Für Elise (СИ) [Coffeeborn] (fb2) читать постранично

========== Часть 1 ==========

Элиза Циммерман ненавидела много вещей. Репу, Альтштадт, слякоть, жёлтый цвет, брата, ныне покойного, но сильнее всего она ненавидела своего отца. В обычные дни, серые, до ужаса однообразные, ее ненависть была растекшейся внутри лужей, в которую можно было только бросить камень, вызвав на поверхности волнистые круги. Вот отец снова кричит на младшую — в лужу падает тяжелый булыжник, со всплеском, и круги от него разбегаются быстро и далеко. Потом — бубнит из-за якобы грязного пола, который она только подмела, и камушек злости почти не оставляет после себя следов.

В день, когда умер Фридрих, Элиза знала, что одним булыжником она не отделается. Мать убивалась над гробом. Маргарет сидела рядом, бледная и запуганная. С утра она уже получила оплеуху, а Элиза — растянутое плечо. Герр Циммерман так выражал собственную скорбь.

В церкви стояла знойная, тяжелая атмосфера: пахло благовониями и сыростью. Капеллан, часто запинаясь, читал молитвы, и его голос, похожий на шуршание старой бумаги, сопровождался редкими всхлипами. Элиза оглядывала постные лица друзей Фридриха с мрачным весельем. Никому тебя не жалко, кроме матери, но на то она и мать, чтобы жалеть даже самую отъявленную сволочь, когда она будет лежать в гробу, сожранная тифом.

Когда гроб спустили в яму и засыпали сырой землей, Элиза поняла, что времени у нее не так много. Такого человека, как отец, горе делало только хуже, что бы в церкви не говорили об «очищении через страдания». Услышав, что умереть должны были они, но никак не Фридрих, Маргарет тихонько заплакала, уткнувшись в юбку матери. Она была совсем маленькой, и ей вовсе не хотелось умирать, тем более так, как брат, и ей не хотелось, чтобы умирала Элиза, которая вдруг поняла, что ненависть внутри нее стала другой.

Мутная водная гладь превратилась в патоку и облепила все ее внутренности, наполнила отвращением, словно вместо отца она смотрела на кусок гниющего мяса, изъеденный гадкими белыми червяками, который ходил среди людей, принимал соболезнования и как будто бы наслаждался своим положением скорбящего отца, чью семью постигло такое несчастье.

Время — обратный отсчет, тикающий, как старинные часы в их спальне, неслось вперед, приближая ее к моменту, когда отец решит отыграться на ней по полной, и Элизе меньше всего на свете хотелось знать, что он тогда сделает. Обойдется ли всё очередными побоями, или герр Циммерман наконец вспомнит, что он человек слова, и раз пообещал когда-то отрубить ей голову, за непослушание, то пора обещание исполнить. Топор всегда стоял в прихожей, скалясь наточенной до блеска улыбкой.

Но ни отец, ни его топор не знали, что под кроватью у Элизы давным-давно был собран мешок с теплой одеждой и несколькими утаенными грошами. Они и представить себе не могли, что сегодня вечером, когда народ уйдет с улицы, у городских ворот ее будет ждать Габриэль, чтобы отвезти по извилистой дороге через лес, к воротам замка. До вечера же Элиза будет примерной дочерью, о которой герр Циммерман мог бы только мечтать.

Она просидит за столом достаточно долго, ковыряя вилкой перемёрзший картофель и слушая, как соседи жалуются, что тиф всегда уносит молодых и сильных, а жалеет либо немощных, либо женщин, и неважно, что у герра Шнайдера жена умерла двумя месяцами раньше, в отличие от непутёвых сыновей. Элиза стерпит то, как ее и Маргарет будут тыкать, рассматривая, как лошадей на продажу родители дружков Фридриха. Их сыновья двух слов связать не могут, но у них всегда будут виноваты невестки, которых сейчас уже не учат следить за домом так, как тридцать лет назад. И у такой плохой хозяйки, как Элиза, весь быт развалится в первый же месяц. Потом отец, пахнущий дешевым шнапсом, хлопнет по столу тяжелой рукой и отправит женщин «заниматься делами», потому что им с дорогими гостями, раз уж они собрались, нужно обсудить важные вещи, для бабских ушей не предназначенные. Он сделает вид, что не видит, как герр Шнайдер пытается ее облапать, и только мать хлопнет ему по руке полотенцем и грозно глянет исподлобья.

За восемнадцать лет жизни с отцом Элиза научилась ждать. Под хохот и звон начищенных до блеска, но все равно кажущихся грязными рюмок, день тянулся долго и неторопливо. Они с матерью ходили по столовой туда-сюда, и Элиза сбилась со счета, сколько блюд и тарелок она успела перемыть, и было ли у них вообще столько посуды в доме. Но чем ближе подкрадывался вечер, тем сильнее у нее дрожали руки и громче становился пьяный голос отца, не предвещавший ничего хорошего.

Когда дом опустел и стало непривычно тихо, Элиза наконец вернулась к себе. Малышка Маргарет сидела на ее кровати, поджав колени, как делала всегда, когда ей было страшно. В больших темно-синих глазах Элиза видела свое отражение — бледное, с дрожащими губами и растрепанными