Игроки [Мак Рейнольдс] (fb2) читать онлайн

Фредерик Браун, Мак Рейнольдс Игроки

I

Ты лежишь, замерзая и потея одновременно. Тебя то и дело выворачивает наизнанку, отчего болят внутренности и сожжено горло. Но ты игрок, и это твоя игра: остаться в живых до возвращения космического корабля, называющегося так символично — «Освободитель».

Тебе осталось еще… сколько? Ты не знаешь, потому что потерял счет времени, перестал следить за сменой дня и ночи. Тридцать девять дней — земных дней — должно пройти между отлетом и возвращением корабля, когда он подберет тебя. Но ты не знаешь, сколько дней прошло и сколько еще осталось. Как ты мог забыть заводить часы? Почему ты каждый день не делал пометки на стене, как поступает пленник в своей темнице, считая дни до освобождения?

Ты лишен возможности читать, чтобы время текло быстрее, — даже если бы не чувствовал себя так скверно и мог получать удовольствие от чтения, — потому что Чужаки забрали все твои книги. Ты с радостью отдал бы жизнь за возможность писать, но это немыслимо из-за психического запрета, который они наложили на тебя в состоянии гипноза. Ты не можешь вспомнить, как выглядят отдельные буквы, каким звукам они соответствуют, не говоря уж о том, чтобы написать целое слово.

Тебе придется заново учиться писать, если только вид написанного или напечатанного текста не оживит твою память, когда ты получишь возможность увидеть его снова. Они обшарили тут все, пока не убедились, что в этом крошечном куполе не найдешь ни одной печатной буквы. Не осталось даже серийного номера на баке с кислородом или этикетки на тюбике зубной пасты.

Естественно, они забрали предметы, необходимые для письма, включая бумагу. Можно, конечно, царапать чем-нибудь на стене, если б только знать, как писать. Ты пытался… Вертел в голове слово кошка, понимал, как оно звучит и что это понятие означает. Однако даже ради спасения собственной жизни ты не смог бы вообразить, как это слово пишется и сколько в нем букв, две или десять. Сама концепция того, что такое буква, почти ускользает от тебя. Ты понятия не имеешь, как звук можно изобразить на бумаге. Нет никакой надежды самостоятельно уничтожить блок, внедренный в твое сознание. Нечего и биться над этим.

Но, по крайней мере, ты сможешь рассказать обо всем, если сумеешь дожить до возвращения корабля. А ты должен дожить, чтобы иметь возможность рассказать. Не то чтобы тебе так уж хочется остаться живым, при нынешнем твоем самочувствии. Но ты должен. Если придется сражаться за каждый вдох, значит, будешь сражаться. Твоя собственная жизнь тут меньше всего имеет значение.

Снова подкатывает тошнота. Ну, просто не думай об этом. Думай о чем-нибудь другом. Вспомни дорогу сюда с Земли, доброй старушки Земли. Думай о чем угодно, только забудь, что творится у тебя внутри.

Вспомни взлет. Как ты был напуган и в то же время восхищен происходящим вокруг тебя. Открываются клапаны, начинают работать насосы, перегоняя жидкий водород и озон от стартовых ускорителей к основному двигателю. Судя по вибрации, он включился. «Освободитель» слегка задрожал на взлетной площадке.

Затем рев стартовых ускорителей оглашает окрестность на много миль вокруг. Внутри корабля этот звук превращается в пронизывающий все грохот. И потом возникает инфразвуковая вибрация, порождая ощущение непонятного, не поддающегося анализу ужаса. Шум на всех уровнях — и тех, которые человеческое ухо может слышать, и тех, которые недоступны его восприятию. Никакие ушные затычки не в состоянии блокировать ультра- и инфразвук. Ты слышишь эти звуки не ушами, а всем телом.

Да, взлет был самым сильным переживанием за всю твою жизнь, каким бы рутинным он ни казался капитану и трем другим членам экипажа «Освободителя». Для тебя он был первым, для них двадцатым или тридцатым. Впрочем, тебе предстоит пережить еще один, при возвращении на Землю, — если доживешь до того, как «Освободитель» прилетит за тобой. И на этот раз ты вынесешь испытание с ощущением счастья, потому что впереди тебя ждет возвращение к нормальной работе в обсерватории.

Полет туда плюс полет обратно, и между ними тридцать девять дней на Луне — для человека, который не космонавт и становиться космонавтом не собирается, приключение более чем достаточное. А тех неприятностей, которые ты переживаешь сейчас, любому хватит на всю оставшуюся жизнь. Вот только знать бы, как долго она продлится — эта твоя оставшаяся жизнь? Минуты? Часы? Если Чужаки ошиблись в расчетах или если ты ошибся в расчетах…

Не думай об этом. Ты должен выжить. Ты перехитрил их — во всяком случае, ты так считаешь. И беспокоиться сейчас — только зря трепать себе нервы. Ты делаешь все, что можешь, а можешь ты лишь лежать и не дергаться, чтобы как можно меньше расходовать кислород. Они оставили тебе в обрез и воды, и пищи, но главное для тебя — кислород. Если не будешь лежать спокойно, его вряд ли хватит.

Нужно свести расход кислорода к минимуму, а значит, как можно меньше двигаться. Самое лучшее — спать, тогда кислорода потребляется меньше всего. Но все время спать невозможно. Фактически, ты вообще не можешь много спать, учитывая, насколько ты болен и измучен.

Все, на что ты способен, — это спокойно лежать и думать. Думать о чем угодно. К примеру, о том, почему ты здесь.

Ты здесь потому, что, как и множество других специалистов обсерватории, откликнулся на объявление в «Астрономическом журнале», которое чрезвычайно взволновало тебя.

«Требуется специалист, молодой человек, с хорошим состоянием здоровья, психологически устойчивый, которому предстоит провести от одного до двух месяцев в маленькой обсерватории на Луне. В его задачу входит сделать серию снимков Земли для метеорологических исследований. Необходимо уметь работать со звездной камерой Огдена, применять фильтры, самостоятельно обрабатывать фотопластинки».

Там ничего не говорилось об умении обучать покеру представителей иной формы жизни. Однако винить за это Американское метеорологическое общество нельзя. Какие могут быть на Луне формы жизни — даже люди здесь не живут постоянно. Тут вообще нет ничего сколько-нибудь ценного, кроме маленьких обсерваторий вроде этой. Через два года или через двадцать лет, когда будут созданы ракеты, способные долететь до Марса и до Венеры, на Луне, конечно, выстроят базы, но, как и эта, они обеспечат только одно — возможность наблюдать.

Сейчас ты, пожалуй, единственный человек на Луне. Если и есть другие, то они в тысячах миль отсюда, потому что базы строились в кратерах на периферии видимой половины. А этот маленький купол, где ты находишься, размещен чуть ли не в самом центре обращенной к Земле стороны.

Нельзя сказать, что ты многое успел сделать. Во всяком случае, с камерой Огдена поработать так и не удалось. Не твоя, конечно, в этом вина — Чужаки увезли ее, а без камеры как будешь фотографировать?

Тридцать девять дней — почти два месяца, включая время полета и обучения, — а ты не сможешь продемонстрировать ни одного снимка. Однако если ты умрешь, никто не станет тебя в этом винить. Прекрати! Ты не должен умереть — не посмеешь.

Не думай о смерти. Думай о чем угодно. О том, например, как ты оказался здесь. Как капитан «Освободителя» Торкелсен высадил тебя… сколько дней назад? Три? Или тридцать? Больше трех, наверняка больше. Если бы светонепроницаемая сдвигающаяся панель наверху купола была открыта, можно было бы видеть через стекло, день сейчас на Луне или ночь.

Можно было бы видеть Землю, следить за ее вращением. Один оборот — один земной день, и ты знал бы тогда, сколько дней прошло и сколько осталось. Ты видел бы Землю независимо от того, что сейчас на Луне — день или ночь, — потому что Земля прямо над головой. Но тогда терялось бы тепло, потому как только через стекло его уходит больше, чем через стекло плюс изолирующую панель, а на такой риск ты пойти не мог.

Чужаки оставили тебе треть от имевшегося комплекта батарей — ровно столько, чтобы минимально поддерживать твою жизнь. Они полагали, что не дают тебе ни малейшего шанса с помощью неизвестной им химии получить каким-то образом кислород, которого у тебя в обрез.

Конечно, можно открывать панель ненадолго, только чтобы взглянуть наружу, и тут же закрывать ее снова, тогда много тепла не утечет. Но это потребует энергии, и физической, и психической, и увеличит расход кислорода. Нельзя позволить себе шевельнуть хотя бы пальцем без крайней необходимости.

Капитан Торкелсен сказал, качая головой:

— Ну, мистер Тайер — или лучше называть тебя Боб, раз полет окончен и больше нет необходимости соблюдать формальности? — отныне ты сам себе хозяин. Мы вернемся за тобой через тридцать девять дней, час в час. И к этому времени ты вполне созреешь для полета обратно, уж поверь мне.

Торкелсен и представить себе не мог, до какой степени он, Боб, созрел для полета обратно!

Ты тогда усмехнулся и сказал:

— Я кое-что провез контрабандой, капитан. Пинту отличного бурбона — надо же отпраздновать мою высадку на Луну. Как насчет того, чтобы пойти со мной в купол и пропустить по стаканчику?

Капитан покачал головой.

— Сожалею, Боб, но приказ есть приказ. Мы должны взлететь ровно через час с момента приземления. А этого времени тебе едва хватит, чтобы надеть скафандр и добраться до купола. Мы будем следить отсюда, чтобы убедиться, что ты вошел внутрь. Но этого времени уж точно не хватит, чтобы все мы влезли в скафандры, вошли в купол, вернулись, сняли скафандры и успели взлететь в срок. Тебе известно, как много в нашем деле значит точный расчет времени.

Да, ты понимал, как важен в космическом пилотировании точный расчет времени. И, значит, понимал также, что «Освободитель» не прибудет и на пятнадцать минут раньше, чтобы забрать тебя отсюда; но и не опоздает даже на пятнадцать минут. Тридцать девять дней означает тридцать девять дней — не тридцать восемь и не сорок.

Поэтому ты кивнул в знак согласия и понимания, а потом спросил:

— В таком случае, почему бы нам не открыть пинту здесь и не пустить ее по кругу?

Торкелсен засмеялся и сказал:

— В самом деле, почему нет? Никакие правила не запрещают пить на борту — только перевозить спиртное нельзя. Ну, а раз ты уже нарушил этот запрет…

Пинта на пятерых — это по два глотка на брата, и пока ты допивал свою долю, они помогли тебе надеть громоздкий скафандр. После трех дней тесного контакта они уже не были для тебя безымянными космическими бродягами. Они стали Диком, Томми, Эвом и Коротышкой. Однако Дика ты называл по имени только про себя, а вслух по-прежнему капитаном, хотя он теперь и называл тебя Бобом. Почему-то Торкелсену «капитан» подходило лучше. Ну, как бы то ни было, все они замечательные ребята. Хотелось бы знать, увидишь ли ты их снова.

II

Нет, нет, ты не будешь думать о том, что происходит сейчас. Лучше мысленно вернуться в прошлое, хотя бы недалекое, всего на несколько дней назад. Итак, ты входишь в шлюзовую камеру со своим багажом — двумя огромными сумками, которые на Земле и поднять бы не смог, а здесь несешь как пушинку, несмотря на неуклюжий скафандр. Молча машешь на прощание рукой — ты в скафандре и разговаривать с ними не можешь. Они машут тебе в ответ и закрывают дверь шлюзовой камеры. Воздух с шипением выходит — хотя до твоих ушей не долетает ни звука, — и открывается внешняя дверь.

И — вот она, Луна. До твердой скальной поверхности не меньше пяти футов, но никакой лестницы нет. На Луне гравитация пустяковая. Ты сбрасываешь вниз сумки и видишь, как они мягко падают. Это придает тебе мужества спрыгнуть следом. Твое приземление оказывается настолько легким, что от неожиданности ты не удерживаешься на ногах и падаешь, зная, что они не сводят с тебя глаз и наверняка смеются. Но это дружеский смех, и ты ничего не имеешь против.

Ты встаешь, делаешь кораблю «нос», подхватываешь сумки и идешь к куполу, до которого всего сорок ярдов. И радуешься, что тяжелые сумки увеличивают твой вес. Даже вместе с ними ты весишь меньше, чем на Земле, и потому, идя по гладкой скальной поверхности вулканического происхождения, ставишь ноги очень осторожно.

Оказавшись у внешнего шлюза купола — это выступающая часть, похожая на тамбур иглу у эскимосов, — ты открываешь дверь, оборачиваешься, машешь рукой и видишь, как они машут в ответ.

Ты не тратишь времени даром, потому что тебе хочется оказаться внутри, пока они еще здесь. Вдруг дверь шлюза заело — хотя ты твердо знаешь, что такого практически не случается, — или еще что-то пойдет не так. Тогда у тебя будет время снова выбраться наружу и знаком привлечь внимание экипажа корабля. Один из них будет дежурить возле иллюминатора, пока они не взлетят, а до этого еще десять минут.

Ты бросаешь беглый взгляд на купол снаружи. Это полусфера двадцати футов высотой и сорока футов в поперечнике у основания. Она кажется большой, но, освоившись внутри, ты поймешь, что это не так. Шкафы с припасами и гидропонный «огород» занимают чересчур много места, а оставшееся пространство поделено поровну между жилым помещением и мастерской.

Ты входишь в шлюзовую камеру и закрываешь за собой внешнюю дверь. Маленькая лампочка автоматически вспыхивает над рукояткой, которую нужно повернуть, чтобы дверь закрылась герметически. Ты оттягиваешь рычаг, и воздух с шипением начинает поступать в камеру. Ты следишь за показаниями измерительного прибора и, когда давление становится нормальным, открываешь внутреннюю дверь, ведущую в сам купол.

Здесь все готово для тебя. Во время предыдущего полета сюда завезли, установили и тщательно проверили камеру и прочее оборудование, которое может тебе понадобиться. На этот раз корабль привез только тебя и твои личные вещи.

Ты входишь внутрь. И в течение нескольких мгновений испытываешь ощущение, будто сошел с ума.

Они там, все трое. И, едва осознав, что они тебе не чудятся, ты сразу же понимаешь, что это Чужаки с прописной буквы. Потому что, хоть они и выглядят гуманоидами, они не люди. У них ровно столько рук и ног, сколько нужно, есть глаза и уши, но пропорции совершенно другие. Ростом они около пяти футов, с жесткой на вид, смуглой кожей и безо всякой одежды. И все они мужчины; сходство с людьми достаточно велико, чтобы не ошибиться в этом.

Выронив сумки, ты поворачиваешься, чтобы выскочить обратно в шлюзовую камеру. Может, ты еще успеешь дать знак кораблю. Великий боже, не мог же он улететь так скоро! Вот они — первые инопланетяне, и такого еще никогда не бывало. Необходимо сообщить новость Земле.

Это важнее, чем первая высадка на Луну десять лет назад, важнее, чем атомная бомба двадцатилетней давности, важнее всего на свете. Интересно, они разумны? Наверняка да, иначе как бы они проникли сквозь шлюзовую камеру? Ты хочешь вступить с ними в контакт, ты хочешь делать все сразу, но через минуту-другую «Освободитель» взлетит, и это сейчас самое главное.

Ты круто разворачиваешься и протискиваешься наполовину в дверь, когда голос в твоем мозгу произносит:

«Стоять!»

Телепатия… Они телепаты! Слово это звучит как приказ, но, если ты подчинишься или хотя бы задержишься для объяснений, «Освободитель» улетит. Ты идешь дальше, мысленно пытаясь дать им понять, что нужно торопиться, что ты вернешься, что ты рад этой встрече, что ты дружественно настроен, просто поезд вот-вот уйдет. Ты надеешься, что они смогут прочесть твои мысли и расшифровать их. Или если не смогут, то хотя бы не станут тебя задерживать.

Ты почти проходишь через внутреннюю дверь, как вдруг что-то останавливает тебя. Ты не можешь двигаться, тебя охватывает слабость. Затем пол под ногами сотрясается — это взлетел корабль. Все, опоздал.

Ты пытаешься повернуться, но все еще не способен двигаться. Тебе становится хуже. В глазах темнеет, ты падаешь, не чувствуя удара о пол.

Ты приходишь в себя и обнаруживаешь, что лежишь на полу, уже без скафандра. Ты поднимаешь взгляд на нечеловеческое лицо. Может, вовсе не злое, но нечеловеческое.

В сознании звучит:

«С тобой все в порядке?»

Это не твоя мысль.

Ты пытаешься разобраться, все ли с тобой в порядке. Вроде бы да, разве что немного трудно дышать — как будто в воздухе не хватает кислорода.

Новая мысль:

«Мы понизили содержание кислорода в соответствии с особенностями нашего обмена веществ. Я чувствую, это для тебя неприятно, но знаю, что не смертельно. Я чувствую, что в остальном ты не пострадал — голова поворачивается, и хотя следующая мысль предназначена не тебе, ты воспринимаешь ее. Камелон, ты проспорил мне сорок единиц. Это уменьшает мой долг до семидесяти единиц».

«Проспорил?» — думаешь ты.

«Я утверждал, что тебе требуется больше кислорода, чем нам. Мы заключили пари, и я выиграл. Можешь встать, если хочешь. Мы обыскали тебя и это сооружение на предмет оружия».

Ты садишься… Голова слегка кружится.

— Кто вы? Откуда?

«Не обязательно говорить вслух, — возникает мысль. — Мы можем читать в твоем сознании, а ты в нашем, хотя с некоторыми ограничениями и только если мы позволим… вот как сейчас. Меня зовут Борл, а моих товарищей — Камелон и Дэвид. Я чувствую, что имя Дэвид распространено и у вас тоже. Это, конечно, просто случайное совпадение. Наша раса называется тарны. Мы с планеты из очень далекой от вас системы. Из соображений безопасности я не стану сообщать тебе, где это и на каком расстоянии от вашей системы. Тебя зовут Бобтайер. Ты с планеты Земля, а этот планетоид — ее спутник».

Ты киваешь — ненужный жест. Слегка пошатываясь, ты встаешь и оглядываешься. Твое внимание привлекает самый крупный из трех Чужаков. Приходит мысль:

«Меня зовут Камелон. Я здесь главный».

Ты думаешь:

«Приятно познакомиться, дружище, — смотришь на второго и мысленно продолжаешь: — И с тобой тоже, Дэвид».

Выясняется, что ты уже в состоянии отличить их друг от друга. Камелон на несколько дюймов выше остальных. У Дэвида кривой… по-видимому, это у него нос. У Борла — того, кто наклонился над тобой, когда ты пришел в сознание, — лицо симпатичнее, чем у двух других. Кожа у него темнее и кажется более старой.

«Да, я здесь самый старший», — возникает в сознании.

Это пугает тебя. От них ничего не скроешь — хуже, чем в турецкой бане.

«Десять единиц, Дэвид. Ты должен мне десять единиц».

Это мысль Камелона. Ты различаешь их мысли, хотя понятия не имеешь как. Интересно, за что Дэвид должен Камелону десять единиц?

«Я поспорил с ним, что ты отнесешься к нам по-дружески. Так и случилось. Тебя немного отталкивает наш физический облик, Бобтайер, но и нас твой — тоже. Тем не менее никаких мыслей о насилии у тебя не возникает».

«Почему они должны возникать?» — спрашиваешь ты.

«Потому что, прежде чем улететь, мы должны убить тебя. Однако ты кажешься настолько безвредным, что мы с радостью сохраним тебе жизнь, пока можем изучать тебя».

— Очень мило, — говоришь ты вслух.

«Как странно, Камелон, — думает Борл. — Он говорит одно, а думает другое. Это нужно запомнить на случай, если однажды нам придется разговаривать с кем-нибудь из этих людей с помощью средств коммуникации на расстоянии. Они лгут, как дикари с четвертой планеты Кентавра».

«Вы не лжете, — думаешь ты, — но вы убийцы».

«Убийство — это когда убивают тарна, а не кого-то из низших существ. Вселенная создана для тарнов. Низшие расы служат нам. Ты должен мне еще десять единиц, Дэвид. Он боится смерти больше, чем мы, хотя мы живем в тысячу раз дольше».

«И это странно. Повсюду во вселенной страх смерти пропорционален сроку жизни. Ну, значит, нам будет легче завоевать Землю, раз они так боятся смерти. Впрочем, не так уж легко… учитывая, о чем он подумал сейчас. Они будут сражаться».

Внезапно возникает мысль: пусть уж лучше они поскорее убьют тебя, чем будут рыться в твоем сознании. А может, все же есть способ убить их?

«Даже не пытайся, — думает Камелон. — Ты безоружен, а мы, хотя телосложением и мельче тебя, примерно такой же силы. Кроме того, любой из нас усилием мысли может парализовать тебя — или лишить сознания. Фактически мы вообще не используем материального оружия. Сама эта идея кажется нам отвратительной. Мы сражаемся только силой мысли, и только друг с другом, и еще когда захватываем низшие расы. Да, я понял. Ты думаешь, твоей расе нужно непременно узнать обо всем этом. К несчастью, ты умрешь раньше, чем успеешь предостеречь их».

«Камелон, — думает Борл, — спорю на двадцать единиц, что физически мы сильнее его».

«Принято. Как проверить? A-а, он с легкостью нес эти две сумки, по одной в каждой руке. Подними их».

Борл предпринимает попытку поднять сумки. Ему это удается, хотя не без труда.

«Ты выиграл, Камелон».

У тебя мелькает мысль, как часто эти… ну, допустим, люди в каком-то смысле… спорят друг с другом. Такое впечатление, что предметом их спора может стать все что угодно.

«Да, спорим, — думает Борл. — Азарт — величайшее из доступных нам удовольствий. Азарт во всех своих проявлениях и формах — наша страсть, наш способ расслабиться. Во всем остальном мы очень целеустремленная раса. Да, я ощущаю, что у вас есть и другие удовольствия — бегство от действительности с помощью спиртных напитков, наркотиков, чтения. А также акт воспроизводства, соревнования в скорости и выносливости, причем в качестве как участников, так и зрителей, и процесс поглощения пищи, в то время как для нас еда — всего лишь необходимое зло. Самое нелепое в вас то, что вы получаете удовольствие от игры, даже если не заключаете никаких ставок».

Тебе все эти радости известны и без него. Однако сможешь ли ты когда-нибудь испытать их снова?

«Нет, нам очень жаль, но не сможешь».

Им жаль? А что, если застать их врасплох…

Куда там! Внезапно тебя парализует. Ты не можешь двинуть ни рукой, ни ногой. Ясное дело — всякому действию предшествует мысль о нем. Как только мелькнула эта мысль, паралич исчез.

Ты снова можешь двигаться, но ощущаешь себя беспомощным, как никогда в жизни. Если бы ты мог поднять руку и хорошенько врезать…

Да можешь ты, можешь — но какой теперь в этом толк? Уже слишком поздно. Чужаки улетели, и ты здесь один, умираешь и, возможно, бредишь, и ты здесь сейчас, а не тогда. Все кончено, осталось только медленно умирать — и надеяться, что ты не умрешь и выиграешь эту игру. Ты тоже знаешь, что такое азарт.

Тебе трудно дышать, все внутри ссохлось, ты страдаешь от холода, голода и жажды, потому что они оставили тебе всего ровно столько, чтобы ты до срока не протянул ноги. А потом, решив, что у тебя нет никаких шансов выдержать тридцать девять дней ада — и, может, они были правы, — бросили тебя умирать одного, без единой книги. Но ты должен сохранить ясный ум на случай, если вдруг произойдет чудо и ты выживешь.

Внезапно ты понимаешь, как можно выяснить, сколько времени прошло и сколько осталось. Ты ведь сам, пока твой разум был еще достаточно ясен, решил разделить пищу и воду на тридцать девять порций и поглощать по одной порции того и другого в день.

Это была неплохая идея, и она срабатывала — первые два дня. Но потом ты забыл завести часы, и они встали, и, заводя их, ты нервничал и злился на себя, и тебе было так плохо, что ты уже почти не мог этого выносить, и ты завел их слишком сильно и сломал пружину.

И теперь у тебя нет возможности узнать время, и ты решил придерживаться системы, при которой будешь есть и пить только тогда, когда больше не сможешь выносить голода — но и в этом случае не больше половины дневной нормы.

И ты думаешь — надеешься, — что не отошел от этого решения даже в те периоды, когда впадал в бредовое состояние и не отдавал себе отчета в том, где ты и что происходит. И, значит, количество оставшейся еды и воды все-таки может дать хотя бы примерное представление о том, сколько времени прошло.

Ты соскальзываешь с койки и ползешь — ходьба забирает слишком много энергии, даже если бы у тебя хватало сил ходить, — туда, где хранятся запасы продовольствия. Там осталось двадцать порций и еды, и воды — значит, прошла примерно половина времени. И это хороший знак — что того и другого осталось одинаковое количество. Если бы, пребывая в бреду, ты ел и пил, сколько хочется, вряд ли у тебя получилось бы употребить поровну того и другого.

Посмотрев на оставшиеся порции, ты решаешь, что можно потерпеть еще немного, и уползаешь обратно на койку. И лежишь, стараясь не шевелиться. Удастся ли протянуть еще двадцать дней? Ты должен.

Сразу после того, как тебя парализовали, чтобы показать, насколько ты беспомощен, а потом освободили, в сознании Камелона что-то мелькнуло. Это, конечно, была чистая случайность, просто на мгновение растаяли барьеры, и ты не только понял поверхностные мысли, но и заглянул в глубину. Как долго это продолжалось? Спустя, может, секунду Борл послал Камелону мысленное предостережение, барьер снова оказался на месте, и тебе стали доступны лишь мысли, лежавшие на поверхности. В этих мыслях ощущались гнев и досада Камелона на самого себя за допущенную неосторожность.

III

Тебе хватило этой секунды. Тарны прибыли с единственной планеты системы со звездой класса Солнца, расположенной на расстоянии около девятнадцати световых лет от нашего светила и почти точно на север от него — где-то около Полярной звезды. Яркость их солнца была гораздо слабее нашего.

Сопоставив эти приблизительные величины — расстояние, направление и яркость — и проведя небольшое исследование, можно будет вычислить, как эта звезда называется у нас. Они же называют ее Тарнджел. И тарны, в чьем распоряжении одна-единственная планета, для расширения своего жизненного пространства ищут другие.

Кое-что они уже нашли, но немного. Наше Солнце для них настоящая находка, поскольку тут две подходящие планеты — Марс с чуть более разреженной атмосферой, чем им нужно, и Земля с чуть более плотной. Однако оба отклонения легко устранимы. Такие планеты — с кислородной атмосферой — вообще большая редкость. И уж тем более со звездой класса Солнца, а ведь тарны могут существовать только при излучении звезд именно этого класса.

Итак, они отправились к себе обратно, чтобы сообщить о находке и снарядить флот. Однако он прибудет не раньше чем через сорок лет. Их двигатели развивают скорость чуть меньше скорости света, и им не удается найти способ перейти за эту границу. Значит, двадцать лет туда, двадцать лет обратно, и только тогда их флот окажется здесь.

Они не солгали, что их единственное оружие психического типа. Ни на кораблях, ни у них самих нет никакого оружия в физическом смысле этого слова. Они убивают мыслью. Каждый сам по себе способен убивать лишь на небольшом расстоянии, но большими группами, объединяя разумы и создавая коллективную смертоносную мысль, они могут убивать на расстоянии многих миль.

В сознании Камелона ты увидел и другие вещи. Все, о чем они говорили, — правда, потому что они не умели лгать и даже едва ли понимали концепцию лжи. Азарт — действительно их единственное удовольствие, единственная слабость и единственная страсть; исключительно с этой сферой связан их единственный кодекс чести. Во всем остальном они такие же безликие, как машины.

Ты даже получил некоторое представление — очень смутное — о том, как создается эта их смертоносная мысль. Конечно, полученного представления было недостаточно, чтобы сделать самому нечто подобное, хотя, если бы ты располагал временем и под рукой имелись специалисты…

Собрать, скажем, психологов, психиатров, анатомов — и на Земле за сорок лет могла бы развиться новая наука. Учитывая твои подсказки и, главное, ясное понимание того, что Земля просто должна разработать способы защиты и контрнападения — в особенности защиты. Если, конечно, Земля не желает превратиться в колонию тарнов. Лучшие умы человечества сумели бы, пожалуй, сделать это за сорок лет.

«Да, смогли бы, — звучит в твоем сознании мысль Камелона, — но ты не дашь им этих подсказок и не расскажешь, что их ждет и когда».

«Они поймут, что случилось нечто сверхординарное, если обнаружат меня здесь мертвым», — думаешь ты.

«Конечно. И поскольку мы заберем с собой для изучения все твои книги и аппаратуру, они поймут, что сюда проник кто-то не из вашего мира. Однако им не будут известны ни наши планы, ни наши возможности, ни откуда мы появимся. И потому они не разовьют тех способов защиты, о которых ты подумал».

«Лучше с ним не рисковать», — эта мысль Борла предназначалась Камелону.

«Согласен. Посмотри на меня, Бобтайер», — подумал Камелон.

Ты так и сделал.

Внезапно глаза у него начали как бы надвигаться на тебя, увеличиваясь в размерах, и ты снова утратил способность двигаться, хотя это был не тот паралич, что прежде. Ты понял, что тебя гипнотизируют.

«Ты не сможешь больше причинить нам никакого физического вреда».

И ты вправду не мог. Не мог — и все. Даже если бы они легли на пол и уснули, а у тебя в руке был бы пистолет, ты ни за что не нажал бы на спусковой крючок.

Камелон передал мысль Борлу:

«Сейчас, после моей обработки, он не представляет для нас никакой опасности. Можно попытаться вытянуть из него что-нибудь ценное».

«А не лучше ли до возвращения Дарла с кораблем отобрать, что из вещей мы возьмем с собой?»

Ага, понял ты, этот Дарл тоже из Чужаков, и он улетел куда-то на их корабле. Это объясняет тот факт, что, когда «Освободитель» сел на Луну, поблизости не было никаких признаков другого корабля. Интересно, подумал ты, куда и зачем отправился этот Дарл. Скорее всего, ознакомиться с ситуацией на Марсе, пока остальные изучают содержимое твоего купола. Подтверждением этой догадки стала случайно промелькнувшая у Дэвида мысль.

Камелон «сказал» Борлу:

«Нечего спешить. Дарла не будет еще несколько часов, и это не займет много времени. Мы возьмем все книги, всю аппаратуру — и больше ничего».

В глубине твоего сознания мелькает мысль, и ты стараешься удержать ее там, не дать всплыть на поверхность. Это на самом деле не мысль, а мысль о возможности мысли, которая оформилась бы, если бы ты мог позволить себе углубиться в нее. Но ты знаешь, что углубляться в нее нельзя, поскольку они поймают тебя на этом и поймут твою мысль одновременно с тобой. Ты умышленно гонишь ее от себя, в надежде, что над ней поработает твое подсознание и на поверхность не всплывет ничего.

Твоя мысль имеет какое-то отношение к их страсти к азартным спорам, к тому факту, что это единственная сфера, в которой у них действует кодекс чести. Немедленно прекрати думать об этом. Никто из них даже не взглянул на тебя — мысль слишком смутная, чтобы они могли ее уловить. И в ней нет никакой угрозы для них, да ты теперь и не можешь представлять для них никакой угрозы.

Ты сидишь и скучаешь. Думаешь о том, как тебе скучно, — на всякий случай, чтобы, заглянув в твое сознание, они прочли там только это. И тебе в самом деле скучно, вот что забавнее всего. Ты ждешь, пока они убьют тебя, но до этого еще несколько часов, и изменить тут ты ничего не можешь — не можешь даже обдумывать это конструктивно.

Хотелось бы хоть чем-то заполнить время. Эти типы обожают азарт, так ведь? Покер, к примеру, очень азартная игра. Добрый старомодный покер. Интересно, насколько они оказались бы сильны в нем?

Хотя как можно играть в покер с людьми, читающими твои мысли? В сознании вспыхивает:

«Что такое покер?»

Ты отвечаешь, просто думая о правилах игры в покер, о комбинациях на «руке»^[1] о необыкновенной увлекательности этой игры и о прелести блефа. И потом, с грустью, о том, что из-за своих телепатических способностей они не могут играть в покер.

«Судя по его мыслям, Камелон, — думает Борл, — это что-то исключительное. Почему бы не попробовать? Привезти на Тарнджел новую азартную игру — это было бы замечательно. Если игра будет иметь успех, она произведет почти такую же сенсацию, что и новость о двух пригодных для обитания планетах».

Камелон:

«Играть с чужеземцем рискованно».

«Мы знаем его возможности, и они невелики. Ты наложил на него запрет, и теперь он не может причинить нам вреда. Малейшее движение с его стороны, и мы тут же снимем барьеры».

Камелон пристально разглядывает тебя. Ты пытаешься очистить свое сознание, но нельзя не думать вообще ни о чем, и поэтому ты сосредоточиваешься на мысли о коробке с играми в центральном отделении шкафа, где, среди прочего, есть карты и фишки. Они положены туда просто на тот случай, если бы исследовательский проект потребовал присутствия в куполе двух или трех человек.

«Какие ставки? — спрашивает мысленно Камелон. — Между собой мы можем рассчитываться нашими деньгами. Твои же деньги… ну, думаю, у тебя их нет, да и какой в них здесь прок? Как бы то ни было, твои деньги не имеют ценности для нас, а наши для тебя».

Ты смеешься.

«Вы хотите увезти мои книги и аппаратуру. Так выиграйте их, если вы такие умные».

Ты «подслаиваешь» под эту мысль другую — что, скорее всего, они слишком тупы для хорошей игры в покер и, скорее всего, попытаются смошенничать, если сядут играть. Ты ощущаешь волны гнева, непереводимые, но и не нуждающиеся в переводе: гнев одинаков на всех языках. Уж не зашел ли ты слишком далеко?

— Доставай карты, — говорит Камелон.

И до тебя доходит, что произнес он это вслух, на английском. Ты мысленно спрашиваешь, почему, — и потом понимаешь, что до сих пор получал ответы на все мысленные свои вопросы, и только этот остался без ответа.

— Вы говорите по-английски? — спрашиваешь ты.

— Не будь тупицей, Бобтайер. Конечно, мы можем говорить по-английски — после того, как покопались в твоем мозгу. Речь для нас такой же способ общения, что и у вас, просто он неудобный, и мы пользуемся им лишь в особых случаях, таких как сейчас. Барьеры установлены — мы не можем больше читать твои мысли, как и ты наши.

Большой стол сгодится. Борл отсчитывает фишки. Камелон велит ему выдать тебе за книги и аппаратуру фишек на тысячу единиц. Ты задаешься вопросом, какова ценность одной единицы и не обманывают ли тебя Чужаки, но на не произнесенные вслух вопросы больше никто не отвечает.

Может, они не валяют дурака и на самом деле установили мозговые барьеры и оставят их на протяжении всей игры? Скорее всего, так и будет, иначе удовольствия от покера не получишь. И все же не позволяй себе думать о чем-то по-настоящему важном — например, о подсознательной причине, породившей твое желание сыграть в эту игру. Возможно, сейчас они тебя проверяют, даже если собираются поддерживать барьеры после того, как фишки будут розданы.

Ты начинаешь игру. Сдаешь, чтобы показать им, как это делается. Валеты не выпадают никому, сдавать выпадает Борлу. Тебе приходится ответить на несколько вопросов, объяснить нюансы; все это вслух. Борл неуклюже раздает карты — и ты спрашиваешь себя, как случилось, что эта помешанная на азарте раса не придумала игральных карт.

Никто не объясняет. Борл сдает, тебе приходят дамы. Ты открываешься. Борл и Камелон остаются в игре. Дамы ничего тебе не дают, кроме возможности сделать ставку в двадцать единиц. Камелон берет из колоды три карты, Борл открывается, и Камелон объявляет, сколько у него на руках. Он вытащил третью тройку к тем двум, что у него были, и выиграл.

Они ухватили идею правильно — тебе следует сосредоточиться, игра предстоит нешуточная. Ты так и делаешь. А куда деваться? Все за то, что они на уровне, играют наравне с тобой. В какой-то момент, имея на руке флеш^[2] очень невысокого достоинства, ты блефуешь, повышая ставку на пятьдесят единиц, и не объявляешь своего счета, хотя Дэвид показывает, что готов открыться.

В другой раз, когда у тебя туз и два короля, ты прикупаешь туза, еще одного короля и получаешь таким образом «полный дом».^[3] Ты ставишь сотню, и Борл объявляет счет — ты выиграл один к десяти. Этот результат практически вырубает Борла. Он прикупает фишки — и вынужден прикупать их у тебя, потому что фишек в «банке» уже не осталось.

То, на что он их покупает, похоже на двухдюймовые квадратные кусочки чего-то вроде целлофана, правда — непрозрачного и с какими-то знаками на нем. Эти знаки настолько далеки от английских, что ты не в состоянии оценить их достоинство, но веришь ему на слово; все, конечно, произносится вслух.

У тебя начинается полоса неудач. Ты теряешь все фишки и вынужден использовать валюту, полученную от Борла, чтобы купить добавочные у Камелона, у которого сейчас их больше всех. Некоторое время ты играешь осторожно, чтобы изучить стиль соперников — у них у каждого уже появился свой стиль. Они «подсели» на покер, как кошки на валерьянку.

Борл склонен блефовать — он всегда ставит больше, если ставит вообще, когда не имеет ничего, а не когда у него хорошая «рука». Камелон отчаянно рискует примерно каждую четвертую или пятую партию — последние две он выиграл, вот почему фишки сейчас у него. Дэвид осторожничает.

Так продолжается некоторое время. Потом удача снова поворачивается к тебе, и ты раз за разом обыгрываешь их. Около тебя начинает скапливаться сначала груда фишек, потом целлофановых денежных единиц. Возвращается Дарл — тот, который летал куда-то. Барьеры на мгновение опускаются, происходит молниеносный «сеанс связи» — и ты, объясняя Дарлу правила игры, из осторожности стараешься не думать ни о чем, кроме прелести покера. Объясняешь телепатически — так быстрее, а парни между тем рвутся играть дальше. Дарл присоединяется к нам.

После первого выигрыша он тоже «подсаживается». Никого не волнует, сколько времени это продолжается и не пора ли заняться другими делами.

Сейчас единовременный выигрыш приближается к тысяче единиц — ровно столько ты получил за все свои книги и аппаратуру. Но это не имеет значения, потому что перед тобой лежит сорок или пятьдесят тысяч. Дарл выходит из игры первым, за ним Борл — после того, как занял у Камелона все, что тот готов был ссудить ему. Рисковый Камелон и осторожный Дэвид ухитряются держаться и остаются в игре.

Но в конце концов ты «делаешь» и их. Ты выигрываешь все деньги и в придачу космический корабль тарнов. Игра закончена. Ты победил.

Победил ли? Камелон встает. Ты смотришь на него и вспоминаешь — впервые за много часов, — что он Чужак.

«Мы благодарим тебя, Бобтайер, — думает он; барьеры снова упали. — И сожалеем, что должны убить тебя, поскольку ты познакомил нас с самой замечательной игрой на свете».

«На чем вы собираетесь улетать? — думаешь ты в ответ. — Космический корабль мой».

«Пока ты жив, да. Потом мы унаследуем его у тебя».

Ты забываешь, что можно просто думать, и говоришь вслух:

— Я думал, вы игроки и у вас есть понятие о чести, когда речь идет об игре и только о ней.

— Да, есть, но… — забывшись, Борл тоже говорит вслух.

«Он прав, Камелон. Мы не можем просто отобрать у него корабль. Он выиграл честно. Мы не можем…»

«Мы должны, — перебивает его Камелон. — Жизнь любого индивидуума не стоит ничего по сравнению с процессом завоевания тарнами жизненного пространства. Мы обесчестим себя, но вернемся. Необходимо сообщить об этих планетах. А потом, как обесчещенные тарны, мы покончим с собой».

Ты удивленно глядишь на него, он на тебя, и внезапно он явно умышленно убирает барьер в своем сознании. И ты понимаешь, что он имеет в виду именно то, что сказал. Они игроки, они играли и проиграли, и они понесут ответственность за последствия такого исхода. Они действительно будут считать себе обесчещенными и сведут счеты с жизнью — после того, как сообщат о своем открытии.

Тебе от этого мало толку. Ты будешь уже двадцать лет как мертв к тому времени, когда они вернутся домой. И у тебя не будет шанса рассказать Земле то, что она должна знать, — чтобы успеть за сорок лет подготовиться. Это тупик, из которого нет выхода ни для тебя, ни для Земли.

IV

Ты отчаянно думаешь, ища выход. Ты выиграл, они проиграли. Однако ты проиграл тоже — как и Земля. Тебя не волнует, читают они в твоем сознании или нет. Ты пытаешься отыскать хоть какую-то возможность. Может, удастся заключить с ними сделку?

«Нет, — мыслью отвечает тебе Камелон. — Если ты добровольно отдашь нам корабль, деньги, книги и аппаратуру в обмен на твою жизнь — которая сейчас в полном нашем распоряжении, — мы сможем вернуться домой с честью. Но тогда ты сумеешь предупредить Землю. И, как ты рассуждал несколько часов назад, возможно, ваши ученые сумеют разработать какие-то способы защиты. Заключив эту сделку с тобой ради спасения своей личной чести, мы предадим собственный народ».

Ты смотришь на всех сразу — и глазами, физически, и отчасти заглядывая в их разумы, — и видишь, что да, они согласны со своим предводителем, и так и будет.

Дарл думает:

«Камелон, мы должны лететь. Это путь к смерти, но мы должны лететь. Убьем его быстро, и пусть наше бесчестие свершится».

Камелон смотрит на тебя.

— Постойте! — в отчаянии говоришь ты вслух. — Я думаю, вы действительно игроки. И если вы игроки, то дайте мне шанс выжить, пусть даже совсем ничтожный. Скажем, один к десяти. А в обмен на этот шанс я по доброй воле отдам вам и свои вещи, и то, что выиграл. Тогда не получится, что вы все это украли, и, значит, ваша честь не пострадает. Вам не придется кончать жизнь самоубийством после того, как вы доставите свое сообщение.

Это новая идея. Они во все глаза глядят на тебя. Потом, один за другим, склоняются к отрицательному решению.

— Один шанс к ста, — говоришь ты.

Реакция та же самая.

— Один шанс к тысяче! Я думал, вы игроки.

«Соблазнительно, если не считать следующего, — думает Камелон. — Если мы оставим тебя здесь живым, ты можешь написать сообщение для тех, кто вернется за тобой через тридцать девять дней, даже если ты до этого и не доживешь».

Ты на это и рассчитывал, но они же читают в твоем сознании. Проклятые существа, способные рыться в чужих головах! И все же любой шанс лучше, чем ничего.

— Заберите с собой все, что необходимо для письма, — говоришь ты.

Борл думает Камелону:

«Можно сделать кое-что получше — поставить психический блок на его способность писать. Один к тысяче — это очень мало, Камелон, и может спасти нашу честь. Он говорит, мы — игроки. Можем мы позволить себе такую игру?»

Камелон глядит на Дэвида, на Дарла. Поворачивается к тебе и поднимает руку. Ты теряешь сознание.

Пробуждаешься внезапно и полностью. Свет еле горит. Внутри купола все выглядит иначе, чем прежде. Ты оглядываешься и осознаешь, что они забрали большую часть находившихся здесь вещей. И с тобой лишь один тарн — Камелон. Ты садишься на койке и смотришь на него.

Он говорит тебе мысленно:

«Мы даем тебе один шанс из тысячи, Бобтайер. Мы все рассчитали тщательно, всеорганизовали. Я объясню тебе подробности».

— Валяй, — говоришь ты.

«Мы оставили тебе пищи и воды только-только чтобы выжить, и ты не умрешь от голода или жажды, если будешь тратить все это очень бережно. Мы с особым тщанием изучили особенности твоего организма, пределы твоей выносливости. Мы, как предлагал Борл, заблокировали твою способность писать, чтобы ты не смог оставить сообщения. Но не это, конечно, ограничит твои шансы, сведя их к одному из тысячи».

— В чем соль, если вы оставляете мне достаточно воды и еды? Кислород?

— Правильно. Мы забрали твою кислородную систему и заменили ее своей. Она гораздо проще. Видишь эти тринадцать пластиковых контейнеров на столе? Каждый содержит достаточно жидкого кислорода, чтобы его хватало — по самым тщательным расчетам — ровно на три дня, если ты будешь как можно меньше двигаться. Кислород растворен в связующей жидкости, которая сохраняет его в жидком виде, давая возможность испаряться все время в одном и том же точно рассчитанном объеме. Связующая жидкость также абсорбирует продукты дыхания. Ты должен открывать один бак раз в три дня — или если почувствуешь, что тебе не хватает кислорода. Это ощущение может возникать на протяжении нескольких минут раз в три дня.

Но все равно, в чем суть такого решения, недоумеваешь ты. Тринадцать контейнеров, каждый рассчитан на три дня, если расходовать кислород с осторожностью. Вместе получается тридцать девять.

Тебе не приходится задавать вопрос вслух.

«Один из контейнеров отравлен, — думает Камелон. — Это не имеющий запаха газ, который будет испаряться вместе с кислородом. Его хватит, чтобы убить десять человек твоего веса и сопротивляемости с характерным для вас обменом веществ в организме. Без специального оборудования и аналогичных нашим знаний химии найти именно этот бак возможности не существует. Ты умрешь в тот день, когда откроешь его».

— Прекрасно, — говоришь ты. — Но какой же это шанс, если я должен использовать все тринадцать контейнеров, чтобы дотянуть до конца срока?

«Есть очень небольшая возможность — и мы рассчитали ее чрезвычайно тщательно, — что ты сможешь выжить и с двенадцатью контейнерами кислорода. Если выдержишь такой режим и если выберешь правильно, а это один шанс из тринадцати. Сочетание двух этих шансов и дает тебе один шанс из тысячи. Мы улетаем. Мои товарищи ждут меня на корабле».

Он не прощается, ты тоже. Ты провожаешь его взглядом и видишь, как закрывается внутренняя дверь.

Ты подходишь к столу и смотришь на контейнеры с кислородом. Все они выглядят одинаково. Воздуха мало, дышать трудно. Вскоре тебе придется открыть первый. Отравленный? Тот, яда в котором хватит, чтобы убить десять человек?

Может, так будет лучше — если ты сразу же ошибешься и все будет кончено. Яд не имеет запаха; возможно, смерть будет безболезненной. Ты жалеешь, что не спросил об этом; он наверняка ответил бы тебе. Скорее всего, да, безболезненной, — или ты принимаешь желаемое за действительное?

Ты оглядываешься по сторонам. Они не оставили ничего ценного, за исключением тринадцати контейнеров, пищи и еды. На вид пищи и еды не так уж много, учитывая, сколько дней впереди. Но, скорее всего, достаточно — пусть и только-только, — если тратить продукты бережно. Наверное, они боялись, что если оставят тебе излишек воды, ты сможешь найти способ получить из нее кислород. Они ошибались на этот счет, но решили не рисковать — если не считать риска один к тысяче, который они тебе все же дали.

Ты задыхаешься, словно астматик, и протягиваешь руку к контейнеру, чтобы открыть его. Один шанс из тринадцати, что уже через несколько часов, а может, и минут ты будешь мертв. Они не сказали, как быстро действует яд.

Ты отдергиваешь руку. Не хочешь рисковать даже при соотношении один к тринадцати, не обдумав все очень тщательно. Ты возвращаешься на койку и ложишься, помня, что каждое движение увеличивает потребление кислорода.

Могли ли они хоть чего-то не учесть, пусть даже самую малость? Резервуар с кислородом на спине твоего скафандра. Ты резко садишься, оглядываешься и убеждаешься, что скафандр исчез. От шлюзовой камеры тоже никакого толку — когда ты оттягиваешь рычаг, в нее входит воздух из комнаты. И сама камера сейчас пуста, поскольку последний раз через нее выходили, а не входили.

Гидропонного «огорода» тоже нет. Как и аварийных резервуаров с кислородом, хранившихся на складе на случай, если с растениями что-то случится. Заметив, что бродишь, снова и снова заглядывая во все щели, ты поспешно садишься. Каждый шаг уменьшает твои шансы.

Один шанс из тысячи, если ты сумеешь продержаться на двенадцати контейнерах — ты производишь подсчеты в уме, — дает примерно один к семидесяти семи, что ты выживешь. Так они, наверно, считали. Один шанс из семидесяти семи в сочетании с одним из тринадцати — это и будет тысяча.

Но если бы ты мог использовать все тринадцать контейнеров, твои шансы были бы выше. Не слишком, конечно, поскольку всегда существует возможность, что что-то пойдет не так. Ну, если, скажем, тебе не хватит силы воли есть и пить понемногу, ты умрешь от голода и жажды, не дотянув до срока день или два.

Ты оглядываешься в поисках чего-нибудь, пригодного для письма. Хочешь проверить, сработает ли установленный ими гипнотический блок. Ничего не находишь, но быстро понимаешь, что в этом нет нужды. Пальцы-то у тебя остались, не так ли? Ты пытаешься пальцем написать на стене свое имя. И не можешь. Ты знаешь, как оно звучит — Боб Тайер, все правильно. Однако понятия не имеешь, как его писать.

Будь у тебя звукозаписывающее устройство или что-то, из чего, напрягши воображение, его можно соорудить, ты бы наговорил сообщение. Однако у тебя нет ничего, кроме собственных мозгов. И ты сидишь и используешь их на полную катушку.

Ты забываешь завести часы, а потом из-за скверного состояния заводишь их слишком туго и ломаешь пружину. Ты теряешь счет времени и в какой-то момент обнаруживаешь, что половина припасов съедена. Остается лишь надеяться, что прошла половина срока.

Тебя снова и снова выворачивает наизнанку, и в бреду временами кажется, что ты на Земле и тебе только что приснился кошмар про каких-то пришельцев с планеты Тарнджел. И будто бы в этом сне ты играл на Луне в покер и выиграл.

Боль, жажда, голод, удушье, кошмары. Наконец наступает день, когда ты съедаешь последний кусок, выпиваешь последний глоток и спрашиваешь себя, какой сейчас день — тридцать девятый или же тридцать первый? Ты снова ложишься и ждешь.

Засыпаешь и во сне слышишь, как сотрясается земля. Это вполне мог быть «Освободитель», если бы ты не осознавал, что спишь. Однако во сне дышать вдруг становится совсем нечем — это воздух втягивается из комнаты в шлюзовую камеру. Дверь шлюзовой камеры открывается, и рядом с тобой оказывается капитан Торкелсен.

— Эй, капитан! — слабым голосом говоришь ты и, внезапно пробудившись, осознаешь, что это вовсе не сон.

И теряешь сознание.

А когда ты снова приходишь в себя, в куполе нормальный, пригодный для дыхания воздух, пища и вода ждут, чтобы ты поел и напился. Все четверо с «Освободителя» стоят вокруг и с тревогой наблюдают за тобой.

Торкелсен ухмыляется.

— Что ты тут натворил, а? Где все книги и оборудование? Что случилось?

— Игра в покер случилась, вот что, — отвечаешь ты.

Горло пересохло, и говорить трудно, но ты пьешь воду — понемногу, по глотку.

И рассказываешь им обо всем, тоже понемногу, а в промежутках ешь, пьешь и вскоре начинаешь чувствовать себя почти человеком.

И по тому, как они смотрят на тебя и как слушают, ты понимаешь, что они тебе верят — и поверили бы, даже если бы вокруг не было доказательств случившегося. И что Земля поверит тоже, и что все будет в порядке, что сорок лет — достаточно долгий срок, чтобы разработать новую науку, если бросить на это все силы Земли. Да и ты дашь им подсказки, от которых можно будет отталкиваться. И значит, все было не зря. Что ни говори, ты действительно выиграл в покер.

Почувствовав усталость, ты замолкаешь. Торкелсен смотрит на тебя, и в глазах его вопрос.

— Но, святой боже, объясни, парень, как ты сделал это? — спрашивает он. — Все эти контейнеры, если в них и вправду был кислород, абсолютно пусты. А ты сказал, что в одном из них яда хватило бы, чтобы убить десятерых. Ты выглядишь как человек, потерявший тридцать фунтов веса и нуждающийся, по крайней мере, в месячном отдыхе, но ты жив. Они обсчитались или как?

Глаза просто закрываются, ты вот-вот уснешь. Но, может, все же успеешь объяснить.

— Все просто, кэп. Каждый контейнер содержал кислород, которого хватало на три дня, а в одном, кроме того, был яд, способный убить десятерых. Но всего контейнеров было тринадцать. Тогда я открыл их все, смешал содержимое, снова наполнил каждый и открывал по одному примерно раз в три дня. Получилось, что каждую минуту, начиная с момента, как я открыл первый, в воздухе было десять тринадцатых той дозы яда, которая способна убить человека. За тридцать девять дней я вдохнул столько яда, что он едва не убил меня. Конечно, эффект мог оказаться кумулятивным, и тогда я умер бы, но, с другой стороны, мой организм мог выработать иммунитет к этому яду. Так или иначе, я выдержал, просто с самого начала чувствовал себя очень скверно. И все равно это было лучше, чем один шанс из тысячи, который, по их расчетам, они мне оставили. Ну, я решил попытаться. И сработало.

Уже совсем смутно ты осознаешь, что Торкелсен отвечает что-то, но не понимаешь, что именно. Тебя это, впрочем, не волнует, поскольку практически ты уже спишь, спишь так крепко и сладко, как можно спать, вдыхая насыщенный кислородом, ничем не отравленный воздух. Ты готов проспать всю обратную дорогу на Землю и знаешь, что никогда, никогда больше не покинешь ее.

Примечания

1

«Рука» — в покере этот термин означает карты, полученные при сдаче и находящиеся в распоряжении игрока. (Прим. перев.)

(обратно)

2

Флеш — комбинация в покере, состоящая из пяти любых карт одной масти, не составляющих жесткой последовательности. (Прим. перев.)

(обратно)

3

«Полный дом» — комбинация в покере, состоящая из трех карт одного достоинства и двух карт другого, тоже одинакового достоинства. (Прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

I

II

III

IV

*** Примечания ***