драммонд на человека, думала Дженна, когда, повинуясь его приказу, заканчивала карту археологической съемки, которая покажет, что эта находка не столь впечатляюща, как того ожидают ученые на основании снимков, полученных из космоса. Несколько незначительных сооружений. Множество разбросанных камней — след землетрясений. Жалкие останки некогда великой цивилизации. С одним исключением. Площадка для игры в мяч. По каким-то необъяснимым причинам — возможно, чтобы одно уцелевшее сооружение придало правдоподобности его версии, — Драммонд настаивал, чтобы этот корт, находившийся на некотором расстоянии от района сноса и строительства, был сохранен. Там, на его травянистой прямоугольной поверхности (по обеим сторонам его располагались каменные террасы, откуда одобрительно кивали царственные зрители), команды из мужчин, одетых в кожаные доспехи, состязались в игре, в ходе которой им надо было забросить карающий шар размером и весом с медицинбол в вертикально стоящий обруч на каждом конце поля. Ставки в игре были экстремальные: жизнь или смерть. Возможно, именно поэтому Драммонд и сохранил этот корт — он олицетворял собой его жестокость, его стремление достичь цели любой ценой.

Он и Реймонд прилетели вчера во второй половине дня совершенно открыто, на большом голубом вертолете фирмы «Драммонд энтерпрайз», словно ему было нечего скрывать. Он брал на себя руководство завершающими стадиями всей операции.

— Вы хорошо поработали, — похвалил он Дженну. — Получите дополнительную премию.

Она пробормотала что-то вроде благодарности, а ее мозг кричал: «Все, чего я хочу, — это выбраться отсюда прежде, чем потеряю рассудок». Ее коллега, ее друг, ее потенциальный возлюбленный, производитель работ Макинтайр умер вчера от укуса змеи, за полчаса до того, как прилетел вертолет Драммонда. Дженна молилась, чтобы вертолет прилетал скорее, чтобы Мака можно было отправить в больницу, но как только увидела решительное, изборожденное морщинами лицо Драммонда, направлявшегося к ней сквозь клубы дыма, то сразу же поняла: Драммонд никогда бы не согласился гонять вертолет, чтобы только вывезти больного человека из лагеря. «Он умрет, не долетев до больницы. У нас нет времени. Устройте его как можно удобнее», — вот что сказал бы Драммонд. И вот что он сказал в действительности: «Похороните его там, где до него не доберутся туземцы. Или нет, я передумал. Сожгите его. Сожгите всех».

«Все» — это были индейцы, уничтоженные во время попыток остановить осквернение их священной земли. Дженна была уверена, что сходит с ума, когда поняла, что здесь произошла бойня. Ей было известно о племенах, уничтоженных в Южной Америке, в глубине тропических лесов Амазонии. Но ей никогда не приходило в голову, что некоторые районы Мексики были не менее глухими, а связь их с внешним миром могла быть такой слабой, что никто на Земле не получит ни малейшего представления о творящемся здесь. К тому времени, как просочится какая-нибудь информация, на Юкатане не останется и следов преступления. Да и кто осмелится заговорить? Рабочие? Молчаливо согласившись со зверским избиением индейцев и получив до неприличия крупные премии, они сами превратились в соучастников убийства. Только дурак нарушил бы молчание.

Сейчас, стоя в бревенчатой конторе лагеря и вспоминая, как на койке в углу метался в жару Мак меньше суток назад, она оцепенело слушала последние распоряжения Драммонда относительно подготовленных ею карт.

— Прежде всего, — в старческом голосе Драммонда слышались влажные хрипы, — масштаб истинного открытия должен во много раз превзойти значение всех археологических находок. Конечно, будут и фотографии, но в центре внимания будут ваши карты.

В этот момент дверь распахнулась, и вошел Реймонд в маскировочном комбинезоне, с винтовкой в руках, с черным от сажи лицом, с алыми пятнами крови на одежде.

— Если и есть кто-то еще, я не могу их найти.

— Но сюда может явиться противник иного рода. Я думаю, он охотится на нас, — произнес Драммонд.

Реймонд самолюбиво выпрямился.

— Кто это?

— Один покойник.

Реймонд наморщил лоб.

— Чарльз Даффи, — сказал Драммонд. — Припоминаешь?

— Да, его наняли следить за домом объекта в Сан-Антонио. И заняться ею, если она появится. Он исчез из того дома три ночи назад.

— Он больше не числится в без вести пропавших, — пояснил Драммонд. — Его тело вынесло на берег реки Сан-Антонио. Он был застрелен. Власти говорят, что при нем не было ничего опознавательного. Одному из людей, которых ты нанял, удалось все-таки взглянуть на тело в морге, и у него нет сомнений в том, что это Даффи. Но этот мистер Даффи творит чудеса, — продолжал Драммонд. — Будучи покойником, он воспользовался своей кредитной карточкой, чтобы улететь из Сан-Антонио в Вашингтон. Остановился в отеле «Ритц-Карлтон». Часть следующего дня он провел в «Дорсет-отеле» на Манхэттене. После этого он и его спутница улетели в Майами, где взяли напрокат машину.

Реймонд задумался.

— Я не понимаю, как с этим связан Вашингтон, но «Дорсет» находится недалеко от квартиры объекта на Манхэттене.

— И от апартаментов бывшего мужа. Позавчера ему нанесли визит мужчина и женщина. Они прервали выплату ему условленной суммы.

— Малтин не знает ничего, — встрепенулся Реймонд. — Вы заплатили ему лишь за то, чтобы он перестал привлекать внимание к исчезновению объекта.

— Ничего? — Драммонд был в ярости. — Малтин знал, что это я заплатил ему. Именно это узнали от него мужчина и женщина. Женщину пока не удалось опознать, хотя у нее рыжие волосы и она утверждала, что пишет для «Вашингтон пост», а мужчина по описанию походит на того человека, который помешал наблюдению за домом родителей объекта.

— Бьюкенен? — Реймонд нахмурился.

— Да. Бьюкенен. Теперь подумай. Какая тут связь с Майами? — резко спросил Драммонд.

— Яхта. Она там, к югу от Майами. В Ки-Уэсте.

— Вот именно, — согласился Драммонд. — Капитан сообщает, что трое членов команды привозили на борт женщину вчера во второй половине дня. Женщину с рыжими волосами.

— Она, должно быть, помогала Бьюкенену. Высматривала, как можно пробраться на яхту.

Драммонд кивнул.

— Я должен предположить, что он что-то знает про пленку. Следует также предположить, что он будет подбираться ко мне все ближе и ближе. Перехвати его. И убей.

— Но где я найду его?

— Разве это не очевидно? Какое следующее звено в цепи?

— Дельгадо.

— Да. Мехико. Я только что получил сообщение от своих людей в международном аэропорту Майами, что человек, назвавшийся Чарльзом Даффи, купил два авиабилета до Мехико. Вертолет доставит тебя туда сегодня к вечеру.

Глава 12

1 Мехико

Беспорядочные выбросы бесчисленных фабрик, изрыгающих клубы дыма, и неухоженных автомобилей, сжигающих содержащее свинец топливо, оказались в ловушке тепловой инверсии над окруженной горами столицей и сделали воздух этого самого большого и наиболее быстро растущего города планеты поистине непригодным для дыхания. У Бьюкенена першило в горле. Он начал кашлять сразу же, как только они с Холли, получив туристские карточки, вышли из здания международного аэропорта Хуарес. Глаза щипало от смога, такого густого, что, если бы не резкий запах и едкий вкус, его можно было принять за туман. В такси, которое они наняли, кондиционер не работал. Несмотря на это, они закрыли окна. Лучше уж париться в машине, чем дышать этой ядовитой наружной атмосферой.

Времени было 9 часов 15 минут. Им удалось доехать от Ки-Уэста до Майами так быстро, что они успели на восьмичасовой рейс компании «Юнайтед» до Мехико. Из-за перехода в другой часовой пояс действительное время полета составило два часа с четвертью, и, съев омлет с сыром и луком, которым угостила пассажиров авиакомпания, Бьюкенен сумел немного подремать. Уже очень давно его жизнь никак нельзя было назвать размеренной. Накапливалась усталость. Головные боли продолжали его мучить.

Как и горечь, которую он чувствовал, находясь рядом с Холли. Вопреки своим инстинктам он действительно начал доверять ей. Ведь она на самом деле тогда спасла ему жизнь. Да и в других отношениях помогла немало. Но ему следовало все время напоминать самому себе, что она журналистка. В напряженной ситуации поисков Хуаны он и так уже косвенно раскрыл слишком многое о своем прошлом. Кроме того, его приводила в ярость мысль о том, что эта женщина, которой он позволил приблизиться к себе, была подослана Аланом, чтобы уничтожить его.

Все это время Холли хранила молчание, словно понимая, что любые ее слова будут ложно истолкованы, словно зная, что ее присутствие будут терпеть, только если она не станет привлекать к себе внимание.

— Национальный дворец, — приказал Бьюкенен по-испански шоферу такси, и эти слова были достаточно похожи на английские, так что Холли поняла, но не решилась спросить, почему они едут во дворец, а не в гостиницу. А может, так называется гостиница. Она не знала, потому что раньше в Мехико ей бывать не приходилось. Оказалось, что они приехали и не в гостиницу, и не во дворец, а в правительственный комплекс.

Даже сквозь густую дымку смога это место производило сильное впечатление. Громадную площадь окружали массивные, величественные здания, в том числе два собора. Сам Национальный дворец славился своими арками, колоннами и внутренними двориками.

Покинув такси, Бьюкенен и Холли прошли сквозь толпу и вошли в вестибюль дворца, где главную лестницу и коридоры первого этажа украшали большие красочные фрески. Эти росписи Диего Риверы рассказывали об истории Мексики, начиная от эры ацтеков и майя, потом шло вторжение испанцев, смешение рас, многочисленные революции и, наконец, идеализированная картина будущего, где мексиканские крестьяне счастливо трудились и гармонично сосуществовали с природой. Судя по загрязнению окружающей среды за стенами дворца, до этого идеального будущего было, очевидно, еще очень и очень далеко.

Бьюкенен лишь на мгновение задержался перед росписями — еще более напряженный, еще более взведенный, словно им управляло какое-то ужасное предчувствие, он не смел потратить зря ни одной секунды. В шумном, гулком коридоре он о чем-то спросил гида, и тот указал ему на дверь, расположенную чуть дальше. Это оказался магазин сувениров. Не обращая внимания на выставленные для продажи книги и произведения искусства, Бьюкенен окинул взглядом стены и увидел фотографии людей, по-видимому, правительственных чиновников, снятых и группами, и персонально. Он внимательно изучил несколько фотографий, и Холли последовала его примеру, рискнув при этом искоса посмотреть в его сторону. У нее тревожно екнуло сердце, когда она увидела, как затвердели мышцы его лица и как сильно и яростно пульсируют жилки у него на шее и на виске. Его темные глаза сверкали. Он показал на одну из фотографий, которую заметила и Холли: высокий стройный латиноамериканец с худощавым лицом и ястребиным носом, лет сорока с небольшим. Мужчина носил усы, был одет в дорогой костюм и полон высокомерия.

— Да, — сказала Холли.

Бьюкенен обратился к молоденькой продавщице и указал на фотографию.

— Este hotnbre. ¿Como se llama, роr favor?[131]

— ¿Quien? Ah, si. Esteban Delgado. El Ministro de Asuntos Interiores.[132]

— Gracias[133], — поблагодарил Бьюкенен.

Покупая какую-то книжку, он задал продавщице еще несколько вопросов, и пять минут спустя, когда они с Холли вышли из магазина, Бьюкенен уже знал, что человек, который изнасиловал и убил Марию Томес, «не просто министр внутренних дел, он — второй по могуществу человек в Мексике, имеет шансы стать следующим президентом».

— Продавщица говорит, это все знают, — заметил Бьюкенен. — В Мексике, когда уходящий президент подбирает себе преемника, его избрание становится не более чем формальностью.

Удивленная тем, что он заговорил с ней, Холли воспользовалась случаем в надежде, что его отношение к ней смягчилось.

— Если только у кого-то не окажется видеопленки, где он предстает в таком отвратительном виде, что его карьера тут же рухнет, не говоря уж о том, что он сядет в тюрьму.

— Или будет казнен. — Бьюкенен потер лоб, за которым пульсировала боль. — Такой человек, как Дельгадо, отдаст все на свете за то, чтобы эта пленка не стала достоянием гласности. Но что именно, вот вопрос? Что хочет получить Драммонд?

— И что случилось с Хуаной Мендес?

Во взгляде Бьюкенена отражалась напряженная работа мысли.

— Да. В конце концов все возвращается к этому. Хуана.

Это слово ужалило ее своим скрытым смыслом: не ты.

— Не нужно меня просто терпеть, — попросила Холли. — Не нужно меня просто держать рядом из боязни, что я пойду против тебя. Я не враг тебе. Пожалуйста. Располагай мной. Позволь помогать тебе.

2

— Меня зовут Тед Райли, — сказал по-испански Бьюкенен. Вместе с Холли он стоял в устланном ковром и обшитом панелями офисе, на двери которого красовалась дощечка с надписью «Ministro de Asuntos Interiores». Министр внутренних дел. Седая секретарша в очках кивнула и выжидающе посмотрела на него.

— Я переводчик сеньориты Маккой. — Бьюкенен сделал жест рукой в сторону Холли. — Как вы можете видеть по ее документам, она является репортером «Вашингтон пост». Она пробудет в Мехико недолго, ей нужно взять интервью у важных должностных лиц правительства — узнать их мнение о том, как США могут улучшить отношения с вашей страной. Если это вообще возможно, не согласится ли сеньор Дельгадо уделить несколько минут разговору с ней? Это было бы весьма ценно.

Сочувственно посмотрев на них, секретарша развела руками с жестом сожаления.

— До конца этой недели мы не ожидаем сеньора Дельгадо в министерстве.

Бьюкенен разочарованно вздохнул.

— Может быть, он примет нас, если мы съездим к нему? Газета сеньориты Маккой придает особое значение его взглядам. Ведь все знают, что он, по всей вероятности, станет следующим президентом.

Секретарше было явно приятно слышать, что американец признает ее причастность к великому будущему.

Бьюкенен продолжал:

— И я уверен, что сеньору Дельгадо принесет пользу лестный отзыв о нем в газете, которую каждое утро читает президент Соединенных Штатов. Министру представляется прекрасная возможность сделать несколько конструктивных замечаний, которые подготовят американское правительство к восприятию его взглядов, когда он станет президентом.

Секретарша взвесила полученную информацию, прикинула значимость Холли и кивнула.

— Одну минуту, пожалуйста.

Она зашла в соседний кабинет и закрыла за собой дверь. Бьюкенен и Холли обменялись взглядами. Из-за двери доносился шум шагов проходящих по коридору людей, а из многочисленных служебных помещений вокруг — неумолчное бормотание голосов.

Вернулась секретарша.

— Сеньор Дельгадо находится у себя дома в Куэрнаваке, это в часе езды отсюда. Я объясню вам, как туда ехать. Он приглашает вас на ленч.

3

— Можно задать тебе вопрос?

Холли ждала ответа, но Бьюкенен молчал, глядя прямо перед собой, ведя взятую напрокат машину по скоростному шоссе Инсурхентес в направлении на юг.

— Правильно, на что еще я могу рассчитывать? — вздохнула Холли. — Ты стал неразговорчив с тех пор, как… Ладно, замнем этот вопрос. Я просто хотела спросить, как ты это делаешь?

И опять Бьюкенен не отозвался.

— Например, в офисе у Дельгадо, — продолжала Холли. — Ведь секретарша с легкостью могла бы от нас отделаться. Каким-то образом ты заставил ее позвонить Дельгадо. Я все пытаюсь сообразить, как это у тебя получается. Ничего особенного ты вроде бы не говорил. Это как…

— Я забираюсь в мозги другого человека.

Холли нахмурилась.

— Этому тебя обучили в ЦРУ?

Голос Бьюкенена зазвучал жестко.

— Опять из тебя лезет репортер.

— А ты все бдишь. Может, хватит? Сколько раз я должна это повторять? Я — на твоей стороне. Я не собираюсь вредить тебе. Я…

— Скажем так: я тренировался в этом направлении. — Бьюкенен крепче сжал руль и продолжал не отрываясь следить за оживленной дорогой. — Быть глубоко законспирированным агентом не значит просто иметь фальшивые документы и правдоподобную легенду. Для того чтобы перевоплотиться и другого человека, я должен уметь внушить всем окружающим абсолютную убежденность в том, что я именно тот, за кого себя выдаю. А это значит, что я сам должен абсолютно в это верить. Когда я разговаривал с секретаршей, я был Тедом Райли, и что-то от меня передалось ей. Вошло в ее сознание. Расположило ко мне. Помнишь, мы говорили о выуживании информации? Дело не только в том, чтобы умно задавать вопросы. Нужно еще суметь повлиять на человека определенным к нему отношением, эмоционально привлечь его на свою сторону.

— Это похоже на гипноз.

— Ну, а с тобой я совершил ошибку. — Голос Бьюкенена изменился, в нем теперь звучала горечь.

Холли замерла.

— Я перестал концентрироваться на управлении тобой, — сказал Бьюкенен.

— Я все же не понимаю.

— Перестал лицедействовать. Какое-то время, находясь рядом с тобой, я переживал нечто совершенно необычное. Я отказался от чужой личины. Не отдавая себе в этом отчета, я стал человеком, о котором давно забыл. Самим собой. Я вел себя с тобой как… я.

— Может, именно этим ты и привлек меня.

Бьюкенен презрительно фыркнул.

— Я успел перебывать множеством людей, которые были лучше меня. Фактически я — единственная личность, к которой я не испытываю симпатии.

— Так что теперь ты избегаешь себя самого, существуя как… кем ты, говоришь, был однажды? Питером Лэнгом?.. Как Лэнг, который ищет Хуану?

— Нет, — покачал головой Бьюкенен. — С тех пор как я встретил тебя, Питер Лэнг все больше и больше отступал на задний план. Хуана для меня — это особый человек, потому что… в Ки-Уэсте я сказал тебе, что ничего не могу загадывать на будущее, пока не проясню прошлое. — Он наконец взглянул на нее. — Я не дурак. Знаю, что нельзя вернуться назад на шесть лет и Бог знает сколько вымышленных жизней, чтобы снова начать с того места, где мы с ней остановились. Это все равно как… Очень долгое время я притворялся, лицедействовал, переключался с одной роли на другую и встречал людей, которых не мог себе позволить полюбить, потому что играл эти роли. Очень многим из этих людей нужна

была моя помощь, а я не мог вернуться, чтобы помочь им. Многие из них погибли, а я не мог вернуться, чтобы отдать им последний долг. Моя жизнь, похоже, состоит из каких-то фрагментов. Я должен соединить их. Я хочу стать…

Холли молча слушала.

— …человеческим существом. Вот почему я зол на тебя. Потому что я раскрылся, а ты предала меня.

— Нет, — отозвалась Холли и коснулась его правой руки, лежавшей на баранке. — Теперь уже нет. Клянусь Богом — я не представляю для тебя угрозы.

4

После шума и удушливой атмосферы Мехико покой и чистый воздух Куэрнаваки были особенно приятны. Небо было чистое, солнце ярко светило, и под его лучами вся долина нарядно сверкала. Бьюкенен, следуя полученным указаниям, нашел нужную улицу и оказался перед высокой каменной стеной с большими железными воротами, позволявшими разглядеть сад, тенистые деревья и большой дом в испанском стиле. Красная черепичная крыша блестела на солнце.

Бьюкенен проехал мимо, не останавливаясь.

— Нам разве не сюда? — спросила Холли.

— Сюда.

— Тогда почему же?..

— Надо еще кое-что обдумать.

— Например?

— Может, уже пора рубить трос.

Холли вздрогнула: ее испугали эти слова.

— Может случиться все, что угодно. Не хочу впутывать тебя, — пояснил Бьюкенен.

— Но я уже впутана.

— Тебе не кажется, что в погоне за материалом для газеты ты слишком увлекаешься?

— Слушай, ну что мне сделать, чтобы вернуть твое доверие? Дельгадо ожидает репортера-женщину. Без меня ты не сможешь попасть к нему. Ты придумал легенду. В соответствии с ней ты — мой переводчик. Будь же последовательным.

— Последовательным? — Бьюкенен побарабанил пальцами по баранке. — И то верно. Для разнообразия.

Он развернул машину в обратном направлении.

За решеткой ворот стоял вооруженный охранник.

Бьюкенен вышел из машины, подошел к нему, показал журналистское удостоверение Холли и объяснил по-испански, что его и сеньориту Маккой ожидают. Нахмурившись, охранник перешагнул порог деревянной будки, стоявшей справа от ворот, и поднял трубку телефона. В это время его напарник не сводил с Бьюкенена глаз. Первый охранник вернулся с еще более мрачным лицом. Бьюкенен внутренне напрягся. Видно, что-то пошло не так, как надо. Но угрюмый страж открыл ворота и жестом показал Бьюкенену, чтобы тот снова сел в машину.

Брендан поехал по извилистой аллее мимо тенистых деревьев, цветников и фонтанов, направляясь к трехэтажному особняку. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, он увидел, что охранник запер ворота, и заметил, что еще какие-то вооруженные люди патрулируют участок, вышагивая вдоль стены.

— Мне сейчас гораздо страшнее, чем когда я ездила на яхту Драммонда, — призналась Холли. — Неужели ты никогда не чувствуешь?..

— Каждый раз.

— Тогда почему, скажи на милость, ты продолжаешь этим заниматься?

— У меня нет выбора.

— В этом случае, может, и нет. Но в других…

— Нет выбора, — повторил Бьюкенен. — Если ты военный человек, то подчиняешься приказам.

— Но ведь сейчас ты никому не подчиняешься. И, кроме того, у тебя не было необходимости поступать на военную службу.

— Ты не права, — возразил Бьюкенен, думая о том, как им тогда овладело это навязчивое стремление наказать себя за убийство брата. Он тут же отогнал эту мысль, встревоженный тем, что позволил себе отвлечься. Хуана. Надо быть внимательнее. Вместо Томми надо все время думать о Хуане.

— Знаешь, мне кажется, что я никогда еще так не боялась, — проговорила Холли.

— Это нервы — как перед выходом на сцену. Постарайся расслабиться. Для нас это только прикидка, — успокоил ее Бьюкенен. — Мне надо разведать, как охраняют Дельгадо. А твоя роль не должна представить особенной трудности. Просто бери интервью, и все. Ты ничем не рискуешь. Чего никак нельзя будет сказать о положении, в котором окажется Дельгадо, когда я вычислю, как к нему подобраться.

Не выдавая своего волнения, Бьюкенен припарковался перед домом. Выйдя из машины, он заметил и других охранников, не считая садовников, которые явно интересовались больше посетителями, чем своими непосредственными обязанностями. Можно было заметить телекамеры внутренней системы слежения, проходящие по окнам провода, металлические ящики в кустах — детекторы охранной сигнализации.

Подавив эмоции, Бьюкенен назвал Холли и себя слуге, вышедшему встретить их. Тот проводил гостей в прохладный, затененный, гулкий мраморный вестибюль. Они прошли мимо широкой закругленной лестницы, потом дальше по коридору и оказались в кабинете, отделанном панелями красного дерева. Кабинет, в котором пахло воском и политурой, был обставлен кожаной мебелью и украшен охотничьими трофеями; за сверкающими стеклами шкафов и витрин можно было видеть множество винтовок и ружей.

Бьюкенен сразу узнал Дельгадо, как только тот поднялся из-за письменного стола. Он казался еще более крючконосым, более надменным, чем на видеоплевке и фотографиях. Кроме того, он выглядел очень бледным и худым, его щеки ввалились, словно у тяжело больного человека.

— Добро пожаловать, — приветствовал он гостей.

Бьюкенен живо представил себе запечатленные на пленке сцены, где Дельгадо насилует и убивает Марию Томес. Как только он получит нужную ему информацию, он покончит с Дельгадо.

Дельгадо подошел ближе. Его английский был очень хорош, хотя и страдал некоторой вычурностью.

— Всегда приятно беседовать с представителями американской прессы, особенно когда речь идет о столь известном издании, как «Вашингтон пост». Сеньорита?.. Простите меня. Я забыл имя, которое назвал мой секретарь…

— Холли Маккой. А это мой переводчик Тед Райли.

Дельгадо пожал им руки.

— Прекрасно. — Он игнорировал Бьюкенена, сосредоточив свое внимание на Холли, внешность которой явно произвела на него впечатление. — Поскольку я говорю по-английски, ваш переводчик нам не нужен.

— Я также и фотограф, — улыбнулся Бьюкенен.

Дельгадо сделал отстраняющий жест.

— Фотографии можно будет сделать потом. Сеньорита Маккой, что предложить вам выпить перед ленчем? Может быть, вина?

— Благодарю вас, но, по-моему, чуть-чуть рановато…

— Чудесно, — перебил ее Бьюкенен. — С удовольствием выпьем вина. — У него не было времени научить Холли не отказываться выпить с объектом. Такой отказ подавляет у собеседника желание быть общительным, вызывает у него подозрение, что у вас есть причина во что бы то ни стало сохранить контроль над собой.

— А впрочем, почему бы нет? — подхватила Холли. — Перед ленчем.

— Красного или белого?

— Пожалуй, белого.

— «Шардонне»?

— Замечательно.

— Мне то же самое, — добавил Бьюкенен.

Продолжая игнорировать его, Дельгадо повернулся к слуге в белой куртке, стоявшему возле двери.

— Ты слышал, Карлос?

— Да, сеньор Дельгадо.

Слуга пятясь вышел за дверь и удалился по коридору.

— Садитесь, пожалуйста, — Дельгадо подвел Холли к одному из мягких кожаных кресел.

Бьюкенен, который последовал за ними, заметил во внутреннем дворике за стеклянной дверью, ведущей оттуда в кабинет, какого-то человека. Это был явный американец, лет тридцати пяти, хорошо одетый, светловолосый, приятной наружности.

Заметив, что заинтересовал Бьюкенена, человек кивнул ему и улыбнулся мальчишеской улыбкой.

Дельгадо между тем говорил:

— Я знаю, что американцы любят жить и работать по насыщенному графику, так что если вы хотите задать мне какие-то вопросы перед ленчем, то не стесняйтесь.

Через стеклянную дверь из патио вошел тот человек.

— А, Реймонд, — обратился к нему Дельгадо. — Вернулся с прогулки? Входи. У меня тут гости, с которыми я хочу тебя познакомить. Эта сеньорита Маккой из «Вашингтон пост».

Реймонд почтительно наклонил голову и подошел к Холли.

— Очень рад. — Он пожал ей руку. Что-то в этом рукопожатии заставило се вздрогнуть.

Реймонд повернулся к Бьюкенену.

— Здравствуйте. Мистер?..

— Райли. Тед.

Они обменялись рукопожатием.

Бьюкенен сразу ощутил, как что-то ужалило его в правую ладонь.

Ладонь горела.

Рука постепенно немела.

Встревоженный, он взглянул на Холли, которая в ужасе смотрела на свою правую руку.

— Эта штука быстро действует? — спросил Дельгадо.

— Мы называем это «двухступенчатым парализантом», — ответил Реймонд. Снимая с пальца кольцо и укладывая его в небольшую ювелирную коробочку, он по-прежнему улыбался, но его голубые глаза остались бездонными и холодными.

Холли упала на колени.

Правая рука Бьюкенена потеряла всякую чувствительность.

Холли рухнула на пол.

Словно обруч сжимал грудь Бьюкенена. Сердце бешено колотилось. Он растянулся на полу.

Сделал отчаянную попытку встать.

Не смог.

Не смог даже пошевелиться.

Тело сделалось чужим. Руки и ноги не повиновались.

Смотря прямо над собой обезумевшими глазами, он заметил самодовольную ухмылку Дельгадо.

Светловолосый американец пристально вглядывался в Брендана со своей механической улыбкой, от которой кровь стыла в жилах.

— Это снадобье с полуострова Юкатан. Эквивалент кураре, который был в ходу у майя. Сотни лет назад туземцы пользовались им, чтобы парализовать свои жертвы, лишить их возможности сопротивляться, когда им будут вырезать сердце.

Не в силах повернуть голову, не в силах взглянуть на Холли, Бьюкенен слышал, как она хватала ртом воздух.

— И ты не вздумай сопротивляться, — сказал Реймонд. — Твои легкие могут не выдержать напряжения.

5

Вертолет с грохотом перемещался по небу. Его «вамп-вамп-вамп» отдавалось по всему фюзеляжу. Не то чтобы Бьюкенен ощущал эти сотрясения. Его тело по-прежнему ничего не чувствовало. Жесткий пол кабины мог с таким же успехом быть и пуховой периной. Такие понятия, как «жесткое» или «мягкое», «горячее» или «холодное», «острое» или «тупое», потеряли всякое значение. Все было одинаковым — никаким.

Зато его слух и зрение неимоверно обострились. Каждый звук в кабине, особенно мучительное хриплое дыхание Холли, усиливался многократно. За окном небо было почти невыносимо яркого бирюзового цвета. От такого сияния, казалось, можно было ослепнуть, если бы не спасительное помигивание век, которые — наряду с сердцем и легкими — действовали как бы отдельно от остального тела, находившегося под воздействием яда.

Напротив, его сердце работало в чудовищно усиленном режиме, что вызывало сильную тошноту; оно бешено колотилось — без сомнения, в том числе и от страха. Но если начнется рвота (допуская, что его желудок тоже не парализован), то он обязательно захлебнется и умрет. Он должен сосредоточиться и побороть страх. Должен держать себя в руках. Чем быстрее колотилось сердце, тем больше воздуха требовали легкие. Но грудные мышцы отказывались повиноваться, и он чуть не поддался панике, испугавшись, что сейчас задохнется.

Соберись, подумал он. Соберись.

Он силился заполнить сознание какой-нибудь успокоительной мантрой[134]. Пытался найти единственную всепоглощающую мысль, которая давала бы ему цель. Хуапа, подумал он. Хуана. Хуана. Я должен выжить, чтобы помочь ей. Должен выжить, чтобы найти ее. Должен выжить, чтобы спасти ее. Должен…

Его взбесившееся сердце продолжало неистовствовать. Его охваченные паникой легкие продолжали требовать воздуха. Нет. Эта мантра не действовала. Хуана? Она была далеким воспоминанием, отстоящим на годы, а для Бьюкенена — в буквальном смысле на несколько жизней. С тех пор он успел побыть столькими людьми! Разыскивая Хуану, твердо решив во что бы то ни стало найти ее, он в действительности искал самого себя — и тут, по мере того как новая всепоглощающая и всеобъемлющая мысль заполняла его мозг…

… непрошеная, стихийная…

… Холли…

… слушая, как она силится дышать…

… надо помочь Холли, надо спасти Холли…

…он вдруг понял, что у него наконец есть цель. Не для Питера Лэнга. И не для кого бы то ни было из других персонажей его репертуара. А для Брендана Бьюкенена. И осознание этого побуждало его смотреть вперед, а не оглядываться назад, чего с ним не бывало с тех пор, как тогда, очень давно, он убил брата. У Брендана Бьюкенена теперь была цель, причем цель эта не имела никакого отношения к нему самому. Она заключалась просто и абсолютно в том, чтобы сделать все возможное и невозможное для спасения Холли. Не потому, что он хотел, чтобы она была с ним. И потому, что хотел, чтобы она жила. Оказавшись запертым в самом себе, он нашел там себя.

В то время как его сердце продолжало бесноваться, он ощутил — по тому, что сильнее стало давить на уши: вертолет пошел на снижение. Он не мог повернуть головы, чтобы увидеть, где сидят Дельгадо с Реймондом, но мог слышать их разговор:

— Не понимаю, какая была необходимость в том, чтобы и я летел вместе с тобой.

— Таков приказ, который мистер Драммонд передал мне по радио, когда я летел в Куэрнаваку. Он хотел, чтобы вы посмотрели, как продвигаются работы.

— Это рискованно. Мое имя могут связать с этим проектом.

— Я подозреваю, что в этом и состояла идея мистера Драммонда. Пора вам платить долги.

— Вот безжалостный сукин сын.

— Мистер Драммонд посчитал бы комплиментом, если бы кто-то назвал его безжалостным. Посмотрите-ка вниз. Отсюда все видно.

— Бог мой!

Вертолет продолжал снижаться, и боль в ушах Бьюкенена стала еще мучительнее.

Боль? Бьюкенен вдруг понял, что кое-что чувствует. Он никак не ожидал, что будет рад боли, но сейчас с радостью приветствовал ее. Его ноги пощипывало. Руки кололо, словно иглами. Швы на ножевой ране начали чесаться. В почти зажившей ране в голове появилась пульсация. Череп, казалось, распух, а кошмарная головная боль постепенно возвращалась. Эти ощущения возникли не все сразу. Они приходили по отдельности, поочередно. И каждое было для него всплеском надежды. Он знал, что если попытается пошевелиться, то сможет это сделать. Но сейчас не время рисковать. Надо затаиться, пока он не будет уверен, что функции конечностей восстановились полностью. Надо выждать идеальный момент для…

— Примерно сейчас действие снадобья начнет проходить, — сказал Реймонд.

Сильная рука схватила Бьюкенена за левое запястье и защелкнула на нем наручник. Потом левую руку завели ему за спину, сильно дернули, и наручник щелкнул на правом запястье.

— Так удобно? — Судя по тону, можно было бы предположить, что Реймонд разговаривает с любимой.

Бьюкенен не ответил, продолжая делать вид, что не может двигаться. Услышав позвякивание и скрежет металла, он понял, что на Холли тоже надевают наручники.

Рев вертолета стал тише — изменился угол наклона лопастей ротора. Машина приземлилась. Пилот выключил приборы, вращение лопастей замедлилось, и рев турбины перешел в тонкий вой.

Когда открылся люк, Бьюкенен ожидал, что его глазам придется плохо от яркого солнечного света. Вместо этого его накрыла тень. Какая-то дымка. Он еще раньше, пока вертолет снижался, заметил, что яркая синева неба несколько замутилась, но ему нужно было столько всего обдумать, что он не обратил на это особенного внимания. Теперь же этот туман проник в кабину и наполнил ее таким резким запахом, что Бьюкенен рефлекторно закашлялся. Дым! Поблизости что-то горело.

Бьюкенен никак не мог остановить кашель.

— Это снадобье временно блокирует работу твоих слюнных желез, — пояснил Реймонд, выволакивая Бьюкенена из кабины и швыряя его на землю. — От этого у тебя в горле сухость. Кстати, раздражение в горле ты будешь ощущать еще довольно долго. — По тону, каким это было сказано, можно было предположить, что ему доставляет удовольствие мысль об ожидающем Бьюкенена недомогании.

Холли тоже закашлялась, потом застонала, когда Реймонд вытащил ее из кабины и бросил рядом с Бьюкененом. Мимо них тянулись клочья дыма.

— Зачем выжигать столько деревьев? — В голосе Дельгадо звучала тревога.

— Чтобы как можно больше расширить размеры площадки. Чтобы не подпускать близко туземцев.

— Но разве огонь не воспламенит?..

— Мистер Драммонд знает, что делает. Все рассчитано.

Реймонд пнул Бьюкенена в бок.

Брендан со стоном втянул в себя воздух, стараясь показать, что ему больнее, чем на самом деле, и радуясь, что пинок Реймонда не пришелся по заживающей ране.

— Поднимайся, — приказал Реймонд. — У наших людей есть дела поважнее, чем тащить тебя. Я знаю, что ты можешь встать. Если не встанешь, я буду катить тебя пинками до самой конторы.

Чтобы быть правильно понятым, Реймонд пнул Бьюкенена еще раз, уже сильнее.

Бьюкенен с усилием поднялся на колени, зашатался, но все-таки встал на ноги. В голове у него все кружилось — совсем как этот дым, от которого он опять закашлялся.

Холли поднялась тоже с трудом, чуть не упала, но удержалась на ногах. Она в ужасе смотрела на Бьюкенена. Он попытался взглядом ободрить ее.

Это не помогло. Реймонд толкнул их обоих так, что едва не сбил с ног. Их погнали к приземистому бревенчатому зданию, которое частично заволакивали клубы дыма.

Бьюкенена поразила царившая вокруг бурная деятельность: сновали туда и сюда рабочие, тяжело проезжали мимо бульдозеры и грузовики, краны переносили балки и трубы. Бьюкенену показалось, что сквозь шум работающих механизмов он услышал выстрел. Потом перед ним возникли разбросанные каменные блоки с высеченными на них иероглифами — по-видимому, из развалин. Тут и там он видел едва возвышавшиеся над землей останки древних храмов. Вдруг, когда дым на какое-то время рассеялся, еговзору предстала пирамида. Но эта пирамида была не древней постройки и не из каменных блоков.

Эта пирамида, высокая и широкая, была выстроена из стали. Бьюкенен никогда не видел ничего подобного. Она походила на гигантский треножник с широко расставленными ногами, которые были связаны между собой какой-то арматурой. Хотя он никогда раньше не видел ничего подобного, интуитивно он понял, что это такое, что это ему напоминает. Нефтяную вышку. Так вот что, по-видимому, нужно здесь Драммонду. Но почему у вышки такая необычная конструкция?

Когда они подошли к наполовину скрытому за дымной пеленой бревенчатому строению, Реймонд толкнул дверь и впихнул Бьюкенена с Холли внутрь.

Бьюкенен чуть не растянулся в полутемном и затхлом внутреннем помещении, а его глаза не сразу приспособились к тусклому свету работавших от генератора лампочек на потолке. Он с трудом удержался на ногах, остановился, выпрямился, почувствовал, как на него налетела Холли, и обнаружил, что смотрит снизу вверх на Алистера Драммонда.

Ни одна из фотографий, виденных Бьюкененом в биографической книге и газетных статьях, которые он читал, не могла передать, насколько личность Драммонда доминирует в той точке пространства, где он в данный момент находится. Из-за толстых стекол очков глубоко посаженные глаза этого старика пронзали вас взглядом, от которого становилось не по себе. Даже его старческий голос лишь усиливал это впечатление — его хрупкость не мешала его властности.

— Мистер Бьюкенен, — произнес Драммонд.

Это обращение заставило Бьюкенена вздрогнуть. «Как он узнал мое имя?» — подумал он.

Драммонд прищурился, потом перенес свое внимание на Холли.

— Мисс Маккой, надеюсь, что Реймонд удобно устроил вас на время полета. Сеньор Дельгадо, я рад, что вы смогли прилететь.

— По тому, как мне передали ваше приглашение, я не почувствовал, что у меня есть выбор.

— Разумеется, у вас есть выбор. Вы можете сесть в тюрьму или стать следующим президентом Мексики. Что бы вы предпочли?

Реймонд закрыл дверь после того, как они вошли. Теперь она вновь со стуком распахнулась, и какофония строительных механизмов ворвалась внутрь. Вошла женщина в пыльных джинсах и намокшей от пота рабочей блузе, в руках у нее были длинные рулоны толстой бумаги — Бьюкенен подумал, что это могут быть карты.

— Не сейчас, черт побери, — прорычал Драммонд.

Женщина явно испугалась. Неловко попятившись, она вышла и закрыла дверь.

Драммонд продолжил разговор с Дельгадо:

— Мы продвинулись дальше, чем я рассчитывал. К завтрашнему утру должны, по идее, начать качать. Я хочу, чтобы вы, когда вернетесь в Мехико, приняли необходимые меры. Скажите своим людям, что все в порядке. Мне не нужны никакие неприятности. Услуги оплачены.

— Вы меня вызвали сюда, чтобы сказать то, что я и так знаю?

— Я вызвал вас сюда, чтобы вы увидели то, за что продали душу, — ответил Драммонд. — Не годится держаться на расстоянии от цены своих грехов. А то вам, чего доброго, захочется позабыть о нашей сделке. Чтобы освежить вашу память, хочу показать вам, что произойдет с двумя моими гостями. — Плавным движением, поразительным для человека в его возрасте, он повернулся к Бьюкенену и Холли. — Много ли вам известно?

— Вот это я нашел у них в сумке для фотоаппарата, — объявил Реймонд и выложил на стол видеопленку.

— Подумать только! — проронил Драммонд.

— Я ее просмотрел у Дельгадо.

— Ну и как?

— Копия немного зернит, но выступление Дельгадо все так же увлекательно. Всякий раз я не могу оторваться.

— Тогда вам известно больше, чем нужно, — сказал Драммонд, снова обращаясь к Бьюкенену и Холли.

— Послушайте, все это — совершенно не наше дело, — начал свой маневр Бьюкенен.

— Что верно, то верно.

— Нефть меня не интересует, и мне безразлично, как именно вы наказываете Дельгадо, — продолжал Бьюкенен. — Я всего лишь пытаюсь найти Хуану Мендес.

Драммонд поднял свои густые белые брови:

— Ну, в этом вы не одиноки.

Они пристально смотрели друг на друга, и вдруг Бьюкенен понял, как все было. Хуана согласилась поработать на Драммонда, изображая Марию Томес. Но по прошествии нескольких месяцев она либо почувствовала, что попала в западню, либо поняла, что ей грозит опасность, а может, ей просто опротивел Драммонд. Каков бы ни был мотив, она нарушила соглашение и скрылась. Находясь в бегах, не смея позвонить начальству Бьюкенена по телефону, она должна была установить с ним контакт таким образом, чтобы никто посторонний не мог проникнуть в суть ее послания, и поэтому отправила ему ту загадочную открытку, расшифровать которую мог только один Бьюкенен. В это время люди Драммонда сбивались с ног, разыскивая ее, устраивали засады у нее дома, у дома ее родителей и в других местах, где она, по их разумению, могла укрыться. Им надо было обеспечить ее молчание. Если правда о Марии Томес всплывет на поверхность, Драммонд тут же потеряет власть над Дельгадо. А без Дельгадо Драммонд лишался политических средств поддержания проекта. Нефтяная промышленность в Мексике была национализирована еще в тридцатые годы. Иностранцам запрещалось вторгаться в эту отрасль, а Драммонд явно стремился именно к этому. То, что здесь находились археологические памятники, делало проблему еще более политически масштабной, хотя, судя по всему, Драммонд преодолел препятствие с бесстыдной простотой — уничтожил древние постройки. Когда Дельгадо станет президентом Мексики, он воспользуется своей властью, чтобы повлиять на нужных политиков. С Драммондом можно будет заключить закулисное соглашение. За открытие и разработку месторождения Драммонду будут тайно выплачивать огромные прибыли, такие, какие получали иностранные нефтяные компании до национализации. Но и это еще не все, интуитивно чувствовал Бьюкенен. Просматривалось здесь и еще что-то, какой-то скрытый смысл, но он был слишком занят спасением своей жизни, чтобы анализировать, в чем он состоит.

— Вам известно, где находится Хуана Мендес? — спросил Драммонд.

— Не исключено, что она работает вон на той буровой.

Драммонд усмехнулся.

— А вы смельчак. Ваше поведение делает честь силам особого назначения.

Это замечание удивило Бьюкенена. Но потом он понял, в чем дело:

— А-а, машина, которую я взял напрокат в Новом Орлеане, чтобы доехать до Сан-Антонио!

Драммонд кивнул.

— Для этого вы воспользовались собственной кредитной карточкой.

— У меня не было другого выхода. В моем распоряжении была только эта карточка.

— Но это дало мне небольшое преимущество, — уточнил Драммонд. — Мои люди видели вас, когда вы подъехали к дому Мендесов в Сан-Антонио, и по номерным знакам определили, кто нанял машину, а потом провели расследование и установили вашу личность.

Личность, подумал Бьюкенен. Столько лет мне удавалось оставаться в живых под чужими личинами, а теперь, чего доброго, придется загнуться под собственным именем. Он чувствовал, что совершенно выдохся. Раны болели. Голова раскалывалась. У него не осталось больше сил.

Потом он посмотрел на Холли, увидел ужас в ее глазах, и спасительная мантра снова зазвучала в его сознании. Надо выжить, чтобы помочь Холли. Надо спасти Холли.

— Вы — инструктор по тактическим маневрам, — сказал Драммонд.

Бьюкенен насторожился. Инструктор? Но тогда, значит, Драммонд не расколол его прикрытие.

Драммонд продолжал:

— Вы знали Хуану Мендес по Форт-Брэггу?

Бьюкенен лихорадочно соображал, какую роль сыграть, какую избрать линию защиты.

— Да, — ответил он.

— Каким же образом? Ведь она была в армейской разведке. Какое отношение это имеет к вам?

Внезапно ему в голову пришла идея. Бьюкенен решил сыграть самую дерзкую роль в своей жизни. Роль самого себя.

— Послушайте, я не полевой инструктор, а статус Хуаны в армейской разведке был просто прикрытием.

Драммонд был явно удивлен.

— Я ищу Хуану Мендес, потому что она прислала мне открытку с зашифрованным посланием, из которого я узнал, что она попала в беду. Шифровать его нужно было обязательно, потому что меня как бы не существовало. Хуана когда-то служила, а я служу и до сих пор, в подразделении спецопераций, которое настолько засекречено, что можно подумать, будто им руководят призраки. У нас принято заботиться о своих людях, в том числе и о бывших коллегах. Когда я получил сигнал бедствия, меня послали узнать, что происходит. Я регулярно информировал своих о ходе поиска. В подразделении до сих пор ничего не известно о том, где находится Хуана Мендес. Но они знают, что я был в Куэрнаваке. Знают, что сначала я должен был побывать у Дельгадо, а потом направиться к вам. Они не смогут явиться сюда по моим следам, во всяком случае, не сразу, а только после того, как допросят Дельгадо. А они его допросят и доберутся до вас, и поверьте, эти люди не признают ничего, кроме жертвенности и верности. Не найдя меня, они уничтожат вас. Верьте моему слову — в этот момент Холли Майкой и я составляем самый ценный ваш капитал.

Драммонд вздохнул. Бьюкенену показалось, что снаружи, на фоне приглушенного рева строительной техники, он услышал еще один выстрел.

— Учитывая, что вы все выдумали, не сходя с этого места, у вас отличная позиция для ведения переговоров, — произнес Драммонд. — Я, знаете ли, коллекционер. Это и привело меня сюда. Журналисты, — он кивнул головой в сторону Холли, — всегда недоумевали, что же является моим жизненным стимулом. А что думаете вы, мисс Маккой?

Несмотря на сковавший ее страх, Холли смогла выдавить из себя:

— Власть.

— Частично вы правы. Но лишь в самом упрощенном смысле. Меня стимулирует, мною движет одно — погоня за уникальным. Желание обладать уникальными вещами, находиться в уникальных ситуациях, распоряжаться уникальными людьми. Я заинтересовался Юкатаном из-за своей коллекции. Три года назад один человек принес мне предмет огромной ценности. У древних майя был свой собственный вариант книг. Это были длинные полосы из тонкой коры, многократно сложенные наподобие маленьких гармошек. Когда испанцы вторглись сюда в XVI веке, они намеревались уничтожить местную культуру и заменить ее своей. В своем рвении они жгли библиотеки майя. Сохранились лишь три рукописи, подлинность которых подтверждена. Четвертая может быть подделкой. Но есть еще и пятая. Она — подлинник и принадлежит мне. Она абсолютно уникальна, потому что, в противоположность всем другим, моя содержит важную информацию. Конечно, в то время я этого не знал. Я купил ее, так как располагал средствами и не хотел, чтобы она принадлежала кому-то другому. Естественно, я пожелал узнать, что обозначают эти иероглифы, и нанял для этого крупнейших в мире специалистов по письму майя. Можно сказать, приобрел их в собственность. И в конце концов я обнаружил, что в тексте говорится о присутствии здесь обширного нефтяного месторождения. Майя называли нефть богом Тьмы, богом черной воды, богом, который сочится из-под земли. Сначала я думал, что это какие-то метафоры. Потом меня осенило, что описание следует понимать буквально. В тексте подчеркивалось, что бога держат в узде храмы и одна великая пирамида, но описание местности не подходило ни к одной из известных археологических находок. В начале нынешнего года по фотографиям, сделанным из космоса, были обнаружены эти развалины. Так как я держал под контролем Дельгадо, то смог взять под контроль и находку, привезти своих людей, блокировать район и провести поисковые работы.

— И в процессе уничтожить постройки, — буркнул Бьюкенен.

— Неизбежная необходимость. — Драммонд пожал плечами. — А кроме того, я уже видел эти развалины. Какое мне дело до того, увидит их кто-то еще или нет? Я не хотел начинать бурение, пока не буду полностью уверен в правильности сделанного вывода. Оказалось, что выход нефти был точно там, где и должен быть согласно тексту. Под пирамидой. Пирамида сидела на нем, служила ему крышкой, удерживала бога под землей. Но на этом уникальность находки не кончается. Нефть на Юкатане ничего не стоит, если до нее нельзя добраться. Этот район настолько нестабилен, что обычная техника здесь бесполезна. Вот почему больше никто не дал себе труда провести разведку этого района на нефть. Периодически случающиеся здесь землетрясения разрушили бы обычные вышки. Но мое оборудование — единственное в своем роде. Конструкционные решения обеспечивают ему гибкость и сейсмостойкость. С таким оборудованием отныне можно будет добывать нефть даже в тех районах, которые раньше обходили стороной из-за невозможности разрабатывать месторождение. Разумеется, кое-кому придется выложить немалые денежки за разрешение пользоваться моим оборудованием. Однако я сомневаюсь, что удастся когда-нибудь найти такое колоссальное месторождение, как это. С его прямо-таки кувейтскими масштабами оно далеко превзошло все мои ожидания. В конечном итоге именно это и делает ситуацию поистине уникальной. Когда месторождение будет полностью обустроено, нефть добываться не будет.

Должно быть, удивление Бьюкенена отразилось у него на лице, потому что глаза Драммонда сверкнули.

— Именно. Она добываться не будет. Если выбросить на рынок такое количество нефти, то цена на нее резко упадет. Это будет означать экономическую катастрофу для нефтедобывающих стран. Когда Дельгадо станет президентом, он поручит мне вести переговоры с этими странами о том, чтобы они платили Мексике за то, что она не будет продавать свою нефть. А они согласятся заплатить нам почти любую сумму. Как следствие сократится потребление нефти. В этом смысле вы могли бы назвать меня гуманистом. — Драммонд самодовольно усмехнулся.

«А может, ты просто хочешь приобщить весь мир к своей коллекции», — подумал Бьюкенен.

Словно прочитав его мысли, Драммонд переменил тему:

— Но мы говорим сейчас о другом, а именно: достаточно ли убедителен ваш аргумент, чтобы мне захотелось приобщить к своей коллекции вас. — Прищурив глаза, он бросил Реймонду: — Проверь, лжет он или нет насчет этой секретной группы особых операций.

6

Солнце стояло низко над горизонтом, усиливая сумрак, создаваемый пеленой едкого дыма, которая застилала все вокруг. Бьюкенен опять закашлялся, когда их с Холли, подталкивая, погнали сквозь дым к тому месту, где Драммонд оставил в неприкосновенности единственную часть древней застройки.

— Площадка для игры в мяч, — пояснил Драммонд. — Корт.

Дым немного поредел, и Бьюкенен увидел ровную каменную игровую поверхность около ста футов в длину и двадцати пяти в ширину. С каждой стороны имелась стена высотой в пятнадцать футов, которая наверху заканчивалась террасой для зрителей. Драммонд по ступеням поднялся на террасу, за ним шли Дельгадо и Холли между двумя охранниками. Наручники с нее сняли, и она нервно потирала запястья.

Бьюкенен делал то же самое, стараясь усилить приток крови к онемевшим кистям рук. Чувство тревоги охватило его, когда он осматривал стены площадки, останавливая взгляд на высеченных в камне иероглифах и рисунках.

— Здесь потрясающая акустика. — Драммонд говорил с террасы, глядя на Бьюкенена сверху вниз. — Я говорю нормальным голосом, а звук такой, будто у меня в руках микрофон.

Несмотря на рев строительных механизмов в некотором отдалении, несмотря на треск пламени и редкие выстрелы, доносившиеся с более близкого расстояния, Бьюкенен слышал Драммонда с поразительной ясностью. Казалось, что этот ломкий голос отражается, усиливаясь, всеми точками корта.

— Игра называлась пок-а-ток, — сказал Драммонд. — Если вы внимательно посмотрите на рисунки, высеченные в каменной стене подо мной, то увидите изображения древних майя, играющих в эту игру. Они играли мячом из латексной резины величиной и весом примерно с медицинбол. Надо было пробросить мяч в вертикальное каменное кольцо, выступающее из середины этой стороны корта. Второе каменное кольцо расположено на другой стороне. Можно предположить, что это ворота команды соперника. Древние майя считали пок-а-ток чем-то большим, нежели простое развлечение. Для них эта игра имела огромную политическую и религиозную значимость. В мифологии майя два бога — основателя их расы смогли создать ее, выиграв в матче с другими богами. Существуют указания на то, что простолюдинам никогда не разрешалось смотреть эту игру. В число зрителей допускались лишь знать, жрецы и члены царской семьи. Есть также свидетельства того, что игрой предварялись человеческие жертвоприношения и что чаще всего в нее играли с пленными воинами из других племен.

— А ставками были жизнь и смерть. — Голос Реймонда послышался неожиданно за спиной у Бьюкенена, заставив того резко обернуться.

7

То, что Бьюкенен увидел, ошарашило его. Сбило с толку. Заставило усомниться в здравости собственного рассудка. На какой-то миг он подумал, что у него, должно быть, галлюцинации, что усталость в сочетании с контузией исказила его восприятие.

Но когда Реймонд вышел из дымной пелены, которую заходящее солнце окрашивало в алый цвет, Бьюкенен был вынужден признать, что представшее его глазам, несмотря на всю свою гротескность, было определенно реальным и внушало тревогу.

Реймонд был частично обнажен. Его талия и низ живота были защищены толстыми кожаными накладками. Такая же броня прикрывала его плечи, локти и колени. Вся остальная поверхность тела была открыта, видны были соски. Его мышцы свидетельствовали о силе и тонусе, какие можно приобрести, только если тренироваться по многу часов ежедневно.

Бьюкенен был в отличной форме перед началом своей миссии в Мексике. Но он уже так давно находился в постоянном движении и так был ослаблен всеми своими ранениями, что ему было не до упражнений, и от своей лучшей формы он был очень и очень далек.

Кожаные доспехи Реймонда выглядели достаточно гротескно. Но чувство сюрреального усиливалось еще и шлемом, который был на нем и который украшали длинные яркие перья всех цветов радуги, заглаженные назад и создававшие иллюзию того, что один из воинов майя прошел не только сквозь дым, но и сквозь время. Кроме того, у него был с собой большой мяч, который он бросил на каменную площадку. Мяч ударился и покатился, издав звук, говоривший о том, как он плотен и тяжел. Реймонд швырнул к ногам Бьюкенена кожаные накладки.

— Раздевайся и надевай это.

— Еще чего! — ответил Бьюкенен.

Реймонд подобрал мяч и запустил им в Бьюкенена. Тот уклонился, но недостаточно быстро, так как действие парализовавшего его яда еще не прошло. Скользящий удар мяча по левой руке оказался неожиданно болезненным.

— Раздевайся и надевай доспехи, или не продержишься в игре и тридцати секунд, — приказал Реймонд.

Бьюкенен повиновался, но не спешил, выгадывая время, рассчитывая. Наверху, на террасе, стояла испуганная Холли. Бьюкенен силился придумать какой-нибудь способ бегства для них, но любой план оказывался бессильным против охранника рядом с Холли и автомата у него в руках. Охранник выстрелит прежде, чем Бьюкенен успеет вскарабкаться на стену и добраться до них.

Чувствуя, как у него по обнаженной коже бегут мурашки, несмотря на стекающие капли пота, он приладил на себя эти шершавые толстые кожаные доспехи.

— Я сделал их сам, — похвастался Реймонд, — по изображениям на этих камнях. — Он показал на часть стены слева от Бьюкенена, точно под вертикальным кольцом. — Вон тот рисунок меня особенно заинтересовал.

Нахмурившись, Бьюкенен взглянул в том направлении, и на какую-то долю секунды изображение — воин в доспехах и украшенном перьями головном уборе — показалось ему как две капли воды похожим на Реймонда.

— Когда я впервые ступил на эту площадку, — продолжал Реймонд, — то почувствовал, будто вернулся домой. Почувствовал, будто уже бывал здесь, будто когда-то играл здесь. Очень, очень давно.

Взгляд Бьюкенена был все еще прикован к рисунку. Он содрогнулся, поняв, что воин держит в руке отрезанную человеческую голову, которую поднял за волосы, а из шеи капает кровь.

— Вот это я и имел в виду, говоря о жизни и смерти, — усмехнулся Реймонд. — Видишь ли, проигравшие расплачивались жизнью, их ждала казнь. А выигравший? Он не только оставался в живых. Он еще и выступал в роли палача.

— О чем мы здесь толкуем? — резким тоном спросил Бьюкенен. — Уж не хотите ли вы сказать, что, если я выиграю, вы меня отпустите на все четыре стороны?

На площадке для игры в мяч воцарилось молчание.

— Так я и думал, — констатировал Бьюкенен. — Для меня при любом исходе игры выигрыш не предусмотрен.

— Может, так было и во времена древних майя, — перебил его Драммонд своим скрипучим старческим голосом.

— Как прикажете это понимать?

— В кругах историков цивилизации майя существует теория, что казнили вовсе не проигравших, а наоборот — выигравших.

— Это абсурд, — возразил Бьюкенен. — Какой идиот захотел бы играть на таких условиях?

— Реймонд разделяет вашу точку зрения. Но по этой теории победа в игре была такой честью, которая ставила вас на одну доску с богами. Следующим логическим шагом было принесение вас в жертву, чтобы вы могли занять свое место в обществе богов.

— Похоже, что в выигрыше оставались только зрители.

— Да, — согласился Драммонд. — Как я рассказывал вам, я гонюсь за уникальным. И вот сейчас мне представляется уникальная возможность увидеть редкость. Впервые за последние пятьсот лет состоится игра в пок-а-ток. Специально для меня.

— И каким же образом все это должно доказать, говорю ли я правду относительно подразделения особых операций, которое пошлет сюда людей, чтобы отыскать меня? Что я должен сделать, чтобы сохранить голову?

— Ну, я думаю, что в ходе игры вы получите много болезненных стимулов, которые побудят вас сказать правду, — пожал плечами Драммонд. — Но мне интересны не вы. Меня интересует мисс Маккой. Я подозреваю, что зрелище, которое ей предстоит увидеть, сделает ее более чем покладистой, и она разговорится. В обмен на прекращение того, что будет происходить с вами.

— Этим вы ничего не добьетесь. Она ничего не знает о моем подразделении.

— Возможно. Скоро я это узнаю. Реймонд, если ты готов, начинайте.

8

Мяч ударил Бьюкенена в спину с такой силой, что сбил его с ног, и он, упав на камень площадки, проехался подбородком по одной из плит. Если бы не эти кожаные доспехи, то мяч наверняка сломал бы ему несколько ребер. Хватая ртом воздух и превозмогая боль, он кое-как поднялся и устремился за мячом. Реймонд подбежал к мячу одновременно с ним.

Локтем в кожаном налокотнике Бьюкенен нанес Реймонду сильнейший боковой удар в голову, который отбросил того в сторону. Не дав Реймонду опомниться, Бьюкенен поднял мяч, оказавшийся на удивление тяжелым, и швырнул его в Реймонда. Тот крякнул и отшатнулся назад, когда мяч угодил ему в бедро и, отскочив от кожаных щитков, глухо стукнулся о каменные плиты.

— Нет, нет, нет, — раздался с трибуны голос Драммонда. — Так дело не пойдет. Смысл игры состоит в том, чтобы бросать мяч в каменное кольцо, а не в противника.

— Почему же вы не сказали этого Реймонду, когда он бросил в меня, если на то пошло? Какого черта он это сделал?

— Хотел, чтобы ты обратил на меня внимание, — ответил Реймонд.

— Сколько надо набрать очков, чтобы выиграть?

— Вот в этом-то и загвоздка.

— А га, так я и думал.

— Нет, вы не понимаете, — снова вмешался Драммонд. — Дело в том, что никто не знает, сколько требуется очков, чтобы выиграть. Эта информация не дошла до нас через века. Придется импровизировать.

— Десять, — усмехнулся Реймонд.

— Что значит десять? — зло бросил Бьюкенен. — Я что, должен выиграть с перевесом в десять очков? Вы соображаете, что говорите?

— Победит тот, кто первый наберет десять очков.

— И что потом?

— Это зависит от ответов, которые я получу от вас и от мисс Маккой, — сказал Драммонд.

Без всякого предупреждения Бьюкенен сделал внезапный финт к мячу, подхватил его и рванулся к вертикальному кольцу. Прицелился для броска, но тут Реймонд плечом врезался в руку Бьюкенена, отшвырнул его в сторону и припечатал к каменной стене.

Бьюкенен застонал, резко крутнулся н ударил Реймонда мячом в грудь. Не выпуская мяча из рук, он продолжал поворачиваться, пока противник пятился, спотыкаясь. Встав под каменным кольцом, Брендан бросил мяч и почувствовал, как радостно забилось сердце, когда он увидел, что мяч, описав дугу, пролетел в кольцо.

Реймонд двумя руками сильно ударил Бьюкенена в спину, тот полетел головой вперед, упал и опять проехался подбородком по камню.

Черт, подумал Бьюкенен. Только не головой. Нельзя допустить, чтобы что-то случилось с головой. Еще одно сотрясение, и…

Он поднялся на ноги, отер с подбородка кровь и зло уставился на Реймонда.

— Нет, нет, нет, — повторил Драммонд. — Вы играете не по правилам.

— Скажите это Реймонду, — крикнул Бьюкенен. — Ведь это я забросил мяч в кольцо.

— Но вы его забросили не по правилам!

— Что вы имеете в виду?

— Руками играть не разрешается!

— Руками не разрешается?!

— Мы не очень много знаем об этой игре. — Драммонд сопровождал свои слова резкими жестами. — Но известно следующее. Руками разрешалось пользоваться, вероятно, только когда нужно было поднять мяч с земли. Перемещать мяч можно было предплечьями, плечами, бедрами, коленями и головой.

Мысль о том, чтобы ударить мяч головой, заставила Бьюкенена внутренне содрогнуться. Это, скорее всего, убьет его.

— За нарушение правил вы должны быть оштрафованы. Вам записывается одно штрафное очко. Теперь вам придется набирать одиннадцать очков, тогда как Реймонду нужно всего десять. Конечно, если он не нарушит какое-нибудь правило.

— Понятно. Но мне почему-то кажется, что он будет сочинять правила по ходу игры, а я все время буду нарушать еще не изобретенные.

— А ты играешь — так играй, — сказал Реймонд.

Прежде чем Бьюкенен успел среагировать, Реймонд кинулся к мячу, схватил его, подбросил в воздух, поймал предплечьями и сделал бросок по кольцу. Мяч аккуратно пролетел сквозь него и с глухим стуком упал к ногам Бьюкенена.

— Реймонд, у меня такое впечатление, что вы тренировались.

— Молодец, — похвалил Драммонд. — Я ценю того, кто умеет элегантно проиграть очко.

— А я бьюсь об заклад, что еще больше вы цените тех, кто выигрывает, — бросил ему Бьюкенен.

— Так добейтесь, чтобы я вас ценил больше, — парировал Драммонд. — Выиграйте.

Бьюкенену удалось схватить мяч. Но в следующий момент он почувствовал, как из-под него вышибли ноги, — это Реймонд в прыжке нанесшему удар по ногам.

Бьюкенен повалился ничком, и падение ускорялось весом мяча, который давил ему на грудь. Он тяжело ударился о плиты, радуясь кожаным щиткам, прикрывавшим плечи. Но и они не смогли уберечь от боли, пронзившей его плечо, которое еще не совсем зажило после того, как в него стреляли в Канкуне. Вес мяча почти вышиб из него дух.

Реймонд выхватил мяч у него из рук, снова подбросил его, снова поймал предплечьями и кинул в кольцо, заработав еще одно очко.

— Да, ты определенно потренировался. — Вставая на ноги, Бьюкенен почувствовал, что его тело начинает деревенеть.

— Это совсем не забавно, — прокомментировал Драммонд. — Вам придется постараться как следует.

Неожиданно для всех Бьюкенен подхватил мяч, зажал его в предплечьях и сделал вид, что собирается рвануться к кольцу, но на самом деле был настороже в ожидании атаки Реймонда и, когда тот разбежался, чтобы врезаться в него, резко повернулся. Прижав мяч к груди и уклонившись от столкновения с противником, Брендан жестко ткнул его локтем, когда он, промахнувшись, пробегал мимо. Реймонд отшатнулся в сторону, сложившись пополам и держась рукой за бок от боли в левой почке. Бьюкенен моментально подскочил к кольцу, повернулся к нему спиной, внимательно следя за Реймондом, потом рискнул взглянуть вверх, прикинул расстояние до кольца и бросил мяч через себя назад, удовлетворенно выдохнув, когда мяч пролетел сквозь кольцо.

— Отличная координация, — похвалил Драммонд. — Похоже, вы опытный игрок в баскетбол. Но в этой игре есть также элементы волейбола и футбола. Как у вас с этим?

На миг отвлекшийся Бьюкенен почувствовал сильный удар под ложечку, от которого у него перехватило дыхание, — Реймонд атаковал его ударом головы в живот и сбил с ног.

Пока Бьюкенен корчился, силясь вдохнуть, Реймонд подобрал мяч и заработал еще одно очко.

— Как называется это ваше подразделение особых операций? — спросил Драммонд. — То мифическое подразделение, которое должно явиться, чтобы вызволить вас или наказать меня за причиненный вам вред?

Бьюкенен с трудом поднялся на ноги, вытер кровь с подбородка и, прищурившись, посмотрел в сторону Реймонда.

— Я задал вам вопрос, — резко произнес Драммонд. — Как называется ваше подразделение?

Бьюкенен сделал вид, будто бросается к мячу. Реймонд ринулся, чтобы перехватить его, Бьюкенен совершил зигзагообразное движение, вышел на Реймонда с противоположной стороны и еще раз врезал ему локтем по левой почке.

От повторного удара по больному месту Реймонд застонал и сделал несколько неуверенных шагов, руками касаясь мяча. Бьюкенен выхватил у него мяч, зажал между предплечьями и приготовился сделать бросок по кольцу. Но у него потемнело в глазах от боли, когда Реймонд напал на него сзади и нанес ему удар в поясницу.

Падая, Бьюкенен остро чувствовал под собой камень мяча, а сверху — обрушивавшегося на него всей своей массой Реймонда. Когда он ударился о площадку, ему показалось, что вдавившийся ему в живот мяч — это клин, на котором кто-то пытается переломить его пополам. На один ужасный момент у него перехватило дыхание. Он ощутил себя заживо погребенным.

Потом Реймонд оттолкнулся от него и вскочил, а Бьюкенен сполз с мяча, ловя ртом воздух, зная, что на животе у него кровоподтек, а еще хуже то, что под кожаным щитком на правом боку лопнули швы, наложенные на ножевую рану.

Реймонд поднял мяч с помощью предплечий и без всякого видимого усилия забросил его в кольцо.

По всей площадке отдался гулкий стук упавшего мяча. Строительные машины все так же грохотали в отдалении. Все так же был слышен треск горевшего дерева. Отраженное эхо выстрела донеслось со стороны леса. Над площадкой тянулся дым, отливающий алым в лучах заходящего солнца.

Драммонд закашлялся.

Он кашлял, не переставая. Мокрота клокотала у него в горле. Он сплюнул и смог наконец проговорить:

— Плохо стараетесь, надо лучше. Как называется ваше спецподразделение?

С трудом разогнувшись, преодолевая усталость и боль, Бьюкенен поднялся. Если он и Холли хотят выбраться отсюда живыми, то он должен убедить Драммонда, что тому придется заплатить слишком высокую цену за убийство заложников.

— «Ваше имя, звание и номер», да? — насмешливо спросил Бьюкенен. — Да я скорее в ад отправлюсь, чем выдам вам секретную информацию.

— Вы просто не представляете себе, каково может быть в аду, — продолжал Драммонд. — Как называется ваше спецподразделение?

Бьюкенен попытался схватить мяч. Хотя каждое его движение сопровождалось мучительной болью, он не мог отказаться от этих попыток. Надо забыть о липкой влажности, ощущавшейся под кожаным щитком на правом боку. Надо преодолеть боль.

Реймонд кинулся ему наперерез и нагнулся, чтобы подхватить мяч.

Увеличив скорость, Бьюкенен оказался возле Реймонда скорее, чем тот ожидал, и ударил его правой ногой в незащищенное место между плечами и животом.

Этот удар застал Реймонда в согнутом положении и оказался таким сильным, что оторвал его от площадки. Он повернулся в воздухе, упал на бок, перекатился на спину, потом на живот, потом вскочил на ноги и так сильно ударил предплечьем Бьюкенена в лицо, что у того клацнули зубы.

На какой-то момент Бьюкенен лишился зрения и отшатнулся назад.

Реймонд ударил его снова, отбросив еще дальше назад. Брызнула кровь. Потерявший ориентировку Бьюкенен приготовился к третьему удару, поднял руки перед лицом и попытался уйти от удара влево, все еще плохо видя.

— Как называется ваше подразделение? — требовательно спросил Драммонд.

Реймонд следующим ударом рассек Бьюкенену губы

Тут вдруг оказалось, что Бьюкенену некуда больше отступать. Он был прижат к стене. Затуманенным зрением он увидел, как Реймонд отводит руку, замахиваясь для еще одного удара.

— Название вашего подразделения! — заорал Драммонд. — Ну!

— «Желтый плод»! — выпалила Холли.

— Желтое что? — оторопело спросил Драммонд.

— Вам нужно название подразделения! Оно так и называется! — Голос Холли прерывался от ужаса. — Прекратите! Боже мой, посмотрите, сколько крови! Разве вы не видите, как ему досталось?

— Для того и стараемся. — Реймонд снова ударил Бьюкенена.

Бьюкенен рухнул на колени.

Давай, Холли, продолжай. Бьюкенен силился стряхнуть с глаз пелену. Черт побери, продолжай в том же духе. Подцепи их на крючок.

«Желтый плод»! Она не сказала Драммонду о «Виски с содовой». Вместо этого назвала ему подразделение, которое больше не функционирует. Она делала так, как учил ее Бьюкенен во время совместного поиска Когда тебя совсем уж припрут к стенке, скажи правду, но не всю, а лишь ту ее часть, которая пойдет тебе на пользу. Никогда не открывайся до конца.

— И что же такое эти «Желтый плод»? — требовательно спросил Драммонд.

— Это секретное армейское подразделение, которое обеспечивает безопасность и снабжает разведданными все другие спецподразделения. — Голос Холли все еще дрожал.

— А вы откуда это знаете? Раньше Бьюкенен уверял меня, что ваша информированность ограничена.

— Я работала над одним материалом. Целый год охотилась за информацией. И не оказалась бы здесь, если бы не пыталась подобраться к Бьюкенену поближе в надежде, что он скажет больше, чем собирался.

— Ну и как? Сказал?

— Недостаточно много, чтобы удовлетворить вас. Черт возьми, мне нет до всего этого никакого дела! Я хочу выпутаться из этой истории. Господи, да скажи ты ему то, что он хочет от тебя, Бьюкенен! Тогда, может быть, он нас отпустит.

— Да, — повторил за Холли Драммонд, — послушайтесь ее совета и скажите мне все, что я от вас хочу услышать.

Бьюкенен стоял на коленях, опустив голову. Вытирая окровавленный рот, он кивнул. И неожиданно ударил Реймонда в солнечное сплетение. Реймонд согнулся пополам, Бьюкенен снова ударил, на этот раз апперкотом, от которого у Реймонда глаза съехались к носу, а сам он отлетел назад и рухнул на плиты. Украшенный перьями шлем откатился в сторону.

Бьюкенен с усилием поднялся. Если бы можно было применить здесь искусство рукопашного боя, которому он обучался в спецподразделении, он без особого труда справился бы с Реймондом. Но суть дела заключалась не в том, чтобы одержать верх в единоборстве. Она была в том, чтобы победить в игре. Иначе Драммонд может так разъяриться, что прикажет ликвидировать и его, и Холли. Бьюкенен сомневался, чтобы правила игры в пок-а-ток включали приемы каратэ.

Пока что он причинил Реймонду чувствительный ущерб, и тот все еще лежал на площадке. Пошатываясь, Бьюкенен подобрал мяч и зажал его между предплечьями. Он некоторое время смотрел на кольцо, ожидая, когда прояснится в глазах, и сделал бросок снизу. В животе у него похолодело, когда мяч ударился о кромку кольца и с глухим стуком вернулся к нему.

«Дьявол», — подумал он. Смахнув пот, заливавший ему глаза, он быстро обернулся — хотел убедиться, что Реймонд все еще лежит навзничь, — и злобно уставился на Холли.

— Ты, сука! — заорал он. — Ты меня специально завлекала! Я был тебе нужен только для твоей паршивой статьи!

— Верно, черт побери! — крикнула в ответ Холли. — А ты думал, что я должна была по уши втюриться в тебя, раз ты такой замечательный? Не витай в облаках, посмотри на себя в зеркало! Я не собираюсь подыхать из-за тебя! Ради всего святого, скажи ему то, что он хочет!

Бьюкенен повернулся к кольцу, опять бросил мяч снизу и на этот раз был точен.

— Сказать ему то, что он хочет? — Бьюкенен заговорил с еще большей яростью. — Я ему скажу, сука. Скажу достаточно, чтобы спасти свою жизнь. Это ведь ты опасна для него, а не я. Это ведь ты проклятая газетчица, а не я! Я — солдат! Мне можно доверять, я умею держать язык за зубами!

Бьюкенен сделал еще бросок. Мяч по дуге пролетел сквозь кольцо.

— И я буду победителем в этой вшивой игре!

— Достаточно, чтобы спасти свою жизнь? — Холли побледнела еще больше. — Эй, мы ведь в этом деле вдвоем!

— Ошибаешься.

Бьюкенен бросил мяч.

И выругался, когда тот угодил в кромку кольца.

— И ты тоже ошибаешься, — неожиданно послышался голос Реймонда.

Бьюкенен оглянулся.

Реймонд поднялся. Кровь текла у него изо рта, капая на кожаные доспехи.

— Ты все-таки проиграешь.

Спотыкаясь, Реймонд побежал к мячу.

Бьюкенен бросился за ним.

И поскользнулся.

Он слишком долго стоял на одном месте. Кровь из разорванного шва в боку просочилась под доспехами. Струйкой стекая по ноге, она образовала скользкую лужицу у него под ногами.

Он не упал, но попытка удержаться на ногах, стоившая немалых усилий, отняла у него достаточно времени, чтобы Реймонд успел сделать удачный бросок по кольцу.

Не останавливаясь, Реймонд снова бросился за мячом. Но когда он подхватывал его, Бьюкенен ударом правого предплечья снизу выбил мяч у Реймонда из рук. Действуя левым предплечьем, он резко толкнул Реймонда мячом в левое плечо. Это заставило соперника зарычать от боли. Мяч отскочил, и, пока Реймонд, пятясь, пытался сохранить равновесие, Бьюкенен поймал предплечьями мяч, сделал бросок и внутренне возликовал, увидев, что мяч коснулся кольца.

Но в следующий миг сердце у него упало. Мяч не пролетел в кольцо. Отскочив от его кромки, он полетел обратно. Черт! Бьюкенен побежал и прыгнул. Но немного не успел. Недостаточно быстро поднял руки. Находясь в воздухе, он вынужден был отбить мяч левым плечом в наплечнике. Мяч снова полетел к кольцу.

И опять отскочил. Но на этот раз Бьюкенен был в готовности. Приземлившись после прыжка на площадку, он вскинул руки, поймал предплечьями мяч, бросил и получил очко.

— Браво! — завопил Драммонд. — Да, именно так играют в эту игру! Плечи! Повороты! Отскоки!

— Смотри, сука, как я выигрываю! — крикнул Бьюкенен Холли. — А в проигрыше остаешься ты! Это тебе предстоит подохнуть! Ты еще пожалеешь, что встретила меня! Пожалеешь, что завлекала в свои сети!

Вдруг Бьюкенен почувствовал сильный удар в спину, который мгновенно вытолкнул весь воздух из его легких, а самого швырнул к боковой стене площадки. Как в тумане, Бьюкенен подставил закрытые щитками руки, чтобы смягчить силу удара о камень. Он повернулся и получил еще удар — на этот раз прямой удар в грудь, который Реймонд нанес своим правым плечом в наплечнике. Бьюкенен врезался в стену спиной, и резкая боль просигнализировала ему, что у него, должно быть, сломано ребро.

— Потом будешь с ней спорить, — прохрипел Реймонд. — Как ты связываешься со своим подразделением?

— Вот именно, как? — повторил вопрос Драммонд. Он снова сильно закашлялся, оказавшись в новом облаке дыма. Грохот строительных машин не умолкал. Участившиеся выстрелы доносились теперь с более близкого расстояния.

— Ничего не скажу, пока мы не заключим сделку! — Бьюкенен сморщился от боли в груди. У его ног образовалась еще одна лужица крови. Он чувствовал легкое головокружение и прилагал усилия, чтобы сосредоточиться. Он должен сделать так, чтобы они с Холли остались в живых. Играй же свою роль, Холли! Играй свою роль!

— Какую еще сделку? — спросил Драммонд.

— Я скажу вам то, что вы хотите узнать, и вы дадите мне уйти, — ответил Бьюкенен. — В обмен на отбой, который я дам своему подразделению, вы сохраняете мне жизнь. А эта сука получает по заслугам.

— И вы поверите, что я выполню все, о чем мы договоримся?

— Но ведь ваша проблема все равно остается! Если со мной что-нибудь случится, то мои друзья вас найдут! — Бьюкенен держался за грудь — острая боль не давала ему глубоко вдохнуть.

— А как же Хуана Мендес? Думаете, я поверю, что вы не перестанете ее искать? Или, может быть, и она для вас больше ничего не значит?

— Нет, это не так. — Бьюкенен взмок от пота. — Именно из-за нее я здесь. Я буду продолжать поиски. Докажу ей, что все это ее не касается. Я хочу, чтобы ее оставили в покое. Так же, как и меня.

— Должно быть, она представляет для вас особый интерес.

— Много лет назад мне следовало жениться на ней.

— Бьюкенен, как ты можешь поступать со мной таким образом? — подала голос Холли. — Не сдавай меня, пожалуйста.

— Заткнись. Любой, кто посмеет использовать меня так, как ты, заслуживает того, чтобы его сдали.

— Хорошо, — сказал Драммонд. — Разбирайтесь сами с этой женщиной. Как вы связываетесь с вашим подразделением?

Бьюкенен назвал им радиочастоту.

— Если хотите воспользоваться телефоном, наберите вот этот номер. — Он назвал им и цифры номера.

— Он лжет, — вмешалась Холли.

Молодец, подумал Бьюкенен. Продолжай в том же духе, Холли. Настраивайся на меня. Играй свою роль. Выигрывай нам время.

— Лжет? — спросил Драммонд.

— Не знаю насчет радиочастоты, а номер телефона не тот, который он набирал несколько раз, чтобы доложиться. Я видела. Тот номер был… — И она продиктовала какой-то другой номер.

— Так-так, — скривился Драммонд. — Похоже, что вы поступили не вполне честно, — добавил он, обращаясь к Бьюкенену.

— Она сама лжет, — запротестовал Бьюкенен. — В полночь мне надо связаться со своими. Дайте мне воспользоваться вашим радио, и я…

— Это чушь собачья, — заявил Реймонд.

Он подобрал мяч и бросил его в кольцо.

Сделал еще один бросок.

И еще.

— Вы оба просто тянете время, — заметил Реймонд. — Делаете вид, что ругаетесь друг с другом, надеетесь так нас запутать, что мы дадим вам пожить еще какое-то время.

Реймонд выиграл еще одно очко.

— Это уже девять. — Он пристально посмотрел на Бьюкенена. — Я не верю ни одному из вас. Еще одно очко, и тебе крышка.

Когда Реймонд приготовился сделать последний бросок, Бьюкенен кинулся на него. Он почувствовал под ногами дрожь. По площадке, казалось, прошла рябь. Ноги утратилиустойчивость.

Но он продолжал атаковать. Когда Реймонд сделал бросок, мяч угодил в обод кольца и отскочил. Бьюкенен перехватил мяч в прыжке, подставил предплечья и послал его прямо в кольцо.

Но когда он приземлялся, ноги под ним подкосились. Внезапно до него дошло, что грохот строительной техники умолк. По контрасту с этим треск пламени и раскаты выстрелов стали громче. Послышались вопли людей.

Бьюкенен зашатался.

— Еще одно, — сказал Реймонд.

Он поднял мяч.

— Еще одно.

Он злобно уставился на Бьюкенена.

— И проигравший будет подвергнут штрафу.

Он бросил мяч.

Бьюкенен даже не потрудился посмотреть, пролетел ли мяч в кольцо. Ему стоило усилий оставаться на ногах и приготовиться к обороне.

Над головой у себя он услышал какой-то шум. Последовала возня. Потом крик. Звук падающего тела.

— Бьюкенен! — пронзительно закричала Холли. — У тебя за спиной!

Боясь отвлечься, он быстро оглянулся и увидел, что охранник свалился с террасы.

Нет! Он понял, что ошибся. Охранник не упал. Его столкнули! Это Холли!

От падения с высоты пятнадцати футов охранник не сразу пришел в себя. Он лежал, держась за ногу — наверно, сломал. Автомат «узи» выпал у него из рук.

С трудом сохраняя равновесие, Бьюкенен стал быстро подбираться к автомату, как вдруг был отброшен в сторону неожиданным и сильным ударом мяча по спине.

Моя голова! Он чуть не ударил меня по голове! Я подохну, если мяч попадет мне в голову!

Бьюкенен опять услышал выстрелы и крики, но сейчас его интересовал только подкрадывающийся к нему Реймонд.

— Ты проиграл, — произнес Реймонд. Его голубые глаза блестели от предвкушаемого удовольствия. Его мальчишеская улыбка стала жестокой и застыла у него на лице. Это придавало ему вид человека, который полностью потерял рассудок. — Я убью тебя вот этим. — Он поднял тяжелый мяч. — Буду делать это не торопясь. А под конец мячом расплющу тебе башку, как яичную скорлупу.

Голова у Бьюкенена кружилась. Он невольно отступил назад, поскользнувшись при этом в собственной крови. Ему казалось, что мозг у него распух, череп раскалывался от нестерпимой боли. Он сделал обманное движение вправо, потом нырнул влево и схватил автомат упавшего со стены охранника.

Реймонд стоял над ним, покачиваясь, с занесенным над головой мячом, готовясь бросить его изо всех сил.

Бьюкенен поднял «узи» и нажал на спусковой крючок.

Но ничего не произошло.

Автомат заело.

Бьюкенен почувствовал себя так, будто все его внутренности внезапно наполнились кипятком.

Засмеявшись, Реймонд напряг мышцы, чтобы бросить мяч сверху вниз, прямо в лицо Бьюкенену.

9

И замер на месте; тело его застыло в странной и жуткой неподвижности. Голубые глаза стали еще более пустыми, чем всегда, еще более похожими на стекляшки. Его леденящая кровь улыбка теперь казалась наклеенной на лицо.

Мяч вывалился у него из рук, упал за спиной, глухо ударившись о плиту.

Но его руки были по-прежнему вытянуты кверху.

Изо рта вытекла струйка крови.

Он стал падать вперед, и Бьюкенен едва успел отползти в сторону.

Когда Реймонд упал лицом вниз, Бьюкенен увидел, что вся спина у него ощетинилась стрелами.

Он стал пристально вглядываться вперед, в том направлении, откуда должны были прилететь стрелы, но не увидел ничего, кроме дыма. Услышав шум справа от себя, он резко повернулся в ту сторону. Там, оправившись от полученного при падении шока, охранник вытаскивал пистолет. Бьюкенен передернул затвор «узи», выбросил застрявший патрон, дослал в патронник новый и нажал на спусковой крючок, прошив охранника короткой, точно рассчитанной очередью, которая отбросила того назад; брызнули фонтанчики крови.

— Холли! — заорал Бьюкенен. На террасе над ним никого не было видно. — Холли! Где ты?!

— Я здесь, наверху!

Он все еще не видел ее.

— Лежу на животе!

— Ты в порядке?

— Ни жива ни мертва!

— Ты можешь спуститься вниз? Где Драммонд и все?

— Смылись! — Она приподняла голову. — Когда они увидели… Боже правый! — Она показывала на что-то у Бьюкенена за спиной.

Резко повернувшись, пригнувшись, держа «узи» наизготовку, Бьюкенен стал всматриваться в ту сторону, где дым заволакивал конец игровой площадки. Он опасался, что в любой момент оттуда может вылететь следующий рой стрел.

Он уловил там движение и плотнее прижал палец к спусковому крючку.

Из дыма выступили сначала тени, потом фигуры людей.

Бьюкенен почувствовал, как его пронизывает холод. Раньше, когда появился Реймонд, одетый в кожаные доспехи и пернатый шлем, Бьюкенен испытал жуткое ощущение, что Реймонд проходит не только сквозь дым, но и сквозь время.

Сейчас у Бьюкенена опять возникло это ощущение, от которого по телу побежали мурашки, но в этом случае фигуры, шагавшие к нему сквозь дым, были и в самом деле индейцы-майя, низкорослые и худые; у них были прямые черные волосы, круглые головы, широкие лица и миндалевидные глаза. На них, как и на Реймонде, были кожаные доспехи и пернатые шлемы, и на какой-то леденящий миг, когда в голове у Бьюкенена словно закрутился вихрь, ему почудилось, будто его утянуло на тысячу лет назад по туннелю времени.

Майя были вооружены копьями, мачете, луками и стрелами. Их было около дюжины. Пока они подходили, их предводитель не сводил с Бьюкенена сурового взгляда, и Бьюкенен медленно опустил «узи», держа его в левой руке вдоль ноги, дулом вниз.

Майя остановились перед ним, и предводитель смерил Бьюкенена оценивающим взглядом. Теперь был слышен лишь треск пламени пожара. Выстрелы прекратились, и Бьюкенен подумал, что знает почему. Эти люди — не единственный отряд майя, которые в конце концов восстали, чтобы отомстить за осквернение построенных их предками храмов и не дать пришельцам перестрелять себя поодиночке.

Предводитель майя сузил глаза в приливе какого-то сильного чувства и поднял мачете.

Бьюкенен не знал, было ли это испытанием для него или нет. Ему потребовалась вся его выдержка, чтобы не вскинуть «узи» и не начать стрелять.

Предводитель резко повернулся к телу Реймонда и ударом мачете отрубил у трупа голову.

С презрительным выражением он поднял голову за волосы.

Из шеи струилась кровь, и это сразу напомнило Бьюкенену вырезанный в каменной стене рисунок, на который указал ему Реймонд.

Предводитель развернулся и швырнул голову в направлении кольца. Она задела обод, завертелась, потом пролетела сквозь кольцо, упала на площадку и покатилась, разбрызгивая кровь и издавая звук перезрелой тыквы.

Реймонд, ты был не прав, подумал Бьюкенен. В жертву приносили не того, кто проигрывал, а того, кто выигрывал.

Предводитель бросил грозный взгляд на Бьюкенена и во второй раз поднял мачете. Бьюкенен призвал на помощь все свое самообладание. Он не дрогнул ни единым мускулом. Даже не моргнул. Предводитель кивнул, взмахом мачете приказал двигаться вперед и повел своих воинов мимо Бьюкенена, словно тот был пустым местом, словно это не они, а он явился из царства теней, из небытия.

В каком-то оцепенении Бьюкенен стоял и смотрел им вслед, пока они продвигались все дальше вперед, к завесе из дыма, и потом исчезли, растворились в нем, словно их никогда не было. И тогда он почувствовал, что едва стоит на ногах. Он взглянул вниз и ужаснулся, увидев, сколько крови натекло ему под ноги, его собственной крови, крови из открывшейся ножевой раны.

— Холли!

— Я здесь.

Бьюкенен резко обернулся. Казалось, она возникла рядом с ним из воздуха, и ее лицо было еще напряжено от недавнего страха.

— Тебе надо лечь, — сказала она.

— Нет. Нельзя. Помогай мне. Все это не кончится, — он сглотнул, но во рту было сухо, — пока мы не найдем Драммонда и Дельгадо.

Откуда-то спереди, из-за стены дыма, доносились пронзительные крики людей.

У Бьюкенена кружилась голова; он повис одной рукой на Холли и нетвердо двинулся вперед с «узи» наперевес. Они погрузились в дым. Какое-то время ничего не было видно, но потом они вынырнули из дымного марева и оказались в совершенно ином мире. Площадка для игры в мяч осталась позади. И несколько столетий тоже. Перед ними возвышалась безобразная нефтяная вышка с очертаниями пирамиды; она стояла на том месте, где когда-то располагалось святилище, храм, каменная пирамида, фокусируя на себя энергию Вселенной.

Если не считать треска пламени, здесь царила неестественная, пугающая тишина. Вокруг лежали тела строительных рабочих.

— Боже правый, — пробормотала Холли.

Вдруг до слуха Бьюкенена донесся тонкий металлический вой. Потом возник и стал усиливаться звук «вамп-вамп-вамп». Потом взревел двигатель.

«Вертолет», — сообразил Бьюкенен. Драммонд и Дельгадо все-таки добрались до него. С трудом подняв голову и морщась от боли, он силился рассмотреть что-нибудь за языками пламени, которые со свистом взвивались над деревьями впереди него. Вон там. Он увидел взлетевший вертолет.

Но что-то с ним было неладно. Его трясло, он никак не мог набрать высоту. Бьюкенен всмотрелся, напрягая зрение, и увидел, что на полозьях шасси гроздью повисли люди в последней отчаянной попытке улететь с этого места. Кто-то изнутри битком набитого вертолета открыл люк и ударами ноги пытался сбить висящих на стойках людей.

Вертолет раскачивался, пытаясь набрать высоту.

И вдруг рухнул вниз, в пылающие деревья. Секундой позже среди пламени пожара полыхнул и ударил по барабанным перепонкам сильный взрыв, разбрасывая во все стороны тела людей и обломки. Звук взрыва прокатился по всей строительной площадке и замер в глубине джунглей.

Бьюкенена и Холли отбросило назад, их накрыли клубы дыма. В ужасе от случившегося, кашляя, стирая с лиц смешанный с сажей пот, они наблюдали сцену крушения. В стальную пирамиду угодил огромный вращающийся обломок вертолета, перебивший одну из опорных балок. Вышка дрогнула, накренилась и опрокинулась с визгом и скрежетом. Строительные механизмы оказались погребенными под грудой искореженных металлических конструкций. Лишь останки некогда величественных памятников, руины руин, оставшиеся после Драммонда, казались вечными.

Мужской голос позвал:

— Помогите.

Бьюкенен огляделся вокруг и заковылял на голос, доносившийся сквозь дымную пелену.

— Сюда. Ради Бога, помогите.

Бьюкенен узнал голос еще до того, как увидел самого человека. Дельгадо. Он лежал на спине, а из груди у него торчало копье. Лицо было пепельно-серым.

— Помогите. — Он слабым жестом указал на копье. — Я не могу пошевелиться. Вытащите это.

— Вытащить? Вы уверены, что так надо?

— Да.

— Ну, если таково ваше желание, — сказал Бьюкенен. Зная, что произойдет, он крепко взялся за копье и дернул.

Дельгадо дико закричал. И сразу же его крик превратился в клокотание, так как резкое удаление копья вызвало у него внутреннее кровоизлияние. Изо рта выплеснулась кровь.

— За то, что ты сделал с Марией Томес, — сквозь зубы выговорил Бьюкенен, — ты заслуживаешь в тысячу раз худшего.

Холли крепко держалась за него — так же, как он держался за Холли. Солнце садилось. В багряных лучах заката затянутая дымом площадка казалась совершенно безлюдной.

— Господи, — прошептала Холли, — неужели они все погибли? Все до одного?

— А майя? Я их не вижу, — огляделся по сторонам Бьюкенен. — Куда они подевались?

Стук упавшего бревна разрушил иллюзию. Бьюкенен настороженно повернул голову направо.

Из готовых рухнуть дымящихся останков времянки, служившей конторой строительного лагеря, выбрался, спотыкаясь, Алистер Драммонд. Сейчас он уже не выглядел моложе своих лет. Казался даже старше, чем был на самом деле. Он сгорбился, съежился, щеки втянулись, глаза ввалились — Бьюкенену показалось, что старше этого человека ему никого еще не приходилось встречать.

Заметив Бьюкенена, старик вздрогнул и, хромая, попробовал скрыться.

От слабости Бьюкенен был вынужден тоже ковылять, как бы передразнивая Драммонда. Тот несколько раз падал. Бьюкенен тоже. Но неумолимо продолжал преследование среди покрытых иероглифами каменных блоков, стоявших рядом с упавшими искореженными фермами.

Драммонд остановился перед каким-то препятствием. Повернувшись к Бьюкенену, он попытался встать в гордую позу, но у него ничего не получилось. Бьюкенен подошел к нему вплотную.

— Я думал, вы погибли вместе с вертолетом.

— Они не взяли меня на борт. — Белые волосы Драммонда сгорели. Кожа черепа была в ожогах. — Вы можете себе представить? — Голос Драммонда задрожал. — Они так торопились улететь, что не взяли меня в машину.

— Скажите, а почему вы все-таки думали, что вам все это сойдет с рук? — спросил Бьюкенен.

— Думал? Я знал. Кто и как может наказать такого старого и такого могущественного человека, как я? И не забывайте, что я очень богат.

— Я не забываю, что ты — подонок.

Бьюкенен протянул правую руку и толкнул Драммонда указательным пальцем. Этого легкого толчка оказалось достаточно, чтобы старик потерял равновесие. Он взмахнул узловатыми руками. Покачнулся. Пронзительно вскрикнул. И полетел вниз.

Препятствием, перед которым он остановился, когда пытался убежать от Бьюкенена, была глубокая и широкая яма, над которой древние майя возвели свою каменную пирамиду, чтобы спрятать и держать в узде бога Тьмы, бога черной воды, бога, сочащегося из-под земли. Стальная пирамида, которую Драммонд поставил на месте древней, рухнула в яму, а на дне ямы вязко колыхалась нефть, издавая отвратительный запах.

Драммонд упал прямо в нефть.

И она поглотила его.

— Он рвался к этой нефти как тысяча дьяволов. Теперь он ее получил, — сказал Бьюкенен.

Он опустился на землю. В глазах у него все поплыло и закружилось.

10

Он неясно различал склонившееся к нему лицо Холли.

Ему казалось, что рядом с ней он видит предводителя воинов-майя, с которым он стоял лицом к лицу на площадке для игры в мяч, и яркие перья, украшающие его головной убор, переливаются в алых лучах заходящего солнца. Появились другие воины, сжимающие в руках окровавленные копья и мачете. Ему казалось, что Холли не замечает опасности.

Бьюкенен попытался поднять руку, чтобы предупредить ее. Но не смог двинуть рукой. Он попытался открыть рот, но губы не двигались. Слова не шли. Он чувствовал, будто земля вертится под ним, затягивая его в какую-то воронку.

Предводитель майя наклонился, и его широкое круглое лицо искажалось по мере приближения к Бьюкенену.

В беспамятстве Бьюкенен чувствовал, что его поднимают и кладут на носилки. Было ощущение, что он плывет. Ему виделись какие-то образы. Высокая пирамида. Скульптуры, изображающие гигантские змеиные головы. О чем-то напоминающие иероглифы. Величественные дворцы и храмы.

Потом перед ним встали джунгли, и его внесли через проход, расчищенный среди деревьев и кустарника, и этот коридор все не кончался; его носильщики двигались по широкой дороге, вымощенной серым камнем и поднятой над уровнем лесного грунта. Ему чудилось, будто повсюду, кроме дороги, земля шевелилась от змей.

На них спустилась ночь, но они продолжали свой путь; Холли держалась возле носилок, а предводитель майя шел во главе отряда.

«Вот так все и было тысячу лет назад», — подумал Бьюкенен.

Они пришли в деревню, где за воротами и частоколом в человеческий рост мерцали факелы, освещая хижины. Стены хижин были сплетены из тонких молодых деревьев, а крыши — из пальмовых листьев. Разбуженные прибытием процессии свиньи и куры с шумом разбегались в разные стороны. Жители деревни молча ждали. Это были низкорослые круглолицые люди с темными волосами и миндалевидными глазами; на женщинах были призрачно-белые платья.

Бьюкенена внесли в одну из хижин и уложили в гамак. «Это чтобы змеи не добрались до меня», — подумал он. Женщины сняли с него одежду. При свете костра вождь стал внимательно осматривать его раны.

Холли закричала и попыталась остановить его, но жители ее не пустили. После того как вождь снова зашил ножевую рану Бьюкенена, наложил компресс на почти зажившую пулевую рану и смазал мазью порезы и ушибы, он осмотрел выпиравшие из орбит глаза Бьюкенена и ножом сбрил волосы с одной стороны его головы.

Потом поднес к голове, в которой жила боль, деревянную дрель с ручным приводом.

Проникновение заточенного острия причиняло мучительную боль.

И вдруг как будто вскрыли огромный нарыв — Бьюкенен потерял сознание от бурно нахлынувшего на него чувства облегчения.

11

— Сколько времени я был без сознания? — с трудом спросил Бьюкенен. В голове у него стоял туман. Тело казалось совершенно чужим. Слова ворочались во рту, словно камни.

— Две недели.

Это так удивило его, что мысли получили толчок и в голове немного прояснилось. Он поднес правую руку к повязке на голове.

— Не трогай, — остановила его Холли.

— Что со мной было? Я ничего не помню.

Холли не ответила. Она намочила чистую тряпицу в дождевой воде, которую собрала в выскобленную половинку скорлупы кокосового ореха. Полуголый Бьюкенен лежал снаружи хижины в гамаке, и лучи предзакатного солнца приятно грели его раны. Холли стала мыть его.

— Рассказывай. — Он облизнул свои сухие распухшие губы.

— Ты чуть не умер. Потерял много крови, но знахарю удалось остановить кровотечение.

— А голова? Что у меня с головой?

— Ты бредил. Корчился в конвульсиях. У тебя так выкатились глаза, что я испугалась, как бы они не выскочили совсем. По-видимому, что-то давило на них изнутри. Он тебя прооперировал.

— Что ты сказала?

— Он сделал операцию на черепе. Просверлил дырку у тебя в голове. Кровь брызнула фонтаном через всю хижину, как будто…

Силы изменили Бьюкенену. Его веки опустились. Он снова облизнул сухие губы.

Холли достала еще одну половинку кокосовой скорлупы и стала поить его дождевой водой.

Вода текла у него по подбородку, но ему все же удалось проглотить почти всю воду и насладиться се прохладной свежестью.

— Просверлил дырку в голове… — пробормотал он.

— Первобытная хирургия. Тысячелетней давности. Будто время здесь остановилось. Электричества нет. Все необходимое эти люди добывают в лесу. Одежду делают сами. А мыло… Они жгут стержни кукурузных початков, чтобы вскипятить воду. Потом кладут оставшуюся от стержней золу в воду и в этой воде стирают грязную одежду. Потом ее прополаскивают в других горшках с кипящей водой. Одежда становится необыкновенно чистой. А воду выливают на свои посевы, чтобы зола послужила еще и удобрением.

Бьюкенен силился сосредоточиться, но не мог держать глаза открытыми.

— Первобытная хирургия, — сказал он в некотором замешательстве.

Это произошло два дня спустя, когда он проснулся в следующий раз.

Холли объяснила ему, что, пока он лежал без сознания, ей удалось заставить его глотать жидкость — воду и куриный бульон, чтобы избежать обезвоживания организма, но все же он ужасно похудел, и ему придется попробовать поесть, даже если его желудок будет против.

— Я готов, — согласился Бьюкенен.

Холли деревянной ложкой зачерпнула из глиняной миски тыквенного супа, попробовала, не слишком ли горячо, и поднесла ложку ему ко рту.

— Восхитительно.

— Я тут ни при чем. Не я готовлю. Есть женщина, которая приносит пищу. Она жестами объясняет мне, что я должна с тобой делать.

— А тот, кто вылечил меня?

— Он приходит два раза в день и дает тебе выпить ложку густого, сладко пахнущего сиропа. Может, именно поэтому ты не получил заражения крови. Как жаль, что я не понимаю их языка. Я пыталась обойтись своими крохами испанского, но они явно не реагируют на этот язык. Мы объясняемся знаками.

— Интересно, почему они с нами возятся? Почему оставили нас жить?

— Не знаю, — пожала плечами Холли. — С тобой они обращаются так, как будто ты — герой. Непонятно.

— Это как-то связано с игрой. Когда я был противником Реймонда. И то, что мы явно были врагами Драммонда. Эти люди решили, что мы на их стороне. — Бьюкенен задумался. — Я проиграл игру, и все-таки… Может быть, в древности майя так жалели проигравшего, что брали на себя заботу о нем?

— А почему они должны были его жалеть?

— Потому что победившего приносили в жертву и он занимал место среди богов.

— Реймонд не среди богов.

— Нет. Как и Драммонд. Он в аду, где ему и надлежит быть, — сказал Бьюкенен. — Он напоминает мне полковника.

— Полковника?

Бьюкенен помолчал, задумавшись.

— Все, что случилось на буровой площадке, — твое. Напиши об этом. Только меня не впутывай. Но то, что я сейчас тебе скажу, не для прессы.

— Послушай, если ты до сих пор недостаточно меня знаешь, чтобы доверять…

Бьюкенен опять заколебался, потом принял решение.

— Может, доверие — это еще одна частичка того, что означает быть человеком. Я определенно доверял тебе тогда, на площадке. Ты все делала убедительно, и все же я не сомневался, что ты разыгрываешь роль, когда ты сказала, будто осталась со мной только ради сбора материала для статьи.

— Я тоже доверяла тебе, даже когда ты сказал Драммонду, будто тебе все равно, что станет со мной. Я только верила, что ты играешь спектакль, и подыгрывала тебе, хотя и не знала, для чего это делалось. Чего ты надеялся этим добиться?

— Реймонд кое-что просек правильно. Я хотел сбить их с толку, чтобы им пришлось оставить нас в живых вплоть до выяснения, кто из нас говорит правду. В конце концов они бы не удержались и позвонили бы по телефонам, которые мы им дали, и тогда автоматическая система слежения привела бы ударную группу полковника в этом направлении. В случае везения мы к тому времени все еще были бы живы.

— Очень рискованно.

— Да уж! В подобной ситуации ничего нельзя спланировать заранее. Но из нас с тобой определенно получилась неплохая команда.

— Ну, у меня был хороший наставник, — улыбнулась Холли.

— Я говорил тебе о своем начальнике. Полковник и Драммонд очень похожи друг на друга. Когда перед полковником стоит цель, то, кроме ее достижения, ничто другое уже не имеет значения.

— Но ведь это обычная армейская дисциплина.

— Нет. У военных есть этика. У политиков ее нет. Именно политики ставят перед вооруженными силами аморальные цели. Но иногда появляется какой-нибудь чин вроде этого полковника, и тогда… — Бьюкенен был еще слаб и быстро уставал. Только злость помогала ему держаться. — Я начинаю думать, что это по его приказу убили Джека и Синди Дойл. И Большого Боба Бейли. Из-за твоих фотографий, где я фигурирую вместе с полковником. Потому что он боялся, что его опознают как руководителя «Виски с содовой», и это положит конец его карьере. Я также думаю, что это он устроил мне удар ножом в Новом Орлеане. Чтобы тебе некому было задавать вопросы. Чтобы вся эта история умерла вместе со мной. Он повернул против своих, спасая собственную шкуру. Может, он получает свою долю от сделок с торговцами наркотиками, которые «Виски с содовой» заключает в Латинской Америке. Кто, черт побери, это знает? Но в один прекрасный день я узнаю. И в один прекрасный день полковнику придется оправдываться передо мной.

— А как будет с Хуаной?

— Люди Драммонда перестанут ее искать — Драммонд мертв, и им никто не платит. Зная, каким специалистом по изменению своей внешности она стала, я не думаю, что когда-нибудь смогу найти ее.

— Но продолжать поиски ты собираешься?

— Другими словами, по-прежнему ли она что-то значит для меня?

Холли кивнула.

— Да, значит, — ответил Бьюкенен.

Холли опустила глаза.

— Но совсем не то, что ты для меня значишь.

Холли вскинула на него глаза.

— Хуана — друг, который попросил помощи, а я уже очень давно в своей жизни не был в состоянии помогать друзьям, которых знал, когда был кем-то другим. Мне просто надо знать, что она в безопасности. Думаю, что когда она узнает о смерти Драммонда и Дельгадо, то в конце концов сама объявится. Я буду очень рад снова ее увидеть. — Бьюкенен коснулся руки Холли. — Но клянусь: она тебе не соперница.

Холли была взволнована до глубины души.

— А что же будет теперь с нами?

— Ясно одно: здесь полковник ни за что нас не найдет.

— Верно. У тебя определенно оптимистический взгляд на жизнь.

— Разве здесь так уж плохо?

— С тобой — нет, — сказала Холли. — Странная вещь. Хотя ты выглядишь таким измученным, у тебя есть что-то такое… В глазах. Даже несмотря на то, что ты зол на полковника, ты кажешься успокоенным.

— Я стал самим собой.

Холли озадаченно нахмурилась.

— Что-то из меня ушло, — задумчиво проговорил Бьюкенен. — Может, это из-за всего, что нам пришлось пережить. Или, может быть, из-за тебя. Или… Когда местный целитель просверлил мне череп, он выпустил вместе с кровью что-то еще. Что-то, что сидело у меня в голове и так долго мучило меня. Я расквитался с прошлым. И хочу двигаться дальше. Вместе с тобой. Сейчас не прошлое, а настоящее имеет для нас значение. — Бьюкенен сжал руку Холли. — И будущее. Больше никаких попыток убежать от самого себя. Никаких перевоплощений.

— Мне доставит большое удовольствие познакомиться с тобой.

— Мне и самому это будет любопытно.

— Да. — Холли поцеловала его. — Именно этого я и ждала.

Дэвид Моррелл ШПИОН, КОТОРЫЙ ЯВИЛСЯ ПОД РОЖДЕСТВО

Цветок расцвел

Холодной зимней ночью,

Роза, подаренная Марией,

Младенец,

Что рассеет тьму,

Утолит наши печали,

Избавит нас от греха и смерти.

Переложение немецкого псалма XV века «Рождественская роза»

В Средние века на совете, где обсуждались конфиденциальные вопросы, под потолком вешали розу и клялись хранить в тайне услышанное sub rosa, то есть под розой. Традиция связывать этот цветок с секретами и тайнами восходит к греческому мифу, где бог любви дарит розу богу молчания, чтобы тот не распространялся о прегрешениях других богов. Роза и по сей день остается эмблемой тайных агентов.

Из «Кембриджской шпионской энциклопедии»

Часть 1 ГОРОД СВЯТОЙ ВЕРЫ

Славящие Христа пели «Полночью ясной».[135]

Однако до полуночи, тем более ясной, было еще далеко. На землю с мягким шелестом ложились хлопья снега, подсвеченные огоньками гирлянд на глинобитных домиках по ту сторону перекрестка. Даже светофоры перемигивались по-праздничному.

— Идеальное Рождество! — воскликнул восхищенный женский голос в толпе гуляющих по Аламеда-стрит.

Испанское alameda обозначало тополиную аллею, пролегавшую здесь в давние времена. Старые тополя давно сменились новыми, раскидистыми, а улица, так и не расширившаяся, теперь едва вмещала многолюдный поток возвращающихся со службы в соборе Святого Франциска. В него вливался другой поток, с Плазы — главной площади Санта-Фе, построенной четыре столетия назад.

— Думаешь, самая красота здесь, на Плазе? — возразила спутница восхищавшейся. — То ли еще будет на Каньон-роуд! Там просто море огней! Ты не пожалеешь, что приехала. На Рождество в Санта-Фе люди с другого конца света готовы добираться. Кстати, знаешь, что означает название Санта-Фе?

— В гостинице говорили, «непохожий город».

— Это всего лишь прозвище. А город основали испанцы, и по-испански Санта-Фе значит «Святая вера». В канун Рождества — как нельзя кстати.

«На земле мир, в человеках благоволение…»

Плывущий вместе с толпой человек в черной лыжной куртке плевать хотел и на мир, и на благоволение. Выглядел он куда старше сорока пяти — суровая жизнь наложила свой отпечаток. Мощные плечи, морщины… Он смотрел сосредоточенным, «тоннельным» зрением охотника, не отвлекаясь на мелькающие в боковом поле смутные тени. Звуки тоже доходили до его слуха не все. Песнопения, колокольный звон, восхищенные возгласы при виде рождественских витрин — все оставалось далеко на заднем плане, а для преследователя существовала только цель. От которой его отделяло всего пятнадцать человек.

Преследуемый шел в темно-синей парке, однако, несмотря на летящий снег, капюшон не накидывал, и голову ему уже успело запорошить холодным белым пухом. Логично. Когда спасаешься от погони, капюшон только помеха, а боковое зрение перекрывать ни к чему. Беглец, отчаянно озирающийся в поисках спасения, смотрит, в отличие от преследователя, не «тоннельным» зрением, а, наоборот, раскрыв глаза и уши. Преследователь не вынимал рук из карманов лыжной куртки. Через прорези можно было в любой момент выхватить пистолеты из кобуры на поясе. К обоим прилагался глушитель. Первый пистолет, десятимиллиметровый «глок», был выбран за мощность и за то, что следы на его пулях получаются нечеткими благодаря особой системе нарезки. В результате экспертиза практически неспособна привязать стреляную пулю к конкретному стволу.

Однако, если не возникнет накладок, мощный «глок» не понадобится. Вместо него пойдет в ход второй ствол — «беретта» двадцать второго калибра, тихая и незаметная. Даже без глушителя маленький револьвер стреляет почти бесшумно. А уж с глушителем, да еще с дозвуковыми патронами — специально для Санта-Фе, расположенного на двухкилометровой высоте над уровнем моря, — оружия тише не сыщешь. Мало того, меньшая сила выстрела позволит пуле поразить цель, не задев при этом ценный объект, укрытый под паркой, и не провалить задание.

«…слышать ангелов хор».

Светофор на перекрестке загорелся красным. Толпа замерла, образовав плотную стену, не дающую преследователю подобраться ближе к цели.

Внезапно в наушнике, скрытом у охотника под плотно натянутой черной лыжной шапкой, гаркнул сердитый голос:

— Мельхиор! Докладывайте!

Охотника звали Андрей. Псевдоним Мельхиор (на случай, если противник подслушает их радиопереговоры) ему присвоил наниматель, бывший следователь КГБ. Андрей сперва не понял, к чему такое странное прозвище, пока не выяснилось, что, по легенде, Мельхиор был одним из мудрецов, которых путеводная звезда привела в Вифлеем, где они и обнаружили младенца Христа.

Микрофон прятался в билетах на лыжный подъемник, пристегнутых к молнии на куртке, — такие билеты на лыжном курорте обычное явление, сплошь и рядом. Чтобы не привлекать излишнего внимания, Андрей вытащил из кармана штанов сотовый и притворился, что разговаривает. Изо рта шел пар. Несмотря на русское происхождение, американский акцент Андрея подозрений не вызывал.

Он сжал микрофон.

— Привет, дядя Гарри. Только что прогулялся по Аламеде. Сейчас на углу Пасео-де-Перальта. — С испанского название переводилось как «бульвар Перальты», основателя Санта-Фе, губернатора Нью-Мексико начала семнадцатого века. — Каньон-стрит от меня через дорогу. Заберу груз и через двадцать минут буду у тебя.

— Ты знаешь, где груз? — Обладатель грубого голоса не пытался скрыть русский акцент и свое нетерпение.

— Прямо по курсу, — делая вид, что говорит по сотовому, пояснил Андрей. — Красотища тут необыкновенная.

— Клиенты будут с минуты на минуту. Верни груз!

— Как только друзей дождусь.

— Валтасар! Гаспар! Докладывайте! — рявкнул голос.

Мудреные имена достались напарникам от оставшихся двоих мудрецов из рождественского предания.

— Почти на месте! — ответил, прерывисто дыша, другой голос с акцентом. — Хватай груз, а мы отсечем всех лишних.

— Хорошо. А завтра посмотрим футбол, — произнес в микрофон Андрей. — До скорого, дядя Гарри.

Тонкие кожаные стрелковые перчатки почти не спасали от холода. Когда светофор загорелся зеленым, Андрей положил телефон обратно в карман штанов, а руки сунул греться в карманы, надеясь на тепло флисовой подкладки.

Толпа двинулась по переходу, по-прежнему заслоняя идущую впереди цель — человека шести футов роста, не накачанного, однако неожиданно сильного, в чем Андрей сам успел убедиться по совместным заданиям.

И по тому, что случилось пятнадцатью минутами раньше.

Темные, средней длины волосы. Суровые, но приятные черты лица, которые свидетели затруднились бы описать иначе. Лет тридцать с небольшим.

Только сейчас Андрей понял, что больше ничего о преследуемом не знает, и разозлился еще сильнее. До сегодняшнего вечера ему казалось, что они с беглецом в одной команде — более того, друзья.

«А ведь я тебе доверял, Петр, тебе единственному. В чем еще ты мне соврал? Я за тебя поручился. Сказал Пахану, что на тебя можно положиться. Если я не верну то, что ты стащил, мне крышка».

Он перешел улицу и повернул направо, оставляя позади витрину картинной галереи, подсвеченную нанизанными в гирлянду электрическими звездами. Андрей подобрался чуть ближе — тринадцать человек между ним и беглецом, — плавно, не делая резких движений, чтобы не тревожить толпу и не вызвать подозрений у преследуемого. Хотя тот шагал уверенно, Андрей знал, что у него прострелена левая рука. Она висела плетью вдоль тела. Капли крови на снегу скрадывались тенями и затаптывались сотнями ног.

«Скоро ты ослабнешь», — не сомневался Андрей, удивляясь, как беглец еще держится.

Впереди заплясали сине-красные отсветы, и Андрей напрягся. Даже в этой праздничной, переливающейся разноцветными огнями кутерьме их ни с чем не спутаешь. Летящий снег делался красно-синим в свете мигалок на крышах двух полицейских машин, перегородивших въезд на Каньон-роуд. Красным по белому на дверях значилось «Полиция Санта-Фе».

Андрей втянул голову в плечи. «Нас ищут? Обнаружили трупы?»

У машин, притопывая от холода, переминались двое грузных полицейских в толстых бесформенных куртках. Неуклюже вскинув закоченевшие левые руки в свете приближающихся фар, они показывали подъезжающим машинам и грузовикам, чтобы проезжали мимо, не сворачивая на Каньон-роуд.

Впереди в толпе какая-то женщина встревоженно поинтересовалась:

— Почему здесь полиция? Что-то произошло? Может, не ходить туда?

— Все в порядке, — успокоила ее спутница. — Улицу перекрывают каждый год. В сочельник Каньон-роуд становится пешеходной, транспорту проезд запрещен.

Андрей, стараясь не встречаться взглядом с блюстителями порядка, проследил, как Петр, обогнув полицейскую машину, вливается в праздничную толпу на Каньон-роуд. Полицейские, застывшие со скучающим видом, не обратили на него никакого внимания.

«Ну да, просто регулировщики, — убедился Андрей. — Это ненадолго, но к тому времени я уже перехвачу груз и смоюсь».

Почему, интересно, Петр не побежал к полицейским за помощью? Поразмыслив, Андрей догадался. «Сукин сын знает: мы готовы на все, чтобы вернуть похищенное. А эти два увальня даже пистолет из кобуры вытащить не успеют, если мы нападем».

Приглядевшись, он заметил, что Каньон-роуд впереди сужается и толпа делается еще плотнее. Санта-Фе — небольшой город, население всего семьдесят тысяч. Прежде чем приступить к заданию, Андрей успел провести рекогносцировку тесно застроенного городского центра и убедиться, что ответвлений от Каньон-роуд практически нет. Самая настоящая воронка.

«Теперь все закрутится быстрее, — подумал он. — Сейчас, приятель, я тебя перехвачу. А там разберемся, кто ты такой есть».

Андрей сузил глаза еще больше, сосредоточившись на темном затылке Петра, примериваясь, как всадит туда пулю. Делая вид, что любуется праздничным убранством, он миновал красно-синие сполохи и вступил в зону поражения.

* * *

В отличие от своего преследователя человек, называвший себя Петром, смотрел во все глаза, обострив чувства до предела и подмечая каждую мелочь.

Вдоль Каньон-роуд выстроились одноэтажные строения в стиле пуэбло: плоские крыши, скругленные углы, терракотовая штукатурка — туристам на загляденье. Большинство этих зданий (некоторые восемнадцатого века) были переделаны в художественные галереи, число которых перевалило за сотню, и улица стала одним из самых посещаемых мест в Соединенных Штатах.

Этим вечером очертания домов подчеркивались светом бесчисленных мерцающих свечей — местные называли их «фаролитос», — расставленных в заполненных песком кульках вдоль тротуаров. Некоторые переворачивались, задетые неосторожной ногой, бумага загоралась, но остальные стояли не шелохнувшись и мерцали, еще не заметенные снегом.

С обеих сторон горели костры, и от треска поленьев преследуемый каждый раз вздрагивал, будто от выстрела. Хвойные поленья от местных «пиньонес» источали ароматный дым, напомнивший ему ладан.

«Отвлекаешься… — предостерег он сам себя, стараясь забыть о боли в простреленной руке. — Какой, к черту, дым? Сосредоточься. Ищи выход».

По-настоящему его звали Пол Каган, однако за годы кочевой жизни он успел сменить много разных имен. А сегодня решил вновь стать собой.

Левый карман парки болтался лоскутом — оторвали, пытаясь задержать. Пол вспомнил, какой испытал ужас, когда полез за сотовым и рука нащупала пустоту. Вывалился… Сердце тоже сразу куда-то провалилось. Без связи с куратором помощи ждать неоткуда.

Телесного цвета наушник у Кагана тоже имелся, крохотный, незаметный в сгустившихся сумерках. В складках парки скрывался миниатюрный микрофон, однако гарнитура уже пятнадцать минут безмолвствовала. Разумеется, преследователи сменили частоту, чтобы он не подслушал, как его собираются ловить.

Изо всех сил стараясь слиться с толпой, Пол напрягал слух и зрение, оценивая обстановку и замечая все и вся: христославов, мерцающие огни в витринах и в кронах деревьев, галеристов, предлагающих прохожим кружки с обжигающе горячим какао. Он искал способ уйти от погони, понимая при этом, что, если выведет преследователей в безлюдный переулок, шансов на спасение не останется.

Не только у него самого, но и у другого, укрытого сейчас полой его куртки.

Пол почувствовал, как тот шевельнулся. Испугавшись, что задушит объект, он потянул застежку молнии, впуская под куртку свежий воздух. Если оттуда и доносились какие-то звуки, Пол ничего не слышал — все перекрывали уличный шум и песнопения. Зато и в толпе никто не различит и не заметит, что спрятано у него под паркой.

«Мы — восточных три царя…»[136]

«Да, все правильно, очень даже с востока», — подумал Каган. Ладанный запах смолистых поленьев вызвал в затуманивающемся сознании мысли о дарах, принесенных тремя волхвами младенцу Христу: ладан — как священнику, золото — как царю и смирну, бальзамирующую благоуханную смолу, — как обреченному на смерть…

«Нет, это не про того, кто скрывается у меня под курткой, — перебил сам себя Каган. — Клянусь Богом, я сделаю все, чтобы уберечь его от гибели».

* * *

— Пол, у нас для тебя новое задание. Как твой русский?

— На уровне, сэр. Родители боялись на нем говорить, даже тайком. Однако после распада СССР он вдруг стал в нашем доме единственным. Все эти годы, проведенные под прикрытием, им отчаянно не хватало родного языка. Пришлось учить русский, чтобы понять собственных родителей.

— В твоем досье говорится, что они переметнулись в США в тысяча девятьсот семьдесят шестом году.

— Да. Приехали на летнюю Олимпиаду в Монреале в составе советской гимнастической команды. Умудрились ускользнуть от сопровождающих, добрались до американского консульства и попросили политубежища.

— Странно, что они выбрали США, а не Канаду.

— Наверное, испугались канадских зим — вдруг окажутся такими же суровыми, как дома, в Ленинграде.

— А я надеялся, ты скажешь, что они пришли в восторг от американского образа жизни.

— Так и есть, сэр. Особенно их восхитила Флорида — там они осели, чтобы больше никогда не мерзнуть.

— Флорида? Было у меня там одно задание под Рождество… Солнце, песок — расслабляет, никакого настроя. Не мерзли, говоришь? А как же холодная война?

— Да, сэр. Советские не собирались мириться с перебежчиками, продолжали поиски — особенно тех, кто попал в заголовки международных новостей. Поэтому, несмотря на новые документы, выданные Госдепартаментом, родители вечно боялись, что их раскроют.

— Их звали Ирина и Владимир Козловы?

— Так точно.

— Фамилию сменили на Каган?

— Да, сэр. Гимнастика была их жизнью, однако скоро они поняли, что соревноваться больше нельзя. Слишком велик риск обнаружения. Они даже в обычный спортзал не могли пойти: знали, что не смогут работать вполсилы, кто-нибудь обязательно оценит мастерство, и пойдут слухи, достигнут не тех ушей… Вот родители и не осмеливались. Хотя, конечно, сильно пали духом, когда пришлось навсегда похоронить свой талант. Однако такова была цена свободы.

— Они могли бы завоевать золото?

— Почти наверняка. Они переметнулись из-за меня. Связи между гимнастами и гимнастками строго пресекались, однако им удалось как-то урвать чуть-чуть времени, чтобы побыть вдвоем. Может, если бы не запретный плод, они бы не стали… В общем, когда мамина беременность уже не оставляла сомнений, стало ясно, что маму пошлют на аборт — чтобы не снимать с соревнований. А она этого допустить не могла.

— Подростки, по сути, — но они быстро повзрослели.

— Живя в постоянном страхе, что кагэбэшники вломятся к нам посреди ночи и всех заберут, меня они с детства учили никому не доверять, внимательно оценивать обстановку, куда бы я ни шел, и присматриваться к непонятным личностям. Я и не думал, что бывает по-другому, мне казалось естественным жить с постоянной оглядкой.

— Тогда ничего удивительного, что ты стал тайным агентом.

* * *

— Коула тошнит, — произнес в трубку мужчина, стараясь выговаривать слова почетче. — Отравился, видимо. Боюсь, мы не сможем прийти… Да, мне тоже очень жаль. Под самый сочельник, бедняга. Передам, обязательно… Спасибо.

Нажав кнопку отбоя, он схватил молоток и расколошматил телефон на мелкие куски. Такая же участь какое-то время назад постигла телефоны в кабинете и в спальне.

По кухне разлетелись веером пластмассовые осколки.

— Ну вот, — заплетающимся языком проговорил мужчина. Уронив молоток, он полез в женскую сумочку на столе, вытащил оттуда сотовый и сунул в карман пальто. — Теперь все.

Затем он прошел через кухню и рывком распахнул боковую дверь, впустив вихрь снежных хлопьев. Покружившись, снежинки осели на платье скорчившейся на полу женщины, а мужчина вывалился за порог и с грохотом захлопнул дверь.

У мальчика,прижавшегося к кухонному шкафу, от ужаса язык прилип к нёбу. Наконец он обрел дар речи.

— Мама? — Глаза щипало от слез. — Ты как?

Он кинулся к ней. Каблук на правом ботинке, хотя и должен был компенсировать разницу в длине ног, не очень помогал, и мальчик прихрамывал.

Опустившись на колени, он дотронулся до маминой руки, чувствуя влагу на месте растаявших снежинок.

— Я… — Женщина глотнула воздух и, с усилием приподнявшись, села. — Все… будет в порядке. — Она потрогала щеку и сморщилась от боли. — Принеси… лед, солнышко. В кухонное полотенце заверни.

Мальчик поспешно, несмотря на хромоту, двинулся к холодильнику, по дороге захватив с кухонного стола полотенце. Потянул на себя дверцу морозилки и запустил руку внутрь. Ледяные кубики обжигали пальцы. Пока мама со стоном пыталась встать, он пересыпал лед в полотенце и поспешил обратно.

— Помощник мой… — пробормотала женщина. — Что бы я без тебя делала?

Она приложила лед к щеке. Кровь из разбитой губы отпечаталась на полотенце.

В глубине дома играла музыка, веселый голос распевал: «Вот едет Санта-Клаус…» Потрескивали дрова в камине. Сверкала огнями нарядная елка с горой подарков в разноцветной обертке. От этого мальчику стало еще горше.

— Позвонить в больницу? — предложил он.

— Телефоны разбиты.

— Могу выйти поискать автомат или от соседей позвонить.

— Не надо. Не хочу тебя отпускать.

— А как же твоя щека?..

— Уже легче, лед помогает.

Мальчик, нахмурившись, покосился на пустую бутылку из-под виски, оставленную на столе.

— Он обещал…

— Да, — подтвердила женщина. — Обещал. — С глубоким вздохом она выпрямилась, набираясь решимости. — Не дадим ему испортить нам Рождество. Я… — Она пыталась что-нибудь придумать, но по лицу ее мальчик понял, что мысли путаются. — Сварю какао.

— Мам, ты лучше присядь.

— Все нормально. Сейчас только пару аспиринок выпью.

— Давай я сам сварю какао?

Она пристально посмотрела на сына, прижимая лед к щеке.

— Правда не знаю, что бы я без тебя делала. — Она хотела улыбнуться, но снова сморщилась от боли в щеке. Взгляд ее скользнул вниз. — Платье… — На зеленой ткани темнели пятна крови. — Пойду переоденусь. Нельзя встречать Рождество в таком виде.

Она прошла на ослабевших ногах в гостиную, потом по коридору налево, в спальню, и мальчик проводил ее взглядом.

Заиграла новая мелодия, «Снеговик Фрости».

Коул, хромая, добрался до гостиной и посмотрел на сияющую елку. А потом, повернувшись направо, уставился на падающий за большим окном снег.

В глазах, скрытых за стеклами очков, все расплывалось от слез. И все-таки он разглядел дорожку следов, оставленных отцом на снегу, — через двор до калитки. За забором лежала безлюдная улица. В оконном стекле отражались грустные елочные огни.

«Он ведь обещал, — крутилось у мальчика в голове. — Обещал!»

* * *

Андрей подобрался еще ближе. Теперь между ними оставалось всего десять человек. Снег валил, заметая свечи, горящие в бумажных пакетах вдоль тротуаров, сгущая тени, укрывая всех своей пеленой. «Почти идеально», — подумал он.

Из художественного салона доносилась музыка, славящие пели: «О городок уютный Вифлеем».[137]

В наушнике под плотно натянутой шапкой снова прорезался голос с русским акцентом. Полный ярости, он проникал прямо в барабанную перепонку.

— Надо понимать, Петр оказался «кротом».

«Петр», — с досадой подумал Андрей. Конечно, теперь понятно, что имя вымышленное.

Судя по тому, что Пахан перестал следить за речью, ситуация его здорово напрягала.

— Этот, bliatz, сукин сын наверняка из полиции или из органов. Непонятно только, зачем было проходить все проверки, которые мы ему устраивали, чтобы свалить именно с этого задания. Почему сейчас-то?

«Может, не только сейчас», — мелькнуло у Андрея. Он вспомнил другие проваленные задания. А что, если и там Петр руку приложил?

— Хорошо хоть его сотовый ты подобрал, — гремел голос в наушнике. — Раз к нему еще никто не подоспел на помощь, наверное, других способов выйти на связь у него нет.

«Да, приятель, помощи ждать неоткуда, — подумал Андрей. — Еще десять шагов — и ты мой».

— Ты во всем виноват! — разорялся Пахан. — Ты и исправляй!

Андрей мысленно вернулся на десять месяцев назад, когда Петр только прибыл на Брайтон-Бич. Незнакомец говорил исключительно по-русски, держался замкнуто, чем зарабатывал — непонятно. Андрей, всегда подозрительно относившийся к посторонним, проследил за ним однажды и своими глазами увидел, как Петр грабит винный магазинчик в Бронксе, заодно избивая подвернувшегося под руку покупателя.

На следующую ночь Андрей наблюдал, как Петр потрошит карманы двух валяющихся в отключке пьянчуг у бара в Квинсе. Еще через день Петр вломился в круглосуточный продовольственный в Бруклине и отдубасил продавца рукояткой пистолета так, что кровь забрызгала витрину. Доложив об увиденном Пахану, Андрей получил приказ предупредить новичка, что дела без разрешения делать нельзя и что Пахан хочет свой процент.

Петр рассвирепел и потребовал, чтобы его отвели к этому всемогущему Пахану, который тут раскомандовался.

— Я не в его районе работал. Какое ему дело?

— Будет дело, если притащишь копов на хвосте.

— Я не прокалываюсь.

— Безупречный? Приятно познакомиться.

— Слушай, я всю жизнь пробивался один. И никому не подчиняюсь.

— На этот случай у меня приказ Пахана тебя прикончить, — равнодушно предупредил Андрей.

— Попробуй.

— Очень смешно.

— Серьезно. Попробуй. Я не собираюсь плясать под дудку этого yebanat.

— Я тоже так говорил, когда только приехал на Брайтон. И документов у меня не было — прям как у тебя. Хочешь остаться в Штатах, придется принять помощь Пахана, а это значит — делай, что он скажет.

— Я могу перекантоваться в любой другой русской общине.

— Там будут свои Паханы с теми же условиями. Потрепыхаться решил? Такое у нас нечасто. Поэтому вот тебе ценный совет: легче подчиниться Пахану, чем лезть ко мне под пулю. Избавь меня от хлопот. На его заданиях ты заработаешь куда больше, чем обнося винные магазины.

— Даже с учетом доли?

— Ну заберет он долю, покажет, кто тут босс, а так он своих не обидит, щедрый. Почему, думаешь, я на него работаю? От большой любви, что ли?

Проверив Петра на мелких заданиях, Пахан впечатлился его зверствами и стал ставить напарником к Андрею на дела поважнее. За последние полгода они насиделись в долгих засадах по машинам и подворотням, делили комнаты в мотелях и съели больше совместных завтраков, чем Андрей успел съесть с собственной женой.

Было в Петре что-то такое, что вызывало у Андрея уважение, — наверное, упертость и несгибаемость младшего напарника напоминали ему себя же в молодости.

«В Колумбии, если бы не ты, Петр, этот наркобарон меня бы прикончил. Что же за хрень произошла сегодня? Нас не кидают. Виктор из-за тебя погиб. Задание из-за тебя под угрозой. Ублюдок, я же тебя домой приглашал. С семьей познакомил. Доверял тебе, как никому и никогда».

«Осторожнее! — предостерег самого себя Андрей. — Ничего личного. Иначе и до ошибок недолго. Он у меня получит. Сполна. Но сейчас он просто цель. Не забывай, а то получит не он один. Плевать на Петра. Главное — то, что он несет под курткой».

* * *

Подросток пристроил бумажный кулек в сетку под большим воздушным шаром. Взмыв в воздух, несмотря на снегопад, шар потащил в небо мерцающую в кульке свечу.

«О, чудесная звезда…» — пели христославы.

Какой-то толстяк в колпаке Санта-Клауса вдруг задел левую руку Кагана. Тот едва не застонал от резкой боли в ране. На миг ему почудилось, что это преследователи перешли в атаку, однако неуклюжий толстяк как ни в чем не бывало потопал дальше. И все же напасть могут в любую секунду. Каган чувствовал, что кольцо сжимается.

Стараясь не подавать вида, что паникует, он порыскал взглядом по бредущей впереди толпе, затем по празднично освещенным витринам с обеих сторон, напрягая глаза и уши. От снежной шапки на непокрытой голове его пробрала дрожь. Если бы можно было натянуть капюшон… но Каган не смел ограничивать обзор.

«Иначе рискую проглядеть путь к спасению. Надо найти убежище».

Слева показался проулок, ведущий к скоплению галерей в глубине и зыбким огонькам гирлянд в пелене снега. Каган шагал вперед. Направо ответвлялась еще одна улица, не шире Каньон-роуд, такая же многолюдная, в обрамлении костров. Чувствуя, как грудь под полурасстегнутой курткой пробирает холод, он чуть было не свернул туда, к огню.

Объект под паркой шевельнулся.

«Нет, — решил Каган. — Туда мне не надо. Там не спастись. Надо искать другой путь».

«Нам».

Он вдруг осознал всю тяжесть этого слова.

«Дивным светом укажи нам путь».

Сморщившись от боли в руке, он поплотнее укрыл младенца полой куртки и понес дальше сквозь снегопад.

* * *

— Пол, в досье говорится, что твои родители занялись восточными единоборствами.

— Да, взамен гимнастики. Завоевали черные пояса по карате в итоге. Полезное искусство, учитывая их вечный страх перед советскими агентами. Разумеется, в соревнованиях они не участвовали. Лишняя огласка, опасно.

— Тем временем Госдепартамент приобрел для них небольшой домик в Майами, где они мечтали поселиться.

— Да, сэр. Переехали, пройдя интенсивный курс обучения английскому. Даже спустя годы они так и не избавились до конца от русского акцента. Поэтому с посторонними почти не общались. Если кто любопытствовал, откуда они, прикрывались придуманной в Госдепартаменте легендой — мол, дети русских эмигрантов. Я и сам до конца не представляю, насколько все вокруг им должно было казаться чужим, пугающим, непонятным… Только потому, что мама не желала избавляться от меня в угоду советским властям. Им ведь было всего по восемнадцать. Конечно, иметь собственный дом в таком возрасте — невиданная роскошь, поэтому они делали вид, что только снимают его. На вопросы, почему так рано поженились, отвечали полуправдой — мол, мама случайно забеременела, вот и пришлось. На самом деле они, конечно, женились не по залету, но после такого признания любопытствующие смущались и переставали лезть с некорректными вопросами. Другой специальности, кроме гимнастики, у родителей не было, поэтому Госдепартамент, сделав все, что мог, устроил папу на работу в ландшафтную компанию. Когда я был маленьким, днем со мной сидела мама. А по ночам папа — мама в это время убиралась в офисах.

— Американская мечта. Пол, в досье сказано, что родители брали тебя с собой на тренировки по единоборствам. К пятнадцати годам ты тоже завоевал черный пояс.

— Так точно. Правда, в соревнованиях я, как и родители, не участвовал. Избегал ненужного внимания.

— Похвальное стремление для шпиона. Как тебя завербовали?

— Госдепартамент старался не терять родителей из виду — чтобы прийти на помощь в случае чего. Судя по всему, мной заинтересовались в разведслужбе, видя, как четко я придерживаюсь легенды и вжился в заданную роль.

— А почему же родители не могли скормить тебе ту же легенду, что и остальным? Настоящее их происхождение осталось бы для тебя тайной, не пришлось бы играть никаких ролей.

— Предполагалось, что им нужна была лишняя пара глаз и ушей, чтобы не проглядеть возможную опасность. Хотя на самом деле, мне кажется, причина в другом. Им хотелось хоть кому-то открыться. Уж очень одинокая у них получилась жизнь. Когда я учился в выпускном классе, к нам домой пришел агент спецслужб и предложил оплатить все расходы на учебу в Промышленной академии Скалистых гор недалеко от Форт-Коллинза, Колорадо. Предложение было заманчивым. За свой счет послать меня учиться родители бы не смогли. И трудоустройство после выпуска мне тоже гарантировали.

— Вербовщик не скрывал, что это шпионская школа и что тебе предлагается стать тайным агентом?

— Высказался прямее некуда. Упирал на то, что мне предоставляется возможность поучаствовать в прекращении репрессий, из-за которых родители живут в постоянном страхе, даже здесь, после переезда в Штаты.

— Отличный прием. Снимаю шляпу.

— Мне попался первоклассный вербовщик. Сразу просек, что я чувствую себя в долгу перед родителями. В конце концов, ради меня они рисковали всем, и в нашем доме прочно поселился страх. Я вырос с ненавистью к Советам и любому другому режиму, заставлявшему человека всю жизнь трястись. Так что вербовщик подобрал ко мне самый правильный ключ. Спросил, не хочу ли я поквитаться за родителей. Поработать на изменение мира к лучшему.

— Значит, ты отправился в Промышленную академию Скалистых гор. Я там преподавал двадцать лет назад. Есть что вспомнить.

— Он обещал, что скучать не придется.

* * *

Застыв у окна гостиной, мальчик глядел на снегопад. Мелодия сменилась снова, заиграли «Джингл беллз», но от задорной песенки на сердце стало только тяжелее. Он снял очки, начал тереть глаза, и тут за спиной послышались шаги — мама шла к нему из спальни. Правой рукой она по-прежнему прижимала к щеке полотенце со льдом.

Вместо зеленого платья на ней теперь было красное. Блестящее и гладкое. С длинной юбкой-колоколом. Красный подчеркивал светлые мамины волосы, и в этом платье она напомнила мальчику ангела, украшающего рождественскую елку.

— Очень красиво, — похвалил он.

— Ты у меня настоящий джентльмен.

Хромая, он пошел за ней на кухню. Там они вскипятили молоко для какао — рисовое, потому что коровье он не пил из-за непереносимости. Как раз хватило на две чашки. Мама опустила в дымящееся питье по кусочку зефира.

— Ну вот, и мы празднуем!

— Я больше не дам ему тебя обижать, — поклялся Коул.

— Он и так не станет, не бойся. — Мама сжала его руку. — Больше я ему такой возможности не предоставлю. Сегодня же соберем вещи и уедем. — Она посмотрела на Коула вопросительно. — Сбежим от папы. Как тебе?

— Видеть его больше не хочу.

— Невеселое у нас Рождество получается…

— Да кому оно нужно!

— Прости. — Мама помолчала, уткнувшись взглядом в поверхность стола. — Он забрал ключи от машины. Придется пешком.

— Я дойду.

— Можно было бы прямо сейчас, но Каньон-роуд перекрыта, на улицах столпотворение, такси не достанешь. — Она покосилась на раздолбанный телефон. — И вызвать не получится. Машины по Каньон-роуд пустят не раньше десяти. Тогда и выйдем. Автомат где-нибудь поблизости мы отыщем, но если снегопад не прекратится, все будут ловить такси. Можем долго прождать. И потом, сейчас сочельник, гостиницы забиты. Где ночевать, непонятно… — Мама нарочно не смотрела на его короткую левую ногу. — Коул, ты уверен, что сможешь столько пройти пешком?

— Смогу, честное слово. Я постараюсь не тормозить.

— Я знаю. Ты у меня самый сильный и выносливый.

* * *

«Все сходится», — думал Андрей, пробираясь через толпу. До цели восемь человек. Погоревшие на таможне замаскированные контейнеры с советскими гранатометами, которые контрабандой пытались протащить через ньюаркские доки. Гости с Ближнего Востока, перехваченные береговой охраной до того, как их успели переправить на берег безлунной лонг-айлендской ночью.

Но в основном провалов почти не случалось. А если были, то никакой закономерности. Петр работал на совесть, делал, что прикажут, зверствовал вовсю — какие могут быть подозрения?

«У меня точно не было», — подумал Андрей.

Ноги подмерзали, даже в утепленных ботинках на рифленой подошве. Фигня по сравнению с тем, как дубели и отмораживались ступни в дерьмовых берцах во время зимних марш-бросков в русской армии. «А ведь в спецназе служили! — со смешанным чувством досады и гордости вспомнил он. — Элита. Могли бы и получше обращаться».

Снег пошел гуще.

«В яслях полутемных…» — пели христославы.

«Не отвлекайся, — велел себе Андрей. — Абстрагируйся. Это не Петр. Не тот, кто предал нашу дружбу, кому я хочу отомстить. Просто объект, подлежащий уничтожению».

Подбираясь ближе, он приготовился вытащить через прорезь в кармане «беретту» и зажать в опущенной вдоль тела руке — прохожие не заметят. А потом подойти вплотную и приставить дуло с глушителем к ложбинке за правым ухом Петра. Выстрел от мелкокалиберного пистолетика выйдет негромкий, его примут за треск поленьев в уличном костре, даже вблизи никто ничего не заподозрит. А пуля типа дум-дум разорвется в черепе на мелкие осколки.

Петр упадет, Андрей притворится, что кидается на помощь, а на самом деле вытащит у него из-под куртки младенца. Напарники перехватят любого, кто попытается вмешаться. В суматохе вызвать машину, отойти по какой-нибудь прилегающей улочке туда, где движение не перекрыто. Направление шоферу он укажет, и микроавтобус умчит их с грузом прочь отсюда.

Сжавшись, как пружина, Андрей вслед за целью перешел перекресток. До следующего ответвления еще далеко. Воронка начинает сужаться.

Даже Андрей со своим сосредоточенным «тоннельным» взглядом не мог не заметить, что слева показалась самая впечатляющая экспозиция Каньон-роуд. Десятки тянущихся к небу деревьев, увешанные фонариками, искрящимися под мокрым снегом. В глубине, за открытой калиткой, мерцали на фоне вечнозеленых кустов выложенные гирляндами контуры гигантских леденцовых тростей, свечей и Щелкунчиков.

— Как с открытки! — восхитилась женщина в толпе.

— Дом принадлежал Гленне Гудэйкр, — пояснила ее спутница. — Это которая автор вашингтонского мемориала женщинам, воевавшим во Вьетнаме, и долларовой монеты с изображением индианки — проводницы Льюиса и Кларка.

— А ее дочь — модель в «Викториас сикрет», да? — вспомнила первая. — Вышла за Гарри Коника-младшего…

Всего пять человек отделяло Андрея от преследуемого.

«Пора! — решил он. — Пока никто не смотрит».

Перед ним вдруг откуда-то вылез бородатый дядька с двумя овчарками. Идущий рядом мальчик потянулся погладить, и пес клацнул зубами. Мама парнишки завизжала, крикнул отец.

Прохожие впереди остановились, пытаясь понять, что происходит. Сзади тоже напирали любопытные. Перед Андреем выросла людская стена.

Матерясь, он протолкался сквозь строй зевак, но по ту сторону все заволокло дымом от костра, за которым плавали неясные силуэты.

«Петр! Куда ты, черт дери, подевался?!»

* * *

Каган такого не планировал.

Младенец под курткой вдруг лягнулся. В крови закипел адреналин. И тут же за спиной возник какой-то шум — зарычала собака, завизжала женщина, крикнул мужчина.

Младенец дернул пяткой еще раз. Сильнее. Чувствуя, как смерть дышит в затылок, Каган поддался порыву и побежал вперед сквозь толпу.

— Эй, смотри, куда несешься! — крикнул задетый прохожий.

Расталкивая народ, Каган пролетел через пелену густого дыма, тянущегося от костра, и метнулся к прогалу справа, пытаясь укрыться в переходе между галереями.

Впереди из открывшейся двери шагнула на мостовую смеющаяся женщина с бокалом в руке. Испуганно расширив глаза при виде несущегося на нее во весь опор Кагана, она от неожиданности выплеснула коктейль и, попятившись, скрылась в глубине арт-салона.

Каган помчался через внутренний двор, напугав парочку, которая, держась за руки, любовалась упряжкой Санта-Клауса в обрамлении мерцающих огоньков.

Он выскочил на них так внезапно, что женщина, отшатнувшись, чуть не свалилась в запряженные оленями сани.

— Эй! — закричал ее кавалер. — Поосторожнее! Глаз, что ли, нет?

Каган углядел проулок, ответвляющийся от задворок галереи, и ринулся туда. Снег сыпал мелкий и колючий. Только удалившись от Каньон-роуд, Каган осознал, какая там царила шумная кутерьма — оживленные разговоры, пение, смех, треск поленьев в кострах. А здесь его окутала тишина. Слабо светились за спиной огни галерей и праздничные гирлянды.

Он крепко прижимал к себе младенца под курткой. В тусклом свете гаражной лампы видно было, что кто-то здесь все-таки ходит — снег утоптан. «Хорошо, — обрадовался Каган. — Одинокая цепочка следов бросалась бы в глаза, да еще таких размашистых, от бегущего человека».

Показался сарай. У Кагана мелькнуло желание укрыться за ним, а потом напасть на преследователей из засады. Нет, нельзя. Слишком велика опасность не рассчитать и промахнуться. В пылу перестрелки и днем-то рискуешь промазать, а уж под слепящим снегом… И потом, какой из него сейчас стрелок? Придерживать младенца раненой левой рукой, а пистолет держать одной, правой? Рука начнет дрожать от холода, прицел собьется. Да и преследователей будет несколько, разве получится застать их всех врасплох?

«В общем, как ни крути, надо двигать дальше», — решил он.

Влево между двумя низкими зданиями уходила дорожка. Младенец в очередной раз лягнулся, когда Каган свернул туда. Свернул — и почти сразу же уперся в деревянный забор.

Лихорадочно ощупав доски, он нашел дыру, достаточно широкую, чтобы протиснуться. Проползая, Каган наткнулся коленом на твердый край засыпанной снегом доски и, уже благополучно перебравшись на ту сторону, вытащил ее и прикрыл дыру.

С той стороны он очутился во внутреннем дворике, озаренном призрачным светом городских огней. Каган обшарил глазами смыкающиеся в колодец низкие глинобитные стены. Кое-где в снежной пелене проглядывали освещенные окна. Проступали зыбкие очертания увитых праздничными гирляндами кустов. Дворик голубел под летящим снегом, в сиянии которого виднелись редкие следы, тянущиеся от одного из домов.

Каган, не останавливаясь, дошел до следующего проулка, где снова пришлось выбирать — налево или направо. Настоящий лабиринт.

Младенцу, видимо, передалось нервное напряжение Кагана, потому что он дернул ногой, как раз когда тот смотрел направо. Каган свернул туда.

По обеим сторонам неярко поблескивали гирлянды за заборами, сделанными из поставленных вертикально толстых веток, привязанных проволокой к поперечным перекладинам. Из местной газеты Каган уже знал, что здесь такие изгороди зовутся койотовыми. В старые времена они действительно ставились для защиты от койотов — впрочем, и сейчас койотов по окраинам города бродит немало.

«Хищники, — подумал Каган. — Охотники».

От тех, кто охотится за ним самим, деревянным забором не отгородишься.

* * *

— Пол, что тебе известно о Брайтон-Бич?

— Это в Бруклине, рядом с Кони-Айлендом, сэр. Гнездо русской мафии.

— Верно. В тысяча девятьсот семнадцатом там селились русские эмигранты, бежавшие от революции. В тысяча девятьсот девяностых, после распада Советов, наплыв русских оказался таким мощным, что район прозвали Маленькой Одессой. Среди вновь прибывших обнаружилось немало бандитов, ранее служивших в КГБ или советских вооруженных силах и представлявших особую опасность вследствие полученных там навыков. Итальянскую мафию несложно окружить романтическим флером — вообразить их этакими Марлонами Брандо и Аль Пачино из «Крестного отца». Но русская мафия — это совсем другое. «Криминальные элементы» — это мягко сказано. У них нет ни стыда, ни совести, ни кодекса чести. За деньги они готовы на все. Не остановятся ни перед чем, отмороженные на всю голову. В итальянском мафиози может проснуться патриот, и он откажется сотрудничать, например, с ближневосточными террористами, заказывающими провезти в Штаты партию гранатометов или «грязную» бомбу. Русские же возьмут деньги, сделают дело, а потом просто вовремя унесут ноги из страны, чтобы не задело взрывами.

* * *

— Коул, последи за окном, — попросила мама. — Если увидишь, что отец возвращается, скажи.

Мальчик послушно принялся вглядываться в полумрак. В отраженном от снежного ковра свете праздничной гирлянды над входом просматривалась пустынная улица. Он слышал, как мама вытаскивает чемоданы из-под кровати в спальне. Потом захлопали ящики и дверцы одежного шкафа.

Коул пристроил поплотнее очки на переносице и постарался не ослаблять пристального наблюдения. От усердия и напряжения его слегка подташнивало. Ну разглядит он возвращающегося отца, хорошо, — а делать-то что? Можно крикнуть, предупредить маму. И что? Дверь на замке, но ведь у папы ключи есть. То есть внутрь отец все равно войдет, они с мамой помешать не смогут. Увидит полусобранные чемоданы — и…

«Нет, больше я маму в обиду не дам!» — подумал Коул.

Хромая, он пересек гостиную и двинулся направо по коридору. В торце сперва заглянул в спальню, где мама стояла, склонившись над кроватью. Она его не заметила, поглощенная сборами. Тогда Коул зашел в противоположную дверь, к себе, и вытащил из угла бейсбольную биту — сентябрьский подарок отца на день рождения. Ну и подумаешь… Все равно в последнее время папе было недосуг с ним поиграть.

Неслышно ступая, он вернулся в гостиную и полез в шкаф у входа за своей курткой. Замок молнии глухо брякнул о деревянную стенку.

— Коул?

Мальчик судорожно стиснул куртку.

— Что, мама?

— Вещи упакованы. Только я что-то устала слишком. Раньше чем через час нам все равно не выйти, движение по Каньон-роуд еще не пустят. Так что я пока прилягу.

— Тебе плохо?

— Просто надо полежать. Подними меня в десять, ладно? Или если увидишь, что он возвращается.

Коул покрепче сжал бейсбольную биту.

— Не бойся, мам. Я с тобой.

* * *

Вне себя от ярости, Андрей рванул сквозь пелену дыма от запорошенного снегом костра. Прохожие, остановившись, глазели на суматоху за его спиной. Теперь рычала вторая овчарка, мальчик плакал, родители громко ругались с хозяином собак.

Зевак, преградивших путь, Андрей прошиб, как тараном. Спектакль с сотовым он больше разыгрывать не стал. Подумают, что он разговаривает сам с собой, — и фиг с ними. Обратят внимание так обратят. Не до жиру.

— Объект пропал! — крикнул он в микрофон, упрятанный под замком молнии.

— Пропал?! — взревел, разрывая барабанную перепонку, голос в наушнике.

— Толпа перекрыла! Он куда-то слинял! — Андрей лихорадочно оглядывался, но нигде не видел, чтобы впереди кто-то расталкивал людей или устраивал забег.

«Куда ж ты девался, Петр?» — сверлила мозг неотвязная мысль.

— Груз! — разорялся голос в наушнике. — Его нужно вернуть любой ценой! Ты во всем виноват! Ты за него ручался. Уговорил меня доверить ему задание. Вот ты, hooyesos, и возвращай похищенное!

Андрей вскинулся. Это оскорбление. А он с самых ранних лет, проведенных на улицах Грозного, усвоил, что оскорбления сносить нельзя. Будь это кто помельче, не Пахан, он бы ему…

Учащенно дыша, он окинул взглядом здания по левой стороне Каньон-роуд. Сплошная стена. А вот справа между галереями кое-где зияют проходы. Вот он, путь к побегу!

К Андрею подскочили сзади двое напарников.

— Туда! — крикнул он, не заморачиваясь в спешке насчет псевдонимов. — Михаил, в первый проход! Яков, тебе второй! Я в третий.

Они рванули с места, не обращая внимания на встревоженные взгляды прохожих.

Под непрекращающимся снегом Андрей летел по третьему проулку. В витрине галереи мигали огоньки гирлянд. Из приоткрытой двери доносился возмущенный женский голос:

— …чуть с ног меня не сбил! Совсем стыд потеряли… Уж в эту-то ночь, раз в году, можно и не носиться сломя голову. Сочельник ведь! Ничего святого…

Андрей забежал в закрытый дворик позади галереи, где перед сияющей экспозицией в виде упряжки Санты стояла парочка. Его встретили сердитыми взглядами, будто он уже не первый, кто нарушает их уединение сегодняшним вечером.

— Я из полиции! Здесь не пробегал мужчина?

— Туда! — Женщина указала на проулок. — Напугал нас до полусмерти.

Андрей поспешил в том направлении. За спиной заметались эхом между галереями приглушенные снежным ковром шаги — это догоняли напарника Михаил и Яков.

— У нас глухо, тупик, — доложил Михаил.

Втроем они оглядели проулок. Тихо, безлюдно — все предпочитают праздничное убранство Каньон-роуд.

Спецназовское прошлое подсказывало рассредоточиться. Заняв позицию посередине, Андрей поменял «беретту» на мощный десятимиллиметровый «глок». Он двигался медленно, осторожно, всматриваясь напряженно в застилающую глаза пелену снегопада.

— Слишком много следов, — вполголоса поделился Яков. — Не понять, какие его.

— Пока нет… — пробормотал Андрей, выискивая среди отпечатков капли крови.

— Он может напасть из засады, — сообразил Михаил.

— Тогда сам и погорит, — не испугался Андрей. — Мы рассредоточены, так что всех троих не снимет, успеем отстреляться. А вообще, никакой засады не будет. Он не посмеет подвергнуть ребенка опасности, пока у него еще есть силы спасаться.

Андрею вспомнились наставления одного из многочисленных материных хахалей, солдатика, взявшего его пацаном на охоту. Надеялся произвести впечатление на мать. Его роту в 1979 году отправили в Афган в числе первых, и больше Андрей этого солдата не видел, но они с матерью жили недалеко от военной базы, поэтому за ним последовала целая череда таких же. Других отцов Андрей не знал.

Эта охота навсегда врезалась ему в память, потому что пояснения солдата обернулись ценным жизненным уроком. «Раненый зверь бежит, пока хватает сил, и только потом пытается залечь. Обороняться будет только загнанный».

* * *

Лабиринт улочек запутывался все больше, но Каган упорно брел вперед сквозь валящий с неба снег. От этого приглушенного шелеста как будто уши закладывало, и Кагану чудилось, будто его заперли в снежном шаре. Накинуть капюшон и закрыть боковой обзор он по-прежнему не решался, поэтому на голове наметало сугроб. Время от времени Каган его смахивал, но макушка все равно мерзла.

Следы постепенно редели, разветвляясь по уютным теплым домикам, укрытым за изгородями и заборами. Вскоре его цепочка следов останется единственной. Одна надежда, что снег заметет их до того, как погоня снова сядет ему на хвост.

Почувствовав, как шевельнулся под курткой младенец, Каган, ежась от холода, подумал: «Я рисковал ради тебя жизнью. Мог ведь выйти из игры и раствориться. Видит Бог, я готовился. Я прошел через такое, что у нормального человека в голове не укладывается. Я раскрывал такие террористические угрозы, которые никому и в страшном сне не приснятся.

Но чтобы не спалиться, приходилось идти на запредельное».

Он вспомнил продавца, избитого рукояткой пистолета во время ограбления круглосуточного магазина в Бруклине. Ему надо было тогда продемонстрировать свою жестокость Андрею, который (Каган знал) следил с противоположного тротуара.

Продавец провалялся в больнице две недели.

Еще Каган вспомнил владельца ресторана, у которого он вырвал плоскогубцами передние зубы, — Пахан послал наказать беднягу за то, что не смог вовремя вернуть долг. Почему-то даже сквозь жуткие крики он услышал стук падающих на пол зубов.

Он вспоминал, как ломал людям ноги, поджигал дома, выводил из строя автомобильные тормоза, открывал глухой ночью водопроводные краны, затапливая фирмочки, чьи владельцы отказались заплатить за «крышу». Снова и снова ему приходилось доказывать Пахану свою «профпригодность», зверствуя с каждым разом все сильнее, чтобы проникнуть в ближний круг и нащупать связи между ближневосточными террористами и русской мафией.

Он вспомнил, как руководители операции наотрез отказывались его выводить. Всегда находилась новая цель, еще важнее, еще опаснее. Такое чувство, будто они вознамерились внедрить его в мафию навечно и плевать, что человека все глубже затягивает в пучину ада.

«Но теперь все, — мысленно пообещал Каган младенцу. — Больше зверств не будет. На тебе все заканчивается. Интересно, я раскрылся, потому что хотел выйти из игры или потому что ты того стоишь?»

Ослабевшее сознание мутилось настолько, что, когда младенец в очередной раз шевельнулся, Каган почти поверил, будто тот подтверждает правильность поступка.

«Боже, помоги мне, я так на Тебя надеюсь», — взмолился он.

Уставившись под ноги, он разглядел сквозь голубоватую пелену летящего снега всего одну цепочку следов.

Хуже того, они шли навстречу.

И их уже наполовину замело.

«Мои будут бросаться в глаза», — понял он, внутренне холодея.

Он пошатнулся, теряя равновесие от слабости. Младенец лягнул его под курткой, и Каган прижал его покрепче здоровой рукой, судорожно взмахнув раненой, чтобы удержаться на ногах. Застонал от боли, но не свалился.

Изо рта вырывались частые клубы пара. От холодного горного воздуха пересохло в горле. Каган двинулся вперед, шагая параллельно следам в надежде создать впечатление, будто кто-то вышел полюбоваться огнями на Каньон-роуд, а потом вернулся — совсем недавно, и обе цепочки следов принадлежат одному и тому же человеку.

Перед глазами уже плыли круги, когда слева показалась калитка. С внутренней стороны от одноэтажного глинобитного дома к ней вела едва различимая цепочка следов. Из-под плоской крыши торчали деревянные балки — характерная особенность построек в стиле пуэбло, коренных жителей этих мест. Вдоль всего фасада протянулась крытая веранда. «Только здесь это не веранды, — пояснял служащий в гостинице. — Здесь их называют…»

«Уплываешь!» — со страхом одернул себя Каган. Ощущение, будто он заперт в снежном шаре, усилилось настолько, что остальной мир пропал бесследно, казалось, только этот дом и существует. Он словно сошел с рождественской открытки. Сосновый венок на входной двери. Над дверью сверкают цветные лампочки в гирлянде. Справа окно, за которым скрывается темная гостиная, освещенная пламенем в камине и огоньками на елке. Каган вдохнул перечный аромат соснового дыма, поднимавшегося из трубы.

«Единственный оставшийся в мире дом? Даже и не мечтай», — сказал он себе.

Под курткой шевельнулся ребенок. Интересно, он тоже чувствует, что силы покидают Кагана, что он с минуты на минуту рухнет и что этот дом — их единственный шанс? Каган шагнул ближе к вертикально торчащим кедровым сучьям койотовой изгороди, пытаясь разглядеть какое-нибудь движение за главным окном.

Слева от него светилось еще одно окошко, поменьше. Увидев очертания навесных шкафов, Каган сделал вывод, что там кухня, однако и в ней активности не наблюдалось. Как будто вымерло все.

«Может, в доме живет кто-то один, — размышлял Каган. — Он — или она — вышел прогуляться, а свет в кухне оставил, чтобы думали, будто хозяева внутри».

Нет, не стыкуется. Каган нахмурился. Кто, уходя, оставит гореть огонь в камине? «Я бы ни за что. Получается, дом не пустой».

Он перевел рассеивающийся взгляд еще левее, где за снежной круговертью угадывались сарай и гараж. «Можно попробовать укрыться там, — подумал Каган. — Будет впечатление, что, вернувшись, хозяин зашел через боковую дверь». Он обернулся, опасаясь увидеть погоню — призрачные силуэты, которые неслись на него сквозь снег, выставив пистолеты.

Здоровой рукой придерживая младенца под курткой, он потянулся раненой левой к щеколде и, прикусив губу в бесплодной попытке не обращать внимания на боль, сдвинул металлический засов и толкнул калитку.

* * *

— Пол, ты просидишь месяц в русской тюрьме, в Омске. Это Сибирь. В бумагах будет значиться, что ты провел там тринадцать лет. Русские тюрьмы чудовищно переполнены, общаться заключенным не дают. Так что, если наведут справки и выяснится, что никто из сидевших не помнит, сколько ты там уже пробыл, — ничего подозрительного. Тебе сделают русские тюремные наколки на груди. Колючая проволока с тринадцатью шипами — по одному за каждый год отсидки. Кошка и паук с паутиной — знак воровской профессии. Подсвечник — предупреждает, что на тебя лучше не наезжать, ты кого угодно загасишь. Перед нанесением татуировок тебе вколют средство для разжижения крови, кровотечение усилится, и наколки получатся выцветшими, как будто старыми. У нас имеется доверенное лицо, которое тебя познакомит с особенностями Омска — на тот момент, когда тебя якобы упекли за решетку. По легенде, ты коренной омич, сирота, беспризорник, долго бродяжил, бегал от закона, пока тебя не замели. Пусть кто попробует доказать обратное… Месяца в омской тюрьме тебе будет достаточно, чтобы в случае чего продемонстрировать бывшему «товарищу по несчастью», что ты знаком с ней не понаслышке. После этого тебя вытащат и нелегально переправят из России. Проследуешь обычным путем криминального паломничества — на Брайтон-Бич, а там придется пройти неизбежный ряд испытаний, чтобы попасть в банду. Пол, тебе ведь уже приходилось внедряться. Процедура знакомая. С одним основным отличием — работать под прикрытием придется дольше.

— И противник, которому я буду вешать лапшу на уши, куда более опасен. А если точнее, сколько продлится задание?

— Не знаем. До нас доходят сведения, что на ближайший год «Аль-Каеда» готовит какую-то крупную операцию при посредничестве русской мафии. Может, ядерная бомба в чемоданчике, похищенная мафией с ядерной базы, которые после развала Советского Союза остались без присмотра. Не исключено, что тебе удастся предотвратить теракт пострашнее одиннадцатого сентября.

* * *

У Андрея закоченела правая рука, которую холодила сквозь тонкую кожаную перчатку ледяная сталь пистолета. Он переложил пушку в левую, отогревшуюся в кармане, а правую сунул греться, шевеля задубевшими пальцами.

В тусклом свете, едва пробивающемся сквозь снегопад, они с напарниками шли по следам. Пока не дошли до забора.

Андрей повел дулом направо, где возвышались этот самый забор и глухая стена дома. В том направлении никаких следов. Тогда он качнулся влево, где проход разделял два ряда жилых построек. Ко входам разветвлялось полдесятка отпечатавшихся в снегу цепочек следов. Андрей кинулся вдоль проулка — следы становились все реже, пока не сократились до единственной цепочки.

«Почти поймали!» — подумал Андрей.

И вдруг следы снова уперлись в забор.

Назад они при этом, как ни странно, не поворачивали. Просто обрывались. Андрей в замешательстве уставился под ноги. Подошел ближе к забору. Вертикальные доски, футов десять в высоту.

«Нет, Петр, перелезть ты не мог, тем более с раненой рукой и придерживая ребенка под курткой. Так куда же ты, черт дери, подевался?»

Теряясь в догадках, он подошел к забору вплотную и потрогал доски. Одна отвалилась, открывая низкую щель, достаточно широкую, чтобы мог проползти взрослый человек.

«Недурно. Поджидаешь нас по ту сторону, чтобы пристрелить поодиночке?»

Наушник под шапкой рявкнул голосом Пахана:

— Нашли груз? Клиенты на подходе! Даже если я верну мзду, они потребуют кого-нибудь наказать за то, что их накололи. Не меня, учтите! Они вас разыщут. И я им помогу!

Андрей присел на корточки перед забором, пристально вглядываясь в дыру.

— Груз почти у нас в руках, — соврал он полушепотом в микрофон на замке молнии.

— Видишь Петра?

— Не могу говорить. Он услышит.

— Так хватай груз, ты, govnosos!

Андрей дернулся, как от пощечины.

— Не смей меня так звать!

— Как хочу, так и зову, ты, kachok безмозглый.

Усилием воли Андрей подавил мешающую сосредоточиться ярость. Возмущенно дыша, он перевел взгляд на дыру в заборе. Сдвинулся вправо, влево, заглядывая под разными углами. Вроде бы следы с той стороны ведут прямо вперед. Правда, это еще ничего не значит. Они могут потом вдалеке загибаться петлей и возвращаться обратно к забору, где и сидит Петр, дожидаясь, когда они полезут в дыру, чтобы пристрелить их по одному.

«Мы теряем время. Нет уж, приятель, у меня и так положение хреновое, незачем ухудшать!»

Он отцепил с ремня под курткой радиопередатчик. Черная пластиковая коробочка размером с колоду карт. Переключившись на старую частоту, использовавшуюся до того, как Петр сбежал, он прислушался к доносящимся оттуда звукам. Учащенное, сбивчивое дыхание бегущего человека.

«Значит, по ту сторону ты не ждешь, — прикинул Андрей. — Просто решил создать видимость ловушки — чтобы задержать нас и оторваться от погони!»

Кипя от злости, он протиснулся в щель.

Вслед за ним пролезли Михаил и Яков, тут же снова рассредоточиваясь, и Андрей огляделся, держа пистолет наготове. Они очутились в замкнутом дворике, окруженном со всех сторон глинобитными домами в цветных огоньках гирлянд. Нагнувшись, чтобы поближе рассмотреть следы, Андрей заметил, что шаг у беглеца уже не такой широкий. Рядом расплывались пятна крови.

«Все, Петр. Считай, влип».

Вслух он произнес в микрофон:

— Не будем впадать в крайности. Верни груз. Мы тебя отпустим.

В наушнике повисла тишина.

И вдруг, к удивлению Андрея, Петр отозвался:

— Давай, пообещай еще раз. Только теперь поубедительнее.

— Ага, — ответил Андрей, продолжая идти по следу, — значит, ты не так уж сильно ранен, если можешь говорить. Приятно тебя слышать.

— Еще бы, — тяжело дыша, съязвил Петр.

— Тогда я серьезно. Верни похищенное. И мы забудем о случившемся. Даже медпомощь окажем.

— А как же Виктор? Я его убил. Его тоже забудете?

— Он был новичком. Мы с ним почти не общались.

— «Своих не предаем», называется.

— Ты еще мне будешь вякать о предательстве?

— Я тебя подставил перед Паханом. Мне жаль.

— Так докажи, что жаль. Верни груз.

Петр промолчал. В наушнике слышалось только затрудненное дыхание.

— Ты же знаешь, мы тебя схватим, — предупредил Андрей.

— Попробуйте.

— Подумай головой. Ты теряешь силы. Исход все равно один. Так не мучайся понапрасну. Отдай ребенка.

— И все станет по-прежнему?

— Я тебя отпущу. Даю слово.

— Конечно. — Судя по прерывистому дыханию, Петр не сбавлял шага.

— Черт, ну на кой тебе сдался этот ребенок? — не выдержал Андрей. — Если ты спецагент, зачем было раскрываться? Ради него?

— Сейчас сочельник. Наверное, проникся рождественским духом.

— Готов расстаться с жизнью ради сантиментов?

— А ты готов? Раз гонишься за мной?

— Мне твой настрой всегда нравился, но, судя по тому, как ты там хрипишь, борьба будет неравной.

Неожиданно следы вывели Андрея к переулку, простирающемуся вправо и влево, — там одинокая цепочка сливалась с другими.

— Идет кто-то, — предупредил Яков.

Справа из снежной круговерти выплыли две парочки, заставив Андрея с напарниками поспешно спрятать оружие.

— Да нет, все не так. Самый смешной рождественский фильм — с Чеви Чейзом, — горячо убеждал своих спутников один из движущихся навстречу, — «Европейские каникулы».

— Это там, где он приносит елку, а в ней оказываетсябелка?

— Ага. А еще собака вылакала из-под елки всю воду. И сухая, как порох, елка вспыхивает.

— И белка сгорает? — возмутилась женщина. — Это, по-твоему, смешно?

— Нет, она прыгает Чеви на спину, — успокоил ее второй спутник. — Дурацкое чучело белки, которое реквизитор просто пришил к его свитеру, но вся семья разбегается с визгами. А потом Чеви уносится с воплем, не чувствуя, что ему в спину вцепилась белка. А…

Голоса удалялись, парочки уходили по проулку. Вскоре их силуэты снова скрыл густой снегопад.

Андрей с напарниками вытащили пистолеты.

— Петр? — позвал он в микрофон.

В ответ раздалось только затрудненное дыхание.

— Все можно решить полюбовно, — уговаривал Андрей. — Ты мозги включи, сам поймешь.

Петр молчал.

— Прекрасно. Скоро увидимся, дружище, — пообещал Андрей.

Он переключил передатчик обратно на «новую» частоту и, сунув его под куртку, снова пристегнул к ремню.

Михаил обеспокоенно указал под ноги.

— Поскорее надо. Следы скоро совсем заметет.

Андрей глянул налево, где проулок сворачивал обратно в сторону Каньон-роуд.

— Он мог вернуться назад, в толпу, — высказался Яков.

— Мог. Но у него кровища хлещет. Значит, он должен опасаться, что заметят, что поднимется шумиха и этим он себя выдаст. Будет он так рисковать? Или попытается отсидеться где-нибудь?

Рассуждая, Андрей вглядывался в правую сторону переулка, уводящую от Каньон-роуд. Туда следов вело меньше.

— Вы давайте налево, проверьте в толпе, — велел он Михаилу с Яковом. — А я туда.

* * *

Шагнув в открытую калитку, Каган оглядел палисадник перед домом. Сквозь густеющую пелену снега угадывались очертания скамьи и вечнозеленого кустарника справа. Слева тянулись к небу два голых дерева, из-за белизны стволов почти не различимые в снегопаде. Каган снова попытался разглядеть, что делается за большим окном, однако движения в доме по-прежнему не наблюдалось — только отблески огня в камине.

Перед глазами вдруг тоже все заплясало, под стать угадывающимся за стеклом отблескам.

«Это снег застит глаза», — подумал Каган.

Ноги заледенели, грудь под полурасстегнутой курткой тоже.

«Скорее», — велел он себе, оборачиваясь, чтобы закрыть калитку и задвинуть обратно щеколду, превозмогая острую боль в раненой руке. Когда он снова перевел взгляд на дом, в глазах опять начало двоиться.

Младенец под курткой шевельнулся. Понимая, что нужно укрыться как можно скорее, Каган сделал шаг. Потом другой. Снег повалил быстрее, вселяя надежду, что следы скоро заметет.

«Может, и удастся мой фокус». Однако Каган слишком хорошо представлял, что чувствует сейчас человек, с которым он секунду назад говорил по рации. Которого заставил поверить, будто они с ним друзья. Который — даже если сегодня не получится — будет преследовать его, пока не настигнет.

Каган подошел ближе к дому, но тут слева от входной двери возникло нечто, заставившее его всерьез испугаться за адекватность своего восприятия.

Там стоял комнатный цветок. Густая корона темно-зеленых листьев, выделяющаяся на белом снегу, — поэтому Каган зацепился взглядом. Но это ведь невозможно? Какое комнатное растение выживет под такими снегопадами? Мало того, он еще и цвел — полдюжины крупных розеток, белоснежных, сливающихся с летящим снегом, как стволы растущих во дворе осин.

И все-таки цветок стоял.

«Цветы зимой? У меня глюки, — решил Каган. — Снежный мираж какой-то. Или это от потери крови».

Спотыкаясь, он побрел по полузаметенным следам, уводящим вбок от входа. «Шагай, — заставлял он себя. — Уже почти пришел. Заберешься в сарай или в гараж, там можно будет отдышаться. Передохнуть. Перевязать рану».

Он переставлял ноги. Шаг. Другой.

«Может, там найдется брезент или старое одеяло, заползу под него, — надеялся он. — Согреюсь. Оба согреемся», — пообещал он мысленно младенцу. Каган чувствовал за него ответственность, какую ему никогда и ни за кого в жизни испытывать не доводилось. «Может, смогу завернуть тебя во что-нибудь и спрятать в укромном уголке. Тогда появится шанс защитить нас обоих».

«Только, пожалуйста, — взмолился он про себя, — не вздумай плакать. Ты наверняка голодный. Я попробую найти, чем тебя накормить. Не знаю еще что, но я постараюсь обязательно. Только не заплачь. Ты держишься молодцом. Умница! Одна только маленькая просьба, ради бога, не заплачь».

Каган встряхнулся, смахивая заодно снег с макушки. Сбоку тянулась стена дома. Сюда не доходил свет от гирлянды над входом и от кухонного окна, поэтому Каган постоял, давая теряющим остроту глазам привыкнуть к полумраку. В шелесте летящего снега все казалось ближе, как будто мир вокруг Кагана сжимался плотнее.

И вдруг иллюзию развеяло неожиданное стремительное движение. На Кагана кто-то замахивался — тут он окончательно понял, что шоковое состояние от кровопотери дает о себе знать и зрение его подводит. На него шел мальчик лет двенадцати с бейсбольной битой наперевес — уже занес, чтобы ударить, и Кагана поразила недетская решимость на лице ребенка. Однако удивлялся он буквально мгновение.

В глазах раздвоилось. Колени задрожали.

Каган рухнул в снег, и ударить мальчик не успел. Теряя сознание, чувствуя, как закатываются глаза, он постарался хотя бы упасть на бок, чтобы не придавить младенца.

«Не заплачь, — взмолился он мысленно. — Что хочешь, только не заплачь».

И все-таки младенец заревел. Громко, надрывно, испугавшись во время падения. Несмолкаемый рев, стихавший лишь на секунду, когда малыш судорожно глотал воздух, а потом снова набиравший силу — беспомощный рев, в котором слились страх, боль, голод и отчаяние, воплощение всех страданий и скорби человеческой.

* * *

— Пол, зачем ты звонишь? Это слишком рискованно. Мы ведь держим связь через тайник. Что-то срочное?

— Выведите меня. Вы не предупреждали, что будет настолько долго. Сегодня…

— Тебя почти не слышно.

— Сегодня, чтобы проверить мою надежность, они меня заставили…

— Не слышу! Отключайся. Ты ставишь под угрозу всю операцию.

— Если вы меня не вытащите, я сам уйду.

— Нет. Они заподозрят. Мы тогда вообще больше никого не сможем внедрить. Дай нам время, мы придумаем тебе благовидный предлог для исчезновения.

— Только быстрее.

— Насколько возможно. Разузнай как можно больше. Есть сведения, что через джерсийские доки собираются переправлять контрабандой груз пластита. Это территория Маленькой Одессы. Если ввозят «семтекс», без русских не обойдется.

— Главное — заберите меня. Ради бога, заберите!

Часть 2 РОЖДЕСТВЕНСКАЯ РОЗА

«Тихая ночь, святая ночь…» — едва слышно пел хор. Каган в полузабытьи не сразу осознал, что это играет приемник или CD-плеер, но в другом помещении, а сам он лежит на полу.

Над ним склонились женщина и тот самый мальчишка, который чуть не двинул ему бейсбольной битой. Яркий свет лампы резал глаза. Оглядываясь в панике, Каган уловил тусклый блеск хромированной стали. Плита. Холодильник.

«Я в кухне», — догадался он. Попробовал подняться, но сил не хватило, и Каган опустился обратно на кирпичный пол.

— Вы ранены, — подала голос женщина. — Не шевелитесь.

— Младенец? — в тревоге пробормотал Каган.

Даже в полузабытьи его насторожило собственное произношение. Почти год он говорил в основном по-русски, и теперь в английском появился акцент. Как бы окончательно не напугать этим хозяйку дома.

— Тут. У меня на руках, — ответила она.

Младенец был по-прежнему завернут в синее одеяльце. Пелена перед глазами у Кагана слегка рассеялась, и он увидел, что хозяйка прижимает малыша к груди, будто оберегая.

В свете лампы под потолком длинные светлые волосы женщины, склонившейся над распростертым на полу Каганом, сияли, как нимб. На вид ей было лет тридцать пять. «Худая, пожалуй, даже болезненно худая», — отметил он, снова обретая в критической ситуации ясность мысли. Его жизнь зависела от того, что он в следующие несколько минут узнает об этой женщине. Красное шелковое платье с пышной юбкой — праздничное, но какое-то перекошенное, как будто его набросили в спешке. И с лицом тоже что-то странное, почему-то она постоянно норовит повернуться только одной щекой.

Хозяйка тем временем вглядывалась в алое пятно на левом рукаве его куртки.

— Откуда у вас кровь? — Лоб ее прорезали тревожные морщины. — Почему вы несли под курткой малыша? Вы попали в аварию?

— Погасите свет.

— Что?

Каган постарался убрать акцент.

— Свет. Пожалуйста…

— Глазам больно?

— Позвоните в полицию, — выдавил Каган.

— Да. Вам нужно «скорую».

Придерживая малыша, женщина по-прежнему поворачивалась к Кагану только одной щекой — и вид у хозяйки почему-то был смущенный.

«Что у нее с лицом?» — гадал Каган.

— Только позвонить не получится. Простите. Телефоны сломаны.

Пытаясь привести мысли в порядок, Каган осознал, что с волос каплет растаявший снег, молния на куртке расстегнута почти до конца, одежда насквозь промокла от пота.

От плиток пола тянуло теплом — Каган уже готов был списать эту невероятную возможность на посттравматический бред, но вспомнил, как посыльный в гостинице объяснял про «теплые полы» — систему подогрева теплой водой, циркулирующей по резиновым трубам. В гостинице тоже такая использовалась.

— Сломаны? — Каган перевел дух. — Снегопад вывел линию из строя?

— Нет. Это не линия. Телефоны… — Хозяйка запнулась, упорно поворачиваясь в профиль.

— Разбиты вдребезги, — договорил за нее мальчик глухим от горечи голосом.

Подросток тоже был щуплый, почти прозрачный, но это не помешало ему броситься на Кагана с бейсбольной битой. Лет двенадцати на вид, очки, взъерошенные светлые, как у матери, волосы. Щеки его вспыхнули, когда пришлось сказать про разбитые телефоны.

«Бейсбольная бита! — вдруг спохватился Каган. — До сих пор у него?» И тут же с облегчением увидел биту, мирно стоящую у кухонного шкафа. Почему мальчишка на него кинулся, Каган так и не понял, но выяснять было некогда.

Он попытался сесть и вовремя вспомнил про микрофон. Женщина или мальчик могут что-нибудь такое сказать, что выдаст Андрею его местонахождение. Делая вид, что потирает затекшую мышцу, он полез под куртку и выключил передатчик. Впервые с того момента, как Каган взял младенца, у него оказались свободны обе руки.

Слева над мойкой чернело маленькое окошко.

— Пожалуйста! — Он постарался убрать акцент, и сейчас получилось уже чище. — Задерните штору. И свет погасите.

Младенец затрепыхался у женщины на руках, лягаясь и снова оглашая кухню плачем.

— Так надо, — просил Каган. — Выключите свет.

Женщина с мальчиком отступили, видимо опасаясь, что Каган бредит.

— Вы видите, я даже подняться не могу, так что угрозы для вас не представляю.

— Угрозы? — Хозяйка испуганно расширила глаза.

— За мной гонятся.

— Почему?

— Хотят забрать малыша. Вы должны погасить свет, чтобы нас не заметили снаружи.

— Малыша хотят похитить?

На лице хозяйки отразился ужас. Она прижала младенца покрепче, будто пытаясь защитить. Синее одеяльце скрылось под широкими рукавами красного платья.

«Притормози, — мысленно одернул себя Каган. — Не надо вываливать все сразу. Дай ей переварить».

Он медленно втянул воздух, задержал дыхание, потом выдохнул, каждый раз считая до трех, как привык перед перестрелкой, пытаясь собраться и успокоиться.

— Как вас зовут? — поинтересовался он, стараясь говорить помягче.

Женщина удивилась неожиданной смене тона. По-прежнему отворачиваясь, она помолчала, раздумывая, но тут захныкал младенец, всем своим сморщенным личиком будто побуждая ее ответить.

— Мередит, — наконец отозвалась она.

«Слава богу, — подумал Каган. — Контактирует». Взгляд его упал на ночной фонарик рядом с плитой.

— Если боитесь оставаться со мной в темноте, включите вон тот фонарь. С улицы его не заметят. А яркие надо погасить. И тогда я вам обещаю объяснить, почему меня ранили и откуда малыш.

Мередит не отвечала.

— Послушайте! — Каган напрягал все силы, чтобы не отключиться. — Я не собирался подвергать вас опасности. Хотел спрятаться в сарае или в гараже. Не вышло. Простите, что втянул вас, но теперь уже ничего не поделаешь. Мои преследователи хотят отобрать малыша любой ценой. Вам придется помочь мне сделать так, чтобы его здесь не обнаружили. Только так вы с сыном сможете выпутаться.

Каган готов был спорить, что, не держи Мередит малыша на руках, она бы тотчас схватила сына в охапку и понеслась прочь из дому. Но из-за младенца ее как будто пригвоздило к месту.

— Вы же видите, я едва шевелюсь, — настаивал Каган. — Что страшного, если задернуть занавески над мойкой и включить фонарик? Вам плохо не будет, а малышу может спасти жизнь.

Мередит все еще колебалась, и по ее напряженному лицу видно было, что она в полном замешательстве.

— Вас с сыном это тоже касается, — втолковывал Каган. — Здесь у вас ситуация ясна. Беспомощный младенец. Раненый мужчина. Но что вам грозит извне, вы даже не представляете.

Малыш снова захныкал, и Мередит в тяжком раздумье уставилась на сморщенное плаксивое личико. Потом пригладила его темные курчавые волосы и, нахмурившись, посмотрела на окно.

— Коул, сделай, как он просит, — неохотно велела она сыну.

— Но…

— Сделай, — повторила Мередит твердо, но тут же смягчила приказ: — Пожалуйста.

Мальчик посмотрел на нее вопросительно, однако послушно двинулся к окну.

— Спасибо.

Коул кивнул, и Каган не стал скрывать вздох облегчения.

К удивлению спецагента, мальчик слегка подволакивал ногу. Перегнувшись настороженно через раковину, он задернул занавески, потом включил фонарик. Перфорированный жестяной кожух в форме елки приглушал яркость.

Глядя, как Коул, прихрамывая, направляется к арке между кухней и гостиной, Каган перестал хмуриться, наконец поняв причину его медлительности. Одна нога короче другой. Каблук на правом ботинке дюйма на два толще, чем на левом.

И все равно Каган мысленно подгонял мальчика.

Щелкнув выключателем, Коул погасил лампу под потолком. Теперь дом освещался только мягким огнем ночника, пламенем камина и гирляндами на елке в гостиной.

Каган позволил себе проблеск надежды.

— Хорошо. Вы сказали, что телефоны не работают. А сотового у вас разве нет?

— Нет, — через силу ответила Мередит. — А у вас? Нет разве?

Каган вспомнил про оторванный на бегу карман.

— Потерялся.

— Он унес мамин телефон с собой, — подал голос Коул.

— Он? — Каган, превозмогая боль, подполз к деревянному стулу у кухонного стола.

Ответа не последовало. В глубине дома приглушенный мужской голос запел: «В яслях полутемных, где нет колыбели…» Каган, к удивлению своему, не сразу догадался, что это Бинг Кросби.

«Черт, да сосредоточься же!» — подстегнул он себя мысленно.

— Какой-то человек унес ваш сотовый?

Каган поздравил себя с крошечной победой, когда правая рука коснулась стула.

— Вы обещали объяснить, зачем им малыш, — сурово потребовала Мередит. — Я совершила ошибку. Что меня дернуло притащить вас в дом?

— Вы притащили меня в дом, потому что услышали плач младенца. — Каган собирался с силами. — Вы не могли оставить малыша замерзать в снегу. — Он набрал воздуха в грудь. — Потому что вы порядочный человек, а сегодня та самая ночь, когда тем более нельзя бросить раненого в беде.

С усилием подтянувшись, Каган взгромоздился на стул. Взгляд спецагента скользнул к настенному телефону рядом с ночником. К тому, что осталось от телефона, если точнее. Кто-то разнес его молотком вдребезги. Молоток валялся тут же, на кухонном рабочем столе.

— Это… — Каган указал на пластмассовые осколки, — сделал тот, кто унес ваш сотовый?

С нового места он смог получше разглядеть лицо Мередит. Даже в приглушенном свете ночника стало ясно, что на скуле у нее ссадина и глаз постепенно заплывает. В уголке рта запеклась кровь.

— И тот же, кто вас избил? — добавил он к вопросу.

На душе стало тяжело и горько. Сколько раз ему приходилось избивать людей, чтобы доказать русской мафии свою состоятельность. Пахан часто приказывал лупить женщин по лицу, бить коленом в пах, валить на пол, пинать ногами по почкам, заставляя их мужей, отцов, сыновей и братьев подчиниться требованиям мафиози.

Руководители операции только радовались, видя, насколько успешно такая тактика прокладывает Кагану дорогу в ближние круги русской мафии.

Но каждую ночь Кагану снились кошмары, и каждое утро он просыпался, терзаясь муками совести.

И теперь в нем закипел гнев при виде того, что сделали с Мередит. Всплеск адреналина придал Кагану сил.

— Если не скажете, почему эти люди охотятся за малышом, мы с Коулом идем в полицию, — предупредила Мередит.

— Нет! — выпалил Каган. — Наружу выходить нельзя. Это опасно!

Малыш заерзал на руках у Мередит. Крошечное личико сморщилось, и Каган испугался, что сейчас снова раздастся рев. Но младенец только захныкал, отпихиваясь от Мередит.

— Коул, — настойчиво позвал Каган, — сможешь помочь маме и мне? У вас есть комната с окнами на переднюю часть дома? С телевизором?

Мальчик посмотрел озадаченно.

— Есть, моя.

— Иди туда и включи телевизор. Шторы задерни, оставь только узкую щель, чтобы снаружи было видно мерцание телевизионного экрана. Пусть думают, что здесь все тихо-мирно.

Коул наморщил лоб.

— Потом иди в гостиную и гляди в окно. Сделай вид, что любуешься снегопадом, — продолжал Каган. — Если кого-нибудь увидишь, не реагируй. Просто смотри в окно, как будто ждешь Санта-Клауса.

— Я уже вырос из сказок про Санту.

— Да, конечно. Надо ж так лопухнуться. Конечно, ты уже взрослый для Санты. Но главное — обмануть тех, кто будет наблюдать за домом. Любуйся снегом. Это будет такое шпионское задание. Не желаешь поучиться шпионскому делу?

— Хотите сказать, что вы тайный агент? — вмешалась Мередит. В ее голосе послышался ужас.

— Да. — Каган обмяк на стуле под грузом навалившегося изнеможения. — Да, я тайный агент, помоги мне Боже.

* * *

Андрей шел по перепутанным следам вдоль переулка, подмечая, когда какая-нибудь цепочка ответвлялась к домам за невысокими, по грудь, заборами — кто-то из жильцов вернулся.

«Хочешь, чтобы именно к такому выводу я пришел, да, Петр? — рассуждал про себя Андрей. — Хотя на самом деле одна из этих цепочек может быть твоей».

Одинокие следы вели за калитку по правой стороне. Сквозь пелену снега Андрей попытался разглядеть, что происходит за окном гостиной. Праздничная гирлянда над камином, мужчина держит в вытянутой руке лакомство, а перед ним смирно дожидается угощения задравший голову далматин.

Андрей снова сменил руку, в которой сжимал пистолет, — теперь греться в карман отправилась левая. Пошевелив замерзшими пальцами в тонкой стрелковой перчатке, он двинулся дальше по следам, внимательно присматриваясь к отпечаткам подошв. Его взгляд перестал быть «тоннельным» зрением охотника, сосредоточенного на добыче. Он смотрел под широким углом, захватывая деревья и темные закоулки по обе стороны, ожидая нападения из засады в любой момент. До этого, когда с флангов прикрывали Михаил и Яков, он не сомневался, что Петр предпочтет спасаться бегством.

«Но теперь, один на один? Как, Петр? Рискнешь выступить против меня одного?»

Что-то вспыхнуло. Потянуло едким дымом.

Андрей развернулся и уже почти нажал на спусковой крючок, когда полыхающий предмет спланировал вниз вместе с летящим снегом.

Полиэтиленовый мусорный пакет, надутый, как воздушный шар. Внутри на деревянной крестовине размещался ряд горящих свечек, наполнявших «шар» теплым воздухом, чтобы поднять в небо. От них же он и загорелся.

Шар приземлился в снег, брызнули искры, и от небольшого костерка осталась только струйка дыма.

Андрей решил, что хватит отвлекаться на сюрреалистические явления. Он медленно обернулся вокруг своей оси, целясь в укрытый белым саваном пейзаж. В голове теснились неотложные вопросы.

Логично ли было Петру пойти этим путем? Раненому? С младенцем на руках? Ведь здесь, вдали от толпы, помощи ждать неоткуда. Ослабеет вконец от кровопотери, отключится, и они с младенцем замерзнут насмерть.

«Может, я ошибся, — сомневался Андрей. — Может, он решил, что в толпе на Каньон-роуд у него больше шансов.

А может, он как раз хочет, чтобы я так и подумал».

Нашарив под курткой радиопередатчик, Андрей переключился обратно, на частоту, использовавшуюся с самого начала операции, ту самую, на которой он недавно общался с Петром. По дыханию Петра он рассчитывал угадать, движется тот или устроился где-нибудь в засаде.

Однако на этот раз в наушнике повисло глухое молчание. Мертвая тишина.

«Выключил передатчик, чтобы не выдавать себя звуками? Тебя это не спасет. От меня не уйдешь, приятель».

Андрей щелкнул переключателем, настраиваясь на частоту напарников, не переставая все это время сканировать взглядом укромные местечки вдоль проулка.

Держа пистолет наготове, он двинулся дальше по редеющим следам.

* * *

— Спасибо, что пригласил, Андрей. Для меня большая честь обедать с твоей женой и дочками.

— Это для меня честь сидеть с тобой за столом. Ты ведь мне жизнь спас.

— Но и ты тоже. Для этого и нужны друзья — прикрыть спину в случае опасности.

— Именно. Прикрыть спину. Другие предпочли сделать ноги. Ты единственный, кто остался вытаскивать меня из ловушки. А Пахан, ублюдок, еще на тебя наехал за то, что рисковал головой. То есть, по нему, лучше было бросить меня помирать, чтобы только все прочие целы остались.

— Хорошенькую жизнь мы выбрали.

— Выбрали? Петр, ты правда считаешь, что у нас был выбор?

— Мы ведь не уходим.

— А куда ты еще пойдешь, где тебя не заметут? Бухгалтером или риелтором где-нибудь в Омахе устроишься со своими фальшивыми документами? И как скоро, по-твоему, у тебя на пороге объявится служба эмиграции? И насколько их опередят люди Пахана, посланные перерезать тебе глотку — чтобы не болтал лишнего.

— Да нет, Андрей, пойми меня правильно, я ведь не жалуюсь.

— Конечно нет. Холодина-то какая… На пляже лед. По телевизору обещали еще дюймов шесть снега. И все равно не понимаю, чего все ноют. По сравнению с зимой в русской армии Брайтон-Бич — Африка.

— А уж по сравнению с тюрягой в Сибири… Пойдем, что ли, внутрь, нас десерт дожидается. Вдруг твоя жена, чего доброго, решит, что нам ее оладьи не понравились.

— Сейчас. Есть одно дело. Поэтому я тебя и вытащил сюда, на крыльцо.

— Что ты хмуришься, Андрей? Что-то не так? Честное слово, у меня в мыслях не было жаловаться.

— Ха, подловил! Просто хотел тебя накрутить сперва, чтобы потом сильнее обрадовался. У меня отличные новости, дружище. Тебя ждет повышение!

— Повышение?

— Пахану понравилось, как я о тебе отзывался и то, что он сам видел. Нравится, с каким рвением ты относишься к работе. И результаты ему тоже по нраву. Так что на Рождество ничего не планируй. Мы с тобой — и еще несколько людей, включая Пахана, — едем в Санта-Фе.

— Это где?

— Нью-Мексико.

— В пустыне? Хорошо. Рождество в тепле, будем потягивать ром с колой у бассейна — заманчиво…

— Ты неправильно себе представляешь пустыню, Петр. Это в горах. Сосны. Холод, возможно, снег. Там недалеко лыжные базы в горах Сангре-де-Кристо.

— Сангре-де-Кристо?

— Ну да, испанское название. Я погуглил, переводится как «кровь Христова». Наверное, первооткрыватели решили, что закат на снегу напоминает именно ее.

— Андрей, я не понимаю, какая Пахану радость отмечать праздники в такой холодине?

— Мы не отдыхать едем. Мы едем за младенцем.

* * *

— Тайный агент? — повысив голос, переспросила Мередит. — Зачем я только притащила вас в дом? Уходите. Немедленно!

— Младенец. Вы же хотели помочь ему.

— Я жестоко ошиблась. Идите. Если мой муж вернется и найдет вас тут…

— Муж? Это ведь он вас избил?

Вопрос застал Мередит врасплох, и Каган обратился к Коулу:

— И с бейсбольной битой ты, я так понимаю, на отца бросался?

В свете ночника было видно, как Коул поправляет очки на переносице.

— Я не хотел пускать его в дом, чтобы он больше не обижал маму. А очки залепило снегом. Я вас не разглядел. Больше никто не мог прийти.

— Но ты остановился, когда понял, что перепутал.

— Если бы там был он, а не вы, я бы ударил битой. Честное слово, ударил бы!

— Верю. — Каган успокаивающе положил руку на тонкое мальчишеское плечо.

Тут заплакал младенец, чмокая губами и тычась в грудь Мередит.

— Пожалуйста, — попросил ее Каган, — сделайте что-нибудь. Если его услышат снаружи…

— Откуда мне знать, что опасны они, а не вы? — не сдавалась Мередит.

Не сводя глаз с Кагана, она машинально укачивала малыша, который взволнованно сучил ручками при звуках ее звенящего голоса.

— Разве похоже, что я собираюсь причинить вам зло? — Каган почувствовал, как с руки на пол капает кровь. Надо перевязать, пока окончательно не отключился от слабости. — А даже если бы и собирался, разве похоже, что у меня хватит сил?

— Столько всего сразу. Мой муж…

— Больше на вас руку не поднимет, — перебил Каган. — Обещаю.

Слова возымели нужный эффект. Мередит застыла. Впившись в него взглядом, она уже не думала отворачиваться. Даже в приглушенном свете ночника было заметно, что скула лиловеет с каждой секундой, а глаз почти совсем заплыл. И губа рассечена сильнее, чем показалось на первый взгляд. Однако, несмотря на все это, у Кагана возникло впечатление, что Мередит раньше была настоящей красавицей.

«А худоба и в самом деле болезненная — от нервов», — сообразил он.

— Больше не поднимет на меня руку? — Голос Мередит дрогнул. — Хотела бы я верить…

— Ну как же, сейчас Рождество. Все желания сбываются.

— Если вы припугнете Теда, ничто не помешает ему отыграться на мне позже.

— Вот, значит, как его зовут. Тед? Не волнуйтесь. Ничего такого, что заставит его вымещать злобу на вас, я не сделаю.

— Тогда как вы сможете на него воздействовать?

— Нет уж, подарок должен быть сюрпризом. Помогите младенцу, и я вам обещаю: Тед больше вас пальцем не тронет.

Кагана еще никогда в жизни не буравили таким пристальным взглядом.

— Почему-то я вам верю, — наконец призналась Мередит.

Малыш заплакал, барахтаясь у нее на руках.

Она пощупала под одеяльцем.

— Подгузник мокрый. Но у меня ничего… Хотя нет, знаю! — придумала она и, придерживая малыша одной рукой, вытащила из ящика два кухонных полотенца. — Посмотрим, совсем я разучилась или нет.

Расстелив одно полотенце на кухонном столе, она свернула второе в жгут и, пристроив малыша на первое, уложила его головой на эту импровизированную подушку.

Пока она расстегивала синие ползунки малыша, Каган, оглянувшись, увидел, что Коул его указаний так и не исполнил. Пришлось повторить все сначала:

— Иди к себе в спальню. Включи телевизор. Потом встань у окна в гостиной, посмотри, не следят ли за домом. Если да, притворись, что любуешься снегом, как я тебя учил.

— А что будет, если за домом все-таки следят? — Глаза Коула за толстыми линзами казались больше.

— Прямо сразу они внутрь не полезут. Во-первых, им ведь неизвестно наверняка, тут я или нет…

— То есть к нам может кто-то вломиться? — у Коула задрожал голос.

Краем глаза уловив движение, Каган обернулся к Мередит. Она стянула с малыша ползунки, и он, поджав ножки к животу и сделавшись еще беззащитнее, задрыгал руками и захныкал.

— Никто не вломится — если только не услышат плач.

— Я делаю что могу, — отрезала Мередит. — Да еще и не видно ничего с ночником.

— Нет-нет, я не в этом смысле, — поспешно извинился Каган. — Простите, пожалуйста.

— То есть? — Мередит посмотрела удивленно.

— Получилось, как будто я это в упрек. Я не хотел. Недовольства, судя по всему, на вас и без меня вылили достаточно. А для малыша вы и так делаете что можете.

Она окинула его удивленным взглядом, будто видела в первый раз. Однако ее вниманием тут же завладел извивающийся на полотенце малыш, и Мередит потянула за липучки подгузника.

Коул по-прежнему стоял на кухне, даже с места не двинулся.

«Надо его занять», — подумал Каган.

Отцепив крошечный микрофон, спрятанный под привешенными к замку молнии билетами на подъемник, он сунул его на самое дно кармана штанов, где шелестящая подкладка заглушит любые голоса. Потом вытащил из-под куртки передатчик и вручил Коулу.

— Это что?

Любопытство в голосе мешалось с настороженностью.

Каган вынул наушник и, вытерев об штаны, тоже передал мальчику.

— Система двусторонней радиосвязи. Вот это передатчик, а это наушник. На крышке передатчика — переключатель «вкл-выкл». С одного бока регулятор громкости, с другого — настройка частоты. В видеоигры играешь?

— Конечно…

Коул даже растерялся от неожиданного перехода. Разве есть люди, которые не играют?

— Тогда у тебя должно хорошо получаться делать несколько дел сразу. Когда будешь следить за улицей из окна, приложи приемник к уху и слушай, переключая частоты на передатчике. Может, наткнешься на тот канал, по которому общаются мои преследователи. И тогда мы перехватим их переговоры.

Коул рассматривал загадочные штуковины.

— Сделай вид, что слушаешь айпод, — подсказал Каган.

— Да. Айпод. — Мальчик повертел приборы в руках и кивнул. — Справлюсь.

Решение придало ему храбрости, и он, припадая на одну ногу, двинулся в гостиную.

На протяжении всего инструктажа Каган спиной чувствовал на себе взгляд Мередит.

Потом малыш заерзал, и она сняла подгузник.

— Мальчик… Всего четыре-пять недель от роду, кажется.

— В точку. Пять недель, — похвалил Каган. — Чуть-чуть бы ему подзадержаться, и стал бы родителям отличным рождественским подарком.

Мередит бросила мокрый подгузник в мусорное ведро под раковиной.

— Совсем забыла, какие они в этом возрасте крохи. Смотрите, у него родимое пятно на левой пятке. На розу похоже.

— Дитя мира.

— Что?

Каган осекся, сообразив, что сболтнул лишнего.

— Разве не так зовут малышей, появившихся на свет под Рождество? Как в хорале поется: «На земле мир, в человеках благоволение». Выспренне, однако настроение и по сей день то же.

И снова Мередит посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. А потом переключилась на малыша.

— И к тому же он не англо.

— Англо? — переспросил Каган.

— Местное прозвище белых. Правда, на латино или на индейца тоже не похож. Кожа коричного оттенка. Скорее…

— Ближневосточный тип.

Каган встал, пошатнувшись. Затем, усилием удержавшись на ногах, он дошел до мойки и осторожно выглянул в окно, чуть отодвинув занавеску.

— У меня нет таких больших булавок, чтобы заколоть подгузник, — спохватилась Мередит.

Морщась от боли, Каган скинул парку с оттягивающим правый карман пистолетом. Когда Мередит забирала малыша, полы куртки она, видимо, не задела, иначе почувствовала бы, что там лежит. Он положил парку на кухонный стол, стараясь не стукнуть пистолетом о поверхность, чтобы не вызвать лишних вопросов.

— Есть широкая изолента?

— Изолента? Да, точно — ее можно вместо булавок. Но как вы додумались?

— У изоленты уйма разных применений. Где она у вас?

— Нижний ящик, слева от мойки. Недавно труба подтекала, купили.

Каган вытащил рулончик изоленты, оторвал два куска и скрепил на бедрах малыша края полотенца, которые придерживала Мередит. Потом, оторвав еще несколько полосок, подлиннее, повесил их на край рабочего стола.

— Нет, столько мне не понадобится, — покачала головой Мередит.

— Это для другого.

Повернувшись спиной, он расстегнул и осторожно снял рубашку. Незачем пугать Мередит русскими тюремными наколками.

Несмотря на испарину, Кагана пробирал озноб. В тусклом свете ночника он худо-бедно убедился, что пуля прошла через левое плечо навылет. Рана распухла, однако, судя по всему, ни артерия, ни кость не задеты.

«Что ж, ложка меда в бочке дегтя, тоже хорошо, — подумал он, собираясь с духом. — Все получится, ты сможешь», — уговаривал Каган себя, превозмогая боль.

Мередит, стоявшая за спиной, видимо, разглядела наконец рану.

— Что с вами стряслось?

Каган не ответил.

— Это?.. Боже, это ведь от пули? В вас стреляли?

— Когда я спасал малыша.

Борясь с головокружением, Каган наклонился над раковиной и стал промывать рану.

— У вас найдется аптечка? — От теплой воды драло немилосердно, однако Каган старался не морщиться.

Мередит застыла в прострации.

— Аптечка? — Она в ошеломлении, видимо, даже самые обычные слова позабыла. — Аптечка… В том ящике, повыше.

В аптечке, к радости Кагана, обнаружился крем-антибиотик, и агент начал осторожно намазывать рану, одновременно поглядывая в окно сквозь щель в занавесках. По-прежнему шел снег. Каган скользнул взглядом по деревьям в палисаднике и дальше, на улицу за койотовой изгородью. Ни души.

«Может, обойдется…» — понадеялся он.

Обязательно.

Рядом с раковиной висела сухая тряпка. Закусив губу, Каган прижал сложенную ткань к ране и полосками изоленты закрепил на плече. На лбу выступил пот, но спецагент продолжал туго обматывать компресс изолентой в несколько слоев, чтобы получилась давящая повязка. Закончив, подождал, не просочится ли кровь.

Тут захныкал младенец. Обернувшись через плечо, Каган увидел, что он пытается сосать кулак.

— Чем мы его кормить будем? — озаботилась Мередит.

— У вас найдется молоко?

— Обычное молоко грудным все равно нельзя.

— Есть специальный рецепт, разработанный ВОЗ для чрезвычайных ситуаций: молоко разбавляется водой с сахаром.

— Но молока все равно нет. У Коула непереносимость. Было рисовое, только мы его как раз допили…

— Тогда разведите пол чайной ложки соли в кварте воды.

— Соли?

— Потом добавьте пол чайной ложки соды и три столовые ложки сахара.

— Выдумываете?

— Разработка клиники Мейо.[138]

Каган просунул палец в дыру от пули на рубашке и, потянув, разорвал рукав, чтобы влезла толстая повязка.

— Воду потом подогреваете, чтобы растворить соль, соду и сахар, — договорил он, надевая рубашку.

— ВОЗ? Клиника Мейо? И давно тайных агентов учат, чем кормить грудных детей?

— Было дело, сопровождал бригаду медиков в Сомали.

«Не так уж далеко от истины», — мысленно оправдался Каган.

Только вместо Сомали Афганистан, и никого он там не сопровождал, а под видом врача пытался добыть у афганских крестьян сведения о размещении террористических тренировочных лагерей. Умение спасти жизнь ребенку развязывало языки лучше некуда.

— Там голодающие дети сплошь и рядом, — пояснил Каган. — Врачи объяснили, как готовить раствор. Приятно было, что можешь хоть как-то помочь.

Подтверждая высказанную Каганом мысль, Мередит прижала малыша к груди.

— Пищу этот раствор не заменяет, просто восполняет электролиты, предотвращая обезвоживание, — продолжал Каган. — Двенадцати унций ему хватит на ближайшие двенадцать часов. Но после этого понадобится смесь.

«Двенадцать часов, — подумал он про себя. — Если за это время мы не отобьемся, будет уже все равно, кормить малыша или не кормить».

— Кто-то идет, — раздался из гостиной голос Коула.

* * *

Андрей шел по следам, вглядываясь в темные закоулки по обе стороны.

Снегу уже навалило по щиколотку. От следов впереди оставались едва заметные ямки.

Вот одна цепочка свернула к дому по правую руку. Еще чуть подальше две пары следов загибались к левому дому. Цепочки вились параллельно — ровные, никаких признаков шарканья. Если бы Петр, угрожая пистолетом, вошел в дом вслед за кем-то из жильцов, наверное, ему пришлось бы приставить дуло к затылку, и одна цепочка чуть отставала бы от другой. К тому же отпечатки в первой распределялись бы неравномерно, свидетельствуя о том, что человека подталкивали.

Андрей двинулся дальше. В слабом свете отраженных снегом огней виднелась теперь только одна пара свежих следов. Эти шли параллельно более старым, уже почти заметенным, ведущим навстречу Андрею — судя по всему, из дальнего дома, ближе к концу проулка.

«Твои следы, Петр? Вот эти, свежие? Неужели я тебя догнал?

Или ты хочешь завести меня в ловушку?»

Андрей замедлил шаг, вглядываясь в снежную мглу. Щеки онемели от холода, и в голову снова полезли воспоминания о прошлом. В русской армии ему пришлось однажды маршировать целые сутки в буране. Без еды и питья, потому что вода и пайки промерзли насквозь. «Зато закалитесь», — приговаривал старшина.

«Да уж, закалили нас на славу, — с горечью подумал Андрей. — Жестче и суровее некуда. Скоро, Петр, сам поймешь, на собственной шкуре».

Оставшаяся цепочка следов сворачивала налево, к вертикальным сучьям койотовой изгороди, и упиралась в калитку. От внимательного взгляда Андрея не ускользнуло, что более старая цепочка тянется как раз оттуда.

«Просто кто-то ходил полюбоваться рождественским убранством, а потом вернулся, — заключил Андрей. Охотничий азарт померк. — Я шел по следам кого-то из местных. Только драгоценное время потерял. Надо было остаться с Михаилом и Яковом прочесывать окрестности Каньон-роуд.

Хотя нет, стоп. Не надо поспешных выводов», — одернул он себя.

Двигаясь вдоль изгороди, он внимательно разглядывал обе пары следов. Старые начинались по левую сторону от дома. Новые вели туда же, исчезая в темном закутке, где, как понял Андрей, скрывалась боковая дверь. Напрягая зрение, он высмотрел слева сарай и гараж. Потом пригляделся к дому. Типичная для Санта-Фе постройка — плоская крыша, скругленные углы, терракотовая штукатурка.

На входной двери венок, и над ним электрическая гирлянда. Слева от входа пробивается сквозь щель в занавесках на небольшом окошке слабый свет — скорее всего, кухня. Справа от двери — большое окно, за ним гостиная, в полумраке, если не считать догорающего огня в камине и лампочек на елке. Еще правее, в следующей комнате, мерцает за шторами голубой экран.

Стараясь ничего не упустить, Андрей перевел взгляд на крышу. В тусклых отблесках гирлянды над дверью видно было, как снег укутывает спутниковую тарелку.

Все эти наблюдения он проводил незаметно. Шагал себе неторопливо, делая вид, что любуется сказочным зимним пейзажем, а тренированный глаз выхватывал нужные подробности. Звук шагов почти заглушался шелестом снега. Через двадцать секунд дом, оставаясь позади, почти совсем скрылся из виду — а значит, и Андрея изнутри увидеть тоже не могли.

Следы кончились, идти по проулку дальше было бессмысленно. Андрея снова охватила досада. Остановившись, он попытался оценить обстановку. Видимо, первоначальная догадка оказалась верной: следы принадлежали одному и тому же человеку.

Но если в дом недавно вернулся кто-то из жильцов, наверное, света бы горело побольше? Или он решил улечься в сочельник пораньше — для американцев ведь это особая ночь, они с ума сходят в ожидании подарков, которые предстоит разворачивать поутру.

Сколько времени, кстати?

Задрав манжет лыжной куртки, Андрей взглянул на циферблат электронных часов. По усвоенной еще в армии привычке он прикрыл дисплей рукой, и только потом нажал на кнопку подсветки. И моментально отпустил, погасив вспыхнувшие красным цифры.

Девять сорок одна, значилось на дисплее.

Если хозяин дома человек пожилой, то он вполне естественно мог уже и на боковую отправиться. Судя по мерцанию телевизора, так, наверное, и есть — небось смотрит какой-нибудь сопливый рождественский фильм типа «Эта замечательная жизнь». Андрея от этого названия всегда передергивало.

Замечательная? Единственный правдоподобный момент в фильме, это когда старик теряет деньги, которые нужно положить в банк, а богатый злодей хочет прибрать банк к рукам, чтобы ввести грабительские проценты и отобрать у людей жилье. Если бы фильм имел хоть что-то общее с реальностью, главный герой — как его? Джеймс Стюарт, короче, — сиганул бы себе с моста и благополучно упокоился на дне полузамерзшей реки.

«И потом, почему он такой тощий? — недоуменно размышлял Андрей. — Морил себя голодом? Только в Америке, где такая прорва еды, можно голодать специально, чтобы похудеть. Ехали бы в Чечню, сражались с боевиками, сидя на половинном пайке. Очень скоро всякую дурь насчет похудения из башки вышибло бы».

Из наушника под плотно натянутой шапкой вдруг загремел голос Пахана.

— Ну что, нашел?

— Нет еще, — как можно тише и незаметнее проговорил Андрей в микрофон.

— Когда клиенты узнают, что оплаченного груза нет…

— Мы ищем изо всех сил.

— Если мне придется вернуть деньги, честное слово, я им помогу тебя отыскать.

— Ты уже говорил. Я помню.

«Я ведь тебя никогда не кидал. Всегда делал, что велено, и даже больше».

— Мне нужно еще немного времени, — произнес он вслух, стараясь не выдать горечи.

— Koshkayob, ты что, не понимаешь, что времени в обрез?

У Андрея свело живот. Оскорбления, да еще с угрозами, приводили его в бешенство — но самое убойное, что Пахан чужаков ставит превыше своего.

— Больше говорить не могу, — Андрей дал отбой скорее от злости, чем по необходимости, и повернул кругом.

Перед ним тянулся заснеженный проулок. Андрей зашагал обратно, понимая, что надо торопиться, найти Михаила с Яковом, с удвоенной силой прочесать кварталы, восполняя потраченное впустую время.

Но какое-то шестое чувство советовало ему поспешать медленнее.

Снова показался тот дом, теперь уже справа. Снова Андрей разглядывал его на ходу, держась в этот раз ближе к забору, чтобы рассмотреть получше в темноте. Мерцающие отсветы от телевизора. Огни на елке. Догорающее пламя в камине. Следы туда и обратно. Калитка.

Калитка.

Что-то с ней не то, чем-то она его цепляет… чем, не поймешь. Он прошел дальше, выходя за пределы поля зрения жильцов. Потом замедлил шаг, развернулся и, пригнувшись, чтобы голова не высовывалась из-за забора, подкрался обратно к калитке.

Снег сыпал за ворот куртки, холодя оголенный затылок. Но Андрей почти не чувствовал холода, все его мысли сосредоточились на калитке. Он подобрался ближе, и прямо перед ним потянулись к небу кедровые сучья. Что-то в них не то. Что-то неправильное. Он не мог уйти, не проверив.

Подкравшись ксамой калитке, Андрей опустился коленями в снег. Ноги тут же заледенели, однако он, не обращая внимания, почти прилип взглядом к калитке и коре на сучьях. Потом поднял глаза и осмотрел снежные шапки на ровно отпиленных верхушках штакетин.

Местами снег осыпался, когда открывали и закрывали калитку. Это понятно. Тот, кто ее открывал, наверное, даже рукой должен был задеть — вот снег и стряхнулся…

«Задеть рукой», — повторил про себя Андрей.

Он напряг зрение, пытаясь рассмотреть поближе в бледном свете, отраженном снегом. Калитка открывалась внутрь, на левую сторону. Значит, входящий вполне мог обтереться об нее левым боком.

Присмотревшись, Андрей обнаружил темное пятно рядом с запирающей щеколдой.

Его охватило возбуждение. Пятно как раз на уровне руки взрослого мужчины. Проходя мимо, он этот отпечаток едва заметил и не придал значения, списав на неравномерную окраску дерева.

По нервам как будто электрический ток пропустили. Андрей коснулся пятна пальцем в перчатке и почувствовал, что оно мажется. Темная, густая полузамерзшая субстанция.

Цвет Андрею в полумраке разобрать не удалось, однако сомнений быть не могло: это кровь.

* * *

— Исламские террористы, Пол, благодарили Аллаха, когда вышли на русскую мафию. В странах Ближнего Востока боевики «Аль-Каеды» внешне ничем не отличаются от остального населения, которое всего-то и хочет, чтобы им дали жить в мире и спокойствии. Однако за пределами региона, когда они совершают операции в западных странах, им трудно слиться с толпой.

До одиннадцатого сентября они перемещались свободно. Мы привечали гостей. Мы были чисты и наивны. Теперь же ближневосточные террористы знают: любое мало-мальски подозрительное движение, и заводится досье. Поэтому им нужен кто-то, кто может делать грязную работу, при этом не выделяясь внешне.

Найти сообщников среди западных криминальных элементов не представлялось возможным. В конце концов, даже самый бездушный преступник инстинктивно старается в собственном гнезде не гадить. Я не о патриотизме говорю, Пол. Для такого контингента это слишком благородное понятие. И все же практически никто, насколько низко бы он ни опустился, не станет подвергать опасности свой родной угол — район, улицу, дом, квартиру. Элементарный инстинкт самосохранения.

Никто, Пол. Кроме одесской мафии. Связи со своей новой родиной они не чувствуют, поэтому на здешние свои дома им плевать. Если отвалят круглую сумму за подкладывание ядерной бомбы на Манхэттене — то есть заражение радиацией дойдет и до их Брайтона, — они просто снимутся с места и уедут, прежде чем взрывать. За деньги они готовы на все.

Да, работают они не только на «Аль-Каеду». «Хамасом» тоже не брезгуют.

* * *

— Там, за забором, какой-то мужчина, — подал голос Коул.

Каган застыл, не застегнув до конца рубашку. Вряд ли его видно снаружи, учитывая тусклый свет ночника и задернутые занавески. Однако на всякий случай он отошел в глубь комнаты.

Обычно его пульс составлял около шестидесяти пяти ударов в минуту. Теперь же дошел до ста десяти и еще ускорялся. В груди теснило. Каган взял со стола парку, ощущая надежную тяжесть пистолета в правом кармане, и встал в арке между кухней и комнатой.

— Что ты видишь?

— Там какой-то мужчина, — едва слышно пролепетал Коул.

«Только один? — удивился Каган. — Ведь должно быть несколько». И тут же его осенило: наверное, преследователи разделились, чтобы прочесать бо́льшую площадь.

«А может, ложная тревога».

— Коул, не забывай, ты не должен подавать виду, что заметил. Любуйся снегопадом.

— Я не у самого окна. Он не знает, что я за ним наблюдаю.

— Как это?

— Сижу в кресле, от камина и елки далеко. Здесь темно, он меня не увидит.

— Точно?

— Ну я же просто пацан. Кто обратит внимание на пацана, прикорнувшего в кресле? Хотя видеть он меня точно не может.

— Что он делает?

— Просто прогуливался мимо. Как будто смотрит на гирлянды и снег. Теперь ушел.

— Может, и правда всего лишь вышел полюбоваться пейзажем. Кто-то из соседей.

— Мы переехали в начале лета. Я, конечно, всех соседей не помню, но этого точно здесь не видел.

— Может, он у кого-то в гостях. Опиши-ка его.

— Я не очень хорошо разглядел. Высокий — это-то видно. Широкие плечи. Шапка натянута по самые уши. Такая, по форме головы.

— Лыжная. — Каган почувствовал, как тень смерти прошла за спиной. — А куртка какого цвета?

— Она вся в снегу была… Кажется, темная.

— А шапка? Тоже темная?

— Тоже вся запорошена снегом. Непонятно.

«Нельзя, чтобы пареньку передался твой страх», — предостерег он самого себя.

— Правильно мыслишь, Коул. Если точнее ответить не можешь, лучше признаться сразу. Был один агент, который так стремился выслужиться, что вместо настоящего положения дел докладывал начальству то, что оно хотело слышать. Обернулось крупными неприятностями для всего мира… Откуда этот человек шел?

— Справа.

«С Каньон-роуд, значит», — сообразил Каган.

— Темная — как вы сказали? — лыжная шапка? У кого-то из тех, кто за вами гонится, такая же, да? Подождите, вот он снова идет. Теперь слева. Возвращается.

Кагану отчаянно хотелось войти в гостиную и, пригнувшись, самому глянуть в окно. Но он не смел так рисковать.

— Ускоряет шаг, — поделился наблюдениями Коул.

Каган понял. Преследователя — судя по описанию Коула, это Андрей — следы привели к этому дому, а тут он повелся на уловку Кагана и решил, что из дома ушел и потом вернулся один и тот же человек.

«Теперь злится, что зря потратил время».

— Снова пропал, — доложил обстановку Коул.

— Хорошо. Продолжай наблюдение.

В глубине комнаты пела Джуди Гарланд: «Устрой себе веселое Рождество!» Кроме ее голоса тишину нарушали только потрескивание поленьев в камине и хныканье малыша.

«Надо сделать так, чтобы он перестал плакать».

Стараясь скрыть напряжение, Каган развернулся лицом в кухню, где Мередит держала малыша на руках.

— Как там раствор?

Мередит стояла на безопасном расстоянии от плиты с кастрюлей, чтобы не подносить малыша слишком близко к пламени.

— Грею. Но как же его кормить? Бутылочки-то нет с соской…

— А стопка найдется?

— Не сомневайтесь. — В голосе послышалась горечь.

От Кагана не ускользнуло, с каким выражением она посмотрела на бутылку виски, оставленную на кухонном столе. Почти пустая. И рядом граненая стопка.

— Понятно.

— Вы, надеюсь, не собираетесь заправляться алкоголем?

— Не волнуйтесь. — Каган взял стакан и, пристроившись сбоку от раковины, чтобы не маячить напротив окна, ополоснул стопку горячей водой. — Из такого маленького стаканчика малыш вполне может пить.

— Да вы что! Когда Коул родился, педиатр не разрешал давать ему чашку до четырех месяцев.

— А на самом деле грудной ребенок может пить из маленького сосуда почти с рождения.

— Одна небылица за другой, — не поверила Мередит. — Об этом вам что, тоже во Всемирной организации здравоохранения рассказывали?

— Но ведь получается. Главное — давать правильно, — Каган подошел ближе и согнул руку, показывая, как поддерживать малыша. — Наклоните его слегка назад. Поддерживайте под голову, чтобы не запрокидывалась. Стопку подносите к верхней губе. Вливать не надо, а то захлебнется. Пусть сам тянет через край, и все будет замечательно.

Скользнув тревожным взглядом по окну, Каган переместился к плите и помешал смесь, давая сахару и соли окончательно раствориться. Ложка чиркнула по дну.

— Коул, как там, никто не идет?

Несмотря на внешнее спокойствие, пульс Кагана колотился уже под сто двадцать. Артерии вздулись от напора.

— Нет, — ответил мальчик.

— Молодец, продолжай наблюдение.

Тут, собираясь заплакать, дернулся малыш.

Каган поспешно зачерпнул ложкой несколько капель раствора и попробовал на запястье.

— Чуть теплый. Готово.

Он выключил плиту и перелил раствор в стопку.

— Я отмерил одну унцию. Посмотрим, сколько он выпьет.

Мередит перехватила малыша, как показывал Каган, не давая голове запрокидываться.

— Ну что, мальчик, давай попьем… — Она взяла у Кагана стопку. — А имя у него есть?

Каган промолчал.

— Простите. Лишний вопрос, да?

— На самом деле мне тоже не сообщили.

Обычно Каган машинально старался держать язык за зубами, но сейчас было уже в каком-то смысле все равно. Если Мередит попадет в руки преследователей, ей придется плохо независимо от того, знает она, как зовут малыша, или нет.

Он поспешил сменить тему.

— Вы так нарядно одеты. Собирались в гости?

— Нас пригласили к однокласснику Коула.

Мередит явно тяготили мысли о том, что вечер мог бы сейчас проходить совсем по-другому.

— А вас там не хватятся? — встрепенулся Каган. — Не станут беспокоиться, куда вы подевались? По телефону они не дозвонятся, может, решат сходить и проверить…

— Тед, перед тем как расколотить аппараты, позвонил и сказал, что Коулу нездоровится.

— Ясно… — Каган сник. — Хитро придумал.

— Да. Хитро. — Мередит с тяжким вздохом посмотрела на малыша. — Я и забыла, каково это, когда у тебя на руках такое беспомощное существо. Вот так, мальчик. Пей потихоньку. Натерпелся, наверное. Не волнуйся. У нас еще есть, и все для тебя.

Потеряв много крови, Каган и сам теперь мучился от жажды. Из аптечки он извлек упаковку тайленола и сунул в пересохший рот сразу четыре таблетки. Потом прокрался к плите, сгибаясь на фоне окна, и, осторожно потрогав ручку кастрюли, чтобы не обжечься, налил раствора в стакан, найденный рядом с раковиной.

Двух больших глотков хватило, чтобы запить таблетки. Во рту появился солено-сладкий привкус, а желудок сжался, усиливая тошноту от кровопотери. Подождав, Каган сделал еще глоток.

— Что-нибудь видно, Коул?

— Кажется, он совсем ушел, — откликнулся мальчик.

— Все равно продолжай наблюдение. Лишняя предосторожность не помешает. Шпиону нельзя полагаться на авось.

— Я переключаю каналы на вашем радио, но ничего не слышно. Может, я неправильно делаю?

— Раз ты играешь в видеоигры, думаю, с передатчиком справишься. — Микрофон, засунутый на дно кармана в штанах, на таком удалении от рта его слова все равно бы не уловил, даже если Андрей сейчас прослушивает на первоначальной частоте. — Общаться между собой по рации эти люди без лишней необходимости не станут. Поэтому нам должно крупно повезти, чтобы ты включил нужный канал как раз в момент переговоров. Но пробовать нужно. Так что ты молодец!

Каган выключил ночник, отметив про себя, что у Мередит это не вызвало никаких возражений — значит, доверие установлено. Прячась в темноте, он на пару дюймов раздвинул занавески.

На фоне падающего снега чернели вертикальные сучья койотовой изгороди. Каган попытался разглядеть, что происходит по ту сторону.

— Мередит, опишите расположение комнат в доме.

* * *

Андрей поспешно прополз на коленях вдоль забора. Вновь вернулся охотничий азарт, от которого участилось дыхание и обдало жаром замерзшие щеки. На достаточном расстоянии от дома, когда уже можно было не ползти, он встал и присмотрелся к электрическому столбу.

От него к дому тянулись два провода. Напрягая глаза, Андрей разглядел в слабом сиянии снега, что один из них крепится к изолятору — значит, электрический. Тогда второй либо телефонный, либо от кабельного. Тут ему вспомнилась виденная на крыше спутниковая тарелка, и он решил, что все-таки провод телефонный.

В нормальных условиях Андрей мог похвастаться исключительной меткостью стрельбы. Теперь же потребовалось четыре пули, чтобы пробить толстую проволоку у самого столба. С глушителем, да еще под шелест снегопада, выстрелы прозвучали едва слышно, не привлекая внимания.

Тут же вытащив полупустой магазин, Андрей сунул его в карман штанов, а в рукоятку затолкал полный пятнадцатизарядный. И только потом произнес напряженным шепотом в микрофон:

— Я его нашел.

В наушнике резко выдохнули.

— Ну слава богу, — отозвался взвинченный голос Пахана.

Андрею всегда казалось забавным, что его главарь, выросший в атеистическом Советском Союзе, поминает Бога.

— Клиенты уже здесь, — поведал тем временем Пахан. — От бешенства чуть не лопаются. Ты груз скоро доставишь?

— Не знаю, — признался Андрей.

— Что?!

— Петр укрылся в чьем-то доме. Надо сперва как-то туда пробраться.

— Попробуй только его снова упустить! — предостерег Пахан.

— Больше не уйдет. Он наш.

— Srat я на него хотел! Разберись, и побыстрее! Груз! Ты, главное, груз доставь.

Андрея насторожило, что Пахан так переживает и трясется. Обычно он не слишком стремился угодить заказчикам, работал не сказать чтоб на совесть. А недовольные быстро затыкались, когда в их доме стараниями людей Пахана (Андрея, например) случался пожар. К русской мафии обращались в самой критической ситуации, когда дальше некуда. Поэтому Пахан считал, что заказчики должны быть благодарны за любую помощь.

Однако на этот раз клиенты попались совсем другого сорта.

Три миллиона долларов за неделю работы, да еще, считай, на курорте — соблазн для Пахана был слишком велик. И потом, тогда ему казалось, что дело плевое.

«Всю почву они уже подготовили. Нужных людей подмазали. Расписание объекта выяснено, точно известно, когда и где можно провернуть дело. Они бы и сами могли, в два счета. Но принимать непосредственное участие в операции им нельзя. Мы же, в отличие от них, легко сольемся с местной толпой. В общем, я запросил с этих долбаных арабов по максимуму».

Пахан, привыкший внушать страх, а не трястись самому, только теперь осознал, чем чревато работать с людьми еще более безжалостными, чем ты сам.

Андрей шагнул с проулка под раскидистую ель — идеальное укрытие, откуда можно без проблем наблюдать за домом.

— Остальные слышали? — вполголоса спросил он в микрофон.

— Да, — отозвался в наушнике голос Якова. — Ты где?

— Идете по «моему» проулку.

Через несколько минут, увидев двух качков, торопливо пробирающихся сквозь снег, Андрей произнес в микрофон:

— Я справа от вас. Под елкой.

Парни остановились, поглядев в его сторону.

— Вот ты где, — пробормотал Михаил. — Хорошо. Жаль было бы пальнуть в тебя по ошибке.

Ухмыляясь собственной шутке, он укрылся за стволом ели, и они с Яковом осмотрели дом.

— Сколько человек внутри? — прозвучал едва слышный вопрос Якова.

— Неизвестно, — так же вполголоса отозвался Андрей. — Кто-то выходил, оставил следы, но более свежая цепочка — это Петр, и его следы ведут внутрь, за калитку.

— Откуда ты знаешь?

— На калитке кровь.

— А.

— В крайней правой комнате мелькает свет — видимо, телевизор. Может, внутри все-таки кто-то есть, только не догадывается, что посторонний забрался. А может, дом пустой, и телик включил Петр, создавая видимость, будто хозяева на месте.

— Столько «может», — вмешался Михаил. — Сотовый он потерял, но теперь-то что ему мешает вызвать полицию по городскому?

— Провод я прострелил, — возразил Андрей.

— Он мог успеть раньше. Или в доме найдется сотовый.

— Тогда где полиция? Почему не слышно сирен?

Яков пожал плечами.

— На Каньон-роуд сочельник в самом разгаре. Полицейским машинам не пробиться сквозь толпу.

— И что, нам теперь уйти? Или ворваться в дом только потому, что вот-вот может нагрянуть полиция? — не соглашался Андрей. — Если провалим дело, останется только ноги в руки и бежать — не останавливаясь, потому что наши клиенты и Пахан тоже не остановятся, пока нас не отыщут.

«И мою семью заодно, — добавил он про себя. — Если Пахан не сможет добраться до меня, возьмет жену и дочек».

— Тогда какие варианты? — растерянно спросил Михаил.

— Подойдем к дому с трех сторон. Круговую оборону Петру организовать не под силу. Значит, как минимум двое прорвутся.

— Нормальный расклад — если, конечно, третьим, который не прорвется, окажусь не я, — заметил Яков.

— Петр ранен и ослабел от потери крови, — возразил Андрей. — Нормально прицелиться не сможет. Так что у нас неплохие шансы выйти из перестрелки живыми втроем.

— «Неплохие шансы» меня мало устраивают. Тот, кто пойдет с главного входа, рискует больше. Как будем решать, кто…

— Торгуетесь, как старухи на базаре. Ну я пойду с главного, — разозлился Андрей.

На него уставились в недоумении.

— Петр знает, что меня ему больше всего надо опасаться. Я появлюсь с главного входа. Он отвлечется. Тогда вы двое сможете проникнуть с двух разных сторон. Если синхронизировать нападение до секунды…

— К нам гости! — предостерег Яков.

Андрей круто развернулся на месте, испугавшись, что едет полиция. Но нет, по проулку брел кто-то один. Мужчина в светло-сером пальто на пуговицах и шапке с наушниками. Понурив голову, он еле тащился.

«Депрессия под праздник? — гадал Андрей. — Или просто прячет лицо от снега?»

И тут мелькнула тревожная мысль.

«А вдруг это полицейский, спектакль разыгрывает? Если так, то должны быть еще и другие. Послали этого вперед, чтобы устроил нам ловушку».

Андрей подумал о Пахане, о клиентах, о Петре.

О жене и дочерях.

Человек в сером пальто подгреб ближе, сворачивая на противоположную сторону проулка, к той самой калитке.

«Возьму риск на себя», — решился Андрей.

* * *

— Мы едем в Санта-Фе за младенцем?

— Да, Петр. Это дитя мира.

— Не понял…

— Ты что, газет не читаешь? Телевизор не смотришь?

— Новости? Ха! Там же сплошная пропаганда, не лучше, чем в России.

— Значит, про Ахмеда Хасана не слышал?

— Так зовут ребенка?

— Отца. Он акушер.

— Андрей, я по-английски еще не настолько…

— Роды принимает. Хирург, когда-то оперировал палестинцев, пострадавших в перестрелках с израильтянами. Две тысячи пулевых ранений через его руки прошло. «А воз и ныне там» — так он говорит. Тогда он переквалифицировался, стал акушером. Детей принял несколько тысяч, то есть больше, чем прооперированных им же огнестрелов. Своим последователям объясняет, что сделал выбор: жизнь, а не смерть, надежда, а не ненависть.

— Последователям? Он что, этот Хасан, типа религиозного лидера?

— В каком-то смысле. Религиозными полномочиями он не обладает, но впечатление его речи на людей производят огромное. Вещает как пророк — и учеников у него с каждым днем прибавляется. Они верят в его дар предвидения. А он проповедует, что палестино-израильский конфликт уничтожит весь регион — и целый мир за собой потащит. Многие уставшие от десятилетиями не прекращающихся убийств и разрухи с ним согласны. «Дети, — повторяет Хасан. — Подумайте о детях. Если мы действительно их любим, если дорожим ими, если это все не пустые слова, то давайте подарим им мирное будущее».

— Мирное… Ты сказал, что в Санта-Фе наша цель — дитя мира…

— Да, Петр. Дитя мира. Ребенок Хасана. Его враги отвалят нам за похищение три миллиона долларов.

* * *

— Расположение комнат? — Мередит встревожилась. — А зачем вам?

Каган, несмотря на царивший в кухне полумрак, заметил, как она опасливо подобралась, продолжая прижимать крохотный стаканчик к губам малыша.

— Да особо незачем. Так, обычная предосторожность. Надо же чем-то время занять.

— Предосторожность?

— Лучше просчитать все заранее.

— Просчитать что? Вы же слышали Коула. Этот человек ушел.

— Возможно. Однако следует обеспечить запасной план.

Хотя в скудном свете Каган не видел глаз Мередит, он не сомневался, что они смотрят пристально и с тревогой. Тень ее головы кивнула в сторону темного арочного проема рядом с утопленным в нише холодильником в глубине кухни.

— За этой аркой — котельная и постирочная. И маленький санузел — унитаз и раковина.

— Окна там есть?

— Нет.

Каган мысленно поблагодарил свою удачу.

— А остальные комнаты? Коул сказал, что его спальня по фасаду.

— Да. Там в один ряд гостиная, ванная и комната Коула.

— А на заднюю часть что выходит?

— Напротив гостиной кабинет Теда. Рядом наша спальня.

— То есть напротив комнаты Коула?

— Правильно. В самом конце коридора, который делит дом на две части.

— Сколько дверей наружу?

Каган заметил, как задрожал голос Мередит, когда уже стало предельно ясно, к чему эти расспросы.

— Три. Передняя, боковая отсюда, из кухни, и еще одна в кабинете Теда. Выходит на задний дворик.

— А в подвал снаружи можно попасть?

— Подвала нет. В Санта-Фе большинство домов построены на плите.

«Еще одной головной болью меньше», — с облегчением подумал Каган.

— А чердак?

— Крыша плоская, никакого чердака.

— Какая у Теда в кабинете дверь, деревянная или раздвижная стеклянная?

— Дерево.

«Хорошо, не сразу вышибут», — отметил Каган.

— Заперта?

— Да, я проверила, когда думала, что мы уходим в гости. А потом еще раз, после того как Тед… ушел.

— А остальные двери?

Каган подошел и сам подергал ручку на кухонной, убеждаясь, что она заперта.

— Можете не сомневаться, когда Тед сорвался… В общем, все двери на замках.

Каган в очередной раз скользнул тревожным взглядом по кухонному окну.

— Он не всегда таким был… — проговорила Мередит.

— То есть? — задал наводящий вопрос Каган, надеясь отвлечь Мередит от опасности.

— Он осознает свою слабость к алкоголю. Когда мы переехали из Лос-Анджелеса, Тед хотел начать жизнь с чистого листа. То есть ради этого мы и переезжали. Прошлой весной он съездил сюда, в Санта-Фе, на деловую конференцию и, вернувшись, взахлеб рассказывал про горы, свет, прозрачный воздух, в котором видно далеко-далеко… Все время повторял, что не зря этот штат зовется «Очарованной землей». Я понимала. Немного волшебства нам бы пришлось в самый раз.

— И вы переехали? — снова подтолкнул ее к воспоминаниям Каган.

— Два месяца спустя, в июне, этот дом уже стал нашим. Помню Четвертое июля, когда на Плазе устроили ярмарку оладий, тысячи людей собрались на гулянья. Мы сидели под деревом, слушали «живой» блюграсс[139] — оркестр играл на площадке. Все танцевали, развлекались. Помню, как Тед тогда широко мне улыбнулся: «Обещаю, на День независимости». Дважды в неделю он ходил на собрания «Анонимных алкоголиков». Мы много времени проводили вместе, всей семьей. Ходили в походы по лыжной долине. Ездили на экскурсию в Лос-Аламос, посмотреть, где изобрели атомную бомбу. Лазили по развалинам в заповеднике Бандельер. Испанская ярмарка, Индейская ярмарка, Фиеста… Лучшее лето в моей жизни. В сентябре Тед закопался с делами, на нас времени оставалось меньше. Я не жаловалась. По счетам ведь надо как-то платить. Нашла себе тоже работу — в одном из музеев. На День благодарения Тед принес бутылку вина. Сразу начал оправдываться, увидев, как я насупилась: «Да ты что, это же белое вино, даже не красное. Водичка. Я работаю как каторжный. Без вина какая может быть индейка?»

— И вот теперь, месяц спустя…

Каган предоставил ей самой заканчивать фразу.

— Новое место. Старые беды. Наверное, невозможно начать с чистого листа.

Повисло тягостное молчание, потом Мередит сменила тему.

— Малыш заснул.

Она поставила стопку на стол и через арку рядом с холодильником унесла младенца в соседнее помещение.

Каган услышал, как она шарит там в темноте, но не понимал, что она ищет. Что-то прошуршало по полу, и в проеме возник силуэт Мередит. Она пятилась обратно в кухню, таща большую плетеную корзину.

— Стояла в постирочной. Я туда полотенца постелила. Вполне сойдет в качестве колыбельки.

Уложив малыша в корзину, она прикрыла его полотенцем.

— В постирочной найдется укромный уголок за стиральной машиной и сушкой? — уточнил Каган. — Такой, чтобы вы смогли присесть там на корточки и спрятаться?

— Да… — недоуменно подтвердила Мередит.

— Если что, берите малыша и бегите туда. Стиралка с сушкой металлические, обеспечат прикрытие.

— Прикрытие от…

Каган обернулся к арке, ведущей в гостиную.

— Коул, ты слушаешь?

— Да.

— …от пуль? — догадалась Мередит.

— Если мы все собьемся в кучу, будет неправильно, — продолжал Каган. — Так нас схватят всех вместе. Коул, подумай, где ты сможешь спрятаться в случае чего?

Мальчик помолчал, размышляя.

— Тут есть большая тумба под телевизор. Наверное, протиснусь в щель за ней, — наконец послышался его дрожащий голос.

— Если придется, ложись на пол. Только сперва представь хорошенько, что тебе надо будет сделать. Прорепетируй мысленно, снова и снова, разбери, что и как, чтобы в решающий момент не замешкаться. Если что…

— Я не боюсь.

— Хорошо.

— Было страшно, когда папа начал бить маму, а теперь…

— Да? Как теперь?

— Ничего не чувствую.

* * *

Из своего укрытия под елью Андрей наблюдал, как сквозь снегопад бредет человек. Сгорбленный и нахохлившийся.

Через несколько минут он подошел достаточно близко, и догадка Андрея подтвердилась: вид у прохожего усталый, будто вся тяжесть мира давит ему на плечи. Взгляд он поднял лишь раз — боясь пропустить свою калитку.

— Сэр…

Андрей вышел из укрытия и заступил прохожему дорогу, пока их двоих не увидели со стороны дома.

— Я из полиции.

— Полиция?

Прохожий вздрогнул. Он был худым, ростом футов под шесть. Руки стиснуты в карманах пальто. В слабом сиянии снега Андрей затруднялся точно определить его возраст — где-то около тридцати пяти. Усы, осунувшееся узкое лицо. Слабый запах алкогольного перегара. Виски. Пил часа два назад, не позже.

Прохожий сбросил угрюмое оцепенение и встревоженно выпрямился.

— Зачем здесь полиция?

— Вы живете в этом доме? — Андрей махнул рукой.

— Да, но…

— Как вас зовут, сэр?

— Броди. Тед Броди. В чем дело? Что происходит?

— Небольшое происшествие.

— Происшествие?

— Вы знаете, сколько человек сейчас внутри вашего дома, мистер Броди?

— Моя жена с сыном. Почему вы… Боже! С ними что-то случилось?

— Мистер Броди, пожалуйста, отвечайте на вопросы. Сколько лет сыну?

— Двенадцать, но…

— Опишите мне внутреннюю планировку дома. Можете начертить на снегу.

— Начертить? Я не понимаю…

— Комнаты. Окна. Наружные двери. Это очень важно. Покажите, где расположены наружные двери.

— Господи боже! Вы хотите сказать, кто-то взломал дверь и проник в дом?

Броди рванулся к калитке, но Андрей ухватил его крепкой рукой за плечо и оттащил обратно.

— Отпустите! Мне надо… — Броди вырывался. — Больно же! Уберите руки!

— Потише, не надо кричать, — предостерег его Андрей. — Иначе он вас услышит.

— Он?

Андрей оттащил Броди еще дальше в глубь проулка.

— Мы преследуем беглого преступника. Он проник в ваш дом, и мы не успели его перехватить.

— Тогда мне надо туда. Я должен…

Андрей встал перед ним и ухватил за плечи.

Пристально глядя в глаза, он тихо, однако настойчиво проговорил:

— Не суетитесь, мистер Броди. Если вы войдете внутрь, у преступника просто добавится заложников. Не стоит подвергать семью дополнительной опасности.

— Но…

— Самое лучшее, что вы можете сделать, — помочь нам, — оборвал его Андрей. — У вас есть сотовый? Если нет, я вам одолжу свой.

— Сотовый? Зачем?

— Возможно, преступник не знает, что мы идем по следу. Позвоните жене, узнайте, что там происходит, в какой комнате они с сыном, — любые подробности, которые пригодятся, когда прибудет спецподразделение.

Андрей прекрасно помнил про поврежденную линию, однако ему надо было выяснить, есть ли в доме сотовый.

— Спецподразделение?.. — простонал Броди. — Как я мог такое допустить? Что я наделал? Как я мог оставить семью?

— Успокойтесь, мистер Броди. Давайте лучше прорепетируем телефонный звонок. Исходим из того, что преступник услышит ответы вашей жены. Я вам подскажу, как спрашивать, чтобы не вызвать у него подозрений. Нам надо выяснить, где именно он…

— Секундочку! — Взгляд Броди скользнул Андрею за плечо.

— Что такое?

— А это кто? Кто эти люди?

— Мои напарники. Детективы Харди и Грант.

Михаил с Яковом синхронно вскинули ладони в знак приветствия, всем своим видом показывая: да, они полицейские на задании.

— Вернемся к звонку. Главное для вас — говорить естественным тоном, не выдавать, насколько вы взволнованы, — объяснял Андрей. — Лучше всего…

— Не надо. Ничего не выйдет.

— Простите?

— Звонить нет смысла.

— Нет смысла? Почему?

— Телефоны не работают.

Андрей почувствовал, как напряглись мышцы. «Он что, заметил перебитый провод?» Придется дожимать.

— Как это? В каком смысле не работают?

— Сломаны.

— Линия повреждена? Из-за снегопада?

— Нет, сами аппараты!

Броди раздражала непонятливость собеседника.

— Что, все до единого? Как так вышло?

Броди смахнул снег с усов, но промолчал, делая вид, что не слышал вопроса.

— Сэр, медлить нельзя. От вас зависит безопасность жены и сына. Как вышло, что все аппараты неисправны?

— Я сломал.

— То есть?

— Я разбил аппараты молотком, — признался припертый к стенке Броди.

Андрей не смог сдержать изумления. Думаешь, все уже на свете повидал, и тут появляется некто и сообщает такое, что тебе и во сне бы не приснилось.

— Зачем же вы разбили собственные телефоны?

— Чтобы жена вам не позвонила.

— Мне?! — Андрей в полном замешательстве потряс головой.

— Вам. В полицию. — Броди, потупив голову, уставился на носки собственных ботинок. — Я сорвался. — В голосе зазвенело отчаяние. — Мы с женой повздорили. Не помню из-за чего, наверное, из-за того, что я выпил. И я…

— Но почему вы боялись, что она позвонит в полицию?

— Потому что я ее ударил…

Броди не поднимал взгляд и от стыда перешел на шепот.

— Ага, — понял Андрей.

Что ж, ничего сверхъестественного, как выясняется.

— Такое со мной впервые. Потом я понял, что натворил, и последние пару часов просто дожидался, пока протрезвею, чтобы вернуться и умолять ее меня простить. — Броди внезапно вскинул подбородок. — Я во всем виноват. Если бы я не ушел из дома, был бы там, когда ворвался преступник, и смог бы…

— Как же вы не понимаете? Теперь у вас есть правдоподобный предлог, чтобы позвонить.

— В смысле?

— Звоните просить прощения и выясняете, что происходит. Настолько естественный поступок, что преступник ничего не заподозрит. Вы точно все телефоны расколошматили? А сотового у вашей жены нет?

— Я забрал. Вот он, в кармане.

— И у сына нет?

— Нет.

Андрей изо всех сил старался не выдать ликования. Теперь можно не беспокоиться, что Петр успел вызывать полицию до того, как пуля оборвала телефонный провод. Петр надежно отрезан и не может связаться ни с кем.

— Начертите план дома.

* * *

— Петр, противники Хасана неоднократно пытались его убить. Мир им не нужен совершенно. Слишком большие деньги делаются на взрывах автомобилей, припаркованных у рынков, и отстреливании израильских патрулей.

Каждую неделю деньги поступают мешками — пожертвования со всего мира, миллионы, собранные сочувствующими, теми, кто считает, будто конфликт разжигается лишь на территориально-религиозной почве. А на самом деле тут замешаны люди весьма специфических занятий, состоящих в том, чтобы сеять насилие и смерть. Уже много десятилетий они не знают другого дела. Если наступит мир, откуда возьмутся мешки денег? При всем том влиянии, которое речи Хасана оказывают на последователей, маловероятно, что ему удастся добиться мира. Однако оно растет, и противники опасаются, а значит, хотят его гарантированно подорвать.

Узнав о беременности жены, Хасан, испугавшись за ее безопасность, переправил супругу в Штаты. С июля она инкогнито проживала в Санта-Фе — тут есть небольшая мусульманская диаспора, объединяющая людей, преданных идеям Хасана. В ноябре он сам тайно приезжал сюда, чтобы наблюдать жену в последние недели беременности и принять младенца. Однако он уже считал, что поступает неправильно, пряча супругу в укромном месте. Разве имеет он право требовать каких-то жертв от своих последователей, если сам не готов на них пойти?

Как только малыш достаточно подрастет, чтобы перенести путешествие, Хасан планирует вернуться в сектор Газа. Он встанет перед последователями и покажет им своего сына — как символ надежды. Хасан назовет его «дитя мира» и объявит, что у каждого родителя есть свое дитя мира. Однако его противники настолько не горят желанием лишиться денежного потока, что пойдут на все, лишь бы у Хасана не прибавилось сочувствующих.

* * *

В темноте Каган открыл шкафчик под плитой и нашарил там кастрюлю. Наполнив ее водой, он поставил кастрюлю на конфорку и включил газ.

— Зачем вы кипятите воду? — не поняла Мередит. — Раствора для малыша пока достаточно.

— Иногда кипяток может здорово пригодиться.

— Для чего? Хотите еще раз промыть рану?

— Фольга у вас найдется? — вместо ответа спросил Каган.

— А это-то вам… — Мередит, окончательно смешавшись, перестала допытываться и указала на шкафчик слева от плиты. — В среднем ящике.

Каган отыскал рулон фольги и, оторвав два куска, слегка скомкал.

— Теперь нужен быстро застывающий клей. Имеется?

По-прежнему в недоумении, Мередит даже спрашивать на этот раз ничего не стала.

— В другом ящике, пониже.

— Спасибо.

К радости Кагана, тюбик там нашелся огромный и едва начатый.

Вытащив его, он шагнул к микроволновке, стоявшей на кухонном столе справа от плиты. Рядом располагалась наружная дверь из кухни. Каган открыл дверцу микроволновки, положил внутрь два смятых куска фольги, между ними пристроил тюбик клея и установил таймер на две минуты.

— Подождите! — вскинулась Мередит. — Разве можно запускать СВЧ с такой начинкой?

— Оставим как есть. Я только таймер включил. — Каган развернул печь дверцей к уличному входу в кухню.

Куртка его по-прежнему лежала на столе. Каган вытащил пистолет из правого кармана — с предварительно разрезанной подкладкой, чтобы уместился глушитель.

Даже в полумраке было видно, как впилась в него взглядом Мередит. Каган представил пистолет ее глазами — толстый цилиндр, приделанный к стволу, придает ему странный вид.

— Он у вас все это время с собой был?

— Не нашлось подходящего момента, чтобы вам сказать.

— То есть, если бы захотели, вы могли нас убить в любую секунду…

— В этом и отличие между мной и теми, кто следит за домом.

— Если там еще кто-то до сих пор есть, — возразила Мередит.

Каган не стал спорить, пусть утешается этой мыслью.

— Я не поклонница оружия.

— Я тоже не фанат, но временами без него не обойдешься. Нам бы, если честно, еще один ствол не помешал. Ваш муж не держит охотничьей винтовки или дробовика?

— Тед не охотится.

— Некоторые держат оружие в доме на всякий пожарный.

— Только не мы. Никакого оружия. Тем более у нас Коул. И тем более когда…

Мередит осеклась, не договорив.

«…когда у мужа проблемы с алкоголем», — мысленно закончил Каган.

Он машинально сунул руку в левый карман, однако нащупал только рваную подкладку. Там лежали два запасных магазина, выпавшие вместе с сотовым, когда карман дернули на бегу.

«Итого, запасных патронов не предвидится. Пятнадцать в магазине и один в патроннике. Негусто».

— Где у вас аэрозольные баллоны? Для мытья стекол, полироль для мебели и прочая бытовая химия.

Мередит окончательно зареклась задавать вопросы.

— Шкафчик над холодильником.

Вытащив оттуда четыре баллона под давлением, Каган оставил два у кухонной двери.

Тут захныкал малыш.

С двумя оставшимися баллонами в руках Каган осторожно подошел к плетеной корзине и заглянул внутрь, отчаянно надеясь, что мальчик не заревет.

— Ему просто что-то приснилось, — пояснила Мередит.

— Разве грудничкам снятся сны?

— Неужто вас во Всемирной организации здравоохранения не просветили?

Каган поднял взгляд.

— Простите… — Мередит смущенно отвела глаза.

— Юмор — это хорошо. Помогает поддержать боевой дух. — Каган снова пригляделся к спящему младенцу. — Воображение тоже иногда забавные шутки шутит.

— Шутки?

— На Каньон-роуд, когда я бежал от преследователей, малыш меня лягал время от времени. У меня голова уже мало что соображала, почудилось в какой-то момент, будто он меня направляет, подсказывает, куда свернуть, словно вел меня сюда намеренно.

— Ну вы же сами говорите, голова не соображала.

В глубине комнаты запела Розмари Клуни: «Я буду дома в Рождество».

Каган сделал глубокий вдох.

— Ладно, продолжаем работать.

Засунув пистолет под ремень, он, пригнув голову, прокрался в гостиную.

Слева горел камин, типичной для стиля пуэбло кладки — в вестибюле гостиницы Каган видел точно такой же. Очаг на высоте фута от пола. Арочное отверстие, выпуклые стенки. Огонь почти угас, остались одни багряные угли — тем меньше вероятность, что Кагана заметят снаружи. Чувствуя, как в правое бедро впивается пистолет, Каган посмотрел направо. В центре полутемной комнаты возвышалось большое кожаное кресло, развернутое к окну.

— Как у тебя дела, Коул?

— Глаза устают так долго вглядываться в одно и то же, — раздался голос из-за кожаной спинки. — И по радио пока ничего.

— Ты молодец! Я тебя скоро сменю.

У дальней стены мигала гирляндами наряженная елка. Каган, пригибаясь, шмыгнул туда и вытащил вилку из розетки.

«Уже довольно поздно. Ничего странного, что елку выключают на ночь».

Входная дверь располагалась справа от окна. Каган подкрался туда и еще раз проверил замок. А потом установил рядом два оставшихся баллона.

Внимание его снова обратилось на дальнюю стену гостиной. Песня Розмари Клуни слышалась из открытой двери справа от камина. Там Каган обнаружил кабинет, посреди которого на столе выстроились три монитора с клавиатурами. Под столом, соответственно, системные блоки. Даже в темноте он почувствовал обилие полок, уставленных разной электроникой.

— Мередит, почему тут такая куча приборов?

— Тед проектирует веб-сайты для корпораций. Иногда ему приходится одновременно просматривать три макета.

У Кагана загорелась искра надежды.

— Тогда можно выйти в Интернет. Вызвать помощь по электронной почте…

— Не получится. Доступ в Сеть заблокирован. А пароля я не знаю.

Искра погасла.

— Предусмотрительный…

Чуть привыкшие к темноте глаза различили айпод, подключенный к док-станции, и пару колонок. Вот откуда играет. Теперь Розмари Клуни пела, что может только мечтать оказаться дома на Рождество. Каган выключил колонки, и дом погрузился в тишину, которую нарушали потрескивание угольков в камине и приглушенное бормотание телевизора в комнате Коула.

Пробравшись через кабинет, Каган удостоверился, что наружная дверь заперта. Задернутые гардины не давали разглядеть с улицы, как он двигает стол к окну, — наполовину перегородив заодно и дверь, этот стол послужит хорошим препятствием. Превозмогая боль в раненой руке, Каган ухватил стоявший рядом стул и водрузил в один ряд с мониторами. Если непрошеные гости разобьют окно и проберутся внутрь, преграды они, конечно, преодолеют — но вряд ли быстро, бесшумно и безболезненно.

Каган устанавливал ловушки, а сам терзался беспокойством: если Мередит по-прежнему видит в нем врага, она может воспользоваться моментом и сбежать из дома вместе с Коулом. Вдруг как раз сейчас они открывают потихоньку боковую дверь? Вытянув шею, он посмотрел направо — нет, тень Мередит все еще маячит в полумраке. Она разглядывала малыша в корзине.

Кагана это не успокоило. «Не сейчас, так позже. Если я надолго пропаду из виду, она может набраться решимости, схватить сына и сбежать. И младенца. Малыша, наверное, тоже прихватит».

Оставалось только молить небо, чтобы Мередит не поддалась страху и не вздумала навлечь гибель на всех них сразу.

* * *

«Можно попробовать сейчас», — размышляла Мередит.

В темной кухне источником света служили газовое пламя под кастрюлей и электронное табло таймера на микроволновке. Мередит вспомнила, как их опасный гость развернул СВЧ к входной двери, засунув внутрь скомканную фольгу с тюбиком клея. Перед глазами встал, как живой, образ пистолета с непропорционально длинным утолщенным дулом, который гость засунул под ремень.

От этой картинки ее затрясло.

Из кабинета донесся скрежет ножек стола по полу. Этот тип зачем-то двигает мебель. «Перегораживает окно? Тогда можно сейчас, пока он отвлекся. Позвать Коула. Взять малыша. Убежать. Кто его знает, что он за человек на самом деле? Может, он похитил ребенка у родителей. Может, его преследуют не враги, а полиция? Может, ранил его тоже полицейский?»

«Можно сейчас, — никак не могла решиться Мередит. — Вот сейчас».

Глядя на малыша, она представляла, как войдет в гостиную, прижмет палец к губам, показывая Коулу, чтобы молчал. Жестом поманит сына за собой. Потом подхватит малыша, откроет дверь, и они с Коулом скроются в ночи.

Верхнюю одежду забирать некогда. Малыша она прижмет к груди, укроет одеяльцем от падающего снега. Останавливаться и просить помощи у соседей нельзя — велик риск, что незнакомец догонит. Им с Коулом придется бежать до самой Каньон-роуд, чтобы затеряться в толпе.

«Там уже будет безопасно. Сможет ли Коул столько пробежать? Наверное, быстро передвигаться все-таки не выйдет».

Станет ли незнакомец стрелять? Мередит дернулась, представив, как пуля пробивает спину. А может, она ничего не почувствует. Может, ее застрелят насмерть.

Нет. Мередит стопроцентно была уверена в одном: малыш незнакомцу дорог. По всему видно — по словам, по тому, как он смотрит на ребенка. Он не станет подвергать жизнь малыша опасности.

Какой же тогда из него киднеппер?

Из кабинета донеслись новые звуки — незнакомец что-то резал. Что? «Вот теперь самое время», — решила Мередит, убедившись, что звуки не прекращаются.

Она уже сделала шаг в сторону гостиной, собираясь пробраться к креслу, где притаился Коул, но тут вспомнила, как незнакомец пообещал, глядя ей в глаза: «Клянусь, что Тед вас больше пальцем не тронет». Твердый взгляд, уверенный тон, решительное выражение лица… Мередит почему-то поверила.

«Подарок должен быть сюрпризом, — сказал он. — Помогите малышу, и я обещаю, Тед больше не посмеет поднять на вас руку».

Он не просил помочь ему. Он сказал: «Помогите малышу». Нет, такойчеловек точно не причинит ребенку зла. «Значит, можно бежать, не опасаясь, что он выстрелит».

Незнакомец в кабинете, судя по звукам, уже не резал, а пилил что-то.

«Все, вот он, наш шанс! — решилась Мередит. — А если он говорит правду? Если там снаружи и в самом деле поджидают те, кто хочет похитить малыша? Тогда мы с Коулом попадем прямо к ним в лапы. Слишком опасно. Я не могу рисковать жизнью сына».

«Обещаю, Тед больше не поднимет на вас руку».

К необъяснимой уверенности насчет того, что незнакомец выполнит обещание, добавлялось еще кое-что. Из-за укороченной правой ноги взрослые обычно либо обращались с Коулом как с умственно отсталым, либо предпочитали вообще не замечать. А незнакомец смотрел ему в глаза и разговаривал как со взрослым. Доверил наблюдать за окном. Доверил прослушивать эфир в поисках переговоров. Это уважительное отношение убедило Мередит, что незнакомец изо всех сил постарается защитить ее сына.

* * *

Пистолетом вооружение Кагана не ограничивалось.

На край правого кармана штанов крепился едва заметный на черной ткани черный металлический зажим — от складного эмерсоновского ножа, который благодаря зажиму выхватывался в считаные секунды и раскрывался одним движением с помощью специального крючка на тыльной стороне лезвия, цеплявшегося за край кармана изнутри. Каган уже успел усвоить, насколько часто жизнь зависит от возможности вовремя выхватить и одной рукой открыть нож.

Выключив из розетки лампу на компьютерном столе, Каган принялся резать шнур. Резиновая оболочка поддалась легко, а вот медные провода сопротивлялись — пришлось налечь посильнее, уже не резать, а, скорее, пилить. На боль в раненой руке, которой он прижимал провод к столу, Каган старался не обращать внимания.

Отрезанный наконец провод он привязал к ножке стула и, протянув на уровне щиколоток через весь кабинет, прижал с противоположной стороны тяжелым коробом на нижней полке. К счастью, шнур попался темный. Если враг пролезет через окно, разглядит ловушки на столе и сумеет протиснуться, внимание его будет приковано к открытой двери в гостиную, поэтому в темноте он может и не заметить растяжку на полу.

— Мередит, вы говорили, тут есть задний двор?

Он с облегчением услышал из кухни ее голос — значит, не сбежала.

— Есть, небольшой. На такой высоте в сухом воздухе почти ничего не растет без обильного полива.

— Туда легко попасть? Есть отдельная калитка?

— Нет. Если только обойти по участку вокруг дома.

— Или перелезть через забор от соседей… — Каган уцепился за неожиданную мысль. — Может, соседи заметят непрошеных наблюдателей и вызовут полицию?

— Только не сегодня, — огорошила его Мередит. — На Рождество соседи слева уехали навестить больного родственника в Альбукерке. А справа у нас живут любители блэк-джека. Отправились праздновать в какое-нибудь индейское казино.

Каган вспомнил дорогу на Санта-Фе от большого аэропорта в Альбукерке. Индейские казино попадались, кажется, через каждые двадцать миль.

— Вряд ли, даже нарядив крупье Санта-Клаусами, владельцы игорных домов сегодня решили для разнообразия, что давать приятнее, чем получать, — пошутил Каган, надеясь таким нехитрым способом слегка успокоить Мередит. И тут неожиданно при мыслях о заднем дворе, о посадках ему вспомнилась галлюцинация, увиденная на подходе к дому.

— Мередит, мне показалось, что я видел у вас рядом с входом растущий в снегу цветок.

— Нет, вам не показалось.

— Зимой? Цветок? — Каган изображал вежливое удивление, чтобы Мередит отвлеклась от тревожных мыслей. — Как это? Почему же он не замерзает?

— Это ведь рождественская роза.

— Никогда не слышал.

Чувствуя, как ломит в висках, Каган пригнулся и, выбравшись из кабинета, повернул по коридору налево. Прокрался мимо ванной по правую сторону, затем нырнул в дверь спальни напротив комнаты Коула.

Даже в темноте ему удалось разглядеть два окна — одно прямо над кроватью, другое справа. Гардины задернуты.

С одной стороны кровати виднелись очертания наваленных грудой чемоданов.

— Собрались уезжать?

— Подальше от мужа, как только по Каньон-роуд пустят автомобили.

— Наверное, жалеете, что не успели.

— Тогда пропустила бы все рождественское веселье.

— Да уж, вечеринка у нас знатная…

Каган водрузил стул на кровать, затем поставил рядом с чемоданами тумбочку и две лампы, устраивая очередную ловушку для тех, кто решит проникнуть в комнату через окно над кроватью. Ко второму окну он подвинул высокий комод, который, частично перекрывая проем, создавал дополнительное препятствие для вторжения. Оставшуюся лампу он отключил от розетки и, перепилив шнур, привязал его одним концом к ножке тумбочки, а другим — к туалетному столику, сделав еще одну растяжку.

В ванной комнате, примыкающей к спальне, включив ночную подсветку, он обнаружил несколько аэрозолей — лак для волос и пену для бритья. Эти Каган поставил в конце коридора.

Настала очередь комнаты Коула. На экране маленького телевизора Бинг Кросби ласково мурлыкал «Белое Рождество» солдатам в гостинице, а за их спинами вместо стены открывался зимний пейзаж — мост через ручей под плавно летящим снегом. Лошадь везет сани. Все счастливы.

Каган выключил телевизор.

У Коула в комнате было только одно окно, выходящее на палисадник. Каган придвинул туда комод, однако этот оказался не таким высоким, как в спальне родителей; пришлось поставить сверху еще и телевизор.

Потом он закрепил третью растяжку и, вытащив ящики из комода, разложил их по полу. В спальне проделал то же самое. Ящики из туалетного столика распределил в беспорядке по полу в коридоре.

Пистолет снова врезался в бедро. Закончив с ящиками, Каган вернулся на кухню, где газовая горелка под нагревающейся кастрюлей давала немного света.

— Значит, говорите, рождественская роза?

Исчерпав почти все силы, Каган тяжело опустился на стул, прерывисто дыша.

— Вам плохо? — встревожилась Мередит.

— Лучше некуда, — соврал он. — Расскажите мне про эту розу.

— Вам правда интересно?

— Поверьте, было бы неинтересно, не стал бы спрашивать.

— Ну, она из породы вечнозеленых, — начала Мередит.

Каган кивнул, показывая, что слушает.

— В Европе в некоторых районах она очень хорошо растет зимой. Переносит морозы и даже зацветает под Рождество. Такие крупные белые розетки.

— Выходит, поторопился я насчет галлюцинаций.

— Про этот цветок даже легенда есть.

— Какая? Расскажите.

— Маленькая девочка увидела, как волхвы дарят младенцу Христу дары — золото, ладан и смирну.

— И? — Каган пытался занять ее мысли рассказом.

— Девочка заплакала, потому что у нее самой ничего не нашлось, чтобы поднести в дар. Тогда перед ней возник ангел, смахнул снег и коснулся обнаженной земли рукой. И девочка увидела, что ее слезы, упавшие на землю, распустились белыми цветами. Теперь ей было что подарить младенцу — рождественскую розу.

Каган, набравшись сил, поднялся со стула. Стараясь держаться подальше от окна, он посмотрел на мелькающие в пелене снегопада тени.

— Белые цветы. Их я и видел.

— В Лос-Анджелесе я много чего выращивала, — продолжала Мередит. — И рождественские розы пробовала, но там они не росли. А когда мы переехали сюда, решила попытаться снова — тоже вроде «с чистого листа». В местном питомнике меня, правда, отговаривали, мол, незачем и время тратить, не приживаются они на здешней тощей каменистой почве… А мне казалось, если удастся вырастить хоть одну — это будет знак, что наши с Тедом невзгоды остались позади. Не совсем чудо, но вроде того. И вот роза взяла и в самом деле расцвела. А потом…

Мередит осеклась.

— Простите, — сказал Каган.

— В общем, обычный капризный цветок. Завтра мы с Коулом уедем. — Видно было, как на нее давит тяжесть принятого решения. — Завтра.

«Не лишай ее надежды», — предостерег самого себя Каган.

— Утром. Я вам помогу.

* * *

Наклонившись, Броди пальцем в перчатке начал чертить план дома.

— Комната Коула справа по фасаду. Рядом ванная. — Он обозначил дверь в коридор. — Потом идет гостиная.

Андрей, Михаил и Яков вглядывались в сизые линии на снегу.

— А по задней стене? — намекнул Андрей.

— Справа наша спальня. При ней своя ванная, в которую из коридора не попадешь. Дальше мой кабинет, позади гостиной.

— Кухня, я так понимаю, слева, если стоять лицом к дому? А за ней что? — допытывался Андрей.

— Постирочная и еще один санузел.

«Сколько же у них ванных и туалетов!» За десять лет в Штатах Андрей так и не привык к тому, что в доме бывает много санузлов. В детстве им с матерью приходилось отстаивать очередь в уборную наравне еще с шестью семьями.

— Нарисуйте расположение окон.

Броди нарисовал.

— Есть ли позади дома что-нибудь такое, на что можно встать и заглянуть в окно? Сориентироваться, что происходит внутри.

Броди ткнул в пятачок посередине задней части дома.

— Мощеное патио под навесом. Там у нас стоит гриль-барбекю и кованый стол со стульями. Стул можно спокойно подтащить к окну и с него заглянуть.

— Хорошо. Теперь обозначьте наружные двери.

Броди подчинился.

— Ваши бойцы ведь не станут брать дом штурмом? Если начнется стрельба, Мередит с Коулом…

— Не волнуйтесь. Они профессионалы. В белый свет палить не будут, сперва убедятся, что перед ними именно преступник. И потом, даже в этом случае без крайней необходимости стрельбу не начнут.

— Если с женой и сыном что-то случится… Что он натворил, этот человек?

— Ограбил винный магазин.

— И у него есть оружие?!

— Тише, мистер Броди, пожалуйста. Да, мы подозреваем, что он вооружен.

Броди застонал.

— Если бы я не сорвался… как я мог уйти, оставив их одних… — Внезапно он выпрямился, осененный неожиданной мыслью. — Что, если попробовать поговорить с ним, пока все не пошло прахом?

— Без телефона это сложновато. Зато есть другая возможность…

Броди подался к Андрею.

— Какая?

— Рискованная.

— Говорите!

— Может быть, я ошибся, — начал Андрей.

— Ошиблись? В чем?

— Когда не пускал вас внутрь.

Броди в недоумении помотал головой.

— Вы же сами сказали, что внутри от меня пользы никакой, только лишнего заложника беглецу добавлю.

— Сказал. До того, как мы узнали про вырубленные телефоны. Надо вступить с преступником в переговоры, а с вашей помощью это сделать лучше всего. Вы можете подойти к дому, не вызывая подозрений. Ваша жена объяснит, кто вы такой, и грабитель ни за что не догадается, что вас подослали мы. Детектив Харди выдаст вам мини-микрофон и наушник.

— Наушник?

— Ну да, втыкается в ухо и работает как приемник. Благодаря микрофону мы услышим, что вы будете говорить, а если повезет, то и слова преступника. А в наушник я буду давать вам указания.

— Насчет чего?

— На что обратить внимание. Он наверняка успел понаделать там ловушек и баррикад. А для вас вполне логично будет выразить удивление вслух, когда заметите что-то необычное. Или задать вопрос — ничего странного. Тогда бойцам будет ясно, чего ожидать, когда они проникнут внутрь.

— Внутрь? — Броди снова заволновался. — То есть они вышибут двери и…

— Возможно, до такого не дойдет. — Андрей развел руки в успокаивающем жесте. — Вы же умный человек. Вдруг вам удастся уговорить его отпустить вас и ваших родных.

Броди какое-то время переваривал сказанное.

— Да, — произнес он с надеждой. — Я попробую заставить его прислушаться к голосу разума.

— Именно.

— А если он не внемлет?

— Всегда есть запасной план. Если он все-таки вас троих не отпустит, я сам смогу с ним пообщаться через микрофон с наушником.

Броди разрывался на части.

— Вы правда считаете, что получится?

— Подозреваемого много раз арестовывали за кражи, однако он ни разу никого не застрелил. Вряд ли он настолько повредился головой, что вдруг решил пойти на мокрое дело. Поэтому у нас все шансы справиться успешно. Вопрос ставится так: готовы ли вы сделать все от вас зависящее, чтобы спасти жену и сына?

— Все зависящее? Да ведь это из-за меня они там в заложниках! Если бы я не напился и не слетел с катушек, мы сейчас радовались бы жизни в гостях.

Андрей сочувственно положил руку Броди на плечо.

— Тогда, наверное, самое время все исправить.

* * *

— Так вот, Петр, сразу после Рождества Хасан с женой и новорожденным сыном вылетают частным самолетом обратно на Ближний Восток.

Однако в качестве подарка супруге — прощальная роскошь, так сказать, перед нелегкими испытаниями — Хасан забронировал для всей семьи четыре дня в роскошном номере гостиницы на Плазе в Санта-Фе. За малышом присматривают три телохранителя и няня. С ними супруге, наверное, будет не так страшно оставить сына и отправиться разглядывать традиционное праздничное убранство, которым славится город.

Санта-Фе — столица штата Нью-Мексико. В сочельник, в восемь вечера, Хасана с женой повезут на прием в особняке губернатора — пятнадцать кварталов от Плазы. Там перед многочисленными телекамерами он произнесет вдохновенную речь о своих стремлениях на Ближнем Востоке.

Хасан, хоть и мусульманин, избрал именно сочельник для того, чтобы призвать к взаимопониманию и терпимости. Его небывалое красноречие воплотится в рассказе о ребенке мира — да, это его сын, но он символизирует всех детей Палестины. Хасан поведает человечеству, что увозит своего первенца обратно на Ближний Восток — в знак надежды на будущее всех детей региона. Он будет доказывать, что, если народ двух стран действительно любит своих детей, люди добьются прочного перемирия.

Но видишь ли, Петр, Хасан совершенно не учитывает, что в отличие от преданных телохранителей няня подкуплена противниками — теми самыми, которые ни на йоту в перемирии не заинтересованы. Их цель — остаться в кровавом бизнесе подольше, поскольку деньги там крутятся баснословные, ни тебе, ни мне воображения не хватит представить.

Завтра вечером в восемь ноль пять няня отомкнет замки на двух дверях апартаментов. К косяку каждой двери она приклеит полоску липкой ленты, чтобы язычки замков не смогли войти в пазы. Пока Хасан с женой будут на приеме у губернатора, мы войдем в номер, застрелим охрану и схватим ребенка.

* * *

Каган подтянулся и встал, ухватившись за край кухонного стола.

— Коул, давай я тебя сменю.

Он отпил еще смеси, приготовленной Мередит, ощущая во рту солено-сладкий привкус. Уже почти остывшая жидкость заструилась по пищеводу. На этот раз желудок принял питье безропотно, не сжимаясь в приступе тошноты.

«Только дай мне сил продержаться», — просил он, сам не понимая, к кому обращает просьбу.

Через темную гостиную Каган подобрался к стоящему напротив окна кожаному креслу. Оттуда выскользнула тоненькая фигурка Коула; Каган, скрипнув кожаными подушками, опустился на его место. Пистолет он уложил на колени и, чувствуя его надежную тяжесть, уставился в темноту за окном.

Немного света давала гирлянда над венком на входной двери. За двумя голыми деревьями едва виднелась койотовая изгородь, ее вертикальные кедровые сучья чернели на фоне снега, однако улица позади почти не просматривалась. Пейзаж как будто сошел с экрана телевизора в комнате Коула, где Бинг Кросби пел «Белое Рождество» — пушистый снег, романтика… если бы не таящаяся в ночной тьме опасность.

Каган вдруг осознал, что мальчик никуда не ушел, так и стоит рядом с креслом. «Испугался пистолета и не может пошевелиться от страха?»

— Мне надо… — стыдливо пролепетал Коул. — Можно, я схожу…

У Кагана отлегло от сердца — значит, это не паника при виде пистолета.

— Лучше в тот туалет, который рядом с постирочной. В коридоре везде ловушки, до других ванных будет сложнее добраться. — Каган сам не помнил, когда в последний раз облегчал мочевой пузырь. Но в туалет не хотелось, и это его беспокоило: получается, обезвоживание от потери крови сильнее, чем он думал. — Потом возвращайся сюда, ладно?

— Смеетесь? Неужели я там один останусь? Ни за что!

— И бейсбольную биту свою прихвати. Держи при себе. — В левом углу Каган приметил тумбу под широкоэкранным телевизором. Вот, значит, где Коул собрался прятаться. — А еще не забывай мысленно репетировать, как заползаешь за эту тумбу и сидишь там тише мыши, если что.

— Может, не придется, — протянул Коул.

— Я тоже надеюсь. Пока все вроде складывается в нашу пользу. Однако, как я уже говорил, шпион не должен полагаться на авось.

— Наверное…

— Наверное что?

— Я, кажется, не хочу быть шпионом, — решился Коул.

— Мне вот сейчас тоже не слишком хочется им быть. — Каган прислушался к удаляющимся по кирпичному полу в сторону кухни неровным шагам мальчика. — Мередит?

— Да? — раздался из-за арки ее негромкий голос.

— Принесите, пожалуйста, малыша сюда и сядьте на пол рядом с ним. Готовьтесь, если услышите, как кто-то ломится в дом, хватать корзину и укрываться в постирочной.

— Если… Может, ничего и не будет.

— Может. Не исключено, что нас ждет обычный тихий сочельник.

Каган все это время не отрывал взгляда от окна, сосредоточенно всматриваясь в изгородь и улицу за ней.

А еще он думал о преследователе, о человеке, с которым поддерживал до этого дня видимость дружбы.

«Ну как, Андрей, удалось мне тебя провести? Прочесываешь окрестности Каньон-роуд? Что будешь делать, когда не найдешь? Вернешься сюда и посмотришь повнимательнее?

Я был частым гостем в твоем доме. Сидел за столом с твоей женой и дочками. Ты меня приглашал праздновать день рождения жены. Как-то даже назвал братом — под градусом, правда, ну да ладно. Даже пушки у нас одинаковые: десятимиллиметровые „глоки“ из той партии, которую мы по наводке Пахана забирали у торговца в Мэриленде. Опробовали там же, на стенде у этого торговца, — по количеству пробитых голов на мишенях счет все время выходил равный.

Ясно, что ты мне никогда не простишь измены и предательства. Будешь искать, пока не отыщешь. Не сегодня, так завтра или позже, но найдешь. Никаких сомнений».

Каган вспоминал задания, выполненные на пару с Андреем. В новом приступе самобичевания вызывал в памяти зверства, которые творил над несчастными людьми, чтобы завоевать расположение Андрея. Однако спас он гораздо больше — благодаря выведанным тайным планам и раскрытым замыслам по контрабанде террористического оружия — гранатометов, пластита, возбудителей инфекций…

И все равно в ушах звучал эхом стук падающих на пол зубов, вырванных у владельца ресторана, а перед глазами стояли сожженные дома и избитые для демонстрации серьезности своих намерений Пахану и Андрею женщины.

«Мередит с Коулом такие же невинные жертвы, как те, которых я спасал, срывая планы мафии. Они в беде из-за меня. Если с ними что-то случится…»

Раздумья Кагана прервал звук спускаемой в туалете воды. В глухой тишине поток обрушился слишком уж громко. Затем раздалось шарканье Коула, возвращающегося в гостиную, — мальчик устроился на полу рядом с выключенной елкой. Царапнула по кирпичам бейсбольная бита.

— Любишь играть в бейсбол?

— Не могу, у меня же нога.

— Тогда зачем тебе бита?

— Папа на день рождения подарил. Надеялся, я вырасту и приспособлюсь как-то, даже с ногой. А я потом и пробовать перестал. Хотя люблю представлять, как отбиваю мяч.

Раздался новый скрип — это Мередит тащила плетеную корзину, чтобы усесться рядом на полу. Каган услышал, как хозяйка приваливается спиной к стене. Малыш коротко захныкал, но тут же умолк.

«Молодец, — похвалил его мысленно Каган. — Не плачь, пожалуйста!»

— Коул, я там под елкой видел подарки…

— Да, вроде есть такие.

— А что бы ты больше всего хотел?

— Чтобы папа перестал пить.

— Я с ним поговорю, когда все это закончится.

Каган намеренно сказал «когда» — этакая ниточка, протянутая в будущее, попытка придать оптимизма.

— Он не послушает, — возразил мальчик.

— Послушает, сам удивишься. Я хорошо умею убеждать. Но вообще-то, говоря о подарках, я имел в виду те, которые под елкой, — может, хочешь какой-нибудь открыть. Праздник у нас или не праздник? Мередит, вы разрешаете?

Она помолчала.

— Да, Коул, действительно открой. Не обязательно ждать до утра.

Но Коул не спешил шуршать бумагой.

— Коул, что же ты? — подзадорил его Каган.

— Как-то сейчас не хочется…

— Понятно. Ну, если передумаешь…

Несмотря на бурлящее в крови предчувствие, веки у Кагана слипались. Упадок сил от кровопотери и боли брал свое.

— Мередит, не могли бы вы сделать кофе? С кофеином, если есть. И с сахаром. Сахар мне бы очень помог.

Он услышал, как хозяйка крадется в кухню.

— Коул, это у вас вертеп? Там, на столе под елкой?

— Вертеп?

— Рождественская сцена. Фигурки Иисуса, Марии, Иосифа. Ослы, ягнята, прочая скотина, которая водится в хлеву. Пастухи.

— Да, тогда это он и есть, — понял Коул. — Только вы забыли про трех царей. Они рядом с пастухами.

— Три царя. Да. Про них забывать негоже. В Евангелии их нет, однако их роль куда более важна, чем большинство привыкло думать.

Кагана одолевала усталость. При этом в ушах стучал пульс, сердце бешено колотилось, выкачивая энергию. Надо было как-то унять легкие, раздувающиеся в бесплотных попытках хватать воздух чаще и глубже, отнимая последние силы.

Тогда он начал дышать в стрелковом ритме: задержать дыхание на три счета, потом медленный вдох на три счета, еще на три счета задержать — и медленный выдох на те же три счета.

А ведь все равно потом придется пить кофе, который пошла готовить Мередит, и снова вгонять сердце в бешеный ритм — потому что иначе, без допинга, адреналин иссякнет и Каган свалится.

«Нельзя, чтобы Мередит с Коулом догадались, какая дрянь со мной творится. Надо их еще как-то отвлечь».

Три царя.

Память вернула его на четырнадцать лет назад, в Промышленную академию Скалистых гор, прикрытие для центра подготовки спецагентов, в котором он обучался. Недалеко от Форт-Коллинза, штат Колорадо. Вспомнилась история, рассказанная одним из наставников, Робертом Макадамом, легендарным руководителем разведсети и, по слухам, бывшим иезуитским священником.

Макадам, в то время уже семидесятипятилетний, обожал находить в самых неожиданных ситуациях и сюжетах шпионский подтекст. Под Рождество он любил встать у камина и, раскуривая трубку, изложить, как он говорил, «подлинную подоплеку рождественских событий».

— Коул, хочешь, я тебе кое-что расскажу? Одну историю. Проникнемся духом праздника.

— Какую историю?

Судя по голосу, Коулу не верилось, что праздничный дух еще можно как-то вернуть.

— Про трех царей, — Каган закусил губу, чувствуя, как припекает немеющую руку под повязкой. — Однако прежде всего надо уяснить, что на самом деле они вовсе не были царями.

— Кем же они были?

— Ты не поверишь.

Часть 3 ВОЛХВЫ

— В Новом Завете три царя упоминаются один-единственный раз, почти в самом начале Евангелия от Матфея, — начал Каган.

Он не переставал смотреть в окно, пытаясь увидеть, не появится ли там кто, за снежной круговертью.

— Коул, ты когда-нибудь читал в Библии историю появления на свет младенца Христа?

Мальчик промолчал.

— Или, может, слышал в церкви, когда зачитывали эти главы из Евангелия?

— Боюсь, в церкви мы уже давненько не были, — послышался тихий голос Мередит, готовящей кофе на кухне.

— Вряд ли дольше, чем я, — возразил Каган.

Он слукавил, просто чтобы они еще чуть-чуть к нему прониклись. Днем он целый час простоял в соборе Санта-Фе перед рождественской сценой, пытаясь собрать в кучу бешено скачущие мысли и определиться, как же ему быть.

— Про так называемых трех царей там сказано очень мало. Пара десятков предложений. И это поразительно, учитывая, сколько всего про них с тех пор понаписано. Чтобы понять, кто они такие на самом деле, надо помнить, что Евангелие от Матфея создавалось либо на древнееврейском, либо на греческом. За прошедшие столетия его успели перевести на множество других языков. Появлялись разночтения. В английском переводе много веков спустя возникло слово «цари», однако лингвисты, исследующие смысл оригинала, полагают, что вернее было бы называть эту троицу астрологами или волхвами.

Облизнув пересохшие от стресса и обезвоживания губы, Каган прислушался к плеску воды, которую Мередит наливала в кофеварку.

— «Астрологи» — вполне подходящее для них название, ведь они следовали за звездой. Но я предпочел бы называть их волхвами. Ты знаешь такое слово, Коул?

— Нет, что-то не очень.

— Того же корня, что «волшебство» или «волшебник».

Под заинтересованный вздох мальчика Каган подался вперед, присматриваясь к смутной тени, мелькнувшей в пелене за изгородью, однако тут же решил, что это всего лишь обман зрения.

— В Евангелии говорится, что они пришли с востока. Если свериться с картой и представить, что творилось в мире в те времена, станет ясно, что скорее всего «с востока» — это из Персии. В наше время там находится Иран. Про Иран ты слышал, Коул?

— Слышал. Мама с папой смотрят новости по телевизору.

— Эта страна оказала огромное влияние на мировую историю. Сейчас там все непросто — насилие, напряженность. Две тысячи лет назад, впрочем, положение ненамного отличалось. Если вкратце, Персия хотела завладеть окрестными землями, в том числе Израилем, той самой страной, где вскоре суждено было появиться на свет Иисусу. От вторжения в Израиль персов удерживало могущество Римской империи, заявившей свои права на эти земли. Напасть на Израиль означало бы фактически бросить вызов Риму, а это хорошо бы не кончилось. Время от времени персы устраивали набеги на приграничные селения, пытаясь заманить римских воинов в засаду. В общем, у персов не хватало мощи на массовую атаку, поэтому они избрали другую тактику, старую и надежную, гораздо более действенную, чем открытое сражение. Они заслали шпионов.

— Шпионов? — переспросил Коул.

И снова Каган сдвинул брови и прищурился, пытаясь разглядеть мелькнувшую по ту сторону изгороди смутную тень. Однако стоило ему напрячь глаза, как тень тут же растворилась в снегопаде, будто мираж.

— Волхвы были священниками, обладающими огромным политическим весом. В современном Иране их можно было бы приравнять к духовным лидерам, аятоллам. Сегодня мы часто слышим это слово в новостях, а тогда, в древности, волхвы обладали тайными, не каждому доступными знаниями — можно сказать, магическими.

В Евангелии от Матфея не названо точное число волхвов, проникших в Израиль. Традиционно считается, что три — по количеству даров, поднесенных младенцу Иисусу. Да и по обстоятельствам было бы глупо отправляться в путь большим отрядом. Чем меньше народу, тем лучше: излишнее внимание им было ни к чему.

Из кухни потянуло запахом кофе, и рот у Кагана наполнился слюной.

— Коул, какая еще картина приходит тебе на ум, когда ты слышишь о волхвах? Кроме рождественской сцены?

— Ну, по телевизору или на рисунках, что я видел, они едут на верблюдах вслед за большой яркой звездой.

— Правильно. Некоторые теории утверждают, что это могла быть комета или скопление планет — такое тоже бывает, и тогда они светятся ярче обычного. Или это все же была звезда — вспыхнувшая, взрывающаяся. В любом случае загвоздка одинакова для всех гипотез: как думаешь, в чем трудность, когда следуешь за звездой?

Коул погрузился в раздумья.

— Звезды не стоят на месте.

— А ты наблюдательный! Молодец.

— Я раньше не замечал, когда мы жили в Лос-Анджелесе. Там всегда столько огней, что неба почти не видно. А здесь небо ясное, все-все можно разглядеть. У меня даже любимое созвездие есть — Орион. Это которое похоже на меч. Но он куда-то путешествует все время, я его в разных местах нахожу.

— Именно. Небесные тела перемещаются по небосводу — если не считать нескольких так называемых неподвижных звезд, как Полярная например. Скорее всего, на Полярную звезду волхвы и держали курс, пересекая пустыню. Ни комета, ни скопление планет, ни вспыхнувшая звезда не могли указывать им путь, поскольку их яркий огонь гулял бы по небу всю ночь. Иногда оказываясь прямо над головой или даже позади, то есть в противоположном направлении. Так и блуждали бы они в пустыне до самой смерти. Только чудо могло бы удержать обычную звезду на одном месте в течение всей ночи, чтобы она стала путеводной. Нет, чудо не исключено — однако рассказ не об этом. И тогда, Коул, возникает следующий вопрос: если звезда ни при чем, зачем же волхвы шли по ночам?

— Чтобы не страдать днем от жары.

— Хорошо.

— Только мы недавно в школе проходили климатические зоны, ледниковый период и все такое — выясняли, происходят в климате изменения или это все слова. И нам учитель сказал, что в те времена в некоторых пустынях было еще не так жарко, как сейчас.

— Я об этом тоже читал, — Каган не отрывал глаз от снегопада за окном. — А значит, будем исходить из того, что пересекать пустыню днем было тогда менее опасно, чем в наши дни. Тогда давай поищем еще причину, по которой волхвы предпочли именно ночные переходы. На верблюдах. По меньшей мере месяц. При том, что в темноте верблюд может споткнуться и переломать ноги. Опасность очень велика. Так в чем же преимущество ночных путешествий?

Коул не догадывался.

— Учитывая, что дело происходит в военные времена… — подсказал Каган.

— Хотели скрыться от римских воинов?

— Коул, ты точно не хочешь быть шпионом? В яблочко! Волхвы шли ночью, потому что у них было тайное задание и они не хотели попасться на глаза римлянам.

* * *

— У микрофона сзади булавка, — инструктировал Андрей. — Я ее цепляю к воротнику вашего пальто. Настроен на постоянную передачу. Я услышу все, что скажете вы, и многое из того, что будут говорить окружающие. Иногда я вам буду давать указания в наушник.

Андрей закрепил приемник за левым ухом Броди.

— Неужели преступник не заметит?

Губы у Броди тряслись — вряд ли только от холода.

— Как можно дольше не снимайте шапку и не поднимайте «уши». Рано или поздно вам, конечно, придется ее снять, но наушник очень мал и окрашен в телесный цвет, его и днем-то не сразу разглядишь. А в доме весь свет погашен, и я вам гарантирую: включать он ничего не будет.

— Теперь даже елку и телевизор вырубили, — подтвердил Михаил, наблюдающий из укрытия.

— В микрофон и в наушник вставлены крохотные батарейки, — продолжал Андрей. — Подпитываются от вот этого приемника-передатчика, который обычно крепится на поясе. Но если преступник вас обыщет — а скорее всего, так он и сделает, — устройство будет обнаружено даже в темноте, поэтому надо прятать где-то еще. Лучше всего — в перчатку. Снимете их на подходе к дому и куда-нибудь положите, когда окажетесь внутри. Вашу аппаратуру я настроил на отдельную частоту, чтобы вы не отвлекались на наши переговоры с участком. Давайте проверим, как работает. Детектив Грант, отойдите подальше и скажите что-нибудь в микрофон.

Яков удалился, и тут в наушнике у самого Андрея рявкнул голос, Якову не принадлежащий.

Пахан был вне себя.

— Клиенты думают, я вообще не собирался доставлять груз, только деньги взял! Думают, я их наколоть решил и продаю ребенка на сторону!

На заднем фоне что-то грохнуло. Раздался крик с арабским акцентом:

— Хочешь, чтобы я тебе пальцы отрубил? Уши?

— Яйца! — пригрозил другой араб. — Мы тебе их в глотку затолкаем. Так поступают у нас с кидалами.

Андрей посмотрел на Броди, стараясь не выдать выражением лица, что у него творится в наушнике.

— Меня как раз вызывают… Простите.

Поскольку про микрофоны Броди уже знал, разыгрывать спектакль с сотовым, как Андрей делал в толпе на Каньон-роуд, не было нужды. Однако телефон ему все равно понадобился — по другой причине.

Достав сотовый из кармана и откинув крышку, он повертел его в руках и как бы случайно уронил в снег.

— Ах ты!

Андрей зашарил в снегу, продолжая цирк. Тонкие кожаные перчатки моментально заледенели. Наконец он поднял запорошенный снегом аппарат, стряхнул белые хлопья, демонстративно потыкал кнопки и, сдвинув брови, уставился на экран.

— Плохо дело.

— Не работает? — клюнул Броди.

— Снег, наверное, попал. Не одолжите мне ваш?

Взяв у Броди сотовый, Андрей набрал номер и отошел чуть в сторону, притворяясь, что говорит по телефону, хотя на самом деле общался с Паханом через микрофон на куртке.

— Это ты звонила?

— Что еще за фокусы? — взревел голос Пахана в наушнике.

Бесится.

— Так надо. Потом объясню.

— Ты слышал, что я говорю? Клиент меня обвиняет в кидалове! Но я твои косяки на себя брать не буду, с какой стати я должен быть крайним? Имей в виду, я тебя сдам с потрохами.

Андрей едва сдерживался.

— Скажи, что до полуночи груз будет у них.

— Гарантируешь?

— Когда доставим, требуй бонус.

— Отвечай! Гарантируешь или нет?

Щеки Андрея полыхали жаром, несмотря на мороз. Однако он умудрялся не повышать голос и не сорваться. Чудом.

— Да, черт дери. А теперь дай мне поработать.

И притворился, что нажимает на телефоне отбой.

— Что такое? — встревожился Броди.

— Семейные проблемы. Не только у вас в семье нелады.

Тут раздалось бормотание Якова: «Проверка! Раз, два, три, четыре».

Броди прижал пальцем капсулу в левом ухе.

— Слышу!

Яков вернулся, и Андрей спросил:

— Детектив Грант, как микрофон мистера Броди? Работает? В вашем наушнике слышно было?

— Да, четко.

— Отлично.

Под шумок Андрей сунул сотовый Броди к себе в карман.

Броди не заметил.

— Так, хорошо. Теперь давайте прорепетируем, что нужно сделать.

* * *

В запорошенных снегом куртках они спустились по лестнице, прошли мимо лифта по коридору гостиницы к бронированной двери.

Шли впятером — Андрей, Каган, Яков, Михаил и Виктор, долговязый парень, совсем недавно из России. Каган с ним почти не пересекался, так, пару-тройку раз. Андрей вставил в прорезь электронный ключ, похожий на пластиковую карту. Замок едва слышно щелкнул и открылся.

В кожаных стрелковых перчатках, чтобы не оставлять «пальцы», Андрей повернул дверную ручку. Стараясь не привлекать внимания, они с напарниками вошли в гостиницу через разные двери, согласовывая действия по переговорным устройствам. Мимо камер наблюдения проходили с опущенной головой. И теперь тоже спрятали лица, шагая мимо последней вызывающей опасения камеры.

За дверью продолжался коридор. По левую сторону тянулись двери с номерами. Приветливая и стильно одетая красавица администратор улыбнулась им из-за стойки, обозначавшей переход в особую, эксклюзивную часть гостиницы.

— Снег все не кончится никак? — прокомментировала девушка, кивнув на тающие звездочки, украшающие куртки вошедших.

— Идеальный вечер для прогулок. Романтика, — подтвердил Андрей.

— На Каньон-роуд ходили? — восхищенно тряхнула рыжими кудрями красавица.

— Да. Впечатляет!

— В сочельник все туда стекаются. Самое популярное зрелище. Да и в остальное время тоже. Рада, что вам удалось побывать. Могу я чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо.

— Вы, наверное, заселялись не в мою смену. Кажется, я вас раньше не видела.

— Я вас тоже не припомню. Зашли вот в номер за подарками, которые будем вручать в гостях.

— Что же, приятно вам провести время!

— Постараемся.

Как всегда в сочельник, из номеров не доносилось ни звука — все разошлись гулять по городу, ужинать, любоваться видами, а кто-то слушать мессу в находящемся неподалеку соборе. Но даже не рискуя обзавестись ненужными свидетелями, мешкать все равно было нельзя.

Пока внимание красавицы администратора была занято Андреем, Михаил зашел сзади и, воткнув девушке в шею шприц для подкожных инъекций, нажал плунжер.

— Ой! Что вы…

Яд действовал мгновенно. По телу девушки прошла дрожь, и через пять секунд она кулем повалилась на стойку.

Остальные сняли уличные перчатки, под которыми скрывались тонкие латексные. Следуя тщательно отработанному плану, Михаил взял со стойки служебный ключ и, вернувшись в начало коридора, открыл им дверь в подсобку. Каган с Яковом подхватили мертвую девушку и отнесли туда, а дверь, выходя, захлопнули за собой. Замок защелкнулся автоматически.

Андрей с Виктором тем временем поднялись по изогнутой лестнице, ведущей к трем дверям в апартаменты объекта.

Остальные поднялись следом.

Андрей кивнул, посмотрев на часы. Все идет по плану. Шесть минут назад, ровно в двадцать ноль-ноль, они стояли под снегопадом в толпе туристов на Плазе, наблюдая, как Хасан с женой и четырьмя сопровождающими усаживаются в лимузин, который должен доставить их на прием в особняке губернатора Нью-Мексико. В двадцать один ноль-ноль Хасан появится перед телекамерами и произнесет первую из череды пламенных речей, посвященных новорожденному младенцу мира и своим чаяниям насчет Ближнего Востока.

Однако непосредственно перед началом речи супруга Хасана обнаружит, что ей звонят на сотовый. И она ответит, потому что на дисплее высветится знакомый номер — няни малыша. Но голос в трубке будет незнакомый, мужской. И он в подробностях распишет, что случилось с младенцем, прозрачно намекая, что если Хасан любит своего сына, то отменит речь.

И все последующие тоже.

* * *

Каган смотрел в окно, пытаясь отличить от игры воображения мелькающие в зыби снегопада тени.

«Кто-нибудь один попробует отвлечь меня с главного входа, — прикидывал он. — Наверное, Андрей. Я с ним много раз в засадах сидел, он всегда так делает. А Михаил с Яковом тем временем пролезут по бокам.

Только странно, что они до сих пор медлят. Может, все-таки удалось их одурачить? Времени-то уже много прошло. Неужели удалось? Тогда они до сих пор прочесывают окрестности Каньон-роуд».

Малыш захныкал.

— Мередит! — позвал Каган.

— Ничего страшного, наверное, опять приснилось что-то.

— Чем-то он недоволен, судя по голосу.

— Я ему приложила мизинец к губам. Сосет. Притих пока.

— Нельзя, чтобы он плакал.

— Он хороший мальчик. Плакать не будет.

На Мередит Каган не смотрел. Придерживая пистолет на коленях, он прилип взглядом к заоконному пейзажу.

И продолжил рассказ, успокаивая и отвлекая Мередит с Коулом, а заодно чтобы самому не отключиться от потери сил.

— В те времена столицей Израиля был Иерусалим. Правил там римский наместник Ирод, называвший себя царем иудейским. И был он самым настоящим параноиком. Сорока годами ранее его уже свергали с престола, и он был вынужден бежать, покинуть Израиль. Римляне нанесли заговорщикам ответный удар, послав тысячи закаленных в суровом бою воинов, чтобы вернуть Ироду трон. После этого царь подавлял в зародыше любой бунт — вплоть до того, что казнил одну из собственных жен, ее мать и нескольких своих сыновей. И тут на рассвете дозорные с восточной стены Иерусалима докладывают, что к городу приближаются трое неизвестных на верблюдах. Судя по тому, с каким достоинством держатся, — люди важные. У ворот они назвались священниками, совершающими богоугодное паломничество, и попросились засвидетельствовать свое почтение Ироду. Как думаешь, Коул, что на это сказал Ирод?

— Ему, наверное, не понравилось, что они нагрянули без предупреждения?

— Еще бы. Тем более из страны, которая была тогда ближайшим и самым сильным противником Израиля. Рассвирепевший Ирод потребовал объяснений у стражи. Каким образом волхвам удалось пройти незамеченными до самых стен Иерусалима? Почему римские воины их не перехватили? О какой охране может идти речь, если чужестранцы свободно разгуливают невидимками по пустыне? Я уже говорил, что волхвы считались обладателями тайного знания и волшебной силы. Оказавшись перед Иродом, они рассказали ему про удивительную звезду, которая привела их в Иерусалим. Ирод пришел в изумление: «Звезда? Какая еще звезда?» — «Звезда, предвещающая рождение нового царя иудейского», — ответствовали волхвы.

Каган услышал шаги — это Мередит несла кофе. Он хотел напомнить ей, чтобы пригнулась, но обошлось без напоминаний. Согнувшись, чтобы не видно было снаружи, хозяйка подобралась к самому креслу.

— Спасибо.

Придерживая пистолет правой рукой, Каган поднес чашку к губам негнущейся левой, стараясь не обращать внимания на боль. Подул на дымящуюся жидкость, потом отпил, вдыхая аромат и ощущая вкус сахара.

— Там вода в кастрюле кипит, — заодно доложила Мередит.

— Хорошо. Пусть кипит. Если мало останется, налейте еще.

Каган не отрывал взгляда от окна. Мередит, судя по звукам, отползла и села рядом с малышом.

— На чем я остановился, Коул?

Каган помнил и сам, но ему надо было поддерживать интерес мальчика.

— Ирод и звезда.

— Да, точно. — Каган пересказывал историю теми же словами, что когда-то слышал от старого руководителя разведсети. — В то время весь иудейский и римский мир верил, что вот-вот сбудутся древние пророчества, на свет появится некто необыкновенный и перевернет весь ход истории. В Книге пророка Даниила из Ветхого Завета, за сотни лет до описываемых событий, Даниилу является видение небесного знака, возвещающего приход таинственного властителя, который получит новое вечное господство. Немало было и других схожих предсказаний. Даже у римских историков того времени — у Светония и Тацита — упоминаются пророчества об израильтянине, который будет править миром. Согласно Вергилию, одному из великих римских поэтов, дитя спустится с неба, вероятно, из созвездия Девы, — и на земле наступит золотой век.

— Получается, он имел в виду Деву Марию? — озадаченно проговорил Коул.

— Можно найти и другое объяснение. Предположим, Вергилий хотел подольститься к какой-то влиятельной персоне, политику, например, чья жена как раз должна была родить ребенка, — и вот Вергилий восхвалял ее доблесть. Дитя станет божественным провозвестником мира на земле, который предсказывал в своем стихотворении Вергилий. Возможно, он даже подразумевал самого императора римского. Пророчества можно объяснять по-всякому, речь не об этом. Главное, что две тысячи лет назад люди в них верили — искренне. Ирод уж точно верил. Услышав о необыкновенной звезде, он пришел в бешенство, созвал своих священников, требуя ответить, что они думают о сказанномволхвами. «Во многих пророчествах действительно упоминается звезда», — подтвердили священники. «А там не говорится, где именно будет рожден новый царь?» — заорал в ярости Ирод. «Да, говорится», — ответили священники и процитировали древнее писание, гласившее: «А ты, Вифлеем, не так уж мал и незначителен, ведь станешь ты родиной нового правителя израильского». «Вифлеем…» — протянул Ирод. Не забывай, Коул, это был властолюбивый злодей, у которого не дрогнула рука убить собственных сыновей, когда он заподозрил их в заговоре. Как думаешь, что он должен был сделать, узнав о новом сопернике? Ему шел восьмой десяток, он отчаянно боялся упустить власть. Пусть даже он будет покоиться в могиле, когда ребенок подрастет настолько, чтобы действительно считаться соперником, дело не в младенце, а в его поклонниках. Если намечается переворот, Ирод должен любой ценой пресечь его, и как можно раньше. Коул, а как ты думаешь, что происходило на самом деле?

— Не понимаю.

— Волхвы были шпионами. С каким заданием они шли? Подумай. Возникли у стен города как по волшебству, стали рассказывать байки о чудесной звезде и новорожденном сопернике… Зачем было выкладывать все Ироду?

— Ну… Он явно разозлился.

— И? Какой отсюда вывод?

— Наверное, этого они и добивались — разозлить Ирода?

— У тебя определенно есть шпионская жилка. Опираясь на пророчества и свою репутацию кудесников, обладающих тайными знаниями и умением заглядывать в будущее, волхвы запустили механизм, который должен был выбить у Ирода и его приспешников почву из-под ног.

— Выбить почву?

— Разрушить. С шпионской точки зрения тактика блестящая. Ирод бросит все силы на искоренение признаков воображаемого бунта и охоту на таинственного младенца, вести о котором начнут поступать со всех концов царства. У Ирода ни на что другое просто внимания не хватит. И тогда Персия ударит на границе, а распылившаяся на пустую беготню защита Израиля ослабнет и развалится изнутри. Римляне даже наказать никого не смогут, потому что падение Израиля произойдет по вине самого Ирода.

— Да, точно! — восхищенно проговорил Коул. — Они сделали то, чего не могла бы добиться армия в открытом бою.

— Это если бы план сработал. Но Ирод наглядно продемонстрировал свое хитроумие, благодаря которому и продержался на троне столько лет. Он догадывался о возможной западне. Нет, подозрение пало не на волхвов. Раз уж его собственные священники подтвердили их пророческие способности…

Тревогу Ирода вызывал Вифлеем, город, лежащий всего в восьми милях к югу от Иерусалима, на богатых плодородных землях, где у народа водилось достаточно денег, чтобы организовать восстание. Мало того, город угнездился среди холмов, где легко обороняться, но трудно идти на приступ. Настораживала и близость к Иерусалиму — повстанцам ничего не стоит организовать набеги на столицу.

В гневе Ирод уже хотел послать своих воинов, чтобы прочесывали Вифлеем, пока не найдут и не казнят проклятого младенца. Однако вовремя спохватился, что может, наоборот, спровоцировать бунт, вместо того чтобы подавить в зародыше. И тогда он решил сменить тактику, выдвинув настолько неожиданную мысль, что даже волхвы оказались застигнутыми врасплох.

Он попробовал сделать так, чтобы они, сами того не ведая, шпионили на него. «Это удивительное дитя, с необыкновенной судьбой, — сказал он. — Продолжайте свой путь. Ступайте в Вифлеем. Пусть звезда приведет вас к спасителю, как гласит пророчество. Поклонитесь ему. А потом возвращайтесь сюда и укажите мне, где он, чтобы я тоже мог пойти к нему на поклон».

Классика жанра. Волхвы настолько убедительно сыграли свою роль, что Ирод даже не заподозрил в них врагов. Они стали, как принято говорить у разведчиков, «двойными агентами» — это шпионы, которые якобы состоят на службе у одних, а на самом деле работают на противника.

Наверное, на юг, к Вифлеему, они шли страшно довольные собой. Ирод им доверился, теперь можно наплести ему все, что угодно. Получится даже лучше, чем планировалось изначально: Ирод будет гонять войска туда-сюда по всему царству, тратя драгоценные силы на охоту за призраком… Но тут в Вифлееме произошло нечто такое, что нарушило все планы и расчеты.

— Что же? — не удержался Коул.

— Волхвам пришлось убедиться, что сказка, которую они скормили Ироду, на самом деле — чистая правда.

* * *

— Вы поняли, что надо делать? — уточнил Андрей у Броди. — Разузнать как можно больше. Старайтесь говорить естественно, чтобы преступник не догадался, что мы слушаем. Особенно нас интересует, где он устроил ловушки.

— Да, — начал Броди, — но…

— Решили пойти на попятный? Бросаете жену и сына одних? Уже не жалеете о том, что натворили, и не хотите загладить вину?

— Что вы! Видит Бог, я в жизни так не раскаивался.

— Значит, докажите своей семье. Вдруг вам удастся убедить преступника, что нас тут нет, ему ничего не грозит и ваших родных можно спокойно отпускать.

— Но…

— Если не хотите вызволить семью, я пойму, — сменил тактику Андрей. — Кому охота подставлять шею? Своя рубашка ближе к телу, как говорится. Ладно, я что-нибудь придумаю, когда снайперы спецотряда пойдут на штурм.

— Снайперы? Нет, боже, только не это!

— Мистер Броди, нам особо выбирать не приходится.

— Хорошо, хорошо. Я пойду.

— Точно? Не передумаете?

— Я же сказал: пойду!

— Тише, не кричите, а то преступник услышит.

— Простите. Слишком все…

Андрей успокаивающим жестом положил руку на плечо Броди.

— Семья будет вами гордиться. Вот что главное. Теперь пара мелочей напоследок: дайте мне ключи.

— Ключи? Зачем?

— В гараже есть машины?

— Есть, «рейнджровер».

— Преступник может попытаться его угнать. Каньон-роуд ведь уже разблокировали. Такую возможность он упускать не станет.

Броди передал Андрею ключи.

— Если Каньон-роуд уже открылась, почему до сих пор нет спецотряда? Столько времени прошло!

— Хороший вопрос. Сейчас позвоню в штаб, узнаю.

Андрей вытащил сотовый Броди, откинул крышку, начал нажимать кнопки — и снова сделал вид, что не удержал. Телефон скользнул в снег.

— Вот зараза! — ругнулся Андрей. — Надо было перчатки потеплее надеть. Руки совсем задубели, пальцы не гнутся.

Он принялся шарить в снегу. Выудив наконец телефон из сугроба, он смахнул снег и еще раз якобы попробовал набрать номер.

— Вот ведь блин! Теперь и этот не работает… — Андрей не хотел, чтобы вместе с Броди в дом попал телефон. Петр его обязательно обнаружит и воспользуется. — Мне очень жаль. Боюсь, придется одолжить сотовый вашей жены.

— Одолжить… — Броди напрягся. — Что тут делается?

— Не волнуйтесь. Вам компенсируют, выпишут новый в полицейском участке, — пообещал Андрей.

— Как вы сказали, вас зовут?

— Я не представился. Детектив Паркер.

— Ваши микрофоны с наушниками, по идее, как раз и нужны для того, чтобы договариваться со штабом? Зачем тогда вам телефон жены? Мне… Мне все это не нравится. Покажите значок.

— Значок?

— И вы все тоже. Покажите удостоверения.

— Я же просил вас: потише, — нахмурился Андрей. — Удостоверение под курткой. — Он демонстративно отряхнул снег с переда. — Прикажете мне промерзнуть до костей, только чтобы вы…

Броди сделал шаг назад.

— Куда вы, мистер Броди?

Тот развернулся, собираясь кинуться прочь по узкому проулку, но Андрей сильно толкнул его в спину и опрокинул в снег. А потом припечатал коленом к земле, не давая поднять голову. Броди ткнулся лицом в сугроб, и сильная рука Андрея макнула его туда носом еще глубже.

Броди забарахтался, задыхаясь, но Андрей, не обращая внимания, продолжал нажимать ему на затылок.

— Слушай меня, — зашептал он Броди в самое ухо. — Или ты делаешь, как я говорю, или я тебя утоплю в этом сугробе. Чувствуешь, как снег залепляет ноздри? Он уже тает. Ты вдыхаешь воду. Скоро начнешь давиться.

Броди сотрясал кашель, едва слышный сквозь слой снега. Спина выгнулась — насколько можно было. Грудная клетка ходила ходуном.

— Слушаешь? — негромко поинтересовался Андрей, нажимая чуть сильнее. — Хочешь умереть в сугробе в самый сочельник? Или предпочтешь провести праздники с женой и сыном?

Броди, кашляя, пытался что-то сказать.

Сунув руку ему под шапку, Андрей дернул Броди за волосы, рывком приподняв голову. На щеках налип снег. Броди пытался откашляться, но Андрей зажал ему рот, чтобы не слышно было.

— Как зовут твою жену и сына? — вполголоса спросил Андрей.

Руку ото рта жертвы он уже убрал, вместо этого приставив к виску дуло «глока».

Все усы Броди были в соплях.

— Мередит. Жену зовут Мередит. А сына… Коул.

— Хорошие имена. И люди они, наверное, хорошие. А?

— Да.

— Ты их любишь, Тед?

Край глушителя врезался Броди в висок, оставляя след. Андрей представил, какой твердой и холодной должна ощущаться сталь.

— Люблю? — выдавил Броди. — Конечно.

— Докажи им, Тед. Докажи, что любишь Мередит и Коула. Докажи, как раскаиваешься, что поднял руку на жену. Это твой шанс стать героем. Спаси их. Спаси свою семью, Тед.

— Да, — Броди дрожал. — Я все сделаю ради них.

— Тогда уговор остается в силе. Ты идешь внутрь. Смотришь, где какие ловушки. Расспрашиваешь. Мы слушаем разговоры. И узнаём, чего ждать.

— Мередит и Коул…

— Мы не трогаем тех, кто нам помогает, Тед. Да, мне тут кое-что на ум пришло… — У Андрея мелькнула пугающая догадка. — В доме есть компьютер? Мог преступник послать письмо с просьбой о помощи?

— Там пароль стоит.

Андрей выдохнул с некоторым облегчением.

— Хорошо. Я предупрежу тебя, прежде чем мы войдем. У тебя будет время подготовиться. Главное для вас с семьей — лечь на пол. А мы только проучим нашего приятеля, вернем себе то, что он забрал, и уйдем. Все, вы с женой и сыном можете жить долго и счастливо.

— Если бы…

— Он похитил кое-что очень ценное. И ты должен позаботиться о том, чтобы мы получили похищенное назад живым.

— Живым?

— Это ребенок.

— Ре… Какой еще ребенок?

— Это тебя не касается, Тед. Когда увидишь младенца, заговори о нем. Скажи мне, где он. И когда мы проникнем внутрь, позаботься, чтобы его не задело.

— А как же мои родные?

— Я ведь сказал: главное — сразу лечь на пол. И все будет в порядке — и с тобой, и с женой, и с сыном. Мы уйдем. Семья будет обязана тебе жизнью. Ты станешь для них героем. Твоей жене ничего не останется, кроме как простить обиду. Понимаешь, Тед? Тебе все ясно?

* * *

Каган с Андреем, Михаилом, Яковом и новичком Виктором стояли в коридоре перед тремя закрытыми дверьми. Из-за средней двери доносился приглушенный шум телевизора, больше никаких звуков не слышалось. Все остальные постояльцы, вероятно, разбрелись гулять и наслаждаться праздничной атмосферой.

Чувствуя прилив адреналина, Каган сумел разобрать в телевизионном бормотании только девичий голос, спрашивающий кого-то, настоящий ли он Санта-Клаус. В ответ глухой баритон подтвердил, что да, настоящий.

Как раз за средней дверью должны были находиться трое охранников.

Стараясь дышать ровно и размеренно, Каган смотрел, как Андрей вытаскивает из кармана сотовый, поставленный на виброрежим. Андрей дожидался звонка из апартаментов, от няни. Отвечать на звонок он не будет, достаточно, чтобы телефон просто завибрировал.

Ну и еще, чтобы звонок поступил именно от няни. Это будет означать, что она подготовила левую дверь, наклеив полоску пластыря на щель напротив язычка в замке, чтобы тот не смог защелкнуться. С правой дверью проделано то же самое.

К этому времени она уже должна была унести малыша и улечься с ним в ванну.

Стенки ванны не настолько толстые, чтобы их не пробила пуля, но, впрочем, пули в ту сторону полететь не должны. Однако на всякий случай за полученную от противников Хасана мзду няня уляжется в ванне спиной к запертой двери, прикрывая собой младенца как живым щитом.

Едва слышно зажужжал телефон у Андрея, и тот глянул на дисплей, удостовериться, что звонит тот, кто должен. Кивнув остальным, он убрал сотовый и вытащил из кармана «глок».

Каган с напарниками тоже вытащили пистолеты. Стволы заканчивались глушителем.

Каждый отодвинул затвор, убеждаясь в наличии патрона в патроннике. Перед началом миссии они уже проделывали это неоднократно, однако по навязчивой стрелковой привычке продолжали перепроверять снова и снова.

У Кагана вспотели ладони в латексных перчатках.

Повинуясь последнему кивку Андрея, команда разделилась: Каган с Михаилом встали у правой двери, за которой, как им объяснили, обычно отдыхала няня, когда младенцем занималась жена Хасана. Яков с Виктором отправились к дальней левой, а Андрей — любитель вызывать огонь на себя — замер перед средней.

Выждав секунду, он громко постучал, без сомнения заставив охранников по ту сторону встрепенуться. Каган уперся ладонью в правую дверь, и Яков синхронно повторил его жест, коснувшись левой.

Дверь подалась не сразу, и за краткий и тревожный миг Каган успел подумать, что, может, наклеенная няней полоска пластыря не сработала, но тут Андрей повторно постучал в средний номер, погромче, Каган надавил сильнее, и дверь отворилась. Михаил немедленно направил туда ствол пистолета, на случай если в комнате кто-то есть.

Андрей в третий раз грохнул кулаком в среднюю дверь, объявив громким голосом: «Уборка помещений!», а Каган с Михаилом тем временем ворвались в правую комнату. Няня свое обещание выполнила, межкомнатная дверь была оставлена открытой. Каган, притворившись, что ему мешает кровать, пропустил Михаила вперед, и тот, согнув колени, выстрелил вверх и вперед, целя в голову и грудь тех, кто находился в средней комнате.

Из-за глушителя выстрелы прозвучали едва слышными щелчками, по комнате начал распространяться едкий пороховой запах. Каган поспешно подскочил к Михаилу и, пальнув повыше, поразил выстрелами охранников, которые на самом деле были уже мертвы. Показавшиеся в противоположном дверном проеме Яков с Виктором тоже, пригнувшись, стрельнули вверх, целясь под таким углом, чтобы не попасть под перекрестный огонь.

Трое телохранителей истекали кровью, со стонами скорчившись на полу. Последний повалился на двоих напарников, упавших раньше.

Шагнувший в комнату Михаил контрольно добил каждого охранника выстрелом в голову.

Тогда Каган пробежал обратно к распахнутой им двери в коридор и махнул Андрею, показывая, что можно заходить. Когда тот пронесся мимо, Каган сорвал с дверного косяка полоску пластыря. Теперь замок снова сможет защелкнуться. Закрыв дверь, он повернул задвижку, запирая ее наглухо, и вслед за Андреем вернулся в среднюю комнату, где уже бил в ноздри густой медный запах крови.

Перешагивая через тела убитых охранников, они соединились с остальной командой в третьей комнате, наружный вход в которую Яков тоже закрыл и запер на замок.

Андрей постучал в дверь ванной: три стука, затем два, затем один, сигнализируя, что можно выходить.

Короткая заминка, и дверь открылась. Перед Каганом предстала палестинка. Под чадрой трудно было разобрать, сколько ей лет и как она выглядит, но темные выразительные глаза смотрели встревоженно. Волосы няни прятались под черным покрывалом, мешковатое черное платье довершало облик.

На руках няня держала арабского малыша в синих ползунках, завернутого в одеяльце.

Испуганный взгляд женщины скользнул мимо Андрея с напарниками в глубь средней комнаты.

— Уже все, — пояснил Андрей.

Няня поняла, на это ее английского хватило.

Андрей протянул ей пухлый конверт.

— Оставшаяся часть денег. А теперь давайте ребенка.

Женщина при виде конверта нахмурилась, будто жалея, что согласилась во всем этом участвовать.

— Забирайте деньги, — настаивал Андрей. — Вы их заработали. И уезжайте куда-нибудь подальше.

Женщина мешкала.

— Виктор, — велел Андрей, — забери у нее ребенка.

Виктор перехватил младенца, и тот заерзал в непривычно неласковых руках.

Няня проводила его тревожным взглядом.

— Не волнуйтесь. С ним все будет в порядке, — успокоил Андрей.

Дождавшись, пока женщина возьмет конверт, Яков пустил ей две пули в грудь и одну в голову. Она опрокинулась навзничь и повалилась на белый кафель ванной. Яков, перешагнув через ручеек крови, выдернул конверт из безвольной руки.

* * *

— Следующей части рассказа в Евангелии от Матфея нет, — продолжал Каган. — О том, что римский император приказал провести перепись населения, говорится в Евангелии от Луки.

Он отпил кофе. Бодрящая горячая жидкость заструилась по пересохшему языку в горло. Правую руку Каган не отнимал от лежащего на коленях пистолета.

— Перепись была важна по многим причинам. Во-первых, на ее основе вычислялись налоги, которыми Римская империя облагала Израиль. А во-вторых, она вынуждала иудеев пускаться в путь, иногда очень далекий, тем самым напоминая, что они в полном подчинении императора.

— А зачем им было куда-то отправляться? — не понял Коул.

— Каждая семья должна была отметиться согласно своему племени — у иудеев это называлось «колено», — тому, к которому принадлежал супруг. А для этого надлежало прибыть в город, изначально связанный с данным племенем. Тут наш рассказ и переходит к Марии и Иосифу. Жили они к северу от Назарета, однако Иосиф принадлежал к колену Давидову, а родиной Давида был Вифлеем, расположенный в семидесяти пяти милях к югу. Марии с Иосифом предстоял тяжкий путь через горы и долы. А Мария к тому же была на большом сроке беременности, и это означало, что путь затянется, потому что передвигаться нужно будет осторожнее. В результате, когда они наконец прибыли в Вифлеем, там уже скопилось много народу, и остановиться на ночлег Марии с Иосифом оказалось негде. «Не было им места в гостинице», — говорится в Евангелии от Луки.

В темноте Каган допил кофе и наклонился поставить чашку на пол, стараясь не обращать внимания на боль в раненой руке. При этом он ни на секунду не отрывал взгляда от окна, где за густеющей пеленой снега едва виднелся размытый силуэт изгороди.

— Марии с Иосифом пришлось устраиваться на ночлег в хлеву. Там Мария родила, и младенца некуда было уложить, кроме как в ясли. Это такая длинная кормушка для скота. Если когда-нибудь попадешь в Вифлеем, Коул, увидишь, что в качестве места рождения Иисуса туристам показывают пещеру. Может, так оно и было. В Вифлееме много известковых холмов, так что в древности хлева и конюшни вырубали прямо в склоне. Мне версия с пещерой нравится, как-то пещера в плане обороны понадежнее, чем просто хлев.

У вас в рождественской сцене волхвы приветствуют Марию, Иосифа и новорожденного Христа прямо в хлеву. Однако это не совсем так. У Матфея сказано, что волхвы обнаружили младенца Христа с матерью в доме. Эти и другие подробности указывают на то, что прибыли они уже спустя некоторое время после появления Иисуса на свет.

По прибытии в Вифлеем они принялись выполнять поручение Ирода, расспрашивая о новорожденных детях и выясняя насчет необычных обстоятельств, сопутствующих появлению кого-либо из них на свет. Если хотите знать мое мнение, меньше всего они ожидали получить подтверждение собственноручно сфабрикованной байки. Они-то собирались слить Ироду дезинформацию, подкрепленную подходящими подробностями. Поэтому весть о младенце, рожденном в хлеву, волхвы сочли более чем подходящим штрихом к своей легенде: великий царь, явившийся миру в нищете и убожестве. Алчный Ирод от такого противоречия будет вне себя.

Однако, продолжив расспросы (чтобы обвести Ирода вокруг пальца, легенду надо было выстроить тщательно), волхвы узнали о еще одном необычном обстоятельстве, которое заставило их самих полностью изменить мнение.

— И что это было? — не удержался Коул.

— Обстоятельство касается другой группки в рождественской сцене. Ты ее уже называл.

— Пастухи?

— Именно. По Вифлеему прошел слух, будто пастухам довелось испытать нечто необыкновенное. В ночь, когда родился младенец, они стояли в поле, сторожа свое овечье стадо, и вдруг перед ними возникла в ярком сиянии таинственная фигура. Незнакомец объявил, что пастухи должны возрадоваться и идти в Вифлеем взглянуть на новорожденного младенца в хлеву, ибо младенец этот не кто иной, как спаситель. Тут же рядом с первым возникли другие сияющие фигуры, возвестившие: «Слава в вышних Богу, и на земле мир». Потом все разом исчезли, оставив пастухов одних в темноте.

У меня лично, Коул, честно признаться, от такого зрелища точно инфаркт бы приключился. Но у пастухов закалка оказалась покрепче. Оправившись от изумления, они преисполнились любопытства и решили в самом деле отправиться в Вифлеем и посмотреть, правду ли сказал им загадочный незнакомец. Прибыли и обнаружили в хлеву младенца — в полном соответствии с предсказанием.

Слухи об этом событии и дошли до волхвов. Те немедленно справились, где теперь найти пастухов, и были отправлены на поле, где пастухам явилась сияющая фигура. Там-то волхвы и услышали историю из первых уст. Разумеется, оставить такое без внимания они не могли. Не забывай, волхвы верили в волшебство. Заинтригованные, они начали спрашивать, где этот хлев и как найти младенца, но, как сказано у Матфея, к тому времени Мария с Иисусом уже перебрались в дом.

Кстати, что интересно, Иосиф в этом месте в Евангелии вообще не упоминается. У меня на этот счет есть своя теория, но о ней позже. А сейчас нам важнее знать, что волхвы великолепно умели пользоваться отзеркаливанием для вытягивания нужной информации.

— Это как? — снова не понял Коул.

— Способ расположить к себе незнакомого человека, чтобы он поделился сведениями, которые в противном случае предпочел бы утаить. Состоит в том, чтобы незаметно подстраиваться под темп речи, тембр, мимику, даже дыхание собеседника. Тогда у человека создается впечатление, что он знает тебя уже очень давно. Волхвы были в этом деле большими мастерами, и Мария поведала им много такого, чего не рассказывала посторонним. Среди прочего описала свои давние видения, очень похожие на то, что приключилось с пастухами в поле. По ее словам, когда они с Иосифом обручились… Мередит, насколько подробно можно затрагивать тему беременности?

Вместо нее ответил Коул:

— Если вы имеете в виду секс, девственность и все такое, то я, в общем, знаю достаточно, так что не стесняйтесь.

— Стесняюсь? — удивился Каган. — Кто? Я?

— Все нормально, — подтвердила Мередит. — Я чувствую, Коул поймет, о чем вы.

Судя по голосу, она сдерживала улыбку.

«Хорошо, — похвалил себя Каган. — Отвлекаются».

Он сосредоточился на пейзаже за окном и усилием воли заставил себя подыскать слова, чтобы продолжить.

— Иосиф с Марией были обручены, однако Мария сообщила жениху о своей беременности еще до того, как они стали мужем и женой. Зная, что ребенок не может быть от него, Иосиф, разумеется, заподозрил Марию в неверности, однако та клялась, что не изменяла будущему мужу. К ней якобы явился ангел и возвестил, что она, девственница, зачала дитя от Святого Духа.

Что оставалось Иосифу? Он мог обвинить Марию в супружеской измене и отвергнуть, а мог поверить в истории об ангеле и загадочном непорочном зачатии.

Выбор оказался трудным, мучительным. Иосиф чувствовал, что его предали. Однако он любил Марию всем сердцем и в смятении взвешивал одну альтернативу и другую, не в силах решиться. Любовь боролась в его душе с обидой.

Вконец истерзанный, он отправился спать. И вдруг во сне ему явилась сияющая фигура — ангел слово в слово повторил Иосифу то, в чем убеждала мужа Мария: ее ребенок зачат от Святого Духа.

Сон этот имеет большое значение, поскольку представители колена Давидова, к которым и принадлежал Иосиф, издавна верили снам и умели их толковать. Однако Иосиф наверняка должен был задуматься, на самом ли деле ему явился ангел или это игра его измученного душевными терзаниями воображения. Все сводилось к одному: готов ли он отвергнуть любимую женщину, которая носит под сердцем чужого ребенка? И в конце концов Иосиф сделал выбор — поверить в сон. Проглотив обиду, он доказал свою любовь к невесте, женившись на ней.

Малыш захныкал.

— Мередит?

— Подгузник пока сухой. Наверное, он снова пить захотел. Принесу еще раствора.

Сквозь усиливающийся плач малыша Каган разобрал звук удаляющихся шагов Мередит. Потом звякнула кастрюля на плите, и раздался тихий плеск переливаемой в стопку жидкости. Мередит вернулась почти бегом и, опустившись на пол, взяла малыша на руки.

Через секунду плач стих.

— Он пьет, но все равно его что-то беспокоит, — озабоченно произнесла Мередит.

«Хочешь мне что-то сообщить? — насторожился Каган. — Как тогда, когда ты лягал меня под курткой и я думал, что ты подсказываешь дорогу?»

И тут же недоверчиво потряс головой. «Ерунда. Сдвиг по фазе от кровопотери».

— Итак, Иосиф женился на Марии, — продолжил Каган. В висках бешено стучало. — Однако проблема на этом не решилась. Вскоре станет видно, что Мария беременна и срок не совпадает с датой женитьбы. Как и всюду, в Назарете найдутся желающие полюбопытствовать, и эти добрые граждане вряд ли поверят объяснениям про ангелов. Мария будет опозорена.

Тогда Мария узнала, что одна ее родственница, Елисавета, тоже ждет ребенка. Жила Елисавета неподалеку, в городе Иудином, и Мария — как сказано у Луки, «поспешно» — решила идти туда. Там она пробыла три месяца, помогая по хозяйству Елисавете, пока та не родила, но потом пришло время Марии возвращаться в Назарет, где трудно было бы спастись от кривотолков. Так что, когда Мария с Иосифом услышали про перепись населения, они сразу поняли: это идеальный предлог, чтобы исчезнуть на время из города. Сборы в дорогу, надо думать, были недолгими.

Все это спустя какое-то время волхвы услышали от проникшейся к ним доверием Марии — и рассказ ее удивительным образом перекликался со словами пастухов, которым тоже явился ангел. Невероятная параллель, которую волхвы, верившие в сны и волшебство, разумеется, не могли оставить без внимания. Напротив, они должны были углубиться в расследование, расспросить народ в Вифлееме, выискивая несоответствия и противоречия, которые могли бы бросить тень сомнения на рассказанное. Однако расспросы и расследования только убедили волхвов в подлинности историй и в том, что дезинформация, которую они слили Ироду в попытке подорвать его трон, загадочным и непостижимым образом обернулась самой что ни на есть истиной…

— Первый раз я с этой интерпретацией рождественских событий столкнулся, когда работал в разведгруппе, — произнес Каган.

На секунду его охватила ностальгия. Сколько ему было тогда? Восемнадцать. Четырнадцать лет прошло.

«А теперь я, считай, старик».

— И один из наших спецагентов стал доказывать, что волхвы сами пали жертвой дезинформации.

— Это почему? — удивился Коул.

— Вести об их внезапном появлении в Иерусалиме должны были широко распространиться. Равно как и о бурной реакции Ирода на сообщение о путеводной звезде и новорожденном царе иудейском. Ирода в народе не любили, так что его страхи насчет бунта не были беспочвенными. В свиту Ирода наверняка проник шпион повстанцев, который мог узнать, что царь посылает волхвов в Вифлеем на поиски младенца. А повстанцы могли подговорить пастухов и Марию выдать волхвам некую версию событий, которая перекликалась бы с тем, что они пытались внушить Ироду. Так что, возможно, волхвов провели, так же как они провели Ирода.

— Провели? — подала голос Мередит.

— Повстанцы ведь не знали, что волхвы — это иноземные шпионы. Им было невдомек, что те пришли с целью свергнуть Ирода. Поэтому они состряпали легенду, которую волхвы должны были донести до царя и тем самым еще больше вывести его из равновесия. Возможно, пастухи и Мария тоже принадлежали к повстанцам. Так что, вполне вероятно, они с волхвами стремились к одной цели, однако ни те ни другие об этом даже не подозревали.

— Голова кругом идет, — призналась Мередит.

— Такова шпионская жизнь. Один американский руководитель разведки — который на самом деле вполне мог работать на Советы — как-то назвал шпионаж лабиринтом отражений.

— А мне вот не верится, что Мария и пастухи притворялись и кривили душой.

— Мне тоже, — ответил Каган. — И по-моему, дальнейшие события это только подтверждают.

Малыш закряхтел.

Каган напрягся.

— Нервничает, — раздался голос Мередит.

Беспокойство Кагана возросло.

— Пожалуй, пора заканчивать.

* * *

— А точно один и тот же ключ отпирает все двери в доме? — переспросил Андрей.

— Точно, — подтвердил Броди.

— Хорошо. Тогда особых трудностей не предвидится. Ты войдешь в дом. Сыграешь изумление при виде незваного гостя. Задашь само собой разумеющиеся вопросы насчет устроенных им ловушек. Выяснишь, где младенец.

— Но он ведь заметит, как я нервничаю, — усомнился Броди. — И может заподозрить, что это вы меня подослали.

— Конечно, он заметит, что ты нервничаешь. В этом-то и прелесть. Ты поднял руку на жену. И теперь до ужаса боишься, что она от тебя уйдет. Ты пришел молить ее о прощении. И вдруг натыкаешься в собственном доме на незнакомого мужчину. Покажи мне, кто не занервничает при таком раскладе? Он в жизни не догадается, как все обстоит на самом деле. Так что делай, как договорились. Завтра утром вы с семьей будете распаковывать рождественские подарки, а сегодняшний вечер забудете как страшный сон.

— Вашими бы устами…

Андрей ободряюще сжал плечо Броди.

— Ты справишься. Я в тебя верю.

Под его пристальным взглядом Броди тяжело зашагал сквозь густой снегопад к калитке.

Дождавшись, пока хозяин дома удалился на достаточное расстояние, Андрей повернулся к напарникам.

— Яков, как только Броди зайдет внутрь, ты огибаешь дом слева. Михаил — ты справа. Возьмешь кованый стул, о котором говорил Броди, и подставишь к окну хозяйской спальни. Поскольку твой микрофон с наушником у Броди, мы с тобой общаемся по сотовому, а Яков остается на радиосвязи. Как только выясним, где младенец и как расположены ловушки, я скажу Броди: «Счастливого Рождества». Это будет моим сигналом вам обоим. Через секунду я высажу выстрелом переднее окно и проникну в дом через него. Ты, Михаил, в это время с кованого стула пролезаешь в окно задней спальни. Петр отвлечется на шум и не услышит, как Яков отпирает замок боковой двери и врывается внутрь. Стрелять будем с трех разных сторон, и в суматохе Петр не разберется, куда палить. Плюс еще хозяева, путающиеся под ногами с воплями и криками, — где уж тут ему прицелиться. Когда я подбирал сотовый, выпавший у Петра из кармана, рядом с ним валялись два магазина. Наверное, были в том же кармане. Получается, патронов у него на нас на всех не хватит, а значит, какие у него шансы? Никаких.

— Хозяева должны остаться целыми и невредимыми? — уточнил Михаил.

— Наоборот. Иначе они дойдут до полиции. Все должны умереть. Кроме младенца. Поэтому, пока не узнаем, где его держат, в дом врываться нельзя.

* * *

В ноздри Кагану шибанул медный запах нянькиной крови. Яков перелистал большим пальцем пачку купюр в толстом конверте, изъятом у мертвой женщины.

Андрей протянул руку.

— Что? — не понял Яков.

— Наши клиенты могут потребовать назад деньги, потраченные на подкуп. Так что давай сюда.

— А если они не вспомнят?

— Тогда Пахан запросит свою долю.

К удивлению Кагана, в ответ раздался голос Виктора, а не Якова.

— Пахан, Пахан, вечно один Пахан, — проворчал новичок, державший на руках младенца.

Андрей пропустил ворчание мимо ушей.

— Яков, я требую конверт.

Яков со вздохом повиновался.

— Когда Пахан свое заберет, я разделю остальное поровну, — пообещал Андрей.

— Уж за этим мы проследим. — Виктор покрепче ухватил трепыхающегося малыша.

Андрей обернулся к нему.

— Ты у нас недавно, Виктор. Многого еще не знаешь, поэтому на первый раз прощается. Но больше не выводи меня из себя.

В глазах Виктора вспыхнули злые огоньки.

— Яков тоже тебя выводил. Что ж ты на него не наезжаешь, только на меня?

— Яков выводил? Не думаю.

Виктор вспыхнул.

— Как скажешь.

— Вот теперь ты усек. Именно. Как скажу.

Малыш на руках у Виктора захныкал. От этого плача — такого беспомощного — у Кагана что-то шевельнулось в душе.

— Отдай груз Михаилу, — велел Андрей.

— Я и сам могу, — возразил Виктор.

— Ты ему не нравишься. Делай, как договаривались, отдай Михаилу, пока ребенок не развопился.

Сделав шаг к малышу, Андрей вгляделся в его сморщенное недовольное личико. По лицу самого Андрея пробежала странная тень — как будто его посетило некое непривычное и оттого смущающее чувство. Глядя, как Виктор передает извивающегося младенца Михаилу, он тряхнул головой, явно отгоняя непрошеное ощущение. Конверт он сунул во внутренний карман куртки, а потом нажал кнопку микрофона, спрятавшегося под билетами на подъемник, подвешенными к замку молнии.

— Это Мельхиор. Груз у нас. Мы уходим со склада. Две минуты.

Виктор с Яковом открыли дверь спальни и вышли, предварительно удостоверившись, что коридор пуст. Пистолеты они засунули в карманы курток и махнули Михаилу, показывая, что он с малышом может следовать за ними. Каган с Андреем замыкали шествие — тоже спрятав оружие и заперев за собой дверь.

Как и репетировалось, Каган повесил на дверь табличку «Не беспокоить». В апартаментах по-прежнему бормотал телевизор, и пожилой баритон уверял, что да, он настоящий Санта-Клаус.

Они спустились по закручивающейся лестнице, и ковровая дорожка вывела их к столу администратора, где раньше сидела убитая Михаилом приветливая красавица.

Виктор открыл бронированную дверь, отделявшую особые апартаменты от остальной части отеля. Все вместе, прикрывая спереди и сзади Михаила, несущего на руках младенца, они проследовали мимо лифта к пожарному выходу и по залитой резким светом бетонной лестнице начали выбираться из здания. По дороге тонкие латексные перчатки сменили на уличные.

Малыш похныкивал, и этот звук, отражаясь от бетонных стен, мешался с шарканьем шагов по ступенькам.

— Это Мельхиор. До прибытия минута, — отрапортовал Андрей в микрофон.

Спустившись на три этажа, они вышли в коридор, ведущий на улицу. Его пространство просматривалось с помощью камеры слежения, поэтому шли, не поднимая головы и тесно сомкнув строй, частично заслоняя от обзора Михаила с младенцем, шагающего в центре.

За стеклянной дверью (боковой выход из отеля) мерцали скрытые снежной пеленой уличные фонари, повсюду гуляли укутанные прохожие. Позади ряда припаркованных у тротуара автомобилей притормозил темный микроавтобус.

«Я не смогу», — подумал Каган.

Днем он долго-долго стоял на коленях перед рождественской сценой в ближайшем соборе, уговаривая себя, что кураторы правы на все сто: важно только одно — невинные жизни, которые ему удалось спасти. «Выведите меня, верните домой», — умолял он снова и снова на протяжении трех месяцев в секретных посланиях. Иногда ему удавалось, ускользнув от Андрея, отважиться на телефонный звонок. Но каждый раз находились причины, по которым кураторы не спешили выводить его из операции. Как же, он ведь так удачно внедрился. Кто еще сможет проникнуть в самое сердце русской мафии? Его уход вызовет подозрение, и потом внедрить кого-то другого будет стократ сложнее и опаснее.

«Тогда инсценируйте мою гибель, — предлагал Каган. — Умер и умер, у русских и в мыслях не возникнет, что я был „кротом“».

Но кураторы в очередной раз переводили разговор на пластит, гранатометы, биологическое оружие, которые, по непроверенным данным, должны будут в скором времени переправлять в Штаты с помощью одесской мафии. И Кагану приходилось вспомнить о невинных жизнях, которые он обязан спасать.

А тем временем он, подчиняясь приказам Пахана, жег дома, ломал чужие руки и ноги, рвал зубы и избивал женщин. Разрывая в клочья собственную душу.

Виктор с Яковом вышли из отеля и посмотрели по сторонам, вглядываясь в скрытые зыбкой пеленой снегопада силуэты прохожих. Они кивнули Михаилу, показывая, что можно идти.

Щеки Кагана тут же заледенели на ветру. Но еще более холодный ледяной комок свернулся в животе.

«Все, — подумал он. — С меня хватит».

Группа пробралась между укрытых снежными шапками автомобилей у тротуара. Впереди горели фары в снежном ореоле. Дойдя до микроавтобуса, Виктор откатил боковую дверь. Яков залез внутрь. Следом шел Михаил с младенцем. Андрей с Каганом замыкали шествие.

Малыш в руках у Михаила шевельнулся.

«Я хотел сделать этот мир лучше», — подумал Каган.

Малыш заплакал. Михаил перехватил его одной рукой, высвободив вторую, чтобы, ухватившись за подлокотник кресла, забраться в микроавтобус.

— Не урони! — заволновался Андрей.

«Я хотел противостоять людям, которые столько лет держали в страхе моих родителей», — думал Каган.

Малыш извивался в руках Михаила, усаживающегося рядом с Яковом напротив боковой двери.

«А теперь я стал таким же, как они, как те, с кем я собирался бороться».

Каган пропустил Андрея вперед. Среднее сиденье было занято, и Андрею пришлось протискиваться на заднее.

«Я избивал. Истязал. Убивал, — вертелось в голове у Кагана. — Но, Богом клянусь, есть предел, и на это я уже не пойду».

Он сунулся в микроавтобус, будто собираясь, подтянувшись за подлокотник, подняться в салон. А потом с бешено бьющимся сердцем в притворном испуге показал на малыша.

— Что с ним?! У него кровь!

— Кровь? — встрепенулся Михаил. — Где?

И он, разжав руки, хотел перевернуть младенца и осмотреть.

Каган схватил ребенка и кинулся прочь, отшатнувшись от стоявшего сзади Виктора. И тут же почувствовал, что его пытаются ухватить за куртку. Обеими руками прижимая к себе ребенка, Каган двинул правым локтем. С разворота. С такой силой, что почувствовал, как трещит и ломается носовая кость Виктора. Осколки ее, судя по тому, как они вонзились внутрь черепа, вошли куда-то в мозг.

Под доносившиеся из глубины микроавтобуса крики Каган рванул по улице, проскочив между машинами у тротуара, и кинулся в проулок, вопя на прохожих, чтобы расступились. Левая рука вдруг дернулась и повисла плетью.

Задело пулей. А прохожие даже не поняли, почему перед бегущим Каганом вдруг брызнула осколками витрина, — глушитель на пистолете стрелявшего свою работу выполнил.

«Больше они стрелять не будут, — отчаянно надеялся Каган. — Андрей не рискнет ранить малыша».

Петляя в толпе, он потянул вниз замок молнии на куртке онемевшей левой рукой. Руку тут же пронзило жгучей болью. Он представил, как Андрей, Яков и Михаил в эти секунды выскакивают из микроавтобуса, и, сунув малыша под куртку, чтобы тот не замерз, снова потянул застежку вверх.

Каган знал, Андрей немедленно пустится вдогонку. Яков (возможно, с помощью Михаила) затащит тело Виктора в микроавтобус, пока прохожие не поняли, что случилось, и не ударились в панику. А потом оба киллера присоединятся к погоне.

Наушник заорал голосом Андрея:

— Петр, что за хрень? Ты что творишь?

Каган ускорил бег, расталкивая прохожих в узком проулке.

— Петр, верни груз!

Вместо ответа Каган, глубоко дыша, понесся к собору, возвышающемуся в конце улочки. Малыш прижимался к его животу, теплый и на удивление спокойный.

«Я тебя не дам в обиду, — пообещал Каган. — Я все сделаю, чтобы тебя уберечь».

Он поискал взглядом полицейскую машину в надежде кинуться за помощью, однако тут же сообразил, что, пока будет объясняться, их как раз настигнут Андрей с напарниками. Кагану с полицейским пустят по пуле в голову, а малыша заберут.

«Позвони, позови на помощь», — подсказал он сам себе. Торопясь выйти на связь с кураторами, он сунул немеющую руку в карман, чтобы достать телефон. И тут его как обухом по голове ударили. Карман оказался разорван, телефона не было в помине, как и запасных патронов. Каган вспомнил, как его дернули за куртку, когда он схватил малыша и побежал. Видимо, тогда, при попытке удержать его, карман и оторвали.

«Держи в голове план действий, запасной план и еще один — на случай, если провалится запасной, — этот принцип Кагану вдолбили крепко-накрепко — Заранее представь, что будешь делать. Прорепетируй хотя бы мысленно, если не можешь потренироваться „вживую“. Никогда ничего не предпринимай, не прикинув заранее возможные исходы».

Однако решение забрать малыша пришло к нему внезапно. Несмотря на полдня душевных терзаний в соборе перед рождественской сценой, оно созрело окончательно только в тот самый миг, когда Каган сунулся в микроавтобус и заявил Михаилу, что у младенца идет кровь.

«Куда мне деваться?» — лихорадочно размышлял Каган.

Впереди, справа от собора, виднелась запруженная народом улица. Сотни людей куда-то целенаправленно шагали. Малыш под курткой лягнул его, будто подсказывая, что надо следовать туда, за ними.

— Петр! — взорвался наушник разъяренным голосом Андрея. — Твой сотовый у меня! Помощи ждать неоткуда! Ты один! Отдай груз!

Задыхаясь от бега и морщась от боли в распухающей левой руке, Каган несся вперед, изо всех сил стараясь не поскользнуться на обледеневшем тротуаре. Из толпы до него долетели восторженные реплики о рождественском убранстве Каньон-роуд.

Малыш снова двинул его пяткой в живот.

— Петр, ты пожалеешь, что на свет родился, когда я до тебя доберусь! — пообещал Андрей.

* * *

Малыш захныкал.

— Не плачь, — вполголоса попытался уговорить его Каган.

— Я его успокаиваю, но все никак, — сокрушенно призналась Мередит.

— Понимаю, — мягко заверил Каган.

Сжавшись от напряжения, он продолжал вглядываться в снегопад за окном. И не мог отделаться от чувства, что малыш его предупреждает об опасности, — хотя мысль, конечно, сумасшедшая.

«Я что, потерял больше крови, чем мне казалось? Бред какой-то в голову лезет».

Малыш затих. Однако Каган не мог расслабиться.

— Конец истории для сочельника мало подходит. — Каган вернулся к повествованию. Идобавил, надеясь подстегнуть интерес мальчика: — Там есть подробности, которые Коулу могут показаться отвратительными.

— А вы все-таки расскажите, — попался тот.

Каган облизал пересохшие губы.

— Хорошо. Только не говори потом, что тебя не предупреждали.

Волхвов очень взволновало услышанное от пастухов и Марии. И тогда, пораженные неожиданным созвучием между этими рассказами и слитой Ироду легендой, они приняли небывалое решение. Нарушив первое правило любого шпиона, они раскрыли себя, изложив Марии свою миссию и признавшись, что на самом деле они иноземные посланцы, только делающие вид, что выполняют приказ Ирода.

«Мы хотели, чтобы он потерял рассудок, разыскивая воображаемого новорожденного царя иудейского, — объяснили они. — Однако теперь выясняется, что придуманная нами легенда подтвердилась, обернувшись истиной. И теперь вам нельзя тут больше оставаться. Вскоре Ирод устанет ждать от нас доклада, но слухи о вашем младенце до него все равно рано или поздно дойдут, и тогда здесь тут же окажутся его воины, чтобы убить вас всех».

Дальнейшие события доказывают, что Мария с пастухами не имели отношения к повстанцам. Иначе они бы сразу поняли: волхвы с ними заодно — и признались бы в своих бунтарских намерениях, чтобы, объединив усилия, пошатнуть трон Ирода.

Но никаких признаний не последовало. Вместо этого они разделились на два отряда и пустились в бегство. Волхвы, двинувшиеся восточным путем назад на родину, отвлекали на себя внимание, а Иосиф с Марией и Иисусом тем временем поспешили на юг, в Египет. Иосифу якобы приснился еще один сон, где ему было сказано вместе с семьей спасаться на чужбине. На шпионский взгляд этот сон — банальная легенда, чтобы прикрыть волхвов, на случай если Иосифа схватят и будут допрашивать. И вполне правдоподобная легенда, между прочим, поскольку, как я уже говорил, у представителей колена Давидова, к которым относился Иосиф, сны издавна почитались и воспринимались как руководство к действию. Волхвов, по их утверждению, тоже заставил вернуться домой вещий сон, так что в случае чего они могут сказать: мол, мы не изменяли приказу Ирода, а действовали согласно своей вере, как и прежде, когда отправились вслед за путеводной звездой.

Убедили бы эти легенды Ирода или нет, сложно сказать. Но хоть какая-то запасная версия, и то хорошо.

У Матфея говорится, что Иосиф с Марией и Иисусом бежали ночью — по настоянию волхвов, научивших их, как пробираться в темноте по пустыне. Сами волхвы в этот момент бесследно исчезают, не удостоившись дальнейших упоминаний — как и подобает настоящим шпионам. Однако, по мнению того, кто излагал мне эту версию рождественских событий, волхвы позже все-таки встретились с семьей Иосифа в Египте и научили их кое-каким полезным шпионским штучкам — например, обнаруживать слежку, вербовать сторонников — в Евангелиях их называют учениками, — раскрывать двойных агентов…

И я уверен, учитывая последнее, что Иисус предвидел предательство Иуды. Возможно, он даже сам велел Иуде это предательство совершить, дабы сбылось предсказание. Очень все запутано в шпионском мире… Впрочем, у нас ведь сейчас речь о Рождестве, а не о Пасхе, не будем перескакивать.

Тут Кагана перебил Коул:

— А помните, вы обещали объяснить, почему Иосифа не было, когда к Марии приходили волхвы?

— Да, точно. На Иосифа легла огромная ответственность — быть не просто мужем и отцом, но и защитником, телохранителем. Поэтому, пока волхвы общались с Марией, Иосиф наблюдал за происходящим на улице, следя, не приближаются ли воины Ирода. В дальнейшем он все меньше времени будет проводить с Марией и Иисусом, отдавая все силы обеспечению их безопасности. Как и волхвы, он вскоре перестает упоминаться в Евангелиях — и это тоже выдает в нем хорошего охранника. Его нигде не цитируют напрямую. Он всегда невидимой тенью маячит на заднем плане.

— И где же тут отвратительные места, про которые вы говорили? — недоумевая, вспомнил Коул.

— Их несколько. И все касаются Ирода. Вопреки ожиданиям волхвов, он не стал разбрасываться, откликаясь на все слухи, возникающие в разных концах страны. И волхвам не удалось таким образом рассеять его внимание и силы. Ирод сделал то, чего ни один человек не смог бы предугадать — даже с учетом предшествующих поступков жестокого царя. Поняв, что его провели, рассвирепевший Ирод разослал своих воинов по Вифлеему и окрестным селениям. Повинуясь приказу, солдаты перебили всех младенцев-мальчиков в возрасте до двух лет. Ирод ведь не знал точно, когда появился на свет новый царь, и решил взять возрастной диапазон пошире, чтоб уж наверняка.

— Всех мальчиков до двух лет? — изумленно и в то же время завороженно протянул Коул. — Я об этом слышал, но как-то не осознавал… И скольких же он убил в итоге?

— Около сотни, наверное. Принято называть более крупную цифру, но на самом деле население Вифлеема с окрестностями недотягивало до того, чтобы новорожденные и грудные младенцы исчислялись тысячами. И все равно, массовое убийство детей, пусть даже на порядок меньше по количеству, воспринималось так, словно истребили несколько тысяч. Для тех мест это была самая настоящая катастрофа.

Теперь, даже если восстание действительно планировалось, никто не отважился бы пойти против Ирода. Как бороться с психопатом, который в завещании повелел на своих похоронах перерезать горло нескольким сотням людей? Это чтобы гарантировать скорбный плач во время погребения. И неважно, кого будут оплакивать — его самого или безвинно погибших, лишь бы охваченные горем подданные лили слезы.

Так что, с одной стороны, план волхвов провалился. Они надеялись ослабить власть Ирода, а вместо этого спровоцировали массовую резню. Однако, с другой стороны, как ни парадоксально, убийство сослужило хорошую службу. Перебив всех младенцев мужского пола в Вифлееме и окрестностях, Ирод сделал так, что Иисус оказался единственным оставшимся в живых мальчиком, появившимся на свет именно там и тогда, где, согласно предсказанию, должен был родиться царь мира. Перепись снова сыграла ключевую роль. Помимо того, что она во исполнение пророчества привела в Вифлеем Марию и Иосифа, она еще послужила письменным доказательством того, что именно в этом городе Мария родила Иисуса.

Что касается Ирода… После «избиения младенцев» на него напала загадочная хворь. По свидетельствам очевидцев, его будто сжирал изнутри медленный огонь. Царь бился в судорогах. У него отекли и распухли ноги. В желудке открылись язвы. Гниющий пенис точили черви.

— Черви, прямо там… фу-у, гадость какая! — Коула передернуло.

— Я ведь предупреждал. Исторические источники указывают, что царь учащенно дышал, источая омерзительный смрад изо рта. Так он мучился очень долго — и я, честно признаться, считаю, что поделом ему. Когда он наконец умер, распорядители, отвечающие за похороны, отказались исполнять указ и горло никому перерезать не стали.

— А от чего он все-таки умер? — поинтересовался мальчик.

— По одной из версий, он страдал хронической почечной недостаточностью. А по другой — у него развился скоротечный рак кожи. Я лично склонен считать, что его погубила так называемая болезнь, пожирающая плоть. То есть, грубо говоря, организм Ирода пожирали его собственные бактерии. Более чем заслуженная гибель в его случае. Погублен собственным злом. Мне интересно другое: как так вышло? Банальное невезение? Воля Божья? Или тут приложил руку шпион, спецагент, позаботившийся о том, чтобы кожи Ирода коснулась отравленная ткань? Как было на самом деле, мы уже никогда не узнаем. Успешная операция всегда проходит незамеченной. Но мне нравится думать, что Ирод принял смерть, как бы мы сейчас сказали, от «биологического оружия».

Каган умолк.

— Вот такая вот шпионская вариация на тему Рождества.

И тут закричал малыш.

Секунда тишины — и дом взорвался от его отчаянного вопля, в котором будто выплеснулась вся мировая скорбь. На этот раз у Кагана не осталось сомнений.

— Начинается.

Часть 4 ДИТЯ МИРА

— Коул, прячься за телевизионной тумбой! Мередит, быстро с корзиной в постирочную!

Под несмолкающий плач малыша Каган сполз с кожаного кресла и сжал двумя руками рукоять пистолета, превозмогая боль в левой. Несмотря на всю бредовость предположения, он нутром чуял, что малыш пытается его предостеречь и громкое «а-а-а!» — это сигнал тревоги. Каган не продержался бы столько лет в спецслужбах, не научившись доверять своему чутью, которое сейчас било во все колокола.

«Андрей зайдет спереди, — рассуждал он, чувствуя, как учащается пульс. — Попытается отвлечь внимание на себя, пока двое остальных будут проникать в дом с боков. Привычная схема. Так же, как тогда, в гостинице. Он понимает, что я эту схему просчитаю, но ему без разницы. Для такого дома лучшей тактики все равно не придумаешь».

При этом, как ни вглядывался Каган в снежную круговерть за окном, где едва виднелась койотовая изгородь, никакого движения по направлению к переднему входу различить не мог.

«Может, мне все почудилось? — У него мелькнул проблеск надежды. — Может, они все-таки ушли…»

Но если не ушли и по-прежнему наблюдают за домом, теперь-то вопли малыша до них донесутся обязательно. У него самого уши закладывало от надрывного плача.

«Я ведь за этими криками не услышу, как в дом вламываются».

Плач оборвался так же внезапно, как и начался.

И Каган различил деревянный скрип. Это Мередит отчаянно пыталась затащить плетеную корзину в темную постирочную, где ей с малышом надлежало укрыться за стиральной машиной и сушкой.

В доме воцарилась неестественная тишина.

«Может, все-таки нервы разыгрались, — надеялся Каган, сам себе не веря. — А у малыша всего-навсего подгузник промок, вот он и поднял рев».

В этот момент дернулась, открываясь и снова закрываясь, едва различимая в снегопаде калитка. Из снежной кутерьмы проступили очертания бредущей к дому фигуры.

Каган прицелился, сделав поправку на вес глушителя. «Андрей что, воображает, будто надежно укрылся за снегопадом? Сейчас я его пристрелю, и тогда останется только…»

Но огни над входной дверью, отразившись от снежного ковра, высветили фигуру идущего, и Каган увидел вместо черной лыжной куртки Андрея незнакомое светло-серое пальто. Вместо обтягивающей трикотажной шапки — теплая кепка с козырьком и наушниками. Ростом незнакомец примерно с Андрея, но худее и уже в плечах. А еще усы — Каган разглядел, когда тот подошел еще ближе.

— Мередит!

— Что?

— Бегите скорее в гостиную. Кто-то идет. У вашего мужа есть усы? Это он?

В темноте раздались торопливые шаги. Каган снова отметил, что Мередит не забывает пригнуться, пробегая на фоне окна.

— Я… — Она внимательно посмотрела в окно, и у нее перехватило дыхание. — Да. Это Тед.

Входная дверь располагалась справа от окна. Каган сдвинулся влево. Держась в тени, прижимаясь как можно ближе к окну, он проследил взглядом вдоль фасада. Там вроде никто не прятался. Обзора, правда, хватало не до конца, но Каган разглядел достаточно, чтобы рискнуть.

Судя по всему, хозяин двигался по направлению к боковому входу, а Кагана это ни в коем случае не устраивало. Окна там нет, так что проверить, не притаился ли кто у двери, не получится. А значит, ворваться в дом вслед за Тедом противнику не составит труда.

— Мередит, откройте переднюю дверь. Позовите его, чтобы он вошел там, через главный вход.

Она молча посмотрела на Кагана. Даже в полумраке видно было, как выделяется на лице припухшая щека и рассеченный угол губ.

— Он вас больше и пальцем не тронет. Даю слово.

Мередит кивнула, показывая, что сомнениям конец. Повернув ручку замка, она отперла дверь и шагнула под свет гирлянды, впустив в комнату порыв морозного воздуха.

— Тед, я здесь. Заходи, — позвала она.

— Мередит? — послышался нетвердый, потому что нетрезвый, видимо, голос. — Что это здесь за следы? Их почти замело снегом, но они ведут прямо в дом. Что, кто-то приходил, пока меня не было?

— Ты внутрь зайди, — настаивала Мередит.

— Кажется, я слышал детский плач пару секунд назад?

— Тед, бога ради, холодно же! Заходи в дом.

Тед подошел к двери.

— Мередит, прости меня, умоляю. Худшего поступка, чем поднять на тебя руку, я в жизни не совершал. Я бы что угодно отдал, только бы все вернуть назад. Мне так стыдно, словами не выразить…

В комнату порхнула стайка снежинок.

Стянув перчатки, Тед шагнул через порог, отбрасывая резкую тень в свете наружной гирлянды.

— Откуда следы?

Мередит быстро закрыла за ним дверь и повернула защелку замка.

Молниеносным движением Каган сбил Теда с ног, повалил грудью на пол и, приставив к затылку дуло «глока», рявкнул:

— Руки за голову!

— В чем дело? Это что, пистолет?

— Руки за голову, пальцы сцепить!

— Какого…

Ухватив Теда за волосы, Каган разок приложил его лбом об кирпичный пол.

— Ай!

— Делай, что говорю. Мередит, а вы не спускайте глаз с окна.

Она послушно заняла наблюдательный пост в кресле.

Тед, задрожав всем телом, наконец сцепил руки на затылке. От него едва заметно несло виски, однако язык больше не заплетался, и Каган рассудил, что уже часа два Тед спиртного в рот не брал.

— Какого хрена тут творится?

— Не отвлекайся, — велел Каган. — Там снаружи кто-нибудь есть?

— В каком смысле? Кто там может…

Каган еще раз приложил Теда лбом об пол, на этот раз посильнее.

— Эй, больно же!

— На то и рассчитано, Тед. Кто там снаружи?

— Ради всего святого! Сейчас сочельник, там целые толпы гуляют.

— По вашему проулку?

— Нет, по Каньон-роуд.

— Я спрашивал про вашу улочку.

— Там никого. От Каньон-роуд далеко, смотреть здесь особо не на что. Кто сюда полезет? И вообще, кто ты такой?

— Не дергайся.

Прижимая дуло пистолета к затылку лежащего ничком Теда, Каган неуклюже обыскал его раненой рукой. Начал с правой лодыжки и двинулся вверх по голени, потом прощупал бедра и пах.

— Эй! — возмутился Тед.

Каган, не обращая внимания на протест, прошелся ладонью по второй ноге, затем по торсу. Оружия не нащупал, только бумажник, но Каган искал совсем другое.

— Где сотовые? — Если удастся заполучить хоть один, можно будет вызвать подмогу. — Ты ушел из дома с двумя телефонами — своим и Мередит.

— Ты откуда знаешь? И какое дело…

— Где они?

— Стащили.

— Что?

— На Каньон-роуд. Кто-то в меня врезался в толпе и пошел дальше. А через какое-то время я понял, что в кармане полегчало. Пошарил — а сотовых ищи-свищи.

— То есть телефоны вытащили, а бумажник оставили?

— Они лежали в наружном кармане, а кошелек во внутреннем. Мередит, что это еще за тип? Как он сюда попал?

— Помолчи, я еще не решил, верить тебе или нет, — заткнул его Каган.

— С какой стати? Я понятия не имею, кто ты такой, но в наши семейные дела лезть не советую!

Чутье подсказывало Кагану не останавливать Теда, пусть поговорит — авось сболтнет что-нибудь ценное.

Тед умоляюще поглядел на жену.

— Мередит, клянусь, мне в жизни не было так стыдно! Неважно, чего этот тип хочет, мы с тобой все уладим. Но только если ты меня простишь. Знаешь, я сам не свой был после того, что случилось. Ходил, ходил… Совесть грызла так, что, ей-богу, впору под грузовик бросаться — да где его возьмешь, когда Каньон-роуд перекрыли.

— Можешь подняться на четвереньки, — разрешил Каган.

— Кругом сплошное веселье, огни, песнопения, а мне белый свет не мил, — сдавленным голосом признавался Тед, бегая взглядом по полутемной гостиной. — Сам не знаю, как она мне попалась на глаза, но я вдруг заметил на старом глиняном доме табличку «Друзья». И меня как громом поразило…

— Вставай на колени, — велел Каган. — Руки в карманы пальто.

Тед послушно приподнялся, поерзав, чтобы не придавить коленями полы пальто, и неловко сунул руки в карманы. При этом он не умолкал ни на секунду.

— Только представь, Мередит. Сегодня мне как никогда нужна была бы дружеская поддержка, кто-то, кто наставил бы меня на путь истинный, — и я вижу этот знак.

Каган упорно старался держаться подальше от окна и не показываться в проеме.

— Можешь встать.

Тед неуклюже выпрямился, чуть не потеряв равновесие из-за того, что держал руки в карманах. И все говорил и говорил, не в силах замолчать от нервного напряжения.

— Я туда зашел, там была большая комната, и люди сидели на скамейках вдоль стен. Никто не говорил ни слова. Сидели, опустив головы. Я терялся в догадках, пока не увидел табличку на стене: «Религиозное общество друзей».

Тед, сделав передышку, обвел взглядом гостиную.

— Это оказались квакеры, Мередит. Я вспомнил, где-то в газетах писали, что у квакеров зал для собраний как раз где-то на Каньон-роуд. А с опущенной головой они все сидят, потому что молятся, дошло до меня. Тогда я присел рядом на скамейку и понял, что не молился уже незнамо сколько лет. Я и молитвы, наверное, все позабыл — а у меня ведь, видит Бог, столько всего, за что нужно вымаливать прощение. За тебя. За Коула. Вымаливать силы, чтобы бросить пить.

Тед не переставая шарил глазами по комнате. Что-то в его манерах Кагана настораживало.

— Потом они подняли головы и начали переговариваться. Такими тихими, мирными голосами. И лица у них буквально светились. На меня смотрели как на самого желанного гостя. Кто-то принес мне чашку кофе. Ко мне не лезли с расспросами, но я чувствовал, что они понимают, как у меня тяжело на душе. Вот где я провел все это время, Мередит, — дожидался, пока протрезвею, чтобы вернуться домой. Мне не давали покоя разные мысли — до чего я докатился, до чего довел тебя и Коула, и… Коул? Ты где, сынок? Ты цел?

— Здесь я. — Приглушенный голос мальчика раздался из дальнего угла.

— За телевизором? Зачем ты туда залез?

— Прячусь.

— От чего? Этот человек, он что, тебя обидел? Если он…

— Нет, — вмешалась Мередит. — Он нас не обижал.

— Тогда объясните мне наконец, что тут происходит.

— За мной гнались трое, — начал Каган.

— Гнались? Это еще почему?

— Закрой рот и слушай. Высокие. Накачанные. Сурового вида. Лет по сорок с небольшим. У одного лицо будто долотом из дерева вырубили. Густые брови. Шрам на левой щеке. Квадратная челюсть. Тебе точно никто похожий поблизости не попадался?

— Говорю же, на улице ни души. Как выбрался из толпы на Каньон-роуд, ни одного человека больше не встретил. Эй, давай ты пистолет уберешь? А то он меня нервирует.

— Так и задумано. Руки из карманов не вынимай.

— А почему темнота такая? Я твое лицо не разгляжу никак. Мередит, включи свет.

— Нет, — возразил Каган.

— За тобой, значит, гнались трое? А зачем? Что им надо было? — Тед умолк на секунду, будто припоминая. — Я, кажется, слышал детский плач. Тут где-то ребенок?

Шагнув в глубь гостиной, Тед оглянулся по сторонам. Его глаза постепенно привыкали к темноте.

— Почему тут ящики из комода валяются по всему коридору до самых спален?

Тед двинулся дальше, в сторону кухни, и Каган, дернувшись следом, успел перехватить его за руку, не дав дотянуться до выключателя.

— А зачем тут на плите кипит… — повысив голос, начал Тед.

— Ну-ка давай обратно! — Каган рывком вернул его в гостиную.

Кагану не давало покоя то, что он обнаружил — точнее, не обнаружил, обыскивая Теда. Оружия при себе нет — ну это понятно. Имеется бумажник, но отсутствуют оба телефона. Объяснение, впрочем, вполне похоже на правду. Сочельник — золотое время для карманников. Столпотворение на улицах, внимание рассеяно. Из наружного кармана вытащить вещи — раз плюнуть, другое дело — бумажник во внутреннем…

И все-таки один момент Кагана тревожил. Крутилась какая-то беспокойная мысль в уголке сознания.

Чего-то не хватает.

Того, что обязательно найдется у любого мужчины в кармане брюк.

— Тед, а где ключи от дома?

— Что?

— Я не нашел ключи, когда тебя обыскивал. Ты домой как собирался попасть?

— Ключи? Я не… — Тед снова запнулся, будто осмысливая. — Наверное, оставил их дома по пьяни.

— Нет, — вмешалась Мередит. — Они были у тебя в кармане. Ты хотел взять «рейнджровер», а я пыталась не пустить тебя за руль в пьяном виде. И тогда ты меня ударил. Я сказала, что Каньон-роуд перекрыта, и ты меня ударил еще раз. Но смысл сказанного до тебя, видимо, наконец дошел, потому что ты отправился пешком, а машину оставил.

— Мередит, я ведь уже попросил прощения. И буду просить еще и еще, столько, сколько понадобится. Я был не прав. Ты совершенно верно не пускала меня за руль. Я больше ни капли в рот не возьму и, Богом клянусь, никогда тебя пальцем не трону.

— Не уходи от темы! — перебил Каган. — Где ключи?

Тед снова замялся. В третий раз.

— Карманник. Наверное, он и их вытащил. А я по пьяни не заметил.

— Интересный вор. Спер два сотовых и ключи от машины, а на бумажник даже не позарился?

— Ключи тоже были в наружном кармане, вместе с телефонами. Теперь вспоминаю. Вот он их и прихватил заодно. — Тед в четвертый раз будто прислушался к своим мыслям и требовательно заявил: — Я совершенно точно слышал детский рев.

— С чего вдруг такая перемена тона?

Тед склонил голову набок.

— Плач доносился из… из кухни? Нет… из постирочной.

— И почему ты все время запинаешься?

— Ничего подобного. Просто пытаюсь выяснить, что происходит в моем доме.

— Подозрительно это все, Тед.

— Постирочная.

— Очень подозрительно. Ты мне наврал насчет того, что снаружи ни души не встретил?

— С чего бы мне…

— Они пообещали, что отпустят твою семью с миром и не тронут ни тебя, ни Мередит, ни Коула, если ты им поможешь?

— Я же сказал, нет там никого, — горячо запротестовал Тед, но в голосе его послышались неуверенные нотки, мгновенно усилившие подозрения Кагана.

— Они убийцы, Тед. Все, что они тебе наговорили, сплошная ложь. И у них нерушимое правило — не оставлять свидетелей.

Мередит, скорчившаяся в кресле у окна, обернулась к мужу.

— Тед, ради всего святого, ты что, нас обманываешь?

— Конечно нет.

— Они там, на улице? И ты им помогаешь?

— Никому я не помогаю, — чересчур поспешно открестился Тед.

— Давай-ка обратно на колени, — велел Каган.

— На колени?

— Запинаешься ты что-то частенько. Слушаешь чьи-то указания? Почему ты до сих пор в шапке?

Каган сделал Теду подсечку и, когда тот повалился на колени, сдернул с головы кепку и пощупал в правом ухе, однако наушника не обнаружил.

— Эй! — возмущенно завопил Тед, пытаясь вывернуться.

Каган, не обращая внимания, сунул палец Теду в левое ухо и, наткнувшись на твердую затычку, почувствовал, как внутри все обрывается. Холодея, он вытащил наушник.

— Где микрофон?

— Микрофон?

Каган ткнул Теда дулом в висок.

— Отдавай микрофон, ты, придурок недоделанный!

Тед со стоном потер лоб.

— Микрофон, живо! — Каган снова ткнул его дулом. — Где он?

— Под воротником пальто.

Каган поспешно отцепил прибор.

— А передатчик?

— В перчатке. Я их запихнул под кресло, когда ты меня сбил с ног.

Каган крикнул, одновременно шаря рукой по полу:

— Мередит, давайте в укрытие, быстрее. Коул, он им выдал, что ты за телевизором, так что перепрятывайся срочно.

— Они обещали, что нас не тронут! — тоже переходя на крик, возразил Тед. — Я бы никогда не подверг сына опасности!

— А что ты сделал, по-твоему?

— Нет! Я хотел только одного — защитить семью. Мередит, я только пытался вытащить вас с Коулом. Ты же понимаешь!

— Сосредоточься! — велел Каган. — Кому ты поверишь? Жене и сыну, которые доверяют мне, или этим, снаружи, которые пойдут на все, лишь бы заполучить малыша? Они нас тут всех перебьют не моргнув глазом, честное слово. Они свидетелей не оставляют.

— Я только хотел…

— Бога ради, заткнись и сделай наконец что-то для своей семьи!

* * *

Согнувшись в три погибели в гостиной, Каган прислушивался к торопливым шагам Мередит, побежавшей в постирочную, где они прятали корзину с малышом.

Куда перебрался Коул, он даже не догадывался, а спрашивать не смел, иначе об этом тут же станет известно Андрею — через микрофон, снятый с Броди. Каган уже хотел отключить передатчик или, дав волю ярости, шваркнуть микрофон об кирпичный пол и растоптать, но вовремя сообразил, что переговорное устройство ему еще пригодится.

Он сунул в ухо капсулу наушника и позвал в микрофон:

— Андрей!

— Пожалел, приятель? — В голосе звучала горечь. — А я предупреждал, что добром не кончится.

Говоря в микрофон, Каган инстинктивно обращался в сторону переднего окна.

— Тут есть компьютер. Я отправил просьбу о помощи по электронной почте. Полиция уже едет.

— Нет, Петр. Мой шпион-неудачник поведал, что все компы в доме под паролем.

— Под паролем… — повторил Каган, пристально глядя на Теда.

Тот застыл в замешательстве, затем, пробормотав: «Сейчас сделаем», — прополз через гостиную, протиснулся между разбросанными по коридорному полу ящиками и исчез в кабинете.

— Отдай груз, и мое предложение остается в силе, — уговаривал язвительный голос Андрея в наушнике. — Можешь идти на все четыре стороны.

— Что-то не верится. Почему, как думаешь? — произнес в микрофон Каган.

— Тогда вот о чем поразмысли. По твоей дурости в дело оказались втянуты случайные люди. И все, что с ними произойдет, будет на твоей совести. Они погибнут из-за тебя.

Каган невольно обернулся, и его взгляд скользнул сперва к темной постирочной, где пряталась Мередит с малышом, а потом он краем глаза уловил приглушенное мерцание (видимо, от компьютерного экрана) в кабинете Теда. Послышался торопливый перестук клавиш на клавиатуре.

«Куда, интересно, Коул спрятался?» — с тревогой подумал Каган.

— Если ты вернешь груз, — продолжал Андрей, — я оставлю семью в живых.

— При том, что они свидетели?

— Нас видел только муж. Но я и для него сделаю исключение и не стану убивать, пусть живет себе с женой и сыном. Пока полиция очухается, нас в Санта-Фе уже не будет. Так что, оставляя эту троицу в живых, я не особо рискую. Это мое тебе одолжение, Петр, в знак того, что я ценил твою дружбу — хотя тебе на мою было плевать. Отдай груз! Ну, ответишь за своеволие, но, по крайней мере, совесть у тебя будет чиста, что по твоей милости не погибли другие.

— Это малыш, Андрей, ребенок. А не груз. Если я тебя послушаю, что с ним будет?

— Наши клиенты подержат его у себя, чтобы надавить на Хасана. Тот откажется от своих далеко идущих планов и станет обычным врачом. Это лучше, чем убивать его, тем самым создавая ореол мученика. Хасан в своих речах обещает последователям, что не опустит рук, пока не добьется долгосрочного мира. На его клятвенные уверения: «Я вас никогда не оставлю» — народ стекается тысячами. Если он отступится, это обескуражит последователей настолько, что дело его заглохнет само собой.

— А через год? Через два? Что потом будет с малышом? — не сдавался Каган.

— Хасану с женой разрешат иногда втайне с ним видеться. У него на левой пятке родимое пятно.

— Да. В форме розы.

— Оно и послужит доказательством, что объект жив, что его не подменили. Хасан с женой не позволят, чтобы случилось самое страшное, поэтому не посмеют снова начать агитацию.

— Ты все время зовешь его то «объект», то «груз». Это не объект, Андрей. Это человек, личность.

— Петр, ты сам прекрасно знаешь, что существуют только объекты. Если бы ты об этом не забывал, не пришлось бы тебе сейчас выпутываться. Как тебя по-настоящему зовут?

Каган пропустил последний вопрос мимо ушей. У него на языке вертелся собственный, гораздо более важный.

— И что, малыш будет расти у врагов Хасана?

— Да. А когда ребенок подрастет, из него воспитают террориста-смертника.

Кагану как будто двинули под дых. Внутри все оледенело. И то, что Андрей сказал «ребенок», а не «объект», до него дошло только спустя пару секунд.

— Как тебя зовут по-настоящему? — снова спросил Андрей.

«Воспитают террориста-смертника»? У оторопевшего Кагана даже язык будто прилип к нёбу.

Тед ползком выбрался из кабинета и приблизился вплотную к Кагану, который начал постукивать микрофоном по ноге, чтобы Андрей не расслышал сбивчивый шепот хозяина дома.

— С моих компьютеров можно звонить, но в полиции было все время занято. Наверное, много аварий из-за снега. Тогда я разослал письма знакомым, попросил связаться с полицией, чтобы сюда выслали спецотряд.

Каган кивнул, напустив на себя как можно более бодрый вид. Однако мысли у него в голове крутились совсем невеселые:

«Сочельник. Единственный вечер в году, когда ни один нормальный человек в почту не полезет. А если и да, то они все примутся звонить 911 и перегрузят линию намертво. И потом, сколько часов пройдет, прежде чем сюда доберется полиция?»

В мерцании, льющемся из кабинета Теда, Каган чувствовал себя как на витрине.

— Выключи мониторы, не надо лишнего света, — шепнул он Теду.

И тут же, перестав стучать микрофоном по ноге, обратился к Андрею.

— Тебя интересует мое настоящее имя? Оно и есть настоящее. Меня правда зовут Петр. Я тебе не врал. И дружил с тобой по-настоящему.

— Конечно. А фамилия?

— Этого я тебе, сам понимаешь, называть не стану. У меня тоже семья есть.

— Семья? — с негодованием воскликнул Андрей. — Жена, да? И ты от меня скрывал?

— Да нет же! Как бы я, по-твоему, столько времени проработал под прикрытием, если бы был женат? Думаешь, мне не хотелось жену и детей — как у тебя? Думаешь, я тебе не завидовал? Отец с матерью, вот моя семья, — произнес Каган, подавляя нахлынувшую горечь.

Родителей на самом деле уже не было в живых — погибли два года назад при лобовом столкновении с пьяным водителем. Но ему нужно было пробудить у Андрея человеческое сочувствие, и живые отец с матерью, требовавшие заботы, казались вполне объяснимой причиной, чтобы не раскрывать подлинную фамилию.

— Ты работаешь на спецслужбы?

— Да.

— Признался. Наконец хоть какая-то правда.

— Андрей, помнишь, как мы ездили к торговцу оружием в Мэриленде, забрать партию стволов для Пахана? И еще прихватили наши «глоки» в качестве премиальных? Мы тогда провели полдня на стенде, соревнуясь в меткости.

— Вот из «глока» я тебя и прикончу.

— Я не об этом. Для меня те полдня останутся лучшими за последние годы. — Каган пристально всматривался в кухонную дверь, готовясь пристрелить любого, кто в нее ворвется. — Я твой друг, Андрей. Я имел честь побывать у тебя дома, познакомиться с твоей женой и дочерьми. Они для меня — та семья, которой мне обзавестись не довелось. Помнишь, как я спас тебе жизнь в Колумбии?

— Да, и что с того?

Каган скользнул взглядом в полутемный коридор, прислушиваясь, не лезет ли кто в дом.

— Тот наркобарон здорово разозлился, когда до него дошло, что советская подлодка, которую ты ему толкнул и на которой он рассчитывал перегонять в Штаты контрабандные грузы наркоты, затонет при первом же рейсе. А ведь это я тогда засек засаду в гараже. Ты шел впереди. Я мог бросить тебя и слинять, как остальные. Но я тебя вытащил, а другие даже не пытались.

— Я тебе обещаю легкую и быструю смерть — в качестве благодарности.

— Есть вещи, Андрей, в которых фальшь не прокатит. Наша дружба как раз из таких. Ты бы сразу почувствовал, если бы я кривил душой. Я никогда не рассказывал своим кураторам об операциях, которые ты проворачивал лично. И никогда не ставил тебя под удар.

— Ага, только ребенка умыкнул.

От Кагана не укрылось, что Андрей снова сказал «ребенок», а не «груз» или «объект». Перед ним замаячил проблеск надежды.

— Наши клиенты — люди на редкость бессердечные, — не отступал Андрей. — Если мы не доставим оплаченный груз, меня будут преследовать до конца жизни. С одной стороны они, с другой — Пахан.

— Есть же выход!

Каган сновал туда-сюда, проверяя попеременно то кухонную дверь, то коридор.

— Какой еще? Не представляю.

— Переходи на мою сторону.

— Твою?

— Ты можешь работать на нас.

— Предать своих?

В голосе Андрея послышалось праведное негодование.

— Представь, что сейчас холодная война.

— Вступить в американские спецслужбы? И ты меня вербуешь по радио, на частоте, которую слушают мои товарищи? Хорошая у вас там подготовка, я погляжу.

— Другого способа связи у меня все равно нет! Андрей, дослушай. Работать на моей стороне куда лучше, чем похищать младенцев. Должен же у тебя быть какой-то предел, планка, ниже которой ты не опустишься, иначе начнешь сам себя ненавидеть? Неужели тебя никогда не мучает совесть? Ты не чувствуешь, что сам себе противен?

Андрей замолчал.

— А мне с этим уже довольно долго приходится жить, — продолжал Каган. — С отвращением к самому себе.

— Я зарабатываю на жизнь, — наконец откликнулся в наушнике голос Андрея.

— Есть ведь и другие способы заработать. Твоя жена представления не имеет, сколько людей ты погубил, чтобы поселить ее в этом чудесном домике с видом на пляж. А дочерям невдомек, сколько крови пролилось, чтобы оплатить их учебу в замечательной частной школе. Как думаешь, что они скажут, если узнают правду? Ведь настанет день, когда в дверь твоего дома постучатся сотрудники спецслужб. Или, наоборот, ночью — в дом ворвутся пацаны из вражеской банды и…

— Заткнись!

— Андрей, ты как-то сказал, что мы себе жизнь не выбираем. Так вот я тебе даю возможность выбрать. Переходи на мою сторону. Представь, как здорово будет признаться жене и дочкам, сказать им чистую правду, сознавая, что этой правдой можно гордиться? Место жительства мы вам сменим, — увещевал Каган в микрофон. — Получите новые документы. Жена с девочками будут под прикрытием. Тебе не придется за них тревожиться.

Каган надеялся, что все будет именно так. И все же невольно вспомнил непреходящий страх, в котором жил он сам с родителями, несмотря на посулы Госдепартамента.

— Будешь зарабатывать честные деньги, сделаешь хоть что-то хорошее для разнообразия. Подумай, ведь было бы правильно дать ребенку мира исполнить свое предназначение.

— Предназначение… — передразнил Андрей. — Вещаешь, как с трибуны.

— Когда я убегал от вас, у меня возникло такое чувство, что малыш пытается мне что-то сообщить, показывает, куда сворачивать, и даже предупредил меня, что вы рядом с домом.

— У тебя галлюцинации от потери крови.

— Но у этого ребенка точно есть предназначение, Андрей, я не сомневаюсь. У него потрясающий отец — человек, который сумел стольких увлечь своей идеей, человек, проповедующий надежду, а не ненависть. Только представь себе, какой у него должен быть сын! Может, наше предназначение как раз и состоит в том, чтобы позволить этому ребенку выполнить свое? Мы ведь можем сделать так, чтобы малыш вернулся к родителям.

— Тогда клиенты вместе с Паханом нас на пару замочат. И умирать мы — и мои родные — будем долгой и мучительной смертью.

— Не будем, Андрей, если не они нас захватят, а мы их. И тогда они пожалеют, что им вообще пришла в голову мысль вырастить из мальчика террориста-смертника. Какой маньяк до такого додумался? Это насколько безбашенным надо быть? А мы покажем, что мы так низко не опустимся. Покажем, что мы люди, а не звери.

Каган, умолкнув, обернулся к уличному выходу из кухни. «Кажется, ключ в замке скрежетнул. Или послышалось?»

Он снова застучал микрофоном по ноге, чтобы Андрей не расслышал шепот, обращенный к Теду.

— На плите кипит кастрюля с водой. Поставь ее на микроволновку. Когда я крикну: «Давай!», нажми «пуск» на СВЧ. Таймер там уже установлен.

Каган стоял к Теду достаточно близко, чтобы даже в полумраке разглядеть, как тот наморщил лоб в недоумении.

— Некогда объяснять, Тед. Просто сделай, как я сказал, ради Мередит и Коула. От тебя сейчас зависит их жизнь.

После секундного раздумья Тед, к удивлению Кагана, согласно кивнул.

— Как скажешь. Я перед ними в неоплатном долгу.

И Тед, пригибаясь, выскользнул из гостиной в кухню.

Каган перестал стучать микрофоном и прикрепил его к рубашке.

— Андрей, ты еще слушаешь? Наверное, помехи из-за снегопада. Какой-то шум все перекрывает.

— Боюсь, Петр, мне уже поздновато притворяться человеком, — раздался голос Андрея в ответ. — Малыш у тебя в надежном укрытии?

Каган снова отметил, что Андрей назвал бывший «груз» малышом. Неужели получилось достучаться?

— Да. В укрытии.

— Подозреваю, что Тед угадал насчет постирочной. Счастливого Рождества.

Почему-то пожелание прозвучало с неожиданной решимостью.

И тут же в постирочной зашелся криком малыш.

* * *

Пули изрешетили переднее окно, в гостиную брызнули осколки.

Выстрелов слышно не было, поэтому звон стекла и удары пуль в заднюю стену комнаты показались оглушительно громкими, но даже в этом шуме Каган расслышал, как разбивается стекло в хозяйской спальне.

Штурм начался.

«Они ворвутся с трех сторон».

— Давай, Тед! Пора! — крикнул он. — Включай!

Сквозь захлебывающийся плач малыша до него донеслось гудение микроволновки. Когда Тед, пригнувшись, метнулся обратно в гостиную, в кухне начало раздаваться потрескивание. В межкомнатной арке будто молнии вспыхивали — это искрила скомканная фольга в СВЧ.

Дверь в кухню распахнулась. В проеме возник силуэт втянувшего голову в плечи мужчины, который палил во все без разбора, прошивая пулями стены и навесные шкафы, но самих выстрелов из-за глушителя в общем грохоте слышно не было.

Внезапно в углу что-то громко хлопнуло, и по глазам шарахнуло белым слепящим светом. В пластиковой тубе взорвался подогретый в микроволновке клей — легковоспламеняющиеся пары загорелись от искрящей фольги.

Печка превратилась в пылающий огненный шар, а дверца, которую вынесло взрывной волной, полетела прямо в киллера вместе с кастрюлей кипятка, опрокинувшейся в полете ему на голову.

Кухню заволокло дымом. Каган, услышав вопли, ворвался в арку и послал две пули в голову корчащегося на полу врага. Это оказался Яков. В укромном закутке кухни пистолет с глушителем стрелял едва ли громче пневматического молотка.

Метнувшись к наружной двери, Каган рывком дернул ее на себя и защелкнул замок.

Дым густел. Пламя уже лизало навесной шкафчик над бывшей микроволновкой.

— Ты как, живой? — прокричал Тед из гостиной.

У Кагана в ушах еще звенело после взрыва, поэтому крик донесся как сквозь вату.

— Кухня горит! — крикнул в ответ Каган.

Тед завопил, не дослушав:

— Кто-то пролез в спальню! Там что-то грохнуло!

Каган притаился у арки, ведущей в гостиную. Глаза разъедал дым, но Каган вытер их рукавом и навел дуло пистолета на коридор, уводящий в другую часть дома.

За его спиной все сильнее разгоралось пламя, и теперь, на фоне подсвеченного огнем дыма, Каган снова почувствовал, что становится удобной мишенью.

Над головой свистнуло.

Еще раз.

Еще.

Пули. Стреляют с того конца коридора, выстрелов практически не слышно. Мало того, дульное пламя глушитель тоже скрывает, поэтому по вспышке во время выстрела не прицелишься.

Он два раза пальнул наугад в сторону хозяйской спальни. Жаль тратить патроны на невидимую цель, но надо ведь как-то удержать противника в комнате.

— Тед, скоро будет еще взрыв. Когда рванет, бегом лети в кухню и попытайся потушить огонь.

Тед молчал.

— Тед! — заорал Каган.

— Он тебя слышал! Он же теперь дождется, пока я побегу! И пристрелит — там ведь светло от огня!

— Поверь мне! Делай, как я сказал!

Тед снова не ответил.

Слышно было только, как трещит огонь, пожирающий дверцу кухонного шкафа.

Каган изо всех сил старался не кашлять. Рядом снова свистнуло, и он послал еще одну пулю в противоположный конец коридора.

Остатки стекла в переднем окне вылетели от трех одновременных выстрелов. Кто-то — наверное, Андрей — пробивал себе дорогу по фасаду.

Малыш захлебнулся плачем.

— Тед! — закричал Каган. — Мередит с ребенком смогут выбраться только через кухню! Ты должен потушить огонь, иначе им конец!

— Я же обещал, что сделаю, как ты велишь! Скажи когда!

— Приготовься!

Каган еще и еще раз нажал на спусковой крючок. Целился он в пол в конце коридора, где стояли баллоны с лаком для волос и пеной для бритья. Тридцать ярдов, даже днем не с первого раза попадешь. За спиной полыхало пламя, и единственное, что оставалось Кагану, — стрелять до победного.

Он надеялся, что противник, получив предупреждение, отойдет подальше от двери и не будет высовываться. Тогда — если еще взорванные баллоны помогут — Тед сможет проскользнуть в кухню.

Еще один выстрел, и у Кагана заложило уши от громкого бабах. Баллоны разорвало, и в конце коридора пролился раскаленный дождь из осколков и аэрозоли.

— Тед, давай!

Но Тед уже и сам несся во весь опор в кухню. Споткнувшись о труп Якова, он ухватился за кухонный стол, и его занесло к раковине. От стремительного движения облако дыма колыхнулось, обнажив кухонный шкаф в объятиях пляшущего пламени.

«Патроны почти все расстрелял», — подсчитывал Каган.

В кухне зашумела вода, потом о стенки раковины стукнулась кастрюля, и вода полилась в нее. Тед с размаху выплеснул воду на горящий шкафчик, и за спиной Кагана с шипением повалил пар.

Света убавилось.

Снова звук льющейся воды. Снова плеск и шипение.

— Все, погасло! — крикнул Тед.

Сгустившаяся темнота подтвердила Кагану его слова.

«Пистолет Якова, — думал он тем временем. — Если до него добраться…»

Он рискнул отвести взгляд от коридора и посмотреть на труп посреди кухни. Однако из-за яркого пламени зрение уже перестроилось, и не приспособившиеся заново к темноте глаза не могли разглядеть пистолет.

Мимо просвистело еще несколько пуль. На этот раз стрелок целился явно не в самого Кагана, а ему за спину, в пол. Каган сообразил, что противнику, видимо, удалось разглядеть в свете пожара баллоны, стоящие у кухонной двери. Хочет воспользоваться его же оружием.

— Тед, отходи к мойке!

В следующую секунду бабахнул баллончик, и Кагану как будто дали с размаху по ушам.

Оглушенный, он пытался оправиться от шока и, целясь в коридор, увидел, как из хозяйской спальни метнулась темная тень.

«Знает, что у меня патроны на исходе!»

Стрелок — судя по накачанной фигуре, Михаил, — видимо, вставил новый магазин, потому что палил очередями, будто патронов у него без счета.

Получив от Теда предупреждение насчет разбросанных по полу ящиков, он прыгал из стороны в сторону, сбивая Кагану прицел, а сам продолжал стрелять.

Каган выпустил однупулю, вторую, и сделавшийся враз бесполезным пистолет щелкнул пустым затвором. Уверенный, что доживает последние секунды, Каган бросился на пол и, подкатившись к телу Якова, принялся ощупывать его в поисках оружия. Движения сковывала раненая рука.

Пуля чиркнула о пол, осыпав Кагана фонтаном крошек и окончательно убедив, что жить ему осталось всего ничего.

И все же он продолжал лихорадочно шарить вокруг трупа Якова в поисках пистолета.

В этот самый момент Михаил вдруг ни с того ни с сего запнулся и ничком рухнул на ящик от комода. Упал он как-то странно, однако Кагану некогда было над этим раздумывать. Он потянул из кармана нож и вскочил на ноги.

Специальный крючок зацепился за ткань, и лезвие мгновенно раскрылось.

В броске Каган успел разглядеть, как распростертый на полу Михаил поднимает голову и прицеливается. Каган полоснул противника ножом по запястью, и пистолет стукнул об пол. Каган хотел резануть еще раз, но Михаил успел здоровой рукой ухватить его за лодыжку и дернуть на себя.

Каган рухнул со всего размаха.

Захрустев осколками на полу, он умудрился вскочить на ноги одновременно с поднявшимся и рванувшим вперед Михаилом. Не обращая внимания на боль в раненых руках, они сцепились, скользя на битом стекле. Каган пытался пырнуть противника ножом, а Михаил сопротивлялся, выворачивая ему запястье.

Выверенная точность движений, необходимая для единоборства, сейчас была невозможна — так бешено у Кагана колотилось сердце, — поэтому они с Михаилом просто теснили друг друга, как два диких зверя.

Массивный, накачанный Михаил, пользуясь превосходством в весе, выкрутил Кагану запястье и развернул противника спиной к себе. А потом начал душить, захватив шею окровавленной рукой, и Каган почувствовал, как сдавило глотку.

Раздался грохот.

«Андрей пролез через переднее окно!» — догадался Каган.

Однако вслед за грохотом послышался глухой удар, и Михаила швырнуло вперед.

«Тед его чем-то стукнул!»

Воспользовавшись секундным замешательством, Каган высвободился из смертельной хватки и снова попытался полоснуть противника ножом, но Михаил успел перехватить его запястье. Кагана силой инерции отбросило к задней стене коридора, и он разбил затылком стекло на висевшей там картине.

Еще не оправившись от удара, он сделал попытку двинуть Михаила коленом в пах, однако промазал и попал только в бедро. Русский, пригвоздив Кагана к стене, старался выхватить у него нож. Спецагент с размаху впечатал каблук ботинка в ногу соперника и услышал стон. Справа маячила открытая дверь в кабинет Теда. Напрягая все силы, Каган развернулся вместе с Михаилом и толкнул его в проем.

Натянутый шнур подсек противника под колени, а Каган довершил дело, толкнув его в грудь. Каган всем весом приземлился на поверженного Михаила, вышибая из него дух. Хватка русского мгновенно ослабла, и Каган выдернул руку с ножом.

С яростным криком он вонзил нож — по самую рукоятку — Михаилу в горло и почувствовал, как забился под ним накачанный противник. Он дергал нож в ране туда-сюда, расширяя дыру, скребя по кости, и горячая кровь хлестала по пальцам. Михаил судорожно разевал рот в отчаянной попытке вздохнуть.

Руками он все еще силился спихнуть Кагана с себя, но тут кровь в горле забурлила, и руки ослабли. Каган продолжал вертеть лезвие в ране. Наконец руки противника опустились на пол, по телу прошла судорога, и Михаил замер.

Только тогда Каган выпустил нож. «Андрей!» — мелькнула тревожная мысль.

Шатаясь после бешеной схватки, он побрел туда, где Михаил выронил пистолет. Каган поднял оружие и, добежав до гостиной, пригнулся, целясь в дыры от пуль на переднем окне. На полу валялись крупные куски стекла. Сквозь зияющие щели в комнату летел снег.

Где же Андрей?

В ушах у Кагана звенело. Из постирочной доносился отчаянный плач — для Кагана как сквозь вату.

И тут ему в глаза бросилась необычная деталь: почему-то стекло было расколото только в верхней части. Стрелявший по окну целился исключительно вверх, как будто стараясь причинить как можно меньше вреда.

«Что за?..»

— Берегись! — раздался за спиной крик Теда.

Обернувшись, Каган увидел надвигающуюся на него из кабинета темную фигуру. Из разверстой дыры в глотке Михаила с хрипом и бульканьем толчками лилась кровь. Однако ножа в ране не было. Михаил сжимал его в руке и уже занес над Каганом, когда из кухни на него кинулся Тед. От удара оба, Тед с Михаилом, рухнули на пол. Русский, рассвирепев, попытался пырнуть Теда ножом, тот в ответ задергался и начал вырываться.

Лезвие задело Теда по щеке, и он застонал от боли. Однако вырваться он успел и отполз достаточно далеко, чтобы Каган мог выстрелить, не опасаясь его задеть. Михаилу досталось две пули в правый висок, и когда русский растянулся на полу, Каган уже мог не сомневаться: больше он не встанет.

«Андрей. Где же Андрей?»

Каган снова развернулся к переднему окну.

* * *

Весь взмокший от пота, он дышал учащенно и сбивчиво. На самом деле схватка длилась едва ли пару минут, однако для него время растянулось, как в замедленной съемке.

Малыш надрывался по-прежнему. И вдруг замолчал.

Тут же до Кагана донесся голос Андрея — только уже не из наушника. Едва различимый, он шел снаружи, из палисадника. Андрей явно кричал, но после всех взрывов у Кагана так заложило уши, что приходилось изо всех сил напрягать слух.

— Петр! — раздалось снова. — Ничего не говори! Отключи передатчик!

Каган настороженно молчал.

— Ты меня слышишь? — снова крикнул Андрей. — Отключи передатчик!

«Что он задумал?»

Теряясь в догадках, Каган тем не менее осторожно перевел рычажок.

— Все, отключил!

Собственный голос показался спецагенту гулким, будто из тоннеля.

— Я догадался, что из схватки живым вышел только ты. Иначе Яков или Михаил уже открыли бы дверь.

— Приятно, что ты в меня веришь.

— Больше, чем ты думаешь, — подтвердил Андрей. — Кстати, свой передатчик я тоже отключил. Клиенты и Пахан нас не слышат.

— Что у тебя на уме? — Каган целился в разбитое окно. В комнату ворвался очередной вихрь снежинок. — Ты все время стрелял вверх. Если бы ты продолжал прокладывать себе пулями дорогу по фасаду, я бы уже валялся мертвым.

— Ты сам завел разговор о судьбе и предназначении. Вот я и предоставил Якову с Михаилом решить за меня. Если победят они — значит, ребенку суждено достаться нашим клиентам.

— Я думал, ты не веришь в судьбу.

Каган не сводил прицела с окна.

— Еще как верю. Я ведь русский.

— Объясни, почему ты остался в стороне.

— Сегодня кое-что случилось, Петр.

— Да уж, сочельник выдался насыщенный.

— Пахан мне тут пару-тройку эпитетов выдал.

— Эпитетов?

— Hooyesos. Govnosos. Kachok. Koshkayob.

— Да, уважением не пахнет.

— Он скорешился против меня с клиентами. Он мне угрожал. Мало того, угрожал расправиться с моими родными.

— А это уже край.

— Однозначно. Петр, предположим, я перейду к вам. Куда мне попросить переселить жену с дочками? Ты знаешь Анну. Где ей больше понравится?

— Думаю, где потеплее, учитывая сегодняшнюю погоду. — Это напомнило Кагану, как его собственные родители предпочли в итоге Майами. — Или, может, ей наскучило жить у воды, и она не прочь сменить обстановку. Ты уж с ней сам должен обсудить.

— Как только тут до конца доведем, — согласился из палисадника Андрей. — Нам с тобой надо будет кое-кого выследить. Не могу же я, перейдя на твою сторону, оставить врагов в живых, чтобы они однажды пришли за мной и родными.

За спиной у Кагана раздался взволнованный голос. Тед. И тут Каган понял, что Тед обращается не к нему и вообще не к тем, кто находится в доме.

— Андрей, — доложил Каган в разбитое окно, — Тед куда крепче, чем мы думали. Он рисковал жизнью, чтобы спасти жену и сына. А теперь обыскал трупы и добыл сотовый. И дозвонился до полиции. Как ему удалось, даже не представляю. Но он дозвонился. Это я на тот случай, если у тебя еще какие фокусы в запасе.

— Думаешь, я тебе тут спектакль разыгрываю?

— Я думаю, что если ты хочешь меня обдурить и забрать малыша, то у тебя на все про все минут пять, не больше.

— Что за дружба такая, когда друзья не доверяют один другому? — посетовал Андрей. — Вообще-то это у тебя пять минут на все про все. Надо делать ноги, иначе нам удачи не видать. Ключ от дома я отдал Якову, а от машины оставил себе и пять минут назад вывел «рейнджровер» из гаража.

— Я не слышу мотора.

— Само собой, после взрывов у тебя небось в ушах такой звон стоит… Кстати, а что ты там взрывал?

— Сильнее всего рванула микроволновка.

— Находчиво. Представляю, как Михаил с Яковом шуганулись.

— Яков — да, это точно.

— Поделом ему, нечего было линять в Колумбии, когда наркобарон хотел меня замочить. Петр, давай решайся. Если хочешь, чтобы я перешел к вам, надо уносить ноги, а потом ты мне поможешь закончить начатое.

Снег опять повалил так густо, что Каган едва различал происходящее за окном. «Он пытается выманить меня наружу?»

— Андрей, ты знаешь, что означает «Санта-Фе»?

— Кто-то сегодня что-то такое говорил в толпе. Святая вера.

— Кажется, пришло время мне во что-нибудь поверить.

«Все ради малыша, — решился Каган. — Надо отвлечь Андрея. Придержать его снаружи, подальше от дома».

— Хорошо, я выхожу.

Он повернулся к Теду, который, опустив руку с телефоном, как раз сообщал:

— Спецотряд и «скорая» выехали.

— Слава богу! — подала голос Мередит.

Она стояла на пороге постирочной, окутанная пеленой висящего в кухне дыма. В свете наружных огней Каган разглядел малыша у нее на руках.

— Вы как? — спросил он.

— Напугалась. И тошнит.

Она скосила глаза на труп Якова и тут же отвела взгляд.

— А малыш?

— Цел, все в порядке.

У Кагана отлегло от сердца — и сразу он почувствовал новый укол тревоги.

— Погодите. А где Коул?

— Коул? — сдавленным голосом позвал Тед. — Ты где, сынок?

— Коул?

Мередит принялась отчаянно озираться.

Каган уже готов был запаниковать, испугавшись, что мальчишку пристрелили, но тут раздался слабый голос.

— Я здесь…

Припадая на одну ногу, Коул вышел из темного коридора. Волоча за собой бейсбольную биту, он неуклюже пробирался между разбросанными по полу ящиками. Впереди даже в темноте просматривалось массивное тело Михаила.

При виде его Коул замер.

— Коул, ты меня видишь? — позвал Тед. — Смотри только на меня. Вниз не гляди, сынок. Я иду к тебе.

Под подошвами Теда захрустело битое стекло. Он подошел вплотную к сыну и, взяв его на руки, перенес через труп.

Каган, дождавшись, когда Тед поставит мальчика, положил руку ему на плечо. До сих пор его беспокоил один непонятный момент во время схватки с Михаилом; теперь он наконец догадался.

— Коул, куда ты перепрятался, когда я крикнул, что за телевизором больше сидеть нельзя? Ты сейчас пришел по коридору… В ванную, да?

— Да. — Судя по голосу, Коул еще не оправился от потрясения. — Я лежал в ванне.

— Второй убийца выскочил из главной спальни, — продолжал Каган. — Но у меня уже кончились патроны. И нож я успел выхватить в последнюю секунду, только потому, что противник споткнулся.

— Конечно, — кивнула Мередит. — Там же ящики по полу были раскиданы.

— Нет, про ящики он знал, — возразил Каган. — И двигался уверенно. Так что ящики ни при чем.

— Тогда что же произошло? — недоумевал Тед. — Почему он вдруг повалился?

— Об этом надо спросить Коула.

— Не понимаю. Почему Коула?

— Расскажи сам, — обратился к мальчику Каган. — Папа с мамой должны знать, какой ты храбрец.

— Храбрец? — До Теда все еще не доходило.

Коул помялся.

— Я понял, что надо помочь. Во всем этом грохоте он не расслышал, как я вылез из ванны. И когда он пробегал мимо, я выставил биту.

— Ты сделал ему подножку? — не поверила своим ушам Мередит.

Коул смущенно подвигал туда-сюда битой.

— Я не знал, что еще придумать…

— Маленький мой, какой же ты храбрый, — тихо произнесла Мередит.

— Не такой уж и маленький, — возразил Каган.

Коул поднял голову, прислушиваясь.

— Там сирены!

Времени оставалось мало. Каган шагнул к Мередит, державшей малыша, и прикоснулся пальцем к крошечному лобику.

— Дитя мира? Хотелось бы надеяться, господи, как бы хотелось!.. Расти сильным и здоровым, малыш. Дай мне веру в то, что возможен мир на земле и благоволение в человеках.

Снаружи раздался нетерпеливый крик Андрея. Он явно нервничал.

— Сирены, Петр!

Каган посмотрел на Теда.

— У тебя левая щека порезана.

— Что? — Вскинув руку, Тед нащупал кровоточащую рану.

— Наверное, осколком стекла задело или…

— Нет, это ножом.

— Глубокий. Боюсь, шрам останется.

— И хорошо.

— Чего же хорошего?

— Будет напоминать мне о том, как я чуть не лишился самого дорогого…

Тед обернулся к Мередит и Коулу.

Каган сделал то же самое.

— Мередит, вам говорили, какая вы красавица?

Она смущенно опустила глаза. И наверняка зарделась — в этом Каган не сомневался, — просто в темноте не разглядишь.

— Тед, ведь правда она красавица?

— Конечно.

— Вот и не забывай ей каждый день об этом напоминать.

Пройдя в кухню, Каган надел куртку, скрывая под ней рубашку, пропитанную кровью Михаила. Его пистолет вместе со своим «глоком» он сунул в правый карман. Затем подобрал и перезарядил пистолет Якова — на теле убитого обнаружился запасной магазин.

— Мередит, полиции расскажите все, как было, без утайки. Ничего такого, что могло бы мне повредить, вы все равно не знаете. Просто расскажите правду. Да, Коул, а ты не забывай историю про волхвов.

— Рождество по-шпионски, — как в бреду проговорил мальчик.

— Это что еще за история? — не понял Тед.

— Сын тебе перескажет.

— Петр! — раздался снаружи предостерегающий крик Андрея. — Полиция! Время поджимает!

— Тед, пойдем со мной. — Они отошли к входной двери.

— Когда я боролся со вторым убийцей, его кто-то двинул по черепу. Это ты постарался? — уточнил Каган.

— Да, я. Лампой.

Из раны на щеке Теда капала кровь.

— Тогда надежда есть. Из пистолета доводилось стрелять?

— Нет.

— Наводишь дуло на цель и нажимаешь спусковой крючок. Это если без лишних подробностей.

— Ты ведь мне это неспроста рассказываешь?

— Вот пистолет, держи. Если человек, который тебя послал — с помятым лицом и густыми бровями, — попытается ворваться в дом, не пускай его.

— Думаешь, он нарушит слово? Он заманивает тебя в ловушку?

— Такое случалось, — Каган оглянулся. — Коул, какое у шпиона самое главное правило?

— Ничего не принимать на веру, — заторможенно выдавил мальчик.

— А второе?

— Всегда иметь запасной план.

— Я тобой горжусь, — Каган перевел пристальный взгляд на отца семейства. — Тед, я могу на тебя положиться? Ты остановишь того человека, если он попытается проникнуть в дом?

— Я сделаю все, чтобы уберечь своих.

— Помни об этом, не забывай. Оберегать своих.

— Даю слово.

— Если когда-нибудь вдруг забудешь и снова обидишь жену или сына, я вернусь и напомню.

— В этом не будет нужды, обещаю.

Тед протянул руку.

Каган пожал ее на прощание, отметив, что, несмотря на все случившееся, пожатие у Теда вышло твердым и решительным.

— Я тебе верю.

Остановившись у выхода, он оглянулся на малыша, уютно устроившегося на руках у Мередит.

«Очередной знак? Даешь мне понять, что все будет в порядке?» — мелькнуло у Кагана.

— Желаю вам вырастить много прекрасных роз, Мередит.

— Спасибо, что спасли нам жизнь.

— Не стоит благодарности. Это ведь из-за меня вы оказались в опасности. И если бы все вы не проявили мужество, мы бы погибли, — Каган указал на Коула. — Ты по части прикрыть тыл многим профессионалам фору дашь.

— Все равно спасибо, — произнесла Мередит, — за то, что сдержали слово. — Она перевела взгляд на Теда, потом снова на Кагана. — Вы сделали мне самый настоящий рождественский подарок.

И когда Каган, набравшись решимости, потянулся к дверной ручке, Мередит вдруг спохватилась:

— Вы ведь даже имени своего не назвали. Этот человек снаружи кричал: «Петр!» Это значит Питер? Вас так зовут?

— Это он меня так зовет.

Мередит, осмыслив, кивнула.

— Понятно. В общем, счастливого Рождества вам, кто бы вы ни были.

* * *

Каган распахнул дверь и шагнул под освещенный козырек. Если Андрей собирается его пристрелить, момент — лучше некуда.

Но ничего не произошло.

«Каждый поступок — испытание веры». Поеживаясь, он вышел из-под козырька и сквозь густо валящий с неба снег зашагал к калитке. До него донеслось едва слышное урчание мотора, и он разглядел в проулке темную глыбу «рейндж ровера».

«Значит, меня пристрелят, когда я открою дверь машины», — догадался Каган, которого вовсю секло мокрым снегом.

Окно у пассажирского кресла поползло вниз.

— Петр, ты же обещал помочь! Как я могу перейти на сторону спецслужб, если за мной и родными будут охотиться клиенты на пару с Паханом? Сегодня единственная возможность накрыть их сразу, в одном месте. Нельзя ее упускать!

«Возможно, это ловушка, — подумал Каган. — Но хотя бы малыша я спас».

— Отныне вранье прекращается, — заявил он вслух, не торопясь подходить к машине. — Меня зовут не Петр.

— Надо же. Кто бы мог подумать.

— На самом деле я Пол.

Каган шагнул к двери, надеясь, что Андрей догадается по голосу: теперь он действительно не врет.

— Я к этому имени в жизни не привыкну.

— Тогда зови меня Петром, как раньше.

— Примериваешься, как бы пристрелить меня через окно? — полюбопытствовал Андрей.

— Вообще-то я думал, что пора бы уже нам сделать что-нибудь хорошее, — ответил Каган.

Слух постепенно возвращался, и Каган вдруг осознал, что полицейские сирены воют уже гораздо ближе, чем хотелось бы.

— Хорошее? — Андрей, поразмыслив, пожал плечами. — Почему бы нет? Все лучше, чем похищать младенцев.

Каган открыл пассажирскую дверь. Обе руки Андрея уверенно и твердо лежали на руле.

— Если хочешь пристрелить меня, момент — лучше некуда, — сообщил Андрей. — Я беспомощен, как дитя.

Каган забрался в теплый салон автомобиля.

— Представить себе такого не могу, чтобы ты когда-то оказался беспомощным, — захлопывая дверь, возразил Каган.

Андрей включил передачу, и «рейнджровер» поплыл вдоль проулка. Под шинами внедорожника поскрипывал глубокий снег. Чуть погодя автомобиль вывернул направо, на Каньон-роуд, где уже катило несколько машин.

— Слышал? — спросил вдруг Андрей.

Каган прислушался.

— Сирены?

— В соборе звонят. Полночь.

— Рождество.

Слово заставило Кагана вспомнить о погибших родителях и о тех рождественских вечерах, которые он уже никогда с ними не встретит.

— Оглянись, — велел Андрей.

Каган послушно обернулся. На обогреваемом заднем стекле «рейнджровера» снег таял мгновенно, и Каган без труда разглядел вдалеке красно-синие сполохи полицейской мигалки. Стражи порядка прокладывали себе путь по Каньон-роуд. Кагану это разноцветное мигание напомнило гирлянды на елке… Тут снег повалил гуще, и огни исчезли.

Андрей свернул налево, на соседнюю улицу, и следы «рейнджровера» слились с остальными. Потом он переехал небольшой мостик и у знака «Стоп», подождав, пока исчезнут впереди огни проезжающей мимо машины, двинулся налево, вслед за ней. Через несколько секунд сзади замаячили фары еще одного автомобиля.

Андрей глянул в зеркало заднего вида.

— Они нацелятся на синий «рейнджровер». До центра каких-нибудь пара кварталов. Найдем парковку, кинем машину там, а себе другую угоним. До утра все равно никто не хватится.

— Вполне приличный план.

Андрей кивнул на мерцающие огоньки в окрестных домах.

— На родине Рождество не праздновалось. Так что когда СССР рухнул, а я перебрался в Штаты, у меня голова кругом пошла при виде всех этих украшений.

— Только украшений? А как же дух Рождества?

— Ну, раз у тебя проснулась совесть, можешь и со мной поделиться.

— Совесть у тебя у самого есть.

— Тогда не заставляй меня о ней жалеть.

Андрей зачем-то сунул руку под куртку. На секунду Каган испугался, что тот все-таки обманул его и сейчас вытащит пистолет. Он уже хотел броситься на водителя, но вовремя сообразил, что Андрей включает радиопередатчик на поясе.

— Это Мельхиор, — произнес Андрей в микрофон. — Груз у меня. — Он помолчал, слушая наушник и потихоньку продвигая машину вперед в медленно ползущем потоке. — Цел и готов к отправке. А mudak больше не у дел.

Андрей снова умолк, слушая.

— Да, это была жалкая попытка меня переманить. Он потом понял, какого дурака свалял, я постарался. Я тебя не кину никогда. — Андрей послушал еще. — Самое главное, что я свой промах исправил. Скажи клиентам, мое слово в силе. Когда я доставлю груз, пусть принесут извинения — и про бонус не забудут. Мы будем через полчаса. Да, и водку нам в номер, пожалуйста.

Андрей нажал кнопку, отключая передатчик.

— Полчаса. У нас есть время подготовиться.

— Mudak. Это ты меня круто приложил, — поддел Каган.

— Меня Пахан приложил еще круче. Тебя правда зовут Пол?

— Правда. Как на духу.

— Пол… — Андрей попробовал имя на слух. — Не, не катит. Петр, когда поможешь мне со сменой лагеря, как насчет провести следующее Рождество с нами — со мной и с моими?

— Буду рад их снова повидать.

«Малыш в безопасности, — думал Каган. — Остальное неважно. Я спас малыша. И от меня не убудет сидеть тут, вымучивая шутки с Андреем по дороге на смертельную схватку. От меня не убудет помочь ему — как он там захочет. Лишь бы малыш был цел и невредим».

— Может, Анне с девочками понравится жить как раз здесь, в Санта-Фе? — размышлял Андрей.

— Мешать работу с семьей? Думаешь, надо?

— Я умею маскироваться.

— Это да, — признал Каган.

— Горы. Свет. Тишина. Им здесь точно понравится.

— Тишина — это хорошо, — согласился Каган.

«Слава богу, малыш в безопасности», — крутилась в голове неотступная мысль. Слух вернулся почти полностью, и Каган уже различал звон колоколов в соборе.

— У тебя патронов достаточно? — спохватился Андрей.

— В «глоке» пусто. В пистолете Михаила магазин полупустой.

— Вот, держи запасной для «глока».

Каган настороженно проследил за рукой Андрея, нырнувшей под куртку, однако в раскрытой ладони оказался только обещанный магазин, и ничего больше.

— Петр, может, ты мне кое-что объяснишь?

— Все, что хочешь. Я же сказал, отныне ложь отменяется.

— Ты смотрел «Эту замечательную жизнь»?

Каган опешил от удивления.

— Много раз. Родители каждый год смотрели.

— Я не понимаю, как его хотя бы один раз можно досмотреть. Просто вот хожу и удивляюсь. Чем он всем так нравится? У этого толстого ангела вид совершенно придурочный. А Джеймс Стюарт? Он же тощий как не знаю что. Надо было отъедаться на рождественских ужинах.

— И растолстеть, как тот ангел? — возразил Каган.

— Ну, обжираться не обязательно. Но персонаж у него такой доверчивый… удивительно, как у него вообще все не выцыганили.

— Кто-то должен следить, чтобы с людьми такого не происходило, — произнес Каган.

Колокола зазвонили громче.

— Счастливого Рождества, Андрей.

— Во всех смыслах. — Андрей призадумался. — И тебе, Петр, того же. Счастливого Рождества.

Слова благодарности

Отдельное спасибо жителям Каньон-роуд в Санта-Фе и окрестных улиц, включая Асекиа-Мадре, Гарсия, Камино-дель-Монте-Соль и остальных. Каждое Рождество они радуют глаз местных жителей и гостей со всего мира феерическим праздничным убранством. Их труду, радушию и гостеприимству нет цены.

Каньон-роуд по праву входит в десятку самых красивых улиц США согласно рейтингу Американской организации планирования.

Помимо этого, я просто обязан выразить благодарность следующим людям:

Мэри Кей Эндрюс, чей очаровательный рождественский роман «Blue Christmas» стал темой для беседы, в которой автор романа предложила мне написать рождественскую книгу о шпионе;

Си-Джею Лайонсу, великолепному писателю («Lifelines») и специалисту по экстренной педиатрической помощи, — это от него я узнал, чем заменить детское питание в чрезвычайной ситуации, и еще много подробностей обращения с грудными детьми, которые очень пригодились моему главному герою;

Роджеру Куперу, Питеру Костанзо, Джорджине Левит, Аманде Фербер и всему удивительно отзывчивому коллективу издательства «Vanguard Press» в составе «Perseus Books»;

моему редактору Стиву Саффелу;

моему издателю Сари Моррелл и моему интернет-гуру Нэнси Каланта, а также

Джейн Дистел, Мириам Годрик и всем остальным добрым людям в литературном агентстве «Dystel/Goderich Literary Management».

Вы все — свет стезе моей.

Дэвид Моррелл

1

Сампан — легкая одновесельная лодка в странах Юго-Восточной Азии. (Здесь и далее прим. перев.).

(обратно)

2

Многосерийный американский телефильм.

(обратно)

3

Воздушная система наблюдения и оповещения.

(обратно)

4

«Доджерс» — американская бейсбольная команда.

(обратно)

5

Охотничий нож из стали душной в пятнадцать дюймов. Изобретение полковника Джеймса Боуи (Здесь и далее прим. перев.).

(обратно)

6

Так называли сторонников южан среди северян в период Гражданской войны между Севером и Югом в Америке.

(обратно)

7

Судьба (араб.).

(обратно)

8

Грация (прим. перев.).

(обратно)

9

Перевод А. Хромовой.

(обратно)

10

«Звездный путь» — один из самых популярных телесериалов США. Под этим названием также вышло несколько полнометражных кинофильмов. Джеймс Кёрк, капитал «Энтерпрайза», и его помощник мистер Спок (наполовину землянин, наполовину уроженец планеты Вулкан) — главные герои «Звездного пути». «Энтерпрайз» входит в звездный флот Федерации свободных планет, которая ведет борьбу с империей Клинган. — Здесь и далее примечания переводника.

(обратно)

11

Yuppies — аббревиатура от Young urban professionals (англ.) — молодые городские профессионалы — термин, характеризующий социальную группу молодых людей, как правило, с высшим образованием, ориентированных на успех в избранной профессии. Группа выработала свои моральные стандарты и обладает свойственной ей субкультурой.

(обратно)

12

Уитмен Уолт (1819 — 1892) — американский поэт и публицист. Реформатор американской поэзии, новатор свободного стиха. Наиболее известный сборник — «Листья травы» (1855).

(обратно)

13

Хоторн Натаниел (1804 — 1864) — американский писатель-романтик. Мастер психологических и аллегорических повестей и рассказов.

(обратно)

14

Эмерсон Ралф Уолдс (1803 — 1882) — американский философ, эссеист, поэт. Крупнейший американский романтик.

(обратно)

15

Мелвилл Герман (1819 — 1891) — американский писатель-романтик. Наиболее известное произведение — роман «Моби Дик» (1851).

(обратно) [1]Гаррота — казнь путем удушения.

(обратно) [2]Детройт — центр автомобилестроения США

(обратно) [3]В переводе с английского «крест».

(обратно) [4] Кисмет — судьба, рок, предопределение у мусульман

(обратно) [5]Карма — в индуизме воздаяние за содеянное в прежних рождениях.

(обратно) [6]Пастрами — острая копченая говядина.

(обратно) [7]"Кон Эдисон" — электрокомпания, обеспечивающая Нью-Йорк электричеством.

(обратно) [8]Претцель — соленый бисквит.

(обратно) [9]"Иран-контрас" — политический скандал, разразившийся в США в середине 80-х годов, едва не стоивший Рональду Рейгану президентского кресла.

(обратно) [10]Инсинератор — аппарат для уничтожения (сжигания) отходов.

(обратно) [11]Возблагодарим Господа (лат.).

(обратно) [12]Эдем — рай.

(обратно) [13]Зороастризм — религия, распространенная в древности и раннем средневековье в странах Ближнего и Среднего Востока. Основной принцип противопоставления двух начал — добра и зла, борьба между которыми составляет содержание мирового процесса.

(обратно) [14]Манихейство — религиозное учение, основанное в III в. Мани. В основе манихейства — дуалистическое учение о борьбе добра и зла, света и тьмы как изначальных и равноправных принципов бытия.

(обратно) [15]Конфирмация — у католиков: таинство миропомазания, совершающееся над детьми (7 — 12 лет); у протестантов: обряд приобщения к церкви юношей и девушек (14 — 16 лет).

(обратно) [16]1-е Послание Иоанна Богослова, гл. 2, 15 — 17.

(обратно) [17]ВВС-1 — самолет Военно-воздушных сил № 1 — личный самолет президента США.

(обратно) [18]Одебан — общественная природоохранная организация.

(обратно) [19]Сеньор Джеррард! Добрый день! Очень рад вас видеть! Как поживаете? (исп.)

(обратно) [20]Очень хорошо. Спасибо. А вы? (исп.)

(обратно) [21]Отлично! (исп.)

(обратно) [22]Хорошо, хорошо! (исп.)

(обратно) [23]Мой дом — ваш дом (исп.)

(обратно) [24]Не за что (ucn.)

(обратно) [25]Хорошо (исп.)

(обратно)

41

Сэвэдж (savage) — жестокий, яростный.

(обратно)

42

Bans (англ.) — мячи и яйца. Игра слов.

(обратно)

43

Фамилия Савидж пишется так же, как английское слово savage, означающее «жестокий», «неистовый».

(обратно)

44

Хокку (хайку) — жанр японской поэзии, нерифмованные трехстишия из 17 слогов (5–7–5).

(обратно)

45

Пропилеи — в Афинах парадный вход на Акрополь (437–432 до н. э.). Имеют два дорических портика, расположенных на разных уровнях и связанных внутренней ионической колоннадой.

(обратно)

46

Рейнджер — военнослужащий диверсионно-разведывательного подразделения.

(обратно)

47

Сакэ — рисовая водка, которую принято пить в подогретом виде.

(обратно)

48

Меннониты — протестантская секта, существующая главным образом в США, Канаде, Нидерландах (где и была основана Менно Симонсом в 30–40 гг. XVI в.), Германии. Проповедуют смирение, отказ от насилия, верят во «второе пришествие Христа».

(обратно)

49

«Уоки-токи» — портативная рация (амер. сленг).

(обратно)

50

Balls (англ.) — мячи и яйца. Игра слов.

(обратно)

51

Кьеркегор Серен (1813–1855) — датский теолог, философ-иррационалист, писатель. «Страх и трепет» — одно из его основополагающих произведений.

(обратно)

52

Инцест — кровосмешение (лат.).

(обратно)

53

Эякуляция — сложный рефлекторный акт, обеспечивающий выведение спермы из мужского полового члена во время полового акта (новолат.).

(обратно)

54

Сэнсэй — учитель, наставник (яп.).

(обратно)

55

Доязё — школа для обучения фехтованию и воинским искусствам (яп.).

(обратно)

56

Дзюдо, айкидо, каратэ — виды воинских искусств.

(обратно)

57

Хэллоуин — праздник, широко отмечающийся повсеместно в Америке вечером 31 октября, в канун Дня Всех Святых (All Saints' Day или All hallows). В настоящее время Хэллоуин празднуется весело, с маскарадом и забавными играми. В этот день дети ходят от двери к двери и, угрожая какой-нибудь проделкой, просят лакомства.

(обратно)

58

Аматэрасу — в японской мифологии Богиня Солнца и прародительница японских императоров, глава пантеона синтоистских богов.

(обратно)

59

«Kentucky Fried chicken» — жареные цыплята по-кентуккски (англ.).

(обратно)

60

Суси — рисовые колобки, покрытые кусочками рыбы, овощами и приправленные уксусом и сахаром (яп).

(обратно)

61

Саёнара — до свидания (яп.).

(обратно)

62

Мацуо Басё (1644–1694) — японский поэт, создатель жанра хокку.

(обратно)

63

Гайдзин — иностранец (яп.).

(обратно)

64

«Scavenger hunt» (англ.) — «мусорщик отправляется на охоту» — салонная игра, суть которой состоит в том, что играющим вручается список с перечнем множества различных мелочей, которые надо собрать в течение определенного времени, где угодно, в том числе и за пределами дома, где играют, главное, чтобы они не были куплены.

(обратно)

65

Токугава Иэясу (1542–1616) — японский феодал, основатель династии Токугава (1603–1867), завершил объединение страны.

(обратно)

66

Перри Мэтью Колбрайт (1794–1858), военно-морской деятель США, коммодор (1841). Вынудил японское правительство под угрозой военных действий подписать договор (1854), положивший конец более чем двухвековой изоляции Японии от внешнего мира и открывший для американских кораблей порты Хакодатэ и Симода.

Коммодор — в военно-морских силах США офицерское звание выше капитана, но ниже вице-адмирала. В 1899 г. было отменено, но временно восстановлено в период Второй мировой войны.

(обратно)

67

Пинбол — игральный автомат, представляющий собой наклонную плоскость с множеством лунок. Когда запущенный игроком с помощью специального пружинного устройства мяч попадает в лунку, на табло высвечивается цифра, соответствующая количеству очков.

(обратно)

68

При ритуальном самоубийстве (сэппуку) непременно присутствовал помощник, или секундант, который должен был немедленно отрубить мечом голову человеку, совершившему сэппуку.

(обратно)

69

Шелли Перси Биши (1792–1822) — английский поэт-романтик. Стихотворение «Озимандия» было опубликовано в январе 1818 г. в газете «Экзаминер». Обломок статуи с именем царя Озимандия был найден незадолго до того в Египте.

(Перевод с комментарием Е. Витковского цитируется по изданию «Поэзия английского романтизма XIX века» (Биб-ка всемирной литературы т. 125. Изд-во «Художественная литература», М., 1975.)

(обратно)

70

Перевод В. Микушевича.

(обратно)

71

Осио Хэйхагиро (1796 1837) — руководитель восстания самураев и городской бедноты в 1837 г. в гор. Осака. Отряды восставших были разбиты и восстание подавлено. Осио покончил жизнь самоубийством.

(обратно)

72

Праздник фонарей, или День поминовения усопших (по-японски Бон), отмечается в Японии ежегодно в июле в течение трех дней (13,14 и 15). Согласно буддийским верованиям, в этот день души умерших возвращаются в родной дом. Поэтому в первый день праздника вывешиваются белые (цвет траура) фонари, по поверью указывающие душам умерших путь к дому. В течение трех дней совершаются различные обряды в честь поклонения предкам, а с наступлением сумерек на третий день провожают души усопших в обратный путь. Для этого сооружаются малюсенькие плоты с зажженной свечой и пускаются вниз но течению реки.

(обратно)

73

БСС — Бюро стратегических служб, орган внешней разведки правительства США во время Второй мировой войны. В 1947 на базе БСС было создано ЦРУ.

(обратно)

74

Китс, Джон (Keats, John) (1795 — 1821), самый молодой из крупнейших английских поэтов эпохи романтизма.

(обратно)

75

В США, Великобритании и других странах, где принята английская система мер, калибр нарезного огнестрельного оружия обозначается в долях дюйма, причем написание имеет своеобразный вид — десятичная дробь записывается как целое число с точкой впереди.

(обратно)

76

Феттучини — итальянское блюдо из макарон (пасты).

(обратно)

77

Лига Плюща — общее название для нескольких старейших и самых престижных университетов США.

(обратно)

78

Фурии (гневные, яростные) — у древних римлян богини-мстительницы.

(обратно)

79

«Додж Интрепид» можно перевести с английского как «отважная проделка».

(обратно)

80

«Маргарита» — здесь: коктейль из текилы, лимонного или лаймового сока и апельсинового ликера.

(обратно)

81

Фахитас — латиноамериканское блюдо, жареные на гриле кусочки маринованной говядины или курятины. Сальса — род острого соуса из томатов, лука и жгучего перца.

(обратно)

82

911 — в США диспетчерский телефон службы оказания экстренной помощи, по которому можно вызвать полицию, «Скорую помощь», пожарных и т.п.

(обратно)

83

Пуэбло — название индейских деревень или поселений на юге США и в Мексике.

(обратно)

84

Новая Эра — религиозная секта, в основе системы ценностей которой лежит утверждение, что «все сущее едино» и «все есть Бог». Сторонники Новой Эры также верят в то, что приближается век всеобщего мира и просвещения, который они называют Эрой Водолея, когда все человечество будет состоять лишь из верующих Новой Эры.

(обратно)

85

Акр = 0,4 га.

(обратно)

86

Кива — церемониальное сооружение у индейцев-пуэбло.

(обратно)

87

Сорок пять градусов по используемой в США шкале Фаренгейта соответствуют семи градусам по принятой в России шкале Цельсия.

(обратно)

88

«Пурпурное сердце» — медаль, которой в США награждают военнослужащих, получивших тяжелые ранения во время боевых действий.

(обратно)

89

Строки из «Оды соловью» Дж. Китса. Пер. Е. Витковского.

(обратно)

90

Патио — внутренний дворик в испанских и латиноамериканских домах.

(обратно)

91

Офицер — в США это самое распространенное обращение к любому полицейскому независимо от чина.

(обратно)

92

Трупное окоченение (лат.).

(обратно)

93

АТФ — Бюро по вопросам продаж алкоголя, табачных изделий и оружия (Bureau of Alcohol, Tobacco and Firearms — ATF или BATF).

(обратно)

94

Дежа-вю — обман памяти, ложное воспоминание (фр.).

(обратно)

95

Маршал — в США так называется чиновник федеральных судов; по одному на каждый судебный округ. В обязанности маршала входит открытие и закрытие сессий суда, надзор за выполнением приговоров.

(обратно)

96

Миля (США) равна 1,61 километра.

(обратно) name="id20200708170924_97">

97

Блэк-джек — карточная игра, то же, что и очко.

(обратно)

98

Ежегодный праздник в США, посвященный признанию вклада трудящихся в развитие общества. Отмечается в первый понедельник сентября.

(обратно)

99

Лига плюща — ассоциация восьми старейших американских университетов: Гарвардского, Йельского, Корнельского и др. Название происходит от побегов плюща, обвивающих старые здания этих университетов. Считается, что члены Лиги получают образование наивысшего качества и в связи с этим отличаются определенным снобизмом по отношению к другим американским вузам. (Здесь и далее прим. пер.).

(обратно)

100

Морская рыба красного цвета рода Lutjanus, водится в соленых тропических водах.

(обратно)

101

Пауль Клее (1879–1940) — швейцарский живописец, график. Один из лидеров экспрессионизма. Член «Синего всадника». Тяготел к абстрактному искусству, к музыкальности колористичных созвучий.

(обратно)

102

Эдвард Мунк (1863–1944) — норвежский живописец и график. Характерные для поэтики символизма и экспрессионизма мотивы одиночества, тревоги, смерти, острая выразительность образов получают у Мунка трагическое звучание («Крик», 1893).

(обратно)

103

Перформанс — вид художественного творчества, объединяющий возможности изоискусства и театра. В перформансе всецело доминирует сам художник или специальные статисты, представляющие публике живые композиции с символическими атрибутами, жестами и позами.

(обратно)

104

Томас Роберт Мальтус (1766–1834) — английский экономист, основоположник теории мальтузианства.

(обратно)

105

«Чейз» в английской транскрипции — Chase. Кроме того, слово «chase» в переводе с английского означает «преследование», «погоня», «охота».

(обратно)

106

Томас Гоббс (1588–1679) — английский философ. Уподобляет государство мифическому библейскому чудовищу Левиафану.

(обратно)

107

Эмилиано Сапата (1879–1919) — руководитель крестьянского движения в Мексиканской революции 1910–1917 гг.

(обратно)

108

Джеймс Дин (1931–1955) — актер, икона американского общества в традициях Элвиса Пресли и Мерилин Монро. Снялся в главных ролях всего в трех фильмах. Дин заканчивал работу в фильме Джорджа Стивенса «Гигант», когда разбился насмерть, мчась на своем «Порше Слайдер» в Калифорнии, чтобы принять участие в автогонках. Его культовость среди молодежи была такова, что Стивенс получал письма с угрозами убийства, если вырежет из фильма хоть один кадр с Дином. Посмертно он номинировался за лучшую мужскую роль второго плана в к/ф «Гигант».

(обратно)

109

Фредерик Ремингтон (1861–1909) — американский художник и иллюстратор. Прославился своими живописными, скульптурными и графическими работами, изображающими жизнь американского Запада.

(обратно)

110

Имеются в виду американские путешественники М. Льюис и У. Кларк, предпринявшие в 1804–1806 гг. экспедицию по Северной Америке. Льюис и Кларк проследили течение р. Миссури, поднявшись на лодках от ее устья до главного истока, и преодолели Скалистые горы.

(обратно)

111

Капитан Кирк — герой фантастического телесериала «Звездный путь».

(обратно)

112

Спасибо (исп.).

(обратно)

113

Презрительное название американцев в Латинской Америке.

(обратно)

114

Где она? Что произошло? (исп.).

(обратно)

115

Не за что (исп.).

(обратно)

116

Не за что, не стоит благодарности (исп.). — Здесь и далее — примечания переводчиков.

(обратно)

117

Яйца (исп., груб.)

(обратно)

118

Спасибо (исп.)

(обратно)

119

Конечно (исп.)

(обратно)

120

Североамериканец (исп.)

(обратно)

121

А что для моих уважаемых друзей? (исп.)

(обратно)

122

Вот именно (исп.)

(обратно)

123

Извините (исп.)

(обратно)

124

Невозможно (исп.)

(обратно)

125

Матерь Божья (исп.)

(обратно)

126

Ваш паспорт, пожалуйста (исп.)

(обратно)

127

«Тюлени» — отборное подразделение войск особого назначения США.

(обратно)

128

Название американского джазового шлягера.

(обратно)

129

Так у автора. Каллас (Калогеропулос) Мария (1923—1977) — американская певица греческого происхождения.

(обратно)

130

По шкале Фаренгейта; по Цельсию — около 30°.

(обратно)

131

Этот человек. Скажите, пожалуйста, как его зовут? (исп.)

(обратно)

132

Который? А, вижу. Эстебан Дельгадо. Министр внутренних дел (исп.)

(обратно)

133

Спасибо (исп.)

(обратно)

134

Заклинание, молитва.

(обратно)

135

«It Came Upon a Midnight Clear» — рождественский гимн. Композитор Ричард Уиллис, слова Эдмунда Сирса. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

136

«We Three Kings» — рождественский гимн, сочиненный в XIX веке преподобным Джоном Генри Хопкинсом.

(обратно)

137

«O Little Town of Bethlehem» — рождественский гимн на слова Филиппа Брукса.

(обратно)

138

Клиника Мейо — один из крупнейших в мире медицинских центров, оснащенный по последнему слову техники, в Рочестере, шт. Миннесота. Создан в 1889 году как добровольная ассоциация врачей на основе больницы экстренной помощи Святой Марии, тесно связан с Миннесотским университетом.

(обратно)

139

Блюграсс — музыка, вобравшая черты ирландских, шотландских, английских и афроамериканских мелодий, а также джаза и блюза.

(обратно)

Оглавление

Дэвид Моррелл Рэмбо. Первая кровь

  ЧАСТЬ I

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

  ЧАСТЬ II

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

  ЧАСТЬ III

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

Дэвид Моррелл Рэмбо 2

  ЧАСТЬ I

    1

    2

    3

    4

  ЧАСТЬ II

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  ЧАСТЬ III

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

  ЧАСТЬ IV

    1

    2

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

  ЧАСТЬ V

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

  ЧАСТЬ VI

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

  ЧАСТЬ VII

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

Дэвид Моррелл Рэмбо 3

  ЧАСТЬ I

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

  ЧАСТЬ II

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  ЧАСТЬ III

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  ЧАСТЬ IV

    1

    3

    4

    5

    6

  ЧАСТЬ V

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  ЧАСТЬ VI

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  ЧАСТЬ VII

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    8

    9

    10

    11

    12

    13

  ЧАСТЬ VIII

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  ЧАСТЬ IX

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

Конрад Граф Рэмбо на Сонг-Бо

  Пролог

  ЧАСТЬ I

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

  ЧАСТЬ II

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

  ЧАСТЬ III

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава б

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

Конрад Граф Рэмбо под солнцем Кевира

  ЧАСТЬ I

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  ЧАСТЬ II

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

  Часть III

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

Конрад Граф Рэмбо под Южным Крестом

  ПРОЛОГ

  ЧАСТЬ I

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

  ЧАСТЬ II

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

Дэвид Моррелл Защитник

  Пролог Чрезвычайная ситуация

    1

    2

    3

    4

  Часть первая Оценка уровня угрозы

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

  Часть вторая Уклонение от угрозы

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

  Часть третья Идентификация угрозы

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Глава четвертая Противостояние угрозе

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

  Часть пятая Повышение уровня угрозы

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Часть шестая Ответ на угрозу

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

  Часть седьмая Устранение угрозы

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

  Выражение признательности

Дэвид Моррелл Крайние меры

  Часть первая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

  Часть вторая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

    29

    30

  Часть третья

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

  Часть четвертая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

  Часть пятая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Часть шестая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  Часть седьмая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Эпилог

Дэвид Моррелл Огненный завет (Братство пламени)

  Пролог Ярость, пылающая огнем

    Первый день Великого поста

    Хранители веры

    Место сожжения

  Часть 1 Причины и следствия

    «Господь тебе судья»

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

    «Благослови вас Господь»

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

    Неотступная ярость

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

  Часть 2 Насилие и возмездие

    Жертва для заклания

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

    Змея, скорпион и собака

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

    Судный день

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

Дэвид Моррелл ПЯТАЯ ПРОФЕССИЯ

  Пролог «ОБЕТ ВЕРНОСТИ»

    Пятая профессия

    Комитатус

    Сорок семь ронинов

  Часть первая «ВОЗВРАЩЕНИЕ МЕРТВЕЦА»

    Лабиринт

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

      15

      16

    Исполнительный защитник

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

      15

      16

      17

      18

      19

      20

      21

      22

      23

      24

      25

    Охотник

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

  Часть вторая «ВРЕМЯ БЕЗУМИЯ»

    Гонки с препятствиями

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

    Исчезновение

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

      15

    Jamais Vu

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

      15

      16

      17

  Часть третья «ЗЕМЛЯ БОГОВ»

    Искусства войны и мира

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

    Аматерасу

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

    Черные корабли

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

      15

      16

      17

      18

      19

      20

  Эпилог «КЛЮЧ К ЛАБИРИНТУ»

    Заложники судьбы

    Запутанная ложь

      1

      2

    Праздник мертвеца

Дэвид Моррелл Пятая профессия

  Пролог ОБЕТ ВЕРНОСТИ

  Часть первая ВОЗВРАЩЕНИЕ МЕРТВЕЦА

    ЛАБИРИНТ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

    ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      href=#t949> Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

    СТАЛКЕР

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

  Часть вторая ВРЕМЯ БЕЗУМИЯ

    ГОНКИ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

    ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

    JAMAIS VU

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

  Часть третья ЗЕМЛЯ БОГОВ

    БАЛАНСИРОВАНИЕ НА ГРАНИ МИРА И ВОЙНЫ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

    АМАТЭРАСУ

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

    «ЧЕРНЫЕ КОРАБЛИ»

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

  Эпилог КЛЮЧ К РАЗГАДКЕ

Дэвид Моррелл Смертный приговор

  Глава 1

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

  Глава 2

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  Глава 3

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Глава 4

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Глава 5

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  Глава 6

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Глава 7

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 8

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Глава 9

    1

    2

    3

    4

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Глава 10

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 11

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 12

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

Дэвид Моррелл Торговец смертью

  Часть первая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

  Часть вторая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Часть третья

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  Часть четвертая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Часть пятая

    1

    2

    3

    4

    5

  Часть шестая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

  Часть седьмая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Часть восьмая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

  Часть девятая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

  Часть десятая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Эпилог

Дэвид Моррел Тотем. Проклятый романы

  Тотем (Пер. с англ. М. Лебедева)

    Часть первая

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

      15

      16

      17

      18

      19

      20

      21

      22

      23

      24

      25

      26

      27

      28

      29

      30

      31

      32

      33

      34

      35

      36

      37

      38

      39

      40

      41

      42

      43

      44

      45

      46

      47

      48

      49

      50

      51

      52

      53

      54

      55

      56

    Часть вторая

      57

      58

      59

      60

      61

      62

      63

      64

      65

      66

      67

      68

      69

      70

      71

      72

      73

      74

      75

      76

      77

      78

      79

      80

      81

      82

      83

      84

      85

      86

      87

      88

      89

      90

      91

      92

      93

      94

      95

      96

      97

      98

      99

      100

      101

      102

      103

      104

      105

      106

      107

      108

      109

      110

      111

  Проклятый (Пер. с англ. М. Лебедева)

    Часть первая

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

    Часть вторая

      13

      14

      15

      16

      17

      18

      19

      20

      21

      22

      23

    Часть третья

      24

      25

      26

      27

      28

      29

      30

      31

      32

      33

      34

      35

    Часть четвертая

      36

      37

      38

      39

      40

    Часть пятая

      41

      42

      43

      44

      45

      46

      47

      48

      49

Дэвид Моррелл ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА

  Пролог Мексика, 1562 год

  Глава 1

    1

    2 Гватемала

    3 Хьюстон, Техас

    4

    5 Виргинские острова

  Глава 2

    1 Канкун, Мексика

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  Глава 3

    1 Балтимор, штат Мэриленд

    2

    3

    4

    5

  Глава 4

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8 Акапулько, Мексика

  Глава 5

    1 Майами, штат Флорида

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20 Полуостров Юкатан

  Глава 6

    1 Александрия, штат Вирджиния

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

  Глава 7

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  Глава 8

    1 Куэрнавака, Мексика

    2 Новый Орлеан

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

  Глава 9

    1 Сан-Антонио, Техас

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8 Фолз-Чёрч, штат Вирджиния

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19 Полуостров Юкатан

  Глава 10

    1 Вашингтон

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

  Глава 11

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15 Полуостров Юкатан

  Глава 12

    1 Мехико

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

Дэвид Моррелл ШПИОН, КОТОРЫЙ ЯВИЛСЯ ПОД РОЖДЕСТВО

  Часть 1 ГОРОД СВЯТОЙ ВЕРЫ

  Часть 2 РОЖДЕСТВЕНСКАЯ РОЗА

  Часть 3 ВОЛХВЫ

  Часть 4 ДИТЯ МИРА

  Слова благодарности

*** Примечания ***