История степей: феномен государства Чингисхана в истории Евразии [Султан Магрупович Акимбеков] (fb2) читать постранично, страница - 7

монголов: «Настоящая работа разделяется на три отдела. В первом отделе делается попытка обрисовать монгольское общество до образования империи Чингисхана и в эпoху империи. Это XI, XII, XIII века, время зарождения кочевого феодализма. Второй отдел захватывает период от XIV до XVIII вв., когда большинство монгольских племён попадает под сюзеренитет манджурских императоров: время расцвета феодализма. Наконец, третий отдел имеет дело с монгольским обществом двух последних столетий — времени разложения и окончательного упадка кочевого феодализма»^[9]. Хотя остаётся открытым вопрос о том, почему, собственно, зарождение феодализма у монголов относится именно к XI веку? При том что кочевое хозяйство и принципы организации племён в Монголии в принципе были точно такими же, как и у живших в более ранее время хуннов, сяньби и тюрков? Очень похоже, что это могло быть вызвано необходимостью связать по времени процесс появления феодальных отношений в Монголии с аналогичными процессами в Западной Европе и России. Тем самым это позволило бы ввести монгольских кочевников в единую теоретическую систему общественно-экономических формаций.

Побочным эффектом такой сложной ситуации с кочевниками в контексте общей теории формаций стало однозначное определение их общей отсталости на пути общественного прогресса. В связи с тем что их история не может быть идентифицирована в пределах последовательной смены формаций, естественно, следует вывод, что у данного исключения из правил в принципе не может быть прогрессивного развития. Хотя надо отметить, что такое теоретическое решение было очень удобно для решения сразу нескольких идеологических задач государственного строительства в СССР. С одной стороны, понимание отсталости кочевого образа жизни в рамках теории формаций позволяло государству обосновать необходимость процессов насильственной седентеризации (оседания кочевников на землю), как это, к примеру, произошло в Казахстане, где данный процесс был проведён в крайне жёсткой форме и сопровождался множеством жертв. Седентеризация обосновывалась и требованиями обеспечения прогрессивного развития для самих кочевников и потребностями государства. Интерес последнего заключался в том, чтобы привести всё население страны к единой системе организации. Очевидно, если считать, что кочевой образ жизни не ведёт к прогрессу, то с этой точки зрения его устранение из общественной жизни СССР выглядело безусловно прогрессивным шагом, несмотря на все жертвы.

С другой стороны, в СССР идея отсталости кочевых обществ в рамках формационной теории позволяла на новом теоретическом уровне по сравнению со временами Российской империи решить вопрос об историческом противостоянии русского общества и кочевых народов. С этой точки зрения вопрос был не в противостоянии народов, а в том, что кочевой образ жизни не способствовал прогрессу в развитии от одной формации к другой. Прогресс был связан с деятельностью оседлых обществ, ориентированных на создание предметов материальной культуры. Соответственно политический контроль кочевников над оседлыми территориями, например в период, когда государство Джучидов, известное как Золотая Орда, управляло русскими княжествами, рассматривался исключительно через призму грабительских военных действий и масштабных разрушений объектов материальной культуры. Отсюда естественным образом делался вывод о негативной роли кочевых обществ, которые мешали прогрессу, что, в свою очередь, позволяло поддержать одну из основных идей российской исторической идеологии: именно господство кочевников привело в итоге к общей отсталости России по сравнению с Западной Европой. Это позволяло сформировать для СССР историческую идеологию, в основе которой находилась именно история русского народа и созданного им государства. Это было важно в связи с тем, что Советский Союз, собственно, являлся преемником прежней Российской империи.

В СССР идеология, несомненно, оказывала огромное влияние на состояние исторической науки. При довольно развитой узкой научной специализации на момент распада СССР практически отсутствовали навыки проведения обобщающих исторических исследований вне марксистской теоретической базы, а значит, и доминирующих идеологических стереотипов.

Особенно это было характерно для новых независимых государств, которые заведомо уступали России в степени развития интеллектуальной среды. Соответственно, появившийся в обществе огромный спрос на новое историческое знание как важную и необходимую часть процессов самоидентификации и одновременно государственного строительства застал классическую историческую науку врасплох. Очевидно, что в условиях относительно открытого общества спрос в любом случае должен быть удовлетворён, отсюда такой беспрецедентный рост исторической и околоисторической литературы, которая довольно бесцеремонно обращается с известными фактами и --">