Светильник, зажженный в полночь, и другие пьесы [Барри Стейвис] (fb2) читать онлайн

Барри Стейвис СВЕТИЛЬНИК, ЗАЖЖЕННЫЙ В ПОЛНОЧЬ, и другие пьесы

СВЕТИЛЬНИК, ЗАЖЖЕННЫЙ В ПОЛНОЧЬ

Драма о Галилее^[1]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ГАЛИЛЕО ГАЛИЛЕЙ.

ПОЛИССЕНА, ПОТОМ СЕСТРА МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ.

САГРЕДО НИККОЛИНИ.

ДЖЕППЕ МАЦЦОЛИНИ.

МАДЖИНИ.

СИЦЦИ.

ЛИБРИ.

МАРКИЗ ФЕДЕРИКО ЧЕЗИ.

ФАБРИЦИУС.

АЛЬДОБРАНДИНИ.

ГРАФ МОРОЗИНИ.

КАРДИНАЛ ДЗАККЬЯ.

КАРДИНАЛ МАФФЕО БАРБЕРИНИ, ПОТОМ ПАПА УРБАН VIII.

КАРДИНАЛ ВЕРОСПИ.

ЕПИСКОП ВИЕСТСКИЙ.

АРХИЕПИСКОП НЕАПОЛЬСКИЙ.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО.

ОТЕЦ КЛАВИЙ.

ЧЕЗАРЕ.

КАРЛО БАРБЕРИНИ.

ФРАНЧЕСКО БАРБЕРИНИ.

МАЖОРДОМ.

ВЕНЕТТИ.

ЛАНДИНИ.

ПАЖ.

ОТЕЦ ФИРЕНЦУОЛА.

ОТЕЦ РИККАРДИ.

МОНСЕНЬОР ЧАМПОЛИ.

СЛУЖИТЕЛЬ ДОМИНИКАНЕЦ.

ПЕРВЫЙ ИНКВИЗИТОР.

КАРДИНАЛ БОРДЖИА.

МАТЬ-НАСТОЯТЕЛЬНИЦА

Кардиналы, пажи, монахи, инквизиторы, писцы.

Место действия — Италия.

Время — 1609–1634 годы

Примечания для постановщика.

^{Декорации к спектаклю представляют собой несколько помостов и ступеней, приподнятых над плоскостью сцены. В одной картине помост используется как мастерская, в другой — как возвышение для папского трона. Ступени в одном случае ведут на террасу, в другом — это скамьи для молящихся в церкви.}

^{Иногда два эпизода разыгрываются одновременно, контрапунктом на противоположных сторонах сцены, и они совмещаются, когда действующее лицо идет через сцену из одной картины в другую. Простота декорации должна обеспечить непрерывность действия и придать ему пластичность.}

Посвящается Бернис

Когда человек поступается разумом ради откровения,

он гасит свет и того, и другого.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

^{1609 год. Мастерская и лаборатория Галилео Галилея во Флоренции. На столах — масляные лампы, инструменты. Галилей шлифует линзу. Шустрый восемнадцатилетний подручный Галилея Джеппе Маццолини прилаживает трубу телескопа к опоре. За ними с пристальным интересом наблюдает Сагредо Никколини, посол Флоренции в Риме и друг Галилея. У Джеппе что-то не ладится, и Сагредо не мешкая приходит к нему на помощь. Полиссена, дочь Галилея, перебирает струны лютни и напевает; это хорошенькая девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Галилей — жизнерадостный крепкий мужчина лет сорока пяти с рыжеватыми волосами и такой же бородой. У него быстрые, решительные движения и сверкающие глаза, гибкие и выразительные пальцы. Все выдает в нем стремительную, но и дисциплинированную натуру.}

ПОЛИССЕНА (аккомпанируя себе на лютне).

Она замолкает, как видно, забыв слова. Сагредо, выручая ее, подхватывает.

ПОЛИССЕНА И САГРЕДО.

ПОЛИССЕНА (одна).

ГАЛИЛЕЙ. Пошевеливайся, Джеппе! У нас мало времени.

ДЖЕППЕ. Куда уж быстрее.

ГАЛИЛЕЙ (не отрываясь от работы, одной рукой берет что-то с тарелки, сует себе в рот). Теперь стань на трубу большой хомут.

ДЖЕППЕ (ворчит, напуская недовольный вид). Синьор Галилей, и чего вы изводитесь? И так работаете за троих. День и ночь одно и то же: работа, работа!

ПОЛИССЕНА. Отец, ты и ешь за работой. Это не полезно.

^{Галилей обнимает дочь, притягивает ее к себе. Она отстраняется, поддразнивая.}

Подстриги бороду, колется.

^{Распрямляя одеревеневшие пальцы, Галилей внимательно следит, как Джеппе и Сагредо устанавливают телескоп на подставку и прикручивают винты.}

ДЖЕППЕ (продолжает ворчать, не отрываясь от дела). Разве вы отдыхаете? Нет. Разве вы спите? Нет. (Завинтив накрепко винты, налегает всей своей тяжестью на подставку). Глядите-ка, синьор Галилей, стоит, как скала, не шелохнется!

^{Сагредо хочет взять со стола стекла.}

ГАЛИЛЕЙ (быстро). Нет-нет, не трогай!

САГРЕДО. Ты ведь закончил шлифовку…

ГАЛИЛЕЙ. Да не совсем. Надо еще довести — вот только пройдет эта проклятая судорога. (Растирает пальцы, снова принимается за шлифовку).

САГРЕДО. Кстати, ты переделал послание в Академию Линчеев?

ГАЛИЛЕЙ. Да, я последовал твоему совету. Полиссена уже переписала его набело. (Дочери). Полиссена, принеси письмо!

ПОЛИССЕНА. Послание президенту Линчеев?

ГАЛИЛЕЙ (нетерпеливо). Ну конечно же!

^{Полиссена встречает вспышку отца со снисходительным добродушием. Приносит письмо.}

ГАЛИЛЕЙ (Сагредо). Начало осталось прежним. (Дочери). Читай со второго абзаца.

ПОЛИССЕНА (читает). «Теперь я имею честь сообщить вам особое известие. Несколько месяцев назад я услышал о зрительных трубах, каковые сильно приближают отдаленные предметы. С помощью оных можно хорошо разглядеть человека на расстоянии двух миль. Теперь мне удалось изготовить стекло, много превосходящее известные. Моя зрительная труба сокращает расстояние в десять раз…»

ДЖЕППЕ (захлебываясь от восторга). На площадях, на улице, в каждом доме только и слышишь: «Синьор Галилей и его стекла…», «Синьор Галилей и его волшебный ящик…», «Синьор Галилей и его зрительная труба!» Простым глазом что увидишь? А приставишь к нему Галилееву трубу, и на тебе! — появляется изображение. Не иначе чудо, вот что говорят. А что как святейший отец в Риме причислит вас к лику святых? Вот это да! Святой Галилей!

САГРЕДО (кладет руку на телескоп). Мертвый металл. Пустая свинцовая трубка. Галилей прилаживает к ней линзы — и она оживает. Бог вынул ребро, а Галилей вставил стекло. Будь я еретиком, то сказал бы, что у Галилея получилось лучше… Но я — верный сын нашей матери-церкви и помолчу.

ГАЛИЛЕЙ (ему приятно все это слышать). Читай дальше!

ПОЛИССЕНА (читая послание). «В настоящее время я работаю над новыми оптическими стеклами, еще более мощными… Моя зрительная труба найдет множество применений. Я буду регулярно писать вам о ходе работы».

ГАЛИЛЕЙ. Концовка та же.

САГРЕДО. Прекрасно! Мы немедленно отправим это в Академию Линчеев.

ДЖЕППЕ (проверяет шарнирное соединение). Ни на волосок от чертежа не отходит.

^{Галилей подходит к телескопу, чтобы проверить самому.}

^{Джеппе устало опускается на скамью.}

ГАЛИЛЕЙ (нетерпеливо). Что с тобой, Джеппе? Выдохся?

ДЖЕППЕ. Во мне не три человека — только один.

ГАЛИЛЕЙ. А мне нужно, чтобы оправа была готова сегодня. Я скоро закончу линзу.

ДЖЕППЕ. На что она вам ночью-то? В темноте все равно ничего не разглядеть.

ГАЛИЛЕЙ (улыбается каким-то своим мыслям). Ну ложись, отдохни.

ДЖЕППЕ (растягивается было на полу, но тут же привстает). А какое увеличение у этих новых стекол?

ГАЛИЛЕЙ (будничным тоном). Двадцать диаметров.

ДЖЕППЕ (пораженный). Двадцать диаметров? Не может быть! Такие стекла приблизили бы предмет в четыреста раз. Че-ты-ре-ста! Синьор Галилей, вы шутите…

ГАЛИЛЕЙ. Нет, почему же.

ДЖЕППЕ. Значит, предмет на расстоянии четыреста миль будет выглядеть как будто в миле от нас?

ГАЛИЛЕЙ. Если верны мои расчеты.

САГРЕДО (задумчиво). А то, что находится на расстоянии сорока тысяч миль, окажется всего в сотне миль от нас…

ГАЛИЛЕЙ. Пожалуй.

ДЖЕППЕ. Сорок тысяч миль! Но на земле нечего смотреть на таком расстоянии! Она же круглая! Колумб доказал это. А Магеллан обогнул землю. (Одной рукой описывает дугу круга, а другой изображает касательную, уходящую в пространство). Сорок тысяч миль по прямой выходит… смотреть в небо? (Потрясенный). В пространство! (Почти в ужасе). Сорок тысяч миль…

САГРЕДО. Смертный проникает взглядом на сорок тысяч миль… И что ты надеешься увидеть?

^{Галилей делает лампу поярче и в ее свете внимательно рассматривает линзу. Он дышит на нее, протирает последний раз и начинает вставлять в телескоп.}

ГАЛИЛЕЙ. Что я надеюсь увидеть?..

САГРЕДО. Ты же будешь не просто смотреть в пустоту. Ты будешь смотреть на что-то… на звезды!

ГАЛИЛЕЙ. На звезды.

САГРЕДО. И ты увидишь их такими, как не видел никто. Они будут ближе и больше.

ГАЛИЛЕЙ. Может быть, мне удастся увидеть и новые звезды.

ДЖЕППЕ. Полиссена, ты слышишь? Новые звезды!

ПОЛИССЕНА. Еще бы не слышать!

ГАЛИЛЕЙ. Нет, не новые. Они существовали всегда. Просто человеческий глаз не различал их. Когда небо в облаках, мы почти не видим звезд… А в ясную ночь их огромное множество. Моя зрительная труба прорвет эту пелену, и тогда… (Он заканчивает установку линзы, направляет телескоп на небо и приникает к окуляру. Изумленно восклицает, откидываясь назад). Смотрите!

^{Сагредо смотрит в телескоп. Джеппе и Полиссена, нагнувшись, дожидаются своей очереди. Галилей медленно поднимает голову и осеняет себя крестным знамением. Ему приоткрылась гармония небесных сфер.}

^{_{Галилей — Мелвин Дуглас. Телеспектакль NBC, США, 1966.}}

^{Действующие лица застывают на месте. Свет гаснет. На сцену выходят трое. Свет зажигается, действующие лица приходят в движение. Вошедшие — это профессор Маджини, главный математик университета в Болонье, Либри, профессор философии Пизанского университета, и профессор Сицци, известный флорентийский астроном и священнослужитель, — он в сутане. Все трое — уважаемые ученые, преподающие в старейших университетах. В споре с Галилеем они оперируют понятиями тогдашней науки.}

МАДЖИНИ. Итак, дорогой Галилей, вы утверждаете, что вокруг Юпитера вращаются четыре луны?

ГАЛИЛЕЙ. Да.

МАДЖИНИ. То есть вы увеличиваете число планет с семи до одиннадцати.

ГАЛИЛЕЙ. Я не собираюсь ни уменьшать, ни увеличивать число планет. Много ночей подряд я направлял мою зрительную трубу на небо и видел то же самое. Как вокруг нашей земли вращается одна луна, так вокруг Юпитера четыре. Сегодня ночью я хочу, чтобы вы сами увидели их через мою трубу.

СИЦЦИ. Аристотель учит: существует только семь планет.

ГАЛИЛЕЙ. Аристотель жил две тысячи лет назад. Он знал много… но не все. Он мог заблуждаться.

ЛИБРИ (с благоговейным ужасом). Заблуждаться? Аристотель?

МАДЖИНИ. Вы отрицаете великую мудрость Аристотеля?

ГАЛИЛЕЙ. Утверждать, будто две тысячи лет назад один человек мог объять необъятное, — значит отрицать будущее человечества. Как можно ставить пределы человеческому познанию? Кто осмелится предположить, что мы узнали о мире все, что могли узнать?

СИЦЦИ. Но на небе только семь планет! Так говорит Аристотель. Я покажу вам соответствующее место у него. (Берет у Либри большую книгу, которую тот принес с собой, листает ее).

МАДЖИНИ (глядя в книгу из-за спины Сицци). Смотрите!

ЛИБРИ (глядя в книгу из-за спины Сицци и Маджини). Смотрите!

^{С торжествующим видом они держат перед Галилеем раскрытую книгу.}

ГАЛИЛЕЙ (не взглянув, закрывает книгу). А что вы скажете, когда увидите одиннадцать планет? Увидите собственными глазами?

МАДЖИНИ. Я не поверю своим глазам. Это противоречит принципам здравого смысла.

СИЦЦИ. Мне вообще нет необходимости смотреть. Планет — семь! Семь! Не больше и не меньше! Так сказал Аристотель.

ГАЛИЛЕЙ. Если бы в Аристотелевых книгах заключалась вся премудрость, то вы, господа, были бы величайшими умами на свете. Каждую цитату назубок знаете.

МАДЖИНИ (терпеливо). Галилей, весь мир зиждется на числе семь.

ЛИБРИ. Семь — священное число.

ГАЛИЛЕЙ. Для математика всякое число священно… и одно не более священно, чем любое другое.

МАДЖИНИ. И природа, и Писание свидетельствуют: священно именно число семь. Вспомните! Семь земных металлов. Семь золотых светильников в Откровении Иоанна Богослова. Семь интервалов в музыкальной октаве.

СИЦЦИ. Семь церквей Азии. Семь…

ГАЛИЛЕЙ (насмешливо). Семь смертных грехов.

СИЦЦИ (сердито смотрит на него). Семь покаянных псалмов.

МАДЖИНИ. И семь дней недели, названных по числу планет. Стоит увеличить число планет, и вся система рухнет. Неужто будем иметь одиннадцать дней на неделе? Смешно подумать.

СИЦЦИ. А сколько окон в голове? Тоже семь! Две ноздри, два глаза, два уха и рот. Так же и на небе. Две благоприятные планеты, две вредоносные, два светила и Меркурий — межеумочный и безразличный.

МАДЖИНИ (глубокомысленно). Вне всякого сомнения, семь — число священное.

ГАЛИЛЕЙ. Господа, мне бы раньше услышать ваши веские доводы. Тогда их стройная логика вынудила бы меня признать: да, на небе только семь планет. Однако я видел одиннадцать, видел своими собственными глазами. Поэтому ваши доводы недостаточно весомы, чтобы снять их оттуда.

САГРЕДО. Галилей сам привесил их к небесному своду. Чтобы посрамить ревностных последователей Аристотеля. Отчего бы вам, господа, в свою очередь не посрамить Галилея? Достаточно чудодейственного заклинания, и лишние звезды сгинут.

СИЦЦИ (Маджини и Либри). Господа, будем рассуждать здраво. Даже если эти планеты могут существовать, они невидимы простому глазу и никакого влияния на Землю не оказывают… (Торжествующе). А следовательно, они не существуют.

САГРЕДО. Смотрите-ка! Великий астроном погасил звезды — он объявил их несуществующими.

СИЦЦИ (Галилею). Вы отняли у нас время, пригласив сюда. Они не существуют… даже если бы существовали.

^{Маджини кивком подтверждает свое согласие. Либри — в стороне, он озадачен.}

САГРЕДО (показывая на только что взошедшую Луну). Господа, над холмами ярко сияет Луна. Великий математик Маджини, великий философ Либри, великий астроном Сицци — кто из вас первым посмотрит в зрительную трубу и проверит наблюдения Галилея?

^{Те не двигаются.}

ГАЛИЛЕЙ (настойчиво). Мы горячо спорили о двух системах мироздания. Вы вслед за Аристотелем держитесь мнения, что Земля — центр вселенной. Я вслед за Коперником считаю таким центром Солнце, а земной шар вращается вокруг него, как и другие планеты. Все мои наблюдения подтверждают: Земля — движущееся небесное тело. И, может быть, вся эта система: звезды, планеты, Земля, Луна, — все подчиняется единому великому закону? Разве мы не в силах постичь этот закон? Вот почему я нижайше просил вас посетить меня сегодня. Ваши лекции слушают студенты всей Европы, молодые умы, жаждущие знаний. Вы трое можете разнести весть о моих открытиях по всем уголкам Европы. (Почти умоляя гостей). Господа!

СИЦЦИ. Вам очень хочется, чтобы мы заглянули в это ваше устройство. Уж не изобразили ли вы внутри этой трубки новую небесную сферу?

ГАЛИЛЕЙ (едва сдерживая гнев, показывает на телескоп). Развинтите ее! Десять тысяч золотом, если найдете что-нибудь в этом роде.

СИЦЦИ. Послушайте, Галилей, ваша движущаяся Земля, неподвижное Солнце — все это противно природе и Библии. Это ересь!

ГАЛИЛЕЙ (тихо). Ересь? Зачем вы произносите это слово? Кто дал вам право?..

СИЦЦИ (перебивает его). У меня есть такое право.

ГАЛИЛЕЙ…Право прикрывать Священным писанием ваши жалкие предрассудки? Я не потерплю этого, Сицци! Посмотрите хоть вы, Маджини, и убедитесь.

^{Маджини берет Галилея за руку, усаживает его, сам садится рядом.}

МАДЖИНИ. Давайте обсудим спокойно. Вы утверждаете, что Земля движется вокруг Солнца. Значит, она движется с определенной скоростью, так?

^{Галилей нетерпеливо кивает.}

Я покажу это на простом примере. Либри, станьте, пожалуйста, сюда. (Он ставит Либри посередине мастерской). Допустим, что Либри — Солнце. А я, Маджини, — Земля. Я движусь вокруг Либри. (Начинает мелко трусить по кругу. Он тучный мужчина, быстро выдыхается, говорит с трудом). Я движусь примерно со скоростью четыре мили в час… Увеличиваю скорость… пять миль… Уже чувствую встречный ветер… Шесть миль… Ветер сильнее! Если это не я, а Земля, бог весть какая скорость… значит, все это время ветер с востока на запад. Дома разваливаются… Людям нужны кошачьи когти, чтобы удержаться на земле. (На бегу поднимает обе руки). Но у меня ведь нет когтей…

СИЦЦИ. Стойте, Маджини. Вы не так показываете.

МАДЖИНИ. Не так? Почему?

СИЦЦИ. Согласно Копернику, у Земли двойное движение… за день и за год. (Трусит рядом и на ходу поворачивает Маджини, так что тот воссоздает суточное и годовое вращение Земли). Движение двойное!

МАДЖИНИ (движется, кружась, смеется). Двойное движение! (Продолжает рассуждать на ходу). Если бы Земля двигалась… птицы не умели б летать на восток… Только птица поднялась с ветки, а дерево уже переместилось на восток… быстрее, чем она… Тогда птицы летали бы только в западном направлении. Лично я, однако, наблюдал… как птицы летят на восток. Следовательно, Земля неподвижна… а Солнце вращается вокруг нее. (Почувствовав головокружение, падает на скамью, отирает платком лоб. Тут же вскакивает, надумав показать еще что-то). Приведу еще доказательство. (Он расстилает на полу платок, встает на него). Сейчас я подпрыгну вверх. Если Земля вращается на восток, я приземлюсь ближе к западной стене. Если неподвижна, я снова окажусь на этом куске полотна. (Он старательно подпрыгивает вверх и опускается на платок). Теперь-то вы, надеюсь, убедились?

ДЖЕППЕ (не сдержавшись, запальчиво). Вы пришли, чтобы узнать, прав синьор Галилей или нет. Разве не так? Посмотрите в зрительную трубу — и тогда решайте.

^{Он поражен собственной дерзостью. Полиссена поворачивается, жестом успокаивает его.}

СИЦЦИ (сухо). Молодой человек, когда нам понадобится ваше мнение, мы попросим вас высказаться. (Своим коллегам). Господа, уже поздно. Нам надо идти.

САГРЕДО. Погодите, Сицци…

СИЦЦИ (Галилею). Как ректор университета Пизы, я утверждаю учебные программы. Это огромная ответственность. Я вынужден не только воспрепятствовать преподаванию ваших абсурдных домыслов, но и запретить упоминать о них.

САГРЕДО. Неужели вы надеетесь, что ваш позорный запрет обречет на забвение это великое астрономическое открытие? Оно сильнее вас, сильнее самого Галилея. Вам не удастся задушить правду — вы можете лишь задержать ее.

СИЦЦИ (холодно). Пожелаем нашему хозяину доброй ночи, господа. (Идет к выходу).

САГРЕДО (со страстной убежденностью, показывая на Галилея). Даже если бы он сам отказался от собственного открытия — оно было бы верным. Стоит раз добраться до правды, как она начинает жить сама по себе.

^{Маджини присоединяется к Сицци у двери. Либри не трогается с места.}

СИЦЦИ. А вы, Либри?

ЛИБРИ. Я пока останусь.

СИЦЦИ. Это неразумно.

ЛИБРИ. Я останусь.

СИЦЦИ. Вы пожалеете об этом.

ЛИБРИ. И тем не менее я остаюсь.

СИЦЦИ (сухо). Как вам угодно.

ГАЛИЛЕЙ (грустно). Доброй ночи, господа.

МАДЖИНИ. Доброй ночи.

^{Они уходят.}

ГАЛИЛЕЙ (с надеждой, показывая на телескоп). Ну хоть вы, Либри?..

ЛИБРИ. В Аристотеле — все, чем я живу. Я преподаю его учение в моих классах. Вы хотите, чтобы я зачеркнул свою жизнь?

ГАЛИЛЕЙ. А вы хотите по-прежнему преподавать ложное учение?

ЛИБРИ. Через три недели у меня начинается семестр. Я переступлю порог аудитории, поднимусь на кафедру, увижу перед собой юные лица… Что я скажу им, Галилей, что?

ГАЛИЛЕЙ (понимающе). Бедный Либри…

ЛИБРИ. Вы требуете, чтобы я выбросил на свалку авторитет наших учителей и нашей науки?

ГАЛИЛЕЙ. А вы предпочли бы, чтобы я выбросил на свалку зрительную трубу? Там — огромные неизведанные просторы Вселенной, здесь — неизведанные просторы человеческого разума. Их надо исследовать и поставить на службу людям. Объединим же усилия! Мы можем проложить новые пути в науке.

ЛИБРИ (держа в руках Аристотелев том). И все же, Галилей, эта книга говорит другое.

ГАЛИЛЕЙ (берет книгу, бросает на стол). Зрительная труба заставляет нас писать новые книги. Вы думаете, я тратил время даром? Я делал заметки, набрасывал карты… (Показывает на груду бумаг). Это новая книга, Либри. О новом взгляде на мироздание. Мне нужна ваша помощь.

САГРЕДО (берет Либри под руку). Загляните разок — не оторветесь. Не убудет же вас. Я делал это не однажды и, как видите, жив-здоров.

^{Легонько подталкивает Либри к телескопу.}

ЛИБРИ (смотрит как завороженный). Но если я увижу… Нет, ни за что! Оставьте мне то, что у меня есть.

^{Убегает, забыв про книгу Аристотеля.}

САГРЕДО (берет ее в руки, как будто взвешивая). Возможность перемен всегда отпугивала людей. Они не хотят понять, что на свете нет ничего постоянного. Пробирный камень разрушается на солнце. Самая твердая порода превращается в сыпучий песок. (Оборачивается, видит, как Галилей убирает телескоп). Что ты задумал?

ГАЛИЛЕЙ. Сегодня звездам придется обойтись без меня.

САГРЕДО. Ты все еще надеешься убедить их?

ГАЛИЛЕЙ. Отчасти. Нащупать бы слабое место… какую-нибудь трещинку в этой глухой стене. Когда ты возвращаешься в Рим?

САГРЕДО. Завтра.

ГАЛИЛЕЙ. Я еду с тобой.

САГРЕДО. Зачем?

ГАЛИЛЕЙ. Чтобы познакомить святых отцов с моими наблюдениями. Чтобы заручиться поддержкой церкви.

САГРЕДО. Ты рассчитываешь на поддержку церкви?

ГАЛИЛЕЙ. Близок день, когда наша церковь будет первым поборником нового знания и правды.

САГРЕДО. Берегись Рима!

ГАЛИЛЕЙ. Кардиналы и епископы увидят новые планеты, увидят фазы Венеры и горы на Луне, увидят собственными глазами. Моя работа получит высочайшее одобрение. Авторитет церкви поможет мне рассеять сомнения всяких сицци и либри.

САГРЕДО. Небо всегда принадлежало богословам. Ты вторгаешься в их сферу. Им это не понравится.

ГАЛИЛЕЙ. Будем верить в силу логики и доводов разума. Будем верить в торжество правды. Я изложу нее, они прислушаются ко мне. Рим должен понять.

САГРЕДО. А что будет с Полиссеной?

ПОЛИССЕНА (подошла, стала рядом с отцом). Перееду в монастырь Сан-Маттео. Я намеревалась сделать это в будущем году. Теперь понимаю, откладывать нельзя.

^{Полиссена и Галилей с обоюдным пониманием смотрят в глаза друг другу.}

ГАЛИЛЕЙ. Итак, Сагредо, я еду. Могу я рассчитывать на твою помощь? Или не захочешь вмешиваться?

САГРЕДО. Я сделаю все, что в моих силах. Действовать надо через Академию Линчеев. Они взвесят, дадут совет. Если взяться с умом… Может быть, и в самом деле чего-то добьемся?

ГАЛИЛЕЙ. В таком случае — в Рим, в Академию Линчеев!

^{Полиссена и Джеппе уходят. Свет гаснет, затем зажигается снова, освещая другую часть сцены, представляющую Академию Линчеев. Галилей и Сагредо переходят в очередную картину. На собрании Академии присутствуют маркиз Федерико Чези, Галилей, Фабрициус, Альдобрандини, Сагредо, паж. Федерико Чези, президент Академии, заключает приветственную речь в честь Галилея.}

ЧЕЗИ. С чувством гордости и глубокого удовлетворения я приглашаю вас поставить свою подпись в Книге членов Академии Линчеев.

^{Паж кладет книгу и гусиное перо перед Галилеем, ставит чернильницу. Галилей медленно макает перо в чернила, воцаряется тишина.}

ГАЛИЛЕЙ. Где я должен поставить подпись?

ЧЕЗИ (переворачивает страницу). По традиции каждый член открывает новый лист.

ГАЛИЛЕЙ (сдержанно, но с затаенной радостью). Быть принятым в Академию Линчеев, члены которой так много сделали для науки, — это высокая честь и серьезное обязательство. До того, как была учреждена эта Академия, тоже были ученые, которые объединялись в общества и всецело посвящали себя духу исследования. Ставя свою подпись на этом листе, я приобщаюсь к вечно живой истории человеческого разума и воображения.

^{Аплодисменты}.

Пусть моя подпись будет обетом в том, что с помощью инструмента, вложенного всевышним мне в руки, я найду истину и изложу ее в книге. Я вручу эту книгу Академии как мой скромный вклад в нашу конечную победу над невежеством и тьмой.

^{Ставит подпись. Подняв книгу, Чези показывает ее присутствующим.}

ФАБРИЦИУС. Предлагаю выпить за Галилея!

АЛЬДОБРАНДИНИ. И за его телескоп!

ФАБРИЦИУС. И за его книгу о новой астрономии.

ЧЕЗИ. За свободу науки, за свободу мысли!

^{Делает знак пажу, тот разносит чаши с вином. Быстро входит граф Морозини, он взволнован. Все оборачиваются к нему.}

А, граф Морозини! Какие новости вы нам принесли?

МОРОЗИНИ. Самые благоприятные. Общество соберется на вашей вилле, Сагредо. Как водится, вино, фрукты, беседы… А потом гостей пригласят на террасу. (Галилею). Там будут расставлены зрительные трубы.

ЧЕЗИ. Все ли придут?

МОРОЗИНИ. Все — разве что помешает потоп или чума. Знатные персоны приняли приглашение. Остальные не рискнут отстать от них.

^{Показывает список гостей.}

САГРЕДО (быстро просмотрев список). Прекрасно!

^{Вокруг него столпилось несколько человек. Слышны ликующие восклицания.}

А кардинал Беллармино — он будет?

МОРОЗИНИ. По всей вероятности.

САГРЕДО. Надо, чтобы он обязательно был.

ЧЕЗИ. Кардинал Беллармино — из ваших знакомцев.

ГАЛИЛЕЙ. А это кто?.. Я что-то не припоминаю этого имени.

ФАБРИЦИУС. Величайший богослов после Фомы Аквинского.

АЛЬДОБРАНДИНИ. Чистейшей души человек.

МОРОЗИНИ. Многие служат церкви ради личного обогащения, а он даже отказался от папской тиары.

ГАЛИЛЕЙ. Правда? И что же его побудило?

МОРОЗИНИ. Не хочет связывать себя никакими административными обязанностями… кроме одной.

ГАЛИЛЕЙ. Какой же?

ЧЕЗИ. Взял на себя руководство инквизицией.

ФАБРИЦИУС. Он знает только одну страсть — спасение христианских душ.

САГРЕДО. Благодаря инквизиции у него огромная власть… Может спасти христианина против его воли.

ФАБРИЦИУС (поворачиваясь к Сагредо, едва сдерживая ярость). Ваши шуточки в адрес церкви — не довольно ли?

ЧЕЗИ (дипломатично вмешиваясь, чтобы разрядить обстановку). Следующий тост, господа! Галилей, за что пьем?

ГАЛИЛЕЙ. Мы на пороге нового мира. За новый мир!

ВСЕ. За новый мир!

^{Пьют. Общее оживление, восклицания, смех. Сагредо отводит Галилея в сторону. Их сопровождает луч света. Другие персонажи в темноте переходят в следующий эпизод.}

САГРЕДО. Пока все идет неплохо. Глядишь, чего-нибудь и добьемся. Вот список приглашенных. (Отдает листок). Следи за кардиналом Барберини. Маффео Барберини. Важная шишка.

^{Они выходят на террасу дворца Сагредо, которая в этот момент заливается светом. Дворец стоит на вершине холма, внизу расстилается Рим.}

^{Действие следующей картины происходит на нескольких игровых площадках одновременно, стыкуясь согласно ремаркам.}

^{На террасе Галилей, Сагредо, Чези, кардинал Маффео Барберини, Фабрициус, Морозини, Альдобрандини, кардинал Дзаккья, кардинал Вероспи, епископ Виестский и архиепископ Неапольский. Многочисленное общество аристократов и сановных лиц церкви разбилось на четыре группы, окружившие четыре телескопа, которые Галилей демонстрирует присутствующим. Два телескопа (группы первая и вторая) направлены в небо, третий (группа третья), нацеленный на базилику Сан-Джованни в Латеране на расстоянии около мили, обращен к зрительному залу; четвертая группа пытается разобрать последний инструмент. В первой группе — кардинал Маффео Барберини, которым смотрит через телескоп в небо, и кардинал Дзаккья, нетерпеливо дожидающийся своей очереди.}

КАРДИНАЛ ДЗАККЬЯ. Барберини, ну отойдите же. Дайте другим посмотреть!

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (внимательно вглядываясь). Минутку.

КАРДИНАЛ ДЗАККЬЯ. Можно подумать, что она к вам приросла, эта штуковина.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Не возражал бы! Никаких забот — лежи себе на спине и обшаривай взглядом небеса.

КАРДИНАЛ ДЗАККЬЯ. Или опусти очи долу и обшаривай запретное.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Отличная мысль. Земные утехи, когда надоест небесное чудо.

КАРДИНАЛ ДЗАККЬЯ. Однако пока что эта труба не стала вашей частью. Пожалуйте теперь мне.

^{Кардинал Барберини неохотно уступает место, и кардинал Дзаккья приникает к окуляру.}

ГАЛИЛЕЙ (в четвертой группе, где разбирают телескоп и стали в тупик). Ваше высокопреосвященство, надо ослабить эту скобу, и тогда стекла легко вынутся.

КАРДИНАЛ ВЕРОСПИ. Благодарю вас, синьор Галилей.

^{Галилей отходит.}

ЕПИСКОП ВИЕСТСКИЙ (смотрит в телескоп, направленный на город). Я различаю надпись! (Читает по складам первое слово). ОM-NI-UM…

АРХИЕПИСКОП НЕАПОЛЬСКИЙ (нетерпеливо). Я хочу видеть сам.

ЕПИСКОП ВИЕСТСКИЙ (читает следующие слова). UR-BIS ET.

АРХИЕПИСКОП НЕАПОЛЬСКИЙ (холодно). Епископу не подобает опережать архиепископа.

^{Епископ Виестский торопливо уступает место.}

Благодарю. (Смотрит в телескоп, восторженным тоном). Поразительно! Как будто я стою перед самым зданием. ОM-NI-UM UR-BIS ET. «Города и всех…»

ГАЛИЛЕЙ (подходит к ним). Посмотрите на небо, ваши преподобия. Здания Рима можно разглядеть и простым глазом.

АРХИЕПИСКОП НЕАПОЛЬСКИЙ. Если одним инструментом можно и надпись прочитать, и Луну, и планеты увидеть, возможность обмана исключается. Мы всё посмотрим.

ГАЛИЛЕЙ (отходит). Как угодно, ваши преподобия.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (протискивается сквозь толпу к Галилею, они сталкиваются лицом к лицу). Поздравляю! Все в точности как вы рассказывали.

ГАЛИЛЕЙ. Благодарю вас, кардинал.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Я восхищен Юпитером и его лунами! Какая гармония небесных светил, какая красота! И все же… я не могу не задаться вопросом. Каким образом вы согласуете вашу новую астрономию со Священным писанием?

ГАЛИЛЕЙ. Я не предвижу особых трудностей.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Вот как? Вы собираетесь использовать доктрину двух правд?

ГАЛИЛЕЙ. Разве такое бывает?

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Конечно. Две правды противоречат друг другу и существуют бок о бок — одна религиозная, другая научная. Каждая из них годится только для своей области и совершенно непригодна для другой.

ГАЛИЛЕЙ. Такие теологические фокусы выше моего разумения.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Что вы, это очень просто. Дело привычки!

^{Оба смеются.}

АЛЬДОБРАНДИНИ (подзывает Галилея ко второй группе). Нацельте, пожалуйста, трубу на Венеру.

ГАЛИЛЕЙ. Охотно. (Направляясь ко второму телескопу, кардиналу Барберини). Я привез с собой шесть телескопов. А надо бы шестью шесть.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. И тогда было бы мало… Кстати, где же два других инструмента?

ГАЛИЛЕЙ. Один — в Академии Линчеев.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Я ведь тоже, знаете, член Академии.

ГАЛИЛЕЙ. Вас не было на последнем собрании.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Увы, дела церковные. А второй?

ГАЛИЛЕЙ. В Римской коллегии. Иезуиты решили сами провести наблюдения.

^{Принимается наводить телескоп на Венеру. Окружающие молча наблюдают за ним.}

^{Действующие лица застывают на месте. Свет переносится на другую игровую площадку, где кардинал Роберто Беллармино обращается к отцу Клавию и двум другим членам Римской коллегии.}

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Братья во Христе, мне требуется ваше ученое мнение по ряду пунктов. Одобряете ли вы существование великого множества неподвижных звезд, которые можно увидеть только с помощью зрительной трубы, но не простым глазом? Одобряете ли вы утверждение, будто Венера, подобно Луне, меняет свои фазы? Одобряете ли вы то, что поверхность Луны неровная и гористая? Одобряете ли вы наличие четырех движущихся планет вокруг Юпитера?

ОТЕЦ КЛАВИЙ. Кардинал, каждый свой вопрос вы предварили словом «одобряете». Не соблаговолите ли вы разъяснить, в каком смысле надо это понимать? Какое содержание вы вкладываете в глагол — научное или теологическое?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Я намеренно употребил это слово, причем в религиозном смысле. Однако как ученые советники Римской коллегии вы должны дать мне сугубо научные ответы. Для меня, члена Святой службы, чистой науки не существует. Ваши суждения будут истолкованы теологически.

^{Освещение гаснет, скрывая из видимости членов Римской коллегии. В луче света кардинал Беллармино подходит к доминиканскому монаху в сутане с капюшоном. Это нотарий Святой инквизиции.}

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Откройте досье на Галилео Галилея, астронома. Необходимо также удостовериться, не имел ли он сношений с лицами, обвиненными в ереси.

^{Эта часть сцены затемняется. Снова освещается терраса на вилле Сагредо. Действующие лица приходят в движение.}

ЕПИСКОП ВИЕСТСКИЙ (присоединяется к четвертой группе. Кардиналу Вероспи, который трясет трубу разобранного телескопа). Осторожнее! Как бы что не выпало.

КАРДИНАЛ ВЕРОСПИ. Выпадет — тем лучше. Ведь мы и стараемся выяснить, нет ли чего внутри. (Сильно встряхивает трубу, потом заглядывает в нее).

ЕПИСКОП ВИЕСТСКИЙ. Ну что? Не иначе как там искусно вделаны планеты. (Заглядывает внутрь с другого конца. Оба опускают трубу, смотрят друг на друга. Епископ снова встряхивает несколько раз). Ровным счетом ничего! Только оптические стекла и пустая свинцовая труба.

КАРДИНАЛ ВЕРОСПИ. Что ж, соберем снова, посмотрим на Галилееву луну.

^{Принимаются свинчивать телескоп.}

ГАЛИЛЕЙ (наведя телескоп второй группы на Венеру. К Алъдобрандини). Ну вот, нашел и Венеру.

АЛЬДОБРАНДИНИ. Спасибо.

^{Приглашает кого-то из кардиналов посмотреть в телескоп.}

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (возобновляя разговор с Галилеем). Ну, а серьезно — если вы не прибегнете к двум правдам, как же все-таки примирить вашу новую астрономию со Священным писанием?

ГАЛИЛЕЙ. Я — ученый, и могу говорить только о том, что вижу.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Но если то, что вы видите, расходится с догматами церкви — что тогда, Галилей?

ГАЛИЛЕЙ. Священное писание указует путь на небеса, а не пути небес.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Прекрасно сказано. Однако вы не ответили на мой вопрос. Если то, что вы видите, расходится с догматами, чему отдать первенство?

^{Галилей молчит.}

Должна ли церковь приспособить Писание к природе?

ГАЛИЛЕЙ (тихо). Да.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (обеспокоенный). Галилей, вы ступаете на опасный путь.

ГАЛИЛЕЙ. Давайте рассудим. Писание — слово божие, природа — деяние божие. Она едина, дана как таковая. Слово же полно аллегорий, оно поддается многим толкованиям.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Это бесспорно так. И что из этого следует?

ГАЛИЛЕЙ. Поскольку слово имеет много толкований, а деяние — только одно и поскольку оба они части одной правды и не могут противоречить друг другу — не следует ли отсюда, что слово должно согласовываться с деянием?

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (с циничным восхищением). Вы рассуждаете, как иезуит. Церковь потеряла бесценного слугу, когда вы взялись за науку.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше высокопреосвященство неверно поняло дух моего высказывания.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. В ваших доводах есть резон. Есть. Но рассуждаете вы, как иезуит.

ГАЛИЛЕЙ. Не смейтесь надо мной! Это суждение родилось в муках мысли.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (участливо). Я вижу, вы искренне верите в то, что говорите. Но четыреста лет теологи утверждали, что наука должна согласовываться с церковными догматами. А теперь вы докаливаете, что надо делать наоборот… Что с каждым новым открытием надо перетолковывать Священное писание.

ГАЛИЛЕЙ. Зачем церкви обременять себя научными выводами? Впоследствии они могут оказаться неверными…

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Не хотел бы я оказаться на месте того папы, кому выпадет перетолковывать Писание в свете вашей астрономии… Или выбирать между ними, что еще хуже.

ГАЛИЛЕЙ. Этого не случится.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Дай-то бог!

^{Входит Роберто Беллармино.}

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. А-а, кардинал Беллармино, добрый вечер.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Добрый вечер, Барберини.

^{К ним присоединяется еще несколько человек: он личность почитаемая.}

ГАЛИЛЕЙ (для него это решающий момент). Кардинал Беллармино, не угодно ли посмотреть? (Жестом приглашает к телескопу).

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Благодарю тебя, сын мой. Я уже имел случай смотреть через твою трубу и восхищаюсь твоей превосходной астрономией.

ГАЛИЛЕЙ. Уже? Но где?..

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. В Римской коллегии.

ГАЛИЛЕЙ. И вы видели?.. (Умолкает, с нетерпением ожидая ответа кардинала).

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Я пока не решил, что я видел.

ГАЛИЛЕЙ. Не решили — как это?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Сын мой, фактов в чистом виде не существует. Факт как таковой нельзя вырвать из ореола сопутствующих обстоятельств.

ГАЛИЛЕЙ. Ах вот как…

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Мы продолжим нашу беседу. Я жду тебя завтра у себя.

^{Беллармино идет к игровой площадке следующей картины.}

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (Галилею). Заручитесь его поддержкой, и церковь — ваша!

^{Галилей движется к другому краю сцены, остальные уходят. Освещение перемещается в кабинет Беллармино во Дворце инквизиции. В глубине сцены, едва видимый, что-то торопливо строчит доминиканский монах.}

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Нет, Галилей, как должностное лицо Святой службы я говорю: не обольщайся. Церковь не даст соизволения на твою теорию. Католицизм верен системе Аристотеля.

ГАЛИЛЕЙ. Кардинал, единственное, о чем я прошу, — чтобы церковь официально засвидетельствовала мои научные опыты. Это никак не повредит нашей матери-церкви.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Ты все еще считаешь это сугубо научным пунктом?

ГАЛИЛЕЙ. А разве это не так?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Нет. Научные соображения — отнюдь не главные.

ГАЛИЛЕЙ. Я не понимаю вас, владыка.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. По мере развития христианства возникла необходимость принять единую официальную систему мироздания. Отцы церкви сочли, что учение Аристотеля наилучшим образом отвечает духу Библии. Четыреста лет Аристотелева астрономия и христианская теология были одном целым. Потом появляется Галилей и говорит: «Старый небесный порядок ложен. Я предлагаю новый, истинный». (Учтиво). Возможно, он таков и есть… Я считаю тебя выдающимся человеком и уважаю твои научные занятия.

ГАЛИЛЕЙ. Благодарю. Вашему высокопреосвященству известно, как глубоко я вас чту.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Но меня не должно интересовать, истинна твоя теория или ложна. Я задаюсь одним-единственным вопросом: что произойдет с христианским учением, если на место нашей системы мироздания поставить твою? И знаю один- единственный ответ: это погубит христианскую истину!

ГАЛИЛЕЙ. Владыка!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Ты хочешь превратить нашу вселенскую церковь в религию жалкого, затерянного в пространстве комка грязи.

ГАЛИЛЕЙ. Владыка!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Думаешь, я преувеличиваю? Ничуть. Подумай, что станет с массами простых людей. Их взрастили в вере, что мир создан для человека. Что человек — божий избранник. А тогда они почувствуют, что их обманули и унизили. Они в отвращенье отвернутся от церкви. Пойдет ересь, отступничество, безбожие. Ты сеешь семена духовной революции!

ГАЛИЛЕЙ (зажимая уши: его раздирают противоположные чувства). Кардинал Беллармино, не надо!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Что толку… Я могу замолчать. Но это не уменьшит опасности твоих открытий. Небесный порядок Аристотеля и христианские небеса — едины. Отвергнуть одно — значит погубить другое. Мы не допустим этого.

ГАЛИЛЕЙ (задыхаясь от волнения). Владыка, вы развязали междоусобицу у меня в душе. Она погубит меня!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО (милостиво). Ну зачем же — «междоусобица», «погубит»… что тебе ближе: твоя эфемерная теория или бессмертная душа католика?

ГАЛИЛЕЙ. И третьего не дано?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. У тебя есть выбор.

ГАЛИЛЕЙ. Нет, это не выбор. Ведь первой признать мою теорию — к вящей и вечной славе церкви! Аристотелева система ложна, а моя истинна!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Сын мой, истина — это философская фикция. Я могу доказать, что любое утверждение может быть и истинным, и ложным… в зависимости от того, что лучше отвечает интересам нашей святой матери-церкви.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше высокопреосвященство знает, как я ценю глубину ваших теологическихпознаний.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Когда дело касается спасения души, церковь учит: абсолютной истины нет. Утверждение верно в той мере, в какой оно приносит благо. И неверно, когда причиняет зло. Как бы то ни было, отцы церкви завещали нам Аристотелеву систему. Менять ее — значит ввергнуть мир в хаос. Поэтому — никаких перемен. (Милостиво и участливо). Итак, ты выслушал предупреждение. Готов ли ты подчиниться и отказаться от своего мнения, сын мой?

ГАЛИЛЕЙ (тихо, с трудом выдавливая слова). Я подчинюсь.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Я удовлетворен. Иначе пришлось бы обратиться к обычной процедуре… Разбирательство, заключение…

ГАЛИЛЕЙ. Кардинал! Спасение моей души — серьезное дело. Я приехал в Рим с двоякой целью. Просить об одобрении моих научных взглядов и защитить свое доброе имя католика. У меня и помысла о неповиновении не возникало.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Я удовлетворен, сын мой. Право, мне было бы горько прибегнуть к строгим мерам. Ты стал дорог мне. (Осторожно). Галилей, твои враги распускают ложные слухи. Будто тебя преследует Святая служба, тебя вынуждают отречься от твоих взглядов.

ГАЛИЛЕЙ (встревоженно). О чем вы говорите?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Надо оградить твои права и избежать недоразумений. С этой целью я вручаю тебе меморандум. Тут сказано, что ты можешь делать и чего не должен. Храни его, Галилей, он может пригодиться тебе в будущем.

^{Передает бумагу.}

ГАЛИЛЕЙ. Я сохраню это.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. И помни: ты католик, и потому твое право высказывать собственное мнение ограничено. Этот документ четко определяет ограничение. Но в его рамках ты совершенно свободен.

ГАЛИЛЕЙ (быстро просмотрев бумагу, с надеждой). Теория Коперника как гипотеза и как факт… В документе проводится различие, верно я понял?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Разумеется. В этом пункте нет проблемы.

ГАЛИЛЕЙ. Значит, я могу развивать коперниковскую теорию как предположение, как научную гипотезу?

^{_{Питер Кейпел (Галилей), Пол Мэнн.}}

^{_{Театр «Нью стейджес», Нью-Йорк, США, 1947.}}

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. В пределах благоразумия.

ГАЛИЛЕЙ. Кардинал Беллармино, могу ли я спросить вас?.. Это разграничение гипотезы и факта. Почему церковь разрешает первое и запрещает второе?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Если считать коперниковскую систему фактом, то об этом узнают все. Начнутся толки, споры. Это повредит церкви. Если же считать ее гипотезой — кому это интересно? Нескольким ученым? Они будут пользоваться ею для математических выкладок — и только. А народу эти фокусы с небесами ни к чему. Темная штучка для забавы грамотеев.

ГАЛИЛЕЙ. Фокусы… Церковь в самом деле разрешает мне развивать мою теорию в качестве гипотезы?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. В качестве гипотезы — да, разрешает. Церковь позволяет математикам и исследователям пользоваться интеллектуальным инструментом.

ГАЛИЛЕЙ. Позвольте еще один вопрос… прежде чем ваше высокопреосвященство покинет меня.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Конечно, сын мой.

ГАЛИЛЕЙ. Владыка, вы говорили о народе. Вы убеждены, что народ не способен вынести правду?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Я всем сердцем убежден в этом. Мы должны до поры охранять народ от новых идей. Они могут пойти ему во вред.

ГАЛИЛЕЙ. Когда же народ дорастет до правды?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Никогда.

ГАЛИЛЕЙ. Никогда?!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Ну, может быть, в отдаленном будущем.

ГАЛИЛЕЙ. Мы ведь можем приблизить это будущее!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Будем терпеливы, сын мой. Не торопи пути всемогущего Господа нашего. (Уходит).

^{Галилей в луче света переходит на другую площадку. Собрание Академии Линчеев. Сагредо, Чези, Альдобрандини, Чезаре, Морозини, Галилей, Фабрициус и кардинал Барберини. Чувствуется, что присутствующие в подавленном настроении, близком к отчаянию.}

САГРЕДО. Уважаемые члены Академии Линчеев, наш президент маркиз Чези имеет сделать сообщение.

ЧЕЗИ (поднявшись, устало). Господа! Тринадцать лет назад мы объединились и основали Академию Линчеев. Мы работали упорно и неторопливо, ожидая того момента, когда кому-нибудь выпадет честь сделать выдающееся открытие или изобретение. Тогда мы могли бы привлечь общественное мнение к праву науки на независимое развитие. Мы ждали восемь лет. Мир был потрясен известием об изобретении телескопа. Казалось бы, вот она, ниспосланная свыше возможность. (Глубоко вздыхает). Вскоре стало очевидно, что борьба за телескоп — это борьба за свободу мысли. Теперь, господа, эта великая возможность, ради которой была создана наша Академия, упущена. Согласно постановлению, которое вынес кардинал Беллармино, Галилей может толковать новую систему мироздания только как гипотезу, а не научный факт. Мы проиграли битву, господа… (Садится, вконец расстроенный).

АЛЬДОБРАНДИНИ. Нет, не проиграли! У нас есть…

САГРЕДО. Мы догадываемся о печальном заключении речи маркиза Чези. Мы разделяем его глубокое горе. Как председатель вношу предложение: считать сообщение нашего президента законченным.

ЧЕЗАРЕ. Правильно!

АЛЬДОБРАНДИНИ. Поддерживаю предложение.

САГРЕДО. Кто против? (Молчание). Принято единогласно.

АЛЬДОБРАНДИНИ. Господин председатель, прошу слова.

САГРЕДО. Извольте.

АЛЬДОБРАНДИНИ. Мы проиграли эту схватку, но впереди другие. И у нас есть, чем гордиться. Только в этом году Чезаре опубликовал книгу, а Сагредо — великолепный доклад.

САГРЕДО. Прошу кого-нибудь занять председательское кресло. Я хочу принять участие в прениях. Может быть, вы, граф Морозини?

МОРОЗИНИ. Охотно.

^{Слышны одобрительные голоса. Морозини садится в председательское кресло. Сагредо, занявший место среди других членов Академии, поднимает руку. Морозини предоставляет ему слово.}

САГРЕДО. Могу ли я обратиться непосредственно к Альдобрандини?

^{Морозини кивает.}

Вы упомянули монографию Чезаре. Это очень важное событие. Однако при всем моем уважении к Чезаре, его книга абсолютно неизвестна. Она покоится на полках полусотни личных библиотек, ну, сотни, не больше. О ней знает горстка ученых. Для остальных же она — слишком темна, что ли.

ГАЛИЛЕЙ (себе). Темна! То же самое сказал кардинал Беллармино.

САГРЕДО (по-прежнему обращаясь к Альдобрандини, с гневом и горькой иронией). А мой доклад? Он называется «Строение моллюсков у скальных образований на северном побережье Корсики». Разве можно на таком докладе показать весь драматизм положения науки? Бороться за право обнародовать открытия, не опасаясь гонений со стороны богословов? Нам нужно было крупное, стимулирующее открытие, нам нужен был телескоп. Такое случается раз в тысячу лет! И такой случай выпал нам, здесь, в этой зале, чтобы начать борьбу. Мы сражались и потерпели поражение. Мы проиграли битву за свободу мысли.

ЧЕЗАРЕ (получив слово, кричит). За это надо благодарить кардинала Беллармино!

^{Приглушенный шум соглашающихся и сердитых голосов: «Верно!», «Он не прав», «Это оскорбление!», «Неслыханно».}

САГРЕДО (продолжает). Объяснять наше поражение действиями того или иного церковного сановника — неверно. Это скрадывает глубину расхождений. Если не кардинал Беллармино, то нашелся бы другой.

ФАБРИЦИУС (сердито вскакивает с места, к Сагредо). Вы хотите сказать, что наша матерь-церковь — враг?

САГРЕДО. Вам не давали слова.

ФАБРИЦИУС (к Морозини). Господин председатель, я требую слова! (Показывая на Сагредо). Могу я обратиться к нему непосредственно?

МОРОЗИНИ. Прошу.

^{_{Сцена из спектакля. В роли кардинала Барберини — Питер О’Тул (второй слева).}}

^{_{Театр «Олд Вик», Бристоль, Великобритания, 1956}}

ФАБРИЦИУС. Вы хотите сказать, что наша матерь-церковь — враг нам?

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (просит слова). Господин председатель! (Вкрадчиво). Позвольте мне заверить посла Сагредо Никколини, что он может говорить совершенно свободно. Приходя на собрания Академии, я не скидываю духовного одеяния, но теологические догматы оставляю за порогом.

САГРЕДО. Будь здесь сам кардинал Беллармино, я все равно сказал бы то, что хочу сказать. Церковь указует науке: это можно, а это нельзя. Взгляды человека на физический мир меняются с каждым днем. А церковь замыкается в гордом одиночестве, ничего не хочет знать. Как будто можно приказать науке! Нет, Рим не докажет, что земной шар не движется. Да что Рим! Все люди, вместе взятые, не остановят его вращенья. И не перестанут вращаться вместе с ним!

^{Взрыв восклицаний: «Правильно!», «Требую слова!», «Тише!» «Нет, он не прав», «Дайте договорить!», «Председатель!» «Как вы смеете…»}

ФАБРИЦИУС. Председатель, я требую слова!

САГРЕДО. Я еще не кончил.

ФАБРИЦИУС. Призвать его к порядку!

САГРЕДО. Почему церковь ничего не хочет знать? Потому что признать истинный смысл изобретения телескопа — значит покончить с опошлением…

ФАБРИЦИУС. С опошлением?.. Нет, вы слышите?

САГРЕДО…покончить с опошлением католицизма. С поклонением чудесам и мощам, подкупом бога и Иисуса горящими свечками и золотой рухлядью.

^{Речь Сагредо прерывается криками: «Я протестую!», «Молчать!», «Тише!», «Пусть говорит!», но он продолжает свое.}

Это значит вымести прочь весь этот мусор унизительных предрассудков. А на их место поставить новые идеи, согласные человеческому достоинству.

^{Снова взрыв восклицаний: «Все это станет известно кардиналу Беллармино!», «Слушайте!», «Это богохульство!», «Он еще не кончил!..» Сагредо не обращает внимания.}

Но кому доверить эту благородную задачу? Нашим теперешним правителям? Им же выгодно насаждать невежество…

^{Собрание стало неуправляемым, кричат все разом.}

ЧЛЕНЫ АКАДЕМИИ:

Призвать его к порядку!

Тише!

Господин председатель!..

Спокойнее, ради Бога.

Не по существу!

Что он сказал?

Он еще не кончил.

Слушайте, слушайте!

Председатель!

Да кто он такой?

Негодяй!

Он прав!

Дайте ему закончить!

Надо выслушать.

Я протестую!

Это кощунство!

Как вы смеете!

Мы же ученые, а не какой-то сброд!

^{Шум и гам. Где-то звонят к вечерней мессе. В зале моментально стихает. Все, кроме Сагредо, крестятся и шепчут слова молитвы. Тишина, нарушаемая звоном колоколов.}

САГРЕДО. Я не буду молиться!

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (он не участвовал в споре, но пристально наблюдал. Обращаясь к Сагредо). Вы прямо на наших глазах становитесь протестантом.

^{Сагредо едва сдерживается от ярости. Звон колоколов. Все, включая Галилея и Чези, склонили головы в молитве.}

САГРЕДО. Вопрос ясен. Миром будет править либо разум, либо приказ. То и другое совместить нельзя. Война объявлена.

Конец первого действия

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

^{Монастырь Сан-Маттео в Арчетри близ Флоренции. За столом Галилей, Джеппе, Полиссена — теперь сестра Мария Челесте. День клонится к вечеру. Небо в отсветах заката. Галилей кончает есть, кладет ложку и отодвигает тарелку.}

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Пожалуйста, доешь айву. Я специально для тебя пекла.

ГАЛИЛЕЙ. Я сыт.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Нужно доесть. Это полезно.

ГАЛИЛЕЙ (послушно). Хорошо, сестра. (Откусывает еще кусочек).

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. На мне теперь монастырская аптечка. Сама приготовила тебе лекарства.

^{Уходит. Галилей быстро подвигает Джеппе недоеденную айву. Тот вмиг глотает ее. Возвращается Мария Челесте с двумя склянками.}

Вот это — в большой склянке, с сигнатурой — принимать за завтраком. Приготовлено из сушеного инжира, грецкого ореха, руты и соли, и все это замешано на меду. (Галилей строит гримасу). Принимать каждое утро. Это…

ГАЛИЛЕЙ. …очень полезно. Знаю-знаю.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. А в маленькой склянке, без сигнатуры — мазь для растирания суставов.

ГАЛИЛЕЙ. Без сигнатуры — внутрь, с сигнатурой — наружное. Джеппе, возьми эти чудодейственные снадобья. Смотри, чтобы я принимал их каждый божий день.

ДЖЕППЕ (держит в руках по склянке, энергично кивает, намеренно повторяя оговорку Галилея). Это — внутрь, это — снаружи.

^{От души смеются над шуткой.}

ГАЛИЛЕЙ (посерьезнев). Ты получила мою записку?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Еще утром. Кардинал Барберини избран новым папой — это хорошо, отец?

ГАЛИЛЕЙ (восторженно). Для науки занимается новый день!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ты в самом деле хочешь поехать к нему?

ГАЛИЛЕЙ. Конечно. Он мой старый друг. Помнишь оду, которую он сочинил в мою честь?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ (декламирует).

^{Джеппе весело подхватывает две последние строки, Галилей — самую последнюю. Смеются.}

Ты когда собираешься ехать, отец?

ГАЛИЛЕЙ. Завтра же и отправлюсь… если только ты закончила переписывать.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Да, закончила, ты же знаешь.

^{Уходит, тут же возвращается с рукописью.}

ГАЛИЛЕЙ. А ну-ка, Джеппе, вытаскивай!

^{Джеппе достает припрятанный телескоп — он тщательно обернут тканью — и ставит его на стол.}

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Вот и все. (Кладет рукопись на стол). Эта рукопись еще больше сблизила нас. Семь лет трудились вместе. Ты писал, я переписывала. Теперь работа закончена… И мне как будто не хватает чего-то… (Умолкает).

ГАЛИЛЕЙ. Мы еще поработаем вместе. (Берет рукопись). Увы, только гипотеза. Все изложено только как допущение. Но теперь, когда Маффео Барберини стал папой, я переделаю рукопись. Буду говорить открыто. Я скажу, что это истина… скажу всему миру.

^{Мария Челесте берет в руки телескоп.}

Разверни.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ (разворачивая). Телескоп!

ГАЛИЛЕЙ. Это тебе за книгу. Я беру одну половину своей жизни, а тебе даю другую. Сохрани ее.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ (ставит телескоп подле рукописи). Книга меньше, но она мощнее.

ДЖЕППЕ. Ее прочтет больше народу.

ГАЛИЛЕЙ. Труд всей моей жизни. Полвека размышлений, исследований, опытов. Я сделал то, что мне предназначено в этом мире.

^{Издали доносится негромкий умиротворенный перезвон колоколов.}

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Смотри, восходят твои звезды.

ГАЛИЛЕЙ. Да, они должны быть там. Но я что-то плохо вижу. (Пораженный внезапной мыслью). А что, если я слепну?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Господь не допустит этого.

ДЖЕППЕ. Вы разглядели порядок его творенья и открыли его людям.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Звезды и те заступятся за тебя. (Смотрит на небо). Как они красивы ночью! Отец, а сколько их?

ГАЛИЛЕЙ. Много, очень много. Всех, пожалуй, и не сосчитать.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Даже с помощью самого мощного телескопа?

ГАЛИЛЕЙ. После нас будут жить другие люди, они изготовят более мощные телескопы, потом еще мощнее… Но даже тогда всех звезд не пересчитать. Люди будут открывать все новые и новые звезды. Вселенная постепенно раскрывает свою необъятность.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Отец, что там, за звездами?

ГАЛИЛЕЙ. Пространство.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. А за пространством?

ГАЛИЛЕЙ. Снова звезды.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. А потом — снова пространство? (Галилей кивает). И где самая далекая звезда, когда пройдешь все пространство?

ГАЛИЛЕЙ. Самой далекой звезды нет.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Но где же все это кончается?

ГАЛИЛЕЙ. Нигде.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Нигде? Отец, это…

ГАЛИЛЕЙ. Не пугайся, родная. Только мелкие людишки боятся большой правды. Человека надо мерить не величиной дома, в котором он живет, а чуткостью души. Люди будут проникать в загадки природы. И каждый новый открытый закон природы — еще одно доказательство бесконечного величия и мудрости Господа нашего.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Мне иногда кажется, что, познавая природу, ученый так же приближается к богу, как и священник.

ДЖЕППЕ. Как это верно, синьор Галилей!

ГАЛИЛЕЙ. Не знаю, не уверен. Зато я знаю другое. Чудотворная воля божья осуществляется только в наивысших устремлениях человеческих. (Снова слышны колокола). Я должен переделать рукопись. А потом — отдых. Я приеду к тебе в гости, дочь, и мы будем сидеть на этой самой скамье. В покое и мире я досижу здесь свою осень. (Поднимается. В приливе энергии). Но до этого я должен отправиться в Рим. Я должен получить разрешение на переделку рукописи. Не гипотеза, а научный факт. (Берет рукопись). В Рим… к моему другу Маффео Барберини, к нашему новому папе!

^{Мария Челесте и Джеппе уходят. Галилей переходит в следующую картину. Освещение перемещается следом за ним. Действие в этой картине разворачивается попеременно на двух игровых площадках. Одна представляет собой дворцовую залу, где папа дает аудиенции, другая — приемную перед ней. Приемная ярко освещена, здесь Галилей и Сагредо. На другой площадке — бывший кардинал Барберини, ныне папа Урбан VIII, его старший брат Карло Барберини, двадцатишестилетний сын Карло — Франческо и мажордом. Они едва различимы в тусклом освещении и неподвижны, когда в приемной идет действие.}

САГРЕДО. Ты напрасно надеешься, что, став папой, Маффео Барберини излечит нашу застарелую болезнь. Какое заблуждение!

ГАЛИЛЕЙ (со своим манускриптом в руках). Сагредо, вот увидишь. Я войду туда, и наш возлюбленный Маффео Барберини одним мановением руки расчистит нам путь. Тогда я перепишу эту книгу, и все узнают правду.

САГРЕДО (качает головой, со вздохом). Как говорится, бог в помощь! Маффео Барберини на троне наместника божьего на земле… тебе надо полагаться на самого Господа.

^{Свет гаснет и ярко вспыхивает на другой площадке. Галилей и Сагредо неподвижны.}

ПАПА УРБАН VIII (Франческо, своему племяннику). Ты уже не просто молодой человек из дома Барберини. Ты папский племянник. Согласно обычаю и сану, я могу позаботиться о твоей карьере.

КАРЛО БАРБЕРИНИ. Ты имеешь в виду что-нибудь определенное, брат?

ПАПА. Тебя, Карло, я назначаю командующим папской гвардией.

КАРЛО. Прекрасно.

ПАПА. Сколько тебе лет, Франческо?

ФРАНЧЕСКО. Двадцать шесть.

ПАПА. Хотел бы ты быть кардиналом? Кардинал — племянник папы…

ФРАНЧЕСКО. Вы слишком добры ко мне.

ПАПА (отмахивается). Франческо Барберини — кардинал Сен-Лоренский в Дамаске. Звучит?

ФРАНЧЕСКО. Дядя, мы можем сделать наше время эпохой просвещения и благих начинаний.

ПАПА. Что? Да-да… именно так: просвещения и благих начинаний. (Мажордому). Что у нас еще сегодня?

МАЖОРДОМ. Ваше святейшество изволило пожаловать аудиенцию Галилео Галилею. Последнюю, перед тем, как он отбудет из Рима. Я приготовил подарки, которыми вы вознаградите его.

^{Приносит подарки, раскладывает их на столе, затем идет к Галилею. Отдав рукопись Сагредо, тот шагает навстречу.}

ПАПА. Шесть аудиенций за шесть недель и эти подарки… Не многие удостаивались этакой чести.

ФРАНЧЕСКО. Дядя, могу ли я остаться, познакомиться с Галилеем?

ПАПА. Останься.

^{Мажордом вводит Галилея и исчезает. Галилей припадает на колено и целует папский перстень.}

Встань, сын мой… и друг мой.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше святейшество!

КАРЛО. А, Галилей, ты все так же странствуешь по небесам?

ГАЛИЛЕЙ (улыбается). Все так же.

ПАПА. Это мой племянник Франческо. Твой почитатель.

ФРАНЧЕСКО (волнуясь). У меня есть телескоп… И я знаю каждую строчку из написанного вами.

ГАЛИЛЕЙ. Я весьма польщен.

ПАПА. Увлекающаяся натура.

КАРЛО. Нам надо идти. Удачи тебе, Галилей, в твоих небесных поисках.

ФРАНЧЕСКО (обеими руками схватив руку Галилея). Синьор Галилей, будущее — за вами!

^{Карло и Франческо уходят.}

ПАПА. Пылкий идеалист — мой племянник… Друг мой, нам было бы приятно, если бы ты остался с нами. Но твой дом и твоя работа — во Флоренции… Мы не должны быть эгоистами.

ГАЛИЛЕЙ. Святой отец, позвольте просить о милости, прежде чем я покину Рим.

ПАПА. Говори, Галилей.

ГАЛИЛЕЙ. Отмените приказ кардинала Беллармино. Позвольте мне толковать Коперникову систему свободно и правдиво.

ПАПА (озабоченный). Увы, сын мой! Я не могу этого сделать.

ГАЛИЛЕЙ. На протяжении шести недель я шесть раз удостаивался милости говорить с вами. (Падает на колено). Все кругом завидуют мне. Но — даже сейчас мне не позавидуешь.

ПАПА (помогая ему подняться, в глубоком беспокойстве). Друг мой, если бы это зависело от нас, постановление не было бы принято. Но оно есть, и не в наших силах отменить его.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше святейшество ведь просвещенный человек, понимающий науку. Сколько ночей мы вместе исследовали небо! Какие удивительные вещи мы видели…

ПАПА. Мы не можем знать, что мы видели. Человеческий ум слаб. Внешняя реальность часто всего лишь обман чувств.

ГАЛИЛЕЙ. Но эта упорядоченность, совершенство логики, симметричность, абсолютная простота Коперниковой системы…

ПАПА. Галилей, ты ограничиваешь могущество божие!

ГАЛИЛЕЙ. Я?! Ограничиваю его могущество?

ПАПА. Господь всемогущ, это же так, Галилей!

ГАЛИЛЕЙ. Бесспорно.

ПАПА. Следовательно, он может все. Разве нет? (Галилей кивает). Земля вращается вокруг Солнца, потому что это самый простой и самый упорядоченный способ устройства мироздания… Так думать — значит сводить Господа к самому простому. Я убежден, Галилей, что ты не имел это в виду.

ГАЛИЛЕЙ. Выходит, во Вселенной нет ни логики, ни единства, ни порядка?

ПАПА. Может быть, есть… А может быть, нет.

ГАЛИЛЕЙ. Все зависит от его желания… Сегодня бог достигает цели одним способом, завтра той же цели — другим. Так?

ПАПА. Когда что-то происходит определенным образом, то человек не должен говорить, что это могло произойти иначе. Господь всесилен и поступает по своему усмотрению. Чем сложнее и невероятнее кажется нам явление, тем беспредельнее всемогущество божие.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше святейшество изволит шутить. Как в старые времена, до того как…

ПАПА (резко обрывает его). Мы не склонны шутить, когда дело касается веры! Если веруешь, надобно внимать, а не критиковать.

^{Галилей ошеломлен.}

Здесь не должно размышлять и рассуждать как угодно. В вере нет места мнениям, она несомненна.

^{Галилей потрясен.}

(Учтиво). Смотри, Галилей, мы приготовили для тебя подарки. (Ведет его к столу с подарками). Да, самое важное: передай твоему герцогу это послание. Нам хотелось бы, чтобы ты прочитал его вслух. Друг наш возлюбленный, пусть это скрепит наш союз.

ГАЛИЛЕЙ (читает). «Пока Юпитер со своими лунами пребудет в небесах, пусть сияет на Земле, как ее вечный спутник, слава нашего Галилея. С отеческой привязанностью мы давно следим за успехами этого выдающегося человека. Мы ценим не токмо его блистательные литературные таланты, но и истинное благочестие. Дабы Вы могли вполне проникнуться тем, как он дорог нам, мы передаем с ним это послание…»

^{Свет гаснет. Папа уходит. Освещается другая игровая площадка, куда движется Галилей. Сагредо вступает в действие.}

ГАЛИЛЕЙ. Ты был прав, друг мой. Я хотел, чтобы меня поняли, а он осыпал меня подарками.

САГРЕДО. Во всяком случае, теперь ты понимаешь все. Надо действовать по обстановке. Сегодня утром отплывает корабль в Англию. Я обо всем договорился.

ГАЛИЛЕЙ. Ты хочешь, чтобы я бежал? К чертям собачьим твою договоренность!

САГРЕДО. Поезжай — в Англии ты сможешь работать свободно. Галилей, друг, ты — как светильник, зажженный в глухую полночь. Ты один способен разогнать мглу, в которой мы живем. Англия — единственное место, где можно это сделать.

ГАЛИЛЕЙ. Нет, мое место — здесь. Оружие выбрал не я, но я принимаю бой.

САГРЕДО. Ты можешь проиграть его. Чего ради идти на риск?

ГАЛИЛЕЙ. Ради моей церкви, ради моей души и ради моей книги! Вот она — моя троица. (Не давая Сагредо возразить). Ты ведь согласишься: мало написать книгу. Надо, чтобы ее напечатали и прочли. А этого не сделать, если я уеду.

САГРЕДО. Почему?

ГАЛИЛЕЙ. Ну, напечатаю я ее в Англии, без разрешения Рима — кто ее прочтет? Это будет как контрабанда. Нет, меня услышат, только если я добьюсь официального дозволения церкви. Я представлю книгу в Бюро цензоров. Я сделаю все, что они потребуют: сокращу, добавлю, изменю. Но я добьюсь разрешения! Я покажу истинность Коперникова учения с помощью самой церкви. Поэтому я должен остаться в Италии.

САГРЕДО (не согласен с Галилеем, но слова друга произвели на него впечатление). Бесспорно, тут есть доля истины. Но ты затеваешь опасную игру.

ГАЛИЛЕЙ. Иного мне не остается. Я приехал в надежде, что новую систему признают за факт. А мне по-прежнему велят выдавать ее за гипотезу. Что ж, пусть будет так! Этого у меня не отняли.

САГРЕДО. Вероятно, прав ты, а не я. Но мне, признаться, не улыбается зрелище еще одного Даниила в львином рве.

ГАЛИЛЕЙ. Моя книга обратит и львов.

САГРЕДО (смеется). Так и рвешься в схватку!

ГАЛИЛЕЙ. От этой схватки зависит будущее. Мы его завоюем!

^{_{Галилей — Мелвин Дуглас. Телеспектакль NBC, США, 1966.}}

^{Свет гаснет. Сагредо уходит, а Галилей переходит на другую площадку. Действие возобновляется немедленно. Книжная лавка Ландини во Флоренции. Галилей на табурете в стороне, погруженный в полутьму. Ландини беседует с торговцем сукном Венетти.}

ВЕНЕТТИ (робея). Синьор Ландини, а как покупают книги?

ЛАНДИНИ. Вы же сами торговец, Венетти. Когда я хочу купить вашего отличного сукна, я спрашиваю о цене, плачу деньги, и сукно — мое. Если вам нужна книга, спросите цену, заплатите мне деньги, и они ваша.

ВЕНЕТТИ. Только и всего?

ЛАНДИНИ. Только и всего.

ВЕНЕТТИ. И сколько же стоит книжка Галилея?

ЛАНДИНИ. Одна крона.

ВЕНЕТТИ. И она написана по-итальянски?

^{Ландини раскрывает книгу, показывает ему.}

Двадцать лет назад я научился читать и писать. Очень пригодилось в делах. Теперь я уже могу и читать книгу. (Стесняясь). Говорят, что посидеть дома за книгой — одно удовольствие.

ЛАНДИНИ. Попробуйте сами и убедитесь.

^{Венетти платит за книгу, собирается идти.}

ВЕНЕТТИ. Если мне понравится, я зайду и куплю еще.

ЛАНДИНИ. Спасибо. Всего вам хорошего.

^{Венетти уходит.}

(К Галилею, торжествующе). Ну вот, синьор Галилей, восемнадцатая книга за сегодняшний день.

ГАЛИЛЕЙ. Простите великодушно глупого старика, но до чего же хорошо сидеть в уголке и смотреть, как люди покупают твою книгу. Восемнадцать экземпляров за один день. Вот это да!

ЛАНДИНИ. Я вообще мог не иметь других книг последние десять дней. «Диалог» почти распродан. Теперь я буду советовать авторам одно: «Пишите шедевры. На них спрос…» Прошу прощения, идет паж графа Чинелли.

^{Входит паж, бойкий юноша лет пятнадцати.}

ПАЖ. Добрый день, синьор Ландини.

ЛАНДИНИ. Добрый день.

ПАЖ (отдавая письмо). Это от графа.

ЛАНДИНИ (раскрывает письмо, читает, улыбается, говорит в сторону Галилея). Послушайте-ка: «Новая книга Галилея доставила мне столь большое удовольствие, что я не могу не поделиться своей радостью с другими. Я хочу заказать еще три экземпляра…» Один он предназначает для своего брата в Пизе, другой отправит племяннику в Турин, третий — двоюродному брату в Милан. (Пажу). Передай графу, что книги будут незамедлительно.

ПАЖ. Обязательно передам. (Колеблется, потом приближается к Галилею). Вы ведь синьор Галилей?

ГАЛИЛЕЙ. Откуда ты знаешь меня?

ПАЖ. Я видел ваш портрет в самом начале.

ГАЛИЛЕЙ. А ты читал книгу?

ПАЖ (осторожно). Всего лишь несколько страничек… Я читаю, когда никого нет. Граф держит книгу у себя на ночном столике.

ГАЛИЛЕЙ. И тебе понравилось?

ПАЖ (удивлен). Вам в самом деле это интересно?

^{Галилей энергично кивает.}

Эта система Коперника — она ведь верна, правда? А у вас иногда так написано, будто вы не верите в это.

ГАЛИЛЕЙ. Церковь не позволяет считать эту систему фактом… но я могу добавить, что все свидетельствует против системы Аристотеля.

ПАЖ (начинает горячиться). Совсем сбили меня с толку. У Аристотеля ничего не поймешь. Ведь только одна система может быть правильной. Вы-то сами как думаете? Почему не скажете об этом прямо?

ГАЛИЛЕЙ. Ландини, пусть этот молодой человек читает здесь мою книгу, когда захочет. (Берет экземпляр). Читай, сынок! Читай внимательно. Сам думай над ответами. Не бойся думать!

^{Галилей, Ландини и паж уходят.}

^{Свет переносится в зал Ватикана. Папа и отец Винченцо Макулано да Фиренцуола.}

ПАПА (листая книгу). Невероятно!

^{Поспешно входит Карло в мундире командующего папской гвардией, тоже с книгой в руках; за ним Франческо в кардинальской мантии и мажордом.}

КАРЛО. Ты видел эту книгу, брат?

ПАПА. Галилееву? (Показывает свой экземпляр). Вот, отец Фиренцуола принес… Мы этого не потерпим. Неслыханно!

КАРЛО. Не потерпим, но слухи уже пошли. Он выставляет нас на посмешище. Мы посылаем миссионеров во все уголки света — в Японию, в Южную Америку. Тратим миллионы золотом, чтобы распространить влияние церкви. А он покушается на наш престиж, на наш авторитет…

ПАПА. Престиж, авторитет — все это слова! Я мог бы спустить на рынке наш авторитет до последнего остатка и через полгода вновь завоевать его. А эта книга может нанести нам непоправимый вред.

КАРЛО. Что именно ты имеешь в виду?

ПАПА. Она обращена к разуму, а не к вере. Она заставляет думать. Она учит думать. А если люди начнут думать свободно, от единства церкви останется лишь груда осколков! Церковь просто перестанет существовать. В довершение всего он написал книгу по-итальянски. Ее может прочитать всякий.

КАРЛО. Надо разузнать, кто покупал книгу. Надо конфисковать ее — до последнего экземпляра. И уничтожить!

ПАПА. Вне всякого сомнения.

КАРЛО. Надо вызвать Галилея в Рим.

ПАПА. Да, мы скоро отправим ему приказание. Но прежде всего — книга… Где Чамполи и Риккарди? Позвать их немедленно!

КАРЛО. Я уже послал за ними. Сейчас они будут.

ПАПА (вслед мажордому). И пригласите посла Сагредо Никколини, срочно.

^{Мажордом уходит.}

(Папа раздраженно шагает взад-вперед, берет книгу, что-то смотрит, снова принимается шагать). Я не допущу…

ФРАНЧЕСКО (решительно став перед ним). Дядя, не делайте этого, не запрещайте книгу Галилея.

ПАПА. Что-о?

ФРАНЧЕСКО. Вы обманете надежды миллионов. Они верят, что церковь наставляет их на правильный путь и спасет. Если же вы отвергнете учение Галилея, то церковь закоснеет в догматах. Она не сможет развиваться, не сможет постигать новые истины, которые открывает человек.

ПАПА. Мы запрещаем истину, которая не получила нашего одобрения.

ФРАНЧЕСКО. Но это не в вашей власти!

КАРЛО. Как ты смеешь, сын?!

ФРАНЧЕСКО. Правда — как подземный источник. Его можно закопать на время, но он все равно прорвется наружу. Люди думают, у них возникают вопросы. Они тщетно стучат в глухой панцирь наших догм и начинают искать ответы в другом месте. Мы хотим обезопасить себя, а на самом деле воюем с истиной.

^{Входят отец Риккарди, верховный папский цензор, и доверенный папский секретарь синьор Чамполи.}

РИККАРДИ. Ваше святейшество посылали за нами?

ПАПА. Вам известна эта книга?

РИККАРДИ (раскрыв ее). Конечно, это книга Галилея.

ЧАМПОЛИ. Посмотрите на гравюру.

РИККАРДИ. Поразительное сходство в портрете.

ПАПА (ледяным тоном). Оставим в покое эстетические соображения. Как верховный цензор — вы давали дозволение на печатание этой книги?

РИККАРДИ. Давал.

ПАПА. Каким образом вы дали такое дозволение?

РИККАРДИ. Галилей выполнил все наши указания. Он добавил предисловие, которое мы предложили. Мы сами изменили много мест в тексте. Ну, и после этого мы, естественно, разрешили ему печатать книгу.

КАРЛО. Значит, он выполнил все ваши указания?

РИККАРДИ. Все без исключения.

КАРЛО. Он пошел на уступки и тем самым усугубил наши трудности.

РИККАРДИ. Ваше святейшество, что его превосходительство хочет этим сказать?

ПАПА. Он хочет сказать, что книга наносит вред вере. Он хочет сказать, что Галилей подрывает авторитет церкви. Книга угрожает религии.

РИККАРДИ. Ваше святейшество!..

ПАПА. В ней речь идет не о математике. Там говорится о вере и разуме.

РИККАРДИ. Я прочитал ее по меньшей мере десять раз. Я ничего не понимаю.

ПАПА. Можете идти. Что касается вас, Чамполи, я отправлю вас в отдаленную провинцию. Вы проведете там остаток дней и сможете поразмышлять над тем, что натворили. Погодите, Риккарди!

^{Риккарди, собиравшийся было идти, приближается к папе.}

Пошлите приказ инквизитору Флоренции изъять книгу из книжной лавки Ландини. До последнего экземпляра! Это будет ваш последний официальный акт.

^{Риккарди ошеломлен. Он и Чамполи уходят.}

ФРАНЧЕСКО. Дядя, церковь должна быть родным домом для человека, а не холодным застенком для его духа.

ПАПА. Дело сделано.

ФРАНЧЕСКО. Горе Христовой Церкви! Мы отторгаем людей от бога. (Быстро уходит).

КАРЛО. Мне очень жаль, что мой сын доставляет столько огорчений. Когда он только научится понимать, что такое необходимость?

^{Уходит. К папе приближается отец Фиренцуола, который все это время оставался незамеченным в тени.}

ПАПА. А, вы еще здесь, отец Фиренцуола?

ФИРЕНЦУОЛА. Ваше святейшество, судя по всему, Святая инквизиция вскоре начнет процесс против весьма уважаемой персоны. Я питаю глубокое уважение к нынешнему Генеральному комиссарию инквизиции. Он соответствует должности во всех отношениях… кроме одного. Но оно, ваше святейшество, может оказаться решающим.

ПАПА. И что же это такое?

ФИРЕНЦУОЛА. Это касается нажима. Искусства нажима.

ПАПА. Продолжайте.

ФИРЕНЦУОЛА. Эта персона, которая скоро предстанет перед судом инквизиции, говорят, любит природу. Постоянно ссылается на нее. Позвольте мне тоже привести естественный пример.

^{Папа кивает.}

Лягушку бросают в котел с кипящей водой. Она барахтается, бьется, может даже выпрыгнуть и ускакать прочь. На зрителей летят брызги, всеобщий переполох. Другую лягушку опускают в котел с холодной водой. Она умиротворенно перебирает лапками. Воду начинают нагревать. Медленно, очень медленно увеличивается жар. Вода закипает, но лягушка не шелохнется… Она уже ничего не чувствует. И спокойно умирает. Грубый ремесленник и тонкий художник достигают того же самого, но — по-разному. Так вот я — художник! (Во время монолога он почти вплотную приблизился к папе. А теперь отстраняется). Должен ли я продолжать?

ПАПА. Продолжайте.

ФИРЕНЦУОЛА. Понимание природы давления… как применить нажим… когда, в какой степени… Всей тончайшей техникой этого искусства можно овладеть, лишь глубоко изучив движения человеческой психики. Понять сплав боязни и мужества, надежды и отчаяния… сделать так, чтобы страх, проникая до мозга костей, одолел разум… Я чрезвычайно усиленно занимался этим предметом, ваше святейшество.

ПАПА. И как же вы предлагаете применить ваши знания на практике?

ФИРЕНЦУОЛА. Ваше святейшество, я взял на себя смелость провести некоторую расследовательскую работу.

ПАПА. Вот как? Надеюсь, вы были достаточно осмотрительны?

ФИРЕНЦУОЛА. Я вообще человек осмотрительный, ваше святейшество. Мне надо было изучить одно досье. В нем-то я и нашел кое-какие бумаги. (Вытаскивает какой-то листок из рукава сутаны). Полагаю, вашему святейшеству будет небезынтересно познакомиться с этим документом.

ПАПА (быстро просматривает бумагу). Где вы это взяли?

ФИРЕНЦУОЛА. Из официального досье на Галилео Галилея.

^{Входит мажордом.}

МАЖОРДОМ. Посол Никколини прибыл.

ПАПА. Пусть войдет. И разыщите Чамполи и Риккарди. Да побыстрей!

^{Мажордом поспешно выходит. Не говоря ни слова, папа пристально смотрит на Фиренцуолу, будто оценивая его. Фиренцуола выдерживает его взгляд. Мажордом вводит Сагредо и уходит. Сагредо припадает на колено.}

САГРЕДО. Я прибыл не мешкая, ваше святейшество.

ПАПА. Поклянитесь, что не будете разглашать происходящее здесь.

САГРЕДО. Клянусь! (Поднимается с колена).

ПАПА. Нарушив эту клятву, вы подвергаете свою душу опасности вечного проклятия. (Фиренцуоле, который держится на почтительном расстоянии). Подойдите ближе, мой добрый Фиренцуола. (К Сагредо). Отец Фиренцуола выполняет для нас деликатные поручения и скоро займет важный пост.

ФИРЕНЦУОЛА. Благодарю, ваше святейшество.

ПАПА (Фиренцуоле). Синьор Никколини — флорентийский посол в Риме.

ФИРЕНЦУОЛА. О, мне, разумеется, известно имя посла. Я счастлив познакомиться с ним лично.

^{Входит Риккарди.}

РИККАРДИ. Я — весь внимание, ваше святейшество.

ПАПА. Станьте там и помолчите.

РИККАРДИ. Хорошо, ваше святейшество.

^{Папа изучает бумагу. Все молчат. Входит Чамполи.}

ЧАМПОЛИ. Вы посылали за мной, ваше…

^{Папа дает ему знак, тот замолкает.}

ПАПА (подзывает Риккарди и Чамполи, резко). Галилей представил вам рукопись «Диалога». Что он говорил при этом относительно предписания кардинала Беллармино?

РИККАРДИ. Что он говорил?

ПАПА. Как сформулировано предписание кардинала Беллармино? Что он сообщил об этом?

РИККАРДИ. Он сказал, что это были общеизвестные вещи… наша официальная позиция католичества.

ПАПА (ледяным тоном). Меня не интересует официальная позиция католичества. Повторите в точности его слова.

РИККАРДИ. Кардинал Беллармино сказал Галилею, что, поскольку система Коперника не согласуется с доктриной церкви, ее нельзя считать истинной, а можно лишь обсуждать как гипотезу.

ПАПА. Не упоминал ли он о том, что кардинал Беллармино предписал ему полное молчание? О том, что он не должен ни держаться своей теории, ни проповедовать ее, ни защищать каким бы то ни было образом?

ЧАМПОЛИ. Даже в порядке предположения?

ПАПА. …что ему запрещено говорить и писать о ней — я подчеркиваю — каким бы то ни было образом… — говорил ли он об этом?

ЧАМПОЛИ. Нет, этого он не говорил.

РИККАРДИ. Если бы было такое предписание, книга никогда не получила бы моего разрешения.

ЧАМПОЛИ. Конечно!

ПАПА. Его обвинили бы в том, что он написал книгу, где каждая фраза и каждое слово — греховны. Так или не так?

РИККАРДИ. Так, ваше святейшество.

ПАПА. Его обвинили бы в том, что он использовал мое покровительство, чтобы оказать на вас давление. Так?

РИККАРДИ. Так, ваше святейшество. (Неуверенно). Ваше святейшество, такое предписание в отношении книги Галилея — оно существует?

ПАПА. Вы достаточно нанесли ущерба. Можете идти.

^{Чамполи и Риккарди уходят.}

САГРЕДО. Такое предписание действительно cуществует?

^{Папа передает ему бумагу.}

(Облегченно вздыхает, хотя все еще обеспокоен). Но это не официальный документ. Просто какая-то запись, сделанная чрезмерно усердным нотарием.

ПАПА. Это обнаружено в досье на Галилея и является частью наших протоколов.

САГРЕДО. Но здесь нет даже подписи. Ни подписи кардинала Беллармино, ни свидетелей, ни Галилея.

ПАПА. Не преуменьшайте значения бумаг из нашего официального архива.

САГРЕДО. Кардинал Беллармино не это имел в виду, когда давал указания Галилею.

ПАПА. Вы намерены самолично справиться у кардинала Беллармино, что он имел в виду?

САГРЕДО. Ваше святейшество знает не хуже меня, что он умер.

ПАПА. Тогда мы будем опираться на наши архивы. Это документ…

САГРЕДО. Прошу простить меня, ваше святейшество, но это не документ. Это какая-то никем не подписанная бумага. Когда она была составлена? Как? Смотрите, на ней даже даты нет!

^{Возвращает бумагу папе.}

ПАПА (продолжая). Этого документа достаточно, чтобы передать дело в инквизицию. Там и решат, виновен ли Галилей в том, что скрыл о данном ему предписании. И в том, что намеренно нарушил его. Помните, посол Никколини, вы поклялись молчать. Инквизиция выдвинет именно эти обвинения, но Галилей ничего не должен знать, пока не предстанет перед судьями.

САГРЕДО. Я — флорентийский посол и друг Галилея, он может обратиться ко мнеза советом. Но вы вырвали у меня эту клятву, я теперь не сумею ему помочь. Крепенько вы скрутили мне руки, ваше святейшество.

ПАПА. Вы так думаете?

САГРЕДО. Но ваше святейшество не учло одной вещи.

ПАПА. Вы так думаете?

САГРЕДО. А что, если я все-таки расскажу обо всем Галилею? Несмотря на клятву? Об этом будем знать только он и я.

ПАПА. Вы погубите свою нетленную душу.

САГРЕДО. Я ведь могу рискнуть своей душой… ради истины.

ПАПА. Дело касается не только вашей души, но и души другого человека. Души Галилея! Он узнает, что вы дали клятву молчать, и не захочет вас слушать. Он весьма дорожит своей душой католика.

САГРЕДО (горько). Ваше святейшество не упустило ничего.

ПАПА (Фиренцуоле, который почтительно держится поодаль). Фиренцуола, составьте бумагу во Флоренцию. В месячный срок Галилей должен прибыть в Рим и предстать перед Генеральным комиссарием инквизиции.

САГРЕДО (изумленный). В Рим? Ему шестьдесят девять лет! У него слабое здоровье. Он почти ослеп. Ведь расследование можно провести и во Флоренции.

ПАПА. Он должен прибыть самолично в Рим!

^{Отдает Фиренцуоле бумагу. Тот уходит.}

САГРЕДО. Ваше святейшество рискует, что процесс не состоится ни во Флоренции, ни в Риме. Я официально заявляю: Галилей может не вынести дороги и скончаться.

ПАПА. Если он нездоров, пусть едет не торопясь… Но он должен быть здесь. Не сможет ехать сам, его привезут. Если понадобится — в оковах. Он должен быть здесь. Галилея будут судить в Риме.

^{Сагредо и папа уходят. Свет переносится в келью монастыря Сан-Маттео в Арчетри. Здесь Галилей и Мария Челесте. Первая реплика Марии Челесте следует почти сразу же за последней репликой папы.}

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Но тебе нельзя ехать в Рим в такую пору. С гор теперь дуют холодные ветры. Подожди до весны.

Галилей. Я не могу ждать. Меня ведь не приглашают в Рим. Мне приказывают прибыть туда. Я должен ехать.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ни в коем случае! Зачем ты им понадобился? Ты выполнил все их указания. (Поднимает правую руку). Вот этой рукой я переписала всю книгу от первой до последней строки и могу это засвидетельствовать.

ГАЛИЛЕЙ. Надо ехать. Там все выяснится… Выходит, мы пока не заслужили покой и мир. А времени остается все меньше и меньше.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Все мы — странники на этой земле. Утешься, мой бедный странник.

ГАЛИЛЕЙ. Прощай, сестра Мария Челесте!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Я каждодневно буду молиться за тебя.

^{Мария Челесте уходит. Свет перемещается на террасу дворца Сагредо в Риме. Ночь, в небе яркая луна. Галилей выходит на террасу с одной стороны, Сагредо — с другой. Первая реплика Сагредо следует сразу же за последней репликой Марии Челесте.}

САГРЕДО. Вбей, пожалуйста, себе в голову одно: надо во что бы то ни стало сократить разбирательство. Будь почтителен и послушен, соглашайся. Скажут «да» — и ты говори «да», «нет» — ты тоже «нет».

ГАЛИЛЕЙ. Но если я не смогу говорить «да» на их «да» или «нет» на их «нет»?

САГРЕДО. Тогда говори: «может быть» или «я не помню».

ГАЛИЛЕЙ. «Может быть», «я не помню».

САГРЕДО. Не перечь, не вступай в споры. Старайся ублаготворить их. Ни в коем разе не отстаивай свою книгу. Иначе они тем более захотят запретить ее. Помни: почтительность, послушание, покорность!

ГАЛИЛЕЙ. «Может быть», «я не помню»…

САГРЕДО. Всячески старайся сократить разбирательство.

ГАЛИЛЕЙ. Почтительность, послушание, покорность… «Да — да», «нет — нет», «может быть», «я не помню»… (В отчаянии). Я, наверное, пережил отпущенные мне годы! Уж лучше мне было умереть, когда вышла моя первая книга. Моя жизнь перешла бы в жизнь книги.

САГРЕДО. Мы поможем тебе вернуться во Флоренцию. У тебя впереди еще годы и годы работы.

ГАЛИЛЕЙ. Как ты думаешь, им уже известно, что я приехал?

САГРЕДО. Через час будет известно. Думаю, что кое-кто из моих собственных слуг — агенты инквизиции. Никто не знает, кто доносчик, а кто нет… Им может быть каждый. Нет, им, конечно, известно, что ты уже здесь.

ГАЛИЛЕЙ. Если бы знать, в чем меня обвиняют, я продумал бы линию защиты. Я бы попытался…

САГРЕДО. Галилей, мне известно, в чем тебя обвиняют.

ГАЛИЛЕЙ. Правда?

САГРЕДО. Одно-единственное обвинение. Они считают…

ГАЛИЛЕЙ. Сагредо, откуда это тебе известно?

САГРЕДО. От его святейшества.

ГАЛИЛЕЙ. Значит, он взял с тебя клятву молчать?

САГРЕДО. Конечно.

ГАЛИЛЕЙ. Ты дал клятву перед богом. Я не желаю тебя слушать.

САГРЕДО. Я так и знал.

Галилей (смотрит на город с террасы). Вон Ватикан. Его святейшество, наверное, сейчас спокойно спит.

^{На другом краю сцены, который едва освещен, два монаха ставят на место молитвенную скамейку. Входит папа и опускается на нее коленями. Монахи уходят.}

Если бы мне увидеться с ним… Когда-то мы были близки… Но сейчас он не захочет принять меня… Смотри, Цветочный рынок! Там сжигают еретиков. Интересно, что они чувствуют, когда сгущается дым, огонь подбирается все выше и выше… когда душа отделяется от тела?.. (Восклицание ужаса). Сагредо, неужели они замышляют?..

САГРЕДО. Становится холодно. Пойдем в дом.

^{Галилей качает головой: ему хочется побыть одному. Сагредо уходит. Галилей остается наедине с мрачными мыслями. Внезапно входит мажордом, из-под черного плаща у него виднеется униформа. Галилей в ужасе.}

МАЖОРДОМ. Не пугайтесь. (Вручает Галилею письмо, тот читает).

ГАЛИЛЕЙ. Немедленно? В такую-то пору?

^{Мажордом кивает и делает знак, чтобы Галилей следовал за ним. Свет на террасе гаснет. Дворецкий подводит Галилея к папе, который молится, стоя на коленях. Дворецкий уходит.}

Ваше святейшество!

ПАПА. Галилей, моя душа в опасности. Мне угрожает вечное проклятие.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше святейшество, как это возможно?

ПАПА. Еще со времен Константина, тринадцать веков назад, когда восторжествовало католичество, наша церковь ведет неустанную войну против ереси. Нелегко закладывать основы новой, католической Европы. Нам приходилось бороться с Лютером в Германии, Кальвином и Цвингли — в Швейцарии. С Гусом — в Богемии, с Виклифом — в Англии, с гугенотами — во Франции. Нам приходилось вести борьбу и с унитариями, и с тринитариями, с массой других протестантских учений. Ереси порождают духовную анархию. Каждый думает не так, как его сосед. А тут еще печатный станок и беспорядочное распространение грамотности, путешествия Колумба и Магеллана… Перед человеком расстилается весь земной шар! Все это — вызов нашей церкви. Сегодня люди уже спрашивают: если Земля только одна из планет, значит, человечеству не уготовано спасение? Значит, бог породил не одного, а нескольких сыновей и послал их на разные планеты. Битва жестока, напряжение дошло до предела… Чаша весов склоняется не в нашу пользу. Сколько трудов я положил, чего только не делал! И не ради себя — дабы укрепить влияние католической церкви. И вот теперь, Галилей, я могу проиграть, проиграть из-за тебя. Галилей, твой телескоп — это зажигательное стекло, поджигающее Европу. Разгорится пожар! Твоя книга колеблет основы христианского мира. Если это случится, что я скажу, чем оправдаюсь, когда предстану перед ликом Господа нашего и буду держать ответ? Моя душа, как и душа Люцифера, будет проклята навеки!

ГАЛИЛЕЙ. Выходит, спасение души вашего святейшества зависит от того, сохранит ли сейчас церковь свою власть? Меня сочли врагом церкви… Значит, чтобы спасти вашу душу, надо погубить мой дух.

ПАПА. Галилей, молчи! Мою душу терзают сомнения, мои ночи — пытка! Я живу в постоянном страхе, что твои слова вознесутся к трону господню.

ГАЛИЛЕЙ. Можно приказать людям, во что верить, но не что видеть. Научные теории — не личное мнение, они вырастают из опыта. Придет день, когда научное объяснение природы послужит вящей славе господней. Время — на стороне науки, оно будет мне судьей. Оно покажет, что великая богова работа и мой скромный труд — едины… А пока — где мне искать утешение? Вот что я вам скажу, Маффео Барберини: у всякого, кто читал мои книги, не может быть и тени сомнения относительно моей любви и почитания нашей святой матери-церкви. Я заявляю, что моя душа чиста перед небесами. Я глубоко верую в таинство мессы. До самого смертного часа я буду неустанно славить Господа!.. Мне нечего больше сказать. Погодите, ваше святейшество, не уходите. Вы — викарий Иисуса Христа на земле, благословите меня! (Встает на колени).

^{Папа колеблется, порывается уйти.}

Неужели вы откажете мне в этом?

^{Папа осеняет Галилея крестным знамением, потом опускается перед ним на колени и трепетно берет его голову в руки.}

ПАПА (с невыразимой печалью). Прощай, Галилей! Мы не увидимся боле. (Встает, быстро уходит).

ГАЛИЛЕЙ (на коленях, воздевает руки). Господь, услышь мою молитву! Не за себя я молюсь. Я молюсь ради спасения души Маффео Барберини!

Конец второго действия

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

^{Палата инквизиции. 1633 год. Помещение залито ярким солнечным светом, в нем никого нет. Входит нотарий с перьями, чернильницей, бумагами, усаживается, готовясь вести протокол. Входит доминиканский монах. Он приводит в порядок судейский стол, кладет на него Библию и крест, устанавливает три кресла. Входят три инквизитора. Отец Фиренцуола, назначенный Генеральным комиссарием Святой службы инквизиции, усаживается и председательское кресло, два других садятся по обе стороны от него. Фиренцуола молча знакомит их с различными бумагами.}

ФИРЕНЦУОЛА (доминиканцу). Позовите служителя.

^{Доминиканец подходит к двери, делает знак. Быстро входит служитель, тоже доминиканский монах.}

(Служителю). Он здесь?

СЛУЖИТЕЛЬ. Давно уже ждет.

ФИРЕНЦУОЛА. Ожидание склоняет к раскаянию.

^{Первый доминиканец тянет за шнуры, задергивает шторы, освещение тускнеет.}

СЛУЖИТЕЛЬ. Привести его?

ФИРЕНЦУОЛА. Слушание назначено на девять. Подождем колокольного звона.

СЛУЖИТЕЛЬ. Хорошо, святой отец.

^{Все застыли. Ожидание. Раздается звон церковного колокола.}

ФИРЕНЦУОЛА (с девятым ударом). Введите обвиняемого.

СЛУЖИТЕЛЬ. Слушаю, святой отец.

^{Уходит и тут же возвращается, ведя Галилея. Монах и служитель отходят к заднику. Три инквизитора просматривает материалы дела. Галилей стоит. Инквизиторы отрываются от бумаг.}

ФИРЕНЦУОЛА. Во имя отца и сына и святого духа я открываю слушание.

^{Все крестятся. Генеральный комиссарий показывает на Библию инквизитору, сидящему ближе к Галилею.}

Дайтe ему.

^{Инквизитор передает Библию Галилею.}

(Галилею). Повторяйте за мной.

^{Повторяя вслед за Фиренцуолой слова клятвы, Галилей отстает на один счет, так что их голоса не сливаются в одно.}

ФИРЕНЦУОЛА И ГАЛИЛЕЙ. Торжественно клянусь со всей правдой, ничего не утаивая, отвечать на вопросы и по-христиански смиренно принять вдохновленное свыше решение моих преподобных судей. Я даю эту клятву, держа в руках святую Библию, а в сердце моем благоговейный трепет перед Всевышним, каковому обнажаю душу мою.

ФИРЕНЦУОЛА. Ваше имя?

^{Нотарий приготовился записывать.}

ГАЛИЛЕЙ. Галилео Галилей.

ФИРЕНЦУОЛА. Возраст?

ГАЛИЛЕЙ. Семьдесят лет.

ФИРЕНЦУОЛА. Род занятий?

ГАЛИЛЕЙ. Ученый.

ФИРЕНЦУОЛА. Слушайте внимательно, что я скажу. Напоминаю обвиняемому, что в его власти не затягивать разбирательство дела.

ГАЛИЛЕЙ. В моей власти — каким образом?

ФИРЕНЦУОЛА. Многие обвиняемые, предстающие перед трибуналом Святой инквизиции, во благовременье раскаиваются и целиком полагаются на наше милосердие. Однако есть и такие, кто не признается в содеянных грехах. Будучи подвергнуты искусному дознанию и длительным допросам с применением всех средств, каковыми располагает Святая служба…

ГАЛИЛЕЙ. Пытки! Вы говорите о пытках?!

ФИРЕНЦУОЛА. …они признаются виновными в ереси и осуждаются соответственно. С еретиками церковь не церемонится. Посему, прежде чем продолжить, я спрашиваю: не имеете ли вы сообщить что-либо суду? Ваша совесть ничем не обременена?

^{Галилей подавлен, молчит.}

Следовательно, вам нечего сказать суду, и ничто не обременяет вашу совесть?

^{Галилей молчит.}

Тогда продолжим. Знаете ли вы, почему вам велено явиться в Святую службу?

ГАЛИЛЕЙ. Я не имею официального разъяснения, но полагаю, что это связано с моей книгой.

ФИРЕНЦУОЛА. Продолжайте.

ГАЛИЛЕЙ. Моя книга называется «Диалог о двух главнейших системах мира».

ФИРЕНЦУОЛА (вынимает книгу). Прошу обвиняемого посмотреть это.

^{Галилей берет книгу.}

Вы узнаете эту книгу?

ГАЛИЛЕЙ. Да, это экземпляр моего «Диалога».

ФИРЕНЦУОЛА. Значит, вы несете полную ответственность за каждую мысль, которая содержится в ней? За каждое слово?

ГАЛИЛЕЙ. Да.

ФИРЕНЦУОЛА. Вспомним теперь год 1616 от рождества Христова. Где вы тогда были?

ГАЛИЛЕЙ. Вы хотите знать, был ли я в Риме?

ФИРЕНЦУОЛА. Так вы были в Риме?

ГАЛИЛЕЙ. Был.

ФИРЕНЦУОЛА. Зачем вас вызывали в Рим?

ГАЛИЛЕЙ. Меня не вызывали. Я приехал сам, по своей воле.

^{Инквизиторы молчат, не сводя с него глаз.}

Мне никто не приказывал приезжать.

^{Инквизиторы молчат.}

И я не имел дела с инквизицией.

ФИРЕНЦУОЛА. Не имели?

Галилей. Да, лично не имел. Я приехал, чтобы ознакомить отцов церкви с новой теорией. Как католик, я хотел узнать их мнение и услышать, какого взгляда мне держаться.

^{Молчание.}

ФИРЕНЦУОЛА. В 1616 году от рождества Христова Святая конгрегация индекса вручила вам предписание. Вспомните, как было сформулировано постановление?

ГАЛИЛЕЙ. Кардинал Беллармино сказал, что утверждение, будто земной шар движется, а Солнце стоит на месте, — противоречит догматам церкви. И такого мнения как установленного научного факта держаться нельзя. Однако его можно рассматривать как предположение, как математическую гипотезу…

ФИРЕНЦУОЛА. Почему вы замолкли? Суд не прерывал вас.

ГАЛИЛЕЙ. Я изложил вам решение. Он сказал, что это мнение нельзя утверждать в абсолютном смысле, но лишь высказывать как допущение… как теорию.

ФИРЕНЦУОЛА. Расскажите суду, как вас известили об этом решении?

ГАЛИЛЕЙ. Мне изложил его кардинал Беллармино.

ФИРЕНЦУОЛА. Кардинал Беллармино умер много лет назад.

ГАЛИЛЕЙ. Его смерть не меняет статус данного суда.

ФИРЕНЦУОЛА (поражен). Не понял.

ГАЛИЛЕЙ. Я говорю, что его смерть не меняет обстоятельства дела. Чтобы оградить меня от напраслины и тогда, и на будущее, он передал мне памятную записку. В ней отражено содержание нашего разговора. Я привез бумагу с собой и хочу, чтобы ее приобщили к материалам дела.

^{Он отдает бумагу Фиренцуоле, тот просматривает ее, передает другим. Инквизитор слева от Фиренцуолы передает ему какие-то листки.}

ФИРЕНЦУОЛА. А вот наша запись этой встречи. (Читает). «…Галилей был вызван в Рим и предстал перед Святой службой. Кардинал Беллармино указал Галилею на опасность его воззрений. Затем Главный инквизитор от имени его святейшества предписал Галилею целиком отказаться от доктрины…»

^{Слова Фиренцуолы перебиваются нетерпеливой репликой Галилея: «Да нет же!», но затем голос Генерального комиссария звучит еще более твердо.}

«…и никоим образом, ни устно, ни письменно, не держаться отныне названного учения, не учить ему и не отстаивать его, в противном случае будут приняты соответствующие меры…»

ГАЛИЛЕЙ. Этого не было! Со мной разговаривал только кардинал Беллармино.

ФИРЕНЦУОЛА. Вы допускаете, что наши документы неверны?

ГАЛИЛЕЙ (указывая на памятную записку). Вы же видите — это рука кардинала Беллармино!

ФИРЕНЦУОЛА (держа по бумаге в руке и как бы взвешивая их). Два документа… На какой мы должны опираться — на ваш или на наш?

^{Галилей понимает: возражать бессмысленно.}

Продолжим разбирательство. Итак, после предупреждения кардинала Беллармино вы получили предписание Главного инквизитора не проповедовать доктрину Коперника ни в каком виде, даже в виде гипотезы.

ГАЛИЛЕЙ. Может быть, так и было.

ФИРЕНЦУОЛА. Я спрашиваю, получили вы такое предписание или нет?

ГАЛИЛЕЙ. Может быть, так и было. Я не помню.

ФИРЕНЦУОЛА. Как это — не помните?

ГАЛИЛЕЙ. Все это происходило семнадцать лет назад. Я не старался запомнить все слово в слово. У меня же была записка кардинала Беллармино.

ФИРЕНЦУОЛА. Итак, вы получили приказание…

ГАЛИЛЕЙ. Может быть, но я этого не помню. Я помню только разговор с кардиналом Беллармино.

ФИРЕНЦУОЛА. Нарушив это приказание, вы принялись за книгу. Скажите, вы испрашивали разрешение работать над книгой?

ГАЛИЛЕЙ. Нет.

ФИРЕНЦУОЛА. Почему?

ГАЛИЛЕЙ. Потому что мне в голову не приходило, что я нарушаю какое-либо постановление.

ФИРЕНЦУОЛА. Таким образом, вы писали книгу без разрешения. Когда вы получали дозволение печатать книгу, вы сообщили своему цензору о данном нам предписании?

ГАЛИЛЕЙ. Нет.

ФИРЕНЦУОЛА. Почему?

ГАЛИЛЕЙ. Потому что мне в голову не приходило, что я нарушаю какое-либо постановление.

ФИРЕНЦУОЛА. Еще один вопрос. В вашей книге фигурируют два персонажа. Они придерживаются противоположных взглядов, и каждый из них логикой своих рассуждений пытается переубедить другого. Верно я излагаю замысел?

ГАЛИЛЕЙ. Я даю возможность равно высказаться обеим сторонам. Аргументы, которые они выдвигают, представлены с одинаковой убедительностью. Но я как автор не беру ни ту, ни другую сторону.

ФИРЕНЦУОЛА (раздраженно). Не виляйте. За кого вы нас принимаете? Ваша так называемая беспристрастность — всего лишь уловка. Автор высказывает что хочет, и вместе с тем уходит от ответственности. Продолжим.

ГАЛИЛЕЙ. Хорошо, святой отец.

ФИРЕНЦУОЛА. В своей книге вы сталкиваете приверженца Аристотеля со сторонником Коперника. В чьи уста вы вкладываете более убедительные доводы?

ГАЛИЛЕЙ. Что вы от меня хотите?

ФИРЕНЦУОЛА. Мы ничего от вас не хотим. Мы стараемся установить факты.

ГАЛИЛЕЙ (кричит). Какие факты? Чего стоят долгие годы моих исследований?! Будь моя воля, я бы сжег до последней страницы все, что написано мной!

ФИРЕНЦУОЛА (тихо). Отвечайте. Нам нужно знать ваши истинные намерения. Знать, действовали вы сознательно или случайно впали в заблуждение. Я повторяю вопрос: какой системе вы логически отдаете предпочтение? Системе Аристотеля, утверждающей движение Солнца, или системе Коперника, говорящей о движении Земли?

ГАЛИЛЕЙ. Я в ваших руках, делайте со мной что хотите.

ФИРЕНЦУОЛА. Вы обязаны отвечать на вопросы!

^{Галилей молчит.}

Я в последний раз спрашиваю: разделяете вы в своей книге мнение, будто Земля не является центром мироздания, или не разделяете?

ГАЛИЛЕЙ (медленно, выбирая слова). До постановления церкви я считал, что обе точки зрения правомерны для обсуждения. Потом церковь высшей мудростью решила, что земной шар неподвижен, и Солнце движется вокруг него. После этого я понял, что должен веровать только в это.

ФИРЕНЦУОЛА. Зачем же вы тогда написали книгу?

ГАЛИЛЕЙ. Я в ваших руках. Делайте со мной что хотите.

ФИРЕНЦУОЛА. Вы обязаны отвечать на вопросы!

ГАЛИЛЕЙ. Мой замысел состоял в том, чтобы представить обе стороны проблемы и показать, что доводы и той, и другой стороны — не окончательны. И единственный путь к достижению истины — это положиться на учение церкви… Я в ваших руках, делайте со мной что хотите.

ФИРЕНЦУОЛА (нотарию). Вы записали? (Тот кивает). Дайте сюда.

^{Писец подходит к Генеральному комиссарию, передаст ему бумаги. Фиренцуола жестом отпускает его. Писец уxодит.}

Объявляю заседание закрытым. (Галилею). Обвиняемый, подпишите протокол.

^{Галилей подписывает не глядя.}

Повторяйте за мной клятву.

^{Повторяя вслед за Фиренцуолой слова клятвы, Галилей отстает на один счет, так что их голоса не сливаются в одно.}

ФИРЕНЦУОЛА И ГАЛИЛЕЙ. Возлагая руку на снятое Евангелие, я торжественно клянусь замкнуть свои уста печатью молчания. Ни словом, ни единым знаком я не разглашу, что происходило здесь.

^{Два доминиканца берут Галилея под руки и уводят его на другую сторону сцены. Она слабо освещена и представляет собой специально отведенное для Галилея помещение во Дворце инквизиции.}

ПЕРВЫЙ ИНКВИЗИТОР (Фиренцуоле). Ну-с, святой отец, каково ваше мнение?

ФИРЕНЦУОЛА. Что ж, он во многом признался. Мы имеем все основания взять его в заключение. И все-таки я недоволен.

ПЕРВЫЙ ИНКВИЗИТОР. Чем же, святой отец?

ФИРЕНЦУОЛА. Он решительно отрицает, что нарушил предписание. Действовал будто бы в рамках дозволенного.

ПЕРВЫЙ ИНКВИЗИТОР. И эта бумага кардинала Беллармино кое-что весит.

ФИРЕНЦУОЛА. Мы ничего не добьемся без покаяния. Почти ничего. Наши враги не преминут окружить его ореолом мученика науки. А вот если он покается, тогда этот процесс достигнет цели. Мы выставим Галилея слабым и непоследовательным, человеком без принципов. Он сам расшатает свой авторитет. Мы же ликвидируем еще одну опасность, угрожающую церкви. Надо сделать так, чтобы он покаялся. На меньшее мы не пойдем. (Осененный мыслью). Я, кажется, нашел способ. Я знаю, как развязать ему язык. Я вырву у него покаяние… Вырву!

^{Два инквизитора уходят, а Фиренцуола в луче света переходит на другую игровую площадку. Комната Галилея во Дворце инквизиции. Действие идет без перерыва. Фиренцуола старается заставить Галилея взять какую-то бумагу. Тот отстраняется от него.}

ФИРЕНЦУОЛА. Есть вопросы более важные, чем те, которыми занимается математика. Они связаны с нравственностью, с нашим отношением к богу, с нашим будущим. Мне безразлично, имеет ли Юпитер четыре спутника или не имеет вовсе. Меня волнуют вещи иного порядка, гораздо значительнее. Если нашей душе суждено погибнуть, какая разница — через восемьдесят лет или через восемьдесят миллионов? Время в руках всевышнего судьи. Помимо физического мира, существует мир духовный. Он бесконечно богаче, чем мир, в котором мы живем. И мы все станем его частицами. (Протягивая листок). Возьмите же!

ГАЛИЛЕЙ. Нет, ни за что! Мне не в чем каяться. Я готов ответить на все ваши вопросы. И если сочтете виновным, накажите меня. Но каяться мне не в чем.

ФИРЕНЦУОЛА. Вы хоть посмотрите.

ГАЛИЛЕЙ. Не хочу. Это текст покаяния.

ФИРЕНЦУОЛА. Мир может вот-вот рухнуть. Только единство христиан спасет человечество. Это единство зиждется на определенных верованиях о боге, человеке и мире. Тот, кто отрицает это единство, представляет угрозу миру.

ГАЛИЛЕЙ (отталкивая покаяние). Нет!

ФИРЕНЦУОЛА. Вы именно такой человек, Галилей. Вы подрываете единство мира. Вы несете хаос!

ГАЛИЛЕЙ. Нет, каяться я не буду.

ФИРЕНЦУОЛА. Вы утверждаете, что невиновны. Но по какой мере? По вашему собственному разумению? А если вы заблуждаетесь? Что, если князь тьмы избрал вас своим орудием и в эту самую минуту слепо исполняете его волю? Неужели у вас нет ни тени сомнения? Подумайте, Галилей, подумайте хорошенько! Если есть хоть тень сомнения… хоть тень тени, и если вы глушите его, тогда самые гнусные еретики: Лютер, Кальвин и прочие — святые по сравнению с вами. Они отпали от веры и нападают на церковь со стороны. А вы — вы губите то, к чему привязаны всем сердцем. Подумайте! Готовы ли вы взять на себя такую громадную ответственность! Что станется с вашей душой? Она будет гореть в адском пламени. Огонь будет жечь и пожирать душу, жечь и пожирать ныне и присно и во веки веков!

ГАЛИЛЕЙ (взял листок, просматривает его). «Пустое тщеславие!.. Низкое самодовольство… Честолюбие!» И это я должен говорить о самом себе? (Бросает бумагу на пол).

ФИРЕНЦУОЛА. Вы взяли у меня бумагу — это уже шаг вперед. (Поднимает листок, сует в руки Галилею). Не отступайте, ради спасения своей души, не отступайте. Крепче стойте в вере. Вы одолели первое препятствие. Это начало нашей общей победы. Вам не понравились иные выражения… и в самом деле, может быть, слишком сильные. Но неужели несколько слов встанут поперек пути? Человек — духовное существо с божественным предназначением. Это предназначение — единственное, что имеет смысл в последнем итоге. Не забывайте этого, Галилей! Я молю вас, и буду молиться с вами, дабы вы осознали вездесущее присутствие Господа нашего в смиренном подчинении воле его.

^{Потрясенный Галилей не сводит глаз с листка бумаги.}

(Фиренцуола начинает молитву). «Когда мои охолоделые и ослабшие руки…»

ГАЛИЛЕЙ. Молитва умирающего?!

ФИРЕНЦУОЛА (мягко). Молитесь со мной.

^{Фиренцуола читает молитву громко и решительно, тогда как Галилей вторит ему тихо, неуверенно, но постепенно его голос набирает силу, а голос святого отца слабеет. К концу сцены мы слышим едва ли не одного Галилея.}

ФИРЕНЦУОЛА И ГАЛИЛЕЙ. «Когда мои охолоделые и ослабшие руки не удержат боле святой крест и против воли моей выронят его на ложе страданий, милосердный боже, помилуй меня!

Когда мой разум, растревоженный страшными тенями, погрузится в бездну муки; когда моя душа, трепещущая от зрелища прегрешений моих и страха перед судом твоим, восстанет против ангела тьмы, — кто посмеет сокрыть милость твою от очей моих, всеблагий Иисусе Христос, помилуй меня!

^{_{Галилей — Мелвин Дуглас. Телеспектакль NBC, США, 1966.}}

Когда уши мои затворятся от речи человеческой и будут внимать последнему слову, каковое назначит мой вечный удел, всеблагий Иисусе Христос, помилуй меня!»

^{Свет гаснет. Галилей уходит, Фиренцуола с листком бумаги движется в следующую сцену.}

^{Подходит к концу затянувшееся и трудное собрание кардиналов во Дворце инквизиции. Присутствующие устали, нервы у всех напряжены. Трибунал состоит из председательствующего папы Урбана VIII, отца Фиренцуолы и десяти кардиналов: кардинала Борджиа, кардинала Асколийского, кардинала Бентивольо, кардинала Кремонского, кардинала Джесси, кардинала Антонио Барберини, кардинала Дзаккья, кардинала Вероспи, кардинала Франческо Барберини и кардинала Джинетти. Присутствует также Карло Барберини, хотя он не член трибунала. Указание: из новых действующих лиц роль со словами только у кардинала Борджиа.}

ФИРЕНЦУОЛА (читает). «Приведенный к присяге, я, Галилео Галилей, отрекаюсь от заблуждений и буду верен клятве. В удостоверение истинности вышесказанного и в присутствии Святой инквизиции ставлю мое имя». Ваши преосвященства, после того как Галилей публично произнесет покаяние и поднимется с колен, доминиканец немедля отведет его из церкви в предназначенное для него помещение.

ПАПА. Ваши преосвященства, отец Фиренцуола прочитал нам отречение, которое произнесет Галилей, и приговор. Мы обнародуем отречение во всем xpистианском мире. Если вы не имеете ничего сказать, то мы закрываем собрание — остается лишь подписать приговор. Фиренцуола, раздайте их преосвященствам перья.

^{Фиренцуола раздает присутствующим перья.}

БОРДЖИА. Фиренцуола, не прочтете ли вы еще раз одно место приговора?

ФИРЕНЦУОЛА. Если ваше преосвященство пожелает…

БОРДЖИА. Это в конце, что-то насчет серьезнейшего прегрешения.

ФИРЕНЦУОЛА (читает). «Дабы это серьезнейшее и опаснейшее прегрешение…» — это?

БОРДЖИА. Да-да, здесь.

ФИРЕНЦУОЛА. «Дабы это серьезнейшее и опаснейшее прегрешение не осталось безнаказанным, дабы другие остерегались подобных проступков, постановляем книгу Галилея «Диалог о двух главнейших системах мира» запретить и публично сжечь».

БОРДЖИА. Я возражаю против сожжения книги. Достаточно ее запретить.

ФИРЕНЦУОЛА. Ваше преосвященство, этого недостаточно! Нам нужна показательная, публичная акция, чтобы внушить народу уважение к святости нашей власти. Сжечь, только сжечь!

ПАПА. Я склоняюсь к мнению Борджиа. Сжечь — это чересчур драматично. Будем умеренны. Фиренцуола, вместо «публично сжечь» поставьте «публично запретить».

ФИРЕНЦУОЛА. Хорошо, ваше святейшество. Но есть случаи, когда мы должны неуклонно выполнять наш суровый долг.

БОРДЖИА. Дай Фиренцуоле волю, он все книги сожжет и заодно всех христиан. Что тогда останется от христианства? Тринадцать человек, заседающих в этом зале?

ФИРЕНЦУОЛА. Не исключено, что и кое-кто из них вызвал бы сильные подозрения в ереси.

БОРДЖИА. Как вы смеете!

^{Между кардиналами разражается перепалка: «Борджиа прав», «Лучше помолчите», «Это недопустимо», «Берегитесь, Борджиа», «Он прав», «Что он делает?», «Я согласен с ним», «Борджиа опять за свое».}

ПАПА. Хватит! (Воцаряется полная тишина). Будем подписывать документ. Фиренцуола, передайте его кардиналу Кремонскому.

^{Кардинал Кремонский подписывает.}

Теперь кардиналу Вероспи.

^{Тот подписывает.}

Кардинал Борджиа?

БОРДЖИА. Ваше святейшество, вы хотите, чтобы мы подписали документ. Хорошо, мы это сделаем. Но вы — вы официально утвердите приговор?

ПАПА. Борджиа, все заседание вы только и делаете, что ставите палки в колеса. Вам отлично известно, что я не могу подписать этот документ.

БОРДЖИА. Итак, на нем будут стоять наши подписи, но не будет вашей. Галилея осуждает и наказывает трибунал кардиналов, но не папа. Не соблаговолит ли ваше святейшество просветить нас на этот счет — почему вы не подписываете, а от нас ожидаете этого?

ПАПА. Борджиа, вы хотите, чтобы я повторил то, что всем известно?

БОРДЖИА. Некоторые из нас, может быть, не столь сведущи в тонкостях, как ваше святейшество.

ПАПА (взяв приговор). Вы не хуже меня знаете, что, если я подпишу, авторитет католической церкви подвергнется серьезной опасности.

БОРДЖИА. Каким образом?

ПАПА (с глубокой озабоченностью). Мы объявили, что учение о движении Земли ложно и противоречит Священному писанию. Отлично — на сегодняшний день. Но римская церковь учреждена не на день и не на век. Вообразим, что когда-нибудь в отдаленном будущем докажут, что Галилей прав. Еретики и безбожники будут тыкать пальцами: «Смотрите, непогрешимый папа на высоком престоле подписал фальшивую бумагу». Мы обязаны оставить нашим воспреемникам безупречное и прочное здание католицизма. Что скажут о нас, стражах церкви, если мы не выполним свой долг? Однако сейчас Галилею надо заткнуть рот!.. Этого настоятельно требуют интересы религии. Допустим, наш приговор окажется ошибкой. Но он подписал только трибуналом, непогрешимость папы не затронута. Поколения и поколения римских католиков увидят, что ошиблись люди. Люди, а не церковь. Осторожность и предусмотрительность помогут нам сорвать розы и не уколоться о шипы.

БОРДЖИА. Шипы достанутся нам! Мы выставим себя лакеями, а не кардиналами. Вы собираете нас на совет только для того, чтобы скрыть свои промахи! (Он ломает перо и кидает его на стол).

^{Общий шум.}

ПАПА (с горечью в голосе). Устраивать скандал в присутствии Христова наместника на земле — и вам не стыдно?

^{В зале мгновенно воцаряется тишина.}

(Продолжает спокойным голосом). Фиренцуола, передайте документ дальше.

^{Фиренцуола передает приговор кардиналу Джесси, тот подписывает. Приговор у Франческо — тот кладет перо.}

(Задетый). Франческо, племянник?!

ФРАНЧЕСКО. Я не могу с чистым сердцем подписать приговор. Я заявляю об этом вам, моему святому отцу и дяде.

ПАПА (к Карло). Брат, убеди его.

КАРЛО. Сын, осознаем свой нелегкий долг и выполним его.

ФРАНЧЕСКО. Пусть я хоть в этом деле последую зову совести. Как член Святой службы я буду молчать за пределами этой залы. Но здесь — здесь я скажу. Потомки осудят нас за то, что мы преследуем Галилея. Так же, как мы осуждаем тех, кто преследовал Сократа. (Ломает перо, бросает его на стол). Фиренцуола, примите мои поздравления! Вы заработали бессмертие. До скончания века вы не избавитесь от печальной известности негодяя, который хитростью вынудил Галилея подписать покаяние.

ФИРЕНЦУОЛА. Я сделал то, что было необходимо.

ФРАНЧЕСКО. Скорпион!

ФИРЕНЦУОЛА (папе, язвительно). Ваше святейшество, ваш племянник оскорбляет меня.

ПАПА (к Бентивольо). Кардинал Бентивольо, прошу.

ФРАНЧЕСКО (к Бентивольо). Бентивольо, вы же ученик Галилея! Не подписывайте!

ПАПА. Бентивольо!

^{Бентивольо подписывает. Приговор перед Дзаккья. Тот молча кладет перо.}

ФРАНЧЕСКО (участливо). Друг мой, вам нельзя. Я племянник папы. Борджиа — испанский посол. А у вас что? Приговор все равно пройдет, и Галилей будет осужден. Подписывайте, Дзаккья, делать нечего.

ДЗАККЬЯ. Труд Галилея переживет время. А мы покроем себя несмываемым позором. (Ломает и отбрасывает перо. Покидает комнату).

^{За ним уходят Франческо и Борджиа. Настает гнетущая тишина.}

ПАПА (спокойно, в его голосе нотка горечи). Продолжим заседание. Фиренцуола, кардинал Асколийский готов подписать документ.

ФИРЕНЦУОЛА. Да, ваше святейшество. (Передает бумагу кардиналу Асколийскому).

^{Кардинал подписывает. Свет гаснет. Папа уходит. Остальные переходят на другую игровую площадку, представляющую собой церковь святой Марии-над-Минервой.}

^{Галилей в хламиде кающегося стоит на коленях. На нем луч яркого света, как бы падающий из высокого окна. Позади него на некотором расстоянии доминиканский монах. Сцена заполнена церковными сановниками. Примечание: по желанию постановщика этот эпизод может сыграть один Галилей на пустой сцене; в этом случае остальные уходят, как только он появляется из-за кулис.}

ГАЛИЛЕЙ. Я, Галилео Галилей, гражданин Флоренции, семидесяти лет от роду, преклонив перед вами колена, клянусь, что всегда верил, верю ныне и с помощью божьей и впредь буду верить во все то, что считает истинным и проповедует святая католическая и апостолическая римская церковь.

Я ошибочно утверждал, будто Солнце есть центр мира, а Земля не есть центр и движется, и дал повод заподозрить меня в ереси. Посему я желаю изгладить это сильное подозрение, по справедливости питаемое ко мне, из головы моих судей и всех верующих христиан. Я с чистым сердцем отрекаюсь от моих заблуждений, хулю и проклинаю ересь.

Клянусь, что впредь не буду ни высказывать, ни писать ничего, что могло бы навлечь на меня такие подозрения.

Клянусь также, что ежели встречу еретика или подозреваемого в ереси, то осведомлю об этом инквизицию.

Я, Галилео Галилей, приведенный к присяге, отрекаюсь от заблуждений и обязуюсь держать клятву.

В удостоверение истинности вышесказанного и в присутствии Святой службы ставлю свое имя. (Выкрикивает). Галилео Галилей!

^{Свет постепенно гаснет. Все уходят. Монастырь Сан-Маттео в Арчетри. На сцене Мария Челесте и мать-настоятельница монастыря. Мария Челесте выглядит ослабевшей и нездоровой. Подле нее небольшая жаровня, она просматривает письма Галилея и по одному кладет в огонь.}

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Зачем ты это делаешь? Почему непременно сегодня — сжигать письма?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Так нужно. Я чувствую, что скоро умру. В моих вещах могут что-нибудь найти… не знаю, что именно… и использовать против него. Я не хочу этого.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Но я ничего такого не отдам.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ваш долг — отдать. Так будет лучше. Я сохранила все, что он писал. До последнего листика. Теперь я не оставлю ни единого клочка. Я всю жизнь молилась, чтобы быть с ним рядом, видеть его. Господь услышал мои молитвы.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ты поправишься, стоит только вернуться весеннему солнцу.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Меня сжигает лихорадка. Я не дотяну до весны. Не плачьте, матушка, не надо! Возрадуемся божьей благодати. Я еще раз увижу моего отца. (Покончила с письмами, принимается рвать книгу Галилея).

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Что ты делаешь?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Это запрещенная книга. Мне не разорвать ее одной, помогите мне.

^{Вдвоем они разламывают корешок, раздирают шитье книги.}

(Кидает несколько тетрадок в огонь). Нет-нет, книги нельзя жечь! (Рыдая, она тянется в огонь).

^{Настоятельница с трудом удерживает ее руки.}

Матерь моя, помогите же мне! Его святейшество прав, я знаю. Но и отец не мог ошибиться. Утешьте… (Падает на руки настоятельницы).

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Дочь моя!.. Бедная! Мы не должны пытаться понять. Мы должны только верить и молиться… неустанно молиться об искуплении грехов человеческих и избавлении от мук.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ (берет себя в руки, тихо). В записке сказано: до захода солнца. (Поднимается, чтобы подойти к двери).

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Отдохни, дочь моя. Я посмотрю. (С порога). Кто-то вышел из-за поворота, идет по дороге.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Это отец…

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Его целый год не было.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Полгода в Риме и полгода в ссылке.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Недобрым был этот год. Крепись.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Можно нам остаться вдвоем? И пусть сестры не входят.

^{Мать-настоятельница уходит. Мария Челесте не поднимается со скамьи.}

^{С другой стороны входит Галилей. Он постарел и изможден. Долго стоит на пороге. Дочь раскрывает ему объятия. Он подходит, опускается на пол, зарывается головой в ее колени.}

ГАЛИЛЕЙ. Полиссена!..

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ш-ш… Молчи!

^{_{Галилей — Мелвин Дуглас, Мария Челесте — Ким Хантер. Телеспектакль NBC, США, 1966.}}

ГАЛИЛЕЙ. Всю жизнь мне нужны были только две вещи — Библия и телескоп. Я изменил им обеим. Положа руку на Библию, я налгал на науку!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Господь понимает все и примиряет человеческие поступки. Даже когда кажется, что они противоречат один другому. В его глазах ты — глубоко религиозный человек и великий ученый. (Берет розу со стола). Я сорвала ее сегодня. Зимняя. (Отдает ему цветок). Видишь, на розе шипы — это знак мученических страстей господа нашего. А зеленые листья — пусть они будут как надежда, что мы переживем зимний мрак и увидим свет весны… бесконечна милость божья, он может подарить нам это.

ГАЛИЛЕЙ. Ты плохо выглядишь.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Знобит немного.

ГАЛИЛЕЙ (берет ее руки в свои). И руки холодные. Сядь сюда, к теплу. (Помогает ей пересесть поближе к жаровне). Сейчас я согрею их… Если зажать в кулаке уголь, пока он не прожжет плоть до кости… а потом прижать его к груди — огонь доберется до сердца? Сколько надо терпеть, чтобы уже ничего не чувствовать?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ну зачем ты так?

ГАЛИЛЕЙ. Уж лучше бы они меня сожгли. Взойти на костер…

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ты поступил правильно, ты выбрал жизнь. Религии, может быть, и нужны мученики, но науке нужны живые.

ГАЛИЛЕЙ. Мое имя обесчещено. Мои труды — в индексе запрещенной литературы. Все мои книги уничтожены. Для чего мне жить?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ты будешь работать.

ГАЛИЛЕЙ. Какой смысл? Мне запретили печататься.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Будут печатать, будут. Может быть, не сейчас, а потом, в другое время. То, что ты сделал и еще сделаешь, поможет остальным. Через много лет ученые будут благодарны тебе.

ГАЛИЛЕЙ (в смертной муке). Сестра, поддержи меня в вере!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Помнишь, я переписывала твои заметки о механике сил, о движении. Ты говорил, что это совершенно неисследованная область. Начни снова опыты на силу и равновесие… Отец, я была совсем ребенком, но хорошо помню тот вечер, когда пришел Либри и другие. Ты умолял их помочь тебе донести правду до молодежи. Ты говорил об огромных неизведанных просторах, о том, чтобы раздвинуть границы познания. А потом, когда появилась твоя книга, приехал сюда, в этот монастырь. Ты говорил, что невежество — как проклятье. Что оно порождает нищету и болезни. Отец, каждая крупица знания, каждое описанное явление — это война с невежеством, с нищетой, с болезнями. Ты не имеешь права бросить свою работу. Обещай мне, что будешь работать! Обещай же!

ГАЛИЛЕЙ. У тебя совсем холодные руки, Полиссена…

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Обещай!

ГАЛИЛЕЙ. Обещаю.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Сделай меч из своих мук!

^{Звонят к вечерне.}

ГАЛИЛЕЙ. Я должен молиться. В приговоре мне приказано один день в неделю читать покаянные псалмы. Как раз на сегодня приходится.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Я знаю. Мне разрешили читать их вместо тебя.

ГАЛИЛЕЙ. Полиссена, милая…

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Мне доставит радость исполнить епитимью за тебя, отец. А ты присядь, отдохни.

^{Галилей садится поодаль.}

(Она начинает). Помилуй меня, боже, по великой милости твоей. Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною. Сердца сокрушенного исмиренного ты не презришь, боже. Не отвергай меня от лица твоего. Слава отцу и сыну и святому духу. Да пребудет вечно, аминь!

^{Она замолкает, погрузившись в созерцание. Галилей на другом краю сцены говорит как бы сам себе. Она не слышит его. Молитва Марии Челесте и монолог Галилея должны создавать эффект антифонного, попеременного песнопения.}

ГАЛИЛЕЙ. Меня на коленях заставили отречься от самого себя и от моей науки о законах мироздания… Можно сломать все телескопы, разбить все стекла, сжечь все книги. Можно приказать, и люди, как низшие животные, тупо уставятся в землю. Можно вырвать глаз всякому, кто посмеет поднять голову, чтобы исследовать небо. В вашей власти сделать все… Но вы не можете ни на йоту исказить факт и правду факта. (Топнув ногой). Она движется!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Господи! Услышь молитву мою, и вопль мой да придет к тебе. Я забыт в сердцах, как мертвый, я — как сосуд разбитый. Иссохли от печали очи мои. Дни мои исчезли, как тень. Слава отцу и сыну и святому духу. Да пребудет вечно, аминь!

ГАЛИЛЕЙ. Где встречаются вера и разум? Или ум человеческий беспомощен в царстве религии? И потому должен смиренно принимать на веру истинность откровения? Даже не пытаясь понять? Нет, так не должно быть. Когда человек поступается разумом ради откровения, он гасит свет и того, и другого. Помоги же мне, боже! Дай мне меру истины! И все-таки она движется!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Из глубины взываю к тебе, господи. Услышь голос мой, господи! Услышь молитву мою, уныл во мне дух мой. Не отврати лице твое от меня. Укажи мне, господи, путь, по которому мне идти; дух твой благий да ведет меня!

ГАЛИЛЕЙ. Значит, Полиссена… права? Оплатить трудом цену оставшихся дней. Исследовать законы сил и движения… «Сделай меч из мук…» Ковать этот меч работой? И искупать вину?.. Клянусь господом и спасителем, Земля — движется!

Конец

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НИКОГДА НЕ УМРЕТ

Драма о Джо Хилле^[2]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ДЖО ХИЛЛ.

БЕН УИНТОН.

ЭД РОУЭН.

СЕРЖАНТ ПОЛИЦИИ.

ХИЛЬДА УИНТОН.

АЙСИДОР РАБИНОВИЧ.

ТОМ ШАРП.

СУДЬЯ ХОУ.

СЕКРЕТАРЬ СУДА.

ПРИСТАВ.

ГАРРИ МАКРЭЙ.

АДАМ СТИЛ.

ДЖОН Т.МОУДИ.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ БЛЭЙК.

РАБОЧИЙ ЛЕСОПИЛЬНОГО ЗАВОДА.

ИТАЛЬЯНЕЦ.

ГРЕК.

МАРТА ВЕБЕР.

ГЕНРИ ВЕБЕР.

ДЖОНСОН.

О’ЛИРИ.

МАРК ДЭЙЛИ.

СКОТТ МАКБРАЙД.

ОКРУЖНОЙ ПРОКУРОР УЭЗЕРБИ.

МАРТИН ХЕНДЕРСОН.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ.

ВИОЛА ХИЛИ.

АЛЕКСАНДР МАРШАЛЛ.

СУДЬЯ АЛЬФРЕД БИРД.

СУДЬЯ ФРЕД ВЕЙТЧ.

ГЛАВНЫЙ СУДЬЯ АКСЕЛ КУЛИ.

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПРОКУРОР СТОУН.

ПРЕПОДОБНЫЙ БЕРНАРД УАЙТ.

ГУБЕРНАТОР УИЛЬЯМ УИД.

Горожане, полицейские, члены профсоюза, тюремная стража и другие.

Место действия пьесы — город Солт-Лейк-Сити, штат Юта.

Время действия — 1914–1915 годы.

«Знаете, что будет?

Джо Хилл никогда не умрет.

Вы все слышите?

Джо Хилл никогда не умрет».

(Оратор на митинге протеста в ночь перед казнью Джо Хилла)

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

^{Время действия: пьеса начинается в январе 1914 года. Место действия первой сцены: уличный перекресток в одном из западных городов Соединенных Штатов. На сцену выходят двенадцать человек. Кто — в костюме, кто — в рабочем комбинезоне. Один несет американский флаг — это Джо Xилл. Другой тащит ящик из-под мыла — это Эд Роуэн. В руках у третьего — пачка листовок, это Том Шарп. В руках у четвертого тоже пачка листовок — это Бен Уинтон, негр. Один с гитарой, на которой он играет по ходу пьесы; у другого в руке — губная гармоника. Устанавливают ящик, над ним водружают флаг.}

ДЖО (обращаясь к остальным). Все знают наш замысел?

БЕН. Все. Мы готовы.

ДЖО (после утвердительных ответов других). Тогда я начинаю. (Забирается на ящик). Меня зовут Джо Хилл. Я член организации «Индустриальные рабочие мира» — сокращенно ИРМ. Нас называют бродягами, праздношатающимися, но нас ничто не пошатнет — мы стоим твердо, как скала. Я спою вам сейчас песню, которую я написал. (Поет).

^{_{Джо Хилл — Жан-Луи Ру.}}

^{_{«Театр дю Нуво Монд», Квебек, Канада, 1967.}}

(Прерывает песню). А теперь скажу вам, кого мы зовем вступить в наш великий союз. (Продолжает быстрым речитативом).

А теперь хором и погромче.

^{Джо взмахивает рукой, призывая всех подпевать ему. Он начинает: «Все, кто за грош продает богатым…» Остальные подхватывают песню. Сцена постепенно заполняется прохожими; кто — в одежде лавочников и ремесленников, кто — в рабочих комбинезонах.}

А вот и другие! Мы всех зовем в наш великий союз. (Снова переходит на быстрый речитатив).

Я кого-нибудь забыл упомянуть?

ГОЛОС (насмешливо). Да! Меня!

ДЖО. Хорошо. Я сочиню еще один куплет… А теперь — хор! Громко и дружно. (Он начинает).

^{Остальные подхватывают песню. Когда хор замолкает, он говорит.}

А теперь послушайте, что скажет Эд Роуэн. Эд — секретарь нашей местной организации. Иди сюда, Эд, залезай. (Спрыгивает с ящика, уступая место Эду).

ЭД. Наш край — край меди. И меди этот город обязан своим существованием. Каждый из вас — так или иначе — кормится за счет того, что здесь добывают медь. А мы — рабочие медных рудников. Мы работаем на Моуди, короля медной руды. Он владеет шахтами, мы добываем медь. Мы работаем по десять часов в день, семь дней в неделю. Мы работаем триста шестьдесят пять дней в году. Но мы зарабатываем так мало, что в кармане у нас всегда пусто. Мы хотим получать заработок, на который могли бы жить. Мы хотим… мы хотим получать столько, чтобы прокормить семью… Медный король Моуди и его газеты клевещут на нас, и мы собрались здесь для того, чтобы вы узнали правду. Когда человек прислуживает медному королю Моуди, мы говорим: «Он носит медный ошейник». Я вижу здесь немало людей в медных ошейниках. Разве вам не хочется их сбросить? А это возможно, если только вы нам поможете. (Указывая на человека в толпе). Вот вы, мистер мясник! Ведь мы тоже ваши клиенты. Подумайте, сколько нас! Разве вам не пригодились бы несколько тысяч покупателей с деньжатами в карманах? (Обращаясь к другому). И то же самое можно сказать о вашей бакалейной лавке. (Обращаясь к третьему). Доктор Льюис, я слышал, что вы прекрасный зубной врач. У меня полно зубов, которые надо бы подлечить. Но нас с вами будет разделять пропасть, пока мы не заставим медного короля Моуди платить нам приличное жалованье… Скоро мы объявим забастовку. (Несколько человек опасливо озираются; один из них уходит). Мы хотим, чтобы вы, жители этого города, понимали смысл происходящих событий. И мы хотим, чтобы вы наконец выступили на нашей стороне. Когда мы одержим победу, вы тоже выиграете: чем больше мы получим, тем больше будем тратить в ваших магазинах.

^{Появляется несколько полицейских. Они остаются в глубине сцены.}

И вот что я хочу вам еще сказать. Полиция отказала ним в разрешении провести этот митинг. Если сюда вдруг явятся полицейские, не пугайтесь и не поддавайтесь панике.

^{Кое-кто быстро оглядывается; кое-кто встревожен. Заметив полицейских, один-два человека спешат уйти. Эд кричит им вслед, но одновременно обращается к людям, стоящим перед ним.}

Помните, что это митинг, созванный с мирными целями!

^{Сержант полиции, расталкивая толпу, подходит к ящику. На протяжении последующей сцены несколько профсоюзных активистов как бы невзначай, но очень успешно блокируют полицейских.}

СЕРЖАНТ ПОЛИЦИИ. Мне велено арестовывать каждого, кто произносит революционные речи. Слезай с ящика.

ЭД. Куда прикажете следовать?

^{Сходит с ящика. Сержант полиции передает Эда одному из полицейских, и тот отводит его в сторону; другие полицейские остаются. Не успевает Эд сойти с ящика, как на его место поднимается Бен.}

ХИЛЬДА (когда Бен уже стоит на ящике). Продолжай, Бен!

БЕН. Мы перетаскиваем тяжести. Мы разгребаем грязь. Мы — рабочие без квалификации, но разве у нас нет права на человеческий заработок? Вот почему мы, Индустриальные рабочие мира…

СЕРЖАНТ ПОЛИЦИИ. Довольно! Слезай!

БЕН. Куда прикажете?

СЕРЖАНТ ПОЛИЦИИ. Возьми его, Джим! (Передает Бена полицейскому, который отводит арестованного туда, где уже стоит Эд).

АЙСИДОР РАБИНОВИЧ (тотчас же поднимаясь на ящик). Есть только один способ установить, справедлива идея или нет. Дайте ей вступить в открытую борьбу с другими идеями. Если она справедлива, они выстоит. Если несправедлива — погибнет.

СЕРЖАНТ ПОЛИЦИИ. Слезай.

АЙСИДОР. Так точно. Куда прикажете?

^{Айсидора передают полицейскому, который отводит его туда, где уже стоят двое других. Последующих ораторов отводят туда же; они стоят там, тесно сомкнувшись.}

ТОМ (тотчас поднимаясь на ящик). Паршивая полиция в этом городе! Все носят медные ошейники — рядовые полицейские, сержанты, лейтенанты. Медный ошейник медного короля Моуди. Но самый здоровенный ошейник носит начальник полиции Поль Блэйк. Это он…

СЕРЖАНТ ПОЛИЦИИ. Слезай!

ТОМ. Куда?

^{Тома передают полицейскому, который отводит его к другим.}

ДЖО (тотчас поднимаясь на ящик). Свобода слова. Что это такое? Можно ли ее увидеть? Можно ли прикоснуться к ней, взять в руки? Можно ли положить ее в банк и стричь с нее купоны? Вы не можете ее увидеть, не можете коснуться ее рукой, и она не принесет вам прибыли. Но без нее вы рабы, а быть рабом — все равно что быть трупом.

СЕРЖАНТ ПОЛИЦИИ. Слезай! Слезай с ящика!

ДЖО. Хватайте меня.

^{Джо передают полицейскому, который отводит его к остальным.}

ОРАТОР (поднимаясь на ящик). Дамы и господа!..

СЕРЖАНТ ПОЛИЦИИ. Слезай!

ОРАТОР. Что революционного в словах «дамы и господа»?

СЕРЖАНТ ПОЛИЦИИ. Когда это говорит ваш брат, даже «дамы и господа» звучит революционно.

^{Оратора передают полицейскому, чтобы тот увел его. Тем временем на ящик поднимается другой оратор, и в этой части сцены свет быстро меркнет. Освещается другая ее часть, изображающая суд. Присутствуют судья Хоу, секретарь суда, пристав и Эд, перешедший на этот участок сцены.}

ХОУ. В чем обвиняется?

СЕКРЕТАРЬ СУДА. Выступал на уличном митинге, созванном без соответствующего разрешения.

ХОУ. Признаете себя виновным или нет?

ЭД. Не виновен, ваша честь. Я требую суда присяжных.

ХОУ (терпеливо). Суд присяжных назначается обычно для разбора более важных дел.

ЭД. Это мое право, гарантированное конституцией.

ХОУ. Суд присяжных — это значит, что прежде всего надо подобрать присяжных, необходимо также участие окружного прокурора и вашего адвоката, если у вас есть на него деньги…

ЭД. Я требую суда присяжных.

ХОУ (раздраженно). Будет вам суд присяжных. Но тем временем вы остудите вашу горячую голову в тюрьме.

ЭД. Тюрьма — не такое плохое место, если взглянуть на нее с правильной точки зрения. ХОУ. Следующий.

^{Пристав отводит Эда на другую сторону сцены к стоящим плотной группой арестованным.}

ХОУ (бормочет, озадаченный). Что он имел в виду, черт возьми? «Тюрьма — не такое плохое место, если взглянуть на нее с правильной точки зрения»?

^{Пристав возвращается с Беном и, подняв перед ним Библию, бормочет невнятной скороговоркой.}

ПРИСТАВ. Клянетесь ли вы говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды, да поможет вам бог?

БЕН (положив правую руку на Библию). Клянусь.

ХОУ. В чем обвиняется?

СЕКРЕТАРЬ СУДА. Выступал на уличном митинге, созванном без соответствующего разрешения.

ХОУ. Признаете ли себя виновным?

БЕН. Ваша честь, я требую суда присяжных.

ХОУ. Вы тоже?

БЕН. Требую суда присяжных. Это право гарантирует мне конституция.

ХОУ. Послушайте… Вы что, не знаете своего места?

БЕН. Тюрьма — не такое плохое место…

ХОУ…если взглянуть на нее с правильной точки зрения?

БЕН. Вот именно, господин судья.

ХОУ. Следующий.

^{Пристав отводит Бена к стоящим плотной группой арестованным и тотчас же возвращается со следующим обвиняемым. Это Джо.}

ПРИСТАВ (поднимает Библию и бормочет невнятной скороговоркой). Клянетесь ли вы говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды, да поможет вам бог?

ДЖО. Клянусь.

ХОУ (глядя на лежащий перед ним лист бумаги). Джо Хилл. Это имя мне знакомо.

СЕКРЕТАРЬ СУДА. Он певец.

ХОУ. А… В чем обвиняется?

СЕКРЕТАРЬ СУДА. Выступал на уличном митинге, созванном без разрешения.

ХОУ. Стало быть, вы певец?

ДЖО. Я пою.

ХОУ. Вы сочиняете песенки?

ДЖО. Вроде бы так… Ваша честь, я требую суда присяжных.

ХОУ. И вы тоже?

ДЖО. Вы можете, ваша честь, снять обвинение.

ХОУ (возмущенно). Что?! (Затем осторожно). А если бы я снял его?

ДЖО. Мы продолжили бы уличный митинг.

ХОУ. Поговорим, как мужчина с мужчиной. Неужели у вас нет никакого чувства ответственности по отношению к городу, в котором вы живете? Неужели мы не понимаете, что ваши песни подстрекают к бунту и насилию?

ДЖО. Мои песни славят трудового человека… А теперь я буду говорить с вами, как мужчина с мужчиной. Мы просили разрешения на митинг, чтобы рассказать народу, почему мы, горняки, вынуждены объявить забастовку. Нам не дали разрешения. Потому? Кто угодно получил бы его. Кто угодно, но не мы. Моуди, как видно, не на шутку встревожен. А вы, судья, поостерегитесь: ведь ваш медный ошейник сверкает у всех на виду.

ХОУ (хочет ответить, но передумывает и говорит спокойно). Сколько их здесь, по этому обвинению?

СЕКРЕТАРЬ СУДА. Сто восемьдесят семь.

ПРИСТАВ. И каждый вечер с ящика стаскивают человек по сорок.

ХОУ (Джо). И все вы собираетесь требовать суда присяжных?

ДЖО (спокойно). Похоже, что так, ваша честь.

ХОУ (сдерживая гнев). Объявляется перерыв судебного заседания.

^{Свет быстро гаснет в этой части сцены и загорается в другой. Это кабинет начальника полиции Поля Блэйка. Присутствуют три человека: Джо Моуди, владелец «Западной меднорудной компании», Гарри Макрэй, шеф сыскного агентства, Адам Стил, один из агентов Макрэя; он жует орехи, доставая их из бумажного кулька. Хоу направляется из суда к этой группе. Почти без паузы он говорит, обращаясь к Джону Моуди.}

ХОУ. Мистер Моуди, они борются за право попасть в тюрьму.

МАКРЭЙ. Число их растет с каждой минутой, мистер Моуди.

СТИЛ. Мы не можем их остановить.

^{Макрэй бросает на Стила предостерегающий взгляд.}

МАКРЭЙ. Грузовики подвозят все новых и новых.

ХОУ. И каждый требует отдельного суда присяжных.

МАКРЭЙ. Всяк, кому не лень, каждый бродяга держит путь в наш город.

СТИЛ. Они идут из Северной и Южной Дакоты, из Монтаны, Орегона, Вашингтона и Калифорнии. Это какое-то нашествие.

МАКРЭЙ. Заткнись, Стил!

МОУДИ. Макрэй, я нанял вас и ваше сыскное агентство специально для того, чтобы предотвратить такое обострение ситуации. Вы не очень-то хорошо справились с работой, Макрэй.

МАКРЭЙ. Мистер Моуди…

МОУДИ. Мы имеем дело с опасным нарывом, который вот-вот прорвется и забрызгает желтым гноем всех в нашем городе. Может быть, я ошибся, наняв агентство Макрэя? В этом городе есть и другие сыщики, которые охотно согласились бы работать на меня.

^{Появляется начальник полиции Поль Блэйк с записной книжкой в руках. За ним следует Том Шарп, который в полном молчании отходит в сторону. Во всех случаях, когда это позволяет действие, Том Шарп должен оставаться в тени. Хоть и участник происходящего, он — мрачный и зловещий — всегда держится особняком.}

Доложите обстановку, Блэйк.

БЛЭЙК. Как начальник полиции в этом городе я заявляю: мы теряем контроль над создавшимся положением — и чем дальше, тем больше. Городская тюрьма переполнена, окружная тюрьма переполнена.

МОУДИ. Сколько их в тюрьме?

БЛЭЙК (заглядывая в записную книжку). Девятьсот шестьдесят три человека. Мне уже некуда сажать очередную партию.

ХОУ. Они забили суды. Застопорили работу всего административного аппарата. В городе сейчас ни закона, ни порядка. Муниципальный бюджет этого не выдержит.

МОУДИ. Сколько времени ушло бы на разбор их дел?

ХОУ. Год. Может быть, и больше. Это блестящая тактика.

МОУДИ. И вы угодили прямо в их ловушку.

ХОУ. А что мне оставалось делать? Отпустить их на все четыре стороны? Это лодыри, бездельники, бродяги.

МОУДИ. В наших газетах мы именуем их лодырями и бродягами. Но вас эти ярлыки не должны вводить в заблуждение. У этих людей есть план, они смелы и опасны. Они хотят разрушить все, что мы создали… Кстати, когда вам предстоит переизбрание?

ХОУ. Я полагаю, сэр, вы понимаете, что при обычных обстоятельствах…

МОУДИ. Помолчите. Дайте мне подумать.

ХОУ. Хорошо, сэр.

^{Голоса, доносящиеся издалека, поют исступленно, самозабвенно, с насмешкой и вызовом:}

МОУДИ. Что они поют?

ТОМ. Песню «Проповедник». Ее сочинил Джо Хилл.

МОУДИ. Но это же мелодия церковного гимна. Я много раз пел его в церкви. Джо Хилл совсем занесся или просто спятил, если он на духовную музыку пишет такие слова.

ТОМ. А он пишет слова на любую мелодию. Лишь бы люди ее знали.

БЛЭЙК. Вы только послушайте, как они поют! Я загнал их в карцер. Они стоят вплотную. Там нельзя ни сесть, ни шелохнуться, ни выйти в уборную.

ТОМ. Там уже нет ни одного человека в сухих штанах.

МОУДИ (Хоу). Вы говорите, на разбирательство их дел потребовался бы год?

ХОУ. Возможно, даже больше.

МОУДИ. Снимите обвинение. Отпустите их.

ХОУ. И пусть они митингуют, когда им угодно, где им угодно, и говорят, что им угодно?

МОУДИ. Откройте двери тюрьмы. Вышвырните их.

БЛЭЙК. Но они начнут все сначала.

МОУДИ. Разве вы не понимаете, что сейчас у нас нет другого выхода?.. Поступайте, как вам говорят.

^{Блэйк уходит.}

ХОУ. Что они теперь будут делать?

МОУДИ. Ясно, что — объявят свою забастовку, конечно. (Тому). Верно я говорю?

ТОМ. Да, как только вы нас отпустите, мы созовем митинг и объявим забастовку.

МОУДИ. Они опасны, как чума… Кто до этого додумался?

ТОМ. Джо Хилл.

МОУДИ. Тот самый, что сочиняет песни?

ТОМ. Только ему мог прийти в голову такой безумный план.

МОУДИ. Вовсе не безумный. Он себя оправдывает. Расскажи мне об этом Джо Хилле.

ТОМ. Он швед. Приехал сюда лет двенадцать назад. Прокладывал нефтепровод в Калифорнии, строил доки в Сан-Педро, работал лесорубом и на лесопильнях, скирдовал пшеницу в Дакоте, сейчас он добывает медь на ваших шахтах. Одинок. Снимает комнату и столуется у Бена Уинтона и его жены, Хильды. Уинтон — негр, в наших делах он мало что значит.

МОУДИ. Жить у негра! С чего бы это?

ТОМ. О вкусах не спорят. У Джо Хилла нет семьи. Рубаха, штаны да скрипка — вот все его имущество.

МОУДИ. Скрипка? А это зачем?

ТОМ. Он сочиняет для нас песни. (Достает из заднего кармана красную книжечку в мягком переплете и дает ее Моуди, который читает вслух заглавие).

МОУДИ. «Песни, раздувающие пламя недовольства». А у тебя-то она откуда?

ТОМ. Все мы, члены профсоюза, носим в кармане такую красную книжечку. Наше правление в Чикаго только что начало печатать новый тираж — пятьдесят тысяч. Вот как она популярна!

МОУДИ (перелистывая страницы). Здесь много песен Джо Хилла.

ТОМ. Каждые две-три недели он сочиняет новую. Вот эту он написал в Сан-Диего для бастовавших железнодорожников — на мотив «Кейси Джонса».

МОУДИ. Ловко придумано.

ТОМ. Все иностранцы, что работают на Южной тихоокеанской магистрали, выучили ее наизусть и распевали хором. Это их объединило. Они выиграли стачку.

МОУДИ. Об этой стачке мне все известно.

ТОМ (переворачивает страницу). А вот эту Джо Хилл написал для рабочих шерстильных фабрик в Массачусетсе. Сам он там даже не был. Просто написал песню и отослал туда. Они ее пели.

МОУДИ. И одержали победу. Об этой забастовке мне тоже все известно. А теперь, значит, он здесь. Не сочинит ли он песню и для меня?

ТОМ. Он явился сюда со всеми своими песнями. И явился неспроста. Говорит, что такому человеку, как вы, нельзя давать волю в этой стране.

^{Стил хихикает. Макрэй бросает на него свирепый взгляд, и тот сразу же замолкает.}

МОУДИ. Прямо так и говорит?

ТОМ. Он знает подход к людям. Они в него верят. Он собирает их вокруг себя, и они загораются.

МОУДИ. И ты тоже загорелся?

ТОМ. Я?

МОУДИ. Похоже, с тебя станется. Ты от него в восторге.

ТОМ (с горячностью). Зачем вы такое говорите? Я просто хочу, чтобы вы знали ситуацию. Вот и все.

МОУДИ. Что тебе о нем еще известно?

ТОМ. Он ходит на танцы в шахтерские поселки, поет свои песни и играет на скрипке.

МОУДИ. Это несущественно… Сколько ему надо дать, чтобы откупиться?

ТОМ. Он не берет.

МОУДИ. Все берут.

ТОМ. Все, но не он. Это уже пробовали — и не раз.

МОУДИ. Запугать его можно?

ТОМ. И это пробовали. У него здоровенные шрамы на левой щеке. После того как его избили в Калифорнии. Два дня спустя он поднялся с постели — щека еще была рассечена до кости — и стал организовывать забастовку. Он живет своими идеалами. В кармане у него нет ни гроша, а он живет идеалами. В этом он находит счастье.

МОУДИ. Человека всегда можно подловить на его идеалах. Если его нельзя запугать и нельзя купить, мы найдем способ подловить его. Что ты еще о нем знаешь?

ТОМ. Он живет с одной женщиной.

МОУДИ. Вовсе не обязательно быть профсоюзным бродягой, чтобы предаваться таким забавам. Вот, например, судья…

ХОУ (в замешательстве). С вашего разрешения, сэр, мне, пожалуй, пора вернуться в суд. (Уходит).

МОУДИ. Что это за женщина?

ТОМ. Замужняя. А муж у нее пьяница.

МОУДИ. А что, если бы муж в одну прекрасную ночь неожиданно вернулся домой? И при этом у него был бы револьвер?

МАКРЭЙ (Тому). Муж знает о том, что происходит? Ты мог бы открыть ему глаза?

ТОМ. Я уже подумал… завел с ним дружбу. Можно все очень просто устроить…

МОУДИ (прерывая). Я предпочитаю не знать деталей твоих планов. (Отходит немного в сторону, как бы отстраняясь от происходящего).

СТИЛ. А он хорошо стреляет?

ТОМ. Комнатушка-то крохотная.

МАКРЭЙ. Отлично придумал. Проще простого. Раз, два и готово. Сделано — и концы в воду. (Дает Тому конверт). Принимайся за дело.

ТОМ (заглядывает в конверт и аккуратно прячет его в задний карман. Он направляется к выходу, но затем оборачивается). Мистер Моуди, я хотел бы вложить пару сотен в дело. Может, посоветуете, куда лучше, чтобы иметь прибыль доллар на доллар. В вашу компанию или в «Центральную меднорудную компанию»?

МОУДИ. Доллар на доллар?

ТОМ. Доллар на доллар.

МОУДИ. В «Центральную меднорудную компанию».

ТОМ (с хитрой улыбкой). Я так и думал. (Направляется к выходу).

СТИЛ. Смотри, чтобы револьвер был заряжен.

ТОМ. Я свое дело знаю. (Уходит).

МОУДИ (одобрительно). Хороший парень. Очень толковый.

МАКРЭЙ. Самый толковый из моих людей.

^{В этой части сцены свет мгновенно гаснет. Джон Моуди, Гарри Макрэй и Адам Стил уходят. Теперь вся сцена освещается ярким светом. Это зал профсоюза ИРМ. Идет митинг, обсуждается забастовка. Эд, Джо, Том, Бен и несколько человек образуют отдельную группу — стачечный комитет. Люди преисполнены сдержанного ликования, они прошли через тяжелое испытание с высоко поднятой головой, и их выпустили из тюрьмы. Теперь они разрабатывают план дальнейших действий.}

ЭД. Наша борьба за свободу слова привела нас в тюрьму, но мы выиграли право собраний. И вот мы собрались, чтобы бороться за приличную заработную плату!.. Только твердая решимость поможет нам одержать победу в стачечной борьбе. Только нашими собственными силами, нашим единством сможем мы добиться улучшения своего положения.

РАБОЧИЙ ЛЕСОПИЛЬНОГО ЗАВОДА. Можно мне сказать пару слов?

ЭД. Давай, иди сюда.

РАБОЧИЙ ЛЕСОПИЛЬНОГО ЗАВОДА (выходя вперед). Я работаю на лесопильном заводе. Мы делаем кровельную дранку. Это не работа, это сражение. Десять часов в день пальцы прижаты к стали, а сталь не думает о том, что она режет. Раньше или позже протягиваешь руку чуть-чуть дальше, чем следует. И вот результат. (Поднимает изувеченную руку). Сначала теряешь пальцы, затем — работу. Мне поручено передать вам, что, когда вы объявите забастовку, мы поддержим вас деньгами.

ГОЛОС. Забастовка!

^{Одобрительные возгласы.}

ИТАЛЬЯНЕЦ (выходя вперед). Я — итальянец… Мой родной город был наводнен американскими рекламными открытками: на одной стороне — завод, на другой — вереница рабочих, несущих в банк деньги. И вот мы приезжаем в Америку и узнаем, что греки, прибывшие раньше нас, хотят бастовать. А мы, вновь прибывшие, ни в чем толком не разобравшись, стали скэбами, отняли у них работу.

^{Раздаются презрительно-насмешливые возгласы. Итальянец страстно, чуть не плача, продолжает.}

Да! Мы пошли на эту подлость! Откуда нам было знать, что к чему? Понадобилось целых пять лет, чтобы мы всё поняли. Теперь мы хотим бастовать вместе с греками. Но владельцы шахт вербуют рабочих в других странах. На нескольких пароходах привезли венгров — с рекламными открытками в карманах. Как же нам добиться единства? (Возвращается на свое место).

ГРЕК (выходя вперед). Этот итальянец говорит правду. Мы друг другу срывали стачки. Финны ненавидят шведов, шведы не доверяют грекам, греки боятся итальянцев, итальянцы подозревают вновь прибывших венгров. Американцы презирают нас всех. И все друг друга боятся. Как нам добиться единства?

АЙСИДОР (выходя вперед). Я — еврей.

^{Раздается свист и насмешливый возглас. Айсидор смотрит в упор на человека, издавшего этот возглас.}

Да, я — еврей. Ну и что? (Некоторое время он молчит, заставляя нескольких людей отвести глаза). Когда моя семья уезжала из Польши, мы тоже в своих чемоданчиках везли такие открытки. Но мы убедились, что и здесь рабочий люд живет, трудится и умирает во имя обогащения толстосумов. Забудем, что мы евреи, забудем, что мы поляки, венгры, греки или итальянцы. Мы должны помнить, что мы — рабочие. Мы все должны бастовать. Мы должны пойти к этим только что приехавшим венграм и рассказать им правду. Вот как мы можем добиться единства.

БЕН (выходя вперед). В южных штатах — миллионы моих братьев. Бывает, кто-то вырывается оттуда и переселяется на Запад. А так все мы живем на Юге. И никаких тебе завлекательных открыток. Хозяева не хотят, чтобы негры переселялись в северные штаты или на Запад — они удерживают миллионы людей на Юге, и неспроста. Когда хозяева перестанут ввозить из других стран дешевую рабочую силу целыми пароходами, они возьмутся за новый резерв рабочих рук. Непочатый. Нетронутый. За урожденных американцев, за нас, за негров. (Насмешливые возгласы. Бен смотрит на насмешников и разъясняет терпеливо, хотя и с оттенком презрения). Вы — белые, мы — черные, и они будут сеять рознь между вами и нами так же, как между итальянцами и греками, играя на различии языков, национальностей. Нация против нации, язык против языка, люди одного цвета кожи против людей другого цвета кожи — тот же прием. Черные и белые должны теперь объединиться. Вот как мы можем достичь единства.

ЭД. Мы — вместе. Мы едины. Мы победим. Выиграв эту стачку, мы заставим содрогнуться медного короля Моуди. И вместе с ним содрогнутся бароны угля и короли леса. А это как раз то, что нам нужно — увидеть, как трепещет вся их шайка перед лицом нашего единства.

БЕН. Значит, мы готовы?

ГОЛОСА. Да! Готовы! Забастовка… Забастовка… Забастовка…

ТОМ. За дело! Давайте раздобудем динамит!

ГОЛОС. Раздобудем динамит!

ДЖО (бросаясь вперед и резко отталкивая Тома). Черт побери, Том Шарп, ты же знаешь наше решение… (Обращается к участникам митинга со страстным призывом). Эта стачка должна быть мирной. Если кто и прибегнет к насилию, так это они, а не мы. Но помните, что мы тоже вооружены… (Пауза, Том улыбается). Вооружены нашей силой, силой труда. Если мы сложим руки, все в мире остановится. Полицейская дубинка и штык солдата не могут рубить деревья в лесу, добывать медную руду из-под земли, вести корабли через океан.

^{Аплодисменты. Он поднимает руку, призывая к тишине.}

Мы построим стену. Высокую. Прочную. Широкую. Каждый из нас — камень в этой стене. Разные расы, разные народы, камень на камень — так она вырастет, стена солидарности. И тогда земля станет цветущим садом.

ДРУГОЙ ГОЛОС. Эй, Джо, а как насчет песни?

ДЖО. Пожалуйста! Вот вам и песня! (Запевает).

(Прикладывает ладонь к уху и слегка наклоняется к Бену).

БЕН (подхватывает).

ДЖО.

БЕН.

^{_{Джо Хилл — Эрих Зибеншух.}}

^{_{Постановка оперы «Джо Хилл» Алана Буша по либретто Барри Стейвиса. Берлинская государственная опера, ГДР, 1970.}}

ДЖО. А теперь припев.

^{Как только он начинает петь, ему подпевают все собравшиеся.}

ХОР.

ДЖО (поет).

^{Хор подхватывает припев: «Мы сильны…» Когда припев подходит к концу, Эд обращается к собравшимся.}

ЭД. Забастовка объявлена.

^{Участники митинга подбрасывают в воздух шапки. Всеобщее воодушевление.}

Сейчас мы все выйдем стройными рядами из этого зала и будем петь наши песни там, где они всего нужнее.

ГОЛОС. А где же это?

ЭД. Там, где мы выставим пикеты. Двинулись! В путь!

^{Люди выходят из зала, снова звучит припев. Свет меркнет и загорается на другом участке сцены. Это комната в доме Марты Вебер. Марта Вебер сидит за столом. Она занята сдельной работой. Напротив — еще один стул. Она напевает детскую «считалочку». Ее голос нарастает по мере того, как затихает пение участников митинга. На столе перед Мартой пачки картонных карточек с дырочками, две коробки со скрепками. Она вставляет скрепки в отверстия и зажимает их с другой стороны, затем бросает карточку на растущую груду и принимается за следующую. Работает проворно и ритмично в течение всей сцены. Если что-либо отвлекает ее, она возвращается к работе, не теряя времени, и снова запевает песенку. На протяжении этой сцены то и дело речь перемежается с пением.}

МАРТА (поет).

^{Входит Джо. Он в веселом настроении и мурлычет мотив своего припева, который звучит своеобразным контрапунктом к «считалочке». Марта поднимает голову, ждет, когда Джо ее обнимет, но ее руки продолжают вставлять скрепки в карточки. Джо становится за Мартой, нежно берет её голову в ладони, целует волосы.}

МАРТА. Еще!

^{Джо снова целует ее макушку. Марта перестает работать.}

Дольше!

^{Он еще раз целует ее и кладет перед ней на стол сверток.}

МАРТА. Что ты принес? (Руки ее автоматически возобновляют работу).

ДЖО (пододвигает сверток к ней). Чай. (Кладет другой). Свежий хлеб. (Кладет третий). Немножко ветчины. (Кладет перед ней последний сверток). А это пирог и привет от Бена и Хильды Уинтон.

МАРТА. Пирог от Хильды Уинтон!

ДЖО. Я сказал им, что пойду навестить мою девушку. И Хильда испекла для тебя яблочный пирог.

МАРТА. Они, должно быть, чудесные люди, если ты их так любишь.

ДЖО. Лучше не бывает.

МАРТА. Когда я с ними познакомлюсь?

ДЖО. Пока еще я не знаю — у нас столько хлопот из-за стачки. Но думаю, на этой неделе. Я рассказал им все о нас, и они хотят с тобой познакомиться.

МАРТА. Я должна ей понравиться во что бы то ни стало. (Напевает несколько слов из «считалочки» и бросает карточку на груду). Хочешь есть?

ДЖО. Поговорим еще немного. (Садится напротив Марты и скидывает ботинки). Ноги горят. За весь день ни разу не присел.

^{Берет карточку, скрепки и начинает работать. Марта снова поет «считалочку». Джо подпевает лишь тогда, когда бросает законченную карточку на груду. Он работает медленнее и менее ловко, чем Марта.}

МАРТА. Как дела со стачкой?

ДЖО. Все в порядке. Прохожие на улицах, даже домохозяйки знают, из-за чего мы бастуем. До чего же хорошо, что самые разные люди заодно с нами. Мы на пути к победе. Смотри!

^{Достает листовку и кладет перед Мартой. Она читает, не прерывая работу.}

Понятно? Десять тысяч таких листовок будут расклеены завтра к двенадцати часам дня по всему городу. Медные ошейники сразу скиснут, когда увидят эту листовку! (Весело размахивая листовкой). Очаровательная листовка — под стать тебе.

МАРТА. Как это под стать мне, Джо? (Бросая карточку на груду, напевает строчку из «считалочки»).

ДЖО. А так. Ты — женщина, а она — листовка. Верно?

МАРТА. Верно.

ДЖО. Ну вот! Она прекраснее всех листовок, а ты прекраснее всех женщин. Ясно?

МАРТА. Ах, Джо… Кто написал ее?

ДЖО. Я. Кто же еще?

МАРТА (смеется). Джо, милый Джо!

ДЖО. Женщина, листовка, мужчина. Что за великолепная комбинация! Чудесная листовка — восхитительная женщина — счастливый мужчина!

МАРТА. По-моему, сегодня ты очень доволен собой? Я угадала?

ДЖО. Угадала. Еще как. В этой комнате — прекраснейшая троица на свете.

^{Марта поет, бросая карточку на груду.}

Сколько еще осталось?

МАРТА. Сто восемь.

^{_{Джо Хилл — Жан-Луи Ру, Марта — Дина Муссо.}}

^{_{«Театр дю Нуво Монд», Квебек, Канада, 1967.}}

ДЖО. Ты хочешь сказать, что нам нужно сделать еще сто восемь штук?

МАРТА (бросая еще одну карточку на груду). Сто семь! И я должна их сдать завтра в восемь утра.

ДЖО. Ты не выполнила свою норму?

МАРТА. Я ее перевыполнила, но взяла сверх того еще пятьсот.

ДЖО. Зачем? Ты же знала, что я приду сегодня вечером.

МАРТА. Потому что мне нужен этот лишний доллар. И я должна была заработать его сегодня. (Вынимает из кармана книжечку и протягивает ее через стол Джо. Ее руки автоматически возобновляют работу). Загляни в мою сберегательную книжку.

ДЖО (с удивлением). Сорок восемь долларов! Как тебе удалось отложить столько денег?

МАРТА. Завтра, когда я получу деньги за эти карточки, я положу в банк не один, а два доллара. Потом я пойду к юристу и скажу: «У меня пятьдесят долларов. Начнем дело о разводе. Я спешу».

^{Она бросает карточку на груду. Джо поднимается, подходит к Марте и целует ее в губы. Марта отвечает ему поцелуем. Джо отходит. Марта взволнованна. Она снова берется за работу, но пальцы ее не слушаются. Она начинает петь «считалочку», но сбивается с ритма. Она встает и ходит по комнате. Ей радостно быть в таком состоянии, но мысль, что работа стоит, не покидает ее. Она берет карточку, бросает ее и большими шагами ходит из угла в угол. Вскрикивает в притворном отчаянии.}

Джо, что ты со мной сделал? Как я буду работать? Ты предаешь нас!

ДЖО (весело смеясь). Я? Предаю?

МАРТА. Конечно, ты предатель. Я не смогу сегодня разделаться с карточками. Вот. А если я не кончу, завтра мне не заплатят. А если мне не заплатят, у меня не будет денег на юриста. А если не будет денег на юриста, не будет и развода. Что это, как не предательство?

ДЖО. И все потому, что я тебя мимоходом поцеловал, так, вполсилы.

МАРТА. Ну уж, прямо! (Подводит Джо к его стулу). Садись вот сюда. Помогай мне, если хочешь. Но не вставай с места. И не будем отвлекаться от нашей работы.

^{Они работают. Марта поет несколько слов «считалочки» и бросает карточку на груду.}

ДЖО (бросает карточку на груду, подпевая в этот момент). Сколько еще?

МАРТА. Сто одна!

ДЖО. Сегодня мы не кончим.

МАРТА. Не отвлекайся!

^{Они работают быстро, мурлыча себе под нос. Когда они бросают готовые карточки, пение звучит дуэтом. Но вот Марта запинается и перестает петь. На мгновенье воцаряется молчание.}

Завтра он вернется.

ДЖО. Генри?

МАРТА. Да, Генри. Я послала ему письмо. Написала, что мне нужно поговорить с ним о важном деле.

ДЖО. О разводе?

МАРТА (кивает головой). Он придет завтра. Я немножко боюсь, Джо.

ДЖО. Может, мне надо быть здесь, с тобой?

МАРТА. Я хочу сделать это сама. Хочу, чтобы у меня хватило на это сил… Сначала он уходил от меня на день или на два. Потом он, бывало, пропадал где-то целую неделю. А затем я и вовсе не знала, когда он уйдет и когда вернется. Я просыпалась утром, забившись с головой под одеяло, с трудом заставляла себя сбросить одеяло и выползти из постели на холод, в неуютный мир.

ДЖО. А теперь?

МАРТА. А теперь я обрела тепло. Жизнь тяжела, но холода в ней нет, мой милый Джо.

^{Он встает и хочет подойти к ней.}

Нет-нет! Сиди на своем месте.

^{Джо стонет в притворном отчаянии.}

Осталось не так уж много… Джо, скоро мы будем жить вместе, по утрам вместе завтракать, у нас будет семейный очаг. Хорошо, правда?

ДЖО. Я напишу к нашей свадьбе новую песню. Свадебный марш Джо Хилла.

^{Марта сгибает и разгибает пальцы.}

Устала?

МАРТА. Пальцы затекли.

ДЖО. Наступит день, когда эту работу будут делать машины. В сто раз быстрее и лучше, чем мы это делаем руками.

МАРТА. Но тогда, Джо, девяносто девять человек из ста останутся без работы. Почему машины не облегчают наш труд, а выбрасывают нас на улицу?

ДЖО. Это толковый вопрос. И как только узнаёшь ответ на него, в твоих трудовых руках появляется сила, которая может переделать весь мир… Вот что. Я приготовлю чай, и, пока мы будем закусывать, я расскажу тебе о машинах и о том, как они могут закрепостить нас. И я расскажу тебе, что будут делатьпрофсоюзы, когда настанет век машин.

МАРТА. Хлеб и ветчина, чай и пирог. И лекция о машинах и профсоюзах. Прекрасно, Джо. Пойди поставь чай.

^{Джо выходит. Марта быстро работает, напевая. Свет гаснет в этой части сцены и зажигается в другой, освещая лестничную площадку. Входит Генри Вебер, за ним — Том. Генри пьян, громко кричит.}

ГЕНРИ. Я убью его! Убью!

ТОМ. Заткнись. Он услышит и ускользнет черным ходом.

ГЕНРИ. В этом доме нет черного хода.

ТОМ. Ш-ш-ш!.. Револьвер наготове?

ГЕНРИ (кивает, часто и тяжело дышит). Я должен передохнуть. Совсем запыхался на этой проклятой лестнице. Больно много выпил — в брюхе у меня так и булькает. (Внезапно плюхается на пол. Похоже, он вот-вот погрузится в пьяный сон).

ТОМ (стоя над ним, настойчиво и резко). Покажи револьвер!

^{Генри достает из кармана револьвер. Том осматривает его и отдает Генри.}

Чего ты ждешь?

ГЕНРИ (встает, револьвер болтается у него в руке). Ты меня не подталкивай. Я сам знаю, когда идти.

ТОМ. Он там с твоей женой.

ГЕНРИ. А тебе какое дело? Моя жена, а не твоя. (Хитро). Ты имеешь против него зуб? Ты, может, ненавидишь его? Погоди минуту. (Садится, кладет револьвер на пол. Голова его падает на грудь, и он тотчас засыпает).

ТОМ (бьет Генри по лицу). Да, я его ненавижу. Я его смертельно ненавижу. Проснись. (Бьет Генри по лицу). Он поет. Танцует польку. Его любит женщина. Его любят в профсоюзе. Проснись. (Бьет Генри по лицу). Он не боится старости. Не имея и доллара в кармане, он чувствует себя свободным. (Яростно ударяет Генри ногой по щиколотке). Вставай!

ГЕНРИ (просыпается, потирает щиколотку). Ой! Ты это брось! (Мотает головой. Видит револьвер, хватает его и орет). Чего я здесь сижу?! Прочь с дороги!

^{Встает и бросается в комнату, где находятся Джо и Марта. Свет на лестничной площадке тут же гаснет, а в комнате снова загорается. Джо входит с двумя чашками чая на подносе, когда Генри врывается с револьвером в руке.}

Ах, как мило и уютно! Не пригласите ли вы и меня на чашечку чая?

МАРТА. Генри, убери, пожалуйста, револьвер.

ГЕНРИ (Марте). Шлюха! (Джо, грозя револьвером). Эй, ты! Ставь чашки на стол.

^{Джо выполняет его приказание.}

И надень ботинки. Не нравится мне, когда по моему дому разгуливают без ботинок.

^{Джо выполняет его приказание.}

Стань к стенке.

^{Джо выполняет его приказание.}

Руки вверх!

^{Джо поднимает руки.}

^{_{Сцена из оперы «Джо Хилл» Алана Буша по либретто Барри Стейвиса.}}

^{_{Берлинская государственная опера, ГДР, 1970.}}

В чем дело, профсоюзный оратор? Онемел? А ну, давай закати речь. Спой песню. Что, не ждали меня?

ДЖО. Мистер, не цельтесь в меня. Иной раз револьвер может и выстрелить.

ГЕНРИ. Я буду в тебя целиться. Я тебя пристрелю.

МАРТА (подходит к нему). Генри, дай мне револьвер. Дай его мне.

ГЕНРИ (грубо отталкивает ее). Я тебе сказал — молчать! (Джо). Куда мне всадить первую пулю? В глаз? В брюхо? В сердце? Куда хочешь? Говори!

ДЖО. Мистер, до конца своих дней вы…

ГЕНРИ. Чертова юла! Ты у меня больше не повертишься!

МАРТА. Генри!

ГЕНРИ. Значит, в сердце. Буду считать до трех. Раз.

ДЖО (говорит одновременно с Генри). Мистер, подумайте, что вы делаете.

ГЕНРИ. Два.

ДЖО. Мистер, вас повесят!

ГЕНРИ. Три.

^{Он стреляет. Марта, медленно подбиравшаяся к Генри, бросается на него за мгновение до того, как он нажимает спуск, и резко отталкивает его в сторону. Джо ранен. Он шатается. Револьвер вываливается из руки Генри, когда тот, наткнувшись на стол, падает на пол и погружается в пьяный сон. Марта быстро хватает револьвер и кладет его на стол.}

МАРТА. Ты ранен?

ДЖО. Мне надо бежать. Если полиция обнаружит меня здесь, это будет использовано против забастовки. Скажи им, что это твой пьяный муж валял дурака… Я в полном порядке. Увидимся через неделю. (Он уходит, шатаясь).

МАРТА (наконец это доходит до ее сознания). Он ранен. Джо! Джо!

^{Свет гаснет в этой части сцены и тут же загорается в другой. Это кабинет начальника полиции Поля Блэйка. Макрэй в отдалении, смотрит в сторону. Стил и Том стоят рядом. Как только начинает загораться свет, Стил разражается громким хриплым смехом. Он продолжает смеяться, пока сцена не освещается полным светом.}

СТИЛ (передразнивая Тома). «Я хочу вложить пару сотен в дело. Чтобы иметь доллар на доллар…» (Опять смеется). Надо добросовестней относиться к своей работе. Иначе дело кончится тем, что у тебя не будет ни работы, ни денег для капиталовложений.

ТОМ (невозмутимо). Смейся, смейся.

МАКРЭЙ (вмешиваясь в разговор). Где Блэйк? Я оставил ему записку, чтобы он был здесь в течение получаса. Где он? Начальник полиции! Вот болван.

СТИЛ (Тому). Разве так уж трудно убить человека, загнанного в угол комнаты? Простейшая вещь на свете. Но Джо Хилл все еще жив. (Смеется). Видно, твои капиталовложения ударили тебе в голову.

ТОМ. Держись, держись за животик. А я буду держаться за мои доллары. (С ледяной иронией). Скажи, Адам Стил, что ты собираешься делать, когда нагрянет старость? Ты не сможешь заниматься этим делом всю жизнь, а ведь моложе ты не становишься.

СТИЛ. Когда мне понадобятся деньги, я их достану.

МАКРЭЙ. Где этот паршивый начальник полиции?

СТИЛ. А теперь ты ответь на мой вопрос. Что ты делаешь по вечерам?

ТОМ. У меня профсоюзные дела.

СТИЛ. А потом, когда их кончаешь?

ТОМ. Иду домой.

МАКРЭЙ. Почему Блэйк опаздывает?

СТИЛ (допытываясь). Ну, а там что ты делаешь? Я никогда тебя ни с кем не видел. Кто твои друзья?

ТОМ (безжизненным, глухим голосом). У меня нет никаких чувств и никаких друзей.

СТИЛ. А что ты делаешь с твоими деньгами?

ТОМ (с нарастающим возбуждением). Берегу их на старость. Когда я состарюсь, мне будут нужны деньги, чтобы оградить себя от жизненных невзгод. Я не могу быть бедным.

СТИЛ (усмехаясь). Да, быть бедным — не шутка. Мы все это знаем.

ТОМ. Деньги — мое оружие. Оборонительное оружие.

СТИЛ. А от кого ты обороняешься?

ТОМ. От таких людей, как я и ты. Когда я смотрю на Макрэя, на тебя и на себя самого, я знаю: единственное, на что я смогу положиться, когда состарюсь и никому не буду нужен, — это деньги. Деньги! Деньги!

МАКРЭЙ (входящему Полю Блэйку). Когда я посылаю за вами, вы должны являться немедленно!

БЛЭЙК. У меня хлопот сегодня выше головы. Если уж вы меня вызвали в час ночи, видно, у вас что-то серьезное.

МАКРЭЙ. Что с Джо Хиллом?

БЛЭЙК. Погодите. Что здесь происходит? Что вы знаете о Джо Хилле?

МАКРЭЙ. Мы пришли задавать вопросы. А вы на них отвечайте.

БЛЭЙК. Он был ранен. В потасовке из-за женщины. Мне звонил врач. Я просил его написать рапорт. Вот он. (Передает бумагу Макрэю). Как вы узнали о Джо Хилле?

СТИЛ (просматривая книгу полицейских протоколов, принесенную Блэйком). Однако же боевой у нас городок!

БЛЭЙК (захлопывая книгу). Черт побери! Не лезьте в мои полицейские протоколы.

СТИЛ (снова открывая книгу и просматривая записи). Да бросьте, не надо так раздражаться! Всего-то две с половиной страницы, а тут что хочешь…

БЛЭЙК. Субботняя ночь, не соскучишься!

СТИЛ. Ограбление. Кража со взломом. Грабеж на большой дороге. Одно убийство.

МАКРЭЙ. Убийство?

ТОМ (сардонически). Субботняя ночь.

СТИЛ. Всего-навсего одно жалкое убийство.

МАКРЭЙ (снова заглядывая в книгу). Хендерсон? Хендерсон! Почему мне знакома эта фамилия?

БЛЭЙК. Вы что, совсем сдурели? Не знаете, кто такой Хендерсон?

МАКРЭЙ (отворачивается от Блэйка и читает протокол вслух). «В десять часов вечера гангстер в маске вошел в бакалейную лавку Хендерсона. Гангстер крикнул: «Теперь ты мне попался!» — и несколько раз выстрелил. Хендерсон, будучи ранен, добрался до прилавка, схватил свой револьвер и выстрелил в бандита. Мартин Хендерсон, тринадцатилетний сын бакалейщика и единственный свидетель происшедшего, показывает, что убийца, видимо, был ранен в грудь. Но он еще раз выстрелил в Хендерсона, убил его, затем повернулся и бросился бежать».

БЛЭЙК. Вы все еще не знаете, кто такой Хендерсон?

ТОМ (вдруг вспомнив, щелкает пальцами). Хендерсон! Это тот тип, который…

БЛЭЙК (прерывает его). Ты знаешь… а он не знает. (Обращаясь к Макрэю). И почему только медный король Моуди не выгонит вас взашей?.. Хендерсон служил у меня в полиции. А год назад уволился и на свои сбережения открыл бакалейную лавку.

МАКРЭЙ. Теперь я вспомнил.

БЛЭЙК. Наконец-то он вспомнил. Светлая голова!

МАКРЭЙ. Ну да, конечно. Пять месяцев назад в его лавку вошел гангстер и хотел прикончить его. Хендерсону не следовало уходить из полиции… Почему он ушел, Блэйк?

БЛЭЙК. Потому что ему не нравились все наши махинации. «Честному человеку не место в полиции», — сказал он. Я согласился с ним… и принял его отставку. Этот Хендерсон был честным до омерзения. Предложи ему доллар — не возьмет, предложи тысячу — не возьмет. Предложи чашку кофе — тоже откажется. Он у меня стоял поперек горла. Крепкий был человек — такого не согнешь. И врагов нажил немало. Скольких гангстеров отправил за решетку. Вот теперь кто-то и отомстил ему.

МАКРЭЙ (спокойно). Я думаю, что человек, убивший бакалейщика, — Джо Хилл.

БЛЭЙК. Что?!

МАКРЭЙ. Я сказал: думаю, что убийца бакалейщика — Джо Хилл. А вы этого не думаете?

ТОМ. Я бы не удивился.

МАКРЭЙ. А бакалейщик перед смертью всадил в него пулю.

БЛЭЙК. Нет. Нет и нет. Ничего подобного!

МАКРЭЙ. Я бы этого не сказал.

БЛЭЙК. Я не допущу, чтобы вы припаяли это Джо Хиллу. Я разыщу гангстера, который убил Хендерсона.

МАКРЭЙ. Откуда это вдруг такая душевная чистота?

БЛЭЙК. Я хочу разыскать этого бандита, потому что Хендерсон был хороший человек.

МАКРЭЙ. Ну ладно, ладно! Дело ведь не в этом. Выкладывайте все начистоту.

БЛЭЙК. Если этот убийца останется безнаказанным, все мои люди будут в опасности. Даже я.

МАКРЭЙ. А-а, вот оно что!

БЛЭЙК. Ни у кого из моих полицейских не хватит духу расправляться с гангстерами.

МАКРЭЙ. Вы можете пришить этому убийце другое обвинение.

БЛЭЙК. Куда проще пришить другое обвинение Джо Хиллу.

МАКРЭЙ. Хотите остаться на своем месте? Тогда давайте действовать заодно.

БЛЭЙК. Послушайте, Макрэй, обещаю вам: не пройдет и месяца, как я пришью Джо Хиллу такое обвинение, что он уже не выпутается.

МАКРЭЙ. Все должно быть сделано сегодня. Джо Хилл ранен пулей в грудь. Мы используем эту рану как одну из улик.

БЛЭЙК. Послушайте, Макрэй! Я найду, что пришить Джо Хиллу. Я вам обещаю.

МАКРЭЙ. Все должно быть сделано сегодня. Мне надо кончать с Джо Хиллом.

БЛЭЙК. Моуди?

^{Макрэй кивает. Блэйк продолжает, как бы оправдываясь.}

Нет, так не пойдет. Джо Хилл был ранен из-за женщины. Он приведет на суд ее мужа; он приведет и женщину. Что тогда?

МАКРЭЙ. Арестуйте Джо Хилла по подозрению в убийстве.

ТОМ. По подозрению. Только и всего.

МАКРЭЙ. Но, предположим, он оказывает сопротивление при аресте. Предположим, он вытаскивает револьвер или собирается вытащить револьвер…

ТОМ…или кому-то показалось, что он собирался вытащить револьвер.

МАКРЭЙ. И в него стреляют, как в оказавшего сопротивление при аресте. И убивают его.

БЛЭЙК. Убирайтесь отсюда!

МАКРЭЙ (нетерпеливо). Похоже, вам не дорога ваша работа. Не раздражайте меня.

БЛЭЙК. Мне все это не нравится.

МАКРЭЙ (грозно). Ну и пусть не нравится! А вы делайте то, что вам говорят!

БЛЭЙК (помолчав, очень спокойно). Каким образом?

МАКРЭЙ. В любом полицейском участке найдется идиот, который готов стрелять в кого угодно и когда угодно. У вас таких двое — Джонсон и О'Лири.

БЛЭЙК. Так.

МАКРЭЙ. Пошлите их обоих. Скажите им, что Джо Хилл опасен. При нем оружие. Он стреляет, не раздумывая. Все остальное произойдет само собой.

ТОМ. Да не забудьте добавить, что Джо Хилл живет у двух чернопузиков.

БЛЭЙК. А как быть с мальчишкой? С сыном бакалейщика? Он видел убийцу. Как с ним?

ТОМ. Все мертвецы — на одно лицо.

БЛЭЙК. А что, если были другие свидетели?

ТОМ. Против мертвых всегда найдутся свидетели. Делайте свое дело. Я достану вам всех свидетелей, какие потребуются.

МАКРЭЙ. И послушайте, Блэйк: никто, кроме нас четверых, не должен об этом знать. Сделано и забыто.

БЛЭЙК. Пойдут разговоры.

МАКРЭЙ. Кто будет говорить? Муж, ранивший Джо Хилла? Бакалейщик Хендерсон? Настоящий убийца? Джо Хилл умолкнет навеки. Кто будет говорить?

БЛЭЙК. А женщина?

ТОМ. Мы примем меры.

БЛЭЙК (зовет). Эй, Уилли!

^{Голос за сценой отвечает.}

Вызвать сюда Джонсона и О'Лири.

^{Свет сразу гаснет и зажигается на другом участке сцены. Это комната Джо Хилла в доме Бена и Хильды. Джо лежит на своей узкой постели. Он измучен и страдает. Хильда смачивает грудь Джо комком ваты, который она время от времени опускает в таз с водой.}

ДЖО. Марта! Марта!

ХИЛЬДА. Я не Марта. Я Хильда.

ДЖО. Что с Мартой?

ХИЛЬДА. Любовь любовью, Джо, это уж как положено — никуда от нее не денешься, но доводить дело до стрельбы… Это уж чересчур!

^{Джо стонет от боли.}

Я легонечко, тебе не будет больно, Джо.

^{Джо снова стонет.}

Так, так, Джо, крепись.

ДЖО. Где она? Что с ней?

ХИЛЬДА. Сейчас я тебя перебинтую, а ты постарайся заснуть. И покрепче, Джо.

ДЖО. Где Бен? Надо, чтобы он повидал Марту. Пусть узнает, все ли благополучно.

ХИЛЬДА. Бен сейчас вернется. Он пошел искать Эда и Тома.

^{Джо стонет от боли.}

Извини, Джо. Я уж так легонечко…

ДЖО. Пусть Бен сразу же пойдет к ней.

XИЛЬДА. Он пойдет к ней, Джо.

ДЖО. Дай мне карандаш и бумагу. Я напишу ее адрес.

XИЛЬДА. Погоди, я кончу с повязкой.

^{Входит Эд.}

ЭД. Что сказал врач?

ХИЛЬДА. Ранен в легкое. Еще бы чуток — и в сердце. Через неделю-другую он будет на ногах.

ЭД. Бен нашел Тома?

ХИЛЬДА. Они еще не вернулись. Видно, все еще ищет Тома.

ЭД (подходит к Джо, с едким сарказмом). Что случилось? Окно было слишком высоко?

ДЖО (в том же тоне). Не успел даже добраться до него.

ЭД. Что называется — влип. Чудесно!

ХИЛЬДА. Ему нельзя разговаривать.

ДЖО. Захочу, буду разговаривать. Это мое легкое. (Кашляет и падает в изнеможении).

ХИЛЬДА. Ну вот видишь!

ЭД. Хорошую кашу ты заварил! У нас сегодня вечером митинг, посвященный забастовке, и ты нам нужен с твоими песнями.

ХИЛЬДА (Эду). Хватит тебе дергать его!

ЭД. Что это с тобой?

ХИЛЬДА. Забудь хоть на минуту, что у вас стачка. Забудь, что он должен был петь сегодня вечером. Он же твой друг, вот и позаботься о нем. Или он тебе только для профсоюза нужен?

ЭД. Да я еще как за него тревожусь. Но, черт подери, женщина — это одно, а стачка — другое. И они не должны друг другу мешать.

ДЖО. А как с личной жизнью? Не имел я права повидать мою девушку?

ЭД. У многих бастующих тоже есть личная жизнь. И из-за твоей личной жизни — в опасности их личная жизнь. Я это говорю к тому, что…

ХИЛЬДА. Мистер Здравый Смысл, иногда вы лишаетесь разума. Ты скажешь все это, когда ему станет лучше. (Джо). Ну-ка ляг чуть повыше. (Эду). Помоги мне, Эд, он тяжелый.

ЭД (помогая Хильде, мягко). Джо, надо, чтобы ты скорее поправился. Ради тебя самого. Понимаешь?

ДЖО. Ладно, Эд.

ХИЛЬДА (немного погодя). Ну, вот так, Джо. Теперь ты можешь отдохнуть. (Отдавая Эду таз). Отнеси на кухню.

^{Эд уходит с тазом. Хильда поправляет подушку Джо, выравнивает одеяло и вытирает ему лоб.}

Спи, Джо. Отдохни.

^{Входят Бен и Том.}

ТОМ. Ну, как он?

ХИЛЬДА. Он скоро поправится.

^{Эд возвращается.}

БЕН (гневно показывая на Тома). Знаете, где я его нашел? В два часа ночи он торчал в баре.

ТОМ. А я-то думал, что имею право посидеть в баре в два часа ночи, если мне захочется! Или нет, Бен Уинтон?

БЕН. Имеешь. Я тоже так думаю. Есть такое право у тебя, Том Шарп. Только вот что я хотел бы знать… (Внезапно замолкает).

ТОМ. Что бы ты хотел знать, Бен Уинтон?

БЕИ (резко поворачивается к Тому). Что я хотел бы знать, Том Шарп? Я хотел бы знать, почему тебе вдруг взбрело в голову воспользоваться своим правом посидеть в баре в два часа ночи. И почему ты так нервно озирался по сторонам?

ХИЛЬДА. Потише вы! Ведь болен человек. Бен, дай мне еще одно одеяло.

^{Бен выходит. Том подходит к постели и внимательно разглядывает лицо Джо Хилла. В этот момент раздается яростный стук в дверь.}

ТОМ. Я взгляну, что там такое. (Он выходит).

ЭД. Кто тут грохочет?

ДЖО (вздрогнув и проснувшись). Что это?

ХИЛЬДА. Какой-то шум на улице.

^{Появляется Том. Он пятится от Джонсона и О'Лири, которые входят с револьверами в руках.}

ДЖОНСОН. Где Джо Хилл?

ТОМ. Здесь.

ЭД (Тому). Ты бы спросил сначала, что им надо.

ДЖОНСОН. Джо Хилл, у нас ордер на твой арест. Вставай, да поживее!

ХИЛЬДА. Без моего позволения он не выйдет из дома. Врач говорит, у него такая дыра в легком, что в нее въехал бы товарный поезд… Бен, иди сюда!

ДЖОНСОН (отталкивая Хильду, Джо). Руки вверх и ни с места!

^{Джо не в состоянии быстро исполнить это требование.}

Я сказал: руки вверх!

О'ЛИРИ. Он ищет револьвер!

ДЖОНСОН (стреляет в Джо). Ну нет, это у тебя не пройдет!

БЕН (вбегает, останавливается перед Джонсоном и О'Лири). Он и так ранен! Зачем же стрелять?

ДЖОНСОН. Отойди, черномазый!

БЕН. Э, нет, вы не посмеете пристрелить меня за здорово живешь! (Показывая на Хильду). А как же моя жена? И ее пристрелите? (Показывая на Эда). И его тоже?

ХИЛЬДА. Нас тут слишком много.

О'ЛИРИ (подойдя к кровати и пошарив под подушкой). Эй, Джонсон, револьвера нет.

ХИЛЬДА (бросается к Джо, отталкивая от него О'Лири. Опускается возле Джо на колени). Джо, куда он попал?

ДЖО. В правую руку.

ДЖОНСОН (Джо). Ну-ка, вставай и пошли!

^{Джо сползает с постели и, шатаясь, встает. Хильда набрасывает на него пальто.}

^{_{Сцена из оперы «Джо Хилл» Алана Буша по либретто Барри Стейвиса.}}

^{_{Берлинская государственная опера, ГДР, 1970.}}

ТОМ. За что вы его берете?

ДЖОНСОН. За убийство!

ТОМ (злобно смеясь). Это его-то! За убийство!

ДЖОНСОН. Хендерсон. Бакалейщик. Убит из револьвера.

ЭД. Джо, не беспокойся. Не пройдет и двадцати четырех часов, как мы тебя вызволим.

ХИЛЬДА (Джонсону и О'Лири). Он в ваших руках — и живой. Здесь четыре свидетеля.

ДЖО (он еле идет, Джонсон и О'Лири волочат его). Пойдите к Марте. Она живет на Миддл-стрит, двести сорок пять, четвертый этаж, вход со двора. Ее муж Генри Вебер — тот тип, что выстрелил в меня. Он ко мне не очень расположен, но его показания снимут с меня ложное обвинение в убийстве.

^{Джонсон и О'Лири уволакивают Джо.}

ЭД. Вебер. Миддл-стрит, двести сорок пять. Пошли!

ТОМ. Нет. Не все. Кому-то надо пойти в тюрьму — позаботиться, чтобы с Джо обращались получше.

ХИЛЬДА. Он верно говорит.

ТОМ. Ты и Бен идите в тюрьму. Хильда, ты останься здесь и жди вестей. Я пойду к Веберам.

^{Свет быстро гаснет и сразу же загорается на другом участке сцены. Это кабинет Макрэя. Присутствуют Макрэй и Моуди. Макрэй пытается успокоить взбешенного Моуди.}

МАКРЭЙ…вот так это и произошло, мистер Моуди. Я уверен, вы понимаете, что никто не мог предвидеть всех неожиданных поворотов и случайностей.

МОУДИ. Меня всегда поражала бестолковость в этом мире. Бестолковые полицейские, которые обостряют положение там, где надо было проявлять максимум осторожности. Бестолковые судьи, которые лезут напролом в том самом месте, где нужно обойти сторонкой. Бестолковые шефы сыскных агентств, которые не в состоянии выполнить простое поручение. Бестолковые надзиратели на шахтах, которые уступают бастующим. Мир кишит болванами, и вы — один из них.

МАКРЭЙ. Погодите, мистер Моуди, я думаю, вы не вполне справедливы. Я изложил вам все трудности.

МОУДИ (расхаживает взад и вперед большими энергичными шагами). Вы думаете, это обыкновенная стачка? Вы думаете, это обыкновенные вожаки забастовки? Они хотят получить всё. Они хотят перевернуть вверх дном весь общественный порядок.

МАКРЭЙ. Мистер Моуди, в интересах справедливости я должен подчеркнуть обстоятельства, смягчающие…

МОУДИ. Мы стоим на пороге золотого века Америки. Европейским странам нужна наша сталь, наш лес, наша медь. Для чего они их покупают? Чтобы производить оружие. Пушки. Военные корабли… Два-три года — и вся Европа будет в огне. Их смерть — это наша жизнь. А когда Европа будет лежать в развалинах, мы возьмем мир в свои руки.

МАКРЭЙ. Это жалкая горсточка фанатиков. Я их сотру в порошок. Уничтожу…

МОУДИ. Вы глупы сверх всякой меры. Жалкая горсточка фанатиков — вы их так называете? Это люди с четко разработанным планом; они отважны и преисполнены отчаянной решимости. Им надо дать острастку! (Он резко поворачивается к Макрэю). За чем же дело? Что это за человек, Джо Хилл? Он что — бессмертен?

МАКРЭЙ. Мистер Моуди, я уверяю вас, теперь все уже в наших руках.

МОУДИ. Это надо было сделать быстро и умело. И что же? Ни быстроты, ни умения! Я презираю нерасторопных.

МАКРЭЙ. Ему не прожить и десяти часов. Он истекает кровью в тюрьме. Судебное заседание состоится не раньше чем завтра в два часа дня. К тому времени он откинет хвост.

МОУДИ. Я уже говорил, мне нет дела до того, как вы действуете практически. (Направляется к двери). Доведите начатое дело до конца.

МАКРЭЙ. Во что бы то ни стало!

МОУДИ. Простое, казалось бы, дело стало сложным. Круг расширяется. Вовлекается все больше и больше людей. Их уже слишком много. Сожмите круг. Кончайте дело.

МАКРЭЙ (вслед уходящему Моуди). Не пройдет и десяти часов, как он будет мертв.

^{Свет быстро гаснет на этой части сцены, загораясь на другой площадке. Это камера Джо Хилла. Он один; лежит на койке. Он что-то напевал, и его голос звучал все громче и громче на фоне последних реплик. Сейчас он поет песню, которую сочиняет. Перед ним — лист бумаги, и время от времени он записывает строчки.}

ДЖО.

(Замолкает и задумывается. Зовет). Эй, Майк! Майк Дэйли!

Голос Майка: «Да заткнись ты!»

МАЙК (входит). Какого дьявола?.. Ты думаешь, я тебе коридорный? Думаешь, тут тебе отель, черт подери?

ДЖО. Что рифмуется со словом «корабли»?

МАЙК. И почему только я до сих пор не разбил тебе морду в кровь, как всем остальным?

ДЖО. Послушай, Майк. Подсоби. Мне нужно закончить песню.

МАЙК. А что ты уже написал?

ДЖО.

Но я не могу подобрать хорошую рифму к слову «корабли». С чем рабочие могут еще покончить?

МАЙК. Они могут покончить со всей этой проклятой беготней, агитацией, горлопанством — вот с чем они могут покончить.

ДЖО. Да, да. Но что рифмуется со словом «корабли»?

МАЙК. Земли! Вот тебе хорошая рифма. Земли.

ДЖО. Земли? Подойдет!

Неплохо. Спасибо, Майк. Продолжим. (Поет).

МАЙК. И чего ты сочиняешь всякую ерунду? Вот уже шесть недель, как ты сидишь тут и кропаешь стишки.

ДЖО (поет).

МАЙК. Позаботиться об адвокате — вот что ты должен делать.

ДЖО (сосредоточенно пишет). Спасибо, Майк. Но я сам смогу себя защитить.

МАЙК. Конечно! Еще бы! Ты встанешь перед судьями, споешь им песенку, а они распахнут двери и устроят тебе торжественные проводы… Добудь себе адвоката.

ДЖО (кладет в карман бумагу, на которой написана песня). А я вовсе и не обязан доказывать свою невиновность. Пусть-ка попробуют доказать, что я виновен.

МАЙК. Послушай меня — позаботься об адвокате!

ДЖО. Я не был в бакалейной лавке Хендерсона между девятью и десятью часами вечера в ту субботу. Вот все, что надо доказать, и я это докажу.

Сцена из оперы «Джо Хилл» Алана Буша по либретто Барри Стейвиса.

Берлинская государственная опера, ГДР, 1970.

МАЙК. Еще бы! Ты докажешь. Докажешь… В прошлом году здесь сидел один тип, как раз в этой самой камере. Он знал все на свете о допросах и запросах, кассациях и апелляциях, уликах и деликтах, исках и записках и так далее. Куда там — голова! Я, говорит, сам поведу мое дело. Да и речь-то шла не об убийстве. Всего лишь кража из магазина. Знаешь, где он теперь?

ДЖО. В том магазине заправляет?

МАЙК. Ты кончишь так же, как и он. И ты не будешь от этого в восторге.

^{Шум за дверью, слышны голоса: «Эй, откройте! Уже десять!»}

Это два твоих приятеля. (Направляется к двери).

ДЖО. Иди, Майк. Открой им дверь.

ГОЛОС ТОМА. Откройте!

^{Майк возвращается, за ним — Эд и Том.}

ДЖО. Эд! Том! Вот радость!

ЭД и ТОМ. Здравствуй, Джо!

МАЙК. Слушайте, ребята: десять минут. Не больше. Прошлый раз я разрешил вам задержаться и получил нагоняй. Десять минут.

ДЖО. Будь спокоен, Майк.

^{Майк уходит.}

В чем дело? У вас какой-то странный вид!

ЭД. Джо, в нашем распоряжении всего лишь десять минут, а нам надо провести целое заседание.

ДЖО (стучит оловянной кружкой по металлической раме койки). Заседание Исполнительного бюро объявляю открытым.

ЭД. Том, докладывай.

ТОМ. Доклад — хуже не придумаешь! О Марте никаких новостей. Ни следа. Ничего.

ДЖО (подбадривая самого себя). Продолжайте поиски. Мы обязательно нападем на ее след, если будем искать.

ТОМ. Джо, надо смотреть правде в лицо. Ты же знаешь, когда я пришел к ним в ту ночь, их и след простыл. Все было вывезено, до последнего гвоздя. Грузовой фургон подкатил в полночь. Никто не знает, куда они уехали: на юг, на восток, на север, на запад…

ДЖО. Все это мне известно.

ЭД. И ты знаешь, мы разыскивали Веберов шесть недель подряд. Это были тайные поиски, без лишнего шума, но они велись энергично. Сорок лучших ребят из нашего профсоюза. По всем штатам. Никаких результатов.

ДЖО. Но поиски только начались. Всего шесть недель!

ТОМ. Шансы, что их найдут, уменьшаются с каждым днем. А ведь организовал поиски не кто-нибудь: я сам отвечаю за это дело. Веберы словно сквозь землю провалились. Будто их и вовсе не было на свете. Вот и все сообщение.

ДЖО. Обсудим. И поторапливайтесь, ребята.

ЭД. Ты понимаешь, что, в общем, получается, Джо? У тебя нет алиби. Если ты не можешь выставить Веберов в качестве свидетелей, то тебе нет никакого смысла выступать в свою защиту.

ТОМ. Он прав.

ЭД. Первое же, о чем тебя спросит прокурор, будет: где вы были в тот вечер, когда произошло убийство? И что ты ему ответишь? У женщины, которой не существует?

ДЖО. Марта объявится.

ЭД. А если она не может объявиться? Вдруг с ней что-нибудь случилось.

ДЖО. Именно поэтому нам надо ее разыскать.

ЭД. А что, если она не может объявиться по другой причине? Что, если ее нет в живых?

ДЖО. Марта жива. Нет! Нет! Она жива.

ЭД. Каковы бы ни были причины, по которым она не может объявиться, явного и бесспорного алиби у тебя нет.

ДЖО (помолчав). И что дальше?

ЭД. Итак, господин председатель, в свете сообщения и прений я предлагаю нанять адвоката.

ДЖО. Адвокаты стоят денег, а у меня сейчас с этим совсем не густо.

ЭД. Я раздобуду денег.

ДЖО. Где?

ЭД. У ребят из союза.

ДЖО. У ребят из союза! Ты хочешь, чтобы их детишки сидели без молока, а они скинулись бы на адвоката для старины Джо Хилла? Благодарю покорно. Я сам влез в это дело, и сам из него выпутаюсь.

ЭД. Причина, по которой ты угодил в тюрьму, личная. Но то, что тебя здесь держат, уже не только твое личное дело. То, что происходит с тобой, — дело всей нашей организации.

ДЖО. Я не допущу, чтобы профсоюз выступал в мою защиту, если я впутался в неприглядную историю, да еще с пальбой в придачу. И это мое последнее слово.

ЭД (мягко, почти ласково). Джо, ты нужен нам. Нам нужны твои песни.

ДЖО. Валяйте, пойте мои песни. Прекрасно. Я могу писать их здесь и просовывать через решетку. Вот одна, наполовину готовая.

ЭД (нетерпеливо отталкивая листок). Джо, ты наш вожак. Подтверди это на деле. Веди себя, как подобает вожаку!

^{Том берет листок с песней и читает ее на протяжении последующей сцены.}

ДЖО. Эд, прекрати!

ЭД (сердито передразнивая Джо). «Эд, прекрати!» Нет, не прекращу. Именно это я и хочу тона втолковать. Ты несешь ответственность за свой талант. Если ты уклонишься от нее, тебя вышибут из наших рядов.

ДЖО. Не вышибут. Закон в нашей стране гласит: человек невиновен, пока не доказана его вина. Они не могут доказать, что я виновен. Что бы они ни пытались сделать, я буду освобожден.

ЭД. Прямо так.

ДЖО. Да, прямо так. Мартин Хендерсон, сын бакалейщика и единственный очевидец, сказал, что я — не тот человек, который убил его отца. Тебе это известно так же хорошо, как и мне.

ЭД. Давай разберемся в этом. Мартину Хендерсону тринадцать лет, и на его свидетельские показания можно спокойно положиться. Так?

ДЖО. Так.

ЭД. Тебя выставили для опознания, и Мартин Хендерсон, единственный очевидец, посмотрел на тебя и сказал… Что он сказал? Повтори мне точно его слова.

ДЖО. Он сказал: «Нет. Это не тот человек, который убил моего отца. Человек, убивший моего отца, был ниже и шире в плечах».

ЭД. Неплохие показания в твою пользу, не так ли? А теперь ответь на мой вопрос: почему после таких показаний тебя сразу же не освободили?.. А ну-ка, Джо, подумай как следует.

ТОМ. У нас так мало времени, а вы тут рассуждаете.

ЭД (Тому). Я буду рассуждать столько, сколько считаю нужным, с твоего позволения. (Джо). И потом, Джо, на предварительном следствии Мартин Хендерсон опять сказал: «Человек, который убил моего отца, был ниже и шире в плечах». Тогда-то уж точно они должны были снять обвинение и отпустить тебя на волю. Почему же ты здесь? Тебе не приходило в голову, что речь, возможно, идет о подтасовке улик?

ДЖО (скромно, почти наивно). Конечно, приходило. Но с чего бы им кидаться на меня? Почему не на тебя? Или на Тома? Почему на меня?

ЭД. Почему на тебя? Тебя это интересует? Хорошо, и отвечу. На прошлой неделе кое-кто из наших в профсоюзной столовой готов уже был сдаться и приползти к Моуди на коленях. И принять то, что он соизволит дать. Нечеловеческие условия труда, нечеловеческую зарплату. И вот тут женщины, чистившие картошку, начали петь. Твою песню. И потом они…

ДЖО. Какую песню?

ЭД (нетерпеливо). Не все ли равно, какую? Потом они спели другую, потом — третью. Почти все твои песни. Мужчины стали подпевать. И неожиданно раздался смех, и засверкали глаза. Мы решили продержаться еще несколько дней — подливать побольше воды в похлебку. Три дня спустя надзиратель шахт медного короля обратился к нам: «Приходите для переговоров». Что нас сплотило? Твои песни. Моуди и такие, как он, чувствуют грозную силу забастовщиков, объединенных пением и смехом. Они ненавидят эту силу. Боятся ее. Им хочется задушить ее, уничтожить. Вот почему они кинулись на тебя. Вот почему ты в тюрьме, и они сделают все, чтобы живым ты отсюда не вышел… Я ответил на твой вопрос. Теперь ты ответь на мой. Что, по-твоему, будет делать суд — докапываться до истины? Хотя уже совершенно ясно, что тут подтасовка улик, против тебя состряпано ложное обвинение в убийстве. У них сотня способов разделаться с тобой, прикрываясь буквой закона. Поэтому профсоюз хочет, чтобы ты предстал перед судом под защитой первоклассного адвоката.

ДЖО. Хорошо. Допустим, мне нужен адвокат. Но я не допущу, чтобы его нанимали за счет профсоюзного фонда. Это чертовски дорого.

ЭД. Дорого? А разве мы можем купить другого Джо Хилла?

ДЖО. Брось, Эд! Ты что, хочешь довести профсоюз до ручки? Тратить деньги на мою защиту, а не на укрепление союза?

ЭД. Джо, защита и есть укрепление союза.

ДЖО. Ближе к делу.

ЭД. Куда уж ближе? Я говорю с тобой о профсоюзных делах. На каждом митинге в твою защиту, скажем, пятьдесят процентов участников будут члены профсоюза, а остальные — не члены. Но они придут в наш зал, и вот тут мы вовлечем их в организации. Прямо в нашем профсоюзном зале. Джо, защита сплотит нас.

ДЖО. А ты что скажешь, Том?

ТОМ (сам того не замечая, комкает листок с песней Джо и скатывает его в шарик). Я согласен с Эдом насчет адвоката. Но я согласен и с тобой на все сто процентов, что это не профсоюзное дело. У Эда прекрасный лозунг: «Защита укрепит союз», но на практике это только опорочит профсоюз — именно так, как ты говоришь, Джо.

ЭД. Из всех глупостей, которые…

ДЖО. Оставь, Эд. Слово имеет Том.

ТОМ (продолжая комкать бумажный шарик). Джо прав. Выглядеть это будет так, словно мы одобряем, что люди спят с чужими женами, затевают кровавые потасовки и все такое прочее. Это твое личное дело, Джо, и я не считаю нужным замешивать в него профсоюз.

ДЖО. Вот видишь, Том согласен со мной!

ЭД. Вы оба не правы.

ТОМ. У нас нет больше времени. Вот-вот вернется Майк Дэйли. Давайте проголосуем. Я ставлю вопрос на голосование.

ЭД. Мы еще не готовы к голосованию.

ДЖО. Кто за адвоката, и чтоб не замешивать в это дело профсоюз? Все «за».

^{Том и Джо поднимают руки. Джо видит скомканную бумажку в руке Тома и выхватывает ее. Сердито, Тому.}

Послушай, это же песня!

ЭД. Погодите. Я еще не готов к голосованию.

ДЖО. Решение принято, Эд. Два голоса против одного.

ЭД. Решение не принято, Джо. Ты голосуешь против своей собственной жизни.

ДЖО. Это моя жизнь, и я могу принимать такое решение.

ЭД. Нет, Джо, это не твоя жизнь, а наша жизнь. И я не допущу, чтобы ты бросался ею.

ТОМ. Давайте-ка поспокойней, вы оба. Следующий пункт на повестке дня: где найти адвоката? И не замешивая в это дело профсоюз.

ДЖО. Да, адвоката. Это ясно. И не замешивать в дело профсоюз.

^{Входит Майк.}

МАЙК. Ваши десять минут истекли.

ЭД. Ты не мог бы нам дать еще минутку?

МАЙК (подталкивая к двери Эда и Тома). У меня только одна-единственная работа, и она мне нравится. Выметайтесь.

ДЖО. Заседание объявляется закрытым.

ЭД (выпроваживаемый Майком, восклицает). Голосование было незаконным. Я не согласен.

^{Майк выталкивает Эда.}

ДЖО (вслед Эду). Это было официальное заседание. Решение принято. Официальное, Эд. Слышишь? Эд! Эд!

^{Джо разглаживает скомканную бумагу. На лице его написано недоумение. Вскоре возвращается Майк.}

МАЙК. Джо, к тебе еще один посетитель.

ДЖО. Кто?

МАЙК. Скотт Макбрайд.

ДЖО. А кто он такой?

МАЙК. Юрист. Я его знаю, не раз тут видел.

ДЖО. А чего это он вдруг явился? Именно сегодня?

МАЙК. У некоторых юристов такой нюх — они чуют, куда и когда надо явиться. Но ведь тебе нужен адвокат. Поговори с ним.

ДЖО. Ладно, впусти его.

МАЙК. Джо, адвокат обходится недешево. Возьми вот пять долларов. (Протягивает ему деньги).

ДЖО (колеблясь). А откуда у тебя взялись лишние пять долларов?

МАЙК. Да этот же юрист мне их и дал. Взятка, чтобы я пропустил его к тебе. А я бы и так пропустил, значит, деньги — твои.

^{Он сует их в руку Джо, отходит в сторону и делает знак рукой. Входит Скотт Макбрайд с портфелем. Майк быстро уходит.}

МАКБРАЙД. Я — Скотт Макбрайд. Вот моя визитная карточка. (Передает ее Джо). Я заинтересовался вашим делом и хотел бы взяться за него.

ДЖО. А что вас так заинтересовало?

МАКБРАЙД. Уместный вопрос. Я вам отвечу… Что такое адвокат? Когда я был студентом, я думал, что буду приносить пользу. Но, как и все адвокаты, я обслуживаю хворых и покойников, занимаюсь мелочными дрязгами. В минуты озарения я спрашиваю себя: неужели я для этого изучал право? Но ведь надо зарабатывать на жизнь. И вот приходится заниматься мелочными дрязгами, хитрить и юлить, обслуживая хворых и покойников. И вдруг подворачивается такое дело, как ваше. Вы не обращались ко мне — я обратился к вам. В нашем суде я знаю все ходы и выходы. Знаю, где пятидолларовая бумажка даст максимальный эффект. Знаю, в чьих руках власть. Знаю судей. Я выступал перед ними много раз. Я знаю нрав и повадки каждого из них.

ДЖО. У вас, мистер адвокат, чересчур много слов, и вы их выпускаете слишком быстро. Короче, вы говорите больше, чем надо.

МАКБРАЙД (с обезоруживающим чистосердечием). Это — основное свойство представителей моей профессии, а также их бич.

ДЖО. Но мне действительно нужен защитник — что верно, то верно.

МАКБРАЙД. Значит, я могу взяться за ваше дело?

ДЖО. У меня нет денег.

МАКБРАЙД. Гонорар меня не интересует. Меня интересует само дело. Мой гонорар будет соразмерен нашему карману.

ДЖО. У меня весьма тощий карман.

МАКБРАЙД. В таком случае у меня будет весьма тощий гонорар… Для начала мне нужно ознакомиться со всеми обстоятельствами дела и с документацией. (Вынимает из портфеля лист бумаги). Подпишите вот это, чтобы я имел на то полномочия.

ДЖО (с недоверием в голосе). Вы уже подготовили документ? Вы ожидали, что я соглашусь?

МАКБРАЙД. Я надеялся, что вы поймете, насколько искренне и глубоко я заинтересовался вашим делом и почему я хочу взяться за него. Поэтому я и подготовил документ.

ДЖО. Резонно… Мои друзья сказали, что мне нужен адвокат. Теперь, надо думать, все будут довольны. (Джо подписывает бумагу).

МАКБРАЙД. Конечно. Все будут довольны. Вы в полной безопасности — как у Христа за пазухой!

ДЖО. Смотрите, чтобы я оттуда не вывалился. Мне бы этого не хотелось.

МАКБРАЙД. Будьте спокойны. Не вывалитесь.

ДЖО. Поскольку вы будете вести мое дело, я хотел бы дать вам аванс. У меня в кармане пять долларов. Пожалуйста!

МАКБРАЙД. В этом нет никакой необходимости. Я ведь вам только что все объяснил. Но если выплата аванса будет способствовать вашему душевному спокойствию, то я не возражаю против принятия означенной суммы. (Берет деньги и кладет их в бумажник).

ДЖО. Нам ведь, наверно, придется теперь частенько видеться, не так ли?

МАКБРАЙД. Конечно.

ДЖО. Тогда постарайтесь говорить со мной попроще. (Описывает в воздухе круг). Не так… (тычет пальцем), а в самую точку.

МАКБРАЙД (смеется). Бич моей профессии.

^{Джо тоже смеется.}

Поговорим серьезно. Считается, что мальчик — единственный очевидец убийства. Как он держится?

ДЖО. Он уже сказал, что я не похож на человека, убившего его отца.

МАКБРАЙД. Отлично!.. Сплошь и рядом выигрыш дела лишь в незначительной мере определяется правосудием. Большое влияние на судью и присяжных могут оказывать разного рода мелочи. Теперь слушайте очень внимательно. Я вам объясню, как вести себя на суде.

^{Свет загорается на всей сцене. Джо и Макбрайд переходят на ту часть сценической площадки, которая представляет собой зал суда. Эд входит с другой стороны и присоединяется к Джо и Макбрайду. На сцене — судья Митчелл, окружной прокурор Уэзерби и Мартин Хендерсон. Хотя присяжные заседатели периодически упоминаются, на сцене их нет. Предполагается, что они где-то рядом, за сценой. Прокурор допрашивает Мартина Хендерсона. Хотя прокурор и Мартин разыгрывают этот эпизод очень гладко, словно они его заранее отрепетировали, зрители все же ощущают постепенно нарастающую нервозность Мартина. На протяжении всего эпизода до соответствующей ремарки Мартин не смотрит на Джо.}

ПРОКУРОР. Итак, Мартин, продолжай свой рассказ.

МАРТИН. Мой отец тащил к стене мешок картофеля. Я услышал шум, дверь распахнулась.

ПРОКУРОР. Что ты тогда сделал?

МАРТИН. Обернулся. И увидел в дверях человека с револьвером в руке.

ПРОКУРОР. Было ли его лицо каким-либо образом прикрыто или замаскировано?

МАРТИН. Нижняя часть его лица была прикрыта краснымносовым платком.

ПРОКУРОР. Что он сделал после того, как вошел?

МАРТИН. Он крикнул: «Теперь ты мне попался!» — и выстрелил в моего отца.

ПРОКУРОР. Что произошло потом?

МАРТИН. Мой отец, шатаясь, подошел к прилавку, схватил свой револьвер и выстрелил в этого человека.

ПРОКУРОР. А ты что сделал?

МАРТИН. Я убежал за прилавок и сел на корточки.

ПРОКУРОР. Удалось ли тебе разглядеть бандита?

МАРТИН. Да, сэр. Я выглянул из-за прилавка.

ПРОКУРОР. Теперь, Мартин, я попрошу тебя внимательно посмотреть на подсудимого, который сидит вон там.

МАРТИН. Да, сэр.

ПРОКУРОР. Скажи мне, Мартин, соответствует ли форма головы подсудимого форме головы бандита?

МАРТИН. Почти такая же.

ПРОКУРОР. Такая же, как что?

МАРТИН. Почти такая же, как форма головы человека, который убил моего отца.

ПРОКУРОР. Соответствует ли вся его наружность наружности человека, который убил твоего отца?

МАРТИН. Да, сэр. Он похож на того человека — я хочу сказать, что его наружность соответствует наружности человека, который убил моего отца.

^{Легкое затемнение, одновременно свет усиливается в той части сцены, где находятся Джо, Макбрайд и Эд.}

ДЖО (взволнованно шепчет). Почему вы его не остановите? Ведь он фактически подсказывает мальчику, что ему говорить!

МАКБРАЙД. Джо, вы не специалист. Вы не разбираетесь в этих вещах. Положитесь на меня.

^{Джо отворачивается, встревоженный и недоумевающий. Освещение, как в начале допроса Мартина.}

ПРОКУРОР. Я попрошу подсудимого встать. (Джо встает). А теперь, Мартин, я хочу, чтобы ты еще раз внимательно…

МАРТИН. Да, сэр. (Мартин смотрит на Джо. Впервые их взгляды встречаются. Во взгляде Мартина — замешательство).

ПРОКУРОР…и не торопясь посмотрел на него. А теперь скажи господину судье и присяжным — соответствует ли его рост, рост стоящего перед тобой человека, росту бандита, который вошел в лавку ночью, когда произошло убийство. Не торопись и отвечай, хорошенько подумав.

МАРТИН. Примерно такой же.

ПРОКУРОР. Примерно такой же, как что?

МАРТИН. Примерно такой же, как рост человека, который стрелял в моего отца.

ДЖО (не выдержав, обращается прямо к Мартину. Когда Джо говорит, Макбрайд хватает его за руку, пытаясь его усадить. Джо резко отталкивает Макбрайда). Мартин, разве ты не помнишь, как было дело, когда тебя приводили в тюрьму? Ты же сказал тогда, что я не тот человек. Ты сказал: «Человек, убивший моего отца, был ниже ростом и шире в плечах». Скажи это опять, Мартин! Скажи! Зачем ты меня губишь?

ПРОКУРОР. Ваша честь, я протестую против таких выпадов со стороны подсудимого.

МАРТИН (одновременно с прокурором). Не морочьте мне голову! Я знаю, что случилось! Я знаю, что я видел!

ДЖО. Мартин!

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Мистер Макбрайд, я должен попросить вас следить за тем, чтобы ваш клиент был более сдержанным. (Джо). Мистер Хилл, в суде существуют определенные правила, и вы обязаны соблюдать их.

ДЖО. Но, ваша честь, если мальчик… Хорошо, господин судья, извините.

МАКБРАЙД. Джо, не надо так. Вы все испортите.

ПРОКУРОР (спокойно продолжает). А теперь, Мартин, ответь на такой вопрос: похоже ли его лицо на лицо бандита, который убил твоего отца?

МАРТИН. Вы же знаете, что я не видел его лица. (В замешательстве). То есть, я не мог его увидеть, потому что оно было прикрыто красным платком.

ПРОКУРОР. Но ты видел бандита и говоришь, что своим общим обликом этот человек напоминает его.

МАРТИН (он вот-вот потеряет самообладание). Да! Да!

ПРОКУРОР. Спасибо, Мартин. Это, пожалуй, все. (Макбрайду). Свидетель в вашем распоряжении.

МАКБРАЙД (выходит вперед и начинает перекрестный допрос). Сколько тебе лет, Мартин?

МАРТИН. Тринадцать.

МАКБРАЙД. В лавку твоего отца приходило много людей, не так ли?

МАРТИН. Да, сэр.

МАКБРАЙД. Ты когда-нибудь раньше видел подсудимого?

МАРТИН. Нет.

МАКБРАЙД (подходит к Мартину и становится между ним и Джо). Ты говоришь, что подсудимый — почти такого же роста, как человек, убивший твоего отца? Так?

МАРТИН. Да.

МАКБРАЙД (стоя между Мартином и Джо). А теперь, Мартин, скажи, ты, наверное, хорошо умеешь считать?

МАРТИН. Да.

МАКБРАЙД. Тогда скажи мне, какого примерно роста был тот человек?

^{Мартин колеблется.}

И скажи, как бы ты описал форму его головы.

^{Мартин пытается посмотреть на Джо, но Макбрайд держится как раз на линии его взгляда, двигаясь то в одну, то в другую сторону, чтобы помешать Мартину увидеть Джо.}

ПРОКУРОР. Ваша честь, я протестую. Что хочет господин адвокат? Сбить с толку тринадцатилетнего мальчика?

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Мистер Макбрайд, я считаю, что вы недобросовестно обращаетесь со свидетелем. Он еще мальчик и показания давал прекрасно. Дайте свидетелю взглянуть на подсудимого.

МАКБРАЙД (продолжая мешать Мартину увидеть Джо). Ваша честь, я лишь пытаюсь установить, насколько его показания заслуживают доверия. Для того чтобы это сделать…

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Мистер Макбрайд, я требую, чтобы вы подчинялись моим приказаниям. Отойдите, пожалуйста, в сторону.

МАКБРАЙД (продолжая загораживать Джо). Но, ваша честь…

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ (стучит молоточком). Мистер Макбрайд, это не первое дело, на котором вы выступаете передо мной. Не ведите себя так, чтобы оно стало последним… Можете продолжать ваши вопросы к свидетелю.

МАКБРАЙД. Я не считаю нужным продолжать перекрестный допрос.

ПРОКУРОР (вкрадчиво). В таком случае, ваша честь, разрешите мне вызвать следующего свидетеля?

ДЖО (прокурору). Подождите! Не торопитесь с вашим следующим свидетелем.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Можно вас, наконец, призвать к порядку или нет? Я вам говорю это в ваших же интересах.

ДЖО. Господин судья, мне нужно посоветоваться с моим защитником. Одну минуту.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Разрешается.

^{Освещение в зале суда несколько тускнеет; яркий луч выделяет Джо, Макбрайда и Эда.}

ДЖО (в ярости шепчет Макбрайду). Еще немного, и мальчишка был бы приперт к стенке. Продолжайте допрос. Жмите на него! Наседайте! Добейтесь правды!

МАКБРАЙД (передразнивает со злобой). «Жмите на него»! «Наседайте»!.. Вы же видели, как судья ко мне цепляется. Да он бы от нас мокрого места не оставил, если бы я продолжал допрашивать мальчишку.

ДЖО. Да вы чьи интересы отстаиваете — мои или ваши собственные?

МАКБРАЙД. Если бы я продолжал допрос, мальчишка через пять минут разревелся бы на весь зал. А это произвело бы ужасное впечатление на присяжных. Джо, вы должны положиться на меня. Я знаю, что делаю.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Минута уже прошла — и даже больше. Будем продолжать?

ДЖО (язвительно, Макбрайду). Сделайте мне личное одолжение. Не затевайте флирта с судьей.

^{Вспыхивает яркий свет на основном участке сцены. Место для свидетелей уже занято Виолой Хили. Рука ее лежит на Библии, которую держит судебный пристав. Она произносит последние слова клятвы.}

ВИОЛА…клянусь говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды, да поможет мне бог.

^{Пристав с Библией уходит.}

ПРОКУРОР. Ваше имя?

ВИОЛА. Виола Хили.

ПРОКУРОР. Ваше семейное положение?

ВИОЛА. Мисс Виола Хили.

ПРОКУРОР. Мисс Хили. Где вы живете, мисс Хили?

ВИОЛА. Норт Хай-стрит, дом двенадцать.

ПРОКУРОР. Мисс Хили, можете ли вы сказать суду, где вы были в субботу, десятого января, около десяти часов вечера?

ВИОЛА. Я была на Мэйн-стрит. Шла от Второй авеню к Третьей, по направлению к северной части города.

ПРОКУРОР. Откуда вы знаете, что было десять часов?

ВИОЛА. Я была в театре «Эмпайр». Спектакль кончается в десять, я шла домой.

ПРОКУРОР. Привлекло ли что-нибудь ваше внимание по пути домой?

ВИОЛА. Значит, так. Я прошла мимо бакалейной лавки Хендерсона. Его сын был там вместе с ним… (Указывает на Мартина). Вот этот самый мальчик. И я хорошо помню, что на витрине лежала кошка. Не успела я пройти с полквартала, как меня нагнал какой-то человек.

ПРОКУРОР. Почему вы запомнили этого человека?

ВИОЛА. Потому что он был очень груб. Пробегая мимо, он столкнул меня с тротуара.

ПРОКУРОР. Мисс Хили, опишите, пожалуйста, внешность человека, которого вы увидели.

ВИОЛА. Он сильно сутулился и прижимал руку к груди, словно ему было больно, но я успела разглядеть, что он высокий и худой.

ПРОКУРОР. Что-нибудь еще?

ВИОЛА. Я заметила, что на шее у него платок.

ПРОКУРОР. Какого цвета был этот платок?

ВИОЛА. Я не разглядела, какого цвета. Было слишком темно.

ПРОКУРОР. Мисс Хили, как вам удалось так хорошо разглядеть этого человека? Сначала он шел позади вас. Затем, нагнав вас, он должен был оставить вас позади. Как вам вообще удалось увидеть его лицо?

ВИОЛА. В тот самый момент, когда он меня обогнал, он обернулся и взглянул на меня.

ПРОКУРОР. Что вы еще заметили?

ВИОЛА. Что у него очень худое лицо, с острым носом и большими ноздрями.

ПРОКУРОР. Какие-нибудь шрамы на лице?

ВИОЛА. Да, шрам на щеке. (Указывая на Джо). У этого человека очень длинный нос и большие ноздри, и на щеке у него шрам.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Минуточку, мисс Виола, пусть прокурор задает вопросы.

ВИОЛА. Я только стараюсь помочь делу, господин судья.

ЭД (поднимается; сдерживая волнение, он говорит Джо). Джо, все это дело подстроено от начала и до конца!

^{Он быстро выходит из зала суда. Свет в зале гаснет и загорается на другом участке сцены. Александр Mаpшалл выходит из здания суда. Эд прибавляет шагу, чтобы догнать его.}

Мистер Маршалл! Мистер Маршалл!

МАРШАЛЛ. Да? Чем могу быть полезен?

ЭД. Я — Эд Роуэн, секретарь местного комитета ИРМ.

МАРШАЛЛ. Я вас знаю, мистер Роуэн.

ЭД. Надеюсь, я не очень вас задерживаю.

МАРШАЛЛ. Нисколько, мистер Роуэн. Я зашел в суд — посмотреть, что там происходит.

ЭД. Да, я вас заметил. И как вам понравилось то, что вы увидели?

МАРШАЛЛ. Не очень… Мистер Роуэн, одна из основных задач защитника состоит в следующем: при подборе присяжных заседателей он должен позаботиться о том, чтобы ни один из них не подходил с предвзятым мнением к фактам, которые будут рассматриваться в суде. Каждый человек в нашем городе — потенциальный присяжный заседатель; но с того дня, как арестовали Джо Хилла, газеты, оперируя ложными слухами и пускаясь на явные инсинуации, зажимали сознание этих потенциальных присяжных заседателей в тиски предвзятого мнения. Этот Джо Хилл, профсоюзный активист и радикал, стал символом. Они его боятся. Глядя на него, они боятся за свой домашний очаг, за свой бизнес, за обеспечение в старости. Они жаждут его крови и не успокоятся, пока не прольют ее.

ЭД. Что же можно сделать, мистер Маршалл?

МАРШАЛЛ. Как получилось, что Джо Хилл нанял этого адвоката — Скотта Макбрайда?

ЭД. Он предложил свои услуги на выгодных условиях.

МАРШАЛЛ. Подобрать беспристрастных присяжных заседателей было бы чрезвычайно трудно. Но Макбрайд даже не попытался это сделать… До того как мальчик давал показания, выступили три свидетеля. Любой адвокат, знающий свое дело, мог бы разбить их показания в пух и прах и дать отвод таким свидетелям.

ЭД. Значит, он ведет нечестную игру? Его подкупили?

МАРШАЛЛ. Обвинение может и не подкупать защитника. Частенько он сам продается — и не берет при этом ни цента. Он уже подкуплен — семьей, друзьями, своим имуществом, средой. И когда дело принимает серьезный оборот, внутренний голос адвоката начинает ему нашептывать: «Зачем тебе злить судью и прокурора? Ты зарабатывал себе на жизнь в этом суде и будешь зарабатывать. А он всего-навсего какой-то там бродяга. Зачем же тебе-то рисковать?»

ЭД. Слабость или предательство, но в конечном счете они приведут к трагедии! Мистер Маршалл, я обращаюсь к вам официально, как секретарь местного комитета «Индустриальных рабочих мира». Я хочу, чтобы вы вели это дело.

МАРШАЛЛ. Нет, не могу.

ЭД. Но почему же?

МАРШАЛЛ. Это отняло бы у меня слишком много времени.

ЭД. Слишком много времени?

МАРШАЛЛ. Я успел бы провести несколько процессов за то время, что потребуется на дело Джо Хилла.

ЭД (с презрением, намеренно задевая самолюбие Маршалла). Значит, время можно перевести в деньги.

МАРШАЛЛ (уязвленный). Дело не в деньгах.

ЭД. Вы ведь уже вели дела рабочих. Почему же вы не хотите взяться за это?

МАРШАЛЛ. Я верю, что человек по своей природе благороден. Я верю, что богатые и сильные мира сего обязаны использовать свое богатство и свою силу во имя общего блага. Я всегда надеялся, что еще увижу, как в нашей стране предприниматель и рабочий создадут общество, в котором люди будут жить в дружбе и согласии.

ЭД. Вы и сейчас на это надеетесь?

МАРШАЛЛ. Мне пришлось вести дела трех рабочих, и для меня тогда открылись истины, которых я предпочел бы не знать. Я столкнулся с алчностью и коррупцией. Я увидел, как богатство уничтожает свободу. Я увидел, как у нас превозносят доллар и ни во что не ставят человека. Неужели же это и есть воплощение Американской мечты — нация чудовищ, порожденных золотым тельцом?

ЭД. Согласитесь вести дело Джо Хилла. Это, возможно, и будет ответом на ваш вопрос.

МАРШАЛЛ. Упаси боже! Его дело затронуло бы меня слишком глубоко. Те дела, что я вел, выворачивали мне душу. Я не хочу больше так страдать.

ЭД. Вы должны страдать! Вы должны проникнуться гневом — ради Джо Хилла, ради трудовых людей, да и ради самого себя, мистер Маршалл.

МАРШАЛЛ. Ради меня самого? Почему ради меня самого?

ЭД. Если вы стоите за правосудие, если вы любите Америку, тогда у вас нет выбора: вы должны защищать Джо Хилла. И я вам скажу почему. Трудовой народ не должен терять веру в законность. Мы говорим, что правосудие надо вершить, невзирая на лица. Мы говорим, что не должно быть одного закона для конформиста и другого — для бунтаря. Горе нашей стране, если какая-то часть ее населения утратит веру в наше правосудие, в нашу законность. Вот почему то, что происходило в зале суда, должно вызвать у вас чувство гнева. Вот почему вы должны защищать Джо Хилла. Защищая его, вы защищаете законность в нашей стране.

МАРШАЛЛ (вздыхает, затем говорит спокойно). Прежде всего давайте уточним один вопрос. Он ведь невиновен, как я понимаю?

ЭД. Я знаю Джо Хилла. Он никого не убивал. Это убийство было совершено из мести. Хендерсон — бывший полицейский. Он многих гангстеров отправил за решетку. На него уже было совершено нападение — за пять месяцев до того, как его убили. Вы не помните? Об этом писали газеты.

МАРШАЛЛ. Помню.

ЭД. После того нападения репортер по имени Харди Даунинг взял у него интервью. Хендерсон сказал Даунингу, кто этот гангстер. Даунинг знает его имя. Вчера днем в суде Даунинг выступал со свидетельскими показаниями и готов был назвать это имя, известное ему со слов Хендерсона. Но окружной прокурор запротестовал, и судья поддержал его протест… После того нападения Хендерсон говорил всем направо и налево, что его жизнь в опасности — у него много врагов… Даже по словам мальчика, гангстер сказал: «Теперь ты мне попался». Это все равно, что сказать: «Наконец ты мне попался». Это была месть, а не грабеж. Не деньги ему были нужны. Он хотел только одного — уложить на месте этого бывшего полицейского.

МАРШАЛЛ. Вы говорите, что Джо Хилл к этому убийству не причастен.

ЭД. Конечно, не причастен!

МАРШАЛЛ. Тогда почему он не скажет, где он находился в ту ночь, когда было совершено убийство?

ЭД. Его алиби сведено на нет. В Джо выстрелил муж, заставший его со своей женой. Но они куда-то уехали, исчезли бесследно. Он не может выступить в свою защиту, так как нет никаких доказательств, что в ту ночь он был в другом месте.

МАРШАЛЛ. Первое, что надо сделать, — это нанять сыщиков, которые разыскали бы мужа и жену.

ЭД. Мистер Маршалл, сорок лучших ребят из нашего профсоюза, не поднимая шума, разыскивали их по всей Америке. Ни малейшего следа.

МАРШАЛЛ. Значит, все это подстроено.

ЭД. Конечно, подстроено.

МАРШАЛЛ. Куда ушли былые времена, когда можно было спокойно наблюдать за ходом процесса, сделать все, что требуется от адвоката, а затем отправиться домой, где тебя ждал хороший обед и теплый камин. Как расширяется арена борьбы!.. Однако мы теряем время. Пойдемте в зал суда.

^{Они идут. В этой части сцены освещение тускнеет и постепенно становится ярче там, где происходит суд.}

ПРОКУРОР (Виоле). А теперь, мисс Виола, посмотрите внимательно на обвиняемого и скажите господину судье и присяжным заседателям, похож ли нос обвиняемого на нос человека, который взглянул на вас?

ВИОЛА. Как две капли воды.

ПРОКУРОР. А есть ли сходство между шрамами на его левой щеке и шрамами у того человека, который толкнул вас на улице?

Виола. Да, в точности такие же, как и шрамы у того человека. Иначе и быть не может.

^{Свет несколько тускнеет в этой части сцены, загораясь ярче там, где находятся Джо и Макбрайд.}

ДЖО (крайне взволнованный). Бога ради, прекратите это!

МАКБРАЙД. Нет, нельзя. Это только восстановило бы против нас судью и присяжных заседателей, а результатов не дало бы никаких.

ДЖО. Но ведь он подсказывает ей уже готовые ответы. Чего вы ждете?

МАКБРАЙД. Подходящего момента. Наиболее подходящего момента. Ждите и вы.

ДЖО. Пока меня поставят к стенке?

^{В ярости поднимается; Макбрайд пытается удержать его. Джо отталкивает руку Макбрайда и становится перед Митчеллом.}

Можно мне сказать несколько слов, господин судья?

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Это ваше право.

^{Макбрайд вскакивает и пытается помешать, но Джо отталкивает его.}

ДЖО. С разрешения суда, я хотел бы сам вести свою защиту.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Мистер Хилл, если возникли какие-либо расхождения или разногласия…

МАКБРАЙД (поспешно). Ваша честь, никаких существенных разногласий между мной и моим клиентом не было.

ДЖО. Нет, были, мистер Макбрайд, и вам это прекрасно известно. Отвяжитесь от меня! Вы мне уже достаточно навредили.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Судебный пристав, следите за порядком.

ДЖО. Господин судья, вы ведь разрешили мне…

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ (стучит молоточком по столу). Присяжных заседателей прошу покинуть зал.

^{Минута торжественного молчания: присяжные заседатели покидают зал. Те, кто находятся на сцене, смотрят в том направлении. Как только присяжные удалились, судья Митчелл в ярости поворачивается к Джо.}

Мистер Хилл, в суде существуют определенные правила. И я требую, чтобы вы их соблюдали. Сядьте и молчите. (Макбрайду). Господин адвокат, изложите мне суть ситуации.

МАКБРАЙД. До этого момента у меня с моим клиентом было полное взаимопонимание.

ДЖО. Ответьте мне на один вопрос: я имею право — право — отказаться от его услуг?

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Да, такое право вы имеете.

ДЖО. В таком случае я буду сам вести мою защиту.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ (увещевающе). Неужели вы не понимаете, что найти другого юриста, который взялся бы за ваше дело, будет чрезвычайно трудно? Куда разумнее было бы уладить все мелкие разногласия между вами и вашим адвокатом и продолжать дальше. Не правда ли?

ДЖО. Нет, господин судья, я так не считаю. Предоставьте мне право вызвать кое-кого из свидетелей. Я разоблачу все эти измышления одно за другим. Тут не обошлось без подтасовки улик.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Мой долг — долг судьи — состоит в том, чтобы сделать все возможное для защиты ваших интересов. Разрешить вам действовать на свой страх и риск, без помощи опытного адвоката, было бы жестокостью по отношению к вам. Поэтому…

ДЖО (прерывая Митчелла, подозрительно). Почему вы не хотите, чтобы я сам выступил в роли адвоката?

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ…поэтому, мистер Макбрайд, я хочу попросить вас остаться и использовать все свое умение в интересах вашего подзащитного.

ДЖО. Но я имею право отказаться от его услуг. Вы же сами это сказали.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Да, вы имеете право отказаться от его услуг. Однако мой долг — защищать ваши интересы. Как же одновременно осуществить ваше право и мой долг? (Макбрайду). Вы согласны действовать в качестве амикус куриэ?

МАКБРАЙД. Согласен, господин судья.

ДЖО (прерывая). А что это такое?

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Амикус куриэ. А-ми-кус ку-ри-э. По-латыни это означает «друг суда». (Макбрайду). Я предоставляю вам право консультировать обвиняемого в той мере, в какой это будет необходимо для надлежащей защиты. Иными словами, суд просит, чтобы вы продолжали осуществлять свои функции на этом процессе исходя из соображений справедливости и интересов обвиняемого.

МАКБРАЙД. Благодарю вас, господин судья.

ДЖО (с горечью). Значит, я не могу отказаться от услуг моего защитника?

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Можете. И вы это сделали. Но я, будучи судьей, имею право назначить его «другом суда».

ДЖО. Другом вашего суда, а не моего. Я ему сказал: «Вот дверь. Прочь отсюда». А вы ему говорите: «Вот дверь. Добро пожаловать».

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Замолчите. Я вас привлеку к ответственности за оскорбление суда.

ДЖО. Ну и что дальше? Посадите меня на месяц в кутузку? Я там и так уже пять месяцев сижу. Мне терять нечего. Я скажу все, что думаю!

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Судебный пристав, следите за порядком.

ДЖО. Я ваши чинные, благопристойные порядки соблюдать не намерен.

ПРОКУРОР. Ваша честь, я не вижу оснований для дальнейших задержек.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Присяжные заседатели, займите свои места.

^{Снова пауза; те, кто на сцене, смотрят на возвращающихся присяжных заседателей и ждут, пока они займут свои места.}

ДЖО (указывая на Виолу Хили). Можно мне задать несколько вопросов мисс Хили?

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Можно.

ДЖО. Итак, мисс Хили, вы говорите, что вы шли по направлению к северной части города и, когда вы миновали бакалейную лавку Хендерсона, тот человек нагнал и толкнул вас.

ВИОЛА. Вот именно. Он меня очень сильно толкнул.

ДЖО. Затем он обернулся и посмотрел на вас, и вы успели разглядеть его.

ВИОЛА. Да.

ДЖО. И вы увидели, что у него на шее красный платок?

ВИОЛА. Нет, не красный.

ДЖО. А какой, синий?

ВИОЛА. Я увидела платок. А какого он был цвета, не знаю.

ДЖО. Вы не заметили, какого он цвета?

ВИОЛА. Было слишком темно, чтобы разобрать.

ДЖО. Но было все же достаточно светло, чтобы вы смогли разглядеть шрам у него на щеке?

ВИОЛА (после едва заметной паузы). Да. Луч от уличного фонаря упал как раз на шрам и осветил его.

ДЖО. Значит, он оттолкнул вас к стене дома, а сам прошел по краю тротуара.

ВИОЛА. Нет. Он столкнул меня с тротуара, а сам шел ближе к стене.

ПРОКУРОР. Я протестую. Ведь свидетельница ясно заявила, что ее чуть было не столкнули с тротуара.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Поддерживаю протест.

ДЖО. Извините, господин судья. Я, видно, плохо соображаю, когда речь заходит об этих мелких деталях. (Виоле Хили). Итак, он шел, держась ближе к зданиям, по направлению к северной части города, а вы шли в том же направлении, держась ближе к краю тротуара. Так?

ВИОЛА. Именно так.

ДЖО (показывая рукой). Раз вы шли к северу, то, значит, дома были по эту сторону, а край тротуара — по ту. Правильно?

ВИОЛА. Правильно.

ДЖО. В таком случае вы должны были увидеть правую половину его лица. Верно, мисс Хили?

ВИОЛА. Верно.

ДЖО. Как же вы разглядели шрам? У меня шрам на левой щеке, а не на правой.

ВИОЛА (потрясена. Кричит). Я видела шрам! Видела!

ДЖО. Где? На левой или на правой щеке?

ВИОЛА. Я… я думаю… я…

ДЖО. Если вы шли по внешней стороне тротуара в северном направлении, вы могли увидеть только правую щеку того человека, когда он повернулся к вам. А у меня нет никакого шрама на правой щеке.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Вы подстроили ловушку для свидетельницы.

ДЖО. То же самое сделал царь Соломон, когда предложил разрезать ребенка на две части. (Виоле Хили). Вы говорите, что было темно… слишком темно, чтобы разобрать, какого цвета был платок. И еще вы сказали, что этот человек шел, сгорбившись и держась рукой за грудь, словно был ранен. Когда он обернулся, чтобы взглянуть на вас, он сделал это, видимо, вот так. (Показывает). Какую часть лица вы видите? Никакую — ни правую, ни левую. Однако один беглый взгляд вас настолько убедил, что вы готовы обречь человека на смерть.

ВИОЛА. Я… Ой, я боюсь, меня сейчас стошнит.

ДЖО. Отпустите ее, чтобы она не испачкала ваш чистенький, благопристойный суд.

^{Судебный пристав быстро выводит Виолу. Джо поворачивается к Макбрайду.}

Вы тоже могли бы это сделать, если бы захотели.

^{В эту минуту в зал суда входят Эд и Маршалл. Они подают знак Джо, который замечает их и сразу все понимает.}

(Митчеллу). Ваша честь, я прошу объявить небольшой перерыв.

Сцена из оперы «Джо Хилл» Алана Буша по либретто Барри Стейвиса.

Берлинская государственная опера, ГДР, 1970.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Пожалуйста.

^{Эд и Маршалл подходят к Джо. Освещение в остальной части зала несколько тускнеет, становясь ярче на площадке, где разыгрывается последующий эпизод.}

ЭД (Джо). Я нашел нового защитника. Это Александр Маршалл.

ДЖО (пожимая Маршаллу руку). Великолепно! (В изнеможении). О господи, ну и устал же я.

^{Подходит Макбрайд.}

Убирайтесь отсюда, Макбрайд. Взяв вас в адвокаты, н совершил преступление против самого себя.

МАРШАЛЛ (выступая вперед). Я — Александр Маршалл.

МАКБРАЙД. А я — Скотт Макбрайд. (Пожимают друг другу руки).

МАРШАЛЛ. Я нанят в качестве защитника обвиняемого. Будьте добры, объясните судье положение дел и скажите ему, что мы готовы.

^{Макбрайд направляется к столу судьи и начинает тихо переговариваться с Митчеллом. Вскоре он уходит. Когда освещение становится ярким на всей сцене, Маршалл поворачивается к Эду.}

Я рад, что взялся за это дело. Спасибо за вашу настойчивость. (Выходит вперед и обращается к Митчеллу). Ваша честь, я хочу обратиться к вам с ходатайством.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Присяжным заседателям предлагается удалиться.

^{Снова пауза; те, кто на сцене, ждут, пока присяжные удалятся.}

МАРШАЛЛ. Ваша честь, я только что приступил к исполнению обязанностей адвоката на этом процессе. Мне необходимо время, чтобы ознакомиться с материалами. Я прошу отложить рассмотрение дела на два дня.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Такая отсрочка создала бы неудобства для присяжных, для нашего штата и для всех свидетелей. Ходатайство отклоняется.

МАРШАЛЛ. Разрешите возразить, ваша честь. Я ходатайствую о пересмотре дела в связи с обстоятельствами, вызвавшими необходимость сменить адвоката.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Мистер Маршалл, вам известно, что, после того как присяжные принесли клятву, уже не может быть речи об отводе? Зачем же вы обращаетесь ко мне с таким ходатайством?

МАРШАЛЛ. Потому что все присяжные были подобраны по ложному принципу. Я могу вам доказать: они настолько предубеждены, что уже заранее считают его виновным.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ (злобно). Ходатайство отклоняется.

МАРШАЛЛ. Я возражаю, ваша честь.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Мистер Маршалл, вы начинаете выводить меня из терпения.

МАРШАЛЛ. Ваша честь, я хочу заново допросить нескольких свидетелей.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Кого именно?

МАРШАЛЛ. Мартина Хендерсона.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Нет. Я не могу еще раз подвергать мальчика такому суровому испытанию. В просьбе отказано.

МАРШАЛЛ. Я возражаю, ваша честь… Я хочу заново допросить Виолу Хили.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Сам обвиняемый подверг ее весьма тщательному допросу. Отказано.

МАРШАЛЛ. Я возражаю… Я хочу заново допросить Виолу Хили.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Любого другого свидетеля, какого вы только пожелаете.

МАРШАЛЛ. Любого другого, кроме двух основных, двух решающих свидетелей. Судя по всему, ваша честь, вы стремитесь оградить от волнений и неприятностей всех, кроме Джо Хилла. Подумайте и о нем, ваша честь. Речь идет о его жизни.

Сцена из оперы «Джо Хилл» Алана Буша по либретто Барри Стейвиса.

Берлинская государственная опера, ГДР, 1970.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Что вы сказали, мистер Маршалл?

МАРШАЛЛ. Я заявляю, ваша честь, что решения, которые вы принимаете, заставляют предполагать, что власти нашего штата преисполнены решимости избавиться от Джо Хилла всеми правдами и неправдами. Поэтому я почтительно прошу вас пересмотреть эти решения.

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Мистер Маршалл, ваши замечания оскорбительны для суда. Если вы еще раз позволите себе подобные высказывания, я буду вынужден привлечь вас к ответственности за оскорбление суда.

МАРШАЛЛ. Ваша честь, я выступаю здесь как защитник одного из моих сограждан. Я не смогу должным образом защищать интересы моего клиента, если дам себя запугать. И хотя вы угрожаете мне наказанием, я все равно буду отстаивать своего подзащитного именно так, как я это делаю сейчас. Как адвокат, я усматриваю свой высочайший долг в том, чтобы служить подзащитному независимо от возможных последствий для меня самого… Разрешите мне теперь продолжать, ваша честь?

СУДЬЯ МИТЧЕЛЛ. Продолжайте.

МАРШАЛЛ. Благодарю вас. (Возвращается к столу, чтобы взять кое-какие документы. Собирая их, тихо говорит Эду). В суде первой инстанции дело проиграно. Мы будем бороться, мы будем делать отводы, но этот этап уже позади. Теперь нам предстоит атаковать Верховный суд штата.

ЭД. На это понадобятся деньги?

МАРШАЛЛ. Да.

ЭД. Надо созвать митинг в защиту Джо Хилла.

^{Маршалл направляется к судье Митчеллу, и в этот момент свет гаснет на всей сцене. В темноте участники предыдущего эпизода уходят со сцены. Луч прожектора освещает Эда, переходящего из зала суда на соседнюю сценическую площадку: это зал ИРМа, где происходит митинг в защиту Джо Хилла. Свет постепенно разгорается. На сцене — группа рабочих, включая Бена, Тома, грека, Айсидора Рабиновича, итальянца. Виден транспарант с надписью: «Отдай свой однодневный заработок в фонд защиты Джо Хилла». Между последней фразой Эда и его речью в следующем эпизоде нет никакого интервала.}

Они не любят Джо Хилла… Почему они не любят Джо Хилла? Потому что Джо Хилл — это каждый из вас. Его слова — это ваши слова, его песни — это ваши песни. Они не любят Джо Хилла потому, что они не любят вас. А почему не любят? Потому, что вы ведете борьбу. За что вы боретесь? За десятичасовой рабочий день? За низкую заработную плату? За опасные условия работы в шахтах? За болезни, увечья и преждевременную смерть? За полицейских, которые бьют вас по голове, когда вы осмеливаетесь открыть рот? Джо Хилл поднимает голос протеста против всего этого. А они хотят заставить его замолчать. Они ненавидят этого человека за то, что он поет для бедных, притесняемых и угнетенных.

^{От волнения Эд замолкает. Бен выступает вперед и обращается одновременно и к Эду, успокаивая его, и ко всем собравшимся.}

БЕН. Был еще один организатор. Его звали Иисус Христос. Он был плотником. Он был организатором. И он пошел к бедным, притесняемым и угнетенным. И он сказал: «Восстаньте против своих угнетателей». И он сказал: «Изгоните мытарей из храма». И вот за это Иисуса Христа распяли на кресте. Я не богохульствую, когда говорю: «Иисус Христос — это вы все. Джо Хилл — это вы все». Вот почему они сфабриковали дело Джо Хилла. Это против вас хотят подтасовать улики. Это вам хотят заткнуть рот. Это вас хотят распять.

^{Входит Хильда с каким-то листком в руке. Увидев Эда, она подходит к нему и показывает ему листок. Они о чем-то переговариваются. Эд подталкивает ее вперед.}

ХИЛЬДА. Братья и сестры, присяжные заседатели только что вынесли решение. Плохие вести. Но их следовало ожидать. Потому что мы не можем ожидать справедливости от высокомерных судей в медных ошейниках. Джо Хилла признали виновным.

ЭД. Это всех нас признали виновными! Но мы заявляем: им не удастся уничтожить Джо Хилла! Им не удастся уничтожить нас!

^{Подает знак. Из-за кулис выходит человек с банками из-под пива. Эд берет у него банку и размахивает ею над головой.}

Вы знаете, что это такое? Банка из-под пива? Ничего подобного! Да, вчера это была банка из-под пива. Завтра это тоже будет банка из-под пива. А сейчас это оружие, это наш протест! И у нас здесь много банок.

^{Банки пускают по рукам. Чей-то голос начинает петь: «Тверже стой». Несколько голосов подпевают. Затем все больше и больше участников митинга присоединяются к хору. Слова Эда слышны, но, когда песня звучит громче, мы не обязательно разбираем все его слова.}

Мы сейчас будем обходить вас с этими банками. Пусть они станут тяжелее от вашего протеста, от вашей борьбы, пусть они станут тяжелее (указывая на транспарант)… от ваших денег. Пусть эти банки зазвенят от ваших центов и долларов, заработанных тяжелым трудом. Наполняйте их! Защита — это организация. Не забывайте это. Мы расширим фронт нашей борьбы — пусть все честные люди мира содрогнутся, узнав об этом вопиющем злодеянии против трудового человека.

^{Во время этой речи участники митинга выкрикивают: «Ты с нами или нет?», «Все — заодно!», «Это касается нас всех!», «Пусть каждый даст денег на Джо Хилла!»}

Братья и сестры, борьба началась, и нас уже не остановишь. Вперед!

^{К этому моменту освещение на всей остальной части сцены уже померкло, так что свет падает только на Эда. Песня звучит в полную силу. Затемнение на всей сцене.}

Конец первого действия

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

^{Место действия: помещение Верховного суда штата. Когда занавес поднимается, три человека в судейских мантиях сидят на своих местах. Это главный судья Аксел Кули и судьи Верховного суда Альфред Бирд и Фред Вейтч.}

БИРД. Надеюсь, что Стоун придет вовремя.

ВЕЙТЧ (взглянув на свои часы). Осталось еще две минуты. Стоун никогда не опаздывает.

БИРД. Надеюсь, что мы поступили правильно.

ВЕЙТЧ. Мы приняли решение, и дело с концом. Не надо терзаться.

^{Входит генеральный прокурор Стоун с часами в руках.}

СТОУН (пряча часы в карман). Доброе утро, джентльмены. Хилл и Маршалл должны быть здесь с минуты на минуту. Вы готовы?

ВЕЙТЧ. Готовы.

КУЛИ (передает Стоуну папку). Хотите ознакомиться с делом?

СТОУН (отстраняя папку). Я тщательно ознакомился со всеми материалами.

^{Раздается стук в дверь.}

КУЛИ. Войдите.

^{Входят Джо в наручниках, конвойный и Маршалл.}

ДЖО, МАРШАЛЛ и КОНВОЙНЫЙ. Доброе утро.

^{Кули делает знак конвойному, чтобы он снял наручники с Джо. Конвойный снимает.}

КУЛИ. Подождите в коридоре.

^{Конвойный уходит.}

Мистер Хилл и мистер Маршалл, вы уже получили заготовленный текст нашего решения. Он будет оглашен через несколько часов… Приглашение обвиняемого и истца в Верховный суд штата — необычная процедура. Почему же мы поступили так в данном случае? Интерес к делу об убийстве бакалейщика Хендерсона возрастает с каждым днем. Время сейчас неспокойное, атмосфера накалена, возникают беспорядки. Поэтому мы считаем, что в наших общих интересах следует неофициально обсудить наше решение до того, как оно будет обнародовано. Мы обращаемся не к вам, мистер Маршалл, а главным образом к вам, мистер Хилл. Вам, человеку, далекому от юриспруденции, трудно понять наши соображения.

ДЖО. А что тут трудного? Вы трое подтверждаете решение суда первой инстанции. Я приговорен к смертной казни. Вы хотите, чтобы я был доволен вашим решением?

СТОУН. Я понимаю ваше состояние. Для вас это, конечно, нелегко.

ДЖО. Кто вы? Я вас не знаю.

СТОУН (спокойно). Генеральный прокурор Стоун, заинтересованный наблюдатель.

БИРД. Мистер Хилл, в рамках дозволенного мы сделали все. Наша миссия сводилась к тому, чтобы решить, судили ли вас по закону.

ПЕЙТЧ. Мы тщательно ознакомились с протоколом. Все юридические нормы были строго соблюдены. Все это занесено в протокол.

ДЖО. В протокол! Но ведь мой первый адвокат не защищал меня.

КУЛИ. В свободном обществе каждый человек имеет право выбора, но он обязан нести ответственность за этот выбор. Если обвиняемый избрал плохого адвоката, то это его беда.

ДЖО. Вас послушать — получается так: хотя у меня была негодная защита, сделать ничего нельзя, потому что к протоколу не придерешься. Мне, мол, просто не повезло.

СТОУН. Мистер Кули не говорил ничего подобного. Он сказал, что судьи тоже подчиняются закону и должны быть достойны высокого доверия, которым они облечены.

ДЖО. Я отлично понял, что он сказал. Можете не разъяснять. (Кули). Мое дело велось неправильно. Судите меня снова.

БИРД. Но как же это возможно?

КУЛИ. Уступить чувству и назначить новый разбор дела — это было бы нарушением прерогатив нашего штата. А нарушать прерогативы штата так же недопустимо, как и нарушать права обвиняемого, ибо права каждой стороны зиждутся на одной и той же основе — на полном равенстве.

ДЖО (Кули). Вам нет дела до правосудия. Вы используете закон во имя беззакония. (Кричит). Конвойный! Конвойный!.. Я знаю, зачем вы меня сюда вызвали. Вовсе не из добрых побуждений, а для того, чтобы ослабить мою волю к борьбе. Но я буду бороться всюду, во всех инстанциях. За этими стенами — целая армия. И она становится все больше и сильнее. Сражаясь за меня, она сражается за себя. Конвойный!

^{Конвойный входит. Джо протягивает руки.}

Надень наручники. Уведи меня из этого смрадного гнезда. Я хочу дышать свежим воздухом тюремной камеры.

^{Конвойный бросает вопросительный взгляд на Кули.}

КУЛИ. Уведите его.

^{Конвойный надевает наручники на Джо и уводит его. За ним следует Маршалл. Свет быстро тускнеет. Действующие лица застывают на своих местах. Наступает полная тьма. Когда свет снова загорается, на сцене — митинг, организованный Комитетом в защиту Джо Хилла.}

ЭД. Как я уже говорил, открывая этот митинг, многие люди принимают близко к сердцу судьбу Джо Хилла. Это учителя и фермеры, торговцы и священники. (Указывает на преподобного Уайта). Преподобный Уайт, ваша сводка!

ПРЕПОДОБНЫЙ УАЙТ. Я здесь для того, чтобы принять участие в борьбе за жизнь трудового человека. (Читает свою сводку). Преподобный Генри Томас из Бостона пишет нам, что он организует Комитет защиты в своем городе. В Огайо возносились молитвы, дабы господь даровал коллегии помилований благоразумие и милосердие во спасение жизни Джо Хилла. Группа пасторов, католических священников и раввинов подготавливает обращение к президенту Вильсону, губернатору Уиду, членам коллегии помилований.

ЭД. Спасибо, преподобный Уайт… Хильда, твоя сводка!

ХИЛЬДА (с едва сдерживаемой гордостью). Здесь шестьдесят два доллара девяносто два цента. И на следующей неделе я соберу столько же, а может, и больше.

^{Возгласы удивления.}

ЭД (поддразнивая ее). Хильда, чем же это ты занималась?

ХИЛЬДА. Люди в нашем городе прямо-таки объелись яблочными пирогами. Яблочные пироги — это теперь общественное дело. Их выпекает женский комитет, и все мы там объединились, разные вероисповедания, разные церкви. Четыре церкви для белых и одна негритянская. Двести шестьдесят четыре женщины. Для каждой установлена норма — четыре пирога в неделю. И мы не просто продаем пироги — мы объясняем, ради чего это делается. На каждого покупателя мы смотрим как на возможного участника нашей борьбы. Если дело и дальше так пойдет, то американцы вместо того, чтобы ходить на бейсбол, будут сидеть дома и уплетать за обе щеки яблочные пироги.

ЭД. Если бы таких, как ты, Хильда, было побольше в этом мире!.. Я хочу сделать небольшое сообщение об откликах из-за границы. Шведское правительство в обращении к президенту Вильсону выразило свою озабоченность судьбой Джо Хилла. Федерация металлистов Италии направила губернатору Уиду телеграмму, заканчивающуюся словами: «Освободите Джо Хилла…» Тридцать тысяч австралийских рабочих на массовом митинге приняли резолюцию, требующую немедленно освободить Джо Хилла… Бен, твоя сводка!

^{_{Сцена из оперы «Джо Хилл» Алана Буша по либретто Барри Стейвиса.}}

^{_{Берлинская государственная опера, ГДР, 1970.}}

БЕН. Мы получили телеграммы от трех местных комитетов Западной федерации горняков. Они обещают организовать сбор средств. Двадцать четыре пастуха с одного ранчо в Нью-Мексико прислали нам двадцать четыре доллара, каждый по доллару, и жалеют, что не могут прислать больше, но они собрали все, что могли.

^{Эд радостно восклицает: «Ого!»}

Свое письмо они заканчивают словами: «Всеми силами боритесь за Джо Хилла! Мы поем его песни». Рабочие одной из мукомолен в Миннеаполисе, штат Миннесота, провели во время обеденного перерыва митинг протеста и потребовали помилования Джо Хилла. Союз машинистов Южной тихоокеанской железной дороги пишет: «Мы посылаем вам сорок восемь долларов тридцать три цента. Песня Джо Хилла «Кейси Джонс» помогланам держаться в самые тяжелые дни нашей забастовки…» Ну и, ясное дело, мы дважды в неделю выставляем пикетчиков перед резиденцией губернатора. Когда людей у нас прибавится, будем выставлять пикетчиков три раза в неделю, потом — четыре, потом — пять.

^{Свет гаснет, все участники митинга бесшумно уходят за кулисы. Свет загорается на том участке сцены, где находится Верховный суд. Несколько секунд все три члена Верховного суда сидят, застыв в своих прежних позах. Затем они встают, снимают мантии, откладывают их в сторону и вновь садятся. Входит губернатор Уильям Уид.}

УИД. Доброе утро, джентльмены. Надеюсь, я не заставил вас ждать?

БИРД. Нисколько, господин губернатор. Вы явились минута в минуту.

СТОУН. Если все готово, можно его вызвать.

УИД (усаживается напротив трех членов Верховного суда. Ровным голосом зовет). Конвойный!

^{Конвойный вводит Джо. Вместе с ними входит Маршалл. Губернатор Уид указывает на наручники, и конвойный снимает их.}

Подождите за дверью.

^{Конвойный уходит.}

Мистер Хилл, если вы хотите что-либо сказать, коллегия помилований вас охотно выслушает.

^{Джо молчит.}

На процессе вы предпочли не выступать в свою защиту. Закон гласит: молчание человека не может служить основанием для презумпции его виновности. И в данном случае ваше молчание не будет говорить ни за, ни против вас.

ДЖО. Кто председатель коллегии помилований?

УИД. Я.

ДЖО. Вас пятерых избрали или назначили?

УИД. Мы назначены.

ДЖО. Кем?

УИД. Мною.

ДЖО. По какому праву?

УИД. В силу полномочий, возложенных на меня как на губернатора нашего штата.

ДЖО. И в силу этих полномочий вы назначили трех членов Верховного суда, которые вынесли мне приговор.

БИРД. В Верховном суде мы действовали как судьи — мы вершили закон. Сегодня мы сложили с себя прежние обязанности и выступаем как должностные лица, имеющие совершенно иные функции.

ДЖО (Бирду). Да, да, я вижу, что вы сняли судейские мантии. Вы сменили одежду, но вот сменили ли вы ваш образ мыслей и ваши чувства? А между тем вам троим передали на пересмотр ваше собственное решение. (Уиду). Почему вы не назначили людей, которые не имели прежде отношения к этому делу? Я вижу трех членов Верховного суда, я вижу губернатора штата, я вижу генерального прокурора штата — беспристрастности ожидать трудно!

^{_{Сцена из оперы «Джо Хилл» Алана Буша по либретто Барри Стейвиса.}}

^{_{Берлинская государственная опера, ГДР, 1970.}}

СТОУН. Молодой человек, вы должны смотреть фактам в лицо. Перед вами — коллегия помилований, независимо от того, нравится вам ее нынешний состав или нет. И это единственная коллегия помилований, в которую вы и ваши адвокаты можете обращаться с ходатайствами.

МАРШАЛЛ. Джо, у нас нет выбора. (Коллегии). Приступим к делу.

СТОУН. Прошу вас.

МАРШАЛЛ. Джентльмены, в Америке широко распространено мнение, что Джо Хилла посадили в тюрьму не потому, что он совершил преступление, а за то, что он — профсоюзный активист и радикал, за то, что он стремится к установлению нового общественного порядка.

СТОУН. Это неправда. Ходатайствующий о помиловании был арестован и судим вовсе не потому, что он состоит в ИРМ. В деле нет решительно никаких указаний, которые подтверждали бы подобную версию.

МАРШАЛЛ. Указаний в деле нет. Но подоплека всего этого процесса…

СТОУН. Ситуация предельно ясна. Ходатайствующий о помиловании был признан виновным в убийстве. Если он не виновен, пусть представит доказательства. Пусть он…

МАРШАЛЛ. Я утверждаю, что Джо Хилл — одна из жертв войны между богатыми и бедными. Я утверждаю, что дело Хилла — еще одно свидетельство войны между трудом и капиталом…

БИРД. Нет, нет и еще раз нет! Закон не делает различия между богатым и бедным, коренным жителем и инородцем, евреем и христианином, черным и белым, рабочим и работодателем.

МАРШАЛЛ. Господа, я призываю вас полностью отрешиться от пристрастности, когда вы будете выносить свое суждение об этом человеке. Ни при каких обстоятельствах вы не должны поддаться мысли: он все равно заслужил приговор, хотя и по другой причине… Спросите себя сами: только ли соображениями правосудия вы руководствовались? Можете ли вы сказать, что все время вы были глубоко озабочены тем, чтобы ни в коем случае не было допущено злоупотребление правами государства, — злоупотребление, которое может поставить под угрозу свободу и жизнь человека? Это кардинальные вопросы, на которые вы должны дать ответы, положа руку на сердце. Ибо поставить к стенке невиновного человека, пусть даже радикала, — это убийство, легализованное убийство.

УИД. Легализованное убийство?

МАРШАЛЛ. Да, легализованное убийство. Вот что я хочу сказать: закон предусматривает определенные наказания за определенные преступления. Тот, кто наказывает свыше меры, сам становится правонарушителем. Если, допустим, за какое-либо преступление человеку полагается два года тюрьмы, а вершители правосудия приговаривают его к пяти годам, то они виновны в том, что лишили его трех лет свободы… Какое же бремя вины возьмут на себя те, кто именем закона объявит человека виновным и пошлет его на смерть, тогда как его следует признать невиновным и отпустить на волю! Это и есть легализованное убийство. А лица, вынесшие подобный приговор, — убийцы в судейских мантиях.

СТОУН. Мистер Маршалл, вы впадаете в крайности. Гарантий непогрешимости закона быть не может. Мы принимаем все мыслимые предосторожности, но абсолютных гарантий нет… Возьмем самый трагический пример. Человека признали виновным в убийстве. Продолжим пример: его казнили. Доведем пример до конца: через десять лет выясняется, что он был невиновен. Что из этого следует? (После паузы, сардонически). Ровно ничего! Работа административной машины любого сложного общества не обходится без несчастных случаев. Сам факт существования в рамках цивилизованного общества автоматически предполагает, что человек мирится с незначительной вероятностью того, что он станет жертвой несчастного случая в результате погрешностей общественного механизма. Но единичные осечки правосудия не дают оснований осуждать англосаксонскую систему правосудия в целом и его применение на практике… Разбираемый случай прост и ясен. Речь идет об обвинении в убийстве. Может ли проситель представить нам доказательства своей невиновности? Конкретное, убедительное доказательство? Ответьте прямо на мой вопрос. Есть у вас такие доказательства?

МАРШАЛЛ. Нет. Таких доказательств у нас нет.

СТОУН. Ну что же, картина ясна. Доказательств у вас нет. А теперь, мистер Хилл, мы хотели бы выслушать вас.

ДЖО. Я не знал бакалейщика Хендерсона. Я его в глаза не видел. Я ни разу не был в его бакалейной лавке. Я ничего не знаю об обстоятельствах убийства. Таковы факты… Что еще я могу сказать? Моя жизнь в ваших руках. Вы можете убить меня, но позор падет на вашу голову.

СТОУН. Ваш адвокат много говорил о том, что ваше дело связано с социальными проблемами. Но мы не…

ДЖО. Мой адвокат говорит, что, если я умру, осужденный за злодейское преступление, которого я не совершал, профсоюзному движению будет нанесен сильнейший удар. Но он не прав. Движение будет шириться и крепнуть.

СТОУН. Откуда у вас такая уверенность?

ДЖО. Для того, чтобы жить, человек должен работать. А работая, он должен стремиться к объединению. Вы не сможете разогнать или уничтожить профсоюзы, как рабочий не сможет перестать трудиться и зарабатывать на хлеб. Иного пути у него нет. Он должен трудиться и должен искать организационные формы борьбы. Это закон, который каждый рабочий чует нутром. Это необходимо, как дыхание. Неизбежно.

СТОУН. А где это вы научились так складно говорить?

ДЖО. И вот что еще я вам скажу. Нет человека, у которого хватило бы сил сломить мужество рабочих Соединенных Штатов. А если такой человек появится, то американская свобода умрет.

УИД (зовет). Конвойный!

^{Входит конвойный.}

Уведите заключенного.

^{Конвойный надевает Джо наручники. Уид обращается к Джо и Маршаллу.}

Вы оба подождите в приемной.

^{Джо Маршалл и конвойный переходят на затемненную часть сцены и на протяжении последующего эпизода стоят неподвижно.}

БИРД. Он невиновен. Человек, который так думает и говорит, не мог совершить убийство в корыстных целях. Я готов допустить, что он совершит десять убийств во имя того, что он в своем заблуждении считает благом для профсоюза. Но он не способен совершить убийство ради денег. Он невиновен. Он должен жить.

СТОУН. А почему же на заседании Верховного суда вы не голосовали за отмену решения суда первой инстанции?

БИРД. В Верховном суде функции мои были ограничены. Я рассматривал процесс только под углом зрения его законности. Но лично я считал, что суд не был справедливым. Соблюдение юридических процедур и справедливый суд — это далеко не всегда одно и то же.

СТОУН. Вы меня поражаете! И вы ведь всерьез верите в то, что говорите!

^{Бирд отходит в сторону и становится спиной к остальным. Стоун поворачивается к Уиду, который перешел на другой конец сцены и сидит спиной к остальным.}

А вы, губернатор? Ваше мнение?

УИД. Профсоюзы становятся сильнее с каждым днем. Все эти телеграммы и письма… из Чикаго, Нью-Йорка и Кливленда. Делегации из Фресно и Денвера. Каблограммы из Европы. Такое давление нельзя игнорировать.

СТОУН. Выражаясь, как всегда, обиняками, вы хотите сказать мне, что вы — за помилование, не так ли?

УИД. Вы так считаете?

СТОУН (поворачивается к Кули, который тоже стоит спиной к остальным). А вы?

КУЛИ. Это правда, что профсоюзы становятся сильнее. Но какое это имеет отношение к делу? Ничего нового не выяснилось. Какие-то предположения, разглагольствования. Он явно виновен.

СТОУН (поворачивается к Вейтчу). А вы?

ВЕЙТЧ. Виновен. О помиловании не может быть и речи.

^{Кули поворачивается к Вейтчу и садится рядом с ним. Увидев это, Уид поднимается и садится рядом с Бирдом. Они сидят спиной к спине, а Стоун стоит между ними.}

СТОУН (глядит то на одну пару, то на другую, затем говорит увещевающим тоном). Джентльмены, не будем же забывать, что мы — джентльмены. Я уверен, что мы можем достичь соглашения, которое было бы приемлемо для всех. Однако… (вынимает часы) уже двенадцать часов, минута в минуту. Сделаем перерыв на ленч. И снова соберемся ровно в час. К тому времени я рассчитываю представить вам план, который вы все одобрите.

^{С часами в руках Стоун направляется к соседней сценической площадке, на которую падает луч прожектора. Это кабинет Макрэя. В то время как остальные четыре члена коллегии помилований быстро отходят в сторону, свет на прежней площадке гаснет. Между предшествующими и последующими словами Стоуна нет никакого интервала. Обращаясь к Макрэю, он говорит спокойно и настойчиво.}

Из-за вас я только теряю время. В течение этого часа я должен принять важное решение. Я должен получить сведения сию же секунду.

МАКРЭЙ. Наглости у вас хоть отбавляй. Почему я должен что-то знать о Джо Хилле?

СТОУН. Вы владелец сыскного агентства Макрэя, если я не ошибаюсь? Одним из ваших наиболее ценных клиентов является «Западная меднорудная компания» Джона Моуди, а «Западная меднорудная компания»…

МАКРЭЙ. Все мои дела я держу в тайне. Кто именно мои клиенты и чего они от меня хотят, я никогда не разглашаю, и…

СТОУН. Будьте благоразумны. Этот процесс всем пойдет на пользу. Джон Моуди разгромит профсоюзных смутьянов. Джо Хилл умрет как мученик за дело рабочих. Год-другой его будут помнить. Ну а я — я стану следующим губернатором нашего штата.

МАКРЭЙ. Вы?

СТОУН. А кто же еще?

МАКРЭЙ (внимательно смотрит на Стоуна). Так что же вы хотите узнать?

СТОУН. Две вещи. Первая: ходят слухи, будто Джо Хилл был у одной замужней женщины в ту ночь и что его ранил ее муж. Правда ли это? Вторая: если Джо Хилла действительно ранил ее муж, кто же в таком случае убил бакалейщика Хендерсона?

МАКРЭЙ (с возмущением). Вы не имеете права задавать мне такие вопросы!

СТОУН. А о чем, вы думали, я вас буду спрашивать? О состоянии вашего здоровья? Или о том, как вам нравятся цветочки в городском парке? Ответьте на первый вопрос.

МАКРЭЙ. Да. Такая пара существует.

СТОУН. Где они? Здесь, в городе?

МАКРЭЙ. За пределами штата.

СТОУН. Там, откуда защитник не может их извлечь?

МАКРЭЙ. Кончайте все это дело, бога ради! Кончайте! Муж будет держаться в тени, но за женщину мы поручиться не можем. Если она вырвется из наших рук и вернется…

СТОУН. Если, разумеется, она не станет жертвой несчастного случая.

МАКРЭЙ. А как быть с людьми, которые устроят несчастный случай? О них ведь тоже придется позаботиться.

СТОУН. Но вы ведь не сможете держать ее под замком всю ее жизнь? Другого выхода нет… А теперь дайте мне ответ на второй вопрос: кто убил бакалейщика Хендерсона?

МАКРЭЙ. Гангстер. Если его арестуют за другое убийство, а Джо Хилл будет все еще жив, гангстер может сознаться сразу в двух преступлениях.

СТОУН. Если, разумеется, он не станет жертвой насилия, как это часто случается с гангстерами.

МАКРЭЙ. Слишком много насилия.

СТОУН. Макрэй, вы — чистюля! Разве можно допустить, чтобы объявился настоящий убийца?

МАКРЭЙ. Отчего ж так медлит ваша коллегия? Чего вы тянете?

СТОУН. Судя по всему, дело идет к концу.

^{С часами в руках он переходит на соседнюю сценическую площадку. Когда Макрэй уходит, прожектор освещает кабинет Джона Моуди. Между этим эпизодом и предыдущим нет никакого интервала. Моуди — в своем кабинете.}

Вы были очень добры, согласившись принять меня без малейшего промедления. Сэр, я в очень трудном положении, и мне необходимо найти из него выход.

МОУДИ. Почему вы пришли ко мне?

СТОУН. Потому что меня поставила в тупик ограниченность некоторых членов коллегии помилований. Мы рассматриваем важное дело. Голоса в коллегии разделились. И поскольку единодушного мнения нет, решающий голос принадлежит мне: да или нет, жизнь или смерть. Имя подсудимого — Джо Хилл. Я исхожу из того, что вы в общих чертах знакомы с этим делом.

МОУДИ. Я читаю газеты.

СТОУН. Джо Хилл утверждает, что он невиновен. Но, как вам известно, он не стал свидетельствовать в свою защиту и не сказал, где он был в ту ночь. Тем не менее, двое из членов коллегии хотят его помиловать.

МОУДИ. Вот как?

СТОУН. Увы, так. Один — под давлением общественного мнения — письма, телеграммы и делегации со всех концов Соединенных Штатов и даже из Европы. Другой слишком сентиментален.

МОУДИ. А двое других?

СТОУН. Убеждены в том, что он виновен.

МОУДИ. Стало быть, решающий голос принадлежит вам. Поступайте, как считаете нужным. В чем же ваше затруднение?

СТОУН. Нельзя допустить, чтобы голоса разделились. Либо мы единогласно возвращаем ему свободу, либо единогласно подтверждаем приговор.

МОУДИ. Почему единогласное решение представляется вам столь важным?

СТОУН. После того как с этим делом будет покончено, сторонники Джо Хилла еще долго будут использовать мнение меньшинства и сеять сомнения и смуту. А из-за войны в Европе политическая атмосфера в нашей стране такова, что сомнения и смуту допускать нельзя. Нет! Это слишком взрывчатое дело. Я должен найти доводы столь убедительные, столь неопровержимые, столь неотразимые, что мы все впятером пойдем по одному пути.

МОУДИ. Но как же добиться единогласного решения? На что вы надеетесь?

СТОУН. Ходят слухи, что он не хочет вмешивать в это дело замужнюю женщину, с которой был в связи. Может быть, он говорит правду; может быть, он и в самом деле сумасбродный романтик. Поэтому я предлагаю такое условие. Пусть скажет нам, где он находился в ту ночь, когда было совершено убийство, — мы сохраним его тайну. Если он скажет правду, то будет помилован.

МОУДИ. А если соврет?

СТОУН. Тогда он должен умереть.

МОУДИ. А если он ничего не скажет?

СТОУН. Молчание — признание вины. Тогда он умрет.

МОУДИ (с восхищением). Значит, это и будет пробным камнем? Такова ваша формула единогласия? Если он скажет правду, то двое, считающие его виновным, будут вынуждены изменить свое мнение.

СТОУН. А если он солжет, то двое, которые хотят помиловать его, уже не смогут настаивать на помиловании.

МОУДИ. Решение, достойное государственного деятеля.

СТОУН. Благодарю вас! (Смотрит на часы). А теперь мне пора.

МОУДИ. Когда все это кончится, давайте встретимся. Приглашаю вас отобедать в моем доме.

СТОУН. С превеликим удовольствием. Благодарю вас.

^{Прожектора освещают всю сцену. Моуди уходит, и Стоун с часами в руках возвращается на середину сцены. Одновременно появляются остальные четыре члена коллегии помилований, а также Джо, конвойный и Маршалл. Между последней фразой Стоуна и его первыми словами в этом эпизоде нет никакого интервала. Крутя пальцами часовую цепочку, он говорит, обращаясь к Джо.}

Да, мы пришли к соглашению. Мы готовы — единогласно — помиловать вас. Безотлагательно помиловать.

ДЖО. О!

СТОУН. Но при одном условии. Если вы на него согласитесь, то уйдете отсюда свободным человеком.

ДЖО. Что за условие?

Стоун. Ходят слухи, что в тот вечер вы были у замужней женщины и что в вас выстрелил ее муж. Это верно?

ДЖО. Верно.

СТОУН. Это объяснило бы вашу рану и обеспечило вам алиби?

^{Джо кивает головой.}

Вот к этому и сводится наше условие. Скажите нам, у кого вы были в ту ночь, когда вас ранили. Назовите имя этого человека и его жены. Укажите их адрес. Если вы скажете правду, мы тотчас же помилуем вас.

^{Джо горестно вскрикивает. Он попал в ловушку и понимает это. Овладев собой, он стоит в полном молчании.}

БИРД. Мистер Хилл, говорите же. Скажите нам, где вы были в ту ночь?

^{Джо молчит.}

СТОУН. Я могу понять, что вы не хотели назвать ее имя на процессе, где было много народу. Но что вас может смущать здесь?

^{Джо молчит.}

Если вам нужно время, чтобы обдумать это наше условие — час или даже целый день, — мы вам его охотно предоставим.

^{Джо молчит.}

УИД. Помилование в ваших руках — целиком и полностью. Почему вы молчите?

СТОУН. Он не хочет говорить. Мы знаем, какой вывод надо из этого сделать.

^{Разыгрывается пантомима: Маршалл подходит к Джо и шепчет ему на ухо, уговаривая его ответить на вопрос. Джо отрицательно качает головой. Маршалл снова его уговаривает. Джо с видимым усилием соглашается наконец ответить.}

ДЖО. Имена мужа и жены — Генри и Марта Вебер. Они живут на Миддл-стрит, в доме двести сорок пять, четвертый этаж, вход со двора.

СТОУН. А-а! Наконец-то мы сдвинулись с места. Продолжайте.

ДЖО. Но если вы пойдете туда, то вы их там не найдете.

СТОУН. Не найдем?

ДЖО. Они исчезли. Мы расспрашивали соседей. Они сказали нам, что ночью к дому подъехал грузовой фургон. Мы пытались разыскать этот фургон. Ни малейшего следа.

СТОУН. Значит, вы были у замужней женщины, которая уже не проживает по этому адресу. А ее мужа, который якобы вас ранил, тоже нигде нельзя найти. И вы хотите, чтобы мы этому поверили?

ДЖО. Верить вы будете тому, чему захотите. Но я говорю правду. Я не могу доказать это, потому что нее дело подстроено. Если бы эта женщина была на свободе, она пришла бы ко мне на выручку. Раз она этого не сделала, значит, с ней что-то случилось.

СТОУН (поворачиваясь к остальным членам коллегии помилований). Господа, мы обратились к нему с нашим вопросом, но не получили ответа. Он даже попытался прибегнуть к ложному алиби. Итак, мы остаемся при своем решении. (Бирду). Видите ли вы какой-нибудь другой выход?

^{Бирд молча качает головой. Уиду.}

Видите ли вы другой выход?

УИД (сурово). Приговор остается в силе. Вы будете казнены в четверг, двадцать восьмого октября, через шесть дней.

МАРШАЛЛ. Он невиновен. Если он останется в живых, мы это докажем. Нам нужно время. Мы просили о помиловании. Вы нам отказали. Теперь я прощу смягчить меру наказания Джо Хилла.

СТОУН (Джо). Губернатор сказал, что вы будете казнены через шесть дней. Это наше последнее слово.

ДЖО. Для вас это, может быть, и последнее слово. А мне есть еще что сказать: я требую, чтобы меня судили заново.

БИРД. Санкционирование нового процесса не входит в компетенцию нашей коллегии. Мы можем либо удовлетворить вашу просьбу о помиловании, либо отказать вам, но мы не можем санкционировать новый процесс. Таков закон.

ДЖО. В таком случае измените закон. Вы его создали, вы его и измените.

СТОУН. Изменения в законы вносятся законодательными органами, а не нами. Мы же, как должностные лица в данной инстанции, не имеем права игнорировать существующий закон. Поступить так означало бы пойти по пути анархии.

ДЖО. И вы еще говорите об анархии! Прикрываясь буквой закона, вы совершали одну подлость за другой, чтобы извратить дух закона… Вы говорите — законодательные органы? Пусть они изменят закон, чтобы он предусматривал такой вот чрезвычайный случай.

УИД. Сейчас нет сессии.

ДЖО. В таком случае отсрочьте казнь до тех пор, пока не начнется сессия.

СТОУН. Так вот, оказывается, куда он гнет! Хочет выиграть время.

ДЖО. Жалкие вы подлецы!

СТОУН. Губернатор Уид, я требую, чтобы вы закрыли совещание коллегии помилований.

КУЛИ. Закройте совещание.

ВЕЙТЧ. Да, да — закройте!

УИД. Официально объявляю совещание коллегии помилований закрытым.

СТОУН (кричит). Конвойный!

^{Входит конвойный.}

Наденьте на него наручники.

^{Конвойный выполняет распоряжение, Стоун говорит Джо.}

Вы будете казнены через шесть дней.

ДЖО. Я ничего другого и не ожидал… Но не тешьте себя ложными надеждами. Этот процесс не прошел даром, и моя смерть даром не пропадет. Вы можете уничтожить меня, но не сможете уничтожить вопросы, которые люди будут задавать об этом процессе. Вы затрясетесь от страха, благородные господа, когда народ нашей огромной страны найдет ответы на эти вопросы и обретет мужество, чтобы перейти к активным действиям.

^{Джо, Маршалл и конвойный уходят. Кратковременное молчание.}

СТОУН. Итак, делу конец… и ему тоже.

БИРД. Вы в самом деле так думаете?

СТОУН. Немного шума, немного суеты. А потом все скоро забудется.

УИД. Для всех вас дело, может быть, и кончилось. Но не для меня. Теперь он явится ко мне с прошением о помиловании.

СТОУН. Единственное, что от вас требуется, — это действовать в духе единогласного решения коллегии. И разрешите напомнить вам, что вы один из ее членов.

УИД. Но скажите мне, скажите, как я могу послать его на казнь, если на самом деле я не верю в его виновность?

СТОУН. Вы поддержите наше решение.

УИД (словно поняв что-то, хватает Стоуна за рукав). Вы ведь тоже считаете, что он невиновен!

СТОУН (отталкивая его). Нет, вы только взгляните на него: чист, как утренняя роса!

БИРД (с горечью). Коллегия помилований поддержала решение Верховного суда, а губернатор поддержит решение коллегии помилований. Одна любезная поддержка за другой — от суда первой инстанции до казни Джо Хилла.

СТОУН (смотрит на часы, собираясь уходить). Джентльмены, семья ждет меня к обеду. Никто не едет в мою сторону?

^{Раздается стук в дверь.}

БИРД. Войдите.

^{Входит посыльный.}

УИД (в бешенстве). Разве вы не знаете, что нельзя прерывать заседание коллегии?

ПОСЫЛЬНЫЙ. Ваше превосходительство, на телеграмме — пометка «срочно». Это от президента Соединенных Штатов.

УИД (в сильном волнении распечатывает конверт и читает). О господи!

^{Телеграмма падает на пол. Стоун делает посыльному знак, чтобы тот ушел. Посыльный уходит. Стоун поднимает телеграмму и молча читает ее. Достает из кармана бумагу и ручку, начинает быстро писать.}

БИРД. А нам вы прочтете?

СТОУН (продолжая писать). Прочтите сами.

БИРД (читает телеграмму Кули и Вейтчу).

«Белый дом. Вашингтон, федеральный округ Колумбия.

Мой дорогой губернатор Уид! Нельзя ли было бы отложить казнь Джо Хилла, чтобы иметь возможность тщательно пересмотреть его дело? Очень многие считают, что привести этот приговор в исполнение означало бы совершить непоправимую несправедливость.

Мое предложение продиктовано уверенностью в том, что вы хотите предотвратить какие бы то ни было нарекания в связи с этим делом.

Искренне ваш, Вудро Вильсон».

КУЛИ (с циничным восхищением). Ах этот старый, хитрый лис из Нью-Джерси! Какой ловкий маневр! Он посылает нам телеграмму с вежливыми выкрутасами, тем самым демонстрируя, что его гуманизм распространяется даже на простого рабочего, который, быть может, стал жертвой судейской ошибки. Он хорошо окопался. Формально его репутация не запятнана.

УИД. Его репутация не запятнана за счет моей. Как будто ему есть дело до того, что станется с Джо Хиллом.

СТОУН. Когда состоится следующая сессия коллегии помилований?

УИД. Пятого ноября.

СТОУН (кончив писать, встает. Губернатору Уиду). Значит, Джо Хилл получил отсрочку. Вот текст вашего ответа этому профессору. (Читает).

«Президенту. Вашингтон, федеральный округ Колумбия.

По законам нашего штата виновность или невиновность определяется на основании судебного процесса и показаний, даваемых свидетелями под присягой. Протоколы суда свидетельствуют о том, что все нормы законности были соблюдены. Абзац.

Вплоть до настоящего времени Джо Хилл не смог представить суду какие-либо новые доказательства. Тем не менее, исходя из предположения, что дополнительные факты все же могут быть представлены, я дам отсрочку до следующего заседания коллегии помилований. Абзац.

Однако если и тогда обвиняемый не представит неопровержимые доказательства своей невиновности, его дело будет возвращено в суд, который назначит новую дату его казни».

(Он протягивает бумагу Уиду).

Затем следует ваша подпись.

УИД (отстраняя бумагу). Я не пошлю ее. Подумайте, в какое положение это меня ставит.

СТОУН. Через четырнадцать дней Джо Хилл предстанет перед нами в последний раз. Либо он предъявит конкретные доказательства своей невиновности, либо его снова приговорят к смертной казни и он будет расстрелян девятнадцатого ноября.

БИРД. Кажется, мы слишком спешим.

СТОУН. Спешим?

БИРД. Собственно, спешим не мы. Вы, судя по всему, спешите.

СТОУН. Вы считаете, мы можем позволить себе какую бы то ни было затяжку? Вся страна охвачена волной забастовок. В Европе идет война. Рано или поздно мы будем в нее втянуты. Можем ли мы посвятить все свои силы войне, если забастовки и политическая смута раздирают на части наш тыл? Забастовки надо пресечь; радикалы должны быть нейтрализованы. Но мы ничего не сделаем, пока тянется эта пренеприятная история, которая может обрасти другими неприятностями. Если я спешу, то только потому, что мы не можем позволить себе роскошь дальнейших оттяжек. Мы должны покончить с этим делом раз и навсегда. (С раздражением поворачивается к Кули). Так, значит, этот лис привел вас в восхищение? Такое благородство — на бумаге… А вам не приходило в голову, что ему следовало бы меньше думать о своей репутации и больше — о нуждах своей страны? Ему следовало бы думать о войне в Европе, ему следовало бы думать о забастовках, подрывающих промышленное производство, а не о своей репутации. Если бы он обо всем этом подумал, то не стал бы совать свой длинный нос куда не следует и не взваливал бы на нас дополнительные трудности. (Протягивает бумагу Уиду). Подписывайте.

УИД (отстраняясь). Нет. Я не смогу оправдать такое действие. Что я скажу?

СТОУН. Телеграмма президента бросает тень на доброе имя нашего штата — вот что вы скажете. Перед лицом всего мира он допустил возмутительную инсинуацию. Он позволил себе предположить, будто должностные лица в нашем штате способны послать на казнь невиновного человека, — вот что вы скажете. (Насильно всовывая ему в руки бумагу). Возьмите!

УИД (берет бумагу. Кричит). Посыльный!

^{Входит посыльный.}

Это телеграмма президенту Вильсону. Отправьте ее немедленно.

^{Посыльный уходит. Пять членов коллегии помилований сидят в том же положении, что и в начале эпизода. Все они очень устали от напряжения.}

СТОУН. Итак, он получил отсрочку.

^{Свет начинает меркнуть.}

Он выиграл время… четырнадцать дней… четырнадцать дней…

^{На сцене полумрак. Пять членов коллегии помилований неподвижно сидят на своих местах. Тем временем начинает освещаться другой участок сцены. Джо и Маршалл.}

МАРШАЛЛ. Скоро они меня вызовут. Почему вы не хотите пойти туда со мной?

^{Джо отрицательно качает головой.}

Я думаю, ваше присутствие было бы целесообразно.

ДЖО. Они уже приняли решение. Довольно им мучить меня.

МАРШАЛЛ. А если я вернусь с победой, вы очень удивитесь?

ДЖО. Хорошо бы! Только этого не будет.

МАРШАЛЛ. Не надо так говорить, Джо. Через пять минут мне выступать перед ними в вашу защиту.

ДЖО. Боритесь за меня, как вы считаете нужным, а я буду бороться, как я считаю нужным. Хорошо?

МАРШАЛЛ. Хорошо.

ДЖО. В одной добродетели нашему штату не откажешь — приговоренному к смерти дают право самому избрать вид казни.

МАРШАЛЛ. Какое великодушие!

ДЖО. Я уже сказал начальнику тюрьмы о своем выборе. Я не хочу, чтобы меня повесили, как уголовного преступника. Я хочу, чтобы меня расстреляли, как солдата… как бунтаря… И пообещайте мне, что все протоколы моего дела будут переданы в правление профсоюза. Пусть они хранятся там в архивах — может быть, они еще понадобятся.

МАРШАЛЛ. Почему вы думаете о протоколах? Вот-вот начнется заседание коллегии.

ДЖО. Я хочу, чтобы кто-нибудь со временем подтвердил то, что для меня важнее всего: мою невиновность.

МАРШАЛЛ. Протоколы мы изучим, времени у нас будет предостаточно.

ДЖО. Вы мне еще не дали обещания.

МАРШАЛЛ. Я вам даю его. Обещаю… Джо, мне пора.

ДЖО. Идите, мистер Маршалл. Идите и, пожалуйста, возвращайтесь с сюрпризом. Я бы так этого хотел.

^{Они обнимают друг друга. Джо уходит за кулисы, а Маршалл идет на ту часть сцены, где заседает коллегия помилований. Освещение там снова становится ярким. Пять членов коллегии помилований приходят в движение.}

МАРШАЛЛ. Господа члены коллегии помилований, я пришел сюда…

УИД. Где Джо Хилл?

МАРШАЛЛ. Он не захотел прийти.

УИД. Не счел возможным почтить нас своим присутствием?

МАРШАЛЛ. Джентльмены, на протяжении столетий лондонские прачки приходили на берега Темзы, чтобы стирать грязное белье жителей Лондона. Но в один прекрасный день, в мае тысяча семьсот тридцать второго года, они не ограничились стиркой. Они высказали вслух свои мысли: «Мы будем бороться за заработную плату, на которую можно было бы жить и кормить наших детей». Слова эти разнеслись по берегам Темзы. «Не стирайте грязное белье лондонцев до тех пор, пока не добьетесь заработка, на который можно жить». Прачек арестовали и обвинили в преступном заговоре. Многих оштрафовали, многих бросили в тюрьму. Владельцы грязного белья думали, что с заговором покончено, что в городе никогда уже не возникнет проблема грязного белья. К их ужасу, на следующий же год прачки опять устроили заговор, а через год — опять. Это называли заговором. Но мы знаем, что это был один из многих эпизодов великой борьбы за свободу человека, борьбы, которая началась тогда, когда тираны и угнетатели впервые поработили своих ближних. Эта борьба не кончится до тех пор, пока дети одного отца будут гнуть спину, чтобы дети другого отца жили в достатке.

Я выступаю в защиту Джо Хилла. Всегда и везде людей, устремлявших взоры ввысь, защищавших бедных и слабых, безжалостно уничтожали. С ними расправлялись в тюрьмах, их казнили на эшафоте, сжигали на кострах. Они шли на смерть, и он готов пойти на смерть. Но неужели вы думаете, что, изрешетив пулями грудь Джо Хилла, вы сможете задушить чаяния угнетенных миллионов, которым он протянул руку надежды? Спросите сами себя: ведь вы хотите уничтожить его не потому, что он виновен, а потому, что он вселил в сердца людей надежду не только на хлеб, но и на благоухающие розы. Достаточно вам сказать слово, и Джо Хилл умрет — ведь он смертен. Но не будьте столь слепы и глупы, не обольщайте себя надеждой, что, выкопав свежую могилу, вы похороните в ней истину, за которую боролся Джо Хилл. Миллионы людей поднимут знамя на краю разверстой могилы, где его сложит Джо Хилл.

Кто будет аплодировать вам, если вы отправите его на смерть, и кто будет петь вам хвалу, если вы его спасете? Если вы отправите его на смерть, вашему поступку будут аплодировать в своих кабинетах владельцы крупных заводов, директора железнодорожных компаний, банкиры в больших городах — все они благословят вас и не будут скупиться на похвалу.

Но если вы освободите его, другие люди будут петь вам хвалу. На широких просторах прерий, где гнут спину труженики, в бескрайнем океане, где мореходы водят корабли, в шахтах, глубоко под землей, в цехах наших фабрик и заводов тысячи трудящихся и страждущих мужчин, измученных заботами женщин и детей, протянут к вам руки с благодарностью за ваше разумное решение.

Двадцать два месяца, которые Джо Хилл провел в вашей тюрьме, вернуть ему уже невозможно. Тюремное заключение — это особая награда, которую он получил за свои заслуги перед ближними. Ибо, если человек столь наивен, что начинает трудиться на благо бедных, угнетенных и униженных, на благо тех, кто не владеет средствами производства, газетами, судом, всем механизмом, приводящим общество в движение, такова его награда в наши дни. И такая награда была его уделом с тех пор, как первый наивный человек начал бороться за честь и достоинство человечества.

Я выступаю в защиту Джо Хилла. Я знаю, что мировая история работает на него.

Я выступаю в защиту Джо Хилла. Я выступаю в защиту бедных и слабых, в защиту множества людей, которые во мраке и отчаянии несут на себе бремя страданий человечества. Взоры их устремлены сегодня на вас пятерых.

СТОУН. А как с доказательствами? Можете ли вы добавить что-нибудь новое? Ясные, конкретные доказательства?

МАРШАЛЛ. Нет, не могу.

СТОУН. Располагаете ли вы какими-нибудь новыми фактами?

МАРШАЛЛ. Нет, не располагаю.

^{Начиная с этого момента и вплоть до соответствующей ремарки, Маршалл и Стоун говорят, не слушая друг друга. Между их репликами интервалов нет.}

СТОУН…Это могли бы быть новые факты, обнаружившиеся уже после процесса.

МАРШАЛЛ…Теперь уже вас не остановишь. Вы, губернатор Уид, не осмелитесь помиловать его.

СТОУН…Это могли бы быть и старые доказательства, которые он по той или иной причине не привел на процессе.

МАРШАЛЛ…В холодное серое утро, в пятницу, пятнадцатого ноября тысяча девятьсот пятнадцатого года, когда пули изрешетят грудь Джо Хилла, вы, возможно, попытаетесь уклониться от моральной ответственности за убийство, утешая себя мыслью, что совершаете его не сами, а руками наемников.

СТОУН…Это могло бы быть доказательство, которое не было своевременно представлено по причинам процедурного характера.

МАРШАЛЛ. …Но вам не удастся утешить себя. От ответственности вам не уйти. Это вы своей рукой спустите курок! Ибо тот, кто убивает чужими руками, убивает сам.

СТОУН…Но это должно быть доказательство, доказательство, а не общие заверения в том, что он невиновен.

МАРШАЛЛ…Ибо тот, кто убивает чужими руками, убивает сам.

СТОУН…Если вы не располагаете какими-либо новыми фактами, зачем тратить время на эти общие слова? В течение пяти дней дело Джо Хилла будет возвращено в Верховный суд, который вторично вынесет приговор. И он будет казнен в пятницу, девятнадцатого ноября тысяча девятьсот пятнадцатого года.

МАРШАЛЛ. Я слышу гул! Что-то трещит, ломается, рушится, падает, словно старый дом, который вдруг развалился, потому что его годами размывал поток… Стена рухнула. Лев на свободе!

^{Члены коллегии помилований уходят, свет гаснет и загорается на другой сценической площадке. Это тюремная камера Джо. Он сидит на табуретке и пишет карандашом в блокноте. Входят Эд и конвойный. Конвойный отходит в сторону и стоит неподвижно.}

ЭД. Джо, за стенами тюрьмы собрались тысячи людей. Не только члены профсоюза. Разные люди. Молодые, старые. Бедные и не такие уж бедные. Со всех концов страны. За тюремными воротами — полчища людей. В полночь, как только пробьет двенадцать часов, мы начнем петь. Мы будем петь для тебя, а ты пой для нас.

ДЖО. В двенадцать часов ночи. Пойте. Я буду петь в ответ… Никаких следов Марты?

ЭД. Никаких.

ДЖО. У меня такое чувство, что ее нет в живых.

ЭД. Никто из нас, думаю, так никогда и не узнает, жива она или нет.

ДЖО. Марта! Марта! (Вырывает из блокнота листок, складывает его и передает Эду). Вот тебе.

ЭД. Что это?

ДЖО. Стихотворение.

ЭД. Писать стихи в ночь накануне расстрела!

ДЖО. А чем же мне еще заниматься? Мы привыкли работать. Если мы только остановимся, враги нас одолеют.

^{Эд хочет развернуть сложенный лист бумаги.}

Не читай сейчас. Прочтешь завтра.

ЭД. О чем эти стихи?

ДЖО. Это мое завещание. Можно сказать, моя последняя воля. Спрячь в карман. Прочтешь нашим ребятам, когда будешь проводить митинг в зале профсоюза… Как сейчас на улице?

ЭД. Воздух чист, сияет луна.

ДЖО. Видишь, куда они меня перевели — ни одного окна. Знаешь, я больше месяца не видел ни деревца, ни зеленой травы. Вот уже полгода, как я не видел ни холма, ни ручейка. Я мерз, голодал, а все же земля наша чудесна. Как мне не хочется, чтобы меня отсюда выставляли! Мне бы еще пооколачиваться здесь и поглядеть на всякую всячину. Здоровье-то у меня прекрасное. Честно говоря, Эд, мне совсем не хочется умирать. Не хочется! Чертовски не хочется!

ЭД. Джо, может случиться, что в последние часы ты утратишь твердость духа. Но помни: как бы ты ни держался в последние минуты, это в счет не идет. Это ничто по сравнению со всей твоей жизнью.

ДЖО. В нашей стране, должно быть, тысяч пятьдесят городишек. А сколько я их видел — раз, два, и обчелся. Горы, долины, холмы и так много красивых рек. Как хорошо жить!

ЭД. Я тебе, знаешь, почему говорю, что ты можешь не выдержать… если ты сорвешься, не стыдись. Не думай, что это признак малодушия. Не думай, что ты сник перед лицом смерти.

ДЖО. Эти мысли приходили мне в голову. Я знаю, что могу потерять самообладание. Брошусь наземь, буду упираться, так что меня потащат и прикрутят к стулу. А я стану отбиваться и выть, как зверь. Да, я знаю, что так может быть. Но я не хочу этого. И мучусь — вдруг так случится против моей воли.

ЭД. Если и случится, Джо, в этом нет ничего постыдного.

ДЖО. Они хотели прикончить меня поскорей. И втихомолку, чтоб никто ничего не знал. Молчание — орудие их власти. Но когда меня расстреляют, все будут знать, почему я погиб и как погиб. Я все время твержу себе это. Только об этом думаю. Но как мне выдержать — ведь я буду умирать в полном одиночестве. Рядом — никого. Некому протянуть руку. Некому сказать прощальное слово. Ни одного друга рядом. Как мне выдержать? Ведь я так люблю жизнь, что готов расцеловать ее в обе щеки! Объясни мне все это, Эд Роуэн, времени у меня мало.

КОНВОЙНЫЙ. Осталось две минуты.

ДЖО. Слышишь? Я ведь сказал, что времени мало. А мне нужно, чтобы меня подбодрили. Я не хочу плакать, не хочу ни у кого валяться в ногах. Помоги мне выстоять, Эд!

ЭД. Не терзай себя. Минутная слабость не есть бесчестие. О тебе будут судить по всей твоей жизни, а не по тому, как ты держался в минуты агонии.

КОНВОЙНЫЙ. Ваше время истекло.

ЭД. Меня там ждут Бен, Хильда и Том.

ДЖО. Поцелуй за меня Хильду и обними покрепче Бена. Скажи Хильде, что она такая же чудесная, как ее яблочные пироги, а Бену — что он такой же чистый, как новенькая серебряная монета. И попрощайся за меня с Томом. И не своди с него глаз. Приглядывайся к нему. Он ошибался слишком часто.

ЭД. Я и так уже приглядываюсь к нему. (Они сжимают друг другу руки). Наступит день, и тучи разойдутся — на земле воцарится мир. (Эд плачет).

ДЖО. Не оплакивайте меня. Объединяйтесь.

^{_{Джо Хилл — Жан-Луи Ру.}}

^{_{«Театр дю Нуво Монд», Квебек, Канада, 1967.}}

^{Конвойный уводит Эда. Джо остается один. Тишина. Джо склоняет голову. Ему бесконечно тяжело. Церковный колокол отбивает удары. Джо считает — сначала про себя, затем вслух.}

Девять, десять, одиннадцать, двенадцать. Полночь.

^{Снаружи доносится многоголосое пение:}

ДЖО.

ХОР.

ДЖО (подпевает).

ХОР.

Джо присоединяется, и они поют все вместе:

ДЖО (с мягкой улыбкой). Спасибо, мои братья и сестры. Теперь я знаю, что мужественно пойду на казнь, не пророня слезы.

^{С этого момента до соответствующей ремарки звучат голоса поющих. Они то резко усиливаются, то едва слышны. Должно создаваться впечатление, что люди поют для Джо, поддерживая его в последние тяжелые минуты. Входят двое конвойных. Они надевают Джо наручники и ведут его на другую сценическую площадку, куда теперь им дает свет. Конвойные сажают Джо на некрашеный кухонный стул и поспешно привязывают к нему ноги Джо. Потом конвойные снимают с Джо наручники и привязывают его руки. Они хотят завязать ему глаза. Он сопротивляется.}

Мне не нужна повязка.

^{Тем не менее ему завязывают глаза. Врач, с черным медицинским чемоданчиком, подходит к Джо и прикладывает стетоскоп к его сердцу.}

Оно на месте, доктор. Оно на месте — бьется сильно и громко.

^{Красным мелком врач обозначает косым крестом сердце Джо. Врач отходит. Конвойные отступают к самому краю сцены. В этот момент поющие голоса усиливаются.}

ХОР.

КОНВОЙНЫЙ (стрелкам, находящимся за сценой). На изготовку!

ХОР.

КОНВОЙНЫЙ. Взять на прицел!

ДЖО (поет, почти выкрикивает с вызовом и огромным мужеством).

^{_{Сцена из оперы «Джо Хилл» Алана Буша по либретто Барри Стейвиса.}}

^{_{Берлинская государственная опера, ГДР, 1970}}.

КОНВОЙНЫЙ. Пли!

^{Гремят выстрелы. Голова Джо падает на грудь, плечи подаются вперед, но его тело удерживают веревки. Свет быстро меркнет на этом участке сцены. Тотчас же освещается номер отеля, находящийся на втором этаже. Моуди смотрит из окна на улицу. Он очень встревожен. Рядом с ним — Макрэй и Том.}

МОУДИ. Похороны ему устроили королевские.

МАКРЭЙ. Взгляните, сколько провожающих.

МОУДИ. Только четыре человека должны были быть в курсе дела. Но эта история облетела весь мир.

МАКРЭЙ. Похоронная процессия растянулась на две мили.

МОУДИ. Почему мы не смогли в точности выполнить наш первоначальный план?

МАКРЭЙ (Тому). Сойдите вниз и покажитесь.

ТОМ. Разве это необходимо?

МАКРЭЙ (подталкивая его). Вас там ждут.

^{Том уходит.}

МОУДИ. Казалось бы, такое было простое задание: убрать одного человека, вот этого одного человека. В чем же ошибка? Вы только посмотрите, что мы наделали!

^{Свет в этом месте мгновенно выключается. Ярко освещается вся сцена. Траурный митинг. Эд обращается к толпе. Во время его речи появляется Том и присоединяется к собравшимся.}

ЭД. В этот день и час во всех странах мира трудящиеся оплакивают Джо Хилла. Скорбь — на бескрайних полях, скорбь — в больших городах. Траур — в домах, траур — на улицах: мы потеряли Джо Хилла.

Ты пел, Джо, о том, что мы знаем и чувствуем, во что мы верим. Они пытались заткнуть тебе рот. Им это не удалось. Даже в тюрьме ты слагал для нас песни. Они убили тебя, но они не смогли заглушить твои песни. Ты умер, Джо, но твой голос будет звучать всегда.

И пока в нашей стране есть люди, поющие песни, Джо Хилл не умрет. Пока в нашей стране есть люди, готовые действовать, бороться, рисковать жизнью во имя своих товарищей, Джо Хилл не умрет.

БЕН. Меня попросили прочитать стихотворение, которое Джо передал Эду Роуэну в ночь перед казнью.

^{_{Сцена из оперы «Джо Хилл» Алана Буша по либретто Барри Стейвиса.}}

^{_{Берлинская государственная опера, ГДР, 1970.}}

^{Бен читает стихотворение. Когда он произносит первую строчку, несколько человек из толпы повторяют ее. Следующие строчки повторяют хором все больше и больше людей, и под конец это делают все собравшиеся:}

^{Свет меркнет, затем резко гаснет.}

Конец

ХАРПЕРС-ФЕРРИ

Драма о Джоне Брауне^[3]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ДЖОН БРАУН.

МЭРИ БРАУН.

МАРТА БРАУН.

Солдаты армии Джона Брауна:

ОЛИВЕР БРАУН.

УОТСОН БРАУН.

ОУЭН БРАУН.

ДЖОН КЕЙДЖИ.

ААРОН СТИВЕНС.

ДЕЙНДЖЕРФИЛД НЬЮБИ.

ЧАРЛЗ ТИДД.

УИЛЬЯМ ЛИМЕН.

ОСБОРН АНДЕРСОН.

ДЖОН КОУПЛЕНД.

СТЮАРТ ТЕЙЛОР.

БАРКЛИ КОППОК.

ДЖОН КУК.

ШИЛДС ГРИН.

МИССИС ХАФМАСТЕР.

ФРЕДЕРИК ДУГЛАС.

ОХОТНИК НА ОЛЕНЕЙ.

ПОЛКОВНИК ЛЬЮИС ВАШИНГТОН.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ.

ЭНДРЮ КИЦМИЛЛЕР.

ДОКТОР ДЖОН СТАРРИ.

ПОЛКОВНИК РОБЕРТ Э.ЛИ.

ЛЕЙТЕНАНТ ДЖ.Э.Б.СТЮАРТ.

ГУБЕРНАТОР ГЕНРИ Э.УАЙЗ.

ЭНДРЮ ХАНТЕР.

ЧАРЛЗ Б.ХАРДИНГ.

ГАЗЕТНЫЙ РЕПОРТЕР.

СЕНАТОР ДЖ.М.МЕЙСОН.

СУДЬЯ ПАРКЕР.

ЛОУСОН БОТС.

ТОМАС ДЕННИС.

КАПИТАН ДЖОН ЭВИС.

Заключенные, солдаты морской пехоты, репортер

Примечания для постановщика.

^{Оформление. Спектакль должен быть оформлен в высшей степени просто: действие происходит на сцене, разбитой на открытые игровые участки. Эти участки могут представлять собой помосты или площадки на разных уровнях, расположенные в различных частях сцены. В одной картине площадка или помост изображают собой фермерский дом; другая площадка или помост — оружейный завод в другой картине; третья — зал суда; четвертая — тюремную камеру и так далее… Картины сменяют друг друга без всякого промежутка во времени. В то же мгновение, когда кончается одна, начинается следующая. Больше того, желательно даже, чтобы они, когда это возможно, накладывались друг на друга. Пьеса написана в такой форме, чтобы добиться непрерывности в потоке действия и времени. Простота оформления будет способствовать плавности действия, обогащая его, усугубляя цельность восприятия… Там, где указано, следует играть одновременно две картины на разных игровых площадках: обе темы идут самостоятельно, а затем сливаются, когда действующее лицо из одной картины проходит по сцене и вступает в другую картину.}

^{Освещение. При постановке этой пьесы играет важную роль. Оно используется, чтобы обозначать смену картин, когда на одной игровой площадке свет гаснет и освещается другая. Свет будет служить для того, чтобы высвечивать одну часть сцены, на которой происходит действие.}

Нет голоса, чтобы затерялся бесследно, пусть это даже одинокий глас вопиющего в пустыне.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

^{Октябрьский день 1859 года. Общая комната дома на ферме Кеннеди в горах Мэриленда, примерно в пяти милях от Харперс-Ферри, штат Виргиния. В комнате тесно. В одном углу свалены кучей корзины, ящики. Время сжато. Освещение меняется по ходу действия. На сцене тринадцать человек. Две женщины: Мэри Браун, 48 лет, и Марта Браун, 17 лет. И одиннадцать мужчин (в алфавитном порядке):}

^{Осборн Перри Андерсон, 29 лет}

^{Джон Браун, 59 лет}

^{Оливер Браун, 20 лет}

^{Уотсон Браун, 24 года}

^{Джон Генри Кейджи, 24 года}

^{Джон Энтони Коупленд, 25 лет}

^{Уильям Лимен, 20 лет}

^{Дейнджерфилд Ньюби, 44 года}

^{Аарон Дуайт Стивенс, 29 лет}

^{Стюарт Тейлор, 23 года}

^{Чарлз Пламер Тидд, 25 лет}

^{Ньюби — мулат, Андерсон и Коупленд — чистокровные негры, остальные — белые. Это деятельные, сильные, живые люди, и на них начинает сказываться вынужденное бездействие. Кейджи — старший по званию после командира, за ним — Стивенс.}

^{Мэри и Марта готовят завтрак. Кто-то из мужчин читает, другие что-то выстругивают, играют в карты, в шашки. Джон Браун подходит к краю сцены и смотрит в сторону Харперс-Ферри.}

ДЖОН БРАУН. Харперс-Ферри. Вот он, рукой подать — каких-нибудь пять миль. Тихий маленький городишко, такой же, как тысяча других на этой земле. Такой же, если бы не твой оружейный завод, не твой арсенал, не твои пушки и снаряды. Когда мы завершим наше дело, о Харперс-Ферри, великий гул пройдет по земле, в каждую дверь ворвется гром и сотрясет до оснований стены каждого дома. Спи же, о Харперс-Ферри, спи. Ты мирно спал сегодня ночью, спи же и дальше мирным сном, пока не наступит та ночь, когда мы будем готовы к встрече с тобою.

МЭРИ. Можно завтракать.

ДЖОН БРАУН. Марта, веди наблюдение.

^{Марта достает вязанье и садится на игровой площадке, изображающей крыльцо. Она разворачивает серый мужской шарф, наполовину связанный. Работая, она следит за дорогой.}

МЭРИ. Сегодня копченая грудинка с луком, хлеб и кофе.

ТИДД (скривясъ, негромко вторит Мэри, затем продолжает). Это и без того известно. Три недели подряд одно и то же.

МЭРИ. Для первой смены все готово.

^{Джон Браун, Стивенс, Андерсон, Лимен и Коупленд берут каждый тарелку, чашку, ложку и вилку и выстраиваются в очередь. Мэри раздает им завтрак. Они рассаживаются по местам и склоняют головы, не притрагиваясь к еде. Ждут, склонив головы, Тидд и Ньюби за шашками, Уотсон и Оливер за картами, Тейлор что-то заносит в тетрадь. Марта кладет вязанье и тоже склоняет голову, но краем глаза продолжает следить за дорогой.}

ДЖОН БРАУН. Я прочту молитву.

(Во время молитвы стоит очень прямо, высоко подняв голову).

Вот я стою, о господи!

Веди меня! Боже, господь сил, обрушь гнев твой на рабовладельцев. Обрушь на них гнев твой, господь, судия всемогущий, ибо они попирают священнейшую из твоих заповедей, берут мужчин и женщин, наделенных бессмертной душой, и превращают их в имущество.

За это, о господи, судия праведный, пусть поля их родят тернии вместо пшеницы, пусть голод присудит их пожирать плоть их, пусть не будет у них иной влаги, чтобы утолить жажду, кроме соленого пота со лба.

Зло полыхает в этом краю, земля отдана в руки нечестивцев. Которые сами вкушают хлеб свой, но раб и сирый не вкушают хлеба.

Господи, судия всевышний, порушь их кость и плоть. Как взвиваются и пропадают искры, поглощаемые тьмою, так же пусть будет с рабовладельцем, господи, судия праведный, судия грозный.

Раба нужно освободить. Я знаю, что это следует сделать, знаю, что это следует сделать теперь, и знаю, что сделать это призван я. Ибо если не теперь, то когда же? Если не я, то кто?

Господи, помоги мне утешить всех скорбящих.

Даю тебе клятву, господи, что близок час, когда мы приступим к нашему делу.

КОУПЛЕНД. Вот вы — слуга божий. Отчего же вы не преклонили колена, творя столь истовую молитву?

ДЖОН БРАУН. Я не могу преклонять колена. Я должен молиться стоя. Я — слуга господа, это верно, но в равной мере верно и то, что я — господень сподвижник. Господь не сказал мне: «Собери войско и иди брать с боем Харперс-Ферри». Если б господь дал мне столь точное наставление, тогда я и правда был бы всего лишь слуга, коему надлежит преклонять колена. Но дело обстоит иначе. Господь возложил на меня миссию, что же касается отдельных подробностей, они представлены моему личному усмотрению. Это я двадцать лет трудился, вырабатывая план действий. Это я избрал местом для нападения Харперс-Ферри. В этом смысле я господу сподвижник. А раз я ему сподвижник, подобает ли мне преклонять колена?

КОУПЛЕНД. Ну, а грехи ваши и пороки? Из-за них не подобает ли вам опуститься на колени?

ДЖОН БРАУН. Есть ли за мною грехи? Да, есть. Есть ли пороки? Да. Но я стою за бога и за свободу. Вот та истина, та сила, которая поможет мне выстоять… Бог и я одержимы страстью дать людям свободу, и настал тот час в истории, когда это свершится.

^{Мужчины, сидящие у стола, принимаются за еду. Остальные возвращаются к прерванным занятиям: Тидд и Ньюби играют в шашки, Уотсон и Оливер — в карты, Тейлор, с карандашом в руке, углубляется в свою тетрадь.}

НЬЮБИ. Какой счет?

ТИДД. 328 на 142. В мою пользу.

НЬЮБИ. Помнится, у нас было поровну.

ТИДД. Было, да прошло. Мы играем по десять партий в день, а выиграли вы за эту неделю всего две.

НЬЮБИ. Мне еще повезет. Я еще сравняю счет.

ТИДД. Никогда. Никогда в жизни.

ОЛИВЕР (беря из колоды карты). Два да три, да четыре, итого девять. Игра.

УОТСОН (делая пометку на листе бумаги). Всего получается 6283 на 4971. В твою пользу.

ОЛИВЕР. Я приноровился к твоей манере играть. Придумал бы для разнообразия что-нибудь другое. Сбей меня с толку.

УОТСОН. Просто играть надо во что-нибудь другое! (Возмущенно отходит. Оливер берет в руки книгу).

ТЕЙЛОР (подходит к Оливеру, держа карандаш наготове над раскрытой тетрадью). Будьте другом, Оливер, почитайте мне вслух.

ОЛИВЕР (читает). «В воспитании всякого человека настает время, когда он приходит к убеждению, что зависть есть невежество, что ему должно принимать себя таким, как он есть, ибо такова его доля».

^{Тейлор, не слишком уверенно, повторяет за ним отрывок.}

Превосходно.

ТЕЙЛОР. Чересчур медленно. Нужно мне больше упражняться. Читайте дальше.

ОЛИВЕР. «Сколь ни много на белом свете хорошего, все же не обрести ему и крупицы хлеба, питающего нас, иначе как…»

МЭРИ. Вторая смена — все готово.

^{Оливер видит, что кое-кто из мужчин встал из-за стола. Трогает Тейлора, указывая ему на пустые места. Оба подходят за своей порцией и с жадностью принимаются за еду. Стивенс и Коупленд тем временем начинают партию в шашки. Лимен и Андерсон садятся играть в карты. Когда вторая смена кончает завтракать, они тоже садятся за карты и шашки, кто-то читает, кто-то строгает деревяшку, один решает головоломку. Мэри накладывает Тидду еду. Видит, что у него нет чашки для кофе, и хочет дать ее.}

Позвольте, я налью вам кофе.

ТИДД. Прошу вас, не искушайте меня — я дал зарок.

МЭРИ. Еды не хватает, а то, что есть, наскучило своим однообразием. Выпейте кофейку.

ТИДД. Я два года не притрагиваюсь к чаю и кофе. Если самоотречением можно искупить грех, который совершается на этой земле, мне и того довольно. (Отходит, так и не взяв кофе).

АНДЕРСОН. Если бы с этих карт соскоблить сало, было бы на чем пожарить яичницу.

ЛИМЕН. Остановка только за яйцами. (Смеется. Другие смотрят на него в ледяном молчании).

АНДЕРСОН. До того грязные, что цифры не разобрать.

ЛИМЕН. Как же вы все-таки определяете, какие карты у вас на руках?

АНДЕРСОН. По сальным пятнам и разводам грязи.

ЛИМЕН. Да, но это открытие принадлежит мне.

АНДЕРСОН. Это открытие принадлежит каждому на этой ферме.

ЛИМЕН. Раз вам известны приметы, значит, вы видите, какие карты у меня на руках.

АНДЕРСОН. Мог бы увидеть при желании, только я отвожу глаза, когда сдаю, — как и вы, впрочем. Итак, продолжим игру.

КОУПЛЕНД. Кто может предложить на сегодня хорошую тему для диспута?

ТЕЙЛОР. Я утверждаю: Кромвель, как генерал, выше Наполеона.

КЕЙДЖИ. Эту тему мы за последние пять дней обсуждали трижды, она выжата досуха. Довольно наполеонов и кромвелей.

ТИДД (обращаясь к Мэри). Я изнываю от скуки. Научите меня гладить.

ЛИМЕН. Есть хорошая идея для сегодняшнего диспута! Я утверждаю, что любовь, которую мужчин и женщина дарят друг другу свободно, не побуждаемые к тому брачными узами, более истинна, а стали быть, и более добродетельна, чем принудительное и упорядоченное сожительство, навязанное браком.

ОЛИВЕР. Такое утверждение нельзя делать предметом дискуссии.

ЛИМЕН. Отчего же? Такая тема занимает всякого, кто стоит на пороге жизни.

ОЛИВЕР. Ни один из участников диспута не обладает внебрачным опытом.

ЛИМЕН (разочарованно). А-а…

ТИДД. Неужели у нас ничего нет на сегодня, только карты, да шашки, да вот еще его скоропись? (С сердцем показывает на Тейлора, который ведет стенографическую запись общего разговора).

НЬЮБИ (по мере того как говорит, другие оставляют свои занятия и внимательно прислушиваются). Я сегодня никак не мог уснуть. Меня не оставляли мысли о моем отце, этом достойном белом человеке, выходце из Шотландии, который полюбил черную рабыню — мою мать, — выкупил ее из рабства, женился на ней и прижил с нею детей. Он дал свободу своей чернокожей красавице жене и мулатам-детям, которых она принесла ему. Я — свободный человек… Думал я и о моей жене, рабыне, о семерых моих детях. Нет. Не моих. Они — собственность рабовладельца из Уэрингтона, штат Виргиния, по имени Иессей Дженнингс. О многом думал я этой ночью, но думы об этих двух, отце моем и моей жене, всего глубже запали мне в душу. И думал я о том, как уживаются в мире добро и зло, и спрашивал себя: «Кто же породил добро? Бог? А кто же тогда породил зло? Человек?» Но человек — дитя господне. Господь не может творить зло, а меж тем его дети, бесспорно, творят зло. И как может господь быть несовместен со злом, если, имея власть воспрепятствовать злу, он дозволяет ему расти и множиться?.. Душа моя вопиет, тщась уверовать в благость господню. Однако меня одолевают сомнения, и, может быть, не одного меня.

СТИВЕНС. Любопытный предмет для обсуждения.

НЬЮБИ. Согласен! Итак, предлагается следующее. Я утверждаю: господь всеблаг, ибо не причиняет человеку зла, какое человек чинит себе сам.

КЕЙДЖИ. В подобном утверждении содержится погрешность…

ТИДД (делает шаг к Кейджи, оставив горячий утюг на рубашке. Мэри отставляет утюг). Почему? Может быть, вы выдвинете довод, иначе…

КЕЙДЖИ. Это утверждение исходит из посылки, что бог существует, а я, как агностик…

ОЛИВЕР (с нетерпением). Кейджи, всякий раз, как разговор касается этого предмета…

КЕЙДЖИ…а я, как агностик, принять такую посылку не могу.

ОЛИВЕР. Хорошо, будем дискутировать. Сколько я понимаю, вопрос упирается в…

ТИДД. Подождите. Оставьте этот разговор для диспута.

КЕЙДЖИ. Я исхожу из того положения, что…

ТИДД. Приберегите ваш запал для диспута.

ДЖОН БРАУН. Зачем дебатировать этот вопрос? Есть так много других. Этот предмет чрезвычайно для меня неприятен.

КЕЙДЖИ. Командир, мы здесь на ферме сходимся лишь в одном вопросе — что рабство должно быть уничтожено. Что касается природы или хотя бы существования бога — тут мы не сходимся. Кое-кто из нас не столь тверд, как вы, в понимании вопросов, связанных с земной жизнью, и уж тем паче — тех, что связаны с царствием небесным и преисподней. Мы уважаем вашу убежденность, уважайте же и вы наш взыскующий дух. Так вот, с вашего дозволения или без него, мы будем дебатировать здесь на ферме какие угодно вопросы, исключая всего лишь один: необходимость разить рабовладельческую власть в ее же владениях.

ДЖОН БРАУН. Вы правы.

КЕЙДЖИ (обращаясь ко всем). Я стою на том, что бог есть зло. (Тидду). Вы поддержите меня?

ТИДД (склонясь над гладильной доской). Я посвящаю сегодняшний день полезному занятию — учусь гладить.

ОЛИВЕР. Ньюби, вы возьмете мою сторону?

НЬЮБИ. Я не настолько силен в искусстве спорить.

ОЛИВЕР. Но ведь это вы предложили тему для обсуждения.

НЬЮБИ. Это не значит, что я способен обсуждать ее. Я лучше послушаю.

СТИВЕНС (обращаясь к Ньюби). Не хотите ли взять на себя председательские обязанности?

НЬЮБИ. Спасибо. Не откажусь.

ОЛИВЕР (обращаясь к Стивенсу). А вы будете моим сторонником?

СТИВЕНС (кивает, указывая рукой на Кейджи). Я думаю, мы сможем задать ему перцу.

КЕЙДЖИ (обращаясь к Коупленду). Вы со мной?

КОУПЛЕНД. Я не согласен с вашим исходным положением.

КЕЙДЖИ (Тейлору). А вы?

ТЕЙЛОР. Совесть не позволит мне выступить на вашей стороне…

КЕЙДЖИ. Но ведь это всего лишь…

ТЕЙЛОР…даже ради гимнастики ума.

КЕЙДЖИ. Что же, никто здесь не хочет быть моим сторонником?

^{Молчание.}

Прекрасно, я буду отстаивать свою позицию в одиночку.

^{Раздаются добродушно-насмешливые восклицания, жидкие иронические хлопки.}

МАРТА. Внимание! Лошадь с повозкой… Уф, это свои. Это Оуэн.

ДЖОН БРАУН. Он один?

МАРТА. Не видно. Повозка крытая.

ГОЛОС ОУЭНА БРАУНА. Здравствуйте, Марта! Здравствуй. Все в порядке.

^{Входит Оуэн Браун, 32 лет, за ним Баркли Коппок, 20 лет, с бочонком в руках.}

КОППОК. Легче, легче.

АНДЕРСОН. Вы так его несете, словно в нем лежат яйца.

КОППОК. Вот именно, они самые.

МЭРИ. Пируем! Яйца на ужин. В любом виде, какой только пожелаете. Вкрутую, всмятку, глазунья, омлет. Спешите заказывать!

КОППОК. Капитан Браун!

ДЖОН БРАУН. Добро пожаловать, Баркли. Рад видеть среди нас. Милости просим к нам на ферму.

МЭРИ БРАУН. Может быть, кофе?

КОППОК. Спасибо, миссис Браун, выпью. (Здоровается с теми из мужчин, кого знает). Аарон, Джон, Генри, Оливер, Джон.

КОУПЛЕНД. С приездом, Баркли.

ОУЭН (обращаясь к Ньюби). Ньюби, вот это письмо доставлено подпольной почтой.

НЬЮБИ. Благодарю. (Отходит в сторону, читает. Пока идет разговор, стоит молчаливо и неподвижно, изредка взглядывая на письмо, которое держит в руке).

ОУЭН. Вот письма тебе, отец. (Дает письма Джону Брауну).

ДЖОН БРАУН (обращаясь к Оуэну, с оттенком недовольства). Мы тебя ждали до рассвета.

ОУЭН (с нарастающей досадой). Отец, патрули на дорогах не дремлют. (И с долей сарказма). Пробираться становится все труднее, отец. С каждым разом, отец, возрастает опасность, что нас накроют.

КОППОК (пересчитывает мужчин). Десять, одиннадцать, двенадцать… Где же остальные, командир? Вы говорили, что будет больше.

КЕЙДЖИ. Еще будут человек восемнадцать из Канзаса и двенадцать с Востока.

КОППОК. Вот как?

КЕЙДЖИ. И пятьдесят человек из Канады.

СТИВЕНС. Те, что прибудут из Канады, — беглые рабы.

МЭРИ БРАУН. Всех их завербовала Гарриет Табмен. Она приведет их сюда, чтобы теперь они помогли своим братьям завоевать свободу.

^{Джон Браун отходит в сторону и принимается читать письма.}

КОУПЛЕНД. Я в прошлом году видел ее в Оберлине. Она только что вернулась с Юга, откуда вывели на свободу двадцать двух рабов, и очень устала.

КОППОК. Где мы будем спать?

КЕЙДЖИ. На чердаке.

КОУПЛЕНД (обращаясь к Коппоку). Вы хорошо играете в шашки?

КОППОК. Это смотря с кем играть.

ТИДД. Если вы знаете толк в шашках, можно устроить великолепный турнир.

ЛИМЕН. Не слушайте вы этих унылых любителей шашек. Идите к картежникам.

КОУПЛЕНД. Обещаем вам задушевное общество и занятие, которое будит мысль. Идите к шашистам.

ЛИМЕН. Обещания их лживы, как посулы блудниц вавилонских. Идите к картежникам.

КОППОК. Дайте мне сперва отдохнуть, а там и решу.

КОУПЛЕНД. Пойдемте, я провожу вас в наши роскошные покои.

^{Коупленд и Коппок поднимаются на чердак.}

КЕЙДЖИ. Оуэн, я хочу, чтобы вы были моим сторонником в сегодняшнем диспуте.

^{Джон Браун, нахмурясь, отрывается от чтения писем.}

ОУЭН. А какова его тема?

КЕЙДЖИ. Господь всеблаг, ибо не причиняет человеку зла, какое человек чинит себе сам. Оливер и Стивенс отстаивают это положение. Я же стою на том, что либо господь есть зло, либо могущество его ограничено, и он бессильный, немощный бог. Поддержите вы меня?

ОУЭН. Считайте, что я с вами. (Джону Брауну, с плохо скрытой язвительностью). Тебя, отец, огорчает, что я согласен обсуждать подобный предмет?

ДЖОН БРАУН. Мне очень горестно будет слышать, как мой сын хулит бога, — более того, оспаривает его существование. И все же ты желаешь — ты должен — выступить перед обществом, собравшимся здесь. (Поворачивается спиною к Оуэну).

КЕЙДЖИ. Оуэн, друг мой, вы видите возможности, которые открывает такой диспут?

ОУЭН. Если мы еще какое-то время посидим на этой ферме, они у нас все тут обратятся в агностиков.

КЕЙДЖИ (обращаясь к Оливеру и Стивенсу). Дайте нам минутку, чтоб подготовить наши доводы.

МЭРИ (подойдя к Джону Брауну). Ты слишком близко все принимаешь к сердцу.

ДЖОН БРАУН. Я дал ему разрешение. Что мне еще остается?

МЭРИ. Да, на словах ты разрешил — но в душе ожесточился.

ДЖОН БРАУН. Он мой сын — и он так поступает мне назло.

МЭРИ. Он мужчина. Он вправе иметь собственное мнение.

ДЖОН БРАУН. Чтоб досадить мне. Он поднимает руку на бога.

МЭРИ. Богу отдана вся его любовь — и он представил неоспоримые свидетельства этого. Если бы он не любил бога, он не сидел бы с тобой на этой ферме, выжидая, когда настанет время напасть на Харперс-Ферри… Какие новости в письмах?

ДЖОН БРАУН. Новости скверные. Хуже некуда.

МЭРИ. Можешь мне рассказать?

ДЖОН БРАУН. Не сейчас. Теперь не время.

МЭРИ. Что же ты будешь делать?

ДЖОН БРАУН. Еще не знаю.

^{Мэри вновь отходит к гладильной доске и продолжает обучать Тидда. Коппок и Коупленд спускаются с чердака.}

КОППОК (подавленно). Ну и ну, совсем крохотный чердачок.

ТИДД. Мы там ночуем и туда прячемся, когда поблизости бывает народ.

ЛИМЕН. Есть тут такая миссис Хафмастер, и при ней шестеро детишек.

ТИДД. Шестеро чертенят.

КЕЙДЖИ. Шестеро маленьких чудовищ.

АНДЕРСОН. Шестеро голозадых обезьян.

ЛИМЕН. Она тут обрабатывает огород, прямо напротив фермы, по ту сторону дороги. И что ни день, наведывается сюда — бывает, что и по два раза в день, и никто не может заранее сказать, когда она пожалует.

ТИДД. А мы всякий раз должны опрометью кидаться на чердак. Не пройдет недели, как вы начнете мечтать, чтобы настал день, когда вы сможете стиснуть в руках ее потную шею, и выворачивать, выворачивать… (Его голос срывается на крик).

^{Другие между тем подхватывают: «Выворачивать».}

МАРТА. Потише.

ТИДД (не делая паузы, понижает голос)…пока наконец не свернете.

ЛИМЕН. Точь-в-точь как мне приснилось сегодня ночью.

ОУЭН. Наша сторона готова. Кто будет председателем?

КЕЙДЖИ. Ньюби, вы как?

НЬЮБИ. Я не буду.

КЕЙДЖИ. Как же так? Пять минут назад вы были согласны.

НЬЮБИ. А теперь передумал. (Молчание, все поворачивают к нему головы).

КЕЙДЖИ (обращаясь к Коупленду). Может быть, вы займете председательское место?

КОУПЛЕНД. Хорошо. (Идет на середину комнаты). Дамы и господа, нет надобности представлять вам уважаемых участников нашего диспута. Слава их давно разнеслась по всем концам этой комнаты. А потому, не тратя напрасно слов, приступим. Итак, мы исходим из того…

ОЛИВЕР. Господин председатель, дамы и господа. Утверждается: господь всеблаг, ибо не причиняет человеку зла, какое человек чинит себе сам. А между тем зло в мире существует, и на первый взгляд может показаться, что повинен в этом господь, ибо господь всемогущ и в его силах…

НЬЮБИ (держа в руке письмо). Постоите — сядете, посидите — встанете, потолкуете о том, что есть бог, добро или зло, и чего больше в человеке — добра или зла. Мы дискутируем о Кромвеле, мы дискутируем о Наполеоне. Изо дня в день одно и то же. Сколько еще нам здесь стоять, сидеть, дискутировать, дебатировать? А Харперс-Ферри — ворота Юга — стоит и ждет.

МАРТА. Говорите потише.

НЬЮБИ (понизив голос, с яростью продолжает). Четыре миллиона рабов в муках призывают день освобождения.

ТИДД. Письмо. Посмотрите, что там говорится.

ОУЭН. Это от его жены.

МЭРИ (подходит к Ньюби и высвобождает письмо из его пальцев). Прошу вас, друг мой.

НЬЮБИ. Моя жена и семеро детей ждут освобождения. Сколько осталось времени до того дня, когда оно придет к ним?

МЭРИ (читает письмо). «Наш маленький только что начал ползать. Я протягиваю к нему руку, и он подползает ко мне. Но даже то утешение, которое дает мне малыш, бессильно умерить мой ужас. Хозяин продает часть рабов, и мы с детьми входим в их число. Молю тебя, приезжай и выкупи нас на свободу. Если не купишь ты, мы достанемся чужим людям».

НЬЮБИ. «Приезжай и выкупи на свободу». На аукционе мою жену оценят в тысячу долларов. Дети в среднем пойдут по шестьсот. Итого, пять тысяч двести долларов. «Приезжай и выкупи нас». Приезжай и выкупи. Дело за малым — взять где-то пять тысяч двести долларов (берет в руки ружье) — или взять ружье… Командир, я не могу больше ждать. Моя жена и дети больше ждать не могут… Хозяин жены радовался, когда я приезжал на свидание с нею, ведь наша любовь приносила ему богатство. Да-да. Он был рад меня видеть, когда я приезжал к жене, но обрадуется ли он мне теперь? Потому что не золотом выкуплю я жену и детей, а кровью ее хозяина.

МАРТА (при последних словах Ньюби, вставляет с нарочитой беззаботностью, но постепенно все более настойчиво). Внимание… Внимание… Миссис Хафмастер… Скорей на чердак… Миссис Хафмастер… Уходите на чердак… На чердак.

^{Джон Браун первым слышит ее предостережение. Взмахом руки он показывает мужчинам, что надо уходить на чердак. Быстро, с отработанной четкостью они убирают карты, шашки и все прочее, так что не остается никаких следов их пребывания в комнате. Кейджи и другие пытаются увлечь Ньюби на чердак, но он их отталкивает. Отступив от него, они исчезают. Остаются лишь Мэри, Марта, Оливер, Оуэн, Джон Браун и Ньюби. В последнее мгновение Ньюби сознает, что сейчас должно произойти, бросает отчаянный взгляд на чердак, но слишком поздно: ему уже не успеть там укрыться. Он возбужденно шепчет что-то на ухо Оливеру, который стоит ближе всех к нему.}

НЬЮБИ. Держите! (Бросает Оливеру ружье).

^{Оуэн подскакивает к Оливеру, и оба делают вид, будто заняты его чисткой. Ньюби оборачивается к Джону Брауну, принимая обличье смиренного черного раба или слуги, склоняет голову, держится подобострастно.}

МИСС ХАФМАСТЕР (уже вошла, так что слова ее — чистая проформа). Здравствуйте, можно к вам? (Заученно, скучным голосом кричит, обращаясь к своим детям). Не смейте выдергивать волосы из хвоста у коня. Ему нужен каждый волосок, а то нечем будет отмахиваться от мух. (Указывая на Ньюби). Чей это ниггер?

НЬЮБИ. Я кончил, хозяин. Что делать дальше?

ДЖОН БРАУН. Наколоть дрова. Тебе еще утром было сказано.

НЬЮБИ. Да, хозяин, ваша правда. Простите меня, хозяин.

МЭРИ. Покажи ему, куда их складывать, когда наколет… (Обращаясь к Оуэну и Оливеру). Ну, теперь вы кончили чистить ружье, дайте нам, женщинам, побыть наедине.

ДЖОН БРАУН. Извините, сударыня. (Обращаясь к Ньюби). Шевелись, любезный. Пошевеливайся.

НЬЮБИ. Да, хозяин. Слушаюсь, хозяин.

^{Все четверо уходят.}

МИССИС ХАФМАСТЕР. Вот лягнет тебя лошадь по башке, будешь знать… Так чей это ниггер?

МЭРИ. Муж нанял для тяжелой работы.

МИССИС ХАФМАСТЕР (садится, скидывает башмаки и растирает босые грязные ноги). Фу, какое облегчение присесть после того, как поработаешь на огороде… Это для какой тяжелой работы? У вас, миссис Смит, похоже, мужчины только путаются друг у друга под ногами от безделья… Если лошадь лягнет тебя по башке, я ей скажу спасибо и еще сахару поднесу.

МЭРИ. Он достался нам по дешевке.

МИССИС ХАФМАСТЕР. Не дадите ли попить водички, миссис Смит, — с тем самым малиновым сиропом, каким вчера угощали?.. День-деньской вы все вяжете один и тот же серый шарф. Хотя, я гляжу, тот, да не тот. Начнете один, довяжете до конца, а там принимаетесь за другой. Зачем вам их столько, когда у вас мужчин — всего отец да два брата?

МАРТА. У меня дома есть и другие мужчины.

МЭРИ (вмешивается, прерывая разговор). Выпейте, миссис Хафмастер, я уверена, это вас освежит.

МИССИС ХАФМАСТЕР. Никогда не видишь, чтобы кто-нибудь на этой ферме работал.

МЭРИ. Вот как?

МИССИС ХАФМАСТЕР. Да… (Указывает на косынку, повязанную у Мэри на шее). До чего же миленькая вещица! Мне такая была бы к лицу, миссис Смит.

МЭРИ. Не желаете ли примерить, миссис Хафмастер?

МИССИС ХАФМАСТЕР. Раз вы просите… (Повязывает косынку). Если эта лошадь раскроит тебе череп и выпустит мозги наружу, я даже не нагнусь их подобрать… Идет, миссис Смит, правда?

МЭРИ. Оставьте ее себе, миссис Хафмастер. У меня есть другая.

МИССИС ХАФМАСТЕР. А знаете, миссис Смит, чего только люди не болтают об этой ферме.

МЭРИ. Вот как?

МИССИС ХАФМАСТЕР. Да.

МЭРИ. Что же, миссис Хафмастер?

МИССИС ХАФМАСТЕР. Вот, дескать, фермеры, а работы по ферме никакой. (Трогает скатерть на столе). Прелесть что за скатерка. В самый раз пришлась бы на мой стол… Слышала я, будто к вам патруль может завернуть, проверить, что тут делается.

МЭРИ. Вот как?

МИССИС ХАФМАСТЕР. Да. Ко мне приходил офицер, начальник разъезда, поскольку огород-то у меня совсем рядом, и я сказала ему… Фунтиков пять муки у вас не найдется, пока мне не придут деньги?.. И я сказала, что вы вот-вот приметесь за дело… Заодно уж и сахару самую малость… Да, так я и сказала… Перестань дергать кошку за хвост.

^{Мэри приносит ей сахар и муку.}

Спасибо, миссис Смит, вы — добрая соседка… Оставьте герань в покое, вон сорную траву ступайте рвите. (Поднимается, собираясь уходить). Я вечерком опять зайду, миссис Смит, отведать вашего холодного малинового сока — если вы приглашаете, конечно… Хоть одну курицу еще тронешь, отлуплю до полусмерти. (Уходит).

МАРТА. Что ей известно?

МЭРИ. Подарками и угощением ее можно заставить держать язык за зубами.

МАРТА. Надолго ли?

МЭРИ. В следующий раз дам ей скатерть. (Кричит, обращаясь к тем, кто прячется на чердаке). Она ушла!

^{Мужчины спускаются в комнату.}

КЕЙДЖИ (подходит к Марте, спокойно). Что она получила на сей раз?

МАРТА. Пять фунтов муки, фунт сахару и косынку.

^{В полном молчании мужчины принимаются за прерванные занятия. Сдаются карты, устанавливаются шашки на досках, кто-то читает, один ожесточенно строгает дощечку. Тидд с плохо скрытым остервенением гладит.}

ТЕЙЛОР (держа карандаш наготове над открытой тетрадью, обращается к Лимену, который читает журнал). Читайте, пожалуйста, вслух.

ЛИМЕН (читает с чувством, Тейлор заносит его слова в тетрадь). «Когда они шли к реке, он взял ее нежную ручку. «Могу ли я надеяться?» — проговорил он, поворотясь к ней».

ТИДД (прерывает его). Тейлор, вы говорите, вам три ночи подряд снится один и тот же сон: что, когда мы нападем на Харперс-Ферри, вы будете убиты.

ТЕЙЛОР. Верно. (Кивает головой Лимену, чтобы тот продолжал читать).

ЛИМЕН (читает). «Она посмотрела ему в глаза…»

ТИДД. Вы верите сновидениям?

ТЕЙЛОР. Под Харперс-Ферри меня убьют.

ТИДД. Тогда зачем вы неустанно упражняете свой ум? Час на историю, час на занятия математиков, час — стенография, и так каждый день.

ТЕЙЛОР. Затем же, зачем вы учитесь выпекать хлеб, шить и вязать, гладить рубашки.

ТИДД. Я занимаюсь всем этим, чтоб скоротать время и не умереть со скуки. У меня одна цель: заполнить чем-то день, и только. День прошел — и слава богу. Но вы-то упражняете свой ум ради будущего. А какого будущего, если вы собираетесь сложить голову под Харперс-Ферри?

ТЕЙЛОР. На что потратил бы я годы своей жизни, будь мне суждено прожить семьдесят лет, как сказано в Писании? Неужели я провел бы их в праздности, ожидая, когда меня поглотит смерть? Нет, я совершенствовался бы в полную меру отпущенных мне способностей. Именно так делаю я теперь — и буду делать, чем бы ни измерялся отведенный мне срок жизни, годами или днями. (Лимену). Продолжайте, пожалуйста.

ЛИМЕН. «Она посмотрела ему в глаза и, застенчиво опустив прелестные ресницы, молвила: «Да, Элерик, вы можете надеяться».

^{В то время как он читает, в комнату возвращаются Джон Браун, Ньюби, Оливер и Оуэн.}

ТИДД. Командир, вот ваша рубашка. Мне так приятно было прожечь в ней дыру.

^{Мэри пытается отобрать у него утюг. Он не дает. Потом подходит к Уотсону и Коупленду, которые играют в шашки, и захлопывает доску, так что шашки летят во все стороны.}

Давайте действовать. На Харперс-Ферри!

ДЖОН БРАУН. Надо ждать.

ТИДД. До каких же пор можно сидеть здесь? Пока нас не обнаружат?

ДЖОН БРАУН. Такая опасность есть, но надо на это идти. Будем ждать.

ТИДД. У нас одно преимущество: внезапность. Зачем обесценивать его, мешкая в бездействии на ферме?

НЬЮБИ. Он прав.

КОУПЛЕНД. Я с ним согласен.

МАРТА. Не так громко. Вас могут услышать с дороги.

ТИДД (понизив голос). Я буду кричать, если мне вздумается. Заклинаю вас, безотложно снеситесь с Гарриет Табмен, пусть она приведет пятьдесят человек. И давайте наконец призовем тех, кто ждет на Востоке и в Канзасе. Будем действовать. И не медля!

НЬЮБИ. Дайте знать Гарриет Табмен.

ОУЭН. Правильно.

ДЖОН БРАУН. Нам нельзя отсюда трогаться. Мы будем ждать.

ТИДД. Будем ждать. Будем ждать. Возразите на мои доводы. Докажите, что я не прав. Только не стойте, твердя: «Мы будем ждать».

ДЖОН БРАУН. Нельзя сейчас совершать нападение на Харперс-Ферри. Мы должны ждать.

^{В ярости Тидд выхватывает у Джона Брауна из рук ружье и швыряет на пол.}

ТИДД. Вы больше не командир мне.

^{При этих словах все, что накопилось у людей на душе, прорывается наружу.}

НЬЮБИ. Мне тоже.

ОУЭН. Если ты не назначишь день атаки, ты мне не командир.

МЭРИ. Оуэн!

ОЛИВЕР (подходит к Оуэну и с силой встряхивает его за плечо). Не смей!

^{Оуэн с не меньшей силой сбрасывает его руку.}

ДЖОН БРАУН. Что ж, сказано — значит, так тому и быть. Я не командир вам больше.

КЕЙДЖИ. Он погорячился.

ДЖОН БРАУН. Выбирайте нового.

КОУПЛЕНД. Нового командира?

ДЖОН БРАУН. Большинством голосов. Мэри, бумагу и карандаши.

ЛИМЕН. Это все ожидание виновато, нам невмоготу…

КЕЙДЖИ. Командир, не ставьте под угрозу наше дело из-за горьких слов, сказанных сгоряча в тяжелый день.

ДЖОН БРАУН. Вы полагаете, что это горечь, прорвавшаяся наружу в тяжкий день? Я требую избрания нового командира потому, что нет другого способа сохранить единство нашей армии… Голосуйте! Выбирайте командира.

^{Мэри тем временем раздала всем бумагу и карандаши. Пока идет разговор, она берет шапку и обходит присутствующих, собирая в нее бюллетени.}

ТИДД. Позвольте мне объяснить мою позицию. Я — за Джона Брауна, но не за Харперс-Ферри. Я не верю в затею с Харперс-Ферри. Это ловушка.

МЭРИ (перебивает Тидда, заглушая его слова). Кто верит в Джона Брауна, тот должен верить и в Харперс-Ферри. Это одно и то же.

ТИДД. Когда мы двинемся на Харперс-Ферри, большинство из нас пойдет на смерть. И все же, когда эта армия выступит в поход, совесть обяжет меня выступить вместе с нею. Ибо удар должен быть нанесен. Ибо должен грянуть набатный колокол, пробуждая всех ото сна. Этот колокол — мы, и язык его, и звонарь — все это мы. Но нападение кончится неудачей, и большинство из нас перебьют. Так зачем же, зачем нам лишаться единственного крошечного преимущества, каким мы обладаем: внезапности?

МЭРИ (становится перед Тиддом, последним, кто еще не опустил в шапку бюллетень). Голосуйте! Вы, больше чем кто-либо под этой крышей, обязаны голосовать!

^{Тидд обводит взглядом присутствующих и со злостью, с отчаянием пишет что-то на своей бумажке и бросает ее в шапку. Мэри передает шапку Оуэну.}

ОУЭН (Тидду). Подсчитаем вместе.

^{Среди общего молчания Оуэн и Тидд считают голоса.}

ТИДД (поднимает ружье, дает его Джону Брауну). Вы — наш командир.

МЭРИ. А как же вы? Вы за кого голосовали?

ТИДД (отворачиваясь от нее, обращается к Джону Брауну). Я тоже голосовал за вас. Все мы, без исключения, голосовали за вас… Как расходимся мы с вами в оценке успеха нападения на Харперс-Ферри — и как мы едины в оценке его необходимости!

МАРТА. Внимание! Внимание! К воротам свернул какой-то мужчина.

КЕЙДЖИ. Видно, нам сегодня небудет покоя.

^{Среди мужчин происходит движение в сторону чердака; из комнаты исчезают свидетельства их присутствия в комнате.}

МАРТА. Это Джон Кук.

^{Входит Джон Кук. Ему 29 лет. Короткие приветствия. Джон Браун, Кейджи и Стивенс отводят Кука в сторону. Свет меркнет, и одновременно ярче освещается то место, где они стоят. Другие действующие лица замирают на местах.}

КУК. У меня всего несколько минут. (Разворачивает карту и показывает по ней, о чем ведет речь). Вот подробная карта Харперс-Ферри. Сюда нанесены строения, оружейный завод, арсенал, улицы, переулки. Вот здесь показано, как холмы по-над рекой Шенандоа переходят в Аллеганские горы. Марш-бросок — и мы в дебрях гор. Все в точности, как вы говорили год назад, когда посылали меня сюда обследовать местность.

ДЖОН БРАУН. Вы хорошо справились с заданием.

КУК (удовлетворенно). Днем я работаю смотрителем шлюза на канале. В свободное время торгую вразнос книгами — Библия, «Жизнеописание Джорджа Вашингтона», карты. Но эта карта особая, я над нею трудился целый год. Заполнял ее постепенно.

КЕЙДЖИ. Так хорошо все сделал — и еще успел подыскать себе хорошенькую девушку, добиться ее расположения и жениться.

КУК. Тут жирным кружком обведена большая ферма, она принадлежит полковнику Льюису Вашингтону, внучатому племяннику Джорджа Вашингтона. Я до прошлой недели не мог придумать, под каким удобным предлогом наведаться к нему. И вдруг меня осенило: пойду попробую продать ему книжку «Жизнеописание Джорджа Вашингтона, отца и основателя нашей страны».

КЕЙДЖИ. Кому и продать такую книгу, как не ему.

КУК. Купил четыре штуки — одну себе, три для родственников. Даже в дом меня зазвал, выпить рюмку хереса. Даже показал мне шпагу, которую Джордж Вашингтон получил от генерала Лафайетта. Я ее сам держал в руках.

ДЖОН БРАУН. Какую, вы сказали, шпагу?

КУК. Которую Джордж Вашингтон получил от Лафайетта. Чудо, а не шпага.

Джон Браун. Это не просто шпага, это нечто большее. Шпагу, которую держал в руках Джордж Вашингтон, увидит раб. Она помогла белому человеку завоевать свободу и теперь поможет черному. Когда мы нагрянем в Харперс-Ферри, я отряжу людей к полковнику Вашингтону. Эта шпага должна быть у меня.

КУК. Можно, я войду в этот отряд?

ДЖОН БРАУН. Да!

КУК (смеется). Удивится же он, когда меня увидит! Ну, мне пора.

ДЖОН БРАУН. Вы не останетесь поужинать?

КУК. Я и так слишком задержался. Жена не знает, где я. Нужно торопиться домой. (Делает шаг к двери, оборачивается. Пылко). Капитан, моя жена очень молода, ей недостает житейской искушенности. Она верит, что я тот, за кого выдаю себя: смотритель шлюза на канале, на стороне приторговываю книжками, а для души шныряю по окрестностям, составляя карты. Ночью в постели, когда кругом все стихнет, она протягивает ко мне руку, и, сжимая ее перед тем, как заснуть, я томлюсь желанием открыть ей правду.

ДЖОН БРАУН. Такова участь всякого заговорщика. Чем человек достойнее, тем горше боль. А мы — заговорщики.

КУК. Я знаю, если сказать ей правду, она будет с нами.

ДЖОН БРАУН (холодно). Опасность чересчур велика. Вы будете молчать как убитый.

КУК. Молчать как убитый. Слушаюсь, командир. (Уходит).

^{Свет меркнет, и площадка погружается в темноту. Джон Браун, Кейджи и Стивенс подходят к остальным и тоже замирают в неподвижности. Эта площадка остается в полутьме; освещается другая: Марта и Оливер в фруктовом саду.}

МАРТА. Наш милый сад. Опять мы здесь… Мы оборвали все яблоки до последнего. Помнишь воскресный пирог с яблоками?

ОЛИВЕР. Я полюбил эти старые корявые деревья, их ветви, которые служат нам укрытием.

МАРТА. Где-то мы будем, когда они вновь зацветут?.. А ведь мужчины знают, что мы уединились здесь.

ОЛИВЕР. Боюсь, что да… (Присвистнув). Смотри, какие черные тучи. Собирается гроза.

МАРТА. Мир знает, что муж и жена дарят друг другу плотскую радость, но ему не дано знать, когда наступают мгновения близости. А в этом доме знают — до часа, чуть ли не до минуты. Когда мы вдвоем, мне порою чудится, что с нами кто-то третий — проходит мимо, едва не задев меня, касается моей кожи.

ОЛИВЕР. Разве кто-нибудь здесь хоть раз привел тебя в смущение, когда мы уединялись, заставил тебя почувствовать неловкость хоть одним движением, усмешкой, взглядом?

МАРТА. Нет, никто и никогда. Но ощущение все-таки остается — что с нами кто-то третий, проходит рядом, задевает меня.

ОЛИВЕР. Жаль, что у тебя такое чувство.

МАРТА. Оливер, супруг мой, поцелуй меня.

^{Они целуются.}

Мне было хорошо с тобою здесь в саду, но я мечтаю быть с тобой в постели.

ОЛИВЕР. Интересно, что поведает людям о нас с тобой история.

МАРТА. Как живо присутствует в твоем сознании история. Здесь на ферме со всеми так — каждый живет с оглядкой на историю.

ОЛИВЕР. И ты тоже, милая… Если нас ждет удача, мир назовет нас героями, и на этом старом доме будет развеваться флаг.

МАРТА. А если неудача?

ОЛИВЕР. Неудача? Тогда большинство из нас погибнет, а те, кто останется в живых, повиснут между небом и землей.

МАРТА (целует его). Оливер, у меня будет ребенок.

ОЛИВЕР. Наше дитя, зачатое в краю рабства, — наше дитя доживет до тех дней, когда этот край станет свободным краем свободных людей. Я клянусь тебе в этом, Марта. Жизнью своей клянусь… Тсс! (Напряженно прислушивается). Ветерок пробежал, вот и все.

МАРТА. Листья задрожали.

ОЛИВЕР. В воздухе потянуло холодком.

МАРТА. Тучи совсем черные.

ОЛИВЕР. По ту сторону гор идет дождь. Еще минута — и пойдет у нас.

МАРТА. Вот и первые капли. Скорей. Бежим.

ОЛИВЕР. Бежим.

Пока они бегут к дому, свет на площадке, изображающий сад, меркнет, и освещается площадка, изображающая ферму. Гроза бушует вовсю, то и дело гремит гром. Неподвижная группа оживает.

КЕЙДЖИ (очень громко). Слушайте все! Можно кричать. Шуметь. Гроза перекроет все звуки. Шумите что есть силы. Гром будет нам защитой.

^{Под тяжкие раскаты грома и шум ливня в комнате творится несусветное: все кричат на разные голоса, кто-то пронзительно верещит, кто-то пускается в пляс под поросячий визг, одни кукарекают по-петушиному, другие мяукают, мычат и так далее, подражая разным животным; раздается лихой посвист, четверо затевают строевые занятия, дурашливо гаркая: «Нале-ву! Шагом марш! Напра-ву! Кру-гом! Рота, смирно!» Один, схватив оловянную кружку и миску, как сумасшедший колотит ими друг о друга, некоторые, разделившись парами, борются. Один из мужчин негромко запевает «Лорену»[4], другой подхватывает, за ним — третий, четвертый, и постепенно поют все. Гроза начинает стихать.}

Не так громко. Гроза проходит.

^{Пение замирает.}

Все успокоились.

^{Полная тишина. Мужчины обмениваются внимательными взглядами.}

ТИДД. Я пошел спать.

^{Мэри зажигает свечи и раздает их мужчинам, которые выстраиваются в очередь на чердак, так что каждый второй или третий в очереди стоит со свечой в руке. Процессия движется наверх, в молчании, словно бы совершая религиозный обряд. Стоит глубокая тишина.}

ОЛИВЕР (последний в очереди). Спокойной ночи, Марта. Храни тебя господь.

МАРТА. Спокойной ночи.

^{Джон Браун знаком подзывает к себе Кейджи и Стивенса. Все трое выходят на полуосвещенную площадку авансцены и застывают в неподвижности.}

МЭРИ (держа в вытянутых руках рубашку). Bот рубаха, которую прожег Тидд.

МАРТА (приглядываясь). Это же не отцовская рубаха! Тидд прожег свою. Не помнил себя от гнева и все же не стал портить чужую вещь.

МЭРИ. Завтра я научу его, как класть заплату.

МАРТА. С заплатой ему хватит дела на полдня.

МЭРИ. Идем-ка спать, Марта, день окончен. (Глядит в ту сторону, где стоит Джон Браун. Мягко). Доброй ночи, дорогой мой неспокойный муж. Доброй тебе ночи.

^{Мэри и Марта уходят, свет на этой площадке меркнет, и освещается та, где стоят Джон Браун, Кейджи и Стивенс. Они приходят в движение.}

СТИВЕНС. Что ж, сегодняшний день прошел благополучно.

КЕЙДЖИ. Так-то так, но кто может поручиться за завтрашний? Командир, отчего вы не возразили на довод Тидда разумно, а лишь твердили: «Мы будем ждать»? Вы сами добились того, что произошло это голосование. Зачем?

СТИВЕНС. Либо мы наносим удар быстро, согласно, как единая армия, либо…

КЕЙДЖИ. Либо все разбредутся кто куда. Давайте же сообщим Гарриет Табмен, чтобы она шла сюда из Канады и привела пятьдесят человек, давайте…

^{Джон Браун вынимает письмо и протягивает его Кейджи. Кейджи быстро пробегает его глазами и передает Стивенсу.}

Ужасно. Ужасные вести.

ДЖОН БРАУН. Потому я и добивался голосования. (Выкрикивает с болью). Гарриет Табмен заболела и слегла! Сколько раз пробиралась на Юг, собирала рабов, пряталась по болотам, часами шагала без отдыха, и вот…

КЕЙДЖИ. Она вообще не добралась до Канады.

ДЖОН БРАУН. Мы рассчитывали, что полсотни людей ждут нас к северу от границы, но ничего этого нет. Мы одни.

СТИВЕНС. Да, но есть еще наши друзья из Канзаса и с Востока.

ДЖОН БРАУН (с горечью доставая из кармана несколько писем). Сегодня утром письма как на подбор. (Показывает одно письмо). Генри Карпентера с нами не будет. Пустился в путь сюда и с полдороги вернулся — духу не хватило. (Показывает другое). Люк Парсонс отступился от нас. Джордж Гилл — отступился. Алексис Хинкли — был готов к нам примкнуть, стойко продержался год, теперь не может, из-за семейных неприятностей. У всей семьи человеческой неприятности!.. Нет, кое-кто подоспеет, но сомневаюсь, чтобы нас набралось три десятка. А мой план рассчитан на сто человек.

СТИВЕНС. Что же нам, разойтись и ждать до лучших времен?

ДЖОН БРАУН. Я готовил себя к этому двадцать лет. Всю свою жизнь, шаг за шагом, поворот за поворотом, я шел извилистым путем к этой цели. И вот настала минута положить мою жизнь на костер, если понадобится — противопоставить мое существование существованию рабства. Я не сдамся. Мы лишились пятидесяти сторонников из Канады…

КЕЙДЖИ. И Гарриет Табмен.

ДЖОН БРАУН. Тяжелый удар, но не смертельный. Необходимо восполнить чем-то равноценным потерю этих пятидесяти.

КЕЙДЖИ. И Гарриет Табмен.

ДЖОН БРАУН. Надо найти беглого раба, наделенного могучим ораторским даром. Найти негра, чье имя известно каждому рабу в самых темных углах страны рабства. Мне самому идти к рабам нельзя — я узник моей белой кожи. Но этот негр — другое дело. Когда он скажет рабу: «Подымайся и берись за оружие — вот оно!» — колебаний не будет.

КЕЙДЖИ. Фредерик Дуглас!

СТИВЕНС. Дуглас — правильно!

ДЖОН БРАУН. Да, Фредерик Дуглас.

КЕЙДЖИ. Вы не имеете права даже просить его к нам примкнуть. Его газету читают тысячи.

ДЖОН БРАУН. Что важней, издавать газету, направленную против рабства, или с оружием в руках воевать, дабы освободить целую армию рабов? Ему придется на короткое время отложить работу.

КЕЙДЖИ. Жизнь Фредерика Дугласа слишком дорого стоит, чтобы рисковать ею, вовлекая его в эту операцию.

ДЖОН БРАУН. Вы хотите сказать, что наша жизнь стоит меньше?

КЕЙДЖИ. Да! Наша жизнь не такая ценность, как его.

ДЖОН БРАУН (отметая их возражения). В конечном счете, о жизни каждого из нас будут судить по содеянному. Я просил Дугласа встретиться со мною тайно подле заброшенной каменоломни под Чеймберсбергом. Кейджи, вы будете сопровождать меня. Я знаю, Фредерик Дуглас станет в наши ряды.

^{Свет на этой площадке гаснет, и освещается другая, изображающая заброшенную каменоломню под Чеймберсбергом. Карьер, наполнясь водою, превратился в пруд. Джон Враун и Кейджи переходят на площадку с каменоломней; одновременно с другой стороны на ней появляются Фредерик Дуглас и Шилдс Грин. Дуглас — мулат. Грин — чистокровный негр. Джон Браун и Дуглас становится посередине площадки, Кейджи и Грин пока что держатся в стороне, внимательно наблюдая за главными героями картины. Между последними словами Джона Брауна и следующими далее почти нет перерыва.}

Год назад я мог говорить о Харперс-Ферри лишь в общих выражениях. Теперь же, располагая данными, которые собрал Кук, я убежден, что нападение может завершиться успешно.

ДУГЛАС. Все, что вы сказали, нисколько не изменило моего мнения. Харперс-Ферри — это железный капкан. Одна челюсть капкана — мост через Потомак, другая — мост через Шенандоа.

ДЖОН БРАУН. Послушайте. Послушайте меня. На Потомакском мосту — один-единственный часовой. Мы снимаем его и входим в Харперс-Ферри. Затем несколько наших захватывают арсенал и оружейный завод… (Поднимает руку, останавливая Дугласа, который хочет его перебить). В действительности все куда проще, чем на словах: у ворот оружейного завода всего-навсего один часовой. Тридцать часов Харперс-Ферри будет в моих руках. Тридцать часов. И в эти часы, Фредерик, необходимо, чтобы вы были с господом и со мною.

ДУГЛАС. Легче, легче, мой друг. Мы еще не дошли до вопроса о моем участии.

ДЖОН БРАУН. За эти тридцать часов рабы поднимутся и встанут под наше знамя. А потом, пока город еще не успел собраться с силами для контратаки, мы перейдем через Шенондоа и подожжем за собою мост. Силы неприятеля застрянут на той стороне горящего моста; мост будет позади, впереди — горный хребет. (Опять вскидывает руку, останавливая Дугласа). Крутой короткий подъем — и мы в безопасности средь горных кряжей, мы под защитой Аллеган.

ДУГЛАС. Вот вы уже опять воспарили к горным вершинам.

ДЖОН БРАУН. А уж когда мы окажемся там, нас не выбить никакими силами. Будем совершать внезапные набеги на плоскогорье, забирать с собою рабов и снова уходить в горы.

^{Дуглас в нетерпении пытается вставить слово. Джон Браун удерживает его, подняв руку.}

Я говорю сейчас об армии — армии, которая непрерывно в действии и пополняет свои ряды рабами, которым она дала свободу.

^{Дуглас вновь пытается прервать его, и вновь Джон Браун упрямо продолжает.}

Мы подорвем основы рабовладения, сделав его невыгодным, ибо хозяин всегда будет в тревоге, что в одну прекрасную ночь доля его имущества стоимостью в полторы тысячи долларов исчезнет, уйдя вместе с нами в горы. Я начинаю с самого окраинного из рабовладельческих штатов — с Виргинии, — и по мере того, как все дальше продвигаюсь вглубь, рабовладельческая территория непрерывно сокращается… Все это досягаемо, возможно. Неужели ради этого не стоит дерзнуть, сколь ни велика опасность?

ДУГЛАС (ровно, с расстановкой). Сколько же у вас людей пока что?

ДЖОН БРАУН. Сегодня моя армия насчитывает семнадцать человек.

ДУГЛАС. Сколько еще вы ждете к той ночи, когда произойдет нападение?

ДЖОН БРАУН. Человек десять, может быть; может быть, пять.

ДУГЛАС. Так. Значит, у вас будет самое большее человек двадцать пять. И с этой горсткой…

ДЖОН БРАУН. Не с горсткой. С армией.

ДУГЛАС. И с этой горсткой вы рассчитываете…

ДЖОН БРАУН. Это не горстка. Это армия. Мы — регулярное войсковое соединение с твердой военной организацией.

ДУГЛАС. Называйте себя армией, если вам угодно. Но для неприятеля, против которого вы воюете, вы будете не более как горстка мятежников.

ДЖОН БРАУН. Не так уж много лет назад мой дед, которого, как и меня, звали капитан Джон Браун, воевал против англичан и короля Георга. Тех, кто сражался в Войне за независимость, тоже называли мятежниками. Но лишь победа или поражение определяют, кого назовут героем, а кого предателем. Я твердо рассчитываю на победу в этой великой кампании, и потому называйте нас армией — армией горных дебрей.

ДУГЛАС. Вот вы опять унеслись в горные дебри! Я же вас вижу в ловушке. Нападение на Харперс-Ферри потерпит провал. Не будет армии среди горных вершин. Будет печальная действительность: два с лишним десятка людей, заведомо обреченных на неудачу, совершат набег на южный городок, а там — западня, плен, суд, обвинительный приговор и виселица.

ДЖОН БРАУН. Что вы хотите сказать мне, Фредерик Дуглас?

ДУГЛАС. Я вас хочу убедить не совершать это нападение. А если вы все-таки намерены совершить его, я хочу вам сказать, что меня с вами не будет.

ДЖОН БРАУН. Фредерик, Фредерик, не говорите так.

^{Один за другим слышатся два выстрела. Джон Браун и Кейджи хватаются за ружья. Дуглас и Грин вынимают пистолеты. Никто не двигается с места. Разговор дальше ведется шепотом.}

КЕЙДЖИ. Ловцы рабов? (Напряженно прислушивается). Шаги. Один кто-то.

ДУГЛАС. Скорей в подлесок. (Подает знак Грину. Оба торопливо уходят).

ДЖОН БРАУН (садится у воды, положив рядом ружье. Поднимает с берега свою удочку, крепкую палку футов шести длиной, достает из кулька червя, крючок. Обращаясь к Кейджи). Садитесь. Откройте книжку. Ружье держите наготове.

КЕЙДЖИ (повинуясь). Стоило ли возиться с червяком?

ДЖОН БРАУН. Без червяка осталось бы чувство незавершенности… Похож я на фермера в минуту досуга?

КЕЙДЖИ. Совершенно похожи. Только не дергайте с таким усердием удочку. Рыбы в карьере нет.

^{Быстро входит охотник на оленей, с ружьем. В удивлении останавливается, наткнувшись на людей.}

ОХОТНИК. Здравствуйте! Я не подозревал…

ДЖОН БРАУН. Мир вам, молодой человек, и удачной охоты.

ОХОТНИК. Благодарю, почтенный фермер. Я только что подстрелил оленя, иду по следу. Вы ничего не слышали? Он где-то продирается сквозь чащу…

КЕЙДЖИ (встает, смотрит в сторону). Вон он! Оттуда слышался какой-то треск.

ОХОТНИК (делает несколько шагов, оборачивается и внимательно вглядывается в лицо Джона Брауна). Как, водится рыбка здесь в карьере?

ДЖОН БРАУН. А мы тут первый раз.

ОХОТНИК. Ну, желаю вам всего доброго. (Уходит).

^{Джон Браун продолжает удить рыбу. Кейджи смотрит охотнику вслед и знаком показывает, что опасность миновала. Возвращаются Дуглас и Грин.}

ДУГЛАС (несколько мгновений пытливо смотрит на Джона Брауна). Вы думаете, что рабы поднимутся и соберутся под ваше знамя, если внушительный, твердый голос негра скажет им, что это не предательство, верно?

ДЖОН БРАУН. Верно.

ДУГЛАС. И этими восставшими рабами вы рассчитываете пополнять ряды вашей армии?

ДЖОН БРАУН. Да.

ДУГЛАС. Вы обманываетесь. У моего народа храбрейшие и наиболее закаленные — канадцы. Дабы совершить побег на свободу, рабу надлежит презреть и пулю, и собаку-ищейку, топь болот и кручи гор. Многие не выдержали. В Канаде беглых рабов обучили обращаться с ружьем и пистолетом. Да. Канадцев можно было бы в один день включить в вашу армию. Другое дело — рабы из здешних мест. Одни них способны стать хорошими солдатами, другие — нет.

^{Джон Браун хочет что-то вставить, Дуглас ему не дает.}

Второй вопрос — военная подготовка. Держать в руке ружье — для раба уже преступление, которое карается смертью. Недели, месяцы пройдут, пока они научатся стрелять. Меж тем в тот день, когда вы нанесете удар по Харперс-Ферри, армия ваша должна быть в боевой готовности. А шести месяцев, потребных на то, чтобы обучить такое войско, у вас определенно нет.

ДЖОН БРАУН (берет в руки крепкое шестифутовое удилище и с силой срывает с него леску. Затем достает из кармана черный стальной предмет, который оказывается наконечником пики). Вот мой ответ на ваши слова.

ДУГЛАС. Что это?

ДЖОН БРАУН. Пика.

ДУГЛАС. Пика?

ДЖОН БРАУН. Она самая.

ДУГЛАС. Пика!

ДЖОН БРАУН. Сотни лет в Европе пика была оружием пешего воина. Покуда новобранцы, обретшие свободу, не научились пользоваться ружьем, они будут сражаться с пикой в руках.

ДУГЛАС. С пикой!

ДЖОН БРАУН (резким движением выбрасывает вперед пику, нацелив ее на Дугласа, так что еще дюйм — и острие вонзится ему в грудь). Захочется вам оказаться перед острием пики, когда ее древко в руках человека, полного решимости? У меня тысяча древков и наконечников — они ждут, когда тысяча рабов поднимется и возьмет их в руки.

ДУГЛАС. Пика! С приходом ружья природа войны изменилась. Бой перестал быть схваткой врукопашную.

ДЖОН БРАУН. Я предвижу, что во многих случаях неизбежен ближний бой. К тому же пика — это временная мера, пока мы не обучим всех владеть ружьем. Переходите к следующему возражению.

ДУГЛАС. Но вы не ответили на первое.

ДЖОН БРАУН (нетерпеливо). В чем оно?

ДУГЛАС. В том, что рабы, восставшие недавно, никогда не держали в руках ружье и не могут заменить смелых, сильных, прекрасно обученных канадцев.

ДЖОН БРАУН. Переходите к следующему возражению.

ДУГЛАС. Ваш расчет построен на том, что слух о нападении на Харперс-Ферри поднимет к восстанию великую силу рабов. Так?

ДЖОН БРАУН. Так.

ДУГЛАС. Ошибочный расчет. Здешние места заселены неграми не густо. Это земля фермеров. Фермеров, поймите. Несколько рабов на одной ферме, несколько на другой. В сердце Юга, где большие плантации, там — да, там крупные скопления рабов, по пятидесяти, а то и по сто человек на плантацию. Но не в Виргинии.

^{Джон Браун хочет перебить его. Дуглас его обрывает.}

Я излагаю вам действительное положение вещей, постарайтесь оценить его трезво… И для чего нападать на арсенал и оружейный завод Федерального правительства? Вы, конечно, отдаете себе отчет в том, что, нападая на Федеральное правительство, вы не оставляете ему иного выбора, как только уничтожить вас.

ДЖОН БРАУН. С нами бог. Кто может нас осилить?

ДУГЛАС. Федеральное правительство. Или вы полагаете, что оно будет сидеть сложа руки и смотреть, как вы врываетесь в его здания, захватываете его оружие, берете в плен людей, которые служат ему?

ДЖОН БРАУН. Мой выбор оттого как раз и пал на Харперс-Ферри, что тут находятся оружейный завод и арсенал. Я утверждаю свои представления о нравственности в противовес тем, какие исповедует правительство Соединенных Штатов. Когда человек верит, что его правительство творит преступление против бога и против самых сирых, забитых, обездоленных в этой стране, то долг такого человека — подняться и противопоставить свои нравственные убеждения нравственным убеждениям своего правительства. Я верую в исконную добродетель народа этой страны. Когда мы окажемся в горах, моя вооруженная пиками армия поставит людей Америки лицом к лицу с негритянским вопросом. Во сне и наяву он будет преследовать их неотступно, а увиливать от ответственности, ох, как неприятно! — и настанет день, когда увиливать более станет невозможно. Тогда народ возьмет мою сторону — мою и моей армии. Разве ради всего этого не стоит дерзнуть?

ДУГЛАС. Рассудок и разумение говорят мне, что вас ждет провал, что Харперс-Ферри завершится так печально, как предрекаю я: пленением и смертью. Но как я молю бога, чтобы я оказался не прав! Если б только я был не прав!

ДЖОН БРАУН. Идемте со мной, Фредерик. Я жизни не пожалею, чтоб защитить вас.

ДУГЛАС. Я не прошу, чтобы вы защищали меня ценою собственной жизни. Я сам готов отдать жизнь, когда потребуется. Я просто не готов отдать ее зря. У меня есть дело, я отвечаю за него.

КЕЙДЖИ. Мистер Дуглас, позвольте задать вам вопрос. Пошли бы вы с нами, если бы думали, что нападение на Харперс-Ферри завершится успешно?

ДУГЛАС. Нет. И тогда не пошел бы. Лишь в умелых руках дело спорится. Совершать набеги — занятие не для меня.

КЕЙДЖИ. Ну, а если, примкнув к нам, вы склонили бы чашу весов в нашу пользу, создали перевес, достаточный, чтобы обеспечить нам успех?

ДУГЛАС. На мне лежит ответственность за работу, которую я веду. Позволить себе отвлечься значило бы нанести ущерб делу, за которое мы оба сражаемся… Мне легче было бы сказать: «Да. Я иду с вами на Харперс-Ферри». Но я обязан сказать: «Нет». Мне назначено идти другим путем.

ДЖОН БРАУН. Значит, два человека, посвятившие себя одному делу, могут в один и тот же час избрать прямо противоположные способы действий, и все-таки каждый способ будет верен и оправдан?

ДУГЛАС (кивает головой, медленно, сурово). Прямо противоположные — да, и все-таки каждый оправдан.

ДЖОН БРАУН. Тогда вы правильно делаете, что не идете с нами. Возвращайтесь в Рочестер, к вашей газете. Что до меня, моя миссия — нанести удар по Харперс-Ферри. Вся моя жизнь вела меня к этому конечному выражению любви моей к богу и желания видеть детей семьи человеческой равными в праве на свободу.

ДУГЛАС. Заклинаю вас, не совершайте нападения на Харперс-Ферри. Но вы все равно совершите его, я знаю. (Заключает Джона Брауна в объятия).

ДЖОН БРАУН. Вы словно навсегда со мною прощаетесь.

ДУГЛАС. Так оно и есть. Навсегда. (Отворачивается, молча прощается за руку с Кейджи. Подает Грину знак уходить).

ГРИН. Мистер Дуглас… Мистер Дуглас, а от него — от нападения — будет польза, даже если оно провалится?

ДЖОН БРАУН. Если мы победим, это будет огромная победа. Но и в том случае, если мы потерпим поражение под Харперс-Ферри, это все равно будет победа.

^{Грин, как бы ожидая подтверждения этому, взглядывает на Дугласа.}

ДУГЛАС. Польза будет.

ГРИН. Даже если их ждет поражение?

ДУГЛАС. Даже если их ждет поражение.

ГРИН. Тогда я иду с ним.

^{Джон Браун вкладывает Грину в руки свое ружье. Дуглас и Джон Браун отворачиваются друг от друга и делают по несколько шагов в разные стороны. Потом вдруг порывисто оборачиваются, кидаются друг к другу, крепко обнимаются, целуют друг друга в щеку. Короткое горестное молчание и Дуглас идет прочь. Джон Браун говорит ему вслед.}

ДЖОН БРАУН. Идите, Фредерик Дуглас, идите своим путем. Мой путь ведет на Харперс-Ферри.

^{Свет на этой площадке гаснет, и освещается площадка, изображающая ферму Кеннеди; Джон Браун, Кейджи и Грин тем временем переходят на эту площадку. Все мужчины, включая Кука, в сборе; все вооружены. У каждого на них длинный серый шарф — это те шарфы, которые вязала Марта. Мэри и Марты нет. Между последними словами Джона Брауна и теми, что он говорит теперь, почти нет перерыва.}

К оружию, солдаты. Мы выступает на Харперс-Ферри.

КЕЙДЖИ. В колонну по двое, стано-вись!

^{Мужчины по двое выстраиваются в колонну.}

Господа, главнокомандующий Соединенной армией — капитан Джон Браун.

ДЖОН БРАУН. Вам известно, что, согласно уставу воинской службы, каждая рота нашей армии состоит из семидесяти двух человек. (С оттенком иронии). Между тем у иных из вас, которые числятся командирами рот, нет в подчинении ни одного солдата, по той причине, что в настоящее время ваша рота состоит из одного командира. (Очень серьезно). Но наша армия будет расти. И кто выстоит против нашей армии, когда она будет в горах?.. Достаньте карты. (Каждый вынимает из кармана карту). Мы выступаем на Харперс-Ферри по двое. Капитаны Тидд и Кук, вы поведете армию, колонна будет следовать за нами, держа дистанцию в пятьдесят шагов. Если вам кто-нибудь встретится, задержите его, вступив с ним в громкий разговор, чтобы тем временем армия могла сойти с дороги и укрыться в зарослях. Когда дойдете до места, отмеченного мною на ваших картах, перережьте телеграфные провода. (Обращаясь ко всем). С той минуты, как будут перерезаны провода, наш план вступает в действие. У каждого из вас есть своя инструкция. Следуйте ей неукоснительно. (Короткое молчание). Капитан Уотсон Браун и рядовой Тейлор, на вас возложена особо важная задача. После того, как мы войдем в Харперс-Ферри, вы должны как можно быстрее захватить мост через Шенондоа. Захватить и держать. Держать любой ценой. Это наши ворота в горы. (Вручает Оуэну саквояж). Капитан Оуэн Браун, рядовой Баркли Коппок, вы остаетесь здесь часовыми. Завтра утром я пришлю фургон и людей грузить наше снаряжение. Когда из дома все будет вынесено, немедленно догоняйте нас в Харперс-Ферри. И смотрите, чтобы саквояж был при вас. В нем мои бумаги и военные документы. (Обращаясь ко всем). Помните, и еще раз помните: никакого шума. Если натолкнетесь на сопротивление, пускайте в ход нож или саблю. Ни единого выстрела, кроме как в случае самой крайней необходимости. Нож или сабля, но не пуля. Ясно?

^{_{Джон Браун — Эдвард Биннс. Театр Гатри, Нью-Йорк, США, 1967.}}

ГОЛОСА. Да, командир.

ДЖОН БРАУН (после короткого молчания воздевает руку, благословляя их). Да спасут и охранят вас ангелы господни. (На мгновение умолкает). Капитан Кейджи, стройте колонну для марша.

КЕЙДЖИ. Капитаны Кук и Тидд, вы свободны!

^{Кук и Тидд уходят.}

Солдаты, наружи стройсь!

ДЖОН БРАУН (на площадке остаются лишь он и двое замыкающих. Джон Браун, держа ружье на согнутой руке, выпрямляется во весь рост). Господи боже, судия праведный и грозный, я слышу великий вопль в земле Египетской. Меня ждет мое дело. Я иду. (Уходит).

^{Издалека доносится барабанная дробь. Свет быстро гаснет. Темнота.}

Конец первого действия

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

^{Полночь. Территория оружейного завода. По одну сторону находится пожарное депо, по другую — открытое пространство. На сцене Джон Браун, Кейджи и несколько их людей. Разговор вначале ведется шепотом.}

КУК (поспешно входит). Мы перерезали телеграфные провода. Харперс-Ферри оторван от внешнего мира. (Так же поспешно уходит).

^{Входит Ньюби, ведя белого пленного и направив ему между лопаток короткую шпагу. Это, как выяснится потом, Эндрю Кицмиллер. Джон Браун подает знак одному из солдат, и тот уводит пленного в пожарное депо.}

ДЖОН БРАУН (обращаясь к Ньюби). Как мост через Шенондоа?

НЬЮБИ. Он наш. И мы взяли еще двух пленных. Отрядите со мной человека, мы приведем их.

ЛИМЕН (входит). Мы взяли здание арсенала.

ДЖОН БРАУН. Хорошо. Рядовой Лимен, ступайте с рядовым Ньюби на мост, приведите пленных. Не мешкайте.

^{Ньюби и Лимен уходят.}

ГРИН (входит, ведя пленного). Мы захватили оружейные мастерские. Вот часовой.

^{Джон Браун делает знак, и один из его людей уводит пленного в пожарное депо.}

Капитан Стивенс просит подкрепления. Трех солдат.

ДЖОН БРАУН (с широким жестом). Он получит своих трех солдат. В наших руках оба моста, оружейный завод, арсенал, ружейные мастерские. Не послать ни единой пули, не встретить ни единого выстрела — никого не убить, не потерять никого из своих!

^{Слышно, как зазвонил церковный колокол.}

И все это — к наступлению полуночи. Поистине Юг легко уязвим. Двадцать пять человек понадобилось, а я думал, нужна будет сотня. Нам по силам исполнить задуманное, от начала и до конца.

КЕЙДЖИ. Да, но у нас не так много времени, к шести утра Харперс-Ферри загудит, как растревоженный улей.

ДЖОН БРАУН. Займемся подкреплением, которое надо выслать в ружейные мастерские.

^{Слышится выстрел. С этой минуты никто больше не разговаривает шепотом.}

(Громко). Выяснить, что случилось.

^{Грин уходит.}

КЕЙДЖИ. Первый выстрел за всю операцию. Теперь поднимется весь город. На шесть часов раньше времени.

ДЖОН БРАУН. Тем, кто в ружейных мастерских, придется подождать подкрепления.

^{Свет гаснет, наступает темнота. Слышна барабанная дробь. Дробь обрывается. Опять освещается та же площадка, изображающая территорию оружейного завода. Как станет ясно по ходу действия, одна часть открытого пространства на линии огня, другая укрыта.}

КЕЙДЖИ. Еще только полдень. По крайней мере шесть часов ждать, пока стемнеет.

ДЖОН БРАУН. Значит, мы должны продержаться по крайней мере шесть часов. Когда стемнеет… (Кричит предостерегающе). Лимен, уйдите с линии обстрела!

КЕЙДЖИ. Они ведут перекрестный огонь. Отойдите еще дальше. И ждите там.

НЬЮБИ (уже некоторое время всматривается куда-то, вытянув шею). Смотрите! Туда. Нет, вон туда. Стрелок. На крыше водонапорной башни. Меткий стрелок. Это он не дает нам двинуться с места. Командир, я уберу его.

КЕЙДЖИ. Я стреляю лучше вас. Давайте, я его достану.

НЬЮБИ. Для меня этот стрелок — Иессей Дженнингс. Владелец моей жены и семерых детей. Я не промахнусь. (Выбегает вперед, прицеливается, стреляет и отбегает обратно). Следующий уже не будет так рваться на это место.

^{Джон Браун делает знак. Лимен перебегает открытое пространство.}

ЛИМЕН (Джону Брауну). Капитан Стивенс просит шесть человек, немедленно. Если у вас их нет, разрешите ему отступить из ружейных мастерских.

ДЖОН БРАУН. Фургон еще не вернулся с фермы. Когда вернется, капитан Стивенс получит подкрепление. Ступайте.

^{Лимен порывается уйти.}

КЕЙДЖИ (Лимену). Стойте.

^{Лимен останавливается. Кейджи отводит Джона Брауна в сторону.}

Командир, я хочу внести предложение.

ДЖОН БРАУН (отрывисто). Вносите. Я вам не мешаю.

КЕЙДЖИ. Взвесьте его как следует. Не отвергайте сразу.

ДЖОН БРАУН (повелительно). Я слушаю ваше предложение!

КЕЙДЖИ. Первые несколько часов все шло безупречно. Но теперь город яростно обороняется. Мы утратили инициативу. Мало того — восстание рабов не состоялось. У нас шестнадцать человек — и все.

ДЖОН БРАУН. Неужели вы рассчитывали, что они перейдут к нам среди бела дня? Их тут же перестреляют. Вот настанет ночь, и тогда они потянутся к нам по двое, по трое. Целую ночь будут идти, покуда весть о Харперс-Ферри не облетит всю округу… Итак, ваше предложение. В чем оно?

КЕЙДЖИ. Дайте Стивенсу приказ отступить.

ЛИМЕН (вмешиваясь в разговор). Да, командир. Всего лишь с двумя солдатами…

ДЖОН БРАУН. Оставить ружейные мастерские?

ЛИМЕН. Командир, там добрых полсотни…

КЕЙДЖИ. Оставить ружейные мастерские. Отозвать людей, охраняющих арсенал. Послать приказ тем, кто держит мост через Потомак, чтобы бросили мост и шли к нам. Собрать армию воедино. Перейти по мосту Шенондоа. Поджечь мост — и в горные дебри.

ДЖОН БРАУН. А наши люди на ферме?

КЕЙДЖИ. Мы не имеем права ставить под угрозу весь наш план из-за…

ДЖОН БРАУН. А снаряжение? А наш военный архив?

КЕЙДЖИ. Послушайте! Если мы и отступим сейчас, все-таки будет доказано, что с маленьким отрядом возможно совершить нападение на опорный пункт южан и захватить его в свои руки. Если мы сейчас не отступим, мы рискуем потерять все.

ДЖОН БРАУН (отворачивается от Кейджи, подходит к Лимену). Передайте Стивеису, пусть выстоит еще час.

^{Лимен перебегает открытое пространство и исчезает. Джон Браун опять подходит к Кейджи.}

За сегодняшнюю ночь к нам должны подойти от пятидесяти до ста рабов.

КЕЙДЖИ. Рабы поднимутся быстро в сердце Юга, но не здесь, не на окраинных землях. Вспомните, о чем вас предупреждал Фредерик Дуглас.

ДЖОН БРАУН (внезапно совсем другим голосом, с мольбой). Дайте мне час. В течение часа должны вернуться с фермы наши.

КЕЙДЖИ. Дорого нам достанется этот час.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (выходит сзади, оттуда, где находился вместе с другими пленными. Безукоризненно одет). Капитан Браун?

ДЖОН БРАУН. Что вам угодно, полковник Вашингтон?

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (показывая на перевязь со шпагой). Позвольте, я вам поправлю перевязь. Вам так будет удобней.

ДЖОН БРАУН. Благодарю вас, сударь.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (поправляя перевязь). Я что-то вижу здесь совсем мало людей. Где же у вас основные силы?

ДЖОН БРАУН. Вы, сударь, забываете, что вы в плену. Все вопросы задаю я.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Если ваши люди находятся в Мерилендских горах, отчего они не подходят по Потомакскому мосту, ведь он у вас в руках? А если они на вон тех высотах, то отчего не подходят по мосту через Шенондоа, раз он тоже в ваших руках? Как человек военный, я озадачен этим.

ДЖОН БРАУН. Все, что вам положено знать, вы узнаете, когда я сочту нужным… Вы кончили, сударь? У меня больше нет для вас времени.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Так должно быть удобнее.

ДЖОН БРАУН. Ваша правда. (Едко). Весьма любезно с вашей стороны, полковник Вашингтон. Особенно если принять во внимание, что каких-нибудь десять часов назад шпага была ваша.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (в тон ему). Обращайтесь с нею бережно, сударь. В скором времени она вновь будет моей.

^{Издалека доносятся крики, приветственные возгласы.}

ДЖОН БРАУН. Кейджи! Кейджи! Это наши прибыли с фермы!

КЕЙДЖИ. С чего бы горожанам так радости встречать наш фургон? (Выглядывает наружу). К мосту хлынули солдаты.

ДЖОН БРАУН (обращаясь к полковнику Вашингтону). Вам знакомы воинские части, расположенные в здешней местности?

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Я — военный адъютант губернатора Виргинии.

^{Джон Браун указывает на солдат, подбегающих к мосту.}

Джефферсоновская добровольческая гвардия из Чарлстона.

ДЖОН БРАУН. Не может быть, чтобы они пришли сюда так быстро.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Либо мне лгут глаза, либо это они. А вы думали, это ваши? Где ваши люди, капитан Браун? На мосту я насчитал двоих, а к ним быстро приближаются по меньшей мере человек сто, и каждый превосходно вооружен. Отнюдь не мне давать вам советы, капитан Браун, и все-таки я предложил бы вам усилить охранение моста по крайней мере человек на двадцать, а еще лучше — на тридцать. И немедленно.

ДЖОН БРАУН. Помолчите, сударь. Отправляйтесь к другим пленным.

^{Полковник Вашингтон с насмешкой кланяется и отходит назад. Джон Браун отрывисто отдает приказания Кейджи.}

Возьмите двух солдат и прикройте отступление с Потомакского моста. Выведите наших людей со двора оружейного завода. Прикажите тем, кто охраняет арсенал, оставить здание. Прикажите Стивенсу уходить из ружейных мастерских и идти к нам. Мы прикроем вас огнем из ружей.

НЬЮБИ. Кейджи, я хочу с вами.

КЕЙДЖИ (кивает головой в знак согласия. Зовет). Андерсон!

^{Андерсон подходит.}

Идем.

^{Кейджи, Ньюби и Андерсон торопливо уходят. В ту же минуту вбегает запыхавшийся Лимен и кидается к Джону Брауну. Лимен ранен в левое плечо, рукав его рубахи окровавлен.}

ГРИН. Не стрелять! Это Лимен.

ЛИМЕН. Смотрите, командир, смотрите. Мне прострелили руку. Еще несколько дюймов — и прострелили бы сердце. Я был бы мертв, командир.

ДЖОН БРАУН (встряхивает его). Где донесение от Стивенса?

ЛИМЕН. Стивенса? Какого Стивенса?

^{Джон Браун дает ему пощечину.}

Ах да, от Стивенса. Я не добрался до него. Путь отрезан. Ружейные мастерские окружены. Стивенсу и тем двум, что при нем, осталось держаться считанные минуты.

ДЖОН БРАУН (обращаясь к Грину). Уведите его. Сделайте ему перевязку.

^{Лимен уходит, в это время появляются Уотсон и Тейлор. Тейлор ранен в голову, по его лицу на грудь стекает струйка крови.}

УОТСОН. Отец!

ДЖОН БРАУН. Мост! Мост через Шенондоа! Почему вы ушли с поста? Ведь мост для нас — ворота в горы!

УОТСОН. Нас оттеснили. Нас атаковали десятки вооруженных людей.

ДЖОН БРАУН. Значит, мы будем продолжать вести бой отсюда.

ТЕЙЛОР. Уходить некуда. Не разумнее ли сдаться?

ДЖОН БРАУН. Сдаться? Этого не будет.

^{Входят Кейджи, Андерсон, Оливер и Кук.}

КЕЙДЖИ. Все назад, в укрытие… Командир, нас вынудили оставить мост через Потомак. ГРИН. А Ньюби? Ньюби где?

ОЛИВЕР. Картечь. Ему разворотило горло. От уха до уха. Он умер.

ДЖОН БРАУН. И вместе с ним умерли все надежды его жены и семерых детей.

ГРИН (вглядываясь). Его тело волокут к стене.

КЕЙДЖИ. Что с ним делают?

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (который тем временем понемногу подходит все ближе). Отрезают уши.

КЕЙДЖИ. Зачем?

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. У нас так принято — беглому рабу отрезают уши. Так метят бунтовщиков.

ДЖОН БРАУН. Сударь, ступайте к пленным.

^{Полковник Вашингтон отходит назад.}

Нас окружают. Все в пожарное депо. Объединим наши силы.

^{Все переходят в пожарное депо.}

ОЛИВЕР. Здесь нет окон.

АНДЕРСОН. Если вести огонь из дверей, мы будем прекрасной мишенью.

КЕЙДЖИ. Стать по обе стороны двери. Стрелять лишь в случае необходимости.

ОЛИВЕР (становится в дверях и опускается на колено). Всего лишь один выстрел. Посмотрите, как я подстрелю вон того малого, который выглядывает из-за стены.

^{Целится, но в эту минуту его поражает пуля, и он падает. Андерсон бросается к нему на помощь, в него стреляют, он надает. Джон Браун помогает Оливеру отползти от двери. Кейджи оттаскивает в сторону Андерсона.}

КЕЙДЖИ. Андерсон убит.

^{Тело Андерсона волокут назад, и его больше не видно.}

ДЖОН БРАУН (расстегивает куртку на Оливере, осматривает его. Видно, что Оливер страдает). Оливер, у меня нет при себе бинта. Есть только носовой платок. (Нагибается над Оливером и перевязывает его).

КЕЙДЖИ (оборачиваясь к Джону Брауну, настоятельно). Объявите противнику, что мы хотим вступить в переговоры. Сию минуту! Пока не обнаружилось, как ничтожны наши силы. Взгляните на наших убитых и раненых.

ДЖОН БРАУН (указывает на одного изпленных в глубине депо). Вы. Пленный. Выйдите вперед.

ПЛЕННЫЙ. Кто — я? Почему непременно я?

ДЖОН БРАУН. Выйдите вперед.

^{Коупленд выталкивает пленного вперед.}

Капитан Кук, возьмите пику. Берите этого человека, идите и попробуйте добиться переговоров. Скажите тому, кто у них за командира, что ваш командир согласен прекратить огонь.

КУК. Есть, командир.

ДЖОН БРАУН (дает ему белый носовой платок). Привяжите вот это на пику.

КЕЙДЖИ. Размахивайте флагом широко, размеренно.

КУК (обращаясь к пленному). Пошли.

^{Ведя перед собою пленного, выходит из депо, размахивая пикой с привязанным к ней носовым платком. Едва они успевают пройти короткое расстояние, как появляются трое и хватают Кука.}

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН. Идем-ка, приятель.

КУК. Позвольте, у меня белый флаг.

^{Три следующие реплики произносятся почти одновременно и перекрывают одна другую.}

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН. Что это ты городишь, черт бы тебя побрал?

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН. Плевать я хотел на твой флаг, мерзавец. Знаем, как надо обходиться со сволочью вроде тебя, убийца.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. Цыц! Хочешь, чтобы скулу своротили?

КУК. На помощь! На помощь!

^{Трое, подгоняя Кука пинками, уводят его. Пленный пускается наутек.}

ДЖОН БРАУН. Это какая-то ошибка. Они не поняли назначение белого флага.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (выходит вперед). Ошибки нет. Они все поняли.

ДЖОН БРАУН. Никто не станет брать в плен солдата с белым флагом в руках.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Капитан Браун, когда речь идет о Харперс-Ферри, вы — шайка смутьянов, и только. Прискорбно, что человека с белым флагом взяли в плен, но в данном случае это можно понять.

ДЖОН БРАУН. И все-таки это ошибка. Мост захватила воинская часть.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. В городе сейчас полным-полно пьяных со всей округи. Они не будут подчиняться военным приказам. А Джефферсоновская гвардия — это всего лишь рота добровольцев. Никакой ошибки нет.

КЕЙДЖИ. Вы слышали, что он сказал. Хотите добиться переговоров, не потеряв при этом еще кого-нибудь из наших?

ДЖОН БРАУН. Да.

КЕЙДЖИ. Выберите из наших пленных кого-нибудь поважней. (Показывает на полковника Вашингтона). Вот этого. Застрелите его. Вышвырните труп в дверь. Подождите десять минут, чтоб дошло до сознания, и тогда вышлите вперед негра с белым флагом.

^{Джон Браун с отвращением делает протестующий жест.}

Негра не подстрелят — он для них слишком большая ценность. Передайте, что мы требуем для себя беспрепятственного отступления по мосту через Шенондоа, что пленных мы берем с собой, чтобы обеспечить себе неприкосновенность, а на той стороне отпустим их целыми и невредимыми, после того как подожжем мост.

ДЖОН БРАУН. Дайте мне пику. (Кто-то подает Джону Брауну пику, он протягивает ее Уотсону). Капитан Кейджи, капитан Уотсон Браун. Идите с белым флагом к командиру Джефферсоновской добровольческой гвардии и договоритесь о прекращении огня, с тем, чтобы мы могли перейти на ту сторону Шенондоа по мосту.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (пока Уотсон отрывает край рубашки и привязывает его к острию пики). Капитан Браун, не посылайте этих двоих. Я не хочу, чтобы говорили, что виргинцы стреляют в людей с белым флагом. А говорить так будут, потому что в них будут стрелять.

ДЖОН БРАУН. Необходимо добиться переговоров. Они пойдут.

^{Один из пленных выходит вперед и обращается к нему.}

ЭНДРЮ КИЦМИЛЛЕР. Разрешите обратиться к вам с предложением, капитан Браун. Я — Эндрю Кицмиллер, управляющий оружейным заводом. Меня все знают. Позвольте, я пойду с ними. Если я буду заслонять их собой, никто не выстрелит.

ДЖОН БРАУН. Я принимаю ваше благородное предложение.

КИЦМИЛЛЕР (обращаясь к Кейджи и Уотсону). Станьте рядом со мной. Один справа, другой слева. Обхватите меня руками. Держитесь как можно ближе.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (Джону Брауну). Эти люди бьют влет дикую индейку, отстреливая ей голову, чтобы не портить мясо дробью. Неужели вы думаете, им трудно будет прикончить человека с пятидесяти шагов? (Обращаясь к Кицмиллеру). Кицмиллер, их уложат у ваших ног, одного справа, другого слева, — как бы они там все ни перепились.

ОЛИВЕР (слабым голосом). Отец, не посылай Уотсона. Довольно того, что ранен я. Мы свою долю внесли сполна.

ДЖОН БРАУН (обращаясь к Оливеру). Сполна? А чем ее мерят, эту долю, фунтами и унциями или ярдами и футами? Значит, я должен послать кого-то другого, потому что мне жалко посылать родного сына? (Уотсону). Медленно размахивай флагом из стороны в сторону. Иди.

УОТСОН. Мы на смерть идем, отец.

ДЖОН БРАУН. Возможно, и так, капитан Браун.

КИЦМИЛЛЕР. Станьте ближе. Шагайте медленно. Шире размахивайте флагом, чтоб не могло быть никаких недоразумений. (Плотно обхватив друг друга за плечи, они выходят из дверей. Слышатся отдельные выстрелы. Кицмиллер кричит). Не стреляйте! Все вы знаете меня. Мы хотим договориться о перемирии.

^{Стрельба стихает.}

Держитесь ближе ко мне. Как можно ближе.

^{Они проходят шагов пять, Уотсон размахивает флагом. Ружейные выстрелы. Пуля попадает в Кейджи. Кицмиллер пытается удержать его на ногах, но Кейджи сползает наземь. Еще несколько ружейных выстрелов — и падает Уотсон, белый флаг, со стуком ударясь о землю, падает рядом с ним. Голосом, полным стыда и гнева, Кицмиллер кричит:}

Трусы! Трусы! Презренные трусы! (Медленно подходит к краю сцены и удаляется).

^{Полковник Вашингтон, оттолкнув Джона Брауна в сторону, выбегает вперед и становится подле Уотсона, загородив его собою.}

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (кричит). Это я, полковник Вашингтон! Стреляйте в меня, если посмеете.

^{Ружейная пальба прекращается. Уотсон отползает обратно к пожарному депо, полковник Вашингтон следует за ним по пятам, прикрывая его. Как только Уотсон оказывается в депо, полковник Вашингтон говорит Джону Брауну.}

Позаботьтесь о вашем сыне.

ДЖОН БРАУН. Он — солдат моей армии, полковник.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (указывая на Кейджи). А что будет с тем? С Кейджи? Если ему не оказать помощь, он истечет кровью и погибнет. Вам идти за ним нельзя. Начнется стрельба. Честь Виргинии запятнана тем, что по людям с белым флагом вели огонь. Даю вам слово, что я только передам его в руки врача и тотчас вернусь к вам, как ваш пленный.

ДЖОН БРАУН. Да благословит вас господь, сударь.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (выходит вперед. Раздается выстрел. Полковник поднимает руки и размахивает ими крест-накрест над головой). Это я, полковник Вашингтон. (Выстрелов больше нет. Он подходит к Кейджи, поднимает его и уносит).

ЛИМЕН. Капитан Браун, если мы здесь останемся, нас перебьют. Давайте попытаемся уйти. Сейчас все следят за полковником Вашингтоном. Можно выбраться наружу через заднюю дверь — и ходу. Успеем добежать до реки.

ДЖОН БРАУН (грубо хватает Лимена за шиворот). Ни с места, мальчишка! (В ярости приподнимает его с земли и с силой ставит обратно). Стоять и не двигаться. (Круто поворачивается спиною к Лимену, осматривает и перевязывает раны Уотсона, потом переходит к Оливеру. Не прекращая своего занятия, выкрикивает). Всем отойти от двери!

^{Лимен украдкой озирается по сторонам и выскальзывает из депо. Немедленно слышится стрельба. Тейлор осторожно высовывается за дверь.}

ТЕЙЛОР. Смотрите, командир!

ДЖОН БРАУН (отрывается от Оливера и выглядывает наружу. Печально). Убит. Он был совсем еще мальчик. (Опять склоняется к Оливеру).

ТЕЙЛОР. Упражняются в стрельбе по его трупу, нашли себе мишень. (Несколько мгновений с любопытством и ужасом наблюдает, морщась и вздрагивая всякий раз, как в труп Лимена попадает очередная пуля. Отводит взгляд и, заметив что-то, восклицает). Полковник Вашингтон возвращается, и с ним кто-то еще! (Отворачивается и разражается рыданиями).

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (появляется, за ним — доктор Старри. У полковника Вашингтона перед мундира испачкан кровью. Оба входят в пожарное депо). Вы отпустили меня под честное слово, и я вернулся, как мы договорились.

ДЖОН БРАУН. Это достойный поступок, благодарю вас.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Извините, что я в подобном виде. Мне не во что переодеться… Владельцы питейных заведений сбились с ног. Прямо море разливанное, все пьют, словно настал праздник или конец света. Позвольте, господа, я вас представлю друг другу. Это капитан Браун, он здесь главный, — а это доктор Старри.

^{При этих словах оба слегка наклоняют головы.}

Я отнес вашего Кейджи в безопасное место, и доктор Старри оказал ему первую помощь.

ДОКТОР СТАРРИ. Он под охраной часового, так что пьяные горожане не смогут причинить ему вреда.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Доктор Старри согласился прийти сюда и сделать перевязку пленным.

ДОКТОР СТАРРИ (обращается к Оливеру, перевязывая ему раны). Что привело вас сюда? ОЛИВЕР. Долг, сударь.

ДОКТОР СТАРРИ. Стрелять в людей на пороге их дома за то, что они защищают свои права, — и это ваше представление о долге?

ОЛИВЕР. Я пришел сюда не удовольствия ради. И не ради собственных интересов. Меня сюда привело сознание моего долга, сударь.

^{Доктор Старри кончает перевязывать Оливера и принимается за Уотсона. Он осматривает его, кладет ему на грудь ватный тампон и подходит к Джону Брауну.}

ДОКТОР СТАРРИ. Это сыновья?

^{Джон Браун кивает головой.}

Думаю, что ни тот, ни другой не выживет.

ДЖОН БРАУН. Моих солдат подстрелили, когда они шли с белым флагом.

ДОКТОР СТАРРИ. Как отец, я вам сочувствую, по, когда люди затевают мятеж, они неизбежно идут на то, что их могут перестрелять как собак… (Обращаясь к полковнику Вашингтону, так чтобы Джон Браун не услышал). И перестреляют, если они не сдадутся.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Он непременно должен сдаться. Я не хочу, чтобы его стерли с лица земли силой оружия. Тем самым наши южные штаты обнаружили бы перед всеми собственную слабость. Я обязан убедить его сдаться.

ДОКТОР СТАРРИ. До наступления темноты я вернусь, чтобы подготовить раненых к ночи. (Обращаясь к Джону Брауну). У вас есть вода?

ДЖОН БРАУН. Почти нет.

ДОКТОР СТАРРИ. Постараюсь незаметно пронести флягу для раненых.

^{Уходит, в одной руке у него черный чемоданчик с медикаментами, а в другой — белый носовой платок, которым он размахивает над головой. Действующие лица на сцене замирают в неподвижности. Свет гаснет: проходит длительное время. Потом площадка освещается вновь. Действующие лица приходят в движение. Предрассветные сумерки. Освещение меняется соответственно времени суток.}

ДЖОН БРАУН (на протяжении всей этой сцены не расстается с ружьем). Солдаты, вы не спите?

ДВА ГОЛОСА. Нет, сэр. Не спим.

ДЖОН БРАУН. Нельзя засыпать. Скоро рассвет.

ТЕЙЛОР. Мы не заснем.

ДЖОН БРАУН (подходит к Оливеру). Как ты, сынок?

ОЛИВЕР. Отец, сжалься. Избавь меня от страданий. Пристрели.

ДЖОН БРАУН. Пристрелить солдата моей армии? Нет.

ОЛИВЕР. Ты пристрелил бы коня, если бы он был смертельно ранен? Яви такое же милосердие своему сыну.

ДЖОН БРАУН. Нет.

ОЛИВЕР. Воды.

ТЕЙЛОР. Сейчас подам. (Дает Оливеру напиться).

ДЖОН БРАУН (переходя к Уотсону, обращается ко всем). До рассвета осталось недолго. (Щупает Уотсону пульс). Уотсон?

УОТСОН. Мне холодно, отец.

ДЖОН БРАУН. Вот тебе мой шарф. (Шпага мешает ему, он нетерпеливо отстегивает ее и кладет на землю).

УОТСОН. Как собаку подстрелили. А я ведь нес белый флаг.

ДЖОН БРАУН. Я это видел. И бог видел. Утешься, сын. (Дает ему воды и склоняется над ним, укладывая его поудобнее).

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Капитан Браун, зачем вы так упорно держитесь за этот рубеж? Ваш конец — лишь вопрос времени.

ДЖОН БРАУН. Господь послал меня сюда. Господь, по моему разумению, повелевает мне здесь оставаться. Да и потом, вам просто на руку, чтобы я сдался.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Возможно, вы правы. При всем том мне не хочется быть свидетелем того, как над вами и всеми вашими сторонниками учинят неминуемую расправу.

ДЖОН БРАУН. А я думаю, сударь, вам еще меньше хочется быть свидетелем того, как мало способен Юг отразить нападение.

^{Полковник Вашингтон какие-то мгновения молчит, внимательно изучая Джона Брауна. У него созрел план. Полковник во что бы то ни стало хочет подорвать стойкость Джона Брауна и убедить его сдаться. Джон Браун все больше раздражается, что его отвлекают, мешая ему ухаживать за Уотсоном. Он старается прервать обмен репликами, но всякий раз не может устоять против искушения ответить на очередной вопрос полковника Вашингтона.}

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Капитан Браун, рано утром, когда меня взяли в плен и привели сюда, вы мне сказали, что вы — сподвижник господа бога, облеченный миссией освободить рабов.

ДЖОН БРАУН. Верно.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Но если вы сподвижник бога, почему вы терпите неудачу?

ДЖОН БРАУН. Я пока еще не потерпел неудачу.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Полноте, любезнейший. Здание окружено войсками, к нему стянуты три-четыре тысячи солдат. Из Вашингтона подошла морская пехота. Едва займется заря, как ваша участь будет решена. Как же господь попустил, чтоб вы отважились на столь безнадежное предприятие?

ДЖОН БРАУН. Если Харперс-Ферри обернется для нас поражением, вина в том моя, и только моя.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Как же так?

ДЖОН БРАУН. Возлагая на человека миссию, господь лишь указывает ему общее направление. Выбор на Харперс-Ферри остановил я сам.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Вот оно что. Успехом вы были бы обязаны богу, за неудачу отвечаете сами. Весьма несправедливо со стороны господа. Скажите, капитан, а в какую минуту по ходу действий сподвижнику господа бога полностью открываются господни планы?

ДЖОН БРАУН. Он постигает их по ходу действий и полностью не знает до последней минуты.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. То есть план открывается ему минута за минутой, час за часом?

ДЖОН БРАУН. А как иначе?

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Ну, а допустим, сподвижник и глашатай господень неверно истолковал божьи предначертания, ошибется в своих суждениях? Действия завершатся неудачей — как тому и назначено быть, раз божьи предначертания истолкованы неверно. Мало того. Что, если бог замыслил обширный план, в котором ради достижения в конечном счете благой и великой цели предусмотрено временное поражение? И что, если сподвижник господень, не ведая о замысле в целом, тщится избежать временной неудачи? Не действует ли он в эту минуту во вред конечным планам господа?

ДЖОН БРАУН (выведенный из себя назойливыми расспросами полковника Вашингтона, бросает Уотсона и, встав, гневно, презрительно смотрит ему в лицо). Разве я утверждал, что в сношениях с богом я подобен пророку Моисею перед неопалимой купиной? Что господь говорит со мною и я — с ним? Так вы изволили понять то, о чем я…

ТЕЙЛОР (возле Оливера). Капитан Браун.

ДЖОН БРАУН. Оливер. Оливер. (Продолжая держать в руке ружье, подходит к Оливеру и щупает ему пульс). Он умер.

ГРИН (подошел присмотреть за Уотсоном, пока Джон Браун рядом с Оливером). Уотсон?

ДЖОН БРАУН (переходит к Уотсону, видит, что он мертв). Третий мой сын, Фредерик, в Канзасе. Уотсон. Оливер.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (смерть этих двух не тронула его. Он пользуется ею для дальнейшей попытки сломить дух Джона Брауна). Не берите новый грех на душу, став причиной новых смертей. Откройте дверь и сдавайтесь.

ДЖОН БРАУН. Солдаты, заряжай ружья. Взводи курки. Держать патроны под рукой, в избытке.

^{Действующие лица застывают на местах, свет гаснет, и освещается другая площадка, на ней находятся полковник Роберт Э. Ли и лейтенант Дж. Ю. Б. Стюарт.}

ЛЕЙТЕНАНТ СТЮАРТ. Полковник Ли, донесения подтверждают, что их главные силы сосредоточены в здании пожарного депо. Как вы намерены выбить их оттуда?

ПОЛКОВНИК ЛИ. Их ничтожная горсточка, лейтенант Стюарт. Однако они способны затянуть это позорище на много часов. Есть лишь один способ выбить их оттуда быстро. Холодное оружие на ближней дистанции. А потому, лейтенант Стюарт, вы захватите штурмом пожарное депо. А дальше — штык и шпага.

ЛЕЙТЕНАНТ СТЮАРТ (берет под козырек). Полковник Ли, от имени морской пехоты Соединенных Штатов благодарю вас за эту честь. Славная будет потеха моим молодцам их прикончить.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Вам никогда еще не приходилось участвовать в сражении?

ЛЕЙТЕНАНТ СТЮАРТ. Нет, сэр.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Ну, здесь будет просто небольшая стычка. Минуты три — и готово. Как только операция завершится, лейтенант Стюарт, немедленно явитесь ко мне с донесением.

ЛЕЙТЕНАНТ СТЮАРТ (обращаясь к морским пехотинцам). Внимание, смирно! Примкнуть штыки.

^{Действующие лица замирают на местах. Свет гаснет. Освещается площадка, изображающая пожарное депо. Действующие лица на площадке приходят в движение.}

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Капитан Браун, если вы не окончательно лишились рассудка, вы не можете не признать, что обманулись, решившись говорить от имени бога. У вас остался один солдат, да двое черных. Сочтите ваших людей. Чего вы можете добиться? Откройте двери и положите конец бесцельным жертвам.

ДЖОН БРАУН. Отойдите. Не мешайте нам вершить божье дело… Солдаты, сражайтесь до последнего вздоха.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (его усилия оказались напрасны. Он в бешенстве). Вы — безумец.

ДЖОН БРАУН. Конечно, я безумец — по вашим понятиям о том, что такое безумие. Я одержим безумней идеей, — идеей, что все люди равны… Рассчитывайте точно каждый выстрел!

^{В депо врывается взвод морской пехоты. Джон Браун и его сторонники встречают врага ружейным огнем. Первый из морских пехотинцев падает мертвым, второй ранен, он тоже падает. Остальные перепрыгивают через лежащих товарищей и обрушиваются на Джона Брауна и трех его последних соратников. Тем удается сделать всего четыре-пять выстрелов — и их сопротивление подавлено. Один из пехотинцев бросается на Тейлора, который успевает вскрикнуть.}

ТЕЙЛОР. Сдаюсь!

МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ (свирепо). Поздно, приятель. (Закалывает его штыком).

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (кричит лейтенанту, указывая ему на Джона Брауна). Вот тот, кто вам нужен: главарь бунтовщиков.

^{Лейтенант Стюарт, со шпагой в вытянутой руке, кидается на Джона Брауна. Джон Браун — он стрелял с колена — приподнимается, чтобы, пользуясь ружьем как дубинкой, отвести удар. Лейтенант Стюарт выбивает ружье из его руки, делает выпад и вонзает шпагу ему в живот. Джон Браун падает. Лейтенант Стюарт замахивается и наносит Джону Брауну шпагой удары по голове… Сражение окончено. Тейлор убит, Коупленд и Грин взяты в плен, Джон Браун простерт на полу.}

ЛЕЙТЕНАНТ СТЮАРТ (смотрит на карманные часы). Три минуты — секунда в секунду, как говорил полковник Ли. (Распахивает на Джоне Брауне куртку и смотрит на него). Часа не пройдет, как он испустит дух. (Обращаясь к морским пехотинцам). Мертвых и раненых положить на траве. Что до этого, отнесите его в комнату казначея.

^{Два морских пехотинца поднимают Джона Брауна.}

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (берет шпагу. Обращаясь к лейтенанту Стюарту). Эта вещь принадлежит мне. Я дам на сей счет объяснения вашему командиру. (Вынимает из кармана белоснежные лайковые перчатки, натягивает их, с язвительным поклоном в сторону Джона Брауна). Желаю вам всего наилучшего, капитан Браун. Я нашел пребывание в вашем обществе чрезвычайно поучительным.

^{Свет постепенно гаснет, тем временем два пехотинца переносят Джона Брауна на площадку, изображающую комнату казначея оружейного завода, а затем уходят. Полковник Вашингтон между тем переходит на другую площадку, которая освещается. Следующая картина. Комната в помещении оружейного завода. Здесь находятся губернатор Генри Э. Уайз, полковник Ли, лейтенант Стюарт, стряпчий Эндрю Хантер, сенатор от штата Виргиния Дж. М.Мейсон. Они рассматривают карты и документы. Время от времени кто-нибудь достает из саквояжа Джона Брауна новые карты или документы. На протяжении всей картины Чарлз Б. Хардинг, главный прокурор округа Джефферсон, штат Виргиния, спит мертвецким сном пьяницы, изредка похрапывая. В стороне, как бы на втором плане, стоят в тени два газетных репортера.}

ХАНТЕР. Спокойно, господа, спокойно. Мы пока еще не располагаем всеми фактами. Мы знаем только, что больше десяти рабов все-таки пробрались к нему. И есть сообщения, что еще пятьдесят, если не больше, были задержаны…

СЕНАТОР МЕЙСОН. Пятьдесят!

ХАНТЕР. Да, еще пятьдесят были задержаны и дороге и не могли толком объяснить, почему там оказались. Сколько их еще примкнуло бы к нему под покровом темноты, будь он в состоянии продержаться хотя бы еще одну ночь?

СЕНАТОР МЕЙСОН. Необходимо подвергнуть допросу каждого раба в округе. И каждого, кто не может подробнейшим образом отчитаться о том, где он находился в последние сорок восемь часов, необходимо продать на крайний Юг. А раньше, чтобы вперед было неповадно, мы отрежем ему уши.

ХАНТЕР (с горечью). Продать наших рабов на крайний Юг! Пятьдесят лет мы боролись за то, чтобы расширить рабовладельческие территории. И вот из-за какого-то старика мы вынуждены сокращать их.

СЕНАТОР МЕЙСОН. Господа, я предлагаю в назидание другим одного раба осудить и повесить. Притом выбрать нужно дорогого раба, чтобы показать, что мы не шутки шутим, что в случае необходимости мы не задумаемся уничтожить дорогостоящее имущество. Кто за предложение?

ВСЕ (дружно). Мы — за.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Чьего же нам повесить раба?

СЕНАТОР МЕЙСОН. Мой Нед — завидное имущество. Мне вовсе не хотелось бы его терять, но, раз надо, могу предложить его для повешения, тем более что он где-то пропадал полдня.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Он мог быть у своей жены. Вчера, знаете, было воскресенье.

СЕНАТОР МЕЙСОН. Это меня не касается. Для меня он мог быть только в одном месте — на пути к бунтовщикам.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Во сколько же вы его оцениваете?

СЕНАТОР МЕЙСОН. В две с половиной тысячи долларов.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Как это похвально, что вы соглашаетесь поступиться Недом. Только не высоковата ли цена?

СЕНАТОР МЕЙСОН. За такого две с половиной ничуть не дорого. Я его сам растил, с детских лет. Пестовал, как родного сына.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Вы все знаете моего Генри. Парню двадцать три года, сто восемьдесят фунтов чистого веса, зубы волчьи, здоров как бык…

СЕНАТОР МЕЙСОН. Нам нужно уничтожить имущество, представляющее собою ценность. Мой Нед — прекрасный кузнец.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. А мой Генри — прекрасный плотник. И вы за Неда хотите никак не меньше двух с половиной тысяч, а я своего Генри уступлю за…

СЕНАТОР МЕЙСОН. Господа, не будем торговаться. Тут речь идет о принципе. У меня, губернатор, естественно, и в мыслях нет сорвать куш побольше.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Естественно нет, естественно.

СЕНАТОР МЕЙСОН. Если ваш Генри — более ценное имущество, чем мой Нед…

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Да нет же, дорогой мой, нет!

СЕНАТОР МЕЙСОН. Ну хорошо, значит, порешили на том, что это будет Нед… Поверьте, мне в самом деле очень досадно его терять, но когда положение складывается так, как сейчас…

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (с неподражаемой иронией). Какая, заметьте, самоотверженность, какое бескорыстие — интересы общества прежде всего! Так и подобает добрым христианам.

СЕНАТОР МЕЙСОН. Две с половиной тысячи. В удобные для вас сроки жду ваших чеков, господа.

XАНТЕР. Мне совершенно неважно, кого повесят — Неда, или Генри, или того и другого. Нападение было извне — с Севера. Старик, этот самый Джои Браун, — вот что важно. Что нам известно о нем? Beлико ли его войско? Где оно, это войско? Что они представляет собой — первый отряд армии белых северян? Суждено ли Виргинии стать полем первого боя гражданской войны? Дошло ли наконец уже до этого — до гражданской войны? Вот те вопросы, которыми мы должны заняться, и тотчас же. (Раскладывает разные карты). Все сходится! Взгляните на его план! Взгляните на эти карты! Численность населения, белых и рабов, округ за округом, в каждом южном штате. Я разложу их для вас соответственно географическому положению. Перед вами возникнет четкая картина.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Как удачно, что мы нашли этот саквояж.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Он вовсе не собирался, продержавшись какое-то время в Харперс-Ферри, отходить назад в Мэриленд. В Харперс-Ферри он только сделал остановку на пути в горы. Он был намерен захватить из арсенала оружие и боеприпасы, а затем двинуться в горные дебри Юга и вести партизанскую войну.

XАНТЕР. Да, вы правы. Вот посмотрите на карты. Горы обеспечили бы ему свободу действий: оттуда он мог бы совершать набеги в долины, забирать рабов и вновь уходить в горы, продвигаясь все дальше к Югу.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Боги великие! Нет, вы только взгляните! Временная конституция вновь созданного государства: президент, кабинет министров, регулярная армия, статья о войне — все честь честью.

XАНТЕР. Сейчас же идемте и, пока старик еще жив, учиним ему допрос. У него там сейчас доктор Старри.

^{Все направляются в комнату казначея и, когда свет гаснет и освещается казначейская, застывают на местах. Джон Браун лежит на соломенном тюфяке. Рядом с ним на таком же тюфяке лежит Кейджи. Доктор Старри кончает делать Джону Брауну перевязку.}

ДОКТОР СТАРРИ. Капитан Браун, я сделал для вас все, что может предложить медицина.

ДЖОН БРАУН. Благодарю вас, доктор Старри.

^{Доктор Старри уходит. Джон Браун и Кейджи протягивают друг другу руки, но их тюфяки недостаточно близко. Еще чуть-чуть, и они соприкоснулись бы пальцами. Протянутые руки бессильно падают, потом тот и другой убирают их.}

ДЖОН БРАУН. Полный крах. Я — предатель пред богом и людьми.

КЕЙДЖИ. Не будьте к себе столь суровы.

ДЖОН БРАУН. Есть у вас какие-нибудь сведения о наших?

КЕЙДЖИ. Ружейные мастерские отбили снова. Стивенс и Тейлор убиты. Коупленда и Грина взяли в плен.

ДЖОН БРАУН. Грех мой безмерен, ему нет прощения.

КЕЙДЖИ. Не надо, мой командир.

ДЖОН БРАУН А что случилось с другими?

КЕЙДЖИ. Ньюби… Ньюби… я все видел. Примерно через час после того, как ему отрезали уши, пришли несколько человек и стали исполнять вокруг него что-то похожее на воинственный танец, вонзая ему в живот острые колья.

^{Далее их реплики, перемежаясь, образуют единое целое, в котором, однако, каждый ведет свою тему.}

ДЖОН БРАУН. Господи боже, зачем ты не дал мне умереть?

КЕЙДЖИ. Колья пропороли ему живот, внутренности стали вываливаться наружу…

ДЖОН БРАУН. Иуда, брат мой, к тебе взываю сквозь столетия.

КЕЙДЖИ. Тут подбежала свинья и стала рыться в кишках Ньюби…

ДЖОН БРАУН. Иуда, брат мой, ты предал господа и Христа — я предал господа и человека.

КЕЙДЖИ. Свинья ухватила кишку…

ДЖОН БРАУН. Господи боже, велики мои прегрешения.

КЕЙДЖИ…и побежала прочь.

ДЖОН БРАУН. Я провалил дело, доверенное мне моим веком. Старик, да постигнет тебя кара за твои грехи в этом мире, и да постигнет она тебя в мире ином. Я безропотно приму наказание. Я заслужил его.

КЕЙДЖИ. Мой командир.

^{Оба застывают в неподвижности; свет гаснет — теперь освещены губернатор Уайз и его спутники, они приходят в движение. К ним подходит доктор Старри.}

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Ну как, доктор?

ДОКТОР СТАРРИ. Он останется жив. (В ответ на их изумленные взгляды). Браун останется жив.

Лейтенант Стюарт. Не может этого быть. Я собственной рукой нанес ему несколько ударом по туловищу, а когда клинок сломался надвое, стал бить его по голове. Наверняка я проломил ему череп.

ДОКТОР СТАРРИ. Браун останется жив… Прошу меня извинить. Еще много других раненых. (Уходит).

ПОЛКОВНИК ЛИ. Лейтенант, как могла сломаться надвое боевая сабля?

ЛЕЙТЕНАНТ СТЮАРТ. Я был при легкой парадной шпаге. Когда я рубанул, удар, вероятно, пришелся по пряжке, и шпага сломалась.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Как же случилось, что в бою при вас оказалась легкая шпага?

ЛЕЙТЕНАНТ СТЮАРТ. Я, сэр, схватил впопыхах первое, что подвернулось под руку.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. И вот, по милости вашего «впопыхах», старик остался жив.

СЕНАТОР МЕЙСОН. И еще поправится.

ЛЕЙТЕНАНТ СТЮАРТ. Мне очень жаль, сэр.

СЕНАТОР МЕЙСОН. Ему жаль!

ХАНТЕР. Так легко отмахнуться от столь тяжкой оплошности!

ПОЛКОВНИК ЛИ. Можете идти. Вы свободны.

^{Лейтенант Стюарт берет под козырек, полковник Ли отвечает ему тем же. Лейтенант Стюарт поворачивается кругом и уходит.}

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Как было бы просто, как удобно, если бы старика убили. Теперь его придется отдавать под суд.

ХАНТЕР. Еще неясно, под чью он подпадает юрисдикцию: штата Виргиния или Федерального правительства.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Он в наших руках. Мы его не выпустим. Нельзя доверять его дело федеральным судам.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Когда старик перешел через мост, он захватил имущество, принадлежащее Федеральному правительству, — это было первое, что он сделал. И в плен его взяла воинская часть Соединенных Штатов на территории, которая является собственностью Соединенных Штатов.

ХАНТЕР. Да, но что считать началом его преступления? Началось ли оно, когда он перешел по мосту из Мэриленда в Виргинию или когда из Харперс-Ферри вступил на территорию оружейного завода, принадлежащую Федеральному правительству?

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Хм-м, очевидно, когда он перешел…

ПОЛКОВНИК ЛИ. Вопрос о том, кем он будет судим, не так прост, как вы думаете.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Стоит нам только допустить промах, как северяне тут же произведут его в святые великомученики и десять тысяч паломников ринутся, чтобы омочить платки в его крови.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ (с упреком напускаясь на Ли). Была бы у вашего лейтенанта в руке тяжелая сабля, так нет же…

ПОЛКОВНИК ЛИ (презрительно). Была бы, не была бы!..

XАНТЕР. Ну, с юрисдикцией можно разобраться потом. Теперь займемся допросом!

^{Идут к казначейской. Два репортера выходят вперед.}

ПЕРВЫЙ РЕПОРТЕР. Господа, вы просили нас держаться поодаль, пока вы будете совещаться между собой. Как газетные репортеры, мы просим у вас разрешения присутствовать при допросе Джона Брауна.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Простите, нам некогда. Выйдите отсюда, пожалуйста.

ВТОРОЙ РЕПОРТЕР. Виноват, губернатор, но народ нашей страны…

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Выйдите, я сказал!

ПОЛКОВНИК ЛИ. Подождите за дверью, господа!

^{Репортеры вынуждены подчиниться и отступают туда, где стояли раньше.}

Губернатор, при всем уважении к вашей должности и к вам лично осмелюсь заметить, что вы находитесь на территории, принадлежащей Федеральному правительству, и, согласно приказу президента Соединенных Штатов Америки, распоряжаться здесь поручено мне. Вопрос о том, будут ли репортеры присутствовать на допросе, решит сам Джон Браун. Он пленник, и я намерен проявлять в отношении всяческую предупредительность.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Полковник Ли, заклинаю вас как виргинец виргинца, одумайтесь.

ПОЛКОВНИК ЛИ (холодно, официально). Я исполняю свой долг, как я его понимаю.

ХАНТЕР (дипломатично). Разумеется, вы должны исполнить свой долг, как вы его понимаете, полковник Ли. Но мне все же хотелось бы, чтобы вы прислушались к тому, что говорит полковник Вашингтон.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Сэр, не берите на себя труд наставлять меня в части моих обязанностей. (Поворачивается к Хантеру спиной и идет к Джону Брауну и Кейджи. Застывает на месте).

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ (обращаясь к полковнику Вашингтону). Репортеры — штука несносная, я знаю. Но зачем надо противиться тому, чтобы они присутствовали на допросе Джона Брауна?

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Губернатор Уайз, я настоятельно прошу вас: отговорите полковника Ли пускать репортеров.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Но это мелочь!

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Джон Браун сорок часов не ел, не пил, не спал. Несмотря на это, он был способен ночь напролет здраво рассуждать со мною о философских материях. Два сына его были при смерти, рейд, предпринятый им, завершился крахом, но ослабить его волю к действию мне не удалось, как я ни пытался. Да, он разбит, изранен, он истекает кровью, — и все же я не решился бы со спокойной душой пустить в то помещение, где он находится, газетных репортеров.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. По-моему, вы просто измучены и оттого сгущаете краски.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Я вас предупредил. Дальнейшее — на вашей ответственности.

^{Действующие лица замирают на местах; свет на площадке гаснет, и освещается казначейская. Джон Браун и Кейджи приходят в движение. На площадке появляется полковник Ли.}

ПОЛКОВНИК ЛИ. Капитан Браун, сюда к вам просятся два господина из газет. Впустить мне их или нет — решать вам.

ДЖОН БРАУН. Из газет? Да, пусть войдут.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Как скажете. (Отступает в тень, на второй план, и застывает на месте).

ДЖОН БРАУН. Господи боже, клянусь тебе, что в этот раз окажусь достоин своей миссии… Кейджи, не все еще потеряно!

КЕЙДЖИ. О чем вы?

ДЖОН БРАУН. Если богу угодно было выбить меч из моих рук, я буду сражаться дальше, вооружившись словом. Я обращусь к слову — да, к слову! — и с его помощью возмещу страшный урон, нанесенный мечом.

^{Остальные действующие лица приходят в движение; все входят в казначейскую. Репортеры ведут запись того, что говорится.}

ПОЛКОВНИК ЛИ. Господа, позвольте представить вам капитана Брауна. Капитан Браун, — губернатор Уайз, стряпчий Хантер. С полковником Вашингтоном вы уже знакомы.

ХАНТЕР. Капитан Браун, кто вас послал сюда?

ДЖОН БРАУН. Из людей — никто. Я действовал по собственному побуждению, сообразуясь с наставлениями моего создателя… (очень устало, но все-таки с жаром)… или, если вам будет угодно, с наущения дьявола.

ХАНТЕР. Вы явились сюда с благословения северян-аболиционистов?

ДЖОН БРАУН. Я явился сюда с благословения Джона Брауна.

ХАНТЕР. Но вы, конечно, вели с главарями аболиционистов переговоры о замышляемой вами вылазке?

ДЖОН БРАУН. Я отказываюсь отвечать. Отрицать я не собираюсь, подтверждать было бы глупо.

ПОЛКОВНИК ЛИ (протягивая ему бумаги). Эти бумаги были обнаружены в вашем саквояже. Одна ни них представляет собой конституцию, другая — устав воинской службы. Полагаете ли вы ваших сообщников воинской частью?

ДЖОН БРАУН. Полагаю.

ПОЛКОВНИК ЛИ. А себя считаете главнокомандующим вашими вооруженными силами?

ДЖОН БРАУН. Я и есть главнокомандующий.

ПОЛКОВНИК ЛИ. И велика ли численность состоящих под вашей командой?

ДЖОН БРАУН. У меня нет недостатка в сторонниках как на Севере, так и на Западе.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Я спрашиваю, какова численность сил, состоявших под вашей командой в набеге на Харперс-Ферри.

ДЖОН БРАУН. Численность тех, кто шел за мною? Вооруженных бойцов?

ПОЛКОВНИК ЛИ. Да, сколько бойцов принимало участие в набеге на Харперс-Ферри?

ДЖОН БРАУН. Общее число бойцов, силами которых было совершено нападение на Харперс-Ферри, считая меня самого, — девятнадцать.

ХАНТЕР. Капитан Браун, согласно полученным нами донесениям, с вами было до полутора тысяч хорошо вооруженных людей.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Право, сударь, не думал, что вы унизитесь до лжи. Сколько было с вами людей? И где они теперь?

ДЖОН БРАУН. Я слов на ветер не бросаю, сударь. Общее число людей, вступивших в Харперс- Ферри, считая меня, — девятнадцать.

^{Хантер, заметно встревоженный, знаком отзывает в сторону губернатора Уайза и прочих. Свет на сцене меркнет; ярко освещена лишь эта группа.}

ХАНТЕР (обращаясь к полковнику Вашингтону). Вы ему верите? Я должен знать ваше мнение. Если он лжет, значит, он явился с головным отрядом, а за ним последуют полчища захватчиков.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. А если не лжет?

ХАНТЕР. Тогда весь мир вскоре узнает, что девятнадцать человек смогли удерживать Харперс-Ферри в течение полутора суток. И эта весть потрясет Юг до самых оснований. Ответьте же. Верите вы ему?

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Да, верю. Он фанатик, но при всем том он честный и неподкупный человек… Мне теперь ясно все! Я думал, что у него где-то размещены крупные силы. Мне в голову не приходило, что он отважился совершить нападение, имея с собой всего девятнадцать человек.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Не стоит возвеличивать то, что произошло в Харперс-Ферри, употребляя слово «нападение». Это был налет — мелкий налет, предпринятый жалкой горсточкой кое-как вооруженных людей.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Те, кто полегли с обеих сторон в этой сравнительно мелкой схватке, — предтечи сыновей Юга и Севера, которым еще предстоит сложить головы. Мы вступили в войну.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Давайте пока что продолжим допрос.

^{Возвращаются к тому месту, где лежит Джон Браун; площадка тем временем вновь освещается равномерно. Джон Браун говорит; репортеры записывают за ним.}

ДЖОН БРАУН. Как можно спокойно вкушать хлеб свой, пока у других нет хлеба? Как можно склонить на подушку голову и мирно спать, пока другому нечего подложить под голову?

ПЕРВЫЙ РЕПОРТЕР. Но нельзя же взять на себя задачу искоренить всяческую несправедливость. Нельзя истекать кровью за каждого, у кого кровоточат раны.

ДЖОН БРАУН. Пусть тело мое истекает кровью за тех, кто скорбит, пока не останется больше скорбящих. Долго ли продержалось бы рабство, если б каждый, кто против него, чувствовал, что не кто-нибудь, а он, он лично в ответе за этот великий грех, что не кому-нибудь, а ему пред престолом господним держать ответ за такое злодеяние, когда человека обращают в скотину, корысти ради заставляют работать как лощадь, корысти ради спаривают, как быка с коровой, чтобы дали приплод? Ярость всколыхнула бы этот край и не утихла бы, пока не смела с лица земли это преступление перед богом и людьми.

ПЕРВЫЙ РЕПОРТЕР. Значит, вы считаете себя орудием в руках провидения?

ДЖОН БРАУН. Да, считаю.

^{_{Джон Браун — Эдвард Биннс. Театр Гатри, Нью-Йорк, США, 1967.}}

ХАНТЕР. Капитан Браун, это пустая риторика. Не о рабстве речь, а о вашем набеге на мирное и беззащитное поселение.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Вы нарушили мир…

ДЖОН БPАУН. Мир? Для меня мира нет, идет война. Война с рабством. И она не кончится на Харперс-Ферри.

ХАНТЕР. Это — ваша личная война, капитан Браун, ваша частная затея. Закон нашей страны санкционирует институт рабства. Закон нашей страны…

ДЖОН БРАУН. Тем самым обращается в беззаконие. Долг честного человека — не подчиняться несправедливым и бесчеловечным законам.

XАНТЕР. Это анархия! Когда частное лицо…

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Какой принцип служит для вас оправданием ваших действий?

ДЖОН БРАУН. Золотое правило: не делай другому того, чего не желаешь себе. Мне жаль несчастных, томящихся в рабстве, которым некому помочь.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Золотое правило! И при том вы забираете у полковника Вашингтона лошадь и повозку.

ДЖОН БРАУН. Неужели вам нужно объяснять, что у нас было на них больше прав, чем у полковника Вашингтона на его рабов? Чей грех страшнее — мой, когда я забираю у него лошадь на войне, или его, когда он похищает детей из материнской колыбели? Разве по-божески то, что закон для одного не есть закон для каждого?.. Где они, мои бедные, страждущие братья и сестры? Можете вы сказать? Не человек ли я, не брат ли им?.. Непременно запишите дословно все, что я говорю.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Кто впустил сюда репортеров? Что они тут делают?

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Я вас предупреждал.

ДЖОН БРАУН. Это вы — воры и разбойники. В стране четыре миллиона рабов. Триста лет вы продаете то, что ими заработано, и кладете себе в карман. Если считать, что наемный работник приносит хотя бы пятьдесят центов дохода в день, — значит, вы каждый день крадете два миллиона долларов у самых сирых, самых убогих, самых обездоленных братьев моих и сестер. Вы крадете мужей у жен, жен у мужей, вы крадете детей у родителей. Вы сделали из людей домашний скот, чтобы похитить у них душу. Так кто же, скажите, вор и разбойник?

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Капитал Браун, серебро ваших волос обагрила кровь содеянных вами преступлений. Конец ваш близок. Вам бы теперь подумать о душе.

ДЖОН БРАУН. Губернатор Уайз, каков бы ни был срок, отпущенный мне на земле, — пятнадцать месяцев, пятнадцать дней или пятнадцать часов, — я готов к кончине. Разница между сроком, отпущенным мне и вам, ничтожна. А потому я вам говорю: готовьтесь. Я готов.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Уйдем отсюда.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Вы сами навлекли это на себя.

ХАНТЕР (обращаясь к репортерам). Идемте.

^{Репортеры медлят.}

Идемте же. Вас пустили сюда из любезности.

ПЕРВЫЙ РЕПОРТЕР. Простите, еще минуту. (Обращаясь к Джону Брауну). Если вам есть что еще сказать, я все изложу в точности.

ДЖОН БРАУН. Скажите, что я пришел сюда не грабителем, не разбойником, не смутьяном. Скажите, что единственная причина, которая привела меня сюда, — это слезы угнетенных. А южанам скажите также, что им неминуемо предстоит все же решать этот вопрос — я говорю о негритянском вопросе, — ибо это еще не конец.

^{Свет над площадкой, изображающей казначейскую, быстро гаснет, наступает полнаятемнота. В темноте Кейджи и оба репортера уходят. Губернатор Уайз, Хантер и остальные переходят на одну сторону сцены, и эта площадка освещается.}

СЕНАТОР МЕЙСОН. Какой бы суд ни судил его — виргинский ли, федеральный ли, — его все равно признают виновным и приговорят к виселице. Так почему бы нам не передать его дело Федеральному правительству? Вынудим их заняться за нас черной работой — вынудим их повесить за нас Джона Брауна!

ХАНТЕР. В федеральном суде до весенней сессии его дело даже не пойдет в производство. Вы слышали голос Джона Брауна. Можем ли мы допустить, чтобы этот голос раздавался так долго? А вот если судить его в Виргинии, можно будет начать слушание дела в ближайшие же дни.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Но кто же будет выступать в качестве обвинителя? Наш досточтимый главный прокурор? Да у него от спиртного мозги превратились в губку.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Я точно знаю, кто должен выступить обвинителем. Необходимо только, чтоб вы, губернатор Уайз, назначили этого человека прокурором штата Виргиния по особо важным делам.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Кто же это?

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (указывая на Хантера). Стряпчий Эндрю Хантер.

ХАНТЕР. Ну нет, спасибо! Вы видели, что тут творилось в присутствии этих двух репортеров. Закон был на нашей стороне, и все же старику удалось представить нас в самом нелестном свете. У меня нет ни малейшего желания позволить ему поливать меня грязью.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Вы ставите ваши узкие интересы выше интересов Юга. Я вас считал человеком более широких общественных устремлений.

ХАНТЕР. Вы толкаете меня на поступок, который, быть может, дорого мне обойдется.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Да. Может быть, дорого. И все же не столь дорого, как обойдется нам крушение рабовладельческого хозяйства. Как и Джон Браун, вы сознаете, что рабовладельческие и нерабовладельческие штаты находятся в состоянии войны — до поры до времени тайной, но не за горами то время, когда она станет явной.

^{На небосклоне проступает слабое сияние. Оно разгорается, полыхает яростным багряным заревом, которое видно до конца картины.}

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Что это?

ХАНТЕР. Амбар горит. Боюсь, что это только первый из многих.

СЕНАТОР МЕЙСОН. Смотрите. Вот и еще один.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Рабы объявили нам войну. Одна часть имущества сжигает другую.

ХАНТЕР. Джон Браун зажег на Юге пламя пожара. Он самые основы наши обращает в пепел.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Это война, господа. Нужно сказать себе, что война началась, и действовать соответственно… Я тотчас отправляюсь к Джону Флойду. Он хоть и военный министр, но он прежде всего виргинец. Пусть добьется, чтобы самое современное оружие шло в арсеналы южан, а устаревшее поставляли северянам.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Простите, господа. Я не желаю ни быть причастным к такого рода планам, ни даже выслушивать их.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Вы — виргинец, сударь. Отсюда меньше ста миль до вашей плантации. Стоимость ваших рабов упала из-за набега, совершенного Джоном Брауном.

ПОЛКОВНИК ЛИ. Верно. Мои рабы из-за его налета понизились в цене. Но я состою на службе у Федерального правительства. Я — офицер армии Соединенных Штатов.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. При каком условии вы могли бы стать нашим союзником?

ПОЛКОВНИК ЛИ. При условии, что я оставлю службу в армии Соединенных Штатов. Что весьма маловероятно.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (с возрастающим нетерпением). Эти горящие амбары свидетельствуют, что вам недолго еще удастся служить и нашим, и вашим. Рано или поздно необходимость заставит вас сделать выбор.

ПОЛКОВНИК ЛИ (холодно). Необходимость?

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (затаенная враждебность между этими двумя прорывается наружу). Да! Жестокая необходимость, которой вы должны будете уступить. Придется выбрать что-то одно: либо Федеральное правительство, либо Юг.

^{Полковник Ли злобно меряет его взглядом и идет прочь.}

XАНТЕР. Полковник Ли, вы упомянете про разговор, когда будете составлять донесение по службе?

ПОЛКОВНИК ЛИ (останавливается как вкопанный. Все молчат, выжидая, пока он примет решение). Нет. В донесении я буду касаться только военной стороны набега.

XАНТЕР. Благодарю вас.

^{Полковник Ли уходит.}

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН (с улыбкой). Пожалуйста! Вот вам и первая уступка.

ХАНТЕР. Прошу меня извинить, господа. Меня ждет работа.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Смотрите же, отправьте этого ветхозаветного старца на виселицу.

XАНТЕР. Его отправят на виселицу. Я позабочусь, чтобы его признали виновным! Но должен предупредить вас заранее — я буду соблюдать все правила судейских приличий.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Соблюдайте, сделайте милость, только ускоренным темпом!

XАНТЕР (делает шаг прочь, возвращается и в упор глядит на Чарлза Хардинга, чей храп нарушает воцарившуюся тишину. Грубо хватает Хардинга за волосы и резким движением приподнимает его голову). Спишь, пьянчуга несчастный? Храпишь, болван?

^{Берет стакан воды и с яростью выплескивает Хардингу в лицо. Брезгливо роняет назад голову Хардинга, и в то же мгновение свет на площадке меркнет; освещается зал суда в Чарлстоне, штат Виргиния. Слышна барабанная дробь. Барабанная дробь возвещает начало и завершение каждой картины в зале суда. С одной стороны на площадку входит Хантер; с другой — одновременно вносят на носилках Джона Брауна. Голова у него перевязана. За судейским столом судья Паркер.}

СУДЬЯ ПАРКЕР (обращаясь к Джону Брауну). Есть ли у подсудимого защита или он желает, чтобы защитников назначил суд?

ДЖОН БРАУН. Я вызвал защитников. Они еще не прибыли.

СУДЬЯ ПАРКЕР. Когда защитники прибудут?

ДЖОН БРАУН. Не знаю. Они едут с Севера. Наверное, через несколько дней.

ХАНТЕР. Ваша честь.

СУДЬЯ ПАРКЕР. Да, мистер Хантер.

ХАНТЕР. Как знать, дошел ли вызов до адвокатов, а если и дошел, приедут ли они? Меж тем в штате происходят волнения. А потому не могу ли я обратиться к суду с покорнейшей просьбой назначить обвиняемому защиту?

СУДЬЯ ПАРКЕР. Суд не пойдет на поводу у толпы, обуреваемой страстями. Что касается другого положения, выдвинутого вами, оно вполне обоснованно. Действительно — как знать, прибудет ли защита, и если прибудет, то когда. (Возвышает голос). Мистер Ботс, мистер Деннис. Прошу вас, господа, выйти вперед.

^{Оба выходят вперед.}

Согласны ли вы выступать в качестве защитников обвиняемого?

ЛОУСОН БОТС. Я согласен.

ТОМАС ДЕННИС. Я соглашусь, только если меня попросят, и притом с большой неохотой.

СУДЬЯ ПАРКЕР. У подсудимого нет возражений?

ДЖОН БРАУН. Если мне предстоит суд, я хочу иметь защитников. Но если мне предстоит лишь пародия на суд, мне безразлично, будет ли у меня защита или нет.

СУДЬЯ ПАРКЕР. Вас будут судить по всем правилам, сударь.

ДЖОН БРАУН. Я здесь человек чужой. Мне неизвестны наклонности и свойства двух господ, названных вами. Я не сомневаюсь, что это достойные люди. Однако они родились и выросли на Юге. Весь склад их ума таков, что им чужды и непонятны причины, побудившие меня девять ночей назад выступить на Харперс-Ферри. Я настаиваю на собственной защите.

СУДЬЯ ПАРКЕР. Мы не можем знать, когда прибудут ваши защитники, и прибудут ли они. Ничто не должно препятствовать ходу суда.

ДЖОН БРАУН (язвительно, резко). Я желаю, чтобы меня защищали мои защитники. Не торопитесь препроводить меня на казнь раньше, чем они успеют ко мне добраться.

СУДЬЯ ПАРКЕР. Обвинение может пригласить первого свидетеля.

ДЖОН БРАУН (с усилием приподнимается на носилках; насмешливо, а под конец — с презрением). Виргинцы, когда меня брали в плен, я не просил сохранить мне жизнь. Если надо мной чинят суд ради проформы — суд ради того, чтобы осудить на казнь, — не утруждайте себя напрасно. Вы алчете моей крови? Вы можете пролить ее в любую минуту и без такого посмешища, как этот суд. (Становится на колени на носилках).

СУДЬЯ ПАРКЕР. Суд продолжается. Мистер Хантер, прошу вас пригласить первого свидетеля.

^{Действующие лица застывают на местах, свет быстро меркнет. Барабанная дробь. Хантер быстро переходит на игровую площадку, где находятся губернатор Уайз, полковник Вашингтон и другие, площадка тем временем освещается.}

ХАНТЕР. Он точно ртуть. Его никак не ухватишь. Только соберешься придавить его буквой закона — а он уже ускользнул и через минуту встает вновь, облеченный в такие моральные доспехи, что нравственное превосходство остается за ним, а за мной — только юридическое. Лежит себе на носилках, но всей видимости безучастный к тому, что происходит вокруг него, однако в самый нужный миг поднимается и произносит громовую речь. Причем обращена она не к судье, не к присяжным — даже не к публике в зале. Через репортеров, присутствующих на суде, он обращается к городской толпе и к земледельцу в поле… Он всеми правдами и неправдами пытается затянуть слушание дела и вынудить нас отложить его до весенней сессии. Но этого я не допущу. Суд будет продолжаться, шаг за шагом, день за днем, и в точном соответствии с тем, как мною намечено.

^{Слышится барабанная дробь. Действующие лица застывают на месте, свет меркнет, и освещается площадка, изображающая тюремную камеру Джона Брауна. Входят Деннис и Ботс.}

БОТС. Хорошие новости, капитан Браун. Мы располагаем данными, которые неизбежно повлекут за собой отсрочку судебного разбирательства до весенней сессии.

ДЕННИС. И дают все основания надеяться, что вам сохранят жизнь.

ДЖОН БРАУН. Что это за данные?

БОТС (вынимает из кармана бумаги). Показания, данные под присягой по всем правилам и неоспоримо подтверждающие, что на протяжении нескольких поколений в вашей семье по материнской линии наблюдаются случаи умственного расстройства. Мы представим суду возражение по делу, которое возбудил штат Виргиния против Джона Брауна, и…

ДЖОН БРАУН. Вы не воспользуетесь этими доказательствами. Я запрещаю вам выставлять в качестве моего оправдания невменяемость.

ДЕННИС. Но такое оправдание спасет вам жизнь!

ДЖОН БРАУН. И нанесет ущерб делу, которому я служу… если нападение на Харперс-Ферри сбросят со счета как бредовую выходку сумасшедшего. Не сумасшествие, а рабство предмет этого судебного разбирательства. Я знал, что делаю, и готов нести ответственность за свои поступки.

БОТС (с неприятным оттенком в голосе). Вот что я вам скажу, мистер Браун. Мы — ваши защитники, и наша забота — постараться спасти вам жизнь. И только. А не служить интересам вашего дела.

^{Слышна барабанная дробь. Джон Браун, Ботс, Деннис и Хантер переходят на площадку, изображающую зал суда, которая между тем освещается. Последние слова Ботса и его речь, обращенная к судье, следуют без перерыва во времени.}

Ваша честь, я и мой коллега хотели бы предъявить суду важные свидетельства относительно разбираемого дела. Подсудимый строжайшим образом запретил нам представлять их, тем не менее мы поступаем вопреки его указаниям. Мы намерены представить суду возражение против иска, предъявляемого штатом Виргиния к Джону Брауну, на основании серьезных подозрений в невменяемости подсудимого. Я представляю суду показания, данные под присягой по всем правилам и неоспоримо подтверждающие, что в семье Джона Брауна по материнской линии существует наследственная невменяемость.

^{Передает судье Паркеру письменные свидетельства. Хантер с досадой швыряет на стол свои бумаги.}

ДЖОН БРАУН. Да. Это правда. Действительно, в моей семье по материнской линии существует невменяемость — как, впрочем, и во многих других семьях у нас в стране. Я, однако, избежал этого недуга и не позволю, чтоб вы навязывали суду вопрос о моей невменяемости. Судите меня за преступление, в котором меня обвиняют! Пусть меня либо объявят невиновным в этом преступлении и освободят, либо объявят виновным в этом преступлении и повесят. Но вам не удастся зачеркнуть то, что составляет смысл моей жизни, объявив меня сумасшедшим. Не пытайтесь уйти от сути дела! Судите меня за содеянное!

^{Барабанная дробь. Свет быстро гаснет, и освещается площадка, на которой находятся губернатор Уайз, полковник Вашингтон и другие. Они приходят в движение.}

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ (выбирает одно из многих писем. Читает с нарочитой выразительностью, что придает его словам мрачноватый юмор). А вот извольте-ка послушать это. «Губернатору Уайзу. Сэр, две мои дочери покинули дом, примкнув к отряду юных виргинок, чья цель — освободить Джона Брауна. Их всего шестнадцать человек, но у каждой под широкой нижней юбкой спрятан порох, к которому ведет фитиль. Если их поймают, они намерены подорвать себя, причем сила взрыва будет столь велика, что от Виргинии не останется камня на камне… Если вы нападете на след этих девиц, прошу вас вернуть их обратно, пока их не разорвало на части, а с ними — сердца многих достойных виргинцев. С искренним уважением, встревоженный родитель».

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Курьезное преддверие войны.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. Послания досужих чудаков. Отвлекают от горькой действительности.

ХАНТЕР (входит стремительно). Сначала он пытается всеми правдами и неправдами затянуть слушание дела, чтобы суд отложили до весенней сессии, а теперь, когда такая возможность у него в руках, он отвергает ее. Отвергает! Он не разрешает защите предъявить суду возражение о его невменяемости.

ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. А не подвергнуть ли его медицинскому освидетельствованию? Если б его признали сумасшедшим…

ХАНТЕР. Его не признают сумасшедшим. Пока основательность суждений, четкий ход мысли, отличная память, ясность взглядов служат свидетельством того, что человек в здравом уме, до тех пор Джона Брауна будут признавать нормальным. Сомнение в его невменяемости высказано, теперь пусть оно бросает тень на суть дела. Если же настаивать, чтобы по этому поводу дано было окончательное заключение, мы проиграем.

СЕНАТОР МЕЙСОН. И все-таки, что ни говорите, в таком вопросе, как рабство, он безумен.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Если одержимость единой идеей есть безумие, то он безумен. Но тогда безумны были пророки Моисей и Магомет, Иисус Христос и великое множество других поборников общественных и религиозных преобразований, ибо каждый из них имел особое представление о том, что такое Человек на земле, и всеми способами добивался того, чтобы это представление воплотилось в жизнь… Если общепринятые в мире взгляды претерпят изменения и институт рабства будет упразднен… (предупреждающе поднимает руку)… а это вполне может случиться…

СЕНАТОР МЕЙСОН. Но в Библии рабство одобряется.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Мы приводили выдержки из Библии, доказывая, что рабство есть благодать, дарованная нам всевышним. На Севере с такой же легкостью приводят выдержки из той же самой Библии, доказывая, что рабство есть вопиющее зло.

^{Входит посыльный, подает Хантеру записку, уходит.}

ХАНТЕР. Только что из тюремной камеры принесли Джона Брауна. Мне пора возвращаться в суд.

^{Барабанная дробь. Свет на площадке гаснет; освещается площадка, изображающая зал суда, на нее тем временем переходит Хантер.}

СУДЬЯ ПАРКЕР. Имеете ли вы сказать что-нибудь раньше, чем я оглашу приговор?

ДЖОН БРАУН. Вы вытребовали меня в суд внезапно. Я не рассчитывал, что мне вынесут приговор до того, как состоится суд над другими обвиняемыми. Я не подготовился.

СУДЬЯ ПАРКЕР. Если вы имеете что-то сказать, говорить нужно теперь.

ДЖОН БРАУН. Этот суд признает действенность закона божия. Я вижу, что здесь целуют книгу — целуют Библию, которая учит золотому правилу: не делай другому того, чего не желаешь себе. Она также учит меня помнить, что, пока другие томятся в оковах, вместе с ними скован и я. Я старался жить, следуя этим наставлениям. Я верю, что, вступившись за сирых и поруганных чад господних, я не зло творил, но добро. Прибегни я к тем же действиям, в каких здесь признаюсь, — прибегни я к ним, дабы вступиться за богатых, за власть имущих, за просвещенных и иже с ними, претерпи и выстрадай я при этом то же, что и теперь, все до единого в этом суде признали бы такие действия достойными скорее не кары, а награды. Ну а теперь, если сочтут необходимым отнять у меня жизнь, дабы кровь моя смешалась с кровью моих трех сыновей, с кровью миллионов в этом краю рабства, чьи права попраны жестоким и несправедливым законом, будь по сему. Я подчиняюсь. (Он озирается вокруг. Продолжает значительно, серьезно). Я убежден теперь, что преступления, в которых повинен этот край, не смыть иначе, как потоками крови. Строя свой замысел, я лелеял надежду, что осуществлю его без большого кровопролития. Но мой замысел рухнул. Думаю, что теперь этой стране ничего не остается, кроме как пройти очищение кровью.

СУДЬЯ ПАРКЕР. Джон Браун, я выношу нам смертный приговор. Декабря второго дня, 1859 года, то есть по истечении тридцати дней, вы должны быть повешены. И да помилует господь нашу душу.

^{Свет меркнет, все тем временем уходят. Джон Браун переходит на площадку, изображающую его тюремную камеру в Чарлстоне, штат Виргиния. Капитан Эвис вводит в камеру Мэри Браун. Джон Браун и Мэри Браун стоят в разных концах камеры на отдалении друг от друга.}

КАПИТАН ЭВИС. Добрый вечер, капитан Браун.

ДЖОН БРАУН. Добрый вечер.

КАПИТАН ЭВИС. Миссис Браун, мне приказано проследить, чтобы ровно в девять часов вечера вы покинули камеру.

МЭРИ. Понимаю.

КАПИТАН ЭВИС. Военная охрана, в сопровождении которой вы прибыли в тюрьму, доставит вас в гостиницу. Вам надлежит находиться в вашей комнате до завтрашнего утра, пока не состоится повешение.

МЭРИ. Я уже дала на это согласие.

КАПИТАН ЭВИС. А теперь я обязан взять с вас слово, что вы не будете передавать супругу никаких предметов, а также никаких известий или сведений, которые могли бы каким-либо образом способствовать его побегу.

МЭРИ. Я взяла с собой в камеру только нитки с иголкой, наперсток и одежную щетку.

КАПИТАН ЭВИС. Вашим словом, капитан Браун, я уже заручился.

ДЖОН БРАУН. Вы знаете, что я не вышел бы из этой тюрьмы, даже если бы дверь ее была открыта настежь, а за дверью меня дожидалась лошадь. Несколько мгновений в петле — и я вырву победу из мрака очевидного, казалось бы, поражения.

КАПИТАН ЭВИС. Если бы только от меня зависело изменить ход завтрашних событий!.. Капитан Браун, миссис Браун, по долгу службы я обязан находиться в пределах слышимости во время вашего свидания.

МЭРИ БРАУН (с разочарованием). Как! Значит, нам нельзя и поговорить наедине?

КАПИТАН ЭВИС. Не волнуйтесь. Я буду стоять не очень далеко, но и не слишком близко — я буду слышать ваши голоса, но не смогу разобрать слов.

МЭРИ. Спасибо вам за вашу доброту, капитан.

КАПИТАН ЭВИС. Говорите свободно и ни о чем не беспокойтесь, только не повышайте голоса. (Склоняется перед Мэри Браун в поклоне). Сударыня.

^{Отходит и становится в угол, спиною к ним. Свет над ним постепенно угасает, как бы затушевывая его присутствие. Джон Браун и Мэри продолжают стоять на отдалении, пока капитан Эвис не поворачивается к ним спиной, и только тогда сходятся. Вглядываются друг другу в лицо.}

МЭРИ. Муж мой.

ДЖОН БРАУН. Жена.

МЭРИ (глядя на его голову). У тебя не зажили раны.

ДЖОН БРАУН. Это только на голове, от ударов шпагой. Пустяк. После того что произойдет завтра утром, они не будут меня тревожить.

МЭРИ. А другие раны?

ДЖОН БРАУН. Те зажили.

МЭРИ. Покажи мне.

^{Джон Браун садится и расстегивает воротник рубашки, открывая шею и плечи. Мэри осматривает раны, целует их — совершается поклонение святыне.}

ДЖОН БРАУН. Поцелуй меня в губы, Мэри.

^{Они целуются.}

Рубил меня, рубил молодой лейтенант, да так и не разрубил этот твердый орех. (Стучит по черепу костяшками пальцев). Рука господня направляла шпагу молодого лейтенанта — и вот я остался жив, чтобы до завтрашнего утра продолжать бороться.

МЭРИ. Дай мне куртку. Ее нужно починить и почистить.

^{Джон Браун снимает куртку и отдает ей. Они садятся. За разговором Мэри зашивает и чистит куртку.}

ДЖОН БРАУН. Я не печалюсь о том, что умру. Узы, связывающие меня с этим миром, понемногу ослабевают. Пусть я лучше умру за свое дело, а не просто покорюсь закону природы, как рано или поздно приходится всякому из нас.

МЭРИ. Я согласна с тобой.

ДЖОН БРАУН. Я целую жизнь посвятил борьбе, и господь позволял мне бороться до той минуты, пока не вырвал меч у меня из рук в Харперс-Ферри. Но в ту же самую минуту он дал мне взамен другое оружие — духовное. И что самое удивительное, Мэри, духовное оружие оказалось в тысячу крат страшнее.

МЭРИ. Промысл божий лучше твоих планов, иначе господь не помешал бы тебе исполнить то, что ты задумал.

ДЖОН БРАУН (скорбно). Но как я обманулся в самом себе! Какая была непростительная ошибка упорствовать, когда военная обстановка стала меняться не в мою пользу. Отчего я тут же не отступил, не ушел в горы?

МЭРИ. Мог бы Самсон разрушить храм филистимлян, не открой он Далиле, в чем таится источник его мощи?

ДЖОН БРАУН. Я верю: ничто из того, что я выстрадал и что мне предстоит еще выстрадать, не пропадет даром для дела божия и человеческого. Я верую в это. Я это знаю. Но я все же хочу спросить — я спрашиваю, — когда, когда же слуге и сподвижнику господню, когда смертному сподвижнику господа дано постигнуть сполна божий промысл, дабы служить ему столь же смиренно, но с большим разумением? (Помолчав, отвечает себе). Похоже, что откровение приходит только в последнюю минуту. Тяжко подчас торить свой путь и не извериться, великое нужно мужество, чтоб быть сподвижником господа.

МЭРИ (отдавая ему куртку). На, надень.

^{Он повинуется.}

В какой ты завтра будешь рубашке?

^{Он показывает. Она осматривает рубашку и опять принимается за шитье.}

Пуговица отлетает.

ДЖОН БРАУН. Мэри, ты очень меня порадуешь, если расскажешь немного о том, как идут у тебя дела на ферме, что хорошего, что плохого.

МЭРИ. Сена мы напасли вдоволь. Корове и лошади хватит до весны, а там на подножный корм.

ДЖОН БРАУН. Сено — это хорошо. Зимой сено покупать — разоренье.

МЭРИ. Горох совсем не уродился. Зато урожай на фасоль, картошки нарыли, да есть репа, есть морковь. Зиму прокормимся.

ДЖОН БРАУН. Это ты всегда умела. Спасибо за новости.

МЭРИ. Теперь я хочу у тебя что-то спросить. Почему ты не позволил, чтобы я приехала повидаться с тобой три недели тому назад? Ведь губернатор Уайз дал мне разрешение. И сегодня почему не хотел, чтобы я приехала?

ДЖОН БРАУН. Из-за расходов. (Отвечая на ее немой взгляд). На эту поездку уйдет все немногое, что у тебя есть, — а на что ты купишь муку, чтобы печь хлеб, на что купишь одежду к зиме себе и детям?

МЭРИ. Но разве для нас не утешение увидеться еще раз?

ДЖОН БРАУН. Мы заплатим за него в девять часов болью разлуки.

МЭРИ. Если одно невозможно без другого, я согласна принять и то, и другое.

ДЖОН БРАУН. Мэри, рассказывают разное, но толком ничего не узнаешь. Что сталось с телами Оливера и Уотсона?

МЭРИ. Что же тебе рассказывали?

ДЖОН БРАУН. Что якобы студенты местного медицинского училища выкрали из могилы тело Уотсона и произвели вскрытие. Верно это?

^{Молчание.}

Скажи правду. Не скрывай.

МЭРИ. Они сняли с трупа кожу и покрыли ее лаком. Теперь у них идут споры. Одни хотят сохранить кожу в таком виде, как есть, лакированной. Другие хотят набить чучело и выставлять его напоказ на ярмарках и в цирке. Есть и третьи, те хотят кожу раскроить, нашить охотничьих кисетов и распродать как сувениры.

ДЖОН БРАУН. А какая участь постигла тело Оливера?

МЭРИ. Тела Оливера и Ньюби положили лицом к лицу, грудью к груди, завели им руки так, что они как бы держат друг друга в объятиях, и бросили в общую могилу… Неужели они думали, что осквернят останки нашего сына, похоронив его вместе с негром?.. Они неподвластны поруганию. Оба они — святыня… Не меня оплакивайте, дщери Иерусалимские; себя оплакивайте и сынов ваших.

ДЖОН БРАУН. Мэри, старайся вновь возвести разбитые стены нашей некогда крепкой семьи, найти наилучшее применение каждому камню, какой еще уцелел.

МЭРИ. Я сложу стены заново… А что будет с твоими останками?

ДЖОН БРАУН. Я думаю, ты их не получишь. Виргиния не захочет выпустить меня из рук. Но не горюй об этом. Какая разница, что сделают с моим прахом.

МЭРИ. Нет. Тебя передадут мне. Я писала прошение губернатору Уайзу, и он мне не отказал. Вот распоряжение.

ДЖОН БРАУН (читает бумагу). Любезно с его стороны.

МЭРИ. Я отвезу тебя к нам на ферму и там похороню.

ДЖОН БРАУН. Подумай о расходах, жена. Не на мертвого следует тратить эти деньги, а на тебя и детей.

МЭРИ. Я повезу тебя к нам на ферму и там предам земле. Будет так — и не иначе.

ДЖОН БРАУН. Если будет так — и не иначе, тогда похорони меня под сенью гранитного утеса.

МЭРИ. Я положу тебя под сенью утеса.

ДЖОН БРАУН. Мэри, Мэри, как часто бессонными ночами я мечтал очутиться на ферме, с тобой и детьми — быть отцом и мужем. И как много раз вместо этого уходил, пропадая порой на полгода, возвращался ненадолго и опять уходил, оставляя твоему попечению и ферму, и воспитание детей, — и нередко при этом ты ждала еще одного ребенка.

МЭРИ. Разве я когда-нибудь роптала?

ДЖОН БРАУН. Детям нужен был отец, а меня не было. Жене нужен был муж, а меня не было.

МЭРИ. Разве ты слышал от меня хоть слово жалобы?

ДЖОН БРАУН. Когда-то мы были молоды. Но минули дни наших лет, и вот мы поседели. И уже не осталось нам дней.

МЭРИ. Не надо. Ни слова больше. В безмолвные долгие ночные часы, оставаясь одна с детьми на ферме, я спрашивала себя: чем я заслужила, за что удостоилась счастья быть твоей женой. За все годы, что мы женаты, не было часа, чтоб я захотела иной судьбы, кроме той, какая мне достались: быть Мэри Браун, женой Джона Брауна.

ДЖОН БРАУН. Даже сегодня?

МЭРИ (неистово). Сегодня я не поменялась бы местами ни с кем на свете!

^{Они крепко обнимаются. Свет над капитаном Эвисом вспыхивает ярче. Он оборачивается и идет к ним. Мэри отступает от Джона Брауна.}

Уже время?

КАПИТАН ЭВИС (кивает головой). Я весь вечер молился, чтобы господь не осудил душу вашего мужа на вечные муки.

ДЖОН БРАУН. Капитан Эвис, посмотрите мне в лицо. Вы сомневаетесь, что не пройдет и дня, как я предстану пред престолом господним?

КАПИТАН ЭВИС. Нет. Я знаю — вы предстанете пред престолом господним.

^{Поворачивается и уходит, Мэри идет за ним. Бьют барабаны. Свет гаснет; темнота.}

Конец

Приложение ЛОРЕНА

Примечания

1

© Перевод Г. Злобина.

(обратно)

2

© перевод В. Островского и Н. Разговорова.

(обратно)

3

© перевод М. Кан.

(обратно)

4

См. Приложение.

(обратно)

Оглавление

СВЕТИЛЬНИК, ЗАЖЖЕННЫЙ В ПОЛНОЧЬ

  ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НИКОГДА НЕ УМРЕТ

  ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ХАРПЕРС-ФЕРРИ

  ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  Приложение ЛОРЕНА

*** Примечания ***